Пятнадцатый этаж

Часть 1

 — Мариш, встретимся?       

— Сними номер, завтра.       

— Что номер-то? Может, к тебе? Ты же одна живёшь!       

— Нет, Коль, у меня мама дома. Если бы не мама, я бы давно замуж вышла и встреч в номерах не ждала.       

— Так я женат, как бы ты замуж вышла?       

— Ну, не за тебя, это точно.       

— А я думал, что ты меня хоть немножечко любишь…       

— Нет, ни тебя, ни кого другого. Да я и себя не люблю, и мир вокруг тоже не люблю. А ты говоришь…       

— Мариша, знаешь, почему так тянет к любовнице?       

— Почему?       

— Потому что любишь как в последний раз. Жена ведь будет и завтра, и послезавтра, и всегда, а любовница — нет. Найдёт себе другого и его любить будет. Женщину ценишь, если теряешь, но всё ещё хочешь. Вот потому любовницы и желанны. Их теряешь каждый раз, вставая с постели.       

— Ну ты и философ. А женщины, по-твоему, ветреные штучки, у которых сегодня один, а завтра другой?        

— Да нет! Далеко не все. И я таких не знаю. Вот моя жена отличается завидным постоянством. Говорит, что любит. И ждёт. Точно ждёт, каждый день ждёт с горячим ужином и целует по возвращении.       

— Видишь, хотя бы с женой тебе повезло. Только зачем ты ей изменяешь? Вот вопрос.       

— Да я не изменяю. И люблю я её.       

— А я?       

— Тебя я лечу от одиночества. И тоже люблю по-своему. Ну что ты улыбаешься? Мариша, что? Ты мне друг, сестра. Не знаю. Тебе нужен мужчина, поговорить с кем-то нужно, да «козлом» назвать, в конце концов. Вот я и есть. И спать тебе с кем-то нужно. Чтобы тело к телу, тепло к теплу. Ты же молодая баба. А поглядишь — впечатление, что жизнь вся там, позади, осталась.       

— Жалеешь меня?       

— Нет, принимаю участие в твоей жизни. Пытаюсь быть её составляющей. Мариша, я никогда не спрашивал тебя, что случилось, почему ты развелась, почему он уехал. Я никогда не задавал тебе лишних вопросов.       

— Вот и не задавай! Он виноват! Это всё, что я про него помню.       

Она опустила глаза и быстро поморгала, пряча слёзы. Нет, тушь не боится влаги и не потечёт, просто Коля не должен видеть, как свежа её рана. Он ведь забыл давно, а может, и не знал. Они расстались сразу по окончании института. Она замужем уже была, а он женился через год после её замужества.       

Только ни он в её великую любовь не верил, ни она в его. А может быть, ошибались оба. И та самая великая любовь была не между ними в студенческие годы, а потом, когда своих половинок встретили. Он со своей живёт и детей растит, а она одна. Всё произошло позже, пока Коля был в центре на специализации, да в ординатуре учился.       

— Мариш, я про твоего пациента поговорить хотел, про Прокофьева. Что ждём-то? Боли есть, печень увеличена, калькулёзный холецистит налицо, а ждём-то чего?       

— Коль, мне кажется, что хоть и всё налицо, но оперировать рано, а боли даёт что-то другое. Погляжу завтра и решим. Я вот про твоё заведование поговорить хотела. Почему ты до сих пор ИО? Что главный думает?       

— Говорит, что человек будет, вернее, есть. Но у него там проблемы с увольнением. Так что мне не светит. Как был рядовым, так и останусь.       

— Обидно, да?       

— Обидно! Я ж, Мариша, не так уж и плох в деле, и организатор я неплохой. Но тот вроде кандидат. А сама что? Ты бы мать попросила, она бы поспособствовала. Её-то все помнят и чтут.       

— Это ты так в точку, про «все помнят и чтут». И я помню и чту. Ну что, пора тебе, да и я засиделась.       

— Мож в гостиницу сегодня, ну, на часок? Соглашайся.       

— Нет, сегодня мне домой. Завтра давай.       

— Сниму, с утра прям забронирую. Пойдём, провожу тебя.       

— Нет, я сама. А то ещё кто увидит и подумает… Мало ли что подумает. Жене твоей доложит. Тебе оно надо?       

— Мне чтобы улыбнулась ты надо. Я твою улыбку так редко вижу. И то она другая какая-то. Я же помню, как ты улыбаться умеешь.       

