Прекрасная незнакомка

ГЛАВА I

Дверь гаража неспешно отворилась, будто большущая смуглая жаба распахнула пасть в готовности поглотить зазевавшуюся муху. По другую сторону улицы мальчик восторженно наблюдал за этим. Он обожал это зрелище, знал, что незамедлительно покажется из-за угла красивое спортивное авто. В ожидании считал… пять… шесть… семь… Включивший сейчас дистанционное устройство водитель машины понятия не имел, что мальчик ежевечерне следит за его прибытием. Чтит этот ритуал и расстраивается, если хозяин черного «порше» припозднится или не явится. И вот мальчишка стоял в сумраке, считал… одиннадцать… двенадцать… тогда стало видно, как бегущая черная тень мелькнула на повороте, а затем тихим ходом скользнула в гараж. Оставшийся незамеченным мальчик еще чуточку пооглядывал красавец-автомобиль, а потом двинулся помаленьку домой; черный «порше» все виделся ему пляшущим перед глазами.

Попав в гараж, Александр Гейл выключил мотор. Не спеша вставать, глянул в привычные потемки своего гаража. В сотый раз за день мысли его вновь обратились к Рэчел. В сотый раз он отогнал от себя мысли о ней. Тихо вздохнул, прихватил портфель и вылез из машины. Электронное устройство не замедлит автоматически затворить гаражную дверь. Сам он направился в дом через выходящую в сад боковую дверь. Остановился в нижнем холле миловидного викторианского городского домика, не мог не заметить пустынность некогда уютной кухни. Медные сосуды свисали с кованой железной рамы, но рука судомойки не касалась их, а больше некому было позаботиться. Цветы, густо уставленные близ окон, имели вид засохлый и безжизненный; включив в кухне свет, хозяин приметил, что многие растения уже погибли. Он ушел оттуда, скользнув взглядом по обшитой деревом маленькой столовой по другую сторону холла, медленно поднялся в бельэтаж.

Теперь он, добравшись до дому, всегда входил через сад. Это не столь тягостно, как войти парадной передней. Как ни явишься вечером к парадному входу, все ждешь, что встретит тебя она. Ждешь, что встретит она, с роскошной копной густых светлых волос, прихваченных на затылке, в обманчиво строгом наряде, в каком она ходила в суд. Рэчел… блистательный юрист… верный товарищ… влекущая женщина… пока не ранила она его… пока не покинула… пока не настал их развод, ровно двумя годами раньше, день в день.

Сегодня он рассуждал по пути домой из конторы, всегда ли так будет помниться тот день. Будет ли болью отзываться в памяти и дальше то самое утро в октябре? Право, удивительно, как обе их годовщины выпали на один и тот же день. Годовщина свадьбы, годовщина развода. Совпадение, невозмутимо заявила Рэчел. Неувязка, сказал Александр. Ужас, произнесла его мать, позвонив в тот вечер, когда пришли бумаги, и застав его вдребезги пьяным и хохочущим, ибо хотелось ему не плакать.

Рэчел. Мысли о ней по-прежнему тревожили его. Вроде бы по прошествии двух лет такого не должно быть, но вот поди… Золото волос и глаза цвета Атлантического океана в канун шторма, темно-серые с сине-зеленым отливом. Впервые он встретил ее в качестве адвоката другой стороны в деле, которое решалось вне суда. Но была там истая битва, Жанна д'Арк не смогла бы отстаивать свое дело с большей страстью и последовательностью. Александр не сводил с нее глаз во время прений, восхищенный, увлеченный, его тянуло к ней как ни к одной женщине за всю его жизнь. Он пригласил ее в тот вечер отужинать, и она настояла, чтоб счет оплачивать пополам. Не желает она «портить профессиональные отношения», так было сказано с хитроватой улыбочкой, после которой хотелось ему то ли закатить ей пощечину, то ли сорвать долой всю одежку. Рэчел была чертовски красива и чертовски толкова.

