Счастье в кредит

1

Откуда взялся у нее этот страх перед самолетами, она и сама не знала. Возможно, причиной этому были многочисленные сообщения о крушениях, которыми пестрели все средства массовой информации. Вначале дикторы бесстрастными голосами смаковали подробности катастрофы, потом какой-нибудь чиновник разражался с экрана своими глубокомысленными суждениями о том, что могло послужить причиной аварии. Делались прозрачные намеки на мусульманских террористов, обозленных политикой Соединенных Штатов на Ближнем Востоке, и на ирландских боевиков, и еще на черт-те кого, но только не на конструктивные неисправности самолета или еще какие-то неполадки, так как это непременно ударило бы по престижу аэрокомпании.

В этот момент впереди салона включились мониторы.

— Леди и джентльмены, вас приветствует на борту «Боинга-747» компании British Airways капитан Хопкинс. Пожалуйста, прослушайте нашу информацию.

Красивая стюардесса с заученной улыбкой принялась рассказывать, как нужно действовать в «нештатных ситуациях». Наташу передернуло от ее легкомысленно-веселого тона, с каким она советовала пользоваться масками для воздуха и прочими «спасительными» прелестями, явно малоэффективными, когда самолет рухнет на землю.

— Как ты? — повернулся к ней муж с мимолетной улыбкой, соизволив для этого оторваться от телефона, по которому разговаривал еще в аэропорту Хитроу.

— Как всегда в таких случаях — отвратительно, — отозвалась она, закрывая глаза. Наташа закрыла бы и уши, если бы это не выглядело уж слишком по-дурацки.

— Успокойся и перестань изображать из себя пугливого ребенка, — сказал он и хотел было продолжить прерванный телефонный разговор, как к ним подошла стюардесса и тихо, почти нежно проговорила:

— Сэр, прошу вас, положите телефон и пристегнитесь. Вы можете связаться с вашим абонентом после взлета. Если вам мешает ваш кейс, позвольте я вам помогу.

— Нет, благодарю, он останется со мной! — сказал Фил.

Наташа даже с закрытыми глазами чувствовала, как он притворно очарователен в этот момент.

— Мадам, могу я чем-то помочь вам?

Этот вопрос стюардесса задала Наташе, но ответил за нее муж:

— Моя жена всегда нервничает при перелетах. Жуткая трусиха.

Душка Фил сегодня был просто в ударе. Флиртовал с горничными в отеле, был на удивление вежлив с портье, щедр с таксистом, подвозившим их в аэропорт, любезен с мисс «Большая Грудь», стоявшей за стойкой представительства British Airways, а теперь источал елей перед хорошенькой стюардессой.

Наташа открыла глаза и встретилась с ней взглядом. Стюардесса даже не смотрела на Фила, выжидательно склонившись над ней.

— Нет, все хорошо, — чуть улыбнулась Наташа. — Думаю, я справлюсь с этим испытанием.

— Позже, если пожелаете, я принесу вам что-нибудь, — коснулась она ласково Наташиного плеча и удалилась вдоль по проходу.

— «Могу я чем-то помочь вам?» Фригидная сука, — процедил сквозь зубы муж, пристегивая себя ремнем к креслу и осторожно поглядывая на соседей через проход.

— Она что, должна была задрать юбку, чтобы заслужить твое одобрение? — саркастически спросила Наташа, снова закрывая глаза.

— Не говори глупостей!

— Когда дело касается тебя, я всегда говорю глупости.

— Натали, я тебя не понимаю! Чем ты недовольна? Сама целых полтора года не давала мне покоя с этим отпуском, а теперь, когда мы наконец собрались, ты шпыняешь меня по всякому поводу! Ну, в чем дело, котенок? Впереди нас ждет Австралия, океан и новый дом, который я купил специально для тебя.

Она повернулась и посмотрела на мужа. Пристально, с вызовом. Филипп не выдержал этот взгляд и, ничего больше не сказав, откинулся на высокую спинку кресла. Они оба кое-что знали. Кое-что, что надолго испортило между ними отношения. Возможно даже навсегда. И этот широкий жест Фила не что иное, как лукавая попытка примириться с Наташей, чему немало способствовал его отец.

