Развод. Моя новая жизнь

1.

Открыла входную дверь и буквально вползла домой.

Устала диким образом.

Пока раздевалась и определяла пальто в гардероб, слышала, что семья уже села ужинать — меня, как обычно, ждать не стали. Ложками гремят, смеются, что-то обсуждают.

— О, мать! — встал мне навстречу Димка, старший сын. — Неожиданно не ночью.

— Да ладно тебе, — махнула я рукой. — Скажи спасибо, что вообще доползла.

— Опять сложная операция? — спросил Степан, накладывая в фартуке детям картофельное пюре и сосиски. Это — его коронное блюдо, потому что повар из него — сильно так себе, поэтому дети едят почти каждый день именно это. Но если готовить больше некому, и Стёпа пришёл с работы раньше, то поваром для всех приходится быть именно ему.

— Да нет… Обычная, — вздохнула я, усаживаясь на стул, который любезно отодвинул для меня сын. — Просто их сегодня было шесть плановых, и одна — вне плана. Глаза после этого с нежностью смотрят друг на друга, если честно…

Какие же у меня мужчины — молодцы! Поухаживали за вечно уставшей матерью и женой… Так приятно! Горжусь ими.

— Спасибо, — кивнула я ему, забирая из рук мужа тарелку с его коронным блюдом. — А Нинка всё у станка прыгает?

Степан занял своё место во главе большого круглого стола и все принялись за ужин.

— Естественно, ма, — ответил Дима. — Ещё не все “па” отточила. Будет после девяти, как обычно — у неё же репа сегодня.

— Репа? — задумчиво уставилась я на сына.

Что ещё за репа такая у дочери? Это у старшенького юмор такой? От усталости что-то совсем ничего не соображаю.

— Репетиция, мам, — пояснил он. — В балетном классе до девяти же. Ты чего?

— А-а… Репетиция… — протянула я, беря в руки вилку. — Ну, понятно. Да. Балет — такое дело, сынок. И не надо над Ниной смеяться — может, она у нас ещё звездой станет.

— Звездой уже поздно становиться, — едко отметил Дима. — Но на тренера себе ещё может напрыгать.

— Так, оставь сестру в покое!

— Ладно-ладно, — поднял он руки. — Я всё равно сейчас поем и убегаю.

— Куда опять?

— К Аринке, мам.

Арина — девушка Димы, они вместе учатся на втором курсе медицинского университета. Пошёл по моим стопам, так сказать…

— Реферат делать будете вместе? — спросила я.

— Ага, типа того, — кивнул сын.

— Ага, реферат… — вклинился в диалог Степан. — Это так теперь у нас называется?

Сын усмехнулся и уткнулся в тарелку.

А я перевела взгляд с него на мужа.
А чем ещё они там собрались с Аринкой заниматься, если не рефератом?

— Вот принесут нам потом… В подоле. Будешь знать тогда, какими рефератами они там занимались, — договорил Степан, глядя на сына. — Аккуратнее там, смотрите.

— Да ты что, Стёпа, — отмахнулась я. — Рано им ещё о таком думать.

— Ну-ну…

2.

Я устало зевнула прямо посреди ужина.

Мечтала поскорее оказаться в тёплой ванне с пеной, а затем — в мягкой постели.

И спать, спать, спать…

Завтра день не менее загруженный будет, чем сегодня.

И так — постоянно…

Дима закончил с ужином и на всех парах унёсся в неизвестном направлении.

Варька, самая младшая из троих детей, обычно молчаливая, тоже всё доела и ушла в свою комнату.

Мы остались за столом вдвоём с мужем.

— Люб, ты себя доконаешь с этими внеплановыми операциями, — укоризненно посмотрел на меня муж. — Ты еле за столом сидишь.

— Стёп, ну не начинай, пожалуйста, снова, — поджала я губы. — В городской больнице со специалистами — напряг.

— Там у вас со всем подряд напряги. И с персоналом, и с лекарствами.

— Ну что поделать… Такая вот работа. Государство что даёт — тем и работаем.

— И платят копейки.

— Нормально платят. Меня устраивает.

— Давно могла сменить работу, чтобы на семью время оставалось. Вечно, только и видим, что твой спящий затылок по ночам.

— Мне нравится моя работа, ты же знаешь.

— Тогда хоть в платную клинику перейди… И денег больше, и времени свободного — тоже больше, опять же.

— В платной свои нюансы. В нашем городишке в хорошее место не так просто попасть. Мы уже это обсуждали с тобой, Стёп!

— Обсуждали, обсуждаем и будем обсуждать, — не успокаивался муж. — Я тебя вообще когда-то дома буду видеть? Не уставшую.

— Конечно, будешь, ну что ты сразу…

— Когда? Ты в выходные дни, когда я дома бываю — работаешь.

— Ну да, а куда мне деваться, если помимо смен рабочих ещё есть дежурства в графике…

— И на Новый год работаешь.

— Да, но…

— И даже на Восьмое марта ты тоже опять работаешь.

Я снова тяжело вздохнула.

Да, всё так. Стёпа прав — я редко вижу собственную семью, мало уделяю им внимания и слишком много времени провожу на работе.

Но что мне делать? Увольняться я не хочу.

— Ты и Димку потянула в это всё, — укорил он меня снова. — Он, на тебя глядя, тоже в медицинский попёрся.

— А куда ему надо было идти? Туда, откуда потом в депутаты администрации попадают, как ты?

— Да хоть бы и так. Я и то больше дома бываю, чем моя собственная жена. Ты и сына на такую жизнь обрекла.

— Зато я жизни спасаю, — ответила я, вставая из-за стола. — А ты на своей работе с бумажечками много кому помог?

Я вышла из-за стола и отправилась в ванную комнату.

Ссора с мужем релакса мне не испортит…

Я всё равно наберу полную пены ванну и полежу с полчасика…

Нам обоим почти пятьдесят. В браке мы очень давно, я вышла замуж на Степана в восемнадцать лет, когда он ещё был никем в этом городе. А теперь мы — уважаемые депутат города и врач. И ссоры в нашем браке — не редкий гость, что уж поделать.

Все так живут, чем мы лучше?

Это в восемнадцать любовь, страсть и розовые единороги.

А под полтинник уже не ждёшь никакой романтики от мужа.

3.

Принятая ванна благотворно сказалась на моих нервах.

В нашу с мужем спальню я вошла совсем другим человеком…

Стёпа тоже ушёл принимать водные процедуры перед сном.

Я облачилась в удобную пижамку с зайчиками, включилась тусклый свет ночника и улеглась в постель, предварительно установив будильник на телефоне.

Всё. Спать. Скорее в царство Морфея…

И я даже уснула, как сквозь сон услышала назойливую вибрацию телефона.

Сначала даже не поняла, чей телефон принялся вдруг вибрировать — подумала, что уже наступило утро и у меня звонит будильник!

Но потом увидела на часах смартфона десять вечера и поняла, что вибрировал не он, а телефон мужа, забытый на кровати.

— “Тренер”... — прочла я имя абонента, что так настойчиво вызывал сейчас моего мужа и противно вибрировал.

Вообще, у нас со Стёпой не принято отвечать на звонки другого, но этот абонент меня жутко выбесил — я спать хочу, а он названивает так поздно! Ну что это за беспредел такой?

Я приняла звонок и поднесла телефон к уху. Но даже не успела ничего сказать, как из динамика понёсся мелодичный женский голос…

— Котик, ты не разрешаешь звонить вечером, но тебя сегодня не было.Ты в порядке? Я соскучилась! — Я остолбенела слушала нежный, девичий голос контакта “Тренер”. — Знаешь, куда бы я сейчас поцеловала тебя?

Сон мигом смело.

Вместо него меня захлестнула злость и ярость.

Вот, значит, как Стёпа по мне скучает вечерами?

Нихрена он не скучает. Просто завёл себе “развлекушку”, пока я там на работе упарывалась!

— Знаю, — ответила я. — Поцелуй его в задницу. От жены.

Я повесила трубку и устремила взгляд на мужа, который вернулся в нашу спальню со стаканом воды.

— Ты чего, Люб? — спросил он настороженно.

Видимо, его смутил мой вид и странно недоброжелательный взгляд на него.

— Тебе звонила “Тренер”, — протянула я ему телефон. Я не стала ходить вокруг да около и решил сразу прояснить ситуацию. — Спросила, куда ты хочешь, чтобы она тебя поцеловала. Я посоветовала — зад. Я верно сказала?

— Э-э… — растерялся муж. — То есть, ты… Всё знаешь?

— Что ты наставил мне рога и я теперь Олень Номер Один в городе? Я догадалась.

— И…что теперь?

— Развод.

— Тебе под полтинник, Люба! Кому ты нужна с тремя детьми? Не дури.

Больно это слышать? Безумно.

Страшно под пятьдесят остаться с тремя детьми одной? Очень.

Но я не лягу ему под ноги.

— Собирай вещи и вали отсюда. В ту самую задницу, куда тебя будет целовать любовница.

4.

— Люб… — смотрел на меня растерянный муж. — Я ж тебе могу этого не простить никогда. Ты это понимаешь?

— Ты — мне? — готова была я рвать и метать, нервно шагая по комнате. От эмоций и злости меня буквально подкидывало. — Ты — не простишь? Вы только посмотрите на этого важного индюка! Да это я тебе никогда не прощу такого ножа в спину!

— А вот за индюка сейчас обидно было.

— Я тя щас ещё не так обижу, если ты немедленно не соберёшь свои трусики, носочки и гель для душа и не свалишь уже в туман! — сжала я кулаки.

Мне казалось, я была зла настолько, что даже могла бы начать его бить.

За предательство.

За разбитые жизни — мою и наших детей.

За годы, что я подарила ему.

За молодость и красоту, что также принесла в жертву нашему браку.

За доверие, которое сейчас подорвали и растоптали так, что я не уверена, что вообще кому-то когда-то теперь поверю в жизни.

За сердце, которое сейчас он разорвал и станцевал на его лоскутах…

Мне хотелось не плакать, нет. Мне хотелось съездить ему по морде за всё, что он сделал.

— Люб, ну куда я пойду на ночь глядя? — задал резонный вопрос Стёпа, но я не собиралась идти у него на поводу.

Знаем мы такую тактику. Сейчас уговорит меня остаться тут на ночь, потом — на недельку, ведь идти-то ему некуда, а потом я остыну, прощу и приму его обратно.

Наверное, он и рассчитывает, что всё выйдет именно по такому сценарию.

Но я сегодня решила сменить режиссёра этого спектакля, а сценарий шаблонный — выбросить в мусорку.

— А мне плевать, — вскинула я гордо подбородок. — Хоть на лавке спи. Только не тут. Надо было думать о том, что можешь лишиться дома перед тем, как своего дружка пихать во всяких шл…

— Вот только не надо грязи. И обзывать её, — довольно грубо перебил он меня.

— Ах, тебе не надо грязи? — подошла я к нему ближе и заглянула в глаза. — А то, что делаешь ты, заводя за спиной жены какую-то шкуру — это, по-твоему, не грязь?

5.

— Люб, давай обойдёмся без оскорблений, пожалуйста, — говорил Стёпа таким тоном, словно его не жена поймала на измене, а он говорит с обычной посетительницей в своей администрации. — И всё спокойно, обстоятельно обсудим.

— Ты ещё её защищаешь, да? — продолжала пылить я. — Она — просто дрянь без моралей и принципов, влезла в семью. Или ты наврал ей, что не женат?

— Нет, Дина знает, что — женат…

— Что же тогда? Наврал, что у тебя с женой давно всё плохо, всё остыло, и корнишончик на неё уже давно завял? — продолжала бить я его словами.

Мне было плохо, больно, и я хотела, чтобы он страдал сейчас также, как и я. Или хотя бы — приблизительно, как я. Намеренно старалась задеть, укусить… Только легче от этого на душе как-то не становилось. Но я уже не могла остановиться.

— А что — это разве не правда? — задал встречный вопрос муж.

— Что — правда?

— Что у нас с тобой давно уже хлам какой-то, а не отношения? И да — корнишончик на тебя уж давно не реагирует. Ты свою задницу целлюлитную давно в зеркало видела? А к парикмахеру в каком году заглядывала? В девяностые, когда в моде были химические кудри? А я вот это всё каждый день вижу. И вот это всё мне, между прочим здоровому и ещё полному сил мужику, совсем не нравится!

