Синдром счастливой куклы (Тори Ру) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Annotation

Первая любовь ушла в небытие, оставив в сердце только выжженную пустоту. С обещанием жить дальше я плыла по течению, пока он не протянул мне руку. Мы никогда не залечим порезы, не изменим мир и не избавимся от страха, но попробуем найти смысл. Вместе.

История Эльфа из "Дорогого дневника"

Продолжение

В тексте есть: любовь, запретная любовь, поиски смысла

Ограничение: 18+

Синдром счастливой куклы

Синдром счастливой куклы

Тори Ру

3 года спустя

«Привет, цивилизация! Представляю вам очередной отчет о проделанной работе. Не забывайте подписываться на мой канал и ставить лайки! Всех люблю. Итак… Я не употребляю почти год. Что я могу сказать по этому поводу? Ничего хорошего. Головная боль долбит ничуть не меньше, мне все еще очень хреново. И ничто не радует, кроме гипотетической возможности сдохнуть. Но, как вы все знаете, я взял курс на творчество, и оно меня спасет. Просто колпак временно подтекает от «самоизоляции» — серые стены, серый вид за окном. Серое небо, «бесконечный апрель…»

Монотонное бормотание, проникшее в сон, рушит его, мгновенно возвращая меня в реальность — ту самую, серую и опостылевшую. Скриплю зубами, поворачиваюсь на бок и разгибаю затекшую руку, пронзенную миллионами иголок.

Комната погружена в полумрак, лишь захламленный стол в дальнем углу освещает тусклая желтая лампа. Посреди залежей тетрадок, бумаг, пустых сигаретных пачек и фантиков, завернувшись в клетчатый плед, перед ноутбуком сидит Юра и старательно корчит из себя страдальца — рассказывает паре десятков тысяч своих подписчиков о хреновой жизни и нелегкой борьбе с депрессией и зависимостью.

Поднимаюсь с дивана и, сшибая углы, плетусь на кухню — стримы Юры не вызывают у меня восторга.

Тесное пространство, выложенное изнутри заляпанным кафелем, тоже медленно, но верно поглощает хаос.

Видели бы родители, во что я превратила эту с трудом отвоеванную у родственничков квартиру…

Вытряхиваю в ведро бычки из переполненной пепельницы, споласкиваю грязную посуду, наполняю водой эмалированную кастрюлю, зажигаю конфорку под ней и лезу в морозилку.

В заиндевелом нутре обнаруживается последняя пачка пельменей — пищи богов, особенно когда ты потерял работу, а деньги, присланные мамой, быстро закончились.

Возвращаюсь в комнату и нависаю над столом, шурша пачкой с налипшей на целлофан коркой льда.

— Сколько? — спрашиваю одними губами, Юра поднимает чуть расфокусированные глаза и с досадой показывает мне три пальца.

Этот жест означает, что за час его позора и прилюдного унижения нам задонатили триста рублей и в ближайшие дни в наш рацион так и будут входить лишь пельмени из туалетной бумаги, купленные в гипермаркете по красной цене.

Сюрреализм. Даже Юра близок к отчаянию, и у меня из-под ног уплывает обшарпанный пол.

Мотаю головой и шиплю:

— Да нет, ты не понял. Пельменей сколько?

— Как обычно… — откликается он и продолжает, глядя в камеру: — Как обычно, накрывает ощущение полной безысходности. Надеюсь, друзья, меня убьет этот гребаный вирус… «Что с новым альбомом?» А ничего. Релиз планировался в мае, но Федор кинул нас, а на наш клич о поиске нового гитариста-вокалиста никто не откликнулся…

Я снова сваливаю на кухню.

На стене белеет прямоугольник календаря — 27 апреля, понедельник.

Из груди вырывается болезненный прерывистый вздох.

Отправляю пельмени в кипящий ад, щелкаю кнопку на чайнике и сажусь на подоконник. По ту сторону стекла моросит дождь, качаются черные голые деревья и стоят дома, переполненные доведенными до предела людьми.

Мы на всех парах несемся в пропасть…

Сегодня годовщина — три года назад я потеряла любимого человека, а вместе с ним и себя.

Три года я пытаюсь жить, вслепую угадывая направление, борюсь с болью и ищу смысл, но не нахожу.

Прижимаюсь лбом к стеклу и сквозь шум дождя и побулькивание воды в кастрюле прислушиваюсь к монотонной болтовне Юры — единственного живого существа, разделяющего со мной тяготы, горе и радости самоизоляции.

