Работа над ошибками (puzzle)

КНИГА 1. ВЫКРОЙКА

Где же ты – взаперти или в долгом пути?

На каких ты сейчас перепутиях и перекрестках?

Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трех

соснах –

И не можешь обратно дорогу найти?

В.С. Высоцкий

ПРОЛОГ

Голос Ларисы звал издалека. Он доносился до слуха пустым и приглушенным, словно шел из-под толстого слоя ваты, или... из-под снега. Да, конечно же, он шел из-под снега – из-под ослепительного снежно-ватного одеяла, накрывшего подножие горы. Но голос был близок, до него оставалось всего лишь несколько метров, быть может, два или три.

Алексей стоял по колени в снегу, но как только он пытался сделать хотя бы один шаг в сторону, откуда звал голос жены, то сразу же проваливался по пояс. Несмотря на это, он бросался всем телом вперед, но снежная трясина затягивала его теперь уже по горло. С каждым следующим шагом-броском он все глубже и глубже зарывался, тонул в бездонной пучине снега.

Он не слышал уже Ларисиного зова, не видел ничего, кроме обступившей его ледяной, колючей тьмы. В последней отчаянной попытке он стал судорожно обшаривать рыхлую, податливую снежную массу. Но руки не могли нащупать ничего, кроме обжигающего мертвого холода.

Несмотря на то что кровь его, казалось, начала замерзать прямо в жилах, Алексей почувствовал, что одежда его пропиталась влагой. Или это был тающий снег, или же пот, выжатый холодом изо всех пор его тела и не успевший еще застыть. Да, наверное, это был пот. Он стал заливать и без того ничего не видящие глаза, и Алексей попытался стереть его ладонью. Но руки уже не слушались его, он не смог согнуть ни одного скованного стужей сустава. И он понял еще, что это не пот, а слезы заливают его незрячие глаза.

Алексей закричал, но снег тут же забил ему рот, и вместо крика из горла вырвался только задавленный жгучим холодом стон.

Алексей вздрогнул, проснувшись от этого звука. Он лежал, запутавшись в насквозь мокрой от пота простыне, а из глаз его действительно продолжали течь слезы. Не в силах вдохнуть полной грудью, словно горло и впрямь было забито снегом, парень по-детски жалобно всхлипнул и сел на диване, опустив на пол ноги. Тело его била крупная дрожь, словно оно все еще переживало чувство ледяного давления снежных тисков.

Этот сон преследовал Алексея почти каждую ночь с тех пор, как не вернулась со своего последнего восхождения Лариса. Подъем на тривиальный для мастера ее класса четырехтысячник не предвещал особенных трудностей, и тем не менее горы в очередной раз показали человеку его место. Неожиданный в начале октября сход снежной лавины оборвал жизнь Ларисы и лишил смысла дальнейшую жизнь Алексея. Погребенное под многометровым снежным саваном, тело супруги так и не смогли отыскать.

Его жгла и мучила только одна мысль: почему он сам не помчался туда, в предгорья Алтая, чтобы собственными руками разгребать этот проклятый снег, разгребать до тех пор, пока не найдет свою возлюбленную, ее мертвое тело. Но в том-то и дело, теперь Алексей мог себе в этом признаться, он боялся найти Ларису мертвой. Понимал, что она не могла уцелеть, но пока не видел жену умершей, она оставалась для него живой хотя бы в воспоминаниях. Но все равно он проклинал себя за это малодушие, и с тех самых пор сон о снежной трясине стал преследовать его по ночам.

Говорят, что время лечит. Может, для кого-то это изречение подходит. Но Алексей даже по прошествии восьми с половиной месяцев не чувствовал никакого облегчения. Боль, сжавшая ледяным обручем его сердце в далеком октябре, не проходила. Может, она стала чуть менее острой, зато стягивала этот обруч все туже и туже. Не помогли ни водка, которой он три месяца кряду глушил любые проблески сознания, ни психологи, к которым он под натиском друзей обратился позже. Не помогало ничего, даже столь любимая ранее работа в газете. Впрочем, оттуда Алексея уволили через пару месяцев после трагедии, поскольку на работе он практически не появлялся, а если и приходил, то в таком виде, что лучше бы не делал этого вовсе. Главный редактор долго терпел поведение Алексея, ведь работником он был хорошим, но и самому бесконечному терпению когда-нибудь наступает конец. Правда, уволили его не по статье, а «по собственному», – все же главный был далеко не скотиной. И даже, лично занеся бывшему сотруднику домой трудовую книжку, начальник сказал, глядя в красные, с опухшими веками глаза Алексея: «Ты решил идти вслед за ней? Это твое дело. Но ведь и туда надо уходить человеком. Зачем ты ей нужен такой? А если передумаешь себя гробить – возвращайся. Приму назад и ничего не вспомню». Из дикого трехмесячного запоя Алексей тогда все-таки вышел, хоть и продолжал выпивать весьма часто, но не скатываясь уже в пропасть безумия. Однако на работу не вернулся. Он потерял к ней всякий интерес. Как, впрочем, и ко всему, в том числе к самой жизни. И тогда он решил, что дальше так продолжаться не может.

Алексей был поздним и единственным ребенком в семье. Маме было уже почти сорок, когда он появился на свет. А вскоре после того как ему исполнилось двадцать шесть, мамы не стало. Отец, крепкий еще семидесятилетний мужчина, после смерти жены сгорел, будто свечка, за каких-то полгода. А еще через полтора года пропала в горах Лариса. Ничто больше не держало Алексея на этом свете. Друзья – сплошь отцы счастливых семейств – не могли заполнить собой пустоту в его сердце и осветить черную темень в душе. Более того, Алексей осознал, что общаться с друзьями, окруженными семейным теплом и женской любовью, стало невыносимым. И тем не менее он не хотел, чтобы на их долю выпало извлечение его скрюченного предсмертными судорогами тела из петли, или опознание прибитого к берегу озера распухшего и почерневшего трупа. Все это было противно, гадко, недостойно. Уйти надо было так, чтобы причинить окружающим как можно меньше боли.

И Алексей придумал план ухода. Для этого нужно было поехать к тетке в деревню. Тетя Вера была маминой младшей сестрой. Во-первых, он хотел повидать ее напоследок. А во-вторых...

ЧАСТЬ 1. ЧЕРТИ И АНГЕЛЫ

...

Глава 1

Июль во все стороны брызгал яркими красками. Не жалел он и сочных запахов лета: пахло полевым разнотравьем, разогретой на солнце хвоей, близкой рекой и коровами. Сами коровы, разомлев от жары и от сытной, сочной травы, разлеглись по всей большой поляне, не забывая при этом жевать и отгонять хвостами мух и слепней.

Вера Васильевна давала последние наставления внукам, Лизке с Пашкой, и их другу Кольке:

– Коровы сейчас улеглись, так что и вы не шибко упреете. Поглядывайте только, чтобы какая в кусты не убрела. А как встанут, идите за ними, смотрите, чтоб ни одна не отстала. Они к реке любят ходить, пусть идут, тут неглубоко.

– Да мы знаем же, бабушка, не первый раз! – не выдержал десятилетний Пашка.

– Идите, теть Вера, чего там, не маленькие! – солидно прогудел двенадцатилетний Колька.

– Ну и ладно, тогда я пойду, – сказала Вера Васильевна. – Управлюсь с делами – прибегу. Вы поесть не забудьте! Вон, в сумке, огурцы, яйца, шаньги... Молоко пейте.

– Иди, иди, бабушка, – пропищала восьмилетняя Лизка. – Не переживай, я их накормлю.

– Ну и ладно, тогда я пойду, – повторила Вера Васильевна и зашагала в сторону видневшейся на пригорке полуразрушенной церкви.

– Ну, че будем делать? – спросил Колька, развалившись на мягкой душистой траве. – Может, в карты сыгранем?

– Давайте! В «Пьяницу»! – обрадовалась Лизка.

– Ну, вот еще, – поморщился Колька. – Давайте в «Тысячу» научу.

– Давай! – обрадовался Пашка.

– Тьфу ты, бумаги нет и ручки, – вспомнил Колька.

– А зачем? – не поняла Лизка.

– Ну, там очки записывать надо, игра серьезная, – ответил Колька. – Ладно, в «Тысячу» я вас потом научу. Давайте тогда в «Дурака».