— Разучилась я, Коля! Совсем разучилась.       

— Эх, жаль, красивая ты баба, но всё делаешь, чтобы не видел этого никто. Сама себя ты, Марина, в яму жизненную погрузила, а я стараюсь, стараюсь, да не вытащу никак. А жаль, ты и баба что надо, и хирург хороший. Да только от жизни прячешься. А её жить надо. По лестнице вверх идти, а ты на площадке застряла и стоишь. Что я тебе рассказываю, взрослая, небось. Ну пошли, пора. А то меня Светка ждёт, да и дети. Мож провожу?       

— Иди уже. Хороший ты, Коля. Иди, тебя действительно ждут.       

Расстались они прямо у дверей кафешки. Он сел в свой автомобиль и поехал домой, а она решила прогуляться. Возвращаться в свою квартиру страшно не хотелось.       

Мыслями всё возвращалась к Коле.       

Он был достоин заведования и хотел получить это место, но… Нет, не понимала она главного, и придирок его к Николаю тоже не понимала.       

Очень интересовало, что же там за человек такой, которого ждут. Кандидат наук, говорит Коля. Но этого мало. Надо, чтобы руки на месте и человеком был. Ещё не сработаются, не дай Бог. А это уже страшно. Этого вот совсем не хочется. Работа — это то самое, где она живёт. Всё остальное склеп. А работа — жизнь.       

Омрачать эту самую настоящую жизнь чужим и незнакомым начальником ой как не хочется. Хочется покоя. С Колей покой. С Колей комфортно и светло.       

И зачем она тогда с Колей рассталась? Ведь все, весь их поток, на котором учились, их поженил аж с первого курса. Что ей было надо? И Коля вовсе не прочь был с ней семью создать.      

 Она зашла в сквер и присела на лавочку. Расслабилась, подставив лицо последним лучам заходящего солнца.       

Красота-то какая вокруг. Начало осени.       

Берёзки уже желтеют. Вон та, у тропинки, совсем жёлтая, а сейчас в лучах прямо золотая. А рядом зелёная ещё. Вот почему — и растут возле друг друга, а всё у них по-разному?       

Часть 2

Лифт поднял Марину на пятнадцатый этаж. Вот и квартира, вернее, дверь, а за ней дом, родной дом, где должен быть покой. И где мама. Самый дорогой и любимый человек…       

Только с мамой покоя никогда не было, а теперь и подавно.       

Встала перед дверью, никак не решаясь её открыть. Туда ведь как в ад. Только никто не знает этого и не узнает.       

Мама слишком большая величина была когда-то. Великий хирург, новатор, профессор медицины.        Мама, чей портрет висел над её письменным столом в детстве, та, на которую она так хотела быть похожей.       

Да и в хирургию пошла по материнским стопам, и фамилию её носила, не отцовскую.       

С отцом вообще какая-то мутная история вышла. Марина знала, кто он, иногда видела его на городских конференциях, но он её не замечал и не узнавал. А как узнать, когда видел дочь последний раз года в три. А ей уже тридцать. К тому же вела она себя тихо, фамилия у неё на лбу не написана. Обидно было, конечно, что не интересовался он ею никогда. Отец всё-таки. До сих пор обидно.      

 Вот его сын вовсю афишировал, чей сын, и когда практику у них в отделении проходил, твердил, что на хрен ему не нужна эта хирургия, у него отец заведующий отделением в областной психиатрической, и он там работать будет.      

 Смотрела на него тогда, а чувств не было. Хотя брат, почти родной, вернее, родной по отцу. Чувства вообще, наверное, у неё атрофировались. Вот и сейчас — открыть дверь и войти. Целая проблема. А войти надо, и сиделку отпустить тоже. Для Марины-то там мать. А для сиделки — посторонняя женщина. Хотя не совсем посторонняя, сколько они лет в одной операционной с матерью её отработали. Да почти столько, сколько сама Марина живёт. А потому, когда беда случилась, могла только её позвать. Тётю Валю.       

Тётя Валя всё знала и помалкивала.       

Вот за умение держать язык за зубами, Марина и ценила её больше всего.       

Ну всё, стоять тут уже просто глупо. Пора заходить.      

 Дверь соседней квартиры отворилась и на пороге возникла соседка.       