Кто он для меня?

Человек, подваливший на первом занятии в универе и обворожительно улыбнувшийся.

Он уже тогда был популярной в этом городе личностью — вел блог с тысячей подписчиков и являлся лидером группы с веселым названием «Саморезы», отжигавшей на окрестных фестах.

С тех пор мы не разлучались — он таскал меня с собой по всем местным тусам, концертам и впискам, выручал в трудные минуты словом и улыбкой. Он стал моим единственным другом, понимающим с полуслова, знающим обо мне все.

Я тоже знаю его как облупленного. Все, что он заливает восторженным зрителям на стриме — ложь и позерство.

У него никогда не было проблем с наркотой и не было депрессии — этот чел ценит жизнь и умеет радоваться ей. Как и все, чувствует пустоту и безысходность неотвратимо надвигающегося на нас будущего, но верит в лучшее — верит, как одержимый.

Однако повседневность породила моду на декаданс, шизу и саморазрушение, и Юра держит нос по ветру — в очередной раз делится несуществующим опытом и философствует, и некоторые заблудшие души воспринимают его слова как истину в последней инстанции. Аудитория верит ему и жаждет продолжения.

Ангельская утонченная внешность Юры никак не вяжется со словесным поносом, вырывающимся из его рта, и этот диссонанс исправно притягивает к его каналу внимание озабоченных личностей обоих полов, верных последователей, психов и оголтелых хейтеров. Но сейчас мы выживаем только благодаря им.

Потому что бизнес отца рухнул, дистанционное обучение учеников лишило маму большей части зарплаты, а я осталась в чужом городе без единственной подработки — мою уютную кофейню закрыли на карантин.

Хорошо, что в прошлом году, забив на нытье родных, мы с Юрой расписались.

Хорошо, что он ошивается здесь — тратя мой шампунь на свое роскошное каре, покрывая ногти моим черным лаком, умучивая мой ноутбук и растягивая мои свитера и толстовки широкими плечами.

Однажды он охарактеризовал нас как пару, женатую сорок лет, — и вместе тошно, и врозь — невозможно. Он прав — без него я и шага ступить не могу. Не хочу. Не получается.

Пусть он не понимает, каково это — блуждать по воздуху и вытягивать себя за волосы из пучины дурных мыслей, но у него есть крайне полезный скилл — умение заражать окружающих оптимизмом и принимать решения за других, и я завишу от этого.

Из мутной глубины памяти всплывает пристальный взгляд цвета моря, руки трясутся, но я умею подавлять крик боли и тошноту.

«Хватит, Баг. Я же обещала тебе держаться… и держусь. Как могу».

Лопаю эти чертовы пельмени, задыхаюсь взаперти и не прикасаюсь к лезвиям, несмотря на то что они способны вернуть чувства и краски. Иногда напиваюсь до рвоты и отключки. Иногда забываюсь и ржу в голос над тупыми мемами и шутками многочисленных приятелей Юры.

«Я мечтаю последовать за тобой, но изыскиваю возможности не делать этого. Только благодаря Юрке я все еще здесь и держу слово. Я тоже в аду, как и ты».

Шаркая полосатыми махровыми носками по доскам паркета, на кухню в коконе пледа вплывает Юра. Скептически косится на плиту, с ногами залезает на табурет и загадочно глядит сквозь меня. Его тонкие губы трогает ухмылка.

— Что? Полное фиаско? — интересуюсь, поспешно утирая сопли, и покидаю подоконник.

Ставлю на стол кастрюлю, занимаю стул напротив и, вооружившись вилкой, принимаюсь за еду. Не припоминаю, чтобы сегодня я ела.

Юра выдерживает многозначительную паузу — с видом аристократа закуривает, стряхивает пепел на прозрачное донышко и наконец колется:

— Да не то чтобы… Пять штук! Так что живем!

Я давлюсь и удивленно пялюсь на одухотворенное лицо своего товарища по несчастьям, и он, затянувшись и выдохнув, поясняет:

— Чувак с ником Филин задонатил. И сказал, что может заменить Федора. Я тут же бросился пробивать о нем инфу… Оказывается, с недавних пор он живет на вписке у Светы. В общем, сейчас попробую связаться с ним в личке. Какой-никакой, а все же шанс… Чем черт не шутит.

Юра пускается в многословные рассуждения о внезапно замаячивших перспективах, обжигается и дует на пельмень, насаженный на вилку, а я киваю.

