Порочная любовь матери

Часть первая. А девочку назвали Наташкой

Когда закончились боеприпасы и немцы, в рост, пошли в атаку, бойцы молча, как один, поднялись в рукопашную.

Фёдор, стиснув зубы, бил кулаком и колол штык-ножом фрицев, направо и налево. Пробившись сквозь ряды немцев, оставшиеся в живых бойцы, с криком — Урраааа! — побежали на вражеские окопы.

Вжикнул осколок и жиганула острая боль в паху, но Фёдор, бежал вместе с другими раззявив рот в воинственном кличе и уже у самой бровки окопа, упал, теряя сознание от потери крови.

Очнулся в прифронтовом госпитале.

Подошёл хирург и, как маленького, погладил Фёдора по голове — Ты, сильно то не убивайся, проживёшь и так — тиснул плечо, и отошёл к другим.

Фёдор оглядел себя, подёргал руками и ногами — всё было на месте и, захотев ссать, встал и вышел на улицу в уборную.

Раздвинув ноги, стал над очком и, привычным движением, оттянув резинку кальсон, сунул руку…

Члена, не было!

Его комиссовали, но инвалидность не дали, справедливо полагая, что потеря члена, это не одно то же, что потеря руки, ноги или глаза.

А член, так и пропал без вести, где-то на поле боя.

Когда Фёдор вернулся в родную деревеньку, все бабы, истосковавшиеся за три года войны по ебле, плакали от счастья.

А на следующий день, как одна, рыдали.

От горя: мужик был с яйцами, но без хуя!

Деревенька была небольшая, всех мужиков, подчистую, призвали в сорок первом на фронт и за три года войны, все бабы, проводившие своих мужей на войну, овдовели.

Фёдор, до войны, не успел обзавестись семьёй и теперь жил бобылём: с матерью, сестрой Ниной и племянником, двенадцатилетним сыном сестры.

Коля, так звали мальчишку, был в деревеньке самым старшим из ребят, заводилой и командиром. Он рано повзрослел: когда грянула война и мужиков, одного за другим, повыдёргивали повестками на призывной, закончилось его детство. Вместе с бабами он с раннего утра и до темноты работал то в поле, то на ферме, то на огороде, а когда исполнилось двенадцать, ему доверили деревенское стадо.

Фёдор не узнал мальчишку, уж больно не по годам был тот взрослым и самостоятельным.

Заметил Фёдор и ещё кое-что: девки, старше племянника на семь, десять лет, засматривались на него, как на мужика, да и у баб, глаза становились маслеными, когда он, по-взрослому окрикивая и матюгаясь, гнал деревенское стадо.

Весной сорок пятого закончилась война и весь народ праздновал Победу. Отпраздновали и в нашей деревеньке: накрыли столы, прямо на улице, и гуляли до поздней ночи.

Николай сидел рядом с Матрёной, ядрёной бабёнкой в самом соку, и выпивал наравне со взрослыми, но был он, всё же, мальчишкой и захмелел, и покачнулся, чуть не свалившись с лавки, да Матрёна, подхватила его.

— Коленька, мужичок ты наш — ласково говорила она — поддерживая его, и помогая выбраться из-за стола — пойдём, мой хороший — она махнула рукой Фёдору, вскочившему было со своего места: сама, мол, отведу и, поддерживая мальчишку за талию, повела вдоль улицы.

А к вечеру следующего дня, уже вся деревня знала, что Матрёна трахнула Николая.

Да и сами посудите: мальчишка был пьян, на бабу ни разу не лазил, мог ли он сам отъебать взрослую, опытную женщину.

Однако, прецедент был!

И не важно, что баба сама залезла на него и сама, по сути, им, себя выебла.

Когда по деревне расползлась сплетня, перемололась и пересудачилась — бабы и девки, стали смотреть на Николая, как на взрослого мужика!

И, через месяц, в деревне не осталось ни одной бабёнки, не выебанной им!

Николай, то ли от того, что вытянулся за это лето, то ли от недоедания, то ли от любви, истосковавшихся по сексу женщин, исхудал, да так, что одёжка на нём болталась, как на колу.

Ф ёдор, которого на первом же собрании, как он вернулся с фронта, выбрали председателем, совсем замотался. У него и своей то личной жизни не было, до племянника ли тут?

До него доходили слухи, что творится в деревне с бабами, но он только отмахивался, думая про себя — «У пацана мать есть. Вот пусть и воспитывает, у меня и без этого дел невпроворот».

А что же Нина, мать Николая?

Разве она не женщина, разве она не хотела мужской ласки, разве не зудилась у неё пизда, каждый раз после месячных или каждый раз, после того как, очередная бабёнка, трахнувшись в баньке с её сыном, шушукалась с другими, бросая на неё настороженные взгляды?

Короче, вечером 31 декабря 1945 года, семья Кудиновых, без Фёдора, которого накануне вызвали на какой-то семинар в райцентр, встречала Новый год.

Сидели за столом втроём, пили самогонку, да закусывали квашеной капустой с варёной картошкой. Хлеба не было.

Бабка, захмелев и сославшись на недомогание, ушла в свой угол и легла на топчан.

Николай тоже захмелел, да и день выдался тяжёлый: с утра возил из лесу, срубленные с осени, чтоб высохли, деревья для дров. После обеда пилил их с Матрёной, а уж ближе к вечеру — колол. Умотался в общем.

Нина пила мутную самогонку и не хмелела. Сидела, подперев голову рукой, уставясь взглядом в пространство.

— Мам, я пойду спать — Николай встал, сильно качнувшись, из-за стола и пошёл в свой угол, отгороженный ширмой.

Нина, молча проводила его взглядом, налила самогонки в стакан и выпила, не морщась. Вытерла ладонью губы, взяла пальцами капусты и жевала, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.

Всё-таки самогон подействовал: пьяные слёзы накапливались в уголках глаз и, стекая по щекам, падали на стол.

Она встала из-за стола, вышла в сени, закрыла на крючок входную дверь, поссала, присев над помойным ведром и вернулась в избу. Прикрутила фитиль керосинки, разделась, сбросив одежду на пол и пошла за ширму, где спал Николай.

Стояла и смотрела на спящего.

Николай зачмокал губами — «Совсем, как маленький» — мелькнуло у Нины. Она обречённо вздохнула и, встав над спящим, на колени, тронула член. Николай даже не шевельнулся, умотался за день, да ещё и выпил, но член встал, как только она, погладив его, сдвинула пальцами крайнюю плоть.

Шторка сдвинулась — Бесстыжая, креста на тебе нет — старуха качала головой

Нина была не крещёная, комсомолка.

— Уйдите мама, вы сухая, а у меня с клитора капает… уйдите, за ради бога.

Бабка ушла, а она, поймав вставший член губами раззявленной пизды — со стоном натянулась.

Понесли все бабы!

А когда и у Нины обрисовался животик, бабы, встречая её, с удивлением спрашивали — А ты то, от кого?

— От Духа Святого — отшучивалась Нина.

Но, шила в мешке не утаишь и через неделю уже вся деревня знала — Нинка понесла от собственного сына!

В феврале Фёдор отвёз рожать в райцентр Матрёну, а потом, в течение месяца и всех остальных баб, по очереди.

И, будто в наказание за грех, у всех баб родились девочки.

Последней, в сентябре, увёз Нину.

Наташка — окликнула акушерка медсестру, держа на ладонях новорожденную, но медсестра выбежала поссать.

А девочку так и назвали — Наташка.