Самый чувственный год

Пролог

Эдвард

Я знаю, что мне не следует так смотреть. Нужно идти и притворяться, будто ничего не видел. Но я не могу отвести взгляда.

Саммер Эванс, новая приемная дочь моей бабушки, идет купаться. Я понимаю, что сейчас жарко, даже душно, но купаться… В озере? По моим подсчетам, я уже двадцать лет каждое лето провожу в замке и ни разу не отважился окунуть в озеро даже пальцы ног, не то чтобы нырнуть с головой.

Впрочем, не стоит удивляться. Я повидал многих приемных детей бабушки и готов ко всему. Но эта!

Она моложе меня, но своими действиями выделяется из толпы. И я в восторге. Она грациозно рассекает воду, и страх, что мне, возможно, придется нырять и спасать ее, ослабевает. Я приближаюсь к кромке воды, наблюдая, как солнце переливается в ряби, исходящей от озера, и испытываю дикое желание присоединиться к Саммер.

Но я же не дикарь, в конце концов.

Она поворачивается. Ее ярко-голубые глаза сталкиваются с моими. Мое сердце учащенно бьется в груди, не в силах успокоиться. Выражение лица Саммер проясняется, движения становятся спокойными, и она расплывается в широчайшей улыбке.

— Ты, должно быть, Эдвард?

Этот голос разносится над озером. Ее акцент трудно определить. Он не совсем шотландский, но и не совсем английский. Что-то среднее.

— Это так. — Я откашливаюсь, мой голос звучит странно сдавленно. — Бабушка послала меня передать тебе, что ужин будет готов через полчаса.

— Полчаса. Поняла.

Я переминаюсь с ноги на ногу, чувствую на себе ее взгляд и, кажется, не могу найти в себе сил уйти, хотя и сделал все, что мне велели, и должен уйти. А я вместо этого спрашиваю:

— У тебя есть полотенце? Могу принести.

Она смеется и подплывает ближе. Я делаю шаг назад.

— Ты ведь не пойдешь в замок, оставляя за собой лужи?

— Не волнуйся, солнце довольно быстро высушит меня.

Она тянется к перекладинам импровизированной лестницы на краю причала, и я понимаю, что она собирается выйти. В таком прозрачном топе она с таким же успехом могла бы быть голой. Я поворачиваюсь, стягиваю с плеч свитер, желая предложить ей хоть что-то, лишь бы не видеть больше чем следует.

— Возьми.

Я даже не поворачиваюсь, а мозг уже рисует картинку, которую видеть не хочу. Ее одежда, облегающая каждый изгиб. Ее яркая улыбка, глаза, полные искр.

Как же много времени я провел за учебой, даже забыл, что за пределами университетского общежития существует иная жизнь! Потому-то и реагирую сейчас столь бурно.

Приезд сюда должен был стать перерывом от той скучной жизни, способом выпустить пар. Похоже, все получится.

— Ты настоящий джентльмен, — рассмеялась она, беря свитер.

— Стараюсь.

Я по-прежнему не поворачиваюсь, лишь прислушиваюсь к тому, как на деревянный настил падают капли воды. И представляю. Вот она встряхивает головой с короткими светлыми волосами. Вот отжимает промокшую рубашку. Маленькая капелька попадает мне на руку и стекает вниз, а вслед за ней по руке бегут мурашки.

— Ты вечно будешь так стоять?

— Что? — Я поворачиваюсь к ней. — Что за дела, я дал тебе свитер не для того, чтобы ты садилась на него.

— О, прости. — Она смотрит на свитер, поднимает взгляд на меня. — Ты хочешь его забрать?

Мои губы сами собой растягиваются в первой за долгое время искренней улыбке.

— Я… — не сразу могу закончить предложение. — Нет. Не хочу.

— Хорошо. — Она снова улыбается. Солнце освещает ее от макушки до пят, капли воды оставляют блестящие дорожки на ее обнаженной коже.

Я вновь перевожу взгляд на ее лицо. Она глубоко вздыхает, хотя ведет себя так, словно ей на все наплевать. Как говорит моя мама, бабушкины приемные дети приходят с таким багажом, что его хватит на то, чтобы потопить корабль.

— Хочешь присоединиться ко мне? — Говоря это, она не смотрит на меня.

Я убеждаю себя, что мне лучше уйти. Но не хочу этого делать. Есть в ней некая непринужденность, дикая, раскрепощенная. Хочется побыть с ней еще какое-то время. Я присаживаюсь рядом, хотя мой разум велит мне обратное.

— Было так трудно решиться, — поддразнивает она.

Я снова улыбаюсь, напрягая мозг в поисках остроумного ответа. Обычно я не настолько глуп в общении с противоположным полом, просто никогда прежде не встречал такой девушки, как она.

Она отворачивается и, порывшись в своей кроссовке, достает сигарету.

— Хочешь?

Я морщусь, магия момента меня немного отпускает.

— Нет.

— Да, сигарета была в кроссовке всего пару минут.

— Я не против кроссовки.

— А… — Она приподнимает бровь. — Ты против курения. Это не принято в ваших высших кругах, да?

Я знаю, что она смеется надо мной, по ее глазам, когда она зажимает сигарету зубами и достает зажигалку.

— Делай, как хочешь.

Она поджигает сигарету, я продолжаю наблюдать, очарованный, испытывающий отвращение и восторг одновременно.

— Ты ведь знаешь, бабушка это не одобряет.

Какой у меня хриплый голос! И почему я не могу оторвать глаз от ее губ?

Она медленно затягивается и облизывает губы, чтобы помучить меня еще больше.

— Не моя проблема.

Вызывающий огонь оживает в ее глазах, и я хмурюсь, не обращая внимания на то, что сквозь облегающую белую футболку могу видеть черный контур ее бюстгальтера.

Кто вообще носит черное под белым?

Тот, кто не любит подчиняться. Бунтарь. И видит бог, за эти годы бабушка повидала их немало. Похоже, Саммер — не исключение.

— Ты живешь под ее крышей, она присматривает за тобой, так что это и твоя проблема.

Она встречает мой пристальный взгляд, ее глаза скользят по мне, будто она впервые по-настоящему видит меня. Ее губы изгибаются.

— Ты собираешься наказать меня?

Я сдерживаю проклятие. Она что, играет со мной? Или искренне флиртует?

Как бы то ни было, у меня нет ответа. Мое молчание заставляет ее тихо смеяться, потом она отворачивается и смотрит на воду.

— Надолго ты здесь?

Мне понадобилось пару секунд, чтобы сформулировать ответ:

— Разве бабушка не сказала?

— Нет.

Она, томно вытягиваясь, откидывается на локти. По моим венам разливается жар. Я забываю, о чем мы говорили, и понимаю, что она поймала мой взгляд, когда я бесстыдно разглядывал ее. Краска заливает мои щеки, пульс зашкаливает.

А ее все это ничуть не волнует. Напротив, она наслаждается ситуацией. Ее смешок звучит очень кокетливо, а покусывание губ выглядит еще более кокетливо.

— Я останусь до сентября, до нового семестра в университете.

— Эдинбургский университет?

Я киваю. Она тихо присвистывает, снова окидывая меня пристальным взглядом. Ее пульс учащается, глаза темнеют. Мне знаком подобный взгляд. И я хочу действовать в соответствии с этим. Желание сжигает меня, несмотря на то, что я не должен пересекать эту черту, даже если она сама, вероятно, пересекала много раз. Она нарушает напряженное молчание.

— Итак, у нас впереди целое лето вместе. Как весело.

— Ты думаешь? — Каждое слово дается мне с трудом.

— А ты нет?

Ее глаза встречаются с моими. В моем сознании танцуют образы. Неправильные. Заманчивые. Сумасшедшие. Будто она проецирует на меня свое представление о веселье. Но ее и мое представление о веселье вовсе не одно и то же.

— Хм, знаешь, мое пребывание здесь только что стало намного лучше.

И она с любопытством в глазах поворачивается ко мне. Я жду, пока она еще что-нибудь скажет, но она молчит. Ее голубые глаза притягивают меня все сильнее, пока я не перестаю дышать, вынужденный разрушить ее чары.

— Что?

— О, Эдвард, мы отлично поладим.

— Думаешь?

Она игриво подмигивает мне, наклоняется ближе, ее голос становится хриплым шепотом.

— Я знаю это.

Она прикусывает губу, ее взгляд падает на мои губы.

Клянусь, я мог бы поцеловать ее…

Я хочу, мое тело переполнено энергией, чтобы сделать именно это, но я не делаю.

Я хочу чего-то большего.

Я хочу узнать ее лучше.

Я хочу проникнуть под панцирь бунтарки и добраться до девушки под ним.

И на это у меня все лето.

Глава 1

Саммер

— Ну же, давай, давай!

И Я барабаню пальцами по колену, мой взгляд прикован к сверкающим зеленым цифрам — часам на приборной панели такси. Я опаздываю. Пробки бампер к бамперу, никто никуда не едет.

Здесь всегда так? С тех пор как я была в Эдинбурге, да и вообще в Великобритании, прошли годы. Все такое безумное.

Я привыкла к открытым пространствам, горам, пляжам и людям, которые ведут себя так, будто обладают всем временем мира и свободой, чтобы наслаждаться этим миром.

Но здесь все другое. Серый моросящий дождь, люди, перебегающие от одного здания к другому. В костюмах и ботинках. Скучные и ворчливые.

Мой взгляд возвращается к часам, и я закусываю губу.

Мне нужно было приехать месяц назад. Не сейчас, и не по просьбе мужчины, которого я даже не знаю, от имени единственной женщины, которую я когда-либо любила.

Моя приемная мать. Кэтрин.

Впрочем, и она меня любила. Правда, недостаточно, даже не дала мне шанса попрощаться с ней.

Я впиваюсь ногтями в ладони, в глазах ощущаю жжение.

Я знаю, почему она ничего мне не сказала.

Но от этого боль не становится меньше.

Кэтрин была мне самым близким человеком из всех, кого я когда-либо знала, а теперь ее нет.

Все дело во мне, только во мне.

Я пожимаю плечами. Не стоит тратить жизнь на грусть. Такая пустая трата. У нас только одна жизнь, и надо прожить ее на полную катушку. Правильно? Сделать как можно больше, посмотреть мир. Нет времени на остановки.

По крайней мере, я-то так вижу. Даже если из-за этого сейчас опаздываю.

Я наклоняюсь к водителю:

— Долго еще?

Он пожимает плечами:

— Десять минут. Или двадцать. Ремонт дорог по всему городу.

Я откидываюсь на спинку сиденья. Звучит клаксон какого-то автомобиля, потом еще один, и еще. Невозможно больше это выносить. Даже с багажом я могу идти быстрее, чем ехать по этим пробкам. Порывшись в сумке, я достаю несколько банкнот и сую их водителю, указывая на счетчик:

— Этого хватит, да?

Он кивает, поворачивается, скептически оглядывает мой багаж:

— Но…

— Ничего страшного, справлюсь.

Я открываю дверь и выбираюсь на улицу. Какое облегчение вновь оказаться на свежем воздухе! На одну короткую секунду я поднимаю лицо к дождю и глубоко вдыхаю, чувствуя себя свободной. Я слишком долго просидела взаперти в самолетах и общественном транспорте, а путешествие из Куала-Лумпура, казалось, длилось целую вечность, хотя прошло максимум двадцать четыре часа.

Желание зарегистрироваться в отеле и принять душ стало почти навязчивым. Для этого всего-то и нужно просто позвонить мистеру Макалистеру, попросить перенести встречу на завтра.

Ох, избегание.

Машина позади такси нетерпеливо сигналит. Я захлопываю дверь.

— Да-да, хорошо.

Что не так с этим городом?

Закинув сумку за спину, я направилась в сторону офиса адвоката.

Может быть, следовало прилететь на день раньше, лучше подготовиться, физически и морально. С другой стороны, я не из тех, кто устраивает шоу. И Кэтрин уважала меня за это. Зачем меняться сейчас?

А что, если он там?

Я спотыкаюсь на тротуаре, зацепляюсь плечом за уличный фонарь и морщусь.

— С чего бы ему находиться там, — ворчу я себе под нос, поправляю сумку и ускоряю шаг.

Что бы ни хотел передать мистер Макалистер, из этого не обязательно следует, что Эдвард тоже собирается присутствовать, а если и собирается, то адвокату Кэтрин было бы нелишним упомянуть об этом в электронном письме. Пульс замирает, я стискиваю зубы. С тех пор как получила это письмо, я хожу по кругу, мне это надоело. Если он там, значит, там. Придется смириться. Мне тридцать восемь, я знаю себе цену и вполне готова к цивилизованному разговору в присутствии Эдварда.

Я морщусь, и мужчина, идущий мне навстречу, отходит в сторону. Должно быть, я выгляжу немного сумасшедшей. Интересно, женат ли Эдвард? Стал ли отцом? Успешен ли?

Нутром чувствую ответ. Мужчина, подобный ему, добрый, богатый, сексуальный — абсолютная находка. Если он счастлив и успешен в жизни, то, возможно, будет признателен мне за то, что я ушла так, как ушла.

Я ускоряю шаг, игнорируя давящее чувство в груди оттого, что меня так-таки догнало мое прошлое.

Эдвард

Чарльз уже, наверное, сотый раз откашливается. Мои глаза сужаются, когда я вижу капли пота, выступающие у него на лбу. Он спешит вытереть их насухо, но я увидел достаточно, и от этого у меня выступает неприятный пот.

Чарльз — воплощение хладнокровия, надежности, прагматизма. Вот почему моя бабушка выбрала его управлять юридическими делами своего поместья.

Он не только ее адвокат, но и самый близкий друг. Это обстоятельство лишь усиливает его беспокойство.

Он пытается улыбнуться мне, морщинки вокруг серых глаз за очками в проволочной оправе становятся глубже. Он выглядит так, словно вышел из тридцатых годов, его офис тоже. Но мне недосуг оценивать его одежду или декор. Я жду оглашения завещания бабушки.

Понятное дело, ему тяжело. Черт, это тяжело для нас обоих! Но чем быстрее мы с этим покончим, тем лучше.

Плохо то, что мои родители не сочти нужным отказаться от путешествия, и потому присутствую только я.

Хотя стоп, должен быть еще кто-то. Чарльз утверждает, что нужно подождать. Но кого? На это Чарльз не дает ответа.

Все любопытнее и любопытнее, как сказала бы моя бабушка, обожающая Алису в Стране чудес.

Я не отвечаю на улыбку Чарльза, поправляю галстук и перевожу взгляд на часы. Этот кто-то опаздывает уже на двадцать минут.

— У нас обоих дела, Чарльз. — Я снова смотрю на адвоката, пытаясь говорить твердым тоном, потому что, честно говоря, заниматься мне особо нечем. Прошел месяц с тех пор, как умерла бабушка. Целый месяц. И ничто не может заполнить пустоту, оставшуюся после нее. Я пытался. Перепробовал все. — Не понимаю, почему мы не можем покончить с этим прямо сейчас?

— Я обещал твоей бабушке, что выполню все ее пожелания.

— Если меня заставляют ждать кого-то, я заслуживаю знать хотя бы имя этого человека. Ну же, Чарльз, если только вам не удалось откопать какого-нибудь дальнего родственника, о котором никто никогда не слышал, и заявить, что Кэтрин полностью…

— Сожалею, что опоздала!

Запыхавшийся голос проникает через тяжелую дубовую дверь в кабинет Чарльза. Его секретарша распахивает дверь:

— Мистер Макалистер, прибыла мисс Эванс.

Он вскакивает, вытирая ладони о брюки.

— Спасибо, Трейси.

И шагает вперед, глядя на женщину, о которой я слышал, но еще не видел.

Мисс Эванс?

Что, черт возьми, происходит?!

Какой-то звоночек звенит глубоко в моем подсознании. Легкая хрипотца в этом женственном тоне. Не поддающийся идентификации акцент.

Я встаю и поворачиваюсь, чтобы поприветствовать гостью.

И земля уходит у меня из-под ног.

Зрение сужается при виде ее.

Саммер.

Этого не может быть!

Я заставляю себя выпрямиться, импульсивно разглаживаю галстук, не в силах верить собственным глазам. Сначала я замечаю копну светлых волос и кожу, слишком много открытой кожи для осенней Шотландии. И одежда настолько неподходящая, будто она зашла в благотворительный магазин и не обратила внимания ни на размер, ни на цвет. Ее ботинки так же поношены, как и сумка, вероятно, очень тяжелая.

Где, черт возьми, она, по ее мнению, находится?! Ее наряд больше подходит для прогулки по солнечным пляжам Бали, чем по улицам Эдинбурга в сырую и унылую осеннюю пору.

Неужели не понимает, какой сейчас сезон? Неужели ее не волнует, насколько неуместно она выглядит?

Хотя да, это же Саммер, которую никогда не заботило чье-либо мнение, кроме собственного.

Я встречаюсь с ней взглядом. Саммер. Саммер Эванс. Та, которую мы так долго ждали и на присутствии которой настояла бабушка.

На меня нахлынули тысячи воспоминаний, и мое сердце заколотилось в груди.

Она улыбается мне, а ее взгляд переносит меня на двадцать лет назад, к тем же ярко-голубым глазам, к той же бунтарской усмешке.

Я резко отвожу взгляд и накидываюсь на Чарльза:

— Какого черта она здесь делает?!

Его улыбка гаснет.

— Давайте присядем, и я все объясню.

— Я тоже рада тебя видеть. — Она обращается ко мне.

Ее голос тверд, а в ее глазах читается намек на то, что я хотел бы считать раскаянием.

Правда, она никогда не страдала угрызениями совести.

Откуда, черт возьми, она взялась?! Где была все это время?

И, что более важно, почему она здесь?

Она сжала сумку так крепко, что побелели костяшки пальцев. В комнате воцаряется тишина, все смотрят на меня.

— Ну что, присядем? — спрашивает она.

Присесть? С ней? Чтобы услышать завещание моей бабушки? Это, должно быть, шутка.

Какая-то странная, извращенная шутка.

— Да, давайте присядем.

Чарльз жестом указывает ей на стул, помогает пристроить сумку, а я просто стою как дурак и смотрю на нее. На улице льет как из ведра, ее голые руки блестят от воды, одежда прилипает к коже.

Я словно снова на озере, как более двух десятилетий назад. И пожар, столь же мгновенный, сколь нежелательный, вспыхивает внутри меня.

— Могу я предложить вам что-нибудь выпить, мисс Эванс?

— Воды было бы прекрасно.

Чарльз, словно компенсируя мою враждебность, изо всех сил пытается вести себя как ни в чем не бывало. В конце концов, если бабушка хотела, чтобы она находилась здесь, мне нужно вести себя достойно.

Я сажусь на свое место, пытаясь сдерживать внутреннюю бурю.

О, бабушка, что ты наделала?

Глава 2

Саммер

— Что бабушка сделала?!

Я слегка подпрыгиваю на стуле от крика Эдварда. И неизвестно, что хуже, — его приветствие или реакция на завещание.

Не могу его винить ни в том ни в другом.

Я ошеломлена не меньше его. Фактически лишилась дара речи. Большая редкость для меня.

Макалистер вытирает лоб, его морщины становятся глубже. Бедняга.

— Т-ты хочешь, чтобы я прочитал все заново?

Эдвард в гневе. В сильном гневе. И его внешний вид словно подчеркивает этот гнев. Строгий покрой темно-синего костюма, тщательно ухоженные и зачесанные назад каштановые волосы, легкая щетина подчеркивает выдающиеся скулы и сильную челюсть.

Это уже не тот гладко выбритый двадцатилетний парень, которого я встретила много лет назад, бывший ученик государственной школы, с тихой улыбкой и милым характером.

Сейчас передо мной мужчина, за плечами которого груз прожитых лет, богатства и успеха.

— Нет, не нужно читать. Я все понял. Просто… — Его шоколадно-карие глаза, острые как бритва, скользят по мне, мое сердце непроизвольно подпрыгивает. Я даже не успеваю прийти в себя, как он снова смотрит на Макалистера, в глубине его глаз вспыхивает обвинение. — Она, видимо, плохо соображала. Ты должен был, — он машет рукой, — убедиться в том, что она принимала эти решения в здравом уме и памяти.

— Эдвард! Не смей сомневаться в разуме Кэтрин. Она была вменяема.

— Правда?

Он смотрит на меня в упор, и я не могу дышать от его эмоций. Гнев. Ненависть. Боль.

Он сжимает ближайший ко мне конец подлокотника, вены на его руке вздуваются, тело излучает физическую силу, которой он раньше не обладал.

— Откуда ты знаешь, если не видела ее последние двадцать лет?

В яблочко!

— Я всегда находилась рядом, — тихо возражаю я, мои щеки горят от его вопроса.

— Рядом? — Его губы растягиваются в жуткой улыбке. — Вот, значит, как ты это называешь?

— Тише, тише, — в нашу перебранку вмешивается мистер Макалистер. — Можем ли мы сосредоточиться на главном? Кэтрин знала, что это станет, скажем так, шоком. Но она была очень ясна в своей просьбе и чувствовала, что в ваших же интересах довести условия ее завещания до конца. — Мистер Макалистер внимательно посмотрел на нас. — Когда-то вы были друзьями, и Кэтрин думала, что вы опять можете ими стать.

— А если не сможем? — Я игнорирую боль, вызванную его словами. — Я имею в виду условия завещания.

Рядом со мной Эдвард издает какой-то звук, похожий на фырканье.

— Да. Тогда… — Чарльз откашлялся и просмотрел лежащие перед ним бумаги: — Если один из вас уйдет до истечения срока, его имущество переходит другому.

— А если мы оба уйдем? — резко бросил Эдвард.

— Ну, тогда все немного сложнее. В этом случае Кэтрин велела разделить имущество, подробно описав конкретные участки, которые нужно передать в дар местным предприятиям и благотворительным организациям.

— Гленробин будет разделен? — Эдвард в шоке произносит последнее слово. Я тоже в шоке. — Но этот замок, все это поместье принадлежало моей семье на протяжении нескольких поколений.

— И конечно, Кэтрин хотела бы, чтобы все так и оставалось. — Макалистер улыбается, аккуратно складывая бумаги. Он что, бредит? — Итак, в ваших интересах придерживаться условий, изложенных в завещании.

— И что произойдет через год? — спрашиваю я.

— Прожив там год, вы сможете делать со своей долей все, что пожелаете. Продайте его другой стороне, пожертвуйте, оставьте себе. Все, что угодно, если только вы оба согласны с этим решением.

— Какая глупость!

— Первая разумная вещь, сказанная сегодня, — бормочет Эдвард.

Я бросаю на него мимолетный взгляд, прежде чем вернуться к насущной проблеме.

— Итак, просто для ясности, мать Эдварда наследует определенную сумму наличными и дом в Лондоне. Остальное — поместье, прислугу, семейные реликвии Гленробина — она завещала нам?

— Вместе с суммой денег в дополнение к доходу, который приносит поместье, для покрытия текущих расходов. Этой суммы должно хватить на долгие годы.

Я ошеломленно киваю.

— И мы с Эдвардом поделим все пятьдесят на пятьдесят?

— Совершенно верно.

Эдвард откашливается и сверлит взглядом Макалистера.

— А если она, когда закончится год, решит продать свою долю тому, кто больше заплатит?

Мой желудок скручивается от его слов. Неужели он верит, что я могу сделать такую вещь? Неужели не понимает, что я на его стороне? Я знаю, что не заслуживаю этого наследства. Даже не заслуживаю сидеть с ним в одной комнате и выслушивать последние пожелания Кэтрин. При всей моей любви к ней, я не ее кровный родственник и не была ее настоящей семьей. Не важно, как сильно она пыталась сделать меня такой.

— Я задал тебе вопрос, Чарльз!

Но Макалистер наблюдает за мной. Беспокоится обо мне. Я вижу это в его сочувствующих серых глазах. Я не заслуживаю сочувствия этого человека.

— Чарльз!

Тот оживает и бросает взгляд на Эдварда:

— В таком случае ты можешь выступить против этой сделки. Любая продажа активов должна быть согласована между вами. — Макалистер пристально смотрит на Эдварда. — Я уверен, вы разрешите любые проблемы, мистер Фицрой. Кэтрин попросила меня помогать вам столько, сколько будет нужно, включая отслеживание расходов, если это поможет вам сосредоточиться на мирном обустройстве дома. Кэтрин надеялась, что со временем вы будете способны уладить все между собой.

Голос Эдварда лишен эмоций.

— Обустройстве дома?

Эти слова эхом отражаются внутри меня. У меня нет дома. Никогда не было и не будет. Замок Гленробин был ближе всего к этому понятию. Я пробыла там восемнадцать месяцев. Привязалась к земле, к людям. К Кэтрин. К Эдварду.

А потом это стало душить меня. Накрыла паника. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. И пусть лучше закончится на моих условиях.

Но я не смогла отпустить Кэтрин.

И она это знала.

Так вот что это было? Попытка дать мне корни. Подарить дом, от которого я, возможно, не смогла бы отказаться.

— Я знаю, все это тяжело воспринять. — Макалистер заполнил напряженную тишину. — Давайте вы возьмете все документы, почитаете и вернетесь ко мне с любыми вопросами, которые у вас возникнут. Я буду доступен в любое время, когда вам понадобится. Кэтрин была моим самым дорогим другом и давним клиентом. Это не только моя работа. Это личное.

Эдвард мрачно улыбается ему, прежде чем посмотреть на меня, тысячи вопросов горят в этих насыщенных карих глазах, которые так долго преследовали мои сны.

Интересно, что нужно сделать, чтобы они смотрели на меня так, как раньше.

Со смехом, с теплотой, с…

Брось, Саммер, ты ведь сбежала не просто так. Были причины. И они никуда не делись.

— Вот. — Макалистер протягивает каждому из нас по конверту. — Она оставила каждому из вас по письму.

Мои пальцы дрожат, когда я тянусь за письмом. Фамильный герб в правом нижнем углу бумаги с тиснением цвета слоновой кости вызывает глубокую внутреннюю боль, которую невозможно игнорировать.

— Спасибо.

— Есть еще вопросы?

Я качаю головой.

Он смотрит на Эдварда, чьи глаза прикованы к конверту, зажатому в моей руке.

— Мистер Фицрой?

— Нет. Пока.

Макалистер мрачно улыбнулся:

— Я понимаю. Но будьте уверены, ваша бабушка долго и много думала об этом. Она была не из тех, кто принимает легкомысленные решения.

Глаза Эдварда вспыхивают.

— Да. Это так.

— Что касается твоей матери, дай мне знать, если понадобится моя помощь в том, чтобы передать ей все это. Я удивлен, что она отклонила мое приглашение присутствовать сегодня.

— Я — нет.

Тон Эдварда становится резким, он засовывает свое письмо в карман куртки.

— Спасибо, Чарльз, мы разберемся.

— Я бы хотел сопроводить вас в поместье.

Макалистер смотрит на меня, но отвечает Эдвард:

— В этом нет необходимости.

Он поднимается, и я следую его примеру, расстроенная тем, что он говорит за нас обоих, но не в состоянии спорить. Я засовываю конверт в сумку и перекидываю ее через плечо.

Эдвард стискивает челюсти и жестом показывает, чтобы я шла впереди.

— Спасибо, Чарльз. — Его голос теплеет от уважения к пожилому человеку. — Я буду на связи.

Макалистер встает, по-моему, явно довольный, что аудиенция окончена. Он протягивает мне руку, я пожимаю ее.

— Рад снова видеть тебя, Саммер.

— Спасибо.

Я улыбаюсь ему, но задаюсь вопросом: когда мы виделись? Наверное, на каком-нибудь светском приеме Кэтрин в поместье, да и многих других, не связанных с обществом. Правда, тогда я положила глаз только на одного мужчину.

А сейчас я втягиваю воздух, поворачиваясь лицом к этому мужчине. Он ждет. И явно доминирует в этой комнате. Доминирует надо мной, и я сдерживаю дрожь. Откуда в нем сила, заставляющая меня чувствовать себя такой маленькой и слабой?

А ведь я сильная, решительная, способная встречать вызов лицом к лицу. Мне просто нужно пространство без него, чтобы учесть пожелания Кэтрин и разработать план игры. План, который станет пищей для мозга и запрет мое сердце.

