Психология проклятий

Глава первая

Издевательски яркий лучик солнца скользнул сквозь защищённое заклинанием стекло и нагло упёрся в преподавательский стол, периодами срываясь на глаза. Блики и всполохи окрасили всю аудиторию невообразимо жёлтым калейдоскопом, от которого хотелось зажмуриться и срочно бежать куда-то, да вот только – куда?

Скрипели перья – у особо правильных и старомодных студентов, - кто-то писал карандашами. Несколько, из особо богатых семей, даже пользовались чем-то безымянным, но крайне удобным, именовали его сами, впрочем, удивительным словом "ручка" – и у них получалось на удивление быстрее. Впрочем, говаривали, подобное изобретение было под силу одним лишь волшебникам, и хотя все они нынче находились на территории магического университета, отчего-то не спешили использовать полученные при учёбе умения по-настоящему, только косились на чужие достижения и недовольно, раздражённо вздыхали – мало ли, у кого-то получится лучше, кто-то что-то отберёт.

Под потолком нагло скрипели часы – удивительное сочетание шестерёнок и какой-то чудной одной-единственной стрелки. При виде солнечного луча стрелка как-то странным образом оживилась и завертелась, словно сумасшедшая. Не прошло и мгновения, как часы заколотили, словно на тревогу, оглашая о времени завершения экзамена.

Студенты даже не пошевелились. Двоечники нагло пытались что-то писать, те, кто хоть что-то знал, лихорадочно строчили в своих свитках. Всё-таки, курс хоть и не выпускной, третий, но по этой работе преподаватели могли определить, кому отдают предпочтение при выборе себе подчинённых на бакалаврскую работу.

Один из преподавателей, высокий худой маг в странных очках – их стёкла сверкали на солнце так, словно были сотворены из драгоценных камней, - даже не содрогнулся, когда часы заколотили громче. Он только склонился ниже над бумагами, разложенными перед ним на громадном экзаменационном столе.

Несколько листов уже даже успело прикрыть билеты, что-то торчало из журнала успеваемости. Аспирантка, то и дело встряхивающая головой, чтобы длинные пряди тёмных волос не падали на глаза и не мешали вчитываться в текст, поспешно чертила что-то на бумаге карандашом, оставляя поспешные пометки. Перья и чернильница, валявшееся повсюду, металлическое изобретение, то самое, для богатых, в самом непотрёбном положении – не в футляре, как полагалось, не перевязанное лентой, а валяющееся в стороне, без чернил, ещё и, кажется, готовое вот-вот свалиться со стола, - всё это не вызывало у неё совершенно никакого интереса.

Преподаватель то и дело пытался вырвать у неё из рук карандаш и внести в заклинание, тщательно выводимое на столе, какие-то изменения. Она спорила, трудясь над новой, невероятной формулой, что-то доказывалась, срываясь с шёпота на достаточно громкое шипение. Казалось, о тишине они не заботились и вовсе, о том, чтобы студенты не вздумали списывать – тем более.

Мужчина то и дело потирал подбородок, поправлял свои драгоценные очки с магическим виденьем и пытался всмотреться в формулу. Его долговязая и невообразимо худая фигура казалась подобной крюку, когда он вскакивал и нагибался над столом; когда выравнивался, студенты с хохотом обычно величали его "палкой", но сегодня, в день экзамена, всем им не было никакого дела до внешности одного из будущих наставников.

Второго преподавателя часы не трогали и вовсе. Не интересовала его и наука – он раздражённо смотрел в потолок, словно кто-то его заставлял здесь находиться и маяться с молодыми магами, и периодически насвистывал себе что-то под нос. Ноги он закинул на стол, не заботясь о том, чтобы вытереть ботинки и привести их в надлежащее состояние, руки сложил на груди, а к аспирантке и её научному руководителю с оценивающим взглядом поворачивался, кажется, исключительно ради того, чтобы в очередной раз отметить – мысленно, правда, - что таким симпатичным девушкам в университете за наукой делать нечего. А надо вырываться в массы и сменять своих наставников.

Аспирантка, кажется, об этом знала. То, тряхнув головой, била волосами мужчину по лицу – он фыркал, словно кот, но с места не сдвигался, - то роняла что-то особенно тяжёлое ему на ноги, но ни разу не повернулась и даже не обратилась к нему. На часы она отреагировала так же равнодушно и от громкого бамканья не содрогнулась. До студентов ей уж тем более не было никакого дела.

Но сдалась она, впрочем, первой – повернулась к мужчине и раздражённо кашлянула, напоминая о том, что в курсе, что её наглым образом рассматривают.

- Раз уж вы отвлеклись от внимательнейшего изучения фасона моего платья, - протянула она мягким, вкрадчивым голосом, - то, может быть, уделите внимание так же и часам? Господин профессор, пыхтя над их созданием, вне всяких сомнений, очень потрудился, да и новая система исчисления – это очень интересно, но они взбесились от прямого попадания солнца. Эти часы совершенно непригодны летом.

- Лень вставать, - равнодушно, абсолютно игнорируя присутствие остальных в комнате, сообщил он. – Стары уж мои кости стали.

Аспирантка смерила его насмешливым взглядом.

- Несомненно, когда вам исполнится тридцать лет, придётся выстраивать могилу – вы ведь рассыплетесь тогда на куски. Когда, напомните мне, сия великолепная дата? Через месяц, посреди лета? Я обязательно напомню господину проректору…

- Вы слишком много себе позволяете. Вы здесь только аспирантка.

- Разумеется, - довольно кивнула она. – Я так и передам профессору Хелене, господин Сагрон.

Мужчина закатил глаза, но встал. Профессор Хелена была опасной женщиной во всех пониманиях этого слова, а уж если рассматривать её не как начальство, а как разъярённую мать одной излишне настойчивой аспирантки, то беды и вовсе не оберёшься. Сагрон всё ещё искренне верил в то, что сумеет связать своё будущее и успешную карьеру с наукой, а туда без работы в университете путь был заказан. Мадам же Ольи – та самая профессор, - умела и на место поставить, и загнать в тупик, а самое отвратительное – обладала поразительным умением лишать твёрдой земли под ногами одним только своим пристальным взглядом. Змея змеёй! Вот только научному руководителю своей дочери, Ролану, имя которого она умудрялась каким-то причудливым образом сокращать, почему-то благоволила.

Глава вторая

Зачётка Котэссы так и валялась открытая на столе. Сагрон смотрел на неё отчасти ошеломлённо, то и дело встряхивая головой – но от этого, казалось, жалости в девушке не прибавилось ни на грош. Элеанор и вовсе довольно улыбалась, когда переводила на него взгляд, хотя каждый раз, когда косилась на своего научного руководителя, тяжело вздыхала – его-то ей было жаль! Нет, в принципе, Дэрри даже и не надеялся на милость со стороны дочери профессора Ольи, но Элеанор могла хотя бы сделать вил, что сожалеет, будто бы так получилось.

Но – она только хмыкнула, сказала, что не следовало гонять студентку по заклинаниям, не входящим в программу, и сообщила, что проклятье обладает целым рядом любопытных свойств.

- Оно смертельное? – хрипловатым голосом полюбопытствовал Ролан, казалось, делая вид, будто бы у него во всём этом исключительно научный интерес. – Ведь ты так и не закончила рассказ, нас… прервали.

Сагрон уже сто раз мысленно послал его куда подальше с подбором мягких и нежных формулировок – может быть, если б этот… доцент находил другое время для общения со своими аспирантками, то было бы намного легче – по крайней мере, обошлось бы уж точно без горы проклятий на его, Дэрри, бедную голову!

