Подруга игрока

ГЛАВА I ГОЛУБОК, КОТОРОГО НЕ СТОИТ ОЩИПЫВАТЬ

Несмотря на то, что на руках у мистера Чарльза Гастингса было полно фигурных карт, он хмурился. До него доносился некий запашок, и запашок этот был не из приятных. Гастингс сделал стойку, словно породистый пес. Он поднял глаза и внимательно осмотрел салон, как будто малиновые стены и создающий оптическую иллюзию потолок игорного дома миссис Стаут могли раскрыть ему источник этих странных ощущений. Наконец глаза его остановились на противнике, утопающем в кружевах лорде Эверарде. Мгновенно Гастингс понял: этот джентльмен, если такового можно назвать джентльменом, надувает его. Несмотря на свою голубую кровь, титул и предполагаемое богатство, его светлость мало чем отличался от какого-нибудь капитана Шулера.

Большие серые глаза мистера Гастингса сверкнули. Суровое выражение, которое так не шло его цветущему мальчишечьему лицу, сменилось озорной улыбкой. Подумать только, ведь всего несколько минут назад его одолевали приступы зевоты и казалось, что он поседеет от старости, не дождавшись конца этого скучнейшего пикета! Не удивительно, говорил он себе тогда, что заведения, подобные тому, какое содержала в Сент-Джеймсе миссис Стаут, называют игорным адом. Для Чарльза Гастингса не было на земле ада страшнее, чем скука. Теперь, однако, он воспрял духом, по той причине, что лорд Эверард возомнил, будто его можно облапошить. Настроение мистера Гастингса не испортилось, даже когда Эверард засчитал себе очки за репик.

Игра закончилась тем, что в распоряжение его светлости перешло несколько сотен гиней. Мистер Гастингс поднялся и объявил радостно, если не сказать — излишне радостно:

— Вам сегодня сам черт помогает, Эверард!

Эверард, приняв эти слова к сведению, кивнул.

— Надеюсь, — сказал он, — это не такая уж большая для вас потеря, чтобы вы заявили о прекращении игры.

— Я никогда не заявляю о прекращении игры, пока играю на деньги, выигранные тут же, и поскольку у меня еще есть выигрыш от партии в двадцать одно, я полностью к вашим услугам.

— Я боялся, что вы решите уйти.

— Обычно в иерархии удовольствий у меня на первом месте стоит пикет, а на втором — застолье, однако я придерживаюсь правила, согласно которому играть на пустой желудок — все равно, что напрашиваться на рубикон[1]. Словом, прежде, чем мы возобновим игру, я намерен побаловаться деликатесами в столовой миссис Стаут.

Угрюмый взгляд Эверарда свидетельствовал о том, что он не был расположен менять своего «голубя» на копченого лосося и ледяное шампанское. Он рассеянно тасовал колоду карт.

Краткое наблюдение за руками лорда подсказало мистеру Гастингсу, что Эверард добился шулерского успеха не за счет ловкого тасования карт. В противном случае у него сложилась бы привычка держать расстояние между большим и указательным пальцами, что позволяет при сдаче ловко снимать карту из-под колоды. Нет, пальцы у его светлости были сжаты, как у скряги, и это означало, что он использовал какой-то иной прием. Мистер Гастингс надеялся, что раскрыть этот прием будет не слишком легко. Ведь иначе пропадет весь азарт!

Он заключил сам с собой пари: когда пробьет два часа, он уже будет в состоянии положить конец дальнейшим попыткам мошенника подложить свинью своим партнерам. В случае выигрыша он купит себе лошадь, которая недавно покорила его сердце на «Таттерсоллз»[2]. В случае поражения он прекратит играть до конца сезона и ограничится игрою в вист со своей матушкой. При этой мысли его передернуло и решимость победить укрепилась в нем еще более.

— Я обожду, пока вы отужинаете, — строго произнес Эверард.

Мистер Гастингс отвесил галантный поклон:

— Я уверен, что могу положиться на вас.

С этими словами он вышел из гостиной, минуя стол для игры в фараон, и спустился по ступеням, покрытым малиновой ковровой дорожкой.

Хотя, по мнению мистера Гастингса, меню, предлагаемое миссис Стаут, было рассчитано исключительно на инвалидов и сельских помещиков, он улыбнулся, обнаружив, войдя в столовую, что во главе стола возвышается, потягивая кларет и облизывая губы, Феликс Деуитт, его давнишний и верный приятель, щеки которого были намного более пухлыми, нежели карманы, и который к тому же был должен ему несколько сотен гиней.