Месяц назад мужу исполнилось тридцать. Тридцать не испорченных плохим питанием и заботами о хлебе насущном лет. Филипп Гордон — это имя когда-то звучало для нее, словно музыка. Божественная музыка, услышать которую мечтали многие из Наташиного окружения.

Они познакомились семь лет назад, но Филипп мало изменился с тех пор. Только чуть поредели волосы. А в остальном он таким же и остался — пышущий здоровьем мужчина. Филипп любил теннис, гольф и себя. Занимался в спортклубе. Красивый, обаятельный, сексуальный и немножко циничный. Делец из лондонского Сити в энном поколении. Старый Энтони Гордон год назад ушел на покой, оставив сыну процветающую компанию и приличное состояние. Хитрый старикан ушел вовремя. Мировые финансовые рынки еще не лихорадило, но холодные ветры кризиса уже задули из Азии.

Впрочем, Наташа плохо разбиралась во всех этих тонкостях. Для этого нужно было родиться вне Союза Советских Социалистических Республик и учиться не в Москве, а в Оксфорде или в Кембридже. Но что случилось, то и случилось.

С тихим звенящим сигналом включились табло: «Пристегните ремни». Тонко завыли турбины, и самолет двинулся по рулевой дорожке. Вот огромная машина остановилась. Звук работающих турбин стал на несколько октав выше. Корпус еле заметно задрожал. Еще несколько мгновений, и самолет рванулся вперед со все возрастающим ускорением.

Наташа побелевшими пальцами сжала подлокотники кресла. Ее снова посетило ощущение полной беспомощности, дрожащей тревоги, словно это последний день в ее жизни.

«Боинг» оторвался от земли, и всех их прижало к креслам.

Каждый раз она давала себе слово не садиться в самолеты и каждый раз находила в себе силы преодолевать страх. Так будет и на этот раз. Они действительно давно планировали полететь куда-нибудь в отпуск. Еще до того, как Наташа узнала о маленьком секрете Фила. Хотя и тогда у них были проблемы. Дела компании требовали много времени, и большую часть дня он проводил в Сити. Потом отправлялся в клуб (Фил Великолепный всегда должен был быть в форме) или ехал играть с «важными людьми» в гольф. Она же оставалась в их роскошном доме на окраине Лондона одна (если не считать кухарки и горничной Мари). От скуки принималась читать, «шлифовать» произношение, сама прибиралась в доме, хотя в этом не было необходимости. Иногда вместе с мужем она выезжала «в свет» — какие-то пышно-чопорные приемы, где Наташа чувствовала себя неким экзотическим существом, вызывавшим у окружающих легкое любопытство, замаскированное вежливостью. Многие из окружения Фила знали, что у него жена русская, и передавали эту новость шепотком друг другу, моментально подвергая оценке каждое ее слово и движение. Наташа постепенно с ужасом осознавала, что она чужда этой среде, чужда сама по себе. Она была хороша лишь как экзотика, забавный предмет домашнего быта, которым можно похвастать в кругу друзей. Она не знала, как нужно вести себя за столом, как «правильно» одеваться. Ее акцент вызывал снисходительную улыбку. После таких приемов Наташа готова была выть от досады и обиды. Сам Фил успокаивал ее, говорил что-то нежное, приятное, но как-то заученно, будто в его мозгу имелась миниатюрная магнитная пленка и он раз за разом прокручивал эту пленку. Наташа поначалу не обращала на это внимания. Ведь все вокруг было, как в прекрасной сказке. Мечта сотен тысяч девчонок в развалившемся и спивающемся Союзе! Грезы и вожделения! Выйти замуж за богатого, молодого, красивого иностранца — сон несбыточный! Прекрасный и счастливый бред! Семь лет назад Наташа действительно не могла и мечтать о таком. Жизнь представлялась чередой безрадостных будней. Ну окончила бы университет, стала бы работать в какой-нибудь газете (если повезет найти работу), вышла замуж, родила мужу двоих детей. Кухня, работа, магазин, кухня, работа… — и так по бесконечному кругу. Ничего другого и не «светило» тогда.