Каждое слово впивалось в меня острыми кинжалами и причиняло невыносимую боль.

Да, я уже не так юна и свежа, как в восемнадцать, и тягаться с молодыми девицами не могу. Таких упругих ягодиц у меня, конечно, уже нет, но и до целлюлита мне ещё далеко. Если ходить в спортзал, на который у меня, к большому сожалению, времени нет, то моё тело будет выглядеть вполне сносно. По-крайней мере, лишним весом я не страдала — уже неплохо. А вот прическу я не меняла лет так…десять точно.

Самое обидное, что Стёпа отчасти был прав… И оттого ещё больнее.

— А у твой молодой дряни, конечно, попа — орех… Раз она — тренер. Она же — тренер? Или ты так просто записал в телефоне её так, для отвода глаз?

— Да, тренер, — кивнул муж. — Мы с ней в зале и познакомились. Ты же сама настояла, чтобы я начал ходить туда, заниматься спортом и приводить своё тело в порядок. Ну вот я и…привёл.

— А заодно себе нашёл развлекушку для “дружка”, да?

— Что мне оставалось? — развёл руками Стёпа. — Ты со мной когда в постель ложилась-то в последний раз? В каком году — помнишь?

— Да, помню… — задумчиво отозвалась я, понимая, что это и в самом деле было давно… — Три месяца назад. На твой день рождения.

— И то, потому что забыла купить подарок, — хмыкнул муж.

Я подняла взгляд на него.

Откуда он знает?

Да, так и было — я, как всегда, замороченная работой, просто забыла о дне рождении собственного мужа. И…не нашла ничего лучше, как затащить его в постель.

Мне казалось, мы оба остались довольны, и моё маленькое преступление останется нераскрытым. Но не тут-то было. Оказывается, Стёпа знает меня куда лучше, чем я думала.

— Наши отношения уже давно не такие, как раньше, — подвёл он итоги нашей с ним “беседы”. — И не такие, которые можно назвать счастливыми. Разве не так?

6.

— Да, у нас есть опеределённые…сложности, — тихо сказала я, внутренне соглашаясь со многими его словами. Он прав по многим пунктам, но между нами есть одно большое различие — я его не предавала. — Наши отношения далеки от идеала — кто ж спорит? Только решать это было надо иначе.
— Как? Ну как решать, Люб? — развел руками Стёпа.

— Ты серьёзно считаешь, что решить проблемы в браке можно только найдя молодую, глупую пи… Пигалицу?

— Ну-у-у… — смутился он. — Нет, конечно… Но я ведь пытался до тебя достучаться много раз. Разве нет? Ты ничего не слышала. Ты отказывалась слышать. Закрывала уши руками и твердила своё: работа, работа, люблю свою работу. А надо было семью свою любить, а не работу!

Да, такие разговоры были, конечно. Но в основном он давил на то, что я должна бросить работу. Он никогда не говорил, что, например, скучает, тоскует, ждёт меня домой, что ему не хватает моего внимания и нежности… Может, мужчины и не умеют о таком говорить? Он говорил так, как умел, но я не понимала, потому что мне были непонятны его чувства. Я только и слышала, что давление с его стороны и желание руководить моей жизнью, расценивала его слова как посягательство на мою свободу и, соответственно, злилась в ответ, огрызалась, кусалась. Мы ругались, ложились спать злые друг на друга, так ни к чему и не придя в конфликте, и, по сути, не решив его.

Всё это усугублялось, проблемы и недовольство другим нарастало, как снежный ком, и в конце концов снесло бы нас рано или поздно, потому что мы не сумели разрешить эти проблемы вовремя.

— Значит, ты говорил как-то не так! Не теми словами, — заявила я.

Признаваться в том, что, вероятно, и сама была не во всём права я, категорически не желала. Как бы я ни вела себя, моя вина и влияние на произошедшее всё же очень косвенные. И я не вставляла ему ножа в спину и не заводила шашни с другими мужиками, потому что мне, видите ли, ласки и внимания не хватало…

Это Стёпа сделал. Это он меня предал.

Это он забросал весь мой огород камнями сегодня.

Это он убил нашу семью, нашу любовь, какой бы хромой она сейчас ни была у нас.

Но она…была.

Была же?

Теперь у меня не было однозначного ответа на этот вопрос.

Всё слишком сложно в жизни оказалось, чтобы точно сказать, что есть — белое, а что — чёрное. Да и есть ли вообще все эти границы? Может, оба эти цвета — всего лишь оттенки других цветов?

— Не теми словами? — возмутился Степан. — И не тем тоном, да?

— Да. Наверное, не тем.

— То есть, я виноват в том, что ты меня не понимала?

— Значит, ты плохо объяснял.

— Ну, отлично! Главный козёл отпущения найден — это я.

— Не знаю, что насчёт отпущения, но козёл ты действительно — знатный!

— Нет. Так мы с тобой точно не договоримся… — покачал муж головой.

7.

— А о чём ты хочешь договориться, Стёп? — горько усмехнулась я. — Ты уже всё сделал в любом случае, чтобы назад дороги не было. Показал уже, что наша семья ничего для тебя больше не стоит, и ты готов променять меня, свою жену, что была тебе верна двадцать девять лет, на какую-то молодую пигалицу. Я не вижу вообще смысла о чём-то беседовать — мне лично всё и без соплей ясно. Я тебя попросила уйти ещё полчаса назад, и я не понимаю, почему ты всё ещё здесь. Это больше не твой дом.

— Почему — не мой? Такой же мой, как и твой, — фыркнул он.

— Хочешь сказать, что отнимешь у детей дом? — вскинула я брови. — Самойлов, не падай ещё ниже. Ниже просто уже некуда. Я останусь тут, с детьми. Поэтому уйдёшь ты, конечно же. Что здесь нелогичного?

— Но этот дом — мой. Я вместе с тобой платил эту грёбаную ипотеку. Теперь ты хочешь выставить меня вон с одними трусами в руках за…мелкую шалость?

— Со всем твоими трусами, милый, — поправила я его. — Не прибедняйся, у тебя они далеко не одни… Но да — я планирую тебя выставить вон. И плевать мне, что ты там платил, если ты — предатель и падла, понятно тебе? Теперь собирай свои монатки и иди туда, где задницы крепче грецкого ореха.

— А я так просто не оставлю этот вопрос.

— Да ради бога! Судья разберётся. Только ничего ты не получишь, твоя доля в доме — только пятая часть. И не найдейся даже отсюда что-то урвать. Я не позволю. Этот дом — моих детей, и никто — слышишь меня? Никто не посмеет их обидеть или сделать им плохо. Даже их родной отец. Кстати, они будут удивлены тем, что их любимый папочка собрался претендовать на их дом и планирует выселение на улицу любимых деток.

— Да не… Не собираюсь я выселять детей, ты что… — сбавил обороты Степан. — Я же не об этом… В любом случае, я имею право тут жить.

— Когда нас разведут официально — потеряешь это право.

— Мы ещё не развелись.

— Это дело времени.

— Я не согласен на развод!

— А тебя уже никто и не спрашивает! — ответила довольно грубо я. — Ты согласился на развод в тот день, когда попёрся к своей этой шалайке… И как давно вы с ней…встречаетесь? А ты уже сделал ей предложение, или у вас пока всё несерьёзно? На свадьбу-то позовёте хоть? Так давно на свадьбе не гуляла, ну очень хочется…

— Да хватит ёрничать! — топнул ногой Стёпа. — Люба, возьми себя в руки и прекрати цирк. Это всё не смешно.

— Да уж куда смешнее… — судорожно выдохнула я. Чувствовала, как к горлу подбирается истерика. — У меня вся жизнь рушится…

Мне вот вообще нихрена не весело. Мне выть охота на луну, словно я раненая, преданная и брошенная своим волком волчица, которая угодила в капкан и теперь плачет, что не сможет защитить своих волчат…

— Люба, — подошёл Стёпа ко мне и сжал мои плечи руками. — Ещё не поздно сохранить то, что осталось.

\

Я нервно дёрнула плечами. Сейчас его касания, прежде такие родные, привычные, тёплые, приносили невыносимую боль, словно бы его руки меня жалили будто сотни бешеных, обозлённых пчёл.

— Я не собирался уходить из семьи, — продолжал он говорить. — Да, я поступил не очень хорошо — признаю. Но кто из нас идеален? Главное, что я не собирался тебя бросать. Давай забудем обо всё этом? Ради детей.

8.

— Думать о детях нужно было до того, как заводить любовницу, — ответила я. — О детях он вспомнил — надо же! Ничего с твоими детьми не станется. Димка и Нина уже взрослые, всё поймут. Варька — та пострадает, но тоже вырастет и поймёт. Дети поймут, что папа — маму просто променял на крепкие ягодицы. А теперь я должна понять и простить тебя? Закрыть глаза на то, что ты — ну, немножко развлёкся на стороне, пока мне некогда было тебя ублажать. Сама освободила место жены возле мужа, а тебя, такого замечательного самца, тут же прибрали к рукам ушлые самочки! Но ты, как рыцарь, хранил в сейфе своё сердечко, которое билось только обо мне! Даже во время секса с крепкими ягодицами. Ты так хотел, да? Серьёзно верил в это?

— Люб, ну хватит издеваться уже, — начал раздражаться он. — Терпеть не могу твои эти шуточки! Давай нормально поговорим.

— Видишь? Тебя даже шутки мои бесят. О какой совместной жизни тогда дальше можно говорить?

— То есть, ты намерена разрушить брак всё-таки?

— Всё-таки, да, — гордо вскинула я голову. — Волк никогда не променяет свою волчицу на доступных шавок.

— Фу, Люба, — сморщился муж. — Нахваталась умных мыслей в пабликах про сильных и независимых в соцсетях?

— А что такое? — вскинула я брови. — Разве это не правда? Не нравится чувствовать себя продолбавшим всё волком, который поимел вонючую псину вместо прекрасной волчицы?

Стёпа плотно сжал губы. Кадык дёргался, желваки так и ходили ходуном.

Я задела его и перешла некую грань.
Да, мы и раньше ссорились. Часто. Очень…

Но никогда не опускались до оскорблений.

Точнее, до этого не опускалась я.

А Стёпа сегодня начал первым — сказав, что я никому с детьми не нужна в таком практически престарелом, по его мнению, возрасте.

Это же неправда! Стереотип. Наверное…

Он так говорил, чтобы унизить меня. Принизить мою ценность и значимость, как женщины, поставить себя выше меня. Доказать, что я без него — никто, ноль без палочки, а он, король и царь, соблаговолил на мне жениться и терпеть меня.

Обычная, мерзкая, ублюдская мужская манипуляция.

Не думала, что сама с таким столкнусь однажды.

И как дальше с этим всем жить — не знала.

Впереди — словно пустота. Белый туман.

Непроглядный, холодный, непредсказуемый.

Что за ним — неизвестно.

То ли дорога.

То ли озеро, в котором утону.
То ли пропасть, в которую сорвусь.

То ли небо, в которое полечу, расправив крылья.

То ли погост, где лягу сама, не выдержав такой боли и раскола собственной личности.

Меня же просто взяли и разбили, будто я была фарфоровой статуэткой.

И теперь я — десятки осколков, которые никогда обратно не склеить.

Я — больше не человек. Я — просто куски битого фарфора.

А надо делать вид, что я — человек, с душой, ни разу не битой, не расколотым сердцем, и хочу жить дальше.

Потому что — а как иначе?

У меня дети. Работа. Люди, которых надо спасать.

Я не могу лечь и страдать.

Не могу себе позволить этого, хотя, если честно — очень хотелось.

Лечь, завернуться в плед и плакать, плакать, плакать…

Можно котика тёплого рядом положить.

Он лучше мужика: не предаст, не бросит, не найдёт себе вдруг другую хозяйку.

Много места не занимает в кровати, молчит, ночью не лезет в пижамные штаны, когда спать охота и сил нет, и главное — ни в чём не упрекает.