– Я не хочу в «Дурака», – надулась Лизка. – Вы меня все время обыгрываете.

В конце концов, так и не начав играть в карты, дети решили развести костер и перекусить, пока отдыхают коровы. Колька на правах старшего и вообще местного, а значит, знающего и умеющего больше, чем эти городские неженки, поручил «мелюзге» собирать дрова, а сам снова улегся в траву и принялся наблюдать за коровами. Но буренки мирно лежали, и смотреть на них быстро наскучило. Тогда Колька встал и, лениво и нехотя нагибаясь, тоже принялся собирать сучья и ветки.

Когда брат с сестрой вернулись с дровами и разожженный Колькой костер весело запылал, мальчишка достал из кармана мятую, полувысыпанную сигарету и деловито прикурил ее от веточки из костра.

– Ай! Я скажу тете Марусе! – заверещала Лизка.

– Говори, она и так знает! – презрительно фыркнул Колька.

– Неправда... – в голосе Лизки уже слышалось сомнение.

– Че мне врать-то, – лениво процедил Колька, усаживаясь возле огня на корточки. Он выпустил густую струю дыма и протянул окурок Пашке. – Хочешь затянуться?

Пашке, если честно, не хотелось. Тем более при Лизке. Но еще больше ему не хотелось выглядеть маленьким перед Колькой. Поэтому он неуверенно потянулся рукой к дымящейся сигарете.

– Только попробуй! – вновь заверещала Лизка. – И бабушке расскажу, и маме с папой, когда домой приедем!

Пашка сразу отдернул руку. Колька рассмеялся:

– Вот собрались – трус да ябеда!

– А чего ты тогда с нами ходишь? – огрызнулся обидевшийся за себя и сестру Пашка.

– Да ладно, мне больше достанется, – с деланным безразличием протянул Колька, снова пыхнув сигаретным дымком. На самом деле ему не хотелось ссориться с ребятами. Так уж получилось, что к приезжавшим каждое лето Пашке и Лизке он прикипел, как к родным брату и сестре, которых у него отродясь не было. Жил он в соседнем с ребятами доме, поэтому и пропадал постоянно у них. Хоть те и были младше, и считал он себя смышленее и опытнее во всем, но ему было с ними интересно и весело.

– Ладно, кто там обещал тете Вере нас накормить? – щелчком отбросив сигаретный окурок, прищурился Колька на девочку. – Я тоже на тебя нажалуюсь, что нас голодными оставила.

– Ну и ты тогда ябеда, – надулась Лизка, но все же полезла в сумку доставать продукты.

– О! Шанежки! Это я люблю! – оживился Колька. Он вцепился крепкими зубами в аппетитный бок круглой лепешки с черничным вареньем, но вдруг замер, принюхиваясь.

– Кто это тут набздел? – возмущенно завертел он головой, переводя взгляд с брата на сестру.

– Ты и набздел! – ответил Пашка, сам уже почуявший резкий и неприятный запах, появившийся непонятно откуда.

– Это, наверное, коровы, – сказала Лизка, и тут же вскочила, зажав пальцами нос: – Фу! Фу-уу! Дышать невозможно!

Мальчишки тоже повскакивали; творилось что-то и впрямь непонятное – отвратительное зловоние стало уже таким невыносимым, что даже на коров списать его не получалось.

Глава 2

У Алексея было уже все приготовлено для осуществления печального плана. Рано утром он сходил «на рыбалку» и спрятал в кустах на берегу пакет со сменной одеждой и старыми кедами. Нашел и подходящее бревно, выброшенное когда-то рекой и теперь высушенное и вылизанное солнцем добела. Подкатив его поближе к реке, Алексей поймал пару плотвичек «для отчета» и зашагал обратно в деревню. Хотелось в последний раз увидеть родню и «попрощаться» со всеми, да и «купаться» рано утром, когда еще совсем не жарко, было бы несколько странновато.

Вернувшись, он с удивлением обнаружил, что дома никого нет. На столе лежала записка: «Лешенька, сегодня наша очередь пасти коров. Паша с Лизой пошли со мной. Кушай, что найдешь в холодильнике и в печке. Я в обед прибегу. Тетя Вера».

 «А ведь вчера говорили о коровах! – с досадой вспомнил Алексей. – Все у меня из головы вылетело, совсем соображать плохо стал Ну что ж, придется отправляться «в дальний путь» в обед. Жаль только, – подумал он, – с племянниками не увижусь больше. А может, это и к лучшему – как я посмотрю в их чистые глазенки?»

До обеда Алексей просто валялся на диване. Делать ничего не хотелось. Не хотелось даже думать. Да и все уже было продумано и передумано тысячу раз.

Около полудня пришла тетя Вера. Она увидела, что еда так и осталась нетронутой, и спросила, качая головой:

– Чего же ты ничего не кушал-то, Лешенька? Ну разве так можно?

– Да не хотелось, тетя Вера, жарко, – уже волнуясь от предстоящего прощания, ответил Алексей. – Я лучше искупаться сейчас сбегаю, а потом поем.

– И не думай даже! – взмахнула руками тетя Вера. – Сейчас я суп разогрею, картошку… Поешь, тогда и ступай. Я специально из-за тебя и пришла, ребят одних оставила, знаю, что ты хуже ребенка малого.

– Тетя Вера, не сердись, – обнял он ее за плечи. – Ты у меня самая хорошая! Давай, я пока в магазин схожу.

– Опять за водкой, поди? – исподлобья посмотрела на племянника тетка.

– Да нет же, с водкой покончено! – резко сказал Алексей. – Больше вы меня пьяным не увидите. – А мысленно добавил: «И трезвым – тоже», но вслух произнес: – Я хлеба куплю, или чего там еще надо – сахару, печенья...

– Все есть, ничего не надо, – махнула рукой тетя Вера. – Ну, если хлеба только, пару буханок... И конфет грамм двести ребятам возьми... – Тетя Вера полезла доставать из сумки кошелек, но Алексей лишь укоризненно покачал головой.

По дороге в магазин он вспомнил вдруг, что совсем не продумал, как бы оставить тете Вере деньги – их оставалось немного, тысяч восемь, но все же, – так, чтобы она взяла их без угрызений совести. Придя из магазина с покупками, он протянул тете Вере все свои оставшиеся деньги и сказал:

– На вот, спрячь у себя, если боишься, что я буду пить.

– Не нужны мне твои деньги! – сердито отмахнулась тетя Вера.

– Теть Вера, возьми! Так и мне надежней будет, чтоб не потянуло лишний раз, и тебе спокойней. А перед отъездом отдашь... если пригодятся.

– А ты че, – насторожилась тетя Вера, – удумал что ль чего?

Досадуя, что сболтнул такую глупость, Алексей стал переводить разговор на шутку:

– Удумал, конечно. Я у тебя жить останусь. Насовсем.

– Жить! – засмеялась тетя Вера. – Что ты делать-то тут будешь?

– Как что? – продолжил он «разрядку обстановки». – В школу вон пойду, учителем русского языка и литературы – я ведь журналист, как-никак!

– В школу!.. Там своим учителям делать нечего стало, на три-то ученика.

– Да шучу я, шучу. Через пару недель домой поеду. А деньги ты возьми, и трать, не стесняйся, мне на дорогу рублей триста оставь, и хватит. – Он сунул тощую пачку разномастных купюр в карман тети Вериного халата. Тетка вздохнула, но спорить больше не стала.

Алексей приканчивал тарелку вкусного, сваренного в русской печи супа, как дверь в избу распахнулась. На пороге стоял бледный, взъерошенный соседский Колька. За руку он держал потухшую, с опущенным взглядом, Лизу.

– Там... это... – запыхаясь, пытался объяснить что-то Колька. При этом он тряс второй рукой и бешено вращал глазами.

– Что случилось?! – ахнула тетя Вера. – С Пашенькой что-то?

– Не-ее! – замотал головой Колька. – Пашка там, с коровами... Там это... прилез кто-то... голова – чик! – и в костер. Мы бежать! А Лизка – вот...

Только сейчас тетя Вера заметила, что внучка выглядит неестественно. Она тут же бросилась к девочке и принялась ее тормошить, приговаривая:

– Лизонька, доченька, что с тобой, милая? Погляди на меня! Смотри, это я, твоя бабушка!