— Да уж. Вам сейчас может помочь только чудо…

Я не люблю все, что связано с репетициями и выступлениями, но это, похоже, моя карма.

Судьба в очередной раз прикололась, волшебным образом исполнив мою мечту — почти сразу после переезда в этот город Юра познакомил меня со своими друзьями — фриками и большими оригиналами, — и те приняли меня как родную.

Я оказалась в кругу себе подобных и с тех пор ни дня не оставалась в одиночестве. Компания прониклась ко мне стойким уважением (возможно, виной тому протекция Юры — звезды местного пошиба. Или мой тяжелый взгляд. Или выходки, на которые я бываю способна в подпитии. Или же они просто хорошие душевные ребята…)

Еще в старших классах школы Юра промыл им мозги и заразил идеей, что их банда «Саморезы» прославится далеко за пределами страны — надо только чуть-чуть потерпеть.

Но я уверена — увлечение не принесет ребятам широкой известности. Потому что в группе, которая пилит «местечковый суицид-панк», слишком много позеров. И лидер — позер.

— Еще неизвестно, когда вы все это провернете… Может, мы вообще до смерти просидим взаперти! — перебиваю я, устав от неосуществимых прожектов Юры и его громкого чавканья. — Мне нужна твоя помощь, Юр. Пожалуйста, перекрась мне башку в голубой. Запарило все, хочу разнообразия.

Юра затыкается, переводит взгляд на календарь за моей спиной и тушит окурок о мутный хрусталь пепельницы.

— Блин… — Его лицо перекашивает нервная улыбочка: — Вот я тормоз! Не вопрос. Тащи краску!

— Спасибо! Ты мой герой! — искренне смеюсь я. Для полной гармонии со своими тараканами мне нужно всего лишь соблюсти тупой ритуал и в годовщину смерти любимого парня ненадолго превратиться в Эльфа.

***

Снаружи завывает ветер, дождь барабанит по стеклам, оцинкованным подоконникам и крышам. За стенкой разгорается соседский скандал, ревут испуганные дети.

Отключаю перегревшийся телефон, бросаю его на пол и стараюсь сконцентрироваться на спокойном размеренном дыхании Юры на соседней подушке.

От громких причитаний ломит ухо — мама битый час ныла в трубку, что у нее болит душа и нет доверия к Юре… Что она не может больше терпеть папу двадцать четыре на семь, и, наверное, пора разводиться… А еще — что я должна приехать летом, потому что неприлично долго не появлялась дома. Иначе они навестят меня сами, как только отменят ограничения.

Втайне надеюсь, что их никогда не отменят — тогда мне не придется умолять Юру изображать влюбленного мужа и скрывать забитую татуировками руку — мама еще не видела черепа, розы и надпись «Error» на костяшках пальцев.

Я до сих пор не решаюсь вернуться в родной город и многое утаиваю от родителей — прячу шрамы под тату, тату — под длинными рукавами, неудачи — за улыбками, боль — за громким хохотом. Не хочу разочаровывать их. Не хочу их видеть и слышать.

Накрываюсь с головой одеялом, но вереницы навязчивых мыслей цепью смыкаются вокруг шеи и перекрывают кислород.

Три года назад они не поняли, какая со мной стряслась беда. Они предпочли не заметить.

Потолок разверзается, и меня опутывают щупальца безысходного ужаса. Три года… Прошло три года.

Я уже не ребенок, а дети, рожденные тогда, уже посещают детский сад.

Сейчас все слушают рэп, носят еще более уродливые вещи и снимают тупые ролики для Тик Тока.

А еще за три года случилось множество бессонных ночей, холодных рассветов, мутных закатов и ничего не значащих встреч. Сотни неумелых, но искренних стихов. Десятки новых порезов — робких, постыдных, саднящих. Миллионы ударов сердца, вдохов и выдохов в пустоту.

Мое нынешнее окружение — вечные подростки, ощущающие себя стариками.

Ты бы здорово вписался в их общество, Баг. Ты бы стал здесь звездой, и мы бы продолжили падать. Вместе.

Теперь я в полной мере осознаю, кем являюсь и кем кажусь, и очень хочу стать лучше. Только не представляю как.

Слезы обжигают глаза, удушье сменяется беззвучной истерикой.

Зачем я пообещала тебе то, что заведомо не смогу исполнить?

Я не стала достойным человеком. Не стала добрее, милосерднее и мудрее. Не стала счастливее. Я все еще ненавижу себя и продолжаю разрушать свое тело — напоказ, под всеобщее одобрение.

