Ресторан Мари Дюпьер

1

Открыв глаза, Мари стряхнула остатки сна.

Вчера она так и не смогла придумать, что подарить на день рождения дочери: завтра Флер исполняется шестнадцать. Продолжая размышлять о подарке, она сделала несколько упражнений, приняла душ, оделась. На минуту остановилась перед невысоким старомодным трюмо в спальне и оценила свой внешний вид как удовлетворительный. Легкий голубой с патиной брючный костюм делал ее немного выше, подчеркивая женственность фигуры. К тому же цвет костюма превращал ее зеленые глаза почти в бирюзовые. Чуть приблизившись к зеркалу, Мари взяла розовую, в тон губ, помаду, одно движение — и ее мягко очерченное лицо, прежде имевшее чуть томное выражение, стало выглядеть уверенней.

Теперь пора спуститься на кухню — обсудить праздничное меню. Как это обычно случалось, разговор о кулинарии перешел в болтовню о новостях.

Слушая как администратор ресторана Стефано, курчавый миловидный итальянец, большой театрал рассказывает о вчерашней премьере в Комеди Франсез она машинально потянулась к корзине с овощами, выбрала крупный желтый калифорнийский перец и стала вырезать из него красивые фигурки, которые могли бы стать украшением любого блюда, — в этом ей равных не было. Но с подарком надо что-то решать — времени уже почти не оставалось.

Может быть, купить какую-нибудь книгу? Но не дарить же энциклопедию домашнего хозяйства! Продолжая резать перец, Мари бросила взгляд на соседний стол: похоже, мальчик неплохо справляется со своими обязанностями. Мари угадывала кулинарные способности по безукоризненной форме эллипса, который выводили руки, взбивающие сливочный соус, и еще ни разу не ошиблась. Локти мальчика, который, устраиваясь на работу, сказал, что он из Польши, двигались идеально — не отклоняясь ни на градус. …Может, что-нибудь мистическое, ведь мистика — это сейчас так модно. Но Мари плохо ориентировалась в литературе этого жанра, весьма скептически относясь ко всем хрустальным шарам, туманам, космическим иноземцам, женщинам-вамп и остролицым бледным юношам на обложках. Цвет лица этих юношей, по мнению Мари, свидетельствовал о наличии в кишечнике паразитов, видимо, вследствие несоблюдения личной гигиены.

Некоторые дарят репродукции. Но и тут она не очень представляла себе, что понравится дочери. Она вспомнила, что недавно официантке из соседнего бистро ее приятель подарил большую фотографию собственного пупка, из которого торчала крошечная статуя Венеры Милосской.

Когда самой Мари исполнилось семнадцать, одноклассник принес ей в подарок картину, изображающую смычок, любимый смычок, которым он целыми днями водил по струнам виолончели, названной в честь нее — Мари Дюпьер. Такое запоминается…

Школьные подруги Мари мечтали о металлических платьях от Пако Раббана и стоящих дыбом прическах а-ля Блонди. Мари улыбнулась, вспомнив, как ее одноклассница Рашель Кюри, соорудила из белой гофрированной бумаги и блестящей медной проволоки корсет и короткую юбку в форме тюльпана. Надев все это, Рашель предстала перед самим знаменитым кутюрье, когда тот выгуливал своего пятнистого вислоухого терьера. Терьер лизнул коленку отважной девушки, а великодушный мэтр оставил на ее плече автограф: две длинные острые синие буквы. Рашель за пять франков демонстрировала плечо всем желающим и те же пять франков отдавала своей соседке по парте за обновление реликвии.

Дверь, ведущая из кухни в зал ресторана, открылась, и вошел Поль. Пожелав Мари доброго утра, он объявил заказ:

— Первый столик. Мсье. Салат из фасоли, большой круасан, двенадцатифранковый кофе.

В ресторане Дюпьер официанты всегда называли посетителя, которому предназначалось то или иное блюдо.

Мари любила свое дело. Когда в свои школьные годы она обсуждала с подругами будущее, то слушала все их разговоры о факультетах Сорбонны и студиях дизайна с чувством некоторого снисхождения. Ей казалось невозможным относиться серьезно к трактовкам неуловимых по смыслу современных романов, интересоваться ожерельями из каучука, шерстяными браслетами и тому подобным. И когда мадам Дюпьер тактично затронула данную тему, Мари со спокойной уверенностью объявила ей, что собирается продолжить семейное дело.

Незадолго до ее рождения мать стала обладательницей небольшого двухэтажного особняка, обустроив первый этаж под ресторан, а второй — под гостиницу на десять номеров. А теперь здесь же, на втором этаже, находилась маленькая, но стильная и уютная квартирка, в которой уставшая Мари иногда оставалась ночевать и в которой проснулась сегодня утром.

Вкус к кулинарному делу достался Мари по наследству, и в ресторанчике на рю де Нодьер она всегда чувствовала себя гораздо увереннее, чем за письменным столом.

Конечно, солить, помешивать, переворачивать, присматривать за плотностью крема уже давно не было ее обязанностью, но она получала ни с чем не сравнимое удовольствие, наблюдая и участвуя лично во всех этих процессах соединения — цветов, фактур, запахов… Ей нравилось слушать баритон Поля, оглашающий заказы. Ей нравилось извлекать косточки из персиков или, как сейчас, одним движением нарезать морковь — этому ее, еще маленькую девочку, научил Жак, главный повар, служивший в ресторане Дюпьер с самого открытия.

Флер, увы, совсем другая. Ей совершенно не интересно участвовать в любимом развлечении матери — на спор отгадывать по заказанному блюду внешность клиента.

— Четвертый столик. Холодная осетрина для мадам, — объявил опять появившийся в дверях Поль.

— Поль, что слышно о погоде? — спросила Мари, складывая нарезанную морковь в прозрачную миску, на которой был изображен симпатичный кролик с морковкой. Официант всегда знал прогноз погоды на неделю, расписание работы всех музеев Парижа, фамилии всех кандидатов на выборах, цены на бензин и еще огромное множество разных сведений, которые могли быть полезны их посетителям.

— Сегодня ожидается сущее пекло, еще жарче, чем вчера, — словно иллюстрируя ответ, Поль достал из кармана платок и промокнул лицо.

— Куда уж жарче? В полночь термометр показывал тридцать два, — вступил в разговор мальчик.

На вид ему было лет семнадцать, он появился в ресторане неделю назад, когда Робер, сорокалетний помощник повара, не болевший, наверное, никогда в жизни, вдруг в июле, в самую жару, слег с радикулитом. Вместо себя Робер прислал Януша, дальнего родственника своих друзей, приехавшего в Париж в поисках сезонной работы. Янушу сначала поручили чистить и нарезать овощи и зелень, а также выполнять прочие несложные операции, Ловкий, быстро схватывающий тонкости нового дела, мальчик сразу завоевал расположение старого Жака.

— Мадам, что вы думаете о конце света? — обратился к Мари Януш, которому, видимо, хотелось поговорить. Голос у мальчика был высокий и звонкий, даже несколько пронзительный.

— Насколько я знаю, — хрипловатый бас Жака разносился по всей большой кухне, — мадам не любит зловещих предсказаний. Я прав?

— Не могли бы вы, Януш, сварить мне кофе? С корицей, — думая о своем, попросила Мари.

— Круасан? — Януш, уже изучивший привычки хозяйки, хотел показать свою наблюдательность.

— И фруктовый салат, — добавила Мари. — А что касается предсказаний, Януш, то я верю только в те из них, в которые хочу верить.

— И что же, мадам? Судьба обходит вас стороной? — Януш поднял голову и посмотрел на хозяйку.

— Скорее уж это я ее обхожу. — Мари открыла дверь в зал.

— Неужели вам есть чего бояться? — спросил Януш и, только закрыв рот, сообразил, что задавать подобные вопросы, наверное, не очень-то прилично.

— За одними, говорил Рузвельт, судьба ходит по пятам, а других держит на поводке, и неизвестно, кому из них легче, — подал голос Жак. — А Люк Бессон сказал: «Соблазнишь судьбу — век будешь яичницу жарить». — И повар рассмеялся.

Мари вышла в зал. Несмотря на ранний час, солнце уже пекло, прорываясь даже сквозь листья винограда за стеклом эркера, выходящего на плас да Пьер. Зеленые пластиковые метлы мусорщиков шуршали по асфальту. Японские туристы в шортах и одинаковых белых футболках оглядывались по сторонам, переходя площадь. Напротив, возле дверей нотариальной конторы, остановился красный мопед развозчика пиццы.

Мари помахала рукой высокому блондину лет двадцати восьми, который нес из химчистки костюм в прозрачном полиэтиленовом пакете. Он улыбнулся ей и кивнул. Они не были знакомы, но молодой человек по нескольку раз в неделю проходил мимо ресторана, возвращаясь из химчистки во время ее завтрака. Сначала Мари лишь улыбалась, когда мужчина весело махал ей рукой, потом и сама стала приветствовать его, как старого знакомого.

Януш принес кофе и тарелку с круасаном.

— Так что, конец света ожидается завтра? — спросила у него Мари.

— Да, мадам. Одиннадцатого августа — солнечное затмение. Пишут, что Париж сегодня доживает свой последний день.

Януш как-то неловко поставил тарелку на столик.

— А как вы сами к этому относитесь? — Мари размешивала кофе, посматривая на собеседника. Мягкие черты лица, взъерошенные волосы, золотистые отзывчивые глаза — сколько естественного юношеского обаяния!

— Пока судьба ко мне благосклонна, — пытаясь попасть ей в тон, ответил мальчик.

— И все же?

— Насколько я понял, мадам, завтра ресторан работает как обычно.

— Конечно. — Мари насмешливо сощурила глаза.

— А вы не хотите использовать завтрашний день для увеличения клиентуры: вечеринка, специальное меню?

Мари отметила, что Януш без затруднения, но немного книжно выражается по-французски.

— Мысль неплохая, но пришла поздновато. Такие вещи готовятся заранее. И потом у моей дочери завтра день рождения. — Мари отломила кусочек круасана.

— И сколько же лет ей исполняется? — с удивлением спросил мальчик.

— Шестнадцать. А чему вы так удивляетесь?

— Бывают же такие совпадения! — воскликнул мальчик. — Мы с ней родились в один день!

У тротуара остановился фургончик с нарисованными на кузове пузырями.

— Простите, мадам, пришла машина — я должен разгрузить минеральную воду. — И Януш вышел из зала.

По лестнице, со второго этажа, где располагалась гостиница, спускалась высокая женщина в желтой блузе.

2

Инспектор получил отчет экспертизы: кредитная карточка была подделкой высшего класса. В дактилоскопическом банке не было отпечатков пальцев, оставленных на глянцевой поверхности карточки. Осталось только описание аферистки, составленное со слов служащих банка, где та пыталась снять деньги: «Женщина 25–35 лет, высокая, хорошо одетая, красивая, голос характерно низкий, скрылась на синем „Мерседесе-230“ с бельгийскими номерами». Это все, что он имеет.

Он устало потер ладонями лицо. Глаза невыносимо саднило от табачного дыма. Открывая окно, инспектор поймал себя на мысли, что виной всему привычная усталость от постоянного недосыпа: слишком неразумно, на его взгляд, распределяются дела в окружном департаменте полиции — одни отделы маются от безделья, другие задыхаются от перегруженности. Все эти проблемы многократно умножаются летом, во время отпусков сотрудников. Инспектору Десанжу к тому же не повезло с напарником. Нет, Франсуа был неплохим полицейским — исполнительным и дотошным, но наличие троих отпрысков, мал мала меньше, и вечно ворчащей жены не мог компенсировать даже талант Мегрэ. Хотя кто знает, что могло бы выйти из шустрого, но закомплексованного Франсуа, если бы не эта насмешка судьбы… Стоя у открытого окна, Рене Десанж — сорокалетний подтянутый мужчина, с волевым, обычно непроницаемым лицом — смотрел на залитую солнцем улицу и грустно улыбался своим невеселым мыслям. Он, кого в отделе считали бабником и сердцеедом, большую часть времени проводил не у любовницы, а на работе — тянул целую прорву дел, за себя и за напарника. Да и как он мог поступить иначе?… Проклятые бабы!

Десанж щелчком запустил окурок в окно и с силой дернул шнурок жалюзи. Устало плюхнулся в кресло и взялся было за отчет, но сосредоточиться не мог.

…Чертовы бабы! Но и сам он хорош!.. Подобный спор с самим собой продолжался в сознании инспектора уже не один год. Но в этом августе вялотекущая перепалка перешла в настоящее сражение — всему виной кошмарная жара, царящая в Париже последние две недели. Даже кондиционеры в отделении, кажется, гудят, задыхаясь, что уж требовать от людей?! Инспектор налил себе в пластиковый стакан холодной минералки, поморщившись, выпил — очень хотелось вылить ее себе на голову. До отпуска неделя, а дел невпроворот, да еще и месячный отчет, и не только свой. Вот уже несколько лет Рене Десанж писал отчеты за себя и за своего напарника и друга Франсуа. Хотя их дружба в последнее время подостыла, Рене не мог иначе: они составили отличный тандем детективов и за двадцать лет службы, работая в полную силу, достигли бы многого. Но этого не случилось, и чувство вины не оставляло Десанжа: он сам познакомил Франсуа с молоденькой веселой курсисткой Матильдой. Кто ж знал тогда, что Франсуа женится не на кроткой, прелестной нимфе, к тому же обеспеченной состоянием двух одиноких тетушек (об этом не знал влюбленный по уши жених, зато с самого начала был прекрасно осведомлен молодой и зеленый сваха-самоучка), а на избалованном эгоистичном чудовище. Может, друг и был бы счастлив с Матильдой, но так случилось, что наследство, добрый нрав и любовь к мужу она принесла в жертву материнству… Десять лет она лечилась от бесплодия в лучших клиниках Франции и даже Англии, и привычка считать себя фарфоровой куклой, с которой нужно сдувать пылинки, осталась в ней даже после того, как она родила аж троих, а семья обеднела. И теперь несчастный Франсуа мало того что тянет на свою зарплату весь выводок с няней в придачу, так еще и терпит ежевечернее брюзжание… Другой бы давно сбежал от такой жизни, а он лишь опускал глаза и вздыхал: «Понимаешь, старик, ей так много пришлось пережить».

Услышав в коридоре голос друга, Рене нахмурился еще больше: Франсуа на несколько дней отозвали из отпуска, и теперь он с каждым встречным сослуживцем делится впечатлениями…

Хлопнула дверь:

— Старик, уже шесть. Мне нужно бежать, но минутка выпить с другом пивка найдется. — За веселой бравадой худой и нескладный Франсуа пытался скрыть вину. — Пойдем, правда, выпьем, заодно и поговорим. Шеф требует переработать июльский отчет, а у меня как назло Матильда слегла…

«Что опять с этой блаженной дурой?» — раздраженно подумал Десанж, но вслух ворчать себе не позволил.

— Понимаешь, — продолжал делиться озабоченный супруг, — доктор связывает эти симптомы с предстоящим солнечным затмением. Накануне подобных природных аномалий особенно сильны магнитные бури, они влияют на какой-то там фон организма, и впечатлительные, ослабленные болезнью люди особенно подвержены таким явлениям, как…

— Вот черт! — Рене хлопнул ладонью по столу. — Опять психи попрутся признаваться, что они все поголовно мессии и джеки-потрошители! — В периоды природных катастроф, когда радио-и телеэфиры забиты сенсационной шелухой, информационная истерия настолько заражает неуравновешенных людей, что на пике события отдел задыхается от добровольных признаний жутких злодеев-маньяков либо их потенциальных жертв… — Лучше бы не полицейских из отпусков отзывали, а психиатров! Ты помнишь, что было, когда случилось это наводнение в Конго?! А здесь солнечное затмение, крупнейшее за последние триста лет! Я читал, что подобное было в тысяча семьсот двадцать шестом году, и тогда в Париже толпа готова была сжечь на костре сотни ведьм. Сейчас, конечно, никакой инквизиции не предвидится, но толпы придурков с их откровениями!.. Мы точно сдохнем — не от жары, так от психов.

Франсуа расхохотался:

— Пойдем хоть выпьем перед смертью.

— Ладно, иди утряси с шефом план на завтра, а я скоро закончу, — Десанж сладко потянулся в кресле. — Встретимся прямо в баре, — сказал он вслед напарнику.

У них давно сложилось распределение обязанностей: Рене генерирует идеи, тащит все дело и сочиняет отчеты, а Франсуа работает со свидетелями и за двоих получает шишки от начальства. Это устраивало обоих — и общительного недотепу Франсуа, и основательного, неторопливого Рене. Вот и сейчас Франсуа побежал убалтывать начальство, а Рене опять вернулся к размышлениям о жизни женщинах и очередном деле. Речь шла о возможной подделке кредитных карт. Ограбление совершено не было, однако с фактом подделки нужно разобраться. «Женщина 25–35 лет, высокая, хорошо одетая, красивая, голос характерно низкий», — еще раз перечел инспектор. Стандартно и скупо, хотя голос… Где-то в сводке из пригородов он уже встречал это — «характерно низкий голос». Надо будет проверить. Так, что мы имеем еще?

Аферистка забыла на стойке шариковую ручку с изображением собора Святой Бригитты. — Где это? Инспектор не знал. Кажется, не во Франции. Он развинтил ручку, надел очки, включил настольную лампу и стал внимательно разглядывать стержень. Made in Poland — мелкими буквами было написано на нем. Так, Польша. Час от часу не легче. Инспектор вздохнул и откинулся на спинку кресла.

3

Мари любила проводить время, сидя за столиком, спрятанным в глубине зала среди цветущих роз и маленьких кипарисов в кадках. Здесь она просматривала журналы, отсюда наблюдала за клиентами, пытаясь представить свой ресторанчик их глазами.

Небольшой зал в виде раковины был оформлен в стиле art nouveau: выпуклый потолок пропускал свет через стеклянные многогранники; тонкие колонны поддерживали фигурные светильники; двенадцать круглых легких столиков на позолоченных ножках были украшены маленькими букетами в позолоченных вазочках; белая мраморная лестница венчалась над головами побегами какого-то фантастического растения; большой стеклянный эркер, переплетенный стальной затейливой паутиной, увитой виноградом, выступал прямо на тротуар — все это создавало, по ее мнению, ту атмосферу парижской жизни, которая заставляет приезжать в этот город романтиков всего мира.

Мари отпила кофе. Вот эта крупная женщина, остановившаяся у нее в гостинице, кто она?

Поль принес фруктовый салат. Мари набрала полную ложечку клубники и сливок.

Женщина в желтой блузе тем временем открыла меню. По виду ей лет сорок. Мари сравнила с собой: конечно, больше тридцати пяти.

Пышные каштановые волосы или шиньон, стрижка под принцессу Диану, ухоженная белая кожа, безупречный макияж. Несомненная уверенность в себе. Обманчиво простая шелковая блуза, франков за семьсот, белые широкие брюки из модной ткани с впечатанным рисунком. Наверняка у нее все в порядке с личной жизнью, а на завтрак она ест всегда одно и то же.

Поль подошел к даме, чтобы принять заказ. Мари загадала: оливки, камамбер, лимонный или вишневый сок…

— Мадам, вам письма, — прервал ее размышления Януш.

Одно письмо содержало рекламу автобусной компании, предлагающей поездку в Бельгию для наблюдения солнечного затмения. Второе — из полиции, с просьбой соблюдать спокойствие, а также сообщить число постояльцев на случай внезапной паники.

Неужели есть люди, подумала Мари, воспринимающие все это всерьез? Какой, Господи, конец света?! В ее жизни все настолько размеренно и однообразно, всему свое время: время есть фруктовый салат, время поздравлять Флер, настроение присмотреть вечерние туфли, пройтись по Севастопольскому бульвару, сходить в Консерваторию, на выставку в музей Дорсе, прочесть что-нибудь вечное, из классики, желание съездить в Бордо, полюбоваться вечерним океаном, чувство везения от удачного гостевого сезона, легкое сожаление об упущенной возможности купить белого персидского котенка с розовым пятнышком в виде сердечка на груди.

Обещанный конец света никак не был связан с ее жизнью. Трепетные ожидания развязки собственной судьбы Мари называла «шоколадно-малиновым ликером», который любили заказывать случайно заходившие в ресторан парочки пятидесятилетних женщин-туристок из Восточной Европы. Она отправила в рот последние янтарные дынные дольки, покоящиеся в абрикосовом пюре. Удерживая на языке миндальные крошки, допила кофе, взяла письма и уже без всяких размышлений отправилась наверх.

Администратор гостиницы, молодая женщина, похожая на Марлен Дитрих, читала «Биржевые новости».

— Сара, — Мари почему-то всегда обращалась к ней в какой-то иронично-деловой манере, — в связи с концом света составь список гостей и отошли факсом в полицию. Сколько их у нас?

— Восемь человек: пожилая чета из Германии в семейном номере, англичанка с другом, наш частый гость — профессор амстердамского университета, русский журналист и два корейских студента, — перечислила Сара.

— Мне кажется, все они люди не боязливые, вот если только корейские студенты… — Мари взяла со столика еще не распечатанный модный журнал.

— Студенты сегодня уезжают. Вы знаете, Мари, едва удалось заказать для них билеты. Мест нет. Профессор хотел улететь еще два дня назад, в воскресенье — но билеты есть только на поезд в пятницу.

— Сара, кто эта англичанка? — вспомнила Мари о посетительнице в желтой блузе.

— Мисс Гарднер, адвокат. — Сара была любопытна и внимательна, прирожденный администратор: информация, раз попавшая в поле ее зрения оставалась у нее в голове навечно.

— Когда она приехала?

— Сегодня. На три дня.

— Сара, завтра у нас ужин со специальным меню, в семь. Приглашения для гостей сделай, пожалуйста, как-нибудь неформально, ты это умеешь, и разнеси по комнатам. И попроси Жака окончательно согласовать со мной меню. Я буду вечером, — Мари покрутила журнал в руках и положила его обратно.

— Сегодня обещали чуть ли не сорок градусов, — предупредила Сара.

— Я не сумасшедшая ходить пешком в такую жару. Если появится Флер, пусть звонит мне по мобильному.

Что на бирже? — спросила Мари, уже стоя в дверях.

— По-моему, все просто с ума посходили! Дом Капри потерял уже пятнадцать миллионов! — Сара произнесла это так взволнованно, будто сама потеряла пару миллионов.

— У тебя что, их акции? — остановилась Мари.

— Нет, просто непонятно, что происходит. У меня к вам просьба: если будете заезжать на биржу, купите для меня две акции MN Lux.

Сара мало что понимала в биржевых играх. Она увлеклась ими, прочитав в Cosmopolitan об одном датском гонщике, сделавшем на этом приличное состояние, и теперь покупала акции вслепую, но осторожно, по нескольку штук, поставив перед собой задачу когда-нибудь разобраться во всех хитростях предприятия.

Мари вышла из гостиницы, села в свой белый «пежо» и включила приемник. Выезжая на бульвар де Клиши, она прослушала прогноз погоды, песенку Гинзбура, информацию о приезде русской балетной труппы и задумалась.

Туристы уезжают, акции падают… Но у нее, вообще говоря, все в порядке. Мари вдруг почувствовала какой-то удивительный подъем. Она посмотрелась в зеркало заднего вида, сощурила глаза, отметила уверенность, придаваемую лицу короткой стрижкой, подчеркивающей внутреннюю силу зеленых, тонко очерченных глаз. Белый «пежо» влился в поток машин, тянущихся к площади Европы, мимо вокзала Сен-Лазар.

Неожиданно для самой себя, она взяла трубку и набрала номер ресторана. К телефону подошел Поль.

— Поль, скажи мне, что взяла та дама, англичанка, в желтой блузе? Ставлю двадцать франков, что сыр, оливки… Что? Не может быть! Ну, ладно, я проиграла, Поль.

Мари бросила трубку на сиденье. В такую жару с утра заказать двойную порцию супа из телятины. До сих пор она знала только одного человека, способного на такое. Да и то, когда это было!

Припарковавшись у Галер и Лафайет, Мари поднялась на второй этаж, где с полчаса прогуливалась в прохладе бесшумных кондиционеров среди миниатюрных костюмчиков a la enfant, трогала модные полиэтиленовые футболки, не понимая, как это можно надеть, не порвав. Наконец, вдоволь насмотревшись модельного белья, затейливых купальных костюмов, шейных платочков, браслетов, прочей бижутерии, она решила, что купит Флер духи — самый возраст приучать дочь к хорошему парфюму. Она спустилась на первый этаж, миновав туристическое агентство, у входа в которое царило оживление — молодой человек в костюме астронавта предлагал лотерейные билеты.

На постере с условиями лотереи была изображена стоящая вверх ногами Эйфелева башня, которая служила подставкой для увесистой книги, обтянутой, вместо обложки, в вызывающий дамский чулок. Подпись гласила: «Будь с нами и создай свой „Декамерон“». Выбирая духи, Мари хорошо представляла запах, подходящий, по ее мнению, Флер: легкий, но не фруктовый, а чуть горьковатый. Продавец обслуживал тонкую, хорошо сложенную женщину с выразительным, но слишком нервным лицом.

Женщина спросила Cabotine Gres. Эти духи были Мари незнакомы. Дегустационный флакон стоял на прилавке, и пока продавец разбирался с кредитной картой покупательницы, Мари понюхала крышечку и остановила свой выбор. Запах как раз тот, что она себе представляла, а дизайн прост, но изящен: круглый флакон из толстого светло-зеленого стекла с такой же крышечкой в форме трех фигурных листочков.

Мари вышла на улицу, собираясь заехать в бассейн, а оттуда на биржу. У выхода молодой человек спросил ее, как добраться до станции метро «Трините». Мари повернула голову, показывая ему направление, и тут увидела, что ее машина отъезжает от тротуара.

4

Ну и пекло…

В ожидании Франсуа Рене сидел в баре. Здесь, в полумраке маленького зальчика, среди спокойной прохлады, казалось, что сейчас не конец жгучего лета, а середина мягкой весны. Шум вентилятора и ненавязчивая музыка из приемника у бармена за стойкой делали уличный гам далеким и нереальным. Рене любил бывать в этом баре. Публика, несмотря на демократичность меню и цен, здесь собиралась самая разная, но вполне приличная.

Шумные вечеринки бывали редко, а молодые искатели приключений заглядывали сюда и того реже. Это заведение, похоже, было для одиночек вроде Рене. Темные сосновые столы, крашенные под дуб, наполняли обстановку каким-то патриархальным уютом. Впечатление старинного охотничьего домика в стиле Людовика XIV усиливалось развешанными по стенам старыми литографиями на темы конной охоты и — в рамках фрагментами гобеленов времен правления заядлого охотника и сластолюбца. В полумраке невозможно было разглядеть, головы каких животных и птиц представляют чучела под потолком.

