Самая настоящая Золушка

Глава первая: Катя

Глава первая: Катя

— Благодарим за покупку! – улыбаюсь и передаю женщине с двумя сумасшедшими близнецами бумажный пакет с книгами. – Приходите к нам еще!

Она пытается взять его, но стоит отпустить руку одного мальчишки – и он тут же с криком уносится в хитросплетения книжных стеллажей, где первые несколько месяцев работы путалась даже я.

— Господи, Ваня! – кричит краснеющая от злости мать. Пытается пойти за ним, но второй мальчишка начинает протестующе пятиться к выходу, утягивая ее за собой. – Сережа, прекрати немедленно!

— Давайте я помогу: найду мальчика и вынесу пакет, - предлагаю свою помощь.

Первую минуту она смотрит на меня так, словно я предложила сделать из ее детей сочный десерт, но Сережа упрямо тянет ее назад, а из недр книжного магазина уже раздается характерный грохот упавших книг. Женщина соглашается, и я быстро убегаю на звук.

Перепуганный мальчишка стоит около горы справочников по финансам и экономике, которая чуть ли не с него ростом и, увидев меня, начинает мотать головой.

— Знаешь, иногда нужно слушаться маму, - стараясь говорить строго, но спокойно, «учу» я. – Если бы это была посуда или что-то, что может испортиться, твоей маме пришлось бы заплатить за порчу. И тогда вы с братом остались бы без сладостей и новых игрушек минимум на пару месяцев.

Хотя, судя по ее виду, даже если бы мальчишки вздумали сложить из всех книг пятиметровый костер и поджарить над ним маршмэллоу, их мама извинилась бы и оплатила все неудобства. С чаевыми.

— Ты скажешь маме? – переживает мальчик.

— Знаешь, ты устроил такой грохот… - Я многозначительно пожимаю плечами. Но тут же предлагаю вариант решения проблемы – так всегда делала моя мама: запрещая, озвучивала альтернативу. – Я сама здесь уберу, а твоей маме скажу, что это был старый шкаф, из которого частенько падают книги. Сами по себе. Но с условием, что ты пообещаешь слушаться старших и хорошо себя вести. Договорились?

Мальчик несколько секунд смотрит на мою протянутую ладонь, потом шмыгает носом и пожимает ее с видом бизнесмена, заключившего выгодную сделку. Могу поспорить, отец научил его мужскому рукопожатию еще с пеленок.

Когда иду к выходу, жестами даю понять стоящей за кассой Марине Сергеевне, что я только туда и обратно, и даже достаю из пакета одну книгу, чтобы мальчик нес ее и чувствовал себя помощником. Мама работала в школе, и я часто видела, как она нарочно дает своим первоклашкам что-то «тяжелое», нахваливая маленьких помощников.

  Она умерла в прошлом году – неожиданно, просто во сне. И мне до сих пор кажется, что моя реальность разделилась на ту, где у меня всегда есть блинчики с медом по субботам и яблочная шарлотка в воскресенье, и ту, где я уже год живу совсем одна.

На улице я поворачиваю в сторону красивого «Ауди», но мальчик топает ногой и тянет меня в другую сторону. Я проглатываю нервный смех, когда замечаю его уже порядком нервничающую мать возле огромного черного внедорожника в самом конце парковки. Даже не хочу представлять, что будет с человеком, который рискнет дунуть на этот танк, но на всякий случай держусь подальше.

— Простите за неудобства, - извиняется мать, и мальчишка торжественно вручает ей книгу, напрашиваясь на похвалу.

— Ничего страшного, просто не очень устойчивый старый шкаф. – Я подмигиваю своему «подельнику» и одними губами говорю: «Ты обещал».

— Он устроил такой беспорядок, - говорит женщина кому-то, кто сидит в машине. Наверное, мужу.

— Бывало и…

Дверь с обратной стороны открывается, и я замечаю черную, взъерошенную ветром шапку волос, крепкий затылок, белоснежную рубашку и, как влитой на широких плечах, темно-серый пиджак. Поворот головы – медленный, с ленцой, как будто Короля столицы заставили заниматься не царским делом.

Этого просто не может быть.

Я знаю, что иногда просто впадаю в ступор, когда случается что-то неординарное, шокирующее или просто непонятное, так что на всякий случай прикрываю ладонью всю нижнюю часть лица. Потому что мне хорошо знаком этот профиль и эти темно-серые грозовые глаза, и тяжелый квадратный подбородок, и немного неряшливые губы, которые совершенно не умеют улыбаться. Знаю так хорошо, будто много часов разглядывала все это под самым большим микроскопом. Хотя, так и есть: я знаю каждую черточку, каждую морщинку и каждый изгиб густых бровей. Потому что я, двадцатилетняя великовозрастная девчонка, обклеила его снимками всю комнату, даже потолок. Я вижу его, когда прихожу из института или возвращаюсь с работы, вижу, когда до трех ночи пишу доклады, вижу, когда укладываюсь спать и когда просыпаюсь.

Кирилл Ростов. Увидеть его здесь, возле книжного магазина, такое же чудо, как и выпавший в июле снег: реально, но маловероятно.

Он обходит машину, смотрит сперва на внушительный пакет в руках женщины, потом на меня. Вернее – сквозь меня. Как будто я просто тень человека и совсем необязательно тратить на меня свое драгоценное внимание. Абсолютно пустой взгляд. Ни намека на эмоции или хотя бы каплю интереса, простая механика: достает из внутреннего кармана пиджака портмоне, выуживает несколько пятитысячных купюр и протягивает их двумя пальцами, словно боится запачкаться об мое случайное прикосновение.

Глава вторая: Кирилл

Глава вторая: Кирилл

Все, что нужно знать о женщинах: они все продаются. Без исключения.

Только некоторые стоят цену «Бенти», а некоторые, как вот эта замарашка – пятнадцать тысяч.

А ведь на мгновение показалось, что передо мной – единственное в своем роде исключение из правил. Что задерет веснушчатый нос, скажет какую-то пафосную хренотень - и мое глубокое разочарование во всех женщинах получит крепкий пинок под зад.

Но чуда не произошло.

Я даже не расстроен, только мысленно заношу «плюс один» в копилку своей теории, что купить можно кого угодно, а иногда еще и по хорошей скидке.

В салоне автомобиля визг от орущих племянников, хоть Лиза, моя старшая сестра, изо всех сил пытается привести в чувство бестолковых мальчишек. Я говорил, что она слишком их балует, но кто же слушает бездетного холостяка, когда дело касается детей? Я не смог бы конкурировать даже с говорящим деревом, если бы оно вдруг ожило и обрело способность раздавать советы.

К счастью, меня давно не трогает чужое мнение.

Как, впрочем, не трогает вообще ничего. Обратная сторона дорогой жизни: со временем наступает пресыщение – красивой жизнью, экстремальными видами спорта, триумфом удачной сделки, женщинами и даже эмоциями. Со временем начинаешь ценить штиль.

— Зря ты так, - говорит сестра, делая вид, что не пытается пристыдить меня нравоучительным тоном. – Она же просто ребенок и вполне искренне хотела помочь.

— Твой бывший муж тоже вполне искренне «помогал», как я помню.

Лиза прикусывает губу и, не выдержав, прикрикивает на мальчишек. Жаль, что эта благословенная тишина ненадолго: максимум до следующего перекрестка. И именно в тот момент, когда звонит Морозов – человек, который был хорошим другом моим родителям, а теперь стал моим поверенным в одном «деликатном» деле.

Хотя, правильнее будет назвать его аферой.

Потому что до конца недели мне предстоит выбрать фиктивную жену, сыграть роль романтического болвана и переписать на нее часть своего состояния. Ту часть, которая досталась мне после гибели родителей и от которой я вынужден временно откреститься.

Грубо говоря – мне предстоит влюбить в себя круглую дурочку, которая, не задавая вопросов, подпишет все, что я подсуну, даже собственный смертный приговор.

— Кирилл? – голос Морозова немного раздражен. В последнее время он почти все время на нервах, стал дерганым и подозрительным. Не без причины. – Ты где?

— Выполняю братский долг, - кошусь на сестру и племянников, которые успели распотрошить пакет с книгами и вступили в бой за одну из них. Стараюсь отодвинуться, но даже в салоне огромного внедорожника, где мне всегда казалось даже через чур свободно, сейчас теснее, чем в конуре. Остается только заткнуть пальцем ухо и сделать вид, что я не испытываю острой потребности прямо сейчас кого-нибудь прикончить. – Что у тебя?

— Я уже говорил, что максимум, который могу выжать – пара недель. Но это – потолок. Надеюсь, ты уже имеешь на примете кандидатуру?

— Нет. – Я не люблю врать. Меня от этого физически мутит, как от дешевого подкрашено пойла, разлитого в бутылки в форме фаллосов. Но иногда приходится, и афера, в которую я добровольно дал себя втянуть, будет здоровенным геморроем.

— Надеюсь, ты ускоришься, - цедит Морозов.

Они с отцом были дружны, просто не разлей вода. Друг друга в глаза могли на хуй послать, а через пять минут распивать элитный выдержанный виски. Меня Морозов боится. После того случая старается держаться на расстоянии и фильтровать слова. Я прямо чувствую, как в эту минуту ему хочется сказать, что я долбоеб и трачу время, которого и так нет. Чувствую – и не делаю ничего, чтобы помочь.

Плевать я на все хотел.

И вертел я их всех на известном месте.

— Я тоже надеюсь, - бросаю в ответ и прячу телефон в карман.

Я откровенно не люблю женщин, поэтому список моих бывших можно пересчитать по пальцам одной руки. И всех их объединяет одно: они никогда не любили меня больше, чем мои деньги. Хотя с рожей у меня полный порядок, а благодаря спортзалу четыре дня в неделю мое тело в прекрасной форме. Но любой мужчина, если он не полный кретин, умеет чувствовать, когда самочка прибежала на запах из его кармана, а не поддавшись зову сердца. Так что, когда речь зашла о моей «золушке», первое, что я сделал – отправил всю пятерку в пешее эротическое. Мне нужна зайка, а не акула.

По этой же причине отпали и девушки категории «А как все хорошо начиналось…»

И те, с которыми я просто флиртовал – дочери бизнесменов средней руки, певицы, модели и актрисы – тоже вышли вон.

Таким образом я оказался у разбитого корыта: охуенно богатый, красивый и в полном вакууме, куда в принципе не могла попасть простая, наивная малышка, влюбленная в меня просто так.

Я смотрю в окно, по которому внезапно начинает барабанить дождь, и мысленно спрашиваю себя, как я докатился до такой жизни. И где бродит та самая, которую я с чистой совестью использую и отпущу на свободу с хорошим приданым.

Глава третья: Катя

Глава третья: Катя

Расставить книги обратно на полку получается только с третьего раза.

У меня дрожат руки, а мир то и дело превращается в соленую лужу моих слез.

Это было так унизительно. Я миллион раз укорила себя за то, что взяла деньги, хоть сначала это казалось логичным и правильным: мне не платят за то, чтобы я ликвидировала последствия двойного торнадо. С другой стороны – в наше время электронных книг и удобных читалок консультанты книжных не то, чтобы завалены работой.

Зачем я взяла те деньги?

Становлюсь на носочки, пытаясь дотянуться до самой верхней полки, куда нужно вместить последнюю книгу. Вроде все расставила, убрала лестницу и только потом заметила еще один экземпляр двухкилограммового экономического справочника.

Нужно было отвернуться и уйти.

Мой внутренний голос в ответ на это невразумительное «уйти» издает нервный смех. Кого я обманываю? Я еще минут пятнадцать не могла оторвать ступни от асфальта, а взгляд – от черного внедорожника, хоть его уже и след простыл.