И бедная мама устала убеждать знакомых, наткнувшихся на мои странички в соцсетях, что сбритые виски, пирсинг и партаки — лишь дань моде и способ самовыражения.

На самом деле все это — следы бесчисленных бесполезных попыток разбудить себя.

Три гребаных года свободного падения… Я больше так не могу.

«Дай мне знак. Помоги выбраться. Помоги сдержать слово…» — шепчу в темноту и мучительно вслушиваюсь в звуки неспокойной ночи. Меня колотит.

Ничего не происходит. Никто из ныне живущих не способен дать ответы на мои вопросы. Никому не под силу меня понять.

Выпутываюсь из одеяла, водружаю на нос очки и, стараясь не разбудить Юру, крадусь к заваленному макулатурой столу. Отсоединяю микрофон и камеру, нашариваю мышь и с ноутбуком наперевес выхожу из комнаты.

Я боюсь воспоминаний и стараюсь не ворошить их.

Но сегодня, двадцать седьмого апреля, блок в сознании сломался и душа снова наполнилась болью, от которой сводит грудную клетку, тошнит, знобит, и невозможно дышать.

Я — эксперт в боли, чертов гуру — разбираюсь в ее разновидностях и стадиях, знаю, чего от нее ожидать и как направлять. И как контролировать.

В меня вмонтирована шкала, согласно которой «ноль» — это состояние овоща, амебы или камня — того, кто не обладает эмоциями. «Пятерку» можно легко свести к «двум», если вовремя отвлечься — поговорить с Юрой или сожрать шоколадку. Но иногда боль достигает пика и переваливает за «десятку». Когда «десять», я… просто…

Включаю тусклый свет, занимаю любимую табуретку Юры и раскрываю ноут. Нахожу сайт, где зависают всякие извращенцы — в том числе Юра и большая часть его братии, читаю шапки с темами чатов и битый час забиваю голову шок-контентом — меня уже ничто не трогает и не пугает.

Какой-то шизоид в очередном треде про тлен разглагольствует об одиночестве, боли и намерении умереть, но сочувствия не находит — его оскорбляют и подначивают, обзывают позером, желают счастливого пути и земли стекловатой.

Мне жаль придурка. Скорее всего, получив порцию мата, он выйдет из чата и пойдет спать, однако не исключен и другой вариант.

Иногда люди действительно шагают с крыши.

Однажды я струсила и позорно слилась. Не поняла. Не почувствовала. Не протянула руку…

С тех пор меня одолевает желание кого-то спасти. Возможно, только так я смогу выбраться из затяжной депрессии и найти смысл. А пока я открываю поле для диалога и вбиваю тупой корявый текст:

«Не гнобите человека, вы не знаете его раскладов. А если он реально пришел за помощью? Иногда бывает так хреново, что ты готов орать об этом. А тебя никто не слышит».

Потоки яда, дерьма и дизлайков тут же обрушиваются на мое сообщение, но я не реагирую — главное, несчастный нытик увидел слова поддержки.

К чату присоединяется собеседник с ником Оwl и оставляет под моим постом комментарий:

«Полностью согласен, чувак. Народ тут злой, а ведь над этой темой неуместно рофлить. В диапазоне хреновости от «нуля» до «десятки» у каждого из нас может случиться «десять», и это полный пи*дец. По себе знаю: в таком состоянии ты ничего вокруг не видишь и не понимаешь, и вряд ли придешь сюда чисто порисоваться».

— Что? — бубню я и, прищурившись, перечитываю послание. Рука тянется к пачке Юриных сигарет, но та оказывается пустой.

Мой самый близкий человек Юра крутит пальцем у виска каждый раз, когда я пытаюсь донести до него свои теории. Он не любит копаться в себе, раздражается и утверждает, что все беды отдельного человека происходят от «большого ума». Именно поэтому он так устает на своих стримах и сразу после них ложится спать.

Я взяла на вооружение его советы и давно не жду ни от кого понимания, но сейчас душа под ребрами холодеет, словно ее окунули в крутой кипяток.

Если странные сообщения — не привет от давно умершего парня, то что же это?

«Сколько у тебя в данный момент?» — быстро набираю я и нажимаю на «enter», судорожно заправляю за уши голубые патлы и жду. Я явилась свидетелем чуда и страстно желаю убедиться, что мне не привиделось.

«Восемь, — прилетает ответ от Оwl. — А у тебя?»