Рамки литографий и гобеленов, охотничьи трофеи и сами деревянные панели стен гак давно закоптились и потемнели, что порой Рене казалось: вот откроется дверь и войдут мушкетеры короля. Грохнут кружки о стойку бара, зазвенят пистоли, забряцают шпоры и шпаги, и все это потонет в гомоне бравых голосов. Веселые истории о подвигах и проделках будут сменяться рассказами о дуэлях во славу прекрасных дам, а пенное вино польется рекой…

Рене сам не заметил, как задремал. Бой, раздавшийся из массивной башни напольных старинных часов, выдернул его из забытья. За столиком напротив пристроилась блондинка в неприятном для глаз Десанжа облегающем деловом костюме. Этот костюм напомнил ему о крестинах первенца Франсуа, когда все дамы, пришедшие в церковь, были одинаково одеты по моде последнего сезона в такие же строгие, официальные, но одновременно будоражащие чувственность костюмы.

Ох, и напился же он тогда! Хорош крестный отец… Ему простили, списали все на страдания покинутого мужа. К тому же в церковь явилась его Элен, а всему участку в подробностях была известна драматическая — а на взгляд Рене, просто дурацкая — история их брака.

Сначала все завидовали молодому инспектору, каким-то чудом заманившему к алтарю эту пышногрудую, длинноногую красавицу со взглядом дьяволицы на лице святой. Теперь ему уже казалось невероятным, что их брак продлился целых семь лет: Элен начала крутить на стороне еще до свадьбы, и ее взбалмошный характер с годами здорово измотал его. Когда же наконец подвернулся этот недотепа-коммивояжер, Рене с легким сердцем дал ему увезти собственную жену, чуть ли не помогая своему преемнику…

К концу пытки семейной жизнью Десанж старался проводить на работе все свое время и зачастую оставался ночевать в кабинете. Он увлекся криминалистикой, и даже милая его сердцу история средних веков отошла на второй план. Именно тогда он понял, что это у них действительно семейное: дед утверждал, что все Десанжи — прирожденные полицейские.

Вспомнив деда, Рене улыбнулся. Была еще одна наследственная черта, кстати, вводившая в заблуждение многих: в роду Десанжей красота породы у мужчин проявляется лишь за порогом тридцатилетия. Зато к старости наступает расцвет. Не случайно дед в шестьдесят женился на двадцатилетней красотке Мишель, которая вскоре родила ему двойняшек, Жюли и Ребекку. Вот шуму-то было! Больше всего соседки кудахтали на тему: зачем молоденькой модели (правда, неизвестного журнала) выходить замуж за хоть и заслуженного, но пенсионера-полицейского. Эти дурацкие бабские пересуды и сейчас его веселили.

— Десанж, это вы мне так обрадовались? — раздался голос над его головой.

5

«Только без паники! Пока ничего страшного не случилось», — сказала себе Роберта. Сцепив пальцы на затылке, она сделала несколько плавных наклонов, глубоко дыша животом. В голове у нее все еще вертелась услышанная вчера в машине американская песенка:

Непристойно и очень привязчиво.

Из Комерси она удирала в Париж, как последний магазинный воришка — избегая государственных шоссе, проскакивая Нанси, Лильяс — сколько во Франции таких же заштатных городишек, похожих на цветочные клумбы! Она никак не рассчитывала, что поддельные кредитки окажутся таким непрочным капиталовложением — во всех супермаркетах, во всех приличных магазинах служащие непременно хотели авторизовать ее карточки, хорошо еще, что из ювелирного магазина в Комерси она успела уйти до того, как служащий позвонил в полицию.

Господи, наконец-то Париж. Роберта бросила машину на окраине и на станции «Порт-де-Лилас» спустилась в метро. Она решила не выходить наверх, пока в голову не придет что-нибудь стоящее. Роберта терпеть не могла толпу. Но когда ее жизнь заходила в тупик, как сейчас, она заточала себя в ненавистные людские потоки, стимулируя мозг к поиску выхода.

Роберта не спала уже вторые сутки. Напряжение, мелькающие в окнах вагона метро рекламные шиты, гомон входящих и выходящих пассажиров — все это создавало в голове ощущение космического полета. А потом она почувствовала характерный мандраж, всегда предшествующий появлению в ее голове новой идеи. Роберта порылась в сумочке в поисках мятных леденцов, но вместо них извлекла рекламный проспект, сунутый ей мальчиком бензозаправке.

Роберта раскрыла проспект и прочитала следующее:

Похоже, ее идея была неплохой… Надо немедленно приступить к ее осуществлению! Роберта резко встала, изрядно напугав сидящего напротив толстяка в бейсболке, который уже минут десять томно щурил глаза, прилипнув взглядом к вырезу ее платья.

Выпорхнув на Сите, она взяла такси и поехала домой. Маленькую двухкомнатную квартирку с балконом Роберта купила два года назад, после того как поучаствовала в головокружительной операции по продаже несуществующего завода где-то Восточной Европе. Напоследок вдело встряла русская мафия, и все могло кончиться стрельбой… Но консультации и отличный ужин все-таки позволили концессионерам разойтись полюбовно. Деньги они уносили в полиэтиленовых пакетах, что придало успешному финалу особую пикантность в духе тридцатых годов…

Расплатившись, Роберта отпустила такси и огляделась. Густое полуденное марево висело над пустым бульваром Гарибальди. По такой жаре одинокие прохожие медленно тянулись вдоль домов, придерживаясь теневой стороны.

Войдя с яркого солнца в подъезд, Роберта не сразу заметила консьержку — ее голова в белых крашеных буклях выглянула из-за двери:

— Мадам! Пока вас не было, приехал ваш сын, сейчас он на работе.

Лицо Роберты просияло. Она уже давно ждала его приезда. А ему, наверное, в таком возрасте было приятно приехать одному, почувствовать себя самостоятельным…

По настоянию бывшего мужа и по их договоренности, последние годы сын жил у отца в Гданьске и приезжал к Роберте в Париж только на каникулы. Сама Роберта, бывая в Гданьске, с удовольствием проводила там два-три дня, обходя город всегда по одному и тому же маршруту, начинавшемуся у собора Святой Бригитты и у него же заканчивавшемуся. Потом она начинала томиться: маленький Гданьск сковывал ее деятельную натуру. И она находила какой-нибудь предлог, мгновенно собиралась, садилась в полуночный автобус и, глядя на удаляющиеся гданьские фонари, чувствовала себя так, будто совершает побег из тюрьмы.

Но то, от чего она бежала, нравилось ее сыну. Во всяком случае, по-польски он говорил лучше, чем по-французски.

Ей захотелось тут же увидеть мальчика, но консьержка не знала, куда он устроился на работу. Роберта приняла душ, заварила в термосе крепкий сладкий кофе и стала обдумывать свое положение.

Оно было не из приятных: деньги подходили к концу, на поиски легального заработка может уйти еще пара месяцев… Значит, требовалось совершить несколько быстрых и верных операций.

Роберта села в свое любимое вертящееся кресло, включила компьютер, положила пальцы на клавиатуру и закрыла глаза… Пожалуй, такого еще никто не придумывал…

Теперь ей оставалось только решить, от лица какой организации представить в Интернете этот фантастический по размаху проект, время существования которого лимитировано двумя днями. Мелочиться не стоит! Такой проект требовал соответствующих «координаторов». И Роберта ввела:

Текст на десяти страницах был безупречен. Перечитав его, Роберта удовлетворенно нажала на «О'К», блаженно вытянула под столом ноги и затянулась сигаретой.

Два часа… Пожалуй, до пяти можно поспать. Она ощутила безумную усталость: косточки пальцев ног, колени, спина, шея — всё требовало отдыха.

Она докурила, установила будильник в виде свиньи с циферблатом на пятачке, улеглась на тахту и тут же провалилась в сон. Во сне она плавала в какой-то огромной ванне-аквариуме, а полицейские в парадной форме пытались поймать ее рыболовными сачками.

Роберта с детства терпеть не могла подчиняться. Она принимала правила игры только после того, как по-своему переиначивала их.

Ее увлечение фотографией началось в ее третий день рождения, когда на Елисейских полях молодой бородатый фотограф, подражая, по всей видимости, своему отцу или деду, велел ей смотреть на птичку, которая сейчас вылетит у него из-за плеча по счету «три». Раз. Два. Три! И за спиной фотографа действительно поднялась целая туча белых голубей. Роберта безоговорочно поверила в волшебную силу фотографии.

Став старше и уже будучи студенткой колледжа, она училась фотографии у знаменитого Андре Кертеша… Но на следующий же день после окончания колледжа Роберта продала свою самую дорогую вещь — гоночный мотоцикл, подаренный ей после долгих уговоров отцом, ученым-математиком, собрала дорожную сумку и, оставив отцу записку на обеденном столе, улетела из Парижа в Америку.

В Чикаго ей удалось поступить в университет, где потом два года она изучала компьютерные технологии но, не доучившись, Роберта уехала в Нью-Йорк, потому что снова увлеклась фотографией. В Нью-Йорке она получила рекомендацию для поступления на работу в европейский отдел «Нью-Йорк таймс».

Как фотожурналист, она исколесила всю Европу, а в конце восьмидесятых стала работать в «восточном секторе», где в эти годы один за другим рушились коммунистические режимы и начиналась новая жизнь. Огромные, даже по французским масштабам, капиталы возникали здесь мгновенно и почти из воздуха. Наверное, поэтому она привыкла так легко спускать деньги.

Работа в Восточной Европе настолько изменила ее жизнь, что порой Роберта сама сомневалась в реальности происходящего…

Она научилась спать по два-три часа в сутки, а потом отсыпаться за целый месяц; делать вид, что интересующий ее объект абсолютно ей безразличен; хватать на лету то, что еще только начинало витать в воздухе, и использовать любую, даже самую малейшую возможность для реализации собственных планов. Знания по компьютерным технологиям, полученные в Чикаго, очень пригодились ей…

Роберта не проспала и часа. Но проснулась совершенно бодрой. Она решила пройтись, перекусить и заодно чем-нибудь порадовать себя после стольких трудностей.

Холодное пиво и острая мексиканская пицца создают странный эффект охлаждения в часы, когда от жары плавится асфальт. Теперь Роберте было нужно добыть хоть несколько тысяч наличными. Две остановки до площади Ле-Фаргю, где находилось отделение банка, она провела в размышлении: а что, если составлены ее фотороботы? Но, выходя из автобуса, решила для себя, что все-таки это маловероятно.

В банке было много народу, ее попросили подождать. Роберта села за журнальный столик и открыла свежую газету. Быстро просмотрев криминальный раздел, она не обнаружила в нем ничего для себя интересного, отложила газету и пошла в туалет.

У зеркала темнокожая девушка, в серебряных босоножках на толстой платформе, в модном плетеном платье подкрашивала яркой помадой свои пухлые губы. Когда Роберта вышла из кабинки, девушки уже не было. Роберта вымыла руки и, глядя в зеркало, стала поправлять край чуть смявшейся юбки. И увидела лежащую на полу кредитку. «Очень кстати», — подумала она и подняла карточку. Дальнейшее уже было делом техники.

Через полчаса Роберта покинула банк. Владелица кредитной карты, наверное, уже далеко, цокает своими серебряными босоножками по Монмартру…

Роберта купила коробку конфет, кое-что из продуктов для домашнего ужина — фрукты, сыр, постояла среди заторможенных покупателей видеомагазина, выбрала для сына кассету с веселыми испанцами, отплясывающими «Макарену». На бульваре молодые арабы предлагали полосатые вязаные шапочки с множеством черных косичек а-ля Боб Марли, для любителей регги. Сын Роберты, насколько ей было известно, не увлекался каким-либо определенным музыкальным стилем, но она купила и шапочку — повеселить его.

Да, ходить по улицам Парижа в такое пекло невыносимо. Роберта вошла в стеклянные двери Галери Лафайет. Эскалатор уносил одних покупателей вверх, других — вниз. Она сначала поехала вниз, где располагался отдел книг и товары для кухни. Роберта никогда долго не размышляла над покупками: быстро купила большую синюю чашку с изображением календаря на двухтысячный год, фарфоровый подносик и похожую на римскую колонну солонку. Потом она поднялась на второй этаж и поняла, чего ей хочется еще.

Она открыла сумочку и достала из нее найденную кредитную карту. Оставалось только произнести название духов…

6

Флер в задумчивости накрутила каштановый локон на палец. Уже пятнадцать минут она разглядывала конверт, не понимая, кто его прислал и как ей поступить. Кажется, кроме матери, никто не смог бы разориться на такой подарок, но это было совсем на нее не похоже. Она скорее придумает что-нибудь «памятное» — книгу или картину. К тому же она столько говорила о завтрашней вечеринке в ресторане, даже заставила Флер составить к ней музыкальную программу. Школьным друзьям, конечно, такое могло прийти в голову — подарить ей приглашение в горы, с оплаченным билетом и номером в отеле на три дня, но даже если бы они скинулись всей компанией, то не смогли бы оплатить и четверти всех расходов.

Может быть, это тайный поклонник? Какой-нибудь взрослый мужчина из постоянных посетителей маминого ресторана? Но нет, он бы обязательно как-то выдал себя — заговорил бы с ней или расспрашивал бы о ней у матери, а та обязательно сообщила бы об этом Флер. Она вспомнила, как месяц назад какой-то человек защитил её от подвыпивших клошаров. Тогда он проводил Флер до дому и на следующий день пригласил на свидание. Таких, наверное, принято называть «интересный мужчина», и он действительно оказался очень занятным человеком — лет сорок, хотя выглядит моложе, очень живой и доброжелательный собеседник. Когда они встретились во второй раз, он повел ее кататься на катере по Сене, задавал много вопросов об ее интересах, все время старался рассмешить. В какой-то момент ей даже показалось, что он вот-вот купит ей мороженое или позовет прокатиться на карусели. Но уже через минуту он говорил с ней вполне серьезно. Он пространно рассуждал о том, что будет через десять лет — с ней, с ним, как изменится мир. Почему-то завел разговор, о маме, о ее ресторане, так что девушка не удержалась от колкости: мол, не приданым ли он интересуется?

Конечно, внимание взрослого мужчины польстило Флер, но ей бы не хотелось, чтобы он стал за ней ухаживать. И потом, после той встречи, хотя они и договорились звонить друг другу, он больше не появлялся.

Девушка еще раз посмотрела на конверт и ей стало смешно: нет, галантный кавалер совсем не был похож на тайного обожателя, как, впрочем, и на таинственного устроителя чужих судеб. Вот размечталась! А ведь всегда считала себя здравомыслящей девушкой! Разумеется, это мама, захотела устроить ей такой сюрприз, а про вечер в ее честь придумала для отвода глаз. Надо же, провела ее, как ребенка — ни намека! Ну хорошо, можно ей подыграть… И Флер решила, что она отправится в Швейцарию, тоже не сказав матери ни слова — самолет вылетал сегодня.

А вечером она позвонит в Париж, и они вместе посмеются.

А все-таки — лицо девушки приняло мечтательное выражение, — могла бы она произвести на кого-нибудь сильное впечатление? Собирая рюкзачок, Флер то и дело бросала оценивающие взгляды на свое отражение в зеркале. Вообще-то она казалась себе немного долговязой, но подружки по колледжу, которые считали обладательницей идеальной фигуры Кейт Мосс, завидовали ей, особенно длине ее ног. Тонко очерченный контур лица, чуть пухловатые — мамины — губы, озорные карие глаза… Может, и не женщина-вамп, но она определенно мила, и нет ничего удивительного, что одноклассники и ребята постарше часто пытаются ее куда-нибудь пригласить. Впрочем, Флер редко удостаивала их своим согласием — лучше приходить на вечеринки одной, иначе потом весь вечер кавалер предъявляет какие-то права. К тому же ей не о чем было разговаривать со своими сверстниками, они считали, что девчонок интересуют только мода и сплетни, а Флер не питала слабости ни к тому, ни к другому.

Швейцария — это замечательно! В отличие от Мари, Флер предпочитала подвижный образ жизни. По городу она большую часть времени передвигалась на роликах, а иногда даже заезжала на площадку к роллерам — потренироваться и получить свою порцию адреналина. Наверное, это было одно из самых острых наслаждений, которые девушка могла себе представить: взлететь по жестяному листу, на мгновение ощутить невесомость, скатиться вниз, проделывая сложные акробатические трюки, подпрыгнуть — и вновь поймать ногами гладкую бетонную поверхность. Раза два Мари отправляла дочь на каникулы в Альпы, и Флер уже поняла, что сноуборд и горные лыжи — занятия, которым, пожалуй, стоит уделить побольше внимания. Ее завораживал алмазный блеск снега под солнцем, сумасшедшая скорость, с которое пролетали мимо нее деревья, — это было похоже на ролики, но прозрачный горный воздух, мокрые искры снега добавлял и целое множество ощущений.

Что же ей понадобится на три дня? Обязательно — модные солнцезащитные очки, похожие на узкую металлическую полоску. Едва ли она там будет загорать, но открытый купальник никогда не помешает, тем более что в отеле наверняка есть бассейн. Маечки и брюки на три дня — они заняли приблизительно треть ее маленького рюкзачка. Ну и косметика… Подумав, Флер все-таки решила захватить тушь и губную помаду, а после двухминутного размышления добавила в гардероб свое любимое вечернее платье — темно-бордовый двойной балахон из полупрозрачной ткани и тоненькие золотистые босоножки на плоской подошве — на случай, если ей вечером захочется потанцевать.

В дорогу Флер оделась по хулиганской подростковой моде: необъятные приспущенные джинсы, бледно-голубой топ и тонкая белая рубашка поверх него. Лучше не пытаться выглядеть старше, чем она есть, — в конце концов, она просто едет покататься на лыжах.

Ну вот, двадцать минут — и она собралась. До самолета оставалось еще три часа. Пожалуй, можно себе позволить небольшую прогулку. Маленький рюкзачок с вещами она возьмет с собой. Вылет из «Орли», поэтому стоило бы отправиться куда-нибудь на Монмартр, но Флер не хотелось толкаться среди космического количества туристов, которых мрачные пророчества о гибели Парижа не устрашили, а, кажется, наоборот — привлекли еще больше. Она выбрала парк де Монко. Вокруг него располагались богатые кварталы и, в отличие от признанных торговых районов, здешние магазины были безлюдны и больше напоминали выставки современного искусства. Флер нравилось заходить внутрь — управляющие с сомнением косились на ее экстремальный костюм, но все же были чрезвычайно любезны с юной посетительницей.

Дойдя до плошали Доминиканской республики, Флер остановилась перед витриной небольшой кондитерской. Она была оформлена немного старомодно: задник украшала черно-белая фотография Триумфальной арки с голубями на первом плане, а в самой витрине красовались миниатюрные столик и стул, к спинке которого был прислонен черный зонтик.

На столе — кофейная чашка, газета, круасан на белой тарелочке из костяного фарфора. Эта лаконичная композиция обладала какой-то удивительной притягательной силой. Ho Флер не могла понять, заинтересовала ли ее витрина или дело было в запахе кофе, который paспространялся из дверей кафе.

Внутри было прохладней, чем на улице. В меню над стойкой большую часть занимали не выпечки и десерты, а сорта кофе. Пошарив глазами по списку из тридцати пяти названий, Флер нашла «Гватемала гранде» и только теперь поняла, что именно заставило ее заглянуть в кондитерскую. Как и в мамином ресторане, здесь умели готовить гватемальский кофе тем особым способом, чтобы этот крепкий напиток отдавал свой запах до конца. Тогда к его горьковатому основному запаху примешивался еле уловимый оттенок, напоминающий исфахан[2].

Флер и раньше замечала, что придает запахам больше значения, чем другие люди, но ей никогда не приходило в голову, что она просто способна лучше их различать. Может, именно поэтому она не любила бывать в кухне ресторана — там слишком много раздражителей для ее восприимчивого обоняния.

Заказав себе «Гватемала гранде», виноградный сок и булочку со взбитыми сливками, она попробовала мысленно сравнить этот запах с тем, которым так часто наслаждалась на рю де Нодьер. Пожалуй, в этом было чуть больше горечи.

На стене висела небольшая гравюра с видом Альп. Взглянув на нее, Флер вспомнила о предстоящей поездке. Было бы замечательно, если бы в Кран-Монтана она познакомилась с кем-то таким… чтобы у нее появилась своя история. Она представила себе, как это могло бы быть: они встретились на склоне горы, и в тот момент, когда их взгляды пересеклись, свет померк на несколько минут — наступило солнечное затмение. Весь день они катались, соревнуясь. Вечером отправились танцевать, но через полчаса сбежали от шума и допоздна гуляли по курорту. В темноте было легче разговаривать, и, кажется, за этот вечер они успели сказать друг другу больше, чем иногда говорится за всю жизнь. Когда через день Флер пора было уезжать, он полетел в Париж вместе с ней. Был ли он сам парижанином? Флер колебалась — конечно, хорошо, когда можно видеться каждый день, но если они будут встречаться несколько раз в году, а остальное время писать и звонить друг другу, то их отношения, как она полагала, окажутся намного интересней.

Гулять больше не хотелось, оставшиеся полчаса Флер вполне могла провести в «Орли». Она пересекла площадь, спустилась в метро и через двадцать минут входила в огромный зал аэропорта.

7

Господи, какое счастье, что продавец оказался таким простофилей и просто вернул ей карту. Не отличить грубой подделки, и это при ее-то опыте. Она сама забраковала партию таких еще весной, когда Гастон, чудаковатый черный юноша с пест рой прической, у которого она регулярно покупала фальшивые бумаги, заявился к ней в очередной раз с «новинками».

Все. На сегодня — больше никаких экспериментов! Роберта сбежала вниз по эскалатору. У тротуара дожидалась вереница такси. Она села в машину. Ей ужасно хотелось закурить. Роберта извлекла из сумочки пачку — та была пустой.

— Куда едем, мадам? — лениво спросил изнывавший от жары таксист.

— Мсье, не будете ли вы так любезны купить для меня сигареты? — Она показала ему пустую пачку. — Включите в оплату.

Водитель не возражал. Он вышел из машины и медленно направился через площадь. Роберта перевела дух, достала платок, вытерла пот под глазами и стала рассматривать выходящих из универмага людей.

Сначала вышла пожилая дама в белых перчатках, зажав под мышкой старомодную лакированную сумочку, за ней — трое явно американских юношей, облизывающих мороженое, потом невысокая чуть полноватая женщина с короткой стрижкой. Роберта вспомнила, что именно эта женщина только что купила в отделе духов ее любимые Cabotine. Еще тогда что-то в ней показалось Роберте очень знакомым…

Роберта наблюдала за женщиной из машины. К ней подошел молодой человек, о чем-то спросил, они отошли к краю тротуара, и тогда она повернулась в сторону Роберты. Боже правый! Да это же Мари, Мари Дюпьер! Роберта открыла дверцу машины, чтобы позвать ее, как вдруг Мари всплеснула руками, не отрывая взгляда от белого «пежо», стоявшего рядом с такси Роберты и как раз в этот момент двинувшегося с места… С криком «полиция!» Мари заметалась по тротуару.

— Так, быстрее, он заворачивает на Клиши… Теперь налево, на Мартирз. — Роберта командовала водителем такси так уверенно, словно преследовать угонщиков было для нее обычным делом.

По редкий и Мари догадаться о происходящем несложно. Не успел таксист протянуть Роберте пачку «Голуаза», как ему было предъявлено полицейское удостоверение.

— За белым «пежо», — приказала Роберта таксисту. Удостоверения у нее имелись на все случаи жизни.

Они неслись по бульварам. Не сводя глаз с «пежо», водитель которого уже, похоже, заметил погоню, Роберта набрала номер полиции и сообщила, что угнанная машина, принадлежащая Мари Дюпьер, движется в сторону вокзала дю Норд.

Все было как во сне: Мари еще сидела в полицейской машине у Галери Лафайет, и полицейский записывал номер ее страхового полиса, когда по радиопередатчику ему сообщили, что белый «пежо» задержан на бульваре де ля Шапель («В пяти минутах езды от моего ресторана!» — подумала Мари) и что помощь при задержании оказала подруга Мари Дюпьер, которая хочет пока остаться неизвестной.

— Это же надо иметь таких подруг! — произнес удивленный полицейский, глядя на Мари. — Интересно, в каком отделе она служит? В моей практике еще такого не было, чтобы угонщика перехватывали до окончания составления протокола.

— Я даже не могу представить, что это за подруга. — Мари была окончательно растеряна.

— Сейчас приедем в участок — увидите и подругу, и машину. Пристегните ремень.

Полицейская машина выехала в средний ряд и включила мигалки, требуя уступить ей дорогу.

8

— Господи, я же стояла рядом с тобой и тоже не узнала. А мне офицер говорит: «Ваша подруга в каком отделе служит?» — Мари рассмеялась. — Фантастика! Погнаться за угонщиком — это в твоем духе! Надо же — не видеться почти двадцать лет и встретиться в полицейском участке! — Мари во все глаза глядела на Роберту.

— Так, распишитесь, пожалуйста. Мари Дюпьер, вот здесь. А подругу мы попросим выступить свидетелем. Мадам, вы согласны оставить свои данные?

— Мари, ты будешь предъявлять претензии? Я не любительница тяжб. — Роберта посмотрела на Мари и подняла тонкие темные брови, тут же слившиеся в единую линию.

— Это ваше право, мадам. — Полицейский вписал в бланк еще несколько слов. — Тогда еще одна подпись, — он протянул Мари протокол, — и можете забирать машину.

Обмениваясь шутками, Мари с Робертой вышли на улицу.

— Сигареты оставила в такси? — Роберта хлопнула себя по лбу.

— Ты ничуть не изменилась? — рассмеялась Мари. — Потерпи пять минут — будут тебе сигареты и… не только сигареты. Надеюсь, ты не улетаешь прямо сейчас куда-нибудь на Мадагаскар?

Они уселись в «пежо», и Мари повернула ключ в замке зажигания.

— Что ты куришь? — спросила она Роберту достав из сумочки трубку и набирая номер ресторана.

— «Голуаз».

— Стефано, — в ресторане ей ответил голос администратора, — я сейчас подъеду, отправь Януша купить пачку «Голуаза», — они отъехали от тротуара. — Роберта, как же я рада тебя видеть! Чем ты сейчас занимаешься? — Мари обернулась к подруге. — Ты что? Что-нибудь оставила в участке!

Выражение лица Роберты было озабоченным, она посмотрела на часы и нахмурилась:

— Прости, Мари, я только сегодня вернулась в Париж из командировки. Пока меня не было, приехал сын… Я его еще не видела. В общем, мне надо ехать домой, — с сожалением закончила она,

— Так ты живешь в Париже? — удивленно спросила Мари. — Давно?

