Предвестники конца: Развеивая золу

Пролог

Прошлое

Её больше нет.

Я опоздал.

Зола — всё, что осталось от той, кого любил.

Бежал по всем мирам, перепрыгивал порталы и нашёл лишь пустой дом, где на столе среди вечного бардака лежало послание: «К твоему пробуждению я отравлю их всех. Ищи меня на пиру». Руны кинжалом прошлись по душе, и я сорвался в Асгард, надеясь успеть помочь и спасти Гулльвейг.

Тишина и запах костра встретили меня, окутывая дымом и удушливой тревогой. Старый сад никогда ранее не принимал гостей, а теперь и вовсе казался уродливым: огромная беседка обугленными останками зияла скорбью, скрюченные от боли и жара деревья рухнули чёрными ветвями на прожжённую землю. Переломанные столы и скамьи, опрокинутые блюда, а в центре высился уцелевший чёрный столб, в низовье которого смертным приговором лежали угольки и пепел.

Твари. Они не могли, не стали бы, нет. Ноги приросли к земле, боясь сделать шаг вперёд. Пальцы сковал холод, а сердце будто пронзили кинжалом и выдернули из груди, упиваясь страданиями. Не желая верить собственным глазам, я медленно обошёл столб и прикрыл глаза: горсть золочёной золы среди угольков едва развеивалась на ветру. Ненависть выжигала скорбь, злость клокотала в душе и душила слёзы — уничтожу каждого. Испепелю. Заживо сожгу, как и они её. Пламя объяло кулаки, призывая сорваться с места и…

— Они сожгли её заживо, Локи.

Надломленный голос заставил обернуться: в тени стонущего от боли ясеня стоял бледный Фрейр. Я ринулся к нему, цепляясь в меховой жилет и норовя ударить мерзавца, что допустил казнь.

— Как?! Как это произошло?! Отвечай, ублюдок! — прорычал я, выхватывая кинжал и прижимая его к горлу вана. Казалось, Фрейра совсем не волновало, что от его родной сестры не осталось ничего, кроме золы. — Отвечай! Или я уничтожу тебя, гнилое отребье!

Фрейр перевёл на меня затуманенный взгляд и больно вцепился в руку, утягивая в видения прошлого.

Празднование дня рождения Одина решено было провести в старом саду, куда и пригласили гостей со всех девяти миров. Столы ломились от еды, кубки звенели от ударов и расплёскивали вино, музыканты восхваляли величие Всеотца, как вдруг заявилась Гулльвейг в сопровождении трэллов, что тащили за собой гружёную тележку, накрытую тканью. Никто не ждал появления изгнанной и тёмной ван, а потому замерли и напряжённо смотрели на Одина, но тот молчал, поглядывая на колдунью. Он охотился за ней, желая придать суду, а она заявилась на пир, не боясь ничего.

— Поздравляю, Один, — елейно произнесла Гулльвейг. — Знаю-знаю, вы искали меня, пытаясь обвинить в столь многом. Однако я никому никогда не желала зла и не насылала проклятий, а пыталась только помочь, о чём и хочу рассказать. Но разве станет меня кто-то слушать просто так? За мной гонится Дикая охота, не давая продохнуть. А потому дерзнула прийти на пир по приглашению милой Фрейи, надеясь спокойно поговорить, — она выразительно посмотрела на старшую сестру, что сидела по правую руку от именинника. — Но сначала, Всеотец, прими мой дар.

Словно по команде трэллы расступились и сдёрнули ткань, являя всем золотую статую Всеотца. Блики солнца игрались на его могучем теле, голову венчал венец, а в руке он держал новое копьё, что якобы не знало промаха. Изваяние являло искусную работу лучших мастеров-двергов, что постарались и польстили на славу, воплощая облик Одина.

— И надеясь на ваше расположение, я приготовила подарки для каждого, — вкрадчиво продолжила Гулльвейг, пока тир раздавали гостям мешочки с золотом. Слушая удивлённые восклицания, ван не замечала, что вопреки словам никто не притрагивался к её дарам.

Один медленно поднялся с трона и, взяв пару кубков, приблизился к ней, добродушно улыбаясь. Глаз его на миг сверкнул сталью, выдавая скрытые намерения.

— Дары твои способны растопить любое сердце, а потому выпей с нами и раздели веселье, навеки забывая былое, — проговорил он, поднимая кубок и выжидательно глядя на Гулльвейг.

Улыбнувшись, та пригубила вино, делая глоток вместе с остальными, и тут же закашлялась, падая на землю. Мрачные лица глядели на ван с насмешкой, пока она корчилась от боли и давилась кровью.