Сейчас мне фраза про самодостаточную женщину за сорок с тремя котами не кажется такой уж глупой, как раньше…

Может быть, эти женщины потому такими и выбрали быть, что их мужья предали, обижали, унижали?

Никогда не задумывалась раньше об этой стороне вопроса.

Потому что я всегда гордилась семьёй, мужем и просто не представляла себе, что однажды я окажусь по ту сторону. На месте преданной…

Теперь мой мир словно на паузу поставили. Я поняла, что у всего в жизни есть словно несколько сторон. Сейчас моя повернулась ко мне иной гранью, которую я раньше просто не видела. А эта грань не жёлтая уже, а, к примеру, фиолетовая. И как вести себя с фиолетовым цветом, я пока не знала.

— Ну, это уже слишком, знаешь ли… — заявил Стёпа.

Он подошёл к шкафу, раскрыл его створки, достал свой огромный чемодан и стал молча собирать вещи.

9.

Я смотрела, как муж собирает вещи, и испытывала двоякие чувства…

Это то, чего я добивалась сегодня сама. Впервые я просила его уйти.

Раньше, даже когда мы очень сильно ссорились, я могла угрожать, что подам на развод, уеду к маме с детьми и всё в таком роде, но никогда я не гнала его. Не просила ни разу собрать вещи и просто покинуть наш дом.

В глубине души я никогда этого и не хотела.

Даже во время ссор я просто хотела так сообщить ему, что мне настолько больно, тяжело и обидно, что я просто встала в тупик и не вижу других решений, кроме как расстаться. Но… Не делала озвученное.

Никогда я не ходила к дверям суда, чтобы по-настоящему подать заявление на развод.

Были только разговоры, только угрозы и некий шантаж даже. Но никогда не было дела.

Я даже точно не знаю, как проходит процедура расторжения брака. Знала лишь, что разводят с детьми и имуществом или когда один из супругов против расторжения брака только через суд, потому и понимала, что идти надо сразу туда. Но…никогда не ходила.

Теперь же я на полном серьёзе просила мужа собрать вещи и уйти. Навсегда.

Насовсем.

Не просто психануть и уйти, чтобы остыть и вернуться.

А…уйти. Вообще — уйти.

И он, судя по всему, меня услышал, и сейчас сделает именно это — уйдёт.

Мы больше не будем жить вместе. Спать в одной кровати. Завтракать вместе в воскресенье… Смотреть новости по вечерам в будни.

Больше ничего не будет из того, чем я, может быть, не столь уж дорожила и жить не смогу без Прокопенко по Рен-тв и мужа на диване рядом, но… Я к этому привыкла.

Это был мой образ жизни. Я так привыкла проводить вечера.

А привычка — вещь страшная. Она будет тянуть и манить вернуться назад, чтобы продолжать существовать. Ведь если мы изменим нашу жизнь, оформим расторжение брака, то и жизнь изменится, соответственно, и привычки нашей семьи — умрут, потому как семья существовать перестанет.

А привычки, как оказалось, умирать очень не хотят. Не отпускают. Впиваются когтистыми лапами во всё, до чего достать смогут.

В душу.

В сердце.

В дни и ночи. Во всю твою жизнь.

И оторвать их от себя оказывается куда сложнее, чем видится со стороны.

Это сказать легко: правильно ты всё, Люба, делаешь. Предателя надо в шею гнать! Не достоин он звания мужа и главы семейства. Уж лучше самой, с десятком кошек, чем с таким козлятиной, каким оказался Степан.

И всё это я понимала. Мозгами. Что поступаю правильно — я спасаю себя от унижений, неуважения, недопониманий, недооценнённости даже.
Но душа — рыдала.

Не просто грустила и плакала в тёмном уголку. А вот прямо рыдала: громко, некрасиво, с соплями и слезами по стенам.

И я осозновала, что мне нужно — ну вот прямо нужно! — взять всё это, собрать в картонную коробку и отнести на свалку. Наш брак, наши чувства, которые превратились в что-то ненормальное и уже далеки от любви и родства душ, наши годы жизни, наш привычный уклад, традиции и привычки семьи.

Надо.

Но… Господи, как?

Как это сделать — всё собрать и отнести на свалку.

Вот так запросто?

А потом что будет?

Пустота?

Боль?

Темень?

Что там будет?

Я осознавала, что приняв вроде бы верное, логичное решение о разводе, когда тебя предали и променяли на крепкие орешки сзади, вдруг стала будто делать шаги назад.

Мне было страшно, очень страшно что-то менять.

Да не что-то! Всё менять. Вообще — всё.

И это невероятно страшно…

Хватит ли мне духа отстоять принятое решение?

Как оказалось, принять подобное решение — трудно.

Но ещё труднее — не отпустить от него.

Очень больно смотреть, как твой некогда близкий человек, хоть теперь и хрен пойми кто — тебе, собирает свои пожитки, вынимает трусики и носочки из шкафов, складывает в чемодан, с которым просто уйдёт в будущее, где больше не будет нас.

Точнее, мы-то будем, конечно. Не исчезнет никто из нас. Просто перестанем существовать “мы” — семья, пара, супруги.

Что я буду делать, когда он закроет чемодан, скажет мне, что уходит, и пойдёт к двери?

Я просто отпущу?

Это возможно?

10.

Всё это время я так и стояла на месте.
Боролась с собой.

Хотелось подойти и попросить его разложить свои вещи обратно. Попросить не уходить, не оставлять меня, не бросать… Сказать, что я закрою глаза на то, что он сделал, прощу, только бы он не уходил. Ведь он уносит с собой часть моего сердца и моей души… А он скажет, что заблокирует везде свою пигалицу и забудет о ней. Что он выбирает меня… Что я — лучше, любимее…

Но я знала, что покупаться на эти обманки сознания, которое сейчас проявляет слабость, не желая отказываться от привычного образа жизни, и сопротивляется моему решению, не стоит.

Я должна быть сильной и стойкой, словно оловянный солдатик. Потому что только так я смогу сохранить себя, честь, женское достоинство… Больше у меня ничего и не осталось. Тогда надо попытаться сохранить хотя бы это.

Нельзя давать слабину, нельзя!

Я прямо била себе по рукам образно говоря, хлестала сама себя по щекам за слабость и желание подойти к нему. Обнять, всё отменить. Решить всё как-то иначе.

Найти компромисс…

Ох уж эти проклятые компромиссы — никуда без них в нашей жизни.

Очень многие отношения строятся, в основном, на них.

Но какой компромисс возможен в нашей ситуации?

Как он мне возместит боль и унижение, которые подарил своей изменой?

Мне тоже пойти и гульнуть разок, чтобы карта была бита? Бред.

Это не моё. Я просто не смогу взять и переспать с почти посторонним мужчиной, к которому у меня нет чувств. Или любовь — или ничего. А на меньшее я не согласна.

Значит, вариант “клин клином вышибают” и “око за око, зуб за зуб” в нашем случае не прокатит…

А как тогда возместить можно?

Дать мне денег, чтобы я купила шубу из песца, и успокоилась?

Не ношу я шкуры убитых животинок. Согреться зимой можно и без живодёрства.

И никакие суммы денег не окупят моих страданий и не окупят самое важное: я поняла, что меня не уважает мой мужчина, раз позволяет себе заводить интрижки на стороне.

И плевать мне, что он не собирался рушить семью. Они все так говорят. И говорят не потому что любят жену, а потому что к дому и месту они привязываются сильнее, чем к женщине.

Это он переживает о своей кроватке и подушечке, о носочках и трусиках в привычном комоде в привычном для него углу. И о своём диване, на котором вечерами новости смотрел. О своей жизни и привычках он переживает, а никак не о сохранении семьи. И уходить не планировал по той же самой причине: ему всё это было удобно.

Степана всё устраивало: тут у него — покой и отдых, чистые трусики, его кроватка, его подушечка, его кружечка любимая на столе кухни. А там — молодая, резвая, на всё готовая любимка с упругой попкой.
В этом доме он — муж, отец, хозяин. А там — герой-любовник, наслаждающий свои похоти. И всё было так прекрасно, пока не пришла злая Люба, его рогатая жена, и всё безбожно не сломала! Вот ведь оказия-то вышла…

Нет-нет, такие с позволения сказать “отношения” — простите меня, бога ради, отношения — сохранять смысла никакого нет.

Ни к чему это не приведёт. Никаких компромиссов мы не сможем найти, чтобы Степан мог компенсировать и как-то исправить всё то, что натворил.

Я не смогу его простить. Даже если оставлю в доме, не подам на развод, буду тайно ненавидеть собственного мужа. Буду — точно знаю. Не смогу я забыть ему этого поступка.

Это как чашка с трещиной. Можно взять самый дорогой и лучший в мире клей и попытаться склеить битую чашку. Потому что она такая любимая, жалко с ней расставаться. Хочется сохранить.

Чашка, может быть, и будет держаться в проклеенных местах. И даже не давать течь.

Много лет — не давать.

Но ты-то всегда будешь бояться, что однажды чашка не выдержит и снова течь даст.

И жить так много лет, постоянно опасаясь того, что Степан повторит своё предательство, я не была готова.

Я знала, что склеив нашу чашку, буду потом всю свою жизнь переживать, что та снова даст течь в проклеенной трещине…

А если простить не смогу, то и перешагнуть эту ситуацию не смогу тоже.

Не приму, не перелистну страницу прошлого, не сдам эту историю в утиль.

А если не перешагну, то и жизни нормальной у нас всё равно уже не получится.

Я буду подозревать его, ревновать к каждому столбу, постоянно проверять не выросли ли у меня снова развесистые рога сохатого, которые мы с таким трудом спилили, сделав вид, что там ничего никогда и не было.

Тогда отношения обречены. Я это ясно понимала.

А значит, останавливать его не стоит ни в коем случае.

Торговаться с собой, идти на поводу слабости, жертвовать своими принципами — этого не стоит делать.

Я всё равно буду работать там, где работала. Устроиться на работу, где я могла бы раньше уходить домой и больше времени уделять семье, я тоже вряд ли смогу — на такие места много желающих.
По сути, у нас всё равно ничего не поменяется в наших жизнях.
Скандалы о том же самом просто продолжатся.

Стёпа начнёт находить себе других любовниц, и мы будем ходить по кругу, если я сейчас не выстою перед самой собой.

— Ну, я пошёл, — услышала я голос мужа словно издалека и сфокусировала взгляд на нём.

Пока он собирался я так глубоко задумалась, что не заметила того, что он уже застегнул чемодан и выпрямился, готовый уйти.

11.

— Да… Иди, — ответила я не своим голосом, всё ещё борясь с подступающей истерикой и желанием остановить его, хоть сама и выгнала. И выгнала — за дело. А всё равно такая боль грудь раздирала, что дышать было невозможно, только и получалось, что делать рваные вдохи.

— Ты детям пока ничего не говори, — обратился он ко мне. — Нам самим нужно подумать обо всём. Ещё раз всё обсудить, когда ты остынешь. И принять решение.

— Я приняла уже решение, — отозвалась я и сама услышала, как глухо звучит мой голос. Я будто сегодня погасла и погибла внутри самой себя. Осталась лишь какая-то серая тень меня самой и невероятная боль и жжение в грудине. — Я подам на развод.

— Ты сейчас на эмоциях говоришь. Не пори горячку, Люба. Подумай обо всём и пока не распространяйся ни о чём. Мне не нужны скандалы на посту.

Стёпа так и не поверил, похоже, что это конец нашей горе-лавстори*.

Значит, мне придётся ещё не раз отстаивать саму себя, пока душа захлёбывается в рыданиях, а сердце — обливается собственной кровью.

Ему придётся поверить и принять это решение. Если я раз за разом буду настаивать на своём. И подам официально на развод.

— Я ничего никому не собираюсь рассказывать, — сказала я.

— Ладно. Хоть так… Не топи меня, Люба, — просил меня Степан. Я ощущала, что сейчас он был наиболее искренен. — Ты не можешь так поступить со мной — просто бросить под поезд мою репутацию. Ты знаешь, как скандалы и разводы на неё влияют.