Вопрос в том, предоставит ли он мне это пространство?

Я выпрямляю спину и прохожу мимо него. Чувствую, как его глаза сверлят мою спину. Моя кожа оживает от его близости. Сердце тоже. Обретение пространства чисто физически, может, и не проблема. А вот ментально, эмоционально…

Эдвард

Она на удивление быстро спускается по лестнице, сумка ей ни в малейшей степени не мешает. Это было бы впечатляюще, если бы я не знал, что убегает она от меня.

Снова.

Оказавшись снаружи, она и не подумала замедлиться. Куда она так спешит?

— Уходишь, не попрощавшись?

Она замирает на ступеньках, резко выдыхает, прежде чем повернуться ко мне.

— Послушай, Эдвард…

— Не волнуйся, Саммер, ты уже делала так. Теперь я не обижусь.

Она бросает взгляд на улицу, готовая бежать.

— Но нам действительно надо поговорить.

— Прямо сейчас мне нужно пространство, чтобы подумать.

Я засовываю руки в карманы, стараясь не обращать внимания на боль от ее побега и упрямое желание оставаться на своей орбите. Проклятие. Как же так, прошло двадцать лет, а неприятная потребность быть рядом с ней, несмотря ни на что, осталась!

Внутренняя потребность, настолько глубокая, что стала такой же частью меня, как кровь, текущая по венам.

— Тогда когда?

— Скоро.

— Как скоро?

— Я не знаю, Эдвард! — выпаливает она, раздраженная. — Все это стало для меня огромным потрясением, и мне нужно собраться с мыслями, прежде чем я смогу вести с тобой разумный разговор об этом.

— Хорошо. Где ты остановилась?

— Какая разница?

— Я пришлю за тобой машину, когда ты будешь готова поговорить.

— Не стоит.

— Это его работа.

Она смеется, и я не выдерживаю:

— Рад, что ты находишь это забавным.

Она качает головой, спускается по последней ступеньке, поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Я готовлю себя ко всему, что она захочет сказать. Заставляю себя сопротивляться теплу, которое пульсирует во мне оттого, что она снова так близко.

— Мы поговорим в поместье! — Это приказ, а не просьба. — В конце концов, нам там жить.

По коже бегут мурашки, когда я признаю эту истину, сердце бьется учащенно, призывая ее отказать мне.

— Хорошо.

Я сглатываю, игнорируя учащение пульса, вызванное ее неожиданным согласием.

— Хорошо.

— Но я доберусь до поместья своим ходом. Когда ты собираешься уезжать?

Я смотрю куда-то вдаль. Шум и суета Эдинбурга помогают отвлечься от нее и избавиться от давления, нарастающего в голове и груди. Почему так трудно дышать, когда она рядом? Просто сосредоточиться и ясно мыслить?

Может быть, она права, требуя немного пространства и времени порознь, прежде чем мы обсудим дальнейшие действия.

— Скоро. Сначала мне нужно уладить здесь кое-какие дела.

— Хорошо. — Она уже собирается уйти. — Я пришлю тебе сообщение, когда буду готова поговорить.

— А тебе не понадобится мой номер для этого?

Ее щеки краснеют, она делает шаг ко мне, роясь в кармане в поисках телефона. Передавая мне телефон, на меня не смотрит. По какой-то причине я позволяю нашим пальцам соприкоснуться и чувствую, как древняя связь согревает меня. Дразнит меня.

Я слышу, как она резко втягивает в себя воздух, вижу головокружительный по своей интенсивности огонь в ее глазах, когда она смотрит на меня. Тысяча давно похороненных желаний вырывается на поверхность, и я хочу притянуть ее к себе. Сделать то, на что у меня не хватало духу все эти годы.

Она отдергивает руку. Я возвращаюсь к реальности. Все дело во мне, а не в ней. Это я хочу и чувствую больше, чем следовало бы.

Я стискиваю челюсти, крепко сжимаю ее телефон, набираю мой номер, чтобы у меня сохранился ее номер, и возвращаю ей телефон. Она настороженно смотрит на меня и облизывает губы.

— Спасибо. Прощай, Эдвард.

Прощай, Эдвард. Какая простая фраза. Вот я и получил прощание. С задержкой на двадцать лет.

Она поворачивается, чтобы уйти, а во мне поднимается гнев, уродливый, горький, холодный.

— Саммер!

Она поворачивается ко мне полубоком.

— Да?

— Возможно, ты однажды нашла дом в Гленробине, и бабушка, возможно, снова подарила его тебе, но я не она. И найду способ обойти завещание, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Ее глаза расширяются, но я уже отворачиваюсь. Меня не волнует, причинил ли я ей боль. Меня это не волнует. Хотя ногти, впивающиеся в ладони, свидетельствуют об обратном. Я ухожу, высоко подняв голову и расправив плечи.

Так нельзя. Уехала на двадцать лет, а потом вернулась да еще с претензией на наследство. Поместье моей семьи.

Тебя лишь имущество беспокоит?

Я будто слышу голос бабушки у себя в голове, побуждающий меня признать истинный источник беспокойства. Я провожу рукой по волосам.

Вдалеке мой водитель выходит из машины, подбегает к багажнику и достает зонтик. Слишком поздно. Я промок насквозь. И даже не заметил.

Я отмахиваюсь от зонтика, предпочитая барабанный бой дождя паническому стуку сердца.

Глава 3

Саммер

Пальцы зависают над клавиатурой. Я набирала и удаляла его имя несколько раз. Судя по взглядам посетителей кафе, сидящих неподалеку, постукивание по клавишам становится все более агрессивным.

Хотя, возможно, я просто чувствительна к их взглядам, поскольку осознаю, что поступаю неправильно.

Любопытство. Как сплетница.

Я бы предпочла искать информацию в уединении своего номера, но оказалось, что их услуги не включают бесплатный вай-фай. И вот я в кафе, пристально смотрю на свой ноутбук. Мои поиски ни к чему не привели.

Я не искала информацию о нем уже лет десять. От Кэтрин я знала, что у него все хорошо, а мне не стоит больше дразнить себя.

Медийная привлекательность Фицроев не знает границ. Очаровательная внешность, аристократические корни, воспитание, вращение в высших кругах — все это приманивало репортеров отовсюду. Об этой семье писали все газеты.

Но мужчина, которого я вижу сейчас, разительно отличается от парня, которого я знала. Сейчас это суровый, очень суровый мужчина. И дело не в возрасте. Есть что-то еще. Что-то темное и опасное.

Его ненависть к тебе.

Я отбрасываю эту мысль. Не хочу верить. Склонна думать, что это просто неотъемлемая часть того человека, которым он стал сейчас.

А может, все дело во мне? Может, когда меня нет рядом, он совсем другой?

Нет, я не хочу в это верить.

Как не хочу верить и в то, что он стал таким холодным и безжалостным. Даже его акцент стал резким.

А что насчет того, как он коснулся моей руки, задержал взгляд, опалил меня до кончиков пальцев ног неприкрытым желанием за несколько секунд до того, как изрек прощальное замечание, ранив меня до глубины души?

Я вздрагиваю и стряхиваю это с себя. Мне бы стоило знать, что он будет там. А следовательно, лучше подготовиться, поискать в Интернете информацию, которую можно найти.

Так сделай это сейчас.

Я смотрю на его имя в строке поиска, курсор мигает рядом. Нажимаю «Ввод» гораздо сильнее, чем следовало бы.

Пристально вглядываюсь в экран, когда появляются результаты.

Миллиардер. Миллиардер. Миллиардер.

Это слово повторяется. При каждом упоминании о нем появляется рядом. И я прокручиваю и прокручиваю.

Британский медиамагнат, предприниматель в области технологий и финансов, филантроп. Криптовалюта. Социальный предприниматель, основатель компании. Чистая стоимость…

Я сглатываю. Он действительно очень богат. Насколько же безжалостным нужно быть, чтобы достичь таких высот?

Для меня деньги — неизбежное зло. Я живу одним днем. Не поймите меня неправильно. Я не безответственная, всегда откладываю достаточно, чтобы убедиться, что никому не в тягость.

Обуза?

Я давлюсь смехом. Нет никого, для кого я могла бы быть обузой. Единственный человек, о котором я когда-либо позволяла себе заботиться, ушел. Ну, не совсем единственный.

Другой смотрит на меня с экрана, фотографии достаточно, чтобы мое тело согрелось. Я знаю, что он ненавидит меня и хочет избавиться. Но это не имеет значения.

И да, мне не в чем винить его.

Я ушла, не попрощавшись.

А теперь он вынужден делиться со мной своим наследством.

А если он женат? Неужели Кэтрин так бы поступила с ним?

Я печатаю «Жена Эдварда Фицроя». Ввод.

Так много фотографий. Все лучшие представители общества. И женщины. Много женщин. И все соответствуют ему. Во всем. Статус, внешность, образование.

Я не дотягиваю ни до одной из них.

Ты достаточно хороша такая, какая есть. Тебе нечего доказывать. Не на кого произвести впечатление.

Я тянусь за своим мокко, делаю сладкий успокаивающий глоток и осмеливаюсь прокрутить дальше.

Стоп! Что это?

Нажимаю на заголовок, не в силах удержаться.

Симпатичный парень, успешный, среднего возраста, все еще холостяк.

Наш потрясающий Фицрой гей?

Это один из вопросов, на который я знаю ответ. Возможно, мы и не пересекали черту, но выражение его глаз тогда… Да и взгляд вчера был таким сильным, что превзошел ненависть. Нет, он не гей.

Я бы только хотела быть так же уверена в намерениях Кэтрин. И знаю, что письмо поможет объяснить, но не могу его открыть. Сейчас оно под моим ноутбуком, но всякий раз, когда я тянусь за ним, у меня переворачивается все внутри, а пальцы отказываются повиноваться. Вина и горе держат меня в заложниках.

Мне следовало вернуться раньше. Я должна была знать, что она больна. Я должна была вернуться. Должна была.

Мои глаза щиплет, я стискиваю зубы, сглатываю. Я нахожусь в общественном месте, сейчас не время для слез, но я в замешательстве, сбита с толку.

— О чем ты думала, Кэтрин?

— Ты хочешь сказать, что не знаешь?

Я подпрыгиваю, когда глубокий, сексуальный протяжный звук резонирует во мне, мои глаза расширяются, когда я поворачиваюсь на стуле.

— Эдвард!

Не верю своим глазам. Пульс учащается, во рту пересыхает.

Неужели ему обязательно все время быть столь чертовски сексуальным?

— Что ты?… Почему?… Как ты узнал, что я буду здесь?

И откуда эта косноязычная школьница в период влюбленности?

— У меня свои способы.

И наверняка все они связаны с наличными, которых у него огромное количество.

— Держу пари, это так. И ты здесь, потому что?…

Он молчит, я вопросительно приподнимаю брови. Наверное, не только мне трудно подобрать слова.

— Я здесь, чтобы увидеть тебя.

— Констатируешь очевидное?

В его глазах полыхнул огонь, мое сердце подскочило к горлу. Не стоит его дразнить.

— Я имею в виду…

— Я хочу извиниться.

— Ты? — Я хмурюсь. Неужели не расслышала? — Ты — что?

— Я хочу извиниться.

Теперь он говорит, как робот. Я по-прежнему не уверена, что понимаю его правильно.

— Ты хочешь извиниться?

— Да.

— Ты?

Он издает какой-то сдавленный, раздраженный звук, от которого тянет рассмеяться.

— Пожалуйста, не усложняй все еще больше.

— Больше? Прошу прощения, Эдвард. Тебе что, сделали лоботомию вчера?

Он мгновенно хмурится и надувает губы. Это отвлекает меня. Я продолжаю смотреть на него. Извиниться? Наверное, это хороший знак.

Он глубоко вздыхает и засовывает руки в карманы.

— Я был в шоке. Понятия не имел, что бабушка собирается это сделать.

— А ты думаешь, я знала?

У него между бровями появляется \/-образная морщинка. У меня возникает нелепое желание разгладить ее.

— Ну! А разве нет?

— Боже, нет! А если бы знала, попросила бы изменить завещание.

Намек на улыбку на его губах. Я жажду широкой ухмылки, легкого смешка — чего угодно, что указывало бы на то, что Эдвард, которого я когда-то знала, все еще где-то там.

— И пришлось бы выслушать много всяких слов.

Я тихо фыркаю, меня наполняют горько-сладкие воспоминания.

— Она всегда умела сказать то, что нужно, чтобы заставить меня подчиниться.

— Ну, если ты попирала правила.

— Говорит парень, который всегда следовал каждому правилу.

— С тех пор я изменился.

— Я вижу.

И я позволяю взгляду скользнуть по нему. И не волнует, что я пожираю его глазами. Я хочу поглотить его. Хочу, чтобы он горел так же, как я. Чтобы мое присутствие пробудило к жизни ту его часть, которой наслаждались женщины из Интернета. Я заставляю себя снова посмотреть ему в глаза, заметив ответный огонь, который мне удалось спровоцировать.

— Это извинение. Я все еще жду.

Он усмехается. Это ему не идет. Зато он становится прежним. Я поджимаю губы, сдерживая улыбку.

Он откашливается и резко кивает.

— Мне очень жаль, Саммер. У меня было время поразмыслить и прочитать письмо, которое оставила бабушка. Ты-то прочитала свое?

Он замечает его на столе, я качаю головой.

— Пока нет. Прочитаю, когда буду готова.

— Ясно.

Повисает пауза, и я понимаю, что он обдумывает мою реакцию, эмоции. Я переключаю его внимание.

— Итак, ты прочитал письмо?

— И не согласен ни с тем, что она сделала, ни с тем, что написала в письме, но это ее последняя воля, и я буду уважать ее до определенного момента.

— До определенного момента? — тупо повторяю я, гадая, что бы это значило. — Мы правда будем жить вместе? — Мое сердце бешено колотится.

— Да. И чем скорее мы сможем все обсудить, тем лучше.

Я молчу. Это какое-то безумие.

— Так что поехали со мной.

— Что? — Меня накрывает паника. — Куда? С тобой?

— В поместье. По пути можем поговорить.

— Но я… Когда?

— Сегодня днем.

— Но…

Дыши, Саммер, дыши.

Это слишком рано. У меня не было достаточно времени, чтобы подумать.

Он наклоняется ближе ко мне. Я чувствую запах его одеколона, тот заполняет меня, будоражит чувства.

— Но — что?

— Это далековато отсюда.

— И?… Уверен, провести путешествие со мной не такая уж ужасная перспектива.

По спине пробегает дрожь, я улавливаю намек на насмешку в его словах.

— Когда-то мы наслаждались обществом друг друга, Саммер. Уверен, мы можем, по крайней мере, быть вежливыми в течение этого промежутка времени.

Не могу удержаться от смеха.

— Это должно сделать твое предложение более привлекательным?

Он криво улыбается:

— Нет, не думаю. Но уверен, что, если мы объединимся и поедем вместе, это каким-то образом поможет планете. Я ведь знаю, как сильно ты об этом заботишься.

Я таращусь на него. Он что, читал обо мне? Или Кэтрин ему что-то рассказывала? Что он знает? Что видел? Что попало в СМИ? Митинги протеста — наверняка. Странный арест — возможно. О боже, мои щеки пылают, я опускаю голову, чтобы он ничего не заметил.

— Отлично. Когда выезжаем?

— Я заеду за тобой в два.

— Отлично.

— Отлично.

Неловко.

Он застыл на месте. Решаюсь спросить:

— Что-то еще?

— Нет. — Он отмирает. — Увидимся позже.

Он поворачивается, чтобы уйти, но колеблется. Мое сердце подпрыгивает. Что теперь?

Он оглядывается на меня, в его глазах появляется любопытный блеск.

— Между прочим, я не такой.

— Не такой?

Его взгляд скользит по экрану моего ноутбука. Вот ужас-то, я по-прежнему на странице с ярким заголовком «Наш потрясающий Фицрой гей?».

Ну почему из всех статей на мониторе именно эта!

Провалиться на месте.

— Но я определенно потрясающий!

Что-то промелькнуло в глубине его шоколадно-карих глаз. Это что-то вызывает тысячу трепетаний внутри меня.

— До свидания, Саммер.

И он уходит. А я по-прежнему хочу провалиться на месте. Но лишь захлопываю ноутбук и прижимаюсь лбом к его прочной крышке.

Эдвард

Я открываю дверь на улицу и не могу удержаться от последнего взгляда. Она утыкается лицом в ноутбук, и смех клокочет внутри меня. Я качаю головой и выхожу, радуясь прохладному утреннему воздуху.

В этом нет ничего смешного.

Вообще ничего.

Она вернулась в мою жизнь меньше чем двадцать четыре часа назад и уже перевернула ее с ног на голову. Нет. Поправка. Бабушка сделала это. И причинила мне огромную боль.

Дело не в деньгах. Дело в любви, верности и доме моих предков. Как она могла так поступить? Подарить половину женщине, которая исчезла из моей жизни двадцать лет назад? Как могла вернуть ее в мою жизнь и вновь рискнуть подвергнуть меня такой боли?

Но я не сдамся, сделаю все возможное, чтобы навсегда вычеркнуть ее из своей жизни. Мои адвокаты изучают условия завещания, и, если есть лазейка, они ее найдут.

Нет никакой кровной связи, никаких уз. Эта женщина даже не приехала на похороны бабушки. Что это за человек, который утверждает, будто ему не все равно, но даже не приходит попрощаться?

У меня сводит челюсть, когда я вхожу в фойе моей штаб-квартиры в Шотландии. Это мое пространство для сосредоточенности и успеха, ради которого я чертовски усердно работал, доказывая, что представляю собой нечто большее чем просто имя моего отца. Титул отца.

И посмотрите на Саммер. Ей подарили огромное состояние, оно могло бы накормить маленькую нацию, а она даже ничего не сделала, чтобы заслужить это.

Ну, только через мой труп.

Прости, бабуля.

Глава 4

Саммер

Моя драгоценная Саммер,

Понимаю, это будет шоком для тебя, но ты меня знаешь, я никогда не делаю ничего, тщательно не обдумав. Как говорится, в моем безумии есть здравое зерно, так что потерпи, пожалуйста, меня и условия моего завещания. Я не собираюсь прибегать к эмоциональному шантажу.

А теперь о серьезном. Я вижу, как ты живешь, начинаешь одно дело и бросаешься к другому. Никогда не проводишь на одном месте достаточно долго, чтобы пустить корни. Я беспокоюсь, а вдруг ты не остановишься, и жизнь пройдет мимо тебя, и ты ведь никогда не почувствуешь, что значит быть довольной, счастливой, любимой.

Я больше всего сожалею, что ни у тебя, ни у Эдварда никогда не было настоящего дома. Дома, наполненного любовью и смехом. О, я пыталась, видит бог, я пыталась. И думаю, ты можешь сказать, что это моя последняя попытка дать вам обоим то, чего у вас никогда не было.

Почему вместе?

Потому что вы принадлежите друг другу, и вам давно пора это понять.

Называйте меня романтичной старухой, называйте, как хотите, но таков мой способ встряхнуть вас. Я должна была сделать это много лет назад, но надеялась, что жизнь все сделает за меня. Что ж, у жизни был свой шанс, а свой я упустила. Так что вот так.

Берегите себя и друг друга. Я верю всем сердцем, что это возможность для вас обоих найти собственный путь к счастью. Пожалуйста, сделайте это.

Со всей моей любовью и надеждой на будущее,

Целую,

Бабушка.

Я прижимаю кулак ко рту, сдерживая рыдание. Рыдание, которое одновременно и смех, и сдавленный стон.

Тщательно выведенные слова расплываются от слез, я убираю письмо, чтобы слезы не размыли чернила.

По крайней мере, теперь я понимаю, о чем она думает.

Понимаю, да.

А соглашаюсь?

Я и Эдвард.

Это просто невозможно.

— Прости, Кэтрин, — говорю я в пустой гостиничный номер, желая ошибиться. Желая, чтобы она оказалась права. Желая, чтобы мечта стала реальностью, хотя и знаю, что это не так и никогда так не будет.

Потому что никто никогда не любил меня настолько, чтобы захотеть оставить.

Ты ошибаешься. Кэтрин любила.

Но тогда она единственная в своем роде. А Эдвард совсем другой человек.

И обладает силой, способной сломить меня полностью, если я позволю.

Глава 5

Эдвард

Моя машина подъезжает к ее отелю ровно в два, и я с удивлением обнаруживаю, что она уже ждет меня на тротуаре. Сидит на рюкзаке, притоптывает ногами, обутыми в массивные ботинки. Одета она в смехотворно тонкое кимоно с длинными рукавами.

У нее нет пальто?

Сегодня не дождливо, и, хотя солнечные лучи освещают все вокруг, их тепла явно не достаточно для комфортного пребывания на улице.

Я выпрыгиваю из машины прежде, чем мой водитель успевает подойти к ней.

— Садись в машину. Здесь очень холодно.

Она вскакивает. В глазах полыхает огонь.

Я разозлил ее? Мне все равно. Где ее здравый смысл?

— И тебе привет.

Я игнорирую ее замечание и подхватываю рюкзак, чтобы передать водителю. Она возмущенно фыркает.

— Давай, Саммер, садись, — повторяю я, открывая дверь. — Хоть это и избавило бы меня от проблем, я все же не хочу, чтобы ты застудилась.

Она пристально смотрит на меня, открывает и закрывает рот. Быстро проскальзывает внутрь и захлопывает дверь у меня перед носом.

Я поднимаю голову, делаю глубокий вдох-выдох, обхожу машину и сажусь с другой стороны. И говорю я, не глядя на нее:

— Пристегнись.

Она тихо вздыхает и, поймав в зеркале заднего вида взгляд водителя, безропотно пристегивается. Машина трогается с места. Мне становится легче дышать, но потом я улавливаю слабый аромат ее духов. Легкий, солнечный. Как, впрочем, и вся она.

— Ты всегда такой сварливый или только со мной?

Я едва сдерживаю улыбку. Нет здесь ничего веселого. Если бы я мог все время оставаться сварливым, было бы намного проще.

— Ты ведешь себя как ребенок, я буду соответственно к тебе относиться.

— Ребенок? Как ты смеешь!

Я поднимаю заградительное стекло, чтобы водитель не смог услышать больше чем следовало бы. И медленно поворачиваюсь к ней:

— Ты стоишь на улице на леденящем холоде, не обращая внимания на погоду, как еще я должен к тебе относиться?

Широко раскрыв глаза, она смотрит на меня с непонятным выражением, быстро и глубоко дышит, от чего раздвигается кимоно. Мои глаза невольно опускаются. Я сжимаю кулаки, она ворчит, стягивает кимоно и откидывается на спинку сиденья, скрестив руки на груди и надув губы.

— К твоему сведению, у меня нет пальто.

Я хмурюсь. Она что, серьезно?

— У тебя… Как это у тебя нет пальто?

Она бросает на меня взгляд:

— Я живу там, где солнце. Зачем мне пальто?

— Всем нужно пальто.

— Нет, если все твои вещи должны поместиться в одном рюкзаке, тебе не нужно пальто. Я ношу с собой то, что мне нужно. Ясно?

Я нажимаю на интерком, чтобы поговорить с водителем.

— Паркер, мы делаем крюк. Мисс Эванс нужно купить кое-что из вещей.

— Не глупи, Эдвард! Мы не пойдем за покупками.

— Пойдем.

— Мы не успеем на поезд.

— Нет.

— Ну, а если поедем на машине, нужно уже сейчас выезжать, чтобы приехать до захода солнца. Почему ты так на меня смотришь?

— Мы не поедем на машине.

— Автобус?

Она озадаченно хмурится, а я изо всех сил стараюсь не рассмеяться.

Я на автобусе? Серьезно?

— Мы полетим на вертолете.

— Вертолете? — выдыхает она. — Ну да, конечно. Я не должна удивляться, так ведь?

— Не знаю, Саммер. Вертолетная площадка появилась в поместье недавно. Само собой разумеется, ты не знала об этом.

Я чувствую ее замешательство, недовольство. А чем она недовольна? Тем, что я напомнил, как долго ее не было в поместье, или тем, что мое богатство делает возможным такие вещи, как вертолетная площадка?

Была бы она так недовольна, если бы знала, по какой причине вообще существует эта площадка?

Возникает нелепое желание объяснить, но я прикусываю язык. Меня не волнует ее мнение. Нам просто нужно пережить следующие несколько дней, недель, месяцев, даже год, не дай бог, не поубивав друг друга.

— Куда, сэр? — раздается голос Паркера, и я понимаю, что не указал ему направление.

— «Харви Николс».

Огромный торговый центр, очень удобно, все в одном месте.

Она смотрит на меня, ее голубые глаза горят.

— Мы не пойдем.

— Ты предпочитаешь «Дом Фрейзера» или…

— Мы не собираемся за покупками!

— Мы нет, а ты — да.

— У меня нет денег, чтобы просто…

— Поправка. У тебя есть деньги, или ты уже забыла?

— Серьезно, Эдвард, ты…

— Сэр, — напоминает Паркер, когда мы приближаемся к светофору.

— «Харви Николс». И пожалуйста, задержи наш вылет на два часа.

— Два часа? Что, черт возьми, мы будем покупать такого, что займет два часа?!

— Кажется, ты обмолвилась, что у тебя целый рюкзак летней одежды, или я ошибаюсь?

— Нет, но…

— Тогда мы отправляемся за покупками. Можешь воспользоваться моей карточкой.

— Я не хочу использовать твою чертову карточку, Эдвард, — выпаливает она, выпячивая нижнюю губу.

Как было бы приятно ее целовать, я почти ощущаю ее вкус на губах. Мысленно приказываю себе: «Остановись!»

— Ты опять ведешь себя как избалованный ребенок.

Ее глаза вспыхивают, она с низким рычанием откидывается на спинку сиденья.

— Когда ты успел стать таким злым?

— Когда ты ушла, не попрощавшись.

Идиот! Зачем я вообще это вспомнил?

Нужно что-то срочно сказать, но она опережает меня.

— Эдвард, прости меня за то, что…

— Брось, Саммер, я не хочу оглядываться назад. Сейчас мне нужно убедиться в том, что ты не умрешь от переохлаждения.

— Не стоит тебе составлять мой гардероб. Просто у меня не было времени подумать о чем-то таком простом, как гардероб. Слишком много всего обрушилось на меня с тех пор, как я вернулась. Голова просто забита. — Она сделала неопределенный жест рукой.

Я вглядываюсь в ее лицо, вижу искренность, вижу ее такой, какая она есть.

— Ты уже прочитала письмо?

— Да. Прочитала.

— И?…

— И тоже со многим не согласна.

— Наконец-то хоть в чем-то мы едины. В таком случае, полагаю, ты согласишься, что нам нужно найти способ обойти условия завещания, особенно те, которые касаются нашего совместного проживания в течение следующего года.

Она изучающе смотрит на меня:

— Почему?

— Ты серьезно спрашиваешь?

Ее щеки покрываются изумительным оттенком розового. Легкий макияж не защищает от моего пристального взгляда. Раньше она пользовалась густой подводкой для глаз, тональным кремом и румянами. Наверное, если бы я сказал, что ее кожа выдает все эмоции, гнев, разочарование, печаль, желание, она бы захотела, чтобы на лице было больше макияжа.

— Тебе нужно находиться в другом месте, Эдвард? Или просто не хочешь провести год со мной под одной крышей?

Мой смех звучит холодно и отрывисто, я отворачиваюсь к окну. Не хочу, чтобы она видела горечь на моем лице, чтобы знала, насколько мне было больно, когда она ушла.

Ее шокирующий уход ранил глубже, чем эмоциональное пренебрежение ко мне моих родителей. Он повлиял на все отношения, которые я с тех пор пытался наладить.

Но больше никто не увидит меня слабым. Никто!

— Хочешь поменяться письмами? — бормочет она.

Я вздрагиваю.

— Что? Нет!

Опускается тишина, тяжелая, напряженная. Я считаю секунды до того момента, когда смогу вырваться из машины, освободиться от нее.

Никогда не испытывал большего облегчения, увидев фасад универмага. Я выскакиваю, как только машина подъезжает, и на ходу улавливаю приглушенный смех Саммер.

Жду ее на тротуаре. Она шагает мимо меня, бросая на ходу:

— Никогда не думала, что увижу, с каким нетерпением ты рвешься за покупками, Эдвард. Закусываю губу. Я тоже.