Я прислушиваюсь к себе и признаюсь:

«Примерно столько же. Но «восемь» — не «десять», так что держись, чувак. Найди меня, если хочешь обсудить это».

«Валите в приват, педики», — сердечно советует кто-то, и тут же в правом нижнем углу экрана мелькает предложение дружбы и новое сообщение:

«Спасибо за участие. Все нормально. Я заточен на мысли о смерти, но не саму смерть. Может, у тебя тот же диагноз?»

Сердце сжимается, как котенок под теплой ладонью, в глазах темнеет.

Родственная душа…

Выжженная земля.

В моей жизни давно нет места чудесам.

Никогда больше.

Захлопываю ноутбук и хрипло вздыхаю. Руки дрожат, веки жгут слезы.

Протираю очки, хрустя суставами, поднимаюсь и вздрагиваю — в проеме, щурясь от тусклого света, стоит заспанный Юра.

— Ты опять притворяешься битардом? — Он смахивает с лица густые спутанные волосы и загадочно хлопает ресницами, длине которых позавидовала бы любая девчонка. — Там сейчас одни неадекваты. Лучше пойдем гулять.

— Юрочка, ты бредишь? Полчетвертого утра. Самоизоляция. Нас оштрафуют, как только мы выйдем во двор…

— Пошли на крышу, есть повод. Дождь закончился, курсачи сданы, в холодильнике есть пивас!

Я готова наброситься на Юру, обнять и расцеловать, и растревоженное сердце трепещет.

После истерик меня всегда накрывает эйфория и вселенская любовь. Чтобы словить их, мне не нужен допинг.

Мы влезаем в черные бесформенные куртки и по заплеванным ступеням пробираемся к чердаку. В пакете гремят бутылки.

Юра налегает плечом на рассохшуюся дверь, выбирается на волю и, задыхаясь от порыва апрельского ветра, отступает назад. Тут же ледяную пощечину ловлю и я.

Свежий воздух разворачивает легкие, бьет по закоротившим мозгам, проясняет зрение.

На крыше мерзко и холодно, пахнет весной — талой водой, гарью, тревогой и безысходностью.

Фонари в городе давно ослепли, но на востоке бледнеет полоса рассвета. На ее фоне проступают очертания домов, сплетения ветвей и линии проводов.

Мы садимся на кем-то сто лет назад принесенные старые школьные стулья и, прижимаясь друг к другу, молча пьем.

Я не люблю крыши — слишком велик соблазн последовать за тем, кого больше нет, но смирно сижу и не двигаюсь с места.

— Эль, я понимаю — тебе плохо… — Юра кашляет в кулак и ставит пустую бутылку возле ржавой ножки. — Но памятная дата прошла, пора снимать траур. Не зацикливайся, камон! Мне не очень хочется отскребать тебя от асфальта… И, в случае чего, помни: я… буду страдать.

— Договорились. — Я морщусь и стискиваю гладкое стеклянное горлышко. — А теперь давай сменим тему.

— Кстати, этот Филин появился тут перед самым карантином. — Юра охотно отзывается на просьбу. — Шизик какой-то. На вопрос, почему хочет поиграть с нами, ответил, что любит наши песни и ему близки мои взгляды, но поставил условие. Пришлось пообещать помощь в записи и его трека. Ты пойдешь со мной на встречу, в случае чего?

— С радостью. Если нам когда-нибудь разрешат выйти из дома. — Мне реально интересно, что за псих избавил нас с Юрой от голодной смерти и согласился спасти от забвения полураспавшуюся группу, погрязшую в разборках и пьянках, но я уверена, что дело не зайдет дальше разговоров.

Малиновый диск нового солнца показывается из-за края земли и по дуге устремляется вверх.

От холода щиплет нос, пальцы ног окоченели. Пиво закончилось.

Все вокруг качается и плывет.

Я пьяна. Жизнь пуста.

— Надо думать о хорошем… — Юра, невероятно похожий на ангела, улыбается и смотрит сквозь меня — столь чудесный эффект создают три выпитых пива и легкая экзотропия, недолеченная им в детстве, но я все равно подпадаю под гипноз.

Он наклоняется ближе.

Мы долго сосемся, но это все равно что сосать замороженный подтаявший гриб — его губы холодные, скользкие и не вызывают никаких эмоций.

Я никогда ничего к нему не почувствую.

Сломана и потеряна половина деталей.

Иногда я представляю себя героиней книги. Хреновой книги, в которой герои не развиваются, не испытывают катарсис и не выходят к свету. Ты бы не удивился, если бы мы…