Помощница ключницы

Глава 1, ознакомительная

— Твоя дочь дефективная, и ни о каком поступлении в Академию не может идти речи! — вынесла вердикт громогласная госпожа Корнелия. Женщина, чье негласное одобрение пытались заслужить все семьи, в которых рождались девочки с магией. По сравнению с городскими оценщиками, она брала за «честную» оценку совсем немного — у кого порося, у кого несколько золотых, а у кого услугу, но какова цена той услуги будет — ясно дело, никто не знал.

Я стояла, шаркая лаптем и сминая руками подол платья, что едва прикрывал коленки — срам не иначе, но носить-то нечего. Вот и носила сестринскую одежду, Изольда ведь замуж собралась, а платья ей должны вот-вот сменить. Правда, если меня не удастся сдать за сходную цену, то не видать сеструхе новой одежки. Не видать.

Почесав переносицу, подняла взгляд на женщину, в который раз восторгаясь ее объемами — большая, в обхвате, пожалуй, не меньше трех меня! Сразу видно, в еде она себе не отказывает, да и посты вряд ли блюдет. А одежда ее была из тканей, что доставлялись из городов с обозами — блестящая, манящая погладить. И каждый раз, протянув руки к ней, я получала розгами — негоже парчу марать.

Вот и сейчас, спрятав ладошки, от греха так сказать, наблюдала, как солнечные лучи играли на платье.

— Ну чего смотришь так, дефективная? — усмехнулась она. — Нравлюсь? — дождавшись моего кивка, она продолжила: — Вот и мне нравится!

Она повернулась к зеркалу, взбила парик рыжего конского волоса и вновь повернулась к тяте, вопросительно приподнимая бровь. Тоже рыжую.

— Ну как … что же делать мне, госпожа? — тятя прокашлялся и подал голос.

— Ох и не знаю, много за нее не дадут, — пройдя вокруг меня, задумчиво она произнесла. — Но немного магии есть…

Тятя засиял, но сразу же был остановлен:

— Либо в посудомойки пойдет, либо постельной грелкой. Сколько годков?

— Так молодка она еще для грелки то, — поканючил в ответ. То-то и понятно, за постельные грелки много не дают. Как и за посудомойки, впрочем.

— Ох, Степаныч, я ж уж в долг с тобой работаю!

— Матушка Корнелия, смилуйся, младшенькую замуж выдаю, приданое собрать надо…

— А старшую, значит, в откуп, — понятливо кивнула тетка. — Не жалко?

Тятя брезгливо сморщился и ответил, словно сплюнул:

— Не пропадет! Хоть пользу принесет.

— Всё злость носишь под сердцем…

Тятя стоял угрюмо, не смея перечить, иначе ведь ничего не получит.

— Оставляй девчонку здесь, ее завтра заберут, — и, не давая себя перебить, Корнелия сразу же ответила: — Деньги завтра и получишь. Я вперед не плачу!

— А как же я…?

— Много не жди, даст Единый, пристрою в обслугу при Академии.

Тятя выходил, спиной пятясь, и согнувшись в поклоне.

Вновь почесав переносицу, перевела взгляд на госпожу Корнелию, и едва хлопнула дверь, спросила:

— А меня, правда, того… в Академию?

— Тебя?! — воскликнула и расхохоталась женина. — Ой, уморила, деточка! Тебя и в Академию… Даст Единый, тарелки там мыть будешь! Но смотри, не посрами меня завтра! А сейчас ступай в сарай, там лохань, искупаешься и там же на тюках спать ложись. Я по зорьке подниму.

Склонившись в легком поклоне, выскочила в коридор, а затем по памяти прошмыгнула в сени, и, не обращая внимания на слуг и обстановку, оказалась позади дома, возле сарая. Тихонько толкнув калитку, зашла в полумрак — в нос ударил запах скошенного сена, собак и лошадей. У самой стенки стояла большая лохань, накрытая холщовой тканью, и чуть дальше колодец. Вот уж, что считалось настоящим богатством — собственная вода! В нашем селении двадцать дворов, и всего четыре колодца! А тут свой собственный…

Не много удовольствия купаться в ледяной колодезной воде, когда каждую косточку сводит и скручивает, словно зерно на мукомольне, но чистоту я ценила всегда и потому, каждый день до петухов, бегала к дальней речке. Натерев кожу до скрежета и покраснения, постирала нехитрое платье сестры и развесила тут же. Укутавшись в стянутую с лохани ткань, соорудила себе лежанку из соломы и сена, и, наконец, смогла выдохнуть.

Крыша в сарае хоть и худая, но летний зной в наших краях был даже ночью, поэтому замерзнуть или попасть под дождь мне не грозило, а вот полюбоваться звездами всегда любила. Их подрагивающее мерцание заставляло мечтать, придумывать что-то вне нашего селения. А еще вспоминать едва теплое касание, ласку и улыбку матушки — ее почти не помнила…

Изольда на два года младше меня — этой весной ей исполнилось пятнадцать годков, а мама умерла почти сразу после ее родов. Так мы остались у тяти вдвоем. Иза была вылитая наша бабка — невысокая, сбитая, русые косы до пола, и невозможно голубые глаза тяти. Наверное, поэтому более толстый кусок хлеба, новый сарафан или соломенная кукла всегда доставались ей. Я же была в материнскую родню, как говаривал тятя: худая, высокая, что промокшая цапля, с зелеными глазами и иссиня-черными волосами до плеч.

И совсем неудивительно, что сваты пришли к сестре — краше девки на всю деревню не найдешь. И я, может, приглянулась бы кому-нибудь, только вот дар проснулся. А с этим у нас здесь строго: это у мальчиков дар к магии приветствуется, а у девочек…

Не любили тут женщин — магичек, ходила по их следам дурная слава, и житья им не было, если они не решались в той самой Академии печать Запрета поставить, только делалось это за большую плату. Вот тятя и решил, если меня туда отправить, можно сразу двух зайцев словить — мне печать задарма поставят, а ему еще и денег дадут за наемный труд. Тогда уж и платье, и свадьбу Изе справит…

Да только у госпожи Корнелии свой взгляд на все, а перечить ей тятенька не собирался — чего гляди, не только без золотых останешься, так еще и должен будешь. Посему никто и никогда с госпожой не спорил.

И я не собиралась.

Ведь только выберусь из нашей деревеньки, так никаких больше косых взглядом в мою сторону, никаких шепотков и тычков в спину, да под ребра. И за это я стала бы даже постельной грелкой, только Единый миловал: с моей-то цыплячьей внешностью, охотников на такую красоту не найдется.

На таких думках сон меня и сморил…