— Катенька, закроешь магазин? – Из-за полки появляется жалобное лицо Марины Сергеевны. – У меня дочка приехала на выходные, а так толком и не поговорили еще ни разу.

Даже неудобно отказывать: все знают, что дома меня никто ждет, парня у меня нет и вся моя личная жизнь уместится на одной странице тетрадки в косую линию. Но как раз сегодня я собиралась в кино.

— Я… не знаю…

Марина Сергеевна складывает ладони в умоляющем жесте, и я согласно киваю.

В кино можно и на следующей неделе сходить, и даже со скидкой.

Когда до закрытия остается полчаса, я делаю стандартный обход: проверяю все окна, слежу, чтобы в магазине не осталось посторонних, разношу на места стопку книг у кассы, выравниваю журналы на стеллаже, поливаю наши цветы-водохлебы.

И чуть не падаю, спотыкаясь об еще один справочник-невидимку. Как не заметила? Он же лежит практически на лбу.

— А потому что нужно меньше думать об одном красавчике, - журю себя вслух, проталкивая книгу на законное место на полке.

Приходится приложить усилия: плашмя, двумя ладонями, словно нажимаю на кнопку застаревшего от времени механизма. Еще чуть-чуть – от усердия даже прикусываю губу.

И с удивлением гляжу, как поверх моих пальцев ложится крепкая и крупная мужская ладонь.

Короткий резкий толчок – и упрямая книга становится на место, словно шар в лузу.

— Спасибо за помощь, но мы уже закры…

— Я знаю – график работы магазина написан крупным шрифтом на двери. Еще четыре минуты.

Этот голос.

Я разворачиваюсь: слишком резко, до россыпи искр перед глазами и мурашек по всей коже. Пятиться уже поздно, но Кирилл Ростов стоит так близко, что тепло его тела обжигает меня свозь пару слоев одежды. Ему совсем не холодно в одной рубашке в октябре? Ему…

Остатки трезвых мыслей вылетают из головы, когда он упирает ладонь чуть выше моей голову и заметно наклоняется, чтобы наши взгляды оказались хотя бы приблизительно на одном уровне. Он все та же ленивая лавина, только теперь на ее пути стою я, и меня вот-вот снесет: острым, как стекло, серым взглядом, жесткой линией губ, плавным скольжением кадыка под кожей, когда Ростов сглатывает.

Вторая ладонь ловит мой подбородок, крепкие пальцы царапают кожу, прижигают словно восковые капли – больно и приятно одновременно.

Еще одно движение – моя шея просит пощады, потому что пальцы задирают подбородок, словно спусковой крючок перед выстрелом.

— Значит, Катя? – вопрос без вопроса. Как такое вообще возможно?

Какая-то часть моего ослепленного мозга еще способна издавать импульсы, потому что я успеваю вспомнить, что имя написано на бейджике.

— Да, - бормочу я, даже не протестуя, когда мужчина неторопливо «размазывает» мою спину по ровным рядам книг.

— Тебя кто-то встречает после работы, Катя? – Его губы так близко: могу рассмотреть все трещинки и даже крохотную белесую нитку шрама справа.

«Нет» - одними губами, с абсолютно пустыми легкими.

— Нет, Кирилл, - поправляет Ростов.

— Нет, Кирилл, - как дрессированный галчонок повторяю я.

Закрываю глаза, потому что невыносимо смотреть на то, что ослепляет глаза, разум и душу.

Он меня поцелует?

Правда поцелует?

— Моя сестра потеряла сумку где-то в этом магазине, – слышу эхо теперь уже далекого, как ушедшая гроза голоса. – Поможешь с этим?

Когда я с трудом возвращаю способность видеть, Кирилл Ростов стоит в стороне и смотрит на меня в точности так же, как смотрел днем – словно даже пустое место заслуживает больше внимания, чем девочка Катя из книжного.

Глава четвертая: Кирилл

Глава четвертая: Кирилл

Ее сердце стучит так громко, что приходится включить музыку, хоть обычно я предпочитаю ездить в тишине. Я не очень понимаю красоту музыки, хоть иногда кажется, что какофония барабанов, гитар и синтезаторов почти складывается в некое подобие гармонии. Но этот процесс никогда не доходит до своего логического завершения. Как долгая загрузка, которая на девяносто девяти процентах выдает критическую ошибку и откатывается к началу. В принципе, это сравнение подходит почти ко всем моим попыткам понять простые для обычных людей вещи.

Пока веду машину, замарашка жмется в спинку сиденья и почти не сводит глаз с моих рук. Видимо, что-то в них ее привлекает, раз она то и дело приоткрывает рот и проводит языком по губам.

Я не могу решить, красивая она или безобразная.

Ее лицо – смесь из губ, глаз, носа и веснушек. Она словно мелодия: я «слышу» каждый инструмент и точно знаю, что у нее хорошая линия губ и смешной нос, но красива ли она? Вероятно, симпатична.

— Можно спросить? –  осторожно интересуется Катя, и я киваю, не отрывая взгляда от дороги. Льет как из ведра, дворники с трудом справляются с потоками воды, и на мокрой трассе спортивный автомобиль не то, чтобы синоним надежности. – Что все это значит?

Мой «любимый» вопрос. Я – эмоциональный ноль, но даже мне более чем понятно, что приглашение женщины в ресторан – это проявление интереса и заинтересованности в развитии знакомства.

— Хочу узнать тебя получше, - отвечаю что-то нейтральное. «Изучаю меню» - было бы честнее, но я – не принц, хоть пара трофейных драконьих голов у меня есть. Преимущественно в ценных бумагах и недвижимости.

— Зачем?

— Потому что ты мне понравилась.

Она смеется, но, как зайка, пугается собственного смеха и быстро закрывает рот двумя ладонями.

Это отличный экземпляр: маленькая, глупая, наивная, влюбленная. Совершенно предсказуемая. Это все равно что играть в «сапера» с заранее расставленными на бомбах флажками.

— Так не бывает, - сквозь пальцы едва слышно говорит замарашка.

— У тебя еще не было мужчин? – Я чувствую почти искренне удивление, насколько это вообще возможно с оглядкой на мою «особенность».

— Что? – Она густо краснеет и хлопает ресницами.

У нее интересные глаза. Необычного очень светло-голубого цвета. Кажутся серебряными, ненастоящими. Светлые ресницы в комплекте дополняют немного непривычный образ.

— У тебя не было мужчин, которые проявляли бы заинтересованность в твоем обществе? – расшифровываю свой предыдущий вопрос.

Интересно, сколько ей лет? Совсем ребенок, кажется.

Вот здесь меня должна бы мучить совесть, но я не испытываю совсем ничего, только некоторую степень облегчения, что для меня эта встреча стала избавлением от зудящей проблемы. Точнее, вот-вот станет таковой.

— Отвезите меня домой, пожалуйста, - вместо ответа просит Катя.

Когда женщина снова переходит на «вы» - она либо хочет сохранить дистанцию, либо напугана. Но эта зайка совершенно точно не хочет держаться от меня подальше. Все признаки налицо: все тот же туман в глазах, когда я нарочно ловлю ее взгляд, все те же попытки прикусить губу, стоит мне заговорить.

Она наверняка не знает, как реагировать на мою «сухость», хоть я и так проявляю небывалый для себя уровень эмпатии.

Однажды отец сказал, что если у меня проблемы в общении с женщинами, то я должен просто брать их, если вижу и уверен, что женщина меня хочет. Этот совет еще ни разу меня не подводил. Пригодится и сейчас.

Я собирался поцеловать замарашку после ресторана, но придется сделать это сейчас, пока дорогу «закрывает» красный сигнал светофора.

Дождь продолжает мерно стучать по стеклам, и я незаметным движением отключаю дворники. Если присмотреться, то мы словно закрываем шторы, прячась от внешнего мира. Это – не акт романтики. Это предосторожность на случай если зайка начнет стесняться.

— Что вы… делаете? – Катя вздрагивает, словно от озноба.

Дышит тяжело, с разночастотными паузами.

А ведь я просто отстегнул ее ремень безопасности и взял за руку, нарочно оплетая запястья наручником своих пальцев.

Меня оглушают ее эмоции: она как огромная подушка, рвущаяся от легкого прикосновения, с ног до головы обдающая меня ворохом самых разных чувств. Взгляд из-под опущенных ресниц, губы с неровной лентой укусов, потерянные в румянце светлые веснушки. Ее запах ударяет в виски, потому что я не могу понять, чем она пахнет. Сладостью? Как будто мед с молоком? Или это горькая полынь и тонкий древесный шлейф?

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не свалить на хрен, не выскочить прямо на наводненную машинами дорогу, под холодный ливень.

Это все равно что оказаться в эпицентре оркестра, которым никто не дирижирует, и все звуки соревнуются между собой за право называться самым громким и бессмысленным. Где-то там, в полумраке зрительного зала, все это понятно и знакомо, но для меня – эмоциональная бомба.

Глава пятая: Катя

Глава пятая: Катя

Моя голова кружится, кружится…

Я – как маленькая девчонка на красивом белом единороге, медленно скачущем под незамысловатую мелодию музыкальной шкатулки.

Что это было? Поцелуй? Укус вампира?

Рука сама взлетает вверх, пальцы трогают влажный отпечаток чужого рта на моей шее.

Мое сердца едва не выскакивает из груди, а мой персональный Дракула абсолютно безразличен. Каменная статуя выражает больше эмоций, чем его лицо в этот момент.

Мне страшно. Боюсь саму себя и тех чувств, которые едва не порвали тросы моего благоразумия. Если бы Бессердечный король скомандовал раздеться – я бы сделала это, не задумываясь. Если бы он сказал, что я должна провести с ним ночь – я бы даже не пыталась отыскать повод для отказа.

Поэтому меня сейчас так сильно трясет: я вдруг стала бабочкой в сачке, которая не хочет на волю.

Хорошо, что дорога до ресторана со всеми светофорами и пробками занимает почти тридцать минут, и все это время Ростов не произносит ни звука. Только, когда ливень превращается в монотонную морось, открывает окно и выставляет локоть, уверенно управляя машиной одной рукой. Но… с ним что-то не так. Он слишком спокоен. Как гордый смертник, который улыбается, пока палач медленно закрывает его в Железной деве.

Или мне это только кажется?

Около «Медной короны» не протолкнуться: на парковке только одно свободное место - и Ростов ставит машину почти не сбавляя скорость. Подает мне руку - и в пару шагов мы оказываемся под навесом. Швейцар услужливо кланяется, распахивает дверь.

Ростов идет рядом, держа руки в карманах. Не могу отделаться от мысли, что он как бы нарочно немного косит в сторону, чтобы увеличить расстояние между нами. Как будто ему не хочется, чтобы разодетые посетители лучшего мясного ресторана столицы сделали неправильный вывод, будто мы пришли вместе. Даже если мы действительно пришли вместе.

В зале пустует примерно треть столиков, и нас со словами «ваш стол всегда зарезервирован, господин Ростов» сажают в стороне ото всех, за аркой, имитирующей вход в тронный зал.

Я впервые здесь и не могу сдержать желание видеть абсолютно все: искусственно состаренные каменные стены а-ля «германский замок», гобелены, трофейные мечи, неряшливые и подкопченные подсвечники, грубые деревянные столы и покрытые овчинами кресла. Даже меню оформлено в виде старой книги в потрепанной кожаной обложке.

— Выбери, что тебе по вкусу, - предлагает Кирилл, снова глядя сквозь меня.

Меня до костей пробирает от этих глаз.