- Проклятье само собой довольно безобидное, - сообщила Элеанор, но уже по её весёлой улыбке можно было понять, что это совсем не так. – Если не нарушать ряд элементарных правил, то, в принципе, его на себе можно и не ощутить. Итак, - она скрестила руки на груди, - я всё ещё не уверена в том, что оно подействовало сразу на двоих, но на одного из вас упало точно, - сейчас её тон так напоминал материнский, что Сагрону искренне захотелось её придушить.

Профессор Ольи – она преподавала и у него, и у Ролана, да вообще, у кого только эта грымза не преподавала! Он доселе помнил её надменный холодный взгляд – тот не изменился с той поры, как они перестали быть студентом и его наставницей, а перешли в разряд коллег, - её раздражённый приказной тон и студентов, разбегающихся в разные стороны, стоило только госпоже Хелене выйти в коридор. А Куоки! Тогда она не была ни доктором, ни профессором, ни проректором. Преподаватель как преподаватель! Но стоило только бросить на него из-под её очков в тонкой оправе быстрый змеиный взгляд, как мужчина, будто бы тот петух, начинал хорохориться и любопытствовать, что он может ради неё сделать. Сагрон видел – дочь у неё точно такая же, и голосом похожа, и внешне, и поведение – точь в точь, как у матушки. А ведь это не меняется! Не переучишь. И он подозревал уже, сколь несчастен будет тот мужчина, что на такой вот командирше женится. Подобные женщины не исправляются, что б ты с ними ни делал. Сагрон полагал, что пытаться и не стоит.

Потому, наверное, и студентка Арко ему не понравилась с первого взгляда. Было в ней что-то такое, как в Хелене или в её Элеанор, что-то гордовитое. Эти командирские нотки в голосе, гордо вскинутая голова, быстрые шаги и пристальный взгляд, от которого любому мужчине становилось не по себе, будь он хоть сто раз и умён, и начитан, и даже лучший из лучших. Никого это не волновало – никогда подобную женщину не остановить ни силой, ни обаянием, если на самом деле она решила сражаться, а не просто притворяется. Притворяться же они, змеи, умели – хотя какие змеи? Кошки!

- Не можно ли поскорее перечесть список действий, которые нельзя? – раздражённо спросил он. – Потому что мне уже пора. Я сегодня спешу.

На самом деле, Сагрон отлично знал, что его дождутся, когда б он ни явился, но уйти всё равно хотелось. Тратить лишнее время на университет, набивший уже давно оскомину – кому оно надо? Национальный Университет Магии – это только звучит громко и красиво, а если переходить ближе к делу, то столько лишней работы на голову падает – прямо страх…

- Ну что же, - Элеанор перешла к доске, взяла в руку кусочек волшебного мела, но тут же отложила его в сторону. – Итак, поскольку проклятье из разряда Верности – то бишь, подвид любовных, - жизни оно на самом деле не грозит. Сначала стоит огласить негативные последствия. Спектр самый разнообразный. От позеленений кожи и взращивания дополнительных, - она загибала пальцы, - хвостов, шерсти, рогов и подобных схожих по строению отростков, ну и, разумеется, полная потеря мужской силы. Действие проклятия – год. После оно теряет собственную силу. Но если успеть нарушить за этот год прописанные постулаты, то, увы, придётся ждать с момента нарушения новый год.

- Ничего смертельного, - отметил Ролан. – В любом случае, если в том, что предписывается на этот год, нет ничего криминального…

Сагрон с ним в этом плане был не согласен. Конечно, к Лантону не было тут никаких претензий – студентки за ним не бегали, глазки не строили, вели себя поразительно прилично, как на современных девушек, да и вообще... Но вот Дэрри меньше всего устраивала потеря мужской силы. И сегодня, и через год, и вообще когда угодно. Он ведь не семидесятилетний профессор Куоки, в конце концов, да и тот строит молоденьким студенткам глаза.

Впрочем, Сагрону ничего строить не приходилось. Студентки прилипали и сами – он давно уже привык к их повышенному вниманию, периодами старался игнорировать, периодами – даже отвечал взаимностью, справедливо полагая, что ничего страшного в этом нет. Они, во-первых, совершеннолетние, во-вторых, вполне адекватные, в-третьих, это всегда – по обоюдному согласию, да и, так или иначе, он предпочитал включать голову и никогда даже не приближаться к тем девицам, что учились у него – потому что после проблем на занятиях не оберёшься, они будут полагать, что могут ничего не учить, а получат свои баллы просто так, за заслуги в постели. Дэрри предпочитал не смешивать работу и личное – по крайней мере, настолько, насколько это у него получалось.

Глава третья

Котэссе казалось, что она могла сию секунду превратиться в какой-то кипящий котёл над огнём – а после взорваться, словно тот "светлячок", не шпаргалка, нет, а настоящее могучее волшебство, способное разорвать всё на кусочки в радиусе нескольких сотен метров, а то и снести с лица земли целый город, если потрудится полноценный круг Архимагов. Но она не была Архимагом, а сконцентрированный в теле заряд силы даже при смерти не был бы таким сильным на случай извержения, чтобы её хватило хотя бы на несколько метров извержения. В любом случае, девушка не планировала даже и пытаться. Ей хотелось верить, что она окажется дома и немного придёт в себя, а потом соберёт вещи и отправится к родителям.

Сейчас она жила у тётки. Та вообще-то промышляла сдачей домика студентам на неопределённое время. И летом тоже, кстати, потому что практически не бывала дома, а так – хотя бы какая-то копейка падала ей в карман. Но племянницу пустила практически бесплатно – за вычетом, разумеется, определённых услуг магического характера, за которые Котэсса с неё в любом случае не брала бы денег.

Подобное сотрудничество же было выгодно им обеим. Котэссе не пришлось тесниться в общежитии, в одной комнате с тремя незнакомыми девушками, а тётке – переживать за то, что некому присмотреть будет за её домом. Комнат там было несколько, и девушка занимала только одну. Вторую – её однокурсница, Кэтрин Хэмум. Та уже платила деньги, но зато пользовалась не в пример большей свободой, приводила к себе друзей и игнорировала раздражённые взгляды Тэссы.

Разумеется, иногда хотелось предложить тётке денег и занять полноценно весь дом, но у неё были небогатые родители, они и в столицу-то отпустили только при условии бесплатного жилища, и даже часть собственной небольшой стипендии Котэсса вынуждена была отправлять матери и отцу. Не то чтобы она за всё это время дождалась от них хотя бы одного благодарственного слова, но Арко утешала себя тем, что родители просто строги и желают, дабы она выбилась в люди и научилась самостоятельно обеспечивать собственную жизнь. И вообще – нечего заглядывать в чужие карманы, даже если они родительские, и в чужие рты в поиске благодарности.

Но повышенная стипендия ей была нужна, как воздух – иначе Тэссе и вовсе не за что было бы жить! И одного только намёка от этого отвратительного доцента Сагрона с головой хватило на то, чтобы вывести её из себя. Потому что она знала, она учила, она совершенно не заслуживала, чтобы о неё вытирали ноги и смели смотреть с подобным раздражением! Четыре! Подумать только!

Они всей группой собирались отметить окончание учебного года – так нет же, и на это преподаватель наложил свою лапу. Из-за проклятия, в котором Котэсса была совершенно невиновна, она вынуждена была задержаться почти на полчаса – а однокурсники оставили ей записку, что пошли праздновать сами и её не ждут, ведь она, наверное, надолго и совершенно не расстроится, верно? Увы, но расстроилась, даже обиделась, потому что вложила в это силы, организовывала всё, а теперь ей заявили, что просто решили не ждать.

