Прости меня, Луна (3 книга)

Предисловие

для тех, кто не читал первые две книги цикла "Союз пяти королевств"

Прошло более двадцати лет с тех пор, как Союз пяти королевств столкнулся со страшной угрозой: обнаружился заговор, главными участниками которого стали маги из Сулейха, способные по мановению руки открывать порталы. Перемещаясь на огромные расстояния, бахриманы действовали весьма слаженно. В чужой стране они выбирали приближенный к власти род, в котором вдруг начинали происходить несчастные случаи – наследники гибли один за другим. Рок преследовал семью до тех пор, пока в ней не оставалась беззащитная наследница. Весьма вовремя в ее жизни появлялся любящий мужчина, легко раскидывающий соперников. Он окружал избранницу заботой и вниманием, носил на руках и покорял сладкими речами ровно до тех пор, пока она не дарила ему сына. 
На странное совпадение, что все именитые роженицы так и не вставали с постели, оставляя безутешного вдовца с ребенком на руках, обратили внимание лишь тогда, когда один из бахриманов обманом стал мужем наследницы королевства Северная Лория. 
Но маг из Сулейха просчитался. Смышленая Свон раскрыла заговор и рука об руку с принцем Эрии Эдуардом, которому давно отдала свое сердце, избавила мир от тайного вторжения врага. Неуловимые маги лишились возможности беспрепятственно открывать порталы, поскольку в самых неожиданных местах их ждали смертельные магические ловушки. Бахриманы вынуждены были покинуть пять королевств и затаиться в труднодоступных местах мира.

Такой страной для некоторых магов-беглецов стал Тонг-Зитт, сплошь состоящий из Лабиринтов. Туда же в пятнадцатилетнем возрасте попал приемный сын Свон и Эдуарда, обнаруживший в себе способность открывать порталы. К нему пришло осознание, что он бахриман. А все дело в том, что настоящими родителями Петра Пигеона являлись знатная эрийка и маг-наследник королевства Сулейх, погибшие при разгроме родового замка войсками принца Эдуарда. 
Петр исчез на долгие шесть лет и объявился лишь в день свадьбы сводной сестры Роуз, которую похитил и надежно спрятал в самом сердце Лабиринтов. Принцесса, дочь Свон и Эдуарда, предприняла несколько попыток сбежать от похитителя, но ни одна из них не завершилась удачно. Своими необдуманными действиями она привлекла к себе внимание коварной королевы – правительницы Тонг-Зитта и обнаружила, что жители дворца вовсе не простые люди, а оборотни, превращающиеся в красных драконов.
Для Роуз открытие стало ошеломительным, поскольку весь мир знал только о двух видах ящеров: черных, которыми управляют наездники, применяя магическую команду «Арроу», и белых – мыслящих существах, способных общаться с людьми на их языке.
Не сразу принцесса Роуз поняла, что Петр ей не враг. Он вынужден был похитить ее только из-за того, что после свадебного торжества королева Тонг-Зитта, ненавидящая Свон и Эдуарда, планировала убить их дочь. 
Долгий путь домой закончился тем, что королева погибла, жених, оказавшийся подлецом, сбежал, а красные драконы преклонили перед Роуз головы - принцесса случайно стала обладательницей артефакта Драконье око. Власть над магическими существами, подчиняющимися красному камню, едва не свела новую правительницу с ума: воинственные ящеры не могли существовать без кровавых набегов, приносящих Тонг-Зитту богатства.  
Случай помог Роуз узнать, что в Драконьем оке заточен краснокрылый бог Гаюрд. Его освобождение положило конец расе оборотней – они утратили способность превращаться в драконов, и вынуждены были искать мирные пути существования. Петр, заблудившийся в Лабиринтах, обнаружил утраченное после давнего землетрясения месторождение горючих камней, которые весьма высоко ценились за пределами Тонг-Зитта. Лабиринты перестали быть тюрьмой для согнанных туда людей.
На свадьбе Петра и Роуз было объявлено, что помолвка Лунной царевны Стеллы и принца Генриха, сына Свон и Эдуарда, расторгнута без объяснения причин.
Роман «Прости меня, Луна» повествует о событиях в жизни Лунной царевны, произошедших после крушения ее надежд.

Пролог

«Пятеро магов встанут стеной против Зла:
Рожденный от брата с сестрой
Бастард, в ком королевская кровь смешана с колдовской
Потерявший крылья
Бредущий в никуда
Спящий вечность.
И все пятеро покинут мир в тот же час, как выполнят свое предназначение».

Воин стоял, опираясь на огромный меч, и с равнодушным лицом следил за тем, как Рожденный от брата с сестрой сковывает за спиной любимой женщины руки. Кто бы знал, что стоит ему то равнодушие! Никто не увидит, как крошатся сцепленные зубы, как трясется каждая жилка, зовущая откликнуться на крики несчастной, как зудят ладони, обхватывающие холодное железо.
- Ты не можешь! Ты не посмеешь! – кричала она. Черные волосы закрывали красивое лицо, и, не видя его, Воину было легче удержаться на месте, не кинуться к ней, чтобы снести одним ударом голову короля, опутывающего грубой веревкой тонкие запястья. Красные следы на нежной коже доставляли Воину почти физическую боль.
– А как же любовь? – она извернулась и скинула волосы с лица. Воин остановил взгляд на ее красных губах. Струйка крови текла по подбородку и капала на дорогую ткань платья, едва закрывающую грудь. – Ты все еще любишь! Я по взгляду вижу, что любишь! Не ты ли целовал мои уста? Смотри, они по-прежнему ждут твоих ласк, – женщина облизала губы, размазывая по ним кровь. Воин закрыл глаза, она же засмеялась, поняв, что пробила его защиту. - Не ты ли сжимал руками эту грудь, когда изливался в мои глубины семенем? 
- Закройте ей рот, - его голос был тих, а хотелось кричать… От боли, от ненависти к самому себе. Он слаб, и она об этом помнит. 

Потерявший крылья сгреб с земли горсть камней, Бредущий в никуда накрутил на руку длинные волосы и заставил запрокинуть голову.
Теперь она не могла говорить. 
Это молчание позволило Воину поднять веки. 
Зря, ох, зря он понадеялся, что его душа перестанет рваться в клочья. Взгляд, в котором он снова и снова тонул, обжигал лавой, буравил. В черных зрачках женщины сквозь гнев просвечивались насмешка, презрение, снисходительность… 
Он не сможет убить ее, и она об этом знает. 
Как бы они ни враждовали, как бы ни ненавидели друг друга, Воин никогда не убьет ее. 
Может ли любовь быть разрушающей? 
Воин вновь закрыл глаза, обрывая последнюю нить между ними.
- Положите ее лицом вниз. 
Он слышал, как она колотилась в серебряном гробу, как выгибалась и трясла головой, окончательно спутывая прекрасные волосы.

Как только она успокоится, ее приведут в порядок. Бастард заплетет косу, наденет на голову шелковую сеть с жемчужинами, поправит платье, богато расшитое каменьями, принесет туфли. 
Все как положено. Все как повелось. 
Курган с телом затеряется в лесах, порастет травой, и невдомек будет людям, что протоптанная ими тропа пролегает рядом с вместилищем Зла, которое однажды проснется и вновь заставит Воина выйти на тропу войны.

Глава 1

- Я не понимаю, что он говорит… - шепот Лунной царевны, обращающейся скорее к себе, чем к кому-либо, слышала лишь фрейлина ее мачехи. Княгиня Литания, не скрывая любопытства, смотрела на девочку, мгновение назад светившуюся от счастья.
- … вынуждены отказаться от брака с Ее Высочеством царевной Стеллой. Король Эрии Его Величество Артур Пятый приносят свои извинения…
«И платье тщательно подбирала, чтобы скрыть угловатость фигуры, но не получилось… - фрейлина скользнула глазами по тому месту в наряде «невесты», где предполагалась грудь. Парча топорщилась, скрывая пустоту, кружева по линии выреза подрагивали, выдавая неровное дыхание тринадцатилетней девочки. – Ничего у нее не получилось. Ни родиться у достойной матери, ни выйти замуж за будущего правителя Эрии. Жаль, что не нанесла румяна, не выглядела бы сейчас настолько жалкой».
- Вы хотите войны? – резкий голос правителя Лунного царства заставил фрейлину вздрогнуть и упустить тот момент, когда с ресниц Стеллы сорвется первая слеза. Первая за много лет. «Волчонок» никогда на людях не плакала. Сжимала зубы, щурила глаза, собирала пальцы в кулак, но не плакала. Даже тогда, когда ее вышвырнули из дворца, отселив в дальние гостевые покои.

Фрейлина прислушалась к словам посла, который хоть и крепился, тоже выглядел не лучшим образом. Принести дурную весть всего лишь через год после того, как от имени Генриха Эрийского просил руки дочери царя? То еще поручение. И о какой войне идет речь? Негоже царству, затерянному среди снегов и дремучих лесов, грозиться могущественному королевству. И ради кого? Бастардки, которая была выбрана лишь потому, что ее возраст позволял скрепить два государства семейными узами?
 
«М-да, не повезло бедняжке, - фрейлина вздохнула, сложила пальцы в замок и, опустив глаза, последовала за царицей, покидающей тронный зал. Венценосный супруг, вельможи и посольская группа перешли в кабинет для подписания бумаг. - Придется как-нибудь по-другому доказывать преданность Союзу пяти королевств. Жаль, что царевна Януша еще слишком мала и не может заменить сестру».
Фрейлина слегка повернула голову, чтобы увидеть «брошенную» невесту. Та, выйдя из зала следом за царицей, уже не могла сдержать эмоций, а потому просто побежала к выходу.
«Нет, все-таки интересно, в чем истинная причина разрыва помолвки? Посол может петь соловьем, убеждая, что дело вовсе не в Стелле, а во внутренних проблемах эрийского семейства, но отказ остается отказом. Неужели кто-то донес о странностях царевны?»

Кудахтанье няньки, поджидающей подопечную с шубой в руках, девочку не остановило. Она вылетела вон, впустив в помещение клубы ледяного воздуха, неприятно прошедшегося стылой волной по ногам.
«На дворе трескучий мороз, а парча и кружево не греют, - фрейлина сама была матерью, а потому беспокойная мысль все-таки мелькнула. Мелькнула и погасла. - Но что с волчонком станется? Ее хоть в лес отведи, все равно выживет. Вся в мать-ведьму».
- Лита, помоги мне раздеться, - капризный голос царицы оборвал размышления.
«Если зовет, значит, есть о чем пошептаться».
 
- Ее терпели-то только из-за того, что могла принести пользу государству. А теперь зачем при себе держать? – государыня поморщилась, когда Лита вытащила из волос последнюю шпильку. Тяжелая пшеничная коса упала на спину. Ирсения и в свои сорок два была хороша: белое-розовое тугое тело, пышные формы, лучащийся взгляд светло-серых, почти хрустальных глаз. Губы с детства надуты капризно, но мило. Была бы Литания мужчиной, не устояла бы перед такой женщиной. К ней хотелось прикоснуться, провести ладонью по круглым плечам, чтобы убедиться, что кожа на ощупь такая же шелковистая, какой видится. Не зря царь-батюшка до сих пор глаз от нее отвести не может. Млеет в ее присутствии.
«Даже со стороны понятно, что такая не могла породить на свет чернавку. Благо хоть расщедрилась, имя дала падчерице красивое – Стелла. Но какая она Стелла? Тилля». 
Княгиня усмехнулась. 

Стелла, не в пример царице или даже своей младшей сестре, про которых так и тянет сказать «кровь с молоком», смотрелась мелкой, жилистой, подвижной, с копной непослушных волос цвета вороного крыла, с быстрыми глазами, что обжигают темной синевой, стоит только встретиться взглядом. Волчонок и есть волчонок. Из тех, у которых тело тощее, лапы не по возрасту велики, а шерстка дрянная, не набравшаяся силы. 
- Не нужна она более во дворце, - нарядная женщина устало повела плечами. Все вокруг было под стать ей: и широкая кровать, что под белым покрывалом смотрелась мягким облаком, и мебель из драгоценных пород золотого дуба, и шелковые бреужские обои, на которых цвели нежнейшие розы, и ковры, где стопа утопала по щиколотку.
- Отошлете девочку? – фрейлина замерла, прежде чем выбрать гребень. Взяла костяной, широкий, тот, который по ободу украшают зеленые каменья из Усторских шахт. Они сыто блеснули зеленым атласом. - «Хоть бы отправили не в ту школу, где учится моя Аруся. Волчонка куда бы подальше, лучше в другую страну».
- Подскажу.  Мне еще вчера весьма интересный список передали…
- Ваше Величество, вы знали? – гребень застыл в воздухе. Фрейлина в зеркале встретилась глазами с царицей. По тому, как скривился ее рот, не было нужды гадать, что воеводскую дочь, сумевшую стать владычицей северных земель, заранее известили о прибытии посла и его досадных намерениях. – Но как?!
Вопрос не удостоили ответом. Лишь легкая улыбка скользнула по холеному лицу царицы.