— А ты о чём думал, когда любовницу себе завёл? Разве не понимал, что всё может закончится разводом и крахом твоей репутации? Не вешай это на меня, Самойлов, — хмыкнула я. И откуда только силы брались так держаться перед ним… Наверное, злость меня поддерживала, адреналин всегда оказывает такой эффект. А сейчас в мою кровь выбрасывалось просто невероятное количество адреналина — я была пипец как зла! — Ты сам будешь повинен в том, что выйдёт из-за твоей мерзкой измены. На свой хрен и ругайся. Ты его слушал ведь? Так с него теперь и спрос.

— Ну и стерва же ты, Люба… — с укоризной покачал головой Степан.

— Чья бы корова мычала!

— Не знал я, какую змею на груди пригрел.

— Ой-ли? Могу сказать ровно тоже самое, — отбила я. — Только в моём случае на груди был пригрет козёл вместо змеи.

Стёпа чертыхнулся. Он очень много хотел бы сказать сейчас, но всё ещё тая надежду на прощение, придерживал коней.

— Ладно. Сейчас ложись и спи, — сказал он мне. — Детям скажешь, что у меня срочная командировка.

— Без тебя разберусь, что говорить, — фыркнула я.

— Нет уж, давай сообща действовать, — настаивал Степан. — Ещё ничего до конца не решено. Не делай глупостей, которые потом не исправить будет.

— Ладно, хорошо. Скажу пока про командировку, — согласилась я с ним больше, чтобы оставил меня уже в покое, и ушёл.

Сил стоять тут с ним больше не оставалось… Ещё немного — и меня накроет самая настоящая истерика. Я не хотела, чтобы он видел мою слабость, боль и слёзы… По нему, долбонавту, в том числе…

Как бы там ни было, но так просто вырвать из груди и выкинуть мужчину, с которым прожила почти три десятка лет, я не могла. Мне нужно какое-то время, чтобы прийти в себя и свыкнуться с мыслью, что любить в этом мужчине теперь просто нечего.

— Иди уже, пожалуйста… — прошептала я, закрыв глаза.

Всё-таки стоять и спокойно смотреть, как он выходит с чемоданом из нашей спальни, закрывает дверь и уходит навсегда, было мне не по силам…

Пусть я не вижу хотя бы.

— Иди! — прорычала я.

Моё терпение стало звенеть натянутой струной. Ещё мгновение — и лопнет.

Стёпа больше не стал препираться. Понял, что сегодня уж точно он со мной не договорится.

Он взял чемодан и вышел из спальни.

Закрыл за собой дверь.

Шаги по коридору стали удаляться и совсем стихли.

Только тогда я позволила себе открыть глаза снова.

Дышать не получалось — боль разрывала и грудь, и лёгкие, не давая вдохнуть воздуха.

Было такое ощущение, будто меня копьём ядовитым пронзили насквозь, через сердце.

Я осела на пол там, где стояла, закрыла глаза руками и горько заплакала.

Тихо, чтобы не разбудить и не напугать детей.

Тише и горше я никогда в своей жизни не плакала…

Самая тихая и самая страшная истерика в моей жизни приключилась именно этой ночью, когда мой муж ушёл из дома.

____
горе-лавстори* — горе-история о любви. “Story” — с англ. “история”. Прим. автора.

12.

Я резко замолчала и села прямо, когда входная дверь хлопнула ещё раз.

Вернулся домой старший сын. Нагулялась молодёжь…

Я не хотела, чтобы он слышал мой плачь. Не готова была ничего сегодня объяснять даже такому взрослому сыну. Просто была не готова вообще освещать всё то, что случилось у нас с отцом.

Я даже не знала, насколько у Степана серьёзно с этим…”тренером”, какие планы на жизнь — женится он на ней или так, просто… Где он вообще её нашёл?

В том самом спортклубе, в который я купила ему и себе абонементы?

Вроде так он и сказал — там.

Я, правда, сходила в зал всего раз пять-шесть из оплаченных полугода, а Степану так понравилось, что он отходил все оплаченные занятия и купил себе ещё абонемент уже сам. Всё хвалил зал ходил…

Сейчас, вспоминая как всё происходило, я задумалась — а действительно ли ему понравился зал? Или он уже тогда встретил там…её?

Впрочем, это, наверное, уже и не так важно. Главное — итог.

Измена была — факт.

Прощать я её не намерена — тоже факт.

Значит, как-то надо себя брать в руки и жить дальше. Пострадаю пару дней, завтра у меня как раз долгожданный отгул.

Поплачу над своей горькой судьбой. Позвоню сестре, попрошу её приехать и поддержать меня. Купим с ней каких-нибудь вкусняшек и засядем за просмотром какого-нибудь чисто женского фильма в стиле “Дневник Бриджит Джонс”.

И отпустит. Боль обязательно меня отпустит. Это только кажется сейчас, что она меня порвёт в лоскутки…

Говорят, самая сильная душевная больше длится только первые дни. Потом идёт на спад, а спустя примерно неделю уже не должно быть так плохо и больно. И я очень надеялась, что попадаю в категорию тех людей, у которых механизм моральных страданий работает именно так…

Слишком долго упиваться горем я не могу: у меня работа, операции сразу же после выходного, дети… Ещё поговаривали о том, чтобы дать мне группу интернов… Некоторые операции мои забрать и отдать коллегам, а я бы проводила лекции у будущих медиков-хирургов за приличную доплату от института.

В принципе, я не была против. Пока не пришла домой и не получила такой стресс от Стёпы.

В моём нынешнем состоянии я не уверена, что смогу брать на себя ответственность за интернов и общаться с ними на занятиях. Ведь это же надо выступать, быть собранной, проверять их работу… Совсем не уверена, что сейчас я с этим справлюсь. Но решила не загадывать.

Вот пойду на работу послезавтра, там и видно будет. Ориентируясь на собственное состояние буду принимать решение нужна ли мне группа интернов или лучше отказаться — кто-то из коллег за премию возьмёт их вместо меня.

А может, никого не приведут еще — информация была неточной. Возможно, интерны будут мне предоставлены несколько позже, когда я уже смогу собрать мозги в кучу.

А в том, что я их обязательно поставлю на место, я не сомневалась.

Я всегда была такой: настырной, целеустремлённой, пробивной.

Для нашего небольшого городка у меня довольно уважаемая работа и место хирурга одно из лучших в городе. Наша больница — главная в городе. Тут большой поток пациентов и довольно неплохое оборудование, хватает инвентаря для работы, свежий ремонт в палатах и операционных.

Я собой гордилась по праву, я смогла добиться много к своим годам.

Заведующий отделением заговаривал о моём повышении на место заместителя…

Карьера шла и развивалась.

Вот только семью я сохранить не сумела, отдав все силы работе.

Совместить мне карьеру и семью не удалось…

Фиаско, братан — что уж там!

И детям рассказать о предстоящем разводе с их отцом и наших новых, раздельных с ним жизнях, всё-таки придётся. И долго тянуть не получится: дети чутко ощущают, когда что-то нехорошее в доме происходит, когда у мамы с папой не лады и уж тем более, когда отец и мать вообще приняли решение расстаться.

Ну, точнее, приняла-то его я, но Степан приложил к этому свой… Энтузиазм.

Если бы не его измены, никто бы не думал о разводе.

Но всё вышло как вышло, и толку теперь рассуждать нет о том, что было бы, если случилось именно так. Как говорится: если бы да кабы во рту б выросли грибы.

Очень в данном случае нам подходит…

Степан мне изменил. Семья не может дальше существовать.

Будет разрыв. Развод. Разъезд… И никак этого всего не избежать.

Значит, поставить в известность детей нужно в ближайшее время, как бы ни просил меня этого не делать Степан — они будут мучиться догадками и переживать.

Лучше уж сразу принять горькую, но правду, чем мучиться неизвестностью. Когда знаешь ситуацию, её и принять легче. Поэтому я над детьми издеваться на намерена, как и не намерена скрывать от них истинную причину ухода отца из семьи.

Покрывать ложь, предательство я не стану. Пусть дети знают и принимают решение сами о том, как и каким образом продолжать общаться с их отцом.

Препятствовать я этому не стану. Но и помогать детям простить и понять отца — тоже.

Изменил? Пусть сам и оправдывается перед детьми.

Я за это нести ответ не буду.

Раньше нужно было думать, как он в глаза детям потом посмотрит, до того, как изменял.

А теперь уж пусть сам разбирается. Вся эта ситуация — исключительно его авторства!

Однако когда же мне поговорить с сыном, я так и не смогла определиться. Не сейчас, конечно — ночь на дворе. Сейчас я прикинусь, что сплю, не стану тревожить и лишать сна ребёнка. А уж завтра, после занятий в институте, он приедет домой, и мы с ним поговорим.

Я решила начать с разговора именно с Дмитрием — потому что он старший, он поймёт и поддержит. А потом мы вместе сообщим Нине, которая уже спала в своей комнате, отрубившись после репетиции без задних ног.

Последней расскажем Варюше. Она маленькая ещё, я уверена, что сложнее всех правду и предательство отца примет именно девятилетняя младшая дочь. Но и ей лгать не выйдет, всё равно придётся всё рассказать — ведь отец с нами теперь не живёт. Я не могу молчать об этом сутками.

13.

Уснула я кое-как глубокой ночью. Всё думала и думала о том, что произошло.

Плакала… Жаль было себя, семью, детей… Жаль, что всё вышло вот так.

Спустя двадцать девять лет наш брак просто развалился.

Хотя, откровенно говоря, разваливаться он начал уже давно, не сегодня, но я всё полагала, что мы как-то решим наши проблемы, обиды забудутся, ведь мы — одна семья. Но сами собой проблемы, конечно, не рассосались, а говорить о них мы либо не спешили, либо делали это как-то неправильно.

Как итог — имеем то, что имеем: руины брака, сломанные судьбы, вывернутые наизнанку души, страдающих детей в скором времени.

Мне нужно набраться сил и стараться всё это вынести, потому что кому кроме меня здесь быть сильной? Я должна подать детям пример, показать, что ничего сильно страшного не случилось, но просто так вышло, что папа выбрал другую женщину, а детри остаются жить только с мамой. Звучит не очень хорошо, знаю, но ведь другие семьи как-то переживали разрывы родителей. Значит, и наши дети его переживут и примут.

Будильник на телефоне вибрировал, вырывая меня из тёплой неги сна.

Я села в кровати, отключила назойливый звук вибрации и устало потёрла лицо.

Ощущение было такое, что я полежала часик, а не спала. Голова жутко гудела…

Даже не знаю, как сейчас буду собирать детей на занятия…

Варю надо везти в школу. Может, позже, я вернусь домой и подремлю ещё немного.

Но сейчас надо было вставать и идти, помочь им навести молоко с хлопьями или настругать бутербродов.

К тому же, предстояло солгать временно, что папа уехал в командировку рано утром, чтобы они сразу не пугались из-за отсутствия отца в доме.

Я зевнула, прошлёпала босиком в ванную, накинула там халат и умылась прохладной водой. Расчесала волосы и собрала их в хвост.

Лицо, конечно, максимально грустное, отёкшее и заплаканное — если верить отражению в зеркале над раковиной. Но какое оно должно быть, если я всю ночь не спала и рыдала?
Только как идти к детям в таком виде и везти в школу Варьку, ума не приложу.

Вернулась в комнату и нашла в звонках смартфона номер старшего сына.

— Мам, ты чего звонишь-то? — ответил он на том конце провода. — Я ж в соседней комнате…

— Выходить не хочу.

— Почему?

— Зарёванная потому что.

— А-а… До сих пор не успокоилась?

— Успокоишься тут… Слушай, ты можешь сегодня один день Варьку накормить и в школу отвезти? На такси, я дам денег.

— Ну вообще-то, у меня пары начинаются позже, чем у неё уроки.

— Я тебе на кофе с булочкой дам, купишь в институте, подождёшь начала пар.

— Кофе я и сам куплю, ма. Не переживай. Просто я так рано не собирался ехать.

— Дим, ну выручи.

— Ладно, отвезу. Отдыхай.

— Скажи сёстрам, что папа в командировку рано утром уехал, а я решила отоспаться.

— Скажу. И ты действительно ложись и поспи, мам.

— Постараюсь. Спасибо тебе.

Я повесила трубку и оставила телефон на тумбочке.

Сама легла обратно под одеяло и закрыла глаза.