— Марина, а что, Татьяна Сергеевна с ума сошла? Давно? То-то я её не вижу совсем, думала уехала куда.       

— С чего вы взяли? — молодая женщина от неожиданности даже поздороваться забыла.       

— Так вы не в курсе, Мариночка? Она сегодня с балкона выброситься пыталась. Всё кричала, что её бьют и насилуют, а потом: «Витя, я иду к тебе!». Ужас такой, и глаза безумные. У нас же как-никак этаж-то пятнадцатый. А женщина, такая крупная, её в квартиру втащила. И нам всем, кто на балконы повыскакивал, крикнула: «А ну, пошли все! Цирк окончен». Вам, может, помощь какая нужна, а, Мариночка?       

— Спасибо. Нет, нам ничего не нужно. Мама больна, понимаете, больна. Я буду вам очень благодарна, если об этом не станут кричать все мальчишки во дворах и на лавочках судачить соседки тоже не будут.       

— Что вы, Мариночка, что вы! Я молчу. Ну надо же! Горе-то какое!       

Больше рассуждений входить или не входить домой у Марины не было. И палец жал на звонок.       

— Она спит, — первое, что произнесла тётя Валя, открыв дверь.       

— Давно?       

— Витя! Витя! Витечка! Родной мой, ты пришёл? — раздался голос матери.       

— Уже не спит, — сиделка только выдохнула.       

— Кроме «Витечки» что-то есть?       

— Нет, Мариша. Нет. Ей хуже, ты и сама это понимаешь. Я её на стул посадила и кровать перестилала, когда она на балкон выскочила. Еле успела! Я тебе знаешь, что скажу…       

— Сейчас скажете, я поздороваюсь с ней.      

 — Всё одно не узнает…       

Марина села на кровать рядом с матерью.       

— Что же ты творишь, мама? Я же люблю тебя.       

Марина взяла в свои руки её холодную ладонь, как бы пытаясь её согреть.       

— Витя. Витечка, ты пришёл? Я так ждала, — слёзы катились по лицу совсем нестарой женщины, она улыбалась, гладя руку дочери, представляя, что это её бывший муж.       

— Мариночка, я тут закрыла всё, она не выберется, пойдём, супчику поешь, да поговорим.       

— Ты отдохни, мама. Я сейчас.       

Суп и вправду был вкусным и горячим.       

— Так что вы сказать-то хотели? А, тётя Валечка?       

— В больницу её надо. Да! И не смотри так. Её надо в больницу под присмотр, и решётки на окнах. Ради неё надо, понимаешь?       

— Загорского вызову. Там решим.       

— Что твой Загорский, только деньги у тебя берёт. Мариш, я не верю ему.       

— Мама верила.       

— Татьяна Сергеевна спала с ним, не любила, но спала. А кого любила, того зовёт всё время.       

— Что же он ушёл от неё? Если она его любила?       

— А я знаю? Только причина у него была, Таня не подарок. Жёсткая, грубая, сама знаешь. Но ты дочь, тебе идти некуда. А он муж был. Нашёл себе другую, ласковую, и ушёл.       

— Вызову Загорского.       

— Звони, я послушаю, что их величество скажет.       

Позвонила, выслушала расценки платного отделения. Нет, она это не потянет. Самой же тоже надо и за квартиру заплатить, и поесть — каждый день желательно.       

Маминых сбережений уже не осталось, все ушли за время болезни. Тётя Валя тоже не бесплатно с ней сидит.       

Вся надежда у Марины только на себя.       

— Ну, так что делать-то будешь, Марина? — слова тёти Вали вернули в действительность. — Пойми, не спать ночами ты не можешь. Тебе в операционную на утро. Там люди. Да кому я это всё объясняю. Надо в стационар.       

— На сколько? Лучше не будет.       

— Не знаю, тебе отдых нужен.       

— Ага, больную мать на чьи-то руки, а сама отдых себе устрою?       

— А если ты сгоришь? Кому нужна твоя больная мать будет? Ты молодая, Марина. Тебе бы свою жизнь устроить. Дитё родить.       

— Дитё? Родителей хоронить страшно, а детей… Нет, не о том вы думаете.       

Часть 3

 Утром после обхода Марина, подошла к Коле.       

— Отпусти меня сегодня. Очень надо.       

— Ты же просила номер снять… Нет, Мариш, не могу. И номер не снял. После обеда нам нового зава представлять будут. Нужно быть на рабочем месте.       

