Последняя любовь Хемингуэя

Эрнест Хемингуэй

Жизнь – река, стремительно несущаяся от своего истока-родника, в просторный океан. Я вижу, как кто-то мчится по реке жизни на байдарке, проскакивая все ее пространство быстро и легко, не заметив красоты берегов и островов, глубины воды и бесконечности неба, чтобы разбиться на порогах или сгинуть в водопаде. А может судьба будет милостива к нему и поможет обойти все препятствия на жизни-реке. Люди! Возьмите индейское каноэ, на котором нахожусь я. Оно, позволяет грести против течения, причаливать к берегам с красивыми лугами, лесами, горами, на нем можно замереть на месте и рассматривать живущих в воде, разговаривать с далекими звездами. Копайтесь в русле реки, стремитесь, к холодным планетам! Везде увидите жизнь. Я борюсь со стремниной на каноэ, и предлагаю вам – пересаживайтесь ко мне, вместе будем грести против течения, преодолеем все пороги и водопады. Мы дольше продержимся на глади воды, нас будет медленнее сносить к бездне водопада. Мы увидим прекрасное – в десятки или сотни раз больше, чем те, кто отдался во власть реки потому, что боремся с неудержимым течением жизни. Мы сами поднимем бури, шквалы и ураганы, а потом с потерями прорвемся сквозь, созданную нами стихию. Мы научим тех, кто проносится мимо нас на байдарках, придерживать скорость и приставать к берегу и нашим островам любви, надежды и веры. Мы их уговорим пересесть на наше каноэ и постараемся выгрести вверх по течению на великий простор океана.

Да, именно так!

Все реки текут из океана, а заканчиваются бурными водопадами.

Прошлое всегда больше и значительнее будущего…

Мы атомы молекулы, созданной собственным воображением!

Что такое? Я пишу книгу или сплю? За окнами темная тропическая ночь. Ночь Кубы… А ночью я никогда не писал книг. Значит, не сплю и не пишу. Значит, снова бессонница. Сколько лет она длится во мне? С первой мировой войны или со второй? Наверное, с тех пор, как в Берлине и в Токио были подписаны капитуляции, и я не могу найти героическую личность, и не о чем стало писать. Мне для работы необходим бурный исторический фон и смятенный герой, выпадающий из этого фона.

Фона и героя нет! Я оказался не готовым к изображению мирной жизни.

Восемь лет творческого простоя. После «Колокола…» не написал ни одного романа, даже хорошего рассказа. Оказался неспособным влиться в обыденную жизнь с ее повседневными не героическими заботами, мелкими проблемами и страстями.

Мне необходим Колокол…

По ком он звонит?

Не знаешь до сих пор! Он звонит по своему создателю. Колокол напоминает всем, что он кем-то и когда-то создан.

Человеком!

И он обязан звонить, потому что сотворен из человеческой души. А человеческие руки отлили только его плоть. Когда-то он застонет звоном. Я давно изваял свой Колокол… На трех войнах!

Где-то на столе осталось немного виски. Надо выпить и забыть все. Прежде всего, прошлое, потом настоящее… И не думать о будущем.

Теплое виски, противно растекается во рту. Ничего! Зато сейчас станет легче в душе. Вот уже легче. Виски растекается теплом в груди, рукам, ногам… Как утренний туман над морем у Кохимары заползает в голову, пеленает мягкой кошачьей лаской мозги и мысли.

Сегодня я должен заснуть. Впереди – только остаток жизни из таких ночей. Бессонница! Сколько времени она меня преследует? Кажется, три года. И я не могу написать что-то большое. Такое, чтобы на меня снова обратили внимание.

Спорили, ругали, вознесли до небес!

Неужели выдохся, как изношенный боксер! Не выдержал всех пятнадцати раундов боя и, валишься с ног от усталости и равнодушия к себе уже в двенадцатом раунде. Мой, более выносливый и молодой соперник, специально входит в клинч, додерживая меня до пятнадцатого раунда, чтобы на последней секунде схватки нокаутировать. Красота зрелища! Что может быть лучше такой красоты?! Зрители оценят благородство противника, – он им доставил наслаждение, а мне, всем известному, позор. Какой сейчас раунд? Двенадцатый, а может только десятый? И я уже выдохся?

Держись, старик!

Вдохни густого, от животного неистовства людей, воздуха!

Взгляни на свою любимую, которая тебя безмерно любит. Ее широко распахнутые глаза в слезах. А в них любовь! Соберись с силами, продержись до четырнадцатого раунда и выиграй пятнадцатый. Где же глаза любимой? Их нет. А значит неоткуда взять новые силы.

Ты всегда любил открытые глаза. Где они сейчас?

Осталось еще виски? Есть немного. Сейчас засну. Так с каких пор ты перестал спать ночами? Три года назад? Обманываешь себя, старик! Ты не спишь тридцать лет из сорок девяти, пока, прожитых тобой. Ровно тридцать лет назад, когда выносил с передовой раненого итальянского снайпера, немецкая мина раздробила тебе обе ноги. В довершение всего, пуля австрийского пулемета перебила колено. А итальянского снайпера ты зря тащил на себе, – он оказался мертв. Вот почему ты не спишь? Ты боишься войны! Тебя тот бой напугал на всю жизнь. Ты жизнью бравируешь днем, чтобы трусливо не спать ночью.