Лиза продолжала стоять, молча уперев в пол взгляд. Тогда тетя Вера перестала причитать, резко выпрямилась и стала куда-то собираться.

Глава 3

В жизни каждого человека бывают порой моменты, когда жизнь, казавшаяся до сих пор понятной, или по крайней мере привычной, делает вдруг такой неожиданный вираж, что все понятное и привычное летит в тартарары. Все уже кажется совсем не таким, как было до этого момента. Бывшие еще совсем недавно важными проблемы становятся вдруг никчемными, не заслуживающими внимания; цели, к которым упорно стремился, превращаются в совершенно ненужный, бесполезный пустяк. И человек иногда отчетливо понимает, а порой лишь интуитивно догадывается, что жизнь его перешла на новую ступень – для кого-то высшую, для кого-то низшую, а для кого-то – в той же плоскости, но все равно другую. А ступень, на которой он стоял только что, уже рассыпалась в прах, который тут же унесло ветром.

Искать причины таких переходов, как правило – дискретных, скачкообразных, наверное, бесполезно. Может быть, это прихоть судьбы, воля бога, решение каких-то высших сил. А может быть, это просто сбой некой программы: неведомый программист изменяет ее алгоритм, делает правку в коде – и вот он, пресловутый скачок, ведущий, увы, не всегда, куда бы хотелось.

Многие из нас, прокрутив мысленно ход свой жизни, наверняка вспомнят пару-тройку подобных скачков, а у кого-то их будет и больше. Даже если такие переходы завуалированы кажущейся постепенностью, так сказать, «аналоговостью» сигнала, все равно при желании можно найти, вычленить точки перехода из «до» в «после». Надо только суметь это сделать. Впрочем, возможно, и не надо.

Алексей, особо не напрягаясь, мог бы назвать как минимум два события в своей жизни, изменивших ее на корню. Одним из них стала гибель Ларисы, а второе произошло только что, когда он увидел в потухшем костре ужасно вонючее доказательство правдивости рассказа племянника.

Сначала, когда Пашка подвел его к кострищу и, остановившись в безопасном отдалении, сказал: «Вот», Алексей не сразу понял, что же значит это «вот». Но, подойдя к потухшим углям ближе, он заметил среди них, ближе к краю костра нечто, что сначала он принял за большую головешку. Однако, приглядевшись, Алексей вздрогнул и даже попятился: прямо на него из нетронутой огнем стороны «головешки» смотрел светло-сиреневый глаз!

Он подобрал валявшуюся рядом ветку и осторожно перевернул ужасную находку. С обратной стороны круглый предмет пострадал меньше. Теперь Алексей и сам видел, что это действительно голова. Но что это была за голова! Какое исчадие ада могло носить ее на плечах?

Со стороны, не тронутой огнем, голову покрывала бугристая, серая кожа. Ее бесформенные складки напоминали слоеное тесто, только замешенное не из муки, а из влажной серой глины. Некое подобие мягкого носа, скорее – хобота, свисало до грубо вырезанного отверстия рта, в котором не было зубов, зато виднелось штук десять отвратительно толстых, сизых языков. Один глаз – на стороне, попавшей в огонь, – вытек и запекся тошнотворной желто-фиолетовой коркой. Другой же был словно не посажен в глазницу, а выпирал прямо из мерзкой морды и имел размер и форму половинки куриного яйца, разрезанного поперек. Он оказался светло-сиреневым, с пурпурным зрачком, и, если не знать, что это действительно глаз, и не видеть всего остального, можно бы было принять его за отшлифованный аметист и даже залюбоваться его красотой. Но сейчас он вызывал этим еще большее отвращение.

Голова была полностью лысой, только сверху, вдоль черепа, толстая складка кожи образовывала безобразный гребень, лохматящийся по краю подобием корост и нарывов.

Алексей, вновь пошевелив веткой, повернул к себе голову разрезом на шее. Тот был удивительно ровным и гладким, словно сделанный остро заточенной бритвой. Матово поблескивающая зеленовато-бурая кровь запеклась на срезе.

И еще – от страшной находки не менее страшно воняло! Запах был столь нестерпимым, что, вкупе с самим видом чудовищной головы, вызвал-таки у него непреодолимый приступ рвоты.

Отдышавшись вдали от кострища и придя немного в себя, он обратился к племяннику:

– Пашка, ты говорил, что были еще пальцы...

– Были, там, в траве. – Павел ткнул пальцем за кострище, но подходить ближе не стал.

– Ладно, все равно нужно этот «подарочек» забрать, – сказал Алексей. – Есть какой-нибудь пакет?

– Там, где пальцы, должна быть наша сумка, – удивленно ответил мальчик и переспросил: – Вы хотите это забрать? Зачем?..

– Ты что, не понимаешь, что это сенсация? Да это для науки почище находки австралопитека! Это вообще нечто невообразимое! – В Алексее проснулся журналист. Он быстро пошел в сторону костра, зажав нос пальцами.

За кострищем он действительно нашел матерчатую сумку с остатками продуктов. Но сколько он ни прочесывал траву вокруг сумки, ничего, даже отдаленно напоминающее пальцы, не нашел.

– Может, они в землю зарылись? – сказал подошедший ближе Пашка. – Они как червяки ползали.

– Скорее, их птицы склевали, – ответил Алексей. – Хотя как можно клевать такую гадость?

В итоге он закатил все той же веткой голову неизвестного чудовища в сумку, осторожно, а скорее – брезгливо, взял ее в руку и сказал:

– А теперь, Паша, ищи крапиву.

Глава 4

Митрич считался в Никольском мужиком странноватым, «не от мира сего». Он появился в селе лет двадцать назад. Было ему тогда пятьдесят с хвостиком, а может, и все шестьдесят. Михаил Дмитриевич был нелюдим и молчалив, а таких на селе не особенно любят. Даже то, откуда он прибыл, любопытные бабки узнали не сразу, а узнав, разинули рты. Оказалось – из Санкт-Петербурга, что и вызвало удивление: обычно мечтают выбраться из села поближе к цивилизации, а тут – из самого Питера да в глушь!

Митрич, как окрестили его сельчане, купил у одной женщины, собравшейся уезжать к дочери в город, старый домишко и тут же начал строить себе новый. Деньги у мужчины, похоже, водились, и он, хоть и был одиноким (разведенным или вдовым – так и не удалось узнать), выстроил, помимо избы, добротный хлев, срубил баню, купил корову, поросят, кур. Чувствовалась в нем крепкая хозяйственная жилка. Но, кроме всего прочего, Митрич сделал то, о чем жители Никольского и не помышляли – по инертности ли мышления, из-за лени ли... Так, он приспособил к колодцу электронасос и снабдил жилье водопроводом. Туалет он тоже обустроил на городской лад – не холодный нужник во дворе, а добротный, в теплой пристройке к избе, и даже с унитазом. Этот факт особенно потешал деревенских мужиков и баб. Вырыл себе Митрич и особенно глубокий погреб – такой, что на самом дне его круглогодично не таял лед. Огород приносил урожая больше, чем остальным сельчанам. Новосел и журналы какие-то сельскохозяйственные выписывал, и книги по огородничеству читал. Даже картошку сажал и окучивал по книгам. Все видели, что у Митрича картофель и крупней, и больше его, чем у них, а все равно хохотали-потешались. Мол, чего там читать-вычитывать, деды-прадеды неграмотными были, без книжек обходились, и мы уж картошку-то как-нибудь без учебников посадим! Вот именно, что как-нибудь...

Однако, несмотря на всю свою хозяйственность, Митрич слыл на селе пьяницей. Действительно, не реже раза в неделю он покупал в сельском магазине бутылку водки. А если кто обращался к нему за помощью, такса у Михаила Дмитриевича тоже была одна – бутылка. Правда, таким же платежным средством пользовались и все остальные сельчане, да и спиртным отоваривались в магазине не реже, а кое-кто и почаще Митрича, но... Пьяница, и все тут! В отместку, видать, за его скрытность и непохожесть на всех. А между тем, откровенно пьяным Митрича никогда и не видели. Вот такой парадокс!

К нему-то, купив две бутылки «беленькой», и пошел Алексей арендовать ледник для хранения головы.

