Школьный бунтарь

Калли Харт Школьный бунтарь

Автор: Калли Харт

Книга: Школьный бунтарь

Серия: "Бунтари Роли Хай" #1

Перевод: Betty_page ( Пролог, 1 глава) ; Светлана

Сверка: Betty_page

Редактор: Лилия

Вычитка: Больной психиатр

Обложка: Екатерина Онищенко

Количество глав: пролог + 36 глав + эпилог

Переведено специально для группы https://vk.com/bell_aurora_pepper_winters

Пролог

Разграбление могил никогда не было в списке того, что я хотел бы сделать, но сегодня вечером, с холодным Вашингтонским ветром, дующим со стороны озера Кушман, я нахожусь по талию в грязи с лопатой в руке. Странное дело, как жизни иногда нравится издеваться над тобой. Есть многоженство других мест, где бы я мог находиться сегодня вечером, и вот он я, здесь, мышцы на моей спине изнывают от гребанной боли, когда я вскидываю лопату над головой и вновь погружаю ее острое основание в жесткую, вымерзшую землю.

«Dorme, Passerotto».

(прим.пер. с ит. Ш-ш-ш. Пришло время идти в кровать)

Я игнорирую мягкий шепот, что раздается в моих ушах. Тот голос давно уже в прошлом. Я не обязан помнить его, но... забыть его было бы неправильно. Забыть его ощущалось бы подобно предательству.

Копаю, откидываю. Свист производимой работы прорезает ночной воздух. Реки пота стекают по спине. Мое тело привычно к физическому труду, и я благодарен себе, что продолжаю работать, когда я устремляюсь вперед, откидывая очередную партию холодной грязи через голое плечо из этой глубокой ямы. Это работа была бы намного тяжелее, если бы я не был в отличной физической форме. Нет, не так... это было бы практически невозможной задачей.

Я не верю в зомби, вампиров, призраков или любые другие потусторонние проявления, но в этом месте есть что-то такое, что пугает меня. Да, это кладбище, умник. Ты окружен гниющими телами. Я закатываю глаза на свой внутренний монолог, вновь высоко подкидывая могильную почву, хорошо ухоженной травы справа от меня. Вполне естественно, что у этого места будет зловещая атмосфера. Оно заброшено, в поле зрения нет ни души (что очень удобно для меня), но в то же время здесь повсюду знаки царящей жизни: глянцевые фото в рамках, в которых видны улыбающиеся лица детей, венки, что находятся на стадии увядания, чучела животных, мех которых спутан и покрыт коркой, что образовалась от мороза. Люди, которые оставили эти безделушки и сокровища, прямо сейчас находятся в безопасности, в своих теплых домах. Но тут, сейчас, ощущение конца света - покинутое место, наполненное забытыми воспоминаниями. Полная луна, что висит в ночном ясном сентябрьском небе, отбрасывает длинные тени, заставляя видеть копья из надгробных камней.

Вытираю в лоб тыльной стороной предплечья, песок и глина размазываются по коже, и я задумываюсь над тем, как долго мне еще нужно копать. Здесь, в округе Грейс-Харбор, они хоронят людей глубже, чем обычно. Я прочитал это на веб-сайте кладбища вчера утром, когда присматривался к этому месту. Там рассказывалось, что это делается из-за медведей. Серьезно, это полная херня. Стараюсь не задумываться об этом, в то время как начинаю работать в более быстром темпе, стремясь быстрее достичь своей цели и убраться отсюда ко всем чертям.

Громкий, металлический лязг в конечном счете сигнализирует о том, что я достиг своей цели, найдя то, что искал, и теперь наступает время самой тяжелой работы, самой отвратительной и мерзкой части моих вечерних приключений. У меня занимает некоторое время очистить гроб и сообразить, как же открыть эту чертову штуковину. В фильмах это всегда выглядит так просто, но на самом деле, это далеко не так. Я едва не срываю ноготь с указательного пальца, когда стараюсь открыть тяжелую крышку гроба.

- Figlio di puttan! (прим. пер. с ит. Чертов кусок дерьма!) Я практически засовываю палец в рот, чтобы немного облегчить боль, но затем вспоминаю, что под ногтем находится долбанная могильная земля, и решаю, что лучше этого не делать. Просто грязь или земля еще ладно, но, мать вашу, могильная земля... Нет, спасибо.

После тщательного рассмотрения гроба, я прихожу к заключению, что нет ни одного способа открыть его без применения давления, поэтому прибегаю к грубой силе, ударяя вновь и вновь по крышке, пока не доносится звук раскалывающейся древесины и крышка открывается, издавая неприятный скрип, когда ее наконец открываю.

Внутри находится тело мужчины приблизительно пятидесяти лет, одетого в красную, застегнутую на все пуговицы, рубашку и черный галстук. Пиджака нет. На его лице, которое так хорошо знакомо мне, царит такое же жесткое, хмурое выражение, как это было при жизни.

Крючковатый нос, выдающийся вперед лоб, глубокие, впалые линии щек, губы, сжатые в тонкую линию, перекошенные злостью. Его руки находятся в сложенном положении на груди, под его ладонями располагается копия Гедеоновской Библии (прим.пер. Гедеоновская Библия – бесплатный экземпляр, распространяемый Ассоциацией Евангельских Христиан Гедеон, для донесения Евангелия до каждого человека). Дешевое, универсальное издание, которое вы можете найти в ящике ночного столика в Мотеле номер 6. Я хмурюсь от того, что предстает моего взгляду, и хорошо знакомый, гладкий, узел стягивается в груди. Ах, черт побери, это гнев, приятель. Очень приятно видеть тебя здесь, ты, грязный, мерзкий, кусок дерьма.

Вести разговор с трупом не так уж странно, как вам могло показаться.

— Что ж Гэри, кажется, пришло время платить по счетам? — Пот жжет мои глаза. Нагибаясь, в то время как ноги стоят с двух сторон от гроба, я вытаскиваю футболку с заднего кармана, куда затолкал ее, чтобы не замарать и использовать позже, чтобы вытереть лицо. Прежде чем прийти сюда сегодня вечером, я уже подготовил себя к отвратительно-сладковатому запаху смерти, был готов столкнуться с ним, но, когда меня отделяет пара шагов от Гэри, единственная вещь, которую я могу ощущать прямо сейчас – зимний аромат хвои на ветру. — Полагаю, все мы окажемся здесь, в конце концов, — говорю я ему. -— Хотя не думаю, что это будет в ближайшем будущем, но эй… я и не жалуюсь.

Неудивительно, что Гэри не произносит ничего в ответ.

Я рассматриваю его лицо, его впалые щеки и его ссохшиеся, безжизненные черты лица, и задаюсь вопросом, когда он стал таким изможденным. Или же он всегда был таким, или же процесс смерти отнял двадцать фунтов у парня. Я полагаю, это останется загадкой, которую мне никогда не постичь. Прошло уже примерно шесть месяцев с момента нашей последней встречи, есть отличный шанс, что ублюдок мог присоединиться к Дженни Крейг в течение этого времени (прим. пер. Компания «Jenny Craig, Inc» была основана в 1983 году в Мельбурне, Австралия. За долгие годы своего существования она стала лидером в сфере фитнеса и диетических продуктов).

Я склоняюсь над ним и вытягиваю палец, тыкая его в щеку, ожидая, что он погрузится в нее, но ничего такого не происходит. Его тело твердое. Жесткое, как окаменелая оболочка. Как я уже сказал, я пришел сюда неподготовленным. Гэри мертв уже на протяжении четырех дней, поэтому мне показалось логичным прочитать, в каком состояние будет пребывать ублюдок, когда я выкопаю гроб. Его труп не раздулся, язык не торчит между зубов. Он выглядит... нормально. Даже макияж, который работники похоронного бюро наложили на него все еще держится.

Это все, вероятно, заслуга холода. Должно быть так и есть. Нет ни шанса, чтобы он так хорошо сохранился в других условиях. Если честно, я немного расстроен. Часть меня ждала момента, когда увидит, как кожа этого мерзавца будет отваливаться от костей.

Спешно я принимаюсь за работу; первое, что я делаю, вытаскиваю Библию из его рук и кидаю обратно в могилу, издавая шипение сквозь стиснутые зубы. Затем приходит черед рук Гэри. Я развожу их в стороны, потом опускаю их по швам, чтобы у меня появилась возможность расстегнуть его рубашку и откинуть материл в стороны. Он одет в жилет, но это не так важно. Я резко поднимаюсь на ноги, затем опускаю руку в карман и вытаскиваю карманный нож с коротким лезвием, который ярко блестит при свете луны. Острая сталь разрезает тонкий материал полиэстера за две секунды.

Узкая, выпяченная вперед грудная клетка Гэри не выглядит жесткой и твердой, как его лицо, вот тут я и нахожу доказательства разложения, которые ожидал увидеть ранее. Его кожа бледная, нездорового синеватого оттенка, испещрена, словно мрамор, красноватыми венозными прожилками. Практически в центре его торса, чуть правее, расположено крошечное, аккуратное черное отверстие со сморщенными краями.

Взимают ли отдельную плату похоронного дела мастера за сшивание огнестрельных ран при подготовке к похоронам? Если да, то брат Гэри из Миннесоты - скупердяй, зажопил деньги на дополнительную дорогостоящую услугу. Я никогда не встречал его брата. За все три года, что я жил под крышей его двухсекционного дома, я слышал голос его брата лишь по телефону, и даже тогда я знал, что мне не понравится ублюдок.

— Должен был убедиться, Гэр, — говорю я. — Должен был увидеть своими собственными глазами. Теперь, приятель, куда же ты его припрятал, мм? — Я похлопываю по карманам его дешевых штанов, тщательно ощупывая...

Я приехал сюда только за тем, чтобы убедиться, что Гэри Куинси был мертв, хотя большая часть моих интересов была сосредоточенная на том, что я сейчас делаю. Проведя последние несколько часов, откидывая гребанную грязь, надрываясь и раскапывая могилу, потому что у него есть что-то, что принадлежит мне, что-то, что он украл у меня, и я хочу это обратно.

Его карманы оказываются пустыми. Прооостооо, вели-мать-его-лепно. Я приподнимаю его голову только для того, проверяя горло, чтобы окончательно убедиться. Но там так же нет ничего.

— Ты что его проглотил, Гэри? — спрашиваю я, посматривая на нож, который положил на край гроба. — Я бы не исключал такой возможности, зная тебя, ты, еб*нный психопат. — Я беру нож, и ужас пронзает меня, когда оглядываю его вогнутый живот, задаваясь вопросом, даже если найду камни, смогу ли я воплотить в жизнь такую ненормальную идею? Вскрыть Гэри, распрямить его кишечник, в это же время ощущать его внутренности, что будут повсюду окружать кишечник; это не то, что я смогу с легкостью забыть. Подобные вещи меняют человека, и, я держу пари, что не горю огромным желанием подвергнуться такого рода переменам прямо сейчас. Мне нравится спасть по ночам.

«Dorme, Passerotto».

(прим. пер. с ит. Ш-ш-ш. Пришло время идти в кровать.)

Блядь, только не здесь. Только не сейчас. Я отталкиваю голос в сторону, вздрагивая от успокаивающего тепла, которым он укрывал меня, но теперь меня вновь окружает холод, в то время как ледяной, яростный кулак сжимает мое сердце.

— Черт бы тебя побрал, Гэри, — рычу я себе под нос. — Это не принадлежало тебе. Тебе должно быть известно, что я не позволю тебе сохранить это. — Принуждая себя успокоиться, я поднимаю нож и опускаю сверкающее остриё, замирая в сантиметре от живота Гэри. Я готов. Я могу сделать это. Я вспорю его от глотки до пуза, если это означает, что заберу обратно то, что принадлежит мне по праву.

Нож касается кожи Гэри, и...

Лунный свет становится на мгновение ярче, и затем надгробия вновь появляются, и я замечаю краем глаза неожиданный золотой отблеск. Резкий порыв ветра проносится с воем между ветками деревьев, и тогда я замираю на месте.

Вот... в правой руке Гэри.

— Мудак, - шиплю я. — Я знал это. Ты не мог просто это оставить мне, ведь так? Ты должен был убедиться, что я никогда не найду его.

У меня занимает чертову кучу времени, чтобы разомкнуть пальцы Гэри. Я даже не вздрагиваю, когда чувствую хруст его среднего пальца, который сигнализирует о том, что он сломан. На самом деле, борюсь с отчаянным желанием не переломать ему, как можно больше костей, когда с силой достаю из его цепкой хватки мертвых пальцев крошечный золотой медальон на золотой цепочке, что обернут вокруг его ладони, и оборачиваю вокруг своей.

Внезапно, мне вновь пять лет, и я смотрю огромными глазами на женщину, с золотистыми волосами подобными солнцу, которая целует крошечный медальон и прячет его под рубашку.

«— Святой Христофор – покровитель странников, защитит и обеспечит мне безопасное путешествие». (прим. пер. Святой Христофор – один из 14 святых помощников и святой патрон путешественников).

Господи Иисусе, сегодня прошлое обрушивается на меня с особенной силой. Словно моя близость к умершему телу Гэри открывает все виды дверей, что ведут в потусторонний мир, и я больше, бл*дь, не могу находиться здесь ни минутой дольше. Стоя без движения в течение некоторого времени, с холодом, сковывающим мое тело, с потом, остывшим на нем, я развожу ноги шире в стороны, стоя над гробом Гэри, и расстегиваю молнию на ширинке.

— Прости, Гэри. Но и тебе и мне известно, что ты заслужил это.

Пар поднимается из гроба, когда струя моей мочи ударяет в грудь Гэри. Я ждал этого на протяжении долгого времени. Это ощущается... Черт возьми, это ощущается чертовски...

— Стой, где стоишь, парень. И прекрати делать то, что ты делаешь.

Ох, да ладно вам.

Я напрягаюсь, замирая на месте, каждая часть моего тела цепенеет.

Женский голос позади меня живой и наполнен яростью, когда он повторяет свою команду.

— Я сказала, прекрати делать то, что ты делаешь, ублюдок.

Я неуверенно бросаю взгляд через плечо, и мой желудок ухает вниз, когда я вижу форму. Значок. Пистолет, направленный в мой затылок.

— Если, вы, говорите о том, чтобы я прекратил мочиться, офицер, то, к сожалению, я тут ничем не могу вам помочь. Останавливаться на пол пути, когда ты мочишься – плохо для простаты. — Я улыбаюсь про себя, зная, что ни хрена не улучшаю ситуацию. И если меня запихнут в тюрьму за это, то будь я проклят, что не закончу начатое.

— Парень, если ты не прекратишь прямо сейчас и не уберешь свой член в штаны, то я применю тазер. Ты понимаешь меня? (прим. пер. Тазер - электрошоковое оружие нелетального действия).

Ах. Тазер, а не настоящая пушка. Ну что ж, это уже что-то. Издаю долгий, покорный вздох, но не прекращаю мочиться.

— Последний шанс остановиться, придурок.

В жизни существуют намного более ужасные вещи, чем быть упрямым и сосредоточенным на правом деле. И давайте посмотрим правде в глаза... эта возможность никогда не представиться мне вновь. Я подготавливаю себя, даже несмотря на то, что готовиться бесполезно, и покорно ожидаю боли.

Когда она обрушивается на мое тело, пронзая спину, ударяя, как молния в руки, и распространяется по ногам, я стараюсь сохранить достаточный контроль над телом, чтобы повалиться набок, в могилу Гэри, а не вперед.

После всего, что произошло, последнее, что мне нужно, в довершение к такой длинной и «удачной» ночи, обнаружить себя упавшим на тело усопшего, который многократно избивал меня, в то время как я буду лежать в луже собственной мочи.

Каким-то образом через мои стиснутые зубы, напряженные мышцы, и ослепляющий шар боли, который врезался в спину, у меня получается выдавить единственный горький смешок. Звук которого разносится, подобно выстрелу, над озером Кушман.

Глава 1.

Сильвер Париси, вероятнее всего, отсосет вам член за доллар.

Я смотрю на кусочек бумаги, который лежит на столе, смятый и испачканный чем-то, что подозрительно напоминает горчицу, и моя ярость взмывает до небес. Все это грязное долбанное вранье. Я привыкла оставаться после уроков в виде наказания – это обычное дело, я привыкла к работе, которую нам задают, но эти слова в выпускном альбоме, оказались довольно жестокой и необычно изощренной формой наказания. Потому что это не то же самое, что очищать стирательной резинкой надписи в женском туалете, это чертовски личное.

Сильвер Париси, вероятнее всего, больна сифилисом.

Сильвер Париси, вероятнее всего, подсела на сосание члена как на мет.

Сильвер Париси, вероятнее всего, трахается с вашим парнем за вашей спиной.

Предположения красочные и разнообразные. Я уже знаю, кто стоит за обидными, наполненными ненавистью высказываниями: футбольная команда, команда черлидерш, и овцы, которые следуют за элитой школы Роли Хай, избаловано задирают носы и суют их в задницы крутым деткам с огромными трастовыми фондами. Должна признать, что оскорбительные номинации, нацарапанные на листке, не имеют ни конца ни края, но я пересчитала их, и прекрасно знаю, сколько всего. И из всех двадцати трех ненавистных оскорблений, которые были написаны в мою честь, одно является бесспорным победителем.

Сильвер Париси, вероятнее всего, умрет на выпускном вечере.

Выпускной альбом старшей школы Роли Хай должен заменить это. Не может быть, чтобы они позволили напечатать такую ужасную вещь под фото одной из выпускниц. В следующие пятнадцать лет, кто бы ни открыл альбом и ни пролистал страницы старого покрытого пылью школьного альбома, им предстоит увидеть фото бледной семнадцатилетней девушки, с печальными, яркими голубыми глазами, волосами серого цвета и необычной формы родимым пятном на шее, одетую в футболку с Билли Джоэлом (прим. пер. Билли Джоэл — Американский автор-исполнитель песен и пианист, один из шести наиболее продаваемых артистов в США за всю историю страны.), и они прочтут:

Сильвер Париси, скорее всего, выучит иностранный язык.

Я уже не могу видеть это. Гребанный иностранный язык. Никто не запомнит меня, никто не посмотрит на фото и не вспомнит то классное время, которое они провели со мной. Нет, они посмотрят на мое серьезное, несчастное лицо и скривятся. Господи Иисусе, кем была эта девушка? И какого хрена она всегда такая несчастная?

Нет, они не вспомнят, через какое дерьмо они вынудили меня пройти в выпускном классе старшей школы. Но это даже очень удачно, что они все забудут о том факте, как угрожали моей жизни и намекали на то, что убьют меня на выпускном вечере.

Ублюдки.

Хватаю листок и сжимаю его в кулаке, затем бросаю через весь класс. Целюсь в мусорное ведро, но я никчемный «стрелок», поэтому мажу, и смятый кусок бумаги падает на пол вместе со всеми оскорблениями и угрозами.

Краем глаза я вижу, как Джейкоб Уивинг склонился над своим столом, очень сосредоточенно записывая что-то в свою тетрадь. Предположительно он должен писать эссе о кубинском ракетном кризисе, но я могу представить нарисованную им хрень: секс-куклу в стиле манга с огромными сиськами, выставленными напоказ, приоткрытыми губами и широко разведенными в стороны ногами. Порно-рисунки в стиле аниме — сильная сторона Джейкоба. Боковым зрением он замечает, что я наблюдаю за ним, и самодовольная, дерзкая ухмылка растягивает его губы, приподнимая уголок рта.

— Хочешь попозже подброшу домой, Сил? Киллиан и Сэм уже ждут на парковке. Нам очень понравилось в последний раз зависать с тобой.

— Я лучше пройдусь по битому стеклу.

Джейкоб притворно изображает шок.

— Не стоит так реагировать. Просто подумал, что тебе бы понравилось послушать пару песен или что-то вроде того. Ничего плохого.

Но плохое уже случалось. С его стороны было много отвратительных, грязных деяний. Он свинья. Психопат. Злое, извращенное, отвратительное подобие человека, и я презираю его каждой частичкой своей семнадцатилетней души. Подхватываю фиолетовую коробку для голосования, за которой мне поручил следить мистер Френч, когда я пришла тридцать минут назад на дополнительное занятие после уроков, и поднимаюсь на ноги. Громкий, скрипучий звук раздается по комнате, когда отодвигаю назад стул, и Джейкоб откидывается назад, переплетая свои пальцы и складывая ладони на животе, когда он внимательно смотрит, как я направлюсь к двери.

— Покидаешь дополнительный урок, прежде чем тебя отпустят? Так смело, Париси. Твоя смелость делает мой член твердым.

Я пинаю смятую бумагу у стола Френча. Резко дернув дверь, я останавливаюсь, прежде чем выйти за дверь и бросаю взгляд полный отвращения на ублюдка через плечо.

— Мы оба знаем, что это не моя смелость делает твой мерзкий член твердым, Джейк. Тебе нравится, когда я кричу и боюсь тебя, ведь так?

Холодная, отрешенная злость воцаряется на его привлекательном лице. Да, потому что Джейкоб Уивинг чертовски привлекательный парень. Он один из самых горячих парней в Роли Хай. Высокий, с рельефными мускулами, и одно время только вид его улыбки заставлял мои колени подгибаться. Но больше нет. Теперь, когда он улыбается, все что я вижу — бесконечную ложь и секреты, которые скрываются под его привилегированностью и стопроцентным американским шармом — это вызывает во мне рвотные позывы. А также острое желание расцарапать, разорвать и вырваться из кровоточащей кожи, чтобы только не быть собой.

— Поаккуратней, Париси, — тихо рычит он. — Ты и так уже унижена и растоптана. На твоем месте я бы не стал ухудшать свое положение.

Моя собственная улыбка выглядит поверженной и болезненной.

— Ухудшать свое положение? — Я хочу рассмеяться, но боюсь. Тело в последнее время часто предает меня, больше не могу доверять ему выполнять даже простые действия. Не важно, какие бы эмоции ни хотела отразить, все заканчивается тем, что трансформируется во что-то противоположное, а я просто не могу позволить себе расплакаться перед Джейкобом Уивингом прямо сейчас. Делаю глубокий вдох, выхожу из класса в пустой коридор и позволяю двери закрыться за мной. Взгляд Джейка сосредоточен на мне, прожигает кожу как клеймо, пока дверь не закрывается, и он не исчезает из поля зрения.

У меня будут неприятности из-за того, что я самовольно ушла с наказания, на которое была оставлена после уроков, но мне на самом деле наплевать. Иногда мне кажется, что преподавательский состав Роли Хай тоже участвует в этой извращенной, больной игре, в которую я оказалась втянутой. Они знают о Джейке. Они знают о нашей истории, и при этом они все равно оставляют нас наедине, без присмотра в часы после уроков...

Сумасшествие.

Гребаное сумасшествие.

Я проверяю наручные часы, с улыбающимся Микки Маусом на циферблате, который своими руками указывал на часы и минуты, и издаю шипящий звук. Уже почти четыре часа, что значит, что мистер Френч придет отпустить нас в любой момент. Мои ботинки издают громкий стук, шаги гулко отражаются от бесконечного ряда потертых серых шкафчиков коридора, и я отчаянно борюсь с желанием сорваться на бег, устремляясь к выходу. Это всегда происходит. Я боюсь, что коридор никогда не закончится, что буду идти по нему вечно, стараясь дотянуться до створчатой голубой двери, которая ведет наружу... но не могу дотянуться до нее. Или что когда достигну ее, то она будет заперта, и я не смогу открыть ее, несмотря на то, как бы сильно ни толкала, ни пинала, или ни умоляла открыться, и окажусь в ловушке в этом аду на всю свою жизнь.

Я все-таки достигаю двери. Когда толкаю ее, мои ладони прижимаются к деревянной поверхности, и я немного подталкиваю — она приоткрывается: облегчение затапливает меня, заставляя тело на мгновение оцепенеть. Снаружи воздух поздней осени пахнет свободой. Я могу практически ощущать ее. На другой стороне пустой парковки стоит моя старенькая Шевроле Нова. Ожидая меня, когда же я заберусь в салон, заведу двигатель и уберусь отсюда на хрен, но...

Я слышу голоса.

Глубокий голос директора Дархауэра за последние четыре года был моей ежедневной мукой, поэтому я легко узнаю его. Не могу узнать женский голос — мягкий и властный — как и еще один мужской, грубый, с сильным южным акцентом, который звучит после нее.

— Мы понимаем, что это из ряда вон выходящая ситуация. Как для вас, так и для вашего учебного заведения. Если бы это зависело от нас, то мы бы уже отправили парня на пару лет в округ Свонсон, но судья постановил, что он все еще классифицируется как несовершеннолетний.

— Что насчет содержания несовершеннолетних под стражей? — спрашивает директор Дархауэр, в его тоне сквозит напряжение.

Я отхожу от выхода, позволяя моему порталу на свободу остаться по другую сторону. Крадусь тихо как церковная мышка, отходя влево. Никто не замечает меня, когда я заглядываю за угол в коридор, который ведет в кабинет директора. Там виднеется Дархауэр с его форменной выправкой, руками, сложенными на груди, и склоненной на бок головой, яркая полоска света над головой освещает небольшую залысину на затылке, которую он всегда старается так усердно скрыть. Напротив него стоит высокая, стройная женщина, одетая в брючный костюм, которая сосредоточенно перелистывает стопку бумаг так, словно пытается что-то найти. Мужчина рядом с ней одет в форму. Значок «Отдел шерифа округа Грейс-Харбор» на рукаве его темно-зеленого бомбера говорит мне все, что мне нужно знать о нем.

Заместитель шерифа вздыхает, снимая свою шляпу и потирает тыльной стороной руки лоб. Он выглядит напряженно.

— Колония для несовершеннолетних не вариант в этом конкретном случае. В настоящее время объект в Уэллсон-Фолс закрыт. Нам пришлось бы транспортировать его за пределы штата, тогда нужно было бы задействовать помощь властей, и бумажная волокита сама по себе просто... — он замолкает, и директор Дархауэр издает тяжелый вздох.

— Мне не нужно вам рассказать, насколько это будет неприемлемо для моих учеников. Может, школьный год только и начался, но наши выпускники уже готовятся к поступлению в колледж. У нас и своих плохих парней достаточно. Еще одна головная боль, снующая по коридорам школы, только усложнит жизнь для хороших и прилежных учеников.

— Джим, мы все знаем, поверь мне. — Женщина в сером брючном костюме наконец находит то, что так долго искала. Она протягивает зеленую папку Дархауэру, и я впервые внимательно смотрю на ее лицо. Ей около тридцати. Темные волосы. Темные глаза. Мне кажется, она вполне симпатичная. Тем не менее, ее усталость делает ее похожей на брошенного щенка. Я могу с легкостью представить ее приходящей домой и открывающей бутылку вина вечером, говоря себе, что все заслуживают стаканчик после тяжелого дня, и затем, прежде чем она понимает это, выпивает всю бутылку вина. Она работает социальным работником, я в этом уверена.

Она обращается к Дархауэру по имени, что означает, что они раньше уже имели какие-то дела. Директор хмурится, когда забирает файл у нее, быстро открывает и смотрит на первую страницу, затем резко закрывает, как будто он не может смотреть на содержимое.

— Я полагаю, у меня толком нет права голоса в этом вопросе, — произносит он. — Пусть приступает к учебе с понедельника.

Социальный работник и заместитель шерифа обмениваются взглядами, которые видны даже с того места, где я стою. Все трое начинают движение, как будто им дан негласный приказ двигаться, и они направляются к двери, ведущей в кабинет директора. Тогда-то я и понимаю, что там все это время был четвертый человек. Дархауэр и заместитель шерифа стояли так близко друг к другу, что закрывали мне обзор, и я просто не видела парня, сидящего на стуле справа от них.

Он молодой. Моего возраста. Его темные волосы практически черные, выбриты с обеих сторон головы, на макушке они чуть длиннее, густые и слегка волнистые. Он сидит на стуле, одновременно вытянув свое тело и расслабленно откинувшись на спинку стула, искусно устроившись в небрежной позе, подошвы его ботинок практически дотягиваются до противоположной стены коридора. Одежда темная и простая — серые джинсы, и простая черная футболка. Татуировки порывают его руки. Слева от его стула, на полу лежит черный мотоциклетный шлем вместе с видавшей виды, покрытой пятнами холщовой сумкой. Глаза прикрыты, кончики пальцев прижимаются ко лбу, словно он мучается от головной боли. У него резкий изгиб челюсти, высокие скулы. А рот... я не могу толком рассмотреть его рот.

Ведет себя тихо и расслаблено — пребывает в невероятном спокойствии — но что-то в рельефном теле и резком виде этого парня вызывает в моем теле панику. Энергетика, которая исходит от него с противоположной стороны коридора, отдает опасностью. Он совершенно не похож на Джейкоба и других парней из футбольной команды. Джейкоб — орудие хаоса, и это именно то, на что он может сподвигнуть своих тупых приятелей. Они преуспевают в манипуляциях и обмане, эти парни отчасти выросли и наполнили мышцами свои практически взрослые тела с чёртовой кучей тестостерона и гормонов, струящихся по их венам. Убеждены, что владеют миром, имеют право на него, и да поможет Господь всем, кто попытается помешать им заявить на него права.

Но этот незнакомый парень...

Он темная лошадка. Угроза извне. То, как он растянулся на стуле, не говорит мне ничего о том, что направляет или же мотивирует его. Придерживается самоуверенно высокомерного поведения, которое заставляет меня хотеть залезть в свой шкафчик и спрятаться там до конца семестра. Судя по тому, что говорили про него, он по уши в беде, и что бы ни натворил, его чуть не посадили за решетку.

Как будто чувствуя, что за ним наблюдают, парень медленно открывает глаза, опуская руку с лица. Я испуганно вздыхаю, отвешивая себе мысленный пинок за то, что задержалась так надолго, когда должна была ускользнуть еще три минуты назад. Хотя парень не поворачивается, чтобы посмотреть на меня; он лишь слегка разворачивает голову, наклоняя ее в мою сторону. Глаза остаются прикованными к полу, но я чувствую, что меня заметили. Легкая улыбка растягивается на его губах, и теперь я вижу, насколько у него рельефное и идеально сформировавшееся тело.

Замечательно.

Просто... замечательно.

Прежде чем я смогу повернуться и сбежать, социальный работник выходит из кабинета Дархауэра и останавливается перед парнем, положив руку на бедро. Она смотрит на него сверху вниз с явным и очевидным разочарованием.

— Хорошо, Алекс. Я не буду заморачиваться на разговорах. Мы оба знаем, что в этом нет смысла. Ты должен быть здесь в понедельник, в восемь утра. Тебе нужно зарегистрироваться на своих занятиях, а затем появиться на них. Понял?

Парень все еще сидит на месте, его голова чуть развернута в мою сторону. Но сейчас на его губах играет улыбка, односторонняя, больше похожая на саркастичную. Он неспешно поднимает голову, смотря ей в глаза.

— Понял тебя, Мэйв. Утро понедельника. Четко и ясно. Нет другого места, где я предпочел бы быть.

В его голосе явно слышится акцент, но не такой сильный, как у помощника шерифа. Тонкий, негромкий звук его голоса придает ему почти мелодичность, и волоски на моем затылке становятся дыбом.

У нас не было новичков вот уже три года. Мое существование здесь напоминает ад на земле, но это предсказуемый ад. Я не нахожусь в безопасности в стенах этого здания, но, по крайней мере, знаю, чего ожидать. Знаю, кого мне нужно избегать, и знаю, по каким коридорам я не могу пройти. Придя в понедельник утром, в мою и без того сложную, хрупкую экосистему ненависти будет добавлен новый элемент, и я уже знаю, что этот парень — Алекс — будет усложнять мне жизнь.

Вся футбольная команда будет уговаривать его вступить в их ряды. Он высокий, широкоплечий, и по нему понятно, что он не будет терпеть от кого-то дерьма. Джейкоб захочет его в команду, несмотря ни на что. Кем бы он ни был, этот новый парень выглядит так, как будто он может представлять угрозу для Джейкоба, и ему это не понравится. Он захочет контролировать его так, как он контролирует всех остальных. Джейкоб захочет, чтобы этого парня — Алекса — быстро пригласили в команду «Крутые парни Роли Хай», что может означать только одно: еще один человек, презирающий меня. Еще одному безмозглому последователю, пополняющий их ряды, поручат сделать мою жизнь настолько невыносимой, насколько это возможно.

Я делаю пару шагов назад, разворачиваюсь, и затем все-таки направляюсь к выходу. Холодный, жидкий страх распространяется по моим венам – это не к добру. Я могу чувствовать это нутром. Хотя на самом деле не должна быть удивлена. Потому что, когда уже не думала, что мои дела могут стать хуже... это обязательно происходит.

Так всегда происходит. Именно так обстоят дела в старшей школе Роли.

Глава 2.

Для самой ненавидимой девочки в школе моя домашняя жизнь была удивительно нормальна. Родители все еще вместе, и у меня есть младший брат, который вмешивается в мои дела двадцать четыре часа семь дней в неделю, как это любят делать младшие братья. Мама работает в местной бухгалтерской фирме, а папа - инженер-архитектор. У нас есть кое-какие деньги. Не очень много, но вполне достаточно. Мы живем в хорошем районе. Наш дом — красивый старинный колониальный особняк с широким крыльцом и выкрашенными в синий цвет ставнями. Каждое воскресенье мы навещаем бабушку в доме престарелых Ридженси-парк, и она кормит меня запеканкой и рассказывает истории о «Старом Свете», известном ныне как Италия.

В промежутке между восемью часами утра и двумя тридцатью пополудни я могла быть социальным изгоем: презираемой, осмеиваемой и пихаемой всеми подряд. Но дома я просто Сил: горячо любимая дочь, глупая старшая сестра и обожаемая внучка. Еще один год, и я смогу уехать к черту из Роли и начать учиться в колледже, где никто не знает моего имени. Мне даже все равно, в какой колледж поступлю, лишь бы я не знала там ни одной гребаной души.

Ранее субботнее утро приносит письмо о приеме в колледж, которое заставляет мою маму танцевать на кухне, петь мне дифирамбы еще до того, как мы позавтракали. Я возвращаюсь с утренней пробежки, а она все еще в своей пижаме в тонкую полоску, ее взъерошенные волосы торчат после подушки, и от улыбки на лице мне хочется броситься вверх по лестнице и запереться в своей спальне на весь день. Она не знает. Я ничего не рассказывала маме о том, что происходило со мной в течение последних девяти месяцев, и я не собираюсь рассказывать это сейчас. У нее и так хватает забот с работой и с Максом, и я не хочу добавлять лишних хлопот.

Впрочем, все признаки налицо. По выходным я обычно куда-нибудь ходила. Я часто бывала в гостях у своих друзей. Время от времени какой-нибудь симпатичный мальчик по утрам поджидал меня в пикапе, чтобы отвезти в школу. Теперь я провожу свои выходные за учебой, игрой на гитаре и чтением книг. Теперь сама езжу в школу на потрепанной старой «Нове», которую папа купил мне в начале лета. Теперь уже не улыбаюсь так часто, как раньше.

Какая-то часть меня злится, что она этого не заметила.

— Господи, Сил. Ты не сказала нам, что подаешь заявление в Дартмут (прим.пер. Дартмутский колледж (англ. Dartmouth College) — частный исследовательский университет, один из старейших в США, входящий в элитную Лигу плюща). — Мама держит в руках разорванный конверт и лист бумаги, размахивая им перед моим лицом. — Ты можешь в это поверить? Я не могу. — Она прочищает горло. – «Дорогая Мисс Париси. Рассмотрев ваше заявление, мы рады сообщить, что решили присвоить вам статус «вероятно». Пожалуйста, обратите внимание, что наше окончательное принятие Вашей заявки не будет подтверждено до марта следующего года, но вы можете предположить, что ваш «вероятный» статус обеспечит Вам поступление в Дартмут, если Вы сохраните свой текущий рекорд достижений и личной сознательности!»

Поначалу она говорит нормально, но потом постепенно переходит на английский акцент. К концу выступления она говорит, как Кейт Миддлтон, и кричит от волнения.

— Сильвер! — Она хватает меня за плечи и трясет. — Я не могу поверить, что ты получила предварительное письмо из гребаного Дартмута.

— Мама! Никаких ругательств! — Высокий, пронзительный голос Макса доносится из гостиной.

— Прости, милый, это плохое слово, — кричит она. — Я слишком увлеклась. Ты знаешь, что твоя сестра — гений?

— Я начал это подозревать, когда она вошла в ту стеклянную дверь в «Olive Garden» (прим.ред. американская сеть так называемых «демократических ресторанов»), — ровным голосом отвечает он.

Маленький ублюдок. Мне придется потом защекотать его до полусмерти. Для одиннадцатилетнего мальчика он действительно обладает удивительно точным пониманием сарказма.

Я беру листок из рук мамы и просматриваю слова, напечатанные черным по белому, ясно, как божий день. Жду волны триумфа, которые должны захлестнуть меня (в конце концов, это действительно большое дело), но они не приходят. Почему-то я чувствую себя еще более опустошенной, чем до того, как вошла в парадную дверь.

— Разве ты не рада, дорогая? – Спрашивает мама, заправляя выбившуюся прядь волос обратно за ухо. — Я ожидала большего... не знаю, истеричных прыжков?

Она разворачивается, направляясь к кухонной стойке, где готовила тесто для блинов.

— Ты не должна была открывать его, — тихо говорю я.

— Хм?

— Это было адресовано мне, верно? Письмо. Ты не должна была открывать его.

Мама вскидывает голову, и я на мгновение вижу промелькнувшее чувство вины. Ее глаза того же цвета, что и мои, голубые, как васильки и весеннее небо. Возбуждение в них исчезает, и кажется, что все ее лицо затуманилось.

— Господи, ты права. Я просто потеряла голову, когда увидела штамп с адресом. Вскрывала почту для тебя всю твою жизнь. Иногда я забываю, что ты уже почти взрослая. Прости меня, Сил. Я больше не буду этого делать.

Черт. Теперь я чувствую себя дерьмово. Не хотела, чтобы она чувствовала себя плохо. Это не особо важно, и обычно я бы даже ничего не сказала, но скрученный узел беспокойства, с которым проснулась этим утром, только усилился, пока была на пробежке, и чувствую, что прямо сейчас приближаюсь к настоящему нервному срыву. Естественно, я ничего этого маме не говорю. Натянуто улыбаюсь ей, кладу письмо из Дартмута на кухонный стол и направляюсь к лестнице.

— Куда ты собралась, милая?

— Мне нужно принять душ. Я вся в поту.

— Ладно, тогда поторопись, хорошо? Дэн попросил меня закончить работу по срочному делу. В понедельник им первым делом понадобятся документы на третий квартал, так что мне придется на пару часов съездить в офис. Я подумала, что мы могли бы поесть вместе, прежде чем уйду.

— Окей.

Я чувствую оцепенение, когда поднимаюсь на второй этаж. К счастью, в моей комнате есть ванная комната, и могу принять душ без Макса, стучащего в дверь и беспокоящего меня. Одевшись, я возвращаюсь на кухню, где стол ломится под тяжестью всей еды, которую мама приготовила для нас.

— Милый наряд, — говорит она, увидев меня. — Комбинезоны были безумно популярны, когда я была в твоем возрасте. Дреды уже вернулись? Мне всегда хотелось иметь дреды. Не думаю, что мне бы удалось их снять. Раньше я пела в трибьют-группе (прим. пер. группа, которая организуется как дань уважения какому-либо коллективу, то есть кавер-группа, но ориентированная только на одного исполнителя) Боба Марли. Ты это знала? — Она пропевает первую строчку «Солдат Буффало» (прим.ред. «Buffalo Soldier» песня Боба Марли и The Wailers) , и я невольно улыбаюсь. Я благодарю свою счастливую звезду за то, что она каждый день является моим родителем. Мама может быть упрямой, властной, маниакальной повелительницей, но обычно она довольно спокойная. Не слишком сурова. Она не следит за мной как ястреб, двадцать четыре часа в сутки, отдавая приказы и указывая, что я могу делать, а что нет. Мама также не пытается постоянно быть моей лучшей подругой. Она — это просто она. Просто мама, уверенная в своей роли, обычно справедливая и разумная. Но да. Также необычная.

— Возможно, ты уже упоминала об этом пару раз.

Я вытаскиваю блинчик из стопки, вгрызаюсь в него, и мама хлопает меня по руке.

— Неандерталец. Садись и ешь ножом и вилкой, как цивилизованный человек. Ты пойдешь к Кейси, чтобы отпраздновать это?

Я сажусь. Ииспользую нож и вилку, как мне было велено.

— Нет. У меня куча домашних заданий.

— Сделай это завтра, милая. Ведь не каждый день попадаешь в Дартмут.

— Вообще-то я туда ещё не попала. Всего лишь «вероятно». И ты прочла это письмо. Если мои оценки упадут, они откажутся от предложения. Я не могу расслабляться прямо сейчас.

— Сильвер, один день тебя не убьет. Я уверена, что мама Кейси еще не осушила бассейн на зиму. Ты должна надеть купальник и немного позагорать сегодня днем. В последнее время ты слишком много времени проводишь дома. Выглядишь немного по-вампирски. Ты начнешь светиться в темноте, если не будешь осторожна.

— Ух ты. Спасибо, мам. — Макс не единственный ребенок Париси с докторской степенью по сарказму.

— Я просто говорю, что немного отдыха никогда никому не повредит. Это полезно для души.

— Ну, тогда я в порядке. У вампиров нет души.

Мама показывает на меня вилкой, разговаривая с полным ртом еды.

— Это еще не доказано. Бесчисленные книги и фильмы заставляют нас поверить в обратное. А теперь, не могла бы ты немного расслабиться? Я пытаюсь жить опосредованно через тебя, а ты делаешь это очень скучным. — Она подмигивает, и я подумываю швырнуть в нее блином.

— А ты не опоздаешь? — Спрашиваю я, сверяясь с часами с Микки Маусом. — Уже почти без четверти девять. Ты даже не одета.

Ее глаза широко раскрываются. Вскочив на ноги, она хватает свою тарелку.

— Вот дерьмо! Опаздываю. Я так опаздываю!

— Господи! Не ругайся, мама! — Кричит Макс.

— Прости, милый! — Она вылетает из кухни, волосы развеваются за спиной, как медово-золотой флаг, и я вздыхаю с облегчением.

Рада, что наш разговор закончился. Почему-то мама даже не заметила, что мы с Кейси больше не друзья... и я не имею ни малейшего понятия, как объяснить ей это.

Глава 3.

Раньше я любила утро понедельника. Любить его нормально, когда ты находишься на вершине социально-экономической пищевой цепочки. Посещение средней школы никогда не казалось мне рутиной, потому что там меня боготворили. Давным-давно другие студенты спотыкались сами о себя, чтобы сделать мою жизнь как можно более блаженной и легкой.

— СИЛЬВЕР ДЖОРДЖИНА ПАРИСИ, ПОДНИМАЙ СВОЮ ЗАДНИЦУ, ПОКА Я САМ НЕ ПРИШЕЛ ТУДА И НЕ ВЫТАЩИЛ ТЕБЯ ОТТУДА!

Однако теперь, в понедельник утром, я натягиваю одеяло на голову, как и любой другой обычный студент средней школы Роли, и закрываюсь от мира, с горечью проклиная, что выходные не длятся дольше.

— Я НИКУДА НЕ ПОЕДУ, ПАПА! — Кричу я. — ШКОЛА ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ!

В комнате подо мной, папином кабинете, раздается оглушительный грохот и звук захлопнувшейся двери. Затем раздается барабанный стук торопливых ног, несущихся вверх по лестнице. Дверь моей спальни открывается, и я чувствую, как отец стоит там, уставившись на мой бесформенный комковатый пуховый кокон.

— Разве ты не хочешь быть замечательной сегодня, Сильвер? — спрашивает он.

— Я замечательна каждый день. Все остальные просто слишком глупы, чтобы заметить это.

— Я знаю, малышка. Но власти оштрафуют меня и заберут Макса, если я не навяжу тебе бессмысленное среднее образование. Так что не могла бы ты оказать мне солидную услугу и пожертвовать собой ради команды? Мы с твоей мамой действительно не можем позволить себе потерять Макса.

Я откидываю одеяло и свирепо смотрю на него.

— Вау. Я чувствую, что меня действительно ценят. — Спасибо, папа.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди, в клетчатой рубашке на пуговицах и круглых очках в роговой оправе, которые, по его мнению, делают его похожим на хипстера. Темные волосы, тронутые сединой на висках, зачесаны назад, и... боже. Я щурюсь на него, пытаясь решить, не обманывают ли меня мои глаза. Неужели он отращивает бороду?

Папа подмигивает мне.

— Давай же. Мы оба знаем, что ты вылетишь из гнезда и будешь работать на Международной космической станции гораздо раньше, чем кто-либо из нас ожидает. Ты слишком умна, чтобы застрять здесь, в Роли, и работать в обсерватории. С другой стороны, твой брат обладает средним интеллектом. Это наш страховой полис. Если его заберут, кто, черт возьми, будет заботиться о нас, когда мы состаримся?

— Папа. — Я невозмутима, мой голос приглушен до шепота. — Это полная чушь. Скажи мне кое-что.

— Что?

— Пожалуйста, скажи мне, что ты не пытаешься отрастить бороду.

Он выпячивает челюсть, потирая рукой темную щетину, торчащую на его лице.

— Ага. Тебе не нравится? Мы с Саймоном заключили пари. Тот, у кого к концу месяца будет самая внушительная, самая мужественная борода, выигрывает сотню баксов.

— Я дам тебе сто баксов прямо сейчас, если ты зайдешь в ванную и сбреешь её. Я говорю серьезно. Бороды для горячих фитнес-моделей в Instagram, а не для архитекторов среднего возраста.

Его брови взлетают в унисон.

— Во-первых, тебе лучше поберечь свои деньги. Этой Нове в конце концов понадобится коробка передач, а это штуковина недешевая. Во-вторых, бороды — для плотников и суровых морских капитанов. Это всем известно. В-третьих, я мог бы стать фитнес-моделью в Instagram. Я бегаю марафоны. У меня на животе есть пресс. И последнее, но не менее важное, дорогая дочь... среднего возраста? Как ты думаешь, сколько мне лет?

Я злобно ухмыляюсь.

— Судя по гусиным лапам и всей этой седине в твоих волосах, я бы сказала, шестьдесят семь.

На его лице появляется маска притворного возмущения.

— Ведьма. Подъем. Сейчас же, пока я не заплатил твоему брату, чтобы он пришел сюда и пукнул на тебя. И если ты не встанешь, не оденешься, не покушаешь и не выйдешь за дверь в ближайшие сорок пять минут, я начну загружать твои детские фотографии в твой драгоценный Instagram и отмечу всех твоих друзей. Чертовы шестьдесят семь. Иисус Христос.

Он поворачивается и уходит, сбегая вниз по лестнице, тяжело ступая и производя достаточно шума, чтобы разбудить мертвых, поэтому он не видит моего выражения легкой паники. Он не посмеет. Бл*дь, не посмеет загружать мои постыдные детские фотографии. Однако папа безрассуден и склонен следовать своим угрозам. К несчастью для меня, ему далеко не шестьдесят семь; мои родители сами были практически детьми, когда родили меня, и он не будет праздновать свое сорокалетие еще полгода, а это значит, что у него определенно есть собственный аккаунт в Instagram, и прекрасно знает, как им пользоваться.

Я неохотно выбираюсь из постели и тащу свою задницу в ванную. Мой отец мог бы угрожать мне многими вещами, но, чтобы отметить моих «друзей» на неловких фотографиях в интернете? Да, это не то, о чем я могу позволить себе даже шутить.

Папе не нужно было говорить о коробке передач Новы. Двигатель звучит грубо и гортанно всю дорогу через город, и я начинаю беспокоиться, что он заглохнет в миле от школы. Каким-то чудом этого не случается, но я все еще сжимаю руль, молясь про себя, чтобы он не заглох перед всей группой поддержки, пока я еду к задней части школьной парковки.

Я игнорирую суровые, неприветливые взгляды, которые следуют за мной, когда я проезжаю мимо входа в здание; уже почти не замечаю, что они пялятся, хотя девочкам, с которыми я общалась, которых я знала с семи лет, кажется, в любом случае все равно, реагирую ли я на их задиристое поведение.

Дождь уже начался, когда я выпрыгиваю из машины, хватаю рюкзак с заднего сиденья и спешу через стоянку, избегая луж. До звонка еще пятнадцать минут, а это значит, что снаружи полно других студентов, которые слоняются без дела, сидят на багажниках своих машин, буянят и сплетничают друг с другом. Это идеальное время для прибытия — среди всех остальных студентов, сгорбившихся от холода, смеющихся и кричащих, я почти незаметна. Безлика. Достаточно легко проскользнуть сквозь скопление моих сверстников, не привлекая к себе слишком много внимания.

Однако девчонок мне избежать не удается.

Мелоди, Зен, Холлидей и, конечно же, Кейси. Когда-то давно я знала все их секреты, а они знали мои. Когда девять месяцев назад мой мир превратился в огненный шар дерьма, они довольно быстро убедились, что все вокруг знают каждый из моих секретов, в то время как я закрыла свой рот и сохранила их. Я даже не могу сосчитать, сколько часов я провела, лежа ночью в постели, представляя себе их лица, если бы некоторые из их скелетов ожили и выпрыгнули из своих шкафов. Было бы так чертовски приятно смотреть, как они борются, видеть, как они отчаянно пытаются удержать кусочки своей жизни вместе после всей боли и страданий, которые они наслали на меня.

Но…

Я этого не сделала. Мне нравится говорить себе, что эти сучки получат то, что им причитается. Однажды карма появится на их пороге, и они заплатят за свои поступки, но, честно говоря, простая, тихая, печальная правда заключается в том, что я не хочу, чтобы они страдали. Я скучаю по своим друзьям. Тупым шуткам, которые мы обычно разыгрывали друг с другом. Ночевкам и глупым традициям, которыми обычно делились. Я скучаю по ночному смеху, по обморокам из-за мальчишек и... бл*дь. Я скучаю по тому, чтобы быть частью группы друзей, которые будут делать все друг для друга.

Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что глупо скучать по этому. Как оказалось, у меня этого никогда и не было. Это была иллюзия. Я бы поставила деньги на то, что девчонки будут прикрывать мою спину. Но, в конце концов, именно они предали меня сильнее всего.

Я должна пройти мимо них, чтобы попасть в здание. У меня есть наушники, поэтому я включаю музыку и стараюсь держать подбородок высоко, когда прохожу мимо. Я не буду торопиться. Не буду отворачиваться. Не буду выглядеть пристыженной. Не доставлю им такого удовольствия.

Зен что-то говорит Холлидей, очевидно, обо мне. Ее рот опущен вниз, ноздри раздуваются, и я помню то же самое выражение на ее лице в тот день, когда она узнала, что ее отец обманывал ее маму в течение года — ярость и отвращение исходили от нее, как жар от пламени. Я была той, кто успокоил ее боль в ту ночь, и много ночей спустя тоже. Принеся ведерко «Ben & Jerry’s» (прим.ред. Марка мороженого, замороженного йогурта, шербета и продуктов на основе мороженого), смотрела дурацкие подростковые драмы и слушала ее разглагольствования. Другие девушки тоже приходили, но я была там каждый вечер. Я была постоянным источником утешения для нее, когда казалось, что ее жизнь закончилась, и раны в ее сердце никогда не заживут. А теперь она смотрит на меня так же, как смотрела на своего отца.

Холлидей — глуповатая, нежная блондинка, хихикает, украдкой бросая взгляд в мою сторону, и я узнаю ехидство и злобу там, где раньше были только сочувствие и доброта. Не знаю, что заставило ее так резко измениться, но меня переполняет печаль, когда я делаю первый шаг вверх по лестнице, ведущей в школу Роли.

Билли Джоэл поет мне в уши о дождливых ночах в Париже и о времяпрепровождение на берегу Сены под европейским дождем, и вдруг я чувствую, как что-то ударяет меня по руке — легкое, едва ощутимое прикосновение. Я почти не обращаю на это внимания, но краем глаза замечаю, как то, что ударило меня, падает на землю... и это окурок сигареты. Все еще горящий, хотя и прокурен до самого фильтра. Огонек светится, вспыхивая красным, прежде чем дождевая вода на земле впитывается в бумагу, потушив его.

— Какого хрена?

Я снова смотрю на девочек. Ничего не могу с собой поделать. Мой взгляд встречается с Кейси, и моя грудная клетка сжимается как тиски, когда завиток дыма выскальзывает из ее рта. Мелоди хихикает, толкая локтем Кейси, и моя бывшая лучшая подруга, черт возьми, подмигивает мне. Ее зеленые глаза горят вызовом, и я очень ясно вспоминаю, что Кейси Уинтерс заслужила свое прозвище: если тебе посчастливилось оказаться на правильной стороне Ледяной Королевы, жизнь может быть чудесной. Но если вы окажетесь по другую сторону, которую она начертила, то очень скоро начнете страдать от обморожения.

Я знаю, что на моем лице застыло выражение ужаса, но не могу скрыть его. Медленно наклоняюсь и поднимаю окурок. Мои ноги сами собой несут меня к девочкам. Я, бл*дь, не могу их остановить. Билли Джоэл замолкает, когда снимаю наушники и прочищаю горло.

— Теперь ты куришь? Должно быть, Леону это нравится, — обращаюсь я к Кейси.

Леон был ее парнем с первого года старшей школы. На пути к получению стипендии по плаванию, Леон был чистым, необычайно сосредоточенным, здоровым парнем. Никакого алкоголя. Никаких наркотиков. И уж точно никаких сигарет. С тех пор как ему исполнилось четырнадцать лет, его единственным пороком была Кейси.

Мелоди закатывает глаза, изучая свой французский маникюр.

— Бл*дь. Она так далека от общества. Просто чудо, что она вообще знает, какой сегодня день недели.

— Повзрослей, Мел, — огрызаюсь я. — Весь остальной мир вырос из разговоров о людях и притворства, будто их нет рядом, еще в средней школе.

Она выглядит уязвленной. Безукоризненно одетая, с густыми каштановыми волосами, уложенными в безупречные пляжные волны, Мелоди всегда тратила на свою внешность гораздо больше времени, чем когда-либо тратила на развитие собственного ума. Она смотрит на Кейси, ожидая, что та ответит ей тем же, но Кейси не удостаивает ее даже косым взглядом. Та слишком занята тем, что лазером проделывает дырки в моем черепе.

— Мы с Леоном расстались. Теперь я с Джейкобом. Надеюсь, ты не возражаешь.

К горлу подступает желчь. Моя реакция поражает меня сильно, слишком быстро, чтобы обуздать ее. Я, бл*дь, не могу дышать.

— Ты что, серьезно? — Эти слова — не более чем испуганный вздох.

Хитрая, кислая улыбка тронула губы Кейси. Мама называла ее Белоснежкой, когда мы были маленькими. Все эти черные как смоль волосы, розовые губы и постоянный красивый румянец на фарфоровых щеках. Если бы она могла видеть ее сейчас, то больше не называла бы так. Кейси больше похожа на Круэллу де Виль с этой мерзкой ухмылкой на лице.

— А почему нет? Джейкоб очень горячий. Он капитан…

— Ты же знаешь, что он сделал, Кейси. Ты же там была.

Ее плечи напряжены, и на секунду я вижу, как что-то меняется в ней — мимолетная тень сомнения в ее обычно стальных глазах. Но через долю секунды она исчезает. Кейси открывает рот, собираясь что-то сказать, но ...

По стоянке прокатывается гром. Глубокий, раскатистый гром, который вибрирует сквозь подошвы моих ботинок.

Кейси заглядывает мне через плечо, и остальные девушки следуют ее примеру. Рот Холлидей открывается, когда еще одна грохочущая, катящаяся стена звука разрывает утренний воздух, и я понимаю, что это не гром, а рычание мощного двигателя. Звук обрывается, и я стискиваю зубы, уже зная, что увижу, когда обернусь.

«Утро понедельника. Четко и ясно. Нет другого места, где я предпочел бы быть».

В коридоре у его ног лежал мотоциклетный шлем.

— А это еще кто такой, черт возьми? — Бормочет Зен. Она надула губы, а это значит, что она увидела что-то, что ей нравится, и собирается заявить на это свои права.

В конце концов, я человек с недостатками, поэтому хватаю приманку. Я оборачиваюсь, хотя и не хочу этого делать, и вижу его там, менее чем в пятидесяти футах, сидящего верхом на матово-черном мотоцикле Indian, а его шлем покоится на верхней части бака. Он одет в кожаную куртку и выцветшие потертые черные джинсы — отсюда я могу сказать, что это не те «потрепанные» брюки, которые вы покупаете уже такими. Они потрепаны из-за сильного износа, что, наверное, немного более респектабельно.

Его темные волосы густые и волнистые, скрывают лицо от посторонних глаз, когда он смотрит на телефон, который держит в руке. Я прикована к месту, ноги приклеены к земле, дыхание застряло в горле, ожидая, когда он поднимет голову. Чтобы его волосы откинулись назад, и я смогла как следует рассмотреть его... но тут меня захлестывает странное чувство паники, и двигаюсь, впиваясь ногтями в ладони, когда спешу прочь от девочек и быстро поднимаюсь по ступенькам в здание.

Зен кричит что-то позади меня, но я не знаю, мне ли это или парню, сидящему на мотоцикле; ее слова — не более чем размытый звук. Внутри, пробираясь сквозь тяжелое давление тел в коридоре, я чувствую свой пульс во всем теле, бьющийся как решительный кулак о стену, пытаясь прорваться сквозь нее.

Я понятия не имею, почему мне пришлось бежать.

Я просто не могла стоять там, в ожидании его взгляда. Это было похоже на чистую пытку. Это было похоже на ожидание конца света.

К обеду вся школа гудит от новостей: не только о появлении нового ученика, но и о том, что он выглядит как фронтмен рок-группы. Он весь в татуировках. На первом уроке у него из сумки был изъят нож. Парень подошел к Трэвису Маккормику в раздевалке и пригрозил выбить ему зубы.

Слухи становились все более дикими с каждым пересказом, и я знаю, что у меня не так много времени. В какой-то момент я с ним столкнусь. Численность студентов средней школы Роли не так уж велика, и парень, который появился на этом мотоцикле, не был на младшем курсе. Он был старшеклассником, а это значит, что мы с ним учимся на одном курсе, и у нас обязательно должен совпасть хотя бы один урок. Однако я не ожидаю, что это будет мой углубленный класс по физике.

Я никогда не была студентом первого ряда. Раньше мне всегда было удобнее сидеть в среднем ряду, в середине комнаты, где у меня было достаточно места, чтобы видеть и быть замеченной. Теперь, благодаря тому что мои одноклассники любят швырять дерьмо мне в спину и запускать шарики из жеванной бумаги мне в волосы, меня можно найти на самом заднем ряду, спрятанной подальше, обычно в углу, если это возможно. Я всегда, когда есть возможность, прихожу на занятия пораньше и также одной из первых бегу к двери. Легче войти и выйти как можно быстрее и незаметнее.

Я прихожу на последний урок, мой мозг немного затуманен из-за перегретой библиотеки, где обедала, и даже не поднимаю глаз, когда иду в дальний левый угол комнаты. У меня чуть не случается сердечный приступ, когда я бросаю свою сумку на стол, в нескольких секундах от того, чтобы сесть, когда я смотрю вверх и вижу кого-то сидящего там... за моей партой.

Его кожаная куртка висит на спинке стула, а ноги — как же я, черт возьми, не заметила его ног — вытянуты перед ним в проходе. Господи, должно быть, я перешагнула через них, чтобы швырнуть свой рюкзак на стол прямо перед ним.

Его футболка — серая, простая, с закатанными пару раз рукавами-манжетами, и тонкая ткань туго натянута на груди. Руки действительно покрыты татуировками — темные завитки чернил, за которые цепляются мои глаза, пока они поднимаются к его лицу.

Высокие, четко очерченные скулы. Сильная, мужественная линия подбородка. Прямой нос. Нижняя губа у него чуть полнее верхней. Пара темных, напряженных глаз пристально смотрят на меня, и я делаю все, что могу, чтобы не пискнуть, как гребаная церковная мышь. Установить с ним зрительный контакт — все равно что заглянуть в бездонный колодец, необъяснимо застрять с головокружением и чуть не свалиться в него. Он именно такой, каким я его себе представляла. Черт, я только что бросила свою гребаную сумку на стол, прямо перед ним, как сумасшедшая, когда все остальные столы в комнате пусты.

Медленно его темная бровь вопросительно изогнулась.

У меня в мозгу происходит короткое замыкание.

— О, черт. Извини. Я... я не… — я протягиваю руку и хватаю свою сумку, забирая её со стола. — Я... — я не знаю, что сказать, черт возьми. И не знаю, что делать. Отшатываюсь назад, натыкаясь на стол позади себя, и все это время он просто смотрит на меня своими проницательными карими глазами.

Господи Боже, Сильвер, возьми себя в руки.

— Обычно я здесь сижу. Это то, что я хотела сказать, — уточняю я. — Я не заметила тебя... сидящего там.

Ради всего святого! Это был провал.

Рот нового парня приподнимается в веселой ухмылке.

— Меня трудно не заметить, — тихо говорит он.

— Ну да, конечно. Я не обращала внимания, так что…

Он наклоняет голову набок, изучая меня с головы до ног. Парень не выглядит смущенным.

— Имя? — требует он.

Ладно, теперь это просто чертовски грубо. Я вдруг перестаю быть шокированной от того, что он сидит на моем месте. Я вроде как... злюсь. Прищуриваюсь и хмуро смотрю на него.

— Нет.

Теперь настала его очередь изображать удивление.

— Нет?

— Совершенно верно. Нет.

— Ты не собираешься называть мне свое имя?

— Может быть, если бы ты попросил об этом как следует, как нормальный гребаный человек, а не какой-то придурок, раздающий приказы, я бы тебе сказала.

Это вызывает у него быстрый взрыв смеха.

— Ладно, хорошо. Пожалуйста, о, мисс Злюка, не окажешь ли ты мне честь и не назовешь ли свое имя?

К счастью, профессор Клайн неторопливо входит через дверь. Огромная стопка учебников в его руках дрожит, угрожая упасть в любой момент. Он чертыхается себе под нос, а потом снова чертыхается, когда видит, что двое его учеников уже прибыли.

— Извините, ребята. Сожалею. Вот, Сильвер, возьми это для меня, ладно? Я уроню это через секунду. Вау! — Верхняя книга из его стопки с грохотом падает на пол. Похоже, что и остальные тоже могут последовать за ней в любую секунду. Я бросаюсь вперед, чтобы помочь ему.

Студенты входят в комнату, пока я помогаю ему разгрузить учебники на стол, и напряжение в комнате нарастает; парень, сидящий в углу, с таким же успехом мог бы быть одет как цирковой клоун с загримированным лицом, получая все внимание.

Марджори Чен смотрит на меня так, словно у меня выросла еще одна голова. Дэвид Мосс, парень, который однажды сказал мне, что от меня дух захватывает, и умолял пойти с ним на весенний бал, теперь морщит нос, как будто я яблоко, которое он откусил и обнаружил, что оно гнилое. Однако все остальные небрежно поглядывают на незнакомца в углу, яростно перешептываясь друг с другом.

— Хорошо, спасибо тебе, Сильвер. Ты можешь занять свое место. — Профессор Клайн протягивает руку, собираясь коснуться меня между лопатками — небрежный жест, чтобы подтолкнуть меня к столу, но в последнюю секунду останавливается, видимо, передумав. Он одаривает меня натянутой, неловкой улыбкой и быстро отводит взгляд. Более громким голосом он обращается к остальной части комнаты. — Да, да, я рад видеть, что все вы еще готовы к этому долгожданному последнему уроку сегодняшнего дня. Вы действительно правы. Сегодня днем среди нас появился новый ученик. Да, он выглядит весьма внушительно. Да, он ездит на мотоцикле. Пожалуйста, сядьте по местам, а то нам придется торчать здесь весь день. Сильвер Париси, куда это ты собралась? Садись за стол рядом с нашим новым другом. Ты задерживаешь движение.

Черт возьми!

Я только что подняла свою сумку, крепко приклеив глаза к полу, и пыталась пробраться в другую сторону комнаты, но теперь я в полной заднице. Теперь мне приходится сидеть в двух футах от новенького; я чувствую, как его напряженные глаза скользят по мне, рассеянно изучая, пока хор болтовни вокруг нас медленно начинает затихать. Профессор Клайн снимает свой серый блейзер и вешает его на крючок на стене позади стола. Я никогда не могла определить возраст людей, но я бы сказала, что Клайну уже за сорок. Однажды я подслушала, как Карен, ассистентка директора Дархауэра, говорила кому-то по телефону, что Клайн преподавал в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Что он был вовлечен в какой-то скандал и из-за этого вынужден преподавать физику в средней школе здесь, в Роли.

— Отлично. Давайте разберемся со всем этим, — говорит он, умоляюще сложив пальцы в сторону группы. Взгляд Клайна падает на парня, сидящего рядом со мной, и он посылает извиняющуюся улыбку в его сторону. — Алессандро Моретти. Я ведь правильно сказал, да? Я полагаю, что ты скорее выколешь себе оба глаза, чем встанешь перед классом и расскажешь нам немного о себе?

Моя кожа горит как в огне; моя шея покалывает как сумасшедшая, когда я осторожно смотрю направо. Парень, Алессандро Моретти, откашливается. На одну бесконечно долгую секунду мне кажется, что я не смогу оторвать глаз от вида его адамова яблока, движущегося в горле.

— Алекс, — говорит он. — И нет. Если вы не против. — Тембр его голоса очень похож на рокот мотора мотоцикла — глубокий, насыщенный и звучный.

— Вполне справедливо. Итак, Алекс. Тогда мы устроим сидячий быстрый опрос и двинемся дальше. Полагаю, тебе уже семнадцать?

Темные глаза Алекса блуждают по стене рядом с ним, с легким безразличием перебирая плакаты и объявления.

— Да, — отвечает он.

— Ты сложен так, будто жмешь больше, чем я вешу. Ты что, полузащитник?

— Нет.

— Ты спалил свою последнюю школу?

Я бы не назвала выражение лица Алекса удивленным, но он реально отворачивается от стены; по крайней мере, Клайну удалось привлечь его внимание.

— Нет.

— Женат?

— Нет.

— Дети?

На губах Алекса появляется намек на улыбку.

— Насколько мне известно, нет.

— Ой, осторожнее, дамы, — смеется Клайн. – У нас здесь похоже игрок. Вы собираетесь устроить неприятности в моем классе, мистер Моретти?

Алекс, кажется, действительно обдумывает свой ответ. После секундной паузы он отвечает:

— Нет.

— Замечательно. Это все, что мне нужно было услышать. Итак, класс, у вас есть остаток учебного года, чтобы собрать воедино загадочную головоломку плохого мальчика — нашего друга Алекса Моретти. Опросите его в свое свободное время. А пока давайте сосредоточимся на сэре Исааке Ньютоне. Забавный факт. Согласно юлианскому календарю, который использовался в Англии во время рождения старины Айка, он официально родился на Рождество. Не повезло, верно? Наверное, он ненавидел получать только один подарок на праздники. Исаак Ньютон дожил до восьмидесяти пяти лет. В то время люди гибли как мухи после тридцати, так что, по большому счету, Исааку было почти миллион лет, когда он сыграл в ящик…

Я досиживаю остаток урока в полном оцепенении. Не поднимаю руку, чтобы ответить на вопросы, но, с другой стороны, я никогда этого не делаю. Зачем привлекать к себе внимание, когда я могу просто слиться с фоном? Клайн ни разу не обратился ко мне, да и к Алексу тоже. Пятьдесят минут медленно ползут, и моя шея действительно затекает из-за того, что я так жестко смотрю прямо перед собой. Когда раздается звонок, Клайн загораживает дверной проем, протягивая руки.

— Проверочный тест в конце недели, ребята. Это просто нечто удивительное, так что изучайте все подряд. Я серьезно. Всё. Все свободны. Увидимся в пятницу.

Хор стонов наполняет комнату, но я не участвую в нем. Мои книги уже упакованы в сумку, и я ныряю вокруг Клайна, убегая из класса, как будто бегу с места преступления. Двери остальных кабинетов только начинают открываться, когда я лечу по коридору, делая рывок к выходу.

Оказавшись в машине, прислоняюсь лбом к рулю, облегчение успокаивает мои истрепанные нервы; я выбралась невредимой. Но сегодня был только первый день. Я достаю свой мобильный телефон и открываю календарь, занимаясь подсчетом. Это занимает некоторое время, чтобы учесть все государственные и школьные каникулы, но время — это то, что у меня есть прямо сейчас. Поскольку мама и папа все еще думают, что я в группе поддержки, у меня есть целых девяносто минут, чтобы убить их, прежде чем я смогу без подозрений появиться дома. В конце концов, останавливаю подсчет на числе — большом, разрушающем душу, числе, от которого мне хочется плакать. Сто шестьдесят девять дней. Вот сколько школьных дней осталось до окончания школы. Добраться до своей машины без происшествий только что было похоже на победу, но по большому счету это было ничто. Мне придется повторить весь этот дерьмовый, полный разочарований процесс еще сто шестьдесят девять раз, прежде чем я смогу уйти из этого места навсегда.

Я чуть не роняю телефон, подпрыгивая от звука глубокого грохота на другой стороне парковки; это может быть только оживший мотоцикл Алессандро Моретти. Две недели назад я начала этот учебный год, решив пройти его достойно, с прямой спиной и вызывающим «пошел ты» взглядом на лице.

Ну и шутка. Меня уже один раз задержали после занятий, и появление какого-то неизвестно откуда взявшегося плохого мальчика отправило меня в какой-то странный переполох беспокойства, совершенно без всякой чертовой причины. Мне нужно быть сильнее этого. Я чертовски сильнее этого. Нужно вспомнить, кто я, девушка, которой я была до того, как одна ужасная ночь изменила все, и моя жизнь распалась на глазах. Старая Сильвер никогда бы не стала дуться в своей машине, прячась от всего мира и жалея себя. Она бы схватила его сегодня за яйца и заставила встать на колени. А если бы он не подчинился? Старая Сильвер заставила бы его, иначе были бы ужасные последствия.

Теперь мне кажется странным, что раньше я была так уверена в себе. Помню, что чувствовала себя именно так — уверенной, уравновешенной и напористой, когда бродила по коридорам средней школы Роли, словно какой-то хищник высшего класса, уверенная в том, что я неприкасаемая. Эти дни кажутся мне другой жизнью. Кажутся мне живым сном, который я когда-то видела, реальным в те часы, когда спала, но исчезнувшим в тот момент, когда проснулась и обнаружила себя здесь, одетую в кожу другого человека, достаточно сильно искалеченного сомнениями в себе.

Я закрываю глаза, ударяясь затылком о подголовник позади себя в общей сложности три раза, прежде чем понимаю, что это действительно больно, и должна остановиться. К черту... это... дерьмо. Я могла бы пойти в библиотеку. Могла бы зайти перекусить в «Giacomo’s» и сделать домашнее задание в кабинке, но мама иногда берет пирог для детей Дэна, когда они заканчивают школу. Если бы она увидела меня там, то это был бы конец света. Я знаю, что не могу продолжать это вечно. В течение следующих ста шестидесяти девяти дней настанет время, когда мама или папа узнают, что я уклоняюсь от занятий после школы, которые помогли бы поддержать мои заявления в колледж, и уже знаю, как они отреагируют. Они просто взбесятся, черт возьми. Часть меня думает, что я должна просто рассказать им все и покончить с этим. Но потом я представляю себе выражение маминого лица, когда расскажу в мельчайших деталях о моем статусе изгоя, и просто не могу этого сделать. Это убьет ее, черт возьми. Она не сможет этого вынести.

Я приоткрываю глаза, проверяя часы-Микки, и вижу, что сейчас только без десяти три. До моего отъезда остается еще почти час. Блин, кажется, что время действительно замедляется внутри Новы, когда я…

— Твою мать! — Громкий стук в окно, прямо рядом с моей головой, пугает меня до смерти. Я врезаюсь коленом в консоль, царапая голую кожу, которая виднеется сквозь прореху в джинсах. Черт возьми, это чертовски больно. Я вижу кровь. Киплю от злости, когда быстро опускаю стекло и свирепо смотрю на человека, стоящего рядом с машиной, готовая разорвать его…

Алессандро Моретти медленно наклоняется и упирается локтями в борт Новы, изогнув темную бровь. Его нижняя губа втягивается в рот. Кожаной куртки нигде не видно, хотя на улице чертовски холодно и, похоже, начинается дождь. Быстрые, умные, требовательные карие глаза встречаются с моими, и я реагирую, заикаясь, произнося неразборчивые слоги, которые не имеют никакого смысла.

— Что… как… делать… какого. Тыыыы... — я качаю головой, вскидывая руки в знак поражения, когда у меня заканчиваются потенциальные стартеры предложений.

Между его угольно-черными бровями появляется глубокая морщинка.

— Non sembrava Italiano. Doveva essere Italiano? (* итал. «Это не было похоже на итальянский. Это было по-итальянски?»)

Я только моргаю, глядя на него.

— Прошу прощения?

Его губы сжались, рот приподнялся с одной стороны. Мне кажется, или он выглядит странно разочарованным? Его глаза не просто карие, они полны корицы, золота, меда и карамели теплого оттенка. Так как же, черт возьми, они каким-то образом умудряются выглядеть холодными, когда его взгляд скользит по внутренней части машины, останавливаясь на гитарном футляре, который лежит на заднем сиденье. Алессандро пыхтит себе под нос, потом отходит от окна.

— Не важно, — говорит он по-английски.

Парень разворачивается и уходит, его серая футболка, забрызганная дождем, прилипает к спине, а я остаюсь смотреть ему вслед с открытым ртом.

Не важно?

Что это значит?

Неужели я только что провалила какой-то тест? Он спрашивал меня, говорю ли я по-итальянски или что-то в этом роде; я услышал слово «итальяно» два раза подряд довольно быстро. Но чтобы вот так просто сбежать, когда я ничего не понимаю? Это похоже на хреновый ход. Мысленно я высовываюсь из окна и кричу ему вслед под дождем: называю его мудаком и спрашиваю его, какого черта ему было нужно. Но на самом деле я этого не делаю, потому что я трусиха. Чертовски пугливая…

Вот черт.

Он уже развернулся. Возвращается.

Я откидываюсь на спинку сиденья, скользя вниз по кожаной обивке, но затем заставляю себя сесть прямо, когда парень подходит к окну.

— Почему ты не говоришь по-итальянски? — требует он ответа.

— Прошу прощения? Я и не знала, что теперь это обязательно.

— Твоя фамилия Париси, верно? Так тебя называл Клайн.

— Ну и что? — Я не совсем понимаю, к чему он клонит, но его невероятно глубокий голос звучит грубо от гнева. Какого черта он так разволновался?

— Кто? Кто в вашей семье итальянец?

— Могу я спросить, в чем дело, пожалуйста?

— Я пытаюсь осознать тот факт, что у тебя есть родственник итальянец, который ни капельки не учил тебя этому языку.

— Послушай, я не очень заинтересована в этом... культурном позоре или... чем-то еще. Я просто... пойду ... — я начинаю закрывать окно. Нова была выпущена в 1969 году, а это значит, что мне приходиться делать это вручную. Я уверена, что выглядела бы намного круче, если бы могла просто нажать кнопку и заблокировать его электронным способом, но застряла с тем, что у меня есть.

Сейчас дождь идет гораздо сильнее. Большие жирные капли воды взрываются на ветровом стекле, заслоняя неясные серые очертания одноэтажного школьного здания, притаившегося на другой стороне стоянки. Я прекрасно вижу фигуру Алессандро, когда он обходит машину спереди, обходит со стороны пассажира, открывает дверцу и...

...и садится в машину!

— Что ты делаешь?

— Я не езжу на мотоцикле под дождем, — громыхает он, как будто этого ответа достаточно.

— Я могу это оценить. Мотоциклы опасны и в хорошую погоду. Я хотела сказать, что ты здесь делаешь, зачем ты залез в мою машину?

Парень показывает на школу.

— Это лучше, чем ждать непогоды в тюремном блоке.

— Послушай, я знаю, что ты новенький и все такое, но ...

Он поворачивается ко мне лицом. Его проклятая футболка промокла насквозь, теперь она более темного серого цвета на плечах и на груди. По шее стекают ручейки воды, впитываясь в хлопчатобумажный воротник. Боже, как же он пахнет? Легкий, свежий запах заполнил машину, как чистое белье и мыло. Но это мужской запах, дразнящий мой нос, заставляющий меня наклониться вперед…

— Это была ты, в прошлую пятницу. В коридоре. Наблюдала за мной, — заявляет он.

