Проклятие ворона

Пролог

Треск дров в огромном каменном очаге был единственным звуком, нарушающим тишину большой гостиной. Пламя отбрасывало танцующие тени на стены, украшенные старыми коврами и охотничьими трофеями. На мягких шкурах и грубых скамьях расположилась семья Вальхёрр. В центре, в низком кресле, похожем на трон, сидела старая Биргитта, бабушка. Ее седые волосы, заплетенные в сложную косу, мерцали в свете огня, а мудрые глаза, цвета весенней листвы, казалось, видели сквозь века. Вокруг нее, поджав ноги, затаив дыхание, сидели внуки.

Рыжеволосая Фрейя с темно-карими глазами примостилась у самых бабушкиных колен. Рядом – ее сестра Лив, с темными, как вороново крыло, волосами и глазами, зелеными, как весенний мох. Мальчишки, близнецы Орм и Торгейр, не могли усидеть спокойно. Орм, чья шевелюра отливала темной медью, а глаза – холодной изумрудной зеленью, переминался с ноги на ногу. Его брат Торгейр, с иссиня-черными волосами и темно-карими, почти черными глазами, наблюдательными как у ворона, старался казаться невозмутимым, но его напряженная поза выдавала интерес.

– Ну что, мои птенцы? – голос Биргитты, низкий и чуть хрипловатый, как шум прибоя о камни, заполнил комнату. – Пора вам услышать историю. Нашу историю. Историю крови и камня, гордыни и льда. Историю нашего острова и нашего рода.

Она поправила плед на коленях и начала, и ее слова, словно дым от очага, закружились в воздухе, рисуя картины давно минувших дней:

– Веками остров Вальхёрр поднимался из седых вод, словно зуб дракона, обточенный штормами. Сильный, гордый, неприступный. И род наш, Вальхёрры, пришедший с материка на заре времен, правил им. Как? С железной волей и холодной яростью в сердце!

Биргитта ударила костяшками пальцев по подлокотнику.

– Сильны были, как сам прилив, что бьется о скалы! Непреклонны, как утесы, на которых стояла их твердыня! Стены крепостей – ярлы возводили! Моря – их драккары бороздили! Слава их – дальше крика чаек летела!

– Как драккары деда в бухте? – прошептал Орм, его зеленые глаза вспыхнули.

– Побольше тех, Орм, побольше и страшнее, – усмехнулась бабушка.

– Но слушайте дальше. Гордыня, детки мои… Гордыня – она как змея коварная. Ползет тихо-тихо, обвивает сердце незаметно, да так, что и не почувствуешь, пока не задушит. И в дни ярла Эйрика Железобрового, предка нашего, случилось непростительное. То ли клятву, данную древним духам скал, нарушили? – Биргитта покачала головой. – То ли святилище осквернили, то место, где свет солнца сливался с тьмой подземной, с дыханием самого Нидхёгга?

– Нидхёгга? – переспросила Лив, ее зеленые глаза расширились. – Того дракона, что грызет корни Мирового Древа?

– Его самого, детка, – кивнула бабушка. – То ли предали доверие тех, кто жил на острове до нас первых, чьи кости… чьи кости и стали его камнями?

Она замолчала, дав тяжелым мыслям осесть.

– Точная вина – песчинкой времени стерлась. Но суть-то жива: Вальхёрры возомнили себя богами! Над островом, над самой его душой!

– Неужели… это было здесь? На нашем острове? – ахнула Фрейя, ее карие глаза впились в бабушку. – Мы же тоже Вальхёрры!

– Да, милая моя, – голос Биргитты стал тише и мрачнее. – Мы – плоть от плоти их. И остров… остров не простил. Ответил. Но не яростью вулкана, нет. Леденящим… леденящим вздохом отвержения. Из самого сердца земли нашей, из трещин в древних скрижалях, просочился Сумрак.

Торгейр нахмурился, его темные глаза стали еще глубже.