У Митрича, в отличие от большинства сельских жителей, было заперто, хотя старик явно был дома: из печной трубы валил дым. А рядом с дверью имелась кнопка звонка – вещь для села совсем чуждая.

Алексей позвонил, и вскоре дверь отворилась. На пороге стоял пожилой мужчина – в футболке и застиранных джинсах, что странно сочеталось с его абсолютно лысой головой и марксовской седой бородой с усами.

– Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, – поздоровался Алексей.

– Здравствуйте, Алексей Романович! – ответил старик.

Алексей растерялся: он и не думал, что Митрич знает его отчество.

– Проходите, чего же вы? – вывел тот его из невольного ступора.

Жилище старика, в котором Алексей был впервые, поражало своей непохожестью на прочие сельские избы. Снаружи это был хоть и добротный, но вполне обычный бревенчатый пятистенок. А вот внутри... Внутри это была городская квартира типичного интеллигента. Недорогая, но современная мебель: шкаф для одежды вместо обычных гвоздей и крючков у входа, навесные шкафчики «под дерево» на кухне, мойка из нержавейки, стол, стулья – не дешевые и пошарпаные, а настоящий столовый гарнитур, пусть, опять же, и не из самых дорогих. Но, самое главное, – обилие книжных стеллажей и полок. Особенно много их было в «кабинете» Митрича, куда тот сразу провел Алексея. Хозяин уселся в удобное кресло за шикарным письменным столом, а гостю показал на небольшой уютный диван.

– Слушаю вас, – очень серьезно произнес Митрич.

Алексей сидел на диване, сжимая ладонями лежащую на коленях сумку с двумя бутылками водки и завернутой в полиэтиленовый пакет головой. Он растерялся в этой неожиданной обстановке и чувствовал теперь себя по-дурацки.

– Видите ли, Михаил Дмитриевич, – начал наконец он, – я бы хотел вас попросить об услуге... Не могли бы вы на несколько дней, максимум на неделю, разрешить мне воспользоваться вашим ледником?

– Вот как? – поднял брови Митрич. – И что вы собрались там хранить?

Алексей замолчал. Идя сюда, он даже не думал о подобном вопросе. А ведь тот должен был возникнуть у любого, в чьем погребе кто-то собрался что-то хранить.

– Что же вы молчите? – спросил старик. – Или это нечто запретное? Взрывчатка, наркотики? – Тут он едва заметно, одними глазами, улыбнулся.

– Нет-нет! Это некий экспонат... Я полагаю, он имеет научную ценность. А на улице жара, сами понимаете... До приезда ученых он вряд ли сохранится.

– Экспонат какого рода? – вновь задвигал бровями Митрич. – Биологический объект, насколько я понимаю? Не позволите взглянуть?

Теперь Алексей растерялся окончательно. Не показывать находку хозяину погреба было бы уже просто неприлично. Развернуться и уйти? Еще более неприлично! Показать? А вдруг старика хватит удар? Впрочем, судя по обстановке и манере речи, Михаил Дмитриевич был далеко не обычным пьяницей или выжившим из ума старым дедом. Напротив, чувствовалась в нем некая интеллигентская жилка, а в слегка прищуренных, молодо блестевших глазах, был виден свет образованности и ума.

Глава 5

Наутро он проснулся как огурчик – не болела голова, не было похмельного синдрома. Не мучили его прошедшей ночью и снежные кошмары, – напротив, сон был по-настоящему здоровым и крепким. Странно, но впервые за восемь с половиной месяцев он проснулся не с болью в сердце и не с пустотой в душе, а с мыслью, что его ждет что-то хорошее.

Алексей сразу вспомнил о вчерашней договоренности с Митричем и начал быстро одеваться. Тетя Вера уже подоила корову и возилась теперь у печи с чугунами и кастрюлями.

– Ты чего в такую рань вскочил? – оторвалась она от своих ухватов. – Опять, что ль, на рыбалку собрался?

Алексей уловил в голосе тетки добродушные нотки; вчера он, хоть и пришел заметно навеселе, но не закатывал пьяных рыданий, не бегал за добавкой, а вместе со всеми попил чаю перед сном, рассказав даже пару забавных историй. Тетя Вера в ответ пошутила: «Почаще тебе надо к Митричу ходить». К тому же «отошла» к вечеру Лиза – помогли, видимо, заговоры Агнии, – и хоть не смеялась вместе со всеми, но уже разговаривала и вела себя нормально.

 – Тетя Вера, Митрич вчерашней историей заинтересовался, – честно ответил Алексей, так как врать ему совершенно не хотелось, – просил показать место, где ребята вчера напугались. Пусть Пашка с нами тоже сходит.

– Чего там старому дурню надо? – заворчала тетя Вера. – Мальчишка и так напугался вчера, куда его опять тащить? Да и рано еще, пусть хоть выспится.

– Бабушка! Я уже не сплю! – в одних трусах и майке выскочил из спальни Пашка. – Можно я пойду с дядей Лешей?

– Да что вы придумали-то? – уже всерьез рассердилась тетя Вера. – Что там тебе вчера этот старый пьяница наговорил?

– Тетя Вера, он не пьяница, – мягко, но строго ответил Алексей. – Михаил Дмитриевич – бывший ученый, он хочет попытаться во всем разобраться.

– Кто ученый – Митрич?.. – всплеснула руками тетка и засмеялась, но вдруг осеклась. – А кто его знает – может, и ученый, все вон книжки читает... Правда ученый, что ль?

– Правда, тетя Вера, – серьезно сказал Алексей.

– Гляди-ко, – покачала головой тетка. – Ну, идите, раз ученый... – и тут же снова прыснула: – Митрич – ученый, ну анекдот!

Дверь в избу Митрича была открыта. «Видать, ждет нас уже старик, не терпится ему», – подумал Алексей и зашел в сени. Пашка попытался шмыгнуть следом, но почему-то – он и сам потом не мог сказать, чем это было вызвано, предчувствием, что ли? – он не дал племяннику войти.

– Подожди на улице, мы быстро. Михаил Дмитриевич уже собрался, наверное.

Пашка спорить не стал: утро выдалось прекрасное, и встречать его на свежем воздухе было более чем приятно.

Алексей же, постучавшись в дверь, ведущую из сеней в избу и не получив ответа, пожал плечами, но все же открыл и эту дверь. В жилище Митрича царила тишина. А еще там еле уловимо пахло чем-то неприятным, вроде тухлых яиц или вообще – испорченной пищи. Алексей огляделся в первой комнате, бывшей также и кухней. Все в ней было как вчера, только посуда после вечернего застолья была вымыта и расставлена в подставку-сушилку, а стол тщательно вытерт от крошек и пятен. «Аккуратный старик», – уважительно подумал он, но отсутствие хозяина его начинало тревожить.

«Может, спит еще Митрич? – мелькнула утешительная мысль. – Все же выпили вчера по пол-литра на брата, а ему ведь уже годков-то...» Однако шестое чувство уже не шептало, а вовсю бубнило, что произошло нечто плохое. Очень плохое! Но Алексей все-таки зашел в кабинет-спальню, чтобы окончательно убедиться в отсутствии там Михаила Дмитриевича.

Что сразу же бросилось в глаза Алексею: диван был разложен и застелен для сна, более того, подушка и одеяло были смяты. Старик не просто приготовился ко сну; он успел уже если не поспать, то хотя бы полежать в постели. А потом что-то заставило его срочно встать, одеться и куда-то уйти. Хотя стоп! Одеться он тоже не успел. Вон лежат на спинке кресла вчерашние футболка и джинсы.

Тут он вспомнил о «цивильном» туалете Митрича. «Пошел дед ночью по нужде, а там сердчишко прихватило», – пришло на ум очень убедительное объяснение. Но Алексей чуял, что и там не найдет старика, хоть и ринулся все же в туалет-пристройку. Чутье не подвело его и на сей раз.

«Ну куда же, куда он еще мог деваться? – заметался Алексей по темным сеням. – Ночью, голый, куда он еще мог пойти?..»

Он снова вернулся в избу, и присев на лавку возле печи, нервно застучал по полу ногой. В ответ на это что-то стало металлически позвякивать. Алексей посмотрел вниз: его ноги стояли на крышке погреба, а звенело служившее ручкой кольцо.