— Думаешь, тебе удалось меня перехитрить? — он расхохотался, выливая на яркие, как солнце, локоны Гулльвейг вино, что стекало ядовитыми красными дорожками. — Фрейя предупредила меня, и ты сама испила своей отравы. Неужели ты думала перехитрить меня?

Насмешка торжествовала на лице Одина, и он отшвырнул бокал, рявкнув:

— Связать её живо!

Гости засуетились, как муравьи в раздавленном жилище: мигом воздвигли костёр и поставили столб, привязывая к нему ослабленную Гулльвейг. Её рвало и лихорадило, кровь шла из носа и рта, оставляя страшные узоры на белоснежной коже. Яд проникал в сердце, запечатывая сейд и медленно убивая её. Но зелёные, как хвойный лес, глаза сочились ненавистью — она неотрывно смотрела на Фрейю и проклинала её. Один вновь поднялся на помост и махнул рукой трэллам, что тут же принесли припрятанные копья каждому гостю и самому хозяину. Фрейя молча сидела подле, не решаясь поднять виноватого взгляда и точно зная, что будет дальше.

— Именем верховного бога, наместника Асгарда и Всеотца девяти миров, я приговариваю Гулльвейг к смертной казни, — пробасил Один, и голос его прокатился бурей по саду. — Ты желала опоить нас ядом, задурманить головы отравленными дарами и позже хладнокровно убить. Только лишь подлая змея способна так низко мстить, а не просить честного суда. Что ты скажешь в своё оправдание, Гулльвейг — тёмная ван?

Часть 1: Астрид. Глава 1

— Астрид Дьярвисон! Дрянная девчонка! Сейчас же вернись в дом! Ну погоди, отец с тобой разберётся! — верещала Идэ с порога своего покосившегося дома.

На её визги точно сбегутся соседки и станут сплетничать, причитая, что я «невоспитанная дикарка-колдунья, и нужно держаться от меня подальше, ведь «от ведьм не жди добра». Правда, слова всегда шли вразрез с поступками, и тётка постоянно вилась рядом, будучи моей навязанной наставницей. Древний закон предписывал найти каждому ребёнку учителя из доверенной семьи, чтобы в случае утраты родителей, дитя не осталось брошенным на произвол судьбы, поэтому отец отдал нас со старшим братом в обучение другим людям.

Вальгард попал в семью конунга Харальда и обучался вместе с его родным сыном Сигурдом. Мой отец, Дьярви, приходился единокровным братом правителю и являлся первым советчиком, верным хэрсиром — главнокомандующим войском клана Волка. Много лет тому назад он вместе с Харальдом сражался против восставшего клана Орла. За верность и свирепый нрав отцу было пожаловано высокий титул и почести, просторный дом с большим участком земли и тремя пристроями, а Вальгарда стали наставлять наравне с наследником Хвивальфюльке.

Вместе с Сигурдом, старшим сыном конунга, брат учился сражаться на мечах, ловко управляться топорами, словно те становились продолжением рук, ходил на охоту и стрелял из лука, равняясь на великого мастера Улля. Изнурительные тренировки сменялись бегом с грузами и лазаньем по горным уступам, а после — плавание и хождение на лодках и драккарах, что грозно качались на волнах фьорда. Харальд не жалел средств для воспитания Сигурда и Вальгарда, которые к восемнадцати годам знали чужие наречия, разбирались в причудливых картах местности, понимали посвящённые богам обряды, сочиняли рифмы наравне со скальдами и танцевали под переливы лир и раскаты барабанов. Прошлым летом им впервые было дозволено отправиться в дальнее плавание с командой, и оба показали себя как достойные капитаны.

Моей первой наставницей стала Линн — добрая старая женщина, жившая по соседству. Она обучала меня рунам и речи, танцам и музыке, а также рассказывала легенды о богах. Рано лишившись матери, я видела в Линн дорогого и заботливого друга, который всегда находил ласковое слово и время, чтобы выслушать и помочь советом. Мелодичным голосом она рассказывала о дальних странах, что лежат за пределами снегов и ледяного моря, асах и ванах, девяти мирах, связанных великим Иггдрасилем, и об оставшихся кланах, поделивших Риваланд.

На Хвивальфюльке — самой большой земле, богатой лесами и горными вереницами — много лет назад расположился правящий клан Волка, основав на продуваемых холмах крупный и пышущий жизнью город Виндерхольм. Вдоль извилистого фьорда за завесой скалистых вершин, пронзающих облака, находились поселения с фермами и заставами, где всегда обитали дозорные. Вальгард часто сопровождал Сигурда и отряд хускарлов, личных стражей правящей семьи, в поездках по землям конунга, чтобы убедиться в достатке жителей и защищённости границ, а после делился байками о жизни крестьян.

