Праздник любящих сердец

Поцелуй — Harlequin — 192

Пролог

Они были самой печально известной бандой молодых повес, когда-либо радовавших своим присутствием священные холлы Оксфорда. Принимая во внимание яркую историю этой старой школы, данный факт говорит о многом. Конечно, ни принц Винченцо Моретти, наследник трона Ариосты, ни его друзья, шейх Джахандир Хассан Умар аль-Хайят, а также принц Зевс и Рафаэль Наварро, незаконнорожденный сын короля Санта-Кастелии, в жизни не признали бы, что их репутация настолько дурна. Да и зачем? Слава шла впереди них. С помпой и фанфарами. Хвалами из уст мужчин, завидовавших им, мечтавших оказаться в свете софитов их власти, словно это могло дать им хотя бы часть власти коронованных особ. И женщин, разумеется. Женщин, объявлявших себя погубленными. С тоскою вздыхавших по наслаждениям, испытанным от королевских рук. Ибо воистину, ни один мужчина не мог похвастаться любовным мастерством этих жестоких принцев.

Сам Винченцо с радостью пользовался всеми преимуществами, что давала ему его репутация.

Разумеется, его отец верил, что сын будет вести себя в обществе соответственно его статусу. При этом он наслаждался жизнью сам и набивал карманы, в то время как их народ жил в спартанских условиях.

Винченцо боролся с этим, создавая массу тайных благотворительных фондов вне страны, осуществляя финансовые вливания, недоступные его отцу. Деньги появлялись под видом помощи от иностранных благотворителей, и отец не решался трогать эти средства ради поддержания хороших отношений с другими государствами.

Однако планы Винченцо этим не ограничивались. Вовсе нет. Сейчас он не мог сделать ход. Пока рано. Здоровье его матери — умственное и физическое — было тому причиной. Особенно после скандала, разразившегося тремя годами раньше. Скандала, потрясшего Ариосту. После Элоизы. Он не желал думать о ней, и не станет.

Уничтожение монархии погубит его мать, а этого он не мог допустить. Он будет защищать свою мать. Независимо от обстоятельств.

Когда-то его мать любила дворец. И Ариосту. Единственное в жизни, что по-прежнему доставляло ей радость, — это роль королевы. Винченцо не позволит матери лицезреть то, что он планировал сотворить с королевской семьей. С королевским наследием.

Он никогда не будет иметь наследника. Ни за что. Он прекратит существование королевской династии Ариосты. Позволит своей стране перейти в другие руки. В руки народа. И его отец обязательно, непременно узнает об этом, прежде чем умрет. Наследие семьи — вот все, что заботило отца. А Винченцо позаботится о том, чтобы оно было уничтожено.

Да, его репутация богатого распутника могла заставить покраснеть даже самых закоренелых блудниц. Но знай они его лучше, имей представление о его планах, они попросту умерли бы от шока.

— Предлагаю тост, — сказал он, оглядев комнату, служившую им клубом. Здесь они проводили встречи. Каждый уже зарабатывал собственные деньги, занимая в мире свое место, не имеющее отношение к наследию отцов. — Будем полны неожиданности.

— С этим можно поспорить, — произнес Рафаэль. — Возможно, твоего бунтарства как раз все и ждут.

— Только не наши отцы. В своей гордыне они не допускают и мысли, что их хоть кто-то и чем-то способен удивить. Но я готов сыграть в долгую игру.

— Это верно, — согласился Зевс, глядя в бокал со скотчем, — Только боюсь, друг мой, сам я не столь терпелив. Предпочитаю играть быстро. Жестко и жестоко.

— Я отнюдь не против жестокости. Но жестокость куда более эффективна, если она стратегически выверена.

— А кто сказал, что я не стратег, — ответил Зевс, широко улыбнувшись. — Просто нетерпелив. — Он пожал плечом. — Жестокость сейчас, жестокость потом. Она повсюду. — Он махнул рукой и удобнее устроился в кресле.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — сказал Джаг. Он сидел, вытянув ногу, раскинув руки на спинке дивана и излучая мастерское пренебрежение ко всему сущему.

— Со своей стороны я позволю королевству моего отца… — Винченцо покрутил бокал, вглядываясь в янтарный напиток. Тихий, ароматный торнадо в его руке. Он пригубил скотча. — Я не дам королевству наследника. Никогда.

— Какое счастье, что от меня этого не ждут, — усмехнулся Рафаэль. — Я ведь бастард. Мой младший законнорожденный брат унаследует трон. Следовательно, производить потомство его задача, а не моя.

— Мой отец так беспокоится о репутации нашей страны, — язвительно заметил Джаг. — Моей величайшей радостью стало бы подобрать себе женщину, которую он посчитает неподходящей.

— Только одну женщину? — уточнил Зевс. — Лично я намерен завести себе целый табун любовниц. Но не наследника. Ни за что на свете.

— За это и выпьем, — подытожил Винченцо. — За неподходящих женщин. За месть, что, как блюда, подается и холодной, и горячей, за то, чтоб никогда не подчиняться.

Глава 1

Элоиза Сент-Джордж не испытывала ни радости, ни душевного подъема. Падающий снег был словно укором. Как и огонь свечей, и зеленые гирлянды, и веселые рождественские мелодии. Хотя все это, кроме снега, сделала она сама. Своего рода бунт против охватившей ее депрессии.

Рождественский сочельник.

У нее не было елки. Елка осталась в Ариосте. Вместе с ним.

Она украсила комнату гирляндами и венками. Всем, что должно было создать атмосферу праздника. Испекла печенье и украсила его. Приготовила себе прекрасный ужин. Но радости не ощущала. Совсем.

Она неизменно радовалась Рождеству все эти годы, вопреки тому, как ее воспитали. Ее не смущало то, что она празднует в одиночестве, в своем каменном доме в штате Вирджиния. Трудно найти более живописное место.

Но уединение в этом году казалось одиночеством. Истинным. Глубоким.

Сугробы снаружи становились все больше, и Скеррит, полубродячая кошка, удосужилась наконец прошмыгнуть в дом в поисках тепла. Сейчас она мурлыкала у камина, свернувшись маленьким серым клубком.

Казалось бы, все идеально. Но нет. Она положила руку на свой округлившийся живот. Все было бы идеально, если бы не Винченцо Моретти. И то, что она носила в чреве наследника, которого он поклялся никогда не иметь.

Семью месяцами раньше

Ему был дан именно этот адрес, но ему не верилось, что в полуразвалившемся особняке, представшем его взору, могла обитать такая девушка, как Элоиза Сент-Джордж. Он хорошо ее помнил.

Во дворце она появилась шестилетней девочкой и вечно путалась под ногами. Так ему казалось. Он был на четыре года старше. Серьезный десятилетний мальчик подозревал, что появление девочки может быть плохим знаком, и оказался прав.

Мать Элоизы приехала во дворец, чтобы стать любовницей его отца. Король это не афишировал, разумеется. Только не благочестивый король Джованни Моретти. Была придумана официальная должность, чтобы скрыть истинную роль этой женщины. Но даже в десять лет Винченцо все понимал. Он видел, как пагубно это влияло на здоровье его матери, и поначалу пренебрегал Элоизой, видя в ней символ подлости отца и распутства ее матери.

Однако нехотя, постепенно, с течением времени она стала его… другом.

Истинный шок для самодовольного наследника, который никогда прежде не был дружен ни с кем.

Уже потом он отправился в университет, где встретил Рафаэля, Зевса и Джага. А затем вернулся домой.

Элоиза стала женщиной. Все в корне изменилось. Она казалась ему красивой. Даже прекрасной. Она казалась хрупкой, и по-прежнему невинной. Но когда… Когда она сказала, что хочет его, он не дал волю чувствам. Делая скидку на ее юность и невинность.

Ведь не она выбрала для себя жизнь во дворце. Она росла вместе с ним и знала его потому, что за нее так решили. Ему казалось, она должна узнать мир и других мужчин.

Вскоре после этого он узнал, какова она на самом деле. Не невинное дитя. И вовсе не друг.

Но сейчас значение имело лишь одно — ее роль в его плане. Его отец за всю жизнь оказался замешан только в одном скандале. Всего в одном. Скандале с Элоизой. Элоиза стала символом его несовершенства. Мужчина, угодивший в сети, умело расставленные красивой восемнадцатилетней вертихвосткой.

Единственный грех его отца.

Хотя публично именно Винченцо грешил вовсю.

Всему миру именно Винченцо представлялся паршивой овцой. Молодой мужчина, открыто вытворявший все, что его отец вытворял исключительно тайно.

Но на самом деле именно Винченцо спасал Ариосту. И никто никогда не узнает об этом прежде, чем умрет его отец. Но он спасет страну не так, как хотелось бы старому королю. Потомок не будет зачат, и монархия обратится в пепел.

И он будет счастлив.

Его отец уже стар, и пришло время уничтожить его наследие. Ибо сделать это надлежало на глазах у отца. Он разоблачит все его финансовые махинации, и весь мир узнает, как он обращался с женой. Всеми любимой королевой Ариосты.

Его несчастная мать в конце жизни была унижена. Его отец объявил народу, что королева впала в депрессию и ей не хватило духа бороться с болезнью.

Он винил слабость ее духа, а не собственную подлость. Запятнав наследие матери. И теперь Винченцо уничтожит наследие короля.

И начнется все здесь, решил Винченцо. Хоть он и не ожидал увидеть полуразвалившиеся каменные стены, поросшие плющом. Не ожидал кривых, обвитых жимолостью, покосившихся ворот. Элоиза Сент-Джордж, которую он знал, должна была обитать в ультрасовременной квартире, оплачиваемой богатым любовником. Неподалеку от клубов, магазинов и прочих мест, приносящих радость таким, как она. Но не здесь. Не в этой глуши. Естественно, он видел на карте, что вблизи нет ничего, но он ожидал нечто большее.

Или, может, она построила собственные магазины, которые на карте еще не появились? Ибо он с трудом представлял себе, что девушка, которую он знал, прозябает в безлюдной глубинке. Тем более в таком месте, как это.

Винченцо толкнул ворота. Они скрипнули и зацепились за траву, что росла меж плит садовой дорожки, так и не закрывшись до конца.

Все выглядело ужасно. Он захлопнул ворота и пошел по дороге, стараясь не спотыкаться о неровные камни. Похоже, сама природа поглотила это место. Зеленые изгороди, огромные деревья, оплетенные лозой. Большая часть сада постоянно оставалась в тени. Золотистые лучи майского солнца пробивались к траве, лишь когда ветерок изредка теребил листву.

Было жарко. Даже слишком жарко в сшитом на заказ костюме, однако Винченцо не любил уступать природе. Предпочитал, чтобы природа уступала ему.

Почему Элоиза решила сбежать сюда, в этот сельский уголок Соединенных Штатов? Он не понимал. Это казалось бессмысленностью, и тем более было странно, потому что Элоиза была простой по натуре. Ее мать не относится к женщинам, мыслящим сложными категориями, и, насколько Винченцо успел понять, Элоиза пошла в нее.

Ее мать, обладавшая титулом «личной ассистентки» короля, любила тратить деньги и кичиться своим положением перед остальным персоналом. Винченцо не сомневался, что Элоиза была движима такими же интересами. Возможно, когда-то он и верил, что она другая, но потом выучил урок.

Да, Элоиза не отличалась от своей матери. А потому Винченцо не сомневался, что сможет добиться ее помощи. Либо путем шантажа, либо подкупом. Любой способ его устраивал.

Он стоял у входа, у парадной двери. Дверь синего цвета, украшенная веселым венком. Он представить себе не мог, чтобы Элоиза сама вешала венок на дверь. Наверняка у нее есть прислуга, которая занимается такими вещами.

Возможно, все немного иначе, чем он полагал. Возможно, благодетель поселил ее здесь. Достаточно близко, чтобы развлекаться с ней, но на достаточном расстоянии от своей жены и детей.

Да, Элоиза как раз из такой категории женщин. Готовая стать любовницей богатого женатого мужчины. Она идеальна для этой роли. Прелестное личико. Прелестное тело.

Винченцо позвонил в дверь. Ответа не последовало. Возможно, ее нет. Он шагнул в сторону и стал обходить дом в поисках людей. Не похоже, чтобы кто-нибудь служил здесь охранником. Если уж на то пошло, он мог спокойно войти и попытаться выяснить, где Элоиза и чем она сейчас занимается.

Обогнув дом сбоку, он услышал звук. То было… пение. Жуткое, не попадающее в ноты пение.

Он остановился и прислушался. Было сложно понять, какую именно мелодию пытались исполнить. Слишком уж неумелыми и случайными казались звуки.

И все же очарование и настроение, сквозящие в голосе, придавали исполнению необычный, забавный оттенок. Это было странное чувство. Винченцо не мог припомнить, чтобы его когда-либо что-то очаровывало или радовало.

Свернув за угол, он не поверил своим глазам. Тыльная сторона самой аппетитной женской фигуры из всех, что он когда-либо видел. Женщина стояла нагнувшись, занимаясь садом. Брюки плотно облегали ее прекрасные ягодицы. Она выпрямилась, и он увидел, что у нее широкие бедра и тонкая талия. Ему не терпелось увидеть ее лицо.

Мелькнула мысль, что, быть может, он ошибся домом. Элоиза, которую он помнил, была похожа на свою мать — женщину, думающую больше всего о том, как она выглядит на фотографиях. Больше углов, нежели плавных изгибов.

Вероятно, это садовница. Но если в доме и есть садовник, то чем же он занят? Сад абсолютно дикий. Винченцо предпочитал ухоженную зелень. А здесь… Скорее лесная чаща.

Пение неожиданно прекратилось. Женщина вздрогнула, будто поняв, что за ней наблюдают, и обернулась. Ее голубые глаза расширились, и она замерла в изумлении с открытым ртом. В руках она держала цветочный горшок. Растение с красными цветами. Горшок выпал из ее рук и разбился о камни.

— Винченцо!

Глава 2

Элоиза не могла совладать с биением своего глупого, предательского сердца. Все было подобно сну. Одно из постыдных мечтаний, что приходят ночью, хоть ты их и не зовешь.

Она так и не сумела забыть его.

Брюнет с темными, пронзительными глазами. Ни один мужчина не мог сравниться с ним. Он пленил ее разум, когда ей было всего пятнадцать, и она, как прежде, оставалась в плену. И хотя ее попытка соблазнить его не увенчалась успехом, теперь, годы спустя, она понимала свои чувства к нему куда больше, чем когда была восемнадцатилетней девочкой. Память о том случае ни на миг не покидала ее, заставляя трепетать во сне.

Но это не было ее худшим воспоминанием о Винченцо. Самым болезненным было то, как он обошелся с ней. И как верил во все, кроме того, в чем уверяла его она.

Прежде Элоиза не сомневалась, что они друзья. Что он с теплотой относится к ней. Но в тот последний день… Он ясно дал понять, что она ему безразлична.

Перестал ли он после этого появляться в ее снах? Нет. Не перестал. Он оставался в ее мечтах. В ее фантазиях. А теперь был в ее саду.

— Элоиза? — произнес он.

Винченцо явно не был до конца уверен, что это она. Элоиза смутилась, но лишь на миг. Ей нравилось то, каким стало ее тело за те годы, что она провела вне королевского дворца. Ей нравилось то, как она изменилась. Теперь она наконец сама контролировала свою жизнь. Сама расставляла приоритеты. Теперь она жила не в тени своей матери и ее невозможных стандартов.

И все же было немного больно осознавать, что она стала неузнаваемой.

— Да, — ответила она. — Собственной персоной. Но ты… Ты ведь здесь не случайно? Вряд ли просто был поблизости, ведь поблизости здесь ничего нет. Из того, что могло бы заинтересовать тебя.

— Ты права, — ответил Винченцо, снимая темный плащ.

Он бросил его на белое садовое кресло, украшенное замысловатым витым узором. Засучил рукава, обнажив мускулистые руки. Она смотрела на него молча, стараясь выглядеть безучастной.

— Так почему ты здесь?

Он поднял глаза, и ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Он всегда казался ей идеальным мужчиной. Его смуглая кожа блестела на солнце, а в темных глазах хотелось утонуть. В детстве она подолгу смотрела на него и жутко смущалась. Он этого не замечал, делая вид, будто она невидима. Оглядываясь назад, Элоиза была благодарна ему за это. И если бы она так ужасно не оступилась, вряд ли он вообще заметил бы ее. Но она оступилась. И ощущала тот позор даже спустя все эти годы. Она ведь и правда тогда верила, что влюблена в него. И верила, что он ее любит.

Нет, прости себя. Забудь все!

Она старалась. Старалась полностью изменить свою жизнь. Пыталась не идти тем же путем, на который упорно толкала ее мать. Хотела выяснить, чего стоит Элоиза Сент-Джордж сама по себе. Не девочка, живущая во дворце, в тени красоты своей жуткой матери. Не девочка, которую учили, что единственная ее ценность, — это красота. Та девочка, что верила, вопреки всему, в реальность сказок. Она покинула Ариосту с позором. Каждая газета мира печатала о ней ложь, твердя, что ложь — это правда.

Ложь причиняла ей боль. Сильную боль. Как и то, что Винченцо предпочитал всему верить. Но, покинув Ариосту, обретя жизнь вдали от королевского дворца — вдали от матери, от короля и самого Винченцо, — она вдруг поняла, что в жизни есть перспективы. Осознала, как разительно отличалась реальность от дворцовой жизни. Идеалы ее матери не действовали здесь, в ее нынешней жизни. В свете солнца, среди цветов… Вдали от глаз короля. И хотя пресса вовсю старалась лишить ее покоя и возможности найти работу, прошло уже достаточно времени, и она заработала неплохую репутацию в сфере своей деятельности. А потому работу она находила без труда.

Реальность была бездонной вдали от холодных стен Ариосты. Теперь прошлое казалось иллюзией. Отчасти.

Одно, несомненно, оставалось реальностью. Ее чувства к Винченцо. Они не были основаны на желании отхватить себе богатого покровителя. Они зародились еще в детстве, когда в шестилетнем возрасте она впервые его увидела. Как бы смешно это ни звучало. Конечно, в детском возрасте это не носило сексуальный характер. Но он казался ей… прекрасным. Что-то в нем напоминало ей рыцаря в сияющих доспехах.

Он был добр к ней. Один из немногих людей, проявлявший к ней доброту. И в ее памяти, невзирая на то, как плохо они расстались, он по-прежнему оставался этой сказочной фигурой.

Но то, как он смотрел на нее сейчас… В этом не было и капли героизма. И она не сомневалась, что пришел он отнюдь не спасать ее.

Тебя не нужно спасать.

— Я приехал, чтобы забрать тебя с собой, Элоиза. — Он не сводил с нее взгляда.

В ее груди все сжалось. Сердце пропустило удар.

— В Ариосту?

От самой мысли о возвращении в Ариосту веяло холодом. И почему он хочет, чтобы она вернулась туда с ним? Ведь именно он заплатил ей, чтобы она уехала.

— Винченцо, что-нибудь произошло с твоим отцом? Или с моей матерью?

— Нет, — ответил он. — Но ты понадобишься мне для определенных целей. Ты вернешься не в том качестве, в котором полагаешь. Видишь ли, ты важный инструмент и поможешь мне отомстить отцу.

Она слегка опешила:

— Инструмент?

— Да, — ответил он. — Думаю, и у тебя немало причин вернуться. Хочешь ты этого или нет.

— Винченцо. — Она попыталась улыбнуться. В конце концов, они знали друг друга много лет, и ей не хотелось быть грубой. — Если тебе нужна моя помощь, достаточно попросить об этом.

Трудно сказать, почему она произнесла эти слова. Винченцо был дорог ей, несмотря на все, что произошло между ними. Возможно, она лишь пыталась рассеять тьму, которую он излучал, глядя на нее. Но она точно не призналась бы себе, что при слове «месть» она ощутила прилив сладкого, приятного возбуждения.

Он был великолепен. Стоял перед ней, как ангел мести, предлагая вступить в союз.

Это не твоя боль. И ярость, все не твое. Отпусти их.

Она сделала глубокий вдох. Аромат сирени. И по-прежнему мысли о мести.

— Мне достаточно попросить?

Она улыбнулась:

— Конечно. Уверена, мы можем обсудить любые твои планы. Тебе незачем быть таким мрачным и сердитым. И незачем угрожать. Ты не мог бы сходить к сараю?

— Что?

— К сараю. У меня там метла. Из-за тебя я разбила горшок.

— Ты сама разбила его, — ответил он.

— Да, — сказала она. — Но напугал меня ты. Так что, пожалуйста, принеси мне метлу.

— Возможно, ты забыла, кто я?

— Нет, не забыла. Это ты, похоже, не узнал меня. Я-то узнала тебя сразу. Да и могла ли я забыть тебя? Вряд ли. Думаю, ты это знаешь. Пожалуйста, принеси мою метлу.

— И что тогда?

— И тогда мы обсудим твой заговор?

— Это не заговор.

— А звучит как заговор. Все так загадочно. Винченцо, я не самая большая поклонница твоего отца, и я не слишком горжусь своей матерью. Меня не было в Ариосте уже много лет, и не без причин. Если у тебя достойный план, я помогу тебе.

— Вот так, просто?

Она помедлила.

— Разумеется.

— Я принесу тебе метлу, а ты расскажешь мне, чем занималась последние пятнадцать лет.

— О, многими вещами, — ответила она, медленно следуя за ним.

Он открыл дверь сарая и нащупал метлу.

— Чего ты идешь за мной, если просила сходить меня? Могла бы сходить сама.

— Полагаю, ты прав, — ответила она. — Но ты заинтриговал меня. Что произошло? Какие у тебя планы?

— Происходит все то же, что происходило всегда, с тех пор как мой отец взошел на трон. Он коррупционер, державший твою мать при себе в качестве любовницы, изображая благородного, благочестивого лидера. Он проповедует в своей стране фальшивую мораль, а сам ее не придерживается. Как ты знаешь, ему приходится краснеть за меня. Но за то, что годами делал с моей матерью, он не краснеет. Я сделаю это достоянием гласности. Обличу его в том, что его уничтожит.

Винченцо ни разу не упомянул ее. Она слушала его, затаив дыхание. На миг у нее даже закружилась голова.

— Но какое отношение ко всему этому имею я?

— Я могу по-разному относиться к тебе, Элоиза. Но интрижка моего отца с тобой лишний раз подтверждает, что его нужно наказать. Ведь пострадала от этого ты одна. Тебе это не кажется несправедливым?

Еще более несправедливым было то, что она к его отцу и не прикасалась. И никогда бы не прикоснулась. Но правда не интересовала прессу. И не интересовала Винченцо.

— Жизнь вообще несправедлива, Винченцо. Тебе об этом никогда не говорили?

— Я пытаюсь выровнять чашу весов. Отобрав у него все, что у него есть.

Его глаза сверкнули черным пламенем. Ее сердце всколыхнулось, но она не подала виду.

— Звучит это крайне захватывающе. Полагаю, ты никогда не пытался обращаться к психотерапевту?

— К психотерапевту? — повторил Винченцо бесцветным голосом.

Он все еще сжимал метлу, и выглядело это крайне забавно. Ей подумалось, что прежде Винченцо вряд ли когда-либо держал метлу в руках.

— Да. Мне, например, очень помогло. Я больше ни на что не сержусь. Занимаюсь садом!

— Занимаешься садом?

— Да, — ответила она. — Правда, теперь у меня одним цветком меньше. — Она взяла у него метлу и направилась к разбитому горшку. — Но это не страшно. Я посажу другие. Природа оттого и прекрасна, что ее не остановить, она произрастает и цветет. Зачастую вопреки нашей воле. И меня это радует. Самосовершенствование одна из моих главных целей с тех пор, как я покинула Ариосту. Но не единственная. Я окончила школу садоводства, завела массу друзей, много путешествовала, я…

— На мои деньги?

Злость забурлила в ней.

— Ты сам дал их мне.

— Я откупился от тебя.

— Так ты хочешь отомстить мне или своему отцу?

— Просто обо всех этих достижениях ты говоришь так, словно они твои. Хоть мы оба и знаем, чем ты за них заплатила.

— Не нужно на меня так смотреть, — ответила она. — Ты свою-то жизнь как финансируешь?

— Я давно зарабатываю собственные деньги.

Но начинал ты принцем-миллиардером. Твой отец, твое происхождение… Все это дало тебе старт в жизни. А я… Я использовала то, что досталось мне. И извиняться за это я не стану.

Его взгляд был решительным и холодным, пробиравшим до костей.

— Мне не требуются твои извинения.

— А мне не нужно твое одобрение. Так что с этим разобрались. Что именно тебе нужно от меня?

— Все просто, — ответил он. Эта фраза вызывала беспокойство. Простота для Винченцо Моретти, человека, обладавшего властью, могла быть не тем же, чем была для простых смертных. Просто, в его понимании, слетать на частном самолете на частный остров, или заставить слушать себя все средства массовой информации мира, или вскарабкаться на небо и собрать звезды.

Для Элоизы простота выглядела иначе. Тихий вечер за чашкой чая. Работа в саду. Главное, чтобы ее матери не было рядом. Он молчал, будто сказанная им фраза только что дала ей всю исчерпывающую информацию.

— Может, все и просто, но… Читать мысли я не умею.

— Это не переговоры, — ответил он. — И я вовсе не прошу о твоей помощи. А требую, чтобы ты поехала со мной. И не вижу причин продолжать беседу у тебя в саду.

— Я уже сказала, что помогу. Тебе незачем хмуриться и угрожать.

Она повернулась и пошла в дом. Они вошли через заднюю дверь. Было тепло.

Кондиционер отсутствовал, и во второй половине дня даже каменные стены не могли сдержать жару. Но ее это устраивало. Дом принадлежал ей. И да, Винченцо мог утверждать, что она взяла эти ужасные деньги, которыми он помахивал перед ней, сбежала и часть суммы потратила на дом, но это ее жилье. Оно ощущалось родным. И счастливее, чем здесь, она не была в своей жизни нигде.

И все же теперь ей казалось, будто она сделала шаг назад к прежней жизни.

Ты согласилась помочь ему.

Но ведь она знала его. Его угрозы не были праздными, и, начни она спорить, проиграла бы спор. Откажись она пойти с ним, он бы ее заставил.

Если что-то Элоиза и ненавидела больше всего на свете, так это когда у нее отбирали свободу выбора. А в данном случае она знала, что могла это изменить. Оставить свободу себе. Она шокировала Винченцо той легкостью, с которой согласилась помочь. Ей хотелось продолжать его шокировать.

Она жила во дворце Ариосты, словно постоянно от чего-то защищаясь. Неприкаянная во всех отношениях. Ее мать была жесткой дамой, видевшей в Элоизе лишь приятельницу для примерки платьев. В остальное время она забывала о ребенке, как о ненужной кукле.

Король не обращал на Элоизу ни малейшего внимания, но так было до определенного момента. А Винченцо? Он оказался ее единственным другом. Пока однажды не перестал им быть.

— Мне нужно собрать вещи. И попросить соседку, чтобы кормила Скеррит. Винченцо нахмурился.

— Это еще кто? — спросил он.

— Моя кошка… Ну, вообще-то она не совсем моя. Время от времени появляется в моем саду, почти как ты. Я ее кормлю.

Винченцо вызывающе приподнял бровь.

— Меня ты не кормила. Мне стоит обидеться?

— Наверное, стоит.

Она уже печатала эмэмэску своей соседке, Поле, спрашивая, не могла бы та оставлять еду для кошки, пока ее самой не будет. Пола ответила коротким «да». Элоиза подняла глаза на Винченцо, чувствуя, что он явно теряет терпение.

— Я выучила одно дыхательное упражнение, — сказала она. — Для снятия стресса.

— Ты не мой психотерапевт.

— У тебя нет психотерапевта, — напомнила Элоиза. — С этим мы уже разобрались.

— Это верно. Но в Ариосту ты вернешься под видом моей любовницы.

От изумления она приоткрыла рот, затем рассмеялась.

— Что? — Смех едва не перешел в хохот. Слезы покатились по щекам. Неужели он это всерьез?

Она следила за его жизнью в последние десять лет. Видела его в новостях под руку с бесчисленными женщинами. Все идеальны, великолепны. Совсем не похожи на нее.

— По-моему, я достаточно ясно выразился.

— Вполне. Просто мне кажется, ты выбрал не ту девушку. Вряд ли кто-нибудь поверит, что я твоя любовница.

— Миру неведомы наши с тобой сложные взаимоотношения, дорогая.

Дорогая? Так он не называл ее никогда. Так он называл других женщин. Он привозил их во дворец, всякий раз с помпой пребывая с ними в страну. И каждый раз его отец был в ярости.

Он позор семьи! Пытается унизить меня! Унизить корону!

Теперь Элоизе казалось, что, возможно, так и есть. Что именно это Винченцо пытался сделать все это время.

От самого слова «дорогая» у нее на миг закружилась голова. Она покачала головой:

— Они же все знают…

— О твоем романе с моим отцом? Потому мне и нужна именно ты. Ты идеальный объект презрения. Восемнадцатилетняя девушка, перед которой не мог устоять ни один мужчина.

Он говорил без эмоций, и это радовало Элоизу. Она не пыталась защищаться прежде, и не станет делать этого сейчас. Хотя слушать, как он повторял ложь, напечатанную таблоидами, было и нелегко.

— Зачем тебе везти меня обратно?

— Триумфальное возвращение, Элоиза. В качестве моей пассии. Напоминание о том, как маска благочестия соскользнула с его лица. Прежде чем мы полностью ее сорвем, мы расскажем народу правду. Наступают новые времена. Даже я изменил свое мировоззрение. Человек в его возрасте имеет определенную власть. Особенно человек его положения. Ты была восемнадцатилетней девчонкой, и, хотя я тебя не оправдываю, во всем обвинили только тебя. Думаю, если заставить мир взглянуть на него теперь, они поймут, кто он на самом деле. Хищник без капли морали.

Винченцо не ошибался. Времена действительно изменились. Слишком поздно для нее, быть может, но изменились, это правда.

— И ты думаешь, люди поверят, что мы пара?

— Я мужчина с дурной репутацией. Никто не усомнится, что я мог заинтересоваться бывшей женщиной своего отца.

— Я не это имела в виду.

Элоиза долго смотрела на него, ожидая, что он сообразит, о чем она, но он молчал, с неподвижным, как статуя, лицом.

— Хочешь, чтобы я пояснила, Винченцо? Я знала, что ты мерзавец, но вынуждать меня говорить очевидное, пожалуй, как-то особенно жестоко.

