Русалочка

Пролог

Санкт-Петербург. 1993 год.

В открытом море вода совсем синяя, точно лепестки самых красивых васильков, и прозрачная, словно чистое стекло, - но зато как глубоко там! Ни один якорь не достанет до дна, на дно моря пришлось бы поставить много-много колоколен, - только тогда бы они могли высунуться из воды. На самом дне живут русалки...

Морской царь давным-давно овдовел, хозяйством у него заправляла старуха мать, женщина умная и очень гордая своим родом: она носила на хвосте целую дюжину устриц, тогда как вельможи имели право носить всего-навсего шесть. Вообще, бабуля являлась особой, достойной всяческих похвал, и очень любила своих внучек. Все принцессы росли прехорошенькими русалочками, однако лучше всех была самая младшая, нежная и прозрачная как лепесток розы, с глубокими и синими как море глазами. Но у нее, как и у других русалок, не было ножек, - только рыбий хвост.

Странное дитя была эта младшая: такая тихая, задумчивая... Больше всего она любила слушать рассказы о людях, живущих наверху, на земле. Старухе бабушке пришлось поведать ей все, что она знала о кораблях, городах, о людях и животных. Особенно занимало и удивляло русалочку то, что цветы на земле пахнут, - не то что тут, в море! - что леса там зеленые, а рыбы живут в ветвях и звонко поют...

- Когда вам исполнится пятнадцать лет, - говорила бабушка, — вам тоже разрешат всплывать на поверхность моря, сидеть при свете месяца на скалах и смотреть на плывущие мимо огромные корабли, на леса и города!

Никого так не тянуло на поверхность моря, как самую младшую, тихую и задумчивую русалочку, ведь ей приходилось ждать дольше всех.

- Ах, когда же мне будет пятнадцать лет? - говорила она. - Я знаю, что очень полюблю и тот мир, и людей, которые там живут!

... И вот, принцессе исполнилось пятнадцать.

Ганс Кристиан Андерсен.

... Ее принарядили и позволили плавать где угодно: по всему свету! А поскольку младшая принцесса плавала быстрее дельфинов и самых быстроходных катеров, она - и месяца не прошло - умудрилась осмотреть весь мир: полюбоваться со скал восходами солнца над Японией и закатами в Дании, ночными огнями Нью-Йорка и туманами Ливерпуля, да много чем еще.

Русалочка изучила все пляжи, внимательно исследовала повадки самых разных людей: в плавках и купальниках, маленьких и больших, добрых и злых, красивых и страшненьких. Когда она видела кого-то приунывшим и одиноким, то моментально касалась губами его сердца: человеческое сердце начинало биться в два раза чаще, печали как не бывало, правда, иногда случался инфаркт. Услышав хохот детворы, она смеялась с ними в лад, посылая по волнам гребешки белой пены. Голос ее звучал, как музыка, но такая возвышенная, что человеческое ухо не могло расслышать ее, так же как человеческие глаза не видели ее саму. Самым же соблазнительным было наблюдать за тем, как парни в плавках, целуют и поглаживают девчонок в лифчиках.

«Ах, если б у меня были стройные ножки, загорелое тело и ласковый принц, – мечтала морская гостья. – Я бы стала самой счастливой русалочкой на свете».

Мелькание огней, лиц, иноземных слов, скоростных автомобилей довольно скоро задолбало принцессу. Да, ей открылся поистине сказочный мир, но этот мир был столь же фантастический и удивительный, сколь волшебно было ее воображение, - ведь открывается нам поистине то, что мы ожидаем увидеть. Морская дева поняла, что разноцветные картинки – вовсе не то, что ее манило в мире людей. Ее притягивало к земле что-то действительно глубокое, сокровенное и незримое. Что-то, чего она не могла ни объяснить, ни понять. Этого не показывали на пляжах, не публиковали в журналах, не снимали в сериалах.

Она все реже возвращалась на ледяное морское дно.

«Что за радость, когда тебя любят лишь мрачные завсегдатаи бездны? – Вздыхала русалочка. - Что за счастье там, где нет ни солнца, ни луны, куда не рискуют опускаться рыбы, дельфины, не говоря уже о людях, - все это плескается наверху, в теплой воде». Там, на морском дне - поверите ли? - ни одной живой души. Да, да! Может, порой и встретится бесплотная сестра-русалочка, но побудет возле тебя всего-ничего, поглядит страшно понимающими глазами и тут же уплывет, чтобы не расплакаться: и она хотела бы наверх, к солнцу; и вам друг другу нечего сказать, потому что мечты всех русалок одинаковы.

Между мечтой и чудом – путь, длинною в смерть. Еще в детстве бабушка предупреждала сестричек:

- Не помышляйте о земном, красавицы, пусть сердце ваше навеки принадлежит море-океану - и обретете счастье. Только чудо может переместить русалку к людям. А чудо - это воздушный замок, - говорила она. – Где вы видели замки на открытом воздухе? Мираж, да и только!

Бабушка была невероятно ученой, например, она могла блестяще доказать, что водные замки русалок более реальны, чем каменные замки людей или воздушные замки ангелов. В то же время она в мельчайших подробностях описывала юным русалочкам жуткую морскую колдунью, способную творить чудеса. Бабушка знала, что колдунья сидит в самом центре Тихого Океана, на месте столь глубоком, центральном и тихом, что никому не дано ведать пути к ней, даже морскому царю, отцу русалочек, суровому и единовластному начальнику морских сфер. В сей мрачной точке планеты любое живое существо рискует быть раздавлено беспощадным давлением мирового океана и, как правило, обращается здесь в абсолютный нуль. Исключением является лишь вот эта ведьма, мол, ей море по колено. Зараза до того умна, что ее голова со временем усеялась отвратительными интеллектуальными шишками, а глаза преисполнились столь неподводной печалью, что заглянуть в них - все равно, что подписать себе смертный приговор.

- Самое чудовищное, - строго наказывала бабушка, делая умное лицо и высоко потрясая указательным перстом, - это угодить во власть ее чар. - Она выразительно умолкала, строго поджимала губы и добавляла: - Без большого-большого греха к колдунье не попадают. А посему, девки, не мечтайте, помышляйте о подводном - и станете счастливы. Единицам из миллионов обитателей морей и океанов удавалось выжить после встречи с колдуньей. Единицам! Но и те не приобрели у чертовки ни черта, кроме смертельной тоски, неподводной печали и беспредельного отчаяния. Вот как это было страшно.

Еще бабушка рассказывала о беспутных русалочках, которые променяли ледяную бездну на мир людей и по сути превратились в млекопитающих. В подводном царстве эти русалочки по статусу равнялись нашим международным путаночкам. Ведь хвостатым девам с роду начертано блюсти невинность, а какая на земле невинность?

- Господи! - восклицала бабушка, содрогаясь от ужаса и старости. - Чем только они не расплачивались с волшебницей: голосами, хвостами, душами, лишь бы хитрая карга превратила их в людей! О какой морали здесь вообще можно говорить? О, скверные девчонки! Благо, изменниц было не много, да и земля их толком не держала - они жили и умирали столь же мучительно, сколь тяжек был их грех.

После такой идеологической обработки, прозрачных детей морского царя было уже силой не вытащить со дна любезного океана. Но в семье не без урода. Несмотря на тысячу предупреждений, младшая русалочка вбила себе в голову во что бы то ни стало отыскать логово Тихого океана и познакомиться с колдуньей. Увы, ее мечта к пятнадцати годам разрослась и с каждым днем все меньше напоминала мечту: метаморфоза, которая помогла бы занять место под солнцем среди людей становилась для русалочки реальностью, пусть, пока не осуществленной и чудесной, но реальностью, затмившей маразм бабушки, а идея замены морского хвоста на двуногую половину человеческого тела захватила все ее помыслы.

Ведь, если не в пятнадцать, то когда?

Каким образом русалочке удалось найти колдунью, современным сказочникам не известно. Нам остается лишь гадать на кофейной гуще или сочинять небылицы. Непросто заплыть туда, куда добирались единицы из миллионов, еще сложнее об этом рассказать. Доплывает тот, у кого нет иного пути. Для прочих реальное волшебство покрыто кромешным лабиринтом страстей, в коем легендарные Сцилла и Харибда - не последние, но и далеко не первые по величине нагоняемого страха чудовища.

Либо ты идешь до конца и вдребезги разбиваешь страх смерти, либо тебя не существует. Кто отважится на подвиг? Окинув взглядом миллионы душ, понюхавших запах чуда, но не дерзнувших дойти до конца, мы будем в панике. Какие там миллионы! Миллиарды от сотворения мира - их куда больше, чем тех, кто мудро посмеивался над чудом, присвоив таинству клеймо воздушного замка. Увы, миллиарды несчастных теней навеки затеряны в лабиринтах подводного царства: без света, тепла и надежды. Не посмев дойти до истока жизни и небытия, они отрезали от себя возможность скинуть старую кожу, чтобы возродиться в новой. Поистине, лучше вообще не принюхиваться, не ведать о тайнах сих, чем ведать наполовину.

А, между тем, чудо просто как жизнь. Не бывает реального чуда, но всегда стоит чудесная реальность: возникновение жизни из недр смерти, плоти из зерна, духа из пустоты, - все это абсолютно просто и волшебно одновременно. Тем волшебнее, что мы, сталкиваясь с чудом нос к носу, не замечаем его присутствия на каждом шагу. Чтобы заметить, надо дойти до самого конца, познать единство жизни и смерти, - вот в чем фокус, - отдать последнее, самое главное зерно ради...

