Проклятие для Обреченного

Глава первая

Глава первая

О том, что в Красный шип едут Скорбные девы я узнаю, сидя на балконе, в той части материнского замка, которая теперь безнадежно разрушена войной. Здесь все шатается, камни жмутся друг к другу от каждого сквозняка, а на стенах и полу, если присмотреться, до сих пор остались силуэты выжженных проклятой халларнской магией тел.

Никто не ходит в эту часть Красного шипа.

Только я.

Потому что только здесь меня никто не тронет: даже нанятые отчимом убийцы вряд ли рискнут соваться туда, где их вечной могилой может стать многотонная гора древнего камня. А на тех, кто рискнули бы, у мерзавца просто не хватит денег, потому что он давним давно пустил по ветру все мое наследство. Ту его крохотную часть, что не отошла в казну императора-самозванца.

Они появляются на холме: темная процессия, мрачная даже на фоне выжженной битвами земли. Над их головами реет черное с красным солнцем знамя, и даже ветер, кажется, боится надолго к нему прикасаться. Ткань вспучивается в резких порывах, словно вот-вот сорвется с древка, а потом опадает, словно обезглавленное тело.

Ленивая процессия медленно подбирается к развилке, и я сглатываю, чувствуя знакомый болезненный зуд чуть ниже пупка. Прошло четыре года, но я до сих пор чувствую, как кровоточит вспоротая кинжалом кожа, как я толчок за толком теряю драгоценные годы жизни. Так всегда, стоит появиться угрозе. То, что чуть меня не убило, теперь предупреждает обо всех напастях.

Знамя вскидывается на ветру, и я пристально вглядываюсь во всадниц, все еще надеясь, что они повернут направо или налево, но все шестеро упрямо тянутся в мою сторону.

Нет.

У меня дрожат колени. Я спускаюсь с широких перилл, но едва могу стоять на ногах, практически ползком добираясь до укромного места за колоннами. Здесь холодно, темно и сыро, но я бы с удовольствием провела так всю отведенную богами жизнь, только бы не стать избранной.

Но проклятый шрам никогда не болит просто так.

Пальцы взметаются вверх, отчаянно, ломая и срывая ногти, рвут с шеи каменное кольцо.

Это бесполезно. Сколько раз я пыталась снять с себя цепь? Ученые мужи еще не придумали таких цифр.

Отчим позаботился о том, чтобы я не сбежала, не выскочила замуж и не добавила ему «хлопот» с наследством. Которого, впрочем, уже и так нет.

Страх сковывает меня, на минуту разум окунается в туман - и все, о чем я могу думать: они меня не получат. Ни за что. Я не стану жертвенной овцой. Я лучше…

Бегу. Просто бегу: по длинному полуразрушенному коридору, битому разноцветному стеклу. Из пурпурного осколка на меня смотрит нарисованный черный глаз, перевернутая статуя воина валяется на полу без обеих рук, и я поздно замечаю словно нарочно брошенный под ноги каменный топор. Понимаю, что упаду, и в самый последний момент прикрываю ладонями лицо. По крайней мере, я не буду слепой и безобразной, когда меня, обернутую в белый ритуальный саван, поведут к жертвеннику.

— Госпожа. – Верная кормилица всегда рядом: подает руку, отряхивает с моего потрепанного домашнего платья битое стекло, пыль и паутину. – Госпожа, ты в порядке? К лекарю может?

«Лекарь спасет меня от смерти?»

Я проглатываю горькие слова, отодвигаю заботливые руки и, прихрамывая, иду к лестнице.

Когда халларны спустились с небес на своих стальных драконах и воздушных кораблях, государства Малдарии одно за другим, словно спелые сливы, пали к ногам императора и его кровожадной армии. Год назад тиран пришел на Север - и гордый непокорный народ, сотни лет мечом и топором отстаивающий свою свободу, оказался абсолютно беспомощен перед неизведанным, перед воинами, которых не брал ни клинок, ни стрела. Они принимали огонь, словно божью благодать, а заслоны и обереги северных колдунов разбили вдребезги, словно хрупкое стекло.

Север встал на колени.

И платит дань вместе с другими покоренными землями.

Человеческими жизнями, пролитой на алтарь нового бога кровью.

Император называет это «чистыми жертвами».

Лицемер.

— Госпожа, может быть… - Кормилица бежит за мной, пытается что-то вытащить из волос, но я отмахиваюсь от ее зудящей заботы.

Всегда есть маленькая надежда, что они возьмут не меня.

В этом замке есть еще одна подходящая жертва.

Но проклятый шрам никогда не болит просто так.

Намара, дочь отчима от первого брака, младше меня на четыре года: ей всего восемнадцать, и она в самом соку. Красивая, сочная, с золотистой кожей и длинными темными волосами, переплетенными золотыми шнурками по последней халларнской моде.

Я замираю на ступенях, разглядывая свое отражение в отполированном до блеска трофейном щите. Провожу ладонью по лицу, закрываю глаза и прошу Заступницу послать мне каплю чуда.

Намара открывает рот, чтобы встретить меня какой-то заранее приготовленной мерзостью, но знакомый и до дрожи пугающий звук колокольчика заставляет ее выпучить глаза.

Когда приходят Скорбные девы, даже сквозняки в страхе расползаются по щелям.

Слуги распахивают двери, отчим почтенно кланяется, чуть не ломаясь в пояснице, Намара падает на колени и начинает иступлено молиться Трехголовому. Хоть на что-то сгодилась ее вечно забитая платьями и подлостями голова: она разучила молитву богу узурпаторов и даже я едва слышу в резкой, как искры из-под кузнечного молота, халларнской речи отголоски северного наречия.

Глава вторая

Глава вторая

У тех, что летают выше облаков, стальные тела и огонь внутри бронированных животов.

Мы называем их драконами, хоть эти твари не очень похожи на гравюры вымерших древних существ, некогда обитавших на ледяных просторах Севера.

Облегчение от избавления быстро проходит, когда я понимаю, что это лишь задержка перед бурей, потому что на порог Красного шипа явно пожаловал если не сам император, то один из его цепных псов-генералов. Возможно, кровожадному Трехглавому не понравилась моя дерзость и вместо того, чтобы довольствоваться одной костлявой еретичкой, он решил сожрать все нерадивое семейство.

Халларны не приходят просто так, чтобы пожелать благ и мирных снов.

Они несут огонь, разрушение и смерть.

Когда тяжелая ленивая поступь достигает порога, даже Старшая жрица опускает взгляд в пол, и замолкает вечно воющий в башнях и дымоходах западный ветер.

Я чувствую запах крови, отчаяния, и осевшие на голову проклятого убийцы стоны заживо сожженных, повешенных и обезглавленных. Он носит их гордо, словно корону.

Правая рука императора.

Потрошитель Тьёрд.

А тени за окнами – Сыновья резни, три десятка лучших вымуштрованных воинов, всюду следующих за своим генералом. Говорят, они умерли задолго до того, как родился этот мир, и что Тьёрд вырвал их из чрева Трехглавого, когда тот подавился собственным безобразным порождением и с проклятиями изрыгнул его обратно.

— Я проведу здесь ночь, - не глядя ни на кого конкретно, озвучивает свое решение Тьёрд. – Накорми моих воинов, кхет[1], пока они не обглодали твои кости.

Отчим иступлено поколачивает лбом пол, а моя сводная сестра, внезапно, словно Огненная птица восстает из пепла: она все еще на коленях, но уже расправила плечи и откровенно привлекает внимание попытками заговорить и выразить радушие на халларнском.

Боги, надеюсь, она делает много ошибок в словах.

Но генералу нет дела ни до кого из нас: они со Старшей жрицей явно играют в одну им понятную игру, сражаясь взглядами не на жизнь, а на смерть. Личные псы тирана-императора не балуют почтением никого, кроме своего воинственного бога и хозяйской руки. Что им какие-то жрицы с их жертвами, когда они мечами «жертвуют» Трехглавому куда более щедро и днем, и ночью.

— Разве верному воину императора не полагается быть на поле битвы? – первой разрушает напряженную тишину жрица. У нее бледные, как будто нарочно обескровленные губы и гневный взгляд.

— Разве я обязан отвечать на глупые бабские вопросы? – спокойно, не утруждая ни одну лицевую мышцу, в свою очередь интересуется Тьёрд. – Ты и твои сестры уже собрали кровавую жатву, Алигара. Видящий остался глух к вашим унылым мольбам?

Любого из нас, кто посмел бы высказать хоть толику неуважения к Трехглавому, уже давно предали бы скорому железному суду – отсекли язык вместе с головой. Но этому монстру можно все, потому что он – сам себе бог, сам себе указ и исполнитель. Потому что его боится даже смерть.

— Императору следует почаще пороть своих псов, - низко шипит Старшая жрица и снова тянет ко мне сухую костлявую руку. – Твоя ладонь, дитя.

Я молча, словно полоумная, мотаю головой и пячусь к лестнице.