О, бабушка, если бы ты могла видеть меня сейчас, ты бы смеялась вместе с ней. Или, может, таково было твое намерение с самого начала.

Саммер

Я думала, ничто не может сравниться со странным приливом адреналина от шопинга с Эдвардом. Поначалу было не просто расслабиться и начать выбирать вещи. У меня никогда не было лишних денег, да и друзей, с которыми можно было бы ходить по магазинам. Переезд из одной приемной семьи в другую, из одной школы в другую оставили отпечаток на мне.

Но постепенно все наладилось. С каждым его комплиментом я расслаблялась. Он не флиртовал, нет, ничего подобного. Просто констатировал факт. Это ничего не значило. Правда, прошло много времени с тех пор, как кто-то принимал мои интересы близко к сердцу. Он заботился обо мне, и это было так… хорошо.

И вот теперь я в его вертолете, под нами проплывает шотландский пейзаж. Лоскутное одеяло зеленых, коричневых и фиолетовых оттенков. Примыкающие к суше озера и пологие холмы. Наблюдать все это с воздуха невероятно, поездка, наполненная адреналином, в буквальном смысле этого слова.

— Уверен, тебе это нравится.

Голос Эдварда потрескивает в моей гарнитуре, я не могу сдержать улыбку, которая расплывается на моем лице.

— Это потрясающе!

— Тем не менее тебя не было так долго!

От его внезапного обвинения у меня перехватывает дыхание, я снова отворачиваюсь к окну, пряча замешательство и боль. Где уж ему понять, что я чувствовала? Он родился в этом мире, мире Кэтрин, и, как ни старалась бабушка заставить меня чувствовать себя как дома, не смогла искоренить сомнения. Сомнения, которые подхватила и использовала против меня мать Эдварда.

— Так было лучше.

Я сцепляю руки на коленях. Лучше для кого? Эгоистка! Я ведь не знала, что Кэтрин больна. Если бы знала, перевернула бы небо и землю, но оказалась рядом с ней.

— Что? Держаться подальше от нее? Даже когда бабушке поставили диагноз? Почему ты не вернулась, когда узнала о ее болезни?

— Потому что не знала!

Я отворачиваюсь от него. Как же мне плохо, больно, стыдно.

Он наклоняется и дотрагивается до моей ноги, привлекая внимание.

— Что ты имеешь в виду, Саммер?

— Только то, что сказала. Я не знала, потому что она мне ничего не сказала.

— Но все это время ты утверждала, что вы поддерживаете связь. Черт возьми, Чарльз уверял меня, что ты всегда была в ее жизни, а ее любовь к тебе сильна, как прежде, и вы близки.

Близки? Я закусываю губу, слезы льются из глаз. Так близка, что ей и в голову не пришло поведать мне что-то настолько важное, как факт, что она умирает.

— Саммер?

— Что, Эдвард? — Я бросаю на него взгляд. — Ты знаешь, какой она была! Она не хотела, чтобы ее считали слабой, уязвимой, а люди суетились вокруг. Она бы не захотела волновать меня, когда я на другом краю света. Она бы не хотела, чтобы я вернулась к ней. Она бы не захотела меня… Не хотела, чтобы я…

Я придумала тысячу причин, почему она так поступила. Но я полагаю, что она не настолько любила меня, чтобы я знала об этом.

Или, что еще хуже, она думала, что я недостаточно люблю ее, чтобы беспокоиться.

Хотя если это так, почему она оставила мне наследство? Почему написала письмо?

— Да, ты права. — Он хмурится. — Она бы не хотела, чтобы ты волновалась или меняла свою жизнь ради нее.

От его слов боль только усиливается, но я игнорирую ее.

— Как долго она болела?

— Не могу поверить, что ты не знала.

— Но это действительно так. Неужели ты думаешь, я осталась бы на другом краю света, если бы знала?

Я вижу, как поникли его плечи. Он будто принял мои оправдания. Смирился.

— Она болела какое-то время. Как ты и сказала, она не хотела поднимать шум. Только когда не смогла скрывать боль, я заставил ее признаться. Она отказалась от лечения. Сказала, что это только продлит дискомфорт, заставит ее чувствовать себя хуже. Она предпочла бы провести последние несколько месяцев на этой земле, притворяясь, что все в порядке. — Он прерывисто вздыхает, а я борюсь с желанием протянуть к нему руку, утешить. Правда, ему не понравится. — Знаешь, я думаю, если бы могла, она бы и мне ничего не рассказала.

Он выглядит таким сломленным, но именно сейчас я вижу человека, которого знала когда-то. И мое сердце болит за него.

— Она была слишком независимой.

— Ты хочешь сказать, слишком упрямой.

— Упрямая, независимая — какая разница. — Я пожимаю плечами и грустно улыбаюсь ему. А потом, поддавшись желанию, накрываю его руку своей и чувствую, как он вздрагивает. Но не вырывается. Я говорю ему со всем чувством, на которое способна: — Она любила тебя.

Он пристально смотрит мне в глаза. По его лицу пробегают тени.

— Похоже, она любила нас обоих.

Разве?

— Наверное.

— Наверное?

Я отвожу глаза. Как объяснить, чтобы он понял? Я вспоминаю ужасный телефонный звонок несколько недель назад, когда мистер Макалистер сообщил мне о ее смерти. Вот так просто. Как гром среди ясного дня.

— Я была так зла, Эдвард. Не тогда, когда узнала о ее смерти. Нет. Я была потрясена. Убита горем. Но когда узнала о ее болезни… Она знала, что умирает… — Я глотаю слезы. — Как она могла лишить меня шанса попрощаться? Почему не хотела, чтобы я вернулась? Я бы пришла! Она должна была это знать.

Он накрывает мою руку своей.

Я снова поднимаю на него глаза.

— Как… как она себя чувствовала?

— Ближе к концу?

Я киваю, он слабо улыбается.

— В ярости.

— В ярости? — Теперь уже я улыбаюсь.

— Она отказывалась верить, отказывалась подчиняться болезни. Но последние две недели она устала. Хотела, чтобы все закончилось.

— И ты был с ней?

— Настолько, насколько это возможно. Вот почему понадобилась вертолетная площадка. Я построил ее, узнав, что она больна. Чтобы добираться до нее быстрее. И чаще.

Я думала, площадка просто способ выделиться, продемонстрировать богатство. Теперь чувствую укол вины за эти мысли.

— Я рада, что ты был у нее.

— Я тоже.

Мы замолкаем, наши взгляды встречаются, настроение в салоне подавленное от общего горя. Я так много хочу сказать. Я так много хочу сделать. Я хочу обнять его, прижать к себе, впитать его боль, как собственную.

— Сэр?

Я вздрагиваю, когда в наушниках раздается голос пилота.

— Мы заходим на посадку.

Эдвард смотрит на меня, я не могу прочитать его взгляд.

— Спасибо, Ангус.

Эдвард убирает руку и отодвигается.

— Тебе стоит полюбоваться видом. Ты никогда не видела Гленробин под таким углом.

Я медленно отворачиваюсь к окну и смотрю на землю под нами, прижав ладонь к груди и успокаивая колотящееся сердце.

— Восхитительно, правда?

Я киваю, замечая, что изменилось, а что осталось прежним. Далеко простирающееся озеро с деревянным причалом, где я впервые встретила Эдварда. Густые леса подчеркивают линию горизонта и тянутся вдоль одного края, поднимаясь в горы. И холмистые поля, где свободно разгуливают животные поместья. И величественный дом, расположенный в самом сердце диких окрестностей.

Замок Гленробин во всей его суровой красоте.

— Он еще более захватывающий, чем я помню.

— И теперь это наполовину твое.

Я слышу недовольство в его голосе, чувствую его. Это не должно принадлежать мне.

Я смотрю вдоль лужайки на огромное здание в стиле шато с башенками-перечницами, сплошь из гранита и сланца неправильной формы. Здесь царит атмосфера готической сказки, и, если бы я когда-то давным-давно не обитала здесь, было бы трудно поверить в существование этой мифической красоты. Не говоря уже о том, чтобы осознать, что я владею какой-либо его частью.

Я зачарованно наблюдаю, как пилот мягко приземляется, а сильный ветер от лопастей поднимает пыль и мелкую траву.

— Здесь все как прежде, — шепчу я, пока Эдвард разговаривает с пилотом.

К моему удивлению, он слышит меня.

— Снаружи — да. Но ты увидишь кое-какие улучшения внутри. Кроме того, некоторые постройки сдаются в аренду. Сам замок надо ремонтировать, и мы уже потихоньку этим занимаемся.

Эдвард уже несет ответственность за поместье? Какое-то время помогает ухаживать за Гленробином?

Еще больше причин для него злиться из-за всей этой ситуации. По поводу моей доли.

Правда, я сейчас не готова к расспросам. Устала. Здесь ранний вечер, а в Куала-Лумпуре середина ночи — я пока живу по малазийскому времени.

— Ты готова? — Эдвард, расстегнув ремень безопасности, выжидающе смотрит на меня и указывает на выход.

Я отстегиваю ремень и встаю. Ноги дрожат. Я едва могу идти. И дело не в вибрации вертолета. Хватаюсь за поручень и осторожно спускаюсь на землю. Мои глаза прикованы к дому. Нас ожидает персонал. Не могу разглядеть их лица. Узнаю ли кого-нибудь? Помнят ли они меня? Знают ли, кто мы такие на самом деле? Их новые работодатели?

Эдвард прижимает ладонь к моей пояснице, я резко вдыхаю, в ответ на его прикосновение разливается тепло.

— Извини, не хотел тебя напугать, но нам лучше отойти подальше от вертолета.

— Да, конечно.

Не могу сдвинуться с места.

Он наклоняется ко мне:

— В чем дело?

— Они… Они знают?

— О нас?

Я бросаю на него взгляд. «Нас»? О, как я когда-то хотела, чтобы именно так и было — «мы».

— Да, они знают достаточно.

Я киваю, но по-прежнему стою как вкопанная. В отдалении — пять человек в одинаковой темно-синей и белой форме, все прямые, с руками, сложенными перед собой.

— Как они это восприняли?

— Они любили бабушку и уважают ее желания. Это все, что тебе нужно знать!

«Зато ты не уважаешь!» — кричит мое сердце, когда его ладонь побуждает меня двигаться.

— Ну же, Мари разозлится, если мы опоздаем к ужину.

— К ужину? — Мысль о том, чтобы что-то съесть, ужасна. Меня вдруг осеняет: — Погоди, ты сказал Мари? Она все еще здесь?

— Да.

Он искренне улыбается. Волна счастья проходит через меня.

— Только никогда в ее присутствии не упоминай ничего, связанного с выходом на пенсию, если не хочешь получить на завтрак нечто невообразимое.

— Спасибо за предупреждение! — Хорошо, что в поместье найдется хотя бы один дружелюбно настроенный ко мне человек.

Я бы только хотела, чтобы это был он.

Глава 6

Эдвард

Я представляю Саммер персоналу и не свожу с нее глаз. Она нервничает. Потом улыбается, и все сразу расслабляются. На ней свитер розового цвета плотной вязки. И я не могу отвести от нее глаз. Никогда еще я не хотел ее сильнее…

Мари визжит от восторга, который пронзает меня насквозь и спасает от опасных мыслей. Она стискивает Саммер в объятиях.

— Мисс Саммер! Вот это новость! Самая лучшая новость!

Джеймс, дворецкий, откашливается — явно сигналя для Мари. Она игнорирует сигналы. Я наблюдаю, как разгружают вертолет. У нее, правда, очень мало вещей, даже с учетом того, что мы купили.

— Мистер Фицрой? Сэр? — Миссис Макдаггул, жена Джеймса, привлекает мое внимание. Она работает экономкой в Гленробине уже лет десять. — Распорядиться, чтобы чай подали в гостиную?

— Пожалуйста. — Я поворачиваюсь к Саммер: — Идем?

И киваю ей, чтобы шла вперед. Она не двигается, явно не хочет входить первой. И теперь уже весь персонал смотрит на нас с любопытством. Я начинаю двигаться, пока ситуация не стала совсем уж неловкой.

Думаю, ей вернуться сюда не просто. Она не была здесь так долго. А теперь это не только ее дом, это ответственность, работа в поместье требует внимания двадцать четыре часа в сутки. Интересно, понимает ли она это?

Я пересекаю холл, стуча ботинками по роскошному деревянному полу, и лишь тогда понимаю, что слышу только собственные шаги. Поворачиваюсь и вижу посередине комнаты Саммер, осматривающую все вокруг. Обшитые деревянными панелями стены, охотничьи регалии, портреты ушедших предков…

Персонал расходится. Мы остаемся одни.

— Саммер, гостиная там.

Она поворачивается ко мне, в ее глазах — неуверенность, кивает, еще раз, оглядывается вокруг. Ее взгляд останавливается на гобелене с фамильным гербом, висящем над камином. Его доминирующее присутствие не оставляет у гостей никаких сомнений относительно того, кому принадлежит этот дом. Даже если бабушка провела посередине разделительную линию.

Саммер для Кэтрин была семьей. Стала в ту же секунду, как переехала сюда много лет назад.

— Саммер, ты в порядке?

Она, наконец, начинает двигаться, стараясь не смотреть на меня.

Я злюсь на себя. Зачем спрашиваю-то? Ведь явно видно, что она не в порядке. По идее, мне бы радоваться, что она ощущает дискомфорт. А мне хочется выть. Мы оба молчим, пока идем до гостиной, устраиваемся на диванах. Миссис Макдаггул разливает чай, я благодарю ее, подавляя желание попросить принести чего-нибудь покрепче.

— Не за что. — Миссис Макдаггул останавливается на пути к двери. — В какие комнаты поместить ваш багаж?

Я бросаю взгляд на Саммер, она прикусывает губу.

— Я бы хотела поселиться в моей старой комнате.

Я качаю головой:

— Не получится.

— Почему?

— Потому что в этой комнате уже много лет никто не жил. Кроме того, теперь ты вроде как хозяйка дома.

Не могу скрыть горечь.

— Тебе следовало бы занять бабушкину комнату.

— Нет. — Она резко бледнеет. — Я не могу.

— Многие комнаты в задней части дома, включая и твою бывшую, в ужасном состоянии и отчаянно нуждаются в ремонте.

— Я думаю, у нас разные понятия «отчаянной нужды». Очень разные. Уверена, моя прежняя комната вполне подойдет.

Миссис Макдаггул смотрит то на одного, то на другого. Выражение ее лица непроницаемо, но она явно все принимает к сведению. Я не привык к тому, чтобы со мной препирались, да еще и на глазах сотрудников. Пора сворачивать этот разговор.

— Нет. Не подойдет.

— Отлично. Только главную спальню я не займу.

Миссис Макдаггул издает звук, похожий на сдавленный смех.

— Прекрасно, — цежу я сквозь зубы, — я займу главную спальню, а ты — соседнюю комнату.

Ее губы слегка изгибаются, и невозможно не заметить торжествующий блеск в глазах.

— Так нормально?

— Вполне. — Она одаривает меня такой улыбкой, что мне хочется отшатнуться. Ну, или поцеловать ее. И не важно, насколько это, возможно, глупо.

— Итак, миссис Макдаггул, вы можете теперь подготовить комнаты?

— Конечно, сэр.

Я отпиваю чай и заставляю себя расслабиться, прислушиваясь к щелчку двери, когда она выходит.

— Лучше бы мы спорили за закрытыми дверями.

Она хмурится, и тут же на ее лице появляется широкая улыбка.

— Ты это серьезно, Эдвард?

— Я бы предпочел, чтобы персонал не был в курсе наших… Э-э-э… проблем.

Она смеется.

— Проблем? Ты так это называешь?

— А как бы ты это назвала?

— Ну, мы всего лишь обсуждали, где кто будет спать. Вряд ли преступно то, чтобы миссис Макдаггул знала, что я не хочу спать в комнате Кэтрин.

— И что заставляет тебя думать, что я…

Я захлопываю рот, не договорив. Почему я не могу держать себя в руках, когда она рядом? Она поднимается с дивана и тянется ко мне.

— Эдвард, прости, я не…

— Брось, Саммер.

Я вскакиваю быстрее, чем встает она. Не хочу ничего слышать. Нужно выйти из комнаты.

Мне требуется пространство, чтобы не видеть, как она прикусывает нижнюю губу, не видеть больше сочувствия в ее глазах.

— Теперь, когда мы разобрались с комнатами, мне нужно сделать пару телефонных звонков. — Я встаю с чашкой в руке, намереваясь чуть позже заменить чай чем-нибудь покрепче. — Сможешь сама найти дорогу к комнате?

— Уверена, я справлюсь.

Но она смотрит на дверной проем так, словно сейчас оттуда выскочит чудовище.

— Ты не выглядишь уверенной.

Она глядит на меня.

— Просто так странно снова оказаться здесь. Без Кэтрин. Кто бы мог подумать.

Ее голос срывается, на лице написано горе.

— Теперь, когда мы здесь, окружены наследием бабушки, все намного сложнее. И глубже.

— Я знаю.

Она обхватывает себя за плечи. Не могу видеть ее такой уязвимой и одинокой.

— Хорошо, отведу тебя. — Я произношу это отрывисто и резко, она вздрагивает. Я морщусь. — Прости, я плохо спал прошлой ночью.

— Я тоже.

Она тянется за своей чашкой. Ее пальцы дрожат. Я поднимаю ее чашку. Мы сейчас так близко, очень близко.

Просто проводи ее в комнату.

И возвращайся к себе.

Получи необходимое тебе пространство.

Все просто.

Или должно быть просто.

Саммер

С порога комнаты Эдвард указывает на гардеробную, ванную и смежную дверь, ведущую в его комнату. И уходит, оставляя после себя легкий аромат одеколона и напряжение, буквально повисшее в воздухе. Не могу не заметить скрытое желание в глубине его глаз. Желание, которое он хочет игнорировать.

— Ты этого хотела, Кэтрин, — шепчу я. — Это должно быть подарком и наказанием одновременно.

Я думаю о письме. О том, как иногда ловила ее взгляд, брошенный на нас, когда мы были моложе. Я не намеренно выдавала мои чувства. Тело делало это за меня.

Мои щеки горят, меня поглотили воспоминания. Спасает стук в дверь. Сделав глубокий вдох, я открываю. Это Джеймс с моим рюкзаком и пакетами с покупками.

— Ваш багаж, мисс Саммер.

— О, пожалуйста, зовите меня просто Саммер. Если вы не против?

Джеймс раздумывает пару секунд над моими словами, выпрямляется и кивает.

— Конечно, Саммер. Прислать миссис Макдаггул, чтобы помогла разобрать вещи?

Он смотрит на мой багаж, в частности, на рюкзак, и хмурится. Вероятно, думает, что оттуда в любой момент может выскочить крыса. Заношенный рюкзак — такой контраст с белоснежными пакетами из универмага с вычурными черными бантами и печатными буквами, заботливо наполненными до краев, благодаря Эдварду.

— Нет, все в порядке. Я справлюсь.

— Могу я еще что-то для вас сделать?

— Нет, спасибо, Джеймс.

Кивнув, он уходит. Я остаюсь одна с чашкой чая и тысячей воспоминаний, готовых обрушиться на меня.

О, Кэтрин, что ты наделала?

Подхожу к кровати, осторожно сажусь на край, чтобы не расплескать чай. Одно только постельное белье, похоже, стоит больше, чем все содержимое моего рюкзака. Не говоря уже об остальной части комнаты.

Изысканная старинная мебель, тяжелые клетчатые шторы перед большим эркерным окном, которое изгибается вместе с башенкой, образуя место для сидения и осмотра местности. Подушки роскошные и манящие. Гобеленовые ковры, украшающие пол, на каждой стене картины в позолоченных рамах с пейзажами и ушедшими людьми.

Теперь это твое!

Черт возьми! Ничто из этого не принадлежит мне.

Тем не менее юридические документы и письмо от Кэтрин говорят, что это так.

Я глубоко вздыхаю.

Пришло время перестать сомневаться и сделать так, как завещала Кэтрин, — смотреть в будущее, «найти свой путь к счастью». Что бы это ни значило.

Я точно знаю одно: если будем оглядываться назад, это нам не поможет двигаться вперед. Нужно покончить с прошлым, а значит, заставить его выслушать извинения, которые он не хочет слушать.

Приняв решение, я распаковываю вещи, стараясь, чтобы в комнате было как дома. Ставлю фотографию на прикроватный столик, подаренную мне Кэтрин на прощание. И Теда рядом с ней. Мой маленький медвежонок, такой невзрачный. Просто чудо, что он до сих пор цел. Он — единственное, что осталось от моей жизни до приемной семьи, и повсюду путешествовал со мной.

Не знаю, почему храню его. Я даже не совсем уверена, что он достался мне от матери. Но думаю, он напоминание о том, откуда я пришла. Своего рода предупреждение. Не привязываться. Ведь даже те, кто должен любить по крови, могут отказаться и бросить тебя.

Иду в гардеробную. Она такая огромная, что моя одежда на ее фоне выглядит просто карликовой. Кроссовки, ботинки и сандалии помещаются в одном углу, оставляя много свободного места. Искусное освещение подчеркивает, насколько здесь голо и неуютно. И насколько нелепо и неуместно я себя чувствую, используя эту гардеробную.

Я отворачиваюсь.

«Тебе здесь не место», — словно шепчет пустое пространство.

Но вдруг голос Кэтрин, пришедший из прошлого, перекрывает это:

— Здесь твой дом до тех пор, пока ты этого хочешь, Саммер.

— Дом, — повторяю я.

Я избегаю привязываться не только к людям, но и к местам. Убегаю, пока не оттолкнули. До сих пор у меня это хорошо получалось.

Возвращаюсь в спальню, хватаю косметичку. Войдя в ванную комнату, чтобы распаковать туалетные принадлежности, вижу, что здесь уже все разложено. Я смотрю на дорогое средство для мытья тела, испытываю глупое желание понюхать его, просто чтобы проверить, пахнет ли оно Эдвардом. И отдергиваю руку. Глупая!

Смотрюсь в зеркало. Выгляжу так, словно меня волоком протащили через живую изгородь. Все из-за смены часовых поясов. Я — что-то среднее между испуганным кроликом и Безумным Шляпником. А волосы? Какой кошмар!

Смотрю на часы и чертыхаюсь. У меня в запасе десять минут, чтобы собраться. Я быстро раздеваюсь и иду в душ. Он огромен. Безупречная мраморная плитка, горячая вода, словом, все, что нужно мне сейчас. Чистая и посвежевшая, я чувствую себя более бодро и готова к встрече с ним лицом к лицу.

Тщательно выбираю одежду. Джинсы и кремовый свитер тонкой вязки, тот, что помог мне выбрать Эдвард.

Эдвард, Эдвард, Эдвард!

Я стискиваю зубы. Снова чувствую себя подростком, мечтающим о нем. Но тогда у меня было оправдание — молодость. Я была немного наивна и глупа, чтобы верить в сказки, а он — первым парнем, который выказал мне должное внимание. Заглянув под внешность плохой девочки и дерзкое высокомерие, разглядел реальную девушку, меня настоящую, выслушал меня. И я впустила его. Привязалась.

— Кстати, курение — это часть имиджа, да?

Мы отправились в горы на второе лето, когда он вернулся домой. Он был полон решимости укрепить меня физически, сделать более подтянутой, а я… Я просто не смогла отказаться. Мы развалились на обожженном солнцем камне, смотрели в небо и болтали.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что ты сейчас редко это делаешь.

Я пожала плечами:

— Просто не хочу.

Он приподнялся на локте, посмотрел на меня сверху вниз, его волосы разметались по плечам. Мое тело затрепетало от мысли, что сегодня, возможно, он поцелует меня, таким образом осуществив мою мечту, появившуюся в первую же нашу встречу.

— Думаю, дело не в этом.

— Да? — хрипло выдавила я.

— Думаю, рядом со мной ты не прячешься за фасадом. Тебе это не нужно.

— Интересно, почему?

— Потому, что мне нравится человек, который скрывается за этим фасадом, Саммер. И тебе тоже он должен нравиться.

Я неловко, как-то даже неестественно рассмеялась. Хотя сердце едва не выпрыгивало из груди.

— Просто запомни это, хорошо?

— Ох, как меняются времена, — замечаю я, глядя в зеркало.

Беру тушь, быстро подкрашиваю ресницы, наношу немного блеска на губы и легкий намек на румяна. Ну, хотя бы какая-то защита, когда покраснеют щеки, а это неизбежно произойдет. Высушиваю волосы полотенцем и провожу по ним щеткой. У меня нет времени на большее.

Я направляюсь к двери, жалея, что не купила тапочки во время нашего импровизированного похода по магазинам. В этих больших домах ужасно холодный пол, и даже самые толстые шерстяные носки не спасают от холода. А идти в столовую в ботинках кажется невежественным.

Тянусь к ручке. До меня доносится звук открывающейся соседней двери. Я замираю, слышу, как он приближается и останавливается прямо за дверью. Отпрыгиваю назад, словно дверь может взорваться. Снова шаги. Я улыбаюсь. Эдвард Фицрой, успешный миллиардер, уверенный в себе и окруженный женским вниманием, боится пригласить меня на ужин.

Боится?

Это ты прячешься за дверью.

Я прыгаю вперед и, открыв дверь, выхожу в коридор. Моих шагов не слышно, и я этим очень довольна, наслаждаясь его видом сзади. Как ему удается выглядеть восхитительно и сзади и спереди?

Он тоже только что принял душ. В воздухе витает дразнящий аромат — цитрусовые, сандаловое дерево, возможно, пачули. И он переоделся. Теперь на нем темные брюки-чинос и темно-синий свитер. Волосы, влажные по краям, отражают свет от люстры. Мои пальцы покалывает от желания протянуть руку и разворошить его прическу.

Джеймс ждет нас около дверей столовой. Мы подходим, он кивает нам.

— Мистер Фицрой, ми… Саммер.

Я уже открываю рот, чтобы поприветствовать его, но Эдвард резко поворачивается ко мне, настолько быстро, что я едва не отскакиваю.

— Саммер! Я не знал, что ты здесь!

Пожимаю плечами:

— Ты был погружен в свои мысли.

Он проводит рукой по волосам, откашливается, смотрит на меня.

— Да, возможно. Этот свитер тебе идет.

Мое сердце учащает бег от этого небольшого комплимента.

— Да, мне нравится. Спасибо.

Воцаряется напряженная тишина. Джеймс откашливается:

— Я дам знать Мари, что вы готовы.

Эдвард кивает, я прохожу мимо него в столовую. Шторы задернуты, настенные бра рассеивают приглушенный свет, подчеркивая строгую красоту стен, обшитых деревянными панелями, и старинных картин. Огонь ревет в камине, языки пламени танцуют и излучают тепло.

Отполированный до блеска стол, достаточно великий даже для двадцати человек, накрыт на двоих в ближайшей к камину стороне. Я уже думала, что стол накроют по обеим сторонам и мне придется нарушить все протоколы, передвигая ближе свои приборы и тарелки. Не потому, чтобы быть ближе к Эдварду, просто не хочется выкрикивать извинения через зажженные канделябры и огромное количество блюд, которые обязательно расставит Мари. Я вздыхаю с облегчением.

Эдвард отодвигает для меня стул, я сажусь, чувствуя неловкость и слабость. В столовую входит Джеймс, за ним миссис Макдаггул и Мари. Они несут несколько тарелок.

— Вино? — спрашивает меня Эдвард.

— Да, пожалуйста.

Он кивает Джеймсу, и, как только мой бокал наполняется, я хватаю его. Мужчины смотрят на меня, по-моему, с осуждением, но мне все равно. Мне это нужно сейчас.

Так же как Эдварду нужны мои извинения. Даже если он не хочет их слышать.

Глава 7

Эдвард

Все быстро выходят из столовой и оставляют нас одних. Будто персонал чувствует что-то в воздухе и не хочет в этом участвовать.

За исключением Мари, у которой искорка в глазах. Очень напоминает мне бабушку. Может, они сговорились? Знала ли Мари о планах бабушки?

Надо ее спросить, хотя ответ услышать опасаюсь.

Я рассматриваю все эти блюда на столе.

— Думаю, Мари превзошла себя. Надеюсь, ты голодна.