Мистер Гастингс так хлопнул приятеля по плечу, что тот чуть было не расплескал вино.

— О, это ты, Гастингс! — сказал Феликс. — Полагаю, ты утомился от выигрышей и зашел сюда, чтобы помочь мне испачкать сюртук?

— Я продуваюсь.

Феликс внимательно посмотрел на него.

— Дурачишь меня.

— Не дурачу. Если уж на то пошло, дурачат как раз меня.

— Еще не родился такой человек, который смог бы тебя одурачить.

— Пройди в игорный зал, и ты увидишь человека, который считает иначе.

— Кто же это, черт побери?

— Эверард.

— Господь с тобой!

— Я поражен не меньше тебя. Ничего такого не слышал ранее об этом типе. Как ты думаешь, что толкнуло его на нечестную игру со мной?

Феликс взял со стола лимонное пирожное. Откусив немного, он закрыл глаза от удовольствия.

— Полагаю, подобно тебе, он неравнодушен к выигрышу.

Мистер Гастингс рассмеялся.

— Неравнодушен настолько, что идет на риск быть пойманным за руку, разоблаченным, выдворенным отсюда и выброшенным из общества?

— Вероятно, ему приходится тратиться на свою новую пассию, миссис Бакслей, — ответил Феликс, губы которого были вымазаны лимонным кремом.

— Никогда не слышал о ней.

— Чрезвычайно милое создание и невероятно дорогое.

— Эта характеристика подходит поистине ко всем моим знакомым дамам.

— Она без ума от фараона. Неужели ты не встречался с ней?

— Я в фараон не играю. Там надо сдавать в банк половину выигрыша, а это противоречит моим принципам.

— Она как раз сейчас играет в фараон, можешь взглянуть на нее, если хочешь.

— Ты думаешь, Эверард притащил ее сюда?

— Полагаю, что он не смог удержать ее. Совсем недавно прибыв из сельской местности, эта леди с такой стремительностью приобретает лондонские пороки, что ее можно принять за урожденную столичную даму.

Размышляя над этой информацией, мистер Гастингс уничтожал выставленный на столе провиант. Отпробовав кусок кожи, закамуфлированный под ростбиф, он тут же отставил тарелку.

— Умоляю тебя, Феликс, скажи мне, как ты ухитряешься питаться таким фуражом?

— У тебя слишком тонкий вкус, — пояснил Феликс, проглатывая пищу. По его восторженному урчанию было ясно, что он считает стол миссис Стаут восхитительным.

— Не задерживайся особо на пирожных, — сказал мистер Гастингс. — Нас ждут в игорном кабинете.

— Ты же знаешь, я о картах невысокого мнения, — ответил Феликс, запив пирожное вином. — Ограничиваюсь простейшими играми. Такие, где риск зависит от мастерства, мне не по нраву.

Он слизал крошки с пальцев.

— А тебе и не обязательно любить карты. Достаточно того, что их люблю я. Я намерен поймать Эверарда за руку и разоблачить его. Для этого мне необходим свидетель. Счастливый выбор пал на тебя.

— Черт, — воскликнул встревоженный Феликс, — я весьма признателен тебе, но если уж мне суждено преждевременно расстаться с жизнью, я предпочел бы умереть от обжорства, чем погибнуть от руки Эверарда.

— Ты разочаровываешь меня, Феликс. Вот уж никак бы не подумал, что чье-то умение отлично стрелять может превратить тебя в тупицу.

— Он сроднился с пистолетом, как ты — с колодой карт; впрочем, если ты намерен бросить ему в лицо обвинение в шулерстве, то убедишься в этом на собственной шкуре, поскольку он вызовет тебя на дуэль.

Мистер Гастингс улыбнулся.

— Отнюдь, если у меня будет свидетель, — сказал он, указав пальцем на Феликса.

— Да будь у тебя хоть сотня свидетелей, все равно он станет отрицать твои обвинения. Ему обычно удается доказать свою правоту весьма убедительным аргументом — меткой пулей.

Обхватив приятеля за плечи, мистер Гастингс азартно прошептал:

— Ну подумай же, Феликс.

И театральным жестом показал куда-то вдаль.

— Подумай, какое приключение. Нам придется приложить немало усилий, чтобы разоблачить подлый трюк и вывести мошенника на чистую воду. Вот где проверка интеллекта! Разве не чудесная перспектива? Неужели тебя не прельщает столь благородное дело?

— Разумеется, звучит соблазнительно, однако меня нисколько не прельщает перспектива погибнуть, а это неминуемо, если перейти дорожку Эверарду.