Я не хочу лежать на каменном алтаре со связанными лодыжками и запястьями и смотреть, как кинжал, которым мне перережут горло, натирают специальными маслами и омывают благословенным огнем. Лучше пусть этот монстр оборвет мою жизни прямо сейчас. По крайней мере, мне не придется долго и мучительно вглядываться в лицо смерти.

— Ты знаешь, что за непослушание Видящий жестоко накажет всю твою семью? – Жрица продолжает наступать на меня, и девочка с лысой головой снова ритмично бьет в колокольчик. – И что я могу…

Жрица не успевает закончить, спотыкается о мое выражение лица, потому что я вижу то, чего она видеть не может: огромную мощную фигуру генерала за ее спиной, и руку в стальной перчатке, которая опускается ей на плечо.

Металлические, с глубокими царапинами пальцы сжимаются вокруг выпирающей плечевой кости, женщина издает болезненный вскрик, пытается скинуть с себя руку, но Тьёрд запросто отодвигает ее куда-то подальше с глаз и скупо отдает распоряжение:

— Я собираюсь провести ночь под крышей этого дома, Алигара, и до тех пор ты не тронешь ни одного из них. Или, - в его голосе появляется намек на иронию, - можешь попробовать взять эту кхати[2] и через несколько мгновений будешь лично разговаривать с Трехглавым. С удовольствием отправлю ему в подарок свой меч, воткнутый в твою сердце.

Происходящее кажется невозможным сном. Пес императора спасает недостойную кхати?

Я не позволяю своему сердцу слишком быстро радоваться, хоть оно буквально скачет галопом. Только что выжженная отчаянием пустошь покрывается зеленой сочной травой, а голова кружится от острой потребности жить. Не когда-то потом, а прямо сейчас.

— Император узнает о тебе, - злой собакой огрызается жрица и, глядя на меня через плечо, бросает странно похожее на пророчество: - Лучше умереть на алтаре, чем оказаться должницей Отшельника Тьёрда.

Даже когда безмолвные тени во главе со своей жрицей растворяются за порогом, я продолжаю слышать звон колокольчика, только теперь его голос изменился до злого шепота: «Лучше смерть, лучше смерть…».

Глава третья

Глава третья

Мой страшный сон наяву: в доме, где жили поколения моих предков, где в любви и ласке родилась я, где отец читал мне о великих героях Севера, а мать расчесывала волосы золотым гребнем, за главным столом сидят люди, недостойные быть даже грязью на моих сапогах.

А я стою за стеной, глотаю слезы и жду, когда чаша проклятого убийцы опустеет - и он окликнет меня, словно служку в дешевой таверне.

Если бы только у меня был яд, все трое давно были бы мертвы, а я – свободна.

— Гляди, что я припрятала. – Кухарка, Старая Ши, украдкой тычет мне в руку горсть засахаренных фруктов и орехов. – Ешь, пока злыдень не видит.

Я думала, их уже не осталось. Богатые кладовые, в которых чего только ни было, давно опустели и стали мрачной обителью пауков и сколопендр. Почти все ушло на нужды нового правящего порядка, остальное отчим беспрерывно запихивал в свое ненасытное брюхо. Кое-что растащили слуги, подавшиеся в бега после того, как Красный шип едва не сгорел.

Я с горечью смотрю на горку сладостей и, чтобы не заплакать, втягиваю губы в рот, прикусывая до острой отрезвляющей боли. Этого не хватит даже чтобы утолить голод, но достаточно, чтобы воскресить в памяти времена, когда я была счастлива.

— Спасибо, Старая Ши, - ссыпаю угощение обратно в морщинистую ладонь и для верности сжимаю ее в кулак. – Мне правда не нужно.

В замке почти не осталось слуг, лишь те, которым не было куда идти, и несколько тех, кто сохранил веру памяти моих родителей. А Старая Ши, кажется, была всегда: я не помню кухню без ее круглой пухлой фигуры и вечно испачканного пряностями передника.

В ту ночь, когда по стене моей спальни поползла тень убийцы, сын Старой Ши прикрыл меня собой. Я должна этой женщине больше, чем уважение, потому что обязана жизнью.

Ужин тянется до поздней ночи: мы трижды меняем блюда и в конце подаем сладости с подогретым терновым вином, конфетами и медовыми кексами.

И когда Тьёрд, наконец, встает из-за стола, я молча радуюсь, что пытка унижением, наконец, закончится.

Но убийца снова подзывает меня, заставляя стоять столбом и ждать, пока он закончит выслушивать бредни моей сестры. Радует лишь то, что за весь вечер я ни разу так и не заметила интереса в его страшном взгляде. Что бы Намара о себе ни возомнила, она зря трудила рот, который, возможно, скоро снова пустит в дело, но уже по иному назначению.

— Я могу провести тебя в комнату, аэ’рим, - воркует сестра, но Тьёрд уже берет мой локоть и, развернув, словно куклу, ведет за собой.

— Дэми поможет мне принять ванну, - нарочно громко озвучивает свои намерения. – И до тех пор я отрублю ноги любому, кто посмеет переступить порог моей комнаты.

Жрица была права: лучше смерть, чем быть в долгу.

Но теперь это уже неважно.

Когда-то Красный шип был лучшим замком в округе. Наследство моего деда по материнской линии, обитель воителей Севера, в чьих жилах текла королевская кровь. Когда-то здесь были шумные застолья, а рев героических песен разносился по всей округе. Звенели, сталкиваясь, серебряные кубки, вино лилось рекой. А я любила украдкой забираться к отцу на колени и засыпать под песни скальдов, прославляющие богов и былинных героев.

Теперь от былого величия не осталось ничего.

Несколько комнат в полуразрушенной башне и разноцветные мхи из всех щелей.

Но именно сюда, вверх по выщербленным ступеням, ведет меня Тьёрд. Он словно слишком радушный хозяин: собирается устроить меня на ночлег, а не наоборот. А я даже рта раскрыть не могу, потому что он запросто может просто швырнуть меня вниз, и тогда где-то там, у подножия лестницы, моя голова лопнет, словно перезревшая тыква.

Потому что я для него – ничтожество, паршивая кхати, даром что в моих жилах течет кровь прародителей Севера.

Генерал останавливается лишь раз: когда мы поднимаемся на несколько этажей и оказываемся в полутемной сырой галерее, заполненной злыми сквозняками и вороньем. Наше появление вызывает возмущенное хлопанье крыльев, карканье - и я вскрикиваю, когда прямо над моей головой проносится огромная черная тень.

Нельзя показывать свою слабость перед тем, кто топчет могилы моих предков железным сапогом, и я изо всех сил стараюсь держать голову ровно. Но когда где-то под куполообразным потолком раздается возмущенное карканье - и на наши с Тьёрдом головы валит настоящий шквал птиц, я абсолютно бесконтрольно, повинуясь инстинктам, прижимаюсь к Тьёрду плечом.

Потому что испуганная женщина во мне кричит: он – сильный мужчина, он знает, как управляться с мечом, рядом с ним безопасно.

А другая часть меня, которая помнит огненный дождь, падавший градинами на мой дом, и воинов, которые вырезали всех, кто был в силах поднять оружие, требует прямо сейчас обхватить его за шею и вместе с ним кинуться с башни через дыру стене. Избавить Север хотя бы от одного тирана.

Тьёрд даже не шевелится. Он абсолютно спокоен - и сердце в его груди стучит ровно и медленно, как у крепко спящего. Он не отталкивает меня, но и не похоже, чтобы хотел воспользоваться шансом грязно облапать недостойную кхетку. Ему как будто все равно до происходящего, даже если вместо птиц на наши головы обрушится камнепад.

Глава четвертая

Глава четвертая

Комната, в которой проведет ночь генерал, когда-то была спальней моих родителей. Она единственная из всех в этой башне, которая практически не пострадала во время нападения армии халларнов. Но, несмотря на это, пустует, потому что здесь стоит зверский холод. Большая часть труб, по которым шел теплый пар, пришла в негодность, и теперь они торчат из стен и пола обезглавленными ржавыми змеями. Комната родителей слишком велика, чтобы хоть немного в ней натопить, нужно потратить столько дров, сколько хватит на добрую треть месяца. Непозволительное расточительство. Не то что новое платье и шелковые ленты для Намары.

Тьёрд входит первым и бегло осматривается, а я мнусь у порога, не решаясь пройти дальше, потому что здесь еще слишком живы болезненные воспоминания последних лет. Сперва на той огромной кровати в муках скончался мой отец, а несколько лет назад, тихо и спокойно, проведя три дня в горячке, мать. Перед смертью ее разум затуманился, и она отошла в иной мир, даже не вспомнив, кто я и как меня зовут.

Словно и не было этих лет, словно ее тело только что завернули в саван и вынесли в усыпальницу, а в пыльном воздухе до сих пор стоит тонкий аромат можжевелового масла.