«Погреб!» – шибануло в мозг холодом, и в который уж раз дало о себе знать нехорошее предчувствие. Но теперь он был уверен, что оно не ошибается.

В темноту погреба уходила крутая деревянная лестница. Внизу ничего не было видно. «Вчера Митрич включал там свет,» – вспомнил Алексей и увидел на стене возле печи два выключателя. Щелкнул одним – зажглась лампочка в самой печи, щелкнул другим – погреб озарился светом. Чувствуя, что сердце стало колотиться раза в два чаще, а по спине скатилась холодная струйка пота, он стал медленно спускаться вниз.

Глава 6

– Знаете, кто Митричу голову отрезал? – спросил Колька, лежа голым животом на свежеструганных досках и болтая поднятыми ногами.

Пашка и Лизка глянули на него, недоверчиво щурясь. Колька ужасно переживал падение своего «авторитета» в глазах друзей и хотел хоть как-то реабилитироваться.

– Ты, конечно же, знаешь! – не удержавшись, съехидничал Павел.

В связи с утренними событиями, перепуганная Вера Васильевна запретила внукам отлучаться со двора, и дети откровенно скучали, сидя на штабеле досок, предназначенных для ремонта сарая. Настроение было паршивым, не хотелось ни играть, ни даже просто разговаривать.

Однако Колька, видимо, был как раз настроен поболтать. Он ничуть не обиделся на Пашкину реплику, напротив, обрадовано кивнул и горячо зашептал:

– Знаю! Это они!..

– Кто «они»? – выдавил Пашка. – Люди в черном?

– Наоборот! Эти, которых мы видели. Пришельцы!

– С чего ты взял, что мы видели пришельца? – немного оживился Павел. – Он же не прилетел на тарелке.

– А откуда он вылез, ты видел? Это еще круче тарелки! И потом... – Колька замолчал, приняв заговорщицкий вид.

– Ну что ты тянешь, рассказывай! – пискнула оправившаяся от вчерашнего потрясения Лиза. – Что за манера такая – играть на нервах? – выдала она явно подслушанную у взрослых фразу.

– Ну ладно… – выдохнул Колька. – Только поклянитесь, что никому ни слова.

– Ой-ой-ой! Больно надо! – фыркнула Лизка и возмущенно отвернулась.

– Ладно тебе, – поддержал сестру Пашка. – Мы тебя не заставляем, хочешь – рассказывай, не хочешь – как хочешь. Чего мы тебе будем клясться, как в детском саду?

– Хорошо, слушайте! – снова зашептал Колька, который уже и сам был не в силах хранить свою страшную тайну. – Они ко мне сегодня ночью приходили.

– Во сне! – снова не удержался от подколки Павел.

– Может и во сне, – на удивление спокойно отреагировал Колька. – А только слышал я их четко-четко, словно они в моей башке разговаривали. А перед этим я увидел в окошке, как от реки в нашу сторону летит самая настоящая «тарелка», только маленькая. Она светилась неярко так, словно пряталась, красным таким огнем... Долетела до начала деревни и там, где-то за магазином, погасла. Я еще немного подождал, а потом спать лег.

– Да это кто-нибудь с сигаретой от реки шел, вот тебе красный огонек и померещился, – сказал Пашка, но уже не насмехаясь, а заинтересованно, словно говоря Кольке: «Спорь, опровергай, доказывай!»

И Колька принял это условие.

– Не! Это было куда больше сигареты, – сказал он. – И не просто красный огонек, а что-то длинное, как лодка, и оно светилось красным… Ну, чтобы видеть, куда лететь. Только тускло так, чтоб не засекли, наверно. А у села они вообще свет вырубили, чтобы их никто не увидел.

– Да какие еще «они»? – возмутился Пашка. – Откуда ты знаешь, что там кто-то был?

– Так я же вам сказал, что они со мной разговаривали! – стал наконец выходить из себя Колька. – Вы что, не верите?..

Лизка собралась уже ответить нечто едкое и колкое, но Павел ткнул сестру в бок и сказал Кольке:

– Ладно, давай рассказывай все, а там посмотрим, верить тебе или нет.

Колька хотел было притвориться обиженным, но передумал и зашептал дальше:

– Я сплю, а потом врубаюсь, что возле меня кто-то есть! Открываю глаза – никого! Хоть и темно, а все равно ведь видно, если бы кто стоял... Но кажется так, что рядом кто-то стоит и смотрит на меня во все зенки, прямо сверлит ими башку! Мне аж худо стало. Одеяло на голову натянул, а толку нет, все равно смотрят, сквозь одеяло! А потом прямо в черепушке у меня заговорили: «Где то, что вы забрали? Где то, что вы забрали?» Будто робот какой-то… Мне вообще ссыкотно стало. «Что, – говорю, – забрали? Я ничего у вас не забирал!» А они: «Мы тебя видели в проходе! Где голова?» Тут я дотумкал, что они про башку того урода говорят. А ты же, Пашка, мне сказал, что дядя Леша ее к Митричу понес, ну я и...

– Растрепал?!

– А что мне оставалось делать? Я ж говорю, ссыкотно… Вам бы такое услышать! – Колька обиженно засопел.

Пашка, подумав немного и решив, что, пожалуй, испугался бы не менее Кольки, миролюбиво сказал:

– Не обижайся. Давай дальше!

– А что «дальше»? – пробурчал Колька. – Дальше все. Я им сказал про Митрича, и все пропало. Ни голосов, ни этого… что кто-то стоит. Я и сам уже было подумал, что это сон, а как сегодня услышал, что у Митрича голову отрезали, сразу врубился – это они! Ведь башку того чмошника у Митрича не нашли?

– Вроде бы нет...

– Ну, видите! Они башку своего забрали, а в отместку и у Митрича отрезали.

Глава 7

Иван Валентинович Спиридонов пребывал в очень дурном расположении духа. Странное убийство старика Митрича не лезло, что называется, ни в какие ворота. Это преступление никак не тянуло на пьяную бытовуху, хотя районное начальство, по-видимому, именно так и считало. Связавшись с городом по телефону и рассказав о произошедшем, участковый получил распоряжение разбираться пока самому, на месте, так как все сотрудники заняты в данный момент более важными делами. «Разумеется, кого может заинтересовать зарезанный старик, да еще с репутацией пьяницы, – сердито подумал Спиридонов. – Стопроцентная бытовуха в глазах далекого начальства, так его верти! Интересно, что они запоют, когда увидят труп?»

Труповозка из города пришла, правда, в тот же день, и тело старика увезли на судмедэкспертизу. Но и безо всякой экспертизы Спиридонов понимал, что дело было очень «нечистым». Одного взгляда на перерезанную шею трупа было достаточно, чтобы увидеть, что отсутствующая голова была отделена не топором, не ножом, не пилой даже – настолько был ровным разрез. «Словно лазерным лучом», – вертелось в голове у Ивана Валентиновича, хотя и эта версия вряд ли подходила к данному случаю – ткани на линии среза не были обожжены.

Разумеется, первым в списке подозреваемых был некто Алексей Романович Белозеров, двадцати восьми лет, приезжий, племянник Веры Васильевны Югаревой, местной жительницы, пенсионерки, всеми весьма уважаемой. Белозеров являлся последним, кто видел потерпевшего живым. Он же и вызвал полицию, то есть его, старшего лейтенанта Спиридонова, к месту происшествия.

Вообще-то, говоря откровенно, на подозреваемого Алексей Белозеров явно не тянул. Было в нем что-то такое, что сразу отмело у полицейского маломальские подозрения в его адрес. Но, с другой стороны, как признался сам Белозеров на проведенном допросе, вместе с потерпевшим накануне убийства они распивали спиртные напитки, причем в солидном количестве – по бутылке на брата. А спьяну чего только не бывает, этого уж он, старший лейтенант Спиридонов, насмотрелся за двадцать пять лет работы сельским участковым! К тому же, опытный полицейский был уверен, что Алексей Белозеров чего-то недоговаривает. Ну да ладно, приедет следователь из города – пусть разбирается. Участковый Спиридонов свое дело сделал: осмотр места преступления произвел, свидетелей допросил, нужные протоколы составил и по начальству доложил. Большего при его должности и не требовалось.

Примерно так размышлял Иван Валентинович утром следующего дня, когда к нему домой буквально ворвался тот самый Алексей Белозеров.