— Я не наблюдала за тобой. Просто услышала голоса.

— А потом ты стояла там, в тени, и смотрела на меня. Ты же слышала, какой я плохой мальчик.

— Что тебя чуть не посадили в тюрьму? Да. — Я не думаю о своих ответах, прежде чем их дать. Просто говорю первое, что приходит мне в голову. Если я начну анализировать то, что собираюсь сказать, или попытаюсь быть умной, мои слова застрянут в горле, и я закончу тем, что споткнусь о каждую гласную и согласную, или, что еще хуже, вообще не смогу издать ни звука.

Вылезай из машины. Вылезай из машины. Черт возьми, Алессандро Моретти, вылезай из моей машины прямо сейчас.

Он смотрит на меня, пристально разглядывая мое лицо, словно решая, какие части ему нравятся, а какие нет, и как мог бы улучшить меня. Я с трудом заставляю себя успокоиться. Едва ли эта спокойная неподвижность от внутренней удовлетворённости и непринужденности. Нет, я скорее опоссум, притворяющийся мертвым, в надежде, что преследующее меня существо потеряет интерес и уйдет.

Алессандро никуда не уходит. Он прищуривается и смотрит на меня. Дождь все сильнее бьет по стеклу, ливень внезапно становится проливным, а грохот водяных барабанов по крыше над нашими головами почти оглушает. Отвлеченный этим звуком, он отворачивается, запрокидывает голову, глаза расфокусированы, когда Алессандро слушает, и электрическое давление, которое росло внутри машины, снижается. Так чертовски странно, что такая тяжесть спадает с меня, когда внимание Алессандро на секунду ускользает.

Это ощущение очень похоже на то, как если бы вы наконец достигли поверхности темной, глубокой воды и срочно втянули в легкие так необходимый кислород. Или яркий свет, бьющий прямо в глаза, ослепляющий вас, вдруг гаснет, заставляя вас моргать, когда вы пытаетесь снова приспособиться к окружающему миру.

— Это место — просто гребаная катастрофа. Можно почувствовать, как оно высасывает жизнь из каждого, кто достаточно глуп, чтобы рискнуть подойти к нему слишком близко, — рассеянно говорит он.

— Добро пожаловать в школу Роли, Алекс Моретти, — шепчу я в ответ. — Рада слышать, что ты уже привыкаешь к этому месту. — Поскольку мы здесь вместе, а он, похоже, в ближайшее время никуда не денется, я задаю ему вопрос, который мучает меня с прошлой пятницы. — И что же ты сделал, чтобы попасть сюда, Алекс? Что же было настолько плохим, что тебя чуть не отправили в тюрьму? Есть ли правда хоть в одном из слухов, которые люди говорят о тебе?

Он перестает слушать шум дождя. Давление возвращается, хотя он и не поворачивает головы в мою сторону. Сидит лицом к ветровому стеклу, его глаза прожигают дыры.

— Я сделал то, что должен был сделать. И я не знаю, правдивы ли те слухи. Никто не сказал мне ни одного из них в лицо.

— Да. Ну ... — я неловко ерзаю на месте, прислоняясь локтем к дверце машины и покусывая ноготь большого пальца. — Считай, что тебе повезло.

— Верно. Белая ворона. — Слышу резкую улыбку в его голосе. — А правда ли то, что о тебе говорят, Сильвер?

На моих щеках вспыхивает жар. Я привыкла к тому, что все главные игроки средней школы Роли распространяют ложь и обидные сплетни обо мне, смеются над моей историей горя, не верят мне, называют меня самыми последними словами, но ни один из них на самом деле не пришел и не спросил меня, что же действительно произошло.

Истина освободит вас. Я не церковный человек, не верю в Бога. Однако я читала отрывки из Библии в рамках изучения религиоведения и достаточно хорошо изучила жизнь в крошечных захолустных городках графства Грейс-Харбор, чтобы знать, что этот отрывок Писания должен сопровождаться оговоркой: истина не всегда освободит вас. Иногда правда разрушает твою проклятую жизнь. Иногда правда превращает твою жизнь в сущий ад, и ты жалеешь, что не держал свой чертов рот на замке.

Но сейчас новенький просит у меня правды, точно так же, как я спрашивала его секунду назад, и я разрываюсь между тем, чтобы дать ему ее и тем, чтобы что-то придумать. Что-то фантастическое и невероятное. Что-то возмутительное. Да и вообще, какое это имеет значение в данный момент? Когда это имело значение, никто не слушал. Но это никого не волновало.

Я разочарованно выдыхаю через нос, впиваюсь ногтями в верхнюю часть бедра, чувствую укус боли в том месте и наслаждаюсь этим. Мне это нужно, чтобы успокоить нервы.

— Я уверена, что половина того, что ты слышал — правда. И уверена, что вторая половина — это чушь собачья.

— И какая половина какая?

— Выбирай сам. Это уже не имеет значения.

Его глаза устремлены на меня. Я чувствую его пристальный взгляд, как будто чувствую руку на своем плече — очень физически, очень реально.

— Ты продаешь кокаин из своего шкафчика? — спрашивает он.

Я едва сдерживаю смех.

— Посмотри на меня. Я что, похожа на какого-то наркобарона?

Алессандро пожимает одним плечом, оглядывая меня. Его пристальный взгляд переходит с моего лица на футболку с названием группы и простые синие джинсы. Он останавливается на моих потрепанных, поношенных высоких ботинках и ухмыляется.

— Непростое решение. Некоторые наркодилеры — покрытые татуировками дегенераты, ездящие на мотоциклах. Некоторые из них — бабушки библиотекарши, торгующие травкой.

Боже, он просто бесит меня.

— Нет, я не продаю кокаин из своего шкафчика. Если это и есть настоящая причина, по которой ты пришел сюда, чтобы досаждать мне, то я боюсь, что тебе чертовски не повезло.

— Я не хочу покупать у тебя наркотики, Сильвер. Не забывай, что я покрытый татуировками дегенерат, разъезжающий на мотоцикле. Я могу найти свой собственный кокаин.

— Потрясающе. Почему меня не удивляет, что ты употребляешь наркотики?

— Ты торгуешь телом за наличку? — Алессандро даже не моргает. Судя по выражению его лица, он только что спросил меня, какой сегодня гребаный день недели.

Беспокойство начинает проникать в мои кости. Конечно же, он пришел сюда не за этим.

— Нет. И не собираюсь, я не шлюха.

Он кивает головой.

— А что насчет изнасилования? Ты безосновательно обвинила группу студентов в том, что они изнасиловали тебя в прошлом году?

Цвет сходит с моего лица, мое сердце бьется быстрее, чем когда-либо, я заставляю себя посмотреть ему в глаза и медленно качаю головой.

— Нет. Я этого не делала, — шепчу я.

Алессандро даже не шевельнулся. Капелька воды, блестящая на кончике его темных волос, срывается и падает на кожаную обивку сиденья. Где-то снаружи, на другой стороне парковки, пронзительно кричит и смеется девочка, вероятно, бегущая под дождем от здания школы к своей машине. Я пытаюсь успокоиться, обнажая душу и по-бунтарски смотрю на грубого мальчишку с легким, самым мягким итальянским акцентом в его грубом, звучном голосе.

Над головой вспыхивает молния, и тянутся три долгих, невыносимых секунды, прежде чем раздается взрыв грома. Алессандро делает глубокий вдох.

— Значит, это не ложное обвинение, — говорит он. В его тоне нет ни капли обвинения. Никакого упрека или недоверия. Он просто констатирует факт. Это как-то облегчает признание.

— Нет. Это не было ложным обвинением.

Алессандро отворачивается. Снова опускается на свое место, его тело расслабляется, я и не подозревала, что он держится так напряженно, пока не позволил себе расслабиться. Спокойное выражение его лица чертовски сбивает с толку. Во время нашего самого первого разговора, я, по сути, просто сказала ему — парню, которого я планировала избегать под страхом смерти, несмотря ни на что весь учебный год — что я подверглась сексуальному насилию со стороны группы людей, и... он не выглядит так, будто эта информация каким-то образом повлияла на него.

— Дождь заканчивается, — говорит он через некоторое время.

Я практически чувствую вкус собственной глупости. Качаю головой, протягивая руку к ключу зажигания и завожу двигатель Новы, выжимая газ.

— Отлично. Ты мне не веришь, — говорю я.

— А я должен?

— Просто выйди из машины, пожалуйста, Алессандро.

— Алекс. Ты не ответила на мой вопрос.

Я бью кулаком по рулю, такое ощущение, что моя грудь раскалывается, и река расплавленного гнева выливается наружу как лава.

— Вылезай из этой гребаной машины!

«Милая принцесса Сильвер. Слишком хороша для всех нас. Слишком чертовски особенная. Не смей кусаться. Не смей брыкаться. Не смей кричать. Раздвинь ноги и держи рот на замке, сука, и мы посмотрим, сможем ли мы сделать это быстро».

Алекс открывает дверцу машины, но не выходит. Выражение его лица трудно прочесть, но ничто из этого не выбило его из колеи. Он выдыхает, медленно, ровно, спокойно; кажется, что если наступит конец света, то он примет все это спокойно, без малейшего проблеска эмоций.

Он смотрит на меня, и мне хочется ударить его кулаком в лицо.

— Я говорю серьезно. Убирайся, — рявкаю я. — Для тебя же будет лучше, если нас не увидят вместе.

— Почему ты так думаешь?

— Ты пробыл здесь всего один день, так что я уверена, что они простят тебе эту оплошность. Я изгой средней школы Роли. Сидеть где-нибудь рядом со мной — это самый быстрый и эффективный способ совершить социальное самоубийство. Я сломлена, Алекс.

К моему удивлению он действительно выходит. Когда я пытаюсь наклониться, чтобы закрыть его дверь, он хватает меня за запястье.

— Это нормально быть сломленной. У тебя есть на это полное право. Просто не позволяй им продолжать ломать тебя. Так ты не выигрываешь эту безумную игру.

Я высвобождаю свою руку.

— Это не гребаная игра.

Алессандро оглядывает стоянку, как будто видит все вокруг в первый раз.

— Конечно, игра, — говорит он. — Это же старшая школа, Сильвер. Это самая большая игра на свете.

Глава 4.

Позвольте мне внести ясность. Сильвер Париси не в моем вкусе.

Рубашки слишком большого размера и потертые джинсы сами по себе не очень сексуальны. Эти джинсы делают ее похожей на девчонку-сорванца. Насколько я могу судить, она ничего не делает со своими волосами, и вряд ли стоит упоминать отсутствие подводки и туши на её лице.

В прошлом меня привлекали женщины, которые ухаживают за собой. Девушки, которые тратят время на то, чтобы выглядеть наилучшим образом, прежде чем выйти из дома. Однако в последнее время образ куклы Барби не заводит меня. Раньше мне нравились узкие юбки и каблуки, но в последний год или около того я обнаружил, что серьезно раздражен тщеславием и поверхностностью девушек, которые толпились вокруг меня. Конечно, они могут хорошо выглядеть, но в девяти случаях из десяти они тупее, чем пробки, лишенные какой-либо индивидуальности или мнения, и достаточно скучные, чтобы довести парня до чертовых слез.

С другой стороны, Сильвер Париси…

Я чувствовал, что она наблюдает за мной в том коридоре во время нашего разговора с Мэйв и помощником шерифа. Почувствовал на себе ее взгляд и понял, что меня осуждают. То, как она отказалась назвать мне свое имя в классе Клайна, и яростный вызов, вспыхнувший в ее глазах, когда она приказала мне выйти из машины, заставили меня по-настоящему обратить на нее внимание. Прошло уже две недели, и с тех пор я не могу ее не замечать.

Я сделал все, что было в моих силах, чтобы не думать о Сильвер. Но это трудно, когда она каждый день посещает хотя бы один из моих уроков, и мы обычно сидим бок о бок в конце класса.

Я не сказал ей ни слова с тех пор, как вышел из ее машины. Не было произнесено ни единого звука. Впрочем, много наблюдал за ней. Бывали моменты, когда мне казалось, что она готовится заговорить со мной, обдумывает, что сказать, но потом, кажется, передумывает и исчезает в переполненных коридорах, даже не раскрыв рта.

По правде говоря, в первые недели моего пребывания в Роли Хай никто со мной по-настоящему не разговаривал. Черная туча нависла над моей головой, мой гнев готов вспыхнуть в любой момент, и другие студенты стараются держаться на расстоянии.

Меня бесит, что меня перевели из Беллингема. Я злюсь, что мне приходится ходить по такому тонкому льду в драгоценной, претенциозной школе Роли, и еще больше злюсь на себя, что, кажется, не могу очистить свою гребаную голову. Видите ли, я не могу перестать думать о девушке в мешковатых футболках и грубых высоких ботинках. Не могу выбросить из головы ее непослушные золотисто-каштановые волосы и пронзительные голубые глаза. Когда я иду из одного класса в другой, то стараюсь не смотреть, но всегда знаю, где она.

И, что самое поганое, чем больше слухов я слышу о ней... тем больше злюсь. Эта девушка со стальным хребтом. Она обнажает зубы на весь мир каждый раз, когда я вижу ее с высоко поднятой головой, с угрозой в глазах, как волк, загнанный в угол, готовый драться по любому поводу.

Я уже привык задерживать дыхание рядом с ней. Куда бы ни пошла Сильвер, за ней следует гнетущее напряжение, можно даже почувствовать, как оно покалывает кожу словно электричество. Не знаю, почему и когда я принял это решение, но я понял, что жду, когда что-то произойдет, когда чиркнет спичка или взметнется кулак в ее сторону... и я готовлюсь стереть с лица земли всю гребаную школу, чтобы защитить ее.

Это так чертовски глупо.

Мне не следует вмешиваться.

Это не мое гребаное дело.

Я должен уйти и позволить ей самой разобраться со своим дерьмом.

Потому что, насколько я могу судить из моего молчаливого наблюдения и ожидания совершенно ясно, что Сильвер Париси ненавидит меня.

— Алекс? Эй? Какой сегодня день, милый? Потому что, согласно моему расписанию, сегодня понедельник, а понедельник не входит в твой список посещений.

Черт возьми!

Я вытряхиваю Сильвер из своей головы, пытаясь сосредоточиться на женщине передо мной, но на самом деле трудно по-настоящему увидеть социального работника. Они все одинаковые. Эта женщина, Ронда, одета в яркую розовую рубашку с цветочным принтом, и ее серьги такие большие, что они практически лежат на плечах, что отличает ее от других клонов, с которыми мне приходилось иметь дело в прошлом. По крайней мере, у Ронды есть хоть какая-то индивидуальность, которая вносит изменения, но в конце концов она все еще администратор. Приукрашенная канцелярская крыса, ставящая галочки, мыслящая самыми прямыми линиями, не желающая принять даже малейший изгиб, чтобы приспособиться к кому-то другому.

— Теперь я должен работать по средам, а эта сука не разрешает мне приходить по выходным.

Ронда делает вид, что корчит рожу; ее серьги дико раскачиваются, когда она дергается в притворном удивлении.

— Во-первых, как ты думаешь, уместно ли слово «сука», когда речь идет о женщине, которая так любезно согласилась принять Бена в свой дом и заботиться о нем, как о собственном сыне?

Я выдыхаю взрыв смеха, который можно описать только как язвительный, и качаю головой.

— Этой суке наплевать на Бена. Мы оба знаем, что она позволяет ему оставаться с ней только из-за выплаты, которую вы, ребята, даете ей в начале каждого месяца. И никто не просил ее обращаться с ним так, будто он ее сын. Он не ее сын. Я его кровь, и я должен быть в состоянии видеть его, когда мне, бл*дь, захочется.

Ронда недовольно надувает губы. Я умею вызывать недовольство у таких людей, как Ронда. На самом деле это настоящий талант. Я могу сделать это, даже не пытаясь.

— Ты ужасно умен, Алекс. Я знаю, что ты не питаешь иллюзий. Знаю, что ты знаком с суровыми реалиями мира, в котором мы находимся, и именно поэтому я так смущена тем фактом, что ты все еще ожидаешь, что жизнь будет справедливой. Я выпускница колледжа со степенью магистра в области человеческой психологии. Уже должна была бы стать профессором колледжа и получать смехотворное жалованье, но поскольку я не только чернокожая, но еще и женщина, меня совершенно не удивляет, что я сижу здесь через стол от тебя и объясняю, что ты не можешь просто делать все, что тебе заблагорассудится, когда тебе этого захочется. Почему Джеки сказала тебе не приходить на выходных?

Я откидываюсь на спинку стула, скрестив руки на груди. Снаружи идет снег. Вид из окна третьего этажа этого дерьмо-ящика, надо признать, довольно симпатичный. Деревья у подножия холма, на котором стоит здание, все покрыты белой пылью. На мгновение я переношусь в другое время и другое место, и вижу уменьшенную версию себя, нетерпеливо стоящую рядом со старухой с мутными глазами, когда она похлопывает по краю сита, посылая облака сахарной пудры каскадом вниз на свадебное печенье, которое мы только что испекли вместе.

— Байк. Она сказала, что он производит слишком много шума, — говорю я ей. — Она не хочет беспокоить соседей.

Ронда постукивает кончиком ручки по блокноту, лежащему перед ней на столе.

— А ты не можешь просто поехать на автобусе?

— Нет, я не могу просто сесть на этот чертов автобус! У меня есть средство передвижения. Я не должен ехать двадцать пять миль на автобусе, просто чтобы сделать гребаную Джеки счастливой. Это что, нацистская Германия?

Ронда выгибает бровь.

— Это не имеет никакого отношения к нацистам. Господи Иисусе. Ты иногда приводишь меня в отчаянье, правда. Это касается твоего брата. Ему уже десять лет, и хорошо, что ты есть в его жизни. Если тебе нужно пойти на несколько компромиссов, чтобы поступить правильно, то…

— Компромисс? Урегулирование спора путем взаимной уступки. — Я откидываюсь на спинку стула, наклоняясь так, что передние ножки парят над полом.

— И? К чему ты клонишь?

— То, что я не должен ездить на мотоцикле, это не компромисс. Нет никакой взаимной уступки. Джеки не идет мне навстречу. Она просто добивается своего. Это создает ужасный прецедент, Ронда. Заставляет ее думать, что я прогнусь перед любым случайным, глупым требованием, которое она выдвинет в следующий раз. И это... не произойдет.

Ронда бросает ручку и разочарованно вздыхает. Она бросает на меня усталый взгляд, и я наконец-то вижу ее. Она очень устала. Это неблагодарная работа и в лучшие времена, я знаю это. Вот почему каждый социальный работник, которого я когда-либо встречал, пресыщен и полностью смирился с тем, что система сломана.

— Разве ты еще не научился выбирать свои сражения, Алекс?

Я пожимаю плечами, не желая отказываться от своей точки зрения.

— Если я уступлю в чем-то, то в конечном итоге проиграю. И я не хочу потерять из-за нее Бена. Он единственная семья, которая у меня есть в этом мире. Как только мне исполнится восемнадцать, то подам прошение об опеке над ним. Я возьму его к себе жить, и мне больше не придется беспокоиться о всякой хрени Джеки.

Ронду это заявление не удивляет. Это не та идея, которую я только что выхватил из воздуха. Я всегда планировала забрать Бена, как только стану достаточно взрослым. Я ждал этого семь лет, и теперь конец уже близок. Теперь мне осталось ждать всего семь месяцев, прежде чем я смогу стать законным опекуном Бена, и мы сможем свалить из Вашингтона.

— Малыш, прямо сейчас я бы сказала, что шансы любого судьи присудить тебе опеку над этим ребенком равны большому жирному нулю, — сообщает мне Ронда. — Взгляни на себя. Ты ездишь на мотоцикле. Твои руки больше похожи на чернила, чем на кожу…

— О, так вот оно как? Я ожидал от вас большего. Учитывая, что вы не только чернокожая, но и женщина, я бы подумал, что вы будете немного менее осуждающей, чем…

Ронда поднимает руку, прерывая меня.

— Даже не пытайся проворачивать это дерьмо со мной, парень. Я не должна сидеть здесь и тратить свое время на тебя. У меня есть собственный ребенок, и я закончила работу двадцать пять минут назад. Могу уйти отсюда в любое время, а ты можешь сидеть здесь со своим плохим отношением в тишине, если это то, что ты хочешь. Или ты можешь заткнуться к чертовой матери и выслушать меня.

Она ждет; судя по выражению ее лица, она действительно встанет и уйдет, если я скажу еще хоть одно слово, поэтому я держу рот на замке. В конце концов, как ни противно мне это признавать, мне нужна Ронда на моей стороне.

— Хм. Так я и думала, — бормочет она себе под нос. — Мне плевать, будь у тебя татуировки на твоих чертовых глазных яблоках, Алекс. Мне плевать, будешь ли ты ездить на переделанном мусоровозе и весь день обращаться к себе в третьем лице, как чертов псих. Единственное, что имеет для меня значение — это благополучие Бена. Если бы я думала, что ты достаточно зрелый, ответственный и серьезный, чтобы заботиться о десятилетнем мальчике, то я бы без колебаний порекомендовала Бену поселиться с тобой, как только тебе исполнится восемнадцать.

Жар покалывает мне затылок. Я стискиваю зубы, изо всех сил стараясь сдержать свой гнев. Одно горячее, сердитое слово, и я только докажу ее правоту. Каким-то образом мне удается сохранять спокойствие, когда выдавливаю из себя слова, которые жгут мне горло.

— Я уже много лет сам о себе забочусь, ясно? Сам. Я работал. Сам покупал себе еду. Сам готовил себе. Я научился заботиться о своем собственном благополучии, когда парень, с которым вы меня свели, напивался и выбивал из меня дерьмо каждую чертову ночь. Я более чем способен позаботиться о своем маленьком брате. И знаете, что? Я сделаю это бесплатно. Вам не придется платить мне ни копейки…

— Дело не в деньгах, Алекс…

— Тогда что вы имеете в виду, если считаете, что я достаточно серьезен насчет Бена? Я серьезен как сердечный приступ. На следующий же день после моего дня рождения, я уйду из дома Джеки со своим младшим братом, и она ни черта не сможет с этим поделать. Так что, пожалуйста. Давайте, скажите мне, что это недостаточно серьезно для вас.

— Ты обращаешься с ним, как с игрушкой PlayStation, Алекс. Несмотря на то, что ты чувствуешь, Бен не является объектом собственности, которая была у тебя конфискована. Ты не заслуживаешь того, чтобы он был передан тебе, как только ты будешь соответствовать самым элементарным критериям только потому, что у тебя с ним общие мать и отец. Это совсем не так работает.

Боже. Если сейчас я хотя бы раздвину губы, то просто взорвусь. Я изо всех сил стискиваю зубы, но гнев не утихает. Мне приходится отвести от нее взгляд, снова отвернуться к окну и смотреть на зимний пейзаж, пока молча киплю от злости.

Вдох.

Один. Два. Три. Четыре.

Выдох.

Один. Два. Три. Четыре.

Вдох.

Один. Два. Три. Четыре.

Выдох.

Ронда фыркает, она явно не может избавиться от собственного гнева. Но когда она снова заговаривает, ее голос звучит гораздо спокойнее.

— В конечном счете, какой-нибудь надутый старикан рассмотрит твое дело. Он будет принимать во внимание твой возраст, и то, как ты решил украсить свое тело, и тот факт, что ты ездишь по гребаной смертельной штуке, и в итоге он очень быстро сформирует свое мнение. А потом посмотрит на твое досье, лежащее перед ним, и прочтет, что десять дней назад тебя поймали в разрытой могиле, когда ты мочился на мертвеца. Как ты думаешь, что он скажет по этому поводу?

Я уже чувствую, как мои волосы снова встают дыбом. Делаю все возможное, чтобы держать себя в руках, когда снова смотрю на нее.

— Ну, не знаю. Может быть, у старого ублюдка есть чувство юмора. Или какое-то чувство справедливости?

Ронда медленно отодвигается от стола на стуле. Она встает и пересекает свой убогий кабинет, снимая сумочку с крючка на задней стороне двери.

— Ты мне нравишься, Алекс. Я действительно имею это в виду. Ты умный ребенок. Твои оценки... — она вскидывает руки, ее глаза закатываются к потолку. — Если бы ты хотел поступить в колледж, я ни на секунду не сомневаюсь, что ты бы получил стипендию из-за своих оценок. Однако я не собираюсь тратить свое дыхание, пытаясь агитировать тебя. Вместо этого дам тебе несколько разумных советов. Тебе нужно исправить свою посещаемость. Нужно начать наращивать дополнительные баллы. Нужно создать стабильную, чистую, безопасную домашнюю среду. Нужно найти работу…

— У меня есть работа.

— Заткнись и послушай меня пять минут. У тебя нет никакой работы. Ты протираешь столики в забегаловке до раннего утра, а это ни что иное, как огромная, гигантская жирная галочка против тебя. Ты не думал о том, кто будет присматривать за Беном, пока тебя не будет до двух часов ночи перед школой? Нет. Эй, милый. Тебе нужна нормальная работа, с разумными рабочими часами, и потенциал, чтобы построить карьеру. Если ты хочешь иметь хоть малейший шанс стать законным опекуном Бена, то ничего, повторяю, ничего из этого не подлежит обсуждению. У тебя есть семь месяцев, чтобы выполнить все это. Ты справишься?

Мой язык прилип к небу. Мне хочется разнести в щепки всю мебель в кабинете Ронды, но вместо этого я спокойно встаю и хватаю куртку со спинки стула.

— Полагаю, у меня нет выбора, не так ли?

Глава 5.

— Тебе нужно быть дома к четырем, чтобы присмотреть за Максом, Сил. Мне нужно работать допоздна, а твой отец уехал в Спокан на какую-то конференцию. Никто из нас не вернется раньше полуночи. — Моя мама спешит, лихорадочно роется в своей сумке в поисках чего-то. Я вонзаю нож в масло, рассеянно намазывая немного на свой тост. — Ты можешь накормить его ужином, дорогая? И я не имею в виду пиццу. Настоящей едой, в которой есть хотя бы немного витаминов. На столике есть сорок баксов, если ты захочешь сходить за продуктами.

Это становится все более и более частым, подсовывание мне Макса. Вполне возможно, что все семнадцатилетние дети, когда вырастают достаточно взрослыми, начинают играть роль запасных родителей, но моим родителям и в голову не пришло бы просить меня возиться с ним или кормить его в начале прошлого года. Такое чувство, будто что-то изменилось, и не только дерьмо в школе. В моем доме произошел какой-то динамический сдвиг, который кажется мне явно неприятным. Едва заметный, но неправильный.

— Сегодня вечером я преподаю Грегори и Лу. Каждую среду, помнишь?

Она перестает делать то, что делала, ее руки расслабляются, операция на открытом сердце, которую она делала над своей сумочкой, внезапно забывается.

— Дерьмо. — Мама закрывает глаза; шестеренки в ее голове усиленно работают, пока она пытается найти решение этой проблемы. — Прости. Напомни ещё раз, сколько они тебе платят? Пятьдесят баксов? Вместо этого я могу просто дать тебе наличные, чтобы компенсировать это.

— Проблема не в деньгах. Доктор Кумбс высаживает их здесь, чтобы он мог навестить их маму. Она все еще в больнице Святого Иуды, и я не могу просто отменить встречу в последнюю секунду.

— Гейл в коме, Сильвер. Она не заметит, если Дэвид не появится сегодня вечером.

— Мама! Господи Иисусе!

Она реагирует на мой тон, резко поворачивает голову и наконец смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Мама выглядит так, будто вот-вот накричит на меня, но тут же останавливает себя. Она сжимает пальцами переносицу и делает глубокий вдох.

— Боже, я... это было действительно бесчувственно. Я даже не знаю, что со мной сегодня утром. Извини. Конечно, Дэвиду нужно повидаться с Гейл. И да, тебе нужно присмотреть за близнецами. Не беспокойся об этом. Я что-нибудь придумаю, пока буду на работе.

Я ничего не говорю. Когда я отрываю кусок от своего тоста, мне кажется, что я вгрызаюсь в здоровый кусок вины. Роняю свой холодный завтрак на тарелку и отодвигаю ее.

— Я заберу Макса до того, как приедут мальчики. Он может играть в Halo, пока буду заниматься с ними. Потом я возьму его с собой в магазин.

Моя мама чуть не падает от облегчения. Она скользит через кухню в своих носках, обнимая меня руками, окутывая меня ароматом от Гуччи.

— Сильвер, официально: ты самая лучшая, черт возьми. Мне очень жаль, что я возлагаю это на тебя, и я действительно ценю это. Мы с твоим папой постараемся сделать так, чтобы один из нас всегда был здесь по вечерам, хорошо? Это просто форс-мажор. — Она целует меня в макушку, сжимая мое плечо, а потом возвращается к своей сумке, напевая себе под нос, пока роется в ней, совершенно забыв обо всем.

Маму Грегори и Лу протаранили на перекрестке у гипермаркета месяц назад, и с тех пор она находится в коме. До несчастного случая именно Гейл приводила мальчиков на урок игры на гитаре, и они с моей мамой — лучшие подруги еще со школьных времен — сидели на кухне за стойкой для завтрака и пили «Совиньон Блан», пока урок не заканчивался.

Мама проплакала три дня после несчастного случая с Гейл. Черная туча опустилась на дом, и никто не мог произнести ни слова в сторону мамы, не вызвав новый шквал слез. После третьего дня, когда Гейл выглядела так, будто не собирается умирать, но все были не уверены, когда она проснется, мама просто... перестала плакать.

Она ни разу не навещала её.

Прошло много времени с тех пор, как я всерьез задумывалась над тем, что мне надеть в школу, но в последние несколько недель, с тех пор как появился Алекс Моретти и все испортил, я постоянно вносила изменения. Каждый день делалась какая-нибудь небольшая уступка. Все началось с одинаковых носков, хотя их никто и не видел. Потом соответствующее нижнее белье. Красивая резинка для волос. Бальзам для губ, а затем настоящий блеск для губ. На прошлой неделе я вытащила свою любимую футболку Билли Джоэла, потому что она выглядела немного поношенной и потрепанной.

Но сегодня я совершила нечто немыслимое. Когда я иду через вход в школу, опустив голову, я чувствую себя невероятно неловко в черном топе с завязками и кружевной отделкой, который ношу под своей толстовкой. Было чертовски глупо носить что-то, что не полностью покрывает мою кожу. Очень, очень глупо было надевать его ради Алекса Моретти, когда он даже не смотрел в мою сторону последние две недели, я и сама решила в первый же день, что тоже не хочу, чтобы он меня заметил, но...

Когда мне было одиннадцать лет, было полное солнечное затмение, и все предупреждали меня, чтобы я не смотрела на солнце без специальных очков, которые нам выдали в школе. Я знала, что это может повредить глазам, но ничего не могла с собой поделать. Должна была взглянуть туда.

Я тот самый человек.

И вот теперь я здесь, в черном топе с завязками, довольно безрассудно надеясь, что Алекс действительно увидит меня сегодня, даже если…

— Ну, вы только посмотрите на это. Париси потрудилась взглянуть в зеркало, прежде чем одеться сегодня утром. Парни, это... у неё макияж? — Голос Джейкоба Уивинга доносится с другого конца коридора. Я чувствую, как его глаза ползут по мне, и приходится бороться с желанием проблеваться в свой шкафчик. Как всегда, он зависает с Киллианом и Сэмом перед своим шкафчиком, шутит и подкалывает — они похожи на кучу гребаных неандертальцев, хохочущих и толкающих друг друга, как будто они каким-то образом впечатляют остальную школу своими безмозглыми выходками.

— Чудеса никогда не прекратятся, — продолжает он. — Честно говоря, я уже начал думать, что ты начнешь появляться в мусорном мешке. А короткие юбки и носки до колен тоже вернутся, Сильвер?

Я сжимаю губы вместе, сдерживая резкую реплику, которая просто умоляет выпустить ее на волю. В этом нет ничего нового. Я привыкла к насмешкам и коварным издевкам, которые он посылает мне через этот коридор. Однако в некоторые дни игнорировать его труднее, чем в другие.

— Да ладно тебе, Сил. Мы все скучаем по твоим ногам. Мне уже надоело нырять в дрочебанк каждый раз, когда хочу подрочить. Раньше ты любила устраивать для нас шоу.

— Гадость, Джейк. Зачем тебе вообще возиться с этой мымрой, когда сейчас у тебя есть я, чтобы искушать тебя?

Холодный, насмешливый голос принадлежит не кому иному, как Кейси. Я мельком вижу ее в зеркале, приклеенном к внутренней стороне дверцы моего шкафчика, и вижу злобу в ее глазах, когда она смотрит мне в спину. Ее бедро выпячивается в сторону, когда она провокационно прислоняется к шкафчикам рядом со своим новым монстром-бойфрендом. Она надулась, ее губы сильно накрашены, а поведение уверенное и властное, но я узнаю ревность в ее взгляде. Кейси ненавидит меня; еще больше она ненавидит то, что только что поймала Джейка, говорящего о моем теле.

Я выдыхаю горький смешок себе под нос, хватаю учебник математики для первого урока и захлопываю дверцу шкафчика. Придет время, когда она не будет отчаянно нуждаться во внимании этого больного ублюдка…

— А-а-а, только не надо меня сейчас обижать, детка, — воркует Джейк. — Она ничто по сравнению с тобой. Ты права на все сто процентов. Зачем мне серебро (прим.пер. Имя героини Silver – в переводе серебро) за второе место, когда ты золото за первое?

Это, кажется, успокаивает ее. Боже, Кейси никогда не была отличницей, но и такой глупой она тоже никогда не была. Я перекидываю лямку рюкзака через плечо, отворачиваюсь и торопливо иду по коридору, стараясь не спускать глаз с ботинок; я уже почти миновала их, когда голос Джейка эхом отдается над болтовней других студентов.

— Эй! Эй, чувак. Алекс, верно? Тренер уже говорил с тобой о том, чтобы попробоваться в команде?

Боже. Не смотри вверх. Не смотри вверх.

В какой-то момент появился Алекс, и он стоит где-то позади меня. Я ускоряю шаг, не желая быть свидетелем того момента, когда Джейк сделает свой ход, пытаясь ввести нового ученика Роли Хай в свою свиту, но мое движение останавливается, когда чья-то рука опускается на мое плечо. Моя мгновенная реакция — развернуться, вскинув кулак, готовясь защищаться…

…но тут в моем ухе раздается голос Алекса:

— Спокойнее, Argento (прим.пер. Argento с итал. — серебро). Моя репутация будет разрушена, если мой первый бой в этой дерьмовой дыре будет с цыпочкой.

Он кладет руку мне на поясницу, шагает рядом и подталкивает меня прочь от Джейка и остальных. Я недоверчиво смотрю на него, отваживаясь бросить взгляд краем глаза, и вот он, одетый в черное, похожий на убийственно красивого злодея из сказки, когда Алекс ведет меня к женским туалетам. Он подталкивает меня внутрь, и я, спотыкаясь, вхожу с протестом, срывающимся с моих губ.

— Чувак, тебе нельзя здесь находиться. У Карен будет припадок, если она узнает…

— А кто такая Карен?

— Помощник Дархауэра.

— Ну ладно, тогда к черту Карен. Мне плевать на Карен.

Я поворачиваюсь, так морально взвинчена, что без раздумий бросаю свою сумку на мокрую раковину рядом с собой. Вопреки собственному здравому смыслу, я хотела поговорить с ним. Хотя не думала, что он затолкает меня в туалет перед первым уроком.

Черный свитер с длинными рукавами, который он носит, туго натягивается на груди; он сложен не так, как некоторые парни из футбольной команды. Однако он широк в плечах, и его бицепсы четко очерчены. Джинсы висят низко на бедрах, достаточно узкие, чтобы быть модными, но не слишком. Его белые кроссовки — это Adidas Stan Smiths, если я не ошибаюсь. Зеленая вспышка на язычке выдает их. Впервые с тех пор, как он появился в Роли Хай, я действительно вижу татуировки на тыльной стороне его рук. Слева — огромная, замысловатая, черная роза с вьющимися вокруг нее колючими лозами, обвивающими его запястье и пальцы; справа — морда волка или льва, оскалившего зубы в свирепом рычании. Я не могу разобрать…

— Ты закончила? — спрашивает он жестким тоном, засовывая руки в карманы.

— Закончила что?

— Пялиться на меня, как будто я на гребаном опознании.

— Я просто смотрела на твои татуировки, придурок.

— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала.

— Их трудно не заметить.

— Постарайся.

— Постарайся не выделять себя из толпы. Постарайся не покрывать свою кожу произведениями искусства, которые приглашают людей посмотреть. — Я вскидываю руки вверх. — Ты сам напрашиваешься, чтобы люди пялились на тебя, когда ты так поступаешь. Не наседай на меня, потому что я чертовски нормальный, любопытный человек.

Его хмурый взгляд, кажется, затемняет комнату, хотя яркое флуоресцентное освещение над головой остается постоянным.

— Мне нужна услуга, — бормочет он себе под нос.

— Ха! — Я оглядываюсь по сторонам в поисках скрытой камеры. Этот парень, должно быть, шутит. — Тебе нужна услуга. Ты игнорировал меня целых две недели, после того как вломился в мою машину и оскорбил меня без всякой видимой причины, а теперь тебе что-то нужно? Ты знаешь, люди обычно пытаются снискать расположение кого-то, прежде чем подкатывать к ним с просьбой.

Взгляд Алекса останавливается на черном кружеве моего топа. Выражение его лица остается пустым. Я ловлю себя на том, что изо всех сил борюсь с желанием натянуть на себя толстовку и застегнуть ее на молнию.

— Ты хочешь, чтобы я притворялся? Вешал лапшу на уши? — спрашивает он.

— Нет.

— Тогда прости, но я не буду лизать зад. Мне нужны дополнительные баллы, но я не присоединюсь к гребаной команде дебатов.

— И?

— Мне нужно, чтобы ты научила меня играть на гитаре.

Я отшатываюсь назад, застигнутая врасплох. Это не то, что я ожидала услышать от него.

— Я так не думаю, Алекс. У меня много дерьма происходит, и это... это не та ситуация «плохой мальчик обучается у аутсайдера, далее происходит милое преображение и внезапно складывается маловероятная пара». Это слишком банально, черт возьми. К тому же мне не нужно это чертово преображение. Или парень-бунтарь.

О мой гребаный Бог. Зачем я вообще это сказала? Это была, наверное, самая глупая вещь, которую кто-либо когда-либо выпаливал перед парнем.

На лице Алекса появляется отстраненное, холодное, жесткое выражение. В его глазах появляется холодная пустота, и я вдруг чувствую себя очень, очень глупо.

— Ты меня не интересуешь, Argento. У меня определенно нет никакого интереса быть твоим бойфрендом-бунтарем. Все, что мне нужно — это дополнительные баллы и никакой гребаной драмы. Если ты думаешь, что можешь помочь с этим, то отлично. Я могу заплатить тебе наличными. Если нет, то ничего страшного. Я заплачу той девчонке Харриет Розенфельд, чтобы она научила меня играть на гребаной трубе. Для меня это не имеет никакого значения. Не питай никаких иллюзий. Ты всего лишь средство для достижения цели.

Если бы он ударил меня по лицу, я бы сейчас чувствовала себя менее ошарашенной. Я откидываю назад плечи, прокручивая мысленный перечень оскорблений, чтобы бросить в него, ища идеальное, но затем мне приходит в голову, что он, вероятно, ожидает, что мне будет больно от слов, которые он только что бросил в меня, а я не хочу быть игрушкой в его сильно испачканных чернилами руках. Ни за что, черт возьми. Хватаю сумку, достаю из переднего кармана мобильник и протягиваю ему.

— Моя ставка — шестьдесят баксов в час. У меня есть время преподавать по четвергам и понедельникам, сразу после школы. Выбирай сам.

— Я возьму оба. На бумаге должно выглядеть так, будто я быстро учусь. — Он смотрит на мой телефон, как на неразорвавшуюся бомбу. — И что я должен с этим делать?

— Запиши туда свой номер. Я должна отправить тебе учебные материалы, и ты напишешь мне за час до начала занятий, чтобы подтвердить, что придешь. Не собираюсь тратить свое время, ожидая тебя, если ты не собираешься приходить.

Алекс кривит темную бровь, глядя на меня, но все равно берет телефон и набирает свой номер. Когда он возвращает его мне, то хватает меня за запястье, и я застываю на месте. Он медленно поворачивает мою руку так, чтобы тыльная сторона его ладони была обращена кверху, и теперь я могу ее видеть. Показывает мне чернила, которые я только что изучала — это волк. Свирепое, злобное на вид, дикое существо, с гневом в глазах. Он ослабляет хватку, позволяя моей руке упасть, но наклоняется чуть ближе, его взгляд снова опускается на мой черный кружевной топ. На этот раз я ничего не могу с собой поделать: инстинктивно прикрываюсь.

— Какого черта ты делаешь? — Рычу я.

Кривая, почти безжалостная улыбка приподнимает губы Алекса в одну сторону.

— Ты сама напрашиваешься, чтобы люди пялились на тебя, когда ты так одеваешься, Сильвер. Не наседай на меня, потому что я чертовски нормальный, любопытный человек.

Он шлепает что-то еще мне в руку, затем крутится на пятках и плавно выходит из женского туалета, как будто имел полное право находиться здесь. Я морщусь, глядя на деньги, которые он мне только что дал, затем, оцепеневшая и откровенно немного шокированная, выхожу вслед за ним в коридор. Джейкоб и его команда все еще стоят там, занимая слишком много пространства в коридоре, ведя себя как идиоты, хотя звонок вот-вот прозвенит. Я смотрю, как Алекс подходит прямо к Джейку и останавливается перед ним, выпрямив спину, сверкая глазами с заточенной сталью. С удивлением я замечаю, что Алекс на добрых два дюйма выше Джейка, что, похоже, не очень хорошо сочетается с королем Роли Хай. Джейк тихонько смеется, глядя на своих мальчиков так, словно напряженный взгляд Алекса нисколько его не нервирует.

— Эй, чувак. Есть проблемы? — Он складывает руки на груди. — Минуту назад мне показалось, что ты не хочешь разговаривать. А теперь ты выглядишь так, словно собираешься пригласить меня на следующий танец.

— Скажи своему тренеру, что я присоединюсь к команде, — резко бросает Алекс.

Забавляясь, Джейк делает вид, что оглядывает Алекса с ног до головы.

— Это не так работает, братан. То, что ты новенький, еще не значит, что ты особенный. Ты должен пройти отбор, как и все остальные.

На челюсти Алекса напрягается мускул. Воздух наполнен напряжением до такой степени, что мои ноги словно приклеились к земле. Ужас проносится по дорогам и закоулкам моей нервной системы, заставляя меня дрожать от беспокойной энергии, когда Алекс убирает с лица волну волос, его ноздри раздуваются.

— Когда? — процеживает он сквозь зубы.

— Тренер, вероятно, погоняет тебя в обед, если ты считаешь, что готов к этому.

Алекс больше ничего не говорит. Он только ухмыляется и уходит.

Глава 6.

Притворяться, что я учусь играть на гитаре, это полная и абсолютная трата времени, а заниматься спортом, почти то же самое, что подписываться на добровольную пытку, но у меня нет другого выбора. На самом деле я ни в коем случае не могу присоединиться к гребаной команде по дебатам, и я должен сделать усилие, чтобы показать Ронде, что я серьезно отношусь к этому дерьму. Если это означает, что я должен наигрывать несколько аккордов и уничтожать горстку спортсменов на футбольном поле, то так тому и быть.

С квартирным вопросом придется пока повременить. У меня есть крыша над головой, но Ронда была права: ни один судья в здравом уме не посмотрит на трейлер, который я называю домом, и не отметит его как безопасное, надежное место для ребенка. Мне нужно будет надорвать задницу, чтобы заработать немного денег на внесение депозита за место получше, в лучшем районе, но сейчас это не является проблемой. Я могу заработать деньги, если захочу. И это как раз является моей главной проблемой. Получить другую работу, которая будет оплачиваться так же, как и моя позиция в баре, будет по меньшей мере сложно.

Если бы только мне платили за то, чтобы я зарабатывал на жизнь ложью, то к концу этой гребаной недели я бы уже купался в деньгах. Я даже глазом не моргнул в том туалете, когда сказал ей, что она меня не интересует. Был недоволен самой идеей того, что я мог запасть на Сильвер, и смеялся над мыслью о притяжении между нами. Мне удалось звучать правдоподобно, хотя я боролся с желанием схватить ее, обхватить её ногами мою талию, прижать к отвратительно-желтой кафельной стене позади нее и засунуть язык ей в глотку.

С того момента, как она бросила эту сумку на стол передо мной, она не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Сегодня утром, по дороге в Роли, я пытался убедить себя, что уроки игры на гитаре — это всего лишь легкий способ добиться того, что мне нужно для суда по семейным делам, но я не дурак. Есть и другие причины, почему я выбрал именно ее…

Я видел, как смущение накрыло ее лицо, когда я сбил с нее спесь; знаю, что разозлил её. И внутри, в самой глубине своего естества, это было не совсем приятно. Но я все же сказал ей правду. Не хочу никакой драмы, а значит, никакого романтического дерьма, никакого недопонимания, никаких глупых детских игр и абсолютно никаких отвлечений. Бен — единственное, что сейчас имеет значение, и я не могу позволить себе отклониться от этого курса, независимо от того, как меня к ней тянет.

Сильвер.

Кто называет своего ребенка «серебро»? Я как-то читал о парне по имени Бас Шелтер (прим.пер. Автобусная остановка) в Новой Зеландии, так что, наверное, все могло быть гораздо хуже, но все же…

Я делаю сознательное усилие, чтобы не заговорить ни с одной живой душой до конца утра. Так привык существовать в тяжелом, угрюмом молчании, что необходимость связывать столько предложений вместе этим утром, испортила мне гребаное настроение, и поэтому застегиваю рот и держу себя в руках. Сэм Хоторн, один из тех мясоедов, что тусовались с этим трясущимся мудаком в коридоре, пытается достать меня. Когда я пробираюсь к заднему ряду на уроке испанского языка, он толкает меня, стоя на пути, но я удерживаю взгляд этого ублюдка, давая понять, что с ним будет, если он не сдвинется с места. Чувак сдувается, как лопнувший воздушный шарик, и уходит прочь, чтобы сесть у окна на другой стороне комнаты.

После этого я жду приближения обеда, кипя на медленном огне. У моего лучшего друга — гнева, есть проблема с личными границами. Он появляется без приглашения почти каждый день и делает из себя помеху, ревя в моих ушах, слишком дерзко, слишком громко, пока я не перестаю его слышать. Я привык воспринимать гнев как константу в жизни, так же как я принял то, что небо голубое (или скорее серое, здесь, в Вашингтоне), и что ночь следует за днем; я чувствую себя совершенно нормально, когда меня поглощает собственная клокочущая ярость, когда прокладываю путь по коридору, направляясь к раздевалкам, как только наступает полдень.

Это может быть весело. Выйди на поле. Беги так быстро, что у тебя заболят легкие. Почувствуй, как горят твои мышцы. Помни, что ты жив.

Спортивные штаны и красная футболка «Головорезы Роли Хай», которую мне подарила Мэйв, сидели на мне достаточно хорошо. Я бросил их в свой шкафчик, не намереваясь когда-либо использовать, и все же вот я здесь, две недели спустя, надеваю их в надежде, что меня примут в футбольную команду. В Беллингеме я не просто презирал футбольную команду. Я сделал своей личной миссией срывать как можно больше их игр. Затопил поле, украл столбики, разбросал навоз от одних ворот до других, добавил рвотный корень в напиток команды, пока директор наконец не начал подозревать, что я имею какое-то отношение к этим инцидентам, и запретил мне посещать мероприятия или находиться в пределах ста футов от поля. Так что теперь, выйдя на нетронутое, очень ухоженное поле Роли Хай, все это начинает казаться немного... лицемерным.

Высокий парень с рыжими усами кричит на мальчишку по другую сторону газона, заглядывая ему в лицо, когда ребенок смотрит вниз на футбольный шлем в его руках. Он должно быть первокурсник. Наверное. Он худой. Маленький, даже для четырнадцатилетки. Его незрелому телосложению ничуть не помогает тот факт, что он выглядит так, будто вот-вот заплачет.

— Как ты связан со своим братом, я ни хрена не знаю. Твоя мама всегда была немного свободна в своих привязанностях. Она раздвигала ноги для разных парней каждую неделю, когда посещала Роли. Может быть, она трахнула почтальона, а ты, Оливер, несчастный побочный продукт. Я не хочу видеть тебя снова на этом поле, пока ты не отрастишь несколько гребаных яиц. Ты меня слышишь? Мне плевать, что твой брат управляет всей этой школой. Ты не будешь позорить меня, надевая эту униформу, пока, черт возьми, не заслужишь ее. — Тренер смотрит на меня, стоявшего рядом и наблюдающего за ним, и сжимает челюсть.

Еще в юном возрасте я очень быстро научился оценивать мужчин; когда тебя часто переводят с места на место, как меня, точность оценки угрозы со стороны парня, который должен был присматривать за тобой, становится жизненно важным навыком. Этот человек — один из самых худших типов. Я многое понял о нем в первые три секунды, когда он выпрямляется и смотрит на меня: жаждущий власти, потому что внутри он чувствует себя недооцененным и никчемным; бывший военный, вероятно, был дислоцирован, но отправлен домой по состоянию здоровья. Психического здоровья, я полагаю. Такие парни как он, никогда не соглашаются сидеть сложа руки. Наверное, он боролся с этим. Яростно протестовал против решения о том, что он непригоден для службы, а затем озлобился и возмутился против всего мира, когда его насильно выгнали со службы.

Он рос без отца, и именно поэтому случайно оказался здесь, притворяясь им для всех нас, бедных, заблудших негодяев-подростков. Утром, когда этот измученный, изношенный, отвергнутый человек встает с постели и смотрит на себя в зеркало... он так недоволен тем, что смотрит на него в ответ, вымещая это на окружающем мире.

Я встречал таких людей и раньше, и давайте просто скажем так: это никогда не кончалось хорошо.

— Алессандро Моретти. По-моему, ты не похож на итальянца, — говорит он. На левом нагрудном кармане его ультра-белой рубашки поло есть большая вышитая буква «К». По-видимому, это означает Квентин — я уже знаю, что это его фамилия. Доска объявлений в раздевалке вся облеплена вырезками из местных газет.

Уверена, что он меня не видит, но все равно чувствую необходимость спрятаться за трибуны. Звучит жалко, я знаю. Технически, тот факт, что я здесь, наблюдаю, как Алекс пробует себя в футбольной команде, это не моя вина. Ничего не могу поделать, если так уж случилось, что я решила пообедать здесь сегодня…

Это должно быть последнее место, куда я хотела бы прийти, потому что это территория Джейкоба, но команда редко выходит сюда во время обеда. В тех редких случаях, когда тренер посылает их сюда на тренировку, я стараюсь быть как можно дальше, обычно в библиотеке или прячусь в своей машине. Сегодня решила, что рискну столкнуться с нежелательной компанией, потому что смогу посмотреть, что происходит с новым парнем.

Я продолжаю называть его так в своей голове, надеясь, что эта тактика создаст некоторое ментальное пространство между мной и Алексом, но до сих пор это не помогало.

Даже не знаю, почему он мне небезразличен. Да, он привлекателен, но раньше, когда я тусовалась с Кейси и девочками, то сморщила бы нос, считая его слишком низко стоящим в социальной лестнице, чтобы заслужить мое внимание. Одни только татуировки заставляли бы меня прижиматься к противоположным стенам коридоров всякий раз, когда он был бы рядом, исключительно для того, чтобы другие девушки не подумали, что мне это интересно. До этого было много подобных вещей — я действовала особым образом, чтобы убедиться, что Кейси и Сирены всегда видят меня в определенном свете. В основном Кейси.

Но теперь... это в каком-то смысле почти освобождает меня – изгнание из славного окружения Кейси Уинтерс. Я обнаруживаю, что с каждым днем узнаю все больше и больше о себе, теперь, когда я больше не пытаюсь быть ею. И тут выясняется, к лучшему это или нет, что меня неохотно тянет к враждебному ублюдку, который сейчас бегает взад-вперед по всему футбольному полю.

Я разворачиваю сэндвич, который приготовила себе сегодня утром, и откусываю кусочек. Наслаждаюсь ожогом от острого соуса, которым намазала весь бутерброд, когда тренер останавливает Алекса и отправляет его тренироваться у боковой линии, заставляя чередовать удары и блокировку на мягких блокирующих санях, которые он установил на поле. Алекс даже не вспотел. Поправка: Алекс действительно вспотел. Большое темное пятно проступает на красном материале его футболки, прямо между лопатками, и я ловлю себя на мысли, что он тоже является жертвой такой регулярной, нормальной физической реакции. Такое ощущение, что он должен быть освобожден от всех обыденных, повседневных функций организма.

Я имею в виду, он с легкостью справляется с каждым вызовом тренера Квентина. Слишком легко. Он собирается пройти этот отбор, и тогда будет в гребаной футбольной команде. Алекс, может быть, и сделал вид, что недоволен Джейкобом этим утром, но он никак не может присоединиться к футбольной команде и не быть в заднем кармане Джейка. Буквально, никак. Отец Джейка заплатил за чертово поле уровня колледжа, на котором сейчас стоит Алекс. Мистер Уивинг также оплачивает услуги диетолога команды, спортивного физиотерапевта и массажиста для игроков перед особенно большими, важными играми. Дархауэр никогда и ничему не позволит поставить это под угрозу. Алекс мог бы стать лучшим футболистом в мире, и его все равно вышвырнули бы из команды, если бы Джейк так распорядился.

Я смотрю вниз и с удивлением обнаруживаю, что мой сэндвич исчез. Съела все до последнего кусочка, не заметив этого, пока следила Алексом, шныряющим туда-сюда по полю. Мой холодный кофе тоже исчез. Надо было уделить этому больше внимания. Холодный напиток обычно моя любимая часть обеда, и теперь просто сижу здесь с кислым, металлическим привкусом беспокойства во рту. Я вижу, как тренер Квентин протягивает Алексу руку для рукопожатия. Если мне нужен был знак, что дело сделано, то это был он.

Тренер Квентин дает Алексу несколько бумаг — вероятно, расписание тренировок команды и их календарь предварительных игр — затем он уходит с поля, оставляя Алекса стоять там, уставившись на бумаги с растерянным, несчастным выражением лица, которое я сразу же нахожу сбивающим с толку. Он был полон решимости получить дополнительные баллы. Решительно настроен. Алекс получил последнее предупреждение перед тюрьмой? Есть причина, по которой ему нужен этот дополнительный балл, и это очень важно. Я думала, что попадание в команду сделает его счастливым, но выражение его лица далеко не такое, когда он сжимает в руке бумаги и медленно идет обратно в раздевалку.

Мне повезло, что я заставила его вписать свой номер телефона в мой в туалете. Мне придется сообщить ему плохие новости. Не имеет значения, нравится он мне или нет: если он станет еще одной марионеткой Джейкоба, то я не буду учить его играть на гитаре. Я сомневаюсь, что он хоть на минуту потеряет покой из-за этого, но я не буду общаться с ним снова. Какое бы недолгое знакомство ни установилось между нами во время наших двух столь же непродолжительных встреч, оно просто угасло и умерло непоправимой смертью. Я, Сильвер Париси, никогда больше не буду разговаривать с Алессандро Моретти.

Глава 7.

Я нахожу листок бумаги, засунутый в щель дверцы моего шкафчика, и почти решаю не разворачивать его, но мое проклятое любопытство берет верх. Это флаер. На самом деле, приглашение.

«SCUNTAPALOOZA – Чез Леон. В пятницу вечером в 8. BYOB (прим.пер. приносите с собой бухло)!»

СКУНТАПАЛУЗА? Я даже не собираюсь притворяться, что знаю, что это значит. На красной бумаге черными чернилами напечатан грубый рисунок Снежного Человека, с налитыми кровью глазами, курящего гигантский косяк. Смеюсь про себя над замечанием BYOB. Я еще не был представлен Леону, но он чертов неудачник, если до сих пор не понял, как, черт возьми, заполучить бочонок или два пива в зрелом возрасте семнадцати лет. Комкаю листовку в руке и швыряю ее в мусорное ведро, снаряд идеально описывает дугу в воздухе и исчезает внутри.

— Мило. Даже не дотронулся до стенок.

Я поворачиваюсь на женский голос, почти ожидая увидеть Сильвер, стоящую рядом со мной, но это не она. Это девушка с яркими, поразительно зелеными глазами и кожей цвета медовой корицы, прислонившаяся к шкафчику рядом со мной, ее голова покоится на дверце шкафчика. Ее волосы — дикая копна завитков, спадающих с лица на плечи. Первая моя мысль: она достаточно хорошенькая. Вторая мысль: отвали на хрен.

Двушка широко улыбается, как будто ждет, что я упаду на колени и поклонюсь ей. Уверен, что парни часто делают это рядом с ней. Она могла бы быть египетской богиней в прошлой жизни.

— Но не стоит так быстро отказываться от такого приглашения, — говорит она мне. — Они нечасто появляются здесь.

— Сомневаюсь, что я что-то упускаю. — Я бросаю блокнот в шкафчик и захлопываю дверь, отталкиваясь. Надеюсь, что она не последует за мной... но она идет.

— Кстати, меня зовут Зен. — Она игриво закатывает глаза. — Я понимаю. Странное имя, правда? Мои родители — самые большие хиппи.

— Тогда они, должно быть, действительно разочарованы в тебе.

Она запинается, в ее кошачьих глазах вспыхивает раздражение.

— Прошу прощения?

— Хиппи нечасто воспитывают дочерей, жаждущих трехсотдолларовые сумочки. — Я показываю на черную кожаную непристойность, свисающую с ее руки, и она хлопает себя ладонью по груди, изображая удивление, как будто только что заметила эту чертову штуку, висящую там.

— О, вау. Да, это очень дорого. Спасибо. Однако вы получаете то, за что платите, с такими вещами, как это, верно?

Я резко останавливаюсь, не в силах скрыть недоверие на своем лице. Уже собираюсь спросить ее, как, черт возьми, она только что приняла мое двусмысленное оскорбление за гребаный комплимент, когда я замечаю, как она прихорашивается, и понимаю, что оно того не стоит.

— Могу я тебе чем-нибудь помочь? Я пытаюсь попасть на следующий назначенный мне сеанс пыток.

— Назначенный сеанс пыток. Ха. Это очень смешно.

Боже, она же одна из этих людей. Людей «я собираюсь сказать тебе, что ты сказал что-то смешное вместо того, чтобы просто бл*дь посмеяться». Я так взвинчен прямо сейчас.

Зен трепещет ресницами, слегка надув губы.

— Знаешь, Кейси, может быть, и не доступна сейчас, когда она встречается с Джейком, но у тебя есть еще три Сирены на выбор. Я просто хотела представиться, и, знаешь ли, раскрыть карты.

Я тупо смотрю на нее.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Да ладно тебе, Алессандро. — Она краснеет так, что кажется, что это отработанно на практике. — Сейчас двадцатый век. Здесь, в Роли, все прогрессивные. — Она протягивает руку и кладет ладонь мне на грудь. — Большинство парней считают это комплиментом, когда на них обращает внимание одна из Сирен.

О, Боже правый. Что, черт возьми, происходит прямо сейчас? Это, должно быть, шутка. Я осторожно беру ее руку и убираю ее с моей груди.

— Алекс, — говорю я. — Меня зовут Алекс. И... ты ведь знаешь, что сейчас двадцать первый век, верно?

Она моргает, сдвинув брови.

— Чувак. Конечно. Именно это я и сказала.

— Ладно. Что ж...

У меня нет на это времени. Или чертой энергии. Я поворачиваюсь и ухожу, оставив ее стоять там. На этот раз, к счастью, у нее достаточно здравого смысла, чтобы отпустить меня.

Глава 8.

Не пререкаться с Максом во время урока близнецов оказалось легче, чем я ожидала. Это стоило мне пять баксов и Hot Pocket, но это цена, которую я готова заплатить. Когда доктор Кумбс приезжает за мальчиками, взволнованный и весь в смятении, мне так жаль его, что я предлагаю ему чашку кофе и возможность присесть на секунду. Мне и в голову не приходило, что он может согласиться, но когда он смотрит на меня немного диким и отстраненным взглядом, я понимаю, что он, вероятно, уже очень давно не садился просто выпить чашку кофе.

Он немного старше мамы и папы, ему где-то около сорока пяти. Мама всегда водила меня к нему, чтобы проверить глаза, когда я была ребенком. Он нормальный. Носит обычную, элегантную одежду. Волосы у него светло-каштановые, а глаза спокойного, успокаивающего голубого цвета. Он был спокоен и всегда добр ко мне, а я, в свою очередь, всегда боялась его. Я терпеть не могла ходить на осмотры глаз. Терпеть не могла класть подбородок на металлическое стремя. Терпеть не могла, когда мне светили в глаза до тех пор, пока я не могла видеть чужеродную, странно текстурированную заднюю часть моей собственной сетчатки. Но больше всего я боялась, что потерплю неудачу, что доктор Кумбс скажет моей маме те три ужасных слова, которые означали бы конец моей жизни, какой я ее знала: «ей нужны очки».

Теперь, сидя за стойкой и глядя в свой кофе, присутствие доктора Кумбса больше не наполняет меня глубоким чувством страха. Я просто... мне жаль этого парня. Неловко переминаюсь с ноги на ногу.

— Мне очень жаль, что так вышло с миссис Кумбс. Они что-нибудь сказали? Ей не становится лучше?

Доктор Кумбс внимательно осматривает кухню, как будто что-то потерял, но не может вспомнить, что именно.

— Э, нет. Нет, они ничего не сказали. Только то, что она стабильна. Они не совсем понимают, что с ней происходит.

Я не знаю, что на это ответить. На улице Макс показывает Грегори и Лу форт, который он построил два лета назад. Идет дождь, небо мутно-серое, и кажется, что тяжесть облаков над головой давит на крышу дома, а стены вот-вот прогнутся от напряжения.

— Мне очень жаль это слышать, доктор Кумбс.

Он отмахивается от меня легким движением руки.

— Теперь ты можешь звать меня Дэвид, Сильвер. Тебе сколько? Шестнадцать лет?

— Семнадцать.

Он кивает.

— Семнадцать. Окей. Вау. Время, кажется, ускоряется с каждым чертовым днем.

— Да. Моя Нона постоянно предупреждает меня, что оно только ускоряется. Она все время говорит мне: Цени свою молодость, Сильвер. — Я подражаю скрипучему голосу Ноны с сильным акцентом. — Цени свою фигуру. Цени свое здоровье…

— Забудь об этом дерьме, — говорит доктор Кумбс. — Единственное, что тебе действительно нужно ценить, единственное, что ты должна ценить выше всего остального в твоем возрасте — это полное и абсолютное отсутствие ответственности. Никакой ипотеки. Никаких счетов. Никаких налогов. Никаких невозможных решений или людей, ищущих у тебя утешения. Дерьмо становится реальным, Сильвер, и очень быстро. Здесь действительно ничего не меняется. — Он постукивает себя по голове. — Ты начинаешь находить седые волосы. Замечаешь еще несколько морщин на своем лице. Твоя спина начинает болеть, когда ты сидишь слишком долго. Но все остальное... вся эта линия «старше и мудрее», которую они гнут тебе в старших классах. Не верь ни одному гребаному слову из этого. И не важно, сколько нам всем будет лет. Мы все еще копошимся в темноте, притворяясь, будто знаем, что происходит. Что, черт возьми, мы должны делать? Но когда мы забираемся ночью в постель, нас все еще охватывает то же чувство паники, которое мы испытывали, когда были подростками. Поверь мне. Мы все просто выдумываем это дерьмо на ходу.

— Хорошо. Это один из способов заставить девушку с оптимизмом смотреть в будущее. — Я делаю глоток своего собственного кофе, желая спрятать все свое лицо в кружке.

— Господи, прости меня. Я не хотел быть таким занудой. Просто... я так чертовски устал.

Он выглядит уставшим. Большие пухлые мешки под глазами состарили его по меньшей мере лет на десять. Доктор Кумбс поднимает голову, наблюдая за своими сыновьями из кухонного окна, как они следуют за моим братом в рощицу деревьев, которая отмечает границу нашего двора и начало леса Уокеров. Желтую непромокаемую куртку Макса легко разглядеть сквозь голые тонкие стволы деревьев. Впрочем, одинаковые зеленые куртки Грегори и Лу разглядеть немного сложнее. Я иду к задней двери и выкрикиваю их имена в сгущающиеся сумерки.

Когда я оборачиваюсь, доктор Кумбс уже встает и надевает свое собственное пальто. Ни с того ни с сего он быстро и крепко обнимает меня, а потом так же быстро отпускает.

— Спасибо, что выслушала меня, Сильвер. Приятно быть услышанным на пару минут.

Мальчишки вваливаются в кухню с воплями, полные энергии, разнося грязь по всей плитке.

— О Господи, прости нас. А где бумажные полотенца? — Доктор Кумбс просматривает кухонные столы, но я останавливаю его прежде, чем он успеет увлечься.

— Все в порядке. Ничего страшного. Езжайте, пока дождь не усилился. Я сама справлюсь. Это не проблема.

Он вздыхает с облегчением, как будто я только что сказал ему, что увидела будущее, и его жена проснется счастливой и здоровой в следующий вторник, и его жизнь вернется в нормальное русло очень, очень скоро.

— Еще раз спасибо, Сильвер. Ты хорошая девочка.

Доктор Кумбс рассеянно кладет на кухонный стол три двадцатидолларовые купюры, и мне кажется, что он платит не за урок игры на гитаре, который я только что дала близнецам. Как будто он платит мне за что-то другое: за то мгновение тишины и покоя, которое я ему подарила, пока он сидел на кухне и смотрел в нетронутую чашку кофе.

Позже я сижу с Максом на диване, наблюдая за Jeopardy (прим.пер. с англ. — «Рискуй!» американская телевизионная игра-викторина), радуясь, что он не обращает внимания на то дерьмо, которое происходит вокруг него. Он маленький для своего возраста — почти самый низкорослый ребенок в классе. Брат все еще помешан на комиксах и любит животных. Если бы у Макса была собака, его жизнь, по сути, была бы чертовски хороша. У него прекрасные волосы, как у мамы, но темные, как у папы. Он не такой грубый и неуклюжий, как другие мальчики. Иногда я беспокоюсь, что однажды с ним случится что-то сложное, как и со мной, но это не сделает его сильнее. Вместо этого он сломается, а я уеду в колледж и оставлю его здесь одного с нашими постоянно отсутствующими родителями.

Макс шевелит пальцами ног, просовывая ступни мне под ноги — он всегда так делает, когда ноги мерзнут.

— Как ты думаешь, мама Грега и Лу скоро умрет? — спрашивает он.

Брат все еще смотрит на экран телевизора и зачерпывает ложкой растаявшее мороженое и кладет его в рот, но я чувствую, что теперь его внимание сосредоточено на мне. Этот вопрос явно беспокоит его.

Я сжимаю его икру, и он ворчит, отдергивая ногу. Оказывается, физическое утешение от его старшей сестры уже не так круто.

— Я не знаю, Макси. Не думаю, что и врачи знают об этом.

— Как же врачи могут не знать? Они ведь все знают.

Помню, я все еще верила, что врачи — это непогрешимые, всезнающие, всемогущие существа, которые никогда не ошибаются. Не так давно еще верила, что если кто-то заболел и попал в больницу, то он обязательно вылечится и после этого будет в полном порядке. Для меня было шоком осознать, что только потому, что работа врача заключается в том, чтобы лечить людей, не означает, что каждый раз это возможно.

Иногда ничего нельзя сделать. Иногда люди просто умирают, черт возьми, и как бы сильно мы ни возражали, ни сражались, ни боролись с этим, это не может быть изменено.

Я не хочу быть тем человеком, который расскажет все это Максу. Наши родители произвели Макса на свет. Они должны быть теми, кто скажет ему, что иногда мир — это жестокое, обидное, ужасное, испорченное место, где иногда мамы попадают под машины, и они не просыпаются от комы.

— Я не знаю всех ответов, Макси, — бормочу я. — Иногда все очень сложно. Тебе станет легче, если я позвоню маме?

Он моргает, глядя на телевизор.

— Нет. Все нормально. Это просто очень печально для Грега и Лу. Вот и все.

Я двигаю его ногами и перегибаюсь через диван, притягивая его к себе. На этот раз он не отмахивается от меня.

— Я знаю, приятель. Это точно.

Глава 9.

Бар вздымается, забитый до самых стропил, в воздухе тяжело пахнет сыростью. Каждый раз, когда новый клиент входит в дверь, внутри Роквелл раздается добродушный рев, завсегдатаи уже припарковались у бара и столпились вокруг бильярдных столов, обрушивая ливень арахисовой скорлупы на нарушителей, виноватых в том, что они выпустили тепло.

Музыкальный автомат всю ночь играет Whitesnake и AC/DC, время от времени прерываемый звуками The Eagles и Creedence. За алтарем, так завсегдатаи Роквелл называют огромную липкую плиту из красного дерева, которая образует всю длину бара, Анджела и Мэйси надрывают свои задницы последние шесть часов, изо всех сил стараясь, чтобы перед ними всегда стояла выпивка.

А я? Я убирал со столов, готовил еду, следил за самыми пьяными парнями в поисках каких-либо признаков враждебности и отбивался от нежелательных ухаживаний по меньшей мере трех женщин средних лет, которые, похоже, были полны решимости «сделать из меня мужчину». Это всегда случается, когда я работаю в Роквелле. Женщины вбивают себе в голову, что, поскольку я молод, то я тихоня–девственник, к чьему члену никогда никто не прикасался. Вряд ли они догадываются, что я мог бы провести ночь, дразня их до истерики, если бы захотел. Они забудут свои собственные гребаные имена и потеряют все двигательные функции, если кто-нибудь из них сможет уговорить меня проскользнуть между их простынями. Но этого не произойдет. В отличие от других парней моего возраста, я способен сохранять концентрацию, как только речь заходит о потенциальном сексе, и кроме того... я не гажу там, где ем. Я ничего не имею против женщин в возрасте. Они могут быть чертовски сексуальны. Но мне нравится моя работа, и мне нравится получать зарплату, и я не настолько глуп, чтобы рисковать всем этим ради одной ночи, когда мне отсосут.

— Эй, Алекс! Алекс, Монтгомери спрашивает тебя! — Кричит Майя через весь бар. Она как раз наливает три разных напитка, но все же каким-то образом ухитряется поднять черную трубку, чтобы показать мне, что владелец бара ждет меня на другом конце линии. Я выплевываю зубочистку, которую все это время вертел в зубах, и перепрыгиваю через алтарь, принимая от нее телефон.

— Эй, парень. Что случилось?

— Там девушка на заднем дворе. Хочет войти, — сообщает мне грубый голос. — Она очень молода. Наверное, слишком молода. Иди туда и проследи за ней. Скажите мне, если узнаешь ее лицо.

Монтгомери управляет клубом. И очень опасно, на мой взгляд. По выходным его забавляет, когда девушки раздеваются для его приятелей, и иногда он просит меня подождать с девочками, чтобы убедиться, что ни один из его парней не станет слишком с ними дружелюбным. Время от времени он заставляет меня выйти на задний двор, чтобы посмотреть, узнаю ли я их, прежде чем он выпускает их на танцпол для выступления. Плохо для бизнеса, говорит он, если появляется цыпочка моложе восемнадцати лет, пытающаяся заработать себе круглую сумму, безрассудно раздеваясь в среду вечером. Это никому не принесет удовольствия, особенно если появятся копы и закроют заведение. Такое случалось и раньше.

— Конечно. — Я вешаю трубку и иду через заднюю дверь, перешагивая через груду пустых коробок из-под пива, брошенных сюда девочками. Миновав кухню, а затем кабинет Монти, я торопливо иду по коридору и открываю задний аварийный выход, толкая плечом дверь, когда она заклинивает.

В переулке позади бара испуганная девушка с яркими светлыми волосами чуть не выпрыгивает из своей кожи, когда дверь распахивается и ударяется о стену возле мусорных баков. Ее темные глаза ярко блестят. На ней пальто с меховой оторочкой вокруг воротника и красные сапоги до колен с каблуком, который можно было бы использовать как гребаную тюремную заточку. Она чуть не наложила в штаны, увидев меня.

Я узнаю ее и не знаю, что она сказала Монтгомери, но ей еще нет восемнадцати. Эта девушка учится в моем гребаном классе биологии; ее зовут... черт, это прямо на кончике моего языка. Она бледнеет, когда наши глаза встречаются.

— Вот дерьмо. Это ты.

— Взаимно. — Я поворачиваюсь, чтобы вернуться внутрь. — Послушай, я не могу лгать боссу. Он хочет знать, достаточно ли ты взрослая, чтобы танцевать, а это не так, так что...

— Пожалуйста. Подожди. Алекс, верно? Мне нужны деньги, ясно? Моя мама потратила всю свою зарплату в казино. Снова. Мы не можем опоздать с арендой в этом месяце, иначе наш мудак-домовладелец вышвырнет нас вон. Я могу…

— Стоп. Тебе должно быть восемнадцать. Я ничего не могу с этим поделать.

Ее глаза стали совсем круглыми. Блестящие от непролитых слез. Это совершенно не наигранно; уже достаточно много раз был свидетелем подобных случаев, чтобы понять, что это такое: чистое отчаяние. Я не могу не сочувствовать ее положению. Отнюдь нет. Я тоже был загнан в несколько очень темных уголков, когда пытался свести концы с концами, но лгать Монти — это то, что не могу, не буду делать. Она выглядит так, словно вот-вот разрыдается.

— Слушай. Я могу отвести тебя к Монти. Может быть, есть какой-то другой способ заработать сегодня вечером, но я буду честен с ним. Ты меня поняла?

Так или иначе, этим предложением я вызвал надежду в ее глазах. Я немедленно мысленно пинаю себя. Монти едва ли можно назвать кровоточащим сердцем. Определенно не из тех, кто ведется на слезливые истории. Тем не менее, это все, что я могу для нее сделать. Она следует за мной в здание, неуверенно ступая на своих стриптизерских каблуках. В какой-то момент мне приходится ухватить ее, чтобы она не упала. Девушка благодарно улыбается мне, но мы не обмениваемся ни единым словом, пока я веду ее по коридору к кабинету Монти. Я стучу один раз и жду, когда он позовет нас, прежде чем открыть дверь.

Офис Монтгомери — это совсем не то, что вы могли бы ожидать. Во-первых, здесь чисто, а все остальное в «Роквелле» покрыто слоем жира и липкого, пролитого спирта. На стене висят пейзажные картины, изображающие благоухающие летние пейзажи Тосканы и Прованса. За белым мраморным столом Монти (совершенно пустом, если не считать экрана компьютера и единственной фотографии в рамке покойной матери Монтгомери, Бэбс) сидит сам мужчина, одетый в ярко-красный рождественский свитер с изображением Рудольфа.

— Ну, что, малыш, — бормочет Монти.

Он все еще не оторвал взгляд от экрана своего компьютера. Его светлые волосы длинные, стянутые сзади в конский хвост кожаным ремешком. Анджела всегда говорит, что он напоминает ей Брэда Питта из «Легенды осени». Для почти шестидесятилетнего парня он в довольно приличной форме.

— Так что? — спрашивает он.

— Семнадцать. Старший курс в Роли Хай, — говорю я ему.

Монтгомери фыркает. Наконец он поднимает голову, и его брови складываются в одну густую линию. Он быстро взглянул на девушку рядом со мной и вздохнул.

— Что ты здесь делаешь, милая? Ты все еще ребенок. Это место не для тебя.

Девушка делает глубокий вдох и пожимает плечами.

— У меня нет другого выбора. Это уже конец пути. Я либо прихожу сюда и зарабатываю деньги, либо моя семья оказывается на улице. Конец истории.

— Я не люблю, когда нужда гонит молодых женщин к моему порогу. Если они не хотят танцевать, значит, у них ничего не получится.

— У меня это хорошо получается. И я умею изображать энтузиазм, как и все другие женщины, которых вы когда-либо встречали, поверьте мне. — Ее голос не дрожит, и это чертовски впечатляет.

Монтгомери наклоняется вперед через стол.

— Прости, что я так говорю, милая, но ты не выглядишь так, будто на тебе много мяса.