Ты тогда был молод. Всего – девятнадцать! Тридцать лет прошло…

…Как быстро пробежало время! С тех пор я не посещал место ранения. А был же в Италии не раз!

Скоро мне – пятьдесят. Пора подводить итоги. Надо поехать в Италию помянуть погибших, себя вспомнить. Да, пора себя вспоминать.

Ну, вот, от воспоминаний заныли ноги. Осколки зашевелились. Меньше вспоминай прошлое! Где виски?

А теперь попробуй заснуть. Так, чтобы ничего не вспоминать!

Всегда не вспоминать…

Мэри Хемингуэй

Когда меня спрашивают: «Трудно ли быть женой Хемингуэя?», я всегда с улыбкой отвечаю: «Трудно!» Но никто не знает, что мне хочется сказать честно: «Тяжело!» Эрнест сложный человек, импульсивный, живущий чувствами, а не сознанием. О его неординарности писали, пишут, и будут писать. И мне не просто трудно, а очень тяжело, в глазах всего мира поддерживать, созданный им самим, образ разгульного парня и гениального писателя. Я, как жена, обязана добавлять, что-то новое, к легенде его жизни.

Но, увы! Но должна честно признаться, у меня это плохо получается. Я по профессии журналист и всегда любила свою работу. Но, как я сейчас не ненавижу своих собратьев по перу. Раньше я не замечала, а сейчас вижу, что они суют свой нос, где не следует и куда не положено. Думаете приятно читать в газетах статьи, что за время совместной жизни со мной Хемингуэй не написал ни одной книги? Вроде, что-то пишет, но не публикует. Получается, что я не его муза. С первой женой Хедли он написал «Фиесту», с Полин – «Прощай оружие!», с Мартой – «По ком звонит колокол». А со мной – пока ни одного романа. Вот и получается, что все прошлые жены вдохновляли его, а я – нет. Разве не тяжело и не обидно?

Тяжело видеть, как он мучается, не спит ночами, и понимать – у него творческий упадок. А я не способна вывести его из заказанного им состояния. Что же предпринять? Как быть? Он просто выдохся. Я это вижу, все это видят. Но он хочет продолжать свой бег, через силу, и обязательно по пересеченной местности. Я должна вдохнуть в него новые силы. Стараюсь. Но он их не принимает.

Конечно, он постарел. Сильно сдал здоровьем, стал раздражительным, бывает, не сдержан, особенно со мной. Больше любит море, спиртное и мечты о прошлом. Понимаю, что я для него не любовь, а хозяйка дома, критик творчества, наконец, жена, но не любовь. А кусочек любви ему сейчас иметь необходимо. Как его найти в себе, передать ему, чтобы он зажегся и больше не угасал?

Может поменять обстановку? Куда-то съездить? Пусть отвлечется, а может и развлечется. Все ему так советуют. Все хотят, чтобы он снова стал тем же Папой Хемом, каким был недавно.

Я его жена и обязана сделать все, чтобы мое имя вошло в историю и литературу рядом с именем Эрнеста. Вряд ли он, в случае развода со мной, найдет новую любовь. На любовь он уже не способен. Я его последняя жена и мы оба это прекрасно понимаем.

Я его последняя любовь и об этом должны все знать!

Тяжело жить в тени великого человека.

Знайте об этом.

Адриана Иванчич

Мне восемнадцать лет – графиня из древнего далматинского рода. Я не славянская графиня, а итальянская, несмотря на свою фамилию, необычную для Италии. Я стесняюсь называть себя графиней. Настоящие князья и графы живут намного лучше нас. В годы войны мой отец был генералом, и его убили партизаны. Часть имущества, после войны, у нас отняла новая власть, и мы живем далеко не богато. Наша семья – последовательные католики и мы чтим все предписанные обряды. Я их тоже стараюсь соблюдать, насколько это возможно.

Я окончила гимназию и пока больше нигде не учусь. Но серьезно занимаюсь рисованием и стихами. У меня много друзей и подруг и со всеми нахожусь в прекрасных отношениях. Я жду своей судьбы.

Моя душа полна Овидием, Платоном, Д’Аннунцио. Я выросла в годы войны и иностранные писатели, особенно англосаксы, оказались вне поля моего зрения.

Хемингуэя, до сих пор, вообще не читала. Слышала от друзей, что есть такой писатель, которым восторгается мир.

Если бы мне, в мои восемнадцать лет сказали, что встречусь с Хемингуэем, и между нами вспыхнет любовь, а ее пламя будет обжигать своим жаром наши сердца долгие годы, то я бы никогда не поверила этому человеку. Посмеялась бы над ним и его неудачной шуткой.

Неужели я вдохновляла Хемингуэя в жизни и творчестве, в его последние годы? Была песней? Через океан.

Неужели я любила Папу? Первой и последней любовью…