— Не могу вспомнить, когда последний раз ела что-то столь полезное.

Она закрывает глаза и втягивает в себя запахи. А я не могу оторвать от нее взгляда.

— Пахнет потрясающе.

Ее шепот притягивает мой взгляд к ее губам, подбородку, шее. Она выглядит потрясающе.

— Уверен, на вкус это будет еще лучше.

О, ешь уже. Сосредоточься на еде. Не на ней.

Но это сложно, особенно учитывая то, что она не прикоснулась ни к одному блюду.

— Ты не голодна?

— Нет, просто…

— Что?

Она облизывает губы и прикусывает нижнюю губу. Ох, пусть бы она перестала так делать.

— Я знаю, ты не захочешь слушать, Эдвард, но я все равно скажу. — Она нервно заправляет прядь волос за ухо. — Ты хочешь оставить прошлое в прошлом, это понятно, но я не могу оставить прошлое, пока не скажу тебе о том, как сожалею.

Я держу в руках бокал вина, но не могу сделать ни глотка. Вообще ничего не могу делать, кроме как смотреть в ее глаза и понимать, что она говорит серьезно. Хотя уже слишком поздно.

— Мне так жаль, что я ушла, не попрощавшись.

— Я учился в университете. — Я пытаюсь не выдать голосом эмоции. — Ты вряд ли могла заскочить.

По крайней мере, так я убеждал себя тогда.

Но она ведь могла позвонить, написать или прислать открытку, как присылала бабушке.

— Мне очень и очень жаль.

Я слышу ее слова, она говорит искренне. Но меня переполняет едва сдерживаемый гнев.

— К чему эти извинения? Мои родители часто приходили и уходили, не прощаясь и даже не здороваясь. Почему меня должно обижать то, что ты поступила так же?

Она бледнеет и едва слышно вздыхает.

— Я не… Я не…

— Ты не думала, что это одно и то же?

— Эдвард…

Она облизывает губы и протягивает ко мне руку, ее пальцы дрожат. Я игнорирую руку, игнорирую ее страдальческий взгляд.

— Наверное, это даже не приходило тебе в голову. Непонятно, что хуже-то, что ты хорошо меня знала, знала о моих напряженных, вернее, отчужденных отношениях с родителями. И тем не менее ушла, даже не подумав об этом.

Она широко распахивает глаза, явно испытывая шок.

— Просто оставь это, Саммер.

— Но я… Боже, Эдвард, мне так жаль. Я бы никогда… Я не такая, как твои родители.

— Скажу честно, я ожидал от тебя другого и был настолько глуп, что позволил…

Нет, стоп. Нельзя говорить об этом.

— Но ты права, не стоит ворошить прошлое. Прошлое есть прошлое.

— Ты не понимаешь, Эдвард, я не могла попрощаться с тобой. Не потому, что не хотела или мне было все равно, просто не могла. Никогда не умела прощаться. А прощаться с тобой тогда…

Она замолкает. На долю секунды я вижу проблеск той девушки, которой она была. Уверенная и беззаботная на первый взгляд. Сломленная и напуганная в глубине души.

— Я просто не могла этого сделать.

Я крепко сжимаю челюсть, хотя хочется кричать. Спросить, почему нет? Но я не тот двадцатидвухлетний парень, отчаянно нуждающийся в ответах. Я прошел через это. И обсуждение еще больше все запутает.

— Извинения приняты.

Она пристально смотрит на меня:

— На самом деле? Ты выглядишь…

— Я человек слова. Если сказал, значит, так оно и есть.

Она кивает, но, видно, сомневается. Я и сам сомневаюсь. Но очень хочу принять ее извинения. И больше не думать об этом.

— Я не… Я просто никогда даже не думала о твоих родителях. Как мой уход мог… Я думала лишь о собственных чувствах.

— Хватит, Саммер. — Ее сочувствие разрывает меня на части. — Лучше ешь, пока все не остыло.

Она не двигается.

— Послушай, ты извинилась. Мы закрыли тему. А теперь ешь. Пожалуйста.

Она неуверенно улыбается мне, явно желая поверить так же сильно, как и я сам.

— Да, босс.

Мое сердце пропускает удар. Она называла меня так, когда мы были друзьями. Мы оба не хотели уступать друг другу и любили покомандовать, отсюда и дерзкая фраза. Как жаль, что мы все это потеряли.

— Как бы то ни было, Эдвард, я очень сожалею. И хочешь верь, хочешь нет, я благодарна Кэтрин. Нет, не из-за наследства, — быстро уточняет она. — Я знаю, что не заслуживаю его.

Я тихо вздыхаю. Нет, не заслуживает. Все эти годы она вела себя так, будто ей нравится идти по жизни одиночкой. А я был убежден в обратном. И разве бабушка в своем письме не говорила о том же самом? Что в глубине души Саммер действительно хочет иметь дом. Где-нибудь, где она будет чувствовать себя в безопасности. И любимой.

— Я благодарна ей за то, что она свела нас вместе, Эдвард. И рада видеть тебя снова.

Ее слова вызывают боль в груди. Она и правда имеет в виду то, что говорит.

— Не волнуйся, я не ожидаю, что ты почувствуешь то же самое, — успокаивает она, спеша заполнить паузу. — Я просто должна была сказать тебе это, прежде чем смогу даже подумать о том, чтобы наслаждаться ужином.

Наконец, она берет приборы, давая понять, что извинилась. А я не могу справиться с хаосом, который она подняла. Надо бы что-то сказать. Хоть что-то. Но нет слов, чтобы передать то, что я ощущаю. Я даже не понимаю, какие именно испытываю чувства.

Следую ее примеру и тоже начинаю есть. Но не чувствую вкуса еды. Я сосредотачиваюсь на том, что действительно знаю: на намерении бабушки дать Саммер приют после стольких лет путешествий.

Со мной ведь то же самое. Я жил то там, то здесь. Нигде не пускал корни. Но однажды остановился, нутром ощущая, что мне нужно другое. И мне повезло остановиться.

А сейчас…

Что я хочу? Чего хочет она?

Действительно ли наши жизни нуждаются в новом повороте? Права ли бабушка?

— Где ты была последние двадцать лет?

Она пожимает плечами:

— Легче сказать, где меня не было.

— Всегда в движении?

— Всегда.

— И где, по-твоему, находится дом? Если бы пришлось выбирать?

Она наклоняет голову, на мгновение задумывается.

— Дом? Как там поется в любимой песне бабушки? Где бы я ни положил свою шляпу — это мой дом.

Я улыбаюсь, она улыбается в ответ. Я представляю, как она переезжает из страны в страну, переживая одно приключение за другим.

— Наверное, ты была счастлива, живя таким образом?

— Я не люблю пускать корни. Начинаю злиться, если слишком долго нахожусь на одном месте.

— Именно это произошло много лет назад? Ты разозлилась?

Слова вырвались сами собой, я даже не успел подумать. Проклятый язык!

— Все несколько сложнее. Все не так.

Из-за этого прошлого я ее понимаю. А что сейчас? Как насчет будущего? Сколько пройдет времени, прежде чем она «разозлится» и убежит?

— Мне было восемнадцать. Кэтрин сделала все, что обещала, заботилась обо мне, пока я не стала достаточно взрослой, чтобы заботиться сама о себе. Мне пора было уходить.

— Одинокая волчица ушла, чтобы найти свое место в жизни.

Она хмурится, смотрит мимо меня.

— Раньше ты называл меня так.

— Но лишь тогда, когда ты нацепляла свою маску.

Она вздергивает подбородок.

— Может, это была не маска.

— Может быть, — соглашаюсь я, хотя она понимает, что я думаю иначе.

— Ну а что насчет твоей маски? — спрашивает она.

На моих губах появляется кривая улыбка.

Эта фраза переносит меня на двадцать лет назад, в ту самую комнату, где я рухнул на ковер перед камином после дня сбора рождественских подарков для местного детского дома.

— Я не единственная, у кого есть маска.

Мерцающий свет от камина плясал в ее глазах, когда она накидывала нам на плечи плед, который прихватила из своей спальни.

— Ты такой же, как и я.

— То есть?

— Ты носишь маску перед родителями. Отличные оценки, идеальная одежда, идеальные друзья. А со мной ты больше смеешься.

Она была права. Все детство я увивался вокруг родителей, пытаясь привлечь их внимание, стараясь вести себя наилучшим образом, быть лучшим в классе и на спортивной площадке, дружить с правильными детьми, с теми, у кого самые влиятельные родители. Все, что угодно, лишь бы привлечь хоть каплю внимания, почувствовать намек на любовь, которую, как я видел, получали мои друзья, и которую щедро расточала бабушка.

Прошло двадцать два года, а ничего не изменилось. Я по-прежнему слыл послушным сыном, играл свою роль.

— Ты когда-нибудь думал, что был бы счастлив, просто оставаясь самим собой?

— Я мог бы спросить тебя о том же.

— Может, нам стоит убежать и вместе стать самими собой?

Я рассмеялся, хотя внутри меня что-то откликнулось на эту идею. Если бы только она была серьезна.

— Сначала тебе нужно бросить курить.

Она рассмеялась и прижалась ближе.

— Я с лета не выкурила ни одной сигареты.

— Ты не говорила.

— Приберегла это на Рождество.

— Ты собиралась подарить мне на Рождество твое улучшившееся здоровье?

Она посмотрела на меня, слегка пожала плечами. Ее голова покоилась на моем плече.

— Довольно банально, да? Я думала, это сделает тебя счастливым.

Поцелуй ее. Поцелуй ее сейчас. Скажи ей, что ты чувствуешь.

И переступить черту? Воспользоваться преимуществом? Ей едва исполнилось восемнадцать, и она более уязвима, чем когда-либо.

Я посмотрел на огонь в камине, рассмеялся и притянул ее ближе.

— Да, ты права. Довольно банально. Но это делает меня счастливым.

Я возвращаюсь в настоящее. Она выжидательно смотрит на меня. Вокруг ее глаз морщинки, которых раньше не было. И она уже не так уязвима.

— Мне не нужна маска, Саммер.

— Твои родители, наконец, обратили на тебя внимание?

Я хмыкаю.

— Они тоже мне больше не нужны.

— Ты решил, что их любовь не стоит таких усилий?

— Нет никакой любви. За исключением бабушки. Но ее уже нет.

Она молчит, но в ее глазах столько вопросов.

— Тебе не нужна была маска для бабушки. И для меня.

Мое горло сжимается. По крайней мере, мои родители рядом, их любовь может быть поверхностной, жесткой, но они никуда не исчезали. А она здесь только из-за бабушки.

Мне нужно это помнить. Я отпиваю вина, чтобы смочить горло.

— Итак…

— Что?

В ее голове слышится раздражительность. Она ждет, когда я закончу предложение.

— В своих путешествиях ты встречала много людей.

— Наверное.

— И у тебя наверняка много друзей.

Она наклоняет голову.

— Я предпочитаю путешествовать одна.

— Тебе не одиноко?

— Я взрослая женщина, Эдвард, мне не нужны попутчики. — Она всегда убеждала себя в том, что ей никто и никогда не нужен. — Кроме того, в путешествиях я встречаюсь с огромным количеством людей, которые разделяют мои интересы.

— Конечно. Хотя я ни на секунду не поверю, что этих людей можно считать здоровой заменой друзьям.

— И у меня есть единомышленники, которым интересны мои путешествия.

— Единомышленники?

— Да, социальные сети.

Она заняла оборонительную позицию. Это заметно по тому, как пылают ее щеки, горят глаза. По напряженной позе.

— Знаешь, это сейчас популярно. Все пользуются этим через Интернет.

— Не все.

— Ну да, очевидно, не ты. Ты вряд ли опустишься до уровня масс.

— Что это значит?

— Ничего.

— Ничего?

Она вздернула подбородок.

— Я совершила ошибку, на секунду забыв, кто ты такой. — В ее глазах вызов и что-то еще, очень опасное. — Хватит обо мне! Давай о тебе. Последнее, что я слышала, — ты был помолвлен. И собирался жениться.

Кто бы мог подумать, что она вообще поднимет этот вопрос.

— Это было давно. — Десять лет назад, если быть точным. — Бабушка тебе сказала?

— Нет. — Она отпила вина, явно успокаиваясь. — Я узнала об этом из прессы.

— Ты следила за мной?

Румянец, заливший ее щеки и шею, служит ответом.

— А что случилось?

— Случилось с моей матерью.

— Она не одобрила?

— О нет, одобрила. Даже более чем.

— Что это значит?

— Это значит, что Анализа была выбрана моей матерью. Она думала, что, дергая за ниточки мою жену, как марионетку, она сохранит свою власть надо мной.

— О, Эдвард! Не могу поверить! — Она, прижав кулачки к груди, смотрела на меня широко раскрытыми глазами. — А как ты узнал?

— Классика жанра! Вернулся из поездки раньше времени, хотел удивить Анализу. Но застал ее в постели с нашим садовником. Как пошло, да?

— Эдвард. — Саммер качает головой, в ее глазах сочувствие, в котором я не нуждаюсь. — Мне так жаль.

— Не стоит. Я был рад, что все открылось.

— Но при чем тут твоя мать?

— С Анализой тогда вышла бурная ссора. Она обвинила меня в том, что я трудоголик. Сказала, что ей скучно, и она согласилась выйти за меня замуж, только чтобы моя мать была счастлива, а моя мать пообещала, что исполнит все ее желания. Словом, идеальная невестка. Мать хотела превратить ее в подобие себя.

Она драматично вздрагивает.

— Женат на собственной матери, брр…

У меня вырывается смешок.

— Ты никогда не была ее поклонницей.

— Это взаимно.

В ее голосе нет ни капли теплоты, хотя глаза блестят.

— Не принимай близко к сердцу. Мало кто пользуется ее одобрением.

Она кивает. Но мне кажется, мысленно она уже не со мной. Где-то далеко. Я наклоняюсь вперед, она отводит взгляд и тянется за бокалом.

— Значит, твоя мать не сильно изменилась?

Она смотрит на меня ясными глазами, будто и не отрывалась далеко в своих мыслях.

— Не совсем.

Она слегка фыркает и делает глоток вина.

— Я вот подумала, что с возрастом мы должны расти, учиться на своем опыте, становиться лучшими людьми. Она знает о наследстве?

Я сжимаю челюсть, вспоминая телефонный разговор, и киваю.

— И как она восприняла?

— Примерно как ты и ожидала.

— То есть?

— Пригрозила привлечь своих адвокатов, чтобы оспорить завещание.

— Кажется, ты совсем не переживаешь?

— Мои адвокаты разбираются лучше. Да и бабушка все сделала по закону. Чарльз позаботился об этом.

Она смотрит на меня с недоверием.

— Это правда, — быстро добавляю я. — Ад замерзнет прежде, чем моя мать получит хоть что-то из бабушкиного богатства — движимое или нет.

— Движимое или… — Саммер хмурится.

— Это юридическое определение. Вещи классифицируются как движимые или недвижимые. По шотландскому законодательству нельзя лишить наследства собственных детей в том, что касается движимого имущества.

— То есть Кэтрин обязана была дать ей что-то?

— Именно. Хотя я не уверен, стала бы бабушка вообще ей что-то завещать, будь у нее выбор.

— Зачем ей так делать?

Я пожимаю плечами:

— Бабушка всю жизнь пыталась исправить, дать то, чего моя мать недополучила в детстве. Возможно, это была отчаянная попытка увидеть ошибочность своего пути.

Она резко усмехнулась:

— Эдвард, твоя мать не брошена или отвергнута, а просто насквозь испорчена. Все, что хотела, она получала. Кэтрин рассказала мне, как усердно пыталась восполнить отсутствие отца, расплатиться за беременность в столь юном возрасте, защитить твою мать от разочарования, обрушившегося на них со стороны ее родителей из высшего общества. Она прощала твоей матери все.

— Но деньги и снисходительность не заменят любовь.

Не это ли бабушка пыталась сказать мне в своем письме? Несмотря на деньги, которые я заработал, успех, которого достиг в бизнесе, ничто из этого не принесло удовлетворения, истинного счастья.

— Кэтрин любила ее.

В ее тоне слышится горячность, и я говорю ей то, что однажды сказала мне бабушка.

— Видишь ли, бабушка не знала, как любить ее. Она родила ее, когда ей самой было пятнадцать. Напуганная и эмоционально не связанная со своими родителями. Все, что у нее было, — это их деньги, и она осыпала ими свою дочь.

— Но она и любовь ей давала, всегда заботилась о дочери. В отличие от…

Она отводит взгляд, погружается в свои мысли, ее глаза устремлены на огонь. Ее собственное прошлое. Собственное детство. Мать, которая не боролась за нее, не хотела ее.

— Кто знает, может быть, бабушка была права, отрезав ее сейчас. Возможно, это заставит мою мать усомниться в своем жизненном выборе, и на нее снизойдет некое прозрение.

Она глухо рассмеялась.

— Ты действительно веришь в это?

— Надеюсь. Мои отношения с отцом улучшились за эти годы. Надеюсь улучшить отношения и с матерью.

На ее губах появляется лукавая улыбка, глаза искрятся.

— Ты стал оптимистом к старости?

— Эй, полегче. Я не старик.

Но я улыбаюсь.

— И нет, не сказал бы, что оптимист.

— Счастлив?

Я смотрю на нее долгим взглядом, удивленный ее вопросами.

— Я достиг того, к чему стремился в бизнесе. Работаю для собственного удовлетворения. Делаю, что хочу и когда хочу. Когда единственный человек, которого ты можешь разочаровать, — ты сам, жизнь становится намного проще. Ты так не думаешь?

— Просто и прямо. Да, думаю, ты прав.

— А ты счастлива?

В глубине ее глаз загорелся и погас огонек. Или это просто отблеск пламени в камине?

— Хотелось бы так думать, — с неуловимой ноткой грусти говорит она. — Значит, после Анализы никого не было?

Быстро же она сменила тему.

Я выпрямляюсь. Конечно, следовало ожидать, что она начнет копаться глубже в моей личной жизни, давить на меня.

— Нет, Саммер.

Я встречаюсь с ней взглядом и начинаю есть.

Не было никого, потому что ты сломала меня.

— Я едва выскочил из ловушки. С тех пор моя жизнь принадлежит только мне. И я рад, если и дальше так будет.

Она медленно кивает. Похоже, она собирается оставить эту тему.

Но нет, я ошибся.

— Что случилось с твоими мечтами о женитьбе, Эдвард?

— Это были мечты глупого юноши.

— А что произойдет с наследством бабушки, если ты не женишься и у тебя не будет детей?

— Не знаю, Саммер. Кстати, это касается нас обоих.

Неужели и правда не думала об этом? Насколько мы сейчас связаны друг с другом?

— Это так, — бормочет она.

Это так.

Глава 8

Саммер

Я стою в углу бального зала Гленробина. Вокруг меня люди. Много людей. Я не хотела приходить, но Кэтрин настояла.

— Ты — семья. И принадлежишь этому месту, как и другие.

Я вижу, как другие приемные дети, намного младше меня, бегают по комнате, наслаждаясь рождественским праздником, который в самом разгаре. Они еще недостаточно взрослые, чтобы понимать. И не пережили разочарования многих прошлых рождественских праздников.

Все нормально. Сейчас, в восемнадцать лет, я решила, что это мое последнее Рождество под чьей-то опекой. Отныне я буду отмечать его одна. Независимо ни от кого. Однако, прежде чем уйду…

Я глубоко вздыхаю и осматриваю комнату. Эдвард где-то здесь. Где?

Сначала я замечаю его спутницу. Ее невозможно не заметить. Блестящие светлые волосы, уложенные в прическу, на укладку которой, должно быть, ушли часы. Ее цвет лица совершенно безупречен, праздничное красное платье облегает тело, словно вторая кожа. Она сама элегантность, источает деньги, гламур и все то, чем я не являюсь.

Эдвард от нее в восторге.

— Она нереальная, правда?

Я разворачиваюсь на каблуках и сталкиваюсь лицом к лицу с матерью Эдварда. Или Стервозной Леди, как я ее прозвала. Никогда прежде не встречала такой красивой и такой злой женщины в одном лице. У нее есть все, но этого всегда недостаточно. Не говоря уже о том, как она относится к Кэтрин — ее матери по крови, моей временной матери по документам.

Я хочу отшатнуться от нее, но не позволяю себе этого. У меня мурашки от ее злой улыбки и ледяных голубых глаз. Она так сильно отличается от своего сына.

— Кто? — недоумеваю я.

Она пронзительно смеется, я вздрагиваю.

— Новая подружка Эдварда.

Видимо, что-то меняется в моем лице, потому что она опять смеется.

— О, глупое дитя, ты же не думала, что он положит глаз на тебя, не так ли?

Я хмурюсь. Мать Эдварда всегда говорит гадости, но здесь явно кроется что-то другое. Я хочу убежать, но не делаю этого. Выпрямляюсь и вздергиваю подбородок.

— Вы не знаете, о чем говорите.

— Правда? — Она наклоняется ко мне, меня окутывает приторно-сладкий аромат, я хочу отойти. Но не сделаю этого. Не хочу, чтобы она считала меня слабой. — Ты, наверное, думаешь, что я родилась вчера. Вижу, как ты смотришь на него своими большими голубыми глазами и с этой дурацкой улыбкой на губах. Ты действительно думаешь, что смогла бы удержать такого человека, как он?

— Не думаю.

Очередной взрыв смеха прерывает меня, мои пальцы сжимаются вокруг бокала с шампанским, который Кэтрин дала мне ранее. Бокал полон, а теперь еще и теплый в моей горячей потной ладони.

Неужели это так очевидно? Неужели я настолько легко читаема? Неужели все смеются надо мной так же, как и она?

Мои щеки пылают, я не могу отдышаться. Знает ли он?

Эдвард?

— О, моя дорогая, мне действительно жаль тебя. — Она качает головой. — Конечно, я полностью виню мать. За то, что вбила тебе в голову глупые мысли. Тем не менее ты, по крайней мере, можешь узнать правду сейчас, прежде чем будет нанесен какой-либо реальный ущерб.

Правда в том, что я позволила Кэтрин и Эдварду проникнуть в мою голову и сердце. Раньше у меня не было таких проблем. Мне никто не был нужен. И они мне не нужны. Мне не нужен этот мир, я никогда не смогу ему принадлежать.

Болит сердце, на глазах закипают слезы. О нет! Только не здесь!

— Вы понятия не имеете, о чем говорите. — Я пытаюсь пройти мимо.

Но двигаюсь слишком быстро, и мой бокал сталкивается с ней.

Шампанское растекается по ее груди. Она вскрикивает.

— Ты глупая девчонка!

— Простите, мне жаль.

И я бегу, бегу так быстро, что не могу перевести дух. Не чувствую земли под ногами. Ничего не вижу из-за слез.

Крепко зажмуриваю глаза, снова открываю их и оказываюсь в холодном узком коридоре. Тед у меня в руке, и женщина уходит от меня. Женщина, которую я люблю. Женщина, ради которой я сделала бы все, что угодно, только бы удержать ее.

— Мамочка! Мамочка!

Она не поворачивается, и я крепче сжимаю Теда.

Это больше не моя мать. Это Эдвард. Эдвард уходит прочь. Я задыхаюсь от боли и тоски.

— Эдвард! Эдвард!

Он не реагирует, шагая медленно и уверенно. Непоколебимо. Я не могу заставить ноги идти. Идти за ним.

— Эдвард!

Он исчезает. Совсем как мама. Ему все равно. Я не нужна ему.

— Саммер!

Далекий приглушенный звук. Кто-то зовет меня по имени.

— Саммер!

Я качаю головой, чувствуя мягкость вокруг себя, манящее тепло.

— Саммер, проснись.

Какой приятный голос. Приглушенный, хриплый, глубокий. Чья-то рука легонько трясет меня за плечо.

Знакомый успокаивающий аромат в воздухе. Я открываю глаза, щурюсь от слабого света в комнате. Где я? Что…

Эдвард?

Я прижимаюсь спиной к изголовью кровати, сердце колотится о ребра, едва не выпрыгивая из груди.

— Прости, я не хотел тебя напугать.

Я оглядываю комнату. Дверь между нашими спальнями открыта. Я вижу вдалеке его кровать, одеяло сброшено.

Неужели я кричала?

Я смотрю на него, вспоминая свой сон. Если бы просто сон. Это напоминание о прошлом, о том, что случилось в этом доме несколько лет назад, о том, как моя мать бросила меня.

— Прости, — повторяет он и присаживается на край кровати. — У тебя был расстроенный голос.

— Правда?

О, что же я наговорила? Надеюсь, ничего связанного с его матерью? Или звала его?

Он выглядит озабоченным, его лоб нахмурен, а морщины, образовавшиеся за эти годы, лишь добавляют ему привлекательности. И эти глаза! Боже, эти глаза!

— Давай я принесу тебе воды.

Он поднимается, но я не хочу воды. Хочу, чтобы он ушел. Потому что эта комната, мягкий свет, его забота, кровать — все слишком интимно. И я не доверяю себе, чтобы не начать действовать в соответствии с мечтой всей моей жизни, моей фантазией.

— Все в порядке, Эдвард. Я не…

Но он не слушает и уже направляется в ванную. Только сейчас я понимаю, что на нем нет ничего, кроме нижнего белья. Черные трусы, облегающие точеный зад, подчеркивающие тонкую талию и мускулистые бедра с небольшим количеством темных волос.

От этого зрелища у меня перехватывает голос. Жар пробегает по всему телу, соски напрягаются и бисеринками выступают под футболкой. О нет!

Я натягиваю одеяло до подбородка как раз в тот момент, когда он появляется со стаканом воды в одной руке, другой приглаживая волосы. Густые пряди растрепаны, лицо раскраснелось спросонья. Мягкий свет играет на точеных скулах, подбородке, напряженных мышцах груди, спутанных волосах, темной дорожкой скрывающихся под резинкой боксеров.

Дыши, Саммер, дыши.

Он протягивает мне стакан:

— Вот.

— Спасибо, — удается мне выдавить из себя. — Прости, что разбудила тебя.

— Я просто рад, что тебя тут не убивали.

— Ох, так сильно кричала?

— Скажем так: если бы это продолжалось намного дольше, все домочадцы бросились бы тебе на помощь с любым оружием, которое смогли бы найти.

— О, ужас!

Я делаю глоток прохладной воды, надеясь, что это ослабит нарастающий жар. Я бы и хотела думать, что это смущение, но это жар, пронизывающий меня изнутри. Все из-за него. И пульсирующая боль тоже. Я подтягиваю колени к груди.

— Теперь со мной все будет в порядке. Спасибо.

Я снова подношу стакан к губам, делаю глоток, как хорошая девочка, надеясь, что он поймет намек.

— Ты уверена?

Я ощущаю его запах, тепло обнаженного тела, смотрю на него. Складка между его бровями становится глубже, когда я моргаю, глядя на него. Его глаза такие темные при слабом освещении.

Я в порядке? Сейчас? Черт возьми, нет!

Хочу притянуть его ближе, прижаться к нему. Ощутить его губы на своих губах. Они такие идеальные, такие полные, его щетина выглядит соблазнительно грубой, и волосы растрепаны.

— Саммер!

Я старательно улыбаюсь.

— Мне намного лучше. Спасибо.

Он пристально изучает мое лицо, моя улыбка сползает. Что бы он сказал, если бы я попросила его лечь со мной в постель? Никаких обязательств, никаких обещаний, только страсть, желание. Мечты, только мечты.

Он протягивает руку, и у меня перехватывает дыхание. Его пальцы сжимаются вокруг стакана с водой, он выскальзывает из моей ослабевшей хватки.

— Ты дрожишь.

Я смотрю на свои пальцы, они, конечно же, дрожат. Но это больше связано с дикой энергией, которая наполняет меня сейчас, с моей фантазией, и отчасти из-за сна.

— Да? Это пройдет.

Он ставит стакан на прикроватный столик, его внимание привлекает фотография.

— Я помню, когда это было сделано.

— Прекрасный выдался день.

— Вы с бабушкой и детьми ходили срезать тыквы.

— А ты отказался, сказал, это для малышей.

Он пожимает плечами:

— Но бабушка все равно убедила меня.

— Потому что сыграла на твоих качествах мачо.