— Простите, что я так говорю, но вы ошибаетесь. — Она расстегивает отороченное мехом пальто и позволяет ему упасть с плеч, открывая сильно подправленный наряд чирлидерши Роли Хай. Юбка едва прикрывает верхнюю часть ее бедер, а декольте укороченного топа занижено, демонстрируя ложбинку. У девушки есть сиськи, это точно. Монтгомери окидывает ее критическим взглядом, словно оценивая лошадь перед покупкой, проверяя, здорова ли она.

— Отлично. Решено, — соглашается он. — Когда у тебя день рождения?

— Одиннадцатого декабря, — отвечает девушка.

— Ладно. Ты можешь танцевать здесь, начиная с сегодняшнего вечера, но не раздевайся до двенадцатого декабря. Понятно?

Она кивает и снова накрывается пальто.

— И ты танцуешь только наверху. Никаких танцев в подвале.

— Почему, что там в подвале?

Монти искоса смотрит на нее. Он решает, говорить ей правду или нет, но в конце концов у него нет особого выбора. Если она вообще собирается здесь танцевать, то очень скоро узнает все секреты Роквелла.

— Клуб. Фетиш-клуб. Люди спускаются туда, чтобы потрахаться. Если ты достаточно умна, то будешь обходить это место и клиентов стороной. Ты остаешься наверху, в баре, раздеваешься до нижнего белья, а потом берешь все чаевые, которые получаешь, и убираешься отсюда. Если я увижу хотя бы сосок, тебе конец. Я достаточно ясно выразился?

— Да, сэр.

— Вежливая. Хорошо. Мне это нравится. А как тебя зовут?

— Холлидей, сэр.

Монти хмыкает.

— Когда бы ты ни переступила порог этого заведения, ты уже не Холлидей. Ты Билли. Твое самое первое имя стриптизерши. Тебе повезло. Считай, что тебя крестили. А теперь убирайся отсюда, пока я не передумал.

— Благодарю вас, мистер Монтгомери. — Немного нервничая, Холлидей быстро выходит из кабинета.

Монти бросает на меня усталый взгляд, который говорит о многом. Он думает, что я идиот, раз вообще привел ее к нему, и не боится это показать.

— Не спускай с нее глаз, идиот. Ты за нее поручился. Теперь она под твоей ответственностью.

Отлично. Как раз то, что мне нужно, черт возьми.

Я снова оказываюсь в баре, а Холлидей или, вернее, Билли сидит на сцене, когда я чувствую, как в заднем кармане у меня жужжит телефон. Сообщение пришло с номера, который я не узнаю.

(253) 441 9678. Извини, но занятия отменяются. Я не могу учить тебя. Гарриет —замечательный учитель игры на трубе. Желаю удачи. — С.

Глава 10.

Я была готова к некоторым неприятностям после сообщения, которое послала Алексу вчера вечером, но вряд ли к тому, что он будет ждать меня у подножия лестницы сегодня утром. На нем футболка с изображением Билли Джоэла, а лицо чернее тучи. Мне удается криво ухмыльнуться, когда я прохожу мимо него в здание.

— Если ты думаешь, что завоюешь меня футболкой, то сильно ошибаешься.

— Что?

— Билли Джоэл... неважно. Послушай, мне очень жаль, но я в той же лодке, что и ты. Я тоже не хочу никакой драмы, и если ты собираешься общаться с футбольной командой, то, насколько я понимаю, ты порченный товар.

— Конечно, я порченый товар. А какое отношение имеет футбольная команда к… — Он замолкает, словно только что понял, почему я так их ненавижу. — О.

— Да. О.

— Почему ты ничего не сказала?

Я резко останавливаюсь, и он чуть не врезается мне в спину. Когда смотрю ему в лицо, то вся киплю от гнева.

— Прости, я должна тебе что-то объяснять? Я тебе чем-то обязана?

У него каменное выражение лица. Мышцы на его челюсти тикают как сумасшедшие, когда он снова и снова переворачивает связку ключей в своей руке.

— Будь милой, Argento. С чего ты взяла, что я буду общаться с кем-то из этих болванов?

— Потому что именно так здесь все и происходит, понятно? Если ты в команде, значит, ты в команде. Я ничем не могу тебе помочь.

— Ты не можешь или не хочешь?

— Я и не буду.

— Окей. Хорошо. Но я уже заплатил за первые два урока. Ты должна хотя бы помочь мне начать.

Боже, у этого парня чудовищное нахальство. Я уже положила деньги, которые он мне дал, в конверт. Достаю его из кармана куртки и протягиваю ему.

— Я собиралась положить его в твой шкафчик, но думаю, это избавит меня от лишних хлопот. Вот. Возвращаю.

Он не забирает.

— Это совсем не так работает. Ты согласилась на два урока. Я их получу.

Я позволила своей руке вяло опуститься вниз.

— Господи, Алекс. Почему с тобой все так чертовски сложно? Просто возьми деньги и оставь меня в покое, ладно? Я просто хочу закончить этот год, получить диплом и убраться отсюда на хрен. Пожалуйста. Ты устраиваешь сцену.

— Два урока. Затем я больше не буду тебе мешать, и тебе не придется беспокоиться о том, что я усложню твои планы. Обещаю.

— Какой в этом смысл? Ты думаешь, я передумаю или что? Потому что этого не произойдет. Я буду упрямиться на каждом шагу, поверь мне.

— О, я тебе верю.

— Моретти! — Крик разносится по всей парковке. Это Джейк. Каждый мускул моего тела напрягается при звуке его неистового голоса. Алекс хмурится, когда видит мою реакцию на парня, и его взгляд становится мрачным, зловещим.

— Это он? — говорит он.

— Да, это он. А теперь, пожалуйста, просто возьми деньги…

— Увидимся после школы, Argento. Не стоит динамить меня. Тебе не понравится то, что произойдет, если ты это сделаешь.

— Алекс. Алекс!

Уже слишком поздно. Он бежит вниз по ступенькам, навстречу Джейкобу и его команде, и мое сердце падает в груди как свинцовый груз. Такое чувство, что оно вот-вот взорвется, когда Алекс протягивает руку и принимает братское рукопожатие Джейка, как будто они внезапно стали лучшими гребаными друзьями. У меня отвисла челюсть.

Ужасное время, на самом деле, так как Кейси и девочки решили прямо сейчас прогуляться по лестнице. Моя бывшая лучшая подруга усмехается, проходя мимо меня.

— Опять ловишь мух, Сильвер? На твоем месте я бы поостереглась. Один из этих парней может найти что-нибудь, чтобы проскользнуть туда снова, если ты не будешь осторожна.

Все девочки хихикают, как безмозглые манекены, которыми они и являются. Я пристально смотрю им вслед, и это единственная причина, по которой я замечаю, что Холлидей оглядывается через плечо, и на ее лице — безмолвный конфликт. Сначала мне кажется, что она смотрит на меня. Но потом, с болезненной тяжестью, давящей мне на грудь, я понимаю, что на самом деле она смотрит на Алекса.

Глава 11.

Я вежлив с парнем, который обидел Сильвер, и это дорого мне обходится. Я чертовски ненавидел его еще до того, как узнал, что он сделал с ней, но теперь...

Теперь, черт возьми, я хочу убить этого ублюдка.

— Вечеринки Леона легендарны, чувак, — говорит он мне, обнимая меня за плечи, когда мы входим внутрь. — Половина школы все еще говорит о последней, а она была примерно девять месяцев назад. Его двоюродный брат, диджей в Лос-Анджелесе, он всегда приезжает сюда, чтобы сыграть сет. Там полно выпивки, и девчонок... — он со смехом качает головой. — Эти девчонки просто с ума сходят, чувак. Ты гарантированно трахнешься, кем бы ты ни был. В прошлый раз я трахнул трех разных девушек, и все они были горячи.

Он раскручивает грязную, отталкивающую историю о весенней вечеринке Леона Уикмана, которая состоялась в прошлом году, а я пытаюсь пробраться в кабинет истории. К несчастью для меня, оказывается, что Джейк учится в моем классе, поэтому мне приходится слушать, как он хвастается, что какая-то цыпочка отсасывала ему под столом, пока он целовался с другой девушкой, которая понятия не имела, что происходит.

— Там определенно найдется что-то для тебя, Моретти, если ты в этом заинтересован. — Мое лицо, кажется, чертовски онемело. Джейкоб садится рядом со мной на заднем ряду. — Кто-нибудь из них уже привлек твое внимание? — спрашивает он, когда мистер Билтмор, тощий парень с жиденькой, дурацкой бородкой, начинает что-то черкать на доске перед классом.

— Хм?

Я бы проигнорировал Джейка, если бы мог, но этот ублюдок настойчив.

— Кто-нибудь из девочек здесь в школе? — давит он. — Ты запал на кого-нибудь из них?

— Боже, нет.

— Это круто, это круто. Я знаю, что Зен на тебя запала. Она одна из подруг Кейси. Проблемы с головой, но я слышал, что она позволила Тейлору Эллиоту вставить себе в задницу. Она была бы причудливым первым завоеванием.

— Я же сказал. Меня это не интересует.

— Эй, ладно, ладно. Я не хотел совать свой нос куда не следует. Просто почувствовал, что должен что-то сказать, потому что... ну, я ненавижу говорить плохо, но я видел, как ты пару раз болтался с Сильвер Париси, и пф... — он широко раскрывает глаза, делая сумасшедшее лицо. — Она невменяемая, дружище. У этой сучки проблемы с психикой.

Я с такой силой вдавливаю кончик ручки в лежащий передо мной блокнот, что пластмасса прогибается и трескается между пальцами.

— О, да?

— Она просто манипулятор. Хуже того, чертова лгунья. Не стоит верить всему, что она болтает, чувак. Если губы Сильвер шевелятся, значит, она лжет. Всегда была такой. Нам потребовалось много времени, чтобы понять это, но теперь... я говорю тебе правду, парень. В Роли нет ни одного человека, который был бы настолько глуп, чтобы взглянуть на нее дважды.

— Ладно. Откройте ваши книги на пятьдесят восьмой странице, ребята. Сегодня мы узнаем, как вы уже догадались, о серии договоров Организации Объединенных Наций! Один из самых важных международных документов… а-а, кого я обманываю? — Мистер Билтмор говорит из передней части класса. — Мы снова переходим к гражданской войне в Америке, дамы и господа! Вы готовы к битве при Геттисберге или как?

Его сарказм остается почти незамеченным, но я ценю это. Я медленно поворачиваю голову на целых сорок пять градусов влево, пока не упираюсь холодным взглядом в профиль Джейкоба Уивинга.

— Принято к сведению, — говорю я ему. — Сильвер лгунья. Я буду держаться от нее подальше.

Джейк улыбается мне, как американский футбольный герой в процессе становления, в комплекте с идеально белыми, идеально ровными зубами.

— Молодец, Моретти. Молодец. Так ты придешь на вечеринку к Леону в пятницу или как?

Моя ручка снова трещит. Вся эта штука раскалывается надвое. Я сжимаю кулак вокруг осколков, наслаждаясь ощущением острых краев, впивающихся в мою ладонь.

— Конечно. Почему нет. Ни за что на свете не пропущу её.

Когда урок заканчивается, Джейк хлопает меня по плечу, говоря, что догонит позже, и я тут же удаляюсь. Это большое облегчение. Я могу думать только о том, как врежу кулаком по горлу ублюдка; освободиться от него — все равно что освободиться от постоянного и особенно неприятного приступа хламидиоза. Мне не нравится то динамическое плетение, которое он пытается закрепить между нами: где он берет на себя роль альфы, а я подыгрываю ему как хороший подчиненный.

Джейкоб действительно должен быть самым тупым гребаным человеком, которого я когда-либо встречал. А может, и нет. Может быть, он действительно так уверен в себе. В любом случае, он, кажется, упускает все предупреждающие знаки, касающееся меня: приводы в полицию, татуировки, мотоцикл, жажда убийства в моих глазах, когда я смотрю на этот кусок дерьма. Я собираюсь пойти прямо вперед и обвинить в этом Instagram. Они сделали таких парней, как я, популярными. Они сделали модным выглядеть как я, одеваться как я, говорить и ходить как я. Но эти ублюдки из Инсты понятия не имеют, что они делают, когда выбирают бандитскую татуировку со стены в хипстерском притоне в Сиэтле и платят за то, чтобы она въелась им в кожу. Они понятия не имеют, что такое нож в их руках. Они ни хрена не знают, каково это — вбивать его в чужую кожу.

В конце концов, они не имеют ни малейшего понятия, как на самом деле ходить этой походкой или говорить таким образом. Тот факт, что вы можете купить мой «стиль» в H&M, возможно, лишил меня моей угрожающей репутации... но это не значит, что я не представляю угрозы.

Весь день я провожу в поисках Сильвер. Позвольте мне сказать, за ней не легко следить. Клянусь, я вижу одни и те же повторяющиеся лица в коридоре, снова и снова, но не эту девушку с затравленным взглядом в глазах. Кажется, что она стала призраком с того момента, как вошла в школу Роли, и до того момента, как выйдет отсюда. Я нисколько не удивлен, не обнаружив её в столовой во время обеда. Обычно покидаю территорию школы и сам обедаю в закусочной неподалеку, но не сегодня.

Я направляюсь к выходу, собираясь отправиться на поиски чего-нибудь более вкусного, чем еда в кафетерии, но тут замечаю еду и понимаю, что на самом деле она очень далека от того мусора, который был в Беллингеме. Схватив нагруженный поднос с едой — бургер, кусок лазаньи, чашку шоколадного пудинга — я нахожу свободный столик и приземляюсь, готовый подкрепиться. Я не в восторге о того, что чувствую, как кто-то справа от меня опускается на скамейку рядом со мной. Один-единственный банан появляется на столе рядом с моим подносом, и всепоглощающий, сладкий запах, ударяет мне в нос.

— Вау. Ты голодал дома или что?

Я вздыхаю, раздражение вгрызается мне в спину. Это опять она — ходячая сумочка. Зен садится на скамейку лицом ко мне, многозначительно улыбаясь, очищает банан и откусывает кусочек. Эта цыпочка реально никогда не видела ни одного гребаного фильма? Разве она не знает, что она ходячее клише? Помимо отвратительных духов, которыми она себя облила, от нее еще и разит отчаянием. Весьма непривлекательно. Девушка смотрит на мой обед так, словно это самая отвратительная и самая соблазнительная вещь, которую она когда-либо видела в своей жизни.

— Но я серьезно. Ты живешь в сиротском приюте? — Она прочищает горло, а затем говорит с ужасным английским акцентом. — Пожалуйста, сэр. Можно мне еще немного?

Глупая, невежественная, заносчивая сучка.

— Оливер Твист. Мило. Нет, я вырос не в сиротском приюте.

Зен сияет.

— О, я знаю. Я просто валяла дурака. Я…

— Теперь их называют «домами для мальчиков». Я жил в одном из них с шести лет до одиннадцати. После этого некоторое время скакал по приемным семьям. Это было очень весело.

Девушка выглядит сбитой с толку. Ее рот открывается достаточно широко, чтобы сказать мне, что она не может понять, издеваюсь я над ней или нет. Должен избавить ее от страданий. Сказать ей, что это была шутка. Это был бы добрый, хотя и нечестный поступок, но черт возьми... меня никогда не обвиняли в доброте.

Она неловко ерзает на скамейке, поворачиваясь лицом к столу.

— Похоже, у тебя было интересное детство.

— О, да. Чертовски увлекательное. — Я запихиваю гамбургер в рот и откусываю огромный кусок. Зен с ужасом наблюдает за мной, пока я поглощаю свою еду. Не поднимаю глаз от своего подноса, даже когда к нам подходят еще трое — двое парней и девушка. В конце концов я отрываюсь от еды и встречаюсь взглядом с Холлидей; она бросает на меня предостерегающий взгляд, ноздри раздуваются, и этот взгляд прекрасно передает ее мысли: «Пожалуйста, ради Бога, не говори ни единого слова о том, что случилось прошлой ночью. Пожалуйста, пожалуйста, черт возьми, пожалуйста».

Я слегка приподнимаю брови, мысленно говоря ей, чтобы она остыла на хрен, затем хватаю свой поднос и встаю.

— Привет, чувак. Что у тебя за мотоцикл? — спрашивает парень слева. Его зовут Дэвид, или Дэниел, или Диего, или что-то в этом роде.

— Индиан Скаут.

— Ага. Мой старик говорит, что любой, кто ездит на мотоцикле, должен иметь желание умереть.

Я хмыкаю и выхожу из-за стола.

— Да уж. Твой старик, вероятно, прав.

Такое чувство, что после обеда проходит целая вечность. Я разрываюсь: не могу дождаться, чтобы убраться на хрен из этой адской дыры, с ее чистыми ванными комнатами и холеными студентами, которые слишком много улыбаются, но я также хочу остаться. Потому что как только прозвенит звонок в два тридцать, все эти придурки уберутся отсюда, и я проведу час с Сильвер.

Она должна довести этот урок до конца. Так и будет. Я знаю, что так и будет. Так уверен, что она будет там, когда я войду в музыкальную комнату в два тридцать пять, и, честно говоря, немного удивлен, когда прихожу туда и обнаруживаю, что там никого нет. Я даже заглядываю в кабинку звукооператора, чтобы проверить, не ждет ли она меня там. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что она меня кинула. Провожу языком по зубам, покидаю музыкальную комнату и направляюсь в сторону административного кабинета, где хранятся все студенческие записи.

Ладно, Сильвер.

Значит так, да?

Ну, в эту игру могут играть двое.

Глава 12.

— Эй, Макси! Серьезно, чувак. Где, черт возьми, твои шорты? Мы же опоздаем!

Я уже обежала весь дом в поисках футбольной формы Макса, но мальчик теряет все, к чему прикасается, и до сих пор его больше интересовал «Call of Duty», чем помощь мне в поисках его вещей.

Даже не собиралась брать его сегодня на тренировку, но папа сумел уговорить меня на это — у него будет достаточно времени, чтобы продолжить работу над своей статьей для журнала «Architect's Digest». В обмен он пообещал, что я получу ключи от коттеджа в эти выходные, так как в понедельник День Труда, а также полный бак бензина, чтобы я могла сама доехать до озера. Меня радует мысль о том, чтобы быть там одной, только с моей гитарой и книгами для компании. Семьдесят два блаженных часа одиночества? Да, это будет рай на земле. Конечно, папа понятия не имеет, что я поеду туда одна. Собственно говоря, я ему не лгала. Ладно, недоговорка — это тоже ложь, но вряд ли я виновата, что он не проявил должной осмотрительности. Последние два года мне разрешали пользоваться хижиной на озере, потому что девочки всегда ездили со мной. Группе из пяти девушек, собравшихся вместе в лесу, вооруженными перцовым баллончиком, было позволено моими родителями без присмотра отправляться в крошечную бревенчатую хижину, которую мой дед построил на берегу озера Кушман еще в шестидесятых годах.

Однако с прошлой весны я ездила туда одна, и ни мама, ни папа не удосужились спросить, собирается ли кто-нибудь из моих друзей поехать со мной. Они так предполагали, то есть... они были слишком поглощены своим собственным дерьмом, чтобы достойно воспитывать свою единственную дочь.

На этот раз полное отсутствие их интереса к моей жизни обернулось в мою пользу.

— Макс! Клянусь Богом, я сожгу твою игровую приставку, если ты не дашь мне хоть какой-то ключ к разгадке, приятель!

Внизу раздается громкий треск, за которым следует глухой удар, а затем звук шагов, стучащих по лестнице. Мой брат врывается в свою комнату, где я по щиколотку увязла в одежде, сваленной на пол его спальни; щеки пылают, глаза сверкают от раздражения. Как и большинство одиннадцатилетних мальчиков, Макс очень серьезно относится к угрозам своей PlayStation.

— Я даже футболом больше не интересуюсь. Я же сказал папе, что не поеду, так что ты тоже можешь остановиться.

— Ну, папа сказал мне, что тебе вообще-то надо идти, так что найди свои шорты. Если через пять минут тебя не будет в машине, будут последствия.

Рыча, как маленький гребаный дикарь, Макс начинает рыться в своей одежде в поисках своих неуловимых футбольных шорт. Я хватаю свою сумку и спускаюсь, пытаясь решить, какую книгу почитать, пока буду ждать окончания занятия Макса. Не виню ребенка за то, что он не хочет идти. Снова идет дождь, слои тумана скользят по верхушкам деревьев, которые покрывают горный склон напротив дома, и холод, кажется, проникает в мои кости.

Я буду в безопасности и тепле в машине, но Макси промокнет до нитки и покроется грязью меньше, чем через пять минут. И это мне напомнило…

— Я забираю фургон, папа!

— А ты не можешь отвезти его на своей машине? — кричит он из своего кабинета.

— Без вариантов, приятель. В прошлый раз мне потребовалась неделя, чтобы убрать грязь с сидений. Я почти уверена, что она все ещё на ковриках. Больше не буду иметь с этим дело.

— Да ладно тебе, Сил. У меня нет времени чистить фургон!

— Я все понимаю. Но ты взрослый человек с шестизначной зарплатой. Ты можешь позволить себе, чтобы кто-то другой позаботился об этом. Увидимся через час! — Я хватаю его ключи, не обращая внимания на его ворчание, доносящееся из-за двери кабинета, и иду ждать Макса в фургоне. Я уже готова была надавить на клаксон, когда он выбегает из дома, краснощекий, но одетый в полный комплект, футбольные бутсы и все такое. Он захлопывает за собой дверцу машины и плюхается на сиденье, скрестив руки на груди.

— Мне нужен твой мобильный телефон, — сообщает он мне.

Я переключаю коробку фургона на задний ход и отъезжаю.

— Зачем?

— Я должен был тусоваться с Колтоном и Джейми в игре. Мне нужно сообщить им, что меня похитили.

Несмотря на все свои недостатки, мои родители придерживались своего мнения об одном: Макс не получит сотовый телефон до старшей школы. Мне пришлось жить по этому же правилу, поэтому я ему сочувствую. Однако маленький монстр запомнил все номера своих друзей, и он постоянно тянет руки к моему телефону. Если я не дам его, следующий час будет ужасным. Выбираю самый быстрый и легкий путь к мирной жизни и передаю ему телефон.

Он начинает яростно печатать.

— Мама сегодня утром плакала, — говорит он.

— Что? Что значит «она плакала»?

— Я слышал её в душе.

Небо темнеет. Я не потрудилась включить музыку, так что нет ничего, что могло бы заглушить глубокий, низкий раскат грома, который звучит вдалеке.

— Я уверена, что она не плакала, Макс. Возможно, она что-то напевала себе под нос. Трудно сказать, что происходит, когда вода течет.

— Сильвер. Мне уже одиннадцать, и я не идиот. Я знаю, как это звучит, когда кто-то плачет. Она плакала совсем как тогда, когда умер дедушка.

Когда три года назад умер наш дедушка, мама не просто плакала. Она безутешно рыдала, и звук ее боли украл самые последние осколки моей невинности. Я никогда не видела такой муки на чьем-либо лице и не слышала ее раньше, и я точно знала, что была свидетелем самого низкого, самого мучительного момента в жизни моей матери, когда она лежала в позе эмбриона, рухнув на пол коридора, прижимая телефон к груди.

Если она плачет в душе, тогда... нет. Этого просто не может быть. Я бы ее услышала. И кроме того, должно было случиться что-то невероятно плохое, чтобы она так расстроилась. Папа отвел бы меня в сторону и предупредил, даже если бы мама попыталась скрыть это от меня.

— Это могло быть и видео, приятель. Или, может быть, песня.

Макс пыхтит, тыча пальцем в экран телефона все быстрее и быстрее.

— Как скажешь. — Он ненавидит, когда ему не верят. Это его фишка, его спусковой крючок, единственная вещь, которая заставляет его огрызаться и вести себя так, будто он чертовски одержим. Мама всегда говорит, что мы никогда не должны сбрасывать его со счетов или отмахиваться от него, и что иногда лучше просто посмеяться над ним. Я как раз собираюсь это сделать, когда слышу шуршащий звук отправляемого им сообщения.

— А кто такой Алекс? — спрашивает он.

— Что?

— Алекс. Ты получила от него сообщение.

Я почти сворачиваю машину с дороги.

— Дай мне телефон. Дай его мне, Макс!

— Не волнуйся так. Он просто сказал, что будет торчать дома с папой, пока мы не вернемся. Ты что, забыла, что он приедет?

— О боже мой! О мой гребаный Бог. Нет. Неееет. Нет-нет. Нет. — У меня перед глазами все расплывается. Срань господня, у меня перед глазами все расплывается. Я ни хрена не вижу.

— Стеклоочистители, Сил, — говорит Макс.

О. Дождь усилился. В конце концов, я не ослепла от чистой паники. Включаю дворники на лобовом стекле, и они отчаянно бьют по стеклу, сметая реку воды в сторону, когда я въезжаю на парковку футбольного клуба Макса. Ставлю фургон на стоянку и выхватываю телефон у брата, мои руки дрожат, когда я читаю сообщение, высветившееся на экране.

Алекс: просто соскучился по тебе. Все готово и ждет нашего урока. Твой отец кажется крутым. Очень интересуется моим байком. Мы будем торчать в гараже, пока ты не вернешься.

Трахни меня, бл*дь, боком. Бл*дь. Что, черт возьми, происходит прямо сейчас? Как, во имя Селин Дион, все это произошло? Алекс там? В доме? Он с моим отцом, и они... они тусуются в этом чертовом гараже? Папа уже много лет ни ногой не ступал в гараж. Я могу только представить, о чем он сейчас думает. Едва чувствую свои пальцы, когда печатаю сообщение для него и отправляю, совершенно встревоженная.

Я: Прости, папа. Ты можешь сказать Алексу, чтобы он ушел. Я отменила наш урок. Должно быть, он забыл.

Ха. Забыл. Скорее, он разозлился из-за того, что я отказалась подчиниться его требованиям, и теперь он пытается прогнуть меня. Слишком хорошо представляю себе эту сцену — Алекс, прислонившийся к ржавому верстаку отца, руки в карманах, чертовски сексуальный с его нелепой улыбкой и нелепыми глазами, и... холодный узел страха начинает формироваться в моем животе. О чем, черт возьми, они вообще сейчас говорят? Мы с Алексом почти не разговаривали друг с другом, и наши высокопарные разговоры в основном вращались вокруг того факта, что я подверглась сексуальному насилию.

Он не стал бы говорить об этом моему отцу.

Он бы не стал этого делать…

Или стал?

Милый гребаный Иисус.

— Мы можем просто вернуться, если хочешь, — говорит Макс. — Здесь очень холодно. На данный момент можно с уверенностью сказать, что никто из нас не хочет быть здесь.

Я сижу очень тихо, на секунду обдумывая этот вариант. Может, нам стоит вернуться? Каждая часть меня кричит, чтобы я сожгла резину до самого дома и попыталась спасти ситуацию, но есть также часть меня, которая выступает против этого варианта. Если я вернусь туда в панике, то дам Алексу именно то, что он хочет. Б4уду реагировать так, как он, несомненно, ожидает от меня, а я не хочу доставлять ему такого удовольствия. Это означало бы, что он победил, а Алекс Моретти никогда, бл*дь, не победит. Я буду сидеть здесь, в машине, и заставлю Макса играть под дождем, если это означает, что я стану более сильным человеком.

— Прости, Макси. Если ваш тренер все еще думает, что вы, ребята, можете играть, то и я тоже. Вперед.

Разочарованный, он бросает на меня предательскую гримасу, когда открывает дверцу машины и выходит в дикую погоду. Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он самым серьезным тоном говорит:

— Если я умру от пневмонии, это будет твоя вина. Я буду преследовать тебя, Сильвер. И у меня это будет очень хорошо получаться. Ты так испугаешься, что, наверное, захлебнешься собственным языком и умрешь.

На самом деле эта угроза довольно привлекательна. Я не очень беспокоюсь об этом, так как кажется, что меня преследует настоящая жизнь, живое чудовище, и он решительно настроен разрушить всю мою гребаную жизнь. Как только Макс уходит, я открываю сообщение, отправленное Алексом, и набираю ответ.

Я: если ты думаешь, что это мило, то сильно ошибаешься. НЕ ГОВОРИ ничего странного моему отцу. НИ О ЧЕМ.

Тренер Макса, должно быть, крепкий орешек, потому что он заставляет детей играть, даже когда дождь стучит по крыше фургона как барабан. Я сижу на водительском сиденье, не в силах ничего сделать, только нервно потею и ковыряю ногтем шнур наушников, пока не срываю пластик с медных проводов и не порчу их окончательно.

Макс стонет и дрожит всю дорогу домой, размазывая грязь и траву по всему вокруг. Мой пульс тревожно учащается, когда я въезжаю на нашу подъездную дорожку, готовясь к сцене, на которую я вот-вот наткнусь в гараже, но... дверь открыта, свет включен, и там никого нет.

Я надеялась, что Алекс заскучает, поймет, что донес свою точку зрения, и уйдет, но его мотоцикл все еще стоит на подъездной дорожке, так что, похоже, мне чертовски не повезло. Это может означать только одно: Алекс Моретти пробрался в мой дом.

Глава 13.

— Хватит нести чушь. Ты врешь.— Мое сердце опускается до самого дна, когда я слышу голос отца. — Нет абсолютно никакого способа…

Я чуть не спотыкаюсь о собственные ноги, когда спешу на кухню, пульс сильно отдаётся в конечностях. У меня такое чувство, что я сейчас упаду в обморок. Когда бросаюсь в дверной проем, чудо из чудес, папина рука не сжимает горло Алекса. Я едва ли знаю, что делать с собой, когда вижу, как Алекс, прислонившийся к холодильнику, совершенно как дома, как будто он был здесь уже тысячу раз, смотрит на меня и подмигивает. Большая часть его чернил скрыта рубашкой с длинными рукавами, но замысловатый узор, похожий на виноградные лозы и шипы, тянущийся вверх по правой стороне шеи, все еще очень заметен, как и тыльные стороны его рук. Эти чернила просто невозможно спрятать. Не то чтобы Алекс выглядел даже отдаленно ошеломлённым тем фактом, что его работы выставлены на всеобщее обозрение.

— Сильвер! — Папа улыбается через плечо, когда замечает, что я стою у него за спиной. — Извини, дорогая, я только что получил твое сообщение. Твой друг Алекс рассказывал мне, что он познакомился с Полом Райдером на шоу «Денвер Блюз» в прошлом году. Помнишь, в прошлом году мы с твоей мамой тоже ходили смотреть «Денвер Блюз»? Я бы потерял самообладание, если бы мне удалось пожать руку Полу. Сильвер не такой уж большой поклонник. Я не знаю, что сделал, чтобы заслужить дочь, которая не ценит хорошую музыку.

В любое другое время я бы никогда не позволила такой хитрой подколке от папы улететь, но сегодня ее почти не слышу. Слишком занята тем, что сверлю дырки в голове Алекса.

— Что ты здесь делаешь, Алекс? — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно, но тревога борется с гневом, и битва между этими двумя враждующими эмоциями затрудняет притворное спокойствие.

— У нас была договоренность. Я заплатил за два урока. Мы договорились, что сегодня после школы у нас будет первый.

Не устраивай сцен перед папой. Не устраивай сцен перед папой.

Все мое тело покалывает. Я почти уверена, что на виске пульсирует вена.

— Я же сказала, что не могу включить тебя в свое расписание. У меня сейчас слишком много всего происходит. Я пыталась вернуть тебе твои деньги сегодня утром, помнишь?

Папа делает большой глоток из бутылки пива, которую держит в руке.

— Я думал, ты пытаешься накопить денег на новую покраску для Новы, Сил. А теперь ты отказываешься от наличных денег? И вообще. Ты же почти не занята. Большую часть времени ты проводишь в хандре, уткнувшись носом в книгу.

Я мрачно улыбаюсь ему, сжав губы в непроницаемую линию.

— А я думала, что мне придется взять Макса на тренировку, потому что у тебя была работа, которую ты должен был сделать. Теперь ты говоришь о музыке, пьешь пиво и развлекаешься с абсолютно незнакомым человеком?

Папа смеется.

— Просто пытаюсь познакомиться с твоими друзьями, дорогая. И если ты собираешься кататься на заднем сиденье мотоцикла, то я подумал, что нет ничего плохого в том, чтобы встретиться с парнем, который будет управлять им.

— Папа! Я не собираюсь кататься на заднем сиденье мотоцикла! Мы с Алексом даже толком не знаем друг друга.

Папа даже не пытается скрыть своего удивленного недоверия.

— Ну ладно, малыш. Как скажешь. Ну что ж, Алекс, было приятно познакомиться. Надеюсь, урок пройдет хорошо. Я освободил для тебя немного места в гараже. Но не создавай слишком много шума. Твоя мама убьет меня, если соседи начнут жаловаться.

В гараже холодно с открытой дверью, но я ни за что не закрою ее. Не хочу быть пойманной в ловушку в уединенном месте с любым парнем, не говоря уже о том, кто думает, что это нормально — так подставлять меня. Сидя на краю старинного папиного бильярдного стола, я в бешенстве настраиваю запасную гитару, которую использую для обучения, прижимаю инструмент к верхней части ноги, поворачиваю каждый тюнинг-колышек по очереди и затем бренчу, на мгновение прислушиваясь к звуку, чтобы найти идеальную ноту.

Алекс наблюдает за мной, скрестив руки на груди и слегка наклонив голову, его темные глаза непроницаемы. В сознании тысячи жгучих оскорблений предстают передо мной как оружие, каждое из которых молит о том, чтобы его бросили, швырнули или толкнули, но вместо этого я сдерживаю гнев, готовясь к этому проклятому уроку. Чем скорее мы начнем, тем скорее я смогу положить конец этой ерунде и покончить с этим.

— Сильвер. — Дождь с грохотом обрушивается на плоскую крышу гаража, звеня по медным трубам, свисающим с карниза у входной двери, но голос Алекса звучит так отчетливо, словно его рот прижат к раковине моего уха, и я слышу только его выдох. Выражение моего лица, когда я поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, отнюдь не дружелюбно.

— Что?

— Я ни чья-то сучка, ясно? Если ты думаешь, что я когда-нибудь склонюсь перед Уивингом, то ты совсем меня не знаешь.

Я соскальзываю с края бильярдного стола и толкаю гитару в грудь Алекса.

— Мне все равно, что ты будешь делать.

— Конечно же, не все равно.

— Нет. — Расстегиваю защелки на жестком футляре от гитары и достаю свой собственный инструмент. Я играла на нем сегодня утром, но это привычка — все еще проверяю, чтобы убедиться, что каждая струна идеально настроена. Алекс подтягивает папин табурет на колесиках, садится на него и кладет гитару, которую я ему дала, на колени. Яркая вспышка молнии мелькает в небе над Хантер-Маунтин, ненадолго освещая тяжелые, набухшие облака. Мир за воротами гаража окрашен в железный цвет, бурлящий пурпуром и вспыхивающий серебром, когда электрический разряд превращает все лужи в расплавленный свинец.

Словно по какому-то невысказанному соглашению, мы с Алексом ждем грома. Ни один из нас не нарушает тишины, пока гулкий грохот не сотрясает небо и землю под нашими ногами.

— Мы начинаем с самого начала, — говорю я профессиональным тоном — своим учительским голосом. — Анатомия гитары. — Я верчу гитару в руках так, что ее основание покоится у меня на ногах. — Вот это головка грифа. — Я показываю на верхнюю часть гитары, где к струнам прикреплены колышки для настройки. — Вот это тот самый гриф. Эти стальные полосы лады. Ты меняешь тон и тональность того, что играешь…

— Тебя это волнует больше, чем ты готова признать, — говорит Алекс.

Я отрываю взгляд от гитары.

— Если ты не будешь обращать внимания даже на самую элементарную часть этого урока, то ничего не узнаешь.

— Ты наблюдаешь за мной, Сильвер. Я все время чувствую на себе твой взгляд. Думаешь, я не знаю, что ты была там, на футбольном поле, сидела под трибунами?

Моей обычной реакцией было бы мгновенное смущение, но не в этот раз. Он пересек черту, упоминая об этом. Во мне нет ничего другого, кроме как злости.

— И что ты хочешь от меня услышать? Невозможно отвести взгляд, когда машина мчится к краю обрыва и ты знаешь, что она вот-вот прорвется через защитный барьер и взорвется огненным шаром на скалах внизу, Алекс.

— Но ведь это было не только вчера, да? Ты наблюдала за мной последние две недели.

— Ты бы знал это, только если бы сам наблюдал за мной, — огрызаюсь я в ответ.

Он ухмыляется. Волосы взъерошены, кожа бледная, глаза темные, как грех. Его рот дергается, когда он ровно дышит в нос.

— У меня есть брат. Младший брат. Сейчас он на попечении. Я хочу быть его законным опекуном, когда мне исполнится восемнадцать, но сначала мне нужно произвести впечатление на Дархауэра. Я прошу тебя о помощи.

Значит у всего этого есть причина. Я знала, что так и должно быть, но не ожидала, что это будет именно так. У него есть маленький брат, и он хочет заботиться о нем. Я просто... не могу себе этого представить. Ни на секунду. Алекс точно не излучает вибрации ответственного, выступающего в роли отца типа.

— У меня есть семь месяцев, чтобы привести себя в порядок. Если ты будешь подписываться на моем учебном листе два раза в неделю, это будет огромный шаг в правильном направлении.

Я смеюсь, массируя подушечками пальцев лоб. Похоже, у меня внезапно появилась жуткая головная боль.

— Подписываться за уроки? Сказать, что ты занимаешься, хотя на самом деле это не так? Правильно. Итак, ты хочешь, чтобы я солгала ради тебя. А что ты будешь делать, когда тебе придется сдавать экзамен по музыке в конце года, гений?

Таинственная, веселая улыбка пробивается в уголки его глаз.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом. Я уже все уладил.

— Это какая-то гребаная чушь, Алекс.

Если он не замечает разочарования и раздражения в моем голосе, значит, психически чертовски нестабилен. Он тратит мое время, играя со мной в какую-то странную игру с тех пор, как решил забраться в мою машину, и я не знаю, почему. Каковы бы ни были его доводы, мне это надоело.

Еще один раскат грома рычит в отдалении.

— Ладно. Просто уходи. Я подпишу все твои уроки. Сделаю все, что ты хочешь. Давай просто сведем контакт к минимуму, насколько это возможно. Я не хочу усложнять свою жизнь еще больше.

Он смотрит на меня, не мигая. Его глаза пронзают меня насквозь, как темные клинки.

— Я думаю, что ты передумаешь насчет этого, Сильвер.

Раздраженная, я встаю и поспешно убираю гитару. Мои пальцы нащупывают защелки на жестком футляре, но мне требуется три попытки, чтобы закрыть их.

— Я не понимаю, в чем заключается твой план игры, но в этом нет никакого смысла. На днях ты стоял там в туалете и недвусмысленно сказал мне, что я тебя не интересую. Но судя по тому, как ты сейчас говоришь, это звучит совсем не так. — Я продолжаю нервничать, выхватывая у него вторую гитару и засовываю её в сумку для концертов, застегивая ее быстрыми сердитыми движениями.

— Как это звучит, Сильвер? — Тембр его голоса имитирует гром, гравийный, грубый, достаточно глубокий, чтобы заставить меня дрожать.

Обогнув его, моя грудь поднимается и опускается слишком быстро, я сжимаю руки в кулаки, борясь с желанием закричать.

— Как будто ты понял, что это может быть забавно — пытаться со мной замутить. Как будто ты увидел сломленного, уязвимого человека, который просто пытается пережить свои последние дерьмовые, несчастные дни в школе, и ты подумал про себя: «хм, выпускной еще далеко, Алекс. Может быть, тебе стоит поиграть с этой девушкой как с источником развлечения, чтобы побороть свою эгоистичную гребаную скуку».

Он стоит совершенно неподвижно, застыв на месте. Единственное небольшое движение, которое Алекс делает — это медленно поднимающиеся плечи. Как всегда, он выглядит раздражающе равнодушным к тому, что я только что сказала. Его взгляд по-прежнему тверд, непроницаем и отстранен. На один безумный, ужасный миг мне хочется сейчас взять один из едва ли использованных инструментов папы и разбить им его голову. По крайней мере, это было бы приятно, и я почувствовала бы некоторое облегчение на мгновение, прежде чем раскаяние подействовало бы на меня.

— Ты думаешь, что ты такой чертовски умный, да? — Огрызаюсь я. — Тебя ничто не трогает. До тебя ничего не доходит. Ты же... ты же...

— Я что?

— Ты пустота, Алекс. Огромная, чертовски красивая, черная дыра, которая засасывает в себя все и ничего не дает взамен. Никогда. Даже проклятый дневной свет не может убежать от тебя. Темное облако следует за тобой, куда бы ты ни шел. Это невозможно пропустить. Ты видишь все. Ты судишь обо всех. Ты думаешь, что знаешь все. И под всем этим ты ничего не чувствуешь.

В самый первый раз на его лице промелькнула легкая вспышка эмоций. Впрочем, я его не разозлила. Его самообладание не дрогнуло даже на мгновение. Алекс выглядит просто... смущенным. Осторожными, размеренными шагами он приближается ко мне, и во мне начинает пускать корни зерно страха. Что... что, черт возьми, он собирается делать?

— У меня вспыльчивый характер, — выдавливает он из себя. — Ужасно. Я должен был овладеть им давным-давно, иначе он овладел бы мной. Так что, да. Я точно не самый реагирующий человек, с которым ты когда-либо общалась. Но это не значит, что здесь ничего не происходит, — говорит он, постукивая себя по голове. — Я вовсе не надменный. Я не холодный. Не отстранённый. Я воспринимаю. И я все чувствую, Сильвер.

Он делает паузу, и в его глазах тлеет незнакомый оттенок неуверенности. Похоже, Алекс борется сам с собой за то, что скажет дальше. Затем он говорит быстро, торопливо выговаривая слова, как будто хочет изгнать их из своего тела, прежде чем передумает.

— Ты совершенно права. Я сказал тебе, что ты была средством для достижения цели в том туалете, что ты меня не интересуешь, и это было неправдой. Но я вовсе не пытаюсь использовать тебя в качестве источника развлечений. Пытаюсь разобраться в тебе. Ты меня заинтриговала.

— Ради всего святого, чем я могла тебя заинтриговать?

Он не пропускает ни одной секунды.

— Потому что ты все еще стоишь. Потому что после всего, через что ты прошла, ты ни хрена не сломалась.

Теперь он так близко ко мне. Ближе, чем когда-либо прежде. Я нетвердо стою на ногах, и сердце бешено колотится о ребра, как будто оно пытается вырваться из своей клетки и сбежать с места преступления.

— Сила притягивается к силе, Сильвер, и я думаю, что ты можешь быть самым сильным человеком, которого я когда-либо встречал. — Его теплое дыхание скользит по моей ключице, и дрожь, которая следует за этим, не просто скользит по моей коже, она проникает глубоко в костный мозг. Мучительно медленными движениями Алекс осторожно протягивает руку и берет локон волос, выбившийся из моего небрежного хвостика. Парень нежно наматывает его на кончик пальца, зрачки расширены, губы приоткрыты, он сосредоточен на своем пальце и моих волосах, которые обернуты вокруг него. Он шепчет следующие слова:

— Дело не только в этом. Еще я думаю, что ты самое прекрасное создание, которое мне когда-либо посчастливилось увидеть своими собственными глазами. Я наблюдаю за тобой так же, как ты за мной... и я не могу отвести взгляд.

Боже...мой.

Мне семнадцать лет. Мир вокруг меня меняется так быстро, что я боюсь никогда не найти свое место в нем. Всего несколько коротких лет назад я была так уверена во всем. Мне нравились бойсбэнды, лошади, рисование и игра на гитаре. А потом, почти в одночасье, уже ничего нельзя было сказать наверняка, и то, что считалось правдой, перестало быть ею. Как будто я была гусеницей, счастливой, обучающейся и растущей, а затем без предупреждения начала превращаться во что-то другое. Однако у меня не было ни куколки, ни кокона, чтобы спрятаться внутри, в безопасности, пока я не буду готова снова появиться в этом мире, новая, свежая и завершенная. Нет, все мои превращения происходили открыто, публично, на всеобщем обозрении, и этот процесс был ужасен.

Только за последний год мне пришлось пережить больше травм и душевных страданий, чем большинству людей приходится терпеть за всю свою жизнь. Что-то драгоценное было отнято у меня, вырвано, украдено жадными руками и пропитанным виски дыханием, и я почувствовала это внутри себя — ту бездонную, темную пропасть, которая поглотила любую надежду на то, что у меня когда-нибудь будет нормальная подростковая жизнь. С того самого момента, как я перевернулась на бок на полу ванной комнаты в доме отца Леона, когда все мои внутренности были разорваны, кровь прилипла к бедрам, а в воздухе висел тяжелый запах меди, я верила, что никогда больше не смогу испытывать привязанность к парню.

И все же…

Вот она я, семнадцатилетняя, невредимая... и то, как Алекс Моретти смотрит на меня сейчас, зажигает что-то в глубине моей груди, что я считала погибшим.

Алекс сглатывает, его глаза горят, и я могу прочитать его намерения на его лице: он собирается поцеловать меня. Он прижмется губами к моим губам, зароется руками в мои волосы, украдет мое дыхание, мое сердце и разорванные остатки моей хрупкой души... и я позволю ему это сделать, потому что он меня тоже заинтриговал, и…

— Уходи.

Я ненавижу эти слова, даже когда шепчу их, но я не могу... я не могу этого сделать, черт возьми.

Глаза Алекса, наполовину опущенные, широко раскрылись в ответ на эту команду. Он тут же делает шаг назад. Следующее, что я помню, как парень натягивает свою кожаную куртку, которая все это время лежала на папином верстаке, и выходит из гаража. Он перекидывает ногу через мотоцикл и секунду сидит неподвижно, пристально глядя на меня.

— Я не собираюсь заставлять тебя влюбляться в меня, Сильвер. Ты и так уже была вынуждена сделать слишком много. Но не вини меня, если я попытаюсь тебя переубедить.

— У тебя больше шансов сбить Луну. — Мое горло пульсирует, болит от этих слов, но это правда.

Алекс поворачивает ключ в замке зажигания, и мотор мотоцикла с ревом оживает. Единственный свет его фары ощущается как притягивающий луч, тянущий меня к нему, дергающий за клетки моего тела, но я стою абсолютно неподвижно, когда он пятится по подъездной дорожке, выезжает на улицу и уезжает под дождем.

Глава 14.

Очередная смена в баре. Холлидей не показывается, и это приносит облегчение. Я не хочу сейчас иметь дело ни с кем из Роли Хай, и уж тем более с одной из Сирен Кейси Уинтерс. Монтгомери попросил меня пробежаться для него незадолго до полуночи. Я отдаю пакет и принимаю конверт, даже не взглянув на человека, с которым заключаю сделку. Не хочу, чтобы какие-то лица застревали в моей памяти, это мне никогда не нравилось. Я не знаю, что там в сумке, но это, наверное, наркотики. Может быть, кокаин. Надеюсь, не метамфетамин или героин. Мне не нравится быть мулом Монти так же, как не нравится идея потерять деньги, если я скажу ему, что больше не буду этого делать, поэтому стараюсь сделать работу как можно быстрее и безболезненнее.

Монти протягивает мне упаковку из шести банок и мой собственный маленький конверт с оговоренной суммой. Как только смена заканчивается, и я возвращаюсь в трейлер, зеленые неоновые цифры будильника рядом с телевизором показывают два двадцать три утра, я прячу конверт в коробку за водонагревателем. Затем молча выпиваю шесть банок пива, глядя на помехи на экране телевизора и думая о Сильвер. Слишком большие футболки, которые она носит — это щит. Защита. Она использует всю эту дополнительную ткань, чтобы скрыть свое тело от голодных глаз. Я должен был знать — я не мог оторвать от неё глаз, когда увидел ее в том черном кружеве, который был на ней вчера. Она носила это для меня, чтобы произвести на меня впечатление, чтобы привлечь мое внимание, и когда она его получила…

То испугалась.

Она боится меня, а это нехорошо. Конечно, я кусок дерьма. Я сделал много вещей, которыми не кичусь. По-прежнему регулярно делаю то, чем не горжусь, и главным примером для меня являются поставки от Монти, но я никогда, никогда в жизни не обижал девушку. Никогда не прикасался к женщине, если только она сама не просила меня об этом, и то только для того, чтобы доставить ей удовольствие. Никогда не поощрял цыпочку делать то, что она не хочет делать. Черт возьми, я даже не проявляю неуважения к женщинам, когда открываю свой гребаный рот.

Сильвер этого не знает. Она меня не знает, так что ее нежелание дать мне шанс вполне объяснимо.

Я засыпаю на диване, в этом нет ничего нового, и моя шея убивает меня, когда просыпаюсь. Принимаю душ, пока варится кофе, торопясь, потому что не хочу пропустить Сильвер до того, как она исчезнет в дверях Роли и будет ускользать от меня до конца дня. Но когда я открываю дверь трейлера… чертов дождь льет так сильно, что я едва могу видеть что-то в трех футах от собственного лица.

Я ни за что не поеду в Роли на байке в такую погоду. Мне придется сесть за руль старого Камаро, а я уже так давно не заводил мотор, так что он наверняка сдох к чертям собачьим. Когда забрасываю свою задницу в машину, вставляю ключ в зажигание и проворачиваю его, меня встречают напряженные звуки одного очень несчастного двигателя. Он заикается, цепляется, почти усиливается, а потом умирает. Черт, ненавижу, когда я прав.

Я чинил машины с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы держать гаечный ключ, поэтому мне не нужно много времени, чтобы прицепить Камаро к машине соседа и вдохнуть немного жизни в старушку. Это означает, что, когда я бегу трусцой в школьное здание, звонок уже прозвенел, и Сильвер нигде не видно.

Подумываю о том, чтобы вообще пропустить занятие и просто ждать ее снаружи; но мне нужно отметить свое присутствие, даже если я опоздаю, иначе Ронда и Мэйв на дерьмо изойдут, а я не могу иметь дело с этим прямо сейчас. Кроме того, выслеживать Сильвер и прятаться в коридоре, пока она не появится, чертовски похоже на преследование, и я сомневаюсь, что это поможет.

За обедом Джейк сообщает мне, что мое присутствие необходимо после школы для моей первой тренировки с командой, даже несмотря на то, что тренер Квентин дал мне расписание, которое не обязывает меня присутствовать до следующей недели.

— Все в порядке, дружище. Мы все будем на пике для вечеринки Леона, и никаких дополнительных приседаний или отжиманий не потребуется, чтобы наши рубашки выглядели хорошо. Кроме того, первое пиво будет чертовски вкусным, если мы заработали его на поле.

Я действительно ненавижу то, как он обнимает меня за плечи и ухмыляется, смеясь как гиена, но позволяю ему это. Джейкоб должен верить, что я веду себя с ним по-другому. Все еще работаю над деталями, но настанет день, когда корона Джейки соскользнет, и я позабочусь, чтобы вся школа была под рукой, чтобы засвидетельствовать это. Его падение с небес сделает падение Сильвер похожим на то, что она споткнулась и приземлилась на самый удобный в мире пуховый матрас.

Тренировка — это жесть. Мои легкие обожжены, а ноги горят еще до того, как мы заканчиваем разминку, но я хорошо это скрываю. Не могу позволить этим ублюдкам хоть на секунду подумать, что не справлюсь. Я могу, и это делаю. Но ставлю мысленную заметку, чтобы начать бегать каждое утро. Моя кардиоподготовка могла бы быть и получше.

Джейкоб тонко, как удар кувалдой по голове, шепчет на ухо своему приятелю, подбадривая его, чтобы он помог мне пройти через все ступени. Меня сбивают с ног, бьют в спину и бомбардируют серией ударов, которые тренер Квентин игнорирует с уровнем мастерства, который нахожу чертовски впечатляющим. Впрочем, я ожидал такого дерьма. Я же новичок. Вероятно, это будет не последняя тренировка, с которой я уйду весь в синяках, и это будет не последний раз, когда мои новые товарищи по команде грубо обращаются со мной. В их глазах мне нужно проявить себя. Заставить их поверить мне.

И я решил, что, возможно, хочу, чтобы они мне доверяли.

«Stai attentio, mi amore. Stai attento». (пер. с итал. «Будь осторожен, любовь моя. Будь осторожен».)

Я слышу ее голос, шепот призрака, когда принимаю душ, тело ноет от боли. Я стараюсь ничего не слышать. Стараюсь не обращать на это внимания, но мне очень трудно отвлечься от воспоминаний о матери. Эти воспоминания — все, что у меня осталось от нее. Я знаю, как все это работает. Если буду продолжать блокировать мягкую мелодию ее голоса, то в конце концов вообще перестану его слышать. Настанет день, может быть, годы спустя, когда я уже не смогу вспомнить ее речь. Я чертовски боюсь этого дня, это мой самый страшный кошмар, но не могу потерять себя в темных воспоминаниях прямо сейчас. У меня нет другого выбора, кроме как изгнать их из своей головы. Позже. У меня будет время вспомнить об этом позже, когда я останусь один, вернувшись в трейлер. Когда буду благодарен за компанию с мертвецом.

— Моретти, ты тоже можешь пойти с нами к Гарри, — кричит Киллиан Дюпри через раздевалку. — Мы возьмем бургеры, прежде чем отправимся к Леону.

Черт. Я надеялся, что у меня будет минутка, чтобы ускользнуть между окончанием тренировки и началом вечеринки Леона, но, похоже, мне не удастся сбежать.

Когда мы подъезжаем к закусочной Гарри, у меня кружится голова. Устанавливаются связи, постепенно складываются кусочки плана. На заднем плане моего сознания один за другим возникают образы Сильвер, мое подсознание выталкивает воспоминания о ней на передний план. Но эти воспоминания совсем свежие. В отличие от голоса моей матери, девушка с затравленными голубыми глазами ярко горит в моей голове.

Она там, сидит рядом со мной в кабинке, пока я быстро расправляюсь с гамбургером, парни швыряют друг в друга картошку фри, запивая молочными коктейлями, которые Джейк разбавляет алкоголем из потертой фляжки. Она там, молчит, угрюмо осуждая меня, а я стараюсь шутить и смеяться вместе с товарищами по команде. По дороге к дому Леона она сидит рядом со мной в Камаро, печально положив голову мне на плечо. Я чувствую, как безропотная печаль изливается из нее в меня, когда я сворачиваю на подъездную дорожку после навороченного джипа Чероки Джейка, и я знаю, что она думает, что это плохая идея.

Вот только Сильвер здесь на самом деле нет. Она, вероятно, заперта в спальне. Я провел много времени, представляя ее себе в мельчайших деталях, как голова погружена в учебник, волосы собраны в беспорядочный хвост, ее быстрые, яркие глаза пожирают информацию на страницах перед ней. Возможно, она играет на гитаре. Наверное, не пытается выбросить из головы воспоминания обо мне. Сильвер, вероятно, вообще не вспоминала обо мне со вчерашнего вечера, когда сказала, что я поставил перед собой невыполнимую задачу — сбросить Луну.

Семья Леона предсказуемо богата. Подъездная дорожка оказывается длиной в милю. Снаружи дом представляет собой растянувшуюся мозаику здания со всеми странными углами и выступами; архитектор спроектировал это здание, чтобы имитировать форму земли, которая его окружает, дополняя крутую, неумолимую опору утеса, который образует западную стену здания. Мягкие, плавные линии наклонной крыши, кажется, открываются навстречу небу. Повсюду огромные участки стекла отражают зелень деревьев, которые собираются вокруг здания. Тонкий серо-голубой цвет сланцевого экстерьера сливается с пейзажем с художественной точностью. Вот как на самом деле ощущается это место: оно было не просто спроектировано. Оно возникло прямо из мечты художника.

— Довольно круто, да? — Спрашивает Джейк, указывая подбородком в сторону дома. — Отец Леона чертовски богат. Он адвокат защиты в Сиэтле и никогда здесь не бывает. — Джейк пожимает плечами. — Большую часть времени Леон проводит наедине со своим платиновым Амексом и ключами от Ягуара. Леон, по сути, самый счастливый ублюдок в мире.

— А где его мать? — Этот вопрос прозвучал неожиданно.

— Мертва.

Я вздрагиваю от этого слова.

— О, все в порядке, дружище. Леон был всего лишь ребенком, когда она покончила с собой. Если ты спросишь меня, ему лучше без нее. Моя мама — настоящая заноза в заднице. Не пойми меня неправильно. Я не говорю, что хочу, чтобы она покончила с собой из-за чего-нибудь. Это было бы очень хреново. Но... невозможно это отрицать. У Леона здесь все чертовски круто. И он не смог бы устраивать такие убийственные вечеринки, если бы над ним нависала скучающая мать, инструктор по йоге, занимающаяся самолечением и копающаяся в его дерьме, верно?

Такое ощущение, что золотая цепь на моей шее душит меня до смерти. Слава богу, похоже, что Джейк на самом деле не ждет от меня ответа, потому что я не доверяю себе прямо сейчас. Я игнорирую жар, поднимающийся по шее, и натянуто улыбаюсь Джейкобу. Если бы его интересовало что-то, кроме его собственной дерьмовой эгоцентрической точки зрения, тогда он мог бы заметить режущую сталь, которая прокралась в мой голос.

— Да, ты прав. Ему гораздо лучше без того, чтобы кто-то лез в его дерьмо. И было бы ужасно, если бы он больше не смог устраивать вечеринки.

Я бы убил за то, чтобы вернуть свою мать.

Я бы убил за то, чтобы узнать, где мой отец, хотя бы для того, чтобы дать ему по морде за то, что он бросил нас всех после рождения Бена.

Джейкоб, вероятно, никогда даже не задумывался о том, что Леон может пожертвовать этим домом и своей неограниченной свободой, если это означает, что он может вернуть мать в свою жизнь. Он улыбается мне, как будто я вижу все так, как он, будто мы сделаны из одной ткани, и рад, что мы так похожи.

— Да ладно тебе, мужик. Давайте приступим, пока не появились остальные. У папаши Леона есть тайник с первоклассным японским виски, и я знаю, где находится ключ от винного шкафа.

Куда бы я ни посмотрел, все время вижу ее лицо. В доме грохочет громкая басовая музыка, эхом разносящаяся по пещеристым внутренностям дома, но в голове все кажется очень тихим и спокойным. Я знаю, что ее здесь нет. Это последнее место на земле, где могла бы появиться Сильвер, но все же мои глаза продолжают играть со мной злые шутки, заставляя каждый затылок с длинными золотисто-каштановыми волосами выглядеть так же, как у нее. Чувствую легкое жужжание алкоголя, пробегающее по венам, но я далеко не пьян. Я привык к выпивке, попробовав вещи гораздо сильнее, чем то жалкое пиво, которое один из парней в футбольной команде умудрился раздобыть. Даже виски отца Леона не оказало на меня никакого воздействия. Однако, я смеюсь и шучу вместе с другими гуляками, притворяясь таким же долбанутым, как и они, и все это время прикусываю язык, чувствуя вкус крови во рту, ненавидя каждую секунду этого дерьма.

Леон не такой, как Джейк и его безмозглые соратники. Не знаю, как я до сих пор с ним не сталкивался, но думаю, что при других обстоятельствах бы мне понравился. Он спокоен и уравновешен, много думает, оглядываясь вокруг, наблюдая, как наши школьные товарищи с полным пренебрежением относятся к дому его отца. Вздрагивает каждый раз, когда что-то ломается, но ничего не делает и не говорит. Когда в большую, дорогую на вид картину, висящую над камином, попадает летящий футбольный мяч и холст рвется, он просто тупо идет на кухню со стеклянными глазами. Парень выглядит как кукла-подросток Кен в своей строгой рубашке на пуговицах и брюках цвета хаки. Внешне мы с ним ничем не похожи друг на друга. Но когда я ловлю выражение открытого отвращения на его лице, когда он находит трех парней в коридоре, собравшихся вокруг телефона, восхищенных, говорящих о чьей-то мокрой киске, у меня возникает ощущение, что мы чертовски похожи внутри.

Я провожу целый час, уворачиваясь от Зен и Холлидей по разным причинам, и оказываюсь на кухне, спиной к стене, наблюдая за пьяным развратом, который происходит во всех направлениях с холодной маской безразличия на лице. Маска — это предупреждение, угроза: подойди ко мне на расстояние пяти футов и ожидай, что потеряешь конечность. По большей части это эффективный способ убедиться, что никто не побеспокоит меня, но Леон, похоже, не реагирует на это. Он входит на кухню с пустыми руками, когда все остальные держат по крайней мере два стакана, и когда видит меня, на его лице появляется облегчение. Леон направляется прямо ко мне, натянуто улыбаясь, и я задаюсь вопросом, что он собирается сказать; мужик не был таким уж разговорчивым раньше, когда Джейк представил меня ему как своего нового «парня» — титул, которым я возмущен так, что не могу выразить словами. Это почему-то заставляет меня чувствовать себя соучастником его действий.

Когда Леон подходит ко мне, то резко поворачивается и оседает на стену рядом со мной.

— Как и в любом клише, которое ты когда-либо видел, верно? — устало говорит он. — Мы дети Америки. Самой яркой и перспективной страны. — Он, кажется, смирился, когда девушка с ярко-зелеными волосами вбегает на кухню, ныряет к раковине, наклоняется над ней и выблевывает свои внутренности. Этот момент был как нельзя лучше рассчитан. Так же, как и рев смеха и аплодисменты, которые поднимаются, когда все поворачиваются к зрелищу и начинают праздновать тот факт, что вечеринка достигла своего пьяного зенита.

По всей кухне разыгрывается серия «дай пять». Ухмыляющаяся, пьяная девушка с губной помадой на зубах смеется как гиена, поворачиваясь ко мне и протягивая руку, чтобы я присоединился. Ледяной, невозмутимый подъем моей левой брови — это все, что мне нужно, чтобы отказаться. Улыбка девушки дрогнула. Она опускает руку и отворачивается, пряча лицо в своем красном стаканчике.

— Впечатляюще. — Леон тихо смеется, почесывая подбородок. — Может, ты когда-нибудь научишь меня этому? Я использую слишком много слов, чтобы сказать людям отвалить от меня. Очень неэффективно.

Это вызывает у него кривую улыбку.

— Это дар, — признаю я.

— Тебе это не нравится, — замечает Леон, засовывая руки в карманы джинсов.

Я откидываю голову назад, осушая свой стакан с пивом.

— Что заставило тебя так думать. Разве я не душа всей вечеринки?

— Я видел, как монахиням было веселее.

На этот раз он широко улыбнулся.

— Эй, держу пари, что эти бабы чертовски отвязные под этими одеяниями. Похоже, ты и сам не очень хорошо проводишь время.

Леон издает смешок.

— Да, я уверен, что был бы таким же идиотом, как все, если бы выпил, но я не настолько очарован этим «типичным школьным опытом», как называет это мой отец.

— Твой отец поощряет все это? — Говорю я с пустым стаканом в руке, указывая на потолок, охватывая всю компанию одним поворотом пальца.

Леон скорчил гримасу.

— Да, старшая школа была, по-видимому, лучшим временем в его жизни. Он ожидает этих взрывов. Это значит, что я наслаждаюсь своей жизнью, хотя его никогда не будет рядом, чтобы засвидетельствовать это. Если не буду время от времени устраивать скандалы, он скажет мне, что я слишком много работаю, и пригрозит исключить меня из команды по плаванию, так что... — он протягивает руки ладонями вверх и слегка качает головой, наблюдая за происходящим на кухне. Два парня подносят чайные ложки ко рту, и в их глазах читается вызов, когда они отсчитывают от трех. Как только они добираются до одного, оба засовывают ложки в рот, пытаясь проглотить то, что выглядит как куча корицы. За этим следует шквал удушья, разбрызганные коричневые облака ароматной специи, покашливание, когда они оба изо всех сил пытаются не задохнуться. Это самая идиотская вещь, которую я когда-либо видел. — ... вот мы здесь, — говорит Леон, завершая свою фразу с видом покорности судьбе. — Клянусь, я понятия не имею, как люди могут становиться глупее с возрастом.

— Эти парни определенно делают все это чертовски легким.

За пределами. В стороне. Я чувствую себя не так, как эти люди, я всегда это чувствовал, и мне кажется, что Леон чувствует то же самое. Он забирает у меня стакан и направляется к большому мраморному острову в центре кухни, ударяя Остина, одного из парней из моего класс по истории, в плечо, когда тот пытается прокрутить ему соски. Похоже, больно, но Остин отшучивается и хлопает Леона по спине. Тот наклоняет голову, быстро наливает несколько разных жидкостей из разных бутылок в стакан, который он взял у меня, а затем добавляет немного кока-колы в конце.

Я чувствую запах спиртного, поднимающийся из стакана, когда он протягивает его мне; если выпью это, у меня будут неприятности. Я точно ни хрена не поеду домой, это уж точно. Могу плести интриги и надрывать свою задницу сколько угодно, чтобы вернуть Бена, но, если я закончу «вождением в нетрезвом виде» в моем послужном списке, то могу распрощаться с любой надеждой получить опекунство над братом. Даже я не настолько глуп.

— Пошли, — говорит Леон, указывая подбородком на большие раздвижные стеклянные двери справа. — У меня от этих придурков голова разболелась. Я хочу тебе кое-что показать.

Я не спорю. На самом деле, мне нужен любой предлог, чтобы убраться на хрен с вечеринки, и мне любопытно. Что конкретно этот парень хочет мне показать, понятия не имею, но это должно быть лучше, чем смотреть, как два придурка давятся корицей.

Еще не выходил на задний двор. Ухоженная лужайка тянется вниз по склону к нескольким хозяйственным постройкам, и я слышу, как где-то бежит вода. Одному Богу известно, зачем кому-то понадобилось возиться с фонтаном, когда небо — это постоянный источник воды. Леон спускается по склону в надвигающуюся темноту, не говоря ни слова. Я нюхаю содержимое своего стакана, следуя за ним, рискуя сделать глоток, а затем морщусь от огромного количества алкоголя в напитке. Это же чертов Лонг-Айленд Айс Ти (прим.пер. Long Island Iced Tea — популярный и один из самых крепких коктейлей на основе водки, джина, текилы и рома. Кроме того, в состав коктейля обычно входит трипл сек (либо Куантро), кола (или холодный чай) и так далее).

— У моего отца проблемы с поиском новых и интересных способов потратить свои деньги. Он устроил это для меня пару лет назад, я думаю, еще тогда, когда пытался вдохновить меня на что-то вроде мужского клуба. — Его лицо бледное и серьезное, когда он оглядывается через плечо. — Как обычно, я его разочаровал.

Глотаю полный рот напитка, мои внутренности горят, когда алкоголь скользит по горлу.

— Я бы об этом не беспокоился. Сыновья рождаются, чтобы разочаровывать своих отцов.

Мы добрались до первых хозяйственных построек — большой белой стальной конструкции с плоской крышей размером с небольшой сарай — и Леон достает связку ключей, отстегивая тяжелый, промышленного размера замок, который закрывает большую стальную раздвижную дверь. Мгновение спустя Леон заходит внутрь и зажигает свет, и освещение мигает, оживая внутри.

Это мастерская. Не просто мастерская; это чудовищное пространство с двумя отсеками для работы на транспортных средствах и бесчисленными металлическими стеллажами, набитыми почти всеми инструментами и оборудованием, известными человечеству. Все тщательно убрано, организовано и находится на своих местах. Со стен свисают гаечные ключи, монтировки и отвертки, увеличиваясь в размерах. А вдоль правой стены мастерской припаркованы один за другим три мотоцикла. Все они классика — два Харлея и одна Хонда. Они безупречны. О таких байках мечтает каждый парень. Они, должно быть, стоили по двадцать штук за каждый.

Я присвистываю, протискиваясь мимо Леона в мастерскую.

— Дерьмо. Они у тебя просто здесь стоят? В мастерской за домом? Ты на них не ездишь?

Леон отрицательно качает головой.

— Я собрал Хонду. Мой отец приказал одному из своих парней прийти сюда и разобрать его на части, вплоть до гаек и болтов. А потом он сказал мне, что, если я хочу оставить своего тренера на летние каникулы, я должен придумать, как собрать его обратно в течение недели.

— YouTube? — Спрашиваю я.

— YouTube, — подтверждает он.

— Можно мне взглянуть?

Он протягивает руку с печальной улыбкой на лице.

— Вперед. Ты будешь первым человеком, кроме меня, кто увидит их с тех пор, как папа бросил их здесь.

Вблизи байки чертовски красивые. Я люблю свой Индиан, было время, когда я тратил каждый лишний цент, который попадал мне в руки, на то, чтобы улучшить эту штуку, но давайте посмотрим правде в глаза. Мой байк далеко не так хорош, как эти. Я провожу рукой по Харли Родстер, воображая, что чувствую урчание мотора под своей ладонью. Как должно быть чертовски великолепен этот малыш в своих движениях.

— Значит, ты не показывал их Джейку и его друзьям?

Выражение лица Леона искажается; если я не ошибаюсь, в его глазах вспыхивает гнев.

— Ни за что, чувак. Джейк думает, что все и вся перед ним для его собственного развлечения. Если бы он их увидел, то за пять минут обмотал бы один из них вокруг гребаного уличного знака. И он, конечно же, уйдет невредимым. У Джейка и его друзей, похоже, девять жизней.

В его голосе слышится такая горечь, что я поднимаю на него глаза.

— Я думал, что ты близок с Джейком.

— Джейк думает, что он со всеми дружит. Правда в том, что он гребаный мудак, и никто не осмеливается назвать его дерьмом. Джейк вроде как украл у меня мою девушку, и все же мы здесь... — он разочарованно разводит руками. — Он появляется, готовый к вечеринке. Чувствует себя как дома, не задумываясь ни на секунду. Прямо сейчас, я почти уверен, что он наверху с Кейси, черт возьми, и я просто должен... оставить все как есть. Как и все остальные, должен похлопать его по спине и сказать, что его дерьмовое поведение абсолютно нормально, потому что он великий Джейкоб Уивинг, владыка всего, к чему прикасается солнечный свет.

Я ухмыляюсь.

— Это была отсылка на Короля Льва?

— Вроде того, — мрачно отвечает он.

Я протягиваю ему свой стакан, и он берет его у меня, чтобы я мог перекинуть ногу через Родстер и толкнуть байк вертикально. По форме он очень похож на мой, но тяжелее, более основательный. Ключ в замке зажигания. Я указываю на него, задавая безмолвный вопрос, и Леон кивает. Когда завожу двигатель, байк взрывается жизнью, и я получаю тот же самый знакомый всплеск адреналина, который всегда получаю, когда запускаю любой мотоцикл. На моем лице появляется улыбка, такая широкая, что щеки начинают болеть.

— Черт возьми, чувак. Эта штука действительно поет.

Леон складывает руки на груди, кивая, но я вижу это по его глазам — звук этого двигателя не зажигает в нем спички, как это происходит со мной. Само собой разумеется, что Леон не байкер; если бы он был им, то бредил бы этими мотоциклами, указывая на каждую маленькую деталь их двигателей и их технических характеристик, огонь горел бы в его глазах. Судя по тому, как он на них смотрит, они могут быть интересными украшениями на каминной полке.

Я выключаю двигатель, все еще ухмыляясь.

— Значит, Джейк украл у тебя девушку? Не пойми меня неправильно, — говорю я ему, — но если честно... я думал, что ты гей, чувак.

Леон напрягается, его спина выпрямляется, глаза слегка расширяются.

— Что? Я имею в виду, почему ты так думал?

— Ну, не знаю. Я просто... — пожимаю плечами, похлопывая по бензобаку мотоцикла. — Извини, если я слишком далеко зашел. Именно так я и думал, когда встретил тебя.

Его глаза сузились. Но он, кажется, не сердится. Обвините некоторых парней в том, что они геи, и вы заработаете себе разбитую губу и поездку в отделение неотложной помощи. Леон просто кажется сбитым с толку.

— Я что, очень женственный или что?

— Нет, чувак. Ты просто... такой парень. Ты — это ты. Каким бы ты ни был.

Леон покачивается на каблуках. На самом деле нет никаких физических причин, по которым я мог бы подумать, что он увлекается чуваками. Иногда вы встречаетесь с некоторыми людьми и сразу же все понимаете — по тому, как они говорят или жестикулируют, или по конкретным вещам, которые они говорят. Но с Леоном этого не случилось. Мне просто так показалось.

— Никто никогда не говорил мне этого раньше, — жестко говорит он.

Я начинаю думать, что, возможно, переступил черту, и это довольно хреново. Не хочу с ним драться. Он большой парень, но я более чем способен надрать ему задницу. Леон большой и широкоплечий, с огромными руками, но он не драчун. Совсем нет. Он переминается с ноги на ногу, его острый взгляд изучает мое лицо.

— Тебе ведь все равно, правда? — говорит он.

— Прости?

— Тебя бы не волновало, если бы я был геем, не так ли?

Я резко откидываю голову назад, мой рот опускается вниз, когда я обдумываю то, что он только что сказал.

— Нет. Конечно же, нет. Почему это должно меня волновать?

Жду, что он скажет что-нибудь в ответ, но он не двигается. Просто стоит, все еще держа руки в карманах, сверля меня взглядом... и я понимаю, что он затаил дыхание. Наконец он встряхивается, словно возвращаясь к жизни, и шаркает подошвой ботинка по полированному бетонному полу.

— Ну, я не натуральный гей, — сухо говорит он. — Очевидно, иначе я не был бы с Кейси. Мне нравятся парни и девушки. В любом случае, дай мне знать, если захочешь как-нибудь использовать это место для работы над своим байком, — добавляет он, довольно неуклюже меняя тему разговора. — Я никогда здесь не бываю. Кажется, это позор —позволить всему просто... бездействовать.

Я понимаю, что это сигнал к уходу. Слезаю с сиденья мотоцикла и забираю у него свой стакан, одним глотком проглатывая половину выпивки. Я наконец-то чувствую последствия, мои ноги становятся все тяжелее и тяжелее, когда мы идем обратно по склону к дому.

— Если ты спросишь меня, то тебе все равно будет лучше без этой цыпочки Кейси, — говорю я ему. — Она та ещё штучка. Вероятно, она откусила бы тебе член, если бы ты оступился.

Леон смотрит на меня краем глаза.

— Ты прав даже больше, чем думаешь. Кейси очень красивая. Популярная. Веселая. Но, черт возьми, у нее такие острые зубы. Переходить дорогу ей или любой другой девушке можно только на свой страх и риск.

Я смеюсь себе под нос, допивая последние остатки крепкого напитка.

— Не волнуйся. Меня не интересует ни одна из этих помоечных сучек.

— Нет. Полагаю, тебя интересуют только странные, причудливые инди-изгои?

Ничего не говорю, но мы обмениваемся сухими взглядами, и совершенно очевидно, кого и что он имеет в виду.

— Я не буду говорить тебе, чтобы ты был осторожен с этим, — говорит Леон, неловко потирая затылок. — Знаю, что Джейк уже сделал это.

— Неужели я действительно нуждаюсь в предупреждении?

На мгновение Леону становится не по себе.

— Я не знаю подробностей. В любом случае, не мог бы сказать. Та ночь просто вышла из-под контроля... это было чертово безумие, и когда это дерьмо произошло, Кейси все еще держала свои когти в моей спине так глубоко, что мне стыдно признаться, что я просто сделал все, что она мне сказала. Все, что знаю, это то, что Сильвер была одной из них... и что-то действительно ужасное должно было произойти между ней и Кейси, чтобы все так взорвалось.

Я хмурюсь, сминая стакан в руке. Мы почти вернулись к раздвижным дверям кухни. Звуки вечеринки достигли апогея, музыка пульсирует, как сердитое сердцебиение. Кто-то открывает дверь, выбрасывая в темноту продолговатый осколок золотистого света. Внутри кто-то хрипло кричит во всю глотку, но я не могу сосредоточиться на том, что именно они кричат. Все еще пытаюсь осмыслить то, что только что сказал Леон.

— Погоди, что ты имеешь в виду, она была одной из них?

Леон кивает, покачивая головой из стороны в сторону, как будто он находит мысль о том, что Сильвер и Кейси были друзьями, абсолютно неубедительной.

— Да, была. Не так давно Кейси и Сильвер были неразлучны. Нельзя было произнести одно из их имен без другого. Кейси и я были в отношениях в течение многих лет, но ты никогда бы не услышал имена Кейси и Леон вместе. Всегда были только Кейси и Сильвер. Сейчас в это трудно поверить, даже если попытаешься.

Я пытаюсь. Я пытаюсь представить себе это, и он прав. Бл*дь, не могу этого сделать.

Он издает ломкий, глухой смешок.

— Думаю, во всяком случае, теперь это не Кейси и Леон, или Кейси и Сильвер. Это Кейси и чертов Джейкоб. Интересно, как долго это продлится?