Западнее утёса Слёз на скалистом лоскутке суши ютился клан Вепря. Вытесав в горах каменную крепость Вильмёре, они развернули подле неё одноимённый город с рудниками и развевающимися по ветру жёлтыми полотнами с изображением голов Гуллинбурсти и Хильдисвини — двух вепрей, любимых животных ванов Фрейра и Фрейи. Из тех земель привозили бронзу, серебро и всевозможные украшения, ярко сверкающие при свете солнца.

На востоке, точно рассыпанные бусины, лежали острова Змей с их пиратской бухтой Ормланд. Линн часто приговаривала, что на свете нет более грязного и опасного места, чем этот оплот разбоя и бесчинства. Осуждённые и изгнанные из других кланов обретали там приют, становясь на кривую дорожку наёмников и безжалостных убийц, ходивших под чёрными знамёнами с золотой вышивкой морского змея — Ёрмунганда.

Далеко на севере обитал клан Медведя со столицей бесстрашных берсерков и искусных кузнецов — Бьёрндалир, пестрящий зелёными флагами. С утра до ночи там раздавались удары о наковальню, а дым от горнов устремлялся высоко в небо, отгоняя птиц. Лёгкие копья, мечи с украшенными навершиями, топоры с орнаментами и длинные саксы — местные мастера могли исполнить любой заказ, но никогда не делились своими секретами, бережно передавая их из поколения в поколение.

Южнее расположился белый клан Ворона, что свил себе Хваланд. Поговаривали, что им не было равных в стрельбе из лука и охоте, потому что их породила великанша Скади — покровительница охоты и олицетворение зимы. Другие же шептались, что однажды Один пустил Хугина и Мунина в свободный полёт по мирам, а те решили отдохнуть после долгого перелёта и остались в горах подле Хваланда. Линн рассказывала, что там, на самом высоком пике, высится величественная статуя Всеотца, грозно смотрящего на округу, не страшась ни метелей, ни гроз.

Некогда ещё существовал клан Орла, но после поражения в восстании память о нём была стёрта в прах, а упоминания порицались.

— Кровь тогда пенилась в водах моря, подкармливая штормовую Ран и её безжалостных дочерей, — сказывала по вечерам у огня Линн, перебирая в пальцах нити. В те годы она лишилась семьи, а единственный уцелевший племянник Рефил был уже слишком взрослым для опеки, поэтому моё воспитание стало для одинокой женщины даром Норн.

Благодаря Линн я выучилась грамоте и игре на тальхарпе которую наставница подарила мне на десятый день рождения. Она часто ходила на большой рынок, рассматривая привезённые издалека товары, и заставляла меня вслушиваться в чужие наречия. Сама Линн любила участвовать во флютинге: на потеху толпе она вступала в шутливую перепалку, высекая искромётные фразочки. Отцу это не нравилось, но он терпел, не смея идти против порядков и забирать меня от наставницы, а ещё из-за уважения к Рефилу.

Глава 2

Исчез, словно его никогда и не существовало, а я придумала таинственного спасителя. Пока оглядывалась, стоя на помосте, как одинокий ясень среди поляны, Рефил, видимо, закончил отдавать распоряжения и в пару тяжёлых шагов оказался рядом.

— Астрид! Ветте тебя утащи! Что ты тут забыла? — Хирдман осуждающе смотрел из-под косматых бровей. — Старая пристань не место для дочери хэрсира.

— А где мне место? В закрытых комнатах среди прялок и котелков? А затем подле верного и сильного мужа, что защитит меня от всего, даже от собственных мыслей и желаний? — ядовито процедила я. — Мама умела сражаться, а мне припасли роль куска золота на размен.

Рефил покачал головой.

— Твоё упрямство дверга до добра не доведёт, Астрид. Что, если бы сейчас пьяницы избрали тебя для веселья? Что бы ты тогда сказала, младая госпожа? Говоришь о Герде и сражениях, но сама отвратительно владеешь оружием. Когда в последний раз тренировалась? Или думаешь, мастерство на голову падает? Поэтому шатаешься здесь в ожидании чуда?

Имя матери ранило, но я гнала мрачные воспоминания и в глубине души понимала, что Рефил прав. Резной нож всегда был со мной, но вряд ли он смог бы помочь против трёх зрелых мужчин. Вальгард пытался научить меня сражаться, но выходило откровенно плохо: я была слишком медленной и постоянно путалась. Брат смущённо вздыхал и заверял, что в следующий раз всё обязательно получится. Отец, глядя на наши «бои», молчал, однако слова были излишни: у двух прославленных воинов дочь не умела абсолютно ничего. Поэтому он сослал меня в обучение к Идэ, чтобы потом заключить выгодный союз с каким-нибудь богатым отпрыском в обмен на мою свободу.