— Клянусь, он не застрелит тебя. Если уж кого и застрелит, то меня.

— Я не расположен видеть тебя убитым, Гастингс. Возможно, ты думаешь иначе, поскольку я должен тебе кругленькую сумму, и в случае твоей смерти буду освобожден от ее уплаты. Но не такой уж я подонок, чтобы желать этого.

— Я тронут твоей преданностью, Феликс. Ей-богу, если ты продолжишь в том же духе, я разрыдаюсь.

— Ехидничай на здоровье, но я склонен считать тебя добрым малым, — разумеется, когда тебя не одолевают скука и беспокойство, — всегда готовым ссудить приятелю немного наличных. Твоя кончина надолго лишит меня аппетита.

— Если преданность твоя не наигранна, ты позаботишься о том, чтобы мне не прострелили башку. Пойдешь со мной, чтобы предостерегать меня от несдержанности.

Феликс к тому времени уже разделался с лимонным пирожным, а заодно и с пригоршней вяленых фруктов и глазированных орехов. Блюда на столе уже были достаточно подчищены, а смена пока не подоспела. Поскольку есть больше было нечего, Феликс пожал плечами:

— Ладно уж, только поклянись, что не станешь драться с Эверардом на дуэли.

— Чтобы доставить тебе удовольствие, драгоценный друг мой, даю самую торжественную клятву. Ничто — ни угроза смерти на дыбе или в кипящем масле, ни угроза сесть за вист с моей матушкой — не заставит меня драться с этим типом. Вот тебе мое слово.

Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием в знак договоренности.

— У меня отлегло от сердца, — произнес Феликс со вздохом. — Я боялся, что ты вздумаешь привлечь меня в секунданты, а это, ей же богу, выше моих сил. Подобные вещи вызывают у меня такое расстройство пищеварения, что я едва могу переварить тарелку овсяной каши.

В доказательство он деликатно рыгнул, прикрыв рот пальцами.

По пути к игровому кабинету джентльмены задержались возле стола, где играли в фараон. Указав глазами даму, которая азартно склонилась над столом, чтобы получше рассмотреть расклад карт в фараоне, Феликс дал понять Гастингсу, что это и есть миссис Бакслей. Поза ее позволяла увидеть пышную розовую грудь, которую мило подчеркивали черные кружева и гранатовые ожерелья. Мистер Гастингс не узнал ни груди, ни лица с ямочками, которое прилагалось к ней, но остался доволен и тем и другим. Еще большее восхищение вызывало то, с каким азартом эта дама делала ставки. Она понтировала все на шестерку пик. Карты сбросили, и леди проиграла. Тем не менее она ни на секунду не смешалась и вновь сделала столь же высокую ставку. Гастингсу стало ясно, что будучи человеком слабохарактерным, Эверард испытывал искушение жульничать в карточной игре, чтобы освобождать от растрат столь очаровательную, напористую и безрассудную фемину.

Искушение было объяснимо, но непозволительно. Эверарда необходимо поймать за руку, хотя бы для того, чтобы защитить честь своего брата-игрока. Оба они принадлежали к аналогичным клубам — «Букс» и «Будл», а игроки обязаны защищать репутацию своего клуба. К тому же они ведь ищут удовольствий, а что может привнести в жизнь больший азарт, чем битва характеров, особенно если она сопряжена с опасностью?

Когда мистер Гастингс вошел в игровой кабинет, Эверард встал.

— А, вы вернулись, — произнес он со сдержанной вежливостью.

— Неужели вы думали, что я сбегу?

Эверард нервно рассмеялся.

— Нет, нет. Я был уверен, что вы хозяин своего слова.

Мистер Гастингс сел, откинув фалды.

— Это в самом деле так, — заметил он. — А теперь посмотрим, какой вы джентльмен.

При этих словах Эверард дернул головой, однако, поскольку мистер Гастингс постарался сохранить бесстрастное выражение лица, тревога его светлости несколько улеглась.

Вошел Феликс и прислонился к стене. С этой позиции он мог прекрасно наблюдать за игроками. Сложив руки, он, к удовольствию мистера Гастингса, уставился на покрытый зеленым сукном стол.

Эверард вертел колоду, медленно перетасовывая карты. Раз или два недовольно посмотрев на Феликса, он произнес:

— А Деуитт собирается тут остаться?

— Надеюсь, вы не возражаете?

— Поскольку все игроки ушли, и гостиная предоставлена нам, здесь могла бы состояться, как я надеялся, честная игра между двумя джентльменами.