— Объясни, о чем ты? О какой жестокости речь?

— Я не красива. Не по стандартам, принятым в ваших кругах. И одежда идеальных размеров вряд ли налезет на мою фигуру.

Он рассмеялся. Наконец рассмеялся. А вернее, мрачно усмехнулся.

— Идеальный размер? Послушай, я не твоя мать. Я не выбираю женщин по каталогу. Все наряды будут в точности повторять твои восхитительные формы.

— Восхитительные? — Никогда прежде к ней не применяли этот термин. — Я же не в твоем вкусе, — сказала она.

— Ты красивая, пышная, тебя можно уложить в постель. С чего взяла, что ты не в моем вкусе?

Он говорил это так, словно зачитывал список покупок. Молоко, хлеб, можно уложить в постель.

Можно уложить в постель. Эта фраза особо выделялась.

— Я толстая, — бесцветно произнесла она.

— Пышная, — возразил он, и его голос был так соблазнителен. — У твоей матери узколобые представления о красоте.

— Давай все проясним, — начала Элоиза. — Я не комплексую, мне нравится моя жизнь, мне нравится мое тело. И печенье мне тоже нравится. Но я не собираюсь становиться объектом критики со стороны прессы. Я это уже проходила и прекрасно знаю, что они будут делать теперь. Причем с особым наслаждением. Думаешь, они не выложат мои фотографии «до и после» и не проедутся по тому, как я набрала вес?

— Но тебе не восемнадцать, — парировал он. — И в этот раз ты не сбежишь.

— Ты хотел сказать, в этот раз я не буду изгнана?

— Нам стоит поторопиться.

— Хорошо, только вещи соберу.

— Собирать ничего не нужно. На самолете будет портной и куча одежды. С тебя снимут мерки и все подгонят под твою фигуру во время полета. По прибытии в Ариосту ты будешь выглядеть, как моя девушка.

Как его девушка?

Элоиза ощутила нервную дрожь, но лишь на миг.

Все это не фантазия. Может, он и принц, но в данном случае ее одолевало чувство, что он скорее не рыцарь в сияющих доспехах, а дракон, готовый сожрать ее заживо.

Глава 3

Возможно, Элоиза поставила себе целью удивлять его. Он ждал от нее двух вероятных линий поведения. Либо она будет кричать и называть его негодяем, прежде чем капитулирует и подчинится, либо начнет флиртовать с ним, принимая его подкуп. Она не стала делать ни того ни другого. Элоиза просто взглянула на него и искренне ответила, что готова ему помогать. Сейчас она, скорее, напоминала ту девочку из детства, чем женщину, закрутившую роман с его отцом. Ему подумалось, не изменилась ли она. Или, может, он сам изменился? Эти мысли выбивали из колеи. Даже теперь, взойдя на борт его частного самолета, со множеством помещений и удобств высочайшего уровня, Элоиза не выглядела скучающей, словно обстановка была для нее привычной. Наоборот. В ее взгляде сквозили удивление и восторг. Может, и не восторг, но искреннее восхищение. И оно не казалось алчным, как он мог ожидать от женщины ее типа. Нет. Все, что он видел, — это живой интерес. Будто ее это развлекало.

В ее поведении была какая-то чистота. Его это выбивало из колеи, ибо чистота и Элоиза Сент-Джордж казались ему несовместимыми качествами.

— Ты хочешь что-нибудь сказать? — спросил он, устраиваясь поудобнее на мягком кожаном диване.

— Он довольно большой, — ответила Элоиза, — твой самолет.

— Мне нужно все иметь под рукой, когда я в дороге. Так же, как в домашних условиях.

— Ну естественно, — усмехнулась она. — Видимо, путешествия для тебя тяжкое бремя. Что до меня, я в жизни мало куда выбиралась. Хотя, конечно, моя мать нередко путешествовала с твоим отцом, и иногда они брали меня с собой. Твой отец крайне щедр, — добавила она с ядом в голосе. — Брал с собой не только ассистентку, но и ее дочь. Но, помнится, его самолет отнюдь не столь шикарен.

— Это правда, — ответил Винченцо.

Он не до конца понимал, что за игру затеяла Элоиза, и это его немного смущало. Беспокойство было для него посторонним чувством. Равно как и неспособность понять, что у человека на уме.

Винченцо многое знал об Элоизе. Всего через неделю после того, как она явилась в его комнату и пыталась соблазнить (признавалась в любви к нему, целовала), выяснилось, что она любовница его отца.

А он… Он считал себя святым из-за того, что отослал ее из своей комнаты, притом что очень хотел поддаться искушению. Желание овладеть ею было подобно зверю, рвавшемуся из клетки. Но даже тогда он понимал: Элоиза слишком молода. А самое главное, совсем не знала жизни вне дворца. Они вместе росли, и в каком-то смысле оба стали одиноки. Она думала, что влюблена в него, потому что была слишком невинна.

Потому он ответил ей отказом. Ответил, что им не стоит этого делать.

Каким же он был глупцом! И еще большим глупцом, потому что страдал, узнав, что она никогда его не любила. Просто хотела заполучить королевскую особу. Любую.

Но он выучил урок и научился быть жестоким.

— Выпей что-нибудь, — сказал он.

Стоило ему это произнести, как возле бара материализовалась стюардесса.

— Что пожелаете? — спросила она.

— Если можно, минеральной воды, — ответила Элоиза.

— Минеральной воды? — повторил он. — Прошу, не стесняйся продегустировать что-нибудь посерьезнее.

— Я нечасто пью.

И снова она его удивила. Он представлял другое. Женщины, которую он рисовал себе, похоже, не существовало. Он воображал Элоизу с фигурой ее матери, с ярким макияжем и изысканным вкусом по части одежды. По его мнению, во время полета она станет изображать смертельную скуку, активно поглощать содержимое его бара и требовать, чтобы он детально расписал, как именно ей оплатят потраченное время.

Но она выглядела иначе. Разговаривала иначе и вела себя совсем по-другому. Винченцо редко в чем-то ошибался, но с ней ошибся.

— Если ты пьешь только по особым случаям, то сейчас случай как раз особый. Мы с триумфом возвращаемся в Ариосту, разве не так?

— Не уверена, что возвращение в Ариосту можно назвать триумфом.

Винченцо дал знак стюардессе, и та наполнила шампанским два бокала. Она принесла их на подносе. Винченцо взял бокалы и один передал Элоизе.

— Ты не чувствуешь триумфа, Элоиза? Ты садовод. У тебя есть дом. Ну, по крайней мере, в чьем-то представлении это дом. Разве ты не довольна собой?

Винченцо поймал себя на том, что ему не терпелось узнать о ней больше. Он не провел детального расследования относительно ее жизни, прежде чем отправился ее искать, что ему было несвойственно. Обычно он всегда и ко всему готовился заранее, чтобы знать все ответы. Владеть ситуацией. Но не сомневался, что Элоиза Сент-Джордж не способна его удивить. Что она как мать. Яблоко от яблони. Так зачем что-то о ней узнавать?

— Мои достижения вряд ли способны внушить моей матери чувство гордости, — ответила Элоиза и пригубила шампанского.

Она будто бы удивилась вкусу напитка, и Винченцо подумал, что она либо правда очень хорошая актриса, либо действительно редко пьет. Он полагал, что дело все-таки в актерском мастерстве.

— Ты знаешь, какого я о ней мнения, — сказала она.

— Думал, что знал, — ответил он. — Но я думал, что и тебя знаю.

— Я никогда не лгала тебе, Винченцо, — мягко произнесла она. — Что бы ты ни думал.

Ее взгляд был искренним, и эта женщина, сидевшая напротив него, совсем его не удивляла. Он создал образ Элоизы, надеясь изгнать из памяти девушку из своего прошлого. В воображении он сравнивал ее с ее матерью. Но если бы той ночью, когда она поцеловала его, на миг оказавшись в его объятиях, прежде чем он велел ей уйти, если бы тогда он попытался представить себе, кем она станет в будущем, то с легкостью увидел бы женщину, сидящую сейчас напротив него.

Он тут же задавил в себе эту мысль. Она была приятной, но все же мыслью, и не более. И он прекрасно знал, как мастерски умеют некоторые люди дурачить других. И хотя никогда не отождествлял себя с этими «другими», однажды Элоиза уже обвела его вокруг пальца. Больше такого не случится.

— Ложь или правда… Теперь все едино.

— Не для меня. Я не хочу общаться с человеком, который презирает меня.

— Тем не менее ты согласилась мне помочь. Зачем согласилась, если не хотела ехать? И если так меня ненавидишь.

— Я не сказала, что ненавижу тебя.

Его взгляд будто пронзил ее, и Элоиза покраснела.

— И напрасно, — произнес Винченцо.

— Почему? Потому что ты меня ненавидишь? Прости, что не отвечаю тебе взаимностью.

— Я не ненавижу тебя, Элоиза. Если бы ненавидел, то обошелся бы без твоей помощи. Но мне хотелось бы знать, каковы твои мотивы.

— Мне всегда казалось, — произнесла она, глядя поверх бокала, — что мы с тобой похожи, Винченцо. — Ты всегда был так же безразличен своему отцу, как я своей матери. Мы оказались пешками в их играх. И потому стали друзьями. Я, девочка из Америки, не знавшая прежде, что принцы бывают вне сказок. И ты, наследник трона своей страны. Ты был мне не безразличен. Именно дружба с тобой помогла мне выжить. А потому сейчас я с радостью готова побыть твоим другом.

Эти слова укололи подобно кинжалу.

— Другом, — повторил он.

— Только прошу, не вгоняй меня в краску, — попросила Элоиза. — Не будем говорить о том случае.

Вот теперь он был просто в ярости, и еще ему было немного стыдно. Он не такой. Он не из тех людей, что идут на поводу у эмоций. Он не такой, как его отец. И все же он не мог сдержаться.

— Ты имеешь в виду нашу последнюю встречу, когда я заплатил тебе? Или ту ночь, когда тебе было восемнадцать и ты…

Он взглянул на стюардессу и жестом велел ей уйти.

Женщина удалилась в помещение для обслуги.

— Ту ночь, когда ты так бесстыдно накинулась на меня?

— Ну конечно, я была такой бесстыдницей, — сказала она. — С моим-то огромным опытом обольщения. Поцеловала тебя, расплакалась и сказала, что люблю.

Отчасти Винченцо был удивлен, что она это помнила. Но на самом деле так и было. Впрочем, он в любом случае упомянул бы тот вечер. Так что, наверное, она просто решила идти в атаку первой.

— Я почти этого не помню, — солгал он. — На меня бросались многие женщины, Элоиза. Ты всего лишь стала одной из них.

Ее это явно задело, и на миг Винченцо пожалел о сказанном. Боль в ее взгляде не казалась поддельной. А если была неискренней, то Элоиза очень искусная актриса.

— Тогда все к лучшему, — ответила она, вновь пригубила шампанского и откинулась на диване, плотно сдвинув колени. На ногах ее были белые кроссовки, она ссутулилась так, будто хотела стать меньше. Закрыться в себе.

Минуту он пристально смотрел на нее. Голова ее была повязана красным платком, а волосы закручены в старомодный пучок. Светлая голубая рубашка с пуговицами была стянута в узел на животе, что ярко подчеркивало ее аппетитные формы и узкую талию. Брюки были красными, одного оттенка с платком. Она выглядела, как девушка из рекламы пятидесятых годов, в любой момент готовая к тому, что ею овладеют. Все, что ему нужно было сделать, — это расстегнуть ее рубашку. Вне всяких сомнений, она обладала внушительным бюстом. Так жаль, что рубашка застегнута.

И эти мысли смущали Винченцо. Смущало то, что он сидел напротив нее, пытаясь прикинуть в уме, сколько пуговиц нужно расстегнуть, чтобы увидеть ее грудь во всей красе. Элоиза казалась скромницей. На ней не было макияжа. Но кожа ее была чистой, а глаза — небесно-голубыми. Губы бледно-розовые. Пухлые. Верхняя чуть закруглена и немного полнее нижней.

Все это он помнил. Цвет ее глаз. Форму рта. Но лицо ее в те дни было худощавым. Теперь оно округлилось. Высокие скулы, но не излишне выдающиеся. Ему нравилось то, каким стало ее лицо, и вряд ли оно могло не понравиться любому мужчине.

Правда была в том, что она стала дивным созданием. Он вполне мог бы устоять перед девушкой, которую ожидал увидеть. Но он не ожидал встретить ту женщину, которой она стала в реальности. Хотя и это могло быть уловкой.

— Расскажи мне о своих нынешних связях.

— Моих… связях?

— Любовниках. Работодателях.

— Я садовод. Хотя сейчас в поиске нанимателя.

— В поиске нанимателя?

Винченцо не был уверен, какой именно смысл она вкладывала в эту фразу.

— До прошлого месяца я работала на большом участке. Но владелец продал его, и… — Она с болью прикрыла глаза. — Теплицу, которую я обслуживала, решили ликвидировать. Я вложила в нее столько труда! Там были прекрасные растения, и теперь все исчезло. Потому что кому-то захотелось новый бассейн. У меня были деньги. Достаточно, чтобы не искать работу сразу. Пришло на ум создать собственную теплицу. Пока не успела. Но у меня остаются планы на этот счет.

Винченцо не мог удержаться. Не мог не спросить.

— Почему? — Он пытался вспомнить, испытывала ли она какую-то особую тягу к цветам и растениям прежде, когда он ее знал. Но ничего такого на ум не приходило. — Почему садоводство? Почему у тебя возник интерес именно к этой профессии?

— Мне нравится выращивать растения. Нравится делать мир чуть более красивым. Я вовсе не хочу быть скандальной знаменитостью. И знаешь, даже если я ею стану, все равно это не важно. Обо мне очень быстро забудут. Я просто вернусь к своему саду. Я хочу жить по собственным правилам. Знаю, ты, вероятно, не веришь мне. Но это так. Моя мать контролировала все в моей жизни. Мои мысли, мои действия. Что я ела и что носила. А мне нравится быть собой. Нравится что-то давать миру, а не только брать.

Похоже, Элоиза не собиралась отвечать на его вопрос. Интересно, не был ли ее любовником владелец особняка, в котором она работала прежде. Такое вполне вероятно. И она не просто потеряла работу, а ей дали отставку. И что нового богача она еще просто найти не успела. Ее, похоже, мало заботили деньги, и хотя Винченцо знал, что его отец дал ей какую-то сумму и она якобы зарабатывала на жизнь сама, но вряд ли этого ей хватило. Особенно на тот образ жизни, к которому она привыкла.

И все же, глядя на нее, он не мог до конца понять, какой именно образ жизни она вела. Ту одежду, в которой она сейчас, брать в расчет не стоило. Это одежда для сада, и едва ли сей наряд мог отражать ее истинное финансовое положение. Кроме того, то, что женщине нравится копаться в грядках, не означает, что она не может быть полна сюрпризов.

— Ты допила шампанское?

— Полагаю, что да.

— Тогда пойдем примерять наряды.

— Наряды?

— Я же говорил, мы подгоним под твою фигуру платья.

— Ах да, но я…

— Вся одежда у меня в кабинете. Портной уже ждет.

— Я даже не знаю, что сказать. С меня в жизни не снимали мерки на высоте тридцати тысяч футов.

— Мы пока только набираем высоту.

Элоиза улыбнулась:

— Ты прав.

Он поднялся и протянул ей руку. Она взглянула на него, словно на акулу.

— Ты не должна бояться, когда я касаюсь тебя. Тебе стоит привыкнуть.

Ее глаза округлились.

— Привыкнуть?

В этот миг Винченцо казалось, что Элоиза просто над ним подтрунивает.

— Чтобы выглядеть естественно, — пояснил он.

Прищурившись, она взяла его за руку, и прикосновение к ее мягкой бархатной коже было сродни удару под дых. Как бы ему хотелось оказаться в объятиях этих рук! Ее наряд мог показаться безвкусным, но, как опытный мужчина, он отлично понимал, какое прекрасное женское тело скрывалось под одеждой. Сколь божественной будет ее нагота.

Элоиза не была безвкусной. Она была воплощением сексуальности. И он хотел заняться с ней сексом. Очень хотел. Его это бесило. Раньше он полагал, что у него к ней иммунитет. Не сомневался в этом. Он цеплялся за воспоминания. О том моменте, когда узнал, что она была с его отцом. Это поможет ему держать дистанцию. Нельзя упрощать ей задачу. Позволять себе хотеть ее. И нельзя позволить себе забыть.

Они вошли в кабинет, и она глазам не поверила.

— Невероятно! — произнесла она. — Я понятия не имела, что частные самолеты могут быть такими… Это же дворец!

— Да. Как уже сказал, я часто летаю.

Ее взору предстала гардеробная рейка с платьями, и элегантный мужчина, готовый приняться за дело. Винченцо прошел к своему столу и опустился в кресло.

— Приступайте, Лучиано, — сказал он.

— Ты ведь не думаешь, что я стану раздеваться в твоем присутствии? — возмутилась Элоиза.

Отчего она так скромничает? Ей ведь приходилось залезать к нему в кровать. Лежать на нем, оседлав, как всадница. Целуя его. А теперь не готова раздеться при нем?

«А ты хочешь, чтобы она разделась?»

— Можешь не волноваться, — ответил он. — Вон там есть ширма. Переодевайся за ней. Но я буду оценивать каждое платье. Так что в комнате я останусь.

Вся процедура оказалась чистой воды пыткой. Винченцо вовсе не намеревался одевать ее в скромные наряды. И ни одно из платьев не отличалось избыточной скромностью. Блестящие позолотой, яркие и узкие. Фасоны, подчеркивающие талию, и разрезы едва ли не демонстрировавшие те части тела, которые следовало видеть только любовнику.

— Я… — Элоиза смотрелась в зеркало, шокированная отражением.

На ней было платье с золотым шитьем и глубоким декольте, которое подчеркивало округлую форму ее груди. Сзади вырез оставлял открытыми две ложбинки, и Винченцо знал, что находятся они прямо над ягодицами Элоизы. Мысль об этом вызывала у него эрекцию.

— Оно слишком откровенное, — произнесла Элоиза.

— Тебя это смущает?

— Конечно.

— По-твоему, ты плохо выглядишь? — Винченцо ощутил необходимость ее утешить, и сам толком не мог понять, что именно сейчас к ней чувствовал. Неуверенность в себе никогда не являлась его стезей, а потому он чувствовал себя гнусно. Просто не мог принудить себя быть жестоким с ней. По крайней мере, сейчас.

— Женщины с такими талиями, как у меня, не носят платья такого фасона, — сказала она.

— Почему это?

— Начнем с того, что на мне этот туалет может затрещать по швам. Это одна из проблем. Вторая заключается в том, что все это явно сшито на женщин модельной внешности. А не… таких, как я.

— Мир моды сейчас меняется. Может, ты не заметила.

Элоиза густо покраснела, и он подумал, не сказал ли чего-нибудь лишнего. В его понимании перемены были к лучшему. Он был мужчиной, любившим разнообразие. С его точки зрения, все менялось в лучшую сторону.

— Не важно, что там меняется, — парировала Элоиза. — Пока это нечто новое, а не общепринятое. Я буду находиться в одной комнате со своей матерью и выглядеть, как…

— Как ты будешь выглядеть? — У себя в саду она казалась такой уверенной и счастливой. Тут же согласилась помогать ему. Но сейчас вдруг менялась на глазах, как будто перспектива встречи с матерью лишала ее уверенности. Винченцо полагал, что Элоиза лжива и что ложью является вся ее жизнь. Их дружба, ее отношения с матерью… Ее чувства к нему. Но что, если хотя бы часть всего вышеупомянутого было правдой?

— По-моему, очень агрессивно, — заметил Лучиано. — Даже свирепо.

Элоиза поморщилась.

— Благодарю вас, но я вовсе не чувствую себя свирепой. Я чувствую себя… круглой.

— Ты говоришь так, будто в этом есть что-то плохое, — возразил Винченцо.

— Не нужно притворяться, — сказала Элоиза. — Ты прекрасно знаешь, что кости таза куда более модная вещь, чем таз как таковой.

— Я понимаю, что это мнение твоей матери, но оно имеет мало отношения к реальной красоте. Красота намного шире. На мой взгляд. И потом, на кого ты пытаешься произвести впечатление? На свою мать? Ты сама все сказала. Ее преференции нам ясны. Но я намерен показать тебя миру. И обещаю, твоя сексапильность будет замечена всеми.

— Люди будут сравнивать и комментировать.

— Возможно. Но твой любовник я, — ответил он. Собственные слова тут же вызвали у него приятное напряжение ниже пояса. — И на мой взгляд, ты великолепна. Не будь здесь Лучиано, я бы сорвал с тебя платье и овладел тобою прямо на полу.

Все должно было выглядеть фарсом. Игрой на публику. Но теперь ее притяжение казалось слишком реальным. Он приблизился к ней, хотя и не собирался. Ощутил ее запах. Тот самый, который помнил. Та юная девушка. Винченцо вспомнил ее прежнюю. И хуже того, он вспомнил себя прежнего. Молодого юношу.

Он склонился, провел рукой по ее шее и обнаженному плечу и прошептал ей на ухо:

— И максимум через тридцать секунд ты начала бы выкрикивать мое имя. Вот о чем я думаю, глядя на это платье.

И тут время остановилось. Он обо всем забыл. Забыл, зачем они здесь. Забыл, что должен соблюдать дистанцию. Дистанция между ними исчезла.

Элоиза густо покраснела. Казалось, до самых корней волос.

— Просто мне кажется… можно достигнуть той же цели, не выставляя все напоказ.

— У меня есть идея, — сказал Лучиано.

Он снял с вешалки изумрудного цвета платье и протянул ей. Элоиза скрылась за ширмой, а когда снова появилась, то казалась еще более прекрасной. Бархатное платье с открытыми плечами с точностью повторяло каждую линию ее тела, но в то же время не демонстрировало лишнего. Узкое до самых колен, дальше оно расширялось.

— Вот это мне нравится, — призналась она.

— Оно подойдет, — согласился Винченцо. На этот раз он держал дистанцию. — Но и предыдущее нужно подогнать. И еще, используйте ее мерки для повседневного гардероба.

— Мне нравится стиль ретро, — заявила Элоиза.

— Я получил хорошее представление о том, что может вам подойти, — вступил в разговор Лучиано. — Оба платья будут готовы, когда мы приземлимся. Остальные будут доставлены в течение суток. Я позвоню в студию и велю своим людям приниматься за работу.

— Благодарю, — сказал Винченцо. — Можешь одеваться.

— Правда? Могу?

— Конечно.

— А могу я воспользоваться ванной комнатой? — спросила она, исчезая за ширмой.

— Особого разрешения тебе здесь ни на что не требуется.

— Как раз в этом я не была до конца уверена.

Через минуту Элоиза вышла, снова одетая, затягивая полы рубашки в тугой узел. Винченцо захотелось обойти стол, развязать узел и расстегнуть все пуговицы. К сожалению, Лучиано все еще находился в комнате. Кроме того, он никогда не притронется к ней. Не иначе как на публику, для спектакля.

«Будет нелегко», — подумал он. И этого следовало ожидать. Он королевская особа. Для него существует мало запретов. А потому прекрасный спелый плод, к которому нельзя прикасаться, ему хотелось отведать, как никогда.

Элоиза вышла из кабинета. Винченцо поблагодарил Лучиано и вышел следом. Она воспользовалась ближайшей уборной, и он ждал ее снаружи. Выходя, она едва не столкнулась с ним и снова покраснела.

— Позволь, я покажу тебе твою комнату. Ванная там удобнее, чем здесь.

— Мне кажется, и эта недурна.

— Ты сможешь принять ванну.

— Неужели?

— Да. Ты намерена сердиться на все удобства, что я предлагаю? Смею напомнить, ты поехала добровольно.

— Да, — ответила она. — Потому что не хочу, чтобы кто-то снова контролировал мою жизнь. Не выношу этой мысли. Поэтому и согласилась. Так было проще. И лучше. Лучше, чем… альтернатива.

Его будто пронзило чувство вины. Непривычное для него чувство. И воспоминание. Винченцо вновь сомневался. И хуже того, все, что он знал об Элоизе, казалось, не имело значения. Он все равно хотел ее.

Стиснув зубы, Винченцо указал на дверь из красного дерева, дальше по коридору, и сказал:

— Тебе сюда.

Он открыл дверь, и взору Элоизы предстала великолепная комната с огромной мягкой кроватью. Он точно знал, что роскошная удобная ванна тоже понравится ей. Винченцо также знал, что если зайдет следом за ней, то может не устоять и предложить ей немедленно принять эту ванну вдвоем.

Ему не нравилось то, как он себя ощущал. Выбитым из колеи. Он не мог себе этого позволить. Не сейчас.

— Думаю, нужно, чтобы ты рассказал мне, чего именно ты хочешь, — сказала она.

Элоиза выглядела беззащитной, молодой. Выглядела не такой, какой являлась на самом деле. И она совсем не казалась дочерью своей матери.

Вот так все и происходит? Так женщины вонзают в мужчин свои коготки? Нет, это неподходящее сравнение. Ибо ее мать вонзила свои коготки в его отца ничуть не глубже, чем его отец вонзил в нее свои клыки. Они были вместе по взаимному согласию. Два ядовитых змея. И в то время, как Крессида Сент-Джордж причиняла страдания его матери, его отец с радостью причинял боль им обеим.

— Отдохни, — сказал Винченцо. — До Ариосты нам лететь еще пять часов. И сначала мы отправимся в мою квартиру, а уже оттуда во дворец.

Элоиза кивнула:

— Хорошо.

— И еще будет задействована пресса.

Ее это напугало, и испуг казался искренним.

— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, — заверил он. — Просто следуй за мной и делай все, как я тебе скажу. А еще смотри на меня с обожанием. Будто я солнце, луна и звезды. — Он помедлил. — Когда-то у тебя получалось.

— Да, — сказала она, и глаза ее вдруг наполнились слезами. — Но ты ведь ту ночь не запомнил. Тогда я вернулась с небес на землю, и с тех пор уже не пыталась дотянуться до звезд.

Сказав это, она закрыла перед ним дверь, и он остался в коридоре, с тяжестью в груди.

Глава 4

Элоиза приняла ванну, но отдохнуть ей не удалось. Отдых был невозможен при одной мысли, что они приземлятся в Ариосте. Она не могла расслабиться после всего, что произошло. Она совершила глупость. Разоткровенничалась на предмет того, как не уверена в себе. Была слишком честной. Напомнила ему о той ночи, о которой он, по его словам, напрочь забыл. Элоиза была по-настоящему влюблена в Винченцо Моретти. Она не думала, что когда-либо сумеет так влюбиться в мужчину, ненавидя свою мать за многочисленных любовников. Хоть ей и было всего шесть лет, когда она переехала в Ариосту, Элоиза помнила прежних любовников матери.

Элоиза не сомневалась, что никогда не станет сокрушаться из-за мужчин. Что никогда не будет зависима от них. Но Винченцо всегда воспринимался ею иначе. Она видела в нем друга. Защитника. В пятнадцать лет ее сердце всякий раз едва не выпрыгивало из груди при его появлении. Когда он отправился на учебу и приезжал домой лишь изредка, она думала, что умрет от тоски. То были одинокие годы, и жила она исключительно ожиданием его каникул.

Вот почему, когда Винченцо окончил школу и вернулся в Ариосту, она решила отдаться ему, просто чтобы он знал, как сильно она его любит. Восемнадцатилетняя девушка, полная надежд.

Элоиза позаимствовала одно из платьев своей матери, подобных которому никогда не надевала. Узкое, сексуальное. Все, чтобы понравиться ему. Прокралась в его комнату в полночь. Винченцо с обнаженным торсом лежал в кровати, и был так прекрасен, что у нее перехватило дыхание и она чуть не расплакалась.

— Что ты тут делаешь, Элоиза?

— Мне нужно было тебя увидеть.

— Ты могла подождать до завтрака.

— Нет. Нет, не могла.

Едва сдерживая дрожь, она пересекла комнату, забралась на кровать и легла прямо на него.

— Я… Я хочу тебя, Винченцо. Я люблю тебя.

Склонившись, она поцеловала его. Ее первый поцелуй. Тот, о котором она всегда мечтала. Его поцелуй.

И на мгновение Винченцо обнял ее за шею и ответил на поцелуй. Она ощутила его эрекцию, и тело ее напряглось.

Но затем он вдруг оттолкнул ее:

— Элоиза, нет. Ты слишком молода. Ты не можешь знать, чего хочешь.

— Но я знаю, — ответила она, проводя руками по его груди. — Мне нужен ты. Я хочу тебя. Я люблю тебя.

— Ты ведь не знаешь других мужчин. Тебе нужно получить образование, увидеть мир. Поцеловаться с кем-то еще. А когда вернешься… если ты по-прежнему будешь думать, что любишь меня… Ты всегда будешь моей, Элоиза.

Но нет. Вышло иначе. Он так быстро поверил в ложь своей матери и во всю ту ложь, что говорила о ней пресса.

— Уезжай, Элоиза.

Его лицо было подобно камню.

— Винченцо, это все неправда! Я никогда, никогда бы не…

— Вот возьми. — Он протянул ей чек на крупную сумму. — Уезжай и никогда не возвращайся.

Тогда она просто решила, что ей недостает привлекательности. Конечно, сейчас она понимала, что это вовсе не так. Элоиза не определяла себя по тому, что готовы или не готовы были дать ей окружающие люди. И не ее задачей было нести бремя чужой вины. Психотерапевт помог ей. Но почему-то находясь рядом с Винченцо, она вновь ощущала себя восемнадцатилетней девушкой, отчаянно пытающейся ему угодить. И ее это бесило.

И то, как он смотрел на нее, будто теперь считал ее красивой, тем более странно. Все это просто не укладывалось в голове.

Вернувшись в спальню, Элоиза обнаружила на кровати белые льняные брюки и белую блузку из того же материала. Рядом с ними лежало белое нижнее белье. Все выдержано в свадебных цветах, при том что им вовсе не предстояло изображать будущих супругов. Вовсе нет. Винченцо намеревался продемонстрировать ее всему миру как свою новую любовницу. И она прекрасно знала, какого мнения он об этом на самом деле. Что это означало для него. Такой же он видел ее мать. Элоиза это понимала. Отчасти они оба пострадали. Просто ей не нравилось, какой жалкой она себе подчас казалась. И дело даже не в страхе предстать перед прессой. На самом-то деле не так уж она ее и боялась. Прежде они уже сдирали с нее кожу, а тогда она была молода и куда более ранима.