И от того, что я до сих пор чувствую и его влажный язык на своей шее, и клеймо укуса.

Я машинально просматриваю меню, даже не вникаю в список блюд.

— Ничего не понравилось? – снова вопрос, который предполагает нежелание услышать ответ.

— Кирилл, что все это значит? – Я не успокоюсь, пока не услышу ответ на своей вопрос. Мне хочется верить в сказку, в волшебство. Хочется быть Золушкой, которая встретила своего Принца. Но все это слишком, чтобы быть правдой. – Ответь пожалуйста. Или дай мне уйти.

— Это ухаживания, - чеканит он, еще немного отодвигаясь от стола.

Закладывает ногу на ногу. Хмурится, скользя взглядом по моей шее.

— Такие ритуалы необходимы, чтобы женщина чувствовала себя объектом внимания.

— Ритуалы? – переспрашиваю я.

— Свидания, - предлагает альтернативный синоним. – Расскажи о себе, Катя.

— Что рассказать? – Невозможно чувствовать себя еще большей дурой, чем сейчас, потому что наш разговор – это даже не диалог. Это попытки сварить чай из кофейных зерен.

— Возраст, место учебы, родители, увлечения. – Ростов ждет, пока официант поставит перед нами два бокала: в моем что-то с пузырьками, а в его, скорее всего, просто минералка. Кирилл сам делает заказ, и когда мы снова остаемся одни, добавляет еще один вопрос. – Ты – девственница? Я бы хотел сегодня заняться с тобой сексом.

Меня подводит слух?

Я сошла с ума на почве переизбытка впечатлений?

Попытка улыбнуться превращается в еще один повод: Ростов останавливает взгляд на моих губах, и на долю секунды мне кажется, что он болезненно дергает правым уголком рта. Как будто что-то в моей внешности время от времени вызывает у него острую хаотичную зубную боль. Но на мне нет страшных увечий, хоть красавицей меня тоже не назвать. Я – обычная. Не та девушка, которую заметит в толпе известный дизайнер и упадет на колени с предложением стать лицом его новой коллекции, но точно не безобразная. Впрочем, в сравнении с женщинами из мира Бессердечного короля, скорее всего, что-то вроде серого пятна на идеально белой стене, которое нарушает чувство прекрасного.

— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, - бросаю в ответ на более чем странную попытку завязать знакомство. С ним что-то не так или это тоже кривое зеркало моих нервов?

— Почему? Тебе не понятна формулировка?

Глава шестая: Кирилл

Глава шестая: Кирилл

С ней безумно тяжело.

Она хочет то, что я не в состоянии дать: эмпатию.

Я глух к ее эмоциям, мне абсолютно не интересны ее паника и нервные улыбки.

Но я должен делать вид, что наслаждаюсь ее обществом.

Хорошо, что после нашего короткого разговора замарашка, наконец, замолкает и возвращается к стейку. У меня есть немного тишины, чтобы сосредоточиться на фактах.

Сирота – это хорошо. Ни слова о братьях или сестрах – тоже в плюс. Вероятно, они есть, но раз о них умолчали, то вряд ли этих людей стоит брать в расчет. Работает и учится, не посещает всякие модные секции. Значит, с большой долей вероятности у нее не так много подруг.

Она заглядывает мне в рот.

Идеальная кандидатка.

Попав в мой «замок», уже не сбежит.

Я достаю телефон и пишу Морозову, что нашел подходящую девушку. Остальное выяснит служба безопасности. Меня же интересует только отсутствие дурной репутации и тех деталей прошлого, которые могут вызвать у желтой прессы обильное слюноотделение.

Когда замарашка разделывается с ужином, я оплачиваю счет и вывожу ее на улицу. Она все время что-то говорит: кажется, это благодарность и комплименты шеф-повару. Мне абсолютно все равно. Моя задача – время от времени улыбаться, поддерживая видимость интереса.

И пытаться не сойти с ума от того, что с каждой минутой безопасный тихий вакуум, в котором я существую, становится все меньше, и его стенки стали не толще яичной скорлупы, и уже пошли трещинами.

Хорошо, что замарашку не интересует секс.

Сегодня я бы просто… мог сделать больно нам обоим.

Она живет на проклятой окраине города, куда даже ночью без пробок добираться почти час. Чтобы не сойти с ума от вопросов, которые снова градом обрушиваются на мою голову, ограничиваюсь короткими ответами. Рано или поздно она должна понять, что мне не интересна бессмысленная болтовня. Ну или ей просто надоест.

У моей идеальной жертвы есть один существенный минус – ей нужны отношения, нужен тактильный и зрительный контакт. Нужен мужчина, которого она сможет тискать, словно плюшевого медвежонка. И меня мутит от одной мысли, что, остановившись на ней, придется позволить сделать это с собой.

Уже сейчас мысль о близком контакте вызывает судорогу в мышцах, и на несколько минут пальцы словно прикипают к рулю.

С женщинами, что были до нее, все было просто: они довольствовались статусом подруги богатого холостяка, получали подарки и без проблем давали поиметь себя сзади. Для меня все разнообразие секса сводится к этой позе: так я могу не прикасаться к женщине и не видеть ее взгляда. Я просто беру ее, не заботясь о том, был ли ее оргазм реальным или напускным.

Для меня это все равно, что работа поршня: методичные толчки и кульминация в конце.

Подчас даже болезненная.

Замарашка живет в старой «советской» пятиэтажке: я думал, сейчас они остались только в фильмах восьмидесятых.

Открываю дверцу машины и, стиснув зубы, подаю руку.

Хорошо, что замарашка сама отпускает ладонь, когда оказывается снаружи.

До подъезда несколько шагов, и в тусклом свете разбитого фонаря замечаю пару дымящих сигаретами фигур.

Девчонка замедляется, когда они перестают разговаривать и поворачивают головы.

Я знаю, что у них на уме. Мой мозг не может распознать простейшие эмоции и чувства, но я запросто анализирую сложные финансовые схемы, запоминаю цифры с точностью компьютера. Логика человеческих поступков – самая простейшая задача.

Эти двое – охотники.

Мы с замарашкой – жирные вкусные овцы, которые только что прикатили в криминальный район на дорогом автомобиле.

Нас уже взяли на ножи, вскрыли и выпотрошили.

— Наверное, тебе лучше уехать, - сиплым от паники голосом предлагает девчонка.

— Пойдем, - говорю я, выхожу вперед и загораживаю замарашку спиной.

Парочка бандитов приминает окурки носками ботинок и двигают нам наперерез.

Когда ты не такой, как все, когда тебе тяжело социализироваться, несмотря на постоянное посещение психиатра и группы коррекции, когда ты сидишь на таблетках, чтобы не двинуться, порой начинает казаться, что ты – один игрок в команде против целого мира. И этому миру хочется навалять. Иногда даже за то, что кто-то шипит в спину: «Ты видел его лицо?»

Со мной в группе был один парень: мне тогда было десять, а он учился в старшей школе. Когда он нервничал, то забирался на стул с ногами и начинал биться головой в колени. Методичные удары – бум, бум, бум.

Я не мог понять, почему и, главное, зачем он так делает.

Пока однажды вдруг не понял, что стою, уткнувшись носом в стену, и сбиваю кулаки о дорогущие виниловые обои. Пока однажды до меня не дошло, что я – такой же, как и остальные «особенные дети», но просто не в состоянии понять, что я – это я, а не просто чье-то лицо в зеркале.

Глава седьмая: Катя

Глава седьмая: Катя

Мои руки дрожат, когда я снимаю с огня кофеварку и разливаю напиток по двум чашкам. Немного стыдно, что они у меня совершенно в разнобой, не из маленького французского сервиза, а просто две типовых чашки из супермаркета, которые я наполняю ровно наполовину.

Хорошо, что в холодильнике как раз осталась пара кексов. Хотела взять их завтра вместо перекуса, но придется обойтись бутербродами.

Кирилл стоит посреди моей комнаты, заложив руки в карманы брюк, и смотрит… в зеркало.

— Здесь много моих фотографий, - говорит он, и я с запозданием понимаю, что эту комнату можно смело назвать визуализированной одой моей далеко ненормальной любви.

Я не инфантильная дурочка, я осознаю, что любить мужчину с картинки – не то, о чем двадцатилетней девушке стоит говорить вслух. Я прекрасно понимаю, что все это время моим сердцем владеет не живой настоящий мужчина, а образ, который я наделила одними хорошими качествами, идеализировала до фантастической степени.

А прямо сейчас понимаю и другое: реальность оказалась где-то на другом конце моей выдумки. Потому что, несмотря на безумную тягу к этому человеку, меня бросает в дрожь от того, каким спокойным он остается. Как… мертвец.

Нас чуть не избили пять минут назад, а он просто переступил и пошел дальше.

Возможно, он просто очень уверен в себе?

— Ты очень фотогеничен, - пытаюсь отделаться шуткой, но дрожь в голосе выдает мое вранье. Дрожь – и еще цоканье чашки об блюдце.

Кирилл выступает вперед, забирает кофе из моих рук и степенно, экономя движения, ставит ее на стол. А потом так же медленно и методично растягивает пуговицы на рубашке.

До самого ремня.

— Поможешь? – Он берется за ворот, тянет ткань с плеча, но останавливается как раз в тот момент, когда мой взгляд жадно цепляется за выпуклую кость ключицы с ровным, словно от ножа гильотины, шрамом. Видимо, с моим лицом что-то не так, потому что Кирилл немного приподнимает бровь и задает следующий вопрос: - Тебе не нравится мое тело?

Понятия не имею, как сказать, что я готова прямо сейчас свернуться клубком у его ног.

И его тело не имеет никакого отношения к этому бестолковому желанию.

Я чувствую себя воровкой, которая пробралась в музей древностей, скрытых от человеческих глаз. Не хотела и не строила планов, а просто переступила за ограждение и в свете тусклых ламп увидела то, чего не видели простые смертные.

Ростов, хоть и первая фигура в городе, не любит фотографироваться и давать интервью. Правда, регулярно попадает под прицелы камер почти везде, где появляется. Но он всегда подчеркнуто официален: рубашка, галстук, костюм. Пара снимков в джинсах и свитере не в счет, да и то – на них он выглядит так, что явно не стал бы белой воронов на официальном приеме. Всему виной его отрешенный взгляд и идеальная улыбка. Он словно знает, на сколько миллиметров нужно растянуть губы, чтобы это было так, как нужно с любого ракурса, а взгляд как бы говорит: «Я знаю все, что вы обо мне думаете, и меня это мало волнует».

То, что сейчас, в моей маленькой простой квартирке, он вдруг сбрасывает с себя шелуху внешнего мира, вызывает щемящий восторг и вместе с тем дикую панику. Потому что я не знаю, как себя вести. Меня сковывает полное непонимание происходящего. Неважно, что в моих снах я видела подобное миллион раз: наша случайная встреча, улыбки, слова с нежностью в голосе, красивый тихий вечер...

Я протягиваю руки, чтобы дотронуться до ткани, но тут же одергиваю себя, словно шелк может быть отравлен и через минуту я в муках скончаюсь.

Нужно сказать, что все это – слишком быстро. Что, несмотря на все мои дурацкие чувства и желание отбросить стыд ради одной ночи, я не готова сделать этот шаг. Не знаю почему. Как можно хотеть чего-то – и не хотеть этого до дрожи?

В распахнутых полах рубашки его тело выглядит лучше, чем я могла представить. Пожалуй, он немного худощав, но поджарый и рельефный, с плоской грудью, которая поднимается в спокойном ритме, словно его совершенно не беспокоит происходящее. Наверное, привык, что девушки не отказываются от таких предложений.