— Я не виновата, что Идэ живёт неподалёку, — буркнула я. — Если бы не она, то я бы не появлялась здесь и не сталкивалась с грязью и жестокостью мира, как и подобает твоим истинным госпожам.

Хирдман сощурился:

— Истинную и безжалостную жестокость ты не видела, Астрид Дьярвисон, и надеюсь, Норны уберегут тебя от неё. Но пообещай мне впредь быть аккуратнее, иначе рискуешь попасть в беду.

Крыть в ответ мне было нечем. Оправдываться не хотелось — всё равно не поверит, что я оказалась на пристани случайно. Быть может, так было предопределено? Иначе как ещё объяснить странное состояние и колдовское действие кулона? Ладонь по привычке сомкнулась вокруг него, нервно перекатывая амулет меж пальцев.

— Скажи: ты сама не устала ещё рычать из-за тётки? Всё бунтуешь? — в басистом голосе угадывались нотки недовольства.

— Она вещает о семейном счастье, но сама, подобно Фригг, не замечает, как потух очаг, — насмешливо процедила я.

Удивление смешалось с осуждением и возмущением на лице хирдмана, а слова, видимо, обжигали ему губы, норовя сорваться потоком нотаций, но он смолчал. Молчала и я, не желая извиняться. Идэ несчастна и глупа, раз терпит измены, о которых судачат даже мыши по углам.

— Вести хозяйство — достойное мастерство, Астрид. И твоя тётка уж точно в этом преуспела, раз родила детей и муж при ней, так что не зазнавайся.

Я скривила губы и отвернулась. Несмотря на назидательный тон, с Рефилом было легко общаться и не скрывать мыслей, ведь он знал меня с детства. Навещая свою тётушку Линн, хирдман слушал, как я мучала струны и рассказывала наизусть песни скальдов. Для него не было тайной походы к вёльве и мои желания познать сейд. Рефил не осуждал и никогда не ругал, приговаривая: «Нужно делать то, что просит сердце, иначе рискуешь сойти с ума от тоски».

Хирдман по праву считался другом семьи: Вальгард знал его как одного из наставников и советчиков, отец же странствовал с ним по миру, совершая набеги и проливая кровь в сражениях.

— Не злись, Златовласка, — я нахмурилась, услышав дурацкое прозвище, которым меня наградил Сигурд, но Рефил не обратил внимания. — Идэ, может, и не прекрасный человек, но и не самый ужасный. Ты сильно искушаешь судьбу, задерживаясь здесь дольше положенного и слоняясь без присмотра. И не говори мне, что Вальгард перестал забирать тебя вечерами.

Я поджала губы: брат действительно встречал меня каждый вечер, провожая по затхлым улицам в верхние районы, где высился наш дом.

Рефил протянул широкую ладонь, помогая слезть с помоста. Я благодарно кивнула и бросила взгляд на воинов, продолжающих возиться на пристани. Змеи вились подле своего драккара, намереваясь скоро отчалить. Они беззаботно хохотали и оглядывали округу, будто запоминали местность. Взор невольно скользнул к месту недавней стычки, и я не удержалась:

— С ней всё будет в порядке? С пленницей?

Хирдман кивнул, но продолжать тему не стал. Он мог пройти мимо или даже поизмываться сильнее — никто бы не осудил и не сказал ни слова, однако Рефил был другим — правильным.

— Кто прибыл? — полюбопытствовала я. Вальгард говорил, что до прихода кровавого месяца должны вернуться около десяти команд, многие из которых уплыли ещё в прошлом году. Бесконечные странствия по владениям Ньёрда были судьбой для большинства мужчин и женщин Риваланда.

— Кроме меня? — усмехнулся Рефил и двинулся вверх по разбитой тропе. Три месяца назад он отправился с визитом в земли кланов Вепря и Ворона, однако о цели я не знала — отец не поделился подробностями с Вальгардом. — На днях люди начнут возвращаться в родные стены. Только сегодня уже одна команда закончила странствия, привезя с собой трэллов, и ещё прибыл Эйрик Высокий, ярл Хваланда, вместе с приближёнными.

Глава 3

Небо гневалось от ударов Тора, обрушаясь на землю хлёстким ливнем и буйным ветром. Молнии освещали хмурые скалы и закравшуюся тьму пролеска. Вдали бесновалось море, утягивая на дно добычу с берегов.

