Прекрасный инстинкт (С. Э. Холл) читать бесплатно онлайн полную версию книги

«Прекрасный инстинкт» С. Э. Холл

Автор: С. Э. Холл

Название: «Прекрасный инстинкт»

Переводчик: Даша Г (пр – 5гл), Ирина Ч (с 6гл)

Редактор: Лена В

Вычитка: Надежда Е, Lisi4ka

Обложка: Pandora

Оформление: Lisi4ka

— Сегодня мы собрались здесь, чтобы оплакать смерть и прославить жизнь Анны Кристины Кармайкл. Она была...

Резкий удар локтем в живот пугает меня, вызывая боль, отдающуюся вверх по телу.

— Коннер, — шепчу я в предупреждении, сжимая его бедро. — Сиди. Неподвижно.

Его большие, кристально голубые глаза расширяются от удивления. Мой резкий тон, очевидно, его напугал. И настолько сильно, что слезы начинают скапливаться в его глазах, и я мгновенно жалею о своем поступке. Я вздрагиваю, ненавидя, что причинила ему боль, на самом деле ненавидя даже наше пребывание здесь и собственные слезы. Но, чёрт, мы должны пройти через эти похороны с высоко поднятой головой. Она бы хотела этого.

— Может, вывести его на открытый воздух на какое-то время? — шепчет мне на ухо Джаред, сидящий слева от меня и сжимающий мою липкую, безжизненную руку.

Джаред Фостер. Что бы я делала без его непоколебимой, безусловной дружбы? Вместе с его братом Реттом и моим, Коннером, у меня есть три самые важные и теперь единственные причины жить и быть сильной. Их мне более чем достаточно и, наверное, они лучше того, что я заслуживаю. Я отвечаю ему быстрым покачиванием головы и благодарной улыбкой, а затем наклоняюсь вперед, чтобы схватить брошюру, оставшуюся с прошлой недели, и маленький карандаш из коробки со спинки передней скамьи.

— Держи, приятель, — я подталкиваю Коннера локтем, демонстрируя соответствующее давление. — Нарисуй мне картину.

Я протягиваю ему эти инструменты для отвлечения и шепчу.

— Прости. Я люблю тебя.

Его губы, слегка надутые из-за моего замечания, распрямляются в непосредственной детской улыбке, которая немного избавляет меня от чувства вины. Вот бы найти что-нибудь, способное также отвлечь и меня. Мне нужен собственный чудесный мини-карандаш, позволяющий забыть, где я и почему я здесь. Но нет, я абсолютно точно осознаю, где я, чувствую удушливый, застоявшийся воздух, едкий запах старых денег и обмана.

— Я нарисую маму, ладно? — этот внезапный вопрос заглушает бормотание пастора, и теперь все смотрят на него осуждающими взглядами, самый суровый из которых принадлежит нашему отцу. Уважаемому члену совета, обернувшемуся со своего места перед нами, хмуро смотрящему исподлобья.

Я поднимаю руку с указательным пальцем, опущенным вниз, и вращаю им по кругу, молча побуждая старика развернуться к чертям на место, а затем, используя ту же руку, но другой палец, с недовольством машу им его личному помощнику. Да, пафосная, распутная секретарша сопровождала отца на похороны моей матери, так что задумчиво растирала его спину всю службу. И ни один взрослый человек в этой переполненной комнате испорченных выскочек не имеет ни капли смелости для того, чтобы сказать пару слов об этом. Или, возможно, спросить, почему дети погибшей Анны Кармайкл, женщины, о которой вы должны были беспокоиться хотя бы чуть-чуть, раз уж вы здесь, сидят во втором ряду за кусками задниц? Я бы назвала их всех трусами, но трусость означает отсутствие мужества, чтобы противостоять тому, что вы считаете неправильным. Это слишком щедрый комплимент для тех, кем они являются на самом деле — пустыми, запрограммированными сосудами чистого зла, больше не способными отличить хорошее от плохого.

— Да, приятель, — я похлопываю брата по ноге и ободряюще улыбаюсь, — нарисуй маму.

Когда пастор спрашивает, есть ли желающие подойти и сказать пару слов, я с нетерпением жду, затаив дыхание. Мои мышцы натянуты, словно струна, и мое шестнадцатилетнее сердце все еще наивно надеется, что отец встанет и скажет что-нибудь.

Конечно же, нет. Мои надежды разрушаются так же быстро, как и появляются. Кроме того, все остальные растворились в светских беседах.

Проглотив отвращение, я отпускаю руку Джареда и встаю, чтобы сказать что-то для мамы, когда один из моих ангелов — Ретт — говорит мне.

—Я сделаю это.

Он проскальзывает между скамьями и нашими ногами и гордо проходит вперед. Он занимает трибуну с чувством собственного достоинства. Осанка Ретта и вызывающий огонек в его глазах не оставляют у всех собравшихся места для сомнения — ему есть что сказать. Он встает рядом с подставкой, на которой стоит портрет моей матери. Прекрасный снимок, сделанный еще тогда, когда мама улыбалась во все лицо. Ее пронзительные голубые глаза, точно такие же, как у Коннера, светились изнутри, замечая абсолютно все. Мой милый Ретт… он совершенно неуместен здесь. Он слишком добр: обладатель нежной души, парень, пишущий стихи и прислушивающийся к зову сердца… естественно, что его родители и другие дураки, живущие в городе сплетников, уверены в том, что он гей, и этим они ежедневно пытаются усмирить его дух.

Ретт прочищает горло и смотрит прямо мне в глаза. В его взгляде я замечаю неприкрытую ярость.

— Когда Бог создавал женщину, он имел в виду мисс Анну. Она всегда заботилась о нас — педиках, — он смотрит на своих родителей, — об их братьях-неудачниках, — Ретт бросает Джареду ухмылку, — и любила своих удивительных детей больше всего на свете. — Его лицо на мгновение мрачнеет, когда он смотрит на меня и Коннера. — У нее было больше денег, чем у кого-либо в этой комнате, но она хотела того, что невозможно купить за деньги. Поскольку невозможно купить любовь и честность тех, кто должен отдавать это добровольно.

Мой отец вздрагивает в своем кресле, но Ретт пригвождает его взглядом.

— Это не помогло защитить ее детей от зла, и я чертовски уверен, что не сможет больше купить наше молчание. Ты больше не сможешь навредить ей и причинить боль, потому что там, куда она ушла, нет места для таких, как ты. Все вы, жалкие ублюдки, будете гнить в аду, который я представляю, как обитель, в которой вам самое место. Так что, лучшие из Саттона, вы все вместе можете поцеловать ее, меня и ее детей в задницы и идти на хрен!

Его руки взмывают в воздухе с поднятыми вверх средними пальцами, он размахивает ими как босс, пинает трибуну и спрыгивает прямиком в средний проход. Ретт с ноги распахивает входную дверь и уходит. Безоговорочно, это его лучшее выступление.

— Для меня что-нибудь осталось? — глубокий, хриплый голос за моей спиной нисколько не пугает меня. Я слышала, как он шел, его шаги дико громкие, так что моя оборона была наготове. Сегодня Джаред проснулся либо с повышенной храбростью, либо с амнезией, разговаривая со мной в стиле «все супер» и явно не подготовился к очередному раунду с раздраженной Лиз. Я надменно разворачиваюсь к нему, мои глаза пылают ненавистью, а на шее появляются красные пятна.

— Уверена, что ты не мне это говоришь, — шиплю я. — Мой кофе, мой автобус, и мои, — толчок, — гребаные, — толчок, — ПРАВИЛА!

Он потирает свою голую грудь, особенно то место, в которое я только что тыкала, пока кричала на него.

— Черт, женщина, в чем, бл*ть, твоя проблема? — его рука пытается проскользнуть через меня, чтобы ухватить кофейник, но я опережаю его, разворачивая свое тело вправо и блокируя его попытку.

— Ты трахался в моем автобусе прошлой ночью? — спрашиваю я, пиная Джареда в голень так, чтобы он отодвинулся от моего кофеина. Не то чтобы мне нужно было спрашивать — вид раскачивающегося четырнадцати тонного автобуса не оставлял места для сомнений. Сочетание засоса рядом с проколотым левым соском и запаха секса подходит ему, словно перчатка.

Я также уверена в том, что та сука, которая упала к нему в постель вчера, не имеет ни малейшего понятия, что она упускала. Все, что она видит — это горячий парень типа «плохишей» с пирсингами в брови, губе, языке и сосках, невероятное тело, которое ему стоит перестать запихивать в чужие дырки, и лицо, способное очаровать даже монахиню и стянуть с нее трусики. Я ненавижу то, что он позволяет этим сучкам иметь даже часть себя, не заслуживая этого и не зная, какой он на самом деле удивительный человек. Но больше всего я ненавижу, когда он трахает их в моём автобусе.

— Может быть. Но она ушла раньше, чем ты проснулась, и он даже не здесь, Мама Медведица. Так в чем проблема?

Я с негодованием вздергиваю свой подбородок и скрещиваю руки на груди.

— Он мог бы быть здесь. Я могла бы забрать его пораньше или изменить планы. Что было бы тогда? А?

— Но ты этого не сделала, и она уже ушла.

Джаред пожимает плечами и игриво щелкает по мочке моего уха. Он всегда делает так, когда пытается меня успокоить.

— Так что прекращай скулить.

Я шлепаю его по руке, все еще раздраженная из-за нехватки кофеина в организме.

— Именно так все всегда начинается, Джаред! Вам абсолютно плевать на правила, и вы нарушаете их то тут, то там, и знаешь, что следует за этим? Пуф! Анархия!

— Ты сошла с ума. — Он смеется надо мной, почесывая обтянутую боксерами промежность, наверное, там завелись мандавошки, и огибает меня, чтобы, наконец, достать кофейник. Я позволяю ему это. — У тебя ПМС? — спрашивает он. Джаред дразнит меня, поглядывая своими синими, как джинсы, глазами из-за кружки.

Без предисловия отклоняюсь назад и бью его в живот. Довольно улыбаюсь, наслаждаясь моментом, когда горячий, свежезаваренный кофе волной выплескивается на руку Джареда.

— Это может шокировать тебя, но женщины могут разозлиться и без ПМС. Это отвратительно звучит. Разве ты никогда не злишься просто так?

— Ну конечно. Это твоя точка зрения? — он засовывает руку в рот и посасывает ожог — худшее, что можно сделать в данной ситуации. Зная, что он будет делать это весь день, потому что ожог не спадет, милосердно включаю холодную воду и подставляю под поток руку Джареда.

— Моя точка зрения — почему вы, мужчины, можете злиться, не имея ПМС, но когда, то же самое касается женщин, это просто невозможно? Может быть, я и отстаю от CNN (телеканал), но я еще не слышала, что менструальные циклы и способность злиться научно связаны, ты, сексистская свинья!

— Ты знаешь это, детка.

Джаред зарывается лицом в мою шею и похрюкивает. Я смеюсь и извиваюсь, потому что это дико щекотно, а не потому, что он неотразим или прощен. Но это именно тот способ, которым он заканчивает все наши ссоры с тех времен, когда нам было по десять, и его семья поселилась напротив нашего дома. Я серьезно - он слишком очаровательный для своего же блага, и мы тайно миримся с этим - но я никогда вслух не произнесу, что он, на самом деле, просто классный.

— Прошу тебя, не делай этого снова, Джаред, я серьезно. Если бы я не была так мила, то вышвырнула бы ее отсюда за волосы. — На самом деле, я не сделала это скорее из-за знания, что, если автобус качается, то тебя может стошнить от того, что увидишь, когда постучишься, а не из-за благотворительности, но я не стала упоминать эту маленькую деталь. Уперев руки в бока, я серьезно смотрю на него, нахмурив брови. — Никому не позволю, даже тебе, разрушить его гармонию. Он побеждает и ...

— И все остальные ублюдки проигрывают, — заканчивает он за меня. — Знаю, детка, я согласен.

— Знаешь, я серьезно, неужели так сложно снять номер или поехать к ней? Неужели они все бездомные шлюхи?

— Бездомные шлюхи — ха! Забавно, — я слышу его бормотание и смех на расстоянии.

— Раз уж вы проснулись, слушайте, — предупреждаю я остальных двоих, очевидно прячущихся под своими одеялами от силы моего гнева и явно испуганного Джареда, — и вам лучше записывать, потому что я не собираюсь проводить эту беседу снова.

Голова Ретта высовывается из коморки, его черные волосы дико торчат во все стороны. Он посылает мне улыбку, полную гордости и одобрения. Это его обычный способ поддержать меня без очевидного перехода на мою сторону. Не дай Бог, его брат узнает, что он поддерживает девушку, а не «свой вид».

Братьев Фостер всегда считали близнецами, хотя на самом деле у них разница чуть менее года, и они очень разные. Прежде всего, Джаред очень эгоистичный парень, тогда как Ретт, старший из братьев, неизменно бескорыстный. Темные волосы Ретта мягкие и волнистые, а волосы Джареда грубые и при прикосновении щекочут руку. Они оба высокие и мускулистые, с глубокими темно-синими глазами. Если Джаред всегда танцует с менее тонкими мотивами, скорее рефлекторно и саркастически, то движения Ретта более послушны, и при этом он словно смотрит тебе в душу. Когда я хочу пошутить, посмеяться или просто забыться, я иду к Джареду. Его веселый и беззаботный дух освежает. Но, когда мне нужно просто побыть с кем-то понимающим, знающим верные слова и способным утешить, я ищу Ретта. На самом деле, я люблю их абсолютно одинаково.

Ретт все еще поглядывает на меня, я показываю ему язык и свожу глаза к переносице, но при этом оставляю свой голос сердитым для всех остальных.

— Я ухожу, чтобы забрать Коннера. И этому месту лучше бы пахнуть Лизолом и конфетками, когда мы вернемся. — Я разворачиваюсь на каблуках, схватив свое дерьмо, и ухожу, хлопнув дверью. Дойдя до нижней ступеньки, останавливаюсь, чтобы успокоиться и наполнить легкие свежим воздухом.

— Ты в порядке?

Моя голова дергается вправо, где я замечаю моего дядю Брюса, нашего водителя и по совместительству импровизированного менеджера, а также единственного родственника, который остался у нас с Коннером. Он прислонился спиной к автобусу и потягивал сигарету. Я бы хотела, чтобы он бросил эту отвратительную привычку. Единственный брат моей матери, он потерял свою жену из-за рака, Христа ради..., и он все еще курит, дымит как стареющий, слегка полноватый двигатель. Иногда мне кажется, что он лишь приближает свою смерть, пытаясь ускорить встречу с женой и сестрой. Безусловно, выкуривание по пачке «Кэмела» без фильтра каждый день является частью его плана.

— Черт, нет, я не в порядке. Джаред привел шлюху в мой автобус прошлой ночью. Знаешь что-нибудь об этом?

— Неа. — Он бросает свою сигарету и тушит ее подошвой ботинка. — Мое, кхм, свидание привело нас к ней домой. Я не возвращался к автобусу после окончания шоу.

Мне нравится его привычка называть такие встречи свиданиями. Таким образом, он защищает мои якобы хрупкие уши. Тетя Керри умерла спустя всего восемь месяцев после мамы, так что дяде выпало сразу два сложных прощания. За это время я успела получить юридические права на Коннера, что более чем достаточно для Саттона. Также я купила этот автобус и предложила дяде присоединиться к нам. Он буквально запрыгнул к нам на борт, и вот уже три года он держит нас на средней полосе, в одной миле от шоссе.

— Мило. — Я закатываю глаза. — Заставь их, пожалуйста, все убрать. Я не хочу видеть в автобусе чужие лифчики и жить в свинарнике. И используйте очиститель для унитаза. Не знаю, какую заразу оставила там гостья Джареда.

— Может, хочешь, чтобы я съездил за Коннером с тобой? Ретт может руководить всеми.

— Нет. — Смеюсь я. — Нам скоро отправляться. Спасение тебя из тюрьмы займет много времени. — Дядя Брюс ненавидит моего отца, и порой это доходит до астрономических уровней.

Я прохожу мимо машины и кричу из-за плеча:

— Серьезно, подними их задницы. И припугни, а то они не будут слушать.

— Да-да, Капитан.

— Бетти! — кричит он за секунду до того, как я открываю дверь.

Наша мама звала меня Бетти, так что Коннер тоже теперь зовет меня так. Но до дня ее смерти брат называл меня не иначе, как Лиз, или Лилсис (прим. lil’sis — Лил сестра), что сейчас превратилось просто в сестру.

—Умпф, — я хрюкаю, едва успевая удержаться на ногах, когда он врезается в меня всем своим телом. Коннер всегда здоровается так со мной, будь мы в разлуке хоть два года, хоть две минуты. Но это стало по-настоящему больно, когда он стал весить больше двухсот фунтов. Такое приветствие стало типичным для него уже давно, так что можно было подумать, что я уже привыкла, но нет. Это всегда чертовски больно. Я сомневаюсь, что моя миниатюрная женственная фигура когда-нибудь поприветствует очень усердную атаку далеко не худенького, взрослого мужчины. Хотя, я скорее съем свой язык, чем стану жаловаться.

— Ты скучал по мне, приятель? — спрашиваю я, еще не восстановившимся, хриплым голосом, также пытаясь выровнять дыхание.

— Угу. — Он берет меня за руку и тянет меня в сторону двери. — Пока, пап! — кричит Коннер в пустоту.

— Эй, постой. — Я напрягаюсь, чтобы остановить его, оттягивая назад его руку со значительной инерцией, и одновременно просматриваю пространство на наличие нашего отца. — Коннер, сначала мы должны забрать твои вещи. Где папа? — я заметно дрожу, задыхаясь на слове «папа», повторяя его просто для того, чтобы поддержать разговор спокойным для парня.

— Меня это не волнует, — он снова тянет мою руку. — Назад в автобус! — я очень люблю своего безумного брата, всегда попадающего прямо в точку и, как правило, предельно честного. На самом деле, я даже не помню, был ли у него фильтр речи раньше. Он был спортсменом, музыкантом и дерзким, и при этом популярным парнем, но я вроде помню некоторые культурные частички в его прошлом.

— Спасибо, сынок. — Ледяной баритон эхом отдается от сводчатых потолков и проходит по моей спине. Меня убивает то, как реагирует мое тело. Оно предает меня в инстинктивной и физической неприязни, напоминая мне о власти, которую он до сих пор имеет надо мной. — Элизабет, — он замечает меня, когда полностью сходит с чрезмерно большой лестницы. — Я предполагаю, что ты в порядке?

— Ну, я предполагаю, что ты все еще придурок. Я права?

Коннер хихикает за моей спиной, и я оборачиваюсь, чтобы одарить его победной улыбкой. Верно, приятель, счет один-ноль в нашу пользу.

— Дорогая Элизабет, ты как всегда красноречива.

— Дорогой «пришло время, чтобы показать из себя отца», — я указываю на его лицо, — все еще проживаешь жалкое существование, как я вижу. Где Альма? — наша экономка-няня с тех пор, как я научилась ходить, она одна из немногих избранных, кому я могу доверять в этом мире, а также единственная причина, по которой я разрешаю Кону посещать этот дом без меня. Ей лучше бы быть здесь; отцу не разрешается быть наедине с Коннером, и он это знает. Конечно, там могут быть всякие уловки и пробелы, с которыми я борюсь по сей день, но этот пункт я выиграла. Если бы я этого не сделала, то Коннер и я сейчас были бы далеко в тропиках, загорающие, занимающиеся подводным плаванием, а главное, скрытые ото всех.

Его плечи, спрятанные под костюмом, достойным его, вздрагивают от презрительного смешка.

— Она где-то здесь, неподалеку. Спроси своего брата, если не веришь мне. Или не стесняйся, сходи и поищи ее сама. — Он потирает подбородок, и саркастическая маска снова оказывается у него на лице. Он ждет, чтобы я назвала все его слова блефом. Когда он понимает, что я не сдвинусь со своего места, то задает мне очередной колкий вопрос.

— Как группа?

— Зачем ты задаешь бессмысленные вопросы? Тебе не важен ответ, так зачем спрашивать?

Я драматично прижимаю руку к сердцу и выпячиваю нижнюю губу.

— Я надеюсь, это не для моего блага, дорогой папочка. Пожалуйста, не тревожь свой слабый ум мыслями о том, что мне нужны какие-либо разговоры с тобой. На самом деле, — я шагаю по направлению к нему и рычу, — мне уже плохо от того небольшого разговора, который уже состоялся.

Я потираю свой живот, жалея, что не могу раздавать здесь команды, как с Джаредом.

— Так что отдай мне его сумку, и мы уйдем. Если только у тебя нет ничего действительно важного, о чем нам необходимо поговорить. Допустим, о Коннере.

Говоря о маленьком приятеле, я бросаю взгляд через плечо, замечая, что он ведет интересную беседу с большой рыбой в аквариуме, периодически тыкая в нее пальцем через стекло. Если бы Альме не пришлось все это потом убирать, то я бы искренне хотела, чтобы он разбил его.

— Ничего, кроме того, что я уже тебе сказал. Он принадлежит...

— Мне. — Я тыкаю своим дрожащим пальцем ему в лицо. — И так будет всегда. Я позволяю тебе видеть его только потому, что он просит. Никогда не забывай, старик, мы — те, у кого все карты, не ты. — Даже когда я говорю все это, я знаю, что это не правда. Пока Коннер хочет видеть его, просит меня о встрече, я позволяю ему это, несмотря на все мои инстинкты. Мандат на посещения каким-то образом затесался в соглашение, и мой слизкий отец пользуется этим. Я ненавижу, когда Кон находится рядом с ним, и беспокоюсь все время, пока не заберу его в безопасное место, но опять же, пока Коннер не обретет свой голос, мои руки связаны.

— Почему ты настаиваешь на таскании по стране кого-то в его состоянии из-за твоего бессмысленного акта восстания? Деньги невозможно забрать назад, они твои, с тобой он или нет. Позволь ему иметь дом и того, кто будет за ним следить.

Я подхожу еще ближе к нему, гнев и ярость кипят в моих жилах, я даже слышу звон в ушах.

— Он был дома, а не под моим присмотром, когда оказался в таком состоянии. И наша мама позаботилась о том, чтобы у нас были эти деньги, ты, чертов претенциозный ублюдок. Не смей говорить так, как будто бы у тебя есть хотя бы одна унция великодушия или беспокойства за него!

Он достает носовой платок из заднего кармана и вытирает своё потное, жилистое лицо.

— С тобой всегда приятно иметь дело, Элизабет. Постарайся, чтобы его не убили.

— Не беспокойся, не хотелось бы украсть твою прерогативу.

Ничего. Ни шока от обвинения, ни пораженного отрицания, ни даже «Что это значит?». Он просто больше не волнуется о симулировании беспокойного вида. Он абсолютно уверен, что неприкасаемый. Одна в земле, другой не говорит — мне бы радоваться своей судьбе. Пока я не иду поперек сама себе. Что он регулярно делает. До тех пор, пока я дышу, он тоже дышит. Эхо его шагов отдается от мраморного пола, он поворачивается и быстро уходит прочь. Эту версию его я знаю лучше всего — он, уходящий от нас. Он не остановится и не обернется, улыбнувшись дочери, которую он потерял, моля ее о прощении и объясняя причины своего поведения. Я уже давно не мечтаю об этом; ледяное равнодушие заняло свое место в моем сердце. Я не нужна ему так же, как и объятия сына перед его уходом. Это убивает мое чувство долга касаемо того, что мы ненадолго уедем путешествовать по стране, как только уедем отсюда. Я позволяю себе только один мимолетный вздох, мои глаза быстро осматривают дом детства перед тем, как я снова беру себя в руки.

— Пойдем, приятель, мы уходим. Возьми свои вещи.

— Мы можем взять этих рыбок с собой?

— Тебе они не нужны, Кон. Они грязные. Я куплю тебе твоих, хорошо?

— И Пез¹?— он уговаривает меня с глупой, но в тоже время пленительной улыбкой. Это совершенно не нужно, потому что я и так дам ему все, что он пожелает, но я все равно люблю то, как он меня уговаривает.

— Конечно. Пез, как всегда.

Когда я пообещала Коннеру, что куплю ему его собственных рыбок, я не лгала… но в эту секунду я не думала рационально. Однако он, указывая на каждый дом, мимо которого мы проезжали за последние десять минут, спрашивал:

— Это магазин с рыбками? Тот самый, где мы купим мне рыбку, Бетти? Разве нам не нужно повернуть сюда?

Заняв первое попавшееся место на парковке, я не могу сдержать смешок. К чёрту то, что говорят врачи, мой брат постиг все грани хитрости. Он с легкостью обводит меня вокруг пальца, пользуясь любым возникающим шансом.

— Где мы? Это не магазин. — Он сутулится в своём кресле, сгорбив плечи и надув губы. — Ты просто пошутила насчет рыбок, да?

Видите, что он делает? Пытается вызвать во мне чувство вины.

Я усмехаюсь и фыркаю.

— Ты же прекрасно все знаешь, умная маленькая обезьянка. Я могу сориентироваться очень быстро, приятель.

Я не знаю, где здесь поблизости есть магазин с живыми рыбками. В детстве нам не разрешалось иметь домашнее животное; слишком грязно, шумно, не солидно — выберете оправдание сами. Поэтому я не имею ни малейшего понятия, где можно купить домашнее животное. Братья Фостер… у них всегда были какие-то существа в клетках, чашах или коробках, когда они были детьми. Пока набираю номер Джареда, я практикуюсь в «Извини меня и, кстати, не поможешь мне» речи в моей голове. Он отвечает на первом же гудке, и в его голосе звучит неприкрытая паника.

— Вы в порядке?

— Да, у нас все отлично. Знаешь, мне тут понадобилась твоя помощь.

— Давай, — он не задает мне никаких вопросов и даже не требует извинений. На самом деле, он просто замечательный.

— Во-первых, — испускаю глубокий выдох, наполненный стыдом, — прости меня за то, что я была просто сверхсучкой этим утром. Ты же знаешь, что я люблю тебя, и не хотела быть такой резкой, но я не могу...

Я выпускаю нервный вздох, который удерживала, и откинула голову назад, ощущая восхитительную легкость в плечах. В глубине души я знала, что он простит меня, но иногда я беспокоюсь, что он или Ретт, или они оба, наконец, выяснят, что я приношу больше проблем, чем пользы, и оставят меня.

— Я припарковалась напротив магазина бытовой техники Кинни, и мне нужно знать, где здесь поблизости есть магазин с рыбками. И не мог бы ты найти местечко для нашего нового питомца? Пожалуйста. Коннер, — я поворачиваюсь к нему, — где бы ты хотел видеть свою рыбку?

— В моей комнате. — Он нетерпеливо кивает своей головой. — Да, в моей комнате.

— Местечко в комнате Кона, пожалуйста. — И в течение пяти секунд все кажется мне очень простым, пока внутренняя Лиз не просыпается. — Погоди, а что если вода из аквариума будет выплескиваться? Я возьму крышку. И тебе лучше найти место, где аквариум держался бы хорошо. И не рядом с окном, будет то слишком холодно, то слишком тепло. — Я начинаю раздражаться. — Я не знаю. — Я совершенно ничего не знаю обо всем этом спонтанном проекте, уже не говоря о попытке осуществить его в туристическом автобусе. Коннер живет в большой спальне, в конце автобуса, а все остальные спят на койках или кушетках в передней его части… и я внезапно жалею о том, что предоставила ему самому выбрать место для аквариума. Одному Богу известно, что он может сделать с этой рыбкой в своей комнате, за закрытой дверью; мне нужно будет держать еду, сачок и все остальное в безопасном месте.

Я зажмуриваюсь, вдыхая воздух и чувствуя, что меня охватывает паника. Единственное утешение в том, что он не попросил собаку. Это не проблема, не проблема. На самом деле.

— Йоу, Мама Медведица! — Джаред откровенно развлекается, и это слышно по его голосу. — Усмири свое безумие, это просто рыба, а не гребаный аллигатор. Все будет в порядке. Иди и купи парню немного чертовых гуппи, а я пока все подготовлю. Есть одно место под названием «Аквариум» на углу Тиккер и двадцать третьей, в торговом центре. Поезжай прямо туда.

— Верно, ты прав. Это просто рыба. Мы можем осилить рыбу. — Я выдыхаю все ненужное беспокойство, сжимая руки на руле. — Увидимся.

— Эту, — вопит Коннер, скользя указательным пальцем по стенке аквариума, выбирая сначала одну, затем другую и так до бесконечности. — И еще вот эту! — его ноги пробегают по миле в минуту, он действительно волнуется. — Сестра, — он поворачивается ко мне, — у них есть красная рыбка для Джареда и синяя для меня!

— Я вижу, — говорю я, посмеиваясь над его энтузиазмом.

— Иииии, — голос Коннера достигает крика, — желтую, оранжевую и голубую для Ретта!

— Две голубых, — говорю я помощнику, поднимая бровь в предупреждении, поскольку он вздыхает и закатывает глаза. Даже не пытайся, парень. Помоги моему брату, обслужи нас с улыбкой и все прочее. Разрушишь это для него и сам напросишься на проблемы.

— Бетти, — говорит он мягко, но печаль в его голосе сразу привлекает моё внимание, — у них нет розовой для тебя. Тебе придется выбрать рыбку другого цвета.

Я наклоняюсь и изучаю все возможные варианты, проплывающие внутри аквариума столь молниеносно, что мои глаза едва успевают проследить за ними.

— Как на счет парочки этих маленьких ярко-зеленых?

— Дааа, — он растягивает слово в восхищении, — замечательный выбор. А каких возьмем для Ками и для дяди Брюса?

Заботливый ангел, никогда никого не забывает.

— Они могут делить рыбок со мной, — уверяю его, поглаживая его руку. — Я думаю, что на этом достаточно, приятель. У нас нет комнаты для очень большого аквариума, и ты ведь не хочешь, чтобы в твоем аквариуме рыбкам было тесно?

Он обдумывает мое предложение, постукивая пальцем по подбородку, и, наконец, соглашается. Он несет чистый мешочек с синей и красной рыбками и весело подпрыгивает всю дорогу. Да, мы можем осилить рыбу. Вместе мы слоняемся вокруг, пока парень упорно пытается поймать для нас остальных рыбок при помощи маленького сачка, а Коннер в это время ищет всевозможные замки, корабли и сокровища, которые можно поместить в аквариум.

— Помни, не набирай слишком много, приятель. Им всем нужно место, чтобы плавать.

— Две? — он сжимает много моих пальцев, умоляя меня с милой улыбкой. Когда я слишком легко соглашаюсь, он продолжает. — Три?

— Две. — Я сдерживаю смех и отчаянно пытаюсь не сказать ему, что он может взять четыре.

— Джааарееед, я дома! — Коннер визжит в ту же минуту, как открывается дверь автобуса. Бедные рыбки отскакивают рикошетом от стенок пакетика из-за того, как он его трясет. Я не знаю, почему он всегда зовет Джареда первым, несмотря на то, что оба парня очень хорошо к нему относятся и занимают равное место в наших жизнях. Интересно, задает ли Ретт себе такой-же вопрос и задевает ли это его самолюбие? Зная Ретта — несомненно, да.

— Вот он где! — Джаред улыбается и встает с кушетки, чтобы обнять Коннера. — Мы скучали по тебе, друг. Хорошо провел время с отцом? — он смотрит на меня через плечо Коннера, когда спрашивает об этом. Он тоже беспокоится, поскольку пережил всё это вместе со мной.

— Спроси его, видел ли он Альму, — прошу я одними губами.

— Ты видел сегодня мисс Альму, приятель? — вопрос звучит повседневно, но моя челюсть сжата, и я жду ответа.

—Да, она любит меня. И Бетти тоже. — Мой братишка больше не может говорить о чем-либо, кроме его новых питомцев. — Видел моих рыбок? — он тыкает пакетиками с рыбками прямо Джареду в лицо. — Красная твоя. Можешь дать ей имя, если хочешь.

Я все еще стою позади них и наблюдаю, вращая рукой и желая, чтобы Джаред согласился. Он подмигивает мне, читая меня, словно открытую книгу.

— Удивительная рыбка, чувак, мы переместим их в аквариум через секунду. Что Альма заставила тебя сегодня съесть?

— Жареный сыр². Ретт, Брюс-Мус³, я дома! — Джаред и я оба смеемся над Коннером и его подшучиванием. Он сказал, что видел ее, а теперь он со мной, на вид невредимый, и этого достаточно для меня, чтобы двигаться вперед.

Джаред наклоняется к нему и шепчет в ухо.

— Твой дядя убежал в город, а Ретт все еще в кровати, иди и разбуди его.

Вот дерьмо, он отправляет Коннера делать за него грязную работу. Как только Коннер прыгает в прихожую и бежит подвергать пыткам все живое, Джаред садится обратно и похлопывает по месту рядом с собой, призывая меня сесть.

— Насколько плохо на этот раз?

Я кладу голову на его плечо и позволяю переплести наши пальцы.

— Не слишком плохо. Коротко и горько-сладко. — Я наклоняю голову и озорно улыбаюсь. — Преподнесла ему парочку хороших ударов.

— Я и не ожидал от тебя меньшего.

— Я не видела Альму, и это очень меня волнует. Я просто хочу, чтобы Коннер не просил меня возить его туда. Хочу, чтобы он помнил, почему ему не следует просить об этом.

— Ты уверена насчет этого? Возможно, это хорошо, что он не помнит. Ты знаешь, существует много ужасного дерьма, застрявшего в моей голове, и мне жаль, что я просто не могу забыть обо всем этом, понимаешь? — он сжимает мою руку и целует меня в висок.

В какой-то степени он прав, я не хочу, чтобы у приятеля были эти страшные видения, смущающие его и пробуждающие ото сна по ночам. Но без этих воспоминаний и его словесного доказательства, я не могу доказать, что все, что я говорю, — правда. И поэтому, я не могу удержать его от посещения нашего отца. Это никогда не кончится — эти мысли и мои внутренние споры о меньшем из двух зол никогда не закончатся. Это утомляет.

Коннер играл в американский футбол и обычный футбол с самого детства и до средней школы; наш отец не посетил ни одной игры. Он был в группе практически три года; «папочка Дьявол» никогда не слышал ни одной песни. Ему было наплевать на Коннера до несчастного случая, который, могу поклясться, был крайне далек от случайности, но теперь он просто одержим игрой в дом с двадцатисемилетним парнем, которого он едва знает? Я пока еще не выяснила его мотивов, но скоро я их пойму. Мои мысли прерываются воплем:

— Свали, отсталый чудик! Что, бл*ть, с тобой не так?

Я вскакиваю на ноги и молнией бегу вниз по коридору, Джаред наступает мне на пятки.

— Приятель, приятель, что стряслось? — я спрашиваю так спокойно, как могу в сложившейся ситуации, падая на колени и обхватывая его руками. Коннер свернулся клубочком на полу, качаясь вперед и назад и ударяя кулаками по полу рядом с головой. — Коннер, остановись. — Командую я, пытаясь ограничить его действия. Я задыхаюсь от боли из-за случайного столкновения моей челюсти и его локтя. Чертов локоть. — Дерьмо, — я вою, покачивая головой и быстро потирая ушибленное место перед возвращением в битву. — Джаред, помоги мне! Ретт!

Они уже здесь, пойманные в ловушку волнения; один из них отталкивает меня, и теперь они могут помешать Коннеру навредить себе. На этот раз я ударяюсь спиной, резкий удар выбивает из меня дух, меня отбрасывает в сторону, и я приземляюсь на край кровати. Я стала достаточно жесткой за эти годы, поэтому я беру небольшую паузу, чтобы проигнорировать спину и еще немного потереть челюсть, чтобы избавить себя от боли.

Ками — наша басист и человек, который стал причиной этой катастрофы, свесила вниз ноги с верхней койки и в спешке натянула на себя футболку.

— Лиз, ты не можешь ожидать, что мы и дальше так будем жить! Твой чертов брат опять запрыгнул на меня. Мне не интересно, что, черт его подери, с ним не так, но я имею право на личное пространство!

— Ты живешь в туристическом автобусе вместе с четырьмя мужчинами, спишь голой и думаешь о личном пространстве? Кто-нибудь еще считает ее ход мыслей бессмысленным?

В мои обязанности не входит указывать ей на очевидное, кроме того, эта эпичная ситуация целиком зависит от тех идиотов, которые воспитали ее «подними тревогу в любом, даже пустяковом случае» эксгибиционистскую задницу. Но важнее всего, у меня просто нет ни времени, ни энергии, которые я могла бы потратить на теперь уже экс-участника группы. Мне нужно заботиться о моем брате — невинной, драгоценной душе, которую она напугала до смерти. Медленно поднимаясь так, чтобы стоять с ней нос к носу, я концентрируюсь на своем дыхании, напоминая себе, что мне не нужно, чтобы Коннер видел насилие. То, как ужасно он реагирует на это, преувеличенно даже для него, является одной из важнейших причин, почему он нарушал правила, когда я была в летнем лагере. Если я выбью дерьмо из этой суки прямо сейчас, то сделаю все еще хуже для приятеля.

Только беспокойство за него спасает ее жизнь. Иначе я бы уже намывала свои полы ее волосами, словно шваброй.

— Ками, что с тобой не так? Он ничего такого не подразумевал этим действием.

— Я сыта по горло всем этим! Уже достаточно долго молчала об этом. «Давайте не будем расстраивать умственно отсталого» уже устарело, — сопливо говорит она, испытывая мое терпение. — Он постоянно подглядывает за мной. Мне уже кажется, что он притворяется только для того, чтобы получить шоу голой груди.

Конечно, все именно так, дива. Он притворяется уже семь долгих лет, надеясь в один день увидеть хоть краешек твоих неравномерных комариных укусов. Мне требуется всего минута, чтобы тупо уставиться на нее и дать моему мозгу понять, откуда у нее могла взяться такая ядовитая ненависть, появившаяся буквально из ниоткуда. Ками жила вместе с Коннером в этом автобусе несколько месяцев. Я даже видела, как она помогала Коннеру собрать его пазлы раз или два, так что уровень враждебности, льющейся из нее теперь, просто отвратителен и абсолютно неожиданный.

— Он искал Ретта, ты бессердечная и несущая бред сука. Он хотел показать новых рыбок и перепутал койки. — Мой голос срывается, и я проглатываю удушающее рыдание, вставшее тяжелым комом прямо посреди горла. — Но, к счастью, Коннер не обречен. Он будет в порядке через несколько минут, все еще будет ангелом. А ты, — я делаю шаг по направлению к ней, удостоверившись, что приподняла верхнюю губу и показала зубы, — испорчена на всю свою жизнь. Нет надежды для того зла, что сидит внутри тебя, и мне очень жаль, что я не видела этого в тебе раньше. Быть уродливой и скупой до самой сердцевины — это неверный способ прожить жизнь, Ками. Я приняла решение, как оградить от тебя Коннера. Пакуй свое дерьмо, следующая остановка — твоя.

— Ты же это не серьезно! Ты выкидываешь меня из группы, которая загнется к черту без меня, только потому, что я не хочу, чтобы этот придурок пялился на мою грудь?

— Джаред? — зову я, сжимая и разжимая кулаки, моля о силе воли, которой я обычно не обладаю.

— Уже здесь. — Он размещает свое тело между нами. — Собирай свое дерьмо, Ками, ты уходишь. И закрой свой чертов рот на время сборов. Я не бью женщин, но если ты назовешь этого парня еще как-нибудь, то я совершенно точно отделаю тебя, сука.

— Вы не можете просто так выкинуть меня, у меня даже нет машины! Просто невероятно, — усмехается она.

— И груди тоже нет. — Джаред выигрывает целое очко для нашей команды одной только этой фразой. — Но мы отвезем тебя до того места, куда тебе нужно. Мы вроде как не плохо воспитаны.

В то время как он стоит рядом с ней, словно страж, я передвигаюсь вперед по автобусу, куда Ретт загнал Коннера. Садясь на корточки перед ним, я отрываю его руки от лица.

— Хей, взгляни на меня.

— П-п-прости, сестра, — говорит он дрожащим голосом.

— За что ты извиняешься, а? За то, что ты такой удивительный, добрый и замечательный? За то, что ты победитель? Потому что это именно то, кем ты являешься! — он не отвечает мне, пряча свое лицо за плечом Ретта.

— Какое у нас есть правило, Коннер? — я толкаю его ногу. — А? Скажи мне правило.

Он все еще вздрагивает и стыдится, так что я отвечаю за него.

— Ты выигрываешь, а все остальные придурки проигрывают, так?

— Так, — он ворчит из своего укрытия, в то время как Ретт потирает его спину и улыбается мне.

— Кто победитель?

— Я победитель. — Он смотрит на меня одним глазом. Моя драгоценность. Как кто-то может быть скупым на эмоции для этого лица: для этих огромных, невинных глаз, заполненных неконтролируемой любовью и этих ямочек на щеках?

— Ты чертовски прав. — Я вскакиваю, хватая его руку, чтобы поднять ее в торжествующем жесте вверх. — Леди и джентльмены, мальчики и девочки! Коннер Мэтью Кармайкл — победитель!

Парни хлопают и кричат, в то время как Ками закатывает свои глаза и продолжает наполнять сумку своими чертовыми вещичками. Теперь лицо Коннера сияет улыбкой от уха до уха, и все снова возвращается на круги своя.

— Я заберу себе ее рыбку, — хвастается он, и все мы просто умираем со смеху.

Вот дерьмо, все это время он держал пакет с рыбками! Но теперь он ничего не держит, и целиком потерян в своем волнении. Похоже, что мы сделаем еще одну остановку.

— А я заберу себе верхнюю койку! —вмешивается Джаред, поскольку ему надоело спать на нижней полке. Мои парни всегда ищут во всем плюсы.

После двух самых долгих часов в наших жизнях, наполненных удушающим напряжением, клубившимся в воздухе, мы наконец-то останавливаемся там, где можем высадить Ками. Большая удача для нее — то, что мы все еще находились на территории Огайо, когда она показала свою настоящую натуру, поэтому она смогла позвонить кому-нибудь, кто ее бы забрал. Иначе я выбросила бы ее сразу же. Во всяком случае, я думаю, что поступила бы так.

Бросив на стол карты прямо посреди нашей игры в «Уно» на четверых, Коннер вскакивает, как только мы останавливаемся, и ему открывается вид на парк из окна.

— Ты не сказал Уно, — дразнит его Ретт, — я побеждаю.

— Подвинься, — рявкает Ками на Коннера, пытаясь отпихнуть его с дороги и толкнуть своим чехлом в его бедро, как она обычно делает.

— Я не шутила на счет нее, — предупреждаю я Джареда угрожающе низким голосом. — Пусть она уберется из моего автобуса, иначе тебе придется придумывать мое алиби на время убийства. — Я действительно озадачена и не имею ни малейшего понятия о природе ее озлобленности, скрытой ото всех до этого случая. И, вполне возможно, у нее просто был катастрофически ужасный день… но я не хочу рисковать и давать ей возможность на еще один такой день в моем автобусе.

Джаред спешит к двери и обвивает рукой плечи Коннера:

— Давай-ка отступим назад, чувак, и дадим Ками место, чтобы выйти из автобуса.

— А куда Ками идет? — он растерянно озирается по сторонам. — Ками, ты куда?

— Подальше, бл*ть, отсюда!

Джаред инстинктивно отодвигает Коннера назад, спасибо Господу, потому что она меня уже достала. Я вцепляюсь в нее и теперь поднимаю свой кулак, полный ее волос. Ретт смеется и оттаскивает меня за талию.

— Все почти кончено, — шепчет он, касаясь губами моего уха. — Держи себя в руках и позволь ей убраться из этого автобуса, и тебе больше никогда больше не нужно будет о ней беспокоиться. Ну, давай же. — Он выпутывает мои пальцы из ее сальных волос и пятится, таща меня за собой. — Давай, посиди со мной, пока она не уйдет.

Я делаю это только потому, что меня удерживают. Он крепко обнимает меня, пока я сижу у него на коленях, прижав голову к его груди. На самом деле все это приводит нас к просто огромной проблеме:

— Через пару дней концерт, а у нас нет гребаного басиста. И что мы теперь собираемся делать?

— Я могу играть! — Коннер поднимает свою руку. Он подслушивал. Джаред подталкивает его плечом, и они садятся рядом с нами.

Время для собрания нашей маленькой семьи, за исключением Брюса. Он всегда занимает капитанское кресло, которое сейчас пустует.

— Ты просто замечательно играешь, Кон. — И это было правдой. Он был очень талантливым парнем, даже написал пару песен очень давно. — Но ты нужен нам на тамбурине, помнишь? — Джаред, любя, напоминает ему.

Каждое шоу дядя Брюс следит за Коннером, они стоят прямо за сценой, где он трясет свой тамбурин, словно чемпион. Я чувствую себя ужасно, потому что все, что он теперь может делать — это просто трясти шумящую штуку, но я не знаю, к чему приведет его выход на сцену. Это непредсказуемо. Некоторая публика лучше, некоторая хуже, и места наших выступлений варьируются от маленьких и любезных до больших и шумных. Мы приспосабливаемся ко всему.

— Это верно. — Его лоб морщится. Как это мило.

— Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем. — Я встаю, наконец-то осознавая, что Ками уже ушла. — Хочешь размять ноги на воздухе, приятель?

Прогулка на воздухе нужна не только ему, но и мне, чтобы прояснить свой разум.

Я не имею ни малейшего понятия, о чем мы все думали, и страшнее всего то, что именно я потянула нас к разрушению. На самом деле, изначально все это было моей идеей, наши выступления стали всем, что есть у Джареда и Ретта. Даже если мы бросим все сейчас, то у меня все еще есть Коннер и заначка для отступления, но вот парни были социально и материально отторгнуты от их дерьмовой семьи, как только они ступили на борт нашего автобуса. Ну, официально, основа этому была заложена уже давно. Просто они наконец-то дали своим родителям оправдание для чайных вечеринок в стиле «ничего страшного, что нам все равно на своих детей, ведь они…». Так что, я не могу просто отменить концерт. Может быть, для меня это не так уж и важно, но я предполагаю, что для Джареда и Ретта так и есть. Мне нужно чудо… предпочтительно, чудо с сочувствием или такое, которое может сфальсифицировать его с закрытым ртом, а также умеющее бренчать на бас-гитаре.

То, что началось с разминки для ног на пару минут, превратилось в утренний пикник и игру в фрисби. Я убираю остатки нашего пиршества в мусорную корзину, как что-то, или вернее кто-то, привлекает мое внимание. Привет, чудо. Солнечный зайчик, отскочивший от гитары, перекинутой через спину, было первым, что привлекло мое внимание, но, конечно же, я обратила внимание на пару Levis, идеально сидящую на нем. Черт, да, я заметила. Как я могла не заметить? В конце концов, я здоровая двадцатитрехлетняя женщина.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — Джаред встает позади меня, интригующе шепча в мое ухо. Уверена, что он не думает: «Мне бы хотелось позволить себе один час, чтобы этот парень мог оттрахать меня до такого состояния, что я бы не чувствовала свои ноги».

Я разворачиваю голову к Джареду и пытаюсь саркастически ответить ему так, чтобы он не заметил испуга в моем голосе.

— Если мой ответ на твой вопрос — да, то накорми меня рыбой. Еда для мозгов. Но, естественно не рыбками из аквариума Коннера. — Это напоминает мне о… ладно, давайте дождемся, когда приятель сам упомянет об этом.

— Серьезно, всезнайка, мы собираемся стоять здесь, пыхтя и дожидаясь, что он заметит нас, или пойдем и спросим его?

— Спросим его, о чем? — мы оба знаем, что я несу чушь — я точно знаю, что он имеет в виду. И да, если бы мы жили в идеальном мире, то можно было бы говорить о вмешательстве Господа…парень с гитарой, так вовремя оказавшийся на том же месте, что и группа, по совпадению нуждающаяся в гитаристе, но я не верю в идеальный мир. Я откидываю голову назад, всего лишь на секунду, чтобы насладиться ясным, бесконечным голубым небом и ожиданием, наполненным теплотой мысли. Хорошо выглядишь, мам.

— Я не могу позволить незнакомцу жить в одном автобусе с приятелем. А что, если он серийный убийца? — что, если он не так симпатичен внутри, как снаружи?

— Ах, Мама Медведица, ты проверишь его при помощи всех своих тестов. Ты осторожна. И он все еще может сказать, что мы с тобой сумасшедшие, и послать нас. Давай сначала спросим, а потом уже будем беспокоиться.

Я кусаю внутреннюю сторону щеки и бросаю взгляд назад, подмечая, что Коннер все еще бросает фрисби со счастливым лицом, а Ретт тем временем наблюдает за ним.

— Ты спрашиваешь его или я? — вздыхаю, с надеждой маскируя мурашки и предвкушающее покалывание, пробегающее вдоль позвоночника.

— Он — гетеросексуал, могу тебе сказать даже отсюда. Скажем так, мы направим на него, — он указывает пальцем на мою грудь, — тяжелую артиллерию.

— Не пялься так на мою грудь! — я пихаю его, открыв от удивления рот. — Ты мне как брат. Это незаконно почти в сорока штатах, и, кроме того, это противно.

— Но ты не считала, что это было противно, когда...

— Хватит. — Я торопливо хлопаю рукой по его рту. — Я пойду, а ты стой прямо здесь и внимательно наблюдай. Если он достанет оружие, то набери 911, когда побежишь спасать меня.

— Разумеется, — он смеется надо мной, полный уверенности в своей победе.

Препоясав чресла⁴, кстати, я вот думаю — у женщин есть чресла, и могут ли они их препоясать или это только мужская прерогатива? Взывая к храбрости, я двигаюсь медленными, неуверенными шагами в удивительное и неизвестное, напоминая себе, что я делаю это только для парней, нашей группы и для того, чтобы никогда не возвращаться в адский Саттон. На самом деле, это все очень беспокоит меня. Я всегда нервничаю, когда приближаюсь к страшным людям, ну, или к очень привлекательным мужчинам.

Держишься, Лиз? Неа, я не могу контролировать естественную реакцию. Я уже почти подошла, когда он, почувствовав мое приближение, поднимает голову и смотрит на меня своими темно-карими, словно патока, глазами. Он был симпатичным, даже когда находился далеко от нас. Но вблизи стало видно, что он гораздо лучше, чем любой фотошоп. Его губы полные, даже полнее, чем мои, и еще у него был очень сильный, по-настоящему мужественный нос и линия подбородка, покрытая легкой щетиной. Его волосы имели тот же богатый оттенок, что и глаза, и были не слишком короткими, но и не очень длинными. Растрепанные, «только-что-после-траха» волосы (так они их называют?), будь они прокляты. У него были «ты трахнешь ее, и она еще долго будет под впечатлением» волосы, непослушные и очень запутанные. Длинные, накаченные ноги спрятаны под потертыми джинсами, а черный пуловер облегает каждую мышцу его тела и выглядит просто безупречно. В итоге — на него очень легко и приятно смотреть.

— Ты случайно не серийный убийца или насильник? — мне нравится спрашивать все у людей сразу и глядя им в глаза.

— Нет, а ты? — тембр его голоса глубокий и, похоже, что он посылает моему влагалищу подсознательные сообщения. Что-то вроде «да, ты хочешь его». С таким голосом, как у него, я просто молюсь, чтобы он не оказался заядлым курильщиком. Испортить этот прекрасный вид вездесущим сигаретным зловонием было бы просто бесчеловечно, Господи.

— Нет, — я отвечаю, слишком защищаясь от этой необычной привлекательности, вгоняющей меня в смущение, так что мне хочется верить, что я ответила нормально. — Ты хорош в этом? — я наклоняюсь и указываю на инструмент на его спине, и при этом мои брови взлетают в недоверии.

— Очень хорош, — он бормочет, его голова наклонена вниз, так как он снимает гитару со спины и возвращает ее обратно в кейс.

— Хендрикс.

— Не для левши. — Он пожимает плечами и выпрямляется, ловя мой взгляд.

— Пейдж.

Он смеется, внимательно рассматривая меня и даря мне самую сексуальную, ослепительно белоснежную улыбку.

— Ну, значит я не так уж хорош.

Черт, только я могла подойти к посредственному гитаристу! Вот я и загнала себя в угол, «странный незнакомец» не дает мне выхода. Борясь с собой, я засовываю руки в задние карманы и нервно покачиваюсь взад и вперед на пятках, вынужденная придумать, каким образом задать ему свой вопрос.

— Почему ты вообще меня об этом спросила? — он неожиданно спасает меня.

— Наша группа, — я отбрасываю голову к автобусу, — нам очень нужен басист. А так как ты путешествуешь автостопом, я подумала, что...

Он спрыгивает с края скамейки и встает, и чуть больше шести футов⁵ зловещей сексуальной привлекательности предстает перед моими нетерпеливыми глазами.

— Ты вообще понимаешь суть автостопа?

— Что? — я встряхиваю головой, очищая мысли, и отступаю на шаг назад. — Да, конечно.

— Ты уверена в этом? — он сокращает расстояние между нами, подходя достаточно близко, чтобы я могла почувствовать притяжение между нами.

— Там, откуда я родом, автостопщики обычно стоят на дороге в том месте, где ты легко можешь их заметить. Это увеличивает возможность поездки. — Его левая бровь приподнимается, а в глазах, клянусь, появляется огонек. — Судя по тому, что я сижу на пустынной остановке для отдыха, либо я худший автостопщик в истории, — он делает еще один шаг ближе ко мне, — либо ты вешаешь на меня неправильный ярлык.

Какое-то странное ощущение ползет вверх по моей шее, затем по лицу, и заканчивая покалыванием в затылке. Сбитая с толку, я дотрагиваюсь до своей щеки. Что, черт возьми? Я покраснела? Я даже понятия не имела, что мое тело способно на это. Интересно, мои щеки теперь покрывают тонкие и нежные женские румяна или красные, как свекла, разводы? Кроме того, я никак не могу понять, что с этим парнем?

Я не краснею и абсолютно точно не подмечаю, какой бренд джинсов носит парень, и еще… я не бросаю вызовы интригующим незнакомцам. За все время, потраченное мной на разговор с ним, я превратилась в абсолютно неузнаваемую версию себя, и она мне не нравится… но я и не была в восторге от себя обычной. Ничто и никогда не удивляет меня по-хорошему и тем более не пробуждает к жизни те части меня, которые, по моему мнению, просто не существовали или давно умерли во мне.

Вот серьезно, девочки в старшей школе? Совершенно ненормальные. Слишком остро все чувствующие, краснеющие и неприятные причуды природы. Я никогда не была одной из таких девушек и не позволю себе стать одной из них.

— В любом случае, я не играю на бас-гитаре, просто перебираю струны в свое удовольствие. — Он бросает взгляд на свой кейс.

Мы стоим достаточно близко друг к другу, так, что его дыхание касается моих уже и так горящих щек, и по его глазам я вижу, что он скромничает и немного привирает. Он умеет играть. Я снова отступаю назад, начиная злиться на него. Почему он отвергает мою помощь? Девять из десяти рецепторов, находящихся в моем мозгу, хотя, на самом деле, я понятия не имею, сколько именно рецепторов должно находиться в мозгу у человека, кричат на меня, чтобы я поскорее убежала от этого парня. Мое сердце выскакивает из грудной клетки, и то, что я все еще не обернулась, чтобы проследить за Коннером, делает меня, хоть и на пять минут, ужасно небрежным человеком. Очень плохо. Пришло время для того, чтобы перегруппироваться. Мне нужно прийти к решению, которое не будет превращать мои соски в резчики по стеклу. И вот… я смотрю вправо, замечая, что у Коннера все в порядке, и осознаю, что вновь болтаю с этим парнем так, будто бы у меня есть запасной план или что-то типа этого.

— Джаред играет. Имею в виду, на бас-гитаре. Вообще, он может играть на чем угодно и все что угодно, и делает это просто прекрасно. — Я приподнимаю подбородок, гордясь моим мальчиком. — Поэтому, если ты сможешь справиться с гитарой, он возьмет на себя бас, без проблем.

Он потирает подбородок между указательным и большим пальцами и рассматривает меня, но в классном «глаза выше шеи» стиле. Его правая бровь поднимается, и я вижу, как он двигает своим языком вперед и назад по нижней губе. Женщины по всему свету отдали бы большие деньги за шанс увидеть, как этот парень делает хоть что-то, даже алгебру, поверьте мне. Я занесу все его привычки в каталог в алфавитном порядке, если он присоединится к нам в автобусе — если приподнимается его левая бровь, то это значит, что он в игривом настроении и готов шутить, но если приподнята правая бровь, то это значит, что он очень серьезен и возможно анализирует что-то важное.

— Почему бы тебе не позволить мне попробовать, раз уж застряла в такой ситуации? Кэннон Блэквелл, больше не автостопщик. — Он протягивает мне правую руку. — А ты?

— Лиз. Складка пересекает его лоб, и он неловко отодвигает руку, не пожатую мной. Просто я не готова так рисковать, прикасаясь к нему «кожа к коже». Я смущаюсь еще больше из-за множества бешеных, противоречивых мыслей, роящихся в моей голове, пока мы разговариваем.

— У тебя есть фамилия, Лиз?

Я уклоняюсь от его вопроса и глубоко вздыхаю.

— Вот в чем состоит наша сделка. Я приняла тебя за блуждающего музыканта, в котором мы нуждаемся. Тебе нужно будет пройти проверку личности, осмотр тела и пописать в стаканчик для теста на наркотики, прежде чем ты ступишь в мой автобус. Мы — не какая-то международная сенсация, а просто маленькая, весело проводящая время, группа. Ты будешь делить все деньги с концертов с Джаредом и Реттом, за небольшим вычетом для Брюса и Коннера, а я плачу за все остальное. В свою очередь, ты соглашаешься не принимать наркотики ни в моем автобусе, ни вне него. Ты можешь снимать шлюх, меня это не касается, но не приводи их в автобус. Ты можешь пить в моем автобусе, но не превращайся в неаккуратное животное перед моим братом. — После длинной речи я опускаю плечи и глубоко вдыхаю.

— Как называется группа? — и это именно то, что он вынес из моего монолога? Определенно не обычный ответ на речь такого типа. Многие люди стали бы спрашивать, что точно обнаружит проверка личности или какого типа наркотики проверяет этот тест, что-то типа этого.

— «Увидимся в следующий вторник»⁶. Его голова склоняется набок, несколько каштановых прядей падают ему на лицо, и он ухмыляется:

— Твою группу называют… мм… словом на букву «в»?

— Ты слышал, чтобы я назвала ее влагалищем? — я бросаю ему вызов, прикусывая губу в попытке не рассмеяться.

— А ты играешь, Лиз?

— А что? — я спрашиваю, ожидая вызова.

— Ну, ты такая же злющая, как и милая. Не уверен, что смогу справиться с тройной угрозой. Если ты тоже играешь, то я могу оказаться в большой беде. — Он улыбается, а точнее сказать, его рот совершает просто умопомрачительные и крышесносные вещи. Я не уверена, что это можно считать улыбкой.

— Сестра! — рев, проносящийся сквозь безмятежный день и повторяющийся снова, но уже более отчаянно. — Бетти, иди и найди меня!

Я поднимаю палец к губам, безмолвно прося о минутке, и поворачиваюсь, улыбаясь бегущему ко мне Коннеру и Джареду, в точности повторяющему его маршрут.

— Беги сюда, приятель! Я хочу познакомить тебя кое с кем.

Скажите мне, что он не гений с суперспособностями — он всегда правильно выбирает время. Я нахожусь на грани с этим парнем. Ничто не способно убить наши искры. На самом деле, чувства, которые я испытываю рядом с этим парнем, убивают меня. Я должна продолжать сосредотачиваться на том, что действительно важно для меня, а не на заднице этого парня. Я нахожу Кэннона Блэквелла обезоруживающим, и, откровенно говоря, это просто выбешивает меня.

— Я думал, что ты заблудилась, — Коннер бросается на меня, вызывая приступ боли в моей спине. — ДЖАРЕД, Я НАШЕЛ ЕЁ!

Я вздрагиваю, пытаясь достать свою руку из смертельного захвата, засовываю палец в ухо и потрясаю им, чтобы прекратить звон.

— Опередил меня, приятель, — Джаред посмеивается. — Кстати, хорошая работа.

— Бетти нужен «Bubcuff», — заявляет Коннер, держа себя за запястье.

Джаред усмехается:

— Я думаю, ты прав, Мошенник⁷. Лиз, тебе нужен «Bubcuff»?

С тех пор, как мне предоставили опеку над Коннером, а это почти два года бумажной волокиты после того, как мне исполнилось восемнадцать, я заставила его носить то, что стало именоваться «Bubcuff», в то время, когда он не находился рядом со мной. Это обычный толстый, коричневый, кожаный браслет, но Коннер думает, что он магический и присылает мне сигнал о его местоположении, когда он находится далеко от того, с кем я поручила ему быть. Я делаю то, что должна. Если вы теряете своего брата, который сталкивается с определенными проблемами посреди шумного карнавала, то приезжайте поговорить со мной. В свою защиту могу сказать, что приятель сам предположил, что я смогла найти его только благодаря браслету. Я просто не переубеждала его.

— Я не терялась, приятель. Джаред знал, где я была все это время, но спасибо, что нашел меня. Я должна была сказать тебе, куда направляюсь. Можно мне получить нежное объятие? — я протягиваю руки, надеясь, что он понял мой посыл. К счастью, он понимает и оборачивает свои руки вокруг меня в два раза крепче, чем обычно, целует меня в макушку и отстраняется:

— Достаточно нежно, Бетти?

Счастливая, с широкой и глуповатой усмешкой, я киваю головой:

— Идеально. А теперь я хочу тебя кое с кем познакомить.

Пока я разворачиваю Коннера за руку, Кэннон смотрит на нас с…хмммм, я не знаю его достаточно хорошо, чтобы дать точное определение этому выражению лица. Но не один из моих интуитивных радаров не встрепенулся, так что это не что-то агрессивное или такое, к чему я обычно готовлюсь перед тем, как представить кого-то моему брату впервые.

— Коннер, это Кэннон Блэквелл. Он играет на...

— У него практически такое же имя, как и у меня! — он прерывает меня своим криком.

— Ты прав, они звучат очень похоже, но я все еще не закончила, дружок.

Он наклоняет свою голову:

— Прости, сестра.

Я приподнимаю его подбородок своим пальцем, не признавая его надутые губки так, как мне советовали врачи и продолжаю:

— Он играет на гитаре, и я говорила с ним о возможности присоединиться к нашей группе. Кэннон, — я перемещаю свое тело, для того чтобы развернуться к ним обоим, — это мой большой брат, Коннер. Он играет на тамбурине для нас.

— Я второй босс в группе. — Коннер выступает вперед с выдвинутой от гордости грудью.

То, что Кэннон делает в следующий момент, рефлекторно выбрасывает все сомнения из моей головы и автоматически добавляет плюс к моей оценке его характера.

— Очень рад познакомиться с тобой, Коннер. — Его рука уже протянута и открыта для рукопожатия. — Какого стиля музыку играет твоя группа?

Я бросаю беглый взгляд на Джареда и вижу, что он смотрит на меня с улыбкой «я же тебе говорил» на лице. Кэннон уже нравится ему.

— Не музыку моей сестры. Она не разрешает нам. Мы играем песни Ретта и других людей. Это называется Al,..At...

Я помещаю свою руку на спину Коннера, слегка помогая ему:

— Это, как если бы у «Evanescence» были дети с «City & Colour». Мы называем это «Alternatwang». Мы с Джаредом хотели больше рока, но Ретт пишет песни, которые просто рождены быть в стиле «Everly Brother»⁸, так что мы идем на компромисс.

Он кивает, и то, что он не нуждается в дальнейшем объяснении нашего жанра, поражает меня.

— Ну, что, Коннер, сидел я, обдумывая свои собственные дела, когда твоя нахальная сестра подошла ко мне и попросила запрыгнуть в автобус, полный незнакомцев. Звучит слишком сумасшедше для меня. Я надеюсь, что ты объяснишь мне, почему мне стоит присоединиться к вашей группе?

— Куда ты направляешься? — спрашивает его Коннер.

Он пожимает плечами и смотрит в никуда:

— Понятия не имею, — говорит он, практически выдыхая. — Ты любишь Пез?

Кэннон медленно разворачивается, искра интереса поднимает обе его брови, что я принимаю за «ты приятно удивил меня».

— Конечно! Кто не любит Пез?

— У меня огромное множество в автобусе, давай же! — Коннер вскрикивает, захватывая руку Джареда и мою и утаскивая нас назад той же дорогой, которой мы пришли сюда. — Давай же, Кэннон Блэквелл, мы отправляемся! Чуу - чуу! — звуки поезда, издаваемые им, уносит бриз.

— Может, ты и прошел тест Коннера, но я не шутила об остальном, — я вытягиваю руку, чтобы преградить ему путь. — Дай мне посмотреть на твое водительское удостоверение.

И это тот самый момент, когда я возвращаюсь к режиму заботливой сестры. Всего на минутку я потерялась в мягкости его голоса, очаровании обольстительных и проницательных глаз, но теперь мы вернулись к делу.

— Ты собираешься жить там же, где и мой брат. Все, что ты когда-либо делал или вздумаешь сделать в будущем, все содержимое твоей крови, все секреты… это все становится моим делом.

В то время как он роется в своем бумажнике, воплю через весь автобус:

— Дядя Брюс, ты принесешь мне стаканчик для сбора мочи, пожалуйста?

Я беру его водительскую лицензию и вытаскиваю свой телефон, вводя информацию на веб-сайт для проверки его данных. Великолепное изобретение. Пока информация загружается на сервер, Брюс, топая, спускается по лестнице, и тыкает в грудь Кэннона комплектом для экспресс-анализа.

— Вот так все и происходит — ты берешь одного постороннего человека, а потом начинаешь подбирать уже всех бродяжек, — ворчит он.

— Иди пописай в это и возвращайся. Ванная прямо там, — указываю я.

— А когда мы перейдем к тщательному досмотру тела? — ухмыляется он.

— Сразу же, как ты вернешься, — встревает Брюс и подходит ко мне. Хоть я и чувствую жалость к этому парню, но не могу сдержать смех, когда лицо Кэннона бледнеет, и отвисает его челюсть.

— Расслабься, — протягиваю я саркастически. — Если ты пройдешь тест на наркотики, то я, так уж и быть, разрешу тебе пропустить проверку особенно интересных мест.

— Ты сирена, — бормочет он, покачивая головой.

— Я кто?

— Ну, знаешь, сирена. Те ведьмочки-русалки, которые усыпляли моряков своими песнями до смерти. — Он подмигивает мне. — Это комплимент.

— Я не знакома с этим мифом. — Я вспыхиваю от смущения, польщенная комплиментом, прежде чем вернуться к делу. — И я абсолютно не такая, какой ты меня сейчас описал. Осторожная и реалистичная. Тебе не понравится. — Я отвожу взгляд, останавливая свой взгляд на чем угодно, кроме него. — Ты можешь сказать «нет». Мы уедем, и ты больше никогда нас не увидишь. Решай, Суперзвезда.

— Ммфгмм, — бормочет он по пути в ванную. Как было бы замечательно, если бы мой внешний образ соответствовал внутреннему. Ведь в душе я, на самом деле, была жуткой стервой, такой девушкой, которая не обращает внимания на его удаляющуюся задницу.

Я обманщица. А теперь, согласно его словам, еще и сирена. И это полностью подтверждается тем, что я могу с уверенностью на все двести процентов сказать, что при ходьбе Кэннон Блэквелл больше опирается на правую ногу, чем на левую, и это именно та сторона, где он держит свой бумажник. Еще я подметила, как при ходьбе приподнимается его левая ягодица.

— Я могу спросить? — произносит мой дядя, отступая назад и зажигая свою сигарету.

— Нам нужен кто-то, чтобы заменить Ками, — отмахиваюсь, чтобы разогнать рукой сигаретный дым, а заодно и остатки моего вожделения. Не хочу, чтобы мой дядя его заметил. — Он был прямо перед нами с “Гибсоном” на спине, и это выглядело, словно знак свыше. Между прочим, это именно я попросила его о помощи, так что ты не мог бы оттаять хоть чуть-чуть? — приподняв бровь, взываю его к сочувствию.

В этот момент оживает мой телефон, открываю его и проверяю результаты.

— Никакой криминальной истории, — поворачиваю экран к Брюсу с усмешкой. — Теперь ты чувствуешь себя увереннее?

— Откуда он?

Снова беру телефон и просматриваю информацию.

— Похоже, что большую часть жизни он провел в Индиане.

Я вижу кое-кого по имени Соммерлин Блэквелл в графе «отношения не определены». Мать, сестра, дочь или жена? Скоро узнаем.

— Парень сидел на скамейке в парке только с сумкой и гитарой? Мне это не нравится.

Морщины, а точнее четыре линии беспокойства, появляются на лбу моего дяди. Конечно же, я думала так же, как и он, но вдобавок в моем мозгу засела мысль — кто, черт возьми, такая Соммерлин? Но я отказываюсь гуглить кого бы то ни было. Если кто-либо вздумал бы гуглить меня, они нашли бы искореженную и ненастоящую историю о Кармайклах. Было бы намного лучше, если бы люди просто спросили меня о реальной истории или, по крайней мере, о том, что я знаю лично. А иначе, это не вашего ума дело.

И поэтому, кроме получения той информации, которая позволит узнать, не входите ли вы в категорию «особо опасен» и не сидите ли на наркотиках, меня больше ничего не интересует. Мои расследования — это гарант безопасности, а не средство для флирта. И они заканчиваются тогда, когда у меня есть все результаты, ведь я предупреждаю заранее о своих поисках. Так ли уж это странно, что он просто сидел там, оказавшись в безвыходном положении? Конечно. Но моя интуиция обычно не подводит, а она подсказывает мне, что Кэннон безопасен.

Хруст гравия под ногами выдает его возвращение, и я отвожу глаза от телефона, чувствуя себя немного виноватой.

— Все прошло нормально? — я поддразниваю Кэннона и бросаю на дядю взгляд, который говорит о том, чтобы он ушел.

По каким-то причинам, я собираюсь спасти достоинство этого парня и пропустить личный досмотр, хотя Брюс будет отчаянно оспаривать это. Я полагаю, что Кэннон предпринимает слабую попытку зарычать, когда отдает мне стаканчик.

— Я вручаю свой стакан мочи маленькому, пугающему как ад существу, которого я встретил в надежде попасть в ее загадочный автобус. Если все в порядке, то я спокоен. — Он прячет руки в карманы джинсов и вздыхает. — Я начинаю думать, что тот продавец лимонада, которого я встретил сегодня утром, считает забавным подкидывать людям в стакан LSD, и теперь у меня галлюцинации на протяжении целого дня.

— Ты бодрствуешь, — я отрываю этикетку от стакана и просчитываю результаты, — и, очевидно, что ты не принимаешь галлюциногенные и психотропные вещества. Поздравляю, ты прошел тест.

— Значит, это просто очень странный день. Или, ты действительно маленькая ведьмочка и наложила на меня какое-то странное заклятие. — Он улыбается немного кривовато, но дерзко и очаровательно.

— Послушай, я знаю, что все это выглядит крайне странно и, возможно, агрессивно, но безопасность Коннера для меня стоит на первом месте: он — самое важное, что у меня есть, а группа нуждается в замене. Для Ретта и Джареда она стала смыслом жизни. Так что, если я и собираюсь позволить случайному незнакомцу, — я указываю рукой на него, — поселиться с нами, то я должна быть чрезвычайно осторожна. Но со временем ты станешь чувствовать себя комфортно с нами, я обещаю. А если нет, — я останавливаюсь, шокированная тем, что хочу правильно подобрать слова, — ты, конечно же, можешь уйти в любое время. Мы высадим тебя там, где ты скажешь и когда скажешь. У тебя есть мое слово. Ну и кроме этого, у тебя есть варианты получше?

Последняя фраза больше похожа на рискованную ставку; его образ воплощает все то, что относится к понятию первый класс, ответственность и "что-то лучшее", поэтому он может и передумать. Кэннон опускает голову, уставившись взглядом в землю, и пропускает руку сквозь волосы:

— К сожалению, нет.

— Почему так грустно? — я слышу, как эта фраза случайно вылетает из моего рта.

Посмеиваясь, он поднимает голову:

— Я двадцатисемилетний, с недавнего времени безработный парень и брошенный жених, ложно обвиняемый в увлечении автостопом. Хотя, — я улавливаю подмигивание с его стороны и замечаю, что его мрачность испаряется, — быть бродягой — прикольно, спасибо за это. Так или иначе, я точно не так предполагал закончить сегодняшний вечер, когда проснулся утром.

— Никакого дома? — поднимаю ногу, упираясь ей в шину автобуса и облокачиваясь на него спиной настолько комфортно, как только могу.

— Технически дом принадлежит ей. Она заберет его.

— И я предполагаю, что “она” — это та самая девушка, которая разорвала помолвку. — Семья? Дети?

— Маленькая семья, родители и сестра. И нет, детей нет.

Я мысленно упрекаю себя, не зашла ли я далеко в своих вопросах? Решаю, что нет, и даю ему возможность выговориться. Каждая крупица информации, которую я могу узнать, облегчает его вливание в наш коллектив и, плюс ко всему, я крайне заинтригована.

— А что твоя работа?

— Никогда не была по-настоящему моей. Как идиот согласился работать на её отца, изучая бизнес, чтобы со временем руководить, раз уж мы собирались стать одной семьей. Уверяю, что потерял эту возможность в ту самую минуту, как она выбросила меня из своей машины. А теперь скажи мне, — он меняет позу с застенчивой улыбкой, — ты закончила со своими вопросами? Могу я подвергнуть тебя такому же допросу?

— Ну уж нет, — решительно отвечаю я, двигая головой из стороны в сторону. — Это ты влезаешь в мою жизнь, а не я в твою, следовательно, я должна задавать вопросы.

Его рот резко открывается, скорее всего для того, чтобы подловить меня на том факте, что, на самом деле, именно я шла напролом и пыталась нагло влезть в его жизнь, но я обрываю его… у кого есть время на игру словами?

— Ладно, последний вопрос, и обещаю остановиться. Но ненадолго. — Я смеюсь, зная, что это обещание будет сложно выполнить. — Как так вышло, что ты сидел на корточках посреди остановки так далеко от собственного дома? Каким был твой план до того, пока я не вмешалась?

— Это уже два вопроса. Ты задолжала мне. — Он ухмыляется. — Это то место, где она вышвырнула меня из машины. У меня не было времени, чтобы схватить телефон, так что я сидел, кстати, не на корточках, ожидая её возвращения. Ну, во всяком случае, первые два часа. Думаю, трех часов вполне достаточно чтобы понять, что она не вернется, не так ли?

Это очень печально, и я не хочу отвечать ему честно, но честность — единственный способ, который я знаю.

— Да, — хмурюсь за него, а не из-за него, — она, вероятно, не вернется. Мне жаль. — Я пожимаю плечами и сочувственно улыбаюсь. Он закрывает глаза и зажимает переносицу, сначала слегка хихикая и чуть встряхивая плечами, а затем начинает хохотать. У меня нет ни малейшего понятия, над чем он так смеется, может быть, он, наконец, сломался… похоже, у него был совершенно дерьмовый день. В конце концов он успокаивается и пристально смотрит на меня, решительность постепенно появляется на его лице:

— Лиз без фамилии, ее классный брат Коннер, сварливый дядя, который раздает стаканчики для мочи и уже ненавидит меня, два других парня и группа под названием «Влагалище», направляющаяся куда душа пожелает. Это все, что я должен знать?

— По большей части.

— Хорошо. — Он берет все свое имущество, состоящее из чехла для гитары и сумки, и направляется в сторону ступенек нашего дома на колесах. — Я с вами.

— После тебя. — Я отодвигаюсь в сторону и взмахиваю рукой, чтобы он проходил первым. — Добро пожаловать в нашу скромную обитель.

Он поднимается на наш “борт”, пытаясь протиснуться вместе со своим багажом, а я следую за ним, сознательно борясь с желанием полюбоваться его видом сзади. И эту битву я проигрываю. Честно, это было похоже на бой между Холифилдом⁹ и Дюймовочкой.

Я хлопаю в ладоши и потираю руки.

— Время для экскурсии. Мальчики спят на верхних койках, так что ты можешь расположиться внизу, — я указываю на спальное место под Джаредом, — а я буду спать напротив тебя. Джаред храпит, даже если выпьет бутылочку пива, так что мы все услышим его в любом случае, но, поверь мне, это лучшее, что у нас есть. Ретт вращается и брыкается надо мной всю ночь. Я жутко боюсь, что однажды он провалится и раздавит меня.

— Не хочешь поторговаться? — он смеется, и, удерживая на весу свою сумку, раскачивает ее, не зная на какую кровать бросить.

— Нет, все в порядке. Я уже давно привыкла. Ладно, идем дальше. — Я с трудом протискиваюсь мимо него в узком пространстве. — Одна ванная здесь. Ты можешь пользоваться всем, что здесь есть, пока мы не остановимся, и у тебя не появится возможность купить все необходимое для себя. Только не бери зубную пасту в сине-зеленой упаковке. Это — Коннера, — я разворачиваюсь и сверлю его глазами, — и да, он заметит.

— Понял, — твердо кивает он. Все еще ничего — ни шуток, ни вопросов, он просто воспринимает Коннера как есть. Я еще не до конца поняла его точку зрения насчет моего брата, если она вообще есть, и как я отношусь ко всему этому. Я всегда нахожусь в оборонительной позиции, и отсутствие какой бы то ни было реакции вводит меня в заблуждение. — Где все?

— Комната Коннера. — Я указываю на дверь в глубине автобуса. — Xbox. Можешь присоединиться к ним, если хочешь.

— Спасибо, но нет. — Он садится на свою новую кровать, укладывая чехол для гитары между ног. — Куда я могу положить ее?

— О, прости. — Я забираюсь на край своего матраса, слишком короткого для хорошей поездки, и склоняюсь над проходом, балансируя на кончиках пальцев ног, чтобы дотянуться до главного отсека хранения. Я открываю ящик выше койки Джареда; он держит все свои вещи в шкафу Коннера. — Так, давай мне ее, — произношу я, держась одной рукой и протягивая вторую, чтобы захватить его гитару.

— Оу, будь осторожнее там. — Он встает и обхватывает мои бедра, а затем стремительно отпускает их, как будто его ударило током, который я, черт возьми, тоже почувствовала. Подумаю позже, что именно послужило причиной смены моего сердечного ритма, вероятно, просто дискомфорт от того, что кто-то прикасался ко мне. Его руки нерешительно перемещаются вправо, затем влево, а глаза тем временем скитаются по мне в той же нерешительной манере. — Я не хочу, чтобы ты упала, но, эмм, не знаю, куда деть свои руки. — Его лицо краснеет так же, как и мое, уверена — с этих пор я буду краснеющей девушкой — и я тут же наклоняю голову и быстро спрыгиваю вниз.

— Почему бы тебе самому не подняться и не сложить свои вещи, — предлагаю я. — Ты достаточно высокий, чтобы достать до полки.

Почему я не предложила это ему с самого начала? Не имею ни малейшего понятия. Пока он занят размещением, я быстро убегаю в сторону холодильника, занимая место за столом. Он понимает мой намек и скоро присоединяется ко мне.

— Итак, куда мы направляемся?

Ох, черт, точно! Мы не двигаемся, а должны бы. Я поднимаю палец вверх и высовываю голову в проход:

— Дядя Брюс! — я снова сажусь и слабо улыбаюсь Кэннону.

На самом деле, он, вероятно, думает, что я просто тошнотворна, или что-то в этом роде; даже я могу почувствовать свое странное выражение лица.

— Что? — мой дядя не спеша заходит в спальню и подходит ко мне.

— Разве нам не пора ехать? — спрашиваю я, приподняв брови.

— Получается, он едет с нами? — он указывает головой по направлению Кэннона. — Не хотелось бы отправляться, если ты все еще не уверена.

Ну, что ж, назовите меня абсолютной идиоткой. Они все были втиснуты в эту комнату, словно сардины, не лентяйничали, а давали мне время и пространство для принятия решения. Решение, которое мы должны принять вместе. По крайней мере, они думали, что у меня хватит любезности сообщить им о своем решении.

— Прости. — Я виновато смотрю на моего дядю сквозь ресницы. — Можешь собрать всех? Давайте быстренько все соберемся.

Сажусь за стол и смотрю вниз, нервно перебирая пальцы, пока остальные усаживаются вокруг меня. Ну, кроме Коннера, который никогда не усаживается, а буквально заставляет все пространство сотрясаться вокруг него и обычно балансирует на моем колене.

— Парни, — начинаю я, останавливаясь, чтобы прочистить горло от застрявшего комка стыда. — Я извиняюсь за то, что заставила вас ждать так долго. Мы все должны принять это решение, и я не знаю, что на меня нашло.

— Да, это так.

— Простите меня? — я смотрю на каждого своим лучшим умоляющим взглядом. Особенно на Ретта, черт, я не видела его весь прошедший час, но предполагаю, что Джаред рассказал ему историю, правда, перевернутой вверх тормашками.

Брюс тепло улыбается, гордясь тем, что я все сделала верно. Коннер крепко обнимает меня, а Джаред смеется перед тем, как начинает говорить:

— Если бы я был зол или обижен на тебя хотя бы в половине случаев, когда тебе так кажется, то я никогда не был бы счастлив. — Он наклоняется к Ретту и, как ему кажется, шепчет, — ПМС. Они становятся эмоциональными параноиками.

Ретт, которому всегда сложно справиться с выражением лица после хорошей шутки, даже не вздрогнул. Его лицо напряжено и непроницаемо, руки скрещены под грудью, и он пристально смотрит на меня. Если и есть в этом мире менее доверчивый человек, чем я, то это Ретт Фостер. Всегда оценивающий, подготовленный и ожидающий худшего сценария; его защита никогда не смягчается. Вот почему он такой прекрасный барабанщик и автор песен. Человек, анализирующий ошибки.

— Назови меня сумасшедшим, но разве мы не должны услышать, как он играет? — спрашивает Ретт зловещим голосом, как никогда подходящим к его настроению. Снова? Вот дерьмо! Теперь я знаю, что все они, должно быть, считают, что я думаю только своей промежностью. Выбирать участника группы и не слышать его в деле? Пожалуй, это уже слишком. Словно прочитав мои мысли, как часто он это и делает, Ретт дразнит меня своей снисходительной усмешкой:

— Забыла эту часть, да?

Мой рот открывается и закрывается по меньшей мере пять раз перед тем, как Кэннон успевает уйти, вернуться и снова сесть на свое место. Певчая птичка готова играть.

— Что бы ты хотел услышать, Коннер?

Смех Джареда соответствует моей улыбке; абсолютно все в этом автобусе могут поставить свою жизнь на то, что Коннер скажет…

— «Beautiful Boy», — он отвечает, как и ожидалось, подпрыгивая на месте, а уголки его губ при этом достигают ушей. — Моя мама всегда пела мне «Beautiful Boy».

Задолго до того, как все произошло, он это помнит. Я рада, ведь это замечательное воспоминание, но не единственное, о котором я хочу знать.

— Ну что ж, давай посмотрим, смогу ли я справиться хотя бы на половину так же хорошо, как твоя мама. — Кэннон подмигивает ему, удобнее устраивая гитару и задерживая первый аккорд. — Споешь со мной? Коннер кивает головой, а я отворачиваюсь, собирая себя по кусочкам. Не успеваю я остановить еще не упавшую слезинку и привести себя в порядок, как уже теряюсь в ликовании брата и в завораживающем голосе и мастерстве Кэннона. Он пришел и сделал это. Изменил все, заставил меня чувствовать себя парализованной под его пристальным взглядом. — И твоя сестра здесь, — припевает он.

Мой вздох был смущающе слышен, и моя первая слеза, пролитая перед Коннером за многие годы, сбегает и прослеживает линию вниз по щеке. Я не вытираю ее рукой, а вместо этого слизываю с губы, не привлекая к себе лишнего внимания. Это вкус обмана, смешанный с моей болью, соленый и одновременно горьковато-сладкий. Когда песня заканчивается, неистовое хлопанье Коннера нарушает тишину, возвращая нас всех в реальность.

— Это было действительно, действительно хорошо, Кэннон. Я говорю тебе — да! — приятель хвалит его и отдает свой голос.

Я мягко посмеиваюсь, наклоняя голову для того, чтобы поцеловать его сладкую щеку.

— Я тоже «за». И это было прекрасно. — Я снова всматриваюсь в Кэннона. — Очень.

С оживленным кивком головы и подмигиванием, он разворачивается к парням с надеждой:

— Что-нибудь еще?

— Я согласен. — Джаред хлопает его по плечу и идет к задней двери. — Эй, Мошенник, пойдем, сыграешь в «Halo»¹⁰ со мной.

Я пытаюсь не потерять равновесие, так как Коннер сотрясает все вокруг себя, убегая с Джаредом.

— Ну что ж, это значит, что я иду за руль. Добро пожаловать. — Брюс пожимает руку Кэннона, гладит меня по голове и уходит. И теперь нас только трое. Ретт не отводил взгляда от Кэннона на протяжении всей песни и сейчас все еще продолжает смотреть на него. Я не уверена, кто из них чувствует себя хуже: Кэннон, жертва ощутимого исследования, или Ретт, измученная душа.

— Ретт, — я похлопываю по месту рядом с собой, — давай, садись, задавай свои вопросы.

Если Ретт на самом деле не рад, то Кэннон уйдет, вот и все. Но иногда мне нужно помочь Ретту выяснить, является ли его первая реакция тем, что он на самом деле чувствует, или же такое отношение к человеку останется неизменным.

— Давай же, — я уговариваю его, протягивая свою руку. Он принимает мою руку и, ворча под нос, садится рядом со мной. Под столом наши бедра соприкасаются, а его нога лихорадочно подпрыгивает вверх-вниз, так что я кладу на его бедро свою руку в успокаивающем жесте.

— Кэннон, почему бы тебе не рассказать нам немного о себе? — я умоляю его глазами, упрашивая повторить все то же самое, что выдавила из него ранее.

— Да, конечно. — Он прочищает горло, быстро отбрасывая несколько прядей кофейного цвета со лба. — Меня зовут Кэннон Блэквелл. Родом из Индианы, двадцать семь лет, выпускник местного университета по специальности "Управление бизнесом". — Он останавливается, нервно потирая бедро рукой; наверняка, очень пугающе выложить всю свою автобиографию. — Никогда не был женат, хотя был помолвлен вплоть до... — он сверяется со своими несуществующими часами, — момента почти пятичасовой давности. Мы с моей невестой, Рути, ехали от ее родителей. Мы немного повздорили, и она выкинула меня на обочину дороги с гитарой и сумкой. Ну, — он смеется и покачивает головой, — фактически, сначала она выбросила меня, а затем проехала немного и выбросила гитару с сумкой, но не мой телефон, к сожалению. Я понял, что она не вернется за мной примерно в то же время, как Лиз нашла меня.

Скрывая свою жалость, я улыбаюсь, испытывая искушение потянуться через стол и похлопать его по руке в знак поддержки. И от моего внимания не ускользает то, что Соммерлин теперь может быть либо его мамой, либо сестрой, так как у него никогда не было жены, и он сказал, что у него нет детей, а его невесту звали Рути.

Я понимаю, что мы достигли тупикового молчания, и поворачиваю голову к Ретту. Он делает эту штуку своими пальцами, соединяя кончики вместе, что указывает на его задумчивость.

— Ну, слава Богу, — наконец-то говорит он. — Я волновался, что ты окажешься парнем с темными пятнами в биографии. Взбесить свою невесту настолько, что она бросила тебя на обочине и не вернулась? Ничего подозрительного в этом нет.

Ретт пугающе хорош в таких вещах — он может разрезать тебя на куски, не моргнув глазом и не имея какую-либо интонацию в голосе. Кэннон устраивается на своем сидении, выпрямляет спину и позволяет своей груди и плечам говорить самим за себя:

— Лиз. Проверила. Меня. Когда я пописал в стакан и дал ей проверить всю свою подноготную без каких-либо гарантий с вашей стороны. Кто знает, может быть, вы все дерзкие преступники, но я все еще здесь, забираюсь в ваше святилище и ухватываюсь за шанс, который дает мне жизнь. Это самая сумасшедшая вещь, которую я совершил за все свои годы, и, честно говоря, — он усмехается и пожимает плечами, — я чувствую себя чертовски замечательно.

Я подавляю свой смех и сопротивляюсь желанию зааплодировать ему, ощущая себя счастливой и потрясенной всем этим. Ретта только что поимели. Нормально ли говорить «поимели»? Кого заботит — это, мать его, случилось — и это заставляет меня чувствовать себя… хмм… подождите минутку, мне нужно подобрать верное слово.

— Ты пишешь тексты? — спрашивает Ретт Кэннона.

Тот качает головой:

— Неа.

— А стоит.

Мы узнали, что Кэннон — перфекционист. Отказываясь от адаптированного нами сет-листа, он был готов и решительно нацелен на то, чтобы запомнить нашу музыку до того, как колеса автобуса прибудут в Вегас; и преуспел — семь песен менее чем за сорок часов. К тому времени, как нам предстояло добраться до концертной площадки, мы лишь изредка спали урывками, пальцы у всех онемели, а мой голос стал хриплым. Но все держались, и Кэннон оказался более готовым, чем я предполагала раннее. И оказалось, что он довольно хорошо может импровизировать на басах... Я поняла, что он приуменьшал свои музыкальные возможности, когда я расспрашивала его.

В «Элите» нет закулисной площадки, но это наша любимейшая остановка во время пребывания в Вегасе. Мы играли здесь несколько раз, и тут не только замечательные владельцы небольшого по размеру заведения, но и постоянная публика, поэтому я чувствую себя комфортно с дядей Брюсом и Коннером за столиком в первом ряду по центру аудитории. Одной заботой у меня стало меньше, с тех пор как новоявленный Кэннон одержимо репетировал каждую песню снова и снова. Но я все еще нервничала перед выходом, несмотря на его звездную решительность и прогресс. Он, безусловно, прирожденный музыкант, с его-то удивительным слухом и памятью, так что, если кто-нибудь и сможет нас вытащить — я ставлю на него.

— Приве-е-е-ет, Вегас! — я сжимаю микрофон, привлекая их внимание. — Здорово вернуться в Город Грехов! Соскучились? — толпа кричит и свистит, там есть несколько знакомых лиц. — Разве я не говорила вам, когда мы уезжали, что мы... — я прикладываю ладонь к уху, прося их закончить.

— Увидимся в следующий вторник! — кричит толпа в унисон.

— Правильно, — я хихикаю в микрофон.— И вот мы здесь! Наверняка, это как-никак вторник! И сейчас, кто-нибудь видел моих мальчиков? Ретт, Джаред, тащите свои задницы сюда!

Повелители дам; они оба небрежно шагают, словно каждый яичник в этой комнате их пленник. Слава Богу, Коннер в первом ряду, спиной к девушке, которая как будто в подношении выставила свою обнаженную грудь. Она не постоянный клиент. Я бы запомнила эту вульгарную особу.

Джареду по вкусу все это внимание, он флиртует в ответ, его рубашка «случайно» задирается, когда он накидывает на себя ремень бас-гитары. Ретт, как обычно, быстро машет рукой и прячется за ударную установку.

— Подождите, — я оглядываюсь вокруг, а затем снова обращаюсь к толпе. — Где мой гитарист? Хм, — я постукиваю пальцами по своему подбородку. — Я знаю, что он где-то здесь. Кэннон, о, Кэннон, подойди поздоровайся с этой обалденной толпой!

Он идет прогулочным шагом. Шесть футов безошибочного точеного совершенства, одетое в обтягивающие темные джинсы, простую серую футболку, черную кепку, повернутую в обратную сторону, и ботинки. Рев женщин оглушителен, но я едва замечаю его из-за шума в собственных ушах. Он действительно привлекает внимание. Такого парня вы бы заметили даже в обычных тренировочных штанах, проверяющего свою почту. Ваше сердце ускорится, а во рту пересохнет. Ваши глаза будут блуждать по нему сверху вниз, и вы не сможете уберечь свой разум от любопытства: что он прячет под этой одеждой?