Переплетая косу, Лита задумчиво перебирала события последних дней.
«Неужели эрийцы прознали о случае с Янушей? Но кто доложил? Сама царица? Ей-то какая выгода? Увезли бы ненавистную падчерицу через неделю с глаз долой… Нет, не понимаю».
 
«А тебе и не понять, - царица наклонилась к зеркалу и провела пальцем по соболиной брови. – Месть должна быть холодной».
Покусав полные губы, которые от прилива крови стали алыми, произнесла, наслаждаясь тем, как у наперсницы расширяются глаза:
- В монастырь Мятущихся Душ отправим. Там и сгинет.

Глава 2

Стелла не помнила первые годы пребывания в царском дворце, знала лишь по рассказам, что отец принес ее совсем маленькую, от силы трех дней от роду, повинился перед супругой, которая столько лет зачать не могла, а он вон как… мог, значит… не его была вина…
«Может, в этом вся беда? Отсюда ее нелюбовь-ненависть? Я как укор ей. Как вечное напоминание, что другая женщина понесла, а она, как ни старалась, пустой оказалась. Горевала, должно быть…»

Горевала. Конечно, горевала. После «подарка» мужа царица с удвоенной энергией взялась разъезжать по целебным водам, по монастырям всяким, где иконы чудотворные слезами точились, по пещерам южным, где смрадные грязи от женской болезни лечили. Лечили, лечили, да не вылечили.
Всякий раз с надеждой ждала Ирсения, что не придут кровавые дни, завяжется в пустом брюхе жизнь. А тут… Девчонка чужая, совсем непохожая ни на нее, ни на мужа седовласого, подрастала. Царевной звалась, хотя крови в ней царской была лишь половина. А вторая … вторая ведьме принадлежала. Пусть говорили, что знахаркой та являлась, целительницей…
Мужа, вон, своего не завела, чужим попользовалась. Целительница. Пока он, раненный, в бреду лежал, телом своим согревала. Согрела…

Была Ирсения у нее в лесной сторожке. Ревность погнала посмотреть, чем соперница царя взять смогла. Видела травы, развешенные по стенам, пузырьки с настойками, цветными боками на полках отсвечивающие, да простыни с багровыми пятнами, что в угол кто-то бросил. Саму-то роженицу у ближайшего монастыря похоронили. Говорят, кровью после родов изошлась...
А ей не жалко. Пусть бы и дочь свою с собой унесла. 

Ведь знала, знала царица, что сама виновата! Первого ребеночка вытравила, как только поняла, что царь не просто так к воеводе в дом ходить повадился. Князю Вышегородскому сказала, что ошиблась, нет никакой беременности, а сама к ведьме пошла. Такой же целительнице…
Потом брата к ней послала, чтобы придушил. Негоже кому-то знать, что будущая царица тяжелая от полюбовника была. А пустоту свою многолетнюю ведьмовским проклятием посчитала. Пока не произошло чудо. Да, чудо…
Уж и не чаяла, что жизнь в ней забьется. 
Теперь и не понять, что помогло: собранные в пузырек иконные слезы, настойки на редких травах или те самые грязи, но свершилось. Свершилось. 
Она даже помнила день и час.

- Матушка! Вы вернулись!
- Какая я тебе матушка? – ткнула пальцем в лоб подбежавшей падчерице. – Ты отцов грех.
Тогда еще подумала: «Лучше вообще матерью не быть, чем такую дочерью звать. Черноволосая, с чуждыми чертами лица. Разве что глаза как у супруга синие-пресиние».
А девчонка словно не слышала, вцепилась, обняла так, что рук не расцепить, прижалась щекой к животу, зажмурилась.
Сколько ей тогда было? Шесть всего? Едва оторвали.
Боль, страшная боль скрутила внутренности. Словно кишки на пику намотали. 
Захлебнулась царица криком, замолотила руками по телу падчерицы.
- Пусти! Пусти, дрянь!
А она держала. Голову в плечи втянула, но держала.

Потом ночью пришла. Подкралась на цыпочках и легла поверх одеяла.
Ирсения проснулась от кошмара. Тяжко ей было. Холодный пот по всему телу, струйка слюны изо рта на подушку капала. Только утром рассмотрели,  что это кровь была. 
Стряхнула царица девчонку словно кутька на пол, завизжала. Та уползла…
Царь прибежал, успокаивал, в руках баюкал. Пел даже, кажется. 
А позже подсчитали, что именно в ту ночь понесла.
Падчерицу от греха подальше отселили. Тут и выяснилось, что никто из слуг с ней в гостевой дом идти не хочет. Боятся. Ее прикосновения страх навевают, а то и болью отдают. Не все жаловались, но боялись все. Хорошо, что оказия вышла, Мякиня как раз у ключницы гостила. Одна она и согласилась за «дитяткой» присматривать. Сначала по незнанию, потом уже поздно было слово назад забирать. Привязалась.
Говорят, что нянька тоже иногда морщится, будто болит что-то, а девчонка к ней льнет. 

Если бы не царь, давно удавили бы. Брат сколько раз предлагал. Мол, не узнают. Но нельзя. Мало ли как повернет? 
А тут в Союз позвали, и чтобы наверняка союзниками стать, решили детей поженить. Сам царь настоял. Сначала хотели за внука короля Уильяма отдать, но тому лет маловато оказалось, молоко на губах еще не обсохло. Вот и нашелся жених получше – Генрих Эрийский. 
«И как согласился? Видать, интересны Эрии и шахты Усторские, и рудники Залеские. Меха опять-таки. Да и с востока Лунное царство хорошо Союз прикрывает, иначе полезли бы желтолицые карлы на западные территории с набегами. А сейчас их наши заставы в страхе держат».

Ирсения видела, как при объявлении о помолвке глаза у девчонки загорелись, хоть и старалась та взгляд спрятать. А потом донесли и о писанном маслом портрете королевской семьи, что когда-то давно из Эрии прислали. Мол, бастардка к отцу в кабинет повадилась. Садилась в кресло и вздыхала, любуясь на гордый профиль наследника. Правда, было на том портрете Генриху от силы лет пять всего. Кудри светлые, губки алые… Ну-ну... Стало быть, мечтала его женой стать, а потом и королевой всей Эрии. 
Портрет однажды сняли. Куда он делся, так и не допытались. 

Может быть, и не стала бы Ирсения в посольство Эрии чужими руками записочку посылать, но последний случай заставил вспомнить старые обиды.
Стелле было запрещено к сестре приближаться. Да и гуляла дочь отдельно, в царском саду, что стеной от гостевого дома отделялся. 
Няньки рассказывали, что не видели, как бастардка к царевне подкралась. Говорят, ее белая шуба со снегом сливалась. А опомнились лишь тогда, когда две сестры по земле кататься начали, младшая криком кричала и плевалась кровью. Садовник оглушил падчерицу, только тогда и смогли отцепить. Пришлось потом за старого слугу перед царем заступаться. Негоже, конечно, царевну бить, но она же тварь…
Проклятая она. Так все говорят. Ведьмовское отродье. 

Глава 3

Четырнадцать лет назад

Тот день жители Прясти – селения, что жалось одним боком к обветшалому замку сестер Багуш-Пальских, запомнят надолго. Охотники, возвращаясь из трехдневного похода, когда впервые за засушливое лето удалось загнать кабанчика и разжиться дюжиной зайцев, наткнулись на лысую горку, которую раньше не замечали. Была она идеально округлой, без какой-либо растительности, но с черными подпалинами то тут, то там.
- Кажись, молния по ней шарахнула, - Корхель - долговязый мужик с замотанным платком на макушке, который заменил ему утерянную шапку, наклонился и взял в руки гладкий камень, что поблескивал в лучах солнца закоптившимся боком.
- Агась, - хихикнул молодой, но самый крепкий из всей ватаги охотник, перекладывая на другое плечо шест с привязанным к нему кабанчиком. Второй носильщик только крякнул от досады и повторил движение за вертлявым напарником. Спина ныла, уже который час шли без продыху. - Молния шарахнула, а земля дыбом встала? Отродясь здесь горы не было.
- Может, и не замечали мы ее? - Корхель пнул ногой по почерневшему кусту, который тут же осыпался. Густо запахло гарью. - Под зарослями ежевики немудрено. Кто ж по доброй воле захочет в них лезть? Горка, не горка - все одно, если колючки заживо кожу сдерут. 

Дядька Прун, чьи седые тонкие усы уныло свисали по бокам рта и заканчивались где-то на груди, отвязав от ремня связку с тушками зайцев, кинул ее в траву и в задумчивости пошел по кругу. Ломкие, иссушенные огнем кусты хрустели под ногами. 
- Долго еще стоять? – заныл напарник молодого охотника. – И чего принялись пожарище разглядывать, будто невидаль? Вот когда храм Багуш-Пальских горел и восковые статуи от жара на бок заваливались, точно живые, было интересно. А тут черная пыль одна…
- Брось кабана, Миклуш, - откликнулся дядька Прун, присаживаясь на корточки. - Здесь творится что-то неладное. Сам посмотри.

Кабан тяжело опустился на траву. Пух с потревоженных метелок, словно легкий дым, понесло по ветру.
Корхель, сбросив тут же у туши заплечный мешок, поспешил следом за товарищами. 
Дядька Прун крутил в руках оплавившийся кусок металла.
- Ишь ты… Никак серебро? – Корхель, вытирая головным платком вспотевшее лицо, наклонился ниже. Тонкие волосы, похожие на пожухлую бесцветную траву, прилипли к загорелому лбу.

С той стороны, где столпились охотники, от низа и до самой макушки горки шла тонкая расщелина. Поковыряв пальцем у ее основания, Прун вытащил на свет еще один слиток.
- Никак мы клад нашли? – Корхель живо представил, сколько сокровищ может быть скрыто под тонким настом. – Видать, потому молния и шарахнула, обойдя стороной высокие ели, что злата и серебра здесь закопано немерено?
- Надо в деревню бежать, - молодой охотник, будто скаковой конь, готовый тут же взять старт, гарцевал на месте. – За ломами и лопатами.
- И телегу хорошо бы пригнать, - кивнул Миклуш, не в силах оторвать взгляд от пары слитков, что лежали на ладони у дядьки.
- Погодьте суетиться, - Прун, распрямившись, пнул носком стоптанного сапога расщелину.  – Может и нет никакого клада. Так, две монетки затерялись. Надо бы наверху посмотреть, там, кажись, щель расходится…
Все проводили глазами змейку расщелины, которая по мере приближения к макушке горы неумолимо утолщалась.
- Так я гляну, - Корхель, не дожидаясь одобрения, полез наверх. Никто и опомниться не успел, как земля под его ногами загудела, и долговязый охотник рухнул куда-то вниз. Горка оказалась полой.
- Кор? Кор, ты живой? – как только камни перестали шуршать, а поднятая в воздух пыль улеглась, молодой подполз к зияющему провалу на брюхе. – Кор?!
- Ну, что там, не тяни… – дядька Прун и сидящий у его ног испуганный Миклуш тянули шеи, пытаясь заглянуть за край обвала. 
- Там гроб, кажись. Огромный…
- Гроб? А Корхель где?
- На крышке лежит.
- Жив? Жив хоть? Дубина стоеросовая, не молчи! – терпения у старика не хватало, но и желания повисеть на краю обрыва и рассмотреть все собственными глазами тоже не возникало.
- Не з-з-знаю, - молодой сглотнул. – Но, кажись, та крышка тоже из серебра. И она треснула…
- Подмога нужна, - Миклуш поднялся на дрожащие ноги. - Я до деревни сбегаю.
- Веревки захвати. И побольше! – дядька Прун проводил глазами пошатывающегося охотника, ломанувшегося через кусты. - «Эх, надо было молодого послать. Он посноровистее».

- Ну что? – Прошел час. Старик сидел, облокотившись о ствол дерева, молодой продолжал лежать на брюхе у ямы. – Корхель так и не шевелится?
- Кажись, сильно башкой стукнулся и сознание потерял, - вздохнул дозорный, - или вовсе помер. Высота не так, чтобы большая, но ежели головой об угол… то…
Договаривать не стал. Невезучий Корхель лишь год назад женился и теперь дожидался рождения первенца. Представлять, как будет убиваться Зденка в случае смерти мужа, было страшно. 