Слуги развели огонь в камине и расставили жаровни с лавовым камнем, но в комнате все равно холоднее, чем в могиле. Я потираю озябшие плечи, пока Тьёрд медленно обходит комнату, бросает взгляд на заваленную шкурными покрывали постель и скрывает за пологом, откуда вырывается облачко пара.

Что он хочет узнать о Намаре?

Или, может быть, я неверно задаю себе этот вопрос, и следует спросить себя: что я готова о ней рассказать? И будет ли это правда и только правда?

— Я жду, кхати, - доносится голос Тьёрда. – Или мне следует повторить урок на ком-то из твоих слуг? Может быть, на кухарке?

Как я могла думать, хоть бы самый краткий миг, что рядом с ним может быть безопасно?

Боги, покарайте меня слепотой и глухотой, если я еще раз так опрометчиво забудусь.

Генерал стоит около до краев наполненной мраморной ванной, в которой места хватит даже для двоих. На стенах купальни, под толстым слоем плесени и трещин, еще можно рассмотреть красивую вязь мозаики, но разруха неумолимо добралась и сюда.

— Сними, - отдает следующий приказ мой личный тиран на этот вечер.

Протягивает левую руку, и я долго вожусь со шнуровкой на стальном наруче с гравировкой в виде обломков меча. Вместо правой руки, оторванной от самого плеча, у него механический протез, который каким-то абсолютно непостижимым мне образом словно растет из его плоти, является естественным продолжением костей, суставов, мышц и сухожилий. Непонятная ни одному смертному природ халларнов, способность их тел сливаться с черным железом и алхимической сталью.

Однажды я видела воина, у которого была лишь одна нога из плоти и крови, а вместо половины лица стояла железная выпуклая пластина, начищенная, словно парадный щит. Однажды, я видела маленькую девочку с металлическим глазом. Однажды я видела такое, что лишь тень воспоминания вызывает острый приступ тошноты.

Я одергиваю руки, когда наруч с лязгом падает на пол.

— И это тоже, - Тьёрд поднимает руки и терпеливо ждет пока я, наконец, пойму, что от меня требуется.

Он хочет, чтобы я раздела его всего? Чтобы осталась наедине с обнаженным мужчиной?

Мои руки дрожат от смеси отчаяния и злости, когда я, стараясь не касаться его кожи, цепляю края рубашки и тяну ее вверх. Ткань нехотя обнажает необычно бледную для халларна кожу, покрытую россыпью крупных родинок, впалый живот, усыпанную шрамами крепкую безволосую грудь с маленькими темными сосками.

Я случайно задеваю один из них пальцем. Замираю, потому что Тьёрд издает тихий странный звук. Как будто на пиру мимо него пронесли самое вкусное блюдо.

— Это правда? – вдруг спрашивает он, когда рубашка падает на пол, а я испытываю желание заткнуть нос, чтобы не впитывать в себя запах своего врага. Так пахнет поле битвы и одинокий костер, и мужчина, который превращает кости в прах.

— Какую правду ты хочешь услышать о моей сестре, аэ’рим?

— Сейчас я хочу услышать правду о тебе. Ту, где одну маленькую глупую северянку поймали двое воинов, надругались над ней, а после решили проткнуть мечом и отправить во мрак. Но она каким-то чудом уцелела.

Мне нужен воздух, я задыхаюсь здесь, тону, словно в болоте.

Наощупь пытаюсь добраться до полога, за которым мой путь на свободу, но Тьёрд успевает дернуть меня обратно. Спина с болью врезается в его грудь, в глазах темнеет от тупой боли где-то между лопатками.

— Эти слухи правдивы, кхати? – на ухо спрашивает он.

Это не заигрывания и не флирт. Не попытка произвести впечатление или запугать.

Это исповедь палачу перед казнью.

— Нет, аэ’рим, - говорю я. – Это ложь.

И, словно скорая расправа за вранье, случайно прикусываю язык до крови.

Как только слова срываются с губ, ложь становится такой очевидной, что даже стены как будто вот-вот распахнут каменные рты и начнут высмеивать мою глупость. Но то, о чем он спрашивает – это хуже, чем остаться наедине с голым мужчиной. Это все равно, что стащить с себя кожу вместе со старым платьем. Вывернуть наружу старыми шрамами и смотреть, как он вытрет моей болью свои грязные сапоги.

Глава пятая: Тьёрд

Глава пятая: Тьёрд

О том, что у меня есть сердце, я понял не когда умирал на столе под ножом мясника, по живому отсекающего мне то немногое, на чем еще держалась моя рука. И не когда привыкал к боли, пока железо врастало в мою изувеченную плоть.

Я узнал о нем, когда почувствовал тоску по родному Акриму. По громадным замкам, высеченных из цельных каменных столпов, по затянутому тучами небу, по стальным птицам на фоне тяжелых облаков. По воздуху, без которого я начинал сходить с ума.

Я ненавижу Север и дикарей, которые живут здесь в черной неграмотности и серости, думают, что мир существует только до тех пор, пока успели придумать их предки, а все, что за гранью их безумных сказок и легенд – это проказа и чума. Халларны для них – поветрие, затяжная болезнь, против которой у них нет иммунитета. Но вместо того, чтобы принять лекарство и покорно склонить головы, эти неграмотные люди продолжают бросаться на мечи. Они находят геройской смерть в бою с неравным противником. Не используют логику, потому что живут импульсами и порывами.

Император был прав – мы не подчиним Север, пока не начнем говорить на понятном им языке. Так мы придумали целую религию и кровавые жертвоприношения, так наши стальные птицы превратились в драконов, а медицина стала даром богов.

Чтобы заставить себя слушать, нужно сперва выучить своему языку.

Мы сделали с точностью до наоборот: перевели свою историю в плоскость понятных им явлений.

И теперь Эр собирает сделать следующий шаг: женить меня и Киллана, чтобы мы узнали повадки северян, влезли в их жизнь и расположили к себе. Война не может длиться вечно, потому что она истощает даже таких, как мы. А Север – это нескончаемый источник энергии, на котором сидят дикари и понятия не имеют, что топчут ногами собственное величие.

Как раз сейчас я лежу в ванной старого разбитого замка, под фундаментом которого целые залежи синалума, и вскоре они будут моими. С симпатичной тупой женой в придачу.

Я знаю о них все, что нужно: формально, мой будущий жирный родич не владел ни куском этой земли, потому что счастье свалилось ему в руки после смерти жены. Эти земли, все, что на них стоит и растет – принадлежат старшей. Той, которая как раз бормочет что-то за моей спиной.

Нужно было отдать ее жрице. Пусть бы подавилась. Я говорил Эру, что старуха слишком вжилась в роль и начала резать всех без разбору, но император считает ее бдение полезным кровопусканием, после которого «больной» будет скорее мертв, чем жив. Ему достаточно стольного количества людей, сколько сможет обрабатывать землю и вести непрерывную добычу синалума. И для этого у него, как у опытного хирурга, есть все необходимые инструменты: скальпель, пила и маленький молоточек с долотом, которым вышибают мозги раненым солдатам, чтобы бедолаги не мучились в агонии.

Нужно было отдать ее жрице – все-таки девица не только безобразна, но еще и скучна.

— Где твои родственники? – интересуюсь я, наслаждаясь теплой лаской воды. – Дяди, тетушки?

— Они все умерли, аэ’рим, - после небольших раздумий отвечает она.

Лжет. Ее дядя владеет обширными землями к западу отсюда, и его территории вплотную прилегают к моем будущим владениям. Это можно использовать. Даже нужно.

Но от девчонки придется избавиться, потому что пока она будет жива, обязательно найдется какой-то полоумный родственник, мечтающий вытащить девицу из беды. Хотя…

— Я могу идти? – спрашивает кхати, и я слышу, как она топчется на месте.

Мне невыносимо скучно.

И у меня давно не было женщины. Будь она хоть каплю красивее, я бы просто взял это тело и использовал по назначению, потому что именно так халларны поступают с женщинами покоренных народов.

Как ни странно, эта мысль немного будоражит мое воображение.

Позволяю себе минутную слабость, отпуская фантазию в ту сторону, где я затаскиваю кхати в воду, разводу ей ноги и усаживаю на себя грубо и сильно. У нее будут так же гневно сверкать глаза в тот момент? Или она будет плакать от унижения?

Морщусь и провожу по лицу мокрой ладонью.

— Иди. И скажи сестре и отцу, что завтра утром я хочу говорить с ними обоими.

Она делает несколько шагов, останавливается, мнется. Песок и каменная крошка противно хрустят под подошвами ее домашних башмаков.

— Эта земля принадлежит мне, аэ’рим, - внезапно говорит эта безобразная северянка. – Земля, Красный шип, все что в округе, в небе и под землей.

Я удивлен ее догадливости, хоть и не считал девчонку глупой. Возможно, недалекой и слишком строптивой, но не такой набитой дурой как младшая. Ту мне хотелось выгнать из-за стола после нескольких минут беспрерывной чепухи, которая выпрыгивала из ее рта, словно вши с дохлой собаки.

— И? – лениво интересуюсь подтекстом.