– Пропал Колька Пеструхин! – закричал он прямо с порога.

Участковый в тот момент садился завтракать, поэтому невольно поморщился, предчувствуя, что аппетит ему сейчас испортят.

– Во-первых, здравствуй, а во-вторых, давай без лишнего шума рассказывай все подробно, – степенно ответил Спиридонов, посыпая солью разрезанный напополам помидор. – И вообще – присаживайся-ка к столу, позавтракаем вместе.

– Да какой завтрак! – возмутился Алексей. – Я же говорю: ребенок пропал!

– Вот что, Алексей Романович, – перешел на официальный тон участковый. – Ты давай тут не разоряйся! Докладывай толком: когда, при каких обстоятельствах... И вообще, кто решил, что он пропал? Я Кольку, слава богу, сызмальства знаю. Он же деревенский пацан! На рыбалку, небось, убежал спозаранку, а мамку предупредить ума не хватило.

Алексей и сам уже понял, что и в самом деле ведет себя истерично – сказались, видимо, события последних дней. Поэтому он сел на стул – не к столу, а возле входной двери – и, стараясь оставаться спокойным, заговорил:

– Тетка Маруся... то есть, Мария Алексеевна Пеструхина, Колькина мама, рано утром увидела, что сына дома нет. Насчет рыбалки она тоже проверила – вся Колькина одежда дома. Выходит, что он исчез из дому в том, в чем ложился спать – в трусах и майке. Кто ж так на рыбалку ходит?

– Так его верти, – нахмурился Спиридонов. – Это уже серьезней, если мать ничего не напутала... Может, и не углядела чего, так-таки она всю Колькину одежду пересмотрела? А потом, пацан летом и в трусах может бегать. Это ж тебе не город! – Уже мягче, словно извиняясь, участковый добавил: – Ты пойми, по закону я не могу принять заявление о пропаже человека ранее, чем через трое суток после его исчезновения. Да и мне сейчас в город пора ехать. Вчера еще нужно было, но вчера сам знаешь, что... Теперь и по вчерашнему делу надо документы передать, кстати. Давай знаешь как решим? Ты человек свободный, отпускник, так сказать... Вот я тебя и попрошу помочь с Колькой. Согласен?

– Согласен, – пожал плечами Алексей. – Но что я могу сделать?

– А то же, что и я бы делал! Во-первых, опроси соседей, друзей Колькиных, может, кто чего и видел, или сам пацан накануне рассказывал. Во-вторых, пошуруй вокруг села, к реке сходи, туда-сюда, где ребятня обычно ошивается, может, самого найдешь, а может, след какой.

– Какой след?

– Откуда я знаю? Удочки брошенные, одежду, кровь...

Алексей при последнем слове вздрогнул, но участковый сурово повторил:

– Да, и кровь, и, может, чего еще похуже... Быть может все! Я, конечно, надеюсь, что ничего такого не будет, и Колька к обеду сам вернется, но надо быть готовым ко всему. А если вдруг что-то случится, или найдешь чего... – тут Спиридонов слегка замялся, – вот тебе телефон отделения полиции, где я буду, позвонишь.

Глава 8

Алексей с нетерпением дожидался Спиридонова, чтобы рассказать ему главную новость. Мальчишки, которых он отправил на поиски пропавшего Кольки, или хотя бы его следов, вернулись ни с чем. Алексей отпустил их домой; вновь проснувшееся «шестое чувство» уверенно подсказывало ему, что стодвухлетняя Баба-Яга сказала если не правду, то что-то очень близкое к ней, а значит, искать Кольку Пеструхина нужно не здесь. «Вот ведь, – пришла к нему мысль, – как ни крути, а все равно, похоже, придется еще раз свидеться с этой пещерой... как ее назвала бабка?.. Чертовой!»

А еще Алексей подумал вдруг, как удачно может осуществиться его план ухода из жизни. Уже не надо разыгрывать спектакль с рыбалкой, купанием и последующим «утоплением». Все будет официально и почти по-честному. Даже полицейский при «несчастном случае» будет присутствовать, который и запротоколирует, как гражданин Белозеров сорвался в каменный «колодец». Жаль только тетю Веру, ведь тогда на ее долю достанутся похороны и все прочее, чего первый вариант исключал.

«Ладно, на месте посмотрим, – решил он. – Надо сначала Кольку найти». И если уж говорить совсем откровенно, про свое самоубийство Алексей подумал уже по инерции – той острой в нем необходимости, как всего еще пару дней назад, он почему-то уже не чувствовал. Возможно, последние события если не затмили собой горе, то вытеснили немного пустоты из души Алексея, заставили сопереживать не «себе, любимому», а и совсем прежде чужим людям. И еще – самое, пожалуй, главное: Алексей снова почувствовал свою нужность. Да и, чего уж там, ему стало по-настоящему интересно: что же все-таки происходит здесь, в глухом уголке Вологодчины? Ведь происходит нечто столь неординарное, что ни в какие разумные рамки не укладывается. В общем, проснулось, заработало в нем профессиональное журналистское любопытство. Даже мелькнула мыслишка: «Вот бы репортаж получился!» И неожиданно, вслед за этой робкой мыслью, появилась другая – прямая и конкретная: «А почему бы и нет?»

И что-то изменилось внутри Алексея. Он словно миновал кризис опасной болезни. Появилось дикое желание действовать – сравнимое, пожалуй, с чувством жажды в пустыне.

В действительности же, конечно, изменения случились не сразу. Но в чрезмерной насыщенности последних дней ему трудно было заметить зарождающиеся в душе и сознании их робкие побеги. А вот сейчас, в минуты временного бездействия, эти симптомы душевного выздоровления стали слышны Алексею.

И вот, с проснувшейся жаждой деятельности мерил теперь Алексей шагами двор, поджидая из города старшего лейтенанта Спиридонова. А тот, как назло, все не ехал. И только в половине восьмого вечера, когда солнце, покраснев от напряженной работы в течение долгого дня, стало приседать к далекой кромке леса, издали послышался нарастающий гул автомобильного двигателя.

«УАЗик» участкового вынырнул из-за прилегающих к дороге сосен и, отбрасывая длинную тень, покатил по сельской улице. Возле дома Веры Васильевны машина затормозила, оставив позади багровое от лучей заходящего солнца облако пыли.

Иван Валентинович Спиридонов выпрыгнул из машины и быстро зашагал к взволнованному Алексею, который вылетел из-за калитки навстречу участковому. В запале он даже не заметил, что на переднем сиденье «УАЗика» кто-то сидит.

– Иван Валентинович! – закричал Алексей. – Что ж вы так долго? Я, кажется, знаю, где Коля!

И тут же осекся, спохватившись, что его вопли о сыне может услышать Колькина мать, которая также поминутно выскакивала из избы, поджидая участкового. Раньше времени не хотелось ни пугать, ни обнадеживать напрасно несчастную женщину. Впрочем, как раз сейчас она была в хлеву, доила корову, ведь горе – горем, а скотину не бросишь.

Спиридонов, явно порывавшийся тоже что-то сказать, не стал пока этого делать, услышав последнюю фразу Алексея, а быстро спросил:

– Ну, и где же?

Алексей замялся на пару секунд, но все же, судорожно вдохнув, сказал:

– Вы знаете, что здесь, километрах в двадцати, есть горный кряж с пещерой?

– С Чертовой пещерой? – удивленно поднял брови участковый. – Конечно, знаю! Даже бывал там пару раз по молодости... Неужели Колька туда полез?

– Да он не полез, – еще больше смутился Алексей. – Его, похоже, похитили и отвезли туда.

– Кто похитил? Откуда ты все это узнал?

– Похитили, скорее всего, те же, кто убил Михаила Дмитриевича. А узнал я это... – Он вновь осекся, понимая, насколько смешно прозвучит то, что должен сейчас сказать. – Узнал я это от бабки одной старой, у нее еще сын Василий...

– Постой-постой, – прервал Алексея участковый. – У бабки Макарихи?.. Ну, ты, брат, даешь! Я уже чуть и вправду не поверил. Так она же это, – Спиридонов постучал согнутым пальцем по лбу, – тронутая она, ей же сто годов уже.

– Сто два... – упав духом, машинально поправил Алексей.