Лежать одной в кровати было непривычно и даже как-то неуютно… Чувствуется сразу, что я в ней одна. Подушка Степана пустует… И одеяло для меня одной — просто огромное.

Но надо отоспаться, чтобы вечером моё лицо не было таким несчастным, и не пугало детей. Как же всё это тяжело…

Но я обязательно со всем справлюсь.

14.

Проспала всего несколько часов. Слишком большое эмоциональное напряжение меня терзало, чтобы я могла расслабиться и как следует отдохнуть. Но и этого мне хватило, чтобы я почувствовала себя немного лучше после бессонной ночи. В душе, конечно, продолжала зиять огромная чёрная дыра, никуда она не делась, но телу всё же стало легче: я смогла подняться, сходить в душ, сделать себе маску для глаз, чтобы тёмные мешки под глазами и опухоль от слёз ночью стали не так заметны…

Привела себя в порядок и позвонила наконец сестре.

Оля — младше меня, но очень строгая и серьёзная. Она имеет привычку отчитывать меня. Но ближе неё у меня не было никого, с кем я могла бы поделиться тем, что семья моя развалилась и я, похоже, осталась разведёнкой с выводком детей на пороге пенсии…

Поэтому прежде чем позвонить ей, я набралась сил и постаралась собраться с мыслями. Говорить о предстоящем разводе и предательстве Стёпы мне было трудно. Сейчас Оля начнёт ругать и его, и меня, а мне будет нелегко слушать это всё, хотя, она и будет права во многом, возможно… Но только Оля умеет меня успокоить и привести в чувство. Пусть и сделать это на сей раз непросто — очень серьёзная ситуация.

Не просто ссора рядовая, а мы прямо расстались.

И повод тоже — серьёзнее некуда.

— Да, слушаю, — взяла сестра трубку на том конце провода. — Чего это ты среди бела дня звонишь? Случилось что?

Сестра хорошо меня знает. Днём я обычно ношусь по больнице как белка в колесе — какие там звонки? И днём звонила бы только в случае, если что-то произошло, и Оля не безосновательно напряглась от моего звонка.

— Оль, привет, — заговорила я, нервно теребя в пальцах край пледа дивана. — Ты на работе, да?

— Ну а где ещё? Погоди-ка…

Судя по звукам Оля вышла из зала ресторана, в котором служила администратором уже много лет. Она ушла туда, где не играла музыка и не было лишних “ушей”.

— Так, Люба. Рассказывай. Правду. Я по голосу слышу: случилась какая-то задница!

Мне снова стало грустно. Да, именно это и случилось со мной — полная, беспросветная задница. Никак не получалось принять стоически сложившуюся ситуацию, горло снова стягивало от подступающих слёз.

— Оль, я на развод подавать собралась.

Пару секунд в трубке висела тишина. Оля, кажется, офигела и переваривала услышанное. Я впервые заявила о таком, раньше эти разговоры дальше нашей спальни со Стёпой не выходили, и сейчас сестра наверняка была в шоке от моего решения. Но она обязательно всё поймёт и поддержит. Мне сейчас так этого не хватает: тепла, понимания, родной руки рядом…

— Развод? — наконец заговорила она. — Почему развод? Вы там с ума посходили у меня, что ли?

— Да, развод.

— Ты настроена решительно, как я вижу. Но что случилось? Я в шоке…

— Знаешь, это не для телефона разговор. И вообще — так хреново на душе… — Мой голос стал срываться. Опять накатили слёзы и жалость к себе. Но сегодня я ещё разрешаю себе пострадать. Один денёк, не железная же я всё-таки — у меня есть душа, она плачет и болит. Так пусть поплачет, и станет легче, хоть и говорят, что слезами горю не помочь. Зато если выплачешься, на душе немного теплее становится. — Ты могла бы приехать сегодня к нам? Фильм какой-нибудь включим… Я тебе всё расскажу.

— Да конечно, какие вопросы вообще… Я тебе сама хотела это предложить.

— Денис не будет против?

— Не будет, он всё поймёт. Я тебе сейчас нужнее.

— А с детьми справится?

— Куда он денется, — усмехнулась Оля. — Иногда и мне нужен отдых от них всех. Так что я сегодня приеду! Но только я работаю до одиннадцати — ничего? Раньше, извини, не могу уехать — не отпустят.

— Да я помню, что ты до одиннадцати… Ничего страшного. Я тебя дождусь.

— Я попробую завтра выходной выбить, чтоб с тобой побыть подольше.

— Спасибо тебе, моя хорошая. Что бы я делала без тебя… — я улыбнулась, впервые за последнее время.

Как же здорово, когда тебе есть кому позвонить, позвать и поплакаться в жилетку…

Однако слёзы я вытерла и решила отложить их до вечера.

Чтобы дети не видели.

Надо брать себя в руки — днём ехать в школу за Варюшей. Она очень расстроиться, если будет видеть моё опухшее от слёз лицо. Тем более я столько сил потратила сегодня, чтобы привести это самое лицо в относительный порядок.

Нет уж, уходите слёзы. Пока не время себя жалеть.

Ради детей я стану такой сильной, какой и представить себя раньше не могла бы.

15.

— Мама! — радостно побежала мне навстречу дочь с рюкзаком за спиной.

— Привет, моя хорошая, — ласково обняла я ребёнка и погладила по голове. — Ты ничего не забыла? А то возвращаться не будем.

Варя у нас та ещё Маша-растеряша — каждый день что-то да забывает: то кофту, то зонтик, то сменную обувь… Часто ходим по школе и ищем. Благо, что пока у них всё в одном классе, кроме физкультуры и музыки, а то вообще всю школу бы шерстили с ней в поисках пропавших вещей… В общем, внимания и собранности ей явно не хватало.

Боялась, как бы развод не повлиял негативно на неё, девочке тогда будет очень тяжело жить и учиться… Но ничего не поделаешь, всё это нам придётся пройти, пережить и принять. Так сложились обстоятельства, таков выбор их отца — ничего уже не изменить, и развод — дело неизбежное, как бы больно ни было, и как бы не хотелось всем расставаться. Не всегда всё выходит так, как хочется.

Варюше тоже предстоит понять эту не самую приятную сторону жизни. Она уже взрослая скоро станет… Надо учиться жить и понимать правила этой жизни, а она не всегда бывает доброй и мягкой — увы. Нужно уметь иногда и проигрывать, принимать то, чего совсем не хочется, и то, что причиняет боль, стараться пережить её и идти дальше.

Нас всех коснётся это, и всё — из-за Стёпы, который, как видно, не нагулял своего кабеля в штанах… Всю семью развалил на почве секса!

Неужели это — самое важно в жизни для мужчин?

Неужто ничего важнее нет для них?

Я бы никогда семью на кон не поставила, даже если бы увидела самый прекрасный в мире мужской хрен. И что? Семья — дороже! Но у мужчин, кажется, всё-таки несколько иные ценности, чем у женщин… В них слишком много страстей, которые нам далеко не всегда понятны, и уж под пятьдесят от них и следа не остаётся в нас, а у мужчин… Седина — в бороду, бес — в ребро.

Или не у всех так, а у некоторых отдельных, слишком сексуально активных особей, к которым внезапно отнёсся мой Степан? Не все же изменяют жёнам. Живут себе спокойно… Футбол смотрят, чай пьют, в баню ходят иногда с мужиками и с рыбкой сушёной. И ничего — тишь да гладь в семьях. А моего потянуло на постельные подвиги, ловелас недоделанный!

Хотя какой он теперь мой… Пора отвыкать от этой формулировки.

Не мой он больше. У него крепкие орешки завелись, теперь он — ИХ.

А мне он никто скоро будет. Бывший муж, отец моих детей.

Но лично ко мне, Любови Самойловой, он относится никак не будет.

Значит, нужно приучать себя даже думать так уже сейчас, потом легче будет.

— Нет, мам! Я ничего не забыла!

— А обувь сменную?

— Вот она, — потрясла дочь пакетом.

— Кофта?

— На мне!

— Зонт?

— Не брала сегодня. Мам, солнце на улице, какой зонт? — рассмеялась дочь.

Да, действительно. Зонт сейчас явно лишний — улицу заливал яркий свет зимнего солнца.

Усталость и слёзы я сумела скрыть косметикой. Заставила себя собраться и не показывать своей боли по крайней мере на людях… Но из реальности всё равно выпала от своего горя внутри. Ну, ничего… Всё это — поправимо. Всё наладится. Мне просто нужно немного времени и поддержка родных. С детьми сложно будет говорить обо всём, что нам предстоит пережить, но они позже поймут и поддержат меня. Кто ещё, если не они? Ведь мы — одна семья. В отличие от предателя, который стал катализатором её развала — их отца. Но его они пусть сами судят. Настраивать детей против него специально я не буду. Но расскажу ту правду, какую могу озвучить.

— Точно. Очень яркое солнце! Зачем нам зонт? — улыбнулась я и взяла её за руку. — Тогда пойдём, такси нас ожидает.

— А почему такси? — шла дочь рядом и задавала вопросы. Любопытная и внимательная. Когда не надо. — Твоя машина что — сломалась? В ремонт её отдала?

— Да нет, она возле дома стоит… Просто мне захотелось прокатиться и ни о чём не думать.

Просто в таком состоянии я не рискнула сесть за руль. Голова гудела, недосып притупил бдительность, в любой момент могли накатить слёзы и закрыть мне видимость дороги — я не подвергну ребёнка такой опасности, да и себя — тоже. Лучше уж действительно прокатиться в такси, проветрить немного голову и обо всём ещё раз подумать: как и что говорить детям. Ведь разговор состоится уже вечером. Нина обещала быть после четырёх — сегодня у нее репетиций не было, и я попросила её быть дома. Так что до часа икс осталось не так много времени, а я всё ещё не решила что и как говорить.

— А-а… — протянула Варя. — Ну, тогда поехали, покатаемся! А можно вокруг парка объехать? Хочу на фонтан посмотреть!

— Ладно, проедем, — рассмеялась я её беззаботности, которой Варя, кажется, и меня сумела заразить.

— Пожалуйста, провезите нас через центр. Ребёнок на фонтан хочет посмотреть, — обратилась я к водителю.

— Будет сделано, — шутливо отдал мне честь, словно своему капитану, таксист. — Любой каприз за ваши деньги.

Машина тронулась с места и понесла нас в центр города.

16.

Прогулка нам обоим пошла на пользу. И пусть фонтаны зимой не работают, всё равно набережная очень красива и сейчас: не так давно её отреставрировали, а точнее — отстроили заново.

Даже облагородили пруд, с другой стороны ее. Теперь в нём плавали дикие утки, а люди подкармливали их хлебом.

— Мам, а давай немного погуляем? Не в такси, а так — ногами, — предложила мне дочь, и я пожав плечами, не нашла причин отказаться.

— Давай. Высадите нас тут, пожалуйста.

— Не вопрос. Заканчиваю тогда поездку.

— Да.

На его телефоне послышался звуковой сигнал, означающий окончание поездки и ему тут же упал в приложении новый заказ, а мой телефон завибрировал входящей СМС о том, что за поездку деньги списаны с моей банковской карты.

— Спасибо, — сказала я, помогая дочери выбраться из машины и забирая с заднего сиденья её школьный ранец.

— Боже мой, тяжелый-то какой… — покачала я головой, водружая эту тяжесть ребёнку на плечи. — Ты уверена, что хочешь так походить пешком?

— Я привыкла, — беспечно пожала плечами Варя. — У нас стало каждый день по пять уроков… А если ещё и — физкультура, то прибавляется пакет с формой и кроссовками.

— Да уж, нелёгкое школьное детство… — хмыкнула, наконец закончив надевать рюкзак дочери на плечи. — И что там у тебя такое? Неужели книжки столько весят? Как кирпичи тяжёлые.

— Не, мам! Не кирпичи. Их сегодня не было, — хихикнула дочь.

— А что тогда? — развеселилась я ей в унисон.

— Бетон взяла.

И мы, хохоча, пошли тоже по набережной, где неспешно прогуливались люди.

— Красиво тут стало, — сказала я, оглядываясь вокруг. — Хорошо отремонтировали набережную нашу, да?