Девушка толкнула дверь, надеясь, что магия не сорвётся с цепи и ничего не разобьёт. На самом деле, она была уверена, что этого не случится, ведь из-за испытания Сагрона выдохлась достаточно, чтобы не суметь наколдовать даже элементарный цветок. О мести или чём-то в этом роде она даже не думала – отлично понимала, что преподаватели замечательно справятся и без неё. Девушка осознавала, что у каждого проклятия есть формула противодействия, и, разумеется, с нею могла разобраться и Элеанор – уж точно никто не требовал бы участия какой-то там ученицы.

Но в доме что-то было не так. Котэсса буквально видела несоответствия – она, когда уходила, не оставляла тут, в коридоре, никаких вещей, а сейчас на комоде валялась книга, да и вообще, что это за…

- Вы что здесь делаете?! – возмущённо воскликнула она, узрев в кресле, прямо в центре собственной комнаты, доцента Сагрона собственной персоной – бесконечно самоуверенного, наглого и смотревшего на неё так, словно он только что пытался оценить свою собственность.

Все мысли о спокойствии и о том, что узрит она преподавателя исключительно на первой учебной неделе, или когда там у них будут занятия, моментально обратились прахом. Мужчина нагло смотрел на неё, с вызовом, кажется, совершенно не задумываясь о том, что проник на чужую территорию, и в тонких пальцах прокручивал какую-то бумажку – неизвестного происхождения. Котэсса знала, что обрывков у неё в доме никогда не было, а Хэмум вообще крайне негативно относилась к бумагопроизводству, так что ни на миг не засомневалась – принёс с собой.

В этот миг Котэсса, казалось, ненавидела его сильнее всего на свете. Невообразимая наглость – явиться к ней в дом, не предупредив, не постучав в дверь, устроиться в её любимом – ну, пусть, не любимом, но единственном кресле, а теперь смотреть так, словно она ему что-то должна.

- Добрый вечер, - поприветствовал её Сагрон. – Надеюсь, не помешал? У меня очень срочное дело.

- Помешали, - уверенно ответила Котэсса. – И, надеюсь, вас не оскорбит моё предложение немедленно покинуть дом и больше не приходить сюда? Как вы вообще здесь оказались?

- Дверь была незаперта, - пожал плечами мужчина. – Но разве это имеет какое-то значение? Я относительно проклятья.

- Сдаётся мне, всего несколько часов назад вы совершенно в него не верили.

Он нахмурился и закрыл глаза, словно пытался отмахнуться от подобного предположения. В проклятье Сагрон мог не верить столько, сколько ему будет угодно, но кожу невыносимо жгло, а он не хотел целый год страдать от подобной боли. В конце концов, какое-то проклятье не могло испортить человеку жизнь с такой радикальной быстротой! Сагрону отчаянно хотелось бы в это поверить. Да и его можно было снять – и он даже знал как, а способ избавления от надоедливого магического воздействия сейчас стоял прямо перед ним, возмущённый и покрасневший.

Глава четвёртая

Разумеется, Ойтко подтвердила, что ждала её здесь. И, конечно же, по очень важному делу. Сначала она, конечно, удивилась, но только-только заслышав о помощи, уже спустя миг защебетала, что да, да, именно Котэссы и не хватало до полного счастья, и, разумеется, найдётся огромное количество работы, которую она обязана выполнить сегодня. Ни минутой позже, ни минутой раньше – эту фразу Ойтко повторила вот уж сотый раз, и с каждой секундой у Арко всё больше и больше появлялась уверенность в том, что Литория на работе-то оказалась случайно, но уж точно не ждала никакой помощи.

Но ей и так было о чём думать. Женщина сгрудила у неё перед носом высоченные стопки личных дел студентов с заполненными образцами – и велела писать, немедленно, сию секунду, взяться за заполнение. Они, конечно же, должны были понимать, что с таким количеством работы Котэссе не справиться за день, но в ответ на замечание Литория уверила девушку – во времени она не ограничена и может приходить каждый день вот ещё целых две недели, пока не начнётся вступительная кампания.

Две недели! А ведь и эту-то ночь она провела у тётки в доме под видом последней – она повторила, наверное, раз десять, что больше не желает видеть иждивенку у себя на пороге.

Да, повторяла тётушка, да, она понимает, что Котэссе негде жить. Но ей надо развивать свой бизнес! У неё, в конце концов, родился внук, а внуку обязательно надо помочь. И младший сын наконец-то отыскал должную невесту, а невеста из богатого рода, надо продемонстрировать достаток семьи. Может быть, совсем скоро сын с супругой в этом доме и поселятся. Что? Нет, Кэтрин может остаться, она-то платит деньги, а вот Тэссе пора и честь знать. Потом она вполне может занять комнату в общежитии, а вот нынче собиралась к родителям, так пусть и уезжает к ним. А если у неё нет возможности, если ей надо работать, пусть университет озаботится о том, чтобы ей было где жить. Что значит закрыто на лето? Ну, глупый, глупый НУМ не желает подумать о своих студентах, но почему же за него должна отдуваться она одна?

- Может быть, - косясь на гору дел, промолвила Котэсса, - я возьму часть домой? И отправлю вам волшебной почтой? Просто я планировала отправиться к себе в родной город сегодня вечером…

- Нет-нет-нет! Котэсса, милая, зачем отправляться домой? Я вполне осведомлена, - она махнула у девушки перед носом её собственным личным делом, - твоим семейным положением. Магически одарённой особе нечего находиться в этом отвратительном болоте, тебя же там попросту погубят!

- Но мои родители… - несмело возразила та. – Ведь я же…

- Родители! Сколько тебе лет, дитя моё? Тебе исполнился двадцать один год, ты хороша, ты прелестна – а мне известно, что тебя вполне могут насильно выдать за какого-нибудь глупца замуж! Я сама из глубинки, едва-едва сбежала, - Ойтко тяжело вздохнула, - и ни на секунду не пожалела, что проработала тогда в университете всё лето. Между прочим, встретила своего будущего возлюбленного. А кого можно встретить в деревне? Неужели тебе хочется доить коз и коров, заниматься пастушьими делами, когда можно помочь родному университету? Ты талантливая девочка, зачем тебе к родителям!

- Повидать их впервые за год…

- Хорошие родители, которых стоит повидать, приехали бы сами! – отрезала Литория. – И если ты хочешь, чтобы моё мнение о тебе не испортилось, должна закончить работу, раз уж всё равно вызвалась её выполнять.

Котэсса пробовала было возразить, что она сама ни на что не вызывалась, что всё это – вина одного-единственного человека, что самым наглым образом обманул её, но кто бы стал слушать какую-то там студентку?

Поэтому, вытащив ручку, сотворённую, между прочим, самостоятельно, потому что на покупку у Котэссы ни за что не хватило бы денег, она поспешно заполняла одно дело за другим, справедливо полагая, что чем быстрее справится с работой, тем скорее сможет всё-таки отправиться домой. Лучше ночевать непонятно где одиннадцать ночей, чем двенадцать – и этим прекрасным принципом нынче планировала воспользоваться Тэсса.

…На десятом деле первой только группы у неё явственно заныла рука. Казалось, сейчас запястье вот-вот расколется на несколько частей – ручка скользила уже неуверенно по привычно ровным и понятным строкам, почерк нагло портился, а перед глазами буквы принялись танцевать.