Будет торговаться? Скажет, что я нарушаю право наследования? Попросит передать слезную мольбу императору и защитить ее от произвола жирного урода?

— Ты можешь взять в жены меня… Тьёрд.

Ей все-таки удается меня удивить.

Даже жаль, что в этот момент не вижу ее лицо – наверняка оно было бы умоляющим, просящим, испуганным. Я прикрываю глаза, мысленно примеряя кхати все эти маски. Больше всего она нравится мне с мольбой. Если представить, что ее волосы высоко собраны, она стоит передо мной на коленях, и ошейник на тонкой длинной шее кажется почти что частью сексуальной игры. Я не большой поклонник такого развлечения, но дома у меня осталась пара рабынь, которые любили «быть в покорности», и иногда мы неплохо развлекались втроем. Впрочем, все это быстро приедается.

Глава шестая

Глава шестая

Я потихоньку выбираюсь из своего убежища в разрушенной башне, кутаюсь в плащ из медвежьих шкур и смотрю, как стальной дракон на своей спине уносит проклятого генерала выше облаков, а его маленький смертельный отряд растворяется в густом утреннем тумане.

Отшельник выбрал Намару.

Я пряталась на лестнице и все слышала: его сухое уведомление о том, что император пожелал, чтобы он взял в жены северянку из достойного рода, и лично будет проводить обряд Единения по всем законам халларнского народа. Когда Намара залилась счастливыми слезами, я не выдержала и сбежала, лишь бы не слышать, как она же потом будет визжать от триумфа.

До сих пор не могу поверить, как могла забыться и поверить, что он передумает.

В конце концов, Намара правда красивее меня. А формальности с наследованием… Тиран-император довольствуется формальностями – это так же очевидно, как и то, что после рассвета наступит полдень, а потом вечер и закат. Кроме того…

Я испытываю отвращение от одних лишь воспоминаний, но после того, как я сбежала из купальни, генерал недолго проводил время в одиночестве. Сестра развлекла его. Видимо, достаточно «постояв на коленях», раз провела с Тьёрдом всю ночь.

Но гнев, в котором я сжигаю собственное унижение, моментально гаснет, когда утром следующего дня в Красный шип снова являются Скорбные девы. И на этот раз никто не становится между мной и печатью, никто не говорит Старшей жрице, что она слишком усердно режет северный народ и перекармливает своего кровожадного бога.

Никто не заступается за меня, когда она прижигает мои ладони печатью.

И, глядя на меня с высоты своего роста и положения, выносит приговор:

— У тебя есть три дня, чтобы очистить душу молитвами и подготовиться ко встрече с Видящим. Не бойся, дитя, - говорит снисходительно, но это триумф собаки, которая дождалась, пока хищник отвернется, и стащила у него обглоданную кость. – Скоро ты встретишься с богом.

Но я боюсь.

Очень боюсь.

И мысль о том, чтобы встать на колени ради спасения собственной жизни, больше не кажется такой уж порочной. Только теперь это уже не имеет значения, потому что генерал мог бы отвоевать Избранную жертву своим правом взять ее в жены. Но он уже выбрал жену, и это – не я.

— Я так рада за тебя, - на все том же безупречном халларнском говорит Намара, обнимая меня за плечи и фальшиво расцеловывая в щеки. А когда никто не видит, уже на родном языке, шипя довольной гадиной, добавляет: - Мы с мужем обязательно забудем помолиться о тебе. Надеюсь, ты будешь думать об этом, когда тебя выпотрошат словно рыбу.

У отчаяния вкус пепла и могильной пыли. Я пытаюсь запить его жадным глотком вина, но становится только хуже. Старая Ши с горем пополам уводит меня подальше с глаз отчима и сестры, которые слишком заняты возведением планов на счастливое будущее в качестве родственников одного из самых влиятельных людей в нашем новом порядке.

На кухне, где я, согнувшись и сгорбившись под гнетом безысходности, сижу на маленькой колченогой скамейке, кухарка начинает хлопотать над моими ладонями. Пытается смазать жиром с какими-то целебными травами, причитает, что теперь мои руки похожи на брошенное на жаровню сырое мясо.

— Не стоит, - я слишком резко и грубо вырываю ладони из ее пухлых рук, грубо, забыв о боли, вытираю мази о домашнее платье. – Это уже неважно. Все равно через три дня эта боль уже не будет иметь значения. Какая разница, обожженные ли у меня руки, если я все равно сгорю?

Старая Ши прикрывает лицо передником, очень стараясь сделать вид, что не плачет, но ее объемное тело слишком выразительно трясется. Сейчас мне меньше всего на свете хочется утешать других, потому что моя собственная участь предрешена, и что бы я ни делала в отведенные дни – это уже не имеет никакого смысла. Но она… Она была рядом, ее сын отдал жизнь, чтобы спасти меня, и последние годы мы стали друг для друга кем-то вроде утешения. Поэтому, собрав волю в кулак, приобнимаю ее за плечи и говорю, что все обязательно будет хорошо, и что скоро я увижусь с ее сыном, и обязательно буду присматривать за ним так, как он присматривал за мной.

— Вот, - Старая Ши немного пугливо озирается по сторонам, внезапно перестав плакать, когда понимает, что в святая святых кастрюль и поварешек остались только мы. – Спрячь куда-нибудь.

Я успеваю глянуть лишь мельком: маленький тонкий пузырек с парой капель вязкой черной жидкости, закупоренный простой пробкой. Выглядит как капли от бессонницы, которые наш домашний лекарь готовил матушке в ее последние дни, чтобы унять боль и смягчить ее снами и забвением.

Не расспрашивая, прячу склянку за отворот пояса домашнего платья, но все равно вопросительно жду хоть какие-то пояснения.

  — Это… совсем немного, - говорит кухарка, - но тебе будет не страшно. Совсем не страшно и не больно. Твоей отец будет гордиться, что его дочь не рыдает и не просит пощады у мерзких кровопийц.

Как будто мне должно стать легче от этого.

Я знаю, что в крови, что течет по моим венам, есть кровь великих воинов и даже королей, отважных и бесстрашных людей, смелых мужей севера, которые смеялись в лицо смерти и шли с ней, как с равной. Но стоит подумать о том, как жертвенный кинжал прикоснется к моей шее, и от страха начинают трястись колени и стучать зубы.

Глава седьмая

Глава седьмая

Остаток этого дня и весь следующий я провожу без сна и покоя, скитаясь по замку, словно призрак, пугая воронье и летучих мышей. Обрываю ногти, пытаясь сорвать ошейник, в последнем приступе отчаяния начинаю ковырять ножом замочную скважину и за этим занятием меня застает отчим. Просто так, как всегда, не трудясь даже постучать, вламывается в мою комнату. Буквально перекатываясь через порог всем своим огромным весом и короткими косолапыми ногами.

Смотрит на нож в моей руке, который я даже не пытаюсь спрятать за спину.

Ухмыляется и медленно закрывает за собой дверь.

Я знаю, что сейчас будет.

И хвала богам и предкам, которые присматривают за мной с того света, что в этот раз я хотя бы вооружена - и он десять раз подумает, прежде чем совать ко мне свои толстые вечно потные ладони.

— Снова пытаешься ослушаться? – спрашивает Геарат, переваливаясь с ноги на ногу, как жирный гусь. – Откуда в тебе столько глупости?

— Это моя комната, - пытаюсь оттянуть время, чтобы осмотреться и выбрать удобную для защиты позицию.

Он толстый и неуклюжий, но по какой-то совершенно непонятно мне причине богам было угодно одарить его даром повелевать эфиром. Тем немногим, что от него осталось в наши смутные времена. И даже если мне повезет достать толстяка ножом и сквозь слои жира найти уязвимое место, он успеет испепелить меня заживо.

В прошлые разы я всегда успевала позвать на помощь и устроить переполох, а Геарат побаивался огласки. Мой дядя – младший брат матери – хоть и не большой ценитель родной крови, все же с удовольствием бы воспользовался этой причиной, чтобы заполучить законный повод пойти на отчима войной.

Но теперь, когда я живо взбираюсь ногами на кровать и изо всех сил сжимаю рукоять ножа обожженными ладонями, Геарат продолжает усмехаться.

— Я буду кричать, - слабо, уже почти ни во что не веря, предупреждаю я.

— Кричи, моя милая маленькая Дэми. – Жирный боров растягивает рот в сальной улыбочке. – Меня это искушает.

Успеваю только вскинуть руку, когда он скрещивает пальцы в тройной знак и вычерчивает прямо перед собой невидимые символы, от которых воздух вокруг меня начинает звенеть. Я еще пытаюсь сопротивляться, пытаюсь бросить нож в ненавистного отчима, но уши немилосердно закладывает, а рот наполняется тяжелым колючим воздухом, как будто я наглоталась воды с битым стеклом. Горло режет и кровоточит, я беспомощно царапаю кожу над ошейником, пытаясь украсть еще хоть несколько мгновений жизни. Но это абсолютно бессмысленно.