То время было отчаянным. В смысле отчаяния. На обломках бывшего «великого и могучего» творилось нечто невообразимое. Цены, очереди, визитки, купоны, новые деньги, чужие, ранее не виданные товары и продукты и полная безнадега у каждого в душе на фоне политической эйфории. Чтобы прожить и не умереть с голодухи, бедному студенту нужно было либо разгружать вагоны на ближайшей станции, либо рассчитывать на помощь родителей. Не выдержав голодных спазмов, некоторые девчонки вышли на «панель».

Страна металась в горячечном бреду инфляции. Всеми обсуждались только две темы — цены и потерянные вклады. Всякий разговор неизменно предварялся сравниванием «тех» цен и «этих». Особой почтительности удостаивались граждане, доверительно-плаксивым шепотком сообщавшие о размере своего обесценившегося сберегательного вклада. И чем больше был вклад, тем безразличнее о нем говорилось.

Наташа в то время жила с родителями. Вернее с отцом и его женой — дебелой бабенкой, младше его лет на пятнадцать. Бабенка эта имела живой, непоседливый характер и отличалась невероятной для такого возраста скупостью. Заведовала она каким-то отделом в магазине и в дни кризиса была очень популярна у народа. По квартире вечно шастали какие-то темные личности с коробками, которыми она постепенно загромоздила все свободные пространства. У мачехи была своя квартира, но она сдавала ее внаем, насколько Наташа знала.

Мачеха и падчерица невзлюбили друг друга почти сразу. Мачеха взяла было командный тон в доме, но Наташа мигом ее осадила, сказав как-то, что если она еще раз откроет рот, то вполне возможно очень скоро ее посетителями и ей самой могут заинтересоваться «компетентные товарищи». Мачеха так перепугалась, что поспешила выпроводить из своей однокомнатной квартиры постояльцев и предоставить ее для проживания Наташе. Наташа с удовольствием туда перебралась, когда поняла, что отец без ума от своей новой жены. Жить с этими двумя под одной крышей Наташе не представлялось возможным.

Наташа любила свой город. Любила его парки, скверы, улицы и широкие проспекты. Всегда гуляла с подругами по родной Москве, наслаждаясь мороженым и веселясь от души, — свойство безмятежной молодости радоваться жизни просто так, без каких-либо условий.

А потом она познакомилась с Филом. Он приезжал в столицу в составе группы по межгосударственной программе обмена учащимися высших учебных заведений.

Англичане первое время поражали своей ничем не скованной доброжелательностью и забавным непониманием некоторых реалий жизни людей из-за «железного занавеса», канувшего в лету, удивляли своей «нездешностью» — в одежде, привычках, поведении.

На Наташином факультете профильным был английский, и всем предоставилась возможность попрактиковаться в британском варианте языка, как известно, отличавшемся от американского.

Двадцатитрехлетний Филипп Гордон сразу привлекал внимание широкой белозубой улыбкой, замечательной прической (местные парни не слишком утруждали себя уходом за своей шевелюрой, по крайней мере, многие), открытостью и еще чем-то таким, что Наташа не могла объяснить. Внутренней свободой ли, целеустремленностью ли или уверенностью в себе и в своем завтрашнем дне, кто знает? Впрочем, все они выгодно отличались от «местных» парней. Сколько девчонок лихорадочными, бессонными ночами давали волю своим мечтам? Сколько слез было пролито от беспросветности нищенского существования и от такого близкого, как им казалось, избавления от него. Туда, где отсутствие горячей воды в домах — не норма, а национальная катастрофа, туда, где товары и продукты продают всем, без удостоверения прописки в паспорте и купонов, туда, где каждый знает свои права, где есть personal space (личное человеческое пространство), позволяющее абсолютно безнаказанно дать в морду любому, кто на него посягнет. Никто уже не боялся «акул капитализма», столь красочно описываемых недоброй памяти советской пропагандой. Тем, кто работал, «акулы» с удивительным упорством не давали прозябать в мерзости нищеты. На спрос они отвечали предложением, а не дефицитом.