— Да, точно. А то была такая жуть, что ходить сюда страшно было, — серьёзно и почти как взрослая сказала Варя. — Налоги все платят, а отремонтировать набережную всё никак не могли.

— А ты знаешь и про налоги? — удивилась я.

Мне кажется, я в свои девять подобным ещё не интересовалась. Впрочем, в моём детстве в СССР всё было как-то проще, а сейчас жизнь бешеная, и дети куда продвинутее нас — надо же им как-то адаптироваться в этом мире технологий, банковских карт и налоговых сборов? Даже в известной всем передаче “Спокойной ночи, Малыши!” тоже преподают периодически уроки финансовой грамотности! Варя, пока была помладше, смотрела её, и я видела, как некий робот рассказывает детям о банковских системах — уму непостижимо! Детям!

Хотя, может, создатели программы и правы: у Вари уже есть её первая детская банковская карта. Она ею обеды в столовой оплачивает в группе продлённого дня, которая заканчивается у них в три часа дня.

— Кто же сейчас о них не знает? — с умным видом ответила девочка. — Ты вот платишь налоги?

— Конечно, — кивнула я, идя с ней рядом по аллее к тому самому прудику, где плавали утки. — Все работающие граждане платят налоги с заработной платы в казну государства.

— То-то. А набережную они не делали всё равно. Безобразие!

Я рассмеялась и ласково потрепала по голове дочь — ну такая она сейчас казалась взрослая и серьёзная в своих рассуждениях!

— Хочешь уток покормить? — спросила я её. — У меня как раз есть целый батон. Я покупала ещё вчера домой, да выложить позабыла. Представляешь, так и приехала к тебе в школу с батоном.

— Ты приберегла его для уток! — рассмеялась дочь. — Удачно забыла.

— Это точно. Мой склероз не оставил голодными уток!

И мы понеслись наперегонки к пруду, обсуждая то, каким образом будем делить вожделенный для пернатых батон. Однако у самого пруда мы словно по команде затормозили и остановились на месте.

У самого пруда самозабвенно целовались Степан и…видимо, та самая “Тренер” с крепкими орешками.

Я прикрыла глаза, пытаясь успокоиться.

Сердце бешено колотилось в груди.

Больно ли мне было это видеть? Да.

Очень больно. Унизительно.

Мой муж, пока что — муж, целовался с какой-то пигалицей! С другой бабой.

Он словно не её облизывал, а по мне из танка палил.
А самое главное: как я объясню это Варьке, которая тоже всё видела и стояла рядом, открыв рот от изумления.

И её вопрос не заставил себя долго ждать:
— Мам… А почему наш папа… Какую-то тётю…ох… Облизывает? Фу.

17.

Ответить я не успела.

Дочь вдруг побежала прямиком к отцу…

— Папа! — дёргала она его за куртку. — Папа!

Степан и “тренер” оторвались друг от друга и прятали глаза от меня и ребёнка.

Вот козлина! Он даже не грустил. Тут же пошёл к своей этой, они гуляют по парку, трогательно держась за ручки, и целуются у всех на виду, отмечая свою победу над рогатой женой-дурой!

Обидно было это понимать.

Ещё вчера вечером этот человек значил для меня так много… Мы были семьёй.

А сегодня он целуется с той, на кого променял меня на глазах собственной дочери.

Не буду-ка я влезать. Пусть папочка и разъяснит ребёнку, что происходит.

Я пошла следом за Варей, чтобы контролировать её, но пока вмешиваться не стала. Осталась стоять на расстоянии нескольких шагов, мне их всех было прекрасно слышно.

— Варя… — неловко улыбнулся Стёпа, отпустив из объятий свою кобылу. — Ты что тут делаешь?

— С мамой гуляем! А вот что делаешь ты? — ткнула она в него пальцем. — Кто это женщина?

— Я — не женщина, — вклинилась любовница моего мужа.

Вероятно, нарицательное, выбранное моей дочерью для неё, “тренеру” не очень-то понравилось, потому что явно придавало возраста. Я бы тоже не назвала её “женщиной” — больно молодая, да и не достойна этого звания, но Варе она казалась куда старше, чем была на самом деле.

— Ну, тётя! — поправилась Варя, и мне стало вдруг смешно. — Кто это?

Наверное, это уже что-то нервное… Но “тренер” заметила мой смешок и стала злобно смотреть на меня. Да мы и до этого не смотрели друг на друга по-доброму, потому как каждая знала, какое отношение имели к Степану. Общий мужик, так сказать…

— Это…подруга, — ответил ей отец.

Да уж, подружка… Которую он иногда напяливает! Бывает…

— А почему ты её целуешь?

— Мы так здороваемся. Только что встретились с ней у пруда.

— В губы? Разве так здороваются? Я думала, так целуют только…маму. А как же мама? — Варя с такой горечью спросила это, что мы втроём поняли — ребёнок начала догадываться обо всей ситуации…

— Ну… Когда мужчине нравится его подруга, он может и в губы её целовать, — отозвался Степан, пряча глаза от неловкости. — Слушай, дочь. Мы с тобой обязательно обо всём поговорим, но не сейчас. Мы с Диной опаздываем, если честно.

— Ты уходишь с ней? — округлила глаза девочка.

— Ну… Да. Мама тебе не сказала ничего?

— Ты сам просил молчать, — подала я голос. — Разве нет? Так что не пытайся всё свалить на меня.

— Ну да, просил… — хмыкнул Степен, беря под руку свою зазнобу, которая разрушила наш брак.

Красивая. Молодая. Наглая… Смотрит с вызовом.

Я понимала Степана, как мужчину — почему она ему понравилась.

Но по-прежнему не понимала его, как мужа и отца — он променял нас на вот эту куколку с капризно надутыми губками? Не думала, что ему нравится такой типаж девушек…

А глаза — глупые-глупые. Как мы одновременно ему могли нравиться? Такие разные женщина и девушка могут только шизику с биополяркой нравиться!

Или… Я давно вышла в тираж, и даже не заметила того, что вкусы мужа на женскую красоту изменился в корне?

Ну, мне-то такой фитоняшкой с подтянутой попой в легинсах, торчащей из-под коротенькой кожаной куртёжки, которая ела сошлась на внушительных грудх, никогда не стать.

Настроение упало ещё ниже и закатилось буквально под плинтуса.

Лучше бы я не видела его любовницу… На фоне неё я ощущала себя ущербной, страшной и…старой.

Раньше я так остро свой возраст не чувствовала. А теперь, когда меня променяли на молодую задницу, это ох как ощущалось…

— Ты уйдёшь с ней? — требовала дочь ответа от отца.

— Да, Варя. Я уйду с Диной.

— А как же мама, папа? — задала она вопрос, после которого мы со Степаном уставились друг на друга.

18.

Степан понял, что должен объясниться.

Он делал ребёнку больно, и за это мне его хотелось отлупить!

Дочь страдает из-за него, а у него смелости нет ответ нести перед ними!

Он ведь не только мне лгал, но и собственным детям.

По идее, будь он мужиком, должен был остаться в доме, всё им объяснить и уже после этого уходить с вещами, а свои лобызания с новой избранницей вообще — оставить дома. Да, он надел кепку, солнечные очки и простые джинсы, для многих был неузнаваем в таких вещах, и потому спокойно разгуливал по парку с любовницей под ручку, целовался с ней. Но как же моральная сторона вопроса? Знакомые ведь могли всё равно его узнать, вон — дочь даже увидела!

Неужели нельзя было с этим подождать? Какая нужда в конце ноября по парку ходить, словно школьники?

Все эти вопросы не укладывались в моей голове. Поступки были рискованными, даже — глупыми со стороны Степана. Не ожидала от него подобной беспечности… Или это зазнобушка его уговорила на подобные увеселительные прогулки?

Ехать и держать ответ перед детьми, судя по всему, Стёпа не собирался. Он не стал менять планы ехать домой к этой девушке, но хоть отцепился от неё и попытался прояснить ситуацию Варе. Хотя для девочки в шоковом состоянии от поведения отца этого, конечно же, было мало.

— Солнце моё, — присел он рядом с Варварой и взял её за руки. — Мы с тобой обязательно об этом поговорим. Просто…не сегодня. Я заеду к вам с мамой, и всё расскажу, хорошо?

“К вам с мамой” — он говорил о себе отдельно. Неужели так скоро свыкся с тем, что теперь с нами не живёт? Или давно искал повод уйти? Тогда зачем уговаривал меня сохранить семью? Неужели только из-за репутации своей? То есть, на то, как будут переживать это всё дети Степану, по большому счёту, плевать с колокольни? Как низко…

Я всё больше и больше разочаровывалась в человеке, за которым была замужем двадцать девять лет… Как я могла не замечать такого вот отношения к семье? Или всё же отношением таковым стало только после того, как вскрылся весь этот роман за моей спиной? Ничего не понятно… Ясно только то, что любовь действительно зла — я полюбила какого-то козла! Который даже уйти из семьи не может нормально и детям своим объяснить собственный выбор.

— Почему сейчас не поедешь и не расскажешь всё? Вызовем такси и поедем все домой, — предложила Варя. — Мама вообще нам сказала, что ты — в командировку уехал! А ты по парку с тётей какой-то гуляешь! Что-то происходит плохое…

Даже ребёнок чувствовал, что папа поступает как-то неправильно сейчас.

Степан поразмыслил немного, осторожно посмотрел на меня, понимая, что если сейчас согласится на приглашение дочери, то я этому рада не буду, но и отказать Варюше было бы сейчас грубо и некрасиво с его стороны.

— Хорошо, давай поедем сейчас, — наконец принял он решение. — Давай вместе с мамой поедем домой, соберём семейный совет, и я всё вам объясню.

Я даже подняла брови вверх. Не ожидала такого поступка от Степана. Если бы не дочь, он так и продолжил бы бегать от ответственности и перекладывать всё на меня.

Да, мне не очень хотелось, чтобы он ехал с нами сейчас, и уж тем более не хотела слушать его оправдания перед детьми, почему он променял меня на молодую любовницу, я и так еле успокоилась сегодня, но поговорить нам всё равно придётся. Так почему не сегодня, раз уж он решился благодаря Варе на откровенный разговор?

Приедет, расскажет, и уедет. И мне подбирать слова не придётся. И врать про командировку… Сейчас стыдно стало за эту ложь перед детьми.

Почему так всегда — косячит Степан, а стыдно — мне?

А лгать заставляют — меня…

Кстати, удивилась желанию поехать и поговорить с семьёй откровенно, не я одна…

— Как это ты поедешь с ними? — возмутилась девушка Степана. — Мы же собирались с тобой… Ты не можешь сейчас туда ехать!

19.

— Дина, — повернулся он к своей “девушке”. — Езжай домой, я потом приеду, и мы всё обсудим.

— Но… Стёпа! У нас же были планы.

— Дина, — в голосе Степана появились стальные нотки. — Езжай домой. Там поговорим.

Дина хотела что-то ещё возразить, но Стёпа снова её осадил.

— Я сказал, езжай домой, Дина, и это — моё последнее слово.

Та психанула, развернулась и стремительно понеслась к выходу из парка, примыкающего к набережной.

Ого, какая фурия! Нас с Варькой едва порывом ветра от её разбега не смело!

Степан стоял и зло смотрел вслед девушке.

О да, он не выносил, когда ему перечат. А эта мадам привыкла крутить мужиками и командовать ими. Ума не приложу, как они сошлись. Они же и двух месяцев вместе не выдержат! Я куда более спокойная и гибкая, чем эта Дина. Я часто шла на уступки Степану, по крайней мере, в быту и обычной жизни, а Дина вовсе не такая, она не будет идти ему на уступки. Они станут ругаться ещё чаще, чем мы с ним. Но, впрочем, какое мне-то до этого дело? Это его выбор, пусть радуется теперь жизни и назад потом не просится! Это так, просто рассуждения и лирика… И это проблемы самого Степана, пусть сам их и решает. И не за счёт нашей семьи.

На квартиру варежку пускай тоже не раззевает его молодая дрянь. Наверняка в съёмной топчется какой уж год, пытаясь подцепить себе обеспеченного мужика… Только вот незадача — Степан не так уж и много получает на своей должности, очень уж честный он депутат администрации нашего района.