Роберта подняла брови, что придало ее лицу еще более озабоченный вид:

— Два года.

— Тогда приходи завтра с сыном ко мне в ресторан, у нас намечается вечеринка.

— С удовольствием, — сказала Роберта. Все складывалось замечательно: так неожиданно встретить Мари, а у сына завтра — день рождения, вечеринка весьма кстати.

— Я ведь теперь полная хозяйка, — продолжала Мари, доставая из сумочки визитку с адресом и протягивая ее Роберте. — Я довезу тебя до дома. Где ты живешь?

Подъехав к дому, подруги прощаясь поцеловались.

— До завтра! — махнула рукой Мари, и белый «пежо» завернул за угол.

9

— Десанж, это вы мне так обрадовались? Нет?

Ну, может, это сообщение о свеженьком ограблении добавит вам задора. — С этими словами шеф положил на стол перед инспектором листы компьютерных распечаток. — Нет, нет. Не спешите, допивайте свое бургундское и раскрывайте нам все по горячим следам. Забавное дельце. Наши стажеры сняли показания у пострадавшего и свидетеля… Вам, конечно, виднее, но, по-моему, в них есть какая-то несуразица. — Шеф озабоченно пожевал губами. — В кабинет не спешите, там очень душно. Если появится что-нибудь еще, Франсуа захватит для вас.

И, рассеянно махнув рукой на прощание, начальник седьмого отделения парижского департамента полиции покинул бар, забыв, видимо, купить то, за чем сюда пришел. Об истинной натуре шефа знали лишь старожилы их отдела. Они же поддерживали в новичках пугливое уважение к начальству.

Господин Кронзо имел привычку, проходя по коридору, заглядывать наугад за пластиковые перегородки в отсеки — кабинеты подчиненных, задавать шутливые вопросы и не дослушивать ответы. Все новички в отделении были свято уверены в том, что таким образом шеф проверяет их: успел отшутиться вслед начальству — хорошо, даже в жару не спит, работает, и шеф, наверное, в своем тайном списке поставит галочку — в конце квартала этому работнику выйдет поощрение. Молодежь вздрагивала от шуток начальника, боясь пропустить очередную остроту — так недолго и выговор схлопотать! Стажеры в минуты торжественного дефиле Кронзо просто покрывались холодным потом.

И лишь такие старожилы, как Рене Десанж и Франсуа Превен, могли позволить себе не напрягаться или даже вовсе не обращать внимания на твердые шаги по скрипучему полу коридора. Они-то знали, что начальство, наоборот, больше всего любит, когда работник не реагирует на него — мол, так погружен в работу, что и не слышит ничего, и его стариковской рассеянности не заметит.

10

Нельзя сказать, что в колледже они были неразлучными подругами. Просто обе немного отличались от своих однокашниц. Мари, задумчивая и несуетливая, читала много романов, но при этом никем и ничем не была увлечена всерьез.

Пока ее ровесницы бегали на дискотеки, влюблялись в парней на мотоциклах, пытались перещеголять друг друга в экстравагантности причесок и бижутерии, она читала или помогала родителям в ресторане. Взбалмошная Роберта Дюко, казалось, была обречена на то, чтобы стать лидером среди своих сокурсниц. Ее любовь к экстремальным развлечениям, предприимчивость и решительный характер вызывали безусловное уважение подруг. Но Роберта была совершенно не способна подолгу «вести одну и ту же игру» — ей очень быстро приедались идеи, которыми она горела за два дня до того. Иногда она увлекалась всерьез — так было, например, с фотографией. Однако даже этого ей было мало: казалось, жизнь вот-вот преподнесет ей какой-то главный, особенный сюрприз — это постоянно держало девушку в напряжении, в ожидании ярких событий.

Самодостаточность Мари удивляла, даже восхищала Роберту. Она отчетливо осознала это после одной истории, сблизившей двух таких несхожих между собой студенток.

Когда ей было семнадцать, Роберта впервые влюбилась. Они познакомились с Шарлем в компании мотоциклистов — тогдашнее увлечение Роберты мотоциклами было в самом разгаре. Бесшабашные люди в коже перемещались по Парижу, заглушая ревом моторов все звуки большого города.

В отличие от большинства девушек, сидящих за спинами своих приятелей, Роберта вела собственную машину. Возможно, благодаря этому, а может, в большей степени из-за ее характера, уже через неделю после ее появления в компании у красивой темпераментной девушки было несколько поклонников. Их церемонные ухаживания, напоминавшие обычаи рыцарских времен, забавляли, но ничуть не трогали Роберту.

Однажды вся компания отправилась на выезд в окрестности Булонского леса. Процессия начиналась у Восточного вокзала и должна была проехать через центр Парижа. У оперы все остановились на несколько минут: было второе воскресенье апреля, после дождливой недели впервые светило яркое солнце, и парижане наслаждались им, сидя за столиками многочисленных маленьких кафе на площади. Мотоциклисты не могли упустить случай покрасоваться в такой обстановке. Вся компания остановилась, девушки сняли шлемы и приняли картинные позы, опираясь на багажники мотоциклов своих парней. Минута — и туристы защелкали затворами своих фотоаппаратов, а полицейские на всякий случай подошли поближе.

Тоненькая коротко остриженная черноволосая девушка, оседлавшая последнюю модель гоночной «хонды», обращала на себя особое внимание.

На выезды Роберта всегда одевалась в соответствии с обстановкой: обтягивающие кожаные штаны, куртка с немыслимым количеством молний, высокие сапоги-«казаки». Но даже в этой униформе девушка выделялась — в ней была какая-то самоирония, которую выдавал каждый ее жест. Уже тогда она относилась к жизни не слишком серьезно…

За спиной Роберты раздался звук мотора, напоминающий звук ее собственной «хонды», и рядом с ней остановился парень, явно не принадлежавший компании. Его манеру одеваться можно было бы назвать старомодной, но скорее она была универсальной: коричневые вельветовые брюки, темный трикотажный свитер и твидовый пиджак в мелкую клетку. Коричневые замшевые ботинки завершали образ. Если бы не возраст, этого человека можно было принять за профессора университета. Пока Роберта недоуменно разглядывала его — «ученый» вил как-то совсем не вязался с гоночным мотоциклом, на котором он приехал, — парень смотрел на нее своими спокойными серыми глазами, очевидно, оценивая, стоит с ней заговаривать или нет. Потом Шарль, как он представился, объяснил, в чем дело. «Хонда» была у него недавно, он купил ее, решив, что это самое быстрое средство перемещения по городу. Но оказалось, что для японского мотоцикла в Париже непросто найти мастерскую.

С техники разговор сам собой перешел на другие предметы, и вскоре Роберта поняла, что в Булонский лес она больше не хочет, а хочет послушать Шарля в джаз-клубе — ее новый знакомый оказался музыкантом. Вечером, после концерта, она уже знала, что влюбилась. Как и все, что с ней происходило, роман захватил ее целиком.

Он не был «мачо», и это больше всего поражало Роберту в собственном выборе — она-то всегда была уверена, что может полюбить только «настоящего мужчину». Шарль же предоставлял ей право самой назначать встречи и не навязывал своих вкусов и своих знакомств. Роберта по-прежнему гоняла по Парижу в своей компании мотоциклистов и придумывала себе все новые развлечения, чтобы пощекотать нервы. Шарль, джазовый пианист, большую часть своего времени проводил на репетициях, в перерывах между которыми горячо спорил с другими музыкантами о разнице между Телониусом Монком и Биллом Эвансом[3].

Конечно, они с Робертой были странной парой, но девушке нравилось и это.

Они часто гуляли по окраинам, где можно подсмотреть сценки, которых никогда не увидишь в центре Парижа. Вот тучная дама, выйдя на крыльцо, что-то сварливо выговаривает в спину своему мужу, а он, садясь в машину, передразнивает ее мимику, но так, чтобы жена ничего не заметила, а сам даже говорит ей в это время что-то успокаивающее.

Вот рыжая девчонка пытается выманить на улицу ленивого соседского сенбернара, а тот, вяло помахивая хвостом, никак не может понять, чего от него хотят. При виде этой сценки Роберта вспомнила историю из своего детства.

Когда-то ей очень нравился черно-белый сеттер их соседей, и она мечтала сама быть его хозяйкой. И однажды это случилось: соседи срочно уехали на несколько дней и оставили собаку родителям Роберты. Девочка не отходила от сеттера, кормила его, гладила и тискала, и пес, казалось, был весьма доволен своей новой жизнью. Он охотно играл с Робертой на прогулках и лизал ей руки. Но когда вернулись хозяева, сеттер, почуяв их за три квартала, стал рваться излома, потом с визгом выскочил им навстречу и с разбегу запрыгнул на руки мужчине. «Да, папочка вернулся», — слащавым голосом произнесла соседка. Роберте было ужасно обидно, что пес, которого она так любила, ушел от нее, даже ни разу не оглянувшись…

Шарль, выслушав рассказ, улыбнулся и погладил Роберту по голове: «Ты моя бедная».

Время от времени у нее возникало острое желание нарушить постоянное спокойствие Шарля, втянуть его в какую-нибудь авантюру. И однажды, когда они прогуливались по Риволи, Роберта намеренно толкнула огромного и, наверное, очень темпераментного гурка, чтобы посмотреть, как ее друг справится с этой ситуацией. Турок в самом деле собрался выяснять отношения до конца, так что Шарлю пришлось минут пятнадцать объяснять ему, что его спутница сделала это не нарочно, сам он вовсе не расист.

Следующая попытка была уже более серьезной. Зайдя в антикварную лавку на острове Сен-Луи Роберта дождалась, пока хозяин отвернется, схватила прямо с прилавка бусы из мурановского стекла и, глядя в глаза Шарлю, одними губами сказала ему: «Бежим!» Эта история стала причиной их первой серьезной размолвки. Шарль долго объяснял ей, что она поступает асоциально и что антиквар ни в чем не виноват… «К тридцати годам ты просто состаришься от перерасхода адреналина», — заключил он, уже пытаясь улыбнуться ей. «Причем тут это? — с отсутствующим выражением лица спросила Роберта. — По-моему, ты просто испугался».

Она не сразу поняла, как сильно обидела его… Но даже поняв, не могла остановиться. Ее провокации повторялись все чаще, а ссоры, которые неизбежно следовали за ними, стали для нее чем-то вроде острой приправы к их отношениям. Ей казалось, что Шарль понимает, как важны для нее минуты примирения после размолвок…

А однажды Роберта предложила ему наперегонки спуститься на «хондах» по лестнице Монмартра.

Он отказался, назвав ее идею сумасбродством. Конечно, Роберта и сама понимала, что это сумасбродство, но вызов был брошен, и отступать она не собиралась. Тогда Шарль, не сказав больше ни слова, развернул свой мотоцикл и помчался по бульвару Клиши — прочь от нее.

Тем же вечером она позвонила ему с извинениями, и они договорились встретиться завтра на площади Гарнье, у оперы, — там, где полгода назад познакомились… Роберта прилетела на площадь и сразу увидела яркий мотоцикл Шарля. Но хозяин мотоцикла был очень серьезен.

— Роберта, мне кажется, мы уже давно мучаем друг друга, — сказал он.

Она в веселом недоумении приподняла брови, но после недолгой паузы Шарль продолжил:

— Мы слишком разные люди. Тебе нужно все время испытывать судьбу, а у меня нет такой потребности в риске, и я все время переживаю за тебя. Я так больше не могу. Да и тебе со мной скучно.

Роберта молчала. Она была потрясена. Она относилась к их роману, как к величине постоянной — они вместе, потому что уже нашли друг друга. И речь еще никогда не заходила о том, чтобы перестать встречаться. Но она поняла, что раз Шарль заговорил об этом, значит, он уже все решил.

— Я должен извиниться перед тобой, — продолжал он. — Мне давно следовало понять, что все это не для меня. Ты очень дорога мне, но я не хочу дожидаться того момента, когда стану проклинать тебя за твой характер. Лучше проститься сейчас.

Она даже не пыталась его остановить. Первый испуг от мысли, что они могут расстаться, сменился жгучей обидой — как он мог так ее предать? Ведь все ее шалости не имели никакого отношения к их любви!

Проведя несколько бессонных ночей, Роберта так и не смогла примириться с тем, что произошло. И лишь решив следующим утром позвонить Шарлю и попробовать еще раз объясниться с ним, она заснула.

…День был не по-осеннему солнечным, и радостное настроение распространялось на всех, кто в этот ранний час прогуливался по бульвару и примыкающим к нему улочкам. Роберта чувствовала, что ей нужно побыстрее оказаться там, наверху, у собора. Оставив мотоцикл внизу, она легко бежала подлинным пологим подъемам, чередующимся! крутыми лесенками. Преодолев последние ступени — оглянулась, чтобы сверху оценить путь, который она собиралась проделать на «хонде». Мимо нее проплыли две кабинки фуникулеров, одна — вверх, другая — вниз. Роберта загляделась на них, и в это время к ней подошел Шарль. Он остановился в двух шагах и теперь чуть насмешливо смотрел на нее.

— Теперь ты понимаешь, что можно и по-другому испытать чувство полета? — В его глазах не было ни укора, ни огорчения.

— Глупенькая, мы можем летать вместе!

Он обнял ее, и какой-то резкий порыв поднял их вверх, бросил в сторону. Сначала они летели вдоль канатной дороги, затем направились к плас Пигаль. Никогда раньше Роберта не испытывала ничего подобного. Это не было приступом эйфории, которая посещала ее иногда в самые опасные моменты приключений… Ощущение покоя и тихой радости разливалось по всему телу, будто она наконец нашла что-то главное, что придаст смысл всей ее дальнейшей жизни.

…Проснувшись, Роберта подумала, что, раз ей снятся такие сны, значит, еще не все потеряно. Не вставая с постели, она протянула руку к телефону и набрала номер Шарля. Но он отказался с ней увидеться наотрез.

11

Роберта промучилась еще неделю, и ноги сами собой привели ее в клуб «Регтайм» на рю Пьер Николь, где Шарль часто играл по вечерам. Но и здесь ее ожидало разочарование: музыканты сказали, что он на месяц куда-то уехал из города. Она присела за столик и почувствовала, как ей приятно находиться здесь, где ничего не изменилось со времени их такого неожиданного для нее разрыва… Где можно вообразить, что все идет по-прежнему: вот сейчас он появится в дверях, подойдет к ее столику они немного поболтают, и он отправится к пианино…

С того вечера она стала часто заглядывать в «Регтайм» и однажды увидела за одним из столиков свою сокурсницу Мари Дюпьер. Роберта не сразу окликнула Мари, несколько минут внимательно рассматривая ее. Темноволосая девушка с задумчивым липом смотрела на сцену и с интересом слушала свинг незнакомого Роберте саксофониста. Чуть расклешенная юбка и коротенький жакет Мари, пожалуй, нисколько не уступали по современности и стилю нейлоновым брючкам а-ля диско, в которых ходила в этом сезоне половина молодых парижанок и которые были сейчас на самой Роберте. Определенно, у Дюпьер неплохой вкус, хотя и не похож на ее собственный… Поглощенная звуками саксофона, Мари наклонила голову к левому плечу, и Роберта вдруг вспомнила, что этот жест делал Шарль, когда что-то его особенно занимало. «А ведь они похожи», — подумала Роберта, поднялась и пошла к столику, где сидела ее сокурсница.

— Дюко? Привет, не ожидала тебя здесь увидеть. — Мари смотрела на нее с выжидательной улыбкой.

— Тебе нравится? — Роберта кивнула на сцену Она сама не особенно любила джаз, и ей, в общем-то, было не интересно, что об этом думает Мари…

Но она не собиралась обсуждать с ней, почему оказалась в джазовом клубе.

— Саксофон — да, но пианист мог быть и поинтересней.

«Да уж, пианист точно мог быть поинтересней», — подумала Роберта и грустно вздохнула. Мари подняла на нее глаза, но вопросов задавать не стала.

— Ты не знаешь, куда делась Бесс? — Роберта решила перевести разговор на нейтральную тему и вспомнила об их общей преподавательнице английского.

— Я слышала, что она познакомилась с каким-то танзанийцем, вышла за него замуж и уехала к нему.

— Они что, не могли остаться в Париже?

— Но ты же помнишь, как она мечтала о жарких странах! Он-то, наверное, и остался бы, но попробуй хоть в чем-то переубедить Бесс! — Они обе расхохотались. — Я слышала, — продолжала Мари, — что вместо нее нам прислали молодого американца из Принстона.

— Хорошенький?

— Люси видела его и говорит, что да.

— Интересно…

За этот вечер в «Регтайме» они успели обсудить массу вещей, начиная с косметики и заканчивая планами на будущее. Впервые за все эти дни Роберта почувствовала себя свободно, она даже подумала, что воспоминания о Шарле отошли на второй план. Но стоило только подумать…

Неожиданно для себя Роберта спросила:

— Мари ты могла бы оставить любимого человека, если не согласна с тем, что он делает? — и залпом рассказала ей свою историю с Шарлем.

Мари внимательно выслушала ее и после некоторой паузы спросила.

— А ты не подумала о том, что вторгалась на его территорию? Он никогда ничего тебе не навязывал, потому что это противоречит его представлениям о равенстве, а ты постоянно пыталась диктовать ему свое.

Мари, безусловно, была права. Роберта и сама это знала. Но то, что Шарль относился к ней так серьезно, делало их неравными. Он всегда предоставлял ей право решать самой, возлагая на нее слишком большую нагрузку. Роберта хотела быть самостоятельной, но еще не была готова за это платить. Она не понимала, что другие тоже имеют право на собственную независимость. Для того чтобы понять это, ей нужно было повзрослеть. А Мари Дюпьер, эта неопытная тихоня, понимала такие вещи уже тогда…

12

Просмотрев бумаги, инспектор Десанж не обнаружил в них ничего интересного. А опять почему-то попавшийся ему на глаза вчерашний факс о попытке мошенничества в Комерси вызвал новый приступ досады: это просто детский сад какой-то!

— Посмотри, какие замечательные приметы: «Красивая, хорошо одетая», — обратился он к вошедшему в кабинет Франсуа Превену. — Только что в связи с угоном машины здесь были две красивые, хорошо одетые, а у одной из них как раз низкий голос! И почему все преступники должны скрываться именно в Париже?

Торопливо прихлебывая пиво, Франсуа выслушивал план действий на завтра.

— Отчет я допишу, Бог с тобой. Но с тебя пиво и повторный опрос свидетелей с рю ле Пелетьер. Уж больно разные показания. — Рене порылся в бумагах. — Вот, смотри: старушка заявляет, что мастерскую ограбили подростки во главе с учителем. Двое худых в джинсах, а третий — упитанный мужик в свитере. А владелец ювелирной мастерской, которого нашли связанным в подсобке, говорит, что это были две дамочки лет двадцати пяти-тридцати пяти и опять-таки мужик для прикрытия. Бред какой-то. Кто-то из них ошибается. А может, темнит? Вряд ли старушка… Но чтобы подозревать ювелира, у нас — никаких оснований. И потом: трое грабителей, а украдено подозрительно мало — только колье с сапфирами и золотые заготовки по мелочи…

Франсуа нахмурился:

— Старик, я завтра с утра заскочу к хозяину, поговорю с ним еще раз как следует. Но может это действительно студенты? В жару от пива развезло, вот и пошутили.

Рене посерьезнел:

— Ты не понимаешь. Колье с сапфирами по описанию свидетельницы тянет на целое состояние: огранка камней ручная, сапфиры необыкновенно крупные. Камни старые, один кулон с характерной отметиной. Описание этой безделушки похоже на то, что встречается в мемуарах фрейлины Людовика XVI. Ей подобное украшение влюбленный монарх заказал у придворного ювелира, а камни выписал из Индии. И, по-моему, какую-то провинцию за них отдал. — У Франсуа вырвался нечленораздельный стон. — Так что здесь, похоже действовал профессионал. Он знал, что брать.

— Господи, за что нам такое наказание?! — воскликнул Франсуа.

— Не знаю. Но думаю, что здесь работали не студенты, а скорее дамочки.

— Знаешь, в сегодняшней сводке примерно в одно время с ограблением — угон машины некоей мадам Дюпре, нет, Дюпьер. Она владелица ресторана на рю Нодьер. Машину угнали от Галери Лафайет, а ювелирная мастерская — почти рядом. И что интересно, ловить угонщика помогала подруга этой Дюпьер. Его не поймали, а брошенную машину нашли. Так эти две красотки похожи на описание, данное ювелиром.

Одна невысокая, полноватая, другая — худая, повыше.

— Помню, помню. Мужика-угонщика не поймали, а мадам заявление забрала. Отличный ход для прикрытия.

Но Франсуа стоял на своем:

— А как же старухины парни в джинсах?

Десанж забарабанил пальцами по столу.

— Она, конечно, старая, и видит, наверное, плохо, — задумчиво сказал он. — Но она — случайный и незаинтересованный свидетель, в отличие от хозяина. Что он вообще за тип?

— Завтра узнаем. Мне давно надо бежать. Дела по угону и взлому я возьму с собой. — Франсуа стал запихивать бумаги в портфель.

Но Рене все не выходил из своего задумчивого состояния.

— У нас есть адрес полненькой, — сказал он, — а ее подруга даже не представилась. Много что-то развелось этих брюнеток с низким голосом… Пожалуй, закончу дела и попозже наведаюсь в ресторан Мари Дюпьер.

13

Приглашения для постояльцев были готовы. В номерах на этот час оставалась только англичанка со своим молодым другом. На вид ему года двадцать два.

С самого приезда он, похоже, пребывал не в духе. Сара направилась по коридору к их номеру, который находился рядом с зимним садом. Еще издали она услышала раздраженный, срывающийся на крик голос молодого человека:

— Что ты меня мучаешь?! Да, я обязан тебе, но у меня есть свои собственные желания…

Ему отвечал мягкий голос англичанки, не воспринимающей, видимо, вспышку друга всерьез:

— Мы приехали в Париж — разве это не твое желание? Но я не могу постоянно вытаскивать тебя из всех твоих историй. Нужно уметь остановиться.

Сара вернулась в холл, решив передать приглашение при более удобных обстоятельствах. Она занялась разбором корреспонденции, которую в основном составляли рекламные проспекты. Позвонили из кухни — готово праздничное меню. Сара сказала, что спускается, и поставила телефон на автоответчик. И в ту же секунду на всю гостиницу раздался голос молодого постояльца:

— Ты думаешь, что в этом номере с золотыми завитками на дверях, рюшечками на портьерах можно работать? А на этом чертовом столе с гнутыми ножками — поставить натюрморт?! Что у тебя за представления о творчестве!

Голос доносился из автоответчика, из дверных переговорных устройств, из приборов коридорного оповещения, необходимых по правилам безопасности…

Они говорили по-английски, но Сара хорошо знала языки — это было необходимым условием при приеме на работу, если собираешься работать администратором в гостинице, даже такой маленькой. Она скорее нажала на кнопку отключения, но ничего не изменилось — громкая связь не отключилась, и разговор, происходивший в комнате англичанки, звучал по-прежнему на весь этаж:

— Куда же ты хочешь пойти? — в спокойном женском голосе слышались насмешливые нотки.

— Какое твое дело? — огрызался парень.

— Ты должен твердо пообещать мне, что не будешь играть. — Она по-прежнему говорила спокойно.

— Ты что, собираешься считать каждый франк? — кричал он. — У тебя, наверное, заведен специальный блокнот, где ты записываешь, сколько я прожрал! Я не собираюсь больше заискивать перед твоими друзьями! Для чего? Чтобы какая-нибудь безмозглая французская фифа купила мою картину?!

Сара покрылась испариной, она уже нажимала все кнопки подряд. «Господи, надо же это как-то прекратить! — Ее лицо и шея горели. Она попыталась отодвинуть стол и подобраться к электрической розетке. — Кому пришло в голову привинчивать стол к полу? До розетки невозможно добраться! Слава Богу, кроме них нет никого из жильцов!»

По коридору неслось:

— Иди, я не держу тебя. Ты знаешь, где деньги. Если тебе нравится строить из себя мученика, это твое дело. — Ее голос становился жестким.

— Как мне хочется вытряхнуть из тебя твой умственный хлам! Ты никогда и ничего не сделаешь без оглядки!

— У меня сегодня важный день, — произнесла женщина. — Мне нужно работать. Ты хотел играть — играй, только, ради Бога, не устраивай истерики.

Дверь номера хлопнула, молодой человек пронесся по коридору, не взглянув на Сару, и сбежал вниз по лестнице.

К Саре уже спешил Стефано: сцена была слышна и на первом этаже. Стефано нажал ту же кнопку, в которую до этого она тыкала пальцем раз десять, и громкая связь тут же отключилась. «Такую бы шутку, да сыграть с нашим премьер-министром», — заметил он, усмехаясь.

Англичанка оставалась в номере. Через некоторое время Сара решила все-таки занести ей приглашение, а заодно и проверить, все ли с ней в порядке. С такими уравновешенными людьми, бывает, случаются вещи похуже, чем с горячими головами. Она постучалась, ожидая увидеть по крайней мере какую-то напряженность, но увидела улыбающееся, открытое лицо. Мисс Гарднер встала из-за стола к ней на встречу. Она работала: на столе располагался раскрытый ноутбук и какие-то бумаги. Англичанка поблагодарила за приглашение и сказала, что придет, скорее всего, одна.

Натали Гарднер, конечно, была расстроена, но по ней это не видно. Как профессиональный юрист, Наг, как называли ее близкие, знала, что состояние аффекта часто, по разным причинам, бывает очень выгодно людям, поэтому аффекты, происходящие на ее глазах и относящиеся к ее личной жизни, она никогда не воспринимала слишком серьезно. И это обычно помогало ей выходить из острых жизненных ситуаций без особых потерь.

Натали окинула взглядом номер, задержалась на невообразимой груде вещей в раскрытом чемодане своего взбалмошного друга и грустно покачала головой. Похоже, развязка ее очередной любовной истории близка. Она давно научилась не воспринимать подобные перемены всерьез. Лишь один поворот в своей жизни она считала действительно важным, но это случилось уже так давно.

…Когда погибли родители, все словно замерло вокруг двенадцатилетней Нат. Она до сих пор не помнит, как прошел следующий месяц: кажется, уже на следующий день приехала тетя Рэтчел, младшая сестра отца, которую вызвали из Лондона соседи. Целую неделю в доме постоянно находились какие-то люди: Гарднеры были очень общительны, и пол городка пришло выразить свои соболезнования. Рэтчел принимала их одна, так что Натали все эти дни была предоставлена самой себе… А потом тетушка забрала ее в Лондон.