Наташа и Филипп часто встречались в аудиториях, общались в компании веселых студентов. Иногда вместе склонялись над одной книгой в читальном зале, соприкасаясь головами. Потом были вечера у друзей, какие-то совместные мероприятия. Кто-то стал замечать, что молодой помощник руководителя группы Филипп Гордон, этот неприступный до сих пор красавец (к тому же, говорили, сын очень богатых родителей), стал уделять повышенное внимание Наташе. Но никто даже не догадывался, насколько все у этих двоих было серьезно.

Потом, после того как он уехал, были письма. Чуть позже приглашение в Англию, откуда Наташа вернулась вся сияющая и с кучей подарков. Всем приближенным подругам по секрету (чтобы не сглазить) было сообщено, что через год, когда мистер Филипп Гордон покинет стены Оксфорда, он намерен взять в жены «мисс Натали». Наташе не просто завидовали. В человеческом языке, вероятно, не было слова, которое бы определило степень и меру тех настроений, возникших после такого сообщения. Она словно перешла за ту грань, где уже обитали небожители. Наташа уже не принадлежала к их миру — миру неустроенности, грязи подъездов и улиц, миру страха за завтрашний день, миру варварской, патологической жестокости и человеческого равнодушия.

Наташа уехала, ни о чем не жалея и надеясь только на самое лучшее. А потом сказка закончилась. Вернее, исчез дух сказки, пропала атмосфера праздника души. А ведь ради этого чувства она оставила все — отца, учебу, свой любимый город, друзей. И что получила взамен? Безжизненный роскошный дом, одиночество среди множества чужих, безразличных ей людей. Она чувствовала себя красивой и дорогой куклой, которую Филипп приобрел по случаю, поддавшись порыву. Бессмысленность — вот во что превратилась Наташина жизнь после пышной свадьбы. Декоративность существования, полное непонимание мужем ее проблем и стремлений, породили такой душевный кризис, что Наташе стоило титанических усилий, чтобы не сорваться. Она корила себя, называла неблагодарной, убеждала, что о такой великолепной, чудесной жизни мечтают тысячи ее соотечественниц. Какое-то время такой «аутотренинг» помогал. Она считала себя обязанной мужу за то положение, которое он ей дал, памятуя о тех, кто остался в разоренной инфляцией стране. Наташа приложила максимум усилий, чтобы всему научиться. Научиться жить и не выглядеть при этом забавным курьезом. Научилась улыбаться как надо и когда надо, говорить что надо. Постаралась, чтобы Фил не догадался о ее душевных метаниях, приняла за данность тот бездушный распорядок, по которому жил муж. Редкие обеды и ужины вместе, чаепития с его родителями (на таких мероприятиях в «теплом семейном кругу» вчетвером самым «живым» был Энтони Гордон, отец Фила. Сэр Энтони курил сигары, бесконечно острил и изрекал изящные непристойности, от которых лицо миссис Энтони Гордон покрывалось пунцовыми красками), выходы «в свет», включавшие в себя обязательный поход в оперу, ну еще и секс. Супружеский долг у Фила Обязательного был запланирован на каждый второй четверг. Наташа назвала его «рыбным днем». В этот день Фил неизменно приезжал домой пораньше, привозил бутылочку шардонэ, что-нибудь экзотическое на закуску и милую безделушку, которой Наташе положено было восхититься и выказать благодарность. Далее по программе шел легкий ужин. Прислуга отпускалась, после чего следовала раз и навсегда утвержденная прелюдия, карикатурно копировавшая тонкое патрицианское искусство наслаждения. Он томно раздевал ее, целовал эрогенные зоны, описанные в книгах, шептал одни и те же слова, а потом они без особых затей занимались сексом. Напоследок говорил: «Спасибо, детка», — и, облегченно вздохнув, засыпал.

Авиалайнер набрал высоту, и табло с предупреждением пристегнуться погасли. Фил немедленно достал из кейса компьютер ноутбук, включил питание и заработал пальцами на клавиатуре. Еще через минуту связался с кем-то по телефону.

— Хелло, Патрик! Как у нас дела? На два тридцать я наблюдаю падение котировок. Нет, с акциями «Стоун системз» не связывайся, они ликвидны, но ненадолго. Сбрось завтра тот пакет, о котором я говорил.