Большая часть вложенных денег в ипотеку на нашу четырёхкомнатную квартиру, вложила именно я. А первоначальный взнос вообще был с продажи двушки моих родителей ещё лет двадцать назад…

Неужели он полагает, что я ему теперь хоть что-то отдам ему? Ну, ремонт он делал за свой счёт. Хочет, пусть сдирает паркет и уносит. И диван с телеком тоже может забрать. Лишь бы стены нам оставил, эти стены — мои, они миллионы теперь стоят. И я не намерена делить с ним эти квадратные метры. Для своей зазнобы пускай на своё имя ипотеку берёт, раз так любит её орешки, и платит её в одну харю теперь. Любит орешки, пусть любит и ипотеки выплачивать в одного!

Но об этом мы поговорим несколько позже. Пока нам предстоит задача номер один — объяснить детям, почему мы расстались, и что папа уходит от нас жить в другое место, но — я надеюсь! — не бросает своих детей.

Это было бы крайне подло с его стороны. Стёпа разлюбил и бросил меня — это больно, тяжело, но понять я его смогу. Возможно, даже прощу его позже и не буду вспоминать о разрыве с болью в сердце. Но дети… Если он предаст и бросит их — этого я ему не прощу никогда. Так нельзя делать ни при каком раскладе.

Дети — святое. Нельзя их так обижать и предавать.

Жён может быть много. Любимых может быть много. А дети — одни-единственные.

Кто, как не они, будут тебя беззаветно любить любоого? А кто в старости стакан воды поднесёт? Кому он нужен будет больной, хромой, угрюмый пердун на диване в свои семдесят? Молодухе, что ли, своей? Да сейчас прямо.

Только детям и нужен будет. Надеюсь, он это тоже понимает…

Иначе будет подыхать один, на своём старом и проперженном диване.

И никто ему в этом будет не виноват.

Сейчас думать надо о детях, сейчас. Чтобы потом не получить от них логичную ответочку.

— Ну что? — спросила я его. — Едем? Холодно стоять на месте. Да и дела у меня вечером есть ещё. Быстрее решайся.

— Какие ещё дела? — насупил брови Стёпа. — Почему мне ничего не сказала?

— А должна? — подняла я брови вверх. — Ты, вообще-то, меня бросил. Чего ради я тебе отчитываться буду?

— А, ну да… — тихо ответил Степан, беря за руку Варьку и ведя её к выходу с парка. — Не привык ещё.

— А ты привыкай, — сказала я ему, догоняя и равняясь с ними. — И отчёт спрашивай со своей этой… Жули? Или как там её…

— Дина она.

— Да, точно… Вот с Динки отчёты и проси теперь. Такое имя дурацкое… Будто собачье. У нас так в деревне у бабки собаку дворовую звали — Динка. Грязная, вонючая псина была… И тупая такая — ужас! Всё время галоши бабкины жрала, прямо в навозе все и съедала… Та покупать устала новые.

— Люб, ну хватит уже.

— Да я-то что? Я — ничего. Просто вспомнилось.

— Ты — тролль. Ты ничего просто так не говоришь…

— Иногда бываю. А такой анекдот слышал? “Жизнь бывает так жестока и обманчива!” — грустно вздохнул ёжик, слезая в обувной щётки…

Степан недовольно засопел. А меня всё это веселило.

— Люба. Не до анекдотов твоих мне сейчас!

— Да-да, конечно. Мы обсуждаем серьёзные вещи. Прости. Но вообще, касаемо темы разговора — может, я на свидание собралась! Только теперь это не твоё дело, понятно?

Стёпа встал как вкопанный и повернулся ко мне:

— Куда ты, мля, собралась?!

20.

— Стёпа, — шикнула я на него. — Не ругайся — тут ребёнок! Это во-первых…

— Не ругайся, да? — схватил он меня за локоть так, словно я — его собственность, и вообще — что-то ему должна. — Не ругайся? Пока ты на свидания бегаешь, мне сесть мирно и сидеть? И не ругаться ещё да?

— Да! — дёрнула я рукой, совершенно не поддавшись на его провокации и давление. Что он хочет — не понимаю? Он сам меня бросил, теперь пусть за своей избранницей новой и следит, и с неё отчёты требует! Что это такое вообще? — Не ругайся — это во-первых. Отпусти меня, не хватай — это во-вторых. Ну?

Я тянула свою руку, остановившись посреди аллеи, демонстрируя, что дальше, как под конвоем, я путь продолжать не собираюсь.

Стёпа что-то снова сказанул непечатное, но так, что Варя уже не слышала бы, и отпустил меня. Ребёнок смотрел на нас во все глаза. Такое поведение при детях мы себе не позволяли, но сейчас эта война друг с другом словно нас обоих свела с ума…

— Не смей меня хватать, — прошипела я ему в лицо. — Тем более, на людях. Ты чего мне скандалы на улице устраиваешь?

— Ладно, — сузил глаза он. — Приедем домой, там поговорим.

— Ко МНЕ домой, — поправила я мужа. Бывшего уже, фактически. Кстати, перед работой зайду-таки в суд — заявление подам на развод.

— Кхм… Поехали, — хмыкнул Стёпа, и мы втроём снова зашагали к выходу из парка.

Варя взяла меня за руки и опасливо поглядывала на отца. Она понимала, что между нами происходит что-то неладное, нехорошее, что мы ссоримся. В силу своего возраста детали и нюансы она понять, конечно, не была способна, но негатив и ссоры понимала и видела прекрасно, и ребёнка это пугало.

Меня снова охватила злость на папашу Варюши — это он делает больно ребёнку и заставляет страдать и меня, и детей! Всё из-за него.

Сидел бы дома, ловелас седой, не было бы ни у кого проблем, страхов и боли… Нет, понесла его нелёгкая по кочкам! Гулять ему захотелось, новых ощущений! А нам — страдай!

За свою боль я, может быть, когда-то и прошу его, и смогу не вспоминать о том, как он безжалостно всадил мне нож в спину и своих горьких, одиноких слёз в подушку… Но боль и слёзы детей — я ему никогда не прощу. Да и они потом тоже всё поймут…

Что же ты, дурак, наделал?

Или… Всё-таки мы?

— Давай сюда свой ранец неподъёмный… — сказал Степан, забирая у дочери её ношу. — Устала небось тащить.

Она не ответила ему. Слишком в мысли свои погрузилась. Молча отдала вещь и шла, глядя себе под ноги. Расстроился ребёнок, чего уж там говорить… Да и у меня самой на душе была та ещё стужа, поистине зимняя…

Пока мы ехали к нашему дому, метель поднялась нешуточная…

Я грустно улыбнулась, глядя в окно на пролетающие мимо витрины города.

А ведь скоро новый год! Город уже начали украшать новогодней атрибутикой…

Люблю Новый год и город, украшенный к празднику. Тогда мир кажется чуть более красочный, сказочный и добрый… А в носу волей-неволей стоит запах мандаринов, которые мама только что почистила для нас, и мы будем уплетать сладкие дольки за обе щёки под любимые новогодние сказки по телевизору…

Впрочем, теперь у меня другая радость — чистить мандаринки Варьке, которая теперь вместе со мной ест их под сказки перед телеком…

А потом я снова загрустила — ведь этот Новый год мы будем праздновать уже без того, кто собрался бросить семью и уйти в поисках лучшей жо… Жизни лучшей.

Стёпа будет загадывать новогоднее желание с ней.

Старшие дети — праздновать с друзьями.

А я буду сидеть возле ёлки под куранты только с Варей…

Вот такой вот грустный праздник будет этой грустной, особенно холодной зимой.

21.

По пути домой все молчали. По пути к НАМ домой — в который раз поправила я сама себя. Как же трудно так сразу привыкнуть, что этот дом отныне только мой, и хозяйкой в нём буду я. Хотя я, конечно, уже не помню, когда в последний раз полы сама мыла или готовила Варьке кашу… И не помню, где у нас веники и швабры — этим занималась в выходные дни Нинка, когда не было школы и репетиций…

Придётся вспоминать… Когда-то это всё делала я. Давно… Словно в прошлой жизни!

Господи, сколько же лет я пропадаю на работе? Я даже не помню, где веник и щётки искать!

Покосилась украдкой на Степана. Он смотрел в окно и хмурился.

А он ведь долго это всё терпел: мои пропадания на работе сутками, мой практически выход из занятий бытом… Я максимум мусор выносила и продукты домой покупала, когда возвращалась не так поздно… В основном мы пользовались доставкой еды и продуктов, потому что готовить по нашим ценам не сильно дешевле, а делать это было всё равно некому. Степан иной раз тоже часов в семь вечера домой приползал с гудящей головой после общения с “народом”. А я — того позже, в итоге ели абы как и мы, и дети.

В принципе, я описала ситуацию многих семей нашей необъятной родины. Многие так живут. Женщины очень упорно добивались равноправия, и вот оно: пашем не меньше мужиков, иногда и больше, а семья и быт никуда не деваются. Приходится и их делить поровну. Не все мужчины к этому готовы, хотя по сути, это и их дом тоже, но когда женщина сваливает весь быт на голову мужчины — это как-то совсем странно.

Хочется участия жены в быту тоже. Посуда грязная — каждый день.

Есть надо — тоже каждый день. Вещи в машину загрузить, развесить — тоже почти каждый день в зависимости от потребности семьи. Домашнего обеда вместо покупного, опять же… Разве кто-то с такой же душой приготовить еду, как мы для семьи? Конечно, нет. А я от этого всего отошла совсем… И, наверное, это было неправильно с моей стороны. Стоит пересмотреть свой распорядок дня и всё-таки насильно включать в дела домашние хлопоты. Теперь кроме меня загрузить стирку и вывесить сушиться бельё тупо некому, кроме меня. Не свалю же я всё на детей…

Выходит, и ему от меня многое терпеть пришлось, и обижаться на меня он право имел.

Он пытался достучаться, но у меня одна работа в голове была. Я огрызалась, стояла на своём, время на дом и семью искать не хотела. Считала, что жизни спасать — куда важнее.

Нет, безусловно это важно, и это призвание. Не профессия — верно говорят. Это надо любить свою работу и её миссию так, что принимать все её тяготы и нюансы. Но и семья ведь — важное. Как я могла как-то про неё… Ну, не забыть, конечно, но отвести её на вторые роли? Я как учительницу Варьки зовут — не помню. Так редко бываю в школе…

Да уж, похоже я — всё же не лучшая жена была. И не мудрено, что от меня…ушли, пусть и некрасиво. Надо что-то с этим делать…

Я хочу показать, что моя семья мне дорога, показать детям, что никого ближе, чем они, у меня нет, и снова стать хорошей мамой, которой я когда-то была, пока не решила, что дети достаточно выросли и теперь можно удариться в карьеру. Им, наверное, до одури надоели эти покупные котлеты и сосиски… Разве можно сравнить их вкус с домашними? Никогда.

Грустно вздохнула. Сама я, кажется, свою семью и потеряла. Не один Степан виноват в её развале… Только, конечно, это вовсе его не оправдывает и вины с него за измену не снимает.

Снова окинула его взглядом. Как представлю, что он с ней… Так сразу и тошнит.

Я не смогу его простить не только потому что он — предатель, изменщик… А потому что не желаю, чтобы после неё он снова касался меня.

Противно.

Но я очень надеялась, что нам удастся сохранить всё же человеческие лица перед детьми и остаться с их отцом в нейтральных отношениях. Как ни крути, и как сильно нам не хотелось бы сейчас ехать в разные стороны, но нас навсегда связывают дети, и мы, наступив себе на горло, едем в одном с ним направлении, в одну квартиру, чтобы достигнуть единой цели — поставить точку для нашей семьи.

22.

Нам повезло, если можно так сказать — все дети были в сборе дома, когда я, Степан и Варя зашли в квартиру.

Нина была какая-то поникшая — наверное, Димка её уже поставил в известность, что папа от нас съезжает. Правда оба они ещё не знали — почему. Сейчас узнают…

На Варе, впрочем, тоже лица не было — она даже в своём возрасте всё равно что-то да начала понимать.

Ситуация, конечно, отвратительная. Никогда не думала, что мой муж сядет объяснять троим детям, почему мы больше не будем одной семьёй, почему мы не будем больше жить вместе и почему папа променял маму на молодую девушку.