Позже ей много раз рассказывали, как они ехали на поезде в столицу и как Нат вышла на какой-то станции и чуть не осталась на перроне, засмотревшись на голубей. Как, приехав в тетушкин дом на Черчилль-стрит, она посоветовала тетиному мужу Томасу отрастить бороду, чтобы он «выглядел помоложе». Всего этого Натали просто не помнила.

Но время шло, и постепенно ее жизнь в доме у тетушки стала налаживаться. Лондон нравился ей. Учиться в новой школе была интересно. Тетушка поселила Нат в теплой мансарде и разрешила водить подружек сколько угодно.

Дядюшка Томас увлекался коллекционированием картин. В этом деле у него был, как он сам выражался, отличный нюх. Все началось с того, что дядюшка буквально влюбился в один случайно увиденный на книжных развалах рисунок, на котором было изображено… Едва ли он смог бы объяснить тогда, что было изображено на этом рисунке, который он купил и повесил в приемной своего адвокатского бюро. Через пару недель в бюро зашел один из клиентов дядюшки Томаса, арт-консультант по имени Генрих. Бросив случайный взгляд на рисунок, Генрих начал удивленно его рассматривать, а потом, назвав какую-то труднопроизносимую русскую фамилию, предложил дядюшке немедленно продать рисунок за цену, в несколько десятков раз превосходящую ту, что была за него заплачена.

Дядюшка отказался. И теперь, по прошествии стольких лет, рисунок висел на почетном месте, но уже не на первом этаже — в адвокатском бюро, а на втором, где размещалась дядюшкина коллекция, владелицей которой была она, Натали Гарднер.

Подростком Натали ходила вместе с дядюшкой Томасом по всем четырем комнатам его галереи и слушала истории, связанные с приобретением картин. Когда речь заходила о нынешних ценах на висящие здесь работы художников, имена которых Нат впервые услышала от дядюшки, она не слишком-то ему верила… И уж совсем полными небылицами казались ей рассказы о похитителях, которые охотятся за этими картинами. «Вот эту работу Пикассо, — показывал ей дядя кусочек картона, на котором простым карандашом был нарисован сидящий боком, нелепый, как ей тогда казалось, голубь, — уже дважды пытались украсть: один раз в середине шестидесятых прямо из галереи, а другой раз с выставки частных собраний в Дании». Дальше следовал подробный рассказ о приобретении голубя самим дядей.

Но прошло несколько лет, и дядюшкино увлечение перестало казаться ей чем-то странным. Теперь она уже сама старалась чаше бывать на втором этаже — этот мир начал околдовывать ее, он еще не стал для нее своим, но как-то приблизился к ней.

Раньше он казался ей подозрительным, потому что совершенно не был похож на окружающую действительность. Но, полюбив его, она, совершенно неожиданно для себя, начала ощущать подозрительность к этой самой действительности, которая однажды так жестоко обошлась с ней, оставив сиротой.

На ее шестнадцатилетие была устроена девичья вечеринка, на которой юным леди преподнесли конверты с билетами на концерт «Пинк Флойд»-до этого тетя Рэтчел сходила на концерт сама, чтобы удостовериться в приличии происходящего на сцене.

Училась Натали без всяких усилий, получая большое количество наград. «Чем же ты займешься после школы? — спрашивала тетя Рэтчел, затягиваясь тонкой длинной сигаретой, и щурилась сквозь дым, словно пытаясь разглядеть в нем будущее племянницы. — Не пора ли мне написать в Кембридж?»

Натали веселила тетушкина серьезность, и она из шалости выдумывала каждый раз что-нибудь новое. То она заявляла, что хочет поступить в Вест-Пойнт и стать кадровым военным, а то — что закончит курсы стюардесс, чтобы выйти замуж за летчика. А однажды она пошутила, что подумывает продолжить дело любимого дядюшки и унаследовать его адвокатское бюро.

Но эта шутка имела для нее самые серьезные последствия. Идея очень понравилась тетушке Рэтчел, а она умела добиваться того, чего хотела…

Прошло несколько лет. Нат, окончив Кембридж с дипломом юриста, приехала навестить постаревших дядюшку с тетушкой, и Томас объявил ей, что с завтрашнего дня она работает у него в бюро. А еще через год он составил завещание, по которому племянница наследовала дом на Черчилль-стрит — с адвокатским бюро на первом этаже и картинной галереей на втором…

А теперь она приехала в Париж, чтобы заключить контракт, суливший отличные перспективы. Натали давно присматривалась к карьере финансового юриста, но до сих пор ей не предоставлялось возможности защищать интересы банков. И вот недавно одному, правда, не слишком известному европейскому банку, потребовались услуги юриста. Но за этот контракт еще нужно было побороться: кроме конторы Натали в тендере участвовали еще два серьезных адвокатских бюро. «Как некстати, — подумала она, — все эти личные сложности».

14

Рабочий день Десанжа подходил к концу. Если не считать нескольких мелких происшествий, сегодняшнее дежурство прошло спокойно. А ведь сколько разговоров было по поводу этого дня предшествующего затмению, из аналитического отдела приходили прямо-таки устрашающие прогнозы. А народ просто решил повеселиться.

Инспектор подошел к раскрытому настежь окну. Мимо него пролетела надувная резиновая курица. Зазвонил телефон. Коллеги-аналитики приглашали к себе на бутылочку коньяка.

«Уж эти-то себе в удовольствии никогда не отказывают, — думал инспектор, шагая по коридору. Сотрудников аналитического отдела он недолюбливал. — Просиживают штаны да прикладываются то и дело к бутылке. Пялятся в экран, а иногда что-то распечатают и бегут к начальству. Или найдут в Интернете какую-нибудь дрянь и ржут над ней часами — как сейчас…»

— Десанж, берите бокал, пейте и читайте! — Ему протянули только что выползший из принтера лист.

Он стал читать:

«Вы устали? Однообразная повседневность и работа превращает вас в робота? Безумие политиков и дельцов лишает вас и ваших детей веры в будущее. Из вашей жизни уходят радость и любовь? Вы думаете, ничего нельзя изменить? Мы согласны с вами: мир сошел с ума, но, кажется, выход есть! Если дом горит, из него надо бежать — наше спасение в космосе!

Мы учреждаем акционерное общество с целью сбора средств для выкупа у правительства России орбитальной станции MIR и создания на ее базе инфраструктуры, которая подготовит условия для скорейшей и комфортабельной колонизации станции. Научный и духовный потенциал нашей организации гарантирует экологически и психологически безопасное существование, уверенность в завтрашнем дне, разностороннее развитие личности — в условиях космоса.

Будь первым! Помоги следующим! Сделаем звезды землей обетованной!

За более полной информацией обращайтесь на наш сайт.

Космические братья».

Далее следовал интернетовский адрес.

— Какой бред, — сказал Рене, потягивая коньяк. — Хотя лет тридцать тому назад я, наверное, отнесся бы к этому по-другому. Ведь каждому из нас когда-нибудь хотелось плюнуть на все и улететь подальше.

— Это совсем не такой бред, как кажется на первый взгляд. — Начальник аналитического отдела протянул Рене сигару. — Мы зашли на их сайт и обнаружили, что создан он только сегодня, а уже около сотни богатых психопатов готовы расстаться со своими денежками — ради того, чтобы эти «космические братья» забронировали им «апартаменты» на станции MIR.

— «Космические братья» ваши клиенты? — Инспектор выпустил невероятных размеров клуб дыма.

— Пока нет, но в связи с одним крупным делом мы отслеживаем тут кое-какие материалы… — Там фигурирует тот же банк, что и у «космических братьев»…

Десанж пожал плечами и допил свой коньяк. С сожалением взглянув на то, что оставалось в бутылке, он поднялся. Ему надо было увидеть хозяйку ресторана.

15

Когда Мари вернулась на рю де Нодьер, ее ждали не менее удивительные новости. Сара передала, что за время отсутствия Мари несколько раз звонила Флер. Звонки были междугородние. Сегодня утром у Мари нет причины будить спящую дочь: каникулы, никаких особых дел. Дочь не говорила, что собирается куда-либо поехать…

Не успела Сара поведать о вышедшей из строя оповестительной системе, во всеуслышание транслировавшей ссору мисс Гарднер с молодым человеком, как принесли телеграмму. В ней говорилось: «Мамочка, я воспользовалась твоим подарком. Буду звонить еще. Говорят, в горах затмение наблюдать лучше всего. Целую. Флер». У Мари стало кисло во рту.

Какой подарок? Разве Флер не знала, что в ее честь сегодня будет устроен праздник? А вдруг ее кто-то обманул? Вдруг это вообще похищение?… Но Флер звонила сама, собиралась перезвонить еще. Сара сказала, что голос у нее был веселый. Нет, в полицию обращаться, наверное, рановато. «Два часа жду звонка, потом буду поднимать тревогу».

Чтобы отвлечься от мрачных подозрений, Мари стала заниматься делами. В папке «На просмотр» ее дожидалось составленное Жаком меню, к нему была приложена записка, в которой для блюд и напитков предлагались забавные названия: салат «Солнечная корона», жаркое «Последний луч», закуска «На развалинах Парижа», коктейль «Жребий темноты». Чтение только усугубило ее тревожное состояние.

Мари читала меню с таким сосредоточенным видом, что Сара, наблюдавшая свою хозяйку уже не первый год, поняла, что нужно взять ситуацию в свои руки: она поставила перед Мари кофе и еще раз перечитала телеграмму.

— Мари, вы точно не дарили Флер никаких поездок? По телевидению передавали, что там, в Кран-Монтана, готовят гигантское шоу: слалом, прыжки с парашютом, показ мод на снегу, свадьбы в небесах, — протараторила Сара и тут же подумала, что про свадьбы, когда дочь уезжает непонятно куда, можно было бы и не говорить.

Мари выпила кофе и попросила Сару принести ей красного вина. Неужели её девочка вот так запросто уехала одна? И потом, она же кого-то приглашала на свой день рождения! Правда, Мари так устала вчера после разбора бухгалтерии, что осталась на рю де Нодьер и сразу заснула, не успев обсудить с дочерью нюансы вечеринки хотя бы по телефону. «Я даже не знаю, с кем она проводит время, — подумала Мари, спускаясь на кухню. — И не представляю, кто, кроме меня, мог сделать ей такой дорогой подарок».

Ее печальные размышления прервал звонок самой Флер.

— Мама, так это не ты все устроила? — сразу закричала девушка.

— Нет, Флер. Почему ты мне ничего не сказала? Представляешь, как я волновалась?

— Наверное, это тетя Клара.

— Может быть, — задумчиво ответила Мари. Мысль о старой тетке из Руана как-то не приходила ей раньше в голову. — Пожалуйста, Флер, будь осторожна, мало ли что… Может, на всякий случай ты сменишь гостиницу? У тебя достаточно денег?

— Не беспокойся, я тут встретила Жюли и Ребекку, помнишь, они как раз собирались в Альпы? Мы будем все время вместе, так что никто меня не обидит.

— Когда ты вернешься?

— Послезавтра.

— Позвони мне еще раз вечером и обязательно — завтра.

Да, от маминой кузины Клары можно было ожидать разных экстравагантных выходок. Кто бы мог подумать, что она так любит свою внучатую племянницу! Обычно она высылала Флер на день рождения очередную заумную книжку по искусству, а еще раньше, пока та была совсем ребенком, дарила головоломки. Странно, что она не подписалась, это было совсем не в духе тщеславной Клары. Наверное, возраст дает о себе знать, старушка просто об этом забыла.

«Пожалуй, вечеринка все-таки состоится», — решила Мари.

— Все хорошо, Жак, спасибо, — сказала она, обращаясь к главному повару. — Только не переборщите с названиями. Сок «Последний вздох» — это, мне кажется, слишком.

Дальнейшие ее указания по поводу вечеринки были следующими: добавить ради шутки к столовым приборам ножи для разрезания бумаги, белые свечи поставить в высокие серебряные подсвечники, а красные — в низкие стеклянные, праздничные фонарики повесить над баром, договориться с музыкантами на восемь вечера. Пока Мари думала, все ли распоряжения она отдала, в кухню вбежала Сара и сообщила, что только что звонили из больницы: у пожилой дамы из Берлина, их постоялицы случился тепловой удар, ее супруг тоже почувствовал себя неважно, поэтому их обоих оставили пока в больнице. А еще, сказала Сара, звонили из Сорбонны: в университете беспокоятся, где голландский профессор, который должен был сегодня выступить с докладом на конференции, но не пришел, никого не предупредив. «Может, действительно наступает конец света — не слишком ли много происшествий для моей маленькой гостиницы?» — подумала Мари.

Поль был единственным, кто мог знать о планах клиентов: он обслуживал посетителей на протяжении всего дня. Мари попросила Стефано вызвать его из зала. Поль рассказал, что профессор сегодня позавтракал как обычно: сырный омлет, сок и взбитое молоко, потом спросил «Биржевые новости», поинтересовался расписанием работы Музея естественных наук и платой за вход, а также сказал, что сегодня не будет ни обедать, ни ужинать в гостинице.

Все более или менее разъяснилось, и Мари, чувствовавшая себя после всех событий этого дня безумно уставшей, пожелала всем спокойной ночи и поехала домой.

Дома ее ждала еще одна телеграмма от дочери. Перестраховщица Флер снова просила не волноваться. «Тут очень весело, — телеграфировала она, — смотри телевизор».

Мари включила свою любимую экологическую музыку с тихими всплесками океана, криками чаек и загадочными любовными позывными китов и залезла в ванну.

Полежав в теплой воде, она немного успокоилась. Что-то еще, кроме всех этих безумных событий, тревожило ее. Нет, скорее не тревожило, просто какое-то мимолетное впечатление или воспоминание рвалось наружу, настойчиво требовало внимания к себе последние полтора часа. Мари закрыла глаза. Это лицо, лицо «другого мужчины», которое иногда снилось ей. Сегодня, кажется, это видение посетило ее наяву: сбегая по лестнице из кабинета в ресторан, она почти физически натолкнулась на чей-то взгляд. Она даже толком не разглядела этого мужчину за столиком в углу — кажется, он потягивал кофе. Но его лицо, оно не может быть реальным! Оно принадлежит ее любовнику из снов! Мари подставила руки и шею холодным струям воды.

Выйдя из ванны, она щелкнула пультом телевизора. Первое, что появилось на экране, было лицо ее дочери. Флер смотрела на нее через красные, а потом — через зеленые очки, улыбалась и махала рукой.

16

— Мадам Дюпьер сейчас нет. — Поль уже успел рассмотреть строгого господина в светлом льняном костюме и решил, что такие непроницаемые лица бывают у избалованных женским вниманием актеров или полицейских за работой.

«Бедняжка Мари и так намаялась, сейчас говорит по телефону со своей сумасбродной дочерью. Зайдет попозже, ничего с ним не сделается», — подумал официант, а вслух спросил:

— Вы будете делать заказ?

Вопреки явно выпроваживающей интонации этого малого, Десанж доброжелательно улыбнулся ему и попросил кофе по-турецки и стакан холодной воды. Он приготовился к арабской церемонии, где кофе из напитка согревающего превращается в освежающий — надо только пить его маленькими глотками и непременно чередовать их с большими глотками воды.

Наступал вечер, но свет еще не зажгли, и в зале царил мягкий полумрак. Очертания экзотических цветов лишь смутно угадывались, много раз повторенные в зеркалах. «Вот так выглядит уходящий Париж, — подумал Рене, — скоро такие вычурные линии останутся лишь в Орсее. В следующем столетии такие рестораны уже будут считаться стилизацией под старину. А сейчас — просто хорошо оформленное заведение». Он подумал, что семнадцать лет назад здесь все было немного иначе впрочем, тогда он не заходил в ресторан, а наблюдал за происходящим через витрину… Рене невольно поморщился.

— Поль, от мадам на сегодня распоряжений больше не будет! — раздался откуда-то женский голос.

Знакомый Десанжу официант кивнул, слегка покосившись на него. Рене перехватил его взгляд и вопросительно поднял бровь.

И тут же услышал дробный перестук каблучков по мраморной лестнице. Что-то в этой элегантной дамочке показалось ему знакомым. Внезапно она остановилась и какие-то доли секунды смотрела прямо на него. В ее глазах читалось не то смущение, не то испуг. Потом она стремительно прошла через зал и вышла в стеклянную дверь.

Десанж застыл в полной растерянности.

«Что он тут выжидает?» — раздраженно подумал Поль, а вслух вежливо спросил:

— Что-нибудь еще, мсье?

— Так хозяйки действительно нет?

— Сегодня ее уже точно не будет, — выкрутился официант. Но мужчина в светлом костюме по-прежнему пребывал в глубокой задумчивости.

— Еще кофе, мсье?

— Как, говорите, ее зовут? — услышал изумленный Поль в ответ на свой вопрос. Этот клиент был уже едва ли не десятым шутником, изображающим модное сегодня «помутнение рассудка перед затмением». На все их неудачные шутки у Поля был готовый ответ:

— Близится час, когда золотая корона солнца замкнет все круги судеб воедино.

Но клиент похоже, даже не услышал его — он вдруг вскочил из-за стола и стремглав вылетел на улицу. «Ещё минус пять франков в счет затмения» — сокрушенно покачал головой Поль.

17

Всю ночь Рене мучил кошмар. Собственно, кошмар начался еще накануне вечером, когда в ресторане на него в упор посмотрела умершая семнадцать лет назад женщина. Он плохо помнил, как ушел из ресторана и где провел остаток вечера. Вероятно, пил, потому что придя домой, сразу уснул. Но здесь его подстерегал кошмар. Собственно, это был его старый, время от времени повторяющийся сон, но еще никогда он не был таким явным, таким… достоверным.

Молодой стажер Рене Десанж стоял в оцеплении на Страсбургском бульваре — только что была совершена попытка ограбления гостиницы «Льеж». Это был один из тех дерзких вооруженных налетов, которые терзали Париж весь душный август 1982 года. Полицейское начальство считало, что все налеты — дело рук одной и той же банды. Бандиты теряли контроль над собой от страха — за ними охотилась полиция всего Парижа — и действовали с каждым разом все более жестоко. На этот раз ограбление не состоялось, но нападавшим опять удалось уйти.

Неожиданно чья-то рука легла на плечо Десанжа, и тихий женский голос страстно зашептал в самое ухо:

— Прошу вас, не оборачивайтесь. Я устала бояться, поэтому хочу предупредить вас. В следующий раз это произойдет в ресторане на рю де Нодьер.

— Когда?

— Я точно не знаю… Скорей всего, через пять дней.

— Что вы хотите за вашу информацию?

— Может, у меня появится шанс спастись. Там будет только одна девушка.

Этот глухой голос иногда звучал так явственно, что Рене тут же просыпался. И вспоминал наяву то, что произошло дальше… Он курил, ворочался в постели, но заснуть уже не мог. А сегодняшней ночью сон продолжался, и это было еще мучительней, чем обычная бессонница.

Его шеф глядел в календарь. Ограбления происходили через одинаковые промежутки времени. Ресторан на углу рю Реомюр и рю ду Темпль, через пять дней — антикварная лавка рядом с вокзалом «Сен-Лазар», еще через пять — кафе рядом с Отелем инвалидов.

— Похоже, это произойдет в следующую среду.

Рене не мог ничего возразить, но его не оставляло какое-то недоброе предчувствие, и не зря: обозленные неудавшимся ограблением гостиницы, бандиты отправились на рю де Нодьер на следующий же день.

Полиция приехала, когда уже были внутри, началась перестрелка. Десанж опять стоял в оцеплении, но через большую витрину он успел увидеть растерянное лицо совсем юной девушки, которая металась между столиками. В следующее мгновение стекло витрины разлетелось на мелкие осколки, а девушка исчезла из виду.

Операция по захвату прошла хоть и шумно, но по мнению начальства, не худшим образом: все нападавшие убиты на месте, но из полицейских, хозяев и посетителей ресторана никто не пострадал. Значит, она не смогла спастись. Почти ребенок, что заставило ее участвовать в этом безумии? Выражение отчаяния, смешанное с недоумением, которое он успел разглядеть в ее глазах, преследовав Рене все эти годы. Первое время он даже боялся закрывать глаза, потому что, словно в замедленной съемке, видел, как разлетаются мягкой волной темно-каштановые волосы, когда она оборачивается куда-то вглубь зала.

В случившемся он винил только себя. Это так просто: если ограбление не удалось, преступники часто пытаются компенсировать провал сразу же, хотя бы для поддержания собственного куража. Такие случаи описаны во всех учебниках. Конечно, он был всего лишь неопытным стажером, но он должен был заставить шефа выслушать его!

Последний раз он видел этот сон два года назад когда погиб заложник, взятый при ограблении банка. В тот раз Десанж сделал все возможное, но психопат грабитель все-таки начал стрелять.

…Не надо было ходить в этот ресторан накануне затмения! Наверное, оно и вправду как-то влияет на рассудок.

18

В ресторане Мари Дюпьер готовить умели! А уж по такому торжественному случаю, как шестнадцатилетие Флер, Жак и вовсе постарался на славу. Сначала принесли нежнейший бульон, сваренный из нескольких сортов мяса, а к нему — миниатюрные слоеные пирожки с телячьими мозгами. К бульону Поль предлагал херес или мадеру. Затем появилась индейка, фаршированная каштанами, к ней — подогретый шато-лафит или портвейн. Жаль, немногие могли оценить все это великолепие!

В вечер затмения в зале находились только три женщины, одна из которых сама хозяйка.

Сначала они смеялись, восклицали, шутили, поднимали бокалы и пробовали закуски с экстравагантными названиями, напоминающими о конце света. Потом вызвали из кухни Жака и, аплодируя ему, выпили за его кулинарный талант. Но когда пришли музыканты, которых было больше, чем пирующих, и приступили к исполнению первого хита, дамы заскучали — музыкальную программу составила сама Флер, а сидящие за столиком едва ли могли считаться любительницами молодежной музыки.

— Мари, развеселись! Или ты тоже поверила что Париж доживает свои последние часы?! — воскликнула Роберта, обмахиваясь льняной салфеткой.

— Роберта, послушай, ты так ничего толком о себе и не рассказала. — Мари сегодня с самого утра пыталась отогнать от себя тревожные мысли относительно Флер, но сейчас вдруг почувствовала себя так одиноко, что чуть не расплакалась. — Расскажи о своей семье. Ведь твоего сына мы тоже не увидели. Я уверена, что он весь в тебя! Правда?

— Ах, Мари, потом… — Роберта махнула рукой и взяла из вазы большое зеленое яблоко. — А вы часто бываете в Париже, мисс Гарднер? — спросила она, чтобы хоть как-то продолжить разговор.

— Называйте меня Натали, просто Натали. — Англичанке приходилось перекрикивать музыку чтобы быть услышанной.

— Конечно, Натали, — ответила, вставая, Мари. Она подошла к музыкантам и высказала свои пожелания относительно репертуара.

Музыканты перешли к лирическим пьесам, и собеседницы почти одновременно вздохнули, чуть-чуть приободрившись.

— Простите мой французский, — продолжала Натали, — я очень люблю этот язык, но, знаете, он такой трудный для нас, англичан… Да, — ответила она на вопрос Роберты, — я адвокат и иногда бываю здесь по делам. Но сегодня… Вы знаете, что мне это все напомнило — я имею в виду затмение, предсказанный конец света, гибель Парижа и то, как мы сидим здесь среди цветов, роскошных блюд и музыки?

— «Декамерон», — сказала Мари. Перед ее глазами, как только англичанка заговорила, появилась эта вчерашняя реклама в Галери Лафайет — с женским чулком, надетым на книгу. — Я права?

Натали кивнула и улыбнулась.

«В моей ситуации эта вечеринка напоминает „пир во время чумы“», — подумала Роберта, но вслух сказала:

— Пожалуй, пора начинать рассказывать романтические истории!

— Натали, — Мари повернулась к англичанке, — вы себе не представляете, что такое Роберта. Она не просто энергичная женщина, у нее столько интересных мыслей, будто у нее не одна, а три головы. Мы с Робертой познакомились еще в колледже — это было так давно, вы не поверите… Знаете, у нас даже было что-то вроде общего дела: я готовила всякие замысловатые кулинарные скульптуры, а она их фотографировала. У нас в колледже постоянно устраивались такие конкурсы — на лучшие арт-проекты. Однажды Роберта сфотографировала гигантский мексиканский салат — это было такое сложное, многоцветное сооружение. А когда она проявила пленку, в салате оказалась… голова директора колледжа!

— Наложились два кадра. Да, это была забавная история, — засмеялась Роберта. Пришлось рисовать, из головы делать этакий загадочный морепродукт.

— Я люблю «Декамерон», эта книга меня успокаивает. — Мари выпила вина и стала чистить яблоко. Длинная спираль яблочной кожуры аккуратно легла на фаянсовую тарелку. — Но что рассказать вам, просто не представляю.

— Вариантов немного, — усмехнулась Роберта. — Любовь и смерть.

— Ну что ж, — неожиданно сказала Натали, — раз я предложила, наверное, мне и рассказывать первой.

19

— Семь лет тому назад, — начала свой рассказ Натали Гарднер, — я уже была владелицей коллекции картин, собранной моим дядюшкой Томасом. И вот однажды, разбирая корреспонденцию, я увидела приглашение из Голландии на выставку художника, чье имя мне ничего не говорило. Конечно, такие приглашения приходили мне довольно часто, хотя я, обычно занятая адвокатскими делами, редко имела возможность ими воспользоваться.

Но на этот раз я могла совместить приятное с полезным: в Эссене у меня была назначена встреча по делу одного из моих клиентов, а это совсем рядом с тем местом, откуда поступило приглашение. Я села в машину и поехала.

Был темный осенний вечер. Маленькая галерея, принадлежавшая пригласившему меня художнику, располагалась, как выяснилось, несколько в стороне от того населенного пункта, который был указан в приглашении. Я проскочила нужный поворот дороги, а когда поняла это, подумала: может быть, мне и не возвращаться? Но что-то все-таки заставило меня развернуть машину. Я проехала по грунтовой дороге, вдоль которой росли высокие тополя, уже почти облетевшие. Галерея располагалась в старом двухэтажном здании красного кирпича с новыми стеклянными дверями. Мне открыли.

Кроме меня, посетителей не было. Обрадованный хозяин — художник-голландец, лет сорока пяти, — включил полное освещение в большом полупустом зале. Появились кофе, коньяк, какая-то легкая еда. Я устала с дороги, но после двух глотков хорошего коньяка почувствовала себя лучше и стала рассматривать картины.

Художник-голландец рассказал мне кое-что о своем друге, чьи работы он сейчас выставлял. Тот был дальтоником. Рисовал он тем не менее маслом.