— Ты… Мне… - Голос подводит, срывается до кашля, в котором я неуклюже прячу смущение.

— Я тебе не нравлюсь?

На этот раз он все-таки немного изменят холодному выражению лица. Он словно откусил от яблока и почувствовал вкус домашней колбасы. Но его руки там же, застыли, окаменели.

— Нет, нет, что ты! Я просто… не так и не то…

Я слишком энергично жестикулирую руками, пытаюсь сдержаться, но меня словно дергает за ниточки капризная девочка, которая всегда появляется в самый неподходящий момент.

Кирилл все-таки разжимает пальцы и прежде, чем я понимаю, что он задумал, в комнате гаснет свет. Щелчок ночника еще несколько минут эхом звенит в голове, пока меня не начинает окутывать паника.

Я боюсь темноты. До слез, до желания скрести стену, лишь бы выбраться туда, где есть хоть капля света. С тех пор, как проснулась ночью от странного шепота, как будто кто-то невидимый рассказывал на ухо сказку на непонятном языке. Открыла глаза, спустила ноги. Меня тянуло что-то, вело по невидимым следам на полу, как по наклейкам в крупных торговых центрах. Я зашла к маме в спальню, остановилась в дверях и вдруг просто поняла, что ее больше нет. Что она умерла. Мой мозг это понимал, потому что привыкшие к полумраку глаза уже видели и бледное лицо, и беспомощно свесившуюся с кровати руку. Но глупое сердце продолжало на что-то надеяться. Я несколько часов сидела на полу в дверном проеме, думая, что если не подойду, то этого как бы и не произойдет. Что ужасный кошмар закончится, стоит закрыть глаза, а утром я проснусь от того, что мама трясет меня за плечо и спрашивает, почему я свернулась клубком на пороге.

Глава восьмая: Кирилл

Глава восьмая: Кирилл

«Когда женщина активно размахивает руками – она волнуется. Ее нужно обнять и успокоить. Лучше обнять так, чтобы она не смотрела тебе в лицо».

Так учила мама. Показывала картинки и фотографии из журналов, заставляла смотреть фильмы о том, где люди целуются, обнимаются и испытывают удовольствие от физического контакта. Но на мой вопрос, почему одним людям так нравится трогать других, что они готовы пускать этих людей в свою жизнь, так и не смогла ответить.

Из всей ее скрупулезной науки я понял одно – слово «любовь» осталось для меня загадкой. Непонятной константой, на которую, как на стержень, люди нанизывают всю свою жизнь: планы, мечты, желания и потребности.

Я никого не люблю. Не понимаю, как это – все время хотеть рядом большой раздражитель, которому нужно уделять внимание и опекать. И зависеть от его прихотей.

Поэтому, когда замарашка начинает размахивать руками и во мне появляется желание свалить на Северный полюс, я делаю то, что всегда меня успокаивало – как крот прячусь в темноту. И, превозмогая себя, притрагиваюсь к девчонке.

Она затихает и, конечно, не может видеть, что в эту секунду на моем лице нет ни удовольствия, ни триумфа. Эти маски я так и не научился копировать перед зеркалом. Но неплохо разучил улыбку для фото и пару жестов бровями, которые помогают вести деловые переговоры. Как мим, имитирую иронию и удивление, раздражение и задумчивость.

Но в конце концов, когда девчонки становится слишком много, когда ее дыхание жжет, словно напалм, я все-таки срываюсь. Нужно убираться отсюда: подальше от женщины, которая обрушивает на меня слишком много непонятного и чуждого.

Уже в машине я пытаюсь справиться с желанием что-нибудь сломать.

Нужно позвонить сестре, Кирилл. Если что-то случается, нужно звонить Лизе: она знает, что делать, она единственная, кому можно верить.

Набираю ее номер примерно через десять минут, когда руки перестают дрожать, и я могу нормально разжимать челюсти, чтобы говорить. Сестре ничего не нужно объяснять: она просто слышит интонацию и понимает, что нужно сделать. Говорит «уже еду» - и я испытываю облегчение, что через час рядом будет человек, который понимает меня и не считает моральным уродом, которого лучше пристегнуть к больничной койке и навсегда утихомирить таблетками. Моя бабушка по отцовский линии сказала это мне в лицо, когда на свой девятый день рождения я отказался есть заказанный ею торт в виде спортивной машины, а на вопрос «почему?» ответил: «Он на вкус как земля с червяками».

Лиза приезжает через сорок четыре минуты: все это время я смотрю на стрелку часов и вообще ни о чем не думаю, испытывая облегчение в простом подсчете секунд.

— Как ты здесь оказался? – Пока охрана оценивает «периметр», сестра бегло осматривает меня, чтобы убедиться, что физически я в полном порядке.

Морально в порядке я все равно никогда не буду, и мы оба понимаем, что после смерти родителей она обречена занять их место хранителя Самой страшной тайны семьи Ростовых.

Жили были король с королевой, любили друг друга и были счастливы. А когда пришел срок, королева понесла и родила… уродливого Крысиного короля. Конец сказки. Золушка с туфелькой сбежала в другую историю.

— Я отвезу тебя домой. – Лиза просто открывает дверцу машины, и так я понимаю, что нужно выйти и освободить место за рулем. Усаживается, заводит мотор. Секунду медлит и до того, как открывает рот, я уже знаю, что она скажет. Такое уже было много-много раз, даже такой «глухой» урод, как я, в состоянии понять. – Пожалуйста, Кир, езди с водителем. Это ведь нормально и… безопасно.

На этот раз я просто киваю. У меня не осталось сил ни на что, только закрыть глаза и позволить напряженным мышцам, наконец, расслабиться.

Когда-то, через пару недель после похорон родителей, она сказала, что если со мной что-то случится, ей ни за что не справиться со всеми теми активами, которые находятся во владении Ростовых. И что ей страшно остаться один на один с вещами, которых она не понимает. После того непонятного разговора я понял, что рано или поздно, но кто-то должен будет меня сменить. У меня вряд ли будут свои дети, а близнецы Лизы могут стать моими наследниками, пока их мать будет опекуном до момента, пока мальчики не получат высшее образование.

Я попытался сказать об этом, но Лиза раскричалась и убежала. И делает так до сих пор, когда я пытаюсь сказать, что она – единственная здоровая овца в нашем маленьком стаде.

— Что ты там делал? – снова спрашивает сестра, пока очень аккуратно ведет машину по забрызганным октябрьским дождем улицам.

— Я хочу жениться на той девушке, - отвечаю сразу на конечную цепочку вопросов, которые рано или поздно привели бы к этому.

— Ты же едва ее знаешь? – Лиза притормаживает на светофоре, и я чувствую неприятное жжение на щеке от ее слишком пристального взгляда. – Кир, я понимаю, что тебе тяжело делиться личным, но может быть, ты хотя бы иногда будешь посвящать меня в свои планы?

— Я только что сказал, что собираюсь на ней жениться – это мой план.

Глава девятая: Катя

Глава девятая: Катя

— Катюха, а пошли на кофе? – Перед моим затуманенным тяжелой головой болью взглядом возникает веснушчатое лицо Прокопьева. Мы учимся в одной группе, и он ведет себя так, словно заключил пари на то, что обязательно вытащит меня на свидание. – Я тебя конфетами угощу, леденцами осыплю и даже спою!

Я немного отодвигаюсь, когда он лезет в глаза, делая приступ колик в висках едва ли терпимым. Меня словно укололи прямо в зрачки - и иглы прошибли мозг до самого эпицентра боли, чтобы превратить ее в кошмар.

Встаю, почти вскидываюсь с места, как умирающая без кислорода рыба из только что прорубленной полыньи, и снова начинаю активно жестикулировать, чтобы всеми возможными способами дать понять – он мне не интересен. И никакие арии в его исполнении – тем более.

Прокопьев начинает смеяться и подмигивать кому-то за моей спиной, но клоунаду прерывает преподаватель: наш строгий Канцер не любит, когда в аудитории без его команды слышен еще хоть чей-то голос, кроме голоса его самого.

Сегодня мне особенно тяжело сосредоточиться на лекции. Я не спала всю ночь. После того, как ушел Ростов, словно выпала в открытый космос: не могла даже найти кнопку ночника и несколько минут шарила по столу, уговаривая себя сделать вид, что в темноте никого нет, а холодное дыхание в затылок – всего лишь плод моего воображения.

Я включила все источники света в квартире и просидела без сна всю ночь, воображая себя бабочкой, которая вот-вот изжарится в волнах электрического света.

Мне не хотелось спать на первой паре, но на второй началась головная боль - и прямо сейчас я как никогда близка к тому, чтобы второй раз в жизни без уважительной причины прогулять пары.

В конце концов, дождавшись пятиминутку перерыва между лекционной и практической частью, неряшливо бросаю конспекты в сумку и потихоньку выскальзываю в дверь. В коридорах тихо, но, когда попадаю на лестницу между вторым и третьим этажом, там тоже полумрак: университет несколько раз перестраивали и так получилось, что часть лестницы почти все время не на свету, а точечные лампы то и дело перегорают.

Я быстро бегу вниз, мысленно напевая дурацкую песенку про кузнечика. Если не думать о том, что мой невидимый охотник уже давно следит за мной повсюду, то можно попытаться справиться с паникой.

Я – зелененький кузнечик, я похож на…

Бум!

В пролете между этажами от страха и боли в висках у меня все-таки случается зрительная галлюцинация. Потому что там стоит высокий молодой мужчина в черном костюме и белой рубашке. Светлые глаза, светлые волосы, улыбка до ушей и столько искр во взгляде, что мне становится не по себе, как будто я – стог сухого сена, которое вот-вот вспыхнет.

А еще у него цветы: красивый букет странных маленьких роз лавандового цвета. Или это не розы, а какой-то очень похожий на них гибрид. Кому-то точно повезло с романтичным мужчиной.

Мы предпринимаем несколько попыток разминуться, но каждый раз наталкиваемся друг на друга. Потом сдаемся - и мужчина демонстративно «прилипает» к стене, освобождая мне путь к бегству. Но прежде, чем дать мне уйти, спрашивает, где найти нужную ему аудиторию или группу.

— Это моя группа, - говорю я, мысленно перебирая всех красоток. На филфаке их много, не зря же называется «факультетом невест».

— Может, вы тогда подскажите, есть ли на занятиях Екатерина Белоусова?

— Есть. – Я начинаю икать от удивления. – Она перед вами.

Блондин какое-то время меня разглядывает, и мне все больше кажется, что ему не очень по душе визуальное воплощение вполне распространенных имени и фамилии. Но мужчина берет себя в руки, протягивает мне букет и официальным тоном говорит:

— Кирилл Андреевич просил передать вам цветы и вот это, а также передать свои извинения за вчерашнее недоразумение.

Я просто не понимаю, выпадаю из себя в тот момент, когда в мою свободную ладонь ложатся атласные ленты красивого бумажного пакета. Это правда все мне? А за что? Что вообще было вчера? Я бы согласилась отдать все это, даже не глядя, лишь бы Кирилл был здесь и сказал, почему он был таким инопланетянином.

— Прошу прощения, Екатерина, но у меня указания проследить, чтобы вы открыли подарки. – Он пожимает плечами и снова швыряет в меня искрами заинтересованного взгляда. – Вы, кажется, собирались уходить? Здесь неподалеку есть сквер…

— Беседка еще ближе, - машинально отвечаю я и прохожу мимо, теперь точно отдавая себе отчет, что окончательно перестала что-либо понимать. И что самое неприятное – мне все равно не страшно.