Уже смеркалось, когда со стороны замка послышался шум.
- Он что, всю деревню собрал? – молодой повернул голову в ту сторону, где виднелся факельный огонь, и тихо-тихо начал отползать от ямы. Земля сотрясалась так, словно на подмогу шло войско.
Миклуш сидел на первой же подводе – самой большой, какую нашел в деревне. Следом подкатило еще три – с мужиками, вооруженными баграми, веревками и лопатами. Ворох мешков, вываленных на землю, и топоры, заправленные за пояса, однозначно указывали, что гонец в красках описал находку.
- Где яма с серебром? – вперед вышел староста - крепкий мужик за пятьдесят. В деревне люди жили небогато, поскольку сестры-графини давно забросили хозяйство и хирели вместе с замком, но Дадарь, крутившийся при старухах, по мнению многих, подворовывал, отчего мог себе позволить и камзол из корпского сукна, и штанов полдюжины в отличие от тех, кто имел всего пару и сидел, не высовывая нос из дома, пока те сохли.
Носы начищенных сапог богато блеснули кожей, когда староста приблизился к краю ямы и опустил факел ниже, чтобы рассмотреть открывшееся нутро.
- Осторожно, рухнешь! – только и успел предупредить дядька Прун, когда камни под ногами старосты начали осыпаться. 
- Мавка тебя побери! Почему медлил? Смерти моей захотел? - Дадарь торопливо попятился, но его жадный взгляд успел выхватить и огромный постамент, и сам гроб, что под факельным огнем сыто сверкнул серебром. Тело Корхеля воспринималось как досадная помеха, мешающая рассмотреть витиеватый узор на крышке.
«Должно быть, кто-то из древней знати спрятан в могильнике, - староста в уме подсчитывал вес погребальных предметов. – Дурак, Миклуш. Надо было втихую о таких вещах рассказывать. Поднял ор на весь поселок, как теперь от сестер находку скрыть? Земли-то им принадлежат. Заграбастают и опять по ветру пустят, неумехи…»

Глава 4

- Ну поговори со мной, милая. А не хочешь, на вот, скушай яблочко. Смотри какое наливное. Костюшка как узнал, что мы уезжаем, с посыльным целую корзину передал…
«Костюшка прислал. Наверное, как извинение, что попрощаться не пришел. Он бы пришел, но, видать, не дали. Заперли, как и до этого случалось», - Стелла оторвала взгляд от хвойного леса, что сплошной стеной стоял вдоль дороги, взяла протянутое яблоко, но не откусила. Поднесла к носу, вдохнула аромат. Летний. 
В памяти Стеллы всплыла первая их встреча. Сколько ей тогда было? Лет девять? 
И до того события они не раз виделись: князь Вышегородский с сыном бывали во дворце по праздникам, и имение их находилось совсем рядом, так что приходилось сталкиваться. Но те встречи проходили как-то вскользь, смято, в них главенствовали настороженность девочки и смущение мальчика. И парой слов не перекинулись.

На дворе стояло позднее лето. В тот год оно было особенно милостивым: много солнечных дней, мало дождей. Яблоки уродились величиной с кулак кузнеца. Как раз за его домом и начинались те сады, куда Тилля с ватагой сверстников, чьи родители служили во дворце, повадились ходить на охоту. 
Может кто-то и считал, что отселение в гостевой дом после «нападения» на мачеху было для царевны наказанием, на самом же деле он сильно ошибался. Стелла получила свободу, которой ей так не хватало в давящих стенах дворца. Она, с молчаливого попустительства няньки, сблизилась с детьми простых людей, которым строго настрого наказала называть себя не иначе, как Тилля и забыть, что она царевна. Поначалу детвора робела, но после первого же набега в чужой сад, когда все стремглав удирали от садовника, грозящего оттаскать за уши, приняла нового члена команды, потихоньку ставшего если не предводителем, то не последним членом команды по играм и всяческим затеям. 
- Тилль, а мы сегодня пойдем грабить? – у дверей стоял босой мальчишка. Оборвавшаяся лямка болталась сзади словно хвост, вторая, сползая с плеча, едва справлялась со своей ролью, поэтому время от времени пацаненку приходилось подтягивать штаны.
- Не потеряешь? – царевна по-деловому осмотрела наряд «грабителя».
- Неа, - тот шмыгнул и локтем вытер нос.
- Смотри! Нам еще мешок яблок тащить.
- Когда это я подводил?

Оторвавшаяся лямка и стала причиной того, что грабителей садов «повязали». Она зацепилась за гвоздь в заборе и тело хозяина штанов надежно запечатало единственный выход.
Садовник не стал разбираться. Хворостины отведали и мальчики, и девочки, но, когда дело дошло до царевны, которая ничем не отличалась от остальных – была такая же чумазая и лохматая (попробуй-ка оставаться чистенькой, когда ты сидишь на дереве и набиваешь за пазуху добычу), в дело вмешался Барчук. 
Сына князя Вышегородского так прозвали за полноту, не свойственную простым людям, и наличие кучи ворчливых теток и нянек, сопровождающих его всюду, несмотря на то, что он в свои восемь лет уже вышел из опекаемого возраста. 

Царевна смотрела на приближающегося Барчука с ненавистью, поскольку он мог ее выдать, что сразу сделало бы ее неравной с теми, кто уже отведал хворостины и сейчас наматывал сопли на кулак.
-  Та-а-ак, теперича твой черед, - садовник разворачивал очередного «грабителя» лицом к забору и сплевывал на руки, прежде чем стегануть пару раз по заднице. Тот сжимал зубы, чтобы не проронить ни звука: за годы дружбы выработался своеобразный кодекс чести: попался – молчи, не вой на всю деревню.
Стелла знала, что друзья не дают волю чувствам из-за нее. Не дай бог на крики сбегутся взрослые и опознают среди сорванцов царевну. Тогда прощай свобода.
А тут Барчук…

Но Костюшка Вышегородский, верно оценив обстановку, быстро снял курточку и встал возле царевны.
Хворостина замерла в воздухе.
- Эт как же? – крякнул удивленный садовник.
- Бей и меня! Это я разрешил им набрать яблоки!
Рука садовника медленно опустилась вниз. Его лицо пошло красными пятнами.
- А отчего же уходили не через главный вход? – старик быстро пришел в себя. Его прищуренный глаз засвидетельствовал сомнения в честности хозяйского сына.
- А разве так интересно?
Садовник почесал затылок. Хоть и многие годы отделяли его от детства, память услужливо подсунула видение, как будучи пацаненком, он через окно пробирался в дом, отламывал от свежеиспеченного каравая кусок и убегал, петляя словно заяц, под крики матери, бьющей его по спине полотенцем. «А через дверь и попросить?» 
Но нет же. Так неинтересно. А вот украдкой, да так, чтобы все обмирало в животе от страха…

Больше ватага детворы в сады Вышегородских не наведывалась. И не потому, что Барчук стал своим, а своих не грабят, а потому, что стало неинтересно. Пропал кураж опасного приключения. Кто же полезет на дерево за просто так? Да и яблоки те были кислые, лишь телята их хорошо ели.

- Скажи, няня, почему ты отправилась со мной? Разве не должна навестить родных, которых видишь не так часто? Ведь я знаю, у тебя есть родная сестра.
- Это завсегда успеется, - Мякиня оторвала кусок кожицы от вареной курицы и сунула кошке. Та аккуратно взяла и шмыгнула под скамью. – И потом, разве ты не стала мне родной? А родных в беде не бросают.
- Расскажи мне про монастырь Мятущихся Душ. Что меня там ждет?
Мякиня вздохнула.
- Тебе следует придумать себе новое имя. Всякий, переступивший порог монастыря, перестает быть собой. Там нет ни чинов, ни званий. Все равны. Рядом с тобой может сидеть сын лорийского пастуха или андаутская принцесса, но ты никогда об этом не узнаешь.
- Сын пастуха? – Стелла оборвала череду новых имен, которые принялась перебирать в голове. Ни одно не нравилось. – А разве монастырь не женский?
- Настоятельница и сестры – женщины, а вот их воспитанники могут быть обоих полов, - нянька вытерла руки о тряпицу, подняла глаза на царевну. – Туда уже несколько лет собирают таких, как ты.
- А какая я? – Стелла насторожилась, подалась вперед, забыв о яблоке. То соскользнуло с колен и покатилось под лавку, к фыркнувшей от неожиданности кошке. 

Глава 5

- Дочь! – дверь распахнулась, впуская морозный воздух. В его клубах появился царь. В лохматом полушубке больше похожий на медведя, чем на человека.
Царевна встала, но не подала даже руки, хотя отец надеялся, что та кинется навстречу, и он сожмет родное дитя в объятиях.
«Не простила?»
Виноват. Сильно виноват был правитель Лунного царства  перед дочерью. За то, что не смог уберечь мамку, за то, что не защитил ее, кроху, смолчав, когда девочку отсылали в гостевой дом. За то, что не умел противостоять царице, которая, не иначе как, приворожила его, ведь трудно объяснить даже самому себе, почему ни разу не отказал, безропотно принимая любую кривду, вырвавшуюся из ее уст, за правду. 
Взять хотя бы тот самый первый раз, когда он после удачной охоты остановился у своего воеводы – друга и главного помощника. Ночью Ирсения пришла в покои, отведенные государю, и возлегла с ним, а наутро Берелив, как ни старался, ничего не вспомнил, кроме того факта, что удивился, как охрана постороннего пропустила. Стража, должно быть, подкуплена была. Или спала крепко. Ничего не видели, ничего не слышали. Опоили?
Доказательством греха служили испачканные простыни на кровати Ирсении, а не на его. Откуда? Говорят, сам пришел. И слуги тому поручители. Видели. Вот и следы есть – свеча капала, оставляя по всему пути восковые пятна. Но откуда ему вообще знать, где дочки воеводы спаленка? 
Снасильничал? Да отродясь за ним такого не водилось…    
И нет бы воспротивиться, провести дознание, а то и казнить в назидание остальным заговорщикам, пошел за невестой в храм, как телок на заклание. С улыбкой и готовностью во всем потакать. 

За всю жизнь лишь десять дней, десять коротких дней, был он по-настоящему счастлив. И не с Ирсенией, к которой до сих пор сохранилась болезненная тяга, а с Ходицей, что нашла его в заснеженном лесу раненного, невесть как отогнала волков, на тут же сооруженных волокушах дотащила до хижины и выхаживала, выхаживала, выхаживала. 
Ходица… Ее имя было созвучно с холодной водицей, что уймет боль, очистит раны, заживит их. Зацелует, залюбит. Одарит лаской. Такой, какую никогда Берелив не получал от капризной супруги, наказанной вместе с ним за спесь и гордыню бездетностью.
Он был счастлив, пока охрана разыскивала своего царя, чьи следы занесла снежная буря. И не государем он был в той уютной хижине, а простым мужчиной, охотником, попавшим в беду. 
Через девять месяцев словно позвала. Стало невозможно находиться во дворце, душа рвалась в дальний лес. Собрал ватагу охотников, псов, натасканных на дичь, и уехал в ночь.
Как не заблудился? Вела, должно быть, золотая звезда, которая и в ту ночь, перед бураном, слепила глаза, когда он обессиленный лежал рядом с погибшим конем. На нее и сейчас Берелив смотрел и молился, чтобы успеть.
Не успел. Ходица умирала. Лишь хватило сил на прощальный поцелуй и наставление: «Береги ее». 
Девочка, дитя любви. Даже не думал спрятать, отдать какой-нибудь крестьянке, чтобы тайком навещать.
Летел словно на крыльях к супруге.
- Вот! У нас с тобой теперь есть дитя! – ведь знал, как царица кручинится, что не может зачать. Уже больше пятнадцати лет, а нет и намека, что счастье случится.
Повинился, конечно.
Вроде простила. Даже соизволила имя ребенку дать. Стелла.
Он не возражал, хотя видел дочку Касей, Касатушкой. Но и данное женой имя нравилось. Стелла - это звезда. Та, самая яркая на небосводе, что вела к ее матери и десяти дням любви.  Словно и не жил прежде. 
Жалел ли, что не остался с Ходицей? Жалел. Конечно, жалел. Часто вспоминал. Даже снились и хижина, и ее хозяйка. Тепло. Любо.
Эх, не был бы он царем!

- Чего стоишь, милая? Пойдем! – а руки уже опустил. Понял, что дочь не прыгнет, как бывало. Выросла. Тринадцать уже. – Я усадьбу тайно купил. Будешь в ней хозяйкой. Имя тебе поменяем, чтобы соседей не смущать. А я буду наведываться. Как отправлюсь на охоту, так обязательно к тебе заскочу.
- Нянька… - дочь голову не повернула, только руку с оттопыренным указательным пальцем подняла.
- Что нянька? Бери с собой! – от пьяного куража голова кружилась.
«Это же надо! Собственную дочь похищаю!»
Кошка морду высунула из-под лавки.
- И кошку бери! 
- Нянька… - а дочь опять за свое.
- Негоже девочке, словно воровке, жить крадучись, - нянька вышла вперед, растопырила руки словно крылья. «Ну чисто наседка, прячущая свое дитя». – У нее судьба иная. Все определено. Ступай, батюшка, с богом. А мы уж сами. Монастырь ждет. Слышишь, колокола в ночи гудят?
И действительно, разлился по лесу звон, заглушивший и голоса, и конское ржание, и ветер, что только что с завыванием тряс верхушки сосен. Собаки заскулили, лошади начали перебирать ногами, а иные и вовсе приседать. Печаль-тревога сжала сердце, легла камнем на грудь, не давая вздохнуть.