Воспоминание о ней заставило Александра нахмурить брови, когда он проходил пустой гостиной. Всю обстановку этой комнаты она увезла с собой в Нью-Йорк. Остальную их мебель оставила Алексу, но большая, просторная гостиная в бельэтаже милого викторианского домика, который они вместе покупали, осталась в наготе. Часто он, пересекая комнату перед уходом, подумывал, что если купить новую обстановку вместо памятной, то и Рэчел позабудется. Однако на сей раз, поднявшись сюда, он не обратил внимания на окружающую пустоту. Мыслью он был за тридевять земель, возвернувшись к той поре, когда Рэчел еще не покинул его, раздумывая, что было и не было у них общего. Были общие надежды, шутки и смех, их профессия общая, их постель, их дом и совсем мало что еще.

Алекс хотел детей, чтобы спальни верхнего этажа наполнились шумом и смехом. Рэчел хотелось заняться политикой или устроиться в одну из ведущих ньюйоркских юридических фирм. О политике она маловразумительно упоминала еще при их знакомстве. То был бы естественный для нее путь. Отец ее, влиятельное лицо в Вашингтоне, успел побывать губернатором их родного штата. Вот что еще оказалось общего у нее с Алексом — его сестра представляла в конгрессе Нью-Йорк. Рэчел неизменно восторгалась ею и быстро завязала тесную дружбу с Кэ, сестрою Алекса. Но не политика отобрала Рэчел у Алекса, а другая половина ее устремлений — юридическая фирма в Нью-Йорке. В общем, понадобилось два года, чтобы подняться ей в цене и уйти от него. Сейчас он мысленно провел пальцем по нанесенной ране. Рана уже не язвила, как прежде. А прежде-то причиняла неведомую до той поры боль.

Рэчел была красива, блистательна, удачлива, деятельна, привлекательна… Однако недоставало в ней кое-чего, недоставало мягкости, нежности, доброты. Такие слова не применишь, описывая Рэчел. Ей желалось от жизни большего, нежели просто любить Александра, просто быть адвокатом в Сан-Франциско и чьей-то женою. Когда они встретились, ей исполнилось двадцать девять, и это был ее первый брак. Ей оказалось некогда выйти замуж ранее, так она объяснила Алексу, надлежало добиваться поставленных целей. Заканчивая юридическое образование, она положила себе к тридцатилетнему возрасту проявиться «по-крупному». Что понимать под этим? — спросил он у нее. Сто тысяч в год, ответила она не моргнув глазом. Сперва он поднял ее на смех. После всмотрелся в ее взгляд. Она говорила всерьез. И добилась своего. Всю жизнь устремленная к таком успеху. К успеху в этакой системе измерений, где денежные счета и громкие дела, и неважно, кого погубит судебный процесс. До отъезда в Нью-Йорк Рэчел успела одолеть половину Сан-Франциско, даже Алексу пришлось под конец убедиться, какова она. Холодна, безоглядна, честолюбива, ни перед чем не остановится, лишь бы достичь собственной цели.

Через четыре месяца после их свадьбы, открылась вакансия в одной из самых престижных юридических фирм Сан-Франциско. Сперва Алексу польстило, что ее кандидатуру вообще принимают во внимание. Как-никак, совсем молодой, начинающий адвокат, однако вскорости стало заметно, что она готова на любые грязные уловки, лишь бы получить это место. Так и вела себя, и место получила. Он уговаривал себя, что Рэчел просто переняла тактику бизнесменов, но последовало полное разъяснение. Ее сделали полноправным партнером и предложили место в нью-йоркской конторе фирмы. На сей раз больше чем на сто тысяч долларов в год. А Рэчел Гейл было тридцать один всего-то. Александр со страхом и восхищением наблюдал, каково ей давался выбор. Прост был выбор, а что касается Алекса, то о выборе и речь не шла. Нью-Йорк или Сан-Франциско, Александр или без него. В конце концов, она ласково сообщила ему, что от столь заманчивого предложения нельзя же отказаться. «Но это не отменяет наши отношения». Она, мол, будет прилетать домой в Сан-Франциско почти каждую неделю, если же Алекс хочет, то… может свернуть здесь свою практику и вместе с нею ехать на Восток.

И что там делать? Готовить ей материалы? На нее он глядел в обиде и гневе. «Что со мной станется, Рэчел?» — обратился он к ней, когда она заявила о своем решении занять должность в Нью-Йорке. Ему хотелось, чтобы вышло по-иному, чтоб она сообщила ему, что отказывается занять то место и что ей важнее он. Однако ж не в стиле Рэчел было подобное, равно как не в стиле сестры Алекса. Вынужденно задумавшись, он понял, что уже ранее видел женщину, схожую с Рэчел. Кэ, его сестра, прокладывала себе путь к цели, ломясь сквозь преграды, пожирая или изничтожая перебегающих ей ненароком дорогу. Единственная разница — Кэ поступала так в политике, а Рэчел — в юриспруденции.

Легче понимать и уважать такую женщину, как его мать. Шарлотта Брэндон осилила-таки и двоих детей, и успешную карьеру. В течение двадцати пяти лет, держась в числе самых тиражируемых писателей страны, она все же не забывала об Алексе и его сестре, всегда была рядом, любила их и отдавала им себя целиком. Муж ее умер, когда Алекс едва родился, и она устроилась на неполный рабочий день в редакцию, где обрабатывала данные для обзоров, а порой и целиком писала их, одновременно же, улучая любую минутку, до рассвета сидела над первой своей книгой. Остальное можно узнать из сведений на обложках девятнадцати книг, созданных ею и разошедшихся за эти годы в миллионах экземпляров. Успеха она достигла случайно, от нужды. Каковы бы ни были мотивы, она всегда воспринимала это как воздаяние, кое надлежит разделить и отпраздновать вместе с детьми, а не как нечто, что ей любо больше детей. Шарлотта Брэндон вправду была женщина замечательная, но дочь у нее получилась иной, озлобленной, завистливой, резкой, не передались ей от матери ласковость, теплота, бескорыстие. И вот в свое время Алекс осознал, что этих качеств лишена и его супруга.

Уезжая в Нью-Йорк, Рэчел твердила, что не желает развода. Какое-то время старалась наезжать, но занятость обоих на противоположных концах страны делала их совместные уик-энды все более редкими. Безнадежная штука, как-то раз заметила Рэчел, Алекс же после двух нескончаемых недель совсем уж вознамерился оставить собственную доходную практику и перебраться в Нью-Йорк. Черт возьми, велика ли важность, стоит ли держаться за свои занятия, если при этом потеряешь жену? Однажды, в четыре часа утра, он принял решение: прекратить практику и уехать. Измученный, но полный надежды, он подошел к телефону, чтобы звонить ей. Было семь утра по-ньюйоркски. Но услышал он не Рэчел. А мужчину с глубоким медоточивым голосом. «Вам миссис Гейл? — поначалу не мог тот понять. — А, мисс Паттерсон». Рэчел Паттерсон. Алекс не верил, что новую, нью-йоркскую жизнь начала она под прежним своим именем. И того не ведал, что вместе с новой работой стал новым и весь быт ее и уклад. Мало что смогла она сказать ему в то утро, и слушая доносящийся издалека голос, он не мог сдержать слез. Позже, уже днем, она позвонила ему из конторы.

— Что сказать, Алекс? Прости…

Простить что? Ее переезд? Ее роман? За что она извиняется? Или просто жалеет его, этакого бедного восторженного недоноска, сидящего себе одиноко в Сан-Франциско.

— Есть хоть какой-то шанс все отладить? — Он был готов пойти на это, но хоть на сей раз она ответила честно:

— Нет, Алекс. Боюсь, что нет.

Поговорили еще несколько минут, прежде чем повесить трубку. Не о чем было беседовать, разве что их адвокатам. На следующей неделе Александр подал на развод. Все сделалось гладко. «Как положено по-цивилизованному» — высказалась Рэчел. Проблем никаких не возникло, только вот Алекс был пронзен до глубины души.

Целый год ему словно мнилось, что некто близкий и дорогой скончался.

Возможно, скорбел он о себе самом. Казалось, некая часть его отбыла в контейнерах и ящиках, подобно обстановке гостиной, уплывшей в Нью-Йорк. Держался он вполне в норме: ел, спал, виделся с людьми, ходил плавать, играть в теннис, бадминтон, сквош, бывал в гостях, разъезжал, его практика переживала бум. Но что-то существенное в нем самом потерялось. И он знал о том, пусть другим оно и незаметно. Ему нечего было предложить женщине, кроме собственного тела, в последние два с лишним года.

Пока добирался он до своего кабинета, тишина в доме показалась вдруг непереносимой, оставалось бежать отсюда. В последнее время такое случалось с Алексом часто — неостановимый порыв вовне, подальше от пустоты и тиши. Лишь после двух лет отсутствия Рэчел начало спадать оцепенение. Будто наконец сняли бинты и обнажилось незаживающее одиночество.

Алекс переоделся в джинсы, кроссовки, старую куртку, живо протопал вниз, легко касаясь перил длинными сильными пальцами, темные волосы слегка растрепались, взгляд голубых глаз стал сосредоточенным, когда он захлопнул дверь за спиной и двинулся вправо, добрался до Дивисадеро, там перешел на неспешный бег вверх по крутому холму, ведущему к Бродвею, где остановился и окинул глазами сногсшибательный пейзаж. Внизу бухта сверкала в полутьме, словно бархат, холмы затянул туман, огни взморья искрились алмазами, рубинами, изумрудами по ту сторону залива.

Достигши представительных особняков Бродвея, он свернул направо и зашагал к Пресидио, бросая взор то на высокие броские здания, то на мирную красу бухты. Здешние дома были из роскошнейших в Сан-Франциско. Тут помещались два-три квартала самых дорогих в городе жилищ, претенциозные кирпичные дворцы и имитирующие старину особняки, ухоженные усадьбы, восхитительные панорамы, мощные деревья. Не встретишь ни души и не донесется ни звука от ровного ряда зданий, хотя нетрудно вообразить себе теньканье хрусталя, звон блещущего серебра, слуг в ливрее, дам и господ в вечерних туалетах. Алекс всегда посмеивался над тем, что именно видится ему. По крайней мере, такие видения лучше облегчали его одиночество, нежели то, что воображал он, минуя дома поменьше на менее представительных улицах, которыми обычно проходил. Там ему чудились мужья, обнимающие своих жен, улыбчивые дети и щенки, резвящиеся в кухне или растянувшиеся перед потрескивающим жарким камином. В тех больших домах его ничего не привлекало. Тот мир не воодушевлял его, хотя в подобных усадьбах он бывал весьма часто. Для себя Алексу хотелось совсем иного, чего-то такого, чего они с Рэчел никогда не имели.

Трудно было представить себя опять влюбленным, нежно-заботливым с кем-то, представить, что посмотришь кому-то в глаза — и тебя поглотит радость. Ничего такого с Алексом не случалось так давно, что он почти позабыл подобные чувства и порою терял уверенность, что когда-нибудь возжелает их вновь. Он устал от шумливых деловитых дам, более озабоченных своими заработками и перспективами продвижения по службе, чем обзаведением семьей и детьми. Ему нужна была старомодная женщина, чудо, раритет, самоцвет. А таковых не обнаруживалось. Лишь дорогостоящие лжеувлечения два года кряду. А хотелось истинного, совершенного, безупречного, редкостного алмаза, и настоятельно подступало сомнение, сыщется ли такой. Одно знал он твердо: он не намерен поддаваться чему-либо мельче своей мечты. Кого-то вроде Рэчел ему не надобно. Уж это он тоже понял.

Сейчас опять освободился от мыслей о ней и обводил взглядом окрестность, стоя на лестнице Бейкер-стрит. Ее крутые ступени были выбиты на спуске, соединяющем Бродвей с Вальехо-стрит внизу. Алексу приглянулся пейзаж и прохладный ветерок, так что решил он дальше не ходить и присел на верхней ступеньке. Вольно раскинув длинные свои ноги, Александр улыбнулся городу, с которым породнился. Пусть он никогда больше не женится. Ну и что? У него отлаженная жизнь, прелестный дом, и привлекательная и благополучная юридическая практика. Может, большего незачем и желать. Может, и права нет спрашивать большего.

Взор его запечатлевал пастельные домики у набережной, изукрашенные викторианские жилища, вроде его собственного, важничающий, в греческом духе, круглый Дворец пяти искусств прямо внизу, потом, оглядев его купол, возведенный Мейбеком полвека назад, невольно перевел глаза на крыши под собою, и тут внезапно явилась она. Женщина, сидящая, обхватив свои плечи, на ступенях внизу спуска, словно изваянная там статуя наподобие тех, что стоят на Дворце пяти искусств, только более утонченная, со склоненной головой, профиль ее высвечивал силуэтом фонарь с противолежащей стороны улицы. Алекс отметил за собой, что сидит тихо-тихо, уставясь на нее, словно на скульптуру, изваяние, произведение искусства, кем-то оставленное здесь, восхитительно отображенную в мраморе женскую фигуру, столь искусно сотворенную, что смотрится почти как живая.

Та не пошевельнулась и он не сводил с нее глаз минут пять, затем, распрямившись, она глубоким вздохом вобрала в себя свежий ночной воздух, а выдох был медленный, будто день накануне выпал ей нелегкий. Ее окружало облаком светлое меховое манто, и Алексу стало возможным разглядеть лицо, черты лица, проступающие в окрестной темноте. Что-то было в ней особенное, отчего он и не сводил с нее глаз. Так и сидел, уставив взгляд. Большей странности Алексу не приводилось пережить, и он сидел, не сводя взора с нее, видневшейся в слабом свете уличных фонарей, влекуще притягательной. Кто она? Почему здесь? Ее присутствие проняло его до основания, и он сидел недвижно, желая узнать больше.

Ее кожа казалась во мраке особенно белой, темные волосы отблескивали, собранные в пучок на затылке. Похоже, волосы, она носила очень длинные, и держались они в прическе всего лишь парою точно размещенных шпилек. К Алексу на миг подступило сумасшедшее желание кинуться вниз по ступеням напрямик к ней, коснуться ее, обнять и распустить темные ее волосы. И чуть ли не разгадав его помыслы, она вдруг подняла взор, оставляя свои грезы, будто возвращенная сильной рукою из дальнего далека. Она обернулась в его направлении, вздрогнула, вскинула голову именно напротив него. И увидел Алекс прямо внизу перед собой невиданно прекрасное лицо. Лицо, как он сызначала воспринял, совершенных пропорций художественного произведения, с чертами тонкими, хрупкими, беспорочный лик с огромными темными очами и нежно очерченным ртом. Пленившие его с первого взгляда глаза, невидящие, словно поглотившие все остальное лицо, эти глаза, казалось, были полны бесконечной печали, и в свете уличных фонарей ему стали заметны два блещущих ручейка слез на беломраморных щеках. На одно нескончаемое мгновение их взгляды встретились, и Алекс почуял, как всеми фибрами своего существа рвется к незнаемой большеглазой темноволосой красавице. Сидя там, выглядела она такой ранимой, такой растерянной, но вот, словно смутясь, что позволила ему хоть мельком заметить это, поспешила опустить голову. Какую-то секунду Алекс не шевелился, потом враз ощутил заново тягу к ней, увлекаемый идти прямо туда. Он все смотрел на нее, обдумывая, как же ему действовать, и в этот миг она встала со ступеней, кутаясь в манто. Было оно из рыси и окутало ее облаком. Взгляд ее снова нашел Алекса, но лишь на мгновенье, затем же, ровно видение, она скрылась за живой изгородью и исчезла.

Алекс не сразу отвел взор от того места, где она пребывала, он прирос к месту, на котором сидел. Все свершилось так быстро. Затем он внезапно вскочил и побежал вниз по ступеням туда, где только что находилась она. Увидал узкую дорожку, ведущую к солидной калитке. Он не мог опознать сад по-за нею, не разберешь, к какому дому он относился. Надлежало выбирать из нескольких. Засим тайна ускользала. Охваченный бессилием, вознамерился было постучаться в калитку, которой она входила. Может, прячется в саду, сидит там, заперев калитку. Подступило отчаяние от того, что им никогда уж не свидеться. Потом Алекс, осознав всю глупость своего поведения, напомнил себе, что перед ним была всего-навсего незнакомка. Он долго и раздумчиво посматривал на калитку, затем медленно повернулся и пошел назад, вверх по ступеням.