Непогода застала нас возле старого храма — единственное, что уцелело после пожара в Опустошённом хозяйстве. Жизнь в городе прельщала далеко не всех, и многие селились по всей западной, восточная преимущество была изрезана скалами, части Хвивальфюльке большими группами, возделывая землю на протяжении поколений. Каждую осень в столицу тянулись возы с собранным урожаем, а обратно возвращались телеги с тёплыми одеяниями, животными, оружием, мотыгами, серпами и трэллами.

Так, недалеко от палисада Виндерхольма двадцать лет назад поселился один богатый бонд, который устал от вечного шума прибоя, уличной брани и толкотни. Найдя плодородный участок земли, он вместе с трэллами возделывал поле, собирал урожай и ухаживал за животными. Вскоре его семья разрослась, работников стало больше, и дела пошли в гору, а золото вместе с серебром постепенно копились в сундуках, спрятанных в неприметной пещере близ хозяйства. В благодарность за счастье и достаток бонд построил небольшой храм, заказав у лучших мастеров статую Всеотца. Однако богатство способно извести даже самое чистое сердце: сын бонда пал в азарт и связался с разбойниками — бандой из Змеев, как поговаривали знатоки сплетен. Пьяные сборища, забавы на пирсе с тир, бои без правил, воровство и серебро, что утекало подобно элю на пиру — юноша оказался по уши в долгах. И когда пришёл час уплаты, негодяй сбежал, обчистив тайник в пещере. В наказание и назидание другим Змеи вынесли сожгли амбары. Пламя быстро перекинулось с одной постройки на другую, забирая с собой жизни несчастных. Спустя пару дней сына бонда нашли и казнили, но банда словно испарилась. Предполагали, что они вернулись в Ормланд, другие же шептались, что это происки местных разбойников, но правда навсегда осталась потерянной.

С той поры прошло два года, и Опустевшее хозяйство постепенно разрушалось. Храм печально взирал свысока на обугленные постройки, однако и его крыша прогнила и стонала от происков ветра, грозя рухнуть в любой момент и похоронить под собой статую Одина. Бродяги держались от хозяйства подальше: поговаривали, что по ночам старый кошмар оживает и призраки заново сгорают в пламени, крича от боли и ужаса. Проверить бред всегда хмельных людей никто не решался, поэтому Опустевшее хозяйство негласно стало приютом для изгоев и скрывающихся. Пропитанное эмоциями, уединённое место наверняка стало бы идеальным для нелюдимого колдуна со шрамом. Я невольно вглядывалась в поваленные и обгорелые останки домов, пытаясь различить знакомый силуэт, но дождевая завеса надёжно искажала тени и очертания.

— Не задерживайся! Сегодня проедем мимо, — окликнул Вальгард и толкнул коня вперёд.

Вальгард уважал чужой покой и обычно не упускал возможности прошептать пару слов о заступничестве и покое несчастных, но сегодня он упрямо следовал к сторожевому домику близ Одинокой башни — старой заставе на пути к Утёсу слёз и краю Десяти водопадов.

— Дальше ехать опасно, Вал. Буря может усилиться, останемся здесь, — прокричал Сигурд, слезая с бурого коня и уверенно ступая к сторожке.

Втроём мы хотели добраться до водопадов, но не успели. Вместо скалистой долины, плавно поднимающейся ввысь, будто каменные ступени великанов, и рокота воды, низвергаемого с высоты горы Тролльтинд, нас встречала башня с поеденными мхом стенами и маленькая хижина для усталых путников. Одинокая башня выполняла роль заставы: смотрящие в случае опасности должны были зажигать сигнальный огонь и постараться задержать неприятеля.

Оставив лошадей в загоне под крышей, Сигурд по-хозяйски толкнул дверь домика и фыркнул, явно недовольный скромным убранством. Узкое окошко прямо под покрытой дёрном крышей едва ли пропускало свет. Стены представляли собой ряд плотно сдвинутых столбов, вкопанных в землю и обмазанных глиной для тепла. Пара полок с утварью, посуда грудилась на единственной лавке, а очаг в центре занимал всё пространство, не позволяя свободно развернуться.

— Я поднимусь, спрошу разрешения остаться, пока дождь не стихнет, — Вальгард метнулся к скользкой лестнице, ведущей на вершину башни.

— Понадобилось вам тащиться в такую срань, — Сигурд снял капюшон и брезгливо поморщился, глядя на пыльные полки и грязные скомканные одеяла на дырявом тюфяке.

Я закатила глаза:

— Если бы не твое желание познакомиться с каждой встречной юбкой, мы бы выехали раньше.