– Сумрак? Просто темнота?

– Не просто тьма, мой мальчик! – Биргитта резко подняла руку. – Холодная пустота! Эхо всех страданий, что отвергла сама жизнь! Он вытягивал тепло из очагов… силу – из пашен… радость – из сердец! Люди слабели, как тростинки на ветру. Детки рождались… бледными тенями, едва шевелящимися. Старики уходили в землю с криком… криком неотпущенной души!

Голос ее дрогнул.

– А потом… потом они стали возвращаться. Воины рода Вальхёрров. Но не живые…

– Драугры! – выдохнул Орм, бледнея. – Папа говорил!

– Драугры, – подтвердила бабушка мрачно. – Искаженные тени былой силы и славы. Хрипящие одной лишь болью да голодом… голодом к теплу живых. И стал остров не домом, а тюрьмой. Тюрьмой для своих же детей. Проклятие Вальхёрров – вот имя этому ужасу! Кровь наша, гордыня наша – вот корни Сумрака! Сумрака, что звался черной сутью самого Нидхёгга, грызущего корни Иггдрасиля! Того самого, что грозит мраком и вечным льдом всему Мидгарду, миру людей! Сила, что дала нам власть, обернулась ядом. Ядом, отравляющим все, к чему прикасалась наша кровь. Оно мучило медленно… неотвратимо… превращая жизнь в сплошное ожидание кошмара.

Тишина в комнате стала густой, осязаемой. Даже треск огня казался приглушенным. Лив обхватила себя за плечи.

– Бабушка… а как… как его сняли? Проклятие?

Бабушка Биргитта замолчала, глядя в потрескивающие угли, словно ища в них ответ. Голос ее стал глубже, проникновеннее, полным древней силы и печали:

– Проклятие требовало платы. Не золота, не крови скота. Чего-то большего. Человеческого. Чистого. Такого, что могло бы на миг… на миг заткнуть бездонную пасть Сумрака… или… или разжечь его до пламени, все пожирающего. Века искали выход, детки. Искали отчаянно. И говорят…– она понизила голос до шепота, заставляя внуков придвинуться еще ближе, едва не касаясь ее колен, – говорят, однажды явился знак. Ворон, черный как сама ночь, сильный и яростный. И голубка, чистая как первый снег, но с пламенем солнца внутри. Ворону была дана задача нелегкая – найти ту самую, единственную голубку не здесь, а далеко-далеко, за бурными морями, за лесами, что касаются неба. Только связь их могла что-то изменить. И нашел он ее, ворон-скиталец. Нашел!

Бабушка замолчала, и в наступившей тишине было слышно, как завывает ветер в трубе. Глаза ее стали бездонными.

– Но ох, как нелегко им пришлось, мои птенцы! Не сразу и не просто сошлись пути их. Все было между ними! – Она резко сжала кулак на колене. – И жгучая ненависть, будто ледяные иглы вонзились в сердце ворона при виде ее чистого света. И любовь… Любовь нежданная, могучая, что топит вековые льды в груди и заставляет крылья биться, даже через боль. Свет голубки жег ворона, как раскаленное железо, оставляя невидимые шрамы в его тьме. А его холод и вековая тоска проникали в самое сердце голубки, сковывая ледяными кольцами. Больно им было друг от друга… невыносимо. Но и врозь – хуже смерти, будто часть себя теряли!

Фрейя ахнула, прижав руку к груди. Орм замер, широко раскрыв изумрудные глаза. Лив и Торгейр слушали, не дыша.

– Они боролись, – продолжала Биргитта, и в ее голосе зазвучал гул битвы. – Боролись с ненавистью, холодом и болью, что их связывала и раздирала. Как лед весной трещит и ломается под солнцем, так и стена между ними рушилась под напором той странной любви. Их связь… их мучительная, неразрывная связь стала мостом. Мостом через бездну Сумрака. Не ключом одним, а… светом, который соединил их вместе! Пламенем, что растопляет мертвый холод, и льдом, что укрощает всепожирающий огонь отчаяния. Смогли ли они выстоять? Погасили ли Сумрак совсем?