Геарат скоро станет названым отцом самого Отшельника, бессердечного халларнского генерала, чье слово весит лишь немного меньше, чем воля самого тирана-императора. Даже если толстяк потехи ради вырежет всех нас, ему за это уже ничего не будет.

В этом новом мире со всеми его странными правилами и порядками есть люди, чьи имена дают право творить все, что заблагорассудится.

Отчим делает лишь одно движение пальцами – и мое тело повисает в воздухе, словно тряпичная кукла. Странно, что я до сих пор жива, потому что уже давно не чувствую пальцев на руках и ногах, и губы охладели до немоты.

Эта жирная свинья стоит прямо передо мной, задрав лоснящуюся лысую с редкими волосками голову. Черты его лица уже плывут перед моим затуманенным взглядом, но в последний момент что-то щелкает в голове и я, собрав остатки сил, все-таки плюю ему в лицо. Прямо между крохотных поросячьих глазок.

Пусть убьет, если пожелает.

И тогда даже воля Тьёрда не спасет их от гнева жрицы, у которой отобрали Избранную жертву. Тот, кто забирает у Трехглавого предназначенную ему кровь, должен заплатить своей.

— Ну… - сквозь зубы хриплю я на последних вдохах. – Убей меня.

Геарат багровеет от злости, сжимает кулак – и я закрываю глаза.

Умирать, оказывается, не так уж и страшно, если альтернатива смерти – потные липкие руки старого хряка.

— Отец! – Дверь в комнату трясется под настырными попытками Намары попасть внутрь. – Император пригласил нас на Зимний костер.

Он словно и не слышит: продолжает выжимать из меня последние крохи жизни, даже не скрывая наслаждения. Противно, что его красное, покрытое пятнами и злобой лицо – последнее, что я увижу перед тем, как перейти в мир праотцов.

— Отец! И эту нищенку тоже!

Геарат морщится, словно получил еще один плевок, мгновение медлит… и разжимает пальцы, позволяя мне кулем упасть на пол.

Зимний костер – единственный праздник, который захватчики решили оставить в своей вере. И этот праздник уже завтра, в самую длинную ночь в году.  

Я мотаю головой, как лошадь, которая учуяла неприятный запах, но не может сдвинуться с места, чтобы уйти подальше от его источника. Жадно глотаю воздух, хоть каждый вдох стоит неимоверной боли в горле, как будто я протискиваюсь сквозь терновые заросли.

Пока пытаюсь собраться с мыслями, на лестнице уже слышен топот шагов, кулаки яростно градом колотят в дверь моей комнаты.

Когда отчим, поправляя на себе одежду, проворачивает ключ в замке - и сестра с удивлением взирает на него и меня, тряпкой валяющуюся на полу, она сперва недоумевает, а потом… Меня мутит от того, каким мерзким становится ее взгляд. Даже ее не слишком отягощенным умом мозг способен понять, что мужчина не станет закрываться с девушкой, чтобы обсудить с ней богословие или помолиться. И ей плевать, что это против моей воли.

Глава восьмая: Тьёрд

Глава восьмая: Тьёрд

— Я все еще не понимаю, зачем сделал это, - говорит император, когда я протягиваю ему меч для церемоний.

Смотрит на него с таким очевидным отвращением, что я, выждав паузу, бросаю красивую безделушку на каменный стол, а взамен протягиваю простой меч из черного серебра. На некогда красивом клинке уже есть зазубрины и еще остались следы крови, потому что я не успел привести его в порядок после утренней стычки с бунтовщиками. Хотя, чего кривить душой, хотел, чтобы сборище северных баранов, которые сегодня будут отбивать фальшивые поклоны, видели, что никто не верит их лживым мольбам о мире и такой же насквозь лживой покорности.

Эр разглядывает короткий меч, улыбается и с охотой прячет его в петлю у пояса.

Там, откуда мы пришли, ножны для меня все равно, что печать на лоне замужней женщины.

— Не очень-то ты церемонишься с моими подарками, - ухмыляется Эр.

— Лишь делаю то, что пообещал своему императору, - чуть склонив голову, отвечаю я. – Не даю клинку ржаветь и полощу его в крови тех, кто желает тебе смерти.

Эр крепко пожимает мое плечо, улыбкой дает понять, что все моим попытки выдержать церемонии не имеют никакого значения.

— Не императору, а старому другу, - поправляет он. – И как старому другу, Тьёрд, я сделал тебе щедрый подарок, всучив бестолковую девицу с горой минералов под ногами, которые сделают тебя еще и богатым.

Эр выразительно вскидывает бровь, давая понять, что все так же хочет услышать ответ на вопрос, зачем я попросил добавить в письмо имя падчерицы жирного хряка.

— Хочешь взять ее наложницей? Учти, друг, здесь так не принято, и эти северянки скорее бросятся с башни и расшибут башку, чем раздвинут ноги для мужского удовольствия.

Мы позволяем себе одну на двоих мысль, обмениваясь понимающими улыбками, но с позволения Эра я озвучиваю ее вслух:

— Видимо, эти дикари не умеют трахать своих женщина так, чтобы им этого хотелось.

Хотя, судя по ночи, которую я провел с бестолковой Намарой, их женщины так же ни черта не смыслят в том, что нужно мужчинам. И не очень-то переживают о том, чтобы сохранить невинность для мужа.

— Ну так что? Хочешь, чтобы император пожаловал тебе двух диких кошек вместо одной? – Эр находит это забавным.

— Скорее уж овцу и рысь, - поправляю я.

Идея взять безобразную Дэми своей наложницей не так уж лишена смысла.

Но…

Только если она не соврала и сможет выносить мне пару крепких мальчишек. Потому что у меня нет никакого желания возделывать бесплодную пустыню.

Эр приподнимает бровь, как будто я признался, что собираюсь приютить на своей земле выводок северных юродивых, но дает мне право высказаться первым.

— Я хочу посмотреть, что она предложит, мой император.

Нарочно выбираю именно официальное обращение, потому что, хоть мы и бились плечом к плечу в множестве сражений, сейчас наш разговор – не дружеская болтовня двух закаленных в крови вояк. Сейчас он – мой император, а я – всего лишь один из винтиков в его огромном механизме устрашения и укрощения непокорных, но необходимых для процветания всех халларнов земель.

— А что она может предложить? – еще больше удивляется император. – Насколько я знаю, Алигара уже пометила ее - и срок должен вот-вот истечь.

— Не без твоего участия, мой император? – Вопрос-данность. Эр расчищает мне территорию, избавляет от нежелательного «биомусора», чтобы мне не пришлось делать всю грязную работу. Дань нашей старой дружбе и тому, что я дважды спас ему жизнь, а он мне – лишь раз. Да и то, превратив меня в… оружие своего величия.

— Никто не заставляет тебя хранить северянке верность, Тьёрд, - фыркает император и отмахивается от камердинера, который уже минуту топчется на пороге, привлекая его внимание. Ясно, что гости прибыли - и все ждут появления самого сильного и самого проклинаемого человека в этих выстуженных землях, но Эр был бы не Эр, если бы не заставил себя ждать. – Если она так уж некрасива, просто сделай ей наследника, а когда она родит – избавься. Имеешь на это мое высочайшее дозволение.

Конечно, имею.

Но все равно немного склоняю голову в поклоне, прежде чем ответить:

— Если ты позволишь, мой император, я бы хотел дать шанс и старшей. Она кажется мне… забавной. И достаточно испуганной, чтобы согласиться играть на моих условиях.

Эр хмыкает и все-таки идет к распахнутым дверях, жестом приглашая следовать за ним.

— Если ты возьмешь ее наложницей, я буду считать, что сломал еще одну плотину в бестолковых ледяных головах, и заведу новое правило.

Я почти уверен, что этому не бывать, но почему бы не попробовать? С тех пор, как мы прибыли сюда, в моей жизни было лишь одно развлечение – резня. После того, как моя жизнь и сила стали зависеть от крови тварей, которую в меня вливают, словно в свиную тушу, я почти утратил вкус ко всему живому. Разучился любить вина и музыку, почти перестал спать, а дни между военными походами коротал на отшибе, в маленьком разрушенном замке, который облюбовал еще в первые месяцы нашего похода. Отчасти поэтому и стал Отшельником.

Глава девятая

Глава девятая

— Девочка моя, да что же это такое… - сквозь пелену боли слышу голос няньки, которая пытается напоить меня молоком из миски, словно котенка.

Я пытаюсь улыбнуться, но любое усилие стоит адской боли во всем теле, словно меня подвесили на тонкой острой патине между ледяными иглами, и каждая уже наполовину вошла в мое тело и теперь медленно уничтожает плоть.

Проклятый Геарат.

От досады и собственной беспомощности хочется кричать, но я даже на это не способна, потому что после его «урока послушания» на моем теле практически нет живого места. Я покрыта синяками от шеи до пяток. Но их не видно, потому что он бил не кулаками и даже не палкой.

