Шарль-де-Голль

Пролог

В темной, пустой комнате воздух слегка содрогнулся. Все пространство затуманила предрассветная дымка, стелющаяся от угла до угла, проникая в бездонные расщелины деревянного пола, в забытые навек тайники на стыке стен с половицей, трещины кирпичных кладок, размокших от порывов ветра, натисков проливных дождей и метелей. Пахнуло копотью, легкий сквозняк промчался по самым низовьям и затерялся где-то в глубине, у самого его изголовья. Он лежал на полу, нервно дыша в этом замкнутом пространстве, наполненном странными ароматами затхлости и пота, отдающими сладко-соленым вкусом на языке, едва сдерживая порывы сердца выбраться из грудной клетки и ускакать от своего хозяина как можно дальше, изрыгая потоки крови, бежать! бежать, а дальше — будь что будет, пускай хоть весь мир рухнет, пусть пройдет ураган, цунами, всемирным потопом пущай погребет весь континент в бесконечные пучины морей… Дом… этот дом, эти стены, эта тюрьма скрывающегося от жизни беглеца, добровольно заточившего сюда свою сущность, этот омут останется недвижим, не шелохнувшись, проследует сквозь века и поколения безучастно бредущих мимо прохожих. Поколения скептиков, цинично сетующих на давнюю потребность сноса одичалого особнячка, в кое место, по словам оных, «собаки приходят дохнуть». Но, несмотря на многочисленные заявки и набеги, по мощи схожие лишь с татарскими выпадами на Русь, он, разворованный и запущенный, со скрипящими обрывками ставень забетонированных окон, единственной сохранившейся дверью мрачного чердака, попеременно будоражащей дух то резкими хлопками от шквалистого ветра, то мерным скрежетом, продирающим все существо, он неподвижно возвышается в глухой тишине на задворках тусклого города своей величественной таинственностью, скрывающей нечто вездесущее, и только изредка приводит в смятение фланирующих мимоходом бродяг.

— Н-нет! Так не может больше продолжаться!

— Замолчи, не твоего ума дело, вечно ты лезешь, куда не следует… — С досадой прошептал он.

— Приди в себя! Да как ты можешь заводить одну и ту же мелодию изо дня в день, из минуты в минуту? Да как тебе не надоест?!

— Т-ш-ш!! Я попросил замолчать, неужели трудно хоть раз прислушаться… Видишь же, я силюсь услышать… я знаю… это произойдет сегодня… я обязательно услышу. — С каждым словом голос его становился все глуше и в конце фразы совершенно затих, так, что последние слова затонули в подсознании, выплывши на поверхность только слабым шевелением губ.

— Черт с тобой! Совсем свихнулся!

Пот выступал на его лбу, неизбежно скатываясь, подобно сходящей с вершины лавине, потревоженной после долгого, глубокого, но чуткого сна криком какого-то проходимца, заблудшего средь белой глади вечной мерзлоты, отбившегося от стада товарищей, погибающего в северных широтах наедине с самим собой, ритм дыхания снизился до минимальной планки, от недостатка кислорода да избытка углекислоты в организме кружилась голова, пол словно плыл под ним, сперва вознося бедолагу на самую вершину возникающей внезапно волны, а под конец сызнова окуная его в свой умалишенный богот.

Все началось с письма…

Глава 1 «Начало»

По улицам мерным шагом брезжил рассвет, ежедневно пробуждающий ото сна беспокойный и суетный город, алое солнце простиралось в бесконечной небесной глади, тихо касаясь своими лучами каждого дома, каждой улицы, каждой притихшей души. Беспощадно подступало раннее осеннее утро, готовое снарядить людей на очередной бой с окружающей действительностью, на схватку с небом и самими собой. Конец октября — казалось бы, золотая пора природы, увядающей лишь для того, чтобы, переведя дух, воскреснуть с новой силой. Теплый порывистый ветер кружил листву за окном его дома, вздымая безжизненные ксантофильные насыпи и пуская их в свой бездонный круговорот неизвестности по уникальному, неповторимому пути сквозь пространство и время. Настенные часы в довольно просторной комнате ритмично отбивали время последних минут покоя, давая своему владельцу неуловимый шанс понежится в нагретой кровати под теплым пуховым одеялом. Но только равнодушный наблюдатель сейчас мог бы заключить, что перед ним лежит человек в безмятежном забытьи сном, на деле же все обстояло несколько иначе.