— Не могу поверить, что ты уговорила меня на это, Сирена, — ворчит он мне на ухо, проходя мимо.

— Хорошо, хорошо, — я опускаю свои руки вниз, чтобы успокоить толпу, а также мое либидо. — Итак, вы познакомились с Кэнноном. Должна сказать вам, что чертовски невыносимо оказаться в ловушке автобуса с этими тремя. У меня есть кое-какое утешение, чтобы выйти из этого положения. Вы готовы к этому?

Я смотрю на Брюса, жестом спрашивая, надеты ли затычки для ушей у Коннера. Под его повернутый вверх большой палец, я поднимаю ногу и энергично топаю своими черными военными ботинками по сцене, сигнализируя Ретту отсчитывать. Мы открыли концерт с нашей собственной песни «Под маскировкой». Ретт написал ее, когда учился в выпускном классе школы. «Темный» текст, смягченный лишь природной хрипотцой моего голоса и эмоциями, которые я не могла скрыть во время пения. Эта песня была обо всех нас — скрытных, «укрывающихся» под маской любви, соединенных вместе в одну семью. Во втором припеве слова, которые стекали кровью из сердца Ретта: «настоящий я, которого ты никогда не выбирала и не видела, ненавидит настоящую тебя» — пробудили во мне все нужные эмоции.

Я провожу обеими руками по волосам, чувствуя, как будто снова прохожу свой путь через текст песни. Заканчивается короткое соло Кэннона, и я смотрю на Джареда, его лицо отражает озабоченность, которую он пытается сдержать. Мы репетировали это почти двадцать раз, но… моя голова поворачивается на высокой скорости, лицо горит, а нога сама по себе отбивает ритм. Он успешно справился. Кэннон довольно скромно наклоняет голову, понятия не имея, насколько он хорош. На меня накатывает облегчение, я возбуждена и чувствую себя живой, наблюдая за ним, ожидая, когда он избавится от своего волнения. И когда он делает это, мои эмоции зашкаливают, и прежде чем осознаю, что делаю, я подмигиваю ему. Сама не верю, что способна на такое, а потом он неожиданно поражает меня тем, что его смешок смешивается с заключительными аккордами.

Рев аплодисментов дарит мне достаточно долгую передышку, чтобы избавиться от волнения и выпрямить подбородок.

— В нашу следующую песню мы внесли кое-что новое. Держу пари, прежде вы никогда такого не видели, — я делаю паузу, чтобы Джаред и Кэннон пересекли сцену и поменялись инструментами. Меня не волнует, кто ты, но особенно если ты — музыкант, это чертовски горячо. — Секрет раскрыт — мои мальчики разносторонне одаренные, — я обмахиваю лицо, заигрывая с толпой. Ух, еще бы. Когда они готовы и свисты прекращаются, я поворачиваюсь и смотрю на Ретта. — Давайте дадим им «увольнение с работы».

Не разрывая со мной зрительного контакта, он выбивает ритм, а затем стучит по своим барабанам с такой силой, будто бы хочет их разорвать в клочья. Мы написали эту песню вместе, на крыше, сидя справа от окна моей спальни. Нам потребовалось восемь ночей, чтобы довести ее до идеала, точнее семь, если не брать в расчет задержку из-за грозы с градом. Песня получилась оптимистичной, рассказывающей о хорошей стороне извещения об увольнении… ну, когда вы наконец-то свободны идти своей дорогой. Однако сегодня вечером Ретт не чувствует ни той самой энергии, ни того музыкального темпа, которые были вложены при написании этой песни. На его лице и в его печальных глазах застыл шторм.

Именно так всегда происходило и до сих пор происходит с Реттом. Бывают времена, когда все идет как по маслу, достаточно продолжительные для того, чтобы окунуться в расслабленную атмосферу, но затем следующее, что происходит — он снова возвращается к гнетущей злости, плескающейся прямо на поверхности. Даже когда он в хорошем настроении, ты все равно рядом с ним находишься в ожидании катастрофического шторма.

Я по-прежнему сосредоточена на нем, стоя спиной к аудитории, пытаясь донести всю любовь и спокойствие через свой голос, взгляд и язык тела, когда пою для него. Когда песня заканчивается, а он все еще выглядит взвинченным, я разворачиваюсь, чтобы присоединиться к энергии и шуму публики. Одной песни интенсивного и режущего взгляда Ретта мне достаточно, а невербальное утешение, которое я пыталась донести, не тронуло его. Он скрывается, где-то глубоко под злобой, и потребуется больше, нежели просто улыбка, чтобы вернуть его назад. Я не оборачивалась на протяжении всего оставшегося шоу, отказываясь столкнуться с тем, с чем не могу справиться прямо сейчас. Следующие четыре песни звучат прекрасно. Энергетика Джареда всегда поразительна; Кэннон прекрасно справляется с каждой нотой. Он даже немного увлекся «пританцовываниями» для одного из наших быстрых номеров и начал петь в мой микрофон во время исполнения нашей визитной баллады «Столкновение».

У меня буквально кружится голова от того, как хорошо все прошло, и я хихикаю, вновь обращаясь к аудитории.

— Как всегда, мы хотим поблагодарить «Элиту» и всех вас. — Послав воздушный поцелуй обеими руками публике, я продолжаю, — … за то, что приняли нас здесь сегодня. На прощанье, чтобы пожелать вам добрых снов, я спою ещё одну песню. Один прекрасный композитор сказал, что она была написана для меня, и я надеюсь, что он не будет возражать, если я действительно заберу ее себе, «потому что я часто так делаю». Брюс толкает Коннера в плечо, его голова поднимается от рисунка, выдергивая затычки для ушей.

— Моя песня, Бетти? — кричит он.

— Твоя песня, приятель. Люблю тебя.

В зале погасли огни. Я закрываю шоу, как делаю это всякий раз, когда он там, только с моим голосом и акустическим аккомпанементом Джареда, но впервые — и я уверена, что так будет каждый раз с этого момента — переключаюсь и использую новую «родственную» линию Кэннона, когда пою «Прекрасный парень» своему брату.

Пока ребята готовились к выходу в Город Грехов, я легла смотреть фильм с Коннером. Он заснул еще до того, как Оптимус Прайм начал топтать цветы, и я надеюсь, что у меня осталось немного горячей воды, чтобы наконец-то принять душ. Я тихонько выхожу из спальни и спускаюсь в коридор, очень удивившись тем, что вижу Кэннона, сидящего за столом в одних джинсах с влажными волосами.

Парни, возможно, не догадываются, ну или почти не догадываются, что делают с женщинами, оставаясь без рубашки и босиком. Они знают. Хитрые ублюдки. Обнаженный торс Кэннона я забуду не скоро. Мой мозг работает сверхурочно, чтобы сохранить и запомнить каждый нюанс его точенного великолепного торса. Не слишком мускулистый, но более чем подтянутый и определенно великолепный, ему никогда не следует прикрываться дотошными рубашками. Между четко обозначенными грудными мышцами есть едва видимая дорожка темных волос, ведущая к… Ох, дорожка счастья от самого пупка и ниже. Во всяком случае, сейчас мне, наверное, следует сказать что-нибудь вслух.

— Не хочется выходить? — лучше бы они его пригласили. Он пожимает плечами и едва заметно качает головой, прокатывая бутылку пива на столе между ладонями.

— Вообще-то это не мое. Я больше домосед. Коннер спит?

Я хихикаю.

— Да, он недолго продержался. Я бы заснула с ним, но мне давно пора в душ.

Он встает, небрежно шагает ко мне, и на мгновение я теряю способность дышать. Каждая мышца в моем теле сжимается, мою кожу покалывает так, будто в нее втыкаются маленькие иглы. Он наклоняется рядом со мной, чтобы выбросить пустую бутылку, извиняясь. Я все еще не сдвинулась с места ни на дюйм.

— Не шевелись, — приближается он, достигая моего лица, собирая… ресничку. —Большой или указательный палец?

— А?

Сжав два пальца вместе, он объясняет:

— Выбери, на моем большом или указательном пальце окажется твоя ресничка. Если будешь права, то закроешь глаза, загадаешь желание и сдуешь ее, — он ласково улыбается мне. Только что он познакомил меня с самой захватывающей игрой, в какую я когда-либо играла.

— На большом пальце, — еле выговариваю я. Он разжимает свои пальцы и, конечно, моя беглянка-ресничка приклеена к подушечке большого пальца. Он наклоняется и теплое, свежее дыхание касается моего лица.

— Закрой глаза и загадай желание, а затем сдуй. Но не говори мне свое желание.

Я делаю, как он сказал. Чары разрушены и мои глаза открываются, когда он смеется. — Только одно желание, Лиззи. Это похоже на целый список.

— Оу, — виновато бормочу я, опустив голову.

— Хей, послушай, ничего страшного. На самом деле, ты кажешься напряженной, — говорит он низким, податливым голосом опасно близко к моему уху. — Могу поспорить, ты истощена, потому что всегда все делаешь для остальных. Тебе надо сходить принять хороший, долгий и горячий душ.

Если бы Джаред мог видеть меня сейчас, он бы просто умирал со смеху, и я бы никогда не услышала, чем закончится это предложение. Мой язык опух, не в состоянии сформировать слова, и я очень боюсь, что, когда, наконец, начну двигаться, мои дрожащие колени подогнутся. Я начинаю вспоминать причину, по которой никогда не ходила на свидания. Властная, стервозная, заботливая и незаметная — все, что у меня есть. Черт возьми, не так уж и много. Если я открою рот, то могу с уверенностью заявить, что из него вылетят лишь заикания, и он добавит пункт «неуклюжая идиотка» к своему списку «то, что я знаю о Лиз».

— Продолжай, — он улыбается, слегка толкая меня локтем в спину. — Надеюсь, твое желание сбудется, — подмигивает он. — Ты голодна? Я бы мог приготовить тебе что-нибудь, пока ты будешь в душе.

Как будто моя голова слишком большая для моего тела, я неуклюже качаю ей и спотыкаюсь о ряд выдвижных ящиков в стене, выискивая какую-нибудь одежду для сна. Решив надеть футболку и шортики, я пытаюсь проворно проскользнуть в ванную и закрыть дверь. Если проворно теперь характеризуется как неуклюжесть, косолапость с грацией слепого трехногого слона... то я, возможно, справилась с задачей.

Наконец-то я осталась одна без пристального внимания или вопросов обо мне. Я сползаю спиной вниз по закрытой двери и стекаюсь в лужицу на полу. Что я наделала? Я осознанно пригласила ходячее и сдирающие трусики очарование в свой автобус! Как я могу управлять группой, семьей, заботиться о Коннере, в то время как сама стараюсь неожиданно не воспламениться? Я бы с удовольствием пошла за советом к подруге, но у меня нет ни одной. У меня только мальчики. Ладно, и что они посоветуют? Возродив в памяти наши разговоры на подобную тему, я пришла к одному выводу. Джаред наверняка нокаутировал бы бедного парня. Неординарно, но я всегда ищу освобождение своему отчаянию и разрывающему на части влечению во время того, как принимаю душ. После этого я смогу каким-то образом вести себя нормально в его присутствии и избавлюсь от этого стервозного голоса в моей голове, кричащего: «Что, черт возьми, с тобой не так?!». Да, прекрасная идея. Я действительно могу похвастаться хорошим багажом знаний в борьбе с самой собой.

Мысленно все распланировав, я залезаю в душ и приступаю к работе. Мои блондинистые волосы вымыты, мытье всего моего тела в 5'3 фута занимает еще около трех минут, а потом я позволяю своим пальчикам выйти на прогулку. Закрыв глаза, позволяю голове упасть вперед, упершись в стену одной рукой. Теплая вода медленно стекает по моей спине, с каждым глубоким вдохом я расслабляюсь все больше и начинаю представлять себе Кэннона Блэквелла. Высокий, стройный и утонченно красивый — он мог бы войти в клуб для избранных, по сравнению с моим «ничем»; он возвышался надо мной. Дразня, моя рука ползет вниз по моему дрожащему животу, один палец намекает на то, что хочет. Я прикусываю губу, стараясь, чтобы мои вздохи и стоны были как можно тише, теперь два пальца потирают вокруг с идеальной скоростью и давлением. Мужчина же так поступает? Мягко, прекрасно зная, в чем ты нуждаешься и что тебе нравится? Или же более сильно, своими большими ладонями с восхитительными мозолями на кончиках музыкальных пальцев заставляет тебя чувствовать все это еще сильнее? Не просто мужчина, а именно этот мужчина, перфекционист, играющий на мне, словно я мелодия, которая растворяется в звуках музыки, и доводящий меня лишь мыслями о нем до умопомрачительного оргазма во время мастурбации.

Задыхающаяся и дезориентированная, я сажусь под теплую струю воды с подтянутыми к груди коленями. Конечно же, я чувствую себя лучше, но все же чего-то не хватает, как будто я только затрагиваю поверхность бурлящего котла внутри меня. Когда раньше у меня был секс, он был больше направлен на исцеление, разделение боли с другим человеком, которому я могла доверять, объятия и легкие поцелуи, переходящие во что-то большее. То, что я чувствую сейчас — совершенно другое, физическое влечение к мужчине, которого я нахожу нереально привлекательным.

Я истосковалась по вкусу его губ, изучила досконально скорость движения языка, силу возможного наказания. Как бы он пах, если бы был сверху меня во время секса? Какие неприличные слова он бы нашептывал мне в ушко во время наших движений напротив друг друга?

Я еще больше погружаюсь в свои фантастические мысли, но холодная вода, спускающаяся вниз по моей спине, выдергивает меня из моего затуманенного похотью мира и второго раунда наслаждения. Я никогда не кончала дважды, неудовлетворение и боль в запястье от быстроты движений всегда наступали задолго до второго оргазма. Однако, только что это произошло, моя рука сама решила вновь пройтись по центру, пока я мечтала.

Используя стену, чтобы подняться, я выхожу, вставая ровно под вентиляцией. Холодный воздух обдувает мою нагую, мокрую и сверхчувствительную кожу, мотивируя меня быстрее обтереться полотенцем и одеться. Почистив зубы и расчесав волосы, я делаю глубокий вдох и открываю дверь ванной.

— Чувствуешь себя лучше?

Черт побери, я аж передергиваюсь от неожиданности. Этот парень стирает в пух и прах все, что, я думала, знаю о себе, превращая «ничего не пугающуюся Лиз» в смущающегося олененка. И правда в том, что я поняла это в ту же минуту, как увидела его, но все равно приняла его к себе. Да, я хочу чувствовать. Можете подать на меня за это в суд.

— Намного, — наконец-то отвечаю ему, забираясь под одеяло в кровать прямо напротив него. Он лежит на боку, смотрит на меня, разрушая весь мой «метод расслабления», который я провела совсем недавно над собой. Пять секунд, и я снова натянута как струна. — Ладно, эм, доброй ночи, — бормочу я, отворачиваясь от него.

— Я отлично провел время сегодня вечером, — тихо говорит он. — Спасибо за предоставленный шанс.

— Оу, да не за что, это тебе спасибо за помощь нам. И не беспокойся о Ретте, он придет в себя. Возможно.

— Кстати об этом, мы можем как-нибудь поговорить?

Поворачиваюсь назад к нему и, несмотря на свое обычное мнение, сейчас я благодарна за низкое прикрывающее освещение.

— Конечно. Что такое?

— Я рассказал тебе и парням очень много о себе. И я знаю, что ты отклоняешь какие-либо личные вопросы, что нормально. Но если я собираюсь жить с вами в автобусе, может, ты просветишь меня про некоторые взаимоотношения?

— Например? — озадаченно спрашиваю я.

— Коннер — твой брат, а Брюс — твой дядя, эта часть понятна. Но, как Ретт и Джаред начали играть? Потому что, должен тебе сказать, остальным пришлось вытащить Ретта сегодня вечером. На самом деле, он угрожал расчленить меня, когда уходил. Думаю, что сейчас он может стоять снаружи, прислонившись ухом к автобусу, и ждать повода, чтобы убить меня.

Я бы не удивилась, но не более чем тому, что он вообще оставил нас здесь одних. Но Ретт знает, что если мне потребуется помощь, и я позову Коннера, то мой брат надерет задницу Кэннону в считанные секунды, не задумываясь ни о последствиях, ни о муках совести, а затем сломает ему шею, как прутик. Я подозреваю, что Ретту просто нужно было немного пространства, чтобы смириться с тем, что он тоже наконец-то понял, что Кэннон безобиден. Ретт всегда уверен в плохом, поэтому ему гораздо легче убрать кого-то, нежели дать ему шанс. Он просто видит в этом свою возможность причинить тебе боль. С его настроением на сцене сегодня вечером я рада, что он вышел прогуляться. В этом автобусе уже и так начинаешь испытывать клаустрофобию.

— Ретт немного гиперопекающий, но его сердце в правильном месте. Он любит меня и Коннера, вот и все. Мы через многое прошли вместе, так что он с подозрением относится к новым людям.

Он приподнимается на локте и подпирает щеку рукой.

— Вы, ребята, все выросли вместе или...

— Ага.

— Достаточно, нет необходимости вдаваться в подробности,— смеется он.

— Не буду.

— Хорошо, я могу понять намек. Итак, где выступаем дальше?

— Я знаю, что мы здесь еще на одну ночь, а потом, честно говоря, понятия не имею. Надо будет спросить у Брюса, — зеваю я, глубже зарываясь в подушку. Закрываю глаза и пытаюсь выровнять свое дыхание: наша непосредственная близость, приглушенный свет и тихие ночные голоса делает это более трудным, чем обычно. Но я чувствую тяжесть его взгляда на себе: он не двигается, новые вопросы умирают от желания вырваться из его рта. Я задавала ему много вопросов, и он слепо верил нам, поэтому я решаю кинуть ему косточку и открываю сонные веки:

— Что?

— Почему ты делаешь все это? — он крутит пальцем в воздухе. — Группа, путешествия. Почему ты делаешь все это?

—То, что я не знаю все наши остановки, не значит, что мне это не нравится.

— Думаю, что именно это и значит. Ты в курсе каждой мелочи, происходящей с Коннером, а также перемен настроения Ретта, вещей, которые тебя действительно заботят.

Я закатываю глаза в почти полной темноте, парируя над его чересчур острым замечанием.

— Ты не прав. Я люблю группу.

— Это я знаю. Это совершенно ясно, что ты любишь каждого из них. Но нравится ли тебе быть в группе?

Жертва расспроса — ненавижу это. Словно приготовленная букашка на летнем тротуаре; моя кожа горит, горло чешется, и я чувствую себя беззащитной без моей брони.

Когда ребята вернутся? Ему уже удалось проникнуть в мои тайные мысли, и теперь он пытается обезоружить меня еще и в реальности.

— Слишком много вопросов, мне очень жаль. Забудь все, что я сказал, — его голос смягчается, поскольку он поворачивается спиной. — Спокойной ночи, маленькая ведьмочка.

— Спокойной ночи, — бормочу я, настолько расстроенная и далекая ото сна, насколько это вообще возможно.

Следующим утром соблазнительный запах бекона и приглушенный непрекращающийся смех Коннера будят меня. Потянувшись, я поворачиваюсь и вытягиваю шею, чтобы выглянуть из-за кровати, и молюсь, чтобы не Коннер готовил еду.

— Бетти, где мои рыбки?

Он был наготове, явно ожидая момента, когда я проснусь. В конце концов, он заметил пропажу своих питомцев, а я надеялась, что он уже забыл о них.

— Мы купим еще, приятель, я обещаю, — хриплю я непривлекательным утренним голосом. — И с добрым утром тебя.

Он подскакивает и хватает меня за руку, вытаскивая из теплой кровати.

— Кэннон и я готовим завтрак!

Торопливо проверяю свой наряд на наличие возможных неполадок, лихорадочно провожу руками по волосам и незаметно вытаскиваю какое-то скопление из глаза.

— Я чувствую аромат. Что вы, ребята, готовите?

— Кэннон, что мы готовим? — спрашивает Коннер, от чего я захихикала.

Кэннон с ухмылкой оборачивается к нам со своего места возле маленькой кухонной плиты. Сейчас я уверена, что выгляжу как оживший мертвец (Привет из склепа), тогда как Кэннон выглядит лучше, чем любой завтрак. Его влажные волосы кажутся почти черными, он босой и на нем только джинсы. Снова. У него есть рубашки, я знаю, что есть, сама видела, как он их носит. Так какого черта он постоянно оголяет торс?

— Коннер, а что же мы готовим? Ну же, ты знаешь.

Моя спина напрягается, а руки тотчас сжимаются в кулаки. Что за игру он затеял, поддразнивая приятеля? Я открывают рот, чтобы спросить его об этом, когда Коннер щелкает пальцами:

— Сэндвичи на завтрак!

— Именно! — подмигивает Кэннон.

Моя голова поворачивается туда и обратно, с одного на другого, челюсть отвисает, а в голове крутятся шестеренки, пытаясь осмыслить то, что только что произошло.

— Кто-нибудь проснулся? — кричит Брюс снаружи, после чего слышится стук в дверь.

Он отказывается спать в автобусе, всегда ночуя в гостиничных номерах. Удобно, учитывая, что все кровати были заняты.

Кэннон впускает его, а затем возвращается к раскаленной сковороде.

— Доброе утро, Брюс. Ты как раз вовремя к завтраку.

— Мне не надо, спасибо, — он похлопывает себя по животу. — Я перекусил в отеле. — Он ловит мой взгляд, и его глаза сужаются. — Что с тобой, девочка? Выглядишь так, будто увидела привидение.

— А? Ох, ничего, — отнекиваюсь я. — Пойду, приведу себя в порядок. Мальчики, поднимайтесь, если хотите есть! — выкрикиваю я и вытягиваю руку, чтобы разбудить их обоих, когда прохожу мимо их кроватей в ванную. Я не имею ни малейшего представления, во сколько они легли, но знаю точно, что они никогда не бывают слишком уставшими, чтобы упустить возможность поесть.

Закрывшись в ванной, осмеливаюсь взглянуть на себя в зеркало. Точно, как я и боялась: «Привет из склепа». Интересно, мой дядя имел в виду это великолепие или мое лицо, шокированное общением Коннера и Кэннона? И что, черт возьми, не так с этим парнем? Щеголяет весь такой сексуальный, задает личные вопросы, подперев голову, готовит, побуждает Коннера думать самому, весь из себя доброжелательный. Слишком самоуверенный — вот кем является Кэннон. Отыгрываешь один концерт и никогда не носишь долбанную футболку, и вдруг ты — всемогущий?

К тому времени, как я почистила зубы, расчесала волосы и умыла лицо, я все еще не была довольна собой. Это странно. Не уверена, поражена ли я, подавлена или просто явно завидую. Мне бы хотелось думать, что никто не справляется с Коннером лучше меня, и все же… я довольствовалась достигнутым, потому что легче отвечать на его вопросы, чем заставлять размышлять самому. Это вынуждает меня чувствовать себя эгоисткой, потому что этот кратчайший путь экономит мое время. Мне стыдно за саму себя, и немного задевает, что Кэннон указал на это, пробыв с нами всего несколько часов.

Что ж, дерьмовая я сестра или нет, но я не могу бездельничать в ванной весь день. Я поднимаю голову, мое выражение лица словно маска, с которой я хожу ежедневно, а затем возвращаюсь к людям, которых люблю больше всего на свете, и к одному новичку, который интригует меня больше, чем кто-либо в жизни.

Как и ожидалось — они устроили бои едой. Наверное, мне следовало бы разозлиться, ведь мысли об уборке утомляют, но это невозможно. Коннер откровенно визжит, Джаред ныряет под стол, ударяясь головой, а Ретт — Ретт смеется! Я молча наблюдаю. Мое сердце разрывается на части, кажется, несколько минут.

Кэннон замечает меня первым. Его глаза виновато расширяются, встречаясь с моими.

— Попались, — бормочет он уголком рта. — Прекратить огонь, повторяю, прекратить огонь.

Остальные четверо преступников вылезают из-под столов, пытаясь вытереть лица, и медленно поворачиваются, чтобы увидеть меня. У всех на лицах играет самодовольная виноватая улыбка.

— Это Джаред начал! — Коннер указывает на него пальцем.

— Черт, Кон, — он щипает его за руку, — все время сдаешь меня. Она же еще ничего не спросила!

Капля кетчупа стекает по подбородку Ретта, яичная скорлупа осыпается с волос Коннера, а мой дядя слизывает желе со своей руки.

Вот почему я делаю это, мистер Самоанализ. При этих мыслях я бросаю взгляд на Кэннона, чужака, который быстро влился в ритм нашей группы, нашей семьи, на удивление понимающий и заполняющий пробелы, о существовании которых я даже не подозревала.

Необъяснимый огонек в его сосредоточенном взгляде на меня говорит, что он точно знает, что только что промелькнуло у меня в мыслях. Его глаза проникновенные, немного мрачные и, вероятно, я выдаю желаемое за действительное, но клянусь, я чувствую, как легкость «связи» постепенно накрывает меня умиротворяющим теплом.

Благодаря тому, что каждый принимает участие в уборке, мы вмиг приводим автобус в первоначальное состояние, и остаток дня у нас свободен.

— Мы можем немного порепетировать, — жизнерадостно предлагает Кэннон, подергивая пальцами.

Думаю, это неподдельно — его энтузиазм и то, как он осваивается со своей ролью в группе. По-видимому, он уже полностью погружен в это, а вот Ретт… не настолько.

— Не сегодня, — ворчит Ретт, направляясь обратно в кровать и вытирая остатки кетчупа со своего лица. —Я сплю. В любом случае список песен по-прежнему точно такой же. Я думаю, вам всем следует отправиться исследовать город и оставить меня в тишине и покое.

— Это отличная идея! — Коннер сорвался с места и побежал в конец автобуса. Уверена, он уже одевает обувь.

— Ну что ж, решено, — я встаю и бросаю на Ретта хмурый взгляд. — Похоже, мы идем развлечься, ребята. Десять минут, и я буду готова.

— Готов! — появляется Коннер, с гордостью вскидывая вверх руку с кожаным браслетом.

— Мне нужна секунда, чтобы собраться, приятель. Хорошо?

— У меня есть идея получше, — вмешивается мой дядя. — Я возьму Коннера с собой. Посмотрим, может, нам удастся где-нибудь найти новую рыбку, а остальные — отправляйтесь веселиться.

— Мне нравится этот план, — ухмыльнулся Джаред, потирая ладони. — Проводите меня к столам!

Застонав, я закатываю глаза, совершенно не заинтересованная проматывать вечер за азартными играми, и немного беспокоясь, что Коннер будет разгуливать по Вегасу без меня.

— Все в порядке, дядя Брюс. Я могу взять Коннера на какое-нибудь шоу или еще куда-нибудь, — произношу я обыденным голосом, ища что-нибудь из одежды.

— Я собираюсь за рыбкой с дядей Брюсом, Бетти. Так что пока! — кричит Коннер, выталкивая нашего дорого дядю из дверей автобуса.

Ну и ладно, никакого шоу. Я бросаюсь вслед за ними и, выглянув из-за двери, кричу.

— Я возьму с собой телефон! Оставайся рядом с ним, Коннер! Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится!

Мой дядя машет мне в ответ рукой, как бы говоря «да, да». Я наблюдаю, как они ловят такси, и молюсь про себя, чтобы все прошло хорошо, и они нашли зоомагазин.

— С ними все будет в порядке, Мама Медведица, — Джаред похлопывает меня по плечу. — Ну же, давай поживем немного!

Я не уверена, что знаю, как это делать, и определенно, не хочу начинать жить в стиле Джареда.

— Кэннон, чем хочешь заняться? — спрашиваю я, скрестив пальцы, что он думает о чем-то другом, а не об азартных играх и танцовщицах. — Тебе нужно купить что-нибудь? Может, телефон?

Он бросает взгляд то на Джареда, то на меня, и на его лице появляется нерешительность. Я могу ощутить скрежет шестеренок. Он не может решить: согласиться с моим предложением, тем самым испортив Джареду все веселье и нарушив «Кодекс Пенисов», или нет.

— Почему бы нам не прогуляться сейчас, а что делать дальше — решим по обстоятельствам?

Ах, как деликатно сказано, Швейцария. Такой вариант меня устраивает. Понятия не имею, есть ли у него зубная щетка, или, может, его семья уже написала заявление на его розыск, но я пыталась. Сделала все, что могла. Если он не беспокоится об этом, то и я не стану. За исключением, конечно же, зубной гигиены, которая действительно беспокоит меня, потому что мысли о том, что у него воняет изо рта, подавляют мои фантазии о том, как он делает мне искусственное дыхание.

— Тебе нужна, эм, зубная щетка? Или дезодорант? — я волочусь обратно к куче своей одежды, притворяясь, что иду в ванную переодеться, но на самом деле едва шевелюсь, навострив уши в ожидании его ответа.

— К счастью, в моей сумке было и то, и другое.

Мои мечты в безопасности. И чистоте.

— Тогда ладно. — Я пожимаю плечами и уединяюсь, чтобы переодеться.

— Хорошее дело. — Слышу голос Джареда через дверь. — Я не могу допустить, чтобы мой второй пилот пропустил все веселье!

— Это вы все пропускаете веселье! Убирайтесь к черту! — рявкает Ретт.

Он жалкий пьяница, всегда таким был, и совершенно не способен справиться с похмельем. Мы носимся туда-обратно, словно испуганные мыши, стараясь не издать ни писка и убраться из автобуса как можно быстрее.

И не прошло даже получаса, как я обнаруживаю, что стою со скучающим видом и тупо пялюсь на игровой автомат, высасывающий жизни. Как люди просиживают за ними часами? Игровые автоматы, должно быть, самый отупляющий и скучный кусок хлама, который когда-либо создали. Возможно, это более захватывающе, если играть по-крупному, а не ставить двадцатку в одноцентовом автомате, но у меня и без этого было достаточно волнений.

— Полегче с этим, сорвиголова, — вкрадчивый шепот Кэннона достигает моего уха. И это действие поднимает на новый уровень понятие «волнение». — Ты можешь сломать все примочки, если не будешь осторожна. Шестнадцать центов за игру, черт возьми.

— Я держу себя в руках, — произношу я, медленно оборачиваясь в его сторону. А он говорил правду — у него определенно есть средства личной гигиены. Он стоит буквально в нескольких дюймах от меня, и все, что я ощущаю — это свежий запах.

— Вот, каждый раз ставлю на это, — он подмигивает, наклоняясь надо мной, нажимает кнопку максимальной ставки прежде, чем я успеваю остановить его.

— Эй! — я перевожу взгляд от вереницы полуголых дамочек на него и обратно.

— А ты везучая штучка. Ты выиграла! Я только что поднял одиннадцать долларов.

Ю-ху, да это куча денег! Я начинаю вопить в ожидании водопада из монет, но… они не посыпались в лоток выдачи призов.

— Конечно. Мне достался сломанный автомат! Что за черт?

— Просто не обращай внимания на выходящий листок бумаги. — Его умная задница посмеивается за моей спиной, указывая на разочаровывающий выдачу моего состояния.

— Ура! — я хватаю листок в свои ручки. — Пошли, обналичим его. Я поделюсь с тобой. И где Джаред? — я оглядываюсь вокруг. — Мне надоело это место.

Кэннон потирает рукой свой рот, стараясь скрыть самодовольную улыбку, но горящие глаза его выдают.

— Эм, он встретит нас позже по пути в автобус. Он нашел другое развлечение.

— Официантка или дилер?

Когда я ранее покидала парней возле столов для блэк-джека, то заметила, как эти молоденькие симпатичные девушки пускали слюни на них обоих.

— Вообще-то, это девушка, вступившая в игру в последний момент. Она заняла место рядом с ним. Я бы пошутил по поводу третьей базы, но это было бы слишком, — смеется он, положив руку на мой локоть и провожая меня к кассе. Я вздрагиваю от его прикосновения и выдергиваю руку. Есть только четыре человека, которым разрешено прикасаться ко мне, и он не относится к их числу. В моих мечтах он может делать гораздо большее, чем прикосновение к моему локтю, но в реальной жизни ему еще далеко до того, чтобы иметь право даже на такой непреднамеренный невинный жест.

— Я не понимаю. Третья база? — спрашиваю я, преодолевая очевидную неловкость.

— Место в конце стола для блэк-джека называется третья база. Поэтому я подумал… третья база — это там, где она сидела и на третьей базе, вероятнее всего, Джаред сейчас находится с ней. — Он игриво приподнимает левую бровь. — Ладно, проехали. Плохая шутка.

— Нет, хорошая. Теперь я поняла, — успокаиваю его, слегка улыбнувшись. — Итак, — я протягиваю билет кассиру, а затем наклоняюсь к нему, — куда теперь?

Одной рукой он потирает затылок, и его взгляд опускается на безобразный ковер.

— Н-ну, — запинается он. Мне бы следовало заставить его вариться в собственном соку, но он помог мне выиграть одиннадцать долларов, поэтому я буду великодушной.

— Ты ведь хочешь сейчас пойти в магазин, не так ли? Он вскидывает голову. Его полные губы украшает застенчивая улыбка.

— Если ты не против?

— Если бы я была против, то не стала бы предлагать. Перед Джаредом, — я снисходительно ухмыляюсь ему. — Трусишка.

— Я знаю. — Он вскидывает руки в знак капитуляции. — Я слабак, но слабак, которому бы хотелось иметь собственную бритву, и пока мы не доберемся до прачечной, несколько пар скивви вместе с носками пришлись бы кстати.

— Спасибо. — Я забираю свои деньги и убираю в кошелек. — Ты должен просветить меня. Что это за хрень такая — скивви?

Он придерживает дверь, когда мы выходим на дневной свет. Солнце и свежий воздух бодрят меня после пребывания в аду под названием казино. В таких местах не без причины всегда приглушенный свет и нет часов. Управляющие хотят, чтобы вы забыли, что проматываете свой день и свои сбережения, находясь в их лапах. Остается лишь одна радость — наблюдать, как деньги утекают прямо на ваших глазах. Интересно, знает ли об этом Уэйн Ньютон? Мне интересно, откуда я вообще знаю, кто такой Уэйн Ньютон?

— Вон одно! — он хватает меня за руку. Мои не очень длинные ноги едва поспевают за ним, тянущим меня к пустому такси. Хватка такая сильная, что я не могу вырваться, хоть и пытаюсь.

— Одно что? Скивви? — спрашиваю я, оглядываясь вокруг в поисках того, что мне по-прежнему неизвестно.

— Нет, — фыркает он. — Такси. Давай же, шевелись.

Я и так шевелюсь, любитель покомандовать. Ты ведь сам меня тащишь.

— Куда? — спрашивает водитель.

— Если вы знаете, что такое скивви, — я бросаю взгляд на Кэннона, — то куда-нибудь, где можно купить это, пожалуйста.

— Хитрюга, — он задевает меня своими коленями. И я снова замечаю, но на этот раз не пытаюсь отстраниться. — Цель— Уолмарт. Самый ближайший.

— Скажи мне, наконец! Что такое скивви?

— Скивви? — он вопросительно смотрит на меня. — Ты знаешь. Это название нижнего белья.

— Нет, — качаю я головой. — Нет, это не так.

Наклонившись вперед, он смеется так, будто его никто не слышит, глубоким, сексуальным смехом, сотрясаясь всем телом. Если бы существовал инструмент, издающий такой же прекрасный звук, я бы немедленно научилась на нем играть.

— Ох, Лиззи, как бы мне хотелось приписать себе это замечательное слово, — его плечи все еще подрагивают от затихающего смеха. — Как так вышло, что ты никогда не слышала его?

— Может, потому, что мой народ говорит на английском? — произношу я с умной ухмылкой, искренне надеясь, что это скроет мои истинные чувства в данный момент.

Одно из двух: или я брежу из-за эндорфинов и всех этих долбанных прикосновений, или он на самом деле назвал меня Лиззи. Я была Лиз или Мама Медведица для мальчиков, Бетти — для Коннера и мамы, а для отца — Элизабет. Но никогда — Лиззи. Это имя звучит очаровательно и женственно…и только Кэннон Блэквелл зовет меня так. Ага, это определенно эндорфины.

— Что такого в этом такси, что вызывает у тебя желание остаться в нем? Сексуальный водитель? Заманчивый запах задницы и ног?

— А? — вздрагиваю я. Его горячее дыхание щекочет мне ухо. — Что?

— Мы приехали. Или, как сказал бы твой народ: пора выбираться отсюда.

У первой тележки одно колесо было самоубийцей, делало что хотело, вращалось как сумасшедшее против остальных трех. Тележку номер два явно недавно прокатили по жвачке или дерьму. Ее переднее правое колесо застревало и переставало крутиться через каждые несколько секунд. У третьей тележки на ручке был комок чего-то подозрительно желтовато-зеленого. (Несомненно, это была козявка, и, думаю, Кэннон, который пытался сдержать рвотный рефлекс при виде этой субстанции, вообще слетел бы с катушек, скажи я вслух, что это.)

Если кто-нибудь еще, ну кроме Коннера, конечно же, возвращался бы за тележкой так много раз, у меня была бы такая реакция на эту задницу: «у меня кончился Паксил (антидепрессант), когда начались месячные, и обнаружилась аллергия на шоколад». И это полностью подтверждает теорию Джареда. Но когда Кэннон, которого мы уже признали, как перфекциониста, делает так, я даже не могу притвориться раздраженной. Есть что-то комичное и в тоже время очаровательное в том, как он ведет себя, будто бы у него ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство).

Девушки за кассами 1-3 с удовольствием наблюдают за происходящим, накручивая волосы на пальцы и пронзительно хихикая. Очевидно, они тоже считают его поведение забавным.

Наконец-то он находит тележку, которая его устраивает. Его «да» сопровождается вскинутым вверх кулаком. Он хорошенько толкает ее, и, пока тележка катится, запрыгивает на нижнюю перекладину. Мне приходится ускорить шаг, чтобы догнать его.

— Хочешь покататься? Я буду толкать тебя, — предлагает он, но я отказываюсь и начинаю бесцельно бросать в тележку все подряд.

Я прохожу один пролет, когда он несется ко мне, улыбаясь во весь рот:

— Уверена, что не хочешь покататься?

Я хихикаю, игнорируя его и продолжая искать витамины для мужчин. Такие, чтобы Коннер действительно мог принимать их, а не те, что «на вкус как обувь Бетти». У витаминов, что принимаю я, нет никакого вкуса, но попробуйте ему это объяснить.

— Мне так жаль.

Паническое извинение Кэннона отвлекает мое внимание от этикетки, которую я читаю. Я хлопаю ладонью по губам, чтобы сдержать фыркающий смех. Поскольку я могу с уверенностью сказать, что никто не пострадал, развернувшаяся передо мной сцена мгновенно развеселила меня.

— Вы уверены, что в порядке? Я действительно очень сожалею, — извиняется он. Его руки трясутся, пока он внимательно осматривает пожилую женщину, которую, по-видимому, чуть не задавил, когда занимался серфингом на тележке.

— Смотри, куда едешь! — она трясет перед ним костлявым пальцем. — И толкаешь тележку! Это не парк развлечений, молодой человек! — давая ему нравоучения, она качает головой с пластмассовыми бигуди. Женщина разворачивается и ковыляет прочь, дважды оглядываясь с уничтожающим взглядом, чтобы удостовериться, что он осознал всю степень ее презрения. Стараясь сдерживать смех, я закусываю губу так сильно, что она начинает пульсировать. Кэннон поворачивается ко мне.

— Как думаешь, она в порядке? Не думаю, что причинил ей вред. Она сказала, что с ней все хорошо. Ты же слышала, как она произнесла это? О-она возникла прямо передо мной, — он задерживает дыхание, откидывает назад свои волосы и выдыхает долго и протяжно.

— Кэннон, — произношу я строго, чтобы он вышел из состояния паники и посмотрел мне в глаза. — С ней все хорошо, расслабься. А сейчас, — мое лицо дергается, потому что невозможно дальше сдерживать ухмылку, — подкати тележку ко мне с обеими ногами на полу, а затем медленно отойди.

Он склоняет голову шаркает ботинками по полу, когда подкатывает тележку ко мне с выражением лица, как у нашкодившего щенка.

— Я же сказала тебе, что та бедная пожилая женщина в порядке. Предполагаю, что ты все еще дуешься, потому что больше не можешь кататься на тележке? — поддразниваю я его.

Медленно подняв глаза, он улыбается и подмигивает мне.

— Типа того.

— Ты ужасен, — посмеиваюсь я, оттаскивая оружие на колесах подальше от места преступления. — Пошли, Андретти (прим. династия автогонщиков). И постарайся больше не приставать к пожилым дамам.

Мы проходим вдоль еще нескольких пролетов, хватая бесполезную ерунду, которая нам в действительности не нужна, разговариваем и все время смеемся. Шоппинг с Кэнноном — это весело, непринужденно и… легко. Я думаю, что рядом с ним всегда так. Хотя общаться с Кэнноном непросто, знаменитое клише, потому что разговаривать с кем-то новым, тщательно подбирая и отфильтровывая каждое произнесенное слово, никогда не бывает «легко». По правде говоря, он обаятельный, интересный и веселый. И общение с ним комфортное настолько, насколько это возможно для меня. И, может, я не сразу понимаю все его шутки, но зато он понимает мои! У него есть врожденное, ни с чем несравнимое умение заставить тебя чувствовать себя самым веселым человеком в мире…и я наслаждаюсь этим. Мой сдержанный юмор не для каждого, почти ни для кого, на самом деле, но Кэннон подтвердил то, что я подозревала все это время — я чертовски смешная.

— Почему ты покупаешь три разных зубных пасты? Ты привереда, да?

— Я говорила тебе. Коннер очень щепетильный в том, чтобы никто не пользовался его пастой. И я не собираюсь делиться ею с мальчиками. Они никогда не закручивают колпачок обратно, поэтому горлышко тюбика пачкается.

— А почему они сами не покупают?

— Они просто этого не делают. Я здесь, и я не против.

Я поворачиваюсь и перегибаюсь через край тележки, вываливая охапку зубных паст, бритв и мужского шампуня. Кэннон смотрит на меня критическим и проницательным взглядом.

— Ты не берешь свою долю с концертов, автобус принадлежит тебе, и ты всем покупаешь вещи. И что тебе это дает?

— Я не беру то, в чем не нуждаюсь, и мне нравится помогать своим друзьям. Все просто, — это исчерпывающий ответ, больший, чем я обычно даю. Я уже повернулась к нему спиной, направляясь к средствам для волос.

— Как думаешь, какую взять? — спрашиваю я, когда он подходит ко мне. В левой руке я держу коробку с пурпурной краской для волос, а с темно-фиолетовой — в правой.

Коннер в недоумении округляет глаза.

— Эм, никакая. Какой твой натуральный цвет волос?

— Фу! Скучный и уродливый коричневый. Нет уж, спасибо, — я трясу коробками, напоминая ему о необходимости выбора.

— Коричневый, как твои глаза? — его слова больше походят на шепот.

— Да, а сейчас…

— Кроме тех случаев, когда ты одеваешь светлый верх, белый или розовый. Тогда они становятся орехового цвета с прелестными зелеными крапинками в них.

Ретт был прав — он поэтичный. Мы стоим лицом к лицу, не двигаясь, я все еще держу коробки в руках, а он не отводит от меня свой обжигающий взгляд. Я — Лиззи, и он досконально рассмотрел мои глаза. Легкий жар заливает мои щеки, и я резко наклоняю голову, пытаясь не нервничать. Затем он обходит тележку, стоящую между нами, и останавливается совсем близко, изучая полки позади меня.

— Я бы выбрал вот эту, — он отступает назад, говоря со мной со всей откровенностью. — «Теплый каштановый». Не то чтобы сейчас ты выглядишь некрасиво, но готов поспорить, что это захватывающе, когда ты можешь быть самой собой. Если ты в любом случае что-то меняешь, почему бы снова не стать прежней Лиззи?

Вот, опять это слово. Лиззи.

— Ладно. Хорошо, — я пожимаю плечами, возвращая на место выбранную мной краску, затем выхватываю коробку из его руки и бросаю в тележку. — Прошло немало времени с тех пор, как я делала что-то естественное. Черт возьми.

— Отличный выбор, — он подмигивает мне, опираясь на тележку, которую теперь толкает очень аккуратно. — Мы взяли все, что нужно?

— Ты не хочешь купить телефон? Кто-то может беспокоиться о тебе.

— В этом нет необходимости. Единственный человек, который может волноваться обо мне, это моя сестра Соммерлин. Но, в любом случае, я не знаю ее номера телефона. Я всегда просто забивал ее имя в сотовый.

Тайна под названием «Соммерлин» раскрыта — это сестра.

— А что насчет Гертруды? — невинно спрашиваю я.

— Кого?

— Гертруда. Эстер. Невеста.

— Бывшая невеста. Рути.

Я равнодушно взмахиваю рукой:

— Без разницы. Я была близка. Ох уж эти старые женские имена.

— Гертруда, — бормочет он с ухмылкой, качая головой. — Сомневаюсь, хотя, в любом случае, мне все равно. Но сейчас, когда ты заговорила об этом, я не хочу, чтобы Соммер беспокоилась. Может, я смогу воспользоваться твоим ноутбуком, чтобы зайти в свою электронную почту и написать ей письмо? И моим родителям, наверное, тоже.

— Конечно, — киваю я.

Хорошая идея. Полагаю, мы закончили с покупками. Наша тележка была заполнена до краев. Незапланированные покупки полностью скрывали те, за которыми мы пришли, включая шесть пар боксеров-брифов и упаковку чего-то, похожего на носки, хотя кого это волнует?

— Я видел аквариумы у дальней стены. Надо проверить, не нашли ли они новых рыбок для Коннера. Если нет, то мы можем помочь.

Такой заботливый. Но неужели он не заметил, как я писала сообщения своему дяде уже раз десять? Я не только в курсе того, что они нашли зоомагазин, но и того, чем они занимались весь день.

— Не нужно. Они нашли, — с признательностью произношу я, — но спасибо, что думаешь о Коннере. Ты хорошо к нему относишься.

— Я хорошо отношусь к нему, он — ко мне. Мы друзья. А что? — он перестает выгружать покупки на конвейерную ленту и встречается со мной взглядом. — Ты боялась, что я ему не понравлюсь? Или кому-то из них?

Они друзья? Часть меня хочет верить, что он искренен по отношению к Коннеру, на самом деле, настолько сильно, что еле сдерживаю слезы прямо сейчас. Но другая часть меня, та девушка, что запрыгивала на спины взрослых парней и била их по головам изо всех сил за то, что они бесчувственные говорливые придурки, настроена скептически. И хуже всего, что, если он притворяется, говоря все это, как мошенник с подвешенным языком, которому всего лишь нужно место для ночевки, и который просто говорит то, что я хочу услышать? Это была бы наивысшая степень жестокости, заложенная надежда, оказавшаяся ложью.

По крайней мере, обычно мудаки громко разглагольствуют, развевая сомнения, и не тратят впустую мое время или время Коннера. Или есть обратная сторона жестокости — снисходительное сочувствие, которое не является жестоким или лживым, но все равно раздражает. Нет, самое худшее — волк в овечьей, мать его, шкуре. Он причинит Коннеру самую сильную боль, что выбесит меня сильнее всего.

— Коннеру все нравятся, и Джареду тоже. Это меньшее из моих забот, — наконец отвечаю я.

Когда он пытается дать денег кассиру, я молниеносно передвигаюсь и встаю перед ним, стараясь не прикасаться к нему.

— Я заплачу. Из этого нелепого количества барахла, которое мы набрали, твоего здесь всего лишь долларов на 30.

— А у тебя всего 8 долларов за коробку краски. Я могу внести свою долю. Я бы этого хотел.

Дина, судя по указанному на бейдже имени, откровенно смеется над нами. Двое тупиц устраивают целый спектакль, отталкивая друг друга и упорно пихая ей свои кредитные карты.

— Я. Плачу, — выдавливаю я низким, нетерпящим возражений голосом. — А теперь отойди от кассы Дины, ты пугаешь девушку. Прямо как ту бабулю до этого, — еле слышно бормочу последнюю фразу.

— Ох, я совсем не напугана, — Дина лучезарно улыбается, хлопнув жвачкой. — Вы двое просто уморительны. Это самое волнующее, что было у меня за весь день.

В ответ я мило улыбаюсь.

— Что ж, Дина, испугаешься ли ты, когда я собью его с ног на землю и начну пилить его горло своей Черной картой? (Visa Black Card — элитная премиальная карта платежной системы VISA. Карта позиционируется, как символ принадлежности держателя к верхушке общества, и выдается только человеку, имеющему соответствующий общественный статус)

— Не волнуйся, Дина, это всего лишь болтовня, — заверяет ее Кэннон. — Но я все-таки уступлю и позволю ей заплатить. — С дерзкой ухмылкой он отступает назад, скрещивая руки. — Но, в таком случае, в аптеке никаких возражений, юная леди. Я плачу за твои таблетки от безумия.

О-ох, так Кэннон любит играть, да? Это мы еще посмотрим, когда сегодняшним вечером в моих руках будет микрофон.

Восемьдесят восемь лет спустя мы перетащили все пакеты из такси в автобус. Все столы и пол усыпаны белыми полиэтиленовыми пакетами со всякой фигней, которая нам не нужна, да и нет места, куда бы можно было убрать все это. Хорошо, что все эти мужчины едят так, как будто у них глисты.

Я слышу голоса Коннера и Брюса, доносящиеся из дальней комнаты. Один с весельем дает указания, другой ворчливо соглашается. Джаред все еще развлекается — третья база, теперь-то я знаю, что это значит — а Ретт лежит в кровати, наблюдая за нашей усердной работой с презрительной усмешкой. Я стараюсь не обращать внимания на мрачную атмосферу, окружающую его, и повторяю в своей голове снова и снова, что я люблю Ретта и полностью принимаю его таким, какой он есть. Он относится ко мне с таким же милосердием.

Кэннон складывает оставшиеся напитки в угол, так как крошечный холодильник уже заполнен до отказа, насвистывая «In My Life», мою любимую песню Битлз. Я незаметно наблюдаю за ним, странно очарованная его ироничным выбором песни, когда Ретт выпаливает.

— Эй, Сверчок Джимини (Сверчок Джимини; англ. Jiminy Cricket — персонаж диснеевского полнометражного мультфильма 1940 года «Пиноккио»), ты сам платишь за свое дерьмо?

Эту шутку я поняла. Персонаж из мультика «давайте немного посвистим», но это смешно, когда это шутка. В словах Ретта нет ни капли веселья. Он намеренно ведет себя так отвратительно и агрессивно. Я надеялась, что все это уляжется прежде, чем любопытство Коннера проявит себя, но, похоже, этого не случится. Без сомнения, как только я закричу на Ретта, он станет громко кричать в ответ, и Коннер услышит. Но что-то надо с этим делать.

— Вообще-то, — закипаю я, уперев руки в бока и повернувшись к нему лицом, готовая к бою, — он пытался оплатить и твое дерьмо тоже, Солнышко, — я насмехаюсь, поскольку очевидно, что мы уже вступили на порог взаимных оскорблений.

— И что же из этого барахла мое? Я ничего не просил, — Ретт начинает вылезать из своей кровати, и в тот же миг я чувствую жар от того, как Кэннон пододвигается ближе за моей спиной.

— Все в порядке, Кэннон, — бормочу я как можно тише, чтобы только он мог меня услышать. А затем говорю уже громче для Ретта. — Почему бы тебе не дать нам минутку? — я могу справиться с Реттом и совершенно его не боюсь. Чего я на самом деле опасаюсь в данный момент — так это тревожного количества тестостерона, все сильнее накаляющего атмосферу.

— Неа, думаю, я останусь, — произносит Кэннон позади меня. — Он говорил со мной, в конце концов.

— А теперь я разговариваю с ней, — рычит Ретт, вклиниваясь в наш разговор, и практически нависает надо мной, разговаривая с Кэнноном поверх моей головы. — Проваливай нахрен, новичок.

Я кладу руку на грудь Ретта, прямо напротив его колотящегося сердца.

— Ретт, остановись. У тебя похмелье, и ты раздражен. Ты ел? Как насчет того, чтобы я сделала тебе…

— У меня нет похмелья, и я не голоден, — перебивает он меня. Его голос такой грубый и источающий угрозу, какую я никогда прежде не слышала, особенно обращенную ко мне.

— Тогда в чем дело? Сегодня утром все было в порядке. Ты даже смеялся.

А теперь мы здесь. Классический Ретт. Затишье закончилось, и мы возвращаемся к полномасштабному шторму.

— Кэннон купил немного, и я настояла на оплате всех покупок своими деньгами.

— Нет необходимости оправдываться, Лиззи, — Кэннон кладет руку на мое плечо, приближаясь еще ближе ко мне, тем самым давая свою силу и поддержку. Его тело полностью напряжено, жесткие мышцы ног подергиваются позади моих, и неровное сердцебиение соответствует тяжелым ударам моего сердца. Вероятно, на этот раз он почувствовал, как от его прикосновения напряглось все мое тело. Рефлекторно, едва уловимо, но все равно заметно. Но сейчас я не отстраняюсь, частично из-за того, что Ретт ведет себя как мудак, и, если я буду держаться в стороне от «новичка», это только доставит ему удовольствие. Но главным образом потому, что Кэннон делает это, считая, что защищает меня, и это подрывает мое здравомыслие сильнее, чем боязнь прикосновений.

— Лиззи? — насмехается Ретт, пугающе уставившись на руку Кэннона на моем плече. — Он имеет в виду тебя? И какого хрена он прикасается к тебе? Три дня, и он ходит с тобой по магазинам, словно телохранитель, и дает ласковые имена? К черту это! — кричит он и несется в сторону своей кровати. Сейчас что-то будет…

— Бетти! У меня есть рыбки, идем, посмотришь! Кто ругается? Куда ты идешь, Ретт?

Хмм. Я упираюсь спиной в грудь Кэннона, когда Коннер одновременно стискивает нас обоих в объятиях. Один большой удушливый сэндвич, вызывающий клаустрофобию.

— Приятель, — хриплю я, задыхаясь и уже видя точки перед глазами. Внезапное и весьма ощутимое прикосновение к моей спине— это уже слишком. — Приятель, выпусти меня!

Бедный Коннер, он страдает от такой мощной сенсорной перегрузки, его голова яростно вертится туда-сюда. Его голос наполнен паникой, тревогой и смущением, когда он пытается одновременно сосредоточиться на каждом из нас.

— Прости, сестра. Подожди, Ретт, я хочу уйти!

— А НУ-КА ВСЕ ЗАМЕРЛИ! — требую я, возвращая контроль в свои руки. Успокаивать Ретта, ощущать близость Кэннона и его прикосновения — это все пустяки, пока вы не начинаете долбать мозг моему брату.

— Кэннон хочет посмотреть на твою рыбку, Коннер. Иди и покажи ему, пока мы с Реттом немного прогуляемся, хорошо? — я улыбаюсь брату, смягчая свой голос на последней фразе. — Я скоро вернусь. Все в порядке. Кэннон?

Он начинает шевелиться и быстро обходит меня.

— Умираю, как хочу посмотреть на твоих рыбок, Коннер. Покажешь мне?

Приятель тут же приходит в норму, направляясь в свою комнату.

— Я взял тебе белую! Пойдем.

Я жду, пока не слышу их, полностью увлеченных разговором, а затем делаю глубокий вдох. Открыв зажмуренные глаза, я шагаю вслед за Реттом, который неподвижно застыл возле открытой двери, ожидая меня.

Бульвар Вегаса выглядит весьма привлекательно с эстетической точки зрения. Ты можешь ходить и ходить, и все равно будет на что посмотреть. И прямо сейчас это очень кстати, потому что все, что мы делаем, это идем и идем. Ни один из нас не произносит ни слова и не смотрит друг на друга. Борьба умов во всей своей красе.

Буквально через несколько часов начнется наше выступление, поэтому пришло время кому-то из нас двоих все-таки сдаться. В любой момент. Желательно, в том часовом поясе, в котором мы сейчас находимся. Хорошо.

— Мы одни, Ретт. Пожалуйста, поговори со мной. Что это было?

— Не следовало так пугать Коннера. Мне жаль, — со стыдом в голосе произносит он, проводя рукой по своему лицу.

— Скажи ему об этом.

— Скажу.

Мы подходим к пешеходному переходу, я протягиваю руку и нажимаю кнопку «идти». Отличный повод, чтобы развернуться и пойти обратно.

— Это все? — я смотрю на него снизу-вверх и вижу боль, пожиравшую всю его сущность, и это разрывает мое сердце. — Ретт, что еще? Здесь только я. С каких пор мы не можем поговорить друг с другом?

Загорается сигнал, что мы можем переходить дорогу, и в этот момент он украдкой берет меня за руку. Я тут же сжимаю его руку в ответ, пытаясь показать эти крошечным жестом ему, что все, касающееся его и меня, поправимо.

— Никогда не видел тебя такой, какой ты становишься рядом с ним, — наконец отвечает он. — Как только он объявился на пороге, ты стала другой, — его голос теряет силу в конце фразы, а наполненные болью слова растворяются в городском шуме.

— С кем? С Кэнноном? — спрашиваю я. Он в ответ высокомерно смотрит на меня, как бы говоря «а то ты не знаешь». — Все люди разные, Ретт. Он другой. Конечно же, приходится приспосабливаться, когда кто-то новый присоединяется. Даже тебе. Особенно тебе. В одну минуту ты допрашиваешь его с пристрастием, а в следующую — говоришь ему писать музыку. Я оборачиваюсь и вижу, как ты кидаешься едой и смеешься вместе с ним, а затем сразу же начинаешь ругаться из-за пустяков. Честно, из всех нас, твоя самовлюбленность очевидней всего.

Он отпускает мою руку. Похоже, мы опять возвращаемся к режиму обороны.

— Он тебе нравится.

— Он нам подходит. Я думаю, — пожимая плечами. — Он мил с Коннером, прекрасный музыкант, действительно упорно пытается вписаться. Довольно трудно найти в нем что-то плохое, хотя не то чтобы я ищу. Но почему он не нравится тебе? По крайней мере, большую часть времени?

Наши шаги замедлились. Обратный путь кажется короче, и так много всего по-прежнему оставалось нерешенным. Ретт даже не старается поднимать ноги, всю дорогу громко шаркая и будто выжидая подходящего момента.

— Я трахался с девчонкой прошлой ночью, — выпаливает он.

Я резко застываю на месте, уверенная, что неправильно его расслышала. Если бы к моей голове был приставлен пистолет, и стоял выбор: сделать все правильно или умереть, моим последним желанием было бы знать, что он скажет дальше.

— Э-эм, ладно? — я заикаюсь, не имея ни малейшего понятия, как я должна реагировать на это.

— Случайная девушка, понятия не имею, как ее звали, — он сосредоточенно смотрит на тротуар, водя носком своего ботинка по трещине. — Я трахнул ее возле стены в туалете

казино, холодно и равнодушно.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом? Какое отношение это имеет к Кэннону?

Он с силой хватает меня за плечи и поворачивает к себе лицом, кончик его носа задевает мой.

— Я трахнул ее, потому что у нее были короткие осветленные волосы, а ты хочешь переспать с ним!

— Что…, - я делаю глубокий вдох и тру свой лоб, пытаясь найти правильные слова или вопросы, или хоть что-нибудь. — Я бы никогда этого не сделала, и ты это знаешь. Он горяч, не буду отрицать, но это не значит… я не…тра…эээ!

Я стряхиваю его руки и сажусь прямо на тротуар. Дневной свет угасает также быстро,

как утекает время до нашего выступления, но мне плевать. Все, что я могу сделать, черт возьми, это попытаться разобраться во всем, что только что обрушилось на меня: высказанное и невысказанное — все это поражает и ставит в тупик. Как же мне понять свои чувства по отношению ко всему этому и сформулировать возникшие у меня вопросы?

Я раздвигаю колени и опускаю голову между ними, концентрируясь на дыхании.

Пятнадцать секунд вдыхаю через нос, задерживаю дыхание на пять, и пятнадцать секунд

выдыхаю через рот. Давным-давно я научилась этой очень полезной технике,

помогающей преодолеть гипервентиляцию, приближение которой я ощущаю прямо

сейчас.

— Эй, ты в порядке, — успокаивает меня Ретт, присаживаясь рядом со мной и

поглаживая меня по спине. — Мне жаль, что так все вышло, Лиз. Но я не идиот. Я

вижу, как ты на него смотришь. Ты можешь думать, что никому не доверяешь, но ты уже

доверяешь Кэннону. Я знаю, во многом это потому, что он удивительно хорошо ладит с

Коннером, и это так, этого у него не отнять. Но по большей это связано с тобой. Сейчас я тебя не узнаю, а я считал, что знаю о тебе абсолютно все. Там он думал, что ему следует защищать тебя от меня! — Он хлопает себя по груди. — Меня!

— Хорошо. Давай-ка посмотрим. По сути, ты просто бесишься и беспорядочно

трахаешься, потому что я считаю парня сексуальным? Подумаешь! У меня есть глаза и

вагина! И если бы он не заступился, ты бы также скулил об этом! Признай, ты бы думал

самое худшее о мужчине, не защитившим девушку. Для него это тоже все в новинку, и он

не был уверен в происходящем, поэтому поступил по-мужски. И ты трахнул девушку до того, как он это сделал. Ты прав, я доверяю ему, немного, потому что до сих пор он

проявлял себя не иначе, как заслуживающий доверие. Я считаю, что он горяч, потому

что он… посмотри в словаре Уэбстера (прим. «Американский словарь английского

языка»)! Но это не значит, что я буду трахаться с ним. Я никогда, я имею ввиду,

кроме… — я замолкаю, мой голос и взгляд наполнены смущением. Он нежно прикасается к моим щекам и поднимает мою голову, удерживая на месте и заставляя смотреть на него.

— Кроме меня? — шепчет он, изучая мое лицо остекленевшими глазами.

— Да, — бормочу я. — Ты был там.

— Ты не была ни с кем, кроме меня? Семь лет? — задыхаясь, спрашивает он. Его шок очевиден. Я киваю головой в знак согласия.

— Думаешь, я скрываю от тебя свою истинную любовь? Я гетеросексуальная молодая женщина, Ретт, и некоторые парни привлекательные, но я в безопасности, контролируя себя. Ты — это уже совсем другой разговор, — я с вызовом поднимаю бровь.

— Я потерял контроль, — сдавленно смеясь, он выпускает мое лицо. — Я слетел с

катушек и чувствовал себя неуверенно, и тут появилась она. Я не знаю, — он сконфуженно улыбается. — Она смотрела на меня так же, как ты смотришь на него, поэтому я притворился на некоторое время. С ней.

— Ретт? — я нерешительно шепчу, ожидая ответа, который, уверена, не готова услышать.

— Да?

— Ты влюблен в меня?

Он глубоко вздыхает, встает и предлагает мне руку.

— Я люблю тебя больше, чем кто-либо еще в этом мире, не считая Джареда и Коннера, с которыми ты связана. Я умру за тебя, убью за тебя или убью себя, если тебя не станет в

моей жизни. Время, когда мы были вместе, навсегда останется самым прекрасным и значимым моментом в моей жизни, который я часто вспоминаю. Но нет, я не влюблен в тебя.

Мы снова держимся за руки, и наш шаг ускоряется.

— Тогда зачем ты трахаешь похожих на меня девушек и беспокоишься о моих чувствах к Кэннону?

— Потому что я биполярный, эгоистичный и чертовски созависимый (психология: патологическое состояние, характеризующееся глубокой поглощённостью и сильной эмоциональной, социальной или даже физической зависимостью от другого человека), — он ухмыляется мне краешком губ, игривость снова возвращается во взгляд его темно-синих глаз. — На протяжении семи лет я всегда был номером один в твоей жизни. Я мог развлечься на стороне — это эгоистично, прошу, прости меня — и мне никогда не приходилось волноваться о ком-то, кто прикасается к тебе или забирает тебя у меня. Но сейчас…

— Значит, ты и до этого знал, что я никогда…

— Конечно, — он смеется, покачивая мою руку. — Я знаю о тебе все. Но все равно было приятно услышать, как ты подтверждаешь это вслух.

— Ах ты ублюдок! — я вытягиваю свободную ладонь и шлепаю его по руке. — Это было эгоистично.

— Абсолютно, но это подтверждало то, что я уже знал. Я никогда прежде не волновался, что потеряю тебя. Я знал, что ты не хочешь меня, но до тех пор, пока ты не желала кого-то еще, я был спокоен. Но Кэннон другой. У него есть шанс. И если он им воспользуется, я могу потерять тебя, — он останавливается и притягивает меня к себе. — Ты мой лучший друг, мое лекарство, доказательство того, что не все люди отстой. Я не хочу тебя потерять. — Он судорожно сглатывает, издавая сдавленный, наполненный болью вздох над моей макушкой, там, где прикасается его щека.

Уткнувшись лбом в его футболку, я оборачиваю руки вокруг его талии. Зеваки могут подумать, что мы парочка влюбленных, но это всего лишь проявление нашей особенной доброты и любви.

— Ты никогда не потеряешь меня, Ретт, никогда. И неважно с кем ты спишь, а с кем

я.

— Насчет этого, — он передвигается так, чтобы уловить мой взгляд. — Мое мнение таково, что никто не будет достаточно хорош для тебя. Но если ты решишь, что кто-то достоин тебя, не упускай возможность. Ты красивая и добрая, и заботливая, и воспитывающая. В тебе столько любви, которую ты готова отдать, просто дождись правильного человека. Может, это он, а может, и нет, но ты заслуживаешь шанса выяснить это. Ты достойна того, кто будет шептать тебе на ухо, какая ты сказочная, и кто будет заставлять тебя чувствовать себя любимой. Не слушай меня, Лиз. Мне уже нанесен непоправимый ущерб, этот крест я буду нести всю жизнь. Но ты, — он проводит кончиком пальца по моей щеке, — удивительна и готова начать жить заново. Игнорируй меня, когда я пытаюсь встать на твоем пути. Для тебя это может быть то, что нужно. Ты ему тоже нравишься. — Он смеется и мягко целует меня, эти губы моего прекрасного друга, а затем отстраняется. — Разве может быть иначе?

— Поживем — увидим. Я знаю его всего пару дней. Я бы пока не планировала свадьбу. — Я небрежно пожимаю плечами несмотря на то, что его речь вызвала что угодно, но только не небрежное любопытство. — Но я рада, что мы поговорили. Я до сих пор не уверена, что понимаю все это, но я люблю тебя и никогда не захочу причинить тебе боль или покинуть тебя. Никогда.

— Ты и не сделаешь этого. Но никогда не отказывайся от случайных связей. У нас это было один раз, и посмотри, как замечательно все получилось? Искра загорелась и — бам!

— Неважно, — отмахиваюсь я.

— Люблю тебя, Лиз, всегда.

— Конечно, любишь! А теперь отвези меня обратно и поживей! — я весело кричу и

запрыгиваю на его спину, пришпоривая пятками бока. Я наклоняю голову, мягко целуя его в щеку, и шепчу на ухо. — Психотерапевт не имел бы ни малейшего понятия, сколько взять с тебя за сеанс, мой дорогой сумасшедший Ретт.

Когда мы добираемся до автобуса, Джаред не находит себе места, и расхаживает взад и вперед, в панике дергая себя за волосы. Он вскидывает голову в нашу сторону, когда мы

нерешительно поднимаемся по ступенькам, и на мгновение в его взгляде мелькает

облегчение, прежде чем он снова хмурится. Не знаю, как Ретт, но я уже исчерпала лимит

драмы, которую могу сегодня вынести, поэтому Джареду лучше остыть и очень быстро.

— Где вы двое, черт возьми, были? И где все остальные? — он бешено машет руками,

а его голос становится на три октавы выше нормального. Подождите, еще раз?

— А кого нет? — спрашиваю я, уже направляясь в комнату Коннера и обнаруживая, что она пуста. Меня начинает охватывать паника. Я распахиваю настежь дверь ванной, затем прощупываю каждую кровать — пусто. Везде пусто!

— Где они? Где, черт возьми, мой брат? — ору я, рывком выхватывая телефон из кармана. Сел. — Вы двое, проверьте свои телефоны. Мой сел. Мои руки трясутся так сильно, что я ставлю его на зарядку только со второй попытки. — Есть что-нибудь? — выдавливаю я через быстро сужающееся горло. Джаред поднимает вверх палец, прижимая телефон к уху.

— Брюс, ты с Коннером? — теперь он кивает головой и, улыбаясь, показывает мне большой палец. — Хорошо. Ага, это сработает. Тогда увидимся.

— Что?

— Они пошли поесть. Он и Коннер встретят нас «У Флетчера» перед выступлением. Ударная установка дома. — Он смотрит на Ретта. — Все в порядке, это не далеко.

— А Кэннон? — спрашиваю я.

— Не знаю, он не с ними. Я что-то пропустил? — он переводит взгляд с Ретта на меня, беспокойство и подозрительность отражаются на его лице.

— Я иду готовиться, — откликаюсь я, не собираясь повторять все, что произошло.

Торопливо хватаю свои вещи и захлопываю за собой дверь ванной. Чертов Ретт. Я обожаю его и уже простила, но изменчивое, спонтанно и быстро меняющееся настроение одного человека не должно управлять жизнями окружающих его

людей. Он выставляет Кэннона без всякой причины, забирает свои слова назад, когда ему

удобно, а потом одна прогулка, и он думает, что все станет по-прежнему. Некоторым людям, особенно тем, кто не знает его хорошо, не так-то легко простить его вспышки сумасшествия. Теперь нам надо начинать с самого начала — поиск музыканта в группу. Но это еще не все, что меня волнует. Один из нас, а точнее девушка, яростно

отмывающая голову в слишком горячей воде, сейчас слишком далека от того места, где

начинала. У Кэннона нет телефона, чтобы позвонить ему и попросить вернуться. Хотя я не

уверена, что сделала бы это. Я не хочу казаться попрошайкой, но с другой стороны, я раньше и не знала, что умею краснеть. Все, что я знаю наверняка — я не могу выбросить из головы слова Ретта или отрицать чувства, пробудившиеся во мне за последние несколько дней. И я не могу забыть, как сильно я наслаждалась компанией Кэннона.

А приятель? Снова мой милый, невинный, всегда добрый брат сталкивается с самым худшим. Растерянный и опустошенный, он не поймет окружающую его гребаную политику, только то, что он потерял еще одного друга. Неужели мой отец прав? И я тащу Коннера через лабиринт неопределенности и нестабильности? А мой несчастный дядя притворяется, что хочет быть здесь только для того, чтобы убедиться, что я не разрушаю жизнь его племянника? Очень жаль, что я не могу просто сказать: «в прежние времена было лучше, давай вернемся туда», потому что, несомненно, это не тот случай. Раньше была колоссальная лажа, и никто не был спокойным и счастливым.

И сейчас дела обстоят не лучшим образом. Посмотрим, что произойдет в будущем.

Сегодня вечером выступление в «У Флетчера» — стремное место, а еще оно слишком

большое и сомнительное для моего брата. Поэтому я не только расстроена сегодняшними

событиями и тем, что наш новичок где-то бродит, но и тем, что заставила Брюса и Коннера

пропустить шоу, предоставив им полный доступ к моей кредитной карте, чтобы они сходили в кинотеатр или занялись еще чем-нибудь веселым.

У нас осталось всего несколько последних минут на подготовку, Джаред берет свою бас-гитару в руки, а я собираюсь играть на электрогитаре, ремень которой висит на моей шее. Обычно я предпочитаю играть на пианино, но сегодня мне нужен грубый, прожигающий душу ритм металла в моих руках — и еще нам нужен гитарист.

— Кто здесь уже готов пошуметь? — я кричу в микрофон, нажимая ботинком на педаль, готовая к тому, как все лица сольются в одно. Толпа ревет и свистит в ответ, подпитывая мою агрессию. — Очень хорошо. После выступления я, возможно, присоединюсь к вам. Мы — группа «Увидимся в следующий вторник», но я этого не сделаю. Я не свалю отсюда после концерта, направляясь хрен пойми куда. В любом случае, первая песня одна из моих любимых и чертовски подходящая.

Я начинаю выступление с песни «Disarm» Smashing Pumpkins, не следуя нашему плейлисту. Мальчики плавно подхватывают, присоединяясь. Я знала, что они смогут, но мне было плевать, если они этого не сделают. И пусть я буду играть одна, ведь это мой боевой клич Кэннону, Ретту, жизни… всему, что обезоруживает меня и проверяет на прочность.

Глаза закрыты, голова откинута назад, и весь мир кружится в моей голове. Я полностью поглощена песней. До боли символичные слова зарождаются в моем горле и практически с воплем срываются с моих губ. Слова, воплощающие меня саму так выразительно, что я опустошена, когда песня заканчивается, и есть искушение исполнить ее снова.

— Посмотрите-ка, кто явился! — смеясь, произносит Джаред в свой микрофон, в то время как я замолкаю и распахиваю глаза.

Возможно, это глупо и нереально, но я знаю, кого он имеет в виду, даже не поворачивая голову. Среди шума возле бара и жары от прожекторов — сильнее, чем что-либо другое, я могу чувствовать его присутствие.

— Прошу прощения за то, что опоздал, — раздается соблазнительный глубокий голос. — Должно быть, я потерял наше расписание.

Застыв и тут же растеряв весь свой запал, разжигаемый злостью, я пытаюсь удержать свой взгляд прямо. Слава Богу, Джаред хорошо меня знает и тут же перехватывает инициативу на себя.

— Поаплодируем Лиз и ее игре на гитаре!

Воспользовавшись этим перерывом, я снимаю ремень и отношу гитару к боковой

сцене, практически не испытывая желания возвращаться назад. Но все же я возвращаюсь на сцену к третьему такту нашей собственной песни «Unapologetically» («Непростительно»). Эту короткую веселую песню, по стилю больше напоминающую кантри с умеренным количеством басов, мы написали втроем. Она одна из моих любимых. Ретт, сидя за своей ударной установкой, поет ее вместе со мной. Его ясный гармоничный тенор напоминает луч солнца, вышедший из-за облаков.

Во главе, конечно же, Джаред, ведущий шутливые двусмысленные беседы между каждой песней, он любит заигрывать с толпой. Он неспешно переходит к песне под номером пять, и, судя по аплодисментам и пронзительному смеху, кажется, она любимая у зрителей.

— Признайся, Кэннон? — спрашивает он, посмеиваясь.

— Признаться в чем? — отвечает мужчина справа от меня, на которого я по-прежнему даже не посмотрела.

— Думаю, у тебя могут быть неприятности с нашей железной леди, бро. Что ты собираешься делать?

Я резко поворачиваю голову влево, бросая на Джареда сердитый взгляд. Как он смеет

распространяться о проблемах группы прямо на сцене? Это не стенд-ап шоу, особенно с

упоминанием меня.

— Ну, если бы она хотя бы разок взглянула на меня, я бы спросил, могу ли спеть для нее песню, — судя по одобрительным возгласам, публике это нравится, и все очарованы шармом Кэннона. Даже мужчины улыбаются и хлопают.

Я могу либо смириться с этим и быть униженной, либо выбить ему зубы и получить ярлык злодейки. Оба варианта — просто отстой, но я все-таки уступаю, выбрав первый, и играю на публику. Я поворачиваюсь к нему в демонстративной позе, скрестив руки на груди и выгнув бровь. Зло ухмыляясь, я спрашиваю.

— Что у тебя на уме, зазнайка?

Он неторопливо подходит ко мне, это поддразнивающее приближение воздействует просто разрушительно, и наклоняется к моему уху.

— Какая твоя песня, сирена? Та самая, которую тебе поют все время?

— У-у меня…, — на глаза наворачиваются слезы, но я проглатываю их и произношу шепотом, — у меня такой нет.

— Теперь есть, — он подмигивает и медленно возвращается, двигаясь спиной вперед, на свое место. Его гипнотизирующий взгляд удерживает мой. — Схватите кого-нибудь и покрепче, — инструктирует он, — это медленная песня. Для Лиззи.

Мои уши заложило, понятия не имею, присоединятся ли Ретт или Джаред. Я едва удерживаю себя на ногах и стараюсь не заплакать, когда он поет песню «Girl» моих любимых Битлз. Его выступление завораживает и сводит с ума, но та часть, где он втягивает воздух, обнажая зубы, а после этого вкрадчиво произносит «ahh girllll» — чертовски сильно заводит. Сильное желание подавляет все мои остальные чувства.

Он исполняет эту песню, не разрывая со мной зрительного контакта и унося меня отсюда в место, где есть только я и он. Где я — девушка, которая заставляет его с шипением втягивать воздух сквозь сжатые зубы в трепетном возбуждении, охватывающим нас.

— Думаю, ты прощен, — громко подшучивает Джаред, когда все заканчивается, выдергивая меня из оцепенения. — Что скажешь, Лиз?

Онемев, я качаю головой, боясь пошевелиться, полностью оцепеневшая от этой серенады. Если вы хотите привлечь мое внимание — играйте Битлз. Но, как только что обнаружилось, если вы хотите, чтобы я лишилась дара речи и заметно стала влажной, спойте «Girl» мне так, как Кэннон.

— Ну что ж, пора заканчивать. Пришло время безумства, это «I Will Wait» потрясающих Mumford (Mumford & Sons)! — кричит Джаред, одаривая всех женщин сексуальной улыбкой.

Моя роль в этой песне — бэк-вокал. Стратегический ход со стороны Джареда, поскольку в данный момент я не смогла бы исполнить соло, даже если бы попыталась. Столь многое изменилось в одночасье: новые чувства, друзья и их поразительные откровения… Я сбита с толку, но жива, взволнована, но… ошеломлена. А ведь я до смерти боюсь всего, что мне неподвластно. Контроль, за который я цепляюсь, гарантирует безопасность.

— Спасибо, доброй ночи!

Я смутно осознаю, что Джаред заканчивает выступление. Понятия не имею, исполнили ли мы две или двенадцать песен. Я на автомате машу рукой и улыбаюсь, мчась прочь со сцены. Я практически бегу по коридору, распахиваю дверь запасного выхода и вдыхаю прохладный ночной воздух, доставая при этом свой телефон.

Это я должна контролировать.

— Как прошло выступление? — спрашивает мой дядя.

— Хорошо, великолепно. Где Коннер?

— Похищен пиратами. Черт знает, что творится.

— Предполагается, что это должно быть смешно? — визжу я.

— С ним все в порядке. Просто замечательно. Успокойся. Мы в пентхаусе в The Hayes, и здесь действительно шикарно. Сейчас мы смотрим платные каналы и атакуем службу обслуживания номеров, словно счастливые обжоры. А ты берешь ночь, чтобы развлечься и побыть двадцатитрехлетней.

— Дай мне поговорить с Коннером, пожалуйста.

— Я серьезно, Элизабет Ханна Кармайкл. — ой-ой, этот пугающий непреклонный голос дяди и имя, которое я ненавижу. — Мы отлично проводим время и увидимся с тобой завтра. А сейчас передаю трубку твоему брату.

— Бетти?

— Эй, приятель, тебе весело? — мой вопрос тут же встречен неразборчивым и

хаотичным перечислением всего, чем они занимались, что делают сейчас и что еще

запланировали сделать.

Знаю, что он под присмотром и безумно счастлив, но я должна была сама это услышать.

— Хорошо. Думаю, ты можешь остаться. Увидимся завтра, — соглашаюсь я с унынием, что так эгоистично, чувствуя себя неважной вместо того, чтобы радоваться за брата.

— Пока, — его голос исчезает, когда он бросает телефон, как я слышу, на кровать.

Я завершаю разговор и, фыркнув, оглядываюсь вокруг. Я волнуюсь о нем, находящимся в отеле с моим дядей, а сама в это время стою одна в темном переулке за ночным клубом. Дерьмо.

Пикантная новость в том, что дверь не открывается снаружи. И сейчас мне страшно. Все мое тело инстинктивно дрожит, когда я оборачиваюсь и вижу длиннющий проход до улицы с того места, где я стою. Но у меня нет другого выбора — лучше двигаться к цели, чем стоять неподвижной мишенью. Через десять шагов, что-то хрустит под моей ногой, я кричу и резко разворачиваюсь назад. На глаза наворачиваются слезы.

— Лиззи!

Двери распахиваются, когда Кэннон выкрикивает мое имя, в отчаянии озираясь по сторонам. Заметив меня, его тело заметно встряхивается, и он начинает двигаться в мою сторону.

— Держи дверь! — кричу я и бегу к нему. Ничего не могу с этим поделать, да и не хочу, я врезаюсь в его грудь и зарываюсь лицом в его приятно пахнущую футболку, сжимая ее в руках. — Спасибо.

— Какого черта ты здесь делаешь? — одной рукой он держит дверь, а другой крепко обнимает меня за талию. — Мы искали тебя везде. Ретт сейчас, наверное, уже звонит в полицию.

— Я знаю, мне так жаль. Я не осознавала, что делаю. И дверь закрылась и не открывалась, — я икаю, отпуская его и отступая назад. — Мне нужно было подышать свежим воздухом и проверить, как там Коннер. Я, — произношу, опустив глаза, — такая глупая. Прости.

Не дав мне отойти, он притягивает меня обратно в свои крепкие объятия. И я совершенно не возражаю. В действительности это успокаивает мои измотанные нервы. И, когда он вздыхает напротив моих волос, я присоединяюсь к нему.

— Я просто рад, что нашел тебя, упрямая женщина. Я бы сказал тебе, что Коннер отлично проводит время, если бы ты спросила, вместо того, чтобы убежать.

Я поднимаю голову вверх и скептически смотрю на него в ответ, на его лицемерное заявление.

— И ты собираешься говорить о бегстве?

— Ага, после тебя, но это потом. А сейчас нам следует отозвать поисковую группу и охренительно хорошо повеселиться. — Он сжимает мою ладонь и ведет внутрь.

— Как ты узнал о Коннере? — спрашиваю я.

— Я вернулся в автобус, но вас там уже не было, ребята. Твой дядя сказал мне, где мы играем, и почему они не собираются туда идти. Поэтому я дал ему мою кредитку и сказал, чтобы они с Коннером развлеклись.

— У них уже была моя кредитка, — смеюсь я. — Если они воспользуются твоей, я верну тебе деньги.

— Нет, — он внезапно останавливается, и я врезаюсь в него, не ожидав этого. —

Ты не станешь. Я хотел этого, и я сделал. Не думай об этом. На самом деле, выкинь все из

головы, и пошли немного повеселимся ради разнообразия.

— Командир, — бормочу я. Но видимо недостаточно тихо, потому что он оборачивается и подмигивает мне.

Ретт и Джаред бросаются в нашу сторону. Несмотря на облегчение, что я вернулась, они накидываются на меня с вопросами. И тут же получают отпор от одного контролирующего мистера Блэквелла.

— Она в порядке, давайте забудем об этом. И сегодня она незанята. Мы можем показать ей, как хорошо провести время, как думаете?

— Черт побери, да! — Джаред лучезарно улыбается, несомненно, он присоединится.

— Лиз? — спрашивает Ретт, протягивая мне руку.

Если приму ее, то мне придется отстраниться от Кэннона. Возможно, в моих мыслях это кажется обыденным, не являясь таковым в действительности. И что-то внутри меня подсказывает не делать выбор. Вместо этого я разворачиваюсь и направляюсь к бару. Одна.

— Найдите уединенный столик, первый раунд за мной! —выкрикиваю я и быстро удаляюсь, полная решимости.

— Чем я могу…Эй, ты та девчонка из группы! — разглагольствует симпатичный бармен, перегибаясь ко мне через барную стойку с огромной улыбкой. — Не важно, что ты хочешь. Все за счет заведения.

— Что ж, — я поднимаю взгляд и смотрю позади него, смутившись отсутствием меню, — три парня, одна девушка, а впереди вся ночь, а большинство из них наполнены злостью и негодованием. Что бы ты предложил?

— Задача не из легких, — он морщит лоб. — А девушка в безопасности рядом с ними?

— Абсолютно.

Он рассматривает меня еще мгновение, наконец-то достаточно убедившись в моей решимости, чтобы быть уверенным в моей безопасности.

— Тогда шоты и пиво. Что-нибудь конкретное?

— Удиви меня, — я улыбаюсь от предвкушения. Никогда не делала ничего подобного раньше, даже когда Коннер в «отъезде». Неуклюже балансируя с полным подносом в руках, пробираюсь сквозь шумную толпу. Я уже довольно долго ищу мальчиков, когда официантка с вьющимися рыжими волосами сжаливается надо мной.

— Эй, ты лидер группы, верно? — она перекрикивает музыку.

Я киваю и с сомнением смотрю на качающийся поднос.

— Дай-ка, я заберу это, — она спокойно относится к тому, что от меня можно ждать только катастрофы. — Иди за мной. Твоя группа здесь.

Мысленно делаю себе заметку оставить ей хорошие чаевые. Вслед за ней я поднимаюсь по лестнице с фиолетовой подсветкой на верхний уровень с большим количеством приватных столиков.

— Я постараюсь больше никого не пускать сюда, — произносит она, выставляя

напитки на стол.

— Черт. Прости, мамочка, — Джаред встает, выдвигая для меня стул. — Мне следовало помочь тебе. И спасибо тебе огромное…

— Ванесса, — отвечает она на невысказанный им вопрос, смущенно улыбаясь. — Я буду поблизости в случае чего.

— Спасибо тебе, правда, — говорю я ей. — Бармен сказал, что все за счет заведения, — я шарю по карманам, никогда не оставляю себя без денег, и протягиваю ей мятую сотню, — но это тебе.

— Спасибо. Наслаждайтесь. Я скоро вернусь.

Мы втроем наблюдаем, как Джаред провожает ее заинтересованным взглядом.

— Несси, Несси, Несси, — бормочет он, облизывая губы. — Иди в мои сети, сказал паук мухе (отсылка на песню The Spider And The Fly (Паук и муха) группы Rolling Stones, написанную по мотивам одноимённой басни Мэри Хоуитт (Mary Howitt) 1829 года).

Я щелкаю пальцами прямо перед его лицом.

— Держу пари, тебе придется обсудить с ней как минимум пять невинных тем, прежде чем узнаешь, какого цвета ее трусики.

— Она их не носит, — колко отвечает он, в его глазах пляшут огоньки.

— Что… как? — я заикаюсь от изумления

— Ты хочешь болтать с парнями, пить с парнями. Вливайся, Лиз. —Джаред поднимает свою стопку, кивая головой в мою сторону. — Давай же, упрямая девчонка.

Кэннон и Ретт, до этого не произносившие ни слова, хихикают и поднимают свои стопки вверх. Ну что ж. Я мысленно чешу свои псевдо-яйца и поднимаю свой стакан, выпрямляясь на стуле и чокаясь с парнями.

— Давайте начинать, носители пениса!

Мы одновременно пьем залпом. Я начинаю кашлять, брызгая слюной.

— Полегче, — Джаред хлопает меня по спине. — Вот поэтому держи это наготове. — Он протягивает мне мое пиво, которое на вкус даже хуже, чем обжигающая пищевод бурда, которую я только что проглотила.

На этом подготовительные мероприятия заканчиваются, и мы ненадолго замолкаем. Но от алкоголя по моему телу уже растекается тепло и развязывается язык, поэтому я откалываю это дерьмо.

— Хорошо выступили сегодня, ребята. Спасибо, что сделал это, Кэннон.

— А вот и мы! — Ванесса возвращается с полным подносом. — Вам это по вкусу или принести что-нибудь другое в следующий раз? — спрашивает она, расставляя шоты и

пиво перед нами.

— Думаю, все хорошо? — Джаред убеждается, что все согласны. — Ага, продолжай в том же духе. Итак, Ванесса…

Мы все замерли, приготовившись к тому, что Джаред поймает в ловушку свою муху. Я должна это видеть.

— Чем ты занимаешься помимо работы здесь?

Ничего себе. Абсолютно нормальный вопрос.

— А что? — парирует она. Умница.

— Просто любопытно, — он пожимает плечами, опрокидывая залпом свою рюмку.

— Я учусь в школе графического дизайна в режиме неполного дня, иногда я бегаю,

читаю и прочее в этом духе.

— И проводишь время со своим парнем, конечно же.

Боже! Несомненно, он в курсе, что эта тема так же приятна, как наждачная бумага.

— Парня нет, — она улыбается ему и пододвигается ближе! Ох-ре-неть!

— Ты должна присоединиться к нам, — он кладет руку на ее бедро. — Это выполнимо?

Она ухмыляется.

— Да, если группа настойчиво попросит об этом у менеджера со светлыми волосами и в синей футболке, стоящего в северной части бара.

— Скоро вернусь, — говорит он нам, вскакивая и хватая ее за руку, и исчезает в ярком

свете.

— Я говорила о пяти вопросах? — я спрашиваю оставшихся мальчиков, все еще

пребывая в шоке от того, как легко все прошло. — В лучшем случае, будучи чрезмерно щедрой, понадобилось максимум три.

— Не моя сестра — не моя проблема, — Ретт дает волю чувствам и отталкивает свою рюмку в центр. — Остались только мы втроем, пора прояснить ситуацию.

Говоря такое, вы в действительности делаете все еще более неловким, по крайней мере, я так думала.

— Аминь, — вступает в разговор Кэннон и поворачивается ко мне в ожидании последнего слова.

— Было бы здорово, — выдавливаю я, едва успев подумать, прежде чем влить в свой пищевод обжигающее лекарство, потом хватаю свое пиво и жадно запиваю. — Аххххх, — выдыхаю со свистом, утолив жажду. — Итак, что теперь? Уверена, недостаточно просто напиться как можно быстрее, чтобы выкинуть все из головы.

— Обычно люди слишком много болтают, говоря всякую чушь, которую никогда не произнесут в трезвом состоянии. Я буду первым, — ухмыляется Ретт. — Слушай, свистящая задница, я сожалею, что накинулся на тебя. И я рад, что ты здесь. Ты чертовски классный музыкант и хороший парень, а то дерьмо, что было ранее — просто я был неуверенным в себе мудаком. Я надеюсь, что ты посмотришь на это сквозь пальцы и останешься.

Я улыбаюсь Ретту, наполненная восхищением и гордостью. Я прекрасно знаю, насколько тяжело для него это было.

— Я ценю это, мужик. Никаких обид.

Они разливают пиво, шоты уже давно закончились, и пьют, придя к соглашению.

— И мне жаль, что я свалил на какое-то время. Я посчитал, что всем необходимо свободное пространство без моего присутствия, как вы привыкли. Я бы никогда не ушел, не предупредив тебя, — произносит он непосредственно мне.

Я приканчиваю остатки своей выпивки, отрывисто кивнув ему головой, тем самым давая понять, что я признательна ему за это.

— И куда ты отправился? — выпаливаю я, прощая себя за тупость по вине алкоголя.

— Забавно, что ты спросила, потому что есть одна вещь, о которой мне, вероятно,

нужно упомянуть на случай, если…

Кэннона прерывает шумное возвращение Джареда, который со стуком ставит на середину стола ведерко со льдом и пивом.

— То, что надо! — кричит он. Ванесса стоит прямо позади него и выгружает больше шотов, чем я могу сосчитать, тоже расставляя их перед нами. — На какое-то время этого должно хватить, — он садится и тянет ее к себе на колени.

— Спасибо, Ванесса, — улыбнувшись, я поворачиваюсь к Кэннону. — Продолжай.

— В общем, — он потирает шею, глазами прожигая дыры в столе. — Я пошел в интернет кафе, отправил семье письма, сообщая, где я, и проверил входящую почту.

И? Определенно это не конец истории, потому что даже несмотря на то, что я уже приближаюсь к опьянению, эта новость чертовски скучная и не стоит драматической подготовки к ней с потиранием шеи.

— Дай ему закончить, — Джаред с фырканьем толкает меня локтем.

Очевидно, пора пересмотреть правила. Первое из них — никакого пихания меня локтями. У меня есть определенные проблемы с равновесием, и я вполне могу свалиться, блин, с этого стула. Второе — прекратить говорить вслух всякое дерьмо! С ума сойти, я знаю, но люди имеют тенденцию слышать, когда ты произносишь подобное.

Итак, я даже не могу удержать свой алкоголь в руке и не пролить его.

— Предполагаю, люди выложили фото с нашего выступления на Фейсбук и отметили

на них меня? — произносит Кэннон с намеком на вопрос, явно не знакомый с книгой

«Бизнес для каждого».