Одна из букв напоминала Сагрона – такая же гордовитая, с таким же отвратительным характером. Котэссе хотелось зачеркнуть её, зарисовать чернилами, чтобы никогда-никогда больше не видеть за всю свою жизнь ничего подобного, но она знала, что не получится. Увы, но дикая и бездумная пляска этих невообразимо тупых, пустых слов, обозначающих заковыристые названия предметов, вызывала у неё страшное желание изорвать каждое личное дело, что она уже успела заполнить.

Голова как-то странно кружилась. Вчера Котэсса не плакала, разумеется, когда тётка выставила её за дверь – но ночевала-то она на улице, неужели заболела? Подхватить сейчас какую-нибудь заразу – хуже и не придумаешь! От этого у неё не появится какое-нибудь удачное и удобное жильё, а вот проблем станет только в разы больше. Куда тогда деваться? Где поселиться? У кого попросить приют?

Мысленно перебирая всех друзей и однокурсников, что жили в столице, Котэсса продолжила писать. Но с девушками в их группе она ведь почти не контактировала, а единственная знакомая с собственной квартирой, двумя курсами старше, уже магистр, недавно вышла замуж и уж точно не пустила бы себе под крышу никого юного и привлекательнее обезьяны.

- Как идут дела, Тэсси?

Она подпрыгнула на месте. В последний раз подобным образом столь нагло её имя сокращал только покойный дедушка, но ему-то как раз подобное позволялось, ведь он был родным и любимым человеком. Сейчас же мягкий мужской голос в условиях серого затхлого кабинета не сулил ничего хорошего.

Глава пятая

Сегодня обеденным перерывом Котэсса всё-таки воспользовалась. Есть на деле ей было нечего, питаться полноценно не позволял излишне ограниченный бюджет, до первой летней стипендии оставалась ещё почти целая двадцатка дней, но она старалась не думать об этом. И вместо того, чтобы облизываться на чужие блюда на чужих же столах, Котэсса взяла книги, которые не сдала в библиотеку – дочитанные вчера, пока она ютилась на лавочке в парке, - и отправилась на самый верхний этаж главного корпуса НУМа, чтобы избавиться от этого груза, слишком большого, как для молодой девушки, чтобы таскать его каждый день с собой в сумке. Заклинание облегчения уже истрепалось, и Котэсса пыталась его обновить, но получалось из рук вон плохо. Она всегда отвратительно колдовала, когда заболевала, а ночи почему-то оставались холодными, вот болезнь и не миновала стороной. Надо было лечиться, надо было, в конце концов, спать в тепле и полноценно питаться, но на всё это у Котэссы не доставало средств, а просить ей было банально некого. Поэтому – она лишь убедила себя в том, что придумала все до единой проблемы, не чихает, не кашляет, а перед глазами у неё не плывёт.

В университете внутри было очень холодно. Прежде девушка на это особого внимания не обращала, но сейчас, когда налетели на столицу яростные летние грозы, неожиданно холодные и поливающие всё в округе мерзкими, неприятными дождями, игнорировать озноб просто не могла.

Библиотекарь посмотрела на неё с удивлением. Покосилась на студенческое удостоверение, взяла в руки все пять книжек и вновь подозрительно покосилась на девушку.

- Неужто всё прочла и усвоила? – удивлённо спросила она. – Ты ж на лето это брала, прелесть моя. А лето только начинается!

- Да, - согласно кивнула Котэсса, - но у меня было несколько свободных дней, и я подумала, что в этом нет совершенно ничего зазорного…

- Да-да, конечно, деточка! – библиотекарь прижала книги к груди, словно боялась, что их заберут обратно. Она с таким скрипом их отдавала, что теперь, когда ценные томики вовремя вернулись на родину, была просто вне себя от счастья. – Что-нибудь ещё возьмёшь? – вот этот вопрос был сказан весьма предупредительным тоном, таким, чтобы Котэсса сразу осознала – нет, никто ей ничего не предлагает, лучше просто уйти и не морочить никому голову. – Если б ты, конечно, всё так быстро отдавала, то это было бы замечательно, и я бы могла…

- Не стоит, - покачала головой она. – Спасибо, мне пока не нужны книги. Я приду к вам в учебном году.

Кажется, это заявление обрадовало библиотекаря едва ли не больше, чем то, что она принесла книги в срок и даже не собиралась никого обманывать и воровать бесценные литературные образцы, призванные спасти студенческую общину от вымирания в умственном плане.

- О, конечно приходи, милочка, - слащаво отозвалась женщина, бросившись в зал и расставляя на нужные полки книги собственноручно, так, чтобы не потребовалось использовать волшебство. По правде, магическая литература не особо радовалась, когда её возвращали на место с помощью магии, и об этом многие знали – библиотекарь в первую очередь. Именно поэтому было в жестах что-то чрезмерно бережливое и такое влюблённое в книги, что описать обыкновенными словами сие было бы и вправду очень, очень трудно.

Женщина, казалось, цвела и пахла от одной только мысли о том, что вот – книги на местах. Она гладила их по корешкам, напевала им какую-то тихую песенку, и Котэсса даже засмотрелась на этот своеобразный ритуал, не в силах действительно отвести взгляд и обратить внимание на нечто другое.

- О, - послышался за спиной бодрый молодой голос, - а что ты здесь делаешь? Разве ты не собиралась отправиться домой?

Котэсса обернулась. За спиной, с огромной стопкой книг в руках, стояла Элеанор Ольи. Она тоже сгрудила свою ношу на стойку, как прежде сделала это сама Арко, и вдохнула чуть терпковатый от постоянного заваривания чая воздух, наполненный пылью, книгами и шелестом страниц – словно они сами могли источать эти невообразимые ароматы магии. Элеанор чувствовала себя здесь, как дома – она улыбалась невидимым стойкам с литературой, мысленно примеряла, как её собственные творения прочно занимают там места.

- Ойтко, - пожала плечами девушка. – Решила, что я просто-таки обязана заполнить все личные дела всего факультета, поработать, к тому же, над каждым индивидуальным планом…

- Ой, - содрогнулась Элеанор. – Вот это та ещё гадость. И надолго ты?

Котэсса в ответ закашлялась. Болезнь настигла её как-то совсем внезапно, а собственные лечебные умения не помогали. На целителя у Тэссы банально не хватало денег, на обыкновенные лекарства, которыми пользовались те, кто не владел волшебством, тоже, вот она и пользовалась разве что добытыми впопыхах знаниями о целебной медицине и травах, которые должны были бы помогать от кашля или насморка. Но травы нужно заваривать, а заваривать Котэссе было банально негде.

- Недели на две, - наконец-то выдохнула она.

- И не надейся, - уверенно ответила Ольи. – Ойтко тебя не отпустит. Она через эти две недели, когда ты им там перепишешь всё, что только можно переписать, новое задание найдёт – и заставит выполнять уже его. И что бы ты ни делала, всё равно – готовься к лету, проведённому в вузе… А чего такая мрачная?

Котэсса потупила взгляд. С Элеанор они не были ни подругами, ни даже хорошими знакомыми, обращались друг к другу на "ты" – но потому, что вместе сотрудничали и писали статью в научный журнал.

- Тётка на лето мою комнату уже сдала, - наконец-то промолвила девушка. – Так что, я теперь жду общежитие после лета, а летом…

- Жить негде?

Девушка мрачно кивнула. Признаваться в собственном бедственном положении отчего-то было совершенно неловко, и она чувствовала себя иждивенкой, дурой, которая не сумела ничего подобрать достойного, а теперь ходит и морочит всему честному народу голову проблемами, которых могло бы и не быть.