Сигурд Харальдсон от природы считался красивым: голубые глаза, прямой нос и волевой подбородок, волнистые, соперничающие с отблесками солнечных лучей, волосы, которые он всегда собирал в высокий хвост. Ещё в детстве, глядя на миловидное личико, старушки назвали его или мидгардским ликом Бальдра. Домотканые разноцветные рубахи со сложными узорами, начищенные сапоги из мягкой кожи, плащи с брошью и сверкающее холодом оружие, украшенное рунами — он подкупал внимание. Девушки заглядывались на него и полыхали румянцем, стоило ему бросить мимолётный взгляд. Плюясь завистью многие шептались за спиной Харальдсона, считая его высокомерным мальчишкой, неспособным ни на что без своего влиятельного отца, однако хоть Сигурд и обладал дурным характером, он всё же был добрым и участливым господином Болтуном, от которого мы узнавали все слухи и планы конунга.

Единственным его другом был Вальгард, однако истинные их отношения вызывали сомнения даже у меня. Они росли вместе, тренировались и знали тайны друг друга, но порой Сигурд украдкой бросал тяжёлые взгляды на брата, которые словно кричали о спрятанной в глубине души неприязни. Вальгард был выше, но худее, чёрные кудри всегда торчали в стороны, как бы он их не собирал, а ранняя борода, которую он срезал, добавляла облику дикости. Сдержанный Дьярвисон легко понимал военные тактики и пользовался уважением самого конунга, но слыл необщительным и холодным, за что его и прозвали Ледышкой. Харальдсон же был своенравным, но крайне обходительным: он всегда знал, что и кому сказать. Однако ни мастерство уговоров, ни тренировки до потери сознания, ни охотничьи трофеи не приносили Сигурду должных отцовской любви и признания.

Глава 4

Снежинки щекотали веки, обжигающе тая на коже. Там, где-то в вышине, наверняка парил Ауствин, не ведая запретов и правил. Пальцы совсем окоченели, мороз пробрался за воротник мехового жилета, а с губы змеилась кровь. Сапоги промокли, штаны изрезаны после встречи с мечом Лив. Под наручами наверняка снова будут расцветать размытыми пятнами синяки. Голова раскалывалась, боли наступали волнами, бросая то в жар, то в холод, но научилась справляться: сжимала амулет в ладони, заставляя разогретый металл впиться ожогом в кожу — мучительно, однако только так можно было остаться в сознании и не упасть в обморок. Сейд изводил меня, но отец упорно игнорировал все слова, заставляя пить отвар от «простуды», приготовленный Тьодбьёрг. Выпив однажды, поняла, что это не более чем обезболивающее, после которого становилось только хуже, а по ночам мучили кошмары, забывающиеся под утро. Поэтому отвар приходилось украдкой выливать и вырабатывать дурную привычку — терпеть.

Запрет на общение с Тьодбьёрг по-прежнему был в силе, а Эймунд словно исчез: сколько бы не вглядывалась и не гналась за поблекшими зелёными плащами, натыкалась на неудачу. Желание разобраться со смыслом снов и понять, почему мне виделись таинственные Оли и Рота, изводило. В окружении и среди соседей таких имён точно не звучало, а знамёна клана Орлов предупреждали, что трагедия случилась в далёком прошлом и я никак не могу изменить судьбы несчастных, но всё же было тревожно: каждый раз кошмар обрывался на одном и том же месте, не позволяя узнать дальнейшую историю семьи. Единственной, с кем можно было поделиться мыслями, была Этна, но, услышав рассказ, она побледнела и попросила молиться Фрейи о заступничестве. Она явно что-то скрывала, заставляя мучаться любопытством, которое мог понять только брат.

С отъезда Вальгарда прошло четыре месяца — слишком мало. Дом стал без него пустым, а отец и вовсе перестал со мной разговаривать, оставляя на попечение Этне. Он знал, что я не рискну пойти против его воли и не буду рисковать жизнью питомцев. Только они и дарили покой в месте, что должно считаться родной пристанью — той, где тебя всегда ждут, любят и готовы поддержать. Верила в лучшее, доверяла словам Рефила и Этны, что отец всё же любит меня, но глубокая пропасть непонимания и отторжения развернулась уже давно, в чём пришлось убедиться, когда он забыл о дне моего рождения. Вальгард напомнил бы, попросил бы тир сварить вкусный ужин, а затем мы вместе бы уплетали лифсе с морошкой и брусникой, глядя на зимнее звёздное небо. Вместо этого со мной была Этна, гладящая Кётр, и Ауствин, что лакомился угощением.

— Вставай, замёрзнешь же, — звонкий голос Лив нарушил поток самобичеваний. — Давай ещё пару раз поборемся, а затем отпросимся — скоро начнёт темнеть.