Вся обстановка напоминала ей себя прежнюю. Несчастную, одинокую девушку, мечтавшую угодить Винченцо во всем. Мечтавшую во всем угодить своей матери. Элоиза давно стала человеком, которым хотела быть сама. И была счастлива. Почти. Она забыла о той части себя, что мечтала быть желанной. Отношения ее матери всегда беспокоили Элоизу. То, что произошло между ней и Винченцо, беспокоило ее еще сильнее. Она навсегда убедилась, что серьезные любовные отношения не для нее. Все, что происходило сейчас, лишь подтверждало ее правоту. Ибо в ее душу вновь закралась неуверенность в себе. Смущение. Все те эмоции, от которых она упорно пыталась избавиться. Она думала о том, каким видят ее тело окружающие, и решила, что эти мысли ни к чему.

Тебя интересуют все люди или то, какой тебя видит именно он?

Нет. Как раз он… одобрял ее внешность.

При этой мысли кровь ударила ей в голову.

Раздался стук в дверь, и Элоиза пошла открывать. На пороге стоял он, как всегда великолепен. В черном костюме, с черными волосами, зачесанными набок, и лицом, скрывавшим море тайн. Больше чем просто мужчина. Возможно, он был слишком хорош. По крайней мере, для нее.

— Мы скоро идем на снижение, — сказал он. — Нужно занять места.

И снова чувство тревоги. Бабочки в животе. Ариоста.

В Америке она жила до шести лет, пока ее мать не познакомилась с королем Джованни Моретти на вечеринке, на которой сопровождала другого мужчину. Король присутствовал там с женой. До того дня Элоиза жила в обществе няни, которая хорошо заботилась о ней. Мать она видела нечасто, но, когда та появлялась, Элоиза всегда ей радовалась.

Затем король привез их жить в Ариосту, и все изменилось. Она превратилась в тайну. Была изолирована. Стала секретом для остального мира. Для друзей… Для всех.

Ее ладони мигом вспотели. Никогда она не думала, что вернется в эту страну. В штате Вирджиния было легко оставаться здоровой, счастливой и уверенной в себе. В новой жизни, которую она сама для себя создала, все было просто. Жизнь с тихими вечерами, садоводством и ежемесячными посиделками в клубе растениеводов. Она вела тихую жизнь с людьми, не знавшими, кто она такая. Не знавшими, кто ее мать. С людьми, понятия не имевшими, какой она была в ранней юности и ради чего ее растили. Но теперь Элоиза возвращалась туда, где все начиналось. К колкостям ее матери и безразличию короля. Память о тогдашнем одиночестве была ей ненавистна.

Но что, если Винченцо прав? Что, если это твой шанс на искупление? И на месть?

— Ты не слишком хорошо выглядишь, — заметил Винченцо, стоило ей опуститься на диван.

— Неудивительно, — ответила она, стараясь гнать от себя неприятные мысли. — Перспектива возвращения в Ариосту не так уж приятна для меня.

— Ты утверждала, что тебе помог психотерапевт.

— Помог. Я отлично справлялась вдали от матери и всего, что причиняло мне боль.

— Боль?

В его голосе сквозила насмешка, но ей было плевать, что он там надумал.

— Да, жизнь во дворце казалась мне крайне болезненной. А тебе нет?

— Я не думаю о том, что причиняет боль мне, — ответил Винченцо, поднося к губам стакан виски.

— Хочешь сказать, ты был там счастлив? Мне кажется, ты чаще отсутствовал, чем жил во дворце. Это необычно для наследника престола, не находишь?

— Я никогда не займу трон. И у меня никогда не будет наследника. Династия умрет вместе со мной, а страна перейдет в руки народа.

— Твой отец будет в отчаянии.

Зловещая усмешка коснулась его губ.

— Искренне надеюсь.

— Месть, — сказала Элоиза. — Та самая месть.

— Разве тебя это не радует?

Она нахмурилась и посмотрела на свои руки.

— Не знаю. Откровенно говоря, даже не знаю. Я согласилась поехать с тобой, так что, наверное, часть меня хочет причинить боль им обоим. Может быть. Но, надеюсь, нет. Надеюсь, что я…

— Что твое согласие поехать со мной и помогать мне делает тебя умнее и лучше?

— Да, — ответила Элоиза. — Прости, если это кажется непонятным. — Я сама еще не до конца разобралась во всем, что чувствую.

— Вот с этим у меня никогда не было проблем. Но, возможно, это потому, что я честен. В отношении своих желаний. И того, кем я являюсь.

— Выходит, мне честность несвойственна?

Он долго смотрел на нее:

— В тебе есть масса качеств. Я не думаю, что честность — главное из них. Но ты красива. И ты станешь неплохим оружием против моего отца. А большего мне от тебя не нужно.

Эти слова обожгли ее, как раскаленная сталь, и в этот миг шасси коснулось земли. Их ожидала машина, они покатили по узким мощеным улицам, еще недавно казавшимся ей далеким сном. Воспоминаниями человека, которым она больше не была. Элоизы Сент-Джордж, которая мечтала быть красивой, как ее мать. Которая желала быть особенной и жаждала всего, что могло сделать ее самодостаточной. Настоящей.

Искавшей одобрения матери и внимания принца Винченцо. Та несчастная девочка понятия не имела, что такое любовь.

А ты теперь знаешь?

Во всяком случае, она знала, что любовью не является. И это уже казалось ей прогрессом.

— Я мало времени проводила в городе, — произнесла она, глядя в окно.

Кирпичные здания сменились небоскребами. Деловой район Ариосты был таким же ярким и современным, как центр любого крупного города. Лишь окраины не утратили средневекового шарма.

— Что вполне понятно, — ответил Винченцо.

— Мы путешествовали со свитой твоего отца. Проводили большую часть времени в Париже. Я не была в Париже с пятнадцати лет.

— Почему?

— Я же говорила. Я живу и работаю в Вирджинии. Думаешь, у меня есть возможность летать по миру? Я взяла у тебя твой чек, и деньги пригодились мне, но это не сделало меня богатой и независимой до конца моих дней.

— И ни один из твоих спонсоров не возил тебя в Европу?

— Моих спонсоров? Ты о моих работодателях? Нет, они не возили.

— Нет, я имел в виду твоих любовников.

— С чего ты взял, что мою жизнь оплачивают какие-то любовники?

Винченцо задержал на ней взгляд и секунду молчал.

— Хочешь сказать, что это не так?

Его взгляд был невыносим.

— Я ничего не хочу тебе сказать, — ответила она. — Но, пожалуй, задам вопрос. Что именно во мне и в моем образе жизни наталкивает тебя на мысль о бесчисленных любовниках, которые якобы возят меня по миру?

— Видишь ли, твоя мать…

— Ну конечно. Моя мать. Я не такая, как она. Мы не одинаково выглядим и не ведем себя одинаково. Моя мать провела последние двадцать лет с твоим отцом, ведя довольно странную полужизнь. Они, конечно, изменяют друг другу. У моей матери есть другие любовники. И все же она ночное создание. Она путешествует по городам Европы под покровом ночи, дабы не быть узнанной и не скомпрометировать его. Она не может себе позволить дурной репутации, которую предпочла бы иметь. Ибо за дурную репутацию пришлось бы платить деньгами. Она, некогда блистательная светская львица Америки, ныне вынуждена скрываться от взглядов толпы. И ты решил, что я такая же? Тайный предмет чьих-то утех? Скрываюсь от таблоидов, потому что завела интрижку с кем-то таким важным, что теперь я его грязный секрет? Или, может, ты решил, что я из категории обычных шлюх? И что никому из моих любовников не приходится бегать от прессы?

Ее не впервые сравнивали с матерью. От этого никуда было не деться, и, когда это случалось, она чувствовала себя гадко.

— Ты забываешь, — мрачно заметил он, — о том, что мне о тебе известно.

— Ты полагаешь, что я шлюха. Ну, давай же. Скажи это.

И он будет не первым мужчиной из семьи Моретти, если назовет ее так.

— Я полагал, что ты продолжила тот образ жизни, который начала во дворце.

— Ты решил, будто знаешь правду, руководствуясь тем, что сказала тебе твоя мать. Будто у нее могли быть причины желать нашей с тобой дружбы, Винченцо.

— Будь осторожна, когда обвиняешь мою мать, — предупредил он, стиснув зубы.

— Почему? Она не проявляла осторожности, обвиняя меня. И даже если бы все это было правдой, разве ты сам лучше меня?

— Элоиза…

— Нет. Признай. Ты такой же, как твой отец. И такой же, как все остальные мужчины. Ты судишь о женщине по тому, как она одевается, и воображаешь, будто знаешь ее, по-твоему, она якобы переспала со многими мужчинами. Все это ни о чем не говорит. Со сколькими женщинами спал ты? Они были богатыми? Ты гордо вышагивал со своими красотками по всему земному шару. Но кто я такая, чтобы судить о твоих моральных устоях?

Винченцо рассмеялся. Язвительно и с горечью.

— Ты ошиблась. Я вовсе не утверждаю, что я лучше. И тем более что я лучше своего отца. Или лучше тебя. Я просто другой. Я отнюдь не святой и не пытаюсь таковым притворяться. Я давно погряз в безнравственности и не пытаюсь делать вид, что это не так. Именно в этом разница между мной и моим отцом. Еще, пожалуй, то, что мои связи затрагивают только меня. И еще я не стремлюсь к власти над своим народом. И это единственное, что меня хоть как-то реабилитирует. Я не жажду власти. У меня есть власть, и я считаю, что мне ее вполне достаточно. У меня есть деньги. Я не боюсь лишиться своего статуса. Я знаю себя. Мой отец ничтожный человек. Он боится потерять трон. Боится, что с него будет сорвана маска. Боится, что в итоге все, что он собой представляет, все, что для него важно, и то, каким он пытается казаться, будет выставлено на всеобщее обозрение. Его это уничтожит. Уж я за этим прослежу. Что до меня, здесь нет никаких сюрпризов. Моя репутация и так подмочена. Я много лет исподволь работал над тем, чтобы вернуть Ариосте ее прежнее величие. Я отдам стране и людям все, что должно быть возвращено. И да, я продолжу появляться с обществе со шлюхами. Но не стану проповедовать народу мораль, в которую сам не верю. Я не ношу маску. Так что ты во мне ошиблась. Мне плевать, чем ты занимаешься в жизни. Мне безразлично, с кем ты спала. И мне все равно, у кого ты на содержании. Я просто не люблю, когда мне лгут.

— Ты не заслужил права на мою искренность, — возразила она. — Я не люблю подпускать людей к своим секретам.

— Почему нет?

— Помимо того, что пресса уже пыталась сделать меня достоянием общественности? В секретах человека всегда таится его неуверенность в себе. А что люди любят больше всего на свете? Использовать эту неуверенность против тебя же. Я не намерена раскрываться перед людьми. Отказываюсь делать себя простой мишенью. И я не намерена благоговеть перед мужчинами. Особенно перед тобой.

— Если будешь хорошо притворяться, полагаю, остальное не так важно.

Винченцо устроился поудобнее, и она ощутила терпкий аромат его одеколона. Все ее нутро затрепетало.

Вся сложность заключалась в том, что Элоизе вовсе не было нужды притворяться. Делать вид, будто ее к нему влекло. Напротив, обожание давалось ей легко. И именно это ее тревожило. Ибо все вокруг могли это заметить. И Винченцо мог заметить.

Машина остановилась у входа в огромное стеклянное здание. Горы вдали отражались в окнах. От размеров небоскреба у нее перехватило дыхание. Это его дворец. Дворец, так не похожий на королевский, куда они отправятся позднее вечером. Это была откровенная демонстрация его власти. Он молод. Он мужчина, сам зарабатывающий деньги, а не выуживающий их из карманов граждан Ариосты. Они вышли из машины, и двери в здание открылись автоматически. Лобби поражало. Современная архитектура, сияющая золотом, а не привычными серыми оттенками. Убранство не было вычурным или безвкусным, но сияло огнем, как один огромный камин.

Двери лифта сверкали той же яркой позолотой. Винченцо приложил палец к сканеру, и они открылись.

— Это мой личный лифт. Иначе в мои апартаменты не попасть.

— Выходит, ты все же стал королем Ариосты.

Задняя часть лифта была прозрачной, и, поднимаясь над зданиями, с замиранием сердца наслаждаясь видом, Элоиза понимала, что это правда. Винченцо не ответил на ее замечание, поскольку возразить ему было нечего.

— Все вещи нам скоро доставят. Пока можешь отдохнуть.

— Вообще-то я бы перекусила.

— Во дворце будет ужин.

— Да, но к тому времени мой живот скрутит от волнения. Так что поесть мне хотелось бы сейчас.

Винченцо обвел рукой помещение. Полы черного цвета. Стены и потолок — светлые. Но все мелкие детали были золотыми.

— Ни в чем себе не отказывай.

Элоиза направилась к кухонной стойке и открыла холодильник. Тоже с золотой ручкой. Внутри ожидали блюда с фруктами, подносы с мясом и сырами. Отличные готовые закуски для вечеринки. Элоиза немедленно извлекла из холодильника все яства и с интересом стала их рассматривать.

— Как раз то, что нужно.

Она выставила все на стойку, поискала себе тарелку и щедро наполнила ее с каждого подноса. Затем она взяла бутылку газированной воды и налила себе в стакан.

Все это время Винченцо наблюдал за ней, облокотясь на кухонный стол.

— У меня есть для этого прислуга, — заметил он.

— Я сумела наполнить тарелку, и нам не пришлось никого для этого звать. Как видишь, мы отлично справились.

Оглядевшись снова, Элоиза поняла, что обеденного стола в комнате нет. А потому она устроилась на низком кожаном диване, прямо лицом к огромному, доходящему до пола окну. Усаживаясь поудобнее, она съела виноградину.

— Красивый вид.

— Благодарю, — сухо ответил Винченцо.

— Я всегда стараюсь быть вежливой.

— Что за игру ты затеяла?

— Я не затеяла никакой игры. Мне кажется, игрок здесь именно ты. А потому не способен меня понять. И больше всего тебя приводит в замешательство именно то, что я ни в какую игру не играю. Это так. Я ничего не замыслила и не желаю замышлять. Я не представляю угрозы для тебя. Я — это просто я. Я изменилась. Прежде ты знал меня как Элоизу, дочь моей матери. Я очень долго работала над тем, чтобы стать той Элоизой, которой являюсь теперь. Перестань искать змею в траве. Я не змея.

— Но откуда мне…

— Это ты пришел ко мне, Винченцо. Не появись ты, я никогда бы не вернулась.

— Ты легко согласилась.

— Да, и я была откровенна. Если тебе нужна помощь, я готова помочь тебе. Ты пытаешься спасти страну. Это я успела прочесть между строк, пока ты мне угрожал. Я это уважаю. Твой отец ужасный правитель, и мне кажется, ты единственный человек, готовый сделать хоть что-то ради спасения народа. А если ты готов передать людям власть… Невзирая на все твое бахвальство, я вижу, что твои помыслы благородны. Я верю, что ты хочешь спасти страну. Слуги во дворце всегда были добры ко мне. Независимо от всей той драмы, что разворачивалась между твоими родителями и моей матерью. Они всегда были добры со мной. И я чувствую, хоть и отчасти, но Ариоста всегда была моим домом. Поэтому все, что ты делаешь, для меня важно. Так что я помогу. Но мне не нужно взамен никаких богатств. — Она отправила в рот кусочек сыра. — А вот от хорошей еды я не откажусь.

Винченцо был в изумлении и просто не знал, что сказать. Весьма необычное для него состояние.

Но вскоре им доставили ее туалеты, и Элоизу снова отвели переодеваться. И вновь она надела то прекрасное зеленое платье, на сей раз идеально подогнанное под ее размер.

Когда они вышли из отеля, пресса уже собралась. Вспышки фотокамер и столпотворение.

— Это Элоиза Сент-Джордж? Любовница вашего отца? Где она скрывалась все это время?

Вопросы сыпались со всех сторон, и Элоиза вспомнила юность. Восемнадцатилетняя девочка с разбитым сердцем. Влюбленная в Винченцо и каким-то образом всем миром назначенная шлюхой его отца. Ее сердце забилось так сильно, что ее замутило.

— Да, это Элоиза Сент-Джордж, — ответил Винченцо. — И вам известно все, что о ней рассказывали. Но вам неизвестно, как именно она оказалась в королевском дворце. Ее мать стала любовницей моего отца, когда Элоизе было шесть лет. Элоиза и я знакомы с детства, как и многие из вас, именно на нее я возлагал вину за поведение своего отца в то время. Ей было восемнадцать лет. Мой отец был королем. Я не идеален, но именно пресса охотилась на нее, называя злодейкой. Сегодня мы здесь, чтобы сорвать маску с истинного злодея.

— Любовницей вашего отца? — спросил один из репортеров. — Но ведь сообщалось, что Элоиза Сент-Джордж была единственной…

— Мой отец всегда выборочно говорил правду. Король никогда не придерживался тех же поведенческих норм, к которым призывал свой народ. Вам будет крайне неприятно узнать, до какой степени он подвел собственную страну.

— У вас есть доказательства? — спросил другой репортер.

— У меня масса доказательств, — ответил Винченцо. — И я буду рад вам их предоставить. Но сейчас мы с Элоизой отправляемся на ужин во дворец. Мне давно стоило ее пригласить. А отцу я намерен сказать, что грядет его свержение.

Винченцо хищно улыбнулся, и от этой улыбки по спине Луизы поползли мурашки.

— И поверьте, на этот счет вам будет предоставлена вся необходимая информация.

Глава 5

Он почти пожалел Элоизу. Почти. Она была бледна и погружена в себя, пока лимузин приближался к королевскому дворцу. Она мало что произнесла с того момента, как на них набросились репортеры. А теперь замкнулась окончательно. Он ощущал ее страх.

— Нервничаешь? — спросил он.

Впервые он понял, что просчитался. Все происходящее причиняло ей боль. Доставляло переживания, которых он увидеть не ожидал. Он думал, она — кремень. Все его мнение о ней целиком базировалось на уверенности в том, что она виновна. И именно этот его образ сформировался в ее сознании. Заменив собою образ наивного ребенка из его детства.

Они прибыли во дворец. Винченцо неприятно было здесь находиться. Еще он сразу же почувствовал, как все ее тело напряглось, словно пружина.

Он не был во дворце с тех пор, как умерла его мать, и именно ее смерть годом ранее заставила его взяться за план мести. Тогда он пришел сюда лишь для того, чтобы попрощаться с ней. Он помнил спертый воздух в ее комнате. В нем ощущалась вся горечь прожитых лет.

Они вышли из машины у парадного входа, и огромные двери медленно открылись. Дворец сверкал белыми оттенками, словно подчеркивая кристальную честность своего правителя.

Винченцо взял Элоизу под руку, они остановились на пороге дворца, и вдруг она расхохоталась.

— В чем дело?

— Да просто… В шестнадцатилетнем возрасте это казалось бы мечтой. Прибыв во дворец вместе с тобой, я бы ощущала себя самой счастливой девушкой в мире.

— Должен сказать, ты здорово изменила атмосферу. Все должно казаться более зловещим. Смех устанавливает совсем иную тональность.

— Твои откровения перед миром и без того достаточно грозные. Ты хочешь, чтобы все выглядело, как похороны?

— А ты ожидала воссоединения семьи?

— Разумеется, нет. — Она издала странный сдавленный смешок. — Мы ведь фактически сводные брат и сестра.

Винченцо едва не отшатнулся:

— Ничего подобного. Наши родители не женаты.

Они остановились и несколько секунд смотрели друг на друга. Винченцо чувствовал огонь в своих жилах, но дело было не только в этом. Он почувствовал в ней союзницу. У него были мысли о том, чтобы заставить ее приехать сюда с ним. Но она вызвалась добровольно. Как друг. Даже после всего, что было.

Об их прибытии доложили, а затем провели по главным коридорам дворца к огромному банкетному залу, где во главе стола сидел его отец, а по его правую руку восседала мать Элоизы. Женщина подняла взгляд. Ее глаза были сродни двум блестящим драгоценным камням. Ее ногти красные и длинные, подобны когтям.

Ей не было позволено занимать это место при жизни матери Винченцо, и он видел, что ей нравилось демонстрировать ему столь явственную смену ролей.

— Как прекрасно, что вы присоединились к нам, — произнесла она, изображая хозяйку.

Винченцо был в ярости, но не подавал виду.

— Мы тоже рады.

— Остальные гости скоро будут здесь, — сказал король, и лишь в этот момент, чуть погодя, мать Элоизы узнала дочь. А мгновение спустя ее узнал и король. — Что это значит? — спросил он.

— Ах это? — сказал Винченцо. — Элоиза здесь в качестве моей любовницы. Должен признать, в последнее время она мне очень нравится.

Мать посмотрела на дочь с презрительной усмешкой.

— Быть такого не может, — произнесла она. — Она же как минимум двенадцать килограмм набрала. Думаю, человеку твоего уровня следовало бы иметь вкус получше.

Винченцо удивило даже не то, что в этот миг он ощутил еще больше солидарности с Элоизой, а заклокотавшая в нем ярость. Не слишком ли он был жестким с Элоизой? Возможно. Но не в этом дело. То, как на девушку смотрела ее собственная мать… Он вдруг понял, что это ненависть. За ее молодость. За то, что она прекрасна. Что бы она там ни говорила, ее затмила собственная дочь, и она не могла этого вынести.

— Поверь, мой вкус безупречен, — ответил он. — И на мой взгляд, ее тело — само совершенство. Более того, я решил придать это огласке, как и наши с вами отношения.

— Все, кто приглашен сегодня вечером, прекрасно осведомлены о моих отношениях с Крессидой Сент-Джордж. Это мой ближний круг.

— Не сомневаюсь, отец. Но одно дело — твои приятели, и совсем другое — общественность, — парировал Винченцо. — Я уже пообщался с прессой. Конечно. Все они помнят тот невинный грешок, на котором тебя поймали. Но ты разрушил репутацию Элоизы. Изобразил все так, будто ты — единственная жертва. У меня есть свидетельства обратного, и я сделаю все, чтобы мир об этом узнал. Не только о твоих сексуальных утехах, но и обо всех деньгах, которые ты украл у собственной страны. Ты мошенник, обобравший государство и народ. А я позабочусь о том, чтобы мир об этом узнал. И чтобы ты за все ответил.

Король побагровел от злости, но в этот момент в банкетный зал начали прибывать другие высокопоставленные лица и дипломаты.

Элоиза чувствовала себя подавленной. Винченцо немедленно вступил в разговоры с мужчинами за столом, поднимая неудобные вопросы об экономике страны. Он чувствовал, как она съежилась подле него. И вновь у него появилось желание защитить ее. Объяснить его Винченцо не мог. Миссия его была проста. Помочь своей стране и отомстить. Вместо этого он ощущал себя поглощенным ею. А это в планы не входило.

Винченцо решил, что сегодня больше не станет говорить с отцом. Сегодня его задача — общение с остальными. Он встал и вышел из-за стола вместе со всеми, хотя отец и пытался его остановить.

— Мы с Элоизой поедем ко мне домой, — сказал Винченцо. — Хочу побыть с ней наедине. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Ты же вместе с ней вырос! — возмутился король.

— А ты воспользовался ею, — возразил Винченцо. — Чего я делать не стану. Но для тебя ведь это обычное дело, не так ли?

— Ты не сделаешь это достоянием гласности, — проговорил король.

— Уже сделал.

Его отец схватил Элоизу за руку:

— Если желаешь изображать шлюху…

— Никогда не желала, — ответила Элоиза. — И вы это знаете. Сами же раздули эту историю, чтобы отвлечь прессу от реальности. Теперь я это понимаю. Мое лицо, мое тело… Все это вы скормили прессе, изображая жертву. Видимо, кто-то знал, что у вас есть любовница, но они не знали наверняка, кто именно. Вот вы и придумали сказку обо мне, чтобы скандал не затронул мою мать.

Винченцо замер, как статуя. Случаи в его жизни, когда он чего-то не понимал, можно было сосчитать по пальцам. Одним случаем был тот раз, когда Элоиза поцеловала его, а он прогнал ее, вместо того чтобы поддаться желанию и овладеть ею. И вот теперь это. Он не знал. Он не мог поверить. Просто не мог.

— Я сама не знала, почему решила вернуться, — продолжала она. Ее голос звучал отстраненно. — Но теперь поняла. Чтобы сидеть в первом ряду, когда вы потеряете все. Вы уничтожили меня на глазах всего мира, но это не станет последним словом. Последнее слово будет за мной. Вы не могли заставить меня стать своей любовницей. Не могли напугать позором, чтобы я исчезла навсегда. И теперь не заставите молчать. Вы мерзкий старый извращенец. Может, вы и сделали мою мать своей марионеткой, но меня сделали отнюдь не вы. И не ты, мама, — сказала она, повернувшись лицом к матери. — Все, чем я стала, — плод моих трудов.

Она повернулась и вышла из зала. Секунду Винченцо не двигался, затем вспомнил, что его место рядом с ней. Ведь именно он привез ее сюда. И разве ее страдания и боль не его вина? Столько лет он верил в ложь. Он был пешкой в играх своего отца ничуть не меньше, чем все остальные. Чувство бешенства переполняло его не меньше, чем чувство вины.

— Элоиза! — крикнул он, догоняя ее. — Расскажи мне все.

— Теперь тебе вдруг стало интересно? Ты сразу должен был понять, Винченцо. Уж кто, как не ты?

— Но как? — спросил он. Чувство вины рвалось из груди, как зверь, запертый в клетке.

— Ты знал меня.

— Думал, что знал. Но потом ты поцеловала меня.

— И ты решил, что я шлюха?

— Нет. Ты говорила, что любишь меня. Я думал… Каждый, кто любит меня… Я не верил в это. Мне проще было поверить, что ты все это время пользовалась мной. — В его словах прозвучала печаль, в которой сам он не признавался себе прежде ни разу.

— Я никогда не использовала тебя, — ответила Элоиза с дрожью в голосе.

— Элоиза…

— После всего, что произошло, я просто хотела начать жизнь заново. Я никогда не собиралась возвращаться сюда. Ничего этого не хотела. Просто… Просто надеялась, что смогу оставить все позади.

— Но ты вернулась вместе со мной. Когда я попросил, ты вернулась.

Ее глаза блестели от слез.

— Да, это так. Думала, что справлюсь. Думала, психолог мне помог. Но знаешь… я в ярости. В ярости. Моя мать заставила меня ненавидеть собственное тело. А из-за твоего отца я боялась того, как выгляжу.

Впервые Винченцо ощущал настоящую жалость. Не просто жалость к ней. Возможно, раньше он не испытывал этого чувства вовсе. А с ним пришла и ослепляющая черная ярость и ненависть к отцу. Несравнимая с той, что он носил в себе все эти годы.

Они вернулись в его пентхаус, и, когда вошли, Винченцо замер, глядя на ее силуэт на фоне городских огней.

— И ты готова продолжать? — спросил он.

— Я же всегда знала, что твой отец оболгал меня. Это ты был не в курсе.

— Он ни разу с тобой не…

— Нет. Но, боюсь, попытался бы.

— Ты очень смелая, Элоиза, — сказал Винченцо. Такого он прежде не говорил.

С улыбкой она оглянулась. Ее волосы золотистыми волнами спадали с плеч, и он так хотел притронуться к ним. Но в то же время понимал, что делать этого не стоит.

— Благодарю, — ответила она. — Я редко чувствую себя смелой. Предпочитаю прятаться. Иногда это кажется мне неправильным. Но я счастлива, самодостаточна. Разве не это главное в жизни?

— Я не счастлив и не самодостаточен, — ответил Винченцо. — И можно поспорить о том, что в жизни главное.

— Ты прав. — Она помолчала, глядя на него. — Я хотела тебя. Прошу, помни об этом. Я не пыталась воспользоваться тобой или скрасить свое одиночество. Знаю, я была слишком молода. Но мои чувства к тебе были искренними. Мне важно, чтобы ты это знал.

С этими словами Элоиза повернулась и отправилась в свою спальню. Винченцо остался посреди гостиной, не зная, что сказать. Такого с ним не случалось никогда.

Глава 6

Ну что ж, вот она это и сделала. Встретилась с королем. Сказала ему всю правду в лицо. Элоиза знала: на ней нет никакой вины. Всему виной король. И дело не в том, что она за человек, не в том, как себя вела, и не в ее телосложении. Ответственность лежала не на ней. И все же она чувствовала стыд. Особенно когда король смотрел на нее вчера вечером. И за это чувство стыда она ненавидела себя.

Как странно снова находиться здесь. Встретиться лицом к лицу со всеми теми проблемами, с которыми она, как ей казалось, давно смирилась. Да, так ей казалось. Она никогда не плакала в подушку по ночам. И все же чувства остались. Они остались. И этим вечером они с Винченцо вновь отправятся во дворец. В этот раз на бал, посвященный пятисотлетию правления династии Моретти. Она знала, именно сегодня Винченцо зажжет фитиль. Знала, потому что ему это наверняка кажется поэтичным. Его намерение завершить правление королевской династии прекрасно сочеталось с годовщиной. Несомненно, ему нравилась симметрия этих двух событий. Поэтичное верховенство правосудия.

Сама Элоиза не была уверена, что правосудие хоть как-то совместимо с поэзией. Однако все происходящее умиротворяло тот потаенный уголок ее сердца, который, как она думала, давно перестал болеть. Какой человек не жаждет лицом к лицу стоять перед теми, кто издевался над ним, и говорить им все, что о них думает? Когда новость о ее якобы отношениях с королем разнеслась по миру, она была в отчаянии, потеряв единственного союзника, который, как она думала, у нее был. Винченцо.

В каком-то смысле именно Винченцо причинил ей больше боли, чем все остальные. Ибо в свою мать она не верила никогда. Да и в короля тоже. Но в Винченцо верила.

Элоиза отбросила ненужные мысли и решила пойти прогуляться.

Пройдясь по рынку, находившемуся недалеко от центра города, она отыскала фермерские ряды. Купила цветы. Много цветов. Столько, что пришлось нести их в охапке назад к отелю. Она поднялась обратно в пентхаус, вызвав лифт отпечатком пальца, и начала расставлять цветы по всем вазам, что попадались ей под руку.