– Тем более! – хохотнул полицейский. – Нашел ты кого слушать.

– Но она мне сказала, что это видел ее сын Василий. С другом... Сергеем, что ли...

Глава 9

Иван Валентинович начал рассказ скучным, обыденным голосом, но то, что он поведал, ни скучным, ни тем более обыденным назвать было попросту невозможно. Алексей, слушая участкового, смолил сигарету за сигаретой, так что к концу повествования в его горле стоял комок никотиновой горечи. А история была следующей…

Спиридонов выбрался от начальства только в шестом часу вечера и едва успел на паром, отправлявшийся на Васино в половине шестого. От Васина до Никольского было километров тридцать, поэтому еще до семи он рассчитывал вернуться домой. Но, проехав около десяти километров, когда грунтовку с обеих сторон обступил лес, он увидел сидевшую на обочине молодую женщину. Ее внешний вид невольно насторожил полицейского: из одежды на женщине была лишь коротенькая светлая юбка. К тому же, подъехав ближе, Спиридонов увидел, что женщина плачет, уткнув лицо в ладони.

Первой мыслью участкового было то, что ее завезли в лес, раздели, ограбили, возможно – изнасиловали, а потом в лесу и оставили. А коротенький «ежик» на голове заставил Спиридонова предположить, что и сама женщина из этих, нынешних: не то проститутка, не то наркоманка, а то и все вместе. Тем более, стоило участковому затормозить и выйти из машины, как незнакомка быстро вскочила на ноги, с ужасом уставилась на него, а потом опрометью бросилась в лес.

Сомнения насчет криминала сразу отпали, и старший лейтенант бросился за беглянкой вдогонку. Женщина петляла меж деревьев как заяц, только мелькали пятки ее серебристых сандалет. Страх гнал ее все дальше в чащу леса, но и Спиридонов не отставал. Наконец мужская выносливость участкового взяла свое – он все ближе и ближе приближался к убегавшей. А та уже выбилась из сил и вот, сделав последний вымученный прыжок, упала, как подкошенная, в густой черничник.

Участковый, согнувшись и уперев руки в колени, отдышался, а потом не спеша подошел к лежащей лицом вниз женщине.

– Ну что, набегалась? – сурово спросил он. – Вставай, хватит отдыхать!

Женщина от этих слов испуганно вздрогнула и медленно подняла голову. У Спиридонова вновь перехватило дыхание, настолько огромными и прекрасными были серые глаза незнакомки! А еще его поразила исходящая из них боль и тоска. Участкового пронзило насквозь этой болью, и он сразу же перестал подозревать эту женщину в чем-то преступном. Напротив, он проникся к ней огромным сочувствием и участием, готовностью помочь, защитить, совершить что-то хорошее и доброе.

Иван Валентинович протянул женщине руку и помог подняться. А потом спросил как можно более мягче, отводя взгляд от обнаженных, идеальной формы, упругих грудей незнакомки:

– Извините, что напугал вас, но зачем же вы убегали? Что с вами случилось?

А женщина, по возрасту даже девушка, поскольку вряд ли ей было больше двадцати пяти лет, снова вздрогнула от звука его голоса и тревожно ответила напевно, но совсем непонятно, что-то вроде: «Юуултее аан вей».

«Ну вот, еще и иностранка!» – невольно подумал Спиридонов, а вслух произнес единственное, что пришло на ум:

– Ду ю спик инглиш?

Незнакомка вновь напевно что-то ответила, но явно не по-английски. Немецкий Спиридонов изучал когда-то в школе, но хоть и не помнил из него ни черта, все-таки понял, что это и не немецкий. Чтобы хоть как-то наладить общение, Спиридонов ткнул себя в грудь пальцем и четко произнес:

– И-ван!

– Ии-ваан! – слегка улыбнувшись и показав на Спиридонова, пропела девушка.

– Правильно! – обрадовался тот. – А ты? Как твое имя? – спросил он, показав на незнакомку и снова смутился от вида обнаженного женского тела, покрытого красивым ровным загаром.

Девушка, казалось, поняла вопрос, поскольку тут же ткнула себя в грудь и сказала:

– Иилмаа.

– Илма, значит, – довольно улыбнулся участковый. – Вот и познакомились!

Потоптавшись на месте, не зная, что предпринять далее, Спиридонов сделал наконец приглашающий жест по направлению к дороге.

– Пойдемте к машине, – сказал он, понимая, что его слова ничего для Илмы не значат. – Что в лесу-то комаров кормить!

Он медленно пошел в сторону дороги и, оглянувшись, увидел, что девушка следует за ним.

Возле «УАЗика» участковый, поджидая Илму, остановился. Когда она поравнялась с ним, Спиридонов заметил, что девушка дрожит. Было семь часов вечера, и в лесной тени стало уже довольно свежо. Иван Валентинович снял с себя китель и набросил его на плечи Илме. Та благодарно кивнула и сказала: «Таанээ!» Даже без переводчика Спиридонов понял, что это означало «спасибо».

Заканчивая рассказ, Иван Валентинович добавил:

– Вот я и привез ее пока сюда. В город возвращаться уже смысла не было, последний паром ушел. Да и куда ее там везти – в полицию, что ли, чтобы ее там в камере ночь продержали? Знаю я нашего брата, так его верти!

– Ну хорошо, – сказал Алексей. – А дальше-то вы что с ней намерены делать?

– Завтра посмотрим. Может, что-нибудь сумеет о себе объяснить... Странно, вообще-то, все это. Как она в том лесу оказалась? Почему так одета? Почему говорит не по-нашему? Тут ведь у нас иностранцев отродясь не бывало! Да и вообще... Что-то тут не так.

Глава 10

Утро, однако, внесло в намеченные планы свои коррективы.

Алексей проснулся рано и, наскоро перекусив, направился к дому участкового. Войдя во двор Спиридоновых, он увидел там восемь мужиков и парней – добровольцев для поисков Кольки. Мужики молча курили, парни вполголоса переговаривались. Все они прислушивались к чему-то, происходящему в доме. Увидев Алексея, все разом обернулись к нему. Он поздоровался и зашел в дом. И застал там странную картину.

Если бы не серьезность ситуации, Алексей бы, наверное, не удержался от смеха: по комнатам, подобно гибкой пантере, носилась вчерашняя девушка, причем совершенно обнаженная. Она явно пыталась вырваться из дома, но пути к двери и окнам ей загораживали, растопырив руки, насмерть перепуганные жена, дочь участкового и Мария Пеструхина. А за беглянкой, в одних лишь трусах и майке, носился сам Иван Валентинович, ругаясь на чем свет стоит. Самое смешное заключалось в том, что стоило ему попытаться схватить девушку, как он тут же отдергивал руки, ненароком коснувшись обнаженных женских выпуклостей.

Сама же Илма походила на испуганного загнанного зверька, а еще больше – на птицу, залетевшую случайно в раскрытое окно и мечущуюся теперь в поисках выхода. Большие глаза ее были широко открыты, грудь часто-часто вздымалась, а из горла вырывались стонущие крики на незнакомом языке.

Заметив вошедшего Алексея, девушка вдруг резко остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. В ее взгляде он прочитал такое страдание, такой призыв о помощи, что, не помня себя, бросился к ней и заключил в объятия. Жар обнаженного женского тела словно перелился внутрь него и забился, запульсировал в висках, в сердце и внизу живота. Почти девять месяцев не обнимавший женщину, Алексей почувствовал сильное возбуждение и совершенно растерялся. Он стал гладить Илму по золотистому ежику волос, ласково приговаривая при этом какую-то чушь. А девушка уткнулась в его плечо и неожиданно громко, в полный голос разрыдалась. Алексей растерянно оглянулся, взглядом ища поддержки у хозяев. Анна Сергеевна тут же подскочила к Илме с халатиком в руках и попыталась набросить его на плечи девушки. Но та, протестуя, дернулась всем телом, и тогда он сам, осторожно разжав объятия, попытался надеть халат на Илму. Девушка снова дернулась, но Алексей, шепнув ласково: «Ну что же ты, глупенькая? Все хорошо, все очень хорошо, надень это, пожалуйста», все-таки сумел нацепить халатик на ее плечи.