На внутреннем дворе за главным корпусом – маленький парк и новенькие беседки. В одной из них как раз никого, и окна аудитории, из которой я сбежала, выходят на другую сторону. Здесь нас точно никто не увидит.

В пакете две коробки, обе так красиво упакованы и украшены живыми цветами, что я медлю, прежде чем испортить такое произведение упаковочного искусства. В той, что побольше – черная коробка с тиснением и золотым логотипом известного производителя мобильных телефонов. И если глаза меня не подводят, название модели – только что поступивший в продажу флагман. Мне лучше даже не пытаться представить, сколько он стоит.

Глава десятая: Катя

Глава десятая: Катя

— Он всегда такой, - нарушает тишину мужчина, и я не сразу фокусирую на нем внимание. – Просто не заморачивайся и наслаждайся моментом.

— Наслаждаться моментом? – переспрашиваю я.

— Ты же вроде в университете учишься, должна понимать, что к чему. – Он щурится, как будто смотрит на солнце, хоть все это время ни на секунду не снял с меня своего пристального наблюдения. – У таких, как Ростов, женщины просто не задерживаются больше пары недель. Поэтому, раз уж он обратил на тебя внимание, либо соглашайся на все и получай кайф от жизни, либо просто пошли его куда подальше. Этого, - тычет подбородком на мои занятые коробками руки, - уже и так за глаза для таких девчонок, как ты.

— Продажных? – слишком резко выпаливаю я.

Он делает вид, что бьет себя по лбу, а потом отвешивает низкий шутовской поклон.

Меня словно оплевали из автомата-раздатчика мячиков для большого тенниса так, что хочется утереться.

—Прошу прощения за грубость, - уже спокойнее говорит мужчина. И, наконец, представляется: - Константин Малахов, работаю на Ростова уже пять лет.

— Кем?

— Его личной тенью. За редким исключением, когда меня отпускают погулять. – Еще один выразительный взгляд в мою сторону. – Мои слова были грубыми и неуместными. Прошу прощения. Профессиональное выгорание.

— Я вскрыла подарки, все увидела, а теперь, может быть, вы оставите меня в повое?

Не знаю почему и откуда во мне это чувство, но я почти всегда безошибочно разгадываю людей и их намерения. Осечки были всего пару раз, да и то с оговорками. И с первой минуты, как эта «тень» вышла наперерез тропе моей жизни, меня не оставляет ощущение, что от него лучше держаться подальше. Не только мне, но и Кириллу.

Кстати, о нем.

Ростов остался единственным человеком, сканируя которого мой внутренний детектор «плохих людей» не выдал абсолютно никакого результата. Он как Энигма из марвеловских комиксов: один сплошной знак вопроса.

— Еще раз прошу прощения, - говорит Малахов, желает мне доброго дня и уходит.

Только оставшись наедине со всей этой чертовщиной, я могу спокойно выдохнуть и начать приводить в порядок мысли. Только сначала напишу Кириллу, как он просил.

В моем новеньком телефоне уже установлен популярный мессенджер, создана новая учетная запись и в окне открытых чатов уже есть беседа с абонентом Кирилл, где висит одно входящее сообщение: «Я жду». В ответ пишу «Спасибо, браслет очень красивый» и прячу телефон в сумку.

Я чувствую себя глупо, потому что обычно без проблем завожу диалог, даже если он с симпатичным мужчиной или человеком, который для меня безусловный авторитет. А сейчас мне банально не подобрать и десятка слов.

Кирилл отвечает только через пару часов, когда я уже ношусь по магазину и расставляю на полки партию новых книг. От тяжелых стопок отваливаются руки, и я успела пару раз шлепнуться и счесать колени, разрываясь буквально на два фронта: на поддержание порядка в магазине и на кучу вопросов покупателей, которых, как назло, сегодня адский наплыв.

Значок входящего сообщения от Кирилла (логично, что на незнакомый номер написать мне может только он) я замечаю, когда собираю стопку дешевых любовных романов в мягкой обложке для пары пожилых женщин. Одна настойчиво сватает меня своего внука, другая пытается ее утихомирить, а мое терпение вот-вот лопнет и ударной волной точно снесет пару кварталов. Приходится сделать счастливое лицо, показать телефон и, сославшись на «мне написал жених!», убежать в самый дальний зал, где пылится античная литература.

КИРИЛЛ: Заеду за тобой в семь. Ты в магазине или дома?

КАТЯ: В магазине, но я не успела переодеться после института

КИРИЛЛ: Не принципиально

Он приезжает минута в минуту: знакомый черный вездеход притормаживает на стоянке, и Ростов выходит навстречу, пока я прячу ключи от магазина и еще раз проверяю, горит ли красный огонек сигнализации.

— Привет, - глупо, растерянно, но счастливо здороваюсь я, маша рукой у него перед носом, как будто он может не заметить моего присутствия.

Кирилл перехватывает мою руку чуть ниже запястья, скашивает взгляд на браслет и снова смотрит на меня. То есть, мне в лицо, но словно сквозь меня. Наверное, когда-нибудь я к этому привыкну. Если «когда-нибудь» не закончится через пару недель, как напророчил «человек-тень».

— Ты его надела. – На этот раз у нас целый прорыв – я точно слышу нотку искреннего удивления.

— А должна была не надевать? Я подумала, что, если бы хотела сделать приятно другому человека и подарила ему что-то от всего сердца, то мне бы не хотелось узнать, что подарок лежит без дела под слоем пыли.

Кирилл согласно кивает и жестом предлагает сесть в машину.

Сегодня он с водителем и занимает место сзади. Рядом со мной. Но между нами еще столько свободного пространства, что можно пережить сквозной пролет метеорита.

Глава одиннадцатая: Кирилл

Глава одиннадцатая: Кирилл

Поняла ли она, что я пытался сделать, рассказывая ей о боли?

Вряд ли. Никто никогда не понимал, даже мой психиатр, которого я посещаю исправно два раза в неделю, иногда не очень удачно скрывает тот факт, что ему крайне тяжело дается внедрение в мой внутренний мир. Поэтому он всегда ныряет неглубоко.

Боль – это просто технические сбои в моей голове. Там много критических ошибок, поэтому программа по имени «Кирилл Ростов» то и дело сбоит, дает внезапные откаты и создает нематематические формулы.

Лиза была права: женитьба на замарашке – это не просто положенные пара-тройка свиданий, чтобы прессе было что обсудить о моей личной жизни. Жена будет рядом всегда. И я должен научиться ее обманывать. Потому что правда обо мне не должна всплыть наружу.

Но нам нужно найти точки соприкосновения, иначе весь план насмарку.

На свиданиях – обычных, человеческих – я сразу проигрываю. Одна неудачная попытка очень хорошо показала разницу между тем, зову ли я в компанию «непритязательных» девушек или провожу время с влюбленной в меня замарашкой. Она хочет больше, чем секс сзади, и это огромная проблема, потому что мне слишком дискомфортно рядом с ней. Пожалуй, даже больше, чем с остальными людьми. Она одна – но их легион, и каждая норовит запустить свои мысли мне в голову, устроить беспорядок в моем, с таким трудом, упорядоченном хаосе.

Я должен вывести эту проблему из тупика. Должен перевести наши «свидания» в удобный и комфортный для меня формат. Избежать любого физического контакта. Но при этом находиться рядом. Давать ей общение, но при этом не смотреть в глаза.

Так появляется телефон. Переписка – идеальный способ выдать себя за кого угодно и быть кем угодно.

А мысль о татуировке приходит в мою голову из случайно пойманного на экране телевизора кадра. Мы будем рядом, но не сможем прикасаться друг к другу, будем общаться, но не пересекать те темы, в которых я откровенно глух. И это будут почти что свидание.

Кто-то делает татуировки осмысленно, придавая этому чуть ли не кармический смысл: долго вынашивает идею рисунка, долго решается, несколько раз отказывается от этой затеи. Мне же нет до этого никакого дела. Я беру идею как лучшую из тех, что придумал, и воплощаю свой план.

— Четыре – пять сеансов, - говорит мастер, пристально разглядывая мой рисунок. Эта ухмылка – что она значит? Ему нравится эскиз? Он считает его безобразным? Он просто дружелюбен или просто враждебен? – Если у вас хорошая переносимость боли, то в четыре уложимся.

— Я бы хотел начать сегодня, - озвучиваю свое пожелание.

— Без проблем, но мне нужно часа полтора-два времени, чтобы подготовить рисунок в большем масштабе, и первая набивка займет примерно три часа.

Киваю. По крайней мере, здесь играет очень тихая музыка и нет орущих детей.

Два часа подготовки мы с девчонкой проводим каждый в своем углу: она делает вид, что читает журнал, я пересматриваю сброшенные мне финансовые документы и графики.

Но стоит нам оказаться за ширмой, где мой личный пыточный мастер предлагает снять рубашку и занять удобное место на кушетке, замарашка вдруг оживает и слабым голосом спрашивает:

— Можно, я помогу? – И, не дожидаясь разрешения, сама берется за верхнюю пуговицу.

Я сжимаю челюсти.

Боль – это стимул и реакция.

Замарашка медленно перебирает мои пуговицы, скользит по ним, словно вплавляется по реке до самого ремня. Задерживается, втягивает голову в плечи, но упрямо тянет ткань рубашки из-за пояса.

Боль – это предательство мозга.

Катя медленно поднимает лицо. Не знаю, как ей это удается, но мой фокус с кончиком носа уже не проходит. Я даже моргнуть не могу, так намертво клинит ее странный серебряный взгляд, полный любви и обожания.

А для меня это пытка, все равно, что смотреть на солнце – и не мочь закрыть глаза. Я окаменел перед своей Медузой. Мысленно ору от боли, когда она тянет рубашку с плеч, оставляя на коже невидимые мазки касаний. Моя плоть горит, обугливается до кости, но только мои глаза достаточно «нормальны», чтобы видеть эти аномалии.

— Этого достаточно. – Отстраняюсь, когда девчонка пытается помочь с рукавами.

Но не ложусь, а сажусь. Мастер говорит, что лежа мне было бы удобней, а я делаю вид, что не слышу предложения. Это проще, чем выглядеть бестолковым упрямцем, который не слушает советов профи в своем ремесле.

Я стаскиваю туфли, устраиваюсь полубоком и расправляю плечи. В такой позе могу сидеть часами и не испытывать дискомфорта. Еще один сбой в работе моих предохранителей. На этот раз – положительный, помогающий выживать.

— Принесу анестетик, минуту.

Он уходит.

А Катя…

Я не понимаю, что она делает. Абсолютно. Не могу найти ни единого алгоритма из всех, что мне знакомы. На карточках, которыми меня дрессировали, не было картинки, где маленькая костлявая девчонка снимает свои поношенные ботинки, забирается на кушетку и укладывает голову у меня на коленях, сворачиваясь личинкой в момент опасности.

Глава двенадцатая: Катя

Глава двенадцатая: Катя

Я не знаю, что происходит в голове Кирилла в этот момент, почему он сбегает, словно черт от ладана, но быстро хватаю его пиджак и, еще не вполне проснувшись, бегу следом. За поворотом чуть не падаю на скользком кафельном полу, опрокидываю стопку журналов, извиняюсь, собираю все на место и, наконец, выхожу на улицу.

Кирилл стоит под дождем, высоко задрав голову. Как будто не живой человек, потому что его шея согнута так, что это точно должно быть больно. Мокрая рубашка прилипла к телу, ручейки стекают по темным волосам, ресницы дрожат. Он как будто разговаривает с кем-то: шевелит губами в монотонном ритме. Но я ничего не слышу из-за шума припускающего ливня. Стою на крыльце, но брызги выбивают на ногах неприятно холодную дробь.