И в основном портреты. Со стен за мной наблюдали женские и мужские лица. Сами портреты были стилизованы под работы «малых голландцев», но интерьер на них был вполне современный: женщины и мужчины сидели в белых комнатах за пластмассовыми черными столами, окруженные компьютерами, факсами и прочей оргтехникой.

«А еще посмотрите вот это. — И художник показал мне картину без рамы. Она ждет фотографа. Для репродукции».

Картина представляла собой портрет молодого мужчины, стоящего с полуприкрытыми глазами посреди оживленной улицы. Казалось, мужчина ждет кого-то, ощущая приближение этого ожидаемого человека — наверное, любимой женщины — всем своим телом. Его губы чуть улыбались, а руки, казалось, уже были готовы вытянуться навстречу. Кто та женщина, которую он так ждал? Мне захотелось самой стать ею…

Вежливо похвалив все картины, я, как и положено в таких случаях, не высказала вслух никаких особенных эмоций по поводу понравившегося мне портрета, а просто сказала хозяину, что в ближайшее время его навестит мой арт-менеджер. И уехала в Эссен.

Дело моего клиента оказалось тяжелым, наши встречи затягивались до полуночи… Я делала все возможное и невозможное, но, к сожалению, не смогла отсрочить его выплаты по долговым обязательствам, и он устроил мне скандал.

Одни неприятности следовали за другими, в общем, мне было не до картины.

Но, вернувшись в Лондон, я вспомнила о ней и попросила моего арт-менеджера — его зовут Генрих, он работал еще у моего дядюшки Томаса — связаться с голландским художником на предмет покупки портрета. Через несколько дней Генрих сказал мне, что цена, названная владельцем галереи, не соответствует нашим пожеланиям, а с учетом того, что сам художник никому не известен — выглядит и вовсе странно.

Я не стала спорить. По вопросам приобретения картин я, помня дядюшкины наказы, почти всегда соглашалась с Генрихом. Конечно, я могла настоять на своем, могла просто сама купить картину и повесить ее у себя в комнате… Но я этого не сделала.

20

Музыканты сделали перерыв, и Мари пригласила их перекусить. Они расселись за соседним столиком. Натали сделала глоток вина из высокого бокала и продолжила рассказ:

— Но вскоре из Голландии прислали репродукцию поразившего меня портрета. Потом я долго возила ее с собой… Портрет стал для меня чем-то вроде талисмана.

Роберте очень захотелось взглянуть на портрет но, подумав, она сочла свое любопытство несколько преждевременным.

— Так вот, — Натали глубоко вздохнула, — прошло еще недели две, скандал вокруг моего разорившегося клиента поутих, ко мне вернулся сон. И, впервые за это время уснув без снотворного, я увидела его — мужчину с портрета. А потом этот сон начал повторяться чуть ли не каждую ночь. И я… привыкла к нему. Каждую ночь, ложась в постель, я вызывала из памяти это лицо, эту устремленную навстречу кому-то фигуру. Я стала представлять себя идущей в той толпе или стоящей на противоположном тротуаре… Я знаю, что он ждет не меня, но я чувствую радость встречи, излучаемую им. И мне очень хочется дать ему почувствовать, что в потоке идущих мимо него людей есть я…

Эта игра — прикрыть глаза и увидеть его — так затянула меня, что подобное стало происходить уже среди бела дня: на улицах, в магазинах, даже на деловых встречах. На меня нападала какая-то гипнотическая расслабленность. Я слушала очередного клиента и закрывала глаза, чтобы тут же увидеть лицо того мужчины и мысленно устремиться к нему

Окружающие стали замечать мою рассеянность. Потом я допустила ошибку, представляя интересы одного нашего клиента. И клиент, человек очень деликатный, ничего не сказав мне, обратился к Люку, моему компаньону, чтобы тот убедил меня взять отпуск и отдохнуть.

Клиент добавил также, что женщине в моем возрасте нужно думать не только о работе, но и о личной жизни.

Люк, работавший еще с моим дядюшкой, после его смерти очень много мне помогал. Его отношения с дядей всегда были простыми и сердечными. Люк, знавший меня еще подростком, перенес эту манеру общения на меня.

— Тебе необходимо проветриться, — сказал он мне. — Рэтчел и Томас оставили тебе достаточно денег, чтобы ты могла думать не только о работе. Так что поезжай куда-нибудь, отдохни, смени атмосферу — пока ты еще не успела распугать своей рассеянностью всех наших клиентов.

Пару дней я ломала голову, куда поехать, но Люк, видимо, осознав, что мои колебания могут затянуться, положил им конец.

— «Охлади свой воспаленный разум», — процитировал он кого-то. — Тебе нужны ветер, море и немного романтики. В Европе есть место, где ты найдешь все, и это место — Венеция. — И он положил передо мной авиабилет. — Ты летишь завтра, номер в отеле тебе заказан.

21

Натали прикрыла глаза и представила себе отель «Леонардо» — узкий, трехэтажный… Его окна с белыми ставнями выходили на канал.

Когда она добралась до «Леонардо», уже начинало темнеть. Номер, заказанный Люком, понравился ей сразу. Она включила телевизор — привычка таким образом знакомиться с иностранным языком — и заказала ужин. Официант принес вино, равиоли, сыр. Натали открыла окно и села ужинать, наслаждаясь плеском канала внизу и тем, что никуда не надо спешить. За окном было фиолетовое с розовыми отблесками небо Венеции.

Потом она открыла дверь на маленький балкон и поставила кресло с высокой плетеной спинкой так, чтобы видеть купол какого-то собора, вздымавшийся над кровлями домов. Странно, она ожидала услышать шум проплывающих под окнами катеров и гондол, пение гондольеров, но ничего этого не было. Вот качнулся от ветра старинный фонарь под мостом, осветив темную воду и зеленоватые камни. Все звуки — только тихий плеск воды да итальянская речь из дома напротив, доносимая влажным воздухом.

Разговаривали мужчина и женщина. Иногда они смеялись, иногда их голоса становились почти неслышными… «Наверное, любовники», — подумала Натали, всем телом ощущая негу венецианской ночи. И тут зазвонил телефон. В каком-то смутном волнении она потянулась к трубке…

Но это был всего лишь Люк. Он интересовался, все ли с ней в порядке и не прислать ли ей немного лондонского тумана и парочку голубей с Трафальгарской площади, чтобы она не скучала по дому.

Натали автоматически прижимала трубку к уху, а сама сквозь болтовню Люка вслушивалась в другие голоса — мужской и женский… Образ мужчины с портрета возник перед ней, как никогда, отчетливо. Она поняла, что больше не может находиться в номере. Он ждет ее. Он ждет ее здесь, в этом городе. Его присутствие она ощущала веками, ладонями, животом…

Натали быстро оделась и поправила макияж. Подкрасив губы, она пристально вгляделась в свое отражение в зеркале. Волнение придало ее обычно суховатым чертам какую-то новую, неизъяснимую прелесть. Она взяла сумку и, почти бегом спустившись по лестнице, вышла на крыльцо гостиницы.

Каблуки нарядных туфель заскользили по влажным каменным ступеням, как по катку, и она чуть не упала. К крыльцу медленно подплыла длинная черная гондола.

— Едем? — на нескольких языках спросил веселый молодой гондольер и, когда Натали кивнула, помог ей спуститься в лодку.

Она пребывала в каком-то странном возбуждении. Откуда-то Натали точно знала, что скоро увидит его, мужчину с портрета.

Наверное, парень-гондольер повидал немало женщин, приезжающих сюда в поисках любви. По узким каналам лодка направлялась в Венецию Миноре, где узорчатые фонари украшают арки над маленькими кафе, которые лепятся прямо у воды, на узких террасах между домами и каналом.

— У нас совершенно особенный город, — заговорил гондольер по-английски с невероятным певучим акцентом. — Нигде в мире больше нет улицы Дружеской любви и улицы Нежнейшей дружбы.

Теперь канал был таким узким, что гондола едва помешалась в нем.

— Вот в этом кафе, — парень указал на балкончик, под которым они проплывали, — подают отличное горячее вино. И вообще, там вы найдете то, что ищете, — сказал он, будто зная мысли своей пассажирки.

— Веселой ночи! — Он оттолкнул гондолу от гранитных ступенек и исчез в мелкой сетке начинающегося дождя.

Натали остановилась на крыльце: вход в кафе разрешался только в театральной маске. Тут же продавец-маска предлагал на выбор свой разнообразный товар, сделанный из папье-маше. Когда-то она читала про это венецианское кафе, но оказавшись здесь столь неожиданно, совсем выпадала реальности.

Натали всегда считала себя человеком довольно уравновешенным. В университете она изучала психологию и знала, что именно рассудительные люди, попадая в обстановку, в которой разум мало чем может помочь, легче всего его и теряют. Сейчас она без удивления наблюдала, как этот постулат действует в отношении ее самой.

Купив маску, изображающую Коварство, Натали надела ее и вошла в кафе. Играл джаз. Почти все места были заняты. Завороженную англичанку проводили к столику, за которым сидел мужчина в маске Простодушия. Он привстал, приветствуя даму. Принесли вино в широком стеклянном чайнике. От горячего вина Натали бросило в жар.

Мужчина напротив сидел, откинувшись на спинку высокого белого стула. Из-за белой маски, скрывающей его лицо, было трудно понять, куда он смотрит. Натали подумала, что, возможно, сама судьба посадила ее рядом с человеком, которого она искала. И она стала смотреть на него.

Он сидел, как и прежде, положив ногу на ногу, и периодически подносил сигарету к прорези рта своей маски. Минут через двадцать такого сидения Натали уже не разбиралась ни в своих мыслях, ни в чувствах. Когда ее визави протянул руку к лежащей на столе зажигалке, она накрыла его руку своей и спросила: «Пойдем?» Он не раздумывая встал, положил в карман сигареты и все так же молча предложил ей руку.

Дождь уже стоял стеной. Гондол у крыльца не было. Администратор, в маске Сожаления, вызвал лодку по телефону. Пока они стояли на крыльце, Натали казалось, что все вокруг решает ее судьбу: арки мостов, свет фонарей, почти растворенный в падающих с неба потоках воды, и он, этот человек, поддерживающий ее под локоть… Человек, чьего лица она не видела.

К крыльцу подошла заказанная гондола. Над ней был раскрыт большой розовый зонт. Каблуки и на этот раз подвели: со скользких ступеней Натали упала прямо на руки гондольера…

«Куда мы плывем?» — спрашивает перевозчик. Ее спутник молчит. «К тебе?» — спрашивает она. Он кивает и что-то говорит перевозчику. По пути дождь немного стихает. Гондола останавливается возле какого-то невысокого собора. Гондольер желает своим пассажирам приятной ночи. Под маской Натали может не сдерживать свою улыбку.

Спутник ведет ее через маленькую площадь. Он немного ниже Натали ростом, у него широкие плечи. Как сообщники, оба хранят молчание, Один-два поворота, четырехзначные номера домов. Узкая лестница, по которой нужно подняться. Мужчина делает знак рукой, чтобы его спутница подождала, и зажигает свет. Они оказываются в коридоре. Поя и стены обиты мягкой сероватой тканью. Крохотные лампочки подсвечивают картины на стенах. Маска становится перед Натали на колени и снимает с ее ног промокшие туфли. Ей хочется, чтобы он раздел ее прямо здесь, в коридоре… Она закрывает глаза.

И опять раскрывает их, когда его пальцы дотрагиваются до края ее маски, и тогда Натали, глядя прямо в овальные разрезы маски, скрывающей его лицо, протягивает к ней руки…

Важно увидеть лица друг друга одновременно.

И вот его маска падает на пол. Напряженные скулы, блестящая натянутая кожа… Спутник Натали — японец!

У нее не было никакого сексуального опыта. Школа, в которой она училась, не принадлежала к числу заведений закрытого типа, в которых, как известно, сексуальное образование идет опережающими темпами. В университете она, можно сказать, избегала секса, но не в силу застенчивости, а просто потому, что ей это было… не нужно. Наверное, она поздно созрела. Женский организм, бывает, развивается непредсказуемо. Тело Натали дало о себе знать только в двадцать девять лет.

Мужчина перенес ее в комнату и положил на широкий низкий диван. Рядом с диваном низко склоняла голову бронзовая Мадонна. Японец что-то спросил ее по-английски, но его английский был таков, что Натали ничего не поняла. Он указал на Мадонну, потом на нее… Наконец она поняла.

— Да, ты — первый, — ответила она, используя его словарный запас.

— Ты хочешь? — спросил он, подняв подбородок. На его скулах играл свет большой напольной лампы.

Он не спешил прикоснуться к ее телу, но энергия, исходившая от него, покоряла. И глядя в его спокойные глаза.

Натали сказала: «Да. Я хочу тебя. Иди ко мне».

…На следующее утро он повез ее на остров Сан-Джорджо Маджоре. Они обедали в греческом ресторане и пробовали разговаривать. Натали сумела понять, что японец тоже был адвокатом. На острове они попрощались, в тот же день он улетал в Вашингтон.

На обратном пути в город в лодке кроме Натали сидели две итальянки, они весело переговаривались. Был ясный день. Небо, казалось, поднялось высоко-высоко. Наверное, на несколько минут она задремала. Ей грезилось, что она идет по воде. Вода переходит в небо. Натали начинает подниматься и видит ожидающую ее фигуру. Это он, мужчина с портрета. И его полуулыбка вызывает во всем теле нежную истому.

…Всю неделю она бродила по городу. Всю неделю город был погружен в туман. Улицы блекли, как будто их стирали резинкой: полдома еще вставало из воды, верх же его бесследно растворялся в тумане. Казалось, что запахи — воды, рыбы, водорослей, крепкого кофе — имеют в Венеции большую плотность, чем тротуары и мосты.

Но человека с портрета она не встретила. Возможно, она ходила не по тем улицам. А может, они разминулись в тумане…

22

— Ну и как тебе отдыхается? — голос Люка в телефонной трубке звучал чуть насмешливо.

— Соскучилась по делам. Через неделю возвращаюсь в Лондон.

— Все ясно. Ты не оправдываешь моих ожиданий. Во Франкфурте послезавтра открывается ежегодная выставка частных галерей. Не хочешь слетать туда?

— Пожалуй, хочу.

— Ну и отлично. Может, хоть там развлечешься.

— Пока, Люк, спасибо. — Натали повесила трубку и задумчиво посмотрела на воду канала. В Венеции ей делать больше было нечего.

Франкфуртский аэропорт похож на космодром из американского фантастического фильма. Пока самолет Натали подруливал к длинному серебристому шлангу, засасывавшему прибывших пассажиров в стеклянное нутро здания аэропорта, она разглядывала аэродром. На необъятном летном поле находились самолеты всех мыслимых и немыслимых авиакомпаний мира. Расцветки самолетов напоминали карнавал: пятнистые и полосатые азиатские «Боинги», легкомысленно розовые французские «Конкорды»…

Натали была налегке ее багаж прямо из Венеции полетел в Лондон, свободного времени у нее оказалось предостаточно, поэтому она не спешила покидать этот чудесный, волшебный городок, в котором над головами летали монорельсовые трамваи, дети катались на багажных тележках и ежеминутно звучали объявления на всех языках мира.

23

— Я решила пообедать в ресторане с видом на летное поле. Еда заняла весь маленький столик: аппетитно поджаренные немецкие сосиски, два овощных салата, сыр и большой стакан пива на картонном кружке с изображением краснощекого толстяка. Пассажиры, сидящие за другими такими же столиками, тоже пили пиво, поминутно глядя на часы, чтобы не опоздать на самолет. Услышав объявление своего рейса, они хватали багажные тележки и поспешно катились в направлении посадки. Их сменяли другие. Это броуновское движение не замирало ни на секунду.

А я никуда не спешила. Пиво и еда разморили меня. Я сидела, ни о чем не думая, и просто наблюдала за перемещением людей… И тут я увидела его.

Он появился неожиданно, как будто вырос перед дверями. Я сразу узнала эту полуулыбку, эти прикрытые веки, всю его фигуру.

Сомнений не оставалось — это был он, мужчина с портрета. Кровь ударила мне в лицо, захотелось туг же вскочить, замахать руками, закричать — я здесь! Но страх, что он исчезнет так же внезапно, как и появился, приковал меня к стулу. Он подошел к стойке и заказал пиво.

Он был одет в светло-зеленый плащ и держал в руке портфель из какой-то грубой кожи. После каждого объявления мужчина оглядывал зал ресторана и, подняв брови, смотрел на часы. Я ломала голову, прилетел он только что или улетает. А может быть, кого-то встречает? Несколько раз его взгляд скользнул по мне. Поминутно я говорила себе: «Сейчас я подойду к нему». Но… не могла. Так прошло, наверное, полчаса. Он в последний раз огляделся, поставил на стойку недопитое пиво и направился к выходу, покачивая портфелем. Я выскользнула из-за стола и устремилась вслед.

Как тень я следовала за ним, боясь потерять его в толпе. Побродив по многочисленным ярусам аэропорта, он направился к посадочной платформе монорельса, связывающего аэропорт с автостоянкой. Бесшумно подкатил миниатюрный двухвагонный трамвайчик. Я вскочила в вагон следом за ним.

— Послушайте, — я коснулась его руки, совершенно не зная, что скажу дальше. Но это не понадобилось.

— Слава Богу, вот и вы наконец! — воскликнул он. — Я уже решил, что вы не смогли приехать. Где же вы были? Я ждал вас…

Я не знала, что отвечать, но тут трамвайчик плавно остановился. На платформе возле указателя «Автостоянка» мужчина с удивлением посмотрел на меня:

— Разве вы не на машине? Вас должны были предупредить.

Господи, он принимал меня за кого-то другого. Какая-то женщина должна была его встретить, но не встретила. Я изо всех сил старалась выглядеть спокойной.

— Мы возьмем такси, — сказала я, и боясь, что он сейчас развернется и уйдет, взяла его под руку. Я была не той, кого он искал. Но мне, найдя его, совсем не хотелось тут же и потерять. — Как вас зовут? — Я решила идти ва-банк.

— Алекс, — ответил он, внимательно посмотрев мне в глаза.

Мы сели в машину, он протянул мне портфель:

— Будьте аккуратны.

Таксист обернулся:

— Ваш адрес? — спросил он по-немецки.

Я замерла, но Алекс что-то ему ответил… Мы помчались по бесконечным эстакадам.

— Вы очень неосторожны, — он наклонился ко мне. Запах его одеколона тоже показался мне удивительно знакомым, но от волнения я не могла вспомнить его название.

Мужчина говорил по-английски с каким-то небольшим странным акцентом. За окном виднелись похожие на карандаши небоскребы Франкфурта. На улицах темнело.

Наконец такси остановилось у какого-то вокзала. Алекс помог мне выйти, расплатился с таксистом и, протянув мне руку для прощания, сказал, указывая взглядом на портфель:

— Прошу вас, будьте внимательны.

Я подала ему руку, лихорадочно придумывая причину не отпускать его. Он улыбался, но в его глазах явно читалось удивление.

— Я хочу, чтобы вы поехали со мной. — Я сказала это почти неожиданно для себя. — Вы не можете отказать мне. Я… прошу вас.

— Но вы же должны… — Он опять взглядом указал на портфель у меня в руке.

— Завтра, завтра, у нас еще есть время, — перебила я его.

— Я должен позвонить. — Алекс с трудом высвободил свою руку и направился к таксофону.

В кармане моего жакета лежала записка с адресом отеля, в котором заботливый Люк забронировал для меня номер. Я быстро вытащила записку и запомнила адрес. Алекс довольно долго с кем-то разговаривал, посматривая в мою сторону. Когда он вернулся, на его губах была все та же, знакомая мне по портрету улыбка:

— Все в порядке, Лаура, у нас действительно есть время до завтра, — сказал он.

Тут я поняла, что Лаурой он называет меня.

— Ведь вы — Лаура? — уточнил он, и глаза его слегка прищурились.

Я молчала и продолжала остолбенело смотреть на него.

— Мы так и будем стоять здесь до завтра? — усмехнулся он. — А мне показалось, мы собирались куда-то поехать…

Потом мы опять ехали в такси. На этот раз недолго.

В отеле портье передал мне шутливую телефонограмму от Люка.

— Вас здесь знают? — Алекс удивленно поднял брови.

Я пожала плечами. Что я могла сказать? Только то, что я наконец нашла его…

В прозрачном цилиндрическом лифте мы поднялись на одиннадцатый этаж.

За большим, от пола до потолка, окном номера сияла желтым светом панорама улиц, расходящихся во все стороны. Некоторое время мы молча стояли рядом и смотрели в окно. Он чему-то улыбался. А потом, продолжая улыбаться, повернулся ко мне, и мои руки сами потянулись к нему.

…Мы любили друг друга всю ночь. А под утро его раскинувшееся на широкой кровати тело показалось мне руслом полноводной реки, и я лежала на ее берегу, легко касаясь рукой поверхности воды.

Я думала о том, что портрет, стоявший перед моими глазами, не просто удачен — он полностью и совершенно передает суть этого человека, который сейчас лежит со мной рядом…

Алекс открыл глаза и посмотрел на меня.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Я сравниваю тебя с твоим портретом.

— Каким портретом?

— В Голландии я видела твой портрет.

— Но этого не может быть!.. Впрочем, сейчас все равно. — Он обнял меня и потянул к себе. Мой живот лег на его бедра, и все остальное потеряло для меня всякий смысл.

Я проснулась оттого, что хлопнула дверь номера. Не открывая глаз, я поняла, что он ушел. Не знаю, почему я его не остановила. Он не оставил мне записки и не забыл ничего из своих вещей. Только портфель из грубой кожи остался в номере…

Я открыла портфель — в нем лежали какие-то бумаги. Но я даже не стала вынимать их. Наверное, этой встречи во Франкфурте было для меня достаточно… Странно, но в мужчинах для меня важнее не их присутствие, а то, что остается потом, какая-то история, воспоминание…

Возвращаясь через несколько дней в Лондон, я взяла портфель с собой. И уже сидя в своем кабинете на Черчилль-стрит, решила выяснить, что же досталось мне от моего франкфуртского любовника.

Это были таблицы, по-видимому — отчетность какого-то банка. Какого именно, из бумаг было не ясно, а чтобы восстановить это по тем номерам счетов, которые были указаны напрямую, без шифра пришлось бы потратить уйму времени и потревожить множество людей. Очевидно, речь шла о каких-то финансовых махинациях, и, возможно, Алекс собирался кого-то шантажировать этими бумагами, или даже не он, а кто-то еще. В общем, я решила дальше не разбираться. Во-первых, я никогда не стала бы сама использовать эти сведения, а тратить столько сил, чтобы узнать, какой именно банк нечист на руку — зачем? Во-вторых, я не хотела своими расследованиями навредить Алексу.

24

Стуча зубами под ледяным душем, Рене предпринимал отчаянные попытки если не взбодриться, то хотя бы проснуться. Но поняв наконец, что вместо бодрости духа таким образом он скорее заработает себе судороги, Десанж вышел из кабинки. Страшное похмелье, не то от кошмарного сна, не то от вчерашней выпивки, давало о себе знать при любом резком движении. Особенно тяжело было голове. Она звенела, гудела и вообще вела себя, как пустое ведро.

Не вытираясь, он пошел на кухню, налил стакан минеральной воды, потом, чертыхаясь, долго искал аспирин и, наконец найдя его, бросил в стакан сразу две таблетки. С тела инспектора на линолеум стекала вода, а он тупо смотрел на бурлящий в стакане раствор. Потом ему надоело ждать, и он выпил аспирин, так и не успевший толком раствориться. Но понять, примет его организм этот дар фармацевтики или нет, он не успел — телефон зазвонил так резко и тревожно, что Десанж мгновенно пришел в себя.

— Старик, судя по твоему нервному мычанию, ты только что проснулся. Я недалеко от тебя. Встретимся в кафе на углу минут через пятнадцать? — И услышав в ответ лаконичное «угу», Франсуа отключился.

«Великая вещь — автопилот», — думал Десанж, усаживаясь через двадцать минут за столиком кафе напротив своего коллеги. За это время он успел сделать привычную гимнастику, побриться, получить от пришедшего служащего прачечной-химчистки чистые вещи и отдать ему баул с грязными. Хватило даже времени насыпать сухого корма в клетку попугаю и отыскать для него в холодильнике подсохшее яблоко. Однако, обиженный на хозяина за свой вчерашний голод, старый какаду нс ответил на привычное «Цезарь, привет!», а высокомерно отвернулся. Но, видимо, любопытство сильнее гордости, и через несколько минут Цезарь уже был сама общительность.

А когда к только что полученным из чистки любимым легким брюкам цвета «кофе с молоком» была подобрана белая рубашка и бежевые туфли, вслед убегавшему инспектору прозвучали весьма саркастические комментарии…

— Да ты словно помолодел со вчерашнего вечера! Влюбился, наверное? — съязвил напарник, но Десанж никак не отреагировал на его слова…

А вскоре, развалившись в пластиковом кресле под пестрым тентом, инспектор совершенно расслабился. Он подкрепился фруктовым салатом со специально заказанным тройным лимоном в лимонно-манговом, сливочно-яичном, переперченном коктейле (этот чудесный рецепт ему, тогда еще совсем мальчишке, открыла одна пышнотелая испанка.

«Надо же, — подумал Десанж. — Я давно не помню ее имени, а коктейль и по сей день выручает») и уже выглядел вполне уравновешенным довольным собой и окружающими человеком. От ночных кошмаров осталась лишь некоторая рассеянность во взгляде инспектора. И теперь, испытывая приятную одурь душевного подъема, Рене с удовольствием предавался случайным мыслям под мерное звучание голоса Франсуа. Прихлебывав чудный кофе, который владелица кафе-кондитерской мадам Ано готовила для постоянных клиентов лично, Десанж лениво раздумывал над загадкой: почему это внешне непрезентабельное, маленькое кафе на углу рю де Вожирард и Люксембургского сада летом становится любимым местом завтрака и ланча для многих местных жителей.

«Все же горячие булочки с марципаном и сок прекрасно утоляют голод даже в жару и с похмелья. Нет, весь секрет в том, что в течение дня столики передвигают и ты постоянно сидишь в тени…»

— Старик, так как мы поступим? — ворвался в его сознание нетерпеливый голос Франсуа Превена. Десанж от неожиданности вздрогнул.

— Повтори еще раз, что там плел этот… э… ювелир, — торопливо попросил он, отводя в сторону рассеянный, а с точки зрения Превена слегка придурковатый взгляд.

— Я-то повторю, но услышишь ли ты? Вот вопрос.

— То есть?

— Ты себя хорошо чувствуешь? Солнечного удара не приключилось?

— Скорее уж затмение, а что — тень на челе? — вяло отбивался Десанж.

— Ты очень напоминаешь влюбленного студента: растерян — ах, фея не пришла.