Рыдания Илмы вскоре перешли во всхлипы, зато ее стала бить крупная дрожь. Алексей так и стоял с ней посреди комнаты, не зная, что предпринять. Видя, что девушка почти успокоилась, Анна Сергеевна зашептала ему на ухо:

– Пусть полежит, а вы рядом посидите пока. Ну а я сейчас чайку ей сделаю, с травками успокаивающими.

Алексей осторожно повел Илму в соседнюю комнату, к дивану. Девушка не сопротивлялась, покорно ступая босыми ногами по некрашеным половицам, затем безропотно легла. Он накрыл ее легким одеялом и присел на самый краешек дивана. Илма обхватила руками ладонь Алексея и, казалось, успокоилась полностью. Только глаза ее по-прежнему излучали боль и тоску.

Из хозяйской спальни вышел уже полностью одетый участковый. С опаской поглядывая на притихшую гостью, он сказал, отдуваясь:

– Фу-у! Ну и задала она нам сегодня жару! Анна еще у скотины была, я только вставать собирался, вдруг слышу – вскочил кто-то и завыл, как раненная волчица. Я с постели вскочил, гляжу – Илма с себя сдирает ночнушку, что ей вчера Анна надела, и воет! А потом метаться по избе стала. Валька, дочка, перепугалась, тоже в ночной рубашке выскочила, деру хотела дать; только дверь открыла – Илма за ней. Я ору: «Закрой дверь, не пускай ее!», а она тоже орет: «Я ее боюсь!» Хорошо Анна как раз зашла с Марией. Ну, у нас тут эти гонки и начались.

– А с чего это она вдруг? – осторожно косясь на Илму, спросил Алексей.

– А хрен ее знает! Видать, вчерашнее пережитое прорвало. Знаешь ведь, как бывает: человек чудом смерти избежал – пуля по волосам чиркнула, например, так он сначала вроде ничего, крестится да отдувается только, а на другой день – истерика, нервный срыв! Человеческая психика, так ее верти, – тонкая штуковина.

Заметив, что Алексей во время разговора все время косится на девушку, Иван Валентинович заметил:

– Да ты не бойся, не понимает она ничего по-нашему. Это, кстати, очень хреново! Нам бы знать: кто она да откуда – стали бы что-то решать. – Тут он выразительно посмотрел на Алексея и добавил: – Ты вот что, друг... Новое заданье тебе! Я сейчас с мужиками по лесу пробегусь, Кольку поищем, а ты давай – за красавицей нашей поухаживай.

– Но... – что-то, хоть и не особенно категорично, попытался сказать Алексей.

– Никаких «но»! – отрезал участковый. – Если она опять завзбрыкивает – Анне и Вальке с ней не справиться. А тебя, вишь, она слушается. А раз так, может и язык с ней общий найдешь, чего-нибудь разузнаешь. Короче, здесь от тебя пользы больше будет, чем в лесу.

Алексей согласился с доводами Спиридонова. Да ему и не хотелось никуда уходить от Илмы. Но признаться в этом он побоялся бы даже себе самому.

Анна Сергеевна подала в свободную руку Алексея кружку с душистым чаем. Другая его ладонь так и лежала в руках Илмы.

ЧАСТЬ 2. ВЕРШИНА УГЛА

...

Глава 11

Старая «Казанка» разрезала дюралюминиевым носом маслянистую гладь реки. Проплывал справа по борту, совсем рядом, поросший кустарником берег, слева же тянулась желтая песчаная отмель, а над самим левым берегом возвышался величественный сосновый бор.

«Красотища-то какая! – в который уж раз подумал сидящий у руля Иван Валентинович Спиридонов. – Разве сравнятся со всем этим всякие там Антальи да Канары? И о чем туристы думают? Хотя и слава богу! Туристов тут только не хватало. Враз все обгадят!»

Позади Спиридонова в катере сидели Алексей Белозеров и Илма, оба в выцветших бледно-зеленых ветровках, голубых джинсах – как те самые туристы, о которых размышлял участковый. На голове Алексея была синяя кепка-бейсболка, а на Илминой красовалась желто-черная косынка, завязанная наподобие банданы, так что теперь ничего не выдавало в девушке загадочного – возможно, внеземного – происхождения. Эксперимент с атласом, предпринятый вчера Белозеровым, склонял к этому выводу очень уж откровенно: Илма не узнала Землю! А вот к языкам она, как рассказал потом парень, и впрямь оказалась очень способной: разговаривая с девушкой постоянно и поясняя, как только возможно, каждую фразу и слово, Алексей уже к вечеру смог довольно свободно беседовать с ней на общие темы. Так, он выяснил, что живет она в селении Ауулаа, также расположенном рядом с рекой и лесом. Только лес там был другим – каким, Белозеров так и не понял, – и было теплее. Еще тот выяснил, что недалеко от Ауулаа находится то ли город, то ли просто крупное селение. Во всяком случае, Илма говорила так: «Большой-большой дом-камень», а поскольку понятия «большой» и «много» она еще порою путала, Алексей «перевел» эту фразу так: «Много-много каменных домов», то есть, говоря попросту, «город». Еще Илма рассказала, что жила с матерью, отцом и братьями, но сейчас мужчины кого-то «бьют» (как понял Белозеров – воюют). Сама Илма в тот злополучный день была в своем лесу, собирала какую-то «меелооу» (грибы, что ли?), затем кто-то то ли напал на нее, то ли напугал, она стала убегать и... оказалась уже в нашем лесу! Такая вот история. К сожалению, очень маленький словарный запас Илмы не позволял выяснить подробности, но и это было уже кое-что по сравнению с ничем.

Спиридонов уменьшил обороты двигателя и направил катер в сторону глинистого берега. За несколько метров до него он совсем заглушил мотор, и в наступившей тишине лодка с легким шуршанием наползла носом на сушу.

– Все, накатались, – сообщил участковый. – Вылазьте, дальше пешком потопаем.

– Пешком – делать ноги «топ-топ»? – уточнила Илма, потопав для достоверности старенькими кроссовками по дну катера.

– Возможно, «делать ноги» нам тоже придется, – помрачнев, буркнул Спиридонов.

Илма непонимающе обернулась к Алексею:

– Я неправильно сказал?

– Дядя шутит, – тоже невесело отозвался Белозеров.

– Он брат твой папа-мама? – удивилась Илма.

– Почему? – растерялся парень.

– Дядя – это брат одного из родитель, – прилежно выговаривая запомненную формулировку, ответила девушка.

– У этого слова есть и другой смысл, – пояснил Алексей. – В данном случае «дядя» значит просто «мужчина».

– Эй вы, дядя с тетей! Хватит трепологией заниматься, – не выдержал Спиридонов. – Нечего время терять, по дороге наговоритесь.

Он с помощью Алексея вытащил «Казанку» подальше на берег и привязал цепью к торчащей из земли коряге. Затем каждый надел на плечи по рюкзаку, и они стали карабкаться вверх по глинистому склону, истыканному гнездами ласточек-береговушек.

Наверху перед ними открылось заросшее травой и цветами поле, за которым начинался лес. Илма, увидев пышное разнотравье, заметно оживилась, даже, раскинув руки, припустила бегом, затем присела и стала рвать цветы в букет. Когда Спиридонов и Алексей поравнялись с ней, девушка встала и, вытянув перед собой цветы, сказала с волнением в голосе:

– Дома... цветы... вид близко... – она замолчала, подыскивая подходящее слово, и Белозеров пришел на помощь, догадавшись, что хочет сказать девушка:

– У тебя дома цветы похожи на эти?

– Да! Похожи! – обрадовалась Илма, и глаза ее влажно заблестели.

«Может, все-таки Земля?» – подумал Спиридонов и вопросительно глянул на Алексея. Парень, кажется, понял его немой вопрос и молча пожал плечами.

Лесная тропинка вилась сначала меж светлых березок, казавшихся почти ослепительными под яркими лучами солнца. Но чем дальше она углублялась в лес, тем чаще стали встречаться ели, непролазные кустарники и буреломы. Стало темнее и мрачнее, своими раскидистыми лапами ели, казалось, закрыли все небо. Однако тропинка по-прежнему уверенно стелилась под ногами.

Спиридонов шагал впереди, изредка оглядываясь на спутников. За ним поступью лесной лани скользила Илма; Алексей Белозеров, явно любуясь грациозностью девушки, замыкал шествие.