Примерно двадцать лет назад…
– Ох, девочка, я не знаю, зачем вас вызвали… Все прошло уже.
Я с сомнением смотрю на чистенькую старушку в темном платке, сидящую на поребрике у часовни.
– Давайте давление сейчас померим, посмотрим…
Она послушно протягивает мне руку, я одеваю манжету, накачиваю, смотрю на тонометр. Повышенное, но не критично.
– Может, все же проедете с нами? До больницы?
Рядом бурчит что-то Лариса, моя медсестра, ей явно не нравится моя участливость.
– Нет, не надо доча… Я до своих дойду. Они тут все у меня. Сын, сноха, внуки… И муж тоже здесь… Сразу всех и повидаю…
Я убираю тонометр в сумку, прощаюсь и молча иду к выходу.
В конце концов, все, что могла, я сделала. Если она свалится прямо возле могил своих близких… Кто будет виноват?
Прохожу мимо ряда могил, глаз цепляется за мужчину, неподвижно сидящего у одной из них. И меня отчего-то бьет дрожью, столько в обычной, казалось бы, позе, напряжения.
Не люблю кладбища. Гнетущая атмосфера, флер безысходности и жути. Особенно наши, питерские не люблю. Особенно старые. Но Смоленское еще неплохо, по сравнению с другими. Как-то полегче здесь.
Смотрю на время. Скоро конец смены, скоро можно выдохнуть.
Лариса опять что-то бурчит и топает впереди меня к воротам, за которыми мы оставили машину.
Проезд очень узкий, да и ворота в вечернее время закрывают. Поэтому пришлось пешком.
Удивительно, что в такое время еще есть люди на кладбище.
Я опять смотрю на мужчину. Еще не поравнялась с ним, но уже скоро.
Видно, что высокий, короткие темные волосы.
Дорогое черное пальто. Шарф.
Сидит боком к проходу. Курит, странно держа сигарету в горсти. Так, что не видно ее практически.
Лариса ускоряется и выходит на ворота.
Я делаю еще пару шагов, равняюсь с мужчиной и опять смотрю на него зачем-то.
В сгущающейся темноте его фигура похожа на памятник. Такая же черная и недвижимая. Жуть.
Я хочу быстрее миновать его, ускоряюсь, и тут он поднимает голову и смотрит на меня. В упор.
Я спотыкаюсь и застываю на месте.
Его глаза в полутьме кажутся светлыми.
И пустыми. Холодными. Змеиными.
Да, это последнее сравнение очень актуально, потому что я стою, завороженная.
Он прищуривается, смотрит на меня, неторопливо затягивается… И отворачивается опять к надгробию.
И я, вроде, могу дышать. И, вроде, могу двигаться. И, вроде, могу идти…
Не могу.
– Простите, – мой голос в тишине и полумраке раздается очень громко, – у вас все в порядке?
Он опять поворачивается ко мне. Теперь уже немного удивленно смотрит, смеряя меня с ног до головы внимательным взглядом, от которого я ежусь.
– А что? По мне заметно, что не так?
Голос у него, вроде тоже тихий и спокойный, звучит гулко, и в то же время царапуче.
– Вообще-то заметно… Может, вам нужна помощь?
Он встает, докуривает в два затяга сигарету, тушит и прячет в карман пальто.
Пока я удивленно наблюдаю за этим, он успевает сделать несколько шагов в мою сторону.
И неожиданно оказывается рядом.
Я поднимаю подбородок, потому что он и в самом деле высокий.
Теперь, вблизи, я могу его лучше рассмотреть. Лет тридцать – тридцать пять на вид, тяжелая челюсть, небритость, усталые глаза, короткие волосы. Красивый.
– Ты совсем недавно работаешь, так?
Интересно, с чего взял? Неужели, настолько ребенком выгляжу?
– Почему вы так думаете? Я имею профильное образование, и еще повышение квалификации…
– Да нет… Просто наивная еще… Маленькая. Тебе сколько лет, веснушка?
– Мне двадцать один! И, если вам не требуется помощь…
– Ты до скольки работаешь?
– Смена скоро… А в чем дело?