Глава 15.

Леон возвращается в дом, но мне нужно время, чтобы прийти в себя. Я не могу сейчас предстать перед футбольной командой. Все, что действительно хочу сделать, это подумать секунду, чтобы попытаться уложить у себя в голове идею, что Сильвер была в одном ряду с Кейси и ее клонам. Я не испытываю ненависти к Холлидей, но остальные —ведьмы-пустышки без единой независимой мысли, и жутко странно думать, что Сильвер когда-то была такой же. Похожей на них.

Огибая дом сбоку, я нисколько не удивляюсь, когда натыкаюсь на бассейн. Пар поднимается от освещенного водоема вверх, к ночному небу. Леон создавал впечатление, будто его отец не хотел поддерживать приверженность плаванию, хотел, чтобы он занимался чем-то еще, кроме этого, но бассейн создает совершенно другое утверждение. Обычно у людей на задних дворах есть скромные бассейны в форме почек, возможно, с фонтаном или водопадом. Но только не у Леона. Бассейн явно был устроен здесь не для отдыха; олимпийского размера, прямоугольный, длинный, с тремя дорожками. Леон должен приходить сюда каждое утро и проплывать тысячу гребаных кругов, чтобы оправдать такой огромный, неприглядный водоем.

На одной стороне бассейна стоят шезлонги, хотя они выглядят так, будто ими никогда не пользовались. Я сажусь задницей на один из них, а потом ложусь на спину и смотрю в ясное небо. Там, наверху, небо полночно-синее, цвета глубокой темной воды. Звезды невероятно яркие, словно горящие серебряные точки.

Серебряные.

Сильвер.

Мой телефон ощущается как свинцовый груз во внутреннем кармане кожаной куртки. Я похлопываю себя ладонями по груди, размышляя о том, чтобы вынуть его и набрать ее номер. Может быть, нажать на кнопку вызова. Я на мгновение задумываюсь, где она. Чем занимается. Сейчас уже поздно, почти половина второго ночи, поэтому самый вероятный ответ на эти вопросы — она в постели, спит, и ей не понравится пьяный звонок от меня.

Взрыв хихикающего смеха нарушает тишину позади меня, справа, и я слышу эхо закрывающейся двери. За этим следует торопливый топот ног, и я сразу понимаю, что кто-то направляется сюда, к бассейну. Я закрываю глаза, раздражение пульсирует под спокойной поверхностью моей внешности. Уже слишком поздно вставать и убираться отсюда незамеченным, и в любом случае я не чувствую, что мне нужно двигаться, чтобы освободить место для стайки социальной элиты Роли Хай. Однако, когда я открываю глаза и понимаю, кто бежит вокруг здания, завернувшись в одни полотенца, то жалею, что не вскочил на ноги и не убежал.

Холлидей, Кейси, Зен и еще три девушки изучают меня веселыми глазами, пока они на цыпочках идут к бассейну. У них у всех мокрые волосы, и кажется, что они уже не первый раз ныряют в воду. Выражение лица Холлидей напряженное, когда наши глаза встречаются, но Зен с другой стороны... с этой девушкой что-то чертовски не так. Она, кажется, не понимает этого, и я не знаю других способов сказать ей, чтобы она отвалила, не становясь по-настоящему враждебным. Увидев меня, она подпрыгивает на цыпочках, прикрывает рот рукой и возбужденно шепчет что-то на ухо Кейси, и я подавляю стон. Кейси смотрит на меня, пытаясь найти взглядом; она оценивающе выгибает бровь, кажется, она что-то обдумывает. Зен умоляюще сцепляет руки перед грудью, делая небольшие прыжки с одной ноги на другую, ее рот широко растянут, обнажая зубы, когда она ясно произносит:

— Пожаааалуйста?

Кейси вздыхает, закатывая глаза на Зен, но все равно кивает. Девушка визжит так, словно только что получила то, чего отчаянно хотела на Рождество. Холлидей бросает полотенце на кафельную плитку у бассейна — на ней розовое бикини, и ее, похоже, не беспокоит тот факт, что я здесь, чтобы засвидетельствовать это. Да и зачем ей беспокоиться? Она расхаживает по сцене в Роквелле полуголая, ее сиськи торчат из-под формы черлидерши Роли Хай. Ни один парень, сидящий у бассейна, не напугает её.

Другие девушки сбросили свои полотенца, все они одеты в скудные, крошечные купальники или бикини. Зен специально наклоняется ко мне задницей, чтобы я мог хорошенько разглядеть ее, когда возится с ремешками своих сандалий, не торопясь расстегивая их. Но ей чертовски не повезло. Мне это неинтересно, и я не смотрю. Снова ложусь на шезлонг, не отрывая взгляда от звезд над головой.

Серия громких всплесков вместе с девичьими пронзительными визгами сигнализируют о том, что они прыгнули в воду. Но я все равно не смотрю.

Дверь снова открывается, и голос Джейка разносится в свежем осеннем воздухе.

— Вам, девочки, лучше быть голыми, — кричит он. — Мой член может прямо сейчас разбить бетон.

Отлично. Я не хочу думать о стояке Джейка или о том, какая кошмарная катастрофа вот-вот произойдет в этом бассейне. Постепенно подтягиваясь в сидячее положение, я собираюсь встать на ноги, когда Джейк бочком проходит мимо меня и плюхается на соседний шезлонг. Он протягивает мне пиво, ухмыляясь от уха до уха.

— Я видел тебя из окна. Похоже, тебе это было нужно.

Я не хочу этого пива. Не хочу, потому что он принес его специально для меня, но не могу быть мудаком. Нет, если я хочу поставить все части на место и получить то, что хочу от этой гребаной ситуации. Стекло покрыто капельками конденсата, прохладно. Ночь становится все холоднее, и кажется, что вот-вот пойдет дождь, но пиво все равно как-то освежает. Я прижимаю горлышко ко рту и позволяю золотистой жидкости стекать по задней стенке горла, поднимая брови на парня, сидящего напротив меня.

— Там внутри есть шорты для тебя, если ты захочешь их надеть. У Леона их тысяча пар. Он не возражает, чтобы мы одалживали его дерьмо. Кстати, судя по тому, что я слышал, и Зен, и Холлидей не будут возражать, если ты прыгнешь в бассейн без шорт.

— Вообще-то я скоро отправлюсь домой. — Я непреклонен. Мой тон не терпит возражений. Но Джейк не обращает на это никакого внимания.

— Да ладно тебе, Моретти. Бассейн — это право прохода. Это должно быть сделано.

Я снова потягиваю пиво, одним быстрым движением осушая половину бутылки. Мог бы осушить все это прямо сейчас и убраться отсюда на хрен, если бы захотел, но Джейкоб, вероятно, посчитал бы это личным оскорблением. Мне нужно растянуть это еще хотя бы на несколько минут, прежде чем я встану на ноги.

— Извини, старик. Я просто не чувствую этого. В любом случае, у меня есть дерьмо, о котором я должен позаботиться.

— Дай угадаю, — говорит Джейк, заговорщически помахивая мне горлышком своего пива. — Ты не умеешь плавать и не хочешь ставить себя в неловкое положение.

— Я плаваю как рыба.

— Тогда что? Сейчас в этом бассейне шесть красивых женщин, и примерно через десять минут ни одна из них не будет одета. Красивое голое русалочье дерьмо. Скажи мне, что ты не умираешь от желания увидеть это. Разве тебе не нравятся сиськи?

— Мне очень нравятся сиськи. Но у меня на повестке дня есть дела и получше.

— И что это вообще значит? А что может быть лучше сисек? Эй, Зен! — Кричит Джейк. — Твой мальчик говорит, что собирается уехать. Я предлагаю тебе сделать что-нибудь, чтобы привлечь его внимание, и сделать это быстро!

Вместо Зен отвечает Кейси:

— Не волнуйся. У нас есть кое-что на примете для нового студента в Роли Хай. Было бы невежливо не оказать ему должного приема, как ты думаешь, детка?

— О, — восклицает Джейк, вскидывая руки вверх и расплескивая пиво вокруг. — Вот это моя девочка. Ну же, Кей-Кей. Давай посмотрим, что у тебя есть!

Я никогда не был в отношениях. Но я знаю других парней, и, насколько я помню, ни один из них не поощрял своих подружек раздеваться, чтобы произвести впечатление на другого мужчину. Если бы я взял на себя труд связать свою жизнь с девушкой, то уничтожил бы любого ублюдка, чей взгляд слишком долго задерживался на ней. Это просто отвратительно на стольких гребаных уровнях.

— Смотри, парень, — смеется Джейк. — Смотри, бл*дь. Эти девчонки грязные сучки.

Конечно же, Кейси и Зен гладят и ласкают друг друга, развязывая друг другу бикини. Все это происходит слишком быстро. В одну секунду они утыкаются носом друг в друга, улыбаются, шепчутся друг другу в губы, а в следующую уже целуются, их языки ласкают друг друга, щелкают губами. Вода плещется вокруг их голых сисек, их руки блуждают по коже. Кейси задыхается, когда Зен пригибается, беря ее сосок между зубами. Она облизывает и сосет темный, набухший бутон плоти, а Джейк хватает меня за руку, впиваясь пальцами в рукав моей куртки.

— Чееерт, чувак. Что я тебе говорил? Они же гребаные животные.

Я отвожу взгляд, допиваю остатки пива и ставлю пустую бутылку у своих ног.

— Я ухожу отсюда.

— Да что с тобой такое, Моретти? — Джейк крепче сжимает меня, пока я пытаюсь встать. — У тебя что, член сломан, или ты какой-то долбаной феминист?

— Я же тебе говорил. Мне это... неинтересно.

Остальные девушки последовали примеру Кейси и Зен и раздевают друг друга, обрывки разноцветного материала плавают на поверхности бассейна. Они резвятся в воде, обнаженные, исполняя очень сексуальную, очень интенсивную игру только для нас. Они все смотрят на меня, голодные, манящие, дерзкие…

Я не вижу, что происходит, но догадываюсь. Зен прерывисто втягивает воздух, ее плечи напрягаются, когда Кейси опускает руку ниже в воду; я предполагаю, что она касается ее между бедер, и Зен выглядит так, будто она наслаждается этим слишком сильно. Ее голова откидывается назад, и Кейси смеется, целуя ее в шею, когда она…

Шезлонг скребет по плиткам, когда я толкаюсь вверх и в сторону.

Мои ноги двигаются.

Я поворачиваюсь спиной.

Холодное, скользкое, маслянистое чувство скручивается у меня в животе.

Джейк что-то кричит мне в след, но я не оборачиваюсь.

Когда прохожу через первую попавшуюся дверь обратно в здание, меня встречает дюжина сотовых телефонов, и все они суют мне в лицо.

— Ого! Эй, Алекс! Алекс, куда ты, черт возьми, собрался? Это самое горячее дерьмо, которое я когда-либо видел, братан!

Я не знаю, кто это говорит. Оглядываюсь вокруг, обыскивая гостиную, в которой нахожусь, пытаясь найти владельца голоса, но слишком много света светит мне в лицо. Они быстро отворачиваются от меня, и люди, собравшиеся в гостиной, снова поворачиваются к окнам, выходящим на бассейн. Они нацеливают свои камеры на происходящую там сцену, и совершенно очевидно, что все записывают.

Просто... бл*дь... великолепно.

Глава 16.

В коттедже не ловит связь, и отчасти поэтому я люблю это место. Здесь нет никаких помех. Только я, мои школьные задания, гитара и книги. Так чертовски спокойно. Всякий раз, когда я приезжаю сюда, то оставляю позади политику и дерьмо Роли. Здесь нет осуждающих, подозрительных глаз, которые следят за мной каждый раз, когда я двигаюсь. В хижине я могу дышать свободно. Могу быть самой собой, не беспокоясь о том, чтобы защитить себя, оградить, просчитывая все действия на три шага вперед. Это некое освобождение.

Нова ворчала всю дорогу от Роли до озера Кушман, угрожая покинуть меня, но я уговариваю ее и упрекаю, пока она не останавливается с облегчением на замшелой подъездной дорожке хижины. Может быть, она и не захочет начинать все сначала, когда придет время уезжать, но меня это не волнует. Если уж на то пошло, то тот факт, что в понедельник вечером все может перевернуться и я застряну здесь — это далеко не трагедия. Я могла бы остаться здесь навсегда, и это было бы просто прекрасно.

Сейчас еще достаточно рано, может быть, одиннадцать, и день передо мной полон обещаний. Снаружи шипит дождь, как помехи от старого радиоприемника, только громкость повышена. С огнем, весело потрескивающим в маленькой дровяной горелке, которую папа принес сюда для меня пару лет назад, маленькая хижина теплая и уютная; это похоже на своего рода святилище. То, от которого я никогда не хотела отказываться.

Когда девочки приезжали сюда со мной, все было совсем по-другому. На самом деле мне было наплевать на хижину. Я не обращала внимания на мелкие детали этого места. Заботилась только о вечеринках. Выпивка, которую нам получалось украсть у наших родителей. Время от времени Зен доставала из маминой сумочки пузырек с таблетками. Ныряние в озеро посреди ночи, сонно и томно, под кайфом от Перкосета (прим.пер. медицинский препарат, который используют для купирования болевого синдрома. Был разработан как более современный аналог Морфину и Кодеину), все казалось сном, черная, чернильная вода над нашими головами, веселье до упаду, когда мы цеплялись друг за друга на галечном берегу. Я спала как убитая, не заботясь о том, где покоится моя голова, потому что это было неважно.

Теперь я вижу потертости и царапины этого места и думаю о них как о линиях, которые отмечают лицо знакомого старого друга, возвращая их к жизни. Коллекция маленьких, разноцветных стальных заводных птичек, сидящих на книжных полках, прячущихся в углах шкафов, в глубине кухонных полок, упавших на спинку мебели — это тотемы моего детства, напоминающие мне о тех временах, когда я наслаждался тем, как они, казалось, двигались сами по себе всю ночь. Я просыпалась и находила их перемещенными, убежденная, что они оживали, пока спала, и порхали по всей комнате на бесшумных крыльях, общаясь друг с другом в темноте. Конечно же, это мама их передвигала. Она расставляла их вокруг моей миски на столе для завтрака, как будто они собрались там, ожидая, когда я вытащу свою ленивую задницу из постели, но восход солнца снова сделал их безжизненными, прежде чем мне удавалось появиться.

Накидки, которые висят на спинках стульев и на концах кроватей, старые и немного дырявые, но на удивление спасенные от моли. У них есть свой собственный запах, немного затхлый и пыльный, но успокаивающий — запах блеклого солнечного света и прошедшего лета, запечатленный в вязаных крючком розовых и синих, коричневых и оранжевых тонах грубой шерсти.

На скрипучих половицах кое-где стерся лак от слишком большого количества носков, а краска на подоконниках местами облупилась и потрескалась. Плита на кухне очень темпераментна и любит вырубать наполовину кипящую воду внутри старого, помятого медного чайника, а иногда трубы гремят и дрожат во время приема ванны, но нет ни одной детали, ни одного недостатка, который бы я не лелеяла в этом месте. Он совершенен в своем несовершенстве, и я не хотела бы, чтобы было по-другому.

Но моя любимая часть — это палуба. За пределами передней спальни приподнятая деревянная платформа занимает не менее шестисот квадратных футов и, кажется, одновременно подвешена среди деревьев и тянется к воде. В детстве я проводила большую часть времени, растянувшись на ней. Могу закрыть глаза и все еще чувствовать грубое дерево под своим животом, солнце, бьющее мне в спину, когда лежу на животе, переворачивая страницы книги за книгой, недели летних каникул пролетают в ленивом, туманном размытие.

Теперь я стою на кухне, терпеливо ожидая, когда заварится мой чай, пар клубится от старой дедушкиной кружки, и я планирую свой день: во-первых, гитара. Затем — диванное время с новой книгой. Позже, вероятно, около трех, я беззастенчиво планирую вздремнуть. А потом пойду в магазин и заберу продукты, которые забыла купить по дороге сюда. Вечером я приготовлю себе ужин и отдохну перед телевизором. Здесь нет кабельного телевидения или интернета, но есть что-то успокаивающее в выборе DVD из библиотеки коттеджа и укутывании себя одеялом на диване — я обычно выбираю «Крепкий орешек», так как это был любимый дедушкин фильм. Этот человек любил все, что было связано с Брюсом Уиллисом.

Я завариваю себе чай с молоком и щепоткой сахара, по-английски, как говорила Нона, и осторожно несу его вверх по узкой лестнице в одной руке, держа гитару в другой, стараясь не пролить ни капли жидкости по пути. К счастью, палуба частично прикрыта навесом с карниза, так что я могу сидеть там в старом, потрепанном ветром ротанговом кресле с гитарой, уютно прилегающей к верхней части моего бедра, и не промокнуть под дождем.

Он опускается простынями над озером, покрывая поверхность воды миллионами крошечных рябей. По ту сторону озера из другой трубы поднимается столб дыма, но другого дома я не вижу. Там есть кто-то, точно такой же, как я, прячущийся от мира в маленьком теплом коконе; они, вероятно, смотрят на столб дыма, поднимающийся из трубы этой хижины, и тоже пытаются разглядеть здание между мачт деревьев. Здесь так уединенно, что даже приятно сознавать, что там кто-то есть. Не то чтобы у меня была надежда найти их или добраться, если мне понадобится помощь, но все же…

Я перебираю пальцами последовательность аккордов, согревая руки, сшивая мелодию вместе, пытаясь сохранить свой разум настолько пустым, насколько это возможно для человека, но это оказывается трудно. Могу играть без какой-либо реальной концентрации с моей стороны, поэтому последовательность мыслей проходит через голову, одна за другой, и все они требуют моего пристального внимания.

Я не собираюсь заставлять тебя влюбляться в меня, Сильвер. Ты и так уже была вынуждена сделать слишком много. Но не вини меня, если я попытаюсь тебя переубедить.

Слова Алекса прозвучали как обещание. Они казались каким-то предзнаменованием. Он просто так не разбрасывает ложь. Парень уже показал себя решительным человеком, который получает все, что хочет, черт возьми. Явиться ко мне домой после того, как я сказала ему, что наш урок отменяется, и тусоваться с моим отцом, пока я не вернусь домой? Да, это было достаточным доказательством. Но в его глазах читалась стальная воля, направленная прямо на меня и недвусмысленно говорящая, что я дам ему то, что он хочет, когда все будет сказано и сделано. Имеет ли значение, что мне кажется, что это именно то, чего хочу я? Так боюсь этого — собственного желания отдаться ему, хотя я знаю, как опасно даже думать о таком. Я доверяла раньше, а теперь, после того как сильно обожглась. Все мои шрамы — внутренние, но они есть, жестокие и ужасные одновременно. Он их не видит. Не может знать, как глубоко они уходят.

Я слишком сломлена и слишком ущербна. Но никак не могу выкинуть его из головы. Подобно кислороду, связанному в собственной крови, он постоянно присутствующая константа, в которой я не могу себе отказать. Он со мной, слушает и смотрит, как я играю, его темные глаза непостижимы, густые волнистые волосы падают на лицо, мягкий рот изогнут в одну сторону в своей бесящей манере. Даже будучи проекцией моей собственной головы, я не могу понять, о чем он думает, когда прислоняется к перилам палубы под дождем, его поза расслаблена и в то же время напряжена.

После тридцати минут перебора множества ситуаций и возможностей, когда мне удается преодолеть тот вред, который причинили мне Джейк Уивинг и его друзья, и я каким-то образом набралась смелости сказать Алексу, что он мне нравится, я понимаю, что мне только удалось убедить себя, насколько все это было бы невозможно. Не тот результат, на который я надеялась, но, похоже, это правда. Иногда я просыпаюсь, задыхаясь, мокрая от пота и, запутавшись в простынях, пытаюсь побороть эхо насилия, которое уже сказалось на мне. Какое-то время я даже не могла вынести прикосновения мамы или папы без того, чтобы не выпрыгнуть из собственной кожи и не раствориться в приступе панической истерии.

Алекс недостаточно безопасен, чтобы быть подходящим для меня, и я тоже недостаточно цела, чтобы быть подходящей для него. Это все, что нужно.

После обеда я беру продукты, которые мне нужны, благодарная за длинный уик-энд и дополнительный день, который я смогу провести в коттедже. Магазин наживки и снастей сделал выводы из того, что он был единственным магазином в радиусе пяти миль от настоящего озера, и расширился, превратившись в более удобный, чтобы запастись всем необходимым, что требуется большинству отдыхающих, пока они находятся вдали от дома. Я беру немного хлеба, сыра, молока... некоторые ингредиенты, чтобы приготовить макароны, а также продукты для завтрака и закуски. Мерл, владелец магазина, болтает со мной, пока считывает мою карточку и списывает мой платеж; я смеюсь и шучу с ним, помогая загружать товары в бумажный пакет, когда чувствую, что мой мобильный телефон гудит в заднем кармане джинс.

Я никогда не получала сообщения здесь, на озере. Никогда. Однако мне потребовалась секунда, чтобы осознать тот факт, что только что произошло нечто странное. Когда до меня доходит, я вытаскиваю свой телефон и смотрю на экран, пытаясь понять, что вижу.

— Довольно круто, да? Они поставили один из этих замаскированных шестов 5G на склоне холма на другой стороне холма Уитли. Теперь, время от времени, мы получаем звонки, и все сообщения приходят.

— Зачем? — Странное онемение проникает в кончики пальцев, поднимается по рукам, опускается в суставы.

— Маленькая девочка утонула здесь полгода назад, — говорит мне Мерл. — Такой ужас. Ей было всего восемь или девять лет. С тех пор родители постоянно проводят кампанию. Сказали, что это безответственно, что нет никакой возможности позвать на помощь. Они считают, что их дочка выжила бы, если бы они смогли вызвать скорую помощь. Но мне кажется, что они просто пытаются найти кого-то другого, на кого можно было бы свалить всю вину. Они не следили за маленьким ребенком. Девочка не могла соскользнуть под воду и сразу исчезнуть. Ты ведь хорошо плаваешь, правда, Сил?

Я ему не отвечаю.

Я не могу.

Я слишком занята, глядя на видео, которое только что пришло на мой телефон. Не знаю этого номера, его нет в контактах, и я его не узнаю. Там нет ни сообщения, ни имени в самом тексте сообщения. Есть только видео: Алекс сидит с Джейком у края бассейна, держа в руках пиво. Они слишком далеко, чтобы прочесть выражение лица Алекса, но я прекрасно представляю себе это, потому что в воде Кейси и Зен обнажены, их тела освещены огнями бассейна, и они целуются как сумасшедшие.

Черт.

Бл*дь, Алекс.

Я закрываю видео и выхожу из меню «Сообщения», убирая телефон обратно в карман. Мерл все еще болтает о маленькой девочке, которая утонула, и о новом шесте 5G на другой стороне Уитли-Хилл.

— Твой дом достаточно высоко, и если повезет, то связь должна там ловить. Но я бы на это не рассчитывал. Если тебе по какой-то причине понадобится помощь, просто приходи сюда, хорошо? Не важно, сколько будет времени. Я почти всегда не сплю допоздна. Проклятый радикулит не дает мне спать. Я обязательно открою дверь, если ты окажешься в беде, ты же знаешь.

Я натянуто улыбаюсь ему, забирая свои продукты с прилавка. Через его плечо резиновая механическая рыбка, сидящая на деревянной доске, поворачивает голову, смотрит на меня остекленевшими глазами и начинает петь: «Не волнуйся, будь счастлив».

— Тьфу ты, чертова дрянь, — ворчит Мерл. — Никогда не замолкает. Мне нужно вытащить батарейки. — Он отворачивается от меня, отмахиваясь от рыбы, и я использую этот момент, чтобы сбежать. Чувствую, что не могу дышать. У меня глаза щиплет как сумасшедшие. Бл*дь, я даже дышать не могу.

Выйдя на улицу, я бросаю продукты на пассажирское сиденье и снова смотрю видео, Руки трясутся, сердце колотится в груди. Не имею права сердиться. Алекс мне абсолютно ничего не должен. В течение следующих пятнадцати секунд я колеблюсь между гневом и обидой, хотя чувствую себя совершенной дурой.

Я набираю сообщение, прежде чем успеваю остановиться. Не ответ на видео. Сообщение для Алекса

Я: Поздравляю с завоеванием. Зен всегда получает то, что хочет. Рада, что ты хорошо провел ночь.

Почти сразу же появляется пузырь с тремя точками — я вообще не ожидала от него ответа, не говоря уже о том, что так чертовски быстро, но Алекс печатает его. Я сижу, уставившись на экран, и страх сжимает мою грудь, словно кулак.

Три точки внутри пузырька продолжают перемешиваться, сигнализируя, что он все еще печатает, но затем они просто... исчезают. Я мгновенно хватаюсь за голову. Провела весь день, убеждая себя, что никогда не смогу быть с Алексом, и в следующую гребаную секунду я позволяю втянуть себя в это дерьмо, позволяю себе погрузиться в какую-то отвратительную спираль, потому что он мог переспать с Зен или Кейси. Или трахнул их обеих. Боже. Нет. Я содрогаюсь от этой мысли.

Телефон звенит, как раз когда я бросаю его рядом с продуктами на пассажирское сиденье. Сижу очень тихо, пытаясь решить, как мне поступить дальше. Я не должна читать это сообщение. Должна вернуться в хижину и оставить все это позади. Уже достаточно плохо, что я написала ему первая. Должна была проигнорировать видео и, бл*дь, удалить его.

Затем телефон снова звенит.

Чееерт.

Я беру телефон, ненавидя себя за это.

Алекс: Завоевание?

А затем…

Алекс: Где ты сейчас?

Роняю трубку, пораженная этим вопросом. Почему он хочет знать, где я нахожусь? Ему вовсе не обязательно знать, где нахожусь. Я действительно чертова идиотка. Мне не следовало говорить ни слова. Должна была держать рот на замке и притворяться, что мне все равно, даже если мысль о том, что он с кем-то еще, особенно с одной из моих бывших подруг, действительно задела меня на секунду. Итак, я кинула приманку в неловкой манере, от которой будет трудно отговориться.

Не обращай на него внимания, Сильвер. Не отвечай. Лучший способ справиться с этим — просто притвориться, что этого не было.

— Отличный совет, идиотка, — ворчу я на себя. — Ты отлично притворяешься, да? Это твой конек.

Я хмуро смотрю на экран, несколько коротких слов, которые Алекс послал мне, пылают там черными буквами, и не могу придумать, что еще можно сделать. Я веду машину всю дорогу до хижины, проклиная себя. Когда я проверяю свой телефон, припарковавшись на подъездной дорожке, вижу в верхнем левом углу экрана значок отсутствия сигнала, и испытываю огромное облегчение. Но даже я знаю, что глупо испытывать облегчение, когда не могу прятаться от него вечно. Этот уик-энд может быть на день длиннее, но до вторника не так уж далеко. Мне все равно придется встретиться с Алексом в школе. Я удаляю видео вместе с текстом, чтобы больше не мучить себя этим.

Глава 17.

«Я не монстр, хотя иногда работаю на монстров».

Я запихиваю попкорн в рот, не отрывая глаз от экрана телевизора. Могу процитировать этот фильм слово в слово, но мне все равно нравится смотреть его с включенными субтитрами. Большое открытие Саймона то, что у него действительно есть душа, но это не располагает его ко мне, когда я потягиваю диетическую колу, зарываясь пальцами ног под подушку в конце дивана.

Я моргаю и вижу Алекса, сидящего на краю шезлонга, пристально смотрящего на Кейси и Зен, когда они трутся своими обнаженными, влажными телами друг о друга. По-видимому, пока еще небезопасно закрывать глаза, даже на микросекунду. Я пытаюсь затеряться во взрывном действии, происходящем на экране. Это нелегко, но через некоторое время я достаточно окоченела и согрелась у огня, и начинаю засыпать.

Много позже, вздрогнув, я прихожу в себя, понимая, что меня что-то разбудило. Гостиная заполнена звуками статики, а DVD выключился в конце фильма. Все молчит. Стук дождя по наклонной крыше даже не слышен, и мне кажется, что в ушах у меня звенит от напряженной тишины.

Что-то здесь не так. Что-то…

Снаружи раздается громкий хлопок, звук закрываемой дверцы машины.

Я вскакиваю с дивана, мое сердцебиение взлетает до небес. Здесь кто-то есть. Здесь кто-то есть, черт возьми. Мой пульс стучит в висках, когда я бегу на кухню, не зная, что именно планирую делать, когда доберусь туда. Черт, черт, черт. Папа сказал бы мне, если бы он собирался приехать на озеро. Мама никогда сюда не приезжает, и точка. Она слишком занята, чтобы сделать перерыв и отправиться в путь. Маловероятно, что кто-то стал бы спускаться по узкой подъездной дорожке длиной в две мили, с деревьями теснящимися по обе стороны утоптанной грунтовой дороги, если бы они заблудились и искали один из домиков Airbnb (прим.ред. сайт для поиска частного жилья по всему миру), расположенных по другую сторону озера.

Нет, чтобы оказаться в этой конкретной хижине, вы должны знать, что она здесь, и вы должны искать ее специально.

Я чувствую, что меня сейчас вырвет.

Поспешив обратно в гостиную, хватаю телефон с дивана, дрожа, открываю экран и… черт! Нет сигнала. Что же мне теперь делать? Что делать, что делать, что делать, что делать?

Успокойся, черт возьми, Сильвер. Просто успокойся, черт возьми, прямо сейчас. Так всегда умирают люди в фильмах ужасов. Они паникуют. Теряют разум, и в конечном итоге принимают глупые решения, а потом оказываются чертовски мертвыми. Не паниковать.

Но легче сказать, чем сделать. Мои мысли путаются, когда я снова бегу на кухню и ищу что-нибудь, чем могу вооружиться. Молоток для отбивания мяса? Нет. Сито для макарон? Черт возьми, нет. Шампур? Ррррр, нет. Нож! Да, точно, нож. Я рывком открываю ящик со столовыми приборами, отчаянно пытаясь найти лезвие, которое не было бы тупым и покрытым ржавчиной, но прошло уже десять лет с тех пор, как мы устраивали здесь барбекю. Каждым из них невозможно даже лопнуть гребаный воздушный шар…

Бах!

БАХ, БАХ, БАХ.

Чееерт.

У меня звенит в ушах. После многих лет, проведенных в хижине и совершенно не боявшись этого места, мне приходит в голову мысль, что приехать сюда одной было непростительно глупо с моей стороны.

Мама и папа привыкли не проверять меня, когда я здесь. Они не ждут моего возвращения до вечера понедельника. Два дня. Насколько сильно может разложиться тело за сорок восемь часов? Неужели они найдут меня искалеченной и разорванной на куски, когда наконец приедут сюда, чтобы узнать, что со мной случилось?

Огромная тяжесть сдавливает грудь, мешая дышать. Я хватаю нож, любой нож, и на цыпочках иду к входной двери, осознавая, с ужасом посылая ударную волну адреналина через мое тело, что я не заперла эту чертову дверь.

Чертова идиотка, Сильвер! ЧЕРТОВА ИДИОТКА!

Я уже в двух футах от двери, когда половица под моими ногами скрипит.

— Сильвер.

Голос по ту сторону двери не задает вопроса, спрашивая, здесь ли я. Это всего лишь заявление. Декларация. Она принадлежит Алексу Моретти.

Я приваливаюсь к дереву, мое сердце тяжело и болезненно бьется под ребрами. Похоже, осознание того, кто это, не помогло; я даже не могу решить, хорошо это или плохо. Задыхаюсь, когда говорю, хотя почти не двигаюсь.

— Какого... черта ты здесь делаешь?

— Открой дверь.

— Нет!

— Открой дверь, Сильвер. Сейчас два часа ночи. Я замерз.

У меня отвисает челюсть. И действительно, когда я смотрю вниз на Микки, его непропорциональные руки подтверждают, что уже почти десять минут третьего.

— Какого хрена ты здесь делаешь в два часа ночи, Алекс? Ты что, совсем спятил?

— Возможно. Открой дверь.

Я сглатываю, и металлический привкус страха наполняет мой рот. Не боюсь, что он здесь, но моя реакция «бороться или убежать» все еще занимает секунду, чтобы охладить разум.

— Иди домой, ладно? Это не нормально.

Тишина снова звенит у меня в ушах как колокол.

— Ладно. Я пойду сяду в машину. Подожду пять минут, прежде чем уеду. Возьми паузу. Если ты действительно хочешь, чтобы я ушел, то оставайся внутри. Если ты хочешь поговорить, тогда выходи.

— Я не собираюсь выходить, Алекс. Да ты просто с ума сошел!

— Как я и сказал: я подожду пять минут.

Слышу, как он уходит, шаги удаляются от двери и спускаются по ступенькам, ведущим к крыльцу хижины. Через секунду снова хлопает дверца машины.

Чертов псих.

Зачем он это сделал?

Зачем ему понадобилось ехать сюда посреди ночи?

Это был плохой ход с его стороны. Глупый ход.

Я убью его на хрен. Папа уже не будет так дружелюбен с ним, когда узнает, что он пришел сюда и напугал меня до смерти.

Еще минута.

Но я не могу сказать об этом папе. Если это сделаю, мне также придется сказать ему, что я была здесь одна, и тогда он никогда больше не позволит мне сюда приехать.

Еще минута.

Двигатель снаружи оживает и набирает обороты. Свет льется через окно гостиной, отбрасывая тени, которые взбираются по стенам.

Дерьмо.

Я даже не решила, что сделаю. Действую не задумываясь, распахиваю дверь хижины и босиком вылетаю в ночь. Алекс сидит на водительском сиденье старого Камаро, положив руки на руль. Его глаза впиваются в меня, когда я бросаюсь к нему; он остается бесстрастным, когда наклоняюсь к машине, поднимаю кулак и бью им в окно со стороны водителя. Боль взрывается в моей руке, острая и захватывающая дух, звезды сверкают, вспыхивая перед моими глазами.

— Да пошел ты, Алекс Моретти! — Я разворачиваюсь, грязь хлюпает между пальцами ног, встряхиваю рукой, отходя от машины. Черт, это очень, очень больно. Я прижимаю руку к груди, держа ее там, ожидая, когда боль утихнет, но она только усиливается. Дверца машины открывается и снова закрывается. Алекс не произносит ни слова, и это едва ли не самая неприятная часть всего происходящего. Он даже не спрашивает, все ли со мной в порядке.

— Ты знаешь, — шиплю я. — Ты же знаешь, что произошло. Ты знаешь... что они сделали. Ты знаешь, как чертовски страшно было... для меня, когда кто-то приехал сюда... в темноте, когда я была здесь одна…

Я плачу, и не знаю, потому ли это, что моя рука так сильно болит, или потому, что все еще дрожу от страха и паники, что могло бы случиться со мной. Вскоре я уже всхлипываю и не могу сдержаться. Напрягаю дыхание, стараясь не упасть в обморок. Чувствую, как соскальзываю, тону, кувыркаюсь, погружаюсь в какое-то разбитое безумие, которому никогда раньше не позволяла себе поддаваться. Даже после того, как это случилось. Даже когда мои друзья отвернулись от меня, и я обнаружила, что меня избегают…

Я ломаюсь.

Я раскалываюсь на части.

И вот я разбита вдребезги.

Алекс прямо передо мной. Он протягивает руки, темные глаза спокойны и тверды.

— Va bene. Va bene. Respira, Argento. Respira. Shhhh. (пер. итал. «Тише. Тише. Дыши, Сильвер. Дыши. Шшш.»)

Мне хочется ударить его кулаком в лицо, точно так же, как я ударила в окно его машины. Вместо этого, когда он делает медленный, очевидный шаг ко мне, то падаю в объятия и рыдаю на его груди. Руки крепко обнимают меня, и впервые с той ночи в ванной в доме Леона Уикмана я плачу, когда меня обнимают. Запах стирального порошка, сосновых иголок и Алекса ревет в моей голове, когда я делаю вдох за вдохом. Мои руки сжимают его футболку, сильно натягивая ткань, но он не отталкивает меня. Даже когда я отпустила и ударила сжатым кулаком по его груди. Или еще пять или шесть раз, когда била его изо всех сил.

— Шшшшш. Все нормально. Дыши, Сильвер. Дыши. Все хорошо. Я держу тебя.

Он не должен был... он не должен держать меня. Все это не имеет к нему никакого отношения, и все же я никак не могу освободиться от него. Это чертовски больно. Боже, я знала, что это так, знала, что это было там, разъедая меня, но так эффективно дистанцировалась от боли, что даже не представляла, насколько это будет подавляюще, когда она наконец одолеет меня.

Я теряю себя на долгое время, и Алекс не колеблется. Он стоит твердо, прижимая меня к себе, шепчет мне на английском и итальянском, а вышедшие из-под контроля эмоции постепенно отступают. После того, что кажется целой жизнью, на меня наваливается тупое, оцепенелое спокойствие, и я начинаю чувствовать себя глупо.

Ноги дрожат, я отталкиваю его, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

— Мне очень жаль. Боже, прости меня. Я думаю... возможно, я слишком бурно отреагировала. — Стараюсь не застонать, когда замечаю, что передняя часть его серой футболки промокла, и на ней проступает уникальный Роршаховский узор (прим.перев. Тест Роршаха — психодиагностический тест для исследования личности. Известен также под названием «Пятна Роршаха». Это один из тестов, применяемых для исследования психики и её нарушений. Испытуемому предлагается дать интерпретацию десяти симметричных относительно вертикальной оси чернильных клякс) моего горя. Глаза Алекса больше не спокойны. Они горят, пылают, мышцы на его челюсти сердито подпрыгивают, когда он смотрит на меня сверху вниз.

— Не надо, не делай этого, — рычит он. — Это я прошу прощения, Сильвер. Я, бл*дь ... — он вцепляется кулаками в волосы и тянет, прижав локти к ушам. У него такой вид, будто он сам вот-вот врежется в окно машины. — Я наделал много глупостей, но никогда еще не был так чертовски глуп, — бормочет он. — Даже не подумал, что случится, если я просто появлюсь на пороге. Конечно, ты испугалась. Я тебя до смерти напугал. Чертов идиот.

При любых других обстоятельствах я бы с ним согласилась, но он так явно зол на себя, что не чувствую в этом необходимости. И все же мне нечего сказать, потому что он действительно напугал меня…

Алекс проводит рукой по лицу, резко вдыхая воздух. Когда он смотрит на меня, я понимаю, что это первый настоящий признак истинных, правильных эмоций, которые когда-либо видела на нем. Он выглядит так, как будто вот-вот сорвется.

— Мне очень жаль, Сильвер. Я просто гребаный идиот. Не хотел напугать тебя.

Я чувствую себя маленькой. Уязвимой. Честно говоря, мне немного стыдно за такой эпический срыв.

— Все нормально, — шепчу я.

Он качает головой, прикусывая нижнюю губу изнутри.

— Это не... это не нормально. Ничего из этого не нормально. Тебе позволено так говорить.

Я могу только вздохнуть, внезапно обессиленная, опустошенная до самых корней своей души.

— Как ты вообще узнал, где меня искать? — Спрашиваю я. Похоже, сейчас это единственный уместный вопрос.

Он смотрит вдаль, в темноту, на простор тенистых деревьев, и его брови недовольно хмурятся.

— Холлидей, — напряженно говорит он.

— Холлидей? — Острая боль пронзает мою грудь. Какого хрена? Вполне логично, что он разговаривал с Холлидей, поскольку она была на том видео, такая же голая и такая же пьяная, как Кейси и Зен. Но мне кажется неправильным, что она говорит обо мне с Алексом. Из всех девушек Холлидей была единственной, кто не поставил своей единственной целью превратить мою жизнь в сущий ад. Это заставляет меня чувствовать себя неловко, неуютно в моей собственной шкуре. Алекс должен был видеть выражение моего лица.

— Она работает в Роквелл. Баре, где я работаю. Твой брат тусуется с ее братом или что-то типо того? Он сказал ей, что ты здесь. Она дала мне этот адрес.

Холлидей работает в баре? Она выглядит зрелой для своего возраста, но никак не может сойти за двадцатиоднолетнюю. Это не имеет смысла.

— Слушай, я действительно облажался. Мне не следовало приходить сюда. Мне следовало подождать, пока ты не вернешься домой. Но ты не отвечала на мои сообщения. Я хотел сказать тебе… — он проводит языком по зубам и снова качает головой. Отсюда я чувствую его разочарование. Минуту назад он обнимал меня, успокаивал, гладил по спине, по волосам, но теперь между нами разверзлась пропасть, и он не знает, что с собой делать. — Твою мать! — он кричит, и это слово эхом разносится по лесу. — Мне пора, — говорит он. — Это была огромная гребаная ошибка.

— Теперь ты здесь. — Я шмыгаю носом, натягивая рукава толстовки на руки от холода. — Скажи то, ради чего ты сюда пришел.

Он фыркает. Похоже, Алекс борется с самим собой, пытаясь понять, что же ему делать дальше. Хочет ли он говорить то, что хотел сказать.

— Я просто... понял после твоего сообщения, что ты видела это видео. Джейкоб разослал его всем в Роли. Он почему-то думает, что это чертовски весело. Кейси даже не выглядит обеспокоенной…

— Она не будет. Кейси использует свое тело как оружие. Она раздевается при каждом удобном случае. Наверное, она велела Джейкобу прислать его мне.

— Полный п*здец, — шепчет Алекс. — Слушай. Я знаю, что это выглядело плохо.

— Похоже, ты отлично проводишь время, заводишь новых друзей. Почему меня это должно волновать? — Боже, я совсем завралась.

Алекс бросает на меня взгляд, который говорит то же самое.

— Кому ты сейчас врешь, Сильвер? Потому что ты никого не обманешь.

— Кому? — Я указываю на открытый лес, окружающий нас, и слабо смеюсь. — Здесь нет никого, кроме птиц.

— Ты меня не обманешь, — уточняет он каменным голосом. — И ты не обманешь себя. — Он потирает затылок и морщится. — Ты еще не устала от всего этого, Argento?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Ммм да уж, ложь просто продолжает изливаться.

Алекс с несчастным видом пыхтит себе под нос.

— Окей. Ну... давай на чистоту. Я не часто западаю на девушек. Обычно не провожу свои дни, злясь на себя, потому что не могу перестать думать о ком-то. Я могу с уверенностью сказать, что мне никогда по-настоящему не было дела ни до кого, кроме моего младшего брата…

— Не знаю, хорошо ли это признавать.

— Просто перестань. Перестань прятаться от сложных вещей. Я ни хрена не прячусь. Уже нет. Если ты не можешь быть настоящей хоть на секунду, то я сделаю это для нас обоих. Сейчас моя жизнь — это гребаный бардак. У меня столько всего происходит, и я изо всех сил стараюсь забыть, что ты вообще существуешь, но я не могу, понимаешь? Ты мне нравишься. Я беспокоюсь о тебе. Мне небезразлично, что ты, вероятно, думаешь, что я переспал с одной из этих тупых сучек на той вечеринке, когда этого не делал, когда я ушел, испытывая отвращение к тому, как жалко они себя вели. И я знаю, что ты не хочешь слышать ничего из этого дерьма. Твоя жизнь тоже не сахар. Но я вижу тебя, Сильвер. Я вижу, как ты смотришь на меня, и чувствую в тебе желание. Эта игра вокруг да около, хождение на цыпочках вокруг правды — это просто чертовски... это чертовски бессмысленно. Я тебе тоже нравлюсь. Ты тоже заботишься обо мне. Еще не знаешь почему, но я могу тебе показать. Я — это риск, представляющий опасность. Я ни хрена не безопасная ставка по чьим-то стандартам. Но могу быть тебе полезен, если ты мне позволишь. По крайней мере, я думаю, что могу. Ты первый гребаный человек в этом мире, который когда-либо заставлял меня хотеть попробовать. И... — у него кончается запал. Мышца снова тикает на его челюсти. Он пытается обуздать огонь, который, кажется, загорелся в нем, и ему трудно это сделать.

А я тем временем с трудом стою на месте, слушая слова, которые он говорит. Это не так просто для меня. Прошло уже много времени с тех пор, как со мной так разговаривали — как кто-то говорил мне правду, и ждал от меня взаимности.

Я открываю рот, и Алекс замирает. Его глаза слегка прищурены, ноздри раздуты, руки сложены в кулаки по бокам. Он ждет, что я буду отрицать все, что только что было сказано, отметать все это в сторону, и готов и ждет этого. Алекс не позволит мне легко отделаться.

— Ты мне действительно нравишься, — тихо говорю я. — Я просто… не имеет значения, нравишься ли ты мне, Алекс. Я могу лежать в постели и думать о тебе все, что захочу. Могу смотреть на тебя, и могу себе представить... — Черт. Это слишком тяжело. Я даже слов не нахожу.

Его грудь быстро поднимается и опускается, сухожилия на шее напрягаются.

— И что ты себе представляешь?

— Алекс, пожалуйста…

— Ты не чертов трус, Сильвер. Я знаю, что это не так. Ты доказываешь это каждый день, когда появляешься в этой школе. Что ты представляешь?

— Я… — делаю глубокий вдох. Все это такой беспорядок. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. — Целую тебя, — шепчу я. — Твой рот на моем. Твои руки на мне. Кладу голову тебе на грудь, слушаю биение твоего сердца…

У него вырывается резкий, болезненный звук.

— Сильвер…

— Я представляю, что мы вместе. Представляю, что ты принадлежишь только мне, что ты мой. Так легко представить себе, как ты идешь по коридору в Роли с моей рукой в твоей, потому что я знаю, что это будет легко. Это было бы намного лучше, черт возьми, потому что больше не буду одна. Я могу влюбиться в тебя, Алекс. Могу представить, как я это делаю. — Я киваю, стараясь не спотыкаться на этих правдивых словах. — Это не займет много времени. Но я не могу этого допустить.

Алекс застыл, как статуя Давида. Похоже, он просто ошарашен тем, что я только что сказала. Может быть, я зашла слишком далеко, была слишком честна, сказала слишком много? Парни в возрасте Алекса не говорят о том, что влюбляются. Они говорят, что вы «видитесь друг с другом» или «общаетесь», чтобы даже не называть вас своей девушкой.

Но он делает медленный, осторожный шаг вперед, и от него исходит жар, как от печи.

— Почему нет? — спрашивает он. — Я недостаточно хорош?

— Нет! Конечно же, нет! Боже, Алекс. Я хочу тебя. Я хочу все это! Хочу, чтобы ты прикасался ко мне. Хочу, чтобы ты поцеловал меня больше, чем когда-либо чего-либо хотела.

— Тогда просто сдайся, Сильвер! Перестань, бл*дь, так сильно бороться.

— Я не борюсь!

— Да, это так. Ты делала это с того самого момента, как мы встретились. Еще до того, как мы встретились! — Он пыхтит себе под нос. — Боролась с трудными вещами. Неправильными вещами. Но перестань бороться со мной. Я не являюсь ни тем, ни другим. Просто... доверься мне.

Я так близка к слезам.

— Я не знаю, как это сделать, Алекс. — Если сейчас хотя бы вздохну, то развалюсь на куски, а я этого отчаянно не хочу.

Он подходит ближе ко мне. Холодный ветер проносится по поляне между хижиной и озером, и его волнистые темные волосы падают на лицо. Они кружатся вокруг его головы, как вихрь, и я в миллионный раз поражаюсь, что он не может быть настоящим. Эта темная, измученная душа, покрытая таким количеством чернил, стоящая передо мной, не из тех существ, которые могут найти свой путь в мою жизнь и каким-то образом сделать ее лучше. Он был создан для других вещей.

Волк и роза — дикие и необузданные, прекрасные и нежные. Дихотомия, лучше которой не найдешь. Я впервые осознаю, что чернила на тыльной стороне руки Алекса действительно являются точным его изображением. Смотрю на них, пока он медленно поднимает руку, а потом осторожно проводит большими пальцами по моим скулам, баюкая мое лицо так благоговейно, что мне кажется, он боится, что я могу разбиться.

Его голос полон эмоций, когда он выдыхает свои следующие слова.

— Я тебе обещаю. Тебе даже не придется пытаться, Argento. Я сделаю это так же легко, как дышать. — Он движется с бесконечным терпением, медленно, давая мне все возможности убежать. Каким-то образом, несмотря на то что мое сердце трепещет в груди, как раненая птица, я остаюсь приросшей к земле босыми ногами, а он тянется мне навстречу, поднимает мое лицо и целует меня.

Меня целовали и раньше, но не так, как сейчас. Не так, как будто это что-то значит. Не так, как будто это обещание. Все начинается медленно, неуверенно, мягко, но я чувствую в нем волнение. Знаю, что он хочет завладеть мной, но сдерживается. Он терпелив, и я... я начинаю чувствовать, что разломанные части внутри меня постепенно начинают болеть немного меньше. Его пальцы впутываются в мои волосы, когда медленно открывает мой рот.

В тот момент, когда влажный жар его языка касается моих губ, во мне что-то вспыхивает — зарождается огонь, который, как я уже знаю, выйдет из-под контроля, если дать ему хотя бы полшанса. Вся горю, съеденная заживо страхом и потребностью, когда он притягивает меня к себе, крепко прижимая к своей груди. Его вкус наполняет меня, прохладный и свежий, как мята.

Я сама удивляюсь, когда поднимаю руку и кладу ему на затылок, притягивая вниз, чтобы он мог поцеловать меня сильнее. Может быть, сейчас что-то доказываю себе, встречаясь с ним на полпути, осмеливаясь просунуть свой язык ему в рот. Я могу это сделать. Хочу этого больше, чем все, что когда-либо хотела прежде. Прижимаюсь к нему, такая маленькая, словно кусочек головоломки встает на свое место, и в одно ослепительно быстрое мгновение я начинаю верить в это. Верить в него. В нас. Что мы можем быть вместе, без страха, который гноится во мне как яд, разрушающий все в промежутке между ударами сердца.

Я этого не знала, но уже давно ждала его.

Когда Алекс отстраняется, его дыхание прерывистое, глаза широко раскрыты, зрачки расширены, превращая его радужки почти в черные.

— Ну вот и все, Argento. Решение уже принято. Ты моя, а я твой. И вся школа Роли узнает об этом к пяти минутам девятого утром во вторник.

Глава 18.

«Просыпайся, Воробушек. Я приготовила тебе что-то хорошее. Алессандро, любовь моя, открой глазки».

Меня будит запах карамелизированного сахара и мамин голос. На какое-то дремотное, блаженное мгновение мне шесть лет, и моя мать гладит перышком у меня по переносице, заставляя меня извиваться, когда я выныриваю из своих грез. Она всегда так делала, хотя и знала, что это выводит меня из себя и мне чертовски щекотно. Я потираю лицо, почесываю нос, медленно открываю глаза и вижу пышно распустившиеся розы, обвитые виноградными лозами, вокруг моей руки, и все это возвращается обратно. Одиннадцать лет, врываясь, давят на меня, проигрывая величайшие хиты моей жизни, которые до вчерашнего вечера были не так уж чертовски хороши.

Прошлой ночью я не обратил особого внимания на хижину, когда Сильвер проводила меня в маленькую спальню на первом этаже, где стояла кровать с простынями с Халком. Комната Макса, сказала она мне. Оказывается, ее брат — ровесник Бена. Теперь я встаю, натягиваю джинсы и просовываю руки в футболку, замечая, что это утро — первое за долгое время, когда не просыпаюсь с окоченевшей шеей на диване в трейлере.

Там есть спальня. Я мог бы пользоваться кроватью, но почему-то лезть в нее кажется неправильным. Три года спал на двухдюймовом матрасе в переделанном подвале Гэри. Он специально позаботился о том, чтобы мне было неудобно, и поэтому я старался привыкнуть к холоду и боли в костях, когда просыпался, как долбаный ублюдок. Теперь, когда у меня нет причин плохо обращаться со своим телом и подвергать его таким неудобным условиям... я не знаю. Трудно перестать говорить Гэри «пошел ты», даже если этот ублюдок мертв.

Судя по тому, как солнце вливается в окна, уже наполовину поднявшись в небо, сейчас должно быть около одиннадцати. При дневном свете все выглядит совсем по-другому. Я бреду по узкому коридору, выхожу в гостиную и через дверной проем замечаю Сильвер, стоящей на кухне перед плитой и что-то интенсивно помешивающую. Она еще не заметила меня, и я улучаю момент, чтобы понаблюдать за ней. У нее распущены волосы. Я никогда не видел их в таком виде раньше. Свет падает на них, высвечивая отдельные пряди меда и золота, и я вспоминаю, как хорошо было зарыться руками в их толщу прошлой ночью. Чертовски хорошо.

На ней маленькие синие шорты с завязанными бантиками лентами по обеим сторонам ног и белая футболка, такая большая, что она сползает с нее, обнажая одно плечо. Она напевает, готовя еду, и я узнаю эту песню. Это «Вена» Билли Джоэла. Так чертовски странно. Странно, что она вообще об этом знает. Я не хочу пугать ее, поэтому прочищаю горло и тяжело иду через гостиную, чтобы убедиться, что она знает, что я иду.

Она замолкает на секунду, но потом продолжает свое движение, помешивая что-то в сковороде.

Боже, она совсем другая. Я не могу вынести, как она чертовски красива. Это сводит меня с ума. Я даже не скрываю, что пристально смотрю на нее. Никогда не буду скрывать, что она очаровывает меня, никогда больше.

— Доброе утро. — Я слышу насмешку в своем тоне, когда прислоняюсь к косяку кухонной двери. Это неудивительно, поскольку меня очень развлекает то, как сегодня все началось — мы вдвоем, вместе, в глуши, одни. Чертовски странное ощущение.

Кроме прошлой ночи, мы никогда не были наедине. Вокруг всегда было много людей. Другие студенты. Учитель. Отец Сильвер. А сейчас, здесь есть только я. Только она. Она медленно поворачивается ко мне, и я едва могу дождаться, когда увижу ее лицо. Боже, я превращаюсь в такого гребаного влюбленного щенка, что меня чуть не тошнит. Если бы Монти услышал меня сейчас, он бы засунул руку между моих гребаных ног, крепко схватил и сжал, просто чтобы убедиться, что мои яйца все еще висят там.

На ней нет никакой косметики. Глаза блестят и полны нервозности, но безрассудная ухмылка, которую бросает мне, говорит мне, что сегодня она не собирается преклонять колени перед своими собственными опасениями.

— Я делаю французские тосты и английский крем, — сообщает она мне. — Хотя ты, наверное, любитель яичницы с беконом. Зачеркни это. Ты, наверное, на завтрак израсходовал кварту моторного масла, не так ли?

Я улыбаюсь, проводя рукой по волосам, пытаясь заставить их лежать ровно. Знаю, что этого не будет, никогда не будет, но попробовать стоит. Судя по кривой улыбке и приподнятым бровям, Сильвер не слишком уверена насчет моего сумасшедшего вида после сна. Она тычет венчиком в мою сторону.

— Ты можешь поесть, но потом тебе нужно будет уехать. Мои родители взбесятся, если найдут здесь парня.

Я стараюсь не обращать внимания на то, что на ней нет лифчика, а ее соски торчат из-под футболки, но я же парень, так что это практически невозможно. Однако мое бесстрастное лицо не имеет себе равных.

— Достаточно справедливо, — говорю я ей.

Она выглядит смущенной.

— Достаточно справедливо?

— Да. Я планирую занять большую часть твоего свободного времени, Сильвер. Не хочу, чтобы твои родители были готовы проткнуть меня вилами в первый же день.

— Я подумала, что ты мог бы немного поспорить.

Я одариваю ее дьявольской ухмылкой. Обалдеть, как легко к ней приспосабливаться. Пройдя на кухню, приближаюсь к ней, стараясь скрыть свои мысли. Тем не менее, я осторожен, когда кладу руки на ее бедра.

— Ты хочешь, чтобы я поспорил? Ты получишь это. Я никуда не собираюсь уезжать. Я останусь здесь с тобой до вечера понедельника. А когда мы вернемся в Роли, то собираюсь похитить тебя, и ты будешь спать у меня. Я оставляю тебя себе, Сильвер. Никогда не выпущу тебя из своего гребаного поля зрения. Не утруждай себя спорами. Ты только зря потратишь свое дыхание.

Она смотрит на меня рассеянным взглядом, слегка приоткрыв губы. Ни один из нас не прокомментировал тот факт, что венчик, который она все еще держит в руке, капает какой-то желтой жидкостью на потрескавшийся линолеум пола.

— Уххх. Ладно, — говорит она на выдохе. — Хорошо.

Теперь моя очередь повторить ее слова.

— Хорошо?

Быстрый кивок.

— Конечно. Я имею в виду... — она пожимает плечами. — То, чего не знают мои родители, их не убьет. И мой отец почему-то полюбил тебя, хотя ты и появился в доме без приглашения.

Я медленно наклоняюсь и целую ее. Это самый легкий вид поцелуя, самый слабый намек на него, наши губы почти не соприкасаются, но он, кажется, оказывает на Сильвер дикий эффект. Ее глаза танцуют, живые и лихорадочные.

— Похоже, у меня дурная привычка появляться без приглашения, — говорю я.

— Ты теперь обращаешься со мной, как с фарфоровой куклой? — спрашивает она. — Ты можешь поцеловать меня как следует. Я не сломаюсь из-за поцелуя.

Я легко провожу кончиком указательного пальца по ее лбу, вниз по переносице, по выпуклости губ, а затем провожу пальцем под подбородком и вниз по шее, пока не достигаю ключицы. Хотел прикоснуться к ней так много гребаных раз. Она стоит неподвижно, терпеливая, может быть, немного напряженная, пока я провожу подушечкой пальца по маленькой впадинке у основания ее шеи. Отдергиваю свою руку.

— Есть люди, которые специально отравляют себя, — говорю я ей. — Небольшими дозами, каждый день.

Она быстра — ей не нужно объяснять, как эта информация относится к нашей ситуации.

— Ты думаешь, что я выработаю привыкание к тебе? Если ты будешь давать маленькие кусочки себя? Ты не яд.

Я киваю, облизывая нижнюю губу, мои глаза жадно блуждают по ее лицу.

— Да. Яд. И да. Я убежденный сторонник слишком многого, слишком быстро. Это всегда было моим образом действий, но я готов развивать железную волю и терпении, чтобы убедиться, что я не испорчу все это.

Сильвер выгибает бровь, глядя на меня, и я отражаю выражение ее лица, заставляя ее улыбнуться.

Черт. Меня. Дери.

Я заставил ее улыбнуться.

Это первый раз, когда я вызываю в ней что-то, кроме злости, и прилив эмоций от того, как она поворачивается ко мне с такой улыбкой, как будто я чертовски этого заслуживаю или что-то в этом роде, ощущается как удар под дых. Боже, как же я когда-нибудь буду достоин этой девушки? Понятия не имею, но я собираюсь выяснить это, даже если это убьет меня.

— Мне приснился сон, — тихо говорит она. Это застенчивое признание, которое выглядит чертовски мило. — Мне снилось, что мы где-то в теплом месте. Вместе. На солнце.

— Мне очень жаль. Солнце? Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Ха-ха, — сухо говорит она. — Я думаю, это были Гавайи. Мы купались в океане, и все твои татуировки смыло водой.

У меня в груди что-то странно сжалось. Не знаю, то ли потому, что ей приснилась такая странная вещь, то ли потому, что ей приснился я, и точка. В основном появляюсь только в кошмарах.

— Это твой тонкий способ сказать мне, что ты хочешь, чтобы я прошел через сотню трудных, невероятно болезненных часов удаления татуировки, Dolcezza (перев. итал. – Сладость)?

Сильвер закатывает глаза.

— Я еще не закончила. Мне снилось, что они все упали в воду, но потом они перешли на меня. И все они были в неправильных местах.

Я втягиваю нижнюю губу сквозь зубы, накрывая ладонями лицо Сильвер и закрывая ей глаза.

— Хм. Я не уверен, что куча татуировок на лице тебе подойдет.

Она сдерживает застенчивую улыбку, берет меня за запястья, венчик размазывает желтое тесто по моей руке, и отдергивает мои руки.

— Я… — начинает она. Хотя, похоже, она не может закончить.

— Ты что?

— Я задавалась вопросом об остальных. Твоих татуировках. Сколько их у тебя? Они все что-то значат для тебя? Где они? — Она замолкает, на ее щеках появляются два красных пятна. Она чертовски нелепа и очаровательна, когда стесняется.

Наклонившись к ней, не в силах сопротивляться шансу заставить этот румянец распространиться немного дальше, я снова легко касаюсь ее губ своими.

— Ты просишь провести экскурсию по моему телу, Сильвер Париси? Потому что я с радостью тебе помогу.

Изменения в ее теле очень заметны. Ее спина выпрямляется, руки крепче сжимают мои запястья. Отличная работа, придурок. Ты ее просто напугал.

— Я просто дразню, — тихо говорю я, слегка касаясь кончика ее носа своим. — Вовсе не предлагаю раздеться догола и бегать по хижине как животные.

Ее глаза похожи на зеркала, когда она смотрит на меня, бледно-голубые, почти серебряные.

— Я вовсе не расстроена. Я... бы хотела экскурсию. Пока аттракционы не являются обязательными. — Похоже, она очень довольна своим эвфемизмом.

— О. Значит, ты умник? Буду знать. — Я выхватываю у нее венчик и швыряю его в раковину позади нее, притягивая ее ближе ко мне. Наши тела прижаты друг к другу, и я трачу секунды, пытаясь понять, должен ли попытаться повернуться так, чтобы скрыть тот факт, что у меня бушующий стояк, но у меня не остается времени. Сильвер чувствует это — она должна была почувствовать. Он впивается в ее бедро как стальная дубинка. Я ожидаю, что она взбесится, по крайней мере, станет немного странной, но она этого не делает. Вместо этого она одаривает меня слегка шокированной открытой улыбкой, выгибая бровь.

— Если я умник, то тебя, должно быть, возбуждают довольно странные вещи, — беззаботно говорит она.

— Ты и половины не знаешь. — Я собираю ее волосы в свои руки, наслаждаясь их тяжестью и ощущением, когда откидываю их назад на ее плечи и обнажаю шею. Там, где речь идет о физическом контакте с Сильвер, есть линия на песке; я сам ее проложил, так что знаю, как далеко идти и когда отступать. Целовать ее шею — это определенно не по правилам, но позволяю себе одно медленное, осторожное прикосновение губ к фарфоровой коже ее шеи. Только один... и этого достаточно. Точно такие же красные пятна выросли на щеках Сильвер, но я больше не думаю, что они вызваны смущением.

— Я покажу тебе свои татуировки, и ты сможешь оценить каждую из них, — говорю я ей. — Но думаю, что нам придется заглянуть в ту закусочную, которую я заметил по дороге сюда, чтобы захватить еще немного еды, Dolcezza.

Она хмуро смотрит на меня. Я не знаю, заметила ли она, но ее руки добрались до моей груди, ладони покоятся там, и от этого прикосновения мне чертовски хочется петь. Сильвер наклоняет голову набок и спрашивает:

— Зачем?

— Потому что французский тост, который ты готовила, уже горит, — отвечаю я.

Она чуть не подпрыгивает на фут, когда резко поворачивается и бросается к плите, громко ругаясь как матрос.

— Твою мать! Черт, черт, черт, черт, черт, черт! Деееерьмо, нееееет... — Она выключает конфорку, отодвигает сковородку, а затем начинает бить по пылающим, почерневшим кусочкам французского тоста кухонным полотенцем. Не очень хорошая идея. Я вмешиваюсь, поднимаю ее за талию и сажаю за кухонный стол, затем беру у нее полотенце и использую его, чтобы поднять сковороду за ручку. Все это идет в раковину. Я открываю кран, заливая содержимое сковороды водой, и мини-пожар тут же гаснет.

Сильвер стоит рядом со мной перед раковиной и с угрюмой покорностью смотрит на свою неудавшуюся попытку приготовить завтрак.

— Возможно, это и к лучшему, — говорит она. — Я ужасно готовлю. Уверена, что ты был бы отравлен, если бы съел это.

Глава 19.

Я несколько раз ущипнула себя, пока Алекс был в душе, достаточно сильно, чтобы оставить синяк. Это не похоже на реальную жизнь. Я не могу осознать того факта, что он здесь, со мной, в хижине, и мы действительно делаем это. Позволила ему приблизиться, черт возьми, а он... Боже, по какой-то непонятной причине он действительно хочет быть здесь со мной.

К тому времени, когда в Камаро Алекса добираемся до кафе на другой стороне озера, уже довольно жарко, мы уже пропустили завтрак и вынуждены довольствоваться обедом. Люди прекращают свои разговоры, вилки застывают на полпути между тарелками и ртом, а мы с Алексом направляемся к кабинке. На самом деле в октябре сюда никто не приходит, и сегодня в кафе толпятся в основном местные жители; они не привыкли к тому, что кто-то вроде Алекса появляется в середине их трапезы и потока сплетен.

Мы оба заказываем по бутерброду и два кофе. Официантка Лейла, которую я знаю с восьми лет, смотрит на меня широко раскрытыми глазами и строчит что-то в своем блокноте. Я думаю, что она пытается подать мне сигнал азбукой Морзе своим яростным морганием. Тебе... нужна... помощь? Я смеюсь, пожимая плечами, а Алекс тянется через стол и берет меня за руку.

Такая нормальная, повседневная вещь, которую делают люди, и все же она кажется мне монументальной. Но когда я смотрю на него, Алекс натянуто улыбается.

Я слегка пинаю его под столом.

— В чем дело?

— Я знаю, что ты крепкая, как старые ботинки, но ты уверена, что справишься с этим? — Он уворачивается от скомканной салфетки, которую я бросаю в него в ответ на замечание о ботинках.

— Что? Люди замечают, что ты плохой мальчик-сердцеед?

Алекс корчит гримасу.

— Меня не беспокоит, что люди смотрят. Никогда. Но, может, это беспокоит тебя, если ты даже не можешь выйти, чтобы взять немного еды, не чувствуя, как восемнадцать пар глаз впиваются тебе в спину.

Лейла приносит нам кофе. Я делаю глоток и с некоторым ужасом наблюдаю, как Алекс высыпает в свою кружку четыре пакетика сахара.

— Мне кажется, ты забыл, с кем разговариваешь. Каждый день в школе на меня пялятся куда больше, чем на тебя. Там никто не думает дважды о твоих чернилах. Ну, вообще-то, так и есть. Они, наверное, думают, что это сексуально. Я же, с другой стороны. Быть лживой шлюхой, которая пытается погубить королевскую семью Роли, не сексуально.

Выражение лица Алекса становится серьезным. Он смотрит из окна кафе на озеро, и глубокие морщины прорезают его лоб.

— Не говори так.

Я пожимаю плечами.

— Это всего лишь правда.

— Ты не лживая шлюха.

— Но ведь не имеет значения, так это или нет, верно? Люди верят в то, во что хотят верить. Они верят в то же, во что и все остальные, потому что слишком боятся выделиться из толпы. В конце концов, я та, кем они меня называют, Алекс.

Парень берет солонку и сжимает ее в кулак, все еще глядя в окно.

— Мне нужно точно знать, что произошло той ночью, — говорит он монотонным голосом.

У меня вдруг загорелись уши. Я хочу вжаться обратно в сиденье, или залезть под него, или просто убежать, черт возьми. Изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно, когда я говорю:

— Я думала, ты мне поверил.

Его голова резко поворачивается, глаза устремлены на меня, полные дикой энергии.

— Я вовсе не это имел в виду. Не пытаюсь проверить факты.

Стыд спиралью проходит сквозь меня.

«Не будь такой чертовой дразнилкой, Сильвер. Покажи нам эту хорошенькую маленькую пизду. Ну же, принцесса. Вот так. Открой рот. Шире. Шире. Глупая сука. Ты хочешь умереть из-за быстрого траха?»

Я вздрагиваю при воспоминании о том, как та рука треснула меня по щеке. Глаза Алекса расширились от неожиданного движения. Не могу вынести выражение его лица, поэтому отвожу взгляд и смотрю на облупившееся ламинированное меню, спрятанное за бутылками с приправами.

— Тогда зачем? Какой смысл все это пересказывать? Теперь с этим все кончено. Это не имеет значения.

На секунду Алекс замолкает. Когда я рискую искоса взглянуть на него, он проводит большим пальцем по лезвию своего ножа для стейка, нажимая так сильно, что его кожа побелела. На стол капает маленькая алая капелька крови.

— Это важно, — решительно говорит он. — Для начала мне нужно знать, кому я должен причинить боль, не так ли?

— Не говори глупостей, Алекс. Ты ничего не сделаешь ни с одним из них.

Он кладет нож для стейка и быстро вытирает кровь со стола, когда Лейла подходит с нашей едой. Как только она уходит, я повторяю, нуждаясь в том, чтобы он услышал меня.

— Эти парни неприкасаемы. Школа принадлежит их семьям. Они владеют всем городом. Черт возьми, они даже владеют копами. Если ты с ними свяжешься, тебе придется чертовски дорого заплатить, и никто из них не попадет под раздачу. Поверь мне.

— Я тебе верю. Но все ещё хочу, чтобы ты мне рассказала. Как ты думаешь… — он знает, что просит о чем-то очень серьезном. Алекс выглядит так, будто ненавидит то, что просит меня об этом. — Как ты думаешь, у тебя получится?

— Ну, не знаю. Что самое худшее, самое ужасное, самое жестокое, что когда-либо случалось с тобой? Ты думаешь, что мог бы рассказать мне все это в мельчайших подробностях? — Я вовсе не саркастична. Искренне хочу это знать.

Он сурово смотрит на меня, стиснув зубы, а затем кивает. Только один раз.

— Моя мать покончила с собой, когда мне было шесть лет. Я вернулся домой из школы. Это был четверг, так что занятия длились всего полдня. В кухне стоял странный запах, и от него у меня кружилась голова. Тогда я этого еще не знал, но газовая горелка все еще была включена. Если бы я включил свет, то взорвал бы все это чертово место до небес.

Я перегибаюсь через стол и кладу свою руку поверх его.

— Алекс, я не имела в виду прямо сейчас.

Он пожимает одним плечом и кривит рот набок.

— Бену было всего девять месяцев. Он был в гостиной, голый, с порезом на руке, крича во всю глотку. Я знал, что что-то не так, поэтому ходил из комнаты в комнату, ища свою маму. Нашел ее в свободной спальне наверху. Она еще не умерла. Одного глаза у нее не было, а волосы были мокрые, полные этих маленьких белых осколков. Ее волосы были темными, как и мои, почти черными, так что я не знал, что они были покрыты кровью, пока не коснулся их, и моя рука не стала красной. Не знал, что эти маленькие белые осколки были осколками ее собственного черепа.

— Она таращилась на меня, раскрывая и закрывая рот как рыба. Мне было шесть лет, так что я действительно не знал, что произошло. Увидел пистолет на полу. Он был наполовину под кроватью, и она тянулась к нему, сжимая и разжимая руки. Мама издавала эти ужасные влажные булькающие звуки. Я начал плакать, потому что знал, что она умрет. Она тоже плакала, но плакала кровавыми слезами, и я не знал, что, черт возьми, делать, поэтому я попытался покинуть комнату, чтобы добраться до телефона, но... — он сглатывает, затем делает ровный, долгий вдох.

Это разрушение души. Это самая ужасная вещь, которую я когда-либо слышала, а меня там даже не было. А вот шестилетний Алекс был. Я потираю ладонью центр груди, как будто это физическое действие облегчит эмоциональную боль, которую чувствую.

— Алекс, тебе действительно не нужно этого делать…

— Она схватила меня за лодыжку. Не хотел меня отпускать. Мама была так взвинчена, но удивительно, как крепко она тогда держалась за меня. Я перевернул ее на спину и только тогда увидел, что большая часть левой стороны ее челюсти отсутствовала. Она не могла говорить. Пыталась, — говорит он, кивая, — но не смогла, поэтому показала мне, чего хочет, указав на пистолет. Я не хотел отдавать его ей, но видел, что ей было очень больно, и не знал, что еще сделать, поэтому взял его для нее. Я отдал его ей. Отдал.

Я закрываю рот руками, мои глаза горят как сумасшедшие. Слишком боюсь дышать из-за страха, что в конце концов разрыдаюсь. Алекс смотрит на меня. Взгляд твердый. Но он продолжает рассказ.

— Она не могла сомкнуть ладонь вокруг ручки. Продолжала пытаться и все время роняла его. В конце концов, она начала этот... ужасный плач. Я никогда раньше не слышал ничего подобного. Она очень страдала. Хотела уйти, но ни хрена не могла этого сделать, и я знал, что будет дальше, но ...

— О, Алекс.

— Пистолет был чертовски огромен. Я думаю, что это был Desert Eagle (прим.пер. Дизерт Игл — Самозарядный пистолет крупного калибра. Позиционируется как охотничье ружье, спортивное оружие и оружие для самозащиты от диких зверей и преступных посягательств) или, что-то в этом роде, потому что смог сдуть половину ее лица вот так, но я не рассматривал его должным образом. В то время я знал только, что он тяжелый и не могу держать его прямо, даже обеими руками. Она мне помогла. Направила его к своему другому виску. Тому, который она еще не испортила. Закрыла глаза, вздохнула, и это было похоже на... как будто на нее нахлынула волна облегчения. Она кивнула, сжимая руку вокруг верхней части моего бедра, впиваясь ногтями в мою ногу, а потом я помню ее рывок, звук выстрела из пистолета, как маленькая комната наполнилась этим ужасным запахом дыма, а по стене потекла кровь. И... это был конец. Я набрал девять-один-один. Рассказал им, что случилось. Вначале они подумали, что просто убил ее на хрен. Коронеру потребовалось два дня, чтобы подтвердить, что моя история, вероятно, была правдой. Они держали меня в психушке, заперли в комнате с тремя взрослыми сумасшедшими ублюдками, которые все время пытались дотронуться до меня. А потом была система. Приемные семьи. Скитания из дома к дому.

Его кожа приобрела такой мертвенно-белый оттенок, как будто какая-то часть его только что умерла во время пересказа этой мрачной, хреновой истории.

— Если бы я пришел домой раньше, то, наверное, смог бы остановить ее.

— Это была не твоя вина, Алекс. Ничего подобного.

Он смотрит на еду перед собой, потом снова на меня. Слегка отодвигается и кладет руки на столешницу. Я не думаю, что он знает, что с ними делать.

— Ты совершенно права. Знаю, — говорит он. — Она сама это сделала. В итоге ей удалось нажать на курок. Но я держал его для нее, Сильвер. Я, бл*дь, держал его.

Глава 20.

На обратном пути к хижине я провожу медальоном Святого Христофора по цепочке на шее, ругая себя.

Отличный способ испортить обед, чертов мудак. Ничто так не возбуждает аппетит девушки, как старое доброе кровавое самоубийство.

Рядом со мной молча сидит Сильвер, на коленях у нее лежат две коробки с едой. Думаю, что она выбирает из колеи. Я был серьезно травмирован после того, как это случилось со мной, но с тех пор у меня было преимущество в одиннадцать лет и целая куча назначенной государством терапии. Мне даже думать об этом не хочется. Чертовски не люблю говорить об этом, но могу, если действительно чувствую в этом необходимость.

Как только мы возвращаемся, Сильвер кладет нашу еду в холодильник и поднимается наверх. Когда снова спускается вниз, в руках у нее гитара; она открывает двери, ведущие на нижнюю палубу, впуская внутрь холодный воздух, и садится в старое обветшалое кресло у перил. Она ничего не говорит и начинает играть. Мелодия навязчивая и мягкая, наполненная грустью, от которой у меня появляется ком в горле. Сильвер действительно чертовски талантлива. Ее навык перебора пальцами чертовски крутой.

Я сажусь на палубу, прислонившись спиной к деревянному столбу, и смотрю, как ее руки ловко скользят вверх и вниз по инструменту. На мне все еще только футболка, и холод проникает сквозь ткань, но я почти не чувствую этого. Слишком поглощен музыкой, которая льется из нее, как собственное мучительное признание. Справа от палубы простирается озеро, неподвижное и плоское, как зеркало, отражая пушечно-серое небо, а также ряды деревьев, которые отваживаются спускаться к береговой линии, их обнаженные корни, узловатые и запутанные, погружаются в воду.

Время замедляется, когда Сильвер играет. Она, кажется, даже не обращает внимания на то, что делает, ее пальцы проворно летают вверх и вниз по грифу гитары. Это очень интересное зрелище. Когда она наконец останавливается, ее руки падают, я поднимаюсь на ноги и беру у нее гитару. Признаю, самодовольный ублюдок, что мне приятно видеть выражение шока на ее лице, когда я начинаю играть, имитируя мелодию, высоту и темп песни, которую она только что играла сама.