— «Ты же не думал, что мы, девочки, будем носить тяжести». — Он копирует голос бабушки, это забавно.

— Ну, они и правда были тяжелыми. Особенно одна.

— Ах да, мы использовали ее на Хеллоуин, для бала сказок.

— Это был любимый праздник бабушки.

— И еще Рождество.

Мы оба смотрим на фотографию, вспоминая женщину с душевным сердцем и осознавая, какой огромный отпечаток она оставила на нас самих.

— Я скучаю по ней.

Тихое признание срывается с его губ, и я протягиваю руку, чтобы дотянуться до его руки и мягко ее сжать.

— Я тоже. Она была невероятной женщиной.

Он смотрит мне в глаза. И я не могу дышать, видя в них очевидную боль, боль, которая теперь превращается во что-то другое. Что-то горячее и отчаянное. Чувствую, как глубоко внутри меня разгорается огонь, мои пальцы обжигают его. Я облизываю губы, размышляя над тем, что бы сказать. Что-нибудь. Что угодно.

— Я пойду, — говорит он.

Я киваю. Ему лучше уйти. Я уже чувствую, как наши границы стираются. Слишком легко забыть, насколько мы разные. И это мир, которому он принадлежит. Я всегда буду на окраине, заглядывая внутрь, независимо от того, что Кэтрин хотела иначе.

Он отпускает мою руку и встает.

— Эдвард?

Он поворачивается ко мне.

— Я знаю, ты думаешь, что я не заслуживаю всего этого, замка, поместья, денег.

— Это не…

Я поднимаю руку и качаю головой, давая понять, чтобы он не перебивал меня.

— Да, не заслуживаю. Но это возможность для меня. Возможность сделать много хорошего. Как делала Кэтрин. — Я поднимаю голову, не обращая внимания, что одеяло съехало с моей груди и его взгляд скользнул на мою грудь, задерживаясь чуть дольше, чем это прилично. — Дай мне шанс доказать тебе это.

— Тебе не нужно ничего доказывать.

— Разве нет?

Он колеблется, но я вижу ответ в его глазах и не могу его винить. С такими родителями, как у него, его бывшей невестой, людьми, которые хотят общаться с ним из-за его богатства и статуса, он просто обязан не доверять людям.

— В любом случае у тебя бизнес, компания, которой надо управлять. Ты занят полный рабочий день. У меня таких обязанностей нет. Зато есть желание продолжить дело Кэтрин, помогать детям, таким, как когда-то была я.

Он хмурится и смотрит на меня:

— Ты имеешь в виду опеку?

— Нет. Впрочем, может быть, как вариант. Пока я думала о том, чтобы проводить мероприятия по сбору средств, как это делала она.

— Вроде бала сказок на Хеллоуин?

Я улыбаюсь и киваю.

— Ты согласен?

— Это не просто. В смысле, это огромная организационная работа.

— Я не боюсь трудностей.

Он смотрит на меня, и я жалею, что не могу прочитать его мысли, понять, что заставило его глаза сиять. Мне нравится этот его взгляд. Хочу, чтобы он всегда смотрел на меня так. Чувствую, как внутри меня разгорается жар. Опять.

Так, нужны границы. Четкие границы.

— Спокойной ночи, Саммер.

Он поворачивается, чтобы уйти, но я вновь окликаю его:

— Эдвард!

— Да?

Я нервничаю, но границы нужно провести сейчас. Это важно для нас обоих.

— Дом достаточно велик, чтобы мы могли жить каждый своей жизнью, правильно?

— Да. — В его голосе чувствуется нетерпение.

— И только потому, что я здесь, ты не должен думать, что не можешь, э-э-э… приглашать людей.

Замечаю удивление в его глазах.

— Ты имеешь в виду женщин?

Теперь в них пляшут чертики. Он смеется надо мной!

— То есть ты разрешаешь мне свидания, да, Саммер?

— Нет. Я имею в виду то, что, застряв здесь на год, мы не должны откладывать жизнь.

— Нашу сексуальную жизнь?

Я киваю и сглатываю.

— Поверь мне, Саммер, — его глаза темнеют, — если захочу привести женщину, я сделаю это.

Он уходит. Я сдерживаюсь от желания побежать за ним, обнять его, тесно прижаться и поцеловать, чтобы единственной женщиной, которую он захотел бы привести, была я.

Эдвард

Я намеренно медленно закрываю дверь между нашими комнатами. Не желаю, чтобы она знала, как сильно я хочу подойти к ней, доказать, что единственная женщина, которую я хочу привести домой, уже здесь.

Провожу рукой по лицу, прислоняюсь спиной к двери, которая отделяет ее от меня. Втягиваю в себя воздух, в котором больше нет ее аромата. Как могло случиться, что прошло двадцать лет, а ее запах нисколько не изменился? Это сводит меня с ума. Как и ее голос, улыбка, смех.

Услышав, что она зовет меня, я бросился в ее комнату. Ничто не могло мне помешать. Но в ту секунду, когда она увидела меня и откинулась на изголовье кровати, я понял, что совершил грандиозную ошибку.

То, как горели ее глаза, когда она смотрела на меня, как прикусила нижнюю губу, вызывало у меня дикое желание. Я хотел целовать ее. Целовать до тех пор, пока она не забудет обо всем на свете. Вид обнаженного плеча, сосков — дразнящих бусин, которые проступали сквозь тонкую ткань футболки…

Она была расстроена, а я вел себя как похотливый подросток. А нужно было лишь убедиться, что она в порядке. Всего-то.

А потом у нее хватило наглости дразнить меня возможностью привести домой другую женщину. Будто я мог помыслить о ком-то другом.

Потребовалось собрать в кулак всю силу, чтобы повернуться и уйти. А она всякий раз останавливала меня. Меня тянет к ней с того самого момента, как она вошла в кабинет Чарльза. Заметила ли она, как сильно я ее хотел?

Я подхожу к кровати, ложусь. Но сон бежит от меня. Я тянусь за телефоном, разблокирую экран. Вот она во всей своей красе в соцсетях. Она не шутила, говоря, что у нее есть подписчики. Тысячи подписчиков. Ее фотографии собирают множество лайков и комментариев. Легко понять почему. Она — воплощение счастья, сногсшибательная, беззаботная, живущая лучшей жизнью.

Бросаю телефон обратно на прикроватный столик и ложусь на спину, уставившись в потолок.

Нет, она не одинока. Она счастлива. И доказательство тому — каждая из этих фотографий. Бабушка не понимала, о чем говорит.

И вот теперь она застряла здесь, в ледяном высокогорье, и на ней груз ответственности за поместье. Сколько пройдет времени, прежде чем ей снова захочется вырваться на свободу? Разорвать все свои связи и сбежать обратно к той жизни? Одинокая волчица, готовая к очередному приключению.

Оставляя Гленробин и меня, словно далекое воспоминание. Независимо от последней воли бабушки.

Потом я думаю о том, что она тоже лежит без сна, по другую сторону двери, так близко и в то же время так далеко. Я думаю о Теде рядом с ней, таком же, каким он был все прошедшие годы. Она назвала его своей единственной настоящей константой.

Я вспоминаю умоляющий взгляд, когда она просила меня дать ей шанс, и думаю о моей прилежной команде юристов. Те сейчас разбирают завещание бабушки, и мне понятно, что делать. Даже несмотря на то, что каждый инстинкт диктует мне не быть глупцом и слабаком.

Я с проклятием провожу рукой по волосам, говорю себе, что осталось всего триста шестьдесят три дня.

А потом…

И что потом?

Это поместье всегда будет связывать нас на каком-то уровне.

Нет, я больше не совершу подобной ошибки. Нужно следовать правилам и держаться от нее подальше.

Я поворачиваюсь, чтобы выключить лампу, но раздается звук. Движение за дверью. Я смотрю на дверь, вижу, как ручка начинает поворачиваться. Мое сердце подскакивает к горлу.

Что, если она…

Нет, не может быть.

Дверь открывается, я спускаю ноги на пол, сажусь прямо.

— Саммер?

Глава 9

Саммер

Я молчу. Нет слов, чтобы описать желание, разлившееся по венам. Видеть его почти обнаженное тело, напряженные мышцы рук, когда он хватается за край кровати и твердо ставит ноги на пол.

Ни одной связной мысли в голове. Хотя нет, мелькнула одна. «Пожалуйста, не отвергай меня!»

— Саммер?

Он снова произносит мое имя, я наслаждаюсь тембром его голоса. Невероятно глубокий голос. Его карие широко раскрытые и вопрошающие глаза. И напряженное тело.

Я сокращаю расстояние между нами, каждый мой вдох громко отдается в ушах, как и сердцебиение.

— Если попросишь меня уйти, Эдвард, я уйду. — Я должна была это сказать. Дать ему возможность остановить меня. — Мне уйти?

Я чувствую, что он колеблется. Внутри его происходит битва. Его напряжение вызвано страхом перед тем, что будет дальше. Но если думать не о будущем, а только о настоящем моменте и удовольствии, которое он может принести, тогда страх — пустая трата энергии.

Энергии, которую можно потратить на более приятные вещи.

Я кладу руку на его обнаженное плечо, слышу его резкий вдох, чувствую дрожь, которая проходит через него. Его кожа горячая под моей ладонью. Этого прикосновения достаточно, чтобы по моим венам пробежали крошечные электрические искры.

— Ты знаешь, что делаешь?

Он поднимает голову, смотрит мне в глаза. Он по-прежнему напряжен, сражается с собой. Я осторожно проскальзываю, становлюсь между его ног, кладу другую ладонь ему на плечо.

— А ты?

Он дергается.

Я наклоняю голову. Достаточно медленно, чтобы позволить ему остановить меня, если он того пожелает. Достаточно медленно, чтобы позволить нарастать предвкушению. Заглядываю ему в глаза, свет прикроватной лампы золотит их глубину.

— Эдвард, я так долго этого хотела. И думаю, ты тоже хочешь меня. Мне не нужны нежности, слова или пустые обещания. Все, что мне нужно, — это ты. Сейчас.

И я целую его так, будто никогда раньше не целовала мужчину. Легчайшее прикосновение моих губ к его. От этого прикосновения пульсирует волна жара, такая мощная, что слабеют колени, а ноги словно плавятся.

Но я не падаю, потому что он держит меня, постепенно притягивая к себе, его язык проникает в мой рот. Его стон такой яростный и страстный. Он капитулирует.

И никаких ограничений. Никакого самообладания. Я наслаждаюсь этим. Наше дыхание прерывистое и гармоничное. Наши тела вибрируют от потребности. И такое впечатление, будто насытиться невозможно.

— Саммер!

Он буквально рычит. Я сажусь ему на колени, чувствуя твердость его пениса, возбуждение и желание. Его пальцы запутываются в моих волосах.

— Это плохая идея, — шепчет он.

— Иногда плохие идеи самые лучшие. — Я снова целую его и опускаю руку, чтобы ласкать возбужденную плоть. — Ты не согласен?

Он отдергивает мою руку, его глаза вспыхивают.

— Согласен! Но я бы хотел растянуть это подольше.

Его ладони проскальзывают под мою футболку. Я втягиваю воздух, выгибаю спину. Жар предвкушения наполняет мою грудь. Соски раздражает ткань футболки, я отчаянно хочу, жду его прикосновений.

О, Эдвард! Мечта всей моей жизни!

Мои пальцы впиваются ему в плечи, он перекатывает мой сосок между большим и указательным пальцами. Легкая и дразнящая ласка. Я прикусываю губу и смотрю на него.

— Ты невероятная, потрясающая. Даже лучше, чем я себе представлял.

Он представлял? Где-то в глубине сердца я допускаю подобную возможность.

И тону в его взгляде, в его лихорадочных прикосновениях. Его имя — хриплый крик на моих губах. Я срываю с себя футболку, отбрасываю ее в сторону, наслаждаясь тем, как он смотрит на меня. Его глаза горят. Я чувствую себя сильной, наделенной властью. Опрокидываю его на кровать, прижимаюсь к нему всем телом. Нижнее белье — единственная преграда между нами.

— У тебя есть презерватив?

Он зажмуривается, крепко прижимает меня к себе. С его губ срывается ругательство. Разочарование захлестывает меня.

— Нет?

— Нет. Я не думал, не представлял.

— Никто из нас не думал. Правда, я принимаю таблетки.

— Этого недостаточно.

Он мне не доверяет? Или беспокоится обо мне?

Он быстро перекатывается, и его губы накрывают мои в страстном глубоком поцелуе. Мне в голову приходит мысль, что это прощальный поцелуй. Эдвард хочет остановиться. Однако потом его рука скользит по моей груди и дальше, рисуя замысловатые узоры на коже. Он прокладывает дорожку поцелуев по моей шее и дальше, пока его губы не обхватывают мой сосок.

— О, да!

Тихий голос в моем сознании хочет спросить, что он делает? И что значит «этого недостаточно»? Но я не в силах вымолвить ни слова из-за сильного внутреннего жара. Его пальцы достигают кружева моих стрингов и нежно дразнят, усиливая давление, кружа и кружа, пока мои пальцы ног не упираются в кровать. Я ощущаю наслаждение, готовое поглотить всю меня.

— Эдвард, пожалуйста, ты нужен мне.

Он просовывает руку под ткань.

— Я знаю, малышка.

Его пальцы творят волшебство, приближая меня к моменту наивысшего наслаждения. Я задыхаюсь, когда он осторожно вводит палец внутрь меня. Эти нежные, головокружительные, гипнотические прикосновения. Он продолжает меня ласкать. Его губы прикасаются к моему соску, и меня пронзает боль удовольствия.

— Эдвард!

— Расслабься, малышка, доверься мне.

Я вцепляюсь ему в плечи, откидываюсь на подушку. Мое тело пульсирует от оргазма, настолько интенсивного, умопомрачительного и яростного, что я словно теряю часть себя.

Потеряла и подарила ему.

И никогда уже не получу назад.

Я не уверена, что хочу этого.

Эдвард

Я чувствую ее удовольствие, как собственное. Наблюдать, как наслаждение поглощает ее, такую дикую и свободную, захватывающе, идеально и больше чем я когда-либо мог представить.

Она откидывается на простыни. Оргазм забирает у нее все силы. Я прокладываю дорожку поцелуев по ее коже, пока не дохожу до губ. Смогу ли я когда-нибудь насытиться этой девушкой?

Черт возьми, нет! Теперь — нет. Я попробовал ее на вкус. И теперь хочу больше. Гораздо больше.

Понимаю, что это плохо, очень плохо. Я должен был отправить ее в ее комнату. Но я никогда никого не хотел так, как хочу ее.

Снова целую ее. Она издает блаженный стон.

— У тебя сонный голос, — отмечаю я.

— Неужели?

Я вытягиваюсь рядом с ней, ее спина прижата к моему животу, я утыкаюсь носом в кожу под ее ухом.

— Да.

Она издает тихий смешок, ее руки обвиваются вокруг моих.

— Я все еще живу по малазийскому времени. Уже несколько дней не спала, как следует.

— Тогда спи.

— Но ты… Я хочу… — Она растягивает слова, прижимается ближе и дразняще трется ягодицами об меня.

— Спи, Саммер, — повторяю я.

Она что-то бормочет в ответ. Но ее уже сморил сон, хочет она того или нет.

Я расслабляюсь рядом с ней, наслаждаюсь теплом и запахом ее тела. Прижимаюсь поцелуем к ее волосам, вдыхаю ее запах. Раньше, будучи друзьями, мы легко прикасались друг к другу и часто лежали, обнявшись и болтая, смеялись.

Но это было до того, как она сломала тебя.

Я зажмуриваю глаза от боли. Напоминаю себе, что все это временно. Лучше поделиться чем-то, чем совсем ничем.

Потому что заняться с ней любовью, а потом позволить уйти, а она однажды так и сделает…

Вряд ли я смог бы потом оправиться от этого.

Глава 10

Саммер

Я просыпаюсь одна в постели Эдварда. Дверь между нашими комнатами открыта. Здесь ужасно тихо, ни намека на движение в ванной или гардеробной.

Он ушел.

Я смотрю на часы и чертыхаюсь. Одиннадцать часов утра.

Одиннадцать!

С громким стоном откидываю одеяло, и меня тут же холод окутывает, я даже вздрагиваю. Потом вспоминаю, почему на мне только трусики, и вспыхиваю. Вспоминаю о его прикосновениях, его руках, ласках.

О, боже!

Я прижимаю руку к губам и улыбаюсь. Что за ночь!

Идеальна, вплоть до определенного момента.

Я съеживаюсь. Он был внимателен и заботлив со мной. А что сделала я? Уснула!

И что теперь? Почему он не разбудил меня? Неужели сожалеет об этом? Ох, все должно было произойти иначе.

Я не хотела просыпаться без него. Пытаюсь не обращать внимания на разочарование и беспокойство, пробирающие насквозь.

Оденься. Иди и найди его.

Я вижу мою футболку, аккуратно сложенную на туалетном столике, и немного расслабляюсь. Он не убежал торопясь, оставив мою одежду на полу. Может быть, это что-то значит?

Я возвращаюсь в свою комнату и быстро собираюсь. Выбираю теплый зеленый свитер, джинсы и самый простой макияж. Хочу заверить его, что все в порядке, ничего не изменилось.

Абсолютно ничего. Во всяком случае, для меня.

Я вспоминаю тепло в его карих глазах прошлой ночью, заботу, внимание. Возможно, у нас нет той легкости и доверия, которые были когда-то, но то, что случилось ночью, должно что-то означать.

Выхожу из комнаты, быстро спускаюсь по лестнице и буквально сталкиваюсь с Джеймсом.

— Доброе утро, Саммер, надеюсь, вы хорошо спали?

— Да, спасибо. — Мои щеки горят при воспоминании о прошлой ночи. Я избегаю смотреть Джеймсу в глаза. — Вы не видели Эдварда?

— Мистер Фицрой позавтракал в половине восьмого и сейчас работает в своем кабинете.

— В семь тридцать?

— Каждый будний день мистер Фицрой в шесть часов посещает тренажерный зал и ожидает, что завтрак будет готов не позднее половины восьмого. Если вы пройдете в столовую, я прикажу принести еду.

— О, нет, Джеймс, не стоит. Я сама справляюсь на кухне.

— Но еда всегда подается в столовой.

Я знаю, что нарушаю его распорядок, но при мысли о том, что буду завтракать в одиночестве, теряю всякий аппетит.

— В любом случае я бы хотела встретиться с Мари.

— Понятно.

Я мягко улыбаюсь ему:

— Спасибо вам.

Иду на кухню, чувствуя, как он озадаченно смотрит мне вслед. Я явно выбиваюсь из привычных ритуалов. Насколько мне известно, Кэтрин перестала брать под опеку детей лет десять назад, когда почувствовала, что больше не может давать им то, в чем они нуждаются. Скорее всего, тогда Джеймса еще здесь не было.

Чтобы попасть на кухню, нужно пройти мимо кабинета Эдварда. Зная, что он работает, я тем не менее решаю заглянуть к нему. Прощупать почву, так сказать. Не помешает.

И не давая себе времени передумать, тихонько стучу в дверь и приоткрываю ее слегка. Сразу же вижу его. Он за столом, его темная рубашка сочетается с темными волосами и еще более темными глазами. Телефон прижат к уху, но все внимание приковано ко мне.

Я улыбаюсь и машу ему рукой, желая доброго утра.

— Да, прости, Хуан, — говорит он в трубку, — я здесь.

Затем он коротко кивает мне.

И это все? Его внимание переключается на компьютер, я чувствую острую боль в груди, которую старательно игнорирую.

Мы взрослые люди и можем заняться сексом, не делая из этого трагедии. Черт, это был даже не секс! Так, ласки. Ничего особенного.

Я продолжаю убеждать себя в этом на кухне. До меня доносится пение Мари, вызывающее улыбку и развеивающее мои сомнения.

— По-прежнему поешь те же мелодии?

Она быстро поворачивается и прижимает ладонь к груди.

— Ах, мисс Саммер, наконец-то ты проснулась.

Она лучисто улыбается мне. Я наслаждаюсь теплом комнаты, вдыхаю аромат свежеиспеченных вкусностей и переношусь на двадцать лет назад.

Кухня совсем не изменилась. Та же раковина перед окном с видом на сад, на подоконнике ваза со свежесрезанными цветами. Тот же обеденный сервиз в том же антикварном шкафу. Та же кремовая плита рядом с камином, который, похоже, всегда горит. Тот же дубовый стол посередине, а потолочная полка над ним заставлена кастрюлями, сковородками, зеленью и посудой.

— Мари, называй меня просто Саммер.

— Ну да. Ты тогда была мисс Саммер, и сейчас будешь мисс Саммер. До тех пор, пока не встретишь хорошего мужчину, который позаботится о тебе.

— Мне не нужен мужчина, я сама могу о себе позаботиться.

— И что в этом хорошего?

В ее глазах вспыхивает огонек. Подозреваю, она в курсе того, что произошло прошлой ночью.

— Ну, не знаю, — ворчливо отзываюсь я, — но определенно меньше хлопот.

— Интересно. А теперь сядь. Тебе надо поесть. Ты слишком худая!

— Это не так.

Но я делаю, как она сказала. Выдвигаю стул и сажусь. Нет смысла настаивать на том, чтобы приготовить себе что-нибудь самой. Мари все равно не позволит.

— Ты по-прежнему помешана на кофе? — Я киваю, и она начинает варить кофе. — Я так рада тебя видеть, не передать словами! Должна заметить, что твои путешествия очень развлекали нас с миссис Кэтрин. Твои открытки были главным событием месяца, мы всегда выпивали по чашечке кофе, пока читали твои письма. Все эти социальные сети хороши, однако гораздо приятнее получать новости из первых уст.

Я смеюсь.

— Справедливо.

Мари хлопает в ладоши.

— Итак! Что я могу тебе предложить? Как насчет свежего рулета с начинкой из бекона с томатным соусом?

У меня слюнки текут при одной этой мысли.

— Ты помнишь мое любимое блюдо!

— Конечно! Я приготовлю его, пока ты будешь рассказывать мне о твоих последних путешествиях.

— А ты введешь меня в курс дела об этом месте.

И отвлечешь меня от эпической ошибки, которую я, возможно, совершила.

— Договорились.

Эдвард

Я работаю. Концентрируюсь так сильно, что даже болит голова и от яркого света экрана щиплет глаза. Но даже не пытаюсь понять, что вообще происходит на экране компьютера. Отодвигаюсь от стола, смотрю на портрет бабушки, висящий над камином.

Однако вижу не бабушку, а Саммер.

Она постоянно присутствует в моих мыслях с тех пор, как я ушел из комнаты, оставив ее лежать, свернувшись калачиком на простынях, безмятежную, манящую меня обратно.

А потом она — олицетворение искушения — появилась в дверном проеме, а я повел себя как осел. Просто злился на себя за то, что снова позволил ей ворваться в мою жизнь.

Я вскакиваю со своего места, подхожу к окну. На улице морозно, по территории и далекому озеру сверкающей белой вуалью стелется низкий туман, покрывая все, к чему прикасается.

Бабушке это нравилось. Мистическая, полная волшебства сказка, ради которой она и жила. Магия, которая заставляет нас с Саммер вновь быть вместе. Ее завещание, письма, последние пожелания…

Тем не менее ты впустил ее обратно.

Я отчаянно пытаюсь восстановить стены вокруг сердца, броню, защищавшую меня годами.

А если бабушка была права? И нам суждено быть вместе? Вот бы Саммер смогла измениться! Стать счастливой здесь!

Я отрицательно качаю головой. Если это не случилось раньше, почему должно сейчас? Нужно держаться на расстоянии. Я смеюсь от этой мысли. Как возможно удержаться на расстоянии, живя вместе в одном доме?

Я почти слышу бабушкин голос.

— Да, удачи.

Какой-то сильный шум из коридора отвлекает меня от раздумий. Я выглядываю из кабинета. И застываю на месте при виде радостной, счастливо смеющейся Саммер. Она склоняется над Руфусом, четвероногим приемышем бабушки и причиной всего шума.

В коридор влетает Дэнни, наш егерь, с винтовкой в одной руке и поводком для собаки в другой.

— Руфус! Руфус! Иди сюда!

Парень резко останавливается, замечая меня, его веснушчатое лицо еще краснее, чем обычно, каштановые волосы растрепаны под плоской кепкой.

— Простите, мистер Фицрой, он сорвался и убежал, я не смог его поймать сразу.

Саммер резко поворачивает голову, замечает меня и тут же резко выпрямляется.

— Эдвард!

Я перевожу взгляд с нее на парня.

— Все в порядке, Дэнни!

— Полагаю, он тоже рад вас видеть, сэр, не мог дождаться, когда вернется сюда. Думаю, он скучал по этому месту. В моем доме ему хорошо, но это его дом.

— Он живет здесь? — спрашивает Саммер.

Я знаю, о чем она думает. Она явно в шоке, что за все это время я даже не подумал о Руфусе, о том, как он впишется в будущее Гленробина, частью которого мы сейчас являемся.

Я заставляю себя смотреть ей в глаза, пытаюсь игнорировать реакцию на нее моего тела.

— Саммер, познакомься с Руфусом. Он…

Собака возбужденно лает, услышав свое имя, и несется ко мне, ставит лапы мне на грудь и, прежде чем я понимаю, что он собирается сделать, решительно скользит языком по моей щеке. Я прижимаю его к себе, забывая о том, что собирался сказать. До меня доносится его жуткая вонь.

— Когда он последний раз купался, Дэнни?

— Извините, сэр, — Дэнни снимает кепку и чешет затылок, — он ненавидит воду. Я удивлен, что он не сбежал при одном упоминании слова на букву «В».

— Он великолепен! — восклицает Саммер и зовет его к себе. Собака тут же оказывается около нее, прыгая и ласкаясь. — Не так ли, милый?

Ее глаза сияют, она игнорирует запах, исходящий от Руфуса.

— И он знает это, — бормочет Дэнни.

— Итак, если это Руфус, — она поднимает глаза на парня, — кто вы?

Молодец, что представил человека, Эдвард.

Дэнни прижимает кепку к груди, вытягивается по стойке смирно.

— Дэнни, лесничий из Гленробина, к вашим услугам, мэм.

Она улыбается парню:

— Приятно познакомиться с тобой, Дэнни. Я Саммер.

Она протягивает руку, Дэнни пожимает ее и указывает на Руфуса, который тыкается ей в ладонь.

— А вы, мисс Саммер, определенно ему нравитесь.

— И он мне нравится. — Она смеется.

— Он был очень угрюмым с тех пор, как миссис Кэтрин скончалась. Приятно снова видеть его радостным.

— Так он был собакой Кэтрин?

Дэнни кивает.

— Она нашла его здесь, на территории, когда он был щенком, судя по всему, совершенно диким. Мы считаем, что он помесь ирландского волкодава и бородатого колли.

— Значит, не служебная собака. — Ее взгляд устремляется к дверному проему, где терпеливо ждут хозяина три черных лабрадора-ретривера Дэнни.

— О, нет. Он — само веселье.

Веселье. Второе имя Саммер.

— В таком случае, думаю, мы отлично поладим.

— Значит, вы готовы принять его обратно, сэр? — Дэнни смотрит на меня.

— Принять? — Я говорю как слабоумный дурак, которым и являюсь. — Конечно.

— Означает ли это, что теперь он наш? — Она спрашивает неуверенно, и я понимаю, чувствую, как от этого «наш» меня обдает жаром.

Я чешу затылок. Это движение напоминает о Дэнни, делающем точно так же. Что такого есть в Саммер, что превращает мужчин в придурков?

— Я думаю, лучше сказать, что он принадлежит замку, — поправляю я. — Когда бабушка больше не могла брать приемных детей, появился Руфус. Представляешь ее радость!

Ее улыбка становится шире, она смотрит на Руфуса. Я морщусь, когда холодный порыв ветра врывается в открытую дверь, обдавая меня влажным собачьим запахом.

— Но сначала его нужно искупать, Дэнни. А потом уж он сможет бегать по дому.

Руфус скулит, слыша ненавистное слово.

— Я сделаю это.

Мы с Дэнни уставились на нее, разинув рот.

— Он действительно ненавидит воду, мисс.

Саммер пожимает плечами:

— Все в порядке. Я справлюсь. В комнате для чистки обуви еще есть душ?