— Как они узнали твою фамилию? — Ретт наклоняется вперед, ставя на место все четыре ножки своего стула, и опирается локтями о стол. — И у тебя что, есть аккаунт на Фейсбуке? — весело подначивает он. Можно подумать, у его задницы нет. Ага.

Кэннон делает глубокий расстроенный вздох, начиная крутить свое пиво между ладоней. Я уже видела такое движение прежде.

— Думаю, Рути создала аккаунт, вероятно, как способ слежки, который сработал. Я даже не знал, что он у меня есть, пока не прочитал письмо от Соммерлин. Она подумала, что это очень забавно, негодяйка. — Ворчит он, но в его небольшой улыбке явно чувствуется любовь в сестре. — Как бы то ни было, Рути пишет постоянно. Она сожалеет, скучает по мне и все в таком духе.

Конечно, она будет, ведь ты удивительный.

Серьезно, если я скажу такое вслух, я разобью свою бутылку пива и использую осколки, чтобы перерезать себе вены. Я с тревогой жду, приготовившись к алкогольному отравлению, и выдыхаю с облегчением, когда никто не смеется и не проверяет, нет ли у меня жара, трогая мой лоб.

— Кто-нибудь, просветите меня, — вмешивается Ванесса, и, как ни странно, но я хочу поблагодарить ее за это. Обычно я терпеть не могу новых девушек, вечно сующих во все свой нос, но сейчас она более чем приветствуется, чтобы добыть информацию, потому что в тактичных вопросах я себе не доверяю. — О чем мы сейчас говорим? Кто такая Рути? Твоя бабушка?

ВАНЕССА, ОБОЖАЮ ТЕБЯ.

— Ты попросила ее сказать это? — Кэннон ухмыляется мне.

— Неа. — Я небрежно беру свое пиво, надеясь, что выгляжу также круто, как Суэйзи в фильме «Дом у дороги» в его манере «мне на все наплевать». — В этом не было необходимости. Я говорила тебе, у твоей цыпочки старушечье имя.

Приношу извинения всем молодым и прикольным девушкам с именем Рути. Я просто шучу.

— Бывшая цыпочка, — он с возмущением поправляет меня.

— Можем мы узнать всю историю, брат? Не то, чтобы я сую нос в твое дело, но последнее, что нам нужно, это драма с участием сумасшедшей бывшей, — Ретт, наш голос разума, говорит Кэннону. — Или хуже, ты думаешь уйти от нас?

И вот оно — мое беспокойство, снедающее меня с того момента, как начался этот разговор. Тремя часами ранее я думала, что мы потеряли его. Затем он возвращается, поет мне песню, а теперь он снова может уйти. Я не могу поспеть за таким огромным количеством эмоций и неопределенности. Я процветаю на постоянстве.

— Притормози, матрос, — Джаред перехватывает мою руку с шотом на полпути ко рту. — Мы опустошим вместе. Вагины (Cunts), — он поднимает один из стаканов и направляет в сторону остальных, — за бредовую драму Кэннона и силу воли, чтобы дослушать до конца эту историю.

Ванесса фыркает, ее лицо краснеет от раздражения. Она поднимается и направляется к выходу, когда Джаред начинает хихикать и останавливает ее, обхватывая сзади за талию.

— Наша группа, красотка, «Увидимся в следующий вторник». Я не имел в виду, что кто-то, особенно ты, в…

— Не произноси это снова! —кричит она, игриво хлопая его по руке. — Я ненавижу это слово. Но, — она наклоняется и целует его в щеку, — я справлюсь с этим, поэтому ты можешь жить.

Звенят пять крошечных рюмок, и мы выпиваем их залпом, преодолевая смех после отчаянного оправдания Джареда, а затем все взгляды снова возвращаются на Кэннона. Он ерзает на месте, явно испытывая дискомфорт, но я хочу знать детали сильнее, чем сменить тему для разговора, и тем самым, спасти его. Я эгоистичная пьяница.

— Рути и я встретились в колледже, какое-то время встречались, а затем обручились. Мы планировали пожениться следующей весной. Сейчас уже нет.

Мы все с нетерпением ждем, поглядывая друг на друга, а затем снова на него. Этого не может быть.

— Ты самый худший рассказчик в истории, — на этот раз я определенно говорю вслух. — Я голосую за «Вопрос-ответ», или же мы просидим здесь всю хренову ночь, толком ничего и не узнав.

Он смеется. Его темные глаза, прикованные ко мне, горят, когда он объявляет, указав рукой на меня.

— Начинай.

— Почему она бросила тебя на обочине дороги? — этот вопрос слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить, я наконец даю волю языку.

— Мы поссорились.

— Поссорились из-за чего?

Мне нравится это. Жидкая храбрость, текущая сквозь меня, словно безопасный покров, который мне необходимо потребовать без всякого смущения.

— Она перевязала трубы, ничего мне не сказав.

А затем вот это. Я уже было открыла рот, готовая выпалить следующий вопрос, пока не услышала это. Вздох Ванессы и проклятье Ретта выразили шок и оцепенение каждого из нас.

Кроме Джареда.

— Подожди. Я не понимаю. Я имею в виду, я понимаю, вроде. Однако, почему это такая большая проблема? Это же ее трубы, правильно? — Он вопросительно смотрит на каждого из нас, по-настоящему растерянный.

Ванесса, похоже, возмущена и уже готова вбить немного здравого смысла в его голову, держа руку напротив его затылка, но я спасу его.

— Подожди, не кипятись, Ванесса. Дай мне попробовать. Джаред, — начинаю я, подавляя снисходительность в своем голосе, — они были помолвлены, это означает, собирались пожениться. — Он кивает, будто понимает, но я не вижу осознания в его глазах, поэтому продолжаю. — Как правило, люди, которые решили пожениться, предполагают, что это навсегда. Один единственный человек на всю оставшуюся жизнь. Я не имею в виду кого- то, с кем мы выросли, — я шутливо хихикаю, — но другие люди делают это все время. Поэтому Кэннон хотел бы связать себя только с ней, но она, по всей видимости, решила, что у них никогда не будет детей, не сказав ему. Это своего рода очень серьезно.

— Ты хочешь детей? — будничным голосом спрашивает его Джаред.

— Видишь, как легко это было? Это именно то, что ей следовало спросить у него, прежде чем принять от него кольцо и перевязывать трубы за его спиной! — понятия не имею, почему я кричу и колочу рукой по столу. Может быть, мне просто нравится делать обоснованные замечания. Или, опять же, можно свалить все на ал-ал-ал… в общем, вы поняли.

— Ааа, я понял, — Джаред произносит нудным голосом, его лицо скривилось. — Черт, чувак, вот ведь сука.

— Определенно не круто, — Ретт поднимает свое пиво в сторону Кэннона, ожидая от него ответного «бамп!».

Я изучаю Кэннона, сосредоточившись на признаках того, о чем он думает или что чувствует: моргание глаз, изгиб губ или, может, поникшие плечи. Но все, что я вижу, — это его сверкающую улыбку и рассеянное покачивание головой. Он явно отказывается испытывать какую-либо долю грусти по этому поводу.

— У меня тоже сложилось подобное мнение. Хотя я не называл ее сукой, даже если и думал об этом. Я просто спросил, почему она считает, что я бы не захотел быть вовлеченным в такое серьезное решение, а в ответ получил вопли о том, что это ее жизнь, ее тело, ее желание остепениться, — он тихо посмеивается, качая головой. — Звучит довольно хреново со стороны человека, который настаивал, чтобы я сменил диплом, работал на ее отца и отдалился от своих приятелей. Я не собирался позволить ей лишить меня еще и шанса стать отцом.

— А сейчас она сожалеет и хочет, чтобы ты вернулся, — произношу шепотом, прежде

чем могу остановиться. Это предназначалось мне самой, и может быть, они не

услышали меня.

Он поворачивает голову в мою сторону, его губы растягиваются в теплой улыбке, от чего мои щеки пылают.

— Она сожалеет, что я привлекаю внимание, которым она не может насладиться. Она хочет вернуть руку, на которую можно опираться, эдакий фасад идеальной пары, пока она тихим голосом отдает мне команды. Этого не случится.

— А что, если она согласиться развязать их?

— Не в этом суть. Она не думает с точки зрения «мы». Решение всегда принимала она, а затем — «я уговорю Кэннона». Если честно, она дала мне повод, которого я давно ждал. Я был жалок в наших отношениях, и она всего лишь подтвердила факт, что я был прав. Я пытался сохранить отношения по ошибочным причинам.

Мои брови пытаются взметнуться вверх, на языке вертится еще больше вопросов, но моя реакция немного замедлена из-за выпивки, поэтому я молча уставилась с ошарашенным видом.

Гм, расслабляться — это удручает. У меня нет ощущения, будто я бы многое упустила, не напейся сегодня. В любом случае, я бы посочувствовала Кэннону даже будучи трезвой. Но в моем текущем состоянии я будто в действительности могу ощутить всю тяжесть его смятения на своих плечах.

— Неа, нет, мэм, — Ванесса соскакивает с колен Джареда. — Пей свой шот и пошли, мы собираемся танцевать! — она покачивает бедрами и смотрит на меня, улыбаясь. — Я бы могла остаться обслуживать кучку неудачников. Допивай и пошли, потрясем задницей!

Я поднимаю на нее жалобный взгляд, под влиянием алкоголя меня охватывает желание честно признаться.

— Я не знаю, как танцевать, и я уверена, что не владею какими-либо навыками. Я, должно быть, самая скучная и жалкая двадцатитрехлетняя на планете. Ну, может, за исключением детей Бена Стайна. Спорю, они чертовски унылые, — я начинаю отключаться, теряя ход мыслей.

— Она врет, — ухмыляется Ретт. — Она может двигаться так же, как Кролик Роджер. Иди покажи ей, Лиз.

— А что насчет плясок в стиле «New Edition»? — гогочет Джаред, хлопая себя по ноге. — Как много раз нам приходилось смотреть это дерьмовое видео? Вперед, девочка, покажи ей, как ты двигаешься!

— Имеешь в виду, как те? — спрашиваю я ее и смотрю вниз на танцпол, никто не двигается так, как я. — Такое впечатление, что здесь разрешено только тереться друг о друга, будто они занимаются сексом в одежде, — отмечаю я и рыгаю.

Во весь голос.

У меня отрыжка.

Это не было похоже на скромное «ик! прошу прощения», на манер девушки с юга. Нет, я отрыгнула во всю мощь как мужик.

Смех за моим столиком звучит громче, чем музыка. У Джареда истерика, а Ретт, держась за бок, практически лежит на долбанном полу. Если бы я так не надралась, то, вероятно, сползла бы под стол и уж точно не смотрела бы в сторону Кэннона. Но я практически в стельку пьяна, и поэтому мои глаза блуждают прямо по нему.

— Ты просто прелесть, — подмигивает он, а затем медленно встает и протягивает руку. — Пошли, Лиззи, покажи мне своего бегущего человека.

И это движение я тоже знаю!

— Черт побери, — Джаред хлопает Ванессу по заднице, —мы собираемся посоревноваться в танцах. Посмотрим, кто кого!

— Я буду судьей! — я оборачиваюсь на голос Ретта. Мой неизвестно откуда взявшийся азарт немного угасает от мысли о том, что он остался в стороне. Он читает меня, словно открытую книгу, и искренне улыбается. — Я буду судить, а ты иди и оторвись, девочка. Заставь меня гордиться тобой.

— Мы что, движемся? — не рискуя открывать глаза и желая избавиться от тошноты, я жду, что мне кто-нибудь ответит. Чего никогда не случится. Немного проснувшись, я могу услышать отчетливый шум уличного движения, значит, это не мозг плавает в моей неясной голове, а мы действительно движемся.

Коннер!

Я резко подскакиваю и… Ох, черт! Это вызывает пульсирующую боль во всем теле.

Очень плохо, потому что я должна найти его. Выпрыгивая из…кровати Коннера? Я

бегу к двери, открывая ее толчком.

— Приятель? — кричу я, и это вызывает чудовищную боль в моей голове.

— Бетти! — Боже, только не сегодня утром. Отсутствие удара, к которому я приготовилась, заставляет меня открыть глаза. Куда он делся? Он споткнулся? Аххх, спасибо Джареду. Он удерживает Коннера за талию, посмеиваясь над моим состоянием.

— Я займусь этим. Думаю, тебе и так очень больно.

— Все в порядке, — я держу руки распростертыми. — Иди и обними меня, приятель, только очень нежно.

Коннер устраивает целое представление, нерешительно подходя ко мне на цыпочках и обнимая меня так аккуратно, как только может.

— Ты заболела? — он пытается говорить шепотом, который ревет в моей ноющей голове, подобно системе «Dolby».

— Нет, со мной все хорошо. Просто головная боль. Я скучала по тебе. Ты хорошо провел время?

— Ага, — он решительно кивает головой. — Пошли собирать паззлы со мной и Несси. У нее хорошо получается. Лучше, чем у тебя.

Тут же мгновенно протрезвев, я оглядываю автобус, замечая все, что до этого ускользнуло от моего взгляда. Ретт лежит на своей кровати в наушниках и с открытым ноутбуком перед ним, настороженно смотря на меня. Джаред стоит в середине прохода, тоже поглядывая на меня с опаской. Ох, и посмотрите-ка сюда, Ванесса и Кэннон сидят за столом перед паззлом, также оценивающе уставившись на меня.

Покачивание, которое действует просто разрушающе на мое равновесие, еще раз подтверждает, что автобус движется. Мы уезжаем … с того места, где встретили Ванессу.

Код. Мать его. Синий. Опираясь рукой о стену, я стараюсь взять себя в руки ради Коннера, но на самом деле чувствую себя как в дурмане — злой, больной и смущенной одновременно. В памяти мелькают проблески прошлой ночи и ужасающие сцены того, как я пытаюсь танцевать. Я молюсь, чтобы все произошедшее просто приснилось мне в кошмаре, но этого недостаточно, чтобы сложить все в единое целое и понять, как мы оказались здесь.

Все одновременно начинают двигаться: Ретт вытаскивает свои наушники и поспешно спускается со своей кровати, Джаред делает шаг в мою сторону, но Кэннон проносится мимо них, вставая прямо передо мной.

— Коннер, ты не поможешь с мне этим паззлом? — предлагает он, его голос тихий и мягкий. — Я принесу твоей сестре лекарство от головной боли.

— Я лучше, чем он, — заговорщически произносит он, указывая большим пальцем в сторону Кэннона. — Не беспокойся, я сделаю это.

Я слабо улыбаюсь приятелю, но после того, как он поворачивается ко мне спиной, поднимаю разъяренный взгляд на Кэннона.

— Где твой аспирин? — он спокойно спрашивает меня.

— Шкафчик в ванной, — рычу я.

— Отлично. Там же, где лежит и твоя зубная щетка, — он подмигивает, но я не оцениваю его юмор. — Пойдем. — Он кладет обе руки на мои плечи и разворачивает меня, подталкивая в сторону ванной. Как только он захлопывает за нами дверь, пространство из просто тесного превращается в вызывающее клаустрофобию. Кэннон крепко держит меня за плечи и произносит глубоким, насыщенным голосом.

— Сделай глубокий вдох для меня, — он дает указание, и словно под гипнозом, я

подчиняюсь. — Хорошо. Теперь медленно выдохни для себя. Лучше?

Нет, но я киваю головой, успокаивая его. Он верит этому и садится, пытаясь вести себя легкомысленно.

— Сыграем в «Вопрос-ответ».

Поехали. Забавный мужчина. Сузив свои сухие и болящие глаза, я смотрю на него и вспоминаю, как говорила ему прошлой ночью те же самые слова.

— Куда мы направляемся?

— Орегон. В семнадцати часах езды, судя по словам твоего дяди. Хиллсборо, насколько я помню.

— Почему Ванесса в моем автобусе? — спрашиваю я со щеткой и пастой во рту.

— Ты пригласила ее, — смеется он. — Фактически настояла.

Это невозможно. Резко сплевывая, я начинаю второй раунд чистки, опасаясь, что эта горечь во рту никогда не исчезнет.

— Давай представим, что в действительности произошло, — плевок. — Она знает, что уезжает из дома?

Я бросаю зубную щетку на полку и громко полоскаю горло, искоса бросая на Кэннона уничтожающий взгляд. Еще один плевок.

— Кто так делает? Запрыгивает в автобус к людям, которых знает всего одну ночь? У нее что, нет работы или занятий в школе?

Он поднимает руку с застенчивой улыбкой.

Ах да, точно.

— В любом случае, ты знаешь, что я имею в виду! Она наша новая бэк-вокалистка? Нет, она просто увязалась хвостом! Это не проклятый автобус Грейхаунд (лидер автобусных перевозок по США)! И Джаред лучше всех знает, что я не допускаю присутствие девчонок в автобусе рядом с Коннером. Вы все это знаете! Он воспользовался тем, что я выпила, первый раз, между прочим, и вы, ребята, расслабились и позволили ему, зная, что это мне не понравится! Вот почему я никогда не теряю бдительности!

Я должна успокоиться. Знаю, что они могут слышать меня, но я волнуюсь только об одном из них, о Коннере. Включив холодную воду, я набираю воду пригоршнями и брызгаю на лицо снова и снова, пока она не заканчивается. Она что, действительно выключилась? Похоже, я закончила.

— Вот.

Мягкое полотенце касается моей руки, и я вслепую беру его, чтобы вытереться.

— Держи.

Я отрываюсь от вытирания и вижу две таблетки в его руке.

— И чем я должна …

Волшебным образом появляется банка колы, и он с хлопком открывает ее. Обычно этот звук не кажется таким громким.

— Выпей все. Хорошо помогает при похмелье. А теперь мы идем в комнату Коннера и закончим наш разговор рационально. Ты готова?

Я отдергиваю банку ото рта. Все это мне уже порядком надоело.

— Ты здесь не командуешь, Кэннон Блэквелл. Ты не лижешь мою киску и не платишь по счетам, поэтому не имеешь права голоса.

Он взрывается в припадке смеха, фыркая и задыхаясь при этом, ухватившись одной рукой за столешницу для поддержки.

— Ты все еще пьяна? Ты слышала, что только что сказала?

Понятия не имею, откуда взялись эти, несомненно, самые непристойные слова, которые я когда-либо произносила, и я чувствую, что мои щеки тут же начинают гореть. Я демонстрирую фальшивую браваду, когда отвечаю ему.

— Да. И я серьезно, не ты здесь босс.

— Я тебя услышал, любительница покомандовать. А теперь, как думаешь, сможешь ли ты дойти отсюда до комнаты Коннера и не привести в оцепенение весь автобус?

Как же мне хочется протянуть руку и дернуть вниз эту его нахально поднятую бровь.

— Конечно. Но только потому, что я сама этого хочу, — раздражительно фыркаю я и с топом проношусь мимо него, пока у меня еще есть преимущество. Я взбираюсь на кровать и прислоняюсь спиной к изголовью, приготовившись к грандиозной дискуссии.

Кэннон следует прямо за мной, и, когда он закрывает за собой дверь, мой позвоночник начинает покалывать. По крайне мере, на этот раз он надел футболку, хотя и обтягивающую, прекрасно очерчивающую его торс, в паре с джинсами, которые вот-вот спадут с его бедер, и он без обуви. С таким же успехом он мог бы остаться голым.

— Зачем ты закрываешь дверь? — пищу я, съеживаясь от уязвимости в голосе, которую даже я услышала.

Он ухмыляется.

— Чтобы полапать тебя, конечно же.

Официально заявляю — у меня определенно алкогольное отравление, и я могу оставаться пьяной еще несколько дней.

— Я пошутил, — он садится на край кровати, с озорством толкая мою лодыжку. — Я закрыл дверь, чтобы ты могла снова начать беситься, и, возможно, им не будет слышно каждое слово. Хочешь, чтобы я открыл ее?

— Все в порядке, — я заставляю себя закатить глаза и вздохнуть, будто это доставляет неудобство. — Она не может остаться, и я зла на всех вас. И пока мы где-нибудь благополучно ее не высадим, ей нужно помочиться в баночку. И где мой телефон?

— Она прошла тест на наркотики и не имеет приводов. Проверили и то, и другое прошлой ночью. Какой твой следующий предлог?

— Мне не нужен никакой предлог. Это мой автобус, черт возьми! — я отдергиваю ногу, скидывая его руку, которую он так и не убрал с моей лодыжки. — Вереница подружек плохо отражается на Коннере. Он привязывается к людям и не понимает, почему они уходят.

— Откуда ты знаешь? Кто была последней подружкой, чей уход он видел, и это причинило ему боль?

— Ну, Ками ушла, точнее ее вышвырнули, но она была членом группы, — я скрещиваю руки в защитном жесте, опасаясь, что мои слова лишь доказали его точку зрения.

— То есть не постельная подружка. А до нее? — он бросает мне вызов с выражением торжества, хорошо хоть без этих неконтролируемых дерганий бровью. Его темно-карие глаза становятся практически черными, когда он с нетерпением ждет «а я что говорил» момента.

— Никого. Я понимаю, что ты делаешь, и это не сработает. Я знаю своего брата, и что для него лучше. Она не может остаться. Конец. Почему ты так сильно хочешь ее присутствия здесь? Джаред поделится? — я вздрагиваю, когда эти слова слетают с моих губ. Это подло и несправедливо по отношению ко всем ним. — Прости, мне не следовало этого говорить, — я неуклюже тереблю одеяло, опустив голову.

— Лиззи, посмотри на меня, — требует он низким, спокойным голосом, не оставляющим выбора. — Останься со мной на минутку и не злись, хорошо? — я киваю. — Мне все равно, останется Ванесса или нет. И раз уж мы говорим об этом, запомни раз и навсегда: Я. Не. Делюсь.

Я вскидываю на него глаза и вижу в его интенсивном взгляде сочувствие и искренность, что заставляет меня сделать глубокий вдох. Я больше, чем просто шокирована. Это самые прекрасные слова, которые он мог бы произнести.

— Я хочу, чтобы ты спросила себя: откуда ты знаешь, как Коннер поведет себя по поводу чего-либо? Ты потрясающая сестра и ему чертовски повезло, что у него есть ты, но, может быть, тебе следует дать ему немного свободного пространства, хотя бы чуть- чуть.

Я раздумываю, заплакать ли мне, положив голову ему на колени, или отшлепать по губам этого всезнайку, когда дверь распахивается.

— Бетти, с тобой все хорошо? — очевидно, совсем забыв о моей головной боли, Коннер выкрикивает приветствие и запрыгивает на кровать рядом со мной, едва увернувшись от Кэннона.

— Со мной все в порядке, — ничего не могу с собой поделать, я обхватываю его руками и сжимаю в крепких объятиях. — А ты в порядке?

Он отстраняется, ошеломленно замолчав всего на секунду.

— Конечно. А что?

Если Кэннон думает, что я не вижу его ухмылку, то он ошибается, но я сосредотачиваюсь на Коннере.

— Приятель, ты счастлив?

— По поводу чего?

Я присоединяюсь к Кэннону, хихикая.

— По поводу всего. Ты счастлив с группой, живя в автобусе?

— Я бы хотел, чтобы он был больше, и чтобы в нем была ванна, — быстро отвечает он. — Почему ты спала в моей кровати?

— Я тоже хочу, чтобы в автобусе была ванна. Боже, я скучаю по хорошему долгому купанию в ванне, — я откидываю голову, быстро представляя себе это, и тут же прогоняя прочь эти мысли. Нет смысла мучить себя. — И я понятия не имею. Кэннон, — дразню я, приподняв брови, — почему или как так вышло, что я спала в его кровати?

Коннер уже перелез через меня, что-то бормоча своим рыбкам, поэтому Кэннон отвечает мне одной.

— Я подумал, что тебе будет удобней в большой кровати, и она не была занята, поэтому я перенес тебя сюда.

Хорошая попытка, мистер. Я годами жила с политиком, и так уж вышло, что он был также самым большим куском дерьма, который когда-либо ходил по земле. Вы никогда не скроете от меня ложь. И я заметила это — проблеск полуправды в этих темных омутах.

Удерживая его виноватый взгляд, я медленно опускаю голову на вторую подушку, вдыхая чистый приятный запах Кэннона. Его голова случайно упала на подушку, когда он принес меня? Нет, его мягкие каштановые локоны пропитали ее, когда он лежал рядом со мной. В кровати. Моя кожа горит от этого откровения, и я сдерживаю улыбку.

— Только на некоторое время, чтобы убедиться, что тебе не станет плохо, — объясняет он. Нет сомнений, его слова звучат торопливо, а широко раскрытые глаза наполнены извинением.

— Сестра?

— Да, приятель? — к моему стыду, но на секунду я совершенно забыла о его присутствии, потерявшись в мыслях о Кэнноне, лежавшем рядом со мной и заботящимся обо мне.

— Твоя рыбка умерла. Жаль, но, похоже, удача покинула тебя.

И хотя я смотрю на нее, все же говорю совсем о другом.

— Не волнуйся об этом, Коннер. Думаю, моя удача еще может вернуться.

Когда я просыпаюсь, в комнате совершенно темно, и стоит гробовая тишина.

Автобус стоит неподвижно, а подушка, к которой я прижимаюсь, пахнет так же, как

Кэннон.

Мы остановились, на улице уже ночь, я все еще в кровати Коннера. Стук в моей голове наконец-то утих, и у меня появилось хоть какое-то подобие ясности. Поэтому я могу вспомнить, как засыпала, лежа лицом к лицу с Кэнноном Пауэллом (девичья фамилия его матери) Блэквеллом, и наш долгий разговор о смысле жизни, музыке, браке и обо всем, что с этим связано. И, конечно, я отчетливо помню, как благодаря упорству Кэннона, уступив немного контроля, согласилась, что Ванесса может зависнуть с нами на некоторое время, но только не в постели Джареда. Она действительно кажется милой и, хотя все смутно, но я помню, что она мне сразу понравилась, и она прошла все тесты. Не так уж страшно, если Коннер думает, что она замечательная.

Всего за неделю изменений произошло больше, чем за последние семь лет вместе взятые. Всего за несколько дней я испытала больше чувств, чем за всю жизнь. Обыденность и разочарование начали медленно, но верно превращаться в «хм, может быть, есть что-то в этой куче дерьма под названием жизнь». И только сегодня я открыла и сердце, и разум возможности обрести нового надежного друга в лице Кэннона. Да, он безумно привлекает меня физически, но дело не только в этом — он на самом деле потрясающий парень. Он обладает определенной энергетикой и с легкостью добивается того, что ты доверяешь всему, что он скажет. Так же, как при первой встрече с Реттом и Джаредом, я сразу поняла, он всецело достоин того, чтобы узнать его.

Это была насыщенная неделя и… я горжусь собой, открываюсь новым идеям и возможностям и становлюсь более податливой. Сколько раз меня называли несгибаемой? Вот черт. Да я прогибаюсь при любой возможности каждый чертов раз, чтобы изменить все к лучшему! Кажется, где-то есть человек, держащий подходящий ключ от моего ящика Пандоры. Я прогибаюсь все сильнее и скоро превращусь в акробата, садящегося на шпагат и делающего мостик масштаба золотой медали. Это было бы что-то.

Посмеиваясь над этим образом, я медленно встаю и направляюсь посмотреть, чем заняты ребята и почему так молчаливы, но обнаруживаю только пустой автобус и записку на столешнице.

«Мы все вместе отправились поесть, поэтому можешь отдохнуть. Я что-нибудь принесу тебе. Постарайся не крушить ничего вокруг, пока нас не будет. — К.»

Только если Коннер вдруг не начал писать мне записки, получается «К» означает «Кэннон». Хм.

Сейчас было бы идеальное время для долгого купания, которого я так страстно желала. В ванной, которой у нас нет. Я намереваюсь насладиться горячим душем, но сначала беру записку Кэннона, складываю ее вчетверо, а затем прячу в ящик с нижним бельем. Понятия не имею зачем. Просто такое чувство, что это надо сделать. Не судите меня.

Только когда я оказываюсь под струями горячего душа, натирая себя мочалкой с моим любимым эвкалиптовым гелем для душа, до меня доходит. Они взяли с собой Коннера! Никто сначала не спросил меня, не сказал, куда конкретно они направляются. Я выпрыгиваю из душа, схватив только полотенце для рук, и охваченная гневом иду на поиски своего телефона, мокрая и едва прикрытая.

Опустившись коленями на свою кровать, я бешено обыскиваю все вокруг и раздраженно стону, поднимаясь с пустыми руками, и осознаю, что намочила свои простыни. Сегодня ночью будет удобно. Отступая назад, я поворачиваюсь, чтобы обыскать стол и ошеломленно вскрикиваю, едва удержавшись от падения на свой голый зад.

—Ах ты, черт! — кричу я, неуклюже пытаясь использовать минимальную площадь ткани, которую чуть не уронила, чтобы хоть как-то прикрыться. — Кэннон, я думала вы, ребята, уже ушли. Где, черт возьми, Коннер?

— В ресторане, — он прикрывает рот рукой в тщетной попытке скрыть свою улыбку. Его глаза — как цвет кофе с капелькой сливок, игриво и насмешливо сверкают. Быстро просканировав мое выставленное напоказ великолепие, а затем любезно отвернувшись в другую сторону, он осматривает комнату. — Хочешь, чтобы я откопал тебе приличное полотенце? — спрашивает он, засовывая руки в задние карманы своих восхитительно мешковатых джинсов, и откидывает голову, рассматривая потолок.

— Ни одного чистого нет. Кроме полотенца для рук, под которым я пытаюсь спрятаться. Ты мог бы сказать что-нибудь, например, прямо тогда, когда я выскочила сюда обнаженной!

Боже мой. Я чувствую, как все мое тело заливается стыдливым румянцем. Я только что нагнулась над своей кроватью! Это значит С ТОРЧАЩЕЙ ВВЕРХ ЗАДНИЦЕЙ!

— Отвернись, — ворчу я, мысленно желая себе немедленной смерти.

— Дай мне право выбора, сирена, — звучит так, будто он бросает мне вызов, но, возможно, он просто шутит.

— Кэннон, — предостерегаю я.

— Это не весело, — он игриво фыркает, но все-таки отворачивается. — И ты не полностью голая.

Я слышу его тихий смешок, испытывая искушение разозлиться на него, но еще больше желая убежать с места покушения на мое достоинство.

— Почему ты здесь? — я начинаю пятиться назад к ванной, сминая в руках полотенце и вся став багрово красной. Может, мне следует развернуться кругом и добежать до нее. В конце концов, он уже видел мой зад. — Почему Коннер тоже не вернулся?

— Я принес тебе еды. Подумал, что ты проголодалась. Ты не ела весь день. В ресторане целая галерея игровых автоматов, поэтому они могут пробыть там всю ночь. Он с твоим дядей и лучшими в мире друзьями. Если ты не можешь доверить им его, то сдайся и пристегни его к себе наручниками раз и навсегда.

— Где мы находимся? — кричу я через дверь ванной комнаты, торопливо натягивая чистую одежду и отказываясь принимать его советы.

— В какой-то глуши. Понятия не имею. Брюс говорит, что осталось около девяти часов пути. Тебе удалось выспаться? Чувствуешь себя лучше?

— Ага, намного, — я выхожу. Одетая.

— Ты хорошо выглядишь, — он протягивает руку и нежно проводит ладонью по моему лицу.

Само прикосновение может быть мягким и успокаивающим, но моя реакция — не что иное, как жар от смущения и неловкости, воспламеняющий меня с головы до ног.

— Эм, спасибо, — я отрывисто вздыхаю и быстро отодвигаюсь в сторону, подальше от этого раскаленного облака. — Спасибо за это. — Я открываю пенопластовый контейнер, который он принес, и выбираю несколько кусочков начос. — Что ты ел?

— Начос, — саркастически замечает он с самодовольной ухмылкой, садясь на скамейку и снимая ботинки с носками. — У нас все в порядке? Я вроде как влез в твои дела сегодня днем.

— Поразительно, — я оглядываюсь через плечо, — да, все в порядке. Возможно, — я сжимаю большой и указательный пальцы и улыбаюсь, — разговоры с тобой не такие уж мучительные.

Я бесцельно раскачиваюсь на пятках, осознавая, что нахожусь еще в одной абсолютно непривычной для меня ситуации — мне нечем заняться.

— И что теперь? Я всегда просыпаюсь как раз тогда, когда они все устают. Вся это фигня со свободой Коннера сбивает меня с толку. Не имею не малейшего представления, чем себя занять.

— Мы можем поработать над одной из твоих песен, — смело предлагает он, его и без того напряженное тело напрягается еще больше в ожидании моей реакции.

— Моей, э, что? — неожиданно проголодавшись, я набиваю рот начос, поворачиваясь к нему спиной, безуспешно отражая его навязывание каждой частичкой своего тела.

— Над одной из твоих песен, которые ты записываешь в тетрадь с зеленой спиралью. Третий ящик под твоей кроватью. Тебе это ни о чем не говорит?

Вот ведь проныра! Я вихрем оборачиваюсь к нему, жалея, что не могу быстрее проглотить полный рот еды и заорать.

— Я не рылся в твоих вещах, Лиззи, расслабься. Я сплю напротив тебя. Помнишь? Коннер как-то упомянул о ней, и свет у твоей кровати бьет мне прямо в глаза. — Он встает и подходит ко мне, его мягкий голос звучит практически возле моего лица. — И когда ты пишешь, ты напеваешь и стучишь левой ногой, что странно, ведь ты правша.

Следует ли мне продолжать притворяться, что я все еще жую, хотя рот пуст? Потому что я не могу вымолвить ни слова и чувствую себя глупо, просто пялясь на него в ошеломленном молчании. Кто замечает меня или то, что я делаю? Никто. Ну, за исключением моей четверки, но больше никто и никогда. Я обыкновенная, ничем не выразительная девчонка, которая громко облает вас, если вы загоните ее в угол.

— Прости, — наконец отвечаю я. — Я думала, занавески достаточно, чтобы не беспокоить тебя.

— Интересный факт, — он подмигивает и наклоняется ближе к моему уху, — если ты включаешь свет за занавеской, то за ней вырисовывается еще более красивый силуэт. — Он отклоняется назад, оценивая реакцию на моем лице. Даже если бы пришлось, я не могу понять какую.

— Как рассказы о призраках в палатках, — бормочу я задыхаясь, частично потому, что его теплое хриплое дыхание опаляет мое ухо, но в основном потому, что сейчас я думаю, как он напротив из темноты наблюдает за мной, и как мое тело соблазнительно очерчивается для него. Совершенно не подозревала о своей скрытой романтичности. Думаю, что это всплывает на поверхность благодаря другому явному романтику в этом автобусе. Может, это поможет мне написать несколько текстов.

— Вроде того. И это совершенно не беспокоит меня.

— Рада слышать.

— А знаешь, что еще хорошо? — его золотисто-карие глаза греховно горят, а правый уголок пухлых соблазнительных губ приподнимается вверх. Еще никогда мне так сильно не хотелось услышать следующую фразу, как в этот момент.

— Нет, — качаю я головой. — Что?

— Совместная работа. Покажешь мне свою песню?

Я растекаюсь лужицей. Я хочу, всего лишь один раз, подойти и попробовать вкус его губ. Хочу ударить его по голени за то, что он дразнит меня, сбивая с толку и разрушая мою решимость, заставляя меня сомневаться в знании того, что я была в курсе всех дел и все держала под контролем. Он заставляет меня желать глупых, причудливых вещей, характерных для милых девчонок, которой я не являюсь. Или я так думала.

— Да? — он побуждает меня к ответу, поскольку я предпочитаю не отвечать, снова потерявшись в своих мыслях.

Я пожимаю плечами и удираю от него.

— Ты знаешь, где лежит моя тетрадь. Сам возьми. Скоро вернусь, — произношу я, закрывая за собой дверь ванной.

— Бетти! — стук в дверь возвращает меня из мечтаний в реальность. — Мне надо в ванну.

Я быстро навожу за собой порядок, понятия не имея, как долго пробыла здесь, но чувствуя облегчение, что народ снова в автобусе.

— Прости, приятель, — я открываю дверь и улыбаюсь. — Ты вернулся. Повеселился?

— Да. Мы можем купить стол для аэрохоккея? Я всех разгромил и очень сильно хочу писать. — Он неловко переминается с ноги на ногу.

— Ох, да. Прости, — я смеюсь, радуясь его успехам. Черт, я и моя манера выражаться! Пожалуйста, пусть он не подумает, что я дала согласие на аэрохоккей.

Где, черт подери, я поставлю этот стол?

— Ты очень красивая, сестричка! — кричит он из-за двери.

Моя рука подсознательно тянется к моим волосам, его комплимент напоминает мне, что я пробыла в ванной так долго, что уже почти забыла для чего.

Джаред свистит позади меня. Вскрикнув, я оборачиваюсь и вижу, как он улыбается, обнимая за талию Ванессу, которая тоже улыбается и жестом показывает знак одобрения.

— А вот и наша девочка. С возвращением, — произносит он.

Ретт проходит вперед и заключает меня в объятия, чмокнув в висок.

— Мне нравится.

— Правда? — я тереблю прядь волос, в моем голосе слышится очевидная неуверенность.

— Конечно. Столько времени прошло. Я почти забыл твой настоящий цвет, — он хихикает. — Но в первый раз Бог создал тебя абсолютно правильно. Это прекрасно.

— Спасибо, — я кладу голову на его плечо, нуждаясь в дружеской опоре и поддержке. И он считает себя зависимым? Мы подходящая пара, бардак каждого под стать другого.

— Эй, Лиззи, можешь подойти сюда на минутку?

Да, я остро осознаю, что он сидит за столом с гитарой в руках. И да, я даже не буду пытаться притворяться застенчивой. Я ждала его признания.

Ой, заткнитесь. Вы чертовски хорошо знаете — в комнате может быть сотня человек, девяносто девять из которых поспешат сказать, что им нравится ваше платье. Но что до того единственного, ради которого вы нарядились, то он скажет что-то типа: «ты с таким же успехом могла бы одеть мусорный мешок».

По крайней мере, я — настоящая. На самом деле, я ощущаю себя так и могу это принять.

— Что случилось? — спрашиваю я как можно более равнодушно.

— Вот эта мне действительно нравится, — он жестом указывает на мою тетрадь, лежащую на столе и открытую на песне «Lost & Found». Мне она тоже очень нравится. — Как бы ты хотела исполнить ее? Потому что я думаю, что подойдет либо медленное соло в стиле Джуэл (Джуэл Килчер (англ. Jewel Kilcher) — американская певица, композитор, актриса, филармонистка и автор песен, известна в большей степени под своим главным именем Jewel), либо можно сделать крутой дуэт.

Появляется Джаред, присаживаясь с бас-гитарой наготове.

— Я с вами.

— И я тоже, — мой милый Коннер присоединяется с тамбурином в руке.

Ловкие пальцы Кэннона начинают играть мою песню, и это просто идеально. Я не пишу музыку — только тексты — но если бы писала, то мелодия звучала бы точно так же, как звучащая сейчас.

— Это си-минор? — спрашивает Джаред, и после кивка Кэннона, не прекращающего игру, он начинает закладывать ритмическую основу.

Тамбурин Коннера едва слышно аккомпанирует, и мне кажется, я слышу… я поворачиваю голову и вижу Ретта, выбивающего ритм на металлических перилах своей кровати и в такт кивающего головой.

Посмотрите на нас — джем-сейшен (совместная музыкальная сессия, когда музыканты собираются и играют без особых приготовлений и определенного соглашения) — только не хватает певицы, которая слишком взволнованна, чтобы петь.

— Нужно ли мне записать это на видео? — спрашивает Ванесса позади меня.

— Да, конечно. На мой телефон, пожалуйста, — я бегу и хватаю его, протягивая ей в тот самый момент, когда они прекращают играть.

— Итак? — Кэннон смотрит на меня.

— Переход нужно сделать немного энергичней, — комментирую я, отвлекаясь и пытаясь представить это в своей голове.

— Твой голос будет переходом. Давайте сыграем еще раз в сопровождении вокала и посмотрим, прав ли я.

— Да, Бетти, ты должна спеть!

Я сомневалась, но Коннер разрушает всю мою нерешительность своим радостным ободрением.

— Хорошо, дайте мне взглянуть на слова, — я протягиваю руку, но, краснея, отдергиваю ее назад, когда Кэннон окликает меня — и попадает прямо в точку.

— Ты знаешь слова.

Я показываю ему средний палец с дерзкой ухмылкой.

— Отлично, тогда поехали.

На этот раз все начинают одновременно, безупречно слившись в единое целое так быстро, что я выпрямляю плечи, закрываю глаза и позволяю словам литься.

Улыбка, которую знал, поникла,

Сейчас лицо мое лжет,

Длинные локоны, которые любил, срезаны,

Может быть вот почему.

Ты должно быть в поиске,

Где же еще тебе быть,

Сейчас ты знаешь, что ищешь

Прежнюю меня, которая никогда не была твоей.

Черт, это все, что я написала, но мелодия не прекращается, и я тоже продолжаю. История льется сама по себе. Мое сердце поет прежде, чем разум осознает, что происходит.

Ты ничего не решаешь,

Только она это может.

Потерянная девушка,

Которую я хочу вернуть.

Здесь должен быть переход. Им будет твой голос, — напоминаю я себе.

Я сильнее зажмуриваю глаза и погружаюсь глубже внутрь себя, мысленно возвращаясь

в прошлое.

Не спрашивай, куда она ушла, ты уже знаешь.

Не смей приходить, тебе здесь не рады.

Когда она проходит мимо, иди вперед и отвернись.

Ее лицо — напоминание, как ты сжег мосты.

Охренеть. Это ощущалось хорошо, но пора заканчивать. Я понижаю октаву, почти проговаривая последнюю часть.

Не уверена, куда мне теперь идти,

Но рада, что это по-прежнему я.

Это лицо в зеркале я счастлива видеть.

Она и я, ее и мое, потерянная и найденная,

И, наконец, свободная.

Нет необходимости в ожидании тишины, Ретт прекрасно выполняет свою работу барабанными палочками, разрушая неловкость ради меня, но в любом случае, наступает молчание. Даже Коннер застыл и замолчал на целых десять секунд.

— Это было очень хорошо, сестра. Очень, очень хорошо.

— Спасибо, приятель. Уже поздно. Готов смотреть фильм? — я протягиваю руку, молясь, чтобы он быстро взял ее и утащил меня отсюда как можно быстрее.

Как и полагается самому лучшему старшему брату в мире, он так и делает. К счастью, никто не произносит ни слова, когда мы уходим и закрываем дверь комнаты Коннера за собой. Я только что выговорила все, что могла, так что они обойдутся без меня какое-то время.

— Коннер, можно мне сегодня переночевать у тебя?

— Наверное, — он вздыхает прямо перед тем, как накинуться на меня и начать щекотать. — Бетти?

— Что?

— А ты счастлива?

— Практически, приятель, я работаю над этим.

Я в десятый раз проверяю свой телефон. Уже почти два часа ночи. Уверена, они спят, и я могу прокрасться в свою кровать. Спать рядом с Коннером не так весело, как может показаться, если только вы не думаете, что быть запертым в клетке с диким животным также круто, как на вечеринке.

Как можно тише я вылезаю из постели и проскальзываю в его дверь, а затем закрываю ее; половина пути уже пройдена. Безмолвно молясь, я не встречаю открытых пробудившихся глаз, и, чувствуя облегчение от отсутствия зрителей, разворачиваюсь и бегу к своей кровати. После того, как я поделилась своей песней, мне необходимо немного времени, прежде чем я посмотрю им в глаза. Тот текст и дрожь в голосе, когда я пела — я не готова к вопросам и комментариям.

— Псс.

Конечно же, моя тайная пробежка до кровати не осталась незамеченной. Этот автобус — сорок на восемь футов (прибл. 12 м в длину и 2,4 м в ширину) — словно обувная коробка. Я отодвигаю занавеску, щурясь от темноты.

— Привет, — Кэнон здоровается со мной шепотом и улыбается со своей кровати; его занавеска также открыта.

Не сумев себя сдержать, улыбаюсь ему в ответ и жестом показываю, чтобы он отвалил. Неужели он не ложился спать, потому что ждал меня? Надеялась ли я в глубине душе, что он все еще бодрствует? И хочу ли я знать ответ, или то, что все это говорит обо мне? С какой я планеты, если сейчас это является таким важным вопросом?

— Вот, держи, — он сдвигается на край своей кровати и протягивает мне наушник.

С любопытством уставившись на Кэннона, я поворачиваюсь на бок, лицом к нему, и вставляю наушник в ухо. — Шшш, — он прикладывает палец к губам, а затем подмигивает и вставляет второй наушник в свое ухо. Он прерывает зрительный контакт лишь на мгновение, чтобы нажать на экран телефона, а потом снова смотрит на меня в приглушенном свете.

— Привет, Лиззи, — его голос звучит в моем ухе, и от удивления у меня чуть не выпадают глаза. Он снова шикает на меня, кивком указывая просто слушать. — Я думал сыграть тебе «Ты так прекрасна», но уверен, что ты и так это знаешь. А вот этого ты можешь и не знать.

Наступает недолгая пауза, а затем начинается музыка… Это «Верь мне хоть немного».

Знаю, что громко всхлипываю, но заставляю себя не отводить от него глаз, и неважно, как сильно я хочу спрятать их и залиться слезами. На протяжении всей песни я пристально смотрю на него, а он на меня, время от времени проговаривая слова одними губами. С заключительными нотами его голос возвращается.

— Надеюсь, не слишком банально. Просто… задумайся об этом. Сладких снов, Лиззи.

Видимо, поняв, что я не в состоянии функционировать, он протягивает руку и осторожно убирает наушник из моего уха, слегка стукнув по кончику моего носа пальцем, а потом задергивает мою занавеску.

Я хочу банальность, приправленную банальностью, пожалуйста.

Хиллсборо, Орегон, здесь располагается «У Джейзи». Сейчас им заведуют и управляют Жасмин и Лорелей — удивительные молодые сестры, которые модернизировали паб их отца после его смерти несколько лет назад. «У Джейзи» — мое самое любимое место. Сегодня мы играем здесь уже в третий раз, и я люблю это ощущение семьи, памятные бейсбольные вещи и фотографии старых времен, висящие на стенах повсюду. На самом деле здесь так комфортно, что Коннер присоединяется к нам на сцене на этот раз!

Или … Коннер выскакивает прямо передо мной и тараторит в микрофон.

— Моя сестра, она написала песню. Слова. Я и моя группа сочинили музыку, мы ее сейчас сыграем. Твоя очередь, Бетти.

Он целует меня в щеку и отступает назад в нетерпеливом ожидании и с тамбурином наготове.

— Вы слышали этого парня, — я немного нервно хихикаю после того, как меня «проинформировали», что мы дебютируем с одной из моих песен, по крайней мере, слова в ней мои. — Это «Lost & Found».

Я обвожу взглядом толпу в поисках точки, чтобы сфокусироваться, точка, которая кричит: «сконцентрируйся в этом месте, и никто не увидит тебя». Я использую этот трюк только в том случае, когда исполняю песни, которые что-то значат для меня, и обычно я выбираю центральную точку в конце комнаты. Но сегодня, когда я нуждаюсь в концентрации как никогда раньше, в этом месте стоят Брюс и Ванесса, снимающие нас на свои телефоны.

Ну что ж. Телефон-автомат в углу выглядит хорошо, еще один кусочек истории, который сестры оставили нетронутым. Вся эта фокусировка — и вот мы уже на припеве. Предполагаю, что все это время я пела на автопилоте, но никто нас не освистывает. Сработало как по волшебству.

Когда песня заканчивается, я делаю быстрый глоток воды, а затем представляю следующий номер в стиле «кантри» с оживленной энергетикой, подходящий для тамбурина Коннера.

Следующие три песни проходят с таким же успехом. Я люблю, когда он присоединяется к нам, его лицо всегда светится счастьем. Не важно, какую песню я выбираю, он каждый раз играет превосходно. О чем я раньше думала? Коннер на сцене. Он единственный фокус, который мне нужен.

Но к тому времени, как мы переходим к шестой песне, с приятеля уже было достаточно. Он просто спускается со сцены прямо посередине выступления. Слава Богу, Брюс опережает его, поджидая справа от сцены, поэтому я продолжаю петь до конца.

— Аплодисменты для моего старшего брата, Коннера, на тамбурине!

Ожидая, пока стихнут аплодисменты, я размышляю, какая песня пришлась бы кстати, но на ум так ничего и не приходит.

— Что бы вы хотели услышать? Есть предпочтения? — спрашиваю я толпу.

— У меня есть одна, — плавно вливается Кэннон, говоря в свой микрофон. — Ретт, Джаред, что скажете, если мы исполним одну для нашей красавицы брюнетки и лидера?

Он заметил.

— Ты имеешь в виду что-то вроде… — звук бас-гитары Джареда постепенно исчезает, а затем появляется вновь, и безошибочно — это «My Girl».

— Именно это, — посмеивается Кэннон. — Ретт?

— Сразу за тобой, чувак.

Следующее, что я понимаю, это как меня усаживают на высокий стул, который мистическим образом появляется в центре сцены — Ванесса-предательница — и они начинают песню.

О, Боже! Джаред начинает первый куплет, стоя прямо передо мной, а двое других гармонично подпевают ему.

Три их голоса, теноры Ретта и Джареда и отчетливый бас Кэннона, космически сливаются в каждом припеве. В менее культурном баре женщины делали бы гораздо больше, чем просто раскачивались от восторга, как в «У Джейззи» сегодня; это целое шоу. Хотя я не знаю, почему все они смотрят такими влюбленными глазами, ведь парни поют для меня. И если я когда-нибудь скажу, что ненавидела это, можете поймать меня на лжи.

Когда они добираются до бриджа (вставка, соединяющая две части песни и создающая гармоническую связь между этими частями; обычно отличается от куплета и припева по своей гармонической структуре (последовательности аккордов) и словам. В отличие от куплетных или припевных частей, бридж не всегда содержит песенный текст. Бридж может быть исполнен исключительно ритм-секцией, либо ритм-секцией и мелодическим инструментом, например, саксофоном), я громко смеюсь, потому что Кэннон кружится настолько галантно, насколько это возможно, а затем скользит передо мной, чтобы спеть мне серенаду. Его голос сильный и сексуальный, когда он гортанно поет о том, что ему не нужны ни деньги, ни слава. Он действительно может петь, дурачится он или нет. Они все могут… но Кэннон делает это чувственно.

Если бы сексуальность была звуком, то это был бы голос Кэннона Блэквелла, ласкающий слух.

Как они спланировали все это без моего ведома — непонятно, ведь мы живем все вместе в тесном автобусе. Но, по правде говоря, это один из важных моментов моей жизни. Такое ощущение, что мое лицо трескается к тому времени, как они заканчивают, и мои щеки горят, когда я встаю и подхожу к микрофону на негнущихся ногах.

— Эти глупые мальчишки, — отмахиваюсь я, закатывая глаза и улыбаясь. — Они живут, чтобы смущать меня. Следующая песня будет последней на сегодня. Коннер, где ты?

Он машет рукой, стоя рядом с Брюсом в конце зала.

— Всегда только для тебя, приятель. Мы — «Увидимся в следующий вторник», спасибо, что пригласили нас. И он, — я указываю на Коннера, — мой «Прекрасный мальчик» («Beautiful Boy»).

Следующие три выступления проходят в Бойсе, Айдахо. Мы придерживались того же сет-листа. Несмотря на мое притворное смирение из-за добавления в него «My Girl», их «импровизация» набирала обороты с каждым выступлением. К концу последнего вечера мы все прилично устали. Настроение мрачное, постоянно меняющееся из-за того, что мы как запертые в клетки и сидящие бок о бок соседи, которыми, по сути, и являемся. Ни у кого нет чистой одежды, запасы провизии с нашего с Кэнноном магазинного безумия истощилась, и, что касается меня, мне не помешал бы перерыв.

Когда оборудование загружено, я не трачу попусту время и хлопаю в ладоши, чтобы привлечь их внимание.

— Никто не возражает против перерыва? Я раскошелюсь на номера в отеле где-нибудь в милом местечке. А завтра я либо пойду в прачечную, либо за продуктами, но не то и другое сразу.

— Слава Богу, — с облегчением стонет Джаред. — Несси, детка, хватай наши шмотки. Завтра мы идем по магазинам. Какой отель?

— Полегче, плейбой, дай другим решить, что они думают по этому поводу, — дразню я его.

Да, Ванесса по-прежнему с нами. До сих пор не действует мне на нервы, а Коннер все также в восторженном и всех обожающем настроении. И они уважают мои правила. Джаред благородно уступает ей место, чтобы она могла спать на кровати каждую ночь.

— Звучит хорошо на мой взгляд. Как насчет того, чтобы завтра я хорошенько прибрался в автобусе, пока вас всех здесь не будет?

Видите, даже у Ретта сразу же поднялось настроение от перспективы передохнуть, поспать в удобной кровати и принять ванну.

— Спасибо, Ретт, это было бы замечательно. Хорошо, это четыре.

Брюс неуклюже подходит, держась за спину. Ему определенно необходим отдых от сидения за рулем.

— Я останусь с Коннером и не буду делать никакую уборку. Как тебе идея, Кон?

— А мы сможем снова смотреть фильмы и заказывать кучу еды?

— Еще как! Собирай свои… — начинает Брюс, но Коннер бежит за своими вещами еще до того, как дядя успевает договорить фразу.

— Остался только ты, Кэннон. Да или нет? — я ухмыляюсь ему, зная, что он в деле.

— Черт, да. И я помогу тебе с прачечной. Если пойдешь одна, это займет целый день.

— Кажется, у нас есть план. Брюс, ты можешь снять, — подсчитываю я, — пять комнат где-нибудь в хорошем месте? — я протягиваю ему свою кредитную карту. — А мы упакуем грязную одежду.

Мы движемся на высокой скорости, единая команда, отчаянно стремящаяся к одной и той же цели. Мне уже не терпится погрузиться в ванну с душистыми пузырьками и растянуться на огромной мягкой кровати. Двадцать загрузок в прачечной полностью стоят этого. Не говоря уже о том, что я не доверю никому из них эту задачу; я была бы вынуждена носить сморщенную, не предполагавшуюся быть розовой, одежду, когда они бы закончили.

Полчаса спустя мы паркуемся позади высокого коричневого здания, больше похожего на рай, чем на роскошный отель. Брюс устало поднимается в автобус и протягивает ключ-карты, еще больше удивляя нас заявлением, что в здании отеля есть прачечная. Мы везем в тележке наши сумки через черный вход, словно выходцы из трущоб, но я по-прежнему в восторге, что сделаю все здесь вместо того, чтобы идти куда-то в поисках прачечной.

— Приятель, уверен, что не хочешь остаться со мной? — спрашиваю я его, прежде чем мы разделимся.

— Ты огорчишься, если я останусь с дядей Брюсом? — его милое лицо омрачается беспокойством, и я тут же его развеиваю его сомнения.

— Нет, вовсе нет. Повеселись. Я люблю тебя.

— Я люблю тебя сильнее! — кричит он и стремглав уносится, привлекая внимание всех посетителей в холле.

Большинство наших номеров расположены поблизости друг от друга, за исключением Джареда и Ванессы, чей шестисотый номер находится на другом этаже. Слава Богу. Они соблюдали мои правила буквально, только трахая друг друга глазами, когда Коннер не обращает внимания, поэтому я не хочу слышать через тонкие стены, как они наверстывают упущенное.

Я открываю свою дверь, и Кэннон с Реттом заносят все сумки с вещами для прачечной и сбрасывают в кучу, а затем желают спокойной ночи, когда я выставляю их за дверь и защелкиваю оба замка.

Чеееерт, это хорошая комната. Я бегу и подпрыгиваю вверх, широко раскинув руки и ноги, и падаю на огромный мягкий матрас. С легкостью могу остаться в таком положении на всю ночь. Серьезно, я в пяти секундах от того, чтобы провалиться в сон, не снимая покрывала и полностью одетая, когда начинает дребезжать музыка. Не понимая, откуда она доносится, я встаю и иду на поиски.

Ну, дерьмо. Мне достался один из номеров с дверью в смежный номер рядом со мной. Ну не жуть? Я никогда точно не знаю, что по ту сторону. Или я сама на той стороне? Запирается ли дверь с этой или той стороны? Я случайная добыча или жертва массового убийства? Я никогда не узнаю. Чтоб тебя. Будь я проклята, если за две сотни долларов за ночь, меня лишат тишины и покоя, поэтому я стучу кулаком в потайную дверь. Никто не отвечает, музыка не только не прекращается, но и даже не становится тише, поэтому я колочу снова.

Ничего.

Может быть, они в душе. Я уже подумываю пойти принять ванну, о которой так мечтала, надеясь, что мои грубые соседи утихомирятся к тому времени, как я закончу, когда стук в дверь — во входную дверь — пугает меня.

Ожидая увидеть Коннера, я открываю ее, широко улыбаясь. Это не Кон, но я по-прежнему сохраняю улыбку от удивления тем, что вижу перед собой.

— Мисс Кармайкл? — спрашивает она. — Могу я занести это внутрь, мадам?

— Ох, да, конечно, — я отхожу в сторону, освобождая пространство, чтобы она могла вкатить тележку.

— Я Рене, ночной менеджер по работе с постояльцами. Я принесла вам набор банных принадлежностей, несколько вариантов одежды для сна из нашего бутика на выбор и корзину с разными напитками и десертами. Могу ли я предложить вам что-нибудь еще сегодня вечером?

— Где, почему…

Она вытаскивает из-под корзинки белую карточку и протягивает мне.

— Это может все прояснить.

«Расслабься, наслаждайся и пригласи меня в гости посмотреть фильм, когда закончишь. — К.

П.С. Я по другую сторону этой таинственной, неуместной двери.

П.П.С. Я не смог придумать никакого прикольного кодового стука в дверь».

— Тогда я оставлю все это для вас, мисс Кармайкл?

Ее вежливый вопрос вытаскивает меня из Экстазвилля.

— Эмм, да, пожалуйста. Спасибо. Позвольте, я возьму для вас…

— Обо всем уже позаботились, но спасибо. А теперь, какое белье необходимо постирать?

Это что? Послание свыше?

— У вас здесь есть услуги прачечной? То есть мне не придется спускаться и делать это самой?

— Да, джентльмен говорил о шести сумках. Вещи будут доставлены обратно утром ко времени выписки из отеля. Это куча одежды? — она указывает на очевидную груду мешков.

— Да, но…

— Не беспокойтесь, мисс Кармайкл. Где я могу освободить тележку и погрузить на нее белье?

— Позвольте помочь, — прежде чем она сможет профессионально отказать, я начинаю перекладывать принесенные подарки на стол.

— Какие-нибудь особые указания для стирки?

— Наденьте защитный костюм, когда доберетесь до их нижнего белья.

Она с открытым ртом таращится на меня, в шоке округлив глаза, а затем мы обе взрываемся в приступе пронзительного смеха.

— Серьезно, это белье пяти мужчин, копившееся неделями. Поверьте, мне.

— Милая, прошу вас, — она дует губы и взмахивает рукой. — Я не занимаюсь стиркой. Приберегите свое сострадание для горничных.

— Если вы так говорите. Я оставлю им хорошие чаевые, когда мы выпишемся. И еще раз спасибо.

— С удовольствием, — она тепло улыбается, и в то время как я придерживаю дверь, она пыхтит, выкатывая загруженную тележку.

Я радостно подпрыгиваю к столу, осматривая массу принадлежностей для ванны. Уверена, что я стону вслух. Выбрав лавандовую растворимую соль и пену для ванн, я направляюсь в ванную комнату, уже ощущая, как напряжение покидает мое тело.

Когда ванна наполняется, и поднимающийся с поверхности пар манит меня, я раздеваюсь и опускаюсь в восхитительное ароматное тепло. Моя голова откидывается назад, а глаза закрываются, но тут же снова распахиваются. Клянусь, эта проклятая музыка стала еще громче.

Он собирается разбудить весь этаж!

Но не думаю, что его это волнует, как и меня, если честно. Чувство юмора Кэннона воодушевляющее, причудливое и очаровательное. Его нельзя не любить.

И происходящее — прекрасное тому подтверждение. Гремит «Come over» (Приходи) Кенни Чесни, вероятно, это его не очень тонкий способ намекнуть, чтобы я поторапливалась, так как он только это и может сделать.

Так мило. И очевидно, он приобрел себе новый телефон больше для музыки, чем для звонков, так как я не видела, чтобы он хоть раз кому-то позвонил.

Пока я отмокаю, мои мысли уносятся к тому, что я делаю лучше всего — анализирую каждую беспокоящую меня ситуацию до тех пор, пока не доберусь до сути. Кэннон выматывает мне нервы, заставляя меня сомневаться, все ли я знала о самой себе. У меня нет никаких знаний об «отношениях» с мужчинами. И раз уж так вышло, что все связанное с Кэнноном — определенно мужчиной — так отличается от того, что я испытывала с Джаредом и Реттом, — тоже мужчинами — я просто понятия не имею, что делать с собой. Все эти дни я смущаюсь каждый раз, когда просыпаюсь, особенно когда он заполняет большинство этих секунд серенадами, сюрпризами и еще дюжиной разных «кэннонизмов».

Он ничего не предпринимал, и наше общение, даже наедине, просто дружелюбное, легкое и веселое. Он флиртует, но я думаю, что это особенность его характера, и никак не связано со мной. И насколько привлекательным я считаю его, настолько же сильно болят мои пальцы, а в автобусе постоянно нет горячей воды, потому что я стала закоренелым любителем душа (единственное время, когда я могу осознать все произошедшее за день и связанное с Кэнноном, обретая нирвану и ощущая безмятежность). Если честно, я жду с нетерпением, чтобы просто «позависать» с ним. Ну даааа, это чувство «возбуждения» присутствует независимо от того, чем мы занимаемся, но оно поддается контролю.

Когда я слышу, что песня меняется на другую, песню Ареты Франклин о попытке возвращения «I Knew You Were Waiting» (Я знала, что ты ждал), я не могу подавить хихиканье и со вздохом вылезаю из ванны. Как вообще эта песня пришла ему на ум? Она не стоила прослушивания даже во времена своего десятилетия.

Но я понимаю намек, каким бы мучительным для ушей он ни был… этот мужчина явно не обладает ангельским терпением.

Я выглядываю из-за двери ванной: я бы нисколько не удивилась, если бы обнаружила, что он в ожидании меня вломился в комнату. Но она пуста, поэтому я стремглав несусь к пижамам, выбирая выглядящий роскошным, но в тоже время удобным розовый комплект из майки и шортиков. Вытираясь и одеваясь в ускоренном темпе, я направляюсь к прилегающей двери и несколько раз громко в нее стучу. И музыка смолкает.

— Призрак прошлого Рождества, это ты? — зовет он сквозь деревянный барьер.

Видите — причудливый и веселый. Кто вообще думает обо всем этом?

— Тащи сюда свою задницу, если хочешь посмотреть фильм, Диджей Не Круто, — я глупо улыбаюсь, подавляя девчачий смех.

— Тогда открой дверь.

Ох, похоже, дверь все же запирается с моей стороны.

Я открываю ее и сглатываю, внезапно почувствовав легкое головокружение. Кэннон, одетый только в легкие шорты, не спеша вытягивается передо мной, держась руками за дверную раму и как будто поддразнивая всем своим видом. «Или я ухвачусь за эти привлекательные бедра, или я упаду». Если так подумать, вся его нижняя часть тела вызывает подобные мысли.

— Рад видеть кого-то, кому все равно, что я бездельничаю в спортзале в последнее время, — он подмигивает, проскальзывая мимо меня в комнату.

Вот что это - флирт, как особенность его личности, или он направлен на меня?

Смущенная, что меня застукали за тем, как я таращилась, и указали на это, я неторопливо закрываю дверь, прежде чем мне придется обернуться. Я знаю, как и все женщины, что мои соски будут торчать, словно заточенные карандаши, через шелковый топ, когда я повернусь к нему лицом. Поэтому я делаю единственное, что приходит мне на ум — скрещиваю руки на груди, а затем в одно движение поворачиваюсь, лечу через всю комнату и бормочу в надежде отвлечься.

— Спасибо за подарки, ванна была божественной и долгожданной. Какой фильм ты хотел посмотреть?

Он хихикает позади меня.

— Ты нюхнула дорожку с края ванной?

— Что? — я разворачиваюсь в негодовании. — Конечно, нет. Почему ты это спросил?

Он устроился как у себя дома, откинувшись на изголовье кровати и вытянув на ней свои длинные мускулистые ноги, покрытые редкими темными волосками.

— Ты выглядишь дерганной и тараторишь, — он закидывает обе руки за голову и скрещивает лодыжки. — Из-за чего ты нервничаешь?

— Я не нервничаю, — я морщу лоб. — Наверное, все еще взволнована после выступления.

— Лиззи, — он произносит мое имя спокойным хрипловатым голосом, похлопывая по кровати рядом с собой. — Иди сюда.

Я колеблюсь, но когда он протягивает мне руку, я плавно двигаюсь через комнату и вкладываю в нее свою.

— Мы ведь друзья, не так ли?

— Дааа?

— Я когда-нибудь делал что-то, от чего ты чувствовала себя некомфортно?

Еще как! Постоянная покалывающая пульсация между ног — это чертовски некомфортно, мистер Красавчик. Не говоря уже о моих постоянно напряженных сосках.

— Нет, — я качаю головой, отвечая в соответствии с тем, что он в действительности имел в виду.

— Ты доверяешь мне? — он вглядывается в меня, лежа на кровати, а я стою над ним, наши руки по-прежнему соединены.

— Да, — машинально шепчу я, абсолютно не сомневаясь.

Мой с легкостью данный ответ делает его и без того невероятную улыбку еще более поразительной.

— Окей, тогда прыгай своей маленькой милой попкой на кровать и выбирай фильм, дружище.

— Вопрос, — он снова прерывает фильм, и я, закатывая глаза, нажимаю на паузу.

— Что? — у него действительно столько вопросов, или он пытается заставить меня переключить фильм? Или он действительно настолько прелестный?

— Разве цыпочки не всегда кудахчут «он все еще не может любить меня» или «еще слишком рано признаться ему»?

— Думаю, ты подразумеваешь любовь с первого взгляда. И да, судя по журналам, на которые я время от времени натыкаюсь, это спорный момент для множества людей, хотя Ретт, кажется, вообще далеко за пределами этого. А что? — спрашиваю я, погружая руку в чашу за еще одной горстью попкорна; все благодаря принесенной корзине с закусками.

— Тогда объясни мне вот что, наивная Лиззи. Этот чувак через неделю влюбляется в нее, потому что она играла с театральным биноклем и швырнула креветку через всю комнату.

— Это была улитка.

— Что? — спрашивает он, озадаченность на его лице прелестна.

— Она швырнула улитку через комнату, не креветку. И это одна из тех мелочей, в которую он влюбился. Она очаровательна и занятна, потому что он очень консервативен и скучен.

Могло ли что-то знакомое прозвучать в этом объяснении, хоть ситуация и противоположная?

— Она. Проститутка, — произносит он с каменным выражением лица, очевидно полагая, что это говорит само за себя, хотя это не так.

— Очень хорошо! — хвалю я. — Ты понял первые десять минут фильма. А теперь, что означает остальная часть твоей бессвязной речи? — я приподнимаю бровь, насмехаясь над ним, но все же стремясь к дискуссии.

— Выслушай меня, — он садится, отодвигая чашу в сторону, и поворачивается ко мне лицом. — Итак, женщины не покупают все эти любовные штучки и даже критикуют это, но каждый раз, когда показывают этот фильм, они будут смотреть его. Он внушает тебе в каком-то смысле: «да, я профессионально беру в рот у случайных незнакомцев, но я победоносно машу кулаками на матче по поло, поэтому забудьте об этом и по-настоящему полюбите меня буквально через неделю знакомства».

Черт возьми! А он ведь прав.

— Ага! — он указывает на мое ошарашенное лицо. — Я попал прямо в точку. Брехня, верно?

— Полагаю, вы только что выиграли дело, мистер Блэквелл. Мои поздравления, — с сарказмом аплодирую я. — Возможно, мне не следует упоминать противоположную теорию Космо — «не спи с ним слишком рано, если хочешь удержать его»?

— Женщины, — он трясет своей головой. — Вы смотрите это шоу, но при этом заявляете «еще слишком рано, не доверяй ему, девочка». Обычное лицемерие. Ох, и не забывай. Она. Проститутка. Поэтому вся эта теория о близости непременно вранье.

— Могу я поинтересоваться, почему для тебя эта тема так болезненна? — мои губы изгибаются от смеха, который вот-вот вырвется из меня. Забавно видеть, каким эмоциональным и оживленным он стал, обсуждая «Красотку».

Он пожимает плечами, возвращая чашу с попкорном на место, и закидывает несколько штучек в рот.

— Это не так. Мне просто нравится знать, что я прав и подготовлен успешно аргументировать какие-либо сумасшедшие, лицемерные, ты-даже-понятия-не-имеешь-о каком-дерьме-говоришь темы. Никогда не знаешь, когда придется вести дебаты о любви с первого взгляда.

Мог ли он иметь в виду?.. Нет, не будь дурочкой, Лиз… ты думаешь своей вагиной.

— Что ж, отбрасываем этот фильм. Хочешь выбрать другой? — спрашиваю я.

— Вообще-то, мне лучше направиться обратно через гардероб, пока тот жуткий парень полукозел не пришел в поисках меня. И тебе нужен отдых, — он слезает с кровати, гипнотизирующе потягиваясь, и подмигивает мне. — Увидимся утром, Лиззи. Сладких снов.

И с этими словами он выскальзывает из комнаты, оставляя меня в тишине лежащую на кровати, не проронившую ни слова, еще более озадаченную и гормонально неуравновешенную, чем прежде.

На следующее утро я просыпаюсь полностью отдохнувшей, какой не была месяцами. Если бы я могла запихнуть эту божественную кровать в автобус, я бы ее украла, без вопросов.

Где-то в комнате звонит мой телефон, и я выкарабкиваюсь из постели, чтобы взять его. Не уверена, сколько сейчас времени, но для Коннера никогда не бывает слишком рано, чтобы проснуться.

Горячий автостопщик: Спускайся и позавтракай с нами, соня.

Я: Это кто? Не знаю никаких горячих автостопщиков. Я знаю только Взломщика.

Горячий автостопщик: Смешно, а теперь вставай. У нас есть несколько часов, чтобы прогуляться, если ты поторопишься. Кстати, Горячий Взломщик мне тоже подходит.

Я: Кон с вами?

Горячий автостопщик: Ага, жаждет исследовать город, прежде чем снова будет заперт в автобусе.

Я: дай мне 15 минут.

Я несусь в душ, впопыхах расчесываюсь, чищу зубы и одеваюсь. Примечание: чем сильнее вы торопитесь, тем больше препятствуете быстрым сборам, спотыкаясь о штанины и теряя вещи в бардаке. Я надеваю какие-то джинсы, футболку и кеды Vans, собираю все свои чистые вещи в стопку, и спешу вниз. Пришедшая последней, я нахожу остальных шестерых, опустошающих шведский стол с бесплатным завтраком. Мой желудок гневно урчит, когда до меня доносится запах.

— Доброе утро, солнышко. Рад, что ты смогла присоединиться к нам, — мой дядя наклоняется и целует меня в макушку, когда я становлюсь рядом с ним возле стола с едой. — Хорошо спала?

Я энергично наполняю свою тарелку, не осознавая, насколько голодной была.

— Как убитая. А ты?

— Может, не так хорошо, — смеется он. — В нашем номере была одна кровать, и Коннер спит не самым спокойным сном, но в целом, неплохо.

Когда наши тарелки заполнены до отказа, мы направляемся в кабинку, где разместились остальные. Здесь довольно тесно, а я очень хочу есть, чтобы сидеть в тесноте и пихаться локтями, поэтому занимаю кабинку прямо позади них.

— Доброе утро, Лиз. Я могла бы подвинуться, — предлагает Ванесса.

— Не беспокойся. Я настолько голодна, что могу кого-нибудь ударить во время атаки на еду, — я улыбаюсь ей и бесстыдно приступаю к еде.

— Кэннон сказал, что у нас есть время сходить в зоопарк!

Ой, ауч. Я тычу себя вилкой в десну, когда Коннер сжимает меня в приветственном объятии, поднимая на три дюйма над стулом. Проглатывая, я промокаю салфеткой рот и осматриваю ее; всего лишь немного крови.

— Он так сказал? — сузив глаза, я искоса смотрю на Кэннона, который уже наблюдает за мной со знающей самодовольной улыбкой. — Все хотят пойти? — спрашиваю я громче.

— Мы с Несси пас, — Джаред наклоняется к ее шее, в то время как она хихикает, отмахиваясь от него.

— Ретт? Брюс?

— Я бы предпочел использовать свободное время, чтобы дать отдохнуть спине, — с извиняющимся видом произносит мой дядя.

Я киваю.

— Конечно. Может, отвести тебя к кому-нибудь, чтобы осмотреть ее?

— Пфф, — он отмахивается от меня. — Ни у кого нет лекарства от старости. Вот и все.

— Здесь есть спа, дедуля. Тебе следует узнать, есть ли там массажистка, — советует Джаред, тем самым заслуживая за свой сарказм шлепок от Ванессы.

— Хм, стоит попробовать. Брюс встает, его глаза вспыхивают от возможности получить сеанс массажа, проведенного женщиной. Ну, это мое шутливое предположение. — Увидимся позже, детишки.

— Может быть, она действительно поможет ему разработать спину.

На это раз уже я даю Джареду подзатыльник.

— Ретт, что насчет тебя? — я с надеждой смотрю на него. Мы двое отдаляемся друг от друга, и мне это не нравится.

— Конечно, я пойду, — тут же отвечает он, и я чуть ли не падаю от счастья.

— Ну, что ж. Вперед! — Коннер подпрыгивает и громко кричит.

— Кон, давай посидим в автобусе, пока твоя сестра доедает, — предлагает Кэннон, и мой желудок благодарен ему за это.

Пока они расходятся, я уплетаю свой завтрак и оставляю немного денег на столе.

Нас ждет зоопарк!

Возможно ли такое, что вас могут вышвырнуть из зоопарка, места, специально предназначенного для диких животных, спросите вы?

Конечно же, да.

Видите ли, когда они вывешивают предупреждающие знаки, такие как «не кормить животных» или «не прислоняться к стеклу», они именно это и имеют в виду. Честно говоря, технически знака «не залезать за ограждение с обезьянами» не было, но для них это был решающий момент — последняя капля — и нам указали на выход.

Несмотря на наш позорный уход из зоопарка, в окружении его сотрудников, мы отлично провели время. Теперь Коннер думает, что ему нужен свой собственный шимпанзе. Когда мы подходим к автобусу, Ретт и Кэннон все еще изображают этих приматов, но, тем не менее, это был один из самых лучших дней в моей жизни, бесспорно.

— Лиззи, милая, постой.

И именно это я и делаю: останавливаюсь как вкопанная, когда его глубокий голос требует это. Милая?

— У тебя арахисовая шелуха в волосах. Дай-ка я уберу, — негромко произносит он прямо позади меня, запуская одну руку в мои волосы. — Кажется, мы несколько раз не приметили слона, — дразнит он, длинные пальцы нежно разделяют и перебирают пряди.

— Вы идете? — Ретт высовывается из-за двери автобуса и кричит. — Брюс сказал, что нужно выдвигаться. Он уже перенес все вещи из комнат, включая чистую одежду! Бонус!

Я и не заметила, как они ушли вперед, оставляя нас с Кэнноном стоять в тени дерева. Но теперь единственное, что я точно осознаю, так это мое напряженное тело, неестественно прямую спину и прерывистое дыхание.

— Я чувствую себя как в одном из тех выпусков National Geographic, где обезьяны сидят без дела и перебирают шерсть друг у друга, — произносит он, тихо смеясь.

Мой собственный вымученный смех звучит фальшиво.

— Ты закончил?

— Готово, — он передвигает руку к моим оголенным плечам, легко проводя по ним пальцами. — Ты немного обгорела на солнце сегодня. Болит?

— Нет, — выдыхаю я, трепеща от каждого легкого, словно перышко, прикосновения к моей коже.

— Хорошо. Если начнет, необходимо приложить немного алоэ, но я думаю, ты будешь в порядке. Готова? — он обходит вокруг меня, становясь напротив, и предлагает свою руку, чтобы проводить меня к автобусу.

Я мельком гляжу на нее, ковыряясь ногой в гравии.

— Кэннон?

Он вопросительно смотрит на меня, не произнося ни слова.

— Спасибо, что вытащил шелуху из моих волос, и что заметил ее. И, э-э-э, что хорошо относишься к Коннеру, и даже к Ретту. Ты отличное прибавление к нашей команде, и я рада, что ты с нами.

Он подходит ко мне очень близко и поднимает пальцами подбородок. Несколько секунд, которые ощущаются гораздо дольше, он сохраняет молчание, всматриваясь в мои глаза. Я почти решила, что он может поцеловать меня, пока он не заговорил шепотом, настолько тихим, что мне пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать.

— Я действительно рад, что нахожусь здесь. Все больше и больше с каждым днем.

Я пытаюсь отвести взгляд, нуждаясь в передышке от его проникновенного и всепоглощающего взгляда, но он, используя большой палец, удерживает мою голову.

— Лиззи, если я поцелую тебя прямо сейчас, возникнет ли у тебя хоть малейшая мысль о том, что это слишком рано, или что я отвлекаюсь от прошлых отношений?

Я отвечаю честно, на одном дыхании.

— Да.

— Я понимаю.

Уголки его рта опускаются, и я замечаю, будто он… разочарован?

— Пообещай мне одну вещь.

— Какую?

— Ты дашь мне знать, как только изменишь свой ответ.

Закусив нижнюю губу и опустив свой взгляд, я слабо, но утвердительно киваю. Ну почему я всегда так чертовски честна? Я могла бы попробовать Кэннона на вкус прямо сейчас, наконец-то воплотить в жизнь свои фантазии.

Все это дурацкое стремление поступать правильно.

Но я не хочу быть чьим-то «слишком рано» или «может, эти отношения будут лучше». Я хочу все или ничего, и я цепляюсь за знакомое и безопасное — ничто — до тех пор, пока не уверена, что я — это все.

— Пойдем, — он переплетает наши пальцы, — они ждут.

Трое парней, будто на самом деле обитавшие в зоопарке, отчаянно нуждаются в душе, стоит нам выехать на дорогу. Коннер уже спит к тому времени, когда подходит моя очередь. Они все предлагали мне пойти первой — мои джентльмены — но мне нравится уделять время Коннеру, когда он бодрствует и хочет поиграть в игры или посмотреть фильм. Так что это мы и делали, и он ни разу не упомянул, что от меня пахнет, может, потому, что я не стояла лицом к лицу с каждым возможным животным.

Кроме того, холодный поздний душ еще никому не повредил.

После маленькой речи Кэннона под деревом об обещаниях и поцелуях в сочетании с тем, как он выходит из ванной, покрытый каплями воды и одетый только в пижамные штаны, мне просто необходим освежающий душ.

Когда я проскальзываю в него, вода чуть теплая — приятный сюрприз, и после того, как я вымыла тело и волосы, принимаю сознательное решение изменить привычные действия. Вместо того, чтобы облегчить чувство неудовлетворенности, связанное с Кэнноном, я решаю, пусть оно помучает меня. В конце концов, предвкушение придает остроту жизни, и знание того, что он явно думает о поцелуе со мной, заставляет чувствовать себя трепещущей, заинтригованной и предвосхищающей. Я позволю своим неистовым желаниям накопиться ради наивысшего удовольствия, когда, или если, наступит наш момент.

Если уж на то пошло, я в любом случае должна сейчас пинать все ногами от отчаяния, а не доставлять себе удовольствие, так как ранее сама открыла свой большой честный рот! Но это правда, Кэннон с нами всего… тринадцать дней, и это действительно кажется немного быстрым переходом от планирования женитьбы на одной девушке до поцелуя с другой. Я не хочу, чтобы время быстро пролетело; я хочу наслаждаться каждой минутой и каждым разговором, чтобы узнать его поближе, но часть меня (ладно, большая часть меня) готова быть его отвлечением и завершить «еще слишком рано» период.

Чувствуя себя сейчас уравновешенной, а не обделенной, я одеваюсь, готовясь ко сну, и выхожу из ванной комнаты в неожиданную тишину.

Может я и не мать в прямом смысле этого слова, но относительно Коннера у меня развился определенный инстинкт, который подсказывает мне: что-то происходит, когда я вхожу в комнату.

Сейчас мой радар сигнализирует с тройной силой.

Хм… Кэннон и Джаред сидят рядом друг с другом за столом, склонившись над ноутбуком. Я тихо отодвигаю занавеску и вижу Ванессу, которая вырубилась на кровати Джареда. Хорошо, что его самого нет вместе с ней. Ретт тихонько похрапывает в своей постели.

Что это за дурачество?

Потихоньку приближаясь, я распознаю доносящиеся с экрана звуки паршивой музыки и тяжелого дыхания гораздо быстрее, чем они понимают, что я стою рядом.

— Чем это вы, ребята, занимаетесь? — шепчу я.

— Что? — вздрагивая, Кэннон оборачивается и смотрит на меня, словно кот на канарейку. — Н-ничем.

Он пытается захлопнуть экран, но Джаред удерживает его.

— Ни за что! Я смотрю это. Коннер спит, так что она не слетит с катушек. А вообще, Мама Медведица, — он похлопывает место рядом с собой, — иди-ка зацени это.

— Джаред Пол Фостер, ты предлагаешь мне посмотреть интернет-порно вместе с вами двумя?

— Это именно то, о чем я говорю. А теперь ш-ш-ш, и садись, я хочу послушать.

О да, диалог ведь такой запутанный и замысловатый. Это смущающее, зачастую травмирующее испытание — наблюдать за работой его мозга.

Шокированная собственными действиями, я действительно сажусь, закатывая глаза. Кэннон наклоняется ко мне, вздернув левую бровь.

— Хочешь немного попкорна, сирена?

Я сердито оглядываюсь на него, а затем быстро перевожу взгляд на экран.

— О`кей, тогда расскажите мне в двух словах этот захватывающий сюжет.

Джаред, пользуясь возможностью, указывает на экран.

— Эта девчонка вызвала ремонтника установить раковину, и он пришел вместе со своим учеником. Сейчас они, эм, они…

— Понятно! — я поднимаю руку вверх, чтобы остановить его лингвистически увлекательное разъяснение. — Я все поняла.

Скамейка трясется из-за смеющегося над моей реакцией Кэннона, его голова опущена и повернута в сторону, что совершенно не скрывает его веселье.

— Гм, — поверить не могу, что собираюсь спросить это, но точно знаю, что любопытство не будет давать мне покоя, поэтому я глубоко вдыхаю, прежде чем решаюсь сделать это. — Почему у этого парня на все руки член двух разных цветов?

— Что? — Джаред взрывается истерическим смехом.

— Ш-ш-ш! — предупреждаю я его, не желая, чтобы остальные проснулись и застали нас в самый непривлекательный момент. — Смотри, прямо вот здесь, где находится ее рот, отчетливая линия перехода коричневого в розовый. Взгляни, — теперь я тычу в экран, — прямо здесь, вот эта линия. Это странно. Что-то с ним не так.

Теперь они оба, уткнувшись лицом в стол, пытаются приглушить свой громкий смех, по-прежнему ничего не ответив мне.

— Кэннон, возьмешь это на себя? — фыркает Джаред.

Кэннон вскидывает голову, все признаки веселья улетучились, а испуганные глаза широко раскрыты, прямо как у животного в свете фар за секунду до надвигающейся аварии.

— Ни за что на свете.

— Киска, — поддразнивает его Джаред. — Лиз, у большинства парней головка светлее, чем сам ствол. Это абсолютно нормально.

Я с отвращением морщу лицо.

— Я бы не стала брать эту физически не нормальную, уродливую штуковину в рот. Это как откусить наполовину зеленую вишню. Знаешь, что-то абсолютно неправильное. Следовательно, не суй это в свой рот!

— О, нет? — спорит Джаред. — Итак, ты уже его соблазнила, его возбужденный член прямо перед твоим лицом. И ты просто скажешь «нет, спасибо»? — смеется он. — Ужасно грубо. К тому же, ты когда-нибудь в действительности смотрела на вагину? Вся сморщенная, как изюм. Не так уж и красиво, будто произошло нечто ужасное. Из больших частей выскакивают другие. Как в том фильме, где жуткий пришелец наводит страху, а потом ба-бах! — и из его живота вырывается детеныш.

— Понятия не имею, что ты только что сказал. И у меня вообще-то есть вагина, — монотонно бормочу я, полная недоверием и отвращением, в ответ, в то время как Кэннон, уткнувшись лицом в сгиб локтя, сотрясается всем телом от сдерживаемого смеха.

— Твой клитор. Он полностью окружен складками, а потом, вот так сюрприз, высовывается из них! — Джаред с ликованием вскидывает согнутые в локтях руки и трясет ими. — Вот с этим действительно что-то не так.

Это может больше никогда не случиться — но сейчас у меня буквально нет слов. Я просто трясу головой, пугающе заинтересовавшись его внутренними проблемами, и вместо того, чтобы возвращаться мыслями к нашей теме и красноречивому описанию вагины, я обдумываю, могу ли я быть настолько грубой и заставлять парня чувствовать себя плохо. Хм. Мой мозг усердно работает, и я отрывисто произношу.

— Я притворюсь, что упала в обморок!

Сейчас они уже не могут сдержать вопли, которые весьма вероятно разбудят не только весь автобус, но даже мертвых. Я жду, зная, что моя идея великолепна, пока они успокаиваются и вновь обретают возможность разговаривать.

— Притворный обморок? — со сверкающими глазами спрашивает Кэннон, борясь с веселой улыбкой. — Ты знаешь, как это сделать?

— Конечно, — я показываю ему, драматически закатывая глаза и падая назад с безвольно повисшими по бокам руками.

— Очень хорошо, — отвечает он. — Я бы купился.

— Черт, я бы тоже, — недоверчиво произносит Джаред. — Женщины такие подлые.

— Эй! — я прихожу в себя и толкаю его. — Я бы сделала это из лучших побуждений, а не из-за подлости. А теперь заканчивайте со своим мужским кино. Я собираюсь спать, — я бросаю на них неодобрительный взгляд и медленно тащусь на свое место. Это был длинный, но наполненный блаженством день, и я истощена.

— И, Джаред? — я оборачиваюсь с дерзкой улыбкой. — Ты слишком много протестуешь — а это неопровержимое доказательство. Сожалею о твоем разноцветном члене.

Какого черта? Я просыпаюсь, чувствуя, будто только что легла спать, и оглядываюсь в темноте, боясь, что кровать Ретта, в конце концов, развалилась на части прямо над моей головой.

Затем что-то прилетает прямо мне в лицо, а за этим следует приглушенный смех, доносящийся через проход. Отлично, это не разрушение потолка, просто Кэннон чем-то кидается в меня. Обшаривая рукой вокруг, я нахожу два комка и включаю над своей кроватью свет, чтобы посмотреть, что это. Разворачивая первый шарик смятой бумаги, я громко хихикаю.

Не бойся, маленькая сирена. Как минимум восемь из десяти членов имеют один цвет. НО НЕ СТОИТ проверять это на практике, просто поверь мне на слово. — К.

Я открываю второй, снова испытывая искушение засмеяться над беспорядочными мыслями, не дающими ему заснуть.

Приходить в чувство — значит вновь обрести себя.

Обрести себя — значит вернуться к нормальному состоянию, особенно после неудачи.

Синопсис: «приходить в себя» не имело никакого шанса на успех, негативный оттенок, навешанный ему, несправедлив и ошибочен. Возвращение в нормальное состояние после неудачи — это хорошо. Неудача — это плохо. — К.

Если он не самый остроумный и искусный очаровашка в мире…

Я тянусь за ручкой и переворачиваю лист, чтобы ответить.

Почему ты рассказываешь мне все это? Посреди ночи? — Л.

Затем бросаю его обратно и беру второй лист.

Полезная информация, спасибо. Не волнуйся — в настоящее время не планируется никаких фокусных групп. — Л.

Также возвращая его Кэннону, мне следовало бы выключить свет и не поддерживать дальнейший ночной обмен записками, но мой живот скручивает от ожидания и предвкушения, а сердце бешено колотиться. Независимо от времени и способа, я преуспеваю в общении с Кэнноном. Комок бумаги летит обратно ко мне, и я неуклюже разворачиваю его трясущимися пальцами.

Потому что я хочу, чтобы ты поняла — состояние онемелой удовлетворенности не было нормой, просто сносным, поскольку ничто больше не радовало. Но лишь один зов сирены, и ты осознаешь, что все не так ужасно. — К.

Ты что, клеишься ко мне? Посредством записки? — Л.

Бросок.

Попадание.

Абсексолютно. — К.

О, Боже. Ладно, это горячо и заманчиво, и в наивысшей степени очаровательно. Я чуточку отодвигаю свою занавеску, чтобы выглянуть, и его потемневшие тлеющие глаза уже сосредоточены прямо на мне в ожидании моего появления. —

Привет, — произносит он одними губами.

Мое сердце быстро колотится, когда я бросаю листок обратно ему и резко задергиваю занавеску. То, что я решилась написать, более безопасно для моего душевного равновесия, не говоря уже о температуре тела.

Ты флиртуешь. Это только потому, что я нахожусь здесь, под рукой. И прошло всего две недели. Ощущение новизны и моей привлекательности пройдет, я обещаю. Заурядность и стервозность, должно быть, проявятся в любой момент. Или, может, просмотр того фильма так взбудоражил тебя. Я думала, что мы «друзья». — Л.

Бросок.

Попадание.

Мне ненавистно, что мы, находясь так близко, делаем это, перекидываясь записками как третьеклассники, да еще и в присутствии зрителей. Я хочу иметь возможность смотреть в твои глаза, когда разговариваю с тобой, чтобы ты могла видеть мою искренность. Мы друзья, с этого всегда все должно начинаться. И ты лежишь на расстоянии двух футов, теплая и сонная, и именно это будоражит меня. Завтра перед выступлением, могу я пригласить тебя на ужин? Только мы вдвоем. — К.

П.С. Я не приглашал девушку на свидание с помощью записки с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать.

Даже если я не верю его словам, ну за исключением той части про приглашение на свидание, надеюсь, ради его же достоинства, что это правда — я всегда наслаждаюсь его компанией, поэтому ответ прост.

Да. — Л

Бросок.

Моя занавеска резко открывается и я, задохнувшись, отскакиваю к стене, остолбенев, когда сонный и сексуальный Кэннон нависает надо мной.

— Я не могу ждать. Иди сюда. — Он манит меня пальцем, и, тяжело сглотнув, я медленно пододвигаюсь к нему совсем чуть-чуть. — Ближе, — произносит он, подмигнув.

Еще одно ерзание — это все, что он получает.

Кэннон наклоняет голову и оставляет один нежный поцелуй на моих губах, а затем, отстранившись, смотрит на меня.

— Ты определенно стервозная в самом очаровательном смысле этого слова. Но если ты когда-нибудь еще назовешь себя заурядной, я отшлепаю твою восхитительную маленькую попку. Дважды. Пока не наступило утро, хорошо выспись, моя пленительная сирена.

Он плотно зашторивает мою занавеску, как будто только что не воспевал мои девичьи прелести. Предполагается, что я засну?

Бог знает, я не смогу. Эстроген, ощущение женственности и мечтательные размышления переполняют меня настолько, что не дают сомкнуть глаз.

Поэтому я делаю то, что и всегда — тихо вытаскиваю свой блокнот, чтобы быстро записать слова, переполняющие мой мозг.

Следующий день начинается с того, что я жутко нервничаю с первой минуты, как открываю глаза. Я волнуюсь насчет предстоящего свидания с Кэнноном, но еще больше беспокоюсь по поводу реакции остальных, когда они узнают об этом. Я боюсь услышать какие-либо «но» или скептическое «ты уверена?». Я хочу наслаждаться этим, принимая все за чистую монету, хоть немного верить во все это. В него. В нас.