— Кто он, знаешь?       

— Нет, понятия не имею. Шеф сказал, что сюрприз. И почему он? Может быть, она?       

— В хирургии? Скорей всего, мужчина.       

— А твоя мать? А ты?       

— Исключение. Бывают же исключения, да?       

— Бывают, и порой очень талантливые.       

— Ну, это ты загнул, я обыкновенная. Да, ты вчера спрашивал про Прокофьева из третьей палаты, я его выписываю.       

— Как так?       

— У него опоясывающий лишай, Herpes zoster, оперировать всё равно невозможно, да и боли давал он, а не желчный.       

— Но камни есть?       

— Есть. Поносит он свои камни ещё какое-то время. Мы договорились о последующей операции, после выздоровления.       

— Подозревала, да?       

— Да. Почти уверена была, ждала высыпаний. Так отпускаешь? Плановых операций у меня сегодня нет.       

— Мариш, вернись к обеду.       

— Я очень постараюсь, но не обещаю.       

— Марина, не подставляй меня, а? Ну будь ты человеком!       

— Буду! За свои поступки отвечу, не беспокойся.       

Вышла из клиники и поймала такси. До областной психиатрической добралась без проблем. Правда, охранник её пропускать не хотел, но она его убедила — не к пациенту же шла, к врачу. Почему-то волновалась, настолько, что коленки дрожали.       

В каком отделении работает отец, пришлось спросить у проходившей мимо санитарки. Та её даже проводила до дверей. В отделение её не пустили, он вышел к ней сам.       

— Марина! Не ожидал увидеть. Но я тебе рад.       

— Я вам не очень, но мне пришлось. Наверное, даже наступая на собственную гордость.       

Он улыбнулся как-то тепло.       

— Марина, дочка, не делай выводов, когда ты ничего не знаешь.       

— Ну, с дочкой вы, конечно, погорячились, Виктор Петрович.       

— Неужели, Марина Викторовна?       

— А что? Нет?       

— Марина, я за твоей жизнью следил всегда. Не высовывался, на глаза тебе не показывался, но следил. Я не знаю только тех двух лет, что ты уезжала…       

— А что вы ещё знаете?       

— Знаю, что у твоей матери болезнь Альцгеймера. Ты об этом пришла поговорить? Или высказать свои детские обиды? Так с ними ты припозднилась.       

— Она вчера чуть не прыгнула с балкона.       

— Понятно. Хочешь, чтобы я её положил? Но на сколько? Месяц, два. Три. А что потом? Ей место не в отделении, а в пансионате.       

— Я боюсь за неё.       

— Понимаю. Давай обсудим. Может быть, придём к какому-то решению. Почему пришла ко мне-то? Её же Загорский наблюдает?       

— Так он ещё и трепло? А мама ему доверяла…       

— Марина, ты взрослая девочка, должна понимать, что Таня не доверяла никому, кроме самой себя. Я же сказал, что никогда не выпускал из своего поля зрения ни тебя, ни её.       

— Она зовёт вас.       

— Не меня. Того, кого представляет её умирающий мозг. Ты думаешь, если я появлюсь, она узнает меня?       

— Может быть, стоит попробовать?       

— Фантазёрка.       

— А вдруг?       

— Хорошо.      

 Он усадил её в автомобиль и, не спрашивая адреса, повёл машину по направлению к их дому.       

— Мариша, ты же замужем была, что у тебя-то не сложилось?       

— Виктор Петрович, вы мне чужой человек, и я не стану говорить о себе с вами.       

— Значит, дело не в карьере и амбициях. Прости.       

— Да ладно.       

Всю оставшуюся дорогу молчали. Только встречались глазами периодически, когда очень хотелось рассмотреть и понять, кто же на самом деле тот человек, который рядом. Не чужой же человек, кровный родственник, однако. И его глаза были такими тёплыми, что почему-то согревали Маринину душу. Не хотелось их отпускать. В его взгляде таяли все детские обиды. А их за все годы врозь ой сколько накопилось.       

Машину припарковал у самого подъезда. Открыл дверь и подал Марине руку. Так же молча вошли в лифт и поднялись на пятнадцатый этаж. Тётя Валя открыла двери. А из квартиры раздавалось:       

— Витя! Витенька! Ну где тебя черти носят, не дозовёшься никогда! Ви-и-итя!