Глава шестая

…Всю последующую неделю Сагрон так и не появился в университете.

Котэсса приходила. На расспросы Ойтко – разумеется, длившиеся только первые пять минут дня, после они обе увлекались работой, - она лишь равнодушно пожала плечами, показывая, что и вправду понятия не имеет, каковы причины подобной халатности с его стороны. Не то чтобы Литория была очень удивлена – она совершенно не доверяла мужчинам ни в каком проявлении, разумеется, за исключением собственного супруга да декана, казавшегося женщине едва ли не идеалом правопорядка. Потому, покивав, уточнив, не соблазнилась ли Котэсса на глупые заверения со стороны Сагрона, услышав, что нет, она успокоилась окончательно, добавила ещё три папки, на фоне предыдущих казавшиеся уже не такими-то и страшными и куда-то убежала.

Арко сначала казалось, что рука её сейчас попросту отвалится или превратится в ненужный придаток к телу, но со временем она даже как-то привыкла к тому, что вынуждена была постоянно что-то писать, а самое главное – и это было приятнее всего, - никто не мешал глупыми намёками, никто не маячил перед глазами, как живое напоминание о том, что она виновна во всех его горестях, да и вообще, жизнь стала спокойной и какой-то даже приятной.

Котэсса не жалела, что не поехала к родителям. Единственной проблемой города было отсутствие жилья – но теперь, после полученного от матери гневного письма, она справедливо полагала, что даже если б госпожа Хелена её не приютила, всё равно легче было бы спать на скамье, чем страдать от родительского гнёта дома. В письме шла речь о каких-то там привилегиях незамужней барышни, о новоизобретённой ярмарке кавалеров и, что самое главное, о том, как соседский парень, будучи в полтора раза старше, шире и ниже, бросил свою предыдущую супругу и был готов жениться ещё как минимум раз. Разумеется, в округе есть невесты и побогаче, но Тэсси – маг, поэтому, наверное, для него было бы очень удобно и очень…

На этом моменте девушка закрыла письмо, написала в ответ короткую записку о том, что не вернётся в отчий дом – делать ей там нечего, а тут полно работы, - сообщила, что сменила адрес, потому что тётка банально выставила её из дома…

А потом, вдруг решив прислушаться к наставлениям со стороны Элеанор, написала ещё и, что у неё теперь нет совершенно никакой возможности отправлять родителям такую сумму денег. И денежный перевод с этим письмом не отправила, во-первых, потому, что новой стипендии ещё не было, а во-вторых, потому, что не могло быть вечным гостеприимство четы Ольи.

Госпожа Хелена, впрочем, относилась к ней очень хорошо. Приняла радостно – как лучшую подругу своей дочери, что от начала времён, казалось, не приводила в дом ничего, кроме книг, книг и ещё раз книг (некоторые библиотечные экземпляры в самом деле умели отращивать ноги), поселила в гостиной, выставила целый арсенал средств от насморка, от кашля и от простуды, а после, игнорируя то, что можно вызвать и целителя, сама выбрала то, что считала нужным.

Котэсса отказать не могла. Она пыталась – но дежурные фразы вроде "это дорого" прерывались уверенным заявлением, что первый проректор университета получает немалые деньги, уж куда больше, чем студентка даже с повышенной стипендией, а значит, она вполне может помочь, если, конечно, Котэсса перестанет возмущаться и отодвигаться от каждого лекарственного средства, что ей подсунут. И – она перестала, потому что это было по меньшей мере некультурно, да и нагло отвергать столь благодушно предложенную ей помощь.

Вылечилась. По крайней мере, Тэссе так казалось. А самое главное, совершенно позабыла о Сагроне – он не показывался на глаза, не давал о себе знать, а значит, не желал иметь с нею никакого дела. Воспоминания больно обжигали этой странной цепочкой поцелуев-ожогов на груди, но Котэсса была ему не девушкой, не женой, а просто случайной проклявшей, так что и это поспешно выбросила из головы. Ну, или думала, что выбросила, искренне надеялась на это, но окончательно позабыть всё-таки не смогла.

Элеанор о нём больше не напоминала. Она с головой ушла в диссертацию, постоянно бежала куда-то, почти не разговаривала ни с кем, даже с собственной матерью, да и дома появлялась только для того, чтобы поспешно съесть ужин и лечь спать, а утром – глотнуть всё то, что предложили на завтрак, и вновь быстро умчаться в университет. Где она обедала, было тем ещё вопросом, но госпожа Хелена, наверное, привыкла к подобному поведению своей дочери и его уже не задавала. Успокоилась, смирилась, выбросила из головы? Это уже тоже не имело никакого значения.

Но в последние дни профессор Ольи всё мрачнела и мрачнела. Казалось, её что-то тяготило, и Котэсса никак не могла понять – её ли присутствие тому виной? А может, что-то вновь произошло в университете, просто госпожа Хелена предпочитает не делиться подробностями со всеми вокруг? Не осветляет всех проблем, которые встречаются в НУМе?

…Элеанор вновь не было дома – работала, сказала, что будет поздно. Профессор Ольи сидела на столом, подбивала какие-то сметы, что-то определяла для университета и с каждым мгновением всё больше и больше мрачнела.

- Завтра вечером, - нарушила она тишину, воцарившуюся на кухне, - возвращается мой благоверный.

Последнее слово было произнесено с таким оттенком недовольства и презрения, будто б Хелена мысленно была готова пожелать супругу всего, что угодно, только не всех благ. Элеанор говорила, конечно, что родители не ладили, и Сагрон предупреждал о странных предпочтениях господина Ольи, но Котэсса надеялась на то, что сможет разобраться с общежитием как-то до того момента, как он вернётся. Одна беда – в общежитии её банально послали куда подальше, а Хелена сказала, что можно оставаться практически до осени. Может быть, не учла фактор своего мужа, об этом девушке судить было трудно. Или специально? Предпочитала игнорировать его и закрывать глаза на всё, что может? Достаточно доверяла Тэссе?

Глава седьмая

Вахте в общежитии попросту неоткуда было взяться посреди лета – поэтому Котэсса вошла внутрь совершенно беспрепятственно. В преподавательском крыле было довольно уютно; на доселе бывала только в студенческом, а там стены украшали узоры формул и ругательств, неистовое сплетение невразумительных фраз и мудрых изречений, вызубриваемых на историю магии и историю королевства в целом. Здесь – всё чисто, светло-серый оттенок краски, обновлённой, свежей – наверное, ремонт был сделан не позднее чем полгода назад. Тэсса осматривалась практически с удовольствием – в прошлый раз она так стремительно сбегала из Сагронова дома, что не заметила практически ничего, а сегодня наконец-то посчитала время вполне подходящим для того, чтобы обратить хоть немного внимания на окружающую среду.

Проблема всего этого была только одна – она понятия не имела, в какой именно из квартир стоит искать Сагрона. Бывала здесь прежде только один раз, да и то – в бессознательном состоянии, а теперь силилась вспомнить повороты да лестницы, по которым мчалась, все те лишние подъёмы да спуски. Внутри горел свет – без источника, просто словно его взяли и магией распространили повсюду, - довольно яркий, сильный, и девушка чувствовала себя хоть немного увереннее.

Воспоминания о Жодоре Ольи всё ещё отзывались каким-то уколом стыда, хотя в чём, собственно, была виновна Котэсса? Но если одно только присутствие её в доме уже повлекло подобные последствия, значит, просто не следовало соглашаться и жить в доме у Хелены и Элеанор настолько долго. Она сама виновата – позволила себе поверить в то, что без тёткиной комнаты, без родителей, без общежития как-то перетерпит это лето.