Пока все увлечены завтраком и душем, я проскальзываю на улицу, чтобы присоединиться к дяде, окутанному облаком дыма.

— Доброе утро, девочка, — он мимолетно улыбается и отворачивается, выкашливая свое легкое.

— Жаль, что ты никак не бросишь курить, — гримасничаю я, похлопывая его по спине. — Почему ты не попробуешь Chantix (лекарственный препарат для лечения никотиновой зависимости)? Я прочитала тонну историй о людях, которым он помог.

— Ты знаешь, как дорого эта вещь стоит? — вымученно спрашивает он.

— Нет, но я точно знаю, это не та цена, которую я не захотела бы заплатить. Итак, ты попробуешь его?

Он старается не смотреть на меня. Я знаю, что он не будет способен сопротивляться, если увидит мое умоляющее лицо. Поэтому я передвигаюсь так, чтобы встать прямо напротив него.

— Когда мы вернемся домой, запишись на прием. Пообещай мне.

Он с минуту размышляет, затем кивает, сдаваясь, и растаптывает сигарету ногой.

— Это все, что ты хотела?

— Эм, нет, — теперь моя очередь стараться не смотреть на него. Я знаю, что это глупо. Мне двадцать три года, и я здесь, вроде как, главная, но все равно нервничаю, как грешница в церкви.

Мне интересно знать, понравился бы Кэннон моей маме, или это она послала его мне, потому что он ей нравится. Если бы она увидела его рядом с Коннером, несомненно, она очень полюбила бы его. Но что насчет меня? Я слишком далеко забегаю вперед в своих причудливых размышлениях — это всего лишь прием пищи с мужчиной, который две недели назад был готов провести свою жизнь с кем-то еще, ничего больше.

Ох, если бы я сама верила в то, о чем думаю. Вполне возможно, что я подготавливаю себя к боли, от которой, может быть, никогда не оправлюсь. Потому что да, прошло две недели, но, с моей стороны, это неоспоримая симпатия, а не попытка забыться. Я никогда не испытывала ничего подобного: ни с мальчиками из школы, ни с Джошем, нашим первым гитаристом, ни даже с Реттом, так что, мне кажется, тоненькому голоску в моей голове довериться можно.

Кэннон получил то, что не может предложить взамен — мое особенное расположение, дающее ему преимущество и уверенность, две вещи, которые я всегда стараюсь держать при себе.

— Лиз? — произносит мой дядя, терпеливо ожидая меня, пока я теряюсь в своих размышлениях.

— Прости. В общем, — я включаю все свое обаяние, — я хотела спросить, не останешься ли ты с приятелем сегодня вечером, перед выступлением, чтобы я смогла пойти на ужин? Я принесу тебе что-нибудь вкусненькое.

— С кем? — его голос понижается с подозрением.

— С Кэнноном, — произношу я, смотря поверх его плеча.

— Элизабет, — вздыхает он, потирая лицо рукой, — малышка, я лучше умру, чем буду смотреть на твою боль. Он был помолвлен совсем недавно. А ты такая добрая и невинная. Нужно ли мне убить мальчика?

Я смеюсь. Ничего не могу поделать с этим. Мой милый беспокоящийся дядя для меня гораздо лучший отец, чем когда-либо был мой родной.

— Пока что нет необходимости заряжать ружье. Просто поем, что делаю все время, вместе с парнем, с которым легко общаться.

Он заключает меня в крепкие объятия и говорит, уткнувшись в мои волосы.

— Я волнуюсь, только и всего. Ты можешь сколько угодно притворяться, юная леди, но я знаю, какое это большое дело для тебя. И надеюсь, он не злоупотребляет положением, потому что я могу злоупотребить, убив его.

— Я большая девочка и могу позаботиться о себе, обещаю. Мне хорошо известно, что он был помолвлен, и я не наивная или глупая. Я не собираюсь выходить за него замуж, но я наслаждаюсь его компанией. И парни никогда не приглашали меня прежде, — я пожимаю плечами, уповая на жалость. — Может быть весело.

Выпуская меня из объятий, он отступает назад, чтобы зажечь еще одну сигарету, делает глубокую затяжку и медленно выдыхает через нос.

— Я с радостью позависаю с Коннером. А ты — хорошо проведи время.

Я спотыкаюсь, отстраняясь назад, приятно удивленная его неожиданному пониманию и принятию.

— Спасибо. Я люблю тебя, дядя Брюс.

— И я люблю тебя, малышка, настолько, что покалечу его. Скажи только слово.

Поворачиваясь, чтобы зайти обратно, я оглядываюсь через плечо.

— Знаешь, я не из таких людей. Ты относишься предвзято. И беспокоишься слишком много.

Говорит девушка, которая беспокоится обо всем на свете.

Теперь нужно сказать остальной троице. Джаред — единственный, кто не имеет непосредственного отношения ко мне.

— Ты голодна? Я оставил тебе тарелку, — спрашивает Кэннон, когда я вхожу.

— Я бы поела, спасибо, — я улыбаюсь, присаживаясь за стол, и ищу тарелку.

— Я разогрел, — он достает потерявшееся блюдо из микроволновки и ставит передо мной. — Что будешь пить?

— Она любит кофе! — кричит Коннер, когда плюхается рядом со мной. — Кэннон сказал, что он поведет тебя на ужин, сестра.

Волосы на затылке мгновенно встают дыбом, и я разворачиваюсь, чтобы поймать взгляд Ретта, стоящего в коридоре. Взгляд, который я впервые в жизни не могу понять. Я думала, мы обсудили этот вопрос — он не влюблен в меня и никогда меня не потеряет — поэтому, что это за новая волна напряженности, представления не имею.

—Это так, — я поворачиваюсь к Коннеру с бодрой улыбкой. — Как ты к этому относишься?

— Потому что от этого ты становишься счастливой?

Он слово в слово запомнил наш разговор в один из вечеров и к месту это употребил. Это мелочь, но дает мне надежду, что он может вспоминать какие-то вещи и осмысливать их. И может однажды это будут действительно важные вещи.

— Что-то вроде этого, приятель. Ты поел? — я отвлекаю внимание, отламывая кусочек омлета.

— Да, и теперь мне скучно. Когда я снова смогу увидеться с отцом?

Я опускаю вилку, аппетит пропадает. Каждый раз, когда он спрашивает о встрече с монстром, меня словно режут на части. Боль, гнев и отчаяние одновременно охватывают меня.

— Скоро, Коннер. Пока что мы далековато от дома.

Теперь я имею дело с Реттом, сверлящим меня взглядом по поводу ужина, и Кэнноном, делающим то же самое по поводу моей реакции на вопрос Коннера. Но больше всего тревожит понимание того, что приятель будет спрашивать каждый час, пока я не отведу его к нашему отцу.

Внезапно я не могу сделать глубокий вдох. Моя грудь сжимается, и горло сужается, останавливая краткий вдох. Я паникую, мои глаза слезятся, и пятна затуманивают зрение, в то время как по краям надвигается чернота. Я осознаю лишь голос Кэннона.

— Оставайся со мной, сирена. Посмотри на меня, — умоляет он, жестко хватая меня за плечи. — Дыши. Один вдох для меня, — я повторяю за ним, медленно набирая полные легкие воздуха, — и выдох для себя.

Очертания стали более ясными, кислород помогает почти также хорошо, как его успокаивающие, но требовательные инструкции.

— Снова, вдох для меня, — он улыбается мне, но все еще обеспокоен, — и выдох для себя. Хорошо. Лучше?

Я умудряюсь слабо кивнуть, сморгнув слезы, и продолжаю дыхательное упражнение.

— Хочешь прогуляться? — он тихо спрашивает, и я утвердительно дергаю головой.

— Хорошо, пойдем.

Он встает и протягивает мне руку. Не колеблясь и полностью доверяя ему, я хватаюсь за нее и позволяю потянуть меня за собой.

— Коннер, можешь захватить шлепки твоей сестры, пожалуйста? Мы с ней немного прогуляемся, пока вы заканчиваете паззл, хорошо?

— Будет сделано! — воодушевляется он и несется, семеня ногами. — Ретт, ты хочешь собрать наш паззл? — спрашивает он, пробегая мимо него.

Я не могу расслышать, что Ретт пробормотал в ответ, да мне и все равно. Я также понятия не имею, где Джаред, но и на это мне тоже плевать. Прямо сейчас больше всего на свете я хочу выйти вместе с Кэнноном на открытое пространство, наполненное свежим воздухом.

— Вот, держи, Бетти, — Коннер садится на корточки и помогает надеть мою обувь. —Увидимся, когда вернешься.

— Спасибо, Кон. Увидимся совсем скоро, — отвечает за меня Кэннон, а затем ведет к двери.

— Куда вы двое направились? — спрашивает Брюс, по-прежнему находясь снаружи.

— Лиззи нужно немного воздуха, так что мы пройдемся. Коннер собирает паззл, а Ретт скулит, как маленькая сучка. Увидимся, — перечисляет Кэннон, сжимая мою руку.

— Малышка, с тобой все хорошо? — говорит мне Брюс, его лицо и голос выражают беспокойство.

— Все в порядке, — неуверенно бормочу я. — Мы ненадолго.

Мой дядя сосредотачивает свирепый взгляд на Кэнноне, а в его следующих словах слышится зловещее предупреждение.

— Они не часто поступают так же хорошо, как она, молодой человек, и некоторые из нас находятся рядом с ней уже долгое время. Если ты начинаешь вмешиваться, чтобы занять наше место рядом с ней, то тебе лучше сохранить эту работу. В противном случае, убирайся к черту отсюда и дай нам справиться с этим, потому что мы никуда не собираемся. Не выжидай, чтобы свалить отсюда так же быстро, как ты тут очутился.

Туман в моей голове резко проходит, смущение и приступ гнева охватывают меня.

— Брюс, это прогулка! Он не должен брать на себя обязательства и клясться на крови. Господи Иисусе! Пожалуйста, вы все можете отступить нахрен в сторону и позволить мне вздохнуть? Я люблю тебя, но черт подери…

Кэннон раскачивает мою руку и ближе пододвигается ко мне.

— Я только могу пообещать вам это, сэр. Мое восхищение и трепет перед Лиззи — искренние, и я скорее умру, чем причиню ей боль. Я не планировал эту поездку, и не знаю, куда это ведет и где закончится, но я рассчитываю выяснить это.

Брюс переводит свой испытующий взгляд между нами двумя, один раз, второй, затем разжимает скрещенные руки с явным ощущением принятия.

— Вы, ребята, далеко не уходите. Свидание и выступление вечером, а уже полдень.

Я шагаю к нему, обнимаю его за плечи и, вставая на цыпочки, целую в небритую щеку.

— Я люблю тебя очень сильно.

— Даже и вполовину не так сильно, как я люблю тебя, малышка. Теперь идите.

Я разворачиваюсь, рука Кэннона вытянута в ожидании, чтобы я снова взяла ее, что я с легкостью делаю. Мы идем в тишине какое-то время. Не прекращая ни на минуту, он большим пальцем ласково проводит по моим костяшкам взад и вперед. Наконец, он прочищает горло и произносит непринужденным низким голосом.

— Одно дело за раз. Что беспокоит тебя больше всего?

— Любитель составлять списки? Мистер Разделяю-на-части-и-анализирую-каждую-отдельно? Как решение задач с помощью электронной таблицы.

Он подмигивает мне, слегка приподнимая плечи.

— Я — Дева. Четкое структурирование — единственный способ, чтобы все шло как надо.

— А я сирена?

— Нет, ну то есть да, — смеется он. — Но сирена не твой знак зодиака. Я предполагаю, что ты Рак. Когда твой день рождения?

— Четырнадцатого июля.

— А я хорош! Ты действительно Рак, мог бы сказать тебе это давным-давно.

— Как ты стал настолько увлеченным такими вещами? У тебя есть одна из этих досок Уиджа (доска для спиритических сеансов)? Я не занимаюсь этим, так что даже не спрашивай.

— Иди сюда, — он тянет меня с дорожки и садится, вытянувшись напротив широкого дерева. — Присядь ненадолго.

Я сажусь рядом с ним, подогнув под себя ноги.

— Моя мама — психотерапевт, помогающий справиться с потерей близкого человека, — признается он. — Она изучала все возможные аспекты проявления человеческих эмоций, которыми живет человек, или раскрывают его суть. Предметом, который заинтересовал ее больше всего, была астрология и то, как наш знак может диктовать наши черты характера и привычки. Пока я подрастал, она только об этом и говорила, а в ее офисе повсюду были схемы и диаграммы. Я думал, что это довольно прикольно, поэтому тоже учился этому.

Я могла бы слушать его вечность. Его глаза сияют, и он взволнованно размахивает руками, облизывая свои полные губы через каждые несколько предложений. Если бы Свидетели Иеговы послали его к вашим дверям, они бы повысили свою репутацию с «ох, дерьмо, они здесь» на «пригласите войти ненадолго этих ублюдков». У меня в голове возникает картинка, как домохозяйки по всему миру предлагают блюда с печеньем, говоря: «Нет, не уходите. Прочитайте мне этот справочник». И у меня вырывается хихиканье.

— Что смешного? — спрашивает он, по-дружески толкая меня в бок.

— Ничего. Просто подумала о кое-чем глупом. Как бы то ни было, это круто. У вас с твоей мамой общие интересы. А что на счет твоего отца?

— Мой отец, — он копирует мой мрачный тон, — зовется просто папой, и он адвокат по разводам. И, ты делаешь это снова, чаровница. Я болтаю без умолку, а ты ничего не сказала, как обычно. Я должен быть осторожным рядом с тобой, чародейка.

— Чародейка, сирена. Если бы ты местами не добавлял «Лиззи», я бы поклялась, что ты забыл мое имя.

— Я знаю твое имя, Элизабет, но по причинам, которые ты все еще мне не назвала, оно тебе не нравится. Но тебе, кажется, нравится «Лиззи», поэтому я зову тебя так.

Я наклоняю голову и ухмыляюсь.

— Правда? Ты прочитал это по звездам?

Он ухмыляется в ответ, его пылкий взгляд темнеет, а краешек его рта ехидно изгибается.

— Лиззи, — шепчет он.

Мои губы раскрываются, еле ощутимый вдох щекочет их, мое сердце колотится как сумасшедшее.

— Что? — я выдыхаю.

— Вот почему я знаю, что тебе это нравится. Об этом говорит твое тело каждый раз, когда я зову тебя Лиззи. Есть вещи, которые даже ты не можешь скрыть.

Я устремляю взгляд вниз, неловко ерзая. Дело не только в том, что именно он говорит, понимая меня лучше всех, но и в том, как он произносит это — глубоким, приглушенным голосом с хрипотцой, пропитанным сексуальностью. Это взывает к моим самым скрытым глубинам и молит о проявлении женщины внутри меня.

— Нравится ли мне, когда ты зовешь меня сиреной? — шепчу я.

Он слабо смеется, в одно движение пододвигается ближе и усаживает меня к себе на колени.

— Ты любишь это. Ты любишь то, как я называю тебя, и ты любишь осознание того, что влияешь на меня подобно сирене.

Я помню краткий разговор, который у нас был до этого, но в данный момент, и не только потому, что я действительно могу слушать его вечность, я хочу услышать всю историю, и почему он так обращается ко мне. Предположительно, что-то связанное с рыболовной экспедицией, но все же я хочу узнать больше.

— Расскажи мне снова историю про сирен, только на этот раз действительно расскажи, — вкрадчиво произношу я.

Нежное прикосновение его теплой руки к моему колену заставляет меня остро осознать, где я нахожусь прямо сейчас, не имея возможности встретиться с ним глазами. Но он дает мне этот способ защиты, просто накрывая мою голову своей рукой и опуская ее на свое плечо.

— В греческой мифологии сирены были богинями моря с неотразимой внешностью, завлекающие моряков своими песнями на смерть.

Эту часть он мне рассказывал.

— То, что ты делаешь со мной, твое пение, твоя улыбка, притягательный взгляд, я очарован, готов продать душу, чтобы познать больше. Я не могу дождаться, чтобы услышать, что ты произнесешь в следующий раз, что ты наденешь на следующий день, что заставит тебя улыбнуться и рассмеяться. Я вижу, как ты любишь и заботишься о Коннере, Ретте и остальных, и все, что я могу сделать — это завидовать им и пытаться понять, как ощутить эту любовь Лиззи на себе. А затем позволить мне ответить тем же.

Эту часть он мне не рассказывал, рада, что спросила.

Никаких шансов, что это реально. Я не излучаю ничего, что «завлекает» мужчину, особенно такого великолепного, доброго, искреннего и талантливого. Я дошла до резко выраженных галлюцинаций, но молюсь, чтобы это не прекращалось.

— Лиззи, посмотри на меня, скажи что-нибудь. Пожалуйста, скажи, что я не одинок и не схожу с ума. — Это я сумасшедшая, разве он этого не знает? Никогда не чувствовала себя настолько потерявшей контроль, смущенной и готовой прыгнуть с самого высокого обрыва вместе с ним. Сумасшествие. — Лиззи?

— Ты даже не знаешь меня, — бормочу я, опустив взгляд.

— Я знаю твое сердце и твой нрав. Я знаю, что во все, чтобы ты не делала, ты погружаешься с головой, особенно, если это касается любви к кому-нибудь. Я знаю, ты желаешь, чтобы тобой дорожили и заботились, но никогда не попросишь об этом. И я отчаянно хочу узнать остальное.

— Мне не нравится имя Элизабет, потому что так меня зовет отец, а я его ненавижу. Я не хочу, чтобы он находился рядом с Коннером, но по закону, я не могу помешать этому.

Это желание появилась из ниоткуда, но я открылась Кэннону гораздо больше, чем за два года терапии.

— Ты маленькая драгоценная штучка.

Он зарывается лицом в мои волосы, ритмично и медленно вдыхая.

— А теперь, сделай большой глубокий вдох, вдох для меня, — мы делаем синхронный вдох, — и выдох для себя. — Он оборачивает руки вокруг моей талии, не слишком сильно, но это говорит о том, что он меня понял. — Почему ты ненавидишь своего отца? — спрашивает он так спокойно и просто, будто интересуется, какую пиццу я хочу заказать.

Удивительно, но это успокаивает меня и побуждает произнести ответ так же легко.

— Он стандартный нарцисс. Классический случай социопатии.

Я ощущаю и слышу, как он резко всасывает воздух; ага, довольно серьезное обвинение. Но как это ни печально, это правда. Он видит, насколько такая драгоценность, какой он меня считает, наполнена ненавистью.

— И почему ты так считаешь?

Наконец я встречаюсь с ним взглядом впервые за наше так называемое свидание.

— А ты уверен, что это твоя мама — психотерапевт?

— Несомненно, — он наклоняет голову и целует меня в кончик носа, прежде чем я успеваю понять, что произошло. — Теперь продолжай, чаровница. Я не клюну на удочку в этот раз.

— Мне нравится «сирена», а лучше «Лиззи». Чаровница звучит, как зло.

— Возьму на заметку, — подмигивает он. — Хотя ты накладываешь чертовски мощное заклинание.

Я верчусь у него на коленях, чтобы устроиться удобнее, и он тихо стонет.

— Ох, прости, — бормочу я. — Я сделала тебе больно?

Я начинаю слезать с него, но он в одно мгновение снова хватает меня обеими руками.

— Ты не сделала мне больно. Но ты должна перестать извиваться, — уверяет он меня, хотя его заявление звучит довольно напряженно.

— Почему бы мне просто не переместиться? Я не…

— Лиззи, пожалуйста, сиди смирно, — он закрывает глаза, запрокидывая голову к небу, и тяжело выдыхает через раздувшиеся ноздри. — Хорошо, — он тут же возвращается, — продолжай.

Я уже готова спросить, какого черта это было, когда он перемещает нас ближе друг к другу и… ох! Я взволнованно краснею и вскидываю голову, закусив нижнюю губу. Он твердеет под моей попой. Это эротично, но сбивает с толку.

— Я чувствую это, — стону я, не в состоянии остановить себя.

Он смеется, его тело сотрясается, от чего его внушительная эрекция упирается в меня еще сильнее.

— Уверен, что так и есть. Так же, как я болезненно ощущаю, как ты прямо сейчас ерзаешь по нему своей маленькой горячей задницей.

Я поднимаю на него взгляд со своей самой кокетливой улыбкой.

— Прости, я не буду шевелиться.

— Отлично. Я наконец-то разговорил тебя, поэтому, пожалуйста, не останавливайся на этой части, — он скользит пальцем под мой подбородок с требованием посмотреть на него. — А теперь расскажи мне больше и без поддразнивания моего члена своей попкой, червячок.

Как только я прекращаю фыркать, посчитав его последнее заявление чертовски забавным, я решаю рискнуть и подпустить его на несколько шагов ближе. Хуже ведь не будет? Вообще, это может помочь. Чем больше я разговариваю с Кэнноном, тем более цельной я себя ощущаю.

О, Боже мой! Я — тупица.

Но я тупица, которая заставляет его член твердеть!

— Моя мама была из богатой семьи, очень богатой. Когда она вышла замуж за Люцифера, он повысил свой социальный статус и строил карьеру, в то время как она занималась домом. Он участвовал в выборах и, в сущности, стал королем Саттона, и мы все должны были поддерживать его, как идеальная семья с рекламных щитов, или терпеть его гнев. В конечном счете, мы в буквальном смысле стали оцепеневшими, игнорирующими его жестокость, постоянное отсутствие и проступки. Коннер и я были заняты спортом, музыкой и школой, пока моя мама занималась самолечением и пила запоем.

Он снова кладет мою голову на свое плечо — думаю, ему это нравится — поглаживая рукой мои волосы. Никто из нас не сознает, что слезы начинают пропитывать его футболку. Я утыкаюсь лицом в его шею, вдыхая восхитительный аромат мыла, мускуса и Кэннона, окруженная ощущением безопасности, текущим по моим венам.

— Одним летом я уехала в лагерь на две недели. Я была так взволнованна, что выберусь из этого дома, буду в окружении счастливых, полноценно функционирующих людей. Коннер отдалялся все больше и больше, а мама походила на зомби, — я задыхаюсь от рыданий, — я не думала, что кто-то скучал бы по мне, нуждался бы во мне. Я просто хотела быть свободной. Но мне не следовало уезжать! Они нуждались во мне, а я оставила их!

Мои причитания казались бессвязными даже для моих собственных ушей — визгливая, слезливая путаница — годы стыда и сожалений, вырывающиеся из меня потоком вины и страданий.

Он сделал это. Проломил плотину. Достаточно всего лишь пробить брешь, чтобы все пошло трещинами и разрушило стену, которую я выстроила. Одним махом все рушится, лавина стремится вперед, неистовая и непредотвратимая. Мне не хватает воздуха, легкие протестующе горят, а перед глазами появляются пятна. Я буквально могу ощутить, как кровяные сосуды сжимаются в моей голове. В конце концов, я полностью ломаюсь, бормоча и выводя фигуры в воздухе всю оставшуюся жизнь, сокрушенная, и это уже непоправимо. Я сдаюсь, позволяя своей голове повиснуть.

«Ты моя маленькая сестренка, я никогда не позволю ему поднять руку на тебя или

маму. Он не жестокий, просто задница. Теперь прекрати плакать. Я понял тебя.»

«Я всегда буду заботиться о своих детях, Бетти. Не важно, что произойдет, я с

тобой.»

«Элизабет, нам нужно, чтобы ты упаковала свои вещи, милая. Тебе необходимо

вернуться домой, водитель уже в пути.»

«Что случилось? Что-то не так с Коннером?»

«Элизабет, постарайся успокоиться, твоя истерика никому не поможет. Иди в дом с Альмой, позаботься о своей матери. Я справлюсь с Коннером. «

— Лиззи! Сирена, черт подери, вернись ко мне, дорогая. Бл*ть! Лиззи!

Его сумасшедшие крики всего на долю секунды просачиваются в мой мозг, прежде чем жгучая боль обжигает мою щеку. Я пытаюсь закричать, чтобы открыть глаза, но все

ощущается таким отяжелевшим, будто я поймана в ловушку своих снов, в которых чем

быстрее я бегу, тем дальше отдаляется моя цель.

«Что случилось с моим братом?»

«Элизабет, перестань кричать на свою мать, она ничего не знает. Нужно ли мне

вызвать доктора, чтобы дать тебе лекарство?»

— Коннер! — думаю, что слышу саму себя, пытаюсь поднять руку и потереть свою пульсирующую щеку. Если ты можешь чувствовать боль, значит, ты не мертв. Это единственная сознательная мысль, которая задерживается в моей голове. — Коннер! — на этот раз я кричу громче.

— Лиззи, открой глаза, дорогая. Дай мне увидеть тебя, ну давай же, милая. Это Кэннон. Я здесь. Посмотри на меня, пожалуйста.

Его голос срывается, такой напуганный и наполненный страданием, что у меня щемит в груди, и я открываю глаза ради него.

— О, слава Богу! — шумно выдыхает он, его щеки влажные, когда он наклоняется и осыпает мое лицо нежными поцелуями. — Я никогда за всю свою жизнь не был так напуган. Прости меня, ангел, тебе никогда не придется рассказывать мне хоть что-нибудь снова. Все это неважно, просто никогда больше не оставляй меня как сейчас. Пожалуйста, останься со мной.

Я не уверена, это я дрожу или дрожь от его тела передается нам обоим, но я вынуждена морально утешить его.

— Кэннон, — я опираюсь рукой о его ногу и поднимаюсь, в голове все расплывается, тело вялое, но я заставляю себя обернуть руки вокруг него. — Я в порядке. Ш-ш-ш, я здесь, и со мной все хорошо. Что случилось? Я потеряла сознание?

Теперь он смеется, сотрясаясь всем телом, больше от ощущения облегчения, чем из-за веселья. Его голова поднимается, когда он осторожно проводит по своим влажным щекам.

— Да, ты просто отключилась. Я не мог привести тебя в чувства. Я никогда больше не заставлю тебя вновь переживать свое прошлое, клянусь. Пожалуйста, прости меня.

Он обхватывает ладонями мое лицо. От серьезности в его глазах по моей спине пробегает холодная дрожь.

— Я дал тебе пощечину, — он резко вздыхает, опуская наполненные стыдом глаза. — Я ударил тебя. Я не знал, что еще делать! Я должен был как-то вытащить тебя из этого состояния, поэтому я… я ударил тебя по твоему прекрасному, милому лицу. Я хочу отрезать свою долбанную руку.

Теперь он безутешен. Он прижимается ко мне, уткнувшись лицом в мою шею, и слезы капают на мою кожу.

— Боже, Лиззи, мне так жаль.

— Кэннон, все в порядке. Ты это сделал, чтобы помочь мне, я все понимаю. Эй, — я шепчу, слегка подталкивая его локтем. — Что ты обычно говоришь мне? Сделай глубокий вдох, а затем посмотри на меня.

Когда он, наконец, прислушивается ко мне, я делаю собственный вдох, долгий и наполненный беспокойством.

— Пожалуйста, не позволяй мне разрушать тебя, —произношу я, удерживая на нем пристальный взгляд. — Пожалуйста. Ты потрясающий, а моя дефективность только будет проникать в тебя и заражать. Я безнадежна, Кэннон, слишком сильный нанесен вред. Не позволяй мне погасить твой свет. Лишить тебя сияния будет моим самым тяжким грехом. И я не знаю, — мой голос надламывается, — я не знаю, смогу ли я держаться подальше, поэтому ты должен быть тем, кто остановит это. Пожалуйста.

Без предупреждения, его губы жадно обрушиваются на мои, лишая и дыхания, и здравомыслия. Он неистов, выплескивает все беспокойство и страх в этом поцелуе, очевидное послание о его потребности, желании, вожделении и растерянности. И я наслаждаюсь этим, позволяя ему брать столько, сколько необходимо, получая удовольствие в награду. Он на вкус как страсть и сила, его язык кружится вокруг моего, задавая темп и разжигая каждый дюйм моего существа. Все остальные поцелуи в моей жизни вместе взятые, не имели и крупицы такой интенсивности, заставляющей меня желать закричать и заплакать одновременно, вызывающие мурашки по коже от моего агрессора и стремление раствориться в нем.

Я хныкаю, когда он выпускает меня, отстраняясь, и оценивающе смотрит остекленевшим взглядом.

— Мне так жаль, красавица. Я никогда не обижу тебя и не ударю в гневе, но я испробовал все возможное. Скажи, что ты правда простила меня, пожалуйста, — умоляет он, его голос настолько пронизывающий, что это пугает меня.

— Я прощаю тебя, — я неуверенно пробую на вкус его губы, мягкие и просящие. — Ты спас меня. Я это понимаю, поверь мне. А теперь заткнись и укради мое дыхание.

— Ах, Лиззи, — он наклоняется, прислоняясь своим лбом к моему, обеими руками накрывает и вытирает мои щеки. — Если бы ты была еще чуточку слаще, я бы умер от сахарной комы. Мне плевать, прошло две недели или два десятилетия, я обожаю тебя. Я хочу тебя. Я хочу нас.

— Серьезно? Как парень и девушка?

Да, я-то уж точно красноречива и сведуща в таких вещах, совсем как двенадцатилетняя девочка.

— Ничего, неважно, — я прячу покрасневшее лицо в ладонях. — Я не это имела в виду. Игнорируй меня, пожалуйста. Конечно, ты говоришь не об этом, ты был недавно помолвлен, я знаю.

Я когда-нибудь прекращу болтать? Проклятье, словно тараторка!

— Милая, один вдох для меня, — он поглаживает мою спину, слышно, как он делает

глубокий вдох вместе со мной, — и выдох для себя.

Он ждет.

— Лучше?

Я киваю, все еще пряча лицо, пока он мягко не разводит мои руки в стороны.

— Давай подниматься, нам нужно возвращаться.

Он встает первым, а затем помогает мне. В моем теле появляется чувство тяжести и истощения, и я немного покачиваюсь. Он тут же подхватывает меня на руки, укрывая в безопасности своей надежной груди.

— Кэннон, я могу идти.

— Вероятно, но я хочу держать тебя. У тебя был тяжелый день. Хотя я так чертовски сильно горжусь тобой за то, что попыталась открыться мне. Ты представить себе не можешь, как много твое доверие значит для меня, Лиззи. Поэтому ты продолжаешь идти маленькими шажками, а я понесу тебя, широко шагая.

— Расскажи мне о Ванде, — вырывается у меня, прежде чем я бы струсила и передумала.

— А что на счет на нее?

Ага, наконец-то он соглашается — все эти старушечьи имена одинаковы!

— Ты любил ее? Любишь ли ты ее сейчас?

Он выпускает многоречивый вздох, возможно, из-за напряжения от того, что несет меня, или, может, размышляя над ответом.

— Я любил ее огонь и решительность. Во времена учебы в колледже я знал лишь одно: ничто не удержит ее от достижения поставленных целей. Она была умной и бойкой, и мотивирующей, а пребывание рядом с ней давало ощущение взволнованности и

изысканности. Она управляла женским студенческим обществом, организовывала различные акции по сбору средств и благотворительные мероприятия. Я всегда думал, что у нее было самоотверженное сердце. Поэтому да, поначалу было много вещей, которые я любил в ней.

— И? — пищу я, боясь ответа. Я знаю, они строили отношения, но после сегодняшнего дня я не хочу думать о ком-то еще рядом с ним. Он поднимает меня выше, и я ощущаю себя, будто могу летать. Он заставляет меня надеяться на возможность, что однажды я буду счастливой, нормальной и достойной его.

— А затем она изменилась. Ничего не было естественным, легким или определенным. Все, что она делала или говорила, имело скрытые мотивы; средство, чтобы приблизиться к чопорному загородному клубу и статусу трофейной жены, за который она бы убила. Я не был ее партнером, а был всего лишь дополнением. Она выбирала, что мне одеть, где работать, где учиться, с кем общаться. Я стал чем-то вроде безмозглой марионетки, который делал все, чтобы она ни сказала, и поэтому мне не приходилось слушать ее пронизывающий визг и отвечать перед ее папочкой на работе.

Он говорит о другой женщине, но я тону в ритме его сердца под моим ухом и мелодичной каденции его голоса. И его сила — он несет меня, ничуть не запыхавшись, как будто я невесомая, сейчас его хватка такая же крепкая, как и с первых шагов.

— Ты засыпаешь на мне? — посмеивается он.

— Нет, просто слушаю. Это все?

— Ну, ты знаешь, что было последней каплей — ситуация с маточными трубами. Она бы даже слушать не стала мое мнение, никакого уважения к моим чувствам. И она даже не

сказала мне — я случайно услышал, как она рассказывала об этом своей матери, которая также не видит в этом ничего плохого. Рути — неплохая девушка, она будет прекрасной женой для политика, но она не для меня. В этом нет ничьей вины, просто этому не суждено быть. Конец.

Он делает еще несколько шагов в молчаливом размышлении, и к тому времени, как потрясающая улыбка снова озаряет его лицо, голос возвращается к «моему голосу», когда его регистр становится глубже, и слова льются словно шелк.

— А теперь на счет сегодняшнего вечера. Я думаю, нам следует отменить наше свидание и выступление, чтобы ты отдохнула. Ты так напугала меня, я думаю, что тебе необходимо расслабиться. Мы можем сказать остальным, что ты заболела, если хочешь.

Вообще-то, отдохнуть сегодня звучит превосходно, но я не знаю, смогу ли я так поступить по отношению к ребятам.

— Если только Брюс сможет перенести дату выступления на завтра или воскресенье, тогда хорошо, — уступаю я. — Ребята нуждаются в деньгах и появлении на публике. Или сделайте это без меня. В любом случае вы трое поете лучше, чем я.

— Я не нуждаюсь ни в деньгах, ни в публичных выступлениях, поэтому если ты не

участвуешь, то и для меня в этом нет никакой привлекательности. Я буду заботиться о тебе. Я вижу автобус впереди, поэтому тебе лучше решить.

— А что ты думаешь? Отправить их или никакого выступления?

Он встает как вкопанный, опуская на меня взгляд.

— Ты спрашиваешь меня, что я думаю?

Я должна взглянуть на него, несмотря на смущение.

— Да?

Его лицо снова расплывается в красивой улыбке, есть что-то нежное в глубине его глаз.

— Я думаю, если они хотят провести сейшн иного рода с использованием ударных и

гитары, то позволь им. Если нет, то постарайся перенести. На крайний случай, — он

подмигивает. — Пошло оно все.

— Ты объяснишь им все это? Скажи, что я заболела. Я хочу отправиться прямиком в горячий душ. Тем более что последует миллион вопросов. У меня просто не хватит на это смелости.

— Я понял тебя.

Он наклоняет голову и целует мой лоб, затем нос, оба глаза и напоследок мои губы, где он задерживается немного дольше.

— Полностью очарован, Маленькая Мисс Не Чародейка.

Он снова продолжает идти, поэтому я пользуюсь этим, все еще нуждаясь выяснить все до конца.

— Ты уверен, что ты не…

— Лиззи Сирена Кармайкл, если ты скажешь о попытке забыться, то я брошу тебя на твою задницу, затем переверну и отшлепаю. Нет, черт побери, я не стараюсь забыться, и что это вообще за чертово слово? И ты хочешь знать, почему я абсолютно уверен, что это не так, все грязные подробности? Отлично! Мы с ней я не занимались любовью почти пять месяцев. Черт, мы перестали использовать язык при поцелуе даже еще раньше этого. В лучшем случае, я бы получил небрежный поцелуй с последующими нравоучениями, и то может раза два в неделю. О! На последнем банкете, который ее родители организовали для бла-бла-бла в поддержку бла-бла, тотальное сборище, к которому и она присоединилась, я выпил бутылку цитрата для того, чтобы не быть слишком больным, чтобы там присутствовать! Я спал на диване, потому что она сказала, что мой храп мешает ей заснуть. И я почти уверен, что она отравила мою кошку, потому что она линяла! — Он тяжело дышит, сморщив лоб. Я знаю, он отчаянно желает потереть его, и он сделал бы это, если бы обе его руки не были заняты. — Снова и в последний раз, насчет забыться — я бы не гонялся за одним и тем же мячом. Нет уж, спасибо.

— Тогда почему ты остался? — спрашиваю я, испытывая искушение засмеяться над его словесной диареей, но вижу, каким красным стало его лицо, и, передумав, решаю этого не делать.

— Потому что я и моя единственная еще не нашли друг друга, и до той поры у меня не было ничего лучше. Я знаю, что это выглядит как трусость, но, если честно, я был слишком отстраненным, чтобы осознать, что я жалок. Просто выполнял свои обязанности.

Это напоминает мне мою маму, только в меньшем масштабе, и я поднимаю руку, чтобы сочувствующе прикоснуться к его лицу.

— Неэмоциональный — самое последнее слово, которое я бы использовала по отношению к тебе.

— Теперь это самое последнее, что я ощущаю. Это было как: зачем раскачивать лодку, когда Катарина не ждет меня в воде?

— Артуро, — шепчу я.

Я люблю этот фильм. Мы так похожи!

— Да, совершенно верно, — бормочет он, довольно улыбнувшись от того, что еще что-то родственное проявилось между нами. — Я не лгал. Мы говорили «я тебя люблю» давным - давно. Я не входил в ее тело и вел себя, будто все превосходно, только чтобы отделаться. Мирно сожительствовал так же, как и она. Вот мы и на месте.

Он легко опускает меня вниз, придерживая за бедра, пока я не восстанавливаю равновесие.

— Ты примешь душ, а я позабочусь обо всем остальном. И, эй, — он накрывает мою щеку, проводя большим пальцем по моей нижней губе, — мне так чертовски жаль насчет произошедшего сегодня. Я должен был привести тебя в чувство, и я видел по ТВ, что это работает. Я бы никогда не сделал тебе больно.

— Я знаю это.

Так же уверена в этом, как в смерти и налогах.

— Давай никогда больше не будем говорить об этом, — я выставляю мизинец, и он переплетает свой с моим, давая обещание, а затем целует место, где они соединяются, — и ты не храпишь.

Теперь уже я ему подмигиваю и поднимаюсь перед ним в автобус.

Объявился Джаред, окруженный мрачной аурой, так и говорящей «не связывайся со мной». Только после его возвращения мы узнали, что он проводил Ванессу в аэропорт. Она достаточно долго отсутствовала на учебе и работе, так что Джаред оплатил ей билет на самолет, и он не испытывал счастья по поводу ее отъезда.

После краткого объятия с ним, я иду прямиком в душ, в котором экстренно нуждаюсь. Когда я возвращаюсь, они уже все обсудили и построили планы на сегодняшний вечер. Здесь, в этом процветающем метрополисе Дуглас (Вайоминг), концертная площадка вмещает около шестидесяти человек максимум, поэтому Ретт и Джаред собираются провести что-то вроде акустического концерта.

Тем лучше для меня.

Ретт по-прежнему не разговаривает со мной, хотя знает, что я плохо себя чувствую или что-то в этом роде, и это ранит. Скверно. Обеспокоенный Коннер окружил меня любовью и предложил свою кровать, пока он и Брюс ушли поиграть в боулинг и где-нибудь перекусить, оставляя Кэннона присмотреть за мной. Знаю, говорят: «не буди спящего пса», но у меня никогда не было собаки, поэтому я наступаю.

— Эй, Ретт, перед твоим уходом, могу я поговорить с тобой? — спрашиваю я его.

— Конечно. Что случилось?

Это звучит холодно и бесчувственно, не как наши обычные взаимоотношения, и я уже подготавливаю себя к борьбе. Но Коннер ушел и его не будет какое-то время, поэтому я готова пойти на это в случае необходимости. Джаред улизнул в ванную, чтобы подготовиться, а Кэннон остался на месте, жестко стиснув зубы и скрестив на груди руки.

— Я думала, мы все обсудили и согласились, что все хорошо? — начинаю я, отчаянно цепляясь за свою храбрость, когда он расхаживает взад и вперед передо мной, словно лев в клетке, готовый зареветь. — Почему мы возвращаемся к злости, и ты не разговариваешь со мной, Ретт?

— Я не злюсь на тебя, Лиз, я зол за тебя. Ты случаем не игнорировала звонки своего отца? — спрашивает он меня, вскинув брови.

— Конечно, я всегда избегаю этого ублюдка до тех пор, пока больше не могу игнорировать просьб Коннера. Ты знаешь это.

— Что ж, теперь он звонит мне. Беспрестанно. Я подумал, что это слишком странно, поэтому ответил.

Он подходит и садится рядом со мной, одну руку обернув вокруг моих плеч, а другой берет мою ладонь. Кэннон не сдвинулся с места, просто молча наблюдает.

— Я не уверен, что это не будет слишком прямо сейчас. Слышал, у тебя был трудный день, поэтому я пытался держаться подальше. Но тебе необходимо знать. Хочешь немного подождать, прежде чем я расскажу тебе остальное или…

— Знаешь, когда люди оставляют тебе сообщение на голосовой почте и говорят «перезвони мне, я должен сказать тебе кое-что очень важное!». Все, что они должны были сделать, действительно рассказать тебе все прямо сейчас, но вместо этого, они оставляют тебя в подвешенном состоянии и неведении, заставляя волноваться. Именно это ты прямо сейчас и делаешь. Просто скажи мне.

— Он помолвлен, твой отец.

— И? — произношу я, скрепя зубами, не сумев скрыть отвращения.

— И по всей видимости, у этой женщины есть дети, и твой отец участвует в новой предвыборной гонке. Я не слушал, в какой именно, но он хочет, чтобы его сын вернулся домой и встретился с его новыми братом и сестрой. Они планируют семейное путешествие на Гавайи на две недели и хотят взять Коннера с собой.

— ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП!

В окнах дребезжат стекла, Ретт потрясенно отшатывается в сторону, в то время как Кэннон устремляется к нам, явно находясь в режиме защиты, и в этот же момент вбегает сбитый с толку Джаред.

Кэннон сгребает меня в объятия и усаживает на колени быстрее, чем я могу оттолкнуть его.

— Лиззи, пожалуйста, дыши ради меня, — умоляет он.

— Ретт, приятель, расскажи мне, — настойчиво просит Джаред, желая быть в курсе происходящего.

— Давай, вперед, — я гримасничаю и небрежно взмахиваю рукой, предоставляя Ретту слово. — Мне все равно. Говори об этом сколько хочешь, этого не произойдет.

Как можно разыгрывать из себя «семью», если только один из твоих детей присутствует?

И как он убедил кого-то выйти за него после того, как они поделились друг с другом своим прошлым? Он должен был рассказать ей, что его жена умерла в кровати в возрасте сорока трех лет, и не было никакого вскрытия, его сын проснулся однажды с кровоизлиянием в мозг, и теперь ему необходим особый уход, а дочь ненавидит его и строит планы, чтобы засадить его в тюрьму или убить. «Согласна» не было бы следующим словом, произнесенным нормальной здравомыслящей женщиной. Это значит, что она такая же долбанутая и злая, как и он, и НЕ ПРИБЛИЗИТСЯ К МОЕМУ БРАТУ НИ НА ШАГ!!

— Лиззи, прямо здесь, мои глаза, милая.

Кэннон поворачивает мою голову, настойчиво требуя, чтобы я вышла из забытья и посмотрела на него.

— Вдох для меня, — он делает паузу, — выдох для себя. Еще раз, вдох для меня, — он улыбается мне, — выдох для себя. Хорошо, теперь…

— Что это за гипнотическое дерьмо? Научи меня тоже. Я на взводе с тех пор, как получил звонок, — Ретт бродит туда-сюда, запуская трясущуюся руку в волосы.

— Это называется дыхание, бро. Я научу тебя позже, а теперь закрой свой рот, — произносит Джаред.

— Прости, Кэннон, пожалуйста, продолжай.

— Я собирался спросить Лиззи, может ли ее отец сделать это? С юридической точки зрения, по договоренности или что-то в этом роде. Имеет ли он такую возможность?

— У него есть двадцать четыре часа каждый второй праздник, десять выходных и единый двухнедельный блок. Поэтому да, он может. Он едва использовал столько-то своего времени и никогда не заботился об этом. Он просто пользуется шансом продемонстрировать приверженность семейным ценностям, — я резко показываю пальцами кавычки так, что у меня белеют костяшки, — во время своей кампании. И, возможно, показать новой женушке, что он пытается, а я создаю проблемы. Не важно, он не увезет Коннера из штата на две недели с людьми из какой-то замещающей семьи, вероятно Мэнсона, которых я не знаю. Я уеду, заберу Коннера и сбегу прежде, чем допущу это.

— Ну что ж, сегодня мы ничего не сможем решить, — заключает Кэннон и напряженно выдыхает. — Вы, ребята, идите на выступление. Лиззи необходима ночь основательного спокойного отдыха, а утром мы перегруппируемся. Как вам такой расклад?

Он смотрит на каждого из нас в ожидании одобрения или более лучшей идеи.

Мы все соглашаемся, кивая без особого энтузиазма и бормоча согласие, и я устало тащусь в комнату Коннера, пока они собираются и направляются на выход.

— Удачного выступления, мальчики, я люблю вас! — кричу я вдогонку с притворным энтузиазмом.

— Следи за ее телефоном, он записан как СДОХНИ ДИК (Дик (Dick) — вариант сокращенного имени Ричард, также Dick — бранное слово, может означать «член», «придурок», «мудак»). Не позволяй ей решать что-либо, пока она не поговорит со своим адвокатом, — я слышу, как Ретт шепчет Кэннону.

Они забывают, что я сестра Коннера, а это идет в комплекте со слухом как у оборотня и сильно развитым шестым чувством. Они могли бы общаться жестами, и я бы их услышала.

Не считая, конечно же, планирования сверхсекретных серенад. В этом случае каким-то образом я становлюсь невнимательной. И это по-прежнему меня озадачивает. Истощенная морально и физически, я падаю лицом вниз на кровать Коннера, полностью одетая, свесив ноги с края кровати, и плевать я хотела. Беда не приходит одна. Весь день просто обрушился потоком дерьма эпических масштабов. Я должна была выбраться на свое первое настоящее свидание с Кэнноном, затем провести выступление с моими лучшими друзьями, и закончить день организацией следующего однодневного визита, когда Сатана мог бы пообщаться с Коннером. И посмотрите, где я нахожусь вместо этого. Так далеко от намеченных планов, насколько это возможно, не будучи на другой гребаной планете.

Почему я просыпаюсь в постели Коннера с ощущением, что должна собирать по кусочкам воспоминания о предшествующем времени и событиях? Не было ли такого фильма? Безмозглая девчонка накачивалась наркотиками, от чего у нее появляются провалы в памяти, и весь фильм она пытается въехать в смысл происходящего. Я помню, как думала, вот ведь дура, а теперь взгляните на меня.

Свет пробирается в затемненную комнату, и я вздрагиваю от неожиданного вторжения и потираю глаза одной рукой.

— Нужно что-нибудь, детка?

Это Кэннон, проверяющий, все ли со мной в порядке. Его голос тихий и ласковый.

— Который час? Где Коннер?

Я начинаю подниматься, откидывая покрывало, но он спешит ко мне и останавливает меня нежным прикосновением к моему плечу.

— Еще никто не вернулся. Ты поспала всего лишь около часа. Просто расслабься, я могу позаботиться обо всем, что необходимо. Лиззи, — его губы находят мой лоб, оставляя сначала поцелуй, а затем легко потираются, не разрывая контакт. — Я знаю, что тебе нелегко довериться, но я действительно имею это в виду. В любое время, когда ты захочешь побаловать себя заслуженным перерывом — немного вздремнуть, посмотреть фильм, да что угодно — Коннер станет моим приоритетом номер один. Поэтому всегда, когда ты начинаешь паниковать, и у тебя кружится голова, просто остановись и доверься. Я продолжил с того места, где ты остановилась.

— Почему? — у меня вырывается наполненный надеждой, но в тоже время недоверчивый шепот.

Рука на моем плече постепенно скользит вдоль моей ключицы, затем вверх по моей шее и накрывает затылок. Он резко вздыхает, тепло его дыхания касается моей кожи, прежде чем его губы оказываются напротив моих.

— Я не верю в магию, удачу или судьбу. Я знаю, что ты думаешь, но я думаю о звездах только потому, что их создал Бог. И я действительно верю в предназначение, потому что это причудливое слово для того, что было спланировано в любом случае. Но прежде всего, я верю в инстинкт, персональный GPS, с которым ты родился. Что касается меня, то инстинкт — это единственное оружие, которое есть, когда другие пытаются нарушить окончательный план, уже определенный для тебя. Не позволяй им сбивать тебя с намеченного пути, следуй только лишь своему GPS. И, Лиззи, — он берет мои щеки в колыбель своих рук и поднимает к верху мою голову, — все мои инстинкты говорят мне страстно желать и дорожить тобой с каждым моим вдохом, и работать усердней, чтобы сделать тебя своей. Каждый раз ты стараешься оттолкнуть меня и снова загородиться стеной, и мне нужно держаться крепче и ухаживать усерднее. До тех пор, пока мои объятия не станут единственными, в которые ты захочешь броситься.

Несмотря на усилия, мои глаза увлажняются, во рту пересыхает, а пульс ускоряется до угрожающей скорости. Он больше, чем лирик… он опьяняющий. Я не произношу ни слова, потому что ни один ответ, который я бы произнесла, не смог бы воздать должное всем тем вещам, которые он заставляет меня чувствовать, самая примечательная из которых — безопасность.

— Скажи что-нибудь, — шепчет он в мои губы, нежно поддразнивая их своими губами.

— Так ты не веришь по-настоящему в сирен?

Его тихий смех заразителен, и я присоединяюсь к нему, тем более все, что я могла бы сказать… я не могу подобрать слов, но могу выразить в текстах песен.

— Теперь верю.

Я лежу в объятиях Кэннона. Моя голова покоится на его плече, в то время как он ритмично поглаживает мою спину рукой, и в этот момент Коннер врывается в дверь спальни.

— О, нет, Кэннону тоже нравится моя кровать? — он притопывает ногой, словно сварливая старушка.

Я приподнимаюсь, пока Кэннон ставит на паузу наше выступление, мы оба стараемся не засмеяться.

— Нет, приятель, мы просто смотрели фильм, пока ждали твоего возвращения. Хочешь досмотреть вместе с нами? — я хлопаю рукой на место рядом со мной.

— Нет.

Но он все равно садится рядом с нами.

— Бетти, а Кэннон — твой муж?

Я давлюсь смехом. Мой братец и то, что вылетает из его рта — самая большая радость в моей жизни.

— Нет, Коннер, он мой хороший друг, и он смотрит фильм вместе со мной.

— Это хорошо. Потому что девочки не должны быть в постели с мальчиками, если они не их мужья. Так мама говорила.

У меня застывает кровь, а мое тело содрогается от предчувствия беды. Кэннон тотчас ощущает мой страх, разворачивается так, чтобы сидеть с нами в кругу и еле уловимо обнимает меня за талию.

— Что ты имеешь в виду, Кон? Когда мама говорила это?

Вероятно, он выхватил несколько слов из совета, который она дала, возможно, что-то в стиле «никакого секса до свадьбы» и повторил их в своей вариации. Но тоненький голосок в моей голове заставляет меня копнуть глубже.

— Я не знаю.

Он пожимает плечами и неожиданно вскакивает, чтобы изучить свой аквариум.

— У тебя есть с собой телефон? — шепчу я Кэннону на ухо. — Запиши это, не привлекая его внимания.

Прямо сейчас мой инстинкт запускается на полную. Я жду, пока он достает телефон из кармана, и когда подмигивает, что готов, я снова пытаюсь разговорить своего брата.

— Коннер, можешь подойти, присесть и поговорить со мной, пожалуйста?

Он слишком драматично вздыхает, но падает обратно на матрас.

— Приятель, когда мама говорила тебе по поводу мужей и постелей?

— Она не мне говорила, Бетти, она говорила это папиной подруге. «Это мой муж и моя постель, ты, бродяжка! По крайней мере, имей приличие держать это подальше от моего дома!» Она была в ярости.

Столько лет и ничего, а затем откуда ни возьмись, именно сегодня он просто с точностью вспоминает не только ее жесты и мимику, цитируя слова моей матери, он даже изменяет голос, чтобы сымитировать ее. Я трясусь от гнева, почти из первых рук узнавая, что происходило в том доме, но больше от предвкушения, очень надеясь, что воспоминания продолжатся и приведут меня к заключению о том, что я подозревала все это время.

— Что случилось дальше, приятель? — еле слышно произношу я, хоть и напуганная, но все равно желая узнать больше из этой истории.

— А затем я попытался обнять маму, потому что она плакала. Папа кричал на нее. Он заставил, — он прерывается, сжимая кулаки, а его лицо становится красным. — Папа заставлял маму плакать. Он был зол на нее.

Кэннон порывисто придвигается ближе, кончики его пальцев упираются в мое бедро в ободряющем жесте.

— Ты отлично справляешься, Коннер. У тебя потрясающая память. Ты такой умный, — я поощряю его и делаю глубокий бодрящий вздох. — Что еще произошло?

— Я сказал ему оставить маму одну. Я хотел обнять ее, Бетти. На папе было надето только нижнее белье, — смеется он. — Мама сказала, что хочет развода.

Я бросаю быстрый взгляд на колени Кэннона, чтобы убедиться, что его телефон записывает все это. Наконец-то хоть какая-то информация, ключ к тому, что, черт побери, я пропустила, решающий толчок к разрушению моей семьи. Я могла бы заплакать, но также легко и запрыгать от радости, что поначалу может показаться сумасшествием, но нет…неведение было самой тяжелой частью.

— А где была папина, — меня тошнит от отвращения, — подруга в это время?

— Она ушла, но без своего нижнего белья.

— И что папа сказал после этого, Коннер, насчет развода?

— Он был очень, очень зол. Он кричал. Он сломал твое фото с пони на стене. Ты расстроена? Я достану для тебя другое.

Он что..? Это ударяет меня словно молнией, его воспоминания довольно выборочные и избирательные, когда всплывают в памяти. Наверху нашей парадной лестницы была площадка, центральная зона по форме почти как восьмиугольник с несколькими дверями в различные комнаты. На этой лестничной площадке вдоль стены размещались два небольших стола красного дерева, декорированные картинами, цветами и тому подобным. На столе слева стояла картина в черной рамке, изображающая меня в семилетнем возрасте верхом на пони Дасти. Я могу представить ее так же ясно, как если бы она была прямо передо мной прямо сейчас.

— Он бросил фотографию в стену, Кон?

Он жестом показывает согласие, но мне необходимо записать его слова, поэтому я разъясняю.

— Да?

Смотря на меня встревоженным и ранимым взглядом, он отвечает.

— Да. Прости, сестра. Я достану для тебя другую.

— Все в порядке, — я протягиваю руку и похлопываю его по ноге, — я не расстроена, правда.

— Мама не хотела, чтобы он ломал твои вещи. Она даже собиралась вызвать полицию! — его лицо и голос становятся более эмоциональными. — И папа гонялся за ней, крича «только через мой труп», а затем мама отправилась на небо.

Подождите, теперь я сбита с толку. Моя мама умерла во сне, намного позже моего возвращения из лагеря. Я думала, эта ссора случилась, пока меня не было. Обычно я могу уследить за тем, что говорит Коннер, но сейчас я в растерянности.

— Бетти, я устал. Могу я занять свою постель?

— Ох, конечно, прости. Мы не будем тебе мешать.

Я бы, конечно, хотела, чтобы он продолжал говорить, но не хочу, чтобы на записи это звучало, будто я направляю и подталкиваю его. И теперь я озадачена, даже понятия не имея, о чем дальше спрашивать. Кэннон и я поднимаемся, и Коннер спешит на середину кровати, сворачиваясь калачиком под одеялом.

— Хочешь, чтобы я посмотрела вместе с тобой какой-нибудь другой фильм? — тепло спрашиваю я его, несколько обеспокоенная, что для него все это было слишком.

— Нет, я хочу спать. Увидимся утром. Кэннон, мы можем приготовить завтрак?

Кэннону приходится прочистить горло, так как он слишком долго молчал.

— Конечно. Просто разбуди меня, когда будешь готов.

Я тихонько прикрываю дверь в комнату Коннера и, обернувшись, обнаруживаю Брюса, который обычно никогда не остается в автобусе на ночь, сидящего за столом. Привычные четыре морщинки беспокойства на его лбу превратились в шесть.

— Ты слышал, — констатирую я по ответу, написанному на его лице. Садясь напротив, опираюсь локтями о стол и позволяю голове упасть на раскрытые ладони.

Я слышу, как Кэнон ставит чашку кофе перед Брюсом, а затем ощущаю, как он располагается рядом со мной, и наши бедра соприкасаются.

— Спасибо, Кэннон, — вежливо произносит мой дядя, преисполненный благодарности. — Элизабет.

Он поднимает руку, останавливая меня, когда я вскидываю голову, чтобы возразить против употребления этого имени.

— Элизабет Ханна Кармайкл, твоя мама, моя прекрасная сестра дала тебе это имя. Все время, пока она подрастала, — его голос срывается, и он опускает голову. — Она всегда говорила, что, когда у нее будет дочь, она назовет ее Элизабет. Каждая ее кукла носила имя Элизабет.

Он трясет головой, посмеиваясь, предаваясь воспоминаниям с сияющими глазами.

— Так что вместо того, чтобы ненавидеть это имя из-за него, попробуй принять его ради нее.

Что ж, раз он так говорит.

— И не сдерживай слезы, юная леди. Ты и вполовину не такая жесткая и стервозная, какой хотела бы себя считать.

— Согласен, — вставляет Кэннон, сжимая под столом мое бедро.

— То, что Коннер рассказал тебе, это большой прорыв, в тот час, когда ты больше всего в этом нуждалась, — мой дядя улыбается мне, многозначительно изогнув бровь. —Моя сестра, твоя мама поработала сегодня.

Мое тело напрягается, каждый его дюйм покрывается мурашками.

— Вот как мы поступим. Я останусь сегодня вечером с Коннером в автобусе, а ты в моем номере в отеле. Хорошо выспись, а утром, когда он не сможет услышать или будет под присмотром, позвони своему адвокату и расскажи, что ваш ублюдочный отец замышляет. Также дай ему знать, что Коннер вспомнил сегодня. Посмотрим, как он посоветует поступить дальше.

Я решительно киваю, зная, что это идеальный план действий. Но одна вещь все еще изводит и беспокоит меня.

— Я боюсь, что достоверность воспоминаний Коннера будет подвергаться сомнению, потому что кое-что не совсем верно. Это не могло произойти так, как он сказал. Я была дома, когда умерла мама. Не было никакой крупной ссоры, она просто пошла в кровать и не проснулась. Моего па… моего отца даже не было дома, когда я, в конце концов, отправилась проверить ее в то утро, и она была, — Кэннон крепче прижимает меня к своей груди. — Она была уже мертва. Она была холодной и окоченевшей. Такой, — я задыхаюсь, — такой холодной.

— Если позволите, — робко вмешивается Кэннон. По-видимому, мой дядя побуждает его продолжать, так как я не уклоняюсь от его уютных объятий, уткнувшись лицом в пахнущую свежестью футболку, обтягивающую его твердую грудь. — Как у человека, видящего ситуацию со стороны, у меня есть кое-какие мысли, если ты сможешь помочь мне сложить все кусочки информации воедино. Но только, если ты в состоянии, — он целует мою макушку. — Скажи только слово, и мы подождем. Я не могу снова видеть тебя в таком состоянии, как сегодня ранее.

— А что было с ней ранее? — Брюс рявкает в бешенстве, заставляя меня вздрогнуть рядом с Кэнноном.

— Полегче, — успокаивает его Кэннон. — Лиззи рассказывала мне немного обо всем этом во время нашей прогулки, и у нее случилась довольно серьезная паническая атака. Она отключилась, ну, на очень долгое время. И я не собираюсь лгать вам, я дал ей пощечину, чтобы привести в чувство.

Его голова поникла так же, как и его голос, он запускает руку в волосы.

— Больше ничего не работало, — Кэннон вскидывает голову и смотрит Брюсу прямо в глаза, — я должен извиниться и перед вами тоже, потому что я говорил, что никогда не причиню ей боль.

Он снова обнимает меня, сильнее сжимая и не оставляя ни единого шанса на побег. Это самая последняя мысль, которая приходит мне на ум.

— Но я сделал это, и я сожалею. Это не было в порыве злости, только от отчаяния, и я приму любой ваш удар как мужчина. Это не будет больно даже на половину так сильно, как необходимость прикоснуться к ней так, как я это сделал.

Из его груди под моей щекой вырывается шумный продолжительный выдох.

— Я благодарен, сынок, за то, что сказал мне и что помог ей. У меня заняло много времени, чтобы понять, что нет необходимости беспокоиться на счет тебя. Ты хороший человек. И то, что я говорил до этого, ну…

— Мы не должны снова вспоминать об этом, — перебивает его Кэннон, это вызывает мое любопытство, так что я поднимаю голову и подозрительно смотрю на него.

— Вспоминать, о чем?

— Ни о чем, — Кэннон трясет головой, пытаясь притянуть меня обратно к себе, и посылает Брюсу многозначительный взгляд.

— Не-а, — решительно протестую я, держа голову прямо. — Скажите мне.

— Твой дядя был обеспокоен тем, что ты можешь быть для меня отвлечением, — бормочет он, отворачиваясь в сторону. Вот опять это слово.

— Красотка (Pretty Woman), — рассеяно бормочу я, и его голова поворачивается обратно, а карие глаза изучают мои.

— Инстинкт, — в ответ шепчет он со всей серьезностью и чувственностью.

— Прекрасный инстинкт (Pretty Instinct), — вздыхаю я, думая, что это идеальное заглавие для нас. Может быть, я напишу песню под таким названием.

Мой дядя стонет, и его кости хрустят, когда он встает.

— Давай отвезем тебя в отель, девочка. Я заеду за тобой утром после того, как у тебя будет время сделать звонок.

— Эм, Брюс, — Кэннон аккуратно сдвигает меня так, чтобы он тоже мог встать.

— Я отвезу Лиззи и…

Он отказывается отводить взгляд от моего выглядящего хмурым дяди, но почесывает голову с извиняющимся видом, а уголок его рта нервно подергивается.

— Я останусь с ней, а утром доставлю обратно. Сделаете мне одолжение? Я обещал Коннеру, что мы приготовим завтрак. Поэтому, можете сделать это или занять его, пока я не вернусь?

Ни в коем случае я не оторву взгляд от своих коленей, я словно в огне горю, заливаясь стыдливым румянцем от того, что мой дядя, должно быть, думает.

— Ну что ж, — растягивает Брюс, несомненно, это только усиливает мои страдания. — Она двадцатитрехлетняя женщина, которая до настоящего момента проделывала хорошую работу, чтобы позаботиться о себе. Хорошо, полагаю, я должен пойти и заставить Коннера подвинуться, увидимся с вами, ребятки, утром. Не опаздывайте. Я не готовлю, и дальше мы отправляемся в Линкольн, восьмичасовая поездка без остановок. Там будет три выступления. И серьезные — Adamo’s, Jenning’s Jukebox и The Fieldhouse. Необходимо, чтобы все были в наилучшей форме. Доброй ночи, — произносит он, закрывая за собой дверь в комнату Коннера.

— Он ушел. Можешь поднять глаза, моя маленькая застенчивая сирена, — доносится до меня поддразнивающий шепот Кэннона.

— Мой инстинкт подсказывает мне надрать твою задницу. Поверить не могу, что ты сказал моему дяде, что мы собираемся спать в номере отеля вместе! — я хватаю самую ближайшую вещь, которую замечаю, пачку карт для игры в Уно, и швыряю в его голову.

Он уклоняется и смеется, быстро приблизившись, чтобы схватить мою руку.

— Давай, собирай свои вещи и пошли. Я хочу, чтобы ты успокоилась, отдохнула и обрела уверенность обсудить все утром. Вместе мы начнем устранять все, что тебя беспокоит и обременяет, все проблемы одну за другой, пока ты не станешь совершенно счастливой и полностью моей, конечно.

Он снова начинает эту «ты моя, и мы будем жить долго и счастливо» фигню. Моя реальность не такая, о которой пишут в детских сказках. И как бы сильно я этого не хотела, я не могу отключить циника в своей голове. Хотя Кэннон опровергает это. Я так надеюсь, что он не прекратит эту борьбу.

И наше текущее местоположение — еще одно тяжелое препятствие. Огайо становится все ближе и ближе. Дом. Перерыв. И какой штат прямо перед Огайо на нашем пути? Индиана. Кэннон проделал огромный путь, хорошо провел время, повстречал несколько новых людей, но, несомненно, он захочет вернуться домой, к стабильности.

Все те сказки заканчиваются одинаково — «Конец».

Но пока он здесь, пусть и имея бредовые идеи, приходящие ему в голову, я собираюсь наслаждаться этим. Я бы лучше позволила произойти этому хотя бы раз и запечатлела в памяти все, что я могу запомнить — каждое слово, каждое прикосновение, каждый поцелуй и ласку, его взгляд, запах, звуки, чтобы утешать себя, когда он однажды уйдет.

— Твой телефон сходит с ума, это Ретт. Хочешь, чтобы я ответил? — кричит Кэннон через дверь в ванную комнату, прорываясь сквозь безмятежность, окутавшую меня в пенистой ароматной ванне.

— Конечно, не хочу, чтобы они волновались, да и Брюс, вероятно, уже спит. Мой код 1212, — отвечаю я, снова прикрывая глаза и погружаясь глубже в воду, наслаждаясь шелковистыми прикосновениями к своей коже и тем, как расслабляются мышцы.

К счастью, через несколько минут он стучит в дверь снова и, испугавшись, я просыпаюсь за секунду до того, как моя сонная голова погрузилась бы под воду. Думаю, это тоже разбудило бы меня, но все-таки лучше крик Кэннона.

— Я принес свежие полотенца и собираюсь положить одно вместе с твоей пижамой на тумбочку, закрой глаза.

Почет и слава за хорошую попытку, но он что, думает, я не замечу?

— Ты имеешь в виду, что ты закроешь свои глаза?

— Именно так я и сказал.

— Угу.

Прикрыв свою грудь скользкими руками, и скрестив ноги, я кричу.

— Входи!

Дверь медленно открывается, и из-за нее показывается голова Кэннона, глаза закрыты. Он вытягивает руку, обшаривая вокруг в поисках столешницы.

— Слева, вверх, уже теплее, — я направляю его сквозь смех. — Горячее, о, ты огненно горяч, вот оно! — я аплодирую, когда он кладет вещи возле раковины с триумфальной улыбкой на губах.

— Спасибо, Кэннон, — мурлычу я, прекрасно осознавая, что, хлопая в ладоши, я обнажаю свою грудь, и от его близости мое желание нарастает. Хотя он остается джентльменом и не подглядывает, я чувствую себя распутной, и это самое дерзкое поведение по отношению к противоположному полу, которое когда-либо было свойственно мне. Нет, не было ничего смелого и дерзкого между Реттом и мной — просто две сломленные души неуклюже (и очень быстро) утешили друг друга.

— Рад стараться, — хмыкает он, и этот резкий и мучительный звук означает, что и его борьба с искушением также тягостна, как и моя собственная. — Тебе помочь выбраться отсюда?

Его губы насмешливо изгибаются. Он восхитителен, стоящий здесь и пытающийся быть учтивым соблазнителем… и его глаза по-прежнему закрыты. Все, что на нем есть, это спортивные шорты и ухмылка. Он определенно прекрасен, поэтому я поддаюсь инстинктам. Действуй.

— Да, это было бы ужасно мило с твоей стороны.

Он отрывисто вздыхает, также разжигая все мои чувства. Я могу слышать каждый глубокий, затрудненный вдох, который он делает, словно свой собственный. И движущийся магнетический поток в этом маленьком пространстве оживляет каждый нерв в моем теле. Я наблюдаю, как его обнаженная, без волос грудь поднимается и опускается раз, второй, прежде чем его глаза лениво открываются.

Принимая это и подражая сирене, которой, по его мнению, являюсь, я нарочито медленно, дразня, поднимаюсь из воды и представляю себя наполненному похотью изучающему взору. Не прерывая наших пристальных взглядов, он облизывает свою нижнюю губу и вытягивает назад руку в поиске полотенца. Его жаждущие глаза поглощают каждый выставленный на показ дюйм моего тела. Сначала его взгляд движется медленно вниз, затем обратно вверх еще более замысловато.

— Ты хочешь услышать что-нибудь приторно сладкое или же мою более мужскую версию?

— И то, и другое, — шепчу я, мужественно держа руки вдоль тела.

— Я никогда не буду в состоянии выбрать самую любимую часть тебя, каждая следующая еще более безупречна и красива, чем предыдущая. Ты абсолютно идеальна, Лиззи. Без сомнения, самая совершенная женщина в мире, внутри и снаружи.

Ошеломленная, я пошатываюсь под натиском этих слов. Он мгновенно оказывается рядом, поддерживая меня, его большие, сильные и заботливые руки обжигают мою кожу там, где прикасаются.

— Спокойно, я держу тебя. Я всегда держу тебя, — с уверенностью произносит он проникновенно, оборачивая вокруг меня полотенце. — Держись.

Он мягко предупреждает меня за секунду до того, как подхватывает на руки и несет в спальню.

Нет, нет, нет. Я попрактиковалась в эротическом обольщении, стараясь привыкнуть к этому, но к такому я еще не готова.

— Как пожелаешь, — он наклоняет ко мне голову и подмигивает. — Эмоционально истощенная и на грани паники — это не то, что меня действительно заводит, малышка. Просто опущу тебя вниз, чтобы ты могла одеться.

— Я ничего не сказала, — отвечаю я, но мой голос звучит жалко в слабой попытке возразить.

— Тебе и не пришлось, — он нежно опускает меня на кровать и отступает назад. — Но однажды это случится. Тебе придется умолять меня остановиться, потому что твое тело не сможет выдержать еще ни секунды наслаждения. А пока, — он наклоняется и целомудренно целует кончик моего носа, — готовься ко сну. Я схожу забрать наши телефоны в случае, если мы понадобимся остальным. Я скоро вернусь, чтобы обвиться своим телом вокруг твоего и держать тебя в объятиях всю ночь.

Он начинает уходить, находясь уже на полпути к двери, когда у меня боязливо вырывается.

— Какую другую версию ты собирался сказать?

Он разворачивается, его поблескивающие глаза и эта улыбка, которую я начинаю обожать — хотя это ложь, она понравилась мне с первого взгляда, как я ее увидела — уже проявляются в полной красе. Он подкрадывается обратно и нависает надо мной, упираясь руками по обеим сторонам от меня, заключая в ловушку, и шепчет так легко, словно шелк, в мое ухо.

— Обещаю, я скажу в ту минуту, когда войду в тебя в первый раз.

И с этими словами он растворяется.

Так же, как я абсолютно безнадежно растворяюсь в Кэнноне Пауэлле Блэквелле.

Знаете, что еще меня осенило? Большинство тех сказок не завершаются фразой «Конец». Они часто заканчиваются мистическими, возможно не такими уж и недостижимыми, «Жили долго и счастливо».

Лежа в кровати, мы все еще не спим, несмотря на то, что впереди нас ждет ранний подъем и важный день. Рядом с Кэнноном я почти забываю о существовании чего-либо еще. Он увлек меня рассказами о своем детстве, говоря часами и давая мне передышку от всего, кроме его успокаивающего голоса, крепких объятий и веселых историй.

— Так тебя исключили? — с удивлением спрашиваю я. — Несомненно, бегать нагишом по полю во время футбольного матча старшей школы несет за собой очень серьезное наказание.

— Отстранение от учебы на два дня и удаление на скамейку запасных на четыре игры. Но это была последняя игра, и я был выпускником, поэтому… да, они не продумали это до конца.

— Сделали ли твои родители эти два дня дома невыносимыми? Мой отец провел бы Коннера через ад, опозорь он его таким способом.

Он хохочет так сильно, что у него чуть глаза не лопаются от смеха.

— Эм, не совсем так. Они ушли на работу, и Лэси пропустила школу, чтобы составить мне компанию, — он игриво подергивает бровями.

— Лэси была твоей девушкой? — он кивает.

— И она прогуляла школу, чтобы прийти и заняться с тобой сексом, пока ты был наказан?

Он смеется, поворачивая ко мне голову.

— Разве это не то, чем занимаются пары в старшей школе? Ты выглядишь шокированной.

— Так и есть.

— Почему? Ты и твой парень никогда не пытались тайком улизнуть, чтобы постичь все прелести тайных свиданий?

— Если бы у меня когда-нибудь был парень, нет, я бы никогда не сделала ничего подобного.

Он таращится на меня с открытым ртом.

— У тебя никогда не было парня?

Кивая головой, я не запинаюсь, как обычно, теперь я не боюсь открываться слишком сильно. Кэннон имеет некоторое представление о моем прошлом, о моей разрушенной семье. И с каждым днем я все меньше возражаю против его вовлечения в мое прошлое или настоящее и, может быть, только может быть, если я не облажаюсь, мое будущее.

— Прежде всего, ни один парень не хотел связываться с Коннером, самым гиперопекающим старшим братом в мире. Он чрезвычайно крупный, сам знаешь, и тогда он играл в футбол. Он мог заставить парней помладше обмочиться от одного хмурого взгляда. Но даже если бы им удался этот подвиг, я бы ни при каких условиях не привела их в дом, где царит уныние и обреченность. Поэтому я тусовалась с Реттом и Джаредом, моими ангелами, жившими прямо через дорогу.

— Коннер играл в футбол?

— Еще как! Он был потрясающим. Таким быстрым при подаче мяча, что блокировал сразу троих парней прямо на линии.

Я вижу его замешательство, как собираются морщинки вокруг его глаз, а рот вытягивается в тонкую линию. Я никогда до конца не объясняла ему все это, да и вряд ли смогу. Если он хочет спросить, я позволю, и то, как он это спросит, будет решающим фактором.

— Когда он перестал играть в футбол?

— После старшей школы.

Я больше ничего не добавляю к сказанному. Его первый вопрос был вполне нормальным, но теперь он заслужил веревку, на которой, надеюсь, не повесится. Я не только буду поражена тем, насколько неверно судила о нем, но и останусь с разбитым сердцем, и мое доверие разрушится безвозвратно. Осмелюсь сказать, я верю в Кэннона больше, чем во что-либо еще в этом мире. Я не буду направлять его. Либо он подтверждает мои ожидания и сам выбирает благородный путь (и я буду ждать его в конце пути с распростертыми объятиями), либо он этого не делает.

Он перекатывается на бок ко мне лицом, медленно проводя правой рукой по моей талии.

— Лиззи, пожалуйста, не пытайся заманить меня в ловушку. Ты знаешь, о чем я спрашиваю, и ты знаешь, что я люблю Коннера. Это не значит, что я не уважаю его или тебя, неправильно сформулировав вопрос, но ты никогда не была по эту сторону. Сложно подобрать правильные слова именно так, как тебе и мне этого хотелось бы, но я по-прежнему задаю эти вопросы. Я знаю, ты готова откусить мне голову, если я оступлюсь, но я очень хочу, чтобы ты доверяла мне достаточно и пошла мне на встречу. Пожалуйста, не жди, что я облажаюсь. Подойди ко мне и уведи от неправильных слов, и я обещаю, что всегда сделаю то же самое для тебя.

Все это время я придерживалась пресловутого дурацкого списка того, что правильно, а что нет… и он был оборонительным куском дерьма, потому что Кэннон только что показал мне, чем является однозначно правильный ответ. Смирившись, я делаю долгий успокаивающий вдох.

— Теперь выдох для меня, — шепчет он.

Я делаю именно это и честно открываюсь, смущенная и пораженная его искренностью.

— Коннер пострадал от кровоизлияния в мозг. По сути, он получил удар по голове в районе лобной доли, который вызвал кровотечение. Это случилось в то лето, когда я отправилась в лагерь. Мне было пятнадцать, когда я уехала, и исполнилось шестнадцать, когда вернулась домой, потому что мой день рождения в июле, а Коннеру только-только исполнилось девятнадцать. Когда я уезжала, тот Коннер числился в почетном списке лучших студентов, был спортсменом в двух видах спорта, играл в группе, и в школе его все любили. Тогда он по-прежнему жил дома и собирался вот-вот начать учебу в колледже неподалеку. Он выбрал держаться поблизости вместо того, чтобы убежать как можно дальше и быстрее, потому что он беспокоился о маме. Она была…

Я ощущаю вину еще до того, как произношу эти слова. Но если я собираюсь рассказать ему, то расскажу всю неприкрытую правду.

— Она была алкоголичкой и принимала антидепрессанты, чтобы усилить действие алкоголя, а другие таблетки, чтобы прийти в норму. Она оставалась в браке с неверным мужем и в основном сидела в своей комнате, пока не становилась нужна ему, чтобы стоять рядом и улыбаться на благотворительном вечере. Бывали дни, когда она даже не мылась, только брала с собой бутылку в спальню. В другие дни она накладывала на лицо кучу косметики и принимала гостей на обедах. Ты никогда не был уверен на счет нее, это было как постоянная лотерея.

Его рука, лежащая на мне, напрягается, и он притягивает меня к себе и поглаживает мою спину, поощряя продолжать.

— Во всяком случае, как я и сказала, когда я уехала, с ним все было в порядке. Затем случилось несчастье, меня тут же забрал из лагеря наш семейный водитель и доставил прямо в больницу. Мне показалось, что Коннера подключили к каждому аппарату, который они смогли найти. Пришли доктора, остановили кровотечение и поддерживали его в коме, пока жидкость и опухоль в его мозге не спала.

Понятия не имею, почему мой голос звучит монотонно, будто я читаю текст по бумажке, ведь я ни разу не рассказывала эти детали вслух.

— Он выжил. Очнулся. Но уже никогда не был прежним. Не помнит, что произошло, или заблокировал это, или не хочет говорить, кто знает. То, что он рассказал сегодня, это самое большее, что я когда-либо от него слышала.

История и тишина окружают нас. Мы не двигаемся и не разговариваем, просто смотрим друг на друга, кажется, целую вечность, находясь на нашем маленьком островке безопасности, где есть только мы двое. Наконец, Кэннон прочищает горло и приподнимает мою руку, оставляя на ней нежный поцелуй.

— Спасибо, что доверяешь мне и рассказываешь, несмотря на боль. А теперь могу я задать пару вопросов?

Я коротко киваю в знак согласия, и он продолжает.

— Итак, когда Коннер сказал, что ваша мама отправилась на небеса, он уже получил травму? Он был в больнице или вернулся домой? Где он находился, когда она на самом деле умерла?

— Дома, — бормочу я. — После возвращения из больницы прошло уже много времени.

— Может быть, он утратил этот промежуток времени между его травмой и ее смертью… и у него проблемы с воспоминаниями.

Он вежлив и осторожно подбирает каждое слово, и за это я еще ближе прижимаюсь к нему.

— Он получил травму головы в тот день, когда произошла ссора, которую он описывал? Не хочу говорить банальностей, но кто в действительности мог добраться до Коннера, особенно спереди? Я не понимаю этого.

— Я ничего не знаю наверняка. Мертвые люди не разговаривают, Коннер не знает, а мой отец… — я откидываю голову назад со злобным смехом. — Даже не проси меня вспоминать о нем. Все, что я знаю, это то, что меня не было во время такой крупной ссоры, как эта, но она могла произойти в любое время. Но если это последнее воспоминание Коннера между тем, когда она была жива и когда умерла, вероятнее всего, скандал произошел, когда я была в отъезде. За исключением лагеря и школы, я всегда находилась поблизости, и даже больше, чем приятель. И после того, как он получил травму, честно говоря, мама практически была мертвой, похожей на зомби, поэтому я сомневаюсь, что у нее были силы ругаться.

— А твой отец никогда не рассказывал тебе, что произошло? Уверен, он как минимум должен был придумать какую-то историю. Он ведь не думал, что люди не станут задавать вопросов? Что насчет Службы защиты детей и твоей семьи? — он говорит быстро, выходя из себя.

Я поняла тебя, Кэннон, я через все это проходила и также чувствовала растерянность.

— Ох, проводилось расследование. Но не Службой защиты детей, так как ему было уже больше восемнадцати, — я бросаю в его сторону колкий взгляд, — но, разумеется, было несколько вопросов. Брюс — все, что осталось от маминой семьи, и он тогда заботился о моей тете. Родители моего отца? Они такие же наивные, как и все, кто когда-либо встречался с этой сволочью. Так что остаются только моя мама, находящаяся в ступоре и неспособная связанно говорить, и мой отец, утверждающий, что его там не было. Никто не мог подтвердить обратное, и паства в Саттоне снова приняла моего отца, тем самым вернув ему политический и социальный статус. Случившееся просто посчитали несчастным случаем, неразрешимая загадка, на которую люди предпочли закрыть глаза. Не прошло даже нескольких месяцев, прежде чем моя мама отправилась спать и уже не проснулась. Ее смерть классифицировали как передозировку, анализ крови подтвердил это. Она выбрала легкий путь: и при жизни, и когда решила уйти из нее. Она была слабой, трусливой и оставила своих детей самим заботиться о себе в том бардаке, который сама же и создала. Ох, но она обеспечила нас финансово.

Я издаю резкий смешок, который звучит даже более жестоко, чем мои следующие слова.

— Но к тому моменту Коннер не мог даже сосчитать деньги — неверный способ помочь. Было уже слишком поздно. Ха.

Я чувствую изумление и неуверенно протягиваю руку, чтобы проверить — да, я плачу.

— До этой секунды я даже не подозревала, насколько сильно я злюсь на свою маму. Я всегда думала о ней как о своем ангеле-хранителе.

Она ушла, ушла окончательно. Рана снова открыта, такое чувство, словно я только что опять потеряла ее.

— Эй, — он приподнимает мою голову. — Она твой ангел. Лиззи, твоя мама любила тебя. Слабость не означает зло. Кроме того, если посмотреть с другой стороны, это выглядит так, будто она настолько погрузилась в свое несчастье, что не смогла справиться с этим. Она вызывает у меня скорее сочувствие, нежели злость.

— Может быть. Я не знаю, — я закрываю глаза, а он держит мою голову в своих руках. — Теперь я готова поспать.

Он перекатывается на спину и осторожно увлекает меня за собой, размещая мою голову на своей согнутой руке, чтобы легче было моей шее, и без остановки целует мои волосы снова и снова; это последнее, что я запоминаю.

Всего несколько часов спустя Кэннон будит меня, покрывая мое лицо поцелуями и что-то воркуя на ухо. Убедившись, что я окончательно проснулась, он идет в душ, в то время как я звоню своему адвокату Уиллу Моррисону. Он был со мной с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, и я боролась за опеку над Коннером, и помог мне выиграть. К счастью, его отец работал на моего дедушку, со стороны мамы, конечно, поэтому он был готов пойти против такого влиятельного человека, как мой отец.

Я вкратце изложила ему планы моего отца, а также рассказ Коннера, но его реакция была довольно мрачной. Он собирается перезвонить мне после того, как сам сделает несколько звонков и проверит кое-какую информацию. Но он полагает, что при условии, если мой отец не скрывает их местоположение и открыт для общения, пока они в отъезде, то он находится в рамках правовых принципов нашего соглашения и может забрать Коннера. Что касается воспоминаний Коннера, то необходимо провести оценку утвержденными специалистами в области психического здоровья, и подробно изложить им все лично.

Он что, блин, шутит? Нельзя просто щелкнуть пальцами и ожидать, что Коннер повторит все по памяти по первому же требованию! Следовательно, воспоминания Коннера в основном бесполезны.

Находясь на грани уныния, я одеваюсь и плетусь в ванную, чтобы привести в порядок волосы и почистить зубы, не обращая абсолютно никакого внимания на уединенность Кэннона. Он уже вышел из душа, полотенце обернуто вокруг его талии, а капельки воды блестят на его груди, но один быстрый нерешительный взгляд — это все, на что я способна.

— Плохие новости?

Он встает позади, сжимая мои плечи, и находит в отражении зеркала мой взгляд.

— Рассказ Коннера не имеет значения, он должен будет пересказать его как по команде во время проверки психического состояния. Этого не произойдет, и я даже не хочу заставлять его пытаться. Они должны проверить мозги того придурка, который думает, что это разумная идея.

— Что насчет поездки с его отцом?

— А вот это вполне возможно. Система правосудия во всей своей красе. Ты можешь поторопиться? — я скидываю его руки и ухожу.

Почему? Потому что я стерва, и мои шрамы покрылись настолько толстой кожей, что даже кто-то такой экстраординарный, как Кэннон Блэквелл не сможет проникнуть сквозь нее. Если это произойдет еще раз — бам! — камни обрушаться в конце туннеля и заблокируют весь свет.

— Ты готова, красавица? — он шагает ко мне и берет за руку.

Я уклоняюсь и пытаюсь отстраниться подальше, но он только крепче сжимает.

— Доверь мне свою боль, Лиззи, пожалуйста. Доверь мне свой гнев, растерянность, возмущение, страх и ощущение бессилия. Раздели их все со мной. Я перенесу это, тебя, нас на другую сторону.

— Пощади меня, — бормочу я, расслабляя свою руку в его ладони в тщетной борьбе; он не позволит уйти. — Ты видел, что получилось в итоге у тебя? Перескочив так быстро, ты пропустил огромный уровень, который есть между мной и, как там ее старушечье имя? Где-то посередине существует множество женщин, которые небестолковые идиотки. Они не угрюмые, не бессердечные, ничем не обременены, не подозрительны и не слабые неудачницы, как я. Тебе есть кого подцепить, знаешь ли. В этом ты просто замечателен. Я не стала бы упоминать о той части, где ты думаешь, будто я нравлюсь тебе, и, тем не менее, это бросает тень на твой здравый смысл и вкус.

— Прости меня, но все, что я услышал, это «у меня действительно плохой день, мой великолепный мужчина, поэтому прошу тебя, игнорируй все, что я говорю, пока я снова не стану твоей милой Лиззи». И мой ответ на это — «да, сирена, я могу это сделать», — он поднимает наши сцепленные руки и целует мою ладонь, наградив меня подмигиванием. — Моя храбрая, оправданно сердитая девочка, ты держишь меня в страхе. Остальные бы сбежали, сдались, забились в угол от беспомощности. Но моя девочка продолжает бороться. Этим утром, — он подмигивает, — так случилось, что я вместе с тобой.

Ах, если бы… Я закатываю глаза, а затем, используя наши сцепленные руки, притягиваю его к себе.

— Даже если ты переживешь меня, мистер Блэквелл, я по-прежнему не уверена, смогу ли я пережить тебя. Может, не в этом смысле, но…, — я выдыхаюсь, остолбенев от того, что сказала вслух такие ужасно откровенные слова.

— Вдох для меня, — он делает вдох вместе со мной, — выдох для себя. Теперь скажи мне.

Хорошо. Настроившись на определенный лад, я могу это сделать… с крепко зажмуренными глазами, разумеется.

— Я люблю того, кто ты есть. Я люблю то, как ты находишь точные слова, чтобы добраться и вытащить настоящую меня, кричащую и упирающуюся ногами. Я люблю то, как ты прикасаешься ко мне, и буря стихает. Больше всего я люблю то, что ты даешь мне надежду, надежду на то, что кто-то вроде тебя мог бы искренне видеть во мне потенциал. Вдох для тебя, — я вдыхаю полной грудью, воздух словно течет по мои оголенным нервам, наполняя легкие. — Выдох для меня.

Я робко открываю глаза и встречаю добрый взгляд насыщенно карих глаз, улыбающихся мне в ответ.

— Моя драгоценная сирена, скажи это снова. Без слов.

Один прыжок, и он ловит меня, притягивая ближе к себе, когда я обхватываю ногами его талию и зарываюсь трясущимися руками в его шелковистые волосы. Я целую его именно так, как представляла в своих мечтах — необузданно, голодно, уверенно — переплетая наши языки в борьбе желания и страха, нужды и храбрости, достаточной, чтобы попытаться. Его сильные, умелые руки крепко сжимают мое лицо, наклоняя голову под нужным ему углом, и я позволяю ему глубже проникнуть в мой рот. Он делает вдохи и выдохи за нас обоих, его воздух — мой воздух, и я хнычу, извиваясь всем телом напротив его в стремлении стать еще ближе.

— Я все улажу, — произносит он напротив моих губ, а затем отстраняется, оставляя последний, целомудренный поцелуй. — Слышишь меня, Лиззи?

Я не могу сдержать улыбку, озаряющую мое лицо, и киваю, внутренне визжа от восторга.

— О`кей, пошли уладим это дерьмо.

— Наконец-то Кэннон дома! — кричит Коннер, когда мы заходим в автобус. — Я специально голодал из-за вас, чтобы приготовить завтрак. Слышите это? — он появляется прямо перед нами, похлопывая себя по животу.

— Я не слышу…

— Шшш, — перебивает он меня. — Мой желудок вот-вот начнет грохотать.

Я смеюсь вместе с Кэнноном, который все-таки находит сил ответить.

— Моя вина, Кон. Пойдем займемся делом, пока ты не умер от истощения.

Я обращаю внимание на остальных в автобусе, оба мальчика Фостер смотрят на меня с нежными улыбками на лицах. Когда я встречаюсь глазами с Реттом, он манит меня пальцем, и я, не колеблясь, бросаюсь в его объятия. В этих сильных и мужественных руках я всегда буду чувствовать себя в безопасности, они напоминают мне о времени, когда только Ретт мог достичь моих самых темных глубин, когда он был единственным, кто понимал меня лучше всех. Но это не те объятия, которые я буду искать первыми, и эта мысль вызывает небольшой приступ грусти, сжимающий мою грудь.

— Всегда будь моей девочкой, — он шепчет мне в ухо, — а теперь и его женщиной. Тебе это к лицу.

У меня вырывает громкий и наполненный болью всхлип, но он успокаивает меня и целует в висок.

— Он не может заменить нас, не больше, чем я бы смог заменить его; это совершенно другое. Существует множество разных видов любви, Лиз. Я более чем рад тому, что есть у нас, и чертовски счастлив видеть, что ты познала нечто другое. Понимаешь, о чем я? — он слегка отстраняется назад, чтобы взглянуть на меня, залитую слезами горечи и радости одновременно, и я посылаю ему слабую улыбку. — А теперь приведи себя в порядок, и давай разработаем план дальнейших действий. Я разбужу Брюса, чтобы отправиться в путь.

— Уже сделано, — вставляет Джаред, — Он поднимается. Линкольн, мы едем! Доброе утро, леди.

Он разводит руки в стороны, и я охотно падаю в его объятия.

— Просто черная полоса, но не волнуйся, мы со всем справимся, — он целует меня в лоб и выпускает из рук, слегка щелкнув по уху.

— Я так сильно люблю вас обоих, — я перевожу взгляд с одного на другого. — Я не смогла бы справиться без вас. Я недостаточно часто говорю это — спасибо вам.

— Боже мой, Свистящие Штаны, ты заставляешь нашу девочку стать мягче! — Ретт поддразнивает Кэннона, который оборачивается с весельем в глазах, но с выражением решительности на лице.

— Моя девочка, — он подмигивает, фокусируясь на мне всего лишь на мгновение, прежде чем отворачивается и возвращается к приготовлению завтрака.

— А вы…

— Ты долбанный сплетник, Джаред, и это не твоего ума дело, — Кэннон быстро обрывает его, не отводя взгляда от еды.

— Иии, думаю, я схожу в душ, — драматично произношу я. — Веселитесь, мальчики.

Поездка длится восемь часов, а выступление начинается через двенадцать, поэтому, конечно же, мы останавливаемся, чтобы размять ноги. Хоть раз можно плюнуть на то, чтобы приехать пораньше. Не хочу показаться сукой, но, тем не менее, если говорить начистоту, Джаред провисел на телефоне с Ванессой целых три часа, и я была готова вырвать собственные барабанные перепонки. Дважды.

Все четверо парней направляются к двери в ту же секунду, как мы останавливаемся, весело толкаясь и протискиваясь вперед. Коннер выигрывает, раскидывая их как тряпичных кукол.

Обдумывая, что было бы неплохо присоединиться к ним и вдохнуть немного свежего воздуха, так как кто-то из них страдает сегодня повышенным газообразованием, но не признается, я иду на поиски какой-нибудь обуви.