Бабушка покачала головой, и в уголках ее глаз блеснула влага, отраженная огнем.

– Не знаю, милые мои. Легенда стара, конец ее затянут временем, как наши горы туманом. Может, они стали вечной парой, обреченной гореть и замерзать, но держать Сумрак в узде? Века прошли, а остров… здоров. Но в черных водах фьордов еще шепчутся волны о проклятых Вальхёррах, их долге… и о вороне с голубкой, чья любовь заставила дрогнуть вечный лед. Ответы все погребены во мраке. И лишь отчаянная надежда… или безумная гордыня… могут попытаться их отыскать. Но теперь… теперь мы знаем, что даже самая жгучая боль может стать началом пути.

– Я буду вороном! Самый черный! И найду свою голубку!Первым вскочил Орм, его медные волосы вспыхнули.

– А я – голубка! Чистая, с огнем! – закричала Фрейя, закружившись. – Лети ко мне, Ворон! Но… ой, как холодно!Он раскинул руки-крылья, изображая боль: – Ай! Горю!

– А я – другая голубка! Белая! И меня тоже надо найти! – запела Лив, пытаясь вовлечь братьев в игру.Она притворно сжалась. – И я вороном! Буду херсиром, как папа, дружину вести за собой! – Торгейр метнулся к Фрейе, изображая борьбу.

Комната снова наполнилась криками:

– Каррр! Жжет!

– Гууу-уу! Холодно!

– Лети за мной, голубка, даже если больно!

– Ненавижу тебя, чернокрылый.

Они сталкивались, отталкивались, смеялись и снова тянулись друг к другу, разыгрывая сложный танец притяжения и отторжения легендарных птиц.

– Ну все! Ти-и-и-ихо! – ее голос прозвучал с железной властностью.Бабушка смотрела на них. В ее глазах, поверх привычной грусти ушедших дней, мелькнул новый отблеск – надежды и веры в свой род. Внезапно она хлопнула в ладоши – резко, как удар топора по щиту.

Дети замерли, обернувшись. Биргитта подняла палец, ее взгляд стал острым и предостерегающим.

– Играть в воронов и голубок – дело важное. Но сейчас – баю-бай! Огонь угли съел, ночь чернее крыла ворона. А если вы так кричите о любви да ненависти… – Она наклонилась вперед, понизив голос до леденящего шепота, – Тролли услышат. Они обожают сильные чувства. Особенно те, что рвут душу. Услышат… и придут. Прямо из-под камней очага, по теням… тихо-тихо…

Орм и Торгейр невольно отпрыгнули от камина. Лив схватила сестру за руку. Даже отважная Фрейя притихла, чувствуя, как по спине пробежал холодок не от игры. Бабушка кивнула, тень легкой усмешки тронула ее губы.

– Так что – марш по кроватям, мама будет с вами еще строже, чем тролли! Давайте, детки, быстрее ветра! И ни звука! Чтобы ни один йотун-ходун не учуял ваши горячие сердечки!

Дети, не смея перечить, лишь переглянулись – взглядами, полными и остатков игры, и нового понимания услышанного – и, стараясь ступать бесшумно, поспешили к дверям детской. Их шаги затихли. Биргитта осталась одна. Она откинулась на спинку кресла, глядя на багровые тлеющие искры. Шепотом, будто обращаясь к теням на стенах, она добавила:

– Найдут ли они своих голубок и воронов, когда вырастут? И выдержат ли огонь и лед жизни?

И в тишине, нарушаемой лишь шипением углей, завывание ветра в трубе звучало то ли как крик далекой чайки, то ли как эхо древнего вороньего карканья над ледяными водами Вальхёрров.