— Доброе утро. Вставай, уже почти восемь часов. — Внезапно прозвучал женский голос у самого его изголовья. То была его жена, вставши несколько раньше, она уже успела умыться и приготовить завтрак, затем не спеша оделась и проследовала в спальню к своему дремлющему супругу — поступь ее была мягкой, едва уловимой на фоне общей утренней тиши.

Он тотчас перевел воспаленный после бессонной ночи взгляд с невидимой точки на полу и оглядел стоящую над ним женщину с головы до ног. Многое бросалось в глаза при виде этого ребра Адама: величественный стан и несколько поникшие плечи, аккуратная, чистая и выглаженная женская рубашка бирюзового цвета с причудливым вышитым узором, тянущимся от груди до лопаток, темно-серые брюки и мягкие тапочки, целиком и полностью обволакивающие ее стопы. Стрижка у нее была довольно короткая (совсем не то, что раньше — длинные могучие локоны, спадающие на плечи, манящие, словно бездна океана, призывая окунуться в свои необъятные просторы), темные волосы сияли чистотой и переливались лоском в свете солнца, отчетливой полосой падающего сквозь лиловые занавески оконных стекол. Многочисленные морщинки уже так явно прорезали ей лицо, фигура потеряла былую олимпийскую прелесть, голубые глаза потускнели, а уголки губ слегка опустились — во всех чертах проглядывало неминуемое наступление осени жизни, так точно сочетающееся с нынешним настроением природы — увядание, предрекающее неминуемое торжество воскрешения безудержных сил, столь далеких и близких, непостижимых и в то же время бесконечно простых.

Он медленно провел рукой по лицу и что-то невнятное пробормотал в ответ.

— Завтрак на столе, мне уже пора выходить, — с этими словами она проследовала в коридор. Надевая левый ботинок на правую ногу и мысленно браня себя за рассеянность, она вдруг в полусогнутом состоянии заглянула через дверной проем в спальню и сдавленным, несколько хриплым голосом оборвала его томную задумчивость, — да, чуть не забыла, сегодня педсовет и родительское собрание в школе, буду поздно, ужинайте без меня, ох уж эти пленумы! — Не выслушав ответа, она попрощалась, распахнула входную дверь и быстрым шагом направилась к лифту. Некоторое время он сидел, спустив ноги на холодный пол и опустив голову на грудь, потирал уставшие глаза, ему слышался удаляющийся топот каблуков, по крайней мере, казалось, что слышится…

Так! — Удивительно бодрым голосом он прервал звенящую тишину, невыносимо резавшую барабанные перепонки, встал, натянул мягкий махровый халат и огляделся вокруг.

Спальня озарялась тусклым светом, вдоль двух стен тянулись книжные шкафы и полки, заставленные толстыми томами великих произведений всех времен и народов, открыв любое из которых можно было не спеша побеседовать с лучшими людьми и услышать их лучшие мысли, раз за разом черпая чайной ложечкой из океана векового опыта предшественников и последователей. В дальнем левом углу стоял письменный стол, заваленный стопками все тех же книг, различными бумагами и рукописями, поодаль было приставлено кресло, справа от которого громоздился вещевой шкаф, где всегда царил идеальный порядок: вещи выглажены, сложены на полки или повешены на плечики в соседний отсек. На свободном пространстве стен фертом глядели прекрасно подобранные к интерьеру картины в стиле абстракционизма, а над самой кроватью — главное достояние — детский рисунок на ватмане, заключенный в стеклянную оправу, изображающий отпечатки рук: мама, папа, Аня, Даша, причем самое грозное лицо (или рожица), изображенная на ладошке, была присвоена главе семейства, в этой части рисунка даже краски несколько сгущались и казались иных оттенков.

