Призрак музыканта

7 ПЕРВЫЙ БРАК СЕЛЬВИ — ЮСУФ

Я посылал Панайотису в брусскую тюрьму съестные припасы и одежду. Посылать письма заключенным запрещалось. Сельви я так и не видел больше. Но моя мать рассказывала, что она здорова, то есть единственное проявление ее болезни — ночные припадки, когда она видит все тот же призрак музыканта, кричит, плачет. Впрочем, эти припадки случаются не так уж часто.

Я готовился к отъезду в Брусу, Отец уже добился того, чтобы меня и Хасана призвали ко двору. Он предложил мне стать софта — изучающим богословие в медресе. Но я отказался, сказав, что мечтаю быть посольским переводчиком. Отец не стал спорить.

В это время мы потеряли деда Абдуррахмана. После неудачного побега дочери, опозорившего ее, он все хворал. Умер он на рассвете, а до этого целую неделю уже не вставал. Утром пришли к нему и увидели его мертвым. Он умер тихо, во сне. Старого воина хоронили торжественно. Когда по городу быстрым шагом, как положено, несли носилки с его телом, а следом шли в синих траурных халатах его зятья, сыновья, внуки; многие жители Айдоса жалели о нем. Он не был злым человеком.

Сельви потеряла отца, нежно любившего ее. Моя мать рассказывала, что после ее возвращения он запретил госпоже Зейнаб напоминать дочери о побеге и сам не говорил об этом. Был всегда ласков с бедной девочкой. Если бы он прожил еще какое-то время; возможно, не произошло бы то, что произошло.

После смерти мужа госпожа Зейнаб повела совсем затворническую жизнь. Никого она не принимала, в гостях не бывала. Только моя мать наведывалась к ней. Целыми днями Сельви и госпожа Зейнаб перебирали и перекладывали одежду, украшения, белье столовое и постельное, посуду. Эти занятия заполняли их жизнь — проветривание, стирка, чистка — все это, думаю, в состоянии заполнить бытие женщины до отказа.

Но госпожа Зейнаб была женщиной очень эгоистичной. В сущности, это однообразие тяготило ее. Ей хотелось перемен. И, как женщина недалекого ума, она, недолго подумав, пришла к выводу, что ей необходимо выдать замуж дочь. Свадьба, зять, внуки — все это казалось ей очень интересным и занятным. Кроме того, в глубине ее души теплилось желание доказать соседкам и товаркам, что она сумеет удачно выдать Сельви замуж, несмотря на болезнь Сельви и несмотря на то, что еще была свежа в памяти горожан скандальная история побега с Панайотисом. Впрочем, с мыслями и планами удачного замужества дочери госпоже Зейнаб скоро пришлось расстаться. Все свахи, которых она приглашала, ясно дали ей понять, что мало кто захочет взять Сельви в жены.

Конечно, госпожа Зейнаб подумывала о Хасане. Но дед в присутствии свидетелей взял с жены клятву не выдавать дочь именно за Хасана. Дед считал, что это его долг перед моим отцом — не допустить брака Хасана с безумной Сельви. Нарушить эту клятву госпожа Зейнаб не смела.

Наконец одна из свах посватала Сельви за Юсуфа — сына покойного мевляны Махмуда.

Этот Юсуф жил вместе с матерью и незамужней горбатой сестрой. Женщины отличались благочестием. А что им еще оставалось? Мать Юсуфа была сухощавая, невысокого роста старушка, тонкие ее бесцветные губы всегда были как-то нарочито скорбно поджаты. Семья была среднего достатка.

И все бы ничего, но Юсуф не был особенно умен. И даже хуже того. В чем-то его можно было счесть придурковатым, весьма странным. Высокий толстый чернобородый парень лет двадцати шести уже, он целые дни проводил за чтением богословских книг. Но ни пересказывать, что же там написано, ни толковать Коран он не мог. Начав говорить, он, не завершив одну фразу, начинал другую, и мог таким манером говорить довольно долго, и чем дальше, тем бессвязнее. Лицом он был неприятен — слишком круглое, одутловатое какое-то лицо, словно восковое, и вечно сальное. Ходил он странной походкой, не отрывая ног от пола, тяжело шаркая большими ступнями, упрятанными в стоптанные туфли. От него исходил тяжкий тошнотворный запах, какой часто исходит от людей, страдающих излишней полнотой.

Вот какому человеку госпожа Зейнаб собралась отдать свою единственную дочь. Наблюдая жизнь, я порою задавал себе вопрос, почему матери так стремятся выдать замуж дочерей? Думаю, ими движет некое порочно-изощренное мстительное желание, чтобы юные прелестные чистые существа как можно скорее уподобились им и были бы загрязнены родами, спаньем с мужчиной, женскими болезнями. Ведь те же матери зачастую всячески оттягивают женитьбу сыновей. Впрочем, в свое время и я выдал замуж четырех своих дочерей, и матери их очень этого хотели, и дочери мои счастливы в браке. Но, должен признаться, я не питаю особой любви к женщинам. Однако все это уже не имеет отношения к истории Сельви.