— Да, — говорю я, хмурясь. Она же не всерьез?

— Миссис Кэтрин обычно поливала его там из шланга, — услужливо говорит Дэнни. — Его вещи еще должны быть там, шампунь, полотенца, щетки. Но если что-нибудь понадобится, просто дайте мне знать.

— Хорошо. Все будет в порядке.

Она опять направляет внимание на Руфуса. Дэнни ухмыляется как дурак, его глаза такие же радостные, как у собаки, которая прыгает у ног Саммер.

Я откашливаюсь.

— Дэнни?

Он вздрагивает и смотрит на меня.

— Да, сэр?

— В поместье все в порядке? Я бы хотел поговорить с тобой, обсудить возможные неприятности в связи с прогнозируемой непогодой. Если будет сильный снегопад, как пару лет назад, нам придется нелегко. Давай прогуляемся и все обсудим. Я возьму пальто.

Я направляюсь в заднюю часть дома. Саммер, сопровождаемая собакой, догоняет меня.

— Я тоже пойду.

— Тебе не нужно этого делать.

— Но я хочу пойти. Если уж собираюсь… Если мы собираемся здесь жить, я должна лучше узнать местность.

Я качаю головой, тихо фыркаю.

— Что?

Но я молча достаю непромокаемое пальто из кладовки.

— Ну, Эдвард, намекаешь на то, что я женщина и не могу?

— Нет, Саммер! — Я поворачиваюсь к ней, она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Даже Руфус замер. — Это не имеет отношения к тому, что ты женщина. Все дело в тебе. Кто ты.

— Что? О чем ты говоришь?

Я качаю головой:

— Играешь в дом. Ведешь себя так, будто собираешься здесь остаться. А не ты ли недавно говорила, что никогда не задерживаешься на одном месте достаточно долго.

— Слушай, Эдвард, это совсем другое дело. Я хочу сделать то, о чем просила Кэтрин.

— Как долго, Саммер? Месяц, два?

Она не может не видеть, как сильно меня это тревожит. Или ей все равно.

— Ты знаешь, как долго.

— Ах да, год. А потом уйдешь и даже не оглянешься.

— Нет, все не так.

Я пристально смотрю на нее, стараясь успокоиться. Бабушка поставила нас в такое положение, и в том, что хочу гораздо большего, я могу винить только себя. Ее вины тут нет.

— В любом случае тебе не нужно вовлекаться в это, — стараюсь говорить мягко. — Я довольно долго управлял поместьем, знаю персонал и все порядки.

Она облизывает губы.

— Но я хочу помочь. Мне нравится быть чем-то занятой.

— Прошлой ночью ты сказала, что хочешь продолжить дело бабушки. Так сделай это. А я позабочусь об управлении поместьем.

Я засовываю руки в карманы и поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Но, Эдвард, я думала… Прошлой ночью… Что мы…

Она замолкает, смотрит на меня, будто я должен закончить предложение за нее. Но я могу сейчас лишь погрузиться в водоворот воспоминаний о прошлой ночи. Она в моих объятиях, мои губы на ее губах, она доверилась мне.

Дыши. Говори.

— Прошлая ночь была ошибкой. Мы оба находились в странном состоянии. Возвращение сюда, наследство, воспоминания, твой кошмар. Все это.

— Хочешь сделать вид, будто прошлой ночи и не было вовсе? И все это ошибка?

— Именно этого я и хочу.

И я ухожу. Присоединяюсь к Дэнни на крыльце, оставив ее стоять там, едва не плача. Жестоко ли так легко сказать ей в лицо, что это ошибка? После того, что мы пережили прошлой ночью?

Но какова альтернатива? Признать, что это что-то да значит? И я хочу большего, намного большего?

— Черт бы все побрал!

— Простите, сэр. — Дэнни хмуро смотрит на меня.

— Ничего. Пошли.

Прежде чем я вернусь обратно, буду молить о прощении… И о будущем, которого, ясное дело, у нас нет…

Саммер

Я чешу собаку за ушком, наблюдая, как быстро удаляется Эдвард.

— Не переживай, Руфус. Он сердится только потому, что не знает, как справиться с прошлой ночью. Но ничего, надеюсь, все наладится. А пока, дружок, тебе пора принять ванну.

Руфус скулит, я наклоняюсь к нему.

— Будет весело, обещаю.

Это и правда было весело, когда Руфус пытался играть в прятки, пока я пыталась помыть его, а не всю комнату для обуви. В конце концов, дело было сделано, и пес благоухал.

— Одно дело готово, Руфус, но впереди еще много работы!

Например, продолжить наследие Кэтрин.

Было бы неплохо обсудить некоторые идеи с Эдвардом, хотя складывалось ощущение, что он просто отмахнется от меня, предоставив свободу действий. У меня никогда не водилось денег, чтобы помогать на таком уровне. Да, в Азии, Африке и Латинской Америке я работала волонтером, красила дома, строила школы, клиники, преподавала английский язык. Но иметь сейчас деньги, чтобы заняться благотворительностью, совсем другое дело. И на другом уровне.

Эта идея наполняет меня энтузиазмом и нетерпением действовать.

Что же касается реакции Эдварда… Я не могу винить его за осторожность, за то, что он держит меня на расстоянии. Не с нашей историей и не с тем, как я живу сейчас.

Однако от этого не легче.

Я иду наверх, чтобы переодеться из мокрой одежды во что-нибудь удобное и теплое. Руфус следует за мной по пятам.

Что теперь?

Я смотрю на собаку:

— Как насчет экскурсии?

Руфус одобрительно лает.

Мы отправляемся в тур по дому. Я безмолвно благодарю Кэтрин за еще один неожиданный подарок, в то время как настоящий подарок, само поместье, пробуждает так много воспоминаний.

Замок почти не изменился, за исключением ванных комнат, которые были модернизированы, удивительного лифта, смонтированного в самом центре замка, и кинозала, похожего на театр в миниатюре. Мы приближаемся к моей старой спальне. Здесь повсюду деградация и сырость. Полы, которые нужно чистить, стены, которые нужно заново оклеить.

Я подхожу к двери спальни и вижу, что плетеное сердечко все еще висит там, провожу по нему пальцами с горько-сладкой улыбкой. Руфус толкает мою руку, я смотрю на него сверху вниз.

— Когда-то давным-давно, приятель, это была моя комната.

Поворачиваю ручку, толкаю дверь. Петли протестуют, будто ими не пользовались годами, а внутри дневной свет приглушен тонкими задернутыми шторами. Мебель покрыта пыльными простынями, двухъярусные кровати разобраны, а стены оклеены теми же розово-белыми обоями с изображением фламинго и облаков.

Мгновение я просто стою, вбирая в себя все это.

Эдвард прав: комната требует ремонта.

Сырость здесь еще сильнее, она скапливается вокруг окон, в углах, в воздухе ощущается некоторая прохлада. Но ничто из этого не умаляет воспоминаний. Я по-прежнему слышу смех, представляю, как дети бегают вокруг, а я пытаюсь заниматься своими делами, уткнувшись в книгу о путешествиях, мечтая о приключениях, которые однажды испытаю.

— И я отправилась в эти приключения, — говорю я, глядя на Руфуса. — Повезло мне, да?

Вот только сейчас, стоя в этой комнате, не могу избавиться от ощущения, будто в моей жизни что-то пошло не так. Ведь состояние достижения, самореализации так и не пришло. Приключения… И все эти вещи в моем списке желаний… Я ни разу не ощутила умиротворения. Не почувствовала себя счастливой.

Письмо Кэтрин не дает мне покоя. И ее предупреждение тоже.

Я беспокоюсь, а вдруг ты не остановишься, и жизнь пройдет мимо тебя, и ты никогда не почувствуешь, что значит это — быть довольной, счастливой, любимой.

Может быть, Кэтрин права.

Не потому ли, что ты, находясь в объятиях Эдварда прошлой ночью, чувствовала себя очень довольной?

Я прогоняю эту мысль. Это не так. Мне не нужен кто-то, чтобы чувствовать себя счастливой и удовлетворенной. Единственный человек, который может дать мне это, — я сама.

— Разве это не так?

Руфус лает, явно соглашаясь со мной.

Продолжение дела Кэтрин, несомненно, станет шагом в правильном направлении.

— Идем, приятель. Мне нужно поговорить с благотворительными организациями, организовать мероприятия по сбору средств. И я точно знаю, с чего начать.

Я возвращаюсь в новую спальню, беру фотографию, на которой мы с Кэтрин вдвоем занимаемся подготовкой к балу сказок на Хеллоуин.

До тридцать первого октября остался месяц. За это время можно многое успеть, правда?

— Все возможно, если ты настроишься на это, Саммер.

Мягкий голос Кэтрин обволакивает и подбадривает меня.

— Как думаешь, Руфус, у меня получится?

Пес смотрит на меня и наклоняет голову, его глаза, выглядывающие из-под густых бровей, слишком скептичные и напоминают мне об Эдварде и его предостерегающем тоне.

— Ну что ж, организация подобных мероприятий — большая работа.

И если когда-нибудь мне понадобилась бы дополнительная мотивация, то вот она, прямо здесь.

Глава 11

Саммер

В Гленробине царит хаос. Буквально.

Повсюду коробки.

Джеймс — мой незаменимый помощник.

Сегодня мы собираем элементы сцены для бала. Руфус, конечно же, крутится рядом, добавляя хаоса.

— Так, я думаю, мы перенесем это в бальный зал, как только…

— Что за черт?!

Эдвард упал в коридоре, споткнувшись об одну из коробок. Мы с Джеймсом втягиваем головы в плечи.

— Простите, сэр, я сейчас распоряжусь, чтобы тут все убрали.

— Это моя вина, — быстро вставляю я. — Я настояла, чтобы мы проверили содержимое коробок, прежде чем доставлять их.

Эдвард смотрит на меня, и я на долю секунды замечаю в его глазах вспышку чего-то, правда, тут же его взгляд становится прежним, привычным для меня в последние две недели. Взгляд, который превратил бы в камень любого.

— Что все это значит?

— Это для бала. — Я стараюсь говорить спокойно. — Бал на Хеллоуин, помнишь? Я же говорила тебе, что устраиваю его.

Он снова смотрит на коробки, на его лице появляется выражение удивления. Неужели он меня не слушал? Если бы мне кто-нибудь сказал, что можно жить с человеком и абсолютно не интересоваться его жизнью, не слушать, что он тебе говорит, я бы сказала, что это чушь. Но Эдвард доказал обратное, и я не хочу признавать, как сильно это ранит.

Я почти не видела его с нашей ночи вместе. Находясь дома, он запирается и работает в своем кабинете. А в тех редких случаях, когда появляется, все его внимание приковано к телефону. За завтраком его спутником является планшет.

Обедает он в кабинете. Ужин — единственное время, когда он удостаивает меня своим присутствием, но даже тогда его мысли витают где-то далеко, и мы ужинаем практически в тишине.

Не то чтобы я тосковала по нему. Ни в малейшей степени. Честно.

Я же заново знакомилась с замком и окрестностями, изо всех сил стараясь почувствовать себя как дома. И я рада, что у меня теперь есть Руфус, моя маленькая тень, ой, точнее, большая тень.

И благодарна Джеймсу и Мари, таким открытым и гостеприимным. Они изо всех сил старались компенсировать заметную отчужденность Эдварда.

И я так рада, что могу использовать во благо деньги и имя Кэтрин, устроив в ее честь бал на Хеллоуин.

Я поговорила с представителями местного детского дома и социальными службами, увлеченными этой идеей так же, как и я. Имя Кэтрин предоставляет быстрый доступ ко всему, что мне нужно — благотворительным организациям, поставщикам провизии, артистам, сценографам. Важные посетители с большими кошельками, гости, молодые и пожилые — все выстроились в очередь.

Это будет вечеринка года! Не могу дождаться!

Правда, Эдвард немного омрачает настроение. Я отчаянно хотела обсудить мои идеи, привлечь его, получить согласие на планы. Он бы знал обо всем этом вдоль и поперек, если бы захотел послушать.

А он пренебрежительно отозвался о каждом разговоре, в который я пыталась его втянуть.

Вот поэтому его пустой взгляд раздражает меня. Я хочу подойти к нему, все обсудить. Лучше яростный спор, чем его угрюмое молчание. Однако меня удерживает чувство вины за то, что я ушла много лет назад.

— И когда это будет?

Я удивленно смотрю на него.

— Это бал на Хеллоуин, Эдвард, как думаешь, когда он состоится?

Он проводит рукой по волосам, выдыхает. Именно тогда я замечаю морщинки вокруг его глаз и тени под ними. Это из-за меня?

— Да, верно.

— Слушай, — мягко говорю я, — мы скоро все уберем.

Он выглядит неуверенным, я бы и поговорила с ним, все бы объяснила. Однако за спиной маячит Джеймс. И дело вовсе не в коробках. Если мы не обсудим наши проблемы в ближайшее время, тени под его глазами станут только хуже, как и атмосфера в стенах замка.

— Просто скажи мне, что разбираешься в бюджете этого мероприятия. Оно должно собирать деньги, а не терять их.

Я прихожу в ярость. Я усердно работала круглые сутки, да и Джеймс тоже, а он смеет говорить мне…

В коридоре трезвонит старинный дверной звонок. Все смотрят на дверь.

— Это, должно быть, Хуан.

Эдвард идет к двери, перепрыгивая через коробки, не подозревая, что оставляет меня кипящей от ярости.

— Мы выпьем кофе в моем кабинете, Джеймс.

— Конечно, сэр. Как только я…

— Сейчас!

— Конечно, сэр.

Джеймс поспешно ставит коробку, которую держит в руках, а я прикусываю язык. Вот бы сказать ему, чтобы забыл грубую просьбу Эдварда, но я не желаю доставлять ему еще больше неприятностей.

— Я ненадолго, Саммер.

Я понимающе улыбаюсь. Джеймс поспешно уходит.

Эдвард открывает дверь, я смотрю ему в спину, едва ли не прожигая взглядом дыру в нем.

— Хуан, я так рад тебя видеть.

Какой жизнерадостный голос! Я еще больше распаляюсь в гневе.

Корчу рожицу и пародирую Эдварда: «Я так рад тебя видеть!»

О, черт!

Хуан смотрит мимо него. Прямо на меня. Он наверняка заметил мои кривляния. Я натянуто улыбаюсь и широко распахиваю глаза. Эдвард ловит взгляд своего друга, поворачивается ко мне лицом.

— Хуан, познакомься с Саммер. Саммер, познакомься с Хуаном — моим хорошим другом и коллегой.

— Я знаю, кто она. Мы уже общались.

Хуан идет ко мне, оставляя Эдварда стоять у двери. Насыщенная смуглая кожа, тщательно уложенные черные волосы, глаза такие же дружелюбные и теплые, как и улыбка.

— Приятно познакомиться с тобой лично, Саммер.

— Мне тоже. — Я улыбаюсь ему, он наклоняется, целуя меня в обе щеки, обдавая очень дорогим лосьоном после бритья.

— Я думаю, Эдвард специально прятал тебя.

Он бросает дразнящий взгляд на друга, я хихикаю, как подросток. Ладно, с Эдвардом я разберусь позже.

— У меня есть кое-что для тебя.

Я чувствую, как нарастает любопытство Эдварда, когда Хуан достает из внутреннего кармана пиджака карточку и передает ее мне.

— Ты говорила, что можно отправить приглашение по электронной почте, но я решил захватить его с собой, раз уж собирался сюда.

— Приглашение? — Эдвард подходит ближе, хмуро глядя на перламутровый прямоугольник.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста.

— Приглашение? — На этот раз Эдвард спросил с нажимом.

— На бал в честь Хеллоуина. — Я мило улыбаюсь. — Мы только что об этом говорили.

Он издает горловой звук. Рычание? Становится все интереснее.

— Ой, ну не смотри так расстроенно, ты тоже приглашен. Ты — мой Прекрасный принц.

Хуан давится от смеха. Клянусь, я слышу, как Эдвард чертыхается себе под нос. Сам виноват. Если бы нашел время поговорить со мной, сейчас бы так не удивлялся.

— Что ж, если погода не подведет, — говорит Хуан, — вы получите волшебную зимнюю страну чудес, которую можно будет добавить к вашей сказочной теме.

Я смотрю на улицу и морщусь. Белое покрывало быстро стелется по земле.

— Это, безусловно, поможет сохранить ледяные скульптуры, но, если гости не смогут приехать, бал вообще не состоится.

— Не беспокойся об этом. Эдвард позаботится о том, чтобы дороги были расчищены, не так ли, Эдвард?

Он хлопает друга по спине. А друг выглядит так, словно хочет кое-кого вздернуть. Не очень, правда, понятно, кого именно, меня или Хуана.

— Отлично. Тогда я оставляю эту работу в твоих заботливых руках, мой принц.

Я хлопаю ресницами, глядя на него, и подавляю смех при виде выражения его лица. Ладно, возможно, «мой принц» это слишком, но заводить его так весело! Он что-то ворчит себе под нос, а я для пущего веселья подскакиваю к нему и целую в щеку.

— Спасибо.

Его глаза, глубокие, дикие, опасные, встречаются с моими. Я отступаю и отворачиваюсь, прежде чем Хуан увидит больше, чем должен.

Еще долго после того, как он ушел, я ощущаю дрожь в теле. Если бы мне достало ума зациклиться на этом, я бы, скорее всего, забеспокоилась. Но я не зацикливаюсь, мне есть чем заняться.

Нужно разобраться с коробками и выгулять собаку, любящую поваляться в снегу.

— Итак, Руфус, сначала коробки, а потом гулять. Договорились?

Собака радостно лает.

Эдвард

— Ты выглядишь так, словно нуждаешься в чем-то покрепче кофе.

Я бросаю взгляд на Хуана. Не его вина, что я в таком состоянии. Не могу уснуть. Не могу есть. Она доминирует над каждой моей мыслью. Во сне и наяву.

Хуан ставит чашку и смотрит на мой сжатый кулак.

— Так, кофе здесь точно не поможет.

Я заставляю себя расслабиться.

— Сейчас только три часа дня, Хуан.

— Ну и что? А где-то уже вечер. Я налью нам выпить, хорошо?

Он уже встал и направляется к антикварному японскому бару с напитками, гордости и радости бабушки.

— Скажу одно: у Кэтрин всегда был полный запас этой штуковины. Знаешь, я пытался заполучить односолодовый виски пятидесятилетней выдержки, — он поднимает бутылку, — с удовольствием заплатил бы за него приличную сумму, но его не было.

— Угощайся, — выдавливаю я, направляясь к окну.

Смех Саммер доносится до меня через стекло за секунду до того, как она появляется. Яркий всплеск цвета. Ее красное пальто — еще одна отличная покупка — вспыхивает, когда она крутится на месте, светлые волны волос выбиваются из-под зеленой шапочки, возбужденный Руфус скачет вокруг нее, гоняясь за игрушкой, которую она держит в руке.

Мне бы отвернуться в тот момент, когда я услышал ее:

— С удовольствием, но если только ты присоединишься ко мне.

Я отвожу взгляд от окна и вижу, что Хуан пристально изучает меня.

— Твой водитель здесь?

— Точно.

Пока он это говорит, мое внимание привлекает появление за окном кого-то еще.

— Точно.

Водитель Хуана подходит к Саммер. Она останавливается, одаривает его улыбкой, ее щеки порозовели, лицо сияет. Она смеется над тем, что сказал мужчина. Я чувствую боль глубоко в груди, страстное желание. Хочу сам заставить ее так смеяться. Чтобы сверкали ее глаза, когда она смотрит на меня. Я хочу! Хочу!

Хуан подходит и становится рядом со мной у окна. Передает мне стакан и смотрит в окно, на водителя, Руфуса, Саммер.

— Похоже, я понимаю.

— Сомневаюсь. — Я делаю глоток согревающей жидкости и мечтаю, чтобы она уняла жжение под ребрами.

— Никогда не видел тебя таким. Не из-за работы и уж точно не из-за женщины.

— Хотел бы я посмотреть, каким будешь ты, если тебя заставят жить целый год с такой женщиной.

— Я сказал, что разберу завещание на части и избавлю тебя от этого, но ты велел все прекратить.

— Потому что бабушка хотела, чтобы она жила здесь. Она хотела дать ей дом.

— Она хотела, чтобы и у тебя был дом.

Я хмыкаю. Похоже, у меня появилась действительно неприличная привычка.

— Ты забываешь, что я прочитал письмо. И завещание тоже. Она довольно ясно дала понять, чего хочет и почему выбрала Саммер.

— Саммер другая, она особенная.

— Особенная для кого? Для твоей бабушки или…

Едва заметная улыбка касается моих губ, когда я смотрю на Саммер.

— Она довольна привлекательна.

— Она недоступна для тебя, — резко бросаю я, не в силах подавить неуместную ревность.

— Остынь. Кстати, чтобы ты знал, я оскорблен, что ты думаешь, будто я стал бы ухаживать за чужой женщиной.

— Она не моя женщина.

Хуан выгнул бровь:

— Нет? Ты меня одурачишь.

Я молчу, глядя на улицу. Все мои мысли занимает Саммер.

— Итак, если она не твоя женщина и ничего для тебя не значит, в чем проблема? Дело ведь явно не в наследстве, которого она, как ты считаешь, недостойна.

Я смотрю на Хуана. Он, сузив глаза, наклоняет голову:

— Ты влюблен в нее, да?

Я молча смотрю на него, мне трудно дышать, грудь словно зажата в тиски, пульс учащается.

Так ли это? Или именно это убивает меня? Почему давление оттого, что я снова нахожусь рядом с ней, зная, что она в конце концов уйдет, доминирует над каждой моей мыслью, и я не могу это контролировать?

Хуан мягко улыбается мне:

— Понимаю, я не очень-то разбираюсь в любви, но моя тетя клянется, что через несколько секунд после встречи с моим дядей она поняла, насколько он ей нужен. Любовь с первого взгляда, полагает она, и, черт возьми, они женаты уже сорок лет и по-прежнему похожи на тех влюбленных подростков, которые вместе сбежали из Колумбии. И это довольно мило.

Я хмыкаю. Что за привычка?

— Послушай, Эдвард, если она та самая, так действуй. Сделай хоть что-нибудь.

— Не могу.

— «Не могу». Нет такого слова в твоем словаре. Ты сам сказал мне это десять лет назад, когда я опасался, что мы не сможем спасти компанию по возобновляемым источникам энергии. Но мы сделали это. И добились даже гораздо большего.

— Это бизнес.

— А мне кажется, ты просто боишься.

— А если и так. — Я просто устал отрицать это.

— Приятель, да у тебя действительно все плохо.

Что я могу сказать? Только согласиться. Не знаю, что с этим делать.

— Значит, проблема в этом? Ты ей не нравишься?

Не нравлюсь? Ха! Я ей нравился, пока не оттолкнул от себя.

— Я ей достаточно нравлюсь. Когда я не веду себя как осел.

— Так исправь свое отношение и иди за ней. Чего уж тебе терять-то?

— Ее. — Простой и болезненный ответ. — Она здесь не собирается задерживаться. По ее собственному признанию, она никогда не задерживается на одном месте надолго, чтобы обрасти связями и завести отношения.

— Похоже на кого-то, кого я знаю. Нет, серьезно, может, вместо того, чтобы переживать, стоит стать мужчиной, ради которого хочется остаться?

Что-то меняется внутри меня. Появляется какое-то чувство. Надежда?

— Используешь мои слова против меня же?

— Что-то вроде. — Хуан сжимает мне плечо в знак ободрения, поддержки. — Ты никогда не уклонялся от риска в бизнесе. А в собственной личной жизни пасуешь?

Глава 12

Саммер

— Эдвард!

Мое сердце подпрыгивает. Я замечаю его буквально рядом с собой. Воротник пальто высоко поднят, руки глубоко в карманах, глаза сверкают из-под темно-синей шапочки. А неплохо он смотрится в шапочке, такой повседневный.

Я так заигралась с Руфусом и не заметила, как он пришел. Руфус же очень доволен, видя Эдварда. Радостно тявкает, бросается на него.

— Прости. — Эдвард наклоняется погладить Руфуса, но смотрит по-прежнему на меня. — Я не хотел тебя напугать.

— Ты и не напугал. Мы просто баловались. Хуан ушел?

Руфус катается перед ним, требуя внимания. Эдвард чешет ему живот.

— Да.

Я отряхиваю снег и подхожу к нему.

— Прошу прощения за беспорядок в холле, не хотела, чтобы что-то передвигали, пока я все не проверю.

— Понимаю.

Он смотрит на меня. Эти мягкие карие глаза лишают дара речи, их внезапная теплота так неожиданна.

— Прости, я был невыносим.

Я складываю руки на груди, поджимаю губы и искоса смотрю на него.

— Тебе сделали еще одну лоботомию?

Он смеется. Глубокий и безудержный смех — это все, чего я жаждала с момента нашей встречи с мистером Макалистером.

— Нет… Может быть. — Он нерешителен. — Можно присоединиться к вам?

— Ты спрашиваешь, можешь ли ты поиграть с нами? — Я удивлена.

— Ну да.

— Ты уверен, что можешь позволить себе проводить время вдали от своего рабочего места? Последние две недели ты почти не отрывался от работы.

Он морщится:

— Знаю и очень сожалею об этом.

— Что с тобой произошло? Что сделал с тобой Хуан?

— Вразумил немного.

Он поддразнивает меня, но мне больше не смешно. Я в замешательстве. И мне больно. Неужели он ожидал, что я встречу его как ни в чем не бывало. Переходя от ненависти к отчужденности, от капризности к этому… Я не смогу защитить мое сердце, если он будет продолжать вот так застигать меня врасплох.

— Пойдем, Руфус, я обещала тебя выгулять как следует.

Я поворачиваюсь. Руфус вскакивает и бежит за мной по пятам. Я направляюсь к лесу.

— Саммер!

Я слышу его шаги позади, но не оборачиваюсь.

— Что?

— Мне действительно жаль.

— Я тебя услышала.

— Мне не следовало так разговаривать с тобой и набрасываться на Джеймса.

— Ясно. — Я останавливаюсь, поднимаю торчащую из снега палку, бросаю ее Руфусу, тот помчался за ней. — За что еще ты хочешь извиниться, раз уж начал?

Он вздыхает:

— Прости, что отгораживался от тебя последние две недели.

Легкая улыбка касается моих губ.

— И?…

— За то, что не помог с подготовкой бала к Хеллоуину. И не позволил тебе познакомиться с делами поместья.

Руфус приносит палку, бросает ее у моих ног. Я ее снова бросаю.

— Я рада, что ты наконец-то…

— И еще я прошу прощения за это…

— Что?

Начинаю поворачиваться, но слишком поздно. В одной руке он держит воротник моего пальто, а в другой — комок снега и…

Я задыхаюсь, выгибаюсь дугой от ледяной струйки, стекающей по спине.

— Эдвард! Ах ты…

Он отпрыгивает назад.

— В любви и на войне все средства хороши!

— Ты пожалеешь об этом!

— Это угроза?

— Обещание. — Он быстро пятится, а я леплю снежок. — Ты же помнишь, я метко бросаю. Он смеется, его глаза такие живые, а щеки — розовые. Я кайфую от этого. Кайфую от него.

Я прицеливаюсь и бросаю, попадая ему в плечо, когда он пригибается и лепит снежок. Я с визгом убегаю, Руфус прыгает рядом со мной. Я скорее чувствую, чем вижу, как мимо справа от меня снежной пылью пролетает снежок. Следом еще один. Руфус прыгает за ним, наваливаясь на меня огромным телом, пока ловит снежок. Потом мы падаем оба. Мягкий снег смягчает наше падение.

— Саммер!

В голосе Эдварда паника. Он гулко топает, приближаясь к нам. Я жду своего часа. Руфус скулит и лижет мне лицо, но я лежу тихо, закрыв глаза. В руках снег.

Надо просто подождать.

Холодный воздух обдувает меня. Эдвард опускается на колени, горячо дыша мне в шею.

— Саммер! Ты в порядке?

Сейчас!

Резко открываю глаза. Мои руки, полные снега, соединяются по обе стороны от его лица. Я торжествующе улыбаюсь.

— Попался!

— Ах ты проказница!