Он долго стоял, замерев, смотрел на этот рисунок, а мысли тем временем уносили его все дальше от окружающей действительности. Зевнув, он потянулся, распахнул шторы, препятствующие столь рьяно пробивающемуся Светиле, и впустил в комнату утреннее очарование природы. Затем надел позабытые спросонья тапочки, очень напоминавшие элегантные мужские туфли, с полузакрытыми глазами медленно побрел в ванную, где чуть не столкнулся с дочкой, впопыхах убегающей на учебу и на ходу натягивающей пальто.

— Доброе утро, пап!

— Доброе… — Сонным голосом пробормотал он, — Куда ты так летишь?

— Как куда? Па-а-ап, — словно стараясь донести свои слова сквозь непробиваемую стену, проговорила Аня, — ты время видел? Меня уже давно ждут.

— Кто это, интересно, тебя ждет?

— … — порой взгляд и выражение лица бывают красноречивее фраз.

— Ну да, как же я сразу не догадался, что это наш знаменитый ухажер, передавай привет.

— Обязательно! — Радостно поцеловав отца в колючую, еще не бритую щеку, проговорила Аня и унеслась, словно ветер, навстречу новому дню, оставив за собой лишь легкий аромат довольно изысканного парфюма.

Проводив взглядом дочь, он шаркающей походкой отправился в ванную, где витали сладковато-пряные ароматы шампуней и мыла, духота слегка кружила голову, душное тепло окутывало со всех сторон, призывая утомленного путника, забыв об окружающей сумятице, прилечь в объятия Морфия.

Электрический свет слегка резал приоткрытые глаза, с лица и шеи струилась ледяная вода, то и дело стремясь закатиться за шиворот и промочить халат насквозь. Он глубоко вздохнул, издав громкий звук облегчения, затем протянул руку к зубной щетке, выдавил остатки пасты из тюбика и вдруг замер, подобно бронзовой статуе, слепленной впопыхах зазевавшимся зубрилой. Его взор упал на зеркало, мирно висящее прямо над раковиной, казалось, он увидел этого человека впервые, этого человека — по ту сторону посеребренного с тыльной стороны стекла. Не какое-то венецианское сокровище, за которое в свое время французские аристократы продавали целые имения, вовсе нет, скорее обычная гладкая поверхность, предназначенная для отражения, и все же в это неуловимое мгновение он внезапно почувствовал трепет пред этим твореньем рук человеческих, по коже пробежали мурашки, в горле застрял горьковатый комок, а рефлекторные дыхательные движения оборвались, будто кто-то ненароком задел выключатель, и все погрузилось в беспросветную тьму небытия.

Но вот стрелки часов пробежали еще несколько мерных шагов, щедро возвращая ему сознание окружающего и память прошедшего, он слегка усмехнулся своему отражению, которое в ответ дрогнуло морщинками на лбу и в уголках глаз, надо сказать, для своего возраста он выглядел довольно молодо, несмотря на явно проступающие изъяны, наложенные, будто грим на лицо артиста, безжалостно прошедшими годами, что ж, даже на солнце бывают пятна, и эти недостатки не поколебали ни мужественных линий скул, ни правильно очерченного греческого профиля, ни чуть выступающих изящных губ — все в его лице сохранило прежние черты юного мальчишки, статного молодого человека, разве что глаза чуть поблекли. Ах да, глаза… светло-карие глаза с темным отливом округ зрачка, отдавая некоторой грустью, окончательно завершали наш эфемерный образ.

Ванна, кухня, завтрак, состоящий из яичницы и чая, повседневная одежда: весьма элегантный бежевый джемпер, брюки, туфли, одеколон «Фаренгейт», телефон, портфель, ключи, прихожая, накинутая на плечи в соответствии с погодой ветровка, «щелк» замка, лестничная площадка, гудение лифта, спуск… еще несколько ступенек в подъезде, последняя дверь, отделяющая душное, все еще сонное помещение от свежести морозного утра. Вот оно! Один шаг и ты оказываешься в совершенно ином измерении, по ту сторону привычного домашнего очага, вовлеченный в круговорот неизвестности, нескончаемых забот и смятения, запуганный, загнанный зверь, тщетно мнящий себя хозяином жизни, а на деле неспособный в сущности ничего изменить, вечно мы все только портим своей строптивостью.