Берелив так и остался стоять у дороги застывшей фигурой, когда кони, впряженные в повозку, тронулись. Хлопнула дверь, щелкнул хлыстом кучер, ветер, очнувшись, бросил в лицо горсть снега. 
Через четверть часа царские люди отмерли. Их ноги вконец окоченели, а бороды покрылись паутиной снежных кружев.
- Что это было? - в глазах бывалых охотников читалось недоумение. Слеза, что ползла по щеке государя, застыла в спутанной бороде мерцающей бусиной.
- Ты прости меня, звезда…

- Кто ты, Мякиня?
Вместо ответа темный взгляд, заставивший вжаться в спинку сиденья.
- Приехали уже. Выходи.
Дверь резко открылась. С другой стороны порога женщина в черном. Глаза светятся радостью.
- Настоятельница, наконец-то!
- Здравствуй, сестра. Как ты? – расцеловались, как положено у монахинь, трижды. – Справлялась без меня?
- Ох, тяжко пришлось. Но ничего! Благое дело делаем.
- Сколько их уже?
- Под тридцать будет, но только двое явные.
- Я тебе третью привезла… - и пошла, не оборачиваясь. Чужие руки забрали кошку, помогли надеть шубку, нахлобучили на голову шапку.
- Настоятельница?! Моя Мякиня настоятельница монастыря Мятущихся Душ?
- А кто еще мог за царевной отправиться? – шепнула та, которую няня назвала сестрой, и припустилась следом за настоятельницей, по пути привычно раздавая распоряжения.
Крепкий на вид мужчина, поспешивший на помощь, крякнул, снимая сундук. 
– Драгоценностями он, что ли, набит?
Царевна ответила, думая совсем о другом:
- Книги. Там мои книги.
- А то своих мало, - хоть и был недоволен, но потащил.
- Сагдай всегда такой. Не обращай на него внимания, - рядом появилась еще одна женщина, которая проследила, чтобы возница снял второй сундук, который тут же унесли. Подхватив узел Мякини, она повела Стеллу по узкой дорожке, слабо освещенной факелами, воткнутыми прямо в землю. – Ворчит и ворчит. Благо силищей не обижен, чтобы на вратах стоять.
- Чтобы никого не выпускать? - в ошарашенном неожиданными вестями мозгу быстро нарисовалась картина, как она, царевна, рвется на волю, а Сагдай, вооружившись битой для игры в лапту, отправляет любительницу свободы одним шлепком назад.
- Чтобы никого не впускать. За вратами нечисти полно, каждую ночь скребется. Иногда даже приходится силу применять.

Глава 6

Поздней ночью в той комнате, где Искра беседовала с царевной, загорелся слабый огонек свечи, тщательно прикрываемый ладонью. На дворе вновь разыгралась буря, и хотя в помещении не было окон, пламя трепетало и грозилось погаснуть.
Скрывающий лицо под капюшоном подошел к столу, распахнул нажатием тайной панели дверку и достал из открывшейся ниши тяжелую книгу. Тени плясали на ее чистых страницах, однако палец, которым ночной посетитель водил по невидимым строкам, явно давал пищу для ума, поскольку губы шептали то, что должно было оставаться скрытым для чужих глаз.
- …Камень, Кнут, Осока, Сокол, Ветер, Лилия, Стрела...
Страница с хрустом перевернулась.
- Змей, Лоза, Куница, Ворон...
Легкий выдох, и палец замер на месте.
- … и последняя Луна.

***

На стене тикали часы. Их звук разбавлял напряженную тишину, царившую в комнате, где все вещи говорили о том, что их хозяйка натура властная и строгая. Дорогие шкафы из столетнего дуба высотой под потолок, на стрельчатом окне плотный занавес, который при желании наглухо отрезал бы обитателей помещения от внешнего мира, массивный подсвечник на массивном же столе, а за ним единственное кресло – верная примета того, что собеседник, если уж попросит аудиенции, вынужден будет стоять.
- Кто те двое? – Мякиня ждала ответа от младшей сестры, только что вошедшей в кабинет. Сведенные к переносице брови, напряженные руки на поручнях кресла и неприкрытое недовольство на лице настоятельницы заставили Добрю втянуть голову в плечи. 
Теперь няньку царевны трудно было узнать. Вместо платья из мягкой ткани, меховой душегрейки и накрахмаленного фартука, просторный балахон из серого сукна. На голове поверх платка, прячущего волосы, второй, тяжелый, расшитый черными атласными лентами и бисером, с приподнятой надо лбом жесткой складкой, которая делала наставницу солиднее и выше ростом. 
Добря прижимала к себе книгу и ступала робко. Ношу на стол не положила, а уронила – не совладала с трясущимися руками.
- Вот, здесь все написано. Сама принимала.
- Тебе было велено книгу держать в моем кабинете, а не где-то там у центральных врат. Не дай Всевышний, кто прочтет ее, - Мякиня сверлила взглядом сестру. Та же, наоборот, глаза опустила, смиренно сложив на животе руки. 

Ох, как права была настоятельница!
Хоть и прятала Добря записи, как ей казалось, надежно, но все равно не уследила. По свежему запаху воска заместительница наставницы догадалась, что совсем недавно кто-то чужой находился в ее комнате и доставал из тайника книгу - плашка над нишей до конца не задвинулась. Но как об этом рассказать сестре? Не лучше ли сначала проследить, кто из обитателей монастыря наведывается в секретное место?

- И встречать одаренных следовало самой, а не перепоручать важное дело воспитаннице, - Мякиня от досады хлопнула ладонью по столешнице. Сестра втянула голову в плечи. 
- Так не успевала я. То одно, то другое, - торопясь оправдаться, Добря, в противовес старшей родственнице, чеканящей слова, говорила скороговоркой. Иногда ее голос становился так высок, что настоятельница морщилась. - Вот, к примеру, в день, когда привезли Кнута, кровопийца объявился. Из-за него в Лебяжьем озере купеческая дочка утопилась. Я пыталась ее к жизни вернуть, - Добря сглотнула. Рот пересох, но она и не подумала налить себе воды из стоящего на столе кувшина. - Но так трудно заставить стучать сердце, коли оно растерзано окаянной любовью. 
- Кровопийцу хоть изловили?
- Нет, затаился.
- Так что с теми двумя? 
Дрожащий палец с коротко обрезанным ногтем ткнулся в строку, на которой только сестры могли увидеть настоящее имя воспитанника.
- Саардис? – переспросила Мякиня.
- «Уходящий в никуда».
- Почему ты так решила?
- Он проявил свой дар на большаке в трактире «Хитрый лис», где его и заприметили. Пытался еду своровать.
- Побили? – Мякиня знала крутой нрав трактирщика и его постояльцев – охотников да контрабандистов, промышляющих добычей редких животных и золота.
- Не успели. Он взмахнул рукой и исчез, - в подтверждение слов, Добря сделала резкий пасс, изображающий открытие портала.
- Неужто из бахриманов? -  Мякиня от удивления подняла бровь. 

Нечасто после разгрома гнезда женоненавистников из Сулейха, случившегося более двадцати лет тому назад, можно было встретить мага, не боящегося пройти дорогой бахриманов. Сразу после окончания войны по всем пяти государствам, входящим в Союз, были расставлены ловушки, распыляющие тех, кто применял магию перехода. Так эрийцы во главе с наследником пытались защититься от нелюдей, втирающихся в доверие и планомерно уничтожающих семьи своих жертв – несчастных женщин, которые после рождения сыновей тоже покидали мир живых, оставив безутешных вдовцов при власти и богатстве.  Если бы не история со Свон, ныне жены принца Эдуарда, которая тоже попала в лапы зверя из Сулейха, правители государств не сразу бы хватились, что на землях благочестивых вассалов развернули свои сети враги. Власть и деньги – вот те два идола, которым поклонялись бахриманы, желающие шаг за шагом покорить мир. Не все оставшиеся в живых маги знали, что через пятнадцать лет убивающие их ловушки были уничтожены. На беспрецедентный поступок союзники пошли сразу после того, как Петр, граф Пигеон – воспитанник Свон и Эдуарда, сын именитого бахримана и родовитой эрийки, попал в Лабиринты. 

«Поистине, все в мире перевернулось, коли отпрыск правящей верхушки Сулейха женат на внучке Артура Пятого», - подумала настоятельница, вспомнив, что и царевна Стелла должна была войти в эту королевскую семью. Только глухой не слышал о нашумевшей истории возвращения принцессы Роуз, сестры Генриха, из Тонг-Зитта, куда утащил ее будущий муж.
- И как гонимый Саардис выжил?
- Отец прятался с ним на болотах. Наши потом дом на сваях нашли. А как старший маг в силу возраста и болезней отправился к праотцам, младший подался на тракт. Грабить не умел, промышлял мелким воровством, боясь далеко уходить от логова. Вдруг где еще смертельные ловушки остались?
- И как вы его вытащили?
- А это Ветру спасибо нужно сказать Он развесил по всем трактирам обращение к бахриману. Мол, поможем выжить, приходи в монастырь.  

Глава 7

Ветер…
Царевна откуда-то знала, что идущий ей навстречу человек и есть Ветер.
Стремительное движение, бьющие по голенищам сапог углы длинного плаща, развевающиеся темные волосы, блуждающая на лице полуулыбка, появившаяся в ответ на неуклюжий реверанс соседки Стеллы. 
- З-здрас-сти… - произнесла Лилия, прожужжав, словно пчела, шипящие звуки. 
Но Ветер уже ушел. Вернее, улетел, оставив после себя свежий запах. 
Да, именно так пахнет ветер, когда он с порога встречает тебя ароматами осени: спелыми яблоками, подсыхающими травами, приближающимися заморозками.
- Видела? – удар локтем в бок заставил Стеллу отмереть. - Высок, красив… А улыбка? А ресницы какие? Я бы от таких не отказалась…
- Но какой же Ветер парень? – царевна дернула плечом. Спроси ее кто, отчего вдруг пробудилось жгучее желание говорить поперек, не нашлась бы, что ответить. - Он же старый уже. Я вон, кажется, и седину в волосах разглядела.
Старый – не старый, а впечатление на царевну произвел сильное. Чувствовалась в Ветре какая-то свобода, независимость, уверенность.  

- И где же ты седину увидела? - Лилия от возмущения всплеснула руками. – Там светлые прядки между темными путаются и только. Видать, солнце пожгло. Вот и мой батюшка, как уедет с торговым караваном на юг, так через полгода с выгоревшими волосами возвращается. А за зиму опять чернявыми становятся, только концы кудряшек, если их не обрезать, будто ржавые.
- И взгляд твой Ветер щурит, - царевна не унималась. Не хотелось ей поддаваться восхищению, которое бурлило в соседке. – Наверное, бедняжечка плохо видит. Зуб даю, - она вспомнила присказку своих деревенских друзей, - что у него где-нибудь в кармане лежат очки с толстыми стеклами. Должно быть, поэтому он на твое приветствие и не ответил. Просто не увидел нас.
- Скажи еще, не услышал, - ахнула подруга. – Я громко поздоровалась.
- А если бы я в тот момент закрыла глаза, то подумала бы, что тут пчела вьется и зудит. З-з-здрас-с-те… - передразнила царевна Лилию. 
Та не удержалась и от гнева притопнула ногой. 
- Ладно, умница. Я еще посмотрю, как ты вздыхать по нему станешь, когда поближе познакомишься. Вот тогда-то я тебе припомню и очки, и седину в волосах.
- А сколько Ветру лет?
- Кто ж его знает? На мой взгляд, двадцать пять, не меньше.
- Я же говорю, старый… - Стелла прикусила язык, вспомнив, что Генрих Эрийский чуть младше Ветра. И почему раньше ее не возмущала столь большая разница в возрасте с женихом? - Вот было бы ему двадцать один, было бы в самый раз, а двадцать пять – это почти старик. 
- Стари-и-и-к? Да тебе, малолетке, все кажутся стариками, - Лилия дернула подругу за рукав. – Пойдем-ка, сопля, в трапезную. Уже опаздываем. Там с утра кашу дают. На молоке. Тебе в самый раз будет. А старики, видишь, уже откушать изволили.

По длинному проходу с множеством дверей навстречу воспитанницам шли еще двое «взрослых» парней.
- А это кто у нас? – спросил один из них, кивком головы указывая на царевну. – Что-то я ее вчера не видел.
- Иди, иди, Камень, - Лилия прибавила шаг, увлекая за собой соседку. – Делом займись. Смотри, опять дружка своего не проворонь.
- Почему ты с ним так? - Стелла обернулась на засмеявшегося увальня и понуро следующего за ним товарища. 
- Да ему вчера поручили присмотреть за новеньким, а он его потерял. Бегал потом полдня по монастырю, всем надоедал, а дружок его в это время преспокойно в конюшне спал. И угадай, как этого длинноносого зовут?
Царевна скользнула взглядом по сгорбленной спине новичка. Его черные зализанные волосы блестели так, словно их намазали маслом. 
-  Аист? – не зря же ей же подсказали, что у парня длинный нос.
- Ворон, - Лилия хихикнула. Полные щечки превратили глаза в щелочки. – Потому и проворонил. Поняла?
В трапезной пахло молоком и дымом. Узкие стрельчатые окна, как и в комнате, забраны решетками. Низкий потолок тонул в легкой дымке, исхитряющейся миновать трубу над закопченным очагом, возле которого крутилась сухонькая старушка. Увидев вновь вошедших, она вытащила из стопки пару тарелок и хлопнула в них большим половником по кому вязкой каши. Большой чайник подняла с трудом. Подоспевшая помощница помогла справиться.
Беленные стены поразили Стеллу безликостью: ни тебе икон, ни картин, ни занавесок, которые одомашнили бы неуютное помещение, в котором было на удивление тихо - лишь гремели о деревянную посуду ложки, да слышалось редкое покашливание.