— Так оно и будет, поскольку присутствие Феликса равнозначно отсутствию других людей. И вообще, он здесь всего лишь на правах моего банка.

При таком комплименте Феликс просиял.

Эверард же был полон сомнений.

— Если вы отыграете у меня мой выигрыш в двадцать одно, — вежливо пояснил мистер Гастингс, — мне потребуются деньги взаймы. Мистер Деуитт любезно согласился предоставить мне наличными любую сумму, которую я запрошу. Не правда ли, Феликс?

Феликс обнажил зубы в ослепительной улыбке:

— Сколько тебе нужно, Гастингс? Тысячу? Две тысячи? Назови только сумму.

— Вот видите, — сказал мистер Гастингс, — он сочтет за честь и за привилегию позволить мне проиграть его сумму ставок, хотя и сам бы прекрасно справился с этой задачей.

Хотя лорд Эверард едва прислушивался к болтовне, от собранной по крохам информации у него заблестели глаза. Этот цыпленок собирается торчать тут до конца игры, сообразил он, и, кажется, уже настроен на проигрыш.

— Должен сказать, что моя колода в весьма плачевном состоянии, — заметил мистер Гастингс. — С вашего позволения, Эверард, я пошлю официанта за новой. Вы позволите распорядиться и насчет колоды для вас?

Не замешкавшись ни на секунду и не изменившись в лице, Эверард согласился и протянул свою колоду.

Когда мистер Гастингс подошел к двери, чтобы позвать официанта, они с Феликсом обменялись взглядами, подтвердив друг другу, что Эверард, судя по всему, не унизился до того, чтобы крапить карты. В противном случае он бы так легко не согласился на новую колоду. Феликс пожал плечами, что означало: будь я проклят, если знаю, в чем заключается маневр этого типа.

Мистер Гастингс вернулся на место, и игра началась. В ходе ее он невольно восхищался ловкостью Эверарда. Казалось, его светлость досконально просчитывает возможные ходы противника и то, какие карты лежат в банке. В результате значительный выигрыш мистера Гастингса в двадцать одно вскоре был исчерпан.

Все это время мистер Гастингс внимательно фиксировал каждое движение Эверарда. От его пристального взгляда не могло ускользнуть ни то, как этот человек почесывает ухо, ни то, как он дергает носом. Тем не менее, спустя полчаса мистер Гастингс смог убедиться лишь в том, что его светлость не прибегает к обычным шулерским приемам. Он не прятал в руке валетов, не подскабливал края у дам и не вытаскивал королей из-за голенищ; он был слишком уверен в себе, чтобы допускать что-либо подобное. Более того, Эверард явно предугадывал ходы мистера Гастингса, прежде чем тот решался на них. Мистер Гастингс ломал голову, пытаясь выяснить, как удается Эверарду это, но, хотя сам он обучался игре в карты у самых прожженных лондонских шулеров, он задолжал его светлости уже пятьсот фунтов, но ни на йоту не приблизился к разгадке мошенничества.

Он был уверен лишь в одном: как правило, во время игры в пикет сдающий находится в невыгодном положении, в то время как старшая рука имеет преимущество. В этой игре с Эверардом все было наоборот. Всякий раз, когда сдавал Эверард, он объявлял пик, репик или сразу то и другое. И вообще, единственный раз, когда мистер Гастингс выиграл партию, он был младшей рукой. Эверарду каким-то образом удалось поставить пикет с ног на голову. Так ловко можно играть только в том случае, если сдающий знает наперед, какие карты он сдает.

Мистер Гастингс достал часы и, щелкнув, открыл их. До двух часов оставалось пятнадцать минут. У него в запасе была четверть часа. От его сообразительности зависело, что предстоит ему в ближайшие восемь месяцев. Если он не уложится вовремя, то будет обречен играть в карты с женщиной, которую любил всем сердцем, но которая едва могла отличить шлем от слоутоп или козырь от рам-тач. Его матушку вполне устраивала непритязательная игра в кадриль. Тем не менее, поскольку вист был общим помешательством, дражайшая дама была вынуждена играть в него к большой досаде любого, кому не посчастливилось сесть с ней в пару. К тому же она не любила играть на деньги. Предпочитала делать ставки изюмом, орехами и даже черт бы их побрал, пуговицами!