— Ты засранец, — говорит она, и легкая улыбка расползается по ее лицу. — Полагаю, именно это ты и имел в виду. Когда я спросила, что ты планируешь делать, когда в конце года начнется экзамен по музыке, ты ответил, что все уже улажено.

— Ты представляла, что это будет взятка? — Тихо спрашиваю я, продолжая играть ее мелодию по памяти.

— Что-то вроде этого. — Она грызет ноготь большого пальца, ее глаза следят за мной, когда я расхаживаю взад и вперед по палубе, склонив голову, расширяя то, что она играла, добавляя свою собственную печаль. Вот что значит эта песня: навязчивый, прекрасный, болезненный плач. Закончив, я снова сажусь по-индейски на палубу, положив гитару себе на ноги, чтобы она не поцарапалась.

— Я хочу рассказать тебе, что со мной случилось, — говорит Сильвер. — Но я беспокоюсь.

— О чем ты беспокоишься?

— Что ты услышишь все ужасные, запутанные подробности и больше не будешь испытывать ко мне влечения. Вместо этого ты будешь жалеть меня, а я этого не хочу.

— Я могу гарантировать тебе, что в этом мире нет ничего, что могло бы сделать тебя непривлекательной для меня, Сильвер. И я буду сожалеть, что с тобой случилось что-то чертовски ужасное, но не буду жалеть тебя. Ты слишком сильная, чтобы заслужить чью-то жалость. Что еще?

— Я боюсь, что ты сделаешь какую-нибудь глупость. Ты сказал кое-что очень тревожное в кафе. Сказал, что собираешься причинить им боль. И ты не сказал, что после этого ничего им не сделаешь.

Это очень трудная задача. Ух.

— Я не забрал назад этот комментарий, потому что не собираюсь лгать тебе. Никогда. И причиню им боль за то, что они сделали с тобой. Как ты думаешь, они заслуживают того, чтобы разгуливать на свободе после того, как причинили столько боли? Неужели ты думаешь, что они не сделают этого снова с кем-то другим, если их не остановить?

Она смотрит с сомнением.

— Ты забываешь, что я слышала тот разговор возле кабинета Дархауэра. Ты получил последнее предупреждение. Если ты сделаешь что-нибудь противозаконное, то окажешься в тюрьме, а это не то, с чем я смогу жить. Не из-за меня. Кроме того, если ты применяешь насилие против них, как они использовали его против меня, то разве это делает тебя лучше, чем они?

Барабаня пальцами по крышке ее гитары, я обдумываю это. Решение, которое придумал, не делает меня счастливым, но это хоть что-то.

— А что, если я не сделаю ничего противозаконного? Или не прибегну к насилию?

— Как ты сможешь этого избежать?

— Я очень изобретательный парень. Если придется, то сделаю так, чтобы это сработало.

— Я не хочу давать показания, — жалобно говорит она. — Не могу с этим смириться. Мои родители не смогли бы перенести это, если бы узнали.

— А они не знают? Ничего?

— Ты не понимаешь. Это не так просто, как сказать им, что со мной случилось что-то плохое. Они были так молоды, когда появилась я. Они хорошие родители, но у них так много всего происходит, Алекс. Оба работают как сумасшедшие, и Максу нужно все их внимание. Он всего лишь ребенок. Если я расскажу им об этом, то брат будет отодвинут на второй план. Все будет связано со мной. Их жизнь остановится. Я не могу так поступить с ними. Не могу так поступить с Максом.

Я понимаю, как она могла так подумать, но ее видение картины ужасно искажено.

— Это твои родители, Argento. Когда они в конце концов узнают об этом, то будут в полной жопе. Они будут опустошены тем, что ты не доверила им прикрыть твою спину.

Сильвер смотрит вдаль, на озеро; очевидно, она не хочет этого слышать. Хочет, чтобы я просто понял и принял то, что она поступила правильно. Я не собираюсь заставлять ее передумать, поэтому вместо этого настаиваю на предложении, которое только что сделал ей.

— А как насчет этого? Все по-честному. Законно. Ни единой капли крови в погоне за справедливостью?

— И никаких показаний с моей стороны.

Я вздыхаю.

— Ладно. Никаких показаний с твоей стороны. — Она ждет, обдумывая мое предложение, ее глаза изучают спокойную воду. — Давай. Разве ты не хочешь немного отомстить? Просто маленькая месть за все, через что они заставили тебя пройти?

— Конечно, хочу.

— Ну?

— Окей. Если ты думаешь, что это возможно сделать в рамках этих параметров, то у тебя есть мое благословение. Делай все, что хочешь. Я дам тебе подробный отчет о том, что произошло той ночью. Но я не такая храбрая, как ты, Алекс. Не думаю, что смогу пройти через это, если мне придется сказать это вслух. Я запишу это, но ты должен поклясться, что сожжешь это, как только прочтешь. Ты должен, бл*дь, пообещать мне, Алекс. И потом, ты не можешь относиться ко мне иначе.

Мистер Эллиот, мой старый психотерапевт, отказался бы от этой сделки. Он бы сказал, что для нее было бы лучше сказать это вслух, что это будет своего рода катарсис, но черт возьми. Кто я такой, чтобы спорить с ней? Если так должно быть, то так и должно быть. Я отдаю ей трехпалый салют.

— Слово скаута. Я люблю хороший огонь. Даю тебе слово.

Глава 21.

Остаток дня мы проводим за просмотром фильмов и разговорами. Мы делаем вид, что Алекс не рассказывал мне историю неудачного самоубийства своей матери, и я не согласилась написать дерьмовое эссе о том единственном случае, когда меня изнасиловали. Он рассказывает мне больше о своем брате, о том, как в самом начале они с Беном были помещены в пару домов вместе, но они продолжали разлучаться снова и снова, когда Алекс своими действиями усложнял жизнь их приемным родителям. Он сердится, когда рассказывает мне о женщине, которая сейчас присматривает за Беном — секретарше по юридическим вопросам в Беллингеме по имени Джеки. Она мешает ему видеться с братом, меняет дни посещений, сует нос в его дела, докладывает о нем в службу защиты детей, когда он делает что-то не так.

— Эта женщина пыталась посадить меня в тюрьму больше раз, чем я могу сосчитать, — говорит он. Мы сидим на диване. Мои ноги лежат поверх его, укрытые одеялом, и он проводит пальцами вверх и вниз по моим босым ступням, ухмыляясь каждый раз, когда попадает в щекотливое место, и я дергаюсь. — Я заслужил это еще в самом начале. Был полным придурком. Я сделал достаточно дерьма, чтобы оправдать десять миллионов телефонных звонков, которые она сделала копам. — Он откидывает голову на диванные подушки. — Однажды я поджег ее мусорные баки. А еще я украл ее кошку.

— Ты украл ее кошку?

— У Бена аллергия. Каждый раз, когда я его видел, у него чесались и краснели глаза. Он был весь в крапивнице, а Джеки, похоже, было на это наплевать. В течение многих лет мы с ней были вовлечены в эту дерьмовую войну, ни один из нас не отступал, никто из нас не давал для этого никаких оснований, и тогда понял... я был проблемой. Мне пришлось кое-что изменить. С тех пор даже Мать Тереза не смогла бы ни в чем меня упрекнуть, но Джеки все еще пытается отгородиться от меня. Прошло уже два года с тех пор, как я начал играть по правилам, а Джеки все равно отправила бы меня на гребаную Аляску, если бы могла.

Я хочу прикоснуться к нему. Становится все более и более нормальным дотрагиваться до него. Мы провели весь день, обмениваясь случайными, мимолетными физическими контактами, но я все еще чертовски нервничаю, когда просовываю руку под одеяло и нахожу его руку. Кожа гладкая и горячая на ощупь. Мои пальцы гудят, когда я провожу ими вверх, по его бицепсу, проскальзывая под рукав его футболки, пока не достигаю верхней части его плеча. Мы оба вибрируем от этого неистового электричества. Алекс выглядит так, будто совсем забыл о Джеки; смотрит вниз, на свое плечо, на то место, где мои пальцы рисуют маленькие круги на его коже, и он чертовски напряжен. Медленно переводит взгляд на меня, смотря тяжелыми, затуманенными глазами, и внезапно все, что я хочу сделать, это скользнуть к нему, оседлать его и сорвать свою рубашку.

У него глаза голодного хищника. Темные глаза, которые дают обещания и сводят меня с ума. Он непоколебим. Когда Алекс Моретти смотрит на тебя, то чувствуешь, что твоя душа обнажена, и это самое тревожное, волнующее чувство, которое я когда-либо испытывала. Прямо сейчас он смотрит на меня так, словно хочет съесть.

Я вытаскиваю руку из-под одеяла, лицо горит, огонь поет в моих венах. Эти невысказанные слова висят между нами: после всего, что случилось, я не могу торопиться ни в чем. Хотя потрясена тем, как легко это происходит рядом с ним. Как сильно я этого хочу. Хочу его.

— Ты говоришь, что вел себя хорошо, но ведь это неправда, не так ли? — Шепчу я.

Его взгляд все еще не сфокусирован. Я так привыкла к невозмутимому Алексу в школе, что выучила его язык. Могу распознать и расшифровать даже малейшее движение лица, малейшее подергивание. Но здесь, наедине, Алекс уже не та осмотрительная, сверхосторожная версия самого себя, к которой я так привыкла. Он разрушил значительную часть своих стен, и из-за того, что я вижу на его лице так много мыслей и чувств, у меня слегка кружится голова. Он берет мою руку и подносит ее ко рту, нежно целуя внутреннюю сторону моего запястья.

— Почему ты так решила? — спрашивает он.

Трудно думать, когда его губы касаются такой чувствительной кожи.

— Ты кое-что сделал до того, как приехал в Роли. Должно быть, это было что-то очень плохое, раз тебя выгнали из Беллингема и чуть не отправили в тюрьму.

Он улыбается, уткнувшись мне в запястье.

— Просто спроси, Argento. Я думал, что мы уже закончили ходить вокруг да около.

— Тогда ладно. Что это было? Что ты сделал такого, что навлекло на тебя столько неприятностей?

Алекс стонет, неловко улыбаясь, и откидывается на спинку дивана. Он вдруг очень заинтересовался бахромой на древней подушке рядом с собой; дергает ее, прочищая горло.

— Хорошо. В последний раз, когда я расстался с Беном, меня отправили жить к этому парню, Гэри. Он был офицером по условно-досрочному освобождению, и он, бл*дь, ненавидел меня. Сказал, что взял меня к себе только потому, что ему надоело смотреть, как маленьким панкам вроде меня сходит с рук убийство, и собирается вбить в меня здравый смысл, даже если это будет последнее, что он сделает. И боже, как же ему нравилось вбивать в меня этот здравый смысл.

Уже слишком поздно для страха, который корчится у меня в животе, побуждая меня что-то сделать, помочь ему — все это уже произошло, но я все равно чувствую это.

— Он причинил тебе боль?

Алекс хмыкает, не сводя пустых глаз с огня, который горит в камине на другой стороне комнаты.

— Я оставил тарелку в раковине и заработал хук правой. Вернулся слишком поздно, получил стальным носком ботинка по ребрам. Слишком громко играл на гитаре, и мне сломали три пальца.

— Он сломал тебе пальцы? — Из всех ужасных вещей, которые с ним случились, эта —для меня — самая страшная. Отнять способность играть у музыканта равносильна краже его души. Алекс поднимает руку, ту, на тыльной стороне которой нарисована роза, и шевелит пальцами.

— Средний палец, безымянный и мизинец, — сообщает он мне. — Ублюдок прижал меня к боку своего грузовика, а потом несколько раз хлопнул дверцей, пока я не начал кричать, черт возьми. Мне было двенадцать лет.

— Боже мой, Алекс…

— Мне действительно повезло. — Он крепко сжимает руку в кулак и засовывает ее обратно под одеяло. — Они сразу же зажили. Никакого реального, долгосрочного ущерба не нанесено. Они болят, когда холодно, а я еду на байке, но... — он пожимает плечами. — Гэри пытался раздавить мне руку. Если бы он испортил там кости и сухожилия, я бы никогда больше не смог играть.

— И что случилось потом? Как же ты в конце концов от него сбежал?

Алекс ухмыляется.

— Половая зрелость. Я вырос, и вырос быстро. Ублюдок с удовольствием набрасывался на меня, когда я был тощим маленьким говнюком, но я начал увеличиваться в объеме, когда мне исполнилось четырнадцать, намного быстрее, чем любой другой ребенок в моем году. Мне было пятнадцать, когда начал наносить ответные удары, и Гэри ... Боже, Гэри это не нравилось. Ему потребовалось некоторое время, чтобы сдаться. Он потратил целый год, пытаясь взять надо мной верх. Ждал, пока засну в подвале, а потом прокрадывался туда и накидывался на меня, пока я спал. Однажды сломал мне челюсть. В конце концов, это был единственный способ одолеть меня, так что я просто перестал спать. Я лежал там на матрасе, притворяясь, желая, чтобы он прокрался вниз по этой гребаной лестнице, чтобы мог застать этого ублюдка врасплох и выбить ему пару зубов. Однажды ночью он начал бить меня ломом, и я, черт возьми, слетел с катушек. Забрал у него эту штуку и начал мутузить его. Следующее, что я помню, это то, что копы оттаскивают меня, а Гэри плачется в больнице, какой он бедный, святой, самоотверженный член общества. Меня поставили перед судьей. Он сказал, что я должен провести летние каникулы в колонии для несовершеннолетних, а потом отработать шесть месяцев на общественных работах. Как только я вышел из колонии, то ожидал, что меня отправят в другую дерьмовую приемную семью, но тут появился Монти.

— Монти? — Я никогда раньше не слышала, чтобы он упоминал это имя.

Алекс кивает.

— Монтгомери Ричард Коэн третий. Бар Роквелл принадлежит ему. В свое время он дружил с моим отцом. Он прочел в «Hoquiam Gazette», что я избил Гэри до полусмерти, и обратился к окружному клерку с просьбой забрать меня, как только я выйду на свободу.

— Вау.

— Да. Сказал, что он в долгу перед моим отцом, и теперь, полагаю, долг уже заплачен.

— Значит, ты переехал жить к нему?

— Только на несколько месяцев. Представители округа несколько раз приезжали, чтобы убедиться, что я веду себя хорошо и сплю там, где должен был спать. Как только они подписали все мои документы, Монти дал мне ключи от моего дома, и с тех пор я живу там.

— В парке Солтон-Эш?

— Ты пропустила одно слово в названии, Сильвер, — печально говорит он. — В Трейлерном парке Солтон-Эш. Мне совсем не стыдно. Нет необходимости обходить это слово стороной.

Укол стыда впивается в меня, заставляя мои щеки гореть, потому что именно это я и сделала.

— Прости. Я даже не знаю, зачем это сделала.

Он медленно, почти печально улыбается мне.

— Конечно, знаешь. Ты живешь в большом доме с широким крыльцом и ухоженной лужайкой перед домом. У тебя есть оба родителя. Ты можешь кричать на своего брата каждое утро, потому что его спальня находится рядом с твоей, и он раздражает тебя до чертиков. В то время как я живу один в трейлере на гравийном участке, и мне приходится бороться за возможность провести достаточно времени с моим братом, чтобы он мог получить возможность досадить мне.

Я откидываюсь на подушку, чувствуя себя полной идиоткой.

— Ты прав, — бормочу я. — Мне…

— Не надо извиняться. Я не сожалею об этом. Теперь у меня есть свобода. Я могу идти, куда захочу. Делать то, что я хочу. Быть тем, кем хочу. И поверь мне, то место, где я живу сейчас, это впечатляющий шаг вверх из подвала Гэри. Что возвращает меня к моей мрачной истории. Я всегда собирался навестить Гэри в последний раз, чтобы дать ему понять, как высоко оценил его заботу и внимание, но был поглощен работой на Монти и попыткой снова устроиться в Беллингеме, и время как-то ускользнуло от меня. А потом, однажды утром, Монти швыряет мне газету, и там на первой полосе. — Он поднимает руки, обрамляя воображаемый заголовок. — «Офицер Фельдман, государственный служащий округа Грейс-Харбор, убит в результате слушания по делу об отказе в условно-досрочном освобождении». Он сопровождал кого-то из здания суда, когда группа парней в лыжных масках выскочила из фургона и выстрелила ему в грудь. Убит мгновенно. Они спасали своего приятеля. Насколько я знаю, им это тоже сошло с рук. По иронии судьбы Гэри был похоронен на кладбище на дальнем берегу этого озера. Когда он вышел из больницы после избиения, которое ему устроил, этот ублюдок пошел в следственный изолятор, где меня держали, и сказал им, что я украл часть его драгоценностей. Они позволили ему покопаться в моем дерьме, и он взял единственное, что, как он знал, имело для меня значение.

— И что это было?

Он тянет вниз ворот своей футболки, сжимая рукой маленький золотой медальон, висящий у него на шее.

— Святой Христофор моей мамы. Гэри знал, что я никогда не снимаю его, но мне пришлось бы сдать его в центре, поэтому он взял его, чтобы причинить мне боль. А потом умер, а я был полон решимости вернуть его обратно. Я пошел в его дом и перерыл все, но его там не было. Я знал, что этот придурок не продал бы его и не отдал бы никому. Это была единственная вещь, которой он властвовал надо мной, и точно знал, что этот больной ублюдок возжелал ее из-за того, что она значила для меня. Поэтому я пошел и откопал его. И он был там, крепко зажатый в его жадной, мертвой маленькой ручонке. Коп обнаружил меня, когда я мочился на него и применил тазер. Вот так я и оказался в Роли, цепляясь за свою свободу зубами.

— Господи, Алекс. — Я нерешительно дотрагиваюсь пальцами до тонкой цепочки, которая падает обратно ему на шею. Много раз замечала, как он играет с ним с тех пор, как появился в Роли, но я до сих пор не понимала, насколько он важен. Как важен. — Я не виню тебя за все это, — говорю я ему. — Я бы сделала то же самое.

На это он ничего не отвечает. Свет от огня пляшет на его лице, и я ничего не могу с собой поделать: отпускаю цепь, моя рука поднимается вверх по его шее, дикая дрожь нервов и предвкушения пробегает вверх и вниз по моей спине, когда я провожу пальцами по коротко остриженным волосам у основания его черепа. Выше, и еще немного выше, а потом рука погружается в более длинные, волнистые волосы. Я запускаю в них пальцы, обхватывая их по всей длине, почти массируя его голову, и Алекс медленно закрывает глаза.

— Dolcezza, — шепчет он, — non fermarti.

Мое сердце спотыкается, отчаянно заикается, чтобы найти свой потерянный ритм.

— Ты уже называл меня так раньше. Что значит «dolcezza»?

Голос у Алекса грубый и низкий.

— Сладость, — бормочет он.

Прилив адреналина захлестывает меня, скапливаясь внизу живота. Сладость. Я его сладость. Черт.

— А... другая часть? — Спрашиваю я.

Его глаза все еще закрыты, профиль отливает золотом в огне, Алекс похож на какого-то мифического бога. Грудь резко вздымается, и он издает болезненный стон.

— Это значит «не останавливайся».

Алекс двигается так быстро, что я едва успеваю вскрикнуть, когда его глаза распахиваются, и он поворачивается, хватая меня за талию, поднимая с дивана быстрым, легким маневром, который заставляет меня чувствовать, что я вообще ничего не вешу. Его руки тверды, направляя меня, и внезапно я оказываюсь именно там, где хотела быть пять минут назад, ноги по обе стороны от него, оседлав, моя грудь прижата к нему, а его руки настойчиво прижимаются к моей спине. Он немного сдвигается вниз, соскальзывает с дивана, и я чувствую его между ног — член, достаточно твердый, чтобы впиться в нижнюю часть моего бедра. На одно долгое, парализующее мгновение мне кажется, что я сейчас врежу ему кулаком в горло, пытаясь вырваться из этой ситуации. Моя голова... черт, мой разум просто ревет. Я не могу... я не могу, черт возьми…

Алекс берет мои руки и кладет их по обе стороны от своего горла, держа свои собственные руки поверх моих, притягивая меня ближе к себе. Я чувствую, как бешено бьется его пульс под моими ладонями.

— Шшш. Все нормально. Все в порядке, Сильвер. Я не собираюсь причинять тебе боль. Даже не собираюсь прикасаться к тебе. Расслабься.

— Окей. Окей. — Я киваю вверх и вниз, вдыхая через нос. — Окей. — К третьему подтверждению волна паники, которая поднялась и сомкнулась вокруг моего горла, рассеивается.

— Я никогда ничего не сделаю без твоего разрешения, — говорит он низким, прерывающимся голосом. — Просто хотел, чтобы ты была здесь, рядом со мной, чтобы твое тело было рядом с моим. Я хотел, чтобы ты была ближе, Сильвер. Твои руки в моих волосах вот так... — он не заканчивает фразу. Я не думаю, что он может это сделать.

Не торопясь, а заодно и на секунду отдышавшись, я вытаскиваю руку из-под его руки и осторожно провожу кончиками пальцев по его щеке.

— Было приятно? — Шепчу я.

Его глаза бездонны и неистовы в почти темной комнате.

— Более чем приятно, — выдавливает он из себя. — Твои руки везде на мне чувствуются невероятно. Но это... — он встряхивает головой, словно пытаясь очистить свой помутневший разум. — Никто еще так ко мне не прикасался.

Вижу правду в его глазах. Я не дура. Алекс ведет себя совсем не так, как неопытный в общении с женщинами парень. Слышала о Роквелле и знаю о его сомнительной репутации. У меня нет никаких сомнений, что Алекс не девственник уже очень, очень давно, и он говорит мне, что я первый человек, который прикасается к нему таким простым, интимным способом, как это, потирая голову? Я понятия не имела, что могу быть для него в чем-то первой, и это чертовски невероятно.

Одной рукой осторожно начинаю повторять это движение, вплетая пальцы в его густые волосы, прижимая кончики к его голове, прикусывая нижнюю губу между зубами, и он вздрагивает подо мной. Алекс кладет руки мне на бедра, но я не боюсь этого прикосновения. Я зачарована тем, как он смотрит на меня снизу вверх, глаза горят, челюсть сжата, голова слегка откинута назад, обнажая горло, когда он тянется к моему прикосновению.

— Перестань кусать губы, — хрипло говорит он.

— Почему? — Боже, у моего собственного голоса тоже есть свой неровный тон.

— Потому что это сводит меня с ума, — говорит он.

— Ну-ну, мистер Моретти. Терпение вознаграждается.

— Я очень терпелив. Для тебя буду всегда терпелив. Это не значит, что смотреть, как ты кусаешь эту губу, не самое мучительное зрелище, которое я когда-либо видел.

Я польщена, хотя и стараюсь этого не показывать. Быть довольной означает, что я наслаждаюсь тем фактом, что могу так легко возбудить его. А это? Это очень опасно.

Но когда Алекс снова перемещается подо мной, моя реакция происходит мгновенно и непреднамеренно. Я прижимаю свои бедра вниз, перекатывая их один раз к нему, и Алекс становится абсолютно, совершенно, пугающе неподвижным. Из его рта не вырывается ни звука, но я прекрасно читаю слово, которое он произносит.

— Чеерт. — Сухожилия натянулись на его шее, мышцы груди напряглись под футболкой, когда он замирает подо мной.

Я вся горю. Мое лицо должно быть ярко-красным от линии подбородка до линии волос. Чувствую... я чувствую себя живой, опасной, безрассудной, безумным способом, и впервые после весенней вечеринки Леона Уикмана, также чувствую себя немного могущественной. В этом легком, едва заметном движении, я вернула себе частичку силы, которая была украдена у меня. Первый раз, когда прижалась к нему, возможно, это было случайно, но во второй раз я делаю это... черт, не знаю, что на меня нашло, но во второй раз делаю это нарочно.

Вспышка удовольствия, интенсивная и немного сбивающая с толку, вспыхивает между ног, когда я снова двигаю бедра, и пальцы Алекса впиваются в мои бедра, через джинсы.

— Господи Иисусе, мать твою, Сильвер, — выдыхает он.

Ровно через две секунды я уже не сижу на его коленях, а лежу на спине, подо мной диван, и Алекс нависает сверху, удерживая вес, его рот меньше чем в дюйме от моего.

— Если я поцелую тебя сейчас, то попытаюсь на хрен поглотить тебя, — хрипит он. — Это будет не маленький глоток. Это ни хрена нельзя контролировать.

Я хватаюсь за нижнюю часть его футболки, не зная, что, черт возьми, делать — хочу ли разорвать тонкий материал или просто покончить с этим и сорвать эту чертову штуку над его головой.

— Сделай это, — тяжело дышу я. — Все будет хорошо. Я думаю... я думаю, что все будет хорошо.

В его глазах мелькает мимолетное колебание, но оно исчезает, даже не успев по-настоящему сформироваться. Стиснув зубы, гортанный, болезненный звук вырывается из глубины его горла.

— Нет. — Он отталкивается от меня, откинувшись на другой конец дивана, затем снова стонет, запустив руки в волосы, сильно потянув их. — Мы должны быть умными. Мы должны подождать, — говорит он, задыхаясь.

О, мой гребаный Бог. Сильвер Париси, да что с тобой такое? Это ведь на меня напали, избили и унизили, и все же именно я пытаюсь сейчас что-то предпринять?

— Дерьмо. Прости. Я... черт. Мне очень жаль, Алекс.

Парень сидит там, все еще зарывшись руками в волосы. Затем он обмякает и откидывается на спинку дивана. Его руки опускаются по бокам, затем он смотрит на меня краем глаза.

— Все в порядке. Это не имеет большого значения.

— Но ты ведь парень, — говорю я, морщась. — Такое дерьмо для тебя действительно должно быть пыткой. Разве это не вызывает серьезных внутренних повреждений или что-то в этом роде? Если тебя заводят, а потом ты ничего не получаешь?

Алекс реагирует на это заявление совсем не так, как я ожидаю. Он быстро поворачивается ко мне лицом и хватает меня за руку.

— Ты знаешь, что это, Сильвер? — он рычит. — Это ложь, сказанная кусками дерьма, которые скажут все, что угодно, чтобы получить то, что они хотят. Чертова ложь. Если бы это было правдой, в живых не осталось бы ни одного мужчины. Я почти уверен, что каждое утро каждый подросток в мире получает стояк в автобусе по дороге в гребаную школу. Мы не стоим там, крича на водителя, называя его динамщиком, потому что вибрация от их гребаного автобуса сделала наши члены твердыми. Нас не везут в больницу, потому что у нас не было минуты, чтобы передернуть наши члены, и яйца, бл*дь, взорвались. Это часть того, чтобы быть гребаным парнем. Нас заводят. Мы ничего не получаем. Идем дальше. Конец истории. Любой парень, который скажет тебе обратное, вероятно, в конечном итоге будет использовать эту чушь как оправдание для изнасилования.

— О.

— Это то, что он тебе сказал, да? — Рычит Алекс. — Это и есть та хрень, которую он провернул?

— Нет. — У меня в груди так тесно, что даже больно. Та ночь в ванной Леона пытается поднять свою уродливую голову. Безобразные воспоминания пытаются всплыть на поверхность, завладеть моим вниманием, взять под контроль и причинить мне боль. Но я не хочу ничего вспоминать. Так устала от этих гребаных воспоминаний. Мне надоело быть пленницей той ночи. Все, чего я хочу, это быть здесь с Алексом. Чувствовать себя так, как чувствовала мгновение назад, когда мои ноги обвились вокруг него, и я чувствовала, что сама отвечаю за свои действия. Я закрываю глаза, загоняя образы страха обратно в подвал моей души.

— Извини, — тихо говорит Алекс. — Мне не следовало спрашивать об этом.

— Все в порядке. Я просто... я... — не могу найти способ сказать ему, что я чувствую прямо сейчас. Или то, чего хочу. Разочарование нарастает внутри меня, затягивается, как ошейник на шее, душит меня, и я знаю, что вот-вот сломаюсь. Обычно в этот момент я уходила в себя. Отключалась и пряталась. Но больше не хочу быть такой версией самой себя. Если я когда-нибудь захочу преодолеть, чтобы оно больше не одолевало меня, тогда я должна изменить способ, которым справлялась со всем, потому что очевидно, что старый способ не работает.

Я дрожу, нервничаю до чертиков, когда встаю с дивана. Алекс хмурится. Он хрустит костяшками пальцев, его челюсть двигается, как будто он сердится на самого себя.

— Ты хочешь, чтобы я ушел, да? — тихо спрашивает он.

— Нет. Просто... оставайся на месте. — Я чувствую себя нелепой и неопытной, когда беру свою рубашку за подол и медленно стягиваю ее через голову. Секунду я стою неподвижно, с рубашкой, болтающейся в моей руке, наблюдая за Алексом, пытаясь оценить его реакцию. На его лице появляется неистовое, напряженное выражение. Его поза жесткая, неуклюжая, его торс немного изогнут от того места, где он повернулся, чтобы посмотреть на меня секунду назад, но он не двигается ни на дюйм. Как будто физически не может двигаться.

Сбросив рубашку, я расстегиваю джинсы и медленно, осторожно спускаю вниз по ногам. Боже, хочу быть лучше в этом для него. Уверенной в себе. Кейси постоянно устраивала шоу в своей спальне, демонстрируя провокационный стриптиз, который она исполняла для Леона накануне вечером, и то, что я сейчас делаю? Это совсем не то. Это простое, осторожное, застенчивое раздевание, и я чувствую себя никчёмной…

— Сильвер, — Алекс говорит грубым, неровным шепотом. — Что ты делаешь?

Я вылезаю из джинс, расправляю плечи, убеждая себя стоять прямо, хотя на мне нет ничего, кроме нижнего белья. Если бы я была Кейси, то бы щеголяла в скудном нижнем белье. Хотя не совсем это планировала. Мой лифчик белый и кружевной, а трусики бледно-розовые, простенькие. Белье красивое, и я чувствую себя в нем хорошо, но оно определенно не делает ничего, чтобы выглядеть менее невинной.

— Я хочу этого, — тихо говорю я. — Хочу, чтобы ты меня увидел.

— Сильвер, у нас так много времени. В этом нет никакой необходимости…

Я протягиваю руку за спину и расстегиваю застежку на бюстгальтере. Превращаюсь в шар неуверенности, когда медленно стягиваю бретельки на плечи, позволяя им упасть вниз по рукам.

Сделай это, Сильвер. Просто сделай это, черт возьми.

Мне нужно несколько глубоких вдохов, прежде чем я опускаю руки, позволяя передней части лифчика упасть на пол. Грудь обнажена, я стою, позволяя себе привыкнуть к мысли, что почти голая. Глаза Алекса не отрываются от моего лица. Даже на долю секунды. Я жду, когда его взгляд опустится, чтобы посмотреть вниз, но они этого не делают.

— И что случилось с терпением? — вырывается из него.

Делаю еще один глубокий вдох и заканчиваю работу, оттягивая материал моих трусиков на бедрах и скользя ими вниз. Я обнажилась и теперь вся пылаю, застенчивая и слегка смущенная, но и взволнованная тем, что только что сделала. Взяла себя в руки. Я очень храбрая. Понимаю, что не боюсь, и это очень важный шаг.

— К черту терпение, — говорю я. — Я не хочу больше ждать. Хочу быть нормальной. Я хочу почувствовать тебя…

Слишком быстро Алекс отворачивается, его голова резко поворачивается посмотреть в окно. Он глубоко хмурится, выражение лица грозное, темные глаза жесткие... и я поражена ужасным осознанием того, что он, возможно, на самом деле не хочет этого. О, черт... неужели я только что разделась, как какая-то глупая, наивная маленькая девочка, полагая, что он захочет меня, хотя на самом деле я его совсем не привлекаю?

Нет. Нет, это просто говорит моя паранойя. Я знаю, что он хочет меня. Уже не раз чувствовала, как он прижимается ко мне своей твердостью. Алекс чуть не потерял свое волю, когда я оседлала его. Так в чем же, черт возьми, его проблема? Я должна знать, даже если боюсь услышать его ответ.

— Алекс? Почему ты не смотришь на меня?

Он тяжело сглатывает, его веки закрываются.

— Я не могу, ты…

— Отвратительна? — Я тихо смеюсь. Немного печально.

— Боже, нет. Ты так чертовски красива. Я не заслуживаю того, чтобы смотреть на тебя. — Он колеблется, а когда снова заговаривает, его голос дрожит от волнения. — Я ни на что не годный гребаный мусор, Сильвер. Я — ничто. Не имею права быть здесь. Чертовски уверен, что не имею права на тебя смотреть. Я не могу этого сделать. Это похоже на кражу чего-то, что мне не принадлежит.

Я слышу, как в каждом его слове звучит истина. Не моя истина, а его. Он действительно верит всему, что только что сказал, и это совершенно уничтожает меня. Я делаю шаг вперед, беру его за руку и осторожно забираюсь обратно к нему на колени. Каждое нервное окончание в моем теле звенит как колокол. Было бы лучше, если бы я сначала нашла, чем прикрыться, но мне нужно немедленно сделать операцию на душе этого сломленного человека. Он должен точно знать, что я к нему чувствую.

— Посмотри на меня, — требую я. Когда он этого не делает, я кладу руки по обе стороны от его лица и заставляю его сделать это. Его глаза старательно задерживаются на моем лице. — Ты вовсе не мусор. Ты не никчемный. Ты великолепный, и умный, и мне повезло, что ты есть в моей жизни. Мы пришли из разных мест, Алекс, но это не значит, что я лучше тебя или ты хуже меня. Я хочу тебя из-за того, как ты бросаешь мне вызов. Хочу тебя, потому что ты заставляешь меня чувствовать себя живой. Я хочу тебя, потому что ты заставляешь меня чувствовать себя свободной. Ты лучше любого болеутоляющего. Ты лучше любого наркотика. Ты сильный, стойкий, и берешь то, что принадлежит тебе. Так возьми меня, потому что все, чем я являюсь, принадлежит тебе, отдается свободно, радостно и чертовски гордо.

Его грудь резко вздымается. С бесконечной осторожностью он кладет руки на мои голые бедра, его глаза широко раскрыты. Он все еще так сильно ранен, что я чувствую, что Алекс может сломаться в любую секунду.

— Я далек от совершенства. Ты мне нужна, Dolcezza. Мои руки до боли хотят коснуться тебя. Если я хоть на секунду потеряю бдительность, то не смогу гордиться собой. Если ты скажешь мне остановиться, то остановлюсь. Если ты скажешь мне «Нет», я услышу тебя, и прислушаюсь к тебе. Но... если ты этого не сделаешь... я не смогу сдержаться. Я тебя поцелую. Буду прикасаться к тебе. Я заставлю тебя стонать, черт возьми. Погружусь в тебя так глубоко, что никогда не захочу перестать трахать тебя, и я не могу…

Моя кожа горит огнем. Мои соски стали такими невероятно твердыми, что на самом деле болят самым восхитительным, головокружительным образом. Нервозность, которую я чувствовала раньше, теперь прошла. Воспоминаний, которые так долго мучили меня, нигде не видно. Все, о чем я могу думать, все, что я вижу, все, что я хочу — это Алекс. Я целую его, крепко прижимаясь губами к его губам, сжимая его волосы в своих руках.

На секунду он сопротивляется. Пальцы впиваются в мои бедра, и он издает болезненный стон. Но когда я дергаю его за волосы, крепкая хватка, в которой он держит себя, разлетается на миллион осколков. Руки скользят вверх по моей спине, горячие и твердые, притягивая меня к себе. Его язык проникает мне в рот, и Алекс яростно целует меня.

Я могу быть совершенно неопытной, когда речь заходит о сексе, но мое тело, к счастью, знает, чего оно хочет. Вжимаюсь в него, снова покачивая бедрами, и задыхаясь стону, когда моя грудь трется о его. Алекс отрывает свой рот, и далекая, жесткая грань в его глазах исчезает, заменяясь ярким, настойчивым голодом, который посылает горячую волну адреналина по моему естеству. Он смотрит на меня, наконец-то позволяя своим невероятно темным глазам опуститься, скользнуть вниз по моему телу, и это почти невыносимо.

— Господи, Сильвер, — прохрипел он. — Ты чертовски невероятна. — Он обхватывает руками мою грудь, разминая плоть, и дрожь пробегает по его телу. Я кладу свои руки на его, поощряя его сжать сильнее, так что это может быть почти болезненно, и он снова стонет. Звук его удовольствия заставляет меня дрожать от предвкушения.

Мне бы не хотелось, чтобы он так чувствовался.

Это не должно быть так приятно — чувствовать его руки на своем теле.

Я не должна так отчаянно нуждаться в нем, что мне кажется, будто я вот-вот воспламенюсь и загорюсь.

Но это так.

Алекс выгибается ко мне, откидывая меня назад, держит в своих объятиях, и следующее, что я чувствую — это мой сосок у него во рту. Он облизывает набухший, чувствительный бутон плоти, затем берет его в рот и сосет, и мне кажется, что в меня ударила молния, вспышка пьянящего наслаждения выстрелила между обеих моих грудей, вниз между ног.

— Аааа! Срань господня! — Я прижимаюсь к нему всем телом, запуская пальцы в его волосы, направляя его рот вниз, прося большего, и Алекс делает это. Его зубы впиваются в меня, крепко обхватывая мой сосок, и я немедленно реагирую, качаясь на нем, нуждаясь в том, чтобы он был ещё ближе.

Я понятия не имела, что это будет так. И понятия не имела, что могу так сильно хотеть кого-то…

Я отчаянная и нуждающаяся, когда хватаюсь за его рубашку, пытаясь снять ее с его тела. Он отстраняется, одаривая меня слегка ошеломленной улыбкой и помогает стянуть рубашку через голову. Его глаза так чертовски напряжены, они проникают в меня, обшаривают каждый дюйм моего тела, когда хватает меня за талию, переворачивает и опускает на спину у огня.

Алекс встает, расстегивает ремень, потом джинсы, сбрасывает их вместе с боксерами. Воздух кажется слишком густым, чтобы дышать, в течение секунды, когда он смотрит на меня сверху вниз, и я смотрю на него с одинаковым выражением удивления на наших лицах. Он — самое невероятное существо, которое я когда-либо видела. Кружащиеся темные чернила на его груди прекрасны. Они путешествуют вверх по его плечам, вниз по рукам, вокруг шеи — слишком много узоров и образов, чтобы воспринимать их прямо сейчас.

Его атлетическое телосложение всегда было очевидно даже через одежду, но видеть его обнаженным — это совсем другое. Грудь и живот до смешного мускулисты, пресс напряжен. Крышесносные мышцы, которые врезаются в его пах, образуя V-образную форму, естественно приводят мои глаза вниз к его члену. Он жесткий, стоит по стойке смирно, больше, чем я себе представляла, в те несколько раз, когда я позволяла себе его представить. Я сглатываю, звеня электричеством, собирающимся между моих ног.

— Защита? — спрашивает он. — Мне нужно достать?

— Нет. Нет, я принимаю таблетки.

Алекс сжимает свою плоть, и я снова втягиваю губу в рот.

— Не волнуйся, — говорит он. — Это не будет больно. Я собираюсь убедиться в этом. Боже, твое тело... — он качает головой, как будто ему трудно мыслить здраво. — Ты совершенна во всех отношениях, Сильвер. Твои сиськи чертовски умопомрачительны. Я никак не могу насытиться тобой.

Это чувство более чем взаимно.

Он присаживается на колени, и я немного напрягаюсь, хотя мне совсем не страшно. На самом деле, нет. Руки Алекса пробегают по внутренней стороне моих бедер, благоговейно поглаживая мою кожу.

— Помни... просто скажи слово, и все это прекратится.

Знаю, что он остановится. Я ему доверяю. Сейчас все совсем не так, как раньше. Я расслабляю свои конечности, вдыхаю и выдыхаю, чтобы расслабиться, и рык раздается в задней части его горла, когда мои ноги раздвигаются.

— Черт возьми, Сильвер. Твоя киска такая охренительная. Ты хоть знаешь, какая мокрая? Я, бл*дь, вижу, как ты возбуждена.

Мне немного неловко думать, что это так очевидно, но я избегаю этого чувства. В конце концов, я хочу, чтобы он знал. Хочу, чтобы понимал, что делает со мной. Я не хочу, чтобы сомневался. Он опускается на локти, его грудь упирается в мою ногу, и головокружительная волна удовольствия проносится сквозь меня, когда он использует свой язык…

— Ооооо боже! О боже мой! — Я кладу руки ему на голову, не зная, что с собой делать, когда он прижимается ко мне, его язык находит мой клитор и щелкает по нему. Такое чувство... мне не с чем сравнивать. Я видела, как парни делали это с женщинами. Мне было очень любопытно. Я просмотрела всякого рода вещи в интернете, но ничто не подготовило меня к тому, как хорошо это ощущается.

Алекс жужжит рядом со мной, и по моему телу пробегают вибрации.

— Так чертовски сладко, — говорит он. — Моя Dolcezza. Я не спал по ночам, представляя, какая ты на вкус, Сильвер Париси. Ты чертовски восхитительна. Я до конца своих дней буду желать пробовать твою киску.

От этих слов у меня в голове проносятся самые разные мысли. Это так грубо. Так вульгарно. Но когда Алекс произносит эти слова вот так, уткнувшись лицом мне между ног, это так заводит меня, что я едва могу это вынести. Приподнимаю бедра, открываясь ему, и он яростно рычит на внутреннюю сторону моего бедра.

— Вот так. Прекрасная девочка. Позволь мне взять тебя. Позволь мне заставить тебя кончить. Наполни мой рот, Dolcezza.

О... боже мой.

Он лижет и сосет, используя язык, чтобы скользить вверх и вниз по моему клитору, и вскоре уже дрожу под ним. Когда Алекс осторожно использует свои пальцы, чтобы потереться о мою киску, я ничего не могу сделать, кроме как задержать дыхание и ждать.

Медленно, так нежно он толкает свои пальцы внутрь меня, и мой позвоночник выгибается дугой от пола.

— Аааа! Черт возьми, Алекс!

Это совсем не страшно. Отнюдь нет. Это самая сильная и приятная вещь, которую я когда-либо испытывала.

Двигается очень осторожно, мускулы на его плечах напряжены, и он ждет, как я отреагирую. Я хочу... черт, я хочу большего. Качаю бедрами, поднимая их вверх, и это все, что нужно Алексу. Он дразнит меня своим языком быстрее, настойчивее, используя свои пальцы внутри меня, чтобы манить и уговаривать, ритмично двигая их взад и вперед, и глаза закатываются назад, когда ударная волна, столь ошеломляющая, врезается в мое тело.

— Алекс... Алекс, — выдыхаю я его имя. Это просто мантра на моих устах. Молитва. Проклятие. Не успеваю я опомниться, как между ногами, внутри меня нарастает ошеломляющая хаотичная энергия, тянущаяся вверх, к животу и туловищу, растекающаяся по рукам…

Это чувство нарастает, такое мощное и внушительное, и как раз в тот момент, когда я думаю, что оно больше не может нарастать, оно врезается в меня, потрясая меня до глубины души, белый, ослепительно яркий свет вспыхивает в глазах. Я цепляюсь за спину, пытаясь выдохнуть его имя, но безуспешно.

— Ах-ох, ч-черт, Але… О боже мой! О, черт, черт, черт!

Оргазм оставляет меня разрушенной, безжизненной и безвольной. Я все еще трепещу, пытаясь вспомнить, как правильно видеть, когда Алекс поднимается по моему телу и глубоко целует меня. Немного смущенная, я осознаю, что чувствую свой вкус на его губах. Алекс ухмыляется как дьявол, когда отстраняется. Однако его ухмылка превращается в хмурый взгляд, когда я провожу пальцами по его рту, пытаясь очистить его от себя.

— Не смей, черт возьми, Париси, — рычит он. — Я планирую насладиться каждым твоим кусочком. — Пытаюсь спрятать лицо у него на груди, неловко улыбаясь, но он не дает мне этого сделать. — Ты хоть представляешь, как это меня заводит? — Он берет мою руку и просовывает ее между нашими телами. Через секунду моя ладонь сомкнулась вокруг стояка, и я сжимаю его. Я задыхаюсь от ощущения его члена в моей руке, твердого, но шелковистого, с гладкой текстурой, пока он медленно ведет мою руку вверх и вниз. Глаза горят, наполненные желанием, когда он повторяет это действие в последний раз, а затем пытается отнять мою руку.

Но на этот раз я ему не позволяю. Сжимаю свою хватку вокруг него, освобождаясь от его руководства, имитируя движение вверх и вниз. Член пульсирует, затвердевая еще больше в моей руке, и его тело замирает, становясь жестким.

— Тебе не нужно этого делать, — шепчет он. — Это должно быть для тебя.

— Это для меня, — шепчу я в ответ. — То, как ты сейчас смотришь на меня... Боже, я хочу почувствовать тебя внутри себя, Алекс. Пожалуйста. Я готова.

Сомнение мелькает на его лице. Колючие лозы с шипами вокруг основания его горла, шевелятся, когда он глотает.

— Ты уверена? — Его губы формируют слова, но я едва слышу, как он их произносит.

Но я уверена, что он прекрасно меня слышит.

— Да. Я уверена на все сто процентов. Я хочу тебя. Хочу всего тебя. Сейчас.

Это все равно что смотреть, как прилив разбивается о берег. Его нерешительность и неуверенность исчезают, и на смену им мгновенно приходит глубокая, голодная потребность. Переместившись между моих ног, он встает, опершись на локти и удерживая свой вес выше моей груди. Его руки уверенно держат мое лицо в своих ладонях... и он медленно входит в меня.

Я замираю, становясь абсолютно неподвижной.

Глаза Алекса лихорадочно обшаривают мое лицо, ища хоть какой-то признак того, что я не в порядке. Но это совсем не больно. Я просто чувствую себя наполненной, странным образом — давлением внутри меня и требуется мгновение, чтобы к нему приспособиться.

— Сильвер…

Я обвиваю его руками, заставляя опуститься на меня. Еще глубже. Только что я была серьезна. Хочу его всего. Я хочу, чтобы его вес был на мне. Хочу, чтобы он обнял меня. Хочу быть поглощенной им, его силой, потому что прямо сейчас я чувствую себя в полной безопасности.

Алекс вздыхает, звук грубый и неконтролируемый, и я больше не могу этого выносить. Прижимаюсь к нему бедрами, подаваясь вверх, и Алекс обнажает зубы, стискивая их вместе.

— Черт возьми, Сильвер. Это... — его глаза расфокусированы. — Ты так чертовски хорошо чувствуешься, — выдавливает он.

Осторожно, он начинает раскачиваться на мне, и странное давление внутри меня начинает уменьшаться по мере того, как мое тело учится двигаться вместе с ним. Алекс прижимается губами к моему лбу, виску, подбородку. Когда он, в конце концов, использует свои зубы напротив чувствительной кожи моей шеи, ощущение его внутри меня начинает меняться на что-то совершенно другое: давление полностью испаряется, и это начинает чувствоваться хорошо.

— Ах, боже мой! Алекс!

Он кусает сильнее, и я обнимаю его руками, крепче обхватываю ногами за талию, прижимаясь так сильно, как только могу.

— Ты готова к большему? — рычит он мне в волосы.

— Да! Да. Боже, да... — я не похожа на саму себя. Говорю как кто-то другой, когда извиваюсь под ним. Алекс дает мне то, что я хочу, отодвигаясь назад ровно настолько, чтобы потом ворваться в меня.

Боже…

Какого черта?..

Я позволяю своим глазам закатиться на секунду, но они снова открываются, когда ощущение усиливается, и понимаю, что Алекс трет мой клитор. Посмотрев вниз вдоль тела, я вижу, что его рука находится между моих ног, и он использует большой палец, чтобы потереть меня. Я вздрагиваю, не зная, как, черт возьми, справиться с таким огромным количеством ощущений.

— Хорошо? — Отрывисто спрашивает Алекс.

— Д-да.

— Хорошо. — Он ускоряет ритм, на этот раз полностью выскользнув из меня и надавив немного сильнее. Его глаза обшаривают все вокруг — мое лицо, грудь, живот, бедра. Взгляд останавливается на точке, где наши тела встречаются, между моих ног, и мышцы челюсти напрягаются, когда он стискивает зубы. — Бл*дь. Вид того, как ты берешь меня, Сильвер... ты поглощаешь меня... твоя киска... это просто охренительно.

Похоть, грубая и требовательная, впивается в меня своими когтями. Я вижу отражение этой эмоции в Алексе, и выражение его лица заставляет меня двигаться по спирали к безумию. Он мне нужен. Я должна, черт возьми, заполучить его. Хватаю за другую руку, втягиваю большой палец в рот, и Алекс шипит.

— Дерьмо. Осторожнее, Dolcezza.

Я знаю, почему он предупреждает меня. Его движения ускоряются, он толкается все сильнее и быстрее, и знаю, что скоро произойдет, если мы не остановимся. Но впереди еще много дней, чтобы подразнить самих себя. Много возможностей растянуть этот момент. Прямо сейчас огонь, горящий в животе, выходит из-под контроля, и я не хочу его тушить. Острое чувство, которое так сильно потрясло меня, когда Алекс пробовал меня, вернулось, и я снова готова упасть с обрыва.

Хочу, чтобы он упал вместе со мной.

Хочу знать, на что это похоже.

Я обхватываю ногами его бедра, покусывая большой палец, и становлюсь свидетелем того, как Алекс отдается этому чувству. Его глаза вспыхивают, а потом он падает на меня сверху, прижимая к себе, загоняя себя все глубже и глубже, все быстрее и быстрее…

— Дерьмо. Я собираюсь... я собираюсь, бл*дь…

— Кончай. Давай, бл*дь, Сильвер, — рычит он мне в ухо. — Сделай это прямо сейчас. Я хочу чувствовать, как ты пульсируешь вокруг моего члена.

Все, что для этого нужно — это его приказ. Я утопаю с головой в кульминации, не в силах дышать, не в силах издать ни звука, когда взрыв удовольствия обрушивается на меня с силой десятитонного грузовика. Моя спина сгибается, и Алекс держится за меня, пока я погружаюсь в волну оргазма. Затем рычит, мышцы на его руках напрягаются, и он тоже кончает, выбивая из меня жизнь, двигаясь напротив.

Кажется, что для того, чтобы спуститься с высоты, требуется много времени. Но в конце концов, когда мы снова можем дышать, Алекс перекатывается на бок, а потом на спину, увлекая меня за собой. Я лежу на его груди, прислушиваясь к постепенно замедляющемуся сердцебиению, и ощущение от руки, когда он лениво гладит мои волосы, почти гипнотизирует.

— Это та часть, где ты делаешь вид, что опаздываешь, извиняешься и уходишь? — Шепчу я.

Алекс издает неглубокий, мягкий взрыв смеха.

— Нет, Dolcezza. Это тот момент, когда я понимаю, что ты украла мою гребаную душу, и у меня нет никаких шансов когда-либо вернуть ее обратно.

Я тоже смеюсь.

— Значит, не уходишь.

— Нет.

Я провожу пальцами по его груди, следуя линиям татуировок, наслаждаясь теплом огня на собственной коже. Его торс покрыт чернилами, большой рисунок простирается поперек грудной клетки, следуя линии ключицы. Вниз по его боку, плечу и далее по левой руке скользит длинное чешуйчатое тело существа, убедительное и живое. Острые колючие лозы замысловато вьются от его правой руки, вокруг шеи и вниз по животу, сплетаясь между чем-то, похожим на женщину, стоящую на коленях и молящуюся.

— Я ведь обещал тебе ознакомительную экскурсию, не так ли? — тихо спрашивает он. — Полагаю, сейчас самое подходящее время. Давай.

Я не хочу вставать. Этот момент слишком совершенен, но Алекс, кажется, полон решимости, когда встает, протягивая мне руку, чтобы помочь встать на ноги. У окна он выставляет свои руки ладонями вниз, показывая мне нарисованных там волка и розу.

— Это я, — говорит он, указывая на волка. — А это моя мама. Все розы для нее. — Он отдал ей свою правую руку целиком. — Она была мягкая, как цветы. Красивая. — Он пробегает пальцами по виноградным лозам, его взгляд отстранен. — Но у нее так же были свои острые углы. Собственные демоны, которые терзали ее.

Похоже, что виноградные лозы, олицетворяющие этих демонов, обвились вокруг горла Алекса, как будто они могли в любой момент задушить.

— Так вот почему... — Я не могу заставить себя задать вопрос: не поэтому ли она покончила с собой. Однако Алекс, похоже, понял мой недосказанный вопрос.

Он кивает головой.

— У мамы были маниакальные приступы. Их хватало на несколько дней. У нее было столько энергии, чтобы бегать по дому, готовить, петь, убирать. Она брала нас с собой в эти сумасшедшие приключения, гуляя с нами миля за милей под дождем и снегом. Отвозила нас в Уолмарт и просила присмотреть за Беном, пока ходит за покупками, а потом забывала, что вообще привезла нас туда, и уезжала. Продуктовый магазин. Или автомастерская. Мама всегда забывала, где оставила нас. Потом ей становилось плохо, и она впадала в мрачное настроение, круша все вокруг, разрушая квартиру, крича во всю глотку. Как только эта часть заканчивалась, она ложилась в постель и не вылезала оттуда еще несколько дней. Насколько я могу судить, ей никогда не ставили диагноз, но почти уверен, что у неё было биполярное расстройство. Я читал, когда был ребенком, что это генетическое заболевание. Что в шестидесяти-восьмидесяти процентах случаев это наследственное заболевание. Раньше я до смерти пугался, думая, что стану таким же, как она, но... — он выгибает одну бровь. — Я даже не уверен, что это именно то, что у нее было. И никогда не проявлял такого же поведения, как она, а я следил, поверь мне.

Он пожимает плечами и идет дальше, указывая на татуировку спартанца со щитом и обнаженными мечами на другой руке.

— Это вполне объяснимо. Мои римские корни. — Он прижимает руку к груди. — И это тоже. Это фамильный герб Моретти. Наверное, это моя собственная интерпретация. Я добавил черепа и детали двигателя.

Теперь, приглядевшись повнимательнее, я вижу механические элементы. Черепа словно смеются и выглядят жутковато. Из промежутков между ними распускаются разные цветы: красные, синие и зеленые — единственные всплески цвета в черных узорах.

— Паутина у меня на локте, — говорит он, поднимая руку и немного печально хмурясь. — Получил это в колонии для несовершеннолетних. А это, — говорит он, проводя пальцем по чешуйчатому хвосту существа, обернутому вокруг его тела. — Повелитель северного ветра, Багамут.

— Необычное название.

— Из арабской мифологии. Присвоено незаконно, но кому какое дело. Он знаменосец для слабых и угнетенных. Надежное убежище. Кроме того, не прогибается, — говорит он, ухмыляясь. — Он довольно крутой парень, и вершит правосудие, если ты облажаешься.

— А где его остальная часть?

Изогнутая бровь Алекса поднимается еще выше, когда он оборачивается. Там, между лопатками, вытатуирована передняя половина красивого, мрачного на вид дракона —замысловатая, с завитушками, но невероятно мужественная. Над драконом темными старыми буквами написано слово «Бесстрашный».

— Как и ты, да? Бесстрашный, — говорю я.

Алекс поворачивается, наклоняет голову вперед и опускает подбородок на грудь. Он вздыхает, оборачивая руки вокруг меня. Прислонившись к нему лбом, мы долго стоим так, пока Алекс мягко не шепчет в темноту:

— И близко не такой бесстрашный, как ты. Отведи меня в постель, Argento. Я хочу обнять тебя.

Глава 22.

«У него в голове полный п*здец, как и у его матери. Маленький придурок. Если я сейчас же не обуздаю это дерьмо, то в один прекрасный день он кому-нибудь навредит, вот увидишь. Да, да, не волнуйся. Если ремень не поможет, то мой кулак точно сработает».

Я резко просыпаюсь, сбитый с толку. Секунду назад плакал в чулане, слушая, как Гэри говорит своему брату, какой я никчемный, мерзкий маленький кретин. А теперь лежу в коконе блаженно мягкой постели, глядя в лицо самой красивой девушки, которую когда-либо видел.

Сильвер все еще спит. Ее распущенные волосы веером рассыпались вокруг лица, золотистые и теплые в раннем утреннем свете. Губы слегка приоткрыты. Ресницы у нее такие длинные, что лежат на верхней части скул. Судя по безмятежному выражению ее лица, сны, мелькающие в подсознании, совсем не похожи на мои, и я этому рад.

Никогда не говорил ей об этом, но спустя три секунды после встречи с Сильвер, я поклялся себе, что заставлю Джейка и всех остальных, кто приложил руку к тому, чтобы причинить ей боль, заплатили за это. Уже придумал несколько уникальных и интересных способов сделать так, чтобы это произошло, даже с теми обещаниями, которые я дал Сильвер, связав себе руки. Но все это не имеет значения, если не смогу защитить ее от монстров, даже если они придут к ней во сне. Там я не смогу держать ее в безопасности, и это вызывает тошноту в гребаном желудке.

Она шевелится, уютно устраиваясь под одеялом. Ее глаза остаются закрытыми, но я знаю, что она проснулась.

— Алессандро Моретти, ты умеешь обращаться с кофемашиной? Или ты больше для украшения? — бормочет она.

Я улыбаюсь. По-настоящему улыбаюсь. Может быть, это легче, потому что она не может видеть меня с закрытыми глазами, но это кажется чем-то естественным, нормальным, а не какой-то брешью в моей защите.

— Да, — шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. — Я знаю, как управляться с кофемашиной. Сейчас вернусь.

Она стонет, тянется за мной, хватает меня за руку, когда я вылезаю из постели. Я смеюсь себе под нос всю дорогу вниз по лестнице и в кухню. Без огня, горящего в гостиной, здесь чертовски холодно. Надо было одеться перед тем, как спуститься вниз, но черт с ним. Как только я получу немного кофеина для Сильвер, то планирую вернуться в постель и остаться там с ней на все утро. Я уже отработал свою смену в баре, так что мне не нужно быть где-то еще.

Требуются капсулы для кофемашины, и, порывшись во всех шкафах и ящиках, какие только попадаются мне на глаза, я, в конце концов, нахожу их в холодильнике. Наполняю запас воды в машине и стою, упершись руками в кухонную стойку, когда тонкая струйка черного золота начинает литься в кружку. Она наполнилась только на половину, когда я слышу рокот мотора, приближающегося к дому. Моментально встревожившись и мгновенно осознав, что я наполовину голый, выглядываю из кухонного окна, чтобы посмотреть, кто мог приехать сюда в этот утренний час.

Мне не нужно долго ждать. Серебристый фургон вырывается из-за деревьев, направляясь к хижине, и меня пронзает тошнотворное чувство прямо в живот. Чеерт. Я узнаю этот фургон. В последний раз видел его, припаркованным на подъездной дорожке Париси, когда отъезжал от их дома. Это та самая машина, на которой Сильвер ездила с братом на футбольную тренировку.

— Сильвер! — Кричу я.

Из фургона вылезает женщина. Волосы у нее того же цвета, что и у Сильвер, и черты лица очень похожи. Она еще очень молода. Моложе, чем я ожидал, но это явно мама Сильвер. Я уже собираюсь выскочить из кухни и помчаться вверх по лестнице в поисках своей одежды, пытаясь сообразить, как объяснить, какого хрена здесь делаю, наедине с ее дочерью, и почему, черт возьми, думал, что мне сойдет с рук ее осквернение, когда смотрю, как женщина вылезает из машины. Она падает в грязь, опускается на колени, потом приземляется на задницу, и она... она плачет.

Бл*дь. Бл*дь, бл*дь!

Я выскакиваю за дверь и бегу к ней, прежде чем успеваю оценить ситуацию или решить, разумно ли это вообще. Женщина поднимает голову, но я вижу, что на самом деле она меня не видит. Громкий, мучительный всхлип эхом отдается среди деревьев. Ее лицо — это гримаса боли.

— Миссис Париси? Черт, Миссис Париси, вы в порядке? Вы ранены?

Я похлопываю ее по плечам и рукам, пытаясь понять, не ранена ли она, но та резко отстраняется от меня, сворачиваясь в клубок. Ухххх... дерьмо. Я в растерянности. Делаю единственное, что приходит мне в голову — подхватываю ее на руки и поднимаю из грязи. Она даже не ставит под сомнение тот факт, что странный полуголый парень несет ее в ее же собственную хижину. Миссис Париси обвивает руками мою шею и прижимается ко мне, пока я несу ее вверх по ступенькам, пинком распахивая дверь, которая почти закрылась за мной, когда я выбежал наружу.

— Сильвер!

В гостиной я осторожно укладываю женщину на диван, и она снова сворачивается в клубок, рыдая так, что у меня внутри все переворачивается, и мне хочется оторвать себе уши.

«Мама, почему ты плачешь? Все в порядке. Все будет хорошо. Мамочка. Мамочка!»

На лестнице послышались громкие шаги. Сильвер прибывает в вихре паники, ее волосы торчат в разные стороны, одета в майку и крошечные шорты. Мы представляем из себя довольно странную картину, но похоже, что мама не обращает на это никакого внимания. Ее глаза плотно зажмурены, рот опущен вниз в маске страдания. Сильвер бросает на меня растерянный, испуганный взгляд, а я просто стою, оцепенев, не зная, что сказать.

Она бросается к маме и с громким стуком падает на колени, не сводя с меня глаз.

— Что, черт возьми, случилось?

— Я не знаю. Она очень быстро подъехала, и когда вышла уже была такой.

— Черт возьми, мам. Мама, что происходит? — Сильвер пытается взять женщину за руки, но она слишком истерична, чтобы позволить это.

— Она... ушла... — выдавливает она. — Она, черт возьми... ушла. Она мертва, Сильвер. Она, бл*дь, мертва.

Короткая вспышка замешательства появляется на лице Сильвер, а затем заявление ее мамы внезапно обретает смысл, потому что я наблюдаю, как ее осенило.

— Гейл? Гейл умерла?

— Да! — Ее мама звучит так, словно умирает, когда произносит это слово. — Это... это моя вина.

— Нет. — Сильвер качает головой, проводя руками по волосам матери, пытаясь успокоить ее. — Нет. Мама, это не твоя вина. Как это может быть твоей виной?

— Она злилась на меня, — продолжает она. — Я гналась за ней по пятам. Мне нужно было все объяснить. Мне просто нужно было заставить ее остановиться, но... — она задыхается. Она даже не дает себе времени прийти в себя, прежде чем продолжить. — Она сразу же уехала. Прямо на тот перекресток. Даже не взглянула на него.

— Мама. Мама, все в порядке. В твоих словах нет никакого смысла. Расскажи мне, что случилось.

— Она видела меня, Сильвер. Видела меня с Дэном в его кабинете. Не стала дожидаться, пока я оденусь. Она... просто ушла, и я пошла за ней. Это моя вина. Я убила ее.

Глава 23.

Мама вела себя странно.

Мама плакала в душе.

У мамы был роман с ее боссом.

Именно по этой причине она каждый раз уходила, когда доктор Кумбс приезжал, чтобы отвезти мальчиков на урок. Вот почему не навещала свою лучшую подругу в больнице. Она была пронизана чувством вины, что съедало ее заживо, и теперь Гейл мертва.

Алекс хотел отвезти нас обратно в город, но я сказала ему, что отвезу фургон обратно. Он упомянул что-то о том, чтобы вернуться сюда позже с другом, чтобы забрать мою машину. Я смутно припоминаю, что отдала ему ключи от Новы. Более отчетливо я помню, как он обнимал меня, прижимал к себе, шептал что-то в мои волосы, но после этого все как будто расплылось.

Пока добираюсь домой, у меня все кости немеют, а мама все еще плачет на пассажирском сиденье. Я даже не знаю, как проделала большую часть пути; на полном автопилоте, переключаюсь, останавливаюсь на светофорах, поворачиваю, не обращая особого внимания на то, что делаю. Когда въезжаю на подъездную дорожку и глушу двигатель, мы обе просто сидим, не двигаясь, тупо глядя в окно на дверь гаража.

— Почему? — Спрашиваю я. — Почему ты поехала в хижину?

Теперь она немного успокоилась. По крайней мере, достаточно, чтобы могла говорить.

— Ну, не знаю. Я знала, что ты там, и просто хотела уйти, и это просто... случилось.

— А папа знает?

Она моргает, ерзая на сиденье. Ее пижамные штаны испорчены, и вся пассажирская дверь заляпана грязью.

— Насчет Дэна? Нет, — тихо говорит она. — Я ему еще ничего не сказала.

Отлично. Чертова бомба вот-вот взорвется в нашем доме, и от нашей идиллии не останется ничего, кроме дымящейся воронки и остатков счастья моего отца. Я не могу связать свои мысли воедино. У меня в голове ничего не укладывается. Я просто сижу, все еще держа руки на руле, и смотрю в пространство перед собой.

Я чувствую, что меня сейчас стошнит, когда придумываю решение, которое мне совсем не нравится. Делаю глубокий вдох, проглатывая свое отвращение к себе, и говорю:

— Ты не скажешь ему.

— Что? — Шепчет мама.

— Ты ему не скажешь, мама, — огрызаюсь я. — Ты была эгоисткой. Сделала что-то действительно чертовски глупое, но ты не убивала Гейл. Это был несчастный случай.

— Я должна сказать ему, дорогая. Это было бы не честно…

— Не говори мне о честности! — Кричу я. — Если бы ты хотела быть честной, то не должна была обманывать папу. Если бы ты хотела быть честной, то не должна была начинать со лжи с самого начала. А теперь, чтобы быть честной к остальным членам этой семьи, ты должна быть гребаным взрослым, перестать быть такой чертовой эгоисткой и держать свой рот на замке.

— Сильвер…

— Тебе грустно. Разбита, потому что твоя подруга умерла. Ты не можешь разорвать всех нас на части только для того, чтобы наказать себя и заставить почувствовать, что получила по заслугам.

— Я сделала что-то плохое, Сильвер. Не могу просто ходить и делать вид, что ничего не произошло. Это было бы неправильно.

— Заткнись, мама. Просто... Просто заткнись нахрен, ладно? Уже нанесен достаточный ущерб. Клянусь Богом, если ты причинишь папе и Максу такую боль, я никогда тебя не прощу. Серьезно. Я никогда больше не буду с тобой разговаривать. — Выхожу из машины, дрожа от ярости, и захлопываю за собой дверь.

Мама идет за мной по пятам.

— Эй! Эй, вернись сюда, юная леди. Знаю, что облажалась, но я все еще твоя мать. Все еще взрослый человек.

Я поворачиваюсь к ней, тыча пальцем ей в грудь. Ненавижу себя за то, что плачу.

— Нет, мам. Разве ты не видишь? Ты уже очень давно не была взрослой в этих отношениях. Пока ты допоздна торчишь на работе, трахаясь со своим боссом, я готовлю еду. Убираю. Забочусь о том, чтобы выстирать белье, накормить и одеть твоего одиннадцатилетнего сына. Я одна слежу за тем, чтобы все не развалилось, и знаешь что, мама? Моя жизнь разваливается на части. Моя жизнь не в порядке. А потом ты появляешься в хижине, бежишь ко мне за утешением, чтобы я исправила этот гребаный беспорядок, потому что ты знаешь, что я это сделаю!

Она просто стоит там. Мне кажется, что она смотрит прямо сквозь меня.

Я не могу поверить, что только что сказала ей все это, но это нужно было сказать, черт возьми.

Мама резко поворачивается лицом к дому... и, не говоря больше ни слова, входит внутрь.

Папа приходит домой с работы, и я слышу, как он утешает маму. Стены дома звенят от ее плача, но она не говорит ему, что сделала. Макс все еще находится в доме Холлидей, чтобы переночевать с ее братом Джейми, слава Богу, так что ему, по крайней мере, не нужно знать, насколько мрачными стали дела в доме Париси.

Алекс пишет мне около полуночи.

Алекс: Я хотел дать тебе немного пространства, но теперь мне действительно нужно знать, все ли с тобой в порядке.

Я: Не совсем.

Алекс: Плохо, да? Что я могу сделать?

Я: Спасти меня. Похитить меня. Увезти меня отсюда.

Алекс: Не шути так. Я сделаю это.

Если бы он только мог. Я бы запрыгнула с ним в машину и уехала в закат в ту же минуту, если бы не думала, что все развалится в тот же миг, как уеду. Пальцы парят над клавиатурой на экране мобильника, пока я думаю, что набрать в ответ.

Я: Какой у тебя адрес электронной почты? Собираюсь написать тебе.

Алекс: Письмо о разрыве на второй день наших отношений? Дерьмо. Это же рекорд.

Я: Ничего подобного. У нас есть отношения?

Алекс: ДА.

Алекс: Ты моя, а я твой, помни. Жаль тебя расстраивать, но ты достигла статуса подружки. Я уже предупредил средства массовой информации. Электронная почта ampasserotto@gmail.com

Статус подружки? Я стараюсь не улыбаться от уха до уха, но это бесполезная задача. Решаю вести себя спокойно и не упоминать о том, какой легкомысленной и глупой он меня только что сделал.

Я: passerotto?

Алекс: В другой раз.

Я: Я этого не забуду.

Алекс: Я этого и не хочу.

Я планировала отложить написание своего рассказа о том, что произошло у Леона, как можно дольше, но сейчас это кажется таким неправильным. Только что заставила свою собственную мать хранить ужасную тайну, и я начинаю чувствовать себя немного монстром. Должна рассказать кому-то хоть какую-то правду, иначе я никогда больше не смогу смотреть на себя в зеркало.

Я собиралась записать то, что произошло с помощью ручки и бумаги, но здесь так много эмоций; не верю, что смогу писать разборчиво, как только доберусь до трудных частей. Запустить электронную почту очень сложно. Черт возьми, все это очень тяжело. Мне требуется два часа, чтобы выразить все это словами, и к концу я дрожу так сильно, что, кажется, вот-вот потеряю сознание.

Нет. Нет, я не собираюсь падать в обморок. Меня сейчас стошнит. Я почти что успеваю в туалет вовремя. Когда обнимаю унитаз, холодный пот бежит по моей спине, мой желудок переворачивается, горло саднит, во рту привкус рвоты, я паникую. Должна его удалить. Я не могу послать все это Алексу. Это слишком тяжело. Это все просто слишком, слишком, слишком тяжело.

Когда я возвращаюсь к своему столу, мне кажется, что мои ноги вот-вот сломаются. На экране моего ноутбука все еще отображается длинное электронное письмо, как будто это просто еще один школьный проект или что-то, над чем я работаю. Слова цепляются за меня, как колючки, и я вдруг чувствую себя чертовски уставшей. Моя жизнь не должна быть такой. Я не должна была иметь дело с этим дерьмом. Во всяком случае, не в одиночку.

Прежде чем я успеваю передумать, нажимаю синюю кнопку в нижней части экрана черновика письма, и мой ноутбук издает звук, сигнализируя, что сообщение отправлено.

Теперь уже слишком поздно брать свои слова обратно.

Глава 24.

— Перестань быть такой маленькой сучкой, Сильвер. Глотай этот чертов напиток!

Я закатываю глаза на Кейси, поднося чашку ко рту. Она уже опередила меня на четыре напитка. Мне нужно кое-что серьезное чтобы наверстать её, но глотать пенистое пиво — это совсем не то, чего бы я хотела.

— Эй, Леон! А у твоего отца водки не найдется? Эта штука на вкус как моча! — Окликаю я его.

Парень Кейси, Леон, поднимает руки и смеется надо мной с другого конца гостиной.

— Прости, Сил. Во всем виноваты Джейк и Сэм. Они очистили все хорошее еще до того, как ты пришла. Вот что ты получаешь за опоздание.

Кейси толкает меня бедром, издавая отвратительный утробный звук.

— Чертово животное. Видела бы ты его, когда он приехал сюда на отцовском Мазерати. Можно подумать, что он божий дар человечеству или что-то в этом роде.

— Кто, Джейк?

— Конечно, Джейк. У кого еще эго размером со штат Техас? И кто еще придет на вечеринку с гребаной медалью. Разве он не знает, что сезон закончился два месяца назад?

Парень, о котором идет речь, стоит у стола для пив-понга, смеется и пьянствует с Сэмом Хоторном и Киллианом Дюпри; конечно же, медаль «самый ценный игрок», которую тренер Квентин вручил ему в конце футбольного сезона, висит у него на шее, покоясь поверх идеально сшитой голубой рубашки Армани на пуговицах. Он смотрит в мою сторону, его улыбка становится шире, когда мы встречаемся глазами, и мои нервы звенят, как колокольчики на ветру.

— Да, Джейк любит Джейка так же, как Канье любит Канье. Хотя он очень милый.

Положив руки на стол, наклонившись ко мне, Кейси надевает свое «не связывайся со мной» лицо.

— Слушай, сучка. Если ты не выпьешь это пиво, я пойду туда и расскажу ему, какой мокрой он делает твою киску. А потом скажу ему, что ты все еще девственница, и ты берегла себя для него с пятого класса.

Я пристально смотрю на нее, кожа за ушами и ниже по шее начинает покалывать.

— Ты не посмеешь этого сделать.

Кейси надувает губы, проводя рукой по своим длинным темным волосам; они прямые, как лезвие ножа, и блестят так, словно она семь раз укладывала их перед тем, как выйти сегодня вечером. Как всегда, она выглядит потрясающе в маленьком черном платье, которое обтягивает ее изгибы во всех нужных местах и подчеркивает их в других. Есть причина, по которой она самая желанная девушка в Роли Хай.

— А ты попробуй, — беззаботно говорит она.

Я знаю это выражение на ее лице. Видела это уже бесчисленное количество раз. Обычно перед тем, как она решит нажать на спусковой крючок особенно жестокого плана, предназначенного для того, чтобы смутить или унизить одного из простых смертных учеников Роли. Я поспешно опрокидываю кружку с пивом и делаю глоток. Мое горло саднит от холодной газированной жидкости, когда с грохотом ставлю кружку на стол, задыхаясь. Вокруг меня раздаются радостные возгласы, и рядом появляется Зен, обнимая меня за талию. Ее волосы заплетены назад в косички, выкрашенные в светлый цвет с розовыми кончиками. Ярко-розовое платье почти так же откровенно, как и у Кейси.

— Отлично сработано, Париси, — говорит она, целуя меня в щеку. — Где ты так долго была? Мы ждали тебя.

Кейси отвечает на вопрос раньше, чем я успеваю ответить.

— Урок игры на гитаре. — Она произносит эти слова с тем же отвращением, с каким могла бы сказать: «дисконтная стойка все по 21$». — Кейси твердо убеждена, что предмет одежды не стоит ни хрена, если за него не нужно выложить больше четырехсот долларов. — Я не понимаю, почему ты просто не прекратишь это делать, глупышка. Твои родители дают тебе карманные деньги, верно?

— Да. Но мне нравится преподавать. — Мы уже тысячу раз это проходили. Если бы мне не приходилось каждый вечер давать уроки, это бы вполне устроило Кейси. Таким образом, я могла бы пойти к ней домой после школы, и мы могли бы тусоваться, безжалостно критикуя актерский состав «Дерзких и красивых».

— Без разницы. Ты же руки себе портишь. Они выглядят так, будто ты зарабатываешь на жизнь физическим трудом.

— Это мозоли, Кейси. Я не могу играть без них.

Она стонет. Зен берет мою руку и поворачивает ее, осматривая упомянутые мозоли.

— Еще хуже, — неодобрительно добавляет она.

— Именно. И как ты думаешь, что Джейкоб Уивинг будет чувствовать по отношению к ним, когда ты обернешь эту неряшливую ручонку вокруг его члена и отшлифуешь его крайнюю плоть? Я слышала, что он необрезанный. — Она шевелит бровями, изображая пальцами, как щелкают ножницами. Зен взрывается в припадке шокированного хихиканья, а я ищу ближайшую глубокую яму, чтобы пойти и зарыться в нее.

— Остановись. Мне плевать на Джейкоба Уивинга. Все равно, что он думает о моих мозолях, и я определенно не собираюсь обхватывать рукой его член в ближайшее время.

— Какая жалость, — раздается голос позади Кейси. Мы втроем резко поворачиваемся, и цыпленок Альфредо, которого я съела на ужин, внезапно пытается снова появиться, поднимаясь в моем горле.

Иисус.

Он стоял в двух футах от меня.

Держа в руке стакан, наполненный янтарной жидкостью.

Выгнув белокурую идеальную бровь в мою сторону.

Насмешливый изгиб его рта говорит обо всем.

— Я давно хотел поговорить с тобой, Париси, — говорит он. Голова запрокидывается назад, и он изучающе смотрит на меня, отчего я краснею до самых корней волос.