Моя мать пыталась отговорить госпожу Зейнаб, но та настаивала. Как многие неумные люди, госпожа Зейнаб была упряма. Мать говорила о болезни Сельви, о том, что какие-то потрясения могут привести к обострению ее болезни. Но госпожа Зейнаб и слушать не желала. Нет, нет, нет! Сельви, мол, почти совсем поправилась и только иногда видит этот ужасный призрак музыканта.

— Но ведь это значит, что она все еще больна! — печалилась моя мать.

Но госпожа Зейнаб закусила удила.

То обстоятельство, что и сама Сельви вовсе не желает выходить замуж, особенно за Юсуфа, отнюдь не смущало госпожу Зейнаб. Сельви плакала и, кричала, а ее мать то пыталась ласково уговаривать девушку, то принималась топать ногами и бранить ее, даже угрожать.

Сельви теперь чаще видела призрак музыканта, плачем и криком будила всех в доме. Но неожиданно она перестала сопротивляться, успокоилась и, казалось, напряженно чего-то ждала. А то вдруг делалась веселой, смеялась, шутила.

Наступил день свадьбы. Сельви выглядела встревоженной. Прикрыв ее лицо плотным покрывалом, раскинув над ней нарядный балдахин, ее повели в находившийся неподалеку дом жениха. Были и музыканты и угощение. Госпожа Зейнаб успела обменяться колкостями с матерью Юсуфа.

Наконец молодые остались одни в спальне. Свадебный ужин продолжался. Играли музыканты. И вдруг всех потряс страшный вопль. Кинулись к дверям спальни. Крик уже прекратился, сменившись стонами. Это кричал и стонал мужчина. Постучали, затем отворили дверь. Сельви, без покрывала, но одетая, сжалась в углу. На постели стонал Юсуф. Бросились к нему на помощь и увидели, что на шее его вздулась багровая неровная полоса. Стало быть, кто-то пытался задушить его! Мать Юсуфа злобно смотрела на тихо плачущую Сельви.

— Кто это сделал? Кто? — спрашивали его.

Наконец он нашел силы для ответа.

— Призрак музыканта!

Сельви кивала, плача.

Оказалось, что когда молодые остались одни, и Юсуф попытался обнять молодую жену, она вырвалась и заплакала. В тот же миг откуда-то из-за занавески-ширмы появился в смутном свете медного светильника призрак — юноша с тамбуром. Он бросился на Юсуфа и принялся его душить. Юсуф закричал. Услышав шаги бегущих на помощь, призрак исчез за ширмой.

Принялись выспрашивать у Юсуфа и Сельви, как выглядел призрак. Сельви ничего не отвечала, только всхлипывала, а Юсуф уверял, что это был не кто иной, как сам дьявол!

Но многие решили, что призрак существовал лишь в больном воображении бедняги Юсуфа, а пыталась задушить его сама Сельви. Над госпожой Зейнаб, соединившей двух безумцев, начали посмеиваться.

О первой брачной ночи нечего было и думать!

Сельви попросила свою мать забрать ее из этого дома. Но госпожа Зейнаб рассердилась и зашипела на дочь, призывая ее вести себя прилично, как положено.

Наконец сам Юсуф попросил увести Сельви. Ее, плачущую, увели в другую комнату.

А наутро мать Юсуфа прислала служанку к госпоже Зейнаб, с настоятельной просьбой, чтобы та забрала свою дочь. Юсуф заявил, что дает Сельви развод.

— Я не желаю, чтобы меня душили по ночам!

И Сельви, опозоренная вновь, вернулась в родной дом.

О ней сплетничал весь город. В бане, в торговых рядах, в женских покоях богатых домов перемывали косточки бедной Сельви и ее матери.

Но сама Сельви, кажется, не была огорчена. Вскоре к ней вернулось спокойное ровное настроение. Она была тиха и серьезна, иногда улыбалась своей милой улыбкой. Иной раз, ночью, ей снова являлся призрак музыканта, она вскрикивала, но уже не плакала, как прежде, привыкла, должно быть, к этому видению.

Когда все это случилось, Хасана не было в городе. Узнав о незадачливом браке и новом позоре Сельви, он, говорят, рассвирепел. О клятве, взятой дедом Абдуррахманом с госпожи Зейнаб, он уже знал. Да, характер брата сильно изменился по сравнению с юностью. Хасан делался все более мрачным, молчаливым и жестоким. У него даже пропало это прежнее его стремление высказывать свои мысли в любых обстоятельствах, не задумываясь о последствиях. Теперь он говорил мало, часто хмурил брови. В сущности, он был нетерпелив и раздражителен, но его раздражение и досада выплескивались в свирепости во время боевых действий. В Истанбуле его именем, говорят, пугали детей — «Вот придет Гази Хасан! (Воин Хасан)». Брат ни с кем не делился своими планами и надеждами, но любовь его к Сельви не проходила. И я чувствовал, что он продолжает надеяться. Но я не представлял себе, как он намеревается добиться своего. Поводов же для раздражения и мрачности, для свирепой ярости, жизнь бедной Сельви подавала ему предостаточно.