— Видимо, даже не родилась еще. — Напротив Франсуа уже сидел его старинный друг и напарник — циник с легкой наглецой во взгляде грустных глаз. — Или уже умерла… Продолжай, я помню: ювелир утверждает, что не успел починить застежку на колье и должен был вернуть его владельцу только через неделю.

— Да, но при этом он мямлит, и руки у него дрожат. — Превен и сам не очень-то спокойно поглядывал на друга. Но если дрожь выдавала в ювелире явного лжеца, то в нервозности полицейского отражалось опасение за здоровье напарника: последний раз Десанж был в отпуске два года назад, а выходных не видел уже три недели. — Жениться тебе надо, пока не поздно! Питаешься кое-как, скорее совсем себя заездишь, — брякнул Франсуа. Десанжа передернуло:

— Давай-ка о деле. Надо установить владельца колье и расспросить его о сроках ремонта, заодно было ли оно застраховано и на сколько — может он сам свое колье припрятал ради получения кругленькой суммы, и теперь оно лежит себе у него под подушкой — ждет, когда страсти поутихнут, а?

— Ну, не знаю… Владельца-то установили еще вчера. Я ему сегодня звонил. Встретиться он может только после пяти — днем занят: завтра вылетает в командировку в Африку. Он орнитолог, и в командировку его направляет Пастеровский институт, где он служит. Говорит, что поездка была запланирована еще полгода назад, но вылететь в намеченный день, то есть вчера вечером, он не смог, так тяжело переносил прививки от какой-то африканской заразы, что, мол, «трупом лежал» и пришлось ему билеты на самолет менять. Врет, наверное: наши тоже в Африку ездили, так им никаких особенно жутких прививок не делали…

И потом, что это за командировка, которую планируют за шесть месяцев, а на день, на два опоздать можно?

— Не скажи. Если он орнитолог, как ты говоришь, то едет изучать местных птиц. А они могут есть любую отраву — насекомых там, или вообще падалью питаться. Значит, этому мученику науки вкололи не туристический набор прививок, а, скорее всего, какой-нибудь суперрасширенный, и неудивительно, что он чуть к праотцам не взлетел.

Им принесли очередную порцию пышущих жаром крохотных, румяных булочек и кофе. Перед соблазном все равны, поэтому дальнейшее обсуждение продолжалось с набитыми ртами.

— Старик, но взять и не поехать?!

— Он же не в полиции служит. Он ученый — двигатель прогресса. Наверняка ему грант утвердили полгода назад. Какое-нибудь «Наблюдение за гнездованием летающих ящеров в период линьки бегемотов». Так он мог опоздать хоть на неделю — за день линяют только змеи.

Франсуа внимал этим пассажам с нескрываемым интересом и уважением, но жевать не переставал, хотя сахарная пудра изрядно припорошила его темные брюки и рубашку… Рене уже лет пятнадцать как забросил историю, но Франсуа по-прежнему свято помнил, как, будучи студентом юридического факультета, его друг ездил на каникулах куда-то на юг Франции реставрировать средневековый монастырь.

«Может, сказать ему, что я шучу, а то ведь опять перескажет детям и завтра будет злой, как черт, после того, как они его на смех поднимут? — проснулась совесть у Рене, но вспомнив давешние замечания этой женатой, бодрой, ранней птахи о его утренней холостяцкой „бодрости“, Десанж мгновенно передумал щадить вопиющую серость друга. Чего ж его щадить, раз даже стыд перед детьми не заставит его заглянуть в книгу?» — заткнул он свою зануду совесть. С аппетитом дожевав седьмую булочку, Рене запил ее хорошим глотком грейпфрутового сока. Принимаясь за очередную чашку кофе и с наслаждением затягиваясь сигаретой, он подвел итог:

— Значит, так. Скорее всего, тут дело в страховке.

— Погоди, я забыл рассказать тебе. Выяснилась сумма страховки — целая тысяча франков!

— Да?! Но, судя по описанию колье, это раритет, и такая страховка для него — всего ничего. Очень странно. А когда колье должно было быть готово, ты узнал? — хитро прищурился Рене.

— Совершенно случайно узнал, — засмеялся Франсуа. — Этот орнитолог должен был получить его в день отлета. Кстати, застраховал колье не он, а еще его бабушка, и много лет назад. Этот же чудик решил подарить его своей невесте у трапа самолета — видно, чтобы дождалась его из Африки и не сбежала.

Так он говорит, что застежка сломалась только три дня назад и он скорее бросился к этому ювелиру за помощью. — Франсуа снова занялся булочками и кофе.

— Ну, давай же, хитрец! Что еще припрятано у тебя в рукаве? — Глаза Рене уже блестели от любопытства, и Франсуа мысленно потирал руки: отлично, этот блеск — верный признак того, что шестеренки в голове у друга закрутились, и развязка дела, наверное, близка.

— Да ничего особенного. Я, когда этого орнитолога искал, разговорился по телефону с его бабусей. Она давно в маразме, но на фамилию ограбленного ювелира среагировала: сказала, что не видела этого хорька вонючего много лет и не хочет видеть еще столько же. А еще лучше, если его черти сожрут. Да, так и прошипела, а потом и на меня окрысилась и трубку бросила!

— Да ты что?!

— Внучек-то ее этого ювелира лично и не знает. Отнес ему колье в починку только потому, что эта мастерская ближе всего к его дому, а по городу мотаться ему было некогда, сам понимаешь — бумаги, оформление…

— И давно у колье замок сломан?

— Да говорю же: замок сломался три дня назад — орнитолог примерял его невесте на шею, и оно запуталось у нее в волосах.

Девица волосы освобождала — из колье камушек и вывалился, она его поднимать дернулась — колье-то жених держал, вот замочек от рывка у него в руках и сломался.

— Хочешь сказать, что это все он тебе за три минуты разговора выложил? — Рене все больше веселился.

— Ну… я ему несколько раз перезванивал — уточнял на всякий случай, не то ты, зануда, будешь меня гонять к нему двадцать раз, — забухтел Франсуа.

— Цены тебе нет, лентяю! — радостно воскликнул инспектор. — Давай выкладывай остальное в подробности.

— Осталась ерунда всякая… Оказывается, колье — раритет только наполовину.

— Как это?

— У них в семье лет десять назад были денежные затруднения. И его бабка, тогда еще без маразма, пыталась продать гарнитур — в паре с колье был еще гребень, с такими же камушками в такой же серебряной оправе. Так вот, когда она попыталась все это продать, выяснилось, что только оправа старинная, а камушки всего лишь современные дешевые стекляшки. Купили у нее тогда, и то с трудом, только гребень. Он был черепаховый, в серебре — вроде как поценнее.

— Черепаховый? — Рене вдруг напрягся. Рядом, за соседним столиком, галдели дети. Их мамаши увлеклись беседой, и предоставленные сами себе малыши резвились вовсю.

Однако было не настолько шумно, чтобы напрягать слух и перегибаться к собеседнику через стол.

«Вот она, усталость, уже и глохнет бедолага», — грустно подумал Франсуа.

— Говорю же — че-ре-па-ховый! — проорал он.

— Да не ори ты, псих, — поморщился Рене. — А что за подробности?

— Представляешь, — усмехнулся Превен, — орнитолог говорит, что бабка в маразме уж лет десять, а тронулась она от жадности. Он тогда мальчишкой был, но помнит, что она продала этот гребень парню-подмастерью в ювелирной лавке, денег, за него получила немного, но они их тогда очень выручили. А потом дела пошли на лад, бабке жить бы да радоваться, но она от соседей узнала, что тот парень продал ее гребень какому-то заезжему богатею и такой куш отхватил, что смог то ли собственную мастерскую открыть, то ли хозяйскую выкупить… А еще она узнала, что богач хотел весь комплект купить, то есть вместе с ее колье. Причем не торгуясь — был здесь проездом и очень спешил. А парнишка-подмастерье в то время, когда богатей здесь был, действительно приходил к ней и предлагал купить колье, но денег давал мало, так что она ему отказала. А потом богатей уехал, а на парня жаловаться некому — все чисто и по закону.

— Вот это да! — выдохнул Рене.

— Мало того. Через несколько лет их пытались ограбить, но неудачно. И тогда бабка колье застраховала — тысяча франков за стеклянные камушки, представляешь?! И внуку наказала хранить его, пока не найдется покупатель, который за это барахло даст шестьдесят тысяч франков! Столько, говорят, предлагал тот богатей ювелиру. И она, представляешь, надеялась найти второго такого же придурка!

— Так, может, это их семейная реликвия?

— Может, но только «реликвию» бабка, как рассказал ее внучек, за несколько лет до этой истории купила за пятьдесят франков у какого-то клошара, а гребень — так и вообще за десять — то, что он черепаховый, она не разглядела, а клошар и так остался доволен.

— Вот это да! Черепаховый гребень за десять франков! — изумился Десанж.

— Ага, черепаховый, с бутылочными стеклышками вместо изумрудов, — засмеялся Франсуа.

— Что?! — Десанжа буквально подбросило. — Ты помнишь историю с моим дедом? Когда был украден черепаховый гребень, украшенный изумрудами в серебре? А хозяйка-то тогда убивалась. Сколько жалоб настрочила! Эта стерва все пороги обила, до мэра дошла, чуть деда без пенсии не оставила! И все — из-за бутылочных стеклышек!!! — Рене просто захлебывался от возмущения.

— Старик, да успокойся ты! Почему ты думаешь, что это тот самый гребень? Сколько лет уже прошло. Да и тогда все обошлось. А переживала она потому, что гребень был вековой реликвией, — пытался успокоить друга Франсуа. На них уже начали оглядываться. Даже дети поутихли, а их мамаши отвлеклись от сплетен.

— Пяти, — на полтона ниже, но все еще достаточно громко сказал Рене.

— Что «пяти»? — удивился Франсуа.

— Гребень по протоколу значился пятивековой реликвией.

— Ну вот, я и говорю… Да и камни в нем были настоящие. Брось, не кипятись. Твоему деду эта история, можно сказать, помогла. Таинственность, дед молчал как рыба, честь клиентки не пострадала… Зато теперь он, несмотря на возраст, дорогой детектив для элитарных кругов. Мы с тобой о его доходах только мечтать можем! Чего ты переживаешь? Хозяйка гребня уже умерла, а дочь ее ни к кому никаких претензий не имеет. Ты ведь вчера был у нее в ресторане. Не съели же тебя там.

— Что?! Хозяйка гребня — мать нынешней владелицы ресторана на рю де Нодьер?! — поразился Десанж.

— Ну да, конечно.

— Я… — прошептал вдруг помертвевший Рене. — Мне срочно надо увидеть деда… Созвонимся. -

И, неожиданно вскочив, сорокалетний господин рванул по улице, как мальчишка.

«Вот придурок, хоть бы машину взял», — подумал Франсуа. А услышав, что за соседним столиком обсуждают вероятность гибели Парижа в течение ближайших пятнадцати минут, сокрушенно покачал головой: «Лучшие гибнут первыми, причем от безумия».

25

— И вы больше никогда не встречались с ним? — воскликнула хозяйка.

Натали посмотрела на нее:

— Нет.

— И даже не пробовали о нем что-нибудь разузнать? — Мари была необыкновенно взволнована рассказом. Хотя, возможно, сказывалось выпитое вино… Да и ее собственное волнение по поводу дочери…

— Нет, — улыбнулась Натали. — Я не знаю, где его искать. Я даже не знаю его имени. Я почему-то уверена, что его настоящее имя — другое.

Роберта, взволнованная рассказом не меньше своей подруги, напряженно думала о чем-то, сцепив руки под подбородком. Она явно хотела что-то спросить, но не решалась.

— Я бы так не смогла, — наконец сказала она. — Я бы обязательно придумала что-нибудь.

— Зачем? — засмеялась Натали. — Я вернулась домой, чувствуя себя заново родившейся… И я подумала: может быть, наша встреча во Франкфурте была моим последним сном о нем? Ведь с тех пор он перестал мне сниться… Я успокоилась, занялась работой. Ну а мужчины… они легко входили в мою жизнь, и я всегда так же легко расставалась с ними.

Мари мяла салфетку.

— Господи, и неужели вы не хотели бы увидеть его, ну вот прямо сейчас?

— Наверное, хотела бы, — сказала Натали. — Но ведь это даже хорошо, что наши желания и возможности не всегда совпадают. Да и что бы я ему сказала? Ведь пришлось бы как-то объяснять, что я была совсем не той женщиной, с которой он должен был встретиться. — Натали попросила Поля налить ей еще вина.

Мари почувствовала, как необъяснимая грусть охватывает все ее существо: «Или это сказывается мое одиночество?» Ей вдруг стало нестерпимо жаль себя, своей неустроенности в жизни. «Откуда это? — удивилась она. — У меня свой ресторан. Бизнес идет неплохо, грех жаловаться. Я вполне состоятельная женщина, конечно, не миллионерша, но на обеспеченную старость хватит. Да, старость! Одиночество не так пугает, когда есть надежда на будущее… А одинокая старость — это ужасно. Наверное, пора посмотреть правде в глаза: Мишеля нет и, видимо, уже не будет.

Флер выросла, и скоро я стану помехой в устройстве ее личной жизни. — При воспоминании о дочери Мари поймала себя на том, что тихонько вздыхает. — Господи, это невыносимо.

Вечно несчастная, сокрушенно вздыхающая старая мать, за душой у которой ничего нет. Ничего? Да, ничего: все, что было, — мимолетно. Растаяло без следа, а в душе пустота и… сны. — Мари удивилась своему настроению и даже немного испугалась его. — Но ведь Натали тоже долго снился один и тот же сон, вернее, один и тот же мужчина. И она не боится в этом признаться. Наверное, я тоже смогу рассказать о своем, когда он перестану мне сниться. Но я не хочу, чтобы так произошло. Боже! Что бы я только ни отдала, лишь бы он был здесь или хотя бы оказался реальностью… Так, стоп. Он оказался бы реальностью — и что бы я стала тогда делать? Бросилась ему на шею: ах, ты — мужчина моей мечты?! Старая, никому не нужная кляча! А может быть, это уже климакс? Тогда с женщинами еще и не такие странности происходят. Все это надо прекращать, а не то я кончу клиникой для душевнобольных…»

Мари решительно отпила большой глоток вина и оглянулась в поисках спасения от тоски.

За окнами ресторана стемнело. Люди выходили на улицы, видимо желая лично убедиться в наступлении конца света. Толпы прогуливались, радостными криками приветствуя знакомых, заходя в кафе и ресторанчики.

По всему Парижу гремела музыка, вино лилось рекой.

Несмотря на вывешенное на дверях уведомление о частной вечеринке, в ресторан на рю де Нодьер время от времени заглядывали прохожие, привлеченные видом пустующего зала.

— Может, пустим всех? — спросила Мари. — Жаль, если кулинарные эксперименты Жака останутся неоцененными. И нам будет не так грустно.

Никто не возражал.

Натали подняла бокал:

— Я, следуя нашему уговору, поведала вам самую романтическую историю своей жизни. И теперь уступаю место следующей рассказчице.

Пока Роберта и Мари спорили, чья очередь рассказывать, Стефано открыл двери ресторана. Не прошло пятнадцати минут, как все столики были заняты. Все это время Мари рассеянно смотрела перед собой или в окно и чему-то улыбалась. Если бы кто-нибудь подслушал ее мысли, то, наверное, очень бы удивился. «Как приятно чувствовать себя пьяной и грезить наяву. Только не исчезай, прошу тебя. Мне так хорошо с тобой, даже если это — обман. Реальный ты или мой бред — мне наплевать, только побудь со мной еще», — она купалась в лучах этой, как ей казалось, призрачной нежности и любви. А между тем лицо, улыбающееся ей сквозь оконное стекло, было вполне реальным.

— Ну хорошо, — Роберта достала из сумочки сигареты. — Приключений в моей жизни действительно было много. Правда, они не всегда были любовными… Но в том, о котором я хочу вам рассказать, любовь несомненно присутствовала.

В восемьдесят третьем году я работала фотокорреспондентом в восточноевропейском отделе «Нью-Йорк таймс». «Зона», как мы называли Восточную Европу, — это настоящий клад для фотографа. Где я только ни побывала тогда! Я объездила «зону» от Будапешта до Сибири.

Так вот, один из организаторов Берлинской фотовыставки, немецкий журналист, увидев мои фотографии в «Нью-Йорк таймс», прислал мне приглашение участвовать в фотосекторе «Объединение Европы». Я отобрала несколько работ и отправилась в Берлин.

Как всегда в Германии, выставка проходила с размахом. В самом центре Берлина, посреди какой-то стройки, был сооружен стеклянный павильон умопомрачительных размеров. Выставочный зал занимал собой чуть ли не целый квартал. Внутри павильона были настоящие улицы, по которым бродили посетители. А мы — журналисты, телевизионщики, фотографы — днем обычно сидели в большом кафе павильона. По вечерам я гуляла по Берлину, фотографировала, а потом возвращалась к себе в гостиницу.

За два дня до окончания выставки мне позвонили из организационного комитета и сказали, что со мной хочет встретиться некто герр Штальц. Этому Штальцу понравились мои работы, и он хотел что-то со мной обсудить. Наверное, он представитель какого-нибудь издательства, подумала я. В тот же вечер он позвонил мне, и мы договорились о встрече в Тиргартен на следующий день.

Герр Штальц приехал на встречу на спортивном велосипеде, качество которого я, обожающая хорошие мотоциклы и велосипеды, оценила сразу. Он замахал мне рукой издали, хотя мы еще не были знакомы. Подъезжая к скамейке, на которой я сидела, он сделал лихой вираж, распугав прогуливающихся по аллее добропорядочных немецких матерей с детьми. Поставив велосипед за скамейкой, он без приглашения уселся рядом со мной. Выглядел герр Штальц совсем несерьезно, и мне это понравилось. Ему было лет тридцать, волосы какого-то невероятного оттенка… Красная куртка, серьги в ушах.

— Меня зовут Рудольф, Рудольф Штальц, — шутливо коверкая английские слова, представился он. — Мне очень понравились ваши работы.

— Спасибо, — сказала я. — Что же конкретно вас интересует?

— Фотографии. Только фотографии, — нарочито серьезно проговорил он, достал из рюкзака репродукции моих работ и стал перебирать их.

— Вот. — И он протянул мне одну из них.

Это был мой давний пейзаж в желто-красных тонах. Снимок действительно получился отличным: на переднем плане случайный прохожий денно и даже подозрительно смотрит в объектив, а осенние холмы за его спиной напоминают плавники какой-то доисторической рыбы.

— Где это снято? — спросил Рудольф. Я честно стала вспоминать, но вспомнить не могла, фотография действительно была давняя.

— Не помню, надо смотреть в архиве. А зачем вам это?

Рудольф свернул из фотографии трубочку и посмотрел через нее на меня.

— Видите ли, это затянувшаяся история, и притом довольно запутанная… Вряд ли вам будет интересно. Если не вдаваться в подробности, человек на фотографии — мой знакомый, которого я очень хочу найти, но никак не могу. Я подумал, что, может быть, вы его знаете и поможете мне. Извините, что побеспокоил вас. — Несовершенно внезапно откланявшись, он сел на велосипед и медленно поехал по аллее.

Я машинально вынула из сумки свой Canon[4] и поймала спину Штальца в видоискателе. И в тот момент, когда я нажимала кнопку, он обернулся. Мне показалось, что он испугался. Штальц остановился.

Возможно, он хотел что-то сказать мне, но тут же передумал. Через минуту я его уже не видела — он скрылся за поворотом аллеи.

Обычно я не проявляла пленку сама, а отсылала прямо в редакцию. Но тут я зашла в ближайший фотосалон и попросила отпечатать снимки. Я хотела понять, действительно ли Штальц испугался, или это мне только показалось.

Через час я уже сидела на скамейке в сквере и разглядывала фотографию. Пленка в моем Canon была на этот раз черно-белой, и, возможно, поэтому снимок вышел отличным, как будто специально срежиссированным: дорогой спортивный велосипед и резко контрастирующая с ним фигура, выражающая — теперь в этом можно было не сомневаться — испуг.

Больше Штальц на выставке не появился. А мне позвонили из парижского офиса редакции и сообщили о моей новой командировке. Я оставила отснятую пленку в Берлинском отделении «Нью-Йорк таймс» и поехала в Польшу. Снимать президентские выборы, да еще в «зоне»… В общем, после этой работы все так закружилось и понеслось, что я неожиданно для себя самой… вышла замуж.

— Ну, дорогая моя, это вполне в твоем духе! — вставила Мари. — Хотя, честно говоря, я совершенно не представляю себе твоего мужа. Наверное, он по характеру — твоя прямая противоположность.

Но ты — В халате, с бутылочкой детской смеси… Нет, это просто невозможно себе представить!

— Насчет мужа ты почти угадала. Он мягкий, тихий, домашний… Мы поженились через три недели после знакомства. Ну да Бог с ним, это не относится к рассказу.

— Подожди, Роберта, — попросила Мари, — из тебя прямо слова не вытянешь! Расскажи все-таки, кто он? Вы так и живете вместе?

— Кто он? Поляк. Полгода мы прожили в доме его родителей в Гданьске. Его мама учила меня мыть посуду… Вообще она относилась ко мне, как, к слабоумной, считая, что западная женщина не может отличить утюг от сковородки. Короче, через год я убежала в Париж. С сыном в животе.

— Так вы развелись?

— Нет. Мы и сейчас в прекрасных отношениях, правда, только в роли родителей.

— Бывают же такие совпадения, — сказала Мари, обращаясь к Натали. — Вы представляете, у нас Робертой дети родились в один день, с разницей в год. — Мари прислушалась к себе и поняла, что беспокойство из-за Флер немного отпустило ее.

— А в Париже жизнь кипела, — продолжала Роберта. — Я так засиделась в семейном гнездышке, — она засмеялась, — что, как только смогла отправить подросшего Януша в Польшу к бабушке с дедушкой, с головой бросилась в работу и сразу подписала два контракта в журналах мод.

Работа в павильоне хорошие деньги — как раз то, что мне тогда было нужно.

— Так ты снимала знаменитых топ-моделей? — Глаза Мари заблестели.

— Ну не всех, конечно, но кое-кого из них — да, приходилось. Мир моды — это интрига на интриге. Безумно интересно, но только если сам не принимаешь в этом участия, а смотришь со стороны.

— Я слышала, — сказала Натали, — что им нельзя заниматься сексом. Это правда?

— Да что вы? А мне казалось, что они проводят в постели все свое время, ну, кроме съемок. — Мари взглянула на подругу, ожидая ее ответа.

— Я вам так скажу, — усмехнулась Роберта, — они весьма своеобразные персонажи. Вы помните мужской образ в рекламе мартини? Выразительный, удивительно сексуальный, с шармом. Вы и подумать не можете, какой этот парень зануда. Я измучилась снимать его. Он во всем неуверен. Одним словом, капризный, сомневающийся неврастеник. К тому же женщин просто не переносил. А знаменитая Мikу, где бы она ни находилась, повсюду возила с собой коллекцию оберток от жевательной резинки, ее все так и звали за глаза — Резинка. — Роберта засмеялась. — Да, так слушайте дальше, — продолжила она. — Работала я к тому времени в Париже где-то год или два. Заказ был для «Плэйбоя». Это значит, нужно было найти новый образ, новое лицо.

Мы бросились на поиски. Дали объявления: около сорока, спортивный, мужественный, страстный… Представьте себе: начало зимы, погода паршивая. Просмотрели в студии человек пятьдесят. Холод. У меня уже руки еле двигаются. «Все, — говорю ассистентам, — на сегодня закончили». Собираюсь уходить, а мне говорят: «Там один парень уверяет, что вы знакомы». — «Ну, зовите», — говорю. А сама заворачиваюсь в плед с головы до ног.

Я его сразу узнала.

Теперь он стал блондином. Волосы ежиком. Кожаная куртка, кожаные штаны в обтяжку. Девицам моим, ассистенткам, он сразу понравился.

— Привет, — говорю ему. — Давно мыс вами не виделись! — Мне показалось, он не ожидал, что я сразу узнаю его. — Вы по объявлению?

— По объявлению? — переспрашивает он в некотором замешательстве. — Вас не так-то просто найти. Я было действительно собирался дать объявление. Да только в какую газету? Где вас разыскивать — в Перу, на Цейлоне, в России? — Он говорил по-французски, но с тем же киношным немецким акцентом, как тогда, в берлинском Тиргартен, на английском. — Мы ведь так толком ни о чем и не договорились.

Я пожала плечами, вспомнив удачный снимок испуганного человека на велосипеде, подошла к камере и взглянула на него через видоискатель.

Имидж у него теперь был другой, но сам он почти не изменился за те два года, которые прошли после берлинской встречи.

Ассистентки вопросительно поглядывали на меня. Зимний свет, струясь через стеклянный потолок ателье, падал прямо на фигуру Рудольфа — я наконец-то вспомнила его имя. Еще минут двадцать — и стемнеет. Я решила повторить успех берлинского фотоэкспромта.

— Не могли бы вы раздеться? — спросила я, беззастенчиво разглядывая его.

Его лицо вытянулось от неожиданности. Он стоял и недоуменно пялил на меня свои голубые, почти прозрачные глаза, пытаясь хоть что-то понять.

Я расхохоталась:

— Только куртку. Хочу сделать несколько снимков на память.

Он как-то напрягся, но тем не менее снял куртку и слегка поклонился.

— К вашим услугам, мадам!

Я ходила возле него, как хищница, которая присматривается к жертве, и искала ракурс, но меня все время что-то не устраивало.

Обойдя вокруг нею несколько раз, я подошла к нему вплотную. Мне хотелось толкнуть его, растрепать, потащить за рукав свитера, как-то растормошить… Но я не успела — он вдруг наклонился и поцеловал меня в лоб.

А через миг он уже держал меня на руках, словно мы были артистами балета, и уносил меня в соседнее помещение, как принц уносит в русском балете королеву лебедей, убитую чарами колдуна, — уносит, чтобы оживить своей любовью…

Мои ассистентки — люди в нашем деле опытные, привыкшие не удивляться ничему. Они наблюдали за нами через зеркальные стены студии и направляли свет.

Мне никогда не доводилось до этого заниматься любовью в свете прожекторов, да еще сознавая, что девки рассматривают лицо моего партнера и ловят его выражения.

В какой-то момент я открыла глаза: его лицо было серьезным и сосредоточенным. «А он не так-то прост!» — пришло мне в голову. Как случилось, что я, полчаса назад собиравшаяся спокойно отправиться домой, сама бросилась ему на руки и позволила делать с собой все, что он хотел, ощущая при этом его какую-то магическую власть надо мной?

Внезапно я рассердилась на себя. Я не могла смириться с этой властью. «Раз уж это случилось с тобой, — сказала я себе, — сделай так, чтобы он вспоминал тебя всю свою оставшуюся жизнь…»

…Натали порывисто схватила Роберту за запястье.

— У вас есть его фотография? — тихо спросила она.

Роберта замолчала, лихорадочно раздумывая, что ответить.

— Я знаю, что она есть у вас, — прошептала побледневшая Натали.

Роберта улыбнулась и неопределенно покачала головой. Мари переводила недоуменный взгляд с одной собеседницы на другую, ничего не понимая. Решив разрядить ситуацию, она встала и сказала:

— Наверное, пора перейти к моей скромной персоне. Только, боюсь, я никудышный рассказчик, да и история моя незамысловата, так что я, пожалуй, проиллюстрирую ее семейными фотографиями.

Мари поднялась к себе в офис и вынула из ящика стола фотоальбом с целующимися детьми на обложке. Тут были фотографии Флер, племянников, ну и ее «медового месяца» с Мишелем.

Когда она спустилась в зал, Роберта и Натали ели апельсиновые дольки с таким видом, как будто бы ничего не произошло.

Мари раскрыла альбом:

— Посмотрите, это мы с Мишелем, будущим отцом Флер.

Женщины склонились над фотографиями, и тут же Роберта громко вскрикнула — посетители ресторана стали оборачиваться на них, видимо ожидая какого-то сюрприза.

А Натали… Натали смотрела на Мари, и выражение ее лица было совершенно изумленным.

— Может, вы объясните мне наконец, что здесь происходит? — спросила Мари.

— Послушай, и в самом деле ничего не понимаешь или только притворяешься? — Роберта смотрела на нее, как тигр на ягненка.

Глаза Мари округлились, но неожиданно заговорила Натали.

— Я не знаю, каким образом это могло произойти, но, похоже, мы с Робертой говорили об одном и том же человеке. А теперь выясняется, что этот человек — ваш муж, Мари. Все это совершенно невероятно, но нам нужно все-таки разобраться в этой истории. — Натали уже сумела взять себя в руки. Ее пример подействовал на Роберту. Но Мари выглядела совершенно растерянной.

— Вы хотите сказать, что Мишель и тот, о ком вы рассказывали… То есть, что вы рассказывали о Мишеле? Но этого не может быть! — запротестовала она. — Возможно, это просто сходство…

— Нет, — сказала Натали, и в ее голосе появились профессиональные успокаивающие интонации: — Слушая рассказ Роберты, я почему-то сразу начала подозревать, что она рассказывает о том же человеке, что и я. Видите ли, мне это трудно объяснить… Скажите, Роберта, те фотографии, о которых вы говорили, ну, с велосипедом… И другие… Они в Париже?

Роберта подняла брови, вспоминая:

— Сейчас я не могу этого сказать точно… Но архив у меня в порядке.

— Мы должны сравнить их с фотографией из альбома Мари. Иначе никто из нас не сможет чувствовать себя спокойно.

Роберта понимала, что история выходила фантастическая и разобраться в ней просто необходимо. Но неизвестно, нужно ли это разбирательство ей, ведь ни Мари, ни, тем более, Натали ничего не знают о ее настоящей «деятельности».

— Мари, вызови мне, пожалуйста, такси. Может быть, фотографии у меня дома, и тогда я привезу их прямо сюда. Натали, а где ваша репродукция?

— Репродукция осталась в Лондоне. — Первой мыслью, пришедшей в голову Натали, было немедленно позвонить домой и попросить Генриха срочно выслать репродукцию. Но Натали не помнила, где она лежит, и ей совершенно не хотелось просить кого-то перерывать свои личные бумаги. — Боюсь, что мне никак не получить ее до моего возвращения, — вздохнула она.

Мари попросила Поля вызвать такси для Роберты и принести им с Натали чего-нибудь покрепче.

— Без меня ничего не рассказывайте, — попросила, покидая их, Роберта.

26

В такси она пыталась обдумать происшедшее, но ее мысли никак не хотели выстраиваться в логическую цепочку. Чем грозило лично ей, Роберте, то, что Рудольф Штальц, вернее, тот человек, который назвался ей этим именем, оказался как-то связанным с этими двумя женщинами? Можно просто улизнуть от них, но ведь Мари подвезла ее вчера к самому дому! Да и как она будет жить дальше, не узнав о нем все?! Где-то в глубине ее души все-таки таилась надежда на случайное сходство совершенно разных мужчин. Но, вспомнив рассказ Натали, она подумала, что, еще слушая его, вспомнила о Штальце. Не зря же потом из всех своих многочисленных романтических историй она выбрала именно эту…

Машина остановилась возле ее дома. Попросив таксиста подождать, она даже не стала вызывать лифт, а побежала по лестнице. И только роясь в сумочке в поисках ключей, вспомнила о Януше и той размолвке, которая произошла между ними, когда сын с каким-то совершенно незнакомым ей упрямством отказался ехать к ее подруге.

В квартире было темно и тихо. Она щелкнула выключателем и вошла в комнату. На столе у компьютера лежала записка, написанная по-польски: «Мама, не сердись на меня, пожалуйста. Но я действительно не мог поменять свои планы на этот вечер. Целую, Януш».

Ну, слава Богу, тон записки был извиняющимся. Конечно, она не будет сердиться на него, тем более в день его рождения.

Она подошла к стеклянному шкафу, хранящему ее архив, и быстро нашла нужный конверт. Включив свет над столом, разложила фотографии. И воспоминания нахлынули на нее.

…На подоконнике лежит начатая пачка «Голуаза». Она курит и смотрит на голубей, сидящих на крыше соседнего дома.

Недокуренная сигарета летит в окно, рискуя упасть кому-нибудь на голову, но ее это совсем не волнует. Она резко оборачивается…

Он спит или делает вид, что спит.

Если бы ее взгляд обладал силой воспламенять объекты, то на постели уже дымились бы угли. Она была взбешена: как такое могло произойти с ней?! Где была ее голова?

Роберта достала из пачки новую сигарету и, подхватив большую пепельницу из горного хрусталя, плюхнулась в постель, явно не заботясь о сне незваного гостя.

Она считала себя разборчивой во всем, что касалось мужчин. По крайней мере, выбор всегда был за ней. Так было до вчерашнего дня.

С работой теперь придется распрощаться. Все-таки она не настолько цинична, чтобы после вчерашнего появиться на глаза этой компании сплетниц.

— Представляю, что сейчас делается в студии! — воскликнула она и зашарила рукой по простыне в поисках зажигалки.

Он открыл глаза и, натянув на голову простыню, соорудил в ней маленькое окошечко, через которое смотрел на нее.

Первым ее желанием было треснуть его пепельницей по голове, но, сдержавшись, она продолжала искать зажигалку.

Он вытащил зажигалку из складок одеяла, и когда Роберта протянула за ней руку, взял ее за плечи и потянул к себе.

Потом… Она дала себе слово никогда не вспоминать, что было потом, и ведь действительно до сих пор не вспоминала! За свой вчерашний позор она должна была покорить его, подчинить себе полностью. Она извивалась в его объятиях, наблюдая, как он теряет контроль над собой, как меняется выражение его лица, как безвольно раскрываются его губы… Это продолжалось долго, бесконечно долго. Она не давала ему ни минуты отдыха, играя на всех струнах его чувственности, пока не выбилась из сил. Тогда она прислонилась к стене и увидела, что он… не дышит.

Он лежал с раскрытыми глазами, закатившимися за покрасневшие веки. Его лицо было смертельно бледным.

Что было дальше? Она брызгала ему в лицо водой. Она растирала ему щеки и виски.

Приложив ухо к его груди, она ничего не услышала. Тогда, накрыв его двумя одеялами, она быстро оделась и выбежала из квартиры на улицу, чтобы из телефонной будки вызвать «скорую помощь».

Потом, летя по лестнице обратно вверх, она поняла, что захлопнула дверь квартиры, не взяв с собой ключей.

Она звонила, стучала. Сначала одна. Потом с быстро приехавшей бригадой «скорой помощи»…

Потом вызывали пожарных.

Пожарный влез в открытое окно ее спальни и открыл им дверь. В квартире никого не было…

Раздавшийся под окном нетерпеливый сигнал такси прервал ее воспоминания. Выбрав две наиболее приличные фотографии, сделанные десять лет назад в парижском ателье, она поспешила на улицу.

Когда машина свернула за угол, Роберта увидела, как группа молодежи, одетой в фосфоресцирующие костюмы с изображением скелетов, отплясывает прямо на площади под звуки стоящего на асфальте магнитофона.

27

Разглядывая привезенные Робертой фотографии, Мари чувствовала, что земля просто уходит у нее из-под ног. Никаких сомнений быть не могло. Человек на фотографиях — ее Мишель.

Мишель для нее был той важной жизненной составляющей, о которой просто знаешь, что она есть, и этого достаточно. Тогда она спокойно приняла его стремительный отъезд и свое последующее одиночество. Первый месяц он часто звонил. Сначала из Голландии, потом из Дании, из Италии. Она толком не знала, чем он занимается, но понимала, что его работа для него чрезвычайно важна, и не слишком-то беспокоилась.

Она поняла, что беременна, уже после его отъезда. И… успокоилась окончательно. Она ничего не сказала ему, потому что была уверена: он и так знает об этом. На чем основывалась ее уверенность, она вряд ли смогла бы объяснить. Просто была уверена — и все.

И вот этот вечер, эти романтические рассказы… Так кого же она любила все эти годы? Получается, что человека, воспоминаниями о котором она жила, она совсем не знала! Она прожила все эти годы как под гипнозом.

Ее мать умерла через полгода после рождения Флер. Похоронив мадам Дюпьер, Мари погрузилась в воспитание дочери и заботы о семейном деле…

Звонки Мишеля становились все более редкими, пока не прекратились вовсе. Но все равно, он незримо присутствовал в ее жизни, и мало ли какие обстоятельства не позволяли ему позвонить! Она продолжала ждать его и часто во всех подробностях представляла себе, как он вернется, возьмет на руки Флер и скажет, что его дела успешно закончились и теперь он больше никуда не уедет…

Этот вечер разрушил все. Мари подумала, что ее состояние сравнимо разве что с состоянием человека, проснувшегося после долгого летаргического сна.

Три женщины сидели молча, и молчание затягивалось.

Наконец его прервала Натали:

— Так вы давно не видели вашего мужа?

Мари кивнула.

— Вы в разводе?

Мари отрицательно покачала головой.

— Наверное, мне следовало обратиться в полицию… — растерянно проговорила она.

— Судя по вашему рассказу, вы видели его последней из нас. Может быть, он что-то говорил о своих планах? — обратилась к Роберте Натали.

Роберта помолчала: рассказывать им подробности его исчезновения ей не хотелось. Обдумывая каждое слово и стараясь не сказать чего-нибудь лишнего, она ответила:

— Нет, о его планах мне ничего неизвестно. Он исчез совершенно неожиданно для меня. Да и вообще мне мало что известно о нем… Знаете, Роберта посмотрела на Мари, — вряд ли сейчас нам удастся придумать что-то разумное — мы слишком шокированы происшедшим. Давайте поодиночке спокойно все обдумаем, а завтра обменяемся идеями. Тем более что уже поздно.

— Роберта права, — согласилась Натали. — Думаю, нам всем стоит отдохнуть и собраться с мыслями. Спасибо вам, Мари, за чудесное угощение. А вообще… Хоть я и не любительница мистики, но мне не отделаться от ощущения, что наша встреча была предопределена. — Натали встала и, попрощавшись, пошла к лестнице, ведущей наверх.

Роберта и Мари проводили взглядом ее высокую, стройную фигуру. Роберта достала из сумочки косметичку и подкрасила губы.

— Ну что ж? Созвонимся завтра после обеда, — сказала она.

Только посадив Роберту в такси, Мари почувствовала дикую усталость и полную опустошенность на поднялась к себе, бросилась на кровать и разрыдалась.

28

Януш порывался рассказать матери о событиях своего бурно проведенного дня рождения, но заснул, едва коснувшись головой подушки и успев сообщить только то, что новые здания на Ля Дефанс ему, пожалуй, все-таки нравятся. Роберта укрыла его пледом и усмехнулась: хороша мать, за все пятнадцать лет можно по пальцам перечесть те дни, когда она укладывала сына спать. Но, может быть, так даже лучше, во всяком случае, ее Януш уже умеет за себя постоять. Сам устроился на работу… Когда мало интересуешься делами собственного сына, можно ожидать и не таких сюрпризов! Она поглядела на улыбающегося во сне Януша. Похоже, праздник он себе устроил и без нее — пришел во втором часу ночи, весь взъерошенный… Но не пьян. Завтра наверняка расскажет что-нибудь несусветное, приврет немного, чтобы было повеселее, — эту черту он, наверное, позаимствовал у нее. Ну, ладно, пусть спит, завтра ему к восьми в ресторан.

Роберта легла на живот, пытаясь уснуть, потом перевернулась на спину. Ощущение сумбура, возникшее у нее после разговора в ресторане, постепенно проходило. Да, конечно, все это выглядит как безумие, безумием и является, но ведь это не первый раз, когда ее преследуют совпадения… Вот, например, их с Мари дети родились в один день.

Кстати, о совпадениях… Портретист, о котором рассказывала Натали…

Как же она сразу не вспомнила об амстердамской истории! Едва ли в Европе много художников, дальтоников, да еще с завышенным самомнением.

Кнут нашел Роберту сам, причем, как она потом выяснила, в результате тщательного «кадрового подбора». На очередном богемном сборище — кажется, это было открытие какой-то выставки — он подошел к ней вместе с ее знакомым голландцем, кинооператором. Тот представил их друг другу, затеял обычный для такого места разговор и вскоре отошел. Кнут остался, некоторое время поддерживал беседу о модной тогда в Амстердаме дизайн-группе, советовал Роберте их поснимать. Она исподволь разглядывала его: что на самом деле нужно этому разговорчивому господину?

У него были очень светлые, почти белые волосы, прозрачные глаза, но это даже шло к его скандинавскому типу лица. Как фотографу Роберте его внешность показалась интересной — сухощавая фигура, своеобразный наклон головы. Одет артистично, но вполне пристойно: темно-зеленые прямые джинсы, замшевые ботинки и бежевый шерстяной пуловер. Но это был не ее тип мужчин — слишком внимателен к себе и не особенно заботится о том, чтобы развлечь даму. Она успела понять, что им тоже движут не сексуальные мотивы — во всяком случае, не они в первую очередь.

Роберта имела опыт общения с подобными людьми — она предчувствовала, что здесь может оказаться что-то стоящее.

Наконец он заговорил о деле:

— Я слышал, мадемуазель Дюко, что вы много времени провели в Восточной Европе? Можно с вами посоветоваться об одном деле?

— Зависит от того, что вас интересует. Политика там такая, что, боюсь, советовать что-либо все равно бесполезно. Если же ваш интерес касается бизнеса, тут я кое-что рассказать могу.

Кнут пристально посмотрел ей в глаза:

— В каком-то смысле — речь идет об искусстве. Есть ли у вас там знакомые богатые коллекционеры?

Роберта рассмеялась:

— Знаете ли, настоящие коллекционеры, знатоки искусства, там обычно не слишком богаты. У них можно найти кое-что интересное, то, что осталось с прежних времен. А те, кто может купить что-то ценное сейчас, как правило, ничего не понимают в собственных приобретениях. Правда, в последнее время они стали нанимать себе консультантов. Такие консультанты — на вес золота, ведь нужно, чтобы они не слишком распространялись о чужих коллекциях.

— А эти новые коллекционеры всегда довольствуются мнением одного искусствоведа?

— Если ему доверяют. Однако не слишком ли вы со мной откровенны, Кнут?

— Надеюсь, я об этом не пожалею. Мы сможем поговорить обо всем подробнее где-нибудь в другом месте?

Миниатюрный бар, выбранный Кнутом, пустовал. Чтобы сделать заказ, им пришлось ударить молоточком в специально установленный на стойке гонг. Из боковой двери вышел помятого вида хозяин и лениво направился к ним. Роберта знала такие заведения: в центре, в пределах концентрических кругов каналов их немного — большая часть располагалась ближе к окраинам. В соседнем помещении находился кафе-шоп для любителей легких наркотиков. Владельцы большинства кафе-шопов придерживались такого взгляда: либо пить, либо курить. Поэтому в баре никто не курил травку, а распитие спиртных напитков в курительной категорически запрещалось.

Роберта заказала эспрессо и коньяк, Кнут — скотч и содовую. Несмотря на явную предрасположенность хозяина бара к марихуане, здесь было чисто, даже уютно — вид на канал, плетеная мебель, тоненькие алые пунктирные линии на темно-вишневых стенах. И кофе оказался неплохим.

— Мне вас рекомендовали как исключительно способного человека. — Кнут пытливо взглянул на нее. — Мне нужен тот, на кого можно было бы положиться.

— Разумеется, лестно слышать такие характеристики. — Роберта решила выяснить все сразу. — По всей видимости, вам нужен надежный человек, который нашел бы вам другого человека. Дело касается музейной собственности или подделки? — Сейчас он либо испугается, либо ему придется выложить все начистоту.

Несколько минут Кнут молчал, что-то рисуя на салфетке и то вглядываясь в лицо своей собеседнице, то опуская глаза. Роберта, глядя в сторону, сознательно выдерживала паузу. Кажется, интуиция снова не подвела ее: он до сих пор не ушел, следовательно, сейчас она узнает что-то занимательное.

Так же молча Кнут подал ей свой рисунок — на салфетке угадывались контуры одной поздней работы Матисса — не из самых известных, но из тех, что входили во все серьезные каталоги. Роберта сразу узнала ее — полтора года назад ходили слухи, что эта картина недавно похищена у одного коллекционера. Это скверно, она предпочла бы, чтобы ее новый знакомый оказался аферистом, а не вором. «Хотя, — подумала она, — на профессионального преступника он, пожалуй, не похож. Наверное, этот Матисс не настоящий».

Вслух Роберта сказала:

— Мне нужно время, чтобы все обдумать. А сейчас я бы хотела узнать условия.

— Двадцать процентов. Но покупатель не должен широко рекламировать свое приобретение.

Роберта усмехнулась:

— Не будет. Как я смогу вас найти?

— Напротив королевского дворца, на канале, стоит понтон «Сонный кит». Его хозяин, Хельмут — мой приятель. До конца месяца он не собирается никуда сниматься, так что вы наверняка его застанете — скажите ему, кто вы, мы назначим встречу. Но я прошу вас принять решение не позже, чем через неделю.

29

Вернувшись тогда в свой гостиничный номер, Роберта принялась фотографировать — старая привычка, помогавшая принимать решения. Она сделала снимок с балкона, откуда открывался видна мощеный бульвар внизу, затем зашла обратно в комнату, сфотографировала легкое деревянное кресло у стола, нацелилась на лампу в форме вазы, сделала несколько кадров отдельных вещей из ее гардероба на пушистом бежево-розовом ковре: туфли-лодочки, янтарные бусы, ярко-красные перчатки. Когда она перешла в ванную и приготовилась снять собственное отражение в зеркале, в памяти всплыл один ее польский знакомый… Пожалуй, это был идеальный клиент.

Тадеуш, тридцативосьмилетний толстяк, был типичным представителем нового польского бомонда. В этом человеке никому бы и в голову не пришло подозревать тягу к прекрасному, но он старался «соответствовать», и поэтому Роберта остановила свой выбор на нем.

Тадеуша всегда отличала склонность к лирическим историям. Страдал он и в настоящий момент: его давняя школьная любовь, Ханна, отказывалась отвечать ему взаимностью. Пять лет назад он встретил ее на Рыночной площади в их родном Кракове, и забытое чувство вернулось к нему, словно он опять стал троечником из девятого класса. Тадеуш тут же купил этаж в старом доме по соседству с тем, где была квартира Ханны, каждый день присылал ей цветы и подарки, приглашал на рауты, устроил ее сына в престижную школу… Но она по-прежнему предпочитала его неуемным страстям тихую жизнь разведенной женщины.

Правда, Ханна была человеком практичным, поэтому подарки от своего воздыхателя принимала и даже иногда ходила с пылким влюбленным в театр и на какие-то приемы. Роберта несколько раз видела ее. В Ханне узнавалась та самая польская красавица, которой восхищались писатели прошлого столетия — спокойная, с правильными чертами лица и немного ироническим взглядом. В ее одежде и манерах не было и намека на тот вульгарный стиль, который стал визитной карточкой в кругу Тадеуша.

А ему она казалась просто совершенством. О его неразделенной страсти знали все — это была первая и почти единственная тема его застольных разговоров. Он мог заговорить о своей любви с кем угодно и при любых обстоятельствах. Про него рассказывали анекдот: пан Тадеуш приехал в Варшаву заключать договор об открытии нового салона BMW. Но во время переговоров он вдруг замолчал и тупо уставился на стену собственного кабинета… А потом потянулся к телефону и потребовал, чтобы секретарша немедленно нашла ему портрет пани Ханны и повесила его на стену. Когда фотография была доставлена, Тадеуш в течение получаса расписывал ошарашенным немцам достоинства своей возлюбленной.

В детстве Ханна мечтала стать искусствоведом, но ее мечте не суждено было сбыться — она работала врачом-косметологом в небольшом салоне в старом городе. Однако все выходные проводила в прогулках по маленьким кривым улочкам вокруг университета, где располагалось множество художественных галерей.

Тадеуш, сам ничего в живописи не понимавший, относился к ее увлечению с огромным пиететом. Он даже пытался дарить Ханне картины: сперва выбирал их по своему вкусу, но после того, как она, однажды не выдержав, расхохоталась при виде очередного подарка, стал советоваться со знатоками. Вскоре Тадеуш знал с десяток имен модных польских художников…

К его желанию покорить Ханну уже примешивался азарт — найти что-то особенное, что бы могло поразить ее, а самому стать причисленным к касте обладателей сокровищ.

В один из своих приездов в Краков Роберта встретила Тадеуша в «Холодовском» — одном из самых шикарных баров города. Он был один, если не считать двоих охранников. Узнав француженку, бывший уже навеселе Тадеуш кинулся к ней с объятиями: несмотря на свою романтическую увлеченность Ханной, он никогда не упускал случая поволочиться за другой женщиной, а Роберта вызывала у него особые симпатии. Он долго уговаривал Роберту поехать с ним на его загородную виллу, перемежая комплименты ей жалобами на свою жестокую возлюбленную.

Многие ее знакомые мужчины вели себя точно также: боготворили одну женщину, но это ничуть не мешало им пускаться во все тяжкие. Роберта привыкла к этому, но понять не могла. Не то, чтобы она сама заводила романы только с теми мужчинами, в которых влюблялась, — большинство ее любовников были ей малоинтересны. По этой причине ей не составляло труда поддерживать отношения сразу с несколькими. Но если уж она увлекалась кем-то всерьез, то все остальные мужчины просто переставали для нее существовать…

И теперь, чтобы отвлечь внимание собеседника от собственной персоны, Роберта стала расспрашивать его о Ханне.

Между прочим, Тадеуш рассказал ей, что мечтает подарить Ханне «настоящую вещь», такую, чтобы она уже не смогла устоять…

30

Найти «Сонный кит» оказалось просто: немного обшарпанная, но прочная посудина в самом деле стояла у причала напротив королевского дворца. Хельмут, шестидесятилетний битник по виду, сразу понял, кто такая Роберта. Он пригласил ее в мастерскую, которую умудрился разместить прямо на понтоне. Большинство картин не произвело на Роберту никакого впечатления. Она обратила внимание лишь на одну — портрет хозяина, глядя на который она узнала о Хельмуте больше, чем из разговора с ним. Равнодушные, но при этом хитроватые глаза выдавали человека «с двойным дном» — держится просто, но способен на самые неожиданные вещи. И что-то еще было в этом лице на холсте — не то улыбка, не то горечь. Портрет был написан неяркими красками, с преобладанием серых тонов, так что можно подумать, будто художник рисовал не самого человека, а его призрак.

Поймав взгляд Роберты, Хельмут сказал:

— Это рисовал Кнут. Он разработал целую теорию дальтонического искусства.

Хельмут пошел звонить Кнуту, и у Роберты теперь было время еще раз оценить ситуацию. Непохоже, что они собираются продавать ворованную картину, скорее подделку Кто же ее автор? Неужели Кнут? Но сделать копию Матисса, не различая синего, невозможно. Хельмут? Что ж, вполне может быть…

Кнут появился удивительно быстро, через пятнадцать минут. Он выглядел очень оживленным. Насей раз он был в сером просторном костюме, который слегка болтался на его фигуре. Он сразу приступил к переговорам:

— Итак, вы решились.

— Да, я могу привезти покупателя в Амстердам. Когда мы приедем, я дам вам знать. Но к этому времени картина уже должна быть в городе.

Кнут кивнул и наморщил лоб:

— Могут возникнуть сложности с провозом ее через границу.

— Думаю, мой клиент с этим справится самостоятельно.

Хельмут принес граппу, Роберта выпила обжигающую виноградную водку до дна и заела посоленным лимоном. Получилось, пожалуй, не хуже, чем если бы это была текила.

Следующие два часа они провели, слушая болтовню Кнута, — он рассказывал что-то про свою дальтоническую концепцию, а Роберта внимательно изучала Хельмута. В его манерах было что-то знакомое, он словно напоминал ей кого-то… И вскоре она поняла — чем-то очень явным, но трудно — уловимым Хельмут был похож на ее давнюю любовь — пианиста Шарля. И она с трудом заставила себя подняться и покинуть «Сонный кит».

Переговоры происходили в краковской квартире Тадеуша. Роберта уже привыкла к причудам новых богачей в «зоне», но имперская роскошь этого жилища все-таки поразила ее. Прихожая изобиловала золочеными светильниками и зеркалами, от тяжелой дубовой двери с позолоченными ручками в виде драконов тянулся персидский ковер-дорожка…

Тадеуш провел ее в представительскую комнату, интерьером которой наверняка занимался приглашенный дизайнер: дубовая мебель, такая же обшивка стен, темные шторы. На низком столе уже стояла бутылка Нenessy[5], бокалы и забавная хрустальная пепельница в виде рыбы, бьющей хвостом. Усевшись в удобное, обитое темным бархатом кресло, Роберта зажгла сигарету и откинулась на высокую спинку.

Все прошло на удивление просто — достаточно было показать Тадеушу репродукцию картины в большом каталоге Матисса, как он радостно закивал головой и согласился на первую же названную Робертой сумму.