Царевна прижала руку к животу. Казалось, что его урчание слышат все.
Когда она в последний раз ела? Еще дома, до того, как к ней пришла царица. 
В дороге тоже не ела, лишь пила - тошнило от страха и неизвестности. Желудок скручивали тоска и обида, поскольку с ней опять обошлись как с вещью. И ведь ничего не поделаешь, как бы она ни возмущалась, решение отправить ее в монастырь переломить не смогла бы.
Хоть беги. 
И побежала бы, если бы знала, куда. Грядущая зима не оставляла выбора.
«Это тебе не в стоге сена валяться, покусывая соломинку, зная наперед, что дома ждет вкусный обед». 
Дом... У нее, оказывается, был дом, а она обижалась и даже злилась на отца.
Как только царевна поняла, что должна уехать, хотела было уговорить няньку взять ее с собой к родне, лишь бы не расставаться, а Мякиня рассудила иначе - вызвалась сопровождать в монастырь. 
«Чудо? Самопожертвование ради чужой, по сути, девочки?»  
Да. Тогда она так думала. И смотрела на Мякиню влюбленными глазами. Хорошо, что не прыгнула из благодарности на шею. 
Теперь–то понятно, почему та вызвалась...
Царевна вздохнула и огляделась.

Столы стояли буквой «П»: по длинным сторонам сидели воспитанники (их выдавала серая одежда), в центре монахини. Взгляд настоятельницы скользнул по лицу царевны равнодушно, что принесло ей еще большую волну огорчения.
- Иди, поищи себе местечко, а я сяду на привычное, - Лилия подпихнула царевну плечом, оставляя ее на произвол судьбы.
Найти «местечко» оказалось не так просто.
- Куда?! – зашипела незнакомка, стоило занести ногу, чтобы усесться на скамью рядом с ней.
- А ну, брысь отсюда, - поддакнула ее соседка, специально пододвигаясь так, чтобы занять то место, куда метила царевна. 
Так и стояла бы Стелла, от растерянности, как цапля, поджав ногу, если бы ее не окликнули.
- Эй, новенькая! Иди сюда! Здесь свободно!
Рыжий, невозможно рыжий парень похлопал ладонью рядом с собой и улыбнулся во весь рот.

Глава 8

Стоило открыть глаза, как вновь подкатила дурнота. Потолок со скрещенными перекладинами закружился, и стоило неимоверных усилий отвести от него взгляд. 
- Ну, слава Пресветлой деве! Пришла в себя! – в поле зрения появилась улыбающаяся Лилия. Обязательный к ношению вне стен спальной комнаты платок она держала в руках. Им же стерла что-то липкое на лице царевны. – Я уж думала, окочуришься.
- С чего бы это? – да, Стелла ощущала слабость во всем теле, но не до такой степени, чтобы не суметь подняться хотя бы на локоть.
- Я уж не знала, чем помочь. Сначала ты стонала, а потом как началось!
- Что началось?
- Корчи, пена изо рта. И нечем вытереть. Не колючим же одеялом? Я с испуга платок с головы стянула. Теперь, вот, постирать бы. Только как я простоволосая выйду?  - она растеряно развернула испачканную вещь.
- Возьми мой...
- Ой, а я и не подумала... – соседка сдернула со стула платок, и вся аккуратно сложенная на нем одежда царевны упала на пол. – Ой!
- А кто меня раздел?
- Я раздела. А принес Хряк. Ой, Змей, то есть... Ты где была-то? – Лилия перешла на шепот. – Я и не знала что подумать. Ты вся бледная, словно утопленник, он красный от натуги. 
– Не помню, – Стелла села. Босые ноги, высунувшиеся из-под одеяла, тут же озябли. – Совсем ничего не помню...
- Ну и ладно, - соседка махнула рукой. – Раз никто из монахинь со стонами и слезами вокруг не бегает, значит, ничего ужасного не случилось. Правда, как только тебя притащили, к нам в комнату настоятельница заявилась. Ага. Сама. Грозная такая, хмурая. Хряка погнала прочь. Глаза твои пальцами раздвинула, а как что-то в них разглядела, брови еще крепче у носа сомкнула, головой покачала и сказала, чтобы не тревожили. Я и не тревожила, пока не началось...
- Сколько я... м-м-м... спала?
- Да, считай, сутки. Мы уже и поужинали, и позавтракали, и на обед сходили. И тебе, вот, припасли. Остыло, должно быть.
На столе стояла миска с торчащей из нее ложкой, рядом лежала краюха хлеба.

В дверь кто-то поскребся.
- Кто это? - царевна испуганно натянула одеяло до носа.
- Хряк. Я уже и сердилась, и ногами топала, а он все равно под дверью околачивается. Настырный какой, - Лилия торопливо накинула на голову платок, сунула нос в приоткрывшуюся щель. – Чего тебе?
Там что-то пробурчали.
- Давай! – зашептала в ответ соседка. - Все-все. Иди. Да, хорошо ей. Сейчас вот поест и еще лучше станет.
Вернулась с корзинкой, из которой торчало горлышко бутылки из зеленого стекла, поверх тряпицы лежала сдобная булка, добро посыпанная маком, а рядом красовались восковыми боками два яблока.
- И где же это он такое богатство раздобыл? – Лилия сноровисто извлекла бутылку, выдернула пробку, поднесла к носу и разочарованно протянула: – Фи, молоко. Хорошо хоть теплое.

Чашки в комнате не нашлось, поэтому царевна впервые в жизни пила из бутылки. Жадно жевала булку, совсем не обращая внимания на то, что молочные струйки портили и без того несвежую нижнюю рубашку. 
Лилия сидела напротив, вздыхала и вертела в руках батистовый платочек с кружевной отделкой, только что обнаруженный ею на дне корзинки. Поймав печальный взгляд, Стелла, которую тканевой подарок нисколько не удивил (видела платочки и поинтереснее), жевать прекратила и только сейчас осознала, что поступила плохо - следовало бы поделиться сдобой с подругой, которая заботилась о ней всю ночь. 
- Не-не-не! Ешь сама! Ой, ну, разве что самую малость... Спасибо, - Лилия отложила платочек. Откусив от булки посыпанный маком край, от удовольствия закатила глаза. – Вот будь добра, скажи, как так получается, что ты в монастыре всего третий день, а тебя уже и на руках поносили, и платочек кружевной пожаловали, и такой вкуснятиной одарили?
Царевна пожала плечами. Стряхнула крошки с груди, подцепила яблоко, протянула его соседке, во второе сама вцепилась зубами. Было оно сочное, сладкое, ароматное.
- Если платочек понравился, забери себе, - с полным ртом сообщила царевна. Все, что нужно было для счастья, она уже получила.
- Ой, как-то совестно брать дареное...– а глаза у Лилии заблестели. Было заметно, что заполучить милую вещицу ей хочется. – Спасибо!

Когда воспитанницы с яблоками почти разделались, за дверью послышался приближающийся стук - как будто кто-то размеренно бухал молотком по полу. Дверь распахнулась и на пороге появилась старая, сгорбленная годами монахиня. Опираясь на клюку, она вошла в комнату и устало выдохнула.
Лилия подхватилась пододвинуть стул, потому как казалась, что гостья вот-вот рассыплется, но была остановлена властным движением руки. 
- Оставь нас, - голос был под стать. Скрипучий, как те ворота на заднем дворе царского гостевого дома, что открывались для телег с добром.
- Я платок постирать, - подруга перевела взгляд на Стеллу. Та только успела кивнуть.

От старухи пахло. Не сказать, что неприятно, но был тот запах каким-то густым, резким: словно кто-то невидимый глубоко в дерн вонзил лопату, и откинул пласт черной, жирной земли. Туда же примешивались ароматы еловой смолы и меда.
- Встань! – приказала монахиня, и царевна, так и не нащупав ногой башмаки, поднялась, вздрогнув от холода стылого пола. Под пристальным взглядом она чувствовала себя неуютно: сразу вспомнились и испачканная рубашка, и подтеки молока на шее, и свалявшиеся волосы. Стелла одернула ворот, провела ладонью по голове и робко улыбнулась.
- И откуда же в тощем теле такая силища? – старуха цокнула языком и пошла по кругу, внимательно рассматривая и виднеющиеся из-под короткой рубахи острые коленки, и торчащие лопатки, и косу, которую небрежно перекинули на спину.
- Какая, бабушка, силища? – переспросила Стелла, поворачивая голову, чтобы заглянуть в черные впадины, где прятались глаза гостьи.
- Мертвых поднимать, - коротко ответила монахиня и неожиданно рассмеялась. Каркающие звуки мало походили на смех, скорее на кашель. Отсмеявшись, старуха вытерла сухонькой ладонью слезящиеся глаза и, наконец, села. – Что? Не ожидала? Это тебе не девок в деревне обнимать, у которых чиряк на носу выскочил.
- А откуда вы знаете?.. Ах, да, настоятельница рассказала.

Глава 9

Они шли по заледеневшему лесу, прокладывая себе путь между высокими елями, все чаще и чаще роняющими со своих разлапистых веток целые пласты снега. Зеленые великаны будто предупреждали, что то место, куда направляются люди, опасно, но путники были упрямы и легкомысленны. 
Луна смеялась и отбивалась от Змея, который, желая стряхнуть с ее плаща колючие снежинки, случайно отправлял их за шиворот.
- Пусти, дуралей! 
- Да подожди! Тут еще осталось! Вот растает снег и потечет холодной струйкой по спине, посмотрим тогда, как ты запоешь! Хорошо, если не заболеешь!
- Я никогда не болею! – огрызнулась царевна и крутанулась на месте, пытаясь выдернуть ворот плаща из цепких пальцев Рыжего Свина. На ее беду именно в этот момент одна из елей сбросила снег, который прямехонько попал на раскрасневшуюся от шуточной борьбы Луну.
- Ай! – от неожиданности она упала на колени, что подвигло приятеля немедленно кинуться на помощь. Но разве Хряку хоть когда-нибудь удавалось действовать ловко? Вместо того, чтобы поставить хохочущую Луну на ноги, он, не удержав равновесия, вместе с ней опрокинулся на спину.

- Все! Не могу больше смеяться! – царевна сползла со Змея и, попрыгав, чтобы стряхнуть с себя снег, подала товарищу руку. Тот вдруг потянул на себя, но Луна, заметив глупую улыбку на лице Хряка, которую тот наверняка посчитал романтической, выдернула ладонь. Девушки всегда безошибочно угадывают, когда их собираются поцеловать. – Ишь, чего удумал! Дурак!
- В первый раз вижу тебя без платка, - улыбка исчезла, а взгляд Рыжего Свина сделался  задумчивым. – Ты, оказывается, красивая.
- А в платке некрасивая? – Луна торопливо натягивала серое полотнище на волосы. Она злилась. - «Все-таки он толстокожий. Даже не почувствовал, что одним опрометчивым поступком оставил позади время, когда нам было не зазорно дурачиться».
Все изменилось. Теперь царевна видела в Змее не товарища, с которым легко и весело, а парня, на чувства которого ответить не могла. Ее сердце молчало. 
И что сделалось бы совсем уж обидным, если он лез целоваться из чистого куража.
- Я соврал. Ты обыкновенная. Как все. Серая. Никакая, - Хряк резко поднялся, равнодушно мазанул взглядом по сжавшей кулаки Луне. И только огнем загоревшиеся уши указывали, что их хозяин бессовестно лжет. 
Он шел, специально задевая еловые лапы плечами. Те с готовностью сыпали снег на идущую следом царевну. 
 «Вот с чего бы Хряку на меня обижаться? Тут мне впору губы дуть!» - думала она, жалея, что прогулка перестала доставлять удовольствие.   

- Скажи, а тебе дали Первозданный камень? - чтобы хоть как-то разогнать гнетущую тишину, разрушаемую лишь злым сопением друга, Луна забежала вперед. Ей было неуютно.
- Дали, - коротко ответил рыжий и отвел глаза в сторону. Лишь бы не смотреть на нее.
- И мне. А вот почему-то Осоке и Стреле не дали. Мне Лилия на ушко нашептала.
- Ты же знаешь, для чего предназначен Первозданный камень? 
- Ну, чтобы наше заветное желание впитать, а потом долго-долго служить людям.
- Во-о-от. А что могут пожелать злюки? Чтобы у тебя нос вырос, или чтобы спина горбатая стала?
Луна фыркнула.
- С чего бы это мне такого желать?
- А чтобы Лоза и Ветер на тебя не засматривались.