Я знаю, что никто мне ни за что не поверит, это было бы слишком удобно, но клянусь, моя ошибка не несет за собой никакого злого умысла, по крайней мере, на первый взгляд. Пока я роюсь по кроватям и под ними, а затем на столе, звонит телефон, и мое сердце подскакивает в груди. Единственная мысль, что это Уилл прислал ответ.

ТОЛЬКО. КОННЕР. Вот почему мне не сразу приходит на ум, что Уилл никогда не пишет сообщения или что я схватила телефон Кэннона, пока не стало слишком поздно. С той секунды, как я выхватываю глазами имя в сообщении, положить телефон обратно и отступить, не влезая в чужое дело и его частную жизнь, меня больше не устраивает.

Рути: Вижу, что твой телефон снова активен. Давно пора, любовь моя. Я сожалею о нашей ссоре и о том, что не сказала тебе, и что выгнала. Кэннон, я была зла, и была неправа. Пожалуйста, возвращайся домой.

Кэннон: И я сожалею, что это не сработало, и все стало настолько скверно. Я бы хотел остаться в дружеских отношениях.

Рути: Дружеских?! Кэннон, мы собираемся пожениться.

Кэннон: На какой планете? Ты перевязала трубы, ничего не сказав мне. Я хочу детей, семью. Ты — нет, и ты считаешь, что это нормально — решать такие вещи за меня. Ты оставила меня без средств посреди какой-то глуши! Как у тебя вообще наглости хватает связываться со мной?

Рути: Мне жаль, ясно? Мы все решим, когда ты приедешь домой. Я боюсь за тебя, милый. Эта шайка неудачников, которую ты каким-то образом нашел, опасна. Я имею в виду, посмотри на них.

Кэннон: Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Рути, пожалуйста, двигайся дальше и оставь меня в покое. Я приеду, чтобы забрать свои вещи, когда мы будем где-нибудь поблизости. И я надеюсь, это будет выглядеть, по крайней мере, как видимость общения между двумя людьми, которые когда-то заботились друг о друге.

Рути: Это все из-за секса? Ты трахаешься с этой мужеподобной вокалисткой? Я прощаю тебя. И мне жаль, что я была холодна последние несколько месяцев, но я должна была удостовериться, что не произойдет никаких несчастных случаев перед процедурой. Теперь это будет гораздо жарче.

Кэннон: Прекрати названивать. Я не собираюсь отвечать. Меня не заботит, что ты месяцами не прикасалась ко мне. Меня не заботит, что ты ревнуешь. С меня хватит. Оставь меня в покое.

Рути: ВОТ ТА, ЗА КОТОРОЙ ТЫ ВОЛОЧИШЬСЯ. После встречи с ней, люди заканчивают свою жизнь отсталыми или мертвыми.

После этого она отправляет изображение одного из многих новостных заголовков, который, в основном, кратко обрисовывает все, что я уже рассказала ему, за исключением нескольких деталей, которые не подумала упомянуть.

Туннель. Обвал. Снова.

Это никогда не закончится.

— Элизабет, что-то не так? Почему ты плачешь?

Черт, совершенно упустила тот факт, что дядя все еще в автобусе.

Я не уверена в том, почему я плачу. Мое чертово лицо просто дает течь в эти дни. Она не рассказала ему ничего, о чем не упомянула я, но это по-прежнему смущает и вызывает стыд. Неужели так будет всегда? Друзья и семья, которых он знает гораздо дольше, чем меня, мнения, которые он больше всего ценит, будут напоминать ему, какой я постыдный рискованный выбор? В конечном счете, ему придется прислушаться, он будет сыт по горло таким натиском. Могу ли я в действительности обременять его всем своим дерьмом?

— Ничего, просто менструальные спазмы.

Я оборачиваюсь, наигранно улыбаясь, и в это же время предусмотрительно прячу телефон за спиной.

— Ох, эм, — он начинает пятиться назад, подняв перед собой руки в знак капитуляции, — ну, тебе нужно, или...

Он с беспокойством смотрит на дверь, его побег так близок и в тоже время так далек.

— Может, я дам тебе возможность побыть наедине?

— Это было бы замечательно. Спасибо.

Беспроигрышный вариант — скажи «менструация», «тампон» или «менструальные спазмы», и мужчины убегают, будто ты предлагаешь им взглянуть на эти вещи там внизу. За исключением Джареда, у которого менструация вызывает острый интерес, и мы много раз обсуждали эту его странную черту.

Хорошая новость заключается в том, что дядя предоставил мне достаточно времени, чтобы успокоиться и суметь добавить немного разумных мыслей в мое сумасшествие. Оставшись снова одна (раз уж я сунула нос в чужое дело и этого не изменить), сажусь и снова читаю весь разговор.

Пробежавшись по нему во второй раз с большим здравомыслием, я на самом деле чувствую себя лучше. Кэннон не сказал ничего «неправильного». На самом деле, он подтвердил каждую вещь, которую говорил мне, теперь это утвердилось безоговорочно. Даже когда я не рядом, я могу доверять ему.

Я доверяю ему, я хочу его, нас.

Я люблю его, мне так кажется. То, что я чувствую по отношению к нему, определенно, отличается от того, что я когда-либо испытывала прежде. Это не то же, что я испытываю к своему брату, или к Джареду, или даже к Ретту, с которым я фактически переспала. Действительно ли это любовь с первого взгляда? Как в фильме «Красотка»? Что, по его словам, это было для нас? Прекрасный инстинкт?

Я люблю его. Я уверена в этом. Вот оно. Это он. Мужчина, по которому я скучаю, стоит ему выйти даже совсем ненадолго. Первый, кого я хочу видеть утром, и последний — ночью. Если я считаю что-то забавным: либо это сказал он, либо он просто будет смеяться вместе со мной. И грусть, обида, испуг, неуверенность — все это проявляется, когда я сильно скучаю по нему.

Пусть они болтают, смешивая мое имя с грязью, я верю в Кэннона. У него достаточно смелости послать их, он знает правду.

Иначе, конечно, но насколько сильно и безоговорочно я люблю его, настолько же я люблю кое-кого еще в этом мире, а именно непревзойденную четверку.

Я практически хочу подбежать и прокричать ему это прямо в эту же минуту, но… нужно двигаться маленькими шагами. Не стоит неожиданно становиться совершенно неузнаваемой, романтичной, излишне сентиментальной никчемной идиоткой.

Я улыбаюсь, как дурочка, понимая, что каким-то образом, но все наладится. Оптимизм, до этого незнакомый мне, приветствуется с волнением. Мой телефон подает сигнал.

— Привет, Уилл, — отвечаю я. — Что ты выяснил?

— Нууу, — его нервозное раболепство ощутимо даже через телефон. — Лиз, ты должна позволить Коннеру поехать с ним. Если ты откажешься, то твой отец может уличить тебя в невыполнении предписаний суда, а это может привести к тюремному заключению, или того хуже, к аннулированию твоего права опеки над Коннером. И потому, как ты немного…эээ, потому что твой отец беспокоился, что ты можешь попытаться что-то предпринять, он уже подал прошение о том, чтобы его две недели начались немедленно, паспорта на твое имя и Коннера находятся на особом контроле. Вы не сможете купить билет на самолет, вас тут же задержат, Лиз. Боюсь, у тебя нет выбора, кроме как сотрудничать.

Это важно, что я остаюсь спокойной: никаких изменений в голосе, тревожных сигналов и затрудненного дыхания.

— Я понимаю. Дай мне немного времени подумать и поговорить с Коннером, и выяснить, как скоро я смогу вернуться обратно в Огайо. Я перезвоню тебе через несколько часов.

— Лиз, пожалуйста, — просит он. — Я знаю, ясно? Я все понимаю. Но если ты начнешь мстить, то все может стать гораздо хуже, чем двухнедельная поездка. Я говорю сейчас как давний друг семьи. Я прошу тебя обдумать свои следующие действия очень тщательно.

— Спасибо, Уилл, я ценю это. Я поговорю с тобой чуть позже, обещаю, — я сбрасываю звонок, нуждаясь в свежем воздухе как никогда.

Я возьму пример с лучших — отправлюсь на прогулку и составлю список «за» и «против» того, что приемлемо, а что нет, встречных предложений и компромиссов.

Я выглядываю из-за двери, чтобы исследовать обстановку, надеясь, что они все заняты своим делом: играют в футбол… или катаются по земле в одной большой куче. Брюс снимает их на свой телефон, стоя спиной ко мне, поэтому я спешу обогнуть автобус, чтобы уйти. Незаметная, как мерцающая стрела с колокольчиками, я крадусь вдоль автобуса, готовая со всех ног броситься к деревьям впереди, когда с хмурым видом меня останавливает широкоплечий Адонис, вспотевший и без рубашки.

— Маленькая ведьмочка, немного стервочка и пять футов прекрасной сирены, вот ты кто. Трусливая, но не слишком. Куда ты направлялась, горячая штучка? — он встает, расставив ноги, фактически лишая меня возможности сбежать, и самодовольно улыбается. — Ох, маленькая приписка: мне бы стоило спросить, как спазмы из-за менструации? Потому что я беспокоюсь о тебе, но хорошие новости — уже прошло одиннадцать дней, как она закончилась.

Что за чертовщина твориться с парнями и моей менструацией? ЭТО. НЕ. НОРМАЛЬНО.

— Как ты вообще узнал об этом, ненормальный чудик? Тебе нужно держаться подальше от Джареда.

Он наклоняется ко мне, запах его пота такой же опьяняющий и мужественный аромат, как я и предполагала, и произносит хрипло в мое ухо.

— Забавный факт — когда ты оставляешь свои противозачаточные таблетки на тумбочке в общей ванной и, применив несколько простых математических вычислений, мы все знаем, когда готовиться к МСЛ.

— Менструальный синдром Лиззи? — догадываюсь я, и он кивает. — Умно. В любом случае, мне нужно было немного времени подумать, разобраться с кое-какими вещами, поэтому я собиралась пройтись.

— Составить компанию?

Я выдавливаю из себя самую изнуренную улыбку, на которую только способна.

— Я хотела своего рода побыть одна.

— Нет проблем, — он легко соглашается. — Не уходи слишком далеко, хорошо? Не сомневаюсь, умение моей Лиззи ориентироваться на местности отточено до совершенства, но… — он быстро оглядывается вокруг. — Я не знаю, где мы сейчас. И скоро нам нужно будет отправляться.

— Поняла.

Я начинаю обходить слева, но он одной рукой молниеносно прижимает меня спиной к себе, я вишу в воздухе, и мои ноги больше не касаются земли.

— Поцелуй меня, — тихо произносит он возле моей шеи, убирая волосы. — Как только я доберусь до твоего рта.

Он начинает целовать мою шею, посасывать и лизать, несколько раз прикусывая и поддразнивая. Продвигаясь вверх, он одной рукой поворачивает мою голову, когда достигает губ.

— Теперь поцелуй меня.

И я отвечаю, извиваясь, поворачиваюсь к нему. Знаю, что он не выпустит меня из рук после того, как я повернулась к нему лицом.

— Я люблю твой рот, — стону я, прикусив и потянув его нижнюю губу, а затем провожу своим языком вдоль его.

Его тело содрогается от глубокого, дикого грудного рыка, а руки скользят вниз вдоль моего тела, чтобы найти и крепко сжать мою задницу.

— Уверена, что тебе не нужна компания? — он тяжело дышит, прижимаясь своей твердостью к моему животу.

— Я говорила, что мне необходимо проветрить голову. Когда ты рядом со мной, происходит совершенно противоположное. Но, — теперь я исследую его шею, заканчивая свой путь, нежно прикусив мочку его уха. — Давай как-нибудь в следующий раз.

— Ммм, — он стонет с надутым видом и опускает меня на землю после того, как в последний раз быстро и чуть сильнее сжимает мои ягодицы. — Хорошо. Будь осторожна и поторопись.

Отсалютовав ему, я скорее ухожу, пока он снова не отвлек меня. Я могу ощутить, как он все еще стоит на том же месте, где я покинула его, наблюдая за моим отступлением как сексуально возбужденный хищник. Точно уверена, что через плечо бросила на него игривый взгляд, и вот он — скромно прикрывает промежность обеими руками, ухмыляясь мне.

Я не ухожу слишком далеко, я знаю, что должно быть предпринято. Самое главное, я не хочу оказаться в тюрьме, вручив Коннера прямо в руки отца. И я не хочу лишиться опекунства, что в итоге приведет к такому же результату. И я не владею собственным самолетом или аэропортом, так что не могу скрыться как можно дальше и быстрее, чтобы он не перехватил нас, и таким образом круг опять замыкается на тюрьме.

Итак, во-первых, я собираюсь поговорить с Коннером.

Посмотрим, что хочет он, а затем — меня тошнит только от одной мысли об этом — я поговорю со своим отцом, один на один с этим кретином.

— Я вернулась, — я поднимаю в автобус, немного вспотевшая и запыхавшаяся. — Мы готовы?

— Как никогда. Займи место, мы выезжаем, — произносит Брюс и направляется к рулю.

Я иду прямо к цели, намеренно избегая три пары любопытных глаз, уставившихся на меня.

— Приятель, — я проскальзываю позади него на скамейку, — могу я помочь тебе с твоим паззлом?

— Ты должна делать и трудную работу тоже, сестра, не только уголки, — предупреждает он, высунув язык в глубокой сосредоточенности.

— Да, сэр, — я хихикаю, быстро обняв его. — Кон, я хочу поговорить с тобой о кое-каких вещах. Ты просто отвечай первое, что придет на ум, хорошо? Тебе даже не придется прекращать собирать свой паззл.

Тишина.

— Коннер, хорошо?

— Дааа, — он растягивает слова, как всегда делает, когда ему докучают, — я делаю именно то, что ты сказала. Собираю паззл.

Ох, мой восхитительный маленький умник. А остальные трое наблюдателей выполняют тяжелейшую работу — пытаются скрыть смех.

— Коннер, папа хочет, чтобы ты пожил с ним.

— Ладно.

— Он хочет только на некоторое время, приятель. Четырнадцать дней. Это будет самый долгий период времени, на который ты оставался.

— Не-а. Я привык быть здесь всю свою жизнь, рядом с тобой.

— Не когда мы были детьми, Коннер, тогда была мама. Он хочет, чтобы ты остался с ним так надолго прямо сейчас. Но не в доме, он хочет свозить тебя на отдых на Гавайи.

Он резко вскидывает голову, его глаза блестят, даже сверкают, когда он начинает громко хлопать в ладоши.

— Я голосую «за»! А вы будете следить за моими рыбками?

Я даже не уверена, знает ли он, что такое Гавайи, или понимает ли, насколько это долго — две недели, но я предполагаю, моя цель не должна заключаться в том, чтобы отговорить его от этого.

— Да, я буду следить за твоей рыбкой. И я буду звонить тебе каждый день, приятель, но в случае чего, я не смогу сразу же вернуться, чтобы забрать тебя. Ты дважды полетишь на самолете, а затем я приеду и заберу тебя.

— Ты будешь очень сильно скучать по мне, Бетти.

— Да, — выходит искаженный, сдавленный всхлип, поэтому я останавливаюсь и пробую еще раз. Я ощущаю, как его рука опускается на мое плечо в знак поддержки — самое время — и я тянусь назад и накрываю ее своей рукой. — Коннер, есть еще кое-что. У папы появится новая жена. И у нее есть дети. Они все тоже будут там.

— Лаура, — произносит он, глядя на свой паззл. — Хотя ее дети маленькие, такие же, как ты.

Мой захват на руке Кэннона быстро превращается в тиски.

— Ты встречался с Лаурой и ее детьми? — спрашиваю я, прилагая все усилия, чтобы контролировать свой голос, хотя и хочу закричать.

— Все это время, глупая. Она хорошая и милая.

Я оглядываюсь через плечо сначала на Ретта, затем на Джареда. Ни один из них не шелохнулся и не произнес ни звука с того момента, как Коннер сказал, что хочет уйти. Они разделяют все это вместе со мной так же, как делали это на протяжении всей нашей жизни. Я знаю, их одолевает такая же буря эмоций, как и меня, они проживают все это вместе со мной.

Должно быть, Ретт почувствовал, что я исчерпала себя и понятия не имею, что еще сказать, поэтому он подходит и садится напротив Коннера.

— Кон, посмотри на меня, дружище.

Он тотчас подчиняется, и Ретт ободряюще улыбается.

— Тебе нравятся Лаура и ее дети?

— Да, очень.

— И они хорошо относятся к тебе?

— Очень, очень хорошо. А что?

Ретт посмеивается и поднимает руки, сдаваясь.

— Просто интересуюсь. А твой папа, Коннер, твой папа хорошо ведет себя рядом с тобой?

Я напрягаюсь всем телом, и Кэннон сжимает мое плечо.

— Да, но не так хорошо, как Альма и Лаура. Он кричит, разговаривая по телефону, и хлопает дверью, но потом он говорит, что сожалеет и играет в «Монополию» с нами. Я лучше всех. Я всегда, всегда выигрываю.

Мой отец извиняется и играет в «Монополию»? С каких это, черт возьми, пор?

С тех пор, как заманил Лауру, вот когда.

Я поднимаю взгляд, и жалость в глазах Ретта вызывает во мне раздражение. Я не нуждаюсь в проклятых вечерних играх с фальшивой семьей — не вся моя семья здесь, на этой земле — так что это из разряда невозможного. Даже если бы мне нравилась «Монополия», хотя это не так.

— Приятель, — я касаюсь его руки, и он фокусируется на мне, — ты хочешь, чтобы я позвонила твоему папе и сказала, что ты едешь?

— Да.

— В долгое путешествие с…

— Да. —

С ним, Лаурой и ее детьми.

— Даааа! — кричит он.

— Хочешь, я привезу тебе сувенир, сестра?

— Конечно, — я встаю и, давая волю чувствам, хлюпаю носом. — Хорошо, приятель, я пойду и позвоню ему.

Я не глядя тянусь назад, и Кэннон тотчас берет меня за руку и ничего не говорит, когда я веду его за собой в комнату Коннера. Он закрывает дверь, в то время как я располагаюсь на кровати, а затем, присоединившись ко мне, обнимает и раскачивает взад и вперед в успокаивающем ритме, целуя мою голову.

— Расскажи мне о чем-нибудь, в чем ты нуждаешься, но не решаешься это признать.

— Одобрение.

Его теплое дыхание легко касается моего затылка.

— Даже если я одержим какой-то идеей или мыслью, я чувствую себя лучше, если мои родители, моя сестра, ты, — он зарывается носом в мои волосы, — одобряют это. Это действительно пугает — быть зависимым от мнения других людей. К счастью, это относится только к некоторым избранным, остальные могут поцеловать мой зад, — он смеется. — А почему ты спрашиваешь?

Я поворачиваюсь к нему и ложусь щекой на его грудь, теребя пальцами рукав его футболки.

— Ты нужен мне здесь, рядом со мной, пока я буду звонить отцу. Но прежде я всегда делала это одна, поэтому я чувствую себя глупой и слабой. Теперь, когда я знаю, — вдох для храбрости, — насколько все становится легче, когда ты рядом, я не хочу возвращаться к тому, что было раньше.

Я разочарованно стону в тщетной попытке вырваться из его объятий, убежать и спрятаться от честности, которая смущает меня и делает уязвимой, но он все-таки быстрее. Я тут же оказываюсь полностью прижатой спиной к кровати, а Кэннон нависает надо мной, тяжело дыша.

— Люблю, когда моя Лиззи открывается, — с рычанием произносит он. Что-то губительное и в тоже время нежное мелькает в его темнеющих карих глазах, прежде чем он припадает к моей шее. — Я собираюсь остаться, — он медленно проводит кончиком языка по моему уху, — там, где хочу больше всего на свете. Но у меня чувство, что ты немного напряжена. Может быть, тебе следует сначала снять это напряжение со мной?

Он поддразнивает меня, его голос страстный и глубокий.

— Иди сюда, — шепчу я, маня его к своему рту одной лишь просьбой, так как он удерживает мои руки.

— Что такое, красавица? — спрашивает он напротив моих губ. Медленно я очерчиваю его пухлые губы своим языком и смотрю ему прямо в глаза.

— Я не собираюсь заниматься этим на кровати своего брата, ты, возбужденный Казанова. Спокойно, малыш.

Я смеюсь, расстраивая и его самого, и его пульсирующую эрекцию, упирающуюся в меня.

— Я заставлю тебя заплатить за это, сирена.

Он слегка прикусывает мой подбородок и скатывается с меня, затем мы оба приподнимаемся и садимся.

Я готова сделать звонок, Кэннон придает мне решительности. Никто и ничто не может сломить меня. Я нажимаю на номер отца, включаю громкую связь, удерживая молчаливый поддерживающий взгляд Кэннона, пока звучат гудки.

— Элизабет, — отвечает он вечно надменным голосом.

— Ричард, — я отвечаю как можно более твердо, называя его по имени, наверное, впервые в жизни.

— Его действительно зовут Дик? — произносит Кэннон одними губами, но больше выходит, как шепот; его глаза широко распахиваются, наполняясь весельем.

Я киваю, прикрывая рот рукой, чтобы сдержать хихиканье.

— Элизабет, я предполагаю, у тебя есть причина, по которой ты звонишь?

Тьфу, он все еще здесь.

— Да, — я прочищаю горло и подтверждаю его слова уверенным голосом. — Я так понимаю, у тебя новая семья знатоков «Монополии» и ты хочешь, чтобы Коннер испытал двухнедельное гавайское счастье вместе с тобой?

Я бы не смогла более подходяще выразить словами все свое возмущение. Даже мой обманчиво злой тон был безупречен.

В трубке доносится резкий свистящий вдох, настолько же осязаемый, как и Кэннон, вздрогнувший позади меня.

— Элизабет, — бубнит он, что-то непонятное и странное происходит с его голосом, — милая, думаю, пришло время нам с тобой сесть и все обсудить.

У меня едва хватает самообладания, чтобы схватить телефон и, проверив дважды, убедиться, что я набрала правильный номер. Кто эта долбанная «милая», о которой он болтает?

— Ричард, если ты сейчас под кайфом, я могу перезвонить.

— А она кусается, — бормочет он. — У меня не появилась новая семья, Элизабет, моя семья стала больше. И все они были бы очень рады познакомиться с тобой и твоим братом. Ты бы не хотела присоединиться к нам в поездке? В любое время. Или, может, поужинаем?

— Я знаю, что ты делаешь! — кричу я, мои руки трясутся так сильно, что Кэннон отодвигает от меня телефон, удерживая его согнутым пальцем, а свободной рукой гладит по спине вверх и вниз. — Тебе нужна фотография для рекламы твоей предвыборной кампании, вот и все! Кстати, о фотографиях. Ты швырнул мое фото об стену, когда мама застала тебя с какой-то шлюхой?

Непостижимо — я потеряла самообладание и раскрыла все карты.

— Вероятно, так и было. Я не буду претендовать на звание хорошего мужа, Элизабет. Я изменял множество раз, и я буду сожалеть об этом всю жизнь. И я был позорным отцом, постоянно отсутствующим и эмоционально отстраненным. И за это я еще больше сожалею. Что касается твоих догадок, это просто от обиды, которую ты затаила? Они необоснованны и, откровенно говоря, даже более бессердечны, чем мои проступки.

— Ты долбанный дьявол! Ты причинил вред Коннеру, пытался убить его, разрушил его жизнь и довел маму до самоубийства! С какой стати моя ненависть хуже, чем это?

Я вздрагиваю, услышав, как позади меня со стуком открывается дверь, и замолкаю. Когда я решаюсь повернуть голову, то вижу испуганные и обеспокоенные глаза Коннера, Ретта и Джареда, столпившихся в дверном проеме. Кэннон делает все возможное, чтобы успокоить их и прогнать.

— Мой сын только что слышал эту вспышку?

Кэннон выключает громкую связь и протягивает мне телефон с выражением сожаления и разочарования на лице.

— Пойдемте.

Он выпроваживает их и закрывает дверь, оставляя меня в позорном одиночестве. Я не могу оплакивать потерю; я заставила его обратить внимание на более серьезные вещи.

— Да, — хриплю я, — но сейчас он ушел.

— Элизабет, все, что я сделал или не сделал, правильно это было или нет, но я никогда не поднимал руку на твоего брата.

— ТОГДА КТО ЭТО СДЕЛАЛ?!

Он вернулся. Замок щелкает за секунду до того, как меня окружают со всех сторон его сильные руки, длинные ноги, широкая грудь, и все это для того, чтобы защитить меня.

— Вдох для меня, — шепчет он, — давай, один большой вдох для меня.

— Коннер? Сынок?

— Нет, сэр, это не Коннер. Ей нужна минутка, — говорит ему Кэннон. — Теперь выдох, милая, — произносит он тихо, обращаясь только ко мне.

— Ретт? Она в порядке?

— Мне жаль, что я ушел, мне нужно было успокоить Коннера. Но я вернулся, — он целует меня чуть ниже уха. — Я здесь.

Мое дыхание затрудненно от злости, да, но также и от страха. Неужели от безрассудной самостоятельности я докатилась до беспомощной зависимости от Кэннона? К черту это.

— Ричард, — я успокаиваюсь, — ты собираешься ответить мне?

— Нет, Элизабет, это не я. Никогда не позволю считать, что это я погорячился.

Я видела, как он выкручивался, какую противоречивую чепуху он плел, когда я закончила задавать вопросы. Я закатываю глаза, чувствуя истощение, которое всегда накатывает на меня при разговоре с ним.

— Коннер бы хотел поехать с тобой. Мы в Небраске. Ты можешь приехать, чтобы забрать его, вместе с Альмой, или я привезу его к тебе, когда смогу. И, Ричард? Если хоть один волосок упадет с его головы, или ты не привезешь его обратно ко мне вовремя, для тебя не будет никакого спасения.

Кэннон слегка подталкивает меня локтем, неодобрительно тряхнув головой.

— Когда вы вернетесь в Огайо? — спрашивает он с раздражением.

— Когда ваша поездка?

— Мы планируем отправиться во вторник.

Через пять дней, три из которых у нас концерты.

— Вероятно, не выйдет.

Отвечаю я с досадой в голосе, но мысленно ликую. Но только мысленно. Одному Богу известно, какой критике подвергнет меня Кэннон, хмуря при этом лоб, если бы я действительно повела себя так.

— Где в Небраске?

— Линкольн.

— Я отправлюсь к вам, как только смогу. Пожалуйста, отвечай на звонки, Элизабет. Мне понадобится ваше точное местоположение, когда я прибуду.

Я едва могу говорить, перебарывая полнейшее изумление.

— Ты действительно собираешь забрать его сам?

— Нет, в соответствии с твоими указаниями, Альма будет сопровождать меня. Если ты не против, я бы также мог взять с собой Лауру. Возможно, тебе хочется встретиться с ней?

— Черт, нет. Я не хочу видеться с твоей долб…

— Мы будем ждать вашего звонка, сэр. Скоро увидимся с вами и Альмой, — Кэннон перебивает меня и нажимает кнопку завершения вызова через секунду после того, как заканчивает свою фразу.

Я практически в одном шаге от того, чтобы преподать ему еще один урок «Красотки» — я знаю, что делаю!

— Какого черта, ты думаешь, что делаешь? — произношу я настолько едким голосом, насколько могу, поспешно отходя от него как можно дальше.

Он сокращает это расстояние одним махом и буквально впечатывается своим телом в меня, сжимая в тиски.

— Я предотвращаю невероятно жалкое представление о том, как ты выставляешь себя на посмешище. Я понимаю, что ты зла, возмущена и напугана, — он гладит меня костяшками по щеке, — и это неудивительно. Но ты не злобная и не ехидная, поэтому прекрати так сильно стараться вести себя подобным образом. И…

Он прикасается пальцами к моим губам, чтобы не дать мне возразить.

— Я с радостью буду лизать твою киску и платить по счетам, так что я имею право голоса.

Он подмигивает мне.

Я не могла бы сказать теперь, почему была так зла на него всего пять секунд назад, даже если бы моя жизнь зависела от этого. То, как он повернулся ко мне спиной, возмущает, но его пронизывающие слова заставляют точку между моих ног пульсировать. Я облизываю губы, подыскивая подходящий ответ, когда он наклоняется и увлажняет их для меня.

— Тебе нравится мысль об этом, ведь так? — мурлычет он, и этот звук такой глубокий и очаровательный.

Я, должно быть, кивнула или, может, что-то ответила, кто знает, но уж точно не я, одержимая страстью, потому что он смеется и целует меня.

— Я тоже, ангел, я тоже. Скоро, обещаю тебе, очень скоро я буду нежно любить каждую частичку тебя каждой частичкой себя.

Я сглатываю, и этот звук эхом раздается в комнате, выдавая мою нервозность. Единственная вещь, в которой я была уверена, это то, что наше трехминутное свидание с Реттом не подготовило меня к Кэннону Блэквеллу, и я уверена, что разочарую его.

— Давай, эээ, — я извиваюсь и отстраняюсь от него, — давай расскажем Коннеру и подготовимся к сегодняшнему выступлению.

— Эй, — он удерживает меня за талию, не давая уйти. — Что только что произошло?

— Ничего, — говорю я скорее двери, нежели ему.

— Нееет, это определенно было чем-то. Я с нетерпением жду, когда смогу вытянуть из тебя это.

Разговор с Коннером прошел… громко. Он кричал и носился повсюду в полнейшем восторге, на что я смотрела с приклеенной к лицу улыбкой.

Я ощущала себя Сибиллой. Одна версия меня чувствовала облегчение и искреннее счастье от такого явного проявления того, что ему нравиться быть с отцом, и была полностью бесстрашна. Другая Лиззи безумно боялась и по-прежнему настолько не доверяла этому придурку донору спермы, что могла бы закопать его в землю. И еще одна моя личность смущена и вроде как завидует… тому, что не имеет отца, которого бы можно любить.

Я достаточно долго пряталась в ванной комнате под предлогом того, что мне надо подготовиться, поэтому, примирившись с происходящим, я подавляю всех Лиззи и присоединяюсь к остальным в общей зоне.

— Это никак не может быть правильным местом. Я думаю, что заметил Бу Рэдли вон там на крыльце, — Джаред выглядывает в окно, скептически нахмурившись.

— Только потому, что его имя Бу, не значит, что он был жутким, — замечает со смешком Кэннон. — В действительности, как раз наоборот. И они жили в неплохом районе.

Я ловлю взгляд Кэннона и кокетливо ему улыбаюсь. Сейчас я бы больше удивилась, если бы он не читал мою самую любимую книгу. Я перестала подсчитывать очки. Он выиграет всю Лиззи, если хочет ее.

— Приятель, сегодня тебе не понадобится твой багаж. Папа еще не здесь, из Огайо долго ехать. Как насчет того, чтобы положить его в комнате?

Хотя я только закончила самоанализ и приказала всем голосам в моей голове к черту заткнуться, стоит мне увидеть, как Коннер собирает вещи, и все мои вопросы возвращаются в полном составе. Кэннон научил меня следовать инстинкту и интуиции, открыл мне глаза на то, что нужно быть оптимисткой и не бояться мечтать, так что я не могу просто взять и выключить это. Поэтому, когда я смотрю на Коннера, который вцепился в этот багаж, как в спасательный жилет, и не может усидеть на месте в ожидании приезда нашего отца, я испытываю трепет.

Признаться, я считаю Коннера асом в чтении людей, он каким-то образом видит их ауру. У него нет абсолютно никакой ненависти к нашему отцу, и он не боится находиться рядом с ним. И догадка, которой я противилась годами, теперь подсказывает мне, чему необходимо следовать. Я должна точно понять, в чем дело, чтобы не лишиться рассудка.

— Ты сказала, что он едет, — с надутым видом произносит Коннер, выпятив нижнюю губу.

— Так и есть, но не сегодня. Мы проведем выступление, поспим и, может быть, завтра утром он будет здесь.

Брюс умело паркует огромный автобус на парковке позади здания, где нам предстоит выступить. Быстро выглянув в окно, я соглашаюсь с Джаредом — это место действительно вызывает нервную дрожь.

— Мы на месте, — произносит Брюс и вылезает из кабины, стреляя взглядом то на Коннера, пребывающего явно в мрачном настроении, то на нас. — Кон, что не так?

— Я не собираюсь покидать автобус, потому что папа может искать меня здесь, — он кладет скрещенные руки поверх сумки, лежащей на его колене. — Сестра наговорила ему всякого, потому что она кричала на него. Я слышал ее.

— Коннер, посмотри на меня, — я в мгновение ока оказываюсь перед ним, стоя на коленях, и кладу свои руки на его, — клянусь тебе, приятель, я не сказала ему ничего плохого. Я знаю, что ты взволнован поездкой, и я хочу, чтобы ты хорошо провел время. Уверяю тебя, я ничего не наговорила ему, Кон?

— Это правда, Кэннон? — он спрашивает у него, нуждаясь в подтверждении моих слов. Такого прежде никогда не случалось, и это ранит гораздо сильнее, чем все, что я могу вспомнить.

— Коннер, твоя сестра когда-нибудь прежде лгала тебе? — Кэннон дружелюбно окликает его.

— Нет, — бормочет он.

— Так зачем ей лгать тебе сейчас, дружище?

— Потому что она ненавидит моего папу.

— Она любит тебя, очень сильно. Она бы не стала тебе лгать.

Я вытираю слезы, благодарная Кэннону за поддержку, и в тоже время полностью раздавленная. Остальные трое наблюдают, не проронив ни слова, напряжение в воздухе почти настолько же ощутимо, как и огромный ком в моем горле.

— Пора идти, — бормочу я и встаю, одергивая задравшуюся юбку. — Брюс, ты можешь остаться в автобусе вместе с Коннером?

Он отвечает лишь утвердительным кивком головы, и я, схватив свои вещи, направляюсь к двери.

— Увидимся после выступления, Приятель, люблю тебя.

Тишина в ответ вонзает нож в мои внутренности еще глубже.

— Прости меня, сестра, — извиняется он, разбудив меня, его милое личико мелькает над моей кроватью.

— Не беспокойся об этом, Приятель, — я откидываю покрывало, очевидно, пришло время подниматься. — Хочешь, чтобы мы чем-нибудь занялись сегодня, пока ты не уехал? Только ты и я.

— Да, хочу. Мы можем съесть панкейки Кэннона перед тем, как пойдем кататься на коньках?

Я смеюсь. Похоже, что я отправляюсь на каток после нескольких панкейков, аппетитный запах которых я сейчас чувствую.

— Конечно, можем. Позволь мне подняться и сбегать в ванную. Встретимся здесь.

— Эй, народ, мы идем кататься на коньках! — кричит он, и я съеживаюсь. Во-первых, мне срочно нужен кофе, а во-вторых, я хотела, чтобы мы провели время только вдвоем. Совсем скоро он покинет меня на две недели, и это на целую вечность дольше, чем мы были порознь за последние десять лет. Мое сердце болит только от одной мысли об этом. Я уже скучаю по нему.

— Ребята, я заказал для вас такси через тридцать минут, так что ешьте, — Кэннон подмигивает и пододвигает мне тарелку, когда я сажусь. — Эм, один мой приятель разыскал меня. Он хочет узнать, сможем ли мы найти время и выступить в его баре, когда будем проезжать мимо? Он только что открылся и нуждается в промо или что-то в этом роде.

Он пожимает плечами и наливает мне кофе.

— Я сказал, что спрошу.

Я все еще зависла на фразе «будем проезжать мимо». Для меня это не звучит, как план спрыгнуть с корабля. Проглатывая кусок панкейка и надежду, я спрашиваю, как можно более равнодушно.

— Он живет в Индиане? Где конкретно?

— Да, в Браунсберге, прямо рядом с моим родным городом. Я прикинул, что мы будем там в ночь на понедельник. Мы могли бы выступить в тот же день или во вторник, если у нас нет никаких других заявок. Могли бы помочь ему начать бизнес. Он хороший друг, было бы круто суметь помочь ему в затруднительном положении.

— Я — хороший друг, — вставляет Коннер с набитым ртом.

— Уверен, что так и есть, — Кэннон ударяет своим кулаком о кулак Коннера, и мой брат имитирует звук взрыва так оживленно, что кусочки завтрака вылетают из его рта.

— Мы свободны в понедельник и во вторник! — кричит Ретт со своей кровати.

Кэннон, потупив взгляд, одной рукой массирует заднюю часть шеи, а другой нервно трет по обнаженному торсу — я уже давным-давно приняла стопроцентное решение никогда не покупать ему футболки. — А можем ли мы выступить оба вечера? Тебе не нужно ехать домой в Огайо?

— Ради чего? — спрашиваю я. — Коннер все равно уедет.

— Я не знаю, ради дома, питомцев или чего-то подобного. Не хочешь передышку? — он явно озадачен, с каждой секундой его лоб морщится все сильнее.

— Никакого дома, никаких питомцев.

— Эй! У нас есть рыбки, — напоминает мне Коннер.

— Ах, да, — посмеиваюсь я, — рыбки. Хорошо, тогда только никакого дома.

— У тебя нет никакого места проживания, квартиры, ничего?

Почему это так беспокоит его?

— У меня есть машина. Я держу ее в доме моего дяди. Но нет, мне не нужно никакое пристанище. Большую часть времени я нахожусь в дороге. Даже если бы у меня было такое место, то уж точно не в Огайо.

До меня доносится звук клаксона такси, поэтому я делаю еще один большой глоток кофе и тороплюсь взять свои вещи.

— Коннер, обувь! И подожди меня, пожалуйста.

— С тобой все будет в порядке? Уверена, что не хочешь, чтобы я пошел с вами? — тихо спрашивает Кэннон, стоя позади меня и прижимаясь к моей спине.

— Это мило, но мы будем в порядке. Мне нужен день наедине с приятелем, прежде чем он уедет. Пожалуйста, когда появится Брюс, передай ему, где мы.

Поторапливаясь и не спуская глаз с подпрыгивающего вверх и вниз Коннера, я обдумываю, все ли взяла, и выхожу следом за ним, крикнув прощание всем остальным.

— Нам туда, где катаются на коньках, пожалуйста, — с полнейшим ликованием в голосе говорит Коннер водителю такси.

Приятель носится по катку, как настоящий профессионал. Я же, наоборот, наблюдаю за ним из торговой палатки и с осторожностью сижу на пакете со льдом. Это ничем не отличается от моих многочисленных неудачных попыток катания на коньках — в любом случае моя задница каким-то магическим образом притягивает к себе лед.

Он безумно машет руками каждый раз, когда проезжает мимо. Я достаю телефон, чтобы сделать несколько фото своего брата, и замечаю входящие сообщения от Кэннона.

ГА: Брюс подтвердил, что мы свободны, я договорился на понедельник и вторник в Sark Pit.

ГА: А теперь прекрати смеяться. Его фамилия — Сарк. Он думает, это удачная идея, как Shark Pit.

ГА: Куда мы направляемся после этого?

— Сестра! — вопит Коннер, чем побуждает меня к действию, и я нажимаю кнопки как безумная, чтобы сделать сразу несколько фотографий.

— Я сделала фото, приятель, отличная работа! — кричу я в ответ, с минуту наблюдая за ним. Не удивительно, что у него хорошо получается — это как езда на велосипеде — а Коннер всегда обладал выдающимся мастерством в спорте. Убедившись, что он в порядке, я возвращаюсь к СМС.

ГА: Нет квартиры, значит? И ты спишь в автобусе во время перерыва? Где бы ты обзавелась жилищем, если бы захотела? Индиана — прекрасное место.

Это было последним. Он мог бы спросить Брюса, ведь он рядом с ним, куда мы едем дальше. Я думаю, он отправил мне это сообщение, чтобы дать понять — он остается на борту, со мной, поэтому написал «мы».

Чувствуя смелость, я пишу в ответ. Нет, не то. Ощущая себя сладкоголосой сиреной, я звоню ему.

— Если тебя держат в заложниках, и ты не можешь говорить, то произнеси «бип» один раз, — отвечает он.

Я должна начать записывать некоторые его забавные фразочки.

— Никакого захвата заложников, — хихикаю я, — чудак. Что заставило тебя сказать это?

— Ты почти два часа не отвечала на мои сообщения. Я стоял снаружи, привлекая внимание пришельцев фольгой, чтобы они похитили меня и привели к тебе.

— Боже мой, — мой смех становится еще сильнее, и, вероятно, к нему прибавляется еще и фырканье. — Ты не веришь в удачу, но веришь в пришельцев?

— Не-а, не совсем. Кроме того, десять минут дерзости из твоих уст, и они высадят тебя обратно. Итак, чем вы, ребята, занимаетесь? Веселитесь?

— Коннер отрывается на полную. А я — восторженный зритель с синяком на заднице. Фигуристка из меня не такая хорошая, как может показаться на первый взгляд. О боже, подожди.

Я прикрываю телефон рукой и отвожу его в сторону.

— Приятель! — он смотрит на меня, и я отрицательно качаю головой. — Он слишком маленький, Коннер, не раскручивай его.

Я жду, чтобы убедиться, что он слушается меня, затем возвращаюсь к Кэннону.

— Пять мальчишек толпятся вокруг него в ожидании своей очереди, чтобы он покружил их вокруг себя. Уверена, их матери, — я быстро оглядываюсь вокруг, отыскивая их взглядом, — понимают, что это плохая идея.

— На них надеты шлемы и наколенники?

— Нет.

— Тогда да, останови его, — он от души смеется. — Когда вы возвращаетесь? У Джареда в самом разгаре телефонный разговор с Ванессой, а Ретт все еще в постели. Мне чертовски скучно.

— Можешь не стесняться и сделать уборку, — шучу я.

— Уже сделал — ни единого пятнышка. Я подумал воспользоваться твоим ноутбуком, чтобы поискать квартиру, если ты не против?

— Я совсем не возражаю, и ты это знаешь. Только не удали мое порно. Подожди, это уже не смешно. Не добавляй никакого порно.

— Это все Джаред, я клянусь.

— Ага, как скажешь, извращенец, — хохочу я. У меня нет никаких сомнений в том, что именно Джаред был инициатором этой проделки. Как всегда.

— Итак, где мне следует подыскивать жилье? Тон, которым он задал этот вопрос, был скорее многозначительным, чем соблазнительным.

— Почему… ох, не вешай трубку, — я проверяю экран телефона. — Кэннон, это отец Коннера. Давай я перезвоню тебе.

Я переключаюсь на вторую линию, испытывая паранойю, что испорчу все планы Приятеля.

— Алло?

— Элизабет, это твой па…эээ, это Ричард, — произносит он.

— Да, я знаю. Где ты?

— В двух часа езды.

Он или провел за рулем всю ночь, или выехал очень-очень рано, и это снова привело меня в неописуемый шок.

— Куда конкретно мне следует ехать?

Я даю ему соответствующие указания и, повесив трубку, иду напролом к Коннеру, чтобы забрать его. Это оказывается не так уж и сложно, потому что он приходит практически в исступление, когда я говорю ему о звонке.

Позже приезжает такси, и мы возвращаемся к автобусу. Коннер взлетает по ступенькам и врывается в дверь, когда Брюс открывает ее.

— Ого! Полегче, приятель, — произносит Брюс. — Где-то пожар?

— Мой папа почти что здесь! Я за своей сумкой!

Он несется мимо него в свою комнату.

— Сколько? — дядя с серьезным видом спрашивает меня.

— Меньше двух часов, — бормочу я, тяжело опускаясь на скамейку. — Где мальчики?

— Пошли купить что-нибудь поесть. Надеюсь, они поторопятся. Я собираюсь исчезнуть на то время, пока твой отец не уйдет. Ради тебя и Коннера. Я знаю свои пределы, и вам, детишки, не нужна мерзкая сцена.

— Он здесь? — вопит Коннер, выбегая из комнаты; сумка ударяется обо все, что попадается на его пути.

— Пока нет, приятель, еще немного, — я хихикаю над ним. — Крепко обними дядю Брюса на прощание. Он должен уйти, чтобы заняться кое-какими делами. Пройдет некоторое время, прежде чем ты увидишься с ним снова.

Я заканчиваю фразу слегка хриплым от накатившего уныния голосом. Коннер душит его в объятиях, и от меня не ускользает то, как дядя слегка вздрагивает. Как я тебя понимаю; может, вместо того, чтобы просто выжать из тебя жизнь, он вправит тебе спину, и ты будешь чувствовать себя лучше.

Брюс смывается, и мальчики появляются около тридцати минут спустя и застают то, что, должно быть, похоже на цирковое представление. Коннер не может усидеть на месте, в буквальном смысле находясь в неудержимом возбуждении, а я сжимаюсь в комок, пытаясь заглушить беспокойство.

— Вероятно, ты не поверишь мне, но я безумно скучал по тебе, —приветствует меня Кэннон, притягивая к себе.

— Ага, верно.

Я насмехаюсь над ним и уклоняюсь от его объятий.

— И не пытайся применить эту дыхательную фигню, это не сработает. Иди, — я тяжело вздыхаю, когда по лицу скатывается слеза, и наклоняю голову, — иди, попрощайся с Коннером.

— Моя драгоценная девочка, — он жалеет меня, чем бесит еще больше, — да пошло оно все, давай поедем с ними! Я не хочу, чтобы ты была несчастна. Давай отправимся на Гавайи. Ты можешь смотреть за Коннером, а я за тобой.

Он ласково прикасается к моему виску своими теплыми мягкими губами, тихо разговаривая со мной.

— Если это заставит тебя чувствовать себя лучше, то я в деле.

— Лиз, нам бы здесь не помешало немного помощи! — вопит Ретт где-то позади нас, тем самым давая мне необходимый предлог, чтобы уйти от этого идиотского, бессмысленного разговора.

— Что?! Приятель, что ты делаешь?

— Забираю своих рыбок, — заявляет он и смотрит так, будто у меня две головы, пытаясь незаметно спрятать сачок за спиной. — Папа любит рыбок. У него есть большой аквариум!

— Я знаю, Кон, но… эм…

Вот дерьмо, и что я должна сказать на это?

— Я буду скучать по ним, если ты их заберешь. Для меня они будут частичкой тебя, пока ты будешь в отъезде.

Это не ложь, по крайней мере, последняя часть.

Он кусает губы, по шарканью ноги и мечущимся глазам очевидно, что он погружен в серьезные размышления.

— Ладно, Бетти, но хорошо заботься о них.

Мое хихиканье выдает намек на слезы, которые я проглатываю.

— Обещаю.

Стук снаружи… и моя спина ударяется о край двери спальни. Ох, твою же мать! Все происходит в одно мгновение, и тело Коннера с силой отбрасывает меня в сторону, когда он спешит ответить на стук.

— Блин, — Ретт спешит ко мне, — ты в порядке?

Он помогает мне удержаться на ногах и осматривает меня, приподнимая сзади мою футболку.

— Крови нет, но завтра будет болеть.

— Лиззи, ты…, — Кэннон замолкает, не понятно, то ли он в панике, то ли в недоумении, почему Ретт задирает мою футболку. — Что…эээ, могу я чем-нибудь помочь?

— Коннер впечатал ее в дверь, когда проносился мимо, и повредил ей спину, — объясняет Ретт.

— Дай мне посмотреть.

Он отталкивает руку Ретта, чтобы осмотреть самому.

— Тебе нужен пакет со льдом, милая? — спрашивает он, целуя место удара, где кожа, как я предполагаю, уже покраснела или даже стала черно-синей.

— Я в порядке, давайте выбираться отсюда, пока он просто не забрал его, — ворчу я, проходя мимо них обоих.

— Элизабет, — мой отец, стоящий в моем автобусе, приветствует меня.

Я игнорирую его и иду прямо к Альме, чтобы обнять ее. Еще одна загадка: этот замечательный человек по какой-то причине остается с ним.

— Альма, — я обнимаю ее, несмотря на боль, — как ты?

— Моя дорогая Элизабет, — воркует она, сжимая меня в ответ. — Как ты поживаешь, моя прелестная девочка? Такая красивая.

Она отстраняется и гладит меня по волосам так же, как делала раньше, и мне приходится подавить вздох.

— У меня все прекрасно. Хотя я скучаю по тебе. Ты присоединишься к ним на Гавайях? — прямолинейно спрашиваю я, поглядывая на отца краешком глаза. Несомненно, он знает, что я проверяю.

— Да, — она кивает головой, хлопнув в ладоши. — Не могу дождаться! Наконец-то отпуск.

Она смеется и толкает Ричарда локтем в бок.

— Ммм, — его единственная реакция. — Я поздоровался с мальчиками Фостер, но мне кажется, я не встречал этого молодого человека, стоящего на страже рядом с тобой, дочка. Не хочешь официально нас представить?

— Я действительно кое-что хочу. Ты не…

— Кэннон Блэквелл. — Он обходит меня и протягивает руку, стрельнув в меня «как тебе не стыдно» взглядом. Мы должны поработать над этим, определенно должны.

— Рад познакомиться с тобой. Ричард Кармайкл. А это Альма. Она с нами с тех пор, как Коннер был еще в пеленках.

— Приятно познакомиться, — Кэннон улыбается и берет ее руку. И моя шестидесятилетняя бывшая няня заливается краской от смущения.

— Я готов! — громко требует Коннер, возвращая к себе всеобщее внимание. — Обними меня, сестра, мы уходим.

А если я не обниму, не значит ли это, что он действительно не уедет? Я отгоняю эту глупую мысль и поворачиваюсь, чтобы заключить своего брата в объятия.

— Я буду очень сильно скучать по тебе, Кон. Пожалуйста, звони мне и присылай фотографии, хорошо? Держись рядом с остальными и носи спасательный жилет, если будешь плавать, и говори Альме, если тебе что-нибудь понадобиться, и…

— Бетти, я все знаю! — добродушно фыркает он. — Я надел свой кожаный браслет, не беспокойся. Но не пой мою песню, пока я не вернусь, потому что она моя. И не убей моих рыбок.

— Поняла, — я прерывисто хлюпаю носом и вытираю о его футболку; ничего не поделаешь. — Я люблю тебя больше всего на целом свете, Коннер. Возвращайся целым и невредимым, и поскорей.

— Люблю тебя больше, сестра.

Он покрывает все мое лицо поцелуями, сжимает еще раз напоследок, а затем выскакивает из автобуса.

— Пока, Кэннон! — кричит он, встречая по пути Ретта и Джареда, которые исчезли сразу после этой семейной встречи и ждали снаружи.

— Обними меня, Элизабет, мне нужно поспешить за ним, — смеется Альма, раскрывая объятия. — С ним все будет в порядке, даю тебе слово, — она шепчет в мое ухо. — Я так горжусь женщиной, которой ты стала. Пожалуйста, поживи немного ради себя.

Я могу только кивнуть, впитывая комфорт объятий, по которым так долго скучала. Я чувствую себя намного лучше, услышав от нее самой, что она поедет и позаботится о Приятеле. Ее словам я доверяю.

— Я лучше пойду за ним. Приятно было познакомиться, Кэннон, — она машет нам рукой и оставляет нас троих наедине.

— Здесь вся информация о том, где мы остановимся, рейсы и время, контактные номера, — он протягивает мне папку, будто все происходящее какая-то деловая сделка. — Я ценю то, что ты спокойно позволила это. И даю слово, Элизабет, что о нем хорошо позаботятся, и он прекрасно проведет время.

Рука Кэннона находит мое плечо и сжимает, он дает понять, что рядом и, инстинктивно, я накрываю ее своей ладонью. Глаза моего отца расширяются от такого жеста.

— Также я имел в виду именно то, что сказал — насчет возможности как-нибудь сесть и все обсудить. Я твой отец, и я очень люблю тебя.

— Ты будешь говорить то же самое, когда все голоса будут подсчитаны? — огрызаюсь я, что заставляет Кэннона сжать мое плечо сильнее.

— Если я прямо сейчас выйду из гонки, ты присоединишься ко мне за ужином? Объяснишь хотя бы некоторые причины этой ненависти?

— Нет.

— Я так и предполагал. Но, в любом случае, мой ответ — да.

Если бы я мог отмотать время всего лишь на час назад, то проверил бы все тайники Джареда и выбросил весь крепкий алкоголь. Моя маленькая сирена выпила два шота, и ей совсем не нравятся мои попытки помешать ей продолжать. Все же напиться после концерта кажется более удачной идеей.

На самом деле, если она не выйдет из ванной в ближайшие пять минут, у меня не будет другого выхода, кроме как предположить, что она вырубилась, пока приводила себя в порядок, и пойти за ней.

Я знаю, она скучает по Коннеру. Черт! Я тоже скучаю по нему, хотя прошло всего лишь несколько часов. Но она не может провести эти две недели, постоянно испытывая паранойю и занимаясь саморазрушением. Я не позволю ей. Я дам ей свободное пространство, комнату, где она сможет все проанализировать, решить и делать все, что ей вздумается. Но в другое время, когда она может даже не осознавать, что ей нужно, я заберу ее в такое место, где ей не придется ни о чем думать и ничего решать, это будет уже моей работой.

— Достучался до нее? — спрашивает меня Джаред, подтягивая повыше висящую за спиной басс-гитару и держа в руках инструментальную сумку. — Мы собираемся выходить.

— Ага, мы выйдем следом за вами.

Ретт колеблется, оценивая меня тяжелым взглядом, прежде чем, слегка тряхнув головой, снисходительно улыбнуться.

— Удачи. Она боготворит своего брата. С таким же успехом она могла остаться без рук и ног — вот, что она чувствует сейчас. Либо ты тот, кто в состоянии справиться с ней, либо нет. Но я ставлю на тебя, Свистящие штаны, — он вздыхает, похлопывая меня по плечу, — потому что я люблю ее, и она тоже уверена в тебе. Она хочет, чтобы это был ты.

— Понял, — насмешливо произношу я, хотя это выходит язвительнее, чем следовало бы. Я рад, что у нее всегда был Ретт, но его работа здесь закончена. Теперь Лиззи моя. Моя, чтобы любить ее, беспокоиться о ней, утешать и поддерживать во всем, что ей необходимо, и чем скорее он уступит, тем спокойнее будет обстановка. Он может говорить, что ставит на меня, но я не могу сказать, что верю ему. Не раньше, чем действительно начну верить.

Джаред деликатно покашливает, чтобы отвлечь наши с Реттом задумчивые и хмурые взгляды друг от друга. Я поворачиваю голову, и воздух со свистом покидает мои легкие.

Неожиданным образом она оказывается здесь, появившись из кокона, которым определенно является ванная комната автобуса. Опьяняющее создание, заставляющее забыть обо всем на свете, вот кто она.

— Трахни меня, — я не справляюсь с потоком эмоций, будто комом застрявших в горле; это то, что в действительности не должно произноситься вслух.

— Даже не членом Ретта, но спасибо, что спросил, — Джаред хлопает меня по плечу, засмеявшись. — Но я понимаю тебя. Она действительно что-то.

Она медленно идет ко мне, и эти неторопливые движения все более поддразнивающие и сексуальные, потому что… даже знать не хочу. Все, что я знаю, это то, что я не смог бы отвести взгляд от ее очаровывающей новообретенной красоты, даже если бы попытался. Ее волосы, вернувшиеся к натуральному золотисто-каштановому цвету, завиты на концах и откинуты назад, что только подчеркивает эти огромные, необычайно ранимые карие глаза. Она нанесла новые дымчатые тени, и мой член реагирует на то, что происходит с ее взглядом сегодня, ее губы блестят все ярче с каждым приближающимся движением.

Она, без сомнений, очень миниатюрная, но эти черные сапоги просто изумительны и, наверное, у них сверхъестественный каблук, потому что, клянусь, ее ноги стали длиною в мили и ускользают под едва заметную черную юбку. Я уже знал, что у нее восхитительная грудь, но эта белая майка, надетая на ней, серьезно заигрывает с моим благородством на очень опасных уровнях. Ярко-розовый бюстгальтер под ней явно предназначен поддразнивать все, что создано Богом для того, чтобы мужчину сделать мужчиной и заставить это работать как часы.

Лиззи Кармайкл вызывает просто шквал аплодисментов.

Без сомнения, слова сейчас подведут меня, поэтому я просто маню ее пальцем ближе ко мне. Она на миг отводит глаза в сторону, но потом снова смотрит на меня, отыскивая взглядом мои глаза в невысказанной просьбе. Звук закрывающейся двери дает понять, что мы остались одни. Фостеры, к счастью, смываются и дают нам время.

Показывается ее маленький розовый язычок, и она нервно облизывает губы, пока медленно направляется ко мне. Мои руки сжимаются в кулаки от желания схватить ее и никогда не отпускать. Но я сдерживаю себя — она должна прийти добровольно, целиком и полностью.

— Слишком? — спрашивает она мягким шепотом, как только оказывается прямо передо мной.

Я трясу головой, окидывая взглядом каждый дюйм ее тела.

— Ты — ослепительна, вне всякого сомнения. Совершенна. По правде говоря, не существует слова, достойного тебя.

— Я, э-э-э, ну, — она слегка наклоняет свою милую головку, — наверное, немного перестаралась на этот раз. Я не знаю.

Вот он — этот ранимый и уязвимый взгляд из-под ресниц, который вызывает у меня примитивный инстинкт защитить.

— Почувствовала себя своего рода свободной, дерзкой.

Милый румянец появляется на ее щеках. Проклятье! Я буду продолжать в том же духе, чтобы он всегда был здесь, постоянно напоминая ей, что она желанна и обожаема.

— Ты готова? Даю тебе десять секунд, чтобы сказать «да», иначе я съем тебя прямо здесь.

Ее нежный, застенчивый смех взбудораживает все мужское во мне, и я неосознанно с рыком шагаю вплотную к ней.

— Нужен хотя бы маленький кусочек, — бормочу я и бесцеремонно придвигаюсь, покусывая ее несколько раз вдоль линии челюсти, и заканчивая возле мочки уха, затем заставляю себя, хоть это и мучительно, отстраниться от нее. — Пойдем, великолепная.

Я беру ее за руку и переплетаю наши пальцы, ее маленькие и изящные, и свои теплые, сильные и подрагивающие.

— Я только выгляжу таким сильным.

Наше сегодняшнее выступление безоговорочно самое лучшее. «Увидимся в следующий вторник» на высоте и просто сносит у всех крышу! Несмотря на то, что Лиззи искренне скучает по своему брату, заметно, как она излучает чувство освобождения. Без необходимости беспокоиться о Коннере каждую секунду, она преображается в беззаботную натуру, которая наслаждается своим временем, сирену, которую я видел в ней все это время. Она становится живой и, находясь на сцене сегодня вечером, очаровывает всех. Лиззи сияет как звезда, ее голос опьяняющий и соблазнительный, восхитительное миниатюрное тело эротически раскачивается, приковывая к себе взгляды. Особенно мой.

Я решил, что действовать с какими-либо намеками в первую же ночь после отъезда Коннера, может показаться навязчиво и бесчувственно, но она более чем рада идти ко мне. И я принимаю все, что она дает — долгие взгляды и мимолетные, чувственные прикосновения ее кожи к моей. Или я утратил свою интуицию, или Лиззи откликнулась, и она готова. Поэтому, чем скорее я смогу оторвать ее от этого столика, где мы празднуем с Реттом и Джаредом, тем лучше. Мне не терпится узнать, насколько далеко она зайдет. Не важно, какого пути она решит придерживаться сегодня ночью, я хочу, чтобы она преодолела весь этот путь до конца, дала мне все, что бы то ни было. Пусть даже она всего лишь позволит держать ее в объятиях (всю ночь, о чем я молю), или, лежа на моей груди, расскажет по секрету все свои истории: что она любила, когда была маленькой девочкой, или как она хочет назвать наших детей.

— Я никогда не понимала эту песню, — произносит она и поднимает свой пальчик, нетвердым движением указывая куда-то наверх, откуда звучит музыка.

Я прислушиваюсь — «High for this» (Под кайфом) The Weeknd. Мне не терпится услышать ее догадку. Меня неизменно приводят в восторг наши всесторонние дискуссии по поводу всего, что касается музыки. Я уравниваю с ней счет в выпитых шотах. Это стоит отметить.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я и заправляю прядь ее волос за ухо, желая отчетливо видеть это великолепное лицо.

— Не пойми меня неправильно, у нее отличный и исключительный ритм, но вот слова, — она морщит нос. — Назови меня сумасшедшей, но если парню требуется предупреждать тебя «извините, мадам, вы захотите испытать кайф от этого»? Я думаю, предупреждающие колокольчики не могут звенеть еще громче. Не начинай раздеваться и не ложись рядом с ним! Беги и всю дорогу кричи: «Помогите!».

Восхищенный ее складом ума, саркастическим и всегда способным заинтересовать, я смеюсь и наклоняюсь, чтобы отведать вкус этого умного ротика.

— Отличная точка зрения. В конечном счете, ты — девушка лирических песен. Поэтому, догадываюсь, что «Informer» (Доносчик, исполнитель Snow) сводит тебя с ума?

— Правда? Что за херню несет этот чувак? — вопит Джаред-Вечно-Подслушивающий. — Он вообще на английском разговаривает?

— Не имеет значения, что это был за язык. Уроженец из любой страны не смог бы его понять. Думаю, он говорит на английском, в отличие от нас. — Лиззи хихикает и растягивается на стуле, вытягивая руки вверх и зевая.

— Похоже, что мне нужно отвезти тебя домой, — шепчу я ей на ухо.

— М-м-м, — она закрывает глаза и мурлычет, и этот звук доносится до моих ушей громче, чем музыка. — Я готова, когда ты готов.

— Джентльмены, — я встаю, предлагая моей сирене руку, — мы уходим.

— Предупреждаю. Сегодня в автобусе у меня будет секс по Скайпу, — Джаред сверяется с невидимыми часами. — Начало — как только Несси закончит работу. Заткните уши, закройте глаза, делайте все, что хотите, но это произойдет. Возможно, два или три раза.

— Я буду затыкать вот это.

Ретт кивает головой в сторону, и мы все поворачиваемся, чтобы проследить за его нацеленным взглядом. Привлекательная миниатюрная блондинка. Не так плоха, но у меня тут же возникает мысль — насколько же она похожа на старую Лиззи. Может быть, он просто предпочитает блондинок. Я буду считать это простым совпадением, если только он не заставит меня вылечить его одержимость хорошим пинком под зад.

— Автобус в вашем распоряжении, мальчики, только простерилизуйте его. А я сегодня ограничусь ванной и обслуживанием в номере, — она прищелкивает языком. — Увидимся.

Она идет впереди и крепко держит мою руку, пробираясь сквозь скопище тел. Вероятно, мне бы следовало взять контроль на себя, но будь оно все проклято, если я смогу отвести глаза от ее задницы в этой юбке. У меня слюнки текут, когда я воображаю все те вещи, которые я хочу сделать с ней.

Но не сегодня. Это самое великое испытание силы воли, которое мне когда-либо приходилось выносить. Я должен продолжать напоминать себе — «позволь ей самой прийти к тебе, соблюдай скорость и знай границы». Я не могу отпугнуть ее, когда только добился. Если я действительно ее добился. В суматохе кто-то так сильно толкает меня, что мое тело отлетает в сторону, и я выпускаю руку Лиззи. Я быстро ориентируюсь, единственное, что меня волнует, это найти ее. Очень сложно разглядеть ее, так как она ниже, чем все остальные люди вокруг нас.

— Детка! — неистово воплю я, а затем трясу головой, будто она единственная детка здесь. — Лиззи! — кричу я снова, уже громче.

С облегчением замечаю ее маленькую руку, неожиданно возникающую среди моря тел и бешено размахивающую. Я тут же понимаю, что Лиззи напугана. С рычанием я несусь сквозь толпу и безжалостно расталкиваю людей в стороны, как тряпичных кукол, борясь за то, чтобы добраться до этой руки — единственное, что я вижу. Но когда я достигаю этого места, то больше не испытываю чувства облегчения.

Какое-то ничтожество примерно на дюйм ниже меня ростом, но футов на двадцать тяжелее, прижимает к стене мою сирену, стоящую с безумными глазами. Отсюда я могу разглядеть, как бешено бьется ее пульс, и все, что я вижу перед глазами, это красная, как кровь, пелена. Рывком схватив ублюдка за плечо, я тяну его назад и разворачиваю лицом к себе.

— Мне кажется, ты слишком близко к тому, что принадлежит мне, — я презрительно усмехаюсь, руки вытянуты вдоль тела и уже сжаты в кулаки, готовые к бою.

— Не вижу твоего имени на этом, — произносит он, растягивая слова и слегка раскачиваясь, от него несет дешевым виски.

— Ты не знаешь моего имени, тупица. Я протягиваю руку, огибая его.

— Иди ко мне, — говорю я своей напуганной девочке, и она тотчас обвивает меня руками, лицо и все тело крепко прижимаются ко мне сбоку.

— Я просто хочу уйти, — бормочет она.

Я хватаю придурка за воротник и рычу ему в лицо.

— Когда они дрожат и машут руками в воздухе, это значит, что они напуганы, а не запали на тебя, идиот.

И с этими словами я пихаю его назад достаточно сильно, чтобы его задница встретилась с полом, подхватываю сирену на руки и увожу нас к черту из этого места.

Признаюсь, сегодня я до смерти испугалась. Прежде чем понять, что случилось, я потеряла Кэннона и оказалась зажатой каким-то вонючим ковбоем, который был слишком пьян, чтобы правильно соображать, с плохими зубами и еще более худшими манерами. Но буквально через секунду мой испуг сменился уверенностью. Я знала, только смерть удержит Кэннона от того, чтобы броситься на мои поиски, и немедленно.

Безопасность.

Даже рядом с ковбоем Мальборо с мазохистскими наклонностями, нависающим надо мной, я ощутила безграничное чувство безопасности. Придурку повезло, что первым меня нашел Кэннон, а не вся остальная моя кавалерия.

Я ненавидела необходимость того, что меня надо спасать (всегда считала, что умнее всех этих девиц в беде), это меня просто безумно заводило. Какой бы жесткой я пыталась быть, независимой, самодостаточной и волевой, я — женщина, услышьте мой рев, и мысль о сильном, несокрушимом, властном мужчине, стремящемся спасти и заявить на меня свои права… Ну, судите меня уже после того, как сами испытаете подобное.

Говоря о моем прекрасном дикаре, что он там делает? Его большие ступни бешено топают туда и обратно, создавая грохот. Ничего не могу поделать с собой и начинаю дрожать от предвкушения, уверенная, что он «создает нужное настроение», пока я наслаждаюсь роскошной ванной с пеной.

Я могла избавить его от множества забот, если бы он только попросил. Не нужно никаких излишеств, я более чем готова. Больше никаких жалких попыток спрятаться за маской гнева. Я буду идти вперед, навстречу свету, где меня ждет Кэннон и протягивает руку, чтобы взять мою.

Я так беспокоилась о том, что становлюсь «зависимой» от него, и этим себе же сделала хуже. Любой человек зависит от чего-то. Даже если он цепляется за свою безрассудную независимость, это всего лишь идеалистический взгляд на самого себя и зависимость по определению.

Злость, комплексы, язвительность в качестве защиты — все это относится ко мне. Моя попытка обрести безопасность, которая позволяет определить, кто я есть, и дает оправдание моей нерешительности пойти на риск. Но во многом моя самая главная опора — это Коннер. Это смехотворно, правда. Я гораздо сильнее зависима от него, чем он от меня. Иногда я даже не уверена: он зависит от меня, или же я та, с кем ему наиболее комфортно. Приятель делает все, что запланировал, не считаясь с моими делами. Что до меня… Я не знаю, кто я, когда не волнуюсь о нем, не знаю, где заканчивается он, и начинаюсь я.

Таким образом, я просто обманываю себя. Я уже зависима, может просто не от предпочтительных вещей. Я по-прежнему Бетти и сестра, и Коннер всегда будет на первом месте. Но я собираюсь также оросить другие части меня и посмотреть, смогут ли они зацвести.

Кстати, о влаге, я намереваюсь заняться сексом с Кэнноном Паулом Блэквеллом.

Беззвучно я изучаю глазами все его труды по приготовлению комнаты, прежде чем заговорить с легким осуждением.

— Мне не нужны свечи или музыка, Кэннон. Мне нужен только ты.

С довольной улыбкой и благородством в нежных глазах он поворачивается ко мне лицом. Мое сердце начинает грохотать в груди, когда он крадется через всю комнату и накрывает мои щеки руками.

— И я всегда буду нуждаться только в тебе, — мягко произносит он, — но я хотел помочь тебе расслабиться сегодня вечером. Я знаю, для тебя это слишком…

— Это не мой первый раз, — проклятье, опять я говорю, прежде чем думаю. — Я имею в виду, этот раз будет особенным, потому что он будет с тобой.

Я приподнимаюсь на носочки, чтобы поцеловать его, и натыкаюсь на жесткие, сжатые в суровую линию губы. Очевидно, что моя попытка сгладить сказанное не удалась, и в этом только моя вина. Я вздыхаю и отхожу от него, желая обсудить возникшую между нами проблему.

— Чем ты расстроен? Ты не девственник, и я не схожу с ума.

— Я подразумевал помочь тебе расслабиться, потому что ты в состоянии стресса из-за отъезда Коннера. Я старался быть чутким, — ворчит он грубым голосом. — Но спасибо за твою проницательность. Это расширяет сферу моих интересов.

Я придвигаюсь, чтобы обнять его. Этот разговор лучше вести, прикасаясь к нему. Но он отстраняется, делая шаг назад, и озабоченно морщит лоб.

— Не так, я думал, будет проходить сегодняшний вечер.

Его взгляд решительный, в нем сквозит убежденность, устраняющая любое сомнение в его словах.

— Но раз так, тогда начнем, — тяжелый вздох. — У тебя никогда не было парня или защищающего старшего брата, и никаких тайных свиданий. Первые две недели ты вздрагивала и уклонялась, даже если мы слегка соприкасались с тобой локтями. Я просто пытаюсь понять, насколько я ошибался на этот счет. Признаюсь, я бы поставил на кон свою жизнь, что ты девственница. Поэтому прямо сейчас мне не нравятся два предположения, которые терзают мой разум.

Я резко сужаю глаза и упираюсь руками в бока.

— И какие же?

— Ты, — его кадык быстро двигается вверх-вниз, — ты подверглась на-нападению?

— Нет, — мое желание защищаться мгновенно исчезает, и я охватываю его руками за талию; в этот раз он позволяет. — Ничего такого.

— Ретт.

Это не вопрос. И это не голос моего Кэннона. Я крепче сжимаю его талию и киваю, упираясь в его грудь.

— Как давно? — его грозное рычание заставляет меня вздрогнуть.

— Только однажды, — шепчу я.

— Как давно это было?

— Годы, — я мысленно подсчитываю. — Почти семь. Семь лет назад, один раз, после моей мамы. Просто я… он утешал меня и…

— И все? Только он, только раз?

— Да.

Я откидываю голову назад, нуждаясь в том, чтобы его глаза сказали мне, что значит этот его пугающий тон. И сейчас я вижу… Это значит, что он ревнует и не может вынести мысль об этом.

— Кэннон, не сходи с ума. Это были двое детей, друзей, которым было больно. Крепкие объятия и поддержка превратились в любопытство. Вот и все.

Он выпускает долгий утомленный вздох и скользит рукой по своему лицу.

— Конечно, я не схожу с ума, это было бы глупо. Я испытываю неловкость. Если прежде у меня и были подозрения о твоих отношениях с ним, взгляды, которые он бросает на тебя, его комментарии, то теперь, эм, все встало на свои места.

Не так я представляла сегодняшнюю ночь.

— Без сомнения, я люблю Ретта и всегда буду, так же, как и он меня. Но не такой любовью, о которой тебе бы следовало волноваться. На самом деле у нас с ним был разговор, проясняющий разницу.

Он отдвигается от меня, и на какую-то долю секунды мои руки стремятся притянуть его обратно, но я заставляю себя этого не делать. Раз он хочет поговорить об этом, мы оба будем думать более ясно, когда не прикасаемся друг к другу. Сейчас он расхаживает из стороны в сторону, судорожно трет руками волосы и пыхтит. Если бы это не было так забавно, то было бы горячо.

Забудьте об этом, все-таки это горячо.

— Ты закончил? — пристаю я к нему, с вызовом подняв брови. Теперь я устраиваюсь на краю кровати и откидываюсь назад, опираясь на руки.

— Не совсем. Я собираюсь пройтись, — он хватает свои ботинки и направляется к двери. — Я не хочу наговорить лишнего.

— Иди, составляй свой список, разложи все по полочкам, — поддразниваю я. — Я буду ждать тебя здесь. Но я хочу, чтобы ты не забывал о парочке вещей.

Он молча поворачивается ко мне лицом, весь во внимании.

— Ты перестал спать со своей бывшей невестой гораздо позже, чем семь лет назад, и я забыла об этом. Я также забыла о том факте, что она разрывает твой телефон. Я узнала об этом, когда схватила его по ошибке, клянусь. Но ты собирался жениться на ней, и она по-прежнему присутствует в твоей жизни. Не похоже на пустяк, о котором не стоит беспокоиться, тебе так не кажется?

Ах, мой стойкий, сильный Кэннон. За свою жизнь у меня набралось достаточно опыта, чтобы не реагировать на мимолетное вздрагивание и сужение зрачков. Он заставляет свою точеную челюсть разжаться и расправляет свои широкие плечи, которые, я знаю, носили бы меня дни напролет. Эта черта больше всего вызывает у меня уважение — когда он говорит, что не будет ввязываться в это, чтобы не сказать что-нибудь неприятное, именно это он и имеет в виду.

Мы оба знаем, что мой вопрос был риторическим. И когда я вижу, что он отказывается вступать в контрнападение, я продолжаю.

— Ревность мужественна и привлекательна, только если исходит из хороших побуждений, а не из-за нехватки доверия. Я не прошу доверять Ретту, я прошу доверять мне. У тебя есть мое доверие, и только отвечая тем же, ты сохранишь его, — давая ему возможность обдумать мои слова, я поднимаюсь и иду в сторону ванной комнаты, единственный путь для побега, а затем бросаю через плечо. — Увидимся, когда ты вернешься.

Закончив чистить зубы, я выключаю воду в тот же миг, как слышу закрывающуюся дверь.

Он вернулся; прошло не больше пятнадцати минут.

Даже находясь по-прежнему лицом к двери, он знает, что я стою позади него — в тот момент, когда я завернула за угол, он замер, спина выпрямилась, мускулы заметно напряглись под его футболкой — но он не произносит ни слова, ожидая.

Медленное движение, и Кэннон разворачивается с явным ненасытным голодом в глазах.

—Если ты разобьёшь зеркало, то говорят, что это принесет семь лет несчастий. Налоговая проверка может нагрянуть в течение семи лет. А ты знала, есть фильм под названием «Зуд седьмого года». Звучит не очень весело.

Э-э-э…

— Хорошо? — лопочу я, немного растерявшись.

— Это хорошо, — он идет ко мне, крадучись, — очень хорошо.

Его правая ладонь скользит вверх по моей руке и накрывает основание шеи, в то время как левая украдкой обхватывает мою талию и притягивает вплотную к нему.

— Принято считать, что через семь лет все проходит, преодолевается и никогда больше не случается, это шанс начать сначала. И, — он целует кончик моего носа, — семь — счастливое число.

— Сейчас я так сильно сбита с толку, — вздыхаю я, в приглашении откидывая голову назад, чтобы получить больше поцелуев.

Он понимающе хихикает, чмокнув меня в нос еще раз.

— Мне не нравится все это, потому что это он. Когда я смотрю на него, что неудобно каждый проклятый день… Ну, в любом случае, — он улыбается, не скрывая мучительную досаду, — это не считается, а поэтому не имеет значения.

У Кэннона аналитический склад ума, он последовательный, весьма умный и не верит в удачу. Безусловно, это его странный способ принять тот факт, что да, мужчина, живущий рядом с нами, был моим первым. Как бы то ни было, я смирюсь с этим. Не говоря о том, что поиск такого впечатляющего результата занял всего пятнадцать минут. Господи, благослови Гугл.

— Не считается, — воркую я, встав на цыпочки, чтобы обхватить руками его шею и прикусить подбородок. — А теперь покажи мне, что считается.

Он стойко держится, мой благородный джентльмен, ожидая, когда я четко дам понять о своих намерениях. И пока моя пульсирующая часть кричит о том, чтобы я запрыгнула на него, мое сердце подсказывает мне смаковать каждую секунду, каждую вспышку самообладания, проскальзывающую в его глазах, чтобы показать ему, что все усилия стоили ожидания.

Не отводя глаз от его чувственного взгляда, я заставляю свои руки прекратить дрожать и развязываю пояс халата. Облизывая неожиданно пересохшие губы, я распахиваю его, выставляя на обозрение свое все еще влажное, распаренное тело. Одним движением плеч халат соскальзывает на пол позади меня, и я без всякого смущения предстаю перед ним обнаженной.

— Лиззи, — рычит он, — скажи мне, чего ты хочешь, красавица. Может быть, один раз я позволю этому произойти таким образом, что ты будешь за главную, но только сегодня ночью.

Делая глубокий ободряющий вдох, я выдыхаю и отвечаю сиплым взволнованным шепотом.

— Я тоже хочу увидеть тебя.

Он быстро переводит взгляд от моего лица к моему телу, а затем возвращает обратно. Его затрудненное дыхание легко касается моей кожи, вызывая мурашки. Он тянется назад и одним точным сексуальным движением снимает через голову свою футболку, отбрасывая ее в сторону. Я люблю эту грудь, загорелую, с небольшим количеством темных волосков, и контуры его мускулов, которые заставляют ангелов рыдать. Он тянется к моей руке и кладет ее на пояс своих джинсов, потирая большим пальцем внутреннюю сторону моего запястья.

— Ты хочешь это, и ты это получишь, — произносит он, убирая свою руку и давая мне полную свободу действий.

Кончик моего языка высовывается, когда я сосредоточенно расстегиваю пять пуговиц и спускаю джинсы вниз по его бедрам. Он помогает мне снять их и вышагивает из них, оставаясь передо мной в одних черных боксерах, тех, что мы покупали с ним вместе.

Хныканье не поддается никаким моим героическим усилиям, а затем я снимаю с него и боксеры. Он снова помогает мне, отшвыривая их. Я наслаждаюсь, тщательно и откровенно разглядывая экземпляр обнаженного мужчины, находясь достаточно близко, чтобы протянуть руку и прикоснуться к нему. Он намного превосходит мои самые необузданные мечты, мужественный, сильный, предвещающий самые чувственные наслаждения. А его член? Великолепный. Длинный, толстый и твердый, торчащий вверх, полностью одного цвета, с совсем небольшим количеством волос, окружающих его. Его бедра широкие и крепкие, и прежде чем я могу остановить себя, я лениво прогуливаюсь вокруг Кэннона, громко сглатывая при виде его отличной упругой задницы. О, да. Он — воплощение того, как должен выглядеть парень.

Возвращаясь обратно, я встаю перед ним и с беспокойством во взгляде произношу то, что в моем сердце, подлинные слова, зная, что скоро тело возьмет вверх.

— Я хочу тебя, Кэннон, потому что я люблю тебя. И я люблю тебя, потому что никогда не хочу чувствовать ничего другого, кроме того, что испытываю рядом с тобой. Когда мне страшно или грустно, ничьи объятия, кроме твоих, мне не нужны. Когда я засыпаю, мысли о тебе, твоих причудах, смехе, доброте и дружеском общении приносят мне сладкие сны. Я хочу тебя внутри себя, потому что только тогда я стану по-настоящему цельной. Я больше не хочу быть сильной сама по себе. Я хочу быть сильнее, потому что у меня есть ты.

Я с трудом сохраняю дыхание, когда сильные руки, схватив за бедра, поднимают меня в воздух, и я обхватываю ногами его талию. Его эрекция идеально прижимается к моему влажному центру, когда он атакует мой рот и перемещает нас к кровати. Он опускается на нее вместе со мной и целует вдоль моей шеи, переходя на ключицу, а затем отстраняется, чтобы взглянуть на меня.

— Ты умеешь убеждать, — он смеется и качает опущенной головой. — К счастью, стихи пишешь ты, любовь моя, потому что я не могу объяснить, что ты со мной делаешь, — он опирается лбом между моих грудей, целуя через каждые несколько слов. — Это похоже на притяжение, силу, которая мощнее меня. Я не смог бы бороться с этим, даже если бы попытался.

— Я тоже, — вздохнув, запускаю пальцы в его мягкие каштановые волосы. — Я точно знаю, что ты имеешь в виду.

Он поднимает голову. Его улыбка освещает всю затемненную комнату, когда он смотрит с благоговением, удерживая мой взгляд.

— Я тоже люблю тебя, Лиззи. С той минуты, как встретил тебя, я уверен в этом, и, несомненно, буду любить тебя всегда.

Покончив с устными заверениями в наших чувствах, я дьявольски ухмыляюсь и маню его пальцем, от чего из него вырывается низкий примитивный стон, и он впивается в мой рот. Он целует меня, полностью овладевая: язык требует моей капитуляции, руки находят мои и прижимают над моей головой, эрекция скользит по моей влажности, и широкая головка ударяет мой клитор при каждом движении, посылая сквозь меня обжигающую дрожь.

Я потрясена. Повернув голову, я делаю судорожный вздох, беззастенчиво трусь об него, мой пульс грохочет в ушах.

— Кэннон, — задыхаюсь я, — я не могу вынести это.

Он смеется, отстраняясь от моей шеи.

— Ох, Лиззи, любовь моя, мы только начали. Это та часть, где ты все отпускаешь: никаких решений, никаких планов, ничего, о чем следует беспокоиться, и позволяешь мне позаботиться о тебе. Ты всегда несешь ответственность, постоянно испытываешь стресс. Отключи это и доверься мне. Сможешь сделать это?

Могу ли я это сделать? Полностью оставить свой пост? Я даже не могу осмыслить это.

Он выпускает мои руки и проводит вниз кончиками пальцев вдоль каждой руки, очерчивая по кругу каждый сосок. Они напрягаются, превращаясь в ноющие вершины, и из его горла вырывается низкое урчание. Он облизывает губы, пристально смотря на них чувственным взглядом.

— Красиво, — шепчет он, все еще выводя круги и возбуждая меня.

— Кэннон, — жалобно хныкаю я, извиваясь под ним.

— Х-м-м?

— Я… с-сделай ч-что-нибудь.

— Ты не ответила на мой вопрос, Лиззи.

Его губы растягиваются в улыбке, но глаза все еще сосредоточены на своем призе, пока я пытаюсь вспомнить проклятый вопрос. Ох.

— Да, я смогу это сделать.

— Вот это моя девочка, — бормочет он, поднимая на меня глаза и подмигивая, а затем захватывает ртом мой правый сосок.

Я судорожно глотаю воздух, и мои руки спешат к нему и беспорядочно скользят по его телу. Он всасывает сильнее, щелкая по вершине кончиком языка, и использует вес своего тела, чтобы я не двигалась.

Его член не прекращает скользить напротив меня, беспощадно поддразнивая, давая понять с каждым плавным движением, чтобы я открылась. И я пытаюсь управлять, стараюсь направить его в себя столь же усердно, как он удерживает мое тело в ловушке, пресекая все мои попытки взять контроль.

— Время даже и близко не подошло, — отказывает он мне, теперь обрабатывая другой мой сосок своим горячим влажным ртом.

К черту это… я вот-вот взорвусь, и поэтому протискиваю руку между нами и хватаю вышеупомянутый огромный жесткий член, прежде чем Кэннон может помешать мне.

— Ах!

Я взвизгиваю, когда он кусает мой сосок, не сильно, но довольно ощутимо.

— Мой рот, Кэннон, — прошу я, — иди сюда.

Как я и просила, он целует меня нежно и осторожно, и я подстраиваюсь под его темп, проводя рукой вверх и вниз.

— Я хочу тебя, — умоляю я, сжимая его ствол.

— Я твой. Боже, ты действительно владеешь мной.

Он прокладывает дорожку вниз по моему телу, обе руки нащупывают мою грудь и сжимают ее, в то время как он лижет и посасывает, продвигаясь к пупку.

— Лиззи, убери руку… ты должна остановиться.

Я надуваю губы, но делаю, как он говорит. Его поцелуи продвигаются еще ниже.

— Придется подумать над новой фразой, детка, потому что я собираюсь вылизать твою киску, — напевно произносит он, раздвигая руками мои бедра.

Смущенный писк едва успевает прозвучать, как превращается в отчаянное хныканье, когда его рот атакует мой центр. Ох, мой милый…

— Кэн… о, Боже мой, Кэннон! — я крепко зажмуриваю глаза и мотаю головой из стороны в сторону, когда его большие пальцы раскрывают меня, и твердый язык скользит внутрь.

— Ох, твою маааать!

Это один продолжительный стон. Его язык трахает меня, а пальцы надавливают по кругу на мой клитор.

— Не останавливайся, даже не вздумай останавливаться, — умоляю я; мои колени согнуты, ноги сжимают его голову, а руки тянут его за волосы.

— Ох, я…

— Черт, да. Ты, — он похотливо рычит, — по всему моему лицу. Сейчас!

А затем он продолжает, всасывая почти болезненно, пронзая своим порочным языком и пощипывая мой клитор, будто играет с ним.

Мне никогда не понять, где мой оргазм начинается, а где заканчивается, я лишь уверена, что это самая феноменальная вещь, которую когда-либо испытывала в своей жизни. Те, что я дарю себе, не идут с этим ни в какое сравнение. Как только точки перестают мелькать перед глазами, я открываю веки, удовлетворенная и разомлевшая, расслабленная, насколько это вообще возможно.

А вот и он, прокладывает вверх дорожку из поцелуев и урчит в мое ухо.

— Приятно, когда отдаешь мне бразды правления?

— М-м-м.

— Теперь это моя киска, детка, и на вкус она превосходна.

Я поворачиваю к нему голову и хихикаю.

— Не такой уж ты джентльмен, каким я тебя считала, а?

— Иногда я буду благородным, в другое время не настолько, но я всегда дам тебе именно то, в чем ты нуждаешься, — он целомудренно целует меня. — Я клянусь.

Я киваю, так же уверенная в этом, как и в своем имени, и впиваюсь в основание его шеи плотоядным поцелуем.

— Я могу привыкнуть к этому, любимая, — он проводит кончиком языка по моим губам. — Я собираюсь поглощать тебя, очень часто, и всегда буду целовать.

Теперь я не переживаю по поводу своей многоликости, так, как и сам Кэннон явно многогранен. И как бы ни была удивительна его благородная, джентльменская сторона, я быстро обнаруживаю, что обожаю его внутреннего сексуального варвара так же сильно.

Ни за что я не помешаю ему пировать на мне, и я чертовски уверена, что не собираюсь обходиться без его требовательных поцелуев. Я проникну в его рот с каждой унцией страсти и импульсивности, которой обладаю, хныкая каждый раз, когда его руки найдут новую точку на моем теле, чтобы ласкать и повелевать. Мы полностью переплетены, он перекатывается, помещая меня сверху, но я воспринимаю это как что-то естественное. Теперь пришло время для моих вызывающих движений, которые контролируют его скольжение о мою влажную сердцевину, пока он жестко не сжимает мои бедра, останавливая меня.

Его влажная грудь быстро поднимается, когда он освобождает мой рот и откидывает назад голову, чтобы методично просканировать мое тело, пока я сижу верхом на нем.

— Я обещаю говорить тебе это не только, когда ты обнажена, но, черт, малышка, ты совершенна, — он помещает обе мои руки себе на грудь. — Приподнимись.

Он дает мне указание и похлопывает по заднице. Когда я выполняю требование, он готовит меня к еще одному волнующему маневру, обхватывая рукой свою эрекцию, и не сводя глаз с того места, где мы почти соединены.

— Прими меня, детка, медленно и неторопливо. У нас лишь раз будет этот момент. Раздели его со мной.

На долю секунды я думаю об отсутствии презерватива, но тут же отбрасываю эту мысль. Мы оба знаем, что я принимаю противозачаточные таблетки, и я доверяю ему. Я знаю, он умрет, но не причинит мне вреда и не подвергнет риску каким-либо образом. Я делаю глубокий вдох для храбрости и постепенно выдыхаю, принимая его в себя. Мое содрогание сопровождает страдальческое шипение, и все его тело напрягается подо мной.

— Господи, Лиззи, любимая, так тесно, — его руки на моих бедрах немного приподнимают меня. — Мне придется проникать по…, ах-х, — его голова ударяется о подушку, а глаза закатываются, — постепенно.

Его кадык судорожно дергается, когда он направляет мое тело вверх, немного вниз, вверх и опускает ниже по его жесткой пульсирующей длине до самых глубин моего тела.

Честно, его рот мне понравился больше. Это так же доставляет удовольствие, как пихать стальной прут в крошечное отверстие. Но с каждым разом наш союз становится все более влажным, скользким, пока моя задница не прислоняется вплотную к его бедрам.

Это больше не так болезненно, просто ощущение наполненности, и я не могу сдержать навернувшихся на глаза слез. Не из-за дискомфорта, а из-за важности безграничного чувства единения. Кэннон внутри меня, физически погрузившись туда, где мысленно и эмоционально уже был какое-то время.

Я принадлежу кому-то, полностью, на каждом уровне, который могу предложить.

— Я люблю тебя, Кэннон, — шепчу я сквозь сбивающие с толку рыдания.

Он поднимает руку, чтобы вытереть текущие слезы.

— Я тоже люблю тебя, красавица, навсегда. Иди сюда, — произносит он, прижимая меня к своей груди. — Ты в порядке? — осторожно спрашивает он, оставляя поцелуй на моих волосах.

Я качаю головой, хлюпая носом.

— Просто люблю тебя, чувствую себя любимой.

Кряхтя, он снова переворачивает нас как одно целое и смотрит вниз на меня.

— Я хотел, чтобы ты сама осознала это, и ты это сделала. Теперь я собираюсь показать тебе, как сильно обожаю тебя. Я хочу заняться с тобой любовью.

— Пожалуйста.

Я ерзаю и слегка улыбаюсь в ожидании того, что этот прекрасный мужчина может сделать для меня — дать жизнь глубоко похороненной и нетронутой частичке, той, кем я действительно являюсь. Его глаза неотрывно смотрят в мои, когда он скользит внутрь меня и наружу, делая яростные вдохи через нос. Его ослабевающий контроль отражается в нашем пристальном взгляде.

— Здесь мое место. Ты ощущаешься так правильно, Лиззи, — стонет он, крепко зажмурив глаза, когда толкается с возрастающей силой и скоростью. — Мой рай.

Мои руки не знают никаких пределов и границ, прикасаясь к нему повсюду. Мои пальцы плавно движутся по его скользкой от пота коже, обводят контуры его мускулов и, в конечном счете, хватаются за его упругую задницу.

— Подтяни ноги вверх и согни колени, — рычит он, и мое тело немедленно подчиняется его требованию. Вставая на колени, он проскальзывает руками под мою задницу и приподнимает мой таз, вонзаясь глубже, его ропот смешивается с моими стонами.

— Ты тугая маленькая ведьмочка. Почувствуй, что ты делаешь со мной. Ты нужна мне и здесь тоже, детка, используй пальцы. Быстрее.

Его затрудненное дыхание, слова и бормотание сливаются в великолепный хор мужественности, звук, доставляющий такое удовольствие, что зажигает пожар внутри меня.

Я выполняю его приказание и лихорадочно тру клитор, пока он вколачивается в меня с безрассудной импульсивностью. Отказываясь закрывать глаза, несмотря на то, что это требует много усилий, я впитываю вид того, как он получает наслаждение, находясь внутри моего тела, и приготавливаюсь, когда все чувства, как ментальные, так и физические отключаются.

— Кэннон! — я пронзительно кричу в порыве экстаза, мои внутренние мышцы напрягаются и сжимаются вокруг его твердости.

— Ох, мать твою, да-а, — шипит он сквозь сжатые зубы, затем поспешно выходит из меня и кончает мне на живот. Он пульсирует еще долгое время после того, как пришел к финишу. Его глаза, наконец, открываются, чтобы найти мои, которые я не закрывала ни на мгновение. — Не двигайся, — он подмигивает и посылает мне воздушный поцелуй, слезая с кровати.

Кэннон возвращается еще до того, как мой пульс успокаивается, неся в руках теплую мочалку, которую использует, чтобы аккуратно очистить меня между ног, а затем и мой живот. Бросив ее на ночной столик, он ложится и притягивает к своему теплому телу. Он помещает мою голову под своим подбородком, нежно целуя мои волосы с протяжным вздохом.