Все доказательство «науки» - разбитая нижняя губа и сильный кровоподтек на ней.

Когда я уже не могла стоять на ногах, но еще была способна обозвать Геарата жирной скотиной, он не сдержался и двинул меня ногой. После этого я уже ничего и не помнила.

— Все… хорошо, - пытаюсь успокоить хлопочущую надо мной Старую Ши и кое-как делаю один глоток, потом отворачиваю голову от миски.

Если проглочу еще хоть каплю – меня просто вывернет наружу.

Кажется, даже мой желудок кровоточит.

— Послушай, - я прошу кухарку наклониться ближе, к самым моим губам. – Я кое-что сохранила от матери. Брошь и кольцо. Это немного, но тебе хватит, чтобы уйти от этого садиста к хорошим людям. Тем более, у Красного пика скоро будет новый, еще более бессердечный хозяин. Продай драгоценности, садись на корабль и отправляйся туда, где тепло девять месяцев в году. Боги, кажется, покинули наши земли.

Пока Старая Ши осеняет себя знаками и на чем свет стоит ругает меня за глупости, я непроизвольно прислушиваюсь к постороннему шуму. Через минуту и кухарка перестает причитать и слушает вместе со мной. Шум постепенно становится громче, в нем отчетливо звучит металл и рык, от которого кровь во мне превращается в лед, а кожа покрывается инеем.

Я уже слышала эти звуки.

Их слышали почти все северяне, кто хоть раз скрещивал клинки с Халларнским Отшельником. Потому что только он летает на твори из железа и магмы, которая одним своим дыханием сжигает заживо целые армии.

Что ему здесь нужно?

Приехал избавиться от неугодного приданного Намары?

— Мне нужно переодеться, - говорю Старой Ши, хоть все, что лучше моих старых штопаных домашних платьев – еще одно старое штопаное домашнее платье.

Но это все равно бессмысленно, потому что за время, которое мне нужно, чтобы доковылять до шкафа, опираясь на плечо моей единственной помощницы, на лестнице уже раздаются торопливые шаги. Гром ударов в дверь - и пожилой слуга громко тараторит:

— Прибыл генерал Тьёрд, и он…

Договорить старик не успевает – дверь распахивается, ударяет о стену с грохотом и противным скрипом ржавых петель.

— Желаю увидеть проказу, - говорит халларнец как всегда сухо и жестко. – Ту, что помешала тебе прибыть на зов императора.

Я пытаюсь держать голову ровно, пытаюсь распрямить плечи, чтобы не выглядеть еще более жалко, чем есть, но силы почти оставляют меня, и только поддержка кухарки не дает кулем свалиться на пол.

Тьёрд в два чеканных шага оказывается рядом, сжимает мой подбородок своей увечной рукой и задирает голову. Я жмурюсь от боли, прикусываю губу, но все равно плачу. От унижения, от того, что мое тело превратили в хорошо рубленный кусок мяса, но у меня нет ни единого доказательства этому зверству.

Халларнец медленно проводит металлическим пальцем по опухшей ране на губе, молчит какое-то время, а когда начинает говорить, его голос вызывает во мне первобытный ужас. Если бы Геарат был сейчас рядом, я бы предпочла умереть от еще парочки ударов, чем слушать сухие с треском слова:

— Эта жирная тварь ударила тебя?

Мне так стыдно, что даже рот не могу открыть.

— Он ее всю избил, господин! – Старая Ши отпускает меня, валится на колени и начинает спешно пересказывать, как Геарат использовал эфир, чтобы я не могла ходить, и чтобы никто не видел, что он со мной сделал.

«Зачем ты все это говоришь существу без сердца и чувства жалости?» - мысленно спрашиваю я, уже понимая, что без поддержки начинаю заваливаться набок.

Но падаю не на холодные каменные плиты, а на руки убийцы и императорского палача.

— Я забираю ее, - говорит очень тихо, еще раз пинком открывая дверь, и теперь она просто рвется с петель, отлетая куда-то вниз на лестницу.

— Куда? – всплескивает руками Старая Ши.

— Отдаст Скорбным девам, - с горечью пытаюсь посмеяться в лицо звериному оскалу смерти. – Чтобы Избранная жертва не окочурилась раньше времени.

— Ты можешь держать рот закрытым, женщина, или тебе непременно нужно говорить глупости? – спрашивает Тьёрд, каким-то образом умудряясь на ходу завернуть меня в свой теплых меховой плащ. – Или, может быть, предпочитаешь общество Старшей жрицы вместо моей компании?

Его лицо так близко, что я снова вижу под кожей скулы тонкие красные всполохи в сосудах, и глаза, обычно темные до проклятой черноты, наполняются красным огнем.

Глава десятая

Глава десятая

Лишь когда мы попадаем внутрь замка, и огромные опаленные двери под натиском сквозняков захлопываются за нашими спинами, я понимаю, где мы.

Гнездо Отшельника, старый замок брата убитого короля – Зуб дракона.

Именно здесь халларнский Потрошитель одержал свою первую победу. Говорят, что его небольшая армия прошла сквозь плотный строй опытных разъяренных воинов, словно стрела через паутину. Что убийца играючи отсекал головы всем, кто не успел встать на колени. И что с тех пор вода в соседних реках и озерах до сих пор кровоточит от пролитой в снег жизни тысяч северян.

Внутри холодно и тихо, сыро и тоскливо, как в склепе, куда так и не принесли покойника.

Я вижу лишь одну живую душу – сухонького горбатого мужчину, который ковыляет нам навстречу и что-то быстро бормочет на иноземной речи. Я едва ли разбираю пару фраз: «Какие приказания?», «Кто с девушкой?». Тьёрд просит позвать кого-то по имени «Иараха», и горбун исчезает, словно его и не было.

Тихо, нелюдимо. Только ветер где-то над головами и эхо тяжелой генеральской поступи, пока он со мной на руках идет по закопченному факелами коридору, где в старом кирпиче хорошо видны новые каменные заплаты. Когда за поворотом света становится больше, я случайно замечаю тень на стене: ноги, раскинутые руки, запрокинутая голова, как будто человек пытался прикрыть лицо от слишком яркого света. Оглядываюсь – но кроме нас больше никого нет. А когда Тьёрд проносит меня совсем близко, вдруг понимаю, что никакая это не тень, а намертво впечатанный в камень отпечаток человеческого тела. Как будто несчастный истлел за мгновения, и ужасный художник в память о нем оставил на старых камнях его оттиск из праха.

Я судорожно сжимаюсь и быстро выпускаю из кулаков одежду генерала, потому что именно он убил их всех. И каждая пылинка, каждая кость в глубоком рве вокруг – его рук дело.

Тьёрд все так же, не сбавляя шаг, словно его тело не знает усталости, поднимается наверх, на этажи под самой крышей. Заносит меня в комнату – и я слишком быстро вздыхаю с видимым облегчением, потому что здесь, наконец, долгожданное тепло. Ярко горит камин, в треногах – полные жаровни тлеющего лавового камня, и блики от огненных всполохов пугливо бегают по стенам.

Генерал укладывает меня в кровать, отворачивается, как мне кажется, для того, чтобы выйти, и я успеваю юркнуть под ворох одеял, почти сразу ощущая благодатное влияние тепла. И тяжелую от бессонной ночи голову.

Но Тьёрд никуда не уходит: открывает сундук, достает оттуда пару шкурных покрывал и небрежно набрасывает их на меня.

— Тобой займется лекарь, кхати, а потом…

Он разглядывает меня так же, как и раньше: без интереса, словно заранее решил мою участь и остальное уже скорее утомляет, чем вносит разнообразие в рутину его военных будней. Но его следующая фраза разбивает мою теорию наголову.

— Потом я дам тебе еще один шанс убедить меня пойти против воли Старшей жрицы – второй раз! – Тьёрд довольно хмыкает – и тут же снова становится непроницаемым железным человеком. – На этот раз сделай себе одолжение – торгуйся до конца.

Генерал выходит – и почти сразу его место занимает высокая крепкая молодая женщина, немногим старше меня. Она одета в простое черное платье с меховой оторочкой, которое носит с видом невесты самого императора. Ее волосы – та небольшая часть, которую пощадила бритвы – завязаны в косички и хвостики с разными деревянными и каменными бусинами.

Ни слова не говоря, женщина сбрасывает одеяла на пол и жестом предлагает мне сесть. Даже недовольно морщится, когда я неуклюжим жуком долго барахтаюсь на спине. Но не делает ничего, чтобы помочь, а лишь нетерпеливо выстукивает пальцами одной ей понятный ритм.

Она ощупывает мои руки и ноги, прикладывает к груди плоский кусок железа с длинной трубкой, слушает, морщится и перекладывает его к животу. Когда пытается расстегнуть платье, я цепляюсь в полы мертвой хваткой и отчаянно мотаю головой.

— Ты беременна? – вдруг спрашивает женщина.

Я удивленно округляю глаза и, кажется, слишком резко мотаю головой, чтобы это не вызвало подозрения.