Сигрид не отказалась от намерений обучать меня и со всей душой подошла к роли ненавистной наставницы. Идэ лишь пакостничала, давала мелкие указания и хихикала с оплошностей, хваля собственных дочерей. Сигрид же измывалась и надо мной, и над Лив.

Большинство жителей старались использовать отведённый участок земли предельно, строя дом, загон для животных, небольшой амбар с погребом для припасов, а если повезёт, то старались вместить ещё и сауну. Семья Сигрид не была исключением, поэтому наши тренировки проходили на площадках близ бараков под надзором самой воительницы или Рефила, который указывал на недочёты и давал советы. Зачастую он становился голосом рассудка, сдерживающим нрав Бешеной.

Пробежка с привязанными к ногам грузами, прыжки через завалы и лазанье под узкими проходами сменялись стрельбой из лука, чья тетива прорезала через перчатки. Месяц Торри выдался сильно морозным и снежным, а потому Сигрид достала лыжи и отправила нас в лес, обучая скольжению по склонам. Я падала, катилась кубарем с возвышенностей, стирая руки в кровь, Лив же держалась молодцом, походя на истинную Скади. Но Сигрид, видя её успехи, лишь кричала, что этого недостаточно, а в последний раз, когда Бьёрнсон, дрожа от холода, трижды промахнулась стреляя из лука, мать и вовсе придумала ей извращённое наказание: она забрала у дочери всю её обувь и позволила ходить только в отцовских сапогах. Вечные мозоли стали собратьями для Лив, которой приходилось надевать несколько чулок, чтобы не замерзнуть, но те постоянно сползали, натирая кожу. Возможно, Сигрид так старалась закалять характер дочери — выходило дурно: в её зелёных глазах всё чаще сверкали слёзы.

— Астрид, ну же!

Собравшись с силами, я нехотя разлепила веки и сжала протянутую ладонь, вставая напротив Лив. Огненные волосы прилипли ко лбу, а коса разметалась под плотным капюшоном. Она была выше и крепче меня — истинная дочь двух прославленных воинов.

— Ты ведь следила за ударами и уклонялась, — нахмурилась Лив. — Я перестаралась?

Она виновато посматривала, как я потираю ушибленное запястье, на которое пришёлся порывистый удар деревянного меча — к настоящим мы не рисковали притрагиваться без присмотра.

— Нет, ты тут не причём, — покачала головой, поправляя снаряжение и готовясь к очередному спаррингу.

— Тогда всё дело в голове, да? Опять?

В хвойных глазах Лив беспокойство соперничало с любопытством. С той поры на пристани амулет на шее периодически вспыхивал жаром Муспельхейма, а перед глазами мерцали нити, опутывающие людей и всю округу.

Мои приступы происходили всё чаще, и скрывать их от Лив стало бесполезно: я падала без чувств во время боя, едва начав. Сигрид измывалась, называя меня обделённой и жалкой бездарностью, раз срамлю прославленное имя отца. «Боги отвернулись от Герды, когда она рожала такое ничтожество, как ты!» — кричала она, нависая надо мной, лежащей на земле с колчаном стрел в руке. Рефил просил Сигрид быть мягче, но это лишь распалило жар низвергнутой валькирии. В её глазах я была не ведьмой, а немощной девчонкой, которая не выдерживала нагрузок, а значит, следовало тренироваться усерднее и больше.

Глава 5

— Ох, Астрид, прошу тебя: только будь осторожна и слушайся Рефила, — причитала Этна, разбавляя горячую воду в чане. — Постарайся не отходить от него и не ведись на уговоры господина Сигурда. Зная его нрав, ничего приличного и хорошего он предложить не сможет.

Я рассмеялась, откидываясь на деревянную скамью:

— Осторожнее, а то вдруг мыши донесут, как мы тут с тобой обсуждаем славного Харальдсона.

Этна брызнула на меня ледяной водой из бочки:

— Откуда в сауне мышам взяться, если тир убирается здесь постоянно! Бессовестная госпожа Астрид! Наговариваешь на меня и на остальных, — она деловито подбоченилась, откидывая мокрые волосы назад. — А что до Сигурда: его желание свозить вас с Лив на Утёс похвально, но он и сам наверняка развлечься хочет. Парню девятнадцать в этом году, а он вьётся рядом с отцом. Вальгарда вон бросили в Хваланд, не спрашивая, а должен-то был Сигурд поехать.

Я предостерегающе подняла руку и поудобнее уселась на скамье. Этна, повинуясь, замолчала и принялась натирать меня, попеременно окатывая тёплой водой.