Я смеюсь, он стряхивает снег, осыпая им меня. Он смотрит на меня. Его глаза сверкают, в них пляшут чертики. Потом он замирает.

Мир застывает. Наше дыхание становится коротким, тяжелым. Он так близко. Я сглатываю, не в силах вздохнуть полной грудью. Даже Руфус садится, заинтригованно поскуливая.

— Саммер?

Это стон, рычание, мольба. Потом его руки, сдвигая шапочку, оказываются в моих волосах. Он целует меня. И да помогут мне небеса, я тону. Тону в море ощущений. Так много холода подо мной, так много тепла наверху. И мои руки в его волосах притягивают его ближе.

Я прижимаюсь к нему всем телом.

Боюсь, он внезапно испарится, перестанет меня целовать. Боюсь, что это не реально. Мечта наяву. Очень реалистичная мечта наяву.

А вдруг он потом пожалеет об этом? И снова отгородится от меня?

Я прижимаюсь к его груди, прерываю поцелуй.

— Я не могу. Ты отгораживаешься от меня, это слишком больно.

— Мне так жаль, Саммер. Я никогда не хотел причинить тебе боль. — Он берет мое лицо в ладони, проводит пальцами по моим щекам. Его глаза завораживают интенсивностью, искренностью. — Я просто не знал, как себя вести, как двигаться вперед.

— Тебе никогда не казалось, что ты слишком много думаешь?

Он смеется глубоким горловым смехом, это резонирует во мне, согревая и волнуя одновременно.

— А тебе никогда не казалось, что ты думаешь мало?

Я пытаюсь вырваться из его объятий, но он крепко держит меня.

— Эй! Хочешь, чтобы тебе прилетело еще больше снега? Я ведь готова ко второму раунду.

— Существует единственный вид второго раунда, который меня интересует, и он имеет отношение к теплому разнообразию в помещении, а не к снежному покрову под нами.

У меня перехватывает дыхание.

— Ты серьезно?

— Я никогда не был таким серьезным, как сейчас.

Паника, возбуждение, желание. Могу ли я доверять ему?

— Я серьезно, Саммер. Я вел себя отвратительно. Не знаю, надолго ли ты вернулась в мою жизнь, год, месяц, но я был так сосредоточен на том, что однажды ты уйдешь, и упустил из виду, что у нас может быть настоящее.

— Какой идиот сосредоточится на финале, не насладившись сначала историей, а, Эдвард?

Его глаза блестят.

— Действительно, какой?

Он целует меня, я целую его.

— Думаю, мы должны кое-кого выгулять, — бормочу я ему в губы.

Руфус одобрительно лает.

Эдвард прижимается лбом к моему лбу.

— Ладно. Идем, а потом?

Я кокетливо подмигиваю и тащу его по тропинке.

— Потом? Я могу посвятить тебя в планы на бал, пока мы гуляем, если ты, наконец, готов выслушать. Но сначала я хочу, чтобы ты знал: я контролирую бюджет.

Он морщится:

— Знаю. И доверяю тебе. Мне не следовало тебе этого говорить.

— Да, не следовало. — Я позволяю волнению прорваться наружу. — Я так взволнована этим, Эдвард. В качестве основы взяты старые планы Кэтрин. Это своего рода дань уважения ей и всему, что она сделала. Ледяные скульптуры — дополнительное украшение. Погода такая прекрасная. Только представь лица детей, поднимающихся по дорожке посмотреть на скачущих лошадей, танцующих принцесс, сверкающих в лунном свете? И гирлянды, которые я запланировала. Это будет волшебно и…

Он странно смотрит на меня, мои щеки начинают гореть.

— Что?

— Знаешь, ты очень сексуальная, когда становишься такой.

— Какой?

— Вдохновенной, страстной.

Я хмыкаю.

— Я напомню тебе эти слова в тот день.

— В какой день?

— В день бала. — Я обвиваю руками его шею и с озорной улыбкой смотрю на него снизу вверх. — Когда увидишь свой костюм. Неужели ты думал, что Прекрасный принц — это просто имя, взятое из воздуха?

— Саммер. — Он растягивает мое имя, и я еле сдерживаюсь от смеха.

— Это сказочный бал, Эдвард. Костюмы обязательны, особенно для нас с тобой, как хозяев. Он хмурится. Потом его глаза заискрились.

— Точно. Подожди, если я принц, то кто ты?

— Золушка, конечно. Вполне уместно, тебе не кажется?

Его улыбка, медленная и страстная, когда он обнимает меня, прижимая ближе.

— Хочешь сказать, ты бедная девушка, с которой плохо обращаются и которую нужно спасти?

Я давлюсь смехом.

— Едва ли! Я никогда не нуждалась в мужчине, который бы спасал меня.

Я заигрываю с волосами у него на затылке.

— Тем не менее я сыграю эту роль в тот день, если ты пообещаешь сыграть свою?

— Умно, Саммер, очень умно.

— Убедительно. Думаю, ты именно это имеешь в виду.

— Умно, убедительно, хитро, — он прижимается губами к моим губам, — и очень, — он прикусывает мою нижнюю губу, — сексуально.

Эдвард

Мы мчимся в спальню быстрее, чем это считается нормальным для взрослых людей. Но мы будто одержимы. Бешеный жар, бегущий по венам, вытесняет здравый смысл.

На ходу мы просим Джеймса сообщить Мари, что ужин должен быть отложен на час. Если Джеймс сочтет просьбу или нашу растрепанную одежду странной, он и бровью не поведет.

Никто не должен нас беспокоить. Только в случае пожара.

В ту секунду, когда она переступает порог, я пинком захлопываю дверь и прижимаю Саммер к себе. Не могу насытиться ею. Клянусь, две недели без этого довели меня до безумия.

— Она заперта? — Саммер шепчет прямо мне в губы, срывая с меня одежду.

— Думаешь, кто-то собирается нам мешать после того, как мы попросили не делать этого? Она хихикает.

— Хорошее замечание.

Я бросаю пальто на пол, скидываю ботинки, ведя при этом ее задом к кровати, она тоже снимает и бросает одежду на пол. Одежда разбросана везде. Саммер, обнаженная, наконец, прижимается ко мне.

— М-м-м, как хорошо, — прижимая ее крепче, шепчу я.

Она подпрыгивает и обхватывает ногами меня за талию.

— Пожалуйста, скажи мне, что у тебя теперь есть презервативы?

Я качаю головой, заглушаю поцелуем ее разочарованный стон и прижимаю ее бедра к себе.

— Но ты сказал…

— Я, дурак, знаю, что сказал. И доверяю тебе, если ты доверяешь мне.

— Конечно. — Она держит мое лицо в своих ладонях, смотрит мне в глаза. — Всегда.

Не могу поверить, что так долго держался на расстоянии. Опасался риска, когда выигрыш так велик и совершенен. Это она! Вся она! Если она примет меня, пустит корни, доверится.

Но я не говорю этого вслух. Она просто не готова это услышать. Пока нет.

Вот я и молчу. Говорю лишь каждым поцелуем, каждым движением языка, пальцев о том, что чувствую, чего хочу, о чем мечтаю в будущем.

Знаю, где-то вдалеке тикают часы. Ее часы. Время, которым она живет.

Но я устал плясать под ее дудку. Устал сопротивляться этому.

— Могу я спросить тебя кое о чем, — раздается ее голос в темноте некоторое время спустя.

Я прижимаюсь поцелуем к ее волосам, притягиваю ближе, невидящим взглядом уставившись в потолок.

— Что угодно.

Дело в том, что я ничего не стал бы от нее скрывать. Обнажил бы свое сердце прямо сейчас, если бы был уверен, что это удержит ее здесь, не заставит сбежать.

— Почему я? В смысле, почему Кэтрин выбрала меня в качестве наследника? Из всех ее приемных детей за все годы. Почему я?

— Она любила тебя.

— Она любила нас всех, Эдвард.

Я глубоко вздыхаю.

— Дело в том, что ты была другая. У тебя никого не было.

Она отодвигается, смотрит на меня явно в замешательстве.

— Как и у других детей.

— Бабушка брала на воспитание детей, с которыми было трудно дома, Саммер. Во многих случаях братьев и сестер. Просто для того, чтобы они могли не разлучаться. Но ты была намного старше, и у тебя не было братьев и сестер. Ты была… Ты была…

— Трудным подростком?

— Да.

— И я была не нужна людям?

— Ты мне нужна.

Вырываются эти слова из самой глубины моего сердца, выдавая меня, но она слишком погружена в свои переживания, чтобы заметить это.

— И Кэтрин.

Ее улыбка так грустна, что я прижимаю ее к себе, стараясь утешить.

— Да, и ей тоже. Ей было наплевать на все дома, через которые ты прошла. Ей важно было подарить тебе дом. Она хотела быть родителем, который… Который… — Мой голос срывается, когда ее нижняя губа дрожит, и она опускает глаза, скрывая от меня слезы. Я глажу ее по волосам, целую в макушку, приподнимаю ее подбородок, чтобы она посмотрела на меня. — Она выбрала тебя, потому что хотела, чтобы ты снова вернулась домой.

Блестящими от слез глазами она смотрит на меня.

— Она хотела, чтобы и ты вернулся домой.

— Знаю.

Да, это так. Бабушка хотела, чтобы мы жили вместе, стали настоящей семьей. Она верила, что мы принадлежим друг другу.

— Это место будет твоим домом столько, сколько захочешь, Саммер.

— Ты не можешь мне этого обещать.

— Могу.

Она качает головой, отталкивается от моей руки, пряча от меня глаза. И прячась от меня.

— Однажды ты захочешь остепениться. Поселись с кем-нибудь, — говорит она мне. — Вдруг кто-то не захочет, чтобы я находилась рядом.

Ты и есть этот кто-то.

Эти слова прожигают дыру в моем сердце, отчаянно вертятся на языке.

— Никогда, Саммер. Это я могу тебе обещать.

Скрежет в дверь нарушает тяжелую тишину. Саммер поднимает голову.

— Это Руфус.

Она приподнимается, но я мягко толкаю ее назад.

— Я впущу его.

Она улыбается.

— Ты знаешь, что он спит со мной каждую ночь?

— Знаю, — улыбаюсь я в ответ.

Открываю дверь. Руфус тут же врывается в комнату и мчится к кровати. Запрыгнув на нее, нарезает круги, ища себе местечко поуютнее.

— У него есть пунктик — прижать мои ноги. Лечь на них. Не важно, лежу я или стою, он обязательно устроится на моих ногах.

— Мне нравится ход твоих мыслей, Руфус, — бормочу я.

Присоединяюсь к ней под одеялом. Она прижимается ко мне, уютно устроившись в моих объятиях. Я, захватывая зубами ее мочку, борюсь с желанием провести губами ниже.

— Подло было бы вышвырнуть его, чтобы заняться с тобой тем, что мне хочется.

Она издает сонный смешок, прерываемый зевком.

— Ты ненасытен.

— Ты жалуешься?

— Никогда.

— А если лет через десять ты станешь жаловаться? — Я говорю это в пылу момента, но, как только слова слетают с губ, задерживаю дыхание, заставляю тело расслабиться.

— Ты такой забавный, Эдвард. Знаешь, ты мне нравишься таким. Не меняйся.

Она думает, что я шучу, но это не так.

Теперь я это знаю.

Я хочу ее. Я люблю ее. И сделаю все, что в моих силах, чтобы удержать ее.

Потребуется некоторое время, чтобы убедить ее, что она хочет того же. И благодаря бабушке у меня этого в избытке.

Глава 13

Саммер

— Саммер!

Крик Эдварда вырывает меня из нервного, возбужденного состояния. Сегодня бал. Сегодня! Молюсь, чтобы все прошло хорошо.

А вдруг он зовет меня, поскольку что-то пошло не так.

Я вылетаю из спальни как раз в тот момент, когда он входит и сразу же вталкивает меня обратно, закрывая за собой дверь.

— Что случилось? — Я едва смогла выдавить эти слова.

Он качает головой, проходит мимо меня к окну, смотрит на подъездную дорожку.

— Какого черта здесь делают мои родители?!

О-о-о! Я прикусываю губу.

— Джеймс говорит, что ты их пригласила.

Он смотрит на меня, в его глазах молнии.

— Да.

— Зачем?

— Повторюсь, я в качестве основы использовала списки Кэтрин. Она никогда бы не вычеркнула твоих родителей из списка. Вот и я не стала.

— Но…

Он проводит рукой по волосам. В этот момент в вестибюле раздается голос его матери, требующей внимания от персонала. Я немного съеживаюсь, но остаюсь при своем решении.

— Почему это такая проблема, Эдвард? Здесь будет много других людей, и она подтвердила, что они останутся только на одну ночь, а завтра уедут. Это всего лишь двадцать четыре часа. И ты обмолвился, что где-то в глубине души надеялся, что однажды у тебя с матерью все наладится. По-моему, бал — отличный повод!

Он смотрит на меня, вытаращив глаза.

— Она твоя мать, Эдвард, а не убийца с топором. — Я неловко смеюсь. — Уверена, вы сможете пережить один вечер вместе. И да, ты ведь еще встретишься с отцом. По твоему собственному признанию, между вами все наладилось.

Я подхожу ближе, удивленная его реакцией.

— Прости. Я должна была сказать тебе. Хотела. Но ты сначала не слушал меня, а потом… Не знаю, наверное, опасалась, что ты меня отговоришь.

Он пристально смотрит на меня, я сжимаю его руку.

— Все будет хорошо.

— Мне бы твою уверенность.

— Я одолжу тебе немного.

— Я беспокоюсь о тебе и о том, как она воспримет нас.

Мои ресницы трепещут при слове «мы». Теперь мы — это «мы»?

Я облизываю губы, пытаясь подобрать правильные слова. Он отпускает мою руку и отходит, оставляя призрачный холод.

— Мы устраиваем эту вечеринку вместе. В Гленробине, Саммер. — Он запускает пальцы в волосы, не глядя на меня. — Ткнуть мою мать носом в наследство так рано — рискованный шаг.

И вдруг вот так просто холод и напряжение рассеиваются. Он говорит не о наших отношениях, а о нашем совместном владении поместьем.

— Я смогу справиться с твоей матерью, Эдвард.

Он касается моей щеки, смотрит на меня. В его глазах боль.

— Если она причинит тебе боль, Саммер, или что-нибудь скажет, клянусь богом…

Я зеркально отображаю его жест и прижимаю ладонь к его щеке.

— А если она причинит боль тебе, Эдвард, или скажет что-нибудь, клянусь богом…

Я целую его. Целую с благодарностью. Уверена, я в состоянии позаботиться о себе.

Я целую его до тех пор, пока мир за пределами этой комнаты не перестает существовать.

— Знаешь, — говорит он мне в губы, — один мудрый человек однажды сказал мне, что лучшая форма снятия стресса может оказаться между простынями.

И он подхватывает меня на руки. Несет к кровати, разбудив спящего Руфуса, кладет меня на кровать. Я отворачиваю голову, когда он наклоняется поцеловать меня.

— По-моему, невежливо заставлять гостей ждать, не находишь?

— Я скажу всем, что мы немного не успели с планированием и подготовкой.

— Мне нравится ход твоих мыслей. — Я стягиваю свитер, мои глаза жадно блуждают по нему.

— А мне нравится твой.

Эдвард

Сотый раз смотрю на часы. Она не опаздывает. Это я пришел рано. Поправляю галстук.

— Прекратите! — Мари шлепает меня по руке. — Всякий раз, поправляя галстук, вы нарушаете симметрию.

— Симметрию? — Я приподнимаю брови. — В моем наряде тьма оборок, а ты волнуешься из-за симметрии?

— Вздор! — Она поправляет кудрявый белый парик, усыпанный блестками, и машет мне волшебной палочкой крестной. — Вы очень похожи на принца!

Я смотрю на темно-синий жакет из атласной парчи с золотой отделкой и морщусь. На мне брюки, больше похожие на колготки, бриджи, жилет, украшенный цветочным узором, атласная рубашка.

— Знаешь, ты очень сексуальна, когда становишься такой.

— Какой?

— Вдохновенной, страстной.

— Я напомню тебе эти слова в тот день.

— В какой день?

— В день бала, когда ты увидишь свой костюм.

Я вспоминаю наш разговор и улыбаюсь.

— О, боже!

Мари ахает, прикрывая рот рукой, и смотрит мимо меня. Знаю я, куда она смотрит. Я медленно поворачиваюсь, поднимаю взгляд на вершину парадной лестницы.

А там она.

Саммер!

Волшебная. Чудесная. Словно вышла из сказки. Сегодня вечером она настоящая принцесса. И она моя. Только моя.

Я наблюдаю, как Саммер приподнимает юбку, открывая серебряные туфельки, спускается по лестнице.

Свет люстры играет на ее коже, платье, поверх вышитого серебром узора из птиц и бабочек на юбке и корсете в форме сердца. Настоящее произведение искусства. Достигнув нижней ступеньки, она одаривает меня застенчивой улыбкой. Это так на нее не похоже. Мое сердце подпрыгивает, я импульсивно протягиваю руку.

— Прекрасный принц к вашим услугам, принцесса.

Склоняю голову, но не сводя с нее глаз. Ее улыбка становится шире.

Я подношу ее руку к губам, касаясь костяшек пальцев коротким поцелуем.

— Выглядишь потрясающе. Готова приветствовать гостей?

Она неуверенно смеется.

— Хотела бы. Наверное, это самое страшное.

— Ну же, принцесса, — я подталкиваю ее, — ты путешествовала по всему миру, сталкивалась с трудностями, которые я едва могу себе представить. Голыми руками строила школы и дома. Выступала за права женщин, была за это заключена в тюрьму. Тебе, моя дорогая, не нужно бояться.

Она смотрит на меня снизу вверх, ее глаза сияют и расширяются с каждым словом. Она удивленно качает головой, поджав губы.

— Эдвард.

— Если не ошибаюсь, прибыли первые гости. Кстати, спасибо, что надела бриджи на Джеймса. Вряд ли ему пришло бы это в голову. Однако, несмотря на его внешний вид, нам тоже надо встретить их у двери.

— Конечно. Захотят ли твои родители присоединиться к нам?

Я хмыкаю.

— Моя мать любит появляться на публике. Она обязательно припозднится, что даст нам достаточно времени, чтобы оценить твои усилия прежде, чем она все испортит.

Она напрягается.

— Твоя мать могла бы удивить тебя.

— Могла бы.

Но не станет этого делать.

Я ранее пытался поговорить с матерью, призвать вести себя прилично. Но она не соизволила даже взглянуть на меня. Слишком занята приготовлениями — таково было ее оправдание. Скорее, избегает меня.

Остается надеяться, что она не устроит скандал на виду у богатых и влиятельных людей — гостей бала. Игнорирую панику, вспыхнувшую в ее взгляде при упоминании о существовании «нас». Я сумел исправиться, используя наследство в качестве прикрытия. Правда, она очень явно выдала себя, и я волнуюсь.

Отношения, которые мы построили, слишком хрупки, слишком новы. Малейший едкий комментарий моей матери может привести к тому, что они рухнут. Я не готов к такому развитию событий.

Саммер

Ах этот вечер! Все, о чем я мечтала. Даже больше.

Удивление в глазах гостей, когда они осматривают ледяные скульптуры, тыквы, осенние украшения. Взрослым это нравится не меньше, чем детям. От комплиментов и благодарностей, которыми меня осыпают, я чувствую себя принцессой.

Я хихикаю.

— Что теперь? — шепчет Эдвард, кружа нас по танцполу под старую классику. Мягкий свет канделябров и гирлянд усиливает блеск в его насыщенных карих глазах.

— Что ты имеешь в виду?

— Этот смех. Час назад ты смеялась над моими бриджами. Не хочу даже думать, что сейчас вызвало смех.

— Ты будешь смеяться надо мной.

— А мне кажется, будто смеешься надо мной ты. Снова.

— Если хочешь знать, я смеялась над тем, что в самом деле ощущаю себя принцессой.

Он усмехается.

— Наслаждайся. Ты заслуживаешь этого. — Он обнимает меня за талию и притягивает ближе. — Ты создала целый мир. — Он жестом обводит комнату. Дети и взрослые танцуют, разговаривают, смеются, носятся между сценами из сказок, совершают набеги на комнаты для переодевания, фотографируются в фотобудках. Все счастливы. — Ты взяла идею бабушки и воплотила ее в жизнь, добавив своего. Просто посмотри на веселье вокруг. А по поводу пожертвований у меня достоверные сведения, что ты собираешься побить рекорд Кэтрин.

— Я просто хочу, чтобы она гордилась мной.

— Это так.

— И это так по-детски. Даже не знаю, почему мы согласились прийти, а ты?

Голос перекрывает звуки музыки, пронзает меня, и я спотыкаюсь на полушаге. Если бы не Эдвард, я бы упала на глазах у всех.

Он уводит меня с танцпола, его поза столь же напряженная, как и моя. Он, понятное дело, тоже ее слышал. Я облизываю губы, поднимаю взгляд. Он не смотрит на меня. Его глаза устремлены на мать.

— Эдвард, все нормально.

— Нет, не нормально.

— Пожалуйста, я не хочу сцен. Мы добились огромного успеха. Аукцион прошел гораздо лучше, чем я предполагала.

— Аукцион, в котором она даже не участвовала.

— Ну, по крайней мере, она приложила усилия, чтобы принарядиться.

— Принарядиться?

— Да. Как ты думаешь, какие костюмы будут у нас, если она выбрала наряд злой мачехи? Все черное и угловатое. И, честно говоря, довольно пугающее.

Он улыбается.

— Это не костюм. Не волнуйся, принцесса, — шепчет он мне на ухо, и волнующая дрожь пробегает по моему телу. — Я буду защищать тебя.

— Ты уже говорил с ней?

Он снова напрягается.

— Мы обменялись любезностями. Я был сразу после Чарльза, но до поставщика провизии. — Он дразнится, но я чувствую его обиду. — Чарльзу устроили настоящий разгром из-за наследства, так что я был вынужден вмешаться. И, я так понимаю, с тобой она еще не говорила?

— Очевидно, я ниже поставщика провизии. — Я сдавленно усмехаюсь.

— Ты хозяйка бала. А она просто не может справиться со своей горечью.

Я морщусь.

— Я только ухудшила все, да?

— Ты и не смогла выиграть. Если бы ее не пригласила, это бы ее разозлило тоже. — Он смотрит мне в глаза. — Не позволяй моей матери портить сегодняшний вечер. Я серьезно, принцесса. — Он оставляет легчайший поцелуй у моего уха. — Забудь о ней, наслаждайся балом. Все остальные так и делают.

Я окидываю взглядом зал и улыбаюсь.

— Знаешь, я могла бы к этому привыкнуть.

— К чему?

— К тому, что ты называешь меня принцессой.

— Останься здесь надолго, и я буду называть тебя как тебе угодно.

Мое сердце колотится от страсти в его голосе. Он дразнит, верно?

Почему это кажется своего рода предложением? Требованием? Желанием, чтобы это стало чем-то большим?

Насколько большим?

Я прижимаюсь щекой к его груди, прячу от него глаза, растворяюсь в музыке и ровном биении его сердца.

Его мать продолжает парить на окраине, как назойливая муха, которая жужжит без устали достаточно близко, чтобы ее можно было услышать, но недостаточно близко, чтобы убрать.

Я больше не тот испуганный подросток, который убегал от ее резких слов, могу постоять за себя. Хотя это не значит, что мое место рядом с ее сыном.

Сейчас я прижимаюсь ближе к нему, позволяя его теплу прогнать холод.

И пока могу держаться за это чувство, пережить сегодняшнюю ночь, и завтра, и послезавтра… Пока не настанет день, когда мне придется попрощаться.

— Ты готова произнести речь? — интересуется он.

— Публичные выступления не самая сильная моя сторона.

— Ты справишься, — улыбается он. — Я собираюсь представить тебя, и это твой бал, не хочу красть у тебя славу.

— Ну, когда ты так ставишь вопрос…

Он подводит меня к музыкальной группе, берет микрофон. Дрожь внутри меня усиливается.

«Ты можешь это сделать, — убеждаю я себя. — Просто говори от чистого сердца, и это все, что нужно сделать».

Эдвард стучит по микрофону. Музыка прекращается, шум в комнате тоже. Обслуживающий персонал раздает бокалы с шампанским. Все прислушиваются к глубокому, резонирующему голосу Эдварда. Он смотрит на меня, протягивает руку.

— Леди и джентльмены, принцессы и принцы, рыцари и…

— Феи! — кричит маленькая девочка.

— И феи. Прошу вас, приветствуйте женщину, которая сделала все это возможным. Саммер Эванс!

Я подхожу к нему и на автопилоте беру бокал с шампанским с подноса проходящей мимо официантки.

— Пожалуйста, принеси мне пакет, Руперт. Меня сейчас стошнит.

— Тише, дорогая, люди услышат.

— Думаешь, меня это волнует?

Я замедляю шаг, бокал трясется в моей руке. Смотрю Эдварду в глаза и вижу в них теплоту и восхищение.

Беру микрофон из его рук.

— У тебя все получится, — шепчет он мне, когда я занимаю его место и нацепляю самую широкую и теплую из своих улыбок.

Я сосредотачиваю взгляд на детях.

— Спасибо всем, что пришли. — И поднимаю бокал в знак приветствия. — Приняв этот вызов месяц назад, я не была уверена, что справлюсь с этим. Но имя Кэтрин открыло множество дверей так же, как она открыла многие наши сердца, включая мое. Я слышала ее голос, он вселял уверенность в том, что я могу сделать все, что захочу. Немногие были готовы принять вызов, который я бросила в детстве, а она приняла. Приняла меня в своем доме, дала безопасное пространство, чтобы жить, учиться, любить и расти. Она верила, что ее цель в жизни — дать другим то, чего у них не было. Без нее я не знаю, где бы сейчас оказалась. Иметь возможность продолжать доброе дело Кэтрин от ее имени означает абсолютный мир. Большое вам спасибо за вашу щедрость. Ваши пожертвования превзошли наши самые смелые ожидания. Спасибо всем за столь потрясающий вечер. Пожалуйста, продолжайте веселиться и наслаждаться вечером. Нам доставляет огромное удовольствие развлекать вас здесь, в Гленробине. Мы обязательно повторим все это в следующем году! За детей!

Я поднимаю бокал, все следуют моему примеру. Раздаются радостные возгласы.

Вау! Я сделала это!

Я отдаю микрофон солисту музыкальной группы и понимаю, что меня окружает много людей, желающих поблагодарить и поздравить. Это чудесно! А где Эдвард? Я хочу, чтобы он был рядом. Разделил этот момент со мной.

Меня окликает репортер.

— Мисс Эванс, как насчет того, чтобы сфотографироваться с кем-нибудь из детей?

— Да, конечно.

Но я продолжаю стоять, выискивая в толпе Эдварда. И наконец, я вижу его. Со своими родителями. Его мать оживлена, лицо раскраснелось, глаза сверкают даже на расстоянии. И Эдвард…

Если бы взгляды могли убивать.

— Вот здесь.

— А?

Это репортер, он указывает на группу детей.

— Да, хорошо.

Я поспешно иду к детям, на лице широкая улыбка, хотя сердце сжимается от страха, даже паники. Я не отвожу взгляда от Эдварда и его родителей.

— А теперь, если вы повернетесь ко мне лицом и улыбнетесь…

Именно тогда его мать дает ему пощечину. Я застываю. Мне кажется или все в комнате застыли?

Да как она смеет! Меня трясет от ярости.

— Мисс Эванс! Мисс Эванс!

Журналист обращается ко мне. Я моргаю, фокусируясь. По-прежнему играет музыка, разговаривают люди.

Оглядываюсь на Эдварда и вижу, что он решительно выводит свою мать из комнаты, отец плетется позади. Похоже, никто ничего не заметил. Большинство взглядов приковано ко мне и детям, нас фотографируют.

Если сейчас же не возьму себя в руки, все поймут, что что-то не так.

Я заставляю себя широко улыбнуться.

— Давайте попробуем еще раз, хорошо?

Я опускаюсь на корточки и обнимаю детей. У меня есть работа, и ее нужно делать.

Я принцесса, и этот бал для них… Я разберусь со злой мачехой позже.

И я обязательно сделаю. В свое время.