Содрогнувшись, Гастингс бросил взгляд на Феликса. Тот в ответ на его тревогу, лишь недоуменно пожал плечами. У бедного Феликса от наблюдения даже веки отяжелели. Мистер Гастингс вздохнул. Он совершенно напрасно втянул приятеля в эту чудовищную авантюру. Дело явно шло к тому, что когда ему придется подняться из-за этого стола, он не станет ни богаче, ни даже умнее. Такого рода катастрофа никогда еще не постигала Чарльза Гастингса. Он прожил тридцать один год, ни разу не будучи унижен.

До сего момента мистер Гастингс не подавал никаких признаков беспокойства. Лицо Чарльза, милое, мальчишечье, успешно скрывало его намерения. Гладкая кожа, каштановые кудри и большие серые глаза вызывали зависть картежников столицы. Женщины, и пожилые и молодые, в которых его обманчиво простодушная физиономия пробуждала материнские инстинкты, души в нем не чаяли. И, что особенно важно, его приятная наружность была средством, с помощью которого он сумел разоблачить целые полчища жуликов и вралей. Но в данном случае она послужила ему до обидного мало.

Он прижал руку к виску. Глаза болели. Шея ныла, а ноги онемели от длительного сидения. И все же сдаваться он не собирался. В запасе оставалось еще несколько минут. Он во что бы то ни стало раскроет обман, пусть это будет стоить ему дырки в черепе. Гастингса охватило непреодолимое желание вцепиться Эверарду в глотку и бросить обвинение прямо ему в лицо, и вот тут его пронзила вспышка, и не какой-нибудь умной мысли, а сверкнувшего кольца Эверарда.

Гастингс наслышан был об этом приеме, но никогда не видел его. Насколько ему было известно, ни у кого еще не хватало наглости или безумия воспользоваться таким средством. Он откинулся назад, вытянув ноги, раскрыв карты веером и улыбаясь про себя. Еще один взгляд через стол подтвердил его подозрение. Эверард носил шулерское зеркальце. Это было широкое кольцо на среднем пальце правой руки. Противоположная по отношению к сапфиру сторона кольца была отполирована до зеркального блеска. Когда Эверард сдавал карты, держа их между большим и указательным пальцами правой руки, он мог видеть достоинство каждой карты. Понятно, как этот мошенник узнавал, что именно он сдает.

Мистер Гастингс с трудом удерживался от торжествующего хохота. Он снова вытащил часы. Прием был разгадан, и у него оставалась еще минута в запасе. Ну, теперь он сможет купить себе лоснящегося гунтера.

Но радость была преждевременной. Оставался вопрос: как поступить с Эверардом? Он ведь дал Феликсу слово, что не станет ввязываться в дуэль, и, по правде говоря, сам вовсе не жаждал ни стрелять в другого человека, ни быть им подстреленным. Ристалище перед завтраком привлекало его в восемнадцать лет, он был тогда еще сосунком. Теперь же оно представлялось ему смертельно скучным.

Гастингс не боялся противника. О бесстрашии его свидетельствовали многочисленные благородные шрамы на груди, на ноге и обеих руках, на ухе и плече. Приобретены они были еще до того, как ему исполнился двадцать один год, так что никакой мужчина и никакая женщина не могли назвать его трусом. Однако в последнее время мистер Гастингс стал относиться к этим отметинам скорее с иронией, нежели с гордостью. Теперь он полагал, что они демонстрировали просто нелепую юношескую пылкость. Будь он мужчиной, в те годы он не испытывал бы потребности подвергать смертельной опасности жизнь другого человека, да и свою собственную тоже. Пожалуй, единственное благо этих его эскапад — так ему думалось нынче — то, что он никого не убил тогда.

Гастингс потому еще не признавал дуэлей, что увидел всю их нелепость. Каким дураком надо быть, чтобы по собственной воле подниматься ни свет ни заря, когда можно поспать до трех! На полном серьезе отсчитываешь двадцать шагов перед началом дуэли, а затем топаешь по сырому полю навстречу своей гибели, размышляя о том, что останется от твоей, бросающей жребий, руки. Да это же не только абсурд, но и печальное отсутствие воображения! Смертельно глупое занятие. Нет, надо уметь развлекаться иначе.

Он должен найти иной, интересный способ проучить Эверарда. И Гастингс заключил с собой пари: до конца ноября отомстить Эверарду, не потратив на это ни единой пули. Если он выиграет, то купит себе новые часы. За последний час он так часто смотрел на них, что они, казалось, потускнели. Ну, а если проспорит, придется провести месяц в Бате за игрой в вист со своей матушкой и при этом благородно воздерживаться от саркастических замечаний в ее адрес, даже если она съест все выигранные им у нее орехи и изюм.