Вскоре появился Винченцо. Он был без рубашки. Пот струился по его груди. Лицо раскраснелось.

— Это еще что?

— Надо же, — произнесла она. — Я думала, ты еще в кровати.

— Я был на пробежке, — ответил он. — Что это?

— Я думала, цветы сделают комнату ярче. Люблю цветы.

Он помолчал:

— У меня здесь никогда не было цветов.

— У тебя вообще все довольно серо. Так намного красивее, тебе не кажется?

Винченцо покачал головой:

— Нет, мне не кажется.

— Не будь таким вредным, Винченцо, — улыбнулась Элоиза, продолжая расставлять цветы.

Он глубоко вздохнул и сложил руки на груди.

— Я думал о своем отце.

— Да?

— Он ублюдок.

— Спорить не стану.

— Если не желаешь участвовать в этом…

Ее руки замерли. Она подняла глаза.

— Ты хочешь знать, чего хочу я?

Лицо Винченцо было мрачным.

— Именно.

У нее перехватило дыхание. Она могла уйти. Уйти прямо сейчас. Забыть, что происходит в Ариосте. Винченцо справился бы со своей местью без нее.

— Винченцо, ты теперь веришь мне?

— Да, — тихо ответил он. — Я… раскаиваюсь.

— Ты когда-нибудь говорил нечто подобное кому-нибудь еще?

Он отвернулся.

— Я никогда ни в чем не раскаивался. Но раскаиваюсь теперь.

Ее сердце колотилось как бешеное.

— Я принимаю твои извинения.

— Ты хотела бы уехать?

— Нет, — ответила она. — Мне, возможно, трудно понять свои чувства, и я не уверена, что счастлива… Что испытываю радость… Но задуманное тобою сделать необходимо, в этом я не сомневаюсь. И в конечном счете, думаю, неплохо, что я стану тому свидетелем. Но пока я хотела бы заняться цветами и теми делами, которые мне нравятся.

— Конечно.

— Кстати, насчет золотого платья…

Оно было таким открытым. Элоизе было неловко, когда он впервые заставил ее примерить наряд. Но теперь многое изменилось. Она не желала казаться испуганной или смущенной. Ей хотелось… Если Винченцо считал, что она красива, то она хотела быть именно такой. Для себя и для него. Может, это и неправильное желание — быть красивой ради него, — но она его испытывала.

— Тебя что-то беспокоит?

Слишком откровенный наряд ее и в самом деле беспокоил, но она решила, что это не страшно.

— Откровенно говоря, больше всего меня беспокоит то, что придется танцевать.

— Да, танцевать придется, — согласился Винченцо.

— Я так и подумала. Но ведь мы же заявляем о себе, не так ли? — Понизив голос и нахмурив брови, она попыталась изобразить Винченцо. — Нужно устроить шоу.

— Передразниваешь меня?

— Раз ты не уверен, значит, вышло у меня плохо, — ответила она.

— Никто не смеет меня дразнить.

— Я смею. И делаю это довольно ловко. Прости, если это противоречит королевской конституции.

— Я рад, что ты не такая робкая, как вчера.

— Под конец я не была такой уж робкой.

— Нет, — согласился он с улыбкой. — И правда не была.

Именно благодаря его улыбке ее робость будто рукой сняло.

— Поучишь меня танцевать?

— Нет, — ответил Винченцо.

— Ну пожалуйста!

— Что, прямо сейчас?

Он указал на свою обнаженную грудь, и Элоиза не смогла отказать себе в удовольствии оглядеть его тело. Блестящее от пота и смуглое. Сильные руки, накачанные грудные мышцы и брюшной пресс. Ей так хотелось дотронуться до него. И желание это было совсем не схожим с фантазиями, обуревавшими ее в восемнадцать лет. Тогда ее мечты были самой невинностью. Сладкие поцелуи. Бережные прикосновения. Теперь же она явственно представляла его горячую кожу, их потные тела… Его губы припадут к ее рту, а его щетина будет приятно царапать ей щеки. Элоиза представляла, как рука его скользнет меж ее бедер, и…

Она закусила губу. Ее фантазии явно изменились. Невзирая на отсутствие опыта.

Элоиза очень явственно представляла, чего ждет от него. Ей хотелось вдохнуть аромат его тестостерона. Она помнила, как в юности беспокоилась по поводу волос на его груди. Тогда она откровенно боялась, что ей может не понравиться прикасаться к ним. И это казалось проблемой, ибо она все равно мечтала о нем. Теперь же ей хотелось провести руками по всему его телу. И даже по волосам на груди. Ей хотелось лизнуть его кожу. Даже когда он потный. Может, даже особенно, когда он потный. Глубокое, и скорее интуитивное желание, которого она ничуть не стыдилась. Ни капли. Она женщина, а он мужчина. Привлекательный мужчина. И она хотела его. Ее тело принадлежало только ей, но она готова его одолжить. И он мог воспользоваться им. Ее бы это только порадовало.

— Если ты этого хочешь, — ответила она.

Винченцо сделал два шага вперед. Его глаза сверкали, и Элоиза понимала: он уверен, что она блефует. Однако Элоиза шагнула навстречу и протянула ему руку:

— Давай потанцуем.

Он притянул ее к себе, и она почувствовала его влажную грудь сквозь ткань своей футболки. Его тело, мускулистое и горячее, было именно таким, каким Элоиза его представляла. Она положила руку на его обнаженное плечо и ощутила, как поигрывают его мускулы. Он крепко держал ее за руку.

— Я не скрывал, что считаю тебя красивой, — сказал он.

— И только лишь наша дружба мешает тебе… Как ты там выразился?… Уложить меня в постель?

Она проявляла большую смелость, чем собиралась. И ее это ничуть не смущало. Она не ощущала стыда или тревоги.

— Да, кажется, так я и выразился.

Элоизе сейчас многое хотелось сказать. Теперь Винченцо считал ее жертвой или кем-то вроде того. Означало ли это, что он больше не считает ее пригодной для постели? Или же считал ее таковой еще в большей степени, именно потому, что она невинна? Она не знала. И полагала, что лучшим способом узнать, было просто сделать первый шаг. Но, едва не решившись, она остановила себя. Вместо этого сконцентрировалась на том, каково это — находиться в его объятиях и следовать ритму танца. Хоть музыка и не звучала. Все казалось до того абсурдным, что она, наверное, рассмеялась бы, если бы только могла дышать. Но она не могла.

— Ты очень хороший танцор, — заметила она, разглядывая грудь Винченцо. Его смуглую кожу и твердые мышцы.

— Гроза моего детства. Уроки танцев.

— А я так и не научилась.

— Ты неплохо знаешь движения.

— Ты прав. Я подглядывала. Сверху. Когда твоя семья давала балы.

— Твоя мать появлялась на них.

— Да, — кивнула Элоиза. — Моя мать любила привлекать внимание. Вносить сумятицу. Вряд ли мое присутствие навредило бы так же. Но считалось, что именно я могу привлечь ненужное им внимание.

— Я никогда до конца не осознавал, какой на самом деле садист мой отец. Как он издевался над моей матерью и как он обращался с твоей.

— Я думаю, моя мать в принципе любит боль. Независимо от того, сама ли она ее причиняет, или ее причиняют ей.

— Возможно. Но одного я никогда не смогу ему простить. Теперь, когда я знаю, как он поступил с тобой.

— Моя мать знала, и она до сих пор с ним. Не преуменьшай ее грехи лишь потому, что ненавидишь отца. Твой отец плохой человек. В этом нет сомнений. Но моя мать совсем не жертва.

— Можно единовременно быть и тем и другим. Хищником и жертвой, — ответил он.

Элоиза нахмурилась. Ей хотелось сконцентрироваться только на нем. Его теле, его красоте… На его тепле и силе его объятий. На ожившей мечте, а не на реальности их жизней.

В одном не было сомнений. Они оба пострадали от игр своих родителей, и не важно теперь, кто из них виноват в большей степени.

— Это будет так здорово, — сказала она. — Оказаться внизу, в бальной зале.

— Да, — согласился он. — Ты больше не секрет.

Приятное чувство осознания затеплилось в ее груди.

— Наверное, я хочу этого.

— Чего именно?

— Меня удивляют мои собственные мотивы, — ответила Элоиза. — Хоть я и не могу сказать, что до конца понимаю их. Все последние годы я жила тихой жизнью и уверяла себя, что никогда сюда больше не вернусь. Что никогда… Никогда не увижу тебя снова. И что именно этому я рада.

— Понимаю.

— Но вот я здесь, танцую с тобой. С головой окунаясь в план мести.

— Возможно, ненависть гложет тебя ничуть не меньше, чем меня?

Элоиза улыбнулась, подняв на него глаза, но ее улыбка погасла, стоило их взглядам встретиться.

— Этого не может быть. Я ведь работала над этим и…

— Ты о психотерапевте? — сказал он. — Ты считаешь, что должна быть разумнее, чем я?

— Знаю, что должна, — ответила Элоиза.

— Реальность зачастую сложна. То, чего нам хотелось бы, не всегда соответствует реальности. Разве обе наши жизни не прямое тому доказательство? Все то, через что мы прошли.

— Может, поэтому я и предпочла бы жить в мире фантазий. В мире садов и тишины, в маленьком каменном домике.

— Это кажется привлекательным, — согласился Винченцо.

Элоиза опять подняла глаза, и, когда их взгляды сошлись, это было сродни электрическому разряду.

— Правда? — спросила она.

— Всего на миг, — продолжил Винченцо. — Как аромат розы на ветру. Ощутил его и вдохнул, а мгновение спустя он исчезает, ты думаешь, не померещился ли он тебе. Я это понимаю и даже чувствую. Тихая жизнь заманчива. Жизнь, проживаемая только ради себя.

— Мне никогда не приходило в голову взглянуть на это в таком ключе.

Но Винченцо не был не прав. Она не желала нести ответственность за кого бы то ни было, кроме себя. Отреклась от внешних желаний и надежд. Погрузилась в собственную реальность. Только она. Только ее цветы. Только те вещи, что делали ее счастливой, и прочь все, что могло бы этому помешать. Вот поэтому она и пришла неподготовленной. Ее эмоции словно пролежали в морозилке все эти годы, до того дня, как Винченцо появился в ее саду. Она оказалась не подготовлена к тому, что означало возвращение в Ариосту. Или, может, «не подготовлена» не совсем подходящее определение? Скорее, была намеренно отрешенной.

Но теперь она вернулась. И Элоиза чувствовала ярость. Ярость на собственную наивность. На невинную девушку, оставшуюся в прошлом. И желание. Ей хотелось, чтобы этот мужчина овладел ею.

Винченцо стал для нее наградой, на которую она надеялась все это время. Наградой за жизнь, прожитую в отшельничестве. Наградой за все, чего она была лишена в детстве.

Теперь она лишилась возможности трезво мыслить. Ее рука скользнула с плеча Винченцо ему на грудь. Прижимая ладонь, Элоиза ощущала, как яростно колотится его сердце. Она снова подняла глаза. Ее собственное сердце билось как бешеное.

— Винченцо.

— Довольно, — произнес он, отстраняясь от нее. — Сегодня вечером я скажу своему отцу все, что должен. И не важно, как он попытается извернуться. У него ничего не выйдет. Я его наследник, и я откажусь от наследия. И ему придется смириться с этим.

— Я восхищаюсь твоей яростью, — сказала она.

— Почему? — спросил он, и Элоиза почувствовала легкий укол.

— Потому что она чиста. Она яркая, и в ней нет фальши. Этим я восхищена больше всего. Ее откровенностью.

— В тебе не меньше честности, Элоиза.

— Я стараюсь быть честной, но иногда не уверена, откровенна ли с собой. Я думала, что больше не злюсь. Думала, что оставила это в прошлом. А оказалось, нет.

— И о чем же это говорит? — Винченцо замер и поднял руку. Его ладонь застыла у ее щеки, словно он хотел притронуться к ней. Утешить ее. — Только о том, что ты человек, — ответил он, опуская руку.

Элоиза желала этого прикосновения, но не подала виду.

— Выходит, что и ты человек.

— Я не могу позволить себе быть просто человеком. Я должен просто компенсировать нанесенный отцом вред. И не могу позволить себе отвлекаться.

Винченцо вышел из комнаты, оставив ее одну. Рука Элоизы пылала от прикосновения к его груди. И ее сердце… Оно тоже пылало. Пылало, как никогда прежде.

Элоиза осознавала, что находится на определенном рубеже. Она любила Вирджинию, но сейчас она не там, а здесь. И в этот миг ей казалось, что в ней мог произойти надлом. Она боялась этого больше всего на свете.

Глава 7

Когда Элоиза вышла из комнаты, облаченная в бальное платье, Винченцо едва сумел сдержать возглас восторга. До этого он просто вынужден был повернуться и уйти. Прикосновение ее пальцем было таким нежным, что он не мог бы совладать с собой.

Винченцо не хотел испытывать по отношению к ней такого желания. Все, что он говорил Элоизе, когда ей было восемнадцать… все это имело не меньший вес и сейчас. Она стала частью его жизни не по своей воле. Они оба оказались привязаны друг к другу по причине этого садистского фарса его отца.

Винченцо был мужчиной, державшим в узде свои сексуальные аппетиты. А также мужчиной, защищавшим тех, кто слаб. Он не верил в правильность использования своей власти над другими людьми.

Элоиза находилась здесь по своей воле, но до какой степени прошлое повлияло на ее выбор? Его собственный отец причинил ей непростительную боль. Теперь Винченцо это понимал. И за это испытывал десятикратный стыд. Даже если бы они тогда переспали, это все равно ничего бы не изменило. Он понимал, что она была жертвой обстоятельств уже тогда, придя в его комнату. Он же предпочел поверить, что она злодейка, и забыть обо всем. Ему было стыдно.

Но теперь Элоиза стояла перед ним в этом открытом золотистом платье. Выглядела как ожившая богиня, словно только что вышла из огня. Воплощенное великолепие и яростная сексуальность. И ему так хотелось прижать ее к себе. Она была ослепительна.

Каким поэтичным было осознание того, что его отец будет вынужден лицезреть ее, как один из элементов своего крушения. Элоиза была величественна. Ее макияж, розовый, с оттенком золотого, идеально подходил к цвету платья. Губы, подкрашенные розово-золотистой помадой. И Винченцо не мог не признать: он хотел ее.

Вот только не Элоиза была недостойна, а он сам.

Одно не оставляло сомнений. Может, Элоиза и прошла курсы психотерапии… Может, и считала, что со всем смирилась. Но он сам точно не считал себя смирившимся. Ибо его собственная жизнь не была лишена ответственности за других людей. Потому что сам он не мог позволить себе насладиться тихой жизнью, мысль о которой, несомненно, влекла. Как аромат розы на ветру. Он не мог себе позволить этих вещей, потому что обязан был спасти Ариосту. Убедиться в том, что наследие его отца не будет отражено в законах и гимнах. Что память о короле останется лишь той, которой он заслуживал. Таков его долг.

Он не имел права быть кем-то другим и не станет пытаться. Не отвернется от того, что должно быть содеяно. Но и бежать прочь от красавицы, представшей перед ним, он тоже не хотел. И не важно, чего он заслуживал.

Винченцо протянул Элоизе руку, и она взяла ее. Он смотрел на нее с оттенком робости, от которой надо было избавиться. Он хотел просто сказать ей, что будет защищать ее и что ради нее готов убить любого дракона.

Он пытался разобраться в себе с тех пор, как впервые увидел Элоизу в шестилетнем возрасте, еще до того дня, когда она пришла и призналась ему в любви. Позднее он решил, что она лишь пыталась им манипулировать, но, если взглянуть на все иначе, забыв о собственном цинизме, может, Элоиза и правда любила его? Возможно, придя к нему в комнату и поцеловав его, она проявила больше честности, чем та, на которую когда-либо был способен он. Честность. Подарок, который он не умел получать. И тогда она исчезла. Спряталась. Закрылась от мира и от его предательства. Да, теперь Винченцо знал, кто кого предал. Именно он совершил предательство по отношению к ней. Огромное предательство. Он ничего не понимал в любви, но знал, что такое преданность и честь. Он старался, чтобы об этом знали. И все же он повел себя бесчестно. Элоиза была его другом. Она рассчитывала на его поддержку. Она была нежным, порядочным существом. В отличие от него самого.

Он обвинил ее в том, что она торговала собой. Заплатил ей, чтобы она уехала. И она уехала, и вела тихую жизнь. И она была права: это он ее отыскал, а не она его.

Так вот, если убрать все эти ложные предпосылки и глубокие, несправедливые мысли, которыми он руководствовался все эти годы, все, что оставалось, — это женщина, стоявшая сейчас перед ним. Сильная, несмотря на то, что люди, которые обязаны были ее защищать, в трудную минуту ретировались. Исполненная чести и достоинства. И силы. Девушка, выжившая, несмотря на все невзгоды. Дикий цветок, что цвел, невзирая на сорняки. Она как тот сад в штате Вирджиния. Винченцо думал, что сад не ухожен. Это не так. Этот сад сам за собой ухаживал в условиях дикой природы. Точь-в-точь как Элоиза. Не каждый человек способен похвастаться такой внутренней силой. Сам Винченцо думал об одной только мести. Элоиза думала об исцелении. И выбор Элоизы свидетельствовал о силе, неведомой ему самому.

Они сели в лимузин, и в этот раз всю дорогу к королевскому дворцу проехали молча. Мысли крутились в голове Винченцо. Он был готов. Больше чем просто готов.

Чего он не ожидал, так это того, что столько его мыслей будет об Элоизе. Да и как он мог это предвидеть, ведь его мнение о ней полностью изменилось за последние пару дней.

Дворец был открыт и сиял яркими огнями. Окружавшие его сады купались в иллюминации, и всюду гуляли гости. Порядочность и благочестие во плоти. Сегодняшнее мероприятие отнюдь не походило на мерзкие вечеринки, проводимые отцом втайне от посторонних глаз. Вовсе нет. Сие была демонстрация богатства и добродетели. И только если вы знали короля — действительно, по-настоящему знали, — то могли уловить зловоние мерзости и фальши. Мерзость заключалась в том, что отец его нередко спал с женами своих друзей. Что брак не являлся той преградой, которую нельзя было бы разрушить распутством этих людей. Но все это вы увидели бы, лишь копнув поглубже, а обычным гостям это было невдомек. Они просто наслаждались роскошью вечеринки, не задумываясь о грязи, скрываемой ослепительным блеском.

Но когда Винченцо и Элоиза ступили в бальный зал, по комнате пробежал ропот. Винченцо сразу понял: его вчерашние заявления перед прессой сделали свое дело. Большинство смотрели новости, а до тех, кто не смотрел, дошли слухи.

И вот перед ними он. И она. Яркий символ правды. Они вместе, и расплата близка.

— Они все знают, — заметил Винченцо. — Явились выяснить, что будет дальше.

— Невероятно, что твой отец позволил тебе присутствовать на балу, — заметила Элоиза.

— Иначе не мог. Прогнав меня, он породил бы еще больше сплетен. А скандал и так уже вышел из-под его контроля. Лишнее давление ему сейчас ни к чему.

— Но ты окажешь давление? — спросила Элоиза.

— Непременно, — ответил Винченцо. — Но для начала потанцуем.

Он повел ее к центру комнаты и прижал к себе ее роскошное тело. На миг он забыл, где они находятся. Забыл, зачем они здесь. Все взоры были устремлены только на них. Взгляды, полные любопытства. Но ему не было до них никакого дела. Ибо единственным его желанием было держать Элоизу в своих объятиях. Чувствовать руками ее нежную кожу. Она превратилась в символ его отмщения. Всего, что происходило здесь и сейчас. И отомстить ему больше всего хотелось именно за нее. Даже больше, чем за страдания матери. Глядя в ее ангельское лицо, он не мог объяснить себе, почему именно она стала его движущей силой. Но это так. Она была превыше всего. Была всем. Элоиза.

Желание владеть ею бурлило в его венах. И на миг он задумался, не испытывал ли его отец похожих чувств? Винченцо никогда не жаждал одной конкретной женщины. Он любил женщин самых разных форм и телосложений. Но никогда прежде он не был одержим одной-единственной. И вот это случилось. Он одержим Элоизой. И это превыше всего остального. Превыше желания отомстить. Превыше следующего вздоха.

Винченцо провел пальцем по ее щеке и почувствовал, как она вздрогнула от его прикосновения. Он склонил голову, почти касаясь ее.

— Ты прекрасна, — сказал он.

— Я чувствую себя прекрасной.

И это не казалось ей глупым. Ведь столько раз она говорила, что опасается этого, не ожидает, что ее тело может вызвать такую реакцию. А он видел лишь прекрасную женщину. Видел лишь красоту. Но также видел, что ее мнение о себе самой имело значение. Ее мнение о собственном теле. И это было для него важно. Еще одно постороннее чувство. Думать в этом ключе о ком-то другом. Слишком долго его разум был занят мыслями о правосудии. И вот теперь он думал о ее чувствах. Совершенно новое для него ощущение.

Однако называть его просто новшеством не поворачивался язык. Оно причиняло ему боль, жгло ему грудь, как дикий огонь.

Винченцо глянул через плечо и увидел своего отца. Тот наблюдал. Даже король смотрел на них. Отлично. Винченцо очень надеялся, что его отец опасается всего, что последует за танцем. Взгляд отца вернул его к мыслям о главном. О мести. Именно в этот момент он решил склонить голову и коснуться губ Элоизы. Их рты сомкнулись, и он ощутил ее дыхание. Его сладость… Аромат розы на ветру. Он вдохнул этот прекрасный запах всего на мгновение, и он будто бы стал откровением. Что все возможно, когда его рот соприкасался с ее прекрасными нежными губами. Возможным казалось все. Включая и их самих.

Затем поцелуй окончился, и все ушло. Осталась память, подобная сну. Остался сам Винченцо, и все, что он обязан был сейчас сделать.

— Пора, — произнес он.

Он оставил Элоизу и направился прямо к отцу.

— Поздравляю, — сказал он. — С годовщиной царствования великой династии Моретти. Ведь именно это мы сегодня празднуем, не так ли?

— Потому я и не мог оставить тебя за порогом, — ответил король.

— Какая трагедия для тебя, — произнес Винченцо, чувствуя на своих губах жестокую ухмылку. — Но мне кажется, то, что я намерен сказать о семье Моретти, будет интересно всем присутствующим здесь гостям.

С этими словами Винченцо повернулся, и все голоса в бальном зале немедленно стихли. Речь Винченцо отнюдь не походила на крик безумного уличного проповедника. Он говорил спокойно и с авторитетом.

— В жилах семьи Моретти течет не кровь, а яд, — произнес Винченцо. — Никто не знает этого лучше, чем Элоиза Сент-Джордж, да и я сам. Мы объединились с ней, ибо солидарны в этом мнении. Династия Моретти должна прекратить свое существование, а ее мерзкие деяния обязаны стать достоянием гласности. Ты наслаждался богатствами, пока твой народ умирал от голода. Ты взял на себя право судить их, в то время как сам предавался разврату. Более двадцати лет ты держал подле себя любовницу. В собственном доме, вместе с женой. Называя ее ассистенткой и оплачивая эту свою прихоть средствами из казны. А потом ты попытался соблазнить ее дочь и позволил средствам массовой информации распять эту девушку, когда она тебе отказала. Ты использовал власть и свое положение, чтобы унижать женщин, окружавших тебя. Ты человек, не имеющий чести и достоинства. Ты просто не мужчина. Я намерен занять престол. И когда взойду на трон, я начну процесс лишения королевской династии ее полномочий. Твоей драгоценной династии. Она будет уничтожена так же, как твоя репутация, как только правда о тебе появится в новостях.

— Что бы ты там ни замышлял, — проговорил король, — у тебя ничего не выйдет. Этой стране нужен я. Этой стране нужна монархия.

— Ничего подобного этой стране не нужно. Я создавал инфраструктуру прямо у тебя под носом. Создавал фундамент, необходимый для дальнейшего развития государства, когда тебя не будет у руля.

Кровь Винченцо горела яростью. Но то была ярость иного рода. Он чувствовал праведный гнев. Очищающий, а не травящий душу. Этот гнев казался живой, движущей им силой.

— Я осуществлял финансовые вливания под видом анонимных спонсоров и иностранных благотворительных фондов. По идее тебе должно было быть стыдно принимать подачки извне, учитывая, сколько денег и без того оседает в твоих карманах. Но тебе не стыдно, потому что ты жаден и погряз в коррупции. Я взойду на трон с одной лишь целью — уничтожить все созданное тобой. Всю твою политическую машину. Мое убийство также ничего не решит, потому что в этом случае ты потеряешь наследника. Я не твой союзник. И никогда им не был. Наша семья умрет вместе со мной, потому что я никогда не заведу детей. А государство будет передано в руки народа. Династии Моретти не суждено править еще пятьсот лет. Она даже до конца моей жизни править не будет. Я позабочусь об этом. Ты, может, и не доживешь до того дня, но будешь жить, зная о моих намерениях. И будешь наблюдать за тем, как рушится все, что ты создал. История будет написана отнюдь не так, как ты надеялся.

Вся комната была длиной примерно сотню ярдов. Но в этот момент окружающие будто исчезли и остался только его отец.

— Да всем плевать на каких-то женщин, — просопел король.

— Возможно. И даже очень многим. Всего лишь маленький грех. Но ведь это не твой единственный грех. Как же другие? Думаешь, только присутствие моей матери заставляло меня щадить тебя прежде? Я любил ее, но будь у меня все доказательства, необходимые мне, чтобы уничтожить тебя, я уже тогда принялся бы за дело. Мне вовсе не требовалось выступать перед аудиторией.

Вот тут его отец побелел от страха, и Винченцо не мог не насладиться тем, как король изменился в лице.

— Однако я вовсе не против зрителей, — продолжил Винченцо, усмехнувшись. Это был смешок, полный ненависти. — Теперь у меня есть факты. Все разложено по папкам. Мне удалось подкупить одного из твоих личных бухгалтеров. Он предоставил мне полный отчет о том, как ты крадешь деньги у собственного народа. Возможно, людям и плевать на твои сексуальные утехи. Но не на то, что ты сделал с Ариостой. Династия Моретти прекратит свое существование. А если так, ответь мне. Ради чего все это было?

Винченцо шагнул в сторону отца, и будто невидимая рука сжала его сердце в груди. Оно словно перестало биться. Ибо видел он перед собой не монстра, кипящего от ярости, а простого мужчину на закате своих дней. Обычного человека.

— Ты пожилой человек, оставивший по себе дурное наследие. Имя твое канет в Лету вместе с тобой, и никто не вспомнит о тебе. Ты просто умрешь, и таков будет твой конец.

— Ты не посмеешь! Ты не посмеешь так поступить! Это тебе же не выгодно.

— Мне не нужна власть, — отрезал Винченцо. — Я вовсе не боюсь потерять ее.

— Ты воображаешь, будто лучше меня, но явился сюда с той же самой шлюхой, что когда-то приглянулась мне. Задержись она здесь подольше, очень скоро прыгнула бы в мою постель. Как и все остальные.

— Это ложь, — произнесла Элоиза. — Ее голос, подобно ножу, прорезал возгласы толпы. — Я никогда не прыгнула бы в вашу постель. Я отказала вам. Это вы попытались овладеть мною, когда мне было восемнадцать лет, а я вам отказала.

Лицо короля исказила мерзкая, яростная гримаса. И Винченцо понял, что в этот миг, на глазах у всех, его отец сам срывал с себя маску.

— Говорить ты можешь что угодно, — сказал король. — Газеты сказали все за тебя. И люди всегда будут сомневаться.

— Но только не я, — ответила Элоиза. — И я вовсе не охочусь за репутацией. Мне нужна только свобода. И я буду свободной. Вы озлобленный пожилой человек. И извращенец. Не будь у вас власти и денег, ни одна женщина не прикоснулась бы к вам. И именно в этом разница между вами и Винченцо.

Ее слова пронзили Винченцо словно пуля. Она защищала его. После всего, что он сделал.

— Винченцо не жаждет власти, потому что она не нужна ему, — продолжала Элоиза. Вся праведная злость, скопившаяся в ней, выходила наружу. — А вот вам власть необходима. Нужна, чтобы манипулировать людьми. Нужна, чтобы женщины спали с вами. Вам нужно, чтобы вас боялись. Вы бы заставили меня, и мы оба это знаем. Хотя слухи, просочившиеся в прессу, и были ошибочны, именно они меня спасли. Потому что именно из-за этих слухов Винченцо дал мне денег на мой отъезд. За что я бесконечно благодарна. Если бы меня не спасло это изгнание, я знаю, вы заставили бы меня стать вашей любовницей. Превратили бы меня в один из своих маленьких грязных секретов. Мне хорошо известно, каково это — быть тайной и жить в тени. Но больше я так жить не стану. Никогда. Прятаться было проще, потому что моя жизнь принадлежала мне. Но я не позволю себя запугивать. Ничем и никогда. Я не боюсь вас. Я уже не та беспомощная девушка. Никто на свете не должен бояться вас, и всем людям следует знать, что вы собой представляете. Тогда никто не станет хранить ваших секретов и притворяться, будто им неизвестно, какой вы на самом деле.

— Мерзкая дрянь, — рассвирепел король.

— Довольно, — сказал Винченцо, шагнув к отцу. — Элоиза женщина. Но она смелая и отважная. И мир намного лучше с такими людьми, как она. Тебе этого, конечно, не понять, ведь ты обычный трус. Все твое королевство построено на вероломстве и лжи. И сегодня — начало его конца.

— Ты для меня умер, — проговорил король.

Винченцо повернулся к отцу:

— Хотел бы я сказать то же самое о тебе. Но ты не умер. Ты даже слишком живой. И до тех пор, пока ты не умер, я, увы, не смогу вычеркнуть тебя из списка живых. И буду бороться с тобой. Ты сам до этого довел. Я не позволю тебе и дальше занимать нынешнее положение. Хочу лишь сказать тебе, что ты глупец. Поверивший, будто мне все безразлично. Поверивший, что я не стану действовать у тебя за спиной. Ты хороший манипулятор, но тебе не пришло в голову, что у твоего сына могут быть свои секреты. И что он способен скрывать от тебя нечто важное. Тебе не приходило в голову, что ты можешь что-то упустить.

— Ты не можешь этого сделать, — произнес король.