Обыденный день насквозь пропитывал его уверенностью в следующем шаге, в распорядке дел, обязанностей, задач и целей, однако, какая-то тень беспокойства незаметно, еле дыша, закралась в его невозмутимое сердце и теперь непрерывным потоком разливалась по всему организму, переносимая не то кровью по венам, не то неведомым эфиром в полостях тела. Откуда это странное чувство? Проще всего постараться не обращать внимания на подобное явление, мало ли причин для беспокойства в современном мире: кошка дорогу перебежала — неминуема беда, забыл выключить телевизор — вернешься в сгоревшую квартиру, ведь замыкание неизбежно, а там и искры и пожар… Что еще? Документы! Как же, как же! Случайно выложил паспорт и забыл его дома, значит, сегодня непременно арестуют, ну, попросят предъявить, а у тебя-то его нет! «Пройдемте, гражданин-товарищ, мы обязаны Вас задержать до выяснения личности, уж больно Вы подозрительно выглядите, посмотрите на себя: галстук набекрень, глаза полузакрыты, не порядок…». А вдруг ты забыл телефон? И вот уже начинаешь нервно шарить по всем карманам в поисках чуда электроники и техники, бросает в холодный пот, мурашки бегут по коже, лоб покрывается испариной, ведь связь с миром безвозвратно потеряна, доведенные до безумия мысли путаются, как внезапно дрожащими руками ты натыкаешься на что-то твердое и прямоугольное — он! Жизнь спасена, в темном туннеле мгновенно вспыхивает свет миллионов прожекторов, чувство облегчения обволакивает подобно мягкому пледу в холодный январский вечер.

Мир медленно, но верно сходит с ума…

Вот уже совсем близко показалась автобусная остановка, вся улица была, на удивление, пустынна и походила на саванну, где изредка встречаются низкорослые деревца, ловко приспособившиеся к суровому засушливому климату, научившиеся подавлять в себе тягу к роскошной жизни и довольствоваться тем малым, что выпадает на их долю по счастливому стечению обстоятельств. Ни единой машины, ни автобуса, ни даже вяло бредущего прохожего не было заметно на всем обозримом пространстве.

Спустя несколько достаточно долгих минут напряженная тишина нарушилась ревом мотора и выстрелами выхлопной трубы, явно требующей ремонта. Маршрутка медленно подкатила на выделенную полосу, оставив за собой на дороге маслянистый след, и остановилась с жутким скрежетом, эхом пронесшимся по всем близлежащим переулкам. Вполне достойный вариант, чтобы, наконец, добраться на работу.

В салоне витал запах бензина, по охрипшему радио, сопровождаемая громогласным оркестром, звучала композиция Эдит Пиаф, в дальнем углу с беззащитным видом дремала молодая девушка. Опустив голову и слегка сгорбившись, она попеременно вздрагивала от внезапного пробуждения, а затем снова погружалась в сладостное забытье, даже не замечая присутствия второго пассажира и струйки слюны, сползающей с потрескавшихся, вспухших губ. Он, как обычно, занял место напротив двери и теперь, достав из кожаного портфеля томик Гаспарова, погрузился в чтение. Беспокойство не утихало, нарастая с каждой минутой, оно заставляло учащенно биться сердце, парируя маршевый ритм в шейную артерию. В конце концов, не выдержав, он погрузился в глубокую задумчивость, извлекая из подсознания каплю за каплей мысли, не дававшие покоя всю минувшую ночь. Странно… Для него были вовсе не свойственны бессонные ночи и приливы необъяснимого беспокойства, порог его тревожности вот уже на протяжении многих лет снизился до минимальной планки.