— О-ох. — Господи, пожалуйста, помоги мне сейчас. Не дай мне споткнуться о мой собственный вероломный язык. Я судорожно сглатываю. — Зачем? Хм. О чем?

Кейси пытается спрятать улыбку под вуалью своих волос.

— Боже, Сильвер. Как тебе удалось продвинуться так далеко без единого заигрывания? — Она делает вид, что пытается прошептать эти слова, но делает все, чтобы Джейкоб ее услышал.

— Мне это в ней нравится, — говорит он, ухмыляясь. Отработанным движением опрокидывает содержимое своего стакана, смакуя его во рту, и взгляд блуждает по моему лицу. Он сглатывает, и я обнаруживаю, что не могу оторвать глаз от мышц его горла. — Не все могут быть такими, как ты, Уинтерс. С парочкой отработанных трюков и хорошо объезженной. Иногда приятно пообщаться с кем-то немного более... невинным.

Кейси это не нравится. Ни капельки.

— Ну да, конечно. Я уверена, что ты бы так не сказал, если она будет дуть, а не сосать.

По моей спине пробегает волна стыда. Даже у Зен отвисает челюсть.

— Кей-Кей!

Кейси скользит рукой по моей, гладя меня по волосам. Я люблю свою подругу до смерти, но иногда мне хочется ударить ее кулаком в горло.

— Да ладно тебе. Она ведь знает, что я шучу, правда, глупышка Сил? Никто не настолько туп, чтобы совершить такую ошибку. У вас, люди, нет чувства юмора.

Глаза Джейкоба впиваются в голову Кейси сбоку, сверля ее взглядом, серым и равнодушным.

— С такими друзьями, как ты, Кей-Кей, — говорит он насмешливо, — кому нужны враги? Сильвер? Я собирался на секунду выйти к бассейну. Подышать свежим воздухом. Хочешь присоединиться ко мне?

Вот дерьмо. Я смотрю на Зен, а потом на Кейси, моя челюсть практически лежит на полу.

— Уххх... конечно. Я просто…

— Вообще-то мы как раз собирались посетить комнату для девочек, — сладко говорит Кейси. — Ты же знаешь, что мы, женщины, можем ходить туда только в стаях по три человека. Но мы скоро вернемся, Мистер Ценный Игрок. Я уверена, что затем ты сможешь раскрутить с Сильвер одну из своих дрянных пикап-линий.

Она уже держит меня за руку и тащит меня к лестнице в своих небоскребных лакированных туфлях-лодочках, прежде чем я успеваю даже моргнуть. Мы уже наполовину добрались до первого этажа, когда я собираюсь произнести эти слова.

— Кейси! Какого черта?

Она оглядывается на меня через плечо, ее глаза злобно блестят.

— Что? Ты буквально только что сказала: «мне плевать на Джейкоба Уивинга». Я думала, что делаю тебе одолжение.

— Ты такая корова, Кейси. Ты же знаешь, что она его очень хочет, — хихикает Зен.

У туалета есть очередь, но Кейси проносится мимо, таща меня за собой. Точно рассчитывая по времени, дверь открывается как раз в тот момент, когда мы подходим к ней, и Кейси бросает ледяной взгляд на парня, стоящего рядом в очереди, Гарета Фостера — шахматная команда. Придурок.

— Ты ведь не возражаешь, правда? — мурлычет она.

Кейси, наверное, никогда в жизни не встречалась взглядом с Гаретом. Он выглядит так, словно только что испачкался.

— Э, нет. Конечно же, нет. Идите.

Мы уже в ванной комнате. Она захлопывает за собой дверь, бросая свою крошечную сумочку на стойку, открывает ее и роется внутри.

— Послушай, Сильвер. Я не говорю, что считаю Джейкоба придурком, но... так оно и есть. Ты ведь это знаешь, правда? Он определенно осел.

Боже, она такая драматичная. Носком ботинка я сбиваю крышку унитаза, потом накрываю ее полотенцем и сажусь. Платье, которое на мне надето — одно из тех, что принадлежит Кейси — немного тесновато. Мне приходится сидеть прямо, чтобы ткань не перерезала кровообращение в ногах.

— Конечно, он высокомерен, — говорю я. — Но больше я ничего не знаю. Слышала, что его мама заплатила за пластическую операцию Джессики Берч после того, как она попала в тот пожар в прошлом году.

— Благотворительные жесты матери не имеют никакого отношения к сыну, — упрекает его Кейси. — Джейк, наверное, не стал бы даже мочиться на Джессику, если бы стоял у того лодочного сарая, а она вдруг выбежала бы оттуда вся в огне. А где Холлидей и Мелоди? — Она добавляет эту последнюю часть, как будто только сейчас заметила, что они пропали.

— С Гаем и Дэвисом, — подсказывает Зен. То, как она передает информацию, говорит о том, что наши подруги ничего хорошего не замышляют.

— Боже. — Кейси швыряет помаду, которую только что вытащила из сумочки, обратно внутрь и хмурится, ища что-то еще. — Откуда они вообще знают, с кем трахаются? — бормочет она.

Гай и Дэвис — близнецы. Однояйцевые близнецы. Они встречались с Холлидей и Мелоди в течение последних шести месяцев, и, по словам девочек, близнецы действительно любят принимать личности друг друга.

— Не думаю, что это имеет значение, — смеется Зен. — Все четверо в комнате отца Леона, и, судя по тому, что я видела, они не слишком разборчивы в том, кто с кем связался.

Кейси смотрит вверх, ее голова качается в сторону, пока она обдумывает это.

— Да. Это действительно звучит так, будто это может быть весело. Облом, Леон —единственный ребенок в семье.

— Всегда есть Мистер Уикмен, — говорю я.

— Сильвер! — Кейси притворяется удивленной. — Какой скандал! Мистер Уикмен действительно обладает определенной сексуальной привлекательностью. Нет ничего более соблазнительного, чем человек, который преследует свои цели и накопил за свою жизнь много власти и денег. Но нет. Леон слишком ханжа, чтобы даже подумать об этом.

Я просто пошутила. Не думала, что она воспримет это предложение всерьез, но я не должна была так сильно удивляться. Сексуальные девиантные наклонности Кейси глубоко укоренились.

Наконец она находит то, что ищет, в своей сумке и торжествующе поднимает маленькую черную пудреницу.

— Аллилуйя. Теперь мы наконец можем начать наслаждаться этой вечеринкой. — Она открывает пудреницу, и вместо румян внутри оказывается большое количество кокаина. Кейси достает бритвенное лезвие из задней части своего чехла для телефона и насыпает большое количество порошка на зеркало пудреницы, разрезая его на линию.

Зен начинает первой. Она прижимает тыльную сторону ладони к носу после того, как вдыхает, ее глаза закрываются, а голова откидывается назад, медленная улыбка расползается по ее лицу.

— Вот черт. У тебя всегда все самое лучшее, Кей-Кей.

— Мое тело — это храм. Я бы не стала совать туда никакого старого хлама. Вот, Сильвер. — Она протягивает мне пудреницу, уже приготовленную. Мне было четырнадцать, когда Кейси впервые дала мне попробовать кокаин. Тогда это было рискованно, но за последние три года это вошло в привычку — по крайней мере, для Кейси. Я использую его только на вечеринках. Почти уверена, что Кейс пудрит ей нос по крайней мере два или три раза в день. Я с ней об этом не разговариваю. В те два раза, когда предположила, что она, возможно, хочет сохранить свой тайник для более развлекательных целей, она вышла из себя так яростно, что я подумала, что у нее будет гребаный нервный срыв.

Я очень устала. Не очень хочу сходить с ума сегодня вечером, но Зен взбесится. Не могу отказаться от наркотиков, потому что она приняла свою дорожку без жалоб. Если я откажусь, они обе будут приставать ко мне, изводить, доставлять неприятности. Я поняла, что гораздо легче просто принять одну дорожку и потом заявить, что у тебя болит голова, чем вообще отказаться.

Я подношу зеркальце к носу, закрываю ноздрю, и резко вдыхаю. Мои носовые пазухи мгновенно немеют и горят от головокружительной волны удовольствия, которая распространяется через голову, вниз по телу к конечностям. На мгновение тело становится сотканным из чистого света. Я парю в воздухе, поднимаясь к потолку. Моя кожа покалывает, оживая от ощущения.

Кейси гладит меня по щеке, что-то напевая себе под нос.

— Хорошо, довольно, Париси. — Она берет у меня пудреницу, разделяет себе дорожку, и вскоре мы все трое уже под кайфом. Затем подруга хватает лезвие бритвы в руку, металл злобно поблескивает под светом лампы в ванной, кладет заточенный металл на язык и слизывает остатки порошка. Я хихикаю при виде лезвия, лежащего на ее языке — не могу решить, что из них острее.

— По правде говоря, я не думаю, что ты сможешь справиться с Джейком, Сильвер, — холодно говорит она. — Тебе нужно немного расслабиться. Трахать Джейка равносильно быть брошенной в пучину. Лучше, если ты сначала подурачишься с кем-нибудь чуть менее рискованным. Найди себе какие-нибудь тренировочные колеса.

— Осторожнее, Кейси. Похоже, ты начинаешь немного ревновать, — говорит Зен, подмигивая отражению Кейси в зеркале.

— Не говори глупостей. Какого черта я буду ревновать к потенциальному свиданию между Сильвер и Джейкобом, когда у меня есть Леон? — Но голос у нее напряженный. Протест на ее губах звучит по меньшей мере неискренне. Черт возьми! Как я могла не заметить этого до сих пор? Сквозь дурманящий туман до меня доходит, что Кейси ревнует. Завидует тому, что популярный парень в школе преследует меня, а не ее.

Я полностью поглощена музыкой. Вся в поту, и мое сердце бешено колотится, но этот момент, официально самый удивительный в моей жизни. Мне еще никогда не было так весело. Никогда. Тело двигается в такт грохочущему треку, который играет через верхнюю часть акустической системы отца Леона, и каждый раз, когда моя кожа касается чьего-то тела, я обнаруживаю, что смеюсь от чистого удовольствия контакта. Все танцуют, вертят телами, неистовствуют под басы и ритм. Кейси и Леон практически трахаются на импровизированном танцполе; она прижимается к нему, его лицо зажато между ее ладонями, и она облизывает его рот. Зен нигде не видно, но Холлидей подпрыгивает на цыпочках, ухмыляясь от уха до уха, когда музыка начинает подниматься в пьянящее, сводящее с ума крещендо. Мне нравится в Холлидей то, что она танцует, не заботясь о том, как выглядит. Она просто развлекается. Я хватаю ее, ухмыляясь.

— О боже, эта вечеринка просто потрясающая! — она задыхается, как раз когда ритм ускоряется, басы падают, и толпа разряжается криками. Холлидей не принимала кокаин Кейси, но ее зрачки так расширены, что весь глаз почти черный, и жадно глотает воду, как будто не может утолить жажду, так что я знаю, что она под чем-то. Вероятно, экстази, учитывая то, как она продолжает обнимать меня и говорить, как сильно меня любит.

— Когда мы закончим школу в следующем году, нам нужно будет переехать в Лос-Анджелес, где мы сможем жить вместе и стать актрисами. Зарабатывать чертову уйму денег. Спать только с фитнес-моделями. Моя двоюродная сестра Сара, ну ты знаешь, та самая, которая увеличила сиськи? Она живет там уже три года. Говорит, что это в основном одна постоянная вечеринка. Она постоянно встречается с известными людьми. Разве это не звучит здорово?

Я обхватываю ее руками за шею и визжу.

— Да! Мы должны это сделать. Давайте сделаем это! У меня не было загара со второго класса!

Когда я отстраняюсь, Холлидей краснеет. Она многозначительно смотрит на меня, широко раскрыв глаза и подняв брови.

— Сзади, Сильвер.

— Что?

— Сзади. Привет, Джейк! Ух ты, мне очень нравится твоя рубашка. Голубизна действительно подчеркивает твои глаза.

Я чувствую, как волосы на затылке прилипают к моей коже. Должно быть, ужасно выгляжу, вся раскрасневшаяся от танцев, но когда поворачиваюсь к Джейку, его глаза блуждают по мне, как будто я самая красивая вещь, которую он когда-либо видел.

— Спасибо. Эй, ты не против, если я на минутку украду Сильвер, Хэл? Я только что создал классный коктейль, и мне захотелось показать его ей.

Холлидей кивает с излишним энтузиазмом.

— Забирай ее! Я все равно должна найти Гая. Ты его видел?

— Вон там, у бассейна, — говорит он. Боже, какой у него удивительный голос. Если футбол не сработает для него, он всегда может зарабатывать диктором за кадром. Мой пульс уже учащается, но он ускоряется еще больше, когда Джейк протягивает мне руку. — Вы предпочитаете джин или водку, мисс Париси? — Он улыбается, и кажется, что мир перестает вращаться.

— Водка. — Я беру его за руку, позволяя ему увести меня с танцпола, и уже знаю, что это будет здорово. Последние два года я ждала, что Джейк обратит на меня внимание. Он много лет встречался с Оливией Дженкинс, смертельным врагом Кейси, и, следовательно, моим врагом. Когда она уехала в конце прошлого семестра, Джейкоб сказал всем, что собирается остаться один и сосредоточить все свое внимание на игре в футбол, но теперь он здесь, держит меня за руку и уверенно улыбается, когда идет со мной через всю вечеринку…

На кухне стало еще тише. Там группа парней играет в какую-то пьяную игру с колодой карт. Сэм Хоторн прислонился к стойке у раковины и что-то набирает в телефоне. Его длинные волосы собраны сзади в узел на затылке. Он улыбается, когда поднимает голову и видит нас.

— Ааа, симпатичный цветочек. Ну ты кобелина, Уивинг. Планируешь сорвать его?

— Заткнись нахрен, Сэм. Будь вежлив. Сильвер не такая. Правда, Сил?

Я не совсем понимаю, что со мной происходит, но меня раздражает самодовольное, многозначительное выражение лица Сэма. Он мне никогда не нравился. В нем есть что-то... странное. Как дурной запах, он постоянно присутствует в коридорах Роли Хай. Куда бы ни пошел Джейкоб, Сэм следует за ним. Я обнажаю зубы в подобии улыбки. Моя голова все еще затуманена от кокаина, и кажется, что под кожей приятно жужжит электрический ток, поэтому решаю не позволять слишком очевидному сексуальному комментарию Сэма беспокоить меня.

— Я просто с нетерпением жду этот коктейль, — говорю я.

— Это моя девочка! — Рука Джейкоба давит мне на поясницу, и я изо всех сил стараюсь не разразиться этой гребаной песней. Так долго боготворила этого парня. Он очень красивый. Очаровательный. Забавный. И совсем не важно, что его родители — два самых влиятельных человека в Роли. Они уже обеспечили Джейку место в Принстоне, но, как ни странно, позволяют ему путешествовать в течение года, прежде чем он начнет учиться в колледже. Судя по тому, что сказал мне Леон, родители дают ему свободу действий и доступ к их платиновому American Express, пока он в дороге.

Я уже мечтательно представляю себе все те удивительные, прекрасные места, которые мы посетим вместе, когда он поймет, что безумно влюблен в меня, и пригласит поехать с ним.

Больше никакой беготни за Максом. Больше никакой уборки и приготовления пищи дома. Больше никакого дождя. Похоже на рай.

Джейкоб раскручивает в руке серебряный шейкер, вспыхивая, затем расставляет на кухонном столе ряд ингредиентов: половина апельсина; водка; Куантро (прим.пер. Французский крепкий спиртной напиток, прозрачный ликёр с цветочно-фруктовым ароматом на основе сладких и горьких апельсинов); Калуа (прим.пер. Мексиканский кофейный ликёр); сливки; колотый лед. Он ухмыляется мне, его глаза мерцают каждые несколько секунд, когда наливает ликер в шейкер, добавляет лед, сливки, выжимает апельсин, а затем встряхивает.

Сэм наклоняется и что-то шепчет Джейку на ухо, и глаза его сужаются. Он кивает головой.

— Скажи это Киллиану, — говорит он. — Но только наверху. Третий этаж.

Мне совсем не нравится, как глаза Сэма бегают по мне, когда он торопливо выходит из кухни. Этот парень такой мудак.

— И что это было? — Спрашиваю я.

— Сэм получил немного боливийского кокаина от своего брата. Это самый чистый гребаный кайф, известный человеку. Мы держим это в секрете. У него почти ничего не осталось. Ты ведь веселишься, верно?

— Ну, да. Конечно. Но я думаю, что на сегодня с меня хватит. — Не хочу нарушать свое собственное правило. Одной дорожки мне более чем достаточно. Эффект от кокаина, который Кейси дала мне в ванной, все еще остается сильным, свет на кухне слишком яркий, кожа горит, сердцебиение слишком быстрое. Я не такой заядлый потребитель, как Кейс. Если приму еще что-то, у меня будут серьезные проблемы.

— Ну же, да ладно тебе, Сильвер. Разве ты не хочешь повеселиться со мной? — Он протягивает мне бокал мартини, в который только что налил коктейль. Я принимаю его, опустив голову.

— Да. Конечно. Я просто легковес. Не хочу слишком облажаться. Мне нужно ехать домой, и ...

— Окей. Хорошо. Больше ничего не говори. — Джейк одаривает меня такой улыбкой, что у меня внутри все переворачивается, как раньше, когда я смотрела видео One Direction на YouTube, когда мне было двенадцать. — Я это уважаю. Но ты все равно пойдешь наверх и потусуешься со мной, пока я буду принимать, да? А потом мы можем выйти на улицу и зависнуть у бассейна. У меня к тебе много вопросов, красавица. Не могу поверить, что мы так долго учились в одной школе и даже не сказали друг другу двух слов. Я вообще ничего о тебе не знаю.

О, я многое знаю о тебе, Джейкоб. Пытаюсь изобразить улыбку, которая, как надеюсь, выглядит застенчиво и мило, делая глоток из бокала мартини. Коктейль крепкий — намного крепче, чем мне обычно хотелось бы, но он восхитительно сладкий и на вкус как Рождество.

— О боже, это просто потрясающе.

Он, должно быть, привык к тому, что люди говорят ему, какой он замечательный, но я вижу, что Джейк сияет от моего комплимента, как будто мое мнение имеет для него значение.

— Спасибо. Я рад, что тебе это нравится. Допивай.

В бокале действительно не так много жидкости, и я не хочу, чтобы Джейк думал, что я киска, поэтому опрокидываю все это залпом, смеясь и пытаясь проглотить.

— Мило. Мне нравятся девушки, которые умеют обращаться с выпивкой. Итак, что ты скажешь, Париси? Ты собираешься подняться и подождать меня?

— Конечно, только дай мне сказать Холлидей, куда я иду…

Джейк хватает меня за предплечье и тянет за угол кухонного островка. Его рука лежит на моем бедре, а затем скользит по пояснице, поднимаясь вверх по позвоночнику. Я дрожу как осиновый лист, когда он наклоняется и прижимается губами к моим губам. Столько раз мечтала об этом моменте, что мне казалось, будто я знаю, каково это, целовать Джейкоба Уивинга. Это немного грубее, чем я себе представляла, немного более дерзко и голодно, чем медленный и интенсивный, который я нафантазировала, но все же, я практически кричу от восторга, когда он проталкивает свой язык мимо моих зубов и погружает его в мой рот.

Господи, видит ли это Холлидей? Зен? В идеале я бы предпочла, чтобы Кейси не стояла рядом, наблюдая за моим первым поцелуем с Джейком. Сегодня с ней явно происходит что-то странное, и я не хочу, чтобы этот момент был испорчен еще одной ее колкостью. Лучше пусть это будет одна из других девушек. Было бы хорошо, если бы они могли сказать мне позже, выглядела ли я спокойной и уверенной, когда обхватываю одной рукой шею Джейка сзади и притягиваю его к себе, чтобы поцеловать сильнее.

Глаза парня полуприкрыты и голодны, когда он выпрямляется, и дрожь пробегает по моей спине. Я не могу поверить, что это только что произошло. Не могу поверить, что он только что поцеловал меня. У меня распухли губы, немного поранены от его щетины. Джейк медленно прижимает указательный палец к моему рту, потирая им нижнюю губу.

— Такая красивая, Сильвер. Ты такая чертовски красивая. Ну же, пошли отсюда.

Он берет бокал и ставит его на остров, пока тащит меня к лестнице. Джейкоб, кажется, полон настойчивости, стремясь поскорее уйти от шума и толпы гостей. На полпути вверх по лестнице, подталкивая меня вперед, он кладет руку на мою обнаженную спину, убирает волосы и целует меня в плечо.

Я никогда не поднималась на третий этаж дома Леона — это единственное место в огромном, потрясающе оформленном особняке, которое находится вне пределов досягаемости. Понятия не имею, чего ожидать, когда Джейк ведет меня по длинному коридору с архитектурными планами, приколотыми к стенам, и странными, маленькими японскими безделушками, аккуратно расставленными на полках. Это владения Мистера Уикмена. Я никогда с ним не встречалась, но, судя по тому, что слышала за эти годы, смерть матери Леона изменила этого человека. Это немного выбило его из колеи. Идя по коридорам мимо тщательно прибранных комнат с открытыми дверями, я не вижу здесь никаких признаков безумия. Читальный уголок, мимо которого мы проходим, выглядит так заманчиво, что я легко могу вытащить книгу с внушительных полок, чтобы посидеть и почитать некоторое время, несмотря на бурлящий пульс, отдающийся в горло.

— Там. В конце, смотри — шепчет Джейкоб мне в плечо. — Ванная Терри просто сумасшедшая. Ты просто с ума сойдешь, когда увидишь это.

Я чувствую себя немного глупо. Немного легкомысленно. Мой мозг не фокусируется должным образом. Мир стал казаться немного... вязким.

— А там есть встроенная ванна? Я всегда хотела опробовать одну из них. — Мой голос почти звучит странно и по-другому.

— О, не волнуйся, дорогая. Мы можем попробовать все. Тебе бы это понравилось?

Я киваю, и мой мозг словно подпрыгивает внутри черепа. Периферическое зрение размыто; все немного мутно, но я чувствую себя хорошо. Действительно хорошо. Джейк ведет меня в ванную, и я запинаюсь, когда вижу, что Сэм и Киллиан уже там, прислонившись к огромной серой столешнице, заполненной причудливо выглядящими маленькими бутылочками мыла и шампуней, а также горой свернутых полотенец для рук, какие вы видите в спа-салонах. Они похожи на маленькие буррито, что почему-то вызывает у меня смех.

Но мне все равно не нравится, что Киллиан и Сэм здесь. Особенно Сэм.

— Я думала, мы будем одни, — шепчу я Джейку. Не могу шептать так тихо, как надеялась; другие парни, должно быть, слышат меня, потому что они разделяют этот взгляд, улыбки скривили рот, глаза сужаются в полумесяцы, и я пытаюсь сделать шаг назад к двери.

— Эй, эй, полегче. Легче. Все нормально. Мы просто пришли сюда повеселиться, верно, ребята? Ты ведь хочешь повеселиться с нами, Сильвер? Я думал, ты любишь веселиться. — Рука Джейка на моей успокаивает. Его голос звучит умиротворяюще. Но когда я смотрю ему в глаза, они выглядят точно так же, как у Сэма и Киллиана — напряженные, с блеском и возбуждением. Холодный толчок выстреливает вверх по моей спине, как поршень, как холодная вода. Это все равно что прыгать в озеро посреди зимы.

— Разве не было бы веселее, если бы здесь были Кейси и Зен? Или Холлидей? Я могу... я могу пойти и забрать их.

— Осталось не так много кокаина, — натянуто говорит Джейк. — И, кроме того, мы хотим узнать тебя немного лучше. Мне неприятно это говорить, Париси, но все твои подруги — жуткие сучки. Слишком стервозные, особенно Уинтерс. Если они поднимутся сюда, то испортят всю вечеринку. Киллиан, почему бы тебе не разделить? У нас, наверное, не так уж много времени.

Сэм подключает свой телефон к динамикам Bluetooth, которые установлены на стенах, в то время как Киллиан готовит тревожно длинную дорожку вдоль сланцевой столешницы. Пронзительное чувство беспокойства все еще пытается подкрасться ко мне, но каждый раз, когда я начинаю волноваться, Джейк касается меня, его рука на моей руке, или спине, или боку, и это внимание рассеивает страх.

Я не могу поверить, что я ему нравлюсь.

Я не могу поверить, что он наконец заметил меня.

Я не могу поверить, что он поцеловал меня.

Я не могу поверить, что он решил провести время со мной.

«Santeria» от Sublime вырывается из динамиков, как раз, когда Киллиан нагибается и вдыхает добрых три дюйма безумной дорожки, которую он только что перерезал. Музыка кажется слишком громкой, стучит у меня в затылке, но больше никто, кажется, не возражает. Киллиан протягивает Джейку свернутую купюру, его глаза дико вращаются, ошеломленная улыбка растягивает рот.

— Ох, Боже мой. Это очень хорошо. Это очень хорошо. Бл*дь. У меня все лицо онемело, черт возьми, — бормочет он, и его слова сливаются друг с другом. — Вперед, босс.

Джейку не нужно повторять дважды. Он вдыхает так же, как и Киллиан, если не больше. Шатается, когда встает, зажимая нос и крепко зажмурившись.

— Чееерт. Кажется, я только что кончил, — шипит он. — Твою мать.

Я смеюсь, потому что Сэм и Киллиан тоже смеются. Не перестаю смеяться, даже когда Джейк хватает свой член через штаны, сжимая, двигая рукой вверх и вниз по очевидному стояку через джинсы. Он просто дурачится. Просто ведет себя как спортсмен перед своими друзьями.

Сэм, пританцовывая под музыку, занимает свое место перед стойкой для своей дозы. Джейк двигается позади меня, прижимаясь грудью к моей спине. Он перестал трогать себя, но я чувствую, как его эрекция упирается мне в задницу. Его руки двигаются к моим бедрам, что приятно, а затем сдвигаются вверх по животу, все выше и выше; он обхватывает мою грудь, одна рука покоится на моей шее, гипнотически поглаживая кожу, в то время как другая зарывается в волосы. Его дыхание, касающееся раковины моего уха, так горячо. Я словно его марионетка, когда тянет меня назад к себе, потеряв равновесие, так что приходится опиреться на него почти всем своим весом.

— Сэм, сними рубашку, — приказывает Киллиан. Это кажется немного странным, но Сэм и глазом не моргает. Он срывает футболку через голову, обнажая мускулистую загорелую спину. В зеркале я вижу его отражение — точеный пресс и четко очерченные грудные мышцы. Сэм улыбается мне, как придворный шут, и смотрит мне в глаза, а Джейк двигает рукой, беря меня за подбородок и наклоняя мою голову так, чтобы я не могла отвести взгляд.

— Сэмми только что вернулся с серфинга на Гавайях. Как ты думаешь, он горячий?

Что?

Это действительно странный вопрос. Джейк должен знать, что я пришла сюда, потому что мне интересен он, а не Сэм или Киллиан, если уж на то пошло.

— Честно? Сэм не в моем вкусе, — говорю я, как надеюсь, легким, воздушным тоном. — Не обижайся и ничего личного.

Сэма мой комментарий не смутил. На самом деле, он, кажется, находит это забавным. Наклоняется, резко вдыхает и со стоном отшатывается от стойки.

— Ладно, Париси. Твоя очередь, — говорит Киллиан.

— О, нет. У меня все в порядке. Я думаю, что с меня уже достаточно. Серьезно. У меня прямо сейчас голова раскалывается.

— Ну же, принцесса. Просто попробуй на вкус. — Киллиан смачивает палец и собирает немного кокаина на палец. На его лице появляется хитрое выражение, когда он направляется ко мне. — А теперь открывай.

— Киллиан, я серьезно. Мне это не нужно. У меня все в порядке.

— Сииильвееер. — Певучая интонация его голоса — это насмешка.

Гнев, наконец, пробивается сквозь путаницу в моей голове, гудит в ушах. Я пытаюсь развернуться в объятиях Джейка и сказать ему, что хочу сейчас же спуститься вниз, но... не могу повернуться к нему лицом. Руки Джейка крепче сжали меня, снова обхватив за шею и талию.

— Не волнуйся, милая, — мурлычет он мне на ухо. — Мы просто немного повеселимся.

— Это совсем не весело, — огрызаюсь я. — Отпусти меня, Джейк. Боже, вы, ребята, такие гребаные засранцы.

В этот момент все меняется. Я ожидаю, что ребята будут смеяться надо мной, высмеивать за то, что я такая испорченная, но в своей голове все еще не совсем понимаю, что должно произойти в ванной комнате. Я все еще думаю, что Джейк отпустит меня. И только когда Киллиан подходит и хватает меня за подол юбки, то понимаю, как все это плохо кончится.

— Что... что ты делаешь? — Я тяжело дышу, пытаясь сделать шаг назад, подальше от него. Но Джейк — это сплошная стена мускулов позади меня; не могу сдвинуться. Рука Киллиана касается внутренней стороны моего бедра, и я замираю, ужас превращает меня в статую.

— Почему бы тебе просто не заткнуться на хрен? — Тон Киллиана просто сбивает с толку. Он говорит так, словно задает простой, бессмысленный вопрос, на который на самом деле хочет получить ответ. — Тебе это понравится, я обещаю.

Мне кажется, что мое сердце бьется слишком сильно, молния паники освещает мои вены, когда рука Киллиана поднимается выше, к вершине моих бедер.

— Нет. Не надо больше, ладно? Боже, остановись. Это совсем не смешно!

Я набрасываюсь на него, брыкаясь, как обезумевшее животное, но то, как Киллиан присел слишком близко передо мной, делает почти невозможным ударить его. Рука Джейка крепко сжимает мое горло, сдавливая его, и впервые в жизни я чувствую страх. Настоящий, ужасающий, всепоглощающий, ослепляющий страх.

Этого не может быть. Этого просто не может быть.

Все мои надежды на то, что все это какая-то ужасная шутка, исчезают, когда я вижу в зеркале выражение лица Джейка. Его взгляд жесткий как камень. Исчезла и та улыбка, что была на нем внизу. Исчезла легкая, непринужденная посадка его плеч. Эта версия Джейка совсем не похожа на того, кто был на кухне, которая флиртовала со мной и успокаивала меня. Этот Джейк — чужой человек. Тот самый незнакомец, от которого ты переходишь на другую сторону улицы, чтобы избежать встречи. Из тех, что мгновенно вселяют в тебя страх, если ты наткнешься на них в темном переулке.

Мужчина, которого я вижу в зеркале, охвачен темным, жестоким, порочным возбуждением, которое говорит о многом: Джейк не собирается мне помогать, он, вероятно, спровоцировал все это... и сейчас я в полном дерьме. По уши в дерьме.

Я задыхаюсь, когда рука Киллиана касается моих трусиков. Мои движение не помогают. Выкручивание моего тела не работает. Джейк держит меня железной хваткой. Я, бл*дь, не могу дышать... каким-то образом ухитряюсь сделать рваный, испуганный вдох, когда Киллиан хватает материал моих трусиков и тянет их вниз по моим ногам.

Нет. Нет, нет, нет, нет...

О боже мой. Я не могу... черт... этого не может быть…

Моя голова все ещё откинута на грудь Джейка, а пальцы Киллиана скользят между моих ног, толкаясь между складками моей киски, прокладывая себе путь внутрь меня.

Музыка нарастает в ванной, но все, что я слышу, это громкий, отчаянный крик в моих ушах. Необработанный. Отчаянный. Панический.

С некоторым удивлением я понимаю, что это я издаю такой шум. Кричу так громко и так сильно, что звезды взрываются в моих глазах, и легкие чувствуют, что они вот-вот взорвутся.

Я все еще кричу, даже когда теплая, головокружительная стена удовольствия начинает подниматься между моих ног, внутри меня. Боже, кокаин... Киллиан втирал кокаин, который был у него на пальце, в мою киску. Горячий, обжигающий стыд лижет мое лицо, когда я пытаюсь приказать своему телу не реагировать, но отрицать химикаты невозможно. Это очень приятно. Это чувство слишком чертовски хорошо для слов.

Это чувство распространяется, поднимаясь как дым, острая эйфория охватывает мое тело.

— Бл*дь. Разве она не должна была уже отключиться, Джейк? Все было бы намного проще, если бы она не пыталась пнуть меня по яйцам.

Сэм хихикает над ворчанием Киллиана как пьяная гиена. Джейк рычит, дергая меня, впиваясь ногтями в мою кожу.

— Я дал ей только половину дозы. Для нее это ничего не значит. Я подумал, что она будет немного более послушной. — Его зубы царапают мое ухо, когда он шипит на меня. — Попробуй пнуть меня еще раз, сука, и я сломаю твою гребаную челюсть. Ты меня слышишь? Стой, бл*дь, смирно.

Я смутно осознаю, что он только что сказал: «...дал ей только половину дозы. Решил, что она будет более послушной...» осознание того, что он накачал меня наркотиками, давит на меня тяжким грузом, вдавливая в землю. Медлительность. Моя неспособность мыслить здраво. Мне следовало бы знать, что реакция моего тела никак не связана с кокаином. Коктейль. Должно быть, он подсыпал что-то в напиток, который приготовил мне. Боже, как же я могла быть такой чертовски глупой? Я должна была догадаться. Должна была это предвидеть.

Но…

Симпатичный парень, который мне нравился, улыбнулся и сделал мне выпивку. В то время это казалось совершенно обычным делом.

Мне кажется, что я тону в клее. Кислород в ванной вялый, когда я пытаюсь втянуть его в грудь; каждый вздох должен быть облегчением, но каждый раз, когда пытаюсь наполнить легкие, я кашляю, задыхаюсь и брызгаю слюной.

Это рука Джейка. Он... он вытягивает из меня всю жизнь.

— Возьми ее за ноги, парень, — командует Джейк. Киллиан повинуется. Я снова пытаюсь закричать, когда комната наклоняется, и меня грубо опрокидывают на спину, но не могу издать ни единого звука. Керамическая плитка на полу ванной комнаты холодит мои лопатки и тыльные стороны ног. Джейк отпускает меня, разворачиваясь и ставя ноги по обе стороны от моего туловища. Прежде чем он успевает присесть и обхватить руками мое горло, я собираю себя в кулак, адреналин и страх заставляют меня думать за себя, и кричу во всю глотку.

Мне и раньше снились сны. Сновидения, в которых я была в беде, но когда звала на помощь, из моего рта вырывался только самый тихий шепот. Ну, на этот раз все будет иначе. Крик пронзительный, достаточно громкий, чтобы разбудить мертвого. Он эхом разносится по всей ванной, скрежещущий и пронзительный крик «помогите-меня-сейчас-бл*дь-изнасилуют». Джейк обрывает его кулаком.

Боль расцветает на правой стороне лица, когда мое тело регистрирует быстрый, жестокий удар, который я только что получила в челюсть. Меня никогда раньше не били. Никогда. У меня кружится голова, и на какое-то ужасное мгновение мне кажется, что я сейчас потеряю сознание. Не смей, бл*дь, Париcи, не смей, бл*дь! Я под кайфом, напугана сверх всякой меры, и теперь мне больно, но точно знаю, что не хочу потерять сознание. Да, бодрствование — это самая ужасная вещь, которая когда-либо случалась со мной, но если я потеряю сознание, то никогда не узнаю, что они со мной сделали. У меня будет только мое воображение, чтобы представить детали, а мое воображение любит представлять худшее. Мне нужны холодные, твердые факты. Я должна быть в состоянии заставить каждого из них ответить за свои действия.

Паутина агонии обвивает свои пальцы вокруг моего затылка, где он только что ударился о плитку. Джейк усмехается, лицо его искажено, все черты искривлены и искорёжены, когда он смотрит на меня с отвращением. Я вижу его в первый раз. Это настоящий он, и вдруг не понимаю, почему потратила большую часть последних двух лет, страстно желая его. Джейк так чертовски уродлив. Всего этого гнева, ненависти и отвращения, которые он носит на своем лице, достаточно, чтобы сделать его самым отвратительным существом, которое я когда-либо видела. Он хватает мое лицо за подбородок одной рукой, удерживая меня на месте, и медленно сжимает губы, позволяя струе слюны упасть из его рта. Я пытаюсь отвернуться, но это бесполезно. Его хватка на моем черепе не дрогнула ни на секунду. Единственное, что я могу сделать — это закрыть глаза, когда комок слюны падает мне на скулу и скатывается в глазницу.

— Господи, Сильвер, да ты просто бардак. — Я всхлипываю, когда его большой палец прижимается к моему веку. Какое-то мгновение понятия не имею, что он пытается сделать, и представляю себе самое худшее — что он вот-вот выколет мне глаз. Однако я быстро понимаю, что происходит на самом деле: он размазывает по моему лицу подводку. Не так ужасно, как потерять глаз, но все равно унизительно. Его большой палец просовывается мне в рот, и я делаю единственную разумную вещь: кусаю изо всех сил, пока не чувствую, как мои зубы царапают кость.

Его вопль боли почти так же громок, как и крик, который я издала минуту назад. Еще один удар попадает мне в висок, и темнота просачивается внутрь, угрожая поглотить меня в своем забвении.

— Тупая сука! — Я никогда не слышала ничего, что могло бы сравниться с яростью в голосе Джейка, когда он хватает волосы в кулак и дергает вверх, разбивая мою голову о кафель. — Похоже, тебе придется усвоить несколько уроков, Париси. Кто ты такая, по-твоему? Ммм? — Он снова бьет меня по голове, и я открываю рот, ошеломленная ударной волной дезориентирующей боли, которая захлестывает мое существо. — Ты ничто. Хуже, чем ничто. Ты кусок мяса, положенный здесь, на этом полу, для нашего удовольствия. Разве ты не знаешь, как это работает, тупая гребаная п*зда? Для меня и моих мальчиков? Мы другой породы. Чистокровные. Мы делаем то, что хотим. Говорим то, что хотим. Берем то, что хотим. Ты должна быть чертовски благодарна, что мы соизволили удостоить тебя нашего внимания.

Кровь с красного кругового рубца вокруг костяшки его большого пальца капает на пол. Вид раны, которую я ему нанесла, что-то делает со мной. Должна оставаться спокойной. Вот что я должна сделать. Я должна переждать все это, держать рот на замке и надеяться, что они отнесутся ко мне мягко. Быть хорошим опоссумом и притворится мертвой. Но... я не могу, просто не в моих силах лечь и принять что-то подобное. Буду бороться с ними на каждом шагу. Я буду брыкаться, кричать, кусаться и причинять как можно больше хаоса, если это означает, что им будет нелегко.

— Если ты ждешь от меня благодарности, — выплюнула я, давясь этими словами, — то тебе придется ждать чертовски долго, Джейкоб Уивинг. Я — не ничто. У меня есть голос, и я им воспользуюсь. Нне даю тебе разрешения прикасаться ко мне. Позволь... мне... уйти.

Джейк все это время держал мои руки прижатыми к бокам. Он хватает меня за запястья и грубо поднимает их высоко над моей головой, с опасным, злобным, безумным блеском в глазах.

— Хм, значит так, да? Милая Принцесса Сильвер. Слишком хороша для всех нас. Слишком чертовски особенна. Не смей кусаться. Не смей брыкаться. Не смей кричать. Раздвинь ноги и держи рот на замке, сука, и мы посмотрим, сможем ли сделать это быстро.

Стиснув челюсти, несмотря на то что они болят, а зубы словно раздроблены, я смотрю ему прямо в глаза. Наркотики все еще там, крутятся внутри моего организма, мешая сосредоточиться, но в этот момент все становится чертовски кристально ясно. Он хочет от меня большего, чем мое тело. Больше, чем мою боль. Ему нужен мой страх. Он один намного сильнее меня, но теперь, с Сэмом и Киллианом, у меня нет ни малейшего шанса отбиться от них. Втроем собираются сделать то, что задумали. Я разозлила Джейка, так что он сделает мне больно. Но есть одна вещь, которую я могу сделать, одна вещь, которую могу скрыть от него, и это мой страх. Я, бл*дь, ему этого не дам.

Тошнотворная ухмылка Джейка становится глубже, когда взгляд блуждает вниз, чтобы остановиться на моей груди.

— Сэм, какого хрена ты делаешь, чувак. Иди сюда. Возьми ее за руки. Держи крепче. Подожди. Это что, ножницы вон там?

— Лезвие бритвы, — говорит Сэм, держа в руке металл, идентичный тому, которым Кейси пользовалась внизу, чтобы разрезать свои наркотики. — Хочешь?

— Да. Это будет очень кстати. — Он забирает лезвие у Сэма в обмен на мои запястья. Если уж на то пошло, хватка Сэма стала еще жестче, вонзив запястья в пол. Это больно. Это чертовски ужасно — быть такой уязвимой, отданной на их милость, но я делаю глубокий вдох, задерживая его в легких. Затем заставляю лицо стать абсолютно пустым. Мне требуется больше контроля, чем сейчас, чтобы перестать тянуть и напрягаться, пытаясь освободиться, но свое лицо я могу контролировать.

Даже не моргаю, когда Джейк показывает, как держит лезвие у материала платья, которое я одолжила у Кейси, легко разрезая ткань. Он рвет, его глаза сверкают в безумном ожидании.

— На что ты уставилась, Париси? Тебе это все-таки нравится? — рычит он. В мгновение ока платье исчезло. Я даже не вздрагиваю, когда Джейк жадно распиливает красный бант между чашечками лифчика. Моя грудь освобождается, и в комнате начинает нарастать пугающее напряжение.

— Вот дерьмо, Сильвер. Ты кое-что скрывала от нас, — хрипло говорит Киллиан. — Кто же знал, что ты все это время прятала этих плохих девочек под одеждой. Черт, посмотри на ее соски. Они такие чертовски розовые.

Сэм использует колено, чтобы прижать мои руки, тянется ко мне, обхватывает руками, его пальцы больно сжимают мои соски, перекатывая их, когда он улыбается мне сверху вниз.

— Черт возьми! А я думал, что это будет пустой тратой времени. Если положу свой член тебе в рот, Париси, ты будешь сосать его для меня?

Джейк сильно толкает его в плечо.

— В очередь, засранец. Я подвел ее к столу. Сначала я ее трахну.

— Ну ладно, старик. Ладно! Не нужно быть таким дерьмовым. — Сэм откидывается назад, его вес давит на мои запястья, и боль становится невыносимой. Я глубоко вдыхаю через нос, пытаясь отделить её от себя, дистанцироваться, но это слишком тяжело. Взгляд Джейка ползет по моей коже, наслаждаясь мной. Он садится на корточки, смотрит на меня, и я боюсь того, что будет дальше, но не отворачиваюсь. Встречаюсь с ним взглядом, сжигая его своей ненавистью.

— Ты загораживаешь обзор, парень, — жалуется Киллиан.

— Заткнись нах*й, — огрызается Джейк. — У нас впереди вся ночь, не так ли?

Киллиан бормочет что-то невнятное и недовольно в ответ, но Джейк не обращает на него внимания. Поднявшись на ноги, он стягивает свою куртку, снимает рубашку на пуговицах, которой я восхищалась внизу, медленно расстегивает ремень, а затем и джинсы. Это, вероятно, не самый умный шаг с моей стороны — определенно не самый умный шаг с моей стороны, — но я испустила лающий смех, когда поняла, что он планирует оставить свою медаль.

Джейк запинается, глядя на меня сверху вниз.

— Да что с тобой такое, черт возьми? — шипит он. — Неужели у тебя совсем нет чувства самосохранения?

— Неужели у тебя совсем нет гордости? — Я стреляю в ответ. — Это единственный способ заставить девушку трахнуть тебя, Джейк? Неужели ты должен навязываться женщинам, потому что ни одна из них добровольно не ляжет с тобой в постель?

— Еще час назад ты бы с радостью забралась ко мне в постель, жалкий кусок дерьма. Ты бы в мгновение ока раздвинула свои ноги для меня. — Он щелкает пальцами. — Ничего не понимаешь. Нам дают все, что мы хотим. Мир склоняется у наших ног. Это скучно, когда тебе дают так много, Сильвер. Иногда, чтобы познать всю глубину своей истинной силы, ты должен взять... — он расстегивает ширинку, одним махом спуская боксеры и штаны, а потом встает, словно ожидая, что я упаду в обморок от великолепия его тела.

Я уже видела пенис раньше. Но он ведет себя так, словно открывает восьмое чудо света. Смотрю на него снизу вверх, напуганная до мозга костей; паника — коварная штука, проникающая в каждую клеточку моего тела... но, так или иначе, я нахожу в себе мужество снова рассмеяться. На него. На твердый, напряженный придаток, висящий там между его ног, выглядящий как какой-то комичный недостаток дизайна.

— Боже мой, Джейк. Теперь я все поняла. Если это то, с чем ты работаешь, то вполне логично, что тебе понадобятся два парня, чтобы прижать девушку.

Лицо Джейка приобретает пугающий пурпурный оттенок. Его трясет, когда он опускается на колени, отпихивая Киллиана с дороги. Я пытаюсь вывернуться из-под Сэма еще раз, отчаянно, возможность сбежать мелькает перед моими глазами, но Джейк слишком быстр. Он двигается быстро, заставляя меня вернуться на плитку, вес его тела давит на меня.

— Ты еще пожалеешь об этом, — огрызается он. — Еще пожалеешь, что я не отрезал тебе язык этой бритвой, чтобы ты не могла сказать такую чертову глупость.

Я уже жалею об этом. Не знаю, о чем тогда думала, но облажалась. Он собирается убить меня. Он меня убьет, мать твою! Я хнычу, борясь, ненавидя себя за то, что сломалась, за то, что пропустила даже малейший признак страха, но все это не имеет значения. Джейк грубо протискивается между моих ног, обнажая зубы в дикой ненависти, двигая бедрами вперед, его эрекция упирается во внутреннюю сторону моего бедра.

— Чертова п*зда! — он кипит от злости. — Чертова грязная, отвратительная п*зда!

Наступает острый, захватывающий дух момент, подвешенный во времени, и Джейк застывает на мне. Его зрачки раздуваются, расширяясь достаточно широко, чтобы проглотить радужку. Он внутри меня.

Он…

Боже…

Я кусаю внутреннюю сторону щеки, проклиная новый укол боли между ног. Сигнал о том, что я потеряла что-то, чего никогда не получу обратно.

— О, Сильвер. Сильвер, Сильвер. Эта твоя тугая маленькая киска только что сделала все хлопоты и неприятности, которые ты причинила, стоящими того. Черт возьми, ты тугая. Разве это не приятно? Я заставляю тебя чувствовать себя хорошо?

Горячие, обжигающие слезы текут из глаз, но я не издаю ни звука. Я просто смотрю на него, и мое лицо снова становится пустым, хотя на этот раз от шока.

Я не могу в это поверить…

Это не так…

Этого не может быть…

Джейк начинает извиваться на мне сверху. Я чувствую, как он вырывается из меня и движется обратно вверх и внутрь, новая волна боли проходит через меня с каждой фрикцией. Мой желудок бунтует, угрожая выплеснуть свое содержимое, и я ничего не делаю, чтобы сдержать его.

— Не смотри на меня так, Париси, — огрызается Джейк. — Я делаю тебе гребаное одолжение.

Мысленно смеюсь. Я смеюсь над тем, что он вообще может так думать, потому что так оно и есть. Джейкоб действительно верит в эту ложь. Снаружи я остаюсь закрытой, онемевшей, мои глаза сверлят его, когда он дергается, ускоряя свой темп на мне.

— Отвернись, — приказывает он.

Я не отворачиваюсь.

— Нет.

Если он планирует продолжать это надругательство над моим телом и душой, то ему придется нести тяжесть осуждения в моих глазах, когда он это сделает. Джейкоб Уивинг, капитан «Головорезов Роли Хай», один из самых уважаемых и влиятельных учеников, ворчит, впиваясь пальцами в мою грудь, насилуя меня. Сэм издает гортанный звук, в его глазах пляшут веселые искорки, когда он смотрит, как Джейк извивается на мне. Но я не обращаю на него никакого внимания. Смотрю только на Джейка.

Разочарованный, разъяренный, его рука опускается вниз, ударяя по моей щеке, и я чувствую вкус крови.

— Я же сказал, отвернись! — кричит он.

Опять же, я не отворачиваюсь.

Время тянется и замедляется, дразня меня с каждой секундой. Джейк кусает меня в верхнюю часть плеча, достаточно сильно, чтобы потекла кровь. Он оставляет на мне синяки, царапает, толкает, крутит, щипает. Трахает меня все сильнее и сильнее, и я вижу, как безумная похоть в его глазах превращается во что-то другое. Что-то похожее на отчаяние. Я не знаю, как долго он будет продолжать. Борюсь за каждый вдох. Борюсь и тяну. Я делаю все, что в моих силах, чтобы уйти, но ничего не могу сделать. И каждый раз, когда он толкается в меня, кряхтя и обливаясь потом, убеждаюсь, что смотрю на него холодными, мертвыми глазами.

В конце концов, он срывается. Падая вниз, прижимаясь лицом к моему, он рычит мне прямо в лицо.

— Я СКАЗАЛ, БЛ*ДЬ, ОТВЕРНИСЬ!!!

Я…

Не…

могу…

дышать…

Джейкоб бьет меня кулаком в бок, и мои ребра кричат, агония разрывает мое тело, уничтожая все до последнего нервного окончания. Теперь у меня нет выбора в этом вопросе. Мое тело сотрясается в конвульсиях, когда я пытаюсь перевернуться на бок, рвота поднимается к горлу, но Сэм все еще удерживает меня на месте. Однако Джейк отшатывается назад, и я вижу то, что чувствовала между ног — его печальный, вялый член, теперь жалко висящий, прилипший к внутренней стороне бедра, весь в крови.

Теперь он стыдится.

Теперь, потому что его друзья видели, что он не смог, бл*дь, закончить.

Что он не смог держать свой член достаточно твердым, чтобы унизить меня, войдя в меня.

— Да не сиди ты тут, мать твою, и не пялься. — Он хватает со стойки полотенце, оборачивает его вокруг талии и вытирает нос тыльной стороной ладони. — Продолжай, черт возьми. Сейчас еще рано. Внизу все еще продолжается вечеринка.

Сэм не нуждается во втором приглашении.

Он забирается на меня сверху и делает то, что не смог сделать Джейк.

Киллиан идет следом.

Когда они закончили, то отпускают меня…

...и один за другим они по очереди плюют на мое холодное, окровавленное, обнаженное тело.

Звук их смеха звенит у меня в ушах, когда они выходят из ванной.

Джейк на секунду останавливается в дверном проеме, в его глазах бушует отвращение, как буря.

— Если ты кому-нибудь скажешь, что я не смог, — шепчет он, — я превращу твою жизнь в сущий ад, Сильвер Париси. Превращу твою жизнь в ад, что ты сделаешь нам всем одолжение и убьешь себя прежде, чем мне придется сделать это, черт возьми, для тебя.

Глава 25.

Должно быть, уже почти рассвело. Свет в трейлере становится все ярче по мере того, как проходили часы, но я не сдвинулся ни на дюйм со своего места на диване, упершись локтями в бедра и прижав сжатые в кулак ко рту. Моя сетчатка, вероятно, сгорела безвозвратно из-за того количества времени, которое я провел, уставившись в экран ноутбука, но не мог отвести взгляд. Не мог моргнуть из страха, что даже это маленькое движение может вызвать у меня приступ ярости, такой темный и бездонный, что я никогда не смогу вырваться из него.

Письмо Сильвер пришлось читать долго, но теперь ее слова навсегда выжжены в бесплодных пустошах моей души. Они вызвали во мне такой водоворот токсичности, что я едва могу дышать. В течение последних четырех часов с тех пор, как прочел письмо, не один или два, а бесчисленное количество раз, все, что я делал, это сидел здесь и уговаривал себя не нарушать обещания, которые дал Сильвер. Мне никогда не следовало клясться, что я не причиню вреда этим ублюдкам, пока не узнаю всю правду. Понятно, что это и должно было быть чудовищно, это всегда отвратительно, но чтение подробностей, погружение в каждую крошечную деталь, которая произошла той ночью... черт, я чувствовал себя так, как будто был там, в той ванной, на коленях, со связанными за спиной руками, вынужденный смотреть, как эти больные ублюдки по очереди причиняют боль моей девушке.

Со странным чувством спокойствия я осознаю, что официально сошел с ума. Временная разновидность безумия. Точно такие же болезни психиатры диагностируют у людей, когда они срываются и теряют всякий контроль над собой и своими действиями. Единственное, что удерживает мой мозг от того, чтобы взорваться и отправить меня в приступ непонятного безумия — это осознание того, что Сильвер никогда больше не заговорит со мной, если я не выполню ее желания.

Но за это будет воздаяние. Там будет искупление их грехов, я собираюсь убедиться в этом. Должен быть какой-то обходной путь, который позволит пролить кровь этих ублюдков за то, что они сделали.

И Джейкоб Уивинг…

О Боже, Джейкоб! Ты даже не представляешь, что натворил. Девять месяцев назад, когда ты привел в ту комнату, накачанную наркотиками, беззащитную девушку с намерением причинить ей боль, опозорить и унизить, украсть ее девственность, ты явно не думал о будущем. Ни на минуту не задумывался о том, что произойдет.

Не заметил моего приближения.

Если бы ты это сделал, то никогда бы и пальцем не тронул Сильвер Париси. Ты бы не позволил себе даже подумать о ее проклятом имени.

Я вибрирую от ярости, как бы паря над своим телом, пока завариваю себе кофе. Теперь вообще не собираюсь спать. Мы не вернемся в школу до завтра, так что позже я поеду и встречусь с Сильвер. А пока планирую разобраться с этой ситуацией, и как раз знаю того человека, который подходит для этого.

Заправляю мотоцикл на ближайшей к бару заправке, и какой-то парень сигналит мне, пытаясь заставить поторопиться. Мне хочется врезать ему костяшками пальцев по лицу. Бить его, пока он не заплачет как маленькая сучка. Хочу сломать ему гребаную шею.

Я злился почти все свои подростковые годы — на Гэри за то, что он использовал свою силу и размеры надо мной. На Джеки за то, что она не дает мне видеться с Беном. На Мэйв, Ронду и целый ряд других социальных работников, которые сделали мою жизнь намного сложнее, чем она должна была быть. На мою маму за то, что она, бл*дь, умерла. Но я никогда, никогда в жизни еще не был так зол, переполнен яростью, тяжело дыша и задыхаясь, став из-за этого психически нестабильным.

Я сажусь на байк на парковке, обдумывая все, что происходит вокруг, и мысли, как лопасти блендера, крутятся так быстро и так резко, что внутри черепа царит месиво. Пять минут спустя из заправочной станции появляется мудак в белой рубашке с пуговицами и куртке цвета хаки, который сигналил мне, и я слезаю с байка, направляясь к нему с монтировкой в руке.

Он бежит через передний двор заправочной станции, стремглав устремляясь к своему Дюранго.

— Какого хрена? Ты чертов псих! — Он ныряет в машину, захлопывает дверцу и быстро запирает ее за собой.

Я уже в трех секундах от того, чтобы разбить его окно монтировкой, когда дежурный выскакивает из здания с телефоном в руке.

— Эй! Эй, придурок! Убирайся отсюда, пока я не вызвал гребаных копов!

Насмешка тяжело оседает на кончике моего языка, обжигая, как аккумуляторная кислота: «Давай, ублюдок. Вызывай. Посмотрим, что получится.»

Но я знаю, как это будет происходить. Они появятся здесь в полном составе, визжа шинами, выезжая на передний двор, оружие уже вытащено, нацелено на мою гребаную голову. Увезут меня в наручниках. Это будет в новостях. «Местный головорез арестован за попытку нападения». Весь Роли узнает об этом еще до обеда, и Сильвер будет в истерике. Она никогда меня не простит. Я сказал ей, что могу вытерпеть правду. Не могу подвести ее при первом же препятствии, прочитав это дурацкое дерьмо.

Пульс стучит в висках, как несущийся поезд, когда я возвращаюсь к мотоциклу и забираюсь на него, заводя двигатель и с ревом выезжая со станции.

Это нехорошо.

Это чертовски нехорошо.

Мне нужно что-то сделать.

Заходя в бар, нахожу Монти в его кабинете, просматривающего записи камер наблюдения за столом. Его лицо мрачнеет, когда я врываюсь без стука.

— Какого хрена ты так разозлился? — спрашивает он, останавливая видео на экране.

— Мне нужна услуга, — выдавливаю из себя. Я стал спокойнее, чем был, когда держал монтировку в руке, но до настоящего спокойствия мне далеко.

— Включает ли эта услуга убийство? Потому что ты выглядишь так, будто собираешься кого-то убить.

— Может быть, — мрачно отвечаю я.

— Иисус. Сейчас только утро понедельника, Алекс. Неужели мы не можем хотя бы дотянуть до вечера четверга без необходимости в убийстве? — Он мотает головой в сторону кресла напротив. — Садись. Расскажи мне, что случилось.

Я не хочу садиться, но знаю, что ему не понравится, если буду расхаживать взад и вперед по его кабинету с грозным выражением лица, поэтому плюхаюсь на стул и наклоняюсь вперед, обхватив голову руками.

— Ты сегодня утром хотя бы принимал душ? Ты выглядишь дерьмово, — говорит он.

— Нет. Я не стал принимать душ. У меня на уме было совсем другое.

— Если это имеет какое-то отношение к тому маленькому вкусному лакомству из Роли Хай, которое ты принес сюда на прошлой неделе, пожалуйста, знай, что я не буду счастлив.

Я закатываю глаза.

— Нет. Не она. Другая девушка. Моя девушка, — добавляю я в конце, осторожно... потому что знаю, что он собирается вынести мне мозг за...

— Подружка? С каких это пор? — Я даже не успеваю закончить свою мысль. Монти уже ухмыляется как ублюдок, которым он и является, забрасывая ноги на стол, как будто устраивается для сочных сплетен. — Ты обрюхатил ее в ту же секунду, когда засунул в нее свой член, Моретти? Потому что это было бы тупо и дерьмово прямо сейчас.

— Да пошел ты, мужик, — рычу я. — Мой член здесь не проблема.

— Но это все же проблема с членом.

— Трое парней из футбольной команды Роли изнасиловали ее. Это было действительно чертовски плохо.

Ухмылка Монти принимает кислый, недовольный вид.

— Что ж. Это действительно звучит как проблема, не так ли? — Он наклоняется вперед, поднимая пачку сигарет с края стола. Закуривает одну и, прищурившись, смотрит на меня. — Тебе не следовало отчисляться из Беллингема, малыш. Девчонка из Беллингема скорее бы их порезала, чем позволила сотворить такое дерьмо. Роли слишком обидчивый. Это делает детей слишком мягкими, чтобы они могли постоять за себя.

— На самом деле мне неинтересно спорить о плюсах и минусах школы Роли. Я просто хочу немного гребаной справедливости.

— Для нее, потому что они причинили ей боль? Или для тебя, потому что они сломали одну из твоих игрушек?

Монти очень много сделал для меня с тех пор, как я вышел из колонии. Больше, чем сделал бы кто-либо другой. Но в данный момент я чувствую себя так, словно готов снести ему гребаную башку. Но здравый смысл все же преобладает. Он мой единственный союзник во всем этом. Я все еще бросаю на него взгляд, пронизанный достаточным количеством сарказма, чтобы дать ему понять, что думаю о его вопросе.

— Она достаточно долго страдала, видя этих ублюдков каждый гребаный день. Хотя не должна была этого делать.

Выпуская облако дыма, Монти смотрит на меня.

— Она поехала в больницу? Сдать анализы и засвидетельствовать изнасилование?

Я хватаюсь за подлокотники кресла и тихо рычу как собака.

— Она ничего не выдумывает, придурок. Ты же ее совсем не знаешь. Она совсем не такая. — Сильвер совсем не похожа на ту девушку, которую пытался нарисовать Джейк, когда я только появился в Роли Хай. Это все была уловка. Придурок готовил меня к тому времени, когда Сильвер расскажет, что он сделал, так что я буду считать ее лгуньей.

— Я не говорю, что она лжет. Хотя старшеклассницы так и делают, знаешь ли. Мне просто интересно, есть ли какие-нибудь доказательства этого преступления. То, с чем копы могут работать.

Я с горечью качаю головой.

— Она была слишком испугана. Ничего не сказала своим родителям. Рассказала об этом друзьям, и они ее вычеркнули. Избегают ее.

— А как же школа?

— Учителя слышали об этом. Позвали ее к себе. Позвали и его тоже. Заставили их пройти несколько консультаций по разрешению конфликтов и смели все это под ковер. Они смотрят на нее так же, как и все остальные студенты. Как будто она какая-то смутьянка, создающая проблемы для их золотого мальчика.

— Ты сказал, что их было трое. Но ты все время говоришь об одном парне.

— Это он накачал ее наркотиками. Именно он все это и организовал. Их гребаный главарь. Они все должны страдать... но Джейкоб Уивинг должен страдать больше всех.

Брови Монти взлетели вверх как ракета.

— Уивинг? Ребенок Калеба Уивинга?

— Я не знаю, кто его отец. — Это вряд ли кажется важным, но выражение лица Монти говорит об обратном.

— Калеб Уивинг был одним из моих самых крупных клиентов. Владеет половиной сельскохозяйственных угодий в округе. Богаче, чем грех.

— И что? Это значит, что Джейк не должен ответить за то, что сделал?

Монти медленно улыбается и тушит сигарету в переполненной пепельнице.

— Нет, Алекс. Это значит, что если мы говорим о ребенке Калеба, то я с радостью помогу тебе поставить этого маленького ублюдка на колени. Калеб обманывал меня больше раз, чем я могу сосчитать. Самое время кому-нибудь преподать этой семье серьезный урок. Когда ты надеялся свершить это свое правосудие?

— Сегодня? Вчера? Как можно скорее, черт возьми, с учетом человеческих возможностей. А что?

— А то, что... если ты готов попридержать исполнение на пару недель, даже на пару месяцев, тогда я думаю, что знаю, что именно лишит этого маленького ублюдка его короны.

— Не знаю, старик. Несколько месяцев?

— Оно того стоит. Доверься мне. К Рождеству Джейкоб Уивинг больше не будет беспокоить твою маленькую подружку.

Машина Сильвер звучит совсем не здорово. На обратном пути из хижины я мысленно отмечаю себе, что нужно как можно скорее проверить двигатель. Монти отвез меня к озеру, чтобы забрать её, и больше ничего не сказал о том, что включает в себя его план наказать Джейка, но он слушал Lynyrd Skynyrd всю дорогу туда — его музыку для размышлений — и на нем все это время была волчья, самодовольная улыбка, которая означала, что он замышляет что-то действительно мерзкое. Я поблагодарил его и сказал, что обязательно приду на свою смену в среду, мрачнея от осознания того, что Монти, вероятно, захочет, чтобы я сделал для него еще одну пробежку. Когда мы выехали с длинной дороги, ведущей к хижине, я повернул налево в сторону Роли, а он свернул направо и исчез бог знает где.

Теперь, когда я недалеко от дома Сильвер, то сообщаю ей, чтобы она знала, что направляюсь к ней.

Я: Почти у тебя дома. Я оставлю тебе твою колотушку. Может, мне постучать?

Я сворачиваю на ее улицу, когда она отвечает.

Сильвер: Меня это возмущает. Моя машина не колотушка.

Сильвер: Я чувствую себя чертовски грубой, но не мог бы ты оставить её и уйти? Здесь все не очень хорошо.

Я: Никаких проблем

Сильвер: У тебя есть планы на сегодняшний вечер?

Я: Полностью в твоей власти. У тебя есть что-то на уме?

Сильвер: Какой у тебя адрес? Я приду после десяти.

Мои нервы бунтуют, вызывая тошноту. Сильвер собирается приехать в трейлер? Я сказал ей, что хочу, чтобы она пришла, когда мы были в хижине, но действительно не думал обо всем, что это повлечет. Это место нуждается в большем, чем небольшая уборка.

Я: 1876 Bow Hill Rd. Ты ведь знаешь, в каком парке?

Я подъезжаю к её дому, когда она еще отвечает. Делаю это быстро, въезжаю на подъездную дорожку, паркуюсь и глушу двигатель. Выхожу из машины и смотрю на дом — красивый, безмятежный, по фасаду вьется плющ, на клумбах высажены розы. Именно в таком доме я мечтал жить, когда был ребенком, а потом увидел ее, стоящую у одного из окон верхнего этажа. Там, наверху, моя бедная Сильвер выглядит как призрак, одинокий, бледный за стеклом. Она действительно так чертовски красива. Поднимает руку, прижимает ее к окну, на ее лице появляется маленькая грустная улыбка, и мне хочется выбить дверь, взбежать по лестнице и обнять ее прямо сейчас.

Девушка сказала, что сейчас внутри не очень хорошо, это означает, что дерьмо должно быть бьется там о вентилятор. Я поднимаю ее ключи, чтобы она могла видеть, что делаю, когда кладу их на приборную панель Новы. Она кивает всего один раз, а потом исчезает из виду.

Я мог бы вызвать Uber, чтобы он отвез меня домой, но это кажется пустой тратой времени. Трейлерный парк, который я называю своим домом, находится в четырех милях отсюда, но мне не привыкать ходить пешком. Меня не волнует ни холод, ни тот факт, что начинается дождь. Нужно прочистить мозги, а расстояние даст мне достаточно времени, чтобы подумать.

Глава 26.

Алекс ничего не упоминал о письме в своих сообщениях. Ни единого слова. И его нельзя винить. На его месте я бы тоже, наверное, притворилась, что не читала такой дерьмовой, ужасной истории. Он, наверное, даже не знает, что мне сказать.

Я спускаюсь вниз, чувствуя, как меня тошнит от всего этого. У меня есть много причин для раскаяния, но я сожалею, что отправила это письмо больше, чем о чем-либо еще. Понятия не имею, что будет с ним сегодня вечером. Надеюсь, что это не будет неловкой катастрофой, но ...

Я столкнулась с папой в ту же секунду, как ступила на нижнюю ступеньку.

— Черт возьми! — Он драматично прижимает руку к груди и отшатывается назад, пока не ударяется о стену. — Я думал, ты уже съехала. Ходили слухи, что в твоей комнате поселилось какое-то ночное существо. Я собирался начать взимать с него арендную плату.

— Однажды, папа. В прошлом году я каждый день вставала рано. Не стесняйся, дай мне поблажку.

— Знаю-знаю, — говорит он, обнимая меня за плечи и ведя на кухню. — Я просто прикалываюсь над тобой. Подумал, что ты оценишь, но вижу, что ты сейчас немного чувствительна. Я был удивлен, что ты вернулась вчера. Думал, что ты будешь выжимать максимум из каждой секунды в хижине. Мама сказала, что ты плохо себя чувствуешь. Все в порядке?

Вау. Наверное, мне не стоит слишком удивляться, что мама опять солгала. В конце концов, я же сама сказала ей это сделать. Хотя даже рада, что она придумала это оправдание. Иначе было бы трудно объяснить мое раннее возвращение.

— Да, конечно. Я просто чувствую себя немного не в себе из-за погоды, вот и все. Решила, что будет разумнее отправиться домой, пока не свалилась с простудой.

Папа отпускает меня, делая крест указательными пальцами, как будто он предупреждает демона.

— Если ты заразишься, держи свои микробы при себе, чтобы весь дом не умер от твоей чумы, — говорит он, снова изображая ужас. Чертов дурачок. — Ты хочешь омлет? Очень острый, как раз как ты любишь. Это может уничтожить все, что тебя беспокоит, прежде чем оно сможет взять верх.

— Конечно. Спасибо, пап.

Он принимается за работу, громыхая по кухне, стуча кастрюлями по столешницам, еще более громко, чем обычно. Я сажусь за стойку, наблюдая, как он устраивает беспорядок.

— Твоя мама повела Макса в кино, — говорит он. — Знаю, что она рассказала тебе о Гейл. Она плакала все утро. Я велел ей убираться из дома. Жаль, что ты приболела. С Максом не плохо, но я думаю, что она предпочла бы, чтобы с ней сегодня тусовалась ты. Еще одна девушка, знаешь ли.

О, уверена, что она скорее выколет себе глаза, чем проведет весь день со мной. Я единственный человек в мире, который знает ее маленький грязный секрет. Как правило, из своего печального опыта я поняла, что люди не любят проводить много времени с людьми, которые знают все о их проступках. Ваш вид только напоминают им о совершенных преступлениях, и они сделают все, чтобы избежать встречи с вами любой ценой.

— Да, очень жаль. Мне так жаль доктора Кумбса, — бормочу я.

— Да, бедный парень. Не знаю, что бы я сделал, если бы когда-нибудь потерял твою маму. Боже, даже думать об этом невыносимо.

Нормальные, повседневные высказывания вроде этого уже начали приобретать для меня гораздо более глубокий смысл, и я чертовски ненавижу это. Презираю себя за то, что оказалась в таком положении. Мой отец понятия не имеет, насколько он был близок... или близок... к тому, чтобы потерять маму. Но только не в автокатастрофе. Из-за парня по имени Дэн, ее босса, который сидел за нашим обеденным столом со своей женой и ужинал с нами больше раз, чем я могу вспомнить.

Жена Дэна знала что-нибудь о том, что ее муж трахал мою мать? И что на самом деле сделает папа, если узнает? Какая-то часть меня думает, что он бросит ее. Другая часть подозревает, что он останется, хотя бы попытается спасти их брак, потому что он именно такой парень, и это просто разбивает гребаное сердце.

Папа будет раздавлен. Ему будет больно, и все же он останется, ради Макса и меня, и ради всех тех лет, что они с мамой прожили вместе, но каждый раз, когдан будет смотреть на нее, он будет видеть все это в своей голове, представляя каждый последний поцелуй и ласку, и это будет съедать его живьем.

— Сил? Земля вызывает Сильвер. Что случилось? Ты выглядишь так, будто собираешься разрыдаться. Моя стряпня действительно не так уж плоха.

— О, я знаю. Я… это просто... это мои носовые пазухи, вот и все. — Вытираю глаза тыльной стороной ладони, радуясь, что вовремя спохватилась, прежде чем действительно заплакала. — Лук не помогает. Мне кажется, что моя голова вот-вот взорвется.

— Шутки в сторону, почему бы тебе не вернуться в постель, дорогая? Я могу принести это тебе, когда все будет готово. Тебе, наверное, надо отдохнуть.

Я хочу остаться здесь с ним, слушать его глупые насмешки и смеяться над ним, но, честно, не могу доверять себе. Чувствую, что сейчас растворюсь в луже страданий, и это было бы очень, очень плохо.

— Спасибо, папа. Ты самый лучший.

Я встаю и направляюсь к лестнице. Это глупо и кажется слишком очевидным, но останавливаюсь у подножия первой ступеньки, оглядываясь на него через плечо.

— Эй, пап?

— Что случилось, малыш?

— Я люблю тебя.

Его глаза округляются и становятся огромными как серебряные доллары.

— Вот дерьмо, Сильвер. Ты, должно быть, действительно больна.

Я проскальзываю в свою спальню, когда слышу, как он кричит мне вслед на лестнице.

— Но я тоже люблю тебя, милая!

Мама и Макс возвращаются из кино около пяти. Я не спускаюсь вниз к обеду. Просто... не могу заставить себя сидеть и убедительно притворяться. Я бы потерпела неудачу. Огрызалась бы на нее, а папа выйдет из себя. Он ни за что не согласится с тем, как я отношусь к маме, когда, по его мнению, она скорбит о смерти своей лучшей подруги.

Если быть честной, то она скорбит о своей подруге. Она просто ещё ощущает себя чертовски виноватой, потому что чувствует ответственность за несчастный случай, который убил Гейл, и что ее тайна была раскрыта, и она предстала в качестве лживого чудовища. Я могу представить, что это, по крайней мере, должно быть выносом мозга.

Мама ложится спать до смешного рано, закрывшись в спальне. В девять я спускаюсь вниз и стучу в дверь папиного кабинета, зная, что он все еще сидит за своим столом и усердно работает.

— Входите на свой страх и риск, — говорит он из-за двери.

Я вхожу в его кабинет, папа трет глаза, свет от экрана компьютера отбрасывает голубое сияние на его лицо.

— Тебе уже лучше, малыш? — спрашивает он.

— В основном.

— Ну, если тебе нужны деньги, то лучше бы они были на что-нибудь хорошее. Пиво. Пистолет. Доза кокаина.

Он шутит, потому что безоговорочно доверяет мне и знает, что я никогда не буду иметь ничего общего с незаконным огнестрельным оружием или сильнодействующими наркотиками. Стыд режет меня холодным, неумолимым ножом под кожей. Я именно та хорошая девочка, какой он считает меня сейчас, но так было не всегда. Отнюдь нет. У него был бы сердечный приступ, если бы он хоть немного представлял, в какое дерьмо я была втянута с Кейси.

— Мне не нужны деньги, папа. На самом деле мой сберегательный счет выглядит довольно здоровым. Я хотела попросить еще кое о чем.

Он смотрит на меня, откинувшись на спинку стула.

— Звучит зловеще.

— Я хочу переночевать у Алекса. — Ужасно краснею, как только выговариваю эти слова. Боже, это была плохая идея. О чем, черт возьми, я думала, когда вот так выпалила все это? Мой отец выглядит так, будто ему трудно глотать.

— Прошу прощения? Алекс? Твой ученик по игре на гитаре? Тот, что с мотоциклом и всеми этими тюремными татуировками?

— Это не тюр… не важно. Да, тот парень, который приходил сюда на днях. Он и я... мы вместе.

— Иии... — он качает головой и надувает щеки. — Ты говоришь мне это на обороте просьбы пойти и провести ночь в его доме?

— Да. Я знаю. Просто сумасшедшая.

Он смеется, но я вижу, что ему не по себе.

— Как давно вы с ним встречаетесь?

— Не долго. Пара дней.

— Боже, Сильвер. Ну же, что ты ожидаешь от меня? Ты действительно думаешь, что я соглашусь?

— Он живет в парке Солтон-Эш. Один. В трейлере.

— Боже правый…

— У него было несколько стычек с законом. Но ничего страшного. Ничего ужасного.

— Сильвер, если ты пытаешься сделать так, чтобы твоя просьба звучала менее безумно, то ты направляешься не в ту сторону.

— Просто выкладываю все карты на стол, папа. Предоставление тебе всей информации, какой бы плохой она ни была, кажется самым разумным вариантом. Я знаю, что это радикальный подход. Просто надеюсь, что ты оценишь мою честность и поверишь, что я знаю, что делаю.

Он бросает на меня обеспокоенный, растерянный взгляд, граничащий с раздражением.

— Черт возьми, Сил. Неужели ты не можешь просто соврать мне, как любой нормальный подросток? Иногда незнание — это блаженство.

Это ударяет меня, как десятитонный груз. Иногда незнание — это блаженство. Папа бы все еще говорил так, если бы знал, чем занимается мама? Понятия не имею. Неужели я так откровенна с ним сейчас, потому что заставила маму солгать ему и теперь чувствую себя чертовски виноватой? Абсолютно, на все сто процентов, да.

— Мне показалось, что я должна была честно тебе все объяснить, — бормочу я.

— А если я скажу «нет»? Ты собираешься устроить какой-нибудь грандиозный побег и спуститься по шпалере в три часа ночи? Потому что я не хочу беспокоиться о том, чтобы установить какую-то импровизированную сигнализацию по периметру участка так поздно вечером.

— Нет, папа. Чёрт побери. Я не настолько гибкая, и ты это знаешь.

Он фыркает и сердито смотрит на меня.

— Это какой-то кармический пинок под зад из-за всего того дерьма, что мы с твоей мамой натворили, когда учились в старших классах, не так ли?

— Держу пари, что ты не спрашивал разрешения у Ноны и дедушки.

Он смеется.

— Нет, точно, нет, и твоя мама тоже. Мы были ниндзя, Сильвер. Ниндзя. Они никогда ничего не подозревали.

— По крайней мере, ты будешь точно знать, где я, — говорю я, слабо пожимая плечами.

Он хочет сказать «нет». Действительно хочет быть строгим, твердым папой, который заворачивает свою дочь в вату и на три замка запирает входную дверь на ночь, пытаясь удержать большой плохой мир как можно дальше. Бедняга, он выглядит так, словно за последние десять минут постарел на десять лет. Я искренне удивляюсь, когда он вздыхает и разводит руками.

— Хорошо. Ладно, можешь идти.

— Серьезно?

— Да! Но... Господи, Сильвер. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что картина, которую только что нарисовала об этом парне, выглядит не очень хорошо. Если он начнет сходить с ума, если начнет вести себя напористо, если хотя бы посмотрит на тебя не так, как надо, или напугает тебя, ты немедленно позвонишь мне, и я в мгновение ока окажусь в том трейлерном парке с чертовой кувалдой в руке.