А ради чего?

Тут и обрывается путь к волшебству.

«Ради себя?»

Помилуйте, для «себя» мы придумаем что-нибудь более практичное. Ради себя пока никто не расставался с последним зерном: жить-то как-то надо.

«Ради людей?»

Ха-ха-ха-ха! А почему не «ради куриц, пауков и инопланетян»?

«За родину?»

За Новую Зеландию или Южную Африку?

Действительно чудесно – ответа нет.

Но без последнего зерна не бывает чуда: расстанешься с ним, похоронишь в земле, умрешь вместе с зерном - пойдет дождь, и из одного семени появится всход с сотней плодов. А что потом выйдет из этой сотни! А из следующих! Если это не чудеса, то давайте придумаем что-нибудь более волшебное, пусть и менее реальное. Все упирается в последнее зерно: отдать себя самого ради...

Давайте признаемся: ради чего русалочка решилась на опасную метаморфозу, она и сама толком не знала, как и мы с вами. Нашла колдунью и все: хочу быть человеком, хочу дышать, видеть солнце и любить. Хочу! Да будет так.

- Э! - сразу возникает справедливый вопрос: - Да было ли что ей терять, кроме окутанной мраком ледяной бездны и терзаемого одиночеством забвения?

А как же?! Красота русалочки породила множество легенд. Она была и младше других русалок, и нежнее, и прозрачнее, и так далее, и по всем статьям. В противном случае и говорить было бы не о чем. Там, под водой, ее, случалось, принимали за мираж, бесплотное видение, сам идеал; ее божественный голос с такой легкостью проникал в сердце живого создания, что мог напрочь обезоружить любую океанскую злюку и привести в добрейшее расположение духа кровожадную акулу. Да, ей было что терять. И конечно, ее любили. Ее носили б на руках, если б красоту можно было трогать руками, и обожествили, если б живое существо можно было обожествить. Поскольку и то, и другое запрещается смертным, ее любили заочно – на благоразумной дистанции. Кому охота связываться с идеалами? Даже беглый взгляд на совершенство, и тот оставляет в душе осадок крамолы, вот почему младшая принцесса была вынуждена обитать в более глубоких и темных местах, чем ее сестры, вот откуда одиночество и тихая задумчивость, от которых рукой подать до мечты, а от мечты - до чуда: с холодного дна - к солнцу, из миража - в тело, от отстраненного к себе благоговения - к обыкновенной любви, такой простой и чудесной одновременно, что малейший намек на ее реальное воплощение острыми клещами сжимал сердце задумчивой русалочки. И было это тем больнее, чем ниже она опускалась в ледяную бездну в поисках преисподнего логова реального волшебства.

Колдунья едва не проглотила язык, когда увидела, кто к ней заявился. Она приняла русалочку за мираж или самого ангела, посланного Создателем из иного мира: ее взор моментально устремился к поверхности океана, а губы начали бубнить последнюю молитву. Тем временем русалочка пристроилась неподалеку, с любопытством разглядывая легендарную царицу магии: она это или не она? Столько сил ушло на поиски, а колдунья выглядела вовсе не так, как рассказывала бабушка (кстати, родную бабку на ее фоне можно было назвать девочкой, волшебнице стукнуло лет этак девятьсот, если не больше): во-первых, она не производила с первого взгляда неприятного впечатления, во-вторых, на ее лбу не росли омерзительные интеллектуальные шишки, изо рта не вываливались жабы, а глаза были преисполнены скорее апатией переходного возраста всех стариков, чем «неподводной печалью». Словом, великий страх, испытанный русалочкой, на пути к самой глубокой впадине планеты сменился разочарованием: волшебница напоминала бесполезную сомнамбулу. Спрашивалось, какая из нее волшебница?

- Госпожа! - окликнула русалочка, когда старуха закончила молитву.

- Дитя мое... - Царица дна повернулась к гостье вполоборота и обреченно выпустила два пузырька. - Как ты меня нашла? Как ты здесь оказалась?

Лицо русалочки нахмурилось:

- Я вовсе не дитя, - ответила она. И я вообще-то принцесса, не просто так, погулять пришла.

- Принцесса?! – наигранно воскликнула колдунья. – Та самая, в ком души не чает великий царь морской, храни его Творец от напасти?

Русалочка впервые улыбнулась. Да, ей нравилось быть любимой папиной дочкой, к чему ложная скромность? Польщено опустив глаза, она пропела:

- Да, да, да.

- «Гос-по-жа», - передразнила старуха. – По-русски что ли?

- Ага, - кивнула принцесса.

- Э, куда тебя занесло! - проворчала волшебница. - Не сыскала местечка потеплее, покультурнее? Непутевый народец, эти русские. Что скажет твой отец, что скажет бабка, если прознают, с кем ты связалась?! Любимая дочка! Папенькина радость! Он ведь свихнется, когда ты ему сообщишь, что решила стать человеком, да еще в России!

- Я этого не говорила, - удивилась русалочка.

- Ты много чего не говорила. Ты еще рта не открыла, а я уже слышу. Все твои мечты на моей ладони. – Старуха подняла древнюю руку и попыталась разогнуть скрюченные пальцы, чтобы показать ладонь. Увы, ей это не удалось, пальцы были слишком старыми. Колдунья громко выругалась. - Представь, что тут начнется, когда обнаружат твое исчезновение: репрессии, облавы, охота на ведьм, дурная твоя голова! Твой батюшка в этом силен.

- Возьмите у меня, что угодно, только сделайте мне ножки, бессмертную душу и научите дышать. Я отдам все, что бы вы ни попросили! – взмолилась русалочка, припомнив, как это звучит в книжке Ганса Кристиана Андерсена.

- А на кой мне твое "все", глупышка? Посмотри на меня, я стара как часовня Атлантиды. Что мне надо? Ничего! Если я о чем-то и мечтаю, то лишь об одном...

- Все, что угодно, госпожа!

- Спокойно и незаметно помереть, вот о чем я мечтаю, - это ты мне собираешься дать? Я пожила достаточно: девятьсот лет меня хранила бездна. Кто-то почитает меня за исчадие ада, кто-то за фею, но никто - слышишь? - ни одна живая душа не желает знать, что я всего-навсего старая баба, которой необходим покой. Девятьсот лет! Я устала от дел, малышка. Последние триста лет волшебство пребывало в упадке, я давно не практиковала, я разучилась, я...

- Госпожа!

- Чего тебе?

- Не волнуйтесь. Все получится.

Колдунья поднесла к лицу руку и предприняла очередную попытку разогнуть скрюченные пальцы. Как ни странно, ей это удалось. Древнее лицо впервые озарила улыбка. И эта улыбка показалась русалочке прекрасной.

- Не знаю, получится ли у меня даже перемешать в жбане волшебное зелье...

- Получится! - убежденно поддержала русалочка. – Все будет о’кей!

- Болтает - не запнется, как русскому научилась! Кой бес тебя занес в Россию? Нет, чтобы полюбить республику цивилизованную, порядочную - там тебе и люди сытые, ухоженные, там и жить приятно. А ты вон с кем повязалась, эй, какая дурочка!

- Там классно, - уперлась принцесса.

- Классно? А ну-ка расскажи, как там классно? - старинное лицо волшебницы продолжало излучать неземную улыбку.

- Если вы все знаете наперед, зачем спрашиваете?

- Ну, я не все знаю наперед. Самое главное знаю, а по-мелочам… На кой мне перегружать старую голову?

- В Петербурге живет датский принц Гамлет… - начала русалочка.

- О! – изумилась колдунья (так взрослые подыгрывают байке трехлетнего ребенка). - Вот этого я не знала. В Петербурге живет настоящий принц?

- Да, - подтвердила русалочка. - Его зовут Вова. Вова встречается с Кристиной. Но у Кристины мама – акула. Если я их не спасу, мама съест датского принца, а Кристина покончит с собой.

- О!!! – Колдунья театрально всплеснула руками. – Откуда тебе все это известно?

- Так написано! – отчаянно воскликнула русалочка. От нее, конечно, не укрылось это снисходительное «сю-сю» в тоне старухи. - Вы что, не верите Вильяму Шекспиру и Гансу Кристиану Андерсену?

Колдунья озадаченно почесала репу.

- Если им не верить, кому вообще верить? – спросила принцесса.

- Действительно… - Колдунья была сражена.

- Чтобы спасти их любовь, я стану Кристиной, госпожа.

- ... Слушай, я, пожалуй, отказываюсь иметь с тобой дело. – Подумав, решила колдунья. - Да, да! Ступай-ка поумней, научись отличать жизнь от сказок, а годиков через пятнадцать заходи, посмотрим.

- Пятнадцать годиков! О чем вы говорите? Тут каждый день на счету. Каждое мгновение может случиться непоправимое. Не хотите помочь - не надо. Значит, я сама, со своим хвостом - смеху-то будет! - выползу на берег и через пять минут задохнусь, - пригрозила русалочка. – Зато я буду знать, что сделала всё возможное. А вот вы про себя этого сказать не сможете, вы палец о палец не ударили, чтобы спасти любовь русалки и принца. Тоже мне волшебница…

- Ты меня шантажируешь что ли?

- А как мне еще вас убедить?

Колдунья беспомощно скрипнула последними зубами и глубоко задумалась. Так глубоко, как глубоко было спрятано ее логово. Странная перепала ей профессия, приходилось вечно повторять одно и то же: клиенты, доходившие в своих грезах до исступления, на разумные доводы не реагировали, - может, поэтому ее ворчание с годами выродилось в чистую формальность.

- Один вопрос я себе задаю, - в конце концов, произнесла колдунья: - почему влюбилась самая младшая и хилая, самая бледная и тощая, самая нежная и прозрачная? Почему ко мне не заплывают те, кого не жалко: толстокожие и тупые, злые и вонючие? Почему в ад кидаются русалки и ангелы? А грех-то опять на мне! Все на мне!

- Какой же на вас грех, госпожа, если я сама решила?

- Папенькина дочка! В море ей скучно! Холодно ей! Одиноко! Зажралась ты, вот что я скажу, перелюбили тебя.

- Ладно ворчать, госпожа. Все равно, ничего не изменится.

- А какая красавица! Какая красавица!

- Была б уродиной, мы бы не встретились.

- С тобой невозможно, дитя...

- Я не дитя, сколько вам повторять. Мне пятнадцать лет. Лучше, зелье варите и не отвлекайтесь.

- Зимой вода у них покроется коркой льда. Ты не сможешь вернуться, - мрачно предупредила колдунья.

- Я и не собираюсь возвращаться.

- Это сейчас не собираешься. Большинство русалок на земле превращались в калек и каялись в том, что посмели изменить судьбу без ведома того, имени которого я тебе не могу назвать, - сакральным тоном изрекла колдунья. – Теперь-то они рады бы вернуться, да никак.

- А вы уверены, что я меняю судьбу без ведома Того, имени которого вы не можете назвать? Папа говорит, что никто не в силах даже пальцем пошевелить без ведома Того, имени которого он тоже не мог назвать.

- Ишь, мудреная подросла! Если такая умная, подумай, что чудеса сверху не падают и снизу не растут - всюду необходима жертва. Ничто не бывает даром. Я не могу гарантировать, что у нас все склеится гладко, что ты не станешь глухой, немой, слепой или безногой.

- Разве кто-нибудь может это гарантировать?

- Нет, - согласилась старуха, - никто ...Когда ...Когда мы начнем превращать твой хвост в ноги девочки, - дрожащим голосом произнесла колдунья, - будет больно, словно тебя разрезают острым-острым ножом.

- Значит, так тому и быть, - не моргнув глазом, ответила принцесса.

- Ты не сталкивалась с настоящей болью, дитя, поэтому так говоришь.

- Я не дитя. И для меня нет ничего больнее, чем жить без любви.

- Но далеко не факт, что на земле, тебя полюбят.

- Это не главное. Я сама, сама буду любить, что еще надо для счастья?

- Для счастья, может, и ничего. Но чтобы тебе остаться на земле, тебя должен полюбить парень. Или ты превратишься в морскую пену, такова наша религия.

- Мне все равно, во что превращаться. Люди верят, что из морской пены выходит богиня любви, - как вам такая религия? Значит, я превращусь в богиню любви.

- То, что люди обычно называют любовью и во что верят, – всего-навсего груда бессмысленного страдания.

- Любая жизнь – груда бессмысленного страдания. А жизнь без любви – вообще ад.

- Тебе пятнадцать лет, откуда ты такого понахваталась?

- Ну, я сидела там, глубоко в море, было много свободного времени, никто не отвлекал. Чтобы понять жизнь не обязательно жить девятьсот лет – надо ее просто понять.

«Если не верить Шекспиру и Андерсену, кому вообще верить?» - вопрос, поставивший в замешательство 900-летнюю волшебницу, русалочка услышала от Кристины.

Странное дитя была эта Кристина, любимая дочка обеспеченных родителей, нежная и прозрачная, как розовый лепесток, такая тихая, задумчивая, влюбленная в сказку дитя... Когда ей было десять лет, она заболела Андерсеном. Болезнь оказалась неизлечимой и с каждым годом прогрессировала. Ганс Кристиан Андерсен. Одно имя приводило ее в неземной трепет, имя, элементом которого была она сама (ведь, если в слове Кристиан поменять местами две последние буквы...) и в котором все так сказочно, не по-настоящему хрупко: Ганс Кристиан Андерсен, - что уже в сплетении трех волшебных слов парят белокрылые лебеди, и маленькая девчонка одним-единственным поцелуем возвращает человеку тепло, уводит из объятий Снежной королевы, спасает, любит, как любят только у него, Ганса Кристиана Андерсена, кидаясь в испепеляющий огонь с самозабвением детства, без малейшего «взрослого» расчета. В этом пламени истинной любви Ганс Кристиан Андерсен основал свой дом, освятил храм и передал обитель своим детям. Сколько огня надо выносить и сдержать в груди до самой победы, чтобы одним поцелуем вернуть жизнь тому, кого любишь! О, Андерсен! Ганс Кристиан Андерсен! Он написал первую сказку, когда его кто-то обидел (он был тогда совсем малыш, как и его Герда, поцеловавшая Кая на глазах остолбеневшей королевы). От обиды и слез он придумал добрую сказку! Подобного чуда не смогли бы сделать ни Толстой, ни Шекспир, такое мог один Андерсен.

Русалка и гадкий утенок, - эти двое переживут мир со всеми его обитателями. Благодаря Андерсену каждое мгновенье морская дева готова подняться из глубины морей, чтобы спасти подлинную любовь, а в небесной синеве, не касаясь этой юдоли скорби, парит белокрылый красавец, давая понять, что и такое возможно. Два самых прекрасных воплощения человека, русалка и падший ангел, оказывается, не имеют с человеком ничего общего: он приходит с неба, она – из подводной глубины, и оба остаются не узнанными: лебедь в стае уток, русалочка среди людей. И чем большая высота и глубина их порождает, тем больнее им на земле, и тем ярче разгорается пламя любви в их великой душе. О, Андерсен, Ганс Кристиан Андерсен...

Не считая любви к русалке и гадкому утенку, Кристина Рудалева вела жизнь обыкновенной школьницы в пятикомнатной квартире на Гагаринской улице, летом выезжала на дачу в Комарово, а зимой послушно делала уроки. По меркам потребителя 1994 года ее, конечно, нельзя было назвать «обыкновенной школьницей». Мама Кристины заправляла целой дюжиной преуспевающих магазинов, тогда как главные ее конкуренты контролировали всего-навсего по пять-шесть торговых точек, а бизнес девяносто пяти процентов населения не превышал объема потребительской корзины. Хозяйству Рудалевых, действительно можно было позавидовать.

Сеть магазинов Ирины Михайловны Рудлевой "Атлант" была разбросана по спальным районам города с головным офисом на Васильевском острове. "Атлант" продавал скандинавские продукты питания с 1988 года и в девяностых годах только расширялся.

Если у мамы Кристины были деньги, то у папы – смазливая физиономия и образцовая фигура, которую он тщательно шлифовал в фитнес-клубе, солярии и других приятных местах, благо, делать ему было больше нечего. С естественностью, свойственной всему живому, Саша Рудалев передал детям светлые нордические волосы, голубые глаза, и все остальное, так что Кристина и ее мелкий братишка Гарик росли настоящими красавцами, да еще и в окружении «новых русских» развлечений: иномарок, построек, широких экранов.

Все бы так и продолжалось благополучно и скучно, если б Кристина в десять лет серьезно не заболела. Как мы уже сказали, болезнь была связана с датским сказочником Гансом Кристианом Андерсеном. Недуг не сопровождался физическими или психическими нарушениями, никто не считал Кристину «больной», не говорил, что ей «надо лечиться». Лишь когда у девочки-подростка появился настоящий «мужик» – датский принц Гамлет, в доме на Гагарининской словно взорвалась бомба.

В начале июня Ирине Михайловне так и сообщили, что Кристину видели на пляже в Солнечном с каким-то «взрослым мужиком», что у них, вроде как, «серьезные отношения». Ирина Михайловна прислушалась к телефонному разговору дочери, и… действительно, Кристина была по уши влюблена.

Мать оперативно все выяснила.

- Кристинка, как прошел день? – спросила она тем же вечером.

- Ну, так,… ничего.

- Где сегодня была?

- На пляже.

- В Солнечном?

- Угу. Откуда ты знаешь?

- Мир полнится слухами. С кем ты ездила на пляж? Мне сказали, ты была с мужчиной.

Кристина молча уставилась на свои красивые ногти, покрытые бесцветным лаком.

- Ну, была. - Врать она не умела. Оставалось лишь сказать правду: - Мама, у меня есть парень, - сообщила она после паузы, подняв глаза на мать.

- Это… это… прекрасно. – Ирина Михайловна не находила слов. - И…, короче, кто он?

- Датский принц. – Кокетливо ответила дочь.

- Не поняла?

- Гамлет, - рявкнула Кристина, надувшись. - Что ты еще хочешь?

- Деточка, я твоя мать. Ты несовершеннолетняя. Вот, когда тебе будет восемнадцать, будешь делать, что угодно. А пока я действительно хочу знать, с кем ты встречаешься.

- Я уже ответила.

- С Гамлетом?

- Да, да, да.

- Не говори ерунду. Сколько ему лет?

- Двадцать с чем-то.

- Я должна с ним познакомиться, - решительно заявила Ирина Михайловна.

- Это невозможно.

- Что-что?

- Вы очень разные. Он творческий человек. Боюсь, такие люди, как ты, ему не интересны.

- Я должна хотя бы попробовать... его заинтересовать, - ухмыльнулась Ирина Михайловна. – Чем черт не шутит.

- Мам, тебе делать больше нечего?

- Пригласи его завтра на ужин. - Ирина Михайловна вынесла окончательный приговор.

- Ладно.

На следующий день Гагаринская улица принимала датского принца. Это был действительно датский принц Гамлет, никакого подвоха: полноватый симпатичный актер театра «Эхо» Владимир Евпатьев. Иногда он играл Гамлета, иногда другие роли, ничего противоестественного в этом не было. В компании Кристины и ее родителей он съел салат, буженину и выпил немного белого вина. Парень как парень.

Ужин прошел тихо, формально и быстро закончился.

- Я же предупреждала, ему с вами будет не интересно, - шепнула Кристина на ухо матери.

- Это правда, - согласилась Ирина Михайловна. - Володя, можно вас на минутку? – Она поднялась из-за стола, приглашая принца в свою комнату.

- Мама, что ты хочешь? Я с вами! – Кристина подскочила со стула.

- Ты еще маленькая, - сказала Ирина Михайловна, уводя принца.

Комната Ирины Михайловны напоминала кабинет. Володя переступил через порог, тяжелая дубовая дверь за ним захлопнулась.

- Молодой человек, сколько вам лет? - без раскачки спросила мать, скрестив на груди руки.

- Двадцать семь, - ответил Вова, зажмурив глаза.

- Кристина мне сказала, двадцать с чем-то. Вы понимаете, какая большая разница? Ведь ей пятнадцать лет. Она вам говорила?

- Вообще-то, мы на этом не зацикливались... Но я заметил, ей не тридцать.

- Если б вам, например, было сорок, а ей двадцать, я бы поняла...

Вова с позором промолчал.

- А так... Я думаю, это не серьезно, - прикусив губу, продолжала Ирина Михайловна, как бы бракуя просроченный товар. - Что вы молчите? Я вас не обидела?

- Как сказать, - Вова с трудом улыбнулся. – Скорее нет, чем да.

- Кристина говорит, вы так интересно рассказываете...

- Ну, да, - подтвердил Вова, - я умею рассказывать.

- Она переживает, что с бизнесменами вроде меня вам не интересно. Я вас не утомила?

- Да нет, что вы.

- Я бы не хотела, чтобы… у Кристины остался неприятный осадок. По-моему, вы для нее как первая любовь. Вы меня понимаете?

- Да, да.

- Пожалуйста, не делайте глупостей. Если для вас это не серьезно…

- Послушайте, почему для меня это должно быть не серьезно? – попытался возразить Вова, повысив голос.

Но мамаша его не слышала, словно перед ней была муха, которую надо раздавить.

- Да потому что вам двадцать семь, а ей пятнадцать, потому что она ребенок, а вы взрослый человек, - на той же громкости ответила мать.

- Ирина Михайловна, все будет хорошо, не волнуйтесь.

Вова попытался заглянуть Ирине Михайловне в глаза, надеясь увидеть там что-нибудь человеческое, однако матери такая идея не понравилась.

- Пожалуйста, оставьте ее в покое, - попросила она, отвернувшись. – Я только для этого вас позвала. Пожалуйста…

Пару недель романтические поездки в Солнечное продолжались втайне от Ирины Михайловны. Чтобы не попадаться на глаза ее знакомым, Вова с Кристиной стали наведывались в Солнечное по вечерам, добирались до берега обходными тропинками, а не по ровному асфальту, как все нормальные люди. Причем, Кристина снимала сандалии и шла босиком, балансируя руками и строя смешные гримасы на каждой шишке и колючке. Преодоление земного притяжения тонкой кожей доставляло ей столько же видимых, мучительных неудобств, сколько невидимой и мало кому понятной сладости. Нет, она не косила под русалочку, ходившей по земле как по битому стеклу, осознанно, все происходило бессознательно. Подсознание, душа, - здесь кроется неодолимое притяжение. Ведь, можно копировать любимого человека, существо, даже не подозревая об этом, даже его не зная – одним чувством посвященности, одной любовью. В принципе, мы все проделываем то же самое относительно тех, кого любим или ненавидим, равно как другие проделывают с нами - "душа" в этом смысле – мозаика мыслей и чувств, звенья которой кому-то принадлежали ранее, и кому-то будут принадлежать впредь.

Присмотрев в Кристине человеческую душу, русалочка уже становилась ее полноправной частью, равно как Кристина, наглотавшись сказок, где-то в глубине превращалась в легендарную морскую деву, - кто из них более поусердствовал, один Господь ведает, но, вот, процесс пошел, и рано или поздно ему надлежало выплеснуться из глубин подсознания в реальность с той же закономерностью, с какой созревшая девушка восемнадцати лет выходит замуж, а русалочка в пятнадцать всплывает с глубины океана.

Ирина Михайловна, конечно, не надеялась, что Вова мгновенно оставит Кристину в покое. Она чувствовала, что предстоит довольно неприятная битва но, главное, не была уверена в ее окончательном итоге. Матери казалось, что девочка не способна отличить сказочного принца от реального прохиндея, который его играет, и стоит у ребенка отнять любимую игрушку по имени «датский принц Гамлет», ситуация вообще потеряет контроль и привлекательность: ребенок превратится в олицетворение протеста: такого тихого, незаметного и даже светлого протеста, с которым бороться гораздо проблематичнее, чем с протестом громким, вызывающим, нахальным. Ирина Михайловна уже имела опыт войны с Кристиной, результат был не в ее пользу, поэтому она боялась вот так сразу поставить Гамлета вне закона и качать свои права.

То, что Вова однажды будет поставлен на Гагаринской улице вне закона, для матери Кристины было вопросом времени. Если посмотреть на Вову с точки зрения перспективы в денежном эквиваленте, то он олицетворял собой абсолютный ноль. Это была не то чтобы невыгодная партия для новой русской дочери, это был натуральный дебилизм: какой-то вшивенький паяц ошивается возле лакомного куска несовершеннолетнего возраста.

Александр Николаевич не был столь категорично настроен против Вовы. Так казалось Кристине. По природе у папы было гораздо больше общего с Вовой, чем с мамой. Оба были бездельниками, эстетами, болтунами. Оба ошивались возле лакомного куска, не испытывая угрызений совести. Кристина решила, что отец должен хотя бы нелегально поддержать ее роман с Гамлетом.

- Папа, ты хотел бы, чтобы я жила с Володей? - спросила она.

С трудом подавив изумление, Александр Николаевич ответил:

- Радость моя... Я... Я должен подумать. – Александр Николаевич неестественно улыбнулся и посмотрел в лицо очумевшей девочке широко открытыми глазами (он всегда носил очки с затемненными стеклами, поэтому мог преспокойно, глядя в лицо кому угодно, говорить что угодно, - его собственные глаза были надежно защищены коричневой дымкой на окулярах). - Дай мне время, я обязательно... подумаю.

Кристине в голову не пришло, что думать всё равно придется матери.

Спустя пару часов по дороге на работу родители всерьез обсуждали перспективу совместной жизни несовершеннолетнего ребенка с бездельником Вовой. Повернув к жене каменное лицо, Александр Николаевич сообщил:

- Знаешь, что мне заявила Кристина?

- Чего еще? - насторожилась Ирина Михайловна (когда она видела на лице мужа эту каменную маску за дымкой очков, ее нервы натягивались: сейчас прольется чья-то грязь...)

- Хочу ли я, чтобы этот шкодарь с ней спал?

- Еще чего! - обалдела мать.

Папа натянуто засмеялся:

- Вот и я говорю... Похоже, у них все на мази.

- Ты с ума сошел?!

- Ира, я такие вещи в два счета просекаю. С этим надо кончать. Тридцатилетнее мудило спит с нашим ребенком, а мы делаем вид, что...

- Саша! - Ирине Михайловне хватило. Материнское сердце обливалось кровью.

- Я позвоню Лёле, пусть тряхнет его как следует.

- Не надо. Я сама с ним поговорю. И сделаю это прямо сейчас. – Решила Ирина Михайловна. – Ты представляешь, где его театр?

- Догадываюсь.

Александр Николаевич круто развернул машину, сменив курс с Васильевского острова на Петроградку, важно прикурил и громко щелкнул крышкой зажигалки, его губы, плавно переходившие в острую бородку Мефистофеля, сложились в зловещую гримасу, не предвещавшую шкодарю ничего хорошего. «Вольво» мчалось в направлении театра «Эхо».

Отец Кристины имел талант неформального лидера. Он становился “черным кардиналом” любой компании, особенно если компания замышляла что-то экстраординарное и бесполезное. Александр Николаевич по памяти цитировал О’Генри, знал сотни анекдотов и ходячих скабрезностей, имел достаточно обаяния, чтобы произвести впечатление, денег, чтобы стильно одеваться, и вкуса, чтобы украшать шею яркими декоративными платками, заправляя их под воротник толстой рубашки. Среди многочисленных функций, которые он выполнял при жене, была функция ее водителя (Ирина Михайловна могла самостоятельно летать по шоссе на ракетообразных ста девяносто, не пропуская вперед ни одного бандита, однако предпочитала, чтобы за рулем находился мужчина).

Театр «Эхо» нашелся быстро - на Каменноостровском проспекте, рядом с телевидением. Родители Кристины угодили на репетицию. Небольшой зал был практически пуст. Соорентировавшись, Ирина Михайловна оставила мужа в машине, королевской поступью вошла в театр, словно в свой магазин, и направилась к сцене. Вова находился в окружении Офелии, Лаэрта и главного режиссера. На нем был костюм Гамлета, так что гадать, кто есть кто, гостье не пришлось.

- А я, - произносил Гамлет, -

Тупой и вялодушный дурень, мямлю,

Как ротозей, свою заклавший клятву,

И ничего сказать не в силах, даже

За короля, чья жизнь и достоянье

Так гнусно сгублены.

Подойдя к сцене, Ирина Михайловна уставилась на датского принца неподвижным взглядом.

- Или я трус? – продолжал Гамлет. -

Кто скажет мне: подлец? Пробьет башку?

Клок вырвет бороды, швырнет в лицо?

Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку?

Вова направил ответный взгляд на бесцеремонную даму:

- Быть может вы?! –

Ей богу, я снесу, ведь у меня

И печень голубиная - нет желчи,

Чтоб огорчаться злом…

Дождавшись окончания монолога, загадочная дама заоплодировала.

- Прошу прощения, - вмешался режиссер. – С кем имеем честь…

- О, это совсем не честь, - ответила Ирина Михайловна, небрежно отмахнувшись от режиссера. - Вова, приготовься к очень неприятному разговору.

- Прямо здесь?! – ошалел Вова.

- Если хочешь, пойдем выйдем.

- Хочу. Хочу выйти. – Вова спрыгнул со сцены. – Простите нас, мы на пять минут.

- Хорошо, перекур, – согласился режиссер.

Они дошли до гримерной комнаты и остановились в коридоре.

- Я говорила тебе, сколько лет Кристине? - Крылья носа Ирины Михайловны приподнялись, как у хищницы.

- Говорили, - ответил Вова.

- А сколько лет тебе?

- Много.

- Вы спите вместе?

Вова глупо пожал плечами.

- Ты не знаешь, спите вы вместе или нет? - наехала мать.

- Знаю, - кивнул Вова.

- Ты считаешь, это в порядке вещей?

- Я ничего не считаю.

- А я считаю. - Пальцы Ирины Михайловны разомкнулись, указательный ноготь забарабанил по груди датского принца: - Теперь я хочу, чтоб и ты подсчитал: ты уже попадаешь под сто тридцать четвертую статью уголовного кодекса.

Володя поднял пришибленный взгляд. Нет, он не подозревал, что «попадает».

- Ты попал, - продолжала Ирина Михайловна. - Ты вступил в половую связь с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста. Знаешь, чем это пахнет?

- Нет.

- До четырех лет. - Мамаша показала ему веер из четырех пальцев. - Я это говорю тебе как юрист, а не как мать.

Надо отдать должное, она объяснялась хладнокровно и отстранено, и если б не крылья носа, грозно взлетавшие в начале каждого заявления, мы бы с трудом догадались, на чьей она стороне.

- Что четырех лет? - Володя впал в режим торможения.

- Я посадить тебя могу, придурок! Или ты влетишь у меня на десять тысяч баксов. У тебя есть десять тонн?!

- Нет, десяти тонн у меня нет, сажайте.

Вопрос вдруг показался Вове решенным и закрытым. Выдержав паузу инквизитора, Ирина Михайловна ухмыльнулась:

- А теперь я скажу тебе, как мать. Я не буду тебя сажать, не буду трясти. Меня ты больше вообще не увидишь, Гамлет. Знаешь, что тебе светит? Если только пойдут слухи, что ты опять дуришь девочке голову, я поговорю с ребятами из службы безопасности. Поверь мне, Вовик, я пока никого не обманывала, эти ребята умеют так убеждать, что тебя после них ни один театр не возьмет.

Выпустив пар, Ирина Михайловна торжественно замолчала. Вова смутно сознавал детали неприятного разговора. Общий смысл понял: это всё, конец, исчезни, - но вот, что требуется от него в данную минуту - темный лес.

- Это все? - спросил он после паузы.

- Значит так, я о тебе больше ничего не слышу. Я тебя не знаю. Я тебя не вижу. С Кристиной - то же самое. Ты о ней забыл.

- Ладно, - кивнул Вова. – Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Ирина Михайловна круто развернулась и вышла в открытую дверь, оставив Гамлета оцепеневшим подобно статуе.

- Ирина Михайловна! – крикнул Вова, очнувшись.

- Я все сказала, - отрезала мать из темноты.

- Куда вы пошли? – Вова бросился следом. – Там подвал, осторожно! Идите обратно, я вас провожу.

- Меня провожать не надо. - Ирина Михайловна вернулась из подвала. – Скажи куда идти, я как-нибудь справлюсь.

- Туда. – Вова показал на нужную дверь.

Мать Кристины, наконец, вышла, куда надо.

Вова прижался к стене и застонал.

- Круто – услышал он сбоку.

К нему подошла Офелия, в ее руке дымила сигарета:

- Кто это был, Вольдемар?

- Саша, не надо, - попросил Вова.

- Вам плохо, принц?

- Мне офигенно, никогда мне не было так хорошо, - проскулил Гамлет, возведя взор к потолку.

- Будешь курить?

- Я бросил.

- Когда это?

- Вчера.

- На, покури, не мучь себя. Никогда нельзя резко бросать.

Офелия покровительственно улыбнулась, отдала Гамлету дымившую сигарету, сняла парик и с облегчением взбила огненно-рыжие волосы:

- Голова трещит от этого гандона. А что вдруг бросил?

Вова глубоко затянулся и пожал плечами:

- Одышка. Не хочу сдохнуть, поднимаясь по лестнице.

- А как хочешь?

- Красиво, - ответил Вова, пожирая облака табачного дыма. - Ярко, быстро, в лучах рампы. Курение - медленная смерть. А я хочу быстро.

- А я не тороплюсь. Ну что, полегче стало? «Сколько ни старайся, а грешного духа из нас не выкурить», да? Что она от тебя хотела?

- Ты что, не слышала?

- Только в самом конце. Кого ты должен забыть?

- Я познакомился с русалкой, а это ее мать.

- Ого! Не слабо. Дай затянусь, - попросила Саша.

- Это твоя последняя сигарета?

- Нет. Просто хочу покурить с тобой одну сигарету. Мы что, не можем выкурить одну сигарету?

Офелия курила мощными затяжками, как курят водители-дальнобойщики. Ее прически менялись каждый месяц, но всегда оставались короткими и яркими, как у куклы. Губы Саши поджимались в постоянной усмешке, адресованной всему миру, без которой, ее хищное личико могло бы показаться злым и агрессивным. Наконец, эту Офелию-модерн украшал очень соразмерный, аппетитный нос, благолепие которого несколько сглаживало отпечатанную на лице трагедию эмансипированной девственницы рубежа столетий. Ее Офелия дала б прикурить Микки Рурку, что там закомплексованный Гамлет! От невинного ангела эпохи возрождения сохранился лишь авторский текст, в остальном это были антиподы: Саша и Офелия. Там, где у Шекспира культивируется «податливый женский воск», актриса облекалась в непробиваемые доспехи. Но поскольку деградация образа соответствовала бандитской эпохе 90-х, слышавшей о настоящем театре лишь по воспоминаниям стариков (а кого они особо интересуют?), зрители полагали, что все так и должно происходить, текст с ней не спорил, режиссер не возражал, Гамлет был согласен.

Саша попала в театр Ситникова сразу после института, проработала один сезон, и осенью-зимой бывали отдельные моменты, когда Вова спрашивал себя: не скоротать ли с Сашкой вечерок? Временами девушка с необычайно яркими волосами вызывала у него какой-то невнятный интерес. Но эти постоянные наезды с ее стороны, пусть даже облеченные в форму идиотских шуток… Саша, к примеру, могла ни с того, ни с сего отмочить: любит ли ее Вольдемар? женится ли он на ней? хочет ли он ее, в конце-то концов? красивая ли она? Подобные наезды раз за разом подавляли едва теплившийся половой интерес Вольдемара к своей подруге по сцене.

- Почему не можем? – Вова вернул Саше сигарету. – Мы легко можем выкурить одну сигарету… Потом еще одну… Потом можем выпить бутылочку пива, потом еще одну, и еще… Как получится. Что сегодня делаешь?

- Я не буду с тобой напиваться, не уговаривай.

- Что именно тебе не нравится: со мной или напиваться?

Саша со смехом съездила по спине Вовы париком Офелии:

- Ты хам, понял?

- А вы порядочная девушка?

- Милорд!

- И так хороши собой?

- Что разумеет ваша милость?!

- То, что если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотой.

- Разве для красоты не лучшая спутница порядочность?

- Скорее красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность удержит красоту в границах приличия. Прежде я считал это парадоксом, а теперь вижу, что таковы правила… Я любил вас когда-то. Вы это еще помните?

- Действительно, принц, мне верилось.

- А не стоило верить. Сколько не прививай нам добродетели, грешного духа из нас не выкурить. Я не любил вас.

- Тем больнее я обманулась.

- Шла бы в монастырь. К чему плодить неудачников? Посмотри на меня: вроде бы, неплохой человек, а если копнуть, столько всякой дряни всплывет, что уж лучше бы мать не рожала меня. В моем распоряжении больше грехов, чем мозгов, чтобы их обмозговать. Какого дьявола люди вроде меня толкутся меж небом и землей?

- Вова, Александра! – появился режиссер. – Почему я вас должен ловить по коридорам? Вы не могли бы продолжить дискуссию на сцене?

Вечером Офелия привела пьяного Гамлета к себе домой в аккуратную, уютную комнату в коммуналке. Свет не включали, белой ночью все прекрасно видно; Вова без проблем мог разглядеть все особенности тела Офелии, когда подруга по сцене стала раздеваться. Бедный принц! В его сердце обвивала русалочка, а глаза разглядывали коллегу по работе.

- Где моя сумка? - спросила Саша полушепотом.

Нелепо пряча сумочку Саши за спиной, Володя покачивался в центре комнаты, пытаясь шутить:

- Я ее выбросил.

- Давай, давай, - поторопила подруга. - Ты в дупло пьяный!

Чтобы овладеть сумочкой, Саша обхватила парня руками, и оба с шумом повалились на пол. Подниматься не торопились. Нацеловались до одурения.

- Ты находишь мой поцелуй восхитительным? - спросил Вова.

- Это что-то! - Саша встала на ноги. - Схожу в ванную.

- Ты красива, порядочна... - мямлил Вова, развалившись на паркете. - Если ты еще сходишь в ванную, станешь вообще чистенькой, гладенькой. Станешь, как ангел. Тут бывали ангелы?

- Естественно. - Саша разделась до нижнего белья. - Я красивая?

- Да, да, да.

- А грудь? - она сняла лифчик.

- Грудь ангела!

- Издеваешься? Где ты видел у ангела грудь?

- На картине. Вот такую большую сочную грудь, больше чем у тебя.

- Встань с пола, не расслабляйся.

- А! - Он махнул рукой.

- Как хочешь. - Захватив полотенце, Саша скрылась за дверью.

Гамлет перевел себя в сидячее положение, огляделся. Таинственный полумрак неведомой комнаты.

"Что я здесь делаю?"

- Офелия! - позвал он, перекатившись на корточки. - Офелия!!

- Давай, потише! – ответил голос из полумрака.

- О! – Вова сидел на полу в центре комнаты и глупо таращился на стену.

- Святители небесные, спасите! - выдержав паузу, воззвал он:

- Благой ли дух ты или ангел зла,

Дыханье рая, ада ль дуновенье,

К вреду иль пользе помыслы твои?

Я озадачен так твоим явленьем,

Что требую ответа! -

Он на корточках подобрался к стене, из-за которой доносился гневный голос:

- Отзовись

На эти имена: отец мой, Гамлет,

Король, властитель датский, отвечай!

- Три часа ночи, епрст! – Раскатистым громом ответил с того света призрак: - Ты заткнешь рот или нет?!

- Отчего ж гробница,

Где мы в покое видели твой прах,

Разжала с силой челюсти из камня,

Чтоб выбросить тебя? - спросил Вова.

- Когда я встану, тебе плохо будет, дурище! - предупредил голос.

- Ну вот! Чего бояться?

Я жизнь свою в булавку не ценю.

А чем ты для души моей опасен,

Когда она бессмертна как и ты?! - прокричал в ответ Вова.

- Я предупредил! - долетело из преисподней. - Выйди в коридор, я тебе объясню!!

Кто знает, чем бы все обернулось, не появись в сей драматичный момент Саша:

- Ты разбудил соседей? - тревожно прошептала она.

- Ш-ш-ш! - Володя таинственно поднес к губам палец и неловко оторвал зад от половиц:

- Он снова манит. Подойду поближе!

- Ты дурак?! Ты видел моего соседа?!

- Подойду поближе, - упрямо повторил он.

- Никуда ты не пойдешь. Сиди здесь, я сама.

Собеседник Вовы работал вышибалой в пляжном кабаке. Весил призрак сто десять килограмм, имел жену и двухлетнего малыша. Его семья хотела спать, поэтому, вышиби он Володю из дома, моральное право и весовой перевес были бы на его стороне. Благо, до этого не дошло. Саша успокоила соседа.

- Вов, говори шепотом, - попросила она, вернувшись. - Чего разорался? У них ребенок.

- О'кей.

- Мне с ними жить.

Охая и чертыхаясь, Вова заполз на кровать:

- Все кончено, Гораций! - шепотом объявил он. - Простимся, королева, бог с тобой!

Саша накрыла его своим телом. Ее руки ловко приспустили джинсы, которые он, оказывается, до сих пор не снял. Долгие, добросовестные объятия Офелии привели к полной капитуляции принца. Отдадим должное, Вова старался, и тем не менее. Борьба Саши за взаимность результатом не увенчалась.

- Ты не хочешь? - сдалась она.

- Я?! - Вместо того чтобы согласиться, Вова бездарно засуетился: - Я сейчас. Иди сюда! Сейчас...

Продолжили. Однако невозможно продолжать невозможное. Намучившись, друзья по сцене, мужчина и женщина, отвалили по обе стороны кровати ни с чем. Володя резко протрезвел, стал понимать, сознавать, оценивать. Оценки были низкими.

- Давай спать, - предложила Саша.

- А любовь?

- Спи, я же вижу, что не хочешь, - ответила Саша в подушку. В ее голосе прозвучала нота трагедии.

Володе сделалось совестно. Он уселся, подобрав под себя ноги. Из головы проворно выветривался хмель. Уютную комнату продолжал освещать ровный матовый свет. Сашка-Офелия отвернулась, делая вид, что спит.

- И продолжайте делать, что хотите, – прошептал Гамлет:

- Ложитесь ночью с королем в постель

И в благодарность за его лобзанья,

Которыми он будет вас душить,

В приливе откровенности сознайтесь,

Что Гамлет вовсе не сошел с ума,

А притворяется с какой-то целью…

Тем временем жизнь водоплавающих шла своим чередом. На обратной стороне реальности, в затерянной впадине Тихого океана, старуха-колдунья расцарапала себе грудь, и в медный жбан, размером с небольшой колокол, влилась последняя составляющая волшебного коктейля - кровь ведьмы. Почуяв новую дозу, дремавшая жижа вздрогнула, зарычала, забулькала, словно в жбане пытались сварить самого черта. Вооружившись клюкой, старуха мастерски перемешала отвар, приговаривая под нос заклинания, смысл коих один бес разумеет, и страшный плод ее полузабытого кулинарного искусства начал успокаиваться на глазах затаившейся русалочки.

На девчонке не было лица. И страшно, и жутко. Да как воняло! От сатанинской кухни, которую они развели, смердило за десятки километров. Под водой! Одна мысль, что это придется выпить, могла кого угодно лишить рассудка.

По правую руку от колдуньи покоился монолитный камень, святая святых волшебной впадины, немой свидетель подводных чудес. Он помнил всех местных волшебниц от сотворения мира, его цвет и форма на человеческом языке непередаваемы, его роль в рождении чуда столь же загадочна, сколь несомненна. Он не царапал себе грудь, не говорил ни заговоров, ни заклинаний, тем не менее никто не решался подступиться к подводным метаморфозам без участия старого магического камня.

Он помнил колдунью еще в пору, когда она была молоденькой и бешено красивой. Золотые времена! В членах волшебницы жила упругая сила, в глазах пылал демонический огонь, а в душе таилась такая неистовая вера в успех предприятия, что - видят боги - воплощенные ею сложнейшие метаморфозы выглядели этакой детской забавой, игрой, словно фокус перевоплощения (а этот забавный фокус состоит из таких обязательных штуковин, как смерть и воскрешение) есть событие элементарное, что-то вроде обеда, сна и пробуждения.

Поскольку аренда недостижимой точки планеты ничего не стоит, зарабатывала колдунья в наилучшие времена немерено. Мы вряд ли поймем ее меркантильные пристрастия: улов волшебницы составляли не доллары, вода или земля с их движимостью и недвижимостью (ей вполне хватало двух квадратных метров возле заросшего камня), не самцы и побрякушки... Колдунье приносили в жертву бесценную утварь: голоса, сердца и души.

Ушли золотые времена. Теперь члены волшебницы приходили в движение со скрипом, подобно часовне Атлантиды, мышцы не играли силой, огонь в глазах едва теплился, а вера в конечный продукт довольно простого перевоплощения русалки в человека в любую минуту грозила рухнуть в бездну отчаяния. Она даже ничего не попросила у русалочки в обмен за свой труд, - что надо старухе?

Колдунья взглянула на перепуганное дитя: русалочка не могла отвлечься от зловонного жбана, он действовал на нее ужасно.

- Дитя мое, - проскрипела ведьма. - Я ли тебя не предупреждала?

- Предупреждали, госпожа, - согласилась русалочка.

- Я ли тебя не отговаривала? Пока осталось время, я в последний раз предупреждаю и в последний раз отговариваю: не дело ты затеяла, красавица!

И хоть в сознании русалочки происходили не менее чудовищные всплески, чем в сатанинском вареве, о попятном, конечно, речи идти не могло.

- Через несколько минут ты перестанешь быть русалкой. - Колдунья выдержала торжественную паузу. - Ты умрешь на этом камне...

- Я умру, - кивнула русалочка. – На этом камне.

- Твоя история умрет вместе с тобой. У людей свои правила игры, у русалок свои. Если ты идешь к ним, ты умираешь здесь. Если они идут к нам, они умирают там. О том, что ты была русалкой, никто, никогда не будет знать. Ни этот твой принц, ни кто еще. Таков закон, дитя, он так же непоколебим, как трижды три - девять. Если ты попытаешься рассказать им о том, кто ты на самом деле, будут большие проблемы. Приступим! Назад хода нет. Сюда плыви, дитя мое!

Русалочка подплыла к смердящему отвару, стараясь не особо демонстрировать отвращение (разве что, зажала пальцами нос), и приготовилась умереть.

В руке колдуньи заблестела чаша из чистого золота, украшенная множеством драгоценных камней. Подними ее наш брат со дна океана, на земле бы вспыхнула война за право обладания таким великолепием! Здесь же, в логове, драгоценность не производила нездорового ажиотажа: тем, кто к ней прикладывался, было не до драгоценных побрякушек. Поэтому остается лишь сожалеть, что сей предмет антиквариата, способный поставить с ног на голову любой аукцион или радовать глаз достойного миллиардера, служит подсобной поварешкой в сомнительных чудесных делах.

Зачерпнув золотой чашей готовый отвар, старуха погрузила в него язык, как следует продегустировала и нашла состоявшимся: коктейль был поистине волшебен и готов к употреблению.

- Ляпота! - Колдунья протянула сосуд обомлевшей русалочке. - Испей, дитя, испей, сама хотела.

Русалочка вдруг так перетрусила, что едва не померла до срока. Золотая чаша и то, что там бурлило, подействовало на ее как бормашина и кресло дантиста - на ребенка с гнилыми зубами. Сердце застучало в оба виска, будто хотело выскочить сразу в двух местах, а рука никак не шла к золотому сосуду.

- Сим соком смажем путь богам, - объявила колдунья. - Еще ничего не произошло, а ты боишься? Кого я к людям посылаю? А?!

- Не боюсь, госпожа, - исправилась русалочка, приняв, наконец, чашу от волшебницы. - Я смелая. Я самая смелая русалочка, какая только...

- Как же! Ладно, открою тебе одну страшную тайну: в том, что ты держишь, ничего страшного нет. Умирать не больно. Больно рождаться. Только издали смерть воняет и смердит. В самой смерти смерти нет. Вблизи она прекрасна. Вонь потребна для того, чтобы прогнать все лишнее. Больно будет с этим. - На ладони волшебницы засверкал маленький флакончик. - Тут начало любой жизни: от головастика до божества, здесь смех и слезы, любовь и ненависть, ад и рай, - каждый получает свое. - Она торжественно опустила флакончик на камень вечности, он засиял, как звезда: - Одна капля сего нектара стоит столько, сколько не стоит миллионный город, в котором ты собираешься жить, дитя мое. Пей же! Да приготовим путь богам!

- Приготовим, - моргнула русалочка.

Она отпустила нос и - о, чудо! - вблизи непереносимое зловоние, исходившее от бодяги, как рукой снимало. Содержимое великолепной чаши вдруг показалось русалке приятным на цвет, удобоваримым на запах и само стало проситься к ее губам. Да и на вкус, знаете ли...

Едва она пригубила варево, поняла, что ничего вкуснее доселе не пробовала. Живительные токи весело устремились от макушки до плавника, согревая сантиметр за сантиметром прозрачного тела божественным теплом. Точно, ничего похожего она и отдаленно не испытывала за пятнадцать лет!

Мир.

Безмолвие.

Благодать.

- До дна! До дна!! - кричала ей вслед колдунья. - До дна, дитя мое!!

Ее Ресницы удивленно опустились, пустая чаша с драгоценными камнями выскользнула из безжизненных пальцев, на лице застыло безмятежное выражение идиотки, а руки и хвост повисли в подводной пространстве словно в космосе. Это пространство давило душу и тело с такой невероятной силой, что русалочка охнула: как она выдержала этот неподъемный пресс?! Ни одно живое существо, какое было ей известно, не смогло бы здесь провести и доли секунды. Здесь, где пространство, время и стихия огромной наковальней дробят и растворяют в прах все живое.

Отбуксировав легкое тело принцессы на магический камень, старая колдунья флакончиком божественного нектара обозначила несколько чудотворных символов над ее головой и голосом, исполненным священной простоты, произнесла необходимые заклинания. Каждое ее слово со стремительностью молитвы взлетало с кромешного дна океана. Видит Бог, такого вдохновения древняя бабушка давно не испытывала. Вера в победный результат метаморфозы возродилась из забвения (ведь, без нее бесценный флакончик божественного нектара - не более чем обыкновенная склянка рыбьего жира). Не колдуньей определялся результат, она понятия не имела, материализуется данное чудо или нет, ей принадлежала лишь неистовая вера. Та, что сдвигает горы. Она была повитухой, сопровождавшей роды, но повитухой необычной, акушеркой высшего порядка, ведьмой, ибо не видела в своем ремесле ничего необычного, волшебного, крамольного. Метаморфозы являлись для нее работой: каторжной, будничной, великой и ужасной…

Волшебница прикрыла левой ладонью рот русалки, а правой подняла с камня божественный флакончик.

- Сейчас будет больно, - произнесла она. - Сейчас начнется. Чем скорее сладим, тем вернее спасем ту девчушку. Она-то все чувствует. У нее есть тонкая кожа.

Колдунья на мгновенье убрала ладонь с лица принцессы, и три блестящие капли из флакончика, сверкнув во мраке, как звезды, исчезли в приоткрытых губах принцессы.

- Терпеть! Терпеть, дитя мое!! - Колдунья кряхтела, точно средневековая мельница, раскрутившаяся под шквалом штормового ветра. На ее старинном, воспрянувшем теле вновь вздулись упругие жилы, темные вены гнали горячую кровь. Едва заслышав дыхание новой жизни, повитуха сбросила с плеч девятьсот лет. Дух и плоть ее молодели на глазах, трещали от напряжения и ревели, как во вьюгу ревут провода, а физиономия приняла облик штангиста, толкающего рекордные килограммы. Одной рукой старуха сжимала сердце русалки, другой навалилась на ее голову, не позволяя извивавшемуся от нереальной боли хвостатому существу выскользнуть из-под наковальни магического камня. Каждое мгновение метаморфозы прошло по высшему разряду: русалка становилась человеком.

Наконец, страшная, далекая бездна содрогнулась в вырвавшемся вопле, океан отозвался едва различимым стоном и достаточно ощутимой бурей, проглотившей десятки невинных судов и грозных кораблей, - то была бессильная истерика подводного царя, у которого не стало любимой дочери. Логово волшебницы озарилось вдруг небывалым светом: в самой глубокой впадине морей и океанов сверкнуло так, как нигде в тот день по всей земле.

И все. Чудо свершилось. Принцесса обмякла под цепкими клешнями колдуньи, ее сердце остановилось, а душа вырвалась из ледяного плена. Чудо уступило место реальности. Безжизненная оболочка сползла с камня-распятия и опустилась на дно никому неизвестной точки мирового океана. И стало вдруг тихо, как прежде. Холодно, как никогда. И темно, как нигде.

Окинув духовным взором результаты проделанной работы (обыкновенным взором, пожалуй, здесь уже никто б ни черта не разглядел, ибо русалочки, осветившей сей мрачный закуток Вселенной, больше не было, - бездна погрузилась в застой), так вот, осмотрев результаты обыкновенной метаморфозы: на небе, под водой и на земле, - старая волшебница не увидела ничего отрадного. Она отвалила от рокового камня, на ощупь отыскала прозрачную оболочку принцессы, и опустилась рядом. Корявая клешня колдуньи застыла над головой мертвой русалки и была не в силах к ней прикоснуться.

Она сидела час, другой, третий… Она не трогала с места и почти не дышала, превращаясь в этакий согбенный монумент, открытый у изголовья всех неудачников, посмевших верить в чудеса.

От скорбных дум ее башка быстро покрывалась отвратительными интеллектуальными шишками. Скрюченные пальцы нащупали в темноте божественный флакончик, колдунья улеглась подле хвоста принцессы морей и океанов, и… три блестящие капли нектара, точно звездочки, скользнули в ее беззубый рот.

Древнее тело даже не шелохнулось, но дух, ее младенческий дух, девятьсот лет державший силой абсолютной веры неподъемную тяжесть мирового океана, оставив с миром голубую бездну, вознесся столь же высоко, сколь глубоко покоилось его логово, и обрел, наконец, столько тепла и света, сколько холода и мрака вкусил там, где скрыты тайники любви и ненависти, смеха и слез, смерти и возрождения. Колдунья покинула одно из величайших сакральных мест планеты вместе с русалочкой.

Тем же вечером Кристина напилась шампанского, без всякого повода принесла своей подруге Ольге огромный букет белых роз, и выбросилась с балкона седьмого этажа.

Пролежав в коме трое суток, она вернулась к жизни. У нее насчитали семь переломов. Самым серьезным последствием падения оказалась травма головы.

Ее привезли в Сестрорецкую больницу, поскольку Ирина Михайловна узнала, что она «лучшая» и там «лучшие специалисты».

В первые дни Кристина лишь бесцельно крутила глазами, и ничего не могла понять. Кто она? Где она? Зачем она? Проплывавшие перед ее взглядом лица не вызывали ни единого отклика в душе, извлеченной с ледяного дна: смотреть на них - смотрела, но так, не заинтересованно и тупо. Какие-то люди в белых халатах все кружили над ней, кружили... Потом двое, тоже в белом, сказали, что они - ее мать и отец.

- Вы будете меня любить? - шепнула им Кристина таким мертвым голосом, что у далекой от сантиментов Ирины Михайловны мгновенно навернулась слеза.

- Доченька! - охнула мать, испуганно озираясь. - О чем ты говоришь?!

- Горгона… Гамлет… Мраморный мальчик, - прохрипела Кристина и, вперив стеклянный взгляд в потолок, потеряла к родителям интерес.

Тот факт, что больная не признала даже отца с матерью, врач объяснил побочным эффектом атрофии конечностей: пальцы рук участвуют в процессе узнавания (встречая тот или иной образ, человек первым делом как бы ощупывает его руками, и уже потом сознание выдает ответ на информацию зрительного образа). Поскольку Кристина не чувствовала ни рук ни ног, потерю памяти можно было считать явлением нормальным, если здесь вообще уместно это слово. Сказать, что Ирина Михайловна была потрясена, мало, здесь больше подойдет слово раздавлена. С душой матери произошло примерно то же, что с телом дочери.

Через неделю зашевелились пальцы. Однако вместо того, чтобы признать реальность или хотя бы проявить к ней здоровый интерес, сознание пациентки больницы стало извлекать на свет диковинные, нереальные картинки. То она погружалась в бездну к мраморному мальчику (он постоянно держал возле губ указательный палец, напоминая, что говорить они могут лишь молча, без слов), то на нее смотрели грустные белые цветы, здесь же появлялась Горгона, Принц Гамлет, аквариум с синими рыбами, Ольга, колдунья…

«До дна! До дна!! – кричала кто-то ей вслед. - До дна, дитя мое!!»

И что-то огромное упало снизу.

"Мамочки, как больно!"

И вот, стало легко.

А потом все вернулось.

К осени она научилась как следует двигать руками, понимать, где находится, с кем говорит и даже смеяться. Тело не принадлежало ей на все сто - процентов на шестьдесят, не больше. Сознание – пятьдесят на пятьдесят: половина была в этой реальности, другая осталась в параллельной. Да, крыша у нее съехала, однако если Кристина и выглядела дурочкой, то в самом лучшем смысле этого слова. К примеру, она могла ни с того, ни с сего впасть в нечеловеческое затишье: не реагировать на появление людей, заморожено смотреть в одну точку и не шевелиться минут так двадцать. Или наоборот внезапно начинала хохотать, заставляя все вокруг звенеть и содрогаться, - прекратить это было невозможно. Иные предметы и обстоятельства вызывали у больной прямо противоположную реакцию: чтобы поднять ей настроение, достаточно было сообщить, что у нее «высокая температура».

- Высокая температура? – радовалась она. – Ха-ха-ха-ха! Что вы такие мрачные? Температура! Я Солнышко! Я солнышко! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Временами она напоминала девиц из рекламных роликов, которым до дури нравятся новые прокладки, жвачки и презервативы. Кристина не ведала о том, что покончила с собой.

В этой истории нельзя было позавидовать никому. Особенно досталось Ольге, лучшей подруге Кристины. Она была старше на три года, благодаря ей Кристина приобщилась к миру ночных тусовок, колбасы и кислоты. Кристина не была в особом восторге от дискотек, скорее они позволяли ее отвлечься от житейского омута, основательно встряхнуть мозги и тело.

Они были не похожи, Ольга, и Кристина: старшая сногсшибательно действовала на самцов, болезненно - на старух и безнадежно - на женихов. Младшей до нее было далеко. Если лицо Кристины отталкивало любые косметические художества, лицо Ольги без туши и накладных ресниц было не представить. Дева-хамелеон, она запечатлевала на голове, лице и теле все, что производило супер-впечатление: от элементов одежды модных моделей с обложек журналов до длинного каре Умы Турман в "Криминальном чтиве". Ольга имела десяток кислотных костюмов на все случаи жизни, а поскольку случаи в жизни предоставлялись ей каждую вторую ночь, десять это не так уж много.

Несмотря на огромную внутреннюю и внешнюю разницу, что-то глубоко связывало конфетку в блестящей упаковке по имени Ольга с нежной и прозрачной Кристиной.

В ту роковую ночь Ольга, естественно, собиралась в клуб, за ней приехала тачка, и она со своим парнем выбирала прикид для вечеринки: синий или фиолетовый? В конце концов она остановилась на фиолетовом, и тут внезапно пришла Кристина со своим белым букетом, девчонка выглядела заметно поддавшей, на ней не было лица. Ольга хотела взять Кристину с собой, но у той были другие планы, ей надо было просто поговорить, рассказать свою историю. Из всех знакомых Кристины только Ольга могла выслушать любую трагедию с гламурным оптимизмом и предложить модный выход из тупика. Для начала Ольга предложила перенести обсуждение проблемы в машину, поговорить по дороге в клуб, ну, чтобы не терять время…

Через минуту Кристина лежала на зеленом газоне под девятиэтажным домом на Гражданке. Время никто не потерял, однако о вечеринках Ольге пришлось надолго забыть.

Через месяц Ольге разрешили увидеться с Кристиной. Со слов Ирины Михайловны Ольга узнала, что Кристюха двинулась, подняться с кровати не может, крыша поехала так, что никого не помнит, не знает, ничего не умеет... Имя Ольга Кристине, вроде, о чем-то говорит, но пока неизвестно, о чем. Вот такие ужасы. Для Ольги, которая ни разу не видела смерти, не переступала порога больницы и с вечера до утра без башни колбасилась на дискотеках, распахнулись врата неведомого мира. Ей строго-настрого велели молчать «об этом» - роковом прыжке с балкона на Гражданке. Кристина до сих пор не имела понятия о том, что с ней произошло.

- Она как пятилетний ребенок, - предупредила Ирина Михайловна за дверью. – Ты ее не грузи, Оля. Дай апельсины, и если она тебя не узнает, иди домой.

Оранжевые шары в руках красивой девушки показались Кристине прекрасными:

- Оранжевые как солнце!

- Это тебе, Крис, - сказала Ольга.

- Мне?! - растерялась Кристина. - Но я этого не стою.

- Не говори глупости, - попросила мать. - Возьми апельсин и ешь. Это подарок.

Присутствующие охнуть не успели, как Кристина впилась зубами в самый огромный апельсин.

- Кристюша! - опешила мать. – Апельсины надо чистить!

- Извините. - Больная моментально выплюнула все, что успела взять в рот. - Я не знала. Вы на меня не сердитесь?

- Конечно, нет, - Ольга категорично завертела головой.

- Ты такая красивая, Оля, - похвалила Кристина, я хочу быть такой же.

Мать с врачом переглянулись.

- Ты помнишь эту девочку? – спросила мать.

- Да, да... – Кристина наморщила лоб, припоминая: - Пляж, дискотека, марихуана... Оля моя лучшая подруга. - Она подала гостье правую руку. – Ты, правда, моя лучшая подруга?

- Конечно, Крис, - заверила та с рукопожатием.

Лицо Ольги пылало краской, было понятно, что Кристина попала в яблочко: дискотека, марихуана... Чтобы ее не смущать, врач тихо вывел Ирину Михайловну из палаты, оставив подружек с глазу на глаз.

- Оля!

- А? - шепотом отозвалась Ольга.

Кристина сбросила одеяло на пол.

- Классные ножки?

- Ноги как ноги.

- Блин, холодные как лед. И не слушаются. Я их не чувствую.

- Что, вообще?

Кристина с досадой кивнула.

- Фигово, - Ольга потрогала голени подруги. – Не такие уж холодные. По-моему, нормальные.

- Дай-ка твои посмотрим…

Оля закинула ногу на кровать. Сравнили температуру. Да, у Кристины нижняя часть тела была холоднее.

- Все Крис, будем лечиться. – Ольга заботливо укрыла подругу одеялом. – Чтобы ноги не мерзли, надо укрываться.

- У тебя есть парень?

- Ну, есть.

- Он тебя любит?

- Надеюсь, да.

- Что значит, надеешься?

- Значит, у меня все нормально, и я не парюсь, любит он меня или нет.

- Слушай, у меня ведь тоже должен быть парень, - догадалась Кристина, почесав щеку.

- Сначала встань на ноги, Крис, а потом думай, от кого бы родить ребенка, - посоветовала Ольга, не подозревая, какими последствиями это обернется.

Кристина по-настоящему задумалась, она поняла выражение «встать на ноги» буквально, и ее сковал столбняк, та самая замороженность, когда она подолгу смотрела в точку на стене и не шевелилась.

- Ау! - окликнула Ольга. – Ау! Крис, ты меня слышишь? Ау-Ау!

Не дождавшись ответа, Ольга испугалась и вышла из палаты за подмогой.

Кристина скинула мертвые ноги на пол, вцепилась руками в тумбочку и, извиваясь, как рыба на песке, соскользнула с кровати. Несколько секунд ей удавалось балансировать подобно русалке на кончике хвоста. Затем тело потеряло центр тяжести, взмахнув руками, она умирающим лебедем полетела вниз. Колени с треском впечатались в пол, глаза едва не выскочили из орбит. И было в этом что-то до ужаса знакомое, словно падаешь с огромной высоты в пропасть.

Когда в палату вернулись люди, больная ползала по полу, пытаясь забраться на кровать. Нет зрелища печальнее на свете: ноги не слушают, в руках нет силы.

- Простите меня. - Кристина, дрожала от нервного смеха. – Я сама заберусь. Я не нарочно. Я постараюсь… постараюсь больше вас не беспокоить. Ха-ха-ха-ха! Правда, фуфло, а не ноги. Ха-ха-ха! Ну, пожалуйста, простите. Я больше не буду.

Она перенесла пять операций и всю зиму занималась восстановлением в сестрорецкой больнице. Ноги так и не стали ее слушаться, она научилась ходить на костылях, кататься в инвалидном кресле, однако врачи не рекомендовали ей злоупотреблять каталкой, полагая, что для восстановления двигательных функций нужна непрерывная практика.