Через неделю, в начале сентября, Тадеуш прилетел в Амстердам. С собой он привез «эксперта» — немолодого художника с явной склонностью к алкоголизму. Первое, чем заинтересовались польские гости, был квартал «красных фонарей»… Но уже на следующий день изрядно помятый и еще не протрезвевший Тадеуш выразил желание посмотреть «товар». Роберта тоже видела картину впервые и была приятно удивлена качеством подделки. Конечно, она не была специалистом, но, похоже, автор удачно сымитировал стиль Матисса — он по нескольку раз прорисовал отдельные фрагменты, с каждым новым слоем краски меняя и превращая картину.

Первым к холсту подошел приятель Тадеуша. Несмотря на все признаки тяжелейшего похмелья, он старался выполнить свою работу добросовестно: несколько раз он отходил от картины, потом возвращался, наклонялся, чтобы разглядеть отдельные мазки. Наконец он важно кивнул Тадеушу, и тот, едва взглянув на холст, сказал: «Беру».

На следующий день поляк заплатил наличными, и Роберта стала богаче на несколько десятков тысяч долларов. Ей предстояло еще закончить свои легальные дела в Амстердаме, после чего она собиралась устроить себе каникулы — теперь она вполне могла себе это позволить…

Она согласилась отметить успех «операции» с Кнутом и Хельмутом — Хельмут все-таки очень нравился ей.

Но в ресторане, слушая болтовню Кнута о живописи, он был грустнее, чем в их первую встречу на «Сонном ките». Она подумала, что, наверное, ему пришлось отказаться от собственного творчества, чтобы стать мастером подделки. И похоже, Хельмут был таким же одиночкой, как и она сама. А ей пора научиться уважать чужой выбор.

Между тем подвыпивший Кнут перешел с искусства на предпринимательскую, точнее, мошенническую деятельность. Он так увлекся, что стал рассказывать о каком-то своем приятеле, обладавшем особым даром убеждения, благодаря которому мог надувать кого угодно.

— …А какой актер! — восхищался тогда Кнут. — Он канадец, но если бы мы с ним соревновались, из кого выйдет лучший немец, он бы точно победил. Я нарисовал его портрет, но, мне кажется, ничего не получилось: какой-то опереточный персонаж стоит посреди улицы. Впрочем, об этой картине меня уже несколько раз спрашивали.

…И сейчас Роберте пришла в голову мысль: уж не о портрете ли этого Алекса-Мишеля-Рудольфа рассказывал тогда Кнут? Все это может быть связано с бумагами, которые оказались у Натали. Хорошо бы их посмотреть.

Да, замечательные были времена! Сейчас такая операция уже ни за что не прошла бы…

31

На следующее утро Натали подписала предварительные бумаги по контракту и решила вернуться в Лондон на машине. Из бюро проката автомобилей она выехала на почти новом синем «ауди». За рулем у нее будет время все спокойно обдумать.

Она оплатила гостиничный счет на неделю вперед. Пусть Терри поживет в Париже один, может быть, это пойдет ему на пользу — ведь он так стремился к свободе. Во всяком случае, ей он сейчас совершенно не нужен…

Ее мысли вернулись к работе. Несколько склок между банком и его клиентами… Фактически банк нанял ее для того, чтобы попытаться стабилизировать свое шаткое положение. Натали льстило, что ее, иностранку, французы сочли достаточно изобретательной и дотошной, чтобы заставить клиентов вернуть ссуды.

Она уверенно вела машину. На лобовом стекле появились пунктирные дорожки первых дождевых капель.

Она включила дворники.

Надо же, как в этот раз подействовал на нее Париж! Выложить двум совершенно незнакомым женщинам такие интимные подробности. Это было совершенно непохоже на Натали Гарднер — собранную деловую женщину, какой ее обычно знали окружающие.

Искать Алекса, или как они его там называли? Но зачем? И зачем она, глупо расчувствовавшись, пообещала этим женщинам, что поможет им в поисках?

Вообще-то, найти обычного человека в Европе не так уж трудно. Каждый где-нибудь да числится: банки, налоговая полиция, страховки… Но Алекс? Три женщины знали его под разными именами. Кто он? Спецагент? Представитель криминального мира? Скорее второе. У Натали были приятели в Скотленд-Ярде, она могла бы обратиться к ним. Но как она объяснит свой интерес к этому человеку? Не рассказывать же им правду!

Она вспоминала своих новых знакомых и по профессиональной привычке анализировала, можно ли доверять их историям. Хозяйка гостиницы и ресторана — искренняя и простодушная. И у нее дочь от этого человека. Почему же она все-таки не обратилась в полицию? Его бы уже из-под земли достали. Нет, похоже, она говорила правду… Другое дело — ее подруга. Той явно есть что скрывать — она обдумывала каждое свое слово…

Полил такой сильный дождь, что пришлось сбавить скорость. Остальные машины тоже еле ползли. В противоположное окно ее «ауди» постучали из соседней машины. Ничего не видя из-за дождя, Натали дотянулась до ручки и опустила стекло. Из окна ползущего рядом микроавтобуса к ней тянулись мохнатые лапы. Следом за ними высунулась страшная клыкастая морда какого-то невиданного зверя.

Сначала Натали опешила, но из автобуса донесся хохот. Клыкастая морда оказалась маской, а снявший ее человек театрально раскланялся.

32

Три дня в Швейцарии пролетели для Флер незаметно. Свою мечту встретить в горах принца она позабыла, как только очутилась на склоне. После душного Парижа воздух Кран-Монтана кружил голову, вызывая ощущение эйфории. Кататься на лыжах было так легко и приятно, как будто она занималась этим всю жизнь, — траверсы, развороты, прыжки получались сами собой.

На время затмения жизнь курорта замерла. Лыжники спустились к отелям, служащие, прервав свое непрерывное суетливое движение по поселку, уставились в небо через закопченные стекла. И только несколько дельтапланеристов до последнего момента продолжали парить в небе.

Флер не знала, что ее занимало больше: происходящие с солнцем метаморфозы или ажиотаж, творившийся на земле. Она с интересом разглядывала людей вокруг. Большинство из них стояли небольшими группами и, глядя в небо, перекидывались замечаниями или обменивались познаниями в области астрономии. Компания из десяти молодых людей приблизительно ее возраста бодро вытанцовывала под музыку хаус, доносящуюся из переносного магнитофона. Еще одна группа, постарше, разлеглась на принесенных заранее ковриках чтобы без помех наблюдать затмение. Какой-то странный человек сидел на земле, прижавшись спиной к невысокой каменной ограде, и не отрываясь смотрел в портативный телевизор, стоящий перед ним. Флер заметила огромный объектив телекамеры со значком «Антенн-2»[6], который старательно шарил своим стеклянным глазом по лицам публики. В какой-до момент девушка заметила, что камера нацелена на нее. Ничего не оставалось, как помахать ей рукой и улыбнуться.

Неподалеку от оператора Флер заметила две знакомые фигуры. Жюли и Ребекка, сестры-близнецы, были одеты в одинаковые тонкие серебристые лыжные костюмы — под ярким солнцем было так тепло, что невозможно замерзнуть, даже лежа на снегу. Но оптические приборы, сквозь которые сестры разглядывали солнце, различались: Жюли пользовалась закопченным стеклом, купленным, очевидно, у оборотистого местного жителя, а Ребекка надела специальные очки, привезенные из Парижа, — Флер видела такие неделю назад в магазине на их улице.

Флер нравились веселые и доброжелательные сестры. Пообщавшись с ними пару дней, их уже невозможно было перепутать. Ребекка никогда никуда не торопилась, при этом замечала любую мелочь и всегда действовала очень обдуманно, даже если дело касалось всего лишь похода в кино. Ее зеленые глаза обычно смотрели на собеседника как будто лениво, и только изредка в них вспыхивали лукавые искорки.

Жюли отличалась бешеным темпераментом, который могла обуздать с большим трудом. Она всегда поторапливала собеседника в разговоре, задавая наводящие вопросы, и ни минуты не пребывала в покое, словно компенсируя нерасторопность сестры. Вот и сейчас в ожидании, когда же небо начнет, наконец, темнеть, она притопывала ногой и что-то говорила Ребекке, мотая головой, так что ее длинные золотистые волосы колыхались волнами, как струящийся поток.

Обе были рады увидеть Флер, особенно Жюли, которая смогла отвлечься и не думать о том, как невыносимо медленно течет время. Вместо приветствия сестры хором поздравили подругу с наступающим концом света. Она в отместку поинтересовалась, почему они до сих пор не в бункере.

Не успели девушки переброситься парой фраз, как в утреннем небе стали сгущаться сумерки. Сперва на солнце появилась небольшая щербинка, затем светящийся диск стал постепенно уменьшаться, при этом свет от него исходил необыкновенно яркий, как будто солнце отчаянно сопротивлялось наползающей на него тени. В собравшейся толпе наблюдателей раздался свист, крики, а когда стало совсем темно — женский визг… Потом два небесных диска совместились, и несколько секунд можно было любоваться роскошной солнечной короной, оттененной чернотой лунной окружности.

Но вскоре восстановился красивый безоблачный день, и люди стали расходиться: кто-то отправился смотреть репортажи о затмении из Восточной Европы, другие чувствовали настоятельную потребность отметить несостоявшийся конец света бутылочкой вина, а большинство просто продолжило прерванные занятия. Это значило, что в ближайшие полчаса на подъемнике образуется толчея, лучше еще немного подождать внизу.

Неугомонная Жюли успела познакомиться с компанией любителей хауса — очень кстати, будет с кем вечером потанцевать. Флер вспомнила, что собиралась еще раз позвонить матери. Она знала, что Мари быстро успокаивается, но все-таки чувствовала некоторые уколы совести, оттого что заставила ее поволноваться.

Под вечер Ребекка, которая всегда держала в голове целый справочник разнообразной информации, напомнила Флер о ее дне рождения.

— Послушай, Дюпьер, ты как намерена отмечать свои шестнадцать — тихо пить сама с собой в номере или шумно веселиться? Почему мы с Жюли до сих пор не приглашены?

— Да… Надо бы отпраздновать, но у меня никаких идей.

— Мы тут были в небольшом ресторанчике у леса, знаешь, налево от подъемника. Там здорово, хозяин утверждает, что заведение не менялось с 1873 года. Он сам, я думаю, тоже. Там всего четыре столика, так что если мы заявимся компанией, то займем весь ресторан. И давай сделаем так: мы с Жюли не ожидали тебя здесь встретить, поэтому у нас нет подарков. Давай мы всех пригласим. Ты ведь не против, если эти немцы к нам присоединятся?

— Я буду рада. А потом можно будет пойти танцевать.

Ресторан действительно оказался пропитанным духом прошлого столетия. Эти дубовые столы не могли появиться вчера — каждый обладал собственной индивидуальностью и историей. Камин, про который хозяин, итальянский швейцарец, с гордостью сообщил, что его не перекладывали с момента постройки, давал только легкий намек на аромат сжигаемого дерева, но такого запаха, вероятно, невозможно было бы добиться при помощи современных приспособлений. Он служил лучшей приправой к аромату превосходного фондю, приготовленного специально в честь именинницы. Хозяин, который готовил для своего маленького заведения сам, был счастлив, что клиенты предоставили выбор блюд ему, и остановился на фамильных рецептах. На столе появились восемь видов сыра, из которых шесть были приготовлены в ресторане по старинной технологии, а два — привезены из местной сыроварни, восхитительная форель в ветчине, баранина в винном соусе. А немецких приятелей Жюли в полнейший восторг привел сложный сливочно-шоколадный десерт.

Прогулка от ресторана до дискотеки заняла полчаса, и этого времени как раз хватило, чтобы съеденное не помешало получать удовольствие от танцев. Флер неплохо владела своим телом, и в этом не уступала ребятам из немецкой компании. Весь вечер ее не покидало чувство искрящейся радости. Она не пыталась искать своего принца среди новых знакомых, ведь с ним она должна была встретиться случайно, лицом к лицу. Ей казалось, что это вот-вот должно произойти, и счастье переполняло ее, придавая всему происходящему сияющий ореол, который был даже ярче солнечной короны.

Сестры возвращались в Париж в тот же день, что и она. Незадолго до отъезда Флер пришло в голову, что надо позвонить тете Кларе, благодаря которой она так замечательно провела время.

— Клара? Это Флер. Я звоню из Швейцарии.

— Здравствуй, дорогая, с днем рождения. Извини, что не позвонила вчера, — у нас был семинар на тему «Авторство инсталляции». Очень интересно. Я не выступала, но помогала все организовать, ты же знаешь, без меня у них все пошло бы кувырком.

— Спасибо за подарок.

— Правда? Тебе понравился мой Учелло? Это замечательно, наконец-то ты стала ценить старых мастеров!

— Учелло? Я говорю про поездку в Швейцарию…

— Ты меня благодаришь за то, что поехала в Швейцарию?

— Ну да! Разве не ты прислала мне билеты и подтверждение из гостиницы?

— Флер, девочка моя, я была бы счастлива сделать тебе такой подарок, хотя и не разделяю твоих восторгов по поводу лыж, но я, к сожалению, не могу себе этого позволить. Но мне все равно приятно, что ты обо мне так хорошо думаешь. Наверное, это Мари, она так тебя балует!

— Но она тоже ничего не знает о поездке… — Флер совсем растерялась.

Если это был чей-то злой умысел, она бы наверняка уже обо всем знала. Оставалась одна версия — «таинственный незнакомец». И Флер решила обязательно найти его по возвращении в Париж.

33

Десанж несся по улице. «Дед должен немедленно узнать обо всем! Если это то самое колье, то дело семнадцатилетней давности будет раскрыто! Ведь деда тогда обвиняли чуть ли не в том, что он прикарманил его. Хотя все обвинения и были сняты еще при жизни старой хозяйки ресторана. Но что это я так распсиховался? — Он начал наконец обращать внимание на окрики прохожих. — Ну, ничего — физическая нагрузка психам полезна!»

Он перешел на быстрый шаг, не доходя квартала до дома деда. Но у кафе на Дюкло вспомнил, что даже не предупредил того о своем визите. Уже достав трубку, Рене осознал, что мысли его несколько путаются, а появляться таким перед любимым дедом ему не хотелось…

И Десанж вошел в прохладу кафе, попросив официанта оставить за ним столик на улице, но не из центральных под зонтиками, а из тех, что стоят в стороне, отделенные друг от друга кадками с высокими ирисами, но прикрытые от солнечного пекла общим навесом крыши. Принимая заказ на минеральную воду в паре с горьким, без сахара, кофе, официант не преминул заметить, что именно оттуда вид затмения будет особенно хорош. Вежливо улыбнувшись в ответ, Десанж облегченно подумал, что его собственное помешательство, пожалуй, никому не бросится в глаза, — ведь даже официанты, одурев от наплыва посетителей, уже мелют всякую чушь.

«Да, будет лучше видно то, чего не видно — солнце-то скроется!» — Подумал инспектор, сворачивая к туалетным комнатам. Здесь он чуть не столкнулся с выходящим из туалета пожилым господином, но отработанная реакция полицейского привычно выручила его. «Тертый калач», — пронеслось в голове у инспектора, автоматически отметившего полную невозмутимость чудом не пострадавшего мужчины.

Вымыв лицо холодной водой и выходя на улицу, Рене увидел, что его несостоявшаяся «жертва» сидит за соседним столиком, но уже не в одиночестве, а с совершенно седым, крепким и поджарым стариком, в котором нетрудно было узнать Клода Десанжа, к которому и был устремлен столь стремительный бег его внука!

Немного понаблюдав из-за стеклянных дверей кафе, Рене Десанж понял, что оживленно беседующие старики примерно одного возраста и, скорее всего, господин напротив деда — его сослуживец. Рене был знаком с французским феноменом военного братства времен Второй мировой войны — не раз он наблюдал, как совершенно незнакомые между собой люди, случайно оказавшись рядом, моментально проникались глубокой взаимной симпатией и часами не могли наговориться, вспоминая и заново переживая свою героическую военную молодость.

Он уже собрался уйти незамеченным, чтобы не мешать старикам, но, увидев на своем столике запотевший стакан с минералкой, понял, что жажда сильнее вежливости. Тем более сейчас в нужную сторону направлялся официант, и, используя его спину как прикрытие, Рене быстро оказался на своем месте с вожделенным стаканом в руке. Густая стена по-вангоговски ярких ирисов надежно скрывала его от глаз соседей. «Кто знает, — подумал инспектор, — может быть, дед скоро освободится, а посоветоваться с ним необходимо, поэтому… Поэтому спешить некуда. Если, конечно, старики не проговорят неделю».

Десанж прислушался к их разговору. Речь действительно шла о военных годах — собеседник деда рассказывал, что он, шотландский американец по происхождению, будучи еще в молодости ярым поклонником французской культуры и истории, в годы Второй мировой приехал сюда сражаться в Сопротивлении, в знаменитой «Группе двадцати трех».

— Я отлично помню вашу группу, — оживленно сказал дед Рене. — Люди разных национальностей под руководством армянина Мисака Манушьяна.

— Макс Холл, мсье.

— Клод Десанж, очень приятно встретить почти сослуживца. Я тоже был в Сопротивлении. Сначала в Л ионе, потом в Париже.

— О, я знал Анну-Марию Десанж… — раздался взволнованный голос Макса Холла. Он заговорил быстро и громко, словно спешил узнать для себя что-то чрезвычайно важное… Но Десанж отвечал ему глухо и нехотя. Рене знал почему.

В рядах Сопротивления дед воевал вместе с бабушкой. Они были молоды, счастливы, влюблены друг в друга и в Республику. Дед рассказывал об этом Рене, и его слова подтверждали радостные лица на выцветших фотокарточках из семейного альбома… Даже в годы фашистской оккупации Десанжи увлеченно строили планы на послевоенное будущее, а в сорок четвертом был освобожден Париж, и казалось, что вот-вот войне наступит конец.

Но судьба распорядилась по-другому. Самые страшные испытания были еще впереди…

Двадцать пятого августа, когда в соборе Парижской Богоматери должно было состояться торжественное богослужение в честь освобождения Парижа, всю площадь перед собором неожиданно накрыл обстрел. Десанжи находились здесь же, на площади. Прикрыв собой случайно оказавшегося рядом с ней чужого ребенка, Анна-Мария была тяжело ранена и умерла на руках у мужа.

Жизнь тогда потеряла для Клода всякий смысл. Но в Лионе оставался их с Анной-Марией четырехлетний сын…

«Судьба была слишком жестока к деду, — с горечью думал Рене, прислушиваясь к разговору стариков. — Сначала она отняла у него любимую женщину, а потом — единственного сына…»

Рене Десанж-старший погиб в шестидесятом во время подавления вооруженных беспорядков в Алжире. Он прибыл в Париж в цинковом гробу и был похоронен с воинским салютом. «Но где же справедливость?! — в который раз мысленно вопрошал Рене Десанж-младший. — Во имя чего погиб отец? Ведь всего два года спустя Франция даровала колониям свободу!» Рене Десанж-старший, так и не увидев сына, оставил ему в наследство свое имя, полицейский значок и любовь к истории…

Между тем разговор за соседним столиком продолжался.

— Я храню «Юниверсите либр» от первого сентября сорок четвертого года с последней фотографией Анны-Марии. Она снята на площади за несколько минут до обстрела… Рядом с ней ее муж. Это вы?

— Да. — Голос Клода прозвучал совершенно глухо. — С тех пор прошло много лет, почему вы помните об этом?

«Как бы до скандала не дошло! Он что, любовник бабушки? — обалдело подумал Рене и стал вспоминать, как выглядел этот человек, когда они столкнулись в коридоре. — Ничего особенного, и ростом не вышел. Но, может, он в молодости был Апполоном?

Вряд ли, морда у него, наверное, и тогда была лисья». И с обидой за чистоту семейного предания он начал нервно постукивать пальцами по крышке пластикового столика.

— Поймите, я люблю ее всю жизнь, — услышал окончательно изумленный инспектор голос Макса Холла. — Нет, нет, это совсем не то, что вы подумали. Она, весь ее облик, эти локоны, эти полные жизни глаза — все это было и по сей день остается для меня символом Франции. Я видел, как она была ранена, потом узнал, что она погибла, но я не верил, не мог поверить… — В голосе Макса Холла звучало настоящее отчаяние. — Я даже пытался найти ее после войны. — Макс Холл усмехнулся. — А однажды, уже в восьмидесятых, я увидел девушку, как две капли воды похожую на Анну-Марию… Я, знаете ли, увлекаюсь человеческими судьбами, собираю что-то вроде коллекции. И я пытался принять участие в судьбе этой девушки, ее звали Мари, потому что считал, что она внучка Анны-Марии, дочка того мальчика на площади, вашего сына, которого она закрыла собой. Но потом я узнал, что мальчик тоже умер… Простите меня, но я столько лет надеялся на ошибку…

— Ваша Мари действительно ни при чем, господин Макс Холл. Но нашего сына Рене тогда на площади не было — на фото другой мальчик.

— Как?! И я могу увидеть вашего сына?

— Нет, он погиб совсем молодым во время войны в Алжире. Но его сын, Рене Десанж-младший, жив…

В это время на улице потемнело — начиналось затмение, и взволнованный разговором стариков инспектор стал вместе с остальными посетителями кафе наблюдать необыкновенное природное явление.

А через несколько минут, когда солнце уже стало освобождаться из лунного плена и его лучи, упрямо пробиваясь из-за черного диска, вдруг вспыхнули ослепительной короной вокруг провала кромешной тьмы, в памяти Рене неожиданно всплыли чьи-то дурацкие слова: «Золотая корона солнца замкнет все судьбы воедино», и его мысли приняли новое направление.

«Та девушка, которая, как я считал, погибла во время ограбления ресторана, действительно была похожа на фотографии бабушки Анны-Марии. А хозяйку ресторана на рю де Нодьер зовут Мари, Мари Дюпьер. Может быть, Макс Холл говорило ней?»

Похоже, все судьбы действительно замкнулись воедино… «Однако мне уже давно пора на дежурство», — спохватился Рене, взглянув на часы, вскочил из-за столика и замахал проезжавшему мимо такси.

34

Из своего кабинета Рене позвонил деду и услышал, что Клод Десанж успел-таки заметить его в кафе. А потом дед сообщил ему нечто и вовсе удивительное. Оказывается, по тому давнему делу об ограблении ресторана Дюпьер он сталкивался с удачливым американским финансистом по имени… Макс Холл. Нет, лично они не были знакомы до сегодняшнего дня, и дед никогда не слышал об участии Макса Холла во французском Сопротивлении. Зато о его других делах, как давних, так и современных, старый детектив был информирован хорошо.

— Понимаешь, мой мальчик, — не торопясь рассказывал дед, тогда как у Рене глаза от удивления лезли на лоб. — Он занятный тип. У него огромное состояние и вилла-дворец где-то в Португалии, причем все это приобретено вполне легально, не подкопаешься. Однако имеет склонность к участию в подозрительных аферах. Скучно ему, что ли? Не знаю. Он попал в поле нашего зрения в связи с несколькими делами о подделках старинных безделушек, которые продавались потом на аукционах. Многие нити вели тогда к Максу Холлу, но зацепиться за них нам не удалось. А в связи с ограблением ресторана Дюпьер я узнал, что незадолго до него Макс Холл поселился на рю де Нодьер и просиживал в этом ресторане целые дни.

Я подозревал его в соучастии, но достать не мог. Хотя зачем ему это надо — представить трудно. Может быть, если бы мы с ним тогда познакомились, я бы и вышел через него на преступников. Он сам, по-моему, человек неплохой, просто со странностями: коллекционирует людские судьбы, как другие — антиквариат. Скупает доказательства ко всяким темным историям. Но это я узнал уже потом…

Похоже, мозаика складывалась сама собой. Положив трубку, Рене быстро вышел из отделения, сел в машину и поехал в полицейский архив. Он был уверен, что в деле семнадцатилетней давности участвовало то же колье, что было похищено на днях из ювелирной мастерской, но он должен был подтвердить свою уверенность.

Наверняка ограбленный ювелир и был тем самым оборотистым подмастерьем, который за бесценок приобрел у соседки гребень, а потом выгодно продал его, как выражался Франсуа, «заезжему богатею». Уж не был ли этим богатеем Макс Холл? А что, вполне возможно. И теперь, узнав о приезде Макса Холла в тот момент, когда знакомое ему колье находилось в ремонте в его мастерской, ювелир не удержался от соблазна и инсценировал ограбление, оставив колье у себя — с тем, чтобы продать его американцу, который, по словам Клода, «скупает доказательства ко всяким темным историям».

В полицейском архиве инспектор быстро убедился в своей правоте. Он на верном пути! Посвистывая, Рене сел в машину, собираясь вернуться в отделение, но почти неожиданно для себя лихо развернулся и поехал совсем в другую сторону… Ему нужно было немедленно вновь увидеть Мари Дюпьер.

Подъезжая к ресторану, он раздумывал, с чего начнет разговор с хозяйкой. Но на дверях его встретила табличка, гласившая, что в ресторане приватная вечеринка. Конечно, Рене мог войти, пользуясь своим удостоверением. Но вместо этого он подошел к окну и заглянул в зал.

За столиком, освещенные светом разноцветных свечей, сидели три дамы. Одной из них была Мари.

Он внимательно посмотрел на нее и понял, что ему очень нравится глядеть на эту чем-то взволнованную женщину…

Вот она поставила на стол локоть, и Рене невольно улыбнулся. Он не был особенно сентиментален, а друзья вообще считали его циником, но сейчас воспоминания окатили его теплой волной. Локоть Мари как две капли воды был похож на локоток ангела с той открытки — такой же округлый, с маленькой косточкой на конце. Десанж уже и не помнил, когда это было, наверное, ему было лет двенадцать… Кто-то принес в класс рождественскую открытку с нарисованной на ней хорошенькой девочкой-ангелочком. Его одноклассники разглядывали открытку и, понимающе переглядываясь, давились от смеха.

Но Рене, сколько ни смотрел на картинку, не мог понять, что же такое неприличное они на ней увидели, пока наконец кто-то из мальчишек не растолковал ему, недотепе, что девчонка-ангел сидит, прижав к вороту кулачок, а ее выпирающий голый локоть своей округлостью похож на женскую грудь. Рене посмеялся со всеми для порядка, испытывая острое чувство смущения: локоток притягивал его взгляд, рождая первое неясное эротическое переживание… А потом преподаватель истории отобрал у них открытку.

Очнувшись от воспоминаний, Рене увидел, что Мари смотрит на него. И как в детстве смутившись, он улыбнулся ей, и ее лицо вдруг потеплело, одновременно приобретя какое-то растерянное выражение. Ему показалось, что она уже не слушает или не слышит подруг. Вокруг Рене сгущалась темнота. Но это был не пугающий мрак затмения, а наполненные веселыми городскими огнями сумерки, обещающие скорое рождение нового дня.

Рене Десанж и Мари Дюпьер, эти еще незнакомые между собой мужчина и женщина, глядели друг на друга и не могли наглядеться…