Как я могу быть беременна, если нанятые Геаратом убийцы позаботились о том, чтобы у истинной хозяйки Красного пика не было законных наследников, и никто не пришел отстаивать их право на землю, титул и замок?

Лекарка – она ведет себя так, хоть я понятия не имею, что делает и для чего нужны все те странные инструменты в маленьком дорожном сундучке – достает какие-то мази и отвары, знаками дает понять, чтобы я выставила запястья, и наносит на них странно пахнущую мазь.

Через минуту боль как будто засыпает: она никуда не делась, все так же внутри, в моих костях и плоти, но уже почти не беспокоит.

— Спасибо, - бормочу в спину уходящей халларке, но она даже не утруждает себя кивком.

Для нее я просто дикое животное, которое хозяин за каким-то лихом притащил домой. С куда большим удовольствием она бы перерезала мне горло и, если я снова буду не так торговаться, вполне возможно, что Тьёрд позволит это сделать. В конце концов, он уже показал, что плевать хотел на Жрицу и Скорбных дев.

Генерал возвращается спустя какое-то время. Уже без плаща, сменив парадный мундир на потертую кожаную куртку с металлическими кольцами. На нем все те же брюки из темной замши; высокие, до самых колен, грубые сапоги на шнуровке, и меч у пояса подмигивает мне кровавым отблеском огня в камине.

Глава одиннадцатая

Глава одиннадцатая

— Ты утомляешь своим нарочитым безрассудством, женщина, - со вздохом говорит Тьёрд, и запросто, пользуясь беззащитностью жертвы, коленом раздвигает мои ноги. – Что не так с твоим непонятным мозгом, что ты не можешь принять тот факт, что я не собираюсь делать красивый жест и спасать тебя просто так, ради какого-то сказочного благородства? Что мне все равно, будешь ли ты дышать в ближайшие пару десятков лет или умрешь завтра, освободив мое будущее семейство от целой кучи хлопот и лишнего рта. Прямо сейчас единственный человек, который может тебя спасти – только ты сама. Так в чем же дело?

У всего есть предел.

У боли, после которой тело словно немеет и перестает чувствовать, даже если заживо сдирать кожу.

У надежды, после которой мир надолго становится черно-белым.

И у страха.

Я только что переступила свою черту, за которой огромная выжженная пустыня моей веры в людей, в то, что добро и справедливость всегда сильнее зла. Пропасть, по которой генерал гонит меня плеткой.

— Ладно, - он смотрит на меня с таким пренебрежением, что после нашего разговора, если буду жива, потрачу ночь на то, чтобы соскрести с себя грязь этого взгляда. – Там, откуда я пришел, мужчина может иметь столько жен, сколько сможет прокормить и еще столько же наложниц.

— Это законы гнилого мира, - кое-как бормочу я, лишь спустя мгновение понимая, что за одно это меня можно выпотрошить.

— Это законы разумного и рационального мира, - без видимой злости отвечает Тьёрд. – На случай, если у жен не будет детей, подойдет один из бастардов.

— Разве не важнее законный наследник?

— Здесь у вас вся эта чушь с кровью, законами… - Генерал брезгливо морщит нос и тут же продолжает: - Как бы там ни было, я готов взять тебя наложницей и сделать так, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Ты будешь под моей защитой и даже безумцу не придет в голову тронуть хоть волос на твоей голове. Взамен на это я рассчитываю на твое послушание, принятие своего положения и довольство тем, что, как бы там ни было, я дам нашим совместным детям все и даже больше, чем все.

— Но они все равно будут… - Пытаюсь сглотнуть, но воздух перекрывает дыхание. Я отчаянно, на исходе сил, пытаюсь не унизиться еще больше, но потом просто сдаюсь и хриплю: - Они все равно будут бастардами, а я не буду законной женой.

Тьёрда искренне удивляет мое недовольство. Настолько, что он даже разжимает ладонь - и мой подбородок обессиленно упирается в грудь. Если бы не колено генерала, бесстыже втиснутое между моими ногами, я бы попросту сползла на пол, еще раз потешив его самолюбие своим беспомощным видом.

— Даже твоя сестра, которой было что предложить, не торговалась так рьяно – насмехается бессердечный монстр.

— Она мне не сестра.

— Мне плевать, - отмахивается он.

Оценивает меня взглядом, без особого интереса пропускает шею, грудь, талию.

Задерживается на животе.

Слишком долго, чтобы я не начала подрагивать от плохо предчувствия.

— Пожалуй, я забыл о самом важном условии, - не глядя мне в глаза, Тьёрд запросто петляет пальцами в хитрой шнуровке корсажа, которая предательски подается его намерениям. – Честность. Всегда и во всем.

Пытаюсь вырваться, пытаюсь сделать хоть что-нибудь, чтобы избавить себя от чего-то гораздо более страшного, чем позор наготы перед не-мужем.

В конце концов, последние сантиметры ткани он просто рвет.

Слезы унижения хлещут из моих глаз, когда участь навсегда испорченного платья постигает и нижнюю сорочку.

Холодные стальные пальцы жестко очерчивают линию шрама внизу моего живота, и бесчувственный голос выстуживает очевидными выводами:

— Я надеялся, ты умнее, кхати.

Тьёрд убирает ногу, позволяя мне упасть. И когда я, судорожно сжимая на груди рваные края ткани, даже не трудится потешить себя моим окончательным падением.

— Мне не нужна бесплодная потасканная дикарка, - совершенно спокойно озвучивает мой «приговор».

Я же, собирая остатки гордости, со злостью бросаю ему в спину:

— А мне слишком мало быть просто твоей игрушкой и племенной кобылой, убийца.

— Одевайся, - как будто и не слышит моих слов он. – Я обещал императору, что привезу тебя к нему.

Я снова остаюсь одна в комнате и, хоть времени совсем нет, позволяю себе слезы.

Я думала, что пик моей боли случился в тот день, когда в Красном пике появился Геарат – через год после смерти отца. Я не могла понять, почему мама, которая плакала и умоляла положить ее к нему в гроб, уже через год допустила до себя другого мужчину, еще и такого мерзкого.

Потом, когда в один из вечеров, когда мы вместе сидели за обеденным столом - и Геарат ударил меня за то, что я отказалась ему прислуживать, а мать промолчала в ответ, я поняла, что мне больнее, чем в прошлый раз.

Потом мать умерла, и я осталась совсем одна. Мне хотелось умереть следом, потому что тогда я просто не знала, как пережить одиночество.

Через несколько лет, когда отчим решил обезопасить свои право владеть землей, я три месяца ходила по тонкой грани между жизнью и смертью, надеясь, что богам будет угодно прекратить мои страдания и позволить мне воссоединиться с родителями. Но они сохранили мне жизнь, за цену ежедневной боли от унижения, от осознания, что каждый пень на Севере знает о моем позоре, и ни один мужчина не захочет взять меня женой.

Глава двенадцатая

Глава двенадцатая

Я никогда не видела императора своими глазами. В моей голове он был ужасным, огромным и безобразным, противным и мерзким. Потому что воины, которые сталкивались с ним в бою, говорили, будто у него горб, изувеченное лицо и выгнутые внутрь локти. А еще что он слеп от рождения, но эта особенность нисколько ему не мешает рубить головы направо и налево, а, кажется, даже помогает.

Но сейчас, когда Тьёрд ведет меня через притихший зал к своему господину, я вижу перед собой не безобразное чудовище, а высокого широкоплечего мужчину с длинными светлыми волосами и глазами слишком серебристо-голубыми, чтобы в них угадывался цвет. Вот откуда разговоры о его слепоте и россказни, будто родная мать боялась брать сына на руки, и он рос в темноте подземной клетки, где и утратил способность видеть.

Ничего ужасного в халларнце нет.

Кроме, пожалуй, одного.

Он вселяет ужас. Такой же абсолютный, как и его преданный генерал.

Я слышу шепот в спину: кто-то из северян молится за мою душу, сожалеет незавидной участи, потому что по законам пришлых богов я должна показывать ладони с отметинами Избранной жертвы, как будто это величайшее благо, а не старое, как мир, жертвоприношение.

Кто-то зло плюет в спину, потому что со стороны это выглядит так, будто я уже продалась убийце, на чьем клинке кровь многих славных воинов.

Ну и что?

Позор ничего не стоит, если жить с ним осталось лишь до следующего заката.

 — Преклони колени перед императором, кхати, - говорит генерал, когда до того остается десяток шагов. – Прояви благоразумие хотя бы сейчас, не усложняй свою участь, потому что если Эр пожелает твоей крови, ты не протянешь и того немногого времени, что тебе осталось.

Мне все равно.

Я останавливаюсь перед императором, на манер северного гостеприимства прикладываю руки к груди и склоняю голову в поклоне. У меня нет для него ни пожеланий здоровья, ни надежд на благосостояние и хорошую судьбу для всех его будущих отпрысков.

— Это она? – глядя как будто сквозь меня, спрашивает император. Я думала, он будет злиться, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Как будто тиран знал, что именно так все и будет.