— Мне следовало спросить тебя о презервативе, — тихо произносит он. — Мне жаль, детка.

— Не стоит. Ты же знаешь, что я на таблетках, и я доверяю тебе, — я прижимаюсь ближе, наслаждаясь твердым, дарящим комфорт телом, и это просто за пределами моих мечтаний.

— Ну, если ты не сердишься, тогда я бы хотел сказать теперь, когда я знаю… Я совершенно уверен, что у меня аллергия на презервативы.

Я смеюсь над тем, с какой надеждой в голосе он это произносит.

— Это правда?

— Абсолютно. И я содрогаюсь при мысли, что может произойти в следующий раз, если я должен буду выйти из тебя, когда ты меня так сжимаешь. Я могу уже никогда не оправиться.

— Кэннон?

— Сирена?

— Засыпай.

Если у меня и были сомнения, проснулся ли он, то тяжесть его взгляда, пусть и в спину, и легкие покусывания моего плеча определенно выдали его.

— Знаю, что ты не спишь. — Укус. — Нужен еще кусочек. — Еще один крошечный укус. — Ты, моя любовь, покровительница обманщиков.

Я пытаюсь перекатиться, но он решительно останавливает меня, положив руку на бедро.

— И что это должно означать? Я спала.

Он посмеивается напротив моей кожи, поглаживая меня ступней вдоль икры.

— Ты притворяешься не только спящей, но и во всем остальном. Ты примеряешь так много масок Лиззи, чтобы устрашать, прятаться по множеству причин. Но больше ты не должна этого делать. Просто будь собой, чтобы не случилось, в любое время, я рядом с тобой, и я люблю тебя. Ты мой крепкий маленький орешек, но я расколол тебя. Любые дальнейшие прятки под маской с твоей стороны будут бесполезны. Я настолько погряз в этом, что уже не уверен, являюсь ли еще отдельным существом.

— Ты ведешь очень милые разговоры в постели, Ромео. Называя меня притворяющимся орешком, ты ничего не добьешься, — ворчливо отвечаю я. — Но все остальное? Хммм. — Я тихонько стону, испытывая эйфорию и свободно погружаясь в безопасность его убедительных, произнесенных с любовью почтительных слов. — Это мне может понравиться.

— Лгунья, — он отодвигает волосы и оставляет смачные поцелуи вдоль моей шеи, его губы находят покой между моих лопаток. — Ты любишь то, как я называю тебя, и я отказываюсь позволить тебе прятаться. Ты нуждаешься в моей благоразумности так же сильно, как я наслаждаюсь твоей свирепостью. Прими это.

— Я ничего не принимаю.

Я пытаюсь смыться подальше, вызывая именно ту реакцию, какую хотела — эротическое рычание, и он подтягивает меня обратно так близко к себе, что не остается ни малейшего расстояния между нашими телами.

— Моя сладкая Лиззи, такая упрямая и сдержанная, самая настоящая задира по ее собственному мнению. Я понял это в ту же минуту, как встретил тебя. — Он испытывает мою силу воли, проводя языком вниз по моему позвоночнику.

— Понял, что? — спрашиваю шепотом.

— Ш-ш-ш, я считаю твой пульс. Если он опустится до ста пятидесяти, я буду вынужден принять решительные меры.

О, боже. Его левая рука покидает мое бедро и медленно крадется вниз через мой живот прямо к завиткам. Это уж точно не поможет моему пульсу, уверяю тебя.

— Кэннон, — хрипло произношу я, прижимаясь к нему.

— Сто тридцать семь. Я могу лучше, — решительно объявляет он самоуверенным голосом и переворачивает меня так, что я оказываюсь под ним. — Я знаю, мы будем идеальны, вне времени. Твой пульс ускорялся с каждым шагом, когда ты стремилась ко мне, пока он, наконец, не стал соответствовать тому, как быстро билось в груди мое сердце, наблюдая за тобой издалека.

— Кэннон. — Мои глаза увлажняются от ощущения счастья, когда я поднимаю трясущуюся руку к его щеке. — Слава богу, противоположности притягиваются. И это официально означает, что я ничто, — я подавляю всхлип, — потому что ты — все. Все.

— Не уверен, что мне по нраву, как ты называешь себя ничем. Он захватывает обе мои руки и вытягивает над моей головой. — Но я действительно обожаю сантименты. Я люблю, когда говорит сердце моей Лиззи, — произносит он приглушенно, утыкаясь лицом в мою шею, и одним толчком легко скользит внутрь меня.

Он держит в плену только мои руки, но не ноги, поэтому я оборачиваю их вокруг него и впиваюсь лодыжками в его задницу, заставляя двигаться глубже, прижиматься ближе… Никогда не будет достаточно близко.

— Поцелуй меня, — прошу я, безнадежно пристрастившись к его поцелуям.

— Скажи мне.

Он прижимается своим носом к моему, горячее дыхание касается моих губ.

— Я люблю тебя, Кэннон. Ты нужен мне, я выбираю тебя. О, Боже.

Мое бормотание превращается в крик, когда он… Честно, я понятия не имею, какого черта он только что сделал, но, ох…

— Не извивайся, детка, ты хочешь меня в этой точке, поверь мне.

Нет необходимости убеждать меня, волшебник, я верю тебе.

Он выпускает мои руки и подхватывает меня под коленями так, что они свисают с его предплечий, и достигает такого глубокого места, где случаются пугающе хорошие вещи. Он поворачивает голову и кусает мою лодыжку, не прекращая своих мощных толчков.

— Ты же не пропустила, — толчок и пыхтение, — прием таблетки, верно?

— Н-нет, — каким-то образом отвечаю я.

— Пальцы, детка. Я кончаю в тебя и хочу, чтобы ты кончила со мной.

На этот раз мне это не нужно, правда. Он ударяет по какой-то мистической «кнопке» внутри меня, но Кэннон, находящийся в спальне, не принимает никаких доводов.

Я кончаю прежде, чем мои пальцы достигают цели, взрываясь и выгибаясь от такой вульгарной и сексуальной команды, добивающейся своего. В этот раз все по-другому. Я не могу глубоко вздохнуть, испытывая головокружение и едва осознавая его хриплый стон, наполняющий комнату.

Позже я просыпаюсь — сквозь шторы пробиваются тепло и свет полуденного солнца — в коконе из рук и ног Кэннона, удерживающего меня со всех сторон так, будто он цепляется за жизнь — одно неверное движение, и я исчезну. Это чувство страха мне хорошо известно. Не желая его беспокоить, я игнорирую свой мочевой пузырь так долго, как это возможно, с трепетом разглядывая то, какой он красивый и как умиротворенно выглядит во сне.

Я могла бы лежать и изучать его лицо целый день напролет, его непокорные темные волосы, самодовольную улыбку, проявляющуюся даже, когда он спит, но природа непрестанно дает о себе знать.

— Кэннон, — шепчу я, стараясь тихонько разбудить его.

— М-м-м, — он сонно бормочет, обнимая меня еще сильнее.

— Прости, но мне нужно воспользоваться ванной комнатой, а ты, похоже, держишь меня в заложниках, — хихикаю я, усеивая его щеки легкими поцелуями.

— Сразу же возвращайся, — недовольно ворчит он, но расслабляет удерживающие меня в тисках руки.

Я выкарабкиваюсь из кровати, ощущая интенсивное покалывание в распухшей части тела, на которую так долго не обращала внимания, и улыбаюсь от напоминания причины.

Уверена, что он тут же снова уснул, и это значит, что я могу принять ванну и смыть болезненные ощущения. Я быстро справляюсь с тем, чтобы погрузить себя в теплую, успокаивающую воду, и определенные части моего тела этому несказанно благодарны.

Я уже вполне насытилась комфортом, когда дверь открывается. Пока я испытываю ломоту, заработанную таким восхитительным способом и не вызывающую никаких сожалений, я отказываюсь делать еще один круг… по крайней мере, пока меня не убедит в этом целитель женских прелестей.

— Моя вагина в двадцатичетырехчасовом отпуске, если это то, за чем ты охотишься.

Я невозмутима и не открываю свои усталые глаза. Каждая часть тела истощена, и даже мои волосы болят.

— Я не охотился, пока считал тебя девственницей. Это одна из тех штучек реверсивной психологии, где ты говоришь, что не хочешь того, чего в действительности страстно желаешь?

Я позволяю своей голове повернуться в его сторону и открываю один глаз.

— Ни капельки. Но если это для меня, то, вероятно, я способна на поцелуй куда-нибудь.

— Это для тебя. — Он протягивает мне высокий стакан с апельсиновым соком. — Крепко поцелуй меня в губы, и, возможно, у меня найдется парочка болеутоляющих в другой руке, — он наклоняется, восхитительно сморщив губы.

— Ближе, — хныкаю я, отказываясь встретиться с ним на полпути, потому что это потребовало бы необходимости двигаться.

Он сокращает расстояние, мягко касаясь моих губ, протягивает руку и раскрывает ее, что вызывает у меня облегчение.

— Подумал, что ты можешь быть воспаленной. Мне жаль, что тебе больно, но…

Звонок моего телефона из другой комнаты прерывает Кэннона, и он поднимается, чтобы его взять, в то время как я проглатываю таблетки и полностью выпиваю весь стакан.

— Неужели? Это потрясающе, Кон.

Он возвращается, все его лицо сияет, что бы там Коннер не сочинял на другом конце провода.

Вот теперь я двигаюсь, вылезая и сдергивая с вешалки два полотенца. Одно я оборачиваю вокруг себя, другим оборачиваю волосы, и тяну свою маленькую горячую руку к телефону.

— Дай мне.

— Кон, твоя сестра умирает, как хочет поговорить с тобой, поэтому я передаю телефон ей. — Пауза. — Я тоже по тебе скучаю, — с серьезным видом отвечает он, краешки его губ слегка опускаются вниз.

— Приятель! Как ты? Я так сильно соскучилась по тебе! — я кричу практически на одном дыхании.

— У меня все очень, очень хорошо, Бетти, очень хорошо. Я скучаю по тебе. Как там мои рыбки? Здесь так много рыбок, они большие, но они не подплывают ко мне.

Я хватаюсь за сердце и проглатываю слезы, действительно чувствуя боль в груди. Я очень сильно скучаю по нему, но еще больше меня задевает полнейшее счастье в его голосе.

— Твои рыбки в порядке, приятель.

Я бросаю взгляд в сторону Кэннона, и он наклоняет голову, чтобы скрыть свой смех. Я не проверяла проклятых рыб ни разу, а они, как известно, не обладают крепким здоровьем и долголетием. Дерьмо!

— Чем вы занимались?

— Ничем, только поплавали один раз. Мы только что приехали, сестра. Папа хочет поговорить с тобой. Пока!

— Коннер? — кричу я, чтобы задержать его, но безрезультатно.

— Коннер, оставайся рядом с Лаурой! — вопль моего отца разрывает мои барабанные перепонки. — Прости за это, Элизабет, он слишком возбужден, чтобы продолжать разговор. Я уверен, что он перезвонит тебе, когда успокоится.

— Буду признательна. Итак, у вас, ребята, там все хорошо. Все остальное в порядке?

— Вообще-то я хотел обсудить с тобой телефонный звонок, который я получил от своего адвоката. Время подходящее?

Я обвожу взглядом все вокруг, понятия не имея в поисках чего, но Кэннон находится прямо возле меня, и, обнимая меня за талию, ведет к кровати, чтобы я села, и сам взбирается на нее рядом со мной.

— Да, подходящее, — наконец отвечаю я, напрягаясь, чтобы мой тон звучал более уверенно.

— Замечательно. Что ж, как я сказал, Дэмиан позвонил мне касательно полученного им звонка от мистера Моррисона.

Тишина.

— Элизабет?

— Да?

— Ты меня слышала? — спрашивает он, его раздражение очевидно. — Хорошо?

— Хорошо, что? Какой вопрос я пропустила?

Он шумно вздыхает, а затем прочищает горло.

— Элизабет, насколько я понимаю, у Коннера всплыли в памяти своего рода воспоминания, и ты бы хотела подвергнуть его психологическому обследованию?

— Нет, — огрызаюсь я, — нет, я бы не хотела делать такое по отношению к нему. Честно, звонок моего адвоката был необдуманным, и я не давала на него разрешения. Я до сих пор точно ничего не решила.

Так же быстро, как моя спина стала неестественно прямой, рука Кэннона оказывается на ней, поглаживая и немного ее расслабляя.

— Успокойся. — Он наклоняется и шепчет мне в свободное ухо, поцеловав в висок. — Вдох для меня, — он ждет, когда я вдохну, — выдох для себя, детка.

Тяжело выдохнув, я целомудренно киваю, давая понять, что мне уже лучше… потому что у меня нет ни единого сомнения, что этот вопрос будет следующим.

— Но, — я благоразумно продолжаю разговор со своим отцом, — да, я бы хотела больше узнать о воспоминаниях Коннера, и это единственный способ.

— Единственный способ для него, чтобы вспомнить? — насмехается он, переполненный снисходительности. — Чепуха. Ты имеешь в виду, что это единственный способ, который можно использовать против меня. Элизабет, я знаю, что ты не веришь и не доверяешь мне, осмелюсь сказать, что ты ненавидишь меня, но ради Коннера, я должен попросить тебя не подвергать его такой инвазивности. Даю тебе слово, дочка, ничего, что может вспомнить Коннер, не отразится на мне плохо. Ты травмируешь его без всякой причины.

Я хватаю бедро Кэннона и несколько раз сжимаю руку, словно вытягивая из него силу, чтобы впитать в себя.

— Элизабет, скажи мне вот что, чего именно ты хочешь? Какова твоя конечная цель в этой миссии по выяснению фактов?

— Спокойно, — бормочет Кэннон рядом со мной, прикасаясь своей рукой к моей. По-видимому, он может слышать, что говорит мой отец; это не удивляет, но шокирует, как я вообще последую его совету.

— Я бы хотела знать, каким образом Коннер получил травму и быть уверенной, что человек, ответственный за это, по-прежнему не находится рядом с ним. Я бы хотела знать, почему скончалась моя мама и убедиться, что виновный в этом умрет медленной болезненной смертью.

Я поворачиваюсь в сторону Кэннона, ожидая улыбки одобрения, а вместо этого натыкаюсь на хмурый вид.

Какого черта? Я же говорила это монотонно и спокойно!

— Ты пойдешь на компромисс, Элизабет? Если ты согласишься остановиться и не подвергать Коннера исследованиям, словно лабораторную мышь, я соглашусь рассказать тебе немного о состоянии твоей матери, а также после нашего возвращения сесть с тобой и твоим братом, чтобы всем вместе поговорить.

— Зачем бы тебе делать это? Что ты от этого получишь? —резко бросаю я.

— Возможно, в конечном счете, немного спокойствия. Я устал, Элизабет. Устал бороться с одним ребенком, чтобы увидеться с другим. Устал от того, что ты презираешь меня. Устал дарить всю свою любовь, на которую способен, детям Лауры, потому что моих собственных никогда нет рядом. Но превыше всего этого, дочка, я устал от мысли, что тебе больно, что твоя жизнь наполнена гневом и озлобленностью. Теперь ты подросла; я могу обсудить с тобой куда больше.

— Ты умираешь?

— Лиззи! — я вздрагиваю от замечания Кэннона.

— Прости, — бормочу я в телефон, — я просто имела в виду, что ты, я о том, что ты другой, будто пытаешься повернуть время вспять или что-то в этом роде.

Я украдкой смотрю на Кэннона, и он подмигивает мне.

— Как хорошее вино, люди имеют склонность с возрастом становиться лучше. Мой отец, — он вздыхает, — все считают его добрым, уважаемым, рассудительным джентльменом, которым он и является, сейчас. Но когда он был моложе, когда я был моложе, он был самым подлым сукиным сыном, с которым ты бы никогда не захотела встретиться.

Он весело смеется.

— Элизабет, я признаю, что был отвратительным отцом. Я был так занят погоней за статусом и богатством, что утратил свое самое великое сокровище. И я был самым худшим мужем, каким только может быть мужчина. Твоя мама, — его голос отдаляется, и я слышу, как он громко и резко прочищает горло, — Анна была прекрасной женщиной, и самым большим ее недостатком было слишком доброе сердце. Чем больше я отдалялся, поглощенный заботами, тем глубже она впадала в депрессию. Я наблюдал, как ее дух медленно умирает, и ничего не предпринимал, надеясь, что она напилась или приняла успокоительные, прежде чем мне пришлось бы выслушивать придирки и крики. И когда она, в конце концов, сломалась, я предпочел воспользоваться этим, как оправданием поиску компании других женщин вместо того, чтобы спасти ее. Я был обманщиком, паршивым человеком, единственной причиной смерти твоей матери. Я всегда буду сожалеть об этом, Элизабет. Я лишил тебя счастливой семьи и твоей мамы.

У меня занимает целую минуту, чтобы понять, что он перестал говорить, и что Кэннон прижимает мою голову к своей груди, в то время как из моих глаз потоком текут слезы. У меня только что был самый длинный разговор с отцом. И он пролил больше света на происходящие в прошлом события, чем то, что я сама представляла, когда жила в то время. Я фактически не знаю, что сказать, что я чувствую, но каким-то образом нахожу в себе силы и обретаю голос.

— С-спасибо за, эм-м, разговор. Пусть Коннер позвонит мне. И, — я выпрямляюсь, нуждаясь в своей собственной поддержке. — Я была бы не против, если бы мы втроем поужинали, или еще что-нибудь, когда вы вернетесь.

— Элизабет, я…

Если он скажет «я тебя люблю», этот телефон и стена очень быстро подружатся.

— Скоро увидимся.

Сегодняшнее выступление, завершающее наше пребывание в Линкольне, прошло великолепно. Все играли синхронно и, судя по всему, пребывали в приподнятом настроении… до того, как мы все снова не набились в автобус.

Через напряженность, витающую в воздухе, даже бензопила, которой орудовал Майк Майерс, не смогла бы прорваться. Даже если бы сегодня было тринадцатое! Проблема в том, что я точно знаю, что гложет каждого из них, и ничего не могу с этим поделать.

Глупая, я не положила на место свою долбанную волшебную палочку и не могу сделать так, чтобы Ванесса неожиданно материализовалась и успокоила Джареда. И я не могу просто подойти к Ретту и вежливо попросить обратно свою девственность, наперекор ревности и ауры печали, окружающей Кэннона. А Ретт? Ха, пропустим этот момент, потому что сложно сказать, из-за какой херни он такой раздражительный, если это вообще возможно понять. Через десять секунд он, в буквальном смысле, мог бы стать счастливым по необъяснимым причинам. И все это подозрительное разнообразие перепадов настроения заключено в одном прекрасном парне.

Неудивительно, что Брюс мечется между водительским сиденьем, концертной площадкой, отелем и обратно к водительскому сиденью. Сбившись на один дюйм со своего пути, велика вероятность, что вас разжуют и проглотят. Как бестолкового путешественника, натолкнувшегося на логово разъяренных медведей.

— Как бы весело не было… — я ударяю обеими ладонями по столу и встаю. — Я собираюсь принять душ. Если вы поубиваете друг друга, пока меня нет — приберите за собой беспорядок! — язвительно замечаю я и ухожу, не осмеливаясь оглянуться назад.

Сквозь закрытую дверь ванной я прислушиваюсь к каким-либо звукам кровавой бойни. Но в течение нескольких минут до меня доносится лишь абсолютная тишина, поэтому я включаю горячую воду, раздеваюсь и погружаюсь под источающие пар струи благословенной святыни.

Может быть, пришло время раз и навсегда прекратить эту карусель. Мне это никогда особо не нравилось. Первоначальный порыв адреналина соблазнительно обманчив, потому что спустя некоторое время вы дезориентированы, испытываете тошноту и больше не можете разобрать ничего конкретного, ничего вокруг себя, кроме одного большого неясного пятна.

И путешествие в этой консервной банке начинает больше походить на кошмарную поездку, чем на веселье или стремление уйти от действительности, которое было первоначальной целью.

«Страх пермен — признак невежества, Элизабет. Это демонстрирует отсутствие веры в свои способности понять и разобраться в любой ситуации, используя свой интеллект».

Один разговор, даже далекий от сути, и я мысленно воскрешаю в памяти его идеалистические «уроки», с которыми не согласна?

Рассказать о переменах, которые мне не нравятся…

Но они уже разрослись и укрепились в полную силу, новые перемены, которые захватывают мою жизнь с каждым днем все чуточку больше.

Большой вопрос, ответ на который, в конечном счете, решит, что это — быстропроходящий пессимизм или путь, по которому я должна следовать. Но я не буду спрашивать или просить. Нет. Эти ответы должны быть очевидны и прийти ко мне добровольно.

— Достаточно того, что мы спим вместе в кровати Коннера, поэтому не планируй ничего грандиозного, мистер Дерзкий Пенис. — Я предупреждаю его, потому что заметная эрекция упирается мне в спину.

— Можем мы хотя бы сымитировать стоны? Или просто выкрикни мое имя пару раз, и я буду счастлив, — смеется он, пощекотав меня.

— Для того чтобы раздуть твое эго или уязвить эго Ретта? — да, я провоцирую его. — Не будь придурком. Ретт не представляет для тебя никакой угрозы. Нет смысла насмехаться над ним без всякой причины.

— Ты права, — он вздыхает и убирает в сторону мои волосы, чтобы прижаться к моей шее, крепко обнимая меня за талию. — Мне необходимо, чтобы он уяснил, что ты теперь моя. Я буду тем, кто позаботится обо всех твоих потребностях. Больше никакого «Ретт — моя поддержка и опора». Я тот, кто заботится обо всем, что ты желаешь, хочешь или в чем нуждаешься. Ты плачешь, и это моя футболка становится мокрой. Ты кричишь, и это мои барабанные перепонки кровоточат. Ты кончаешь, и это мой член сдавливается. Все из этого, абсолютно все.

Я вынуждена еле сдерживать смех и не расхохотаться. Он переходит от милого разговора о возвышенном к грубой сексуальности в мгновение ока. Я люблю это.

— Он знает это и поддерживает, поэтому будь милым. Я серьезно. Я забочусь о нем и не стану играть в посредственные игры разума. Так же, как я знаю, ты заботишься о Рути. По крайней мере, в общем и целом. И поэтому я не настрочила ей какое-нибудь мерзкое сообщение. Кстати, — мой голос понижается и наполняется стыдом, — я действительно сожалею, что сунула нос в твой телефон. Честно, я схватила его по ошибке, но как только заметила ее имя, уже не смогла оторваться. Прости меня.

— Мне все равно. Можешь брать мой телефон в любое время, когда захочешь. И отправлять ей любые сообщения. Если бы мне было что скрывать, я бы поставил пароль, — он игриво покусывает меня за мочку уха. — Я люблю тебя. Мои дела — твои дела. Уверяю тебя.

— Я не собираюсь нападать на нее. — С радостью бы это сделала. — Это нелепо. Лично мне она ничего не сделала.

— Наверное, это и к лучшему. Это было бы все равно, как если бы она явилась на собачью драку с кроликом. У нее не было бы и шанса выстоять против моего крепкого маленького орешка, — он хихикает, уткнувшись в мою шею. — Тем не менее, я так рад, что могу видеть твое сладкое нутро. Мое любимое лакомство, стойкость снаружи, декаданс внутри.

— Ну, братишка, — я закатываю глаза, даже несмотря на то, что лежу к нему спиной. — Засыпай, Уолт Уитмен.

— Он был выдающимся. Приму это за комплимент.

Согласна с этим и нисколько не удивлена, что он читал еще одного из моих любимых авторов. Но я храню молчание. На самом деле, я очень устала и готова закончить с сонетами и отправиться спать.

— Детка? — шепчет он.

— М-м-м?

— Ты хорошо себя чувствуешь после разговора с отцом? Ты не упоминала об этом.

Мои раздраженные слова отскакивают от стен маленькой комнаты.

— Как ни странно, но да. Теперь я знаю, почему моя мама вела себя странно, и я высоко ценю то, что он признал свою роль в этом, свою вину. А от нее требовалось быть сильнее. Она не уходила, терпела это, нашла способы отгородиться и принять. У Коннера и меня такой роскоши не было. Загнанные в ловушку, и стараясь сохранить здравомыслие, мы были вынуждены жить в такой неблагоприятной обстановке. Если хочешь знать мое мнение, они оба были в равной степени эгоистичны.

— Я хочу, и я думаю, ты права. У тебя есть основания так считать. И что ты теперь собираешься делать?

— Я собираюсь поужинать с отцом и Коннером и узнать, смогу ли я получить еще парочку ответов.

— Хочешь, чтобы я пошел с вами? — предлагает он, в его тоне слышится доброта и сопереживание. Одна часть меня тает, становясь мягкой и податливой, и поэтому я переворачиваюсь лицом к нему.

— Я ценю это, малыш, гораздо больше, чем ты думаешь, но я считаю, что они оба будут более разговорчивыми, если будем только мы. Ты понимаешь меня? — Я всматриваюсь в него, надеясь на это.

— Абсолютно, — он решительно кивает. — Ты назвала меня «малыш». — На его лице расплывается любимая мною самодовольная улыбка.

— Да?

— Мне это понравилось. Прежде ты никогда не называла меня ласковыми именами.

— Ну, видимо, сирена занята.

Я трясусь от тихого хихиканья, неожиданно почувствовав смущение. Он в свою очередь с рыком снова зарывается в мою шею.

— О, да. Сирена определенно занята. Мной, моя, навсегда.

Когда я просыпаюсь, автобус стоит, и в нем царит тишина.

— Где мы? — произношу я квакающим голосом.

— Браунсберг, Индиана, — отвечает Кэннон, целуя меня в лоб. —Твой дядя отправился в отель, чтобы поспать, после того как провел всю ночь за рулем. Не уверен, куда ушли Ретт и Джаред.

— Ты звонил своему другу?

— Сарку? Да, сказал ему, что мы бы хотели прийти через пару часов и взглянуть на его помещение. Готова для кофе?

— Боже, да, — стону я, но, когда он выпускает меня из рук и встает, я не могу удержаться и не захныкать.

— Я встречу тебя в ванной с чашкой кофе. Прими душ, соня.

Почему он так спешит? Я хочу лежать здесь, расслабляться и поглощать свою дозу кофеина, постепенно вырываясь из сна.

— Подъем, детка! — кричит он из другой комнаты.

Я не собака.

— Пожалуйста, — добавляет он со слащавой насмешкой, тем самым получая отсрочку от выговора, чуть не сорвавшегося с моего языка.

С ворчанием я вылезаю из теплой и гораздо более удобной, чем моя, кровати. Когда я дохожу до ванной комнаты, он уже ждет меня с кофе и одной лишь улыбкой на лице.

Теперь-то я понимаю, почему он так спешит. Пустой автобус, и отсутствие в дальнейшем возможности поиграть в постели… Мне следовало бы догадаться раньше, но я только что проснулась. И до меня туго доходит.

— Ты в курсе, что ты голый? — я недоуменно вскидываю брови и тянусь за своим кофе.

— Ты в курсе, что ты — нет? — в ответ он смотрит на меня лукавым плотоядным взглядом, отстраняя чашку подальше от меня. — Начни раздеваться, и тогда сделаешь глоток.

Удерживая его голодный взгляд, я берусь за край футболки, вызывающе тяну ее вверх и сдергиваю, отбрасывая в сторону.

— Пить, — требую я, протягивая руку.

Он делает шаг ко мне и наклоняет кружку к моим губам, давая мне время немного подуть на напиток, прежде чем он наполнит мой рот. Я стараюсь глотать быстрее, нуждаясь в своем пробуждающем крэке, словно наркоман во время ломки, но очень скоро Кэннон отрывает ее от меня.

— Остальное, — произносит он, растягивая слова, и с напряжением и настойчивостью смотрит вниз на мои шорты.

— Это шантаж. — Язвительно замечаю я с поддельным раздражением и медленно стаскиваю свои пижамные шорты вниз. Я вышагиваю из них и, подцепив пальцем ноги, кидаю в его сторону. Мой рот открывается. — Еще.

Он повинуется, снова предлагая мне сделать глоток.

— Держи ее, — приказывает он и разворачивается к душу, когда я забираю кружку.

Я оцениваю приготовленный кофе и обнаженного великолепного Кэннона; его длинная твердая эрекция устремляется вверх и чуть в сторону от его скульптурного тела. Он встает под струи воды и протягивает мне руку. Я отважно отставляю в сторону кружку и спешу к нему, предвкушение охватывает мое тело, более очевидное в некоторых конкретных зудящих местах.

Он тянет меня внутрь и очень выразительно, как будто этот душ рассчитан на двоих (я не возражаю против тесноты), направляет меня прямо под струи воды, пробегая руками вверх по моей шее, и, используя большие пальцы, наклоняет мою голову назад, чтобы смочить волосы. Когда он убеждается, что они достаточно влажные, он обхватывает мою голову своими длинными пальцами и возвращает ее обратно в вертикальное положение.

— Развернись, — требует он, в его баритоне явно слышится возбуждение. Он методично вспенивает шампунь, его движения заботливые и скрупулезные, ни одна прядь не остается без внимания и заботы, каждая из которых скользит между его пальцев. — Я обожаю твой натуральный цвет, детка.

— О, неужели? Много же у тебя заняло времени, чтобы сообщить мне об этом, — поддразниваю я его, оглядываясь через плечо с застенчивой улыбкой.

— Я заметил в ту же секунду, как ты вышла. Просто я был не уверен, как это воспринялось бы, заяви я об этом открыто. Я замечаю все, что касается твоего великолепия.

Он переходит дальше и намыливает мою спину и попку, отвлекая меня от дальнейшего разговора.

— Хорошо, повернись. — Он держит меня за бедра и разворачивает к себе, держа все под полным контролем. — Наклони голову назад и прополощи.

Уже готовая спросить его, почему бы ему самому не сделать это, я получаю ответ, когда его руки бродят вниз по моему телу, лаская мою грудь, с большим усилием, чем это необходимо для простого мытья. Затем эти дьявольские руки скользят еще ниже, ополаскивая мой живот, прежде чем тщательнейшим образом вымыть мое самое интимное местечко.

Находясь полностью в его власти, я стону, моя голова откидывается назад, пальцы запутываются в собственных волосах. Оживившись и находясь в реальной опасности воспламениться, я сильнее подталкиваю себя к его руке.

— Что ты делаешь? — вскрикиваю я, резко вздернув головой и распахнув глаза. — О, боже мой, щекотно. — Я хихикаю. — Почему ты целуешь мои подмышки?

— Потому что, полагаю, что никто никогда этого не делал, и это чертовски ужасное упущение. Твои впадины такие маленькие и также заслуживают любви, — он поднимает голову и подмигивает, прежде чем перейти к другой. — Отлично, детка, повернись снова, чтобы я мог нанести кондиционер.

— В этом нет необходимости. Этот шампунь два в одном. Не самое лучшее, что может быть, но экономит время, когда пять человек принимают душ из одного бака с горячей водой. Я пожимаю плечами. — Моя очередь тебя мыть, — произношу я с сексуальным мурлыканьем.

Я вспениваю мыло, скользя взглядом по каждой части его тела, и размышляю, откуда бы я хотела начать. Не то, чтобы здесь был неверный выбор. Мои руки, наполненные пеной, боготворят твердые мускулы под ними, пальцы впиваются в очерченные косые мышцы живота и мышцы пресса. Безумно краснея, я перехожу к тому, что находится между его ног — сначала тяжелый мешочек, который я перекатываю в руках, затем его светлые, коротко подстриженные волоски, заканчивая свою работу поглаживаниями вверх и вниз крепко сжатой рукой его жесткой как стержень длины. Множество раз.

Он глухо стонет, когда я сжимаю, что-то недовольно бормочет, когда я тяну, и шипит сквозь зубы, когда я совершаю скручивающие движения.

— Детка, хватит, — просит он, задыхаясь, делает шаг назад и отворачивается. — Закончи мыть меня до того, как я приду к финишу, пожалуйста.

Я снова намыливаю его, начиная с плеч, опускаю руки в его подмышечные впадины, выяснив, что он боится щекотки почти так же, как и я, затем ласково прохожусь по каждой твердой изогнутой мышце его спины. Облизнув губы, я сжимаю его ягодицы и распутно натираю их ладонями. Эта упругая, восхитительная задница — одна из самых моих любимых частей его тела.

— Все сделано, — выпаливаю я и шагаю под струи воды, чтобы полностью ополоснуться.

— Едва ли. — Кэннон оборачивается и наступает на меня, пока моя спина не прижимается к стене. Он разворачивает меня, отыскивает мои руки и заставляет прижаться ладонями к кафельной плитке прямо перед собой. — Держи их здесь, — грохочет он в мое ухо, укусив его при этом. Я остро ощущаю его хватку на своих бедрах, то, как он тянет их назад, пока они не оказываются под тем углом, какой ему нужен.

Я дрожу, едва в состоянии держаться прямо и устоять от падения, когда он пробегает пальцем по моей влажности, издевательски проскальзывая им внутрь меня, а затем поспешно вынимает.

— Мне нравится, как твое тело говорит со мной. Я тоже хочу тебя, моя маленькая сирена, — произносит он в тот же момент, что и раскрывает меня, и погружает в меня свой толстый жесткий стержень на всю длину.

Я стону и кричу от тугого проникновения и растягивающей наполненности, граничащей с острой болью.

— Полегче, детка, расслабься, — нежно произносит он напротив моего затылка. — Ты маленькая дерзкая девчонка, прекрати сжиматься или это не продлится долго.

Я делаю это ненамеренно, но мой центр в буквальном смысле протестует против вторжения. Когда его ловкие пальцы находят мой клитор и ласкают его в совершенном ритме, я расслабляюсь, каждый мускул внутри меня слабеет от восхитительной эйфории.

— Вот так, детка. Тугая и влажная, именно так, как мне нравится, — тихо произносит он, когда толкается в меня, набирая скорость и силу. Он рывком тянет меня за бедра, приподнимая так, что я встаю на носочки, а затем надавливает на нижнюю часть спины, выставляя мою задницу вверх еще больше.

— Бл*ть, да, — низко урчит он, достигая совершенно новой точки внутри меня. — Прямо здесь, идеально.

Это ощущается так чертовски хорошо — трущаяся о мою верхнюю стенку головка, неумолимые пальцы на моем клиторе и его звуки — боже мой, эти звуки — все это приводит к тому, что пульсация моих внутренних стенок становится быстрее.

— Вот это моя девочка. — Он слегка кусает мое плечо и сразу оставляет на этом месте влажный поцелуй. — Дай мне это, Лиззи, пропитай своей влагой мой член.

Его помощь в этом становится все более настойчивой, надавливая по кругу, перекатывая мой клитор, словно игрушку, он безумно вколачивается в меня, и я прихожу к концу. В глазах темнеет, а затем я вижу вспышки белого. Моя голова безвольно падает, когда я сжимаюсь и пульсирую вокруг него. Больше ничего не существует, кроме нас двоих, замкнутых в пузыре чистейшего экстаза, на волне которого я плыву, осознавая только сладкие звуки шлепков и его удовольствия, пронзительно звучащие, но неспособные прорвать мое блаженное оцепенение.

Он кончает, тело становится неподвижным, руки жестко сжимают мои бедра, член подергивается внутри меня. Я принимаю это разумом, телом и душой, наслаждаясь тем, что мы заставляем друг друга чувствовать.

Я еще не восстановила дыхание и ориентацию в пространстве, как он уже выскальзывает из меня, горячее свидетельство физического господства покрывает внутреннюю поверхность моих бедер. Мгновенно он оказывается с мочалкой в руках, ласково очищая меня, прежде чем развернуть лицом к себе.

— Заниматься с тобой любовью — единственная совершенная вещь, которую я когда-либо познал, — он целует мой лоб, а затем смотрит в глаза. — Я люблю тебя, Лиззи Ханна Кармайкл и всегда буду. Всецело.

— Я тоже тебя люблю.

Истощенная, я прижимаюсь щекой к его груди и считаю удары сердца, грохочущего под моим ухом.

— Нам лучше собраться.

И после еще одного поцелуя в мои волосы и игривого шлепка по моей заднице, мы именно так и поступаем.

— Сарк, дружище!

Кэннон и его приятель заключают друг друга в крепкие братские объятия, завершающиеся резкими похлопываниями по спине.

— Как ты, черт возьми, поживаешь? Ты теперь путешественник, да? — спрашивает его симпатичный и обаятельный приятель-блондин.

— Что-то в этом роде, — смеется Кэннон. — Я хочу познакомить тебя кое с кем. — Он вытягивает руку назад, где стою я, пытаясь слиться с обстановкой, заключает в ловушку своих рук, обхватив за талию, и с силой тянет к себе. — Касен Сарк, это Лиззи Кармайкл, моя единственная.

На его лице мелькает выражение замешательства, но он быстро приходит в себя.

— Рад познакомиться, Лиззи. Спасибо, что выступите здесь.

Он пожимает мою руку, которая стала холодной и влажной на ощупь от прикосновения незнакомца.

— И я рада знакомству. Спасибо, что пригласил нас, — даю я шаблонный ответ, чуть наклонив голову. Ничего не могу поделать со своей тревогой. Его удивление по поводу того, где Рути, очевидно. Соответствую ли я? Он уже ненавидит меня? И почему мне есть до этого дело?

Потому что он кое-что значит для Кэннона, который значит для меня все. Вот почему.

— Что, эм, случилось с…

— Почему бы тебе не показать нам тут все, мистер Тактичность? — перебивает его Кэннон, зная так же, как и я, что он собирался спросить о бабушке-невесте. Как я и говорила.

— Ох, да. Конечно.

Он меняет тему разговора и показывает нам все вокруг. Неожиданно его одолевает словесный понос, пока он рассказывает нам о своем новом детище. О, а он в состоянии думать, о чем он говорит.

Это место очень изысканное. Вдоль всего помещения располагается красная, черная и желтая кожаная мебель для сидения. Бар Г-образной формы, огромный танцпол белого цвета, который, скорее всего, светится при определенном освещении. На верхнем уровне располагается шикарная ВИП-зона в такой же цветовой комбинации со своим собственным баром, но меньшего размера. Пока мы совершаем экскурсию, Сарк рассказывает нам, что здесь есть полностью оборудованная кухня, которая работает до одиннадцати. Затем он наконец-то ведет нас по другой лестнице вниз, чтобы показать сцену и свои монументы. У него есть барабанная установка, соответствующая последнему слову техники, микшерный пульт и прожекторы для освещения сцены. Он интересуется, может ли сделать прогон для нас.

Выпендрежник.

Кэннон смотрит на меня в ожидании ответа, и я пожимаю плечами. Мы никогда не использовали все эти навороты, поэтому если Сарк сделает что-то неправильно, я никогда этого не пойму.

— Только не свети ничем ярким в наши глаза, — весело произношу я.

— Как скажешь. Ну что, ребята, хотите продолжить и проверить звук, или вам нужно еще что-нибудь?

— У нас нет с собой инструментов, — отвечаю я. Он что, не заметил?

— У меня есть кое-какие за кулисами. Они должны быть настроены.

Нет, так дела не делаются. Но Кэннон уже направляется вперед.

— Я проверю басс и барабаны, а ты — гитару вместо меня и передний микрофон. — Он подмигивает мне, гордый своим решением.

— Хорошо, — соглашаюсь я немного скептически. Это не только бестолковое занятие, но нам еще и придется повторять все заново, когда парни присоединятся к нам. И вдруг меня осенило, а мое сердце грозится разорваться — Кэннон делает это ради своего друга, который явно хочет выпендриться своими техническими новинками, во всю прыть бегущий в комнату звукозаписи.

Как только мы начали, накинув лямки наших инструментов, я вступаю с песней, которая занимала все мои мысли (и сердце, если уж говорить откровенно) с тех пор, как я и Кэннон начали «свою» страницу в отношениях.

Лицо Кэннона озаряется пониманием. Я пою для него, я пою ему. «Wild Horses» («Дикие лошади») — моя любая версия группы The Sundays, все мои эмоции сплетаются с текстом, тоном и звуком, и отражаются в моих глазах, когда я пристально смотрю на него. Это прекрасная песня, потому что даже самые дикие лошади не имеют никакого шанса оттащить меня от Кэннона.

Когда песня подходит к концу, я снимаю ремень электрогитары и только успеваю поставить ее на место, как оказываюсь захваченной своим мужчиной.

— Я полюбил это, и тоже касается тебя, сирена. Я люблю тебя так сильно, ты — сексуальная штучка, — произносит он, покрывая каждый дюйм моего лица поцелуями. — Мне нужно попробовать кусочек, — приглушенно произносит он, зарываясь в мою шею, уже определив свою цель.

— Мы сделаем еще один прогон, чтобы проверить гитару и ударные, — кричит он Сарку, когда тот поднимается со своего места.

Сарк отвечает, вскинув большие пальцы вверх, его лицо так и сияет от восторга.

— Моя очередь? — спрашивает Кэннон, игриво вскинув бровь.

— Прошу, — я наклоняюсь и делаю приглашающий жест рукой.

— Подпевай, все-таки нужно проверить микрофон, — окликает он меня, взбираясь за ударную установку.

Он с легкостью выбивает на барабанах ритм, хотя обычно эта часть проигрывается на фортепьяно, каким-то образом делая такое исполнение даже более подходящим. А затем он начинает петь чувственным басом, проникающим в душу, по крайней мере, в мою душу. Я выдергиваю со стойки микрофон и поворачиваюсь к Кэннону, подпевая ему. Он выбрал «Have a Little Faith in Me», которую включал для меня на своем айподе, но сегодня его исполнение превзошло все остальные. Его страстный голос словно занимался с ней любовью, умоляя меня поступить именно так, как говорится в тексте.

Но я уже сделала это.

Мы заказываем ланч в уличном кафе, и он держит мою руку, лежащую на столе, пока мы ждем нашу еду. Когда заказ приносят, он кладет половину своей еды на мою тарелку, а половину моей забирает себе, не спрашивая — а у меня были на нее грандиозные планы.

— Я тут подумала, — мимоходом бросаю я, смотря вниз на свое блюдо.

— Да?

— Может быть, мне следует наконец-то найти себе дом или квартиру, какое-нибудь место, чтобы обосноваться, когда необходим перерыв. Я могла бы украсить его, готовить в настоящей кухне, быть чем-то увлеченной и спать в нормальной кровати.

— И где ты думаешь разместиться? — спрашивает он, а затем закидывает кусочек себе в рот и медленно разжевывает, с сосредоточенным и любопытным взглядом ожидая моего ответа.

— Я не знаю.

Я небрежно пожимаю плечами и надеюсь, что он на это купится.

— А где находится твоя квартира? Н-не то, чтобы я х-хочу переехать жить по соседству или следить за тобой или еще что-то в этом роде, — я говорю, запинаясь, словно какая-то ненормальная. — Просто поддерживаю разговор.

— Эй, — он опускает вилку и обращается ко мне, смягчив голос. — Дай мне свою руку. — Он предлагает мне свою раскрытую ладонь, снова положив руку на стол, и я охотно кладу свою руку на его. — Я знаю, что это быстро — ну, не так быстро, как в фильме о проститутке. У нас это заняло втрое больше времени, чем одна неделя, как у них. И круглосуточное проживание вместе в тесном ограниченном пространстве добавляет к этому еще месяц. Мы уже знаем раздражающие привычки друг друга и то, что мы в состоянии жить вместе и быть рядом друг с другом постоянно, верно?

Мои мысли задерживаются на «раздражающих привычках», ведь я вполне уверена, что у меня таких нет. На самом деле, и у него их нет, и это правда.

— Лиззи, я хочу находиться там, где ты. Говоря о склонности преследования… я взял на себя смелость и, учтя местонахождение дома твоего отца для последующих визитов Коннера, и месторасположение моей семьи, выбрал среднюю точку между ними. Это Ричмонд. Население тридцать шесть тысяч человек, прекрасные школы, множество парков и мест для активного отдыха. В общем, славный город для того, чтобы растить семью.

Не могу вздохнуть.

Холодный пот.

Горло сжимается.

Живот скручивает.

Чью семью он планирует растить?

— Лиззи, нет уж, мадам, сейчас же посмотри на меня. Большой вдох для меня, — он имитирует движение, — и выдох для себя. Медленно и легко.

— Лучше не становится! — выдавливаю я, задыхаясь от паники.

— Тогда еще раз, вдох для меня, — он снова копирует движение, — и выдох для себя.

Его глаза ищут мои. Несколько минут он ждет, чтобы продолжить говорить. Пока, вероятно, не видит то, что ему было нужно.

— Я всего лишь говорю, если уж ты покупаешь дом, то он мог бы соответствовать твоим долгосрочным потребностям, верно? Переезды — отстой, — он сильнее сжимает мою ладонь, поглаживая большим пальцем место на моем запястье, где бешено бьется пульс. — Ты бы когда-нибудь хотела завести детей, Лиззи? Не завтра, но когда-нибудь?

— Да, несомненно, — я подтверждаю без малейшего колебания.

— Ну, в таком случае, почему бы не планировать это?

Он вопросительно поднимает правую бровь.

— Это неожиданно, и пугает, — практически беззвучно бормочу я, а мои колени стучат под столом как отбойный молоток.

— Ты когда-либо испытывала то, что чувствуешь ко мне? — я отрицательно качаю головой. — Я тоже. Ни к кому, даже стоя на одном колене по неправильным причинам. За всю жизнь мое сердце не билось и вполовину так же быстро, не было никакого огня в моем животе. Но с тобой — это словно бушующий пожар, каждая частичка меня загорается, оживает и пробуждается. Я не могу дождаться, когда проснусь утром, чтобы провести целый день с тобой. Три недели, три часа — я по-прежнему буду чувствовать это через тридцать три года. Я знаю это так же хорошо, как то, что где-то каждый день всегда будут падать звезды, и всегда будет идти дождь.

— Но, — я практически не говорю это, ощущая себя заезженной пластинкой, — не прошло и месяца, как ты был помолвлен.

— Я не просил тебя выйти за меня замуж. Я попросил попробовать жить вместе или, по крайней мере, рядом. Пусть это будет дом, квартира, домик на дереве, коробка в проулке, Аляска, Новая Гвинея. Мне все равно. Эй, — он щелкает. — Мы могли бы жить в палатке и рассказывать истории о привидениях, о чем ты так мечтала. Все, что угодно, детка, только дай этому шанс.

Я дарю ему свою лучшую умиротворяющую улыбку.

— Я подумаю насчет этого.

— Сделай это.

Его голова совсем немного опускается, когда свет потухает в его обычно живых глазах.

Мы заканчиваем есть в напряженной неловкой тишине. Он выпускает мою ладонь и, когда мы выходим, больше не берет меня за руку.

Клуб Сарка набит под завязку. Для моего приятеля эта ночь, несомненно, будет прибыльной. И когда Лиззи выбивает из меня дух своим исполнением «When You’re Gone» группы Cranberries, как и ширинка, резко ставшая тесной, то странно, что я еще в состоянии поднять глаза и среди массы тел в зале заметить… Рути, сидящую и играющую в «семью» с моей семьей. Я задаюсь вопросом, знает ли Лиззи, как кто-либо из них выглядит. На меня накатывает волна тошноты.

Бегло смотрю на свою сирену, но это ничего мне не дает. После нашего небольшого разговора ее выражение лица представляет собой смесь напряженности и ужаса. Я понятия не имею: она знает, кто они такие и что находятся тут, или это отголоски нашей беседы?

— Спасибо, — еле слышно и нерешительно произносит она в конце песни. — Следующая — это классика, и мой голос не совсем подходит, чтобы исполнить ее, — шутит она, наклонив голову за секунду до того, как закончить. — Даже не уверена, знают ли эту песню мои мальчики, но в любом случае я собираюсь спеть ее. Что ж, начнем.

Ее голос начинает петь, а капелла, и он звучит так ранимо.

— Лежу рядом с тобой…

Я узнаю эту песню — «Open Arms» Journey — и задаю ритм. Я рискую, краешком глаза смотрю на нее, а ее взгляд уже сосредоточен на мне. Ее глаза сияют все ярче с каждым словом. Они говорят мне здесь о решении, которое она приняла, может быть, только что, а может еще до этого, просто не смогла признаться лицом к лицу.

— Ничего не скрывай, — Ретт вступает в такт музыки.

— Я иду к тебе, раскрыв объятия, — Джаред начинает играть на своей гитаре, придавая песни больше зажигательности и ритмичности, — надеясь, что ты увидишь…

Я прилип к ее лицу, наблюдая за каждым нюансом и изменением интонации, испытывая восторг от того, что, как я думаю, она пытается сказать мне.

— Всем большое спасибо. Вы отличная публика! — Она ждет, когда утихнут пронзительные крики. — Эта будет последней на сегодняшний вечер, и ее выбрал наш Кэннон!

О, она решает поставить меня в неловкое положение и посмотреть, что же я спою для нее в ответ. Хм-м, ни капельки не похоже на прессинг.

— Она новая. Надеюсь, все мы знаем ее, — я смеюсь, — и всем вам она понравится. Держитесь крепче. «All of Me", Джон Легенд.

Я пою так неторопливо и чувственно, как только могу, и ни разу не отвожу от нее своего влюбленного взгляда. В песне говорится все так, словно это я написал ее для Лиззи — «твой острый язычок», «таинственное исследование тебя» — идеально, от меня — ей.

Едва закончив, я направляюсь к ней, своей Лиззи, и сквозь шум отдаленно слышу, как выкрикивают мое имя. Я узнал бы этот голос где угодно, зовущее меня яркое напоминание о том, как много времени я потратил впустую. Глаза Лиззи изучают толпу в поисках звука, и когда ее взгляд останавливается на вульгарно одетой рыжеволосой девушке с подпирающими подбородок сиськами, я ощущаю, как ее тело напрягается.

— Рути? — спрашивает она шепотом.

— Да, — вздыхаю я и разочарованно провожу рукой по волосам.

— Кто те люди, с которыми она сидела?

— Мои родители и сестра. Как только я избавлюсь от нее, то представлю тебя.

— Нет, нет. Они здесь вместе с ней. С девушкой, с которой, как предполагается, ты вместе, на которой должен жениться. Не торопись. Мне нужно помочь загрузить автобус.

Она разворачивается и быстро уходит, практически срываясь на бег, оставляя меня разбираться с Брум Хильдой одному.

— Привет, детка, — заискивает она, но фальшь так и сочится с ее кроваво-красных губ. Лиззи бы никогда не надела такую уродливую гадость, чтобы скрыть истинные пристрастия в одежде, она не давит на меня и не затягивает хомут на моей шее. Брр. От этой мысли меня пробивает дрожь.

— Здравствуй, Рути, — я наклоняю голову до ее уровня. — Что ты здесь делаешь?

В ответ она пренебрежительно машет рукой, на которой по-прежнему красуется кольцо. Мне совершенно это не нравится. Конечно, именно ее отец выбрал его, принес мне и сказал, где и когда следует сделать предложение. Все же ей необходимо снять его и продолжать двигаться дальше.

— Мой великолепный братец! — Соммерлин подскакивает вверх, чтобы обнять меня. — Я скучала по тебе, и, парень, вы были на высоте! Все же девушка выставила тебя в лучшем свете, — она шутит, но, тем не менее, она абсолютно права.

Теперь нерешительно приближаются мои родители, завершая вечеринку. Ради мамы я спрыгиваю вниз, крепко ее обнимаю и целую в щеку, прежде чем пожать руку отцу и обнять его одной рукой.

— Спасибо, ребята, что пришли. Вы были не обязаны.

— Вздор! У моего сына такая активная жизнь, прям рок-звезда. Я бы не пропустила такое, — восторгается моя мама, покровительственно сжимая обе мои щеки.

— Итак, — бесцеремонно вмешивается Рути, — почему бы нам всем теперь не пойти и не поужинать? Я сомневаюсь, что Кэннон захочет сесть за руль сегодня, поэтому мы могли бы поесть, найти отель и все вместе уехать утром!

Она подпрыгивает, демонстрируя притворную оживленность, словно визжащий, действующий на нервы пудель. Я не могу решить, что из этого больше вызывает отвращение, а что дикую пульсацию в виске. Вероятно, все вместе в сочетании с ее полностью жалким бессильным положением.

— Да, — глаза Соммерлин зловеще вспыхивают. — Думаю, что выбрать уединенное местечко для обсуждений — отличная идея.

Мои родители выглядят так, словно оказались в ловушке или на ужасном теннисном матче. Их глаза мечутся от одного к другому в этой язвительной перепалке.

— Ну, вероятно, мне следует пойти и помочь группе, — объясняю я, уже отходя от них.

— Пойдем, поможем им и скажем, куда мы собираемся, — Соммерлин берет меня под руку. — Ждите здесь, мы скоро вернемся, — щебечет она нашим родителям.

— Ты что делаешь? — негромко ворчу я, когда мы отходим, оставив двоих озадаченных родителей и одну невменяемую бывшую.

— Даю втык этой суке при первой же возможности. Ведет себя с мамой и папой, как ни в чем не бывало, будто не она в тайне перетянула трубы, а потом выкинула тебя на обочину. Ох, черт, нет. Поняла. Ты поделился этим только со своей сестрой, братишка. Итак, ты влюблен в эту драгоценную маленькую певицу или просто хочешь залезть к ней в трусики?

Я резко останавливаюсь.

— Посмотри на меня, Сом.

Из-за моего сурового тона она становится похожей на побитого щенка.

— Я безумно и навечно влюблен в нее. Никогда не говори о ней так. Хорошо?

— Да! — она подпрыгивает вверх-вниз и хлопает в ладоши. — Я знала! Раскаленная химия. Я могла видеть это даже оттуда. Она красивая, хотя и не подозревает об этом, да?

— Соммерлин, помолчи. Мы на месте.

Я с безумством ищу инструменты, а затем снаружи их самих. Ничего. Автобуса снаружи больше нет. Они уехали, оставив меня. Я застрял здесь. Почему, черт возьми, люди всегда поступают так со мной? Я вытаскиваю телефон и звоню Лиззи. И попадаю прямо на голосовую почту, поэтому в спешке, словно мои пальцы горят, пишу ей сообщение.

Горячий Взломщик: Где вы? И почему ты просто оставила меня? Это совсем, мать твою, не круто.

Обычно я незамедлительно получаю ответ, но после того, как я несколько бесконечных минут непрерывно смотрю в свой телефон, как какой-то безнадежный неудачник, я решаю ненадолго умерить свой гнев. Но при первой же возможности собираюсь преподать ей урок.

С виноватым мучительным вздохом я веду Соммер обратно к нашим родителям… и да, она тоже все еще здесь.

— Готовы идти?

Рути улыбается (если, конечно, змеи улыбаются), украдкой подходит ко мне и берет под руку, несомненно, почувствовав, как меня передернуло. Когда я пытаюсь отстраниться, она, не меняя выражения своего лживого лица, в предупреждающем жесте незаметно впивается своими когтями прямо мне в руку.

— Готовы, — бурчу я.

— Превосходно. Как насчет суши-бара, который я видела через три дома отсюда? — предлагает она.

Все Блэквеллы соглашаются ради всеобщего мира и волочатся позади нашего грозного лидера.

Что ж, сегодняшнее выступление прошло гладко, но не в лучшей версии, по ощущениям ничего схожего с чувством расслабленности, когда нежишься в прохладной голубой воде в знойный летний день. Думаю, это было больше похоже на то, как, спасая жизнь, вы гребете в приливной волне, кишащей акулами!

Конечно, я должен был догадаться, что Рути может появиться. Она живет недалеко отсюда, знает Сарка и, к тому же, следит за моей страницей в Фейсбуке, к которой я ни разу не прикоснулся. Поэтому даже не знаю, чему я удивляюсь.

Почему не удалить свой аккаунт на Фейсбуке, спросите вы? Но дело в том, что не я создавал его, и я не знаю пароль.

Соммерлин и мама устроили ей взбучку сегодня. Такой ядовитой злобы с их стороны я прежде никогда не видел. Отец, как и я, сохранял молчание. Когда три женщины выпускают коготки, стоит отойти и прикрыть яйца.

Я не жестокий человек, но Рути сама напросилась. Она же не думает, что мои родные поблагодарили бы ее за то, что она оставила меня посреди глуши без телефона и возможности вызвать помощь? И, да. Моя сестра уже растрезвонила маме о другом тяжком преступлении Рути. Пытаешься лишить эту женщину внуков? Не очень разумно, кролик.

Но нет, принцесса, убежденная своим отцом в том, что она восхитительна и безупречна, мисс Рути заявилась, полагая, что я сохранил в тайне ее маленький грязный секрет, и буду вести себя как ни в чем не бывало перед своей семьей.

Вот что получаешь за такие мысли.

Светлая сторона? Что-то подсказывает мне, что она не придет на завтрашнее выступление.

Но ничего из этого не имеет значения, кроме того факта, что я вернулся к пустому автобусу, автобусу, который я наконец-таки нахожу переставленным от бара на стоянку для фургонов вверх по дороге. Не знаю даже, кто и для чего это сделал. Я просто был благодарен, что наконец нашел это чудовище, которое было сложно не заметить. Но только до тех пор, пока не понимаю, что здесь пусто. Здесь никого, и нет никакой записки.

Где. Черт. Возьми. Моя. Сирена?

Я снова ей звоню, наверное, уже в десятый раз с момента появления Рути и, как и в предыдущие разы, попадаю на голосовую почту. Тогда я звоню Ретту, что говорит о моем отчаянии красноречивее всяких слов, но он отвечает, что ушел сразу же после выступления, полагая, что она будет со мной. А Джаред? Ну, он настолько пьян, что все, что я смог разобрать, это невнятное «не со мной».

Снова обыскивая автобус, я наклоняюсь, чтобы посмотреть под столом, под кроватью Коннера, даже отдергиваю занавеску в душе. Смогла бы она залезть в один из кухонных шкафов? Она очень миниатюрная. Не-а, ее здесь нет. Час. Ночи! Большая стрелка на двенадцати, а маленькая на единице; это для тех из нас, кто все еще в курсе, как работают часы (технологии часто мешают развитию головного мозга). Мораль этой истории — на дворе слишком поздно, а я не в курсе, где моя женщина.

Она, вероятно, сняла номер в отеле, поэтому я пролистываю список вариантов на своем телефоне — всего пять — и вызываю такси. Ох, милая, милая Сирена. Кэннон идет за тобой, и он не несет с собой поцелуи и сладости.

Нет, твой мужчина злой, как черт!

Я подскакиваю к такси, как только оно останавливается, и указываю направление еще до того, как успеваю закрыть за собой дверь.

Я зол, я напуган, я — твою мать! — чувствую себя беспомощным. Что, если она пострадала? И словно в ответ на мои молитвы, у меня зазвонил телефон. Какого хрена Сарк мне звонит?

— Привет, приятель, что случилось? — Я стараюсь скрыть чистейшую панику в своем голосе.

— Это ты мне скажи, — он смеется. — Я скоро собираюсь закрываться и отправиться домой к Сидни, но твоя маленькая фея сидит, уткнувшись лбом в мою барную стойку.

— Лиззи? — выдыхаю я.

— Ага, не то, чтобы она пьяна, скорее похожа на побитую собаку, которая сдалась и нашла место, чтобы упасть.

— Сарк, мне нужна огромная услуга, приятель.

— Говори. Ты помог мне сегодня заработать кругленькую сумму.

— Встреть меня у черного входа со своими ключами. Я закрою его, обещаю. — Я слышу отчаяние в своем голосе, но даже не пытаюсь его скрыть.

— Будет сделано. Напиши мне, когда будешь здесь. И закрой его, придурок! Я серьезно!

После передачи ключей Сарк направляется к своей машине, а я запираю нас внутри и затем тихо крадусь через кухню. Сквозь круглое окошко в двери я вижу, как она сидит, уставившись в пустое пространство перед собой, опершись подбородком на сложенные руки. Перед ней стоит полная бутылка пива, по виду которой можно сказать, что из нее не было сделано ни глотка. Черт, даже с дальнего расстояния заметна незаинтересованность Лиззи, сомневаюсь, что она вообще в курсе, что это бутылка здесь стоит.

Я замечаю лестницу слева от меня, поднимаюсь по ней в ВИП-зону и спускаюсь с другой стороны, останавливаясь только для того, чтобы установить трек, который заиграет позже, пока не приближаюсь к ней сзади. Она ничуть не пьяна; когда я еще в пяти футах от нее, она вскидывает голову, а ее спина становится натянутой, как струна. Колыхание рубашки выдает то, как ускоряется ее дыхание. Она резко приходит в состояние боевой готовности и осознает, что я в комнате.

Прежде чем Лиззи успевает повернуть голову, я стремлюсь к ней и захватывая ее в ловушку рук, опираясь ими о барную стойку по обеим сторонам от нее, и властно прижимаюсь грудью к ее спине.

— Не отведаю кусочек тебя, любовь моя. Что мне нужно, так это объяснения, — рычу я, сдерживая свой гнев, насколько это возможно.

— Дайка угадаю. После семейного ужина вы все вместе сели в семейный минивэн Гризволдов, чтобы отправиться домой. Ты трахнул Рути на заднем бампере, а затем помог забраться внутрь и пристегнуть ремень, — говорит она насмешливо, выплескивая нелепую злость и ревность. — Пожалуйста, поставь меня в известность насчет своих планов на День Благодарения.

Я наклоняюсь как можно ближе к ее уху и с шипением произношу.

— Откроешь этот умный ротик еще раз, и я чертовски уверен, что мне лучше будет занять его… своим членом, толкающимся в него.

— Что? — потрясенно говорит она, но не раньше, чем по ней прокатывает дрожь. — Пошел ты, Кэннон. — Она пытается повернуть голову, но c помощью подбородка я подталкиваю ее в прежнее положение.

— Не поворачивай голову. Ты замолчишь и послушаешь, очень внимательно. — Я вовсе не пытаюсь напугать ее, но, бл*ть, внутри меня все кипит. Мой голос непреклонен и мрачен, а сдерживаемая ярость очевидна. — Я никогда в жизни не был настолько обеспокоен и напуган. С тобой могло что-нибудь случиться. Подвергать себя опасности только для того, чтобы наказать меня, — это незрелый и эгоистичный поступок! — я хлопаю ладонью по стойке бара. — А теперь скажи-ка мне, что, по-твоему, ты делаешь?

— Уж точно не играю в семейку со своим бывшим! — кричит она дрожащим голосом, борясь со слезами, как и положено маленькому крепкому орешку, коим она является. — Я могу сидеть в баре, если хочу этого! И я не сделала никому ничего плохого, — ее показная бравада стала менее энергичной, на смену ей пришли неуверенность и грусть, — просто больно.

— О чем я просил тебя? Хотя бы немного верить мне? Это что, так чертовски много?

— Что? Я не в настроении играть в игры разума, Кэннон, скажи, как есть, — неуверенно отрезает она, и впервые за все время я слышу безнадежность в ее голосе.

— Я не знал, что Рути придет, как и моя семья. Она обрушилась на их столик, и это был плохой ход. Моя сестра и мама устроили ей настоящую головомойку. Я пытался найти тебя и все объяснить, прежде чем уйти с ними, чтобы перенести этот разговор в какое-нибудь другое место, но ты уже убежала, поджав хвост.

— Я помогала загружать вещи в автобус, — она делает жалкую попытку оправдаться.

— Потому что ты не считала, что трое взрослых мужчин справятся с этим без тебя? Или же это было совершенно необоснованное предположение, что я не хочу представлять тебя своей семье?

Я останавливаю ее за руки, чтобы ее лицо оставалась отвернутым от меня. По крайней мере, она уступает.

— В присутствии Рути? — насмехается она.

— Особенно в присутствии Рути. Чем скорее она узнает, что все, наконец, кончено, тем лучше. — Я беру ее руки и кладу их на барную стойку, затем толчком осторожно раздвигаю ее лодыжки, в такой позе подготавливая ее к тому, чтобы выдержать главный удар того, что внутри меня выцарапывает себе путь наружу.

— Ревность льстит, если она проявляется из хороших побуждений, — иронизирую я, вспоминая сказанные ею в прошлом слова, — а не из-за отсутствия доверия.

Наконец-то музыка, которую я поставил, начинает играть. Энтони Гамильтон, «Do You Feel Me». Идеальные слова, спрашивающие ее обо всем, что мне необходимо знать наверняка.

Я скольжу рукой вверх по ее ногам и, достигая бедер, быстрым движением избавляю от юбки. Изогнутые линии ее восхитительной упругой задницы почти искушают меня наброситься на нее немедленно, как одичавшему, но я сдерживаюсь.

— Когда ты будешь нуждаться во мне, то найдешь меня прямо рядом с тобой. Я не исчезну, не оставлю тебя справляться с болью одной или вести борьбу без меня.

Я не спеша спускаю ее стринги вниз вдоль ее ног, и, присев, избавляюсь от них окончательно.

— Когда я почувствую угрозу, я буду бороться за тебя еще сильнее. — Одним рывком я разрываю ее рубашку до середины.

— Когда какой-нибудь мужчина будет виться возле тебя, то прямо перед ним я склонюсь над тобой и продемонстрирую ему, как одним лишь поцелуем твой мужчина делает тебя влажной. — Я зажимаю большим и указательным пальцем ее бюстгальтер и приспускаю вниз по ее рукам. — Какие-то вопросы?

Она трясет головой, но не так быстро, как трясутся ее ноги. Влага блестит на внутренней стороне ее бедер, и этот сладкий мускусный запах возбуждения наполняет мои ноздри.

— Повернись.

Прикусив нижнюю губу, она неуверенно поворачивается лицом ко мне, но ее глаза опущены вниз.

— Посмотри на меня, — резко произношу я, прилагая усилия от желания, ее дерзкая грудь с напряженными сосками так и манит меня. — Почему ты убежала и бросила меня на произвол судьбы? Я думал, что мы команда. Я думал, ты любишь меня.

— Люблю, — вздрогнув, произносит она, но затем меняет свой оборонительный крик на более кроткий тон. — Я действительно люблю тебя, Кэннон. Но я видела, как она улыбалась, стоя рядом с твоей семьей, уверенная, что она победила. Я была напугана. Я подумала, может быть, твои родители хотели помочь уладить отношения между вами. Она очень эффектная: длинные блестящие волосы, идеальный макияж, и это жемчуг был надет на ней? — она приглушенно смеется и качает головой в такт собственным мыслям, позволяя разуму заполняться сомнениями. — А я один сплошной беспорядок. Ни за что мать не захочет, чтобы ее сын был со мной из-за слепого оптимизма.

Испытывающая стыд, беззащитная и неуверенная в себе, она обхватывает себя руками за талию и опускает подбородок к груди.

— Почему я голая?

— Потому что, — я расстегиваю первую пуговицу на ширинке, — единственное время, когда ты настоящая со мной, — вторая пуговица, — это когда я нахожусь внутри тебя. Поэтому я собираюсь трахать тебя, пока ты снова не станешь уверенной, — номер три, — и напомню тебе, — четыре, — что мы. Это. Мы.

Все пять пуговиц расстегнуты. Я приспускаю джинсы и вынимаю член.

— Никаких тебя, меня, иногда нас, никакой неуверенности — ТОЛЬКО МЫ. Если кто-то встает на нашем пути, — теперь я встаю к Лиззи вплотную и приподнимаю, крепко сжимая ее сладкую задницу, — ты остаешься стоять рядом со мной, пока мы не разгромим их вместе. Поняла?

— Да, — шепчет она, потерянный свет медленно начинает возвращаться в карие бриллианты ее глаз.

— Теперь, я понимаю, что ты сходила с ума сегодня, но как ты думаешь, сможешь ли направить мой член домой? — я подмигиваю ей.

С волнением она кивает, вытягивая руку между нами и обхватывая своей маленькой совершенной ладошкой мой пульсирующий член.

Направляя его к ее центру, погружаясь лишь концом, мне удается произнести.

— Обопрись обеими руками о стойку и держись изо всех сил, сирена.

Затем одним решительным движением бедер я полностью погружаюсь в ее тесный теплый рай.

— Чей сейчас член в тебе?

— Твой, — стонет она, запрокинув голову.

— Имя, — рявкаю я, почти полностью выходя из нее.

— Кэннона.

— Чертовски верно, — я снова погружаюсь в нее с яростным стоном. — Чья эта киска?

— Кэннона, твоя, — теперь она хнычет и трется об меня.

— Я люблю тебя?

— Д-да, — тяжелое дыхание заглушает ее голос.

— Ты, — я лениво вращаю тазом по кругу в поисках своей цели, — любишь меня?

— Дааа, — громко стонет она. Нашел.

Я погружаюсь и выхожу, каждый раз с головокружительным трением достигая того же местечка, пока не чувствую, как ее киска начинает содрогаться и сжиматься вокруг меня, разжигая предупреждающий пожар в моих яйцах.

— Никогда больше не сомневайся во мне или нас. Ты слышишь меня?

— Да, боже, да, я слышу тебя. Я обещаю, — она поднимает голову и сосредотачивает на мне горящий взгляд. — Теперь заставь меня кончить.

— Всегда, — я сжимаю губы, к которым она склоняется, целуя со всем пылом и страстью сирены, готовой вот-вот взорваться. — Пальцы, детка, поиграй с моей киской ради меня.

Я ощущаю движение ее руки между нами, поэтому немного наклоняю ее, врываясь в самую глубокую ее часть. Капельки пота выступают у меня на лбу, а колени трясутся. Я закрываю глаза, наслаждаясь каждой пульсацией ее тугого лона вокруг меня.

— Черт меня побери, Лиззи, люблю тебя, быть внутри тебя, ни с чем не сравнимо, — я бессвязно бормочу, напряжение и сокращение ее тугого жара говорит мне, что она не может продержаться дольше. — Сейчас, детка, кончи со мной.

— Аааа! — кричит она, болезненно сжимая мою талию ногами, чуть не вырывая волосы, когда пытается проглотить мой язык.

Я выстреливаю раз за разом в ее изумительное, маленькое тело, делая ее полностью моей.

Мы замерли — взмокшие спутанные тела и тяжелое дыхание. Я опускаю голову, прижимаясь лбом между ее грудей, и собираюсь с силами. Аромата удовлетворенной, хорошо оттраханной, принадлежащей только мне Лиззи рядом со мной достаточно, чтобы завести меня снова.

— Люблю тебя, — бормочу я, целуя ее между грудей.

Методичными движениями она гладит мои волосы и тихонько хихикает.

— Люблю тебя больше. Но ты должен сдвинуться. Уверена, что моя спина сломана. И-и-и, — она хрипло смеется, и это просто волшебный звук, — не удивляйся, если получишь звонок от Сарка. Чертовски уверена, что там в углу камера.

Сегодня никакой Рути в толпе, и это почти что плохо — я бы ей показала кое-что другое под названием «мы — команда», твою мать!

Его родители и сестра вернулись, третий столик слева от меня, и неважно, как сильно я стараюсь смотреть куда угодно, но только не на них, будь я проклята, если не взглянула в их сторону раз сто в квадрате. Должно быть, они думают: «мало того, что ее прошлое довольно красочно, так она еще и чудачка, которая все время пялится и играет в группе с двумя парнями. Ладно, с тремя парнями. Один из которых — наш сын. И она, вероятнее всего, трахается с ним. Или, может быть, со всеми ними».

Да, я мечта любой свекрови.

Почти на завершающих аккордах нашей собственной песни «Cloacked» Кэннон произносит в свой микрофон.

— Как у вас сегодня дела? — говорит он скрипучим голосом и смеется, ожидая пока утихнет шум. — Да, у меня тоже. Сарк, владелец этой лачуги, мой старый приятель, и для меня честь удостоиться выступать на его сцене. Сарк, где ты, братишка? — отыскивая его взглядом, он заслоняет глаза от света прожекторов. — Вон он, благородный джентльмен за стойкой бара. Он поведал мне, — Кэннон прикрывает рот ладонью, словно рассказывая секрет, — что до конца следующей песни любые шоты на выбор по два доллара!

Я порывисто хохочу, когда Сарк показывает ему средний палец и поворачивается, бледный, как призрак, к неожиданно возникшей у бара толпе. Кэннон специально подшутил над ним, упомянув о шотах «на выбор», поэтому, надеюсь, никто не потребует за два доллара что-то из дорогих напитков. Не то чтобы я в них разбиралась.

— Я так же безмерно счастлив, что мои родители, вы можете звать их мама и папа, и моя маленькая красавица-сестренка сегодня снова присутствуют среди вас! Привет, семья! — смущает он их… или нет, потому что Соммерлин встает и делает реверанс, посылая в толпу беспорядочные поцелуи. — И последнее, но не менее важное, и самое главное, — шутит он с толпой, — это тот факт, что я разделяю эту сцену и каждый божий день со своей великолепной, талантливой и такой же доброй девушкой Лиззи.

Он поворачивается ко мне лицом: любовь и восхищение, мерцающие в его глазах, лишают меня дыхания.

— А теперь, так как моя сирена любит Битлз, а я люблю ее, то послушаем меня.

Ах, умный ход, мой сладкий Кэннон. У меня уже подгибаются пальчики ног от планирования в моей голове вознаграждения, прежде чем первое слово «If I Fell in Love» сексуально скользит с его сочных сладких губ. Не сдержавшись, я присоединяюсь: «помоги понять мне», и «если я отдам тебе свое сердце», а затем снова на «хочу любить тебя».

Ретт тоже присоединяется со спокойным мягким ритмом, и я скептически оглядываюсь назад, боясь того, что могу увидеть там. Не стоит опасаться — все, что я получаю, это воздушный поцелуй и вскинутый вверх большой палец от любимого друга, радующегося за другого.

Когда он заканчивает, у меня глаза на мокром месте, поэтому Джаред, мой герой, закрывает шоу, и я уношусь прочь со сцены. Жар прямо позади меня наполняет воздух опьяняющим чувством защиты и обожания. Я бы поняла, что он в комнате, даже если бы была в коме. Мои соски напрягаются, колени дрожат, а дыхание ускоряется. Мое тело настраивается на определенную волну, словно его другая половинка совсем рядом.

— Спасибо, — шепчу я, все еще стоя к нему спиной, главным образом потому, что хочу скрыть, как я поспешно утираю хлюпающий нос.

— С огромным удовольствием, любимая, — он скользит ближе ко мне, обхватывая за талию своими огромными руками. — Мне нужен кусочек.

На этот раз он не отодвигает мои волосы, а просто ловко проскальзывает под них головой и кусает мою шею, затем лизнув это местечко.

— Пойдем представим тебя клану Блэквеллов.

— А? — пищу я, напрягаясь.

— Ты меня слышала. Я рассчитываю, что ты захочешь пойти к ним своими ногами, но если мне придется закинуть тебя на плечо, то ничего страшного. Тебе решать, детка.

Я могу слышать его усмешку. Закинуть меня на плечо. Что-то сомневаюсь.

— Я сама, — сердито и с неохотой соглашаюсь я. — Они знают? — я разворачиваюсь. От волнения мой язык грозит разбухнуть до такой степени, что лишит всякой возможности говорить.

— Знают, что? Что я люблю тебя? Да. Что ты удивительная и бескорыстная? Да. Что ты во сне пускаешь газы? Нет, — он раздражающе подначивает меня, дьявольски улыбаясь.

— Я. Не. Пускаю. Газы. И даже если это так, как отвратительно с твоей стороны упоминать об этом! А ты во сне трешься об матрас, — я скрещиваю руки на груди, приготовившись к бою.

— Иногда, — он пожимает плечами, берет меня за руку и тащит к лестнице, ведущей в зал. — И иногда ты пускаешь газы.

Знаю, его тактикой было разрядить обстановку, чтобы удержать меня от гипервентиляции. Но теперь я чувствую себя еще более застенчивой… я пукаю во сне?

— Сирена, — он оглядывается назад, — если бы ты шла еще чуть медленнее, то начала бы идти назад. Пошли, дерзкая девчонка, у тебя все получится.

И через двадцать три шага, которые я, конечно же, не считала, мы стоим перед его семьей. Он сжимает мою руку и притягивает меня ближе к себе.

— Мама, папа, Соммер. Это моя Лиззи. Элизабет Кармайкл.

Конечно же, его мама подходит первой, но не для рукопожатия, ради которого я вытерла липкий пот со своей руки. Прежде чем я успеваю моргнуть, она заключает меня в благоухающие объятия, а затем отстраняется, разводит мои руки в стороны и разглядывает с головы до ног. Помните ту сцену из «Шестнадцати свечей»: «Ох, и Фред, у нее есть сиськи!»? Эта мысль об унижении крутится в моей голове, пока она не берет другой курс. Слава богу.

— Ты самое прекрасное, что я когда-либо видела! Такая красивая и собранная. А этот голос? У тебя удивительный дар, Элизабет. Для меня большая честь познакомиться с тобой.

Это гораздо лучше, чем я себе представляла. Возможно, прямо сейчас одна из моих сердечных струн немного дрожит.

Следующая — Соммерлин, блондинка супермодельной внешности с ярко-зелеными глазами.

— Привет, Лиззи. Приятно познакомиться с тобой. Я сестра Кэннона — Соммерлин.

Когда все формальности соблюдены, она заключает меня в объятия.

Какая удача, что Кэннон очень помог мне с фобией прикосновений, иначе сейчас я бы просто пришла в ужас от этой семьи-любителей обнимашек.

— Мой брат влюблен по уши, — она шепчет мне в ухо. — Он потрясающий, ты будешь счастлива, я обещаю.

— Чертовски верно, так и будет, — смеется он и целует меня в макушку. Соммерлин нужно поработать над ее шепотом, потому что сейчас у меня так горят щеки, что можно хорошенько прожарить на них мясо.

Затем очередь его отца, который, если честно, мне уже нравится. Более чем очевидно, что сын пошел в него. Он очень привлекательный и выглядит молодо, и обладает улыбкой, мгновенно располагающей к себе.

— Я Маршалл Блэквелл. Очень приятно познакомиться с тобой, — он похлопывает меня по спине влажной и слегка дрожащей рукой. — Можем ли мы пригласить вас, ребята, на поздний ужин?

Кэннон почтительно оставляет принятие решения за мной, украдкой взглянув на меня и сжимая мою руку.

— Ты голоден? — спрашиваю я слабым голосом.

— Я мог бы поесть, — он пожимает плечами, не давая мне ни намека, к какому ответу склоняется он.

— Лиззи, — Соммерлин почти хнычет, — пожалуйста?

— Хо-хорошо, — произношу я с запинкой и неуверенно улыбаюсь. — Дайте мне минутку, чтобы проверить остальную группу.

Это было наше последнее выступление, и мы даже толком ничего не обсудили… Я практически бегу за сцену, с шумом открывая дверь.

К счастью, они по-прежнему здесь, дожидаясь, пока дядя-дымоход закончит курить. Все поднимают на меня глаза, когда я появляюсь.

— Эй, — я говорю, глядя в пол, — какие планы?

— Мы как раз говорили об этом. Формально, мы в конце этого этапа нашего путешествия и довольно близко к дому, — смеется Ретт. — Ну, дом — это образно говоря. В любом случае, твой дядя мог бы отдохнуть, пока каждый займется своим делом.

— Я собираюсь повидаться с Несси, — произносит Джаред, а его лицо при этом озаряется.

— Ретт, куда отправишься ты?

Мой вопрос звучит обеспокоенно. Я ничего не знаю о планах Ретта и чувствую себя немного виноватой, что он опустился на несколько позиций вниз в моем списке приоритетов.

— Не знаю, — он пожимает плечом. — Но я отложил каждый цент, что заработал, плюс еще есть трастовый фонд бабушки с дедушкой, о котором не знают родители. Я подумывал поискать квартиру, чтобы, когда мы захотим отправиться домой, он действительно у нас был.

Я не упоминаю о том, что и сама обдумывала эту идею.

— Что ж, почему бы нам так и не поступить? Джаред отправляется в Вегас, чтобы встретиться со своей милашкой. Честь и хвала моногамии, кстати, — я выражаю свое одобрение. — Ретт и я занимаются поиском жилья. А Брюс отправляется в дом, который у него уже есть, и восстанавливает силы?

— Ты можешь закинуть меня в аэропорт, — говорит Джаред Брюсу, прыгая с ноги на ногу и потирая ладони.

— Я определюсь с дорогой сам, когда выясню, где это вообще, — говорит Ретт. — И я полагаю, ты остаешься с Кэнноном?

Я киваю и широко улыбаюсь.

— Да.

— Отлично, кажется, мы со всем разобрались. Любой может позвонить или написать сообщение. Посмотрим, кто и где будет после перерыва, — оптимистично произносит Ретт, но быстро смотрит на меня. Его глаза подсказывают мне — он знает.

— Руки в центр, — со скудной фальшивой улыбкой он предлагает мне первой, затем остальным, и мы все вместе соединяем руки. — Новый путь на счет три. Раз, два, три, — скандирует он, и мы кричим вместе с ним и вскидываем руки вверх, словно какая-то команда придурков.

Джаред обнимает меня первым.

— Скоро увидимся, Лиз. Позвони, если я тебе понадоблюсь, или, когда будешь готова отправиться в путь. Передавай Мошеннику от меня привет.

— Передам. Люблю тебя, — я целую его в обе щеки.

— Я тебя тоже. Немножко, — смеется он и слегка щелкает меня по уху.

Затем настает черед нашего с Реттом особого момента, от чего у нас обоих на глазах наворачиваются слезы, но проливаются только мои.

— Я буду скучать по тебе, — несвязно бормочу я, уткнувшись в его плечо.

— Я тоже, Лиз, я тоже. Но у тебя все будет замечательно, я не сомневаюсь в этом. Он хороший человек, и он любит тебя. Я доверяю ему самое драгоценное в своей жизни — тебя. Может быть, и я найду кого-нибудь, кто так же зажжет свет во мне, — он целует мой лоб и в последний раз заключает в долгие объятия. — Позвони мне и будь умницей.

Он начинает отходить и останавливается, но не оборачивается сразу же ко мне лицом. Сквозь футболку заметно, что каждый вдох дается ему с явным усилием. Наконец, когда я в секунде от того, чтобы броситься к нему и заключить в объятия всей своей жизни, он оглядывается через плечо.

— Даже если это не будет следующий вторник, мы всегда увидимся с тобой. Я люблю тебя, Лиз.

Я неуверенно киваю, до боли прикусывая губу. Боль помогает сдержать слезы.

— Всегда, — произношу я одними губами и проявляю стойкость, когда он отходит, давая мне и Брюсу время побыть наедине… или, может быть, самому себе.

Мой дядя, суровый снаружи, но добрый внутри, слегка ударяет костяшками по моей щеке.

— Отдохни, малышка. И не забывай дорогу домой. Дай мне знать, когда я буду нужен тебе.

Я киваю и тянусь, чтобы горячо обнять его.

— Я люблю тебя.

— И вполовину не так сильно, как люблю тебя я, ангел. Начни жить. Ты знаешь, где найти меня. И даже не начинай чувствовать себя виноватой, — он строго хмурит лоб, — с этими мальчиками все будет в порядке. Пришла и твоя очередь, Элизабет.

Я наблюдаю, как автобус заводится и начинает движение, но затем останавливается. Джаред выпрыгивает из него и бежит обратно ко мне с сумкой Кэннона и чехлом для гитары. Сам инструмент по-прежнему вместе с ним.

— Телефон в сумке. Полагаю, все остальное вы можете забрать у твоего дяди. Я не собирался выносить на себе весь ваш хлам, — смеется он.

Люблю тебя. — Он целует мою щеку и снова исчезает.

К этому времени возле Ретта, стоящего неподвижно на дальнем тротуаре, к которому он отошел, останавливается такси. Как только он залезает внутрь, и машина трогается, он оборачивается, чтобы найти мои глаза.

— Вытри слезы, Лиз. Мы скоро увидимся! — выкрикивает он через открытое окно с ободряющей улыбкой.

А затем он исчезает.

Все, что я могу делать, это стоять здесь, ошеломленная. Расставание с тремя самыми важными людьми в моей жизни, друзьями, компаньонами, день за днем находящимися рядом, не должно было пройти так душевно и легко. Может, для них это было: «Чудесно провести лето. Встретимся, когда начнется учеба». Но для меня это было так, будто все закончилось, и это чувство разъедает меня изнутри, изводит мое подсознание здравомыслящим, и в тоже время выбивающим из колеи, голосом.

Я просто не могу вспомнить тот момент, когда я в последний раз начинала все с чистого листа. Может, потому, что это было сразу после несчастья, и я предпочла заблокировать это. Я не знаю. Но на этот раз все по-другому — волнующее и захватывающее, но не менее сбивающее с толку.

— Могу поклясться, что мы приняли определенное решение по поводу тебя, стоящей одной в темном проулке, — произносит Кэннон позади меня.

— Они все просто уехали, не прошло и пяти минут.

— Куда они направились? — гравий хрустит под его ногами, когда он приближается ко мне.

— Брюс и автобус отправились домой. Дяде нужен отдых. Джаред летит к Ванессе. А Ретт пока не уверен.

— А что на счет Лиззи? Какой план у нее? — спрашивает он мягким заинтересованным голосом, положив подбородок на мое плечо.

Развернувшись, я утыкаюсь в его грудь и вдыхаю его успокаивающий аромат.

— Я надеялась, что у тебя есть план.

Придерживая одной рукой мою голову и положив другую на талию, он целует меня.

— Хочешь, чтобы я занялся планированием? Ты хочешь сбросить с себя груз, и чтобы я позаботился обо всем, в то время как ты, вся такая очаровательная, будешь лежать и расслабляться?

Я не уверена, что именно произошло с командующей, стервозной, вечно обороняющейся и всегда держащей все под контролем Лиззи, но все они проголосовали единогласно.

— Да, было бы чудесно. Просто не забывай о Коннере, он в приоритете.

— Конечно, — он улыбается, и я знаю об этом, даже не глядя на него. — А теперь пойдем поедим с моей семьей, пока они не решили, что мы сбежали через черный ход.

Я знаю, что глупо и опасно привязываться слишком быстро, но вы просто никогда не встречались с семьей Кэннона.

Они просто потрясающие: добрые, понимающие, не предвзятые. И они такие любители обниматься… Боже, они обожают обниматься.

Его отец, прошу прощения, Маршалл (он сам настоял, чтобы я так его звала) просто удивительный. Ни разу за всю ночь он не критиковал, не хмурился, не повышал голос и никуда не исчезал. И именно он предложил пойти в «Rock-n-Bowl» (прим.: «Rock-n-Bowl» — сеть боулинг-клубов) после того, как мы перекусили в «IHop» (прим.: International House of Pancakes — американская сеть ресторанчиков многонациональной кухни, специализирующаяся на всевозможных завтраках), где он отведал блюдо под названием Rooty Tooty (прим.: знаменитое блюдо ресторанов «IHop» из четырех панкейков с фруктами и взбитыми сливками на выбор). Если он лидер в этой семье, то я последую за ним!

И Либби, его мама — она любящая, заботливая и исключительно веселая! На площадке для боулинга звучала песня «Cha-Cha Slide». И его мама была на высоте, вытанцовывая под эту песню! Я могла бы полюбить ее. К концу вечера я просто пристрастилась к ее объятиям.

Соммерлин. С чего бы начать? Прежде всего, она громогласно, причем настолько, что ее слышали, наверное, в соседних шести городах, заявила о своей ненависти к Рути. Мы тотчас стали лучшими друзьями. И когда она неоднократно польстила мне по поводу волос и фигуры, я действительно поверила ей.

Кэннон по большей части сидел, откинувшись на спинку кресла, и просто наблюдал за происходящим с довольной улыбкой на лице, хотя мы вытащили его на площадку, чтобы научить нас танцевать в стиле дуги (прим.: Dougie — хип-хоп танец, возникший в Далласе в 1980-х годах), несмотря на то, что уже и так знали, как это делается. И, позвольте заметить, Кэннон Блэквелл может вращать бедрами и называть этот танец так, как ему заблагорассудится. Это великолепное зрелище.

Когда было уже почти четыре утра и пришло время прощаться с его семьей, я искренне не желала видеть, как они уходят, с нетерпением ожидая следующей встречи.

После того, как я и Кэннон с трудом добираемся до двери нашего гостиничного номера, мы оба падаем в постель прямо в одежде, сняв только обувь. И я засыпаю, погружаясь в счастливую сонную дымку, уносящую меня в тихое спокойное место. Мне снятся семейные пикники и совместные поездки в спа с его сестрой и мамой, и ланч. Это всего лишь сон, поэтому что, никаких девчачьих дней спа никогда не было, не имеет значения.

Его семья заставляет меня желать того, чего у меня никогда не было, вещей, которые не могла бы иметь. Готова поспорить, что Рождество в их доме — это что-то невероятное. По крайней мере, я на это надеюсь, особенно с того момента, как меня пригласили!

Следующим утром (в данном случае утро означает полдень), со стоном потянувшись, я сразу же нащупываю рукой пустое пространство. Никаких звуков, никакого шума льющейся в душе воды. Где мой мужчина? Мой мужчина… Мне это нравится.

Я встаю с кровати, буквально чуть не скатываясь с нее на пол, и бреду в ванную комнату. Я не просыпаюсь красивой, я восстаю как зомби-убийца. И если мои волосы и козюльки в глазах не заставят кого-нибудь от испуга упасть в обморок, то уж мое дыхание и засохшие слюни справятся с этим на ура.

Не теряя времени, я дважды чищу зубы, а затем запрыгиваю в душ. Я уже наполовину прополоскала волосы от кондиционера высшего качества, предоставленного отелем, когда меня достигает порыв воздуха от открытой двери.

— Доброе утро, сирена.

— Доброе утро, детка, — у меня голова кружится от прошлой ночи, и я знаю, он любит, когда я называю его так, поэтому я потакаю ему. — Где ты был?

— Купил всевозможные газеты, какие только смог найти. Не только для того, чтобы убедиться, что Сомм и мама не опубликовали объявление о помолвке, — смеется он, — но и для того, чтобы подыскать жилье.

— Интересный факт, — я смеюсь над ним, используя одну из его любимых фразочек, — газеты теперь есть и в интернете. Ты не подашь мне полотенце?

— Но есть ли у этих онлайн-газет такие же красочные брошюры с фото и описанием недвижимости? — он раскладывает веером несколько глянцевых буклетов и обмахивает ими себя. — Плюс, в чем веселье отмечать варианты жилья на экране?

— Он делает бросок. Удар по воротам. Гол. Отличная работа, — я ласково нажимаю на кончик его носа.

— Но он еще не одержал победу, — с рыком произносит Кэннон, подхватывая меня на руки, а через несколько секунд бросает на спину на матрас, на котором я подскакиваю. —Но одержит.

Он склоняется надо мной, избавляя от полотенца и щедро одаривая поцелуями мое лицо, горло и ключицу, пока не вцепляется в мой правый сосок, посасывая и пощипывая его, пока тот не превращается в болезненную точку.

— Идеально. Он любит меня. Видишь? Так и просится в рот.

Затем он переходит к левому, так же чувственно обращаясь с ним, пока я, тяжело дыша, извиваюсь под Кэнноном и, вцепившись в его волосы, притягиваю ближе к себе.

Внезапно он резко встает, избавляется от своей серой футболки, одним рывком стянув ее через голову, а затем несколькими очень сексуальными движениями освобождается от джинсов и брифов.

— Не двигайся, — мурлычу я, впитывая каждую частичку его тела.

Это моя погибель. Никто и никогда не увидит эти замысловато очерченные линии и впадины, уместное количество волос именно в нужных местах, золотистую кожу с немного более темными сосками и длинный, толстый, набухший член, выглядящий так, будто тянется ко мне. И я знаю, у Кэннона самая широкая, скульптурно вылепленная спина и самая крепкая упругая задница в истории человечества.

Он совершенен, по крайней мере, для меня. И когда он смотрит на меня с любовью и благоговением в темно-карих выразительных глазах, я сделаю абсолютно все, только бы этот взгляд оставался прикованным ко мне навсегда.

— Хорошо, можешь продолжать, — я хихикаю и перемещаюсь, вытягиваясь вдоль кровати.

— Ты жаждешь приключений, детка? — спрашивает он с тлеющими бриллиантами глаз цвета виски.

— Возможно, — подчеркнуто медленно произношу я.