— Уже сделал. Машина запущена. Информация, собранная мной, будет автоматически отправлена во все средства массовой информации сегодня вечером. И смею предположить, очень скоро разнесутся слухи обо всем, что произошло сегодня на этом балу. Сомневаюсь, что все твои гости будут держать язык за зубами. Многие из них поспешат заговорить и отречься от тебя. Дать понять, что они не желают иметь к тебе ни малейшего отношения. Все сбегут с твоего тонущего корабля подобно крысам. Даже твоей любовнице хватит мозгов сделать это.

— Ты не можешь…

— Что от меня зависело, я сделал, — сказал Винченцо. — Остальное произойдет само по себе. И теперь все кончено. Ты не заслуживаешь тишины. И никто из присутствующих не заслуживает защиты. Имейте в виду, что, когда выйдете отсюда, вам всем придется выбирать, на чьей вы стороне. Мой вам добрый совет: не принимайте его сторону.

Он перевел взгляд на Элоизу, пылавшую праведной яростью. Ничто не способно сломить ее. Ибо она уже не то хрупкое создание, что прокралось в его комнату. И отнюдь не то лживое существо, которым он позволил себе ее считать. Она была сильна и прекрасна. И теперь он лишь пытался понять, что он способен дать ей.

Сделай ее своей содержанкой.

Нет, это невозможно. Это единственное, чего он бы делать не стал. Он не вправе обесчестить ее подобным образом. Браком же он не сочетается никогда и ни с кем. Но он мог сделать ее своей всего на одну ночь. Сделать с ней все то, чего не сделал тогда. Потому что сейчас пламя триумфа горело в его венах. Он сгорал от желания, и он нуждался в ней. Больше, чем в дыхании. Более, чем в чем бы то ни было. Больше, чем в расплате за грехи. Больше, чем в искуплении.

Он взял ее за руку и повел прочь из бального зала. Стоило им выйти из дворца, Элоиза сделала нечто неожиданное. Она обняла его за шею и поцеловала.

Глава 8

Элоиза сама не могла понять, что с ней происходит. Не могла понять, что кипит в ее венах. Но чувствовала, что буквально готова сбросить с себя кожу. Чувствовала, что к чему-то она готова. К чему-то большому. К переменам. К тому, чтобы измениться. Винченцо был нужен ей, так же как в восемнадцать лет. Только теперь желание это было ярче и горячее. Как и она сама. Она пылала яростью за стыд, который вынужденно ощущала все эти годы по вине короля. За то, как о ней писали в прессе. Она пыталась оставить все в прошлом. Смириться. Но это было неправильно. И раны кровоточили. Ее называли шлюхой бесчисленное количество раз. По-разному формулируя этот термин прилизанным языком бульварной прессы и интернет-изданий. И она никогда не позволяла себе злиться. Она пыталась жить дальше. Пыталась забыть о прошлом. Но вот она здесь. Прямо в гуще событий. И забывать о прошлом не хотела. Не чувствовала себя безмятежной, исцеленной и нормальной. И проводить тихий день в саду ей тоже не хотелось. Она ощущала себя яростной воительницей, которой нужен лишь меч, чтобы ринуться в атаку и отсечь голову своему обидчику. Она была в ярости и нуждалась в мести.

Но прямо сейчас ей хотелось сатисфакции за все, через что она прошла. За то время, когда ее игнорировали. За девочку, бродившую по коридорам дворца, и за молодую женщину, которой она стала. Влюбившуюся в Винченцо и получившую отказ. От которой откупился единственный человек, которому она доверяла, поверив не ей, а сплетникам и толпе. За то, что ей пришлось жить одной. Находить удовольствие в одиночестве, так и не познав мужских объятий. То был ад, и она чувствовала, что горит в нем.

Она старалась. Так старалась быть выше этого. Но прямо сейчас находилась в аду. Ее обвивали языки пламени, и ей хотелось гореть еще ярче. Гореть до тех пор, пока злость не превратится в нечто большее. Гореть, пока она не перестанет быть жертвой. Она хотела выжечь из себя все прежнее. Все до капли. А потому, не думая ни о чем, она поцеловала его. И поцелуй этот был всем, что представлялось ей прежде. Намного ярче, чем их поцелуй во время танца, давший первую искру, или прикосновение к груди Винченцо этим утром, когда он учил ее танцевать.

Неужели это было сегодня утром? Верилось с трудом. Этот поцелуй сейчас был для нее всем.

Для нее существовал только Винченцо. Так было всегда. И может, сегодня ночью произойдет то, чего не случалось прежде? Она познает ту часть себя, что никогда не испытывала удовлетворения. Может, в этом все дело?

Она поцеловала его. Он склонился над ней, отвечая на поцелуй. И стоило их языкам соприкоснуться, Элоиза вспыхнула, словно бензин от зажженной спички. Они стояли на пороге дворца, и, даже если бы он горел, а внутри взрывались бы бочки с порохом, все равно продолжали бы целоваться.

— Идем, — прорычал Винченцо, не отрывая от нее губ.

Это и правда был рык. Он хотел ее, а все остальное могло подождать. Все те сложные мысли, ее страх из-за будущего… Все могло подождать, пока не закончится эта ночь. Потому что сегодня ночью она чувствовала себя красивой, и ей это вовсе не казалось опасным. Не казалось, что расплатой за красоту станет ее достоинство. Ей не казалось, что красота ее может существовать лишь в той форме, которую пыталась навязать ей ее мать. Элоиза одновременно и владела, и не владела ситуацией. Самым прекрасным, потрясающим образом. Она хотела взять то, что по праву должно принадлежать ей. Владеть собой и овладеть им. Он был ее старой раной, жившей глубоко внутри. И она понимала, что из-за разницы в возрасте Винченцо был прав, отказав ей. И все же тогда она впервые открылась другому человеку и была отвергнута. Она чувствовала себя слабой и хрупкой все эти годы. А теперь она возродилась. И возвращала себе то, что подлостью и низостью было у нее отобрано.

Сегодня она чувствовала головокружение. До того он ее возбуждал. Головокружение и надежду. Не на совместное будущее. Винченцо четко дал ей понять, что у него на этот счет другие планы, а что до нее, она не могла связать свою жизнь с его семьей и с этим местом. Глаза Элоизы наполнились слезами, потому что она не хотела об этом думать. А потому прильнула к нему еще сильнее, целуя его и прогоняя прочь все мысли о будущем. Они сели в лимузин, и Винченцо посадил ее на свои колени, лицом к себе. Она сидела на нем верхом и целовала его, не зная, откуда появилась эта уверенность и откуда в ней взялось это безрассудство. Она вращала бедрами, чувствуя его эрекцию. Она пылала и хотела, чтобы он взял ее. Детская влюбленность не подготовила ее к страстным желаниям взрослой женщины, которой она стала.

— Нам еще нужно добраться до пентхауса, — прорычал он. — Иначе я сорвал бы с тебя платье прямо здесь.

Темное чувство предвкушения заставляло все ее тело трепетать. Но она была вовсе не против. Наоборот. Пусть бы водитель дал пару кругов по городу, чтобы он мог взять ее прямо здесь. На заднем сиденье. Им бы не пришлось прерываться, чтобы подумать или отдышаться. Они могли бы просто продолжать. Именно этого ей хотелось, ибо мысли сейчас казались ей врагами. Ей не хотелось думать. Она хотела лишь чувствовать. Испытывать все то, что происходило между ними. То бесконечное желание, которое Винченцо пробуждал в ней. Оно казалось волшебным. А волшебным в ее жизни было немногое. Элоиза чуть не рассмеялась. Она помнила, как в детстве ей казалось, что, раз она переезжает в королевский дворец, значит, она принцесса.

Но нет ничего ужаснее кошмара, соседствующего с фантазией. Ей ли не знать, ведь она ощутила это на себе. Она никогда не была принцессой. Она была призраком. Призраком в собственной жизни. Призраком в жизни окружавших ее людей. И теперь с нее довольно. Хватит. Она сыта по горло.

Элоиза прильнула к Винченцо бедрами, и рука ее скользнула меж них. Она расстегнула пуговицу на его брюках, затем молнию, и пальцы ее очутилась внутри, сжимая горячее твердое свидетельство его желания.

Винченцо не дышал, а будто шипел сквозь зубы, и она сама не верила в собственную смелость. Но она не маленькая девочка. Может, у нее и не было практики в сексе с мужчинами, но знала она об этом все. Она прочла достаточно книг, описывающих совокупление двух людей. В деталях и в метафорах. А также видела немало телевизионных сериалов, где метафоры отсутствовали напрочь. Она знала, для женщины смелость не постыдна. Напротив. Она вызывала интерес. Она знала, как следовать собственным желаниям, и это волшебное чувство казалось подарком свыше. Чувство, незнакомое ей прежде.

Винченцо запрокинул голову на сиденье, тяжело дыша ей в лицо. Она сползла с него и опустилась на пол, встав перед ним на колени, глядя на него и его возбужденную мужскую твердь. Она прильнула губами к головке и обвела ее языком. Винченцо обхватил ее голову, направляя ее движения, и она глубоко погрузила его плоть к себе в рот. Язык ее скользил по его пылающей, горячей плоти. Это было прекрасно. Элоиза тонула в величии этого момента. В его силе. Ибо она стояла на коленях перед ним, и самая уязвимая часть его тела находилась у нее во рту. И он всецело принадлежал ей. Не важно, что она менее опытна, чем он. Не важно, что она моложе. Сейчас они были равны. Здесь, стоя на коленях перед принцем, скорее она верховодила им.

Это было для нее пьянящим открытием. Глубоким, сильным и неожиданно приятным. Но разве не провела она всю жизнь, чувствуя себя беспомощной. Окруженная людьми, у которых было больше денег, сил и возможностей манипулировать другими, чем когда-либо было у нее. А теперь у руля находилась она. И была здесь главной.

Винченцо вновь издал животное рычание, и его бедра подались вверх. Его плоть уперлась ей в горло, но она не шелохнулась. И ей это нравилось. Он не мог себя контролировать, не являясь более главным, а всецело нуждаясь в ней.

Она продолжала ласкать его до тех пор, пока лимузин не остановился перед входом в здание. Винченцо опустил глаза, и они сверкали.

— Может, стоит попросить его еще покатать нас? — спросила Элоиза, и снова принялась водить языком по его возбужденной плоти.

Шея Винченцо напряглась так, что выступили вены.

— Нет, — ответил он, поправил брюки, застегнулся и вновь усадил ее подле себя. — Мы закончим все должным образом.

И она ненавидела ту правду, что скрывали эти слова. Она означала, что они закончат это в кровати, потому что сегодняшняя ночь будет для них последней. Потому что больше они не будут вместе никогда. При мысли об этом Элоиза ощутила горечь, что, в общем, ей самой было не очень понятно. Да ей и не хотелось понимать.

Винченцо вышел из машины, протянул ей руку, и она снова очутилась на улице. Так, словно мгновение назад часть его тела вовсе не находилась у нее во рту. Они выглядели как обычная пара, не занимавшаяся только что сексом на заднем сиденье машины.

Эта мысль возбуждала ее еще больше. Так она не ощущала себя никогда прежде. Все потому, что вела тихую, спокойную жизнь. Исчезла в саду, окружив себя цветами. Цветами, которым не требовался уход, чтобы цвести и выживать в дикой природе, и которые не были жертвами собственной красоты. Она сделала так, чтобы обрести исцеление, но у такого исцеления имелись последствия. Оно в конечном счете лишь притупляло боль. Она лишь зарыла все острые углы своей жизни в песок. Но вместе с тем жизнь так же утратила свой интерес. Свой захватывающий ритм. По правде говоря, Элоиза никогда не испытывала истинного азарта. Вся ее жизнь всегда определялась кем-то другим. В ней присутствовали боль, и горесть, и печаль, и пренебрежение. Даже опасность. Но никто и никогда не устраивал ей вечеринок ко дню рождения. Ее окружали постоянные свидетельства того, что роскошные празднества существовали. Просто ни одно из них никогда не устраивалось в ее честь. Ни одного доброго слова не было сказано в ее адрес. Она жила среди богатства, но не являлась частью этой жизни. Ее кормили и одевали, но у нее никогда не было красивых рождественских елей и лежащих под ними подарков. Потому что она не принцесса и никогда ею не была. Но хотя бы сегодня ночью ощутить азарт всей этой жизни… Оно того стоило. Пусть она уже и жалела, что все это не могло продолжаться, но, по крайней мере, у нее оставалась ее тихая жизнь, к которой она могла вернуться. Безопасная жизнь. Хоть это у нее осталось.

Поездка на лифте была истинной пыткой. Они стояли друг против друга. Лишь небольшое расстояние разделяло их. И она просто старалась дышать. Вдох-выдох. И ни о чем не думать. Ее тело горело от желания. Она чувствовала привкус его плоти во рту и чувствовала влагу между бедер. Предвкушая то, что должно случиться.

Двери лифта открылись, Винченцо вышел первым и протянул ей руку, как и до этого, на улице. Только на этот раз он приглашал ее не в публичное пространство, а туда, где их не увидит никто. Он приглашал ее провести ночь необузданного греха, и она намеревалась ответить согласием. Она протянула руку и коснулась его пальцев. Мелкая дрожь пробежала по ее спине. Желание, обуревавшее ее, едва не переходило в боль.

Винченцо притянул ее к себе. Его темные глаза не отрывались от нее ни на миг. Во рту у нее пересохло. Нет, это не боль. Это глубокое ощущение пустоты. Желание, чтобы он наполнил ее собою. Она хотела его. Может, она и девственница, но прекрасно знала, что сейчас произойдет и что ей суждено испытать наслаждение. Ее не заботила боль. Боль она знала наизусть. Можно жить с невероятной болью внутри. Болью от предательства и страха. Уж это она успела усвоить. Нужно только понять для себя, как ее вытерпеть. А немного физической боли не беспокоило ее. Ничуть. Элоиза не ощущала беспокойства о том, что было ей до сих пор неведомо. Потому что она с Винченцо. И все будет потрясающе, она в этом не сомневалась.

Уверенность в этом эхом отдавалась в ее душе. И она не могла бы это объяснить никому. В том числе и себе самой. Дело в том, что это Винченцо. Мужчина, в которого она влюбилась еще юной девушкой. Мужчина, которого она никогда не забывала. Мужчина, которого она хотела всегда. Этот миг был неминуем, хоть она и не могла этого объяснить. Происходило нечто естественное. Отчасти и грустное, но об этом она сейчас отказывалась думать. Это была их ночь. Кульминация всего того, что она испытывала к нему с самых юных лет. Винченцо.

А затем он заключил ее в объятия и поцеловал. Это был жадный поцелуй, который словно воспламенил ее изнутри. И снова, в один миг она сама почувствовала себя пламенем. Сделала шаг назад, взялась за молнию на спине и расстегнула платье, в котором провела весь этот вечер. Она приспустила его до пояса, демонстрируя Винченцо свою обнаженную грудь. Ей хотелось это сделать. Самой раскрыть перед ним свое тело. Гордо и не смущаясь.

Ее тело свидетельствовало о том, какой была ее жизнь. Какие вещи она любила. О том, что ей нравилось печь хлеб и есть его тоже нравилось. Что ей всегда нравилась выпечка. Что она работала на солнце, а потому у нее были веснушки на руках и плечах. Что ногти ее были короткими, потому что заниматься садом нельзя с длинными ногтями. По крайней мере, они здорово мешают при работе с растениями. Перед ним стояла та Элоиза, которой она сама решила стать. И сейчас она решила отдаться ему.

Платье соскользнуло к ее ногам, и она осталась перед ним лишь в золотых туфлях и трусиках того же цвета. Она увидела свое отражение в одном из зеркал, и на миг ей не понравилось, как трусики обтягивают ее бедра. Немного врезаясь, ибо ее тело не было идеально подтянутым. Но, глядя в лицо Винченцо, Элоиза видела лишь лютый голод, и не жалела ни о чем. Все было прекрасно. Она сделала шаг вперед, и лицо его дрогнуло.

— Ты прекрасна, — произнес он хриплым голосом.

Кровь ударила ей в голову.

— Я рада, что ты так считаешь.

— Я бы ни за что не сказал тебе, что твое тело создано для секса, учитывая, сколько всего ты достигла. И все же мне кажется, что секс… со мной — одно из главных твоих предназначений.

По идее это не должно было казаться ей комплиментом, но казалось. Она остановилась и положила руку на его грудь.

— Только если ты признаешь, что твое тело решительным образом создано для секса. Особенно со мной.

Улыбка тронула его губы. Ее сердце екнуло. Как часто этот мужчина улыбался? Крайне редко. Скорее никогда.

Она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Медленно. Возбуждение в ней нарастало по мере того, как она обнажала его грудь. Утром, когда Винченцо вошел в комнату с обнаженным торсом и преподал ей урок танца, он был великолепен. Но сейчас… Он был невероятно сексуален. Они оба не могли больше ждать. Она провела руками по его могучей груди, по животу, затем ладони ее скользнули к его плечам, и она сбросила на пол его рубашку и пиджак. Он был великолепен. Стоял перед ней в черных брюках, с полностью обнаженным атлетичным торсом. Идеал физической формы в традиционном смысле этого слова. Мужчина, словно вытесанный из камня, а не из плоти, но горячий на ощупь. И она не могла отрицать, что каждый дюйм его тела был воплощением мужественности.

У нее слюнки потекли. Еще утром ей хотелось лизнуть его, и теперь она это сделает. Она склонилась, нежно поцеловала его грудь. Затем коснулась языком его кожи, облизала сосок. После чего двинулась выше, к шее, и тихонько укусила его за скулу.

Винченцо обхватил ее, взяв за руки и заведя их за спину.

— Шалунья, — сказал он.

— Возможно.

Элоиза будто стала другой. А может, и нет? Она чувствовала себя раскрепощенной, хоть Винченцо и держал ее в плену своих объятий. Ей подумалось, каково это — жить, не зная груза прошлого. Не быть угнетенной и жить исключительно в мире фантазий. Сейчас она ощущала правильность всего, что происходит. Свободу. Она была свободной.

Винченцо целовал ее, не отпуская рук. А затем подхватил и отнес в свою спальню. Он усадил ее в центр кровати и, поддев пальцем ее трусики, мгновенно стянул их. Затем поочередно расстегнул ей туфли и бросил их на пол.

— Откинься на подушки! — велел он. — И раздвинь ноги.

На миг Элоиза смутилась, потому что команда была очень откровенной, а такая откровенность была ей прежде неведома.

— Раздвинь их, — повторил он, она подчинилась и легла на подушки у спинки кровати.

Она раздвинула бедра, хоть ей и казалось, будто невидимый магнит пытается заставить ее сдвинуть их. Прикрыться. Одно дело — стоять перед ним обнаженной, словно муза на картине художника, и совсем другое — совершать нечто, столь откровенно сексуальное. Чего не увидишь, гуляя по музею.

И все же она это сделала. И стоило ей заметить, какой эффект это произвело на него — увидеть его твердую плоть, возбужденно восставшую под тканью его брюк, — ее смущение тут же улетучилось. Рука ее непроизвольно двинулась вниз. К центру ее влажного лона.

— Черт возьми, Элоиза, — проговорил Винченцо. — Это будет быстрее, чем мне бы того хотелось.

— У нас вся ночь впереди, — возразила она.

Ее дыхание учащалось по мере того, как нарастало возбуждение. Желание принадлежать ему стало нестерпимо.

— Да, — согласился Винченцо.

Он сбросил с себя обувь и снял носки. Затем расстегнул ремень, и его брюки скользнули вниз по крепким бедрам. Его прекрасное мужественное тело предстало перед ней. Элоиза выгнулась на кровати, изнемогая от желания. Она не могла больше ждать. Его губы тронула легкая улыбка. Он обхватил ладонью свою возбужденную плоть, сжав ее. Затем опустился на кровать, обнял Элоизу, притянул к себе и страстно поцеловал. Он отвел ее руку, прикрывавшую лоно и прижал вместо нее головку своего мужского естества.

— Умоляю! — прошептала она.

— Подожди, — проговорил он.

Винченцо двинулся ниже, целуя ее груди, по очереди уделив внимание обоим соскам. Затем перешел дальше, к животу. И так до тех пор, пока лицо его не оказалось в нескольких дюймах от самой сокровенной части ее тела. Он шире раздвинул ее бедра и принялся ласкать ее языком. Сейчас он не проявлял деликатности, а был напорист. Наконец, его губы прильнули к той, самой чувствительной точке ее тела, и он стал ритмично посасывать бугорок — средоточие сладостного желания.

Элоиза вскрикнула. Оргазм накрыл ее огромной волной. Бесконечной, всепоглощающей. И когда Винченцо снова склонился над ней и поцеловал ее, дав губами ощутить вкус собственной страсти, в ней не было больше страха. Только желание. Желание принадлежать ему, не покидавшее ее все эти годы.

Этот мужчина всегда казался ей потерянной частью собственной души. Оставить его — означало потерять себя. Но сейчас он был здесь. Снова между ее бедер. И его твердая плоть проникала в ее пылающее желанием тело.

Она невольно напряглась, ощутив боль. Но затем он стал решительнее входить в нее, и тогда боль и удовольствие слились воедино. Именно об этом она мечтала. Больше чем о чем-либо другом. Здесь находился ответ на все его желания. И хотя боль немного ощущалась, ее притупляло глубокое чувство удовлетворения. И она понимала. Понимала, почему женщины делают это, хоть это и больно.

Потому что отказ от наслаждения причинял еще большую боль. В соитии с мужчиной таилась истинная природа радости. Радости, которую невозможно испытать иначе.

Винченцо взглянул на нее со странным выражением. Затем оно растаяло. И он продолжил двигаться, с каждым толчком доставляя ей все больше наслаждения. Невероятно, как быстро в ней снова вспыхнуло желание. И когда она в этот раз достигла апогея, то же произошло и с ним. Рыча от удовольствия, он излился в ее лоно. А когда все закончилось, лежал рядом с ней, гладя ее по лицу.

— Тебе стоило предупредить меня, — сказал он.

— Предупредить? О чем?

— Ты либо очень долго не была с мужчиной, либо я у тебя первый.

Элоиза прикрыла глаза. Она могла солгать, чтобы защитить себя. Но зачем? Это была их ночь. Ночь, принадлежавшая только им. Да и к чему эта ложь?

— Я никогда раньше не была с мужчиной, — произнесла она. — Никогда в жизни.

— Не может быть, Элоиза, — проговорил он. — Каким же я был чудовищем!

— Да, — согласилась она. — Ты им был. Но я к этому привыкла.

— Я сам себе ненавистен. Ты выстояла лишь потому, что другие люди вели себя с тобой не менее жестоко.

— Весь мир жесток, Винченцо. И мы либо прячемся от жестокости, как поступила я, либо учимся быть жестокими, как сделал ты. По крайней мере, ты на правильной стороне. Стараешься сделать как лучше. И у тебя есть честь.

Лишь произнеся это, она вдруг осознала, до какой степени эти слова правдивы. Именно по этой причине они могли провести вместе лишь одну ночь. Потому что Винченцо избрал свой путь, а она избрала свой. И лишь сегодня ночью они могли слиться воедино в этом прекрасном месте. Лишь сегодня ночью они могли доставить друг другу радость. Лишь здесь и сейчас жестокость мира не играла для них роли.

И все же ей придется вернуться к своей жизни, ибо она избрала свой путь, а он избрал свой. И ей приходилось признать, что его путь труден и тернист. Он жил на поле боя, но, по крайней мере, помогал людям. А что делала она? Ничего. Она никого не защищала.

Ей вдруг стало стыдно.

И все же у них есть сегодняшняя ночь, а все остальное не имело значения.

— Почему ты никогда не была с другим мужчиной?

— Тебе это известно, — ответила она. — Ты знаешь почему.

— Мой отец, — произнес Винченцо.

— Отчасти дело в нем, — согласилась Элоиза. — Но я никогда не чувствовала, что мое тело готово к этому. И что оно до конца принадлежит мне. И еще я боялась. Боялась стать своей матерью. Она делала отвратительные вещи, охотясь за мужчинами. Преследуя свое желание заполучить очередного из них. Или то, что они могли ей дать. Пойми, то, что произошло тогда между нами, заставило меня усомниться в себе. А я не хотела в себе сомневаться. Не хотела ничем походить на нее.

— Сам факт таких твоих мыслей доказывает, что ты не похожа на свою мать.

— Возможно.

— Не важно. Сегодня ночью ты моя.

Она улыбнулась:

— Да. Сегодня ночью я твоя.

Они занимались любовью всю ночь, время от времени засыпая и просыпаясь. В какой-то момент Винченцо встал, приготовил закуски из фруктов, сыра и меда. Все то, что она любила.

Именно в этот момент сердце Элоизы защемило. Потому что все это не могло продолжаться. Потому что она не могла остаться с ним. Со своим Винченцо. Ей придется покинуть это место. Вернуться к своей безмятежной жизни. Но сегодня их ночь, и она была прекрасна. И ее будет достаточно. Ее должно хватить.

Когда солнце поднялось над горами, она оделась в ту одежду, что принадлежала ей, и тихо выскользнула из пентхауса. Из аэропорта, рейсом через Англию отправилась обратно, в Вирджинию.

Она выключила свой телефон, чтобы Винченцо не мог позвонить ей, когда обнаружит, что ее нет. Потому что, услышав его голос, она бы тут же сдалась.

Глава 9

Проснувшись и обнаружив, что Элоиза исчезла, поначалу Винченцо испытал шок. Шок, который в течение последующих месяцев таял, особенно в свете того дикого урагана, который Винченцо устроил своему отцу и всей Ариосте. Ураган привел к ряду неожиданных результатов. Его отец отрекся от престола и бежал, прежде чем его успели арестовать. Взял ли он с собой Крессиду Сент-Джордж, осталось загадкой, однако она тоже исчезла. Винченцо должны были короновать, и так уж вышло, что коронация совпадала с празднованием Нового года.

Хотя коронация и была формальностью, поскольку сейчас страной управлял он.

Все это оставляло ему мало времени на мысли об Элоизе, и все-таки он думал о ней. В тихие минуты уединения он думал об аромате роз на ветру. Все равно остаться вместе для них было невозможно. Лишь та единственная ночь могла быть между ними. Она была прекрасна и во многом поэтична. Одна прекрасная ночь, как завершение их общей мести.

Тем не менее он не желал других женщин. Хоть и уверял себя постоянно, что на женщин у него времени нет. Ему нужно было навести порядок в стране. Он не мог сразу окунуть страну в демократию. Необходимо было создать надзорный орган для переходного периода. Парламент. Невозможно упразднить монархию в один вечер. Это было бы крайне неразумно. Люди привыкли, что ими правят железной рукой. Что до запретов, Винченцо отменял их один за другим.

Многие пожилые люди тревожились за безопасность страны без короля, но Винченцо был рад констатировать, что в целом его план работал и народ чувствовал себя в безопасности. Он также благодарил судьбу за друзей, которых дал ему Оксфорд. Они стали ему неоценимыми помощниками. Рафаэль, который хоть и являлся бастардом, выполнял в своей стране роль регента до тех пор, пока его младший брат и законный наследник не достигнет совершеннолетия. Зачастую они бросали дела и слетались в любую из ближайших столиц, чтобы вместе пропустить по стаканчику. Еще более регулярно они созванивались по видеосвязи. Винченцо считал, что ему невероятно повезло иметь столь ценных советников. Забавно, учитывая, какими сорванцами они были в юности. Однако всем приходится взрослеть.

Однажды его компьютер в очередной раз подал сигнал, и Винченцо ответил. Первым на мониторе появился Рафаэль. Затем возникли Зевс и Джаг.

— У меня тут ночь уже, — заметил Джаг.

— Прости, — ответил Рафаэль.

Винченцо видел, что Рафаэль у себя в кабинете. За спиной у него полыхал камин. В его горной стране, граничащей с Испанией, было холодно. Так же, как в Ариосте.

— Ты в жизни ни за что не просил прощения, — заметил Зевс. — Именно за это я тебя и люблю.

Рафаэль махнул рукой. Затем его черные глаза сквозь экран устремились на Винченцо.

— Полагаю, ты не видел, — сказал он.

— Ты о чем?

— Так и знал. Если бы ты видел, то позвонил бы нам. Или, по крайней мере, выглядел бы угрюмым, ответив на звонок.

— Я всегда выгляжу угрюмым. Такова плата за жизнь в попытках привести в порядок государство.

— Да нет, — возразил Рафаэль. — Все намного сложнее, чем ситуация с твоей страной.

— О чем ты?

Рафаэль поднял газету и подержал перед экраном. Пару секунд газета была не в фокусе, но затем…

— Что это означает?

— Судя по всему, твоя любовница ждет ребенка, — ответил Зевс с мрачной ухмылкой. — Это о твоих обещаниях не продолжать наследственную линию. Похоже, твое семя растет с чудовищной скоростью.

— Буду крайне признателен, если ты не станешь обсуждать мое семя, — попросил Винченцо, глядя на газету.

Это и правда была Элоиза. В продуктовом магазине. И свитер ее обтягивал округлившийся живот.

— Почему? — проговорил он.

Но заголовок говорил сам за себя. Бывшая любовница короля Винченцо, исчезнувшая семь месяцев назад, сразу после того, как обвинила в развратных действиях бывшего короля Ариосты, в данный момент беременна, и беременность эта наступила примерно семь месяцев назад. А потому, естественно, автор статьи задавался вопросом: не являлся ли ее ребенок наследником престола Ариосты?

Ребенок и правда являлся наследником.

Правда была как ушат ледяной воды. Он потерпел неудачу. Дал обещание, что наследие его отца умрет вместе с ним. И этот мерзавец был еще жив. А он зачал ребенка. Винченцо был в ярости.

— Нет, — проговорил он. — Нет, наверняка это фотомонтаж.

— Разве ты не спал с той прекрасной женщиной, которую привез, чтобы уничтожить отца? — спросил Джаг.

— Это не важно. Я спал со многими женщинами, и ни одна из них не забеременела.

— Хорошо, но вы использовали презерватив? — уточнил Рафаэль.

— Прошу прощения?

— Презерватив, — пояснил Зевс. — Их довольно давно продают. Под разными названиями. Чаще всего на упаковке французские слова. Полагаю, даже в твоей маленькой отсталой стране люди умеют предохраняться.

— Я… — Винченцо запнулся. Он не использовал презерватив и осознал это лишь теперь. Он думал тогда о других вещах. Ночь была полна событий. День прошел сумбурно и завершился не самым приятным, но необходимым пребыванием на балу. Винченцо просто не думал об этом. Так же как и она. Но Элоиза была девственницей, а он нет. И он был обязан…

— Понятно, — сказал Зевс. — Презерватив не использовали.