Папа такой грозный, что каждое слово говорит серьезно. Его взгляд стал отстраненным — я вижу, что он представляет себе, как все это будет происходить: поездка в Солтон-Эш, тяжесть орудия в его руках, каково будет поднять его над головой и сломать колени мальчику, который заставил меня плакать.

Он и сам не знает, что уже на девять месяцев опоздал.

Тот мальчик, который сломал меня с чистым послужным списком, обаятельной улыбкой и великолепным ореолом. По иронии судьбы, именно этот парень с судимостью, телом, полным чернил, и опасным блеском в глазах снова собирает меня воедино.

Глава 27.

Я много раз проезжала мимо Солтон-Эш, но никогда раньше не сворачивала с дороги и не въезжала на территорию трейлерного парка. За последние семнадцать лет впервые встретила того, кто бы здесь жил, и меня удивляет, насколько ухожен и красив этот участок. Мне кажется, что мои нервы вот-вот возьмут верх, когда я медленно еду по широкой асфальтированной дороге, изучая номера трейлеров, ища тот, который принадлежит Алексу. Наконец я вижу его мотоцикл и понимаю, что нашла нужное место.

В отличие от некоторых других трейлеров, здесь нет цветов в горшках, пластиковых ветряных мельниц или маленьких гномов, сидящих на ступеньках перед его трейлером. Небольшая лужайка справа от входной двери выглядит так, словно ее недавно подстригли, чистая и ухоженная, даже в темноте.

Внутри горит свет. Выхожу из Новы и захлопываю за собой дверь, прежде чем успеваю прислушаться к тревожному голосу в моей голове, который говорит мне, что это глупая идея и я должна идти домой. Едва могу стоять спокойно, пока жду наверху лестницы, пытаясь собраться с духом, чтобы постучать в дверь. Музыка внутри внезапно стихает, и я слышу движение по другую сторону двери.

Голос Алекса — немного приглушенный, но вполне слышный — слегка поддразнивает, когда произносит:

— Ну же, Argento. Ты уже зашла так далеко.

— Ты серьезно собираешься заставить меня постучать?

— Только из вежливости.

— Придурок, — простонал я. — Открывай дверь.

Дверь распахивается внутрь, и на пороге появляется Алекс в черных джинсах и простой черной футболке. Его темные волосы зачесаны назад, подчеркивая выбритые виски. Боже, его длинные, обычно волнистые пряди сейчас мокрые. Он выглядит так невероятно сексуально. Свежий, чистый запах ударяет меня сильнее, чем когда-либо, и я понимаю, что он, должно быть, только что вышел из душа.

Я совершенно не готова иметь дело с таким дерьмом. Следующий уровень: «Алекс-Моретти-самое-охрененное-существо-ходящее-по-этой-земле». Никогда не поддавалась гормонам и не теряла голову из-за красивого парня, но сейчас, когда он стоит передо мной, и его лицо купается в теплом сиянии, исходящем из трейлера, то понимаю, что значит лишиться дара речи от одного только вида кого-то.

Он ухмыляется, слегка приоткрыв рот, кончик языка прижимается к передним зубам, и мои предательские колени чуть не подкашиваются.

— Тащи свою задницу сюда, пока кто-нибудь из моих соседей не украл тебя, — говорит он, кладя руку мне на бедро и подтягивая меня на последнюю ступеньку трейлера.

По дороге сюда у меня сложилось довольно четкое представление о том, каким будет его дом, но, войдя в него, я поняла, насколько ошибалась. Во-первых, здесь не пахнет грязными носками. Пахнет чистотой, как и он сам. Гостиная, в которую я вошла — это не бомбоубежище, заваленное одеждой, пустыми картонными коробками и грязной посудой. На стенах так же нет плакатов с полуголыми женщинами, развалившимися на мотоциклах. Большая секционная кушетка умещается вдоль стены в дальнем углу комнаты, а слева от меня полка, уставленная рядами потрепанных, потертых, хорошо зачитанных книг.

Музыка, которую я слышала снаружи, доносится из проигрывателя на боковом столике под окном, под которым находится ошеломляющее количество виниловых пластинок. Телевизор не такой большой, как я думала. Коллекция фотографий, вставленных в рамки и установленных рядом с ним, занимает значительную часть на самой большой стене. Я приготовилась к тому, что меня ждет потрепанный липкий ковер, испещренный сигаретными следами, но вместо этого под ногами у меня полированные деревянные половицы, и они выглядят так, словно их только что подметали и чистили.

— Не надо так удивляться, — шепчет Алекс мне на ухо. Я даже не заметила, что он так тихо подкрался ко мне сзади.

— Меня это не удивляет. Я просто... ну ладно. Хорошо. Я очень удивлена. Но разве ты можешь винить меня? Родители парня уезжают на уик-энд, и дом в итоге разрушается. Ты постоянно живешь сам по себе. Я думала, что твой дом будет…

— Отвратительным?

— Да. Я думала, что это будет отвратительно. — Смеяться — это такое облегчение. Это убивает напряжение, которое поднималось по моему позвоночнику с тех пор, как я вышла из Новы. Алекс разворачивает меня и обнимает своими руками.

— Кухня перевернута вверх дном, — признается он. — Но ты не волнуйся. Я убрал всех дохлых мух и крысиное дерьмо в честь твоего визита.

— Ты же не серьезно.

— Нет. Не серьезно. — Он нерешительно наклоняется и нежно целует меня в губы. — Я просто издеваюсь над тобой, — бормочет он. — В парке нет крыс. А Оскар ловит и съедает всех мух.

— Оскар?

— Кот.

— У тебя есть кот?

— Нет. Он кот, но не мой кот.

— А в чем разница?

Алекс пожимает плечами.

— Иногда он живет здесь, со мной. Иногда живет в одном из других трейлеров. Он кошачья шлюха, держащая свои возможности открытыми. Давай. Я покажу тебе, где все находится.

Кухня не безупречна, но чертовски близка к этому. Стойки чистые, и в раковине нет никакой посуды. Маленькие колючие кактусы сидят на подоконнике над раковиной, и мой мозг почти тает. Даже кактус требует некоторого внимания, и я просто не могу поверить, что Алекс Моретти заботится о чем-то подобном.

Ванная маленькая, но затирка в душе не черная от плесени, зеркало не испещрено водяными разводами и пятнами от зубной пасты, а унитаз светится белизной.

Алекс останавливается, запинаясь перед последней оставшейся неоткрытой дверью трейлера.

— Моя комната... э-э-э... — он потирает затылок — самый первый признак того, что он сам страдает от нервов. — Я здесь почти не сплю. Это не совсем роскошный дом. — Он открывает дверь и входит, напрягаясь, как будто направляется в комнату, полную разъяренных ос. Он зажигает свет, и я следую за ним.

Комната приличного размера. Наверное, такого же размера, как и моя дома. Стены здесь голые. Темно-серые занавески на окнах. На полке на стене висит ряд картин в рамках, точнее, рисунки, сделанные карандашом от руки. На всех рисунках изображены одни и те же женские черты — темные волосы, карие, одухотворенные, обиженные глаза, надутый рот. Она выглядит душераздирающе красивой и грустной одновременно. Ее сходство с Алексом выпрыгивает из рисунков и хватает меня за плечи, встряхивая, не оставляя никаких сомнений в том, что она его мать.

Большая двуспальная кровать доминирует в комнате. Пододеяльник простой белый, как и простыни и наволочки под ним.

— Купил белье сегодня днем, — неловко говорит Алекс. — Я не знал, какой цвет выбрать, поэтому сказал: «К черту все» и взял белый. Женщина в магазине сказала, что он будет выглядеть чистым. Может быть, мне следовало взять черный. Или красный.

— Белый — это хорошо, Алекс, — шепчу я.

Внезапно кровать кажется очень большой и очень пугающей. Я уже переспала с ним. Знаю, каково это, чувствовать его тело рядом с моим. Он был внутри меня... но мне вдруг стало очень трудно не стесняться, когда я стою перед такой большой кроватью. Мои ладони вспотели как сумасшедшие. Отворачиваюсь от него и встаю перед рисунками, внимательно изучая каждый из них, пытаясь успокоить свое бешено колотящееся сердце.

— Их нарисовал мой отец. Еще до моего рождения, — говорит Алекс у меня за спиной.

— А где он сейчас? — После душераздирающей истории о самоубийстве его матери я почти боюсь спрашивать.

Алекс хмыкает.

— Кто его знает. Наверное, в тюрьме. Он сбежал от нас сразу после рождения Бена. Я его почти не помню. Его никогда не было рядом.

Я провожу пальцами по ближайшему рисунку, тяжелая печаль врезается в меня. Мой отец всегда был рядом, несмотря ни на что. Я не могу себе представить, каково было бы расти без него. Не зная, что он всегда прикрывает мне спину.

— Не многие люди умеют так рисовать. Он был очень талантлив, — говорю я.

— Его единственным настоящим талантом было подводить людей. Я его почти не помню. Смотрю на эти рисунки и вижу ее, а не его.

— Ты скучаешь по ней, — тихо говорю я.

Алекс отвечает, понизив голос, прижимая руку к своей груди, приглушенно, как будто боится, что кто-то из жестокого, сурового внешнего мира может услышать, как он признается в своей единственной слабости.

— Иногда я так скучаю по ней, что забываю, как дышать, черт возьми.

Глава 28.

У меня было много девушек, которые хотели потусоваться в трейлере, но я никогда не пускал их внутрь. Никогда никому даже не давал свой адрес, поэтому присутствие кого-то здесь ощущается странно. Монти пришел сюда вместе со мной в тот день, когда отдал мне ключи, но в остальном я оберегал это место. Тихое. Уединенное. Моё.

Сильвер ходит по кухне, открывает ящики, достает из буфета кружки, наливает воду в чайник и заправляет фильтр для кофе, а я прислоняюсь к кухонной стене, наблюдая за ней как ястреб, грызя ноготь большого пальца. Она выглядит так, будто принадлежит этому месту. Понятия не имеет, где что находится, но выглядит так чертовски правильно, роясь в моих вещах на кухне, что каждый удар моего сердца ощущается тяжелым и чертовски болезненным.

Это так чертовски запутанно.

Я так яростно охранял это место, что не знаю, что делать теперь, когда она здесь, и хочу, чтобы она осталась. Сильвер налила мне кофе, насыпала в кружку четыре чайные ложки сахара, добавила немного молока и протянула мне.

— Спасибо. — Господи, даже сказать ей гребаное спасибо кажется странным. Мне приходилось так упорно бороться, чтобы заработать или добиться чего-то в этой жизни, что обычно очень неохотно проявляю вежливость, когда все-таки добиваюсь своего. Я не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то делал что-то настолько простое, как приготовление кофе, и благодарность, которую я испытываю, очень искренняя. Нелепо, но не знаю, как с этим справиться.

Я вздрагиваю, когда делаю глоток кофе, делая вид, что не замечаю, насколько он сладкий. Никогда не говорил ей, что просто нервничал в закусочной у озера; я высыпал эти пакеты в свою чашку, потому что мне просто нужно было чем-то занять руки. Вообще-то я люблю простой черный кофе, но это не имеет значения. Выпью всю жидкость до последней капли в этой чашке, потому что Сильвер, бл*дь, сделала ее для меня.

До сих пор все было нормально. Если не скажу ей что-нибудь в ближайшее время, это будет странно, а я не хочу портить все то время, которое мы проведем вместе сегодня вечером. Схватив Сильвер за руку, я веду ее обратно в гостиную и сажаю на диван. Она знает, что сейчас произойдет, и выглядит так, будто вот-вот уткнется лицом в диванные подушки и спрячется, когда я прочищаю горло, пытаясь придумать, как лучше начать.

— Ты читал его, — бросает она, прежде чем я успеваю открыть рот. — Письмо. А теперь ты думаешь, что я испорчена, и хочешь обменять меня на менее сломанную модель.

Я выгибаю бровь, глядя на нее.

— Ты действительно думаешь, что я это собирался сказать?

Она слабо улыбается.

— Ну, не знаю. Возможно. Большинство парней пробежали бы милю…

— Парни, с которыми ты имела дело, очевидно, отвратительные куски дерьма, Сильвер. Такой парень, как Джейк, наверняка сбежал бы. Я совсем не похож на него. Ты ведь это знаешь, да? — Если нет, то это на хрен опустошит меня. У нас никогда ничего не получится, если она этого не знает.

— Конечно, знаю. Ты не мог бы быть более непохожим на него, даже если бы он попытался. Наверное, я просто... боюсь. Я не хочу, чтобы ты думал обо мне и видел то уродство, о котором написала в этом письме.

— Сильвер, когда я думаю о тебе, то вижу девушку, которая разделась для меня в хижине и свела меня с ума. Это все, что я видел в тот момент, и точка. Ты даже не представляешь, как это было чертовски горячо. Это будет выжжено в моем мозгу до конца гребаных времен, так что тебе не нужно беспокоиться об этом.

Она грустно улыбается, глядя в свою кофейную кружку.

— Но? — говорит она. — Похоже, где-то здесь есть одно «но».

— Никаких «но». Это все. Я думаю, что ты чертовски сексуальна, и это никогда не изменится.

Она смотрит на меня, и голубизна ее глаз ясна и прозрачна, как озеро Кушман.

— И... ты не думаешь, что это была моя вина? Из-за того, что я сама пошла туда с Джейком? Ты не думаешь, что сама подтолкнула их?

Я вдруг чувствую, что весь горю. Гнев бурлит у меня в животе.

— Нет. Черт возьми, нет. Никогда так не думай. Если кто-то тебе это сказал, я их на хрен уничтожу. — Она тихо смеется, не обращая внимания на мои слова. Сильвер понятия не имеет, насколько серьезен. — Я провожу много времени со многими опасными людьми, Сильвер. Я могу похоронить Джейка на склоне горы меньше, чем за три часа, и они никогда не найдут тело. Если ты говоришь, что не хочешь прибегать к насилию, то все нормально. Я буду уважать это. Но никогда не буду судить, если ты скажешь мне, что хочешь, чтобы ему причинили такую же боль, как тебе. Все, что тебе нужно сделать, это сказать слово, и все будет сделано.

Сильвер словно съеживается, плечи округляются, она так крепко сжимает чашку с кофе, что костяшки пальцев белеют. С минуту она молча смотрит на край кофейного столика, и я позволяю ей подумать. Знаю ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она сразу же отвергнет это предложение. Но я все равно хочу дать ей понять, что это реальный вариант.

— И что бы ты сделал? — тихо спрашивает она.

— Ты уже знаешь ответ на этот вопрос. — Она видит это по моим глазам. Знает, что я бы уже расчленил этих ублюдков и выбросил их искалеченные трупы в океан. У меня не было бы никакой гребаной жалости.

Девушка медленно кивает. Ее глаза не встречаются с моими, когда она говорит:

— Я не знаю, что мне делать. Все стало таким запутанным и сложным. Честно говоря, я даже думать об этом больше не хочу. По крайней мере, не сегодня. Я просто хочу быть здесь, с тобой.

Это аргумент. Теперь, когда мы признали факт наличия этого письма, она хочет, чтобы с этим было покончено. Не хочет, чтобы это нависло над нами до конца ночи. Я могу это понять. Понимаю. Но еще я хотел бы, чтобы она дала мне зеленый свет, чтобы мог запрыгнуть на заднее сиденье мотоцикла, найти каждого из этих ублюдков и подпортить их так сильно, что бы они никогда больше не смогли ходить. Это было бы удовольствием, которое не выразить словами. Но я не собираюсь настаивать на этом. Рассказать мне, что тогда произошло для нее было огромным скачком веры.

— Хорошо. Договорились. Больше никаких разговоров о письме. Мы можем приберечь эти темные вещи для другого раза. Или на никогда. Это твой выбор. Когда у тебя комендантский час? У нас есть время посмотреть фильм?

— Вообще-то... — она делает паузу. Немного неловко оглядывает гостиную. — У меня нет комендантского часа. Я свободна на эту ночь. Надеялась, что смогу остаться…

— Остаться здесь? Сегодня ночью?

— Если ты не против...

Она визжит, когда я бросаюсь к ней, поднимая ее с дивана.

— Я понятия не имею, как тебе это удалось, Argento, но ты только что сделала мою неделю, — рычу ей в волосы.

— Алекс! Отпусти меня! Какого черта? — Она смеется. Улыбка прямо там, на ее лице, поэтому я знаю, что она не злится из-за того, что тащу ее в спальню, но мне все равно нужно убедиться…

— Ты хочешь помочь мне опробовать эту кровать, Dolcezza? Потому что я никогда даже не спал в ней, и мне хочется сорвать с тебя эту чертову одежду с того момента, как только ты вошла в парадную дверь. — Действительно хотел раздеть ее с тех пор, как она приехала, но я не животное. Могу и подождать. Я был бы счастливее, чем свинья в дерьме, если бы она захотела свернуться калачиком на диване и посмотреть фильм, но не думаю, что это то, что ей сейчас нужно. Она должна знать, насколько сильно я ее хочу. Должна сама убедиться, насколько привлекательной я ее считаю. Что это письмо никак не повлияло на мою потребность в ней, ни в какой форме.

Сильвер обвивает руками мою шею, впиваясь ногтями мне в лопатки. Ее глаза ярко блестят, когда она тянется, чтобы поцеловать меня. Проводит языком по моему рту, всасывая нижнюю губу между зубами, и мой член начинает пульсировать, требуя внимания. Нуждающейся ублюдок. Я останавливаюсь перед дверью спальни и кладу руку на дверную ручку.

— Скажи только слово, и мы сможем есть мороженое на диване и смотреть «Сайнфелд».

— Или...? — спрашивает она, задыхаясь.

— Я вношу тебя сюда и поглощаю, пока ты не кончишь.

Она сильно покраснела, на ее лице застыла маленькая ошеломленная улыбка.

— Тогда открывай дверь. «Сайнфелд» может подождать.

Я ликую, пинком распахивая дверь спальни и внося ее внутрь. Сильвер снова вскрикивает и смеется, когда я бросаю ее на кровать. Снимаю с нее обувь, джинсы, бросаю трусики на пол, и мои пальцы проникают в нее прежде, чем она успевает даже вздохнуть. Она хватает меня за запястье обеими руками, удерживая, чтобы я не мог пошевелиться. Ее глаза стали вдвое больше, а рот приоткрылся…

— О, черт. Алекс!

Невероятно, она такая чертовски красивая. Все в ней прекрасно. В предрассветные часы, когда перспектива будущего не давала мне спать, и я лежал, размышляя о том, что, будет со мной, но жизнь, которую я себе представлял, была далеко не многообещающей.

Для начала я застряну, работая в Роквелле, тратя годы на Монти. Может быть, буду на побегушках у банды, разнося оружие, наркотики или грязные деньги всякий раз, когда возникает необходимость, не задавая вопросов, держа голову опущенной. Когда я чувствовал в себе оптимизм, то позволял себе представить Бена здесь. Что получил опеку над ним и являюсь для него хорошим примером для подражания. Я держу его в безопасности. Единственное, о чем никогда и не мечтал, так это о подруге или жене. Никогда не думал, что встречу кого-то, кого захочу включить в свою жизнь... но теперь есть Сильвер. Меня почти пугает мысль, что я могу нравиться ей так же сильно, как и она мне. Не хочу все испортить. Не хочу причинять ей боль. Не хочу рисковать потерять ее к чертовой матери…

Черт возьми, что ты с собой делаешь, Моретти? Сейчас не время беспокоиться о таких вещах. Просто поцелуй девушку. Сделай так, чтобы ей было хорошо. Заставь ее кончить, черт возьми.

Я следую своему собственному совету и закрываю все мысли о том, что могло бы быть, пока Сильвер у меня в постели. Она выглядит как нечто из гребаного сна, ее волосы разметались по новому пододеяльнику. Взгляд прикован к моей руке между ног. Она пристально смотрит на неё, как будто зачарованная тем фактом, что я действительно касаюсь ее.

— Черт, Алекс. Боже мой, это так приятно.

Она уже возбуждена и готова, когда я начинаю погружать в нее свои пальцы. Ее киска более чем мокрая. У нее внутри был только средний палец, но я добавляю указательный палец, сгибая в манящем движении, и Сильвер отпускает мое запястье, хватаясь вместо этого за пододеяльник, сжимая его в своих руках.

— Дерьмо. Ооо, дерьмо. Какого...черта?

Ее голова откинута назад, глаза плотно закрыты, поэтому я позволяю себе слегка самодовольно улыбнуться. Если она думает, что это хорошо, то понятия не имеет, что я для нее запланировал. Мы оба так сильно хотели друг друга там, в хижине, что ни один из нас не мог сдержаться. Я все еще очень хочу ее, но на этот раз буду держать себя на коротком поводке. Планирую довести ее сегодня до грани безумия. Я уже дал ей почувствовать, как хорошо может быть между двумя людьми, если они заботятся друг о друге. Теперь она получит полный опыт.

Сильвер скулит, глаза открываются, когда я убираю руку от ее бедер. Она смотрит на меня, немного ошеломленная, когда я засовываю пальцы в рот, всасывая соки ее киски.

— Бл*дь, Сильвер. Ты чертовски хороша на вкус. Ты станешь моей погибелью. — Мой голос охрип от желания. Член убеждает поторопиться, вылезти из своей одежды, сорвать ее рубашку и лифчик с прекрасного тела и погрузиться в нее, но сегодня все будет совсем не так. Я делаю пару глубоких вдохов, ожидая, пока сердцебиение выровняется, а затем начинаю медленно раздеваться.

Сильвер наблюдает, ошеломленная. Я до сих пор не могу поверить, что мне так повезло, что такая девушка, как она, так смотрит на меня. Это просто не имеет никакого гребанного смысла. Она такая хорошая. Такая сильная. Такая невинная во многих отношениях, а я всего лишь грязь под ее ногами. Я стягиваю с себя рубашку и стою там, нависая над кроватью, глядя на нее сверху вниз голодными глазами.

У нее чертовски феноменальные ноги. Она выгибает спину дугой, хватается за рубашку, стягивает ее через голову и быстрым движением отбрасывает. Я сам планировал раздеть ее до конца, но никак не мог найти в себе силы остановить ее, когда девушка расстегивает лифчик и бросает его на пол.

Я провожу много времени среди стриптизерш, поэтому видел много голых женщин. Даже уже больше не вижу их по-настоящему; работая в баре, я стал нечувствительным к виду такого количества голой плоти. Но вот с Сильвер дело обстоит иначе. Ее сиськи чертовски восхитительны — безупречные пропорции с остальной частью ее тела, идеальная форма, не слишком большие и не слишком маленькие. Ее соски бледно розовые. Кожа у цвета только что налитых сливок. Я не могу оторвать глаз от легкого подъема ее бедренных костей и от того, как лунный свет, льющийся через окно, играет на ее теле, отбрасывая тени на ее плоский живот и вверх по горлу.

— Такое чувство, что я нарушаю все правила, когда ты здесь в таком виде, — бормочу я. Хотел, чтобы эти слова прозвучали легко и непринужденно, но они звучат жестко и грубо; я хочу ее так чертовски сильно, что просто не могу сдержать желание в своем голосе. — Я никогда не думал, что увижу что-то настолько прекрасное.

— Алекс, — шепчет Сильвер. — Не нужно просто смотреть. Я хочу, чтобы ты прикоснулся. Хочу, чтобы ты лизал. Хочу, чтобы ты пробовал на вкус. Пожалуйста. Ты мне нужен…

Бл*дь. Неужели она не понимает, как трудно сдерживаться, когда она говорит что-то подобное? Я стискиваю зубы, успокаивающе втягиваю воздух, расстегиваю ремень и снимаю джинсы. Наверное, будет лучше, если пока оставлю боксеры…

Сильвер поднимается, встает на четвереньки и медленно ползет по кровати. Ее сиськи покачиваются, когда она ползет ко мне, и мне приходится сдержать стон.

— Что ты делаешь? Ты их не оставишь, — говорит она.

— Нет? — Она чертовски сексуальна. Откидывается на пятки, подцепляя материал моих боксеров указательными пальцами, медленно сдвигает их вниз по бедрам.

— Нет. Я хочу посмотреть на тебя. Хочу видеть тебя до последнего миллиметра.

Она более уверена в себе, чем тогда в хижине. Хотя в ее глазах все еще есть намек на нервозность, когда девушка…

Святое гребаное дерьмо!

— Оооо! Черт, Сильвер. Господи!

Я ожидал, что она спустит мои боксеры вниз по ногам, а потом снова ляжет на кровать. Черт возьми, точно не ожидал, что она возьмет мой член, прижмется губами к его кончику и засосет в рот.

Сильвер смотрит на меня снизу вверх, ее глаза изучают мое лицо, когда она медленно скользит своим ртом вниз по члену. Из моего рта вылетает целая вереница ругательств. Но я понятия не имею, что говорю. Мой мозг захватило. Все, что я могу делать, это наблюдать, как Сильвер осторожно берет меня все глубже, все глубже и глубже, пока я не чувствую, как головка упирается ей в горло.

Она качает головой, медленно двигаясь вверх и вниз по члену, и я не могу… должен остановить ее. Отдергивая бедра назад, я вырываюсь из ее рта, и пенис делает влажный хлопок, когда вырывается из ее губ.

— Я сделала что-то не так? — выпаливает она.

— Нет. Я так сильно хочу трахнуть твой рот, Сильвер. Хочу схватить тебя за волосы и засунуть свой член тебе прямо в глотку, но пытаюсь быть гребаным джентльменом.

Она ухмыляется, слегка светясь и выглядя немного довольной собой.

— Я так понимаю, именно поэтому ты ругался по-итальянски?

Я смеюсь, со смутным удивлением отмечая, что мой голос звучит немного неуверенно даже для собственных ушей.

— Я даже не осознавал этого.

— Звучало очень агрессивно. Тебе придется научить меня произносить некоторые из них…

— Что угодно. Бл*дь, сделаю что угодно. Я дам тебе все, что ты захочешь, если ты ляжешь на спину и позволишь мне увидеть эту идеальную, красивую маленькую киску.

Она пытается казаться спокойной, притворяется, что не краснеет, перекатываясь на спину и раздвигая ноги, но я вижу яркие пятна на ее щеках. Они заставляют Сильвер выглядеть такой чертовски невинной.

Я нападаю на нее, как дикий монстр, которым и являюсь, хватаю за бедра и сжимаю их вокруг своей головы, погружая язык в ее киску. Она задыхается и дрожит, извиваясь, покачивая бедрами, выкрикивая несколько собственных ругательств, когда кончает.

Мои попытки сдерживаться, черт возьми, почти убивают меня, но я выполняю то, что намеревался сделать. Сильвер достается еще два оргазма, прежде чем она буквально умоляет меня трахнуть ее. Я заставляю ее кончить еще раз на моем члене, прежде чем, наконец, позволяю себе оседлать волну собственного оргазма, крепко держа ее в своих объятиях, содрогаясь, и она прижимается ко мне, выдыхая мое имя, как обещание.

Долгое время я зарываюсь лицом в ее шею и просто вдыхаю ее запах. Сильвер пахнет летом, гарденией, фиалками и ярким весенним утром. В конце концов, я убираю ее влажные волосы с лица, притягиваю ее ближе к себе и ловлю в круг своих рук.

— Это та часть, где ты извиняешься и уходишь? — Шепчу я ей прямо в макушку.

Она тихо смеется, прижимаясь поцелуем к чернилам на моей груди в ответ.

— Нет. Это та часть, где я понимаю, что ты украл мою гребаную душу, и у меня нет никаких шансов когда-либо получить ее обратно.

Сильвер позаимствовала мою реплику, но я не возражаю. Если это правда, если мне удалось так на неё претендовать, то она может позаимствовать столько моих фраз, сколько ей, черт возьми, захочется. Черт, она может даже получить их все. Мы засыпаем, запутавшись друг в друге, истощенные, измученные и бредящие от эндорфинов.

Глава 29.

— Что, черт возьми, ты хочешь, чтобы я с этим сделала?

На следующее утро я смотрю на шлем в руке Алекса так, словно он вот-вот подпрыгнет и укусит меня. Проснулась, запутавшись в его объятиях, и впервые за череду, казалось бы, бесконечных, мучительных дней не была сразу раздавлена сознанием того, что мне придется идти в школу одной и встретиться лицом к лицу с Джейкобом и Кейси. Я знала, что у меня будет, по крайней мере, один союзник, бродящий по коридорам Роли Хай, и это, наряду с удивительно свежим, неожиданным солнечным светом, льющимся в окно спальни трейлера Алекса, заставило меня удивительно оптимистично настроиться на предстоящий день.

А теперь этот самый солнечный свет означает, что я должна ехать в школу на заднем сиденье байка Алекса? Он безжалостно смеется.

— От этого никуда не деться, Argento. Сегодня очень хороший день. Никакого льда на дороге.

Я морщу нос, разглядывая байк.

— Я так не думаю.

— Что? Ты мне не доверяешь?

— Конечно, я тебе доверяю. Не доверяю всем другим людям на дороге.

Алекс берет шлем и надевает его мне на голову, решительно опуская его вниз, прежде чем я успеваю остановить его.

— Не волнуйтесь. Я с тобой. Позабочусь о тебе, обещаю. А теперь садись на этот чертов мотоцикл.

Он перекидывает ногу через сиденье, затемненный козырек шлема скрывает чрезвычайно веселое выражение его лица, и заводит мотоцикл, направляя его так, чтобы я могла чувствовать пульсацию двигателя через подошвы моих ног.

Если бы моя мать знала, что собираюсь сделать... Ох, кого я обманываю? Она, наверное, не будет возражать. У папы в старших классах был мотоцикл, и она много лет ездила на нем. Было бы приятно думать, что есть кто-то, кто хочет, чтобы я не следовала команде Алекса, и что они будут очень разочарованы моими безрассудными действиями, но думаю, что даже бабушка сказала бы мне перестать быть такой киской и залезть на него.

Я имитирую легкое покачивание ноги Алекса, и, хотя уверена, что выгляжу намного менее грациозно, чем он, мне удается усесться, не упав ничком. Я скорее чувствую, чем слышу смех Алекса, когда обнимаю его как можно крепче. К тому времени, как мы доберемся до Роли, у парня будут синяки под ребрами, но это послужит ему хорошим уроком, ведь это он настоял на этом. Я сдерживаю крик удивления, когда он пинком отодвигает стойку, и мы устремляемся вперед. Однако мои страхи забываются в тот момент, когда он выезжает из трейлерного парка и въезжает на главную дорогу.

Ветер треплет мою куртку, врываясь в открытые отверстия шлема, и меня охватывает чувство чистого возбуждения. Алекс маневрирует, когда мы выезжаем на извилистую дорогу, ведущую вниз в долину к Роли, и я позволяю своему телу тоже наклониться, сопротивляясь желанию бороться с гравитацией…

...и это чертовски удивительно.

Мы летим, мотоцикл грохочет у меня между ног, и я наконец понимаю: вот на что похожа свобода.

Я отпускаю свою мертвую хватку, вскидываю руки в воздух, кричу, когда мы достигаем прямого, плоского участка дороги, и Алекс несется на всех парах. Когда через пятнадцать минут мы подъезжаем к школьным воротам, я так радуюсь жизни, что мне хочется сказать ему, чтобы он просто ехал дальше.

Цвета и звуки парковки усиливаются, когда спрыгиваю с байка, довольная тем, что каким-то образом сделала это так, как будто я выполняла этот маневр уже тысячу раз. Старая Сильвер запаниковал бы, сняв шлем, раздраженная тем, что ее волосы испорчены и торчат во все стороны, но теперь мне на это наплевать. Я даже не пытаюсь приручить их, когда бью Алекса по руке, сияя от уха до уха.

— О, парень, ты круто попал. Ты должен научить меня ездить верхом на одной из этих штуковин.

Когда он снимает шлем, осмотрительность, которую Алекс всегда носит в Роли, прочно сидит на месте, но я вижу, что он доволен, судя по легкой улыбке, которая закралась в уголках его рта.

— Боюсь, что это невозможно, — говорит он мне с совершенно серьезным лицом. — У меня не может быть девушки круче меня. Это не мой стиль.

— Я всегда была круче тебя, Моретти.

Алекс протягивает руку, берет прядь распущенных волос и заправляет мне за ухо. Его рука обхватывает мое лицо, и я льну к его прикосновению. Чувствую себя так чертовски легко. Как будто я могу оторваться от земли и просто... взлететь.

— Пожалуй, ты права, — говорит он себе под нос.

— Что это за чертовщина?

Недовольные, сердитые нотки в голосе справа заставляют меня снова рухнуть на землю. Это Зен. А позади нее — Кейси…

Обе они одеты в свои черлидерские юбки, белые носки, натянутые до колен, с одинаковым выражением недоверия.

— Алекс? — Резко говорит Зен. — Я подумала, что после той ночи мы с тобой могли бы провести какое-то время вместе. — В ее голосе звучит упрек, как будто она отчитывает его. Алекс смотрит на меня, подняв брови, как будто я могу объяснить, какого хрена она так с ним разговаривает.

— Не смотри на меня, — говорю я, тихо смеясь. — Сам виноват.

— Я разве с тобой разговаривала, шлюха? — усмехается Зен.

В мгновение ока спина Алекса выпрямляется, плечи расправляются, гнев вспыхивает в его глазах как жидкая ртуть.

— Следи за своим гребаным ртом, — рычит он. — Назови ее так еще раз, и у нас будут проблемы.

У Зен отвисает челюсть. Она выглядит уязвленной. Даже травмированной.

— Но... прости. Я ничего не понимаю. — Она прищуривает глаза, качает головой, ее кудри подпрыгивают. — Сильвер мразь, Алекс. Она просто гребаное ничтожество. Все в этой школе знают, что она отрава. Ты же не можешь всерьез хотеть ее больше, чем меня.

— Я бы предпочел тебе кого угодно, но это к делу не относится. Сильвер чертовски великолепна. У нее в мизинце больше мозговых клеток, чем у вас, злобных, мерзких маленьких сучек, скатывающихся к мелким склокам между собой. Тот факт, что она просто взглянула в мою сторону, делает меня самым счастливым ублюдком в мире. А теперь, прошу, отвалите. Нам надоело смотреть на ваши обычные, заурядные лица.

Святое гребаное дерьмо. Алекс может много не знать о Кейси и девушках, которых я называла друзьями, но он не смог бы нанести лучшего оскорбления, даже если бы попытался. Заурядные? Обыкновенные? Черт меня дери. Кейси потратила каждый момент своей жизни, делая все, что в ее силах, чтобы убедиться, что все вокруг видят, насколько необычна. Она сердито смотрит на Алекса через плечо Зен, ее ярость искажает черты лица в маску ненависти.

— Тебе действительно не следовало так говорить, Алессандро. Ты жалкий кусок дерьма, который мы решили подобрать на обочине дороги по доброте душевной. Большинство парней в Роли вырвали бы свою собственную правую руку из тела, чтобы получить место в первом ряду на то шоу, которое мы устроили для тебя. Ты не можешь отвергать нас.

— Смешно. Я, кажется, припоминаю, что отвергал тебя снова... и снова... и снова…

Кейси хватает Зен за руку, впиваясь ногтями ей в кожу. Она выглядит так, словно вот-вот взорвется.

— Ты не имеешь права оскорблять мою подругу.

Выражение лица Алекса пустое, безмятежное, когда он делает шаг вперед и наклоняется, толкая свое лицо в лицо Кейси. Его голос пугающе спокоен, когда произносит:

— Оскорбление было для вас обеих. Хотя это очень мило — изображать из себя хорошего маленького друга. Я слышал все о том, как ты на самом деле защищаешь людей вокруг себя. Думаю, что ты больше из тех, кто бросает их сломанных и истекающих кровью в грязи после того, как твой, так называемый парень, изнасиловал их.

О нет. О. Нет, нет, нет. Я этого не хочу. Не смогу справиться с этим, если он скажет еще что-нибудь о…

— Я имею в виду, что это за низость такая? — он рычит. — Да кто ревнует девушку к тому, кто на неё напал, черт возьми? Должно быть, что-то серьезно не так в твоем проклятом мозгу, Уинтерс. Мне почти тебя жаль. Я могу только представить счет за терапию...

— Ты труп, — огрызается Кейси. — Чертов труп. Джейкоб убьет тебя на хрен, когда узнает, что ты мне только что сказал.

Алекс тихонько вздыхает.

— Ты думаешь, что я не сталкивался с худшим, чем ты и Джейкоб Уивинг, малышка? Возможно, у вас есть деньги. Твои родители могут быть заносчивыми придурками, которые думают, что они слишком хороши для остального города, но ты действительно думаешь, что сможешь победить меня пустой угрозой? Джейк ни хрена мне не сделает. Он собирается закончить свою кампанию против Сильвер; будет держаться от нее подальше, если знает, что для него хорошо. И пока Сильвер решает, хочет ли она передумать и заставить меня навсегда изуродовать его за то, что он сделал с ней, вы, психи, будете отводить глаза всякий раз, когда кто-нибудь из нас пройдет мимо вас по коридору. Ты... поняла... меня?

Кейси быстро моргает, снова съеживаясь. Справедливости ради она не отворачивается, но ее сжатая челюсть и вызывающая ухмылка никого не обманывают, и уж тем более меня. Он явно напугал ее. Это чудо, что я вообще способна на такие эмоции, но... мне ее жалко. Студенты группками собрались вокруг, все наблюдают за перепалкой, и никто не пришел ей на помощь. Некоторые из моих одноклассников даже смеются, прикрываясь руками, шепчутся друг с другом с улыбками в глазах.

Вот на что это похоже, Кейси. Вот на что похоже унижение. Жалит, не правда ли?

Зен тянет Кейси прочь. Она сплевывает и ругается, отталкивая меня с дороги, таща за собой Кейси. Она та, кто всегда кричит вам в ответ, чтобы последнее слово осталось за ней.

— Ты бы никогда не осмелился говорить со мной так в присутствии Джейка. Он еще услышит об этом! С тобой все кончено! Ты будешь за решеткой ещё до наступления темноты, ублюдок!

Джейк слышит обо всем этом. Шериф Хейнсворт появляется в Роли как раз перед обедом вместе с высоким парнем в сшитом на заказ костюме, который вылезает из шикарного Мазерати и мчится к офису директора Дархауэра с лицом, похожим на раскаты грома. Вскоре после этого меня саму вызывают в офис Дархауэра. В дурном настроении Карен рявкает на меня, приказывая сесть и ждать снаружи, когда меня позовут.

Когда дверь в кабинет директора открывается, Джейк появляется первым, выглядя как самодовольный кусок дерьма, которым он и является, а за ним следует Кейси. Ее лицо покрыто красными пятнами, тушь размазана, и я точно знаю, что она была размазана кончиком пальца в туалете для девочек, прежде, чем она пошла туда, чтобы сыграть свое представление. Кейси отталкивает меня, проплывая мимо, делая вид, что шмыгает носом в плечо Джейка.

— Мисс Париси. Внутрь, пожалуйста, — зовет Дархауэр. Отец Джейка все еще сидит рядом с ним, прислонившись к книжному шкафу, набитому энциклопедиями, и выглядит так, словно это чертово место принадлежит ему. Шериф Хейнсворт стоит у окна спиной к комнате. Алекса нигде не видно.

— Садись, — приказывает Дархауэр. Я так и делаю, и ужас пронзает мои вены. — Некоторые очень серьезные обвинения были выдвинуты против тебя и еще одного студента, Сильвер. Мой долг — проверить законность этих обвинений и действовать соответственно, исходя из их правдивости. Может быть, ты хочешь мне что-нибудь рассказать о том, что произошло сегодня утром?

— В самом деле? Это действительно происходит? — Я смеюсь, не в силах вовремя остановиться.

— Юная леди, вы отнесетесь к этому серьезно или вообще потеряете право излагать свою версию событий, — резко бросает мистер Уивинг.

— На самом деле... нет. Это не... мы не можем этого сделать, Калеб, — устало говорит директор Дархауэр. — Для такого рода вещей существуют определенные протоколы. Они должны быть соблюдены. Сильвер, просто продолжай и расскажи нам, что случилось. У нас у всех есть дела, с которыми нужно разобраться.

— Окей. Я приехала в школу вместе с Алексом…

— Это Алессандро Моретти, верно? — Сухо спрашивает шериф Хейнсворт. Он даже не оборачивается.

— Да.

Он хмыкает, и я чувствую, что, подтверждая имя Алекса, я фактически только что подписала какое-то признание вины.

— Продолжайте, — настаивает Дархауэр.

Я вкратце описываю ему все, что произошло, исключая любые упоминания о нападении на меня. С отцом Джейка в комнате, кажется, что это разумный план. На то, чтобы пересказать мелкую ссору, случившуюся на парковке, уходит всего пять секунд. Когда я заканчиваю, Дархауэр складывает руки перед собой, глубоко хмурясь.

— Значит, никаких угроз физической расправы со стороны Алекса не было? В сторону Кейси?

— Прошу прощения? Что?

— Мисс Уинтерс утверждает, что Алекс Моретти вытащил из сумки нож и размахивал им перед ее лицом, угрожал, что перережет ей горло от уха до уха, если она не оставит тебя в покое.

Что, черт возьми, он только что сказал? Я слышала его слова, но он не мог только что сказать это.

— Это откровенная ложь, директор Дархауэр. Алекс действительно попросил Кейси оставить меня в покое, но у него не было ножа. Он уж точно не стал бы совать его ей в лицо.

— Джим, Кейси встречалась с Джейком все лето. Она была в моем доме, с моей семьей каждый божий день в течение нескольких недель. Я знаю эту девушку, она милая, добрая и заботливая. Я тебе говорю. Она не стала бы лгать о чем-то подобном.

Я расхохоталась, даже когда директор Дархауэр закатил глаза от нелепого заявления Калеба Уивинга.

— Калеб, ну же. Мы все знаем, что это неправда. Кейси известна тем, что сочиняла небылицы в прошлом, если это помогало ей выбраться из передряг. Она не святая.

— А как насчет всего остального, что она сказала? — Шипит Калеб. — Этот мерзавец Алекс Моретти так же угрожал моему сыну.

Директор Дархауэр игнорирует мистера Уивинга, но все же устало дает ему то, что он хочет.

— Кейси утверждает, что Алекс угрожал причинить вред Джейкобу, Сильвер. Она сказала, что он поклялся, что он и его друзья байкеры набросятся на него и сломают все до единого ребра.

О… боже мой. Это становится все более и более нелепым с каждой минутой.

— Алекс ничего подобного не говорил. Это все просто... черт, это полный бред!

Дархауэр откидывается на спинку стула. Калеб Уивинг тычет пальцем в мою сторону.

— Вот видишь! Прислушайся к ее языку. Ты поверишь этой маленькой выскочке вместо моего сына и его подружки?

С меня этого дерьма хватит на всю жизнь. Я прищуриваюсь и впиваюсь ногтями в ладони.

— А почему он вообще сейчас здесь? Разве мой отец не должен присутствовать, если меня в чем-то обвиняют?

— Я финансирую всю эту школу, юная леди. Я владею этим зданием вплоть до его рушащегося фундамента! Даже не смей думать…

Я игнорирую этого ублюдка, глядя Дархауэру прямо в глаза.

— У Алекса не было ножа. Он также не угрожал причинить вред Джейку. Я имею в виду, зачем ему это?

Месть.

Справедливость.

Удовлетворение.

— Джейк уже сказал мне, что этот парень хочет получить его место в команде, Джим. Он уже пытался причинить ему боль во время тренировки. Не спортивное поведение. Коварные удары. Шептал ему на ухо всякие грязные глупости. Мне это не нравится. Я хочу, чтобы этот парень ушел.

— Когда мы его обыскивали, при нем не было ножа, — вмешивается шериф Хейнсворт. — И его история совпадает с историей этой девушки. Я могу убраться отсюда? Это дело не в ведении полиции.

— Ты никуда не пойдешь, — огрызается мистер Уивинг. — Это совершенно определенно дело полиции. Этот маленький засранец нарушил правила своего испытательного срока.

— Сказав чопорной маленькой богатой девочке, что она чопорная маленькая богатая девочка? — Он неодобрительно цокает языком, протискиваясь мимо мистера Уивинга и направляясь к двери. — К счастью, называть вещи своими именами в прекрасном штате Вашингтон еще не запрещено законом. Если он что-то подожжет или действительно начнет колоть людей, тогда позвони мне. А пока я собираюсь отпустить его и позволить ему вернуться в класс. Уверен, что вы, джентльмены, справитесь со спором двух подростков и без того, чтобы я держал вас за руки.

Я в ужасе смотрю ему вслед.

— Отпустить его? Что он имел в виду, говоря «отпустить его»?

Директор Дархауэр протирает линзы своих очков, явно не в восторге от этой встречи.

— Шериф Хейнсворт задержал Алекса. Он на заднем сиденье патрульной машины. Только на время, пока мы тут разговаривали.

— Он арестовал его?

— Задержал, — повторяет Дархауэр. — Итак. Поскольку у Моретти не было найдено никакого оружия, и это только его и ваше слово против Кейси и Зен, я боюсь, что должны быть приняты меры, если вы все останетесь в Роли. Вы с Кейси раньше были закадычными друзьями, Сильвер. Очевидно, что-то случилось, что вызвало раскол между вами двумя. Вам обеим придется дважды в неделю посещать совместные консультации с мисс Ландри, чтобы сгладить ваши разногласия. Нет, даже не беспокойся, Сильвер. Это не подлежит обсуждению.

— А тот бездельник на мотоцикле? — Требует мистер Уивинг. — Вы должны отстранить его от занятий, желательно до конца семестра. Он должен усвоить урок, Джим! Таким людям нужна твердая рука, чтобы обуздать и показать, кто здесь главный.

— Ни за что! Это несколько недель занятий. Если вы сделаете это, он никак не сможет наверстать упущенное. Ему придется пересидеть весь год!

Дархауэр хлопает ладонью по столу: громкий взрыв грохота почти заставляет меня выпрыгнуть из своей кожи.

— Алессандро Моретти не будет отстранен от занятий. Его посещаемость была хорошей, а оценки, несмотря на мотоцикл, были образцовыми. Господи, ну почему все так цепляются к проклятому способу передвижения парня?

— Ему нельзя позволить играть в команде, — говорит мистер Уивинг, повышая голос от гнева. — Этого я просто не допущу. Джейк работал слишком много и слишком долго, чтобы его мечты играть за штат были разрушены из-за какого-то осиротевшего, жестокого бандита. Не испытывай меня, Джим. Поверь мне, я серьезно могу усложнить…

— Когда ты только не усложнял ситуацию, — бормочет себе под нос Дархауэр.

— Прошу прощения?

— Я сказал, хорошо, Калеб. Пусть будет по-твоему. Алексу запрещено играть в команде до конца года, пока он не закончит школу. Парень может играть в баскетбол или что-то еще вместо этого, черт возьми, мне все равно. А теперь с этим покончено. Сильвер, возвращайся в класс. Калеб, было приятно увидится, как всегда.

Алекс кипит от злости, как дымящийся вулкан, угрожая взорваться в любую секунду. Два одинаковых красных кольца обвили его запястья, кожа содрана и покрыта пятнами засохшей крови. Мне приходится бежать трусцой, чтобы не отстать от него, огибая всех остальных студентов, выбегающих из здания и направляющихся к своим машинам.

— Он сказал мне «взять освобождение до конца дня», — рычит он, роясь в карманах в поисках ключей. — Как будто я заработал себе небольшую передышку или что-то в этом роде. Клянусь, я хочу убить Джейка Уивинга прямо сейчас, Argento. Его и его самонадеянного отца.

— Алекс. Алекс, все в порядке. Ты не потеряешь свои баллы. Ещё не поздно, ты можешь попасть в другую команду, хорошо? Дархауэр сам так сказал. Эй. Эй, посмотри на меня. — Мне приходится взобраться на низкую кирпичную стену рядом с мотоциклом, чтобы оказаться одного роста с ним; взяв его лицо в свои руки, я удерживаю его на месте, пока у него не остается другого выбора, кроме как перестать дергаться, как лев в клетке, и стоять неподвижно.

— Я предупреждала, что общение со мной будет иметь последствия, — тихо говорю я. — Знаешь, ты можешь все это прекратить. Я и ты. Если они снова начнут разборки с тобой и сделают что-то такое, что разрушит твои шансы получить опеку над Беном, то никогда себе этого не прощу.

Он встречает мой взгляд с яростным, неумолимым огнем в глазах.

— Ты думаешь, я откажусь от тебя, потому что какие-то тупые придурки хотят усложнить нам жизнь? Нет, черт возьми, Сильвер.

Чувство вины щиплет меня, грызет мою совесть.

— Мне жаль, что тебе пришлось иметь дело с этим. Черт, извини, что тебе пришлось с этим справляться. Хейнсворт определенно не должен был надевать на тебя наручники из-за какого-то дурацкого школьного спора.

— Он мог бы сделать и хуже, — говорит Алекс, напрягаясь, когда смотрит через мое плечо на что-то позади меня. Судя по тому, как сверкают его глаза, я готова поставить деньги на то, что Джейк и Кейси загорятся на стоянке в ее матово-черном Гелендвагене. — Терпение Хейнсворта по отношению ко мне, как правило, сильно истощается, — говорит он. — Он мог бы бросить мою задницу в камеру, не задавая никаких вопросов. Я уверен, что Джейк это знал. Все могло быть гораздо, гораздо хуже.

— Мои родители думают, что я занимаюсь черлидингом. Ты хочешь пойти куда-нибудь на пару часов? Остыть?

Морщины на лбу Алекса остаются, но волнение в его глазах немного тускнеет.

— У тебя есть на примете что-то конкретное?

— Вообще-то да. Я видела, где ты живешь, Алекс, но до сих пор не видела, где ты работаешь. Хочу, чтобы ты отвез меня в Роквелл.

— Уух... Я не знаю, Argento. Роквелл — не совсем идеальное место для свиданий. Это... это ... — он хватается за слова, явно пытаясь найти способ объяснить, что его рабочее место — это вертеп беззакония, достойный библейской славы.

— Я живу здесь всю свою жизнь, Алекс. Много чего слышу. И знаю, что это за бар. Мне всегда было любопытно, что происходит за этими тяжелыми деревянными дверьми, и теперь у меня есть красивый парень, который работает там, чтобы незаметно провести меня туда. Ну же, тебе не кажется, что это будет весело?

Алекс задумывается. Он смотрит вдаль, в темный лес, который граничит с парковкой Роли Хай.

Он не считает, что это хорошая идея. Собирается сказать «нет». Он…

— Ладно. Но то, что сейчас середина дня, ничего не значит для Роквелла. Это дерьмовая дыра, независимо от времени суток. Если ты готова к невероятно громкой музыке и большому количеству пьяных людей, и тебя устраивает тот факт, что ты столкнешься лицом к лицу с гребаной кучей стриптизерш... тогда конечно. Я возьму тебя с собой.

Внушительные, нависающие двойные двери Роквелла печально известны в Роли. Вы можете видеть горящие факелы, установленные по обе стороны толстого дерева, с дороги, которая ведет вас из города в Айрон-Спрингс. Кроме Роквелла, между Роли и побережьем нет ничего примечательного. Если тебя увидят съезжающим с этой длинной извилистой дороги через округ Грейс-Харбор, то совершенно очевидно, куда ты направляешься, и в таком маленьком городке, как Роли, найдется немало людей, которые с удовольствием осудят тебя за это, если только им посчастливится узнать твои номерные знаки.

Однако вокруг нет никого, кто мог бы увидеть, как мы съезжаем с дороги, пока Алекс ведет байк по узкой темной подъездной дорожке, ветви деревьев образуют зловещий туннель над нашими головами, закрывая то, что осталось от слабого полуденного солнца. Громкая, грохочущая, скрежещущая музыка достигает моих ушей еще до того, как здание становится видимым. И вот оно, одноэтажное приземистое строение, построенное из кирпича и грубо обтесанного камня, массивное и, вполне возможно, самое уродливое здание, которое я когда-либо видела.

Алекс прокладывает путь через беспорядочно припаркованные машины перед баром, огибая здание сбоку, где он заезжает в узкий отсек, предназначенный только для персонала. Я чувствую себя такой живой, когда слезаю с заднего сиденья мотоцикла, напевая от возбуждения во время поездки. Алекс, ухмыляясь, забирает у меня шлем.

— Я действительно создал чудовище, не так ли?

Киваю, улыбаясь в ответ.

— Выглядит именно так. Я подумываю о том, чтобы использовать деньги, которые я копила, чтобы починить Нову, чтобы купить свою собственную смертельную ловушку.

— Э-э-э, судя по звукам двигателя, Нове очень скоро понадобится немного вливаний, — говорит Алекс, тыча меня в бок. — Может, тебе лучше вместо этого одолжить мой байк?

— Ты позволишь мне одолжить твой байк? — Фальшиво-удивленное поддразнивание в моем голосе заставляет его улыбнуться.

— Ты уже держишь в заложниках мое проклятое сердце и мою душу, Argento. С таким же успехом ты можешь взять и все остальное.

Эти вещи выскользнули из его рта так легко, как будто в них легко признаться. Большинство парней его возраста скорее откусили бы себе языки, чем признались бы, что чувствуют какую-то эмоциональную привязанность к девушке. Алекс, как никто другой, такой каменный и замкнутый в себе большую часть времени, без труда признается мне в своих чувствах. С ним за каждым углом тебя ждет сюрприз. Мне все еще приходится щипать себя всякий раз, когда парень смотрит на меня, и вижу тоску в его глазах, как будто я что-то ценное, дорогое и обожаемое.

— Мой отец говорил, что это здание было заказано одним из ученых, работавших над ядерной программой США во время Второй мировой войны. Он был параноиком, поэтому и построил это место. Оно было спроектировано так, чтобы пережить падение, если в Сиэтл когда-нибудь попадет ядерная бомба, сброшенная нацистами. Там действительно есть подземный бункер?

Он говорит тебе, что ты владеешь его сердцем и душой, а ты начинаешь говорить о гребаных нацистах. Так держать, Сильвер.

— Да, — отвечает он, посмеиваясь себе под нос. — Но поверь мне, ты не хочешь туда спускаться.

— Почему? Ты нервничаешь, приведя меня сюда?

Алекс берет меня за руку. Смеясь, он ведет меня к запасному выходу в задней части здания, дверь которого подперта кирпичом.

— Ты не хочешь туда идти, потому что это секс-клуб, Argento. И нет. С чего бы мне нервничать?

Секс-клуб? Боже. Я изо всех сил стараюсь скрыть свое удивление этим откровением.

— Потому что именно здесь я узнаю, скольких стриптизерш ты трахнул? — Только наполовину серьезна, наполовину шучу, но мне пришло в голову, что Алексу может быть только семнадцать, но легко выглядит на двадцать один год. Не говоря уже о том, что он чертовски горяч. Не может быть, чтобы он не связывался с женщинами, которые здесь танцуют.

— Я не трахался ни с одной стриптизершей, Сильвер, — печально говорит он. — Большинство также доступны для дополнительных услуг. Частных услуг. И я не сплю с девушками, которые зарабатывают на жизнь сексом. Я уважаю их выбор, это их решение, но также уважаю свой член. Я не хочу, чтобы он отвалился.

— Они что, держат бордель?

Алекс отрицательно качает головой.

— Девушки могут подцепить клиента здесь, но они обслуживают их дома. Или в гостиничном номере. Без разницы. Владелец, Монти, уволит любую девушку на месте, если узнает, что она трахалась с клиентами на его территории.

— Ладно. Значит мы не наткнемся на кого-то трахающегося в коридоре? — Я нервно смеюсь.

Алекс подмигивает, пропуская меня внутрь через запасной выход.

— Не волнуйся, Argento. Пока мы остаемся над землей, я обещаю тебе, что никакого траха не будет.

Глава 30.

Это место всегда было грязным маленьким секретом. Его переименовывали тысячу и один раз. Банк, продуктовый магазин, почта. Когда жена парня спросит его, где он был, тот скажет, что был на игре. Когда женщине приходится объяснять мужу, почему от нее пахнет несвежей выпивкой и сигаретным дымом, она говорит ему, что работала в казино лишнюю смену. Однако очень немногие люди говорят правду и признаются, что проводят время в Роквелле. Это равносильно тому, чтобы сказать: я изменил тебе, сорвался с катушек, украл деньги на домашнее хозяйство, нарушил обещание, которое поклялся никогда не нарушать.

Когда дверь распахивается, и кто-то новый входит в дверь бара, клиенты, уже сидящие в баре или уютно устроившиеся в кабинках, все вместе, затаив дыхание, поворачивают головы в унисон, щурясь в темноту, чтобы увидеть (о, ужас), что это кто-то, кого они могут знать.

Мы идем по извилистым коридорам, мимо пустого кабинета Монти и через дверь «только для персонала» в бар. Пятьдесят пар глаз оборачиваются на нас, когда завсегдатаи берут паузу, чтобы оценить вновь прибывших. Им требуется всего полсекунды, чтобы узнать мое лицо.

В дальнем углу сцены кавер-группа убивает «A Whole Lotta Love» от Led Zeppelin. На узких подиумах, выходящих на барную стойку, две любимицы Монти уже спустились в бикини и стрингах.

Я так привык к этому месту, что ничто в нем меня не удивляет. Но что, черт возьми, видит во всем этом Сильвер? Пытаюсь увидеть это место ее глазами, представить, о чем она сейчас думает, но это невозможно. Я пресытился и прогнил до мозга костей, а Сильвер чертовски невинна. Она очень хорошая. Мы слишком не похожи друг на друга, чтобы я мог понять, что происходит в ее голове, когда Жасмин, стриптизерша, стоящая ближе всех к нам, медленно опускается на колени, выгибая спину, опускает отяжелевшие веки, ее блестящие губы приоткрываются, когда она скользит руками под верх бикини, обхватив свою грудь. Когда один из лесорубов, сидящих на краю подиума, бросает перед ней три долларовые купюры, она дразнит материал своего верха, обнажая сиськи, сжимая их в руках, ее проколотые соски выставляются напоказ, и Сильвер напрягается рядом со мной.

— Моретти! Какого хрена, чувак!

Вот дерьмо. Я смотрю поверх толпы, ища Пола, владельца громкого, неприятного голоса, который только что кричал через бар. Мне потребовалась секунда, чтобы найти его за стойкой в другом конце комнаты. Взяв Сильвер за руку, я направляю ее к нему, изо всех сил стараясь, чтобы мое лицо оставалось как можно более бесстрастным.

Когда мы подходим к бару, Пол — один из племянников Монти, самый высокий и худой парень, которого я когда-либо встречал — смотрит на меня, и в его глазах закипает гнев.

— Ты, бл*дь, издеваешься надо мной прямо сейчас? — шипит он. — Ты же знаешь, что не можешь быть здесь, если ты не на смене. Никаких несовершеннолетних, пьющих в Роквелле.

— Да пошел ты, Пол. Я буду приходить сюда, когда захочу. И ты заткнешь свою чертову глупую, уродливую, тупую, идиотскую... — Я больше не могу так продолжать. Он уже начал улыбаться, его глаза морщатся в уголках, а как только он начинает, никогда не могу держать себя в руках. Смеюсь, бросая игру, когда он наклоняется через стойку, протягивая мне кулак, чтобы я ударился своим.

— Как дела, чувак? — Пол выгибает бровь дугой, не слишком тонко дергая голову в сторону Сильвер. Я знаю, что это просто убивает его — не показывать на нее открыто и не требовать рассказа о том, кто она такая. Пол едва ли на три года старше меня, пытается закончить колледж в этом году, если удастся поднять оценки, но он ведет себя так, будто все еще учится в средней школе.

— Пол, это Сильвер. Сильвер, это Пол. Нет, нет, я бы этого не делал. — Я хватаю ее за руку прежде, чем она успевает пожать протянутую ей руку. — Ты не знаешь, где она была.

Пол опускает руку, перекидывая через плечо тряпку от бара.

— Мудак. Я чище, чем ты.

— Сомнительно. Пол живет здесь, над баром, а это значит, что он, вероятно, принимает противовирусные препараты, как большинство людей ежедневно принимают витамины. Монти еще не пришел?

Пол скорчил мне рожу в ответ на укол.

— Вышел ненадолго. Вернется через пару часов. Он тебе нужен?

— Нет. Просто увидел, что его нет в кабинете.

— Так ты хочешь выпить или притворяешься хорошим мальчиком перед своей прекрасной подружкой?

— Ха-ха, придурок. Нет, я думаю, нам пора идти…

— Текила, — говорит Сильвер, опершись локтями о стойку бара. — Шоты. Два, пожалуйста. И Алексу не нужно притворяться кем-то рядом со мной. Я знаю, кто он такой.

Мой член сразу же становится твердым, пульсируя на внутренней стороне бедра, отчасти из-за того, как торчит ее задница. В черных обтягивающих джинсах она выглядит чертовски сексуально, а также из-за дерзкой уверенности, которую она излучает, наблюдая, как Пол ставит рюмки на стойку.

— За мой счет, — говорит Пол. — Я знал, что не зря сохранил свой промо-счет. Увидимся, если захотите ещё одни раунд. У Колин гребаный ПМС. Попыталась задушить нового вышибалу, потому что поймала его взгляд на своей заднице. Она, вероятно, взяла бы с тебя двойную плату за выпивку прямо сейчас. Ох, и... без обид, — говорит он, гримасничая на Сильвера. — Насчет этой истории с ПМС. Я абсолютный феминист. Но если серьезно, то здесь это реальная штука. Все девочки синхронизированы. Одна неделя в месяц похожа на гребаный Армагеддон.

— Хватит, чувак. Уходи. Ты себе не помогаешь, — смеюсь я, хватая одну из рюмок текилы. Сильвер, похоже, почти не беспокоит замечание Пола. Дикая маленькая ухмылка на ее лице говорит о том, что ей нравится смотреть, как он извивается. Пол кладет нам две дольки лайма на тарелку, а затем направляется обслуживать кого-то еще, показывая мне средний палец через плечо.

— Он кажется милым, — говорит Сильвер. Она держит свою рюмку, тыльная сторона ее ладони уже посолена.

— Вот уж не думал, что ты такая закоренелая пьяница, Argento. Сейчас ты выглядишь как полупрофессионал.

— Да, но ты кое о чем забываешь. Мы с Кейси дружили очень долго, пока меня не исключили из их маленького отряда. А Кейси Уинтерс доведет до пьянства любого, будь то друг или кто-то еще. Давай. Пей до дна. — Она облизывает тыльную сторону ладони, и я, черт возьми, ничего не могу с собой поделать. Хватаю ее за затылок, запускаю руку в волосы и целую. У нее такие чертовски мягкие губы. Она вздыхает мне в рот, дыхание сладкое и теплое, и я должен убедить себя, что было бы плохой идеей сорвать с нее одежду и трахнуть ее прямо здесь и сейчас.

Кончиком языка я поглаживаю ее язык, крадя соль, которую она только что слизывала со своей ладони, и мой рот наполняется вкусом моря, детства, проведенного в беготне по песчаному пляжу, когда ледяной ветер теребит одежду. Сильвер стонет, издавая тихое, напряженное дыхание удовольствия, и мои руки почти начинают работать над пуговицей ее джинсов.

Девушка открывает глаза и смотрит на меня, ее зрачки расширены, щеки раскраснелись, и я понимаю, возможно, слишком поздно, что мой большой палец трется о соблазнительный изгиб нижней части ее груди.

— Алкоголь, — ошеломленно шепчет она. — Черт, давай выпьем шоты, пока я не опозорилась до полусмерти и не залезла на тебя, как на дерево, Алекс.

Я не могу оторвать от нее глаз. Держу ее в поле зрения, закидывая текилу, ожог освещает меня изнутри, когда выпивка заливает мое горло. Я чертовски очарован тем, как рюмка прижимается к ее нижней губе. Тем, как работают мышцы в изящной колонне ее горла, когда она глотает. Крошечными морщинками, которые образуются на переносице, когда качает головой, шевеля пальцами, когда текила попадает в нее.

О, черт возьми! Ты тупой сукин сын, Алекс.

Как же я мог не понимать этого до сих пор? Чувствуя себя более чем расфокусированным, мне приходит в голову, что в какой-то момент я настолько увлекся Сильвер Париси, что нет ни одной части ее, в которую не был бы полностью и абсолютно влюблен.

Она вытирает рот тыльной стороной ладони и съеживается, когда замечает, что я смотрю на нее.

— Что? Я пролила себе на лицо? — спрашивает она. — Ты не взял лайм.

— Мне не нужен лайм.

— Ну конечно же, нужен. Таково правило. Ты выпиваешь шот, а потом...

— Сильвер?

— ... кусаешь лайм. Мы должны…

— Сильвер.

Наконец она замолкает. Смотрит на меня снизу вверх, глаза немного блестят от текилы.

— Что?

Я наклоняюсь к ней, убирая ее волосы за ухо. Она слышит только меня, когда шепчу ей на ухо:

— Я влюблен в тебя. Ты знаешь об этом?

Она напрягается, и у нее перехватывает дыхание. Когда девушка смотрит на меня краем глаза, ее улыбка исчезает, и она... черт, почему она выглядит испуганной?

— Да. — Ее голос срывается на этом слове. — Я знаю.

— Почему же ты мне ничего не сказала? — Я поглаживаю тыльной стороной указательного пальца ее гладкую фарфоровую щеку. Черт, она так чертовски красива, что мне хочется кричать. Уничтожить весь бар и поджечь это место. Я не могу понять, насколько она совершенна.

— Я не имею права говорить тебе о твоих чувствах, Алекс. — Она делает храброе лицо, слегка смеется, пытается быть бойкой, но ее рука, все еще держащая рюмку, дрожит. Я обхватываю своей рукой, успокаивая ее.

— Я много знаю о похоти. Очень мало кто может рассказать мне о желании. В моей жизни не было ни одного дня, когда бы я не нуждался в чем-то или в ком-то. Но любовь? Черт, почти ничего не знаю о любви, Сильвер. Мне не хватает практики. Тебе придется мне очень сильно помочь с этим делом.

— А кто сказал, что я знаю об этом больше, чем ты? — спрашивает она. В баре адски громко, группа начинает новую песню, вокруг нас смех и болтовня, но я слышу ее так же ясно, как если бы мы стояли в тихой комнате, достаточно тихой, чтобы услышать, как падает булавка. — А кто сказал, что мне не понадобится такая же помощь?

Мне кажется, что моя грудь вот-вот расколется. Мое сердце — чертова развалина.

— Почему? Что это значит, Argento?

— Это значит... Боже, Алекс. Разве ты не знаешь, что я тоже тебя люблю? Что тоже понятия не имею, какого черта делаю? — Ее игривая улыбка исчезла. Глаза блестят еще сильнее, чем раньше, только теперь ожог от текилы исчез, и кажется, что она вот-вот разрыдается.

Я прижимаюсь к ее лбу, обхватываю ладонью щеку и провожу большим пальцем по линии скул.

— Черт, — шепчу я. — Это так плохо? Любить меня? Если ответ «да», то я отвезу тебя домой прямо сейчас. Поменяю школу. Уйду, и ты никогда больше меня не увидишь. Никогда, никогда не хочу причинять тебе боль.

Она хватает меня за запястье и поворачивается ко мне с выражением паники на лице.

— Нет. Алекс, нет. Не смей меня отпускать. Любовь к тебе — это единственное, что имеет хоть какой-то смысл прямо сейчас. Все остальное вокруг нас испорчено до предела.

Я вдруг осознаю, что кто-то стоит рядом с нами, по другую сторону барной стойки. Пол вернулся, и в руке у него была свежая бутылка текилы. Рев бара снова обрушивается на нас, люди давят со всех сторон.

— Выглядит так, будто одного шота недостаточно, — говорит Пол, ухмыляясь. — Я подумал, что вы, ребята, будете благодарны выпивке. — Он жестом просит наши стопки. Я протягиваю ему свою, а Сильвер машинально скользит к нему своей по липкой столешнице. Никто из нас не произносит ни слова, когда он обслуживает нас и подмигивает. — Знаю, что мы только что познакомились, — говорит Пол, обращаясь к Сильвер, — но вот что я тебе скажу. Этот парень никогда не приводил сюда девушку. И я никогда не видел, чтобы он смотрел на кого-то так, как только что смотрел на тебя. Мне пришлось бежать в ванную и блевать, прежде чем я смог обслужить вас. Это было просто отвратительно. Тем не менее, если он сделал что-то, чтобы расстроить тебя, я уже достаточно люблю тебя, чтобы вывести его на задний двор и поджарить его татуированную шкуру для тебя. Просто скажи слово, и все будет готово.

— Да пошел ты, придурок. Ты бредешь, если думаешь, что можешь, — говорю я, хмуро глядя на него.

Сильвер только застенчиво улыбается.

— Все в порядке. Он не сделал ничего плохого. На самом деле, все наоборот. Алекс только что сделал меня очень, очень счастливой.

Мы пьем, танцуем, разговариваем, а потом снова танцуем. Как только нам надоедает шум в баре, Алекс отводит меня на ровное сухое место на холме за скалой, и мы лежим там пару часов, замерзая, глядя на звезды, разговаривая о Бене и Максе. Свежий воздух творит чудеса, и к тому времени, когда Uber подъезжает к дому, чтобы высадить меня, я совершенно трезва. Все окна погружены в темноту, кроме одного — окна папиного кабинета. Он велел мне быть дома к полуночи, так что можно было с уверенностью предположить, что папа собирается дождаться меня и убедиться, что я соблюдаю его комендантский час. Но в глубине души надеялась, что он просто скажет: «К черту все» и отправится спать. Я вижу, как жалюзи дергаются и ругаюсь сквозь зубы.

Выхожу из машины и захожу в дом, готовясь к целой череде вопросов, которые вот-вот последуют. Через три...две...одну…

— Сильвер? — он зовет из своего кабинета.

Черт. Значит, незамеченной вверх по лестнице не пробраться. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, затем иду по коридору и останавливаюсь в дверях.

— Привет, пап.

Он снимает очки и кладет их на стол.

— Три минуты первого, малыш.

— Ты собираешься бить меня тростью по тыльной стороне ладоней? — Говорю я, ухмыляясь ему.

— За три минуты? Я думаю, что легкое избиение в порядке вещей. Как прошла твоя ночь?

Я вздыхаю, поднимая рюкзак на плечо.

— А-а, ну знаешь. Пьяный разврат. Полбутылки текилы. Бегала голышом, воя на луну. Как обычно. — Это удар ниже пояса — использовать правду, чтобы сбить его с толку. Мне это не очень нравится, но все же лучше, чем откровенная ложь.

— А что с машиной?

— Хм?

— Ты приехала на Uber. Нова приказала долго жить?

— Да... она артачилась в течение нескольких дней. Я оставила её у Алекса, и он сказал, что посмотрит её для меня утром.

— Ну, я думаю, что наличие парня, который знает, как обращаться с двигателем, имеет свои преимущества. Скажи ему, чтобы он пришел завтра вечером на ужин. Мы с твоей мамой хотим поближе познакомиться с ним.

— Папа…

— Как насчет того, чтобы ты без разговоров притащила этого парня сюда завтра вечером, и я не буду поднимать шум из-за того, что чувствую запах всей этой выпивки на тебе с расстояния в пятнадцать футов, а?

Я жую внутреннюю сторону своей щеки, принимая поражение.

— Хорошо сыграно, сэр. Отлично сработано.

Он снова поворачивается к компьютеру и надевает очки.

— Не буди своего брата по дороге в постель, — говорит папа нараспев. — Иначе мне придется пересмотреть свое очень снисходительное настроение.

Я тихо смеюсь себе под нос.

— Спокойной ночи, папа.

Глава 31.

Я просыпаюсь от пульсирующего, глухого барабанного боя, бьющего где-то прямо за моей головой. Бл*дь, убью своего брата. С каких это пор он дома начал слушать музыку? И что это за хрень? Парнишка должен научиться хоть каким-то чертовым манерам. Открыв глаза, я нахожу свои часы на ночном столике и тупо смотрю на Микки, быстро моргая, когда вижу, что уже почти семь пятнадцать.

— Твою мать! Черт, черт, черт. — Я так облажалась. Определенно опоздаю на первый урок если, бл*дь, не пошевелюсь! Моя спальня вздрагивает, когда я резко выпрямляюсь, и стук становится еще громче, пульсируя через мои конечности и гремя внутри черепа. Осознаю, погружаясь в страдание, что нет никакой музыки, а этот стук — на самом деле мое собственное сердцебиение, стучащее в висках.

Просто... бл*дь… охренительно.

У меня уже давно не было похмелья. Последствия всей той текилы, которую я выпила вчера, возможно, уже прошли к тому времени, когда погрузилась в постель прошлой ночью, но была ли я достаточно умна, чтобы выпить литр воды, прежде чем заснуть? Нет. Не была. Я настолько обезвожена, что язык ощущается как наждачная бумага, когда отдираю его от неба.

— Я вхожу, Сил, — кричит мама из-за двери моей спальни.

— Нет! Мама, я же не…

Она входит прежде, чем я успеваю закончить протест. Мама полностью одета, гораздо элегантнее, чем обычно, в костюме и лососево-розовой шелковой рубашке. Ее волосы заплетены назад в замысловатую косу, а на лице макияж. Обычно в это утреннее время она все еще мечется в пижаме, пытаясь найти свои ключи, или отчет, или одну из своих туфель.

Мама держит в руке стакан с чем-то похожим на сырое яйцо. Она пересекает мою комнату, тычет стеклом мне в лицо и говорит:

— Выпей это.

— Спасибо. У меня все в порядке.

— Не будь ребенком. Просто зажми нос и проглоти его одним глотком. Это поможет тебе почувствовать себя лучше.

— Или меня стошнит, — парирую я.

— В любом случае, ты почувствуешь себя лучше.

Я беру стакан, надеясь, что уйдет, но она этого не делает.

— Ладно. Будь по-твоему. — Я чуть не плачу, когда загоняю сырое яйцо себе в глотку, давясь его консистенцией. Она берет у меня стакан и складывает руки на груди.

— Ты испытываешь мое терпение, знаешь ли. Не думай, что я забыла о парне в боксерах в хижине.

— Ты имеешь в виду парня, который внес тебя внутрь, всю в грязи и мокрую от дождя, потому что у тебя был нервный срыв? Я тоже не забыла о нем. Папа хочет, чтобы он пришел сегодня на ужин.

Выражение лица мамы дрогнуло. Она пришла сюда с жестким родительским актом, готовая попытаться восстановить свою власть надо мной, но теперь снова вернулась к обеспокоенной маме, хранящей секреты.

— Это может оказаться не очень хорошей идеей, — бормочет она.

— Расскажи мне об этом. Не беспокойся. Он не станет упоминать о том, что вы уже встречались раньше.

— Сильвер, так больше продолжаться не может. Должно же быть что-то такое...

Я не хочу этого слышать. Только не от нее. Только не сегодня утром. Поднимаю руку, останавливая ее.

— Почему ты так одета?

— В девять у меня собеседование. Я не думаю, что после всего будет уместно продолжать работать в фирме…

Где у тебя был роман и ты переспала со своим боссом?

Я свирепо смотрю на нее, провоцируя попытаться все это скрыть. Она неловко откашливается.

— Как бы то ни было, я вчера написала заявление об уходе. Я подала резюме на должность аудитора в мэрию. Если получу эту работу, это будет большой шаг вперед. Так будет лучше во всех отношениях. Большие денег. Еще больше свободного времени. — Она с надеждой улыбается, вертя в руках пустой стакан. Мне кажется, мама ждет от меня чего-то позитивного.

— Ну что ж, поздравляю, мама. Побеждаешь проиграв. Прекрасная работа. Наверное, я должна быть благодарна мэру Риду за то, что это женщина, верно? По крайней мере, мне не придется беспокоиться о том, что ты ее трахнешь.

Звук пощечины отдается в моих ушах еще до того, как я чувствую ее жжение на своей щеке. Мамино лицо — это картина гнева. Однако выражение ее лица быстро превращается в выражение шока. Она прикрывает рот рукой и делает шаг в сторону от моей кровати.

— Мне очень жаль, Сильвер. Черт, мне не следовало этого делать.

— Нет. Тебе не следовало этого делать.

— Давай я принесу немного льда…

— Чтобы тебе не пришлось объяснять папе про огромный красный рубец на моем лице? Не беспокойся. Я опаздываю в школу. — Врываюсь в ванную, закрываю за собой замок и быстро включаю душ. Мама зовет меня через дверь, но я ей не отвечаю. Стоя перед зеркалом в ванной, я прижимаю руку к щеке и прерывисто вздыхаю. Слезы уже не остановить. Тихо всхлипываю, глядя на себя в зеркало, мое сердце разрывается надвое, когда я пытаюсь понять, кого я ненавижу больше этим утром: мою маму, за то, что она ударила меня, или себя, за то, что такая избалованная маленькая стерва.