Дети вели себя тихо и молчали.

Не было радостных криков и объятий, как в те вечера, когда Степан возвращался из настоящей командировки. Стояла неприятная тишина, все ждали, что скажут родители и как они объяснят то, что происходит в доме.

— Ну, — развела я руками, когда мы сняли верхнюю одежду и зашли в гостиную. — Я думаю, настала пора вам поговорить с папой. А я пока в спальне побуду. Не буду мешать, ведь это у папы для вас новости… Для меня же всё как обычно, ничего не менялось. Я вас люблю, буду о вас заботиться и буду обсуждать на работе сокращение рабочего дня, чтобы… Обеспечить вас необходимым вниманием. Если что не так — простите, зла никому не хотела. Старалась на благо человечества и нашей семьи в финансовом плане. Видимо, настала пора некоторые приоритеты в жизни всё-таки пересмотреть. Однако, некоторые вещи пересматривать бывает…просто поздно. Но… Тут слово папе.

Я указала рукой на Степана и ушла в спальню. Не хотела вмешиваться, не хотела, чтобы он видел мои грустные глаза и чувствовал себя виноватым. Пусть говорит то, что считает нужным, и что чувствует, без оглядки на меня лично. Да, конечно, я всё слышать буду, но всё равно моё отсутствие немного развяжет Степану язык.

Для меня главное — чтобы он был честен с собой и детьми. А а уж столько от него наслушалась, что хуже уже вряд ли будет. В любом случае, я — взрослая, цельная личность, я переживу. Гораздо сложнее будет принять решение Степана детям. Так пусть перед ними хотя бы не юлит.

Уходя — уходи.

Будь мужиком.

Говори правду.

Ставь точку.

Я надеялась, что у него хватит сил и духу хотя бы уйти красиво, раз уж некрасивых дел он наделал предостаточно.

— Ну так что у вас случилось? — подал первым голос старший сын, взяв на себя заботу о девочках. — Что за внеплановый семейный совет?

— Да… Да, — заговорил Стёпа. Я же не закрыла дверь, ведущую в спальню, и слушала. — Возникли некоторые моменты, сложности в нашей семье, которые необходимо сегодня обсудить. Чтобы понять, как нам всем быть дальше.

Это свои походы к молодой любовнице он назвал “некоторыми проблемами”?
Для меня — это крах семьи, жизни. А для его — некоторые проблемы. Надо же, как интересно выходит…

— Как нам всем быть — с чем? — заговорила Нина. Голос её звучал сегодня крайне серьёзно, хотя она у нас девочка творческая, часто на позитиве и своей волне. Но даже она спустилась сейчас с небес на землю.

— Жизнь нашей…кхм…семьи изменится. Как бы то ни было, я хочу, чтобы вы знали: мы остаёмся одной семьёй. И я вас по-прежнему люблю и остаюсь вашим отцом. Вы всегда можете прийти ко мне за советом, и я…

— Папа! — перебил его довольно грубо старший сын. — Хватит высокопарных выражений! Скажи нам всем, что случилось, и почему за советом к тебе мы теперь должны куда-то идти. Куда, позволь узнать? В квартиру твоей любовницы, ради которой ты бросил нашу маму?

— Это...не совсем так, как ты думаешь, — ответил Степан спустя небольшую паузу для раздумий. Откровенная фраза уже взрослого и наиболее понимающего ситуацию из всех детей застала Стёпу врасплох. Но отвечать ему придётся. — Позволь мне всё объяснить.

— Да что тут объяснять! — вспылила Нина и судя по всему даже вскочила на ноги. — Если ты завёл себе любовницу, то катись к чёрту! Не надо нам ничего объяснять — мы всё сами поняли. Мы тебе не нужны больше.

На несколько секунд в гостиной снова повисла звенящая тишина. Затем громко, навзрыд, заплакала Варя.

Господи, как же сложно было всё это слушать! Моё сердце обливалось кровью, но я не считала себя право вмешиваться. Пусть договорят…

— Ты…любишь теперь эту тётю? — рыдала ребёнок. — А нас — больше нет?

— Да что ты такое говоришь, котёнок мой… Люблю. Конечно, люблю! Но…просто жить не буду больше тут. Но… Это же ничего не меняет, ты слышишь?

— Как же не меняет, если ты теперь ту тётю любишь, а маму — нет?

— И маму люблю… Просто…по-другому, — ответил Степан, и я горько усмехнулась.

Ну да — распространённая мужская логика. Люблю — жену, а пожамкать задние орешки хочу у той, что помоложе. Что ж тут непонятного?

— Разве можно жену начать любить иначе? И полюбить двух тёть?

Я снова тихо вздохнула и вытерла набежавшие на глаза слёзы. Вот так, Варенька, бывает…

— Ну я же не виноват, что ваша мама… Что у нас так вот всё вышло! Дети, ну не казните меня хоть вы! — запричитал Степан.

— А кого винить за всё? — гремел Димка, словно не в себе. — Может, мать перед нами всеми виновата теперь?

— Нет, нет… Конечно же мама ни в чём не виновата… Просто так вышло.

— Короче, хватит сопли жевать. Ты уходишь? Ты выбрал какую-то молодую дрянь вместо матери?

— Ну не надо таких слов, Дим! Ты ещё молодой и жизни не знаешь…

— Да пошёл ты со своими нравоучениями знаешь куда? Предавать жену спустя тридцать лет брака и трое детей — поступок гниды, ясно тебе?

— Слышишь, ты что сказал, сосунок!

— Папа!!

Громкий, испуганный плач Вари заставил меня выскочить из спальни.

Дима и Степан сцепились в не шуточном бою…

23.

Насилу я их разняла, еле сдерживая себя, чтобы не разрыдаться — отец и сын дрались впервые на моей памяти!

— Знаешь что? — сказал, тяжёло дыша, Дима Степану. — Нету у меня отца больше. Ты понял? Я переночую у Арины. Мам, не переживай, просто… Нет сил тут оставаться, пока…этот здесь!

Димка стремительно обулся, схватил куртку и шапку и просто выбежал из квартиры, я даже не успела его остановить, окликнуть… Мне оставалось лишь устало вздохнуть, закрыть за ним дверь и вернуться в комнату. Дима не пропадёт и обязательно позвонит, как доедет. Решил поехать к Аринке — пусть едет. Тяжко ему сейчас, может, возле любимой девочки немного и легче станет. Бежать за уже взрослым, совершеннолетним сыном, я смысла не видела. Там, в комнате, девчонки плакали, прижавшись друг к другу — им моя помощь сейчас нужнее…

Степан стоял посреди гостиной, опустив голову, и тяжело дышал.

Дошло до него, что натворил. Только уже назад ничего не воротишь… И как уж он будет отношения с детьми налаживать после всего этого — одному богу ведомо.

Стоило оно того?

— Я…уложу Варю, — сказала Нина, вставая с дивана. — Мне кажется, вам…стоит договорить.

Она увела рыдающую младшую сестру в её комнату, а мы со Степаном уставились друг на друга.

О чём нам договаривать? Мне — не очень совершенно. Наверное, Нина просто надеется, что мы всё ещё можем помириться, договориться, передумать разводиться и прочее… Но этого не будет.

Впрочем, я была благодарна дочери, что она увела младшую сейчас. Я готова была сесть и разрыдаться, и точно не сделала бы Варьке лучше.

Я зайду к ней через полчасика, когда заставляю себя успокоиться. Ради неё — именно, заставлю. А сейчас у меня просто минутная слабость…

Стёпа зачем-то поплёлся следом за мной, в спальню.

Я думала, он уедет. Эта его ждёт же.

Разговор с детьми закончен на сегодня, хоть и так себе вышел. Девчонок сейчас успокаивать тоже бессмысленно — они слишком злые на него, и он это прекрасно понимает. Сейчас лучше уехать и дать всем немного успокоиться.

— Ты почему не уехал ещё? — спросила я без обиняков, когда он вошёл в спальню следом за мной.

А смысл теперь выделываться? Мы больше никто друг другу. Почти — никто.

Если бы не дети, я бы его больше и на порог дома бы не пустила.

Но если уж я родила троих детей от этого мужчины, то считаться с его присутствием в нашей жизни всё же придётся всегда. И сейчас, и завтра, и через год.

Если, конечно, он не посчитает нужным больше не заботиться о собственных детях.

Родят с молодыми орешками общего малыша — и поминай, дети, папку, как звали…

Мало ли таких историй по всему миру…

Я стояла у окна и смотрела на падающий за окном снег. Такая усталость и апатия вдруг напали… Я обнимала себя, словно бы мне было холодно. Мне и было холодно, только изнутри — душа у меня замёрзла. В груди у меня настоящая вьюга и стужа разыгрались… И трясло меня так, словно бы я замёрзла от стужи изнутри.

— Я хочу остаться одна.

— Я…просто хочу некоторые вещи забрать, — отозвался он глухо. — Я тут полжизни прожил, если ты помнишь.

— Думаешь, можно было за сутки всё забыть?

— Вряд ли…

— Ну, так собирай свои вещи, — повела я плечом, словно мне стало зябко. — И уходи.

У Степана трезвонил телефон без устали. Наверное, ему звонила “тренер”, но он почему-то не спешил к её орешкам…

Стёпа шебуршил на заднем фоне, но я всё смотрела и смотрела на падающий снег.

Эта зима совсем не такая, как последние двадцать девять лет. Скоро — тридцать.

Совсем скоро у меня день рождения. Потом — Новый год.

И впервые я проведу эти праздники в одиночестве… Максимум, кто со мной будет — дети. А впрочем — а кого ещё нужно? В моей ситуации — никого.

Хочу ли я теперь вообще отношений с мужчинам?

Нет.

Пережить снова эту боль потерь и предательств, когда ОН найдёт замену мне получше? Нет уж, одного раза мне хватит.

Наигралась я в любовь.

“Гадость — эта ваша заливная рыба!”

Я заметила, что шум стих, и поняла, что Стёпа сборы закончил.

— Собрался? — спросила я.

— Да. Нет. Не знаю… Знаешь, такое странное чувство: все остаются, а я — ухожу. Трудно взять и уйти…из дома.

— Это был твой выбор, — пожала я плечами. — Предлагаешь мне пожалеть тебя? Извини, не могу.

— Да нет, я…

Я не ожидала, что он окажется прямо за моей спиной. Так глубоко задумалась, что не заметила, как он подошёл сзади. И оказался близко…

— Люба… — он сжал мои плечи своими руками и развернул к себе лицом. — Может, мы неправильно всё делаем?

— Что ты имеешь…в виду? — спросила я, стараясь освободиться из его объятий.

Да он сто лет меня не обнимал уже! С чего сейчас, когда ушёл от меня, ему этого так захотелось? Зачем это вообще нужно, чёрт его подери?

— Ну… Я не хочу уходить, понимаешь? — сказал он, приближаясь ко мне всё ближе, словно хотел меня поцеловать. — Может, и не надо? Может, мы попробуем ещё раз?

— В каком смысле — попробуем? — нахмурилась я и изо всех сил надавила на его руки, чтобы он прекратил меня обнимать. Что за пытка такая? Мне и без того очень тяжело сейчас. — Что-то я не понимаю, Самойлов: тебя же перестали устраивать мои обрюзгшие орешки?

— Да никакие они не… Не обрюзгшие! — не давал он вырваться мне из капкана его рук. Я перестала понимать что-либо в принципе… Что он делает? — Я сам не знаю, чего меня бес дёрнул связаться с этой дурой…

— Дурой? — подняла я брови, всё ещё сражаясь с мужем за личные границы, старалась не давать ему прижиматься ко мне, а он стремился сократить дистанцию между нами… — Что-то вчера ты так не считал… Считал самой ужасной на свете женщиной — меня!

— Дурак был! Хочешь, я её заблокирую? Брошу. Вот просто — брошу?

— Чего сделаешь?! Бросишь?

— Да! Пошла она… Я тебя хочу.

И одним движением Стёпа закинул меня на кровать, прижав своим телом меня к матрасу. Его губы нашли мои и впились таким поцелуем, какой я никогда, наверное, и не испытывала…