Тревожащие душу взгляды Лозы только дурак не заметил бы, но вот Ветер...
- Ветер на меня сморит? Да ты шутишь! – предположение, что она заинтересовала взрослого воспитанника, льстило и заставляло рдеться от удовольствия. Луна приложила холодные ладони к щекам.
Змей сплюнул и зло ударил ногой маленькую елочку, которая затряслась от обиды.
- Смотрит. И тут же отворачивается, стоит тебе на него вылупиться. Нравится красавчик, да?
- Вылупиться? Ах ты, Рыжий Свин! – охапка снега полетела Змею в лицо. - Я и на тебя также смотрю, нечего выдумывать! Я всех до одного в трапезной разглядываю. Разве тебе не хотелось бы угадать, у кого какой дар?
- И что ты высмотрела? – Хряк одним движением стер снег с лица. – Какой у меня дар?
Царевна рассмеялась.
- Влипать в беду. Ты думаешь, почему я согласилась с тобой пойти? Да отпусти тебя одного на Мавкино болото, ты и зимой умудришься утонуть!
- Зимой мавки спят. И вообще днем нет никакой опасности. Иначе нам не разрешили бы выйти за ворота.
- Я удивляюсь, что нас отпустили без присмотра. Мы же еще дети. А тут лес, дикие звери...
- Дети? – Хряк от возмущения даже остановился. - Это кто тут дети? Мне весной пятнадцать будет!
- Ой-ой! Посмотрите на него, на взрослого! – царевна хлопнула себя по бокам. Она едва не рассмеялась. Хряк оказался гораздо моложе, чем она себе представляла.
- Да знаешь ли ты, кукла, что я уже не один раз в разведку ле... лез? – как-то неловко закончил он предложение. Чтобы выкрутиться, добавил: - Лез по скалам! Разведчикам иногда приходится лазать по горам. А если ты не веришь, то как раз сейчас убедишься. Я покажу тебе могилы моих товарищей, разбившихся на этих скалах. А я  вот выжил!
- Так мы идем на кладбище? – царевна, резко озябнув, повела плечами. Раз могилы разведчиков совсем рядом, то погибнуть они могли только в тех скалах, что нависали над монастырем, делая его неприступным с северной стороны.

Змей отвернулся, но Луна уловила тоску в его глазах.
- По законам моего племени я должен спеть погибшим погребальную песню, чтобы их души спокойно отправились в небесный мир. Там они опять смогут ле... лежать на облаках. И не переживай, что тебя отпустили с никчемным увальнем, не такой уж я никчемный.  Но раз тебе так страшно, оглянись.
Царевна испуганно развернулась, ожидая увидеть за спиной нечто ужасное, дающее повод Хряку погеройствовать, но по проложенной ими тропинке не спеша шел обыкновенный человек. Без плаща он смотрелся тонким, как спичка, и черная голова с непослушными спиральками волос только добавляла схожести.
- Лоза?
- Еще один твой воздыхатель. Видишь, о тебе все-таки позаботились.
- Ну не злись, Змей. Тебе не идет, - Луна повисла на локте спутника. – Если хочешь знать, я его боюсь, - она понизила голос. - У него жуткий дар вызывать видения. Стоит заглянуть Лозе в глаза, как ты тут же переносишься в какое-то странное место, где вместо снега желтый песок, высокие деревья колышут огромными листьями, собранными в охапку на макушке, а жуткие лошади с одним или двумя горбами идут медленно, будто лениво. С тобой такие видения не случались?
- Нет,  - мотнул головой Змей. – С чего бы мне мужику в глаза заглядывать? И тебе не советую.

Глава 10

Мавкино болото гляделось пустырем, на котором то тут, то там росли чахлые деревца и низкорослый кустарник. Припорошенное снегом оно казалось мирным, и лишь кроваво-красные ягоды на колючих кустах вносили ноту тревожности – словно какой-то великан окропил нетронутую белизну кровью.
- Шиповник?
- Неа, - Змей потянул за рукав. А Луна даже не заметила, что остановилась. – Ведьмины дички. Яблочки величиной с ноготь. Говорят, они сладкие-пресладкие, но от них сначала в сон тянет, а потом вдруг обнаруживаешь себя в шкуре мавки.
- Прям так-таки мавки? – царевна прищурила глаза. Уж больно познания Змея напоминали плохо слепленную сказку. – По-твоему выходит, что даже мужчины превращаются в мавок? Съел яблочко и на тебе рыбий хвост?
- Не, зачем нам рыбий хвост? Мужчины завсегда остаются мужчинами, - Змей даже как-то ростом выше стал. Плечи расправил. - Нами мавки утешаются. Ну, ты понимаешь, любовь и всякие такие нежности. 
Луна сморщила нос, не веря ни слову. Хряк печально вздохнул. Конец его мужской истории оказался не таким радужным, как начало.
- А как наиграются, съедают.
- Байки все это. Меня нянька нечистью с детства пугала, а потому я ни в мавок не верю, ни в кровососов, ни в оборотней. 
- Не веришь?! – Змей аж задохнулся и, не зная, как доказать, решил брать очевидным. - А разве тебе никто не рассказывал, что эта самая нечисть по ночам в монастырские ворота скребется?
- Я сейчас умру от твоей наивности! Да нас просто запугивают, чтобы мы не вздумали бежать! Ага, как же! Встречающая меня Даруня на старого вояку с бородой лопатой все указывала да шептала, мол, он призван монастырь от страшных напастей защищать. Только неувязочка вышла: ворота закрыли, ту самую нечисть боясь, а моего возницу снаружи оставили. Кушай, нечисть, человечка, не подавись.  
- А ты бы спросила, почему они так с возницей поступили? – уверенности в голосе Рыжего Свина уже не было.
- И спросила. Сказали, он бывалый, в деревне перегодит. Только как до той деревни живым добраться, если ночь на дворе, и нечисть под каждым кустом сидит? – царевна сама не ожидала, что так распалится. Просто не любила, чтобы о ней, как о дурочке думали. - Сам-то ты хоть раз слышал, чтобы кто-то в ворота скребся?
- Дык наши спальни от первой стены далеко… Неужели и вправду пугают? – обескураженный Змей обернулся на Лозу, который оказался уже в десятке шагов от них. – А зачем тогда этого приставили, если опасности никакой нет? 
- Говорю же, боятся, что мы сбежим. Хотя куда бежать-то зимой…
- И то верно.

Стелла ни за что не подумала бы, что место, куда они вышли, кладбище. Небольшая круглая поляна, отделенная от Мавкиного болота рядком невысоких деревьев, давно позабывших, что такое зеленая листва, больше напоминала загон для скота. Воткнутые в землю жерди с кое-как привязанными к ним перекладинами, замыкались такими же неказистыми воротами, которые открывались простым снятием петли. Ни надгробий, ни колышков с указанием имен. Даже сами могилы под пушистым снегом, шедшим всю прошлую ночь, различались с трудом.
Змей топтался в нерешительности, словно боялся зайти за ограду. Молчаливый Лоза пошел по кругу, внимательно всматриваясь в следы, которые оставили дикие звери и птицы. Луна, частенько бывавшая с деревенскими друзьями в лесу, смогла различить цепочки лисьих и вороньих лап. 
- Кар! – шум крыльев и на перекладину села довольно упитанная ворона. Или это она от холода так нахохлилась?

Царевна поежилась. На открытом месте было более зябко, чем в лесу, где пушистые елки оберегали от ветра.
- Что? – спросила она явно пребывающего в растерянности Змея.
На это «что» обернулся Лоза.
- Здесь как-то все иначе выглядит, чем два месяца назад. Будто кто-то огромный могильные холмики в землю втоптал.
Его тревога моментально передалась спутнице. В голове зазвенело и Луна, чтобы убрать раздражающий звон, сглотнула. 
- Может, их просто снегом присыпало? - голос ее оказался непривычно высок. – Он всегда все впадины-холмики выравнивает.
- Да. Конечно. Бояться нечего. Это просто снег, - рыжий старался убедить себя. Но рубленные фразы возымели обратное действие. Захотелось убежать.
- Кар! 
Луна и Змей завизжали одновременно. Лоза с той стороны поляны укоризненно покачал головой.

Рыжий Свин выдохнул и полез рукой куда-то под плащ. На свет появилась красная роза. Ее лепестки смялись, но в этом виделась какая-то особая, щемящая нежность цветка. Змея потряхивало, отчего полураскрывшийся бутон тоже мелко дрожал.
- Ты где взял розу? – спросила Луна, не в силах отвести взгляд от контрастной красоты. Белый снег и красные, точно кровь, лепестки.
- В оранжерее. Я потом покажу. Как-нибудь. Там Искра работает. Она разрешила, - последняя фраза предназначалась Лозе, который не спускал глаз с трясущегося Змея. 

Рыжий сделал несколько неуверенных шагов к центру «загона», опустился на колени, положил цветок на снег. Обернулся на Луну, которая, подойдя ближе, ободряюще улыбнулась. Прочистил горло и запел.
Пел неумеючи, сбиваясь в дыхании, не дотягивая гласные, но так проникновенно, что даже не зная родного языка товарища, где шипящие звуки преобладали над остальными, Луна поняла - он прощается с погибшими братьями и отпускает их души туда, где они могут свободно поле… полежать среди облаков.

Как только песнь закончилась, Змей дернулся.
- Ты слышала? 
- Что? – не поняла царевна. 
- Меня кто-то позвал, - он поднял палец вверх. – Вот опять…
- Шел-л-л-ль… - донесся шепот из-за спины. 
Стелла оглянулась, поискала глазами, но вокруг были лишь ели, ветвями которых шевелил усиливающийся ветер.
Ворон, что продолжал сидеть на перекладине, вдруг взмахнул крыльями и шумно полетел в сторону болота.
- Эт-т-то ветер, - попыталась убедить себя и друга Луна. – Видишь…
- Шел-л-ль…
Рыжий поднялся на ноги. К штанам прилип подтаявший снег. Царевне вдруг подумалось, как холодно, должно быть, стоять на коленях в снегу. А теперь еще ветер треплет плохо завязанный плащ, отчего Змея крупно трясет. Потому и мерещится ему всякое. Вот если бы кто на самом деле позвал, то они услышали бы «Змей!», а тут какое-то шипение «ше-е-е». 
Точно, это ветер виноват.
- Шел-л-ль!
- Я здесь! Стерш, я узнал твой голос! Выходи! – Змей крутанулся на месте, выискивая среди лесной густоты зовущего. 

Глава 11

- Согрелась? – у кровати в руках с пустой, но еще хранившей тепло кружкой стояла Добря. Ее покрасневшие от усталости глаза светились добротой и жалостью к девочке, которая только что прекратила трястись от холода и накопившихся переживаний. Не каждому суждено смириться с тем, что все, считавшееся прежде сказкой, существует на самом деле. Правда, от эльфов монахиня с ходу открестилась, назвав их истинной выдумкой.
- Мавки, ожившие мертвецы, кровососы и оборотни... И все они обитают за стенами монастыря?
- Кое-кто из оборотней живет рядом с тобой. 
- Змей. Я уже догадалась. Мы с ня... с Мякиней следили за вестями из Тонг-Зитта, - Луна поднесла руку ко лбу, потерла его, точно это помогало уложиться в голове невероятным знаниям. - Выходит, Шелль – краснокрылый дракон, которого их бог Гаюрд лишил способностей оборачиваться? 
Добря кивнула.
- Зря мальчик не рассказал нам о тонг-зиттских обычаях отпевать погибших на драконьем языке. Не пришлось бы теперь стражникам плутать по лесу.

Царевна повернула голову к окну. Там смеркалось. Опять шел снег.
- Почему они взяли с собой Лилию? 
Монахиня замялась.
- Ну...
- Это связано с ее даром, – догадалась Стелла, вспомнив, что в монастыре не любят распространяться о способностях воспитанников. 
- За нее не переживай. С ней самые умелые воины, которые не раз ходили на мертвяков. 
«И Ветер», - Стелла вспомнила, что соседка по спальне влюблена в него, а потому будет счастлива, если он окажется рядом. Этот взрослый парень не слишком часто радовал девичью часть воспитанниц своим присутствием. Вечно в каких-то отлучках...