— Спасибо, что снова привез машину. И подхватил меня. И за то, что ты слушаешь мои разглагольствования, — простонала я. У Алекса нет даже легкого похмелья, чему невероятно завидую, так как все еще чувствую, что в любой момент меня может вывернуть наизнанку.

Мы стоим около моего шкафчика, успешно войдя школу и пройдя через урок физики, не встретив ни Кейси, ни Джейка, ни кого-либо из их приспешников. Вот-вот прозвенит звонок на второй урок.

— Всегда пожалуйста, — говорит Алекс, прислоняясь к шкафчику рядом со мной, пока я роюсь в поисках учебника английского языка. — И я с удовольствием слушаю твои разглагольствования. В семьях всегда тяжело. Мамы иногда суровы.

— Ты считаешь, что мне следует быть с ней помягче, да?

Он думает об этом.

— Нет. Она предала тебя и Макса тоже, когда изменила твоему отцу. Наверное, заслужила тяжелую неделю или две. Но ты ведь считаешь, что должна быть с ней помягче, не так ли?

Как так? Как, черт возьми, он может так читать мои мысли? Я запихиваю учебник в сумку, тяжело вздыхаю и захлопываю дверцу шкафчика.

— Сегодня утром я действительно причинила ей боль. Видела это по ее лицу. И я хотела сделать ей чертовски больно, но...

— Но она же твоя мама, и ты ее любишь, — заканчивает Алекс. — Знаешь, это нормально — простить ее. Мир не перестанет вращаться.

— Но это не мое дело — прощать ее. Это папина работа. Но он не может, у него никогда не будет такой возможности, потому что сказала маме держать рот на замке. А теперь воздух внутри дома кажется таким чертовски ядовитым, что я даже не могу дышать там, и мне кажется, что все вот-вот взорвется.

Бах!

На последнем слове в другом конце коридора раздается громкий резкий взрыв, и мое сердце, черт возьми, останавливается.

Я хмуро смотрю на Алекса.

— Какого хрена?

Знаю, как звучал этот громкий хлопок, но это невозможно…

Только не здесь. Только не в Роли.

У входа в столовую раздается хор воплей.

Алекс хватает меня за предплечье. У него огромные глаза. Он вытягивает шею над толпящимися в коридоре студентами, пытаясь разглядеть, что происходит. В этот момент раздается второй громкий хлопок... и весь ад вырывается наружу.

— Стрелок, — шипит Алекс сквозь оскаленные зубы. — Там чертов стрелок.

Стрелок?

— Бл*дь. Давай. — Он дергает меня за руку и тянет вдоль ряда шкафчиков, направляясь к выходу. Мои ноги автоматически следуют за ним, но тело скрючено. Я пытаюсь смотреть в другую сторону, надеясь получить четкое представление о том, что происходит позади нас. О чем, черт возьми, он говорит? Алекс сказал «стрелок», но это слово не имеет никакого смысла. Даже паника на лицах моих одноклассников не имеет никакого смысла, когда они начинают толкаться по коридору, кричать, ронять книги и сумки в своих попытках убежать к двойным дверям, ведущим на парковку.

— Алекс?

Боже, я... у меня голова кружится. Зрение затуманивается, размазывая плакаты на стенах и лица других студентов в полосе слишком яркого цвета.

Алекс не оборачивается. Его пальцы крепко держат мою руку, ногти впиваются в кожу… кажется, что кость вот-вот сломается, когда он продолжает тащить меня за собой, но я не хочу, чтобы он отпускал ее. Мне нужно остаться с ним.

Пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста, не оставляй меня. Боже, не оставляй меня…

Бах! Бах!

На этот раз два выстрела. Давка тел, направляющихся к двери, становится удушливой, когда все бросаются вперед, топча тех, кто упал, в воздухе густо пахнет страхом и едким порохом.

— Они заперты. Двери заперты! — Крик раздается в первых рядах толпы. Парень, которого я знаю по шахматной команде, Гарет Фостер, лихорадочно дергает двери, пытаясь заставить их открыться, но они даже не шевелятся.

Алекс останавливается как вкопанный, его миссия добраться к дверям заброшена. Повернувшись ко мне, его глаза холодно вспыхивают, когда он берет меня за подбородок и говорит спокойным, ровным тоном.

— Музыкальные комнаты, Сильвер. Как быстрее всего добраться до музыкальных комнат?

— Музыкальные комнаты?

— Сосредоточься, Argento. Думай. Как туда добраться, чтобы нам не нужно было пробиваться через все это?

— О боже мой! Корра! В Корру стреляли! — В коридоре раздаются оглушительные вопли ужаса, а заплаканные дети топчутся на месте, пытаясь открыть двери классов.

Я ошеломленно смотрю, как Лафлин Мосс, один из лучших полузащитников Роли, с силой отбрасывает девушку с дороги, сбивая ее на пол, и бульдозером пробирается в класс истории мистера Билтмора.

— Сильвер. Сильвер! — Руки Алекса лежат у меня на плечах. Он грубо встряхивает меня. — Сильвер, я знаю, что это полный пиздец, но мне нужно, чтобы ты выслушала меня прямо сейчас. Как мы отсюда доберемся до музыкальных комнат? Есть ли другой путь, кроме главного коридора?

— Э... да. Э-э, задняя лестница. Через научный блок. Там можно пройти.

— Хорошо. Умная девочка. — Он крепко целует меня в лоб и крепко прижимает к себе. — Иди. Поднимись в музыкальную комнату и запрись в звуковой кабинке, слышишь меня? Там ты будешь в безопасности, пока не приедет полиция.

Страх смыкается вокруг моего сердца, сжимая его слишком сильно.

— Что? Алекс, нет. Я тебя не оставлю. Я остаюсь с тобой.

— Мне нужно попытаться найти парня с пистолетом.

Школьная система охраны общественного порядка гудит, из динамиков доносится пронзительный визг.

«ВНИМАНИЕ. ПОЛНОЕ БЛОКИРОВАНИЕ ШКОЛЫ. ВСЕМ ПРЕПОДАВАТЕЛЯМ — ОРАНЖЕВЫЙ КОД. ПОВТОРЯЮ, КОД ОРАНЖЕВЫЙ. ВСЕМ СТУДЕНТАМ ОСТАВАТЬСЯ В КЛАССАХ И ЗАПЕРЕТЬ ВСЕ ДВЕРИ. НЕ ВЫХОДИТЕ, ПОКА НЕ ПОЛУЧИТЕ РАЗРЕШЕНИЯ ОТ ПОЛИЦИИ ИЛИ ШКОЛЬНОЙ АДМИНИСТРАЦИИ.»

О БОЖЕ МОЙ. Это происходит. Это действительно черт возьми происходит.

Алекс обхватывает мою голову руками, заставляя посмотреть на него снизу вверх.

— Ладно, хорошо. Сохраняй спокойствие. Все нормально. Ш-ш-ш, я иду с тобой. Пойду с тобой. Идем. Пошли.

Коридор уже наполовину опустел. В дальнем конце коридора я вижу распростертое на полу тело, повсюду разбросаны ручки, а белый пол испачкан ярко-красными пятнами крови.

Алекс снова берет меня за руку. Он тащит меня за собой, направляясь к лестнице, ведущей в научный блок. А это значит, что мы направляемся к телу…

— Алекс, нет. Нет, нет, только не так. — Я пытаюсь высвободить руку, но он крепче сжимает ее.

— Пригнись. Я никому не позволю причинить тебе боль. Держись поближе. Скорее, скорее, скорее.

Я пригибаюсь, держась близко к его ногам, следуя инструкциям. Уже думала о том, что буду делать в подобных ситуациях. Нас готовили. Обучали. Тренировали.

Я думала, что буду спокойна.

Я думала, что у меня будет ясная голова.

Я думала, что все будет хорошо.

Я думаю, что ошибалась.

Бах!

Алекс толкает меня на землю. Я чувствую его над собой, его тело поверх моего, грудь прижата к моей спине. Его прерывистое дыхание так громко отдается в моем ухе.

— Сара! О боже мой. Сара. Сара, нет, нет, нет! — Отчаянный вопль пронзает меня до костей. Я знаю этот голос... — О, черт. Черт, пожалуйста! Не надо, бл*дь... просто…

Бах!

— Нам нужно двигаться, — говорит Алекс. — Мне нужно, чтобы ты бежала, Сильвер. Мне нужно, чтобы ты побежала к этой лестнице, вверх, вверх, вверх и через научный блок. Не останавливайся. Не оглядывайся назад. Я буду прямо за тобой. Ты можешь сделать это для меня?

— Я даже не знаю!

— Ты можешь, Сильвер. Я знаю, что ты можешь. Ты храбрая и чертовски быстрая. Давай. Мы должны выбраться отсюда, прямо сейчас.

Я зажмуриваю глаза, пытаясь удержать ужас, бушующий в глубине моего живота. На это уходит вся моя сила воли, но мне удается успокоиться.

— Окей.

— Окей?

Я киваю под ним.

— Ладно. Раз... два... три! — Алекс держит меня сзади за рубашку. Он поднимает меня с пола и ставит на ноги, а затем его ладонь касается моей спины, толкая меня вперед так быстро, что я едва могу заставить свои ноги двигаться достаточно спешно. Несусь к лестнице, перепрыгивая через двух девушек, которые сидят на корточках, прикрыв головы рюкзаками.

— Вставайте! Быстрее, быстрее! — Шипит Алекс. Его рука исчезла с моей спины. Он велел мне не останавливаться. Сказал мне не колебаться, но я делаю это…

Затем он оказывается прямо позади меня; девочки, Алисия и София, бегут рядом с ним, их лица испачканы подводкой для глаз.

— Беги! — Рев Алекса эхом разносится по коридору. Сразу после этого раздается сдавленный крик, прерываемый громким, ужасным звуком еще одного выстрела.

У меня горят легкие. У меня горят ноги. Я перепрыгиваю через три ступеньки, спотыкаясь и пытаясь удержаться на ногах. За моей спиной раздаются шаги, крики и вопли…

Я сворачиваю на лестничную клетку и поднимаюсь на второй пролет.

— Он уже идет. Он, бл*дь, идет! — Кричит Алисия.

— Быстрее, Сильвер. Давай быстрее! — Кричит Алекс.

Меня заносит, слышится глухой удар, но я продолжаю бежать вперед, продолжаю пытаться втянуть воздух в легкие. Дверь в первую научную лабораторию с грохотом врезается в стену, когда я влетаю в нее. Лаборатория пуста. Заброшена. Бегу к соединительной двери, пролетаю через нее, в следующую лабораторию и дальше.

Мой рюкзак за что-то цепляется. Я срываю его с плеч, роняю и продолжаю бежать…

Выскочив из последней научной лаборатории, я чуть не падаю с лестницы, ведущей в музыкальную комнату. О боже, где Макс? Где, черт возьми, мой брат? Сквозь хаос, проносящийся в голове, на секунду я даже не успеваю осознать, что Макс находится в своей школе. Его здесь нет. Его здесь нет…

Все вокруг — шум, цвет и паника.

Кровь на моем языке.

Мой пульс бешено стучит в ушах.

Меня сейчас стошнит на хрен…

— Налево! Левее, Сильвер! Через дверь! — Алекс распахивает плечом дверь музыкальной комнаты, хватает меня и тащит за собой. Алисия и София цепляются друг за друга, пока мы мчимся к звуковой будке. Секунду спустя Алекс распахивает дверь и толкает нас всех внутрь.

Его пальцы снова больно впиваются мне в плечи. Лицо посерело.

— Закрой её. Запри дверь. Не открывай ее никому, слышишь? Мне все равно, кто это будет. Ты запрешь эту чертову дверь и не откроешь ее.

— АЛЕКС, НЕТ!

Но уже слишком поздно. Он вырвался и толкает меня локтем внутрь. Дверь захлопывается, и этот звук отдается в моих ушах, как еще один выстрел.

— Запри ее, Сильвер! Сделай это! Прямо сейчас, бл*дь!

Я не хочу. Хочу, чтобы он сидел в кабинке рядом со мной, держал меня в своих объятиях, но я слишком оцепенела. Делаю то, что он мне велел. Я запираю дверь.

— Хорошая девочка. Хорошая девочка, — говорит Алекс. — Оставайся внутри. Оставайся в безопасности. Я вернусь.

Глава 32.

Роли – это старая школа. Её системы устарели. На всех дверях классных комнат должны быть автоматические замки, которые не позволят им открыться до того, как будет снят код и объявлено о безопасности, но здесь этого нет.

Я подавляю немедленное желание вернуться, схватить Сильвер, разбить окно и убраться отсюда на хрен. Но видел парня с пистолетом в главном коридоре. Когда я накрыл Сильвер своим телом, защищая ее от ужаса происходящего в десяти футах от меня, то увидел парня, стоящего там с мрачным выражением лица и множеством оружия, которое пристегнул к своему телу. Он не хотел опустошить одну обойму и закончить. Нет, он пришел в школу сегодня утром, планируя уничтожить как можно больше людей, и пришел вооруженным, чтобы сделать это. Не было бы никакой возможности прокрасться в класс и выскочить из одного из окон. Он бы убил нас первыми.

Грохот выстрелов в главном коридоре подтверждает это; выстрелы идут из полуавтомата. Холодная волна страха накрывает мои конечности, когда я крадусь вниз по лестнице из музыкальных комнат, направляясь обратно в коридор. У меня чуть не случается гребаный сердечный приступ, когда кто-то врезается прямо в меня.

Это Карен, ассистентка Дархауэра. Ее туфли исчезли, чулки порваны, колени все в ссадинах и кровоточат. Она дико вцепляется в меня, беззвучно всхлипывая.

— Все выходы заперты, — шепчет она. — Прикованы снаружи цепью. Отсюда нет выхода. Он сказал, что убьет меня, но я убежала…

— Все хорошо. Он не будет... не собирается убивать тебя. Где же он?

— Я не… — она подскакивает и резко оборачивается, словно боится, что стрелявший вдруг окажется прямо у нее за спиной. — Я не знаю. Думаю... я думаю, что он пошел в сторону библиотеки.

Отлично. В библиотеку ведет только один вход. Если он пошел туда, значит, все, кто внутри, в полной жопе. Парень сможет переходить от одного стеллажа к другому, убивая всех, кто попадется ему под руку, пока все не умрут к чертовой матери.

— Держись подальше, — говорю я Карен. — Найди комнату с замком. Шкаф. Что-нибудь. Просто спрячься, пока кто-нибудь не придет и не найдет тебя.

Я оставляю ее, прежде чем она успевает попросить меня остаться с ней. Мое сердце бешено колотится, когда выхожу в коридор. Заполненный всего несколько минут назад, он теперь пуст... если не считать шести тел, лежащих мертвыми на полу.

Одно из тел выглядит как первокурсница. Половина ее лица пропала. Ее сотовый телефон все еще зажат в безжизненной руке, горит, входящий звонок. Имя «мама» постоянно мелькает на экране.

Господи, мать твою!

В дверях класса появляются лица, робкие, испуганные до смерти, и я спешу по коридору. Вход в библиотеку находится в пятнадцати футах отсюда, остается еще один лестничный пролет. Раздается еще один выстрел, доносящийся с той стороны, подтверждая подозрения Карен.

Черт, это так чертовски глупо.

«Улетай, Passerotto! Найди укрытие. Найди какое-нибудь безопасное место. Не геройствуй, детка».

Голос матери шепчет мне на ухо, когда я начинаю подниматься по лестнице. Стискиваю зубы, напрягаясь, жалея, что не могу, черт возьми, прислушаться к ее словам, но я не могу... просто не могу ... если это сделаю, еще больше людей умрет.

У дверей библиотеки я вижу его: пистолет, брошенный на пол. Наклонившись, я поднимаю его, проверяя обойму, когда изнутри раздается новый град выстрелов.

— Господи, какого черта ты делаешь, парень! Бл*дь! Стой! Я на хрен убью те…

Бах!

Испуганный, напряженный голос оборван, мертв.

Обойма пистолета пуста. Черт возьми, это так чертовски глупо. Какая польза от пустого пистолета? Я кончу тем, что меня подстрелят с такой же скоростью. Но Сильвер... она наверху, заперта в этой звуковой будке. Ни за что на свете не позволю кому-то бродить по коридорам Роли, убивая людей, пока он не найдет ее. Я умру, пытаясь убить его первым. Убью его, черт возьми, прежде чем он доберется до нее.

«Passerotto, уходи. Найди полицию. Будь умницей. Будь в безопасности.»

Я притворяюсь, что не обделываюсь, когда открываю дверь библиотеки ногой. Делаю вид, что не представляю себе собственную смерть, когда захожу внутрь.

Почти сразу же я чуть не спотыкаюсь об еще один труп. Это Киллиан Дюпри, один из тех ублюдков, которые причинили боль Сильвер. Он уставился на меня пустыми глазами, рот широко раскрыт, на лице застыло удивление.

Я осторожно переступаю через него, пригибаюсь, спешу к столу библиотекаря и прячусь за ним. Кровь, такая темная, почти черная, лужами растекается по полу. Я рискнул быстро оглянуться и увидел, что миссис Питерс лежит на животе, вытянув перед собой руку, а из ее груди сочится пугающее количество крови. Левая линза ее очков разбита вдребезги, темные глаза смотрят куда-то вдаль…

Она моргает, и я падаю обратно на задницу, чуть не столкнувшись с переполненной книжной тележкой.

— Твою мать!

Ее рука открывается и закрывается, потянувшись ко мне, и я прижимаю указательный палец ко рту, изображая, что она должна молчать. Ее глаза все равно закрываются, изо рта вырывается влажный хрип, и она замирает неподвижно.

— Ты не должен этого делать, — шепчет женский голос совсем близко, может быть, всего в двух-трех стеллажах от меня. — Мне очень жаль! Да, это правда. Я не... даже не думала, что тебя это волнует.

Ему отвечает мужской голос, жесткий и холодный.

— А ты думала, мне все равно? Вот в чем твоя проблема, не так ли? Ты никогда, бл*дь, не думаешь. Ты просто делаешь все, что тебе заблагорассудится, и плевать, как твои действия могут повлиять на кого-то еще. Ты так чертовски эгоцентрична.

— Ну же. Просто послушай, ладно? Окей. Да. Мы можем вернуться к тому, как все было раньше. Ничего не изменится. Все будет так же, как и в прошлом году. Мы отправимся в это путешествие…

— ЗАТКНИСЬ! Просто заткнись нахуй, тупая сука! Думаешь, что я приму тебя обратно после того, что ты сделала?

Я едва различаю удары сердца, когда спешу из-за стола, огибая миссис Питерс, в направлении голосов. Мне требуется все мое мужество, чтобы не обогнуть стеллаж и не броситься в атаку, размахивая кулаками, но мне нужно видеть. Чтобы оценить ситуацию. Я могу в конечном итоге испортить свой единственный шанс на неожиданность, если потороплюсь. Выпрямляюсь, держа в руке пустой пистолет, и оглядываю высокий стеллаж, затаив дыхание.

Кейси Уинтерс лежит на полу, прижавшись спиной к стене, ее лицо покраснело и дрожит так сильно, что плечи заметно дрожат. Вокруг нее растекается лужица желтой жидкости, пропитывая ее юбку болельщицы. Она видит меня, и ее глаза широко распахиваются…

...и тут парень с полуавтоматическим охотничьим ружьем, направленным ей в голову, чертыхается, поворачиваясь ко мне лицом.

Я реагирую, вскидывая пистолет, который держу в руке, хотя он и пуст.

— Успокойся. Спокойно, Леон. Просто сделай вдох, парень. Мы ни хрена не должны этого делать.

Глава 33.

— Он больше не вернется. Он единственный, кто знает, что мы здесь, и он не вернется. Мы все, бл*дь, умрем.

София не перестает паниковать. Я тоже, но она слишком громко кричит в своей панике и никак не может заткнуться. Звуковая будка маленькая — на самом деле это всего лишь кабинка. Мы все трое одновременно отчаянно пытаемся заставить наши мобильные телефоны работать, но ни одно из наших устройств не может получить сигнал. Вся сеть, похоже, отключилась.

— Он вернется, — твердо говорю я. — Алекс не оставит нас здесь. Он вернется за нами, когда это будет безопасно.

— Скорее всего, он уже мертв. Ты только что слышала все эти выстрелы.

— София, клянусь Богом, если ты еще хоть раз скажешь, что кто-то умрет, я сама тебя убью, — огрызаюсь я.

Алисия ахает, прижимая Софию к себе и бросая на меня злобный взгляд.

— Угрозы здесь не носят конструктивного характера. Как и разговоры о смерти психованного бойфренда Сильвер. Нам всем просто нужно сидеть тихо. Нужно сохранять спокойствие.

— Я это понимаю. Говорю это уже десять минут к ряду. Можете ли вы ... черт возьми, вы обе... Не могли бы вы просто присесть? То, как мы втроем прыгаем здесь, сводит меня с ума.

— Ты двигаешься так же часто, как и мы, — стонет София сквозь слезы. — Это совсем не похоже…

БУМ-БУМ-БУМ!

Громкие удары заполняют звуковую кабину, и мы все трое вскрикиваем, хватая друг друга за руки. Снаружи раздается требование, от которого у меня по спине пробегает паника:

— Впустите меня!

— Вы из полиции? — Кричит Алисия.

— Нет, я не чертова полиция! Я стою здесь, на открытом месте. Впусти меня, черт возьми!

Я узнаю этот голос. Он преследовал меня последние девять месяцев, заставляя заново переживать самое травмирующее событие, которое когда-либо случалось со мной, каждый раз, когда я слышала его в коридорах Роли.

— Это Джейкоб, — говорит София, шмыгая носом. — Джейк, это ты?

— Да!

— Докажи это, — требует Алисия.

— Господи, неужели ты хочешь, чтобы я сунул свои чертовы водительские права под дверь? Открывай.

Алисия и София едва не перелезают друг через друга, торопясь отпереть дверь. Я встаю перед ними, преграждая им путь, крошечная комната вращается как карусель.

— Что ты делаешь? — Шипит Алисия. — Впусти его. Мы будем в безопасности, если он будет здесь с нами.

Я стою твердо.

— Откуда ты это знаешь? А что, если он и есть тот самый стрелок?

Девушки замолкают, на их лицах отражается неуверенность.

— Ну... а почему у него такой панический голос, если это он был с пистолетом? — Софи рассуждает здраво.

Боже, эта девушка будет первой, кто умрет, черт возьми, в фильме ужасов.

— Очевидно, чтобы обманом заставить нас открыть дверь!

— Кто там внутри? — Кричит Джейк через дверь.

— Это я, Элли. София и Сильвер тоже, — отвечает Алисия.

— Зачем ты ему это сказала? — Рычит София, хлопая подругу по руке, как непослушного ребенка.

Алисия потирает руку, притворяясь обиженной.

— А что плохого в том, что он знает, если не может войти?

Густая, тяжелая тишина повисла в музыкальной комнате. Джейкоб, очевидно, понял, как мало у него шансов попасть в кабинку теперь, когда он знает, что я внутри.

Позволяю себе болезненный, извращенный момент удовлетворения.

— Сильвер? Ты меня слышишь? — тихо говорит он. — Сильвер, пожалуйста. Если ты не впустишь меня, и я умру, как ты думаешь, что будет с твоей семьей? Мой отец поймет, что ты меня не пускала. Он их погубит. Ты же знаешь, что это правда. Будет лучше, если ты впустишь меня, чтобы я мог переждать это вместе с тобой.

Это просто смешно. Джейк цепляется, пытаясь придумать что-нибудь такое, что заставит меня уступить ему, но это не сработает.

— Неужели? Ты действительно думаешь, что угрозы — это подходящая тактика?

Еще один громкий удар обрушивается на дверь, на этот раз почти насильственный.

— Впусти меня, Сильвер, помоги мне, или …

— Или что? Что ты сделаешь, Джейк? Оскорбишь меня? Унизишь меня? Запугаешь меня? Уничтожить всю мою гребаную жизнь? Ты ведь уже это сделал, помнишь?

— Сильвер, пожалуйста…

Внизу, в библиотеке, раздается оглушительный грохот выстрелов, сотрясая пол под нашими ногами.

— Видишь. Джейк не может быть тем, у кого пистолет, если они стреляют там, внизу, — говорит София. — В чем, черт возьми, твоя проблема? Впусти его.

— Пожалуйста, Сильвер. — По ту сторону двери раздается голос Джейка, как будто он вот-вот сломается и начнет рыдать.

За все, что он сделал, я не должна открывать дверь.

Первое нападение было достаточной причиной, чтобы оставить его там, чтобы его расстреляли, но добавить месяцы и месяцы психологического насилия, которое я перенесла от его рук в этих самых стенах школы? Джейкоб Уивинг заслуживает любой жестокой смерти, которая его ждет.

Он старался изо всех сил, но ему не удалось по-настоящему сломить меня. Так много украл у меня, но не отнял мою человечность. Какая-то часть меня почти жалеет об этом, когда я неохотно открываю дверь в звуковую будку и впускаю его.

Джейк врывается внутрь, падает на колени и дрожит так же сильно, как минуту назад София. Он съеживается, обхватив голову руками, и сдавленное рыдание наполняет тесную кабинку. Алисия и София смотрят на него сверху вниз, на их лицах появляются шок и беспокойство, и я позволяю себе самый маленький момент победы.

— Ты действительно думаешь, что теперь он будет защищать тебя? — С горечью спрашиваю я. Низко пригнувшись, я опускаюсь, чтобы оказаться на одном уровне с Джейкобом, лицом к лицу с ублюдком, который прижал меня к земле и изнасиловал. — Я так не думаю. Видишь ли, ты всегда был гребаным трусом, не так ли, Джейк? Твоя сила и бравада — жалкое зрелище. В глубине души ты всегда был... таким.

Он вздрагивает от неприкрытого отвращения в моем голосе.

Не отрицает этого. Не отрицает ни единого факта. Лишь опускает взгляд на свои руки и тихо плачет.

Глава 34.

— Боюсь, ты застал меня в самом разгаре кризиса, — говорит Леон, дрожа от смеха. Но руки его крепко сжимают автомат. Они не дрогнули ни на дюйм. Ствол по-прежнему твердо нацелен мне в лоб. — Мы с Кейси только что уладили несколько проблем, не так ли, Кейс? Я просто давал ей понять, как сильно ненавижу ее за то, что она бросила мою задницу через СМС после четырех лет отношений. А потом приходила ко мне домой, ведя себя так, будто она все еще принадлежит этому месту, красуясь с этим гребаным Джейкобом Уивингом. Тебе это показалось очень забавным, правда, Кейси? Продолжай. Расскажи Алексу, что ты делала на вечеринке после его ухода. Я уверен, он просто умирает от желания услышать это.

Спокойно, постарайся выиграть время, притормози. Чем дольше я буду заставлять его говорить, тем дольше он не сможет никого убить.

— Мне бы не помешала история, — ровным голосом говорю я. — И чем же ты занималась, Кейси?

Девушка, которая только вчера угрожала мне на парковке, смотрит на меня умоляющими, отчаянными глазами.

— Сейчас это не важно, Леон. Что нам действительно нужно сделать, так это вытащить тебя отсюда до того, как появятся копы.

Она только что обмочилась, но, похоже, у Кейси все еще достаточно огня в венах, чтобы попытаться манипулировать своим бывшим. Но Леон знает ее лучше, чем кто-либо другой. Он имел дело с ней в течение четырех лет; видит ее насквозь, не упуская ни одного момента.

— О, пожалуйста, Кей-Кей. В ту же секунду, как появится возможность, ты вытолкнешь меня перед расстрельной командой. Ты просто ужасная гребаная актриса. Всегда была. Расскажи Алексу, что ты сделала после того, как он ушел с вечеринки, или я выстрелю тебе в твое злобное, уродливое лицо и сам все расскажу.

— Я... я переспала со своим парнем. На вечеринке. Большое дело, Леон. Люди постоянно перепихиваются на вечеринках.

— Где! — Кричит Леон. — Где ты переспала со своим парнем?

— В твоей постели, — шепчет она.

Глаза Леона полны безумия. Он яростно кивает.

— И вот что мы имеем. Ты трахнула Джейкоба, бл*дь, Уивинга в моей гребаной постели.

— Это должно было быть забавно, Леон. Господи, это была просто шутка.

— Забавно? Что ты за чертова психопатка такая? Какой же у тебя больной, извращенный ум, если ты думаешь, что нечто столь злобное и дерьмовое было бы смешно?

— Все... все думали, что это смешно, — вздыхает она.

Леон замирает. Он смотрит на меня мертвым взглядом, но его внимание определенно сосредоточено на девушке позади него.

— Именно. Ты же всем рассказала. Использовала меня как источник развлечения. Ты высмеяла меня, выставила идиотом, и все смеялись вместе с тобой, потому что ты, Кейси гребаная Уинтерс, и если они не смеются вместе с тобой, то ты выделяешь их и разрываешь их жизни на части. Неужели ты не понимаешь? Думаешь, что люди поклоняются земле, по которой ты ходишь в этой школе, но это не так. Они боятся тебя. Ходят по яичной скорлупе, надеясь, что ты даже не заметишь их, потому что ты мерзкая, мстительная, злобная стерва.

Кейси не может держать язык за зубами. Она просто ничего не может с собой поделать.

— Ты думаешь, после этого тебя кто-нибудь полюбит? Ты же чертов псих, Леон! Убил половину гребаной школы!

— Вообще-то я убил восемнадцать человек. Ты никогда не была хороша в математике, — выплевывает Леон.

— Леон, то, что она так поступила, очень хреново, — говорю я, придвигаясь ближе. — Но мы с тобой оба знаем, что Кейси — кусок дерьма. Неужели она действительно стоит всего этого? Неужели она действительно стоит еще большего насилия?

Леон прищуривает глаза, поправляя автомат. На секунду вспыхивает надежда — он выглядит так, будто сомневается в себе — но затем он сжимает челюсти, его плечи напрягаются, и момент проходит. Его палец перемещается на спусковом крючке.

— Я думал, что именно ты поймешь это, Алекс. Ты же встречаешься с Сильвер. Киллиан, Сэм, Кейси... все они причинили ей боль. Как они могут навредить кому-то еще, если все они, бл*дь, мертвы? Как может кто-то из них снова смеяться над чужой болью, если их нет рядом, чтобы увидеть ее?

— Старик, ты прав. Эти ребята должны быть наказаны за то, что они сделали. Но это не значит, что ты должен вооружиться и отправиться...

— Убивать? — Его брови приподнимаются. — Все в порядке. Ты можешь это сказать. Я точно знаю, что натворил.

— Как ты собираешься жить со всем этим? — Шепчу я. — Когда ты закончишь и покрасишь все стены в этом здании в красный цвет? Как ты собираешься примириться с этим?

— Разве ты не смотришь новости, Алекс? — говорит он с горечью. — Бедный ребенок, который убивает половину своих одноклассников, никогда не живет. Я не собираюсь быть исключением из этого правила.

— Леон. Леон, пожалуйста, дружище. Давайте просто сделаем шаг назад на секунду. Сейчас мы едем со скоростью сто восемьдесят миль в час. Никто не может ясно мыслить.

— Так и есть. Впервые в жизни я встал и сказал, что с меня хватит. Хватит. Это самое ясное, что я смог придумать за долгое-долгое время. У меня нет никаких проблем с тобой, Моретти. Застрял в Роли всего месяц. Ты кажешься мне порядочным парнем. А сейчас тебе лучше уйти. Убирайся отсюда к чертовой матери. Останься в живых.

— Черт возьми, я бы с удовольствием это сделал, правда. Но в этом здании есть девушка, которую я люблю больше жизни, и не могу просто позволить тебе причинить ей боль. И все эти другие дети? Они могут быть мудаками, и могут относиться к другим людям как к дерьму, но у них есть люди, которые ждут снаружи, которые любят их. Буду ли я порядочным парнем, если повернусь спиной и позволю этому случиться? Сколько сердец надо разбить? Сколько людей должно…

Я был так сосредоточен на том, чтобы пробиться к нему, что даже не заметил Кейси. Она больше не сидит на полу в луже собственной мочи. Она вскакивает на ноги и вдруг с криком бросается на Леона…

Леон поворачивается, стреляя из винтовки в стопку книг, и вслед летят град пуль.

Чееерт!

Я бросаюсь на него, хватаясь за автомат. Металл в моей руке теплый и смертоносный, неумолимый. Однако Леон крепко сжимает его, оружие упирается ему в плечо, прижимается к телу. Я роняю пустой пистолет, высвобождая другую руку, и вгоняю правый хук ему в ребра, пытаясь ослабить его. Я его подавляю, конечно, но Леон — упрямый ублюдок. Он не отпускает. Отшатнувшись назад, врезается спиной в книжные стеллажи, и Кейси вскрикивает от боли. Она падает на пол, всхлипывая, отползая в сторону, когда я пинаю ноги Леона, пытаясь достать до его колен.

Для того, кто смирился со смертью, Леон, конечно, устраивает адскую борьбу. Он в отчаянии извивается всем телом, пытаясь прицелиться из автомата в Кейси.

— Только она, — цедит он сквозь зубы. — Она единственная, кто действительно имеет значение.

— ЛЕОН, ПРЕКРАТИ!

Все происходит как в тумане.

Оглушительный грохот.

Удар по моим ребрам.

Леон тяжело опускается на землю.

Холодный, влажный холод, который распространяется по моей груди.

Я отшатываюсь назад, ошеломленный видом Леона, распростертого на полу с остекленевшими глазами.

— Что за... черт?

Я смотрю на Кейси, и ее рот открыт, слезы текут по ее лицу. Она держит в руках пистолет, который я уронил.

— Боже, прости, я... я не знаю, что случилось. Я выстрелила в него. Я его застрелила!

Я держу свою руку на своей груди, и... дело доходит до красного.

Боль усиливается, как только я смотрю вниз и вижу маленькую дымящуюся дырочку в своей грудине.

Оказывается, я ошибался.

Пистолет, который Леон бросил у входа в библиотеку, оказался вовсе не пустым.

Я просто забыл проверить ствол…

Глава 35.

Я уже несколько минут прислушиваюсь, напрягая слух, чтобы хоть что-то услышать. Долгие минуты, в течение которых не было ничего, кроме тишины. В какой-то момент, вскоре после того, как я впустила Джейка в кабинку и увидела, как он хнычет на полу, я поняла, что больше не могу позволить своему страху управлять мной. Алекс и глазом не моргнул, прежде чем спуститься вниз, полный решимости помочь. Какой от меня толк здесь, запертой в этой кабинке, когда он там рискует собой ради нас?

— К черту все это. Я не собираюсь ждать здесь больше ни секунды. Уже слишком долго было тихо. Должно быть, что-то случилось. — Я направляюсь к двери, но Джейк вскакивает на ноги, преграждая мне выход.

—Ты никуда не пойдешь. Мы должны остаться здесь и ждать копов, — рычит он.

Я понимаю еще кое-что, когда смотрю на него снизу вверх, в лицо, которое так долго пугало меня до смерти. Знаю, что больше его не боюсь.

— Не волнуйся, Джейк. Никто не ждет, что ты пойдешь туда и будешь действовать. Если кто-нибудь спросит, я обязательно расскажу им, как храбро ты справлялся со всем этим. А теперь убирайся с моей дороги.

— Сядь, Сильвер.

Я не буду садиться. Больше не буду его слушать. Ни за что на свете не позволю его трусости помешать мне сделать все, что в моих силах. Я стою на своем, скрестив руки на груди.

— Отвали.

Джейк смотрит на двух других девушек. Забавно, но теперь он уже не кажется таким неприкасаемым.

— Она права, Джейк. Здесь слишком долго было тихо. Должно быть, что-то случилось. Мы должны пойти и посмотреть. — София — последний человек, от которого я ожидаю это услышать, но сейчас она выглядит намного спокойнее. Подходит и встает рядом со мной. Алисия недовольно ругается, но все же присоединяется к подруге. И вот мы, три девочки, выступаем против Джейка.

— Вы все чертовски ненормальные, — выплевывает он, отходя в сторону. — Вперед. Идите туда и дайте себя убить. Без разницы.

Он не идет следом. Дверь за нами захлопывается, и король Роли Хай, не говоря больше ни слова, снова запирается в кабинке.

Мы на цыпочках проходим через музыкальную комнату и спускаемся по лестнице, и там мы видим первого полицейского. Облегчение захлестывает меня, заставляя мои ноги превратиться в желе; я никогда в жизни не была так счастлива видеть значок и пистолет.

— Кто-нибудь из вас пострадал? — кричит парень, торопясь к нам.

— Нет. Нет. Но есть и другие, — говорит Алисия. — Библиотека. Вы уже проверили библиотеку? Мы слышали большую часть выстрелов там.

— Скорая помощь сейчас там, занимается ранеными. Идите на улицу, девочки. Там есть одеяла и другие машины скорой помощи. Вы, наверное, в шоке. Ваши родители на... эй! Эй, куда ты, черт возьми, собралась?

Я не собираюсь выходить на улицу. Нет, бл*дь. Если большая часть стрельбы происходила в библиотеке, то именно туда и отправился бы Алекс. Я бегу на максимальной скорости еще до того, как принимаю решение бежать. Алисия и Софи кричат мне вслед, но не слышу ни слова из того, что они говорят.

Я должна найти Алекса.

Если он ранен, то должна быть с ним.

Я врезаюсь в пожарного на лестнице, ведущей в библиотеку. Он пытается схватить меня, чтобы остановить, но я ныряю вокруг него, пробиваясь вперед…

…а потом я останавливаюсь.

Библиотека — это кровавая баня. Куда бы я ни посмотрела, везде лежат тела в странных, неестественных позах. Некоторые из них покрыты серыми простынями, рядом с ними на полу разложены мешки для трупов.

Боже мой.

А где же Алекс?

А ГДЕ ЖЕ АЛЕКС?

Я вижу шерифа Хейнсворта, мрачно стоящего у одного из стеллажей, склонив голову и уперев руки в бока, и направляюсь прямо к нему.

— Шериф Хейнсворт? Шериф Хейнсворт, вы не видели Але…

Вопрос застывает у меня на губах. У ног шерифа три санитара лихорадочно работают над телом. Пол скользкий от крови. Так много крови. Она повсюду.

Затем я вижу руку, безжизненно отброшенную в сторону. Мелькнула татуировка свирепого волка. Острые, колючие виноградные лозы, обвивающие запястье.

— Боже. Боже, нет, это не... это не он?

— Сильвер, выйди наружу вместе с остальными. Здесь ты ничего не сможешь сделать, — командует шериф Хейнсворт, пытаясь оттолкнуть меня. Я вырываюсь из его объятий, пробиваясь вперед, полная решимости доказать самой себе, что мне все это только что привиделось. Что тело на полу не принадлежит Алексу.

— Остановка сердца, — выкрикивает один из санитаров, копошась в маленькой красной сумке рядом с ней. — Здесь слишком много крови. Коллапс дыхательных путей. Нам нужно немедленно интубировать. Черт побери, где же этот чертов эпинефрин!

Он отодвигается в сторону, и мое сердце замирает в груди.

Алекс.

Это он.

— Нет! Нет, нет, нет, нет!

Его футболка разрезана, обнажая грудь. А там, чуть ниже его левой груди, крошечная, идеально круглая дырочка сочится кровью по всей татуированной коже. Его лицо такое бледное, темные ресницы опущены на скулы. Не кричит от боли, когда кто-то из медиков протыкает его иглой. Он вообще не двигается.

— Остановка сердца. Приготовьте дефибриллятор. Забудь про набор для трахеотомии. Если мы не получим ритм, то неважно, сможет ли он дышать. — Глухой рев в моих ушах приглушает слова, которыми они обмениваются друг с другом. Мир рушится вокруг меня.

— Спасите его! О боже, вы должны спасти его. Пожалуйста!

— Ради Бога, кто-нибудь, уведите ее отсюда, — огрызается кто-то.

Руки сомкнулись вокруг моих плеч. Я снова вырываюсь и поворачиваюсь к полицейскому, которого видела в коридоре.

— Не прикасайтесь ко мне, мать вашу! Я остаюсь!

Врач скорой помощи рядом с Алексом, двигается быстро, кладя ему на грудь две гелевые подушечки.

— Заряжаю до двухсот. В сторону. — Она разряжает дефибриллятор рядом с собой, и спина Алекса выгибается дугой над землей. В следующую секунду он снова неподвижен. Безжизненный.

— Ничего, — говорит она, прижимая пальцы к его горлу. — Ещё. Зарядка до трехсот. В сторону.

Я закрываю рот руками, прикусывая губу так сильно, что металлический, острый вкус крови покрывает мой язык. Тело Алекса снова вздрагивает, а затем снова падает на землю.

— Есть? — спрашивает первый санитар.

Женщина, работающая с дефибриллятором, снова проверяет пульс на горле Алекса... затем качает головой.

— Нет. Ничего. Пульса нет. Я боюсь, что он мертв.

Спи, Passerotto. Вот так, любовь моя. Ш-ш-ш. Отдыхай. Время засыпать…

Глава 36.

Я никогда не выглядела хорошо в черном.

Даже раньше, когда тусовалась с Кейси, это было все, что она когда-либо хотела, чтобы мы носили, это слишком сильно размывало меня. Я слишком бледна, когда стою перед зеркалом в своей спальне, теребя высокий воротник платья, которое мама выбрала для меня. После перестрелки мы объявили перемирие. С таким количеством объявлений и похорон, с таким количеством искалеченных родителей, оплакивающих мертвых детей, казалось неправильным сердиться на нее из-за Дэна. Когда-нибудь в будущем настанет время, когда ей придется рассказать папе о случившемся — теперь я это знаю. С моей стороны было неправильно пытаться заставить ее держать это в секрете, но пока мы стоим вместе, как семья, пока Роли скорбит.

В зеркале я вижу, как она стоит в дверях моей спальни. Она уже одета в свой траурный костюм, и под глазами у нее темные синяки.

— Ты ничего не ела, — говорит она.

— Разве ты можешь винить меня? Сегодня утром я совсем не чувствую голода.

Она грустно улыбается, и ее губы сжимаются в тонкую линию.

— Я знаю, милая. Просто решила попробовать. Твой папа и Макс уже ждут внизу.

— Окей. Я спущусь через минуту.

Она уходит, и я снова дергаю за воротник, на этот раз пытаясь ослабить его. Он слишком тесный. Слишком сдавливает. Я, бл*дь, не могу дышать. В конце концов сдаюсь. Сколько бы ни тянула и ни дергала эту чертову штуковину, я никогда не буду чувствовать себя в ней комфортно.

В фургоне по дороге на кладбище мы молчим; было решено, что будет лучше, если не будет настоящей церковной службы, так как никто в городе, скорее всего, не придет.

Земля покрыта снегом, мир слишком белый и яркий, после того как вчера поздно вечером налетели первые по-настоящему сильные шквалы зимы. Макс мрачно сидит рядом со мной на заднем сиденье, его лицо вытянуто. Он выглядит неправильно в костюме, который папа взял для него, как будто он теперь немного взрослый, достаточно зрелый, чтобы справиться с чем-то подобным, когда он определенно не является таковым. Когда папа заезжает на стоянку и паркуется, я беру Макса за руку и крепко ее сжимаю.

— Ты хочешь подождать здесь, в машине? — Шепчу я. — Все нормально. Тебе не обязательно идти. Никто не подумает о тебе плохо.

Он морщится, глядя на свои начищенные ботинки.

— Но я не хочу показаться грубым.

Боже, я просто хочу обнять его. Хочу держать его так крепко и защищать от всего этого дерьма. Такого рода насилие никогда не должно было поднимать свою уродливую голову в таком городе, как Роли. Макс должен быть защищен от этого ужаса.

— Честно. Все в порядке, приятель, — говорит папа, протягивая руку назад и сжимая его колено. — Подожди здесь. Ничего страшного в этом нет. Служба будет недолгой. Вздремни или еще что-нибудь, малыш.

В любое другое время это было бы странным предложением, но за десять дней, прошедших с тех пор, как Леон открыл стрельбу в Роли Хай, никто не спал очень много, включая Макса. Он почти все время отдыхает в дневные часы, когда кошмары, кажется, по большей части оставляют его в покое.

Я иду между мамой и папой по расчищенной в снегу тропинке к могиле, чувствуя, как сердце колотится в горле.

Господи, не могу этого сделать. Это чертовски трудно. Я не могу больше терпеть, чувствуя себя такой разорванной и ободранной изнутри. Так много плакала, что просто чудо, что мои слезные протоки еще работают. Мои ноги угрожающе подкашиваются, когда мы поворачиваем за угол, и я вижу священника, стоящего там над открытой могилой. Я хочу повернуть назад. Хочу пойти и посидеть с Максом в задней части автомобиля, но я не могу. Хотела сделать это, но теперь, когда пришло время... это так сложно.

Словно прочитав мои мысли, папа обнимает меня за плечи и прижимает к себе.

— Ты точно не хочешь пойти выпить молочный коктейль у Гарри? — тихо спрашивает он.

— Нет-нет, я в полном порядке. Со мной все будет в порядке. — Но я не думаю, что со мной все будет в порядке. Это будет очень жестоко.

Священник отрывает взгляд от раскрытой Библии и натянуто улыбается нам, когда видит, что мы подходим. Я смотрю вниз в могилу, сглатывая желчь. Гроб, который уже опустили в промерзлую землю, простой, незамысловатый и недорогой. На нем нет медной таблички, похожей на ту, что мама выгравировала с цитатой для дедушки, когда он умер. Здесь нет никаких цветов, кроме двух больших белых калл, которые мы привезли с собой. Мама и папа положили все это у подножия могилы, почтительно склонив головы. Священник немедля начинает.

— Во имя Бога, Отца нашего, мы собрались здесь сегодня, чтобы предать тело этого юноши покою могилы.

Боль пронзает мою грудь, такая захватывающая и ослепляющая, что мне приходится прижать руки к ребрам.

— Ты дал ему жизнь, Господи, — продолжает священник. — Теперь мы молим тебя принять его в свой покой. Хотя путь этот будет прямым и коротким, твои слуги могут только догадываться. Дар этой жизни — это вызов, наполненный любовью и смехом, но также и многими трудностями, и печалями. Мы молим тебя встать рядом с нами в нашем горе. Принеси утешение и понимание в наши сердца…

Сначала я не обращаю внимания на грохот в отдалении. Только когда шум превращается в рев, я поднимаю голову и хмурюсь.

— ...мы молим о твоей милости, Отче, и молимся за душу твоего беспокойного слуги…

Рев превращается в хриплое рычание, эхом разносящееся по кладбищу, такое громкое сейчас и такое близкое, что мое сердце пропускает серию трепещущих ударов.

Этого не может быть…

— ...прими Леона Уикмена в свое сердце, Господи. Пусть он найдет на небесах покой, которого не мог найти здесь, на земле…

Я смотрю на папу, собираясь попросить у него прощения, но вижу, что он уже улыбается мне.

— Вперед, малышка. Иди к нему. Все в порядке. Мы останемся здесь.

Срываюсь с места, сбрасываю туфли и бегу босиком по снегу, прежде чем он успевает закончить фразу. Мой пульс учащается, руки трясутся, ноги горят, ступни покалывает от холода, но я не останавливаюсь. Бегу быстрее, так скоро, как только могут нести меня ноги. А потом, задыхаясь, пытаясь отдышаться, я добираюсь до вершины заснеженного холма у входа на кладбище... и вот он там.

Все еще сидя верхом на байке, со шлемом в руках, он поднимает голову и видит меня, и медленная, самодовольная ухмылка расползается по его красивому лицу.

— Алекс Моретти, глазам своим не верю, — кричу я ему сверху вниз. — Ты не должен был выходить из больницы до завтрашнего полудня.

Он пожимает плечами.

— Больничная еда отвратительная, Argento. И кроме того, должен был увидеть тебя. Возможно, я совершил тщательно продуманный и высокопрофессиональный побег из реабилитационного отделения около часа назад.

Я срываюсь с места и бросаюсь вниз по насыпи прямо к нему. Когда подбегаю, он подхватывает меня на руки, слегка кряхтя и прижимая к себе. Я слишком поздно понимаю, что, возможно, действительно причинила ему боль.

— Черт возьми, мне очень жаль. Я все время забываю…

Он прерывает мои извинения, целуя меня, его губы прижимаются к моим, горячие и убедительные. Когда заканчивает со мной, то убирает прядь волос за ухо.

— Как, черт возьми, ты можешь забыть, что у меня теперь такой крутой шрам? — спрашивает он.

После того как Алекс был официально объявлен мертвым, ведущий врач скорой помощи снова зарядил дефибриллятор и дал ему последний шанс. Последняя отчаянная попытка. Я была в истерике, крича и рыдая на полу, не замечая тот факт, что они все еще работали над ним, но, черт возьми, слышала, что медики объявили, что они восстановили синусовый ритм…

Пуля прошла прямо сквозь Леона и глубоко вошла в грудь Алекса, пробив одну из его артерий, вызвав коллапс обоих легких, а также всевозможные другие повреждения. Восьмичасовая операция, которая спасла ему жизнь, оставила у него шрам длиной в девять дюймов от основания шеи до середины туловища, и он убежден, что это разрушило татуировку его семейного герба.

— Я рад, что ты пришла сюда сегодня, — шепчет он мне в шею. — Это не имеет никакого смысла, знаю, но... мне нравился Леон. Пока он не начал убивать людей.

— Я все понимаю. Мне тоже.

— Я слышал, как медсестры говорили, что его отец лечится в психушке.

— Да. В конце их подъездной дорожки висит табличка «продается». Но папа говорит, что им, наверное, придется его снести. По-видимому, тот факт, что там жил массовый убийца, повлияет на потенциал перепродажи дома.

— Бл*дь. Как вообще все это могло случиться? — Алекс печально качает головой. — Никто, бл*дь, не видел, насколько он был сломлен. И уж точно не подозревал, когда тусовался с ним. Я понятия не имел.

— Не знаю. Леон был марионеткой Кейси. Когда она отгородилась от меня, он тоже. Я никогда не винила его за это. На самом деле нет. Но я не была близка с ним почти год. Жаль, что не заметила, как он изменился. Я бы постаралась помочь…

— А теперь Кейси с подмоченной репутацией отправили в Сиэтл, Леона больше нет, и еще восемнадцать человек погибли.

— Не забывай, что ты чуть не умер, — напоминаю я ему.

Он делает скучающее лицо, как будто это не важно.

— И через неделю они снова откроют Роли Хай. Чертовы ублюдки. Можно было бы дать нам всем немного больше времени, чтобы прийти в себя.

— Нам всем рано или поздно придется вернуться в наш выпускной год, я, например, предпочла бы покончить с этим и двигаться дальше, черт возьми.

— Да? И что же мне остается, Argento? Ты так быстро пытаешься уехать из города и все такое…

— Я уже не так сильно взволнованна по поводу отъезда из Роли. Просто старшая школа отстой. Ведь было бы неплохо поступить в колледж где-нибудь, где не так холодно? И я вроде как надеялась, что ты тоже сможешь это сделать…

Алекс решительно качает головой.

— Я не могу... не могу пойти в колледж. Монти никогда не оставит меня в покое, если узнает, что я умею правильно читать и писать.

— Ты поступишь в колледж! — Говорю я. — Пойдешь со мной, куда бы я ни отправилась, и тебе это понравится. Ты должен пообещать.

Он наблюдает за мной с задумчивым, серьезным выражением в глазах. Алекс слишком бледен после всего, что ему пришлось пережить, но уже выглядит намного лучше, чем раньше.

— Хорошо, Сильвер Париси. Если это то, чего ты хочешь, то прекрасно. Я пойду с тобой в колледж. Последую за тобой хоть на край гребаной земли, если это сделает тебя счастливой. Но сначала нам нужно кое-что сделать.

— И что же?

— Сначала мы должны закончить школу.

Эпилог.

В вашей жизни есть дни, которые представляют собой нечто большее, чем ряд часов, связанных вместе. Дни, которые начинаются так же, как и все остальные. Вы едите завтрак. Изо всех сил пытаетесь найти свои ключи. Вы злитесь на свою маму, или на своего отца, или на брата, или на друга. Вы не можете найти рубашку, которую хотели бы надеть, и это похоже на конец света. А потом происходит нечто. Что-то настолько ужасное и катастрофическое, что внезапно тот факт, что вы опаздывали, больше не имеет значения. Буквально или метафорически взрывается бомба, и все крошечные раздражения, которые сводили вас с ума, отчетливо высвечиваются, показывая их такими, какие они есть: неважными. Настолько несущественными, что вы пытаетесь смириться с размером Вселенной и тем, как мало вы контролируете в своей жизни.

За последние двенадцать месяцев я уже пережила два таких дня. Земля была вырвана из-под меня, я была ошеломлена, и контекст окружающего меня мира изменился так резко, что оглядываясь вокруг и не узнаю того, что когда-то было знакомо. Но главное в этих кошмарных днях, что продолжает удивлять и смущать меня — это то, что сразу за ними следует череда дней, когда все медленно, но верно возвращается в нормальное русло. А жизнь? Жизнь просто продолжается, несмотря ни на что.

Я сижу на трибуне в спортзале средней школы Роли, окруженная тремя сотнями других студентов, и меня поражает то, что люди уже каким-то образом находят в себе силы смеяться. Да, есть слезы. Да, есть утешающие объятия, и есть пустые места, но я также вижу надежду в глазах людей, и слышу их слова ободрения и утешения. Я ощущаю чувство общности среди моих сверстников, которое привыкла чувствовать каждый день, прежде чем была поймана в ловушку в ванной комнате с Джейкобом Уивингом, и это... это то, что позволяет мне сидеть прямо, высоко подняв подбородок, и терпеть боль от того, что произошло в нашей школе две недели назад.

Конечно, мне помогает то, что рядом со мной есть кто-то, кто держит меня за руку. Кто-то, кого я даже не надеялась найти. Согласно букве закона, человек, сидящий рядом со мной, все еще подросток, и за это бесконечно благодарна; если бы власть имущие видели в нем взрослого чуть больше месяца назад, он бы сейчас сидел в тюрьме, и я бы никогда не пересеклась с ним. Возможно, что еще более важно, есть шанс, что многие другие студенты Роли могли бы потерять свои жизни, когда Леон Уикман прошел через эти знакомые коридоры и открыл огонь. Кто знает, что могло бы случиться. Все, что я знаю, это то, что когда это было нужно, Алекс Моретти был мужчиной, и сумел принять на себя ответственность.

Я прижимаюсь к нему, глубоко вдыхая, впитывая запах свежей сосновой хвои и холодного зимнего воздуха. Он пахнет свободой, как ветер, который пронесся мимо нас, когда привез нас сюда на своем мотоцикле, рискуя в последний раз прокатиться перед снегопадом на ближайшие несколько месяцев. Раньше я ненавидела жестокие, гнетущие вашингтонские зимы, но теперь каждый раз, когда выхожу в снег и дождь, мгновенно вспоминаю о парне, который ворвался в мою жизнь в один из дождливых дней в Роли и изменил мою жизнь навсегда. Видите ли, по правде говоря, в моей жизни было три дня, имеющих эффект взорвавшейся бомбы. Это не только кошмарные события, которые застают нас врасплох. К счастью, есть дни, ничем не примечательные дни, которые начинаются с потерянных ключей и проблем с двигателем, а затем вы видите кого-то в первый раз. Ловите их лицо в профиль, и видите намек на самодовольную ухмылку на их лице, и это начинается: вы отключаетесь, спотыкаетесь, теряете опору, и чувствуете, что мир снова и снова заканчивается. Заканчивается самым лучшим образом, чтобы начать все сначала, заново, и вы падаете. Но на этот раз падение вовсе не так страшно. Вы падаете в хорошем направлении, и путешествие через край утеса, на котором стояли, оказывается самым волнующем путешествием в вашей жизни.

Алекс прижимается губами к моему виску, нежно целуя меня, и мое сердце разрывается на части.

— Сколько их еще, Argento? — он громыхает мне прямо в ухо.

Я улыбаюсь и тихо смеюсь себе под нос.

— На один меньше, чем вчера.

— Развлеки меня.

И я ему потакаю.

— Сто тридцать два. Еще сто тридцать два школьных дня, и мы будем свободны.

— Но в промежутке будет День Благодарения. И Рождество тоже. И Новый год, и выпускной бал.

Я стону, уткнувшись лицом ему в грудь, наслаждаясь глубоким рокотом его смеха.

— Господи, давай не будем говорить о выпускном. Пожалуйста.

— Неужели? Ты не взволнована выпускным вечером? Я знаю из достоверных источников, что кто-то собирается пригласить тебя.

Я смотрю ему в лицо, приподнимая бровь.

— О. Да?

Он кивает, и в его глазах пляшут веселые искорки.

— Я слышал, как Гарет Фостер разговаривал по телефону со своей мамой на парковке. Он сказал, что у тебя волосы цвета чистого золота. Я мог видеть его стояк даже сквозь джинсы.

— Отлично. Мне всегда нравился Гарет. Он отличный танцор. Может быть, выпускной будет не так уж и плох.

Алекс обнимает меня за плечи и рычит прямо в ухо. Он ведет себя игриво, но от этого звука у меня по спине пробегает дрожь, которая не совсем подходит для этой обстановки.

— Ты же понимаешь, что я убью любого, кто хотя бы дважды взглянет на тебя в промежутке между сегодняшним днем и оставшимся временем, верно, Dolcezza?

Он заставляет меня чувствовать себя так хорошо, что это чертовски больно.

— У меня было тайное подозрение, что так оно и есть, — шепчу я в ответ. — Но это же прерогатива девушки — обдумывать свои варианты, когда наступает выпускной бал, Алессандро, — поддразниваю я его.

Его глаза путешествуют по моему лицу, останавливаясь на носу, подбородке, блуждая по моим скулам, прежде чем остановиться на моих глазах. Проклятье. То, как Алекс смотрит на меня, такой серьезный, такой... спокойный, его лицо полно эмоций. Иногда я не знаю, как выносить его напряженный взгляд. Чувствую, что в любой момент могу расколоться и развалиться в его руках. Обычно я пряталась в этот момент, смущенная и слишком подавленная им, но в последнее время боролась с этим желанием. Я хочу воскреснуть в эти моменты. Мне это необходимо. В этом мире есть люди, которые никогда не видели, чтобы кто-то смотрел на них так, как Алекс смотрит на меня. Я — одна из счастливчиков.

— Что? Снова скажешь, чтобы я называла тебя Алекс? — спрашиваю я.

Делает паузу, его веки слегка опускаются, а затем он качает головой.

— Нет. Не сегодня. — Он говорит тихо, так что только я могу его слышать. — Она всегда так меня называла. Моя мама. Я всегда терпеть не мог, когда кто-то другой произносит это имя. Такое чувство, что они берут лезвие бритвы и режут меня так глубоко, как только могут. Но... только не ты, Argento. Когда ты называешь меня Алессандро... — он фыркает, глядя на свои руки, изучая собственные татуированные пальцы, переплетенные с моими. — Когда ты его произносишь... ощущения те же, что и тогда, когда она произносила его. Такое чувство, что… — Он, кажется, борется с чем-то слишком глубоким и слишком болезненным, чтобы понять это прямо сейчас. Смеется, встряхиваясь, пожимая плечами, чтобы избавиться от напряженного момента, в котором мы только что оказались. — Мне приятно, когда ты так говоришь, — оживленно говорит он. — Вот и все.

Но я знаю, что он хотел сказать. Знаю, потому что понимаю его, как работает его сердце.

— Когда ты произносишь мое имя – это похоже на любовь, Сильвер.

Когда он произносит мое имя, это тоже похоже на любовь.

— У нее было прозвище для меня, — говорит он, обводя взглядом зал. — Раньше она называла меня Passarotto.

— Ах, да. Это было в твоем электронном адресе. Ты обещал, что расскажешь мне, что это значит.

Застенчивая, печальная улыбка мелькает у него на губах, в одну секунду появляется, а в следующую исчезает.

— Это значит «Воробушек», — говорит он неохотно.

— Воробушек?

Он толкает меня плечом.

— Засмеешься и пожалеешь. Это распространено в Италии. Это больше похоже на... сокровище. А я был тощим ребенком. Все время с разбитыми коленями и странным видом. Я думаю, что моя голова была слишком большой для тела.

Я протягиваю руку и провожу пальцами по его волнистым волосам, делая вид, что оцениваю его голову.

— Хм…

Он откидывается назад, чтобы я могла получше его рассмотреть.

— Ну? Что думаешь? Я достаточно вырос?

Наклоняю голову набок и щурюсь.

— Ты сейчас движешься по очень тонкому льду, — ворчит он.

— Ну ладно, ладно. Да, теперь все в пропорции. Тебе просто повезло. Ты бы выглядел очень странно, разъезжая вокруг с очень большим мотоциклетным шлемом.

Мы тихо шутим друг над другом, наши плечи и ноги прижаты, ни один из нас не может приблизиться достаточно близко к другому человеку. Через некоторое время атмосфера в зале меняется, воздух вибрирует от напряжения, и улыбки исчезают с лиц всех присутствующих.

Директор Дархауэр входит и неуклюже идет к маленькой микрофонной стойке, которая была установлена перед трибунами. Его лицо бледное, а руки дрожат, когда он лезет в карман пиджака и достает оттуда листок бумаги. Стало чертовски тихо, когда он разворачивает ее и начинает читать.

— Когда я был ребенком, мой отец был моим кумиром. Он был автогонщиком, и каждый уик-энд моя мама сидела со мной на трибунах, и мы смотрели, как он гоняет. В старших классах я решил, что хочу быть таким же, как он. Хотел быть гонщиком Nascar, и это все, что было нужно. Это было действительно все, что я когда-либо мог себе представить. — Его голос звучит ясно и громко, достигая каждого угла спортзала. — Меня не интересовали ни математика, ни естественные науки, ни история. Я никогда не обращал внимания на свои языковые занятия, и мне было наплевать на мой средний балл. Мне не нужно было ничего из этого, чтобы быть гонщиком Nascar, поэтому я даже не пытался. Мой отец знал, как сильно хочу пойти по его стопам, поэтому он предложил мне получить аттестат экстерном и пройти стажировку у его спонсора, изучить, как работает индустрия, научиться строить и чинить двигатели, а самое главное — научиться водить машину. Но я решил остаться в школе.

Он делает паузу, переводя дыхание. Теперь у него так сильно дрожат руки, что и бумага в них тоже дрожит.

— Я остался в средней школе, потому что мне действительно нравилось появляться там каждый день. Любил своих друзей. Любил своих учителей. Мне нравилось чувствовать, что я нахожусь в месте, которое имеет значение, даже если не особенно хотел отдаваться всем своим занятиям. Школа для меня была безопасным местом, где я чувствовал себя как дома, и не хотел ничего пропустить.

— Мой отец умер, когда мне было столько же лет, сколько многим из вас сейчас. Через пять дней после моего семнадцатилетия его протаранил другой автомобиль, и он со скоростью девяносто три мили в час врезался в баррикаду. Он умер мгновенно. Я был там, сидел на трибунах с мамой, как всегда, когда отец участвовал в гонках, и смотрел, как в тот день умер мой герой. Это был... официально, — говорит он срывающимся голосом, — худший день в моей жизни.

— Через неделю я вернулся в школу и был совершенно разбит. Не мог дышать. Не мог функционировать. Я был зомби, шатающемся в течение дня, война бушевала внутри меня, потому что теперь ненавидел то, что поглотило всю мою жизнь. Я больше не хотел быть гонщиком Nascar. Не знал, кем или чем хочу быть. Все, чего хотел — это чтобы мой отец вернулся.

— Горе было для меня долгой и одинокой дорогой. Я не хотел, чтобы меня утешали. Не хотел чувствовать себя лучше, потому что, почувствовав себя лучше, я почему-то думал, что тогда мне будет все равно, и это... — директор Дархауэр накрывает глаза тыльной стороной ладони, и мое горло начинает болеть. — Я не хотел этого делать. В конце концов, когда горе стало слишком сильным, оно почти окончательно сломило меня, и я обратился за помощью к своим друзьям и учителям в школе. Они меня утешали. Они удержали меня. Они спасли меня. Именно тогда я и решил преподавать. Чтобы помочь продолжить наследие поддержки и заботы, которые были проявлены ко мне в то время, когда я в этом нуждался.

— Две недели назад один из учеников этой школы, один из моих учеников, совершил нечто ужасное. Люди были ранены. Жизни... были... — он стискивает челюсти, его ноздри раздуваются. — Отняты, — бросает он. — Многие из вас потеряли друзей. Многие из вас чувствуют то же самое, что и я после того, как потерял своего отца, искалеченными горем и одинокими... и сейчас стою перед вами... смиренно извиняясь перед каждым из вас. Мир так сильно изменился с тех пор, как я учился в школе, но это не оправдание. Это была моя ответственность — обеспечить, чтобы эта школа была безопасным местом для вас, чтобы приходить сюда каждый день, и... две недели назад я подвел вас. Эта трагедия никогда не должна была случиться. Это следовало предотвратить задолго до того, как кто-либо из моих учеников почувствовал необходимость причинить вред другим. То, что он сделал, было неправильно. Нет никакого оправдания... никогда... тому насилию, которое мы здесь пережили. Но я стал самонадеянным. Мое зрение сузилось за годы рутины и ритуалов, и я не ожидал ничего подобного. И я глубоко и глубоко сожалею об этом.

— Сегодня мы возвращаемся в Роли Хай с тяжелым и разбитым сердцем, но, пожалуйста, знайте... я никогда больше не позволю, чтобы что-то подобное случилось с нашей общиной. Обещаю держать вас в безопасности. Я обещаю сделать все лучше. А теперь давай пойдем и... поможем друг другу вспомнить, как дышать снова.

Никогда еще я так не нервничала. Алекс бывал в этом доме и раньше, но никогда при таких обстоятельствах. Никогда в качестве парня, с которым я встречаюсь. Никогда как мой официальный бойфренд. Боже, до сих пор так странно думать о нем в таких терминах. Я чувствую себя глупо. По-детски. Незрело. Алекса недавно подстрелили и он чуть не умер. Мне кажется, что теперь у него должен быть более весомый титул.

— Сильвер! Ты не помнишь, куда мы положили тот фотоальбом с той единственной фотографией? Ну, знаешь, той, где ты прячешься за диваном и гадишь себе в подгузник?

Папе это очень нравится.

В свою очередь я узнала, что можно любить родителей, но также и хотеть, чтобы они корчились от боли. Ничего серьезного. Сломанный палец был бы очень кстати. Или неожиданная операция на корневом канале.

Я чуть не спотыкаюсь о собственные ноги, торопясь спуститься по лестнице в столовую. Мама накрыла стол со всеми причудливыми столовыми приборами и посудой, шесть мест расставлены вокруг массивного, обеденного стола, который используется только по праздникам и для особых случаев. Я разинула рот от изумления и сложила руки как раз в тот момент, когда папа вошел в комнату.

— Что это за чертовщина? — требовательно спрашиваю.

Папа откусывает кусочек яблока.

— Твоя мать сошла с ума.

— Мы же не католики. Правда? Почему это выглядит так, будто Папа Римский придет на обед?

— Мы отклонились от праведного пути, — подтверждает отец. — Но для справки. Недавно я снова начал молиться. Как ни странно, моя возрожденная вера совпала с той ночью, когда ты попросила провести ночь с парнем, который выглядит как нечто из «Сынов Анархии» (прим.пер. Sons of Anarchy — американский телевизионный сериал в жанре криминальной драмы).

— Папа. Пожалуйста, замолчи.

Он держит руки в воздухе, все еще размахивая наполовину съеденным яблоком.

— Все, что я хочу сказать, это то, что стал еще более седым, чем раньше. Если начну хвататься за грудь за обедом и падать в тарелку, уткнувшись лицом в свой бефстроганов, то это потому, что симулирую собственную смерть и не могу жить с сознанием того, что я фактически дал этому маленькому панку разрешение осквернить тебя.

— Папа! О мой Боже. Нет! Никогда больше не открывай свой рот. Особенно в присутствии Алекса.

Он смеется, как злой монстр, которым и является, когда поворачивается и направляется на кухню. Следующие полчаса я беспокойно расхаживаю взад-вперед по коридору, теребя ноготь большого пальца зубами и пытаясь придумать достойный предлог, чтобы отменить весь ужин. Придумываю множество веских причин, но каждый раз, когда достаю свой мобильный, чтобы написать Алексу, то понимаю, как глупо себя веду, и отговариваю от этого.

Ровно в шесть тридцать раздается звонок в дверь. Я как раз в это время бьюсь головой о дверь своей спальни, так что Макс оказывается там раньше меня, визжа во всю глотку, как банши.

— АЛЕЕЕЕЕКСС! ЭТО АЛЕКС!

Я шиплю каждое темное, злобное ругательство, которое только могу придумать, пока мчусь вниз по лестнице, чтобы добраться до двери прежде, чем Макс успеет сказать что-нибудь, что смутит или унизит меня. Однако когда прихожу, Алекс стоит, положив свои татуированные руки на плечи очень бледного мальчика, с широко раскрытыми глазами, и представляет его моему брату.

— Бену тоже одиннадцать. Вы, ребята, учитесь в аналогичном классе, — говорит Алекс. Он смотрит на меня снизу вверх, и мое сердце замирает в груди.

Святой гребаный Христос на байке.

На нем черная рубашка на пуговицах, верхняя расстегнута, она сшита на заказ и сидит на нем идеально. Я чуть не падаю в обморок при виде его закатанных рукавов — что, черт возьми, такое в закатанных рукавах? Честное слово…

Черные джинсы совершенно новые, без обычных разрезов, а кроссовки выглядят так, будто он потратил значительное количество времени, скребя их зубной щеткой. На них нет ни пятнышка грязи. Алекс насмешливо ухмыляется мне, прикусывая нижнюю губу. Он умолял меня не делать этого в первую ночь, которую мы провели в хижине, потому что это сводило его с ума. Интересно, осознает ли он, что это действие оказывает точно такой же эффект на меня?

— Сильвер, это мой брат Бен. Бен, это Сильвер, — говорит он. В его голосе слышится осторожная нотка. Обычно он такой самоуверенный и непоколебимый, но сейчас явно нервничает. Это просто восхитительно.

Я протягиваю руку маленькому мальчику, у меня перехватывает дыхание, когда смотрю на него как следует, прямо в лицо, и нахожу маленькую, робкую версию Алекса, смотрящую на меня снизу вверх. Очертания его лица, скулы, прямой нос, даже его подбородок выглядит точно так же, как у Алекса, и на секунду я опешила.

Алекс был бы очень похож на Бена, когда ему было шесть лет. Когда он вошел в дом и увидел свою мать, лежащую на полу в луже собственной крови. Вот только Алекс был еще меньше, на пять лет моложе, и от мысленного образа, который возникает в моем сознании, мне хочется разрыдаться.

Он не просто похож на Алекса. Они оба так похожи на нее.

Вместо этого я шепчу приветствие, а Бен неуверенно берет мою руку и пожимает ее.

— Я так рада познакомиться с тобой, Бен.

— Я тоже рад познакомиться, — бормочет он в ответ. Когда я отпускаю его руку, он просовывает ее под другую, прижимая к своему телу, как будто защищаясь. Он смотрит на Алекса большими карими глазами, широко раскрытыми и неуверенными, и брат кивает, улыбаясь ему сверху вниз.

— Да ладно тебе, парень. Это всего лишь ужин. Хорошо? Сильвер сказала мне, что Макс любит играть в Halo. Это правда, Макс?

Брат никогда в жизни не был застенчивым. Он с энтузиазмом кивает, хватая Бена за рукав его супер элегантной синей рубашки на пуговицах.

— У меня есть своя комната для игр. Там есть сорокадвухдюймовый экран. Папа взял его, чтобы смотреть бейсбол, но теперь он в основном мой. У тебя есть Red Dead Redemption? Я получил его на прошлой неделе, но мне не разрешают играть, пока не закончу Halo. В какую школу ты ходишь? — Он болтает всю дорогу по коридору, ведя Бена в игровую комнату.

Алекс прислоняется к дверному косяку и, засунув руки в карманы, смотрит им вслед.

— С ним все будет в порядке, как только он получит немного сахара, — говорит он.

— Ну, там, внизу, этого полно. У Макса есть несколько тайников с мармеладными медвежатами, спрятанными в шкафах, о которых, как он думает, мама не знает. — Я отступаю назад, освобождая ему место, чтобы пройти мимо меня. — Ты зайдешь?

— Ну, не знаю. Я привез ребенка в качестве живого щита, чтобы использовать против твоего отца, но ты только что обезоружила меня, мне интересно, безопасно ли это…

— У меня отличный слух! — мой отец кричит из кухни. — Ты облажался.

Вздрагиваю и крепко зажмуриваюсь.

— Он будет невыносим весь вечер, — признаю я. — Просто не обращай внимания, и все будет хорошо.

— Эй, Алекс? Есть идеи, каков цианид на вкус? — Кричит папа.

Алекс сердито смотрит мне через плечо.

— Он что, серьезно?

Я стараюсь не смеяться, но в конце концов сдаюсь. Если не буду смеяться, то буду плакать.

— Если он спросит, то, наверное, лучше будет сказать ему, что ты спал на диване, когда я приходила тогда к тебе ночью. Просто... веди себя естественно.

— Никто и никогда не ведет себя естественно, когда им велят вести себя естественно — отстреливает Алекс. Однако, он все же входит в дом, по сути, решая свою судьбу. Обнимает меня и украдкой целует. Я краснею и немного задыхаюсь, когда он отпускает меня, прижимая палец к моим губам, делая вид, что успокаивает меня.

Делаю вид, что в ответ кусаю этот палец.

— Я рада, что Джеки разрешила тебе взять с собой Бена.

— Да. Ну, она вообще-то нормально себя вела со мной в последнее время. Думаю, что это шокирует. Она все же настояла на том, чтобы забрать его отсюда, но он со мной до половины девятого.

— А после этого?

Алекс пожимает плечами.

— Я в твоем полном распоряжении, можешь использовать меня так, как ты считаешь нужным.

Мой пульс учащается, когда смотрю ему в глаза, готовясь к тому, что я хочу сказать дальше. Он, конечно, понятия не имел, но у меня есть кое-какие планы на вечер, и это будет настоящая пытка. Я в панике, моя тревога зашкаливает, моя ...

Алекс обхватывает мое лицо ладонями и глубоко хмурится.

— Эй. Эй, что такое? Что случилось?

Он так чертовски настроен на меня. Почти уверена, что мое выражение лица все еще под контролем, но он может сказать, что я чертовски волнуюсь.

— Я... я хочу поговорить с ними. О том... что случилось на вечеринке у Леона. Сегодня вечером.

Глаза Алекса округляются.

— О.

— И... — Господи Иисусе, как же это тяжело. — Мне бы хотелось…

— Ты хочешь, чтобы я остался с тобой. Ты хочешь, чтобы я был там, — тихо говорит он.

— Да. Мне очень жаль, я знаю, что прошу слишком многого. Это определенно не будет весело, но...

Он обрывает меня своим ртом. Поцелуй легкий и нежный, предназначенный для того, чтобы уверить и успокоить. Притянув меня, он прижимает меня к себе, и внезапно я оказываюсь в безопасности его объятий. Убрав прядь волос мне за ухо, он прижимается лбом к моему лбу, его взгляд яростен и тверд.

— Сильвер, тебе незачем спрашивать. Я всегда буду там, где тебе нужно. Буду сидеть рядом с тобой. Буду держать тебя за руку. Вытащу тебя отсюда и украду, если ты этого захочешь. Никуда не собираюсь уходить.

Я так много пережила за последнее время, но даже не плакала. Дни, когда сидела в кресле рядом с больничной койкой Алекса, не спала, не ела, каждую секунду надеясь и молясь, чтобы с ним все было в порядке, были самыми худшими днями моей жизни, но я была полна решимости быть там каждый раз, когда он открывал глаза. Была сильной для него, потому что он нуждался во мне. А теперь он снова нужен мне, и вот он здесь.

— Я люблю тебя, Argento. Не беспокойся. Все будет хорошо. Просто подожди и увидишь.

И я действительно верю ему. Доверяю ему. Я знаю, что он прав. Он всегда прав, потому что он — Алессандро Моретти... и несмотря ни на что, несмотря на кажущиеся непреодолимыми трудности, ему удалось сделать то, что, как я сказала ему, сделать невозможно.

Бунтарь из Роли Хай сумел сбить луну... и теперь нет ничего невозможного.