— Ты должен жениться на ней, — заявил Рафаэль.

— Прости, я теперь что, твои приказы выполняю?

— Нет, — ответил Рафаэль. — Но как бастард в этой группе законнорожденных мужчин, я считаю, что должен высказаться. Мне отказали в короне потому, что мой отец не женился на моей матери. И вот он я, выполняю всю работу, планирую свадьбу своего брата, дабы он мог занять престол. Занимаюсь всем так, словно я нянька с массой полномочий. И все лишь потому, что мои родители не оформили должных бумаг. Я мог бы быть королем, а не нянькой.

— Я хочу, чтобы никто не стал королем, — ответил Винченцо.

— Так упраздни монархию! Не отказывайся от своих намерений, — сказал Джаг. — Тебе нет смысла менять свои планы. Но Рафаэль прав. Настоящий мужчина обязан дать беременной женщине свое имя.

— Ну, мы вообще-то живем не в средневековье, — напомнил Зевс. — Не знаю. Ты мог бы поселить ее в красивом доме. Поблизости от твоего. Чтобы удобно было навещать ребенка. Хотя дети не самый забавный народ.

— Благодарю тебя, — сказал Винченцо. — За твою заботу. Но не важно, считаю я все это забавным или нет. Если я стану отцом, то поступлю должным образом.

— Ты женишься на ней, — повторил Рафаэль.

— Но не потому, что ты мне так сказал, — огрызнулся Винченцо.

— Какой ты раздражительный, — подколол Зевс.

— Неужели? Как будто ты стал бы подчиняться этому засранцу.

— Естественно, нет, — согласился Зевс. — Меня нельзя приручить. Никто не сможет. Но я использую презервативы, так что…

— Посмотрим, что будет, если ты встретишь такую же прекрасную женщину, как Элоиза Сент-Джордж.

— У меня было много прекрасных женщин, — парировал Зевс. — Много дерзких соблазнительниц и никаких бастардов.

— Женись на ней поскорее, — стоял на своем Рафаэль. — Мы все будем на твоей свадьбе.

— Мы все будем друзьями жениха, — поддержал Зевс.

— Это уж непременно, — согласился Джаг. — Ведь ни одному из нас, вероятно, не светит оказаться на других свадьбах.

В этот момент Винченцо подумалось, как забавно будет, если кто-то из них окажется в ситуации вынужденного брака.

— Только не женись в новогодние праздники, — попросил его Рафаэль. — В это время как раз будет свадьба моего брата.

— Да, — сказал Зевс. — Он женится на той миленькой принцессе из Санта-Кастелии. Должен признать, она миленькая.

Лицо Рафаэля застыло, как камень.

— Ей только что исполнилось двадцать два. И я предпочел бы, чтобы ты держал при себе свое мнение о моей будущей невестке.

Его голос всегда был без эмоций, однако в этой фразе прозвучал холодок. Винченцо не думал прежде о несправедливости ситуации, в которой оказался Рафаэль. Он лишь присматривал за троном, пока на него не взойдет его младший брат. С которым ему придется нянчиться, как с собственным сыном. И все потому, что их отец не позаботился о старшем сыне.

Но сейчас Винченцо не мог думать о Рафаэле и его семейных трудностях. Все его мысли сейчас были о том, что он станет отцом. Отцом. Он никогда не хотел этого. Поклялся, что этого не произойдет. Сейчас в Ариосте он готовился к тому, чтобы сдержать слово, данное отцу. Упразднить монархию. Но Элоиза беременна, и это меняло все. Элоиза, о которой он не мог перестать думать с той самой ночи. Элоиза…

— Мне нужно зафрахтовать частный самолет до штата Вирджиния.

— Когда? — спросил Зевс.

— Сегодня вечером.

Элоиза сидела за кухонным столом, мрачно разглядывая рождественское убранство. Маленькой девочкой она представляла себе, что, когда вырастет, у нее будут праздники иного рода. Что она будет наряжать помещение рождественской мишурой, дабы почувствовать магию Рождества, чего ей так не хватало в детстве. И действительно, она всегда старалась красиво нарядить свой дом. Но магия не появлялась. И все же теперь, когда сердце ее было разбито, она наконец ощущала волшебство. Потому что следующее Рождество она будет встречать уже не одна, а со своим ребенком. При этой мысли сердце ее наполнялось теплом. Она пребывала в ужасе с тех пор, как тест на беременность выдал положительный результат. И все же она знала, что для нее это желанный ребенок. И столь же прекрасно понимала, что он не был желанным для Винченцо. Винченцо поклялся не иметь наследника, и клятва эта значила для него все. У Винченцо есть цель, и ничто в мире не заставило бы его свернуть с избранного пути. Ничто.

Ей не хотелось, чтобы их ребенок стал для них яблоком раздора. Элоиза вернулась к своей тихой жизни и была рада. У нее был домик, который принадлежал ей, и теперь она хотела стать матерью. Прежде Элоиза до конца не осознавала, что именно это будет означать. До этой минуты. Она поняла это, сидя здесь, в окружении рождественской мишуры, никогда прежде не дававшей ей желаемого тепла.

Праздники в королевском дворце, как и все прочее, устраивались для взрослых. Были вечеринки, на которые ей не дозволялось приходить, и подарки, предназначавшиеся не ей. Никто никогда не встречал праздника вместе с ней. Она не сидела с семьей у рождественской ели, а теперь семья была. И у ее ребенка тоже. У него будут дни рождения и рождественские вечеринки. Она будет радоваться его достижениям и утешать его в моменты невзгод. Она сделает для своего ребенка все, что никто и никогда не делал для нее. И это вселяло надежду. Осознание, что она хоть чем-то могла изменить этот мир. Что частичка ее собственной боли превращалась в нечто новое. Нет, у нее не могло быть тех отношений с матерью, о которых она мечтала в детстве. Но она могла стать той матерью, о которой мечтала сама. В ее жизни появится новый человек, которого она сможет любить. Часть ее по-прежнему желала любви к Винченцо, но так было лучше. Намного лучше. Она воспитает ребенка вдали от Ариосты. Вдали от королевского дворца. Вдали от боли. Так лучше. Лучше для нее. Нет, она не могла быть с Винченцо. Но это ничего. Она приняла это еще прежде, чем оказалась в его постели. Конечно, она предпочла бы тогда иметь чуть большее представление о последствиях их совместной ночи. Но теперь… Теперь она счастлива. Даже сейчас, сидя в одиночестве и глядя на снег, падающий за окном.

В дверь постучали. Скеррит вскочила на стол, смахнув на пол клубки пряжи для вязания.

— Ах, Скеррит, — вздохнула Элоиза.

Стук повторился. Кошка испуганно спрыгнула обратно на пол. Элоиза встала и пошла к двери. Она выглянула в боковое окошко, и ее сердце дрогнуло.

На пороге стоял Винченцо, и снежинки плавно ложились на плечи его шерстяного пальто. Элоиза не знала, что делать. Ей не хотелось, чтобы он знал о ее беременности. Она опустила глаза на свой живот. Но избегать его тоже нельзя, раз он приехал. В конце концов, решение за ней. Она беременна и собиралась родить. Элоиза сделала глубокий вдох и открыла дверь.

Но все, что она собиралась сказать, замерло у нее на губах. Она и забыла, как он красив. Или, может, память не способна запечатлеть прекрасной внешности Винченцо Моретти?

— Привет, — сказала она.

Тоже мне приветствие! Изначально она намеревалась сказать совсем не это. Он опустил глаза на ее живот, затем снова посмотрел на нее.

— Значит, это правда?

— О чем ты?

Из внутреннего кармана пальто он извлек сложенную газету и раскрыл ее перед ней. И там она узнала себя. Стоящей перед стеллажом с шоколадом. С откровенно круглым животом.

Заголовок гласил:

«Любовница короля беременна его наследником?»

— О нет, — прошептала она. — Я не… Винченцо, я не знаю, как… Я не знаю, откуда у них эта фотография.

— Только не говори, что ребенок не мой. Мы оба знаем, что мой. Ты была девственницей, и сомневаюсь, что из моей кровати немедленно прыгнула в чью-то еще.

— Откуда тебе знать? — сердито ответила она. — Может, я решила, что секс — это здорово и следует активно заниматься им впредь. Может, из твоей кровати я немедленно отправилась в чью-то еще. Я ведь быстро уехала.

Элоиза вдруг поняла, что здорово сердится. Ведь именно так Винченцо думал о ней прежде. Почему не сейчас? И вот он стоял перед ней с таким видом, будто она предала его, хотя оба прекрасно знали — и Винченцо не единожды говорил ей об этом, — что он детей не хочет. Будто она что-то украла у него, в то время как он с самого начала утверждал, что не желает иметь к этому ни малейшего отношения.

— Не играй со мной, Элоиза, — произнес он. — Я не настроен на игры.

— И для меня, разумеется, самое главное, на что ты там настроен, а на что нет, Винченцо.

— Поедем со мной.

Ей стоило раньше сообразить, что, как только он узнает, бесцеремонно явится и будет предъявлять свои требования. Ибо он по природе непреклонен, бесцеремонен и груб.

— Я не могу поехать с тобой, — ответила она. — Я нарядила елку. И кошку некуда деть.

— Разве она не гуляет сама по себе?

— Нет, когда начался снегопад, я… забрала Скеррит в дом.

Винченцо поджал губы.

— Что за дикое имя для кошки?

— Мне показалось, ей подходит. Она довольно пуглива и внешне изящна, как хорек.

— Ужасное имя.

Она была беременна, он явился к ней, чтобы забрать ее с собой, и вот они стояли в дверях, обсуждая кличку ее кошки.

— Я не могу с тобой поехать, — упрямо повторила она.

— Не можешь или не поедешь?

— Это не имеет значения. Ты ведь сказал, что не хочешь ребенка. Ты поклялся, что у тебя его никогда не будет.

— Это так. Но ты его ждешь. А потому не важно, что я говорил прежде.

— Нет, важно, — возразила она. — Винченцо, ты можешь делать вид, будто это не имеет значения, но это имеет значение. Послушай, ты ничего не должен делать для этого ребенка. Я готова сама заботиться о нем или о ней.

— Так ты не выяснила, какого он пола?

— Нет, решила не узнавать. Хочу, чтобы это было сюрпризом. Знаю, звучит странно, но я очень счастлива. Мысль о материнстве… Я не думала, что хочу быть матерью. Думала, что для меня лучше — это прожить остаток жизни в тишине, наедине с собой. Но сейчас мне радостно от мысли, что кто-то будет со мной рядом. Мне это нравится. Я очень довольна тем, как все обернулось. И ты должен мне поверить. Я вовсе не несчастна.

— Ты не понимаешь, о чем речь, — сказал Винченцо, заходя в дом, не дожидаясь приглашения. Она совсем забыла, какой он властный. — Я здесь вовсе не для того, чтобы заботиться о твоем благосостоянии, Элоиза. Я здесь, чтобы признать своего ребенка. Это не чек на содержание. Я делаю тебе предложение стать моей женой. Но готов и похитить, если потребуется.

— Предложение?

— Ты выйдешь за меня замуж.

— Это требование, а не предложение. И нет, не выйду, — ответила она.

— Нет, выйдешь, — сказал Винченцо. Я вот-вот стану королем. И мы должны пожениться до моей коронации. Иначе ребенок будет бастардом. Ты понимаешь, какие это вызовет сложности?

— Пожалуй… что нет. Мы ведь не в древности живем. Я уверена, это мало что значит.

— Это значит многое. Это означает, что ребенок не сможет унаследовать трон.

— Ты ведь и сам этого не хотел, — ответила Элоиза.

— Я не знаю, чего я хочу, — сказал Винченцо. Он покачал головой. — У меня была стратегия. Был определенный план, и все теперь летит кувырком. Я ничего этого не хотел, и все это не вписывается в мои намерения. Но произошло то, что произошло. А значит, планы свои я обязан скорректировать. Разве нет?

— Я уже настроилась отмечать Рождество здесь.

— Это не важно. Ты едешь со мной.

— Хочешь узнать, почему я уехала?

Винченцо взглянул на нее так, словно она дала ему пощечину.

— Почему ты уехала?

— Понимаю, ты удивлен, я уехала после того, как мы… после того, как мы были вместе.

— Ну, так почему же? Раз уж ты решила мне открыться.

— Я уехала, потому что мне была невыносима сама мысль о дальнейшем пребывании в Ариосте. Я не желаю жить во дворце. Весь этот королевский протокол, сам замок, его стены… Все это для меня не более чем просто ужасное воспоминание. И я не могу представить себе, что проведу остаток жизни среди всего этого. Винченцо, мой дом здесь. Я сама построила себе вот этот замок. Я не хочу возвращаться и снова быть той несчастной девочкой, затерявшейся среди королевской жизни, которой никогда не желала.

— Я — не мой отец, — прошептал Винченцо.

— Я и не утверждаю, что ты — это твой отец. Но там я буду чувствовать себя чужой. Я не хочу этого.

Только что Элоиза сидела здесь, мечтая о своем будущем вместе с ребенком. Она представляла себе спокойную, тихую жизнь. Без мысли о том, как к ним относятся и что думают о них другие. О жизни, при которой они не обязаны будут подстраиваться или прятаться в тени. Сама мысль о том, чтобы выйти за Винченцо, будущего короля, была для нее чуждой. Это была тяжелая ноша и огромная ответственность. Сущий кошмар.

— Нет, я не могу.

— Поедем со мной, — настаивал Винченцо.

— Нет, Винченцо.

— Ты должна вернуться со мной, или я вынужден буду забрать у тебя ребенка.

— Ты не сможешь! — Она поискала его взгляд, пытаясь отбросить собственную злость. Пытаясь понять, о чем он думает. Что чувствует. Он говорил, что не хочет ребенка. Но вот он здесь. Одно она точно знала о нем. Винченцо — человек, движимый собственным кодексом чести. Поглощенный им. И не важно, видела ли она в этом хоть какой-то смысл. Если он что-то решил, то осуществит задуманное.

— Ты ведь не хочешь ребенка, — напомнила она. — Ты сам так говорил.

— Я говорил, что не хотел детей. Но теперь ребенок будет. И это — свершившийся факт. Я не отвернусь от своих обязательств. Ни за что на свете. Я знаю, когда нужно поступать правильно, и не стану действовать иначе. Я выполню свой долг во что бы то ни стало.

Элоиза едва сдерживалась, чтобы не наброситься на него с кулаками.

— Так ты намерен меня шантажировать?

— Если придется. Я всегда был на это готов, Элоиза. И никогда этого не скрывал.

— Моя кошка поедет со мной, — заявила она.

Винченцо брезгливо взглянул на четвероногую бродягу.

— Я не позволю ей бегать по самолету.

— Разумеется, нет, — кивнула Элоиза. — Ее это напугает. Я повезу ее в переноске.

— Что еще?

— Какая тебе разница, что еще мне нужно? Тебе же это безразлично.

— Тебя это может шокировать, Элоиза. Но моя цель — вовсе не сделать тебя несчастной. Мне нужен лишь мой ребенок.

— Зачем?!

— Разве быть со своим ребенком — не самое естественное желание на свете?

Она пронзительно посмотрела на него:

— Мы с тобой оба знаем, что нет. Для многих это желание отнюдь не естественно! Разве моя мать хотела быть со мной?

— Элоиза…

Она покачала головой:

— Может, ты и способен отнять моего ребенка, но ты не можешь заставить меня выйти за тебя. И тогда ребенок не станет законным наследником!

— Элоиза.

— Нет! Я знаю, что в данном вопросе бессильна. Но у меня в жизни вообще довольно редко была возможность действовать добровольно, Винченцо. Докажи, что ты готов дать мне то, чего никогда не пыталась дать мне собственная мать. Докажи, что хочешь большего, чем спрятать меня ото всех. Ведь я заслуживаю большего?

— Чего ты хочешь? — спросил он.

И мгновение спустя Элоиза поняла, что ей нужно. Ведь это так прекрасно для ребенка. Знать своего отца. И лишь боязнь дворца, всей придворной жизни, боязнь прошлого удерживала ее.

— Устрой мне красивое Рождество во дворце. Покажи, что не только жуткие воспоминания должны жить за его стенами. Покажи мне, что дворец может быть другим. Что там может жить счастье.

— Как тебе будет угодно, — ответил Винченцо, хотя и выглядел сердитым. И совсем не счастливым. — Бери свою кошку.

— И мою елку, — добавила Элоиза, не желая ограничиваться одним требованием. А может, просто валяла дурака, чтобы хоть немного усложнить ему жизнь. Раз уж она обязана выйти за него замуж, и раз уж он вынуждал ее вернуться, то пусть хоть немного попотеет, решила она. И все же пока она собирала вещи, сердце ее сжималось от тоски при мысли, что она покидает это место. Свой потаенный, безопасный уголок.

Тут Винченцо вошел в гостиную, сгреб в охапку рождественскую ель и водрузил ее себе на плечо. Все украшения попадали на пол.

— Осторожнее! — возмутилась она.

— Ты сказала, чтобы я взял ель. Я не знаю, как она будет выглядеть после полета.

— Я не…

— Самолет ждет. Нам еще ехать к аэродрому. Ель я привяжу к крыше автомобиля.

— Правда?

— Да. Командуй мною чаще, и я покажу тебе, что вполне способен выполнять твои задания. Ты как-то спросила, хочу ли я тихой жизни. Правда в том, что она мне не светит. Потому что я родился тем, кем родился. Потому что мой отец тот, кто он есть. То же самое касается нашего ребенка. И я вовсе не хочу лишать его права выбора. И лишать этого права тебя…

Он осекся. Она медленно кивнула. Потому что понимала, о чем он. Понимала, что несет за ребенка ответственность. За их общего ребенка. Ее долг поступать так, как лучше для него. Во что бы то ни стало. И это то единственное, на что не были способны ни отец Винченцо, ни ее мать. Думать о ком-либо еще. Они думали лишь о себе. И Элоиза могла цепляться за свою тихую жизнь, за свое желание находиться вдали от Ариосты… Но если она откажет своему ребенку в его законном праве. Праве знать своего отца… Отца, которому ребенок этот явно не безразличен… Тогда она будет не лучше собственной матери. А на такое она пойти просто не могла.

— Идем, — сказал он.

И Элоиза знала, что выбора нет. Не потому, что иначе он бы просто поднял ее и вынес, как ель, а потому, что выбор и правда отсутствовал, и этим все было сказано.

Глава 10

— Что ты сделал?

— Я привез ее обратно во дворец, — угрюмо повторил Винченцо, глядя сквозь монитор компьютера в лицо Рафаэля.

— Ты похитил ее? — спросил Зевс.

Винченцо пожал плечами:

— Едва не пришлось.

— Нерешительных похитителей не уважают, Винченцо, — заметил Зевс.

— Оно было решительным. Элоиза ведь со мной, разве не так?

— Она выйдет за тебя замуж? — спросил Рафаэль.

— Вероятно.

— Вероятно, — повторил Джаг. — Это довольно…

— …Слабо, — подытожил Зевс.

— Да уж, — согласился Рафаэль.

— Я не могу принудить ее к браку.

— Неправда, — возразил Джаг. — Ты без труда можешь принудить ее к браку.

— Но возможно, я не хочу принуждать ее, — сказал Винченцо.

— Почему нет? — спросил Рафаэль.

На самом-то деле Винченцо очень хотелось принудить ее. Когда она открыла дверь, он увидел ее на пороге, с животом, он взвалил на плечо рождественскую ель, и дерево отправилось вместе с ними в Ариосту. Вот так странно и отчасти первобытно он отреагировал, увидев ее с ребенком во чреве. Винченцо знал одно: он готов на все, чтобы заполучить Элоизу. И да, он заставит ее стать его женой. Если придется.

— Я пытаюсь внушить ей, что это была ее идея, — ответил Винченцо.

— Вот как! — отозвался Зевс. — Умный план!

— Все, о чем она просит, — это чтобы я устроил ей Рождество. Говорит, если я помогу ей забыть, какой трудной жизнь была для нее здесь, во дворце, когда она была ребенком, то, возможно, она останется со мной.

— Тогда купи ей пони, — посоветовал Зевс.

— Она не просила пони.

Зевс посмотрел на него так, будто Винченцо ненормальный.

— Все женщины любят пони.

— Ладно, я куплю его. Я целую конюшню ими наполню. Прямо сейчас.

— Никому не нравится, если подарок преподнесен с неохотой.

— Мне вообще все это безразлично. И пони, и Рождество.

Друзья хорошо его понимали, ибо никто из них никогда не испытывал той радости, с которой обычно ассоциировались новогодние празднества. Они никогда не затрагивали данную тему, но Винченцо это знал. Именно потому, что не затрагивали. И сейчас их молчание говорило само за себя. Было много других вещей, которые они также не обсуждали.

— Давай мы ей пришлем подарки, — предложил Рафаэль. Поприветствуем твою новую королеву.

Винченцо прищурился:

— Вы не должны этого делать.

— А я считаю, что должны, — возразил Джаг. — Вот что… — Он щелкнул пальцами. — Да, точно. У меня идея. Отправлю подарок завтра.

— Я… — начал было Винченцо.

— Вопрос закрыт, — отрезал Рафаэль.

— Закрыт. И заперт, — согласился Джаг.

Все трое исчезли с экрана, и Винченцо не сомневался, ему не понравится то, что они задумали.

Он нажал кнопку вызова на столе, и в кабинет тотчас же вошла женщина-менеджер.

— Я хочу украсить дворец на Рождество. Каждое помещение. От пола до потолка. Деньги не играют роли. Используйте средства с моего личного счета. Ни в коем случае не тратьте деньги из казны Ариосты.

— Ваше величество!

— Это для Элоизы. Необходимо устроить ей праздник. Она моя будущая королева, — пояснил Винченцо.

Помощница взглянула на него с одобрением.

— Вашей матушке это бы очень понравилось, — произнесла она.

— Возможно, — ответил Винченцо. — А может, и нет.

Ему трудно было представить, чтобы его мать была счастлива, зная, что он женится на Элоизе. Учитывая всю предысторию.

— По-моему, это прекрасная идея, — сказала помощница. — Она всегда была хорошей девушкой. Очень тихой. И никогда у нее не было настоящего детства.

Сердце Винченцо дрогнуло от раскаяния.

— Нет, — согласился он. — И правда не было.

В одном Винченцо не сомневался. Он обязан ухаживать за своей принцессой так, как она того заслуживала. Возможно, он недостаточно тонкий человек. И да, он не слишком эмоционален. Но его люди знали свое дело. И знали все о рождественских декорациях. Что до него самого… Он умел соблазнять женщин. И это его умение должно стать решающим фактором. В одном он не сомневался: Элоиза не сможет устоять перед ним. И пусть его друзья шлют подарки. Его собственный подход будет совсем другим.

Утром Элоиза долго не выходила из своей комнаты. Из-за разницы во времени после полета ей было трудно уснуть прошлой ночью. Вернувшись в королевский дворец, она чувствовала себя подавленной и несчастной. Хотя эмоции ее и не были однозначными. Подавлена она была лишь отчасти. Потому что рядом с Винченцо ей находиться хотелось. И она не могла заставить себя сердиться на него за то, что он хотел присутствовать в жизни своего ребенка. Вовсе нет. Ее пугало тепло, наполнявшее ее при этой мысли. Пугало сознание, что ей самой хочется, чтобы ребенок был для него желанным.

Выйдя из комнаты, она не поверила своим глазам. Настоящая сказка! Блестящие сосульки, свисавшие с потолка. Мерцающие зеленые и красные гирлянды, обвивавшие колонны, балюстрады и перила. Рождественские венки висели на каждой стене. Золотые канделябры с белыми свечами освещали каждую комнату. Дворец ослеплял красотой. И рождественские ели… В каждой комнате. А войдя в обеденный зал, Элоиза увидела сразу четыре ели. Одна возвышалась прямо до потолка. Невероятно высокая. По сторонам еще две — чуть поменьше. А в центре комнаты ее скромная маленькая ель, проделавшая долгий путь прямо из Вирджинии.

Элоиза глазам своим не верила:

— Как!..

— С добрым утром.

Элизабет, управляющая, вошла в зал. Элоизе всегда нравилась Элизабет. Король не позволял сближаться с прислугой, но это не делало их отношения прохладными. Теперь же, когда король ушел в прошлое, исчезла и нужда соблюдать дистанцию.

— Завтрак готов, — сообщила Элизабет. — Прикажете подать?

— О да, — ответила Элоиза. — Непременно.

— Кофе?

— Травяной чай, если можно.

Она была рада, что ей не хотелось кофе, поскольку во время беременности с ним лучше не перебарщивать. Прежде это казалось ей немыслимым, но затем она попыталась выпить ту единственную чашку в день, которую врачи позволяли. Ее желудок моментально ответил протестом. И наверное, это к лучшему.

— Разумеется. С вашего позволения.

В одиночестве она пробыла лишь несколько секунд. Двери распахнулись, и другой слуга по имени Пьетро вошел в зал и низко поклонился.

— Мисс Элоиза, — произнес он. — Вам прислали подарки.

— Подарки?

Ждать и гадать ей не пришлось. В комнату стали вносить блюда из драгоценных металлов, полные сухофруктов, сверкавших, как драгоценные камни. Букеты цветов, хрустальные флаконы с духами и богатые ковры.

— От шейха Джахандира Хассана Умара аль-Хайята, — говорил один из слуг, пока перед ней на столе размещали подношения.

Элоиза опустилась в кресло, не зная, что сказать.

— Все это прислано на тройке. В санях ручной резьбы. Также в подарок для молодой леди.

— Это… невероятно, — проговорила она.

— Это еще не все.

В комнату вошла очередная группа слуг. Они несли корзины с оливками, блюда с вяленым мясом, фруктами и орехами.

— От регента Рафаэля Наварро. Все лучшее из его страны.

Слуга немедленно вручил Элоизе стопку бумаг.

— А также акции, — пояснил он. — В компании регента Наварро. На случай, если вы сами пожелаете сыграть на бирже.

Элоиза оторопела.

— Как… мило с его стороны.

Под конец в зал вошла молодая женщина, ведя под уздцы маленькую лошадку.

— Лошадь от принца Зевса. Он просит передать, что, будь его воля, женщинам был бы дарован весь мир. Но мир не совершенен, а потому каждой девушке нужно иметь по крайней мере своего пони.

Тут она не выдержала и рассмеялась.

— Как это мило! — Она подняла глаза и увидела Винченцо.

Он стоял в дверях, мрачный как туча.

— Этот мерзавец прислал-таки лошадь ко мне во дворец.

— Кто?

— Зевс. — Винченцо криво улыбнулся. — Так и знал, что он не шутит.

— Кто эти люди, приславшие подарки?

— Они мои… — Он запнулся, словно от боли. — Мои друзья.

Элоиза уставилась на него:

— У тебя есть друзья, Винченцо?

Он приподнял бровь:

— Постарайся не так этому удивляться, Элоиза.

— И все же я удивлена.

— Это не они украсили дворец, — пояснил Винченцо. — Его украсил я. Вернее, я приказал это сделать.

— Он великолепен. — Элоиза сияла.

Принесли ее завтрак. Корзинки со сдобными булочками, масло и джем. Ей казалось, что это чересчур.

— Вряд ли я смогу все это съесть, — сказала она, глядя на корзинки.

— Я помогу. — Он сел рядом с ней.

Рядом с ней. Этот мужчина — король. Такой маленький жест, и все же как много он значил.

«Старайся не ударяться в романтику, — подумала Элоиза. — Ему кое-что от тебя нужно, и он готов на все, чтобы получить желаемое».

Да, но ей как раз хотелось, чтобы он пошел на все. А значит, разве плохо, что он действует именно в этом направлении? Она ощутила комок в горле. Именно такого праздника ей и хотелось тогда, в детстве. Помимо его поцелуя. И что-то во всем, окружавшем ее сейчас, казалось простым и очень личным. Как будто все встало на свои места. Конечно, все было отнюдь не просто. Напротив, все было сложно. И лошадь посреди столовой — наглядное тому свидетельство.

— Лошадь, наверное, стоит вывести, — заметила она.

Винченцо кивнул.

— Отведите пони на конюшню! — приказал он.

— Я обязательно навещу ее, — сказала Элоиза. — Когда позавтракаю.

— Не думаю, что пони на тебя обиделся.

— И все же мне не хотелось бы ранить его чувства.

— А как там Скеррит? Осваивает новое жилье?

— Очевидно, ей нравится под моей кроватью. Особенно с правой стороны. Сидит там безвылазно. Но она поела и воспользовалась лотком.

— Рад это слышать, — сказал Винченцо.

— Привыкаешь не сразу. Дворец очень большой.

Элоиза говорила не только о кошке. Она понимала: Винченцо безразлично животное. Он и правда старался. Ей просто хотелось до конца понять, почему. Ведь он так твердо заверил ее, что ребенка не хочет. И она понимала, что отчасти им верховодило чувство долга перед ней. Однако он не просто старался, а из кожи вон лез, чтобы ей во всем угодить. И этого она не понимала.

— Почему ты захотел этого ребенка? — спросила она.

— Потому что так правильно.

— Разве нет ничего важнее, чем всегда поступать правильно?

— Мой отец никогда не поступал правильно. Он потворствовал лишь себе. В этой жизни я буду принимать справедливые решения. Вне зависимости от собственных желаний. Таков выбранный мною путь.

— Конечно. Путь мести.

— Мой отец лишился трона из-за меня. И вот он я. Стремлюсь помочь своей нации. Но столкнулся с реальностью, в которой люди не так уж рады перспективе упразднения монархии. Хоть они и не любили моего отца, но им нравится символ. А я пытаюсь это изменить.

— Другими словами, у тебя не получилось просто объявить, что теперь все будет так, как хочется тебе?

— Не нужно злорадствовать, Элоиза!

— Я не злорадствую. Вообще-то, Винченцо, уж кому, как не тебе, следует знать, что я, ведя свою тихую, беззаботную жизнь, давно ни за кого не несла ответственность. Скеррит — единственное исключение. В остальном же я думала лишь о собственном благополучии. Это очень просто. Проще, чем что бы то ни было. А вот то, что предстоит сделать тебе… Это непросто. Ты несешь ответственность за целую нацию. И я тебе отнюдь не завидую. Никогда не завидовала. Я была так счастлива покинуть Ариосту. Оставить все это позади. Но ты прав. Думать надо и о других вещах. Мне невыносима мысль, что наш ребенок будет расти в этом дворце, как выросли мы.