– Я сегодня заеду за тобой.
– За-а-ачем?
– Ну ты же предлагала помощь?
И тут, несмотря на мой временный ступор, до отупевшего мозга начинает доходить… Он что, решил, что я к нему клеюсь? Что, прямо серьезно так решил? Что я на работе, идя с вызова, на кладбище…
Я сжимаю кулаки, отвожу взгляд, и резко шагаю в сторону. Мало тебе, Оля? Не поняла еще, за время стажировки в больнице и месяцы работы на скорой, насколько люди могут быть скотами?
Вот тебе очередное доказательство. Жри, не обляпайся.
Я обхожу мужчину, больше не глядя на него, подавленная осознанием собственной наивности и глупости, а он внезапно перехватывает меня за локоть, возвращает на место, и, несмотря на сопротивление, приподнимает подбородок:
– Эй, шипучка, ты чего? Испугалась?
– Отпустите, что вы себе позволяете?
Я и в самом деле шиплю, злобно выталкиваю слова сквозь зубы, дергаю подбородок, но он не пускает, смотрит внимательно, с удивлением и интересом:
– Да не бойся ты. Просто хотел поговорить…
– Нет!
Я рву локоть из его рук, и он неожиданно отпускает. Я тут же отшагиваю метра на полтора назад, ошарашенная произошедшим.
Сердце стучит так сильно и больно, что впору самой себе успокоительные колоть.
А он смотрит, смотрит так странно и необычно. Так на меня никто никогда не смотрел. Словно чудо природы какое-то видит…
И это вдвойне удивительней, потому что на чудо природы я вообще нигде не тяну. Худая, темноволосая, с постоянно насупленными бровями и злым взглядом. Не мечта поэта, короче говоря.
И поэтому я прихожу к мысли, что ему помощь все же требуется. Психиатра. Вот везет же мне! Опять на психа нарвалась!
Я делаю шаг в сторону, опасливо глядя на него.
Но мужчина стоит, не шевелясь, смотрит на меня. А потом улыбается.
И улыбка, надо сказать, невероятно его красит. Делает лицо моложе, взгляд теплее.
– До встречи, шипучка, – внезапно подмигивает он мне, не делая больше резких движений.
Я торопливо обхожу его, и бегу к воротам. Уже в машине, слушая ворчание Ларисы, опять натыкаюсь взглядом на высокую фигуру в черном пальто. Он стоит у большого автомобиля, судя по резкости линий, какого-то немца, в темноте не разглядишь. Понятно только, что дорогой и навороченный, ловит мой взгляд и опять подмигивает.
Я отворачиваюсь, чувствуя, как мороз по коже продирает.
Ничего себе я… Инициатива наказуема, как говорил наш старенький препод по фарме, оглядывая первые парты неудачников.
Нет уж. Теперь подходить только, если сами зовут. Да и тогда, с осторожностью.
Я вспоминаю странный взгляд пугающего мужика и опять вздрагиваю.
Рядом Лариса о чем-то переругивается с водителем, уговаривая его ехать побыстрее, а я закрываю глаза.
Конец смены. Устала.
Работа на скорой дается мне тяжело. Все же опыта мало, то, что было во время учебы в медколледже – не в счет. Да и что там было? Санитарка в отделении интенсивной терапии?
А здесь… Бесконечные разъезды, тряска, усталость от того, что на ногах и мотаешься, Бог знает, куда… И люди. Разные.
Иллюзии у меня развеялись в первые недели работы. Героический флер разлетелся в пух и прах о реальность, в которой ровным строем шагали бесконечные пенсионеры с давлением, температурой и сердцем. Многих из них бригады уже знали даже не в лицо, а, как поется в популярной песенке, по всем трещинкам… За два месяца моей работы на скорой, по настоящему тяжелые ситуации случались два раза.
Первый – упавший с высоты мальчик, которого мы довезли живым до приемного, а второй – наркоман с передозом. Его мы тоже довезли.
На станции я сдалась, переоделась и вышла на вечерний воздух.
И первое, что увидела – знакомую до боли черную машину.
Прямо у ворот станции.