«Да, за последнее время все изменилось до неузнаваемости. Подведем печальный итог. Наука рушится и растворяется в коррупциональном центре страны. Нынешние работы ученых, если они не приносят видимой выгоды, уже не ценятся должным образом, не преувеличивая, все катится куда-то под гору. Расцвет науки либо уже канул в лету, либо еще вовсе не наступал, но коли так, сколько можно его ждать? Существует непреодолимая масса вещей, которые человек желает постичь. Они находятся на недостижимой для него высоте, преодоление которой без поддержки государства практически невозможно, ведь нужно финансирование и зачастую весьма немаленькое, — эти безутешные мысли нередко тревожили не только его, но и всех сколько-нибудь интеллигентных людей, небезразличных к будущему своей страны, семьи и в некотором отношении даже всего мира, гибель которого проступает алым следом на белой марлевой повязке жизни, — рыба начинает гнить с головы. Всему виной вышестоящие власти. Так если верхи не хотят, то, что могут низы? Чернорабочие ученые, прекрасные, светлые головы, способные принести бесценную пользу человечеству, вынуждены скитаться в поисках куска хлеба, подрабатывать, где и когда придется, бороться, чтобы беспримерно выжить в сумасбродстве государства, заслонившем чистую небесную лазурь беспросветной тучей отмывания денег. Отныне каждый сам за себя. Прошла пора мушкетеров, ратующих за свободу личности и справедливость. Дон Кихот забыт на веки, вспомнят ли его имя через несколько десятков лет наши внуки или будут смотреть на нас бесконечно умными и удивленными глазами, не скрывающими за собой ни капли интеллекта, автоматизированными до нелепости?.. — На мгновение он задержал дыхание. Затем глубоко вздохнул, проглотив вырывающийся стон безысходности. — Дети… мои дети… Что же станется с ними в этот век железобетонных голов? Я сделал все возможное, выстраивая их по кирпичикам в детстве, а теперь они выпорхнули из родительского гнезда, уносясь навстречу неизвестности, ища свою исключительную тропинку средь непролазных дебрей постепенно вымирающего леса. В добрый путь. Последние напутствия, сказанные впопыхах, конечно же, позабудутся с годами, постепенно утрачивая свою важность в микроскопической ячейке их сознания, затираясь под гнетом беспрестанно поступающей информации извне, ветер новизны закружит им головы и обрушит на столь хрупкие плечи неподъемные грузы ответственности; нам же останется лишь уповать, дабы они не простудились под ледяным потоком, постепенно закаляясь в водовороте дней. Ох, что это я? Совершенно запамятовал поразмыслить над нашим проектом. Хотя, наверное, в нем нет и сантима смысла, у кого, кроме моих товарищей, лихорадочно преданных своему делу, возникнет интерес к подобного рода идеям? А вдруг…»

Раскат грома, внезапно рухнувший с неба, вмиг оборвал цепочку его рассуждений, ошеломив своей силой и неожиданностью. Только теперь в его полуобморочном сознании забрезжил луч реальности окружающего. Широко раскрыв дотоле сонные глаза, он, наконец, заметил темноту, свалившуюся на город из ниоткуда. Трудно различимые за расплывающимися под гнетом дождя стеклами очертания дороги, далеких домов и леса казались вымышленной картинкой стародавнего диафильма, наспех соштопанного из несвязанного сюжета чьих-то размытых воспоминаний. Молния, попеременно сверкавшая с разных сторон, будоражила все его и без того напряженное естество. В ее отсветах мерещились ожившие фантомы, жаждущие одного — мести мирно живущим, и движимые одним тягчайшим пороком — завистью к чужой жизни.

«И чему они только завидуют?» — Промелькнуло в его голове.

Яростно заскрипели тормоза. Прежде чем маршрутку занесло, почувствовался резкий толчок. Какая-то неведомая сила подхватила машину и закружила, словно волчок, на половодье дороги. Всяческие безделушки, примостившиеся в распахнутом бардачке, грудой посыпались в разные стороны. У него перехватило дых…