С ним что-то не так, потому что рядом я? Или с ним в принципе что-то не так?

Вопросы без ответов. За последние два дня я собираю их со скрупулезностью филателиста.

Набравшись смелости, иду к нему. Может быть, снова шарахнется, может, наконец, сделает что-то простое, без загадок. Не важно. Вообще все равно.

— Ты забыл, - протягиваю ему уже насквозь мокрый пиджак.

Он вообще не реагирует. Только собирает губы в жесткую четкую линию.

— Кирилл, если я могу чем-то помочь – скажи.

Это очень смешно, потому что чем такая, как я, может помочь такому, как он? Его жизнь -сплошная череда путешествий, дорогих автомобилей, сшитых на заказ вещей и шнурков с логотипами известных брендов.

Я морально готова вытерпеть насмешку, но Ростов даже не улыбается. Именно сейчас он закрыт и непроницаем, как человек в железной маске.

— Ты можешь помочь, Катя, - говорит он - и у меня мурашки по коже от сухости его голоса. – Станешь моей женой?

— Что? – Мои слуховые галлюцинации еще никогда не были так реальны. Даже невидимка в темноте шепчет куда менее убедительно, чем слова Ростова, которые просачиваются в меня отравляющим чувством радости, восторга и безумия. – Что ты сказал?

— Станешь моей женой? – повторяет он. – Не хочу тебя отпускать. Ты нужна мне рядом. Всегда.

Я слышала эти слова так много раз в мире своих фантазий и снов, что прямо сейчас абсолютно уверена, что все это – опять только сон. Мы не стоим под дождем, нарываясь на простуду, а до сих пор внутри, и мои уши наполнены размеренным, как треск цикады, звуком маленького моторчика.

Если что есть силы зажмуриться и сосчитать до трех, то, когда открою глаза, эта «реальность» исчезнет и на смену ей придет настоящая, где я проснусь с головой у него на коленях. Или это тоже выдумка? Сон во сне?

— Катя… - Его голос становится тише, гаснет и истончается, как фитиль в расплавленном воске. – Катя?

Я грустно улыбаюсь и реву в три ручья.

Значит, и правда просто сон.

Значит и правда…

— Екатерина Алексеевна, - слышу абсолютно незнакомый женский голос. – Вы слышите меня?

И открываю глаза.

Где я?

— Екатерина Алексеевна, - повторяет все та же совершенно незнакомая женщина, - дайте понять, что вы меня слышите?

Моргаю несколько раз, пытаясь разогнать дымку перед глазами. Я как будто долго смотрела на горящую лампочку и теперь весь мой мир покрыт оранжевыми пульсирующими пятнами с редкими прожилками раскаленной проволоки. Понятия не имею, кто передо мной, потому что вижу лишь силуэт – размазанную где-то там темную кляксу, из которой постепенно вырисовываются руки, голова, туловище. Я мотаю головой, не понимая, куда делся дождь и почему я лежу, а не мокну под октябрьским ливнем вместе с мужчиной своей мечты.

Где я?

— Ростов, черт тебя дери, что ты сделал с моей дочерью?!

Я не знаю, чему удивляться в первую очередь: резкому, как волчий рык мужскому голосу, появлению Кирилла в этом бреду или тому, что кто-то назвал меня «дочерью».

Первый раз я осиротела в год, когда умер мой отец, второй раз – прошлой осенью, когда мама…

— Морозов, я не знаю, что произошло, - говорит Кирилл.

Немого оттаиваю, потому что его голос – единственная постоянная в этом океане безумия. Мой абсолютно не справляющийся с происходящим мозг цепляется за него, как за соломинку. Я не сойду с ума. Или утверждать, что я до сих пор не безумна – слишком смело?

— Выйдите, оба, - усмиряет мужчин незнакомка. Судя по голосу и тяжелому восточному парфюму, она уже в годах. И занимает особо положение, раз вот так запросто раздает указания двум разозленным мужчинам.

— Я никуда не уйду, пока мою жену не осмотрит врач, - чеканит Кирилл.

Жену?

Дочь?

Пытаюсь сесть, но голова буквально раскалывается от боли, и я беспомощно снова заваливаюсь на подушки.

Мне снова снится сон. Один из тех, где Принц стал моим, у нас счастливая семья - и мы наслаждаемся жизнь и друг другом. Только в этот раз огорченное подсознание добавило в идиллию еще немного мыльных пузырей: отца, как компенсацию моего вечного страха в самый тяжелый момент остаться одной и без поддержки.

Глава тринадцатая: Кирилл

Глава тринадцатая: Кирилл

Пока Морозов вытаптывает ковер перед дверью, я выхожу в коридор.

Прямо к подножию лестницы, где полчаса назад столкнулся с… сам не знаю чем.

Я был в отъезде всего три дня, а когда вернулся, то первым делом пошел к Кате. В это время она обычно всегда возится в нашей библиотеке: переставляет книги так, чтобы корешки гармонировали по цветам, украшает полки тематическими фигурками и статуэтками. А иногда просто читает, завернувшись в плед, как маленькая старушка. За год я настолько привык к ее привычкам, что не сразу сообразил, почему никто не спешит мне навстречу.

Мы крепко повздорили перед моим отъездом и три дня хранили взаимное молчание на всех фронтах. Я не привез ей слова прощения и не ждал их в ответ, но, чтобы она не нашла для меня даже простого «привет»?

За год нашего брака такого не было никогда.

Никто не среагировал на мой окрик, нигде не шелохнулась страница.

Кати здесь не было.

Но она врезалась в меня на всем ходу, когда я вышел, чтобы отыскать ее и, наконец, поговорить.

Влетела, словно шаровая молния, не сразу сообразив, что чуть не опрокинула своего далеко не хлипкого мужа. Вскинула голову и посмотрела так…

Я до боли в костяшках сжимаю и разжимаю кулаки, пытаясь успокоиться. Запускаю монотонный маятник, пока ритм немного не приводит меня в чувство. Мне нельзя вываливаться из этого мира, нельзя пропадать в темном лабиринте своих маленьких ритуалов, без которых учусь теперь жить. Не так, чтобы успешно.

Я хотел просто дотронуться до нее, задержать, спросить, что произошло. Это ведь была ее идея: больше никаких игр в «угадайку», она все будет рассказывать, пояснять, почему плачет или смеется. Мы скрепили наши правила, установили рамки и ограничения, и только тогда я понял, что она не тащит меня на свое поле, а играет по моим правилам, не нарушая жизненно необходимую мне гармонию хотя бы в собственном доме.

Она даже время в библиотеке проводила строго в отведенные часы. Чтобы я не трясся, как полоумный, не находя ее там.

Как она упала?

Я не помню. Перед глазами пятно, словно этот кадр вырезан из пленки и коряво склеен даже не стык в стык.

Катя просто оттолкнула меня и побежала вниз.

Споткнулась, остановилась, оглянулась.

И снова вниз, чтобы опять споткнуться, но на этот раз не так удачно.

Я иду вниз, считаю ступени, потому что так взвинчен, что без толку уговаривать себя не возвращаться к старой привычке все подсчитывать и упорядочивать, когда начинаю терять над собой контроль.

Ее туфля до сих пор между тринадцатой и четырнадцатой ступенью. Белая тонкая кожа, украшенная настоящей серебряной филигранью. Она была в них на нашей свадьбе и с тех пор ни разу не надевала. Зачем же теперь?

Что случилось за этих три дня?

Доктор появляется через полчаса, и жена Морозова шагает за ним, ровная и негнущаяся, как палка. Никогда ее не любили, никогда не понимал, зачем он на ней женился. Был вдовцом, без семьи и причала, но нормально развлекался с молодыми девочками. Сам же говорил, что больше не хочет окружать себя «бабскими истериками». А потом появилась Татьяна со своими дочками – и Морозов гостеприимно распахнул для них двери своего дома. Сказал, что вдруг захотел семью и женщин, о которых сможет заботиться.

Пока в один прекрасный день не выяснилось, что моя Катя – не просто Катя.

Оглядываясь назад, я точно знаю, что если бы это было в моей власти, если бы хоть что-то заподозрил, то выбросил бы проклятое кольцо и сделал все, чтобы Катя никогда о нем не вспоминала.

— Ей нужно в больницу, Кирилл, - говорит Абрамов, старый друг нашей семьи и человек, который хранит нашу семейную тайну лучше, чем швейцарский банк. Абсолютно надежный человек. – Я не специалист, но травма может быть серьезной. И у нее путаное сознание.

— Путаное сознание?

— Лучше, если о ней позаботятся специалисты.

Морозова вклинивается в наш разговор грубо и без предупреждения. Она из тех людей, рядом с которыми все мои мысленные подсказки-карточки не дают нужных результатов. Потому что абсолютно все, что она делает или говорит, вызывает у меня только одну реакцию – ярость. Практически неконтролируемую. Поэтому я стараюсь ограничить наше общение до минимума.

— Александр считает, что Катерине будет лучше у нас.

— Ей нужно в больницу, - говорит Абрамов. – Прямо сейчас.

— Я сам отвезу ее, - соглашаюсь я, намеренно игнорируя реплику Морозовой, огибаю ее по широкой дуге и снова поднимаюсь в нашу с Катей спальню.

Морозов сидит на кровати рядом с моей Катей и первое, что я слышу, пока эти двое не заметили моего присутствия – встревоженный голос жены: «Я правда вас не знаю».

— Ты слышал, что она сказала? – говорю я, испытывая непреодолимое желание выгнать всех до единого, опустошить свой дом, как контейнер пылесоса, и попытаться понять, что же случилось за этих три дня. – Мы едем в больницу, а ты можешь прийти в часы посещения.

Глава четырнадцатая: Катя

Глава четырнадцатая: Катя

Первые сутки я провожу в больнице в окружении медсестер, врачей и странных аппаратов. В меня вливают какие-то капельницы, делают уколы, после которых я начинаю думать, что мой чудовищный провал в памяти – это просто маленькая странность, которая пройдет сама собой, как комариный укус. А на следующий день, после полудня, в палату, где я лежу словно принцесса в гордом одиночестве, но в окружении всех возможных благ цивилизации, приходит маленькая седая женщина почтенных лет. Говорит, что ее зовут Анна Ивановна, что она – психиатр, и что вместе мы обязательно во всем разберемся при условии, что я буду предельно откровенной и не стану паниковать, если окажется, что проблема потери памяти лежит «несколько глубже».

— Что это значит? – переспрашиваю я, вдруг ловя себя на том, что уже битый час кручу на пальце красивое обручальное кольцо с россыпью алмазов по всему ободку. – Насколько глубже, доктор?

— Это была лишь фигура речи, - мягко успокаивает она. Удобно устраивается в кресле рядом с моей кроватью и задает вопрос, от которого я бегаю вот уже целые сутки. Это словно спасаться от смертельного вируса, а потом пустить в дом человека, который принес его в бутылке из-под освежителя воздуха. – Что последнее вы помните, Катя? Постарайтесь вспомнить как можно точнее. И не торопитесь.

Но мне не нужны часы, чтобы подумать.

Потому что вчера в это же время я была в другом месте: я до сих пор помню запах ливня и оглушающий грохот воды, в котором едва не утонули слова Кирилла: «Станешь моей женой?» Подумала, что просто слишком крепко уснула. Так ведь бывает, что во сне мы проживаем словно целую жизнь, а проснувшись, осознаем, что проспали не больше часа.

Я пересказываю ту сцену слово в слово, не упуская никаких деталей: во что была одета, сколько времени было на часах Кирилла, как странно смотрелась на его спине нанесенная пока лишь контуром татуировка лабиринта и старинного хронометра.