Лилию царевна не застала, а потому рассказать о пережитом не успела. Пока успокаивали Змея, на разные лады причитающего и рвущего на себе кудри, подруги и след простыл. Только разбросанные по комнате вещи говорили о том, что соседка собиралась в спешке.
- Как они там? Ночь близко.
- Ничего, они воины опытные, справятся. Было бы страшнее, если бы лед не запер Мавкино болото да Лебяжье озеро. Оттуда еще нечисти повылазило бы. Зимой хоть какая-то передышка.
Луна поморщилась. 
- И как же вы столько лет в страхе живете? 
Добря поставила кружку на стол и присела на краешек кровати. Поправила сбившееся  одеяло.
- Ох, и не говори. Еще каких-то пятнадцать лет назад мы слыхом не слыхивали об умертвиях и прочей напасти. Вели тихую и размеренную жизнь. Никаких тебе мавок и оборотней. В здешних лесах волки водились да лисицы, иногда забредал медведь. И не потому, что попугать нас удумал, а просто хотел медком побаловаться. 
- Угощали?
- Само собой. Бочонок недалеко от пасеки ставили, чтобы косолапый ульи не разорял.
- И что же случилось пятнадцать лет назад? – Луна вернула разговор в прежнее русло. Ведь не зря же Добря точную дату начала бед упомянула? 
- Не пятнадцать. Четырнадцать. На исходе того жаркого лета кто-то вернул в мир Зло, - прошептала монахиня и печально покачала головой. Царевне от этого страшного шепота захотелось нырнуть с головой под одеяло, но она сдержала порыв. 
Монахиня вздохнула и принялась мять в руках уголок наброшенного на плечи платка, украшенного по кайме кистями. Одну за другой беспокойные пальцы обрывали шерстяные нити, а хозяйка будто и не замечала, что портит добротную вещь.
- Спросишь, как мы догадались, что Зло вернулось? Нечисть, веками дремавшая в глубинах леса, в одночасье полезла наружу. Сначала появились неупокоенные золотодобытчики и охотники. Ну, из тех, что браконьерствовали и сгинули без следа. Потом начали оживать недавно захороненные. Но тут мы быстро нашли управу – читали над могилами заговоры да на саванах рисовали тайные знаки. Потом больше - всплыли со дна Лебяжьего озера утопленницы.
- Русалки?
- Почему русалки? – монахиня подняла брови, не догадываясь, что Мякиня когда-то и такие байки царевне рассказывала. - Обыкновенные девочки, которые разуверились в любви или не получили должного догляда от родителей. 

Речь Добри была тихой и плавной. И хоть говорила она о страшном, Луна понемногу приходила в себя. Будто очередную нянюшкину сказку слушала, на этот раз об утопленницах.
- Уже лет пять как среди девушек из селений князя Серябкина повелось с горя топиться в Лебяжьем озере. Примером тому послужила его дочь, которая слыла дивной красавицей. Жениха подобрали ей под стать. Полюбили молодые друг друга всем сердцем, осенью свадьбу собирались справить, а он возьми да помри по неизвестной причине. Утром еще на коне гарцевал, а к вечеру уже в гробу лежал, - монахиня помолчала немного. - Калинушка, так звали княжескую дочку, в ту же ночь руки на себя наложила. Бросилась с камнем на шее в озеро. Хоронили Калину в девичьем венце и красных свадебных одеждах. Так и осталась, бедняжка, навечно в невестах.

Луна, слушая Добрю, сунула руку под подушку, где хранила листок с портретом Генриха. Погладила рисунок одним пальцем. 
Нет, она ни за что не побежала бы топиться. Даже ради свадебных нарядов. 
«Выходит, не любила?» – царевна, вздохнув, убрав ладонь под щеку. Некстати вспомнилось, что в кармане плаща лежит носовой платок, который дал ей в оружейной зале Ветер.
«Надо бы постирать и вернуть».
Закрыла глаза, боясь, что Добря по блеску поймет, что вот-вот прольются непрошенные слезы.
«Надо же, как опозорилась! А все этот Лоза. Не мог голову из мешка не вываливать. Змею больно сделал и даже не заметил».  

Хотелось еще поразмышлять о браслете, который Лоза зачем-то с запястья снял и ей сунул, но монахиня отвлекла, сделав голос наставительным. Говорила, как тот чопорный учитель из Бреужа, который вечно поучал, что должна делать царская дочь, а что не должна. 
- Эти глупые девочки видят себя такими же «героинями», как княжна, вот и бегут топиться. Мол, умру всем назло, пусть поплачут, тогда поймут, кого потеряли. Не понимают, на какую муку себя обрекают. Поначалу-то утопленниц вытаскивали и хоронили, но настал день, когда озеро перестало их отдавать, а мужиков, что пытались очередную дурочку вытащить, в омут так закручивало, что сами едва живыми выбирались.
- Сестра Добря, неужели нет никакого способа озеро заговорить?
- Мы пытались. И руны на береговых камнях рисовали. Все без толку. Такая же беда с Мавкиным болотом. Недалеко от него торговый тракт лежит (вы сегодня чуток до него не добрались), так летом там целые купеческие обозы пропадают. Из Вызмени выходят, а в Кучерьме не появляются. Кто-то из выживших клялся, что слышал мавкино пение, сводящее с ума своей красотой. До этого на болоте лишь лягушки квакали, а теперь, поди ж ты, дивные голоса мерещатся. И нет у путников никакого удержу, чтобы не пойти и не посмотреть, кто же там так надрывается. Куда потом брошенные телеги деваются, никто не знает. То ли разбойники умыкают, то ли мавки свою царицу одаривают. Болото оно большое, все примет. Теперь еще эти мертвые оборотни объявились...

Глава 12

Мочало глухо шмякнулось об пол, обильно забрызгав башмаки Луны мыльной пеной. 
В установившейся тишине эхом разносилась капель из неплотно прикрытого крана. 
- Что? – Лилия улыбалась.
- Ты можешь убить прикосновением? – царевна не спускала взгляда с изувеченной руки подруги.
- Не убить, упокоить, - чтобы не смущать Луну, Лилия опустила посиневшую ладонь в воду. – Я могу, приложив руку к голове мертвяка, навсегда успокоить его. Тогда не придется рубить. Дотронулась и все, он падает кулем наземь.
- Тебе больно?
Лилия сморщила лицо. 
- Неприятно. И отнимает силы. Поэтому на обратном пути меня на руках нес Ветер, - она опять улыбалась. – Ну, будешь лечить или мне мазь у Даруни попросить. Говорят, ее припарки быстро помогают.
- Давай сюда свою руку.
Луна переплела пальцы с пальцами Лилии и закрыла глаза.  

***

- Начнем отсюда, - Сагдай открывал ворота кладбища у Мавкиного болота. Лилия зацепилась взглядом за замерзшую розу, что лежала на небольшой возвышенности в центре захоронения, подошла к ней, но поднимать не стала. – Что чувствуешь?
- Здесь никого нет, - девушка закрыла глаза, подняла лицо к небу. Прислушалась к чему-то. Ее спутники застыли, боясь проронить хоть звук. - Лишь сильный след того, кого убил Лоза. Этот мертвец был последним. Никак не мог уйти, все ждал, ходил кругами.
- А остальные?
- Ушли и давно.
Ответ Сагдаю не понравился.
- Упустили, значит, - он раздосадовано хлопнул плетью по голенищу сапога. Его конь, удерживаемый за воротами стражниками, услышав знакомый звук, всхрапнул. Как и остальные, он был беспокоен, перебирал ногами, таращил глаза.  – Где теперь их искать?
- А там что? - Лилия положила ладонь на предплечье командира отряда и сжала, привлекая к себе внимание
- Мавкино болото.
- А там? – она мотнула головой в сторону пролеска.
- Торговый тракт, - Сагдай вгляделся в тревожно поблескивающие глаза воспитанницы. – Почувствовала чего?
- В том то и дело, что нет. И пока по лесу шли ничего не чувствовала, - Лилия спрятала озябшие руки в карманы. – Значит, туда они не сунулись. 
- К мавкам тоже навряд ли потащатся, - усомнился Сагдай. Закрывая ворота на петлю, остановил взгляд на Ветре, который задумчиво смотрел в сторону пустыря, где алели на колючих кустах ведьмины дички. - Что там зимой делать? Лед один. 

Ветер повел себя странно. Шагнул к Лилии, развернул ее лицом к Мавкиному болоту, сам встал сзади и прижал к себе девушку. Та было дернулась, но сильные руки обездвижили.
- Закрой глаза, - сказал он, не замечая, что у воспитанницы зарделись щеки. – Слушай!
По земле вдруг полетела легкая поземка, на болоте качнулись тонкие деревца, зашелестели колючие кусты, горохом посыпались на снег красные ягоды. Ветер долетел до кладбища, задрал подолы плащей, обжег лица морозцем. Люди попятились, поспешно запахивая полы одежки, но Лилии отступать было некуда. Ее вдавило в грудь Ветра, у которого крыльями взвились длинные волосы, по обыкновению не забранные в хвост.  
- Да, есть один, - ресницы воспитанницы дрожали. Ее рука медленно поднялась. - Совсем рядом с берегом. 
Сагдай кивнул воинам, и те кинулись в указанном направлении.
- Есть! – донеслось вскоре оттуда. Один из воинов крякнул от досады и сунул руку в небольшую полынью, наполненную ледяным крошевом. – Мертвяк увяз, но шевелится, гад! 
На поверхности появились обледенелые волосы, за которые со всей силой тянул стражник. Под тяжестью застрявшего тела они вдруг оборвались, и воин сел на задницу.
- Гадючья бездна! – выругался он. – Что за смердящий выродок!

- И как отсечь голову? – вокруг лунки собрались все, кроме Ветра и Лилии. 
Девушка порывалась отлипнуть от груди старшего товарища, но тот не дал, удержал, еще крепче охватив плечи.
- Не дергайся, - Ветер понимал, как непросто отыскать мертвяка, по самые брови утопшего в болоте, сколько сил пришлось потратить, чтобы понять, где он. -  Отдышись.
- Я помочь хочу, - как бы Лилии не мечталось и дальше стоять вот так, нежась в нечаянном тепле, она скинула обнимающие ее руки. – Люди Сагдая сами не справятся.

Воины кололи лед кинжалами. От усердной работы по их лицам струился пот, а мертвец словно в насмешку дергал щекой.
- Разойдитесь, - произнесла Лилия. Дождавшись, когда ее услышат, скрутила подол плаща, чтобы тот не намок в болотной жиже, и присела на корточки. Поморщилась, опуская раскрытую ладонь на лишенную волос голову мертвяка, который, почувствовав прикосновение, бешено задергался. – Живое к живому, мертвое к мертвому. Живое к живому, мертвое к мертвому. Живое к живому, мертвое к мертвому...  
Она шептала и шептала заговор, пока тело погибшего не перестало содрогаться.
- Все, он больше не вернется, - произнесла Лилия, с благодарностью принимая тряпицу, которую достал из-за пазухи кто-то из воинов. Вытерла руки и, не дожидаясь остальных, пошла в сторону тракта. 

Двух других нашли под перевернутой телегой, которую изрядно припорошил вновь начавшийся снег. Что сталось с путниками, чей скарб был разбросан по кустам, гадать не стали, упокоили мертвецов через отсечение головы. Правда, пришлось повозиться, поскольку мертвяки оказались крепкими и прыткими и отчаянно огрызались, размахивая вырванными оглоблями. Но, в конце концов, их умение сражаться уступило боевым навыкам стражников. 

Последний мертвяк отыскался в ближайшем селении. Его изловили и загнали в прорубь сами жители. Он так и стоял застывшей по пояс статуей.
- Мы его все время поливаем, чтобы не расколупался, - староста снял рогожку, укрывающую труп от солнца, которое и зимой может хорошо пригреть. – Оттепель с месяц назад случилась, так мы знатно тогда испугались. Но нет, не подтаяло...
- По весне подтает, - Сагдай присел перед нелепой фигурой и сквозь толщу прозрачного льда сумел разглядеть закрытые глаза мертвеца. На его лице застыла улыбка, обещающая кровавую расправу. 
- Целую семью загрыз, окаянный.
– Сейчас с ним нужно решать, нельзя весны ждать. Можете не уследить.
Староста с сомнением покачал головой. 
- Это же сколько рубить надо? И до утра не управитесь. А мы вам не помощники, - он оглянулся на баб и мужиков, что замерли в сторонке. 
- Не надо рубить, - Лилия протянула руку и, поднявшись на цыпочки, положила ее на лед над головой мертвеца. Чуть погодя ладонь монастырской воспитанницы покраснела, и стало казаться, что лед под ней вот-вот оплавится. Но нет, зря того ожидали любопытные сельчане, потихоньку, шаг за шагом, подтянувшиеся ближе. 

Глава 13

- Все из-за нее? Из-за этой малолетки?
Лоза закрыл глаза. Трудно разговаривать с женщиной, когда она не слышит даже себя. 
Отгородиться от разъяренной Стрелы не получилось: она вцепилась в лямки кожаного фартука, который Лоза надевал, работая с заговорами и боевыми артефактами. От гнева губы воспитанницы стали еще тоньше.
- Я не извращенец, - произнес он, стараясь как можно мягче убрать руки Стрелы. Как же он раньше не замечал, что у нее такая жесткая и мозолистая кожа? Загар с лица не сошел даже сейчас, поздней осенью, а потому, стоило воспитаннице, все лето пропадающей на стрельбище, деланно удивиться, как он разглядел светлые полоски морщин в уголках ее глаз.
«А ведь она гораздо старше, чем говорит…»
- Не извращенец? Да я сама утром видела, как ты выходил из ее комнаты! – Лоза делал Стреле больно, крепко сжимая ее пальцы, но она не сдавалась, не отпускала лямки фартука. Влечение к этому мужчине ей, вошедшей в самую пору для любви, не побороть. – Не забывай, что купальня совсем рядом с ее спаленкой.