— Встань, — он протягивает мне руку, а затем занимает то место, где я только что лежала. — Ляг на меня задом наперед, голова напротив моих ног.

— М-мы же не собираемся...

— О да, еще как собираемся. Я жажду попробовать тебя на вкус, и мой член действительно хочет встретиться с твоим ротиком.

Неуклюже и настолько несексуально, насколько это вообще возможно, я занимаю позицию, в чем ему приходится помочь мне, и прямо в меня упирается огромный стояк во всей своей красе.

— Кэннон, я, эм, никогда...

— Хорошо, — собственнически произносит он. — Это член, который ты будешь сосать всю оставшуюся жизнь. Будь дружелюбна. Ты не можешь сделать это неправильно, сирена, обещаю.

И пока я, не отрывая глаз, осматриваю размеры, провожу анализ и пытаюсь вспомнить, что нам говорили о строении пищевода на уроках анатомии, он стискивает мои бедра и, дернув на себя, медленно и нежно облизывает мой сочащийся влагой центр. Твою мать! Вот это да.

— М-м-м, — мычит он, и вибрация этого единственного звука заставляет все мое тело трепетать от наслаждения.

Не обдумав все окончательно, я беру его в рот, пробуя на вкус, и исследуя текстуру своим любопытным языком. Затем, начиная снизу, я играю рукой с его яичками и провожу напряженным языком до самого верха.

Он низко стонет подо мной, сильнее впиваясь в бедра пальцами, и начинает пронзать меня языком, двигаясь внутрь и наружу, добавляя жесткое посасывание между каждым проникновением. Ни одна часть киски не остается без поклонения. Он гладит языком каждую складку, между ними, и, используя зубы, тянет клитор. Полагаю, мне бы следовало заняться делом, но прямо сейчас я, как эгоистка, трахаю его лицо и не имею ни малейшего понятия, где его член.

— Извини, — я стону и шарю вокруг рукой, пока не сжимаю сильной хваткой его длину. Я уделяю внимание головке, посасывая, дразня отверстие языком, затем беру немного в рот. Я держу его открытым, прикасаясь к задней стороне, и делаю всасывающие движения, как при поцелуе в засос, и хаотично кружу языком. На вкус он солоноватый, его запах божественный, мускусный и мужественный, но он слишком большой, чтобы мой рот смог его всего полностью окружить заботой. Поэтому я настраиваюсь на звуки, которые издает Кэннон, обращая внимания на то, что для него ощущается лучше всего, потому что определенные ухищрения должны будут помочь мне добиться результатов с этим большим парнем.

И пока он дальше обрабатывает меня, я становлюсь похожей на похотливую кошку, и проталкиваю его насколько могу, пока не чувствую, как он ударяется о заднюю стенку горла, и инстинктивно глотаю.

— О, Боже, Лиззи, черт, да. Вот так, — он громко стонет.

Хорошо, ему нравятся глубокие заглатывания. Принято к сведению.

— Поиграй с моими яичками тоже, детка. Сожми их и потри точку прямо позади них.

Парень, слишком много действий, чтобы запомнить.

Но совсем скоро все начинает получаться, само собой. Правой рукой я мастерски справляюсь с задачей, надавливая на нужную точку указательным пальцем, в то время как моя левая рука сжата вокруг той части, которая не помещается во рту. Я сосу так сильно, что мои щеки становятся впалыми, мой язык кружится, словно торнадо, повсюду, где только может достать. И когда я глубоко погружаю его в себя, то делаю глотательное движение.

Определенно, это движение его любимое.

Кэннон уже близко. Я могу с уверенностью это сказать потому, что он стал раз в десять тверже, сочится на мой язык, и он сжимает мои бедра до синяков. А еще он издает звуки, словно животное, находящееся на весенней половой охоте.

— Трахни мое лицо, детка. Жестко. Покрути этой сладкой попкой так, как тебе нравится.

Он проталкивает в меня два пальца (а может и больше), лаская меня, но не задевает ту самую точку, хоть и находится очень близко к ней, и раскрывает рот, чтобы полностью накрыть меня, затем лижет все участки вокруг своих пальцев и кусает мой клитор.

Игра закончена!

Стенки моего влагалища безостановочно сжимаются вокруг его пальцев снова и снова в то время как горячие струи его семени заполняют мой рот и горло. Не уверена, что делать — а, к черту — я проглатываю, отстраняюсь и облизываю рот, чтобы убедиться, что собрала все до последней капли. А затем обрушиваюсь вниз, лбом прямо к его яичкам, гордясь собой.

— Так и будешь настаивать на том, что не знаешь, как сосать член? — то ли смеется, то ли бурчит он, произнося это практически у моей задницы.

— Новичкам везет?

— Никогда не читала об этом? Не спрашивала друзей, Гугл, ничего такого? Вот. Так. Просто? — не уверена, дразнит он меня или спрашивает всерьез.

— Я никогда не гуглила «как делать минет». Честное слово.

Я поднимаюсь на колени, снова без всякого изящества, поворачиваюсь к нему лицом и уютно устраиваюсь у него на плече, прижимаясь щекой и рукой к его груди.

— Теперь, когда ты мягкая и податливая, давай поговорим о жилищных условиях.

— Придержи эту мысль, — я быстро спрыгиваю с кровати и роюсь в карманах его джинсов. — Перевернись.

— Что ты …

— Просто перевернись, — я пританцовываю на месте, пока он не делает, как я прошу, и не переворачивается на живот. — Не шевелись и напряги свою задницу.

О, боже, он исполняет мою просьбу, от чего у меня текут слюнки. Я выуживаю четвертак, который мне удалось раздобыть — вот он — прямо в моей руке.

Занесите в протокол: задница моего мужчины настолько упруга, что четвертак с легкостью отскакивает от нее.

Он смеется, уткнувшись в подушку.

— Поверить не могу, что ты только что это сделала.

— Нет, можешь. Это именно то, что я бы сделала, — я заползаю на него, садясь сверху на спину, и начинаю массажировать его плечи. — Я люблю твои ягодицы.

Он переворачивается подо мной и ухмыляется, глядя на меня снизу-вверх. Его глаза сияют ярче, чем солнце за окном.

— И я люблю тебя. И твою попку тоже, — он подмигивает. — Итак, у нас есть восемь дней до возвращения Коннера домой. Давай заберем мою машину и съездим в Ричмонд. Население тридцать шесть тысяч человек…

— Ты уже приводил мне статистику, мистер Торговый агент, — хихикаю я.

— Официально подтверждено, что школы составляют 10% в общем списке лучших в штате, много природы, является историческим районом, средняя цена за дом сто пятьдесят тысяч долларов, — он продолжает дальше, добавляя несколько новых сведений, действительно желая уговорить меня на Ричмонд.

— Это была довольно убедительная рекламная речь, — я щекочу ему бока, — снова. Тебе следует посвятить себя работе в городском информационном центре. Я бы согласилась на покупку.

— Нет, — он поднимает руку и касается моего подбородка, — куплю я. А ты выберешь.

В моем горле пересыхает. Я громко сглатываю, ощущая нарастающую панику, и торопливо пытаюсь слезть с него.

— Не-а, лучше подергай этим носом как следует, ведьмочка. Это единственный шанс избежать разговора, — язвит он. — Вдох для меня, — его взгляд пылающий, нетерпящий никаких возражений, — теперь выдох для себя. — Он заботливо проводит обеими руками вверх-вниз по моим бедрам. — Лучше или нужен еще один?

— Лучше, — бормочу я; дорожка волос, тянущаяся от его пупка вниз, находится прямо у меня перед глазами.

— Мне почти двадцать восемь лет, Лиззи. Я хочу иметь дом. Я хочу перекрашивать забор и менять лампочки, и декорировать детские комнаты, и принимать гостей на День благодарения, и прятать пасхальные яйца.

— А что на счет группы?

Он обводит пальцем мой пупок.

— Ты скажи мне.

— На самом деле, я уже обдумывала это.

Я атакую свою нижнюю губу, пытаясь совладать с нервами. Все станет реальным, если я произнесу это вслух.

— Коннеру не помешала бы некоторая стабильность, и, кажется, ему нравится проводить время с Ричардом и его новой семьей. Там есть дети и живые рыбки, — я издаю смешок, утирая одинокую слезу.

Ох, вы не получили уведомление? Автобусные рыбки теперь плавают в океане на небесах.

— И спина моего дяди больше такого не выдержит. И Джаред, если он действительно серьезен, хоть раз, насчет девушки, то ему необходимо довести дело до конца. И Ретт…

— Детка, — он легонько толкает меня, — дыши. Наша жизнь, если разобраться, это не спринт, это марафон. Хорошо, теперь продолжи, что ты хотела сказать?

— Ретт. Единственное, чего нам с Реттом не хватало, была слащавая любовь. Я осознала это, и ему тоже необходимо это понять. Чего он может и не сделать, если я буду рядом.

Он делает усилие над собой, чтобы не засмеяться, издавая носом звук, похожий на тот, что издают при чихании.

— Слащавая любовь?

Я с озорством шлепаю его по животу с отлично накаченным прессом и всеми четко очерченными восемью кубиками.

— Ты знаешь, романтическая, а не дружеская любовь. Такая, как у нас.

— Иди ко мне, — он манит меня пальцем, и я склоняюсь над ним, опираясь руками по обеим сторонам от его головы, в то время как он запутывается пальцами в моих волосах и поворачивает мою голову. — И на что же похожа слащавая любовь? Покажи мне.

Сначала я нежно целую его в каждый уголок рта, а затем, закатив глаза, поднимаюсь.

— Я буду на улице, чтобы поймать такси. Через десять минут. Надеюсь увидеть тебя там, Страшно Озабоченный Автостопщик.

Я отпрыгиваю от его протянутых рук и убегаю, закрыв за собой дверь ванной.

Как только мы оказываемся в такси, Кэннон заверяет меня, что поездка займет примерно сорок минут. Конечно, я не математик, но прошлой ночью я все еще ночевала в отеле «Holiday Inn», поэтому здесь что-то не так. Ведь наша цель должна быть всего на полпути.

— Сорок минут до Ричмонда? — спрашиваю я, уточняя.

— Нет, до Лоуренса, где я жил. Мы заберем мою машину.

Продолжай дышать.

— А машина в доме твоих родителей? — наполненный надеждой оптимизм — это всего лишь фарс. Но все-таки попытаться стоило.

Он вздыхает, от чего, конечно же, я вздрагиваю, и напрягается всем телом, прежде чем я даже успеваю спросить.

— Любимая, моя машина в доме, где я жил с Рути. Мне необходимо забрать ее, — он пожимает плечами. — Она моя, и мы направляемся туда.

— То есть мы, ты и я, собираемся зайти в дом, который ты делил вместе со своей бывшей невестой, чтобы собрать твои вещи? И ты планировал сказать мне это, когда? — теперь мой голос повышается, становясь непривлекательно гнусавым.

— Лиззи…

Не надо говорить со мной этим снисходительным тоном, мистер.

— А как ты думала, где моя машина?

— Я не знаю. У твоих родителей, может быть? Кэннон, я не хочу этого делать.

Решительно покачав головой, я отпускаю его руку и отодвигаюсь на сиденье как можно дальше от него.

— У меня с собой есть ключи. Мы сядем в машину и уедем. Она не узнает, что мы там. Если она вообще дома, — он скользит по виниловому покрытию сидений, не допуская ни малейшего пространства между нами.

— Я не собираюсь заходить внутрь, чтобы делить имущество, — острю я.

— Там нет ничего, что я бы хотел забрать или в чем бы нуждался, кроме моей машины, — он насильно поднимает мою руку и целует каждую костяшку, а затем ладонь. — Пять минут, и мы свободны.

Все еще не ощущая никакого веселья и закипая внутри, спустя тридцать минут я не выдерживаю и задаю несколько вопросов.

— Если вы жили вместе и были помолвлены, почему это только ее дом?

Он смеется, откинув назад голову.

— Подожди, пока не увидишь его. Я не мог позволить себе ее образ жизни, поэтому папочка купил ей настоящий замок.

— Но у тебя есть деньги на дом в Ричмонде? — я насмешливо вскидываю бровь.

— Нет, но у меня безупречная кредитная история и хорошие сбережения на первоначальный взнос, плюс пять лет опыта за плечами. Я смогу позаботиться о нас и обеспечить нам комфортную жизнь, — он приобнимает меня за плечи и наклоняется, чтобы поцеловать в щеку. — Я хочу заботиться о нас.

— У меня есть деньги, Кэннон. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня опекали. Мне нужен партнер. Пятьдесят на пятьдесят. Все неприятности — наши общие, все хорошие моменты — наши общие, все хлопоты о доме — безоговорочно общие.

— Это звучит именно так, — он переводит взгляд, пристально всматриваясь куда-то или на что-то, что я упустила, но затем быстро возвращает его ко мне, — как все, о чем я когда-либо мечтал. И за это я собираюсь отведать кусочек, — бурчит он, впиваясь в изгиб моей шеи.

На мой визг водитель такси шумно возится на своем сиденье, поэтому я отталкиваю Кэннона прочь.

— Означает ли это, что ты будешь жить со мной? Я имею в виду, где-то еще, помимо автобуса? — он самодовольно ухмыляется, зная, что это его козырь, самый действенный аргумент.

Правда в том, что довольно долго мы жили вместе даже в более тесном пространстве, нежели дом, и не было ни одной ссоры. Нет, наш единственный конфликт был на публике, и все закончилось очень хорошо, если можно так сказать.

— Посмотрим. Дом кажется преждевременным решением. Большое вложение, чтобы делить его между неженатыми, — возражаю я, несмотря на мысленные рассуждения, которые я только что вела.

— Если ты только что сделала мне предложение, моя маленькая сирена, то мой ответ — да! — он нападает на меня, стискивая руками и покрывая все лицо и шею поцелуями.

— Ты пугаешь людей в общественном месте. Снова, — я хихикаю. — Подлец. И нет, я не делала предложение, я размышляла на счет квартиры. Может быть, кондоминиум?

Он драматически падает поперек моих колен, глядя на меня снизу вверх.

Пожалуйста, хоть бы у меня не было козявок в носу.

— А как ты заработала вот это? — он прикасается к моему шраму на подбородке.

— Это довольно ужасная история. Думаешь, ты сможешь перенести это? — дразню я, хитро улыбаясь.

— Испытай меня.

— Опаздывая в школу, я бежала вниз по лестнице, слетела с нее, грохнулась на пол… и на свой карандаш. Воткнула острие прямо насквозь.

— Проклятье, — его передергивает, — ой. Бьюсь об заклад, ты…

«— Мама теперь на небесах, приятель, наблюдает за нами.»

«— Но она была внимательной на лестнице. Не то, что я.»

— Лиззи? Вернись ко мне, любимая, дыши. Лиззи, это Кэннон, посмотри на меня, красавица.

Я моргаю, потом снова моргаю. В ушах слышится оглушающий стук сердца, перекачивающего кровь.

— Лиззи? Где ты? — он садится и трясет меня за плечи, но его голос звучит так, словно доносится из бутылки.

— П-позвони моему отцу. Он записан в моем телефоне под именем СДОХНИ ДИК. Позвони! Позвони ему! — я кричу, и такси останавливается так резко, что моя голова впечатывается прямо в сиденье передо мной.

— Эй, мудак! Какого хера ты делаешь? Лиззи, сейчас, — он рывком снимает свою футболку через голову, — держи ее плотнее к носу, откинь голову назад и зажми посильней.

Я могу слышать громкие безумные угрозы Кэннона в сторону водителя, в то время как сама, истекая кровью, одной рукой откапываю свой телефон. Поднимая его так, чтобы держать перед глазами, я останавливаюсь на контакте отца.

— Давай, детка, я возьму его, — Кэннон забирает телефон у меня из рук. — Откинься назад и прилагай давление.

После нескольких минут ворчания водителя такси в стиле «я не понимаю, о чем вы говорите», Кэннон произносит.

— Мистер Кармайкл, здравствуйте, сэр. Прошу проще… Нет, она в порядке. Ну-у, водитель такси сломал ей нос. Нет, нет, она налетела на спинку сиденья, когда он резко нажал по… Я не знаю, подождите.

Он отодвигает телефон от лица и наклоняется вперед.

— Твой номер такси? — он рычит на водителя, а затем снова говорит в телефон.

— Ха! Да, это желтое такси. Эй ты, водитель, какой твой чертов номер такси?

Мужчина, теперь становясь мертвенно-бледным, протягивает назад карточку.

— Ага! — раздается голос Кэннона. — Его номер 5810666. Надо же. Не беспокойтесь, я надеру его задницу приблизительно через десять минут. Нет, нет, я не согласен. Думаю, ему нужно вставить хороший пистон. Пистон? Удар, типа «дерьмо, я такого не ожидал». Повисите на линии.

Ну, если это не была самая смущающая, бессвязная и хаотичная серия слов что для водителя такси, что для моего отца, тогда я не знаю, что это, черт возьми, вообще было. В моей голове пульсирует так же сильно, как и в носу.

— Лиззи?

Я бегло смотрю на него, пытаясь сосредоточиться. Он говорит со мной или обо мне? Один взгляд на него подтверждает, что Кэннон взволнован, зол и не знает, с какой проблемы начать.

— Ты в порядке, сладкая? Убери футболку и дай мне посмотреть.

— Сначала хорошие новости или плохие? — он с трудом выдавливает для меня улыбку. — Это не вам, — он строгим голосом произносит в трубку телефона, — эм, сэр, — добавляет, поправив себя. — Это ей. Лиззи, детка?

— Хорошие, — бормочу я.

Он производит беглый осмотр и подмигивает мне.

—Кровь остановилась, и я уверен, что жить ты будешь.

— Плохие?

— Выглядишь так, будто твое лицо с силой ударилось об автомобильное сиденье. Но самым прелестным образом из всех возможных, — поспешно добавляет он.

Я закатываю глаза и стону, откидывая назад голову.

— Эй, Ивел Канивел (прим.: Ивел Канивел - американский исполнитель рискованных трюков на мотоцикле), почему мы не движемся? Andale (прим.: Ándale! - от глагола «andar» - идти, в значении "вперед!")! — произношу я, хотя он не больше меня похож на латиноамериканца.

Ну что ж. Я знаю, что намереваюсь сделать, и я это сделаю.

— Дай мне этот телефон, — рычу я, выдергивая его из рук Кэннона. Я собираюсь вставить пистон (я тоже не понимаю, что это значит) каждому из этих неорганизованных, потенциально опасных мужчин.

— Коннер упал с лестницы, — заявляю я в телефонную трубку.

— Элизабет, ты в порядке? Нужно ли тебе обратиться в больницу? — спрашивает мой отец, и это звучит подозрительно похоже на заботу.

— Да. Нет. Коннер упал с лестницы. Ты установил поручни и поменял внизу напольное покрытие. Я ведь права, не так ли?

Наступает долгая тишина, а затем он тягостно и мучительно вздыхает.

— Да, это так.

— Почему ты просто не сказал мне об этом? — я пронзительно кричу. Никаких резких движений, водила.

— Как я уже говорил, ты была молода. Твоя мать была подавлена. Твой брат подвергся значительной, изменившей всю его жизнь, травме, твой отец слинял, как трус, а затем твоя мать умерла. Как твой отец, хоть и никчемный, я посчитал, что с твоей молодой неокрепшей психики и так достаточно. Я не мог погубить последнего из нас, кто был так прекрасен, здоров и силен.

— Он упал и ударился лобной частью?

— Да.

— Ты был там?

— Да.

— Ты говорил, что не был. Почему ты соврал мне?

— Элизабет, мы все обсудим, когда я вернусь, обещаю тебе. Сразу же, как только мы приедем обратно. Пожалуйста, иди и проведи эту последнюю неделю неосведомленной свободы с этим приятным молодым человеком. Не раздумывай, пусть осмотрят твой нос. И ради бога, убедись, что рыбки для Коннера будут готовы, когда мы вернемся, — он тихонько хихикает. — Я пришлю тебе список тех, которых он ожидает увидеть.

Хихикает. Мой отец. В жизни бы в это не поверила, не услышь я это собственными ушами.

— Как твоя группа, дочка?

— А тебя это заботит?

— Даже очень.

— На данный момент расформирована.

— Ох, молитвы услышаны. Увидимся через восемь дней.

— Мы на месте. — Кэннон с беспокойством выглядывает в окно и вытирает влажные ладони о бедра. Полагаю, он сильно нервничает. — Эй, водитель, договоримся так. Ты извинишься перед моей девушкой и подождешь некоторое время. Набирай 911, если возникнут какие-то проблемы, и будем считать, что мы в расчете. Или я оставлю на тебя жалобу и выбью из тебя все дерьмо прямо сейчас. Что выбираешь?

— Мне очень жаль, мисс. Мяч выкатился на дорогу, за ним мог побежать ребенок. И я подожду, десять минут.

— Договорились, — произносит Кэннон, открывая дверь, протягивая мне руку и вытаскивая свои ключи. — В обход, детка, поторопись.

Он почти шепчет, нажимая кнопку разблокировки. Забавный факт — она издает сигнал. Мы оба смотрим друг на друга с широко раскрытыми встревоженными глазами, осознавая свою ошибку, а затем лихорадочно карабкаемся внутрь машины.

Даже не пытайтесь отрицать, что вы бы не поступили точно так же. Несмотря на панику, я провожу проверку. Фото на приборной панели — отсутствует. Тяну вниз козырек, словно эта машина моя собственность — ничего. Взгляд на заднее сиденье — пусто. Чувствуется только мужской аромат — аромат моего мужчины. Бардачок — ничего.

Этот автомобиль… чист. Никаких признаков ее существования.

Он заводит машину и начинает отъезжать задним ходом, но затем резко жмет по тормозам, от чего меня подбрасывает вперед, а мои колени ударяются о бардачок. ДА. ЧТО. ЗА. ХЕРНЯ?!

Я собираюсь вложить средства в первоклассный, обитый мягким материалом костюм. Я имею в виду, да ладно, ну сколько можно!

Мне действительно следовало бы обнаружить это раньше, всему виной моя недавняя травма головы, но один взгляд на лицо Кэннона в отражении зеркала заднего вида, и мне становится все понятно. Я рискую оглянуться назад. Там стоит она, презирающая бабуля. Руки на бедрах, губы поджаты, глаза метают кинжалы. И она перегородила нам дорогу.

Ох, потрясающе… и таксиста-придурка давно уже след простыл.

— Хочешь, чтобы я вызвала полицию? — я спрашиваю.

— Нет, — он удрученно выдыхает. — Ее отец преподнесет все так, что мы же еще и останемся виноватыми. Так или иначе, я закончу в тюрьме, а ты станешь разлучницей, разбившей чужую семью. Просто оставайся в машине.

— Что?

— Пожалуйста, Лиззи, ради меня. Оставайся в этой проклятой машине. Это не битва, кто более склочный или у кого острее язык, это битва в силе и могуществе. И у нее это есть.

Он в последний раз смотрит на меня долгим взглядом, словно отправляется на войну, с которой никогда не вернется, а затем вылезает. Его плечи поникли, голова опущена вниз, шаги вялые, и все, что я хочу, это выскочить из машины прямо сейчас и приласкать его, чтобы ему стало лучше.

Благодаря обширной терапии Кэннона под названием «шокируй меня своей любовью и пониманием» мы установили, что я больше лаю, чем кусаюсь. Я его любимое лакомство — твердая снаружи и милая внутри. И моя любовь гораздо неистовей, чем ненависть.

Но даже проклятый пасхальный кролик не смог бы просто сидеть и с осторожностью наблюдать через боковое зеркало, как любимому мужчине царапают лицо, раздают пощечины, пихают и орут на него. И так как я воспользовалась его футболкой, чтобы остановить кровотечение, он абсолютно незащищен от ее ногтей… которые, на мой взгляд, необходимо вырвать и засунуть ей в задницу.

Нет уж. Пора Мисс Чопорности научиться тому, как «леди» (особенно та, что носит жемчуга) должна себя вести.

Она слышит, как я громко хлопаю дверью, и на долю секунды резко поворачивает голову в мою сторону, прежде чем снова перевести взгляд на него, размахивая руками и вереща, как самый грязный матрос на корабле.

Кэннон держит нас обеих в поле зрения. Он напряжен, вокруг его рта и глаз образуются морщинки беспокойства.

— Сирена, любимая, вернись в машину, — умоляюще произносит он скрипучим голосом.

— Не-а, время моей собаке поучаствовать в кроличьей битве, — выплевываю я, глядя на нее. Когда я машу ей, она разворачивается в противоположном от меня направлении и проводит ключом по краске машины Кэннона. Одна непрерывная царапина вдоль всей стороны. К слову, это хорошая машина, одна из тех вытянутых люксовых BMW, и единственная вещь, которую он попросил забрать с собой. И сучка просто исцарапала ее ключом.

— Она всегда была психопаткой? — я спрашиваю, словно ее даже нет в пределах слышимости.

Он мило поджимает губы.

— Немного. Проще не связываться, я говорил тебе, — он пожимает плечами.

— Деньги, на которые ты купил эту машину, были твоими?

— Каждый цент.

— Дом?

— Ее папы.

— Ее одежда?

— Папы.

— Она работает?

— Ни единого дня в своей жизни.

— Я стою прямо здесь! Я могу слышать тебя, ты, мужеподобная сука! — она кричит на меня голосом дебютантки, которая лишилась своей тиары и не может с этим справиться.

— Детка? — спрашиваю я и, думаю, он уже знает, что последует дальше.

— Да?

Его лицо озаряется улыбкой от того, что я назвала его «детка», и именно этой реакции я хочу. Не уверена, он больше доволен предстоящим весельем или тем фактом, что я «борюсь за нас», но это не так важно, одно из двух.

— Иди и подожди в машине, — теперь я говорю ему.

Он салютует мне, ехидно машет Рути рукой и плавно скользит на водительское сиденье.

— А теперь, мисс Рути…

Я не спеша разворачиваюсь к ней лицом, растягивая время и обдумывая, какие причины смерти оставляют меньше всего следов. Однозначно, мышьяк или воздушная эмболия (закупорка сосуда пузырьком воздуха. Встречается она нечасто, в основном это происходит при повреждениях крупных вен. Попав в кровь, воздушные пузырьки блокируют сосуды малого круга кровообращения. Воздух скапливается в правых отделах сердца и растягивает его. При воздушной эмболии может наступить внезапная смерть) — а я без яда и иглы, черт побери!

— Почему теперь ты даешь задний ход, скандалистка? Ты все вопила и кричала, поцарапала машину, так почему сейчас отступаешь? — мой голос обманчиво спокоен, я играю с ней и веду себя как пугающая мужеподобная женщина, которой она меня считает.

— Это совершенно не твое дело. Это касается только меня и Кэннона, моего жениха!

Мой мужчина — такой проныра. Я слышу, как он открывает окно. Он хочет слышать, как его ведьмочка — я говорю о себе, хорошей ведьме без крыши над головой — принимается за работу.

P.S.: неожиданно для самой себя я с гордостью принимаю это прозвище.

— Вот как обстоят дела. Он больше не твой жених. Вообще, даже ни капельки, и больше никогда им не будет. Ты использовала его и крутила им, как хотела, а затем выбросила, словно мусор. Я забрала твой мусор, и это стало моим сокровищем. И ничего не встанет между мной и Кэнноном. Он — мой. Поэтому это мое дело. А теперь, или ты можешь дать мне свой телефон, чтобы я стерла его номер, и выписать чек за повреждение его машины, — я разминаю плечи, и, чтобы успокоиться, делаю вдох ради него, — или я могу сменить его номер телефона, — на самом деле, следовало бы подумать об этом гораздо раньше, — и нанесу повреждения твоей заднице, — я расставляю ноги, скрещиваю на груди руки и стою с важным видом, наклонив голову на бок. — И что же ты выбираешь, принцесса?

— К-Кэннон! Ты слышишь, как она со мной разговаривает?

— Почему ты поцарапала мою машину, Рути? — он кричит через щель в окне.

— Я была в бешенстве! Мне жаль. Господи, папа починит твою ненаглядную машину, — она закатывает глаза.

— Тогда да, я слышу, что она говорит тебе, и после твоего признания могу сказать, что мне это нравится, и я это записываю! — он ухмыляется от уха до уха, поднимает свой телефон и весело машет им из стороны в сторону.

И… он улыбается, ощущая теперь хотя бы немного радости. Только машина поцарапана и все! На этом моя работа почти закончена.

— Ты! — то ли скулит, то ли рычит, то ли вопит она (на самом деле, я понятия не имею, на что был похож этот звук) и бросается к его двери, натыкаясь на стену — прошу заметить, миниатюрную стену — под названием чрезмерно опекающая, рассерженная сирена. Сирена Кэннона.

— Какой пароль? — я ядовито насмехаюсь над ней с невозмутимым лицом, спокойная как удав. В данный момент можно считать, что номер его телефона уже изменен, я просто играю с сукой так же, как с маленьким шариком кошачьей мяты, который с наслаждением перекидываю из руки в руку… как она поступала с Кэнноном все это время, во многих отношениях.

— Ты злобная лесбиянка из низшего класса, — она презрительно усмехается в дюйме от моего лица.

— Злобный — это тот, кто вышвыривает человека, которого якобы любит так сильно, что готова выйти за него замуж, посреди глуши и трахает их общее будущее у него за спиной. К низшему классу относится тот, кто царапает машины и умоляет принять обратно, когда ты уже не нужен. И лесбиянка не сидела бы на его лице и не кричала бы с его огромным членом во рту, пока кончала. Догадываешься, чем я занималась этим утром, торопыга?

Смертельный выстрел. Кэннон фыркает, полностью удовлетворенный сказанным мною.

— Упоминал ли я в последнее время, что люблю тебя, и что ты самая крутая из всех, кого я когда-либо встречал? — из окна позади меня приглушенно доносятся слова похвалы от Кэннона.

— Да, детка, а теперь помолчи. В данный момент я занята наказанием суки, — я не могу полностью скрыть ухмылку, но все же мне удается подавить ее, и я снова переключаю свое внимание на Рути. — Ну, что ты выбираешь, неудачно мелированная Барби? Твой телефон и чек, или мои упражнения — ну, помимо утренних — намеченные на сегодняшний день?

— Тронешь меня хоть пальцем, и мой папа уничтожит тебя, — скрестив руки, предупреждает она.

Я просто не могу поверить, что собираюсь разыграть эту карту.

— Кэннон? — зову я через плечо, не сводя с нее глаз.

— Сирена?

— Чей папа влиятельнее? — спрашиваю я, буквально ощущая рвотные позывы, но все это ради нашей команды.

— Твой.

— Богаче?

— Твой.

— Спасибо, детка. Итак… — я одариваю ее победоносным взглядом. — И что теперь? Мое терпение на исходе. Я собираюсь заняться покупкой дома со своим мужчиной.

— Ладно. Сколько?

Ах, я просто обожаю, когда каждого ждет счастливый конец. —

Кэннон, сколько?

— Я сам позабочусь о машине и поменяю тарифный план и номер. Я бы предпочел, чтобы она оставалась здесь, пока я зайду забрать одежду, клюшки для гольфа, фотографии моей семьи…

Она слышит его, поэтому я пристально смотрю на нее в ожидании ответа. Я могу даже применить кулаки, если ее ответ будет неправильным. Я ни разу в жизни не била никого кулаками. Ну, я била по голове нескольких ребят, которые оскорбляли Коннера, но ей не нужно этого знать. Если я ударю ее, она уж точно посчитает меня профессионалом в этом деле.

— Хорошо, — она раздраженно пыхтит. — Я пропущу тебя в дом.

— Нет, не так, — я преграждаю ей путь вытянутой рукой. — Ты останешься стоять прямо на этом гребаном месте. Десять минут, детка. Иди.

— Скажи правду, я была больше похожа на хулигана из «Тренировочного дня» или на «Лара Крофт — расхитительницу гробниц»? — спрашиваю я, повернувшись на пассажирском сиденье и испытывая ребяческий восторг.

— Ты была Ларой Крофт-хулиганкой, горячей и опасной, — он на мгновение отводит взгляд от дороги, чтобы подмигнуть. — Я обожаю тебя, ты ведь это знаешь, верно?

— Да ладно, ты просто хочешь получить бесплатные уроки, — я хихикаю и хлопаю его по руке.

— Ты стояла за меня, ради меня. Ты не представляешь, что это для меня значит, Лиззи, — произносит он. — Но узнаешь, потому что я чертовски уверен в своих намерениях показать тебе это. Различными способами.

— Я действительно знаю. Уверена, что на моей спине до сих пор сохранился отпечаток барной стойки, чтобы напоминать мне об этом, —шучу я, выглядывая в окно и натыкаясь взглядом на пустынное место, где мы останавливаемся. — Эм, если мы собираемся построить дом, то где будем жить все это время?

— Никакого строительства домов, — мычит он, выключая зажигание и с силой отодвигая сиденье назад. Все происходящее сливается в одно размытое пятно. Несколько действий происходят одновременно, одно неуловимей другого.

В какой-то момент, но в каком именно порядке я бы не рискнула гадать, он включает или просто делает громче песню «Give me Love» Эда Ширана, и стягивает вдоль бедер джинсы и брифы, не отрывая от меня тлеющего взгляда, когда проводит вверх-вниз по своему твердому стержню.

— Иди сюда, — отрывисто произносит он, греховно приподнимая бровь и указывая головой.

Внутри меня все переворачивается вверх дном от манящего жеста головы, от члена в его руке, от песни и от возможности быть застуканными — безрассудная, убийственная смесь, заставляющая меня гореть. Я перебираюсь через консоль, словно кошка в горячке и, облизывая губы, сажусь на него сверху.

Моя хлопковая клетчатая юбка свободно разлетается в стороны и накрывает его бедра. У моих трусиков не остается ни единого шанса, когда он рывком сдвигает их в сторону, и я слышу звук разрывающейся ткани.

— Я никогда в жизни не хотел ничего так отчаянно, как хочу тебя прямо сейчас. Ты сводишь меня с ума во всех смыслах, сирена. Объезди мой член, красавица, пожалуйста, сейчас.

Слова Кэннона звучат так, словно он испытывает боль и отчаяние. Умирающий мужчина, который исцелится, только если похоронит себя внутри меня.

Опустив голову, он сосредотачивает хищный взгляд карих глаз на моем блестящем от влаги центре, отодвигая в сторону то, что осталось от моих трусиков. Используя его плечи для поддержания равновесия, я принимаю его. Я настолько влажная от желания, что это совсем не больно, напротив, ощущается идеально.

Я наблюдаю за тем, как он внимательно смотрит на меня и, так как никто не может услышать меня, кроме него, решаю посмотреть, насколько безумным я могу сделать его.

— Это ощущается хорошо, Кэннон? — мурлычу я.

Он вполне вероятно повредил себе шею от того, как резко вскидывает голову. Поначалу в его взгляде читается удивление, но затем выражение «ох, она хочет говорить непристойности» озаряет всего его лицо, и он медленно расплывается в хищной улыбке. Его глаза становятся черными, взгляд — развратным.

— Так чертовски хорошо, Лиззи, любовь моя. Ты создана для меня. — Он тяжело дышит, и я не могу отвести взгляд, когда он соблазнительно облизывает нижнюю губу.

— Тебе нравится быстро и жестко, — я показываю ему то, что имею в виду, — или медленно и размеренно? — я говорю соблазнительным дразнящим тоном, сжимая мышцы так сильно, как только могу, когда скольжу вверх и, двигая тазом по кругу, опускаюсь вниз.

— Ох, сладкая… проклятье, — он стонет, откидывая голову на подголовник сиденья. — Не имеет значения, так хорошо, все, что ты делаешь. Я не могу…ах, детка, трахай меня так, как ты хочешь.

— Смотри, Кэннон, смотри на меня, когда я объезжаю твой большой член. — Я хватаю его за волосы и резко дергаю его голову вверх.

— Я люблю, когда ты такая. Наконец-то используешь свой непристойный ротик, чтобы поговорить со мной. Ты чувствуешь себя плохой девочкой?

Я киваю, продолжая свои неторопливые движения вверх и вниз.

— Дерзкие девчонки, — он хватает мою рубашку с обеих сторон и разрывает ее, повсюду разлетаются пуговицы, отскакивая от окна и приборной панели, — заслуживают, чтобы их грудь поласкали.

Он спускает вниз чашечки моего бюстгальтера, открывая грудь. Вдоволь насмотревшись, он накрывает каждую грудь ладонью, ощупывая их, затем ущипнув за соски.

— Черт, да, мне нужен больше, чем один кусочек, — рычит он, широко открывая рот, чтобы взять одну грудь полностью в рот.

Я объезжаю его в течение всей песни «Don’t You Wanna Stay» Джейсона Алдена (американский исполнитель кантри-музыки), а к концу припева «Uhh Ahh» Boyz II Men его бормотание и стоны становятся похожими на те, что звучат в песне. Его лоб покрывается испариной, зубы обжигающе впиваются в мой сосок, сдержанность уходит на последний план. Он отпускает мою грудь только для того, чтобы сделать вдох, и мне кажется, что его бедра дрожат подо мной.

— Черт возьми, это ощущается так хорошо, любимая. — Он проталкивает руку между нами и собирает влагу со своего члена, когда я поднимаюсь, покрывая ею мой клитор, и начинает обрабатывать его. — Никто, никогда, только я, — задыхаясь, произносит он. — Никогда не прекращай трахать меня, сирена. Никогда.

Он жестко посягает на мой клитор и, поддерживая мое бедро одной рукой, с силой погружается в меня. Такое впечатление, что его член достает до моего горла, потому что я почти на грани того, чтобы закричать.

— Наполни меня, детка! — прошу я, склоняясь ближе к его лицу. — Твой рот, поцелуй меня. Целуй меня до опустошения.

Именно так он и поступает, проникая в меня в восхитительном ритме, гармонирующим со стимуляцией клитора и соответствующим движениям его языка, извивающегося на пару с моим.

Не уверена, то ли он поддерживает меня, то ли просто я растворяюсь в нем, обрушиваясь на его грудь в самом интенсивном, наполненном любовью оргазме в своей жизни, слыша, как быстро бьется его сердце под моей щекой.

— Люблю тебя, — до меня доносится собственное бормотание или что-то, похожее на него.

Он поднимает руку, проскальзывая ею под мои волосы, и массирует шею большим пальцем.

— Не уверен, выражу ли это должным образом… я боготворю… Нет, не так. Я жив только потому, что ты заставляешь мое сердце биться.

Как только мы наконец приходим в себя, то сразу возвращаемся обратно на дорогу по направлению в Ричмонд. Я витаю где-то в облаках, и Кэннону приходится сначала позвать несколько раз, а затем и похлопать по ноге, давая понять, что у меня звонит телефон.

— Алло?

— Привет, Бетти! Это Коннер, твой брат, — очаровательно произносит он.

Достаточно семи слов, чтобы довести меня до слез — я просто размазня.

— Приятель, как ты? Я так сильно по тебе скучаю!

Кэннон оставляет руку на моем бедре, успокаивающе поглаживая, и посылает мне лучезарную улыбку.

— У меня все хорошо, лучше, чем у Брайсона. — Это сын Лауры? — Какое-то насекомое укусило его, и теперь его голова большая, как арбуз. Так Альма сказала.

— О, нет, с ним все будет в порядке?

— Ему лучше не притворяться, потому что теперь мы уезжаем. Хоуп и я рассержены, очень рассержены. Папа хочет поговорить с тобой. Пока, сестра!

— Оу, хорошо, пока, — говорю я уже никому конкретно, и от этого на меня накатывает печаль.

— Коннер, сынок, остановись и посмотри на меня, — голос моего отца, единственное, что я теперь слышу, делает паузу. — Пожалуйста, не кидай мой телефон в песок, когда ты закончил разговор, передавай его мне в руки. Хорошо?

— Хорошо, папа! — до меня доносится крик Коннера откуда-то издалека.

— Привет, дочка, — он хихикает, — ты слышишь меня через песок?

— Да, просто замечательно. Итак, Брайсон — это сын Лауры?

— Один из них, ему тринадцать. Вон — еще один ее сын, ему пятнадцать. Затем следует Хоуп, ей одиннадцать, и она полное отражение твоего брата, и последняя — Лиза. Ей двадцать один, ее нет здесь с нами, она занята работой и учебой.

— Ты женишься на женщине с четырьмя детьми, трое из которых еще маленькие и живут вместе с вами? Ты уже не первой молодости, папа. — Я смеюсь, но затем замираю, слюна скапливается у меня во рту. Я назвала его «папа». Это вышло как-то само по себе.

Ох, он заметил. Его ответный смех звучит радостно как никогда. Мягкость и доброта — вот что я слышу в его голосе! Даже Кэннон впечатлен мною. Он похлопывает меня по бедру, как бы говоря, что я «хорошая девочка».

— Ну, э-э, — я откашливаюсь, — что произошло с Брайсоном, правильно же?

У меня память как у слона, плотно сидящего на гинкго билоба (Гинкго билоба — древнейшее реликтовое растение, сохранившееся на Земле. Препараты на основе гинкголидов применяются при лечении атеросклероза, для улучшения мозгового кровообращения, памяти), да и кого я пытаюсь обмануть, невозмутимо изображая псевдоамнезию? Уж точно не хихикающего Кэннона.

— Мы точно не уверены. Его кто-то укусил. Поднялась температура, появилась боль в мышцах и тошнота. Как только врач отпустит его, мы сразу же вылетим домой. Коннер не очень-то счастлив по этому поводу, но мне удалось заключить с ним сделку в обмен на супер-аквариум с морскими рыбками для его комнаты.

— Он очень любит рыбок. Я не припоминаю такого увлечения прежде, а ты?

Он задумывается, произнося низкое «хм-м-м».

— Нет, не думаю.

— Хорошо, ну что ж, позвони мне, когда приземлитесь. В данный момент я нахожусь в Огайо, ищу жилье, поэтому буду поблизости от вас.

— Ищешь жилье? — его заинтересованность ощутимо возрастает.

Дерьмо! Сначала думай — потом говори. Мне нужно вытатуировать эти слова на своей долбанной руке.

— Эм, да, — я смотрю на Кэннона, этого мистера Гордость и Счастье. — Группа, мы, э-э, взяли перерыв, и я посчитала, что, вероятно, мне нужно какое-то место, ну, ты понимаешь, чтобы жить.

— Я думаю, что это прекрасная идея, Элизабет. На каком городе ты остановилась?

Полегче, здоровяк, ты уже и так получил больше информации, чем я совершенно спокойно готова была дать.

— Точно посередине между семьей Кэннона и Саттоном, чтобы Коннер мог регулярно приезжать в гости и не проводить много времени в пути. Может быть, я заведу ему проклятую собаку.

— Или заведи обычную собаку, тоже отлично сработает, — сухо шутит он, его чувство юмора все такое же.

— Мне жаль по поводу того, что случилось с Брайсоном, но я рада, что вы возвращаетесь домой раньше. Я скучаю по Коннеру так сильно, что это причиняет боль, — признаюсь я, ощущая боль в груди.

— Могу себе представить. Несмотря на жизнь в автобусе, противником которой я был, ты — исключительная сестра, Элизабет. В те времена, когда у него больше никого не было, ты всегда оставалась рядом с ним. И я очень горжусь тобой за это, помимо всего прочего.

— Фууу, — стону, закатив глаза чуть ли не к заднему сиденью. —Просто приезжай сюда, организуем встречу и поговорим, и от этого будем двигаться дальше. Эти зашифрованные, бестолковые, умилительные, все еще несодержательные разговоры действуют мне на нервы, — обрываю я.

— Да. Хорошо. Я позвоню, когда мы приземлимся. И удачи в поиске дома.

Помните ту часть, что у Кэннона ОКР и он перфекционист? Хорошо. Теперь возьмите яйцо в качестве объекта этого описания, а затем бейте по нему, раз за разом бейте по нему все сильнее и самой большой чугунной сковородкой, какую только сможете найти.

Понимаете, о чем я? Вот и агент по недвижимости тоже.

Ну, дом под номером четыре был полностью моей виной. Я зашла внутрь, развернулась на каблуках и выскочила наружу. НИКАКИХ. ЛЕСТНИЦ. Это одно из немногих моих условий и единственное, в котором я не уступлю ни при каких обстоятельствах.

Номера с первого по третий. Если честно, я подозреваю, что в половине случаев те «проблемы», что находит Кэннон для объяснения своего неприятия, просто надуманы.

По сути, он придирается ко всему.

— Дженнифер, не дашь нам минутку? — я спрашиваю агента по продажам, дружелюбную молодую девушку, явно неопытную и доведенную до отчаяния, а затем тащу Кэннона наружу.

Я хватаю его за подбородок, заставляя смотреть на меня.

— Святой сварливый человек на планете, тебя что, переклинило?

Он просто пожимает плечами.

— Серьезно? Там ты вел себя как Ходячий Словарь, и это все, что ты можешь сказать? Чушь. Выкладывай.

— Да? — он сокрушает меня одним лишь взглядом, в глазах теплится надежда, но сомнения тяготят его.

— Да, детка, да, — я крепко прижимаю его к себе. — Что не так? Поговори со мной. Это похоже на грозовую тучу, надвигающуюся, словно из ниоткуда, в полном смысле этого слова.

— Когда ты сказала своему отцу, что ты ищешь жилье, потому что тебе нужно место, чтобы жить, и, возможно, ты заведешь собаку, то это звучало предельно четко и ясно. Словно я не вхожу в твои ближайшие планы совместного проживания, хоть ты никогда и не говорила мне этого, — он пожимает плечами и пинает несколько камешков, валяющихся рядом, а у меня от его слов разбивается сердце.

— Потрясающе. Ты не просто ведешь себя как тихоня, действующий исподтишка, ты такой и есть. У меня никогда не было мужчины прежде, поэтому я не подумала об этом. Прости меня, — теперь моя очередь изучать землю и докучать гравию носком своей обуви. — Но это не какая-то выдумка, это даже прописано в учебниках. — Разинув рот, я теперь смотрю на него с широко раскрытыми глазами, излучающими веселье.

— И что же это?

— Ты можешь давать мужчине пошаговые инструкции, даже пронумерованные по порядку, и все, что он слышит, это три последних слова в восьмом пункте. Но стоит сказать что-то спонтанно, и он разбирает по полочкам и анализирует эту чушь с такой дотошностью, словно на уроке биологии препарирует лягушку. Ну а ты? — я толкаю его в грудь. — У тебя хорошие отношения с родителями. Ты сказал им, что мы ищем жилье?

Выпятив бедро, я сложила руки на груди, уже зная ответ.

— Да, сказал. Даже спросил у мамы, смогу ли я взять бабушкино кольцо. Оно в винтажном стиле, ты полюбишь его.

У меня подкашиваются ноги, а руки безвольно падают по бокам. Он спросил кого о чем?

Есть определенные виды слез, которые зарождаются глубоко внутри вас и бьют ключом сквозь вашу душу, заставляя нос хлюпать и оставляя заметные влажные следы. Вы знали об этом? Именно так он понимает, что я плачу, а не по мерзким сопливым звукам, которые я издаю с такой грациозностью.

— Мне не нужно, чтобы ты смотрела на меня, Лиззи. Мне нужно, чтобы ты послушала меня. Я люблю тебя. И никогда не разлюблю. Я хочу жить вместе с тобой и построить дом, жизнь… семью. И как только чьи-либо мнения, что ты замена, перестанут волновать тебя, а слова «он совсем недавно был обручен», произносимые с кислыми минами, не станут гребаной бредятиной, я хочу жениться на тебе. Что теперь здесь? — он кладет руку мне на грудь поверх сердца. — Их голоса или мой?

Ему действительно нужно писать стихи, но сейчас неподходящее время упоминать об этом.

— Дом? Ты уверен? Не хочешь начать с квартиры или кондо? — я кусаю губы, переминаясь с ноги на ногу.

— Коннеру будет тоскливо в крошечной квартирке, да и собаке тоже. Кондоминиумы — не для семей, они больше подходят пенсионерам. Семьям нужен дом.

— Тогда выбираем дом, — я улыбаюсь; мое сердце приняло решение и грозится взорваться… или остановиться… от потрясения, как легко и естественно это ощущается.

Он смеется от всей души, больше не чувствуя беспокойства, сгребает меня в охапку и принимается кружить.

— Мне все понравились. Особенно желтый с террасой и тремя акрами земли. Вдали от дороги, с огромным задним двором, и никаких лестниц.

— И для меня он был предпочтительней остальных, — шепчу я, страшась делиться мыслями с кем-то еще.

— Дженнифер! — кричит он. И что вы думаете? Она тут же высовывается с чеширской улыбкой на лице и кондитерской посыпкой на кексах, танцующих в ее глазах.

— Желтое ранчо, викторианский стиль, терраса. Поняла. Запрашиваемая цена — двести пять тысяч долларов, уже освобождено, —демонстрирует она свою сверхзвуковую память и умение подслушивать.

— Моя сирена и я хотели бы купить за наличные, — он поворачивается ко мне и шепчет. — У меня есть около восьмидесяти пяти тысяч, — на что я киваю ему. — Наше предложение — сто семьдесят пять тысяч наличными, сегодня. Дайте нам знать!

И он уносит меня в закат. Ну, точнее к поцарапанной машине, и сейчас четыре часа дня. Ну, это почти то же самое.

Два часа спустя Дженнифер звонит нам, чтобы сообщить о том, что владельцы сделали встречное предложение — сто восемьдесят тысяч, которое мы охотно приняли. Мы подписываем бумаги и вступаем во владение во вторник. Через три дня. Так скоро, потому что я втайне от мистера ОКР раскошелилась на срочное рассмотрение, а Джениффер посодействовала в этом.

Самая забавная вещь, которую вы могли когда-либо видеть — двое довольно состоятельных (особенно в нашем возрасте) людей сидят в гостиничном номере в абсолютной тишине. Нам нечего перевозить с собой, нет никаких коммунальных забот, животных и работы, с которой надо уходить, никакой почты, которую надо отправить.

Полностью готовые, мы могли бы запросто переехать хоть завтра.

Не сговариваясь, так как он по-прежнему читает мои мысли, мы одновременно разражаемся неудержимым смехом, от которого сводит живот.

— Итак, полагаю эти три дня мы прохлаждаемся и спорим по поводу цвета краски? — спрашиваю я между приступами хохота, все еще сотрясаясь от сдерживаемого смеха.

Он сбрасывает обувь и забирается на кровать, устраиваясь рядом со мной.

— Ты знаешь, какая моя самая любимая часть дома?

— Знаю, — я мечтательно вздыхаю, — гостевой домик, верно?

Он кивает, прижимая меня ближе к себе, переплетая пальцы одной руки с моими, а второй рукой накрывает мой затылок.

— Будет здорово, если отключить плиту, — он хихикает, — и дать Коннеру немного независимости и свободного пространства?

— Также тебе нужно будет отключить газ в камине, но да, я согласна. Очень здорово.

У меня на глазах наворачиваются слезы. Потому что это все, что я могу делать в эти дни при мысли, что у Коннера будет отдельное личное пространство, как он и хотел. Собственная территория, которую он оформит по своему вкусу, и будет командовать на ней, кто бы ни вошел.

Мне это очень нравится, но еще больше мне нравится то, что это было первое, о чем подумал Кэннон.

Он действительно по-настоящему любит моего брата.

Кэннон сводил меня на несколько прекрасных ужинов в «Hildebrand’s Hickory House», и я уверена, что мы полюбим эту традицию. Хотя через дорогу находится «Not Short on Steak House», где еще до того, как вы получите меню, ваш официант вполголоса проинформирует вас о том, будто они лучше проглотят язык, чем признаются, что они «никогда и слова плохого не сказали о кривляющейся золовке владельца и желают ей всяческих успехов в жизни».

Я люблю маленькие городки.

Если тетушка Би (прим.: тетушка Би (англ. Aunt Bee) — вымышленный персонаж американского ситкома «Энди Гриффит») ворвется сюда и попросит меня сшить несколько лоскутных одеял для городской ярмарки, я искренне верю в то, что соглашусь.

После ужина, взявшись за руки, мы прогуливаемся по печально известному историческому району. Все заведения закрыты, но разглядывание витрин вызывает очарование и чувство ностальгии. И это говорит двадцатитрехлетняя! Ровно в десять зажигаются уличные огни, и меня охватывает ощущение домашнего уюта и безопасности. И Кэннона тоже, если судить по тому, как он подмигивает, сжимая мою руку.

Когда мы в изнеможении добираемся до нашего номера, я знаю, знаю точно так же, как и то, что у меня будут внуки вместе с этим превосходным мужчиной по другую сторону комнаты, что пришло время сделать несколько звонков.

Сперва я звоню своему дяде, который не ответил мне, потому что ложится спать с заходом солнца.

Следующая попытка — Джаред, который отвечает после первого же гудка, и его голос звучит таким счастливым, каким я не слышала его уже давным-давно.

— Ты у Ванессы?

— Ага!

— Могу я подсоединить Ретта к разговору и поговорить с вами минутку? — робко спрашиваю я, с каждой секундой нервничая все сильнее.

— Конечно. Эй, как ты, Мама Медведица? Как Коннер, Кэннон?

— У нас все прекрасно, а ты?

— Лучше не бывает. Правда.

— Я так рада, хоть и скучаю по тебе.

— Я тоже, мамуля, я тоже. Впрочем, скоро мы опять соберемся вместе. Не волнуйся.

Ну, была не была.

— Повиси на линии, — я грызу ноготь, — давай я свяжусь с Реттом.

Кэннон встает и указывает сначала на себя, а затем на выход из комнаты. Я отрицательно качаю головой и, схватив рукой, притягиваю его, чтобы он сел прямо рядом со мной.

Ретт отвечает, находясь, возможно, на каком-то фестивале, и кричит прямо мне в ухо.

— Лиз, девочка моя, что нового? — невнятно произносит он на высоких тонах.

— На самом деле, много чего. Ты можешь отойти куда-нибудь в более тихое место, и я подключу к линии Джареда?

— О! Конференц-звонок, — смеется он.

— Да, будь на линии.

Я переключаюсь, присоединяю Джареда, и к тому времени, как Ретт находит тихий уголок, мы все втроем подключены к групповому звонку.

— Так лучше? — спрашивает он.

— Намного. Джаред присоединился.

— Эй, братишка, что нового? — весело спрашивает Джаред.

— Киска, которую я только что жестко поимел. Никогда не встречал ее прежде.

Он сдавленно смеется — слабое прикрытие для самоуничтожения, вызванного болью, но цель этого звонка совсем иная.

— Отлично, парни, я хочу сказать вам кое-что очень серьезное и прошу вас порадоваться за меня, за Коннера, и отнестись к этому, как к первому шагу в будущее, — вдох для себя, пауза, выдох для него. — Я купила дом. Совместно с Кэнноном. На полпути между нашими с ним родителями. Также там есть гостевой домик для Коннера, его собственная территория. Я кое-что узнала от Ричарда о прошлом и сейчас чувствую себя намного легче.

Джаред начинает первым, несмотря на то, что тянет время и, как ни странно, на мгновение заминается, прежде чем заговорить.

— Это замечательно, Лиз, для всех вас. Единственное, чего я для вас хочу, это чтобы все вы были счастливы. Я серьезно. Итак, больше никакой «Увидимся в следующий вторник»? — его тон становится печальным, выбивая почву у меня из-под ног.

— Не обязательно, — мямлю я, и Кэннон наклоняет голову, чтобы оценить выражение моего лица. — Ретт? Что скажешь ты?

— Я, конечно же, счастлив, если счастлива ты, всегда. Но я жду кульминации, жесткого удара или чего-то в этом духе. — Я слышу, как он выдыхает. Он что, курит сейчас? Молюсь, что только табак, хотя и это уже достаточно плохо.

— Я отдаю вам обоим свой автобус, безвозмездно. Он ваш в равной степени. И все инструменты, кроме тех, что принадлежат Кэннону, — быстро добавляю я. — Станьте самыми крутыми, светите ярче, чем все огни мира. И всегда держите билет на мое имя, ведь неизвестно, в какой момент я к вам нагряну. Это все ваше — автобус, оборудование, права на песни. Черт, вы даже можете забрать мой блокнот, — я проливаю горькие слезы, но все равно посмеиваюсь в трубку телефона. Не хочу, чтобы они знали, что я плачу. — Только пообещайте мне, что сделаете все правильно. И про стерильность не забывайте. Наймите нового водителя. Дни, проведенные с Брюсом, теперь в прошлом.

— Я не… Я не знаю, что сказать, Мама Медведица. Ты в этом уверена? —

голос Джареда звучит недоверчиво, и я понимаю его. Мы не сталкивались с тем, что все хорошо, потому что так и должно быть, а только — «слишком хорошо, чтобы быть правдой».

Я прислоняюсь лицом к груди Кэннона и вдыхаю присущий любящему меня мужчине насыщенный запах хлопка и мускуса, позволяя ему медленно наполнять мою душу. Когда он достигает моего сердца и заполняет его, а Кэннон, понимая и поддерживая, крепко обнимает меня и зарывается лицом в мои волосы, я отвечаю.

— Я уверена в этом больше, чем в чем бы то ни было, — выходит у меня каким-то романтическим шепотом.

— Спасибо, Лиззи, честно. Черт возьми, девочка, спасибо тебе. Я отдам тебе деньги, — вопит Джаред.

— Нет, не стоит. Мое вознаграждение — два десятилетия душевного здоровья, и все благодаря вам. А что касается денег: я никогда не нуждалась в них, и это не изменилось. Просто, может, заскочите на Рождество, суперзвезды? — теперь я действительно заливаюсь слезами, больше никакого смеха.

— Что ж, поговорим о твоем здравомыслии, Лиз. Передай-ка трубку Ромео фон Свистящие Штанишки, — доносится настойчивая просьба Ретта, которую Кэннон слышит и уже протягивает руку.

Было бы большим приуменьшением сказать, что я озадачена.

— Алло? Привет, Ретт. Как дела? — любезно начинает Кэннон. — Я понимаю, я бы спросил то же самое. Больше жизни. Да, да, да, несомненно. Скоро. Ты же знаешь, какая она упрямая.

Я предполагаю, Ретт закидывает его вопросами или дает нравоучения, потому что долгое время Кэннон молчит, проводя рукой по своим волосам, затем смеется, а потом очень крепко прижимает к себе.

— Пока я дышу, с каждым вздохом. Абсолютно. Я даже позволю тебе связать мне руки за спиной, — он смеется. — Спасибо, чувак, конечно.

Он возвращает мне телефон с целомудренным поцелуем в губы, подмигивает, а затем покидает комнату.

— Алло? — тихо произношу я.

— Отлично, Лиз, ты в надежных руках. Позволь ему любить тебя и люби его в ответ. Каждый день. Изо всех сил. И держи комнату для гостей подготовленной, когда мне понадобится мой самый лучший друг.

— Эй, Ретт, отлично сказано, не мой когда-либо лучший друг. Но, у меня есть, что добавить, единоличник. Чур, я первый, когда у нас появятся племянницы мини-копии Лиз, — произносит мой милый Джаред.

— Заметано. Ты соображаешь на лету, чувак. Мы поработаем над этим, — Ретт заливается смехом, наполненным горько-сладким прощанием.

В своей жизни вы можете иметь пять, возможно, если Бог считает вас супер особенным, десять людей, которых вы называете «семьей». Сейчас у меня на линии двое самых лучших для меня людей, и я люблю их, как поля любят дождь, как птицы любят крошечные веточки, а туристы, живущие в палатках, любят завтраки (потому что, давайте посмотрим правде в лицо, вы знаете, насколько они вкуснее на свежем воздухе).

И когда же это я успела ощутить все прелести кэмпинга, которому пою дифирамбы?

— Я так сильно люблю вас, мальчики. Если я буду нужна вам, в любое время, по любой причине, я на расстоянии одного звонка. Ступайте и тоже будьте счастливы. У Брюса ключи от гаража и автобуса. У меня свидетельство о праве собственности. А у вас — все остальное, что вам необходимо, скрытое внутри вас обоих. Позвольте и другим людям тоже это увидеть, слишком долгое время я была эгоистичной.

Надеюсь, они поняли мое бормотание сквозь шмыгающий нос.

— Люблю тебя, Мама Медведица, до скорого.

— Я люблю тебя, Лиз, — Ретт несдержанно хлюпает носом. — Навечно. Любая женщина, о которой я подумаю дважды, будет проходить проверку на соответствие. Тебе.

Всхлип.

— Пока, мальчики.

На следующий день произошло сразу две вещи.

Первая и просто восхитительная, — я просыпаюсь от тихого постукивания дождя снаружи и Кэннона внутри меня. Никаких слов, никакой музыки, только наши рты, занимающиеся любовью, и наши тела, с благоговением делающие то же самое.

Его руки пробегают по каждой части моего тела. Лоб, локти, пупок, две впадинки прямо над моей попой, как же без моей попы, лопатки — ни одна частичка моей кожи не осталась без физического подтверждения о том, что она обожаема и любима.

А затем с низким урчанием он лениво шепчет мне в самое ухо.

— Когда я нахожусь внутри тебя, ты можешь вспомнить хоть что-то, случившееся до того, как мы обрели друг друга?

Безоговорочно, я готова честно ответить в то же мгновение.

— Ничего.

Его лицо озаряется, а глаза становятся влажными — затуманенные бриллианты цвета настолько насыщенного шоколада, что можно буквально ощутить, как они тают у тебя во рту — когда он произносит.

— Я тоже, сирена, я тоже.

И с этими словами, не отводя взгляда друг от друга, мы вместе кончаем, захваченные действом, слишком прекрасным даже для слов песни.

Второе удивительное событие — Коннер возвращается домой!

Клянусь, я бы смогла пробежать эти двадцать пять миль быстрее, чем Кэннон проехал на машине. И что же происходит, когда я вижу его? Ну, я показываю приятелю, что такое настоящая блокировка в полную силу. Это подобно тому, как я со своими 112 фунтами сбиваю его, весом в 240 фунтов, с ног, опрокидывая на задницу, а затем душу его слюнявыми поцелуями и заливаю слезами.

Я скучала по нему.

Я люблю его так чертовски сильно.

И я очень завидую его загару.

— Кэннон, помоги! — просит он, смеясь. — Она обезумела из-за меня, забери ее!

— Ох, прошу, ты можешь вытерпеть ее, — подбадривает его Кэннон. — Она скучала по тебе, приятель. Позволь ей проявить свою любовь.

Находясь подо мной, он мгновенно замирает, а его голубые глаза округляются, словно блюдца.

— Кэннон назвал меня «Приятель», — произносит он шепотом — что по шкале громкости от одного до десяти означает семь.

Хм-м, так и есть.

— Тебя это устраивает или нет? — в ответ я действительно шепчу.

Он кивает головой с глуповатой улыбкой на лице.

— Мне это нравится. Он меня любит.

— Да, Коннер, это действительно так.

— Кхм-кхм, — мой отец прочищает горло, прерывая полный любви, но, тем не менее, лишенный благородства спектакль в стиле реслинга, который мы устроили в фойе, и я вскакиваю, в смущении поправляя свою одежду.

Он улыбается, почесывая подбородок.

— Элизабет, не стоит волноваться. Я думаю, это потрясающе, что ты в состоянии поколотить брата. Это дает мне понять, что не стоит беспокоиться о том, сможешь ли ты позаботиться о себе, если ты натолкнешься на, — он задумывается, — уличную драку? Борьбу между бандами? Как сейчас принято говорить?

Очевидно, он что-то принял из-за длительного перелета, и действие еще не закончилось. Борьба между бандами? Может, во время полета показывали Вестсайдскую историю (прим.: Вестсайдская история (англ. West Side story) — культовый американский мюзикл 1957 года, являющийся адаптацией классической пьесы Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта». Действие разворачивается в Нью-Йорке середины 1950-х гг. и повествует о противостоянии двух уличных банд).

— Мистер Блэквелл, — он делает несколько шагов в сторону Кэннона и протягивает руку, — рад снова вас видеть. Вы также возьмете перерыв в творчестве группы?

— Да, сэр, настолько же, насколько и Лиззи. С самого начала она была единственной причиной, по которой я вообще в этом участвовал.

— Приятель и Лиззи? — он вскидывает свои чрезмерно густые брови и принимает, как он считает, устрашающую позу. — Кажется, вы довольно близки с моими детьми.

Кэннон кивает, не попадаясь на удочку. В его поведении нет никаких оборонительных действий.

— Мне бы хотелось так думать. Каждый день работаю над тем, чтобы стать еще ближе. Собственно говоря, возможно, в скором времени вам придется звать меня Кэннон.

— Это его имя, папа.

— Спасибо, сынок, я в курсе, — он широко улыбается Коннеру. — Ну что ж, Бог свидетель, Коннер превосходно разбирается в людях. И что до этого, — кивком головы мой отец указывает на меня. — Если вы расположили ее к себе, то, безусловно, заслужили право, чтобы к вам обращались Кэннон.

— Что скажешь, Лиззи, я расположил тебя к себе? — спрашивает Кэннон, слишком самоуверенный в себе.

— Заткнись, — я закатываю глаза.

— О, да, — Ричард хлопает его по спине, — ты ей нравишься.

Что ж, ладненько, шоу «Семейка Брэдли» длилось всего лишь тридцать минут, поэтому пора ЕХАТЬ.

— Коннер, где все твои вещи? — я спрашиваю.

— В нашей с Воном комнате, — он лучезарно улыбается.

Я нацеливаю всю свою язвительность на Дика — заслуженная, общепринятая форма имени Ричард — и упираюсь руками в бока.

— Ты отдал половину его комнаты кому-то еще? Их тут девять, и он появился здесь первым. Какого черта ...

Моя бешеная тирада резко прерывается… Коннером.

— Я хочу жить вместе с Воном, он веселый. Это прекрасная идея, да, Бетти?

Чувствуя себя перегруженной, я тру виски и зажмуриваю глаза.

— Приятель, — говорю я как можно спокойнее, — пожалуйста, иди и собери свои вещи. Нам пора уезжать.

— Лиззи, может тебе стоит…

— Не лезь не в свое дело, Кэннон! Он не твой брат, не твоя забота! Я. САМА. РАЗБЕРУСЬ.

— Сэр? — он умоляюще смотрит на моего отца, чьи губы подергиваются, когда он вытягивает руку, как бы говоря «конечно же, чувствуй себя как дома», и слегка наклоняется.

— Я захвачу два бокала скотча и буду ждать тебя в кабинете. Третья дверь справа, — указывает он.

А затем вечно лезущий не в свое дело неандерталец поднимает меня, забрасывает на плечо и тащит по коридору дома, где я провела свое детство. Я слышу, как Коннер прыскает со смеху, а потом кричит.

— Я тоже собираюсь играть, сестра! Пока!

Вероятно, он отправился на поиски многочисленного потомства Лауры, без сомнения, запертого на чердаке и выживающего за счет печенья, посыпанного подозрительной белой сахарной пудрой.

Кэннон бесцеремонно кидает меня на обтянутый кожей диван и встает между мной и дверью.

— Ты, — он грозно указывает на меня пальцем, — ведешь себя как задница. Я люблю тебя, и я не сержусь на тебя, но, черт возьми, ты, ведьмочка, страдающая перепадами настроения, сексуальная девчонка, хоть раз, закрой нахрен свой рот и послушай! Оглянись вокруг, любимая, все, что тебе нужно, чтобы остановить боль, находится прямо перед тобой.

— Тебе это понадобится. — Дик большими шагами заходит внутрь, закрывает дверь и предлагает Кэннону стакан янтарной жидкости со льдом. — Элизабет, — он принимает высокомерную позу, сев за чересчур большой стол, видимо, компенсирующий нехватку чего-то, и кладет лодыжку одной ноги на колено другой. — Сначала ты была юной и ранимой. Затем ты стала рассерженной и сбитой с толку. Далее ты дошла до горькой, направленной на защиту, открытой ненависти. Теперь, теперь ты остановилась на достигнутом, но ты до смерти напугана необходимостью проживать каждый день без своих обычных защитных механизмов. Поэтому, пора взрослеть, юная леди! — рявкает он, хлопнув рукой по столу. — Ты молода, красива, талантлива, состоятельна, ответственна, любима, — он бросает взгляд в сторону Кэннона, который резко кивает, — и ты напрасно тратишь все это на вопиющую глупость. Я принес извинения за каждую роль, которую сыграл в этом, и убил бы за возможность искупить свою вину.

В Кэнноне просыпается доля сострадания или, быть может, сочувствия, и он подходит ближе, чтобы сесть на диван рядом со мной, пытаясь дважды схватить меня за руку с тех пор, как я пресекла его первую попытку.

Мой отец открывает ящик стола и, порывшись в нем, закрывает его и подходит ко мне.

— Это ключ от депозитной ячейки, принадлежавшей твоей матери в Федеральном банке в центре города на пересечении бульвара Пэтти и Варна. Перед входом стоит бронзовая статуя лошади, — он вкладывает ключ в мою ладонь, с трудом разгибая мои пальцы. — Я не знаю номера ячейки, так как никогда не был в банке, но пароль — Дасти.

Имя моего пони.

— Что в ней? — произношу я шепотом.

— Как я сказал, я никогда там не был. Но как ее единственная дочь, — он замолкает, достает носовой платок, который я так ненавижу, и промокает глаза, — я бы предположил, что там драгоценности: ее, может быть, ее матери. Я не знаю. Зато я точно знаю, что изменил свое мнение по поводу нашего компромисса. Я восемь лет держал язык за зубами, не рассказывая историю, мне не принадлежавшую. Я раскаялся и исповедался перед обоими, тобой и Богом, и с меня хватит. Коннер живет в хорошем, безопасном месте. Он любит меня, он любит Лауру и ее детей, но прежде всего, вне всякой конкуренции, он любит тебя, Элизабет. Позволь ему и мне жить спокойно, насколько это возможно, и разберись в себе. Время пришло.

— Ты считаешь, что несколько колье решат все проблемы? — рявкаю я, свирепо уставившись на него, как на человека, который, очевидно, выжил из ума.

— Элизабет, — он вздыхает, ворошит свои волосы и направляется к двери, — заткнись. Коннер и я будем здесь, когда ты вернешься, но только я буду отвечать на вопросы, и без его присутствия, а не за обеденным столом, который накроют Лаура и Альма.

Должно быть, я выгляжу душевнобольной, переводя взгляд от двери, которую он закрыл за собой, к бронзовому ключу, прожигающему мою руку, и к Кэннону, а потом снова повторяю все по кругу.

— Больше никаких отговорок. Ты напугана? — спрашивает Кэннон.

— Нет! — огрызаюсь я. Я не напугана. Я давно ждала этой возможности. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. Так ведь?

— Ох, думаю, ты имеешь в виду «да». Знаешь, даже когда ты прячешься и строишь стену за стеной, я все равно нахожу тебя, вижу тебя. Так что тебе следует выйти и позволить любому увидеть твою красоту.

Его мягкая улыбка больше наполнена любовью, чем жалостью, поэтому, пощадив его, я бросаюсь в его объятия. Но я никогда не признаюсь, что жутко напугана. Он целует меня в макушку.

— Я рядом.

Несмотря на то, что мне требовалось название банка или улицы, но и бронзовая лошадь — весьма примечательный ориентир.

Я прошу Кэннона не глушить двигатель на случай, если я просто забью на эту тайную ячейку и вместо этого ограблю заведение. Но как вы думаете, что он сделал?

Выключил двигатель и, переплетая свои пальцы с моими, открыл двери и предложил мне войти первой, прошептав за моей спиной «я люблю тебя».

Кто бы сомневался.

Красивая темноволосая женщина с бейджем, на котором написано «Риза, управляющий», приветствует нас в двух шагах от входа. Лучше бы ей здесь и стоять, поскольку им нужны все посетители, которых они только могут заполучить, чтобы окупить эту уродливую лошадь перед входом.

Почему Кэннон сморщивает свой прелестный нос, глядя на меня? Даже не знаю. Я ведь не сказала этого вслух.

— Приятно с вами познакомиться, Риза, — он пожимает ей руку, всколыхнув ее чресла (опять же, если у нас, женщин, они есть) своим высоковольтным шармом и голосом, от которого подгибаются пальцы на ногах. — Это Элизабет Кармайкл, отец дал ей ключ и отправил все выяснить по поводу банковской ячейки.

А Риза хороша, так вышколена и профессиональна, что отступи она назад хотя бы на дюйм, мой опытный циничный взор не заметил бы, как у нее слегка расширились зрачки и поджались губы. Но, увы, я прямо перед ней. И я это заметила.

— Вы дочь Анны? — спрашивает она.

— Была, — я скрещиваю руки на груди. — Если вы были знакомы с ней, то знаете, что она умерла. Семь лет назад. Это было в газетах и вообще везде, — я грубо насмехаюсь, — поэтому правильнее сказать «была».

— Перестань, — бурчит на меня Кэннон, улыбаясь ей еще шире. — Можете представить, какой у нее сегодня тяжелый день. — Он пожимает плечами и извиняется за меня.

Риза кивает, гребаная жалость мелькает в ее глазах.

— Следуйте за мной. Вы сказали, у вас есть ключ?

— Да, — Кэннон поспешно говорит за меня, явно боясь дать мне хорошую возможность выпалить еще что-нибудь.

Надо признаться, я, без сомнения, веду себя как сука. Знаю это, но все же не могу удержаться. Коннер, дом Ричарда, вся эта дружелюбность, секретные ячейки, покупка домов — я уже на грани чрезмерной перегрузки.

— Прошу, — Риза указывает нам на два кресла перед ее столом, — присядьте. Могу я кому-либо из вас предложить напитки?

Я раздраженно фыркаю, скрестив ноги, всем своим видом демонстрируя нетерпение.

— Нет, спасибо, — нараспев произносит Кэннон, демонстративно и довольно властно кладя руку на мою ногу.

— Я только должна проверить учетную запись, — она стучит по клавишам, а затем из принтера справа от нее появляются несколько листков. — Элизабет, ваше второе имя?

— Ханна.

— Есть ли у вас какой-нибудь документ, удостоверяющий личности?

Я вытаскиваю водительское удостоверение и передаю ей, так и не опуская руку, ожидая, пока она сделает копию и вернет его мне.

— И последнее. Вы знаете, пароль?

— Дасти. — Этот вопрос выводит из себя, и мой ответ звучит сдавленно и хрипло. Я любила этого пони. Его продали, когда мама стала слишком «отсутствующей», чтобы регулярно возить меня на уроки. Я задавалась вопросом, где он теперь…

— Все верно. Эйприл? — зовет она через всю комнату, и появляется соблазнительная молоденькая рыжая, щедро одаренная во всех нужных местах. Я наблюдаю за Кэнноном, словно ястреб за флюоресцирующим кроликом со сломанной кровоточащей лапой, но он либо хорошо это скрывает, либо ему на самом деле искренне плевать, что она стоит прямо возле него. — Эйприл, пожалуйста, покажи мисс Кармайкл депозитную ячейку под номером 71276, — она протягивает ей стикер, как я предполагаю, с написанным на нем номером ячейки. — Джентльмен может сопровождать ее, если она того пожелает, заблокированная дверь, один час.

— Да, мадам, — Эйприл отвечает и начинает уходить.

Кэннон встает, оглядывается назад, чтобы взять меня за руку, и подмигивает в знак поддержки.

— Хочешь, чтобы я остался с тобой или нет? — спрашивает он.

Я киваю головой, и мы идем с ним вместе.

— Один час, комната находится под наблюдением, — она отрывисто инструктирует. — Если вы закончите раньше, то нажмите зеленую кнопку на стене, и я вернусь. Она громко хлопает большой металлической дверью, запирая нас в помещении, жутко напоминающем мавзолей, ну, или могилу Тутанхамона, выбирайте сами.

Мило с ее стороны указать нам нужную ячейку, поскольку здесь их тысячи. Я пытаюсь понять принцип распределения номеров, когда Кэннон хвастается.

— Нашел! Прямо здесь, 71276.

Я протягиваю ему ключ, нервничая настолько сильно, что запросто могу что-нибудь сломать. Он отпирает ее, выдвигает длинный узкий ящик и кладет его на стол, стоящий посреди комнаты. Затем он поворачивает ключ на один оборот и открывает сам ящик, держа крышку приоткрытой.

— Посмотри на меня, — мягко требует он. — Вдох для меня, — его глаза так и говорят мне «сделай это», когда я упрямлюсь, — теперь выдох для себя. Хорошая девочка. — Он наклоняется и оставляет на моих губах поцелуй, а затем еще один. — Я рядом.

Он открывает крышку, откидывая ее к столу. Первая вещь, которая привлекает мое внимание, это принадлежащая моей маме брошь-камея из слоновой кости с вырезанным профилем ее матери. Я всегда считала, что это украшение отвратительное и устаревшее, но сейчас оно кажется мне красивым и исполненным величием.

— Отодвинь ее в сторону, пожалуйста, — произношу я шепотом, не готовая к чему-либо прикасаться.

Следом идут множество колье, колец и серег из драгоценных камней.

— Уверен, что они дадут нам сумку, — комментирует он, выкладывая украшения в одну горстку на стол.

— Хм-м, и все? Странно, — пожав плечами, я встаю.

— Лиззи, — раздраженно бурчит он, — я знаю, что ты видишь этот конверт с именем «Бетти» на нем. Хочешь прочитать его сейчас или позже?

— Должно быть, не заметила его. — Попалась. Я отвожу взгляд и снова сажусь. Что, если я разрыдаюсь перед ним как какая-то размазня? Или еще хуже. Что, если я вообще никак не отреагирую, тем самым показав ему девушку с каменным сердцем? — Можно и сейчас. Хочешь прочитать его мне?

— Я могу прочитать, а могу сидеть здесь и держать твои руки, пока ты его читаешь. Или я даже могу покинуть эту комнату и дать тебе немного уединения. Чего ты хочешь на самом деле? — ухватив его за края, он с некоторым затруднением достает конверт, который слишком большой для ящика и покоится в самом низу. — Копни глубже, любовь моя. Чего ты хочешь?

— А как бы ты поступил? — я спрашиваю с мольбой, мои веки увлажняются, колени подскакивают вверх и вниз, сердце болит и стучит угрожающе быстро.

— Ох, Лиззи, я не смогу ответить тебе на этот вопрос, и ты это знаешь. Закрой глаза, — он нежно шепчет, наклоняясь так, что наши губы немного соприкасаются. — Закрыла? — я киваю. — Хорошо, вдох для меня, — я шумно втягиваю воздух, — а теперь выдох. Каков твой выбор? — произносит он быстро, не давая мне возможности подумать.

— Прочитай его мне, — машинально отвечаю я.

Он нисколько не сомневается во мне и открывает конверт, не отводя от меня глаз. Он принюхивается, и я чувствую его со своего места, ее аромат.

— Изящный почерк, — произносит он, чтобы как-то успокоить меня.

— А, да, — отмахиваюсь я и делаю знак рукой, чтобы он продолжал.

— Дорогая Бетти, моя прекрасная, сильная девочка, — он прочищает горло и встает, направляясь к зеленой кнопке, чтобы нажать ее.

— Закончили? — щебечет Эйприл.

— Нет. Нам нужна коробка бумажных носовых платков, если у вас такие найдутся, пожалуйста.

Проклятое предательски плачущее лицо.

Двумя минутами позже дверь открывается, и Эйприл протягивает коробку, а затем снова с хлопком блокирует нас внутри.

Он снова садится на свое место, достает платок «Клинекс» и протягивает его мне, а затем достает еще один для себя, что просто потрясает меня! Должно быть, он заметил шок на моем лице, потому что уголки его губ опускаются вниз.

— Твоя боль — моя боль, сирена.

Я нахожу точку, чтобы сфокусироваться — ячейка 41002 прямо напротив меня — и начинаю выстукивать ногой «Girl».

— Хорошо. Я готова. Читай.

«Дорогая Бетти, моя прекрасная, сильная девочка. Я пишу это, не находясь абсолютно ни под какими наркотическими препаратами, поэтому каждое слово правдиво, не искажено и не подобрано так, чтобы я чувствовала себя менее виноватой, и идет прямо из сердца. Я слаба, я всегда была слабой. Дело в том, что, когда ты рождаешься в богатстве и роскоши, тебе не нужно учиться тому, как прокормить себя. Когда шары запускают в твою честь, а платья за десять тысяч долларов служат подтверждением, что ты самая прекрасная в комнате, тебе не нужно тратить время на то, чтобы выяснить, как ты прекрасна. Когда все делается, организовывается или улаживается в твою пользу, и все превозносят тебя, потому что они должны, ты никогда не проявишь инстинкт».

Мы оба замираем. Даже не предвидя этого, а теперь и вовсе находясь на том свете, она говорила с нашими сердцами на нашем языке.

Неприемлемо? Да мне плевать.

— Мой рот, Кэннон. Сейчас. Поцелуй меня.

И он целует, интенсивно и нежно, говоря моей душе, что он здесь ради всего, что бы мне ни понадобилось.

— Продолжай, — я тяжело дышу. — Письмо, я имею в виду.

«Довольно моих извинений,» — продолжает он, — «и прошу, дочка, когда ты вырастешь в славную молодую женщину, постарайся не придумывать оправданий. Если ты знаешь, что броситься в омут с головой не представляет опасности — прыгай. Если ты знаешь, что тебе отвечают взаимностью — люби. Если ты действительно этого хочешь — честно прими это. Если ты бежишь, то беги до тех пор, пока не загорятся легкие. Смейся, пока твои щеки не заболят. И прощай, подобно тому, как сама всегда хочешь быть прощенной. Я не сказала «забудь», и, конечно же, твоя сила духа не позволит тебе быть слабой и бесхарактерной, но прощай. Спрашивай себя, всегда, что, если они сегодня умрут, была ли я на самом деле настолько на них зла? Ответ практически всегда будет «нет», поэтому поступай соответствующим образом. В этом банке счет на твое имя, на котором денег больше, чем ты когда-либо сможешь потратить, помимо того, что ты уже получила. Твой отец отказался от всего этого по доброй воле. Я только прошу, чтобы ты позаботилась о моем прекрасном мальчике. Позаботься о Коннере. Я полагаю, ты уже будешь делать это довольно долгое время, прежде чем вообще прочитаешь это письмо. Найми помощника, если будет необходимость, но пообещай мне, что он ни дня не проведет в специализированном заведении. В тот день, когда мы принесли тебя домой, он соорудил крепость под твоей детской кроваткой и спал там месяцами. «Моя малышка», так он всегда называл тебя. Люби его, защищай и не отпускай от себя.

Если ты когда-либо интересовалась… Я подарила ему песню, потому что в тебе, малышке, души не чаяла и хотела, чтобы и он чувствовал себя особенным. Как никогда больше, сильнее он нуждался в любви. Он ни дня не обижался на тебя; пожалуйста, верни ему эту безоговорочную любовь. Возможно, если бы у меня был старший брат… Я отвлеклась, Бетти.

Твой отец — хороший человек. Он знает только то, чему его научили — работать, содержать, «Смысл твоей жизни — юриспруденция, поэтому работай еще усердней». Он лучше оттолкнет, чем обнимет, съязвит, чем поцелует. Он понятия не имел, как подступиться, утешить или «вылечить» человека в нестабильном состоянии. Я покинула его задолго до того, как он покинул меня, и, в конечном счете, это было выше моих сил заставить себя излечить саму себя. Если тебе больше двадцати одного, ты можешь прочитать это. Если нет, то сразу перейди к следующей странице».

Мы оба делаем паузу и начинаем смеяться. Часть меня желает, чтобы я нашла это письмо и прочитала его раньше, но другая часть знает, что этот период в моей жизни, именно данный момент, самый что ни на есть подходящий.

«Бетти, мужчины имеют примитивные, врожденные, вызванные химией потребности. Если они не удовлетворены, то найдут это в другом месте, как кобель убежит со двора, несмотря на шоковый ошейник, если у пуделя по соседству течка. Это природа, продолжение рода, замысел Бога в различии Адама и Евы. Секс со мной — поверить не могу, что говорю это, но мне необходимо, чтобы ты поняла — секс со мной походил бы на некрофилию. Прости его. Я простила».

Кэннон останавливается и делает продолжительный выдох, округляя глаза.

— Не ожидал такого, — комментирует он, но его легкий смех звучит фальшиво. — Хочешь, чтобы я продолжил?

— Да, — произношу я. — Уверена, хуже, чем спаривающиеся пудели и некрофилия, уже не станет, — я тихо смеюсь, даже когда промокаю глаза. Я больше не способна дышать через нос, а передо мной уже целая гора скомканных влажных бумажных платков.

— Сначала мне нужно попробовать кусочек, детка, — он наклоняется к моей шее, и я знаю, что на самом деле он проверяет мой пульс, оценивает мою способность продолжать, но весь мой внешний вид говорит об уверенности. — Хорошо, — он вздыхает и продолжает.

Я сжимаю его руку. На этот раз я готова.

«Да, дочка, мы приближаемся к концу, и это самая тяжелая часть. Когда я подпишу это письмо и положу туда, где только твой отец найдет его, я приму меры, чтобы отправиться спать и никогда больше не проснуться. Я никогда снова не увижу ваши с братом красивые лица, но злодей заслуживает наказание. Я ухожу не потому, что ваш отец изменяет или потому, что я слабая, и даже не потому, что я проживаю каждый день в густом тумане такой депрессии, что ни одна из двадцати трех схем терапии и медикаментов не сработала. Я ухожу, потому что лучше умру, чем еще хоть раз проиграю эту сцену в своей голове.

Твой отец пришел домой поздно, от него веяло духами, а ниже правого уха виднелся след от блестящей сиреневой помады. В кои-то веки (я была пьяна, без сомнения) у меня все же было достаточно сил, чтобы встретить его на лестничной площадке. Мы поссорились и сказали друг другу несколько ужасных вещей. Я фактически плюнула ему в лицо, что низко даже для пьяницы, и дала пощечину. Он попытался уйти, не прикасаться ко мне в ответ, умолял меня успокоиться. Твой брат, чрезмерно мамин мальчик, благослови его ангельское сердце, пытался разнять нас. Твой отец держал руки в карманах и обратился к Коннеру с просьбой уйти, обещая обо всем позаботиться. Они оба начали спускать по лестнице. Я бросилась на твоего отца, КЛЯНУСЬ, я целилась на твоего отца. Единственный раз, когда его рука покинула карман, это в попытке поймать Коннера.

Несчастный случай, намеренный или, нет, но я — единственная причина того, что Коннер, мой драгоценный, безупречный, спортивный, талантливый сын никогда не станет прежним. С ЭТИМ я не только не могу, но и ОТКАЗЫВАЮСЬ жить каждый день, во сне и наяву, снова и снова. Я люблю тебя, Бетти. Я люблю твоего брата, и я люблю вашего отца.

Но я также твоя самая тяжелая ноша, и, в конечном счете, настоящая причина твоей близкой погибели, потому что я навредила тебе, возможно, больше всех. Прости меня, я тебя прошу. Независимо от возраста, расы, культуры, чего угодно… одна из немногих вещей во всем мире, которая почти всегда неизменно схожа, это материнское сердце. Оно всегда будет ставить на первый план своих детей и то, что для них лучше всего. Я чувствую, что это — лучше всего.

Ты и Коннер постепенно восстановитесь и придете в себя. Он — никогда полностью, но настолько, насколько это возможно. Терзающая рана от моего эгоизма затянется. В один прекрасный день ты можешь даже не вспомнить об этом вообще, и, безусловно, будешь двигаться дальше, чтобы отыскать свое счастье. Я же — нет. Уже никогда. И лишь облегчу все это для тебя. Прощай, моя блистательная принцесса.

С любовью, твоя мама».

Он дает мне время, чтобы переварить последние слова моей матери, совершенно новую суровую реальность, наполненную страданием с тех пор, как я считала, что пережила этот момент много лет назад.

— Лиззи? — он шепчет.

Я выставляю руку, нуждаясь в минутке, хорошо зная, что последует дальше, и уже находясь в процессе вдохов ради него через свой рот. Мой нос может никогда не прочиститься, мои глаза — не перестать опухать, руки — трястись, а голова — кружиться.

— Любимая, здесь есть еще кое-что. Одна маленькая записка и другой ключ.

— И? — я всхлипываю, уставившись в стол.

— В записке говорится: «Если твоя истинная любовь нашла тебя, приведи его с собой, чтобы воспользоваться этим ключом от ячейки 112284. Или, если он сейчас с тобой, как и следует быть истинной любви, отправь его к ней».

— 22 ноября, 1984-го, день их свадьбы, — бормочу я. — Ну, истинная любовь, — я поднимаю голову и бросаю на него взгляд, — чего же ты ждешь?

— Лиззи, если на сегодня для тебя достаточно, мы можем вернуться позже. — Его попытка не хмуриться или не позволить мне увидеть сочувствие в его глазах доблестна, но бесполезна.

Я насмехаюсь, и так как приличие помахало рукой в ту же минуту, как мы переступили порог этого места, я продолжаю в том же духе и громко шмыгаю носом.

— Трусишка, — я дразню его, мой голос снова звучит почти нормально. — Вперед! — указываю я.

С самой любящей улыбкой, на какую только способен, Кэннон встает, предусмотрительно поглядывая одним глазом на меня, а другим ища нужный номер. Он находит его, достает ящик и садится обратно. От него исходит какая-то нервозная робость, когда он дрожащими руками открывает его.

Внутри находятся две вещи — кольцо, которое маячит в самых отдаленных уголках моей памяти, я думаю, оно мне знакомо, и запечатанный белый конверт, адресованный «Мужчине, которому доверяю мою Бетти».

— Хочешь, чтобы я прочитал его вслух? —спрашивает он, такой благородный и внимательный, всегда сначала думающий о моих чувствах.

— Знаешь, что? Она взяла на себя труд не писать это в моем письме, а позаботилась об отдельной ячейке. Я думаю, она хотела, чтобы это было только между тобой и ней. Если бы она была здесь, догадываюсь, что она застала бы тебя одного, чтобы сказать это. Поэтому, как насчет того, чтобы дать ей эту возможность проявить «материнский долг»?

«Мужчине, которого моя милая Бетти сочла достойным письма к ее истинной любви,

Ты уже мне нравишься. Она всего лишь подросток, но я безукоризненно доверяю ее вкусу. Она здравомыслящая, сильная и всевидящая не по годам. В ее детской кроватке подвесная конструкция имела четыре пони: желтый, синий, розовый и зеленый. Она толкала их своими маленькими ножками, словно ехала на велосипеде, но по каким-то причинам не прикасалась к зеленому. Она останавливалась, ждала, когда он проедет мимо, затем снова срывалась и продолжала ехать.

Она разборчива, имеет тонкий вкус и верна сама себе. Если она говорит, что любит тебя, в таком случае, она не только сейчас имеет это в виду, она будет подразумевать это всегда.

Я могу только вообразить ту молодую женщину, которой она станет. Уверена, что ты это познал, и ты везучий молодой человек.

Бетти творческая и сентиментальная, отвергнутый романтик. Она спит и видит, как сражается с драконами, где бы те не появились.

Обращайся с ней хорошо. Цени по достоинству. Принимай то, что делает ее той девушкой, которая обратила на себя твое внимание в первый раз.

Когда она кричит и отталкивает тебя, то внутри она пронзительно вопит «держи меня крепче!». Когда она говорит, что не нуждается в твоей помощи, она подразумевает, что верит в тебя настолько, что ей даже не нужно просить.

Никогда не отправляйся в кровать сердитым и не позволяй ей ложиться в кровать рассерженной, даже если это значит, что ты должен не давать ей уснуть всю ночь.

Покажи ей закаты и падающие звезды. Медленные танцы. Напиши собственное стихотворение в поздравительной открытке. Носи ее фотографию в своем бумажнике.

Возьми ее в поход. Больше всего она любит истории, как папа брал меня с собой, которые я ей рассказывала.

Каждый день говори ей, что она любима, красива, и что прощение — это не признак слабости. Я вручаю тебе то единственное, что хотела больше всего в жизни, столько, сколько себя помню, — свою дочь.

Это кольцо, на случай, если ты сам еще не купил, принадлежало моей матери. Она дала его мне в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать. Я скучаю по этому моменту, поэтому прошу тебя сделать это ради меня, вне зависимости от того, сколько ей сейчас лет.

Никогда не шлепай моих внуков; злом зла не поправишь.

И всегда помни: дочь остается твоей дочерью на всю жизнь, сын остается сыном, пока не найдет жену. НИКОГДА не становись против нее на сторону своей матери. Оберегай свою жену превыше всего. Правильные или нет, ее чувства обоснованы, и это единственное, что тебе необходимо защищать. У

дачи, сын!

С любовью, твоя теща».

Что действительно печалит меня больше всего? Женщина, которая написала эти два письма, безусловно, была умной, веселой, обладала пророческим даром и была полна любви. Зачем же столь потрясающий человек, который мог бы так много дать, лишать себя жизни?

Потому что она не смогла простить себя.

Если бы только все в их семье просто поговорили друг с другом, Лиззи простила бы свою маму. Я знаю мою девочку, она бы так и сделала. И Коннер, наполненный такой чистой невинной радостью, этот парень не может долго злиться. Мне кажется, что та минута, когда Коннер упал, была минутой, когда глаза Ричарда наконец открылись.

Какая потеря.

Единственное, что я сейчас могу сделать, в знак уважения к ней, это поклясться в том, что пока хожу по этой земле, я выполню все до единой просьбы из этого письма, с большим вниманием отнесусь к ее советам и сделаю это своей миссией.

Даже несмотря на то, что знаю, что сирена видела его, я прячу кольцо в карман для более подходящего момента и идеального места. Затем сворачиваю письмо, также кладу его в карман и задвигаю пустой ящик на свое место. То же самое проделываю и с ящиком под номером 71276. Я нажимаю зеленую кнопку на стене, чтобы сообщить Эйприл, что мы закончили, и попросить сумку, а затем поворачиваюсь к Лиззи с ободряющей, как я надеюсь, улыбкой.

— Готова, любовь моя?

— К чему?

Ее голос безразличный и подавленный, и такой же растерянный и опустошенный, как и ее взгляд. Все, что она знала, что думала, все основополагающие принципы ее личности, которой она стала в течение этих семи лет, все это уничтожено вихрем новых открытий. И без всякого предупреждения.

Эйприл, которая своим флиртом так и норовит проявить неуважение к моей девочке, открывает дверь, протягивает мне прозрачный пакет и, отстраняясь, своими пальцами поглаживает мои.

— Взгляните на нее, — я кивком головы указываю на Лиззи.

— Да? — усмехается Эйприл, придвигая свои сиськи еще ближе ко мне.

— Или же вы слепая и не можете видеть то, что вижу я, или же вам нравится проигрывать. Завязывайте. Нам нужна еще минута, и на этот раз пришлите за нами Ризу, или я оставлю на вас жалобу. Ясно?

— Пф! — она разворачивается на каблуках и наконец-таки захлопывает дверь.

Я даю Лиззи минутку, а сам тем временем собираю все ее вещи и вместе с письмом кладу в пакет, и только после этого сажусь перед ней на корточки, положив руки на ее бедра.

— Со мной?

— Всегда, — кивает она без всяких вопросов, ее голос мягкий и искренний.

— Тогда ты меня просто слышала, но сейчас я прошу послушать. Ты потрясена до глубины души, детка, я это понял. Но твое прошлое не определяет твое будущее, и в твоем будущем был я, когда ты вошла сюда, и я буду в нем, когда ты выйдешь. Я всегда буду с тобой, буду защищать и любить тебя. Я никогда не буду что-либо скрывать от тебя или лгать. Когда мы выйдем через эту дверь, начнется наша жизнь. Наши планы, цели, дом, карьера, дети, ссоры, питомцы, да что угодно. И это все принадлежит только нам двоим. А еще Коннер. И новые рыбки, о которых он просил. Согласна?

Это занимает целую минуту: шмыгая носом, утереть слезы, убрать свои волосы за уши и выпрямить спину. Но, в конечном счете, она смотрит на меня… и сквозь все это. Она возрождается, свет пробивается в ее прекрасных карих глазах. Здесь, в этой комнате, моя девочка возвращается ко мне.

— Мне нужен кусочек, — шепчет она.

И мне просто необходимо слышать, как она шепчет мне эти сладкие слова каждый день всю оставшуюся жизнь. Я наклоняюсь и позволяю ей устроить хоть целый чертов пир. Риза прочищает горло и заливается румянцем, когда приходит за нами. Наш час истек.

Лиззи встряхивается, порывисто встает и подходит к женщине.

— Я Лиззи Кармайкл, дочь Анны, — она протягивает правую руку, — и она воспитала меня лучше, чем я вела себя с вами. Приношу извинения.

— Конечно, — Риза доброжелательно улыбается и провожает нас.

Держась за руки, мы выходим на свежий воздух, не останавливаясь, чтобы спросить о другом счете. Он по-прежнему будет здесь, если понадобится нам.

Когда мы уже в машине, и урчит двигатель, я поворачиваюсь к ней одновременно с тем, как она переводит взгляд на меня.

— Серьезно, и что теперь? — спрашивает она.

Я собираюсь рискнуть и сделать дальний бросок в последний момент перед финальным свистком. И мяч либо со свистом залетит в корзину, либо отскочит от края и попадет в какого-нибудь зрителя среди толпы. Такой риск.

— Думаю, что Коннер ждет, и не говорил ли твой отец что-то насчет обеда?

Вдох для нее, выдох для себя. Пожалуйста, не позволяй ей нацелиться на твои яйца.

— Он ждет, и он говорил. Наверное, в таком случае, туда, — она пожимает плечами и наклоняется, чтобы включить радио.

— Должна ли я…, — из-за нервозности она говорит, запинаясь, — позвонить в дверной звонок или…

Она очаровательна. Все изменилось, и теперь она не знает, как себя вести. Клыки обнажены, ярость бьет через край — вот единственная известная ей модель поведения, когда она переступает порог этого дома. Поэтому я нажимаю на звонок, а потом беру ее крошечную вспотевшую ладошку в свою.

— Милая, просто входите, — Альма приветствует нас с улыбкой, в неверии качая головой. — Мистер Кэннон, как поживаете? — она встает на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Зовите меня Кэннон, пожалуйста, — я беру ее руку и оставляю поцелуй на тыльной стороне.

— Альма, он занят. Кэннон, хватит поощрять ее, — она в шутку укоризненно грозит нам пальцем, с весельем сузив глаза.

Я люблю, когда она такая, веселая и счастливая, остроумная. Не то, чтобы я не был благодарен, но немного удивлен тем, как же быстро все это вернулось к ней после того, что она узнала. Дареному коню — хотя, о чем это я — я не хочу смотреть ему в зубы.

— Ради всего святого, заходите сюда, как раньше, — Альма провожает нас внутрь, и я крепче сжимаю руку Лиззи.

— А где мой папа и Коннер? — спрашивает Лиззи, и шаги Альмы замирают, а лицо вытягивается от изумления.

— Коннер где-то играет с Брайсоном и Воном. А твой от… папа. Дай-ка мне проверить.

— Я здесь, — его голос доносится из-за угла. — Дочка, почему бы тебе и твоему гостю не присоединиться к нам на кухне?

Я бросаю взгляд на сирену, которая сжимает губы, чтобы сдержать усмешку.

— Я гость? — шепчу я.

— Хорошо воспитанный и порядочный гость, — она кивает и шепчет в ответ. — Очень уж в стиле «Унесенных ветром», не правда ли? Он всегда говорит в такой манере. Лига плюща и вырастила, и воспитала. Пойдем, — она тянет меня в сторону кухни, — не бойся. Все знают, эти старомодные ребята не могут даже кусаться, — выдавливает она со смехом.

— Я все слышал, — ее отец широко улыбается, обнажив зубы.

— Вы, должно быть, Лаура. — Моя девочка очень дружелюбно, без малейшего намека на усмешку или сарказм, обращается к привлекательной светловолосой женщине, которая сидит за барной стойкой бледная, словно приведение. Кажется, слухи о том, что моя Лиззи может кусаться, дошли и до нее.

— Так и есть, — она встает, протягивая руку. — Приятно познакомиться с тобой, Элизабет.

— Мне тоже. И, прошу, зовите меня Лиз, если хотите, — ее решительность пошатывается. — Элизабет мне тоже нравится… как угодно.

Спасая ее, я встаю вплотную к ее спине и кладу левую руку на ее плечо в ожидании, пока не почувствую, как она расслабляется от моего прикосновения, а затем протягиваю правую руку через ее другое плечо.

— Здравствуйте, Лаура. Я Кэннон Блэквелл. Рад с вами познакомиться.

— И я тоже очень рада, Кэннон, — она искренне улыбается, кажется, немного расслабившись. — Вы двое и Коннер присоединитесь к нам на обед? У нас есть маникотти (прим.: маникотти — итальянская паста (макароны) в виде трубочек диаметром примерно 2-3 см и длиной около 10 см. В качестве начинки используют шпинат, говядину, колбасу или обычный сыр), чесночный хлеб и салат. Если вы, конечно, не возражаете.

Я не собираюсь отвечать за нас обоих, а Лиззи просто смотрит на своего отца, либо игнорируя Лауру, либо пребывая в каком-то трансе. Я вижу, от кого она это унаследовала — не только пронизывающий взгляд, цвет глаз и подбородок — он так же устрашающе непоколебим, как и моя сирена, даже не шевелится.

— Где Коннер? — первой сдается Лиззи, насмешливо приподняв бровь.

— В своей комнате с остальными мальчиками; марафон по «Майнкрафту», если я не ошибаюсь.

Взвинченная, она кусает губу, рассматривает потолок, возможно, одежду Лауры, а затем снова переводит взгляд на него.

— Все еще есть веранда?

— В последний раз, когда я проверял — была, — посмеивается он.

— Есть пиво?

Он украдкой бросает взгляд на Лауру, которая кивает.

— Да.

— Полагаю, нам понадобится, — размышляет она, — около шести банок. По три каждому. Встретимся там, — говорит она ему, явно не приглашая меня с милой улыбкой, а ее взгляд уж точно не оставляет места для сомнений — она не хочет, чтобы я присоединялся к ним.

А затем она уходит.

— Не могу сказать, что не думал, произойдет ли это когда-нибудь, — он протягивает мне ледяную бутылку пива и садится в садовое кресло, стоящее наискосок от моего. — У тебя есть сигары?

— А ты когда-либо курила сигары? — спрашивает он, очевидно, мои слова не только вызывают у него сомнения, но и забавляют.

— Нет, но момент кажется подходящим для сигар. Не важно, — я плюхаюсь в свое кресло, больше не чувствуя себя де Ниро, как пять секунд назад.

— Вот, держите! — щебечет Лаура, когда появляется, держа в руках две сигары. — Элизабет, если позеленеешь, перегнись через перила, — она расплывается в улыбке, а затем подходит к интеркому и что-то нажимает. — Теперь у вас есть возможность побыть наедине. Поторопитесь! Впрочем, мы поедим без вас.

Она машет рукой, обернувшись через плечо, и закрывает дверь.

— Я не ненавижу ее, — бормочу я с сигарой во рту, наклоняясь к огню зажигалки, которую он протягивает мне.

— Я рад это слышать, — он откидывается назад, закинув ногу на ногу, и выдыхает идеальное колечко дыма. Я просто держу свою сигару в руках как можно дальше от себя. Одного только запаха и привкуса достаточно, чтобы мне стало плохо. — Элизабет… — он трясет головой, забирает ее у меня и тушит. Слава тебе, Господи.

— Я и тебя не ненавижу, — произношу я тихо, всматриваясь вдаль.

— Я чрезвычайно рад это слышать. Что заставило тебя передумать? Если ты, конечно, не против поделиться со мной.

— Мама написала мне письмо. Вот что было в банковской ячейке, — я поворачиваюсь на звук открывшейся двери.

— Держи, любимая, — Кэннон протягивает мне полную тарелку еды, серебряные приборы и салфетку. — Все хорошо?

Я киваю, и он, подмигнув, целует меня в макушку и удаляется. Мне кажется грубым кушать, в то время как это отклонение в планах было моей идеей, но отец рассеянно машет рукой, предлагая мне наслаждаться.

— Ммм, — я стону с набитым ртом. — Это приготовила Лаура?

— Да. Она любит готовить. Раньше владела рестораном, который я часто посещал. Так мы с ней и познакомились, — его взгляд становится отстраненным, думаю, отец вспоминает период первых ухаживаний, когда все только начиналось.

— У нее очень хорошо получается. А что случилось с рестораном? Ты сказал «раньше».

— Ее муж погиб в дорожно-транспортном происшествии, водитель сбил его и скрылся. Ей пришлось продать ресторан, чтобы оплатить счета и содержать своих четверых детей.

— Только один брак? Один папа для всех четверых детишек? — любопытствую я.

— Да, на оба вопроса.

Я не только не ненавижу ее, на самом деле, я отношусь к ней с уважением.

— Хорошие дети?

— Очень. Вону пятнадцать, — он посмеивается, — поэтому иногда он имеет свойство дерзить, но Лаура без раздумий ставит его на место, уверяю тебя. Хоуп — маленькая милая девочка. Лиза сейчас учится в колледже, а Брайсон довольно застенчив. Они все разные, но да, они хорошие дети.

— Ты любишь их? — вдох для себя. Я жду, что он скажет на это, не имея ни малейшего представления, на какой ответ я надеюсь. С одной стороны, было бы приятно услышать, что у него вообще есть способность любить, но с другой…

— Я люблю тебя, Элизабет, — выдох для него. — И Коннера. — С сигарой уже покончено, он наклоняется и опирается предплечьями на колени.— Хочешь поговорить о письме твоей матери?

Я безразлично пожимаю плечами, пытаясь сквозь плотный покров облаков разыскать Луну.

— Ты уже признал свои ошибки, хреновые, но я прощаю тебя. Она признала свои, дерьмовые и непоправимые, но я бы тоже ее простила. Да, я злюсь на нее, но в большей мере, я сочувствую ей, и мне повезло, что я не унаследовала это ощущение безысходности. Она принимала лекарства? Я имею ввиду правильные, от этой депрессии.

Он вздыхает, и даже в сумерках заметно, как он плачет. Пробегая рукой по все еще густым и темным волосам всего лишь с крохотным намеком на седину, он произносит с болью в голосе, словно заново проживает этот момент.

— Все, какие только возможно, экспериментальные, комбинированные и так далее. Ничего не работало. Хотя этого и следовало ожидать, когда ты сначала пропускаешь прием таблеток, а затем чрезмерно злоупотребляешь ими, запивая литрами алкоголя. Это уважительная причина, и тем ни менее я не изменял на протяжении почти двадцати лет, Элизабет, но лучше от этого не стало. Вот почему в этом доме ты никогда не видела бабушки и дедушки по линии матери. Они любили вас, дети, но махнули на нее рукой задолго до того, как это сделал я. Но несмотря ни на что… Посмотри на меня, —повелительно говорит он, и мои глаза поспешно выполняют требование. — Она не намеривалась вредить твоему брату, и единственная вещь, которую она не смогла найти, — коктейль из пилюль, чтобы забыть.

Сейчас я бы не возражала против носового платка. Отец отчаянно нуждается в нем, все его тело содрогается от сокрушительных рыданий. Видеть плачущего мужчину — достаточно ли это шокирующе, помимо того, что вы едва ли созерцали его улыбающимся? Быть свидетелем его полного эмоционального срыва, в непритворности которого я не сомневаюсь, затрагивает часть меня, которая мне не знакома.

— Почему ты сделал это? — я открываю третью бутылку, делая большой, целебный глоток. — Привел подружку на похороны? Кинулся на свой меч и взял всю вину на себя? Позволил мне обращаться с тобой, как с дерьмом, обвинять тебя, копать под тебя в надежде держать твоего сына подальше?

Он отсчитывает каждый пункт, загибая пальцы.

— Таким образом, они осудили меня вместо нее. Большинство людей сделали свои собственные выводы и перешептывались между собой. Я не мог допустить этого. И да, я спал с Шерил, так что это сыграло мне на руку. Я позволил тебе ненавидеть меня, потому что ты была разгневана, и это понятно, и я бы предпочел принять основной удар на себя, чем ты бы попала в тюрьму, влезла в пьяную драку в баре, или того хуже… оказалась в кровати и отчаянии. И Коннер… в действительности ты не смогла бы слишком долго держать его подальше. Он ведь знал правду, стоило лишь приложить усилия. Я просто надеялся, что дело никогда не дойдет до подвержения его гипнозу или лечению, чтобы он вспомнил. Я держал вас обоих в безопасности, как только мог, именно там, где вам обоим было необходимо находиться — рядом друг с другом. Ты так хорошо с ним справляешься, Бетти, и его неисчерпаемое обожание тебя говорит обо всем, что мне необходимо было знать. Иногда я язвил в ответ, и за это я сожалею, но это ранит, — он сдавливает рукой грудь, — знать, что твоя маленькая девочка ненавидит тебя, а ты ничего не можешь сказать. Я лучше кинусь на свой меч, как ты сказала, чем опорочу твою маму, когда она не может защитить себя, или заставлю Коннера снова все это пережить. В конце концов, чтобы мерзкое или ужасное не говорили люди, она подарила мне тебя и твоего брата, и этого у нее никто не отнимет.

Он в буквальном смысле обрушивается на спинку своего кресла, а его плечи заметно сотрясаются от рыданий.

— Это не то, что я хотел для своих детей, — а затем он берет себя в руки, разворачивается на 180 градусов и наклоняется, чтобы чокнуться своей бутылкой пива со мной. — Нам действительно следует начать сначала и стать молодыми или, черт возьми, по крайней мере, получить второй шанс. Твое здоровье!

— Эм, твое здоровье, — бормочу я, потягивая свой напиток, в то время как он проглатывает свой одним махом… после того, как произнес «черт возьми» и назвал меня Бетти. Следовало ли мне прервать его? А вам позволено перебивать своих отцов?

Кажется, у всех нас есть какая-то безуминка, чаще всего скрытая, но иногда, у каждого по-своему, она проявляет себя в полную силу. Быть человеком, каким он себя показал — значит быть слегка безумным. Может быть, даже более сумасшедшим, чем все остальные из нас. Какое же бремя тяжелее: знать и молчать или пребывать в неизвестности?

— БЕТТИ, ИДИ И НАЙДИ МЕНЯ! — окна трясутся, когда в доме кричит приятель, посылая упоительный огонь в мое сердце.

— У него вообще есть другой уровень громкости? — мой папа вздрагивает и потирает виски, в то время как я умираю от смеха.

— Что-то вроде того. Я покажу тебе несколько трюков, — я встаю и раздвигаю французские двери. — На веранде, приятель!

О боже, в кабинете дребезжат стаканы, а люстра раскачивается, когда угроза надвигается все ближе и ближе.

— Мягче, приятель, слышишь меня?

Он выскальзывает из-за угла и останавливается, все его огромное тело дрожит от проявляемой сдержанности.

— Умеренно?

— Хорошо, — хихикаю я и широко раскрываю объятия. — Гм, — я кряхчу. — Это не похоже на умеренно, подлец. — Я нажимаю на кончик его носа. — Где Кэннон?

— Спит на диване. Он не его.

— Сынок, не будь таким грубым. Ему здесь рады, и пусть он отдохнет на диване. Подойди к нам и присядь. Только садись мягко, — он украдкой улыбается мне, начиная понимать, что к чему, и похлопывает по месту рядом с собой. — Коннер, расскажи мне о Кэнноне.

Мой папа насмешливо наблюдает за мной.

— Он любит меня. Хотя Бетти сильнее. Он хорошо поет, играет на гитаре, очень, очень хорошо готовит завтрак. Плохо собирает паззлы. Его рыбка — белая.

Проклятые рыбы. О них вообще когда-нибудь забудут?

— Ты не против, что он всегда рядом?

— Нет. Это очень, очень хорошо.

Это заставляет отца широко улыбнуться мне и показать большой палец. Я и не подозревала, что он знает, как это делается.

— Приятель, иди приведи Кэннона. Мягко разбуди его. И попроси Лауру тоже подойти, пожалуйста. Черт, можешь привести всю банду, если хочешь.

— Ты скоро познакомишься с ними, но они еще малы и поглощены своими детскими заботами, — замечает отец, отвергая мою идею. — Пожалуйста, Коннер, только Кэннон и Лаура.

Спустя несколько минут с недоверчивой улыбкой на лице первой появляется Лаура, держа в руке бокал красного вина, и садится рядом с отцом. Следующий — Коннер, который одним махом выскакивает из кухни и оказывается прямо передо мной.

— Прошу, присядь, — я указываю на кресло. — Важные новости, но только если ты спокоен.

— Успокоился, сестра, — он кивает, почтительно положив руки на колени.

И последний — Кэннон, заспанный и с взъерошенными волосами.

— Прости, сирена, клянусь, я пытался, но та маленькая девочка включила «Звуки музыки» (прим.: «Звуки музыки» (англ. The Sound of Music) - фильм-мюзикл, снятый в 1965 году, повествующий о молодой женщине, намеревающейся стать монахиней, но из-за своего характера направленной из монастыря в дом овдовевшего морского капитана в качестве гувернантки для его семерых детей). Ты его видела? — я киваю с содроганием. — Круто, тогда ты меня понимаешь. Привстань, — произносит он, я выполняю его просьбу, и он садится и тянет меня к себе на колени, быстро осматривая всех присутствующих на веранде. — Все живы, никакой крови. Отлично, — он целует меня в щеку. — Горжусь тобой.

— Итак, сегодня мы собрались здесь, чтобы начать операцию «Лиззи проинформирована и теперь хочет вернуть свою прежнюю жизнь». Папа, я люблю Кэннона больше всего на свете, и мы с ним купили чудесный дом в Ричмонде. Он идеально размещен на расстоянии как раз между тобой и его родителями. И, — я поворачиваюсь в сторону Коннера, — позади него есть отдельный секретный домик, который будет в полном твоем распоряжении. — Гостевой дом, —произношу я одними губами, глядя на отца, и он кивает, смахивая слезы.

— Хорошо, хорошо, — Коннер машет руками как птички в игре «Flappy Birds». — Хорошо, Бетти, хорошо. То есть у меня свой собственный дом?

— Да.

— С дверью и кроватью, и телевизором, и аквариумом, и душем, и газонокосилкой, и рыбками? — он кричит и прыгает вверх-вниз, явно сдерживая нужду сходить в туалет.

— Приятель, иди пописай и возвращайся.

Вжик — и Флэш Кармайкл исчезает.

— Бетти, — папа выражает свое беспокойство.

— Он всего в десяти шагах, и там есть сигнализация. Газовая плита и камин будут отключены, Кэннон будет подстригать лужайку, во дворе есть сенсоры, а окна и двери подключены к ADT Security (прим.: ADT Security — компания, предоставляющая своим клиентам контролируемые системы безопасности в США и Канаде). Что еще? — скрестив руки, я насмешливо вскидываю брови.

Он смотрит на Лауру, и она прямо-таки давится от смеха.

— Она дочь своего отца. Перестань, — говорит она, утешительно похлопав его по ноге.

— И я подумала, что могла бы нанять Альму на полставки, если она не против? Я хорошо заплачу ей, конечно же, на случай, если мы с Кэнноном захотим отправиться в отпуск или сделать перерыв, и, может быть, она будет заходить два будних дня, так у него будет компания, а не только чрезмерно контролирующая сестра?

— Разумеется. Мы с тобой можем поговорить с ней завтра. А группа? Покончено? — спрашивает он с откровенным оптимизмом.

— Да, у меня и так все в порядке. Я отдала автобус Ретту и Джареду. Они рок-звезды, не я. Мне это не нужно.

— А ты, Кэннон? Как долго, по твоему мнению, я буду позволять тебе просто так жить вместе с моей единственной дочерью? — папа поджимает губы, а его взгляд становится холоднее, но не сказать, что ледяным.

— Столько, сколько потребуется, чтобы убедить ее выйти за меня замуж, сэр. Ты готова? — спрашивает он меня, подмигивая мне.

— Еще нет, — шепчу я, покрываясь румянцем.

— Еще немного, сэр, — произносит Кэннон, и мой папа откидывает голову назад и… смеется? Никогда прежде такого не видела, но да, я думаю, это смех. Или припадок. Возможно, удушье, хотя Лаура не выглядит встревоженной.

Он быстро приходит в себя, улыбаясь моему любимому, чью шею я обвиваю рукой и растираю.

— Что-нибудь еще, что мне следует знать?

— Да, сэр, на протяжении двух месяцев я был помолвлен. Всего два месяца назад. Она перевязала маточные трубы, солгала и вышвырнула меня на обочине дороги. Я никогда не оглядывался назад и не жалел об этом. Я не оставался с ней лишь потому, что ее отец был влиятелен, моим боссом, и я не имел ничего лучше. Не хочу отзываться о ней плохо, поэтому просто не стану ничего говорить.

— Зато я скажу, — вставляю я. — Она манипулирующая сука. Она поцарапала ключом его машину и угрожала натравить на меня своего папашу. Она посылала ему истории из интернета о нас и называла меня мужеподобной несколько раз. Я ненавижу ее и обожаю его, и точка, — вздернув подбородок, я бросаю вызов любым аргументам и дальнейшим расспросам.

— Ты работаешь? — спрашивает Ричард.

— Пока нет. Ее отец приложил к этому руку. Но собираюсь, так как теперь я знаю, где буду жить. У меня есть диплом Института Индианы. Я справлюсь.

— Я мог бы…

Кэннон поднимает руку, прерывая его.

— Не хочу вас задеть, сэр, и я ценю это, но на этот раз я бы хотел все сделать самостоятельно.

— Очень хорошо, — кивает отец, довольный и впечатленный, Лаура также качает головой, почтительно соглашаясь. — Итак, когда вы въезжаете в этот дом?

— Через два дня. Ну, тогда он станет нашим. У нас нет абсолютно ничего, что нужно перевозить, — отвечает Кэннон, и мы оба смеемся.

— И где вы остановились до тех пор?

— В «Четырех сезонах», — отвечает Кэннон.

— Немыслимо. Вы останетесь здесь. Дорогая, не могла бы ты попросить Альму приготовить гостевую комнату?

— Конечно, — Лаура незамедлительно встает, только чтобы оказаться под ногами Коннера.

— Прости, мама Лаура, прости. Сестра! Я готов!

— Кон, дом будет подготовлен через несколько дней. Мы все поживем здесь до этого момента. Но завтра я возьму тебя с собой, чтобы подобрать вещи для твоего домика, хорошо?

Он теряет дар речи. Нет, серьезно. Потрясенный, он лихорадочно переводит взгляд то на нашего отца, то на меня.

— Ты больше не ненавидишь папу?

— Нет, Коннер, — я бросаю мимолетную улыбку в сторону отца. — Больше нет.

— И у меня собственный дом?

— Да, — хихикаю я. Больше всего мне нравится наблюдать чистейшее ликование, которое он излучает.

Но затем он дает мне повод полюбить кое-что новое. Коннер поднимает лицо к небу, сложив руки вместе перед собой, и по-настоящему шепчет.

— Спасибо вам, ребята. Я говорю о вас, мама и Бог.

Мужчины и женщины, в возрасте и молодые, обычно стойкие или нет… здесь, на этой веранде, прослезился каждый.

Следующие два дня, пока мы ожидали момента вступления во владение нашим домом — нашим домом! — были периодом, который я сейчас называю «дни возвращения домой». Безусловно, это именно то, что мы все будем делать, но, в большей степени, это то, что я сделала сама. Я вернулась домой.

Моя мама, после смерти, дала мне свободу, чтобы я могла любить, прощать, улыбаться, смеяться и жить счастливо. Насколько это вообще возможно уложить в один день. С Коннером и Кэнноном рядом со мной. Это полнейшее счастье.

Агент по недвижимости любезно согласилась позволить нам быстро сделать несколько снимков, чтобы мы могли начать планировать будущую обстановку. Это было захватывающе, как в «Одиннадцати друзьях Оушена», словно мы только что провели виртуозное преступление — вошли, сделали фото, вышли. Коннер хотел пробраться через потолок и вопил на весь грузовик для большей убедительности, но мне этот план показался не очень удачным.

Теперь мы находимся в Mears Home Makeovers & More, и Коннер уже заполнил четыре тележки. Только для одной комнаты. Я не думаю, что он имеет верное представление о размерах вышеупомянутой спальни.

— И для чего тебе эта древесина? — спрашиваю я, озадаченная лежащими в третьей тележке досками.

— Для крепости, — отвечает он и потрясенно смотрит на меня, растерявшись от того, что я такая бестолковая.

— Приятель, ты не можешь построить крепость в своей комнате. Прости.

Он закатывает глаза и машет руками, очевидно не в состоянии разбираться со мной, и начинает уходить.

— Кэннон, займись сестрой, я сдаюсь!

Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что мой мужчина покраснел и задыхается от смеха.

— Ну-ка, просвети меня, Йода, — я теряю самообладание.

— Не принимай всерьез, — он пытается сдержаться и не фыркать от смеха. — Серьезно, нисколько. Но если честно, то Коннер — самый крутой человек. На. Всей. Планете, — я хмурюсь, притворяясь обиженной. — Кроме тебя, сирена, кроме тебя.

— Значит, ты считаешь, что это круто — строить крепость в его комнате? Из самого настоящего дерева, Кэннон. А что случилось с крепостями из одеял?

— На заднем дворе, детка, — подмигивает он. — Крепость будет на заднем дворе.

Ох. Что ж, все это обретает смысл, если правильно объяснить.

— Куда он делся? — я лихорадочно осматриваю магазин. — Что еще ему может понадобиться? — я обвожу руками четыре тележки.

Кэннон сует два пальца в рот и свистит (ведь мы же не на публике или что-то в этом роде), и откуда-то доносится крик Коннера.

— Ряд с краской!

Мы же не на публике.

— Если мы закончили, забери его. Встретимся на кассе, — опустив голову, я иду к кассам другой дорогой.

В этот вечер мы с Лаурой, настояв на том, что Альме стоит посвятить немного времени себе, вместе готовим ужин. Я ничего не могу поделать с надоедливым чертенком на моем плече, убеждающим, что я чересчур тороплюсь, что проявляю интерес слишком рано, но это такое приятное чувство — иметь семью. Ну, или, по крайней мере, ощущать семейную атмосферу. И, может быть, если я начну искать что-то хорошее, то обязательно найду.

Около семи вечера все восемь из нас садятся за стол. Это первый раз, когда я провожу время с тремя детьми Лауры, находящимися дома одновременно, и незамедлительно делаю о них выводы.

Хоуп — просто сокровище. Одиннадцать лет, с белокурыми волосами, серо-зелеными глазами, носиком, усыпанным веснушками, и с писклявым голоском. Я думаю, что, может быть, она так же мной очарована, раз уж потребовала стул рядом с моим и держала свою пухленькую маленькую ручку на моей руке на протяжении почти всей трапезы.

Брайсон. Тринадцатилетний мальчишка, поэтому здесь особо нечего рассказывать. Он довольно привлекательный молодой человек, очень тихий и до крайности культурный, когда о чем-то говорит. Но, на самом деле, пока что это все, что я о нем знаю.

Вон? Те дни, когда он делил комнату с Коннером, приезжающим в гости, закончены. Этот ребенок наполнен ЯРОСТЬЮ. Как ярость хищных животных, нахлынувшая в предвкушении убийств. Не то, чтобы я видела, как он топит котят, пока что не видела, но он нуждается в серьезной помощи. Незамедлительно. Ему только пятнадцать, но я видела фотографии преступников, которые пугали меня гораздо меньше, чем злой взгляд, с которым ходит этот ребенок.

— Вон, милый, почему ты не ешь? — спрашивает его мама.

— Я не буду есть дерьмо, которое она приготовила! — он указывает на меня вилкой, и я уверена, что в своих мыслях на ее месте он представляет оружие.

— Во…

Взглядом я прошу отца позволить мне разобраться с этим самой.

— И почему же, Вон? Не знаю ничего такого, что я могла бы сделать тебе.

— Ты обращаешься со всеми, как с дерьмом, и заявляешься сюда снова, как ни в чем не бывало? Да пошла ты!

Я сдерживаю Кэннона, в то время как папа держит Коннера, а Лаура и Хоуп начинают плакать.

— Вон, — спокойно произношу я, положив вилку и вытерев рот. — Какое мое полное имя? — Он вызывающе пожимает плечами. — Я приму этот захватывающий жест в качестве ответа, что ты не знаешь. — Когда мой день рождения? Мой любимый цвет? Самый любимый предмет в школе?

— Не знаю. Мне плевать, — бормочет он.

— Так будет ли справедливо сказать, что ты ничего обо мне не знаешь?

Ноль реакции.

— Ты разгневан, и, если кто в этом мире и понимает подростковый гнев, так это я. Но что я не понимаю, так это почему своей целью ты выбрал меня. Ты провел в этом доме всего минуту, короткий промежуток времени, по сравнению со мной. Ты здесь гость, не я. Я так же потеряла родителя, поэтому, если собираешься проводить вечеринку жалости, то, по крайней мере, тебе следует пригласить меня. И раз уж ты черпаешь энергию из бранных слов, — я смотрю на Хоуп и прошу ее прикрыть уши, прежде чем снова обращаюсь к Вону, — возьми, нахрен, себя в руки. Ты нихера не знаешь о моей жизни, или почему раньше меня тут не было, и почему сейчас я здесь, в своем доме. Еще раз посмеешь заговорить со мной в таком тоне, и единственное, что ты будешь есть на ужин, это твои зубы, которые я запихну тебе в глотку. Ты понял меня, злой мальчик?

— Я люблю тебя, — Кэннон лучезарно улыбается. — И после этого получу кусочек, — он рычит и наклоняется, чтобы сначала прикусить, а затем поцеловать мой подбородок.

— А я, — отец кладет свою руку на мое плечо и широко улыбается, — так чертовски сильно горжусь тобой. Есть шанс, что ты пожелаешь заняться написанием предвыборных речей?

— Ни единого, — я посмеиваюсь, качая головой.

— Я больше не твой друг, Вон. Ты очень злой, очень, очень злой, — осуждающе произносит Коннер, расстраиваясь все сильнее, пока Лаура не обнимает его за плечи и не прижимает к себе.

— Отправляйся в свою комнату, Вон. Собери всю свою электронику в кучу, и я приду забрать ее, когда семья закончит есть. Пока ты ждешь, я хочу, чтобы ты написал обо всем, что тебя по-настоящему злит, и позже мы это обсудим. Ты свободен, — Лаура заканчивает с ним и поворачивается ко мне лицом, ее глаза все еще остаются влажными от слез. — Я очень сожалею о произошедшем, но спасибо. — Она смеется, похлопав Хоуп по плечу. — Ты уже можешь открыть ушки, милая.

— Прости за ругательства в его адрес, Лаура, но в данный момент именно такой язык дает ему сил. Мне пришлось лишить его этой силы.

— Понимаю, — кивает она.

Брайсон ждет, пока я, желая из любопытства посмотреть на его реакцию, не переведу взгляд в его сторону, и посылает мне воздушный поцелуй и подмигивает! А всегда такой тихий и спокойный. Говорю вам — берегитесь, дамочки.

Может, я перегибаю палку, но сейчас за этим столом я смотрю на множество благодарных лиц. Догадываюсь что они все уже достаточно насмотрелись на дерьмо Вона и были счастливы увидеть, как с него сбили спесь.

— Возьму на себя смелость предложить, что раз уж моя девушка готовила, то вы наслаждаетесь уборкой, а ее я украду, — Кэннон подмигивает мне. — У меня для нее сюрприз.

— Конечно. Лаура, любимая, а мой сюрприз для тебя заключается в том, что я займусь посудой. Сейчас вроде бы начнется твой сериал о домохозяйках из сумасшедшего города? — мой отец поддразнивает ее, поднимаясь, чтобы сложить тарелки друг на друга.

— Пойдем, сирена, — Кэннон торопливо встает и стаскивает меня со стула. — Вернемся позже, Кон.

Готовая без колебаний последовать за ним куда угодно, я как угорелая несусь позади него к его машине, которая напоминает мне, что, вероятно, следует когда-нибудь вернуть себе свою.

— Куда мы едем? — спрашиваю я, как только мы садимся.

— Увидишь, — он бросает мне застенчивую улыбку, а его ответ звучит хрипло и таинственно.

Я включаю музыку, устраиваясь удобней для предстоящей поездки и сюрприза, и тихо подпеваю одной из моих любимых песен группы Bon Iver «Flume». Кэннон тянется ко мне и соединяет наши руки, а затем поет вместе со мной. Четыре песни из феноменального альбома спустя мы въезжаем на подъездную дорожку нашего, по состоянию на завтрашний полдень, нового дома.

— Детка, он еще не наш. Мы не можем находиться здесь.

— Немного веры, любимая, да?

Он обходит машину кругом и открывает мою дверь. Проскользнув руками под мои колени за спину, Кэннон вытаскивает меня и пинком закрывает дверь машины.

— В течение следующих пятнадцати часов это незаконное проникновение, — я тихо шиплю в ночи, даже несмотря на то, что самые ближайшие соседи, по меньшей мере, в паре миль отсюда, за минусом, возможно, семьи полевых мышек или, может быть, сообщества милых сверчков.

— Откроешь этот маленький все отвергающий ротик снова, и ты точно узнаешь, чем именно я его заполню, — он заходит в дальний угол дома, опускает меня вниз и открывает маленькое, расположенное очень высоко над землей окно гостевой ванной комнаты.

— Чт... Как? — пребывая в шоке, я издаю такие звуки, что расслышать их могут только дельфины.

— Пролезь в него, закрой и снова запри, затем иди и впусти меня через входную дверь, — он наклоняется и подставляет мне сцепленные вместе ладони, образуя ступеньку.

Чем дольше я стою здесь, пребывая в ступоре, или спорю с ним, тем больше возрастает риск ареста, поэтому я ставлю ногу на его руки и помогаю себе подняться, сожалея о своей любви к шоколаду, так как я еле протискиваюсь в окно. К счастью, все окна без занавесок и жалюзи, и благодаря яркому лунному свету, характерному для загородной местности, мне удается запереть окно и добраться до входной двери.

Он уже вовсю стучит, когда я оказываюсь здесь, и я не могу удержаться от смеха над своим ловким возлюбленным.

— Кто там? — воркую я.

— Мастер по ремонту бытовой техники. Слышал, вы нуждаетесь в обслуживании.

— Это так?

Я открываю дверь с игривой улыбкой, которая тут же увядает, как только я замечаю его руки, перегруженные одеялом, подушками и это, наверное, свечи?

— Кэннон Пауэлл Блэквелл, — я избавляю его от некоторой ноши. — Что? Когда?

Он посмеивается и закрывает дверь. Щелчок замка — эротический звук, эхом проносящийся по пустому дому.

— Погрузил вещи в багажник. Перед этим открыл окно, когда агент впустила нас, — он постукивает по своему виску. — Расцелуй мой мозг. Ты же знаешь, что любишь его.

Я встаю на носочки, чтобы чмокнуть в гениальный висок.

— Дай угадаю. Пребывание у моего отца сказывается на твоем либидо?

— Вовсе нет.

Он расправляет одеяло и кладет его на половину комнаты, которая в скором времени станет нашей гостиной. Затем он разбрасывает подушки и отходит, чтобы зажечь свечи, помещая их на облицовку камина. Комната наполняется переливистым светом, и мое сердцебиение ускоряется.

— Я хочу, чтобы переезд был для Коннера особенным, но я также хочу одно особенное первое мгновение в нашем доме вместе с тобой, — он сбрасывает обувь, жадно разглядывая меня в свете горящих свечей. — У нас может быть несколько домов, но этот всегда будет первым воспоминанием. Ты согласна? — он самодовольно улыбается, заводит руку за шею и стягивает свою рубашку через голову.

— Да, — отвечаю я, неровно дыша.

Любое «первое» незабываемое воспоминание, связанное с Кэнноном — то, что я буду беречь, как сокровище, и навсегда сохраню в своем сердце и голове, что буду проигрывать в памяти каждый раз, когда взгляну на него, или обращусь к нему, чтобы собраться с мыслями, когда буду злиться на Кэннона… Нужна музыка; и сейчас мы говорим обо мне.

Он позаботился обо всем остальном, поэтому я буду выступать в роли маэстро. Я хаотично пролистываю альбомы на своем телефоне, задерживаясь на одной песне только для того, чтобы в следующую секунду изменить свое решение. И тут меня словно ударяет рой разъяренных бабочек — поверить не могу, что не подумала о ней раньше. Если и есть единственная песня, которая расскажет в точности то, что я мысленно говорю ему каждый божий день, то это именно она.

Я остаюсь неподвижной, наслаждаясь его издевательски медленным и поддразнивающим стриптизом, пока он не предстает блистательно обнаженным и прекрасным передо мной. Затем настает моя очередь стягивать каждый предмет одежды с моего жаждущего тела. В глазах скапливаются непролитые слезы, причину появления которых я сейчас не в состоянии понять. Он бросает вызов всему, что, как я думала, я знала. Он олицетворение всего, чего я боялась, но так отчаянно желала, в чем не нуждалась, но без чего жила лишь пустой и неправильной жизнью.

Когда я также беззастенчиво обнажаюсь перед ним, то беру телефон, лежащий у моих ног, и нажимаю кнопку воспроизведения, а затем бросаю его на пол и увлажняю губы, обольстительно поманив Кэннона к себе пальцем.

Он крадучись приближается, мужественный и наполненный примитивным инстинктом, но внезапно останавливается, когда осознает мое признание — «The Woman in Me» Шанайи Твейн. Понимание и принятие этого заявления наполняет его насыщенно карие глаза, и он движется вперед, опуская меня на пол вместе с ним.

Усадив меня на колени лицом к себе, он оборачивает мои ноги вокруг своей мускулистой талии и зарывается руками в моих волосах.

— Навечно моя, сирена. А я твой, — с хрипотцой и трепетом в голосе произносит он обещание, уткнувшись мне в шею.

Не произнося больше ни слова, он наклоняет под углом мою голову, чтобы погрузить свой горячий язык как можно глубже и собственнически в мой рот, и я приподнимаюсь, отыскивая его твердость рукой и располагая прямо у своего центра. Я немного дразню его, погружая только головку, и содрогаюсь вокруг него, но затем расслабляюсь.

Его глаза резко распахиваются, и он издает рычание, наполненное плотским наслаждением, предупреждая меня с необузданной страстью в его потемневших глазах, что он собирается сам задавать ритм нашему действу. Но и песня, и слова чутки и ласковы, поэтому я решаю быть с ним такой же, и нежно опускаюсь на всю его длину, замирая на мгновение, чтобы полностью растянуться у основания, его самой толстой части.

— Я люблю тебя, Кэннон, — я стону напротив его губ, раскачиваясь на нем, для опоры обвивая руками его шею, откидывая голову назад и закрывая глаза, когда медленно занимаюсь с ним сладостной любовью.

Сплетенные вместе, мы движемся в совершенном ритме. Он поднимается, я опускаюсь, двигая тазом навстречу его толчкам. В этой позе, сидя на его бедрах с широко расставленными ногами, я не нуждаюсь в его руках. Короткие курчавые волоски на его паху просто фантастически дразнят мой клитор, и слишком скоро я кончаю, в то время как он стонет, обхватив мою грудь губами.

— Так классно, сирена, с каждым разом все совершеннее. Люби меня вечно. Поклянись в этом, — теперь он целует меня, а после, вытянув язык, проводит им по моим сморщенным соскам и ключице, и дальше вверх к моей шее. — Трахай меня жестко, когда ты в бешенстве, нежно, когда нет, прикуси мой член, когда я не хочу слушать, и отвергай меня, когда я опоздал или забыл что-то важное, пока я не взмолюсь. Но всегда, всегда люби меня?

Я киваю, из глаз капают слезы, и я шепчу.

— Больше, чем собственную жизнь. Обещаю.

— Я верю тебе, — он отклоняется назад, расплываясь в улыбке, которая быстро превращается в похотливую, властную ухмылку. — Моя очередь, — бормочет Кэннон, впивается в мои бедра и прижимает вплотную к себе, двигаясь ритмично и жестко. Откинув голову назад, он издает дикий рев, когда кончает внутри меня.

В 12:17 мы подписали документы на совместное владение домом, купив его полностью освобожденным за сто восемьдесят тысяч долларов: одна половина моя, другая — Кэннона. Благослови Господь вялый рынок недвижимости, потому что множество акров земли, законное жилье и свыше трех тысяч квадратных футов жилой площади стоят почти вдвое дороже. Кто платит за дом всю сумму сразу без кредитования? Девушка с деньгами семьи своей матери и парень, который откладывал все средства, так как его деньги не смогли бы обеспечить папочкину принцессу всем самым лучшим, вот кто. И мы не будем об этом упоминать, потому что я компенсирую их при первой же возможности, но я могу быть посвящена в тот факт, что Кэннон продал две гитары и усилитель, которые каким-то образом вынес за те десять минут, что выделила ему Рути. Так же у меня есть большое подозрение, что мой отец незаметно подсунул ему чек на «дом для Коннера», потому что он отлично знал, что я бы ни копейки у него не взяла.

Тихушники.

С момента подписания и до приезда в наш дом на Эрин Драйв, 1222 прошло целых тридцать шесть минут. Зная, что мы подписали договор ровно в полдень, задержавшись из-за кое-каких бюрократических заморочек, сродни приему у врача, который никогда не начинается вовремя, я была более чем потрясена увидеть всех, кого мы любим и ценим, на подъездной дорожке… или припарковавшимися на траве. В конце концов, это Индиана.

И несмотря на то, что я непрошибаемая и все такое, я удивлена, что мое лицо опять каким-то мистическим образом становится мокрым по собственному желанию. Поначалу это было очаровательно и немного смягчило меня, но сейчас начинает действовать на нервы.

Сразу же все, одновременно, идут в атаку. Первыми — Либби, Соммерлин и Ванесса, голубка Джареда, проявляющая просто потрясающее долголетие, да еще и находящаяся так далеко от дома и учебы, и Лаура, которая не оказалась злой мачехой, чего я так боялась. Ох, и маленькая Хоуп, держащая Соммерлин за руку.

— Милая, — с беспокойством на лице жалобно произносит Либби, заламывая руки, — у вас ничего нет. Я не преувеличиваю. Соммерлин, скажи ей, что я не слишком остро реагирую. Я хочу сказать, он абсолютно пустой. Я ведь права?

— Мама, мы говорили об этом, — Соммер посылает мне извиняющуюся улыбку. — Они владеют им всего пять минут, поэтому неудивительно, что он не забит вещами.

— Ох, — Либби с облегчением хватается за грудь, — слава Богу. А когда грузовики будут здесь?

— Либби, я жила в автобусе на протяжении пяти лет. У меня даже квартиры никогда не было. И ничего из дома, — меня передергивает, — этой дьяволицы внутрь не допускается. Поэтому, — я с энтузиазмом тру ладони, — никаких грузовиков не будет. Нам нечего привозить.

— О-ох, — на этот раз ее голос звучит с абсолютно другой интонацией, и ее грудь сжимается от ужаса, а не облегчения. — Чт… я не… эм…

Она изумленно переводит взгляд на каждого из нас в поисках возможного объяснения.

— Кому нравится выполнять порученные задания? — спрашиваю я как можно более бодрым голосом, успокаивающе положив руку на плечо Либби. — Доверься мне, я с этим разберусь.

Все поднимают руки вверх, и я тут же действую, чтобы у них не было времени передумать.

— У кого есть листок бумаги? — конечно же, именно Либби достает желтый блокнот и ручку из своей сумочки. — Отлично. Итак, посмотрим. — Я закрываю глаза, представляя, как будет выглядеть мой новый дом, комната за комнатой. — Сначала вы поднимаетесь на крыльцо. Кто хочет им заняться?

— Мы возьмем его, — Соммерлин поднимает их с Хоуп соединенные руки и восторженно кивает головой.

— Соммер и Хоуп, крыльцо, — вслух произносит Либби, записывая сверху страницы.

Ага, понятия не имею, от кого же Кэннон получил привычку вести списки.

— Я бы сказала, что нам нужно, — это будет трудновыполнимая задача, не являющаяся моей сильной стороной, — дверной коврик, подвесные качели, краска для входной двери. Потому что, черт, смотровое окошко, оно, гм, ужасное. Горшки и саженцы, и, может быть, флаг для украшения. Что-нибудь еще? — может быть, я не так уж и плоха в этом! — О! И столик рядом с качелями для напитков и всяких мелочей. И кресло-качалка! — заканчиваю я, мечтательно представляя себе будущее крыльцо.

— Папочка! — кричит Соммерлин, и Маршал торопливо подходит. — Мне нужны ключи от твоего грузовика. Хоуп и я должны купить крупногабаритный товар.

Он согласно достает их из кармана и улыбается, опустив взгляд на Хоуп.

— Нужна ли вам помощь, леди, в погрузке вещей, или деньги?

— Нет, нет! — вмешиваюсь я, поднимая руку. — Кэннон и я все оплатим. Пойду возьму карту из своей сумочки. И персонал в магазине поможет все погрузить. Здесь много работы, так что мы должны рассредоточить наши войска, — хихикаю я.

— Нет, ни в чем себе не отказывайте, — Маршалл мягко возражает мне, доставая конверт из заднего кармана. — Я и моя жена подумали, что деньги были бы отличным подарком на новоселье.

Он протягивает конверт Соммер.

— Только то, что она попросила, и принеси сдачу, Сакс Фифс Соммерлин (прим.: по аналогии с Saks Fifth Avenue (Сакс Фифс Авеню) — знаменитый магазин дизайнерских товаров класса люкс.), — он многозначительно выгибает брови.

— Папа, ты меня обижаешь. Подожди, Лиз, какой цвет подобрать для кресло-качалки и входной двери?

Видите, я думала, что справилась с этой засадой.

Я оглядываюсь вокруг и на другой стороне двора замечаю Кэннона, наблюдающего за мной с нежным обожанием. Я подзываю его кивком головы, и он не спеша подходит. Его джинсы Levis и ботинки превращают это простое действие почти в порнографическое.

— Сирена?

— Какой цвет выбрать для качалки и входной двери? — спрашиваю я.

Он оглядывается через плечо на объект обсуждения, а затем поворачивается обратно ко мне.

— Белое кресло, дверь темно-бордовая или ярко-синяя. На твой выбор.

— Ярко-синяя, — я тут же говорю девочкам. — И, — я слегка пихаю Кэннона локтем в ребра, — твои родители оплачивают наш подарок на новоселье. — Я одариваю их широченной улыбкой. — Спасибо.

— Спасибо, мама, — он обнимает и целует ее. — Спасибо тебе, пап, — эти их мужские штучки с объятиями и похлопываниями друг друга по спине.

— Пошли, Хоуп! Увидимся! — обернувшись через плечо, Соммер обращается к нам, и они уходят.

Один проект закончен.

— Джаред!

На этот раз выкрикивает Несси, и, клянусь, я не узнаю того мужчину, который бросается в ее сторону. Повторюсь, Джаред Плейбой Фостер бросается в ее сторону.

— У тебя есть деньги?

Он пожимает плечами.

— Пару сотен, а что?

— Нашим подарком на новоселье будет наш труд. Нам понадобится карта, — смутившись и потупив взор, произносит Ванесса. — Мы берем хозяйскую спальню, поскольку кровать может стать приоритетом, если, конечно, вам не нравится спать в кресле-качалке. — Хихикает она. — В какой цвет ты хочешь выкрасить ее? Какая цветовая гамма остальных вещей?

Кэннон оборачивает руки вокруг моей талии, стоя позади меня.

— На этот раз выбираешь ты, любимая.

Ринувшись вперед, я вырываюсь из его объятий и обхватываю себя за талию.

— Я чувствую себя не в своей тарелке, — произношу я сипло.

— Лиззи? — он опускает голову, смотря на меня обеспокоенным взглядом.

Подскочив, я указываю на его глаза.

— Несс, видишь вот этот цвет? Как светлая с бронзовым отливом меласса (прим.: меласса от фр. mélasse - черная кормовая патока, сиропообразная жидкость темно-бурого цвета.)? Именно такой.

— Поняла! — она самодовольно ухмыляется.

— Поговорим об этом позже, — он ворчит мне в ухо, и я прислоняюсь к нему, чтобы крепко поцеловать.

— Прости. Хотелось попасть точно в цвет. Люблю тебя.

Я быстро гуглю на своем телефоне образцы мебели и цветов, чтобы показать Ванессе, и протягиваю ей свою кредитную карту, а Либби передает им их список.

И мы заканчиваем со вторым проектом.

Продолжаем дальше. Папа, Коннер и Брайсон берут на себя домик Коннера. Необходимо приобрести все возможные вещи, поскольку в последний наш поход по магазинам, он, в основном, купил принадлежности для постройки крепости и домика на дереве. Кому нужна кровать, а кому нет, когда можно просто жить, как Беар Гриллс (прим.: Беар Гриллс (англ. Edward Michael Bear Grylls) - британский путешественник известный по телепрограмме «Выжить любой ценой»), верно?

Либби берет на себя кухню. Мы остановились на приглушенном желтом, посуде и мелкой бытовой технике любого цвета, который ей только нравится. Странно, но, кажется, это решение сделало ее день. Альма займется клумбами, так как ей по душе такое занятие. В корне изменив свое мнение, передо мной предстает Вон, угрюмый и извиняющийся, и предлагает выкосить траву, прополоть сорняки и подстричь кусты. Я с благодарностью обнимаю его и, взъерошив его волосы, говорю, что это было бы просто замечательно. Маршалл решает встретить на краю подъездной дорожки бригаду систем безопасности дома и ограждения, координируя и контролируя эти два направления.

И когда дела, кажется, идут в гору, дядя Брюс вместе с Реттом подруливают и останавливаются, и все становится еще гораздо лучше. Когда они вылезают, выражение лица Брюса нерешительное и осторожное, но я решительным шагом направляюсь к ним, чтобы обнять их обоих.

— Как?

— Кэннон позвал, — объясняет Ретт.

— И все мне рассказал, — добавляет Брюс. — Я любил свою сестру, и я чертовски горжусь тобой, и позже планирую выпить бутылочку пива вместе с твоим отцом. Все закончено. С чем мы можем помочь?

— Как насчет гостиной? Кэннон?

Он тихо смеется.

— Прямо позади тебя.

— Почему бы тебе не рассказать им, какие диван, кресла, журнальные столики, ТВ, ковровые покрытия необходимы? Типа мужские штучки. А я собираюсь за покупками со своей будущей мачехой для моей ванной комнаты и гостевой. Спасибо вам обоим за то, что пришли, и за помощь.

Снова становясь шмыгающей плаксой, я обнимаю и целую их обоих, а затем убегаю на поиски Лауры как можно скорее, чтобы скрыть от них слезы счастья, так и угрожающие пролиться.

— Я займусь задней верандой и дорожками и прочищу дымоход, детка! — кричит Кэннон и я, не оборачиваясь, показываю ему поднятые вверх большие пальцы.

Может, мне это приснилось, потому что я просыпаюсь в новой потрясающей кровати. Она практически такая, как я и просила, соответствует общему декору, включая картины на стенах, нарисованные именно в тех же тонах, что и глаза Кэннона, которые я запечатлела отчасти бесстыдным образом. Но в моей голове крутится образ того, как я фактически рухнула в коридоре от изнеможения.

Представляю, что, должно быть, чувствуют остальные.

Но вот стройное крепкое тело, распластавшееся поперек, вокруг и подо мной, приносит просто божественное ощущение.

— Доброе утро, детка, — я шепчу ему на ухо, щедро одаривая поцелуями его мощную жилистую шею.

— И тебе доброе утро, любовь моя. Твоя очередь подавать кофе или возвращайся ко сну, — хрипло произносит он и шлепает меня по попе.

— Случайно не ты нашел меня в холле и отнес в кровать, о, мой мускулистый мужчина?

— Виновен, — он тихо смеется, и этот скрипучий от недавнего пробуждения звук кажется даже более сексуальным, чем обычно.

— Спасибо. Я люблю этот дом, — я счастливо вздыхаю, — все получилось просто превосходно. Мы должны устроить барбекю или ужин, чтобы всех их отблагодарить.

— Звучит здорово. Как только межпозвоночные хрящи в моей спине переместятся в свое нормальное положение, — бормочет он, уткнувшись в свою подушку.

— Перевернись на живот.

Я слегка подталкиваю его, а затем, расставив ноги, усаживаюсь сверху и начинаю массировать его спину. Или его мышцы такие тугие от природы, или это последствия физического совершенствования, но они ощущаются твердыми под моими пальцами, что затрудняет размять их как следует.

— Ощущается превосходно, детка, — стонет он. — Спасибо.

— Не за что, — я опускаю голову, оставляя поцелуи вдоль всей спины. — Возможно, мне следует проверить Коннера, — внезапно я начинаю беспокоиться.

— Альма осталась переночевать вместе с ним, и здесь прозвучит сигнал тревоги, если одна из его дверей откроется.

Он думает обо всем.

— Чувствуй себя свободно, но стояк, упирающийся в матрас, это совсем не комфортно.

— Тогда перевернись на спину, — я сексуально мурлычу.

Он делает, как я прошу, хоть и с сонной, но, тем не менее, обольстительной улыбкой на лице.

— Придется сделать всю работу самой, сирена, мне чертовски больно.

— Думаю, я смогу с этим справиться, — я снимаю рубашку, отодвигаю свои трусики в сторону и одним движением опускаюсь на него до самого конца.

— М-м-м, — из его груди доносится низкое урчание. — В тебе так сладко и уютно, Лиззи. Не жалей меня, детка. — Он закидывает руки за голову, самодовольно ухмыляясь, когда наблюдает за тем, как я нежно, но эффективно объезжаю его.

Чуть позже, когда мы оба истощенны, покрыты потом и целуем каждую доступную часть тела друг друга, я принимаю принципиально новое решение, ведь моя любовь к нему будет безграничной и бесконечной. Пока мы лежим, переплетенные друг с другом, я перекатываюсь на бок, одной рукой подперев голову, а другой беру его левую руку.

— Кэннон Пауэлл Блэквелл, ты женишься на мне? — я делаю предложение.

— В любое время, в любом месте, столько раз, сколько ты захочешь, — он поднимает наши соединенные руки к своему рту и целует мою ладонь, — но просить об этом буду я. Будь готова к грандиозному проявлению романтики. — Он цокает и улыбается, тряся головой. — Посмотри-ка на себя, ведьмочка, пытаешься забрать себе мою славу. Что же мне с тобой делать?

— Люби меня, — я произношу шепотом. — Делай все, что делают лучшие в мире пары. Со мной. Хотя бы раз. И притворись, что тебе это нравится.

— Давай послушаем этот список, — он тянет меня обратно на себя, и моя голова скользит под его подбородок, обе его руки тоже находят свое место, по одной на каждой моей обнаженной ягодице.

— Ну, в данную минуту у меня нет полностью готового списка, но я буду пополнять его. Тебе только нужно во всем соглашаться, — я смеюсь и целую кончик его носа.

— Обещаю, Лиззи, любимая, все, что захочешь. Ох, черт, подожди! — его охватывает паника. — Я не хочу висеть на колесе обозрения, пока ты не согласишься пойти со мной на свидание.

Он делает умоляющее лицо.

Господи! Я подумала, что где-то пожар.

— Мы уже давно миновали стадию свиданий, и просмотра «Дневника памяти» вместе со мной было вполне достаточно, — подмигнув ему, я, покачиваясь, слезаю с него и одеваюсь. — Но ты организовываешь группу и, спускаясь вниз с трибун, исполняешь для меня песню, в то время как на футбольном поле я изображаю из себя старшеклассницу.

— Прошу, — он закатывает глаза, — хотя бы предложи что-нибудь посложней, — он замолкает, подняв вверх указательный палец. — И я не собираюсь выпивать никакого яда, моя Джульетта. Но это все. Те двое наделали много ошибок.

Спустя шесть изумительных месяцев после той самой ночи, когда мы с Кэнноном впервые опробовали наш дом именно в том месте, где сейчас на бежево-красном ковре сижу я, сворачивая белье, на пороге стоит Вон и стучит в сетчатую дверь.

— Заходи, — я улыбаюсь и жестом руки приглашаю его внутрь.

С опущенной вниз головой он медленно заходит.

— Нужна помощь? — бормочет он, глядя в пол.

— Нет, но спасибо.

Я люблю Вона. После того, как перейти к обращению Лиз, мы добились огромного прогресса, и между нами завязались очень близкие взаимоотношения. Он хороший мальчик, сейчас уже чуть старше шестнадцати лет, и он практически полностью справился со своим неуместным гневом.

— Вон, что-то случилось?

— Эм, а Кэннон здесь?

— Да, внизу в студии.

Студия — это наш подвал, который мы переоборудовали, когда почувствовали в себе потребность продолжить сотрудничество с группой.

— Направляйся вниз, если только у тебя нет ничего, с чем могу помочь тебе я?

— Ты же вроде как моя сестра, так ведь?

— Нет, не вроде. Я твоя сестра, Вон, и я люблю тебя. И я передумала. Мне бы не помешала помощь, — я хлопаю на место на ковре рядом с собой. — Давай разберемся в этом, пока сворачиваем белье.

Теперь он поднимает голову. Сквозь нерешительность проглядывает улыбка, наполненная облегчением и признательностью. Он плюхается рядом со мной, приступая к складыванию.

— Обещаешь, что не расскажешь моим родителям?

— Нет, только если это не что-то незаконное или опасное. Им необходимо знать о таком, и я пойду вместе с тобой, чтобы рассказать им, но все рассказать им — это то, что мы сделаем. А в остальном, — я подталкиваю его своим плечом, — мой ответ «да». Я обещаю.

— А что насчет, э-э-э, — он всматривается в окно по другую сторону комнаты, — секса?

Мне следует напомнить ему, что Кэннон в подвале. Мне следует проткнуть свои барабанные перепонки или… быть хорошей старшей сестрой, собраться с мыслями и взять себя в руки. Я имею в виду, я ведь сама была в его возрасте, когда занялась этим впервые.

— Если ты будешь прислушиваться к очень важным частям, тогда это один их тех разговоров, который останется между нами.

После шести минут молчания, на протяжении которых он сворачивает и разворачивает одну и ту же салфетку для посуды, я прочищаю горло и выпрямляю спину.

— Вон, ты хотел спросить или обсудить что-то конкретное?

— Как узнать, что момент подходящий? Как ты узнала? Сколько лет тебе было? Где это было? — блин, он действительно сделал это, и все на одном дыхании.

—Хорошо-о-о, — я осторожно произношу врастяжку.Это один из тех моментов, когда я могу взрастить в нем славного молодого мужчину или серьезно облажаться. И мы знаем о моей болезненной проблеме по поводу «сначала подумай, потом говори».

— Буду честна с тобой, Вон, потому что ты уже взрослый и смышленый, и я знаю, что ты можешь с этим разобраться. Хорошо?

Он лихорадочно кивает головой, а в его взгляде читается отчаянная жажда помощи, правдивой информации и, что важнее всего, чтобы к нему относились как к взрослому, а не как к ребенку.

— Мне было столько же, сколько и тебе сейчас, когда я занялась этим впервые. Это случилось только один раз, в моей спальне, с хорошим другом, которому я полностью доверяла, и по-прежнему доверяю. Это не было собственно сексом. Я не могу, да и не хочу объяснять. Это было больше похоже на двоих друзей, разделивших друг с другом все остальное. Понимаешь?

— Да, — он отворачивается, а затем снова смотрит на меня, кусая кожу вокруг ногтя, на что я вскидываю руку, чтобы осадить его.

— Что касается другого вопроса. Я считаю, если понимание «Она. Та. Самая» не трескает тебя прямо по лбу, значит это не твоя судьба. Улавливаешь?

— Как ты и Кэннон?

— Да, — я нажимаю на кончик его носа, — именно так. Могу теперь я задать тебе пару вопросов?

Дернув плечом, он хватает полотенце, чтобы все-таки сложить его.

— Конечно, наверное.

— Никаких «наверное». Да или нет, Вон. Я уважаю твою личную жизнь.

— Да.

— Ты уже занимался сексом?

Спрашивая о таком, у меня даже комок в горле образовался. Вон качает головой, и я снова могу дышать.

— Она твоя девушка? — он пожимает плечами; на очереди следующее полотенце. — Ты бы почувствовал, что это твоя судьба, глядя на нее на следующий день?

— Да, — мгновенно вырывается у него.

— Если она забеременеет, смог бы ты позаботиться о ней? Будешь ли ты счастлив, зная, что связан с ней на всю оставшуюся жизнь?

Его лицо становится болезненно-бледным, а челюсть ударяется о колени.

— Да ни за, черт, что на свете!

Я сохраняю невозмутимое выражение лица.

— Ты получил ответ на свой вопрос? — спрашиваю я.

— Да, — он встает, — принять холодный душ. Спасибо, Лиз. Могу я поговорить с тобой еще о чем-нибудь, когда это будет необходимо?

— Всегда, и днем, и ночью. Люблю тебя, смышленый парень.

— И я тебя. Пойду к Коннеру. Увидимся! — он уносится через заднюю дверь.

— Ты будешь самой лучшей мамой в целом мире.

Я подпрыгиваю от неожиданности, резко оборачиваясь через плечо, и обнаруживаю притаившегося в коридоре Кэннона, он стоит, прислонившись к стене, скрестив ноги и сложив руки на груди.

— Ты справилась с этим превосходно. Я люблю тебя, Лиззи. Каждый день ты находишь новый способ, чтобы впечатлить меня, даже когда не подозреваешь, что я наблюдаю за тобой.

Весьма польщенная его словами, я чувствую, как мои щеки покрываются румянцем. Он начинает прокладывать путь ко мне, но хаос настигает нас первым.

— Сестра! Бетти! — Коннер врывается через заднюю дверь. — Несколько дурацких рыбок разбили аквариум, и вода залила весь мой пол!

— Надень обувь, любимая, — советует Кэннон, удаляясь, чтобы убрать последствия крушения аквариума под номером… думаю, это был третий.

Стоя перед зеркалом во весь рост, я не говорю «да» этому платью, на мой взгляд, оно чересчур длинное и кружевное, но я однозначно говорю «да» возможности, чтобы частичка моей мамы сегодня была рядом со мной.

Кольцо, которое она оставила Кэннону и что принадлежало моей бабушке, возвращено обратно в банковскую ячейку. Я никогда не видела эту женщину, поэтому посчитала, что носить его было бы странным. Вместо него мой палец украшает подобранное Кэнноном специально для меня толстое обручальное кольцо из белого золота с красивым бриллиантом огранки «принцесса» и с гравировкой «моей сирене» внутри него.

Итак, платье старое и одолженное. Мое кольцо новое. Голубое? (прим.: Свадебная традиция, пришедшая из Англии: «Something old and something new, something borrowed and something blue». Невеста должна одеть что-нибудь старое (символ рода, из которого происходит невеста), что-нибудь новое (символ новых начинаний, нового этапа), что-нибудь одолженное (символом того, что невесте всегда придут на помощь ее близкие друзья, знакомые) и что-нибудь голубое (символ верности и преданности невесты). Лента под цвет глаз Коннера, а также фрагмента галстука, который он сегодня надел, вплетена в мои по-прежнему каштановые волосы, которые красиво падают мне на плечи.

Кэннон настолько же упорный, насколько благородный, и он просто не мог оставить меня в покое после моего предложения. Он попросил моей руки под «нашим» деревом на нашем заднем дворе, и именно здесь мы сегодня собираемся пожениться. Его отец и Коннер — шаферы, также рядом с ним будут стоять мой отец и Джаред.

С моей стороны: два моих свидетеля, Ретт Фостер и дядя Брюс-американский лось. Рядом с ними — Либби, Соммерлин, Лаура и Ванесса.

Хоуп держит букет при венчании и подает кольца. Брайсон и Вон, выглядящие в своих костюмах, как истинные джентльмены, выступают в качестве помощников и решают организационные вопросы. И моя дорогая удивительная Альма будет женить нас. Приняв решение, что маленькая роль ее не устроит, она получила сан с правом проводить свадьбы.

Я по-прежнему так и не встретилась с Лизой — одно недостающее звено — но я уверена, Лаура держит ее в курсе всего, что происходит в доме сумасшедшей семьи Кармайклов.

Мой отец стучит в дверь. Даже несмотря на то, что он только недавно вернул меня, он все равно готов вести меня под венец, прежде чем занять свое место в шеренге со стороны Кэннона.

Я смеюсь в лицо традициям. Таков мой путь.

— Заходи, пап. — Я поворачиваюсь и улыбаюсь. Он выглядит очень привлекательно. И да, я похожа на него и внешне, и манерой поведения, что становится для меня предметом гордости все больше и больше с каждым днем. Седина у висков теперь выглядит для меня безупречно. И в его стареющем, но все равно изысканно красивом лице нет и намека на ботокс.

— Ох, моя Элизабет, ты просто видение. — Достаем носовой платок. — Воплощение сильной, отважной и прекрасной молодой женщины, которая прорывала свой путь к финишу когтями и получила именно то, что заслужила — счастье и безграничную любовь. И в целом мире нет никого, кто заслуживает этого больше. И я так горжусь тобой, дочка. Какие бы я слова не подобрал, их совершенно недостаточно.

— Спасибо, — я раскрываю объятия. — Я люблю тебя, папа. Я скучала по тебе. По ней я тоже скучаю, и отношусь к тебе с уважением за то, что ты оставался поблизости и ждал меня. Спасибо тебе.

— А теперь тише, — он смеется, вытирая слезы. — Я знаю, что ты не нуждаешься в деньгах, поэтому вот тебе мой подарок в этот особенный день. — Он достает два конверта из своего нагрудного кармана. — Давай же. Открой их.

В первом из них… Ну, что скажешь. Я оступаюсь, чуть не падая, и он помогает мне сесть на кушетку.

— Ох, папа, — я утягиваю у него носовой платок, прежде чем залью слезами документы на центр, который он построил в Саттоне, «Психологический консультационный центр», оказывающий все виды психиатрической и медицинской помощи людям, которые столкнулись с депрессией, зависимостью, а также их близким.

— И, да, — он мягко посмеивается, — в нем повсюду будут большие аквариумы с разноцветными рыбками.

— Жизнь продолжается, — я произношу шепотом.

— Так и есть, моя милая доченька, так и есть, — он прочищает горло, порывисто протягивая мне другой конверт. — Следовало отдать его тебе первым. Мизерные две недели на Таити. Та-дам.

Мы вместе наслаждаемся уже давно назревавшим искренним смехом пока, в конце концов, не подходит наше время.

— Идем? — он предлагает мне согнутую в локте руку, и я, поднявшись, принимаю ее. — Ни ты, ни он не могли бы выбрать ничего лучше, дорогая. Кэннон — хороший мужчина, ближе, чем кто-либо еще, к тому, чтобы быть достойным тебя. Я расскажу тебе то, что сказал ему, Элизабет. Никогда не отдавай свое тело другому. Это мимолетная, пустая замена, а вина и боль длятся гораздо дольше, чем такая встреча. Поддерживайте общение друг с другом: разговаривайте, пишите записки, сообщения, звоните по телефону, запускайте баннер с летящим самолетом, но никогда не пытайтесь маскировать одну проблему другой. Пей за кампанию, если хочешь, но никогда для того, чтобы забыться. Всегда держи свой разум ясным, чтобы помнить о том, что ты чувствуешь в данный момент. И если ничего не поможет, — он останавливает наше шествие к заднему двору и сжимает в ладонях обе мои щеки, — позови своего папу. И он все исправит.

Он целует меня в лоб, а его слезы капают на мой нос.

— Я люблю тебя, доченька. Никогда даже не мечтал о том, что стану частью твоей свадьбы. Ничто и никогда не заменит этот кульминационный момент в моей жизни. Что бы ни случилось в будущем, это самое лучшее для меня мгновение.

— Я тоже люблю тебя, папа. А теперь пошли, — увиливаю я, снова начиная идти.

— Но, если ты поменяешь свое мнение, у входа стоит машина, подготовленная для побега.

Ох, такое приятное ощущение — откинуть голову к небесам и от души захохотать. Это классика жанра. Непременно использую это на своей собственной дочери, когда настанет и ее время.

— Вперед, Отец Времени. Он собирается сдаться, а ты, разумеется, не становишься моложе, — я подмигиваю ему, беру его руку и главенство на себя. — Не волнуйся, папа, я все поняла.

— Она идет! Кэннон, я вижу ее! Ты очень, очень хорошенькая, сестра! — Коннер начинает кричать и прыгать вверх-вниз без остановки в ту же минуту, как мы оказываемся в поле зрения.

Кэннон улыбается, но ласково утихомиривает его, когда начинает звучать наша свадебная песня. Вместе мы выбрали “And I Love Her” в исполнении… Это же моя свадьба, неужели мне в самом деле необходимо указывать на то, что это Битлз?

Пока он успокаивает Коннера, я использую ту долю секунды, что он отвлечен, на то, чтобы впитать в себя образ мужчины, который вот-вот станет моим мужем. Он одет в отутюженные черные слаксы и белую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей. Его волосы усмирены и в самый раз взъерошены спереди, а его улыбка сияет, по его приподнятым расправленным плечам видно, что он испытывает гордость и волнение. Вероятно, ему не следует выглядеть лучше, чем невеста или шоколадный кекс, но, черт возьми, так оно и есть.

Когда он двигается, разговаривает, поет, играет на гитаре, прикасается, подмигивает, улыбается, смеется или с любовью направляет свое удивительное тело внутрь моего… все, что он делает, интригует меня. Он не просто хочет меня, он хочет только меня, и навечно.

— Пап, — шепчу я, — ущипни меня.

— Нет необходимости, дорогая, это по-настоящему. Можешь ли ты представить, о чем, должно быть, он думает прямо сейчас? Вероятно, пытается понять, какая же падающая звезда, на которую он загадал желание, оказалась той самой, или как так вышло, что Бог так любит его? Ты — награда, прекрасная Элизабет, и он это знает.

Наши гости встают и поворачиваются лицом ко мне, но я смотрю только на одного человека, и сейчас он занят тем же самым.

— Лишила меня дыхания, — он произносит одними губами и подмигивает мне, делая чуть заметный шаг навстречу, когда мы достигаем его.

Мой отец убирает мою руку со своей, целует тыльную сторону, а затем передает ее Кэннону.

— Я верю, что ты достоин, сынок, поэтому я отдаю тебе свою единственную дочь, своего ребенка. Когда тебе кажется, что ты достаточно продемонстрировал, что любишь ее, дорожишь ею, относишься к ней, как к королеве, — он опускает голову с почти неслышным всхлипыванием, а затем снова поднимает взгляд, — старайся усердней.

— Да, сэр. — Кэннон кивает и разворачивает нас к той, кто соединит нас на всю жизнь, к моей дорогой Альме.

Она излагает традиционные заготовленные фразы, а затем переходит к нашей части.

— Вы приготовили свои собственные клятвы?

Мы оба киваем, и Кэннон многозначительно выгибает правую бровь, но я трясу головой.

— Ты первый, детка.

Он вытаскивает листок бумаги из своего кармана (там, наверное, список) и прочищает комок в горле.

— Ты была урожденной Элизабет Ханна Кармайкл, и я люблю ее, но лично для меня ты Лиззи Чарующая Сирена Блэквелл, и ты стала ею с той секунды, как пригласила меня на борт своего автобуса. Ты всегда сияешь изнутри и совершенно ослепила меня. Я клянусь этим, последним, и каждым вздохом между ними обожать тебя, ценить тебя, поддерживать тебя, давать опору, полагаться на тебя, заботиться о тебе или закрыть рот и кивать — все, что тебе нужно, в любое время, когда тебе это понадобится. Я всегда буду ставить тебя превыше всего, особенно себя, и, если у меня не будет того, в чем ты нуждаешься, я отыщу это, построю, изобрету, только лишь бы увидеть твою улыбку. Я люблю тебя, Лиззи, — он убирает листок и делает шаг ко мне, обхватив руками мои щеки. — Ты молниеносно стала, есть и всегда будешь моим самым прекрасным инстинктом.

— Это было очень, очень хорошо, Кэннон, — произносит Коннер, вся публика сдавленно смеется, мой собственный смех сопровождается смахиванием слез.

— Элизабет? — Альма дает понять, что настала моя очередь.

Глубокий вдох для него, выдох для себя, я начинаю, не нуждаясь ни в какой бумажке.

— Кэннон…

Ох, прекрасно, одно слово, и мой голос срывается в рыдание.

Он улыбается, берет обе мои руки в свои, чтобы вселить в меня уверенность.

— Еще раз, малышка, вдох для меня, — он делает то же самое вместе со мной, ободряюще кивая, — а теперь выдох для себя.

— Лучше, — я киваю и начинаю заново. — Кэннон, любовь нетерпелива: я не могла дождаться, когда ты посмотришь на меня так же, как я, когда украдкой бросала на тебя взгляд. Любовь не всегда любезна: я могу быть не в духе, обороняющейся и язвительной, но, к счастью, у тебя прекрасный избирательный слух, — он хихикает, но только я могу его слышать, и подмигивает мне. — Любовь непременно завистлива: я ревную к каждому моменту твоего времени, которое не могу разделить с тобой. Иногда я просыпаюсь по ночам и наблюдаю за тем, как ты спишь, такой умиротворенный и красивый, и ненавижу каждую медленно тянущуюся секунду ночи, пока ты не проснешься, чтобы озарить светом мой день. Любовь горделива.

Я поворачиваюсь к толпе и указываю на него.

— Этот великолепный мужчина — мой! — это заставляет всех засмеяться. — Но все остальное довольно точно. Я всегда буду оберегать тебя и доверять тебе, и давать исключительные причины доверять мне. Я всегда буду надеяться на еще одну минутку рядом с тобой, еще один поцелуй, еще одно объятие. И моя любовь к тебе никогда не угаснет. С первого мгновения я принадлежала, принадлежу и всегда буду принадлежать только тебе одному своим разумом, телом, сердцем и душой. Спасибо за то, что выбрал меня, Кэннон, за то, что никогда не сдаешься, за то, что видишь и раскрываешь во мне все то, о чем я даже не подозревала. Всю свою жизнь я буду благодарить тебя. Я люблю тебя.

Не сказать, что плачущий мужчина — это непривлекательно и не достойно мужчины. Любовь, стекающая по щекам Кэннона, лишает дыхания.

— Твоя, — я произношу одними губами, приподнимаясь, чтобы помочь ему вытереть слезы.

— Твоя была лучше, Бетти! — с гордостью громко произносит Коннер и хлопает в ладоши.

Пока все остальные смеются, даже Кэннон присоединяется к ним с легкой усмешкой, я ничего не могу с собой поделать и хмурюсь, выражая неодобрение. Это совсем не так, и я не хочу, чтобы мой любимый сомневался относительно того, что его поэтическая клятва значит для меня.

— Это неправда, детка. То, что ты сказал, было просто волшебно. Это значит для меня целый мир.

— И ты значишь для меня целый мир, но Лиззи, любимая, по этой самой причине именно ты пишешь стихи, — он прижимает меня к своей груди и шепчет, — нужен кусочек.

Этот крошечный укус прямо под моим ухом оборачивается тем, что мое тело наклоняется назад, а глубокий поцелуй опаляет меня от пальцев ног до кончиков волос.

— Хорошо, — импровизирует Альма, — позвольте представить вам мистера и миссис Кэннона и Элизабет Блэквеллов!

— Ю-ху! Хватит поцелуев, пришло время для торта!

Есть догадки, кто именно проверещал это?

Мы выпрямляемся, чтобы вдохнуть воздух, оба улыбающиеся и с распухшими, влажными губами. Поскольку наша свадьба проходит в нашем доме, я воспользуюсь этой восхитительной возможностью.

— Я сбегаю наверх, чтобы переодеться, детка, встретимся здесь в десять.

— Я пойду с тобой, — он начинает идти следом, но моя твердая рука, упирающаяся в его грудь, резко останавливает его.

— Ни единого шанса, — по моему понимающему выражению лица ясно, что я раскусила его. — Я почувствовала, какие у тебя планы, пока была в наклонном положении, а у нас полный двор гостей. Ты остаешься, думая о всяких пошлых вещах, а я вернусь в десять.

Я быстро убегаю, приподнимая платье, чтобы не споткнуться, и стремительно врываюсь в нашу спальню, чтобы переодеться в одежду, сшитую из какого угодно материала, только не как у этого платья, вызывающего зуд.

По пути обратно меня останавливают все гости и каждый в отдельности с крепкими объятиями, поцелуями, пожеланиями и конвертами с подарками, принимать которые мне было неудобно, и тремя особенно долгими искренними разговорами с Брюсом-американским лосем, Джаредом и… Реттом. Я только пообещала ему танец чуть позже, когда голос того, к кому я пришла за успокоением, заговорил через микрофон. Уже смеркается, но фонарики на деревьях прекрасно позволяют мне рассмотреть его — рубашка еще немного расстегнута и навыпуск, и даже отсюда заметно, как его глаза горят страстью.

— Моя прекрасная жена, уже прошло больше сорока минут. Помнишь ту часть про «любовь нетерпелива»? Да. Я, ты, наш первый танец. Сейчас. Я жду тебя прямо вот здесь, — он указывает на середину разложенного танцпола, — и я выбрал песню. Готова, сирена?

Я с нетерпением киваю ему головой и через темный двор держу свой путь туда, где он будет ждать меня.

— Потанцуй со мной, красавица, — напевает он еле слышно и прижимает меня к себе, низко обвивая одной рукой мою талию, а другой крепко сжимает мою ладонь, располагая ее между нами на уровне груди. Он прислоняется своим лбом к моему, медленно раскачивая наши тела под «Hold You in My Arms» Рэя Монтейна, и легко касается своими губами моих. — Ты можешь поверить, что мы здесь? — спрашивает он. — Женаты, у нас есть свой дом, семья? Это кажется невероятным.

— Я точно знаю, о чем ты говоришь, — со вздохом соглашаюсь я. — О большем и просить не могла, я бы ничего не стала менять по отношению к тебе и ко мне. Иногда я смотрю на тебя и мне страшно от мыслей, как вообще такое возможно, что он хочет меня? Действительно ли я могу удержать его навсегда?

Он проводит большим пальцем под моим глазом, ловя одинокую слезинку.

— Милая Лиззи, даже не знаю, кто кого пленяет, — он в неверии качает головой. — Люблю тебя. — Он обводит всех гостей взглядом, а затем с разочарованным стоном прижимает меня крепче к себе. — Когда они уже все уйдут домой?

Что? Вы думали, что услышите, как мы с Кэнноном прожили два райских года, проводя медовый месяц, занимаясь диким животным сексом по четыре раза на дню, проводя время вдвоем и наслаждаясь узнаванием друг друга?

Когда у Кэннона и меня вообще было время побыть наедине? Подумайте об этом — мы познакомились, жили и встречались в туристическом автобусе, где были еще четверо парней, один из которых весьма впечатлительный, любопытный и любящий лезть в чужие дела, но которого я просто обожаю. Затем мы купили дом с еще одним домиком на расстоянии десяти футов от задней двери, оккупированный… смотрите указание на вышеупомянутую Любопытную Варвару.

Альма всегда поблизости, проверяет Коннера дважды в день, и я более, чем уверена, что Вон и Брайсон думают, что они живут здесь.

Как и в былые времена, я и Кэннон превратили в соблазнительную, запретную игру поиск времени, чтобы остаться наедине благодаря телу, действующему на подсознании, и сигналам, которые подаем взглядами, и с виду невинным фразам со скрытым смыслом на языке, который понимаем только мы двое. Мы в совершенстве владеем языком косвенных намеков.

Поэтому шутка, которую мы слышим чаще всего, обычно имеет несколько вариаций на тему «когда вы нашли время, чтобы зачать детишек?»

Я могу сказать с точностью до минуты, когда это произошло. Не то чтобы я когда-нибудь стану болтать об этом, но это было приблизительно в 2:15 утра шестнадцатого сентября прошлого года. Дома, кроме нас, никого не было. Я проснулась от тихого шума грозы и подумала, что же может быть лучшим подарком на день рождения для моего мужа?

Мы зачали наших дочек в его день рождения под ритм тихой грозы за нашим окном и сегодня, седьмого июня, им исполняется год.

Я лихорадочно тружусь, стараясь убедиться в том, чтобы персонажи Йоу Габба Габба (прим.: от англ. Yo Gabba Gabba — обучающее телевизионное шоу для детей) размещались на каждом свободном пространстве кухни и задней веранды, в то время как девочки дремлют, и вместо того, чтобы сердится, они будут на вечеринке веселыми. Папочка убежал, чтобы забрать торты — что-то о том, что пусть каждая из них получит свой собственный для исследования или разрушения — а я молюсь, чтобы у меня хватило времени принять быстрый душ, прежде чем объявится любящая толпа.

Или Коннер.

Он такой пронырливый.

— Привет, сестра! — что касается Коннера, обычно его громкость где-то на уровне пятнадцати децибел, но сейчас она достигает всех двадцати пяти. — Где мои крошки?

В этот момент он двигается в направлении коридора, когда кричит это.

— Коннер! — я нацеливаю на него взгляд суженных глаз и, не успев положить не до конца приготовленный хот-дог на тарелку, тычу им в его сторону. — Потише. Девочки будут раздражительными, если не поспят. И я знаю, что ты пытаешься разбудить их! — я тихо шиплю. — Я серьезно, мистер!

— О, ты слышала? — он прикладывает ладонь к уху, широко раскрыв от удивления глаза. — Думаю, я слышал своих крошек.

Упоминала ли я о том, что Коннер считает, что его племянницы лучше, чем все рыбки мира?

— Нет, приятель, я не слышала.

Так и знала! Стоило отвернуться на секунду, и он уже испарился! Быстро сполоснув руки, я направляюсь в их комнату, но останавливаюсь, прислушиваясь к звукам, доносящимся из радионяни.

— Доброе утро, именинница София, — воркует он, и она отзывчиво и счастливо гукает в ответ.

Упоминала ли я о том, что девочки считают своего дядю самым лучшим человеком во всем мире?

Я имею в виду, они любят меня и обожают своего папочку, но Коннера? Вы просто должны это увидеть, чтобы понять.

— Скажи своей придирчивой маме Бетти, что ты уже проснулась. Хорошо, София? Ты очень, очень милая кроха, моя малышка. У твоих мамы с папой карие глаза, а у тебя — голубые. Вот как я понимаю, что ты моя малышка. София Коннер Кармайкл, королева взбалмошных детишек.

Ее второе имя Анна, и, разумеется, ее фамилия Блэквелл… но не суть важно.

— Мама Бетти сказала, что я могу менять твой подгузник при условии, если буду делать это на полу, так что вперед.

Она что-то лепечет ему, в то время как я прислушиваюсь. Никакого глухого удара не следует за этим, а это значит, что он осторожно положил ее. Затем доносится звук отрываемой липучки, как он дует ей на животик, уткнувшись лицом, хихиканье годовалого ребенка, как открывается крышка банки с салфетками… Кажется, у них все хорошо. Он сотни раз наблюдал за мной, не желая ничего, кроме как довести до совершенства умение заботиться о них.

— Папа дома! — Кэннон кое-как заходит, и я спешу к нему, чтобы спасти один из раскачивающихся тортов.

Я крепко целую его.

— Привет.

— Девочки все еще спят? — он подергивает бровями.

— Ты мне скажи, — я прижимаю палец к губам, чтобы он помолчал.

—Ты проделала прекрасную работу, София. А теперь давай попытаемся не разбудить твою сестренку, — доносится из радионяни заговорщицкий голос Коннера. — Будет очень плохо, если мы пощекочем ее ножку, София, поэтому мы не станем делать этого. И нам не следует дуть ей в лицо или раскачивать ее кровать.

— Скоро вернусь, — он кладет торт на столешницу и удаляется дальше по коридору. — Привет, Кон, чем занимаешься? — он тихо смеется. — Привет, милая София, иди повидайся с папочкой, именинница.

— Кэннон, я хочу, чтобы Стелла проснулась прямо в эту минуту.

— Серьезно? Ха, ну, тогда разбуди ее, приятель, но только тихо и спокойно. Не напугай ее, хорошо?

— Стелла Коннер Кармайкл! — он кричит где-то на уровне девяти децибел.

Ох, и ее второе имя Элизабет, названная не в мою честь, а скорее в честь мамы Кэннона — это ее полное имя. И поскольку она близнец Софии, то и ее фамилия также Блэквелл.

Хотя какое это имеет значение.

— Кон, почему бы тебе не помочь Соф с ее розовым платьем для вечеринки, а я наряжу Стеллу? — предлагает Кэннон, чтобы оградить свою дочь от пугающего утреннего пробуждения, и я, прислонившись к кухонному столу, слушаю их по радионяне с улыбкой, которую невозможно стереть с моего лица.

— Нет, София надевает голубое платье как цвет моих и ее глаз. А Стелле достается розовое, потому что ее — карие, как у вас, ребята.

— Мой промах, — смеется Кэннон, — ты прав. В таком случае, это значит, что Стелла наш ребенок?

— Тсс, — пресекает Коннер. — Ее пухлые щечки как у меня, и она всегда смотрит на рыбок. Она тоже моя.

— Что ты приготовил для них на день рождения?

— Я достал для Софии улитку, а для Стеллы — лягушку. Я нашел их на своей дорожке.

Господи! Скажите, что мне это послышалось.

— Круто! Девочки могут смотреть на них каждый раз, когда придут к тебе домой, так ведь?

Просто обожаю своего мужа.

С первым стуком в дверь я выключаю радионяню, мысленно попрощавшись с душем, и иду встречать наших гостей с улыбкой на лице. Конечно же, Либби появляется первой, а позади нее может быть Маршалл, а может доставщик из магазина «ФАО Шварц» (прим.: «ФАО Шварц» (англ. FAO Schwarz) — культовый магазин игрушек, основанный в 1862-м году Фредериком Августом Отто Шварцем), загруженный под завязку. Идущий прямо позади них это мой папа и семья…

Там что, электромобили для Барби?

Девочкам. Только. Год.

Все остальные прибывают в течение нескольких минут. Брюс занимается грилем, Джаред борется с Воном и Брайсоном во дворе, а Хоуп сидит, пребывая в восторге от того, что Соммерлин заплетает ее волосы в косичку.

Я оглядываюсь вокруг в поисках Ретта, уверенная, что видела, как он приехал, и, наконец, замечаю его на заднем дворе. Ах, ну конечно — он собирает домик для игр. Я хочу сказать, что не стоит забывать, что им всего год.

А затем я слышу их: как хором лепечут «ма», хлопают маленькие ладошки, и оборачиваюсь посмотреть на моих девочек.

Стелла Элизабет и София Анна Блэквеллы, мои ангелочки-близнецы: одна из них в розовом платье, другая — в голубом, одна — у папы на руках, другая — у дяди Коннера. Обе самые прекрасные маленькие человечки, которых я могла когда-либо вообще произвести на свет.

— Ма!

Стелла бросается ко мне, в то время как София словно приклеена к этим замечательным мужчинам в ее жизни.

— С днем рождения, моя красавица, — я целую ее в щечку, когда беру на руки и вдыхаю, уткнувшись в ее голову, это мне никогда не надоест. — Тебе годик? — я показываю один палец, и она повторяет за мной. — Хорошая девочка! Да, тебе годик!

— Я их слышу! — Либби залетает в комнату, а Лаура остается стоять в стороне, вежливо ожидая своей очереди. — Где бабушкины малышки?

— Ты должна делиться, бабушка! — Коннер бросает на нее хмурый взгляд.

Когда я наблюдаю за тем, как они окружают любовью моих детей, то просто улыбаюсь, наслаждаясь своей маленькой семьей, и я счастлива, что обрела такую. Все они постоянно стараются угодить девочкам. Я чувствую, как сильные и такие хорошо знакомые руки обхватывают меня сзади за талию, и я вздыхаю, откидывая голову назад на плечо Кэннона.

— Уже год, — я произношу чуть слышно, — можешь в это поверить?

— Любимая, я каждый день смотрю на свою жизнь и все еще не могу поверить в это. А в центре всего этого ты, моя сирена. Всем этим щедро одарила меня ты, и я так чертовски сильно люблю тебя, Лиззи.

— И я тебя люблю, — я поднимаю на него взволнованный взгляд.

— О да, мне необходим кусочек.

Он подмигивает, и получает то, что желает.