Оставался только Сагрон.

Она остановилось уже на десятом повороте, узнав картину – портрет одного весьма известного мага. Тот подмигивал ей, нанесённый масляными красками на холст, вот уже третий раз. Сначала Тэсса предполагала, что просто картина, изображавшая основателя, первого ректора НУМа могла быть повешена не в одном месте общежития, а едва ли не на каждом повороте, но в прошлый раз подметила один характерный мазок – картина была точно та же, что и тогда.

Заблудилась.

Она устало вздохнула. Да, болезнь отступила, да, ей помогли, но теперь – усталость вновь накатила волной и укрыла её – спрятала от всех остальных насущных проблем. Какая там блокировка, какая там Литория Ойтко – это ведь позор, ночевать в коридорах преподавательского дома… К тому же, что будет, если её застанут? Студентам, кажется, находиться здесь запрещено, по крайней мере, без сопровождения в виде преподавателя, а она – сидит под стеной, смотрит на первого ректора, что так ласково улыбается со стены…

Маг, разумеется, её не видел и не слышал. Он был уже сотни три лет как мёртв, к тому же, вряд ли испытывал интерес к молоденьким студенткам. Говаривали, он вообще ни к чему, кроме магии, интерес и не испытывал, лишь колдовал и колдовал, пока не умер от старости, благой и чинной, оставив университет своему ученику, а немалое наследство – самому НУМу на процветание. Дети у него, впрочем, были; была и жена. Им досталось, кажется, совсем мало, лишь десятая или двадцатая доля – говаривали, что они прогневили чем-то отца да мужа перед самой-самой смертью, и он заявил, что каждый должен сам завоевать себе место под солнцем и заработать состояние.

Университет выстоял благодаря этому капиталу и в голодные годы, и в Войну, длившуюся больше четырёх лет, направленную на уничтожение Магических Искусств. Мало кто сумел перестоять те злые дни – сейчас о них вспоминали только в общем курсе истории, в школе говорили несколько слов – вот и всё.

Девушка вздохнула. Почему когда-то надо было воевать? Что за глупость – отделять магию от остальных наук, возносить её, словно какую-то веру, полагать, что ею должны заниматься только избранные? Кто-то умеет колдовать, кто-то – отменный хирург, что справится лучше волшебника-целителя, а ещё есть одарённые поэты и учителя, прекрасные математики и физики. Что за глупость – полагать, будто бы магу не нужно общее образование, будто бы в НУМе и подобным ему заведениям учатся только избранные?

После Войны основы магии преподавали ещё в школе. Кто-то проявлял к ней способности, кто-то нет – ещё один способ отделить одних школьников от других, направить их по верной стезе. Так прекратились ссоры; теперь больше некому было возмущённо заявить, что ему просто не позволили заниматься волшебством, даже не потрудились отыскать в нём эту самую волшебную нитку, что могла бы вывести его в люди. Магия была доступна, равно как и прочие науки – и всё же, требовала, как и всё остальное, определённого таланта и львиной доли трудолюбия.

Ректор улыбался всё хитрее и хитрее. Котэсса смотрела на него, не отрывая взгляда – ей почему-то казалось, что мужчина даже с того света подсказывает ей, как надо поступить, подталкивает, пытается придать уверенности. Он словно повторял – совсем тихо, так, что надо было ещё умудриться услышать, - что она не должна останавливаться, не должна позволять себе просто так просидеть здесь, на холодном полу.

Может быть, он и вправду мог колдовать даже с портрета, даже после своей смерти, после всех тех лет, что прошли с того мига. Наверное, сила его была велика – она жила в самих стенах этого здания, она вдохновляла столько поколений студентов на дела, может быть, великие, а может, ничтожные и злые, как того же Жодора Ольи, и…

- Тэсси, - насмешливый голос мигом развеял всю ректорскую магию, - что ты здесь делаешь?

Котэсса буквально подпрыгнула на месте – вскочила, забыв поднять сумку, попыталась отряхнуть своё старое платье, в котором пришла. Сагрон стоял, опёршись о стену, совсем-совсем близко, да ещё и до ужаса нагло улыбался, склонив голову набок. От этой вредной улыбки ей стало отчасти не по себе – ну вот что, спрашивается, он от неё хочет?

Глава восьмая

Доцент Ойтко первым делом даже обрадовалась, узрев на пороге Сагрона. Она тут же поставила перед ним на стол дополнительную стопку бумаг и радостно заулыбалась, даже подмигнула Котэссе.

- Это замечательно, - прошептала она девушке на ухо, - если у тебя появились на него рычаги влияния. Главное их не растерять – и мы с него сделаем трудолюбивого человека! Он ещё у нас станет тружеником года!

Котэсса в этом очень сомневалась – но, признаться, была уверена в том, что проклятье пойдёт Дэрри на пользу. Вчера вечером, стоило только захлопнуть у него перед носом дверь, она поймала себя на мысли, что было б неплохо узнать, что он там предлагал относительно переписывания. Но – нет, пообещала себе быть стойкой и уверенной в собственной жизненной позиции, значит, должна исполнять. А то так недолго и до грехов, неоспоримых перед Небесами, а потом вообще – несмываемые с репутации последствия, свадьба…

Вот от свадьбы, может быть, она б и не отказалась. Так, через пару лет. И, наверное, не с Сагроном.

Хотя, если быть предельно честной…

Девушка мотнула головой. Если быть предельно честной, то думать об этом нынче не стоит. Не стоит тратить собственное время на то, чтобы вот так вот спокойно вспоминать события минувшей ночи – ночи на широкой, удобной кровати, на которой она магией сменила постельное бельё, потому что мало ли когда и кого Сагрон водил в эту комнату, ночи, когда никакие Жодоры Ольи не залазили в окна, в двери и вообще куда получится, не мешались под ногами, не протягивали лапу на девичью честь, да и вообще, всё было прилично, пристойно и лучше некуда.

В общем-то говоря, Котэсса была довольна всем, за исключением заглянувшего спозаранку Сагрона – потому что комната закрывалась на ключи от всех, кроме него самого, от хозяина, повторила дверь десять раз извиняющимся тоном, прятаться нельзя.

Сейчас же он так деловито осматривал эти бумаги, бесконечные списки, перечни дел, которых хватило бы не только на это лето, а ещё и до конца следующего, и довольно улыбался.

Ойтко только-только ушла, закончив прочтение своей недоморали, которая, вероятно, сводилась к одному стабильному выводу – мир жесток, мужчины в нём – палачи чести и невинных дев, держи ухо востро, не позволяй никому к себе приближаться и… милочка, ты правда можешь заставить Сагрона работать?

В сером кабинете было уже бело – бело от папок, от бесконечного перечня бумаг, что наслаивались одни на другие, перемешивались, собирались в кучу. Им светили ещё все магистры с личными делами и индивидуальными планами, потом целая увесистая стопка с преподавательским составом, после каталог журналов…

А магистров-то уйма!

- Могу открыть секрет, - загадочно сообщил Сагрон, - что помогает вскрыть эту блокировку. Ты, я думаю, уже размышляла над тем, как это сделать, верно?

Котэсса кивнула. Спорить смысла не было, притворяться правильной дурочкой, не сознающей всех тех проблем, что могли принести безмерные перечни бумаг и излишне тщательная работа, тоже.