Сауны стояли почти у каждого жителя Виндерхольма: небольшие деревянные домики с крепкой дверью и маленьким окошком под самой крышей. Ряд скамеек располагался близ открытого очага, обложенного камнями и обмазанного глиной. Пар поднимался от огня, на котором грели воду, и позже мылись, натираясь золой. И чтобы не тратить тепло напрасно, старались ходить по парам. Этна всегда помогала мне купаться, подавая воду и приготавливая отвары из трав, которые по заверениям травниц способствовали росту волос и здоровью тела. После купания мы обычно вытирались и расчёсывались гребнями, что тир покупала на рынке, будто ребёнок игрушки.

Этна была маленькой худой женщиной с большими зелёными глазами и ореховыми волосами, которые отец позволял ей отращивать до плеч вопреки закону о короткостриженых тир. Мешковатые серые одежды она всегда украшала вышивкой в виде цветов, рун или животных, а также шила шерстяные чулки для себя и остальных трэллов. Этна попала к нам в семью благодаря моей матери: во время набега она вытащила перепуганную женщину из горящего дома и после сделала личной тир, которая затем стала заботиться обо мне. Шестнадцать лет она жила рядом с нами и виделась, скорее, частью семьи, а не невольницей. Отец считал её старшей над другими трэллами, поэтому Этна всегда отчитывалась ему о состоянии слуг и их заботах. Она же распределяла еду, вела учёт запасов и старалась помогать каждому, как могла.

— Почему ты не доверяешь Сигурду? — я решила вернуться к начатому разговору, который продолжался уже три дня.

Тогда Харальдсон возник на пороге нашего дома вместе с вернувшимся Рефилом и озвучил моему отцу план поездки на Утёс. Они долго распивали эль и поедали утку в кислом соусе, а после Дьярви дал согласие и отпустил меня вместе с Лив. Мнение Сигрид они то ли не учли, то ли решили, что возражать Бешеная не станет.

Этна отложила полотенце и принялась расчёсывать меня:

— Он неплохой человек, знаю, — прошептала она, помня о предостережении. — Просто ему пора повзрослеть, а не слоняться по округе с охотниками и по ночам мять сено с девками. Единственному наследнику подобает сражаться, ходить в походы, а не разъезжать по окрестностям с высокомерной миной. Конечно, это тоже важно и полезно, но народ видит в таких визитах только плохое и стараются показывать только лучшее, часто скрывая правду. А Сигурд уж больно часто разъезжает по Хвивафюльке и пытается контролировать одалы. И вот увидишь: когда придёт судный час для нашего конунга, многие поддержат Вальгарда, а не законного наследника.

Возразить было нечем. Вечные сравнения и так били по дружбе брата и болтуна, а поездка в Хваланд лишь подчеркнула, кого ценят больше. И мало, кто готов был понять, что так конунг оберегает единственное крепкое дитя, а не принижает его способности.

— Только не вздумай такое ляпнуть где-нибудь ещё, — предупредила я, заставляя Этну закатить глаза и фыркнуть. — Может, Сигурд и не самый лучший человек на свете, но он искренне хочет помочь мне, а не прозябать здесь под нескончаемые крики и недовольные взгляды Сигрид.

Промокнув волосы полотенцем в последний раз, Этна мягко произнесла:

— Я рада, что он заботится о тебе, но будь осторожна: иногда чужая помощь дорогого стоить может. Береги себя, Астрид. Я очень переживаю.

Я улыбнулась: проворная и одинокая женщина, работавшая сутками напролёт, умудрялась любить меня и беспокоиться, будто родная мать, которую почти не помнила. Слёзы защипали глаза, и я порывисто обняла Этну, заставая её врасплох.

— Ну всё-всё, дитя, а то я заплачу, и тебе долго придётся меня успокаивать, — отмахнулась она, похлопывая по спине. — Всё, не мешай больше. Пора собирать вещи, а мы тут сидим и сауну напрасно остужаем. А ещё надо отдать твои вещи в стирку, проверить: высохли ли нижние рубахи, — и, перечисляя всё необходимое для поездки, тир засобиралась на выход.

Вечером после ужина отец сухо велел подчиняться указаниям Рефила и более не произнёс и слова, погружённый в мысли о предстоящем весеннем набеге, о котором я подслушала вчера из разговора с Рефилом.

— Тебе не нужны новые неприятности, поняла? — сурово спросил Дьярви, хмуро глядя из-под косматых бровей. — Не знаю, что ты там нашёптываешь своему соколу, но если я узнаю о магии против Сигрид, то клянусь — задушу твою пташку, и глазом не моргну. Ты поняла меня?