Лоза вздохнул. Ведь чувствовал, чувствовал, что кто-то за ним наблюдает!
- Если бы я не была раздета, еще там подняла бы тревогу. Поймали бы тебя на горяченьком! - сказала и прикусила язык. 
Глаза Лозы сделались страшными. В черных зрачках завертелось что-то вроде омута, в котором она, если не оторвет взгляд, непременно утонет. 
- Я же тебя люблю, - уже ласково запела-застонала Стрела, - и ни с кем не хочу делить. Ты только мой!
- Женщина, ты что-то путаешь. Разве я говорил тебе о любви? – голос Лозы был холоден, и Стреле казалось, что по позвоночнику стекают ледяные капли. Они срывались с взмокших вдруг на затылке волос и устремлялись вниз, к копчику. - Разве я делил с тобой ложе? Разве я приносил тебе брачные клятвы?
Как? Вот как он мог при всем своем небольшом росте и скудном телосложении казаться выше и сильнее ее? Той, что готовится стать воином? Той, чьи заговоренные стрелы легко пробивают броню? Той, что одним ударом головы может надолго лишить мужика памяти?

Воинственная дева пятилась, хотя собеседник не сошел с места. Уже давно Лоза отпустил руки, а вздымающаяся грудь не касалась его тела, а он давил, всего лишь одним взглядом давил так, что сбивалось дыхание. 
И Стрела вдруг поняла: не уступи она сейчас, жизни ее придет конец.

Лоза заметил ужас в глазах женщины. Сжал пальцы в кулаки, чтобы те не вцепились ей в горло.
- Уходи. И никогда больше ко мне не приближайся, - сделал шаг назад, увеличивая между ними расстояние. 
Стрела выдохнула. Ей стало легче. И хотела было вновь пуститься в объяснения, чтобы замолить свой дурацкий поступок, просить, чтобы все осталось как прежде (ведь ей хватало его улыбки, нечаянных прикосновений, долгого взгляда, за которым мерещился интерес), как Лоза обрубил все одной фразой:
- Запомни, я не умею любить женщин. Я умею их убивать.

***

Саардис никогда не знал своей матери. Его это обстоятельство нисколько не удивляло, поскольку дети, которые жили рядом, тоже не ведали женской ласки. Их воспитывали отцы. Взрослые воины отдавали сыновьям все время, всех самих себя, поскольку возлагали на новое поколение большую надежду – возрождение Сулейха. Со всеми его законами и устоями, в которых не было места женщинам.
Да, бахриманам пришлось отступить, спрятаться в глухих местах, наплевав на оставленные богатства и завоевательные планы. С момента разгрома они годами терпели невзгоды и неустроенность и готовы были на большее, лишь бы их мальчики не попали в руки воинов Союза пяти королевств.
Саардис помнил, как сосед не выдержал жизни на болоте и решил вместе с маленьким сыном поискать лучшей доли, но, открыв портал, напоролся на магическую ловушку, которая разнесла отца и сына в мелкую пыль.

Спасшиеся от армии Союза пяти королевств бахриманы гибли один за другим. И по большей части не ловушки были тому виной – грязный болотный воздух, сырость и гнус летом, долгие ледяные ночи зимой мало оставляли шансов не заболеть, выдержать, выжить.
- Отец, а если сдаться на милость врага? Что тогда с нами сделают эти эрийцы и бреужцы? – королевства находились совсем рядом, и жизнь там казалась юному бахриману в сто крат лучшей, чем в забытой Творцом дыре, где они, будто болотные жабы, прятались сейчас. Он же слышал, и не раз, как взрослые вспоминали цветущие сады, белокаменные, прогретые солнцем замки Сулейха, яства, от которых ломились столы.
- Убьют, - коротко отвечал отец. 
- Но за что? Ведь ни я, ни ты ничего зазорного не сделали? – и по взгляду понял, что родной человек скрывает страшное прошлое. Именно тогда он, десятилетний мальчишка, узнал, почему у него нет матери, и почему бахриману нельзя любить женщину. Любовь – яд, который отравляет разум, а женщина – зло, которое порабощает и скручивает в болезненный жгут одним своим существованием любого мужчину родом из Сулейха. Вот такая у них судьба...
«Нельзя любить, нельзя поддаваться зову тела, иначе избранницу придется убить».

Бахриманов на болоте оставалось всего девятеро, когда пришла беда. На исходе лета пропали близнецы. Их безутешный отец метался по топям и хлябям, но не мог отыскать и следа своих мальчиков. Сколько им было? На год-два младше самого Саардиса. Значит, больше двадцати лет. 
- Они отправились дорогой бахриманов, - успокаивали отчаявшегося Машида, но тот не верил, что сыновья могли его бросить. Через неделю пропал и он. Через две еще четверо.
И в ту же ночь Саардис и его отец поняли, что соседи никуда не ушли. Они так и остались на болотах, только переродились в нежить, пьющую кровь. 
- Беги, - молил отец, придерживая рукой рваную шею. – Спаси себя, сын. Лучше смерть в ловушке, чем вечная жизнь кровососа.
Саардис не смог. Не верил, что отец, который любил сына больше жизни, вдруг станет чудовищем и причинит боль. 
Он лег в соседней комнате и положил возле себя нож. Заслышав скрип половиц, понял, что старик, несмотря на слабость, поднялся. Отец не стал стучаться в дверь, как обычно, а завозился, заскребся, заорал, будто бездомная кошка.  
Не было больше в нем ничего человеческого. Только прыть да безумная жажда крови. 

Глава 14

- Ты заметила, что Лоза отсел к монахиням? – хватая подругу под локоть, возбужденно прошептала Лилия. Луна дожидалась ее у выхода из трапезной.
- Еще бы не заметить. Не зря его подружку зовут Стрела - она меня насквозь истыкала колючими взглядами, - так же тихо ответила ей царевна. – Но причем тут я-то? 
Луна лукавила. Она очень даже была причем. С тех пор, как Лоза отдал ей на хранение важную для него вещь - браслет, а потом тайно вернул его назад, девочка почувствовала в себе изменения: темноволосый воспитанник стал для нее совсем не посторонним человеком. Теперь, когда царевна сталкивалась с ним взглядом, она не бежала от видений, а радостно окуналась в них, будто спешила понять и принять чуждые для себя образы. Бескрайние пески, по которым цепочкой шли караваны (вот откуда ей знать это слово?), затерянные в просторах островки диковинной растительности, бликующая на солнце вода, которую люди жадно пили из ручья, загребая ее ладонями, города с ажурными строениями и с непременной башней, с высоты которой самозабвенно пел, воздевая к небу лицо, мужчина, чем-то неуловимо похожий на самого Лозу.
В эти мгновения оба воспитанника застывали, не в силах прервать магическую связь, не замечая никого и ничего вокруг. 

- О чем беседуете, красавицы? – Змей, прежде чем открыть рот, вытер его рукавом. Жирные пятна после каши с маслом добавились к прежде существующим.
Лилии польстило обращение, от слова «красавицы» она зарделась, но вот Луна сморщила нос.
- Ты бы хоть каким-то манерам обучился, Змей. Так и будешь в полу рубахи сморкаться?
- Свин - он и есть Свин, - Лилия дернула гладким плечиком, туго обтянутым ученическим платьем.
- Эх, не была бы ты девкой, сейчас получила бы от меня тычка, - перед носом воспитанницы появился кулак со сбитыми костяшками. Драчливый нрав и бьющая из парня прыть не давали ссадинам зажить.
- Ну, вот! А теперь полностью проявил себя как Хряк, - фыркнула Лилия. – Такой же грубый и дикий.
- Да я тебе... – Змей выпятил грудь и попер на насмешницу. Та не спасовала, так же ринулась вперед, и как только две задиры сошлись тесно, вдруг отпрянули друг от друга. Юноша опешил, ощутив, насколько мягкая грудь у его противницы, а Лилия... Лилия осеклась совсем по противоположным причинам. Змей был выше на целую голову, а потому ее тело ладно вписалось в мужской, крепкий как камень, контур, что задело совсем иные струны в ее душе, чем те, что пели при виде Ветра. Там голову кружил легкий любовный настрой, здесь же было что-то сродни звериному зову, на который неожиданно откликнулось ее сердце.
Не думая, что творит, она прикрыла рукой напрягшуюся грудь. Этот жест не укрылся от Змея, который в удивлении взметнул брови. 

- Он сделал тебе больно?! – Луна не поняла, что произошло, а потому была полна праведного гнева.
- Да... Нет... – широко распахнутые глаза Лилии изучали лицо рыжего воспитанника. Его непослушные кудри, закрывающие один глаз, веснушки, что обильно рассыпались по коже, крепкую шею, где часто-часто билась жилка, и кадык, что пришел в движение от трудного глотка. Тот получился неловко громким. 
– Дурак! – очнувшись, соседка царевны стукнула Змея по плечу, плаксиво скривила лицо и, стесняясь слез, резко развернулась, мотнув широким подолом юбки.
- Ты куда? – только и успела крикнуть Луна.

- Ч-что с ней? – рыжий казался обескураженным. – Я же пошутил...
- Ну и шутки у тебя. Скоро как дикий вепрь будешь на всех бросаться. Совсем одичал!
Змей потоптался на месте, запустил пятерню в волосы.
- Послушай, Луна... Я это... Ты...
- Ну чего ты точно кашу жуешь? Говори! – Луне было не до Хряка. На них, перешептываясь, оборачивались воспитанники, заметившие слезы на глазах бегущей прочь Лилии. – «Еще подумают, что мы ссоримся».
- Научила бы ты меня этим самым манерам, а? Одергивай, что ли, всякий раз... Мне не нравится, что меня зовут Хряком или Свином. И я совсем не дикий вепрь. Я – Змей! Изворотливый, хитрый, опасный… - недо-дракон выдохнул, понимая, что его опять куда-то понесло. – Наверное, опасный… Ага…

Лилия скрылась за поворотом, и Луна, наконец, подняла глаза на собеседника. Впервые она увидела там не насмешку, за которой Змей прятал ранимость, и не ярость, вызванную чьими-то нападками, а беспомощность, что бурно смешивалась с досадой и стыдом за себя. Шея друга пошла красными пятнами. Поняв все это, царевна дала себя клятву, что больше никогда не уподобится другим и не назовет рыжего Свином или Хряком. Лучше уж дать ему тычка.
- Прежде всего, прекрати подъедать с чужих тарелок, - пытаясь скрасить неловкость, Луна стукнула Змея ладошкой по животу, который вопреки злым именам был плоским.  Правильно подметила Лилия: именно из-за чуждой другим небрезгливости бывший дракон и получил прозвище Свин. Хряком же его дразнили за свирепость, с которой он бросался в драку, совершенно не думая о последствиях. Бывало, что и огребал в ответ. Вот даже сейчас кожа на скуле отливала сине-зеленым. - И куда в тебя столько лезет?
- Расту, должно быть. Я все время голодный.
- Так пойди, попроси, чтобы лишнюю порцию дали. Я думаю, не откажут. Не за тем же нас сюда собрали, чтобы голодом морить?
- Да? Как-то не сообразил…Что еще я не так делаю? - рыжий резво поддел под локоток подругу, развернувшуюся было уйти.
Луна устало выдохнула, но раз уж взялась поучать, останавливаться на полпути не следовало. Тем более, что Змей смотрел такими щенячьими глазами.
- Ты вот как-то мне платочек прислал. Значит, знаешь, для чего он нужен? Заведи себе такой же и им рот вытирай, а не рукавом. Да стирай почаще.
Рыжий активно закивал, отчего его отросшие кудри и вовсе закрыли лицо.

Царевна не удержалась и потянула за жесткую прядку, отводя ее за ухо. 
- Постричься бы тебе… - спохватившись, Луна отступила. Отвернулась, лишь бы не видеть шаловливый блеск в глазах товарища, и перешла на поучительный тон. - И купайся чаще. Иначе зверем пахнет.
- Я зверь и есть, - Змей улыбался, не отводя взора от добровольной наставницы.
- И грамоте обучиться бы, - вспомнив разговор в лесу, Луна вознамерилась с пользой распорядиться свободным временем, которого у нее в ожидании выздоровлении наставницы, было в изобилии. Отчего бы не помочь? – Тебе бы книжки умные почитать. 
- Так я с Ветром сговорился уже, - рыжий просиял от осознания, что хоть здесь поступил верно и упредил подругу. - Он сам вчера вызвался.
- И когда успел? - задавая вопрос, Луна думала о вечно занятом Ветре, который не побоялся ввязаться в дело, с которым никак не управиться за один день. В душе шевельнулась досада, что она сама грамоту разумеет. Как было бы здорово сидеть рядом с Ветром и выписывать дрожащей рукой каракули!
- Ну, ты же помнишь, каким я был вчера? – Змей вздохнул. – Злился на Лозу, лез на рожон. Ветер пришел ко мне в комнату вечером и все объяснил. Нет вины никого из нас в смерти моего друга, то прихоть Зла, что подняло мертвецов и отправило губить чужие души.