Даже сейчас Фил не может оторваться от своих проклятых дел! Всегда так. Все шесть лет, что они женаты, для Фила работа — вторая жена. Когда Наташа на одном из семейных чаепитий что-то сказала родителям Фила по этому поводу, сэр Энтони рассмеялся и заметил: «Милая моя, я совершенно не удивлюсь, если узнаю, что наш Фил иногда вместо тебя пользует свой собственный компьютер!». — «Энтони!» — воскликнула тогда миссис Гордон и отчаянно покраснела.

Возможно, только старый Энтони понимал Наташу и неизменно поддерживал, видя, насколько ей тяжело в этом новом для нее мире. Его крупное, добродушное, усатое лицо сельского фермера вызывало симпатию и приязнь с первого взгляда. По духу сэр Энтони был ближе Наташе, и она частенько просила у него совета в затруднительных ситуациях. Если бы не он, ей было бы намного труднее разобраться в себе и в том, что окружало ее.

В это время стюардессы начали развозить на тележках напитки, закуски и свежие газеты. Фил сейчас возьмет салат из крабов, семгу, бокал сухого вина (Фил Неотразимый бережет фигуру), а на десерт неизменные «Таймс» и «Уолл-стрит джорнэл». Она ошиблась только с салатом: мистер Гордон пожелал фуагра. Сама Наташа, зная о своей особенности никогда не полнеть, попросила нежную куриную грудку под грибным соусом, консоме, ягодное суфле и чашечку кофе. Фил страшно не любил, когда при нем кушали то, что он запретил себе волевым усилием. Особенно, если этим «кто-то» была жена. Деловые ланчи он еще как-то терпел, но «несдержанность» Наташи раздражала его до невозможности.

Вот и сейчас Фил почти с ненавистью смотрел, как она со здоровым аппетитом поглощает чудовищное на его взгляд количество калорий, а сам в это время меланхолично ковырял вилкой свою семгу.

— Я не ела с шести утра и не намерена терпеть многочасовой перелет на пустой желудок. К тому же он начнет урчать, а это не эстетично, не так ли, дорогой? — беззаботно отозвалась Наташа, промокая рот салфеткой.

— Все верно, леди, — неожиданно вмешался в разговор супругов сосед справа — мужчина лет двадцати восьми-тридцати, с широкими залысинами, в темном костюме и с серьгой в ухе. Сам он уплетал сочный ростбиф. Голос у него был с приятной хрипотцой. — Женщина не должна быть похожа на узницу Освенцима. Хотя сейчас модно, когда по подиуму вышагивает этакий рахитичный скелет, в любую минуту готовый грохнуться в голодный обморок.

Наташа тихо засмеялась, прикрыв рот рукой. Фил, изобразив на лице крайнюю степень презрения, снова принялся за свою семгу.

— Самое отвратительное, — продолжил незнакомец после эффектной паузы, — что этому примеру следуют некоторые джентльмены. Нет чтобы отведать добрый кусок кровавого ростбифа, как и полагается настоящему мужчине, так он жрет зелень и сырую рыбу и ужасается, словно женщина, каждому лишнему фунту набранного веса. Ничего не скажешь, хороши времена. А потом вся Европа вопит не своим голосом: «Ах, падает деторождение!». А я вам скажу, — и нагнулся доверительно к Наташе, — потому и падает, что кое у кого не встает после такой жратвы.

Наташа снова засмеялась. Незнакомец все больше ей нравился. Фил же покраснел, как мать, и так судорожно ухватился за бокал, что чуть не пролил вино на себя.

— Черт! — выдохнул он со злостью и пулей выскочил из кресла.

— Фил, этот человек не хотел сказать ничего плохого, — с улыбкой проговорила Наташа, — успокойся.

— Да уж, нужно полагать. Извини меня, я скоро вернусь.

И Фил Оскорбленный удалился вдоль прохода к туалетам.

— Впервые вижу его таким, — повернулась к незнакомцу Наташа. — Но он скоро отойдет. Фил не злопамятен.

— Честно говоря, я его уделал.…