— Этого и не будет.

— Хотя пони в гостиной, это, конечно, мило, не скрою.

— Идея была не моя, — ответил Винченцо. — Просто хочу, чтобы ты знала.

— Не хочешь приписывать себе идею друга? — Она невольно улыбнулась.

— Не хочу отдуваться за него.

— Пони очень милый. Думаю, нашему ребенку понравится ездить на нем. — Элоиза прищурилась. — У нас есть шанс не просто поступать как надо, но и дать нашему ребенку то, чего не было у нас.

— А именно?

— Любовь.

— А что для тебя любовь? — спросил Винченцо.

Такого вопроса Элоиза не ожидала.

— Любовь, — повторила она. — Просто любовь.

— Признаться, мне неведомо, что это. В детстве я никогда не был любим. Да и во взрослом возрасте тоже. По крайней мере, мне так казалось.

В голосе его звучала лишь холодная отстраненность, но боли в ней звучало больше, чем в рыданиях. Элоиза могла лишь смотреть на него в изумлении. Как просто он признался ей в этом, и сам, похоже, даже не испытывал страданий на этот счет. Он принимал все как данность.

— Кроме того, в мире и в истории есть масса самых разных толкований любви. Есть современная концепция: «Люби себя превыше остальных». Есть романтическая любовь. Любовь к другу. Существует классическая библейская интерпретация. Любовь терпелива… Любовь добра… Но ни в одной из этих концепций нет абсолютной конкретики. Когда ты произносишь слово «любовь», что именно ты имеешь в виду?

Его вопросы застигли Элоизу врасплох, ибо она вдруг поняла, что у нее нет ответа. Любовь являлась для нее чувством, а он вдруг попросил объяснить, как она должна выглядеть с практической точки зрения.

— Я…

— Ты говоришь, что наш ребенок должен быть любим. Потому что современный мир уверяет нас, что любовь свободна и проста. Словно каждый родитель непременно любит своего ребенка, а каждый ребенок обожает своего родителя. Но мы прекрасно знаем, что это неправда. Разве нет?

— Да, — ответила Элоиза.

— Есть романтическая любовь. Взгляни на брак моих родителей. Это что, по-твоему, любовь?

— Я не думаю, что твой отец или моя мать хоть кого-то в своей жизни любили.

— Однако, полагаю, не раз признавались в любви. Возможно, они при этом и лгали. Но нас со всех сторон уверяют, что чувства эти естественны и просты. Что они просыпаются в нас с той самой секунды, как наши сердца начинают биться. Но что такое настоящая любовь? Когда к ней можно прикоснуться? Ощутить на вкус, почувствовать ее? Что это? Потому что, если она не выражена в наших действиях, то разве есть от нее прок? И когда ты говоришь о любви к нашему ребенку… Если речь о том, буду ли я о нем заботиться и обеспечивать его всем, то да, буду. Дам ему все, что мы не получили от родителей. Так же как сейчас устраиваю для тебя Рождество.

— Но для тебя это не любовь? — спросила Элоиза.

— Я думаю, любовь — это массовая галлюцинация нашего общества, — мрачно ответил Винченцо. — Если бы меньшее количество людей говорило о ней с той же легкостью, с которой они чихают, возможно, она и обрела бы свой исконный вес. Тогда в ней было бы что понимать. Но я откровенный циник в вопросе любви.

— Твоя мать наверняка любила тебя.

Винченцо пожал плечами, глядя в никуда.

— Может, и так. Но она никогда не говорила мне об этом. И все же моя мать повлияла на мою жизнь больше, чем кто бы то ни было. Она выполняла свои обязательства. Следила за моим благополучием. Она была хорошей королевой. Не получившей ни капли признания от моего отца. Только презрение.

Элоиза была поражена. Винченцо не верил в чувство, которое она считала фундаментальным и величайшим в мире. Хотя… В нем любовь будто дала трещину. Она словно рушилась, рассыпалась в его душе. Являлась ли любовь и просто теплое отношение одним и тем же? А также долг и чувство ответственности? Во всем вышеперечисленном ей отказали ее родители. Но все же ей казалось, что существует нечто большее. Например, сознательное самопожертвование ради любимого человека.

— А тебе хотелось услышать от нее эти слова? — спросила Элоиза.

— Одно время хотелось. Но в конечном счете это не важно.

— У тебя очень мрачный взгляд на мир, — заметила Элоиза.

— Ты считаешь? А мне так не кажется. Куда неприятнее сам факт, что слова в нашем мире утратили свою ценность. Мы их произносим, мы надеемся услышать их от других и вовсе не думаем о том, что они могут означать. И что они должны означать. А если бы думали, то люди вроде наших родителей не могли бы существовать в отрыве от мира. И не размышляя о собственном поведении.

— Ты считаешь, они не видят реальность? — спросила она.

— Искренне надеюсь, что нет, — ответил Винченцо. — Если они в полной мере осознают всю глубину своей развращенности и все равно идут по избранному ими пути, то это намного печальнее.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась Элоиза.

Ее пронизал внутренний холод. Она смотрела на него, и ей казалось, что теперь понимает его куда лучше и глубже, чем прежде. Ее удивляло, почему Винченцо вдруг захотел этого ребенка, хотя раньше твердо намеревался не иметь детей. Почему приехал за ней. Почему хотел на ней жениться. Однако теперь она видела, что он мужчина с глубоким внутренним миром. Притом что сам он, очевидно, придерживался о себе иного мнения. Он рьяно пытался понять глубинную природу любви, прежде чем начнет исповедовать ее. И Элоиза понимала, что такова его природа.

Она убежала в свою простую жизнь, а с Винченцо ничто и никогда не будет просто. И это ей стоило усвоить. Усвоить и принять. Да, быть с ним — это выбор. Выбор, который унесет ее прочь от прежней жизни. Но достаточно ли она сильна? Готова ли быть с ним?

Она согнулась над обеденным столиком и прижалась губами к его рту. Винченцо замер, и она тоже. В ее жилах словно заполыхал огонь. Да, простой ее жизнь не станет уже никогда.

— Я хочу покататься на тройке, — сказала Элоиза.

— Пони вряд ли сможет тянуть эти сани, — ответил Винченцо.

— Конечно нет. Но ты обещал мне рождественскую сказку.

— Это правда. Только сначала позвоню друзьям и скажу им, какого монстра в твоем лице они сотворили.

— И что же я за монстр? — уточнила Элоиза.

— Думаю, во многом похожий на них, — усмехнулся Винченцо.

— Расскажи мне о своих друзьях? — попросила она.

— Да и рассказывать, в общем, нечего, — ответил он, выпрямляясь. — Встретились в Оксфорде.

— Мне кажется, это очень интересно.

— Что именно?

— Что у тебя есть друзья. И я вовсе не пыталась вредничать, сказав об этом. У меня, например, друзей нет. Есть случайные знакомые в садоводческом мире. — Элоиза решила совсем немного покривить душой. — Мне всю жизнь казалось трудным найти общий язык с другим человеком. Но я не думаю, что это связано с моим воспитанием.

Главной причиной, как казалось ей, было то, что она всю жизнь не могла забыть Винченцо.

— Нас с ними во многом объединяет общая боль, — продолжал Винченцо. — У каждого из нас по своему схожие трудности. Мы богатые люди, обладающие властью. А потому другие люди, попадающие в нашу орбиту, пытаются либо использовать нас — что глупо, ибо мы этого никогда не позволяем, — либо ненавидят. Мы сдружились и, по мере того, как шли годы, рассказывали друг другу о тех ранах, что наносили нам наши родители. Даже когда весь мир у твоих ног, тебе все равно может многого не хватать.

Элоиза знала, что это правда.

— Если не передумала прокатиться на тройке, собирайся. Слуги приготовят лошадей. А я попрошу принести тебе в комнату что-нибудь из одежды. С учетом погоды.

— Я… — Элоиза запнулась.

— Полагаю, ты хотела сказать спасибо.

— Да, — ответила она. — Благодарю тебя.

И вдруг почувствовала себя глупо. Из-за поцелуя. Винченцо ответил на поцелуй, но она его словно выпросила. В нем не было пламени.

Но возможно, его просто не влекло к ней, когда она была в таком состоянии? Ее живот до того круглый, что вряд ли можно Винченцо осуждать. Элоизу удивляло, что сама она сейчас испытывала влечение к нему. Прежде думала, что ее нынешнее состояние исключало подобные желания. Странно, но она ошиблась. Ибо испытывала невероятное желание попросту снять с него всю одежду и забраться к нему на колени. Невзирая на выпирающий живот.

— Встретимся через час, — сказал Винченцо.

— Ладно, — ответила она.

Глава 11

В итоге Винченцо сам решил подготовить лошадей и сам взялся запрячь тройку. Позднее он намеревался отправить Джагу фотографию своего среднего пальца. И все же санки, украшенные тонкой ручной резьбой, были прекрасны. И Винченцо отлично знал, что золотые листья нанесены краской, действительно содержащей золото. Иного Джаг никогда бы себе не позволил.

Когда Элоиза появилась, она была подобна солнцу, выглянувшему из облаков. В белой меховой шапке и в длинном белом пальто с меховой окантовкой. Пальто доходило почти до земли, аккуратно прикрывая ее живот. Она выглядела как Снежная королева посреди сказочной зимы. Розовощекая и прекрасная. Ее длинные светлые волосы струились из-под шапки.

Когда она поцеловала его за завтраком, ему пришлось собрать в кулак всю свою силу воли, чтобы не сбросить со стола еду и не овладеть ею прямо там. Но он понимал, что нельзя. Он пытался убедить Элоизу выйти за него. А столь импульсивный поступок с учетом ее нынешнего состояния вряд ли позволил бы добиться в этом успеха. Он должен показать ей, что между ними происходит нечто большее, чем просто взаимный сексуальный интерес. Они оба знали, что их влекло друг к другу. В этом не было ни малейших сомнений. Что, собственно, и послужило причиной нынешней ситуации. Но ей от него сейчас хотелось другого. И он был намерен дать ей желаемое. Обеспечить ее согласие на брак.

Слуги собрали для них ланч, включая термосы с горячим шоколадом. Винченцо пожалел, что не попросил их добавить в его термос немного алкоголя, но решил, что это было бы гадко, учитывая, что Элоиза в положении. Тем не менее теперь он жалел.

— Невероятно! Как красиво! — прошептала она.

Одна из лошадей, мотнув головой, тряхнула карамельного цвета гривой. Раздался мелодичный звон. Разумеется, красную кожаную пряжку украшали колокольчики.

— Это и правда как рождественская сказка, — сказала она. Ее глаза сияли.

Еще когда они летели на его самолете, Винченцо обратил внимание, что Элоиза не привыкла к изобилию. Она выросла во дворце и тем не менее не считала роскошь чем-то обыденным. Возможно, потому, что ее не погружали в роскошь, а держали рядом с ней, как беспризорника, прижавшегося носом к витрине магазина. Она фактически им и была. Ведь пользоваться роскошью ей не дозволялось.

При самой мысли об этом Винченцо хотелось дать Элоизе все. Все то, чего она когда-то была лишена.

— Великолепие вполне в духе Джага, — заметил Винченцо.

— Это так прекрасно. Хотела бы я, чтобы пони Зевса мог быть среди них.

— Ему придется довольствоваться стоянием в рождественских яслях. Скорее, это его уровень.

— Бедняжка. Я боюсь спросить, но почему пони? Мне даже показалось, что это своего рода шутка.

— Зевс убежден, что все женщины обожают пони.

Элоиза расхохоталась. Это был чистый смех, подобно снегу, что их окружал.

— Откровенно говоря, я не считаю, что он не прав.

— Он бы ответил тебе, что прав абсолютно всегда.

— А как считаешь ты?

— Я считаю, он не прав лишь в тех случаях, когда не согласен со мной.

— Понимаю.

Они оба забрались в сани. На сиденье лежало плотное пятнисто-серое плюшевое одеяло. Винченцо укутал Элоизе ноги. Она смотрела на него, и ее щеки горели.

— Что? — спросил он.

— Нет, ничего. Никто прежде не заботился обо мне.

— Разве не этого ты просила? Тебе хотелось Рождества.

— Мне все нравится. Только, знаешь, мне кажется, я сама прежде ни о ком по-настоящему не заботилась. А теперь мне это предстоит. И очень скоро.

Она опустила глаза на свой живот и провела по нему ладонью.

— Я тоже никогда ни о ком не заботился, — признался Винченцо.

— Не думаю, что это правда, — возразила она. — У тебя есть друзья. И мне показалось, вы поддерживали друг друга в случае необходимости. Думаю, это достойно похвалы.

— Я с радостью готов принять любую твою похвалу, — сказал Винченцо.

— Не сомневаюсь, — ответила Элоиза.

Он занял место в санях и взял в руки поводья.

— Мне даже не пришло в голову спросить тебя, умеешь ли ты управлять тройкой. С чего тебе было учиться ездить на санях?

— Это довольно просто, — ответил Винченцо, легонько дернув поводья, и тройка двинулась с места.

Кони были послушными и управляемыми. Они вели себя идеально. Сани мягко скользили по снегу. Они уехали далеко от дворца, к заснеженному сосновому бору, и очутились на лесной дороге в плотной гуще деревьев. Элоиза оглядывалась, наслаждаясь ожившим перед ней волшебством.

— Я вот-вот готова увидеть фонарь на одной из веток.

Винченцо усмехнулся:

— А если бы я предложил тебе рахат-лукум? Потребовав, чтобы ты предала свою семью?

— Ты фактически это сделал. Но мою семью предать не трудно. — Элоиза вздохнула. — Но если бы речь шла о хорошей семье, рахат-лукума явно недостаточно.

— Ты правда так считаешь? — спросил он.

— Конечно. Я бы потребовала шоколадный торт.

Винченцо улыбнулся:

— Приму это к сведению.

— Я правда рада, что твой отец потерял трон, — тихо сказала она. — И рада, что моя мать лишилась, наконец, своего положения во дворце. Я рада… Рада, что их вывели на чистую воду. И невольно задаюсь вопросом: зачем мне была нужна вся моя психотерапия, если я все равно испытываю такое наслаждение, наблюдая, как рушился их мир?

— Мне кажется, это просто означает, что ты человек.

— И это серьезное неудобство. Быть человеком. Полагаю, я долго пыталась им не быть.

— Что ты имеешь в виду?

— То, как я исчезла. Отгородилась от мира. С головой ушла в садоводство. Все это — попытки не быть уязвимой.

— Было бы несправедливо упрекать тебя в этом.

— Возможно. Но я думаю обо всем, что упустила в жизни. И теперь отрицаю собственную человеческую природу. Я вовсе не так добра, как мне казалось. Когда мы с тобой встретились в саду несколько месяцев назад, я говорила тебе, что отправляюсь с тобой как друг. Но, покидая твою кровать тем утром, я понимала, что наслаждаюсь их крушением. А ведь я так тебя осуждала. Чувствовала себя выше этого. Мне казалось, что я лучше, чем ты. Но это было несправедливо.

— Не суди себя строго. Я постоянно чувствую превосходство над большинством людей.

Элоиза прыснула со смеху. Не могла сдержаться.

— Не сомневаюсь, что так и есть.

Затем они оба замолчали. Сани тихо катили по лесу, позвякивали колокольчики.

— Нам нужно будет вот так же покатать нашего ребенка, — сказала она. — На Рождество.

— Ты так считаешь? — спросил Винченцо. Его сердце сжалось.

— Тебе не кажется, что нам стоит установить семейные традиции на предмет празднования Рождества?

Впервые Элоиза заговорила так, словно готова остаться.

— Не знаю. Считаешь, они важны?

— Думаю, да, — ответила она.

— Откуда нам знать? — спросил он. — Откуда знать, что важно?

— Ну, я бы сказала, нам стоит вспомнить, чего в детстве не хватало нам самим, — медленно произнесла она. — И убедиться, что у нашего ребенка этого будет в достатке.

— Длинный выйдет список, — ответил Винченцо. И вдруг подумал, действительно ли он не хотел раньше становиться отцом, чтобы прервать наследственную ветвь. Может, он просто боялся, что отцовство окажется трудным для мужчины, у которого отца по-настоящему никогда не было? Отца, заботившегося о нем. Винченцо хотел быть настоящим отцом, но он понятия не имел, каково это.

Именно в этот момент он решил показать ей то, что никогда прежде не показывал никому. На развилке он взял левее. Дорога сузилась и стала извилистой, а как только они выехали из лесу, сугробы стали намного выше.

— Куда мы едем? — спросила она.

— Увидишь.

На изгибе тропы горы скрылись из вида, а примерно в двадцати футах вверх по дороге исчез и снег.

— Винченцо! — Она положила ладонь ему на колено.

— Не волнуйся, — ответил он.

Он остановил лошадей прямо на краю обрыва. Внизу пред ними предстало замерзшее озеро. Лучи зимнего солнца сверкали, отражаясь в ледяной глади.

— Винченцо!

— Правда красиво? — сказал он.

— Здесь так прекрасно! Что это за место? — спросила Элоиза.

— Я приходил сюда ребенком. Эти места — часть нетронутой дикой природы Ариосты. И насколько мне известно, нет ни одной тропы, которая вела бы вниз, к озеру, хотя в детстве я не раз пытался придумать способ спуститься к воде. Мне хотелось стать частью всего, что я видел внизу. И более всего, мне хотелось сбежать из дворца. Сбежать от его диктата и правил. Поэтому я приходил и сидел здесь, думая о побеге. Но бежать мне было некуда. Во всяком случае, отсюда. И именно тогда я признался себе, что должен повернуться лицом ко всему злу, что окружало меня. От него нельзя сбежать в лес. Такой тропинки не существует.

— Наверное, ужасно было понять нечто подобное в детстве, — сказала Элоиза.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе, как впервые понял, что мой отец плохой человек?

— Нет, — ответила она.

Эту историю Винченцо никогда не рассказывал никому. Даже Рафаэлю, Джагу и Зевсу.

— В Ариосте был принят сухой закон, а между тем мой отец каждый вечер за ужином выпивал бокал вина. И когда я спросил его, почему это делает, он ответил мне, что есть те, кто пишет правила, а есть остальные, для кого они написаны. Но я знал, что так быть не должно. Сразу понял: это неправильно — жить одной жизнью во дворце, а на публику притворяться кем-то другим. Я знал, что он властвует ради власти, а не из каких-то особых убеждений. И поначалу, как я уже сказал, мне хотелось сбежать. А затем я понял. Кто-то обязан все исправить. Чем дольше я наблюдал за ним, тем больше видел различия между законами, что мой отец издавал, и тем, как он сам жил. И никто не пытался остановить его. Никто не пытался возвысить свой голос. И мне стало ясно, что этим человеком обязан быть я.

Элоиза тихо кивнула:

— Должно быть, это ужасное осознание.

— Напротив. Оно внушило мне силу, и я этому рад. Нельзя ждать, пока другие поступят правильно. Все решаем мы сами. Каждый из нас. Нельзя отмахиваться и говорить, что это наша проблема. Если зло существует в мире, то проблема общая.

— Ты хороший человек, — произнесла Элоиза. — Ты умело скрываешь это под внешней жесткостью. Но ты воин.

Винченцо не знал, что ей на это ответить, а потому молча продолжал смотреть на озеро. Иногда он чувствовал себя воином. Только защищали его отнюдь не доспехи. Все его тело будто бы покрывал невидимый защитный панцирь.

Он посмотрел на Элоизу. Его тянуло к ней словно магнитом. Он не мог этого отрицать. Но сейчас ей хотелось приятной прогулки, а не дикого секса. Ему стоит поучиться контролировать себя. Хоть это и трудно, если хочешь чего-то так сильно.

— Пора возвращаться, — сказал он.

— Мы даже не выпили горячего шоколада.

— Я не хочу, чтобы ты подхватила простуду.

— Все в порядке. Я беременна, а не смертельно больна.

Беременна. Его ребенком. Они и правда стояли на краю своей прошлой жизни. И все вот-вот изменится. Но это не было бегством, о котором он мечтал в детстве, или той тихой, простой жизнью, о которой говорила Элоиза. Перед ними распростерлось нечто новое и неизведанное.

— Врач сказал тебе, что ты здорова?

Элоиза кивнула:

— Да, я прошла все необходимые стандартные процедуры, и…

— Когда снова к врачу? — перебил он.

— Скоро. Но волноваться не о чем.

— Рад это слышать.

— Женщины рожают с незапамятных времен.

— Да, — согласился Винченцо. — Но роды не всегда безопасны.

— Но нет причин полагать, что у меня что-то пойдет не так.

Внезапно Винченцо охватило странное чувство. Он не мог толком понять, что это. Нечто незнакомое, чего он прежде никогда не испытывал. Ему вдруг захотелось схватить Элоизу и прижать к груди. Весь окружавший их мир таил опасности. Деревья под тяжестью снега. Пропасть прямо перед ними. И раскинувшееся внизу озеро. Вся красота, которую он хотел ей продемонстрировать, вдруг словно восстала против них. Он осознал, какая она хрупкая в своем белоснежном наряде.

Он соблазнил ее, посвятил в детали своего плана мести. Занимался с ней любовью той ночью, много месяцев назад. И оба они тогда горели жаркой страстью. Страстью сражения и страстью победы. А теперь в нем сидел лютый зверь. Страшное, опасное чудовище. И Винченцо боялся, что чудовище это поглотит их обоих.

Но Элоиза была беременна, и сейчас он не мог прикасаться к ней. По крайней мере, не таким образом.

— Идем, — повторил он.

По мере того, как они отдалялись от пропасти, спокойствие возвращалось к нему. Но Винченцо пытался понять, что вызвало неприятное чувство в его душе. Хотя и не был уверен, что хочет это знать.

Глава 12

Элоиза не понимала, в чем дело. Сегодня Винченцо был с ней так мил, и это казалось странным. Он был кем угодно, но только не милым человеком. А сегодня и вовсе пытался угодить ей, как никогда прежде. Она поцеловала его этим утром, а он на это никак не отреагировал. Теперь она мерила шагами свою комнату, и на ней был полупрозрачный ночной пеньюар, в котором она сама казалась себе элегантной. Если точнее, чувствовала себя облаком. Круглым, мягким облаком. Может, она просто не нравилась ему такой? Он был с ней обходителен во время прогулки на санях, он показал ей заветное озеро, и ей почудилось, что в этот момент они стали ближе друг к другу. И все же она не чувствовала жара. Не чувствовала огня. Элоиза надеялась, что им не придется идти на компромисс. Что ради общения и наличия между ними хоть каких-то взаимоотношений, а также ради отсутствия недопониманий, им придется стать… Друзьями? Конечно, нет ничего плохого в дружбе. Но ей хотелось огня. Винченцо всегда был для нее больше чем просто друг. Она не знала почему и как в ней зародилось такое отношение к нему. Но он никогда не был для нее обычным другом. И сейчас ей не хотелось, чтобы он таковым становился.

Она помнила ту дикость, что происходила между ними. Когда они праздновали победу над королем. Сейчас ей было стыдно за это, однако в тех эмоциях присутствовала некая темная острота. В те минуты она ощущала себя дикаркой. Стоило ли ей погружаться в самые темные уголки собственной души, чтобы испытать пережитую страсть? И зародить эту страсть в другом человеке?

Отбросив эти мысли, Элоиза вышла из спальни. Она шла по коридору дворца. Во рту у нее пересохло. Сердце барабанило в груди. И она уже знала, что станет делать, притом что мысли в этот момент перемешались в ее сознании. Она хотела Винченцо. И ей хотелось быть смелой. Ей хотелось собрать воедино частицы себя, девушки, любившей садоводство, жаждущей Рождества и вечеринок на день рождения — всех этих добрых, простых вещей, — но готовой шагнуть в царство тьмы, наблюдая за тем, как ее враги терпят поражение. Девушки, желавшей сорвать всю одежду с Винченцо и мечтающей, чтобы он сделал с ней то же самое. Девушки, которой нравились первобытные животные инстинкты, что не мешало ей сидеть в санях и любоваться падающим снегом, наслаждаясь тишиной зимней сказки. Потому что все это уживалось в ней. И все было тем же, но теперь стало отчетливее. Яснее.

Она не сомневалась, что Винченцо избрал некий путь и что сама она избрала другой. И пути эти не могли пересечься. Но они пересеклись. И произошло это на вершине обрыва, где красота и чувство опасности слились воедино.

Элоиза решила, что вряд ли он будет в своей комнате. Она знала, где находился кабинет Винченцо во дворце. Там, где прежде располагался кабинет его отца. Странно было теперь ходить по дворцу, который раньше был для нее полон мрака и запретов, а сейчас сиял от рождественских украшений и огней. И все ради нее. И да, Винченцо не понимал, к чему все это, но все равно для нее это сделал. А раз так, не может быть, чтобы он не испытывал к ней ни малейших чувств.

Или же он просто пытается манипулировать тобой.

Что есть манипуляция, а что есть забота? Хоть один из них знал, в чем разница между этими двумя понятиями?

Ее сердце колотилось так, что удары отдавались в голове. Элоиза едва дышала. Она толкнула дверь кабинета. Винченцо сидел за столом. В камине горел огонь, а за окном падал снег.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Я искала тебя.

Элоиза вошла и направилась к нему.

— У тебя все в порядке?

— Все хорошо, — ответила она. — Хочу спросить. Скажи, я кажусь тебе сейчас… неприятной?

— Что?!

— Я, в моем… — Она чуть повернулась, шелестя пеньюаром. — В моем нынешнем положении. Ты больше не хочешь меня?

Он смотрел на нее, и отблески огня бросали на его лицо причудливые тени. Глаза казались черными как уголь.

— Ты правда так решила?

— Да. Я ведь поцеловала тебя.

— Верно, и попросила покататься на санях.

— А ты не пытался целовать меня.

— Нет. Но ты ведь не просила. Тебе хотелось прокатиться на тройке.

— И ты покатал меня на ней. И я благодарна тебе. Но я ожидала, что ты попробуешь…

— Я думал, тебе хотелось Рождества!

— Я хочу и того и другого. Я хочу Рождества и хочу, чтобы ты пожирал меня взглядом. Я хочу общения, но еще я хочу, чтобы ты целовал меня.

— Целовал? Элоиза, я не смог бы остановиться на поцелуе.

— Не смог бы?

Он встал и медленно, словно крадущийся кот, обошел стол.

— Элоиза, — сказал он. Его голос дрожал. — Для меня настоящая пытка находиться так близко к тебе и не касаться тебя. Видеть твое тело таким пышным и округлым, знать, что ты носишь во чреве моего ребенка, и не прикасаться к тебе. Ничего мне не хотелось больше, чем прижаться к тебе с той самой минуты, как ты открыла мне дверь своего дома. Я сдерживался потому, что не хотел подвергать тебя лишнему стрессу. Я потребовал, чтобы ты вышла за меня. Я… Я в твоей власти, — добавил он упавшим голосом. — Я не хочу делать ничего, что могло бы расстроить тебя. Я слишком боюсь, что ты меня отвергнешь.

— Ты боишься, что я отвергну тебя?

— Конечно, боюсь. Ты ведь не согласилась стать моей женой. Не согласилась стать моей. Все висит на волоске. Вся ситуация… очень ненадежна.

Винченцо упал перед ней на колени, и она вздрогнула. Затем он коснулся ее лодыжки и нежно погладил. Затем двинулся выше, скинул с ее плеч пеньюар и плавно, но решительно стянул через голову ночную сорочку. Элоиза осталась совершенно обнаженной. И она ощущала себя… красивой. То, как он смотрел на ее тело в свете пылающего камина. Благодаря ему она чувствовала себя богиней.

— Диана, — произнес он, и по телу Элоизы разлилось тепло, ибо они с ним думали об одном. — Богиня охоты. Вот только что я искал тебя.

— Но я пришла в твой кабинет, — еле слышно возразила она.

— Возможно. Возможно, мы охотимся друг на друга.

— Может быть, — с нежностью ответила Элоиза.

Винченцо шагнул назад и расстегнул рубашку. Его торс купался в оранжевых отблесках огня. Грудной рельеф подчеркивали пляшущие в камине языки пламени. Он полностью разделся и сам походил на бога. А может, и просто… На хищника. Как он и сказал, возможно, они оба охотились друг на друга. Он приблизился к ней и поцеловал ее. И этот поцелуй уже не был простым. Не осторожный поцелуй за обеденным столом двух людей, знающих, что в любой момент кто-то может войти. Это был глубокий, сильный, чувственный поцелуй. Повторявший каждое слово, только что произнесенное им. Винченцо поглощал ее рот, поигрывая языком, крадя ее дыхание. Он покрыл поцелуями ее шею, затем опустился ниже, взяв ее груди в ладони, пальцами лаская ее соски.

— Ты прекрасна! — проговорил он хриплым голосом. — Твои формы идеальны. Ты еще до беременности опасалась, что твои формы слишком округлы. Ты такая сочная! Женственная и изысканная. А в таком виде… Я просто не в силах устоять. Дышать не могу, когда вижу тебя такой.

Она застонала, когда, опустив голову, он стал ласкать языком ее соски. Они затвердели, и возбуждение эхом отдавалось между ее бедер. Элоиза понимала, что уже готова взорваться от его ласк. Винченцо опустился ниже, покрыв поцелуями ее живот. И она почувствовала, как внутри шевельнулся ребенок. Винченцо замер и посмотрел на нее:

— Это то, что я думаю?

— Да, — мягко ответила она. — Ребенок толкается.

Винченцо встал и прижал ладонь к ее животу. Он поймал ее взгляд и несколько мгновений молчал.

Сердце Элоизы сжалось, и, глядя в лицо Винченцо, она поняла, что испытывает те же чувства. Ей хотелось признаться ему в них. Хотелось сказать ему все. Потому что это была любовь. Чистая и искренняя. И речь шла не только о его ответственности или взаимной привязанности. А о чуде. Чуде, не требовавшем объяснений.

— Это невероятно, — прошептал Винченцо.

— Знаю, — ответила она.

Он мигом прервал нежность этой сцены жадным поцелуем. Аккуратно усадил ее в кресло и, встав перед ней на колени, раздвинул ей ноги. Обхватив ее бедра, он поднял их, положив себе на плечи. А затем стал пробовать ее на вкус, как делал это в их первую ночь.