- Да, - согласилась она. – Я пыталась придумать, как обойти блокировку, но, увы, каждый раз вылезает одна и та же проблема. Вечно что-то не складывается. Мне буквально маленького ключика не хватает…

- Могу подсказать?

- Вы…

- Ты!

- Вы уже это делали? – упрямо повторила Котэсса. – Пробовали вскрыть? Неужели студентом подрабатывали себе личное дело?!

- Нет, - покачал головой Сагрон. – Но в аспирантуре мне однажды пришлось заниматься подобного рода деятельностью, когда срочно надо было забрать статью, а переписывать я просто не имел ну никакого желания – а там была блокировка на копирование.

- Тут ещё и на вписывание, - отметила Котэсса. – Я могла бы и подиктовать, да только вот, во-первых, слышно, во-вторых, невозможно, в-третьих, не так уж и быстро, как бы мне хотелось.

- Это всё ерунда, - махнул рукой мужчина. – На вписывание она элементарная, уверен, ты уже давно догадалась, как её снять. А вот в множественном заполнении – считывание, то бишь, - проблема. Верно?

- Верно, - согласилась Котэсса. – Но нехорошо преподавателям помогать студентам в совершении шалостей.

- Мы трудимся на благо факультета, - отмахнулся от неё Сагрон. – Какие там шалости. Ведь ты порядочная, великолепная девица, которая никогда не позволит себе ничего большего, чем просто заняться делом. Разве нет?

- Возможно, - согласилась она. – Но к чему вы клоните? Почему просто сразу не сказать способ, а потом уже разводить эти пространственные разговоры? Литория может вот-вот прийти.

Сагрон улыбнулся. Он провёл рукой по ближайшей к нему папке, как-то ласково, почти нежно, и вновь заулыбался, только на сей раз уже повернувшись к самой девушке.

- Оно-то так, - согласился мужчина, - но работа-то это в основном твоя. А значит, я могу просто смотреть со стороны, как ты мучаешься. В противном случае за любые услуги, даже за благотворительность, всегда надо платить. Вот, к примеру, те дураки, что принимают от наших политиков, мечтающих забраться в Управление, подаяния, платят рекламой. Они о ней даже не догадываются, но ведь каждый умный человек осознаёт, что проголосуют скорее за того доброго, что озаботился о бездомных, чем за того злого – надо же, в образование он вкладывает, будто бы у НУМа своего запаса золотого нет!

- Возможно. Что вы хотите? Даже не смотрите на меня вот так! – Котэсса скрестила руки на груди и сердито фыркнула. – Если вы думаете, что обход блокировки стоит снятия проклятия – можете даже и не надеяться.

- Точно?

- Более чем!

Мужчина вздохнул. Хотелось верить, что однажды лёд тронется, но что-то ему подсказывало, что случится это ещё ох как нескоро.

Глава девятая

Литория оставила тот самый знаменательный список – состоящий из множества пунктов, невообразимо длинный, сложный, казалось, заковыристый, а самое главное, такой, что его хватило бы ещё на несколько лет вперёд. Котэсса с недоверием посмотрела сначала на заполненные папки, потом на эту бумажку, а после подняла растерянный, наполовину испуганный взгляд на Сагрона.

- Я была у коменданта, - прошептала она. – И мне позволили пожить… Точнее, выделили комнату, - девушка запнулась. – Но…

- На время? – уточнил Сагрон.

- Нет, - возразила она. – Нормально. Как положено. С лета и до окончания учёбы. Просто там проплатить надо, - она вновь покосилась на список.

- У вас ведь скоро стипендия, - пожал плечами мужчина. – Хочешь – я заплачу? Там много?

- Стипендия… Да, - кивнула Котэсса. – Стипендия. Но мне ведь надо отправить что-то родителям. И вообще, - она вздохнула. – Даже если я отправлю им меньше денег, чем обычно, а я ведь и так не смогла отправить в этой двадцатке. А обещала. Написала, что позже, что жить негде, - девушка задумчиво прищурилась. – Но, в принципе, если сэкономить на еде… Ладно. Что из этого надо сделать сегодня?

- А ты не пробовала экономить на родителях? – не удержался Дэрри. – Сегодня ничего не надо делать. Пойдём.

- Но, если я справлюсь быстрее… - заикнулась Котэсса, но мужчина, приобняв её за талию, подтолкнул к выходу. – Послушайте!

- Послушай, - упрямо поправил её Сагрон. – Никакого "вы" весь этот вечер.

- Сейчас нет и обеда!

- Ничего страшного, - он вполне искренно улыбнулся. – Мы личные дела заполнили? Заполнили. Литория говорила, что, может быть, тебе что-нибудь даже заплатят за твою работу. Будешь летом с подработкой. Но если ты вздумаешь отправлять это непонятно куда и экономить на еде – скажу, чтобы ничего не давала. Сколько можно? Твои родители что, смертельно больны?

- Упаси Небеса!

Её родители – права была Элеанор, - смертельно ленивы. Но Котэсса, полагая, что обязанность любого ребёнка помогать матери и отцу так, как он только может, ни разу не возразила, когда они в своих письмах просили от неё всё больше и больше. Следовало, пожалуй, написать, что она и так отдавала им практически всё, что имела, но всё никак не поднималась рука.

На улице, куда её выволок Сагрон, было совсем-совсем жарко. Котэсса грустно покосилась на студенческую столовую – есть хотелось невероятно, но теперь, узнав, сколько стоила комната в общежитии, точнее, одно только место – кровать, - она понимала, что обеды абы когда теперь не впишутся в её бюджет.

Но Дэрри повернул куда-то с университетской площади на улицу. Людей было мало – почти все спрятались по своим домам от жаркого, невыносимого солнца. Лето, вошедшее только-только в раж, казалось, было готово всех изжарить палящими лучами, превратить в пар и пустить на пользу природе – в удобрение.

Котэсса удобрением становиться не собиралась, но ей, впрочем, и не грозило. Если она и дальше будет продолжать так питаться, то может стать только скелетом в чьём-то шкафу. Возможно, даже в Сагроновом, потому что девушка не сомневалась в том, что вынуждена была оставаться в столице исключительно по его вине.

- А куда мы идём? – полюбопытствовала она.

- Переносим наши планы с вечера на обед, - ответил мужчина. – Ты обещала мне ужин – переименуем его в обед, - и прогулку.

- Я не голодна!

Сагрон обернулся и посмотрел на неё так, словно впервые в жизни вообще увидел нечто столь поразительное и несуразное, как Котэсса. Она аж замерла от тяжести и раздражённости его взгляда, кажется, толком не осознавая, что именно только что сделала или сказала не так.

- Скажи мне, солнце, - наконец-то проговорил он, - почему именно я?

- В смысле? – опешила Арко. – Вы о проклятии? Ведь я говорила, что вообще никого не планировала проклинать…

- Нет, - отмахнулся Сагрон. – Забудем на несколько часов о проклятии. Небеса с ним! Но – ты огрызаешься, сопротивляешься, язвишь, когда общаешься со мной. Допустим, - он вздохнул, - я далеко не ангел, подобное желание у тебя и вправду может возникать – немного воспротивиться и… Не важно. Но сам факт, что ты собираешься отдать своим родителям все деньги! Тебе нечего есть – я в курсе о ценах в общежитии и в наших столовых. Тебе не на что жить. Тем не менее, я слышу это возмущённое "я не голодна". Ведь я не предлагаю лечь со мной в постель, - он обернулся и заговорил немного тише, чтобы не привлекать постороннее внимание, - за кусок хлеба. Просто пообедать. Почему нет?