Глава 14

Эдвард

— Ты действительно хочешь устроить сцену? Чтобы это зафиксировала пресса? С ума сошла? — Послушай, сынок…

Отец пытается встать между нами, но я настолько зол, что готов вышвырнуть ее прямо сейчас.

— Не думаю, что это поможет.

Я даже не смотрю на него. Моя ярость направлена на мать.

— Поможет? Какой человек примет приглашение на бал, цель которого — собрать деньги для детей из малообеспеченных семей, и будет вести себя так, как ты. Смотришь на все свысока, постоянно ворчишь, выказываешь полное пренебрежение к работе. — Работе? Ты имеешь в виду деньги? Мои деньги. — Они никогда не были твоими. — Я почти рычу от злости.

— Но должны быть! Думаешь, какое-то глупое наследство означает, что эта девушка принадлежит к твоему миру? Видеть вас, обнимающихся на танцполе, — это… Это отвратительно.

— Отвратительна ты, мама.

Она делает движение, чтобы ударить меня снова, но на этот раз я оказываюсь проворнее. Хватаю ее за запястье, не давая нанести удар.

— Почему бы вам не начать с кого-то вашей весовой категории?

Саммер входит в комнату, и я едва сдерживаю проклятия. Я специально увел мать из зала, чтобы Саммер не видела этой отвратительной сцены.

— Даже не собираюсь опускаться до того, чтобы разговаривать с тобой, — выплевывает мать. — Выскочка, которой нечего сказать такого, к чему стоило бы прислушаться.

— Мама, предупреждаю тебя!

— Эдвард, все в порядке. — Саммер прижимает руку к моей груди. — Я справлюсь.

Она поворачивается лицом к моей матери, и я вижу, как та раздувает ноздри. Достоинство Саммер разозлило ее еще больше.

— Эта выскочка не рождена с золотой ложкой во рту, купаясь в деньгах. И у выскочки был не самый лучший старт в жизни. Но благодаря Кэтрин я кое-чего добилась и помогла людям, которых встречала на своем пути. Можете ли вы сказать то же самое? Вы родились в деньгах, в замужестве приобрели титул. И как вы этим распорядились?

Мать открывает и закрывает рот, не в силах вымолвить ни слова.

— Все понятно, — кивает Саммер.

— Слушай, ты…

Мать делает угрожающий шаг к Саммер. Я не успеваю вмешаться. Правда, рядом мой отец. Его рука на руке матери, глаза предупреждающе сверкают.

— Достаточно, Карина.

— Я говорю это не для того, чтобы обидеть вас, леди Фицрой. Просто кто-то же должен сказать вам это.

— Невероятно. Ты забрала внимание моей матери, пока она была жива, а теперь забираешь дом после ее смерти. Это нелепо. Даже не знаю, почему я стою тут и выслушиваю все это?

— Правда в том, что этот дом был бы вашим, леди Фицрой, если бы вы вернули хотя бы каплю любви, которую Кэтрин пыталась подарить вам на протяжении многих лет. Она пыталась загладить свою вину перед вами, но все, что вас интересовало, — это брать. Финансово, а не эмоционально. Ей было нелегко принять такое решение, но она хотела обеспечить меня домом. Хотела, чтобы у Эдварда было то же самое. Она любила его, гордилась им, его достижениями, его добрым сердцем. Тот факт, что он обладает всем этим, несмотря на то, как вы с ним обращаетесь, — своего рода чудо. И она надеялась, что однажды вы образумитесь и вернетесь в Гленробин как его любящая мать, а не… — Саммер прикусывает губу, ее щеки слегка краснеют, — такой, какая вы сейчас. Я пригласила вас не для того, чтобы тыкать носом в мою удачу, как вам представляется, а потому, что этот вечер посвящен памяти вашей матери и проводится совместно с вашим сыном. Ваше место здесь. Но вы злоупотребили гостеприимством. Я была бы признательна, если бы вы ушли. Не хочу, чтобы этот прекрасный бал был испорчен отвратительной сценой.

— Ты не… Как… Руперт! Эдвард! Вы действительно позволите ей так со мной разговаривать?

Я подавляю ухмылку. Впервые вижу свою мать настолько выбитой из колеи.

Раздается стук в дверь. Это Джеймс.

— Машина лорда и леди Фицрой готова.

— Спасибо, Джеймс. — Саммер лучезарно улыбается ему и смотрит на моих родителей. — А теперь, не могли бы вы…

Мать смотрит на меня, потом на отца. И буквально пронзает Саммер ледяным взглядом.

— Это еще не конец, глупая ты женщина.

Она выбегает из комнаты.

— По крайней мере, я перестала быть «глупым ребенком», которым была, леди Фицрой! — кричит ей вслед Саммер.

Я хмурюсь. Моя мать когда-то так называла ее?

— Прости, сынок, — говорит отец во внезапной тишине. — Она в замешательстве с тех пор, как заболела Кэтрин.

— Это не оправдывает ее поведение сегодня.

— Нет, конечно нет. Но все же… — Он поворачивается к Саммер: — Мисс Эванс, позвольте мне говорить открыто. Признаюсь, у меня были сомнения, когда я услышал новости о вашем наследстве. И это стало огромным потрясением для моей жены. Думаю, вы меня поняли. Карина так и не смирилась со смертью Кэтрин. Их отношения всегда были в лучшем случае натянутыми, но это не значит, что она не почувствовала ее потерю. Но если бы вы видели ее в последнее время, знали бы, как она страдает. — Отец берет Саммер за руки. — Но я хотел сказать, что сегодня семья моей жены очень гордится вами. Кэтрин, очевидно, увидела в вас что-то такое, что пропустили мы. — Он бросает на меня странный взгляд. — Я вижу великие свершения в Гленробине в будущем. И желаю вам всяческих успехов в ваших благотворительных начинаниях. Если могу чем-нибудь помочь, пожалуйста, не стесняйтесь звонить.

Саммер моргает и не находит слов.

— Думаю, мне лучше идти. Твоей матери нужно немного успокоиться. — Он кладет руку мне на плечо. — Давай в ближайшее время встретимся, посидим где-нибудь.

Я откашливаюсь и киваю.

— Спокойной ночи вам обоим.

С этими словами отец уходит, мы смотрим ему вслед.

И постепенно оживаем. Я вспоминаю все, что недавно было. То, как Саммер противостояла матери, защищала меня, как она себя вела.

Готова ли она, наконец, принять свое место здесь?

Признать, что принадлежит ему?

И не временно.

Будущее полно возможностей. Брак, семья, дети, настоящий дом во всех смыслах этого слова. Все, о чем мечтала бабушка.

Она поворачивается ко мне, ее щеки раскраснелись, глаза сияют.

— Ух ты! Что это сейчас было?

— Ты была невероятна, принцесса.

— Я не переборщила.

— Определенно нет.

— Просто увидев, как она ударила тебя, я была готова разорвать ее на части. Даже подумывала о том, чтобы оттаскать ее за волосы, а детям сказать, что это часть развлечения. Правда, тогда бы я опустилась до ее уровня.

— Вот это было бы зрелище, стоило бы стать свидетелем, но ты права. Твой поступок гораздо сильнее.

— Думаешь?

— Несомненно, твои слова оказали большее влияние.

— Я надеюсь на это, Эдвард, действительно надеюсь.

— Ты сделала все, что могла. Как бабушка, как и я. Остальное зависит от нее. — Я внимательно смотрю на Саммер. — Кстати, что ты имела в виду, говоря, что перестала быть глупым ребенком? Это моя мать тебя так называла?

Она сглатывает и обвивает руками мою шею.

— Нам обязательно говорить о ней? Не можем мы…

— Саммер, ответь мне.

В ее глазах мелькает что-то… Что она скрывала долгое время.

— Помнишь, когда мы виделись в прошлый раз?

Я хмурюсь.

— Конечно. На рождественской вечеринке. Мы помогали готовить подарки, ты ушла собираться. А потом так и не появилась.

— Я появилась. И видела тебя. — У нее перехватывает горло. — Я была там, видела тебя с девушкой, а твоя мать видела меня. Ей доставляло огромное удовольствие указывать на мои недостатки и на то, что мне никогда не сравняться с ней.

— Это была дочь одной из подруг моей матери. Мы никогда не обменивались ничем, кроме любезностей на светских приемах.

— Я этого не знала. А твоя мать… Словом, она заметила, как я на тебя смотрю, и сочла нужным вмешаться, поставить меня на место.

— Смотрела на меня? Как?

— Очевидно, мои чувства к тебе были написаны у меня на лице.

Я едва могу дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить.

— Что ты имеешь в виду, Саммер?

— Когда-то давным-давно эта девочка осмелилась поверить в собственную сказку и вообразила, что влюблена в принца. А твоя мать воспользовалась возможностью указать мне мое место.

— Так это она стала причиной, по которой ты ушла?

Я задыхаюсь. Вся эта боль, впустую потраченное время — два десятилетия! Из-за того, что моя мать не могла держать рот на замке.

— Нет, Эдвард. Тогда я могла бы подумать, что причиной всему она. Но причина моего исчезновения — я сама. Она лишь ускорила мой отъезд. В конце концов, я бы уехала. Мы оба это знаем.

Я пристально смотрю на нее. Не в силах поверить, не желая в это верить. Но права ли она? Продолжала бы убегать из страха быть отвергнутой, как это раньше сделали ее мать и многие приемные родители?

Но сейчас все иначе.

Она другая.

И не может не видеть, что достойна находиться здесь. Какой совершенной была бы наша жизнь, если бы мы шли по ней вместе, следуя по пути, который хотела для нас бабушка.

Я знаю, что мне нужно открыть сердце. Это единственный способ заставить ее увидеть. И тогда наша совместная жизнь может начаться всерьез. И больше никаких временных потерь и сомнений.

— Возможно. А что теперь, Саммер? Как насчет будущего?

Саммер

Он выглядит серьезным. Более серьезным, чем когда-либо. И хочет поговорить о будущем.

— Будущее?

— Неужели ты не видишь? Если ты останешься здесь, сможешь продолжать все это. Сохранить Гленробин в центре сообщества. Использовать поместье, его богатство и связи, чтобы отдавать в другом масштабе. Существует много того, что ты могла бы делать, Саммер. Вы с бабушкой происходили из очень разных слоев общества, но и понятия не имеете, насколько вы похожи. И с твоим детством, твоим пониманием того, как это выглядит…

Он намекает, что мое место здесь. Черт возьми, разве я этого не чувствовала?! Но как долго? Сколько пройдет времени, прежде чем он поймет, что я недостойна его внимания, его похвалы, любви?

На секунду я теряюсь в его взгляде, словах. Чувствую его тепло, поддержку, страсть, проникающую под кожу, согревающую сердце, заставляющую хотеть гораздо большего, чем когда-либо смогу иметь.

— Ты просто пытаешься приободрить меня после разговора с твоей матерью. Не стоит. Я в порядке.

— Знаю, что в порядке. Дело не в этом.

Он смотрит на меня долго и пристально, с отчаянием во взгляде. Я задерживаю дыхание.

— Я люблю тебя, Саммер.

Замираю.

— Ты слышишь меня, Саммер? Я люблю тебя!

Воздух вырывается из легких, признание рикошетом проходит по телу, очень реальное, очень хорошо слышимое. Я качаю головой. Руки опускаются.

— Не говори так. Ты не можешь любить меня!

Он натянуто смеется.

— Ничем не могу помочь!

— Нет, Эдвард, ты не понимаешь. Никто не может любить меня. Со мной что-то не так. Даже мои родители не любили меня! Даже люди, посвятившие жизнь помощи таким детям, как я, не смогли полюбить меня! Как ты вообще можешь любить меня?

— О, милая!

Он пытается притянуть меня к себе, но я отстраняюсь, он бледнеет, его глаза полны боли и печали.

— Как же ты не видишь, насколько ты невероятна? Пережила кошмарное детство и все равно улыбалась. Полна солнечного света и смеха. И черт возьми, да, ты была невыносима иногда! Но ты изменила свое отношение и сохранила очарование. Ты могла бы пойти темной дорогой, но не сделала этого. Как же не влюбиться в тебя? И я хочу, чтобы ты забыла все, что сказала тебе моя мать. Я скрывал от тебя мои чувства тогда потому, что боялся воспользоваться ситуацией. Ты была молода, ранима, запуталась. Я не хотел делать тебе хуже.

— Это безумие. Это смешно.

Я вся дрожу.

— Смешно то, что ты отвергаешь мою любовь, мои мечты о будущем с тобой. Будущее, которого бабушка так явно хотела для нас.

— Не втягивай в это Кэтрин.

— И тем не менее, — в его глазах пляшут смешинки, — она начала это, а я намерен продолжить. Я устал бояться, Саммер. Хочу снова сделать Гленробин семейным домом. Для нас.

— Пожалуйста, Эдвард, прекрати!

— Я признаюсь тебе в любви!

— Любовь непостоянна, Эдвард.

Он хмурится еще сильнее.

— Вот тут ты ошибаешься. Я любил тебя двадцать лет назад, а ты ушла прежде, чем я успел тебе сказать это. Больше не повторю эту же ошибку.

— Эдвард, пожалуйста. Ты расстроен из-за того, что случилось с твоей матерью.

Я отворачиваюсь. Не могу вынести боль в его глазах, отвергая его. Потому что сердце слабо. Все может измениться. Поэтому я всегда убегаю, пока меня не отвергли.

Этому меня научила мать.

Этому меня учили приемные семьи.

Беги, пока тебя не оттолкнули.

Беги, потому что это в твоей власти.

— Да, конечно, я расстроен из-за случая с матерью. Но это не меняет того, что я чувствую к тебе. Это не меняет того факта, что я люблю тебя и всегда буду любить.

— Давай притворимся, что этого не было, — бормочу я, делая вид, что не слышала его. — Нам не следовало спать вместе, это только все запутало.

Я поднимаю руку и провожу по лицу. Оно все мокрое. Не могу дышать из-за рыданий, сотрясающих тело.

— Саммер, остановись. Просто дыши! — Он нежно сжимает мои запястья, разворачивает меня лицом к себе. Выражение его лица серьезно, глаза горят. — Посмотри на меня! Ты не сделала ничего плохого, мы не сделали ничего плохого.

Я облизываю губы, не в силах выразить словами глубокий страх. Моя мать бросила меня, и меня это почти сломило. Рану помогла залечить Кэтрин. Но Эдвард… Его отказ просто уничтожит меня.

— Дело в том, Саммер, что влюбленность — это не то, что можно контролировать. Это случается с тобой, и меняет тебя. Заставляет страстно желать быть с этим человеком, прожить с ним жизнь. Я хочу этого, и, надеюсь, ты тоже.

Я качаю головой. Желая этого. Это так здорово.

И так недосягаемо.

— Я не могу, — шепчу я, слабея.

— Почему? Объясни так, чтобы я понял.

Я смотрю на него, чувствую, как слезы струятся из глаз.

— Тот день, когда ты меня разлюбишь, убьет меня.

— О, милая, я хочу любить тебя до конца моих дней.

— Хотеть и делать — разные вещи. Однажды ты проснешься и захочешь, чтобы я ушла. Совсем как моя мать. Как все эти приемные родители.

— Но не бабушка. Она полюбила тебя с того момента, как встретила.

— Поэтому я ушла. Неужели ты не понимаешь? Если бы я осталась, она бы рано или поздно увидела меня настоящую. И прогнала бы.

— Ты ошибаешься.

— Всему приходит конец, Эдвард. Это универсальная истина.

— Да я лучше сойду в могилу, любя тебя, чем проживу остаток дней без тебя. И еще я знаю, что самые трудные вещи в жизни, причиняющие наибольшую боль, существуют потому, что они того стоят. Ты того стоишь. Не отворачивайся от того, что у нас есть, из страха.

Он обхватывает мое лицо, смотрит мне в глаза.

— Позволь мне любить тебя и строить с тобой будущее.

И целует меня. Мир, похоже, успокаивается. Земля под ногами твердеет, сердце успокаивается. А потом я переношусь назад, в холодный коридор. В моей руке Тед. Смотрю, как уходит женщина, для которой я пыталась быть всем, и я толкаю его в грудь.

— Нет! Нет! — Я не могу дышать, ничего не вижу. — Я не могу!

Мчусь к двери, в заднюю часть дома, подальше от гостей, прессы и бала. Вырываюсь в сад. Меня обволакивает холод.

Но этого недостаточно.

Я больше не хочу ничего чувствовать. Хочу забыть тепло его прикосновений. Забыть его слова.

Нужно бежать. Быть свободной.

Мне нужно, чтобы была только я.

Глава 15

Эдвард

— Просто убедись, что она получит это. Хорошо, Мари?

— Конечно, мастер Фицрой. Но может, лучше, если бы вы сами ей сказали, попрощались.

— Вряд ли это хорошая идея.

Я смотрю на лестницу, как будто могу увидеть Саммер за закрытыми дверями. Она избегает меня. Мучает молчанием. Два дня после бала — и ни слова. Я больше не могу выносить это. Быть так близко к ней и в то же время так далеко.

Руфус скулит у моих ног. Она отгородилась не только от меня.

— Ничего, приятель. Я постараюсь вернуть ее тебе, обещаю.

— И что мне сказать, если она спросит, где вы?

— Правду. Я в городе. — Мари продолжает смотреть на меня, я вздыхаю. — У меня есть номер в «Балморале».

Она кивает и смотрит на приближающегося к нам Джеймса.

— Ваша машина готова, сэр.

Я бросаю последний взгляд на лестницу, в надежде, что появится она, и все изменится. Но я вижу призрака воспоминания. Она стояла там два дня назад, такая неземная и захватывающая дух.

Я отмахиваюсь от воспоминания, иду к двери, пытаясь все исправить единственным известным мне способом.

Бабушка хотела, чтобы Саммер сделала Гленробин своим домом. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы это произошло.

Даже если это означает, что мне нужно уйти.

Саммер

Я поднимаюсь по каменным ступеням и смотрю на медную табличку на стене с именем мистера Макалистера.

Письмо Кэтрин Эдварду, переданное мне Мари по его просьбе, зажато в одной руке, мое письмо от Кэтрин — в другой. Не понимаю, зачем я принесла их.

Они одинаковы. Ей удалось написать личное сообщение, очень специфичное и в то же время подходящее нам обоим.

Интересно, подозревала ли она, что мы обменяемся письмами? Я могу только представить блеск в ее глазах, мягкую улыбку на губах, когда она писала нам.

Слезы катятся из моих глаз, я вытираю их.

Что я делаю?

Этот вопрос крутится в голове с тех пор, как я сбежала от Эдварда, чуть не доведя себя до переохлаждения. Если бы Джеймс не нашел меня, страшно подумать, в каком состоянии я бы находилась.

Мистер Макалистер уже ожидает меня в приемной и сразу ведет в кабинет.

— Кофе, чай, что-нибудь горячее? Ты выглядишь промерзшей насквозь.

— Я в порядке, мистер Макалистер. Спасибо.

— Итак, чем я могу помочь?

Его взгляд опускается на письма. Он явно узнал их.

— Мне нужно, чтобы вы сказали, существует ли способ мне отказаться от прав на Гленробин в пользу Эдварда.

Это не то, чего он ожидал, его хмурый взгляд говорит сам за себя.

— Я уже объяснял, Кэтрин хотела, чтобы вы оба пожили там один год, а потом…

— Я знаю, чего хотела Кэтрин, но не могу там жить. Просто не могу. — Я качаю головой. — И хочу, чтобы Эдвард смог сохранить его.

Мистер Макалистер молчит, мое сердце бешено колотится в груди. О чем думает этот человек? Почему молчит?

— Кэтрин была замечательной женщиной, мисс Эванс. Одна из самых замечательных женщин, которых я когда-либо встречал. И похоже, она также была кем-то вроде прорицательницы. — Он что-то достает из ящика стола. Письмо! И он протягивает его мне. — Я оставлю тебя, пока ты будешь читать его.

Он встает из-за стола и, проходя мимо, нежно кладет руку мне на плечо.

— Не торопись.

Он уходит, тишина становится такой тяжелой. Я открываю конверт, достаю письмо. Глубоко вздохнув, начинаю читать:

Моя драгоценная Саммер,

Я знаю, ты напугана. В тот день, когда я встретила тебя, за этой наглой улыбкой и жестким отношением я увидела испуганную маленькую девочку, отчаянно желающую быть любимой и все равно боящуюся этого.

Мне следовало вмешаться много лет назад, когда я увидела магию, возникшую между тобой и Эдвардом. Это напомнило мне о том, что было у меня с Беном, упокой, Господи, его душу.

Мы были вместе десять лет, прежде чем жизнь жестоко отняла его у меня, и да, это больно. Но разве я выбрала бы другое?

Предпочла бы не любить его и быть любимой в ответ? Никогда за миллион лет.

Правда в том, что идти по жизни в одиночестве вполне безопасно и может уберечь сердце от боли, но тогда твое сердце никогда не почувствует себя наполненным или удовлетворенным.

Ты всегда будешь искать очередного приключения, Саммер, пока не поймешь, что твое приключение — Эдвард.

Открой ему свое сердце. Впусти его. А он, в свою очередь, подарит тебе величайшее приключение.

Снова сделай Гленробин настоящим домом. Наполни его детьми, собаками, всем, чего пожелает твое сердце. Но прежде всего наполни его любовью и смехом, найди свое истинное счастье, моя дерзкая девочка. Ты заслуживаешь этого.

С любовью,

Целую,

Бабушка.

Я прижимаю руку к дрожащим губам, слезы текут по щекам. Я чувствую, что она находится в комнате со мной, ее глаза мягкие и искренние, но в то же время жесткие и суровые.

О, боже, Кэтрин!

Я смотрю на бумагу, слова расплываются. Я гордилась тем, что, не опасаясь, иду по жизни в одиночку, бросаясь из одного приключения в другое, в поисках счастья, всегда недосягаемого.

Зато в объятиях Эдварда у меня есть все, что предсказывала Кэтрин. Счастье, довольство, любовь.

А я все это бросила ему назад. Из страха. А ведь он решился открыть мне свое сердце.

— О, боже, Эдвард!..

Я вскакиваю. Мне срочно нужно добраться до него. Добраться сейчас.

Пожалуйста, пусть не будет слишком поздно!

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Эдвард

— Она там, Чарльз? — Я прохожу через его приемную, прерывая разговор, который он ведет с секретаршей.

— Что? Да. — Его глаза расширяются от удивления. — На твоем месте я бы подождал, — говорит Чарльз.

Я устал ждать.

— Извини, Чарльз, но я…

Тяжелая дубовая дверь распахивается, чуть не стукнув меня.

— Эдвард! — Она стоит передо мной, бледная, измученная.

Я вхожу в кабинет, захлопываю дверь.

— Нам нужно поговорить!

— Ты здесь! Почему?

— Я решил отказаться от моей части дома. Подарить ее тебе. Этот дом принадлежит тебе. А я хочу двигаться дальше.

— Я должна извиниться перед тобой за тот вечер, — тихо говорит она.

— Не извиняйся. Это моя вина. Мне не хватило терпения, я подталкивал тебя к тому, к чему ты была не готова.

— Может быть, меня стоило подтолкнуть.

— Мне не следовало ничего этого говорить. Я не должен был. Подожди. — Я замираю. — Что ты сказала?

— Я сказала, — она подходит ближе ко мне, ее глаза насторожены, от волнения она кусает губы, — что, возможно, меня стоило подтолкнуть, потому что я оказалась ужасной трусихой. Ты признался мне в любви, а я из страха скрывала от тебя мои чувства. Вела себя не лучше твоей матери, о чем глубоко сожалею.

Я не могу дышать. И не могу поверить. О чем она говорит?

— Я так боюсь, что уже слишком поздно. Я причинила тебе столько боли. — Ее глаза полны слез, они вот-вот польются. — Прости за то, что я бросила тебе твою любовь в ответ, не верила в тебя. И мне жаль, что я не была честна с тобой и недостаточно смела, чтобы признаться, что люблю тебя, Эдвард. Пожалуйста, прости меня!

Мое сердце стучит так, что едва не выпрыгивает.

— Я прощу тебя при одном условии.

— Каком?

— Скажи мне это еще раз.

— Что?

— Сама знаешь. — Я хватаю ее и притягиваю к себе.

Она смеется счастливым смехом.

— Я люблю тебя, Эдвард! Я люблю тебя! Я люблю тебя!

Я целую ее. Страстно и нежно.

— И я люблю тебя, принцесса!

На ее глаза в очередной раз набежали слезы.

— Вряд ли Кэтрин удалось бы подготовить мое очередное приключение еще лучше.

— И мое.

Она наклоняет голову и улыбается.

— Приятели по путешествию?

— Я предпочитаю термин «муж и жена».

— Договорились.

Она скрепляет свое обещание и наш восторг поцелуем.

Где-то наверху нам улыбается Кэтрин с бокалом хереса в руке, произнося тост за свое величайшее достижение. И я не сомневаюсь в будущем, которое она нарисовала. Ни на одну-единственную секунду.

Эпилог

Три года спустя

Саммер

Взволнованные крики из гостиной эхом разносятся по замку, когда мы с Эдвардом приближаемся, держась за руки.

— Думаю, они увидели подарки, — догадываюсь я.

Он смеется.

— Уверена?

Руфус выбегает из комнаты. Золотоволосая малышка спотыкается о его хвост.

— А он был уже? — спрашиваю я Люси, девочку с огромными, бездонными глазами.

Ее кудри подпрыгивают вокруг головы, она кивает, пухлой ручкой указывая в сторону комнаты.

— Санта!

Ее восьмилетний брат Лиам идет за ней, таща за собой шестилетнюю сестру Лайлу.

— Саммер! Эдвард! Он был! Он был!

Люси издает пронзительный визг, и я вздрагиваю, глядя на Эдварда.

— Как ты думаешь, это не разбудит твоих родителей?

— Учитывая храп отца и беруши в ушах матери, не думаю. Это время принадлежит нам, по крайней мере, до восхода солнца.

— Повезло нам!

Я широко улыбаюсь, радуясь за детей. Это будет наше первое настоящее Рождество. И с родителями Эдварда.

За последние несколько лет многое изменилось, особенно в том, что касается его матери. Консультации у психолога дали свои плоды. А сеансы семейной терапии помогли сблизиться нам.

Мы далеко не идеальная семья, но я не уверена, что такие вообще существуют.

У нас есть любовь, и это самое главное.

Особенно сегодня, в такой день.

— Что ж, нам лучше пойти и посмотреть.

Эдвард мягко подталкивает меня вперед. В его карих глазах отражаются огоньки гирлянд, которые мы развесили по всему вестибюлю среди остролиста и плюща. Я сделала их вместе с Кариной, Мари и нашей старшей приемной дочерью Ларой.

— Ну и где?

И тут я вижу Лару. Она стоит в углу гостиной, скрестив руки на груди, настороженно смотрит на елку с множеством подарков под ней. Она старшая из детей, сердце болит за нее.

Она слабо улыбается, видя, как мы входим, ее взгляд устремлен на брата и сестер, те бегут к елке, их возбужденная болтовня наполняет воздух. Это наше первое Рождество в качестве приемных родителей. Наша первая возможность подарить им Рождество, о котором я в их возрасте даже и не мечтала.

Эдвард сжимает мою руку, я слегка улыбаюсь ему, прежде чем подойти к Ларе. Мы прошли долгий путь с тех пор, как они присоединились к нам на Пасху, провели подготовку к Рождеству, соблюдая все традиции. Рукоделие, выпечка, пение рождественских гимнов, катание на коньках, поездка к Санте.

— Счастливого Рождества, Лара.

Я неуверенно улыбаюсь ей, останавливаясь в шаге от девочки. Она поднимает на меня взгляд, и я замечаю слезы, от которых перехватывает дыхание, а потом ее руки обвиваются вокруг моей талии, а голова оказывается у меня на груди.

— Счастливого Рождества, Саммер.

Я прижимаю ее к себе, целую в волосы и пытаюсь не задохнуться от переполняющих эмоций.

Смахиваю и замечаю, что Эдвард смотрит на меня с улыбкой, полной любви и счастья. У него на руках Люси, у его ног возбужденный Лиам. Лайла смеется, катаясь по полу с лающим Руфусом.

Как шумно, как прекрасно. И это наше.

Спасибо, Кэтрин!

Гленробин — наш семейный дом!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.