Элоиза издала стон и изогнулась, наслаждаясь тем, как разгорается его страсть. И то, что произошло минутой раньше, слившись в ее сознании с тем, что он делал с ней сейчас, — все это довело ее до оргазма. Первобытная ярость на его лице, ее осознание, что их чувства реальны, все это сыграло роль. Дав ей испытать экстаз, Винченцо поднялся с пола и помог Элоизе встать с кресла. Она обхватила его ногами, и он вошел в нее. Поддерживая ее бедра, он входил в нее, ускоряя ритм и при этом глядя ей в глаза. И Элоиза тонула в них. Потому что вот она, сладость и страсть, слившиеся воедино. Потребность и желание. Взаимное влечение наполняло ее, поглощало, меняло. Этот мужчина, который был отцом ее ребенка, ее будущий муж. Ее любовник. Он был всем — воином, защитником. Он мог касаться ее нежно или страстно. И наконец, волна страсти настигла ее, взорвалась перед ее мысленным взором всеми цветами радуги. И впервые в жизни она поняла, что это значит — быть Элоизой. Не той Элоизой, которую игнорируют, и не той, что прячут. А той, которая владеет собой и властвует над своими желаниями. Затем Винченцо вскрикнул, излившись в нее. Именно в этот момент она ощутила свою целостность.

Винченцо прильнул к ее шее и прошептал:

— Я чувствую аромат роз.

Она не знала, что это значит, но восприняла как признание.

— Винченцо, — прошептала она. — Я выйду за тебя замуж.

Он поднял глаза, и взгляд его обжигал, как пламя.

— Ты выйдешь за меня?

— Да.

— Мы поженимся в рождественский сочельник, — сказал он.

— Да.

Он обхватил ее лицо ладонями.

— Скажи это снова.

— Да, — повторила она.

Глава 13

— Мы женимся в рождественский сочельник, — сообщил он друзьям, сидя перед компьютером.

— Какая неожиданность. Винченцо Моретти добился своего, — отозвался Джаг.

— Наверное, благодаря моим акциям, — сказал Рафаэль.

— Думаю, мы все знаем, что ей понравился пони.

— Ей понравилась тройка, — заявил Винченцо.

— Вот как! В наши дни это так называется, — сострил Зевс.

— Жду вас всех на моей свадьбе.

— Еще бы. Я бы явился ко двору даже ради того, чтобы увидеть, как тебя приговорят к пожизненному. А уж свадьбу твою я точно не пропущу.

— Прекрасно, — сказал Зевс.

— Ты поступаешь правильно, — одобрил Рафаэль. — Правильно, что женишься на матери своего ребенка.

— Ты всегда поступаешь правильно, Рафаэль? — осведомился Зевс.

— Да. А ты разве нет?

— Полагаю, тебе известно. Я стараюсь избегать этого любой ценой.

— Только не я. Честь для меня превыше всего. Это все, что есть у мужчины, — ответил Рафаэль.

— Что ж, — подытожил Зевс. — У каждого из нас имеется трон. А ты на своем лишь временная замена.

— Возможно, тебя это шокирует, но мне безразлично, — ответил Рафаэль.

— Довольно, — оборвал их Винченцо. — Вы все должны приехать и быть с ней обходительны.

— Разумеется, будем, — согласился Джаг.

— С ней, но не с тобой, — добавил Зевс.

— Дружбу и впрямь переоценивают, — вздохнул Винченцо. Но он так не думал. Дружба — единственное, что согревало его жизнь. Дружба с этими мужчинами. А еще была Элоиза. Память о прошлой ночи жгла его изнутри. Элоиза была идеальна. Прекрасна. Само совершенство. Идеал женской красоты в свете пылающего камина.

— Увидимся в Рождество, — сказал Зевс.

— До встречи, — ответил Винченцо.

Он прервал звонок и стал мерить комнату шагами. До свадьбы оставалось всего три дня. И он намеревался устроить грандиозное празднество. Свадьбу до того яркую и пышную, что Элоиза сияла бы от счастья. Он понимал, что именно этим желанием он был ведом более чем остальными. Что-то изменилось в нем той ночью, семь месяцев назад. Он начал желать чего-то не ради себя и не во имя какой-то великой цели, а ради нее. Когда он находился в объятиях Элоизы, неясное для него становилось понятным. Будто морские узлы распутывались сами по себе.

Чувства эти соседствовали по природе своей с тем неожиданным страхом, что он ощутил во время прогулки на санях. Но были иными. Были важнее. Когда он положил ладонь ей на живот и почувствовал, как толкнулся его ребенок в ее чреве. Это было реальнее всего, что он прежде знал.

Винченцо вышел из кабинета и направился в обеденный зал. Элоиза уже была там и оживленно беседовала с управляющей. Увидев ее улыбку, Винченцо замер на месте. Элоиза была прекрасна. Но во внешности ее было нечто новое. В выражении ее лица. Глаза ее блестели иначе, и он не был до конца уверен, в чем дело. Знал лишь, что это заставило его опешить. Никогда прежде он не видел кого-либо во дворце до такой степени счастливым. Он верил, все у них будет хорошо.

— Приготовления к свадьбе идут полным ходом, — сказал он, заходя в зал.

— Прекрасно, — ответила она. — Свадьба в Рождество — это так здорово.

Элоиза сияла, и такой улыбки он не видел прежде никогда. Она была прекрасна.

Один из слуг подошел к ней с конвертом.

— Только что доставили для вас, — сказал он, обращаясь к Элоизе.

— Благодарю, — ответила она, принимая конверт. Открыла его, стала читать письмо, и улыбка ее потухла, как свеча. Дыхание ее участилось.

— В чем дело? — спросил Винченцо.

— Да нет, ничего, — ответила она, прижав письмо к груди.

— Я вижу, что-то неприятное.

Винченцо протянул руку, и она сдалась, отдала письмо. Он прочел, и кровь его застыла в жилах.

«Поздравляю, что продала свое тело королевской особе. Ты действительно считаешь, что хоть чем-то отличаешься от меня? Но признаю, ты умна. Ты беременна наследником трона. И теперь все твои принципы и его принципы выглядят смехотворно. Вы ничем не отличаетесь от нас. Просто помни об этом».

Письмо было от ее матери.

— Змея, — процедил Винченцо.

— Она не так уж не права. Хотя не права во всем. — Элоиза взглянула на него, и теперь ее лицо было печальным, и в этот миг он ненавидел ее мать.

— Поясни.

— Между нами все не так, как было между ней и твоим отцом. Я хочу родить этого ребенка не ради твоих денег. Ты ведь знаешь это?

Конечно, он знал! Элоиза ведь сама пыталась скрыть от него беременность. Она, оказывается, такая же самоотверженная, как его мать. И все же было ужасно видеть этот затравленный взгляд. Что бы она ни говорила, но боль, причиненная этим письмом, проникла в самую глубь ее сердца. Эти строки глубоко ранили, и Винченцо чувствовал, что несет за это ответственность.

— Тебе плохо? — спросил он. — Здесь, во дворце.

— Не стану лгать и делать вид, будто это мое любимое место.

— Разумеется, нет, — согласился Винченцо.

— Но где еще мне быть? — спросила она.

Винченцо стиснул зубы.

— Да, где еще…

Перед его внутренним взором вновь предстал ее садик. Элоиза в окружении цветов. Она могла бы находиться там, если бы не он и если бы не его борьба с отцом. Да, она была смелой и стойкой, но не она избрала этот путь, а он. Вернее, он встал на него, будучи убежден, что так определено судьбой. Но Элоиза хотела любви, а он не имел представления, что это такое. Зло из прошлого никогда не оставит их. Это мерзкое письмо — наглядное тому свидетельство. Он потащил Элоизу за собой, обратно, прямо в ад. А теперь не знал, что ему с этим делать.

— Сегодня я поем в кабинете. Приятного ужина.

Сказав это, он повернулся и вышел, чувствуя себя совершенным трусом. Беспомощным. Чувствуя себя засранцем, ни больше ни меньше. Но поделать с этим ничего не мог.

Глава 14

Винченцо оставался отрешенным целых два дня. И вот настал канун их свадьбы, и Элоиза ничего не понимала. Не понимала, почему мужчина, устроивший ей прогулку в лес, чтобы показать то сокровенное место, которое никогда раньше никому не показывал, снова стал словно каменный. Они с Винченцо почти стали друзьями, но после того, как занялись любовью у камина, их отношения переросли в нечто большее, чем просто дружба. И теперь она терялась в догадках, что могло стать причиной столь резкой перемены его настроения. Это тревожило и огорчало ее. И ей хотелось бы… Хотелось бы откровенно поговорить с ним.

Что такое любовь?

Элоиза столько раз вспоминала заданный им вопрос. И знала ответ на него, но понятия не имела, как объяснить ему. В этом вся трудность. Потому что она знала, что любит его, и знала, что любит их ребенка. И она нисколько не сомневалась, что Винченцо его любит. Она увидела это в его глазах, когда он почувствовал толчок ребенка в ее животе.

Ты должна объяснить ему.

Но как?…

Сама мысль о том, чтобы попытаться это сделать, пугала ее. Ведь однажды она уже пыталась. Это мигом вызывало в памяти тот вечер, когда ей было восемнадцать лет. Она пыталась внушить ему чувства, которые он тогда не испытывал. В памяти осталось то унижение, та грусть. И пережить все это снова ей не хотелось.

Но какой у нее был выбор? В какой-то момент она испытала полноту чувств. Ощутила себя той Элоизой, которой ей быть хотелось, а не Элоизой, живущей по чьей-то указке. Но она готова была согласиться на любую жизнь, лишь бы и дальше испытывать то прекрасное, ослепляющее, пьянящее чувство восторга, которое накатывало, когда он входил в нее. Согласиться на любую жизнь, лишь бы испытывать это всегда. И разве риск того не стоил? Ведь в конечном счете рисковала она только своими чувствами. А что бы там ни случилось с ними, она это переживет. Это ведь только чувства.

На сегодня у нее был назначен осмотр врача. И Винченцо намеревался сопровождать ее. Она не хотела пока узнавать, мальчик у нее или девочка, однако сканирование на таком позднем сроке беременности могло показать пол ребенка. Конечно, если он… Ей вдруг подумалось, что если Винченцо узнает пол ребенка, то его настроение может измениться.

Все эти мысли вертелись в ее голове, когда доктор появился на пороге спальни, где заранее установили аппарат для ультразвукового исследования. Как же сильно отличается жизнь человека от обычной, когда тебе предстоит стать королевой! Следом за врачом шел Винченцо. Мрачный как туча. Сейчас он казался даже еще более сумрачным, чем всегда.

— Добрый день, — сказал доктор. — Для меня большая честь провести ваш осмотр.

— О… Благодарю вас, — произнесла Элоиза, чувствуя, что краснеет.

— Давайте начнем, — предложил Винченцо.

Она приготовилась к осмотру и легла на кровать.

Врач приподнял ее пижамную рубашку, оголив ей живот. Затем выдавил гель на ее кожу и провел по животу сканирующим устройством. А затем из монитора раздалось сердцебиение ребенка, и она увидела силуэт малыша. Одна его рука была прижата к лицу.

— Винченцо! — прошептала Элоиза. Она не видела ребенка несколько месяцев, и то, до какой степени он изменился и обрел форму, казалось ей невероятным. — О, Винченцо!

Винченцо приблизился к кровати и опустился на колени. Она взглянула на него. Глаза его не отрывались от экрана. Врач водил сканером по ее животу. Изображения на мониторе сменялись одно другим. Тельце ребенка, его ножки. Его ступни. Его головка. А потом на экране снова возник весь его профиль, целиком.

Винченцо молчал. Его лицо застыло. Выражение — нечто среднее между ужасом и благоговением. И Элоиза понимала его. Она чувствовала то же самое.

— Это он, — прошептала она. — Винченцо, наш ребенок!

И Элоиза знала: он понимает, о чем она. Это была любовь. У Элоизы не осталось ни малейших сомнений в том, что теперь Винченцо осознал ее значение. Она видела это в его глазах. И плод их любви находился сейчас в ее чреве. Это невероятное, чудесное, прекрасное существо.

— Вам хотелось бы знать пол ребенка? — спросил врач.

— Нет, — ответил Винченцо. — Нет.

Но у его голоса был странный оттенок, неясный ей до конца.

Врач завершил осмотр, и Винченцо повернулся, чтобы уйти вместе с ним.

— Прошу, останься, — сказала Элоиза.

Он остановился. Скеррит посчитала это подходящим моментом, чтобы вылезти из-под кровати и запрыгнуть на матрац. Очевидно, лишние люди в комнате вызывали у нее интерес. Маленькая серая бродяга была сейчас не менее облезлой, чем в тот день, когда Элоиза подобрала ее. И вряд ли ее внешности суждено было измениться.

— Мне кажется, Скеррит ищет твоего расположения, — заметила Элоиза, глядя, как кошка, спрыгнув обратно на пол, принялась тереться о ноги Винченцо.

— Боюсь, Скеррит постигнет разочарование.

— Она не боится разочарований. Жизнь нередко бросала ей вызовы. Думаю, в итоге ты сдашься.

На миг Элоизе показалось, что она говорит о себе.

— Как ты себя чувствуешь? После того, как прочла письмо от матери?

Элоиза нахмурилась:

— Это было ожидаемо. Она пышет злобой. Это не имеет отношения к нам и к той жизни, которую мы намерены прожить.

— Я не думаю, что нам следует жениться.

— Что? — проговорила Элоиза. Ее словно поразил удар.

— Я не думаю, что нам стоит жениться. Я думаю, тебе лучше вернуться в Вирджинию.

Его слова были твердыми, как и выражение его лица. Ей показалось, будто весь мир перевернулся.

— Ты… Ты злишься на меня?

Это все, что ей могло прийти в голову. Не совершила ли она снова что-нибудь предосудительное? Ведь однажды он уже отправил ее восвояси. Предложив денег. Подумав о ней самое худшее. Неужели что-то произошло опять?

— Винченцо! — взмолилась она. — Что произошло? Ты ведь знаешь… Знаешь, как ты мне дорог.

— Дело не в тебе, — ответил он. — А в этом месте. Эти стены отравлены. И никакие рождественские огни не способны этого изменить. Ты заслуживаешь лучшего. Наш ребенок заслуживает лучшего.

— Лучшего, чем стать наследником престола? Лучшего, чем унаследовать эту страну? — Глаза ее наполнились слезами. — Лучшего, чем быть рядом с отцом?

— Я все равно останусь его отцом. Но если мы не поженимся, он не будет наследником. И если мы не поженимся, то я… Я вернусь к своему прежнему плану. А тебе не придется проводить остаток жизни запертой в этих стенах.

— А разве я сказала, что заперта?

— Нет, не сказала. Но я это вижу. Вижу, даже если не видишь ты.

— Ты… Ты просто мерзавец! Я тебя не просила об этом!

Элоиза кипела от ярости. Винченцо рассуждал о каких-то стенах, но единственной стеной был он сам. Непробиваемой стеной. И он не говорил ей правды. Замкнулся в себе и был беспощаден и холоден. И разве могла она хоть что-то с этим поделать?

— Как… Как ты можешь так поступать?! Ты только что увидел своего ребенка!

— Именно поэтому. Потому что увидел.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я люблю тебя, Винченцо, и не говорила тебе об этом прежде потому, что ты пытаешься понять это чувство, а у меня нет ответов на твои вопросы. Это то, что у меня в крови. То, что я ощущаю, как часть себя. Наравне со всем остальным. И объяснить это словами я просто не в состоянии. Я не могу придать этому вербальные очертания. Понимаю, тебе хотелось бы услышать от меня нечто более конкретное, но я могу лишь сказать, что чувствую. А это любовь к тебе. Любовь, которая жила во мне… больше десяти лет. Я люблю тебя. Чем больше я тебя узнаю, тем больше люблю. И это чувство не ограничивается желанием заботиться о тебе. Или защитить тебя. Или спать с тобой. Я ношу под сердцем частичку тебя. Свидетельство нашей страсти.

— Да, — ответил он. — А я результат союза моего отца и моей матери. Но между ними не было любви. Или взять, например, твоего отца. Ты ведь его даже не знала. Это не свидетельство любви, Элоиза, а всего лишь последствия секса.

— Но ребенок…

— Я не чувствую любви, — отрезал Винченцо. — Не испытываю ее. Ты уверяла, что это она. Но если я не способен… Я не могу позволить, чтобы наш ребенок воспитывался в той же атмосфере, в которой росли мы. Я этого не допущу.

Он не чувствовал любви. Не испытывал ее даже к собственному ребенку.

— Может, все потому, что я не видел любви, — предположил Винченцо. — И не слышал ее.

— То же касается меня, — ответила Элоиза. — Но я способна понять, что любовь теплится во мне. Почему ты этого не можешь?

— Возможно, я не так человечен, как ты.

— А как же твои друзья? Разве ты совсем не любишь их?

— Это другое.

— Вовсе нет. — Она прижала руку к груди. — Все чувствуешь сердцем. И я не могу поверить… как ты можешь говорить, что там нет любви?

— Я отправляю тебя обратно в Вирджинию.

— Нет! — ответила она.

— Я отправляю тебя обратно.

— Ты не можешь!

— Тогда будешь жить здесь, как в детстве. Тебя будут игнорировать и в грош не будут ставить. Ты этого хочешь?

Эти слова были пощечиной. С тем же успехом он мог бы ударить ее по лицу.

— Винченцо…

— Я немедленно подготовлю самолет.

— Винченцо! — Она выкрикнула его имя, выпуская поток своей собственной ярости, потому что он замкнулся в себе.

Винченцо замер, тяжело дыша.

— Не это место отравляет тебе жизнь, Элоиза. Дело во мне. Яд у меня в крови. А я не стану травить тебя и ребенка.

Так Элоиза снова оказалась в его самолете. Не понимая, в чем дело, и рыдая. Сам полет не остался в ее памяти. Она просто вдруг снова оказалась в штате Вирджиния, на пороге своего дома с кошачьей переноской в руках. Во дворе попрежнему тихо падал снег. Она вошла, и взгляд ее упал в тот угол, где недавно стояла рождественская ель. Она осознала вдруг, что елка осталась во дворце, и по какой-то причине именно эта мелкая глупая деталь снова заставила ее заплакать. Все, что произошло, показалось ей вдруг невыносимым. Именно отсутствие елки стало каплей, переполнившей чашу. Она разрыдалась так горько, словно сердце ее было разбито. Собственно, оно и было разбито. Она лишилась Винченцо, и уже никогда в ее жизни не могло быть счастья.

«У тебя есть ребенок».

Да, у нее был ее ребенок. И ее простая жизнь. Только Элоиза не простая. Уже нет. И вероятно, не была такой уж простой раньше. Элоиза научилась хотеть всего. И теперь довольствоваться малым казалось ей неприемлемым.

Винченцо не ожидал, что его друзья появятся так рано. Он был пьян.

— Какого дьявола? — осведомился Зевс.

— Все отлично, — сказал Винченцо, садясь ровнее, но чувствуя себя ужасно.

— Врешь, — не поверил Рафаэль. — Ты выглядишь гадко и мерзко пахнешь.

— Ты выглядишь просто оскорбительно, во всех отношениях, — заявил Джаг. — Где твоя женщина?

— Она не моя женщина, — ответил Винченцо.

— Выходит, что-то изменилось, — констатировал Рафаэль.

— Ничего не изменилось. Просто я понял, что принуждаю ее к жизни, которой мы оба и так уже натерпелись в детстве. А это неправильно. Я отправил ее домой.

— Что ты сделал? — уточнил Джаг. — Ты отправил свою беременную невесту домой за день до вашей свадьбы?

— Мне пришлось.

— Неужели? — сказал Джаг. — Не очень-то я тебе верю.

— А я не спрашиваю тебя, во что ты веришь, друг мой. Я вообще никого ни о чем не просил. И вас троих не просил заявляться ко мне в кабинет.

— А нам плевать, — ответил Зевс. — Мы твои друзья. Так что давай-ка соберись.

— Я вполне собран. И поступаю правильно.

— Ты не поступаешь правильно. Ты идешь легким путем, — возразил Рафаэль. — Увидел, что она страдает, и, не пытаясь помочь ей, отправил с глаз долой. Решил не думать о том, как изменить дворец, чтобы он не напоминал ей о вашем детстве, а просто прогнал ее восвояси. И чем ты займешься теперь? Намерен купаться в своей печали?

— Как вы смеете читать мне лекции? Рассказывать мне о моих же чувствах?

— Нет у тебя чувств. Ты трус, а не король.

— Но ты сейчас в моем дворце.

— Ты только взгляни, как быстро он стал называть это своим дворцом, — заметил Джаг. — А сколько было болтовни на предмет того, что трон ему якобы не нужен.

— Ну чего вы от меня хотите? Чтобы я оставил при себе женщину, которая искренне любит меня, но при этом не мог бы дать ей того же?

Зевс приподнял бровь:

— Я не могу сказать, что в принципе одобряю институт брака. Или любовь. Но мне неясно, почему ты стоишь перед нами и делаешь вид, будто женщина, которая ждет от тебя ребенка и любит тебя, — какая-то непонятная головоломка, которую ты не способен разгадать.

— Я хочу, чтобы она была счастливой. Это ради ее же блага.

— А может, ты просто пытаешься защитить себя?

Винченцо не желал больше разговаривать с ними. Он ринулся прочь из кабинета, спустился по лестнице и зашагал сквозь снег. Он шел, пока не оказался на своем холме, у озера. Ветер яростно шумел вокруг него, играя полами пальто. Он вглядывался в метель, и холод обжигал его кожу. Но он ничего не замечал.

— Элоиза, — проговорил он.

Неужели это оно?

Он не понимал ее прежде. Не мог понять. Потому что не испытывал ничего, кроме боли. Боли, которую носил в себе с тех пор, как был мальчишкой. Глядя на свою мать. На то, как она грустила. Глядя на отца, которого видел крайне редко. Он был одинок. Изолирован от мира. Это чувство… Винченцо снова подумал о матери, и боль отдалась в его сердце.

Неужели это оно?

Он считал это чувство скорбью, а не любовью. Но сейчас лицо матери предстало его мысленному взору.

— Я люблю тебя.

Эти слова слетели с его губ прежде, чем он успел подумать. Он всегда, глядя на мать, думал именно это. Только чувство это смешивалось с болью, а не с чем-то прекрасным.

«Никто никогда не говорил мне этого».

Никто, кроме Элоизы.

И тут, посреди снегопада, ему померещился запах роз. Непростая жизнь звала его за собой. И это был не аромат лепестков роз, случайно оказавшихся в зимней пурге. А Элоиза. Его любовь к ней. Любовь казалась ему горем на протяжении всей его жизни, потому что не было никого, кто ответил бы ему взаимностью. И впервые увидев на экране собственного ребенка, он испытал ту же боль. Будучи совершенно к ней не готовым. Но Элоиза оказалась права — это любовь. Нечто намного большее, чем он когда-либо мог себе представить. Боль всегда часть любви. И возможно, именно поэтому люди противятся ей. И сдаются, только если не могут иначе. Если любовь оказывается сильнее.

Он любил Элоизу.

Он любил ее, и любил их ребенка. Он любил всегда. Он любил свою мать, хоть та никогда и не говорила ему этих слов, погрузившись в собственную скорбь. Любил отца, хоть и знал, что этот человек грешен. Любовь всегда жила в Винченцо, и вот теперь у нее появился шанс обрести иные очертания. Из боли превратиться в нечто новое.

Если только Элоиза не возненавидит его. Он надеялся, что она простит. Пройти так далеко, с тем лишь, чтобы потерять любовь… Это было бы невыносимо.

Он пошел обратно во дворец, не замечая холода.

— Нужно ехать, — сказал он друзьям. — В Вирджинию.

— Правда? — удивился Зевс. — Какая неожиданность! Прогулка с самобичеванием пошла тебе на пользу!

— Хоть ненадолго заткнись и собери как можно больше рождественских украшений. И еще нужно захватить ее свадебное платье.

Глава 15

Она не нарядила новую елку и немного об этом жалела. Не было причин усугублять печаль, хотя в душе ей хотелось именно этого. Тонуть в печали. В боли оттого, что Винченцо нет рядом.

Винченцо.

Элоиза любила его. Его поступок этого не менял. На дворе Рождество, и она несчастна. Скеррит сидела у огня, в свитерке, который Элоиза ей связала. Кошка выглядела вполне довольной.

— Хоть один из нас доволен жизнью, — проговорила Элоиза.

Скеррит не ответила. Лишь удостоила ее презрительным взглядом желтых глаз.

И вдруг в дверь постучали. В памяти ее моментально промелькнули два других визита. Но нет. Винченцо так решительно отверг ее, что вряд ли появился бы снова.

Но кто еще мог стучать в ее дверь в рождественский вечер? Она поднялась из кресла и подошла к двери. И, открыв ее, увидела не только Винченцо в темном костюме, но и троих других мужчин, столь же высоких и элегантных. Все трое настоящие красавцы. Должно быть, это и есть его друзья. Те, с которыми он вместе учился. И как только девушки в кампусе могли помышлять об учебе?

— Не может быть, — произнесла она.

— Она прекрасна, — сказал один из мужчин.

— Само совершенство, — согласился другой, заходя в дом.

— Богиня! — добавил третий.

Все трое уже вошли. Снаружи остался один Винченцо.

— Согласен, — сказал он. — Я привез твое свадебное платье. Потому что мне очень хочется жениться на тебе.

Элоиза моргнула, затем сделала шаг вперед и прикрыла дверь, оставшись с ним наедине.

— Что?

— Я кое-что понял. Понял, что люблю тебя. Я нашел ответ на свой вопрос. Я ошибался. Любовь — это нечто врожденное. Она появляется на свет вместе с нами. Мы учимся подавлять ее в угоду своему эгоизму. Учимся ее игнорировать, если она причиняет боль. А для меня любовь всегда была болью. Взглянув на нашего ребенка, я почувствовал скорбь. А когда ты сказала, что любишь меня, я ощутил одиночество. Именно с такими эмоциями у меня всегда ассоциировалась любовь.

— О, Винченцо!

— Нет нужды жалеть меня. Я был глупцом. Я причинил тебе боль и сожалею об этом. Искренне, горько сожалею.

— Да, но…

— Но я здесь. Я здесь, потому что люблю тебя. Я здесь, потому что ты нужна мне. Я никому и никогда прежде этого не говорил. Никогда не понимал этого чувства. Я надеюсь, ты веришь, что я говорю правду.

— Даже если бы я не верила тебе, вряд ли я нашла бы в себе силы тебе отказать. — Она обняла его за шею и поцеловала. — Потому что я люблю тебя. Я была готова ждать, пока ты сам поймешь, что такое любовь. Ждать, сколько потребуется. Мне не обязательно было, чтобы ты понял сразу.

— Знаю, — ответил он. — Но я был таким… Сам не пойму. — Винченцо покачал головой. — Я сам был в ужасе. И мне стыдно было признаться. Стыдно и гадко.

— Не сомневаюсь.

— У Зевса есть полномочия поженить нас. Он готов совершить обряд немедленно. Я готов жениться на тебе прямо сейчас.

Элоиза пыталась сдерживать слезы.

— Прекрасно. Я тоже готова.

Он протянул ей букет роз.

— Когда ты рассказала о своей простой жизни, мне на миг почудилось, что я хочу того же. Аромата роз на ветру. Но сегодня я понял. Все куда глубже. По тебе я тоскую, а не по простой жизни. Я хочу быть там, где находишься ты. А розы эти для меня, как символ всего, о чем я сказал.

Элоиза надела платье, шелковистое и неземное, плавно облегающее ее живот. Она прижала к груди букет, глядя на себя в зеркало. Не веря своему счастью.

Церемонию провели в саду. Падал снег. И, обмениваясь с Винченцо свадебными клятвами, глядя ему в лицо, в окружении лишь самых близких ему людей, она осознавала, что именно в этот миг познает истинное, самодостаточное значение слова «любовь».

— Я объявляю вас мужем и женой. Королем и королевой.

— Ты не можешь объявить меня королем, — заметил Винченцо. — Меня еще не короновали.

— Кем хочу, тем тебя и называю, — огрызнулся Зевс. — Я официальное лицо.

Затем они поцеловались. И не важно, кем их называли. Не важно, упразднена ли монархия. Не важно, жили они в коттедже в Вирджинии или во дворце. Они были семьей друг для друга. И только это имело значение.

Жители Ариосты отреагировали на коронацию с большим энтузиазмом. Джаг и Зевс присутствовали. Рафаэль не появился из-за свадьбы своего брата. И все они были шокированы вскоре долетевшими до них новостями. Вышеуказанная свадьба пошла не совсем по плану. Дело в том, что невесту взял в жены сам Рафаэль.

— Такого я не ожидал, — сказал Зевс.

— Я тоже, — согласился Джаг. — Он никогда не нарушает правил, и никогда раньше не похищал женщин.

— Должно быть, мы многого не знаем, — задумчиво произнес Зевс. — Но я непременно до всего докопаюсь.

Элоизе казалось, что ее переполняла любовь. К мужу. К его друзьям. Ко всем жителям Ариосты. Но когда родился их сын, Мауро Моретти, жизнь изменилась навсегда. Для них обоих. Они оба вдруг узнали, что одно из невероятных качеств любви, — это ее способность расти. Заполнять все. Окрашивать собою каждый вздох. Прикасаться ко всему.

После ряда серьезных перестановок и проведенного голосования было решено, что Ариоста остается монархией. По крайней мере, как символ государства. И люди радовались своему новому королю, Винченцо, и его наследнику, Мауро. Особенно теперь, имея свободу выбирать законы и зная, что их лидер справедлив. И что сын его будет воспитан таким же.

Тем летом они отправились в Вирджинию и провели немало времени в том саду, где Винченцо впервые нашел Элоизу. Она всюду посадила розы, ибо они навсегда останутся символом их любви. К ее изумлению, Винченцо, к груди которого был пристегнут их маленький сын, засучил рукава и, сев на корточки, стал копать руками яму для нового куста роз.

— Никогда не думала, что увижу короля Винченцо Моретти на коленях, копающимся в грязи. Особенно рядом со мной.

— А я не думал, что буду любим. А теперь я сам полон любви. И никогда не был так счастлив.

— Я тоже, Винченцо.

Грусть для них навсегда покинула этот мир. И темнота, и одиночество. Потому что их переполняла любовь.

Элоиза мечтала о простой жизни, и в каком-то смысле ее жизнь станет именно такой. Идеально простой.

Она стала тихо напевать.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.