Котэсса покраснела, причём явно не от жары, и сердито скрестила руки на груди. Казалось, она уже порывалась высказать ему абсолютно всё, что думала, но в последнее мгновение прикусила язык.

- Я просто не привыкла, - наконец-то ответила она, - чтобы за меня кто-то платил или чтобы мне кто-то помогал. Мне как-то проще, когда я всё сама. А родители – ну, мне всегда казалось, что любая порядочная дочь обязана помогать своей родне.

- За счёт собственного благополучия?

- Если вам… - она поймала сердитый взгляд. – Ладно. Если тебе хочется меня накормить, но я не против. Я буду даже не против, если подобное желание будет возникать довольно регулярно. Но это всё равно ничего не значит. И, к тому же, я вправе сама распоряжаться тем, что зарабатываю, сама решить, кому эти деньги будут предназначаться, а самое главное, сама определить, насколько глупо поступаю.

Мужчина только покачал головой. С родителями Котэссы он не был знаком, но что-то Сагрону подсказывало, что ничего хорошего он бы не увидел. Они позволяли своей дочери жить на те гроши, которые получали студенты, ещё и спокойно принимали деньги и просили ещё. Если б его дочь – несуществующая на данный момент, - отправляла ему остатки своей стипендии, наверное, он бы отсылал их обратно, даже если б умирал от голода.

Глава десятая

Когда они выезжали из столицы, дорога была совсем ровной. Сейчас же, когда наконец-то международная трасса, соединяющая две страны – широкая дорога, обычно переполненная всевозможными повозками, - наконец-то закончилась, а они свернули на местную, поуже, всего на две полосы, повозкой подбрасывало на каждом лошадином шагу.

Конечно, можно было воспользоваться паровозом. Но они ездили крайне редко и к пассажирскому транспорту имели весьма сомнительное отношение.

Ещё были, разумеется, водные средства передвижения. Но к родному городку Котэссы ничего не вело.

И она, впрочем, была этому рада, потому что на борту девушку до ужаса укачивало – она сообщила об этом Сагрону, когда тот предложил добраться хотя бы до устья реки, а вот уж оттуда…

Поэтому они взяли быстроходную повозку, рассчитанную на шестерых пассажиров – та как раз направлялась в сторону другого большого города, но миновала её собственный, маленький городок.

Езды было всего часов на шесть. В прошлый раз Котэсса добиралась целых десять, поэтому, учитывая волшебство на повозке, магию, подгоняющую лошадей и придающую им силы, представляла себе, что стоило это удовольствие куда дороже, чем сообщил ей Сагрон. Но всё равно не стала возражать – это было бы по меньшей мере глупо.

Они почти всю дорогу молчали – не потому, что мужчина не желал с нею говорить, а потому, что справа от Котэссы сидела какая-то отвратительная бабка, очевидно, получающая запредельное удовольствие от комментирования каждой произнесённой фразы и каждого жеста со стороны девушки.

- Вот неправильно сидишь! – прошамкала она, улыбаясь своим беззубым ртом. – Ну неправильно! Неровно! И ноги, ноги!

- Чем вас не устраивают мои ноги? – сердито спросила Котэсса.

- Ты в штанах, - фыркнула старушка. – Вот если б ты поехала в пышном платье, то могла бы разложить его по повозке, а ногами к мужику своему прижаться. Тогда б никто ничего не заметил. А так – закинула ногу на ногу, как эти паршивые магички!

- Я и есть магичка, - огрызнулась она. – А паршивая или нет, решать… - девушка скосила взгляд на Сагрона, - да хоть ему же! И он совершенно не мой мужик!

Старушка противно захихикала.

- Правильно, - подтвердил Сагрон. – Не мужик, а горячо возлюбленный мужчина. Разве я похож на какого-нибудь селянина?

- Совсем нет, - вздохнула Котэсса.

Нельзя сказать, что она об этом жалела. В селянах, по крайней мере, по мнению девушки, ничего хорошего не было.

Дочь выбирает мужа, как отца.

Ха!

Да ни за что на свете!

Она, конечно, любила родителей, но уважать… Нет. Увы, но увидеть рядом с собой какого-нибудь полноватого, не слишком образованного мужчину, который так уверенно, легко и быстро загубил весь потенциал матери, если в той, конечно же, он вообще был…

Котэсса знала, что в их семье было принято полагать, будто бы это мама скочила из грязи, да в князи. Вот только она прекрасно понимала, что отцу просто льстило, когда его именовали кормильцем в семье. Он и испортил мать, жизнерадостную, весёлую девушку день за днём превращая в вечно ворчащую, не слишком-то болезненную, если по правде, но довольно хитрую, обманывающую женщину.

Сам он был прост, как и большинство деревенских, и их крохотный провинциальный городок для Арко-старшего казался тоже чем-то вроде столицы.

Котэссу всегда это смешило.

Мать была местной. Её родители умерли рано, вышла замуж она скорее по нужде, чем по любви – не то чтобы в доме было нечего есть, но она не хотела работать, не могла отыскать ничего, что подошло бы ей по нраву, а тратить силы на занятия не по душе не хотела. Не смогла она найти ничего себе во вкусу ни через год, ни через два, а после и бросила эту затею, справедливо поддавшись на уговоры мужа, что женщина должна сидеть дома и варить борщи.

Котэсса ещё помнила время, когда мать была красивой. Когда стройная, светловолосая, с такими яркими, живыми глазами, она могла одной улыбкой только покорить первого встречного мужчину.

Помнила, как, будучи маленькой девочкой, удивлялась – какой же сильной должна быть любовь, чтобы мать, столь привлекательная для окружающих представителей мужского пола, вышла замуж именно за вечно хмурого, не к лицу ей отца? А теперь подумала, что, может быть, маме и тогда уже было лень – завоеванием заниматься, полагала она, не её дело, она всё ждала, пока всё будет готовое падать в руки, а оно как-то не спешило, не горело дело в руках, не спорилось. Ничего не выходило, как бы она ни старалась, ничего не складывалось в приличную ровную линию. Жизнь вообще не бывает ровной, вот только женщина никак не хотела в этом убедиться, не верила, отказывалась кивать собственному опыту и смотреть в глаза потерянным годам.

- А что ж ты, - продолжила старуха, вырывая Котэссу из её воспоминаний, - вообще в этих штанах? Аль деревенских решила соблазнять? Куда тебе, городская фифа! Они куда больше на сельскую девку! Вот, помню, у меня грудь была, а уж талия – оса осой!

- Вы и сейчас оса осой, - фыркнула Тэсса. Хотелось дополнить, что на сей раз уже не по талии, а по языку, но старших принято было уважать.

Старуха кокетливо покосилась на Сагрона. Тот только закатил глаза и отвернулся, глядя на дорогу.

Повозка была без верха – лето, и никто не нуждался в душной крыше. От солнца защищало натянутое полотно – оно же должно было спасти и от дождя, и от ветра, и от всех прочих бед. По правде, Котэсса полагала, что если с солнцем как-то полотно справлялось, то с осадками их импровизированная крыша уж точно не смогла бы совладать, вот только кого интересовало её мнение?

Наконец-то закончился лес. Бесконечная вереница полей свидетельствовала о том, что до родного городка оставалось совсем чуть-чуть, не более получаса, но старуха будто бы вздумала не молчать и вовсе – теперь она бросала на Котэссу злые ядовитые взгляды, усмехалась Сагрону и то и дело одёргивала подол собственного платья, к слову, такого старого, что оно едва ли не расползалось на кусочки прямо на ней же.