— Возможно, вы помните дату, Катя? – Женщина делает какие-то пометки в блокноте, и меня раздражает неприятный царапающий звук перьевой ручки.

— Тринадцатое октября две тысячи шестнадцатого года, - снова без паузы. Как можно забыть то, что было вчера? – Какой сейчас день?

О том, какой год, просто боюсь спрашивать.

— Двадцать первое ноября две тысячи семнадцатого.

Год.

Как можно забыть целый год?!

— Катя, посмотрите на меня, - сквозь внезапную глухоту слышу ее требовательный голос.

Я словно рыба в маленьком пруду, куда только что бросили динамитную шашку: каким-то чудом не всплыла брюхом вверх, но потеряла все ориентиры и мечусь в полной темноте почти наугад.

— Катя, я здесь, попытайтесь сфокусироваться на моем голосе.

Она прикасается к моей руке, «якорит», как говорят у профессионалов. Соединят звук и тактильные ощущения.

Откуда я это знаю? Точно не из курса филфака.

— Это потому что я ударилась головой? – Верхними нотами моего голоса можно резать гранит. Неудивительно, что доктор морщится и продолжает поглаживать мою руку, словно конечность придется ампутировать и нужно как-то об этом сообщить. - Но ведь все пройдет, да?

— Катя, вы взрослая девушка, и я не считаю, что умалчивание будет уместно в данной ситуации. Хоть некоторые коллеги со мной бы поспорили. – Эта реплика в сторону вряд ли имеет какое-то отношение ко мне. – Все анализы и тесты показали, что травма головы никак не связана с вашей амнезией. Нет нарушений в работе головного мозга и уже завтра вас выпишут, потому что держать вас здесь просто нет смысла. То, что с вами происходит, называется диссоциативная амнезия.

— Что это значит?

— Таким образом психика защищает вас от какого-то травмирующего события.

— То есть, даже если моя голова… Господи…

Я чувствую ужасную слабость – руки падают вдоль тела и во мне нет ни капли сил, чтобы этому сопротивляться.

— То, что вы забыли год жизни никак не связано с травмой от падения, Катя. Вы забыли, потому что ваша психика считает, что что-то в тех воспоминаниях может свести вас с ума.

Если бы моя психика была живым человеком, я бы взяла ее за грудки и хорошенько встряхнула. Глядя в глаза, спросила «Что ты творишь?» и не оставила бы в покое без внятного ответа.

Эти мысли вызывают нервную улыбку, и доктор подозрительно прищуривается, снова что-то записывая в блокнот. Хочется попросить ее не скрипеть ручкой, но тогда мой диагноз наверняка обрастет новыми подробностями. Всякими «неврастениями» или «истероидными состояниями».

Господи, откуда я все это знаю?

— Это очень нелегко осознать, - говорит женщина, прикрывая рукой исписанную страницу, когда я пытаюсь всмотреться в ее почерк. – Что можно вот так потерять год жизни, но обычно такие состояния носят временный характер и необходимы нашей психике чтобы… восстановиться. Вы все вспомните, если будете придерживаться простых правил и избегать стресса. И проводить больше времени в кругу близких. Семья – самый лучший источник ощущения безопасности. Через некоторое время память начнет возвращаться.

Глава пятнадцатая: Кирилл

Глава пятнадцатая: Кирилл

Прошедшая ночь – самая ужасная в моей жизни.

Я брожу по пустому холодному дому, словно привидение, иногда забиваясь в угол, где до кровавых ошметков сбиваю костяшки. Просто переставляю ноги: на кухню, в зимний сад, в столовую, в кабинет, библиотеку и спальню. Мечусь, словно молекула: без точной траектории и в полном хаосе своих обычно абсолютно упорядоченных мыслей.

В конце концов выхожу на улицу: ночью просто зверский холод, но мне так жарко, что содрал бы и кожу.

Катина туфля до сих пор в моей руке – ношусь с ней, словно Гарри Поттер с золотым яйцом, не имея ни малейшего представления, как вскрыть эту загадку. Зачем она их надела? Зачем именно эти туфли? У нее целая отдельная гардеробная для обуви и чего там только нет: сшитые на заказ модели, что-то из лимитированных серий, обувь от известных обувных домов.

Я усаживаюсь на крыльцо, достаю сигареты.

Мне нельзя курить, но сейчас абсолютно плевать на все запреты.

Сигарета не спасет, но пока я буду убивать легкие методичными затяжками, мой внутренний маятник должен прийти в норму. Насколько это вообще возможно, с учетом того, что без жены мой дом… это просто мертвые стены.

Даже прекрасно понимая, что это просто попытка подстроить ситуацию в одну из своих любимых математических формул, я все равно цепляюсь за глупую сказку. Принц нашел Золушку по хрустальной туфельке. Объехал полцарства, пока не нашел ту самую миниатюрную ногу.

У Кати тридцать пятый размер обуви, и она более чем подходит на роль героини моей поганой сказки. Но может быть…

Я с трудом дожидаюсь утра, но в больницу попадаю только во второй половине дня: в большом бизнесе некоторые вещи просто нельзя пускать на самотек. Особенно те, где крутятся большие деньги и возможности, потому что как раз там уязвимее всего.

Это глупо: мне тридцать четыре, я родился с нарушением функции головного мозга, но даже с таким диагнозом глупо верить, что как только туфля окажется на ноге своей хозяйки – все встанет на свои места.

Ни хрена не встанет.

У нас… так много всего намешано на лжи и недосказанности, что трусливая часть меня радуется этой ее забывчивости. Это ведь шанс для нас. Шанс все начать сначала.

«И выйти чистеньким из воды», - гаденько хихикает Злобная тварь внутри.

В одном Морозов все-таки прав – я в самом деле чудовище.

Но моя Золушка любила это Чудовище. Даже когда оно делало ей больно.

Возле больницы я сразу замечаю на парковке знакомую «Тойоту» и мысленно перебираю карточки-подсказки, чтобы хоть в этот раз не выйти из себя.

Но все становится гораздо хуже, когда я бегом поднимаюсь на крыльцо и чуть не врезаюсь в стоящую передо мной фигуру.

Тот случай, когда я польстил Морозову, назвав его единственным человеком, который способен вывести меня за границы собственного непонимания человеческой натуры.

Руслан Ерохин, младший брат мачехи моей Кати, еще один урод на семейном древе суки Татьяны.

С букетом, воздушными шарами и чем-то похожим на мягкую игрушку.

В моем сломанном компьютере нет алгоритма на случай острого желания убийства человека. Я до сих пор не понимаю природу этой потребности и почему она возникает каждый раз, когда этот пидор появляется рядом с Катей. В голове моментально возникает картинка того вечера, когда он протянул к ней руки.

В жопу все.

— Ростов, ну надо же…

Эта мразь пытается улыбнуться, но мой кулак, с треском влетающий ему в нос, портит все планы.

— Блядь, ты ебанутй?! – орет Руслан, но я снова вваливаю ему от всей души.

Беру за воротник, сдавливаю, пока он не начинает синеть и хрипеть, и молча стаскиваю вниз, наплевав на ошарашенные взгляды врачей и пациентов. Кто-то наверняка уже снимает эту «сенсацию» на телефон, но сейчас мне все равно.

Я абсолютно неадекватен.

Я понимаю это.

Мой процессор не выдержал обработки информации и перегрузил систему, забыв врубить автопилот.

— Ростов… - хрипит Ерохин, пока я не швыряю его прямо на дорогу, чуть не под колеса пролетающей мимо легковушки.

— Увижу тебя еще раз – убью.

— Ты же действительно псих, ты совсем кукушкой поехал! – огрызается щенок, каким-то образом умудряясь не попадать под машины. Перебирается на другую сторону улицы и уже оттуда, как настоящий храбрец: - Я заберу ее себе! Потому что мы любим друг друга! И ты, псих конченный, это знаешь!

Я мотаю головой, стараясь выбросить оттуда желание забрать свои слова назад и выпотрошить Ерохина прямо сейчас.

Я ничего не знаю.

Не хочу знать.

И не хочу вспоминать то, что не хочу знать.

Нам с Катей нужен чистый лист.

Глава шестнадцатая: Кирилл

Глава шестнадцатая: Кирилл

Год назад

В тот момент, когда я за минуту промокаю под дождем, а Катя стоит рядом и спрашивает, все ли со мной в порядке, я осознаю, что на долго меня не хватит. Что я уже работаю на пределе возможностей: мои внутренние поршни вот-вот остановятся, и наружу полезет вся очевидность моей болезни. И тогда все очень усложнится.

Простой план «женись на дурочке, перепиши на нее геморрой и не сходи с ума» полетит в тартарары.

Придется ускориться.

Она меня любит, она меня боготворит, словно я какой-то модный красавчик-певец. И я воспользуюсь этим без зазрения совести. В мире, где таким, как я, приходится каждый день бороться за свое место под солнцем, никто не станет разбрасываться подарками судьбы.

— Что? – переспрашивает Катя, когда я делаю ей предложение.

Во что я вляпываюсь? Может быть, Лиза права - и я не должен обманывать бедную влюбленную дурочку? Использовать людей, как картинки с подсказками – что бы на это сказала мать? Я не знаю, а вот отец явно был бы доволен: маленький урод-сын, наконец, пошел по его стопам, начал делать грязные вещи, не побоялся испачкать руки.

Замарашка закрывает глаза и ее медленно, словно она забыла, как удерживать равновесие, клонит в сторону. Если не протяну руку – она упадет.

Но я не хочу притрагиваться к ней.

Во мне до сих пор слишком много хаоса, лицевые мышцы горят от непонятного напряжения. Мне достаточно последнего пинка, чтобы случился приступ.

Если кто-то увидит меня в таком состоянии, все странности Кирилла Ростова перестанут быть «эксцентричностью миллионера».

Но замарашка продолжает падать.

— Кто-нибудь… - бормочу я, глотая ледяной дождь с губ, - помогите. Девушке плохо.

Но мир словно вымер.

Я успеваю пододвинуться за секунду до того, как девчонка упадет: беру ее за руки и тяну на себя, просто чтобы вернуть в вертикальное положение, но каким-то образом ее руки оказываются у меня на щеках.

У нее слишком теплые руки.

Она прожжет меня насквозь.

И взгляд глаза в глаза.

Почему она просто не может отодвинуться? Почему просто не исчезнет?!

— Нет, Кирилл, - с какой-то потерянной улыбкой отвечает замарашка. – Нет.

Целует меня в щеку и просто убегает.

Первые несколько минут я испытываю острое, как инсулиновая игла, облегчение. Хочется забраться внутрь себя и утопиться в ощущении комфорта: я один, и плевать на дождь и холод, и даже легкая боль в исколотой спине звучит приятным дополнением моему внутреннему близкому к оргазму состоянию.

Я на автомате возвращаюсь в салон, натягиваю одежду, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не застревать в попытках разгадать эмоции на лицах работников. Плевать, что обо мне подумают.

— Через десять дней, - кричит мне вслед мастер. Останавливаюсь, немного поворачиваю голову, даю понять, что прислушиваюсь и жду пояснений. – Второй сеанс.

— А раньше?

Только сейчас до меня доходит, что весь мой «бесящий план» уже не имеет значения, потому что замарашка сказала «нет». Потому что она, даже влюбленная по уши, отказалась выйти за меня замуж. Почему?

В моей голове снова сбой. Когда женщина влюблена в мужчину – разве она не хочет быть рядом? Когда он явно готов дать ей все, даже назвать ее именем метеорит – разве, она не должна прыгать от счастья? Я могу облегчить ее жизнь, могу сделать так, чтобы она превратилась в сказку. Она должна была согласиться.