— Да, мой император.

Мужчина скашивает взгляд на мои заклеймённые руки, выкраивает странную улыбку и делает жест, вслед за которым зал наполняется музыкой.  Стальная рука укладывается мне на плечо, и ледяной голос шепчет прямо в ухо:

— Там, откуда я родом, строптивую женщину учат покорности плеткой, как дикую кобылу.

— Поэтому ваши женщины становятся рабынями, - отвечаю я.

— Поэтому наши воины перебили северян, словно безбородых мальчишек, - тут же вторит Тьёрд. – Мы знаем, что за победу получим все, что пожелаем, в том числе стольких женщин, скольких захотим, потому что каждая халларнка мечтает быть за спиной сильного мужчины.

— Полагаю, нам пора кое-что обсудить, - останавливает нашу сухую перепалку император. – Тьёрд, где твоя будущая жена и тесть? Приведи ко мне всех троих.

Будущая жена.

Намара.

Я не видела ее среди приглашенных, но чувствовала взгляд в спину, как будто меня погоняли ядовитым батогом. Жаль, что мой триумф оказался недолгим - и уже скоро она будет смотреть на меня, словно на дыру в старом платье, зная, что больше никто и никогда не станет между ней и титулом, который они с Геаратом присвоили себе, минуя законы Севера и законы совести. Когда идет война и каждый сам за себя, тираны не будут заниматься восстановлением справедливости в пользу сирот. Если бы я поняла это чуточку раньше, то никогда бы не упала в ноги Тьёрду в тот день, когда он появился в Красном пике.

Генерал ведет нас по холодной галерее, наполненной странными шорохами и сквозняками. Здесь очень холодно, и я с удовольствием плотнее кутаюсь в меховую накидку, вдруг натыкаясь на злой взгляд Намары. Она бесится, и только присутствие Тьёрда не дает ей наброситься на меня с кулаками.

— Ты все равно уже мертва, - улучив момент, шипит эта змея.

Я смотрю на нее с сухой улыбкой.

— Так чего же ты боишься, будущая жена Потрошителя?

— Лишь одного – что не смогу увидеть, как тебе пустят кровь.

Тогда я умирала бы долго и мучительно, и чтобы не думать об этом, позволяю пальцам утонуть в меху, последний раз в жизни наслаждаясь простыми человеческими радостями.

Тьёрд приводит нас в темный зал с куполом, по своду которого тянется звездная россыпь. Эту часть замка северного короля халларны достраивали сами, и расположение звезд мне совершенно незнакомо, как незнакомы и созвездия, которые они образуют. Все здесь слишком чужое, не похожее на наш привычный уклад, и в этом есть какой-то тайный смысл. Чтобы покорить врага недостаточно убить его жену и увести в рабство детей. Его нужно лишить веры. Показать, что богов можно попрать грязными сапогами – и они все равно останутся глухи и слепы к мольбам своих детей.

— Надеюсь, мы хорошо поняли друг друга? – спрашивает император, поворачиваясь ко мне и Намаре, пока Геарат трясется за нашими спинами и влажно причмокивает губами. – Одна из вас удостоилась чести стать женой моего лучшего воина, человека, которого я почитаю за брата. Другая послужит во славу Трехглавому богу, и ее кровь укрепит узы, которые накрепко связали два народа.

Глава тринадцатая: Тьёрд

Глава тринадцатая: Тьёрд

Я знал, что Эр не будет доволен моим выбором, поэтому его злость – не новость для меня.

Когда женщин и толстяка выводят, мы еще какое-то время молчим. Император стоит перед вытесанной прямо в стене картины нашей высадки на берегу Острого моря. Мастер так старался, что даже завитки ветра под полами императорского плаща кажутся настоящими, случайно приютившимся в сколах мшистого гранита.

— Помнишь, как мы прибыли в эти земли, друг? – не поворачивая головы, спрашивает Эр. – Как вместе, плечом к плечу, покоряли варваров?

— Помню, друг.

Сейчас мы действительно старые друзья, люди, которые мечами прорубили путь к славе.

Только он получил за это корону, а я… стал обреченным на скорую и ужасную смерть монстром. Впрочем, если бы судьбе было угодно спросить меня, хочу ли переиграть все заново, я бы предложил ей поцеловать меня в зад, потому что ни об одном своем решении я никогда не сожалел.

В том числе и о том, которое принял сегодня.

— Я всегда знал, что могу доверять тебя свою жизнь. Что мой верный друг рядом и, если нужно, спасет меня ценой собственной жизни. Так и случилось. И я благодарен тебе за эту жертву, Тьёрд. Но сейчас я чувствую себя преданным. Я дал тебе все, а ты позарился на кость.

— Ты не отнимал у меня права выбора, Эр. И я им воспользовался.

— Ты собираешься взять в жены не ту девушку.

— Именно ту, друг.

Эр, наконец, поворачивается ко мне, вопросительно вскидывает брови.

Он слишком хорошо меня знает.

— Ты не стал бы делать это мне назло, - вслух размышляет император. – И любить ты тоже не можешь. Значит… мой старый друг и верный меч знает что-то такое, чему я не придал значения.

Я пожимаю плечами, оставляя его домыслы висеть над нашими головами предзнаменованием начала новой Большой игры.

— Так и будешь отмалчиваться? – не терпится ему.

— Предпочитаю сперва разыграть всю партию. Если что-то пойдет не так, не хочу оказаться посмешищем.

Мы снова понимаем друг друга без слов.

У меня никогда ничего не идет «не так». Эр знает, что если я не хочу о чем-то говорить - он не узнает этого даже под пытками. И ему снова, как на поле боя, придется доверить мне не только свою жизнь, но и то, ради чего мы прибыли в мерзлые земли – залежи минерала, которые сделает нас богами.

— Ладно, Тьёрд, ты в своем праве. Ну а с младшей что будешь делать? И кто, ради богов, ляжет на жертвенный стол? Жрица мне плешь проела своими указками, что я связал ее по рукам и ногам.

— Младшую тоже не могу отдать, - пожимаю плечами. – У нее тоже есть роль.

— Собираешься насаждать халларнские обычаи личным примером?

— Бог с тобой, старый друг. Мне и первый-то раз было с ней скучно, словно в гробу.

Эр жестом отпускает меня, но уже у самой двери задерживает последним вопросом, которого я тоже ждал.

— Я слышал, что твоя будущая жена не может дать детей. Это правда?

— Да, Эр. Я сам видел шрам. С таким не выживают даже крепкие воины, так что кто-то на том свете положил за эту дикарку свою бессмертную душу.

— Ну и что же ты собираешься делать?

Я немного поворачиваю голову, чтобы Эр видел, как кровь Темных горит в моем теле, жжется под кожей огненными нитками. Она спасла мне жизнь, но она же медленно меня убивает, день за днем, час за часом. Если бы я был рожден таким, моя сила была бы куда больше, а возможности – безграничны. И я собираюсь дать все это моему наследнику, даже если до меня этого не делал никто.

— Я собираюсь вырастить своего сына в чреве Темной, Эр. Нашего с дикаркой сына.

— Да помогут тебе боги, Тьёрд.

— Боги давно меня прокляли.

Все трое ждут меня в коридоре: моя будущая жена, ее убогая сестра и толстый отчим Дэми, который с первого дня нашего знакомства буквально выпрашивает, чтобы я всадил в него меч и проверил, что польется из раны – кровь или жир. Не такая уж плохая идея, и чтобы не привести ее в исполнение прямо сейчас, я на пару секунд задерживаю шаг и напоминаю себе, что мне предстоит большая игра, в которой каждая пешка имеет свое предназначение, вес и цену. А я слишком хороший генерал, с кучей выигранных битв, чтобы не знать, что половина победы всегда лежит на плечах простой пехоты.

И самое главное – сейчас во мне говорит совсем не праведный гнев и желание наказать тех, кто недостойно обращался с моей будущей женой. Я слишком чёртовая и бездушная скотина для подобных сантиментов. Я не умею любить, потому что тьмы в моей крови больше, чем того, что осталось от некогда живого человека. Я скорее животное, подчиненное инстинктам, которое изредка вспоминает, что живет не в своей стае и обязано подчиняться другим законам.

К счастью, в этот раз я хорошо справляюсь с демонами внутри меня, и когда подхожу к троице, мой разум чист и ясен, как погожий день после дождя. Что делать, как делать и когда – я вижу четко, без пятен сомнения.

— Вы возвращаетесь в замок, - говорю всем троим, но смотрю только на свою будущую жену. С ней у нас еще будет время поговорить, но не при посторонних. А пока… пока нужно просто сделать первый ход. Сделать то, что я люблю больше всего, и от предвкушения моя темная кровь мгновенно вспучивается, чуть не разрывая вены. Человеческие слабости – лучший инструмент в руках хитрого игрока. – Я должен быть возле своего императора, Дэми. Надеюсь, мать рассказывала тебе, как готовиться к свадьбе?