Потому что у меня просто нет других вариантов.

И нет времени искать еще одну дурочку.

— Куда едем, Кирилл Владимирович? – интересуется водитель.

Рассеянно провожу ладонью по лицу, смотрю на скомканный листок в руке: кажется, там что-то об уходе за татуировкой. Все это я прочел и швырнул в глубину памяти. Когда будет нужно – достану. Так уж устроена моя голова.

Я называю адрес замарашки.

Я должен сделать то, что должен.

«Ты обязан быть нормальным, даже если родился без одной хромосомы. Ты – мой актив, мое капиталовложение, не заставляй меня жалеть, что не скинул тебя на обвале цен».

Голос отца всегда «вовремя».

Кто-то должен заботится о Лизе и ее детях. Даже если этот «кто-то» - монстр вроде меня.

Я поднимаюсь по ступеням знакомого старого подъезда, мысленно пытаюсь сосчитать до десяти, но застреваю на тройке уже который раз подряд. Нужно взять себя в руки и сделать то, что должен. Потом я просто сдохну для всего мира на несколько дней, но, если все получится – это уже не будет иметь никакого значения.

Нет, не если.

Когда все получится.

Глава семнадцатая: Катя

Глава семнадцатая: Катя

Наше время

Я верю ему. Не знаю почему, но какая-то часть меня в эту минуту смотрит на крепкий затылок Кирилла и уверенно говорит: «Этот человек не делал тебе больно, никогда, и не смог бы соврать».

Не знаю, говорят ли это отголоски пока забытых воспоминаний или вездесущая интуиция, которая никогда меня не подводила, но я испытываю странное облегчение. Тот человек… Отец… Сказал, что это Кирилл столкнул меня с лестницы, но я не верю. Только не Кирилл. Он не такой. Даже если в очень многом странный и непредсказуемый, и японскую головоломку разгадать проще, чем его настроение, Кирилл бы никогда не сделал мне больно.

Я бы не вышла замуж за человека, которому не смогла бы доверить свои ночные кошмары.

Но… Почему я упала? Просто несчастный случай?

«Да, конечно, дурочка, это был просто несчастный случай. В темноте никого нет, никто не охотится за тобой по ночам, а если бы и охотился…»

Я вижу, что мой Принц немного поворачивает голову, и задерживаю дыхание, любуясь его острым профилем и совсем не идеальными чертами лица. Он – единственный мужчина, которого я люблю. И это чувство похоже на одержимость. Разве можно любить воздух только за то, что он внутри меня - и маленькие его частички носятся по венам в обнимку с красными кровяными тельцами? Как любить солнце за то, что оно встает на востоке?

Дверь в палату открывается: Кирилл быстро поднимается и становится рядом с моей кроватью.

— О, вы оба здесь, - улыбается мой лечащий врач. – Очень хорошо.

— Я могу забрать жену уже сегодня? – интересуется Кирилл. Я знаю, что вот эти сухие ноты – интерес, хоть простому человеку показалось бы, что он вообще ничего не чувствует.

Откуда-то мне тоже все это известно.

— Нет, Катерине лучше провести ночь в больницу. Но у меня хорошие новости. Поздравляю, - у доктора абсолютно широкая, словно у клоуна, улыбка, - у вас будет ребенок.

У меня странные противоречивые чувства внутри: с одной стороны, я понимаю, что должна радоваться этой новости, ведь, несмотря на вычеркнутый из памяти весь прошлый год, я замужем за мужчиной своей мечты. Поэтому ребенок, даже в мои годы – это наше одно на двоих счастье.

Но я не знаю, долгожданное ли оно, запланированное или спонтанное. Я не знаю, знала ли я об этой беременности, а если знала – почему ничего не сказала Кириллу? Ведь, глядя на его лицо, мне кажется, что даже я, напрочь забыв весь наш брак, не выглядела такой ошарашенной, как он.

— Срок? – уточняет Кирилл, а я непроизвольно подтягиваю одело к груди, таким опасным вдруг звучит его голос, хоть не поднялся ни на октаву.

— Примерно пять-шесть недель, нужно сделать УЗИ для более точного результата, а заодно проверить, как протекает беременность и не повлияло ли падение на состояние плода.

— Доктор, это абсолютно точно? – продолжает допрос Кирилл и на три шага отступает от моей постели. – Есть какая-то вероятность, что ваши тесты ошибаются?

Абрамов озадаченно морщится и, чтобы вытянуть паузу, начинает очень педантично поправлять очки. Пока, наконец, Кирилл не повторяет вопрос, теперь уже откровенно грубо и жестко. Как будто… как будто он хочет, чтобы у него появился повод избавиться от беременности не медицинским способом.

— Боюсь, что анализы крови намного более точны, чем обычные домашние тесты. – Я чувствую, что доктор нарочно выбирает самую обтекаемую формулировку. – Но всегда существует некоторая вероятность ошибки или, например, внематочной беременности. Поэтому, если Катерина хорошо себя чувствует, я бы предложил прямо сейчас отправиться на ультразвук и одним махом избавиться от всех сомнений.

Они оба смотрят на меня: доктор с виноватым видом, как будто только сейчас начинает понимать, что наговорил лишнего, а Кирилл с холодным, как могильная плита, бездушным лицом.

Мороз ползет по коже от этого взгляда, но я до последнего не отвожу взгляд.

И в голове, словно заевшая пластинка, мелькает только одна мысль: «А что, если Морозов был прав - и муж действительно столкнул меня с лестницы, потому что… узнал о ребенке не сегодня, а еще вчера?»

— Она пойдет на УЗИ, Абрамов, - за меня хлестко расписывается Кирилл и, несмотря на мои протесты, сдергивает покрывало прямо на пол. – Или я ее отнесу.

— У нас есть кресла-каталки, так будет…

Доктор не успевает закончить, потому что Кирилл действительно берет меня на руки: легко, хоть он кажется довольно худощавым для своего роста.

— Хорошо, конечно, - торопливо отступая к двери, перебирает слова доктор, - так действительно будет быстрее.

Мы идем по коридору - и с каждым шагом я все больше понимаю, что какие бы ужасы не говорил вчера Морозов, он может быть прав. Я видела Кирилла таким абсолютно «глухим» лишь раз – в тот день, когда он сунул мне деньги за хлопоты с детьми. Для меня теперешней это было всего несколько дней назад, но даже сейчас мне кажется, что я не должна была брать подачку.

Глава восемнадцатая: Кирилл

Глава восемнадцатая: Кирилл

Шесть недель.

Компьютер в моей голове подсчитывает, что это – сорок два дня. Ненужные бестолковые цифры, ведь дело совсем не в них, но математика и точный расчет – единственное, что не дает мне окончательно свихнуться. Люди находят утешение в алкоголе, в сигаретах или йоге, совершают кучу бестолковых ритуалов, считая, что восстанавливают душевное равновесие. Обычные здоровые люди, чья голова работает без сбоев, каждый день совершают акты безумия, но именно нас, «особенных», считают чуть ли не угрозой обществу.

Сто девяносто пять дней назад Катя узнала, что я – «особенный». И даже как будто обрадовалась этой новости. Она приняла правила игры: в наследство своему ребенку я могу передать не только миллионы, машины, дома заграницей и счета в банках, но и «сломанную микросхему», поэтому мы будем жить ради себя и никогда не заведем разговор о детях, потому что наследниками бизнеса станут мои племянники, а она получит половину всего, чем я владею.

 Сто пятьдесят девять дней назад начальник службы безопасности передал мне конверт, напичканный распечатками сообщений с Катиного телефона. Странную переписку с кем-то под ником «Пианист». Его принесла пожилая женщина, попросила передать лично мне в руки. С утра я был занят, в офис попал только ближе к вечеру - и к тому времени конверт уже просветили и «одобрили» грифом безопасности.

Сто двадцать три дня назад начальник службы безопасности привел ко мне человека, обученного выискивать свидетельства измен жен олигархов. Катя слишком много мне стоила, чтобы я пустил все на самотек. Буквально – она владела огромным куском моего состояния, она тоже была моим «ценным активом».

Сто пять дней назад нанятая ищейка передал увесистую папку, в которой было все: с кем завтракает Катя, если я уезжаю из страны, что ела на обед каждый день и сколько раз чихнула, с кем разговаривала в магазине, кому улыбалась и какие духи использовала. Я не узнал ничего нового, кроме одного: в жизни моей жены не было никакого «пианиста».

Восемьдесят шесть дней назад я собственными глазами увидел Катю в ресторане вместе с Ерохиным. Сидел в машине и смотрел, как они что-то увлеченно обсуждают, словно старые друзья.

Семьдесят дней назад я забрал ее телефон, чтобы отдать специалистам по взлому. Забрал… и вернул, не сунув свой любопытный нос в этот кусочек ее жизни. Потому что доверял своей Золушке. Потому что уже подыхал без нее. Потому что не хотел верить, что моя наивная дурочка с огромным, как красный карлик сердцем, может оказаться подлой сукой.

Но потом я видел их вместе еще трижды и уже не мог делать вид, что ничего не происходит.

Сорок шесть дней назад жена Морозова проболталась, что знает о моем диагнозе.

Сорок два дня назад мы с Катей… поссорились. Я не видел свою маленькую отважную жену такой испуганной даже в день, когда она узнала, что вышла замуж за психа со сдвигом.

Сорок два дня назад она впервые осталась ночевать у Морозовых.

Тридцать пять дней назад я вернул жену в свою пещеру. Мы орали друг на друга до сорванных глоток, а потом… впервые в жизни я так остро и чисто осознал, что значит целиком обладать женщиной, отдавать ей себя и упиваться болью, словно коньяком столетней выдержки.

Пять дней назад я узнал, что это она рассказала Морозовой о моей «сгоревшей микросхеме».

Три дня назад я впервые понял, что мой дом больше не моя крепость.

Я перебираю формулы, ищу ошибки в давно известных аксиомах, пытаюсь найти хотя бы один шанс для того варианта, при котором шесть недель будут равны тридцати пяти дням.

Но шесть на семь – это всегда ебаные сорок два.

— Кирилл? – Абрамов возникает из черного марева моих сомнений, словно фантом. В последний момент понимаю, что это не иллюзия больного воображение, олицетворение взведенного курка всех моих сомнений, а живой человек, которому я привык доверять как самому себе. – Кирилл, все в порядке? Я могу чем-то помочь?

Он слишком хорошо меня знает, чтобы не видеть – ни хрена не в порядке. Но мне претит сама мысль о том, чтобы допустить кого-то в святая святых наших с Катей отношений. Даже человеку, который давно стал кем-то вроде священника моей души.

— Это нервы, - говорю я, не очень стараясь прикрыть ложь фиговым листком. Конкретно сейчас мне не перед кем разыгрывать супермена, конкретно сейчас я вообще хочу отыскать видеорегистратор своей жизни и стереть из памяти последние полчаса. Но даже если бы это было возможно, ребенок в животе моей Золушки все равно останется.

А я не могу себя заставить поверить в то, что он – мой.

Слишком много всего случилось за последние полгода нашей жизни, чтобы я не допускал мысль о Катиной неверности.

Слишком сильно я «сломанная микросхема», чтобы эта Золушка не захотела сбежать к правильному принцу. А самое поганое, что я сам приложил к этому руку, даже если и не укладывал ее в постель к другому мужику.

  Абрамов понимающе кивает, предлагает выйти на улицу и немного «остыть». Закуривает, бормоча что-то о плохой погоде, сырости и прогнозах на самую холодную зиму за последние сто лет. И как-то внезапно, без перехода, говорит: