Сирота с Манхэттена

Моему другу Филиппу Поре-Кюрреру…

Мой друг, помнишь ли, как однажды в Нью-Йорке,

за вкусной едой, мы с увлечением говорили об этом

огромном и таком прекрасном городе огней –

о его прошлом, его «темной» стороне

и его интригах? Мы много смеялись,

обменивались мыслями и эмоциями…

В память об этих незабываемых моментах

я с огромным удовольствием посвящаю тебе эту книгу.

К читателю

Однажды летним вечером, когда с Бруклинского моста я наблюдала, как загораются мириады огней огромного города, меня вдруг осенило: а почему бы не написать роман, основанный на реальной истории, с ее накалом страстей и запутанной интригой, тем более что некоторые события произошли здесь, в Нью-Йорке? Отправной точкой станет участь, зачастую трагическая, многочисленных сирот, оказавшихся в Новом Свете в беспощадную эпоху массовой эмиграции конца XIX - начала XX века.

Позднее, прогуливаясь по утрам в Сентрал-парке, я укрепилась в своем намерении. Я смотрела на скамейку - и представляла на ней маленькую спящую девочку. Потерянное дитя, на которое, кажется, обрушились все беды мира…

По возвращении во Францию я сразу же взялась за перо. Началась моя история в старинном, окруженном виноградниками замке в Шаранте, где и появилась на свет малышка Элизабет. За ее непростой судьбой, отмеченной событиями, еще долго напоминавшими о себе в необъяснимых кошмарах, от которых она, уже девушка, просыпалась в холодном поту, я и предлагаю вам проследить. Но забегать вперед не хочу: вы всё узнаете в свое время.

Надеюсь, роман вам понравится, как и наше совместное путешествие в прошлое, из Франции - в чарующий Нью-Йорк, который я так люблю и где мне так хорошо. Уникальная атмосфера Нью-Йорка и вдохновила меня на эту историю, где гремят сердечные и душевные грозы.

Желаю вам приятного чтения.

С наилучшими пожеланиями,

1 Разлад в семье

Замок Гервиль, пятница, 15 октября 1886 года

- Нет, нет и нет! Я категорически против того, чтобы вы уезжали. Это чистейшей воды сумасшествие! - вскричал Гуго Ларош, с такой силой ударяя кулаком по столу, что зазвенели хрустальные бокалы.

На это возмущенное заявление небеса ответили громовым раскатом.

Гроза началась полчаса назад и теперь бушевала вовсю. За оконными стеклами, содрогающимися от каждого громыхания, на фоне серого, свинцового оттенка неба то и дело мелькали длинные белесые зигзаги молний.

- Пусть твой муженек отправляется за три моря, если ему так хочется, но ты, Катрин, ты должна остаться во Франции, на родной земле! - продолжал хозяин дома.

- Папа, я пойду за Гийомом на край света, если потребуется, и криком ты ничего не добьешься. Решения мы не изменим.

Положив руку на свой округлившийся живот, молодая женщина улыбнулась отцу - спокойно, даже слегка иронично. Потом окинула тревожным взглядом столетние дубы. Порывистый ветер срывал с них порыжевшую листву, и она кружилась в безумном танце.

Дитя в ее чреве шевельнулось, словно эта апокалиптическая картинка нарушила и его покой.

- Не бойся, моя принцесса! Здесь с нами ничего плохого не случится, - сказала она своей шестилетней дочке, сидящей рядом.

Жером, дворецкий, положил девочке на стул подушку - чтобы ей было удобнее сидеть за общим столом. Она отвлеклась от десерта - пирога с заварным кремом и меренгой - и теперь широко открытыми от ужаса глазенками смотрела на мать.

Катрин взяла ее к себе на колени, обняла, приласкала, шепча на ушко слова утешения.

- Она уже большая! - одернула дочь Адела Ларош. - Если будешь так с ней сюсюкать, девочка вырастет мямлей.

- Элизабет боится, мам. Я знаю ее лучше, чем ты. Ей всегда страшно в грозу, да и папа повысил голос…

- У меня есть на то причины! - отрезал тот.

Гуго Ларош был невысок и худощав, с энергичным лицом. Будучи богатым землевладельцем, хозяином прекрасных виноградников, он гордился своим социальным статусом и привык распоряжаться всем и вся.

- И мне было отчего разозлиться! - воскликнул он. - Я так радовался, что вы с нами сегодня ужинаете, и вдруг услышать такое! Вы только и думаете, как бы всадить мне нож в спину!

Гуго наставил обвиняющий перст на зятя.

- Гийом, вы переходите все границы, - сказал он. - Ради счастья Катрин я на все закрыл глаза, хотя и считаю ваш брак мезальянсом, но теперь чаша моего терпения переполнена! Вы увлекаете мою единственную дочь в опасную и никому не нужную авантюру. Америка, Нью-Йорк! Думаете, им своих заурядных плотников мало?

Сидящая у матери на коленях Элизабет во все глаза смотрела на деда. Он сейчас был похож на сказочного людоеда, про которого ей читали родители, или даже на дьявола - она слышала от одной старухи в деревне, что он уносит непослушных детей.

У владельца замка не было ни рогов, ни раздвоенных копыт, но девочке казалось, что вокруг его головы сероватая дымка, как если бы он плевался дымом.

- Не бойся, дедушка просто сердится, - шепнула Катрин, еще крепче прижимая к себе дочурку.

Тут уже и Гийом Дюкен заметил, что дочь перепугана, и возмутился.

- Давайте отложим этот разговор, мсье, - тем не менее, спокойным тоном сказал он. - Продолжим, когда Элизабет будет в кровати. Ей ни к чему слушать, как мы ссоримся.

Тридцати трех лет от роду, член Тайного союза подмастерьев Франции, он невозмутимо смотрел на тестя.

- Поймите, вы злитесь совершенно напрасно. Ничто не помешает нам уехать. Через четыре дня мы сядем на теплоход «Шампань» в Гавре. И было бы лучше, если бы мы расстались по-доброму.

- Я согласна с Гийомом, папа, - подхватила Катрин. - Пожалуйста, пусть у нас останутся хорошие воспоминания друг о друге!

Для молодых супругов сцена, развернувшаяся в просторной столовой, не стала неожиданностью. Гуго Ларош, поджав губы, окинул любящим взглядом свою единственную дочь. Какая же она красавица! Молочно-белая кожа красиво сочетается со светлыми волосами, черты лица тонкие и гармоничные. Катрин скоро исполнится двадцать девять, и ее прекрасные зеленые глаза светятся отвагой и решимостью…

С горечью отчаяния он в тысячный раз спросил себя, как и почему так вышло, что его дочь влюбилась в Гийома - смуглого, черноволосого и сероглазого.

«Третий сын мельника! - думал он. - Я всегда мечтал о зяте, который после меня сможет управлять поместьем, а получил неотесаного мужлана!»

У него уже была наготове новая гневная тирада, когда над головами снова загрохотало, да так протяжно и раскатисто, что все замерли. Дождь пошел с удвоенной силой. Адела Ларош перекрестилась, стараясь сохранить безмятежное выражение лица.

- Ну и вечер! - посетовала она. - Не удивительно, что мы все разнервничались. И все-таки отец прав: это полнейшее безумие. Подумай о дочке, Катрин, обо всех неприятностях долгого плаванья! Качка, морская болезнь, плохое питание, теснота, неизбежные приступы тошноты! Я полагаю, вы едете третьим классом?

- На борту мы пробудем дней десять, - уточнила Катрин. - Беременность не доставляет мне ни малейших хлопот, я уже на седьмом месяце. Мне очень жаль вас расстраивать… Поэтому и новость мы вам сообщили в последний момент - чтобы избежать многодневных споров и упреков. Мы уже продали всю мебель и принадлежавший мне участок земли - чтобы заплатить за билеты.

- В Нью-Йорке нас ждут, - сообщил Гийом. - Мой друг, тоже из Союза подмастерьев, пообещал мне работу на строительстве дома на 23-й улице. Умелые плотники им нужны.

- Глупость несусветная, мой бедный Дюкен! Да у них наверняка полно своих, местных! - не сдержался Гуго Ларош.

С этими словами он воздел руки к небу. И тут же - новый раскат грома, сопровождаемый угрожающими потрескиваниями! Маленькая Элизабет решила, что это дедушка его вызвал, когда взмахнул руками. У нее появилось острое предчувствие близкой беды, но откуда она придет, девочка сказать не могла.

- Мне очень страшно, мамочка! - с трудом пролепетала она.

- Не надо бояться, милая. Как я уже говорила, тут нам ничто не угрожает, - шепотом отозвалась Катрин, с безмерной нежностью целуя ребенка в лоб.

Гийом сидел с мрачным видом. «Мой бедный Дюкен» в устах тестя прозвучало как оскорбление. Если бы можно было, они с женой и дочкой уехали бы тут же! Но дьявольскому танцу молний за мокрыми окнами все не было конца.

- Посреди океана будет еще хуже, - не преминула заметить Адела Ларош, вытирая губы уголком белоснежной столовой салфетки.

В коридоре возник мужской силуэт. Это был дворецкий, внимательно следивший за ходом вечерней трапезы.

- Можете убирать со стола, Жером, - распорядилась хозяйка дома. - Катрин, я вот что предлагаю: оставьте нам Элизабет!

Девочка получит хорошее образование здесь, под кровом своих предков. И украсит своим присутствием наше не слишком жизнерадостное жилище.

Взгляд голубых глаз Элизабет скользнул по профилю бабки. Она почти не знала эту даму с орлиным носом и светлыми, собранными в строгий пучок волосами. Ужаснувшись, что ее могут оставить с ней жить, девочка повисла на шее у матери.

Обстановка огромной столовой, на которую Элизабет до сих пор не обращала внимания, вдруг показалась ей мрачной, давящей; у нее было ощущение, что она оказалась в клетке, которая вот-вот захлопнется, сделав ее своей пленницей. Испуганный взгляд ее перебежал с тяжелых двойных штор из зеленого бархата на портреты, изображавшие нахмуренных мужчин и женщин.

Потом она подняла глаза на белый потолок, украшенный гипсовыми лепными розетками в виде гроздей винограда, листьев и причудливых цветов. Что ж до темных дубовых панелей, которыми были обшиты стены, Элизабет не сомневалась: за ними прячутся многочисленные потайные дверцы, ведущие в сырые подвалы.

- Милая, ты так крепко меня обнимаешь, что мне трудно дышать, - смеясь, упрекнула дочку Катрин. - Элизабет, не бойся, ты обязательно поедешь с нами в Америку!

- Мамочка, мне тут не нравится, - прошептала девочка. - У нас или у дедушки Туана намного лучше!

Элизабет выросла в уютном и красивом доме на берегу реки Шаранта, в одной из деревень коммуны Монтиньяк[1]. Ее дед по отцу, мельник Антуан Дюкен, проживал в километре от них, вверх по течению. Настоящий рай для ребенка, окруженного всеобщей любовью и свободного гулять с утра до вечера в небольшом саду у дома.

- Не тревожься, моя принцесса, - отвечала ей на ушко Катрин. - Без тебя мы не уедем, обещаю!

- Но почему? - вспыхнул Гуго Ларош. - Адела права, вы могли бы оставить нам Элизабет! Она ни в чем не будет нуждаться. Я сделаю ее своей наследницей!

Тут пришел черед Гийому стукнуть ладонью по столу. Тесть снова задел его за живое.

- Выбросьте это из головы! - воскликнул он. - Наша дочь вырастет на американской земле, вдали от сомнительных ценностей Старого Света. Я способен позаботиться о своей семье. Не будем больше об этом, прошу вас.

Элизабет совсем успокоилась под ласковыми поглаживаниями материнской руки. Катрин же нашла момент подходящим, чтобы высказаться. С волосами, рассыпавшимися по хрупким плечам, - кудрявыми, золотистыми, мягкими как шелк - она, казалось, освещала пространство вокруг себя.

Гийом, сам того не замечая, улыбнулся жене. Он любил Катрин всей душой. Привлеченный на первых порах ее яркой красотой и изяществом танагрской статуэтки[2], он не смог устоять перед очарованием ее душевных качеств, ума и жизненной силы.

- Мама, папа, этот спор меня утомляет! Мы обязательно вам напишем, обещаю! Гийом и я, мы мечтаем уехать, так почему вы противитесь?

У стола суетился дворецкий, позвякивая серебряными приборами и хрусталем. В дымоходах завывал ветер, и, хотя в каминах столовой и расположенной по соседству большой гостиной жарко пылал огонь, трудно было отделаться от ощущения, будто вокруг замка бродит стая волков.

Лужайки в парке скрылись за густой пеленой дождя, стекавшего по черепичным крышам, а уже оттуда, бурными потоками, - вниз, по цинковым сточным трубам.

- Господи, это уже не гроза, а настоящая буря! Вы должны заночевать здесь, - сказала Адела. - Уже почти ночь. Жером, передайте Мадлен, чтобы приготовила спальню. Пусть разведет огонь в камине, простыни согреет грелкой. А мадемуазель Элизабет пусть постелет в детской.

- Слушаюсь, мадам, - отвечал слуга.

- Мама, ты решаешь за нас, - резко заметила Катрин. - У экипажа, который мы одолжили у доктора, есть откидной верх из прорезиненной ткани, так что от дождя он нас защитит. И мы планировали вернуться на ночь к мсье Дюкену… Но я бы с удовольствием переночевала тут, ведь завтра нам предстоит прощание. И, быть может, настроение у всех будет получше.

Адела обрадовалась этой отсрочке. Несколько лишних часов могут изменить многое, даже если решение, казалось бы, уже принято…

Подали дижестивь[3] - вещь необходимую после жаркого из говядины, с поджаристой корочкой, с гарниром из белых грибов и картофеля, - и за столом на время воцарился мир. Потягивая черносмородиновый ликер, Гуго Ларош думал, как ему удержать дочь и внучку. Он отказывался представить их на борту корабля, и еще меньше - на улицах Нью-Йорка.

- Гийом, зять мой, - начал он, отставляя пустой бокал, - приношу вам мои извинения. Но поставьте себя на мое место! Мы только-только сели за стол, и вдруг вы объявляете, что через четыре дня отплываете в Америку из Гавра! Есть отчего расстроиться! Это серьезное предприятие, и я бы предпочел узнать о нем заранее, чтобы мы с вами и Катрин могли все обсудить. Но сделанного не вернешь. Я позволил себе резкие высказывания в ваш адрес, прошу меня простить.

- Я охотно прощаю вас, мсье Ларош.

- Поговорим начистоту. Когда вы только поженились, я злился и вел себя с вами соответственно. Но вы должны признать: я взял себя в руки, смирился с вашей любовью. Давайте вернемся к истокам всех проблем.

- Не понимаю, о чем вы.

- Что, если я предложу вам перспективу, возможность работать здесь, в поместье? Становитесь моим компаньоном, переезжайте в замок, благо комфортабельных комнат у нас множество. Наша дочь снова будет жить в привычной обстановке, родившийся ребенок получит все самое лучшее. Будем с вами работать вместе и делить прибыль.

Этого Катрин точно не ожидала. Отец, этот бескомпромиссный винодел, - и вдруг делает такое серьезное предложение зятю, которого презирает? Поверить невозможно!

«Гийом не сможет отказать, это было бы глупо! - внутреннее ликовала Адела, в чьих глазах снова зажглась надежда. - Они останутся, я уверена!»

- Это большая щедрость с вашей стороны, мсье, - вежливо отвечал плотник. - Но мне не по душе работа на виноградниках, и роскошная жизнь тоже.

Я люблю свою работу, и Новый Свет зовет меня. Свою жизнь мы будем строить там - моя жена, дети и я, так, чтобы ни от кого не зависеть. Сожалею, но будет так.

Катрин с облегчением вздохнула. Молодой женщине показалось, будто она уже ощущает дуновение океанского ветра на своем лбу и щеках. Ее радость не укрылась от отца, однако он скрыл раздражение под вымученной улыбкой.

- Что ж, Гийом, в душе вы гордец, - проговорил Гуго, - и зачастую это залог успеха. А еще вы смелы, и глупо было бы вас в этом упрекать. Мы могли бы поладить… Но на этом закончим наш разговор!

Гийом кивнул, соглашаясь, потом подмигнул Катрин. Ничто не заставило бы их с женой, одинаково стремящихся к свободе и новым открытиям, передумать.

Элизабет пересела на свой стул и стала спокойно доедать десерт в уверенности, что родители ее любят и увезут с собой.

Вот уже две недели по вечерам она слушала их рассказы о том, как они будут долго плыть по морю. Катрин расписывала, как это будет чудесно, показывала океанские пейзажи - бескрайние сине-голубые просторы и волны с шапками белой пены. В небе, над океаном, парили чайки. Таких птиц в Шаранте Элизабет видеть не приходилось.

Гийом тоже раздобыл фотографию - парохода - и объяснил дочке, что они будут жить десять дней на таком вот огромном корабле, похожем на большой-пребольшой плавучий дом.

К сожалению, тревога вернулась, стоило Мадлен, горничной Ларошей, резким движением отодвинуть стульчик Элизабет от стола. Это была крепко сложенная крестьянка двадцати восьми лет от роду, с пронзительным взглядом и грубоватыми чертами лица. Ее каштановые волосы были собраны на затылке и покрыты маленьким белым чепцом.

- Мадемуазель, мне приказано уложить вас спать, - сказала она девочке.

Катрин сделала протестующий жест, поскольку привыкла укладывать дочь сама. Но тут вмешалась Адела:

- Мадлен отлично о ней позаботится, а нам нужно поговорить наедине. Ты ведь и сама так росла, Катрин, разве ты забыла? Такие маленькие дети, как Элизабет, должны ложиться рано и быть подальше от шума и суеты.

- Почему же, помню прекрасно, - отвечала Катрин. - Летом мне приходилось томиться в постели, в то время как ты принимала гостей в парке, украшенном фонариками. Я слушала музыку и горько сокрушалась, что не могу веселиться со всеми. Зимой бывало еще хуже: одной наверху мне было страшно, особенно когда в камине завывал ветер, вот как сегодня. Знаешь, я чувствовала себя не такой одинокой в пансионате.

- Разве я виновата, что не смогла подарить тебе братьев и сестер? - посетовала мать. - Ты слишком впечатлительна. Скажи Элизабет «спокойной ночи»!

Катрин против воли подчинилась. Ничего, как только рассветет, они с мужем и дочкой уедут! И никто больше не сможет им навязывать свои нелепые правила.

- Элизабет, милая, ступай с Мадлен! Будь послушной девочкой, прочитай молитвы - и в кровать. Я перед тем, как лечь, зайду к тебе.

С этими словами она приласкала дочь, несколько раз ее поцеловала, чтобы приободрить.

- Мам, ты придешь, правда? - испуганно переспросила Элизабет.

- А я уж думал, она немая, наша кукла, - усмехнулся Гуго Ларош. - Но нет, она умеет говорить.

- Элизабет не кукла, мсье! - возмутился Гийом. - Дома, с нами, она очень говорливая и любознательная. И уже читает простые слова - притом, что ее никто не учил, и мы очень этим гордимся.

Ответить виноделу помешал оглушительный грохот. Впечатление было такое, будто частично обрушилась крыша или кто-то ломится в двери и окна.

- Боже, что это было? - испугалась Адела. - Я-то думала, гроза кончилась.

- Наверняка молния, - ответил ей супруг.

Прибежал дворецкий, бледный, с выпученными от ужаса глазами, и склонился в поклоне перед своим господином:

- Мсье, мадам, на одну из башенок рухнула большая ель! Так сказал Венсан, он только что прибежал из конюшни.

- Надо же! Этому дереву две сотни лет, - с сожалением заметил Гуго Ларош, быстро вставая из-за стола. - Простите мой пессимизм, но я вижу в этом дурное предзнаменование!

Нужно пойти и посмотреть, что повреждено.

- Я с вами! - воскликнул Гийом.

Адела вставать не стала. Она придвинулась к дочке и взяла ее за руку. Неумолимая Мадлен повела маленькую Элизабет через зал XII века, откуда имелся доступ к подъемному мосту. Это было просторное помещение в романском стиле, которое владельцы использовали в качестве парадного вестибюля.

Супруги Ларош не упускали возможности похвастаться перед гостями богатым историческим прошлым древней крепости, которую жители деревни Гервиль уважительно именовали «замок».

Элизабет оглянулась, чтобы еще хотя бы раз посмотреть на мать. Она с куда большей охотой посидела бы у нее на коленях или же пошла бы с Катрин к ней в спальню. Столовая, где девочке весь вечер было так неуютно, вдруг показалась ей местом приятным и безопасным. Керосиновые лампы давали мягкий желтый свет, в котором красиво поблескивала полировкой мебель громадных размеров.

- Ну же, мадемуазель, пошевеливайтесь! - поторопила ее горничная.

Оказавшись в вестибюле, украшенном живыми растениями и зеркалами, девочка замедлила шаг. На стенах, обтянутых красным бархатом, висели охотничьи трофеи. По приезде Элизабет их просто не заметила. Зато теперь, в танцующем свете свечи, она увидела, как их много - голов с глазами из цветного стекла. В ее понимании этих зверей можно было только пожалеть, ведь они лишились части своего тела. Дикий кабан, олень, косули… Эти изящные козочки часто ходили мимо их дома к реке на водопой, и вид их расстроил Элизабет еще больше.

- Это ваш дедушка, мсье Ларош, подстрелил всю эту дичь, - уважительным тоном сообщила Мадлен. - Но на чучела пошли только самые красивые!

Пока они поднимались по бесчисленным лестницам наверх, к спальням, Элизабет совсем выбилась из сил. По дороге ее разобрала зевота. Наконец горничная ввела ее в детскую, вернее, не ввела, а втолкнула, надавив рукой на плечо. Здесь, вдали от строгих хозяйских глаз, она моментально утратила и медоточивые манеры, и покорный вид.

- Быстро ложись! - прикрикнула она на девочку. - Сколько хлопот из-за тебя, и это за один только вечер!

Камин разожгли пять минут назад, так что прогреться комната не успела, и освещала ее всего лишь одна, порядком оплавленная свеча.

- Тебе понадобится нательная рубашка! - спохватилась горничная.

- У меня есть - под платьем.

- Наконец заговорила? Ладно, пусть будет эта рубашка. Теперь снимай остальное! Я постелила два одеяла, так что не замерзнешь.

- Вы сердитесь?

Вопрос, заданный спокойным голосом, озадачил Мадлен. Она посмотрела на девочку с подозрением.

- Сержусь я или нет, с тобой мне возиться некогда. Работаю с утра до вечера, не то что некоторые… Да и Венсан заждался, мы с ним играем в карты.

- Кто это - Венсан?

- Работает на конюшне, а еще таскает в господские комнаты дрова. Не надоело меня пытать, дотошная ты девчонка?

Почему Мадлен так с ней себя ведет, было непонятно, и Элизабет прикусила губу, чтоб не заплакать. Сердечко ее болезненно сжалось. Не обронив больше ни слова и ни слезинки, она позволила себя раздеть. Внезапно девочка вскрикнула, увидев в нескольких шагах от себя размытые силуэты женщины и ребенка, которые двигались, размахивали какими-то тряпками.

- Там! - прошептала она. - Там какие-то люди!

- Вот дуреха! - насмешливо отозвалась горничная. - Это же наши отражения. Ты что, зеркала никогда не видела? Подойди ближе!

Элизабет, конечно, знала, что такое зеркала, но то, каким пользовались родители, было круглое, размером с тарелку. Катрин звала ее посмотреть на свое отражение утром по воскресеньям, когда они собирались к мессе, и девочку это всегда забавляло.

Здесь все было по-другому: Элизабет видела себя всю, с ног до головы, в белой нательной сорочке на бретельках.

Глаза казались больше, чем обычно, щеки и подбородок - более круглыми. Она посмотрела на каштановые кудряшки, убранные под розовую ленту, и наконец себя узнала.

- А ты испугалась! - фыркнула Мадлен. - Теперь быстро в кровать!

- Мне надо еще помолиться!

- Помолишься лежа! Говорю же, мне некогда.

Мадлен помогла девочке забраться под ледяные простыни, которые никто и не собирался согревать грелкой, наполненной горячими угольями, потом присела возле огня и стала энергично его раздувать при помощи каминных мехов. Взметнулось желтое, очень яркое пламя.

- Свечу я задую. Вместо ночника тебе будет огонь в камине, - заявила она. - Жаловаться не на что, немногим повезло так, как тебе. И запомни: расскажешь матери, как я с тобой говорила, - пеняй на себя! Я знаю особые наговоры для чересчур болтливых детей. Могу сделать так, что у тебя изо рта посыплются мушиные личинки, а из ушей - черви. Поняла?

- Да, - прошептала испуганная девочка, натягивая одеяло до носа.

Она ощущала неприязнь Мадлен по отношению к себе, но это почему-то перестало ее тревожить - как недавние раскаты грома и неистовство грозы. Раздраженный тон горничной, ее нервные жесты больше ее не удивляли.

В глубине своей маленькой растревоженной души Элизабет во всем винила этот мрачный замок. Разве может тут случиться что-то хорошее? Поэтому и дедушка кричит и ударяет кулаком по столу, а бабушка ни разу ее не поцеловала…

- Мамочка! - тихонько позвала она. - Мамочка, приди!

С порога детской Мадлен обернулась и сделала страшное лицо:

- Твоя мать занята, так что спи давай!

Дверь закрылась. Временами потрескивал и искрил огонь в камине, однако от этого комната не становилась уютнее. Элизабет со страхом уставилась на огромные белые занавеси на окнах. Скоро девочке стало казаться, что они тихонько шевелятся, и она отвела взгляд. Она стала рассматривать лепные гипсовые украшения на потолке, по углам, но тут же подумала, что среди завитушек орнамента могли затаиться пауки…

В поисках успокоения Элизабет посмотрела на высокий платяной шкаф с треугольным фронтоном. И вдруг его створки, поблескивающие в полумраке, начали медленно открываться!

Элизабет затаила дыхание, потом громко всхлипнула. - Мамочка! Папа! - только и смогла выговорить она. Никто не пришел ее спасать.

Катрин прошла в маленькую гостиную, именуемую «курительной», к мужу и отцу, не подозревая, с какими ужасами пришлось столкнуться ее ребенку. Стараясь не обращать внимания на неприятный запах табака, она прижалась к мужу, чье присутствие рядом было ей необходимо как воздух. У обоих мужчин волосы были мокрыми от дождя: они только-только вернулись в дом.

- Не могу поверить! - воскликнул Гуго Ларош. - Эта большая ель была своего рода символом поместья. Подумать только, она уже росла, когда наши края, наш замок посетил Людовик XIV, «король-солнце»!

- Чему тут удивляться: дереву больше двух сотен лет, - отозвался молодой плотник. - Но оно переломилось посредине и не умрет.

- А толку? Придется срубить его совсем, чтобы не уродовать парк, - вздохнул Ларош. - Посажу на этом месте другое, да только при моей жизни оно таким высоким не вырастет.

- Папа, милый, я тебе сочувствую! Не расстраивайся так, - воскликнула Катрин.

- Единственное, что могло бы меня утешить, - это если бы вы остались. Вы и ваши дети - оба! - со значением сказал он. - Если родится сын и если бы ты, Гийом, принял мое предложение, я бы ушел с миром, зная, что мое имущество, мои виноградники в хороших руках.

Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Оставив мужа, она подошла и погладила отца по руке.

- Папа, тебе всего пятьдесят два, и ты еще долго будешь управлять своим великолепным поместьем!

- Кто знает, доченька, кто знает… Как говорится в Евангелии, мы не знаем ни дня, ни часа, когда Господь призовет нас к себе. Что ж, я больше не стану вас уговаривать.

Жребий брошен, и я чувствую, что ничто вас на французской земле не удержит.

В это самое мгновение вошла Адела. Она махнула рукой перед лицом, давая понять, что сигарный дым не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Гуго Ларош поспешил швырнуть «орудие преступления» в камин.

- Вернемся в столовую! - предложил он. - Жером принесет шампанского, и мы поднимем бокалы за вас, за удачное путешествие.

Катрин с Гийомом посмотрели друг на друга, испытывая облегчение: желаемого они все-таки добились.

- Надеюсь, Элизабет не сидит и не ждет меня, - с тревогой проговорила молодая мать. - Насколько я ее знаю, она предпочла бы переночевать с нами.

- Святые Небеса! Брать такую взрослую девочку к себе в спальню? - возмутилась Адела.

- Один-единственный раз нам бы она не помешала, - резко возразила Катрин. - Дома, в Монтиньяке, я обустроила для нее маленькую комнату, смежную с нашей спальней. К тому же последние пару дней она очень плохо спала.

- Ничего удивительного. Предстоящая поездка ее, конечно, пугает, - высказался Гийом.

На этом обсуждение и закончилось. Гуго Ларош обнял дочь за талию и увлек в сторонку. Он испытывал непреодолимое желание прикасаться к ней, смотреть на нее, ощущать тонкий аромат ее лавандовых духов.

- Если окажетесь в стесненных обстоятельствах, - зашептал он ей на ухо, - тебе стоит только написать, Катрин, и я обеспечу вас всем необходимым. И еще: возвращайтесь, как только вам этого захочется! Мое предложение останется в силе, пока я живу и дышу.

- Папа, ты на самом деле такой добрый! - так же тихо отвечала молодая женщина. - Спасибо! И не волнуйся так. Нам с Гийомом не терпится оказаться в Нью-Йорке! Вчера мы даже посмеялись - можно сказать, это будет наше свадебное путешествие.

Гийом и мадам Ларош прислушивались к разговору, и последняя фраза Катрин не осталась без комментария.

- Ваше свадебное путешествие! - с горечью воскликнула Адела. - Разве это наша вина, что вы отказались ехать в Италию? Это был бы подарок с нашей стороны, но нет! Вы предпочли провести неделю на берегу Шаранты, приводя в порядок жалкий домишко, в котором собирались потом жить!

Катрин решила не отвечать, так как по голосу матери было слышно, что она чуть не плачет с досады. Она поцеловала Аделу в щеку, в то время как дворецкий, повинуясь тихому распоряжению хозяина, бросился в буфетную за шампанским. В коридоре с ним повстречалась Мадлен. Она подмигнула ему и только потом вошла в столовую.

- Мадам, мадемуазель Элизабет прочитала свои молитвы и уже спит, - объявила она, глядя Катрин в глаза.

- Спасибо, что позаботились о нашей девочке, - мягко произнесла молодая женщина. - Я боялась, что наверху, в одиночестве, ей будет страшно.

- Что вы, мадам! Я сидела возле ее кроватки, пока она не уснула. Девочка так утомилась! - солгала горничная и, отвесив хозяйке пару преувеличенно почтительных поклонов, вышла.

На верхнем этаже замка, в тиши детской, Элизабет впервые в жизни испытывала такой ужас - безотчетный, инстинктивный. У нее на глазах створки платяного шкафа приотворились и снова сошлись, оставляя маленькую щель, а после еще раз и еще, через равные промежутки времени. Она забилась под одеяло, безостановочно повторяя: «Мама! Мамочка!», но уже очень скоро, как зачарованная, уставилась через деревянные лакированные перильца своей кроватки на шкаф, дверцы которого продолжали таинственно покачиваться вперед-назад.

Элизабет не могла ни закричать, ни позвать на помощь - из страха, что тут же появится чудище и набросится на нее. Она просто лежала и плакала, едва дыша и зажимая рот маленьким дрожащим кулачком.

И в довершение всех бед оранжеватое пламя в камине, угасая, стало понемногу опадать.

Понимая, что комнату вот-вот поглотит мрак, девочка попыталась молиться. Конечно, ей бы встать и выскочить за дверь, но смелости покинуть свое убежище Элизабет не хватило.

Она едва не задохнулась в панике, когда дверца открылась уже по-настоящему. Развешанная на плечиках одежда заколыхалась, и из недр шкафа появилась рука с расставленными пальцами.

- Ты плачешь? - проговорил едва слышный голос. - Не надо!

На этот раз Элизабет трясущейся рукой перекрестила воздух перед собой. В памяти стали всплывать страшные истории, услышанные от дедушки Туана. Старый мельник из Монтиньяка долгими вечерами у очага любил рассказывать внучке о разных страшилищах. В числе любимых персонажей была и ведьма, которая железным крюком затягивала к себе в колодец любопытных детей, стоило тем наклониться над его темными глубинами… А еще, пропуская мимо ушей укоры сына, Гийома, он уверял девочку, что некоторые люди по ночам становятся оборотнями и пожирают любого, кто попадется им в лесу.

Странно только, что у чудовища такой ласковый голос и оно просит свою добычу не плакать. Элизабет привстала и присмотрелась к существу, как раз выбиравшемуся из шкафа наружу.

- Думаю, я тебя напугал, - прошептал мальчик, одетый в длинную белую рубаху.

- Очень сильно! - выдохнула она в ответ.

- Мне хотелось получше тебя рассмотреть, вот я и спрятался! Если тетка меня тут найдет, выпорет, поэтому не кричи.

- А кто твоя тетя? - дрожащим голоском спросила девочка.

- Да Мадлен же, горничная! Чш-ш-ш! Замри! А я пока займусь камином. Огонь гаснет!

Элизабет вздохнула с облегчением. Потерла глаза, смахнула со щек слезы. Сидя на кровати, она смотрела, как мальчик присаживается на корточки перед очагом и начинает орудовать каминными мехами, поправляет поленце. Скоро в очаге уже полыхал яркий огонь. Незваный гость быстро встал, вернулся к кровати и грустно посмотрел на Элизабет.

- Я тебя уже видел - раньше, когда вы с родителями только-только приехали в экипаже, но издали. Тетка сказала, что ты - страшная ломака, а мне показалось, ты хорошенькая. Скажи, почему ты плакала? И почему звала маму?

- Я просто очень сильно испугалась.

- Ясно. Да еще тетка сорвала на тебе зло! Она такая, по-другому не может… А правда, что тебя зовут Элизабет? Я - Жюстен, и мне восемь лет.

Дети молча смотрели друг на друга. Жюстену очень нравились и темные кудри девочки, и ее округлый подбородок, и розовые щечки, и большие светло-голубые глаза. Лицо его расплылось в широкой улыбке.

- Мне совсем не хотелось тебя напугать. Простишь меня?

- Я тебя прощаю! - серьезно ответила девочка.

- Ты долго пробудешь в замке? Мне с тобой играть не позволят, но завтра вечером я могу опять прийти поболтать.

Общение со сверстником было для Элизабет в новинку. Один из братьев Гийома тоже был женат, но ни кузена, ни кузины ей пока не подарил. Она привыкла жить среди взрослых… При мысли об отъезде сердце девочки сжалось от смутных предчувствий.

- Мы завтра утром уезжаем, - сказала она. - Сначала мы поедем на поезде, а потом по морю на большом корабле. Папа едет работать в Америку.

Ошарашенный Жюстен только покачал головой. Он еще не знал, где находится эта Америка, но название слышать доводилось.

- Кажется, это очень далеко, - с досадой проговорил он. - Если ты едешь за море, надо подарить тебе подарок. Здесь полно старых игрушек, и я прихожу сюда тайком поиграть.

Жюстен подошел к сплетенному из лозы дорожному сундуку с откинутой крышкой, стоявшему у стены, порылся в картонной коробке, что-то достал, а потом сунул это девочке в руку.

- Держи! Это оловянный солдатик, мой любимый. Он играет на барабане. Он будет защищать тебя в пути, а если опять испугаешься, скажи ему, чтобы позвал меня. Я приду и спасу тебя!

- У тебя не получится! - с улыбкой возразила Элизабет. - Но я его сохраню. И буду про тебя вспоминать.

Девочка сжала крошечную металлическую фигурку в ладошке, и ей передалось тепло руки мальчика.

- Спасибо, Жюстен. Он никогда не потеряется! Обещаю!

- Еще пообещай, что когда-нибудь вернешься, ладно?

Элизабет решилась не сразу. Родителям, несмотря на ее юный возраст, удалось ей втолковать, что клятва - это серьезно. Но Жюстен, белокурый и темноглазый, показался ей таким милым, что она прошептала:

- И это тоже обещаю.

- Хорошо! Но все равно жалко, что ты завтра уедешь. А мне пора уходить. Если тетка поднимется к себе, а меня нет - бедные мои косточки!

- А где ты спишь?

- На чердаке, в теткиной комнате. Я сплю на матраце, за ширмой. До свидания, Элизабет!

Несколько мгновений он смотрел на нее не отрываясь, потом набрал в грудь побольше воздуха, наклонился и поцеловал в щеку.

- До свидания, - сказала девочка, удивленная этим знаком нежности, который окончательно ее утешил. - А ты не хочешь побыть со мной еще чуть-чуть? Мама часто ждет, пока я усну. Можешь сделать как она?

- Ладно, пять минут у меня есть. Они наверняка играют в карты - внизу, в буфетной.

- А кто «они»?

- Моя тетка, Венсан и старый Леандр, наш садовник. Завтра, если получится, я буду смотреть, как ты уезжаешь, - из того окна в этой комнате, что справа. Ты мне помашешь на прощанье?

Девочка кивнула. Жюстен опустился на колени возле ее кроватки, просунул руку через решетчатую перегородку и сжал ее ручонку.

- Ты такой милый, - с трудом выговорила Элизабет, зевая. - А где твоя мама? И папа?

- Оба умерли, я их даже не помню.

- Наверное, это очень грустно, - дрожащим голосом заметила девочка. - Зато они теперь на небесах, с ангелами и маленьким Иисусом.

- Конечно на небесах! А теперь побыстрее засыпай, иначе меня накажут.

Элизабет закрыла глаза, так и не отняв у него руки. Дрема одолела ее очень быстро, и снилось девочке что-то хорошее - об этом говорила ее счастливая улыбка.

Такой и увидела ее Катрин спустя полчаса. Жюстен не оставил в детской ни малейшего следа своего присутствия. Молодая мать погладила дочку по выпуклому лобику, по нежным как шелк волосам, поправила одеяло. Как и положено бдительной родительнице, она поставила перед камином, отделанным розовым мрамором, специальную ширмочку для защиты от жара и только после этого на цыпочках вернулась в спальню, к мужу.

«Утром поблагодарю Мадлен, - подумала она. - Она прекрасно позаботилась о нашей маленькой принцессе!»

Гийом поджидал жену, сидя на краю огромной кровати с балдахином. Он с озадаченным видом рассматривал роскошную обстановку спальни.

- Я третий раз за пять лет ночую в замке, - обратился он к Катрин, стоило той войти. - И всякий раз мне становится не по себе, когда я думаю, что ты выросла здесь - среди всей это прекрасной мебели, бесценных гобеленов и изящных вещичек. В нашем скромном доме в Монтиньяке тебе, по твоим же словам, нравилось, но что будет в Нью-Йорке? Своего садика ты лишишься. А ведь Элизабет так любит играть на свежем воздухе! Надеюсь, Катрин, любимая, ты не пожалеешь, что последовала за мной. Твой отец заставил меня задуматься. Что, если жизнь, которую я смогу тебе предложить там, за океаном, окажется слишком трудной, слишком тягостной?

Молодая женщина с улыбкой пожала плечами, потом повернулась к мужу спиной.

- Чем говорить глупости, лучше помоги мне снять платье. И расшнуровать корсет, причем поскорее: он невыносимо меня сдавливает.

- Это не вредно для ребенка?

- Нет, но он сегодня сильно ворочался.

Скоро Катрин осталась в одной нательной рубашке из белого батиста. Удовлетворенно вздохнув, она помассировала живот. Гийом нашел губами ее губы, и на то время, пока длился страстный поцелуй, они растворились друг в друге.

- Пока я могу быть с тобой рядом, я счастлива, - проговорила она, все еще учащенно дыша. - Наши дети освоятся в Америке, станут настоящими маленькими ньюйоркцами, и мы добьемся благосостояния сами, своими силами и силой нашей любви.

Растроганный Гийом поцеловал жену еще раз. «Ты - свет моей жизни», - подумал он.

Меньше чем через час Катрин внезапно проснулась и потрясла супруга за плечо.

- Гийом, ты слышал? Это кричала Элизабет, я уверена! Пойду к ней!

- Что случилось? Что ты там говоришь? - сонным голосом переспросил он.

- Говорю, что нашей девочке опять приснился кошмар. Удивляться нечему: отец кричал за столом, а еще эта гроза…

Молодая женщина уже была на ногах. Она выскочила из спальни и бросилась в детскую, откуда все еще доносились пронзительные вопли. Дочку она застала в слезах, задыхающейся, с трудом переводящей дух.

- Я с тобой, милая! Что случилось?

- Плохой сон, мамочка. Я так перепугалась! И мою куклу мы не взяли.

- Поднимайся, я заберу тебя к нам. Не стоило вообще укладывать тебя в этой комнате.

В детскую вошел Гийом. Без колебаний он подхватил малышку на руки, и она тут же обняла его за шею своими маленькими ручками.

- Не плачь, папа тебя защитит! - проговорил он. - Сейчас, моя хорошая, отнесу тебя к нам на кровать, и будешь спать с нами.

Расскажи маме с папой, что тебе приснилось, и сразу станет легче.

- Я уже не помню, - с трудом выговорила Элизабет. - Шел сильный дождь, и… темнота, ничего не видно.

Гийом и Катрин уже шли по коридору, освещенному настенной газовой лампой. Молодая мать не на шутку разволновалась.

- Зря я подчинилась матери! Нужно было самой уложить малышку, и в нашей комнате, а не в холодной детской, - тихонько проговорила она.

- Из-за отъезда в ее мире все перевернулось, Кати, и в ее возрасте это нормально. Элизабет не может радоваться этому как мы, - сказал Гийом. - Но все наладится, не тревожься.

В этот момент из своей спальни в коридор вышла Адела Ларош и смерила троицу неодобрительным взглядом.

- Что это вы удумали? Отнесите Элизабет обратно в детскую! Ее вообще нужно было наказать за то, что кричала так громко.

- Наказать? Мама, что ты такое говоришь! - возмутилась Катрин. - И ты хотела, чтобы мы оставили ее с вами? Она не виновата, что ей снятся кошмары.

- Избалованные дети еще не то придумывают, чтобы привлечь внимание родителей, - суровым, наставительным тоном проговорила Адела. - Что у нее в руке? Неужели оловянный солдатик моего двоюродного деда?

Тут и Гийом увидел, что пальчики его дочки сжимают крошечную фигурку, но только пожал плечами.

- Мне его Жюстен подарил, - нашла в себе смелость объяснить Элизабет, всхлипывая.

В крепких объятиях отца она чувствовала себя в безопасности. Настолько, что добавила:

- Жюстен - хороший, не такой, как другие…

- Что это я слышу? - недоверчиво переспросила бабка. - Ты лжешь, девочка, а это очень скверная привычка. В замке никакого Жюстена нет.

- Есть! Это маленький мальчик, племянник Мадлен. Он меня утешал!

- Святые Небеса! Элизабет, ты все это придумала! - возмутилась Адела. - Я прекрасно осведомлена о родственных связях своей прислуги. Ни братьев, ни сестер у Мадлен нет, значит, не может быть и племянника. К тому же в нашем доме вообще нет маленьких мальчиков. Ты сочиняешь, мое бедное дитя. Что ж, будем надеяться, у нас получится снова заснуть.

- Мама, тебе отдать этого оловянного солдатика? - спросила Катрин.

- Не нужно. Коллекция уже давно не полная, так что пусть твоя дочка его забирает.

Элизабет уткнулась лбом в отцовскую шею, и тот еще крепче прижал ее к себе, поцеловал в шелковистые волосы.

- Милая, врать нехорошо, - сказала Катрин. - Этот мальчик, Жюстен, тебе, наверное, приснился.

Отвечать девочке не захотелось. Она прекрасно понимала разницу между сном, кошмаром и реальным миром, когда ты бодрствуешь, а не спишь. Ну и пусть родители не верят! Лишь бы разрешили лечь с ними, и тогда уже ничего плохого не случится…

2 Отъезд

Через четыре дня в Гавре, на рассвете, вторник, 19 октября 1886 года

Гийом помог жене выйти из вагона, после чего ссадил Элизабет, обхватив ее за талию. По железной дороге они доехали до самой пристани. Из гаврского порта в то время отплывало множество кораблей - и в Нью-Йорк, и к другим далеким берегам.

- Смотрите, мои хорошие, - море! - воскликнул он, указывая на бескрайние синие, с вкраплениями серого просторы, протянувшиеся до самого горизонта. - И сколько чаек в небе! А там, посмотрите, четыре мачты «Шампани», это наше судно. Наверняка дожидается прилива.

- Господи, какая красота! - восхитилась Катрин.

Гийом в ходе своего странствования по Франции в рамках Компаньонажа[4] успел поработать в Бретани и окрестностях Ла-Рошели. Он часто описывал жене бескрайний океан, как волны с шапками белой пены с шумом разбиваются о прибрежные скалы или накатывают на песчаный пляж.

- Элизабет, тебе хоть немножко полегчало? - спросил он у дочки. - Можешь быть спокойна, ты еще очень нескоро окажешься в поезде.

- Да, немножко, папочка. Так жалко, что я вдруг почувствовала себя плохо!

Супруги обменялись обеспокоенными взглядами. Состояние девочки их тревожило. На вокзале Сен-Лазар перед посадкой на поезд она ни с того ни с сего разволновалась.

- Не хочу! - твердила Элизабет, побледнев как полотно, с расширенными от необъяснимого ужаса глазами.

И сколько они ее ни уговаривали, сколько ни спрашивали, почему она боится, девочка только дрожала, замкнувшись в себе. Отцу пришлось на руках внести ее в вагон.

Эта грустная картина до сих пор стояла у Катрин перед глазами: ее обожаемое дитя сидит нахмурившись, с горестно сжатыми губками!

«Хорошо, что моя принцесса, стоило ей положить голову мне на колени, быстро успокоилась, - припомнила она. - Гийом прав, всему виной перемены в жизни, которые она по нашей вине переживает. Элизабет привязана к свекру, своему милому дедушке Туану, к дядям. Жан, самый младший, заплакал в момент прощания. Она это видела».

От размышлений Катрин отвлек нежный жест мужа: он погладил ее по щеке.

- Кати, здесь нам оставаться нельзя, мы мешаем другим пассажирам! - тихонько проговорил он.

Вокруг и вправду было очень людно. Все куда-то спешили, при этом каждый был занят своим делом - совсем как пчелы в улье. И вдобавок этот оглушительный шум: кто-то кого-то окликает, кто-то просто громко говорит, а кто-то во весь голос выкрикивает указания. Работники порта в серых спецовках толкали перед собой тележки с горами багажа, отмечали в блокнотах номера огромных деревянных ящиков.

- Дело почти сделано, - объявил Гийом. - Через час или два мы будем на палубе парохода. Ничего не бойся, Элизабет, нам предстоит прекрасное путешествие! Мы пока еще на берегу Ла-Манша, но скоро выйдем в океан, и ты увидишь огромные волны, а я, конечно же, покажу тебе кита или дельфинов.

Девочка слабо улыбнулась, соглашаясь. Отец добавил:

- Нужно подойти поближе к нашему трапу! Пассажиры третьего класса поднимаются на борт первыми, их отмечают в специальных журналах. А вот санитарный контроль нам, скорее всего, проходить не придется, благодаря справке, выданной нашим доктором.

- А как быть с чемоданами? - встревожилась Катрин.

- Посидите вон на той скамейке, где не дует, - предложил Гийом, провожая жену и дочь к постройке из досок. - А я пойду разузнаю, куда отнести багаж, так будет надежнее.

Как только они присели, Элизабет прильнула к матери. Пахло здесь очень неприятно - дегтем, ржавым металлом и мусором, сваленным в углу возле ангара.

Над пристанью с пронзительными, похожими на насмешливый хохот криками летали чайки.

- Все будет хорошо, моя любимая девочка, - сказала Катрин дочке, почувствовав, что та дрожит от волнения. - Мы искатели приключений, верно ведь? А они всем интересуются, их все забавляет.

- Да, мамочка.

Мимо скамейки проходили незнакомые люди. Катрин тихо поздоровалась с предводителем группы иностранцев, по одежде и прическам угадав в них иудеев, которые также направлялись в Нью-Йорк. Следом прошла еще одна семья, целая гурьба - трое взрослых и шестеро детей.

Но вскоре Катрин отвлеклась и вернулась мыслями к моменту расставания с родителями.

«Мама поцеловала меня раз шесть, не меньше, - растроганно припомнила она. - И сунула в карман моего пальто конверт с банкнотами. В глазах у нее стояли слезы…»

Изящным движением головки она прогнала болезненные воспоминания. Ее тонкие ноздри затрепетали, вдыхая свежий, пьянящий воздух, приносимый ветром с моря. Этот запах возобладал над острой вонью пристани, назойливые крики птиц заглушили людской гомон.

Элизабет с нетерпением ждала, когда вернется отец. Она испытала странное чувство, глядя, как он удаляется в своем сером бархатном костюме.

- Почему папа оставил нас тут? - спросила она.

- Он очень скоро вернется, - ответила мать. - Я с тобой, так что ничего дурного не произойдет. Милая, ты боишься плыть через океан?

- Нет, я не боюсь, но очень хочу, чтобы папа вернулся.

- Он наверняка не задержится, - заверила ее Катрин.

Элизабет сунула ручонку в карман пальто, нащупала оловянного солдатика и крепко стиснула его в пальцах. Она подумала о Жюстене, которого, по словам бабушки, не существовало. Но ведь он подарил ей игрушку, и в тот раз это точно был не сон!

Тянулись минуты, и на пристани становилось все более шумно и людно. Катрин сверилась с серебряными часиками, которые носила в кармане юбки. Гийому давно пора бы вернуться.

Она встала со скамейки и прошлась взад-вперед. Взгляд ее зеленых глаз скоро нашел четыре мачты и две большие трубы парохода «Шампань», спущенного на воду Трансатлантической судоходной компанией в мае текущего года.[5] По палубам сновали матросы. На борт массово поднимались пассажиры - непрерывная цепочка движущихся фигурок.

- Что Гийом себе думает? - сквозь зубы проговорила она, прижимая руку к груди, где сердце стучало все чаще.

Свою тревогу Катрин постаралась скрыть, чтобы не пугать дочь. Она бросила взгляд на большой кожаный саквояж с вещами первой необходимости, проверяя, на месте ли он.

К ним подошел и поздоровался мужчина в морской форме, без сомнения, сержант флота, приподняв указательным пальцем фуражку с надписью «Трансатлантическая судоходная компания» на околыше.

- Полагаю, мадам, вы пассажиры парохода «Шампань»? - вежливым тоном осведомился он.

- Да, мсье.

- Тогда вам с ребенком следовало бы уже быть возле трапа. Для вас, конечно же, зарезервирована каюта второго класса?

Элегантная одежда молодой женщины, то, как она держалась, ввели его в заблуждение. Катрин внесла в ситуацию ясность, сдержанно сказав:

- Нет, мсье, мы путешествуем третьим классом. Вы очень любезны, спасибо, но я все же дождусь мужа. Он ушел проверить, все ли в порядке с нашим багажом.

- Багаж, насколько мне известно, уже доставлен на борт.

И если вы, мадам, в третьем классе, то поторопитесь!

И моряк быстрым шагом направился к мощеному причалу, у которого был пришвартован пароход. Катрин посмотрела по сторонам, но Гийома нигде не было видно.

- Идем, Элизабет! Папа встретит нас возле трапа.

- Мамочка, нам нельзя уходить!

- Ты слышала, что сказал этот господин, дорогая: нам нужно приготовиться к посадке. Папа поймет, почему мы ушли, и нас догонит.

Катрин подхватила кожаный саквояж, поправила на плече полотняную дорожную сумку с провизией. Набирающий силу ветер подхватил прядку ее белокурых волос, выбившуюся из-под шляпки.

- Дай руку, Элизабет, и держись крепко за мою. Не хочу, чтобы тебя толкали!

Пробравшись сквозь толпу, они подошли к трапу, предназначенному для пассажиров третьего класса. Катрин продолжала искать глазами мужа, особенно не надеясь на успех: вокруг было слишком людно. Да и почти все мужчины были одеты похоже - в пиджаки и брюки коричневого или серого цвета.

Двое служащих компании проверяли имена последних пассажиров третьего класса по большому журналу, после чего им позволялось подняться на борт.

- Гийом, возвращайся, умоляю! - едва слышно пробормотала Катрин.

Элизабет услышала ее шепот. Она была слишком мала ростом, чтобы видеть лица окружающих, и все же упорно высматривала отца в толпе. Внезапно у девочки за спиной послышалось громкое сопение, а потом и рык. Непривычный запах заставил Элизабет обернуться.

- Мамочка, спаси меня! - закричала она.

Катрин резко повернулась и вскрикнула от испуга, увидев за спиной дочки живого медведя. Животное активно к чему-то принюхивалось. Через его блестящие ноздри было продето кольцо, от которого тянулась крепкая цепочка. Ее конец держал в руках мужчина.

- Дамы, господа, не надо бояться! Гарро и мухи не обидит! - звонко проговорил он. - К тому же зубы и когти у него подпилены.

Лицо у мужчины было смуглое, голос - хрипловатый. Еще у него были длинные усы, а на голове - черная шляпа. В другой руке он держал палку, на которую опирался.

Толпа в испуге расступалась, и скоро вокруг зверя и его владельца образовалось свободное пространство.

- Еду забавлять людей в Нью-Йорке! - громко сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. - Не я первый, не я последний. Мой брат уехал три года назад, и дела у него идут, на жизнь зарабатывает. Вот и я решился!

- Откуда вы родом, мсье? - спросила Катрин, прижимая к себе дочку.

- Из долины Эрсе, что в Пиренеях[6].

Контролер «Шампани», подозрительно глядя на мужчину, наставил на него палец:

- Приказываю вам надеть на медведя намордник! Иначе, любезнейший, я не пущу вас на борт.

- Как прикажете, капитан! Все нужное у меня с собой. Не сердитесь, намордник я снял, когда дал ему яблоко - перекусить!

Элизабет уже видела медведей в детской книжке с картинками и все равно отшатнулась - таким огромным показался ей зверь.

- Не бойся, кроха! - усмехнулся дрессировщик. - Мой мишка умеет танцевать, тебе понравится.

Инцидент немного отвлек Катрин, и все же она с трудом сохраняла выдержку. Гийом все не появлялся, и это уже никуда не годилось. Дрессировщик медведя, который тоже ехал третьим классом, стал подниматься по трапу, ведя зверя за собой.

- Мадам, ваши проездные документы! - потребовал второй сотрудник компании, обязанностью которого был учет пассажиров.

Билеты Катрин достала из внутреннего кармана пальто. Пальцы ее дрожали.

- Мсье, я не могу взойти на борт без супруга, а он почему-то задерживается. Прошу, дайте мне еще немного времени!

- Трудная задача, мадам. Пора начинать посадку пассажиров второго класса. До прилива остается меньше двух часов.

- Ради всего святого! - взмолилась Катрин.

Мужчина, которому было лет тридцать, заметил, что дама в положении, и сочувственно покивал.

Красота беременной женщины и испуганный взгляд ее маленькой дочки, не сводившей с него глаз, довершили дело.

- Пять минут, не больше! - твердо произнес он.

- Благодарю, мсье! Благодарю!

Элизабет стала всматриваться в движущуюся массу незнакомых людей, собравшихся на причале. Богачи выделялись элегантностью нарядов, но ее они не интересовали. Наконец из-за угла ангара вышел мужчина.

- Папа! Вон он! Мамочка, там папа!

- И правда! Слава тебе, Господи! - вскричала Катрин.

Однако радость ее была недолгой. Гийом шел покачиваясь, как пьяный. Рукав его пиджака был надорван, воротник рубашки тоже, лицо в крови. Элизабет вскрикнула от ужаса.

- У папочки кровь! Мама, ты видела? Кровь!

Катрин бегом бросилась к мужу. Инстинктивно она поддерживала живот рукой, словно защищая свое дитя.

- Гийом, что с тобой произошло?

Плотник дышал с трудом, спина его была болезненно сгорблена. Катрин заметила у него на надбровных дугах и на подбородке лиловые, ужасного вида кровоподтеки. Верхняя губа была разбита, из носа шла кровь.

- Господи, да ты подрался? - всполошилась она.

- Нет, Кати, меня избили. Подкрались со спины! Мой бумажник - вот что им было нужно. Они все отобрали - отцовские карманные часы, обручальное кольцо, золотой медальон «Святой Христофор», подаренный мне братом месяц назад! Пришлось отбиваться, но что я мог сделать один против троих?

- Гийом, любовь моя! - зашептала Катрин. - Мне очень жаль, что ты лишился всех вещей, которые родные подарили тебе на память, но время не ждет! Я позабочусь о тебе, как только мы поднимемся на борт. Я так и поняла, что случилось что-то плохое, но ты вернулся, и это главное!

- Времени ополоснуть лицо у меня не было. Надеюсь, я не очень напугаю Элизабет.

- Нет, конечно! Мы все ей объясним. Идем скорее! Счастье, что наши билеты у меня, иначе они бы и их, наверное, отняли.

Катрин сквозь слезы улыбалась мужу. Гийом поморщился. Грабители били его в живот и по ребрам. Однако он старался не подавать виду, радуясь уже тому, что в состоянии взойти на борт.

Через два часа, на палубе парохода «Шампань»

Протяжно выла сирена. Ей вторили возгласы, перекрикивания отплывающих и тех, кто пришел их проводить. Из труб парохода столбом валил дым. Пассажиры в большом количестве толпились на просторной палубе, возле бортовых ограждений, некоторые - чтобы запечатлеть в памяти лицо близкого человека - невесты, сестры или брата, плачущей бабки.

На пристани людей было меньше. Они махали белыми платочками, кричали «Прощай!» и «До свидания!», плакали, улыбались, выкрикивали чьи-то имена.

- А нас никто не провожает, - заметила маленькая Элизабет.

Она посмотрела на обнявшихся родителей, стоящих тут же. Отец и мать ласково ей улыбнулись.

- Это потому, что мы уезжаем втроем, всей семьей, - сказала Катрин.

- А почему дедушка Туан с дядей Жаном не приехали?

- Билеты на поезд до Гавра и обратно стоят слишком дорого, - пояснил Гийом.

Элизабет подавила вздох. Ей очень хотелось радоваться, но какое-то непонятное чувство мешало этому, тяготило душу. Она не смела поднять глаза на отца, так ее напугали синяки, обезобразившие его лицо.

Мимо них прошел молодой матрос, коснулся своего белого берета, задорно улыбнулся.

- Мадемуазель отправляется в Америку? - спросил он. - Я тоже. Это мое первое большое плаванье на «Повелителе морей», как его зовет наш капитан.

- «Повелитель морей» - это замечательно! - отозвалась Катрин, с нетерпением и радостью ожидавшая, когда судно наконец отчалит.

Моряк отсалютовал и ей, после чего удалился. Теперь к молодой семье подошел скромно одетый мужчина.

- Надо признать, судно знатное! - сказал он, протягивая руку Гийому. - Нарвались на неприятности?

- Увы! В порту, возле складов. Меня ограбили.

- Такое часто бывает, со всей этой сумятицей при погрузке, между железнодорожным вокзалом и пристанью. Лучше поостеречься… Ну хоть целы остались, - заключил его собеседник.

- Только потому, что подоспел какой-то железнодорожник и эти негодяи разбежались. Я еле смог подняться. Еще чуть-чуть, и мы бы никуда не поплыли, остались во Франции.

Катрин предпочла бы разделить исключительно с мужем и дочкой знаменательный момент, когда судно выходит из порта, направляясь к огромному океану. А вот их незваный спутник, похоже, был настроен поболтать.

- Компания даже не вернула бы вам стоимость билетов, - заявил он. - Вот была бы жалость, пропусти вы отплытие! Грузоподъемность нашего корабля 6726 тонн, а паровая машина - мощностью в 9000 лошадиных сил. Считается, что он может перевозить более тысячи пассажиров и две сотни членов экипажа. Я навел справки!

«Шампань» между тем поднимала якорь. Корпус тяжелого судна содрогнулся, и вдалеке, на линии горизонта, небо стало сливаться с сине-зеленой водной гладью.

В конце концов, Катрин увела мужа и дочку к носу корабля.

- Какое счастье! - воскликнула она, смеясь. - Гийом, мы наконец уезжаем! Элизабет, милая, смотри - чайки! Она такие же вольные, как и мы!

Над пароходом кружила целая стая птиц, выписывая зигзаги между четырьмя его мачтами. Оглушительный гул двигателей вызвал радостный отклик на пристани, от которой громадное судно медленно удалялось.

- Через десять дней мы увидим Нью-Йорк и статую Свободы, освещающую мир! - восторженно подхватил супруг. - Элизабет, моя принцесса, скажи «До свидания!» стране, в которой ты родилась!

- Хорошо, папочка, но как? - отвечала девочка, зачарованная глухим плеском волн о гигантский борт парохода.

- Помаши провожающим ручкой!

Элизабет тут же послушалась, и ясный взгляд ее голубых глаз устремился в сторону удаляющегося причала.

Рассмотреть на нем людей становилось все труднее. На всех парах «Шампань» ринулась в атаку на Атлантический океан.

Гийом заключил жену и дочь в объятия. Он чувствовал себя сильным и был полон надежд. Теперь у них начнется новая жизнь…

Пассажиры постепенно покидали палубу. В соответствии со своим социальным статусом они расходились по каютам: кто в первый класс, кто - во второй. Катрин сознательно оттягивала момент, когда им придется спуститься в самый нижний отсек, отведенный для беднейших вояжеров. Вокруг них и повсюду на судне экипаж занимался своим делом, и это выглядело как концерт, где каждый музыкант досконально знает свою партию.

- Пора и нам занять свои полки, - шепнул ей Гийом. - Заодно приведем себя в порядок. Мне это точно не помешает!

Катрин кивнула. Про себя она решила быть сильной и поддерживать мужа: Гийом не подавал виду, но молодая женщина догадывалась, что он очень расстроен. Сокрушаться вслух он не стал, но потеря часов и золотого медальона очень его огорчила.

- Ты - сама доброта, - прошептала она ему на ухо. - Это так несправедливо, что тебя ограбили!

- Кто знает, может, это было предупреждение - чтобы я отказался от переезда в чужую страну, - очень тихо отозвался супруг. - Моя Кати, ты родилась с серебряной ложкой во рту, как шутки ради говаривал мой отец. И по моей вине лишилась всех преимуществ своего социального статуса. Мы могли бы поехать вторым классом, но на это ушли бы все наши сбережения.

- Я запрещаю тебе в чем бы то ни было себя винить, Гийом! Все решения мы принимаем вместе. И твой путь будет моим, пока мы живы. Хватит об этом! Идем лучше вниз!

Элизабет все это время смотрела в сторону суши - на гаврский порт, колокольни далеких церквей.

- Мама, ты скоро дашь мне куклу? - спросила она, ощутив внезапную потребность в любимой игрушке.

- Потерпи немного, милая, - ласково попросила Катрин. - Сначала мы устроимся на наших местах. А чуть позже папа сходит за чемоданами.

Супруги удивились, а потом и испытали вполне объяснимое огорчение, увидев спальный отсек для пассажиров третьего класса, где находились их места. Чтобы туда попасть, пришлось спуститься по крутому трапу со скользкими ступеньками.

Внизу царила невероятная сумятица - ошеломительная, пугающая. Десятки пассажиров занимались своими делами, перекликались, не обращая внимания на табачный дым: многие мужчины уже сидели с сигаретой или трубкой в зубах. Женщины разворачивали одеяла, открывали чемоданы. Был слышен, невзирая на весь этот шум, плач детей, в том числе младенцев.

В помещении, вобравшем в себя всю эту массу людей и расположенном ниже ватерлинии, стоял острый запах нечистых тел и пота.

- Наверное, здесь плохая вентиляция, - прошептала Катрин, которая ввиду своего тонкого обоняния страдала от этих сомнительных «ароматов».

Пол под ногами вибрировал: под ним работали паровые машины. Казалось, это огромные жуткие звери, рыча, сотрясают корабль. Элизабет спряталась в материнских юбках.

- Идем дальше! - распорядился Гийом.

Из мебели тут были только двухъярусные койки, железные и непривычно узкие, но места все равно было ужасающе мало. Элизабет схватила отца за руку.

- Не бойся, моя крошка, - уверенным тоном сказал Гийом. - При отплытии всегда шум и суета, но скоро все уляжется. И у нас есть собственный уголок, там нас никто не потревожит.

- Надеюсь, это так, - отвечала встревоженная Катрин. - Усталость уже дает о себе знать.

- Там ты сможешь отдохнуть, - ответил ей муж.

Им пришлось остановиться и встать вплотную друг к другу, иначе из-за шума они вообще не слышали бы друг друга.

Какая-то женщина окликнула их хрипловатым голосом, жестом прося отойти:

- Эй, голубки! Не стойте в проходе. Мне надо в туалет. Это ж надо: всего две уборные на сто человек в нашем отсеке!

Надо успеть, пока не начали суп раздавать.

Катрин отшатнулась так резко, что ударилась спиной о массивную металлическую переборку. Гийом увидел, что она морщится.

- Кати, милая, очень больно? - спросил он, обнимая жену.

- Нет. Пожалуйста, давай найдем наши койки, я хочу прилечь. А потом ты сходишь за водой, иначе я не смогу обработать твои ушибы.

После долгих и утомительных поисков Гийом разыскал наконец их места. И тут же посадил Элизабет на койку верхнего яруса.

- Там тебя никто не толкнет, - заверил он дочь, поглаживая ее по волосам. - Не тревожься, скоро я схожу за твоей куклой.

- Лучше бы выйти на улицу, папочка! Тут плохо пахнет.

- Мы поднимемся на палубу, но позже. Наша мамочка устала. А пока веди себя хорошо!

Свернувшись калачиком на коричневом одеяле, Элизабет вынула из кармана оловянного солдатика, подаренного другом Жюстеном, и сжала его в правой руке. Поездка на поезде и полное переживаний утро утомили девочку. Вскоре ее сморил сон.

Катрин, в свою очередь, тоже притворилась спящей - чтобы избежать любопытствующих взглядов соседей. Гийом перед тем, как отправиться за питьевой водой, засунул объемный кожаный саквояж под нижнюю койку.

- Как это вы, милочка, решились плыть в такую даль, в вашем-то положении? - послышался рядом чей-то громкий голос.

Молодая женщина вздрогнула. Голос принадлежал краснолицей черноглазой женщине, смотревшей на нее в упор.

- Простите, мадам, я задремала, - сказала Катрин.

- Хорошо тем, кто может спать в этом галдеже! Да и качка пока не чувствуется. Когда выйдем в открытое море, качать будет как сливы на дереве. А вы откуда будете?

- Из Шаранты.

- Понятия не имею, где это. А мы из Валансьена: я, муж и двое наших обормотов. Шахту закрыли, вот мы и решили попытать удачи в Америке. Я - Колетт, но знакомые зовут меня Коко.

- Катрин Дюкен!

Колетт, рыжеволосая и пышнотелая, порылась в плетеном чемодане, извлекла из него черную блузу, потом сунула ее обратно и достала шерстяную вязаную кофту.

- Замерзла что-то… А вы - нет?

- Нет. Я не сняла пальто, поэтому мне не холодно.

- А ваш муж, я смотрю, попал в передрягу? Подрался?

- На него напали и ограбили. Незадолго до отплытия, в той части порта, где находятся склады, - пояснила Катрин, привставая.

- Вот не повезло бедняге! - сочувственно вздохнула соседка.

- А где ваши дети, мадам? - из вежливости поинтересовалась Катрин.

- Отправила их на палубу вместе с мужем - хоть пять минут посижу спокойно! - со смехом произнесла Колетт.

В проходе показался Гийом, в руке у него было ведро с водой. Катрин оживилась. Мужа она встретила широкой радостной улыбкой.

- Присядь, и я наконец-то за тобой поухаживаю! Достань саквояж, в нем есть все необходимое. И позволь тебе представить нашу соседку, Колетт. Мадам, это мой супруг Гийом.

Плотник любезно поприветствовал попутчицу. Как ни настраивал он себя на лучшее, неизбежное теснейшее соседство с множеством людей устрашало - пустые разговоры, необходимость исполнять свою долю общественных работ, не говоря уже о возможных ссорах и неподобающих гигиенических условиях.

Хмурясь, он молча сидел, пока жена обмывала ссадины и смазывала их бальзамом на основе травы окопника.

- Теперь займусь шитьем, - сказала Катрин. - Пожалуйста, сними пиджак.

- Это не срочно, - проговорил Гийом. - Ты бледна, лучше приляг!

Колетт ушла, и молодой плотник этим воспользовался, чтобы поцеловать жену в губы, после чего окинул ее страстным взглядом.

- Моя красавица Кати, - сказал он, - мне так неприятно видеть тебя посреди этой сумятицы!

- Почему? - спокойно спросила жена. - Неужели из-за того, что я родилась в замке? Гийом, я люблю тебя и доказала это, когда последовала за тобой в Монтиньяк, вышла за тебя замуж. И если я отказалась продавать наш дом, то только в память о том, как мы там были счастливы. Твои братья будут его сдавать, получая небольшой доход, а ты останешься его владельцем.

- Какая разница, владелец я или нет, мы ведь не собираемся возвращаться во Францию? Имей мы эти деньги, тебе бы не пришлось соседствовать со всеми этими людьми, терпеть их крики, эту вонь! Здесь уже невозможно нормально дышать.

- Десять дней, Гийом, плавание займет всего лишь десять дней по расчетам Трансатлантической компании, - отвечала Катрин. - Ты - со мной, и мы вместе позаботимся об Элизабет. Перестань терзаться и дай мне пиджак. Мне не нужен муж-оборванец!

Час спустя Катрин оказалась в той же ситуации, что и в порту: муж ушел за их двумя чемоданами и не возвращался. Она успела минут двадцать подремать, съесть ломоть хлеба из своих запасов и зашить прореху в мужнином пиджаке.

- А где хранится багаж? - спросила она у Колетт, которая как раз переодевала маленького сына: он испачкал свою кофту.

- Недалеко, моя красавица! В комнате, что соседствует со столовой. Мой благоверный уже принес мне чемодан.

И женщина кивнула на плетеный чемодан возле своей койки.

- Это хорошо, потому что пришло время переодеть этого постреленка. Это мой младшенький, Поль, ему три года. Старшему десять, это он его привел. Бедного Поля стошнило, видно, там, на палубе, качает сильнее!

- Волна ощущается и тут, - заметила Катрин. - Я и подумать не могла, что на таком огромном судне кто-то может страдать от морской болезни.

Моя дочка ничего не чувствует, и слава богу. Она спокойно спит.

- Зато этой ночью она глаз не сомкнет! - с уверенностью предрекла Колетт. - Свожу-ка я своего мальчишку в туалет, а то все окажется в штанах.

Провожая ее глазами по лабиринту из спальных мест, Катрин встретилась взглядом с Гийомом, который шел навстречу. Вид у него был удрученный, и распухшее лицо не улучшало впечатления. Она ждала, не вставая с койки.

- Кати, у нас новая беда, - сознался муж, присаживаясь рядом. - Пришлось просить встречи с капитаном!

- Зачем?

- Чемоданы пропали! Мы так и не смогли их найти. Служащий компании искал вместе со мной, думал, это какая-то ошибка. Но нет, наш багаж потерялся между поездом и пароходом. В Нью-Йорк мы прибудем с пустыми руками! В твоем чемодане была ваша с Элизабет одежда, приданое для младенца, а в моем - мой плотницкий инструмент с именными гравировками и рабочая одежда. А еще - наши книги и кукла Элизабет.

Катрин потеряла дар речи - настолько катастрофа ее впечатлила. Муж взял ее за руку.

- Капитан в курсе. Он принес свои извинения и заверил меня, что такого рода инцидентов у них еще не случалось.

- Но нам-то что теперь делать? - возмутилась молодая женщина. - Компания обязана выплатить компенсацию! Мы единственные пострадавшие?

- Может, и нет. Это выяснится сегодня вечером.

- Хвала Господу, что у нас остался хотя бы кожаный саквояж! В нем некоторые вещи Элизабет, принадлежности для шитья и документы.

- Не понимаю, как такое могло случиться! - продолжал сокрушаться Гийом. - Я решил тебя предупредить, а теперь снова пойду туда и буду искать. Корабль огромный, и наши чемоданы могли отнести в одну из кают второго класса.

- Нет, пожалуйста, останься! Я и так слишком долго сижу одна. Здесь стало спокойнее, но без тебя мне все равно неуютно. И вид у некоторых пассажиров подозрительный, - продолжала она, понизив голос до шепота. - А тебе надо поесть, ты с утра голодный.

Могу предложить хлеб с сыром и яблоко.

- Мне скорее хочется пить, чем есть, Кати. Приятель советовал не пить воду из здешних резервуаров. Он два года назад плыл на другом пароходе и чуть не умер от дизентерии. Никто не заботится о гигиене пассажиров третьего класса. И света вечером в этом отсеке, я думаю, будет мало.

Катрин промолчала. Она протянула мужу эмалированную кружку и вылила в нее остатки жидкости из бутылки.

- Сладкий чай, который я брала в дорогу, - прошептала она. - А потом придется пить здешнюю воду.

- Боже, если бы я знал, сколько здесь возникнет проблем! Только бы Элизабет не заболела! - не успокаивался Гийом.

- Никто из нас не заболеет, - заявила молодая женщина. - Сейчас подумаем и решим, как нам теперь быть. Потерю чемоданов мы переживем. Я умею шить, так что по прибытии в Америку справлю нам новый гардероб.

- А мои инструменты?

- Купим новые. Мать дала мне денег. И, благодарение Господу, я их взяла! Знаю, ты не хочешь принимать никакой помощи от моей семьи, но сейчас придется проглотить свою гордость, у нас нет другого выхода. Денег хватит, чтобы прожить на новом месте несколько недель. С приданым для малыша я тоже что-то решу. А если нам чего-то будет не хватать во время плавания, уверена: мир не без добрых людей.

Катрин ободряюще улыбнулась, однако Гийом уловил нотку глубокого огорчения в ее ласковом голосе. И еще больше восхитился мужеством жены.

- Ты - самая чудесная женщина на свете! - сказал он и обнял ее.

Элизабет слушала разговор родителей: она уже минут пятнадцать как проснулась. Она обрадовалась, узнав голос отца, и уже хотела потянуться к нему, когда Гийом упомянул о пропаже багажа.

«А как же моя кукла? - подумала девочка, ужасно расстроившись, чуть не плача от огорчения, как это часто бывает у детей. - Дедушке Туану не понравится, что я ее потеряла!»

Она тихонько всхлипнула. Катрин тут же навострила уши и знаком попросила мужа встать.

- Нужно поговорить с нашей дорогой малышкой, Гийом! Уже три недели она сама не своя. Нужно было положить ее куклу в саквояж.

С верхней полки свесились две маленькие ножки в шерстяных чулочках, с округлыми икрами.

- Мама! Папа! Я хочу вниз! - заявила девочка. - Папа, ты меня поймаешь?

- Конечно, моя принцесса!

Обняв отца за шею, Элизабет успокоилась. Гийом осыпал личико девочки легкими поцелуями.

- У нас для тебя плохая новость, милая, - сказал он ей на ушко. - Наши чемоданы потерялись.

- Папа, я знаю.

- Без куклы тебе будет очень грустно, но скоро у тебя появится новая. Мы купим ее в Америке.

- Или я сошью тебе куклу сама, прямо сейчас, - добавила Катрин. - Дедушка Туан смастерил твою из дерева и лоскутков материи. Думаю, у меня выйдет не хуже.

- Спасибо, мамочка! Я так тебя люблю!

- И мы тебя любим, дорогая! - хором ответили родители.

Все трое засмеялись. Зазвучала тихая музыка, словно эхо их веселья, - кто-то играл на скрипке. При первых нотах в отсеке стало тихо, потом гул голосов усилился. В него вплетались тоненькие голоса детей, плач младенцев.

Впечатление было такое, что людей в помещении несчетное множество. Они перемещались по проходам, забирались на верхние полки, сталкивались. Глухое гудение двигателей в глубине трюма не могло перекрыть несмолкаемый гомон сотен человек, многие из которых были встревожены или страдали от морской болезни.

- Интересно, где дрессировщик с медведем? - сказала Катрин.

- Точно не в этой части твиндека[7], - отвечал Гийом. - На судне более тысячи пассажиров, Кати, не считая экипажа. Только в третьем классе их больше пяти сотен.

- Надо же! В таком случае мы никогда со всеми не перезнакомимся.

- Мама, а когда ты сделаешь мне новую куклу? - спросила Элизабет.

- Действительно, почему бы не заняться этим прямо сейчас? Я могу делать это сидя, - отозвалась молодая женщина. - Только предупреждаю: она будет маленькая, очень маленькая.

Девочка кивком выразила свое согласие. Родители обменялись радостными взглядами. Похоже, настроение у девочки улучшилось и она была готова стойко переносить все связанные с путешествием невзгоды.

На следующее утро, на палубе парохода

Гийом обнимал жену за плечи. Они любовались бескрайним океаном, раскинувшимся перед ними до линии горизонта. И если на лице плотника все еще оставались фиолетовые синяки - следы давешних побоев, мрачный взгляд его светился гордостью. Невзирая на потерю багажа и нападение бандитов, Гийом был счастлив оттого, что он на корабле, и это делало его сильным.

- У нас получилось, Катрин, милая! - ласково проговорил он. - И, благодарение Богу, Элизабет этой ночью спала как ангел!

- Да, вопреки всем нашим опасениям, - согласилась жена. - Новая кукла пришлась очень кстати!

Они тихонько засмеялись, наблюдая за тем, как дочка играет с Полем, маленьким сыном Колетт. Соседка с вязанием устроилась на складном стуле. Дети играли надувным мячиком, перебрасывая его друг другу. Из предосторожности Гийом привязал его за нитку к перекладине палубного ограждения.

- Чтобы не упал в море, - пояснил он. - Если это случится, новый мы вам вряд ли найдем.

Погода стояла ясная, небо было голубым. Катрин наслаждалась, подставив солнцу свою белую, как у всех блондинок, кожу и вдыхая морской воздух.

- Если б только мы могли ночевать на палубе, поездка бы превратилась в удовольствие! - мечтательно произнесла она. - Я проснулась утром, сразу почувствовала этот ужасный запах рвоты, и меня тоже моментально затошнило. Так что, пока можно, побудем тут, на воздухе. Море спокойное, тепло - грех этим не воспользоваться!

Подошел мужчина, оперся на перила рядом с ними. Он был довольно молод, на голове - твидовая кепка.

- Надо радоваться, пока можно, - авторитетно заявил он, раскуривая трубку. - Завтра «Шампань» войдет в более холодные воды. Там часто бывают шквальные ветры.

- Шквальные ветры? - повторила Катрин удивленным тоном. - Что это означает?

- Это когда ветер резко усиливается, налетает порывами, с сильным дождем, - пояснил незнакомец. - Но, уверяю вас, мадам, судну с таким тоннажем ничего не грозит. Я слышал, о чем вы говорили. Зловоние там, в третьем классе… Хотя прогресс все-таки есть. Лет двадцать-тридцать назад корабли, перевозившие эмигрантов, называли «плавучие гробы «[8].

Мужчина приподнял фуражку, прощаясь, и продолжил прогулку. Элизабет перестала играть. Поль ждал, когда же она бросит ему мячик, но девочка все никак не выпускала его из рук. Внезапно она бросила мяч на палубу и подбежала к родителям, ища прибежища в материнских юбках.

- Моя принцесса, что случилось? - удивился Гийом. - Иди и поиграй еще со своим маленьким другом. Смотри, он тебя ждет.

- Не хочу больше играть! Папа, пойдем лучше погуляем.

- Хорошо, давай пройдемся, ты и я! - согласился отец.

Поль подобрал мячик и стал его подбрасывать под озадаченным взглядом матери.

- Не расстраивайся, моя радость! Девчонки… Им бы только капризничать, - довольно громко проговорила она.

Отпустив это замечание, Колетт вернулась к вязанию. Катрин, оставшись в одиночестве, сочла нужным вступиться за своего ребенка.

- Не сердитесь на нее, мадам. Элизабет очень тяжело переживает наш отъезд. И это объяснимо: мы увезли ее из дома, от тех, кого она знала с рождения, - дедушек, бабушек, дядьев. Нам даже кошку пришлось оставить соседям.

Женщина пожала могучими плечами, спрашивая себя, почему Катрин - красавица, изъясняющаяся как дама из высшего общества, - путешествует в третьем классе.

- Упаси бог, чтобы я на такое обижалась! Дети ссорятся и мирятся по пять раз на дню. Не знаешь, что им через минуту придет в голову. И я вам уже говорила, зовите меня Коко.

Катрин, улыбаясь, кивнула, про себя решив, что уменьшительное имя использовать не станет, так как считала это излишней фамильярностью.

Она повернулась и стала смотреть на подвижную массу воды, взрезаемую форштевнем парохода.

Волны, высокие и мощные, казалось, галопом уносились к горизонту. К нему же на большой скорости стремилась и «Шампань».

«Нью-Йорк, Америка. - размышляла Катрин. - Мне не терпится туда попасть, хотя я знаю, что легко нам не будет…»

Она не испытывала страха перед грядущими трудностями. Языковой барьер (притом что она немного знала английский), проблема с жильем, которое не будет таким уютным, как их домик с садом в Монтиньяке.

«Я целыми днями буду одна, и когда родится малыш, придется заботиться о нем и о нашей маленькой принцессе в одиночку, не рассчитывая на помощь невестки!»

Она вспомнила ласковую Ивонну, жену Пьера, старшего брата Гийома. Ее поддержка была бесценной при появлении на свет Элизабет и в первые месяцы после родов.

- Не повезло вам, милочка, - заговорила Колетт, не спускавшая с молодой соседки глаз. - Чемоданы пропали, а с ними и приданое для младенца. Оно же было готово?

- Да, мы с невесткой занимались этим все лето, - отвечала Катрин, поворачиваясь к ней лицом. - А теперь придется начать с нуля.

- Я и говорю - незадача! Хотя все поправимо, пока есть здоровье и на черный день кое-что отложено. На новом месте все купите.

- Муж очень расстроен. Он лишился всех своих инструментов.

Чемоданы так и не нашли, несмотря на усилия экипажа. Гийом старательно делал вид, что смирился с потерей, но Катрин видела: он разочарован и удручен. На море и огромный корабль опустилась ночь. В спальном отсеке, где разместилась чета Дюкенов с дочкой, царил относительный покой. Дети спали (их старались уложить пораньше) после скудной трапезы, какой обеспечивала пассажиров Трансатлантическая компания. Питались пассажиры третьего класса в просторном зале, являясь туда группами, по очереди.

Прошел слух, что в твиндеке находится порядка девяти сотен пассажиров, а никак не пятьсот, как уверял капитан, по морской традиции единовластный хозяин на борту судна.

Катрин никак не могла уснуть. Корабль издавал тысячу непрекращающихся звуков, от которых трудно было отвлечься. Урчание паровых машин под полом внушало смутное беспокойство. Многочисленные соседи по отсеку вздыхали, шептали, похрапывали во сне, кашляли. С верхних палуб доносились, едва слышные, звуки быстрых шагов, оклики и, уж совсем издалека, музыка. Молодая женщина представила себе пассажиров первого класса, после изысканного ужина танцевавших в огромном, богато обставленном зале. Зависти она не испытывала, только раздражение.

«Интересно, когда наконец будет по-другому? - спрашивала она себя. - То, как с нами обращаются, почти всегда определяется нашим финансовым положением. Беднякам приходится терзаться голодом, существовать в грязи, словно именно этого они и заслуживают. Богачам на это плевать. Они наслаждаются жизнью, получают все самое лучшее!»

Принципы и неприятие несправедливости подтолкнули Катрин к переезду в Америку, где они начали бы новую жизнь. Она радовалась и очень гордилась тем, что вышла замуж за того, кого выбрала сама, по любви, невзирая на ожесточенное противодействие родителей.

«Прощай, замок моего детства! Прощай, презрение моих родственников по отношению к Гийому! Прощай, Старый Свет!» - в который раз сказала она себе.

Ровное дыхание мужа, лежащего на койке через проход, действовало на нее успокаивающе. Ей хотелось протянуть руку, чтобы коснуться Гийома, увериться в том, что он рядом… Всполошиться ее заставил стон, за которым последовал пронзительный возглас, перешедший в громкие рыдания.

- Мама! Мамочка! - кричала Элизабет.

Девочка ерзала на постели, отчего металлическая сетка у Катрин над головой заскрипела. Молодая мать тут же вскочила на ноги.

- Милая, я тут! Все плохое прошло, - шепотом проговорила она. - Тише! Не надо так громко кричать.

Девочка плакала, с трудом переводя дыхание. Дрожащими руками она обвила шею матери.

- Мамочка, я так испугалась! Так испугалась! - твердила она.

- Давай я помогу тебе спуститься, милая! Мы обнимемся, и ты ляжешь спать со мной.

- Проклятье! Скоро этот бардак кончится? - послышался хриплый сердитый голос мужа Колетт. - Отшлепать бы ее хорошенько - глядишь, и перестанет орать по ночам.

- Простите, мсье, - тихо заговорил Гийом, который тоже проснулся. - В последнее время нашу девочку мучают кошмары.

Мужчина пробормотал что-то оскорбительное, но уже себе под нос. Расстроенная Катрин погладила дочку по лобику.

- Что тебя так пугает, моя хорошая? - Она тихонько вздохнула. - Господи, если б я только знала!

3 Посреди океана

На борту парохода «Шампань», пятница, 22 октября 1886 года

В записной книжке Гийом сделал пометку: «Начинается наш четвертый день плавания». Погода все еще радовала, хотя волнение на море усилилось, поднялся холодный ветер. Матросы принесли еще ведер для пассажиров третьего класса: у многих обострилась морская болезнь. Вонь в спальном отсеке стояла невыносимая.

- Мы весь день будем на воздухе! - заявила Катрин мужу. - Не понимаю тех, кто безвылазно, с утра и до вечера, сидит внизу.

Едва проснувшись, молодая женщина принялась приводить себя в порядок. Расчесала волосы, пока Гийом ходил за водой.

«Благодарение Небесам, у меня теперь есть тазик! - думала она. - С ним гораздо удобнее умывать Элизабет и поддерживать чистоту самой!»

Этот подарок ей сделала престарелая еврейка. С момента отплытия несчастная не вставала с койки - так у нее болело в груди.

- Ваша соседка - та, что настаивает, чтобы ее звали Коко, - рассказала, что вы лишились своего багажа, - сказала пожилая женщина Катрин. - Я думала, тазик пригодится, но что-то я совсем обессилела. Невестка старательно за мной ухаживает.

Они смогли поговорить, когда Катрин пришла, чтобы поблагодарить любезную дарительницу, чья восковая бледность не предвещала ничего хорошего.

- Вы ждете малыша! - обрадовалась Ракель Бассан. - Это благословение Небес. Прошу, в следующий раз возьмите с собой свою маленькую дочку, говорят, она чудо какая хорошенькая!

Женщины еще долго разговаривали, не обращая внимания на громкий говор и ругань мужчин, ссорящихся за карточной игрой.

Так, мало-помалу, пассажиры знакомились, руководствуясь спонтанной симпатией, а иногда и по воле случая. Быстро выяснялось, кто друг друга терпеть не может. Такие индивидуумы старались лишний раз не общаться: ссоры не нужны никому.

- Отведу Элизабет на палубу, как только она будет готова, - решил Гийом, захлопывая записную книжку.

Этой ночью девочке снова приснился кошмар. Она проснулась заплаканная, вся в поту, глазенки - испуганные.

- Чему удивляться? - сказала Катрин. - Еды нам дают мало, и ее качество оставляет желать лучшего. Люди жалуются на плохое самочувствие, по нескольку раз за ночь встают. В таких условиях Элизабет не может спать нормально.

- Дорогая, она не единственный ребенок на борту! У сыновей Колетт сон крепкий, да и у остальных тоже, - возразил Гийом. - Признай, кошмары у нее начались еще в Монтиньяке, до того примечательного ужина в доме твоих родителей. Знать бы, в чем причина…

Супруги обменялись встревоженными взглядами. Деревенский доктор, с которым они консультировались за неделю до отъезда, их успокоил:

- Обычное дело в ее возрасте, - сказал он, улыбаясь. - Это пройдет. Поите девочку липовым или ромашковым чаем, и пусть хорошенько выбегается за день. Кошмары перестанут ей сниться.

Катрин снова прокрутила в голове эти успокоительные заверения. Она исполняла все рекомендации доктора, но, судя по всему, травяные настои не дали ожидаемого результата.

- Даже если вдвоем нам будет очень тесно, вечером я возьму ее к себе, - заявила она.

- Поступай как знаешь. Зато сейчас нашу принцессу ничто не беспокоит: она лучше спит по утрам, - с нежностью заметил Гийом. - Попробую раздобыть для тебя кружку горячего кофе!

- Спасибо, любовь моя, - шепнула ему на ухо Катрин, стыдливо касаясь губами его щеки.

До прибытия в Америку о большей близости между супругами и речи не могло быть. И лишним тому подтверждением стало появление Колетт. Она как раз прибежала из столовой, явно чем-то напуганная.

- Господи, надо же такому случиться! - запричитала она, складывая руки на своей пышной груди. - Бедная, бедная старушка! Какое горе!

- О ком речь, Колетт? - спросил заинтригованный Гийом.

- Да о той болезной старушке, Ракель! Она еще подарила вам этот красивый эмалированный тазик. Умерла она! На рассвете умерла, сказал Давид, ее старший сын.

- Боже мой! Такая добрая, милая женщина! - огорчилась Катрин. - А я еще собиралась сходить к ней с Элизабет ближе к полудню. Я советовала позвать судового врача…

- Сердце у ней не выдержало! - предположила Колетт. - Восемьдесят два года было старушке, но она все равно решила ехать с семьей в эмиграцию. Ладно, пойду-ка я к ним. Уже пообещалась обмыть покойницу.

Гийом тоже вскочил, он был взволнован. С Давидом Бассаном они не раз сталкивались на палубе, и он был ему симпатичен.

- А дальше что? - спросил он. - Мы прибудем в порт дней через шесть, не раньше.

- Сказали, капитан скоро спустится поговорить с родственниками. Но что, по-вашему, мсье Дюкен, тут можно сделать?

Катрин очень расстроилась. Из сумки она достала маленький флакон с одеколоном, смочила в нем платочек и, смежив веки, приложила его к носу.

- Мама?

Тоненький голос дочки помог молодой женщине совладать с эмоциями. Муж снял Элизабет с верхней полки и поставил на пол. На нее, в ночной рубашке, с растрепанными темно-каштановыми волосами, смотреть было одно удовольствие. Элизабет уставилась на мать ярко-голубыми глазенками.

- Мамочка, что это так хорошо пахнет?

- Милая, иди я тебя обниму! - произнесла Катрин. - А где кукла? Ты оставила ее одну?

- Она отдыхает, мам.

Кивнув Гийому, Колетт ушла. Тот быстрым шагом последовал за соседкой.

- А почему ушел папа?

- Он скоро вернется, моя принцесса. А я жду не дождусь, когда ты меня обнимешь и крепко поцелуешь!

Элизабет не заставила просить себя дважды. Обняла мать, поцеловала, потерлась щечкой о ее щеку. Обе упивались этими ласками, нежными поцелуями - совсем как дома, в Монтиньяке, где это было их утренним ритуалом. Касания пухленьких теплых детских рук привели Катрин в чувство. Лучше не думать о кончине этой милой старушки с ангельской улыбкой и о последствиях ее ухода.

- Элизабет, милая, сейчас я тебя причешу и одену, а потом мы прогуляемся по палубе. Полезно подышать морским воздухом, размять ноги и руки. Папочка занят, он придет к нам позже. Кажется, у меня осталось несколько печений с корицей. Я дам тебе одно и немножко воды запить.

- Мне больше хочется молока!

Мы раздобудем тебе молока, обещаю. В столовой продается концентрированное, в банках. Там и купим.

Катрин наслаждалась каждым привычным жестом. Она расчесала шелковистые дочкины волосы, на концах естественным образом завивающиеся в крупные локоны, повязала их голубым платочком.

- На улице очень ветрено, и если пойти с распущенными волосами, они будут постоянно попадать в глаза, - смеясь, пояснила она Элизабет. - Обязательно надень шерстяное пальтишко и захвати с собой куклу. Ты спрятала ее под подушку, маленькая шалунья?

Элизабет крепко полюбила игрушку, с любовью сделанную материнскими искусными руками, - так же, как и оловянного солдатика, подарок Жюстена. Катрин пожертвовала тремя большими носовыми платками из льна, принадлежавшими мужу, которые нашлись у нее в саквояже, и сумела, благодаря искусному покрою, придать кукле необходимую форму.

Мордашку она оформила посредством вышивки цветными нитками - и глаза, и рот. Для косичек срезала немного бахромы с собственной шали.

- Ты уже придумала имя своей кукле? - спросила молодая мать.

- Нет пока, - с мечтательным видом отвечала девочка. - Может, назвать ее Кати, в твою честь? Папа всегда так ласково говорит это слово - Кати…

- Почему бы и нет? - сказала Катрин.

Через пару минут они уже поднимались по бесконечному трапу, крутому и с очень скользкими ступеньками. Водяные брызги долетали до твиндека, где уже было очень мокро, и всем, кто шел по трапу вверх или вниз, приходилось крепко держаться за поручни.

Катрин вынуждена была ненадолго остановиться, прижав руку к животу. Малыш активно шевелился, и для нее это было облегчением: накануне он не напоминал о себе.

- Мамочка, тебе плохо? - спросила Элизабет.

- Нет, моя принцесса, нет. Я в порядке. Давай поторопимся!

По ярко-голубому небу плыли белоснежные облака. Волны, высокие и мощные, обтекали величественный черный корпус «Шампани». Катрин невольно залюбовалась бирюзовым цветом воды.

- Не устаю смотреть на море, - со вздохом произнесла она. - Разве бывает что-нибудь прекраснее?

Она подставила свое очаровательное лицо океанскому ветру, заправила за ухо танцующие у лица светлые прядки.

- Папа говорил, мы увидим китов, - сказала Элизабет. - Но пока они что-то не приплывают.

- Подождем еще немного, милая!

Молодая женщина повернулась на звук голосов. В десяти метрах от них собралось небольшое общество. На некотором отдалении от основной группы стоял, активно жестикулируя, матрос в форменной темно-синей блузе и фуражке.

За спинами людей Катрин только теперь разглядела рыжевато-коричневую меховую громадину.

- Неужели нашего обитателя гор вывели на прогулку? - Она обернулась к дочке: - Может, подойдем поближе? Не испугаешься?

- Нет, я медведя совсем не боюсь. И того господина в большой черной шляпе тоже!

- Вот и славно! А я думала, не из-за медведя ли тебе этой ночью снились плохие сны.

Элизабет помотала головой. Она просто не могла ответить родителям, когда они расспрашивали о ночных кошмарах; чаще всего видения, заставлявшие ее ночью кричать от ужаса, после пробуждения становились смутными и запутанными. От них оставалась только чувство печали, но скоро забывалось и оно.

Послышался раскатистый голос дрессировщика медведей. Житель Пиренеев громко препирался с матросом.

- Как это - моему мишке нельзя потанцевать? Пусть люди посмотрят, порадуются! Даже те, кто едут первым классом, готовы похлопать Гарро!

Горец тростью, окованной железом, указал на тянущийся вдоль судна узкий коридор и террасу одного из салонов, откуда богатые пассажиры наблюдали за представлением. Дамы были в роскошных платьях и шляпах с пышными перьями, их драгоценности сверкали на солнце.

- Капитан - единственный хозяин на корабле, - не сдавался молодой матрос. - И он не хочет никаких развлечений на борту сегодня утром. У нас покойник и все связанные с этим хлопоты. Неужели непонятно?

Медведь в прочном наморднике, равнодушный к этим доводам, внезапно встал на задние лапы и принялся раскачиваться из стороны в сторону, потом по очереди поднимать лапы.

- Смотрите сами, Гарро хочет размяться! - заявил дрессировщик.

Засмеялась женщина, восторженно присвистнул подросток. В медведя полетели мелкие монетки, и он изобразил некое подобие реверанса. Катрин отступила: на эту униженную покорность было жалко смотреть.

- Кати! Принцесса моя! Вот вы где! Я вас искал.

Гийом обнял супругу за талию. Элизабет была увлечена представлением, и супруги отошли на два шага.

- Кати, я ходил к родным Ракель Бассан. Они молятся у ее смертного одра. Похороны состоятся сегодня вечером, - шепнул он ей на ухо. - Подумать только! Они собираются устроить похороны по морскому обычаю, то есть тело, завернутое в саван, сбросят в океан.

- Господи, какой ужас! - содрогнулась Катрин.

- Капитан говорит, другого выхода нет. Отчего умерла мадам Бассан, неясно, он опасается распространения инфекции. К тому же мы посреди океана.

Катрин перекрестилась, охваченная священным ужасом. Гийом привлек ее к себе, поцеловал.

- Я поприсутствую на церемонии вечером, - сказал он, - а вы с Элизабет оставайтесь в спальном отсеке. Она очень нервная, лучше ее от этого оградить.

Девочка подбежала к родителям. Она улыбалась, сжимая в руке куклу.

- Завтра вечером медведь Гарро дает представление! - воскликнула она. - Мамочка, мы же пойдем? Еще там будет музыка!

- Конечно пойдем, дорогая! А пока попросим папу раздобыть для тебя молока и свежего хлеба, - ласкающим голосом предложила Катрин.

Муж догадался, что она хочет отдать покойнице последний долг и ему лучше увести Элизабет. Молодая женщина торопливо спустилась в твиндек. В спальном отсеке царило привычное оживление. Но пока она шла к той его части, где расположилась еврейская семья, становилось все тише. Скоро она различила шепот молящихся, наводящий на мысль о заупокойной службе.

Сделав еще несколько шагов, Катрин увидела тело старушки, завернутое в простыню так, что виднелось одно лишь воскового оттенка лицо. Рядом стояли сыновья покойницы с женами и двое внуков.

«Я не их конфессии, - подумала молодая женщина. - И едва была знакома с бедняжкой. Мое присутствие могут счесть неуместным».

И все же она задержалась ненадолго - едва слышно прочла «Отче наш». С тяжелым сердцем, так и не решившись приблизиться к скорбящим, она смахнула слезу.

На борту парохода «Шампань», вечером того же дня

Гийом не мог отвести взгляд от черной воды, в которой только что исчез зловещий сверток продолговатой формы. Волны с плеском ударялись о корпус судна, в небе, как и в любой другой вечер, сияла луна, а тело, зашитое в саван с кусками чугуна для утяжеления, было предано океану.

Капитан все еще стоял навытяжку, приставив руку к своей обшитой золотым галуном фуражке. Часть экипажа присутствовала на совершаемой в желтом свете керосиновых ламп церемонии, стремительной и вызывающей бурю эмоций.

Давид Бассан уважительно поприветствовал капитана и теперь, как и молодой плотник, неотрывно смотрел на воду. Его мать упокоилась здесь, в безвестной точке Атлантики, не прожив и дня из той новой жизни, которая была уготована им на американской земле.

Рядом с Гийомом стояли, облокотившись о перила, Колетт с Жаком, своим супругом. Лица у них были печальные. Двоих сыновей они оставили под присмотром Катрин.

- Не хотелось бы мне вот так умереть, - пробормотала Колетт. - Только подумаю - и мороз по коже!

- Да уж, пойти на корм рыбам - небольшая честь, если спросите меня, - подхватил ее супруг. Он чуть растягивал слова, что выдавало в нем северянина. - Но другого выхода не было. Проклятье! Это морской закон. Я тут разговаривал с одним матросом - такого наслушался!

Бывший шахтер состроил гримасу, показав донельзя испорченные зубы, и продолжил:

- Я имел несчастье обмолвиться, что у себя, в Валансьене, разводил кроликов. Так вот, оказывается, слово «кролик» на борту говорить запрещено. И «заяц», и «веревка», и «шпагат»! А хуже всего, мсье Дюкен, - это причинить вред чайке! В этих птицах живут души утопленников.

- Ба! Вот чего можно не опасаться! - проворчала Колетт. - Пока мы в открытом море, чаек не видать!

Гийом кивнул, давая понять, что разговор показался ему интересным, и только потом распрощался. Ему не терпелось вернуться к Катрин, поцеловать дочку, даже если она уже спит.

«Благодарение Богу, корабль новый и пребывание на нем более комфортное, чем это было раньше. Не хотел бы я, чтобы две мои принцессы путешествовали на судне, похожем на те, что перевозили эмигрантов последние двадцать лет!»

В их отсеке было почти пусто: пассажиры ушли в столовую. Катрин, лежа на боку, рассказывала Полю сказку.

- Элизабет съела свой суп и сразу уснула, - пояснила молодая женщина. - Поль ведет себя хорошо, а вот его братец убежал неизвестно куда, хоть я ему и запрещала!

- Он наверняка вертится в районе камбуза, не волнуйся. Леонар - большой мальчик, ему уже десять, - рассеянно отвечал Гийом. - Их родители скоро придут. А ты поела, Кати, любимая?

- Немного супа, как и наша красавица. Твою порцию я захватила с собой и ломоть хлеба.

В серых глазах мужа Катрин прочла отражение сдерживаемых им эмоций. Она не стала его расспрашивать, зная, что позже он сам все расскажет. Она нежно взяла супруга за руку. Он присел рядом. Малыш Поль, сидящий на койке напротив, сунул палец в рот и стал его посасывать - так ему не терпелось узнать, чем закончилась сказка.

- Я дорасскажу завтра, - пообещала ему Катрин. - Мы дошли до середины, когда пришел Гийом. Иди на свою кроватку, ты наверняка очень устал.

Ласковый голос Катрин творил чудеса с маленькими детьми, равно как и ее красота. Поль тут же послушался.

- Чудесный ребенок! - сказала молодая женщина. - Надеюсь, на этот раз я рожу тебе сына. Черноволосого, как ты, и с твоими глазами.

- Нет, пускай у него будут твои волосы и глаза как у тебя, зеленые с золотом. Элизабет унаследовала лазурный взгляд моего отца, нам повезло.

- В тебе просыпается поэт, любовь моя! «Лазурный взгляд» - звучит очень мило, - шепнула она ему на ухо. - Одно я знаю точно: нашему будущему малышу нравится качка, он постоянно толкается.

- Может, у него морская болезнь, как у многих пассажиров? - пошутил Гийом. - В отличие от его восхитительной мамочки!

Катрин ощутила, что в нем проснулось желание, - по легкой дрожи, когда Гийом ее обнял. Потом она получила еще более недвусмысленный поцелуй.

- Мы не можем, не здесь! - прошептала она.

- Другие пары так не церемонятся, - ответил муж, лаская ее груди. - Дорогая, ну пожалуйста! Я соскучился. Целую неделю я не ублажал мою ненаглядную женушку!

Он признался, как нуждается в ней, - едва слышно, упиваясь родным запахом ее распущенных волос. Катрин смутилась, в растерянности посмотрела по сторонам.

- У меня есть идея! - воодушевился Гийом. - Идем скорее! Несколько минут - и мы вернемся.

- Но я пообещала присмотреть за Полем, и Элизабет может проснуться и позвать нас.

- Они оба спят, дорогая! Идем!

Колетт явилась как никогда кстати. Она застала молодых супругов уже на ногах, держащимися за руки.

- Вы вовремя, Колетт! - сказал Гийом. - Хочу проводить жену в уборную и подожду у двери: в это время дня по всему судну слоняются пьяницы.

Соседка сонно пробормотала:

- Конечно идите.

Молодые люди укрылись в отсеке для хранения багажа, куда вряд ли кто-нибудь заглянет до прибытия в Нью-Йорк. Посредине остался небольшой проход, а вдоль стен стояли большие чемоданы и сундуки. Там-то они и решили уединиться.

Эта неожиданная эскапада, интимный полумрак возобладали над страхами Катрин, и вскоре она возбудилась не меньше мужа.

Они стали целоваться взахлеб, пытаясь добраться до теплой кожи партнера. Руки скользили под одеждой, пальцы дрожали, прикасаясь наконец к пятачку теплой плоти.

- Будь со мной помягче, осторожности ради, - попросила Катрин в момент, когда Гийом приподнял подол платья и нижнюю юбку. - Деревенская матрона[9] говорит, что после шести месяцев сношения лучше прекратить. Малыш может родиться раньше срока.

- Когда ты ждала Элизабет, - задыхаясь, проговорил он, - мы этого не знали, и ты, дорогая, с радостью меня принимала. Обопрись об этот сундук, больно тебе не будет!

Катрин отдалась ощущениям, чувственной волной прокатывающимся по телу, очарованная выражением лица мужа, пребывающего на вершине блаженства. Гийом стал ласкать ее между ног, поддразнивая самое чувствительное местечко женской вульвы. Прикрыв глаза, он наслаждался моментом.

Барышня из замка Гервиль и сын монтиньякского мельника поженились по любви, такой крепкой, что презрели социальные барьеры, упреки и опасения близких. До свадьбы Катрин с Гийомом шесть месяцев были любовниками.

Их тайные объятия с осени до весны соединили их таинственными узами - две родственные души, два тела, самой судьбой предназначенные, чтобы сливаться воедино и растворяться друг в друге на вершине чувственного блаженства.

Наверное, в тысячный раз молодая женщина не сдержала хриплый сладострастный вскрик, в то время как ее красавец супруг двигался вперед-назад в ее плодовитом лоне… Проникновение не было глубоким, потому что она стояла, прислонившись спиной к стенке из чемоданов, но Гийом довольствовался и этим.

Утолив желание, они еще какое-то время целовались, уже нежнее, радуясь этим считанным минутам близости.

- Это напоминает наши тайные встречи, когда все только начиналось, - лаская жену, проговорил Гийом. - На сеновале у моего отца, в погребе разрушенного дома, на берегу реки…

- И в охотничьем домике в замке. Помнишь, какой снег валил той ночью? - с улыбкой подхватила Катрин. - Мне пришлось подождать, пока родители уснут.

Но какое же это было удовольствие - мы вдвоем, под толстым одеялом!

- Ты стащила из кладовой немного вина и печенье. Любимая моя Кати, ты настоящая авантюристка, прекрасная любительница приключений!

- Давай поскорее вернемся в наш отсек, - сказала она вместо ответа, но от последнего поцелуя отказываться не стала.

Колетт при виде супругов игриво им подмигнула, давая понять, что разгадала их хитрый план. Катрин прятала глаза, а Гийом сконфуженно улыбался.

- А мой благоверный играет в карты в столовой. Там и потанцевать нашлись желающие, - брюзгливо заговорила соседка. - Это и понятно: радуйся, пока можешь, в итоге всех закопают на шесть футов в землю или сбросят в этот проклятый океан! Жду не дождусь, когда мы уже приедем.

- Доброй ночи, Колетт! - тихо произнесла Катрин. - Спасибо, что присмотрели за нашей девочкой.

- Ба! Вы мне услужили, я - вам. Доброй ночи!

Ночники горели неровно. Заправлялись они маслом каждые два дня. Гийом улегся спать удовлетворенным. Он понял, что вызвало такой острый всплеск вожделения. «Мне хотелось забыть, как труп сбрасывают в море, все эти молитвы родственников, печаль. Это правда: нужно при каждой возможности наслаждаться жизнью, любовью».

С этой мыслью он и уснул - спокойно, сладко. Громадный пароход все так же следовал по маршруту, неся на себе свою долю человеческих существ, богатых и бедных, едущих в Нью-Йорк из любопытства или чтобы начать новую жизнь.

Под люстрами салона, предназначенного для пассажиров первого класса, кружились в вальсе пары: дамы - в шелковых платьях и бриллиантовых колье, мужчины - в черных фрачных костюмах с белыми манишками. В хрустальные бокалы рекой лилось шампанское, дабы гости могли как следует распробовать изысканный десерт.

Два мира, такие разные, вибрировали радостью и печалью, вообще не соприкасаясь - или очень редко. Эта мысль пришла в голову Катрин, которой не спалось.

Ей не терпелось ступить на американскую землю, увидеть тысячи незнакомых лиц. Младенец в ее чреве толкался ножками, чему она только улыбалась. Молодая женщина помассировала живот, чтобы его утихомирить.

- Потерпи еще немножко, озорник! Побудь в тепле и безопасности. Мой хороший, если бы ты знал, как я уже тебя люблю…

На следующий день, в субботу, 23 октября 1886 года

Все пассажиры «Шампани», желая того или нет, узнали о кончине пожилой дамы, чьи останки покоились ныне в океанских глубинах. Представители высшего общества, присутствующие на борту, комментировали прискорбное событие, в частности короткую религиозную церемонию, организованную родственниками покойной.

Мысль об этой смерти одних огорчила, другие делали все, чтобы о ней забыть. Капитан, желая разрядить обстановку, позволил наконец дрессировщику устроить маленькое представление.

Пассажиры третьего класса окажутся в первых рядах, равно как и часть матросов, но единовластный хозяин судна прекрасно знал, что в развлечении поучаствуют множество более обеспеченных путешественников, наблюдая за происходящим с крытой террасы на верхней палубе.

Альфонс Сютра, радуясь такой удаче, готовился удивлять и веселить толпу, которая собралась вокруг них с мишкой. Он извлек из кармана губную гармонику и поднял ее над головой. Серебристый металл засверкал в лучах заходящего солнца.

- Потренируемся, чтобы наверняка удивить ньюйоркцев! - звонко выкрикнул он, приглаживая усы. - Эй, Гарро, ты уж постарайся! Сегодня нам подыгрывает скрипка!

И он указал на светловолосого румяного юношу, плывущего в Америку в надежде заработать на жизнь своим единственным скарбом - скрипкой хорошей работы.

Катрин, Элизабет и Гийом присели на край какого-то люка. Колетт стояла рядом и улыбалась. Краем глаза она присматривала за сыновьями, но было ясно, что она готова пуститься в пляс, как только зазвучит музыка.

- Если бы мне сказали, что на корабле будет медведь, - ни за что не поверил бы! - заявил ее старший мальчишка, Леонар. - Вчера я отнес ему краюшку хлеба - в трюм, где ему приходится спать. Этот тип, дрессировщик, привязывает медведя цепью к опоре. Не сделай он этого, как пить дать удрал бы!

- Сколько раз можно повторять: говори правильно при мадам Катрин! - набросилась на него мать. - Не «этот тип», а «мсье»…

Элизабет не прислушивалась к крикливому голосу их соседки по спальному отсеку. Взгляд ее небесно-голубых глаз был прикован к мишке по имени Гарро. Медведь раскачивался, стоя на задних ногах и повернув косматую голову к скрипачу.

- Ты заметила, - шепнул Гийом, - что дрессировщик привязал к его передней лапе бубен?

- Да! И он наверняка научил животное на нем играть, - отвечала Катрин.

Мгновение - и полилась ритмичная, веселая музыка. Дрессировщик исполнял польку на гармонике, скрипач ему подыгрывал. Послышались одобрительные возгласы, дети захлопали в ладоши.

- Танцуй, Гарро! - приказал Альфонс Сютра, звучно раскатывая звук «р».

Медведь принялся кружиться на месте. Он качался, приоткрывая пасть, хотя кожаный намордник с него снять и не подумали, потом стал бить в бубен.

Гром аплодисментов, смех только усилились, когда колоритный горец в своей неизменной черной шляпе громко запел народную песню на патуа[10].

- А он мне нравится! - Колетт прыснула. - Может, и свидимся как-нибудь в Нью-Йорке.

И она заговорщицки подмигнула Катрин. Молодая женщина ответила легкой улыбкой. Она радовалась, что у Элизабет хорошее настроение. Малышка же настолько расхрабрилась, что вскочила и вошла в круг, образованный Леонаром, Полем и двумя девочками. Гийом тоже залюбовался оживленным личиком своей принцессы. Ее темносиняя саржевая юбка порхала вокруг ножек с круглыми коленками, черные прядки выбились из-под ситцевого чепца. Беззаботное выражение лица придавало девочке еще больше очарования.

Каждый раз, поворачиваясь к медведю лицом, Элизабет дружески ему улыбалась. Гарро продолжал танцевать, попадая в ритм. Зрители хлопали, и огромный зверь, услышав привычные для него громкие крики «Браво!», начал кланяться раньше, чем было запланировано.

- Благодарствую, дамы и господа! - воскликнул дрессировщик. - Вы аплодируете опасному пиренейскому хищнику, грозе пастухов и овец! Смотрите, какой он стал послушный. Мой лучший друг! Да-да, самый лучший!

И в качестве эффектной концовки горец приобнял медведя и похлопал его по плечу, а тот в ответ заключил его в свои объятия. Послышались крики ужаса, но уже в следующую минуту Гарро снова раскланивался.

- У тебя есть мелкие монетки? - спросила Катрин у мужа. - Этот человек их заслужил. А теперь идем вниз, я продрогла.

- Твоя правда, к вечеру похолодало. Корабль теперь плывет севернее, это самый короткий морской путь, - пояснил Гийом.

Из кармана он вынул три монетки. Альфонс Сютра уже обходил публику со шляпой. Прибежала Элизабет и бросилась обнимать Катрин. Девочка часто дышала, и вид у нее был совершенно счастливый.

- Так было весело, мамочка! - сбивчиво заговорила она. - Мсье со скрипкой - пусть бы еще играл! Это так красиво! И небо тоже красивое, все в звездах, посмотри!

Катрин подняла глаза к бескрайнему небосводу, почти черному, усеянному миллионами ярких точек. Полумесяц, казалось, висел на самой верхушке мачты. Море было очень спокойное, волны тихо-тихо плескались о корпус судна.

Вернулся Гийом вместе с Жаком, мужем Колетт. Бывший шахтер выпил лишнего. Супругу он застал за приятным разговором с дрессировщиком медведей, который как раз пересчитывал выручку. Гармонии моментально пришел конец.

- Коко! - завопил он. - Стоит отвернуться - и ты уже шашни крутишь! Нашла с кем связаться - голь подзаборная! Я ему сейчас расскажу, что об этом думаю! Тебе, потаскухе, удержу нет!

- Он хотя бы не напивается каждый божий день! - возразила Колетт.

Жак набросился на жену, но та ловко увернулась, несмотря на свою дородность. Их перепуганные сыновья подняли крик.

- Эй ты, иди сюда, я тебе рожу-то подправлю! - продолжал орать Жак.

Альфонс Сютра замахнулся своим посохом с железной оковкой, обороняясь.

Медведь в панике заворчал, натянув цепь.

- Прекрати, Жак! Сейчас же! - надрывалась Колетт, красная от стыда.

Дрессировщик ударил забияку Жака по плечу, но тот выхватил посох и отшвырнул в сторону, потом нанес удар кулаком не целясь, наугад.

Подбежали матросы и принялись их разнимать. Невольные зрители этой стычки разделились: одни приняли сторону мужа, другие - дрессировщика. Толпа загудела, и стало ясно: назревает драка.

- Спускайся в твиндек, Кати, и забери с собой Элизабет. Не хочу, чтобы вас толкали, - посоветовал Гийом.

- Пожалуйста, не вмешивайся! - взмолилась Катрин. - Господи, ведь до сих пор было тихо и спокойно! Прошу тебя, Гийом, идем с нами!

- Да, папочка, идем! - подхватила девочка. - И возьмем с собой маленького Поля. Посмотри, его оставили одного, он плачет!

Сочувствие, проявленное Элизабет по отношению к ребенку, который был на три года младше ее, не могло не растрогать, и плотник подчинился. Он подхватил мальчика на руки. Катрин, крепко удерживая дочку за руку, только теперь услышала презрительный смех, доносящийся с верхней палубы.

- А для пассажиров первого класса это развлечение! - сказала она мужу. - Послушай, как насмехаются! Боже мой, и ведь наверняка думают, что они этим людям не чета. Свои измены они тщательно скрывают, но разве это делает их лучше дрессировщика медведя или бедняги Жака, который с двенадцати лет работал в шахте?

Возмущенная, она быстрым шагом направилась к трапу, ведущему в твиндек. За поручни хвататься не стала и… поскользнулась на второй же ступеньке.

- Кати!

На глазах у Гийома она взмахнула руками, словно ища невидимую опору, и опрокинулась на спину. Падение наконец прекратилось, когда Катрин левой ногой сумела упереться в стену. Она так и осталась лежать, запутавшись в тяжелых юбках. Он бросился к ней на помощь, опустив Поля на пол рядом с Элизабет.

- Мама! Мамочка! - закричала малышка. - Ты ушиблась?

- Нет, ничего страшного, - пробормотала Катрин, тяжело дыша.

Побледневший Гийом помог ей встать. Он был потрясен - настолько быстро все произошло.

- Господи, как ты меня напугала! Дорогая, где болит?

- Спиной я пересчитала все ступеньки, но, благодарение Богу, я не упала ничком! Успокойся, любовь моя. Я сама виновата - забыла про осторожность.

- А как твой живот?

- Наверное, малыша тряхнуло, бедолагу! Гийом, ты такой бледный! Прости меня! И, пожалуйста, помоги детям спуститься по трапу!

Катрин осторожно пошла по коридору, ведущему в спальный отсек. Она соврала: мышцы живота напряглись, поясница отозвалась острой болью. Но, дойдя до своей койки, она притворилась, что чувствует себя хорошо.

- Сейчас переодену Элизабет! - объявила она супругу. - Тебе бы лучше сразу прилечь. Вода у нас есть. Поля мы тоже уложим спать. Снимай ботиночки и куртку, мой мальчик, сегодня и этого хватит!

Малыш Поль уже привык спать одетым, поэтому сделал, как ему было сказано. Катрин этим воспользовалась.

- Гийом, переодень нашу принцессу в ночную рубашку, пока я схожу в уборную.

- Хорошо. Только ты кричи погромче, если вдруг кто-то начнет тебе надоедать, - попросил муж, все еще очень взволнованный.

Элизабет, зевая, потерла глазенки, потом протянула руки к отцу. Он нежно погладил ее по голове.

- Папа, а скажи, почему эти господа подрались? Они же не сделают больно Гарро?

- Гарро?

- Ну да, так зовут медведя.

- Конечно нет, моя Лисбет!

- Лисбет?

- Когда приедем в Нью-Йорк, я буду так тебя называть, это звучит более «по-американски». Это одна из форм твоего имени. Или вот еще - Бетти! Я навел справки.

- Только не Бетти, папочка! Лисбет мне нравится больше. А те, кто там живут, тоже так меня будут называть?

- Конечно, - рассеянно отвечал Гийом.

Перед глазами у него все еще стояла эта жуткая картина: Катрин лежит спиной на ступеньках. Он содрогнулся, но постарался скрыть волнение и занялся дочкой. Подоткнул ей одеяло, поцеловал.

- Ты оставила куклу под подушкой, - заметил он. - Хорошая мысль! Ей там очень тепло.

Гийом ощутил непривычную прохладу, как если бы холодный океанский ветер проник в самое нутро парохода. Взгляд его обежал спальные места соседей. Те, кто уже лег спать, натянули одеяла до подбородка.

- Папа, споешь мне колыбельную? Только потихоньку, - попросила Элизабет.

- Подожди немного, милая, я слышу странный шум…

К знакомым звукам - поскрипыванию кроватных сеток, храпу, кашлю, шепоту - примешался новый. Он доносился снаружи и наводил на мысль, что бортовая качка усилилась.

«Наверное, море штормит, - сказал он себе. - Но почему не возвращается Катрин?»

Молодая женщина прислушивалась к тому же странному шуму, что и ее супруг, запершись в смрадном нужнике. Судно сильно качало, и Катрин вдруг осознала, что ей очень холодно. Еще она слышала голоса и топот ног.

Но не от этого ее бросило в дрожь. Кровь на хлопковых, с кружевной отделкой панталонах! На это красное пятно она взирала с ужасом, как на серьезную угрозу, а когда одернула юбки, попыталась себя уверить, что ничего такого не видела.

4 Ночь на море

На борту парохода «Шампань», в ночь с субботы 23 октября на воскресенье 24 октября 1886 года

Катрин со своей койки наблюдала за шумным возвращением взбудораженных соседей. В слабом свете масляных ночников лицо шахтера выглядело усталым и одутловатым, полщеки занимал кровоподтек. Колетт все никак не успокаивалась, шепотом распекая своего муженька-балагура.

- Стыд бы поимел, старый пьянчужка! Выставил себя на посмешище перед всем пароходом! И запомни: или ты научишься пить, или я в Америке и без тебя обойдусь.

Мужчина едва стоял на ногах. Внезапно он повалился лицом вниз между койками жены и Катрин, и его моментально вырвало. Эти звуки разбудили Гийома.

- Проклятье! Только этого не хватало! - возмутился он. - Моей жене нужен покой, она упала на трапе. Займитесь мужем, Колетт, а я уберу с пола.

Плотник был уже на ногах - помог подняться Жаку, после чего, перепрыгнув через тошнотворную лужу, побежал к цистерне с водой, расположенной возле туалета.

- Да когда же это наконец кончится? - спросила Катрин, в то время как соседка вполголоса, безостановочно извинялась за доставленные неудобства.

- Дрессировщик - храни его бог! - отделался синяком под глазом! И злобы не затаил, они с Жаком даже руки друг другу потом пожали. А вы, моя красавица, говорят, упали на ступеньках и зашиблись?

- Ничего страшного. Упала на спину и съехала на пару ступенек вниз.

- Это еще что! Нас скоро всех будет швырять, как щепки! Один матрос сказал, что этой ночью будет буря, - хмурясь, проговорила Колетт. - И Жак не последний, кого вывернет на пол, вот помянете мое слово! Господи Иисусе, чувствуете, как качает?

У меня голова кружится, что б его!…

Пароход, невзирая на мощность двигателей и огромную массу, уже час испытывал сильную качку. В твиндеке, расположенном ниже ватерлинии, были слышны глухие удары об обшивку - это волны с силой ударялись о корабль и, беснуясь, его раскачивали.

- Ваша правда, Колетт, на море неспокойно, - тихим встревоженным голосом согласилась Катрин. - Мне нездоровится, но, скорее всего, это морская болезнь. Хотя с момента отплытия я ничего такого не испытывала.

- Это у вас на погоду в животе крутит!

Молодая женщина закрыла глаза, пропустив грубоватое замечание соседки мимо ушей. Внизу живота ощущались нерегулярные спазмы, и она, прикрывшись одеялом, помассировала его ладошкой. Пытаясь себя успокоить, Катрин вспомнила слова доктора, с которым консультировалась две недели назад.

«По мнению врача, я рожу в середине января. В самый разгар зимы. У нас будет теплое жилище, Гийом мне обещал. Благодарение Богу, кровь больше не течет, - думала она. - И если завтра я целый день полежу, все придет в норму. Не нужно было так торопиться на трапе! А теперь еще эта ужасная вонь!»

Как раз вернулся Гийом с ведром воды в каждой руке. Жену он застал прикрывающей нос платочком.

- Моя вина, что тебе приходится все это терпеть, - прошептал он.

- Давайте-ка я вам помогу, мсье Дюкен, - предложила Колетт, которая уже успела лечь. - А что до вони, так это только начало. Прислушайтесь!

Она оказалась права. Кто-то из пассажиров стонал, а кого-то уже рвало. «Шампань» вибрировала, то взлетая на волнах, то словно проваливаясь в яму, и большинство пассажиров извергали из себя вечернюю трапезу. Рыдали испуганные дети.

- Вот бы подняться на палубу! - проговорил Гийом, старательно оттирая пол. - Волны, наверное, просто гигантские!

- Нет, не ходи! - запретила ему Катрин. - Не хватало еще, чтобы тебя смыло за борт. Что тогда будет со мной и нашей девочкой? Умоляю, не рискуй понапрасну!

- Обещаю, что никуда не пойду, дорогая. Хорошо еще, что наша Элизабет спит даже при всем этом гаме. Наверху, кажется, пошел дождь и свищет ветер. Экипажу сегодня придется попотеть!

Гийом напряженно вслушивался в шумы, доносящиеся снаружи. Катрин догадывалась, что ему хочется сразиться с разбушевавшейся стихией, помочь матросам, если нужно.

- Прошу, не ходи наверх! - повторила она.

- Не пойду. Но ведра нужно опорожнить, сегодня ночью они наверняка еще кому-нибудь понадобятся. Отдыхай, моя Кати, я позабочусь о тебе и Элизабет - о вас обеих, мои принцессы!

Он пошел по коридору, раскачиваясь, как пьяный: качка усиливалась ежеминутно. Навстречу ему выбежал мужчина.

- Надвигается шторм! - закричал он. - Никому не дозволено подниматься на палубу - приказ капитана! Хотя на это может пойти только безумец: волны перехлестывают через леера!

- Неужели все так плохо? - встревожился Гийом. - Откуда вы узнали про шторм?

- От помощника капитана. Он говорит, в этих широтах такое случается - кажется, из-за подводных течений, я толком не понял. Я пришел рассказать об этом сестре. Мы путешествуем вдвоем.

- Всего хорошего, и спасибо!

Переваривая услышанное, Гийом направился к уборным. Они пребывали в ужасном состоянии, и ему, превозмогая тошноту, пришлось шлепать по желтой вонючей жиже. Управившись с ведрами, он помыл руки и с облегчением повернул назад, но, оказавшись в коридоре, мощным толчком был отброшен к ближайшей стене и сильно ушибся.

- Вот же дьявольщина! - выругался он. - На ногах не устоишь!

Однако любопытство возобладало: невзирая на предупреждения незнакомца, Гийом прошел по коридору и поднялся по трапу. Не успел он ступить на палубу, как в лицо ударил ледяной дождь.

Последней ступеньки он так и не переступил - до того была страшна открывшаяся его глазам картина.

Ванты со свистом трепал ветер, и это было похоже на пронзительные демонические вопли. «Повелитель морей» уподобился утлому челну, гонимому разбушевавшимся океаном, чьи громадные волны с рокотом разбивались о палубные ограждения.

По палубам сновали матросы в непромокаемых робах. Один из них заметил Гийома.

- Мсье, немедленно спускайтесь! Надвигается шторм! - распорядился он. - Нам приказано задраить все люки и закрыть твиндек.

- Он уже начался, ваш шторм, - возразил Гийом.

- Делайте, что вам велено!

Катрин ждала возвращения мужа. Заснуть не получалось: на ночной рубашке проступила тоненькая кровяная дорожка. Сменного белья у нее не было, равно как и сил сносить новые неприятности.

- Если б только не пропали наши чемоданы! Я захватила несколько отрезов ткани, специально для родов. А теперь у меня ничего нет, совсем ничего! - твердила она едва слышно, стискивая зубы.

Потревоженная соседка открыла глаза, а потом и приподнялась на локте.

- Что случилось, моя милая? Вам плохо?

- Да, Колетт, плохо. У меня пошла кровь - после того как я упала, и кровотечение не останавливается. Ни подмыться, ни переменить одежду я не могу, вы понимаете…

- Милостивый Иисусе! С этим я вам, конечно, помогу. Но вдруг это начались роды?

- Нет, это точно не схватки. Наверное, я ушиблась.

- На борту этой проклятой жестянки есть доктор, и завтра вы к нему непременно сходите! Если, конечно, мы до утра доживем.

- Господи, Колетт! Не надо так говорить!

Молодая женщина перекрестилась. Она только что осознала, что за бортом беснуются волны, заглушая своим угрожающим ревом урчание паровых машин под полом.

- Гийом! - громко позвала она. - Мой муж все никак не возвращается! Коко, корабль накренился, смотрите! Он еще наклоняется!

В тот же миг проснулась Элизабет и изо всех сил закричала:

- Мамочка!

Другие дети тоже стали звать матерей - те, кто от страха не мог уснуть.

- Дорогая, успокойся! - воскликнула Катрин. - Я не могу встать. Сейчас подойдет папа.

Из сумерек возник Гийом, волосы у него были мокрые. Он склонился над койкой дочки. Малышка всхлипывала, прижимая к сердцу куклу.

- Не бойся, моя принцесса, просто море сердится. Но это скоро пройдет.

Элизабет смотрела на него невидящим взглядом. Он погладил дочку по щеке, улыбнулся, пытаясь скрыть тревогу.

- Лисбет, милая, поговори со мной! Тебе снова приснился кошмар?

Девочка коротко кивнула. Ее отец вздохнул от огорчения, а потом предложил:

- Хочешь лечь рядом с мамой?

- Нет, пусть побудет с тобой, Гийом! - возразила Катрин. - Меня тошнит, поэтому прошу, посиди с Элизабет. Ты заметил, как накренился корабль?

- Я все видел, Кати! - ответил мужчина. - Будем надеяться на лучшее. Капитан знает, что делает. Это не первый его трансатлантический переход.

Пассажиров постепенно охватывала паника ввиду столь сильного наклона парохода. Высказывались самые разные предположения, охали и стенали испуганные женщины, мужчины, встревожившись, вставали и одевались. Слово «шторм» передавалось из уст в уста, порождая страх и непонимание.

- Милостивый Иисусе! Я и сама еле жива, - призналась Колетт.

Ее сыновья плакали, сидя рядком на койке, которую делили между собой. Старший, Леонар, обнимал маленького Поля за плечи.

- А ваш отец храпит себе! - внезапно рассердилась их мать. - Будем тонуть, он и глаз не откроет, пьянчуга!

Катрин стала молиться. Она просто не могла лишиться своего еще не рожденного малыша! Если эта трагедия случится, она всю жизнь будет себя в этом винить!

- Мамочка! - снова позвала Элизабет. - Мама, поцелуй меня!

- С тобой рядом папа, моя хорошая, ляг и засыпай! Будь послушной девочкой. Мне будет очень больно, если я встану тебя поцеловать.

На ее отказ девочка ответила коротким всхлипом. Гийом принялся тихим шепотом уговаривать дочку. Еще через минуту Катрин услышала, как он напевает любимую песню Элизабет - о девушке Марианне, которая понесла зерно на мельницу.

Нахлынули умиротворяющие воспоминания: лето на берегу Шаранты, вызолоченные солнцем пшеничные поля, аромат мяты и тимьяна в их садике в Монтиньяке… Катрин смахнула слезы, порожденные ностальгией по родной стране, теперь такой далекой.

Уже больше часа «Шампань» отважно противостояла разыгравшейся стихии и ярости океана. Гийом напряженно прислушивался, Элизабет спала, устроив головку у него на плече. Контакт с теплым отцовским телом помог ей успокоиться. Не спалось не только Гийому. Между койками то и дело кто-то проходил - в уборную или просто навестить соседа.

Разговоры, как в полный голос, так и шепотом, составляли несмолкаемый фоновый шум, а к нему добавлялись мощные удары волн, которые никак не шли на убыль, и завывания ветра.

И тут разразился напророченный шторм. Атакуемый им пароход затрясся. Все, кто ожидал, что погода вот-вот улучшится, осознали свою ошибку.

- Господи, сжалься! Защити нас! - прошептала Катрин, которой было не до сна.

Молодая женщина съежилась на койке, сжимая пальцами свой крестильный медальон. Она была готова к любым испытаниям, потому что одно маленькое чудо уже случилось.

«Живот перестал болеть, и кровь больше не идет, - думала она. - Колетт говорит, с ней во время беременности такое случалось, и не раз».

Еще несколько минут - и воцарился хаос. Все обитатели просторного твиндека пришли в ужас, поскольку было ощущение, что огромный корабль опрокидывается на левый борт, а в следующую секунду встает на дыбы. Пол опасно накренился под ногами, по проходам покатились чьи-то вещи.

Брань, испуганные восклицания, стоны… От страха кричали дети. Мгновение - и «Шампань» словно рухнула в бездонную пропасть.

Если бы пассажиры третьего класса могли подняться на верхнюю палубу, они бы увидели высоту волн и их беспощадность. Тем не менее корабль шел вперед, подобный швыряемой из стороны в сторону соломинке.

Катрин все еще молилась, держась руками за металлические опоры койки. Она слышала, как Гийом пытается успокоить Элизабет, разбуженную толчками и воплями, как и большинство детей.

- Будь храброй, моя девочка, - сказала она. - Крепко обними папочку за шею! Это скоро кончится. Все опять будет хорошо.

- Да, мамочка, - отвечала Элизабет. - Только я тебя не вижу. Я так хочу на тебя посмотреть!

Многие ночники попадали, а уцелевшие давали очень мало света. В спальном отсеке повисла угнетающая темнота.

- Почему матросы не несут нам фонари? - сердито подал голос кто-то из мужчин. - Обращаются с нами как со скотом!

- Они слишком заняты тем, что спасают наши шкуры! - возразил ему сосед.

Со всех сторон посыпались комментарии. Только теперь Катрин осознала, что все они, возможно, обречены. От плача дочки, просящейся к ней снова и снова, разрывалось сердце.

«Я не беру мою девочку к себе, - подумала она. - А ведь Элизабет еще такая маленькая! Она хочет прижаться к маме. Хватит и того, что мы оставили ее одну вечером в детской, когда заезжали к родителям. Бедная моя крошка!»

- Гийом! - позвала она мужа. - Помоги Элизабет перебраться на мою койку. Я хочу быть с ней, если и правда… И с тобой, конечно!

- Ты права, любимая! - выдохнул он.

Муж сразу понял намек. Не помня себя от радости и облегчения - она наконец-то обнимет маму! - Элизабет вывернулась из отцовских объятий. С койки она спрыгнула как раз в тот момент, когда судно внезапно выпрямилось и стало клониться уже на правый бок.

Элизабет потеряла равновесие, споткнулась, попыталась выпрямиться, но тут же упала и заскользила вперед по сильно наклонившемуся полу. Колетт, прижимая к себе двух сыновей, хрипло воскликнула:

- Ваша девочка упала!

Катрин, забыв про всякую осторожность, вскочила и, обогнав мужа, поспешила на помощь дочке. Гийом выругался: он запутался ногой в одеяле. А когда высвободился, несколько мгновений тщетно всматривался в потемки, обеспокоенный глухим звуком падения и сдавленным стоном.

- Кати! Элизабет!

Он кричал, сам не свой от страха. Его хлопнул по плечу молодой мужчина, в котором он, присмотревшись, узнал давешнего скрипача:

- Мсье, посмотрите там, за нами! Кажется, они там…

И они оба ринулись в указанном направлении. Приходилось цепляться за опоры коек, расталкивать товарищей по несчастью, которые зачастую тоже помогали супруге или сестре подняться или же подобрать свои скромные пожитки, которые расшвыряло по полу.

- Господи, это настоящий ад! - в сердцах воскликнул Гийом. - Кати! Элизабет!

- Папочка! Папа!

Это был голос дочки. Он выхватил у какого-то подростка из руки лампу Пижона[11], дававшую немного света.

- Я скоро ее верну! - скороговоркой выпалил он.

- Там! Они там! - указал музыкант.

Элизабет забилась в закуток, зрачки ее голубых глаз расширились от ужаса. Катрин лежала на полу рядом и, судя по ее виду, не дышала.

- Папа, мамочка сильно ударилась, - пробормотала девочка. - Лбом…

- Кати, любимая! Кати!

Он упал на колени. Скрипач забрал у него лампу и посветил ему. Гийом приподнял жену за плечи, чтобы осмотреть голову. На белокурой макушке была кровь. И тут веки Катрин затрепетали.

- Я сожалею, - со вздохом прошептала она.

- Хвала Богу, с тобой не случилось непоправимого! Любовь моя, ну разве можно было тебе вставать?

- Но ведь Элизабет могла пораниться!

- Прости меня, мамочка, это я виновата! - сквозь рыдания произнесла девочка.

- Нет, моя принцесса, - возразил ее отец. - Единственный виновник - это океан, пославший нам ужасный шторм.

- Кажется, море понемногу успокаивается, - заметил молодой музыкант. - Я помогу вам добраться до ваших коек.

- Спасибо вам огромное! - сказал Гийом, не помня себя от счастья.

Он обнял обожаемую жену, осыпал ее лоб поцелуями, потом нежно погладил Элизабет по щеке.

- Вытри слезы, милая, - тихо проговорил он. - Этот господин прав: качка уменьшилась, и очень ощутимо. Наша мамочка отделалась ушибом. Вот увидишь, завтра выглянет солнышко и море снова станет спокойным. Так и будет, моя принцесса!

На следующий день, в воскресенье, 24 октября 1886 года

Катрин лежала на узкой койке корабельного лазарета. На рассвете, в ужасных муках, она родила мертвого малыша. Теперь, бледная как полотно, она улыбалась Гийому, который держал ее за руку. Судовой врач оставил их наедине.

- Пожалуйста, любимый, прости меня, - вздохнула она. - Совершив глупость, я разбила все наши мечты.

- Кати, дорогая, не говори так! - Гийом всхлипнул. - Ты ни в чем не виновата. Это я не сумел удержать Элизабет. Ты поступила так, как это сделала бы на твоем месте любая мать, - бросилась ее спасать.

- Если б я только не упала тогда на лестнице! - тихонько проговорила молодая женщина. - У меня уже было небольшое кровотечение, но я не хотела тебя пугать. А потом, когда я уже чуть ли не ухватила Элизабет, я ударилась о какой-то ящик, потом об опору, и вот… Это был мальчик… Господи! Маленький красивый мальчик. Твой сын, Гийом!

По щекам плотника катились горькие слезы, капали ему на рубашку. Катрин всмотрелась в его лицо. Следы кровоподтеков побледнели, но все еще напоминали о том нападении в порту, перед посадкой.

- Ты такой красивый, - сказала она. - Я так тебя люблю! Даже не подозревала, что можно так крепко любить.

- Ты всегда будешь меня любить, Кати, счастье мое! Ты мой свет, часть моего сердца. И это мне надлежит вымаливать у тебя прощение, это я увлек тебя в эту авантюру, не подозревая о том, как жесток океан. Господи, как же я сейчас об этом жалею!

Он поднял опухшие от слез глаза к иллюминатору, в котором виднелся кружок розово-золотого неба. Пароход шел своим курсом по успокоившемуся океану.

- Гийом, у меня есть просьба, а времени осталось так мало, - ласковым голосом сказала Катрин. - Силы у меня на исходе, любовь моя, я ухожу. Хочу в последний раз поцеловать Элизабет.

Попроси, пусть ее приведут!

- Кати, что ты такое говоришь? Ты же не оставишь меня одного? - вскинулся Гийом. - Нет, с нами этого просто не может случиться! Ты поправишься - только тебе нужно больше отдыхать и лучше питаться. Теми деньгами, что дала тебе мать, я заплачу за каюту второго класса, с хорошим питанием.

У нее уже не было сил даже покачать головой, она с трудом говорила с ним. Гийом помог жене выпить немного подслащенной воды.

- Не сдавайся, любимая! - взмолился он. - Ты столько всего вытерпела за эту ночь, помнишь?

Катрин не сказала - выдохнула:

- Да.

Она прекрасно помнила то жуткое мгновение, когда рухнула рядом с визжащей в панике дочкой.

«И ударилась о металлический поручень… А потом меня швыряло по полу, из стороны в сторону. А очнувшись на руках у Гийома, я сразу почувствовала, что по ногам бежит кровь. И боль в животе была нестерпимая, жгучая…»

Муж отнес ее на койку, где и начались схватки - неумолимо ритмичные и безрезультатные.

Колетт скоренько натянула между койками простыню и одеяло, позаимствованные у одной из соседок, - чтобы скрыть Катрин от любопытных взглядов, зная о ее стыдливости.

- У мамы будет малыш? - спрашивала Элизабет. - Папа, ну скажи, скоро родится ребеночек?

Плотник места себе не находил. Он не сомневался, что у новорожденного не будет ни единого шанса выжить, и все же попытался успокоить дочь. Он охотно перепоручил бы ее одной из соседок по спальному отсеку, на чем настаивала Колетт, но малышка, рыдая, заупрямилась.

- Веди себя хорошо, Элизабет! Я должен помочь маме - разыскать судового врача, поэтому бери куклу и посиди на своей койке, помолись! - воскликнул он, теряя терпение.

Никогда еще он не говорил так резко с их обожаемой дочуркой, их принцессой. Когда Катрин услышала это, в груди у нее моментально похолодело: это конец!

- Гийом, любимый, - слабым голосом проговорила она, - на твои плечи ложится тяжкое бремя. Тебе предстоит самому воспитывать Элизабет, поэтому пообещай, что позаботишься о ней, что наша девочка не узнает ни холода, ни голода, ни тревог.

- Не говори так! Не надо! - взмолился муж.

- Вырасти ее хорошим человеком - честной, искренней, уважительной. И главное - не расставайтесь, пока она не станет взрослой девушкой. Если мои родители предложат забрать ее к себе, откажись, не уступай! В замке она будет несчастна, я это знаю. Хочу, чтобы она росла на американской земле, рядом с тобой. Пообещай, Гийом, чтобы я могла уйти со спокойной душой!

Муж склонился над ней. Катрин была очень бледна, губы ее посинели, вокруг прекрасных зеленых глаз образовались темные круги. И только теперь он осознал: ничто ее уже не спасет.

- Кати, это не может случиться с нами! Ты не можешь умереть!

Она кивнула с печальной и смиренной улыбкой. Жизнь вытекала из ее тела - медленно, неумолимо. Простыня была вся мокрая, теплая.

- Доктор так и не сумел остановить кровотечение, Гийом, - продолжала она. - Моя последняя воля, любовь моя, - пусть мое тело упокоится в океане, сегодня же, в день Господень[12], так будет лучше и для других пассажиров. Пусть у Элизабет останется хорошая память о маме. Вспомни, столько раз ты говорил, что мои глаза в летний погожий день становятся цвета моря - зелено-голубыми, между изумрудом и бирюзой. У меня будет лучшая на свете могила.

Гийом упал на колени возле кровати, прижался лбом к груди Катрин и стал целовать ее удивительной красоты руки. Она произнесла, с трудом шевеля губами:

- У тебя есть мамины деньги. Продай все мои драгоценности, но оставь Элизабет мой крестильный медальон.

- Катрин, любимая, без тебя я ни на что не годен…

- Я буду приглядывать за вами с неба, мой хороший. И прошу, сходи за Элизабет, пока я еще могу с ней попрощаться.

Гийому понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы оторваться от нее. Коснувшись дрожащими губами губ жены, он вышел. Не чувствуя под собой ног, он брел по коридору, пока не столкнулся с доктором, которого только тогда и заметил.

- Простите, - срывающимся голосом проговорил он. - Доктор, это правда, что нет надежды?

- Я сожалею, мсье, - ответил тот. - Преждевременные роды - это всегда риск. Ваша супруга держалась молодцом. Я как раз к ней иду.

- Катрин просит привести к ней нашу дочку. Хочу поблагодарить вас за все старания. Это так любезно с вашей стороны - то, что Катрин перенесли в лазарет.

- Капитан и я сочли это необходимым - в интересах вашей девочки и остальных обитателей спального отсека. Я сделал все от меня зависящее, чтобы помочь вашей жене, но, увы, судьба распорядилась по-иному!

Гийом только растерянно кивнул. Доктор, сочувствуя ему всей душой, потрепал его по плечу.

Элизабет только что проснулась. Родители все не шли. Она долго звала их, рыдая и стеная, пока не выбилась из сил и не уснула. Добрые слова Колетт, растроганной ее горем, делу не помогли. Добросердечная женщина и заботливая мать, она нашла куклу девочки, и та с жалобным восклицанием ее схватила. Тряпичная игрушка пахла духами, которыми обычно пользовалась Катрин.

Вернувшись, Гийом увидел девочку лежащей на койке. Колетт догадалась, что происходит, по его пустому, блуждающему взгляду.

- Папа, ты пришел! - прошептала девочка, поднимая свою темнокудрую головку. - А мама? Почему ты ее не привел?

- Идем, милая, мамочка тебя ждет. Ты крепко-крепко ее поцелуешь, - с трудом выговорил плотник.

Он взял дочку на руки под сочувственными взглядами Колетт и ее мужа, который тоже проснулся. Элизабет так обрадовалась, что сейчас увидит маму, что даже тихонько засмеялась. В ночной рубашке, с растрепавшимися волосами, она была сама невинность и детская чистота.

Гийом донес ее до самого лазарета. Доктор поджидал его у двери. Кивком он дал понять, что Катрин умерла.

- Как, уже? - вскричал Гийом в ужасе. - Господи!

И пошатнулся, ведь в душе у него все еще жила надежда, пусть и безрассудная. По этому исполненному горя восклицанию, по виноватому виду доктора девочка все поняла. Элизабет не стала ни о чем спрашивать, потрясенная неотвратимостью трагедии. Радостное нетерпение исчезло с личика вместе с улыбкой, и ее голубые глаза затуманились.

- Идем поцелуем маму, - растерянно проговорил Гийом.

Доктор распахнул перед ними двери. Возле кровати, на которой покоилась двадцативосьмилетняя Катрин Дюкен, урожденная Ларош, появившаяся на свет под черепичной крышей замка Гервиль, суетился медбрат. Можно было подумать, что молодая женщина спит, сложив руки на груди, с наспех расчесанными и уложенными волосами.

Элизабет содрогнулась всем своим тельцем. Она молила маленького Иисуса, чья история была ей известна и которого она находила таким милым, чтобы мама пробудилась. И все будет как раньше, быть может, они с родителями даже вернутся во Францию, в свой дом у реки.

- Мамочка уже на небе, моя принцесса, - шепнул ей на ухо Гийом. - Оттуда она будет нас оберегать, она обещала.

- Но она же не пробудет там долго? - с надеждой спросила Элизабет.

Она не желала признавать очевидное, ведь оно… рвало сердце. Смерть нанесла удар, Элизабет это знала и этого страшилась. В лазарете отвратительно пахло. Она навсегда запомнит это смешение запахов крови и жидкого калийного мыла, с которым только что вымыли линолеум.

Гийом опустил девочку на пол, держа за дрожащую ручонку, подвел к кровати. Элизабет погладила еще теплый лоб матери, потом встала на цыпочки и поцеловала ее в щеку.

Врач нервно кашлянул, настолько эта сцена была трагичной и жалостной.

- Мама в раю, милая, - угрюмо проговорил плотник. - И твой маленький братик тоже. Мы будем молиться за них до последнего вздоха.

- Да, папочка.

Элизабет тяжело вздохнула. В уголках ее глаз блестели слезы, дыхание стало прерывистым. Она подняла свое миловидное личико и посмотрела на окружающих ее мужчин. Медбрат, мужчина лет тридцати, не выдержал и наклонился к ней.

- Если папа разрешит, мы с тобой поднимемся на палубу, - предложил он. - Солнце встает, и я слышал, как матрос что-то кричал про дельфинов. Это морские животные, они выпрыгивают из воды высоко-высоко. В одной рубашке ты замерзнешь, поэтому мы закутаем тебя в плед!

- Спасибо вам большое, - со вздохом произнес Гийом, который все никак не мог собраться с мыслями. - Ей незачем тут оставаться. А я еще побуду с женой.

Его оставили одного. И только когда дверь закрылась, Гийом наконец заплакал.

Печальная новость быстро распространилась по судну, от роскошных кают первого класса до твиндека, где теснилось более пяти сотен бедняков. Весь трагизм ситуации уложился в одну фразу: «Пассажирка умерла при родах, и новорожденный тоже, из-за шторма».

Многие искренне сочувствовали вдовцу и его шестилетней дочке. Прошел шепоток, что тела несчастной и ее малыша отдадут волнам Атлантики, как это было позавчера с умершей старухой еврейкой.

Появление медбрата и Элизабет, закутанной в отрез шотландки, моментально вызвало интерес. Несмотря на ранний час, экипаж был при деле: нужно было ликвидировать последствия разбушевавшейся стихии.

Дрессировщик в своей неизменной черной шляпе прогуливал медведя вдоль перил. Капитан «Шампани» позволил ему два променада - утром и вечером, по четверти часа каждый. Медведь ловил носом водяные брызги, размеренной поступью следуя за хозяином. Однако он повернул обратно при виде ребенка с бледным и горестным личиком.

Элизабет этого даже не заметила. Ее плечи то и дело вздрагивали от рыданий, которые очень огорчали ее спутника.

- Ну, где прячутся дельфины? - наигранно веселым тоном спросил он.

Онемев от горя, девочка с отсутствующим видом смотрела на горизонт. На нее свалилось ужасное горе, и, невзирая на то, что была еще мала, Элизабет понимала, как велика ее потеря.

- Маме хотелось посмотреть на китов, - вдруг слабым голоском проговорила она.

- На китов? Мы их часто встречаем в плаваньях, но севернее, - ответил медбрат. - Говорят, киты умеют петь, и очень красиво. Первые мореходы думали даже, что это пение сирен. Ты знаешь, кто такие сирены?

- Да, мсье, папа показывал на картинке.

Океанский бриз окончательно растрепал волосы Элизабет. Стиснув маленькими пальчиками металлические перила, она смотрела на бескрайний океан. Волны с пенными шапками вздымались высоко, с сухим шелестом ударялись о корпус, и каждый раз в воздух, навстречу золотым лучам зари, взлетал серебристый фонтан брызг.

И вдруг, довольно далеко от корабля, над водой мелькнуло серое пятнышко, а следом - еще и еще. Дельфины устроили целое акробатическое представление - с ошеломительными прыжками, сопровождаемыми пронзительными криками.

С террасы верхней палубы, где немногочисленные пассажиры распивали кофе и чай, послышались восторженные возгласы.

- Ты видела, малышка, ты их видела? - спрашивал медбрат. - Здорово, правда?

Элизабет кивнула, но только из вежливости. Ей не было дела до дельфинов, потому что ее любимая мамочка уже не могла ими полюбоваться. Душу девочки потихоньку захватывала тень, все было черно и мучительно.

- Пожалуйста, мсье, я хочу к папе, - пробормотала она.

Гийом со страхом ожидал сумерек. Ему пришлось на время оставить тело жены, чтобы позаботиться об Элизабет, как это ни было для него тяжело.

- Я обещал Катрин, что все сделаю для нашей обожаемой девочки, - объяснил он Колетт, которая сама предложила присмотреть за Элизабет. - Моя Кати огорчится, если я нарушу клятву.

Она так и сказала: «Наша принцесса не должна страдать ни от голода, ни от холода». Никогда!

Он обдумывал эту дилемму, пока они с дочкой лежали вместе на койке. Элизабет прижалась к отцу и заснула, только выплакав все слезы и едва слышно высказав жалобы.

«Я обязан быть сильным, - говорил он себе. - Пройдя это испытание, я докажу свою любовь к Катрин. Но больше всего сейчас мне хочется тоже умереть и быть с ней. С моей Кати, моей красавицей, самой нежной и ласковой!»

Это был удар в самое сердце, но страдал он и как мужчина, страстно любящий свою жену. О, как бы он хотел проснуться и снова увидеть лицо Катрин, ее зеленые, с голубоватым оттенком глаза, ее губы, похожие на розовый бутон!

- Эй, мсье Дюкен! - тихонько окликнула его соседка, которая только что вернулась из столовой.

- Что?

- Думаю, вечером девочку-то лучше от всего этого уберечь. Она и так вся извелась, бедняжка, и если поведете ее наверх, будет еще хуже, - сказала встревоженная Колетт.

- Может, и так, сам не знаю, - отвечал Гийом. - Что может быть хуже для шестилетней девочки, чем лишиться матери? Но я подумаю.

- Я все понимаю… Если какая помощь понадобится, только скажите! - добавила соседка и стала приводить в порядок своего младшего, Поля.

Гийом долго взвешивал все за и против. Говорил себе, что жизнь Элизабет не будет ни легкой, ни приятной.

«И чем скорее я приму жестокую действительность, тем лучше. На работу придется выйти сразу же по приезде в Нью-Йорк. Но как быть с Элизабет? Чем ее занять с утра до вечера? Я отдам ее в школу, хотя она и не говорит по-английски!»

Едва решение было принято, как перед его мысленным взором возникло бледное лицо Катрин, умоляющей позаботиться о дочке, уберечь от всех бед.

«Нет, моя принцесса не увидит, как тело ее мамы отдадут океану. Нет, нет и нет! Элизабет такая чувствительная, нервная. Я сделаю все, что в моих силах, Кати, клянусь! В Нью-Йорке найду кого-то, кому можно доверять, кто будет присматривать за нашей девочкой».

Близилось время церемонии погребения. Он бесшумно встал, стараясь не разбудить Элизабет. Колетт, которая, похоже, не сводила с него глаз, моментально сунула ему в руки деревянные плечики с надетыми на них белой рубашкой и слегка примятым черным костюмом.

- Зато будете одеты как подобает, мсье Дюкен. Это вещи моего Жака. Он решил вам их одолжить, ведь багаж-то вы потеряли.

- Благодарю вас, Колетт, вы очень добры. Это правда, я лишился и чемоданов, и рабочих инструментов, и компаньонской трости. Она особая - с выгравированными на набалдашнике циркулем, угломером и линейкой. Я лишился подаренных отцом золотых часов. И расстраивался из-за этого - ну вы видели такого болвана? И вот сегодня я потерял Катрин, мою любимую жену. Я бы жизнь отдал, лишь бы еще раз увидеть ее улыбку - хотя бы на долю секунды!

- Держитесь, Гийом! У вас осталась дочка, - сказал бывший шахтер, который только что пришел.

Будучи трезвым, Жак, супруг Колетт, охотно заботился о близких: сердце у него было доброе. Поэтому он, не раздумывая, предложил молодому вдовцу следующее:

- Мы с Коко поселимся в Бронксе. У меня есть адрес кузена, который живет там уже два года. Если у вас что-то не заладится, попытайтесь найти жилье по соседству с нами, и Коко будет смотреть за вашей девочкой до вечера, как и за нашими сорванцами.

- Почему бы нет, Жак… Помощь мне точно не помешает.

Пробормотав эти слова, Гийом стал переодеваться в узком проходе между койками. На душе скребли кошки, он никак не мог поверить, что Катрин больше нет. Жизнь перестала его интересовать.

«Из Нью-Йорка я сразу напишу тестю. Узнав о нашей трагедии, он сможет приехать и забрать Элизабет. Во Франции она ни в чем не будет нуждаться, получит хорошее воспитание и будет жить в замке, а я - я покончу с собой, ведь в том, что произошло, только моя вина!»

Ему стало чуть легче, ведь спасение от ужасной боли, пожиравшей его изнутри, было наконец найдено. И такое простое решение! Несколько дней мучений - не больше месяца! - и он тоже уйдет, исчезнет с лица земли, как и его обожаемая Кати.

- Давайте завяжу вам галстук, - вполголоса предложила Колетт. - И не переживайте, если дочка проснется, скажу, чтобы непременно вас дожидалась.

- Не знаю, как вас и благодарить, - отвечал Гийом. - Корабельный священник меня, наверное, уже ждет.

- Держитесь, дружище! - Жак пожал ему руку. - Церемония надолго не затянется.

Гийом с убитым видом кивнул. И, все еще пребывая в сомнении, пошел к трапу. Элизабет слушала разговор, не подавая виду, что не спит, с закрытыми глазами. Что происходит, она не понимала и, обмирая от страха и горя, прижимала к сердцу свою куклу. Из всего сказанного она осознала лишь одно: отец уходит. Он, единственный близкий человек, который остался у нее на свете, ее бросает!

- Не под счастливой звездой родился этот парень, - рассудил бывший шахтер. - А знаешь, Коко… Почему бы и мне не сходить наверх, не составить ему компанию? Потом погуляю немного по палубе.

- Конечно ступай. Ему надо попрощаться с женой, которая была такая красавица, а рядом никого и нет, чтобы поддержать в горе! Леонара и Поля я уложила, теперь займусь вязанием.

Жак удалился, сильно кашляя. Легкие у него пострадали от угольной пыли, но он все же решился попытать счастья в Америке, по примеру тысяч других эмигрантов.

- Вот горюшко! - Колетт со вздохом склонилась над содержимым плетеного чемодана, который только что выдвинула из-под нижней койки.

Элизабет с замиранием сердца вдруг осознала, что ее так и не переодели в ночную рубашку. Ей почему-то хорошо запомнился момент, когда отец помог ей надеть платьице из серой саржи, с розовыми фестонами по краю воротничка и манжет, а потом, по-мужски неловко, чулочки из черной шерсти и туфли.

- Да и нам, живым, несладко приходится, - продолжала стенать соседка, уже сидя перебирая мотки пряжи.

Девочка резко откинула одеяло, спрыгнула с полки, упала, вскочила на ноги и побежала. Кто-то из женщин окликнул Колетт:

- Девочка убегает!

- Какая девочка? Где?

У Колетт, при ее весе, встать быстро не получилось. Напрасно звала она Элизабет, та и не думала возвращаться.

А у беглянки была единственная цель - найти отца и никогда с ним больше не разлучаться. Она часто поднималась на палубу с родителями и знала дорогу. Никто и не подумал остановить Элизабет, когда она стала подниматься по узкому трапу, освещенному дежурными масляными лампами. Прижимая куклу к сильно бьющемуся сердцу, она сама удивилась, что так быстро оказалась на месте.

Первое, что увидела Элизабет, - это звездное небо, темно-синее, с желтоватыми разводами у горизонта. Потом - зажженные факелы с танцующими на ветру язычками пламени. Несколько человек окружили какой-то продолговатый предмет, завернутый в светлое полотно.

- Папа… - прошептала она. - Папа, где ты?

В ушах гудело, подступившие слезы обжигали глаза. Девочка, вся дрожа, ступила на палубу, но тут же застыла, словно пораженная молнией. Она уже видела этих людей в черном и мужчину в сутане, читающего молитву. Она едва сдержала вопль ужаса, потому что наяву переживала жуткий кошмар, от которого пробуждалась чуть ли не каждую ночь, задыхаясь во власти мучительного отчаяния. Там, в десяти метрах от нее, матросы как раз подняли удлиненный сверток и по наклонной доске, установленной в том месте, где начинался наружный трап, столкнули его в воду.

У Элизабет застучали зубы, когда она услышала плеск: океан поглотил сверток, утащил в свои глубины. Ответом ему стали хриплый стон Гийома и его рыдания.

Она не усомнилась ни на мгновение: тело ее мамы сбросили в море. Перед глазами замелькали картинки из той счастливой, спокойной жизни, что была у них в Монтиньяке.

Вот ее красивая мамочка в цветастом платье. Она то и дело смеется, любит рвать цветы в саду и покрывает свои длинные золотистые волосы соломенной шляпкой. Свет внезапно погас, ночь обрушилась на корабль, мачты, дымовые трубы, безмолвную палубу и на маленькую девочку, только что лишившуюся той, кого нежно любила и кто крепко любил ее.

Глаза Элизабет широко распахнулись, и она смогла наконец закричать. Этот отчаянный зов заледенил кровь у всех присутствующих при погребении.

- Мамочка! Нет! Мамочка!

Гийом кинулся к дочке. Поймал за талию, подхватил, но на руках у него оказалась кукла - недвижимая, с безвольно повисшими головой и руками. Он упал на колени, обнимая свою ношу.

- Кати, прости меня! - сказал он. - И ты прости, моя принцесса! Я с тобой и больше никогда тебя не оставлю, обещаю!

Молодой вдовец осыпал свое дитя поцелуями. На протяжении нескольких секунд он осмеливался представить, как тело жены медленно опускается в морские глубины, потом отогнал видение. Отныне Элизабет - его единственная забота, единственное сокровище.

- Приди в себя, мое золото, - шепнул он, целуя девочку в щеку, в каштановые кудряшки. - Мы вместе откроем для себя Америку, а мамочка с неба будет смотреть на нас и радоваться.

Малышка всхлипнула, по ее телу прошла дрожь. Гийом обнял ее еще крепче, с чувством бесконечного облегчения. Он ощутил в себе новую силу и вместе с тем странную уверенность, что это Катрин ее в него вселила.

- Спасибо, любимая! - проговорил он. - Покойся с миром, моя Кати!

5 Новый Свет

На борту парохода «Шампань», суббота, 30 октября 1886 года

Услышав радостные возгласы, к которым примешивались крики чаек, Гийом проверил, полностью ли одета дочь.

Он уже упаковал их скромный багаж - большой кожаный саквояж, куда Катрин вынуждена была сложить вещи первой необходимости.

- Сейчас и мы, моя хорошая, поднимемся на палубу. Пароход прибывает в Нью-Йорк. Наше путешествие подходит к концу.

Элизабет кивнула вместо ответа, во взгляде ее голубых глаз читалась тревога. После смерти матери она двое суток не вставала с койки и отказывалась от пищи. Зато спала лучше, чем обычно, спрятавшись в отцовских объятиях. Мало-помалу она стала пить бульон, а потом и играть с куклой. Но девочка почти не разговаривала: едва слышные «да» или «нет» - вот и все, что от нее можно было услышать.

- Принцесса моя, пойми, с понедельника я выхожу на работу. Друг пообещал мне место на стройке. Будь хорошей девочкой, потерпи! Я буду вынужден оставлять тебя у Колетт. Она добрая, и ты ведь любишь Поля, ее младшего сыночка?

- Да, папочка, я буду вести себя хорошо.

Растроганный отец притянул ее к себе, приласкал. Элизабет произнесла фразу из нескольких слов - чем не повод для радости?

- Знаю, ты сильно горюешь, потому что мама больше не с нами. Она стала ангелом небесным, и чтобы ее порадовать, мы должны справляться с трудностями, я и ты.

- А мама точно там, в раю? - с тревогой спросила девочка. - Те люди в черном, они ведь сбросили ее в море.

- Не нужно было тебе это видеть, - вздохнул Гийом. - Я сожалею об этом всей душой. Но наша мама хотела быть похороненной в океане, и уже оттуда она вознеслась на небеса, чтобы навсегда остаться такой же красивой и оберегать тебя.

В задумчивости Элизабет покусывала кончик прядки волос, шелковистыми локонами спадавших ей на плечи. После недолгого раздумья она сказала:

- Папочка, у меня есть секрет. Я уже видела людей в черном и что они делали на этом пароходе. Видела в моих страшных снах.

Она поежилась, всхлипнула, а потом и расплакалась. Отец чуть отодвинулся, чтобы внимательно на нее посмотреть.

- Так эта сцена являлась тебе в кошмарах? - вскричал он. - Элизабет, ты же говорила, что ничего не помнишь!

- Так и было, пап. Я вспомнила, только когда они бросили тело мамы в воду.

Охваченная паникой, Элизабет рыдала в голос. Гийом, окончательно растерявшись, обнял ее и стал баюкать.

«Боже мой! Так вот что так ее пугало! - думал он. - Бедная моя девочка!»

Тут в памяти всплыли признания его собственной матери, сделанные много лет назад. Однажды вечером в кругу семьи Амбруази Дюкен, сидя возле камина, завела удивительное повествование о своих снах, которые впоследствии исполнились до мельчайших деталей.

«Жертвой того же феномена стала и Элизабет, - сказал он себе. - Что бы это могло значить? Что все предначертано свыше и моей Кати было суждено умереть в пути?»

Гомон на палубе усиливался. Гийом не стал расспрашивать дочь, взял ее за руку, а другой рукой подхватил саквояж.

- Сочувствую тебе, милая, и надеюсь, что теперь ничего страшного тебе сниться не будет, - сказал он, слишком взволнованный для того, чтобы дать Элизабет какое-нибудь разумное объяснение.

Она послушно последовала за отцом, как маленький пугливый зверек.

У перил собралась шумная и взбудораженная толпа. Пассажиры с восторгом смотрели на величественную и гигантскую «Свободу, озаряющую мир», расположенную на острове Бедлоу[13], в устье реки Гудзон, к юго-западу от острова Манхэттен. Был полдень, в ясном голубом небе ярко сияло солнце. Мимо проплывали другие суда, и клубы дыма из их труб наводили на мысль о флагах, развевающихся на ветру.

- Вы видели статую? Клянусь всем святым, она гигантская! - вскричал какой-то мужчина в берете.

- Шедевр! - подхватил очень элегантный господин с моноклем в глазу и свернутой газетой под мышкой. - Мы можем гордиться тем, что это Франция презентовала ее Соединенным Штатам по случаю столетней годовщины американской независимости. Открытие состоялось два дня назад, 28 октября, в присутствии президента США мистера Гровера Кливленда. Все это я узнал от капитана.

С замирающим сердцем Гийом стал бередить свою незаживающую рану. Он представил Катрин стоящей рядом и с любопытством взирающей на знаменитую статую.

- Посмотри, Лисбет! Посмотри, сколько людей на пристани и в лодках! Такое впечатление, что они нас встречают. Господи, мы в Америке!

- Папа, почему ты называешь меня Лисбет? - с едва различимой ноткой неудовольствия спросила девочка.

- Ты прекрасно знаешь почему. В Нью-Йорке это будет звучать естественнее. Моя принцесса, нас ждут и другие перемены. Мы на пороге новой жизни, в Новом Свете!

Комок подкатил к горлу, и Гийом умолк. Он только притворялся воодушевленным, надеясь увидеть на худеньком расстроенном личике дочки улыбку. Он не мог на нее наглядеться: белый ситцевый чепчик поверх темных кудрей, черты лица нежные, тонкие, на подбородке ямочка…

- Милая, мы обязательно будем счастливы, - сказал он так, словно хотел сам себя в этом убедить.

Кто-то толкнул его в бок. Гийом обернулся и увидел рядом румяное лицо Колетт.

Она была в отличном настроении и тепло одета, на голове - бесформенная шляпка.

- Ну, мсье Дюкен, разве это не чудесно? Мой Жак остался с детьми, а я решила постоять тут с вами. Говорят, нас паромом переправят в Касл-Клинтон, там пункт приема эмигрантов.

Колетт коверкала незнакомые специфические слова, и с ее акцентом севера Франции это звучало забавно. При других обстоятельствах Гийом бы улыбнулся, теперь же просто кивнул.

- Я в курсе, Колетт. Судовой врач рассказал, чего ждать после высадки. Снова досмотр и медицинское обследование.

- Что ж, не буду вам надоедать, раз все сами знаете. Я-то хотела помочь… - сказала женщина.

- Прошу прощения, - спохватился Гийом, - за свою черствость. Не знаю, что бы я делал без вас, Колетт, я безмерно вам благодарен за вашу помощь. Все так непросто. Я ежесекундно думаю о жене. С каким восторгом она бы разделила всеобщий энтузиазм! Ее кончина зафиксирована в бортовом журнале, капитан указал обстоятельства смерти и дату. Моя обязанность - сообщить ее родителям, живущим во Франции. Они возненавидят меня еще больше. Они были против нашего отъезда. Господи, и оказались правы.

Слова освобождали его от невыносимого стеснения в груди. Колетт слушала, изобразив скорбную гримасу. Элизабет не упускала ни слова из их разговора. С серьезным выражением личика, прижимая к груди куклу, она наблюдала за полетом чаек. Свободной рукой она вынула из кармана своего жакета игрушечного оловянного солдатика.

И сразу ей вспомнился замок, гроза и потоки дождя за окном, детская, где к ней явился Жюстен, добрый мальчик с очень светлыми волосами. Как было бы хорошо увидеть его тут, на палубе! Будь он рядом, она бы грустила чуть меньше.

Высадка пассажиров «Шампани» растянулась на много часов. Наконец Гийом с дочкой ступили на причал на южной оконечности острова Манхэттен, в районе Саут-стрит, вместе с массой других иностранцев, переговаривавшихся между собой на разных языках.

Здесь были ирландцы, итальянцы, поляки, восточноевропейские евреи и, разумеется, французы. Шум стоял оглушительный, и кое-где дошло до драки - из-за украденного багажа или недопонятого слова.

Элизабет очень устала и шарахалась от каждого незнакомца. Гийому пришлось отодвинуть на задний план свою утрату и связанные с ней тяжелые чувства, чтобы заняться насущными потребностями. Молодой мужчина беспрестанно напоминал себе: он должен на всем экономить, уберечь свое дитя от толкотни и как можно скорее связаться с Батистом, тоже плотником и членом братства, поджидавшим его в Бронксе.

- Не бойся, милая, мы снимем на ночь комнату, - сказал он, сам себе не особенно веря.

С Колетт и Жаком они попали на разные паромы, а ведь ему гораздо спокойнее было бы, окажись они рядом. Десять дней назад они даже не были знакомы, теперь же Гийом считал их своими друзьями. Нью-Йорк его впечатлил. Все казалось чрезмерным - высота зданий, длина улиц, энергичность его обитателей.

- Если б только мама была с нами! - после продолжительных и бесплодных попыток найти дорогу вздохнул он.

Когда речь зашла об эмиграции, Катрин весело заявила, что все контакты с ньюйоркцами берет на себя, потому что хорошо говорит по-английски - в отличие от Гийома. Наконец ему повезло: спросив, как проехать в Бронкс, он добился понимания, и ему ответили на языке активной жестикуляции.

Смеркалось, когда он смог наконец уложить Элизабет на кровать в скромном гостиничном номере, предварительно обменяв деньги у бакалейщика, оказавшегося соотечественником, нормандцем, с которым познакомился случайно. Тот же торговец указал недорогой пансион на углу квартала, недалеко от своей лавки.

Девочка моментально заснула. На ужин она сгрызла яблоко. Гийом какое-то время сидел у кровати и смотрел на нее. Никогда еще молодой плотник не испытывал такого страха перед жизнью. Обхватив голову руками, сгорбившись, часть ночи он упивался своим отчаянием, горько оплакивал любимую жену, чье прекрасное тело, такое нежное, покоилось отныне на дне океана.

Вспоминались отдельные детали - разговор двух матросов на палубе, не предназначенный для его ушей, в зловещий момент, когда покойную предавали темным водам. Чем только не приходится заниматься экипажу в море! Этим двоим выпала сомнительная честь завернуть тело Катрин в некое подобие савана, утяжелив его свинцовыми дисками, для этих целей и припасенными.

Вспомнил Гийом и новорожденного - маленькое синеватое тельце, испачканное кровью. Своего сына…

- Почему, Господи? - прошептал он. - Почему? Мой мальчик должен был вырасти на американской земле, я обучил бы его своему ремеслу.

В переписке, которую он поддерживал со своим ранее эмигрировавшим коллегой, тот заверял его, что в Нью-Йорке работы хватает всем, поскольку город постоянно разрастается. Беспрерывно строятся здания, все более высокие, так что очень нужны квалифицированные рабочие и умелые ремесленники. На национальность и происхождение мало кто смотрит, и по истечении времени каждый эмигрант становится гражданином США.

Раздавленный горем, Гийом Дюкен попытался ухватиться за эту надежду. Он будет усердно трудиться, будет неутомим - первым приходить на стройку и последним уходить.

- Да, но как быть с Элизабет? - вслух, очень тихо спросил он себя. - Мы планировали, что Кати будет с дочкой, а после рождения малыша она хотела заняться шитьем - дома, в качестве подработки.

Гийом поежился - и потому что продрог, и потому что ощущал себя беспомощным в море трудностей, с которыми должен был справиться. Главным было то, что он дал жене клятву и исполнит ее.

- Завтра я встречусь с Батистом, а потом разыщу Жака и Колетт, - сквозь стиснутые зубы проговорил он. - По крайней мере, они французы, как и я, мы как-нибудь поладим.

Слегка успокоенный этой мыслью, Гийом задремал. Пронзительный крик заставил его подскочить на месте. Элизабет кричала, не открывая глаз, стиснув пальцами одеяло.

- Принцесса моя, все хорошо! Я тут, папа тут! - стал успокаивать он ее.

Гийом поспешно лег рядом, прижал дочку к себе. Она дышала прерывисто, лоб у нее был мокрый.

- Папа? Это мой папа? - дрожащим голосом спросила она.

Гийом ее поцеловал, потому что Элизабет плакала, но не осмелился спросить, что за дурной сон на этот раз так ее напугал.

В замке Гервиль, среда, 3 ноября 1886 года

Гуго Ларош возвращался с конной прогулки. Он только что проинспектировал свои виноградники, где работники уже приступили к обрезке. Идеальное время для такой важной работы, ведь обильный урожай уже собран…

Он направил лошадь к конюшням, по пути скользнув недовольным взглядом по тому месту, где некогда росла огромная ель - предмет его гордости, уничтоженный молнией. При падении двухсотлетнее дерево повредило крышу полукруглой башенки, но ее, к счастью, уже отремонтировали. Вид пня заставил его поморщиться. Он напоминал о вечере, когда все и случилось, о неумолимо яростной грозе и прощании с Катрин, уехавшей на следующее утро.

Навстречу хозяину выскочил конюх Венсан, крепкой рукой перехватил поводья. Ларош легко спешился.

- Передашь старику Леандру, чтобы посадил сирень - там, на месте старой ели. Смотреть на нее будет приятнее, чем на этот обрубок!

- Слушаюсь, мсье! Я прослежу! Мадам вас ждет.

- Ничего, подождет. Хочу выгулять кобылу, купленную этим летом. Мне нужно движение.

На исхудалом лице виноградаря отражался холодный гнев - чувство, не покидавшее его с момента отъезда единственной дочери. Венсан, краснея от смущения, все же проявил настойчивость:

- Мадам просила вас разыскать, и я как раз седлал мерина,[14] чтобы ехать за вами на виноградник, патрон, - и тут же поправился: - Прошу прощения, мсье.

Гуго Ларош всмотрелся в физиономию слуги. Венсан в свои тридцать с хвостиком робостью не отличался, а сегодня он явно был чем-то расстроен.

- Что ж, раз так, прогулку придется отложить. Надеюсь, ты не скрываешь от меня ничего важного? Вид у тебя такой, будто ты серьезно набедокурил.

Конюх промолчал, что окончательно заинтриговало Лароша. Пожав плечами, хозяин удалился. Стоило ему войти в вестибюль, как навстречу выбежала жена, протягивая к нему руки. Адела по натуре была не очень ласкова и старательно скрывала свои эмоции, поэтому он по-настоящему испугался, увидев ее в слезах.

- Гуго! О боже! - воскликнула она, рыдая. - Наша дочь, Гуго!

Адела едва держалась на ногах и вынуждена была обхватить мужа за шею. Он не усомнился ни на миг: случилось несчастье. Чувство было такое, будто его со всего маху ударили в грудь.

- Адела, говори! Ну же, расскажи, что… - пробормотал он.

- Принесли телеграмму от Гийома, сегодня утром, едва ты уехал. Катрин умерла, Гуго!

- Умерла? - в растерянности повторил он. - Это невозможно. Нет, нет и нет! Только не моя девочка! Не Катрин!

Он довольно грубо оттолкнул жену, чтобы выместить злость на первом же попавшемся под руку предмете, коим оказалась китайская ваза, стоявшая на столике с мраморной столешницей и гнутыми ножками красного дерева. Фарфоровая вещица с синей росписью разбилась от удара о потемневший от времени плиточный пол.

- Покажи мне эту бумажку! - надрывно крикнул он. - Я поверю, только когда сам прочту, своими глазами!

Адела Ларош, без кровинки в лице, прошла в гостиную и взяла с фортепьяно прямоугольный листок бумаги, чуть смятый. Муж выхватил его, скрипя зубами, с безумным взглядом. Прочитав, издал вопль ужаса, а в краткости этого послания он увидел… безразличие.

- «Катрин умерла в родах на борту. Детали в письме. Г. Д.», - вполголоса прочел он.

- Мы не знаем даже даты смерти, - сокрушалась Адела. - И ни слова о том, где она похоронена. Наша дочь, Гуго! Наше единственное дитя! Мы никогда ее больше не увидим!

Аделе пришлось присесть: от такого потрясения у нее начался приступ удушья. Гуго Ларош, наоборот, забегал между камином и фортепиано, и его лицо превратилось в маску ненависти.

- А мы ведь предупреждали Катрин об опасностях этого путешествия, да еще на седьмом месяце беременности! - буйствовал он. - Но нет!

Она бы последовала за своим мужем-деревенщиной в Китай, если б он только попросил! Попадись он мне сейчас, этот Гийом, я бы его пристрелил, как бешеную собаку. Он убил нашу дочь! Слышишь, это он ее убил!

- Замолчи, Гуго, вдруг кто-нибудь услышит, - жалким голосом попросила Адела.

Их горничная Мадлен, которая до этого момента украдкой подслушивала за створками двойной двери, ведущей в курительную комнату, тихонько удалилась. Венсан поджидал ее в кухне. Ему было любопытно, что стряслось у хозяев.

Мадлен бесшумно вернулась в кухню и рассказала о трагедии.

- Мадам Катрин умерла, - шепнула она на ухо конюху, который на данный момент был ее любовником. - И это муж-плотник ее убил, ни больше ни меньше!

- Чушь несусветная! Мсье Дюкен обожал жену.

- Страсть часто ведет к преступлению, - возразила Мадлен.

- Хочешь меня напугать, да? - тихо проговорил он, лукаво ей подмигивая. - Ба! Да мне какое дело? Я совсем не знал мадам Катрин, меня взяли в замок после ее замужества. Хотя жалко ее, конечно.

- Да, она была славная и простая - в отличие от мамаши, - вздохнула служанка. - Пойду-ка еще послушаю. Надо ж узнать, убил он ее или нет.

Венсан чмокнул ее в шею, и Мадлен захихикала от удовольствия. Ни он, ни она не заметили присутствия в комнате третьего, бесшумного как тень белокурого мальчишки, который затаился за мучным ларем[15] из древесины каштана. Жюстен пригнулся еще ниже, затаив дыхание, потом посмотрел на розовую ленту в своей руке - он сберег ее на память о красивой девочке, которую утешал в детской.

«У Элизабет теперь нет мамы, - с грустью подумал он. - Может, она вернется сюда, в замок».

Адела Ларош пыталась держать себя в руках из опасения навлечь на себя гнев мужа. Она выплачется позже, одна, в своей спальне, горюя о дочке - единственном ребенке, дарованном ей Господом. Катрин родилась красавицей - это был чудесный младенец с белокурыми волосиками, которого немедленно отдали кормилице для грудного вскармливания, а потом и няне-англичанке - таким в воспитании, как известно, нет равных.

В десятилетнем возрасте Катрин отдали на полный пансион в религиозное учреждение.

«Я мало ею занималась, когда она была ребенком, да и потом тоже. Не выказывала нежности, - укоряла себя Адела. - Катрин умерла так далеко от меня!»

Тишина, царящая в комнате, отвлекла ее от покаянных мыслей. Муж стоял у окна, сцепив руки за спиной и, судя по его позе, о чем-то напряженно размышлял. Адела знала, что для него это тяжелый удар: Гуго нежно, всем сердцем любил дочку.

- Я дождусь письма, - внезапно проговорил он. - Не знаю, сколько времени займет его доставка во Францию, но я хочу знать все подробности смерти нашей дочки. Адела, закажи мессу за упокой ее души, жители поместья должны знать, что нашей Катрин больше нет на этом свете.

- Да, Гуго, конечно я все сделаю.

- О том, чтобы оставить Элизабет с Гийомом, не может быть и речи. Он не способен позаботиться о ее благополучии. Я привезу ее сюда. Наш долг - обеспечить этому ребенку достойную и безбедную жизнь. Страшно представить, что моя внучка будет нищенствовать в нью-йоркских трущобах!

- Господи, отведи и спаси! - воскликнула Адела, вставая. - Я надеялась, что ты примешь это решение. Я не сумела уберечь Катрин, но для Элизабет стану матерью!

Ларош обернулся, страшный в своем горе. От раздражительности не осталось и следа. Глаза наполнились слезами, и он тихо застонал.

- Адела, мне так больно… - признался он. - Это невыносимо!

- Мы должны были ее остановить, Гуго, не дать ей взойти на этот проклятый пароход!

Вместо ответа он обнял жену, и та с облегчением прильнула к его крепкому мужскому плечу.

Смерть дочери отняла у них все силы, опустошила души.

Мадлен подсматривала за ними в приоткрытую дверь. Увидев достаточно, она побежала в буфетную. Венсан потягивал вино из стакана.

- Хозяин хочет забрать из Америки девчонку, Элизабет! - выпалила она с порога. - Так что, мой любовничек, у нас впереди спокойные дни, а то и недели!

- А что с мадам Катрин? Убийство это или несчастный случай?

- Этого не знаю. Только оба плачут, мсье и мадам, я их такими никогда не видела.

- У них дочка умерла, Мадлен! У тебя у самой нет детей, вот тебе и не понять.

- А у тебя? Не бегает ли где-нибудь твой отпрыск, безотцовщина?

- Точно нет!

Он налил вина и ей. На своем обычном месте, за ларем, Жюстен по звукам догадался, что они целуются и о чем-то шепчутся. Он воспользовался моментом, чтобы уползти на четвереньках - до расписной деревянной панели на стене, прикрывавшей выход на черную лестницу, очень крутую и узкую. Тут было темно, холодно, стены в каплях влаги, зато вели эти бесчисленные ступени прямиком к чердачным каморкам, где столетиями проживали слуги.

Белокурый мальчик поднялся на чердак, вполне довольный известием о скором возвращении Элизабет.

Нью-Йорк, Бронкс, воскресенье, 7 ноября 1886 года

Гийом окинул взглядом жалкую обстановку комнаты, в которой они с дочкой прожили несколько дней.

- Сегодня вечером, Лисбет, мы переезжаем, - наигранно веселым тоном объявил он своему ребенку. - Батист, мой друг, нашел нам жилье на Орчард-стрит. Не такое ужасное, как это, и за меньшие деньги. И, как я посмотрю, Колетт снова забыла тебя умыть и причесать!

Как молодой вдовец ни старался, у него не получалось ухаживать за дочкой так же хорошо, как это делала Катрин. Волосы у Элизабет спутались и поблекли. Единственное платье было все в пятнах, туфли и чулочки - в сероватой пыли.

- Днем за тобой сможет присматривать жена Батиста, - продолжал он. - Поверь, она очень милая. Будешь понемножку помогать ей по хозяйству, потому что у нее шестимесячный малыш.

Сидящая на кровати Элизабет кивнула. Своим нежеланием разговаривать она очень огорчала отца.

- Ее зовут Леа, и она француженка, как и мы, - уточнил Гийом. - Ты рада?

- Да, папочка.

Гийом проверил все углы, чтобы ничего не забыть. В комнатушке не было ни проточной воды, ни даже газового освещения. Уборные располагались на улице и были общими для всех жильцов, а потому часто превращались в настоящую клоаку.

Переночевав одну ночь в семейном пансионе, он наконец разыскал Жака и Колетт, которые обосновались на втором этаже в этом вот здании, в Бронксе. Они вчетвером, с сыновьями, занимали одну просторную комнату, и бывший шахтер уговорил хозяина сдать другую, крошечную, Гийому.

- Я рад, что мы съезжаем отсюда, - тихо признался он. - Я постоянно о тебе беспокоился. С Леа все будет по-другому. И денег она столько не запросит.

Он уже застегивал большой кожаный саквояж, когда его вдруг осенило:

- Лисбет, а где мамин крестильный медальон?

- У меня его нет со вчерашнего вечера, пап, - ответила девочка.

- Как это - нет? - вспылил Гийом. - Ты его потеряла? Милая, но это же крестильный медальон твоей мамы, она просила, чтобы я передал его тебе! Предосторожности ради я надел его тебе под нательную рубашку. Кто-то его трогал, скажи? Когда вы с Полем и Леонаром играли на тротуаре, его у тебя отняли?

Элизабет заплакала, все крепче прижимая к груди куклу. Гийом смягчился. Сшитая Катрин игрушка теперь больше походила на грязный узелок.

- Ну же, попытайся вспомнить! - попросил он. - Папа повысил на тебя голос, но только потому, что это золотое украшение - единственная памятка, оставшаяся тебе от мамы.

- Я не знаю, - всхлипнула Элизабет.

Расстроенный плотник перерыл комнату сверху донизу. Времени на это ушло немного, но и толку - ноль.

- Хорошо, спросим еще у Колетт. Она могла снять с тебя медальон и забыть надеть снова. Идем! Скоро стемнеет, а нам еще долго добираться.

Гийом упрекнул себя в том, что проспал часть дня, изнуренный работой и своим горем.

- Знай, моя принцесса, мое ремесло тяжелое, - пояснил он, словно извиняясь.

Вспомнились доски строительных лесов в сотнях метров над землей, пропасть под ногами, бескрайнее пространство, постоянный страх, что упадешь и разобьешься… Без Катрин с ее жизнелюбием, любовью и нежностью Гийом ощущал себя в западне, пленником этого огромного города.

Колетт, похоже, поджидала их в темном коридоре. Стояла, уперев руки в бока, и настроение у нее явно было неважное.

- Что, мсье Дюкен, с вещичками уходите? - как всегда, нараспев проговорила она.

- Да, Колетт. Так уж вышло. Спасибо вам еще раз! Мне повезло, что вы присматривали за Элизабет. Не знаю, что бы я без вас делал.

Он слабо ей улыбнулся, прекрасно зная, что в полной мере оплатил соседке ее услуги. В кошельке почти ничего не осталось, и он уже подумывал продать одно из колечек Катрин.

- Ба! А рассчитаться? - возмутилась Колетт. - Если есть чем меня отблагодарить - за все то, что съела ваша дочка, - возьму охотно. Муж мой нашел работу на пристани, но жалованье получит не раньше следующей субботы. Да и мне придется наняться в прачечную на рождественскую неделю. Такая наша доля! Есть-то каждый день надо!

- Я думал, стоимость еды для Элизабет входит в сумму, которую вы от меня получили, Колетт, - сказал плотник.

- Если бы, мой несчастный друг! Вы же знаете, какая в этом проклятом квартале дорогая жизнь! У меня нет ни минуты покоя. Послушать мужа, так мы рискуем своей шкурой каждый раз, выходя на улицу. Может, это и правда. Кто у нас в соседях? Ирландцы, итальянцы, семьи из Африки и даже с Островов. Захочешь с кем-то поговорить - черта с два у тебя это получится!

- Мы ведь заранее знали, что Америка принимает миллионы эмигрантов на протяжении десятилетий и чаще всего они прибывают в Нью-Йорк. Большая удача, что среди них есть и наши соотечественники, французы. Кстати, Коко, вам на глаза не попадался медальон моей супруги? Он золотой, цепочка тоже. Для нас это была бы огромная потеря.

- Надо же, как не повезло! А я ей говорила, вашей девочке: «Смотри, не потеряй!», когда они с моими мальчишками играли на улице. Наверняка цепочка порвалась. И теперь вам его нипочем не найти. Вокруг одни воры!

- Какая жалость! Катрин просила, чтобы наша дочка его носила. Я загляну в понедельник или во вторник, может, вы его найдете. Сегодня у меня нет времени.

Элизабет ухватилась за отцовскую руку. Ей не терпелось уйти и никогда больше не видеть и не слышать Колетт. Гийом, который тоже торопился, отсчитал скромную сумму, которую и передал соседке.

- Больше дать не могу, - сказал он. - До свидания! Мое почтение Жаку.

- Спасибо, мсье Дюкен, обязательно передам. Жаль, что медальон потерялся.

Едва отец с дочкой переступили порог, Колетт порылась в кармане. Пальцы коснулись золотого украшения, которое она ловко стянула с шеи Элизабет вчера утром, пока ее причесывала.

- Можно подумать, девчонке пристало носить на шее золото! - пробормотала она с довольной усмешкой. - Скатертью дорога, дорогие Дюкены! Девчонка эта противная… Не улыбнется, слова не скажет.

Тяжело дыша, Колетт поднялась по лестнице на свой этаж. Совесть ее не мучила. Она даже радовалась про себя: случись какая беда, у них с Жаком и детьми есть золотишко в запасе…

Гийом и Элизабет встретились с Леонаром на тротуаре, в двадцати метрах от дома. Десятилетний мальчик уже начал приспосабливаться к оживленной жизни Бронкса. Дерзкий, хитрый, он имел все шансы стать настоящим американцем еще до достижения совершеннолетия.

- До свидания, мсье! - звонко крикнул мальчишка и помахал им рукой. - Пардон, здесь надо говорить Good! Bуе!

Он жонглировал ярко-красным яблоком, которое неожиданно бросил Гийому.

- Это для Лисбет! - сказал он и поскакал на одной ноге дальше.

- Спасибо, ты славный малый! - крикнул плотник.

Но ответа Леонара, заглушенного грохотом экипажа, который в это время проезжал по мостовой, он не услышал. В Бронксе было очень шумно и людно. Светились витрины лавок, вечернее небо было затянуто свинцовыми тучами.

- Можно было бы нанять фиакр, милая, но это бесполезная трата денег. Зато сегодня ты как следует поужинаешь, нас пригласила Леа!

- Ты знаешь, как пройти к твоим друзьям, пап? - спросила девочка.

- Да, уже не заблужусь, не то что неделю назад. Лисбет, это в той же стороне, что и моя стройка.

Гийом злоупотреблял этим уменьшительным именем, звучащим так по-английски, но Элизабет это уже даже нравилось. Было забавно думать, что она - это не она, а другая девочка, у которой маму вовсе не сбросили в океан. И все же перед ее

И все же перед ее глазами то и дело возникал образ Катрин, такой веселой и красивой, стоящей на пороге их дома в Шаранте…

- Держись, моя принцесса, - сказал ей отец. - Идти еще далеко! Когда устанешь, возьму тебя на руки.

Теперь отец с дочкой шли по узкой улочке, которую пересекало множество переулков. Завидев их, убежал полосатый кот, второй запрыгнул на подоконник. Элизабет с огорчением вспомнила, что свою белую кошечку они оставили у соседки в Монтиньяке.

- Крепко держись за мою руку, милая, - сказал отец. - Я знаю короткую дорогу, но нам лучше поспешить!

Когда Гийом ходил по этой дороге один, он не раз замечал каких-то людей, которые наблюдали за ним из тени дверных проемов. В пятницу вечером здоровяк с рыжими всклокоченными волосами попытался даже затеять драку… Они с Элизабет не прошли и десятка шагов, как он уже пожалел, что свернул на эту улицу. Рыжий громила и три его подельщика как раз выходили из кирпичного дома.

- Давай-ка мы лучше вернемся! - тихо сказал он дочке.

Чужак с железным прутом, который он подбрасывал в руке, словно оценивая вес, выкрикнул что-то на иностранном языке, явно презрительное. И тут же бросился к Гийому, увлекая за собой остальных. Нападение было настолько стремительным, жестоким, что первый удар в плечо Гийом пропустил.

- Убегай, Элизабет! - крикнул он, не чувствуя боли, настолько испугался за свое дитя.

- Папочка! Нет! Папочка! - взвизгнула девочка.

Один бандит уже схватил кожаный саквояж. Драгоценности Катрин, деньги Аделы Ларош находились внутри саквояжа, в атласном кармашке. Разъяренный плотник тут же накинулся на похитителя и ударил его кулаком в лицо. Из носа потекла кровь, но рыжий громила в следующую секунду обхватил Гийома поперек туловища и швырнул на мостовую.

- Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! - крикнул Гийом дочке. - Беги! Вернись к Колетт!

Не помня себя от страха, девочка попятилась. Она успела увидеть, как здоровенный мужик ударяет ее отца железным прутом по голове, а потом в живот. Девочка услышала жуткий вопль и несколько слов, произнесенных по-французски. Она устремилась к улице, по которой они только что прошли, но на ней свернула в противоположную сторону, не заметив этого. На бегу Элизабет расталкивала людей, не сомневаясь, что все они желают ей зла.

«Папа! Мой папочка! - непрерывно шептала она. - Мамочка! Папа!»

Голова у нее шла кругом. Какая-то старушка попыталась удержать девочку, удивленная выражением всепоглощающей паники на ее лице, но Элизабет вырвалась. Но когда в груди стало невыносимо жечь, а сердце билось так, словно вот-вот разорвется, она вынуждена была остановиться. Укрытие она нашла под повозкой, прислоненной к стене вверх оглоблями. Затаившись там, словно затравленный зверек, Элизабет обхватила колесо ручонками и затихла…

Наступила ночь. Лица неисчислимого множества горожан, спешащих по своим делам, обжигал холодный ветер. И никто не замечал ребенка, чья шерстяная коричневая кофточка сливалась с кирпичной кладкой цокольного этажа.

Элизабет не желала ни о чем думать. Она проголодалась, замерзла, но эти ощущения ей были знакомы, в отличие от острой боли, терзавшей ее юную душу, стоило только вспомнить об отце, которого те люди избивали в переулке. Одно девочка знала наверняка: она оказалась одна ночью посреди огромного города.

Это было так тяжело принять, что Элизабет закрыла глаза, ища утешения в самых дорогих воспоминаниях. Перед ее мысленным взором возник дедушка Туан. Вот престарелый мельник усаживает ее к себе на колени и с лукавой улыбкой, затаившейся в уголках губ, заводит ее любимую песню: «Марианна на мельницу идет…»

Она тоже улыбается, потому что дедушка легонько подбрасывает ее на колене в такт напеву. Часто к ним присоединяется дядя Пьер со своей губной гармоникой. Его жена, молчаливая Ивонна, занята своим вязанием. И еще воспоминание: их сад с желтыми розами и лилиями, такими же белоснежными, как длинная шерстка их кошечки Мины. И, конечно же, приходит мама. Под белым фартуком у нее зеленое платье, светлые волосы заплетены в косы.

- Пойдешь со мной рвать землянику, моя принцесса? - спрашивает она. - И редиску?

Элизабет вздрогнула: ей показалось, что она ощущает сладкий запах земляники и свежий - земли. Но потом она открыла глаза, не желая вспомнить еще что-нибудь приятное из своей жизни в Шаранте, что-нибудь, где есть и ее отец.

- Папочка! Папа, милый! - едва слышно прошептала она. - Папочка, вернись!

Не может быть, чтобы он ее бросил! В Монтиньяке всем известно, что Гийом Дюкен - сильный, храбрый и хорошо дерется на кулаках. Надежда стала мало-помалу возвращаться, и Элизабет сказала себе, что все устроится - если посидеть тут тихонько и подождать.

- Папа придет за мной, и мы пойдем к его другу Батисту. Леа добрая, я буду помогать ей ухаживать за малышом.

При этих последних словах девочка невольно всхлипнула. Ее мама тоже должна была родить ребеночка тут, в Америке, только он умер… Элизабет вдруг стало очень горько, и она заплакала.

Звуки ее рыданий привлекли бродячую собаку. Она обнюхала носки ее туфелек и убежала. Элизабет утерла слезы. «Чем больше проходит времени, тем скорее придет папа!» Она убеждала себя, что он смог встать с земли и дать отпор грабителям.

Еще час девочка прислушивалась к каждому шороху, ожидая знакомых шагов. В последний раз она поела супу в обед, и теперь живот свело от голода. Яблоко Леонара она уронила на бегу в том ужасном переулке.

Между тем подошли двое мужчин, которым повозка служила ночным пристанищем. Тот, что повыше, повесил свой жилет на торчащий гвоздь. Гвоздь отвалился, и мужчина выпалил фразу на иностранном языке - ругательство по-итальянски. Перепуганная Элизабет решила, что пора бежать, дальше, дальше, дальше…

Метров через сто ее внимание привлекла вывеска. Приостановившись, девочка попыталась ее прочесть: «Bread and Cake Shop»[16]. Чудесный аромат горячего хлеба только подстегнул ее голод.

Ее заметила жена пекаря, вышла на порог своей лавки и окликнула по-английски.

- У меня нет ни монетки, - по-французски отвечала Элизабет, успокоенная сострадательной улыбкой женщины.

Понурившись, она пошла дальше, полюбовавшись немного освещенной витриной с бриошами и маленькими круглыми хлебцами.

- Wait a minute, pleased[17] - донеслось из-за спины.

Инстинктивно девочка остановилась. Добрая женщина протянула ей бриошь с золотистой корочкой, восхитительно ароматную.

- Спасибо, мадам, - прошептала Элизабет.

- Ты из Франция? Ты потерялся? - на ломаном французском спросила булочница. Но Элизабет снова припустила со всех ног. Она уже никому не доверяла. Те же, кто удивлялся, увидев ее, такую маленькую, в столь поздний час одну на улице, останавливать ее не спешили. Люди боялись, что какая-нибудь банда, используя девочку в качестве приманки, грабит прохожих, которые захотят ей помочь по доброте душевной. Были и те, кто вообще не обращал на нее внимания, потому что привыкли видеть беспризорных сирот, ищущих, что бы поесть. На улицах Нью-Йорка их, предоставленных своей судьбе, были многие сотни.

Ноги у нее нещадно ныли, живот болел от голода, но Элизабет все шла куда глаза глядят. Возле какой-то лестницы она задержалась, чтобы съесть кусочек булочки, при этом то и дело пугливо озираясь по сторонам.

Наконец, пройдя еще довольно большое расстояние, она увидела впереди, в конце проспекта, за оградой, деревья. Соблазн оказался слишком велик. Она не видела их вообще - ну, или одно-два - со времени их отъезда из Монтиньяка. Словно зачарованная, девочка приблизилась к железным воротам - главному входу в Сентрал-парк.

Дома у Батиста и Леа Рамбер

Встревоженный Батист Рамбер в третий раз выглянул на лестничную клетку. Гийом запаздывал, и это его уже серьезно беспокоило.

- Твой друг мог заблудиться, - предположила его супруга. - Было бы лучше, Батист, если б ты пошел ему навстречу.

- Но ведь он уже у нас бывал, - возразил муж. - И я даже похвалил его умение ориентироваться.

- Моя картофельная запеканка совсем остынет! Ну ничего, я ее разогрею.

Черноволосая, смуглая Леа родилась в Италии, но уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке. Когда Батист, вскоре после прибытия из родной Пикардии, с ней познакомился, она уже прекрасно изъяснялась и по-французски, и по-английски. Они поженились через несколько месяцев, дабы узаконить ее беременность.

- Я очень хочу познакомиться с его девочкой, Элизабет, - мечтательным тоном сказала молодая женщина.

- Они скоро придут, Леа!

- А если Тони проснется? Мне придется его покормить, - посетовала она.

Сына они назвали Антонио, в честь тестя, но и уменьшительное Тони, звучавшее так по-американски, быстро прижилось в семье.

- Я тоже рад, что он и Элизабет будут жить у нас. - Батист вздохнул. - Девочка еще не оправилась после трагедии, бедняжка! Гийом тоже горюет, но ради дочки старается не подавать виду. Потерять жену, да еще при таких обстоятельствах, - что может быть хуже? Вы с Катрин наверняка подружились бы.

- Я сочувствую им всей душой, - подхватила супруга. - Батист, сходи на улицу, может, что-нибудь узнаешь! Что, если с ними приключилась беда?

- Вечером в городе небезопасно - вот что меня беспокоит.

- Прихвати с собой трость-шпагу!

Плотник, который давно привык к опасностям большого города, надел пальто, поцеловал жену и, вооружившись тростью с сердцевиной в виде стального клинка, без дальнейшего промедления вышел из квартиры.

Леа успела покормить младенца грудью, убаюкать, а потом вернулась к печальному созерцанию четырех столовых приборов на круглом столе. Квартирка у них была маленькая, но чистая и симпатичная. Из окон, в просветы между высоченными зданиями, были видны огни острова Манхэттен.

Вернулся Батист. Лицо у него было хмурое, во взгляде - тревога. Поставил трость в угол у двери, снял пальто и шляпу.

- Ну что? - спросила Леа. - Тебя долго не было.

- Была драка, в четверти часа ходу от нас, в переулке. Мне рассказал один старик, причем раньше, чем я успел спросить. Напали вчетвером на одного. Я видел пятна крови на мостовой, но трупа не было.

- Думаешь, жертва - твой Гийом?

- Хотелось бы верить, что нет, Леа, но увы! С земли я подобрал вот это.

На ладони левой руки у него лежала медная пуговица с выгравированным на ней циркулем и заглавной буквой «G».

- Думаю, это пуговица с его бархатного пиджака. Тут трудно ошибиться.

- Батист, а где же девочка?

- Старик и не упомянул о ребенке.

- Dio mió, povennait[18] - вскричала Леа, в волнении переходя на родной язык.

Со слезами на глазах она перекрестилась. Батист с понурым видом смотрел на медную пуговицу. Ни он, ни она не питали иллюзий относительно участи, уготованной Элизабет, если она с наступлением ночи попала в руки банды, коих в Бронксе множество.

- Завтра сходишь по адресу, где они до этого жили! - заявила Леа, хватая мужа за запястье. - Может быть, они никуда не пошли?

- Завтра у меня рабочий день, Леа. Прораб меня уволит, если не явлюсь вовремя.

- Ладно, тогда я сама пойду, - сказала молодая женщина. - И буду молиться за твоего друга Гийома и его дочку.

В Сентрал-парке, спустя час

Элизабет затаилась за кустом бирючины, чтобы немножко передохнуть. Она какое-то время бродила по алее, обрамленной высокими деревьями, перешла через мостик с красивыми коваными перилами.

Она благоразумно обходила места, слабо освещенные уличными фонарями, и при любом подозрительном шорохе перебегала через лужайку, усыпанную палой рыжей листвой, похрустывающей под ногами.

Ее отец ни словом не обмолвился об этом просторном парке, разбитом тринадцать лет тому назад[19] в самом сердце города, там, где прежде были болота и нетронутая земля. Элизабет удивлялась, как это она сумела так быстро попасть в сельскую местность, но живая трава под ногами, листва деревьев над головой действовали умиротворяюще. Здесь ей было не так страшно.

Зевая, она встала на ноги и поплелась к деревянной скамейке под поредевшей кроной клена. Там это потерянное дитя село и, полузакрыв глаза, доело остатки сладкой булки, а потом улеглось, подняв воротник кофты, чтобы было теплее. Совсем одна, отданная на милость Нового Света, о котором ее родители так мечтали.

6 Потерянное дитя

В Сентрал-парке, понедельник, 8 ноября 1886 года

На рассвете Элизабет проснулась под птичье пение. Открыла глаза и с искренним изумлением стала рассматривать умиротворяющие пейзажи, ее окружавшие. Листья клена, трепещущие на ветру, были красивого золотистокрасного цвета. У соседних деревьев ветки были голые, за исключением сосенок и декоративных кустарников, сохранивших свою зелень.

- Где я? - прошептала она, еще окончательно не проснувшись.

Девочка медленно села. Ноги и руки у нее затекли, она очень замерзла. Неподалеку она увидела большой пруд, в котором отражалось серое небо. И тут нахлынули воспоминания и все ощущения и страхи, с ними связанные.

- Папа! - крикнула она. - Они сделали больно папе!

Перед глазами снова возникли люди, пинающие отца ногами, железный прут, крики боли и требование отца: «Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! Вернись к Колетт!»

Как будто она сама сумела бы разыскать здание, в котором жила Колетт с семьей… Элизабет опустила голову, как это делают провинившиеся дети.

- Папочка, я не нарочно! Я просто не туда свернула, - проговорила она и, встревоженная, вздохнула.

Маленькое сердечко девочки билось быстро-быстро: папа наверняка будет искать ее у соседки, а ее там нет! Вид небоскреба в рамке из рыжих дубовых крон подсказал ей идею. Нужно вернуться по своим же следам, и тогда она непременно окажется на нужной улице!

Элизабет спрыгнула со скамейки и пошла вперед. Чем дальше она углублялась в парк, идя по берегу пруда, тем прекраснее он ей казался. В траве гонялись друг за другом белочки с полосками на шерстке, выделывая настоящие акробатические номера. Она остановилась на них посмотреть, послушать их пронзительный писк.

Смерть матери и расставание с отцом глубоко травмировали девочку, и она интуитивно старалась об этом не думать.

Будучи не по годам развитой, Элизабет словно чувствовала, что предаваться отчаянию в это утро не просто нельзя - опасно.

- Моя любимая мамочка - на небесах, а папа за мной придет, - твердила она себе.

Эхо принесло лошадиное ржание, а потом и стук копыт, и Элизабет поспешно нырнула за куст. Мимо крупной рысью проскакал всадник. Удивленная, она проводила его взглядом. Вскоре где-то далеко хрипло рыкнул какой-то зверь. Элизабет испугалась и решила, что ей нужно идти дальше, но только прячась за деревьями.

Появление мужчины в широкополой черной шляпе заставило ее замереть на месте. Он тоже ее увидел и вскрикнул от удивления.

- Вот те на! Что ты делаешь в парке совсем одна? - спросил он. - Ты же та малышка, что была со мной на одном пароходе, верно?

Альфонс Сютра улыбнулся. Элизабет сразу его узнала.

- Где твой отец? - продолжал допытываться дрессировщик. - Надо же, как рано вы ходите гулять в Сентрал-парк!

К его южному, с раскатистым «р» выговору она уже успела привыкнуть, поэтому приободрилась и подошла. Дрессировщик отметил про себя следы слез на немытых щеках, грязное платье и спутанные волосы под измятым ситцевым чепцом.

- Совсем замарашкой стала, - прокомментировал он. - Святые Небеса,[20] что же с тобой стряслось?

Он думал о смерти ее матери, но вслух об этом говорить поостерегся.

В глаза ему Элизабет старалась не смотреть, и все же он заметил, что она украдкой поглядывает по сторонам.

- Наверное, тебе интересно, куда я подевал своего мишку? Вот, завел новые привычки: отпускаю Гарро побродить на свободе, в парке-то в этот час посетителей нет. Но это ненадолго, скоро набегут!

Мужчина вынул из плечевой сумки краюшку хлеба и впился в нее зубами.

- По первому свистку Гарро меня найдет. Очень удобно! А ты что не отвечаешь? Где твой отец?

- Не знаю, вчера вечером ему сделали больно, - едва слышно пробормотала девочка.

- Как это? Кто?

- Не знаю, - вздохнула Элизабет.

Озадаченный, Альфонс Сютра проглотил последний кусок хлеба и достал из кармана металлический свисток. Звук получился такой странный, что девочка вздрогнула.

- Стой на месте, когда придет медведь. Я сразу надену ему намордник.

Дрессировщик, с хитрой усмешкой на тонких губах, снова порылся в полотняной сумке, а потом показал девочке цепь, на которой обычно водил своего зверя.

- Одно мне ясно, моя крошка: ты в беде, - сказал он. - Бродить ночью по улицам Нью-Йорка - весьма сомнительное удовольствие. Думаю, отца ты больше не увидишь, но я могу взять тебя к себе. Подсоберу монет, и купим тебе красивое платье - будешь собирать деньги у публики! Подаяние!

- Подаяние?

Это слово напомнило Элизабет о недавнем прошлом. По воскресеньям они с родителями обязательно ходили на мессу. Мама наряжала ее в красивое розовое платье с кружевным воротничком и говорила:

- Держи, милая, монетку! Это для подаяния.

Элизабет аккуратно опускала серебряную денежку в свой маленький кошелек из бархата, с вышивкой. И когда хорист в церкви обходил прихожан с корзинкой для сбора пожертвований, она с серьезным видом исполняла свою обязанность.

- Подаяние? Как в церкви? - переспросила она.

- Нет, конечно! Это деньги, которые мне бросают люди, когда Гарро станцует, а они похлопают. Хм, может, и тебя поставить танцевать рядом с ним? Со мной от голода не умрешь, уж поверь!

Медведь появился через мгновение, раздвинув два тонких деревца.

Огромный, он шел на четырех лапах, оскалив два ряда страшных зубов. Элизабет при виде него попятилась.

- Ко мне, Гарро! - приказал хозяин. - Хватит, нагулялся. Надеваем намордник. Вот, крошка, скоро и ты сможешь его погладить! Вам надо привыкать друг к дружке… Сегодня вечером пойдем к моим кузенам, я у них живу. На зиму они сняли конюшню - чтоб было где держать наших мишек. Ты проголодалась?

- Да, мсье. И пить тоже хочется.

- Так чего ж до сих пор молчала? На вот, доешь, что осталось от хлеба, и глотни из фляжки.

Гарро, в кожаном наморднике, сел на задние лапы и теперь следил за каждым движением ребенка своими черными глазами. Элизабет с удовольствием бы его погладила, но спросить позволения не рискнула.

Альфонс Сютра протянул ей хлеб, а потом и стаканчик из белой жести, в который плеснул немного розоватой жидкости.

- Это тебя взбодрит, - пообещал он.

- Спасибо, мсье! - шепотом отвечала девочка.

Безостановочно болтая, как это свойственно его соотечественникам горцам, дрессировщик опасливо озирался по сторонам. Он покинул родину с ее трудной жизнью, чтобы разбогатеть, очарованный американской мечтой так же, как и миллионы эмигрантов до него. И девчонка ему в этом поспособствует: публика больше растрогается, и его доходы от представлений возрастут.

- Лучше не попадаться на глаза полицейским, - пробормотал он после недолгого раздумья. - Если они будут что-то у тебя спрашивать, скажи, что ты моя племянница. Моя племянница Мари. Мы оба говорим по-французски, так что поверят как миленькие!

- Но ведь это ложь, - смутилась Элизабет.

- Думаешь, в сиротском приюте тебе будет лучше?

- Мсье, а что такое приют?

- Это такое место, куда забирают детей, у которых не осталось родственников. Посадят тебя под замок, будешь делать все, что прикажут. Так что лучше слушайся меня, кроха!

А вон и полицейские! Двое! Легки на помине! Идем!

Элизабет рассудила так: дрессировщика она боится, оказаться взаперти в приюте не хочет. К тому же папа наверняка будет ее искать.

- Куда ты, дурочка? - воскликнул Альфон Сютра, когда она развернулась и со всей быстротой, на какую только были способны ее маленькие ножки, побежала прочь.

От вина, разбавленного водой, у Элизабет слегка закружилась голова. В правой руке она все еще держала кусочек хлеба. И никогда, никогда в жизни она не бегала так быстро…

Вскоре на холме она увидела замок[21] - красивый, как из сказки. Он очень отличался от замка Гервиль, но Элизабет решила, что там она и спрячется, если, конечно, успеет до него добежать. Срезать путь можно было через просторную лужайку, что она и сделала.

С ближнего моста как раз скатилась коляска, запряженная вороной лошадью. У лошади, скачущей крупной рысью, на морде были шоры, поэтому ребенка она не заметила и на полном скаку сбила с ног.

Послышался истеричный женский крик. Слишком поздно: одно из четырех колес экипажа уже прокатилось по неподвижному телу Элизабет.

Дакота-билдинг, спустя час

Эдвард Вулворт мерил шагами гостиную в роскошных апартаментах на четвертом этаже Дакота-билдинг, в которых они с супругой проживали вот уже год.

По уверениям покойного отца, богатого нью-йоркского банкира, тот факт, что ты живешь в этом великолепном доме новейшей постройки[22], на архитектуру которого оказали влияние готический стиль и замки Возрождения, будет должным образом впечатлять клиентуру. Его жена Мейбл очень радовалась переезду, тем более что их соседом какое-то время был сам Чайковский[23], великий русский композитор.

Эдвард в свои тридцать восемь успешно торговал зерновыми и хлопком, а также спекулировал на бирже. Он как раз раскурил сигару, но тут же положил ее на бортик хрустальной пепельницы - в комнату вошел доктор.

- Насколько все серьезно, доктор? - спросил он. - Я хотел отвезти девочку в больницу, но Мейбл предпочла, чтобы она осталась у нас. Я последую любой вашей рекомендации.

- Дорогой Эдвард, не волнуйтесь, ребенок будет жить. У нее перелом левой ноги, я сделал все необходимое, и в таком возрасте кости срастаются быстро. Еще у нее легкая контузия. Только травма головы может повлечь какие-либо осложнения. Я дал девочке ложку опийной настойки для обезболивания. Поскольку она бродила по Сентрал-парку в такой ранний час, в грязной одежде, неприбранная, думаю, это сирота. Господи, на улицах их столько! И становится все больше и больше в связи с постоянным притоком эмигрантов.

- Соглашусь с вами, это вполне вероятно. Однако в любом случае я вынужден навести справки. Как только она сможет говорить, мы сделаем все необходимое, исключительно в ее интересах. А пока, и вы догадываетесь о причине, Мейбл предпочла оставить девочку у нас, в тепле и безопасности.

- Я понимаю, Эдвард. В таком случае лечение может быть продолжено. Вечером я зайду еще, чтобы ее осмотреть.

- Джон, могу я попросить вас сохранить это прискорбное происшествие в тайне?

- Конечно. Крохе очень повезло, она могла умереть на месте. Говорю вам это как друг, Эдвард.

Слова доктора несколько озадачили Вулворта. Он с огорченным видом кивнул, пожимая ему руку.

Элизабет, если б только она была в сознании, не поняла бы из разговора ни слова, ведь велся он на английском языке, с теми грамматическими особенностями, которые со временем определят своеобразие его американского варианта. Женщина, которая склонилась над ее кроватью, шептала ласковые слова, которых девочка тоже не слышала.

- Бедная крошка, у тебя ножка болит! И все по нашей вине! Не бойся, мы как следует о тебе позаботимся.

Мейбл Вулворт ласково коснулась рукой лба девочки. Она до сих пор не решилась раздеть и обмыть это дитя улиц, испытывая легкое отвращение при виде ее грязных пальчиков и черных полосок под ногтями, торчащих паклей волос. Одежда девочки дурно пахла, ноги тоже.

- А ведь ты очень хорошенькая! - продолжала она. - Эдвард говорит, у тебя ярко-голубые глаза. Ты их чуть приоткрыла, когда он поднимал тебя с земли.

С губ миниатюрной Мейбл сорвался печальный вздох: к тридцати годам у нее случилось уже четыре выкидыша. Наконец родилась девочка, на месяц раньше срока, и умерла через несколько часов. И сейчас ее сердце, преисполненное материнской любви, трепетало при виде чудесного ребенка, буквально ниспосланного ей судьбой.

- Джон обещал молчать, - сказал ей Эдвард, входя в гостевую спальню, где они разместили девочку. - Боже, если бы она погибла по моей вине, я бы всю жизнь себя в этом корил! Нам очень повезло, и ей тоже.

- Да, повезло, - шепотом отозвалась супруга. - Эдвард, а может…

- Умоляю, Мейбл, ни слова больше! Я знаю, о чем ты думаешь, но эту девочку я не оставлю. Заботься о ней, пока не поправится, а потом отведем ее в протестантское учреждение, которое занимается детьми[24], - если, конечно, не найдутся ее родственники.

- И они отправят ее на Запад в «Сиротском поезде», вместе со всеми невинными созданиями, о которых по вине жестокого рока некому позаботиться?

Как знать, что с ней там случится, будут ли к ней добры в новой семье?

- Мейбл, мы ничего о ней не знаем! Кто сказал, что это дитя не побиралось в Сентрал-парке? А может, у нее есть родители и они будут ее искать.

Молодая женщина заставила себя кивнуть. Эдвард, растрогавшись, присел с ней рядом, приобнял. Он искренне любил жену.

- Девочка действительно очень хорошенькая, - признал он. - Ей лет пять или шесть.

- Ты заметил, как она исхудала? Низ платья весь в пыли и уличной грязи. Если у этой крошки и есть мать, не очень-то она о ней заботится.

Супруги долго рассматривали Элизабет. Голова девочки была перебинтована, вторая, более солидная и обездвиживающая повязка была наложена на левую ногу, от коленки до щиколотки.

- Мне так хочется, чтобы она очнулась! Я попросила Бонни приготовить овощной суп и немного вареной ветчины.

Эдвард растроганно улыбнулся. Мейбл умоляюще на него посмотрела и поцеловала его в губы.

«Общество помощи детям» (англ. The Children's Aid Society), которое реализовало программу «Движение «Сиротский поезд»« (англ. Orphan Train Movement).

Понедельник, 8 ноября 1886 года, дома у Батиста и Леа Рамбер

Батист вертел в пальцах медную пуговицу, подобранную в переулке, и наконец, донельзя расстроенный, положил ее на стол.

- Гийом не явился утром к прорабу, - сказал он. - Я так надеялся с ним увидеться, но нет! Его место занял другой плотник, куда менее квалифицированный.

Леа, с ребенком на руках, сочувствующе смотрела на мужа. Ей редко приходилось видеть его в таком унынии.

- Да, это плохой знак, - согласилась она. - Ты его предупреждал, просил быть осторожнее, он не послушался. Сейчас уложу Тони и подам тебе ужин.

- Есть не хочется. Все время думаю: что могло случиться с девочкой Гийома? Если его убили, то где она?

- Я сегодня ходила по тому адресу, где они жили. Оставила Тони у матери, благо это было по пути. Поговорила немного с их соседкой, француженкой. Она как раз сидела с вязанием на крыльце.

- Гийом упоминал какую-то Колетт. Они с мужем с севера Франции, у них два сына, - сказал Батист.

- У меня эта женщина доверия не вызвала! - крикнула ему Леа из спальни. - Имя свое называть отказалась, и, если ее послушать, вот уже два дня, как Гийом с дочкой съехали от них и сняли номер в гостинице.

- Это не так уж невероятно, - отвечал муж, наливая себе в стакан пива. - У нас с ним на стройке немного было времени на разговоры. Да и это уже не тот Гийом, которого я знал во Франции. Парень совсем отчаялся. Боже мой, а ведь, если подумать, это я виноват во всех его бедах! Если бы я не предложил ему приехать сюда, в Нью-Йорк, он бы так и жил себе спокойно в своей деревне, с женой и малышкой Элизабет!

Леа как раз повязывала на талию фартук. Она была не из тех, кто жалуется.

- Не кори себя, Батист. Ничего не поделаешь. Бог дал, Бог взял! Если тебя это утешит, завтра схожу к сестрам милосердия. Дети с улиц часто попадают к ним. Может, мы и разыщем Элизабет. Свое имя она знает, я расспрошу монахинь. А теперь ешь!

Батист Рамбер усталой рукой сдернул с головы картуз. Волосы у него были золотисто-каштановые, очень коротко стриженные. Он без труда мог представить, в какую передрягу попал Гийом.

- Мы с ним вместе путешествовали как компаньоны-подмастерья, - сказал он. - В Лимузене восстанавливали несущие конструкции одной церкви. Гийом был хорошим компаньоном, во всех отношениях. Если б он поселился где-нибудь рядом с нами, он был бы в безопасности. И его девочка тоже. И ведь его наверняка обобрали до нитки! Он рассказывал, что из всех вещей у него осталось несколько украшений жены, да еще французские деньги.

Катрин была не из его круга, у ее родителей замок, они богачи.

Леа только покачала головой. Рагу с подливкой быстро остывало в тарелке мужа.

- Вот им я и напишу! - решила она. - Если, конечно, ты помнишь их фамилию и место жительства.

- Фамилия - Ларош, живут в поместье Гервиль, в Шаранте. Ты права, Леа. Напишем родителям Катрин!

Дакота-билдинг, в тот же вечер, в тот же час

Доктор Джон Фостер только что окончил вечерний осмотр девочки и ушел. Один из многочисленных лифтеров элитного дома проводил его к ближайшему гидравлическому лифту. В шикарном Дакота-билдинг их было четыре, в каждой угловой части здания.

У девочки был сильный жар, поэтому он прописал ей хинин и опийную настойку.

- Если до завтра ее состояние не улучшится, мы подумаем о больнице, - заявил он, уходя.

Мейбл и Эдвард Вулворт обменялись встревоженными взглядами.

- Бедная крошка, она до сих пор ничего не ела! - вздохнула молодая женщина. - У меня сердце разрывается, когда я на нее смотрю!

- Не надо отчаиваться, дорогая. По меньшей мере одно мы уже знаем: она француженка. В бреду девочка звала маму.

- Да, она твердила «Maman!», бедняжка. Кажется, я слышала и «Papa!» тоже.

- Завтра я наведу справки. Джек, мой секретарь, следит за прибытием пароходов. Джону я доверяю, он прекрасный доктор. Я, со своей стороны, рассудил, что этому ребенку у нас будет лучше, чем в общественной больнице.

Трепеща и надеясь, Мейбл обвила руками шею мужа, с любовью на него посмотрела.

- Эдвард, если девочка - сирота, мы могли бы ее удочерить. Ты отказываешь мне в этой радости, потому что мечтаешь о родном ребенке, своей плоти и крови. Но его у меня не будет, тебе это прекрасно известно. Доктора, с которыми я по этому поводу консультировалась, были единогласны.

- Я об этом подумаю. Если уж кого-то усыновлять, почему бы не обратиться к сестрам милосердия, которые занимаются совсем маленькими детьми? Им ежедневно доставляют младенцев, Мейбл. Идем ужинать, а этот разговор продолжим завтра. Я поручил Бонни приглядывать за девочкой.

Мейбл покорно последовала за супругом. Она испытывала невероятную нежность к этому ребенку, которого они случайно сбили и который мог из-за этого умереть.

Что ж, ночь станет ее союзницей… Эдвард уступает с большей легкостью, когда его требовательная чувственность удовлетворена.

Два часа спустя супруги, обнявшись, лежали в своей спальне на широкой кровати под драпированным атласным балдахином. Рядом располагалась купальная комната с ванной из черного мрамора.

Дакота-билдинг обеспечивал своих жильцом редким для того времени комфортом - горячей водой, электричеством, центральным отоплением на всех этажах, множеством коридоров в каждой квартире, чтобы зря не беспокоила прислуга.

Обхватив ладонью грудь Мейбл и сжав губами розовый сосок, Эдвард глухо застонал от удовольствия, а она тем временем тонкими пальчиками играла с его половым членом. Обычно она вела себя куда сдержаннее, и причину такой перемены он угадал без труда. Эдвард привстал, чтобы накрыть ее своим телом.

- Милая, - прошептал он ей на ушко, - не останавливайся! Я так это люблю, ты же знаешь! О боги, ты такая горячая, такая мягкая!

Коленом он раздвинул ей ноги - не резко, но явно с нетерпением. Она подалась навстречу, прерывисто дыша.

- Делай со мной что хочешь, - прошептала Мейбл. - Я - твоя любимая маленькая женушка…

У богатого негоцианта, который привык к такому подчинению проституток - он их иногда посещал, - вырвался хриплый рык. Мейбл отлично знала, как ему угодить.

Они вступили в страстную схватку, оба задыхались от наслаждения, как вдруг в самый яркий ее момент их заставил замереть пронзительный вопль. Послышались стремительные шаги, и за дверью раздался голос горничной Бонни:

- Мадам, девочка сильно плачет. Что делать, ума не приложу!

Мейбл высвободилась из объятий мужа. Быстро накинув красный шелковый пеньюар, она побежала в гостевую спальню. Лампа с желтым тканевым абажуром освещала печальную картину. Их подопечная словно сражалась с невидимым противником, разметав простыни и одеяла.

- Мамочка, спаси меня! - кричала она, вскидывая руки. - Папа! Они убивают папу! Мамочка!

- Боже правый, у нее снова жар? - спросила Мейбл, трогая лоб девочки.

- Нет, мадам, лоб у нее не горячий.

- Бонни, что она говорит? Я поняла слова «мама» и «папа», но остальное? Ваша матушка - уроженка Нормандии, если я правильно помню? И вы не упускаете случая похвалиться, что понимаете немного по-французски.

- Она зовет на помощь, мадам, - уточнила горничная. - Это совершенно точно. Но вот остальное…

Теперь девочка плакала, растерянно озираясь. Мейбл невольно залюбовалась ее сияющими голубыми глазами в окружении черных ресниц.

- Моя кукла! Я потеряла куклу, мою Кати! - пожаловалась малышка, захлебываясь своим горем.

- Бонни, ну постарайтесь! Что она сказала?

В этот момент вошел Эдвард. Он бросил на несчастную горничную такой сердитый взгляд, что та попыталась вспомнить хоть что-то из родного языка, увы, давно забытого.

- Она просит куклу, свою куклу Кати, - быстро проговорила Бонни.

- Куклу? Быстренько принесите ту, что я купила для нашей племянницы. Она в пакете, на нижней полке бельевого шкафа.

- Мейбл, я дорого заплатил за эту куклу. Она предназначается Перл, дочке моего брата, - заметил муж. - И привезена из Лондона! Головка и руки - из саксонского фарфора, платье - из шелка и парчи.

- Я хочу показать ей игрушку, и она успокоится.

Элизабет между тем пребывала на грани реальности и сна. Ее мучила стреляющая боль в ноге, лоб тоже почему-то сильно болел. Но ужаснее всего были картины, которые возникали снова и снова: вот мертвое тело матери сбрасывают в океан, вот отца забивают до смерти. В ушах звенел жуткий вопль, с которым Гийом рухнул на мостовую.

- Папа! Мой папочка! - изо всех сил закричала она. - Они сделали ему больно! Он умер!

Бонни, которая как раз вошла с розовой картонной коробкой, в которой была кукла, услышала последние несколько слов, побледнела и быстро перекрестилась.

- А вот это я поняла, мадам! Девочка говорит, что ее папа умер.

- Боже, сколько жестокости в мире! - всплеснула руками Мейбл. - Наверное, отца убили у нее на глазах. Покажите ей игрушку, Бонни, скорее!

Поразительно, но появление невероятно красивой куклы в поле зрения ребенка дало ожидаемый эффект. Ошеломленная Элизабет сквозь слезы уставилась на крошечное личико куклы с блестящими глазами, в облаке белокурых кудряшек, потом - на ее бирюзовое платье. Наконец дошел черед и до людей, которые склонились над ее кроватью.

При виде двух молодых женщин она легонько вздохнула. Элизабет пока не осознала, что это не сон, так как в ее воспоминаниях еще было утро и дрессировщик медведей хотел увести ее с собой. Тут она вспомнила, как побежала со всех ног, и вороного коня, и толчок. Она даже не успела испугаться.

- Где я? - едва слышно спросила девочка.

Мейбл наклонилась ниже, с улыбкой глядя на нее. Элизабет увидела женщину с нежными чертами лица, глазами цвета янтаря, очень красными губами. Светло-каштановые волнистые волосы рассыпались по плечам красивой незнакомки… Ей снова так захотелось увидеть маму, прижаться к ней!

- Мамочка! - простонала она. - Я хочу к маме.

Эдвард раздраженно потер подбородок. Он решил, что лучше пойдет в гостиную и нальет себе бренди. Бонни сочла нужным перевести:

- Она просится к маме, мадам.

- Я так и поняла. Пожалуйста, попробуйте поговорить с ней по-французски. И имя! Спросите, как ее зовут. Завтра мы привезем сюда вашу матушку, она побудет переводчицей.

- Моя мать умерла прошлой зимой, мадам, - пробормотала Бонни. - Вы еще дали мне тогда отпуск.

- Мой бог, конечно, я забыла! Тогда, прошу, постарайтесь! Я вас отблагодарю.

- Скажи свое имя, - ласково попросила девочку горничная. - Твое имя?

Элизабет вздрогнула, но радовало уже то, что она поняла вопрос. До сих пор слова, которыми обменивались эти люди, не имели для нее смысла. За неделю жизни в Бронксе она привыкла слышать иностранную речь, в которой доминировал английский, но ни одного слова она так и не запомнила.

- Лисбет, - робко прошептала она.

- Это не французское имя. Ты из Франции? - настаивала Бонни.

- Да. Мама умерла на корабле. Папа… Я не знаю. Вчера вечером те люди очень сильно его побили.

- Еще раз: скажи свое имя!

- Элизабет, но папа зовет меня Лисбет.

Мейбл сложила руки в молитвенном жесте - так ее умилил тоненький голос ребенка.

- Мадам, у нее больше нет родителей, я в этом уверена.

- Спасибо, Бонни. Вы будете мне полезны. Я раздобуду для вас французский словарь.

Мейбл пообещала себе, что любой ценой оставит у себя это красивое дитя, ниспосланное ей провидением, благо социальный статус богатой американки это позволял. Ей не терпелось искупать сиротку в теплой воде, вымыть ей волосы, накупить платьев и белых кожаных ботиночек.

- Вам известно, что произошло, Бонни, - скороговоркой выпалила она. - Этот бедный, никому не нужный ребенок бросился под колеса нашего экипажа во время утренней прогулки в Сентрал-парке. Сохраните это в тайне. Чужим знать не обязательно.

Молоденькая горничная с готовностью кивнула. Ей было всего двадцать два года, этой круглолицей веснушчатой девушке в маленьком белом чепце, из-под которого выбивалась рыжая прядка. Выражение лица у нее было очень доброе, как и взгляд карих глаз.

Элизабет, к которой понемногу возвращалось сознание, рассматривала красивую обстановку комнаты, в которой оказалась, и кровать - очень мягкую, уютную, только чересчур большую. Больше всего на свете она боялась, что ее снова отправят на улицу.

- Дайте ей миску супа, Бонни, - распорядилась Мейбл. - И положите куклу на соседнюю подушку. Завтра мы ее искупаем и приведем в порядок. Ее одежду выбросьте, а я с утра пораньше съезжу на Бродвей[25] и куплю новую.

Когда Мейбл присоединилась к супругу в гостиной, он встретил ее проказливой усмешкой. Она присела на подлокотник кресла, в котором он сидел. На ней под пеньюаром ничего не было, и вырез сполз вправо, обнажив одну грудь.

- Ты выиграла, дорогая, - едва слышно произнес он.

Замок Гервиль, вторник, 16 ноября 1886 года

Письмо пришло утром, когда небо затянуло тяжелыми серыми тучами. Адела и Гуго Ларош прочли его и перечли много раз, сперва огорчаясь, потом возмущаясь и испытывая отвращение, а потом отчаяние. Для них был неприемлем ритуал «похорон на море», упомянутый зятем, пусть он и уточнил, что такова была последняя воля Катрин.

- Я никогда не принесу цветов на ее могилу, - сокрушалась Адела. - Господи, какие же варвары эти моряки! Сбросить тело Катрин за борт, как ненужную вещь!

- Если то, что написал Гийом, правда, судно к тому времени прошло половину пути, - холодно произнес ее супруг. - Полагаю, у них не было возможности много дней хранить труп в трюме.

- Гуго, как ты говоришь о нашем ребенке! Труп! Какое ужасное слово! Но была религиозная церемония, и за это спасибо. Господи, моя дорогая Катрин! Я не смею даже представить, в каких условиях она умерла: мертворожденный сын, кровотечение, которое стало для нее фатальным. Если бы только она нас послушала! Она была бы жива, если бы осталась здесь, с нами, или у себя дома в Монтиньяке. Как я теперь жалею, что не навещала ее чаще! Это ты запрещал под предлогом, что это слишком польстит Дюкенам.

- И я был прав. Познакомься мы ближе, старый Антуан зачастил бы в замок! Вот уж кто был бы доволен!

- А я из-за этого упустила массу возможностей побыть с дочкой. И все из-за тщеславия, Гуго, твоего тщеславия!

Ларош, с мрачным лицом, только передернул плечами. Он в очередной раз взял в руку письмо, едва сдерживаясь, чтобы не скомкать его и не швырнуть в камин.

- Ну конечно, во всем я виноват, - буркнул он. - Ты с большим презрением относилась к нашему зятю, и не отрицай это, Адела! Но к чему теперь терзаться? Наша единственная дочка умерла. И ничто ее не воскресит. Я закажу памятную стелу на кладбище. И тебе будет куда пойти и помолиться за упокой ее души.

С этими словами он схватил хлыст, который перед этим небрежно бросил на мраморную столешницу комода.

- Гуго, куда ты? Умоляю, не оставляй меня одну! У меня так болит сердце.

- Съезжу в Руйяк - отправлю Гийому телеграмму. У нас есть его адрес в Нью-Йорке, и я хочу уведомить его, что первым же пароходом приеду, чтобы забрать Элизабет. Этот крестьянин думал разбогатеть, став компаньоном-плотником, и я втолкую ему, что это из-за его глупости и упрямства погибли Катрин и мой новорожденный внук. Согласись, если бы этот ребенок родился в свой срок во Франции, его ждало бы блестящее будущее - я бы оставил ему поместье!

Гуго Ларош умолк, с трудом переводя дух. Его душили ненависть и скорбь.

- Интересно, каким чудом телеграммы доходят с одного конца света на другой? - с несколько отсутствующим видом проговорила Адела.

- Люди очень изобретательны, и меня больше интересует, какие достижения прогресса нас ждут в будущем. Европу с Америкой соединяют подводные кабели, и по ним проходит сигнал, который потом расшифровывается. Но у меня нет времени на пояснения.

Его супруга лишь на какой-то миг отвлеклась от своих страданий и теперь не сдержала слез.

- Мне бы так хотелось быть рядом с Катрин, попрощаться с нею, поцеловать! - всхлипывала она. - Гуго, ты и правда веришь, что Гийом отдаст нам Элизабет?

- Он подчинится моей воле, Адела, - заявил тот, угрожающе потрясая хлыстом.

Будучи не в состоянии больше ждать, Ларош воздел руки к небу и вышел.

Мадлен слышала, как хлопнула дверь в вестибюле. Неслышным шагом она вошла в гостиную.

- Мадам, я заварила чай. Чашечка чаю пойдет вам на пользу.

- Охотно выпью, Мадлен. Благодарю, вы так трогательно заботитесь обо мне с тех пор, как я оплакиваю свою дочь. Увы, мы с мужем узнали подробности. Наш зять прислал письмо. Тело Катрин покоится в океанских глубинах. Такова была ее воля, в чем лично я сомневаюсь. Дитя, которого она ждала… Это был мальчик.

Адела принялась изливать свои чувства, описывая все жуткие детали смерти дочери, и горничная, разумеется, поддакивала в нужный момент.

- Я была строгой матерью, мало ее нежила и баловала, - с горечью заключила Адела. - Малышке Элизабет я дам намного больше нежности и любви, если, конечно, мой супруг ее все-таки привезет. Присутствие ребенка в замке сделает нашу жизнь светлее. И мы будем молиться, моя славная Мадлен, чтобы это благословение было нам ниспослано!

- О, мадам, я буду молиться с утра до вечера! - заверила ее горничная. - Вы так бледны! Сейчас принесу чай.

- И плесните в бокал коньяку, я в таком состоянии… Это поможет мне успокоиться.

- Конечно, мадам.

Какое-то время Мадлен вертелась вокруг хозяйки с показным участием, но, вернувшись в буфетную, моментально изменилась в лице. Уперев руки в бока, она обвела комнату злым взглядом.

- Молиться, чтобы эта маленькая кривляка вернулась? Ну уж дудки! Молитесь сами! Не хватает только, чтобы девчонка путалась под ногами. И так работы выше крыши.

Она едва сдержалась, чтобы не схватить фаянсовую пиалу с края стола и не швырнуть ее об пол. Венсан, наблюдавший за ней через застекленную дверь, которая вела на задний двор замка, постучал в стекло.

- Стесняешься, что ли? Входи! - раздраженно крикнула Мадлен.

- А, знаю я тебя, моя курочка! Когда ты бушуешь, лучше тебе не попадаться под горячую руку, - пошутил он, входя в буфетную. - Патрон приказал оседлать Талиона, своего треклятого белого мерина. Едет в Руйяк! Ты знаешь, что у них творится?

- Пришло письмо из Нью-Йорка. Выходит, мадам Катрин сбросили в воду, прямо посреди океана. И муж ее не убивал - хотя кто его знает? - потому что умерла она при родах. Понятное дело, патрон теперь хочет забрать пигалицу.

- Значит, ничего нового, - буркнул конюх и поцеловал ее в шею. - Не могу сказать того же о твоем племяннике. Я застал его на улице - бегал в дальнем закоулке парка.

- Проклятье! Поймаю - получит по заслугам! И больше ноги его там не будет. Если мадам его увидит.

Венсан заглушил ее возмущение жадным поцелуем. Она без возражений последовала за ним в подвальную кладовую, посмеиваясь своим мыслям, и он закрыл за ними дверь на задвижку.

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, суббота, 20 ноября 1886 года

Мейбл расчесывала красивые темно-каштановые волосы Элизабет, которые она только что вымыла с помощью Бонни, уже третий раз за пять дней. Искупать девочку в ванне они не могли из-за гипсовой повязки на ее левой ноге, но хорошенько ее обмыли, с головы до ног, используя для этого многочисленные тазы с теплой водой.

Опершись спиной о большие подушки, Элизабет с улыбкой вдыхала запах мыла и талька. Мягкие прикосновения махровых полотенец, а потом шелкового белья, которое на нее надели, были для нее в новинку.

- У тебя волосы завиваются в естественные локоны, Лисбет! - воскликнула Мейбл. - Их еще называют англезы. Бонни, переведите!

- Англезы? Мама тоже так говорила, - ответила девочка.

- Она знает это слово, мадам, - обрадовалась горничная. - Хорошо бы выучить ее нашему языку, если вы ее оставите.

- Если мы ее оставим? У меня уже нет на этот счет ни малейших сомнений. Эдвард совершенно очарован нашей протеже. Мы не сможем с ней разлучиться.

Элизабет внимательно прислушивалась ко всем разговорам, которые велись в ее присутствии. Она уже выучила имена этих людей, казавшихся ей удивительными, - они заботились о ней так, словно ее любили, и, похоже, были очень богаты, даже богаче, чем ее дедушка и бабушка из замка Гервиль.

- Доктор доволен, - сказала Мейбл, выбирая голубую ленту из вороха женских финтифлюшек, лежащих тут же, на постельном покрывале. - Через две недели Лисбет сможет ходить.

- Она поправилась немножко, и щечки порозовели, - подхватила Бонни. - Сам Господь послал ее вам, мадам!

- Может, и так, но ведь девочка могла погибнуть, - вздохнула Мейбл. - Мы перед ней в долгу. Эдвард сделает все необходимое. Что ж, Бонни, оставляю вас вдвоем. И прошу, не забудьте, о чем мы условились.

- Да, мадам.

Как всегда изящная, Мейбл легкой походкой вышла. Длинное платье из красного бархата струилось в такт ее шагам. Волосы были убраны в высокую прическу, что подчеркивало красивую округлость плеч. Элизабет чуть заметно вздохнула, когда она скрылась в коридоре.

- Не хочешь со мной поговорить? - спросила у нее Бонни.

Уже неделю служанка Вулвортов прилагала неимоверные усилия, чтобы вспомнить язык, бывший для ее матери родным. В Квинсе жил ее дядюшка, и она спешно к нему отправилась. Хозяйка не скупилась на расходы, и Бонни туда и обратно ездила на фиакре, да еще и получила за это вознаграждение. Ее поражало то, что с такой быстротой оживают в памяти слова и целые выражения. Прилежное изучение двуязычного словаря тоже очень помогало.

- Мадам Мейбл велела спросить, хорошо ли тебе у них, - сказала она девочке, старательно выговаривая каждое слово.

- Мейбл, - повторила Элизабет. - А ты - Бонни.

- Да, я - Бонни, работаю в доме Мейбл и ее мужа.

- Мне хорошо, но и грустно тоже, - сказала девочка. - А где моя одежда? Та, что мама мне сшила в Монтиньяке?

- Монтиньяк? Там ты жила. Мадам приказала мне ее выбросить.

Глаза Элизабет расширились от ужаса. Казалось, она вот-вот заплачет, и тут Бонни осенило:

- Я кое-что нашла в кармашке и отложила, чтобы потом тебе отдать.

И она протянула девочке оловянного солдатика. Элизабет тут же его схватила. Эта крошечная игрушка была тем последним, что связывало ее с Францией, замком Гервиль и родителями.

- Спрячу его под подушку, - прошептала она. - Мне его подарил один очень добрый мальчик.

- Мадам Мейбл скоро накупит тебе игрушек, Лисбет, очень красивых.

- Мне хочется остаться тут, но вдруг папа меня ищет? Он же не знает, где я.

- Ты говорила, твоего папу убили.

- Да, думаю, он умер, как мамочка, потому что мне снился страшный сон - как те сны, раньше. Только теперь про папу… - пробормотала Элизабет, ужасаясь своим словам.

Бонни мало что поняла, потому что девочка говорила очень тихо и быстро, и решила, что хватит с них пока разговоров.

- Тебе бы лучше отдохнуть, Лисбет, - сказала она. - Не волнуйся, я приду в полдень и принесу тебе обед.

Эдвард Вулворт в тот вечер вернулся поздно. Мейбл с нетерпением поджидала его в гостиной, листая модный иллюстрированный журнал.

- Наконец-то, дорогой! - воскликнула она. - Что нового ты узнал?

Негоциант отдал пальто со шляпой Бонни и присел рядом с женой. Она поцеловала его, но без той обольстительной улыбки, которую он так любил.

- Мой секретарь выяснил, что накануне из реки Гудзон выловили труп мужчины лет тридцати. Он весь изранен, лицо обезображено, и при нем - ничего, что могло бы помочь его опознать. Но ты не хуже меня знаешь, сколько несчастных кончает так же. В городе становится все опаснее, особенно в Бронксе. Сведение счетов, убийства с целью наживы, изнасилования. Не говоря уже о тяжелой жизни сотен сирот, которые слоняются по улицам. Как знать, может, этот утопленник с размозженным черепом - отец Лисбет. Решающих доказательств тому нет. Правда, пуговицы на пиджаке заинтересовали полицейских. Одной не достает, а остальные - медные, с изображением циркуля.

Мейбл нахмурилась, не веря своим ушам. Она справедливо полагала, что в Нью-Йорке много тысяч пуговиц и все разные.

- А что думает Джек? - спросила она. - Ты всегда говоришь, что у твоего секретаря на все есть ответ.

- Джек перевернет небо и землю, лишь бы мне угодить. И ты права, у него появилась идея. Он выяснил, что, судя по пуговицам, этот человек - член братства компаньонов-подмастерьев, древнего сообщества французских мастеровых.

- Бог мой! Наверное, это и есть отец нашей крошки! Эдвард, не станем искать дальше! Она сирота. Я не хочу ее потерять. Я так ее люблю и так счастлива! Мне отказано в радостях материнства, хотя я всегда страстно этого желала.

- Мейбл, я с удовольствием ее оставлю и удочерю, если получится. Но речь идет о ребенке эмигрантов, и у нее наверняка остались родственники во Франции. Значит, есть и фамилия. Когда Элизабет расскажет нам больше о себе, останется только проверить журналы в Центре приема эмигрантов в Касл-Клинтон…

- Нет! - перебила она супруга, приложив пальчик к его губам. - Умоляю, ни слова больше. Франция - на другой стороне океана. И только бедняки покидают родину и ищут лучшей жизни тут, в Америке. Мы можем сделать так, чтобы ее жизнь была прекрасна. Эдвард, нужно удочерить девочку как можно скорее.

- Я думаю об этом, Мейбл. И сделаю все от меня зависящее, лишь бы ты была так же весела и красива, как сейчас. Обещаю, никто не отнимет у тебя Лисбет.

Супруги обменялись нежными поцелуями. Они чувствовали себя непобедимыми, зная, что любовь их лишь окрепнет, если у них появится дитя, которое можно любить и баловать.

В доме Батиста и Леа Рамбер, суббота, 27 ноября 1886 года

В Нью-Йорке пошел снег. Леа смотрела на легкие пушистые хлопья, стоя с ребенком у окна.

- Скоро все в городе станет белым, мой Тони! - нараспев проговорила она. - И мамочка не сможет вывозить тебя на прогулку.

Батист наблюдал за женой и сыном. Сегодня он ушел со стройки в полдень и рассчитывал все время до понедельника провести с семьей. Завтра, если на тротуарах не будет слишком скользко, они пойдут на мессу… Когда кто-то постучал в дверь, он досадливо поморщился.

- И тут покоя нет! - буркнул себе под нос Батист, но жена только улыбнулась.

Он приоткрыл одну створку двери и с изумлением уставился на высокого мужчину с седеющими висками, очень элегантного в своем длинном приталенном пальто из черного шерстяного драпа и цилиндре.

- Мсье, вы, наверное, ошиблись адресом! - выпалил он.

Представители высшего общества никогда не забредали в такие дома, как этот, так что Батисту было чему удивляться.

- Это вы Батист Рамбер? Мне дали ваш адрес в конторе вашего предприятия.

Незнакомец изъяснялся на безукоризненном французском. Его изможденное лицо и холодный взгляд не произвели на компаньона-плотника благоприятного впечатления.

- Да, мсье, входите! Стоять на лестничной площадке холодно.

- Благодарю. Я Гуго Ларош, тесть Гийома Дюкена.

- О боже! - выдохнул Батист.

Леа побежала укладывать малыша. Она дала сыну дешевую погремушку, чтобы ему было нескучно.

- Присаживайтесь, мсье! - предложила она.

Ларош обвел комнату мрачным взглядом. Квартира маленькая, чистенькая, все прибрано, но по тесноте, по многим деталям обстановки сразу становилось ясно: семья живет в бедности.

- Приятно встретить соотечественников, - счел он нужным заметить, чтобы не выглядеть совсем уж невежливым. - Я прибыл в Нью-Йорк позавчера, после мучительного плавания на борту «Бретани», парохода, который был спущен на воду в том же году, что и «Шампань» - это проклятое судно, само название которого мне невыносимо произносить. На нем в октябре отплыли, на мое несчастье, Гийом Дюкен, мой зять, моя дочь Катрин и их девочка, Элизабет.

Батист кивнул. Леа поставила для гостя стул, и тот сказал усталым тоном:

- Вы, наверное, уже догадались о причине моего приезда?

- Я понимаю, что привело вас в Нью-Йорк, но в наш дом - не совсем, - отвечал Батист.

- Я объясню в нескольких словах. Три недели назад я отправил зятю три телеграммы, и он не ответил. Я знаю, что такой обмен посланиями стоит дорого, но супруга тайком от меня передала нашей дочери накануне отъезда некую сумму, так что Гийом мог себе это позволить, а я был бы в курсе новостей. Смерть Катрин стала для нас с женой тяжелейшим ударом, и мы тревожились о внучке, Элизабет. Прошу, дайте мне воды! Это все от волнения…

Леа, поражаясь выдержке этого измученного горем отца, подала ему воду. Дальше разговор повела она, не столь сдержанная, как супруг, тем более что у нее было о чем рассказать.

- Мсье Ларош, мне очень жаль. Ваш зять и внучка пропали вечером в воскресенье, 7 ноября, по дороге к нам. Мы ждали их к ужину, Батист подыскал им жилье на нашей улице. В этом секторе хотя бы есть водопровод - в отличие от того места, где они до этого жили.

Гуго Ларош опустил глаза, и кулаки его сжались. Какое-то время он молчал, и супруги Рамбер, из уважения к нему, молчали тоже.

«Затишье перед бурей», - подумал Батист, догадываясь о борьбе, происходящей в это время в душе Лароша. И не ошибся.

- Вам жаль, мадам? - вскричал он. - Боже правый! Вы сообщаете мне об исчезновении Гийома и Элизабет как о чем-то, не заслуживающем внимания!

Что с ними стряслось? Вы обратились в полицию?

- Я запрещаю вам кричать на мою жену, мсье. Она сделала все, что могла, чтобы разыскать вашу внучку. Мы очень тяжело переживаем эту трагедию - а речь идет о трагедии, я уверен. Вы даже не дали нам возможность все вам объяснить.

- Прошу меня простить, мсье Рамбер. После смерти Катрин я живу в аду, - стал оправдываться Ларош. - Слушаю вас.

Батист стал очень эмоционально рассказывать обо всем, что знал, потом показал копию своих показаний в полицейском участке и, в последнюю очередь, пуговицу, которую извлек из ящика стола.

- Почти каждую ночь, а иногда и днем убивают людей и оставляют тела прямо на тротуаре, или затаскивают в переулки, или сбрасывают в Гудзон. Я уверен, что мой друг Гийом мертв. Что касается девочки, Элизабет, моя Леа безуспешно пыталась ее разыскать. Мы готовы были оставить ее у себя, опекать.

Леа села так, что оказалась лицом к лицу с гостем. Не упуская ни одной мелочи, она стала рассказывать, что именно ею было предпринято, - по-французски, но с заметным итальянским акцентом.

- У меня семимесячный сын, - начала она. - С ним сидела моя мать, пока я искала малышку Элизабет. Я пошла к сестрам милосердия, но эти святые женщины занимаются совсем крошками, младенцами. Никто не приводил к ним девочку шести лет, француженку по национальности. Они направили меня в протестантскую организацию «Общество помощи детям», основанную Чарльзом Лорингом Брейсом, человеком с большим сердцем. Вот уже тридцать лет, мсье Ларош, благодаря этой организации тысячи сирот, брошенных детей, получают шанс на лучшую жизнь в западных штатах. Там не нашлось девочки, которая по приметам могла бы оказаться Элизабет, - и это притом, что девочек там было много, бедняжек!

- Так вы видели Элизабет? - спросил Ларош.

- Нет.

- Как же вы могли знать в таком случае?

- У меня были имя и фамилия, я знала, что девочке шесть лет.

А еще, если бы я заговорила с ней по-французски, то есть на ее родном языке, она бы, конечно, отозвалась, - пояснила Леа. - «Сиротский поезд» ушел в Индиану на прошлой неделе, и я присутствовала при том, как детей сажали в вагоны. Боже, с какой радостью они уезжали из города, чтобы жить на воле, в деревне! Нужно было это видеть: все хорошо одетые, чистенькие, мечтающие о том, что в конце долгого пути их встретят приемные родители!

Голос Леа задрожал, и инициативу перехватил Батист:

- Леа всматривалась в каждое лицо! Всего девочек по имени Элизабет оказалось шесть. Одна - француженка, но ей было уже двенадцать лет. Остальные не понимали вопросов Леа, и ни у одной не было темных кудрявых волос и очень ярких голубых глаз - так свою дочку описывал Гийом. Честно говоря, мсье, я опасаюсь худшего. Бандиты, которые забили его до смерти, скорее всего, избавились и от ребенка.

- Нет, этого не может быть! - вспыхнул Гуго Ларош. - Я отказываюсь в это верить! Зачем причинять зло невинному ребенку, если они уже ограбили ее отца?

К лицу его прилила кровь, и Ларош расстегнул ворот рубашки. Леа поняла, что ему трудно дышать. Пожалев его, она достала бутылку виски, где еще оставалось немного, - берегли на особый случай - и налила в стакан.

- Вот, выпейте! Полегчает.

Все еще потерянный, Ларош залпом осушил стакан. И вдруг, повинуясь дурной привычке, грохнул кулаком по столу.

- Моя внучка жива! Я в этом не сомневаюсь, мне это подсказывает сердце! Я переверну небо и землю, если понадобится, но разыщу ее. Вчера я ходил по адресу, указанному Гийомом в письме. Но там я ничего не узнал. Когда я, с трудом подбирая английские слова, объяснил, что мне нужно, один жилец сказал, что в этом грязном здании какое-то время проживали французы, но уже съехали. Супружеская пара с двумя сыновьями.

- Я встречалась с той женщиной, - вмешалась Леа. - На следующий день после исчезновения Гийома и Элизабет. Она была не слишком любезна. Наверное, они переехали в другое место, может быть, их выгнали.

- Остается еще одна возможность, - вздохнув, произнес Ларош. - Газеты! Я дам объявление и пообещаю награду. Если кто-то приютил мою внучку, он придет ко мне в гостиницу.

- И наш адрес тоже опубликуйте, - посоветовал Батист, которого эта идея воодушевила.

Напряжение спало, и, несмотря на разницу в социальном положении и снедавшую гостя тревогу, они еще час говорили, обсуждая хрупкую надежду.

И все же Гуго Ларош вынужден был вернуться во Францию еще до Рождества, на борту парохода «Гасконь». Никто за вознаграждением не явился. Когда судно достигло середины маршрута, он долго бродил по палубе с роскошным букетом искусственных цветов, купленных на Бродвей-авеню. А потом бросил их в бурные океанские воды, крича слова любви, обращенные к дочке, Катрин.

Дакота-билдинг, суббота, 18 декабря 1886 года

В великолепной квартире Вулвортов помимо центрального отопления был камин, отделанный белым мрамором, - чуть ли не главное украшение гостиной, где Мейбл наряжала елку к рождественским праздникам. Молодой женщине нравилось разводить там огонь зимой, ради удовольствия, чтобы, удобно устроившись в кресле или на диване, долгодолго смотреть на танец пламени.

Шел снег. Элизабет, которая вот уже неделю передвигалась на костылях, стояла, прижавшись носом к оконному стеклу, и смотрела, как кружатся пушистые снежные хлопья.

- It's beautiful[26] - восхитилась она по-английски.

Мейбл подбежала к девочке и поцеловала ее, не помня себя от радости. Их занятия не прошли даром. Ее милая Лисбет скоро сможет поговорить с Эдвардом и с ней. Дурачась, она тряхнула головой, и золотистые бубенчики на красной ленте, которые она повесила себе на ухо, весело затренькали.

- You аrе mу pretty doll, darling[27], - нараспев протянула она.

Элизабет позволяла себя ласкать. Нескоро она узнает, что ее покровительница только что дрожащими от волнения руками бросила в огонь газету с объявлением. В нем было обещано вознаграждение лицу, которое располагает какими-либо сведениями об Элизабет Дюкен, пропавшей в ночь с 7 на 8 ноября 1886 года.

Мейбл сожгла не один экземпляр газеты, а множество, но ее супруг один все же сохранил, в сейфе, никому об этом не сказав.

7 Лисбет Вулворт

Дакота-билдинг, вторник, 22 декабря 1896 года, 9 утра

Лисбет почти нарядила приятно пахнущую хвоей елку, доставленную накануне. В этом году снег не спешил украсить собой улицы Нью-Йорка. Город-спрут безостановочно увеличивался в размерах, и на фоне серого неба вырисовывались новые здания. Со стеклянным шариком, декорированным искусственным инеем, девушка замерла в раздумье…

Она пыталась вспомнить свое первое Рождество в доме Мейбл и Эдварда Вулворт десять лет назад, но в памяти не всплыло ни одной картинки, только неясные ощущения - запах мыла, теплая вода на коже, доброжелательные улыбки.

- Бонни! - позвала она. - Бонни!

Служанка прибежала из кухни - в фартуке, с разрумянившимся лицом. Бонни было уже тридцать два года, фигура ее немного округлилась, но она не думала о замужестве - чтобы не лишиться места у Вулвортов. Жалованье ей прибавили с тех пор, как она стала гувернанткой.

- Мисс, вы меня звали? - спросила она, поправляя выбившуюся из шиньона рыжую прядку.

Необходимость общаться с Лисбет на французском давно отпала. Девушка прекрасно объяснялась по-английски. Бонни залюбовалась ею: на приемной дочери ее господ сегодня было синее бархатное платье с откровенным декольте.

Потерянное дитя из Сентрал-парка превратилось в очаровательную американку из высшего общества, с лазурным взглядом, темно-каштановыми волосами, спадающими мягкими локонами, и лицом мадонны. Мейбл и Эдвард Вулворт не могли не гордиться ею.

- Что вы хотели, мисс? Вы сегодня очень хороши собой.

- Вечером у нас прием, и ма хочет, чтобы я выглядела наилучшим образом. Поэтому я решила надеть это новое платье. Па пригласил к ужину одного господина из своих деловых кругов, некоего Питера Форда, адвоката.

- Впервые о нем слышу. И если хотите знать мое мнение, вы ослепительны, даже не сомневайтесь.

- По-моему, ма на прошлой неделе упоминала о нем в разговоре. Бонни, не знаю почему, но я вдруг задумалась о той, моей первой зиме в этом доме. Я почти ничего не помню, но ведь ты уже была тут? Пожалуйста, расскажи!

- Но почему сегодня, мисс?

- А почему бы и нет? Я же говорю, сама не понимаю почему, но мне вдруг очень захотелось узнать.

- Госпоже это не понравится! Она так переживает, когда вам снятся дурные сны и вы потом плачете. Зачем без толку ворошить прошлое?

- Ну пожалуйста, Бонни! Хотя бы пару деталей! - взмолилась Лисбет, умильно - и очаровательно - улыбаясь.

- Ладно, только идемте в кухню, иначе сгорят мои пирожные в духовом шкафу, мне нечего будет подать к чаю и мадам расстроится.

Они присели по разные стороны кухонного стола из светлого дерева, со столешницей с цинковым покрытием, на которой кое-где еще осталась мука.

- И какие же подробности вас интересуют? - со вздохом спросила служанка. - Я ведь много раз уже рассказывала, что вы угодили под колеса экипажа моих господ и они привезли вас к себе.

- И у меня был перелом левой ноги, и я ударилась головой - все это я прекрасно помню. Но кто были мои настоящие родители? Я вообще рассказывала о них в те первые дни? Бонни, иногда мне снятся странные вещи…

- Вы были напуганы и очень несчастны, а еще сказали, что ваши мать и отец, оба, умерли. Не думайте больше об этом! Вы вскоре полюбили мистера и миссис Вулворт.

- Конечно, ведь они были так добры ко мне, так ласковы со мной. Мне вспоминается кукла - красивая, с белокурыми волосами и в очень нарядном платье.

Бонни встала, чтобы сварить себе кофе, который очень любила. Она печально улыбнулась.

- А, та кукла, что вам принесли в первый вечер! - воскликнула она. - Как только я вам ее показала, вы моментально утихомирились. Мистер Вулворт приобрел ее для вашей кузины Перл и в назначенное время подарил ей. Само собой, госпожа вам купила другую, еще красивее.

Лисбет кончиком пальца нарисовала на припыленном мукой цинке букву «П». Она испытывала необъяснимое волнение.

- Прости меня, Бонни, но мне что-то вдруг стало нехорошо. Пойду прилягу!

- А я вам что говорила, мисс? Не надо ворошить прошлое. Вы так побледнели - смотреть страшно!

Девушка, нетвердо ступая, вышла из кухни. Она уже была не рада своим расспросам, тем более что Бонни она обожала, а та, в свою очередь, денно и нощно пеклась о благополучии своей юной подопечной.

- Да что со мной такое? - едва слышно спросила себя Лисбет.

Мейбл и Эдвард Вулворт на ее памяти не раз заявляли: в ее истории нет ничего необычного. Господь отказал им в возможности иметь своих детей, и они сжалились над несчастной сироткой, которая бродила, исхудавшая и грязная, в Сентрал-парке, тем более что она едва не погибла, когда ее на полном ходу сшибла их коляска.

«Я не имела при себе ничего, что помогло бы узнать, кто я и откуда, и если бы не Вулворты, меня бы отправили на Запад в тесном вагоне, с десятками таких же сирот, - думала она, испытывая облегчение от того, что наконец уединилась в своей спальне. - Мне очень, очень повезло!»

Она легла поперек кровати. Изысканная обстановка комнаты - выбор Мейбл - действовала на нее успокаивающе. Цветочный орнамент, привезенный из Лондона обивочный ситец - весь декор был выполнен в этом стиле, от двойных штор до обивки на стульях. Стены, оклеенные тиснеными розовыми обоями, красиво сочетались с деревянными стеновыми панелями бежевого цвета. По шелковому стеганому покрывалу были разбросаны маленькие подушечки, отделанные рюшами, кружевами и декоративной тесьмой.

Кузина Перл ей завидовала и часто ныла, что дядюшка Эдвард слишком ее балует.

«Перл насмехается надо мной, называет принцессой из Дакота-билдинг. Кукла… Принцесса… Снова это «п»!»

Испытывая необъяснимую печаль, Лисбет закрыла глаза. В голове упорно крутилось слово «принцесса», звучащее очень похоже по-английски и по-французски. Кажется, она знала его всю свою жизнь. И вдруг в ее сознании зазвучал забытый голос, произнеся «моя принцесса».

- Хватит! - вскричала девушка, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

Через минуту в дверь постучала Бонни и сразу же вошла. Гувернантка по-своему научилась справляться с нервными срывами своей юной госпожи, страдающей из-за них. Обычно она не упоминала о них при Мейбл Вулворт, дабы избежать очередного визита доктора Джона Фостера, с которым Эдварда Вулворта связывала крепкая дружба и который настойчиво рекомендовал опийную настойку, словно это средство от всех болезней.

- Ну-ну, что тут у нас опять стряслось? - проговорила она, подходя к кровати. - Вы же только что в гостиной были в таком хорошем настроении!

Лисбет позволила погладить себя по волосам, по щеке. Уголком фартука Бонни смахнула ее слезы.

- Прости меня, - пробормотала девушка. - Мне не хватает свежего воздуха, мне так хочется сходить на каток в Сентрал-парке или выехать в экипаже без кучера и кататься до самой ночи!

- Бог мой! Одной? Это было бы неприлично. Завтра, когда явится ваша кузина Перл, с вами на прогулку поедет мистер Вулворт.

- Я могла бы выйти погулять и сегодня, Бонни. Родители к обеду не вернутся, значит, ничего не узнают. Мне постоянно говорят, что город полон опасностей, а Сентрал-парк - вообще разбойничий притон, хотя Перл ходит туда кататься на коньках с друзьями. Я же никогда не была на улице без ма или па, - пожаловалась она. - Под предлогом, что у меня хрупкое здоровье, училась я всегда дома и так и не попала в лицей.

- А вы ведь никогда на это не жаловались до сегодняшнего дня. Что за муха вас укусила, моя маленькая госпожа?

В поведении хозяев было кое-что такое, чего Бонни не понимала, - в первые годы после того, как появление в доме сироты нарушило привычный, размеренный ход событий. Девочку держали в четырех стенах и укладывали в кровать при малейшем насморке и даже если она просто выглядела усталой.

Сначала Лисбет на дому обучали английскому, затем приглашали квалифицированных преподавателей истории, естественных наук, математики и литературы. Лисбет играла на фортепьяно, талантливо декламировала, но это не мешало Бонни часто мысленно сравнивать ее с оранжерейным цветком редкой красоты, лишенным при этом свободы и открытого пространства.

- Можете мне довериться, мисс, я вас не предам, - сказала она. - Снова снилось что-то страшное?

- Кошмары снятся не так часто, как раньше, Бонни, зато один - он все время возвращается. Я вижу океан. Вода зеленая или серая, волны - огромные, и мне очень-очень страшно. Я крохотная и точно знаю, что вот-вот упаду в воду и утону.

Бонни вздрогнула, когда поняла, что не так: эту тираду Лисбет произнесла по-французски.

- О, мадемуазель, мы же договорились, что не будем больше этого делать, - прошлым летом, когда мадам Мейбл чуть было нас не поймала.

- Сейчас бояться нечего, мы в доме одни. И это вообще-то твоя вина: ты продолжала разговаривать со мной на своем родном языке, языке своей матери, потому что мне это очень нравилось.

- Но если мсье раскроет наш секрет, он меня уволит.

- Я сделаю так, что не уволит, Бонни, милая! Не хочу, чтобы ты уходила.

- Вы очень милая девушка, и, когда выйдете замуж, я буду служить у вас.

Они заговорщицки подмигнули друг другу. Лисбет, у которой полегчало на душе, вскочила с кровати. Одним движением она стянула с себя новое платье - так, что ткань затрещала под пальцами. Гувернантка с удивлением наблюдала за тем, как она надевает юбку-брюки, ботинки и две шерстяные кофты.

- Бонни, иди за пальто и туфлями! Мы отправляемся на прогулку - ненадолго, благо время есть. Это будет мой настоящий рождественский подарок!

Прекрасные голубые глаза Лисбет сияли в радостном предвкушении. Гармоничное лицо девушки с идеальным овалом освещала лукавая улыбка.

- Только недалеко и ненадолго! И ни слова мадам!

- Ну конечно! - ликовала девушка. - Скорее, скорее идем!

Мейбл и Эдвард Вулворт даже не догадывались об этих эскападах, как и о разговорах по-французски. Супруги были бы весьма этим недовольны, и, как и думала Бонни, ее тут же рассчитали бы. Но до сих пор все как-то обходилось…

Замок Гервиль, в тот же день, в три пополудни

Гуго Ларош за прошедшие десять лет поседел и набрал вес. Причину этого он усматривал в своем горе и глухой ярости, снедавших его до сих пор, причем дурное настроение он часто срывал на жене и работниках. Адела, впрочем, давно пропускала его стенания мимо ушей. Она была моложе и добрее супруга, поэтому посвятила себя благотворительности - чтобы загладить вину перед Катрин.

- Мою вину и твою, Гуго, - в который раз сказала она за обедом, сидя тет-а-тет с супругом в просторной тихой столовой. - Я это осознала благодаря нашему кюре. Это мы виноваты, что дочка и Гийом уехали. Это случилось из-за нашего презрения, нашей несговорчивости!

Ларош поморщился, возвел очи к небу. Адела продолжала причитать:

- То невероятное предложение, что ты сделал зятю, когда они в последний раз у нас ужинали, - ты с ним опоздал. Нужно было подумать об этом сразу после их свадьбы.

Только Богу известно, сколько раз Гуго Ларош выслушивал этот рефрен за последние десять лет! И неизменно отвечал:

- Прекрати себя изводить этими «если» и угрызениями совести. Гийом мечтал о приключениях, как он покорит Новый Свет, и заплатил за это ужасную цену. Быть убитым в переулке через несколько дней после смерти жены!

- Может, наша дочь позвала его с небес? - воскликнула Адела. - Они так любили друг друга, и жестокая судьба снова их соединила.

- Чушь! - зло прикрикнул на нее супруг.

Как бы то ни было, в эту зиму 1896 года страсти поулеглись под столетней крышей старого замка. Ларош приобрел новые земли, а доходы, получаемые от виноградников и продажи виноградной водки, возросли, к его полному удовлетворению. Каждый день он выезжал на сером крепком жеребце по кличке Галант, которого сам объездил.

- Съезжу в Руйяк, - объявил он и сегодня, глядя на стол с остатками обильного обеда. - Жюстена я предупредил еще утром, когда заходил в буфетную, и он уже должен был оседлать Галанта.

Этот парень - действительно отличный конюх. Не знаю, как и благодарить Мадлен, которая мне его порекомендовала.

- Молчаливый юноша, явившийся бог знает откуда, - в тон ему произнесла Адела. - И ты, мой бедный друг, без опасений принимаешь его под свое крыло!

- Жюстен любит лошадей, умеет управлять ими и ухаживать за ними - в отличие от этого болвана Венсана.

- Гуго! О мертвых плохо не говорят. Тем более что жандармы так и не разобрались в обстоятельствах смерти.

- Человек не становится лучше оттого, что лежит в шести футах под землей, дражайшая моя супруга, - иронично отозвался хозяин замка. - Венсан был негодяй и, несомненно, получил по заслугам.

Адела пожала плечами, она устала бороться с душевной холодностью супруга. Однако он что-то зачастил в Руйяк, главный город кантона, и она уже начала подозревать его в неверности.

- Гуго, уж не попал ли ты под чары какой-нибудь юной, прекрасной и… небескорыстной девы? - Свой вопрос она сопроводила высокомерным взглядом. - Не хочу стать посмешищем всего нашего края. Будь со мной честен. Ты там бываешь несколько раз в неделю.

Ларош чуть не выронил чашку, которую как раз поднес к губам. Смех его прозвучал натянуто, горько. Жена уставилась на него, злясь на себя: она осознавала, что эти слова продиктованы скорее ревностью, нежели любовью.

- Лезут же в голову всякие глупости! - бросил он. - Бог свидетель, я был куда более верным мужем, чем многие. Конечно, случалось, и я выкидывал коленца, но это было давно. Сейчас демоны страсти меня больше не тревожат. Верь мне, Адела. Смерть Катрин ранила меня глубоко, и я до сих пор не могу успокоиться, пойми, не могу!

Движением ресниц жена с ним согласилась. Это была и ее мука, все эти долгие десять лет.

- По какому же делу ты едешь в Руйяк, Гуго?

- По делу, которое я скрывал от тебя, чтобы не растравлять сердечную рану и не давать ложных надежд.

Что ж, Адела, пора тебе узнать правду. Я не прекращал своих поисков!

- Каких поисков? - изумилась она.

Ларош вдруг сгорбился, и выражение искреннего горя подчеркнуло суровость черт его лица.

- Еще будучи в Нью-Йорке, я нанял детектива и поручил ему разыскать Элизабет.

- Детектива? Как знаменитый Видок[28]?

- Именно! Я просто не мог смириться с исчезновением нашей внучки. Человек, с которым я договорился, обещал быстрый результат. Однако через два года он сдался. Он - да, а я не смог, поэтому нанял другого сыщика, при посредстве друга-парижанина, который дважды в год бывает в Америке. Элизабет могла остаться в живых, Адела! И если это правда, я привезу ее домой, к нам.

- Боже, если б только я знала! - Адела задыхалась от волнения. - Гуго, прости меня за глупые обвинения.

Шаги в коридоре заставили обоих умолкнуть. На пороге появился Жюстен в коричневом бархатном костюме, твидовой каскетке на белокурых волосах, в сапогах для верховой езды. Молодой конюх вежливо поклонился.

- Простите, что беспокою, мсье, - низким приятным голосом сказал он, - но Галанту не стоится на месте. Если вы еще не готовы, я могу покататься с четверть часа по парку, заодно лошадь разогреется.

- Поезжай, мой мальчик, поезжай! Пока ты не стал у меня служить, я пренебрегал разогревом коней, а ведь это отлично подготавливает мышцы животного к нагрузке.

Гуго Ларош улыбнулся, что случалось с ним нечасто. Жюстен, с радостными искорками в черных глазах, снова отвесил поклон и поспешил обратно в конюшню.

Мадлен, стоя у окна буфетной, проводила его взглядом. Избавившись наконец от надоедливого Венсана и получив статус домоправительницы, она, как и прежде, плела свою паутину…

Монтиньяк на реке Шаранта, в тот же день, в четыре пополудни

Дождавшись, когда Гуго уедет, Адела Ларош приказала подать к порогу тильбюри[29].

В него обычно запрягали послушную кобылку, и она правила им сама. Закутавшись в тяжелую лисью накидку, в токе[30] с вуалеткой, скрывавшей лицо, она, пользуясь отсутствием мужа, отправилась в Монтиньяк.

Было очень холодно, мелкий дождик застилал пеленой пейзажи, уже раскрашенные в зимние цвета - с доминирующим серым оттенком камней, коричневым - голых деревьев и темно-серебристым - реки, вдоль которой тянулась дорога.

«Ну и пусть Гуго меня снова корит, что я уехала без предупреждения, - думала она. - Если бы я его слушала, бедный Антуан так и не узнал бы, при каких обстоятельствах умер его сын».

Она остановила коляску на просторном дворе мельницы. Лопастные колеса с рокотом перемешивали воду притока Шаранты со стремительным течением. Тотчас же на пороге одного из амбаров появился мужчина. Это был Жан Дюкен, брат Гийома. Он подбежал к коляске, чтобы помочь гостье сойти на землю.

- Я позабочусь о вашей лошади, мадам Адела, - с любезной улыбкой сказал он. - Отец отдыхает у очага, он вам обрадуется!

- Спасибо большое, Жан. Я надолго не задержусь, ночь в эту пору наступает рано.

- Если понадобится, я зажгу фонари на вашем экипаже.

Адела направилась к дому, обходя рассеянные по земле лужи. Уже зная о смерти Катрин, она много недель выжидала, прежде чем решиться поехать на мельницу Дюкенов, к отцу Гийома, но однажды утром втайне от всех отправилась туда.

Совершенно измотанная сожалениями и угрызениями совести, она захотела узнать ближе вторую семью своей умершей дочки и получить возможность побывать в доме в маленьком городке Монтиньяк, где жила Катрин.

Старый мельник встретил ее сердечно, с огромным сочувствием.

- Мы оба потеряли детей, мадам, - сказал он, пожимая ей руку и не задумываясь даже, насколько это приемлемо в данной ситуации. - Двойной траур - что может быть хуже? Но мы должны смириться, принять это как божественную волю и бережно хранить воспоминания о наших молодых и прекрасных сыне и дочери, которых мы так любили!

Братья погибшего зятя, младший Жан и старший Пьер, были так же любезны и великодушны. Адела, истосковавшаяся по доброте, уставшая выслушивать мстительные речи мужа, открыла для себя новую вселенную, сотканную из нежности и веры.

Таясь от Гуго, она завела доставляющую ей радость привычку ездить в Монтиньяк. И по мере этих посещений, все более частых, перед ней открывалась истинная сущность Катрин.

- Ваша дочь была красавица, - рассказывал Антуан, - но что еще важнее - у нее была прекрасная душа. Всегда открытая, всегда улыбается… Приглашала нас каждое воскресенье на обед, накрывала чудесный стол - вот такие простые были у нее радости.

- Кати часто приходила, чтобы помочь, когда мне нужно было перемолоть много зерна, - подхватывал Пьер, старший сын и супруг Ивонны, женщины мягкосердечной и очень сдержанной.

- Однажды я упал с вишни - полез набрать для нее самых спелых ягод. Катрин меня выхаживала, но до этого притащила в дом на своей спине! Она была славная, с сильным характером и редкой доброты.

Скорбь Аделы от этих рассказов оживала, но они же и становились тем чудотворным бальзамом, который лечит любые душевные раны.

«Я понимаю теперь, почему Катрин была счастлива с Дюкенами, - часто думала она на обратном пути. - Эти люди - сама сердечность и мудрость. Господи, прости! Какой же глупой и тщеславной я была!»

Когда владетельный супруг узнал, с подачи Мадлен, что она регулярно наведывается в Монтиньяк, он бушевал, кричал, обвинял ее в предательстве, беспринципности и предосудительном обмане.

- Ты якшаешься с крестьянами, Адела, с теми, кто украл у нас дочь!

Проклятье, что тебе там нужно?

Адела пропускала все это мимо ушей. Ничто не заставило бы ее отказаться от дружбы с мельником и его сыновьями…

Вот и сегодня она испытала тихую радость, снова оказавшись в главной комнате дома - просторной, с низким потолком, потемневшим от дыма, и монументальным камином, обложенным местным камнем. С балок свешивались косы чеснока и лука, от трех «венков»[31] с растрескавшейся корочкой, рядком уложенных на мучном ларе, поднимался вкусный запах свежего хлеба.

Антуан Дюкен курил трубку, сидя у камина в кресле из потемневшего дерева, с плетеным сиденьем.

- Мадам Адела! Какой приятный сюрприз! - воскликнул он. - Вы раньше так поздно не приезжали.

- Это было сильнее меня. Люблю холод и дождь с тех пор, как начала выезжать в одиночку на тильбюри, купленном на собственные деньги. Надеюсь, вы не заболели? Я встревожилась, когда Жан сказал, что вы отдыхаете.

- Не больше обычного, мадам. Ревматизм замучил - из-за дождливой погоды. Как только ударит морозец, мне полегчает.

- Я привезла меду и анисовых пастилок - вам, вашим детям и внукам, - отвечала Адела, улыбаясь. - Я оставила их в экипаже, в багажном отделении. Отдам Жану, когда буду уезжать. Антуан, друг мой, я кое-что узнала сегодня и хочу этим с вами поделиться!

Симпатичное лицо мельника моментально просветлело. Человек глубоко верующий, он надеялся, что его внучка Элизабет жива - точно так же, как и суровый и богатый Гуго Ларош.

- Увы, это не та прекрасная и важная новость, которую мы все ждем, но кое-что очень волнительное. Оказывается, мой супруг так и не отказался от поисков Элизабет. Он посредством телеграфа поддерживает связь с одним детективом из Нью-Йорка!

- С детективом? Надо же! За десять лет он, наверное, потратил на это не одну тысячу! - заметил старый Антуан.

Он глубоко задумался, качая головой… Его ярко-голубые глаза, которые, вне всяких сомнений, унаследовала Элизабет, смотрели в невидимую точку в пространстве.

- Наша маленькая красавица, - прошептал он. - Если бы оказалось, что Элизабет жива и здорова, это было бы чудом. Ба, да она нас, конечно, всех забыла, если, дай бог, добрые люди ее приютили!

- Ваша правда, - печально улыбнулась гостья.

- Когда вы мне про все рассказали, я долго еще не мог спать спокойно - все думал, как она там, одна в огромном чужом городе, без всякой помощи! Боже правый, какая же она была милашка! Едва научившись говорить, звала меня «деда Туан». Я неустанно молюсь о ее благополучии.

- Думаю, у вас девочке очень нравилось, а в замке она и двух слов не могла произнести, - призналась Адела. - Да услышит вас Бог, Антуан, и однажды исполнит то, о чем вы просите! В апреле Элизабет исполнилось бы шестнадцать, а моей Катрин сегодня, в семь часов вечера, - тридцать девять. В этот день я всегда зажигаю свечу перед ее портретом. Но где же ваши мальчики? Я надеялась расцеловать ваших внуков, мой друг. Разве школа не закрыта на праздники?

- Ивонна после обеда поработала немного на мельнице - нужно было намолоть ржи, а Жиля и Лорана отправила к бабке, своей матери, она живет у дороги на Вуарт.

Вошел Пьер. Они с Гийомом были так похожи, что у Аделы защемило сердце. Та же стать, те же черные волосы, смуглая кожа, светлые, серые с золотинкой глаза.

- Добрый вечер, мадам, - поклонился мужчина. - Пап, отвезу-ка я хлебы в бакалейную лавку. Тебе купить табака?

- Нет, мой мальчик, все, что нужно, у меня есть. Возвращайся скорее к жене!

Старший из братьев Дюкен сложил «венки» в джутовый полотняный мешок, надел накидку с капюшоном и откланялся.

- Я тоже не задержусь, - с сожалением проговорила Адела. - Антуан, вы и правда верите, что Элизабет еще можно разыскать? Я цепляюсь за эту надежду, за эту возможность, но в иные дни думаю, что лучше перестать надеяться и оплакать ее, потому что она могла ведь умереть, не так ли?

Она заплакала.

Мельник встал с кресла и подошел к скамье, на которой сидела гостья.

- Моя милая мадам, не терзайтесь так! Когда мне особенно плохо, больно, я говорю себе, что все предначертано на небесах. У меня сердце разрывалось, когда я прощался с Гийомом и Катрин, с внучкой, но это был их выбор, их прекрасная мечта, и я это принял. Я тоже их оплакиваю, все эти годы. Если Элизабет осталась жива, если однажды мы узнаем это наверняка, я довольствуюсь этим подарком Небес и буду счастлив!

Адела подняла голову и жалко улыбнулась Антуану, семидесятитрехлетнему старику с белоснежными кудрями и благостным лицом, чья доброта заставляла ее желать быть такой же доброй.

- Поезжайте домой, - ласково попросил он, - или я буду очень беспокоиться, как вы доедете в такую темень.

- Вы правы. Поеду навстречу грому и молнии, которые уготовил мне супруг, - как и каждый раз, когда он подозревает, что я побывала у вас. До свидания, друг мой!

Через пять минут, помахав на прощанье старику Антуану и его младшему, Жану, который до сих пор ходил в холостяках, Адела Ларош выехала на дорогу, ведущую к замку Гервиль. Ей не хотелось покидать мельницу - единственное место, где ее не мучили ни горькие сожаления, ни гнев.

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, в тот же вечер

Мейбл Вулворт склонилась над Лисбет и с удовольствием поглаживала ее по шелковистым, блестящим темным волосам, спадавшим длинными естественными локонами, которые она находила очаровательными. Сидя перед туалетным столиком маркетри[32] с трюмо, девушка смотрела на собственное отражение и… не видела его. Сегодня вечером ей совершенно не хотелось рассматривать ни свой тонкий носик, ни красивые полные губы насыщенного розового оттенка, ни высокие скулы, ни ясные голубые, невероятно чарующие глаза.

- Сегодня ты должна быть неотразима, - шепнула ей на ушко Мейбл.

- Почему, ма? Что вы с па такое задумали?

- Ничего, дорогая! У тебя слишком буйное воображение. Питер Форд помог нам уладить очень важное дело. Он адвокат, настоящий знаток права. Эдвард очень гордится этим знакомством, так что ты должна быть на высоте.

- У меня такое впечатление, что я - экспонат на выставке!

Не говори глупости! Женщина всегда должна быть элегантной и соблазнительной.

- Ма, могла бы еще добавить - разумной! Красавица, если она неумна и необразованна, не может быть привлекательной.

- Ты в своем духе, Лисбет! И это притом, что тебе жаловаться не на что. Все перечисленное ты имеешь. Что ж, заканчивай свой туалет, а я вернусь в гостиную.

- Ма, подожди минутку! Я хочу тебя кое о чем спросить.

- Спрашивай!

- Скажи, а не случилось ли чего-то необычного в то, мое самое первое Рождество?

Озадаченная Мейбл присела на край кровати. Она не могла скрыть своего удивления.

- Странно, что ты спросила, Лисбет. Я сама об этом думала, когда проснулась утром. Почти десять лет назад, тоже зимой, я наряжала елку, а ты с восхищением разглядывала гирлянды и елочную мишуру. Но в тот же вечер у тебя начался сильный жар, как после несчастного случая, и я испугалась. Господи, ты тяжело заболела, и мы с Эдвардом уже думали, что теряем тебя!

- А что у меня была за болезнь?

- Доктор сказал, что менингит. Он полагал, что это смертельно опасно. Я не отходила от тебя, спала возле твоей кроватки неделю. И никогда в жизни так много не молилась. И ты поправилась! В то утро, когда ты пришла в себя, ты посмотрела на меня и…

Она умолкла, взволнованная, с полными слез глазами, а потом продолжила:

- Ты прижалась ко мне и сказала мне: «Мама», да, «мама» по-французски. Это был прекраснейший день в моей жизни. А потом мы были очень счастливы с Эдвардом, ведь у нас появилась наша чудесная, любимая дочурка!

- Ма, ты могла бы мне все это рассказать задолго до сегодняшнего вечера, - с упреком произнесла Элизабет, целуя Мейбл, которая встала, чтобы крепко-крепко ее обнять.

- Не хотелось волновать тебя без надобности. Доктор рекомендовал больше не говорить с тобой о прошлом.

- Но сегодня я снова о нем думаю, ма. Я даже спрашивала у Бонни… Мне вдруг захотелось вспомнить все, что осталось в памяти о детстве, о том, что со мной было до вас, до Нью-Йорка. Я подумала, что это важно.

Это признание несколько испортило настроение Мейбл. Она побледнела, прикусила нижнюю губу.

- Полагаю, это соблазн, перед которым никто не смог бы устоять. Эдвард часто говорит, что разум человека - поразительная машина, полная тайн. Мы обсудим это с твоим отцом. А, вспомнила: надень сапфировое колье, оно тебе очень идет!

- Хорошо, ма, надену. Я скоро!

Оставшись одна, девушка открыла шкатулку с драгоценностями. Перспектива бесконечного застолья в обществе абсолютно незнакомого человека подпортила прекрасные впечатления от их с Бонни утренней вылазки.

- Интересно, в каком важном деле этот адвокат помог родителям? - вполголоса спросила она себя.

Кончиками пальцев Элизабет приподняла сапфировое колье, подаренное ей в прошлом году. Когда она уже собиралась открыть серебряную застежку, она вдруг заметила оловянного солдатика - наполовину скрытого под черной бархаткой с подвеской-камеей.

При виде фигурки с полустертой раскраской у нее комок подкатил к горлу. Элизабет взяла ее в руку, внимательно осмотрела.

- Барабанщик, - прошептала она. - Если верить Бонни, я в детстве всегда держала его под подушкой. И очень берегла. Откуда он взялся?

Девушка задумалась, но, сколько ни искала она в памяти, так ничего и не вспомнила.

- Ну и ладно! - тихо проговорила она.

Элизабет улыбнулась, вернувшись мыслями к их утренней прогулке. Они с Бонни дошли до самого Сентрал-парка. Трава и деревья покрылись тончайшим инеем, ледяной ветер пах снегами.

«Мы накупили возле карусели пончиков, и я даже прокатилась на деревянной лошадке, хохоча от удовольствия!»

К щекам прилила горячая волна, стоило Элизабет вспомнить незнакомца, который смотрел на нее как зачарованный, когда она спускалась с карусельного круга. Юноша лет двадцати - ну, или ей так показалось - с эбеново-черными волосами, в сером костюме, пальто, отделанном черным каракулем, и шляпе.

«И он мне кивнул! А его глаза… Такие карие, с золотом… У меня коленки задрожали, когда я поняла, что он на меня смотрит!»

Ее сердечко, прежде ничего подобного не знавшее, забилось в странном предвкушении, источник которого был Элизабет неизвестен. Бонни, заметившая ее волнение, причина которого была очевидна, решила немедленно возвращаться.

- Вы слишком невинны, мадемуазель, - буркнула она. - Легкая добыча для любого охотника за приданым!

Закрыв глаза, Элизабет тяжело вздохнула. Она была смущена, взволнована.

Но стоило ей стиснуть солдатика в ладони, как завеса памяти разорвалась.

Нахлынули картины прошлого, быстро сменяя друг друга. Белые занавески, а потом и вся погруженная во мрак комната, огромный платяной шкаф с резными дверцами, которые открываются и закрываются. Затаив дыхание, она припомнила свой ужас, но потом кто-то пришел и стал ее успокаивать низким, очень ласковым голосом: «Держи! Это оловянный солдатик, мой любимый. Он играет на барабане. Он будет защищать тебя в пути, а если опять испугаешься, скажи ему, чтобы позвал меня. Я приду и спасу тебя!»

Вся дрожа, Элизабет открыла глаза, слегка удивленная тем, что находится в своей красивой спальне в Дакота-билдинг. Перед ее внутренним взором промелькнуло лицо маленького белокурого мальчика, который гладит ее по руке через ограждение детской кроватки.

- Жюстен! Его звали Жюстен, теперь я вспомнила. Нет! Не может быть. Что, если это всего лишь сон? Уж эти мои сны, мои страшные сны… Сколько мои ма и па со мной из-за них намучились!

У Элизабет защемило сердце. В ней боролись неверие и страх. Но как быть с этим воспоминанием, которое вернулось так внезапно? Она уложила солдатика обратно в шкатулку, между безделушками из золота, жемчуга и стразов.

- Ничего больше не хочу знать! - вздохнув, произнесла она, как если бы в комнате витала невидимая угроза. - Я - Вулворт, Лисбет Вулворт.

Чуть хмурясь, девушка надела колье из сапфиров и поспешила в гостиную, где ей предстояло сыграть роль примерной дочери перед адвокатом Питером Фордом.

Ужин подходил к концу. Всё в лучших традициях света, у всех - отличное настроение. Эдвард много рассказывал о спекуляциях на бирже, Мейбл в мельчайших деталях описывала праздничный прием, который она устроит на Новый год. Молчала только Лисбет Вулворт. Весь вечер девушка рассеянно слушала, кивая в такт речам матери и отца.

- Вы немногословны, мисс, - обратился к ней Питер Форд, когда они уже ожидали десерта. - Очень жаль!

- Я предпочитаю молчать и слушать, - пояснила Элизабет, - даже когда разговор не представляет для меня интереса.

Эдвард, который выпил чуть больше обычного, расхохотался и обратился за поддержкой к жене.

- Ты слышала нашу дочь, Мейбл? Она заявляет, что обычно скучает за столом. Прости, Лисбет, что мы так серьезны. Зато повеселишься перед Новым годом и после, с Перл и другими кузенами. Вы ведь тоже придете, Питер? Моя супруга устраивает прием, и мы будем счастливы видеть вас в числе гостей.

- С большим удовольствием, Эдвард. Полагаю, вы хотите отпраздновать официальное удочерение мисс Лисбет? - предположил гость, для которого изобилие прекрасного калифорнийского вина тоже не прошло даром.

Повисла тягостное молчание. Мейбл испуганно уставилась на мужа, а тот, в свою очередь, сердито - на адвоката.

- О, простите мою оплошность! - попытался оправдаться тот. - Эдвард, тысячу раз простите!

- Что все это значит? - спросила Элизабет, охваченная паникой. - Па, скажи мне!

- Завтра, милая. Не сейчас.

- Потерпи, на Рождество все узнаешь! - подхватила Мейбл.

- Я прекрасно слышала мистера Форда! Вы до сих пор не удочерили меня, так ведь? - вскричала девушка. - Я не желаю ждать, я хочу разобраться с этим немедленно. Если все эти годы вы мне врали, я хочу знать.

Ужасно сконфуженный, Питер Форд разгладил свои тонкие, уже начинающие седеть усики.

- Будет целесообразнее оставить вас в кругу семьи, - сказал он, вставая. - Мне правда очень жаль.

В дверном проеме показалась Бонни. Она с гордым видом внесла великолепный пудинг, политый горячим ромом. Но не последовало ни поздравлений, ни похвал такому чуду кулинарного искусства. Она поставила поднос посреди стола и еще немного подождала.

- Проводите нашего гостя, Бонни, - распорядилась Мейбл.

- Да, мэм!

Элизабет невидящим взглядом уставилась на десерт. Вулворты, затравленно глядя друг на друга, молчали, не смея поднять на нее глаза. Когда же наконец хлопнула входная дверь, девушка решилась:

- Теперь, когда мы одни, скажите правду. Вы меня не удочерили и моя фамилия не Вулворт?

- Милая, какая разница? - попыталась возразить Мейбл. - Это всего лишь бюрократические формальности. Мы любим тебя, ты наша дочь по выбору сердца.

- И носишь мою фамилию. Я люблю тебя, Лисбет, как родное дитя, - добавил Эдвард пылко. - Ты должна мне верить! Мы намеревались все рассказать тебе на Рождество, а потом вместе, втроем, подписать акт об официальном удочерении. Подарок, который мне так не терпелось тебе преподнести!

- Неужели? Так ты торопился, па? Позволь усомниться. Ты копил решимость десять лет.

- Прошу, дорогая, не злись!

- Не могу! Я ужасно зла и чувствую себя обманутой, - отвечала Лисбет. - Преданной! Ну как вы не понимаете? Я думала, что я - законный ребенок, но нет. Я - ничто! У меня даже фамилии нет!

Обида и гнев взяли верх, и Элизабет, вскочив из-за стола, швырнула салфетку на пол.

- Лисбет, вернись! - потребовал Эдвард.

- Нет! Оставьте меня в покое!

Элизабет заперлась в спальне на ключ. Кровь стучала в висках, во рту пересохло. Ее маленький, упорядоченный мирок рухнул в одночасье. Прекрасно зная, что Вулворты - очень состоятельная семья и что судьба нью-йоркских сирот тяжела, она попыталась себя урезонить.

- Но зачем они заставили меня поверить, что меня удочерили? - едва слышно задала она себе вопрос. - Получается, они заботились обо мне, растили, но дочкой не считали?

Она проглотила слезы. В тот же миг дрогнули оконные стекла: на город обрушился северный ветер. Казалось, громадное здание обхватил рычащий от ярости монстр и сотрясает его.

«Буря, - подумала девушка. - Первая в эту зиму. И сегодня пойдет снег».

Это неистовство стихии привело Элизабет в смятение. Она не могла больше размышлять. Все смешалось в ее разгоряченном уме. Завывания снежного бурана эхом отозвались в памяти, напомнив про другую бурю, из далекого-далекого прошлого.

- Мне было очень страшно… так страшно… Но мама меня утешила. Мама Катрин, не Мейбл.

Прижав руку к бледному лбу, Элизабет отдалась сумасшедшему круговороту лиц и имен, внезапно всплывших в памяти.

Перед глазами возникла целая картинка: мужчина с суровым лицом ударяет кулаком по столу в старомодно обставленной комнате со стенными панелями из темного дуба, высокими бархатными занавесями. На столе - серебряные столовые приборы и хрустальные бокалы. Он кричит и буйствует, совсем как этот ветер, прилетевший с ледяных просторов Крайнего Севера.

- Я с ужасом прислушиваюсь к голосу… моего деда Гуго Лароша, - тихо проговорила девушка. - А за окном - сильная гроза.

Элизабет растерялась, у нее подкосились колени. Сердце билось в груди как сумасшедшее. Она легла, закрыла глаза, одновременно жаждая разрушить плотину прошлого и боясь этого.

- Теперь я вспоминаю! - воскликнула она. - Да, я всех их вижу: и маму, и папу, и дедушку Туана, дядю Пьера, тетю Ивонну!

На фоне ее смеженных век стремительно сменялись картины: замок, охотничьи трофеи на стенах в огромном холле, мельница на берегу речки, маленький сад у дома родителей, розовые кусты, сирень.

- Мамочка! У нее такие ласковые руки! Но она умерла, и папа сам не свой от горя.

Я слышу, как он плачет по ночам. Мне страшно и больно, и ему тоже, ему очень больно. И эти люди его избивают. Они его убили!

Вопль ужаса вернул ее к реальности. Она узнала зовущий ее голос. Мейбл. Эдвард стучал в дверь, напрасно дергал за ручку.

- Лисбет, позволь мне все объяснить, - твердил он. - Мы не решались начать официальную процедуру из страха, что тебя отнимут. Тебя разыскивали, Лисбет. Кто-то из твоих кровных родственников.

8 Воскрешение

Дакота-билдинг, вечером во вторник, 22 декабря 1896 года

- Кто-то меня разыскивал, - прошептала потрясенная Элизабет.

И, приподнявшись на постели, крикнула:

- Кто? Назовите имя!

- Сначала позволь нам войти, - попросила Мейбл. - Милая, мы места себе не находим!

Элизабет захотелось заткнуть уши и ничего больше не слышать. Это ласковое «милая» ее еще больше разозлило. Она подумала, что никогда уже не сможет назвать этих людей, стоящих за дверью, «ма» и «па».

Она с вызовом ответила по-французски:

- Я вам больше не доверяю!

На какое-то время голоса за дверью смолкли, потом Вулворты стали перешептываться. Элизабет воспользовалась этим, чтобы с упоением предаться воспоминаниям.

- Сжалься! - попросила Мейбл. - Прости нас! Лисбет, к чему этот французский?

Потеряв терпение, Эдвард ударил в створку двери плечом, но та даже не пошатнулась.

- Выслушай нас, хотя бы из вежливости, а потом делай, что хочешь! - крикнул он.

Любопытство победило, и девушка открыла дверь. Черпая силы в самых драгоценных воспоминаниях детства, она выдержала с гордым, даже слегка высокомерным видом обиженные взгляды Эдварда и Мейбл.

- И кто же меня искал? - холодно спросила она.

- Милая, не смотри на нас так, будто мы в чем-то провинились. Ничего дурного мы не сделали, - сказала Мейбл. - Идем в гостиную, к огню. Глупо разговаривать в коридоре. Может услышать Бонни, а ей об этом знать совсем не обязательно.

Эдвард, у которого кровь прилила к лицу, оттянул ворот сорочки. Он с сомнением вглядывался в красивое лицо Элизабет, как если бы не узнавал ее.

«Мгновение - и предо мной незнакомка, - ужаснулся он. - Господи, это не может вот так закончиться!»

Никогда еще он не видел, чтобы глаза их подопечной были такими яркими, прозрачными и холодными как лед. Розовые губки сложились в презрительную усмешку, перламутровой белизны ноздри ее маленького носика трепетали.

Элизабет последовала за ними в гостиную, ни разу не разомкнув губ. Эдвард и Мейбл устроились на софе, Элизабет села напротив. Новогоднее деревце сияло во всей красе, огоньки отбрасывали золотистые отблески на гирлянды и разноцветные стеклянные шарики.

- Ты очень сердишься, Лисбет, - начал Эдвард, - я понимаю причину и ни в чем тебя не упрекаю. Это чистая правда: мы действовали исключительно в твоих интересах, Мейбл и я.

Последовала неловкая пауза. Но пути назад у него не было после стольких лет, на протяжении которых они обманывали и родственников, и близких друзей.

- Спрашиваешь, кто тебя разыскивал? Француз по имени Гуго Ларош. Его объявления публиковали многие нью-йоркские газеты. Он обещал большое вознаграждение любому, кто располагает сведениями о его внучке, Элизабет Дюкен. Из объявления следовало, что она пропала вечером 7 ноября после бандитского нападения на ее отца Гийома Дюкена, компаньона-плотника, - девочка шести лет от роду, брюнетка с голубыми глазами.

- Дюкен… Ну конечно! - с трудом выговорила Элизабет, глотая слезы.

Это была фамилия ее родного отца, драгоценный элемент головоломки, которого ей недоставало. Дыхание девушки участилось, настолько ее взволновали слова «компаньон-плотник».

- Все сошлось, - подхватила Мейбл, едва сдерживая слезы. - Когда на следующий день после несчастного случая ты смогла поговорить с Бонни, ты рассказала, что твоему папе сделали больно.

И я испугалась. Ты была очень слаба, болела всю зиму, я сегодня тебе уже рассказывала. И я упросила Эдварда не встречаться с этим человеком.

- А я уступил ее мольбам, Лисбет. Не сразу, после многочисленных споров, потому что совесть у меня не была чиста.

Вулворт снова помолчал. Потом, глядя на огонь, продолжил:

- К этому времени я уже очень тебя любил. Как и Мейбл…

- Не сердись на нас, милая, - стала уговаривать та. - Я потеряла покой! Ты уже начала понемногу к нам привыкать, ты улыбалась, играла с игрушками, учила наш язык. И, скажу честно, я сжигала те проклятые газеты, как только они попадались мне на глаза.

Эдвард Вулворт кивнул, соглашаясь с женой, а потом, к ее удивлению, сказал:

- Одну я все же сохранил в сейфе - это один из номеров «New York Times». Если захочешь посмотреть, Лисбет, я покажу.

- Не сейчас, нам это ничем не поможет, - отозвалась девушка. - Я его вспомнила. Моего деда по материнской линии, Гуго Лароша. Нужно будет поблагодарить Питера Форда: из-за его оплошности ко мне вернулась память, наверняка вследствие потрясения! Но как вы осмелились совершить подобное? Мой дед приехал из Франции, чтобы меня разыскать, и ему пришлось возвращаться восвояси с мыслью, что меня нет в живых!

Мейбл глотнула виски из стакана, который заблаговременно для себя приготовила. Ее сотрясала нервная дрожь.

- А вдруг этот человек, Гуго Ларош, знал, что случилось с папой? Что, если он приехал в Нью-Йорк, чтобы ему помочь? Я была еще очень мала, когда стала свидетельницей той жуткой сцены в переулке! Я вынуждена была бежать, но ведь отец мог спастись и тоже начать меня искать!

- Не так быстро, милая, угомонись! - попросил Эдвард. - Я ходил в гостиницу «Челси» на Манхэттене, где остановился твой дед. Этот адрес он указал в качестве контактной информации. Это было через два дня после публикации первых объявлений. Моей целью было понаблюдать за этим иностранцем со стороны. Коридорный в гостинице мне его показал. Ларош мне сразу не понравился: суровое лицо, надменный взгляд… Я не нашел в себе сил отдать тебя ему.

Тебя, такую ласковую и беззащитную! Выходя из отеля, я уже принял решение.

Вулворт умолк с виноватым видом, нервно потирая руки. Мейбл окинула его нежным взглядом.

- Лисбет, я виновата много больше, чем Эдвард, - призналась она. - Несколько недель я его уговаривала! Да, он решил оставить тебя у нас, но его терзала совесть. Он думал, что поступает плохо, даже очень плохо, а я, наоборот, уверяла, что ты с нами счастлива и делаешь нас счастливыми. При этом мы жили в постоянном страхе, что этот француз нападет на твой след. Он ведь мог надолго задержаться в Нью-Йорке! Мы выезжали исключительно в экипаже, и я старательно прятала твои кудри под капюшоном зимой и под соломенными шляпками летом. Так и прошло несколько лет.

Элизабет только теперь поняла, почему она так редко покидала апартаменты Вулвортов в Дакота-билдинг. Оправдания Мейбл она сочла возмутительными, они лишь усилили гнев девушки.

- Вы не имели права так поступать! - воскликнула она. - Нужно было встретиться с моим дедом, рассказать ему, что я жива. Возможно, я и боялась его в детстве, но ведь он забрал бы меня домой, во Францию! Там у меня был еще один дед, мой любимый дедушка Туан. Я вспомнила его лицо, его ласковый взгляд и наш с родителями дом на берегу речки. И я никогда вас не прощу! Никогда! Самым худшим для меня было бы узнать однажды, что после ограбления папа попал в больницу и надеялся меня разыскать. Можете вы представить его боль, его горе? Я единственное, что у него осталось!

- Не накручивай себя, Лисбет, - осадил ее приемный отец. - Я навел справки и по этому вопросу тоже. Тело твоего отца выловили из Гудзона - это официальная версия.

У Элизабет вырвался стон отчаяния. Теперь она чувствовала себя ближе к своей настоящей семье, и десять лет, прожитые у Вулвортов, представлялись жалким маскарадом.

- Как могу я быть уверена, что это действительно был мой отец? - с горечью спросила она. - Вы твердо решили оставить меня у себя, и вам было выгодно считать, что Гийом Дюкен мертв.

Сегодняшний вечер для меня - настоящая пытка, и все из-за вас! Да-да, из-за вас! Вы практически выкрали меня, спрятали от всех, заточили здесь!

Она немного помолчала, а потом выдохнула:

- Я была игрушкой, и больше ничем!

Обвинение потрясло супругов, для которых гнев и яростные упреки Элизабет и без того стали большим испытанием.

- Нет, милая, ты преувеличиваешь! - плача, воскликнула Мейбл. - Мы, конечно, не святые, но ты была нашей любимой дочкой, а не игрушкой!

- Ты слишком жестока к нам. - Эдвард вздохнул, пожимая руку жены и тем самым надеясь ее успокоить. - Лисбет, твоя правда, в некотором роде мы украли тебя у твоих кровных родственников, тем самым нарушив закон. Но подумай сама, была бы ты так уж счастлива во Франции, лишившись родителей? Мы же заботились о тебе, оберегали, и все это - из любви. Слышишь, из любви! Ты судишь нас очень строго, как это свойственно юности, но если бы тебе было шесть лет, так бы ты чувствовала и поступала?

Аргумент достиг цели. У Элизабет хватило честности и здравомыслия оценить ситуацию с этой точки зрения.

«Бросилась бы я на шею деду, отцу матери? Сомневаюсь. Я была маленькая, и Мейбл окружила меня такой любовью и нежностью, что мне было бы очень грустно с ней расставаться».

Невзирая на обиду, приходилось признать, что мистер Вулворт прав. Почувствовав в ней слабину, он продолжил:

- Мы решили все тебе рассказать на это Рождество. А сегодня вечером, после ужина, Питер Форд должен был передать мне официальные бумаги. Я представить не мог, что ты так рассердишься. Вот и сейчас этот презрительный взгляд! Ты словно нас никогда и не любила, Лисбет, никогда не называла нас «ма» и «па»! Не знаю, что обо всем этом и думать.

- И я тоже не знаю, - сказала Элизабет, как будто окончательно успокоившись. - Но я обязательно напишу моим бабке и деду во Францию, в замок Гервиль. Это название я вспомнила сегодня, вместе со многими другими вещами.

Мои родственники имеют право знать, что я жива, и прислать мне весточку обо всех тех, к кому я была так привязана в детстве.

Последние слова болью отозвались в сердце девушки. Элизабет подумала о старом мельнике, дедушке Туане, старике с волосами цвета снега, с ковыляющей походкой, особенно в дождливые дни. За эти годы он ведь тоже мог умереть…

- В замок Гервиль? - всхлипывая и утирая нос белым платочком, повторила Мейбл. - Так этот Гуго Ларош богат?

- Судя по всему, да, дорогая, - отрезал Эдвард. - Он останавливался в «Челси», одной из самых роскошных гостиниц Манхэттена.

- Ну конечно! И пообещал крупное вознаграждение! Как глупо с моей стороны забыть об этом, - упрекнула она себя. - Лисбет, умоляю, улыбнись мне или скажи, что ты меня прощаешь. Вина в большей степени лежит на мне, нежели на твоем отце. Я сходила с ума при одной мысли, что тебя у нас заберут, поверь мне, милая!

- Я верю, но простить вас - нет, не могу! На это уйдет время… если я останусь.

И Элизабет вышла из комнаты, оставив там витать невыносимую угрозу. Мейбл и Эдвард проводили ее взглядами. Она шла с высоко поднятой головой, прелестная в своем синем бархатном платье, с длинными шелковистыми каштановыми волосами, красиво обрамляющими округлые девичьи плечи.

- Мы ее потеряли, - жалобно вздохнула Мейбл.

Сон у Бонни был очень чуткий. Шаги в коридоре моментально ее разбудили. Она включила прикроватную лампу и посмотрела на часы на комоде из красного дерева. Три часа утра…

«Это, конечно, мисс Лисбет!» - сказала она себе.

Гувернантка надела тапочки и как была, в длинной и просторной ночной рубашке, белом ситцевом чепце с изящной кружевной отделкой, вышла из своей комнаты. И сразу же различила срывающийся шепот, доносившийся из кухни.

Она не ошиблась. Элизабет сидела на табурете со стаканом воды в руке. И вся дрожала.

- Вы плакали, мисс. Опять кошмарный сон?

- Нет, ничего такого, Бонни. Прости, если я тебя разбудила. Я не могу спать, я слишком возбуждена. Ко мне, Бонни, сегодня вечером, после ухода Питера Форда, вернулась память.

- А потом был неприятный разговор, да? Я слышала, как вы кричали. Никогда раньше вы так не кричали.

- Я была вне себя! И хочешь услышать почему, моя Бонни? Ма считает, что тебе знать не обязательно, но я с ней не согласна. Сейчас я все расскажу.

Элизабет выплеснула всю ту обиду и отчаяние, которые ее душили последние несколько часов, всю свою бессильную ярость. Узнав о махинациях своих господ, Бонни возмутилась.

- Боже мой! Порядочные люди так не поступают, - сердито воскликнула она. - То-то я не могла понять что к чему - первое время, когда вы только поселились у мистера и миссис Вулворт. Сейчас объясню, о чем я. Мне странно было слышать, как они рассказывают своей родне, что вы - дальняя родственница, которую они решили приютить. Со стороны хозяйки, разумеется, потому что никто же не проверит.

- Как так?

- Миссис Вулворт была очень молода, когда умерли ее родители, и один ее дядюшка перебрался в Аризону. Вот они и придумали, что вы родом оттуда.

- Ах да! Я вспомнила, Бонни. Они сказали, что лучше будет объяснить мое присутствие в доме таким вот образом. Мне тогда было семь, и я уже говорила по-английски. Мне было все равно, с ними я себя чувствовала хорошо и спокойно - как птичка в красивом удобном гнездышке. А потом оказалось, что это не гнездо, а скорее клетка, пусть и искусно вызолоченная!

Гувернантка сердито хмыкнула себе под нос, потом встала, чтобы сварить горячий шоколад.

- Вам надо подкрепить свои силы, мисс! И у меня теперь тяжело на душе. Если бы десять лет назад я знала, что ваш дед дал в газете объявление, я бы с ним точно встретилась. Никто не должен разлучать ребенка с родственниками, особенно если они его любят и готовы воспитывать. Сказать вам, что я думаю?

Этот мистер Ларош, ваш дед… Может, в тот вечер, с грозой, маленькая, в замке, вы его и испугались, но он бы обожал и баловал вас не меньше, чем мои хозяева. Он ведь лишился единственной дочки, и вы были бы ему утешением.

- Может, да, а может, и нет, - отвечала Элизабет. - Адела Ларош, моя бабушка, очень строгая женщина.

Непривычное нервное напряжение совсем измотало девушку. Бонни подала ей большую чашку, из которой вкусно пахло горячим шоколадом.

- Ты единственная, кому я доверяю, моя Бонни, - сказала Элизабет. - Если б только ты могла увидеть моих настоящих родителей такими, какими я их запомнила, - молодыми, красивыми! У папы были черные волосы, серые с золотом глаза, а мама - он звал ее Кати, - она была блондинка с прекрасным цветом лица, сине-зелеными глазами, как бирюза, и чудесной улыбкой. И я вспомнила даже, как она умерла на корабле. Случились преждевременные роды, и она потеряла много крови. Я все это узнала, слушая Колетт - нашу соседку по спальному отсеку на корабле. Она думала, я сплю, а я только притворялась спящей. Они сбросили тело мамы в океан, и умершего младенца тоже.

- Вы никогда раньше не вспоминали при мне про эту Колетт, мисс.

- Все как-то позабылось. А теперь, говорю тебе, я вспомнила! Мне эта женщина, Колетт, не нравилась. Она украла мою подвеску - мамин крестильный медальон. Папа потом еще меня пожурил, думал, я его потеряла. Знала бы ты, как явственно я теперь вижу все то, что было тогда! Это похоже на путешествие во времени!

Она с трудом сдерживала слезы отчаяния, столкнувшись с ужасной дилеммой.

- Ну-ну, не плачьте! Завтра напишете прекрасное письмо своей французской родне, а если решитесь уехать, я поеду с вами, даже без жалованья. У меня есть сбережения.

- Спасибо, Бонни! Ты настоящий ангел. Вот только я не знаю, чего на самом деле хочу. Я выросла тут, в Нью-Йорке, и тут чувствую себя хорошо. Сегодня утром, когда мы с тобой гуляли, это было такое удовольствие! И я хочу снова пойти на прогулку, чтобы мы посмотрели весь Сентрал-парк. А еще, честно говоря, я, как и раньше, люблю па и ма, даже если и не могу заставить себя снова так их называть.

Бонни притянула девушку к своей пышной груди, погладила по спине. Понемногу Элизабет успокоилась, вслушиваясь в биение ее сердца, преданного ей навсегда.

Дакота-билдинг, на следующее утро

Мейбл и Эдвард Вулворт завтракали в гостиной за круглым столиком, не глядя ни на огромную нарядную ель, ни на огонь в камине. Они попросту были не в состоянии замечать маленькие радости своей повседневности, обычно такой комфортной. За ночь выпало много снега, что в любой другой день их обрадовало бы. Стоя у окна втроем с их обожаемой Лисбет, они бы полюбовались снежными шапками на деревьях в Сентрал-парке, понаблюдали за конькобежцами на замерзшем пруду.

- Это ужасно! - пожаловалась наконец Мейбл. - Сегодня утром мы должны были втроем выбирать меню для праздничного ужина после рождественской мессы!

- Боюсь, в этом году мы не попадем на всенощную в кафедральный собор Святого Патрика[33], дорогая.

Вулворты, католики по вероисповедованию, были, по собственным представлениям, добрыми христианами, что, впрочем, не мешало им не водить Элизабет на религиозные службы. Исключением была рождественская месса, когда они чувствовали себя в безопасности среди сотен других молящихся.

- А что Лисбет? Собирается весь день просидеть взаперти в своей комнате? - все тем же плаксивым тоном поинтересовалась Мейбл.

- Дай ей время, - посоветовал муж. - Девочке нужно все обдумать. Она на нас обижена, сердится на нас, и так быстро ее гнев не пройдет. Я переживаю не так сильно, как ты, потому что верю: Лисбет нас любит и все уладится. Мы, конечно, не без греха, но десять счастливых лет, прожитые одной семьей, обязательно перевесят. А вот и она!

Супруги напряглись, как подсудимые при виде входящего в зал судьи. Однако поступь у Элизабет была все такая же легкая, и Вулворты вздохнули с облегчением. Каково же было их разочарование, когда стало ясно, что идет девушка прямиком в кухню.

- Сейчас позвоню Бонни! - взвилась Мейбл. - Недопустимо, чтобы наша дочь предпочла общество прислуги нашему!

- Даже не думай, дорогая. Ты только еще больше оттолкнешь ее от нас, - тихо произнес Эдвард.

- Как бы мне хотелось, чтобы все было как раньше! - вздохнула она. - Обычно в этот час я встречала ее поцелуями, лаской и мы болтали обо всем… Глаза бы мои не видели этого адвоката Форда! Я запрещаю тебе оплачивать его услуги. Он совершил непростительную ошибку.

- Если бы мы рассказали Лисбет все завтра, она отреагировала бы так же, дорогая. К чему теперь кусать локти? Беда уже случилась.

- Нет! Все было бы по-другому, заговори мы первыми - мягко, чтобы ее от себя не оттолкнуть! Ах, Эдвард, это так печально!

Мейбл замолчала, прислушалась. Элизабет как раз входила в гостиную с листком бумаги в руке.

- Доброе утро, милая! - приветствовал ее Эдвард.

- Доброе утро, - сказала она, в последний момент удержавшись от того, чтобы назвать его привычным «па», готовым сорваться с языка.

- Лисбет! - окликнула ее Мейбл, не в силах сдержаться. - Ты вольна нас ненавидеть, но не будь так холодна! Улыбнись нам хотя бы раз.

Жалкое выражение лица той, кто столько лет заменял ей мать, поколебало решимость девушки. Она отвела глаза, чувствуя, что иначе не выстоит.

- Я написала письмо своему деду Гуго, - объявила она. - И показала его сначала Бонни, а теперь вам.

- Почему в таком порядке? - вскричала Мейбл.

- Я ей полностью доверяю, и она знает правду, - резко ответила Элизабет. - Бонни думала, что вы меня давно удочерили, и она не одобряет того, что вы сделали. Если я уеду, она последует за мной.

Эдвард, который и так был на грани, наконец разбушевался, уязвленный ее дерзостью.

- Если ты уедешь? - с иронией бросил он. - На какие же это деньги? Или ты считаешь меня настолько неразумным, что я позволю тебе сесть на первое же судно, которое отправляется во Францию? Удочеренная или нет, ты моя дочь. Вернее, я считаю тебя таковой. Дай мне письмо! Ты отправишь его только после того, как я его прочту.

- Оно написано на французском, так что ты ничего не поймешь.

- На французском? - взвилась Мейбл. - Но ты же говорила, что совсем забыла родной язык!

- Это была ложь, - ответила Элизабет. - Вы лгали мне годами… Что ж, и я вам тоже. И сегодня я этому рада.

Быстрым движением она сложила листок вчетверо и прижала к груди. Эдвард Вулворт не посмел настаивать, когда увидел свирепое выражение ее лица.

- Господи, как могло дойти до такого? - пробормотал он. - Поступай как знаешь, Лисбет, но я все равно буду тебя оберегать. Если хочешь вернуться к своим кровным родственникам, я помогу. Вот получишь ответ, и мы все вместе решим, как лучше поступить. А пока пообещай, что, ожидая этот ответ, ты не наделаешь глупостей!

- Не наделаю, даю слово. Но только я не желаю больше сидеть взаперти. Я хочу выходить с Бонни - гулять в Сентрал-парке, кататься на коньках, веселиться!

- Разумеется, теперь ты свободна, - согласился он, но добавил: - При условии что будешь осмотрительна.

Элизабет повернулась к нему спиной. Хотела она того или нет, но судорожные рыдания Мейбл ее растрогали. Однако девушка поборола желание утешить ее: как бы Элизабет ни сердилась, сердце у нее оставалось нежным и сострадательным.

«Мое письмо дойдет до замка Гервиль через две-три недели, - думала она. - Ответ я получу к середине февраля. Господи, как же это долго!»

Воображение уже рисовало ей чудесные картины будущего. Быть может, из ответного письма она узнает, что отец жив и вернулся в Монтиньяк. Разволновавшись, Элизабет побежала в свою спальню. Там она схватила оловянного солдатика из шкатулки для украшений и крепко стиснула его в кулаке.

- А Жюстен? Живет ли он до сих пор в замке? - вполголоса проговорила она. - Я поеду во Францию, даже если новости будут плохие. Это моя родина, и обязательно найдется кто-нибудь, кто меня примет!

Час или два она мечтала, как они с Бонни будут путешествовать рука об руку, и это возвращение представлялось идиллическим. Наконец вернувшись к реальности, Элизабет переоделась для долгой зимней прогулки по аллеям Сентрал-парка.

Сентрал-парк, в тот же день, ближе к полудню

Белые снега огромного парка отражались в широко раскрытых от восхищения лазурных глазах Элизабет. Надев коньки, взятые напрокат, она сидела на скамейке возле замерзшего пруда и с наслаждением вдыхала морозный воздух.

- Только поосторожнее на льду, мисс! Вы в этом деле новичок, - озабоченно твердила Бонни. - Никогда раньше на лед не становились.

- Все бывает в первый раз. И, кажется, кататься - это не так уж трудно, - радостно отвечала девушка. - И потом, ты не права: я пробовала кататься. Па каждую зиму возит нас в горы.

Элизабет наморщила нос, сама себе удивляясь. Это ласковое «па», аналог французского «papa», вырвалось у нее мимо воли.

- Зря вы так переживаете, мисс, - заметила прозорливая Бонни. - Пока живете с мистером и миссис Вулворт, можете по-прежнему называть их так. Они заменили вам родителей. Не скажу, что простительно так врать, но любят они вас по-настоящему.

- Увы, я это прекрасно понимаю!

С этими словами Элизабет одернула свою твидовую юбку-брюки длиной до щиколоток, обтянутых шерстяными чулками. Мейбл купила ей подходящий наряд еще в начале осени - для поездки в Скалистые горы, где у Вулвортов было шале. Обычно они ездили туда на поезде.

- У меня получится, Бонни, не бойся! Я так рада, что мы тут, я и ты! И, по-моему, там моя кузина Перл, мне будет у кого учиться.

- Перл? Я не вижу ее, мисс!

Элизабет, так ей и не ответив, прошла по огороженному деревянными щитами проходу, ведущему на лед. Ей очень хотелось наконец оттолкнуться и заскользить со всей возможной скоростью, упиваясь красотой деревьев в их белоснежном убранстве, и небом жемчужно-серого оттенка. Отовсюду доносились возгласы и смех - словно гимн молодости и свободе.

- Вы там поосторожнее! - напутствовала ее не на шутку встревоженная Бонни.

Гувернантка вспоминала выражение лица раздосадованной хозяйки, когда та увидела Элизабет в коридоре просторной квартиры - тепло одетую, в меховой шляпке-токе на собранных в одну косу волосах и в приталенной вельветовой курточке. Последовал короткий и вымученный диалог, вспоминать который Бонни было неприятно.

- Лисбет, милая, если встретишь кузину Перл, умоляю, ничего ей не рассказывай, - попросила Мейбл. - Ты вернешься домой к обеду?

- Не волнуйся, я не стану кричать на всех углах, что меня так долго обманывали и унижали, - жестко отвечала Элизабет. - Мы с Бонни пообедаем в парке. Там есть павильон, где продают картофель фри и сэндвичи. Перл мне часто про него рассказывала.

Мейбл, с трагическим лицом, удалилась в свою спальню. Как и положено добропорядочной прислуге, Бонни теперь о ней беспокоилась.

«Мистер Вулворт уехал в контору, и госпожа осталась совсем одна, а я ничего не приготовила! - упрекала она себя. - Ну и история!»

Элизабет как раз и хотелось хоть немного от этой «истории» отвлечься. Она медленно скользила по льду, раскинув руки ради сохранения равновесия. Юные, но уже опытные конькобежцы обгоняли ее, с легким скрежетом замедляя ход, но были и те, кто объезжал девушку в последний момент, кивая ей и улыбаясь.

Элизабет начала потихоньку разгоняться. На морозном ветру у нее порозовели щеки. Но первый же поворот, на который она решилась, закончился падением. У края катка Бонни тихо охнула. Слава богу, она тут же увидела Перл Вулворт, с исключительным изяществом спешащую кузине на помощь.

Племяннице Эдварда было восемнадцать. Ее кудри цвета меди покрывал зеленый бархатный берет, сочетавшийся по цвету с очень элегантным костюмом, состоящим из широкой присборенной юбки и редингота.

- Лисбет, ты ли это? Глазам не верю! - вскричала Перл, помогая ей подняться. - Ты все-таки сумела удрать от дядюшки Эдварда и тети Мейбл? Нет, быть того не может! Они где-то рядом, не спускают глаз со своей принцессы!

- Перл, не называй меня так, это унизительно! С сегодняшнего дня я буду гулять где и когда захочу.

- Что ж, давно пора! Но под присмотром Бонни, не так ли? Моя гувернантка тоже ходит со мной всюду, этот каток - исключение. Давай руку и покатились!

Перл Вулворт была энергична, миниатюрна и грациозна, но отнюдь не так привлекательна, как Лисбет. Эту несправедливость природы она компенсировала очаровательной дерзостью и ослепительной улыбкой, которые быстро заставляли забыть о ее орлином носе, низком лбе и тяжелом квадратном подбородке.

- Слишком быстро! - испугалась Элизабет, которую Перл увлекла в центр катка, с силой сжимая ей пальцы и направляя ее.

- Ты упала, потому что боялась разгоняться, - пояснила кузина. - Внимание! Мы поворачиваем, и я тебя отпускаю!

- Не надо! Нет!

Перл, смеясь, привела свою угрозу в исполнение. Элизабет покатилась вперед, хохоча и позабыв свои страхи. Внезапно какой-то молодой человек, выполнив пируэт, преградил ей путь. Она врезалась в него на полном ходу, однако он успел сильной рукой поймать Элизабет за талию, удержав от нового падения.

- Простите, мисс! Мои извинения! - низким бархатным голосом заговорил незнакомец.

- Это исключительно моя вина, сэр! Я - новичок на катке. А теперь будьте любезны меня отпустить. Думаю, я не упаду.

Мужчина подчинился, продолжая пристально ее разглядывать. Элизабет тоже присмотрелась к нему повнимательнее. И у нее оборвалось сердце. Это был тот самый юноша, на которого она обратила внимание вчера, возле карусели.

- Если позволите, я могу дать вам несколько советов и поддержать, если понадобится, - предложил он. - И не брошу в ответственный момент, как это сделала мисс Перл Вулворт.

- А, так вы знакомы с Перл? - удивилась девушка. - Это моя кузина со стороны отца.

- Неужели? Если так, почему же мы с вами прежде здесь не встречались, конечно, за исключением вчерашнего утра? И позвольте представиться: Ричард Стентон. Очень рад видеть вас снова, пусть и благодаря счастливой случайности.

Все еще не сводя с нее глаз, он протянул очарованной девушке руку. Глаза у него были цвета янтаря. Элизабет он показался исключительным красавцем: коротко стриженные черные волосы, гармоничные черты лица, ослепительнобелые зубы. Еще вчера она бы, конечно, решила, что кататься с незнакомцем на катке в Сентрал-парке неприлично. Сегодня все изменилось. Она уже не мисс Вулворт, даже если пока еще представляется таковой, а мадемуазель Дюкен, рожденная во Франции…

- Быть может, приличной девушке и не стоило бы принимать ваше предложение. - Она лукаво улыбнулась. - Но я рискну! Я твердо решила, что буду кататься ежедневно и всему научусь!

- Тогда не будем терять времени? - пошутил Ричард Стентон. - Доверьтесь мне, мисс Вулворт.

Элизабет невольно вздрогнула, вернувшись к печальным мыслям, преследовавшим ее с того момента, когда в памяти воскресли поразительно, даже анормально яркие воспоминания о себе шестилетней. И это предательство со стороны близких… Поэтому ей было больно услышать слово «доверьтесь».

Ближайшее будущее готовило новые огорчения: Элизабет прекрасно понимала, какая это будет душевная драма, когда придется выбирать между Вулвортами и своей французской родней. Трудно будет и выдерживать враждебный тон в общении с Мейбл и Эдвардом, чье искреннее отчаяние не могло не растрогать.

- Ваши мысли где-то далеко, мисс, - мягко упрекнул ее спутник. - Любой спорт требует сосредоточенности. Может, вас что-то беспокоит? Нет, этого просто не может быть! Вы так молоды, очаровательны и, будучи близкой родственницей Перл Вулворт, конечно же, не бедствуете.

- Мистер Стентон, бывают заботы, не связанные ни с возрастом, ни с внешностью, ни с деньгами, - отвечала Элизабет. - Вы хорошо знаете мою кузину Перл?

- Нет. Поверхностное, светское знакомство, - ответил он, чуть сильнее сжимая ее пальчики.

Элизабет охватило странное волнение - как если бы она вдруг оказалась в шаге от новой вселенной, многообещающей и упоительной.

Бонни наблюдала за подопечной, перемещаясь вдоль катка, чтобы окончательно не замерзнуть. Было очень холодно, и ледяной ветер больно кусал ее за нос и щеки.

«Что это за молодой человек? - спрашивала она себя. - А, вот к ним подъезжает мисс Перл! Значит, один из ее знакомцев. Он хорошо катается. Ну, моей красавице Лисбет хотя бы не скучно с ними!»

Она не спускала глаз с точеной фигурки Элизабет, которая скользила все быстрее, рука об руку с незнакомцем. Потом они скрылись из виду, затерявшись в группе детей, снова выехали на открытое место и еще раз объехали каток по кругу. Перл выбрала этот момент, чтобы лихо свернуть и подкатиться прямиком к Бонни - ноги вместе, руки прижаты к корпусу, вид - торжествующий.

- Hello, Бонни! - воскликнула она. - Могу я пригласить Лисбет пообедать с моими друзьями? Потом мы приведем ее домой. Вот в том симпатичном деревянном павильоне продают жареную картошку и пончики!

- Почему бы и нет? Только скажите, как зовут того юношу, который слишком уж фамильярничает с мисс Лисбет.

- Его фамилия - Стентон. Я видела его раз или два со своим отцом. Судя по всему, Лисбет ему очень понравилась, но я под каким-нибудь предлогом от него избавлюсь. При этом условии вы позволите мне развлечь немного «принцессу дома Вулвортов»? - насмешливо спросила Перл.

- Я не против вернуться домой, в тепло, - промолвила Бонни, которая все никак не могла решиться уйти. - Прошу вас, попросите мисс Лисбет подъехать ко мне!

Минуты через три, не больше, Лисбет, чьи глаза светились таинственной радостью, уже стояла, уцепившись за ограждение катка. Ричард Стентон был от них довольно далеко.

- Бонни, у меня получается намного лучше! - похвасталась она. - Буду приходить сюда каждое утро. Скажи, ты не против, если я пообедаю с Перл? Со мной не может случиться ничего плохого, будь уверена!

- Хм, не знаю, не знаю, - буркнула гувернантка себе под нос. - Этот молодой человек слишком к вам прижимается.

- Поддерживает, чтобы я не упала! Бонни, мне тут так хорошо! Пожалуйста, не говори, что пора возвращаться!

- Я оставила вас под присмотром мисс Перл - так хозяйке и объясню! Только не задерживайтесь, после обеда сразу домой.

- Обещаю! - ответила Элизабет и тут же заскользила прочь, причем движения ее и вправду были куда более легкими и размеренными.

Пожав плечами, Бонни поплелась домой.

- Это, судя по всему, ваша гувернантка? - спросил Ричард Стентон, как только Элизабет попыталась притормозить с ним рядом и моментально потеряла равновесие.

И снова он подхватил ее, только на этот раз удержал ее ручку в своей руке и пожал. На Элизабет были тонкие шерстяные варежки, на нем - кожаные перчатки, однако это прикосновение ее взволновало.

- Да, она служит у моих… родителей, - немного неуверенно ответила она. - И она беспокоилась.

- Почему? Хотя догадаться несложно: из-за меня. Вы - юная леди, которую всячески опекают. И, будь вы моей сестрой или дочкой, я бы поступал точно так же.

Смущенная Элизабет обрадовалась, когда Перл присоединилась к ним и тут же, с изяществом опытной светской львицы, любезно отослала Стентона восвояси:

- Сожалею, мистер Стентон, но нам с Лисбет пора обедать. Наша подруга Вера уже, наверное, заждалась.

- Понимаю. Очень рад нашему знакомству, Лисбет.

И надеюсь скоро вас снова увидеть!

Это намеренное обращение к кузине по имени не понравилось Перл. Она схватила Элизабет за запястье и, резко повернувшись, увлекла за собой.

- Ты ему нравишься, это и слепому видно! - сухо обронила Перл. - А на меня он и не смотрит, притом что я нахожу его очень привлекательным. Как для первого выхода на каток ты добилась многого, дорогая моя Лисбет! Только будь осторожнее, ты с таким восхищением на него таращилась! Учись сдержанности.

- Кто бы говорил о сдержанности, Перл! Я вела себя естественно и не хлопала ресницами, как ты этим летом, когда брат Веры восхищался тем, как хорошо ты плаваешь. Ма тогда сказала, что ты с ним кокетничаешь.

- Тетушка Мейбл не упустит случая меня покритиковать. Она на все смотрит твоими глазами, - заметила кузина. - Лучше уж пусть меня считают кокеткой, чем эдакой инженю!

Они как раз подъехали к той стороне пруда, где располагался просторный павильон в швейцарском стиле, с рестораном внутри. Из трубы валил дым, приятно пахло горячим фритюрным жиром.

- Значит, по-твоему, я простушка? - обиделась Элизабет.

- Ну да! Стоило родителям дать тебе немного свободы, и вот - при виде первого же красавчика у тебя начинают дрожать коленки! Они правильно делают, что держат тебя под стеклянным колпаком.

Вера, высокая юная блондинка, приветственно помахала им рукой. Она сидела за маленьким столом на веранде ресторана, под отделанным фестонами навесом.

- Убери от меня руки, Перл! Я больше не хочу проводить с тобой время. Пойду лучше домой, - сказала Элизабет, которую слова кузины уязвили до слез.

- Лисбет, я говорю это только ради твоего же блага. Может статься, Ричард Стентон интересуется исключительно деньгами, которые ты представляешь. Он наверняка уже знает, что ты единственная наследница дяди Эдварда.

- Признайся лучше, что ты мне завидуешь! - бросила в ответ девушка. - И всегда завидовала! До встречи!

Через полчаса, проголодавшаяся и взбудораженная, Элизабет заперлась в своей спальне. Бонни, удивляясь, что она так скоро вернулась, подошла и дважды тихонько стукнула в дверь.

- Сейчас приготовлю вам поесть, мисс. Тем более что хозяйка ушла. Позвонил мистер Вулворт и предложил ей вместе пообедать в «Дельмонико»[34].

- Прекрасно, Бонни. Я только переоденусь!

На восточный ковер упала длинная юбка-брюки, за ней последовали шелковый корсаж и шерстяная кофта. Чулки Элизабет тоже сняла и какое-то время рассматривала себя в зеркале туалетного столика, удивляясь тому, каким чувственным выглядит ее красивое, с тонкими чертами лицо.

Коснулась пальцами плеча - белого, атласной гладкости, потом легонько провела по грудям, еще маленьким, но круглым и крепким. Созерцание собственной красоты отозвалось в ее девственном теле смутным волнением. Почему-то вспомнился Ричард Стентон. Она представила, что он стоит и смотрит на нее своими золотисто-карими глазами и тоже раздет. Дрожащим пальчиком, несмело, Элизабет погладила себя по губам, которые после холода стали еще ярче.

«Кто подарит мне мой первый поцелуй?» - спросила она себя.

Мейбл и Эдвард Вулворт вернулись домой ближе к вечеру. Бонни поспешила подать чай в гостиную.

- Мисс Лисбет прекрасно провела время на катке. Они с кузиной Перл только и знали, что катались.

- И пообедали вместе там же, в парке, как ты и говорила? - предположила Мейбл.

- Нет, мэм. Мисс Лисбет пришла домой вскоре после вашего отъезда в «Дельмонико». Если я правильно поняла, ваша племянница над ней насмехалась.

- У Перл очень острый язычок, правда, Эдвард?

- Скажем так: она иронична и за словом в карман не полезет - талант, который она унаследовала от моего брата. И да, временами ее слова ранят.

Бонни удалилась, оставив господ в неведении относительно привлекательного мистера Стентона и того, как активно он увивался вокруг их обожаемой Лисбет.

«Вот пойдут все вместе в Сентрал-парк и составят свое мнение об этом персонаже, - решила она для себя. - Лично мне он не нравится».

К большому изумлению Мейбл и Эдварда, Элизабет пришла и заняла свое привычное место за инкрустированным столиком, покрытым вышитой скатертью. Съела печенье, раздраженная и в то же время растроганная их опасливым молчанием. Мейбл, наливая ей чаю, тихо сказала:

- Если тебе так нравится кататься, милая, купим тебе коньки. Те, что берут напрокат, наверняка не подходят твоим ножкам.

- Не надо. Вы и так потратили на меня достаточно, - отвечала девушка.

- Лисбет, что за мелочность? - вскричал негоциант. - Пока ты живешь в нашем доме, все останется как раньше, я на этом настаиваю! Мы считаем тебя своей дочкой, и мы тебя любим. Даже если придется отказаться от официального удочерения, по причине, о которой мы тебе рассказали… это, возможно, будет лишь временным препятствием. Сегодня днем мы с Мейбл обсудили ситуацию и вот к чему пришли. Может, во Франции у тебя не осталось родственников, и в таком случае почему бы тебе не жить с нами и дальше, уже - я тебе это обещаю - на законных основаниях?

Девушка медленно потягивала чай с молоком, приятно пахнущий бергамотом. После паузы она вполголоса ответила:

- Что мне выбрать? Я так редко выходила и не видела ни музеев Нью-Йорка, ни даже зоопарка в Сентрал-парке. Я почти ничего в этом городе не знаю. Во время наших поездок в экипаже мимо мелькали фасады зданий, витрины, люди на тротуарах. И вы никогда не водили меня в рестораны и магазины. Сегодняшний поход на каток в Сентрал-парке стал для меня событием!

- Лисбет, упущенное можно наверстать, - не сдавался Эдвард. - По крайней мере до твоего отъезда во Францию, если таковой все-таки случится. Ты уже отправила письмо?

- Нет, хотелось дописать еще пару строк и вложить открытку. Его ведь получат как раз в начале нового года.

Мейбл с мужем не могли не заметить нейтральный тон Лисбет, без намека на приязнь, но и лишенный враждебности. Это уже был прогресс, по их мнению. Посоветовавшись, они решили: нужно всеми способами доказывать ей свою любовь и добрую волю и не расстраивать ее.

- Почему бы тебе не называть нас ма и па, как раньше? Можешь считать, что это наши прозвища, - мягко предложил негоциант.

- Да, конечно. Мне и самой так будет проще и приятнее, - призналась девушка. - Хочу, чтобы вы знали, что я чувствую. Я пока еще не могу вас простить.

Может, смогла бы, если бы точно знала, что мой родной отец, Гийом, умер.

- Лисбет, мы понимаем, - кивнула Мейбл. - В качестве скромной компенсации за все те неприятные эмоции, пережитые по нашей вине… не захочешь ли ты поужинать сегодня в городе, на Бродвее? А перед этим мы купим тебе коньки.

Элизабет очень хотелось принять их предложение, но гордость ей этого не позволила.

- Нет, у меня нет настроения, - твердо сказала она. - Буду читать в своей комнате, и Бонни принесет мне поднос с ужином. Не беспокойтесь обо мне!

На эту тираду супруги Вулворт ответили молчанием. Было больно слышать такую отповедь от той, кого они вырастили и кого баловали, как родное дитя, плоть от плоти своей.

- Грустное у нас будет Рождество, - вздохнула Мейбл.

9 Спираль времени

Дакота-билдинг, суббота, 26 декабря 1896 года, 9 утра

Элизабет застегнула объемную кожаную сумку с длинными ручками, в которой лежали ее коньки. Мейбл подарила ей их рождественским утром, а с ними - бархатную курточку с меховым воротником. Девушка, не удержавшись, поблагодарила ее поцелуем в щеку, а растроганный Эдвард наблюдал всю эту сцену.

День прошел спокойно, без пререканий и ссор. По возвращении домой после всенощной каждый в семье предпринимал похвальные усилия, чтобы выглядеть радостным, как и положено на Рождество.

- Как это - не пойдем? - удивилась Элизабет, когда Эдвард заявил о своем нежелании присутствовать на праздничной церковной службе. - Мне очень нравится атмосфера собора Святого Патрика, мне там хорошо.

Вулворты моментально передумали, и они втроем прошли по заснеженным улицам Манхэттена. Красота храма и рождественских хоралов, золотой свет множества свечей произвели умиротворяющий эффект.

Тонкий дипломат, Мейбл пригласила за праздничный стол Бонни - событие для гувернантки настолько экстраординарное, что она боялась крошку в рот положить, тем более что аппетита лишилась напрочь.

Жизнь в доме потекла по привычному руслу, и так было до вечера 31 декабря, когда у Вулвортов должны были собраться родственники и друзья.

- Что ж, я готова, - едва слышно промолвила Элизабет. - Интересно, будет ли среди гостей Ричард Стентон?

Она часто вспоминала о нем в последние два дня, и если не отправилась в Сентрал-парк вчера, то лишь потому, что не желала встретиться там с Перл.

Бонни нетерпеливо поджидала молодую госпожу в коридоре, закутанная до такой степени, что вот-вот задохнется: в квартире топили очень жарко.

- Поспешим, мисс! Я уже сварилась!

- Это видно по румянцу, - заметила Элизабет. - Но тебе идет! И эти веснушки! С ними ты хорошенькая, как кукла.

- Это совсем не смешно, мисс!

Втайне обе радовались своей эскападе. На улице от холода перехватывало дух, но они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

- Сегодня ты посидишь в павильоне, Бонни. И не на веранде, а внутри, там наверняка должны быть столики, - сказала девушка. - Но сначала я отправлю письмо. Не знаю, сколько дней ему идти до Франции. Только представь, Бонни, оно переплывет через океан, как когда-то мы с родителями!

- Да, только в обратную сторону.

Гувернантка едва удержалась, чтобы не высказать то, что было у нее на уме. Можно было бы отправить Гуго Ларошу телеграмму, она дошла бы куда быстрее. Бонни осмелилась предложить такой вариант своей хозяйке, миссис Вулворт, но та тихо, с отчаянием в голосе возразила:

- Не упоминай об этом при Лисбет! Для нас это возможность загладить свою провинность - если она останется с нами до февраля. Бонни, очень тебя прошу!

Бонни капитулировала при виде ее глаз, наполненных слезами, но теперь чувствовала себя виноватой перед воспитанницей. Подумав немного, она решилась открыть Лисбет свое сердце.

- Прошу, мисс, сбавьте немного шаг, до парка ведь недалеко, - попросила она. - У нас есть пара минут, а я как раз хочу вам кое-что рассказать.

- Что рассказать, Бонни? - рассеянно спросила Элизабет.

- Я старая дева и ею останусь. Но в ваши годы я мечтала о детях. Поэтому, когда вы появились в моей жизни, я полюбила вас сразу, как родную. И никогда, знайте, никогда не причиню вам зла.

- Бонни, конечно я это знаю! Ты ведь даже готова последовать за мной во Францию.

- Я обещала, мисс, и свое слово сдержу. Я уже не представляю, как бы жила без вас.

- Бонни, я тут подумала… Почему бы тебе не съездить к старшей сестре, вот прямо сейчас? - предложила Элизабет. - Поезд[35] вмиг домчит тебя до Гринвич-стрит. Встретимся на станции после полудня. Мне позволено пообедать в городе.

- Я пойду с вами, мисс! Нет-нет, я не могу оставить вас одну на несколько часов. Мистер Вулворт и госпожа рассердятся и.

- Бонни, они ни о чем не узнают! У тебя не бывает выходных. Только вчера вечером ты сокрушалась, что вы с сестрой не виделись уже два месяца.

Соблазн был велик. Гувернантка заглянула в ясные голубые глаза своей воспитанницы… и еще немного поартачилась - из принципа.

- Меня не так-то просто провести, Лисбет. Вы хотите услать меня подальше на случай, если мистер Стентон снова придет на каток!

- Ты знаешь его фамилию?

- Спросила у вашей кузины Перл.

- Которая мне вовсе и не кузина! А ты, моя милая Бонни, впервые назвала меня по имени - это целое событие! Пожалуйста, если ты меня любишь, окажи мне эту услугу! Мне очень важно быть свободной, делать, что я хочу, без чьего-либо присмотра!

Бонни вспомнила свои шестнадцать… Семья у них была бедная, и ей приходилось через весь город ездить на работу, притом что старшая сестра не могла ее сопровождать.

- Не будь вы юной леди из высшего общества, я бы не усмотрела в этом ничего предосудительного, - заметила она. - Тысячи девушек вашего возраста не имеют компаньонок, но вы - дело другое. Вы совершенно не знаете жизни.

Элизабет было неприятно это слышать. Вспомнилось ядовитое замечание Перл, назвавшей ее простушкой.

- Но я никогда ее не узнаю, если меня будут выгуливать, как щенка на поводке! - возмутилась она. - Обещаю вести себя осмотрительно и, если встречу мистера Ричарда Стентона, буду сама благопристойность!

- Господи, на тебя уповаю! - вздохнула Бонни. - Ладно. Только после обеда на станцию не опаздывайте, или я оповещу полицию.

Элизабет расхохоталась, потому что гувернантка, высказывая эту угрозу, ей подмигнула. Расстались они перед высокими воротами Сентрал-парка.

Сентрал-парк, в тот же день, через полчаса

Ричард Стентон вздохнул с облегчением, заметив наконец среди многочисленных конькобежцев Лисбет Вулворт. Сидя на крытой террасе павильона и потягивая пиво из бокала, он уже довольно долго присматривался к женским фигуркам на катке.

С интересом понаблюдав за ней, он и сам вышел на лед. Движения у Лисбет были ритмичные, но чувствовала она себя еще не очень уверенно и была напряжена - это было видно по ее лицу.

- Мне повезло, что поблизости нет кузины Перл, - тихо, обращаясь к самому себе, сказал он.

Элизабет заметила его сразу, но притворилась, что не видит, и сосредоточилась на повороте, который как раз собралась сделать. Как только Стентон подъехал к ней, ее неискушенное сердечко забилось от волнения.

- Здравствуйте, Лисбет! - воскликнул он. - Я напрасно прождал вас вчера все утро.

- Вчера был праздник, мистер Стентон, - отвечала она с напускным равнодушием.

- Действительно… Сегодня я снова тут, в надежде вас увидеть. Вы приятно провели Рождество?

- Как обычно. Целый день читала у себя в комнате. Мне как раз подарили роман «Вашингтонская площадь» Генри Джеймса.

- О, это печальная история, - прокомментировал Стентон.

- Вы тоже читали?

- Разумеется. И примерно в ваши годы.

- Вы же не знаете, сколько мне лет, - проговорила девушка, улыбаясь.

- Я бы дал вам двадцать. Нет, восемнадцать!

- И ошиблись бы. Мне скоро исполнится семнадцать.

Ответ заинтриговал Стентона. Он забавно нахмурил брови и довольно-таки властно схватил правую руку Элизабет.

- Не пугайтесь, я всего лишь хочу отвести вас на другую сторону катка. Вам нужно оттачивать мастерство, тем более что теперь у вас такие замечательные коньки!

- Рождественский подарок, - сказала Элизабет. - Прошу, не так быстро! Ветер очень холодный, и мне тяжело дышать.

Ричард Стентон моментально подчинился. Он был прирожденный спортсмен и на коньках передвигался с изумительной сноровкой, несмотря на высокий рост.

- Лисбет, к чему эта таинственность? Почему вы скрываете от меня дату рождения? - спросил он.

- Ма говорит, что женщина никогда не должна сознаваться, сколько ей лет, а вы к тому же слишком любопытны. Неважно, когда день рождения, если тебя балуют круглый год!

Элизабет играла роль, сама того не желая. Она бы предпочла рассказать этому молодому человеку правду о своих детских несчастьях, но помешала гордость. Нет, уж лучше оставаться в его глазах богатой наследницей, а не сиротой, которую приютила весьма состоятельная супружеская пара, а потом оставила жить у себя вопреки всем нравственным законам.

- Вы правы, Лисбет. Я знаю за собой этот грех - хочется знать как можно больше о человеке, который тебе интересен, - согласился мистер Стентон. - Что ж, ореол тайны делает вас еще прекрасней!

Слышать это было и радостно, и так волнующе… Молодые люди сделали полный круг по замерзшему пруду. В воздухе порхали легкие хлопья снега, вокруг радостно вопили дети.

- Могу я угостить вас горячим шоколадом? - спросил Стентон, указывая на павильон, где в маленьких окошках уже горел свет. - И мне кажется, сегодня ваша гувернантка не на посту!

- Я предложила ей съездить навестить сестру, - с улыбкой сообщила Элизабет. - Но родители ничего не знают.

- Очень смело с вашей стороны. У вас мятежная душа, мисс Вулворт, я прав?

Девушка задумалась, по спирали времени снова переносясь в прошлое. Перед ней возникло лицо Катрин, ее любимой мамочки, какой она запомнила ее тем вечером в замке, во время ужина. Детали оживленного, на повышенных тонах разговора от нее ускользали, но бунтарство во всем облике красивой белокурой женщины, бросившей вызов Гуго и Аделе, Лисбет запомнилось прекрасно.

- Па уверяет, что я - девушка с характером, - тихо промолвила она. - Давайте лучше поговорим о вас!

Ричард Стентон нахмурился. Он как раз помогал девушке присесть за столик на террасе, и она заметила эту перемену уже по тому, что он чуть крепче сжал ее пальчики.

- Скажем так: я сейчас вращаюсь в светском обществе, что мне несвойственно, - пробормотал он.

- Как вас, простите, понимать?

- Я общаюсь с друзьями вашей кузины Перл и Веры, ее верной спутницы, но при этом остаюсь для них всех загадкой. Узнай эти юные леди, кто я и откуда, они на меня больше даже не взглянули бы.

Элизабет едва удержалась от того, чтобы сказать в ответ: «Скоро я могу оказаться в такой же ситуации!» Мейбл и Эдвард Вулворт умоляли ее никому ничего не рассказывать. Так она и поступила.

- Теперь вы меня презираете? И не захотите больше меня видеть? - с тревогой спросил молодой Стентон.

- Глупости! Я не такая ограниченная в этом смысле, как Перл и остальные.

- Вы прелесть, Лисбет! - Он вздохнул.

Они с наслаждением пили горячий шоколад, к которому подавалось печенье. Элизабет, смущаясь под обожающим взглядом Стентона, любовалась то пейзажем, то пируэтами мальчика лет десяти, скромно одетого.

- Как здорово у него выходит! - заметила она.

- К счастью, Сентрал-парк открыт для представителей всех социальных слоев, - серьезным тоном заметил Ричард. - А известно ли вам, что изначально на месте этого чудесного, живописного парка были болота и усеянные крупными камнями участки целинной земли, на которых проживали бедняки?

Они разводили тут коз и свиней.

- Нет, я не знала этого.

- А потом эту бедноту прогнали, их хижины снесли и начали обустраивать парк. Двенадцать лет строительства, миллионы долларов - и вот результат! Прекрасный парк с многочисленными видами деревьев, а помимо этого музей, зоопарк, замок Бельведер и карусель.

- Мне так хотелось сходить в зоопарк, но родители всегда отвечали отказом…

- Значит, завтра туда и пойдем! Жаль только, что в это время года некоторые звери спят с утра до вечера. К примеру медведи.

Элизабет кивнула, внезапно побелев. В ее памяти всплыла еще одна сцена, имевшая место в Сентрал-парке, - яркая, четкая.

«Дрессировщик с медведем! У него была черная широкополая шляпа и чудной, раскатистый говор. А у мишки - грустные глаза, когда он выбрался из кустов. - мысленно произнесла она, испытывая странное волнение. - Как же его звали? Они тоже плыли с нами на пароходе, я еще дала им монетку, которую папа сунул мне в ладошку. Гарро! Медведь по кличке Гарро! А дрессировщик был горцем, и он хотел забрать меня с собой, чтобы я танцевала с Гарро. Я испугалась и убежала…»

- Лисбет? Что с вами, Лисбет? - спросил Ричард Стентон, напуганный ее внезапной бледностью и отсутствующим выражением лица.

Девушка смотрела на него… и не видела. Она заново переживала ту сцену из прошлого. Вот она со всех ног бежит по лужайкам парка - подальше от этого горца.

«Я не вижу ничего перед собой, я напугана - как и тогда, в переулке, когда папа крикнул, чтобы я убегала. Эдвард замечает меня в последнюю минуту, Мейбл истошно кричит…»

Элизабет поднесла руку к шее - от этого резкого возврата в прошлое ей стало трудно дышать. Стентон что-то у нее спрашивал, но голос его доносился словно издалека.

- Со мной все хорошо, - с усилием прошептала она.

- Вам стало дурно? Это уже не в первый раз? - тормошил он ее.

- Да. Наш семейный врач говорит, это у меня от нервов. Мистер Стентон, мне лучше вернуться домой.

- Я провожу вас хотя бы до половины пути, чтобы быть за вас спокойным.

- Я не против. Но у нас с Бонни назначена встреча на железнодорожной станции вскоре после полудня, и если я без нее вернусь домой, родители узнают о моих проделках и что я гуляю в одиночестве!

- И в таком случае завтра мы не пойдем в зоопарк?

- Именно так.

- Что ж, тогда мы просто обречены остаться и продолжить урок по конькобежному спорту, а потом здесь же пообедать - картошкой фри и жареным беконом. Если вы, конечно, чувствуете в себе силы для этого.

- У меня нет выбора.

И они улыбнулись друг другу, удивляясь и радуясь, что так легко поладили.

Среда, 30 декабря 1896 года, на катке в Сентрал-парке

Элизабет провела много упоительных часов в обществе Ричарда Стентона. Они встречались возле катка в 10 утра и вместе обедали на веранде ресторана тут же, в парке. Эдвард и Мейбл были в курсе этих свиданий, но решили не вмешиваться.

Что касается Бонни, то ей больше не приходилось сопровождать свою подопечную: у Вулвортов полным ходом шла подготовка к приему гостей, назначенному на 31 декабря.

Свобода, так неожиданно и легко полученная, поражала и радовала Элизабет. Эту внезапную широту взглядов своих опекунов она приписывала чувству вины, которое они испытывали, - и была в этом совершенно права. Стентон, которого она с некоторых пор звала Ричард, тоже в разговоре не раз этому удивлялся.

Вот и этим утром, когда они с Элизабет, взявшись за руки, скользили по центральной части пруда, он сказал:

- Родители позволяют вам гулять без сопровождения и проводить время со мной? Поверить невозможно! Это большая редкость, чтобы юной леди из высшего общества, да еще такой молоденькой, как вы, давали столько воли.

- Вас это чем-то не устраивает, Ричард? Или вы боитесь, что из-за меня у вас будут проблемы? Мне незачем вам врать. И я принесла вам приглашение на завтрашний прием: мама хочет с вами познакомиться и надеется, что вы придете. Перл тоже приглашена, с родителями и своей подругой Верой. Я слышала, моя кузина простудилась, но ей уже лучше. И, конечно, там будет еще много других гостей.

Ричард Стентон проводил девушку к ограждению и замер с задумчивым видом.

- Лисбет, боюсь, я не смогу прийти, - тихо проговорил он. - У меня уже назначена встреча.

- Жаль! Но загляните хотя бы на четверть часа, в самом начале вечера!

Взгляд ее сапфировых глаз умолял, розовые губки приоткрылись… Он отвернулся, сетуя на то, что приходится отказывать себе в этой радости.

- Лисбет, я не могу. Сегодня мне тоже придется попрощаться с вами раньше обычного. Мы не сможем вместе пообедать. Я совсем забросил работу, а отчитываться нужно. Не сердитесь на меня!

Ужасно расстроенная, Элизабет взяла себя в руки и улыбнулась. Чтобы утешиться, она вспомнила все те чудесные мгновения, которые они с Ричардом пережили: в прошлое воскресенье - посещение зоопарка, в понедельник - экскурсию в замок Бельведер, откуда открывался панорамный вид на парк.

Молодой Стентон оказался очаровательным и толковым гидом, чья эрудиция ее приятно удивила. И все же Элизабет предпочитала всему их походы на каток, потому что там Ричард крепко сжимал ее ручку, чего на прогулках он себе не позволял.

- Значит, мы с вами увидимся снова уже в будущем году, - сказала она шутя.

- Очень на это надеюсь, - отозвался он тоном, в котором угадывалась непонятная грусть.

- Да что с вами такое, Ричард?

- Если бы я знал о вас больше, Лисбет, у меня бы не было так тяжко на душе! - внезапно выпалил он. - С прошлой пятницы мы видимся ежедневно, но я столько еще о вас не знаю! К примеру, в зоопарке, возле медведей, вам снова стало дурно без видимых причин. Я опасаюсь за ваше здоровье, а еще не могу отделаться от мысли, что вы утаиваете от меня что-то важное!

Элизабет смутилась. Стентону не откажешь в интуиции, а она, пожалуй, делала это нарочно - не отвечала на некоторые вопросы, и получалась некая недосказанность…

- Если вы так заинтригованы, то придете на мамин прием, - лукаво заметила она.

- Может быть, я и познакомлюсь с вашими родителями, Лисбет, но позднее. А сейчас прошу меня простить!

Он грациозно поклонился, прощаясь, но перед тем, как уйти, погладил ее по щеке и улыбнулся, отчего сердце Элизабет преисполнилось счастья и надежды.

Какое-то время Элизабет постояла у края катка, сожалея о том, что Ричард так внезапно ушел, а потом исполнила несколько пируэтов - тут же, у ограждения, чтобы в случае чего было за что ухватиться. Но на третьем она все же шлепнулась на лед. Сзади кто-то заливисто засмеялся. Раздосадованная девушка оглянулась, чтобы посмотреть на насмешника.

Неподалеку катался мальчишка лет десяти, и ему удавались не только пируэты, но и сложные прыжки.

- Некрасиво насмехаться над юной леди, - укорила его сидящая на скамейке женщина - миниатюрная, смуглая и темноволосая.

Сказано это было по-французски, что немало удивило Элизабет. Мальчик, лучась улыбкой, подъехал к ней и помог подняться.

- Вы не ушиблись, мадемуазель? - спросил он, опять-таки, по-французски.

Девушка узнала в нем того самого искусного конькобежца, которым они с Ричардом часто любовались. Она уже хотела поблагодарить мальчика, как внезапно вспомнила сон, который увидела прошлой ночью.

«Все это со мной уже было! Я была одна на катке, упала, и этот мальчик подкатился ко мне, притормозил… И эту женщину я тоже видела! Они с дочкой сидели на скамейке. Совсем как сейчас!»

- У вас что-то болит? - переспросил мальчик, на этот раз на английском. - Простите, мисс! Не надо было мне смеяться, но так уж вышло!

- Я понимаю по-французски, - отвечала Элизабет, все еще ощущая ирреальность происходящего.

- Вы учили язык в школе? А у меня отец родом из Франции. Я говорю по-английски, по-французски и немножко по-итальянски.

- Тони, ты досаждаешь этой юной леди! - воскликнула женщина, вставая со скамьи.

- Вовсе нет, мадам! Это ваш сын? Он прекрасно катается, в отличие от меня.

Неожиданно для себя Элизабет заговорила на родном языке, и незнакомка ответила ей на французском, только в ее речи были протяжные, певучие нотки.

- Да, это мой сын. Я уже два года вожу его сюда, как только пруд замерзнет.

Тони сам научился кататься, а коньки нам одалживает сосед.

Тони тем временем уже оттолкнулся и изящно заскользил прочь, сцепив руки за спиной. Элизабет вернулась к бортику и посмотрела на девочку, которая таращила на нее свои испуганные серо-зеленые глаза. Волосы у нее были черные-черные.

- Ты, наверное, тоже с удовольствием будешь кататься, когда чуточку подрастешь? - спросила она у малышки.

Девочка тут же спряталась за материнскую юбку, а женщина весело отвечала:

- О нет! Миранда у нас такая неженка!

- А сколько ей лет, мадам?

- Пять. Вы не представляете, как она всего боится! Хотела даже остаться дома, потому что на улице мороз, но не отпускать же Тони одного в такую даль! Муж работает на стройке, и присматривать за Мирандой теперь некому. Раньше мне помогала мать, но она умерла этой осенью.

Пояснения, которые маленькая брюнетка выпалила одной тирадой, только усилили смятение Элизабет. Она не могла думать ни о чем, кроме своих сегодняшних сновидений, которые внезапно - и настойчиво - проявились в ее сознании.

- Я вам соболезную, мадам, - проговорила она и собралась было уйти.

- Мадемуазель, вы, наверное, француженка? - спросила доброжелательно женщина. - Простите мое любопытство, но, как уже сказал Тони, его отец - француз, уроженец Пикардии - это регион на севере Франции.

- Да, я француженка, - отвечала Элизабет, чье сердце из-за сильнейшего волнения внезапно забилось быстробыстро.

И причиной тому был… медальон у малышки на шее. Воротник пальто чуть приоткрылся, так что стал виден толстый шерстяной свитер и золотое украшение на нем. Казалось бы, что тут странного? Но форма медальона, его изящество и выгравированный рисунок показались Элизабет поразительно знакомыми. У нее моментально пересохло во рту.

«Точь-в-точь крестильный медальон мамы! Изображена в профиль Дева Мария под присборенной вуалью, на руках у нее - младенец Иисус, и эти лучи у нее за спиной.

Нет, я все-таки сумасшедшая! Таких медальонов на свете тысячи».

Мать и дочь смотрели на нее непонимающе, отчего девушка вдруг побледнела и переменилась в лице.

- Вы обратили внимание на медальон Миранды? - спросила женщина.

- Да, он такой красивый! Простите, но я когда-то потеряла почти такой же.

- Мадемуазель, этот медальон не был ни случайно найден, ни украден, - тут же заняла оборонительную позицию собеседница, слегка хмурясь.

- А я ни в чем вас не обвиняю, - пробормотала Элизабет. - Я, пожалуй, пойду!

Но это было выше ее сил. Ноги у Элизабет дрожали, глаза застилали слезы. Пошатываясь, потому что коньки застревали в тонком слое снега, присыпавшего землю, она подошла к скамье и присела.

- Мадемуазель, вам плохо? - встревожилась незнакомка.

- Да, внезапное недомогание, - выдохнула Элизабет. - У моей матери был такой же медальон, поэтому я так разволновалась.

За этим ее признанием последовало продолжительное молчание. Потом маленькая Миранда заплакала, и Элизабет невольно посмотрела на нее. Мать между тем сняла с дочки медальон и протянула его ей.

- Миранда все время просит, чтобы я надевала ей это украшение, слишком ценное для такой маленькой девочки. Мы с мужем очень им дорожим. Батист боится, чтобы она не порвала цепочку, - пояснила женщина. - Но теперь я понимаю, что правильно сделала, когда сегодня ей уступила! Мадемуазель, как звали вашу мать?

- Катрин Дюкен. А почему вы спрашиваете?

- Хвала Господу! - воскликнула незнакомка. - Он ваш!

И она положила медальон на раскрытую руку Элизабет в шерстяной варежке, оборотной стороной вверх. Увидев тончайшую гравировку, девушка вскрикнула от изумления: «Катрин Ларош, 22 декабря 1857 года».

- А вашего отца звали Гийом Дюкен. Я Леа, жена его друга Батиста Рамбера.

Мы должны были познакомиться еще десять лет назад, в ноябре. В тот вечер мы ждали вас с отцом в гости, но так и не дождались.

- Леа и Батист Рамбер? - повторила потрясенная Элизабет. - Сожалею, но эти имена мне ни о чем не говорят. Я была еще очень мала, возраста вашей дочки.

- Да, а мой Тони тогда был еще красивеньким полугодовалым младенцем. Я вас разыскивала, Элизабет! Ездила к сестрам милосердия, в контору организации, которая занимается сиротами. Еще я ездила на вокзал, когда оттуда отправлялись поезда с сиротами, в надежде, что смогу порадовать хорошими новостями вашего деда, мсье Лароша.

- Но каким образом? Вы состояли с ним в переписке?

- Он приехал к нам в Бронкс примерно через месяц после вашего исчезновения. Переплыл через океан, потому что ваш отец перестал отвечать на его письма, - пояснила Леа. - Боже мой, вы такая бледная! Это я виновата, нужно было вас как-то подготовить, а я сразу все рассказала! Но такая уж порывистая я уродилась, Батист меня часто в этом упрекает.

- Вы не сделали ничего предосудительного, мадам. Мое счастье, что мы встретились и что я снова могу подержать в руках медальон моей мамы!

- Подержать в руках? Медальон ваш и останется у вас.

- Миранда расстроится, а мне бы этого не хотелось. Вот что: я подарю ей другой медальон, обещаю! Мадам, могу я вас обнять? Если бы с папой не случилось несчастье, я бы сделала это еще десять лет назад!

- Конечно, давайте обнимемся! И для вас я Леа, договорились?

Трепеща от радости, Элизабет поцеловала в щеку эту миниатюрную брюнетку с лучистой улыбкой, а та в ответ крепко ее обняла. Так и застал их Тони, с резким скрежетом коньков о лед останавливаясь напротив.

- Мама! - позвал он по-французски. - Я есть хочу. Идем домой! И почему ты плачешь?

- Скоро ты все узнаешь, постреленок, - отвечала Леа между всхлипами, взволнованная и обрадованная до глубины души. - Иди лучше переобуйся!

Пользуясь моментом, Элизабет решила как следует рассмотреть золотой медальон, поглаживая его пальцами.

Когда-то мама носила его на шее не снимая… Впечатление было такое, будто восстановилась связь, некогда жестоко разорванная, с тем моментом из прошлого, на пароходе, когда отец привел ее в корабельный лазарет к безжизненному телу Катрин.

Одновременно возникли и ежесекундно крепли новые, многообещающие узы между нею, Элизабет, и Леа с детьми. Она ощутила с ними такое душевное родство, что тут же решила:

- Мне обязательно нужно повидать вашего супруга, Леа! Они с папой неделю работали вместе, он может мне что-нибудь о нем рассказать.

- А вы расскажете, что приключилось с вами. Господь свидетель, все эти десять лет я подходила и расспрашивала темноволосых девочек с ярко-голубыми глазами, потому что такой Гийом описал вас Батисту. Особенно он нахваливал ваши естественные локоны, которые называются англез.

- Вы так долго меня искали! - поразилась Элизабет.

- Мне очень хотелось верить, что вы живы, тем более что я пообещала это мсье Ларошу перед тем, как он уехал.

- Но как к вам попал мамин медальон? Вот что меня удивляет. Его украла у меня одна бессовестная женщина, наша соседка, которая делала вид, что очень нас с папой жалеет.

- Колетт, именовавшая себя Коко! - рассерженно мотнула головой Леа.

- Да, она. Неужели вы и ее знаете?

- Я расскажу вам все, что узнала об этой особе, мадемуазель Дюкен. А сейчас мне пора, дети проголодались, и ветер становится все холоднее. Приходите к нам в гости вечером или завтра утром. Муж будет дома, он в отпуске.

- А если я составлю вам компанию сейчас? Мы планировали пообедать в павильоне с другом, но ему пришлось уйти.

- С тем красивым парнем, с которым вы катались? Он тоже вас разыскивал, мадемуазель. И дважды приходил к нам - весной и летом. Значит, он вас нашел.

- Ричард Стентон? Это какая-то ошибка!

- Нам он известен под другим именем, но я уверена, это он. Юноша работает на своего отца, а тот держит детективное бюро на Лонгакр-сквер[36].

Элизабет достойно приняла этот удар. Она разрывалась между гневом и совершенно неуместным разочарованием, спрашивая себя, сколько раз еще ей предстоит быть обманутой, использованной и преданной. Влечение к красавцу Стентону, нарождающиеся чувства к нему - все это останется в прошлом.

- Я планирую как можно скорее вернуться во Францию, - тихим, срывающимся голосом сказала она. - В Нью-Йорке меня больше ничего не держит.

- Этот молодой человек не знает, кто вы на самом деле, не так ли? - внезапно догадалась Леа. - Мне бы попридержать язык… Я снова вас расстроила.

- Не корите себя, в некоторых случаях правду знать необходимо. Хватит с меня вранья. Зато теперь я понимаю, почему он так настойчиво меня расспрашивал.

- Гуго Ларош платит детективу большие деньги. Вас пытались разыскать и другие, но без толку. Однако ваш дед не терял надежды увидеть вас живой и невредимой.

В сердце Элизабет всколыхнулась благодарность. Десять лет бесплодных поисков, и он не сдался! А она в детстве так его боялась. Теперь девушка сожалела только о том, что трансатлантическая почта работает так медленно.

- В субботу я отправила дедушке и бабушке письмо, но они получат его через несколько недель. Зимой трансатлантическое сообщение затруднено.

- Лучше было бы отправить телеграмму, если у вас есть адрес, - певучим голосом предложила Леа.

- Ну конечно! Я и не подумала. И никто мне не подсказал. Дело в том, что меня приютило очень состоятельное семейство. Это длинная история…

Тони и Миранда прислушивались к разговору, не перебивая и не жалуясь. Леа Рамбер поблагодарила их улыбкой.

- Едем домой! - объявила она. - И побыстрее.

- Мадам, я с вами! - сказала Элизабет.

Дома у Батиста и Леа Рамбер

Элизабет открыла для себя новую грань в облике огромного города. Десять лет она прожила в элегантной «крепости», не сталкиваясь ни с людской толчеей, ни с бедностью. Рамберы проживали на юго-восточной окраине Бронкса, там, где он граничит с Манхэттеном. После того как они проехали часть пути на омнибусе, запряженном четверкой лошадей, Леа провела их на улочку, параллельную большому проспекту, а потом и на пятый этаж ветхого здания.

На лестничной клетке пахло чем-то непонятным и гадким, а еще - горелым растительным маслом, и Элизабет потихоньку прикрыла нос шарфом. В растерянности взирала она на облупившуюся штукатурку, грязные окрашенные стены и надписи на них.

- Ко всему привыкаешь. Главное - содержать в чистоте свою квартиру, - сказала Леа, от которой не укрылось изумление девушки. - Сразу видно, что вы живете в достатке!

- В достатке! В достатке! - принялся напевать Тони, в то время как мать открывала перед гостьей двери.

- У нас четыре комнаты, и это - настоящая роскошь, - гордо сообщила хозяйка дома.

- Вам тут, наверное, комфортно, - предположила Элизабет.

Все четыре комнаты свободно уместились бы в гостиной Вулвортов, однако тут было чисто, и Леа нашла чем украсить скромный интерьер: букет остролиста на буфете, на стенах - гравюры в рамочках, на окнах - плетеные занавески-макраме.

- Присаживайтесь, мадемуазель Достаток! - пошутил Тони, поблескивая глазами из-под темно-каштановой челки.

- Тони, уж лучше помолчи, - одернула его мать. - Что это еще за выходки?

- Но ты же сама это сказала, мам!

- Не валяй дурака, ты все прекрасно понял.

- Пожалуйста, не ругайте его, - попросила Элизабет. - Семья, которая взяла меня к себе, живет в Дакота-билдинг, а тот, кого я называю па, сделал состояние на торговле хлопком…

- Вы живете в том громадном красивом доме возле Сентрал-парка? - поразился мальчик.

- Да, Тони, а могла бы вырасти по соседству с вами, потому что десять лет назад твой папа подыскал жилье для моего в этом же квартале. Ты тогда был совсем крошкой, и я бы помогала твоей маме.

- Вы все это помните? - всплеснула руками Леа.

- Память вернулась ко мне пару дней назад. И я так и не поняла, действительно ли я это забывала - все, что случилось, когда мне было шесть. Может, воспоминания просто спали в моем сознании.

Леа повнимательнее присмотрелась к девушке. Все в ней: изысканная речь, манеры, дорогая одежда - выдавало леди из обеспеченной семьи.

- И у вас, мадам, я чувствую себя… на своем месте, в отличие от того дома, - быстро договорила девушка.

Миранда, которая все это время дулась, заплакала. Мать ласково подтолкнула ее в сторону соседней комнаты.

- Пойди поиграй, Миранда. Тони, займись сестрой, а мы с мадемуазель пока спокойно поговорим.

Черноволосая малышка выглядела такой робкой и обиженной, что Элизабет умилилась. Она сняла золотой браслет с красивыми вставками из бирюзы и протянула его ребенку.

- Держи, это подарок. Я взяла твою подвеску, но теперь у тебя есть это, - очень ласково проговорила она.

- Не надо! Это слишком красивая вещь для такой маленькой девочки, - испуганно возразила Леа. - Не приведи господи, она его потеряет!

- Очень вас прошу, не спорьте! Для меня это удовольствие. Я так рада, что крестильный медальон мамы снова у меня! Бери браслет, Миранда!

Тони присвистнул от восхищения, а потом увел сестренку, онемевшую от радости, в соседнюю комнату. Леа пожала плечами.

- Батист не захочет принимать такой дорогой подарок, - со вздохом сказала она. - Но я попробую его уговорить.

И энергичная сорокалетняя Леа, дама с пылким темпераментом, приняла такой воинственный вид, что ее гостья невольно засмеялась. Сомнений не было: супруг покорится беспрекословно.

- Я должна вам отдать еще одну вещицу, - сказала Леа. - Батист подобрал ее в том переулке, где напали на вашего отца. Когда полиция закрыла дело, мы ее у нее забрали.

Она выдвинула ящик шкафа, достала конверт. Там оказалась медная пуговица.

- Смотрите, на ней выгравирована символика компаньонов-плотников.

Элизабет взяла пуговицу в руку и долго сквозь слезы ее рассматривала. Она попыталась вспомнить отцовский пиджак, но не смогла.

- Вы точно знаете, что его в тот вечер убили? - слабым голосом спросила она. - Я надеялась на чудо.

- Несколько дней спустя из Гудзона выловили труп, моя хорошая, и на нем была одежда как у твоего отца.

- Я об этом знаю. А теперь, Леа, пора мне рассказать вам, что произошло со мной.

- Я вас слушаю. Но сперва сварю-ка я нам хорошего кофе…

Замок Гервиль, в тот же день, в 6 вечера

В Шаранте давно стемнело к тому моменту, когда юная Элизабет Дюкен пригубила чашку с кофе по другую сторону Атлантики, у Леа Рамбер дома.

Адела Ларош, сидя возле камина в гостиной, без интереса листала «Иллюстрасьон»[37], занимательное и дорогое издание, которое выписывал для нее супруг.

- Мне задернуть двойные шторы, мадам? - спросила Мадлен, которая только что принесла дрова в большой плетеной корзине.

- Да, будьте так добры. А потом принесите мне бокал портвейна. Настроение у меня сегодня очень мрачное.

Домоправительница отвернулась, пряча насмешливую улыбку. Хозяйка сроду не была жизнерадостной и под этим предлогом злоупотребляла портвейном. В вестибюле послышались энергичные шаги, и в гостиную вошел Гуго Ларош. Жестом, не допускающим возражений, он отправил Мадлен из комнаты. Та не спеша двинулась к двери, выходившей на черную лестницу.

- Ты вернулся? - воскликнула Адела, как только они с мужем остались наедине. - Все подтвердилось? Это она?

Вот уже неделю Адела жила этой безумной надеждой.

- Фред Джонсон обещает дать окончательное заключение в ближайшие дни. После полудня пришел его ответ на мою вчерашнюю телеграмму. Он считает, что нашел наконец нашу внучку и что теперь ее зовут Лисбет Вулворт.

Ларош наклонился над креслом жены и поцеловал ее в лоб, обрамленный белокурыми, чуть тронутыми сединой кудряшками. Однако Адела не спешила радоваться.

- А какие у него доказательства? Гуго, если снова ложный след, я этого не переживу. Мне становится плохо от одной только мысли…

В последние годы Адела стала излишне впечатлительной и ранимой. Вот и сейчас она схватила мужа за руки, и он, растроганный ее смятением, решил ее утешить:

- Я убежден, мы очень скоро снова увидим свою Элизабет. Не теряй веры!

У двери, верная своим привычкам, подслушивала Мадлен. Нахмурилась, стиснула кулаки… И уже через мгновение энергичной поступью вошла в кухню. Жюстен, который в это время был там, сразу понял, что она рассержена.

- Что вас так раздосадовало, мадам? - холодно спросил он.

- Перестань кривляться! Похоже, эта девчонка Элизабет нашлась.

Молодой конюх хмуро посмотрел на тетку. Он давно перестал надеяться, что маленькая девочка, которую он утешал одним ноябрьским вечером, вернется. Он много лет скрывался в крошечной каморке под крышей, пока наконец не поступил к Ларошам на службу. Его определили в конюхи - работа, которую Жюстен обожал.

Мадлен представила его своим дальним родственником, и теперь он получил возможность всюду ходить не прячась и ухаживать за лошадьми, что его вполне устраивало. Единственная ложка дегтя - это взыскательный надзор со стороны все той же Мадлен.

Домоправительница всю жизнь называла себя его теткой, но запретила даже заикаться об этом перед хозяевами. Также Жюстен больше не мог говорить ей «ты» и выказывать хоть малейшую фамильярность.

«Она упивается враньем, старыми обидами и даже своей ненавистью, - думал он, сидя перед тарелкой с густым овощным супом. - Если Элизабет и вправду вернется, нужно будет ее предупредить, чтобы сторонилась моей тетушки».

Он покончил со скудной трапезой, взял все нужное и пошел к выходу. На улице лил дождь, и ветер был северный.

- Ты куда это? - резко окликнула его Мадлен.

- Что-то не так с одной кобылкой, все время на живот свой смотрит. Боюсь, как бы не колики… Так что лучше я эту ночь посплю в конюшне, - ответил парень. - Лягу на навесе для сушки сена.

- Ну, как знаешь, - сквозь зубы буркнула Мадлен. - А сейчас пришли ко мне Алсида, нам нужно поговорить.

Жюстен кивнул. Алсидом звали нового садовника, тридцатипятилетнего мужчину, которого взял себе в помощники мучимый ревматизмом старик Леандр.

Мадлен сделала его своим любовником. Надо же было кому-то заменить Венсана, умершего насильственной смертью, которой до сих пор так и не нашли объяснения.

Дома у Батиста и Леа Рамбер,в тот же день, в тот же час

Леа внимательно выслушала рассказ Элизабет - начиная с инцидента в Сентрал-парке, когда той было шесть и она убегала от дрессировщика с медведем, и до последних откровений Вулвортов. Вскользь девушка упомянула и при каких обстоятельствах она познакомилась с мужчиной, который назвался Ричардом Стентоном.

- Ситуация, в которой я сейчас оказалась, мучительна, - заключила девушка. - Я до сих пор люблю Эдварда и Мейбл, они подарили мне столько любви и баловали до крайности. Но я злюсь на них за все то вранье и за то, что они убедили меня в том, будто давно меня удочерили.

Пылкий нрав Леа отчасти объяснялся ее итальянской кровью. Она говорила что думает, никого не щадя, - исключения бывали редко. Вот и теперь она не стала скрывать раздражения:

- Думаю, сотни людей находятся в ситуации куда более неприятной, чем вы, Элизабет! Что такого плохого может с вами случиться? Худшее - это вы вернетесь во Францию и будете жить в замке, в окружении любящей вас родни. Но, если захотите, можете остаться в Нью-Йорке, в состоятельной семье, где вас любят, как родное дитя. Вулворты - люди известные, я и помыслить не могла, что это они вас приютили. Согласна, они поступили дурно, но, с другой стороны, я их понимаю. Они слишком сильно вас любили и не хотели потерять.

- Я тоже это понимаю, - отвечала Элизабет, слегка уязвленная замаскированным упреком. - Не спорю, мне повезло, ведь я вполне могла попасть в сиротский дом, но и той жизни, о которой я мечтала, у меня тоже не было! Я хотела жить тут с мамой и папой и малышом, который должен был родиться на американской земле! Мы бы не были богаты, но очень-очень счастливы вчетвером!

Голос ее сорвался, потому что она с трудом сдерживала рыдания. Леа смягчилась, взяла ее за руку.

- Я вас понимаю, бедная моя девочка. Мы с мужем тоже не могли без сожаления думать о вашей горькой судьбе. Поэтому-то я вас всюду и разыскивала, хотела, чтобы вы хотя бы вернулись во Францию, к деду и бабке.

Простите, если своей резкостью я вас задела. Не умею притворяться!

- Искренность - это лучшее утешение. И вы правильно сделали, что меня встряхнули. Многим сиротам приходится несладко: их обижают, они терпят нужду во всех ее проявлениях. Меня Господь от этого уберег, и я не устаю его за это благодарить, Леа.

- Mia povera piccola[38], - прошептала женщина на родном языке. - Время позднее, и ваши родители наверняка уже начали тревожиться. А я ведь еще не рассказала, как ко мне попал медальон вашей матушки.

- Я поеду домой на фиакре. Пожалуйста, расскажите поскорее! Для меня это такое утешение - что я могу его потрогать, что он снова мой.

- Это странная история, - начала Леа. - Миранды у нас еще не было, моя мама сидела с Тони, а я сразу же, как только смогла, пошла работать - притом что Батист неплохо получал на стройках. В тот раз меня взяли на работу в большую прачечную, в двух остановках на трамвае отсюда, сроком на два месяца. Нас было человек десять, все женщины. При помощи специальных машин мы стирали, выполаскивали, отжимали горы простыней и другого белья, поступавших из соседних отелей. Одну женщину звали Колетт, и я сразу ее вспомнила. Это ее я расспрашивала на следующий день после вашего с отцом исчезновения. Но когда я ей про это напомнила, эта дама все отрицала и даже начала кричать, что сроду меня не видела.

Леа умолкла, отпила глоток воды, прислушалась, не шумят ли в соседней комнате дети, и, волнуясь, продолжила свой рассказ:

- Колетт была француженка, поэтому разговаривать на родном языке могла только со мной. Целыми днями она жаловалась. Муж у нее ушел к какой-то ирландке, старший сын, Леонар, воровал с прилавков.

Элизабет на мгновение закрыла глаза. Сцена из прошлого предстала перед ней во всех деталях, стоило ей услышать имя Леонар.

- Я его помню! - воскликнула девушка. - В тот вечер, когда мы шли к вам с единственным кожаным саквояжем, потому что другого багажа у нас не было, Леонар бросил папе яблоко и крикнул: «Для Лисбет!» У него был младший брат, Поль.

- Колетт оставляла младшего с соседкой и без конца жаловалась на нее тоже - мол, она плохо кормит ее сына. Я, конечно, сочувствовала ей. Но я быстро поняла, что Коко, как она себя называла, пропивает свое жалованье и давно все пустила на самотек. Часто она, плача, заявляла, что вернется во Францию.

- Она сняла цепочку с медальоном, когда меня причесывала. Я была робкая, боязливая и не посмела попросить свою вещь обратно, а папе она заявила, что я его, ясное дело, потеряла.

- Наверное, ее мучила совесть, потому что она так от него и не избавилась и даже носила на шее, - сказала Леа. - Однажды утром я ей и говорю: «Какой у вас красивый медальон!», а она, подмигивая, отвечает: «Если настанут черные дни, будет что продать!» Но получилось по-другому. Примерно через неделю в прачечной произошел несчастный случай. Крепления на одной сушке ослабли, никто так и не понял почему, и сорвался стальной валок, убив одну женщину и тяжело ранив другую. Этой второй и была Колетт. У нее была травма черепа и позвоночника.

- Господи, какой ужас!

- Наверное, сушка сломалась, - предположила Леа. - Несчастная Колетт несколько дней умирала в больнице. Мне было ее жалко, я пошла ее навестить. Опийная настойка облегчала ее страдания, так что она смогла мне кое-что сказать - попросила продать этот золотой медальон, а деньги передать сыновьям. Я согласилась и пообещала, насколько это возможно, позаботиться о ее мальчиках. Надпись на медальоне я увидела, как только он попал мне в руки. Только представьте! «Катрин Дюкен»! Я не поверила своим глазам. Правды добиться мне не составило труда. Колетт призналась, что украла у вас медальон.

- И что же было потом? - спросила Элизабет. - Что стало с ее детьми?

- Когда я все рассказала Батисту, он решил сохранить украшение. Колетт вскоре умерла. Батист дал немного денег Леонару, и тот моментально пропал, а Поля поместили в приют. На сиротском поезде, вместе с другими мальчиками, его отправили на Запад.

- Печально, - сказала Элизабет. - Я склоняюсь к выводу, что жизнь у эмигрантов редко складывается так, как они мечтают, когда плывут через океан.

Леа, мне пора! Я смогу навещать вас?

- Не просто сможете, вы обязаны! - пошутила итальянка. - Батист будет с нетерпением ждать знакомства с вами. Приезжайте к нам обедать послезавтра, первого января. Это выходной.

- Еще один, последний на сегодня вопрос. Вы говорите, что мой дед, Гуго Ларош, к вам приезжал. Как он себя вел? В детстве я его жутко боялась.

- Поначалу он и на меня нагнал страха… Очень элегантный господин, из тех, что на всех смотрят свысока. Но ощущалось, что он очень несчастный. Лишился единственной дочери и, приехав к нам, узнал, что зять его, по всей вероятности, убит, а внучка пропала. Сначала он разозлился, но скоро гнев утих. Мистер Ларош очень тревожился о вас, я это почувствовала. С тех пор он надеется вас разыскать.

Взволнованная до глубины души, Элизабет встала, надела курточку и перчатки. Ее обида на Вулвортов, слегка угасшая, обрела новую силу.

- Сейчас, когда я знаю, что дед побывал тут, у вас, Леа, мне уже совершенно не хочется ехать домой. Само слово «дом» звучит фальшиво, так же, как «ма» и «па», - мне стало трудно так обращаться к Эдварду и Мейбл. Они обязаны были, несмотря ни на что, отвести меня в гостиницу «Челси», чтобы утешить старика, который нуждался во мне, своей внучке! Я их ненавижу!

Леа предпочла промолчать. Она потянулась к Элизабет, и та ее порывисто обняла.

- Будьте сильной, дитя мое, - шепнула она девушке на ухо. - И обязательно приезжайте в гости!

10 Скандал у Вулвортов

Дакота-билдинг, четверг, 31 декабря 1896 года

Праздничный прием в доме Вулвортов удался. Мейбл, в великолепном платье из зеленого бархата с бежевой кружевной отделкой, изящно лавировала между гостями под меланхолическим взором супруга.

Все было предусмотрено, всего было вдоволь - и французского шампанского, и изысканных кушаний на фуршетном столе: черной икры, копченой семги, омаров и заливного из птицы. Бонни, которой наняли помощника, бдительно следила за порядком.

Просторная гостиная выглядела особенно нарядно в электрическом свете люстр с хрустальными подвесками. Сверкали роскошные драгоценности дам - все эти бриллианты, рубины и отборные жемчуга. Гости соперничали в элегантности, разговаривая громче обычного и самодовольно улыбаясь.

- Кто-то испортил вам настроение, дядюшка Эдвард? - тихо спросила Перл у хозяина дома, присаживаясь на подлокотник его кресла.

- Нет, милая моя племянница. Проблемы, которые нужно решать, а я что-то подустал.

- Кажется, проблемы одолевают не только вас, но и Лисбет, - с иезуитской издевкой заметила девушка. - Как можно быть такой красавицей и дуться? На ней сегодня чудесное платье, просто загляденье!

Перл ревнивым взглядом окинула изящную фигурку кузины. Наряд у той и правда был очень красивый. Мейбл подарила ей его этим утром, но не получила даже улыбки, только едва слышное сухое «спасибо».

- Единственное в своем роде. Я заказал его в Лондоне, - сказал Эдвард Вулворт.

Элизабет посмотрела в их сторону, словно непостижимым образом почувствовав, что речь идет о ней. Лиф ее бледно-розового шелкового платья, плотно облегавший грудь и тонкую талию, был усыпан стразами, а широкую юбку украшала вышивка блестящими нитями. Декольте в форме латинской буквы «V» открывало округлые перламутрово-белые плечи и верх груди.

Ярко-каштановые волосы контрастировали с молочной кожей.

- Принцесса из Дакота-билдинг, - иронично проговорила Перл, подавляя вздох. У нее грудь была плоская, а волосы - жесткими и прямыми.

- Ты очаровательная молодая леди и, в отличие от некоторых, получаешь удовольствие от происходящего, - прозорливо заметил Вулворт.

- Ваша правда, дядюшка Эдвард. И я рассчитываю потанцевать с вами, как только пианист сядет за инструмент.

Перл удалилась, широко улыбаясь всем, мимо кого проходила, кавалерам и дамам. Эдвард тоже встал и подошел к Мейбл, которая стояла у окна.

- Лисбет могла бы хоть немного постараться, - вполголоса посетовал он.

- О нет, своей холодностью, если не сказать враждебностью она нас наказывает. Я уж подумала было, что она готова нас простить, но тут она неожиданно встречает эту женщину, Леа Рамбер! Дальше - хуже. Ты слышал, что она говорила тем вечером, когда вернулась одна, без сопровождения. А ведь было уже темно! Заявила, что это по нашей вине ее дед так страдал и что она бы предпочла жить с ним, в родовом поместье, и все прочие обвинения!

Мейбл нервно поежилась. С глазами, полными слез, она призналась мужу:

- Временами мне хочется дать ей пощечину, неблагодарной и дерзкой! Но я воздерживаюсь, потому что она не моя дочь.

- Ты любишь Лисбет всем сердцем, ты годами о ней заботилась, так что все права ты имеешь. И я тоже.

- Нет, Эдвард, нет. Иначе мы потеряем ее навсегда!

- Я вот о чем думаю. Возможно, лучше было бы вести себя с ней как настоящим родителям, с большей строгостью.

- Не знаю, что и сказать, - вздохнула Мейбл. - Завтра Лисбет приглашена на обед к тем людям, Рамберам. Не станем же мы ей запрещать туда идти?

- Конечно нет. Но я намереваюсь поехать с ней. Я объясню им, почему мы сделали то, что сделали. Лисбет жалеет своего деда, представляя его добрым и сердечным, я же могу нарисовать иной портрет.

Я вспоминаю Лароша, и у меня до сих пор мороз по коже! У него глаза жестокого человека, я прекрасно это помню.

Элизабет, с бокалом шампанского в руке, исподтишка наблюдала за Вулвортами, зная, что является единственным объектом их забот. Она не заметила прихода последнего гостя, которого Бонни встретила у двери в гостиную, чтобы взять пальто и шляпу. Однако направился он именно к ней, с выражением радостного ожидания на лице. В модном смокинге[39], он ростом превосходил большинство мужчин в комнате.

- Лисбет, - негромко позвал он, оказавшись в шаге от девушки. - Я смог вырваться! И с нетерпением ждал этой встречи, о чем не жалею: вы просто ослепительны!

Псевдо-Ричард Стентон смотрел на Элизабет, очарованный ее красотой. Никогда, он был в этом уверен, ему не доводилось видеть ни таких ясных голубых глаз, ни таких тонких черт лица.

- А, это вы, мистер Стентон! Какой сюрприз! - воскликнула Перл, которая, узнав его, поспешно подошла. - Отец упоминал вас в разговоре вчера, когда речь зашла о ваших архитектурных проектах.

- Мистер Стентон, - повторила Элизабет, силясь совладать с праведным гневом, хотя видеть молодого человека ей было очень приятно.

Такой красавец! Глаза янтарного оттенка сияют, и эта улыбка… Девушка подумала, что, если бы не Леа Рамбер, она бы сейчас с радостью и гордостью повела его знакомиться с Мейбл и Эдвардом. Но теперь она знает правду, и маскарад ни к чему.

- Простите, но произошла ошибка, - громко сказала она. - Своим визитом нас почтил мистер Фред Джонсон, не так ли? Я по горло сыта ложью и самозванцами, так что прошу вас назвать свое настоящее имя и род занятий!

Молодой человек побледнел как полотно, в то время как семейство Вулворт в полном составе - Эдвард с братом, Мейбл и ее невестка Дорис - подошло узнать, что случилось.

- Что все это значит? - спросила Перл, думая, что это шутка.

Возмущение и бессильная ярость, которые Элизабет вот уже неделю носила в себе, заставили ее забыть о приличиях и лицемерии, так часто практикуемом на светских мероприятиях. Мысли завертелись у нее в голове безумным хороводом.

То были эпизоды кошмарных сновидений: труп матери, сбрасываемый в океанскую пучину, нападение грабителей на отца… Инстинктивно Элизабет дотронулась пальцами к крестильному медальону Катрин Дюкен, единственному украшению, которое она надела этим вечером.

- Иногда нужно говорить правду, - звонким голосом произнесла она. - Мистер Фред Джонсон работает на розыскное агентство, и я очень сомневаюсь, что он архитектор. Еще я задаюсь вопросом, какого рода интерес он ко мне испытывает. Он охотно учил меня кататься на коньках, хотел, чтобы мы виделись как можно чаще, но только затем, чтобы выяснить, кто я на самом деле!

- Лисбет, прошу вас, замолчите! - едва слышно взмолился юноша.

- Почему? Мне нечего терять, раз я возвращаюсь во Францию, на родину, к своей семье! Я никакая не родственница Мейбл. Нет, я не бедная внучатая племянница ее дядюшки из Аризоны!

- Милая, бога ради, помолчи! - воскликнула Мейбл. - Только не сегодня!

- Сегодня или завтра, но всем этим людям придется рассказать, кто я и откуда, - продолжала Элизабет, прекрасная в своем бунтарстве. - Видите этот золотой медальон? Он принадлежал моей матери, француженке Катрин Дюкен, урожденной Ларош. Мои родители были иммигранты. Мама умерла во время трансатлантического плавания, а папа - через неделю, уже тут, в Нью-Йорке, десять лет назад.

Рассерженный до крайности, Эдвард схватил ее за запястье. Никогда еще Элизабет не видела его таким грозным.

- Советую тебе замолчать, - резко произнес он. - Нечего выставлять себя на посмешище.

- Выставлять на посмешище себя, притом что я разоблачаю ваш маскарад, па?

В это привычное обращение она вложила столько презрения, что Перл, страшно смутившись, отшатнулась. Происходило что-то очень важное, она это чувствовала.

- Десять лет мне твердили, что моя фамилия - Вулворт, что меня удочерили из любви, меня, бедное дитя, найденное в Сентрал-парке! И это была неправда. Те, кого я еще несколько дней назад так нежно любила, те, кого я называла ма и па, свято веря, что они из любви и сострадания забрали меня, травмированную, к себе, вылечили, а потом оставили насовсем, ото всех меня прятали, придумывали лживые объяснения, и лжи было все больше и больше, в то время как меня разыскивал родной дед. Он приехал в Америку, потому что тоже любил меня! И я могла бы вырасти в замке Гервиль во Франции, в окружении родных…

Фред Джонсон, он же Ричард Стентон, так и продолжал стоять на месте, без кровинки в лице. Взволнованная Элизабет наконец смогла дышать нормально. Ей хотелось плакать от отчаяния. Негоциант отпустил ее руку, повинуясь безмолвному приказу своего брата Мэтью, который тут же сухо поинтересовался:

- Эдвард, это правда? Вы с Мейбл осмелились украсть девочку у ее семьи? Вы нам лгали!

Другие гости наблюдали за происходящим, сохраняя уважительную дистанцию. Что до Бонни, то она затаилась в углу гостиной, расстроенная и растерянная до крайности.

- Боже, защити нас! - прошептала она. - Крошке Лисбет не стоило так поступать! Это слишком!

- Я хотел встретиться с Гуго Ларошем, ее дедом, во время его пребывания в Нью-Йорке, - отвечал Эдвард. - Но он не внушил мне доверия. Ты требуешь правды, Лисбет? Упрекаешь нас во вранье? Что ж, знай: десять лет назад я пришел к выводу, что с нами ты будешь счастливей. Хорошо ли ты подумала, прежде чем обвинять нас в присутствии друзей, родственников? Это же кем надо быть, чтобы позволить единственной дочке уехать из страны и увезти с собой тебя, свою внучку, тем более что деньги для него не проблема? Есть ли вообще у него сердце?

- Так хотели мои родители, я прекрасно это помню, - душераздирающе выкрикнула Элизабет. - Это была их мечта, и дедушка не смог их удержать. Но он все это время помнил обо мне, и Фред Джонсон может это подтвердить. Ну же, скажите им всем, что, находясь во Франции, Гуго Ларош платит вам большие деньги, чтобы вы разыскали Элизабет Дюкен, шатенку с голубыми глазами, француженку по происхождению!

Детектив не мог проигнорировать ее требование и вынужден был публично все подтвердить. В его тоне сквозило самодовольство:

- Действительно, вот уже три года наше агентство выполняет задание мистера Лароша, который уверен, и, как мы теперь видим, небезосновательно, что его внучка жива. Хочу уточнить, что до нас он обращался в несколько розыскных контор, но безрезультатно.

Мейбл все это время плакала от унижения. Наконец, когда слушать все это стало совсем невмоготу, она выбежала в коридор, толкнув по пути круглый столик с очень дорогой фарфоровой китайской вазой. Та с треском рухнула ей под ноги.

- Бедная тетушка! Ее прием окончательно испорчен! - воскликнула Перл.

Реплика была, по мнению всех присутствующих, до того неуместной, что ее отец, Мэтью, устыдился. Он сердито посмотрел на дочь.

- Это наименьшая проблема Эдвард и Мейбл на сегодня. Дорис, мы уходим! - сказал он супруге, а потом обратился к Лисбет: - Сочувствую тебе, девочка. Если понадобится помощь, обращайся!

- Благодарю вас, - вздохнула девушка, понимая, что спровоцировала скандал.

Фред Джонсон не шелохнулся. Он глаз не сводил с Элизабет, а та, стоя в двух шагах, смотрела на него, гордо вздернув подбородок. Когда Эдвард вышел, чтобы проводить Мейбл, которая уже рыдала в голос, в ее комнату, детектив тихо сказал:

- Ну, довольны вы сыгранной ролью?

- А вы? - с горечью спросила она. - Это гадко, гадко! Там, на катке, вы подошли ко мне с единственной целью - проверить, не та ли я девушка, которую вы ищете, но я не рассказывала о себе всего, и вы удвоили усердие. Теперь можете написать моему деду! Письмо, в котором я уведомляю его, что живу в Нью-Йорке, все равно придет раньше вашего!

- Это не важно. Он узнает, что я вас разыскал, уже послезавтра, из телеграммы.

- Я запрещаю вам ему телеграфировать!

- Этого требует моя работа, Лисбет.

Перл, которая уже собралась было уйти с родителями, стремительным шагом вернулась в гостиную. Подойдя к Элизабет, она смерила ее злым взглядом.

- Счастливого пути, маленькая мерзавка! - протянула она сквозь зубы. - А ведь я к тебе хорошо относилась! Ну а как же, мне ведь все твердили: это же твоя кузина! Слава богу, больше я тебя не увижу. И если тебя хоть капельку волнует благополучие дяди Эдварда и тетушки Мейбл, не бойся: я сумею их утешить, когда ты уедешь. Я нарочно говорю «хоть капельку», потому что ты - неблагодарная эгоистка. Они дали тебе все то, чего у тебя не было бы, останься ты там, где была, - в среде иммигрантов, без цента в кармане!

- Ваш сарказм жесток, Перл, и от него никакого толка, - упрекнул ее Фред Джонсон.

- А вы… С вами все понятно. Вы, не колеблясь, проникли в дом моих родителей, прикинувшись тем, кем не являетесь. Так что вы с Лисбет - два сапога пара!

С этими словами девушка развернулась и вышла в коридор, где ее дожидалась Бонни с тяжелой шубой из чернобурки в руках.

Несколько десятков гостей смотрели теперь на покрасневшую Элизабет: кто-то с любопытством, а кто-то - озадаченно, но сострадать ей никто не спешил.

- Уверена, все эти леди и джентльмены тоже считают меня неблагодарной эгоисткой, - предположила она.

- В некоторых кругах нью-йоркского общества скандалы не поощряются, Лисбет, - тихо проговорил детектив. - Я предпочел бы поговорить с вами наедине. Пожалуйста!

- Я этого не хочу.

- Ваше право. Значит, мы не увидимся до вашего отъезда во Францию? Мне хотелось бы объясниться.

Она отвернулась, пряча полные слез глаза. Подошла Бонни, спеша позаботиться о своей подопечной, а еще - поскорее выдворить нежеланного гостя.

- Мистер Джонсон, если я правильно поняла? У вас столько имен, на все случаи жизни, - едва слышно проговорила она, подавая молодому человеку пальто и шляпу. - В хорошем обществе не принято обманывать молоденьких леди!

- Бонни, не вмешивайся! - одернула ее Элизабет. - Я достаточно взрослая, чтобы самой высказать, что я чувствую.

Гувернантка опешила от неожиданности и даже отступила на шаг, пока Фред Джонсон одевался. Попрощался он коротким кивком.

- Не утруждайтесь, мэм, меня не нужно провожать! - вежливо обратился он к остолбеневшей Бонни.

Мейбл с Эдвардом давно покинули гостиную, свидетельницу их унижения и замешательства. Элизабет, подхватив со спинки кресла свою белую шерстяную шаль, решительным шагом последовала за детективом. Он притворился, что этого не замечает, но вскоре они оба оказались на одной из четырех лестничных площадок, выходивших к шахте лифта, забранной решетками из позолоченной бронзы, с затейливым цветочным орнаментом. Молодой лифтер, готовый приступить к исполнению своих обязанностей, поприветствовал их.

Джонсон сунул ему в руку купюру и знаком попросил отойти. Элизабет вздохнула с облегчением.

- Я жду объяснений, сэр, - сказала она. Притворное безразличие молодого детектива ее сердило. - Не вынуждайте меня спускаться с вами во двор.

Он резко повернулся и сверкнул на нее своими янтарными глазами.

- Мои оправдания будут кратки, Лисбет. Поверьте, я совершенно не лицемерил, когда мы были вместе, - ни минуты! Я работаю на отца, а он в работе человек требовательный и жесткий. Вот уже год я разыскиваю девушек, которые подходят под описание Элизабет Дюкен, собираю информацию о них. Вы подошли по всем критериям, а также имелось сходство с фотографией, которая была сделана, когда вам было пять лет, ее нам отправил ваш дед. Я неплохо рисую и постарался представить, как вы могли бы выглядеть через десять лет.

- В таком случае к чему столько предосторожностей? Вы могли бы прямо спросить у меня, та ли я, кого вы ищете, или нет!

- Я считаю, это было бы слишком жестоко. К тому же мне было приказано действовать деликатно. У вас могла быть амнезия, или же вы по какой-то причине могли скрывать правду о себе. Признайте, вы избегали прямых ответов, когда я вас спрашивал! Почему?

Смутившись, Элизабет пожала плечами. По ее мнению, рассказывать о личных переживаниях у нее просто не было времени - так немногочисленны и коротки были их встречи в парке.

- Лифт поднимается! Наверное, вызвали с верхнего этажа. - Ей пришлось повысить голос, поскольку механизм с грохотом остановился на их же площадке.

- Не меняйте тему разговора! - возмутился Джонсон. - Или вы забыли, что я сказал позавчера? Я честно признался, что был бы рад узнать о вас больше. Всем сердцем, Лисбет, я надеялся, что вы не та Элизабет, не внучка француза по имени Гуго Ларош. Я молил Бога, прощаясь с вами, послать мне доказательства обратного. Поэтому-то я и пришел сегодня, несмотря на отцовские запреты и стенания матери и сестер!

- Не понимаю, о чем вы, - пробормотала девушка.

- Хватит притворяться и вам тоже, моя очаровательная Лисбет! Я влюбился и думать не хотел о вашем отъезде, как мне казалось, неизбежном. Невыносима была мысль, что вы уплывете за океан и будете жить вдали от меня, в замке своего дедушки.

Элизабет охватило сладостное волнение. Голос Фреда Джонсона дрожал, его искренность не вызывала сомнений. Ей вдруг стало все равно, что будет дальше, раз он боится ее потерять!

- Как можно вам верить? - спросила она. - С некоторых пор я не могу называть Мейбл и Эдварда ма и ла, как привыкла, и для меня вы Ричард, а не Фред. Скажите, зачем это фальшивое имя?

- Мистер Ларош начал терять терпение, и отец решил вести поиски наконец и в высшем обществе. Я выбрал эту фамилию, потому что Стентоны - известное нью-йоркское семейство, некогда очень богатое, но теперь их немногочисленные потомки перебрались в Чикаго. Для начала я завел знакомство с Мэтью Вулвортом - чтобы получить доступ в светские салоны Нью-Йорка. Я действительно дипломированный архитектор, но по сей день так и не заполучил ни одного интересного контракта как специалист этого профиля.

- Столько вранья… - вздохнула Элизабет. - Даже если все, что вы говорите сейчас, правда, я очень рассержена на вас и разочарована.

- Мне только непонятно, как вы узнали, кто я на самом деле?

- Провидению было угодно, чтобы я повстречалась с Леа Рамбер, там же, на катке. У ее маленькой дочки Миранды на шее был мамин медальон. Леа вас ведь уже знала.

- Значит, так было предрешено, - пробормотал детектив. - Лисбет, прошу, приходите завтра утром в Сентрал-парк! Хочу заслужить ваше прощение, лучше вас узнать. Да, мне еще тяжелее будет перенести ваш отъезд, но хотя бы эта встреча. Приходите!

- Нет, завтра я не могу. Меня пригласила на обед Леа, - отвечала девушка. - Я познакомлюсь с Батистом Рамбером, другом отца. Это для меня очень важно. Во Францию я уеду при первой же возможности, поэтому лучше будет нам попрощаться сейчас.

Элизабет сдержала вздох. Она опустила голову, чтобы не видеть глаз Фреда Джонсона, в которых она ясно читала, при всей своей неопытности, пламенное чувство. Внезапно он привлек ее к себе, мягко, но настойчиво. Его губы, теплые, умелые, страстные, подарили девушке ее первый поцелуй.

- Это лучшее доказательство чувств, которые я к вам испытываю, - прерывисто дыша, шепнул он ей на ухо.

Он ждал пощечины, строгой отповеди, стремительного бегства. Откуда ему было знать, что Лисбет унаследовала темперамент матери, прекрасной Катрин, натуры мятежной и чувственной?

- И это все? - последовал язвительный вопрос.

Приоткрыв губы, с соблазнительно вздымающейся грудью, Элизабет вызывающе смотрела на него, опьяненная неизведанным прежде наслаждением. Это было чудесно - и его объятия, и ощущение его рук на талии, и поцелуй, пробудивший в ней нечто такое, чему она еще не знала названия.

- Лисбет, чего вы добиваетесь? - спросил он, явно озадаченный.

Такая дерзкая и такая красивая… Он подумал, что ей суждено стать женщиной неотразимой, с неповторимым шармом. Но еще больше он изумился, когда она повисла у него на шее и поцеловала с инстинктивным умением и страстью.

- Я буду часто вас вспоминать, Ричард, и для меня вы навсегда останетесь Ричардом Стентоном, моим наставником с катка. И, оказавшись за океаном, я сумею вас забыть. Прощайте!

Элизабет оставила его недоумевающим, влюбленным как никогда прежде. Он проводил ее взглядом, проклиная судьбу, которая привела его к такой чаровнице с тем, чтобы так скоро ее отнять.

В квартире Элизабет уже поджидала обиженная Бонни, но девушка, прошествовав мимо, направилась в свою спальню. Гувернантка побежала следом.

- Бонни, я хочу побыть в тишине и покое! Займись гостями!

- Мистер Вулворт сделает это лучше меня, горе вы мое, - отозвалась добрая женщина. - Я удержала его, когда он пошел за вами следом, за вами и этим парнем, Стентоном или Джонсоном - не важно. Он дурно с вами обошелся. Вы, наверное, очень расстроены.

- Не из-за него, Бонни, - вздохнула Элизабет, пропуская ее в комнату и закрывая дверь. - Полагаю, тебе не терпится прочитать мне мораль?

- Госпожа была вынуждена лечь, она на грани нервного срыва. Я считаю, что десять лет назад она и мистер Вулворт поступили неправильно, но вам точно не стоило рассказывать об этом перед их родственниками и друзьями.

- Я была вне себя, Бонни, зла на весь мир! Когда ко мне подошел Ричард - ну, этот детектив, - я просто не смогла сдержаться, выплеснула всю снедавшую меня злость. Вчера вечером я рассказала тебе, что побывала в гостях у Леа Рамбер и что узнала от нее о дедушке. И я сорвалась. Прости, что я и на тебя накричала!

- Я всегда вас прощу, моя Лисбет, но родители такими снисходительными не будут. Вы причинили им сильную боль.

- Но и они причинили мне боль! Ты не допускаешь, что мне хотелось отомстить?

- А это, моя бедная девочка, совсем никуда не годится. Боже мой, да вы сама не своя! В детстве были такой милой, послушной, ласковой! Единственной проблемой были ваши кошмары. Просыпались среди ночи, в слезах, и мне приходилось вас утешать.

Честно говоря, я делала это с удовольствием - укачивала вас, пела колыбельные.

- На французском, тихо-тихо… И я переставала бояться, - подхватила Элизабет.

Бонни по привычке присела на край кровати. Ее пухленькие пальцы нервно теребили белый передник.

- Но вам случалось и злиться. Не так, как сегодня, однако это были самые настоящие вспышки ярости. В первый раз, когда вам было тринадцать. Вы расколотили тарелку, потому что я запрещала вам попробовать ванильный крем, еще слишком горячий. Но были и другие случаи.

- Наверное, я унаследовала эту черту от деда Гуго. Помню, как он вопил в тот вечер, а за окном грохотала гроза. Мои воспоминания - они такие четкие, Бонни, начиная с двадцать второго декабря. Но. Но это памятная дата.

Элизабет перевернула золотой материнский медальон и тихо прочла: «Катрин Ларош, 22 декабря 1857 года».

- Это день рождения мамы, - растроганно пробормотала она. - О боже! Даже не говори, что это всего лишь совпадение! Мама, будучи на небе, помогла мне все вспомнить, я в этом уверена! Она хочет, чтобы я вернулась к корням, к моим родственникам по матери и отцу. Я прошу Бога, чтобы он позволил мне увидеться с моим любимым дедушкой Туаном! Я так называла деда по отцовской линии, мельника Антуана Дюкена, который меня обожал. Бонни, скажи, ты поедешь со мной?

- Я же дала вам слово, - отвечала гувернантка. - Кто-то же должен вас сопровождать, здесь и за океаном!

Девушка присела с ней рядом, порывисто обняла. В дверь отрывисто постучали, и, не дожидаясь позволения, вошел Эдвард. При виде Бонни он вздрогнул от удивления.

- Попрошу тебя выйти! Гости расходятся, иди и помоги им! - сказал он ей.

- Слушаюсь, мистер Вулворт!

Она выбежала из комнаты. Элизабет выдержала холодный взгляд негоцианта. Нежности и понимания в нем уже не было. Эдвард смотрел на нее как на чужого человека.

- Мейбл потрясена твоей отвратительной выходкой, - заявил он. - Что до меня, то я жестоко разочарован. Я могу понять твою обиду, гнев, но так нас обвинять, унижать - это низко. При этом присутствовали партнеры, с которыми я часто общаюсь и веду серьезные дела, но теперь, после твоего «перформанса», они могут от меня отвернуться.

- Об этом я не подумала, - призналась пристыженная девушка.

- Разумеется нет! Ты думаешь о себе, только о себе одной! И мы, конечно, сами виноваты в своих несчастьях, потому что наш мир вертелся вокруг тебя, нашей крошки Лисбет. Но теперь с этим покончено. Подумай вот о чем: любому из сегодняшних гостей, имей он желание мне навредить, достаточно будет рассказать эту историю газетчикам. Наше семейное дело может стать предметом расследования, на этот раз официального, судебного, нас могут привлечь к ответственности за твое «похищение». Я как мог оправдывался перед гостями, делая упор на твои проблемы с нервами и что мы собирались открыть тебе правду на Рождество, с тем чтобы ты сама решила, оставаться или вернуться во Францию.

- И вы бы это сделали? - вспылила Элизабет.

- Мы с Мейбл наивно полагали, что должны тебя удочерить теперь, поскольку от твоей французской родни давно ничего не слышно. Думали, ты обрадуешься. И мы бы в любом случае предложили тебе возобновить отношения с Гуго Ларошем, если бы ты сама этого захотела.

- Мне хочется в это верить, но - не могу! Ужасно, когда тебя предают. Фред Джонсон мне врал, вы с Мейбл врали. Он - потому что работает в детективном бюро, а вы, вы заперли меня в прекрасной золоченой клетке!

Эдвард Вулворт воздел руки к небу. Он принялся мерить шагами комнату, хмуро поглядывая по сторонам. Множество изящных безделушек, шкатулка с украшениями, тонкое женское белье на спинке стула…

- «Золоченая клетка» - меткий эпитет, Лисбет. До сих пор роскошь тебя не раздражала. Эти десять лет ты охотно пользовалась моими деньгами. Сегодняшний вечер не исключение. Ты, с удовольствием нарядившись в дорогущее платье, разыгрываешь из себя разгневанную принцессу, и не где-нибудь, а в этой комфортной спальне!

- Па!

- Прошу, не называй меня так больше. Расставим все точки над «¡», чтобы избежать дальнейших терзаний. Ты, Мейбл и я - мы жили одной семьей и были очень счастливы вместе, но теперь это в прошлом. Поэтому я принял решение: первым же кораблем ты отправишься во Францию. Я оплачу поездку. Можешь забрать все свои платья, драгоценности и книги. В это время года плавание, возможно, не будет приятным, но я закажу каюту первого класса.

Пораженная ледяным тоном человека, который когда-то стал для нее ласковым отцом, Элизабет съежилась. И желанный отъезд вдруг оказался так близок, что у нее от смутного страха сжалось сердце.

- Может, лучше дождаться ответа моего деда? - предложила она.

- Мистер Джонсон незамедлительно уведомит его, что ты жива и готова приехать. Существуют более эффективные методы обмена информацией, к примеру телеграф. Но чего тебе бояться? Гуго Ларош потратил большие деньги, разыскивая свою внучку. Он встретит тебя с распростертыми объятиями!

В его тоне Элизабет уловила иронию и тут же заняла оборонительную позицию:

- Дело не в этом. Я думала, что мистер Ларош охотно возьмет на себя все расходы. Тем более что билета надо два, Бонни едет со мной.

- Что? - взвился негоциант. - Даже слышать не хочу! Бонни работает у нас последние пятнадцать лет, я нанял ее, еще когда мы жили возле Уолл-стрит. Она не настолько бессердечна, чтобы покинуть Мейбл, которая всегда была так добра к ней! Каких еще каверз нам от тебя ждать, Лисбет?

- По части каверз мне с вами не сравниться, - заметила девушка. - Бонни не хочет со мной разлучаться и последует за мной, куда бы я ни отправилась. Вы же не считаете ее своей рабыней, правда?

Эдвард едва удержался от того, чтобы дать ей пощечину. Наставив на девушку указательный палец, с вытаращенными в бессильном гневе глазами, он крикнул:

- Пусть катится, куда хочет! Но передай ей, что за билет она заплатит из своего кармана.

Он вышел, хлопнув дверью.

Нью-Йорк, пятница, 1 января 1897 года

Элизабет одна, без сопровождения, отправилась к Рамберам. Легкие снежинки падали ей на шляпу, на обледенелый тротуар. Дул холодный ветер, но девушка все равно дышала полной грудью, упиваясь своей свободой, возможностью идти, куда хочет, в этом огромном городе, который так мало знала. Сентрал-парк, ближайшие окрестности Дакота-билдинг и путь от дома к собору Святого Патрика - больше она нигде и не бывала…

Улыбка, блуждавшая у нее на губах, тем не менее, была печальной.

«Все происходит как-то слишком быстро и… слишком медленно, - думала она. - Я попрощалась с Ричардом после того, как мы поцеловались. Эти поцелуи. До сих пор не могу опомниться! Мне хотелось уехать, но я думала, что сборы займут несколько недель. А оказалось, что я уплыву на первом же пароходе!»

Элизабет шла по проспекту, и хаос в мыслях сделал ее настолько рассеянной, что она даже не заметила, что впереди перекресток, и вышла на проезжую часть. Экипаж, появившийся словно из ниоткуда, сбил бы девушку, если бы чья-то сильная рука не отдернула ее назад.

- Осторожнее на дороге!

Она узнала звучный голос хорошо знакомого ей детектива, подняла глаза. Молодой человек смотрел на нее сердито.

- Куда вы направляетесь? - спросил он. - И как это родители позволили вам выйти без сопровождения гувернантки?

- Следите за мной? Разве я не имею права идти, куда хочу?

- Для этого вы еще слишком юны.

- На улице я встречала девушек моложе меня, и они шли, куда хотели, в одиночестве. Так что прошу оставить меня в покое, мистер Джонсон!

- Хочу вам напомнить, что мой начальник, он же мой отец, приказал за вами присматривать, раз уж вы все-таки нашлись. Что скажет мистер Ларош, случись с вами беда?

Это соображение впечатлило Элизабет. Она вызывающе посмотрела на Джонсона своими лазурными глазами.

- Что ж, если бы экипаж сбил меня или даже переехал, моя короткая жизнь замкнулась бы в кольцо. Эдвард и Мейбл Вулворт ехали в коляске по парку, когда я выбежала на аллею. Они забрали меня, бесчувственную, к себе домой. Что было дальше, вам известно, ну, или вы догадываетесь.

- Лисбет, я бы хотел знать о вас все, - таков был его ответ.

- Сожалею, но видеться мы больше не сможем. Вулвортам надоели мои выходки, так что я уеду при первой же возможности. А сейчас, прошу, не задерживайте меня! Рамберы ждут меня к обеду, адрес вы знаете. А мне по пути еще нужно купить детям конфет. Эдвард не ограничивает меня в расходах. По крайней мере пока.

Детектив догадался, что Элизабет расстроена, как она ни старалась это скрыть.

- Я вас провожу, хотите вы того или нет, - заявил он. - Квартал, куда вы направляетесь, - не лучшее место для посещений, особенно если молодая леди так красива и дорого одета. Я не прощу себе, если вас кто-нибудь обидит.

Возражать Элизабет не стала. Более того, она обрадовалась. Время от времени она посматривала на своего спутника - быстрый, мимолетный взгляд в его сторону, - и ее сердечко сладко замирало.

- Завтра утром я пойду на каток, - ни с того ни с сего сказала она.

- Раз так, я тоже постараюсь там быть. Лисбет, мне кажется или вы опечалены? Может, из-за переезда в другую страну?

- Да, вы правы. С Нью-Йорком у меня связано много приятных воспоминаний. Уроки игры на фортепиано, занятия с частными преподавателями, приходившими на дом. Исключительно женщины, и все - само очарование. Перед уходом учительницы - обязательное чаепитие. Бонни подавала изысканные десерты, Мейбл интересовалась моими успехами. Не скрою, я редко выходила из дома, но это не было для меня невыносимо в такой огромной квартире, вы меня понимаете? Когда мне было восемь, приехала погостить мать Эдварда и подарила мне чудесную игрушку. К тому времени она уже овдовела, а через полгода и сама умерла.

- Меня вот что беспокоит, Лисбет: как вы собираетесь общаться с родней во Франции?

Вы, наверное, давно забыли родной язык?

- Не тревожьтесь, я справлюсь, - отвечала она, уже по-французски.

- Что? Я ни слова не понял.

- В шутку я ответила вам на языке моей родины. Но это секрет. Мама Бонни родом из Фекампа, это городок в Нормандии, у моря. И когда я попала в дом к Вулвортам, Мейбл просила, чтобы Бонни переводила, что я говорю. Потом от меня стали требовать, чтобы я разговаривала исключительно на английском, но Бонни, с которой мы подружились, нарушила хозяйский запрет. Мы с ней тайком продолжали общаться на французском. Кстати, у меня тоже есть вопрос. Почему ваш отец настоял на том, чтобы вы действовали под вымышленным именем?

- Как я уже вам говорил, Лисбет, это для того, чтобы мне было легче проникнуть в высший свет. Отец, что называется, вышел из самых низов. Больших доходов агентство не приносит, а мое обучение архитектуре влетело ему в копейку. Я многим ему обязан и потому делаю то, что он считает нужным. Хотя на самом деле Ричард - мое второе имя, и оно мне нравится больше, нежели Фредерик, Фред или, и того хуже, Фредди, как меня называют с детства.

- Тогда я и впредь буду называть вас Ричард, - обрадовалась девушка. - Вернее… пока я тут.

У него не хватило смелости сказать в ответ то, что ему хотелось. Он довольствовался тем, что взял ее маленькую, обтянутую перчаткой ручку в свою.

- Я собиралась поехать на трамвае, но мы прошли остановку, - вздохнула Элизабет.

- Вон едет омнибус! Он нам тоже подходит.

Они устроились на одном сиденье, очень близко друг к другу. Тяжелая повозка, влекомая четырьмя тягловыми лошадьми, двигалась на удивление быстро. Элизабет изнемогала от желания склонить голову Ричарду на плечо. Соприкосновение с мужским телом ее волновало, порождало приятные ощущения, которые и интриговали, и радовали девушку.

Она грезила о новом поцелуе, хотя обстановка и не располагала к романтике. Джонсон все же поцеловал ее, но уже возле дома Рамберов и в лоб, как старший брат.

- Не люблю все эти душевные терзания, - признался он. - И поэтому, Лисбет, мы с вами больше не будем видеться. Не ждите меня завтра на катке.

- Вы пошлете моему деду телеграмму?

- Да, хоть и с большим сожалением. Он ждал этой новости десять лет, так что откладывать было бы нечестно. Увы, я бессилен удержать вас в Нью-Йорке.

Он повернулся и энергичной походкой пошел прочь. Какое-то время Элизабет смотрела ему вслед, ощущая себя совершенно потерянной.

У Батиста и Леа Рамбер, в тот же день

Стоило Элизабет дважды тихонько стукнуть в дверь квартиры Рамберов, как она забыла о Ричарде, его глазах цвета янтаря и обаятельной улыбке. Теперь ее занимало только прошлое.

«Папа тоже поднимался по этой лестнице - по крайней мере один раз! Они с Батистом были давними друзьями. И Гуго Ларош, мой дед, тоже сюда приходил», - подумала она.

Хозяин дома поспешил впустить гостью - улыбчивый, с блестящими от радости глазами. Это был крепкий мужчина среднего роста, с коротко остриженными седеющими волосами.

- Здравствуйте, Элизабет! - воскликнул он по-французски. - Прошу вас, входите, на лестничной клетке очень холодно. Счастлив с вами познакомиться!

Схватив девушку за плечи, он расцеловал ее в обе щеки. Леа, умышленно держась в сторонке, растроганно кивала, пока дети, в нарядной воскресной одежде, переминались с ноги на ногу.

- Пусть в новом году с вами случается все только хорошее! - продолжал Батист.

- Благодарю, мсье. Я…

Голос Элизабет сорвался, и она всхлипнула. Леа подошла и порывисто ее обняла.

- Дорогая, не плачьте! Это от волнения, - сказала она, ласково поглаживая девушку по спине. - Давайте присядем! Смотрите-ка, Батист тоже расчувствовался!

- Простите, Леа, так глупо с моей стороны - плакать, - вздохнула девушка. - Я счастлива уже тем, что могу говорить по-французски, а может, именно поэтому прошлое и возвращается так властно, с такой четкостью! Мсье Рамбер, а ведь мы как раз шли к вам в тот вечер, когда на папу напали и забили до смерти, - я пришла к этому выводу, обдумав все то, что недавно узнала.

- Я знаю, - согласился плотник. - И по сей день сожалею, что раньше не вышел посмотреть, нет бродите ли вы по окрестным улочкам. Я мог бы спасти друга…

Нам с Гийомом уже случалось драться с плохими парнями. Это случилось в долине Роны. При себе мы имели наши компаньонские трости, так что эти мерзавцы еле ноги унесли.

- Пожалуйста, расскажите мне о папе, каким он был в те времена, когда вы общались. Я так по нему скучаю!

Батист присел за стол напротив Элизабет. Он никак не мог на нее наглядеться.

- Это удовольствие - рассказывать о друге его ребенку, его обожаемой маленькой принцессе, - сказал он. - Господь свидетель, после смерти вашей матери единственным, что удерживало его в этой жизни, были вы.

Стол между тем уже был накрыт к обеду. Леа, образцовая хозяйка, прервала их беседу:

- Сначала поедим, потому что дети проголодались. Тем более что сегодня праздник и есть чем полакомиться. Элизабет, я приготовила блюдо, популярное у меня на родине, - лазанью[40]. Тонкие пласты теста перемежаются слоями мяса и овощей, и все это запекается под слоем тертого пармезана!

- Леа, я никогда такого не пробовала. Пахнет очень вкусно.

- В честь вашего прихода я купил бутылку кьянти, - подхватил Батист. - Ну, и для жены, конечно, она его так любит! Это итальянское вино. Чему удивляться: где бы ты ни жил, традиции не забываются.

- Отложим ненадолго разговоры. Я раскладываю еду по тарелкам! - сказала супруга. - Миранда, Тони, к столу!

Нечасто Элизабет доводилось пробовать столь необычную еду и наслаждаться семейной атмосферой - простой, жизнерадостной. Когда подали десерт, флан со свежим творогом и какао, она вынула из своей сумочки украшенный красной ленточкой пакетик анисовых конфет-тянучек.

- Вот, купила детям в бакалейной лавке, что напротив вашего дома. Я плохо ориентируюсь в городе, и мне хотелось бы угостить их чем-нибудь более изысканным.

- Очень мило с вашей стороны, Элизабет, - одобрила Леа. - Они нечасто получают конфеты. Выпьете кофе?

- Нет, я и так слишком нервная - по мнению доктора, которого ко мне приглашают регулярно. Чай он тоже запретил, но я, разумеется, его не слушаюсь.

- Глупости все это! - воскликнул плотник. - У моей Леа энергии как в вечном двигателе - с кофе и без!

Супруги засмеялись, а в сердце девушки вдруг проснулась смешанная с горечью ностальгия.

«Мама с папой вели бы себя так же, - подумала она. - Мы бы жили в похожей квартире и по воскресеньям и праздникам проводили время вместе…»

- Почему нам так не повезло? - очень тихо проговорила она. - Судьба жестоко обошлась с моими родителями. Думаю, Леа вам сказала, мсье Рамбер, что много событий из моего детства словно стерлись, но потом память вернулась - 22 декабря, в день рождения мамы.

- Вам троим пришлось много выстрадать, что правда, то правда, - кивнула Леа. - При отъезде пропали чемоданы, потом этот шторм и последствия, о которых я не хочу вспоминать. Прошу, выпейте немного вина!

Элизабет отпила несколько маленьких глоточков кьянти, а плотник завел рассказ о своем друге Гийоме Дюкене.

- Мы, оба компаньоны-плотники, отправились в путешествие по Франции в один и тот же день. Я родился в Пикардии, ваш отец - в Шаранте. Мы хорошо ладили, и на работе, и по вечерам, когда учились. У Гийома были золотые руки, и он был талантливее многих. Мы вместе работали над восстановлением несущих конструкций в одной церкви в Лиможе, потом чинили крышу в мэрии департамента Юра.

Воспоминаний Батиста хватило на час с лишним. Дети ушли играть в свою комнату, Леа мыла посуду. Когда она вернулась и села за стол, ее муж подводил финальную черту:

- Гийом вернулся в Монтиньяк, родную деревню, а я обосновался в Париже. Мы переписывались, так я и узнал, что он женился. Катрин, избранницу своего сердца, он описывал как настоящий поэт. У ваших родителей, Элизабет, была большая любовь.

Она кивнула, лучась улыбкой. После рассказа Батиста в душе девушки воцарилось умиротворение.

- Но ведь ты до сих пор хранишь письма Гийома! - воскликнула Леа. - Отдай их его дочке! Mia poverina[41] вы же хотите на них взглянуть, правда?

- Очень хочу, - подтвердила Элизабет. - Единственное, что меня смущает, Леа, - это то, что они были адресованы не мне и принадлежат вашему супругу. Я могу взять их на время, прочесть, а перед отъездом верну.

- Вы уезжаете? - нахмурился Батист. - Назад, во Францию?

- И очень скоро. Полагаю, Леа описала вам мою ситуацию и что вдруг обнаружилось. Я больше не могу жить вдали от родных.

Плотник озадаченно потер подбородок, потом кашлянул, всем своим видом выражая нерешительность.

- Гм, вот оно что… - наконец пробормотал он.

- Что вас так смущает? - спросила Элизабет.

- Ничего конкретного. Так, есть кое-какие сомнения… - прошептал он. - Эти люди, Вулворты, поступили плохо, но тогда, десять лет назад, я вполне мог бы сделать то же самое. Я кое-что знаю. Гийом много о чем порассказал мне за ту неделю, что мы работали вместе на стройке, уже тут, в Нью-Йорке. Ваша мама, Катрин, умирая, взяла с него клятву, что он никогда не отдаст вас на воспитание ее родителям, Ларошам.

- Вы уверены в этом, мсье Рамбер?

- Совершенно уверен. По ее мнению, в том доме вы были бы несчастны. Мне трудно было в это поверить, ведь Гийом много рассказывал про замок Гервиль с его конюшнями и виноградниками. Но когда ваш дед пришел к нам поговорить, сел за этот стол, опасения вашей матушки стали мне более понятны.

Леа вздохнула, явно не согласная с ним, потом погрозила мужу пальцем, но Батист только устало пожал плечами.

- Тебе бы промолчать, Батист! Мсье Ларош был сам не свой от горя - вот и объяснение!

- Леа, я слишком хорошо помню этот момент. Я рассказываю ему про исчезновение зятя, говорю - мол, я уверен, что Гийома убили, а этот человек и бровью не повел!

Даже в лице не переменился, ни слова сожаления не сказал. Только ваша судьба его интересовала, Элизабет, вы одна имели для него значение.

- Что ж, я получила доказательство, что это так, - отвечала девушка. - Не хочу вас обидеть, мсье, но столько лет прошло! Мама была вольнолюбивой, мечтала о приключениях. Выйдя замуж за папу, она сильно огорчила своих родителей. Поведение моего деда вполне отвечает тому, каким я его запомнила, - холодный, жесткий, гневливый. Возможно, я унаследовала некоторые черты его характера. И если мама заставила папу пообещать такое, то только потому, что я была еще маленькая и очень ранимая.

Батист взял ее руки в свои, ласково сжал.

- Элизабет, если вы ощущаете в себе силы вернуться и занять свое место в замке Гервиль, откуда ваша матушка буквально сбежала, то поезжайте! - торжественным тоном произнес он.

- Я буду молиться о вас, bellissima ragazza[42]! - воскликнула Леа.

- Спасибо вам обоим за искренность и доброту. Я никогда вас не забуду!

11 Дорога домой

Вторник, 12 января 1897 года, на борту парохода «Турень»

Ветер, напоенный водяной пылью, осушал слезы Элизабет, пока та стояла и смотрела, как исчезают вдали статуя Свободы и бесчисленные здания Нью-Йорка, похожие на длинную кружевную ленту с замысловатым узором. Было очень холодно, однако девушка не спешила покинуть палубу, крепко держась за верхние поручни ограждения.

Огромный пароход под названием «Турень»[43] уносил ее вдаль подобно стальному чудищу с блестящими от воды боками - сильно штормило, и огромные волны с глухим грохотом разбивались о нос корабля. Пенные кильватерные струи на серой воде - смотреть на них можно было бесконечно. Временами в них появлялись и так же стремительно исчезали яркие зеленые отблески.

- Отъезд… - прошептала она. - Господи, как же это было тяжело!

Девушка сделала глубокий вдох, но легче на душе не стало. Последние дни, проведенные в доме Вулвортов, оставили после себя сладковато-горький привкус.

«Мейбл не вставала с кровати, она серьезно заболела - по моей вине. И все-таки нашла в себе силы прийти на пристань меня проводить. Я не хотела, но Эдвард уступил ее мольбам».

У Элизабет перед глазами стоял образ изящной женщины с каштановыми, с красноватым отливом волосами. Хрупкая в своем черном пальто, Мейбл содрогалась в рыданиях. Обнимала Элизабет, гладила ее по лицу, ласково брала его в ладони.

- Ты навсегда останешься моей дочкой, Лисбет, - со вздохом сказала она. - Милая, сколько счастья ты мне подарила! Сжалься, назови меня ма еще хотя бы раз!

- Жаль, что все так вышло, ма! - воскликнула Элизабет, обнимая ее. - Я тебя прощаю, я вас прощаю… О, как же я вас люблю!

- Милая моя девочка, если во Франции тебе не понравится и ты начнешь скучать по жизни в Нью-Йорке, напиши нам и возвращайся! - сказал растроганный негоциант. - Ты наше дитя, и не будет такого дня, чтобы мы о тебе не думали.

Произнося эти слова, Эдвард Вулворт прикоснулся рукой к груди, там, где сердце. Гнев его давно прошел, заглушенный новой волной угрызений совести и горем. Еще бы, лишиться своей драгоценной Лисбет! Приехав за билетом первого класса в офис Трансатлантической компании, он оплатил также билет и путевые расходы Бонни, даже не заглянув в конверт, переданный ему гувернанткой и содержавший часть накопленных ею денег.

- Мне спокойнее знать, что Бонни при ней, - пояснил он Мейбл. - Нонсенс - отправлять девочку в такую поездку без надежного человека, который составит ей компанию и при случае защитит.

«Они были для меня хорошими родителями, - думала продрогшая до костей Элизабет, вспоминая этот щедрый поступок Эдварда. - Благодарение Богу, никто из присутствовавших на том новогоднем приеме не поставил в известность прессу об этой истории с псевдоудочерением. Получился маленький скандальчик intra muros[44] как сказал па».

Сейчас, на пути в Гавр, она с удовольствием использовала ласковые уменьшительные обращения, которые с Рождества были у нее под запретом.

«Ма, па… Вы любите меня, и я должна вас простить во имя этой любви. Думаю, я буду по вас скучать».

Над океаном парили чайки. Элизабет вздрагивала от каждого их хриплого крика. На верхней палубе, отведенной для пассажиров первого класса, она была не одна. Неподалеку, тепло одетые, разговаривали и смеялись мужчина и женщина. Тут же прогуливались несколько элегантных господ, у одного была подзорная труба, которую он то и дело направлял на удаляющийся берег.

На корабле Элизабет получила уже несколько приветственных кивков от других пассажиров и отвечала тем же, понимая, какое производит впечатление: красивая, в нарядной одежде, которую может себе позволить только дочь богачей.

- Мадемуазель, вот вы где!

Бонни погладила ее по плечу, стараясь не смотреть на пенящуюся внизу, у борта, воду. Она была бледна как простыня.

- Я распаковала ваш чемодан, достала несессер, - запинаясь, промямлила она. - У меня внутри все переворачивается, так что пойду прилягу! И вам бы лучше вернуться в свою каюту. Роскошь неимоверная! Хозяин не поскупился: есть и маленькая гостиная, и личный кабинет, а моя кровать стоит в уголке.

- Побуду еще немножко на воздухе, Бонни. Тебе не здоровится, так что отдыхай! В открытом море, возможно, качка еще усилится.

- Господи, как будто этого мало! - посетовала гувернантка. - Если вдруг кто-то из господ начнет вам докучать, немедленно возвращайтесь!

Элизабет, иронически улыбнувшись, отвечала:

- Не тревожься, Бонни, здесь мы в приличном обществе.

И я вполне способна отвадить любого краснобая!

- Все девушки так говорят, - буркнула Бонни, но все-таки развернулась и поплелась в сторону коридора.

Радуясь, что снова одна, девушка поправила платок из китайского шелка, удерживающий ее шляпку, повернулась спиной к Америке, которая почти скрылась из виду, и посмотрела вверх, на бескрайнее, серое с перламутром небо.

«Почему мне так грустно? - спросила она себя. - Мне так хотелось снова увидеться с Ричардом, но он сдержал слово, так что напрасно я поджидала его на катке три утра подряд, он не пришел».

Детектив между тем подвел итог многолетней работы на Гуго Лароша. Телеграмму доставили в замок Гервиль в субботу, 2 января, в десять утра. Ларош ответил, но уже по адресу Вулвортов, и в качестве адресата была указана Элизабет Дюкен. Она получила телеграмму деда в понедельник, 4 января, и вскоре выучила текст наизусть: «Наконец наши мольбы услышаны. С нетерпением ждем возвращения на французскую землю. Любящие тебя дедушка и бабушка».

На берегу реки Шаранта, в тот же день

Адела Ларош подхлестывала кобылку, которая, как ей казалось, бежала недостаточно резво. Шел сильный дождь, все вокруг выглядело серым. Река, напитанная осенними ненастьями, гудела в своих берегах, щетинящихся камышом и вербами. Никогда еще дорога до мельницы не казалась владелице замка такой длинной и трудной. Она даже привстала от нетерпения, стискивая пальцами поводья, и с лица ее не сходила улыбка человека, который никак не может поверить своему счастью.

Под колесами экипажа плескалась грязная жижа, откидной верх ежесекундно хлопал на ветру, что ужасно раздражало, но ничто не удержало бы Аделу от этой поездки.

В окно мельницы Пьер Дюкен увидел, как экипаж Ларошей с опасной скоростью въезжает во двор, и отправил брата Жана встречать гостью.

- Лошадь сразу же отведи в сарай! Иначе, распаренная, в такой холод она заболеет, - посоветовал он. - Думаю, что-то случилось… А, мадам Ларош бежит к дому!

Жан перекрестился, опасаясь несчастья, потом выбежал на улицу и схватил лошадь за уздечку.

- Хозяйка совсем тебя не жалеет, - тихо проговорил он.

Адела к этому времени уже ворвалась в самую просторную комнату в доме. Антуан Дюкен грелся у огня, как и в день ее предыдущего посещения.

- Антуан! - вскричала женщина. - Случилось чудо! Я не смогла приехать ни в воскресенье, ни вчера, но больше ждать я просто не могу. Элизабет жива, и сегодня она уже села на пароход, который плывет в Гавр! Она едет домой!

Задыхаясь от волнения, она помогла старику Дюкену подняться. Он, потрясенный услышанным, не сводил с нее глаз, не зная, смеяться ему или плакать от радости.

- Мой дорогой друг, Господь услышал наши молитвы - и ваши, и мои. В субботу, в полдень, почтальон привез телеграмму. Сообщение лаконичное, но длиннее обычного.

Я привезла его с собой. Вот, читайте!

И она взмахнула светло-коричневым листом бумаги.

- Мне понадобятся очки. Адела, лучше прочитайте сами. У меня сердце выпрыгивает из груди. Я скоро увижу мою девочку, мою дорогую крошку!

- Дней через десять она уже будет тут! Вот, слушайте: «Разыскали Элизабет, живет в состоятельной нью-йоркской семье. Никаких сомнений. Она хочет вернуться во Францию». Этот детектив еще несколько раз нам телеграфировал, а потом пришла телеграмма от Элизабет - что скоро приезжает. Я и ее привезла: «Милые бабушка и дедушка! Я отправила вам письмо. Во вторник, 12-го числа текущего месяца, отплываю на пароходе «Турень». Любящая вас Элизабет».

Антуан Дюкен покачнулся на недужных ногах. Если б не треклятый ревматизм, он бы, наверное, пустился в пляс. Голубые глаза его наполнились слезами, когда он погладил гостью по плечу, высвобождая в этом жесте избыток переполнявшей его радости.

Пьер и Жан, которые пришли справиться о новостях, так и застыли на пороге, потрясенные этой картиной.

- Мальчики, сегодня прекрасный день, один из самых лучших в моей долгой жизни! - воскликнул их отец, не отпуская руки Аделы. - Такая радость! Элизабет жива и скоро будет дома!

Братья в полнейшем изумлении уставились друг на друга. Элизабет запомнилась им как красивая девчушка с каштановыми волосами - ласковая, смешливая, но узнать ее лучше у них просто не было времени.

- А это точно наша Элизабет? - встревожился Пьер, старший из сыновей, человек мало склонный к пустым восторгам.

Адела подала ему телеграммы, и Пьер прочел их, качая головой. Потом пришла очередь Жана. Глядя, как он читает, Адела просто светилась от счастья.

- Может, мы даже получим письмо, о котором упоминает внучка, еще до ее приезда. Почту ведь тоже переправляют по морю, - предположила она.

- Спасибо, что приехали и порадовали меня, мой милый друг. Я никогда не терял надежды, но Америка кажется мне такой далекой, такой огромной…

И я говорил себе: этому детективу ни за что не найти нашу внучку!

- А он все-таки нашел! Представьте, в каком состоянии мой супруг! Конечно же он поедет встречать Элизабет в Гавр. А я останусь готовить дом к ее возвращению. Устроим бал, большой праздник!

- И нас пригласите? - спросил Жан. - Мы тоже ей родня.

Он смотрел на Аделу с насмешливым вызовом, заранее зная, каков будет ее ответ.

- Если бы решение зависело от меня, я бы обязательно вас пригласила. Но Ларош воспротивится.

- Жан, зачем задавать вопрос, который ставит мадам Ларош в неловкое положение? - одернул сына Антуан. - Элизабет жива, и перед смертью я еще успею ее обнять, а большего мне и не надо! Тем более что она уже не дитя и сама к нам приедет.

- Конечно! Мы приедем вдвоем, - подтвердила Адела. - Согласна, враждебность моего мужа по отношению к вам оскорбительна. Но зато не ошибусь, если скажу, что настоящий праздник в честь нашей Элизабет состоится тут, на мельнице!

Не сдержав нервный всхлип, она умолкла. Сострадательный мельник похлопал ее по плечу.

- Не терзайтесь так, Адела, - мягко сказал он. - Пьер, налей-ка нам сидра в честь такого события!

На борту «Турени», в тот же день

Бонни лежала на кровати - бледная, с закрытыми глазами, с прижатым к губам носовым платочком. После отплытия ее уже два раза вырвало. Пароход, известный своей быстроходностью, вышел в открытый океан, по которому гуляли, вздуваясь и опадая, мощные волны.

- У тебя приступ морской болезни, и чем помочь, я не знаю, - посетовала Элизабет, которую качка совершенно не беспокоила.

Она уже освоилась в роскошной каюте с красивой и удобной мебелью и теперь разгуливала между гостиной и имевшимся тут же туалетом в одних только панталончиках и корсете из атласа цвета слоновой кости.

- Ради всего святого, мадемуазель, оденьтесь, ведь на дворе январь! - жалобным тоном взмолилась гувернантка.

- Бонни, в каюте очень тепло. Я совсем изжарилась в твидовом костюме, чулках и пальто. Сегодня вечером мы ужинаем в ресторане для пассажиров первого класса, и я буду в шикарном платье!

- Вряд ли мне кусок в горло полезет, - предположила Бонни.

- Вкусная еда придаст тебе сил!

- Мать часто мне это говорила.

Они условились на пароходе разговаривать только по-французски, чтобы в Шаранте чувствовать себя комфортнее.

- Не жалеешь, что поехала со мной? - спросила Элизабет, вынимая заколки из прически.

- Нет, мадемуазель. И если бы не это проклятое недомогание, я бы сейчас расчесала ваши чудесные волосы.

- Я и сама справлюсь. Бонни, ты мой друг, даже если я представляю тебя всем как гувернантку, так что называй меня, пожалуйста, по имени!

- Нет, я не смогу.

Едва договорив, она закашлялась. Вскочила с перепуганными глазами и ринулась к умывальнику. Элизабет побежала следом - помогать.

- Бонни, бедняжка, ты ничего не ела, вот тебя и рвет водой! Пожалуйста, пойдем и выпьем вкусного чаю с пирожными.

- Я лучше себя чувствую, когда лежу, мадемуазель. Завтра, надеюсь, мне полегчает, и я буду ходить с вами, куда скажете.

Но полегчало ей, вопреки ее упованиям, только через два дня, к вечеру четверга, 14 января. Громадное судно шло на хорошей скорости, Атлантический океан присмирел, и многие пассажиры вышли подышать морским воздухом и полюбоваться бледно-голубым небом.

У Элизабет уже вошло в привычку наблюдать за действиями матросов с крытой террасы верхней палубы. В это утро, предоставив спутнице покориться ее печальной участи, она жадно вдыхала ледяной воздух и смотрела на бескрайний океан. Элизабет старалась ни о чем не думать, а особенно о том, как все будет там, во Франции. Слишком много недосказанностей, опасений…

Она боялась найти мельницу заброшенной, боялась, что дедушка Туан умер и теперь покоится на кладбище, а дяди давно уехали из Монтиньяка.

- Мадемуазель Дюкен?

- Да, это я!

Перед ней стоял сам капитан судна, пятидесятилетний мужчина с посеребренными сединой волосами. Он поприветствовал девушку, величественный в своей темно-синей форме с эмблемой Трансатлантической компании.

- Мсье, вы что-то хотели?

- Не сочтите за назойливость, но я должен обсудить с вами один деликатный вопрос, - вполголоса проговорил он. - Мистер Вулворт, представившийся вашим опекуном, накануне отплытия настоял на личной встрече со мной. Мы встретились в нью-йоркском бюро компании. И он поручил мне миссию, которую я постараюсь исполнить наилучшим образом. Это касается вашей матери, мадемуазель.

- Моей матери? - переспросила недоумевающая Элизабет.

- Да. Ваш опекун рассказал о трагедии, омрачившей ваше первое плавание на «Шампани» десять лет назад. Он подумал, что вы обрадуетесь возможности бросить в море букет - примерно в том же секторе, где состоялась погребальная церемония. Утром, перед отплытием, на борт доставили большой букет белых роз.

- Капитан, я об этом не знала.

- Таково было желание мистера Вулворта. Он поручил мне самому вас уведомить. Скоро мы войдем в воды, где покоится ваша матушка, - завтра, если погода не изменится.

- Но мама умерла примерно посередине пути. Еще слишком рано!

- «Турень» более быстроходное судно, нежели «Шампань», мадемуазель. Я бы сказал, куда более быстроходное. В июле 1892 года я пересек океан за шесть дней - рекорд, за который судно получило «Голубую ленту Атлантики»[45] - переходящий приз, высоко ценимый моряками.

- Примите мои поздравления, - еле выговорила девушка, поскольку горло у нее перехватило от волнения и замешательства. - Я очень тронута поступком моего… опекуна, мистера Вулворта. - Мне в голову пришла та же мысль, и я купила маленький жемчужный венок. Прошу, прикажите меня уведомить, когда мы прибудем на место!

- Как это ни печально, вы должны понимать, что это не может быть именно то место. Но душа бессмертна, не правда ли? Те, кого мы любили и оплакиваем, всегда остаются с нами, я в это свято верю, и не важно, преданы ли их тела земле или же доверены морю. На моих глазах морская пучина поглотила останки моего младшего брата - лейтенанта, служившего на моем судне и умершего от дифтерии, а потом и верного друга.

- Сэр, примите мои соболезнования! И спасибо за вашу доброту. Я полностью разделяю вашу веру и убеждения.

- Счастлив это слышать, мадемуазель Дюкен. Не буду вам докучать. Если пожелаете, будьте сегодня вечером гостьей за моим столом.

То была устоявшаяся традиция трансатлантических плаваний, и касалась она представителей высшего света. Мейбл рассказала о ней Элизабет перед отплытием, на пристани. Элизабет пообещала капитану подумать - как и полагалось благовоспитанной девице.

«Я не брошу Бонни одну, тем более что ей нездоровится, - сказала она себе. - Жаль, что ей приходится сидеть взаперти, в каюте. Вчера пассажирам сообщили, что возле судна появились киты, и их действительно было множество».

Она как раз мысленно представляла себе огромных млекопитающих, которые какое-то время сопровождали пароход, когда вдалеке, на противоположном конце верхней палубы, появилась Бонни. Лицо у миловидной тридцатилетней женщины сегодня было румяное, взгляд ожил, и на ногах она держалась куда тверже.

- Я выздоровела! - гордо сообщила гувернантка. - Сходила в ресторан, где мне подали кофе с молоком и вкусные булочки-бриоши.

- Вот и славно! Я по тебе соскучилась!

- Думаю, в ближайшие дни скука вам не грозит! Отгадайте, кто только что постучал в дверь нашей каюты.

- Бонни, ну откуда мне знать? Кто-то из лакеев? Или стюард?

- Нет. Увы, это кто-то, кого вы знаете!

- Почему же тогда «увы»? Неужели мистер Вулворт? Па?

- Это Ричард Стентон или Джонсон, детектив! Ваш дед, мсье Ларош, по всей видимости, платит ему за то, чтобы он вас оберегал.

Элизабет словно с неба свалилась. Посмотрела на нижнюю палубу, потом по сторонам, но Ричарда не увидела.

- Глупые у тебя шутки, Бонни! Если бы мистер Джонсон действительно находился на борту, мы бы с ним уже встретились или, что скорее, он бы объявился сразу после отплытия.

- Говорю вам, я его видела, и мы поговорили немного возле каюты. Он сам попросил сказать вам, что он на «Турени». Парень тоже страдал от морской болезни, но судовой доктор, слава богу, его вылечил.

От этой новости девушку охватило смятение. Она надеялась повидаться с Ричардом в порту перед отплытием, однако, верный своему слову, он так и не появился. Два дня назад ей даже казалось, что она немного в него влюблена, но сейчас ей совершенно не хотелось его видеть.

«Впереди меня ждет новая жизнь в лоне семьи, где ему нет места, - рассудила она. - Он, конечно же, соврал Бонни: деду такое и в голову бы не пришло - организовывать для меня охрану на пароходе!»

- И что вы теперь намерены делать, мадемуазель? - спросила Бонни, любуясь непрекращающимся бегом волн.

- Приму приглашение капитана на ужин, и ты пойдешь со мной. Наденешь что-нибудь из моего гардероба.

- Я не помещусь ни в одно ваше платье! Вы такая тоненькая! И в кругу аристократов мне делать нечего.

Элизабет поцеловала Бонни в щеку. Океанский бриз раздувал короткие светло-каштановые пряди, выбивавшиеся из-под шляпки гувернантки. Волосы она сегодня собрала в низкий пучок и надела коричневый бархатный костюм-двойку с приталенным жакетом и прямой юбкой, достававшей до самых ботинок - кожаных и отполированных до блеска.

- Не говори так, пожалуйста! Люди оценивают друг друга по критериям, которые лично я презираю. И это говорит девушка, которая пользовалась всеми щедротами Вулвортов, скажешь ты! Да, они вырастили меня в роскоши, но, благодарение Богу, я вспомнила раннее детство, когда была всего лишь ребенком молодых супругов, любивших друг друга и живших в скромном маленьком доме. Важнее всего благородство и моральные ценности, и не важно, к какому социальному классу ты принадлежишь!

Эту тираду Бонни выслушала с лукавой усмешкой. Потом кивнула в сторону нижней палубы, где толпились пассажиры третьего класса.

- Я прекрасно помню все, что вы рассказывали о том своем первом плавании, мадемуазель. Места у вас были в твиндеке, в спальных отсеках дурно пахло, туалеты - ужасно грязные. И мне показалось, что вам пришлись по вкусу комфорт и роскошь нашей каюты на «Турени». Что уж говорить об изысканной кухне и безупречной работе обслуживающего персонала… Я ничего не придумываю, вы сами все это так расхваливали вчера вечером!

- Я помню, Бонни. И, если честно, мне немножко стыдно. Во Франции все будет по-другому. Я буду помогать деду управляться с виноградниками, возьму на себя ведение счетов. Я…

- Вы будете жить в замке! - строгим тоном заявила Бонни. - Об этом поговорим потом, потому что вот он - ваш ангел-хранитель!

Теперь и она увидела Ричарда. Он был очень бледен, лицо заметно осунулось. Шею он повязал синим шарфом, а круги под глазами лишь подчеркивали их янтарный оттенок.

Элизабет встрепенулась, и на губах ее расцвела улыбка. Все благонравные намерения вмиг были забыты.

В тот же день, 14 января 1897 года, в конюшне замка Гервиль

Дождь наконец прекратился после недели затяжных ливней. Луч солнца пробился сквозь маленькое окошко и позолотил обнаженное плечо Мариетты. Жюстен чмокнул ее в это место, где кожа была такой нежной и теплой.

- Побудь еще чуть-чуть, - попросил он.

Молодая прачка, приходившая в замок работать три дня в неделю, приподнялась на локте - растрепанная, улыбающаяся. Потом откинула простыню и села, прикрыв руками свои заостренные грудки с розовыми сосками.

- Не могу. Если приду домой поздно, отец упреками изведет, - возразила она.

- Мариетта, я хочу тебя еще, - не сдавался Жюстен, на котором была одна лишь длинная рубашка.

Она притянула его голову к груди, которую он тут же принялся осыпать поцелуями. Они встречались в конюшне, на просторном навесе для сушки сена, где были обустроены две комнатушки с перегородками из грубо сколоченных досок. Гуго Ларош, как и его отец ранее, селил здесь своих конюхов.

- Тут спокойно, никто по лестнице взбираться не станет, - задыхаясь, пробормотал Жюстен, лаская ее задок. - Скажешь отцу, что пришлось утюжить белье после стирки. Не придет же он проверять!

- Нет, конечно! - прыснула девушка. - Твоя правда! Позабавимся еще.

Мариетта, блаженствуя, стиснула его в объятиях. Тело у парня было мускулистое, кожа - смуглая и очень нежная. Он, пользуясь моментом, вошел в нее одним резким движением, заставив застонать от удовольствия. Эта любовная схватка длилась дольше, чем в первый раз, и повергла их в сладкое небытие, чего оба жаждали.

- Ну, теперь точно пойду! - сказала девушка, с трудом переводя дыхание.

Жюстен скатился с нее на простыню, попутно успев поцеловать девушку в шею.

- Надо же, какой ты ласковый! - изумилась она, поспешно собирая одежду, сброшенную в изножье постели примерно час тому назад. - И красивый.

- Спасибо, хвалят меня нечасто.

- Странно… Хозяин тебя привечает. Старик Леандр с моей матерью толковали про это на днях, в прачечной.

- Мсье Ларош мною доволен, но я ничего такого особенного не делаю. Я просто люблю лошадей.

Он потянулся с довольным видом, как сытый кот. Мариетта с нежностью на него посмотрела.

- А вдруг я от тебя понесу? Рассердишься? - с тревогой спросила она. - Мы часто этим занимаемся, может случиться.

- Тогда поженимся, потому что понятие о чести у меня есть, - искренне ответил Жюстен.

Она встала, чтобы натянуть застиранное зеленое саржевое платье. Белокурые волнистые волосы рассыпались по плечам и спине, доходя до самых ягодиц.

- Ну, как по мне, так лучше б за Бертрана, - пробормотала девушка. - Он меня невинной взял, да и имущество у него кое-какое есть. После смерти отца получит надел земли и дом. И не придется мне стирать белье госпожи Аделы.

- Если так, люби своего Бертрана, а ко мне больше не приходи, - огрызнулся Жюстен, чья мужская гордость была уязвлена.

- Ну, не злись, - сказала Мариетта. - Ты мне тоже нравишься, но только зарабатывать на жизнь тебе приходится своим трудом. Бертрану, тому вот не повезло: по жеребьевке попал в солдаты.

Взгрустнувшая Мариетта взялась зашнуровывать свои стоптанные, серые от пыли башмаки. Жюстен тоже стал одеваться.

- Меньше чем через два года и я пойду рекрутом, а потом, если выпадет жребий, то и на пять лет в армию[46], - сказал он. - Мадлен больше не сможет врать хозяину. Не возьмут же меня без документов!

- Вот уж заноза эта Мадлен! Даже не верится, что она твоя тетка. Ты не волнуйся, я твой секрет ни за что не выдам. А еще, знаешь, хозяин наверняка купит тебе замену, если жребий падет на тебя. Не захочет лишаться своего конюха.

Она подмигнула Жюстену, на ходу заплетая косу и пряча ее под белым чепцом. Потом очень тихо спросила:

- Скажи, а правда, что говорят в деревне? Что из Америки приезжает наследница Ларошей, насовсем?

Жюстен кивнул. Застегнул ремень на штанах, потом уточнил:

- Да. Элизабет Дюкен жила в богатой семье в Нью-Йорке. Хозяин навел справки: ее пароход прибывает в Гавр в понедельник. Так что в воскресенье мсье Ларош сядет на поезд, чтобы встретить внучку на пристани.

- Ну и дела! Наверное, она красавица и расфуфыренная донельзя! - чисто по-женски предположила Мариетта.

- Понятия не имею, никогда ее не видел, - солгал Жюстен.

- Ясное дело! Ты же в наших краях недавно. Все, я пошла!

- Поторопись, Мариетта! В это время на заднем дворе никого не бывает, - сказал парень, целуя ее в уголок рта.

Оставшись в одиночестве, Жюстен открыл маленькое окно, откуда было видно черепичные крыши замка. Он жил, прячась от всех, на чердаке, пока Мадлен не решила отдать его в младшие конюхи в одно поместье, в южной части Шаранты.

«Мне тогда было одиннадцать, и я давно уже не надеялся на возвращение маленькой Элизабет. Ба, да она меня наверняка забыла и оловянного солдатика, что я подарил, потеряла! Дурость с моей стороны вообще об этом вспоминать».

От размышлений его оторвало прерывистое ржание. Пора было кормить лошадей зерном и сеном. Он быстрым шагом вышел из комнаты, буквально скатился по приставной лестнице, рискуя свалиться с нее.

Увидев его, кони заволновались. Вытягивали головы, выглядывая из стойл, трясли гривами.

- Потерпите немножко! - веселея, крикнул им Жюстен.

Гуго Ларош застал его за раздачей овса. Свистнул, обращая на себя внимание.

- Мсье Ларош? Вам что-то нужно? - спросил слегка озадаченный Жюстен: хозяин замка редко наведывался в конюшню в такой час.

- Завтра поедешь со мной в Руйяк! - объявил Ларош. - Хочу, чтобы ты посмотрел на кобылку, которую я планирую подарить внучке. Не знаю, ездит ли она верхом, но даже если нет, это дело легко поправимое.

- Тогда, мсье, лучше взять послушную, хорошо объезженную лошадку, с мягким ходом.

- Такую я и нашел! Бриллиант, а не кобылка! - похвалился Гуго Ларош. - Но что, если я ошибаюсь? Выслушаю твое мнение, а потом решу.

С этими словами он дружески хлопнул парня по спине. Молодой конюх, просияв улыбкой, уважительно поклонился и вернулся к работе.

На борту «Турени», в тот же день

Ричард шел к Элизабет, не зная, как себя вести. Да, девушка ему улыбнулась, однако он успел заметить странный блеск в ее ясных глазах.

- Оставь нас наедине, Бонни, пожалуйста! Мистер Джонсон не причинит мне вреда, раз уж его приставили за мной надзирать.

- Мадемуазель, может, не стоит?

- Очень даже стоит. Ступай обедать, я скоро приду.

Гувернантка пошла прочь, то и дело оглядываясь. Наконец она исчезла из поля зрения молодых людей.

- Ваша гувернантка сегодня была со мной весьма нелюбезна, - пожаловался он.

- Я ее понимаю, - холодно отвечала Элизабет. - Как вы объясните свое присутствие на этом пароходе? В Нью-Йорке вы решили больше со мной не встречаться, но внезапно возникаете тут, посреди океана.

- Я поднялся на борт в последнюю минуту, по просьбе вашего деда. Считайте, что это деловая поездка. Мистер Ларош решил произвести окончательный расчет в порту Гавра, отца это устроило, а мне оставалось только подчиниться.

На самом деле Элизабет была рада его видеть, но все равно приняла неприступный вид - из кокетства и… любопытства.

- Подчиняться - вы только это и умеете, Ричард! Такой послушный мужчина мне в мужья не годится, хотя, по правде говоря, замужество меня не интересует.

- Перестаньте меня подначивать, или я вас поцелую и ваша репутация полетит ко всем чертям, - пригрозил мужчина, одной рукой обхватывая ее чуть ниже талии.

Девушка быстро высвободилась, но необъяснимое волнение никуда не делось. Ей до безумия хотелось поцелуя, и она этого поцелуя страшилась, потому что тогда ее снова бросит в жар. «Да что со мной такое?» - подумала Элизабет. Ричард возымел над ней слишком большую власть, и это ее немного пугало.

- Вы не посмеете, потому что тогда я пожалуюсь деду, скажу, что вы - подлый соблазнитель! А таким господам за услуги не платят. Если вам поручено оберегать меня в пути, исполняйте свой долг, но на расстоянии.

А еще лучше снова заболейте, чтобы я вас больше не видела!

В начале этой тирады Элизабет только изображала презрение, но, когда умолкла, ее захлестнул неуправляемый гнев.

- Слышите? Не подходите ко мне, не пытайтесь заговорить! - крикнула она.

- Но, Лисбет, в чем проблема? Вы ведь шутите?

Джонсон хотел взять ее за руку - девушка резко его оттолкнула. К ним поспешно направился стюард.

- Мадемуазель, этот человек вам досаждает? - подходя к ним, спросил он по-французски, готовый отвадить от нее американца.

- Да, очень! Благодарю за помощь!

Элизабет спаслась бегством. Отдышаться она смогла уже в своей каюте, пока Бонни снимала с нее куртку и платок.

- Со мной творится что-то странное! - воскликнула девушка. - Это, конечно, нервы. Снова мои нервы!

- Ну-ну, мадемуазель, сперва отдышитесь, а потом присядьте, - посоветовала Бонни. - Святая правда, вы не такая, как другие девицы. С характером, но это делает вас еще привлекательнее.

- Что ты этим хочешь сказать? До Рождества я такой не была, и раньше тоже, я это хорошо помню. А теперь злюсь из-за пустяка, отталкиваю людей, которые мне нравятся…

В панике, готовая вот-вот заплакать, она сжалась в роскошном кожаном кресле.

- Моя покойная мать в таких случаях говорила «что-то ты раздерганная сегодня», - с улыбкой сказала гувернантка. - А мне сдается, вы просто влюбились в этого парня.

- Нет, Бонни, нет! Он раздражает меня своим бархатным голосом, своими взглядами, усмешками. Но я все равно обошлась с ним слишком дурно. Когда стюард подошел и спросил по-французски, не докучает ли он мне, я сказала, что да, докучает! Хорошо, что Ричард ничего не понял, он ведь ни слова не знает на моем родном языке. Как глупо с моей стороны, ведь теперь я не смогу с ним разговаривать!

Да он и сам в мою сторону не посмотрит!

- Значит, я права, вы таки влюбились, - торжествовала Бонни. - Первые сердечные порывы - они всех девушек делают нервными. Я, хоть и не замужем, знаю, каково это. В ваши годы любила одного парня. Он был сын бакалейщика и жил по соседству. Господи, какой это был красавчик!

- Как его звали?

- Харрисон. Я подстраивала встречи с ним, выходила на улицу, как раз когда он разносил покупки клиентам. Лишилась сна, то плакала, то смеялась. А мать надо мной подтрунивала.

- А почему же вы не поженились?

- Харрисону больше нравилась Нора, маленькая брюнетка. Родители ее занимались цветами, а она ими торговала. Вот на ней он и женился, а я поступила на службу к Вулвортам.

- Сочувствую тебе, Бонни! Какая грустная история. Может, во Франции тебе больше повезет, - рискнула предположить Элизабет.

- Упаси господь! Мне с вами хлопот хватает. Ну, не делайте такое лицо, я шучу.

Поговорив еще немного о Ричарде Джонсоне и красавце Харрисоне, они отправились в ресторан, где официант поспешил вручить им сегодняшнее меню.

Небо тем временем приобрело свинцовый оттенок, солнце скрылось, и на стекла иллюминаторов обрушились струи дождя.

Элизабет сразу потеряла аппетит.

- Бонни, похоже, надвигается шторм, - тихо сказала она. - Я прекрасно помню, как тогда, десять лет назад, погода вот так же резко поменялась. И капитан сказал, что мы приближаемся к тому месту, где похоронили маму.

- Шторм? Боже, только этого не хватало! Не думайте про это, мадемуазель.

Слишком поздно! Элизабет наяву переживала жестокую качку в твиндеке «Шампани», как если бы это был не огромный пароход, а какая-то утлая лодчонка.

- Знала бы ты, как мне было страшно! Бонни, только представь: кричат люди, падают с коек, под ногами перекатываются чьи-то вещи, а пол и вовсе ходит ходуном!

Я побежала к маме, но поскользнулась, ударилась не один раз, и она встала, чтобы меня поднять. И упала сама! Это я виновата, что мамы не стало. Это из-за меня!

Девушка говорила сначала едва слышно, но потом повысила голос, и пассажиры за соседними столиками уже стали с любопытством на них поглядывать.

- Я только сейчас это поняла, - сказала потрясенная Элизабет.

Ей было нечем дышать. На глазах у перепуганной Бонни она вскочила со стула и побежала к выходу на крытую террасу.

- Вам нездоровится, мэм? - спросил у нее официант.

- Мы пообедаем позже, извините! - смущенно сказала она.

Пароход, не сбавляя хода, рассекал огромные волны. Качка была такая, что Бонни, едва ступив на палубу, под дождь, чуть не потеряла равновесие. Но напрасно она смотрела по сторонам, напрасно обшаривала взглядом верхнюю палубу: Элизабет нигде не было видно. С ее губ сорвался возглас паники…

Путаясь в мыслях, захлестываемая эмоциями, Элизабет спустилась на нижнюю палубу, которую пассажиры третьего класса к этому моменту ввиду шторма предусмотрительно покинули. Ей хотелось быть поближе к бушующему морю, хотелось бросить ему вызов - ему, отнявшему у нее маму и счастливое детство. Ни шляпки, ни пальто на девушке не было. Она моментально промокла до нитки. Волны, разбиваясь о нос корабля, разлетались тысячей мелких брызг, которые вонзались в кожу подобно крошечным серебряным кинжалам.

Уцепившись за металлический поручень, Элизабет смотрела на бурное, с зеленоватыми отблесками море как на заклятого, но непобедимого врага. Ее волосы прилипли к корсажу платья, потемневшего от воды и противно холодящего кожу.

Безмерная тоска, глодавшая ее с тех пор, как к ней вернулась память, почти лишила ее рассудка. С верхней ступеньки трапа ее окликнул матрос в черном непромокаемом плаще. Не обращая внимания на его крик, она слушала и слышала только рычание разбушевавшейся стихии.

- Лисбет, нет!

Ричард подошел к ней со спины, обнял за талию и изо всех сил потянул назад. Девушка попыталась высвободиться.

- Что вы хотите сделать, Лисбет?

Она дрожала в его объятиях, бормотала что-то бессвязное. Он силой, чуть ли не неся ее на руках, увел девушку в свою каюту, расположенную на средней палубе, отведенной для пассажиров второго класса.

Элизабет, бледная, с закрытыми глазами, больше не противилась. Ричард уложил ее на свою койку, укутал одеялом.

- Вам бы побыстрее надеть сухую одежду, - сказал он, вытирая ей волосы махровым полотенцем. - Если пообещаете сидеть спокойно, я схожу за вашей гувернанткой. Лисбет, если я выйду, вы же не побежите топиться?

- Не знаю, - слабым голосом отвечала девушка.

- Тогда я никуда не пойду. Трагедии нам ни к чему.

Он сел на табурет у изголовья кровати. Вид у Элизабет был как у потерявшегося ребенка, несчастного и ранимого.

- Что за идеи бродят в вашей хорошенькой головке? - спросил он.

- Ричард, там полный хаос. Отчаяние, гнев… А еще - желание жить по-своему, развлекаться, быть свободной. И мне бы хотелось больше никогда не засыпать - чтобы не видеть снов.

- Это было бы досадно. Сны часто бывают прекрасными и волнующими. Лисбет, почему бы вам не рассказать о себе правду?

Дерзко глядя ему в глаза, она помотала головой. Ричард подумал, что никогда еще не видел ее такой красивой. Эти припухшие ярко-розовые губы, глаза невероятной голубизны, растрепанные волосы… Его охватило чувственное безумие. Он наклонился и, властно обняв ее, тут же овладел ее ртом - по-мужски жадно, поддавшись страсти. Она сносила и его прерывистое дыхание, и пылкую игру языка, и то, как грубо он хватал ее за груди и пониже спины.

- Ричард, не надо! Сжальтесь! Нет! - взмолилась Элизабет, как только смогла отвернуть голову. - Только не это! Не вы!

Элизабет вся сжалась от отвращения. Она вспомнила, как однажды проснулась среди ночи с бешено бьющимся сердцем. Такой жуткий сон ей приснился впервые. Как обычно, деталей она не помнила, но общее впечатление было такое, что хотелось кричать от ужаса и плакать. Бонни так об этом случае и не узнала.

- Я женюсь на вас во Франции, не вернусь в Нью-Йорк. Лисбет, я не смогу жить без вас, - шептал он ей на ухо, грубо задирая юбки повыше.

Нетерпение и неприкрытое желание, вызвавшее дрожь во всем теле и превратившее его в самца-завоевателя, не могли не взволновать девушку, несмотря на ее неопытность в плотских утехах. Было мгновение, когда она готова была уступить, отдаться ему, но снизошло спасительное просветление, наполнив ее новой, небывалой энергией.

- Нет! Я говорю: довольно! - выкрикнула Элизабет, давая ему пощечину.

Она не подчинится судьбе, даже если ей на роду написано быть изнасилованной Ричардом, ведь все происходило именно так, как в том кошмаре, где она извивалась, обмирая от ужаса, под весом мужчины, который так же грубо ее тискал, так же жаждал ее тела… В темноте она видела только его силуэт, лицо скрыто мраком, как маской. Он терзал ее, подобно дикому зверю, безжалостный и в десять раз более сильный, нежели она, и наконец проник в нее, причиняя жуткие мучения.

Элизабет закричала еще громче, ударяя его снова и снова, и Ричард наконец отстранился и, пошатываясь, встал. Он был сам себе противен.

- Как вы могли так со мной поступить? - рыдала девушка.

Он отошел от койки и так и остался стоять посреди каюты, с потерянным видом глядя на Элизабет.

- Прошу, Лисбет, простите меня. Я повел себя как последний грубиян и мерзавец! Мне показалось, вы тоже этого хотите.

- Нет, не хочу! И уж точно не при таких обстоятельствах! Вы воспользовались моей растерянностью, моим горем!

- Это вышло помимо моей воли, клянусь. И вы так на меня смотрели! В вашем взгляде было столько страсти. Я не смог устоять. Вы свели меня с ума!

Содрогаясь от ярости и запоздалого страха, Элизабет села на край койки. Оправдания Ричарда звучали искренне, хотя суть их от нее ускользала.

- Мне казалось, что вы мне небезразличны, - заявила она. - Но теперь я знаю, что это не так. Вы внушаете мне отвращение.

- Простите! - взмолился он снова. - Лисбет, я все-таки спас вам жизнь.

- Ничего вы не спасли! Я не собиралась прыгать. Завтра мы будем на том месте, где похоронили мою мать, Катрин, десять лет назад. Она скончалась, потому что у нее преждевременно начались роды, и виновата в этом я! Я брошу в воду букет белых роз и жемчужный веночек. И буду молиться о ней всей душой! Этот момент я ни за что не пропустила бы! К тому же я хочу поскорее оказаться в Шаранте, где меня ждут родственники.

Снаружи послышались крики. Элизабет различила свое имя. Голоса были мужские, но потом прорезался еще один, потоньше, - то был голос Бонни.

- Наверное, думают, что и я сгинула в пучине, - сухо промолвила она. - Нужно поскорее всех успокоить. Мсье, предупреждаю: впредь ко мне не приближайтесь, или я пожалуюсь капитану, единственному хозяину на судне после Господа Бога.

Она отшвырнула одеяло и вышла. Ричард пошатнулся и тут же бессильно рухнул в кресло. Тяжесть содеянного - приступ безумия, не иначе! - грозила его уничтожить.

Никто больше не видел его ни на палубе, ни в коридорах до той минуты, когда «Турень» вошла в Гаврский порт.

12 Возвращение на родину

Гавр, понедельник, 18 января 1897 года, на борту парохода «Турень»

Элизабет и Бонни стояли на носу огромного парохода, куда их проводил капитан, прежде чем вернуться на свой пост. Трагедия, омрачившая детство юной пассажирки, затронула струны его души, а потому по отношению к ней он проявлял отеческую заботу.

- Вот и земля моих дедов и прадедов! - воскликнула Бонни, глядя на приближающиеся берега Нормандии.

Она повысила голос, силясь перекричать пронзительно орущих чаек и шум паровых машин. Вокруг маневрирующей «Турени» покачивались на волнах небольшие парусные суда.

- Да, скоро мы ступим на французскую землю, - отозвалась Элизабет. - И я очень волнуюсь! Я ведь совсем не знаю своего деда. Прошло столько лет… В последний раз, когда мы виделись, я была совсем маленькая.

- Не тревожьтесь, мадемуазель, мсье Ларош ответил на вчерашнюю телеграмму, и он наверняка уже на пристани, с нетерпением ожидает нашего прибытия. Вы же не забыли предупредить его обо мне?

- Нет, конечно! Я написала, что еду с моей верной гувернанткой, которая в детстве была моей нянюшкой.

- И это чистая правда, - кивнула Бонни. - Я всегда буду заботиться о вас, мадемуазель. Ну и напугали же вы меня в четверг! До сих пор не могу прийти в себя. Я уже решила, что вы утонули, и один матрос, благослови его боже, уже начал спускать шлюпку на воду. Я думала, сойду с ума. Но тут, к счастью, и вы явились, мокрая с ног до головы. Господи, какое это было облегчение! И в тот же вечер вы всех очаровали своей красотой - во время ужина за капитанским столиком.

- Я не могла отказаться от этого приглашения. Капитан - сама любезность и весь вечер рассказывал увлекательные истории из своих плаваний. Прости, что тебе пришлось так за меня поволноваться. Бонни, вот увидишь, все будет хорошо, как только мы ступим на твердую землю, а еще лучше - когда окажемся в замке.

- Ваши слова - да Богу в уши! На следующий день после того, как вы бросили розы в воду, вам опять стало плохо, помните?

- Бонни, я уже объясняла почему, - с легким раздражением отвечала Элизабет. - Конечно это была галлюцинация, но я увидела среди волн лицо мамы. Такая красивая, она мне улыбалась… Согласись, тут любой сомлеет!

- Когда приедем в Шаранту, я полечу ваши нервы, я немного разбираюсь в лекарственных травах. В Нью-Йорке я ходила к аптекарю за снадобьями для мадам Мейбл - в ту пору, когда она еще пыталась забеременеть. Отпаивала ее травяными настоями. Вам буду заваривать валериану, ромашку и шалфей.

Элизабет слушала вполуха. Пароход плыл медленно, влекомый двумя буксирами, которые продвигали его вдоль причала. Робкое солнце освещало городские крыши, придавая морской глади красивый переливчатый блеск.

«Благодарение Богу, Бонни не знает, что на самом деле произошло в каюте Ричарда, - думала она. - Я сказала, что он просто увел меня с палубы в тепло».

Она все время думала о случившемся, о том, что в этом было хорошего и дурного. Временами вздрагивала, ощутив приятное возбуждение при воспоминании о жарких мужских поцелуях и ласках, произносимых вполголоса страстных признаниях. Но стоило вспомнить сцену извращенного, жестокого насилия над собой из своего кошмара, как непристойные прикосновения Ричарда, его тяжелое дыхание возле самых ее губ моментально вызывали тошноту.

- Интересно, сразу ли мсье Ларош узнает вас в толпе? - прошептала Бонни. - А вы, мадемуазель Элизабет, вы его узнаете?

- Может, и нет. А, моя Бонни, наконец-то у тебя получилось! Замечательно! Прошу, назови меня еще раз по имени!

- Настроение у вас меняется поминутно, Элизабет, что правда то правда, - не стала спорить гувернантка, улыбаясь. - Вот стоит мрачная, вся в раздумьях, а через две секунды уже беззаботно хохочет, как дитя!

Вместо ответа девушка расцеловала ее в обе щеки. В тот же миг пароход загудел, и со всех сторон: с рыбачьих суденышек, с пристани, с буксиров и с палубы самой «Турени» - понеслись приветственные крики.

- Как тут тепло! - заметила Элизабет. - Во Франции зимы не такие суровые, как в Нью-Йорке.

- Ваша правда. Мне здесь нравится все больше. А где Ричард Джонсон? В последние дни его не было видно - очень разумное поведение.

- Думаю, он уедет на первом же корабле, как только получит деньги. Ну и пусть!

Элизабет уже могла рассмотреть лица встречающих, которых на просторном причале собралось немало.

- Мы встали на якорь, - скороговоркой произнесла она. - Смотри, Бонни, матросы уже спускают сходни! Мне страшно! Да, это идиотизм, но мне страшно!

- Успокойтесь, моя крошка, - отвечала Бонни. - Вон как побледнели. Идемте, пассажиры уже сходят!

Гуго Ларош пытался совладать с нетерпением, нервничая не меньше Элизабет. Ему до сих пор не верилось, что он вот-вот увидит внучку. Оказавшись в гуще толпы, он поочередно рассматривал женщин на палубе парохода.

«Где же она? Где? - твердил он про себя. - Может, уже спустилась и теперь ищет меня?»

Владелец замка, в черном рединготе с меховым воротником и рыжих кожаных сапогах, оттолкнул со своего пути супружескую чету, только бы поближе подойти к наружному трапу, предназначенному для пассажиров первого класса. Чуть поодаль персонал мореходной компании спешно грузил на тележки чемоданы и другой багаж, чтобы отвезти все это на вокзал или же на склады.

Ему нерешительно улыбнулась красивая дама в приталенном пальто из серого твида, с высокой прической. Но она была слишком взрослой. Ларош постоял еще немного, высматривая Элизабет и моментально вспыхивая злостью, когда его толкали.

И вот наконец она! Ему навстречу походкой Катрин идет, улыбаясь, юная девушка, и глаза у нее ясные, прозрачной голубизны… Ей на плечи спадают две косы, покрытые розовой шерстяной шалью. Картину довершала маленькая шляпка в тон бархатному, с вышивкой платью.

- Дедушка? - Она помахала ему рукой.

От девушки ни на шаг не отставала невысокая рыжеволосая женщина, вся словно состоящая из округлостей. В руках у нее была ковровая дорожная сумка. Сомнений не осталось: это Элизабет с гувернанткой.

- Дедушка, это ведь вы, правда?

- Элизабет! - проговорил он срывающимся от волнения голосом. - Дорогое дитя, как ты похожа на мать!

Гуго Ларош отступил на шаг, чтобы налюбоваться ею вдоволь. Для Бонни у него не нашлось ни единого приветственного слова. Та, пользуясь моментом, присмотрелась к нему. В профиль, по мнению Бонни, Ларош напоминал хищную птицу. Свои все еще каштановые, вьющиеся волосы он стриг очень коротко, зато носил усы, и его впалые щеки отчасти прикрывали посеребренные сединой бакенбарды.

- Плавание прошло благополучно? Ты не страдала от морской болезни, Элизабет? - в лучших светских традициях осведомился он.

- Нет. Дедушка, вы меня не поцелуете? - удивилась девушка.

Вопрос застал Лароша врасплох. Его учили не афишировать свои чувства на людях, родители считали это плебейством. Адела негодовала, стоило ему проявить нежность, хотя на самом деле ей это было приятно.

- Я так волновалась, представляя нашу встречу, - продолжала девушка. - Ведь в детстве я вас ужасно боялась.

Она встала на цыпочки и чмокнула его в щеку. После секундного колебания он, с крайне смущенным видом, обнял внучку.

- Наш поезд отправляется меньше чем через час, так что поторопимся! - сказал он, быстро опуская руки. - Хорошо, что ты говоришь по-французски, мое дорогое дитя, пусть и с легким акцентом.

Элизабет отметила про себя, что только теперь дед решился поздороваться с Бонни. Гувернантка кивнула в ответ.

- Здравствуйте, мсье! Для меня большая радость приехать во Францию и познакомиться с вами.

- Я тоже рад вас видеть, мадам. Спасибо, что опекаете мою внучку. Идемте! Я зарезервировал купе, там нас никто не побеспокоит. Я устаю от толпы.

Авторитарным жестом Ларош указал в сторону железнодорожных путей. Элизабет не была ни разочарована, ни довольна. В мыслях - странная пустота, и она испытывала какое-то двойственное чувство… Однако она позволила увлечь себя потоку, уносящему ее назад, в Шаранту.

- А как же мистер Джонсон? - шепнула ей на ушко Бонни.

Напрасно она искала его глазами среди путешественников, обступивших их со всех сторон.

- Дедушка, вы не станете ждать мистера Джонсона? Кажется, вы должны были выплатить ему какие-то деньги здесь, в Гавре.

- Что за блажь, Элизабет? - возмутился Ларош, непритворно удивленный. - Ты хочешь сказать, он приплыл с вами на «Турени»?

- Это правда, уверяю вас. И Бонни может подтвердить. Он следил за тем, чтобы со мной ничего не случилось, - по вашей просьбе. Дедушка, вам не стоило тратить такие деньги.

Лицо землевладельца стало еще более суровым. Он задышал, сильно раздувая ноздри, что было ему свойственно, словно желая вдоволь надышаться морским воздухом.

- Элизабет, этот человек вам солгал. Одно я знаю наверняка: я заплатил агентству Джонсона все, что им с меня причиталось, причем еще две недели назад, так что этим господам я больше ничем не обязан. Пусть этот американец катится к дьяволу! Наверняка он приплыл во Францию скрытно, по своим делам, которые нас, слава богу, не касаются.

С этими словами Гуго Ларош направился к вокзалу. Словарный запас у Бонни был невелик, и французский эквивалент слова «скрытно» показался ей таким забавным, что она невольно заулыбалась.

Элизабет была куда серьезнее. Девушка испытывала смутную тревогу. Это избитое «К дьяволу!», используемое, чтобы избавиться от нежелательной особы, пробудило в ней болезненные воспоминания.

«Накануне нашего отъезда, за ужином в замке, мне показалось, что я вижу дьявола. А это был он, мой дед, - глаза сверкают, он кричит и размахивает руками…»

Она решила об этом не думать, в который раз упрекнув себя в излишней чувствительности. Прошло много лет, ситуация изменилась. Идя рука об руку с Бонни, она думала о том, что Ричард Джонсон пошел на серьезный обман, и о том, как гадко он с ней обошелся. Инстинктивный страх заставил ее содрогнуться. Она спросила себя, зачем детектив выдумал эту историю и что собирается делать во Франции.

«Может, он и правда не хочет со мной расставаться, - сказала она себе. - И, может, даже сядет на тот же поезд, что и мы».

Бонни заметила, что Элизабет часто оглядывается и лицо у нее встревоженное.

- Мадемуазель, не волнуйтесь, я рядом, - шепнула она, принимая воинственный вид.

В поезде на Шаранту, понедельник, 18 января 1897 года

Гуго Ларош немного расслабился, как только они с внучкой и ее наперсницей устроились в купе первого класса. Однако разговаривал он тихо, почти не глядя на Элизабет, - возможно, потому, что был человеком необщительным.

- Обед тебе понравился? - спросил он у девушки, когда они возвращались из вагона-ресторана.

- Все было очень вкусно, дедушка, - заверила его Элизабет. - Я бы с аппетитом съела что угодно, ведь вы сообщили мне такие чудесные новости об обитателях мельницы! Я боялась узнать, что дедушка Туан умер или что мои дяди разъехались.

- Боже мой, как ты импульсивна! - заметил Ларош. - Я бы все тебе рассказал, только позже. Но ты меня опередила. Кое-какие привычки тебе придется менять. Здесь не Нью-Йорк!

- Мейбл и Эдвард Вулворт очень щепетильны, когда речь заходит о соблюдении приличий и умении вести себя в свете, - сказала она.

- Разумеется! На свой, американский манер, - сквозь зубы прошипел дед.

Ларош уселся напротив нее и развернул купленную рано утром газету. Он погрузился в чтение, и Элизабет не посмела ему ответить. Она исподтишка наблюдала за ним, изучая его неприветливое лицо и начиная понемногу беспокоиться.

За обедом землевладелец выдал пространный монолог о возделывании виноградников и производимых им винах. Называл цифры, перечислял свойства разных сортов винограда - так, словно говорил со своей преемницей.

«И мне было скучно до зевоты! - думала девушка. - А ведь я должна этим всем интересоваться, я его наследница».

Было два часа пополудни. Поезд, длинный состав, влекомый паровозом, шел на умеренной скорости по большой равнине, расчерченной возделываемыми полями, в основном обнесенными оградами или обсаженными кустарником.

Бонни все никак не могла налюбоваться красотами французской деревни. У нее на лице расцветала широкая улыбка, стоило ей увидеть луг со стадом рыжих коров или с пасущимися лошадьми. Будущее рядом с обожаемой Лисбет представлялось ей чудесным.

- Как скоро мы прибудем в Шаранту, мсье? - осведомилась она.

- Очень поздно, мадам, - отвечал Ларош, складывая газету. - У нас пересадка в Орлеане на линию, которая проходит через Ангулем. В тамошней гостинице мы и остановимся на ночь. А завтра утром экипаж заберет нас и доставит в замок Гервиль.

- Замок Гервиль! - восхитилась гувернантка. - Кто бы мог подумать, что я буду жить во Франции в настоящем замке!

- Вообще-то это средневековая крепость, - уточнил Гуго Ларош, несколько смягчившись. - У меня не было возможности рассказать тебе ее историю, да и ты была слишком мала и ничего бы не поняла, - сказал он, опять-таки обращаясь к Элизабет.

- Так сделайте это сейчас, дедушка. Бонни тоже будет интересно послушать.

Ларош после недолгого колебания решился.

- Фундамент очень древний. По преданиям, крепость построили на том же месте, где некогда стояла цитадель готов - это племена, пришедшие к нам из Германии. Мой двоюродный дед организовал раскопки и рассказывал, что обнаружил начало подземелья и даже акведук.

Многие слова оказались слишком сложными для гувернантки, которая тем не менее кивала с серьезным видом.

- Начиная с XII века замком владели дворянские семьи, - продолжал он. - Ему суждено было стать свидетелем англо-французских войн. В 1178 году его захватил Ричард Львиное Сердце.

- Ричард Львиное Сердце! - изумилась Элизабет. - Я читала о крестовых походах, и этот король считался храбрейшим из храбрых.

- Конечно, с течением времени крепость разрушалась, но ее восстанавливали, - рассказывал дальше Ларош, довольный тем, что внучка с интересом его слушает. - Мое дорогое дитя, ты помнишь подъемный мост?

- Смутно, дедушка. Зато помню деревья в парке, заостренные черепичные крыши и маленькую башню в форме полумесяца.

- О, у тебя будет время исследовать в замке все! Бабушка с удовольствием тебе поможет. Мы не знаем, в которой из комнат спал король Генрих IV, но достоверно известно, что наше поместье посетил сам Людовик XIV, когда был в этих краях проездом.

- Кто это - Людовик XIV? - имела несчастье спросить Бонни.

- Наш «король-солнце», - последовал суровый ответ. - Все американцы так невежественны, как вы, мадам?

- Дедушка, это неучтиво с вашей стороны! Бонни не могла это знать. В нью-йоркских школах преподают историю Соединенных Штатов Америки.

Ларош пожал плечами, невнятно бормоча слова извинения.

- В таком случае отложим историю замка Гервиль на потом, - твердо произнес он.

- А бабушка? Как она восприняла новость о моем возвращении? Обрадовалась? - воскликнула Элизабет, не подумав, насколько несообразно прозвучит такой вопрос.

- Обрадовалась? Это мягко сказано. Адела себя не помнила от счастья. Смотреть на нее было одно удовольствие! Ты должна знать, Элизабет, что смерть нашей Катрин чуть не свела твою бабку в могилу. Она понемногу оправилась, черпая силу в вере в Бога. Мое стремление выяснить, что стало с тобой в Америке, разыскать тебя было для нее спасительным. Я поддерживал в ней надежду и ради нее, и ради себя самого. И, хвала Господу, мои усилия вознаграждены.

- Дедушка, я тоже вам очень за это благодарна. Когда я узнала, что вы меня ищете, - о, это было потрясение!

- И это тоже мягко сказано, - уточнила Бонни. - Мадемуазель Элизабет просто места себе не находила!

Ларош нахмурился, недовольный вмешательством гувернантки в беседу. Он положил газету рядом с собой на обтянутое мольтоном[47] сиденье и, протянув руки к девушке, сказал четко, повелительным тоном:

- Расскажи мне обо всем, что тебе довелось пережить, дорогая моя крошка, когда ты лишилась матери и отца. Я хочу знать все подробности, благо впереди у нас целый день.

- Хорошо, - сказала девушка. - Но все основные моменты я описала в письме. Вы еще его не получили? Я вложила в конверт и свою фотографию.

- Нет. Ты будешь в замке, на нашей земле, до того, как придет почта, - с энтузиазмом заверил ее дед.

И только теперь улыбнулся.

Гуго Ларош все никак не мог угомониться, пока они пересаживались с поезда на поезд в Орлеане. Выслушав рассказ Элизабет, он разозлился и на все лады стал проклинать Вулвортов. Позже, на вокзале, он раздраженно покрикивал на носильщиков, громко возмущался тем, что воняет углем и металлом.

- Не стоило рассказывать, что тогда, десять лет назад, мистер Вулворт ходил в гостиницу «Челси», - шепотом проговорила Бонни.

Они с Элизабет шли в нескольких метрах позади Лароша. Девушка обреченно улыбнулась.

- Мне пришлось сказать, я ведь упомянула об этом в письме. И мне понятна его реакция. У меня была такая же.

- Мне кажется, ваш дед - человек холодный и бескомпромиссный. И его замечание по поводу вашего плохого воспитания меня рассердило.

- Не так громко, Бонни! - попросила девушка. - И знай: у меня нет слов, чтобы выразить тебе мою благодарность за то, что ты со мной поехала! Если бы тебя не было там, на пароходе, и особенно сегодня, мне было бы ужасно одиноко.

Они обменялись заговорщицкими взглядами. Ларош, который уже поднимался в вагон, знаком попросил их поспешить.

- Бонни, давай-ка поторопимся! - сказала Элизабет.

Она вскочила на подножку и подала руку гувернантке, не такой проворной. В тот момент, когда она уже хотела последовать за дедом, внимание ее привлекла фигура мужчины, находившегося на другом конце платформы.

«Но это же Ричард! - сказала она себе, обмирая. - Он ехал с нами на одном поезде до Орлеана! Что ему, в конце концов, нужно?»

Она ни словом не обмолвилась ни о своих встречах с Джонсоном на катке в Сентрал-парке, ни о скандале в новогодний вечер. Что касается поцелуев, подаренных и полученных, и скабрезного эпизода на борту парохода, она рассчитывала еще долго хранить все это в секрете. Даже Бонни ничего не узнает! Ну, может, через какое-то время…

- Элизабет, иди и займи свое место! - нетерпеливо окликнул ее Гуго Ларош, который уже стоял в коридоре вагона.

- Иди к нему, Бонни, - шепотом попросила девушка. - Я только что видела Ричарда Джонсона. Хочу убедиться, что он не сядет на наш поезд.

- Боже мой, он едет за вами следом, это точно! Нужно сказать мсье Ларошу! Джонсон ведь знает его французский адрес. Сядет он на поезд или нет, он все равно сумеет вас разыскать.

Подошел сотрудник железнодорожной компании с тем, чтобы закрыть дверь вагона. Бонни и Элизабет пришлось отойти от двери. Но девушка никак не могла успокоиться. Когда железнодорожник ушел, она прильнула к овальному окошку. Поезд тронулся. Он ехал так медленно, что рассмотреть людей на платформе не составило труда. Однако Ричарда Джонсона среди них не оказалось.

Ангулем, гостиница «Три завсегдатая»

Элизабет и Бонни вторую часть пути провели в дреме. Тишина, ритмичное покачивание вагона, дождь на стеклах - после отправления из Орлеана обстоятельства словно сговорились, чтобы их усыпить. Даже если одна или другая иногда и открывала глаза, то тут же засыпала снова.

Гуго Ларош больше ни словом не упомянул Вулвортов. Его мстительность не угасла, он знал, что с течением времени она как следует созреет.

По натуре человек неразговорчивый, он снова уткнулся в газету. Правда, иногда он отвлекался на чтение собственных заметок в записной книжке в черном кожаном переплете, где время от времени подчеркивал строчку или две. Когда они вышли из здания вокзала в Ангулеме, Ларош подозвал фиакр и приказал ехать на Рыночную площадь, где недавно открылась роскошная гостиница «Три завсегдатая». К этому времени уже совсем стемнело.

- Дедушка, а наши чемоданы? - встревожилась Элизабет, оказавшись в красивом номере, который ей предстояло делить с Бонни.

- Чемоданы… - повторил Ларош. - Я отдал все необходимые распоряжения, не волнуйся. Их доставят в гостиницу после ужина. А сейчас идем на первый этаж - там ресторан. Я проголодался. Думаю, все дело в местном воздухе. Лучше, чем тут, не дышится нигде - вот мое мнение.

- И намного теплее, чем в Нью-Йорке, - заметила Элизабет.

- Еще бы! И люди намного честнее - в массе своей, - заявил Ларош. - Прошу, Элизабет, постарайся при мне не вспоминать об этом проклятом городе, где я чувствовал себя как в аду!

- Хорошо, постараюсь. Простите, что расстроила вас, дедушка.

Он посмотрел на нее с облегчением. То, что она держится скромно, все эти изысканные извинения, произнесенные вполголоса, обнадеживали.

- Кажется, ты не настолько склонна к бунтарству и неповиновению, как твоя мать, - сказал он. - Хотя ведешь себя слишком независимо для своего возраста. Мы это поправим.

Бонни кашлянула, что привлекло внимание Элизабет. Гувернантка, стоило Ларошу отвернуться, начала его безмолвно передразнивать - сделала страшное лицо, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться. После долгих дней, пока они готовились к переезду во Францию, и плавания на пароходе напряжение начало спадать.

Еда Бонни чрезвычайно понравилась. Она с удовольствием попробовала запеченный мясной паштет и утиную ножку «конфи»[48] с гарниром из белых грибов и поджаренного картофеля. И только привкус чеснока оказался для нее неожиданностью, поскольку сама она при готовке это пряное растение никогда не использовала.

- Дедушка, все было очень вкусно, - сказала Элизабет. - Знали бы вы, как мне не терпится снова увидеть замок и поцеловать бабушку! Надеюсь, после обеда я смогу наведаться в Монтиньяк? Дедушка Туан наверняка уже истомился в ожидании встречи, и братья моего отца тоже.

- Завтра будет видно, дитя мое, - осторожно ответил землевладелец. - Теперь ты взрослая девушка, поэтому не называй больше Антуана Дюкена так, как ты только что это сделала. В твоем возрасте это смешно.

Элизабет кивнула, изображая послушание, но внутри у нее все кипело. Нравоучения Лароша ее раздражали. И тут она почему-то вспомнила о маленьком белокуром мальчике Жюстене.

- Дедушка, милый, я могу задать еще один вопрос? - не без иронии сказала она.

- Я тебя слушаю.

- Горничная по имени Мадлен до сих пор у вас служит?

- Святые Небеса! Ты ее помнишь? По выслуге лет ныне она занимает пост домоправительницы и строгой рукой управляет остальной прислугой.

- И у нее есть племянник, не так ли?

Прошло десять лет, но Гуго Ларош возразил ей с тем же выражением недоумения на лице, что и Адела в свое время.

- Племянник, у Мадлен? С чего ты взяла? Она из тех детей, которых растило государство за свой счет. Ни братьев, ни сестер у нее нет, а если бы были, то мы бы знали: это было бы указано в документах, выданных государственными органами призрения.

Есть только кузены, да и то это родство очень далекое.

Элизабет растерялась и не стала продолжать расспрашивать дедушку. Что, если она неправильно поняла или Жюстен ей соврал? Но как тогда он оказался в детской в тот дождливый вечер?

Официант в черном костюме, с белой манишкой, принес десерт. Землевладелец, невидящим взглядом уставившись на творожное суфле, запеченное в особых керамических формочках-рамекинах и украшенное ванильным кремом, принялся перечислять челядинцев:

- До сих пор служит старик Леандр, садовник. Ему помогает Алсид, редкий болван. Мадлен распоряжается двумя прачками, помощницей кухарки и горничной. Дворецкий, Жером, рассчитался после смерти Венсана, который ведал конюшней. Ему на смену я нанял нового конюха, молодого парня, надежного и знающего. Я даже спросил у него совета, когда выбирал для тебя лошадь. Она и ему понравилась.

- Лошадь - для меня?

- Конечно! Будешь ездить на великолепной шестилетке англо-арабской породы, караковой масти.

- Но я не езжу верхом! - возразила девушка. - И вообще боюсь лошадей после несчастного случая, я же тебе рассказывала.

Тут Элизабет предпочла слукавить. Они с Эдвардом часто кормили черствым хлебом и сахаром вороного жеребца, которого запрягали в экипаж Вулвортов, того самого, который сбил ее с ног. Она с удовольствием его гладила, потому что очень быстро поняла: конь ни в чем не виноват.

- Боишься лошадей? - возмутился дед. - Глупости! Привыкнешь, это необходимо. Катрин была прекрасной наездницей. Она галопировала по полям, перескакивала через поваленные деревья, и все это - в дамском седле. Но, быть может, ты даже не знаешь, что это такое?

- Знаю. В таких седлах ездили женщины по аллеям Сентрал-парка, я смотрела на них из окна своей спальни. А еще видела их на гравюрах.

- Что ж, завтра увидишь его воочию. Я бережно храню седло твоей матери.

- Мама была хорошей наездницей, говорите вы? - удивилась девушка. - Она об этом не упоминала. Хотя я лишилась ее так рано, она просто не успела рассказать мне о своем детстве.

- Бабушка с превеликим удовольствием поведает тебе о том, какой чудесной была жизнь твоей матери до замужества, - сказал Ларош. - Не хочу оскорблять память твоего отца, Элизабет, но ему особо нечего было ей предложить.

«Кроме любви, большой любви, - подумала Элизабет, слишком шокированная словами деда, чтобы ответить вслух. - Бонни права: мой дед - человек холодный, бездушный и неделикатный».

Так и не прикоснувшись к десерту под предлогом усталости, она поднялась в номер. Гувернантка поспешила следом, извинившись перед Гуго Ларошем.

- Мадемуазель, как же нелегко вам пришлось! - вскричала она, едва переступив порог комнаты.

Элизабет плакала, сидя на краю кровати. Она промокнула глаза платочком, обшитым кружевами.

- Я считала себя более сильной, Бонни, - между всхлипываниями призналась она. - Все совсем не так, как я представляла. Одна мысль о том, что придется ездить верхом, меня убивает, не говоря уже о его ядовитых замечаниях! Если мне ежедневно предстоит выслушивать оскорбления в адрес папы, я лучше уйду жить к Дюкенам, на мельницу!

- Ну-ну, не плачьте так, мадемуазель, все устроится. Нелегко восстанавливать родственные связи после десяти лет разлуки и всех трагедий, которые выпали на долю вашей семьи. Напомните мне, племянник Мадлен - этот тот самый мальчик, который дал вам оловянного солдатика?

- Да, но выходит, мне это приснилось! Бонни, все кажется теперь таким далеким… Я могла попросту найти игрушку и взять ее с собой.

- Тут я с вами не соглашусь. Вы не раз рассказывали про этого мальчика, которого видели в детской, в старом замке.

- Может быть, но при деде я больше об этом говорить не буду, а то он опять грубо меня одернет.

- Вы совсем выбились из сил. Давайте-ка помогу вам снять платье и корсет!

Жесты у Бонни были материнские, очень ласковые. И ее голос проливался, подобно бальзаму, на измученное сердце девушки.

- Через день-два вам полегчает. Наверняка бабушка окажется и ласковее, и не такой строгой, как мсье Ларош. К тому же у вас есть еще один дед и братья отца. Они встретят вас с распростертыми объятиями.

- В этом я не сомневаюсь. Бонни, что бы я без тебя делала?

- Вы мне уже это говорили. Я тут, крошка моя, и я никогда вас не покину. А теперь ложитесь. Завтра, как следует выспавшись, почувствуете себя лучше.

Устроившись на кровати и натянув одеяло до самого носа, Элизабет все плакала и плакала. Ее внезапно накрыла тоска, в том числе и по нью-йоркской жизни. Не по роскошным апартаментам в Дакота-билдинг она скучала и не по размеренной и приятной жизни девушки из обеспеченной семьи. Она скучала по Мейбл и Эдварду.

«Ма, па, вы любили меня, как родную! - говорила она себе. - Вы подарили мне столько любви, и я лишь теперь понимаю: удочерение - не формальное свидетельство, а обязательства, и их вы приняли всем сердцем!»

Вспомнилась сцена прощания на пристани, несчастное лицо Мейбл, чьи тонкие пальчики дрожали, когда она обхватила ими лицо Элизабет.

«А па приказал доставить на борт этот огромный букет белых роз, чтобы я смогла почтить память мамы. Это так трогательно!»

На этом щедрость Вулвортов не закончилась: негоциант вложил ей в сумочку конверт с крупной суммой французскими банкнотами, которые он получил в обменном пункте.

- Так ты не будешь зависеть от Ларошей, если появятся какие-то дополнительные расходы, - серьезным тоном пояснил он.

Вспомнив все это, девушка пуще прежнего залилась слезами. Бонни встала, подошла и погладила ее по лбу.

- Не печальтесь, мадемуазель, - прошептала она.

- Мне уже кажется, что это была ужасная ошибка - так поспешно уехать из Нью-Йорка! Ведь если подумать, куда я торопилась? Из-за меня слегла ма. Помнишь, какая несчастная она была в то утро, когда мы уезжали?

- Нужно написать ей хорошее письмо, и не одно, это ее утешит. И вообще, кто может помешать вам спустя какое-то время с ними повидаться?

Бонни баюкала ее утешениями, держа за руку, пока Элизабет не уснула. Гувернантка вернулась в свою постель. Будущее уже не представлялась ей в розовом свете, как этим утром, и надежды на лучшее тоже разбились.

Гуго Ларош, который страдал бессонницей после смерти единственной дочки, неожиданно уснул, едва коснувшись головой подушки. Разбудил его в час ночи пронзительный вопль, донесшийся из соседнего номера, где спала Элизабет.

Разволновавшись, он накинул шерстяной халат, вышел в коридор и постучал. Приложив ухо к окрашенной деревянной двери, он услышал голос гувернантки.

- Что случилось? Элизабет нездоровится? - спросил он, не повышая голоса.

Бонни открыла, но тут же загородила собой дверной проем. На голове у нее был ночной чепец, вид - встревоженный.

- Мадемуазель приснился страшный сон, мсье Ларош. Я дала ей воды, так что все хорошо. Ваша внучка плохо спит.

- Наверное, унаследовала это от меня, - сказал он. - Сделайте так, чтобы она больше не кричала. Это неприятно, мы все-таки в гостинице.

- Сделаю все, что смогу, мсье, - отозвалась та, не пытаясь особо скрыть свое неодобрение.

Элизабет слушала их диалог, сидя в кровати и обхватив колени руками. Она дрожала всем телом.

«Господи, что бы это могло значить? - недоумевала она. - Я не хочу пережить подобное. Сжалься, Господи!»

Как и в прошлые разы, она попыталась упорядочить мысли. То, что с ней происходило, она считала нервной болезнью, а то и своим постыдным изъяном. Первые кошмары стали ей сниться, когда родители только задумали перебраться в Америку, и эти жуткие картины из плохих снов воплотились в реальность.

- Мадемуазель, я не впустила вашего деда в номер, - прошептала Бонни, присаживаясь у изголовья кровати.

- Спасибо, он наверняка стал бы меня упрекать. Бонни, это был ужасный сон, ужасный! Если и это должно сбыться, как те сны про маму и папу, лучше мне сбежать куда глаза глядят!

- Ч-ш-ш, глупости какие! Почему не хотите рассказать, что вам снилось?

- Это было бы слишком мучительно. Все так запутано… Нет, я просто не смею произносить это вслух!

- Но вы же рассказали мне, что видели во сне сына мадам Рамбер, как он катается на коньках, и саму эту даму и ее дочку сидящими возле катка.

- То был приятный сон, почему бы не рассказать? Благодаря ему ко мне вернулся крестильный медальон мамы и я познакомилась с Батистом Рамбером. Прости меня, Бонни. Иди скорее в кровать! Может, я зря беспокоюсь.

Гувернантка подчинилась, сетуя про себя, что не в силах помочь своей воспитаннице. Женщина она была необразованная, но этот недостаток с лихвой компенсировало прирожденное здравомыслие.

«Моя девочка не такая, как все, о нет! - рассуждала Бонни. - Я это сразу поняла, как только она попала к Вулвортам. Лисбет была такая чувствительная, такая нервная. Но чему удивляться? Сначала страшные вещи ей снятся, а потом происходят наяву! Ну ничего, там, в Монтиньяке, можно будет чаще ходить в церковь, зажигать свечи, и я буду о ней молиться. Времени у меня будет предостаточно».

Мало-помалу Бонни успокоилась. Приятно было думать, что работать с утра до вечера ей больше не придется. Скоро от ее кровати донеслось тихое похрапывание, и Элизабет поняла: гувернантка спит.

«Нужно было сделать это раньше! - сказала она себе, вставая и беря свою сумочку. - Я буду все записывать!»

Она включила маленькую лампу под желтым шелковым абажуром, открыла новый блокнот, взяла чернильную ручку. В состоянии, близком к трансу, она изложила на бумаге моменты извращенного насилия, жертвой которого стала в таинственном измерении снов.

На следующее утро, в гостинице «Три завсегдатая»

- Мое дорогое дитя, все это тебе очень к лицу! - заявил Гуго Ларош внучке, когда они усаживались за столик в гостиничном ресторане, где им предстояло позавтракать.

Бонни приосанилась, потому что дневные ансамбли для юной хозяйки всегда выбирала она.

- Благодарю за комплимент, дедушка, - отвечала Элизабет, которую это обращение - «мое дорогое дитя» - уже начало раздражать.

Осанка у нее была прекрасная, поэтому вышитая блузка из бежевого ситца, с круглым воротничком, смотрелась на ней особенно выигрышно. Узкая юбка из красно-коричневого сукна, с кожаным ремешком, по требованию тогдашней моды плотно облегала ее бедра. Приталенный жакет из той же ткани она повесила на спинку своего стула. Волосы были убраны в высокую прическу, оставляя на виду идеальный овал лица.

- Тебе кофе или чаю? - спросил Ларош. - Я порекомендовал бы теплое молоко, раз ты так беспокойно спишь. Жизнь на свежем воздухе, регулярные конные прогулки сделают тебя здоровее.

Вступить в открытую конфронтацию? И в этот раз Элизабет предпочла смолчать, тем более что воспоминания о последнем кошмаре были еще слишком свежи.

- Джон Фостер, семейный врач Вулвортов, говорит, что у меня нервический темперамент, - после короткого колебания сказала она. - В остальном я совершенно здорова.

Гуго Ларош нахмурился. Его губы искривила скептическая усмешка и тут же исчезла. Он взглянул на карманные часы на цепочке, по ободку усыпанные рубинами, - настоящее произведение ювелирного искусства. Бонни задохнулась от восхищения.

- Жюстен скоро будет тут, - предположил он. - Я приказал ему приехать ровно в восемь утра.

- Жюстен… - тихо повторила за ним Элизабет.

- Ну конечно! - сердито отозвался дед. - Вчера, в поезде, я о нем рассказывал. Наш новый конюх. Приедет на фаэтоне, запряженном парой лошадок породы коб.[49] Остается надеяться, что твой багаж поместится сзади. Свой чемодан вы поставите себе под ноги, мадам!

Бонни кивнула, соглашаясь, потому что рот у нее был набит вкуснейшим круассаном со сливочным маслом. Элизабет постаралась скрыть волнение.

«Это может оказаться тот самый Жюстен, из детской! - сказала она себе. - Ждать осталось недолго, каких-то двадцать минут!»

Интуитивно она почувствовала, что деда лучше ни о чем не спрашивать. С рассеянным видом девушка допила молоко.

- В принципе, мы могли сойти с поезда еще в Варе, - ни с того ни с сего сказал он. - Но ехать ночью в экипаже бывает небезопасно. И уж тем более я не остановился бы на ночь в единственном трактире этого городишки!

- Действительно, поезд останавливался на вокзале Вара, - проговорила Бонни. - Я видела на стене табличку.

- Мое дорогое дитя, по случаю твоего возвращения на родину я выбрал достойное заведение, - продолжал Ларош, не удостоив гувернантку взглядом.

- Благодарю вас, дедушка. Я позавтракала, и мне бы хотелось немного прогуляться, если, конечно, вы не против.

- Ты не притронулась ни к круассанам, ни к хлебу, - заметил Ларош. - А об одиночных прогулках не может быть и речи. Прошу, останься за столом. Я еще не затронул очень важной темы, Элизабет, и теперь самое время это сделать. Отныне и до своего совершеннолетия ты - под моей опекой. Нотариус уже составил соответствующий документ.

Онемев от удивления, до крайности раздосадованная, девушка свернула столовую салфетку. У нее возникло ощущение - и очень яркое! - что она в клетке и дверца вот-вот захлопнется. Она не стала сдерживаться.

- Я с таким трудом добилась мало-мальской независимости в Нью-Йорке, прожив столько лет взаперти! Я же вам рассказывала! - гневно начала она. - И если во Франции я снова буду несвободна в своем времяпрепровождении и поступках, то и радоваться возвращению я больше не вижу повода!

Сказано это было дрожащим от волнения голосом, прекрасные голубые глаза Элизабет сверкали. Ларош отвернулся, чтобы скрыть минутное замешательство. Он словно увидел перед собой Катрин, требующую, чтобы ее отдали замуж за Гийома Дюкена. Стиснув зубы, он прогнал болезненные воспоминания - болезненные, потому что дочь требовала, а не умоляла.

- Нет повода, говоришь? - сказал он, делая ударение на каждом слове. - А осчастливить родную бабку - это для тебя не повод? Научиться управляться с виноградниками, известными на всю Европу и даже Россию, виноградниками, растущими не где-нибудь, а в регионе Fins Bois [50], - тоже не повод? Поместье перейдет к тебе после моей смерти, вместе с замком, фермами! И ты откажешься от такого наследства ради свободы, которая может привести тебя к погибели?

Гуго Ларош не кричал, он даже понизил голос, дабы не привлечь внимания посетителей ресторана.

- Тут нечего обсуждать! - отрезал он. - И не бойся, я не имею намерения лишать тебя развлечений, приличествующих твоему возрасту и статусу. Адела с радостью будет ездить с тобой в Ангулем, и в эту субботу, вечером, она устраивает бал в твою честь. Еще прошу заметить, что верховые прогулки по нашим землям - прекрасный способ насладиться свободой.

- Чудесно! Значит, я быстро стану наездницей, - бросила ему вызов внучка. - Вы обо всем позаботились, дедушка. Раз уж вы купили мне лошадь, я смогу свободно навещать семью моего отца, Дюкенов.

Ответом ей был мрачный взгляд Лароша. «Это объявление войны!» - подумала Бонни. В этот самый миг в вестибюль гостиницы как раз входил Жюстен. Сегодня он оделся с особенным тщанием. С первых заработков он смог купить у одного старьевщика в Руйяке штаны для верховой езды из плотной саржевой ткани, гетры и кожаную куртку с шерстяной подстежкой. Еще на нем были серая фланелевая рубашка и зеленый свитер.

Вопреки всем его стараниям администратор гостиницы пренебрежительно наморщил нос.

- Меня ждет мсье Ларош, - сказал ему Жюстен.

- Мы ему немедленно сообщим, молодой человек.

Землевладелец, который уже увидел слугу, вышел в вестибюль. Внезапно он расцвел улыбкой и даже дружески потрепал Жюстена по плечу.

- Точно в назначенное время! Это еще одно качество, которое я ценю в людях, Жюстен. Чемоданы Элизабет тут, в вестибюле. Портье поможет тебе их погрузить.

- Я оставил фаэтон на ярмарочной площади и по вашему совету, мсье, прихватил с собой юного Коля, чтоб было кому присмотреть за лошадьми.

- Прекрасно! Пойду оплачу счет. Дамы сейчас выйдут.

Элизабет подошла к деду, когда Жюстен уже развернулся, намереваясь уйти. Их взгляды встретились, и диалог, прерванный десять лет назад, тотчас же возобновился - безмолвный и при этом преисполненный взаимного интереса.

Юноша почтительно поклонился, она нежным голоском поздоровалась. Бонни тоже его поприветствовала. И тут молодым людям на выручку пришел случай, а может, то, что некоторые называют провидением.

Ларош ощупал карманы своего редингота и воскликнул:

- Да что со мной сегодня такое? Забыл бумажник в номере, придется подниматься!

Администратор с недовольным видом протянул ему ключ, предварительно еще раз проверив цифры в выписанном счете. Элизабет быстро подошла к Жюстену.

- Это правда вы? - едва слышно спросила она. - Племянник Мадлен, горничной?

Она узнала белокурые волосы, гармоничное лицо, черные глаза и, конечно же, ощущение безграничной доброты, которой был проникнут его облик. Девушка поспешно извлекла из сумочки какой-то предмет. Жюстен увидел оловянного солдатика, того самого барабанщика, им подаренного. Элизабет поспешно его спрятала.

- Да, это я, - шепотом признался юноша. - Но только прошу, не говорите ничего мсье Ларошу. Ну, о моей тетке и что я в то время жил в замке. Иначе я потеряю место.

Он молил со смущенной улыбкой, очарованный ее красотой. Она казалась ему похожей на изящнейшую из всех фарфоровых статуэток. Те же восхитительные цвета - нежный розовый, прозрачный голубой, молочный белый, только оживленные юношеской пылкостью и потаенной чувственностью.

- Я так рад, что вы приехали! Я все эти годы надеялся на ваше возвращение, - прошептал он. - Извините, мне нужно забрать ваш багаж.

Он кивнул лакею в коричневой ливрее, местному носильщику, который бегом влетел в вестибюль.

- Слова не скажу! Я вам это обещаю, - выдохнула Элизабет.

И тут же на ее плечо опустилась властная рука. Заинтригованный Гуго Ларош вопросительно смотрел на внучку.

- Что ты обещаешь Жюстену? - поинтересовался он.

- Я призналась, что боюсь лошадей, он сказал, что все будет хорошо. Вот я и пообещала образумиться.

- Мы уже это обсуждали, Элизабет. Тебе придется «образумиться» - отличное слово ты выбрала. И я подумал: пускай верховой езде тебя обучает Жюстен. Он терпеливее меня.

Молодой конюх и лакей как раз переходили через проезжую часть, перенося, взявшись каждый за одну ручку, самый тяжелый чемодан.

- Дедушка, я буду очень стараться, - отозвалась Элизабет, провожая взглядом Жюстена, стройного и гибкого. - Очень-очень! Правда, Бонни?

- Способностей у вас хватит, мадемуазель, я в этом не сомневаюсь, - отвечала гувернантка, пряча лукавую улыбку.

13 Из замка - на мельницу

В дороге, вторник, 19 января 1897 года

Лошади бежали размеренной рысью. Их рыжие гривы развевались на ветру, из-под подкованных копыт вылетали серые брызги грязи, стоило им угодить в лужу. После двухнедельных дождей воздух, казалось, дышал влагой, как это бывает на побережье. Луга украсились первыми, желто-золотыми одуванчиками, на некоторых деревьях уже появились почки.

На протяжении нескольких километров дорога шла вдоль берега реки Шаранты, поблескивавшей сквозь заросли ясеней и верб. Пейзаж показался Элизабет очень знакомым, и мало-помалу ею овладевало чувство робкой радости.

Она сидела на втором сиденье, рядом с дедом. Бонни - на переднем, поставив рядом с собой чемодан.

Фаэтон у Ларошей был удобный, на рессорах, и две пары колес сообщали ему достаточную устойчивость.

- Приятно вот так путешествовать, - сказала Бонни.

Она хотела было упомянуть о нью-йорских омнибусах и что в них тоже запрягают крепких лошадок, но сдержалась, чтобы не сердить Гуго Лароша.

- Даже не верится, что сейчас зима, - заметила Элизабет.

- Здесь весна наступает раньше, чем где-либо еще, - отвечал землевладелец. - Скоро замковый парк станет настоящим очарованием для глаз. Крокусы, нарциссы, в том числе жонкили, расцветут еще до начала марта, а в мае у нас будут розы. Катрин обожала розы.

- Я помню, - мечтательным тоном отозвалась девушка. - В саду, в Монтиньяке, у нас были желтые розы. Дедушка, а вам известно, что стало с домом моих родителей?

- Старый Дюкен его не продал. Он три года подряд сдавал его в аренду местному учителю.

Элизабет решила, что это уже слишком. С неприкрытым возмущением она всмотрелась в изможденное лицо деда.

- «Старый Дюкен»? И вы смеете так пренебрежительно отзываться о моем деде в моем присутствии! Ваше воспитание тоже оставляет желать лучшего. Это неуважительно!

- У тебя нет права ни осуждать меня, ни отчитывать! - громыхнул Ларош. - У тебя действительно отвратительные манеры.

- Ваши не лучше!

Сгорбившийся Жюстен, правивший экипажем, замер от неожиданности. Никогда еще он не слышал, чтобы кто-то возражал хозяину. Рядом, тесно прижавшись к его боку, сидел Коля, деревенский мальчик одиннадцати лет. Тот и вовсе втянул голову в плечи, словно расплачиваться за дерзость девушки предстояло ему.

- Что ж, мое дорогое дитя, в этот раз мы квиты, - с насмешливой улыбкой сказал землевладелец.

Элизабет смотрела на него с недоумением. Этот всплеск негодования с ее стороны, похоже, обрадовал деда, что тут же и подтвердилось:

- Не люблю слабаков, подлецов и трусов. Тебя же так просто не сломить, и это хорошо: сможешь управлять имуществом после меня. Жюстен, подхлестни коней, что-то мы медленно едем!

Кобы пошли более размашистой рысью, к удовлетворению Лароша. Элизабет надолго замолчала, погрузившись в размышления.

«Днем я обязательно схожу поцеловать дедушку Туана. Вот уж кто сама доброта! И попрошу у него ключ от нашего старого дома. Там я буду сама себе хозяйка. Если жить в замке станет совсем невыносимо, переберусь в Монтиньяк».

Жюстен оглянулся и увидел, что Элизабет встревожена. Щеки ее разрумянились от утреннего морозца, и она была такой красивой, что у него защемило сердце. В его глазах она была все той же испуганной девочкой из детской, в чьих прозрачных голубых глазах блестели слезы. Он помнил, как обрадовался, когда она протянула ему сквозь решетку кроватки свою теплую ручонку.

«Она стала еще красивее, но по-другому и быть не могло, - сказал он себе. - Красивая девушка и - увы! - очень богатая».

Он снова стал смотреть на дорогу, не подозревая, что взгляд Элизабет неотрывно скользит по его спине, плечам, копне белокурых волос, выбившихся из-под бархатного картуза. Они с Жюстеном станут друзьями, союзниками - она была в этом уверена.

Бонни даже вскрикнула от восхищения, когда впереди показался старинный замок, чьи башни четко вырисовывались на фоне голубого неба, в окружении громадных деревьев - дубов и кедров с отливающими синевой игольчатыми кронами. Элизабет невольно содрогнулась.

- Я вспомнила! - воскликнула она. - И мне кажется, будто я только вчера отсюда уехала. Дедушка, а та высоченная ель? В нее еще угодила молния в тот вечер, когда мы у вас ужинали. Была ужасная гроза.

- Господи, ну и память! - поразился Ларош. - Я помню это дерево, еще бы! Я тогда очень расстроился. На его месте посадили лиственницу, уже взрослую и высокую. Я был глупец, что так убивался, потому что меня ждала куда более горькая потеря. Не знаю, как я пережил смерть Катрин. Думаю, только благодаря тебе. Решил, что любой ценой тебя разыщу. Но не будем больше об этом. Адела наверняка извелась, ожидая нас.

Фаэтон между тем выехал на широкую, усыпанную гравием аллею, которая прямиком вела во внутренний двор замка. Элизабет увидела, что у входа толпятся люди, почти все они были одеты в черно-белой гамме.

- Наша прислуга, - пояснил Гуго Ларош.

- А где же бабушка? - спросила девушка. - Я ее не вижу.

- Адела стоит позади них, на крыльце. Прошу, сохраняй выдержку!

- Я знаю, хорошо воспитанные люди сдерживают эмоции на публике.

- Именно!

Экипаж остановился, объехав массив самшитов, подстриженных в форме спиралей. Жюстен спрыгнул с сиденья, чтобы открыть дверцы. Бонни приняла его помощь и ухватилась за руку юноши, в то время как Ларош поспешно подал свою Элизабет.

Элизабет улыбалась всем, кто вышел ее встречать, как и полагается хорошо вышколенной прислуге. Мадлен - та стояла поджав губы и едва заметно кивнула в знак приветствия. На ней были черное платье и безупречно белый передник, на каштановых волосах - маленький чепец. Садовники, престарелый Леандр и Алсид, поклонились в пояс. Мариетта тоже была тут, белокожая и белокурая, в серой юбке и белой блузке, с передником, повязанным вокруг талии. И еще одна девушка, совсем молоденькая, в черном платье и белом чепце, краснея и смущенно улыбаясь, поклонилась господам.

Адела ждала, миниатюрная и очень чинная в своем сиреневом атласном платье, с уложенными в затейливую прическу светлыми седеющими волосами. Несмотря на лихорадочно бьющееся сердце, она «держала лицо» полновластной хозяйки замка.

- Бабушка! - вполголоса позвала Элизабет, которая смотрела на нее… и не узнавала.

Если верить недавно обретенным воспоминаниям, Адела Ларош была женщиной с застывшими суровыми чертами лица и холодным взглядом, хотя все еще красивой. Теперь же на ее лице читались все сожаления ушедших лет и, в этом Элизабет не сомневалась, постигшее ее ужасное горе.

- Дитя мое, наконец-то! - вскричала Адела. - Какая ты стала взрослая, красивая! Эта встреча - Божий дар, за который я неустанно Его благодарю!

У Аделы перехватило дыхание, и она умолкла. Элизабет подбежала, обняла ее, расцеловала в обе щеки.

- Моя дорогая девочка! - всхлипнув, произнесла та. - Как же я счастлива!

- Идемте в дом, - предложил Ларош, который пребывал в замешательстве и одновременно испытывал облегчение.

Дедушка и бабушка увлекли Элизабет в просторный вестибюль, где она увидела всё те же охотничьи трофеи - головы оленей, диких кабанов и коз, застывшие на своих подставках, со стеклянными глазами и потускневшей шерстью.

А Бонни так и осталась стоять снаружи с чемоданом в руках. Жюстен повел упряжку вместе с экипажем к конюшне. Гувернантка между тем рассматривала слуг.

- И кто это у нас тут такой рыжий? - скорчив ироническую гримасу, буркнула Мадлен. - Американка, чтоб ей пусто было!

- Ба! Тут она точно распоряжаться не будет! - подобострастно заверил ее Алсид.

- Добрый всем денечек! - звонко сказала Бонни. - Я состою на службе у мадемуазель Элизабет. И да, я говорю по-французски!

Леандр стянул с головы берет и пробормотал слова приветствия. Раздосадованная Мадлен резко развернулась и нервным шагом направилась в дом.

- Я покажу вам вашу комнату, мадам, - предложила самая молоденькая из девушек, нанятая в помощь Мадлен, которая тут же переложила на нее все свои обязанности по дому. - Я - Жермен, к вашим услугам.

Бонни понравились и ее нежное личико, и кроткая улыбка, и серо-голубые глаза. Светлые, соломенного оттенка волосы девушки украшал маленький белый чепец.

- Спасибо большое, Жермен. И попросите отнести наверх чемоданы мадемуазель Элизабет. Я сама их разберу.

- Будет сделано, как только Жюстен вернется из конюшни, - подал голос Алсид, чье бледное лицо явно было глуповатым.

- Вот и славно! - сказала Бонни. - Жермен, я готова следовать за вами.

Элизабет прохаживалась по столовой, где был накрыт стол только на три персоны. Она внимательно рассматривала элементы декора, с изумлением осознавая, что ничего в комнате не передвинули и не заменили. За ней по пятам, лучась радостью, следовала Адела и никак не могла наглядеться на длинные каштановые волосы внучки и ее тонкий профиль, вдоволь наслушаться ее голоса, мелодичнее которого не было на свете - по крайней мере, ей так казалось.

- Бабушка, я помню эти картины, и огромные зеленые шторы из бархата, и серебряные подсвечники, - говорила девушка. - И у вас был дворецкий, Жером.

Это он принес мне тогда десерт. Папа сидел вот тут, мама - на этом месте.

Адела сдавленно вскрикнула. Вид у нее был такой, будто она вот-вот задохнется.

- Так и было! Как ты можешь это помнить, и так подробно?

- У нас будет время об этом поговорить, бабушка. Это совершенно особая тема. А еще была комната, куда я не заходила, - большая гостиная.

- Идем! - обрадовалась хозяйка замка, ощущая прилив сил. - Правда, там немного не прибрано. Это из-за бала, который будет у нас в субботу. Жермен будет натирать паркет воском, так что я приказала пока сдвинуть мебель к стенам и свернуть все ковры.

- Если это затруднительно, сходим туда потом.

- Вовсе нет! Тебе придется часто проходить через эту гостиную по пути к нам, если захочешь повидаться со мной или с дедом, потому что теперь она примыкает к нашим апартаментам. Гуго пришла в голову великолепная идея - перебраться в комнаты, которые в XVII столетии занимала герцогиня де Гервиль. Эта родовитая дама занималась реставрацией замка, старалась его облагородить. Это ей мы обязаны двумя окнами, пробитыми в башне, той, где подъемный мост, и этими двумя чудесными комнатами, через которые можно пройти в главную, западную башню замка.

Адела ласково взяла внучку под руку, улыбаясь от удовольствия, другой рукой в это время распахивая двойные двери, окрашенные в светло-серый цвет.

Гуго Ларош какое-то время сидел возле высокого камина, отделанного черным мрамором, постукивая указательным пальцем по подлокотнику кресла, потом достал свой кожаный бумажник и извлек из него желтую, обтрепавшуюся по краям фотографию.

- Такой ты была, Катрин, в день своего двадцатилетия, - прошептал он. - Я привез тебя в Ангулем, чтобы сфотографировать для портрета. Фотограф сыпал комплиментами, восхваляя твою красоту, ты ему улыбалась. А через год, к несчастью, повстречала Гийома Дюкена!

Он на пару секунд закрыл глаза, прерывисто дыша. Убрал фотографию обратно в бумажник, но лицо осталось таким же напряженным, взгляд - пустым.

Из гостиной донесся смех. Он встал и позвонил. Прибежала Мадлен.

- Мсье звали? - со смиренной миной спросила она.

- Добавь еще один прибор - для гувернантки.

- Я думала, она будет есть в кухне, как я и остальные слуги.

- Ты думала? - взъярился Ларош. - Я плачу тебе жалованье, чтобы ты исполняла приказы, а не «думала»! Относись к этой особе уважительно, это мое требование, Мадлен. Ты меня поняла?

- Да, мсье.

Адела с Элизабет, заслышав крик хозяина дома, вернулись в столовую. И застали там Мадлен, которая спешно ставила на стол тарелки и раскладывала приборы для четвертого участника трапезы.

- Твоя гувернантка обедает с нами, - объявил Ларош внучке. - Это было упущение, но теперь оно исправлено.

- Почему же упущение, Гуго? - весело отозвалась его супруга. - Ты ни словом не обмолвился об этой даме.

- Если бы не Бонни, путешествие по морю было бы для меня очень мучительно, - сказала Элизабет. - Она трогательно заботится обо мне и умеет утешить.

- Если ты так ее ценишь, я рада принять ее в нашем доме! - умиленно воскликнула Адела.

Нежность и импульсивность бабушки растрогали Элизабет, у которой внезапно словно камень с души свалился. Перед ней был другой человек, который не имел ничего общего с той холодной дамой из детских воспоминаний. Она и представить не могла, что метаморфоза будет такой разительной…

Замок Гервиль, через два часа

После обильного обеда Бонни ужасно хотелось прилечь. И все же она взялась за развешивание многочисленных туалетов своей подопечной в большом платяном шкафу.

- У вас чудесная бабушка, мадемуазель, - сказала она Элизабет, сидящей на краешке кровати с балдахином. - Она вас обожает.

- Если ее чувства искренни, мне этого достаточно. Бонни, все совсем не так, как я ожидала. Может, и тогда, в детстве, я зря считала ее холодной и требовательной. Мы так редко виделись.

- Но что-то вас тревожит, - заметила гувернантка. - Я вижу это, мадемуазель.

- Слишком много вопросов, моя Бонни. К примеру, что делал Ричард Джонсон на борту «Турени» и на железнодорожном вокзале в Орлеане? И почему мой дед, обычно такой сдержанный, склонный к морализаторству, ни с того ни с сего начинает злиться и язвить? А еще Жюстен.

- Молодой конюх, - вздохнула Бонни, расправляя шелковое летнее платье. - Я видела, как вы разговаривали в холле гостиницы.

- Это действительно он, тот мальчик из детской, только он попросил меня его не выдавать. Очевидно, Мадлен скрывает от хозяев, что Жюстен - ее племянник. Надеюсь, получится поговорить с ним без свидетелей и тогда я узнаю больше.

- Поскорее организуйте себе урок верховой езды!

- Твоя правда. Но только выходит, что ложь - всюду, в Нью-Йорке и тут тоже. Эдвард и Мейбл меня обманывали, и Ричард, чуть ли не вчера, а теперь я сама должна лгать, чтобы помочь Жюстену.

- Умалчивать о чем-то - не значит лгать, мадемуазель, - многозначительно произнесла Бонни. - Но, не считая всего этого, вы довольны новым домом?

- Еще бы! Теперь я живу в комнате мамы, там, где она проводила свои дни и ночи, будучи юной девушкой. Я уже порылась в комоде, там до сих пор хранятся некоторые ее вещи. Странно… Как если бы она уехала, ничего не забрав, ну, или почти ничего.

Гувернантка наклонилась и вытащила с нижней полки шкафа картонную коробку. Она успела в нее заглянуть и теперь хотела показать содержимое коробки Элизабет.

- Мадемуазель, смотрите, это амазонка, и, скорее всего, она принадлежала вашей матери. Тонкой ручной работы, из высококачественного шерстяного сукна. И этот зеленый цвет - такой весенний! Костюмы для верховой езды обычно более практичных расцветок. Все завернуто в папиросную бумагу, на вид - как новое.

Бонни перевернула крышку коробки. Обнаружилась надпись: «22 декабря 1877 года».

- У мамы были глаза похожего цвета - зеленые, иногда с синеватым оттенком, как океан, - слабым голосом прошептала Элизабет. - А дата - в тот день ей исполнилось двадцать. Это поразительно, Бонни, - я только вчера приехала во Францию, но уже так много узнала о своей матери. Я сохранила о ней чудесные воспоминания, но только тут в полной мере осознала, что она жила и росла в этом замке, выезжала верхом, танцевала на балах…

- Мадам Адела наверняка будет рада рассказать вам больше о вашей матушке. А теперь вам самое время переодеться!

- Не стоит, Бонни, мне и так хорошо. Нам скоро снова выезжать из дома, так что лучше соберем купленные мною подарки. Мне не терпится увидеть дедушку Туана, которого мне отныне запрещено так называть, и мельницу, и братьев моего отца!

Адела, когда обед подходил к концу, объявила, что к Антуану Дюкену они с внучкой отправятся вместе.

- Жюстен подаст экипаж, дорогая, и мы поедем вдвоем, я и ты!

От комментариев Гуго Ларош воздержался, но на жену посмотрел сердито. Из-за дружеских отношений, которые Адела с некоторых пор поддерживала с престарелым мельником, супруги часто и бурно ссорились, безмерно радуя этим Мадлен, непременно подслушивающую за дверью.

- Но вы ведь еще не вручили подарки, что привезли для ваших деда и бабки Ларош! - удивилась гувернантка.

- Сделаю это сегодня вечером. Ты без меня не соскучишься, Бонни?

- Нисколько! Приведу в порядок ваш гардероб, а потом напишу письмо дяде в Квинс. Ох, как же далеко я от него заехала, а ведь в этом квартале Нью-Йорка прошла моя молодость.

- Можно подумать, что сейчас ты старушка! - прыснула со смеху Элизабет.

- Не старушка, но в мои тридцать два уж точно старая дева.

Пронзительное ржание привлекло обеих к окну. Гуго Ларош гарцевал на рослой лошади серой масти, которая фыркала и лягалась. Землевладелец хлестал ее по бокам, выкрикивая команды. Мгновение - и конь галопом помчался по аллее.

- Сразу видно, ваш дед - хороший наездник, - со вздохом произнесла Бонни.

- И жестокий человек, - прошептала Элизабет.

Она поежилась, ощущая смутный страх. Эдвард Вулворт обращался со своим вороным уважительно и никогда его не бил.

- А вот и Жюстен! - воскликнула она.

Конюх не знал, что за ним наблюдают. Он смотрел вслед хозяину. Элизабет показалось, что молодой человек расстроен.

- Бонни, я побегу вниз! - крикнула она. - Самое время взглянуть на мою лошадь!

- Мсье Ларош наверняка хочет сам вам ее показать.

- Раз так, мог бы сказать об этом!

Элизабет догнала Жюстена на полпути к конюшне, просторной постройке, не примыкающей к замку. Он услышал шорох шагов по гравию и обернулся. Вид у юноши был встревоженный.

- Зачем вы тут? - спросил он. - Экипаж еще не готов.

- Я видела, как дедушка уезжает, и спустилась. Нам с тобой не мешало бы поговорить.

Она обратилась к нему на «ты», настолько близкой казалась их встреча в детской десять лет назад. Жюстен в тот вечер разжег огонь в камине, чтобы в комнате стало светлее, и сумел ее утешить.

- Ты почти не изменился, - улыбнулась девушка.

- Я вырос, вы - тоже, но мы оба мало изменились внешне. И взгляд у вас тот же… Мадемуазель, прошу, держитесь от меня подальше!

Он с подозрением покосился на одну из замковых пристроек, на первом этаже которой располагались кухня и кладовые.

- Тетя наверняка за нами сейчас наблюдает из кухни, - сказал он.

- И что же? Мне захотелось посмотреть на лошадь, которую купил для меня дед, - кстати, по твоему - о, простите! - вашему совету.

- Хорошо, идемте!

В конюшне Жюстен почувствовал себя свободнее, это было заметно. Элизабет с любопытством рассматривала денники - стойла для лошадей, размещенные по обе стороны мощенного камнем прохода, друг напротив друга. Некоторые лошади вытягивали шею, чтобы посмотреть, кто пришел, навостряли уши.

- Сколько их всего? - спросила девушка.

- Было двенадцать, теперь на одну больше: прибавилась ваша кобылка. Старик Леандр перекрестился, когда их пересчитал, - говорит, тринадцать - это к несчастью.

- Несчастьям плевать на цифры, - вздохнула Элизабет.

- Я знаю про ваших родителей, мадемуазель, и сочувствую вам. Мне часто приходилось отсиживаться за большим ларем в кухне, пока тетушка сообщала остальным слугам новости, обычно плохие.

- Жюстен, а почему она не захотела сказать, что вы ее племянник? Дед вас ценит, считает очень способным. Да и Мадлен столько лет в доме…

- Я задаюсь тем же вопросом, Элизабет. В детстве мне приходилось от всех прятаться, потому что тетка твердила: Лароши ее прогонят, если узнают, что ее племянник живет в замке. Я страшно боялся произвести хоть малейший шум. Все время сидел на чердаке, но по ночам все-таки спускался и гулял по коридорам верхних этажей. Меня особенно тянуло в детскую, потому что там были игрушки.

- В тот вечер вы как раз прятались в платяном шкафу, когда Мадлен привела меня и стала укладывать?

- Вы не забыли?

- Я забыла многие страницы своего детства, но стоило мне взять в руки оловянного солдатика, и я вспоминала вас.

Лицо Жюстена осветилось радостной улыбкой. Элизабет опустила глаза, до того она была взволнована.

- Сюда, ваша лошадь в этом деннике, слева. У нее очень красивая кличка - Перль[51].

- О нет! - вскричала девушка. - В Нью-Йорке у меня была кузина, дочь брата приемного отца, и звали ее Перл.

Последнее слово она произнесла на английский манер, и Жюстен расхохотался. Он подвел Элизабет к чудесной лошади темно-гнедой масти, с бархатистым отливом.

- Я на ней уже ездил, вам нечего опасаться, - пояснил он. - Она хорошо вышколена, и характер спокойный.

- Вы мне поможете, не так ли? И могу я поменять ей кличку?

Юноша только пожал плечами. Он привык воспринимать вещи как они есть, без возражений. Элизабет расхрабрилась и погладила кобылу по лбу с белой звездочкой-отметиной.

- А теперь вам лучше бы пойти в дом, - посоветовал Элизабет Жюстен. - Мсье Ларош может вернуться в любой момент, а может и к ужину. Он очень рассердился, но так бывает каждый раз, когда мадам Адела ездит на мельницу в Монтиньяк.

- Бабушка часто туда наведывается?

- Да. И сегодня поедет, поэтому мне приказали подать экипаж.

- Я могу еще побыть с вами?

Молодой конюх знаком дал понять, что она вольна делать, что хочет. Элизабет последовала за ним туда, где стояли экипажи и хранилась упряжь. Она узнала сегодняшний фаэтон, провела пальцем по съемной крыше легкого четырехколесного экипажа, осмотрела еще один, окрашенный в черно-желтые тона.

- Это тильбюри вашей матери, - пояснил Жюстен.

Девушке снова стало не по себе. Она на каждом шагу сталкивалась с прошлым прекрасной Катрин Ларош, притом что ей самой предстояло привыкнуть к новой жизни во Франции. Теперь от Эдварда и Мейбл ее отделял океан, и она по ним очень скучала.

- Жюстен, я представляла, какое это будет счастье - вернуться сюда, но как все сложно! В Нью-Йорке меня подобрала семейная пара, когда я была одна, беззащитная и беспомощная - потерявшаяся шестилетняя девочка, голодная, продрогшая и напуганная. Я думала, что покину их без малейшего сожаления, и ошиблась. Прошу вас, будем друзьями!

Какое-то время он, хмурясь, перебирал кожаные ремешки, потом, поколебавшись немного, мягко и смиренно произнес:

- Когда вы будете учиться ездить верхом, мы сможем немного поболтать. Элизабет, мне было одиннадцать, когда тетка услала меня работать в Обтер, это городок недалеко отсюда. Я стал помощником конюха. И, на мое счастье, тамошний хозяин научил меня читать и писать. Я старался побольше читать, учился всему, чему только мог. А еще объезжал лошадей, ухаживал за ними.

- А почему вернулись?

- Три месяца назад приехала тетка и сказала, что мсье Ларош как раз ищет конюха. Чем не место для меня? И, честно говоря, я с радостью вернулся в замок. Правда, было одно условие: делать вид, что я неместный. Мадлен соврала, что встретила меня в деревне. Я сказал так, как мне было велено, - что ищу работу, что я сирота, без матери и без отца, и это, кстати, правда.

- В этом мы с вами похожи, - растроганно заметила Элизабет.

Заслышав далекий стук конских копыт, Жюстен опомнился, испугался:

- Возвращается мсье Ларош! Уходите скорее, вон через ту дверь, и сделайте вид, что прогуливаетесь по парку, - тихо проговорил он, указывая на сводчатый дверной проем. - Я не хочу, чтобы меня выгнали.

Тем более, когда вы вернулись…

Девушка подчинилась мольбе этих черных глаз, упиваясь красноречивой недосказанностью. Ричард Джонсон был забыт. Жюстен полностью вытеснил его из девичьих грез - загорелый, золотоволосый и с таким ласковым взглядом…

На берегу реки Шаранта, в тот же день, через час

- Весна придет очень скоро, моя крошка Элизабет, и для меня это будет самая прекрасная весна за много лет, - сказала Адела Ларош, которая правила экипажем. - Я уже отчаялась тебя увидеть, но вот ты здесь, и я совершенно счастлива!

Эти слова, исполненные искренней любви, не могли оставить девушку равнодушной. Она доверчиво прижалась к бабушке.

- Вы очень переменились, мадам. Прошу, не обижайтесь, но когда ко мне вернулась память, я вспоминала вас как даму строгую, слегка отстраненную.

- Я такой и была. Жила, погрязнув в навязанных мне родителями предрассудках, как в клетке. Хотя в тот вечер, когда Катрин последний раз ужинала в замке, я страдала неимоверно. У меня сердце замирало при одной мысли, что вы уезжаете. Прости, что говорю об этом, мое любимое, драгоценное дитя! Нужно отпустить прошлое, наслаждаться сегодняшним днем и вместе строить твое будущее.

«Любимое, драгоценное…» Эти слова заглушили все страхи Элизабет.

Она подняла голову, чтобы полюбоваться бледно-голубым небом, усеянным белоснежными облачками. Дорога шла вдоль берега Шаранты, вздувшейся после зимних дождей. В ее водах отражалось солнце, окружающая природа дышала безмятежностью.

- Я многим обязана мсье Дюкену, - внезапно начала Адела. - Я была ужасно несчастна, поверь мне на слово, после постигшей нас трагедии. Не знаю ни как, ни почему мне это пришло в голову, но однажды я поехала на мельницу - разумеется, тайком. Может, мне хотелось разделить свое горе с отцом и братьями Гийома… Антуан принял меня радушно, ни в чем не упрекнул. Гуго выстроил между нами и Дюкенами непреодолимую стену из пренебрежения и ненависти.

- Ненависти, говорите вы? - удивилась Элизабет. - Притом что называете моего второго деда по имени?

- После стольких лет мы с Антуаном стали добрыми друзьями. У него я научилась смирению и благодаря ему обрела веру - не ту, наигранную, которой хватает лишь для того, чтобы по воскресеньям ходить в церковь. Нет, веру истинную, которая в сердце. И Господь, наверное, простил все мои былые грехи, раз мне даровано невероятное счастье - снова обрести тебя. И я сумею тебя защитить!

Если бы Элизабет не смотрела так восторженно на приближающиеся крыши мельницы и крытый вход с большой дверью, она бы спросила себя, от чего бабушка собирается ее защищать. Но она, чувствуя, как сильно бьется у нее сердце, уже ничего не слышала: коляска въезжала на просторный, весь в весенних лужах двор.

- Господи, просто не верится! - пробормотала она. - Тут все как раньше!

Вид замка оставил ее почти равнодушной, увидев же сложенные из грубого камня стены, ставни цвета обожженного дерева, она содрогнулась от необычайного волнения. Тут, в этих старинных постройках и домике родителей в Монтиньяке, прошло ее раннее детство.

Антуан Дюкен вышел на порог и помахал рукой. Лицо у него было очень доброе, все в морщинах. В голубых глазах старика стояли слезы.

- Дедушка Туан! - вскричала девушка, выпрыгивая из коляски. - Дедушка Туан, милый!

Она побежала ему навстречу, раскинув руки, прямо по лужам, не заботясь о том, чтобы не испачкать юбки. На ее возгласы из дома выскочили Пьер и Жан.

- Моя девочка! Моя красавица! - сквозь рыдания восклицал старый мельник, заключая ее в объятия.

Слова больше были не нужны. Они крепко обнимали друг друга, чтобы увериться, что это не сон.

- Мадам Адела, неужели это Элизабет? - изумился Жан, перехватывая поводья. - Я бы ее не узнал!

- Уверяю тебя, Жан, это она. Просто наша девочка выросла.

Пьер, потрясенный, молча потирал подбородок. Он почему-то оробел, так и остался стоять, где стоял.

- Ну в каком виде мы встречаем племянницу! - продолжал Жан. - Оба с ног до головы в муке! Мы как раз насыпали мешки, чтобы отвезти в Вуарт.

- Вам нечего стыдиться, господа, - весело отозвалась Адела. - Ремесло мельника - в ряду самых почетных. Если бы не вы, из чего бы сограждане пекли хлеб?

Чтобы получше рассмотреть девушку, Антуан Дюкен слегка отстранился, но из своих объятий ее не выпустил.

- Дай полюбоваться собой, моя крошка! - с трудом переводя дух, сказал он. - Слава Господу нашему за его бесконечное милосердие! Я смотрю на тебя после стольких лет траура, сомнений и тщетных надежд!

Мельник знаком подозвал сыновей, которые все еще стояли возле экипажа. Адела, опершись на руку Жана, соскочила на землю, потом мягко подтолкнула молодого человека вперед.

- Дядя Пьер! Дядя Жан! - воскликнула Элизабет, оборачиваясь.

На этот раз оба поспешили на зов, забыв о смущении - столько нетерпения было в ее вибрирующем голоске. Будучи совсем крошкой, она так их и звала, если вдруг упадет и ссадит коленку или захочет покататься на качелях в саду.

- Боже, глазам своим не верю! - вскричал Пьер, обнимая девушку.

- Надо же, какая ты красавица! - шутливым тоном произнес Жан, хотя у самого от волнения комок стоял в горле.

Элизабет смотрела на молодых Дюкенов во все глаза. Оба дяди были так похожи на ее отца, Гийома, что она расплакалась.

- Дети, идемте в дом! - предложил Антуан Дюкен. - Что-то ноги меня совсем не держат. Оно и понятно: такое счастье! Я успел отвыкнуть…

Старик улыбался, но Жан поспешно подошел, чтобы помочь ему войти в дом.

- А я схожу за Ивонной, - сказал Пьер. - Она должна быть сейчас с нами, и наши сыновья тоже. Учитель наверняка их отпустит с уроков, ведь в нашей семье большой праздник. Элизабет, у нас с Ивонной два прекрасных мальчугана, Жиль и Лоран, твои двоюродные братья!

- Бабушка мне уже сказала по пути сюда. Не терпится с ними познакомиться.

- Надо же, ты не разучилась говорить по-французски, и это после десяти лет в Америке! - восхитился Жан.

- Это потому, что моя гувернантка Бонни наполовину француженка. Ее мать родилась и выросла в Нормандии. Мы с Бонни разговаривали на нашем родном языке втайне от моих родителей… той семейной пары, которая меня приютила. Я считала их своими родителями. Сейчас я все вам расскажу!

В деревушке Монтиньяк, в тот же день, в тот же час

Взгляд светло-карих, с янтарным отблеском глаз Фредерика Ричарда Джонсона был прикован к средневековому замку, возвышавшемуся над узкими улочками Монтиньяка. Молодой американец стоял у подножия каменной лестницы, по обе стороны которой возвышались округлые каменные башни. Некогда она вела в старинную крепость[52] с большим донжоном квадратной формы, которая за несколько веков своего существования часто меняла родовитых владельцев.

Постройку подобного рода детектив видел впервые, а потому она казалась ему очень романтичной. Он даже пообещал себе завтра же зарисовать ее на память - настолько велико было его восхищение. Во Франции ему нравилось все, тем более что здесь отныне обитала очаровавшая его юная Элизабет Ларош.

- Она и правда меня околдовала, - едва слышно проговорил он по-французски, отдавая себе отчет в том, что американский акцент так никуда и не делся.

Его приезд этим утром стал сенсацией. Он снял самый лучший номер в трактире «Пон-Нёф», вызвав всеобщее любопытство своим необычным акцентом. Он соврал Элизабет и в этом тоже: французский он учил в старшей школе, а потом и в лицее. Правда, практики не хватало, поэтому Джонсон запасся маленьким двуязычным словарем.

Местные старухи - все без исключения одетые в черное, с большими белыми чепцами на седых волосах - тайком разглядывали приезжего. Он вежливо с ними здоровался, приподнимая бежевую фетровую шляпу. Высокий рост, элегантный фасон костюма - все выделяло его из общей массы обитателей Монтиньяка.

«Лисбет быстро узнает, что я живу по соседству, - подумал он. - Сначала, конечно, разозлится, а потом придет, я в этом уверен. А если, на беду, расскажет про меня своему ужасному деду - что ж, придется с ним объясниться. Ничего дурного я не делаю. Просто зарабатываю на жизнь».

Весьма довольный собой, Ричард решил все-таки подняться по замковой лестнице. Кончиками пальцев погладил каменную кладку одной из башен. Он, конечно, не мог знать, что пару столетий тому назад вход преграждала подъемная решетка.

- Надо бы найти кого-то, кто расскажет об истории этого замка, - пробормотал он, проходя во внутренний двор.

Вскоре, совершенно не утомившись после подъема по многочисленным ступенькам, молодой американец увидел руины громадного донжона. Тут, очарованный зрелищем, он присел на нагретый солнцем обломок известняка.

Не переставая удивляться мягкости шарантского климата, Ричард Джонсон погрузился в сладостные мечты. Он снова и снова воскрешал в памяти упоительный момент, когда целовал холодные губы Элизабет, ласкал ее, забывшись в чувственном бреду, сжимал ее груди, талию, атласной гладкости бедра. Вспоминал ее взгляд, когда она легла на койку в его каюте, - взгляд выброшенной на берег сирены, неимоверно соблазнительной.

Этим сравнением он несколько успокоил собственную совесть: по легендам, чарам этих созданий, своим пением заманивающих моряков, противостоять невозможно.

«Вот и мой корабль налетел на рифы и разбился! - сказал он себе. - Но если Лисбет снова вздумается меня спровоцировать, надо держать себя в руках!»

Мыслями Джонсон постоянно возвращался к этой сцене. Никогда он не повел бы себя с девушкой как распаленный самец, если бы она тогда так на него не посмотрела. Он готов был поклясться, что в этом взоре Элизабет был недвусмысленный призыв.

Со вздохом он расправил плечи, вытянул длинные мускулистые ноги. Прежде чем подняться, достал из внутреннего кармана пиджака фотографию, полученную… от одной особы. Вздохнул, насмешливо говоря самому себе:

- Если я все-таки сумею на ней жениться, то стану счастливейшим из смертных. И, что немаловажно, о деньгах думать больше никогда не придется.

На фото, выполненном в технике сепии, мечтательно улыбалась Элизабет в платье из кружев и сапфировом колье. Перед тем как взойти на борт «Турени», она уступила просьбам Мейбл Вулворт, желавшей заполучить свежий портрет девушки, чтобы обрамить его и выставить у себя в гостиной. Ричард Джонсон с этой фотографией не расставался.

На мельнице семейства Дюкен, в тот же день, два часа спустя

- Мне очень жаль, Элизабет, однако нам пора возвращаться, - с сожалением сказала Адела. - День удлиняется, но мы должны вернуться до того, как совсем стемнеет. Мы приедем еще, на следующей неделе.

Антуан Дюкен взял руку своей внучки, поцеловал. Он никак не мог налюбоваться ею, наслушаться, как она смеется, нарадоваться тем спонтанным проявлениям нежности, которые она ему расточала.

- Бабушка, зачем так долго ждать? Давайте вернемся послезавтра! - вскричала Элизабет. - И Бонни с нами!

- Буду ждать с нетерпением, - подхватил старый мельник. - Очень хочется с ней познакомиться и поблагодарить ее за то, что так заботилась о нашей девочке.

- Все будет зависть от настроения моего супруга, - неуверенно проговорила хозяйка замка. - Гуго радуется каждой минуте, проведенной с внучкой, притом что проявление чувств дается ему с трудом.

Это заявление было встречено настороженным молчанием. Жена Пьера попыталась переменить тему.

- Теперь мы будем часто видеться, - с уверенностью сказала она. - То, что ты вернулась, Элизабет, - уже огромное счастье. Ты снова тут, с нами, живая и невредимая, и мы проведем вместе множество прекрасных часов - и этой весной, и летом. По-другому и быть не может.

Ивонна говорила с такой любовью и теплотой, что Элизабет поспешила ее расцеловать в еще румяные от холода щеки. С каштановыми волосами, аккуратно убранными под собственноручно сшитый маленький чепец, в коричневом саржевом платье - такой Элизабет и помнила ее все эти годы.

- Я часто рассказывала про тебя мальчикам, - продолжала Ивонна. - Жиль с Лораном молились, чтобы ты вернулась, - по вечерам, перед тем как лечь спать.

- Мои милые двоюродные братья! - с энтузиазмом воскликнула девушка. - Я не знала, что вы у меня есть, и тем не менее привезла подарки. Дядюшка Жан, куда ты положил мою ковровую сумку?

- Она на буфете. Сейчас принесу!

Элизабет чувствовала себя среди своих, в семейном кругу, а потому всякое стеснение было забыто. Она поймала себя на мысли, что охотно осталась бы тут, на мельнице, и не только переночевать - жить. Замок показался ей негостеприимным, несмотря на всю доброту и заботу бабушки.

Но с этим можно и подождать, тем более что для себя девушка решила: свои дни, а может, и ночи она будет делить между замком Гервиль и Монтиньяком.

- Я приобрела для вас небольшие подарки, не зная точно, застану ли вас всех в добром здравии. Ивонна права, уже большое счастье, что мы встретились. Дедушка Туан, понятия не имею, куришь ли ты до сих пор трубку, но я тебе ее купила - из древесины вяза, а к ней - английского табака!

- Спасибо, моя крошка! Теперь отдохну немного от своего «серого» табака[53], хоть и его приходится экономить.

- А своим милым дядюшкам я привезла по карманному ножику - со стальным лезвием и резной рукояткой из слоновой кости. Это па мне посоветовал! Ой, прошу меня простить. Я хотела сказать мистер Вулворт.

- Не надо извиняться, дитя мое, - успокоила ее Адела. - Как бы то ни было, эти люди заменили тебе родителей, уберегли тебя от прискорбной сиротской участи.

Элизабет пришлось очень постараться, чтобы уложить в короткий рассказ все, что с ней произошло после нападения на них с отцом в нью-йоркском переулке. По помрачневшим лицам Антуана, Пьера и Жана было видно, что эта картина - как грабители убивают Гийома - стоит у них перед глазами.

О трагических обстоятельствах его смерти Адела рассказала им много лет назад и теперь лишний раз убедилась, что поступила правильно: узнай отец и братья правду сейчас, им было бы намного больнее.

- И о тебе, Ивонна, я подумала, - продолжала Элизабет, протягивая молодой женщине бархатный мешочек, в котором оказалось ожерелье из бирюзы.

- Какая красота! - вскричала Ивонна. - Господи, да куда же я буду в нем ходить? Разве только в церковь по воскресеньям… Пьер, посмотри!

- А для моих кузенов - английские конфеты. Они называются toffees, по-нашему - ириски.

- Тофиз. - на французский манер, с ударением на последний слог, произнес новое слово младший из братьев, Лоран.

- Они очень вкусные! Жиль, и ты тоже возьми конфетку.

Элизабет помогла мальчикам открыть круглую пеструю картонную коробку с конфетами, завернутыми в золоченую бумагу.

- Эту бумагу я сохраню, - подумав немного, сказал Жиль. - Она такая блестящая.

Девушка пожалела, что не накупила племянникам игрушек. Но они и без этого повисли у нее на шее, расцеловали в обе щеки.

- Спасибо! Ты красивая, как принцесса, - прошептал Лоран.

- Вы оба такие милые! - взволнованно, тихим голосом отвечала Элизабет.

«Моя принцесса!» Эти два слова всколыхнули волну воспоминаний. Ей почудился голос сначала матери, а потом и отца. Потрясенная, Элизабет закрыла глаза.

«Если б можно было вернуться назад! - думала она. - В те времена, когда мне было пять, как сейчас Лорану. И папа с мамой вот-вот войдут в комнату, оба смеющиеся! Они души не чаяли друг в друге!»

- Что с тобой, девочка моя? - спросила Адела.

- Голова закружилась. Это из-за сидра, которым нас угостили. Ничего серьезного. Сейчас выпью воды, и мне сразу полегчает.

Пьер подал девушке воды, не сводя с нее ласкового отеческого взгляда. В сердцах присутствующих крепли непобедимые узы взаимной приязни. Ивонна, невзирая на свой статус невестки (старик Антуан неизменно величал ее так), была с Элизабет особенно ласкова. В свое время она очень любила непоседливую малышку с красивым кукольным личиком, и это она была рядом, когда Элизабет во дворе мельницы делала свои первые шаги.

Адела обеспокоенно взглянула на настенные часы у окна. Потом встала, надела пальто и перчатки.

- Элизабет, нам пора, - с нажимом сказала она.

- Уже иду! Скажите, мы проедем мимо дома моих родителей, как собирались?

- Ехать туда в экипаже - не лучший вариант, а пешком - у нас нет времени. Ничего страшного, в следующий раз приедем пораньше, и ты все увидишь.

- Конечно, внученька, время терпит, - подхватил Антуан Дюкен. - Моя невестка содержит дом в порядке, как положено. Проветривает, убирает, и все вещи на месте.

- Спасибо тебе, Ивонна! Спасибо, дедушка Туан! Действительно, посмотрю на дом в следующий раз. И так столько впечатлений!

Обнять, поцеловать каждого члена семьи - это заняло еще какое-то время. Солнце уже клонилось к закату, когда Адела повернула наконец к замку и пустила коня крупной рысью.

- Элизабет, ты довольна? - спросила она, повышая голос, чтобы перекричать стук копыт, позвякивание сбруи и грохот, издаваемый колесами со стальными ободьями.

- Не довольна, а очень счастлива, бабушка! Надо только поскорее стать хорошей наездницей, и тогда вам не придется отвозить меня в Монтиньяк каждый раз, когда я захочу проведать родных.

- Мне всегда приятно увидеться с Антуаном и его сыновьями. Только, боюсь, ездить в такую даль одной тебе не позволят. Милая моя девочка, научиться хорошо держаться в седле невозможно за день или два!

- То есть дедушка запретит мне выезжать за пределы усадьбы, вы это хотите сказать? Но почему? Из-за того, что он так и не простил папу за то, что он женился на маме? Какая теперь разница? Мои дяди и дед Дюкены тут вообще ни при чем.

- Гуго рассчитывает сделать из тебя идеальную барышню, которая будет общаться только с людьми своего круга и унаследует его имущество. Такие же надежды он когда-то возлагал на Катрин. А Гийом их разбил. Роди я ему сына, все было бы иначе… Поговорим лучше о бале, эта тема намного приятнее! У тебя есть подходящее платье?

- Да. То, что я надела на праздничный прием 31 декабря в Нью-Йорке. Очень-очень красивое, - без особого энтузиазма уточнила Элизабет.

«Никто не посадит меня под замок! - сказала она себе, хотя со стороны выглядела как сама покорность. - И уж точно это не удастся человеку, который ненавидел моего отца!»

14 Паучиха в своей паутине

Замок Гервиль, пятница, 12 марта 1897 года

По распоряжению Гуго Лароша позади конюшни была обустроена площадка овальной формы для выездки лошадей, обнесенная белой изгородью. Коня можно было пустить рысью или галопом по песчаной дорожке.

Почти два месяца Элизабет постигала искусство верховой езды под незлобивым надзором Жюстена, направлявшего ее искусно и без лишней спешки.

Уроки проходили чуть ли не ежедневно, что давало молодым людям возможность поболтать без свидетелей и лучше узнать друг друга.

Этим утром весна явила себя во всей красе. Веял теплый ветерок, из леса доносилось птичье пение. Под яркими лучами солнца парковые лужайки покрылись золотыми точками нарциссов жонкиль, декоративные кустарники - робким розовым цветом.

- Хорошо, очень хорошо, мадемуазель! - воскликнул Жюстен. - Вы молодец, какой аллюр[54] ни возьми. Еще кружок галопом, и на сегодня хватит!

Элизабет пришлось привыкать к дамскому седлу, оснащенному двумя обтянутыми кожей передними луками, оно требовало особой посадки. Они с Аделой съездили в Ангулем за соответствующим платьем из коричневой саржи, а к нему купили шляпу с высокой тульей, белый шарф и кожаные сапожки.

- Я бы предпочла сидеть в седле по-мужски, как вы или мой дед, - игривым тоном отозвалась девушка. - Так наверняка намного удобнее.

- Но дамы так не ездят, - отвечал Жюстен.

- Хорошо, еще разочек я, пожалуй, подчинюсь требованиям приличия. А может, после обеда поедем на прогулку? Мне надоело накручивать круги тут или вдоль парковой ограды.

- Мсье Ларош считает, что вы еще не готовы.

Сам конюх думал иначе, но свое мнение держал при себе из страха, что лишится чудесных минут, проводимых с Элизабет. Они понимали друг друга с полуслова и часто вместе покатывались со смеху по малейшему поводу: молодость заставляла забыть все препоны и классовые барьеры.

Элизабет как раз пустила свою лошадку рысцой, когда в ее поле зрения появились дедушка и бабушка. Адела держала мужа под руку, а в другой руке у нее был розовый шелковый зонтик от солнца.

- Вот, пришли посмотреть на твои успехи! - объявил хозяин замка.

Мгновение - и Жюстен напрягся, расправил плечи, принял отстраненный вид. Чету своих хозяев он приветствовал поклоном.

- Мадемуазель как раз закончила тренировку, мсье, - осмелился заметить он. - Перль только слегка вспотела.

Кобылку так и не переименовали. Ее кличка даже стала источником шуток в разговорах между Элизабет и Жюстеном: смешно было приказывать лошади, представляя на ее месте американскую кузину, особенно это касалось некоторых команд.

- Сделай-ка еще кружок галопом, мое дорогое дитя, и прошу, держи хлыст как положено! - попросил Ларош.

- Если вы останетесь довольны моими успехами, вы позволите мне сегодня после обеда выехать на прогулку? - с некоторым вызовом спросила Элизабет. - Разумеется, в сопровождении Жюстена.

- Никаких прогулок! - отрезал Гуго Ларош. - Когда ты научишься скакать не только по мощеной дороге, я сам буду тебя сопровождать. Но пока ты едва держишься в седле. Своей матери ты в подметки не годишься!

- Ричард, не слишком ли ты резок? - нахмурилась Адела. - Внучка так старается, лишь бы заслужить твое одобрение, а в ответ получает грубость!

Чтобы не присутствовать при новой размолвке господ, Жюстен быстрым шагом направился к конюшне. Голос Элизабет, дрожащий от возмущения, заставил его остановиться.

- Вы злой и несправедливый, дедушка, и постоянно в дурном настроении! - выкрикнула она. - И я знаю причину!

Все потому, что мы с бабушкой, по вашему мнению, слишком часто ездим в Монтиньяк на мельницу. Но у меня там тоже родственники! И это не мешает мне послушно исполнять все, что вы требуете. Мне пришлось присутствовать на трех скучных балах, где все на меня смотрели как на диковинную зверушку и насмехались, потому что я, как выяснилось, недостаточно хорошо вальсирую. Я объехала с вами все виноградники поместья, выслушала все ваши пространные пояснения и очень стараюсь побыстрее освоить верховую езду! А теперь скажите, к чему все эти уроки, если мне позволено будет кататься исключительно в парке, как какой-то узнице!

В гневе Элизабет резко дернула поводья. Перль ударила копытом в землю, удивленная неожиданной жестокостью своей наездницы.

- Немедленно слезь с лошади! - крикнул Гуго Ларош. - Ты делаешь ей больно!

Подбежал Жюстен. Адела, которая была очень бледна, попыталась урезонить супруга. Тот уже успел войти внутрь загородки.

- Угомонись, Гуго! - взмолилась она.

- Угомонюсь, когда добьюсь послушания! - рыкнул Ларош. - Элизабет, я приказываю тебе спешиться! Повинуйся!

- Нет! - ответила девушка, заставляя кобылу попятиться.

Ни Адела, ни Жюстен не смогли бы предотвратить того, что за этим последовало. Ларош выхватил у внучки хлыст и ударил ее им по левой щиколотке. Удар, смягченный плотной тканью юбки и сапожком, привел Элизабет в неописуемую ярость.

Хозяин замка угрожающе воззрился на нее. Но не свою внучку он сейчас видел - такую красивую, верхом на лошади. Синие глаза, сердито смотревшие на него, вдруг приобрели зеленоватый отлив, а каштановые волосы, собранные в узел на затылке, показались ему белокурыми… Вот также когда-то противилась ему Катрин, его единственное дитя, а он - он совершенно терял голову.

- Гуго, не надо! - взмолилась Адела. - Ты же не возьмешься за старое! Приди в себя!

Однако он ударил еще раз. Жюстен вскрикнул от возмущения, и это было как эхо на крик боли, который издала Элизабет.

- Мсье, прекратите! - прерывистым от волнения голосом сказал он.

Невыносимое зрелище заставило его позабыть об осторожности. Юноша перепрыгнул через ограду и встал между Ларошем и испуганной лошадью, которая пританцовывала и рыла песок копытами.

- А ты вообще не вмешивайся! - прикрикнул на него хозяин, перетягивая его хлыстом поперек лица.

- Дедушка, не смей! - крикнула Элизабет.

В мгновение ока она спешилась, даже не поняв, как именно это у нее получилось. Поначалу Жюстен помогал ей сходить с лошади, и чувствовать его руки у себя на талии было так приятно. Много раз молодые люди оказывались так близко друг к другу, что их сердца начинали биться в унисон.

- Вот, ваш приказ исполнен! - жестким тоном заявила она. - Но то, что вы только что сделали, я вам никогда не прощу!

В отчаянии она посмотрела на Жюстена, у которого на правой щеке и на губах выступила кровь. Адела так и осталась стоять на месте с выражением полнейшего уныния на побледневшем лице.

- Бабушка, я возвращаюсь в дом, - сказала ей Элизабет.

- И я с тобой, моя девочка! Мне что-то нехорошо.

- Чему тут удивляться! - тихо отозвалась девушка. - Обопритесь на мою руку и идем!

Они удалились, оставив Гуго Лароша с Жюстеном лицом к лицу под неожиданно ярким весенним солнцем.

- Мсье, полагаю, я уволен? - подал голос юноша.

- Оставь меня в покое. Мне надо побыть одному, - отвечал помещик.

Поводья он все еще держал в руке. Внезапно Ларош закрыл глаза и прижался лбом к лошадиной шее. Жюстен же направился к каменной поилке, куда поступала вода из источника. Там он смог наконец умыться холодной водой, и боль стала утихать.

Пока они с бабушкой шли к дому, Элизабет с ненавистью на него посматривала. Первое время и она сама, и Бонни не могли налюбоваться на старинную крепость, у которой имелся даже подъемный мост. Правда, пользовались им редко, потому что имелся второй въезд, обустроенный в конце прошлого века. Теперь же величественная постройка со всеми своими высокими башнями, увенчанными островерхими черепичными крышами, и горделивыми стенами казалась ей тюрьмой.

- Бабушка, а почему вы сказали: «Ты же не возьмешься за старое!»? Или у деда это в порядке вещей - бить тех, кто ему противится? Даже если этот человек ему дорог? Может, он и маму бил в ее юные годы?

- Ничего подобного! Я просто испугалась, когда увидела, что он на тебя замахнулся, и у меня сорвалась с языка эта глупость. Не спорю, Гуго очень вспыльчив и мне доводилось видеть, как он жестоко наказывает пса или лошадь, но Катрин - никогда, по крайней мере…

Адела не договорила, и Элизабет с ее обостренной интуицией поняла, что бабушка ей врет. А еще ей было ужасно жаль Жюстена. Молодой конюх вступился за нее, а ей пришлось равнодушно пройти мимо, чтобы не давать деду лишний повод прогнать его из поместья.

- Бабушка, давайте поговорим начистоту, я ведь уже не ребенок, - попросила она. - Наверное, в тот период, когда мама хотела выйти замуж за папу, в доме часто случались ссоры?

Дрожа всем телом, Адела только крепче схватилась за руку внучки. Столько горестей и страхов она мечтала оставить в прошлом, что ей представлялось невозможным снова их озвучить, а значит, и возродить к новой жизни.

- В каждой семье, не важно, богатой или бедной, счастливой или нет, - начала она прерывистым шепотом, - временами возникают размолвки, ссоры и недоразумения. Гуго не желал примириться с мыслью, что лишится единственной дочери, и его легко понять. В его планах она должна была стать женой знатного и богатого мужчины, уроженца нашего региона, привести его в замок жить и вместе с ним заботиться о его процветании, заниматься виноградниками.

- А папу такой образ жизни не устраивал, верно?

- Трудно сказать, Элизабет, это ведь было так давно. Не знаю, помнишь ты или нет, но накануне вашего отъезда в Гавр, за тем злосчастным ужином, Гуго предложил твоему отцу стать его партнером - на самых выгодных условиях. А Гийом это предложение отверг!

- Я все помню до мелочей, бабушка. И как кричал дедушка, и непоколебимую решимость родителей, и как дурно со мной обошлась эта лицемерка, ваша горничная Мадлен.

На этот раз Адела была так потрясена ее словами, что даже остановилась. И с недоумением посмотрела в сторону кухонных окон.

- Мадлен? Что ты этим хочешь сказать? Она образцовая прислуга и помогает мне во всем.

- Но в тот вечер она всячески меня запугивала! Как только мы пришли в детскую, она принялась меня пинать, приговаривая, что от меня только лишние хлопоты, и грозилась бог знает что со мной сделать, если я расскажу маме, как она со мной обращалась.

- В это верится с трудом, - сказала Адела. - Ты, конечно, боялась оставаться ночевать одной в незнакомой комнате, тем более что укладывала тебя не мать, а служанка, вот и выдумала всякие ужасы… Иногда то, что мы помним, не совсем правда, дорогая.

- Это точно не обо мне, бабушка, - заявила Элизабет. - Я уже вам говорила, обычно я запоминаю события до мельчайших деталей. Вулворты удивлялись этой моей способности, а Бонни часто по этому поводу беспокоится - из-за моих кошмаров, да и заурядных сновидений.

- Да, мы об этом говорили, Элизабет. И мое мнение - ты чрезмерно нервная натура и очень чувствительная.

- То есть вы полагаете, что все это несерьезно?

- Вовсе нет. Я вижу корни этого феномена в твоем детстве, когда спокойное течение событий внезапно сменилось хаосом. Та супружеская чета из Нью-Йорка

- они растили тебя в наилучших условиях, но так и не сумели залечить раны твоего сердца, души. Согласись, за все то время, что ты в замке, ты ни разу не пришла и не сказала мне, что видела дурной сон!

- Ваша правда!

Они немного помолчали. Элизабет очень хотелось рассказать бабушке про ту, первую встречу с Жюстеном, восьмилетним мальчиком, в заброшенной детской. Но тогда бы она нарушила данное ему слово. Притом что Жюстен внушал ей самые нежные чувства, они не имели ничего общего с тем сладким томлением, которое охватывало ее всю при одном воспоминании о поцелуях Ричарда.

- Знаешь, я все думаю о Мадлен, - заговорила Адела. - Со мной она сама преданность, но с остальными слугами строга и придирчива до мелочей. А еще она так и не узнала радости материнства и родственников у нее нет. Так что неудивительно, что с тобой в тот вечер она обошлась неласково. А теперь идем, я еле стою на ногах!

Элизабет решила больше не дискутировать на эту тему, чтобы не расстраивать бабушку, которая и так выглядела крайне удрученной. Но внутри у нее все кипело, и решение было принято.

«С этого дня все буду делать, как сама решу! Если понадобится - врать, нарушать приказы. Даже если за это меня потом отстегают хлыстом!»

Бонни с нетерпением поджидала возвращения юной госпожи, сидя в глубоком кресле, обитом синим бархатом. Их комнаты располагались по соседству, но она вполне могла посидеть и в спальне хозяйки, если ей того хотелось, - это давно уже вошло у них с Элизабет в привычку. Девушка вошла, громко хлопнув дверью.

- А, вот и вы, мадемуазель! Наконец-то! Только не шумите так, у меня мигрень.

- Бонни, прости! Что это у тебя? Поранилась?

- Ничего страшного, просто неудачно упала. Шишка, конечно, знатная, зато порез небольшой. Мадлен меня подлечила, наложила на ушиб немного мази из арники, предварительно, конечно, обеззаразив ранку…

Элизабет склонилась, чтобы получше рассмотреть ее лоб. Вокруг ранки кожа была красная, воспаленная, с синеватым ободком.

- Выглядит неприглядно, - вздохнула она. - Как это тебя угораздило?

- Пока вы катались верхом, Мадлен позвала меня в кухню на кофе с молоком. Мне как-то комфортнее там, в помещении для прислуги, чем, по выражению вашей бабушки, «на господском этаже».

Не на шутку встревоженная Элизабет ее одернула:

- Бонни, ближе к фактам!

- Да не о чем рассказывать! Я просто упала. Давайте лучше помогу вам снять амазонку!

- Я не собираюсь переодеваться. После обеда снова сяду в седло.

Тут глаза гувернантки налились слезами, и она не стала скрывать свою обиду и огорчение.

- Сейчас, когда говорите со мной таким тоном, вы - один в один ваш дед! - пожаловалась она. - И постоянно уходите из дома! На мельницу я с вами ездила всего раз: мадам Адела говорит, что трое в этой коляске помещаются с трудом. А я скучаю, мадемуазель! И вы стали часто раздражаться.

Смущенная, растерянная, Элизабет подтянула к себе стеганый пуфик и присела, а потом взяла Бонни за руки.

- Прости меня, меньше всего на свете я хочу стать такой, как мой дед. Я провожу с тобой совсем мало времени, я это прекрасно понимаю. Я успокаивала себя тем, что днем ты занята шитьем, а в свободное время читаешь и подтягиваешь язык. Я же много времени провожу с бабушкой, и мне нередко приходится заниматься тем, что меня совершенно не интересует. Так что не будем ссориться, Бонни! И пока у меня есть свободная минутка, расскажи, как тебя угораздило упасть.

- Мадлен поначалу доверия мне не внушала, но со временем я узнала ее лучше. Ей не очень-то повезло в жизни, вам это известно?

- Да, то же самое мне говорят мои дедушка и бабушка. Только я до сих пор не пойму, почему она лжет им по поводу Жюстена.

- У меня духу не хватило ей признаться, что я в курсе, ну, про племянника. Так вот, сегодня утром она сказала, что мне непременно надо увидеть пруд, в котором старый Леандр нашел труп Венсана. Он работал тут конюхом до того, как утопился. Я согласилась. Думаю, почему бы не размять ноги, гуляя по парку.

И сколько пикантных подробностей я узнала! Мадлен с этим Венсаном были любовники, так что она тогда нарыдалась… Еще у него на голове были следы ударов, так что у жандармов возникли сильные сомнения по поводу причины смерти.

- Странная идея - привести тебя на то место, Бонни.

- В Нью-Йорке я навидалась и не такого! Ну и трупа там ведь уже нет. Всего лишь пруд с темной водой, в котором кишат головастики. А потом Мадлен предложила посмотреть комнату, где когда-то дежурили караульные. Сейчас там хранится вино. Ох и потешалась же Мадлен, когда рассказывала мне, что таскает со стеллажей полные бутылки - они сложены штабелями, - а на их место подсовывает пустые! И пообещала угостить меня как-нибудь вечерком бордоским.

- Она обкрадывает бабушку! - возмутилась Элизабет.

- Я тоже ее упрекнула в этом, мадемуазель. А Мадлен ответила, что хозяева у нее богатые и ничего не замечают. А как заметить, если это она занимается покупками, сама заказывает доставку провизии? Ладно, раз вы только вздыхаете, лучше опишу вам это помещение. Комната страшная, с высоким сводчатым потолком, на полу - кучи хлама, да и темно к тому же. Там давно пора прибрать, а то кажется, что мусор копился столетиями. А теперь - как я упала. Мы начали спускаться по каменным ступенькам, очень крутым. Я иду шаг в шаг за Мадлен, и тут она спотыкается! Я вскрикиваю, она вскрикивает и пытается удержаться, схватив меня за юбку. Потом растягивается на ступеньках, а я тоже теряю равновесие, заваливаюсь на бок и скатываюсь вниз! Больше всего пострадала моя бедная голова: у подножия лестницы рассыпаны большие булыжники.

- Ты же чуть не убилась!

Элизабет крепче сжала руки гувернантки. Ужас от того, что могло случиться с Бонни, леденил ей кровь.

- Что бы я без тебя делала? - добавила она.

- Ну, вы бы недолго по мне убивались, мадемуазель. Не сказать, что я вообще кому-то нужна, - тоскливо отозвалась Бонни. - Тут Мадлен права: если в свои годы я еще не замужем, то уж точно обречена состариться одинокой.

Так уж заведено на этом свете… Когда у вас появится супруг вашего ранга и дети, на мое место вполне могут взять квалифицированную няньку, которая выросла не в Америке. По-французски читать у меня получается плохо, так что.

Не договорив, Бонни разрыдалась. Элизабет встала и нежно ее обняла.

- Если Мадлен вбивает тебе в голову такие глупости, не удивительно, что болит голова. Особенно после падения! Бонни, ты останешься со мной, я не хочу тебя лишиться. Супруг моего ранга. Интересно, от кого ты набралась этого чванства? Положение в обществе, хорошие манеры, устаревшие порядки… Бонни, плевать я на все это хотела! И если у меня появятся дети, ты будешь их няней и другой я никогда не захочу.

Еще долго Элизабет утешала и баюкала свою гувернантку и подругу ласковыми словами. Она чувствовала: Бонни очень встревожена, а потому не стоит обременять ее еще и своими неприятностями.

- Бабушка побудет какое-то время в своей комнате, она попросила Жермен принести ей обед туда. Мы с тобой тоже пообедаем тут!

- Мадемуазель, пожалуйста, не сердитесь на Мадлен. Она сама ужасно расстроилась, и я пообещала, что никому не скажу - ну, про винные бутылки.

- Нет конца этим секретам, - с раздражением проговорила Элизабет. - Не бойся, пока я не стану ничего рассказывать. Лучше позову Жермен!

В замковой конюшне, два часа спустя

Жюстен как раз седлал Галанта, рослого хозяйского жеребца серой масти, когда на аллее, ведущей к конюшне, появилась Мариетта. Вошла, остановилась напротив стойла, прижав к левому бедру корзину с бельем.

- Ну здравствуй! - вполголоса произнесла она. - Пришла на тебя посмотреть, потому что ты теперь занятой, в мою сторону и не смотришь.

- Если сегодня у тебя нет работы, зачем ты тут шляешься? - раздраженным тоном отозвался Жюстен.

- Раньше, когда я к тебе прибегала, ты не жаловался.

- Вот-вот явится хозяин, так что лучше уходи, Мариетта! Сегодня плохой день. Если мсье Ларош тебя застанет, а при этом лошадь его не будет готова, нас обоих могут выгнать!

- Мсье Ларош остановился поговорить со старым Леандром, так что не кипятись! Скажи лучше, что не хочешь больше со мной встречаться. Я же не слепая, все понимаю. У тебя перед глазами стоит мадемуазель!

Жюстен дал волю раздражению, резким движением подтянув подпругу. Галант дернулся, попытался его укусить.

- Мне не до тебя, Мариетта. Поговорим в другой раз. И выкинь эти глупости из головы. У меня полно работы, как только смогу - встретимся. Есть и еще одна причина, почему я не хочу рисковать. Я вот подумал: ты и правда можешь забеременеть, а моих заработков не хватит, чтобы содержать семью.

Он повернулся к девушке, желая показать, что он искренне этим обеспокоен.

- Кто это так тебя разукрасил? Ссадина на пол-лица! - ужаснулась Мариетта. - Так кто? Хозяин?

- Нет. Только что ударило веткой в леске, на полном скаку. Мариетта, пожалуйста, уходи!

Но миниатюрная блондинка только насмешливо покачала головой. Жюстен указал ей рукой на внутреннюю дверь.

- Дурачок ты, дурачок, Жюстен, - сладким голосом протянула девушка. - Уж я-то знаю, что ты по уши влюблен в прекрасную Элизабет. Хотя не такая уж она и красавица, не лучше других девушек. Я перестирываю белье, все панталоны-подвязки твоей принцессы! Феи такое не носят!

Жюстен вперил в нее сердитый взгляд. Он был и смущен, и рассержен. Мариетта притворилась испуганной и убежала. В следующий миг через двустворчатую дверь в конюшню вошел помещик, но молодую прачку он не заметил.

- Галант оседлан, мсье.

- Отлично, мой мальчик. Я еду в Эгр и вернусь к ночи. Хочу размяться, развеяться. Впервые за много лет пришлось обедать самому: супруга с внучкой заперлись в своих комнатах. Так почему бы мне немного не развлечься?

Видя, что конюх не смеет ответить, он удивился:

- Жюстен, или ты язык проглотил?

- Нет, мсье, но мое мнение ничего не стоит.

Юноша повел Галанта наружу, и Ларош проводил его взглядом. А потом и сам пошел следом, попутно проверяя содержимое карманов своего редингота. Все необходимое взял: туго набитый деньгами бумажник, часы с цепочкой, сигары.

- Жюстен! - позвал он. - Утром я рассердился, ударил тебя ни за что. У меня на службе прежде не бывало таких дельных конюхов, как ты.

Ларош перехватил поводья, попутно сунув юноше в руку золотой луидор.

- Я не могу это взять, мсье, - заявил Жюстен. - Мне и жалованья хватает.

- Надо же, еще и гордец! Ты умный парень, Жюстен. Ну, не ломайся! Мадлен мне нашептала, что ты водишь шашни с малышкой Мариеттой. Так что прибереги этот луидор вам на свадьбу!

Довольный собственной щедростью, Гуго Ларош многозначительно ему подмигнул. Сев в седло, он пришпорил коня и стремглав помчал к трактиру, где можно было поиграть в карты, а потом подняться в комнату верхнего этажа, к пышнотелой служанке, куда более молодой и бесстыдной, чем его жена.

Жюстен стоял и смотрел вслед жеребцу, крупной рысью скачущему по аллее. Потом перевел взгляд на золотую монету, и в его черных глазах полыхнуло презрение.

Через четверть часа в конюшню явился еще один персонаж - на этот раз Элизабет. Жюстена она застала сидящим на ларе и рассматривающим золотой, который он до сих пор вертел в пальцах. Узнав ее легкие шаги, юноша порывисто вскочил.

- Я боялась, что уже не застану тебя! - едва слышно сказала она.

Жюстен вздрогнул, растерялся от этого неожиданного обращения на «ты». Девушка успокаивающе коснулась его запястья.

- Когда мы одни, зачем выкать друг другу, играть в прислугу и господскую дочку? - Элизабет улыбнулась. - Дедушка уехал, я видела, как он промчался по аллее. Жюстен, мне очень жаль, что он тебя ударил! Я должна была сразу вмешаться!

Кончиками пальцев она погладила красную воспаленную ссадину у него на лице. Он перехватил руку, оттолкнул.

- Пожалуйста, мадемуазель, не делайте так больше. Я пытался вас защитить, не смог сдержаться. На этом все, я как был слуга, так им и остаюсь, а вы - господская внучка. Вот, мсье Ларош даже подарил мне луидор! Но я чувствую себя униженным, словно это плата за то, что он сорвал на мне злость.

- Значит, он тебя не уволил? Вот и славно, я опасалась худшего. Очень прошу, Жюстен, прибереги эти деньги, они тебе пригодятся.

- Перестаньте мне тыкать! Это уничижительная манера: хозяева всегда разговаривают так с прислугой, нам обоим это прекрасно известно! А мне раньше казалось, что вы хоть немного меня уважаете.

Он умолк, прерывисто дыша. Элизабет же не знала, что ей и думать. И тихо начала:

- Это не неуважение, Жюстен. Я всего лишь хотела показать, что хочу быть к вам ближе, что все эти социальные барьеры я ни во что не ставлю. Если бы десять лет назад мои родители не умерли, я была бы обычной девушкой, из эмигрантов, и работала бы в какой-нибудь нью-йоркской лавочке.

На лице юноши расцвела улыбка. Он спрятал луидор в карман пиджака.

- Простите, Элизабет! В вас нет заносчивости, чванства, я это понял, как только вы приехали. Скажите лучше, как ваша нога? Второй раз мсье Ларош бил хлыстом наотмашь, сильно.

- Немножко болит, но что там, не знаю, я ведь не переодевалась. Жюстен, можете помочь мне оседлать Перль? Я собралась в Монтиньяк, одна. Так что надо поторопиться! Если дед меня застанет, то не выпустит и за ворота!

Жюстен усадил девушку на большой деревянный ларь, в котором хранились инструменты и который служил ему скамьей.

- Мсье Ларош сказал, что едет в Эгр. Это даже дальше, чем Руйяк, так что до вечера он не вернется. Покажите мне ногу!

- Думаю, не стоит, - не слишком уверенно попыталась возразить Элизабет.

- Лошади часто брыкаются, когда я пытаюсь их подлечить. Так что будьте умнее, Элизабет!

Уступая, девушка медленно приподняла подол юбки. Показался атласный подъюбник, потом - щиколотка, затянутая в шерстяной бежевый чулок. Жюстен встал на колени, пробежался по ней пальцами.

- Ваш дед - чудовище! - сквозь зубы прошептал он. - У вас там ранка и немного крови. У меня есть чудесная мазь, только чулок придется приспустить, чтобы я смог наложить повязку.

- Тогда отвернитесь или закройте глаза, - попросила девушка.

Жюстен закрыл глаза, давая Элизабет возможность беспрепятственно полюбоваться его правильными чертами, красиво очерченным ртом, высокими скулами.

- Теперь можете смотреть, - сказала она, волнуясь при мысли, что обнажает перед ним частичку своего тела.

Молодой конюх посмотрел на свежую ранку, которая уже начала затягиваться. Однако кожа вокруг нее все еще была воспаленной. Он уже собрался подняться, чтобы взять мазь, как вдруг обнаружил прямо у себя под носом коленку Элизабет, прелестную и округлую, снежной белизны. Машинально он легонько ее чмокнул.

- Простите, мне не следовало… - пробормотал он.

- Это было приятно, не извиняйтесь.

Она потянулась к нему, ожидая следующего поцелуя, на этот раз в губы. Но юноша уже встал на ноги и рылся в шкафчике.

- Лучше смажьте ранку мазью сами, - с нажимом сказал он. - А вот кусочек марли, им можно перебинтовать.

Женские инстинкты постепенно брали верх над разумом Элизабет. Она снова ощутила приятную истому, которую испытывала в присутствии Ричарда. Потребность в ласках, поцелуях - для нее это было так же естественно, как дышать.

- Чего ты боишься? - переменившимся голосом спросила она. - Я хочу, чтобы ты сам меня полечил. Жюстен, я нарочно ложусь спать пораньше, чтобы скорее увидеться с тобой утром - здесь, в конюшне. Вместе нам так хорошо!

Он отступил еще на шаг, отрицательно помотал головой. Она вздохнула и сама нанесла пахнущую лекарственными травами мазь на ранку.

- Не сердитесь на меня, мадемуазель, но я дал себе слово, что не буду искать сближения с вами, и уж точно не таким манером. Мне и так живется несладко, и тетка продолжает всем врать. Если вдобавок я еще и влюблюсь в вас, то стану таким несчастным, что уйду куда глаза глядят!

- Почему ты больше не называешь меня по имени?

- В тот, первый раз это вырвалось случайно. С девушками вашего ранга положено обращаться почтительно. А я понимаю, что если вас обниму, то могу и унести наверх, в свою каморку!

- И сделать со мной все то, что проделываешь с Мариеттой?

- Господи, а вы откуда знаете?

Элизабет обвязала щиколотку полоской марли и ловко ее закрепила, а потом натянула чулок.

- Мадлен как может старается задобрить мою гувернантку Бонни. Сегодня мы с ней обедали вдвоем у меня в комнате, и когда я заговорила о тебе - о, простите, о вас, - она и рассказала, что Мариетта пользуется вашим расположением. И, если верить вашей тетушке, вы даже позвали ее замуж.

В панике Жюстен воспользовался этим шансом воздвигнуть между собой и Элизабет непреодолимую стену.

- Да, это правда. Я честный человек и женился бы на Мариетте, если бы она от меня забеременела. Но если этого не случится, то поженимся мы через пять лет, когда я отслужу в армии. В следующем году мне тянуть жребий… Ладно, пойду оседлаю Перль. И не забывайте мой совет: если понесет, отпустите слегка поводья, чтобы она не закусила удила.

- Пять лет! - повторила Элизабет, следуя за ним по пятам. - За это время может столько всего произойти.

- Только я этого не увижу, - иронично отозвался Жюстен, старательно выдерживая дистанцию. - А бабушка знает, что вы едете в Монтиньяк верхом?

- Я предупредила только Бонни, она меня не выдаст. Ты можешь не волноваться: если дед узнает, что я не дома, скажу, что ты всячески противился моему отъезду и я тебе в итоге соврала. Я что угодно сделаю, лишь бы тебя не прогнали из поместья.

Элизабет положила руки Жюстену на плечи. Будучи ниже ростом, она вынуждена была встать на цыпочки, чтобы попытаться поцеловать его в губы. Но юноша быстро отвернулся.

- Я же просил не провоцировать меня! - сказал он.

- Ты говоришь совсем как Ричард Джонсон! - возмутилась девушка.

- А это еще кто?

- Нью-йоркский детектив. В свое время его нанял дедушка, и три года он меня разыскивал. Когда мы познакомились, мне показалось, что я ему нравлюсь. Но и он тоже меня предал, как Вулворты!

- Вы его спровоцировали? - подозрительно спросил Жюстен.

- Если только можно спровоцировать взглядом, - весело, явно гордясь собой, отвечала девушка. - Хотя мы еще раньше целовались, вечером 31 декабря.

- И больше ничего не было?

- Он вместе с нами плыл на «Турени», и там… опять были поцелуи. Он вообще оказался весьма предприимчивым. В следующий раз я увидела его уже на железнодорожном вокзале, в Орлеане.

Жюстен тихо выругался. Схватил женское седло, уздечку и, скрипя зубами от злости, взнуздал лошадь.

- Что с тобой такое? - удивилась Элизабет. - Жюстен, ты сердишься? Бонни твердила, что я влюблена в Ричарда, но это не так. Я даже немножко его боялась, а с тобой мне комфортнее.

- Говорите что хотите, я не стану слушать! Я только что все понял: вы просто насмехаетесь надо мной, жалким конюхом! - сухо сказал Жюстен. - Слухи у нас распространяются быстро. В трактире «Пон-Нёф» с некоторых пор на полном пансионе живет американец. Мариетта говорит - красавчик, она встречала его на ярмарке. Так что можете больше не притворяться! Думаю, это и есть Ричард Джонсон и это к нему на свидание вы сейчас едете! И это с ним вы встречались в Монтиньяке всякий раз, когда мадам Адела вас туда возила. Она с вами заодно!

Элизабет не сразу нашлась с ответом, настолько ее поразили новость и возмущение Жюстена.

- Понятия не имела, что Ричард Джонсон живет тут, в Шаранте! - наконец попыталась оправдаться она. - Бессмыслица какая-то! Я, конечно, расскажу об этом деду. И не смейте ни в чем обвинять бабушку! Мы много времени проводим на мельнице, но только потому, что я обожаю дедушку Туана, дядюшек, кузенов и тетю Ивонну. Я не верю вам, Жюстен, и это мне ужасно неприятно. Зачем этому детективу было сюда приезжать? Если повидаться со мной, то я бы давно уже знала, он написал бы мне или приехал…

Горячность, с какой говорила девушка, поколебала уверенность Жюстена. Он вывел Перль из стойла и перевел в заднюю часть помещения.

- По крайней мере, мы снова перешли на «вы», - тихо произнес он. - Я сказал то, что вам не понравилось - и прощай, фамильярность!

- Боже, какой же ты глупый! - воскликнула Элизабет, у которой глаза наполнились слезами. - Подсади меня в седло, чтобы я поскорее уехала от тебя подальше!

Жюстен резко обхватил ее за талию и на короткий миг притянул к себе, вдохнул исходящий от ее шелковистых волос аромат вербены.

- Простите, напрасно я вас обвинял, - прошептал он. - Я чувствую, что вы искренни, Элизабет. Прошу, будьте осторожны!

Он приподнял девушку, помог ей устроиться в седле. Проверил подпруги, стремена.

- Буду ждать вас на перекрестке дорог на Вуарт и Гервиль, - тихо продолжал он. - Талион застоялся в боксе, мсье Ларош на нем почти не ездит. Вам наверняка покажется, что верхом до Монтиньяка ближе, чем в экипаже, так что следите за временем.

- Спасибо, Жюстен. Я на тебя не сержусь. Я догадалась: ты ревнуешь!

И с этими словами Элизабет пустила кобылку рысью. Она прочла достаточно много романов, чтобы прийти к такому выводу. И, несмотря на безобразную выходку деда этим утром, несмотря на размолвку с Жюстеном, она испытывала странное, пьянящее чувство. Она ликовала и думать не желала о том, какие последствия может повлечь за собой ее непослушание. Весенний ветер пах дурманяще, навевал ощущение свободы…

Мадлен проводила юную хозяйку взглядом, стоя у окна кухни, выходящего во внутренний двор. Поморщилась, гаденько ухмыльнулась. Ненависть годами точила ее изворотливый ум, обостряла жажду власти.

- Ты хочешь всем тут заправлять, да, Мадлен? - говаривал Венсан, когда она поверяла ему свои планы, рассказывала о своих мелких кражах. - Бедолага, ты как была, так и останешься прислугой и будешь лизать хозяевам башмаки. Можешь мечтать сколько угодно, но по-твоему никогда не будет!

Вспомнив бывшего любовника, она с довольным видом кивнула.

«Хоть этого дурня больше не приходится слушать! - сказала она себе. - Ушел бы по своей воле - но нет, отказался наотрез! Тем хуже для него… А тут явилась эта новая заноза, перешла мне дорогу! Ну ничего, это ненадолго».

Удовлетворение волной прокатилось по телу и угасло внизу живота: Мадлен давно хотела навредить Элизабет, и вот наконец у нее появился прекрасный повод для этого.

Жермен, которая перед ней трепетала, как раз вошла в кухню и робко произнесла:

- Мадам звонила в колокольчик! Вы не слышали?

Девушка терпела все капризы Мадлен. К примеру, та потребовала, чтобы остальные слуги говорили ей «вы», раз уж она теперь домоправительница.

- И что? Сходи сама и узнай, чего ей надо! - рявкнула она. - Не видишь, я занята!

Неопытность Жермен (ей было всего четырнадцать) и податливый нрав позволяли вить из нее веревки. Она разгладила ладошкой свой маленький белый фартук и убежала наверх, хотя, взглянув на доску с колокольчиками для вызова прислуги, располагавшуюся у входа в кухню, увидела, что Адела звала именно Мадлен.

«Мерзкая ведьма! - думала Жермен. - Вот возьму и расскажу госпоже, что все украденное у хозяев она прячет в старой караульне!»

Однако девушка знала, что ничего такого не сделает - так эта мегера ее запугала. Мадлен угрожала и колдовством, и проклятиями, от которых пострадает и сама юная горничная, и вся ее родня. Жермен была очень суеверна, поэтому ходила по струнке.

Монтиньяк, в тот же день, час спустя

Время было послеполуденное, и в Монтиньяке кипела жизнь. До этого Элизабет побывала тут всего раз, в сопровождении бабушки, тети Ивонны и Бонни.

«Была ярмарка, и мы хорошо повеселились! Чуть было не накупили голубок для замковой голубятни, - вспомнила она. - Ричард, наверное, уже жил по соседству и мог нас видеть».

Силясь разобраться в путанице своих мыслей и желаний, Элизабет объезжала пешеходов и повозки, чаще всего запряженные мулами. И очень удивилась, увидев своего дядюшку Жана, толкавшего перед собой тачку с мешками муки.

- Надо же, какая неожиданная встреча! - воскликнул он. - Ты одна? И с каких это пор ездишь верхом?

Он явно был чем-то расстроен и улыбался как-то вымученно. Элизабет поспешила ответить, как если бы речь шла о чем-то совершенно обычном:

- Это моя первая конная прогулка, дядюшка Жан! Сейчас отправлю письмо и сразу на мельницу, поцеловать дедушку Туана!

- Тогда я застану тебя уже на мельнице. И не лучше ли было бы тебе спешиться? Как бы лошадь не понесла…

- Лошадка у меня смирная и ничего не боится. До скорого, дядя Жан!

Жан ушел по своим делам, пробормотав неуверенно: «Хорошо». Элизабет же наконец увидела то, что искала, - вывеску трактира «Пон-Нёф», стоявшего на берегу реки. Она въехала на мощеный двор, и местный конюх тут же подбежал и перехватил поводья.

- За лошадкой я пригляжу, мадемуазель, - почтительно проговорил он.

- Я желаю немного отдохнуть. И мне бы хотелось войти в общую залу не с улицы, а другим путем. Это возможно?

- Конечно, мадемуазель, есть отдельный вход для гостей, чьи экипажи стоят там, в сарае.

- Пожалуй, я сэкономлю время, если хорошенько вас расспрошу. Я приехала повидаться с американским господином, который живет в этом трактире. Я и сама родом из Нью-Йорка.

- По вам не скажешь, - пробормотал парень, которому было лет пятнадцать. - Я знать не знаю, где эта ваша Америка! Мсье живет в четвертой комнате, направо от лестницы. Сказал: «Хочу, чтобы из окна было видно реку».

- Спасибо! - мягко произнесла Элизабет, радуясь, что захватила несколько монет.

В итоге юный конюх получил такие чаевые, что трижды повторил: «К вашим услугам, мадемуазель!», прежде чем повел Перль в стойло.

Оказавшись перед дверью с выгравированным номером «4», Элизабет чуть не повернула назад, но все же набралась храбрости и дважды отрывисто постучала. Природная склонность к приключениям и жажда новизны - эту грань ее личности Вулвортам удавалось пригасить посредством заточения ее в «золотую клетку».

Ричард Джонсон открыл, даже не поинтересовавшись, кто его беспокоит. Увидев ее, он настолько опешил, что Элизабет с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться.

- Лисбет! Вы? Господи, значит, я не зря надеялся! Прошу, входите!

- Не радуйтесь, я всего лишь хочу кое о чем вас спросить. Что привело вас во Францию, в Монтиньяк?

Он запер за ней дверь. Элизабет же находилась под впечатлением их новой встречи. Повернувшись к нему спиной, она притворилась, что рассматривает обстановку номера.

«Какой он все-таки высокий! И эти глаза цвета янтаря… Я уже и забыла, что он такой привлекательный, - мысленно ужаснулась она. - Белая рубашка так ему к лицу - с открытым воротом, без галстука…»

- Лисбет, я говорю правду. Я был уверен, что в один прекрасный день вы придете! - заявил американец.

- Погодите. Вы сейчас разговариваете со мной по-французски! С ужасным американским акцентом, но все же! - в ожесточении вскричала она. - Я не сразу сообразила. Вы и на этот счет соврали!

- Ну, только самую малость. Я учу французский тут, Лисбет. Основы нам преподали в лицее, и теперь я совершенствуюсь.

И дело это, я вам скажу, нелегкое: местные разговаривают очень странно. Да, «странно» - подходящее слово!

- Это потому, что они говорят на патуа, - с иронией отозвалась девушка. - Нарочно, чтобы вы ничего не поняли.

- Патуа? Что это такое?

- Местный диалект. Ричард, я спрашиваю второй раз: зачем вы тут? Как оказались на пароходе? По словам дедушки, он никаких денег вам не должен и встречаться с вами не собирался. Я заметила вас на вокзале в Орлеане, и вот теперь вы снимаете жилье в деревне, где я родилась, где выросла!

Он подошел к окну, из которого открывался вид на спокойные воды Шаранты. Опершись на кованый подоконник, он какое-то время смотрел на плоскодонку, пришвартованную в тени ивы.

Элизабет обошла заваленный книгами и бумагами стол. Ей стало жарко, и она расстегнула несколько пуговичек на жакете. Ричард повернулся к ней на своих длинных ногах:

- Чашечку чаю? Его принесли минут десять назад. Кофе во Франции мерзкий!

- Охотно! - тихо сказала девушка. - Но вы так и не ответили!

Джонсон воздел руки к небу, явно смущенный. И неожиданно перешел на английский, чтобы проще было оправдываться.

- Лисбет, а если я скажу, что я тут на задании? И приехал в Шаранту не ради ваших прекрасных синих глаз, какими бы колдовскими они ни были, не ради ваших улыбок, ваших поцелуев!

Элизабет села на стул. Приятно было снова слышать язык, напоминавший о годах, прожитых в Нью-Йорке. Вспомнился мелодичный голос Мейбл, их задушевные разговоры…

- На кого вы работаете? - спросила она. - Только не говорите, что на моего деда. В это я не поверю!

- Я в затруднительном положении, Лисбет. Я словно мячик, который перебрасывают друг другу два состоятельных персонажа. Единственное преимущество - я рядом с вами. Несколько километров не в счет.

Он подал ей чашку. Коричневого цвета настой показался Элизабет слишком крепким. Она автоматически положила в чашку сахар, упрекая себя в том, что слишком рада снова видеть Ричарда и… слишком волнуется. Она пыталась изобразить холодность, враждебность, подозрительность, в то время как по телу каждый раз пробегала дрожь, стоило только вспомнить, как он ее целовал на пароходе.

- Я согласился присматривать за вами, и мой щедрый клиент - Эдвард Вулворт, - признался детектив. - Он явился в агентство незадолго до вашего отплытия во Францию. Вулворт вас обожает, Элизабет! И миссис Вулворт тоже, она чуть с ума не сошла от беспокойства.

- Так вас нанял па! - прошептала девушка в изумлении, которое скоро сменилось искренней благодарностью: как они все-таки ее любят! - И как вы за мной присматриваете, сидя в четырех стенах, в этом трактире?

Ричард отпил глоток из своей чашки, лукаво усмехнулся, потом сказал игривым тоном, на этот раз по-французски:

- Я отправил уже три письменных отчета в Дакота-билдинг - о том, как вы проводите время, хотя ни разу не был в вашем поместье, да это и не нужно. Я навожу справки тут!

- И кто ваши информаторы? Надеюсь, вы не досаждаете моим родственникам со стороны отца, Дюкенам? Хотя нет, они бы мне сказали.

- Мне запрещено общаться с Ларошами и Дюкенами и вообще привлекать к себе внимание. Правда, долго искать не пришлось: там, за мостом, живет кузнец, который подковывает лошадей мсье Лароша. От него я узнал, что вы осваиваете верховую езду, «не гордячка» и «чудо какая хорошенькая!». Еще я часто вижу экипаж мадам Ларош, с виду милейшей женщины, на дороге, ведущей к мельнице, и в деревне, и вы всегда сидите рядом. Месяц назад, на ярмарке, я с тяжелым сердцем наблюдал за вами с Бонни… Вулворты, получив мой отчет, сразу отправляют мне телеграмму. Им так спокойнее!

Ошарашенная этой стремительной тирадой Ричарда, Элизабет жестом попросила его замолчать. Но он не послушался, внезапно встревожившись:

- А как вы-то меня нашли, Лисбет? Вы не должны были знать, что я в Шаранте!

- В поместье тоже сплетников хватает, - ответила она. - А слухи распространяются быстро. Вот сегодня мой приятель Жюстен рассказал, что вы живете в этом трактире. А ему сказала Мариетта, прачка, которая работает на Ларошей. Сначала я собиралась навестить дедушку Туана, но потом подумала: заеду и проверю, правда это или нет.

- Дедушку Туана? - повторил озадаченный Джонсон.

- Это уменьшительное от Антуана. Я его звала так в детстве. И ему до сих пор нравится! Ричард, вы зря теряете время. Советую вам вернуться в Нью-Йорк. Не хочу, чтобы па, вернее, мистер Вулворт тратил на меня столько денег. Я тоже пишу им письма. И никакая опасность мне не грозит! Вам незачем тут быть.

Элизабет, которая к этому моменту уже встала и застегнула жакет, понурилась. Ее очаровательное личико несколько поблекло, она с тревогой посмотрела в окно.

- Что с вами, Лисбет, милая? - встревожился Ричард.

- Ничего. И я запрещаю вам называть меня милой, это неуместно.

- А «моя дорогая Лисбет»?

- Тоже нет. Во Франции меня называют Элизабет. Прощайте, мы больше не увидимся! Вы делаете свою работу, но мне это неприятно. Противно осознавать, что за тобой следят, подсматривают!

Он промолчал, просто одной рукой обнял ее за талию, а второй приподнял ее подбородок.

- Вы изменились, стали еще красивее, еще соблазнительнее, - прошептал он по-английски.

Сердце девушки застучало часто и глухо. Когда Ричард прижался губами к ее губам, Элизабет закрыла глаза и целиком отдалась этому поцелую, которого жаждала и к которому стремилась. Их губы слились в игре, изощренной и пьянящей.

Все тело у Элизабет горело, мысли затуманились. Она испытала сладостный восторг, какую-то исступленную радость, едва ощутив сильные мужские руки на своих грудях и бедрах.

Ее отчаянная покорность, прерывистое дыхание, обостренная чувственность заставили Джонсона обезуметь от желания.

Впоследствии он стыдился того происшествия в каюте на борту «Турени», но так и не научился справляться со своими порывами.

Он молча подхватил девушку на руки и понес к кровати. Элизабет не противилась, со страхом ожидая и даже не сомневаясь в том, что он вот-вот овладеет ею, сделает ее женщиной.

- Милая! Моя прелесть! - твердил он по-английски. - Я люблю тебя. Знала бы ты, как я тебя люблю!

Она оставалась безгласной, испуганной. Наверное, главной его ошибкой стало то, что он перестал ее целовать, не сделал скидку на ее неопытность: приоткрыв глаза, она увидела, как он расстегивает ремень, спускает штаны. Потом он упал на постель с нею рядом, задрал юбки и властно сунул руку ей между бедер.

- Лисбет, красавица моя, мое маленькое чудо! - страстно прошептал он ей на ушко.

Дыхание его все учащалось, пока пальцы ловко расстегивали крохотные перламутровые пуговички на девичьих батистовых панталонах. Когда же Ричард наконец коснулся ее «цветка», теплого и влажного, он хрипло застонал.

И снова Элизабет взбунтовалась - против Ричарда и собственного смирения. Она поняла свою ошибку: по-настоящему она его не любит, всего лишь поддается той власти, которую он имеет над ее телом и ощущениями.

- Не надо! Оставьте меня в покое! - вскричала девушка. - Я не хочу!

- Почему? - удивился он. - Лисбет, я так вас люблю!

- А я вас - нет!

Перед глазами ментально возникла белокурая макушка Жюстена в тот момент, когда он робко поцеловал ее в коленку… Элизабет рывком вскочила и отбежала на другой конец комнаты.

- Нет, я не хочу и не могу! - громко сказала она.

Ричард так и остался лежать на кровати, приподнявшись на локте и тяжело дыша.

- Вы отказываетесь, потому что порядочные девушки так не поступают, да? Но вы все равно будете моей, только моей! Вы никуда от меня не денетесь, Лисбет. Я на вас женюсь!

Потом Ричард пробормотал что-то невразумительное, злясь, что лишился наслаждения, казавшегося таким возможным. Элизабет приоткрыла дверь. Ей хотелось его наказать за ту власть, какую он над ней имел.

- Не вздумайте рассказать о том, что только что между нами было, Эдварду Вулворту, мсье Джонсон, - можете лишиться жалованья! До свидания!

Он был не в состоянии ни ответить, ни удержать ее.

15 Измученные сердца

На мельнице Дюкенов, в тот же день, в пятницу, 12 марта 1897 года

Прежде чем въехать во двор мельницы, Элизабет долго смотрела на спокойно текущую речку. Внезапно ощутив ностальгию, вслушивалась в монотонное, похожее на тихий стон журчание воды, стекавшей с лопастей большого мельничного колеса.

У нее в голове крутились слова, сказанные уверенным тоном Ричарду, - «И никакая опасность мне не грозит!». И благодаря обостренной интуиции девушка поняла: это не так. Угроза присутствует в ее жизни постоянно, но какая?

Так ничего для себя и не решив, она въехала наконец в сарай, где и привязала лошадь, не став ее расседлывать. Во дворе было очень тихо и как-то пусто, что только усилило тревогу. Слава богу, дедушку она застала сидящим на привычном месте - у очага.

Сегодня впервые Элизабет приехала в гости к Дюкенам без Аделы. Старик, так и не дождавшись, когда же войдет вторая гостья, удивился:

- Здравствуй, моя куколка! Ты одна? Неужели уже научилась править коляской?

Девушка нежно поцеловала его, медля с ответом. Она искренне любила старого Антуана, от которого в детстве видела столько ласки.

- Пьеру пришлось ехать в Ангулем, а Жан повез заказчикам муку, так что принять у тебя лошадей сегодня некому. Ты оставила экипаж во дворе, да? - озаботился мельник.

- Дедушка Туан, не беспокойся, я сама управилась. Я приехала верхом на своей лошадке Перль. И по той дороге, что идет вдоль реки, я даже пустила ее галопом!

- И тебе позволили поехать в такую даль одной?

Ярко-синие глаза старика смотрели тревожно, но Элизабет этого не заметила: она смотрела по сторонам. Каждый раз она радовалась, попадая в знакомую обстановку - мебель из темного дерева, почерневшие потолочные балки, с которых свешиваются вязанки чеснока и лука.

- Как бы мне хотелось жить тут, с тобой! - без задней мысли выпалила она. - Или в том домике у реки, где жили родители.

- Теперь он принадлежит тебе, - поправил ее старый мельник. - Ты - хозяйка, с нотариусом все вопросы я уладил. Значит, в замке тебе не так уж сладко живется, а, моя хорошая? И каким чудом ты добилась позволения проехать с десяток километров без сопровождения?

Элизабет присела на табурет возле очага, где томились огромное дубовое полено и ясеневый пенек. Ее дед по привычке готовил супы и рагу на углях - для этого у него имелись четыре стальные треноги разного размера и столько же чугунных котелков.

- С дровяной печкой тебе было бы проще управляться, дедушка, - заметила она. - А так приходится постоянно наклоняться, притом что спина и ноги у тебя больные.

- Это не мои хлопоты, крошка, - отшутился старик. - Стряпней каждый день занимается Ивонна. А ты мне так и не ответила…

- Мне особенно не на что жаловаться. Бабушка меня обожает, вечера мы с Бонни проводим вдвоем, и я не испытываю ни в чем недостатка. Но тут мне все равно нравится больше!

- Почему? - не сдавался старик, беря ее за руки.

- Я словно возвращаюсь в детство, когда ты, Пьер и Жан постоянно были со мной. И еще здесь я ощущаю себя в безопасности.

Элизабет тут же пожалела о своем признании: добродушное лицо деда омрачилось.

- Прости, дедушка Туан, зря я так сказала, - быстро проговорила она, стараясь, чтобы голос прозвучал беззаботно.

И в следующее мгновение тихо, как испуганный ребенок, заплакала.

Старый мельник сжал ее тоненькие пальчики.

- Элизабет, расскажи, что тебя мучит?

- Иногда мой дед Ларош меня пугает, - всхлипывая, призналась она. - Похоже, он совсем не изменился, в отличие от бабушки, которая стала другим человеком - благодаря тебе. Это ее собственные слова.

- Гуго Ларош всегда наводил страх на домочадцев, - едва слышно проговорил Антуан Дюкен. - И, видит Бог, началось это не вчера. Он и до своей свадьбы был таким. Крошка моя, надеюсь, он тебя не обижает?

Девушка задумалась: а стоит ли рассказывать об утреннем инциденте, ведь сходную гневливость она знала и за собой? Если задуматься, она спровоцировала деда своим неповиновением.

- Он мой опекун, а значит, я должна его уважать и слушаться, - осторожно ответила она.

- И делать, что бы он ни приказал?

Элизабет промолчала, дед тоже умолк. Потом они переглянулись, с ужасом понимая, что не смеют говорить друг с другом искренне.

- Сегодня утром он дважды стеганул меня хлыстом по ноге, - наконец созналась Элизабет. - Я еще не видела его в таком бешенстве. И это притом, что бабушка была рядом. И не вмешалась! А Жюстен - наоборот, и дед ударил его по лицу. Это было так жестоко и неожиданно! Поэтому я и решила после обеда сесть на лошадь и уехать, нарушив все его запреты. Тем более что дед уехал и до вечера не вернется. Этим я и воспользовалась!

- Господи, неужели он опять взялся за старое? - вскричал мельник.

Почти то же самое сказала и Адела… Элизабет больше не могла этого вынести. Дрожа от волнения, она вскочила и несколько раз обошла вокруг большого стол а.

- Ты повторяешь бабушкины слова, дедушка Туан, но когда я попыталась ее расспросить, она соврала, я это поняла сразу. Пожалуйста, хотя бы ты скажи мне правду, если другие не хотят! Что такого страшного делал мой дед?

- Да простит меня Господь за то, что я нарушаю клятву, данную двадцать лет назад! - воскликнул Антуан. - Ты вправе это знать, моя милая Элизабет.

Я в любой момент могу умереть, и тогда некому будет тебя предостеречь. Сыновья мои про это не знают.

- Про что не знают? - взмолилась девушка.

- Иди и сядь рядышком. Когда держу тебя за руку, мне спокойнее. Надеюсь, Катрин там, на небесах, поймет, что у меня не было выбора.

Антуан Дюкен сильно побледнел и выглядел крайне смущенным. Он все вздыхал и вздыхал, как человек, которого что-то гнетет.

- Твоя мать часто бунтовала против отца в твои годы, когда вернулась домой из пансионата. И в тот год, когда она, в декабре, должна была справить свое восемнадцатилетие, подарок она получила летом - прекрасную гнедую кобылу, очень породистую. Катрин была заправской наездницей, так что можешь представить, как она обрадовалась, что теперь имеет собственную лошадь! Говорят, она скакала галопом по округе в любую погоду. Что она думала о политике, не знаю, но ты и сама должна помнить, что твоя мать стремилась к простой жизни, основанной на нравственных ценностях - взаимной поддержке, смирении, милосердии.

- Так оно и было, иначе она бы не вышла замуж за папу и они бы не отправились в Америку как простые эмигранты, - кивнула Элизабет.

- Обо всем этом, моя крошка, я узнал в те годы, когда молодые жили в Монтиньяке. Гийом безумно любил Катрин и в доверительных разговорах делился со мной, рассказывал, что ей приходится терпеть дома. Позже твоя мама рассказывала сама, очень искренне, и я обещал никому не говорить, особенно тебе!

- Почему?

- Она не хотела, чтобы ты думала о своем деде плохо, тем более что он извинился перед ней за свой произвол.

Элизабет подумала: а стоит ли пытаться узнать больше? Может, она инстинктивно не хочет знать о темных страницах прошлого матери? Антуан Дюкен всю жизнь был человеком набожным, добрым и сердечным, мирным по натуре. Для него вспышка гнева или жестокая выходка уже была нарушением Божьих заветов и наставлений Иисуса Христа.

- Наверное, Гуго Ларош тоже поднимал руку на маму, если она не слушалась его приказов? - предположила девушка.

- Крошка моя, если б только это! Как я уже сказал, Ларош терпеть не мог, чтобы ему перечили. Но больше всего он боялся лишиться Катрин, если она захочет выйти замуж. Он перестал ее отпускать одну на конные прогулки, всегда ее сопровождал. На балах требовал, чтобы она танцевала только с ним, потому что ни один претендент на ее руку его не устраивал. А потом Аделе пришло в голову подарить дочке на восемнадцатилетие платье-амазонку из зеленого бархата. Твоя мама только раз его и надела - весной. Как говорила сама Катрин, оно была под цвет ее глаз и пробуждающейся природы.

- Мы с Бонни нашли это платье - в картонной коробке, в нижнем ящике шкафа в моей комнате. Оно как новое!

- На свою беду, Катрин вздумалось съездить в Руйяк, в гости к подружке по пансиону, - охрипшим голосом продолжил свой рассказ мельник. - Драма разыгралась по ее возвращении. Отец ее уже поджидал. Схватил кобылу за уздечку и сделал так, что Катрин упала. Тогдашний конюх Ларошей по имени Макарий подошел с хозяйским ружьем в руке и пристрелил бедную, ни в чем не повинную лошадь на глазах у твоей матери. Она онемела от ужаса, но уже через мгновение отец набросился на нее с хлыстом и избил.

У Элизабет закружилась голова. На лбу выступил холодный пот, пришлось его смахнуть.

- Дедушка Туан, это отвратительно! Теперь я лучше понимаю мамины опасения. Если помнишь, в Нью-Йорке я познакомилась с папиным другом, Батистом Рамбером. И когда я рассказала, что собираюсь во Францию, он вспомнил примечательный факт, только тогда я не придала этому значения. На смертном одре мама взяла с отца слово, что он никогда не отдаст меня на воспитание Ларошам. По ее мнению, в замке я буду несчастна.

- И она оказалась права! Ты не выглядишь веселой, хотя перед нами старательно делаешь вид. И я хорош, старый дурак! Думал, Гуго Ларош усовестится, с годами утихомирится и никогда больше не впадет в былое искушение…

- Какое искушение, дедушка? - нетерпеливо спросила Элизабет. - Объясни, потому что скоро вернется Жан и при нем поговорить мы не сможем. Да и мне нельзя задерживаться. На перекрестке дорог на Вуарт и Гервиль меня будет ждать Жюстен.

Антуан Дюкен воздел руки к небу, потом сочувственно посмотрел на внучку, чья красота и невинность разбивали ему сердце.

- Гуго Ларош слишком сильно любил дочь, моя хорошая. Любил так, как не должно любить собственное дитя. От этого все беды. И я молю Господа, чтобы твой дед, чувствуя что-то подобное к тебе, из ревности не лишил тебя свободы и не злоупотреблял своей властью опекуна. По рассказам, он чуть не убил твою мать, когда та объявила, что выходит за Гийома. Правда, Катрин была совершеннолетней и отец не мог ей помешать. Но даже несмотря на это, Катрин сбежала из дома за неделю до свадьбы, и мы приняли ее у себя. Ларош явился со своим конюхом, грозил сжить нас со свету, но я не уступил. С тех пор в Монтиньяк он больше не приезжал. Тебе было уже года три, когда отец и дочь помирились, и Катрин простила ему все издевательства. Но меня не удивило намерение сына навсегда переехать со своей семьей в Америку.

- Ни решимость моей мамы переплыть океан, чтобы стать наконец по-настоящему свободной! - подхватила Элизабет. - Дедушка Туан, что же делать мне?

- Не провоцируй своего деда, пока не станешь совершеннолетней, моя крошка. Будь сдержанной, не возражай и больше времени проводи с Аделой. Она немало настрадалась из-за ссор мужа и дочки и сумеет тебя защитить.

- В этом я не уверена. Утром она слова не сказала в мою защиту. Ничего, зато на Бонни и Жюстена я могу рассчитывать.

- Согласен, Жюстен - парень хороший, вот только…

В комнату вошел Жан, и старик умолк. В руке у младшего сына мельника была красивая булка-бриошь с золотистой корочкой.

- Вот, булочница угостила! - с улыбкой сказал он. - Элизабет, ты обязательно должна попробовать. Вкуснятина, испечена на утиных яйцах и сливочном масле. И молока тебе, папа, я тоже принес.

Широкая улыбка Жана, блеск его серых глаз, упавшая на лоб черная прядь. У Элизабет на глазах навернулись слезы. Из двух братьев именно Жан был больше похож на Гийома.

- Я не голодна, но кусочек съем, лишь бы ты был доволен, дядюшка Жан! - дрожащим голосом сказала она. - И дедушке Туану отрежь, пусть себя побалует!

- Когда ты в моем доме, девочка, других радостей мне не надо, - отвечал старик, гладя ее по щеке.

Ничего больше в этот день Элизабет не узнала. В замок она вернулась раньше Гуго Лароша и, встретившись с Жюстеном, поджидавшим ее в условленном месте, держалась отстраненно и не пыталась завести с ним разговор. Она оставила его расседлывать Перль под предлогом ужасной мигрени. И когда Мадлен с мрачным видом преградила ей путь в коридоре первого этажа, девушка только раздраженно от нее отмахнулась.

Минута - и Элизабет заперлась на ключ в своей спальне, предварительно попросив Бонни уведомить бабушку, что ужинать она не хочет.

- Отдыхайте, мадемуазель, - посоветовала ей гувернантка, принесшая из кухни чай с печеньем. - Вы поставили меня в затруднительное положение: я-то всем говорила, что вы весь день пробыли у себя, и тут вы заходите в дом через парадный вход, да еще и в амазонке! Мсье Ларошу непременно донесут, что вы его ослушались.

- Пускай доносят, Бонни, - отвечала Элизабет, откидываясь на подушки и укрываясь по грудь мягким одеялом. - Я его не боюсь.

Голос у нее дрожал. Внезапно девушка бросилась своей верной Бонни на шею и разрыдалась.

Замок Гервиль, в тот же вечер

Стоя у окна кухни, Мадлен от нетерпения переминалась с ноги на ногу. Нельзя было пропустить возвращение того, кого она величала «хозяином» перед остальной прислугой и «дьяволом» про себя, памятуя о его суровости и жестокосердии.

«Если Жюстен не пришел есть суп, значит, старый дьявол еще не явился! - думала она, зло сверкая глазами. - Ну конечно, конюх - он ведь обязан дожидаться хозяина, стоя навытяжку, в любой час дня и ночи! Но только скоро все изменится. Очень скоро!»

Наконец со двора донесся цокот копыт. Притаившись за занавеской, Мадлен смотрела на всадника, который держался в седле очень прямо, горделиво запрокинув голову. Парк накрыли синие сумерки, поэтому Жюстен с фонарем в руке вышел из конюшни Ларошу навстречу.

- Моя новость хозяину не понравится, - пробормотала она, радуясь возможности насолить Элизабет.

Жермен, которая как раз перемывала редиску и салат-латук, в тревоге покосилась на старика Леандра, который уже сидел за столом. Садовник набивал трубку. День выдался утомительным, и ничего, кроме курева, его в данный момент не интересовало.

Алсид укладывал поленья возле огромной кухонной дровяной печи.

- Слушайте меня все! Из кухни - ни ногой! - распорядилась Мадлен. - Я скоро вернусь. Жермен, накрой на стол!

Ларош как раз вошел в старинный зал в романском стиле, переоборудованный в парадный вестибюль, снял фетровую шляпу, украшенную фазаньим перышком, и пиджак. Он ощущал приятное расслабление после нескольких стопок коньяка, выигранной партии в карты и пары часов в приятном обществе. Поэтому, когда Мадлен вошла через узкую дверь, соединявшую вестибюль с кухней, он досадливо поморщился.

- Что тебе нужно? - рявкнул Ларош.

- Мсье, нам бы поговорить…

- Если это по хозяйственным делам или касаемо прислуги - ступай к хозяйке!

- Бедная мадам, благодарение Богу, весь день пробыла у себя! - всплеснула руками Мадлен.

- Почему «благодарение Богу»? - Ларош нервно заморгал.

- Есть вещи, про которые лучше не знать, особенно при слабом здоровье, как у нашей госпожи. Но вам-то я сказать обязана!

Помещик вздохнул. Что ж, придется отказаться от приятной перспективы выпить еще стаканчик спиртного, сидя в кожаном кресле у камина, в маленькой гостиной. Мадлен же поспешила излить свой яд:

- Речь о мадемуазель Элизабет, мсье! Не успели вы уехать, как она - в седло и прочь со двора! Вернулась меньше часа назад, хмурая.

Гуго Ларош не разразился воплями, ничем не выказал свой гнев. Ощущение было такое, словно его накрыло парализующим ледяным колпаком.

- Раз так, полагаю, без помощи Жюстена не обошлось или он поехал с ней, - тихим голосом предположил он.

- О нет, мсье, ваш конюх сидел дома! Мариетта не спешила уходить, так что сами понимаете.

- Ладно, спасибо, что рассказала, Мадлен. А теперь прочь с моих глаз, презираю доносчиков!

- Я-то что, только услужить хотела.

Ларош знаком услал мегеру восвояси, от себя подальше. Мадлен была ему отвратительна. Оставшись в одиночестве, он схватил с нижней полки вешалки ивовую трость.

Элизабет сидела в постели с модным журналом в руках, который не читала, а Бонни притворялась, что старательно вышивает салфетку. Одна, сохраняя невинный вид, с чуть разрумянившимися щеками, переживала заново эпизод в трактире. Другая вспоминала симпатичное лицо Жана Дюкена, который был так любезен с ней, когда показывал мельницу.

Когда кто-то забарабанил в дверь, обе вздрогнули. Медная резная ручка на двери повернулась раз, другой - безрезультатно.

- Элизабет, немедленно открой! - вскричал Гуго Ларош. - Я запрещаю тебе запираться на ключ!

Испуганная Бонни посмотрела на госпожу, и та знаком попросила открыть.

- Мадемуазель, кажется, ваш дед вне себя! Наверняка он уже знает о вашей эскападе.

- Что ж, придется объяснить ему, почему я уезжала.

Вся дрожа, гувернантка подчинилась. Узрев ее, помещик схватил ее за локоть и вытолкнул в коридор.

- Ваши услуги не понадобятся! - пренебрежительно рявкнул он. - Американское отродье!

С этими словами он захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке, к несказанному отчаянию Бонни, которая успела приметить ивовую трость.

- Добрый вечер, дедушка, - сказала Элизабет, очень спокойная с виду. - Прошу вас больше не толкать Бонни, она прежде всего моя подруга и не заслуживает такого обращения. И зачем вам понадобилась трость? Выпороть меня за то, что я отправилась за утешением к набожному и доброму человеку, моему деду Антуану?

Ларош такого приема не ждал и… растерялся. Но не ироничный тон внучки так на него подействовал, а зрелище, которое ему открылось. Он еще ни разу не видел Элизабет с распущенными волосами, роскошной шелковой волной спадавшими ей на плечи. На ней была ночная рубашка из тонкого розового батиста, на хрупких плечах - тончайшая шерстяная шаль, оставлявшая открытой верхнюю часть груди.

Давние демоны пробудились, заворочались внизу живота. Во рту пересохло, и ему вдруг нестерпимо захотелось разбить обе большие керосиновые лампы на прикроватных столиках, дабы не видеть больше ни секунды чарующей девичьей красоты.

- Пожалуй, тебя не стоит в этом винить, - пробормотал он. - Я до сих пор корю себя за то, что ударил тебя утром. Ты разозлилась и сделала наперекор. Как в поговорке: каков привет, таков и ответ.

Элизабет внимательно смотрела на деда, не зная, что и думать. Потом встревожилась - из-за Жюстена.

- Я, конечно, в подметки маме не гожусь, но сумела оседлать Перль, и прогулка мне понравилась! Галопом она идет прекрасно.

Не удостоив внучку ответом, Ларош отвернулся. У Элизабет оставались еще вопросы:

- Кто вам сказал, что я выезжала верхом? Наверняка эта гарпия Мадлен! По возвращении я столкнулась с ней.

- Мы с Аделой ей полностью доверяем.

Девушка издала смешок. Ларош метнул взгляд в ее сторону.

- Что смешного я сказал?

- Вы не тому доверяете, только и всего.

- Про это поговоришь с моей женой. Я прислугой не интересуюсь - скажем так, сверх меры. И впредь прошу сперва спрашивать у меня разрешения, когда захочешь снова поехать верхом в Монтиньяк. На дорогах небезопасно. Жюстен поедет с тобой. Надеюсь, у тебя нет тяги к простолюдинам. Хотя я не представляю, чтобы мой конюх мог так меня разочаровать…

- Тяги к простолюдинам? - повторила Элизабет. - Как у моей матери, вы это имели в виду? Она по-настоящему полюбила папу и правильно сделала, что сбежала, чтобы они могли пожениться!

Ссоры удалось бы избежать, не отзовись Гуго Ларош уничижительно о Гийоме Дюкене. Он уже упрекнул себя в этом, и тут Элизабет выдала свой язвительный ответ.

- Катрин никуда не сбегала! - возразил он. - Кто вбивает тебе в голову эту чушь?

- Не важно, - в запале отвечала девушка. - Собой управлять я не позволю. Так что знайте: замуж я выйду за кого захочу!

Пальцы ее деда стиснули трость, которой ему не раз случалось «учить» охотничьих собак.

О, как ему хотелось оказаться в эту минуту лицом к лицу со старым Дюкеном и врезать ему как следует, потому что только он мог открыть эти страницы прошлого Элизабет.

- Я проявил снисходительность, - пробормотал он сквозь зубы, - и вот как ты меня отблагодарила? Но ладно, остановимся пока на этом.

Он упорно старался на нее не смотреть. Элизабет, наоборот, не сводила глаз с деда, пока он поворачивал ключ в замке и выходил.

«Можно подумать, что он убегает! Что он испугался», - подумала она.

Выйдя в коридор, Гуго Ларош столкнулся с Аделой и Бонни, причем обе выглядели очень встревоженными. Жена держала в руке за медное кольцо лампу Пижона, но света она давала очень мало.

- Слежку за мной устроили? - спросил он. - Проклятье, я ничего дурного не сделал, ни разу ее не ударил! У девчонки есть характер! Мне почудилось даже, что я снова вижу Катрин.

- Это-то меня и пугает, Гуго, - прошептала Адела, удаляясь нетвердым шагом.

Бонни же поспешила в комнату своей подопечной. Там она присела на край кровати и спросила:

- Вы целы? Я сбегала за мадам Аделой, и она бы вмешалась, если что.

- Ты зря побеспокоила бабушку, Бонни, - сказала Элизабет. - Мне нужно учиться себя защищать, ведь до совершеннолетия еще четыре года. Я бы, конечно, предпочла иметь опекуном Жана или Пьера или моего дедушку Туана. Ну почему меня отдали под надзор именно Ларошу?

- Понятия не имею, мадемуазель.

- Он наверняка проконсультировался с нотариусом, как только я написала, что планирую вернуться на родину, и хорошо ему заплатил. Мой дед считает, что за деньги можно купить все.

Гувернантка взяла ее за руку. Она все меньше и меньше узнавала свою крошку Лисбет из Нью-Йорка.

- Не расстраивайтесь, у вас ведь есть еще мы, так что не так уж все плохо, сказала Бонни. - Ваша бабушка, родственники в Монтиньяке, я! Я ведь даже последовала за вами во Францию. -

- Я об этом помню, моя Бонни! Кстати, хочу поделиться с тобой секретом. Ты сразу сообразишь, о ком речь!

Понизив голос до шепота, Элизабет рассказала ей, что Ричард Джонсон живет теперь в трактире «Пон-Нёф», уточнив, какое именно задание выполняет привлекательный американец. Разумеется, она умолчала о поцелуях и о том, чем это чуть не закончилось.

Бонни сначала удивилась, потом с благодарностью подумала о Мейбл и Эдварде Вулворт и достаточно резким тоном подвела итог:

- Мадемуазель, вы больше не будете видеться с мистером Джонсоном без сопровождения. Если захотите с ним поговорить, я поеду с вами.

- Охотно возьму тебя с собой, и бабушку тоже. Поедем в понедельник! Жюстен приготовит нам фаэтон, в нем комфортнее, нежели в коляске. А к полднику как раз приедем на мельницу!

Улыбаясь, Элизабет чмокнула гувернантку в щеку. Сама не зная почему, она вдруг почувствовала, что сила на ее стороне.

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, среда, 18 августа 1897 года, пять месяцев спустя

В этот вечер Мейбл Вулворт повисла у мужа на шее, стоило тому переступить порог. Она была в дезабилье из сиреневого шелка, настолько в квартире было жарко. Сквозь муслиновые занавеси на высоких окнах гостиной проникал оранжеватый свет заходящего солнца.

- Ты выглядишь прелестно в таком наряде, - сделал жене комплимент Эдвард. Свой пиджак он нес в руке. - На улице несусветная жара! Но что-то тебя сильно обрадовало, не так ли, дорогая? Уж не письмо ли от Лисбет?

- Угадал! Пришло сегодня утром, но я не стала открывать, решила дождаться тебя.

После отъезда Элизабет Мейбл пролила немало слез, а с течением дней ее страдания только усиливались, и в конце концов она впала в глубокую меланхолию. Доктор Фостер всполошился и прописал ей излюбленное лекарство - настойку опия. Эдвард все чаще заставал супругу сонной, лежащей на кровати в спальне Элизабет.

Это не могло не огорчать, и негоциант стал проводить с Мейбл больше времени. К ней вернулся вкус жизни благодаря письмам и телеграммам, регулярно доставляемым из Франции.

- Дорогой, связь между нами не прервалась! - радовалась Мейбл. - Лисбет думает о нас!

У них вошло в привычку вместе прочитывать длинные послания Элизабет. То был момент разделенной радости, а потом и приятных размышлений: каждый в меру своей фантазии представлял места и сценки из жизни, описанные легким пером приемной дочери, разумеется по-английски.

- Целый месяц от нее не было весточки, и ты очень волновалась, - заметил Эдвард. - Конверт толстый… Неужели нам прислали-таки фотографии?

Он снял галстук, расстегнул ворот рубашки. Дрожа от нетерпения, Мейбл налила ему стакан лимонада.

- Я отпустила Норму на вечер. Хотелось побыть с тобой наедине, - ласковым тоном сказала она.

- Просто она тебе не нравится, я же вижу, - шутливо отозвался муж.

Лишившись Бонни, Вулворты сменили уже трех горничных. Мейбл пользовалась сервисом, доступным для всех обитателей Дакота-билдинг, а персонал[55] тут был самый квалифицированный. При необходимости к ее услугам были прачка и повар.

Тем не менее по настоянию Эдварда была нанята новая горничная. Он-то знал, как скучает супруга в его отсутствие. До Нормы, высокой белокурой девицы родом из Канзаса, у них какое-то время жила Дороти, а потом Ширли. И ни одна Мейбл не подошла.

- Садись скорее со мной рядышком! - попросила она. Свои золотисто-каштановые волосы миссис Вулворт сегодня убрала в высокий свободный пучок, шелк красиво облегал ее чуть располневшую фигуру. - Я не могу больше ждать! Открываю!

Он наблюдал за тем, как жена старательно вскрывает конверт при помощи разрезного ножичка из позолоченного серебра с резной ручкой слоновой кости. Сначала Мейбл извлекла несколько сложенных вдвое листков и наконец фотографии.

- Ты угадал, Лисбет прислала нам снимки! - восхитилась она. - Отложу их, потом посмотрим!

- Делай как хочешь, Мейбл, - проговорил Эдвард, поглаживая ее по бедру.

- Даже не думай об этом! - возмутилась она, хотя нежный взгляд говорил совсем о другом. - О Эдвард! Лисбет называет нас ма и па. А я так боялась, что она отвыкнет, отдалится…

- Читай же, дорогая, я тоже хочу знать, о чем она пишет!

Мейбл набрала побольше воздуха в легкие и со счастливым выражением лица громким, хорошо поставленным голосом стала читать, причем фразы, которые ей особенно нравились, - по два раза.

«Милая ма, милый па!

Простите, что так долго не писала. Я очень тревожилась о состоянии здоровья бабушки Аделы, дни и ночи сидела у ее кровати. Мы с Бонни страшно испугались, когда милая бабушка заболела. Это случилось в конце июня, и так внезапно, что доктор заподозрил отравление. Это вполне вероятно, потому что в меню у нас как раз часто фигурировали грибы. В июне уже достаточно тепло, и после каждой грозы Леандр, наш садовник, собирает в лесу белые грибы и лисички. Вот только дедушка, Бонни и я даже малейшего недомогания не ощутили».

Мейбл отвлеклась от чтения. Внезапно побледнев, она испуганно смотрела на мужа.

- Какая странная прихоть - кушать грибы! - возмутилась она. - Лисбет ведь тоже могла отравиться!

- У французов необычные пристрастия в пище, дорогая!

- Еще бы! Они едят улиток! - Миссис Вулворт вздохнула. - Но вернемся к письму.

«На беду, бабушка очень ослабела и не встает с кровати. Она исхудала так, что больно смотреть. Только осознав, что могу ее потерять, я поняла, как сильно ее люблю. Я старательно за ней ухаживала, и вместе со мной - наша замечательная Бонни, настоящий специалист по лечебным травам.

Мы пережили печальные дни, когда опасались худшего. И все же я часто вспоминаю, какую радость мне доставили праздник и бал в честь моего дня рождения, 22 апреля. Я отправляю вам снимки, сделанные в этот день фотографом, выписанным из Руйяка. На обороте я написала имена людей, на них запечатленных, о них я чаще всего вам и рассказываю.

Мсье Ларош, мой дед, тяжело переживает болезнь жены. Как я уже писала, весной мы с ним очень серьезно повздорили. Но потом благодаря советам Ричарда Джонсона все уладилось. Я испытываю даже злорадное удовлетворение, снова упоминая об этом инциденте, но мне стоило пригрозить сменой опекуна - причем, если понадобится, я найму и адвоката! - чтобы получить больше свободы и не терпеть некоторых проявлений его авторитарности».

Едва заметно улыбаясь, Мейбл отложила на круглый столик первый листок письма. Эдвард привлек ее к себе.

- Ты был прав, отправив туда этого детектива, - сказала она. - Он делом доказал свой ум и предприимчивость.

- Не обманулся я и в характере Гуго Лароша. Он - человек жестокий, тираничный, - сердито отозвался негоциант. - Лисбет наверняка скрывает от нас большую часть правды о своем деде.

Супруги обменялись поцелуями. Отъезд Элизабет, которую они любили, как родную, их сблизил. Тоскуя по ней, они внезапно обрели былую страсть, совсем как в первые месяцы совместной жизни.

Мейбл отпила немного лимонада и снова стала читать:

«Насколько у меня это получается (вернее, насколько это позволяет самочувствие бабушки), я делю свое время между замком и мельницей. Мой дед Антуан тоже очень тревожится о той, кого называет «моя дорогая подруга Адела», и я спешу каждый раз успокоить его хорошими новостями.

Благодаря Жюстену, молодому человеку, о котором я упоминаю в каждом письме, я стала искусной наездницей и умею править двуколкой и фаэтоном.

Теперь самое время немного пошутить: серьезного было сказано немало. Я так от вас и не узнала, как понравилась вашей племяннице Перл кличка моей кобылы Перль. Прошу, если вы ее еще об этом не уведомили, сделайте это и опишите ее реакцию!»

- Помнишь, как разозлилась Перл? - сказала Мейбл. - И твой брат тоже. Я завтра же напишу Лисбет ответ. Пусть знает, что кузина была крайне возмущена. Эдвард, милый, мне так хочется увидеть дочь! Уже почти восемь месяцев она живет вдали от нас.

- Если бы нас пригласили, дорогая, я бы отвез тебя во Францию. Но Ларош злится на нас. Ты разве забыла то его единственное, февральское письмо? Как он нас обвинял и грозил судом?

- Мы могли бы остановиться у Дюкенов или в трактире! - взмолилась Мейбл. -

Я скучаю по Лисбет!

- Всему свое время, надо еще немного подождать, - со вздохом произнес мистер Вулворт.

Ответ мужа успокоил Мейбл. Дальше она читала чуть быстрее, так как ей не терпелось посмотреть фотографии.

«Что еще вам рассказать? Летом замковый парк - само очарование. Мы с Бонни там часто гуляем, и я собираю цветы, чтобы бабушкина комната выглядела веселее. Хочу поделиться с вами секретом: мой дядюшка Жан, младший из братьев, который очень похож на папу, и наша Бонни прекрасно ладят, и мне кажется, у них друг к другу чувства. Я не осмеливаюсь расспрашивать ее об этом, потому что, положа руку на сердце, боюсь ее лишиться, если Бонни вздумается выйти замуж.

Это эгоистично с моей стороны, и я стыжусь того, что думаю о себе, а не о ее счастье. Все было бы по-другому, будь я уже совершеннолетней. Тогда бы я могла жить в доме моих родителей, неподалеку от мельницы.

Но увы! Придется подождать еще четыре года или самой выйти замуж.

Эти последние мои строки вас огорчат, и я об этом искренне сожалею. Не обращайте внимания, я даю волю своему перу, не скрывая своих переменчивых настроений.

Прежде чем с вами попрощаться, исполняю просьбу Ричарда Джонсона. Он просил вам передать, что остаток года намеревается провести тут, в Шаранте, но уже не за ваш счет. Оригинальный персонаж… Видимся мы редко, и все же он изыскал возможность с гордостью мне сообщить, что нашел работу в городе. Речь идет об Ангулеме, административном центре префектуры Шаранта. Это древний город, стоящий на каменистой возвышенности. Очень живописный, вы сами это увидите. Мы с бабушкой побывали там дважды и успели посмотреть собор Святого Петра, прогуляться по старинному крепостному валу. Но меня уже зовут, наверняка это Бонни. Сожалею, но вынуждена с вами попрощаться.

Нежно вас целую. Обещаю, что очень скоро напишу еще!

Ваша крошка Лисбет».

Эдвард тоже заглянул в письмо, слегка удивленный неожиданно резкой концовкой. Мейбл разочарованно вздохнула.

- Лисбет дописывала в спешке, даже сделала помарку, - заметила она. - И мы не знаем, когда именно она нам написала: дата не указана. Надеюсь, не случилось ничего плохого… Эдвард, некоторые слова я не поняла, а Элизабет не пришло в голову их пояснять: «префектура», «крепостной вал»!

- Я потом все тебе объясню, дорогая. Посмотрим фотографии?

- Конечно, чуть не забыла! И все из-за этого Джонсона. Вот увидишь, он влюбился в Лисбет. В противном случае вернулся бы в Нью-Йорк.

- Или поддался чарам какой-нибудь красивой француженки!

- Я огорчена, Эдвард. Столько странных новостей! Бонни и дядюшка Жан, недомогание мадам Ларош и настроения самой Лисбет… Складывается впечатление, что она готова выйти замуж ради того, чтобы жить в маленьком доме!

- Нет, дорогая, это только слова. Не расстраивайся!

Он взял фотографии. На первой была запечатлена Элизабет в платье-амазонке верхом на гнедой лошади. Она сидела очень прямо и вид имела весьма заносчивый.

- Господи, я ее не узнаю! - прошептала Мейбл.

Эдвард кивнул. На душе у него стало легче, когда он увидел второй портрет, на этот раз ростовой. Элизабет, в роскошном бальном туалете, позировала в парадной гостиной замка. Волосы уложены красивым каскадом из локонов, спускавшимся на правое плечо, платье - с дерзким декольте, расшитым жемчугом лифом, обрисовывающим тонкую девичью талию, из-под которого расходятся, подобно лепесткам цветка, многочисленные воланы из муслина.

- Платье просто чудесное! - Мейбл вздохнула. - Французский фасон. Жаль, нельзя понять по фотографии, какого оно цвета. Голубое? Розовое?

- Спросишь, когда будешь писать ответ.

Вулворты еще какое-то время смотрели на портрет как зачарованные. Эдвард, не решаясь озвучить это, думал о том, что, несмотря на улыбку, ясные глаза Лисбет выражали затаенную тоску.

- Боже мой, она хорошеет с каждым днем! - воскликнула Мейбл.

Супруги, крепко обнявшись, сосредоточились на третьей, последней фотографии. На ней были Адела, Элизабет и Бонни. На заднем плане Жюстен вел в поводу серую лошадь.

- Если это тот самый конюх. Что ж, парень красивый, - прокомментировал Эдвард. - Посмотри на обороте, дорогая. Может, это кто-то из соседей?

- Нет, это Жюстен, его имя упомянуто. Мадам Ларош еще довольно молода, и она такая миниатюрная, особенно в сравнении с Бонни, которая, похоже, еще поправилась. И на этом снимке Лисбет выглядит веселой!

Мейбл вложила письмо и снимки в конверт, который положила на круглый столик. Взволнованная, она укрылась в объятиях мужа.

- Мы никогда ее больше не увидим, - посетовала она. - Я чувствую это сердцем. И Скарлетт то же самое сказали карты. Таро предсказывают будущее!

Их новая соседка Скарлетт Тернер была очень богатой наследницей, она приобрела апартаменты на верхнем этаже Дакота-билдинг. А еще она дружила с Дорис Вулворт, невесткой Мейбл.

- Я рад, что тебе нравится общество Скарлетт, но эти ваши карты Таро… Я за логику, а это значит, способ повидаться с Лисбет мы всегда найдем. Так что не забивай себе голову всякой чепухой. Наша очаровательная соседка дурно влияет на тебя, рассказывая все эти небылицы, - укорил он жену.

- Скарлетт ничего не выдумывает, дорогой! Она видела странную фигуру в коридоре четвертого - нашего! - этажа. Полупрозрачную фигуру, которая прошла сквозь стенку! А еще она слышит непонятные звуки по ночам…[56]

- Глупости, дорогая! Привидений не бывает!

Он оборвал возражения жены поцелуем, потом поцеловал ее снова, с еще большим пылом. Мейбл встрепенулась, сбросила дезабилье. Возбужденный ее наготой, он погладил ее по груди, а потом по животу. Роскошная квартира постепенно погружалась во мрак, который только подчеркивал жемчужную белизну красивого женского тела.

Эдвард поспешно разделся сам.

- Не хочу больше ни о чем думать, - выдохнула Мейбл, обхватывая его руками.

- Нет, дорогая, думай о нас! Только о нас! - последовал ответ.

Час шальных объятий, сладострастных игр… Забылись и Франция, и замок Гервиль, и даже обожаемая Лисбет, с некоторых пор жившая на родной земле.

Замок Гервиль, четверг, 19 августа 1897 года

Было шесть утра. С тех пор как болезнь стала подтачивать жизненные силы Аделы, Мадлен ежедневно кормила ее завтраком, не уступая эту обязанность никому.

Гуго Ларош перебрался в бывшую супружескую спальню, дабы не тревожить покой жены, которая в эти дни много спала. Элизабет с Бонни, таким образом, могли по очереди дежурить у изголовья больной и следить за обеденным и вечерним приемом пищи.

Ангулемский доктор по фамилии Труссе так и не сумел диагностировать недуг по симптомам, которые ему детально описали. Он уехал, порекомендовав Аделе побольше отдыхать, принимать легкую пищу и настой ромашки.

Недомогание жены настолько угнетало Лароша, что окружающие в конце концов начали искренне ему сочувствовать.

- Бабушка поправится, вот увидишь, - твердила Элизабет всякий раз, когда они вместе выезжали на непродолжительную конную прогулку.

Казалось, слова утешения, даже пустые по сути, ему были приятны, и он благодарил внучку слабой улыбкой.

Мадлен сказала почти то же самое, когда раздвигала тяжелые шторы из красного бархата, впуская в комнату свет.

- Вы непременно поправитесь, мадам. Вот, сварила вам хороший кофе с молоком, а к нему - хлеб с маслом и яичко всмятку.

- Ты так внимательна ко мне, Мадлен! - Адела вздохнула. - Свежие яйца идут мне на пользу, я это чувствую. Знала бы ты, как мне хочется встать, насладиться последним месяцем лета!

Домоправительница помогла ей сесть, подложила под спину пару больших подушек, потом поставила перед хозяйкой поднос с двумя выдвижными ножками. Исхудавшая, с изможденным лицом, Адела поблагодарила ее кивком.

- Самое время бы вам, мадам, подняться и навести в замке порядок, - неожиданно сказала Мадлен. - Без вас все идет наперекосяк! Больше ничего не скажу, мсье и так уже обозвал меня раз доносчицей…

Только, если хотите знать мое мнение, он не видит дальше своего носа!

- Мой муж? Странно слышать это от тебя, Мадлен. Это не в его привычках. Гуго замечает все!

Адела отпила немного кофе. Он показался ей слишком сладким, и она отставила чашку.

- Я бы так не сказала, мадам, - продолжала гнуть свою линию Мадлен. - Он дает слишком много свободы мадемуазель Элизабет, а она и рада! Душа болит смотреть на все эти безобразия.

- Выкладывай, что такое ты видела! - Хозяйка замка потеряла терпение и стала задыхаться. - Хватит предисловий!

Мадлен отвернулась, чтобы та не увидела ее невольной гримасы. Пришло время осуществить давно лелеемый план, и она наконец решилась:

- Ваша внучка неподобающе ведет себя с этим бедолагой Жюстеном, а он славный парень, все в доме его любят. Увивается за ним, спросите хоть старика Леандра! Да я и сама их как-то вечером видела - целовались!

- Что ты такое говоришь?! Элизабет почти не отходит от меня, даже в Монтиньяк последние пару недель не ездит. Бегает за Жюстеном, говоришь ты? Мой муж наверняка бы что-то заметил. Он души не чает в своем конюхе, все время его нахваливает. А кухонные сплетни меня не интересуют. Мадлен, будь добра, оставь меня, если хочешь, чтобы я все-таки съела это яйцо!

Однако служанка, наоборот, придвинула к кровати стул с обитым цветастым кретоном сиденьем и села, сложив руки, с видом человека, которого не так-то легко смутить.

- Мадлен, что это значит? - возмутилась Адела. - Я сказала: уходи!

- Не могу, мадам. Пока всего не расскажу, не уйду! - отвечала та, внезапно краснея от сдерживаемой ярости, ее переполнявшей. - Я бы промолчала, ну, насчет Жюстена с Элизабет, да только этим двоим никак нельзя… грешить! Хотя наверняка уже и это случилось. Пора вам узнать, кто на самом деле этот красивый белокурый парень, откуда он родом. Жюстен - сын Лароша! Что, не понравилась вам новость? Еще бы, и так душа еле держится в теле.

Адела побледнела как полотно, впилась взглядом в грубое лицо Мадлен, искаженное необъяснимым гневом. Домоправительницу невозможно было узнать.

- Боже мой! Да ты, наверное, пьяна! Иначе не несла бы такую чушь.

- И капли не выпила! Больше скажу: Жюстен - мой сынок. Помните, незадолго до свадьбы Катрин у вас был выкидыш? Намучались мы тогда с Марго, матерью Мариетты, отстирывая ваши простыни! Ну да дело обычное, все мы, женщины, устроены одинаково.

- Мадлен, я просила тебя уйти! Не желаю слушать все эти пошлости! Я очень тобой недовольна. Прочь!

- Приказывайте, что хотите, милая хозяйка! Уйду, когда все вам выложу. Так вот, пока вы истекали кровью, хозяину не с кем было развлечься. В ту пору он еще не бегал по шлюхам, а терпеть было невмочь. И, на мое горе, пришел ко мне. А я тогда еще не знала мужчин, девочкой была, только вашего муженька это не остановило. Поднялся на чердак, в мою каморку, и надругался. Поначалу-то я сокрушалась, а потом даже понравилось!

Лицо Аделы выражало немую мольбу, сердце у нее бешено колотилось. У нее больше не было сил выносить тихий голос Мадлен, ее насмешливый взгляд и отвратительные гримасы. А у той хватило ума понизить голос, чтобы не привлечь внимания Лароша или Элизабет, которая, судя по всему, еще спала в соседней комнате.

Адела разгадала ее маневр. Она захотела позвонить Жермен, но правая рука уже не слушалась, а левая ужасно болела.

- Это неправда, - пробормотала она, но без особой уверенности. - Ты лжешь! Хочешь меня расстроить.

- Каждый расстраивается в свой черед, госпожа! - сладким голоском отвечала Мадлен. Она упивалась этой местью, которую вынашивала годами. - Мне тоже было несладко, когда я понесла от хозяина. Исповедалась, а кюре давай мне читать мораль!

- Ты не была беременна, Мадлен, - прошептала Адела. - Невозможно это скрыть!

- Еще как можно, госпожа. Когда уже трудно было скрыть, я на два месяца отлучилась из замка - поехала к тетке. Ребенка родила там, в маленьком местечке под Руйяком. Повитуха его и окрестила, потому что родился весь синий. Я нарекла его Жюстеном - с намеком на справедливость[57], которой на этом свете не дождешься. По крайней мере мы, простая прислуга…

Мысли у Аделы путались, однако она вспомнила, что Мадлен действительно ненадолго уезжала - в то время, когда в замке бог знает что творилось.

«Катрин как раз начала встречаться с Гийомом, влюбилась, но Гуго не позволял им обручиться, а однажды ночью даже попытался… Нет, я, конечно же, все это напридумывала!»

Глаза у нее закрывались, стало не хватать воздуха. Мадлен исподтишка наблюдала за ней и… улыбалась.

- Смотрю, к вам возвращается память! Тогда, милая хозяюшка, слушайте дальше. Мальчишку своего я привезла в замок, когда ему исполнилось два годика. Я его не любила, хуже - ненавидела. Так он и вырос там, под крышей, а если ненароком шумел, я его наказывала. А потом дала себе зарок - все рассказать хозяину, когда придет время. Вся округа знает, как мсье Ларош мечтал о сыне, наследнике. А он, представьте, все время был у него под рукой! Поместье со всеми землями и виноградниками - все достанется ему, а не вашей маленькой ломаке Элизабет!

- Замолчи! - взмолилась Адела. - Сжалься надо мной! Замолчи и выйди из комнаты. Не хочу больше это слушать. Хватит, Мадлен!

Она хрипло застонала: в миг прояснения сознания она поняла, что все сказанное Мадлен - правда. К Жюстену, когда он только-только «приехал» работать в Гервиль, она отнеслась равнодушно, но со временем его оценила.

«Хороший, добрый парень с массой других достоинств, - думала Адела. - И похож на Гуго… Как я раньше этого не замечала? Господи, выходит, он - сводный брат Катрин! Но что со мной? Мне плохо…»

Она задыхалась, грудь словно сжало тисками. Кровь отлила от лица, черты исказились. По телу прошла судорога, такая сильная, что опрокинулся и упал поднос. Мадлен встала со стула, вернула его на место, и все это - не сводя глаз с агонизирующей хозяйки. И как только та замерла с открытым ртом, она выбежала в коридор, вопя:

- На помощь! Господи, боже! С мадам плохо! Помогите же кто нибудь!

Прибежал Гуго Ларош. Он как раз одевался, и потому на нем были только штаны для верховой езды и нательная майка. Бонни проснулась от криков, надела фланелевый пеньюар и, забыв снять ночной чепец, помчалась на зов.

Элизабет вошла через межкомнатную дверь, соединявшую ее спальню с комнатой бабушки, которая располагалась в башне с подъемным мостом. Она глухо вскрикнула, устрашившись, потому что перед ней была та самая сцена, виденная во сне примерно месяц назад. Все совпало, до последней детали.

- Поднос на полу, разбитая чашка, всюду пятна от кофе - и бабушка лежит, откинувшись на подушки, словно мертвая, - едва слышно прошептала она. - Господи, не надо! Нет!

Она приподняла безжизненную голову Аделы и в отчаянии осыпала ее поцелуями, когда вошел дед, а за ним и Бонни.

- Дедушка, по-моему, она умерла! - вскричала Элизабет, рыдая. - Боже, прости меня. Я могла ее спасти!

16 Год покаяния

В конюшне замка Гервиль, в тот же день, четверг, 19 августа 1897 года

Жюстен уже разложил по кормушкам сено и раздавал лошадям овес, когда в помещение конюшни, пошатываясь, вошла Элизабет - растрепанная, в одной ночной рубашке. Жалким голосом позвала его по имени, протягивая к нему руки… Юноша выронил ведро с зерном и побежал к ней. И едва успел подхватить, потому что юная госпожа едва стояла на ногах.

- Что случилось? - спросил он, крайне обеспокоенный.

- Бабушка умерла! И это моя вина, Жюстен! Я тоже хочу умереть. Месяц назад мне привиделся кошмар, в котором я видела ее умирающей, но я и не подумала что-то предпринять, снова не поверила, хотя мои дурные сны всегда сбываются, рано или поздно. Я рассказывала тебе об этой своей особенности, и она только сильнее проявляется.

Элизабет говорила вполголоса, учащенно дыша. Жюстен с трудом разбирал ее скороговорку сквозь плач.

- Прошу, Элизабет, говори помедленнее. Мадам Ларош умерла? Ты уверена?

- Я ее видела, Жюстен: она лежала на кровати с закатившимися глазами. Страшное зрелище!

- Теперь понятно, почему ты такая потерянная, моя крошка Элизабет! Твоя бабушка слабела на глазах, и этого, увы, следовало ожидать. Не плачь, моя хорошая! Не плачь! - нежно стал он ее утешать.

Жюстен обнял ее и стал баюкать. Потом наклонился, чтобы поцеловать, в надежде успокоить, однако Элизабет резко его оттолкнула.

- С этим покончено, Жюстен! Никаких больше поцелуев и объятий между нами, и это разбивает мне сердце! Благодарение Богу, ты не воспользовался моей слабостью, а мог бы…

Потрясенный, он отшатнулся. На протяжении многих дней, недель их привязанность крепла в полнейшей тайне - по крайней мере, они сами так думали. Жюстен перестал обращаться к девушке на «вы», и это окончательно разрушило все социальные препоны между ними.

Перед посторонними они с удовольствием разыгрывали комедию: он называл ее исключительно «мадемуазель» и относился к ней с большим почтением; она говорила с ним свысока. Введенный в заблуждение Гуго Ларош даже стал отправлять Жюстена с внучкой на конные прогулки в качестве сопровождающего.

А они не упускали шанса остановиться ненадолго у реки, чтобы свободно поболтать, а потом и обменяться поцелуями, робкими ласками.

- Что ты этим хочешь сказать, Элизабет? - спросил молодой конюх. - Ты передумала? Наверное, из-за своего американца? Будь честной! Ты ведь говорила столько раз, что не видишься с ним и ничего к нему не испытываешь!

Элизабет, заламывая руки, оперлась о дверцу, ведущую в денник. Для нее было невыносимо сказать ему то, что она узнала.

- Дело совсем не в Ричарде. Ты - брат моей мамы, точнее, ее сводный брат. И мы не сможем пожениться после моего совершеннолетия.

- Элизабет, что за глупости ты несешь?

- Глупости? Сегодня утром я случайно подслушала обрывки разговора в бабушкиной спальне. С ней была Мадлен. С тех пор как бабушка заболела, она всегда приносила ей завтрак. Мне захотелось поздороваться с бабушкой, поэтому я встала, подошла к двери, которая разделяет наши комнаты, взялась за дверную ручку… и тут услышала такое, что решила остаться и послушать, что она еще скажет. Если бы я вошла, Мадлен бы умолкла, это точно, и я бы ничего не узнала! Она рассказывала бабушке, что родила тебя от ее мужа и ты, в общем-то, настоящий наследник поместья. Меня она обозвала маленькой ломакой. А потом загремел, падая, поднос, послышался ужасный стон. Мадлен, эта ведьма, выбежала с криками в коридор. А я бросилась к бабушке, но она уже была мертва.

Элизабет дрожала всем телом - от холода и нервного напряжения. В длинной белой ночной рубашке она была похожа на испуганного ребенка.

- Тетка просто с утра напилась! - разозлился Жюстен. - Будь я ее сын, она бы не обзывала меня последними словами и не била. Сколько раз она порола меня ремнем, кормила заплесневевшим хлебом! Нет, я не знаю, что на нее нашло! Говорить такое! Но это неправда. Не верь, умоляю!

- Она была категорична, эта Мадлен! Сказала, что ты родился недалеко от Руйяка и там же был окрещен. Но даже если она и солгала, бабушкино сердце не выдержало, и виновата в этом мерзкая мегера! Ненавижу ее, Жюстен, и устрою так, чтобы ее из поместья прогнали, не важно, мать она тебе или нет! Я поговорю с дедом, и он будет вынужден сказать мне правду!

Лошади, так и не получив привычной порции овса, стали ржать, бить копытами о каменный пол. Жюстен раздал им корм под пристальным взглядом синих глаз Элизабет, полных слез.

Молодым конюхом овладели сомнения. Гуго Ларош обращался с ним мягко, часто хвалил и, улыбаясь, что вообще случалось с ним редко, похлопывал по плечу.

- Может, хозяин уже знает, кто я на самом деле? - встревоженным тоном предположил он. - Увеличил мне жалованье, а весной подарил золотой луидор…

- Тогда ему просто нет оправдания! - вскипела Элизабет.

- Но если он спал с Мадлен, должен же он это помнить!

Девушка молча кивнула и пошла прочь маленькими шажками, то и дело оглядываясь на Жюстена. С ним связаны были все ее надежды на счастье, и она упивалась уже самим ожиданием дня, когда на свежих простынях он сделает ее своей. Однако судьба уготовила ей новую ловушку, чтобы разлучить их с Жюстеном навсегда, окончательно и бесповоротно.

- Если я и правда сын мсье Лароша, сегодня же уйду! - объявил Жюстен. - Плевать на деньги, земли, замок. Ты никогда не станешь моей женой, и мы не будем жить вдвоем в доме твоих родителей. Я теряю тебя навсегда, поэтому лучше мне исчезнуть. Я безумно тебя люблю, Элизабет!

У нее не хватило смелости ответить. Он стоял и смотрел, как она идет к дому по мощеной аллее, в ореоле утреннего тумана, - всматривался отчаянно, до боли, чтобы сохранить этот образ в своем сердце, когда он будет далеко отсюда.

Жюстен уже все для себя решил: он подастся в солдаты.

Монтиньяк, на мельнице Дюкенов, суббота, 21 августа 1897 года

Старый мельник, печально качая головой, поглаживал по волосам внучку, прильнувшую к его плечу. Элизабет приехала ранним утром верхом на лошади. Едва заслышав стук подкованных копыт по пересохшей земле во дворе мельницы, Антуан Дюкен перекрестился. «Наверняка случилось что-то плохое!» - подумал он.

Мгновение - и вошла Элизабет. В платье-амазонке, с раскрасневшимися после сумасшедшей скачки на рассветном ветру щеками. Старик, стоявший у окна, приготовился к новым огорчениям.

- Моя милая подруга Адела умерла? - спросил он. - Подойди, Элизабет, и мы вместе о ней помолимся.

- Нет, дедушка Туан, Бонни ее спасла! Если бы бабушки не стало, я в тот же день приехала бы, чтобы сообщить тебе об этом. Слава богу, она жива, и все благодаря Бонни!

С этими словами она помогла деду устроиться в кресле, присела рядом на стул. Напряженным тихим голосом она, преодолевая себя, поведала ему о разразившейся в замке трагедии.

- Я подумала, что бабушка Адела умерла, и сразу убежала, потому что сил не было видеть ее такой, какой она явилась мне в кошмаре. Я пошла к Жюстену, единственному, кто мог меня утешить, - пояснила она. - Через какое-то время я вернулась, понимая, что должна побыть с бабушкой, и вдруг от Жермен узнаю, что она еще жива и даже пришла в сознание! Бонни дала ей глоточек водки и ею же растерла грудь. Так что благодарить надо не только Господа, но и мою милую гувернантку. Жаль только, что бабушка все еще очень слаба. Вчера приезжал доктор Труссе, но так и не сказал, сколько она еще проживет. Его диагноз - болезнь сердца.

Старик Дюкен слушал, не перебивая, только сжимал иногда своими узловатыми, морщинистыми пальцами тонкие пальчики внучки. Он горько сожалел, что не увидит больше улыбки мадам Аделы.

Ему, конечно, хотелось утешить Элизабет, которая выглядела до крайности взволнованной, что его безмерно огорчало.

- Крошка моя, сколько бед свалилось на твою голову! - сказал он. - Сначала, совсем маленькой, ты осиротела, а теперь можешь лишиться и любящей бабушки!

- Если б только это, дедушка Туан! Я чувствую себя виноватой. Жюстен ушел из поместья, и теперь мне не перед кем открыть душу!

- А Бонни? Вы же подруги.

- Она ни на шаг не отходит от бабушки, да и я не во все хочу ее посвящать. Поэтому я приехала к тебе. Но поговорить хочу наедине. Где дядя Жан?

- На рыбалке с Пьером, как обычно по субботам. Забрасывают удочки с рассветом! Ивонна нас не потревожит, она на телеге поехала на ярмарку продавать яйца. Так ты говоришь, Жюстен ушел? Почему?

Глотая слезы, Элизабет рассказала деду все свои секреты - и о детских кошмарах, и о менее пугающих снах, об откровениях Мадлен и расставании с Жюстеном.

- Он ушел, даже не попрощавшись! - всхлипывала она. - А я так и не рассказала деду про эту ужасную выходку Мадлен. Он очень расстроен, вчера даже плакал, стоя на коленях у бабушкиной кровати. Не лучшее время обременять его этой ахинеей. Мадлен наверняка все выдумала!

- Думаешь? - очень тихо спросил Антуан.

- А ты, выходит, ей веришь?

- Ну, от Лароша всего можно ожидать. Больше, моя девочка, меня тревожат твои дурные сны. Ты видишь печальные события, иногда близкие, иногда отдаленные. А знаешь ли ты, что моя жена, Амбруази, тоже этим страдала? Она умерла еще до твоего рождения, так что ты ее не застала. Амбруази была очень набожна и пожаловалась на свои кошмары кюре. Он сказал, что это вещие сны.

- Да, вещие - верное слово. Вскоре после приезда в Гервиль я прочла статью об этом феномене. А записывать свои сны я начала с той ночи, когда мы остановились в гостинице «Три завсегдатая», в городе.

Я вдруг подумала, что просто обязана это сделать, если хочу доказать, что не сумасшедшая.

- О чем ты говоришь, милая? Этот дар достался тебе в наследство от Амбруази, а она была святая женщина.

- Значит, я должна радоваться и научиться пользоваться им сознательно. В детстве я запоминала сны плохо, частями. Но, расскажи я папе, что мне снилось, как на него напали грабители, он, возможно, был бы на чеку и…

- Что было, то было, Элизабет. По моему мнению, все предначертано свыше. Тебе дано видеть сцены из будущего, но это вовсе не означает, что ты можешь изменить ход событий, установленный высшими силами.

Мало-помалу Элизабет успокоилась, вытерла слезы и поцеловала деда.

- Давай выпьем по чашечке напитка из цикория, и я поеду в замок, - окрепшим голосом проговорила она. - Постараюсь хотя бы раз в неделю привозить тебе новости!

Они наслаждались этим моментом покоя, потягивая цикорный «кофе» с молоком, обмениваясь ласковыми взглядами, когда Элизабет заметила:

- Цвет глаз я унаследовала от тебя, верно, дедушка? Скажи, они у меня такие же ярко-синие?

- У тебя очень красивые глаза, моя крошка, потому что ты молодая, и у тебя длинные загнутые ресницы.

Элизабет печально улыбнулась, невольно подумав о Жюстене, по которому уже сильно скучала.

- Мы твердо решили пожениться, как только мне исполнится двадцать один, - вздохнула она. - И поселились бы в моем доме у реки.

Мельник догадался, что речь о Жюстене, погладил внучку по щеке.

- Вы оба ужасно огорчились, узнав, что вы родные по крови, - кивнул Антуан Дюкен. - Но потом, со временем, вы с ним могли бы стать друзьями, и тут уж никто не посмел бы возразить!

- Если он когда-нибудь вернется, - с болью в сердце сказала девушка. - Но ты, конечно, прав, дедушка. Жюстен был бы мне отличным другом, и раз он сводный брат мамы, мне было бы приятно думать, что частичка ее живет и в нем тоже.

Мы с ним были так близки, испытывали чувства искренние и глубокие, но без желания… ну, поторопить события.

Это признание она сделала едва слышным шепотом.

- Я благодарю за это Небеса, Элизабет, потому что инцест - одно из тягчайших прегрешений. А сейчас поезжай и передай Аделе, если, конечно, она способна слышать, что я молюсь за нее всей душой. И будь очень осторожна. О Мадлен в окрестностях чего только не болтают.

Элизабет пообещала быть осторожной и вышла из дома Дюкенов с тяжелым сердцем. А впереди была еще одна, решающая битва.

«Мадлен должна уйти, - мысленно твердила она. - Бонни поможет мне это устроить. Я знаю, как изобличить эту мерзавку!»

Она пустила лошадь галопом по дороге вдоль Шаранты. Над зеленой речной водой, подсвеченной бледными лучами солнца, парили клоки тумана.

«Не могу сказать наверняка, мадемуазель, - шепнула ей на ушко гувернантка еще вчера, у кровати больной. - Я неплохо разбираюсь в травах и вдруг подумала, что, если мадам Ларош приняла какое-то снадобье на основе наперстянки, это могло вызвать сердечный приступ. Чудо, что она не умерла!»

Эта мысль не шла у юной наездницы из головы.

Замок Гервиль, в тот же вечер

Гуго Ларош не ужинал в столовой с того дня, как его супруга чуть не умерла. Сегодня Элизабет попросила его составить ей компанию, и он с радостью согласился: приятно хотя бы ненадолго вернуться к нормальной жизни…

Он понятия не имел, что задумали его внучка и Бонни, дабы на весь день выдворить Мадлен из комнаты Аделы в кухню. В доме Ларошей прислуга повиновалась беспрекословно, и Жермен было приказано самостоятельно приготовить еду для хворающей госпожи.

Мадлен получила распоряжение особого рода: Элизабет попросила подать к ужину блюдо из летних трюфелей и утиного филе, которое только та умела готовить. Следует отметить, что со вчерашнего дня юная госпожа и домоправительница друг друга сторонились.

«Знать бы, подслушивала дрянная девчонка под дверью или нет! - тревожилась одна. Нет, конечно, иначе давно бы уже донесла хозяину…»

«Неужели она и правда преступница? - спрашивала себя другая. - Она вправе требовать справедливости для Жюстена, если он ее сын, но зачем убивать бабушку?»

Внутреннее напряжение никак не отражалось на красивом, с нежной, как персик, кожей, личике Элизабет. К ужину она надела чудесное летнее платье из сиреневого шелка, фасон которого подчеркивал ее грудь и тонкую талию.

- Дитя мое, ты сегодня очаровательна, - похвалил ее Ларош. - Видеть тебя такой элегантной - большое утешение.

Они вдвоем сидели за овальным столом, покрытым белой камчатной скатертью. Серебряные столовые приборы и хрустальные бокалы сверкали в свете свечей, установленных в бронзовые подсвечники. Ветерок через открытые окна приносил в комнату запах августовских цветов, играл легким тюлем занавесок.

- Понять не могу, почему Жюстен вдруг взял и ушел, причем тайком, как вор. Я так на него полагался! - продолжал хозяин дома. - И почему выбрал день, когда я чуть не лишился супруги? Полагаю, мое разочарование тебе понятно!

- Конечно, дедушка.

- Тебе он ничего не говорил? Вы часто выезжали вместе.

- Думаю, случилось что-то, из-за чего он вынужден был так поступить, - ответила Элизабет.

Сначала Мадлен подала им заливное со свежими огурцами и яйцом и теперь как раз вернулась, чтобы убрать закусочные тарелки. Элизабет смерила ее ироничным взглядом, от которого у домоправительницы по спине пробежал холодок. Гуго Ларош ничего не заметил. Он с мечтательным видом смотрел на мягко поблескивавшее жемчужное ожерелье у девушки на шее.

- Поторапливайтесь, Мадлен! - распорядилась Элизабет.

- Слушаюсь, мадемуазель.

- Будь к ней поснисходительнее, - пробормотал помещик. - Зная Мадлен, я уверен, что она близко к сердцу принимает болезнь госпожи. И, если уж мы об этом заговорили, боюсь, Адела не сможет встать с кровати еще много недель, если не месяцев.

- Мы с Бонни о ней позаботимся, дедушка, на этот счет не волнуйтесь. Я буду проверять все, что ей приносят из еды, и то, что приносят вам, тоже. Представьте, я сегодня наблюдала за приготовлением заливного и даже за нарезкой овощей!

- Боже правый, зачем? Что ты задумала?

- Я стараюсь быть осмотрительной, и вы скоро поймете, в чем причина. А пока… Почему бы вам не предложить Мадлен, когда она вернется, разделить с нами трапезу?

- Ты совсем спятила? Мне хватает забот, Элизабет, и я не желаю ужинать в обществе прислуги. Надо как можно скорее нанять нового конюха вместо Жюстена, а это будет непросто. Этот шалопай сбежал, никого не предупредив.

Сердце в груди у Элизабет стучало слишком сильно и быстро. Внезапно она испугалась, что зря все это устроила и рискованный план не сработает. Куда проще было бы все рассказать деду, чтобы он потом сам допросил Мадлен. Однако тогда Элизабет не смогла бы проверить факты, которые ей представлялись очень важными.

- А, вот и основное блюдо - слышу шаги Мадлен! - воскликнула она. - Я заказала ваше любимое - утку с трюфелями.

Все больше изумляясь, Ларош передернул плечами, но неприятное ощущение не покинуло его. Радовала вечерняя прохлада, пахло розами, в золотистом сиянии свечей внучка выглядела особенно изящной. И все же в этой гармонии чувствовалась какая-то смутная угроза. (Он еще не знал, что воспоминания об этом странном моменте будут преследовать его годами.)

Мадлен, бледная и осунувшаяся, стремительнее, чем следовало бы, поставила перед Элизабет тарелку и положила на нее кушанье. Та посмотрела на мясо и гарнир из грибов, потом подняла недоуменный взгляд на домоправительницу.

- Мне не нравится запах, - сказала Элизабет. - Наверное, трюфели сыроваты или же мясо несвежее.

- Я готовила как обычно, мадемуазель!

- Не уверена в этом, Мадлен. Попробуйте соус! Послушаем, что вы скажете.

- Я этого пробовать не стану! - заупрямилась домоправительница.

- Действительно, Элизабет, что это ты тут устраиваешь? - начал сердиться Ларош. - Накладывайте и мне, Мадлен! Хватит капризов!

Внезапно помрачнев, Элизабет вскочила из-за стола. Сомнений не оставалось. Схватив Мадлен за локоть, она силком усадила ее на свое место.

- Еще раз прошу: попробуйте соус, или ломтик утятины, или хотя бы кусочек гриба! - сказала она. - Не ломайтесь, Мадлен! А знаете ли вы, дедушка, что в эту пору наши луга в цвету и особенно хороши красные и розовые колокольчики наперстянки?

- Благодарю покорно, я еще помню, как выглядит наперстянка, - громыхнул Ларош. - Что за выходка, Элизабет? Хотя оставим это. Ты слышала, что тебе было приказано, Мадлен? Ешь! Ежедневное рагу с картошкой кому угодно надоест.

Услышав прямой приказ, Мадлен побагровела, а потом кровь снова отлила у нее от лица. Она силилась вырваться из западни, которую устроила ей молодая госпожа.

- Не могу, мсье Ларош, и со стороны мадемуазель это очень дурно - насмехаться надо мной, человеком подневольным!

- Глупости! Думаю, в обморок не упадешь, если попробуешь господский ужин! - продолжал глумиться Ларош, заинтригованный таким упрямством. - Решайся, или я накормлю тебя силой.

Элизабет слегка отступила от стола, смущенная и в то же время напуганная этой сценой между господином и служанкой. Нетрудно было представить и другую сцену, более скабрезную: как девятнадцать лет назад хозяин поместья, мужчина в расцвете лет, приходит на чердак, где спит Мадлен, и берет ее силой, не заботясь о последствиях…

- Она лучше уйдет из дома, нежели попробует хотя бы кусочек с моей тарелки, дедушка! - воскликнула она, дабы положить конец этой ситуации. - Несколько недель назад вы сказали, что полностью доверяете этой женщине, и я вас в этом упрекнула. Так вот, Мадлен лжет вам годами. Она крадет вино и деликатесы и прячет их в бывшей караульной. Но это - мелкие прегрешения. Есть и другие, посерьезнее.

- Что еще? - рыкнул Ларош.

- Я подозреваю, что она понемногу травила бабушку, да и меня тоже. В этом месяце у меня много раз болел желудок. О наперстянке я упомянула, потому что она опасна для сердца. Какой отравой Мадлен сдобрила мою еду сегодня, я не знаю. Она сама раскладывает ее в тарелки, поэтому я получаю «приправленную» порцию, а вы - безопасную. Все началось в июне, с того грибного кушанья. Припомните, я не смогла есть, потому что, на мой вкус, там было слишком много чеснока. Вы тоже съели не больше ложки.

Гуго Ларош заметил, что при этих словах Мадлен вздрогнула. Он вскочил со своего места, встал позади домоправительницы и схватил ее за плечи, чтобы не смогла встать.

- Ну, Мадлен, что скажешь в свое оправдание? Элизабет не стала бы тебя обвинять, не имея доказательств! - вскричал он.

- Ничего такого я не делала, мсье! Вина не крала и не пыталась убить мадам, которая так добра ко мне. Мадемуазель спятила! Она ненавидит меня, но почему - одному Богу известно!

- Ничего я не спятила, - вмешалась Элизабет. - Я слышала, Мадлен, как ты издевалась над бабушкой, открывая ей своим мерзким голосом свои не менее мерзкие секреты! И не была безумной много лет назад, когда рассказала родителям, что маленький мальчик пришел в детскую меня утешать. Он назвался твоим племянником. Да, дедушка, он существовал в реальности, этот ребенок, - белокурый, черноглазый и сострадательный. Он сказал, как его зовут… Жюстен!

Ларош словно окаменел. Затравленно посмотрел по сторонам, по-прежнему крепко держа Мадлен за плечи. Контакт с ее крепким телом, пусть и через одежду, острый запах подмышек - все было ему отвратительно.

- Я не осмелилась вас потревожить ни вчера, ни позавчера, - продолжала девушка. - Вы так горевали. Как и я, вы думали, что бабушка вот-вот умрет.

Ларош отмахнулся от этого объяснения нетерпеливым жестом, удерживая Мадлен на стуле.

- Жюстен? Он был в замке десять лет назад, в тот грозовой вечер, накануне вашего отъезда? - воскликнул он, не веря своим ушам. - Как это возможно? Мы с Аделой знали бы, если бы в доме жил ребенок!

Он боролся с желанием схватить служанку за шею и крепко стиснуть пальцы. Элизабет угадала этот порыв.

- Пусть она все расскажет, дедушка! Если же вы, наоборот, хотите заткнуть ей рот, то и вы тоже преступник! Неужели вы так и не поняли, почему Жюстен ушел от нас, оставил лошадей, которых так любит? Он никакой не племянник Мадлен, которая убеждала его в этом годами, издеваясь над ним, моря голодом, избивая. Он ваш сын!

- Мой сын? - запинаясь, промолвил потрясенный Ларош.

- И я бы очень хотела знать, правда это или нет, хотя предпочла бы последнее.

Ларош не мог оторвать от Элизабет глаз. Она, являя всем своим видом оскорбленное достоинство, была прекрасна в гневе.

- Вы отрицаете саму возможность того, что вы - отец Жюстена? - тихо спросила девушка.

- Разумеется да! - заявил он. - Я бы никогда не унизился до того, чтобы спать с этой каракатицей, от которой разит потом и объедками!

Ни Ларош, ни Элизабет не заметили, как Мадлен берет со стола нож для мяса. Мгновение - и она полоснула ножом по правой кисти хозяина, который с воплем разжал руки. Домоправительница встала на ноги, и на лице ее, вдруг ставшем безобразным, сморщенным, бледным до синевы, читалось безумие.

- Раз уж мы тут полощем свое грязное бельишко, мсье, я освежу вам память! Целый месяц вы приходили на чердак со мной позабавиться, и я в итоге понесла. Мадемуазель правду говорит, я все выложила хозяйке - чтоб не так передо мной заносилась! Она думала, я годна только на то, чтобы работать не покладая рук да подносить ей вечером рюмочку портвейна! Ан нет! Ваш настоящий наследник, дорогой хозяин, мой мальчик, Жюстен, а не эта маленькая недотрога! Когда дитя только вышло из моего чрева, я его возненавидела, и вас заодно. И поклялась, что отомщу вашей жене и вам, что вы за все заплатите! А потом сказала себе: постой-ка, ребенок хозяина имеет кое-какие права и придет день, когда я заживу спокойной и сытой жизнью…

Гуго Ларош, который как раз обматывал кровоточащую руку столовой салфеткой, пошатнулся, как пьяный. Он подумал, совсем как Адела пару дней назад, насколько сильно успел привязаться к молодому конюху, чьи таланты всадника и коновала он так ценил. И ему было о чем беспокоиться.

«Если Жюстен, парень образованный, с приятными манерами, - ребенок этой гарпии, это - настоящее чудо природы! - сказал он себе. - Он действительно может быть моим сыном».

Оставалось вспомнить точную дату, когда неудовлетворенные мужские потребности привели его на соломенный матрас Мадлен.

«Это было двадцать лет назад. У Аделы случился выкидыш, а мы так надеялись, что родится мальчик, наследник. Катрин избегала меня, все время была с Гийомом. Я тогда запил, и выбора не было. Либо Мадлен, этот мужик в юбке, либо…»

- Дедушка! - вскричала Элизабет, привлекая его внимание. - Остановите ее!

Мадлен потихоньку кралась вдоль стены, где была дверь в кухню - самый верный путь к спасению.

Она уже поняла, что все кончено, и бросила нож на пол. Ларош оказался проворнее, схватил ее и грубо заломил ей руку за спину. Стеная от боли, домоправительница напрасно пыталась вырваться.

- Сбегай за Алсидом, чтобы помог мне утихомирить эту фурию! - крикнул он внучке. - А старика Леандра отправь в деревню за жандармами.

Замок Гервиль, через три дня, во вторник, 24 августа 1897 года

Элизабет и Бонни сидели напротив Лароша в большой гостиной, где пахло восковой мастикой. Темную мебель украшали букеты роз и георгинов. Самые красивые цветы Жермен поставила на рояль, как того всегда требовала Адела: госпожа любила играть на этом инструменте, любуясь желтыми розами в вазе из богемского хрусталя.

Помещик курил сигару, и выражение лица его говорило о том, что недавно он был взбешен. Он только что вернулся из Руйяка с новостями, серьезность которых лишала его покоя.

- Мадлен во всем призналась, - после продолжительного молчания сказал он. - И завтра утром ее перевезут в ангулемскую тюрьму. Двадцать пять лет в моем доме жило это чудовище! Слава богу, своими кознями она не свела Аделу в могилу, иначе я задушил бы ее своими руками, а не отдал жандармам!

- Дедушка, что именно она рассказала? - спросила Элизабет.

- Подтвердила многие твои догадки, дитя мое. Во-первых, в том июньском грибном кушанье действительно содержались ядовитые поганки. Мадлен знала, что я вряд ли съем много, но устроила так, чтобы в мою тарелку попали только кусочки белых грибов, а ядовитые - нет. Меня убивать нельзя, чтобы я мог назначить моего предполагаемого сына единственным наследником поместья… Еще она хотела избавиться от тебя, моя девочка, и отомстить Аделе. Потом, «раз уж от поганок не умерла» - это фраза из допроса, - она стала подливать хозяйке и микстуры собственного приготовления. В четверг это был яд из наперстянки.

Бонни тяжело вздохнула. В душе она радовалась, что в свое время так много узнала о лекарственных растениях, которые и лечат, и убивают.

- Я удивилась, узнав, что у вашей супруги, мсье Ларош, нехорошо с сердцем, - робко заговорила она. - Доктор Труссе, когда ее слушал, говорил совсем другое. Я поделилась сомнениями с мадемуазель Элизабет, когда подобрала с пола разбитую чашку с остатками кофе с молоком. Там был странный осадок.

- Благодарю вас за проницательность, Бонни, - сказал Гуго Ларош. - Если вы и впредь будете следить за состоянием здоровья Аделы, я щедро вам заплачу.

- Не нужно, мсье. Я охотно это сделаю и без оплаты.

Помещик кивнул с почти равнодушным видом. Элизабет не сводила с него глаз, надеясь узнать больше.

- Дедушка, это все преступления Мадлен или были и другие? Думаю, она нарочно толкнула Бонни на лестнице в караульной, вот только зачем? Ведь моя гувернантка ничем ей не мешала!

- Кто знает, что происходит в больном мозгу? - проговорил Ларош. - Жандармский капрал, который ее допрашивал, высказал свое мнение. Он считает, что Мадлен не глупа, очень хитра и при этом она сумасшедшая. Так, заливаясь безумным смехом, она похвалилась, что свела в могилу конюха Венсана, своего любовника.

- Но зачем? - ужаснулась Элизабет.

- Он стоял у нее на пути. Нужно было освободить место конюха и представить мне Жюстена - парня, который с двух до одиннадцати лет прожил взаперти в моем же доме, на чердаке! Она привела его этой зимой, сказала, что он сирота, приехал из южной части Шаранты. Бедный мальчик вырос в ужасных условиях!

- Я вот чего не пойму… У Мадлен не было резона врать Жюстену, что она его тетка. Позже она запретила ему упоминать и об этом. Хорошо, что он доверился мне!

Ларош долго молчал, глядя на перебинтованную руку. Он думал о монстре в женском обличье, женщине, которую изнасиловал, когда она была юной и невинной. И вспоминал.

«Я получил удовольствие с ней, потому что она боялась и противилась, в то время как я накинулся на нее как бешеный и лишил ее девственности. Потом я уже делал с ней что хотел. Но в тот, первый раз я думал… да, я представлял Катрин, говорил себе, что это моей дочкой я сейчас наслаждаюсь, и это удваивало мой пыл. Так кто истинное чудовище? Мадлен или я?»

- Безумие и пороки, им порождаемые, до сих пор тайна для науки, - наконец усталым голосом проговорил он. - Людская душа непостижима. А ненависть, злопамятство часто ведут к преступлению.

Бонни быстро перекрестилась, потом бесшумно встала. Эта история ее шокировала. Узнав, что Жюстен, возможно, побочный сын Лароша, она искренне посочувствовала Элизабет, ведь та в конце концов призналась, что сильно его любит.

- Если я вам пока не нужна, мадемуазель, я вернусь в комнату мадам Аделы, - негромко сказала она. - Сейчас у нее Жермен, внимательная и заботливая девочка, но у нее с недавних пор слишком много работы.

- Я скоро приду, Бонни, - пообещала Элизабет. - Только бы бабушка поправилась! Теперь, когда ее никто не будет травить, может, так и будет?

- Да услышит тебя Господь, дитя! - вздохнул Ларош.

Внучка и дед остались наедине, думая об одном человеке - Жюстене.

- Что вы собираетесь предпринять? - пошла в атаку Элизабет. - Я буду сильно горевать, если Жюстен не вернется. Он вполне мог пойти в солдаты, не дожидаясь жребия.

- Болван! - сердито отозвался помещик. - А ты зачем рассказала ему эти басни? Что женщина, которая всю жизнь над ним издевалась, его мать? Нужно было сначала поговорить со мной, вместе мы бы что-то решили.

- Вы это называете баснями? - возмутилась девушка. - В таком случае, дедушка, докажите! Поклянитесь на Библии, что у вас с Мадлен никогда не было связи! Иначе зачем бы ей вас обвинять?

- А я почем знаю? Она сумасшедшая, хотела повесить на меня отцовство своего ублюдка!

Оскорбительное слово покоробило Элизабет. Устремив на деда взгляд своих ясных, сверкающих от возмущения синих глаз, она потребовала:

- Будем откровенны! Я всем сердцем желаю, чтобы это оказалось неправдой, потому что очень люблю Жюстена, и это взаимно. Мы даже думали пожениться. Готовы были ждать своего совершеннолетия, ждать годы! Но если он мамин брат, я понимаю, что брак между нами невозможен.

- Словом, злоумышляли за моей спиной, пока ты не узнала, кто родители парня? - взревел Гуго Ларош. - Так ты собиралась замуж за конюха? Проклятье, ты такая же, как твоя мать!

Чувство собственного достоинства, положение в обществе для вас ничто. Сгодится первый встречный, лишь бы красавчик!

Уязвленная презрением деда, Элизабет все же сохранила выдержку.

- Так Жюстен - ваш сын или нет? - прямо спросила она. - Если да и вы уверены в этом, нужно его разыскать и вернуть, ведь это и его дом!

У Лароша от ярости помутилось в голове. Ну конечно, Элизабет успела переспать с молодым конюхом и теперь требует его возвращения, потому что влюблена!

- Ты беременна его стараниями, да? - глухо спросил он.

- Нет! Как вы смеете такое спрашивать?

- А ты? Ты тоже, если я не ослышался, задаешь те еще вопросы! - крикнул дед.

Он рывком встал с кресла. Разъяренный, он нуждался в разрядке. Под руку попала хрустальная ваза с желтыми розами. Он швырнул ее об обитую деревянными панелями стену, и осколки полетели во все стороны. Цветы дождем лепестков упали на навощенный паркет.

- У меня никогда не будет доказательств моего отцовства, кроме бредней этой мегеры! - ярился он. - Да, может, Жюстен и мой сын. В нем было что-то, казавшееся смутно знакомым, - выражение лица, жесты… И волосы у него светлые - того же золотистого оттенка, что и у Катрин.

- Как я раньше не заметила! - с сожалением проговорила Элизабет. - Теперь, когда вы это сказали. Может, я ощущала эту удивительную близость между нами, потому что мы родственники? Дедушка, умоляю, узнайте, не пошел ли он в армию! Жюстен покинул поместье, чтобы не навредить мне, не лишить меня статуса вашей единственной наследницы. Но я согласна любить его как члена своей семьи. Я скучаю по Жюстену, и вы тоже!

Гуго Ларош пробормотал что-то, явно соглашаясь с этим. Казалось, он был глубоко взволнован. Элизабет стало его жалко, и, желая его приободрить, она подошла и положила руку ему на плечо.

- Милое дитя! Счастье, что у меня есть ты! - глухим голосом проговорил дед.

Потом повернулся и порывисто заключил ее в объятия. Сжал крепко-крепко, спрятал свое грубоватое лицо в ее распущенных волосах, удерживаемых одной лишь лентой надо лбом.

- Ты единственное, что у меня осталось, - прошептал он ей на ухо. - Такая нежная и так приятно пахнешь!

- Дедушка, прошу вас, отпустите!

Но Ларош продолжал обнимать ее, поглаживая по спине, по талии, при этом дрожа и тяжело и часто дыша. А когда Элизабет ощутила на своей шее поцелуй, она и вовсе испугалась. Вспомнились отвратительные картины из кошмара, увиденного на борту «Турени». Мужчина в черном, с лицом, неразличимым в синевато-зеленом, странном сумраке… Внезапно она поняла, кто это, узнала его мускусный запах, характерные жесты.

- Оставьте меня, вы с ума сошли! - Она продолжала вырываться, пока наконец его не оттолкнула. - Я чуть не задохнулась! Никогда больше меня так не обнимайте. И предупреждаю: если это случится, я уеду. У меня есть на что купить обратный билет в Америку.

Он отступил на несколько шагов, не смея на нее посмотреть. Элизабет выбежала из гостиной, мысленно проклиная деда и старый замок, в котором годами вызревало столько нездоровых желаний, ненависти и горя.

Монтиньяк, трактир «Пон-Нёф», суббота, 16 июля 1898 года

Ричард Джонсон снял тот же номер, что и в первый свой приезд, но в этот раз только на два дня. Жара была удушающей, собиралась гроза, однако он никак не мог отойти от окна, любуясь прекрасным видом на реку. Танец свинцовых туч, гонимых порывистым ветром, завораживал, как и акробатические трюки ласточек, летавших едва ли не над самым берегом.

Он вздрогнул, когда кто-то дважды стукнул в дверь. Его «Да, входите!» прозвучало как-то неуверенно. Перспектива увидеть Элизабет после трехмесячной разлуки его нервировала.

И вот она явилась и показалась ему такой же прекрасной, как и прежде. Вся в черном, с вуалеткой, «размывающей» ее красивые черты; в левой руке она держала крошечную сумочку из бархата с вышивкой.

- Здравствуйте, Элизабет! Присаживайтесь! Вот, заказал холодный обед для двоих, ведь время уже послеполуденное.

- Очень любезно с вашей стороны, Ричард, - едва слышно отвечала девушка. - Но с некоторых пор у меня пропал аппетит.

- Тогда бокал вина? Или чай? - поспешил предложить Джонсон.

- Чуть позже, когда я немного приду в себя. Расскажите лучше о себе, о своей жизни в Ангулеме, о работе! - попросила Элизабет. - Я уже долгие месяцы живу взаперти, никого не вижу. Почти забыла, как выглядят и окрестности города, и океан, и Нью-Йорк!

Она сняла шляпку, явив трогательно бледное личико, утратившее свои детские округлости, которые Ричарду было так приятно вспоминать. Девушка похудела, и его это опечалило.

- Садитесь сюда, здесь вам будет удобнее всего, - предложил он, выдвигая для нее стул, а потом присаживаясь на край кровати. - Что вы хотите узнать о моей жизни во Франции?

- Вы делаете большие успехи в языке, - заметила девушка. - Хотя акцент остается.

- Девушки находят его очаровательным! Лисбет, поговорим серьезно. Простите, что называю вас так, но это имя звучит мягче и более по-английски. Так вот, большую часть времени я посвящаю новой работе. В прошлом году вы надо мной слегка подтрунивали по этому поводу.

- Я помню. Удивительно и странно было представлять вас учителем английского в лицее Гез-де-Бальзак. Я правильно запомнила название? Если вы до сих пор там работаете, полагаю, руководство вами довольно!

- Мы с директором лучшие друзья на свете, - сказал американец. - Меня приглашают на ужин, жена его меня обожает, и детишки тоже. Он даже помог мне снять чудесную квартиру в южной части города, с прекрасным видом на собор и городские окрестности.

Ричард взял яблоко и вонзил в него свои крупные зубы безукоризненной белизны. Элизабет сдержала вздох.

- Вы грустны, не правда ли? - спросил он. - И если бы не траур, вы бы не захотели со мной увидеться.

- Увы! - По голосу девушки было понятно, что она сдерживает слезы. - Бабушка угасла на прошлой неделе, и позавчера мы ее похоронили. Смерть стала для нее избавлением от мук. Всегда такая активная, гордая - и на много месяцев стать лежачей! Бонни постоянно была со мной, не давала отчаяться. Это очень больно - видеть родного человека прикованным к постели!

Разумеется, Элизабет постеснялась посвящать его в более интимные детали.

«Бедная бабушка! У нее на спине были пролежни, приходилось часто менять простыни, обмывать ее, переодевать, - думала она. - В первое время она еще могла говорить - растягивая слова, очень тихо, а потом сдалась».

- А что с поручением, которое я вам дала? - спросила она, тряхнув головой, чтобы отогнать удручающие мысли.

- Лисбет, ваш Жюстен неуловим!

- Он не мой Жюстен! Речь идет о моем дяде, сводном брате моей матери. И дедушка не меньше моего хочет, чтобы Жюстен вернулся в замок.

- Я старался как мог, - стал оправдываться Ричард Джонсон. - Не зная фамилии, искать очень сложно. Он мог назваться любым вымышленным именем, но точно не именем своей матери.

- Мадлен Кинтар! - уже намного спокойнее проговорила Элизабет. - Слава богу, она избежит гильотины и остаток своих дней проведет в тюрьме.

Американец встал и прошелся вокруг круглого стола, возле которого сидела Элизабет. На столе стояли обещанные холодные закуски: салат из томатов, свиное жаркое и свежий хлеб.

- Как вы холодны, Лисбет, - пожаловался он. - И суровы! Где ваша очаровательная улыбка, ваши ямочки и румянец на щеках? Вы мне писали, что много ездите верхом и почти не выходите из гервильской церкви. Но вы ведь так молоды и должны радоваться жизни!

- Со мной все будет в порядке, Ричард. Вот только в апреле, в день рождения, было такое чувство, будто мне исполняется не восемнадцать, а тридцать лет. Но худшее уже позади. Бабушка упокоилась с миром, после стольких мучений. Почему я так говорю? Я уверена, что на ее рассудок болезнь никак не повлияла. Нет, она была пленницей неподвижного тела, в котором едва теплилась жизнь, и я читала по ее глазам, как она страдает и как сильно меня любит.

- Разве вас можно не любить? - несколько театрально воскликнул Джонсон. - Мое предложение остается в силе, Лисбет. Я женюсь на вас, как только вы согласитесь.

- Понадобится согласие моего деда, Ричард! - не без иронии заметила девушка. - Сомневаюсь, что он захочет видеть владельцем своего распрекрасного поместья американца.

В ее интонациях он уловил неприкрытую грусть, смешанную со страхом. Рискуя получить ожесточенный отпор, он встал перед ней на колени.

- Элизабет, я готов нежнейше любить вас всю жизнь! Мне нужно встретиться с мсье Ларошем и доказать ему серьезность своих намерений, убедить его, что я человек достойный и образованный. Я вполне способен помогать ему с виноградниками, вести бухгалтерию. Дорогая, мы будем счастливы. Вас страшит супружество, я это понял, но я уверен, что, как только вы познаете плотские радости, вы меня полюбите!

Элизабет посмотрела на него как-то странно, взяла с тарелки кусочек хлеба. Ричард тут же забрал его у нее, чтобы заставить ее снять черный саржевый жакет.

- В такую жару лучше без верхней одежды, - сказал он.

Небо потряс раскат грома. В комнату ворвался горячий воздух, отчего затрепетали занавески. Ричард расстегнул несколько верхних пуговичек на серой шелковой блузке девушки.

- Благодарю, так и правда комфортнее, - сказала она. - Пожалуй, я выпью вина!

Он вскочил на ноги, чтобы налить ей вина в бокал. Элизабет сделала глоток и на мгновение зажмурилась. А когда открыла глаза, чуть печально улыбнулась.

- В письмах я рассказала вам о жизни в замке далеко не все, Ричард. С прошлой осени конюхом вместо Жюстена у нас работает мой дядя, Жан Дюкен. На мельнице для него работы мало. Она понемногу приходит в упадок из-за обилия современных мукомольных комбинатов в окрестностях Ангулема. У дяди Пьера проблемы с деньгами, и я смогла помочь его семейству благодаря щедротам Эдварда Вулворта. Я им часто пишу, и ответные послания Мейбл - мое спасение от меланхолии.

- Значит, Жан Дюкен умеет обращаться с лошадьми?

- Умеет. И работа на мельнице ему не очень нравилась. От муки у него кашель. Зато теперь они с Бонни могут чаще видеться. У них любовь, разве не понятно? И я им завидую.

Тут Ричард наклонился и поцеловал Элизабет в губы. Она ответила на поцелуй. А в голове промелькнуло:

«Пусть лучше будет он! Да, он - молодой и красивый…»

17 Ловушки любви

Монтиньяк, трактир «Пон-Нёф», суббота, 16 июля 1898 года, в тот же день, в тот же час

Когда разразилась гроза, Ричард Джонсон продолжал целовать Элизабет, которая встала, чтобы к нему прижаться. Громовые раскаты участились, и на деревню обрушился густой ливень. И почти сразу в комнату проникли приятный запах мокрой травы и свежий ветерок.

- Я не могу сейчас уйти. Придется подождать, пока не кончится дождь, - сказала девушка, втайне радуясь этому. В крепких мужских объятиях ей вдруг стало спокойнее.

- Конечно! Зачем подвергать себя опасности? - подхватил он, легонько перебирая пальцами шелковую ткань блузки на спине. - А в номере хорошо, нас никто не потревожит, тем более что дверь заперта на ключ. Лисбет, долгие месяцы, пока я жил в Ангулеме, я не переставал думать о тебе.

Она отстранилась, подошла к окну и стала смотреть на реку под проливным дождем. Ричард прав, комната представлялась ей в этот момент убежищем, отгороженным от остального мира стеной ливня. Ричард подошел к ней сзади и снова обнял. Устроил подбородок у нее на плече и шепнул:

- Не могу больше жить вдали от тебя. Из нашей переписки, Лисбет, я прекрасно понял, что ты несчастна. Прошу, выходи за меня! Так ты обретешь свободу, и я о тебе позабочусь.

- Я не вправе принимать такое решение, Ричард, потому что несовершеннолетняя. А дедушка наверняка будет против, в этом я ничуть не сомневаюсь. Знаешь, иногда он ведет себя… странно. Я поделилась этим с Бонни, и с тех пор мы спим на одной кровати.

Американец развернул ее к себе лицом. И содрогнулся, увидев неподдельную тревогу в ее ярко-синих глазах.

- Что ты этим хочешь сказать?

Оставив тяжеловесное французское «вы», он словно дал понять, что отказывается обращаться с ней как с недоступной барышней из высшего общества. В глубине души он уже считал ее своей. Элизабет, со своей стороны, оценила эту спонтанную фамильярность, напомнившую ей доверительные отношения с Жюстеном.

- Дедушка очень нежен со мной, - призналась она. - И это еще слабо сказано! Он меня балует, осыпает ласками, приобнимает за талию, а то и вовсе стискивает в объятиях. Я не решаюсь одна ходить в конюшню, поэтому Бонни все рассказал моему дядюшке Жану, и тот обещал за мной присматривать.

- И все? Ты нуждаешься в покровительстве и защите! - вскричал Ричард. - Будь я на его месте, я бы высказал Ларошу, что думаю про его грязные повадки!

- Но я, может быть, преувеличиваю, - не согласилась с ним Элизабет. - Он мог стать нежнее и внимательнее ко мне из-за долгой болезни бабушки.

Поглаживая ее по щеке, Ричард испытующе на нее посмотрел. Девушка понурила голову.

- Лисбет? Ты мне врешь!

- Я и сама это понимаю. Моя интуиция подсказывает, что поведение деда ненормально. Более того, что-то похожее происходило между ним и моей мамой, когда она была моих лет. От дедушки Туана я знаю, что по этой причине она из замка и сбежала.

Элизабет умолкла, нервно всхлипывая. Ричард посмотрел в окно. По свинцовосерому небу, над растущими у воды ясенями, мелькнул зигзаг молнии. И тут же снова ударил гром.

- У окна сейчас небезопасно, идем в комнату, - сказал он. - Идем, ты вся дрожишь! Лисбет, милая, последуй ее примеру! Должен быть способ пожениться с согласия твоего дяди или второго деда.

- Но почему ты так хочешь на мне жениться? - удивилась девушка.

- Чтобы тебя спасти, а еще - потому что я тебя обожаю. Да, Лисбет, я люблю тебя безумно и хочу как ни одну женщину до тебя. А ты из тех, кто отдается лишь после свадьбы, не так ли?

- Ты так в этом уверен, Ричард? - изменившимся голосом проговорила Элизабет.

При этом она смотрела ему в глаза, и в их лазурной глубине он прочел страстный призыв, как тот, что заставил его потерять голову тогда на корабле.

- Не играй со мной так больше, Лисбет, - прошептал он. - На этот раз ты от меня не сбежишь!

Не отводя глаз, девушка начала расстегивать блузку, под которой оказался атласный бежевый корсет. Она избавилась от блузки неспешными движениями, чтобы он мог полюбоваться округлостью ее плеч и красивой шеей. Такая неожиданная смелость парализовала Ричарда. Элизабет расстегнула застежку на юбке и подъюбник, и они медленно «стекли» на пол по ногам, затянутым в тонкие черные чулки, удерживаемые высоко над коленками посредством подвязок.

- Лисбет! - прошептал американец.

Она рассеянно улыбнулась, хотя на самом деле внимательно наблюдала за ним, очарованная его мужественным лицом с высоким лбом и прямым носом, его золотистым взглядом и густыми блестящими черными волосами. Легко было представить под рубашкой гладкую кожу и рельефный рисунок мышц, а ниже, скрытый в белых полотняных штанах, напряженный член, это орудие из плоти и крови, которым он навечно ее ранит.

Что до Ричарда, то он замер в восхищении. Элизабет, в облегающем нижнем белье с вышивкой, наводила на мысль о скабрезных фотографиях, которые так приятно разглядывать вдали от любопытных глаз, в особых заведениях для господ, предпочитающих «утонченные» удовольствия, а иногда и этих удовольствий лишенных.

Он разрушил очарование момента, распалившее в нем нешуточную страсть, подхватив ее на руки и перенеся на кровать.

- Чулки тебе придется снять самому, - едва слышно сказала она.

- Я сниму с тебя все, что мешает увидеть тебя обнаженной, моя красавица!

Элизабет очень хотелось зажмуриться, однако она не стала этого делать.

Ей хотелось видеть, как по мере возбуждения меняется лицо Ричарда, как он радуется своей победе. Он развязал шнурки на ботинках и аккуратно их с нее снял, потом своими большими теплыми руками немного помассировал ее маленькие ступни.

Песня стихающего дождя сдерживала возбуждение, которое понемногу овладевало девушкой. Расстегнув крючочки на корсете, Ричард восторженно вскрикнул при виде девичьих грудей, белых и округлых, с коричневыми сосками, и тут же принялся осыпать их жадными поцелуями, покусывать напрягшиеся «вершинки», подразнивать их языком.

- На этот раз ты и сама хочешь, - пробормотал он. - Ты так красива, любимая!

Говорить было трудно: чувственное забытье грозило вот-вот поглотить его целиком. Губами, пухлыми и крепкими, он скользил по бархатистой белоснежной коже ее податливого, томно расслабленного тела, а руками неловко пытался стянуть трусики из тончайшего шелка, под которыми, внизу чуть выпуклого животика, таился треугольник темных волос. Пришлось взять себя в руки, чтобы попросту не разорвать трусики.

- А ты почему не разденешься? - спросила Элизабет слабым голоском, дрожащим от страха, смешанного с нетерпением.

О побеге она не помышляла, настолько сильно ей хотелось узнать все тайны плотской любви с Ричардом, который владел даром пробуждать в ней те самые, запретные желания.

На днях в большой гостиной, темной из-за задернутых штор, дед снова слишком крепко обнял ее. Пахло самшитом (в нескольких вазах стояли букеты из веток), белоснежными лилиями кандидум, в просторечье именуемыми «цветы Мадонны», и, едва уловимо, воском.

Дубовый гроб, в котором покоились бренные останки Аделы Ларош, поставили в этой комнате, и отдать последний долг усопшей хозяйке поместья пришли жители деревни Гервиль и окрестностей.

Крошка Жермен плакала, Бонни всхлипывала, теребя мокрый носовой платочек, равно как и старик Леандр, который даже приоделся по этому случаю. Он искренне горевал о своей «госпоже».

«И это не помешало вдовцу вчера вечером заключить меня в объятия! С безумным взглядом он стал уверять меня, что больше любить и баловать ему теперь некого, а потом едва ощутимо коснулся губами моих губ, - вспомнила она. - И рука его скользнула вниз по спине…»

Элизабет испытывала не только отвращение и страх, она ощущала себя безмерно уязвимой, ведь ее дяде Жану входить в дом было запрещено. Ему отвели каморку в конюшне, ту самую, где прежде жил Жюстен.

- Ты, кажется, боишься, любовь моя! Не надо! - прошептал Ричард.

Он уже снял рубашку и теперь взялся за штаны. Все больше волнуясь, Элизабет сосредоточилась на его крепких плечах и безволосой загорелой груди. У Ричарда была фигура атлета с гармонично развитой мускулатурой.

«Не думать больше ни о чем! - приказала она себе. - Жить в настоящем, наслаждаясь моментом! Забыть о снах! И главное - ни о чем не думать!»

И вот настал роковой момент, когда Ричард, стоящий у кровати, полностью разделся. Она и представить не могла, что мужское орудие может быть таким большим.

- А мне точно не будет больно? - едва слышно спросила она.

- Нет, конечно! - хрипло ответил он.

Элизабет посмотрела в окно. Гроза все никак не утихала, шел сильный дождь. Мгновение - и мужчина упал на кровать с нею рядом. И был это не столько Ричард Джонсон, сколько самец-покоритель, жаждущий овладеть добычей, утолить свою неистовую похоть.

Он начал с ласк ее интимного местечка, довольно-таки деликатных, потом стал снимать чулки, шепча что-то вроде «жаль, но придется…», но причину его сожалений девушка не поняла. Джонсон, несмотря на цветистые уверения в безумной любви, предметом которой является она, Элизабет, оставался ценителем фривольных туалетов, черных чулок и соблазнительного белья.

- Милая, ты прекрасна с головы до ног! - сказал он, склоняясь к животу девушки. - Не сжимай ноги! Не бойся!

И он принялся целовать интимный цветок - жадно, как изголодавшийся по плоти людоед, чем изумил Элизабет, у которой кровь моментально прилила к щекам.

Однако по мере того как он языком подразнивал самые чувствительные зоны ее женственности, ее дыхание учащалось - настолько молниеносным и острым было удовольствие. Утопая в возбуждении и часто дыша, она изгибалась, отдавалась, в то время как ее девственное тело снова и снова накрывало волной изысканного экстаза.

Вскоре ей уже казалось, что на свете нет ничего, кроме этого неимоверного удовольствия, даримого его бесстыдными губами. Осмелев, она начала гладить любовника по спине, плечам и волосам. Но Ричард, забывшись в чувственном неистовстве, что было ему свойственно, направил ее руку вниз, к напряженному мужскому органу, и, постанывая от удовольствия, показал, как именно его ритмично сжимать и поглаживать.

Слегка смущаясь, она подчинилась и стала ласкать этот жезл из горячей плоти, казалось, вибрирующий у нее под пальцами. Буйство стихий за окном было созвучно чувственному исступлению, которое понемногу овладевало ею. Элизабет уже не сдерживала ни стонов, ни восторженных восклицаний.

Не отвлекаясь ни на миг, Ричард ласкал все ее тело - то груди, то ягодицы, то бедра, то спину, заставляя перекатываться с одной половины кровати на другую, дабы сполна насладиться ее наготой и прелестью. Кожа у Элизабет была атласной гладкости, очень белая, и он осыпал ее отрывистыми алчными поцелуями. Скоро она уже готова была его принять, истомленная потребностью ощутить его внутри себя, стать «наполненной», познать наслаждение, которое дает единение женщины и мужчины.

Галантный кавалер, щедрый на комплименты и клятвы, Ричард Джонсон умел возбудить любовницу и подвести ее к черте, когда она уже была согласна на все. И в этот момент природное желание подчинять брало в нем верх: все, что нужно, он сделал, так что можно побаловать себя и думать исключительно о собственном удовольствии.

Гимен, этот вечный и хрупкий символ девичьей непорочности… Упиваясь тем, что он первый, Ричард и не думал щадить партнершу. По опыту он знал, что нужно действовать быстро, не слушая протестов и жалоб. Элизабет вскрикнула от боли, но, вспомнив, что они в трактире, прикусила себе руку - чтобы не всполошились соседи по этажу.

Низ живота словно огнем обожгло. Желание, удовольствие - все было забыто.

- Наконец-то ты моя! Моя! - твердил Ричард.

Он вошел в нее грубо, сильными, размашистыми толчками. Затравленный взгляд девушки умолял, однако он смотрел на нее и улыбался, и его глаза цвета янтаря светились первобытным торжеством.

- Постой! Постой! - умоляла она.

Он едва ее слышал, будучи перевозбужденным, на пике блаженства. Овладевая ею столь неистово, он освобождался от состояния, в котором он пребывал много месяцев, когда буквально бредил ею, сотни раз мысленно ее раздевал и брал вот так, брутально, словно мстя ей. Он свято верил, что, будучи «помеченной его тавром», Элизабет станет его рабой, и с нетерпением ждал, когда же она капитулирует, отдастся удовольствию. Девушка же задыхалась под его весом. Она уже не обнимала его, а лежала, раскинув руки и содрогаясь от ритмичных толчков, сопровождаемых возгласами на английском, смысл которых от нее ускользал. Это был грубый лексикон, предназначенный для сексуальных утех, лишенных даже намека на чувства.

- Сжалься надо мной! Хватит! Я больше не могу!

Он замер на пару секунд, изумленный, потом продолжил свои спастические движения, и так жестко, что она заплакала. Со слезами неожиданно пришло облегчение. Мало-помалу она стала ощущать удовольствие от непрерывных толчков мужского члена. Положила руки любовнику на спину, а потом и вонзила ногти в его крепкую плоть. Ее тело снова пробудилось, низ живота захлестнуло уже знакомое приятное тепло и поднялось к груди.

- Да! Да! - задыхался он, угадав ее состояние.

И вдруг… Эти ощущения ни с чем нельзя было сравнить. Элизабет захотелось кричать, стиснуть Ричарда в объятиях, ощутить его губы на своих губах. Он тут же заставил ее обхватить себя ногами, так, чтобы она полностью раскрылась, и зарычал от удовольствия.

- О да! Да! - подхватила теперь и она, распаленная и не помнящая себя.

Обстановка гостиничного номера, назойливый шум дождя, рокот грома - ничего этого она уже не слышала.

Она отдавалась, будучи далеко-далеко от реального мира, в плену чувственного экстаза - невообразимого, невероятного. Она вся была исступление, ненасытность, безумие. В изумлении ощутив, как интимная плоть молодой женщины обхватывает и ритмично сжимает член, Ричард с пронзительным криком, исторгшимся из самых глубин его существа, излил в нее свое семя.

И замер, распластавшись на ней, удовлетворенный сверх всякой меры. Элизабет усталым жестом его оттолкнула.

- Не могу дышать, ты такой тяжелый, - сказала она.

Ее сердце билось в ускоренном ритме. Воспоминания о пережитом были еще очень остры. Она и не представляла, что такие ощущения возможны.

- Милая моя девочка! - прошептал он, привлекая ее к себе. - Теперь я еще сильнее тебя люблю. А ты?

Элизабет закрыла глаза, так она утомилась - вот-вот заснет. Он повторил вопрос, целуя ее в лоб.

- Не знаю, - ответила она. - Разве только капельку…

Ошарашенный ответом, Ричард смотрел на нее, словно пытаясь понять, безумна она или попросту глупа. Она спрятала лицо у него на груди.

- В начале мне было очень больно, - упрекнула она любовника.

- Зато в следующий раз ты ничего не почувствуешь. Лисбет, не засыпай! Тебе срочно нужно в уборную. Там есть биде, так что прошу, подмойся хорошенько! Не хватало еще, чтобы ты сразу забеременела.

Элизабет сразу вспомнила статью из нью-йоркского журнала. Встала, бросив в его сторону насмешливый взгляд:

- Автор одной статьи утверждал, что французы - неисправимые романтики, в то время как американцы этого начисто лишены. Похоже, это правда. В твоем случае это уже хамство.

- Я стараюсь быть прагматичным. Во французском есть это слово, я справлялся в словаре.

- Спасибо большое за науку! В общем, у тебя практичный ум.

Она повернулась и прошла в уборную. Он вздохнул, с удовольствием разглядывая ее попку, округлую и упругую. Потом, привстав на локте, потянулся за сигаретами. И только теперь заметил пятно свежей крови на вышитом атласном покрывале шафраново-желтого оттенка.

«Нужно будет приплатить прачке, - подумал он. - Моя маленькая, прелестная Лисбет, созданная для удовольствий! Ты - подарок Небес!»

Элизабет, покончив с туалетом, стала собирать свое белье, корсет, юбку и блузку. Смеясь, Ричард соскочил с кровати и указал на окно.

- Дождь все еще льет, хотя гроза закончилась, - сказал он. - Тебе рано уходить.

- Не рано! Я обязательно хочу съездить к дедушке Туану. Он не смог прийти на похороны бабушки и очень из-за этого переживал. Они были очень дружны последние несколько лет.

Он отнял у нее одежду и швырнул на пол. Оба были голые, и она увидела, что он снова ее хочет, и готова была возмутиться, но вид напряженного члена приятно будоражил кровь, как и воспоминания о чудесных ощущениях, которые мог доставить сей бесстыдно торчащий предмет.

Ричард уловил ее нерешительность. Взял из компота ягоду клубники, сунул в рот, а еще одну дал ей. Последовал продолжительный поцелуй с ароматом ягод. Очень скоро Элизабет отдалась желаниям любовника, лежа на кровати, с которой он успел снять покрывало и одеяла. Американец был теперь не так напорист, даже нежен, и ей открылись новые грани блаженства.

- Я тебя люблю! О да, я люблю! - выкрикивала теперь уже она.

А после поглаживала его по лицу, такому красивому, кончиком пальца касалась губ, околдованная его янтарным хищным взглядом.

- Ты будешь любить меня сильнее с каждым днем, - пообещал Ричард. - Лисбет, милая, знай: теперь твой дед не помешает нам пожениться. Завтра же поеду и попрошу у него твоей руки. Скажу, что мы несколько… поспешили и, как честный человек, я обязан загладить вину.

Тут Элизабет испугалась по-настоящему. Подумала о склонности деда к насилию, с трудом сдерживаемой, и как он когда-то приказал пристрелить лошадь любимой дочки, только чтобы наказать ее за непослушание.

- Нет, это кончится трагически! - заявила она. - Охотничье ружье деда постоянно заряжено и хранится на виду в парадном холле. Садовник Алсид что угодно сделает, лишь бы не лишиться места. Не хочу, чтобы тебя ранили или даже убили, Ричард. Нет, надо действовать по-другому. Потерпи немного, я и сама хочу за тебя замуж, но через несколько недель. Ты увезешь меня далеко-далеко отсюда, как только мы поженимся. Деньги у меня есть, так что об этом не волнуйся.

Ричард Джонсон тягой к геройству не страдал, а потому охотно согласился. Он помог девушке одеться, хотя отпускать ее ему не хотелось.

- Приезжай завтра! - попросил он. - Это будет воскресенье, я оставлю номер за собой еще на сутки. В лицее я должен появиться в семь утра в понедельник. Своим скажи, что поедешь в Монтиньяк на мессу. Лисбет, сжалься! Приезжай!

- Постараюсь, но ты особенно на это не рассчитывай.

Они снова поцеловались. Когда Элизабет уже шла по пустому коридору, из которого можно было спуститься во двор, у нее подгибались колени. Между ног болело, и она с облегчением опустилась на сиденье двуколки. Местный конюх помахал ей рукой.

- Я задал овса вашей лошадке, мамзель, и напоил!

Получив щедрые чаевые, парень поблагодарил ее кивком, а потом и лукаво подмигнул, отчего Элизабет поежилась.

«Он знает, что я сделала, - с неудовольствием подумала она. - Ну и пусть! Плевать на репутацию! Зато самый жуткий мой кошмар теперь не исполнится».

Элизабет вывела лошадку породы коб, раньше принадлежавшую Аделе, на дорогу к мельнице. Настроение у нее было восторженное. Она радовалась, что страшному сну, увиденному на борту «Турени», уже не стать ужасающей реальностью, потому что мужчиной в черном, с размытыми чертами лица, который во сне грубо лишил ее невинности, был Гуго Ларош.

- Этому уже не бывать! - едва слышно прошептала она.

На кладбище деревни Гервиль, в тот же день, через пару часов

Антуан Дюкен в выходном костюме, со шляпой в руке стоял в молчаливом раздумье перед склепом со стальной, тонкой работы решетчатой оградой, где покоилась Адела Ларош. На ступенях - море живых цветов и венков из разноцветного стекляруса и бусин. Мягкий свет августовского солнца золотил старинные надгробья соседних могил, да покачивались от теплого ветерка розы, лилии и анемоны.

Элизабет в перерыве между молитвами брала деда за руку. Это она настояла на том, чтобы привезти его сюда. Старый мельник встревожился, едва об этом зашла речь.

- А если Ларош окажется в деревне и нас увидит?

- Гервиль со своими семью сотнями жителей ему не принадлежит, дедушка Туан! - возразила Элизабет. - И волноваться не о чем. Уверена, что, как обычно по субботам, он уехал в Руйяк.

С некоторых пор ей немалых усилий стоило называть Лароша дедушкой. Это первое, что приходило в голову при обращении к нему, но звучало как-то неуместно и даже неприятно.

- Я очень дорожил нашей дружбой с мадам Аделой, - вдруг заговорил Антуан Дюкен. - Все эти десять лет, пока я оплакивал Катрин, Гийома и тебя, потерянное дитя, оставленное умирать или мучиться, что еще страшнее, эта женщина с разбитым сердцем меня поддерживала. И я радовался, несмотря на свои горести, видя, как она смягчается, становится вновь, как в юности, милосердной и нежной. Сердце твоей бабушки очерствело, пока она жила рядом с Ларошем.

- Она все равно его любила, дедушка. Она сама мне в этом признавалась.

- Так оно и есть, моя хорошая: когда любишь человека и вдруг понимаешь, насколько черна его душа, разочарование бывает страшным. Адела закрылась в себе, для нее сдержанность была как броня, своеобразная защита. Она однажды призналась, почему отослала Катрин в пансион, едва той исполнилось десять, - чтобы была подальше от замка и от отца, чье обожание становилось совсем уж нездоровым.

Идем! На кладбище такие речи неуместны.

Элизабет разволновалась, но старалась этого не показать. Она помогла деду взобраться на сиденье двуколки, потом указала на квадратную колокольню церкви Нотр-Дам-де-Гервиль - постройку в чистом романском стиле, лишенную готических прикрас.

- Может, ты хочешь помолиться в церкви? - спросила она.

- Нет, моя хорошая, поедем лучше домой. Я молюсь под небесным сводом, ночью и днем, потому что место значения не имеет. Господь - он повсюду. И я благодарю его за этот чудесный дар - что мы с тобой снова вместе.

Девушка вскочила на подножку и устроилась рядышком с ним, держа в руке поводья. Рыжая кобылка пошла рысью, стоило Элизабет прищелкнуть языком.

- Дедушка Туан, ты знаешь, как сильно я тебя люблю и как мечтаю жить в Монтиньяке, в доме моих родителей. Увы, ждать придется еще три года, страшась каждого дня в обществе человека, чьи душевные порывы… не совсем нормальны. Скажи, ты очень расстроишься, если я уеду? Американец, про которого я тебе рассказывала еще в мае, Джонсон, хочет, чтобы я стала его женой. Он искренне меня любит, и я поделилась с ним своими страхами насчет деда и его странностей.

Антуан скривился от отвращения, схватил внучку за руку.

- Так этот монстр снова взялся за старое? - вскричал он. - Крошка моя, почему ты мне не сказала? Или Жану и Пьеру? В этой стране законы работают, и у тебя хватит денег на адвоката, посоветуйся с ним, как сделать так, чтобы Ларош перестал быть твоим опекуном. Проклятье! Что он себе позволял? Как-то нехорошо к тебе прикасался? Сегодня же вечером переезжай жить на мельницу, и я встречу Лароша с ружьем наперевес! Я смог защитить твою мать и тебя смогу. Мы можем рассчитывать и на Пьера, как только он узнает, в чем дело. И тебе ничего не придется опасаться.

Внезапный гнев дедушки Туана, обычно такого спокойного и рассудительного, успокоил Элизабет, но и привел в смущение. Она не решилась прямо обвинить Гуго Лароша, поскольку некую черту он еще не перешел.

- Дедушка, не волнуйся так, все не настолько плохо! - твердо сказала она. - За мной присматривает Бонни. А после смерти бабушки у деда есть все основания проводить со мной много времени. Не тревожься сверх меры! Может, я навыдумывала всякой чуши - это все мои нервы. Можно сказать, что Ларош просто ласков со мной, даже более того. Обещаю: я сразу приеду на мельницу, если почувствую угрозу. И впредь буду очень осторожна и соберу чемодан - на случай, если придется бежать.

Расстроенный старик только тяжело вздохнул. Элизабет посмотрела на него и ласково, растроганно улыбнулась.

- Вот что я тебе скажу, - негромко начал старый Антуан, - по поводу твоего отъезда. Да, я очень расстроюсь. И буду по тебе скучать, потому что ты мое солнышко, вся радость в этом мире. Но если на кону твое счастье и свобода, что ж… Я, в конце концов, не одинок, есть Пьер и Ивонна, золотая женщина, и мои внуки. Я верю, что, замужняя или нет, ты еще приедешь к нам и я еще разок тебя дождусь. Мне ведь еще и семьдесят пять не стукнуло!

- Словом, ты почти юноша, - пошутила Элизабет. - О дедушка Туан, ты не представляешь, как я тебя люблю!

Она подхлестнула лошадь, и скоро они уже ехали по дороге вдоль реки Шаранты. Мельник показал внучке голубого зимородка с его красивым бирюзово-оранжевым оперением и пару цапель.

Листва ив и высоких ясеней трепетала на ветру. Придорожная трава поблескивала каплями недавнего дождя. Воздух был свежий, бодрящий.

- Сегодняшняя послеполуденная гроза пошла на пользу, - сказал Антуан Дюкен. - И дышится легче, и земля напиталась водой.

- Да, дедушка, твоя правда. Замечательная была гроза, мне даже стало как-то спокойнее, - с мечтательным видом ответила она.

Элизабет думала о том, что стала женщиной в ритме громовых раскатов, под баюкающее, хрустальное пение проливного дождя. По ее телу прошла сладострастная волна, стоило ей вспомнить обнаженное тело Ричарда. Захотелось его поцелуев, его запаха - да просто быть с ним рядом.

«Выходит, я его люблю? - удивилась она. - Я его люблю, и он хочет на мне жениться».

Впервые после исчезновения Жюстена, то есть почти за год, Элизабет испытала искреннюю радость.

Поместье Гервиль, пятница, 26 августа 1898 года

Гуго Ларош пустил громадного неутомимого серого жеребца галопом, и его подкованные копыта дробно застучали по проселочной дороге. Любимица Элизабет Перль быстро отстала. Изящная и легконогая, она, в отличие от Галанта, на такую прыть не была способна.

Близился сезон сбора урожая, и помещик взял внучку с собой проинспектировать виноградники. С тех пор как она обозвала его безумцем и оттолкнула, угодив в ловушку его объятий и напуганная двусмысленным поцелуем в шею, Ларош держал дистанцию.

Угрожающие взгляды верной Бонни, бдевшей с утра до вечера, мешали ему приблизиться к внучке в пределах замка, а на конюшне его встречал насупленный Жан Дюкен.

Младший брат Гийома отлично справлялся с обязанностями конюха, оставаясь при этом молчаливым и враждебным. Но Ларош, зная цену хорошему работнику, не спешил его увольнять.

Они сразу условились: Дюкен спит в бывшей каморке Жюстена, там же ест и не выходит за пределы двора с его хозяйственными постройками, включавшими сарай, конюшню и кладовки для дров и инструмента.

- Будь по-вашему, мсье! - гордо заявил Жан. - Я и сам не хочу входить в ваш дом!

Часто приходили Элизабет с Бонни, чтобы пообедать вместе с Жаном: молодой женщине нравилось бывать в крошечном закутке, где когда-то жил Жюстен. Он оставил там некоторые свои вещи - почтовый календарь с картинкой, изображавшей жатву, дешевое круглое зеркало и гетры для верховой езды.

Гуго Ларош осадил коня, и сумасшедший галоп сменился размашистой рысью. Они выехали на аллею, обрамленную тополями, которая вела к нескольким большим постройкам. Элизабет наконец нагнала деда и дала выход своему раздражению.

- Я чуть не загнала Перль, дедушка, - упрекнула она его. - Посмотрите, она вся в пене!

- Если эта лошадь неспособна пройти такое мизерное расстояние, я куплю тебе другую, - сказал помещик.

- Вы считаете, что это мизерное расстояние? - вспыхнула девушка. - Километра четыре, не меньше!

Ларош упорно не смотрел на внучку - по той простой причине, что на ней сегодня была амазонка из светло-зеленого бархата, некогда принадлежавшая Катрин. Он недоумевал, надела ли она ее нарочно, чтобы вывести его из равновесия, или же это все-таки случайность.

- Я не хочу ни на кого менять свою Перль! - сказала Элизабет. - Я ее люблю. А вот поберечь ее стоит. Мне кажется, весной она была более энергична.

Дед бросил на нее стремительный оценивающий взгляд, а потом пояснил тоном, который Элизабет нашла отвратительным:

- Твою кобылу покрыл Галант, когда она была «в охоте». Я выпустил их вдвоем на луг. Так что она уже пять месяцев как жеребая.

Элизабет невольно покраснела - столько насмешки было в интонации Лароша, и как старательно он выделял слова «покрыл» и «в охоте». Дабы скрыть смущение, она заметила:

- Вам следовало бы меня предупредить, я бы утром ее не взяла, тем более для дальней поездки.

- Можешь не волноваться, еще пару недель на ней точно можно выезжать.

Он спешился перед большой двустворчатой дверью одного из зданий. Тут же подбежал мужчина и перехватил поводья.

- Здравствуй, Колен! Вот, приехал показать мадемуазель Элизабет, своей преемнице, винные склады. Займись ее кобылой - оботри хорошенько, да не давай сразу пить.

- Слушаюсь, мсье Ларош, - пробормотал складской служащий.

Он старался не смотреть на девушку, но все же невольно залюбовался ее красотой, тем более что этот наряд цвета весны ей удивительно шел. Элизабет соскочила на землю, отвергнув помощь деда. Он тоже находил, что сегодня она особенно хороша: темные волосы сплетены в косу, падающую на спину, на голове - шляпка того же светло-зеленого цвета, что и платье, подогнанное точно по фигуре и подчеркивающее ее женственные округлости.

И снова помещику почудилось, что перед ним Катрин. Он даже отступил на пару шагов, чтобы не поддаться порыву и не заключить Элизабет в объятия с единственной целью прикоснуться к ней, вдохнуть ее запах.

Несколько минут - и молодая женщина уже следовала за ним по темному винному складу, заставленному дубовыми бочками и медными баками.

- Мы как-никак в регионе Фэн-Буа! - воскликнул он. - Мои винодельни производят коньяк и прекрасное пино[58]. С нескольких виноградников также собирают сырье для столовых вин, которые хорошо продаются.

Элизабет уже успела ощутить своеобразный аромат, присущий этому месту, - смесь запахов спирта, сухой земли и танинов. В складах суетились работники, подготавливая все необходимое для сбора винограда, однако они с дедом прошли в кабинет, где на стенах висели картины, а полки были заставлены учетными и кассовыми книгами. Здесь они оказались одни.

- Я часто тут бываю, мое дорогое дитя, - пояснил Ларош. - Хотя это вотчина моего управляющего, Дамьена Синьяка. Он наверняка где-то недалеко. Если со мной что-то случится, в основы ремесла он тебя посвятит.

- Дедушка, я бы предпочла вернуться на воздух, - отвечала Элизабет. - Очень душно, эту комнату не мешало бы чаще проветривать.

- А Катрин тут нравилось. Да, она сюда захаживала, - продолжал дед, словно не слыша ее. - Твоя мать обожала лошадей, мечтала заняться их разведением. Если б я дал ей волю, замковых конюшен не хватило бы!

Гуго Ларош обошел тяжелый стол черешневого дерева, сел в кожаное кресло и зажег сигару.

- Ты и вообразить не можешь, что представляла собой Катрин до того, как встретила Гийома Дюкена. Моя первая помощница, она вникала во все аспекты управления поместьем. Иногда, хоть мне это и не нравилось, ходила даже собирать урожай, не боялась ни ручки испачкать, ни влезть на телегу и опустошить свою заплечную корзину, полную прекрасного винограда. Глядя на нее, я думал, что именно в такой супруге я нуждаюсь.

Я всем сердцем любил Аделу, но она интересовалась лишь балами, болтовней с подругами и восстановлением замка. Катрин же была истинный бриллиант! Когда пришло время выдавать ее замуж, любой претендент казался мне ничтожеством, ее недостойным. Я имел глупость вообразить, что она никогда меня не покинет.

Элизабет было неприятно это слушать. Она нервно поигрывала кнутиком, который прихватила с собой.

- Но ведь это была ваша дочь! - жестко произнесла она. - А вы говорите о ней как о женщине, которая нравится.

- Увы, я ошибся. Она влюбилась в плотника, чей отец - простой мельник. И мне пришлось это принять. Что ж, хватит о былом. Позаботимся лучше о будущем!

В этой последней фразе Элизабет уловила угрозу. Интуиция, в последнее время обострившаяся до предела, дала ей подсказку. Гуго Ларош привез ее осмотреть винные склады, рассказал массу всего об управлении поместьем. Он хочет получить от нее то, чего не дождался от собственной дочери!

- Мама была вольна любить, кого хочет! - воскликнула она. - Память у меня прекрасная, и я не забыла, что накануне нашего отъезда в Гавр она была с вами очень внимательна, даже нежна! И как только она смогла вас простить после всего, что ей пришлось от вас вынести? Вы приказали пристрелить ее лошадь в тот день, когда на ней была амазонка - та самая, которую я выбрала этим утром. Но убить невинное животное - не самое страшное в сравнении с вашей тиранией, вашей жаждой обладания. Я не собираюсь занимать мамино место в ваших безумных, отвратительных планах, я вас предупреждаю!

Элизабет была вне себя. Даже боясь деда, она все равно бросила ему вызов. Ларош резко встал, в его карих глазах блеснули искры безумия. Ноздри его орлиного носа раздувались от гнева.

- Неблагодарная тварь! - протянул он сквозь зубы. - Я кучу денег потратил, чтобы разыскать тебя в Америке, осыпаю тебя подарками, позволяю бывать всюду, где тебе только заблагорассудится, дал работу твоему родственничку, этому мужлану неотесанному, - и все это чтобы показать свою терпимость! Кормлю твою гувернантку, которая толстеет на глазах. И такова твоя благодарность? Я рассчитывал на большее.

- А я рассчитывала на любовь, нежность и уважение - все то, чего мы жаждем получить от бабушки и дедушки, что мне дает мой дедушка Туан! - звонким голосом отвечала Элизабет.

Ларош, явно оторопевший, приблизился. Руки он держал вдоль туловища, крепко сжав кулаки.

- Ты напрашиваешься, чтобы я тебя ударил, но такой ошибки я не совершу. Не хватало еще, чтобы и ты выскользнула из моих рук!

- Ударите вы меня или нет, я все равно уйду! Вы мой законный опекун, но если я расскажу нотариусу, подписавшему эти документы, что вы себе позволяете, он мне поможет и я перееду жить на мельницу.

Гуго Ларош загасил сигару в стоящей на письменном столе хрустальной пепельнице и улыбнулся, театрально воздев руки к небу.

- Что я себе позволяю! - повторил он. - В день похорон моей супруги я крепко обнял свою внучку, желая ее утешить и смягчить собственную боль утраты. Я поцеловал тебя в шею, потому что ты стояла понурившись, и в этом нет ничего порочного. Что еще ты можешь рассказать моему старинному другу мэтру Риго? Я подарил тебе породистую лошадь, жемчужное ожерелье, красивые платья; и живешь ты не взаперти в высокой башне, насколько я помню? Так что, Элизабет, бросай свои глупости. У меня тут еще много дел. Возвращайся лучше в замок или съезди к старику Дюкену. Ему, по слухам, недолго осталось.

- Вы мне отвратительны!

С этими словами Элизабет выбежала из кабинета.

Через десяток минут она уже скакала по прямой, заросшей травой дороге через виноградники. Грозди почти достигли зрелости: август в этом году выдался жарким. Перль шла размеренной рысцой, потряхивая своей красивой головой цвета коричневого шелка.

- О галопе и думать забудь, моя хорошая, - со вздохом произнесла Элизабет.

Чтобы прогнать черные мысли, молодая женщина представила себе крошечного жеребенка, таящегося в чреве ее кобылки. Он должен был появиться на свет в феврале. И вдруг у нее защемило сердце: вернулись мучительные воспоминания о малыше, которого носила Катрин двенадцать лет назад, когда они плыли на «Шампани».

«У меня мог быть брат этих лет, - сказала она себе. - Он бы играл на грязных тротуарах Бронкса, а может, папиных заработков хватало бы на жилье и в более спокойном районе…»

Но душа у нее все равно была не на месте, и ей так сильно захотелось повидаться с Ричардом, забыться в его объятиях. Они обычно встречались в субботу или воскресенье после полудня все в том же трактире «Пон-Нёф» в Монтиньяке, что не могло не заинтересовать местных сплетниц. Иные в разговорах с Дюкенами не удерживались от язвительных издевок насчет «примерного поведения мадемуазель Элизабет Ларош».

Пьера все это злило, но Ивонна его урезонивала. Что до Антуана, то на правах главы семьи он постановил, что ничего предосудительного молодые люди не делают.

- Наша Элизабет встречается с американцем, и они всего лишь разговаривают по-английски, вспоминают Нью-Йорк и Вулвортов, с которыми моя крошка до сих пор переписывается, - отрезал он. - К тому же они собираются пожениться. И Ларош останется не у дел!

Пьер Дюкен не стал возражать, но предложил отцу решение, которое заставит сплетников замолчать.

- Если у них все серьезно, пап, то пускай себе встречаются в старом доме Катрин и Гийома, подальше от любопытных глаз. Ивонна содержит его в чистоте, регулярно проветривает.

Жан, который часто наведывался на мельницу, предложил этот вариант Элизабет, и та тут же написала Ричарду. Молодой женщине не терпелось показать ему скромное жилище, где она родилась и прожила первые шесть лет своей жизни.

Замок Гервиль, в тот же день, через час

Когда Элизабет вошла в конюшню, ведя Перль под уздцы, то никого не увидела. Она поставила кобылу в денник, расседлала, сняла упряжь. Но куда девался Жан? Скорее всего, он где-то с Бонни… Гувернантка не упускала возможности прогуляться в парке, надеясь встретить возлюбленного, как она шутливо его именовала.

- Дядя Жан? - позвала Элизабет для очистки совести.

- Нет тут вашего дядюшки! - ответил суховатый голос с выраженным шарантским акцентом.

Появилась нахмуренная Мариетта с соломинкой в уголке рта, она оперлась локтями на низенькую дверцу денника. Она по-прежнему помогала матери, Марго, со стиркой.

- Здравствуй! - приветливо поздоровалась с ней Элизабет. - Ты почему тут? Сегодня в замке для вас работы нет.

- Вот, пришла узнать, что слышно про моего суженого, Жюстена! Вам-то он точно пишет.

- Не хочу тебя разочаровывать, Мариетта, но ни единого письма от него я не получала. Жаль, потому что я беспокоюсь о нем.

Мариетта прежде редко заговаривала с Элизабет, и та сразу почуяла неладное. В ее нынешнем состоянии экзальтации интуиция обострилась до предела.

- А скажите, мамзель, правда, что Жюстен… ну, сын хозяина?

- Прямых доказательств у нас нет. А тебе кто рассказал?

- Алсид. Мадлен приучила его подслушивать под дверью, как сама всегда делала. Ведьма! Лучше б ей сразу голову отрубили. А так она нас своим колдовством и из тюрьмы достанет.

- Это вряд ли. Ее отправили в Бордо.

- Ба! Вы это Жермен расскажите! У нее, у бедной, мать давеча спускалась в погреб, упала и ногу поломала. А Мадлен - та все время запугивала девчонку, грозила, что проклянет ее и родню.

Элизабет только раздраженно вздохнула и знаком попросила Мариетту отойти, чтобы можно было запереть Перль в деннике. Сена в кормушке хватало, как и свежей воды. Оставалось повесить тяжелое женское седло на крючок в специально отведенном для этого месте. Юная прачка, пританцовывая, следовала за ней по пятам.

- Я пришла справиться про Жюстена, потому что уже четыре месяца как «тяжелая»! Раз такое дело, пусть возвращается и женится!

- Что ты несешь? - вспылила Элизабет. - Чушь! Жюстен год как уехал, так что, если ты беременна, отец ребенка не он.

Она с возмущением осмотрела Мариетту с головы до ног. Миловидная блондинка с румянцем во всю щеку и большой грудью… Несколько портили ее хитрое выражение лица и тонкие губы. Низ синей полотняной юбки был обтрепанным, желтая льняная блузка - сильно поношенной.

- А я с ним виделась, с суженым-то своим, и недавно! - похвалилась Мариетта с довольным видом, подбочениваясь. - И ночевали вместе - у нас на подворье, в сарае. Жюстен меня любит, потому что я не держу его на голодном пайке, как вы!

Интересная получалась история. Элизабет собралась с мыслями. В последнее время к ее дару предвидеть будущее прибавилась способность чувствовать, когда ей лгут.

- Врешь! - отрезала она. - Ты рассказываешь мне, что беременна, только потому, что надеешься охомутать возможного наследника поместья, верно? Так вот, я могу легко разоблачить твои интриги, как в свое время узнала правду про Мадлен. От нее за версту несло злобой и пороком, и моя гувернантка оказалась права, предположив, что бабушку Аделу опоили ядом наперстянки!

Мариетта насупилась, но сдаваться пока не собиралась.

- Я что, не знаю, с кем сплю? - дерзко заявила она. - Я девушка серьезная!

- К несчастью для тебя, я точно знаю, где сейчас Жюстен. Он служит во флоте и сейчас плавает на корабле в окрестностях Тулона. Я наняла детектива, чтобы его разыскать.

Она намеренно лгала, желая вывести прачку на чистую воду.

- А еще Жюстен мне рассказывал, что ты собиралась замуж за парня по имени Бертран, который взял тебя «девочкой», потому что от отца он унаследует дом и земельный надел. И что ты сама говорила, что Бертран тебе нравится больше, да вот только в армии ему служить еще целых четыре года. А недавно от Марго, твоей матери, и старика Леандра я слышала, что Бертран вернулся. И как раз пять месяцев назад! Так что, Мариетта, поскорее объявляйте о свадьбе. А я подарю тебе по такому случаю новое платье и серебряный браслетик с бирюзой.

- Вы - мне? - пробормотала Мариетта, никак не ожидавшая такой щедрости. - Правда? Ну, про платье и браслет?

- Конечно. Я свое слово держу. А еще ты получишь два золотых луидора.

- Спасибо, мадемуазель! - выдавила из себя прачка. - Спасибо большое!

И она, насвистывая, быстрым шагом удалилась. Элизабет же прислонилась спиной к ближайшей стенке. Она дорого дала бы, лишь бы сейчас вошел Жюстен и они вместе посмеялись над происками корыстной Мариетты… Но вместо него в конюшню, пропахшую кожей и снадобьем из ягод лаврового дерева, которое использовали для смазыванья лошадиных копыт, вернулся дядя Жан.

- А, ты уже возвратилась! - удивился он.

Но привычной доброй улыбки у него на лице не было. Желание найти утешение в его объятиях было велико - настолько он был похож на отца Элизабет Гийома. Оба брата были кудрявые брюнеты с серыми глазами, и даже лица у них были похожи. Правда, Жан был ниже ростом и не так плечист.

- Дед отправил меня домой, потому что у него много дел на складе. Дядя Жан, у тебя все хорошо?

- У меня - да. А вот Талион, белый хозяйский мерин… У него вдруг начались сильные колики. Я вывел его пройтись по совету старика Леандра, который немного понимает в лошадях, и он, бедный, упал и больше не встал. Умер!

- Господи, дедушка же его обожает! И часто выпускал на луг этим летом, говорил, что ему надо отдохнуть. Хотя ездить предпочитает на Галанте.

- Ларош прогонит меня, как только вернется! - посетовал Жан. - И мы с Бонни больше не сможем видеться. Хотя. Все зависит от тебя, Элизабет!

- Как это?

- Я согласился работать на Лароша, только чтобы быть поближе к Бонни, ну и присматривать за тобой, хотя заходить в проклятый замок мне запрещено. Решение очень простое: вы с американцем женитесь, и мы с Бонни тоже. А потом вместе уезжаем!

- Жан, слишком все просто у тебя получается! Для официального бракосочетания нужны документы, которые еще надо подготовить, потому что благословения церкви с некоторых пор недостаточно. Никто в мэрии не согласится нас поженить без разрешения моего опекуна.

- А папа? Антуан Дюкен тоже твой дед, он-то даст разрешение. Почему ты так упорно не хочешь уехать из замка?

- Сама не знаю. Что-то меня удерживает. Что-то, о чем мне еще предстоит узнать, - отвечала Элизабет.

Перепалка набирала обороты, но тут появилась Бонни, и Элизабет с Жаном сразу стало не до споров.

- У меня для вас новость, мадемуазель Элизабет, и какая! - воскликнула она. Щеки у Бонни раскраснелись от бега. - В замок явился Ричард Джонсон, и Жермен провела его в парадную гостиную. Идемте скорее! Он хочет говорить с мсье Ларошем!

Элизабет сняла шляпку и протянула ее Бонни, а потом быстро вышла, не зная, паниковать ей или радоваться.

18 Тогда - Катрин, теперь - Элизабет…

Замок Гервиль, в тот же день

Когда Элизабет вошла в парадную гостиную, Ричард Джонсон рассматривал картины. Она не сразу его узнала из-за непривычной одежды. Сегодня на нем был элегантный костюм из светло-серого льна, на шее - белый шелковый шарф. Ансамбль довершали шляпа-канотье и трость с набалдашником из слоновой кости. В таком виде Ричард был похож на богатого иностранца, и с юной Жермен он общался исключительно по-английски.

- А, мадемуазель, наконец вы пришли! - воскликнула девушка. - Мне очень неловко: я ни слова не поняла из того, что говорил этот мсье. Он повторял ваше имя, поэтому я его впустила.

- Ты все сделала правильно, Жермен. А теперь оставь нас! И, пожалуйста, приготовь чай и кофе.

- Слушаюсь, мадемуазель!

Оставшись с Ричардом наедине, Элизабет повисла у него на шее. Мужчина, который опасался язвительных упреков, приятно удивился и ответил поцелуем.

- Я соскучилась по тебе, и вот ты здесь! - прошептала она ему на ухо. - Нам очень повезло: дед не вернется раньше полудня. Ричард, что ты задумал? Зачем приехал в Гервиль?

- Мсье Ларош меня не знает, поэтому я решил представиться богатым американцем, потенциальным покупателем коньяка, а заодно осмотреть замок. Подумать только, настоящая средневековая крепость! Даже подъемный мост имеется и башни. В Нью-Йорке ничего подобного нет.

- Ну, Дакота-билдинг тоже выглядит весьма внушительно, - мечтательно отозвалась Элизабет. - А здесь… Если бы ты пожил в этом замке, то быстро ощутил бы его давящую атмосферу. Я терплю только благодаря воспоминаниям о маме. Живу в ее комнате, где остались еще вещи, которыми она пользовалась в мои годы, и мне часто кажется, что она рядом.

Покосившись на двустворчатую дверь, Ричард поцеловал ее, на этот раз более настойчиво, и отстранился.

- Лисбет, тебе удивительно идет амазонка, этот зеленый бархат. Он не подчеркивает голубизну твоих глаз, зато гармонирует с оттенком волос.

- Это платье моей матери, но выглядит как новое, потому что она его почти не носила. Ричард, тебе лучше уйти! Только что умерла лошадь. Я сама расстроилась, но дед, когда узнает, придет в бешенство. Будь добр, не нагнетай обстановку. Сейчас не время разыгрывать комедию, ты рискуешь все усложнить. Скажи, что именно ты задумал? Притвориться путешественником, заезжать к нам время от времени, а потом, как если бы в меня влюбился, попросить у деда моей руки?

Он с изумлением устремил на нее взгляд своих янтарных глаз. Элизабет часто угадывала его мысли и намерения.

- Что-то в этом роде, ты угадала, - сказал он. - Ты будто мысли мои читаешь!

- Может, и так, - с грустью отвечала Элизабет.

Она не рассказывала Ричарду ни о своих кошмарах, ни об интуиции, с некоторых пор граничившей с ясновидением.

Встречи их обычно были коротки - не более двух часов, только-только хватало насладиться друг другом. Джонсон был любовник неутомимый и ненасытный, но при необходимости умел быть нежным, внимательным. Элизабет черпала силу в его объятиях, ласках, но открывать перед ним душу не спешила.

- Ты не похожа на других женщин, Элизабет, - сказал он. - Этим ты меня и очаровала тогда, во время нашей первой встречи в Сентрал-парке.

Вернулась Жермен с тяжелым подносом в вытянутых руках. Обычно на приготовление напитков у нее уходило куда больше времени, и Элизабет удивилась:

- Надо же, как быстро ты управилась, Жермен!

- У меня всегда под рукой кипяток, мадемуазель, а чайный и кофейный сервизы стоят накрытые чистой салфеткой - бери и пользуйся! - похвалилась служанка, с неприкрытым восхищением глядя на гостя.

Элизабет не составило труда угадать истинную причину такого усердия. Тут вошла Бонни, и она с досадливой улыбкой объявила, что идет переодеваться.

- Поручаю мистера Джонсона твоим заботам, - мягко добавила она.

Просторная комната, некогда принадлежавшая Катрин Ларош, была залита солнцем. И еще там едва уловимо пахло розами… Элизабет, удивляясь этому факту, стала быстро раздеваться. Полуобнаженная, она прошла в туалет, чтобы освежиться. Из большого кувшина лиможского фарфора с сине-желтой росписью она налила воды в фарфоровую же умывальную чашу.

И снова улыбнулась, ощутив настойчивый цветочный аромат, только на этот раз в нем солировали изысканные нотки лилии. У нее внезапно защемило сердце. Конечно же, это послание, которое невидимая сущность пытается ей передать!

- Мама! - тихонько позвала Элизабет. - Ты тут, со мной? Мамочка!

Но ничего экстраординарного не произошло. Элизабет корила себя за глупость: все окна открыты, а по стене вьются цветущие розы.

- Я слишком чувствительна, - упрекнула она себя, надевая сиреневое шелковое платье с открытыми плечами.

Поверх она накинула атласную шаль, поправила выбившуюся прядку волос и поспешила вернуться в гостиную. Ричард неспешно потягивал чай, пока Бонни развлекала его беседой. Жермен поправляла так и не убранные с крышки рояля ноты.

- Мсье Джонсон, я вас провожу! - тоном светской львицы объявила Элизабет. - Сегодня ваше знакомство с мсье Ларошем, увы, не состоится.

Ричард капитулировал, улыбкой выразив свое сожаление, потом кивком попрощался с Бонни и Жермен. Однако стоило им выйти во двор, любезность молодой женщины куда и подевалась.

- Бога ради, больше так не делай! - потребовала она. - Мы же условились завтра встретиться в Монтиньяке, в доме моих родителей. Ричард, я так радовалась, предвкушая это свидание! Если дед тебя увидит, он разозлится и может посадить меня под замок.

- Вот именно этого я и хочу! Положить конец его деспотизму! - заявил мужчина и сердито указал на подъемный мост, потом на толстые стены из тесаных камней. - Лисбет, не хватало тебе стать пленницей этой крепости! Тогда старый сатир сможет сделать с тобой, что захочет!

- Нет, определенные границы он не посмеет перейти, я в этом уверена. И, если ты забыл, во Франции, как и в Америке, девушки из высшего общества, мои сверстницы, лишены свободы действий. Я очень много тебе позволила, Ричард, ты прекрасно это знаешь. Как гласит старинная французская поговорка, «забросила чепец за мельницу».

- Жалеешь?

- Нет, я сама так решила, и ты узнаешь почему, когда у нас будет время на долгие разговоры. А теперь прошу: уезжай поскорее! Если хочешь, прямо сейчас отправляйся в Монтиньяк, дом узнать очень просто. Он стоит в полукилометре от мельницы, возле дубовой рощи. К нему ведет дорожка, окаймленная самшитом, крыльцо окрашено в светло-зеленый цвет, на крыше - примечательный флюгер в виде русалки. Папа сам его выковал. Ивонна, моя тетушка, прячет ключ в щели между ступеньками крыльца, слева. Я постараюсь вечером к тебе заехать, а если не получится, то завтра в полдень. Кстати, а на чем ты приехал в Гервиль?

- Не поверишь! Директор лицея одолжил мне автомобиль[59]. Он сам только в июне его купил! И поверь, я произвожу сенсацию, где бы ни появился. Так что, если я припаркую его где-нибудь в Монтиньяке, сбежится толпа.

Он очаровательно улыбнулся. Элизабет, растроганная его радостью и акцентом, напоминавшим ей о Нью-Йорке, привстала на цыпочки, чтобы его поцеловать. Ричард обнял ее, возвращая поцелуй.

- Лисбет, милая, я буду ждать тебя вечером, - шепнул ей на ушко. - Завтра, послезавтра - всю жизнь!

По телу девушки прошла сладкая волна, и отстранилась она уже с трудом.

Затаившись за углом конюшни, за этой сценой наблюдал Гуго Ларош. И его переполняла убийственная ярость.

Дом Катрин и Гийома Дюкен, суббота, 27 августа 1898 года, в районе полудня

Элизабет привязала Перль в деннике, обустроенном в углу сарайчика, где до сих пор стоял отцовский верстак для мелкой столярной работы. Ричард, услышав за домом стук лошадиных копыт, заглянул в плохо освещенное помещение.

- Думал, ты не приедешь, - сказал он, предусмотрительно сохраняя дистанцию, потому что боялся лошадей.

- Я хотела сделать это еще вчера, - со вздохом отозвалась Элизабет, - но Бонни отговорила. Она беспокоилась из-за смерти Талиона. Однако дед равнодушно воспринял потерю лошади, хотя Талион был одним из его любимцев. Узнал об этом и опять уехал, а дядю Жана даже словом не попрекнул.

- И куда он уехал?

- Ричард, понятия не имею! Но вернулся за полночь, мы с Бонни еще не спали. А сегодня утром сам запряг двуколку - и прочь из дома. Я с ним заговорила, но он не ответил. Ничего, ни единого слова не сказал!

Она расседлала кобылу, обтерла пучком соломы, потом дружески погладила гриву.

- Когда я была ребенком, у мамы был серый ослик, это его стойло. Вот уже полгода я слежу, чтобы тут была свежая чистая подстилка из соломы, сено и зерно. Никто из моих не знает, но я часто сюда приезжаю - чтобы по-настоящему почувствовать себя дома. Мама называла его «мой маленький домик».

Мужчина с задумчивым видом кивнул, разглядывая грациозную девичью фигурку в амазонке из коричневой саржи. Она протянула ему ковровую сумку, отстегнув ее от седла.

- Я прихватила запасное платье, комплект постельного белья, но ни крошки съестного. Надеюсь, с обедом что-нибудь придумаем!

- Не беспокойся, утром я купил яиц и овощей. Машину оставил во дворе мельницы. Я взял на себя смелость познакомиться с твоим другим дедом, Антуаном. И, так уж вышло, с твоим дядей Пьером. Лисбет, я заверил их, что мы поженимся.

И встретили они меня очень радушно, несмотря на бедность.

Элизабет вспылила: ей было неприятно это слышать.

- Богатство - не самое ценное в человеке. А мой дедушка Туан - просто золото! - вскричала она. - Хотя тебе не следовало так торопить события. Ты опять поступил вопреки здравому смыслу. Мы могли бы поехать к ним в гости вместе, когда я решила бы, что пора. Скажи, а ты бы захотел на мне жениться, будь я внучкой простого мельника, без гроша за душой? Еще в Нью-Йорке Бонни меня предостерегала… Ну, что ты охотник за приданым.

Ричард обхватил ее за талию, привлек к себе и стал осыпать легкими поцелуями лоб, щеки и нос. Однако Элизабет продолжала с подозрением на него смотреть.

- Лисбет! Я взял бы тебя в жены, даже если бы нашел на дороге, в лохмотьях, потому что не могу без тебя жить! Я люблю тебя всем сердцем, ты единственное сокровище в этом мире, которым я хочу обладать. Да, я обидел тебя, упомянув о бедности Дюкенов, но меня она потрясла, умилила… и знаешь почему? Они все до единого такие улыбчивые, доброжелательные! Твой дядя Пьер, его жена Ивонна и старый Антуан. Комната, куда они меня пригласили, показалась мне. Как же это по-французски? Там все настолько просто, по-селянски! Пахнет дымом, сажей.

- Мне это ничуть не мешает. И в кухне Дюкенов мне находиться намного приятнее, чем в парадной гостиной замка.

Она легонько оттолкнула его и вышла в сад. Цветочное изобилие радовало глаз. Георгины, садовый вьюнок, лютики, настурции заполонили собой все клумбы, по стенам вились розы и глицинии, а по шпалерам - виноград.

- Мамочка… - прошептала молодая женщина.

Она представила себе Катрин, как она прогуливается по садовым дорожкам с оцинкованной лейкой в руке, в повязанном на талии синем фартуке. Катрин обожала сеять семена, пересаживать растеньица, а летом - собирать букеты.

- Это странно, Ричард, но с тех пор, как умерла бабушка Адела, я постоянно ощущаю чье-то незримое присутствие. Вчера в своей комнате я уловила запах лилий, хотя в окрестностях замка они не растут, да и не сезон!

- Такое иногда случается, Лисбет. Не обращай внимания, - отвечал Джонсон. -

Идем поскорее в дом и запремся на ключ! За нами могут подглядывать из-за тех кустов!

Молодая женщина пожалела, что привела Ричарда в родительский дом, стоило им войти внутрь. Там все осталось по-старому, и обстановка была настолько знакомой, что Элизабет словно раздвоилась. Странное ощущение: она будто бы и девочка лет шести, и молодая женщина, которая вот-вот отдастся любовнику. С волнением она взирала на мебель из светлого дерева, дешевые безделушки на каминной полке и, по правую руку, на открытые двери комнат.

- Надо же, как мало места! - прокомментировал увиденное Ричард.

- Да, всего две спальни, кухня и кладовая в подвале. Папа, конечно, пристроил бы еще комнату, если бы мы остались в Шаранте.

Уловив дрожь в ее хрустальном голоске, Ричард властно привлек девушку к себе.

- Лисбет, милая, не думай о прошлом. Мы вместе, и это самое главное. Есть хочешь?

- Нет, спасибо. Ричард, не надо было назначать тебе свидание в этом доме. Аморально заниматься любовью здесь, на кровати моих родителей, потому что в моей спальне она слишком маленькая. И вообще, я не в настроении.

- Ты преувеличиваешь! - возмутился мужчина. - И что же в этом аморального? Мы же скоро поженимся. Вот твой дед Ларош ведет себя гнусно и аморально, когда ласкает тебя, целует в шею. Лисбет, не разочаровывай меня! Я думаю о тебе с утра до вечера, а ночью без конца вспоминаю твои прелести, твою очаровательную наготу!

Он взял ее правую руку и прижал к ширинке, демонстрируя, как сильно ее хочет. Не дожидаясь протестов, он овладел губами девушки, и поцелуй этот был недвусмысленным.

- Идем! - потребовал он. - И закрой глаза. Моя хорошая, так ты быстро забудешь, где мы. Я делаю тебя счастливой, и каждый раз ты это подтверждаешь…

Слепое безумие страсти, плотская жажда нарастали с каждым мгновением, и для него главным было удовлетворить эту жажду, так что меньше всего он думал сейчас о романтизме и нежности. Элизабет была его женщиной, принадлежала ему, и он и слышать не желал ни о каких отговорках.

Имей молодая женщина больше опыта, она могла бы восстать против таких порывов мужчины-самца. Но то был мир, который она только с изумлением для себя открывала, одна из начальных его граней. Ни с кем она не могла поговорить о любовных отношениях. Родители в свое время были сама сдержанность, Вулворты тоже.

Подчиняясь внезапно нахлынувшей истоме, Элизабет позволила увлечь себя в спальню, на двуспальную кровать Катрин и Гийома. Как обычно, Ричард погрузил ее в вихрь грубых ласк, стал жадно целовать в шею и грудь.

Полное уединение возбуждало, и он стал быстро ее раздевать. Швырнул на пол жакет, ловко снял блузку и юбку с подъюбником.

- Поаккуратнее, прошу! - взмолилась молодая женщина.

На Элизабет оставался лишь розовый атласный корсет со шнуровкой на спине. Она едва держалась на ногах и хотела уже лечь, но он заставил ее продолжать стоять.

- Теперь волосы! - задыхаясь, пробормотал Ричард.

И стал распускать косу, так, чтобы тяжелые волнистые волосы рассыпались по обнаженным девичьим плечам. Управившись, он обжег ее страстным, почти безумным взглядом.

- Когда поженимся, я тебя сфотографирую в таком виде, только примешь позу пособлазнительнее! - охрипшим голосом проговорил он. - Ты очаровательна, Лисбет, моя красавица! Я так по тебе скучал!

Ричард толкнул ее в единственное в комнате кресло, а сам сел на пол рядом - так, чтобы оказаться на одном уровне с ее лобком, покрытым короткими курчавыми волосами. Движением головы он заставил ее раздвинуть бедра и стал целовать влажную вульву, этот цветок из розовой плоти, по которому изголодался. Кончиком языка он подразнивал бутон, повергая ее в сладкое томление, подчиняя своим мужским капризам.

Элизабет застонала, по телу одна за другой пробегали волны удовольствия, не давая дышать, вынуждая отдаваться всем существом, пьянеть от любви. Почти достигнув пика наслаждения, она пробормотала:

- Я хочу тебя! Прямо сейчас!

Он помог ей подняться, после чего Элизабет упала поперек кровати, а он стал раздеваться. Очень скоро он уже вонзился в нее с глухим воплем исступленной радости. Опьяненная его пылом, молодая женщина потерялась во времени и пространстве. Она часто дышала с закрытыми глазами, покорная отрывистым толчкам Ричарда в глубинах своей женственности, пока наконец не испытала оргазм, вырвавший у нее долгий счастливый стон.

Партнер, прежде чем излить в нее семя, впервые попросил ее повернуться спиной и встать на четвереньки.

- Нет, мы же не звери! - возмутилась Элизабет.

Мужчина лишь насмешливо усмехнулся, поглаживая ее округлые ягодицы и возбуждаясь от этого зрелища все больше. Снял с нее корсет, а потом вошел одним резким толчком… Она сдержала сладострастный вздох, потому что ощущения были новыми и… потрясающими, но скоро запросила у Ричарда, который, казалось, был неутомим, пощады.

В момент финального натиска она уже дрожала от утомления. Любовник содрогнулся всем телом, давая ей знать, что он излился внутрь ее лона и скоро упадет с нею рядом на простыни, с блаженной улыбкой на просветлевшем после оргазма лице.

- Скажи, все мужчины такие, как ты? - спросила она через несколько минут.

- Я запрещаю тебе задаваться этим вопросом! - отрезал он. - Женщина должна отдаваться душой и телом только своему мужу. Исключение - это вдовы и шлюхи.

Элизабет сумела сдержать душившие ее рыдания. Ей было немного стыдно: испытав наслаждение, она почему-то всегда вспоминала о Жюстене, а то и беззвучно плакала. Стоило только представить, как она млеет под его поцелуями, - и наваливалась беспросветная тоска.

На прошлой неделе Ричард, заметив влажный блеск в ее глазах, даже обрадовался.

- Это слезы счастья, Лисбет? Я польщен!

Но ведь поцелуи с Жюстеном - это уже инцест? Смущенная мечтами на тему, которая испокон веков считалась греховной, Элизабет принималась ласкать любовника, засыпать нежными признаниями.

- Если мы будем продолжать в таком темпе, ты скоро забеременеешь, - заявил американец, когда она прильнула к нему. - И тогда мсье Ларошу придется одобрить наш брак. Из меня выйдет отличный зять, со временем он в этом убедится. Я дипломированный архитектор, и это хорошо, потому что замок нуждается в реставрации, но к делу надо подойти с умом!

- Я вовсе не спешу становиться матерью, - сказала Элизабет. - Ты решаешь за меня, Ричард. И если тебя послушать, то жить мы непременно будем в Гервиле, а я хочу перебраться сюда, в мой дом.

- Ты хотела сказать, в твою каморку? Это слово я услышал от коллеги, преподавателя французского в лицее.

Рассерженная Элизабет привстала, закрывая грудь краем атласного вышитого покрывала.

- Я вправе решать, когда у меня будет ребенок и где я его рожу. Честно говоря, я две недели назад написала Мейбл про длительную бабушкину агонию и что я опасаюсь деда. Сегодня пришел ответ. Всего пара строк, но на сердце у меня сразу потеплело: «Возвращайся в Нью-Йорк, когда захочешь, Лисбет, любимая моя доченька! Мы с Эдвардом будем счастливы, если ты снова будешь жить с нами. Отправь телеграмму сразу, как только понадобятся деньги, и мы немедленно переведем их на твой счет…» Это не весь ее ответ, но остальное тебя не заинтересует.

- Нам - вернуться в Америку? - протянул Ричард. - Почему бы и нет, если только перед отъездом удастся оформить брак!

У Элизабет уже были наготове возражения, когда со стороны кухни послышался ужасный шум. Треск оконной рамы, звон разбивающегося стекла. Молодые люди застыли от неожиданности, прислушиваясь к тяжелым шагам, сопровождаемым позвякиванием шпор об осколки.

На пороге спальни возник Гуго Ларош. Окинул взглядом обнаженных любовников, их разбросанную по полу одежду. Элизабет и Ричард затравленно молчали, глядя, как помещик похлопывает кнутом по голенищу правого сапога.

Элизабет приготовилась к худшему: она знала, что возмездие будет жестоким.

Ричард же переживал жесточайшее в жизни унижение. Если встать и попытаться поговорить, защитить свою Лисбет, его член окажется на виду, а прикрывать его руками и выглядеть при этом жалко он не собирался.

- Элизабет, у тебя пять минут на то, чтобы одеться и последовать за мной! - холодно обронил дед. - А вы, мсье… Советую вам поскорее убраться из департамента.

- Без Лисбет я не уеду, - заявил Ричард, введенный в заблуждение притворным спокойствием Лароша. - Глупо отрицать то, что между нами было, но я собираюсь на ней жениться. И вчера приезжал в замок, мсье, чтобы попросить ее руки.

- Вы тот самый мистер Джонсон, не так ли? Детектив, которому я заплатил кучу денег и который их так старательно отрабатывал? - поинтересовался Гуго Ларош. - Не надо красивых слов, мсье. Я ведь могу подать на вас жалобу за надругательство над внучкой, даже если подозреваю, что она была не против.

- А кое-кто пожалуется на вас, если вы причините хоть какой-то вред моей невесте, потому что я считаю Лисбет таковой! - вскричал Ричард.

- Прошу, помолчи! - взмолилась молодая женщина, скрещивая руки на груди.

Ларош вышел из комнаты. Элизабет вскочила с кровати и, забыв про корсет, стала натягивать трусы, подъюбник, блузку и юбку. Потом дрожащими пальцами принялась зашнуровывать ботинки.

- Лисбет, не возвращайся в замок, не надо! - прошептал американец.

- Только не усложняй ситуацию! Там Бонни, и я ничем не рискую.

Она в спешке собрала волосы, перевязала лентой, надела шляпу из тонкого фетра. Ричард схватил ее за запястье.

- Милая, я за тебя опасаюсь! - выдохнул он.

Элизабет не ответила, только улыбнулась. Она выглядела на удивление спокойной, и он слегка приободрился.

- Не бойся за меня, - тихо, но уверенно ответила она.

Кухня представляла собой прискорбное зрелище. Ларош выбил стеклянную дверь, некогда украшенную занавеской-макраме. На красном плиточном полу - осколки стекла. На обломке окрашенной в светло-зеленый цвет дверной рамы повис замок.

Гуго Ларош презрительно разглядывал скромную обстановку. Она поняла: его гнев и возмущение превысили все мыслимые пределы. Он был очень опасен…

- Поторапливайся! - приказал он. - Я прежде не заходил в эту треклятую хижину и хочу поскорее выйти на воздух. И Катрин этим довольствовалась! У твоей матери, там, на небесах, сердце кровью обливается, глядя, как ты развратничаешь!

Элизабет благоразумно молчала. Следом за дедом она вышла в сад. Ричард Джонсон нагнал их уже у порога, будучи в одних штанах и кое-как застегнутой рубашке, со взлохмаченными волосами.

- Мсье Ларош! - крикнул он. - Не надо глупостей! Обсудим лучше свадьбу, тем более что она неизбежна. Я готов остаться во Франции и помогать вам управлять поместьем, заняться реставрацией той части замка, что вот-вот рухнет!

- А я, мсье Джонсон, готов вас убить, если вы еще раз коснетесь Элизабет! - ответил помещик. - Прочь с глаз моих, иначе…

Бледный как полотно, американец отшатнулся. Ледяной взгляд Лароша разил не хуже стали.

Замок Гервиль, через час

Назад лошади мчались галопом. Галант задал адский ритм, и кобылка Элизабет едва за ним поспевала.

- Бедная моя Перль! - пожалела ее Элизабет, когда они наконец прибыли в замок, и стала вытирать мокрые от пота бока лошади.

Напрасно она искала глазами дядю Жана: в конюшне никого, кроме деда, расседлывавшего свою лошадь, не было. Ларош ни разу с ней не заговорил, не упрекнул, и осадили коней они уже на въезде в парк.

Это упорное молчание пугало Элизабет больше, нежели оскорбления и гневные выкрики. Что до самого Лароша, он боролся с внутренним пламенем, его сжигавшим. Перед глазами стояли восхитительные груди Элизабет, по-девичьи округлые, крепкие, словно созданные из перламутра, и ее красивые плечи, и линия шеи, и ее белоснежная коленка…

Стиснув зубы и нахмурив брови, он изо всех сил сдерживался, чтобы не совершить непоправимое не сходя с места.

- Где дядя Жан? - осмелилась спросить Элизабет дрожащим от волнения голосом.

- Я его уволил. Отправил назад, ворочать муку и возиться в грязи! - громыхнул помещик. - Чтоб он там и подох, как мой Талион! Это он, болван, во всем виноват! А тебя чтоб через секунду тут не было, или я за себя не ручаюсь. Хлыста ты заслужила!

Тревога становилась невыносимой, и Элизабет спаслась бегством. Подъемный мост был опущен - факт сам по себе удивительный. Она прошла по нему, чтобы попасть прямиком в парадный вестибюль. Вообще-то ей нравилось это просторное помещение в средневековом стиле (не считая охотничьих трофеев, так поразивших ее в детстве), однако сегодня она нашла его атмосферу зловещей.

«Небо заволокло тучами, будет дождь. Поэтому здесь так темно», - подумала она, но это не умерило ее тревогу.

Из-за узкой приоткрытой двери, выходящей на лестницу, которая вела в кухню, высунул свой длинный нос старик Леандр.

В вестибюле она видела его впервые.

- Здравствуй, Леандр, - пробормотала молодая женщина, стягивая перчатки и шляпку. - Мсье Ларош задержался в конюшне с лошадьми. Ты по делу?

Старик помотал головой, огляделся. Элизабет не терпелось увидеть Бонни, и она пошла прямиком к лестнице.

- Леандр, раз уж ты тут, скажи Жермен, пусть подаст чай и теплое молоко в мою комнату, не в гостиную!

- Видите ли в чем дело, мадемуазель, Жермен нету, - ответил Леандр, теребя в руках потертый картуз.

- Я совсем забыла! Сегодня же суббота, и мсье наверняка дал ей лишний выходной.

- Нет, мадемуазель. Жермен ходит домой, к матери, только по воскресеньям.

- Спасибо, Леандр! Сейчас спрошу у Бонни, она должна знать.

Элизабет старалась выглядеть естественной, даже расслабленной. Однако давал о себе знать нервный шок, пережитый часом ранее. Ей хотелось поскорее увидеть гувернантку, сознаться ей в своей связи с Ричардом и успокоиться в ее почти материнских объятиях.

Поэтому она не пошла к себе, а, экономя время, толкнула дверь в соседнюю комнату. Никого…

- Бонни! - позвала она. - Бонни, милая, отзовись!

Она осмотрела комнату, где царил полный порядок. Кровать под красным покрывалом, корзина с мотками шерсти, из-под шкафа виднеются задники всех пар обуви.

- Наверное, гуляет или последовала за Жаном, - вполголоса предположила девушка.

Пока Элизабет рассуждала, внутри нее нарастала паника. Огромный дом никогда еще не казался ей таким тихим. Внезапно ей почудился какой-то шум на верхнем этаже.

- Конечно, Жермен с Бонни там!

Одиночество вдруг показалось невыносимым. Она вышла в коридор, оттуда - на лестницу, по которой поднималась много лет назад под присмотром Мадлен. Наконец она приоткрыла дверь детской, в которую заглядывала всего раз, полгода назад.

- Все как тогда! Тюлевые занавески, детская кроватка с высокими решетчатыми бортиками, облицованный розовым мрамором камин, большой плательный шкаф, - перечислила она вслух.

В высоком зеркале-псише, в свое время так ее напугавшем, Элизабет увидела собственное отражение. Всмотрелась в осунувшееся лицо, плохо причесанные волосы, припухшие после поцелуев Ричарда губы… Но больше всего впечатляла анормальная бледность, и в ясных глазах читалось смятение.

- Жюстен! - тихонько позвала она. - Если б только ты мог снова прийти и утешить меня!

Ее внимание привлекла бежевая картонная коробка на полу. Элизабет наклонилась, чтобы ее поднять. Под крышкой оказались оловянные солдатики, краска на которых местами сильно стерлась.

- Куда я задевала барабанщика? - с тяжелым сердцем спросила она себя.

Пальцем поворошив солдатиков, девушка вдруг заметила что-то странное. Дно коробки было выстлано плотной серой бумагой, и с одной стороны она приподнималась «подушечкой». Элизабет извлекла простенькую школьную записную книжку.

- Наверное, это вещь Жюстена!

Она уже собралась ее полистать, когда на лестнице раздались шаги. Не раздумывая, Элизабет сунула находку в карман жакета. Мгновение - и в комнату ворвался Гуго Ларош.

- Что ты тут забыла? - крикнул он. - Ступай к себе, быстро!

- Я искала Бонни и Жермен!

- Я уволил обеих! Завтра придет женщина из деревенских, займется кухней.

- Что? Я ничего не понимаю, дедушка! Вы не вправе увольнять Бонни. Она моя гувернантка, и я плачу ей из своих средств. Что вами двигало? Вы разозлились, застав меня в Монтиньяке с мужчиной, но ведь еще утром понятия не имели о нашей с Ричардом Джонсоном связи!

- Ты так в этом уверена? Вчера днем я вас видел! Этот хлыщ целовал тебя в губы на аллее. Я предпочел уйти, иначе был бы скандал. А сегодня утром, как только ты спешно ускользнула со двора, как течная кошка, я решил расспросить Жермен и Бонни. Обе тебя выгораживали, и я указал им на дверь. Чтоб я эту шушеру больше не видел!

Лароша было не остановить. Он упивался собственной грубостью, ругательствами, притом что обычно такое поведение только осуждал. У Элизабет закружилась голова. Значит, она осталась в замке одна с этим стареющим мужчиной, чей орлиный профиль так ее пугает!

- Ты под моей опекой, Элизабет, - менее язвительным тоном продолжал помещик. - И как, по-твоему, респектабельный гражданин поступил бы с потаскушкой, которая спит с каждым встречным? Красивой потаскушкой, которая приходится ему внучкой? Со всей строгостью, и никто из его окружения не посмел бы его в этом упрекнуть. Повторяю: ступай в свою комнату!

Но девушка неспособна была сдвинуться с места. Тогда он схватил ее за локоть и повел силой. Через пять минут Элизабет уже сидела на краю кровати и слушала, как в замочной скважине проворачивается ключ. Один раз, другой… В ее распоряжении остались только эта комната, ванная и туалет со всеми удобствами.

- Я радею о твоем благе и безопасности! - пояснил дед из-за двери. - Обойдешься без ужина, а завтра Алин принесет тебе хлеба с молоком.

Элизабет не удостоила его ответом. Она встала и прошла за лакированную ширму в японском стиле, чтобы раздеться. Потом, стараясь ни о чем не думать, сходила в ванную, надела ночную рубашку и легла.

До вечера было еще далеко. Вскоре по черепичным крышам застучал дождь, зашумел в водосточных трубах. В большой гостиной Алсид, тише воды ниже травы, разжег камин по приказу абсолютного хозяина замка.

Деревня Гервиль, в тот же день, в тот же час, в доме родителей Жермен

Гюстав Кайо был тележник, и его мастерская соседствовала с темной комнатой, в которой жена готовила еду и за занавеской стояла их супружеская постель. Жермен спала на чердаке, на соломенном тюфяке. Она была самой младшей. Два ее брата уехали из Шаранты и работали теперь в железнодорожной компании. Оба были женаты, имели детей и деньгами родителям не помогали.

- Уж как мы радовались, когда нашу девчонку взяли на работу в замок! - в который раз сказала Амели Кайо, обращаясь к сидевшей у очага Бонни. - А теперь ищи ей новых хозяев!

Девушка, едва переступив порог, убежала на чердак. Жалким голоском она попросила Бонни объяснить, что случилось, своему отцу. Гувернантке, которая не собиралась покидать замок, пришлось задержаться в скромном доме семьи Кайо. Она заплатила Амели за обед, после чего сходила в местную церковь - поставить свечки, а оттуда - на кладбище, помолиться за Аделу Ларош.

Теперь, вернувшись в комнату с низким потолком, с почерневшими от дыма поперечными балками, к очагу с догорающими углями, Бонни не знала ни что ей говорить, ни что делать.

- Мадам Кайо, а схожу-ка я на чердак, поговорю с Жермен. По-моему, она плачет.

- Ба! Да она с детства у нас плаксивая! Жалованье у нее было хорошее, есть по чем убиваться.

- Попробую ее утешить.

С этими словами Бонни поставила ногу на первую ступеньку узкой лестницы.

В мастерскую она зашла еще утром. Тележник как раз обивал железом деревянное колесо, когда Бонни объявила, что мсье Ларош отказал и ей, и Жермен в месте.

- Притом что я гувернантка и доверенное лицо мадемуазель Элизабет, - с возмущением уточнила она. - И ее дед ни су на меня не потратил!

- Но распоряжается-то в доме он! - заметил отец Жермен, не отвлекаясь от работы. Он как раз обрабатывал молотком железную пластинку, прежде чем приладить ее к колесу. - Про вас не скажу, но если Жермен плохо себя вела, быть ей битой!

- Такой прислуги, как ваша дочка, еще поискать, мсье! Ее не за что наказывать, - возразила Бонни. - А мсье Ларош, когда злится, голосу разума не внемлет. Вчера вечером в конюшне пала лошадь. Белый мерин, которого он очень любил.

- Уж не Талион ли? Красивый жеребец! Тогда понятно, почему он лютует. Ларош

- человек желчный.

Бонни вспомнился этот короткий разговор, когда она уже поднялась на чердак. Там было тепло, слышался напевный стук дождя о черепицу. На дощатых полках вдоль стен были разложены в один слой яблоки и груши, в углу, на истрепанной простыне, - початки кукурузы. Под чердачным окошком стояла кровать Жермен простой деревянный каркас с соломенным тюфяком. Рядом, вместо прикроватной тумбочки, - деревянный ящик, на нем - ручной подсвечник.

- Бедная моя девочка, успокойся! Отец тебя не побьет! - ласково проговорила Бонни.

Плечики Жермен вздрагивали от рыданий. Белокурые волосы растрепались, а лицо она прятала, уткнувшись в грязную подушку.

- Мадам Кайо волнуется, и я тоже - ты все слезы выплакала! - тихо продолжала гувернантка. - Ничего, мадемуазель Элизабет уговорит мсье Лароша, и мы скоро вернемся в замок, каждая к своим обязанностям. Я в этом не сомневаюсь!

- Вы - может быть, я - нет! - дрожащим от волнения голосом отвечала Жермен. - Я, Бонни, теперь девушка пропащая. Только Христом Богом прошу, родителям не говорите. Посмотрите, что он мне дал!

И девушка вынула из кармана платья блестящую монету. Бонни не разбиралась во французских деньгах, но сразу почему-то вспомнила про золотой луидор, полученный Жюстеном в качестве компенсации за удар плеткой по лицу, - об этом инциденте Элизабет недавно вспоминала.

- Целый луидор! - пробормотала Жермен. - Чтобы я молчала и уехала отсюда подальше.

У Бонни кровь застыла в жилах. Не отличаясь гибкостью, она все же умудрилась присесть на пыльный пол.

- Моя хорошая, что случилось? - тихо спросила она, поглаживая девушку по щеке.

- С тех пор как арестовали Мадлен, я спала на чердаке, в ее комнатушке. И вот просыпаюсь от странного шороха, смотрю - а это мсье стоит возле моей кровати с фонарем в руке. И покачивается, как пьяный. Я просила, чтобы он ушел, но только мсье повесил фонарь на крючок, сдернул простыню и повалился на меня. От него разило спиртным. А потом… Понятно, что он сделал! Наверное, боялся, что я закричу, поэтому затолкал мне в рот носовой платок. Он был как безумный… мне было больно, очень больно. И пока он на мне… лежал, твердил: «Катрин! Катрин!» Кончилось все быстро, и он сразу ушел. А сегодня утром сунул мне в карман золотую монету и прогнал домой!

Жермен зарыдала так, что едва могла дышать. А через время добавила, испуганно глядя на Бонни:

- Замуж мне, попорченной, теперь не выйти. Кто меня такую захочет?

- Господи, что же это творится на белом свете? - вскричала Бонни. - Бедная девочка! У этого человека нет моральных принципов. Безумец, да что там - буйнопомешанный! Крепись, Жермен. Я схожу за жандармами!

- Нет, Бонни, нет! Пожалейте меня! Если вы это сделаете, вся деревня узнает про мое горе. Бога ради! Я не хочу, чтобы люди знали, я от этого умру. А с деньгами я уеду в Пуатье, к брату Леону. Он подыщет мне работу.

- А если ты забеременела?

- Нет, не может этого быть. У меня только прошли месячные, а мать говорит, что в это время женщина не несет!

Теперь, когда не нужно было изображать образцовую служанку, девушка меньше всего заботилась о подборе слов. Бонни это и огорчило, и растрогало.

- Всем сердцем надеюсь, Жермен, что так и будет. А теперь вытри слезы, иначе мать заподозрит неладное.

Правильно сделаешь, если уедешь отсюда подальше! Мне же придется вернуться в замок. Мадемуазель наверняка уже дома, а я не хочу оставлять ее наедине с этим старым развратником!

- Он ничего плохого ей не сделает, он слишком ее любит! - всхлипнув, сказала Жермен.

- Да услышит тебя Господь! Он слишком любил и свою дочку Катрин, но только теперь я поняла, какой гнусной любовью, а тебе, бедной, пришлось за это расплачиваться!

Замок Гервиль, в тот же день, через два часа

Элизабет после долгих раздумий на мягкой постели встала и оделась, выбрав юбку прямого покроя и шерстяную блузку с круглым воротничком. У нее было чувство, что власть деда над ней безгранична, он может в любой момент войти, потому что ключи есть только у него.

Первым делом она выглянула из окна. Расстояние до земли, покрытой ковром пожелтевшей травы, оказалось значительным. Приуныв, она вспомнила про записную книжку, найденную в коробке с оловянными солдатиками.

Элизабет правильно рассудила, что надо чем-то занять ум, чтобы успокоиться и не поддаваться панике.

- Все наладится. Бонни меня не бросит! И дядя Пьер! И Ричард! - вполголоса сказала она себе.

Потом устроилась в кресле бержер с розовой бархатной обивкой и открыла записную книжку на первой странице. И сразу узнала почерк матери! На листке были дата и заглавие: «9 июня 1875 года, день Святой Дианы. Мои секреты».

Элизабет подсчитала, что в тот год Катрин было семнадцать.

«Как мне, когда я уехала из Нью-Йорка!» - подумала она.

У девушки сжалось сердце. Ее не покидало ощущение, что тот шум в детской - не случайность, что ее туда «позвали» - чтобы она прочла эти вот страницы…

- Мамочка, милая, если это ты даешь мне знак, я хочу тебе сказать: я очень сильно тебя люблю и прошу прощения за то, что мы с Ричардом. Но мы обязательно поженимся, обещаю!

Она говорила шепотом, но в тишине комнаты слова прозвучали неожиданно громко. То была, конечно, иллюзия, и, смутившись, она вернулась к чтению.

«Суббота, 12 июня 1875 года

Мама снова уехала погостить к тете Клотильде. Может, она это нарочно? Я же говорила, что не хочу оставаться дома с отцом. Но ей и дела нет! Он в который раз пришел ко мне в спальню, сел в кресло и, притянув меня к себе, усадил на колени. Стал гладить по волосам, по щекам и плечам.

Я не посмела ни вырваться, ни возразить, хотя мне хотелось закричать, потому что дыхание у него сбилось и глаза стали какие-то стеклянные…

Я в конце концов высвободилась и соврала, что хочу прокатиться верхом. Он довел меня до конюшни. Счастье, что наши конюхи, Робер и Марсель, как раз при шли и отвлекли его разговорами: вовремя не привезли зерно. А мне хотелось одного - скакать сломя голову вперед и не возвращаться больше в замок, который я ненавижу так же, как ненавижу отца».

Текст занимал три странички - потому что книжечка была маленькая. Элизабет, негодуя и ужасаясь, стала читать дальше:

«Пятница, 25 июня 1875 года

Утром я упросила мать отпустить меня на лето в Аркашон, к Маргерит де Момон, подружке по пансионату. Повздыхав, она согласилась, но радоваться было еще рано. Она поставила единственное условие: чтобы согласился отец.

Я так разозлилась, что сказала ей: «Мама, вы прекрасно знаете, что отец скажет «нет». Зачем вообще было затевать этот цирк?»

Она так странно, с тревогой на меня посмотрела. И я вдруг поняла: она знает, что творится у нее за спиной! И - о радость! - она сама помогла мне собрать чемодан и сказала, что отвезет на вокзал в Руйяк, откуда я поездом поеду в Ангулем. Там меня встретит Маргерит. Она в курсе моих проблем.

Четверг, 2 сентября 1875 года

Я уже дома. Это было самое лучшее лето в моей жизни! Я провела его у моря, и мне некого было опасаться. Я смогла наконец спать спокойно, зная, что отец не придет и не сядет на край кровати, не начнет целовать мне руки и, мимолетно, в губы или гладить ноги выше колена через одеяла.

Маргерит советует как можно скорее выйти замуж, потому что в пансион я больше не поеду. Вот она, судьба девушки из так называемого высшего общества! Мне придется связать свою жизнь с незнакомцем только для того, чтобы ускользнуть от извращенной любви другого мужчины - моего собственного отца.

Но если я когда-нибудь и выйду замуж, то только по любви - большой любви, о которой мечтаю».

Элизабет захотелось плакать, когда она подумала о своем обожаемом отце. Родители - они страстно любили друг друга… А сможет ли Ричард сделать ее счастливой?

«Четверг, 14 октября 1875 года

А однажды вечером в кладовке для седел отец перешел все границы. Обнял, стал целовать в шею сзади, прикусив прядку волос, выбившуюся из-под моей шляпки… Потом рукой провел по моей груди. Я испугалась, но отвращение, злость были сильнее страха. Я с силой его оттолкнула и дала ему пощечину.

К несчастью, конюхов на месте не было, иначе они могли бы вмешаться. Они очень почтительны со мной, любят меня. Папу такой отпор обескуражил. Лицо его налилось кровью, и он схватился за кнут. Он жестоко меня высек, но я ни разу не вскрикнула. А когда он угомонился, я пригрозила, что расскажу про его нездоровую склонность ко мне бабушке и деду, а еще - матери. А если он еще раз посмеет ко мне прикоснуться, я сбегу и никогда не вернусь. Его ответ: «Не делай этого, Катрин!»

Думаю, своего я добилась. Перспектива лишиться меня его страшит.

Понедельник, 27 декабря 1875 года

Почти два месяца спокойной жизни. Мы отпраздновали мое восемнадцатилетие по-семейному, с тетей Клотильдой и дядей Арманом. Мама подарила мне несессер для шитья из позолоченного серебра с отделкой слоновой костью, так что зимой мне скучать не придется.

Отец купил мне прекрасную кобылку. И, стоя перед ее денником, шепотом пообещал, что больше меня не потревожит - с условием, что я буду помогать ему управлять поместьем и снова буду ему улыбаться.

Думаю, самый большой его страх - это узнать, что я влюбилась или просто хочу выйти замуж. Он запрещает маме давать балы и с некоторых пор всегда сопровождает меня на конных прогулках.

Какая жизнь меня ждет - не знаю, но я часто мечтаю уехать в Америку. Сесть на большой пароход и уплыть от отца за океан! Сегодня я даю себе клятву: обязательно пройдусь по улицам Нью-Йорка!»

Последнее предложение задело сокровенные струны души Элизабет. Она удивилась, узнав, что Катрин мечтала эмигрировать в Америку еще до знакомства с Гийомом Дюкеном!

- Мама! Милая моя мамочка! - тихонько проговорила она. - Не суждено тебе было полюбоваться Нью-Йорком, пройтись по его улицам. Это несправедливо! Тебе пришлось столько вытерпеть в родительском доме! Ну почему ты умерла? Господи, почему?

Ослепленная слезами, Элизабет попыталась разобрать последнюю запись, сделанную более мелким почерком:

«Октябрь 1878 года

Гийом, Гийом, Гийом! Это он, Гийом, моя большая любовь! Я бы еще сотню раз написала его имя, если бы было где. Мы встретились три недели назад на ярмарке в Монтиньяке, куда я ездила под надзором мамы и Мадлен. Один взгляд, улыбка, и я поняла, что он - моя судьба.

Вчера вечером - спасибо нашему старому конюху Марселю, который приятельствует с отцом Гийома, мельником Дюкеном, - я смогла немного побыть с тем, кого люблю.

Родители ездили в гости к соседям - факт сам по себе исключительный, и я ускользнула из дома через дверь в кухне.

Ничто и никто не помешает мне выйти за Гийома. Он - компаньон-плотник, ему двадцать пять лет, и у него самые красивые глаза на свете».

Элизабет только сейчас заметила, что двух последних страниц не хватает. Их кто-то вырвал: об этом свидетельствовали клочки бумаги у переплета. Она закрыла книжечку и сунула в карман юбки. В комнате было темно, поэтому она сразу заметила появившуюся под дверью полоску света. Кто-то стоял там, за дубовыми створками двери.

- Дедушка! - позвала она. - Откройте, я знаю, это вы. Откройте, я хочу с вами поговорить!

Раздался щелчок, и в замке повернулся ключ. Вид у вошедшего Гуго Лароша был суровый. В вытянутой руке он держал фонарь.

19 Крутой поворот

Замок Гервиль, в тот же вечер

Элизабет уставилась на деда, застывшего на пороге. Кровь стучала у нее в висках, ей было страшно, так как она была уверена, что в этот самый момент решается ее судьба. Шаг вперед это будет или шаг назад, но все изменится.

Не прочти Элизабет дневниковые записи Катрин, быть может, она и отступила бы перед этим человеком, одержимым демонами, но мать над ним восторжествовала: она бежала из этого ада и несколько лет прожила, чувствуя себя по-настоящему счастливой.

Молодая женщина ощутила в себе новые силы. Нет, жертвой она не будет! И смело шагнула вперед.

- Я хочу с вами серьезно поговорить, дедушка, - четко произнесла она. - Давайте пройдем в столовую! Еще я бы с удовольствием поужинала.

Не ожидавший такого приема, помещик подозрительно на нее посмотрел. Он колебался. Когда гнев поостыл, Гуго Ларош осознал всю гнусность совершенного им. Тогда все было как в тумане, однако он вспомнил, что, перебрав спиртного, надругался над юной Жермен.

- Дедушка, вы меня слышите? - переспросила Элизабет. - Мне нужно сказать вам очень много. И первое - это то, что я не позволю себя наказывать, как ребенка, и требую возвращения Бонни!

- Леандр недавно впустил ее в дом, так что она уже в кухне, готовит ужин, - буркнул Ларош.

- А Жермен?

- Она должна была взять выходной в воскресенье, как обычно. И тут твоя гувернантка заявляет, что Жермен хочет переехать в Пуатье! Я уже сказал тебе: завтра ей на смену придет женщина, Алин.

Хозяин дома выглядел удрученным и, пожалуй, смущенным. Элизабет поняла, что опасаться ей нечего, поэтому быстро вышла из комнаты, чтобы убедиться, что Бонни действительно дома.

Не дожидаясь деда, она побежала в кухню, где уже очень вкусно пахло. Тушились овощи, на сковороде жарилось мясо.

Там было очень светло благодаря трем светильникам из опалового стекла, свисавшим с потолочных балок. За столом сидели старик Леандр и Алсид, в руке у каждого - бокал с вином, а возле большой чугунной печи, повязав фартук на раздавшейся талии, суетилась Бонни.

Элизабет бросилась к ней на шею, испытывая невероятное облегчение. Объятия они разжали не сразу.

- Ты тут, моя Бонни! Как я рада! Я очень волновалась, что ты заблудишься в незнакомой местности!

- Нет, мадемуазель, я была в деревне.

- С Жермен? Почему она от нас уходит? Думаю, дед рассчитал ее в припадке бешенства, и я постараюсь сделать так, чтобы она вернулась.

Бонни, быстро отведя глаза, уставилась в кастрюлю с густым супом. Ей было трудно лгать Элизабет, но она обещала сохранить эту историю в секрете. Никогда ей не забыть отчаянные мольбы Жермен: «Ради всего святого, мадемуазель не должна ничего узнать! И мои мать с отцом! Я только вам, Бонни, доверилась. Если еще кто-то узнает, клянусь, я брошусь в Шаранту!»

- У Жермен есть гордость. Кому понравится, если его уволят без серьезной причины. - Гувернантка вздохнула. - И потом, девочке хочется пожить в большом городе. Пока ей не сыщется замена, я, раз уж вернулась, постою у плиты. Мне это даже в удовольствие!

Элизабет не заметила наигранно веселые нотки в голосе Бонни. Ей предстояло трудное сражение, и она направилась прямиком в столовую, к деду.

В выложенной камнем топке камина горел яркий огонь. Гуго Ларош как раз зажигал керосиновые лампы, расставленные тут и там.

«В этой комнате мы ужинали двенадцать лет назад, - подумала Элизабет. - Родители, бабушка, дед и я. А в живых осталось только двое».

- Ты хотела поговорить? Я слушаю! - не слишком уверенно произнес Ларош.

Взгляд его устремился к серебряному подносу с бутылкой коньяка и хрустальными стаканами. Однако он не спешил браться за спиртное. К нему понемногу возвращалась память, и от этого кровь стыла в жилах. Затравленный взгляд Жермен, пока он ее насиловал, разметавшиеся по подушке светлые волосы девушки и ее слезы после того, как он вскочил, ужасаясь содеянному…

- Признаю, мне не следовало вступать в связь с Ричардом Джонсоном, - начала Элизабет. - Я влюбилась в него еще в Нью-Йорке, он мне нравился, и, когда мы встретились во Франции, я не устояла. Я искренне его люблю. Вы оскорбляли меня, как прежде мою маму, хотя сами небезупречны и прекрасно это знаете.

Гуго Ларош повернулся и посмотрел на внучку. Он пытался быть с ней строгим, но у него это плохо получалось.

- В чем еще ты меня упрекнешь? Что я слишком сильно тебя люблю? Или есть еще претензии?

Элизабет смутилась. Дед был на грани паники, он, такой неумолимый и авторитарный!

- Нет, мне вы зла не причинили, по крайней мере пока. Но я только что прочла дневник, которому мама поверяла свои мысли и опасения. Там говорится и о вашем… влечении, которое вполне можно назвать кровосмесительным.

- Кровосмесительным? Что за чушь! Это была любовь! - ответил дед, смутившись. - Я ее любил и ревновал. Ничего дурного я Катрин не сделал. И доказательство тому - что она меня простила, когда уже была женой и матерью. Это был твой третий день рождения, и вечером мы с ней долго разговаривали. Адела устроила полдник в парке, Гийом тоже присутствовал, и я предложил ему, в который раз, переехать жить в замок и помогать мне. Он отказался. Потом мы с Катрин гуляли по аллеям, и я признался, как сожалею о своих поступках. И, видит Бог, она была сама доброта и понимание! Простила все и даже поцеловала меня в щеку.

Это признание лишь укрепило Элизабет в ее намерении. Хватит конфликтов, тревог и жестокости!

- В таком случае, дедушка, в память о ней пообещайте впредь сдерживаться! Я согласна помогать вам управлять поместьем, но не менее деятельного помощника вы обретете в лице Ричарда Джонсона. Жители Монтиньяка уже чешут языками, и моя репутация пострадала, отчего страдает моя родня - дяди и дедушка Туан. Если мы объявим о помолвке и скорой свадьбе, слухи затихнут сами собой. Думаю, вы не хотите замарать свое имя и не допустите, чтобы скандал навредил вашей деловой репутации? Что подумают ваши работники и клиентура, если я останусь жить с вами, запертая в четырех стенах? Дедушка, мне восемнадцать, и я хочу наслаждаться всеми доступными радостями жизни. Будем устраивать балы, праздники!

Не ожидавший от внучки таких речей, Гуго Ларош отошел к камину и сел в кресло. В глубине души он признавал, что Элизабет права.

- В дневнике мама упоминает тетю Клотильду, - продолжала молодая женщина. - Это ваша сестра или бабушки?

- Моя младшая сестра. Она уже шесть лет как овдовела и пишет ежемесячно, чтобы пожаловаться на одиночество. Притом что у нее отличный дом в окрестностях Сегонзака.

- Но вы и не подумали позвать ее в гости, чтобы мы познакомились! - удивилась Элизабет. - И почему ее не было на похоронах бабушки Аделы? Вообще было мало людей - жители деревни да несколько ваших друзей из Руйяка.

- Клотильда была в то время на Ривьере, в Ницце. Я послал телеграмму, но она не смогла приехать в назначенный день.

Элизабет прошлась по просторной комнате. Уже почти совсем стемнело. Она зажгла свечи в подсвечнике, встала у окна и погладила темно-зеленый бархат двойных штор. Против воли, вопреки всему она привязалась к этому старому замку, и ее воспаленный ум порождал одну идею за другой.

- Дедушка, а давайте заключим перемирие? Я помогу вернуть поместью былой блеск. Прошу, пригласите вашу сестру Клотильду погостить! Вот увидите, она обрадуется нашему знакомству. А чуть погодя отпразднуем помолвку. Кстати, вы так и не высказались по этому поводу!

- Ба! Твой американец или кто-то еще - какая разница? - вздохнул Ларош. -

Слухи действительно нужно пресечь, и поскорее. Ты прожила в Штатах много лет, и никто не удивится, что ты выходишь за американца. Но ты упускаешь одну деталь: слишком мало времени прошло после смерти Аделы. Негоже праздновать что-либо, пока в семье траур.

Победа, добытая так быстро, вдохновила Элизабет и придала решимости:

- В объявлении помолвки ничего непристойного нет. Хватит церемонного ужина с гостями, - предложила она. - Зато Ричард сможет свободно меня навещать и мы получим право видеться в вашем доме. Я научу его ездить верхом! Бракосочетание устроим через год, будущим летом. Если все будет так, я останусь с вами. Сейчас я уже могу сознаться: я планировала сбежать из дома, как мама, и вернуться в Нью-Йорк.

Ларош вздрогнул и неожиданно спрятал лицо в ладонях, потом сказал:

- Нет, Элизабет, я не хочу тебя лишиться! Я начну лечиться. Доктор Труссе прописал мне бромистый калий, буду понемногу его принимать. И откажусь от спиртного. Твои планы я одобряю. Делай что хочешь, только, умоляю, не уезжай!

Тут в столовую вошла Бонни, метнув на Лароша испепеляющий взгляд. Узрев пустой стол, она пожала плечами. Потом с заносчивым видом, придававшим ей, с учетом растрепавшейся прически и кухонного фартука, особенную комичность, достала скатерть из тяжелого посудного шкафа черешневого дерева.

- Бонни, я сама накрою на стол! - воскликнула Элизабет. - Скажи, ты не очень обидишься, если я попрошу тебя поужинать в кухне? Нам с дедушкой надо закончить разговор.

- Я так и собиралась сделать, мадемуазель. В кухне мне будет комфортнее, тем более что дел невпроворот! - отвечала гувернантка.

Как только она вышла, Элизабет расстелила скатерть и расставила все необходимое для ужина. Украдкой поглядывая на деда, она заметила, что он пару раз смахнул слезинку с глаз, и у нее появилось странное ощущение: непонятно, каким оружием, но страшное чудовище она победила.

- Вы плачете?

- Человеку часто приходится выбирать между добром и злом, хорошим и плохим. Согласен, во мне чаще перевешивает плохое. Но я готов меняться к лучшему, лишь бы только ты не уезжала.

Элизабет, я потерял Катрин, свою обожаемую дочь, плоть от моей плоти, а теперь и жену, которую нежно любил, хотя временами причинял ей страдания. Я нуждаюсь в твоем присутствии. Обрученная ли, замужняя ли, мать ли семейства - только не покидай меня!

Гуго Ларош говорил искренне. Молодая женщина это почувствовала и… растрогалась. Она потянулась было к нему, но тут же одернула себя - из предосторожности.

- Спасибо за уступчивость, дедушка, - просто сказала она. - А вот и Бонни!

Они с дедом продегустировали густой томатный суп с добавлением сметаны, поджаренную ветчину с гарниром из зеленого горошка. Оба молчали, очевидно, радуясь новообретенной гармонии.

- Единственная просьба к тебе, Элизабет, - все же не выдержал помещик после десерта - персиков и слив. - С момента помолвки и до брака веди себя примерно. Ты не должна уступать Джонсону, пока не поженитесь.

Элизабет покраснела, вспомнив, как сегодня утром дед вломился в комнату, где они с Ричардом были голые.

- Годичное воздержание - это логично, - продолжал дед. - Если забеременеешь до свадьбы, все наши планы рухнут.

- Полагаю, это неизбежная мера, - согласилась молодая женщина. - И я согласна это условие выполнить.

- Отлично! Похоже, мы стоим на пороге новой эры! - заявил Ларош, наконец успокоившись, с робкой улыбкой на тонких губах.

Правда, через час Бонни напомнила хозяину дома, что есть еще одна особа, к чьим пожеланиям ему стоит прислушаться. Когда Элизабет вернулась в свою комнату, гувернантка последовала за Ларошем в курительную, где тот сидел с сигариллой в руке.

- Мсье! - Она угрожающе склонилась над его креслом. - Как я уже вас предупредила по возвращении, я знаю, что вы сделали с крошкой Жермен. Если мадемуазель Элизабет узнает, она окончательно вас возненавидит и уедет. Я же вас всего лишь предупреждаю: даже не думайте вредить внучке!

Я разбираюсь в лекарственных травах, в том числе и ядовитых, не хуже Мадлен. Хотя для вас это, может, было бы благо - отдать Богу душу, вашу черную душу, поэтому я лучше пойду с этой историей к жандармам. А пока спокойной вам ночи, мсье Ларош!

В знак согласия он кивнул. На сей раз это было полное поражение.

Замок Гервиль, воскресенье, 28 августа 1898 года

Проснувшись, Элизабет очень удивилась, увидев рядом с собой на кровати Бонни. А потом вспомнила, что попросила гувернантку спать с ней. Вчера они собирались долго и обстоятельно поговорить, но обе так утомились после эмоционально насыщенного дня, что сразу заснули.

Просторную комнату освещали пурпурные лучи. Светало, и в парке оглушительно пели птицы.

- Бонни, уже рассвело! - прошептала молодая женщина. - Нам надо поговорить.

- Да, я помню, - сонно отозвалась та.

Элизабет с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться, когда гувернантка повернулась к ней лицом. Из-под ночного чепца торчали рыжие пряди, на щеках отпечаталась подушка.

- Смейтесь-смейтесь, мадемуазель! Это так мило с вашей стороны, - упрекнула ее Бонни. - Знаю, утром на меня не очень приятно смотреть.

- Ты чудо как хороша, Бонни! Как куколка!

- Хм… куколка тридцати четырех лет, да еще рыжая! У вашего дядюшки Жана наверняка со зрением беда, раз он за мной ухаживает. Только я раздумала идти замуж!

Умилившись искреннему огорчению, написанному на лице своей единственной подруги, Элизабет привстала и хлопнула ладонью по простыне:

- Чуть позже объяснишь почему, ведь у меня, наоборот, скоро помолвка с Ричардом Джонсоном. Надеюсь, ты меня простишь за то, что я в последнее время многое от тебя утаивала. И это «многое» тебя неприятно удивит!

- Мадемуазель, говорите как есть!

Понизив голос, Элизабет рассказала обо всем. Вспомнила поцелуи и объятия на борту «Турени», а потом призналась, что с американцем они стали любовниками в июле этого года, через два дня после похорон Аделы Ларош.

Пришлось упомянуть и о вчерашнем постыдном инциденте.

- Господи боже! Мсье Ларош выбил дверь в вашем очаровательном доме в Монтиньяке? И застал вас с Ричардом голыми? - вскричала она, удивленно хлопая ресницами. - Ну, мадемуазель, от вас я такого не ожидала. Не думала, что вы так легко нарушите церковные заветы. Как вы могли отдаться мужчине вне святых уз брака?

- Бонни, мне было так плохо! Жюстен уехал, и ты знаешь почему. Мы бы никогда не смогли любить друг друга… И была еще причина, поверь мне на слово! Когда мы ночевали в гостинице «Три завсегдатая» в Ангулеме, мне приснился тот же кошмар, что и на пароходе. Только в этот раз я проснулась, дрожа от ужаса, и по-английски записала этот сон. С тех пор я делаю это регулярно - если сновидение кажется мне значимым или содержит угрозу.

Бонни села на постели, перекрестилась, внезапно побледнев, и быстро спросила:

- А что с вами происходило, мадемуазель? Ну, в этих кошмарах?

- Меня насилует мужчина в черном, в темной комнате - человек без лица! Так изуверски, что мне хочется умереть. Сначала я подумала, что это Ричард, но потом, проснувшись в гостинице, вдруг поняла, что узнала этого мужчину. Надо ли называть его имя?

- Думаю, надобности нет, - согласилась гувернантка, вспоминая юную Жермен, которая прошлой ночью стала жертвой жестокого изнасилования.

- Когда мне было шесть, спасти папу я не смогла, но сейчас решила бросить судьбе вызов, отдавшись Ричарду. И у меня получилось! Бонни, дед теперь не посмеет ничего мне сделать, тем более когда я буду замужем. Если бы вчера, за ужином, он со мной не согласился, я бы рассказала ему все это!

Из ящичка в прикроватном столике Элизабет достала записную книжку Катрин.

- Бонни, тебе нужно это прочесть. Хочу, чтоб ты поняла, как явственно я почувствовала, что мама рядом - в детской, а потом и тут, в этой комнате. Если бы не этот дневник, у меня бы не хватило сил взбунтоваться против деда. Я теперь не хочу уезжать. Хочу жить во Франции, заботиться о милом дедушке Туане, о кузенах Жиле и Лоране. А ты, вот посмотришь, выйдешь замуж за Жана! Наконец-то я рассказала тебе всю правду. Тяжкое бремя с плеч!

- Хотелось бы и мне, мадемуазель, сказать то же самое!

- Тебя что-то тревожит? Бонни, признавайся! И пожалуйста, называй меня по имени. Это разрушит преграду между нами.

- Нет, не могу. Так приятно говорить вам «мадемуазель», хоть - увы! - ею вы уже не являетесь. И не сочтите это за критику, но в свои восемнадцать вы знаете о супружеской жизни куда больше, чем я. Если я выйду за Жана, мне тоже придется заниматься… этим?

- Конечно!

- То-то и оно! Если хотите знать, я боюсь. Еще в ту пору, когда представляла себя женой Харриса, я однажды пристала с расспросами к кузине. А она и говорит: «Придет время - все узнаешь!» Больше я не спрашивала.

Бонни задержала взгляд на муслиновой занавеси, через которую в комнату проникал свет, - лишь бы не смотреть на Элизабет. Молодая женщина шепнула ей на ухо:

- Первый раз немного больно, но, поверь, потом ты начинаешь испытывать приятное волнение, удовольствие! А самое главное, я думаю, - это очень любить своего мужа.

Тихонько вздохнув, Элизабет встала. Босая, она подошла к окну и открыла его. Пейзаж все еще очаровывал взор, хотя к концу лета цвета слегка поблекли. В бледно-голубом небе носились ласточки, пахло влажной землей. Вдалеке простирались виноградники, а еще дальше сквозь листву дубов можно было рассмотреть лошадей на лугу.

Элизабет хотелось верить, что впереди у нее безоблачное будущее. В ближайшие дни прибавится хлопот, и некогда будет думать о Жюстене. Она была уверена, что когда-нибудь он вернется. По-другому быть не может!

«Мамочка, я буду очень его любить, потому что Жюстен - твой брат и такой же добрый и милый, как ты!»

Бонни сидела и смотрела, как молодая женщина посылает в небо воздушный поцелуй, едва заметно улыбаясь. Ее очаровательный профиль красиво подсвечивало утреннее солнце.

Щадя Элизабет, гувернантка решила сберечь секрет Жермен. В жизни ее госпожи случалось всякое, и она имела право быть счастливой, пусть даже это счастье зиждилось на лжи и преступлениях.

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, понедельник, 2 января 1899 года

Шел сильный снег, и было так холодно, что Мейбл Вулворт отказалась от ежедневной прогулки в Сентрал-парке в компании Скарлетт Тернер, соседки, с которой они стали близкими подругами. Женщины, вместе отпраздновав свое сорокачетырехлетие, коротали время за чаем с печеньем и светской болтовней.

А в отсутствие Эдварда еще и извлекали из тайничка карты Таро, желая узнать, сбудутся ли их сокровенные мечты. С конца лета они пытали таинственные арканы с яркими картинками.

И если Скарлетт, которая не вышла замуж, чтобы ни от кого не зависеть, желала встретить «родственную душу», Мейбл ждала, когда же карты предскажут возвращение Элизабет - событие, которое еще в августе казалось ей неотвратимым.

Безумные надежды рухнули после пространного письма Элизабет, сообщавшей о своей предстоящей помолвке в октябре того же года с Ричардом Джонсоном. Она оправдывалась тем, что дед смягчился из страха ее потерять. По ее словам, Гуго Ларош «стал другим человеком».

Перечитывая письмо в удобном кожаном кресле, с роскошной шалью из ангорской шерсти на плечах, Мейбл в который раз задержалась на этой фразе, когда в коридоре послышались знакомые шаги, а вслед за ними и хрипловатый голос Нормы, служанки, которая у Вулвортов наконец прижилась. Минута - и в гостиную вошел Эдвард, чмокнул ее в лоб.

- Дорогая, перечитываешь переписку с Элизабет? - сказал он, поглаживая жену по волосам. - Неужели ты одна? Мне повезло! Я был уверен, что застану на диване Скарлетт, увлеченно рассказывающую об очередном призраке, с которым столкнулась в нашей квартире!

- Эдвард, не шути о таких серьезных вещах! Ты дни напролет проводишь в конторе или на Уолл-стрит, а мне без нее очень скучно. Сегодня у Скарлетт свидание на Бродвее.

- Тем лучше, потому что у меня для тебя сюрприз: новое письмо! И посмотри, какой пухлый конверт!

Наверняка тут масса фотографий.

- Как чудесно! - обрадовалась Мейбл. - Не волнуйся, если снова застанешь меня за чтением прекрасной прозы нашей Лисбет. Я так рада, что этим летом мы увидимся на ее свадьбе. С мистером Ларошем действительно произошли перемены, иначе он бы нас не пригласил.

Она хлопнула в ладоши, как чему-то радующийся ребенок. Эдвард, умилившись, подал ей конверт.

- А перед тем как посетить замок Гервиль, мы побудем немного на знаменитой Ривьере и Лазурном Берегу, - напомнил он жене. - Знаю, как тяжело тебе было побороть меланхолию, Мейбл, поэтому я счастлив подарить тебе это чудесное путешествие.

- О, это будет сбывшаяся мечта! - сказала Мейбл. - Даже не верится, особенно когда я смотрю на метель за окном и у меня, несмотря на центральное отопление, мерзнут ноги… И все-таки в июле я увижу Францию, средиземноморское побережье и смогу наконец обнять свою Лисбет! Надеюсь, ты не забыл, что обещал обновить мой гардероб? Француженки одеваются по последней моде.

- Открывай скорее письмо! - таков был ответ мужа.

Вулворты с большим интересом рассматривали фотографии, регулярно присылаемые Элизабет. Известие о помолвке девушки с красавцем Ричардом Джонсоном их мало удивило. Приходилось признать, что ее избранник привлекателен, образован и… весьма предприимчив.

- У нас теперь целая галерея портретов, - заметила Мейбл.

Она купила для этих фотографий большой альбом в кожаном тисненом переплете и разложила их в хронологическом порядке. Особенно им с Эдвардом нравилось фото, снятое в сезон сбора урожая, на котором «их Лисбет» в соломенной шляпке позировала с заплечной корзиной, полной винограда. Что до снимка большего размера, с помолвки, Эдвард заказал для него специальную рамку, и теперь он висел над камином.

Мейбл кивком указала мужу на эту фотографию. Она часто любовалась жизнерадостной Лисбет, которая позировала у замковой стены под руку с Джонсоном.

- Какая она в тот день была красавица! Погода стояла солнечная, это видно, и ее волосы так блестят на солнце, - счастливо вздохнула она. - И это удлиненное плиссированное платье с декольте, отделанным кружевами! Как оно ей идет!

- Знаешь, для нас даже лучше, что она выходит за американца, - подхватил Эдвард. - У Ричарда в Нью-Йорке родня, так что у них есть повод время от времени пересекать океан.

Жена попросила помолчать, прижав пальчик к его губам, но Эдвард принялся нежно его целовать.

- Дорогой, ты мешаешь мне читать! - заявила Мейбл, лучась от удовольствия.

«Замок Гервиль, 18 декабря 1898 года Милая ма, милый па!

Это письмо вы получите уже в новом, 1899 году, который обещает мне замужество и долгожданную встречу с вами, моими родителями по зову сердца! Мне очень нравится эта формулировка, потому что я по-прежнему очень вас люблю и не могу дождаться, когда же проведу вас по замку, покажу поместье во всей его красе - с виноградниками, винными складами и конюшнями.

Можно сказать, моя нынешняя жизнь почти что идеальна. Местные жители при встрече низко кланяются, когда я прогуливаюсь по окрестностям верхом или же в двуколке.

Увы, мой жених - и надеюсь, вы тоже найдете это забавным! - не создан для верховой езды. Его увлечение - автомобили, и он намеревается при первой же возможности приобрести один из них. Как я уже рассказывала в прошлом письме, к нам переехала жить Клотильда, родная сестра дедушки. Это дама приятная во всех отношениях и очень словоохотливая. Ее терпения хватает на долгие шахматные партии с Ричардом или моим дедом.

Ее дочь, Анна-Мари, уже месяц гостит у нас, но после новогодних праздников уедет. Мы с ней хорошо ладим. Анна-Мари имела несчастье овдоветь, когда ей было всего тридцать шесть!

Нарадоваться не могу на нашу новую служанку Алин, которая сменила Жермен, хоть и скучаю по ее наивной мордашке.

Еще я наняла кухарку и новую горничную: жильцов в доме прибавилось, соответственно, и бытовых забот.

Что вам написать про мою ненаглядную Бонни? Она до сих пор не невеста и не жена. Дядюшка Жан томится, но благодаря мне он снова работает конюхом и может часто видеться со своей суженой. Это старомодное слово еще в ходу у нас, во Франции, а уж в сельской местности - точно.

Временами меня мучит совесть, ведь я прекрасно знаю, почему Бонни отказывается выходить замуж. Она не хочет расставаться со мной, хотя, надо признать, я вращаюсь в очень приятном обществе и уделяю ей мало времени.

Осень в этом году выдалась особенно дождливой, и я часто навещала дедушку Туана, которого мучит ревматизм. Он отшучивается, твердит, что это профессиональная хворь, потому что все мельники живут у самой воды. Притом что болезнь эта мучительная и может привести к инвалидности.

Ма, милая, надеюсь, что платье, в котором я была на помолвке, тебе понравилось. Я уже писала, из какой оно ткани - тафты пудрово-розового оттенка. Постараюсь, чтобы мой свадебный наряд привел тебя в не меньший восторг. Ричард сам его придумал и сделал наброски. Да-да, мой жених куда искуснее управляется с карандашом, нежели с лошадью! Для жаркого июля прекрасно подойдет платье из шелкового муслина. И выдам тебе секрет: корсаж будет сплошь расшит перламутром.

Что еще вам рассказать? Прошлое меня больше не тревожит (я подразумеваю мое детство и гибель горячо любимых родителей). Ричард все время твердит: ты должна смотреть вперед, развлекаться и блистать в обществе.

Мы с ним вместе ездим на балы к состоятельным соседям, но, уважая память бабушки Аделы, еще ни разу не приглашали гостей вальсировать в нашей парадной гостиной. Но это обязательно случится - в день моей свадьбы. Па, первый танец я оставляю за тобой!

Напоследок расскажу, что дедушка с Ричардом неплохо ладят. Беседуют об архитектуре, реставрации главного здания, возведенного в эпоху Ренессанса…

Чтобы заслужить расположение деда, мой жених помогает ему с продажами за границу - я говорю, конечно же, про о-де-ви - фруктовый бренди, продаваемый под маркой «Ларош».

Обещаю писать ежемесячно, начиная с этого письма и до самого лета, когда я буду иметь счастье принимать вас в Шаранте. Я познакомлю вас с дедушкой Туаном, который приберег на этот случай бутылку своего фирменного сидра.

Милая ма, милый па, отправляю вам еще фотографии. На них Бонни, похудевшая и улыбающаяся, дядя Жан, почти копия моего покойного отца, и мои кузены, Жиль и Лоран, неизменно встречающие меня улыбками и объятиями. Мальчикам сейчас десять лет и шесть. Я помогаю им с уроками, когда езжу в гости к тете Ивонне.

Теперь самое время описать громадную новогоднюю ель, которую уже установили в столовой. Анна-Мари с Клотильдой дожидаются меня, потому что только я, не испытывая головокружения, могу взобраться на самый верх стремянки. Меню праздничного застолья составила Бонни, с некоторых пор наша домоправительница. Нам подадут жареных фазанов, трюфеля, запеченные порционно в вощеной бумаге, шоколадный торт и еще много других деликатесов.

В Ангулеме, куда мы ездили с тетушкой Клотильдой, я купила вам новогоднюю открытку. Уверена, вам понравится! Искристое покрытие на картоне напомнило мне о заснеженных лужайках Сентрал-парка… Целую от всего сердца,

ваша Лисбет».

Мейбл аккуратно сложила оба листка письма, взяла в руки открытку. На ней было изображено замерзшее озеро, обрамленное зарослями остролиста, а вдалеке - укрытый снегом маленький дом с одним освещенным окном. На переднем плане - сидящая на ветке птичка, малиновка. Эдвард легонько провел пальцем по серебристым блесткам на открытке.

- Наша дочь такая внимательная, деликатная, любящая! - тихо проговорил он. - Да, наша любимая дочка!

- Никто не слышит, так что мы свободно можем так ее называть, - сказала Мейбл. - Похоже, Лисбет наконец-то счастлива там, за океаном. И я не буду по этому поводу сокрушаться, хотя, когда после смерти Аделы Ларош она заговорила о своем спешном возвращении, для меня это была сумасшедшая радость!

- Она на самом деле счастлива, - согласился с супругой Эдвард. - Полна энергии, планов и прекрасно ладит с родственниками - из обеих семей.

- Ты, конечно же, прав, дорогой, - сказала жена.

Негоциант нежно привлек ее к себе. Он устал и очень хотел отдохнуть в тепле, под баюкающее потрескивание огня, пока за высокими окнами Дакота-билдинг стеной идет снег… Эдвард удивился бы и даже растерялся, сумей он прочесть мысли супруги.

«Значит, Скарлетт ошибается? - спрашивала себя Мейбл. - Она много раз, раскладывая карты, говорила, что Лисбет любит другого и не так уж счастлива. Не буду больше ее слушать, как и советует Эдвард!»

Зябко кутаясь в шаль, она укрылась в объятиях мужа, чтобы пофантазировать о прекрасном летнем дне, когда они вместе с ним сядут на пароход и поплывут во Францию.

Монтиньяк, четверг, 20 апреля 1899 года

Лодка тихо скользила по зеленоватым водам реки Шаранты. Ричард, в модной шляпе-канотье на черных волосах, ритмично, экономя силы, работал веслами. Элизабет мечтательно вслушивалась в плеск воды, разрезаемой носом лодки. У нее был желтый атласный зонтик - для защиты лица от солнца.

- Должно быть, со стороны мы напоминаем картину Огюста Ренуара! - воскликнула Анна-Мари, тоже с желтым зонтиком в руках.

Племянница Гуго Лароша, любительница живописи, охотно делилась своим увлечением с Элизабет, а та с интересом слушала. Очаровательная вдова так и не уехала из Гервиля после Нового года и, судя по всему, собиралась задержаться до свадьбы.

- Замечательная идея - покататься на лодке, - продолжала она. - Ричард, мы вам очень обязаны!

- Мой жених проявляет чудеса изобретательности, когда речь идет о том, чтобы доставить мне удовольствие, - подхватила Элизабет. - Хорошо, если у нас все-таки получится отыскать тот островок, о котором рассказывал дядя Жан. Завтрак на траве… Анна-Мари, вам это ничего не напоминает?

- Напоминает - картину Эдуара Мане. Остается надеяться, что никто из нас не захочет исполнить роль обнаженной молодой дамы[60]!

Женщины засмеялись, но Ричард их веселья не разделял. Приятно было осознавать, что он официальный жених Элизабет, но период воздержания, предписанный ею, молодого человека сильно нервировал.

- У Ренуара тоже есть «Завтрак»[61], продолжала Анна-Мари. - Но он написал его через несколько лет, и такого возмущения полотно не вызвало. Элизабет, дорогая, как мне хочется увезти вас в Париж, показать Лувр и Версаль!

- Мы обязательно побываем там в 1900 году, - с воодушевлением произнесла молодая женщина. - И Ричард поедет с нами. Кажется, он хорошо знает столицу.

- Никаких «кажется», Элизабет! Я три недели жил в Париже! - возразил Джонсон. - Ты со вчерашнего дня постоянно надо мной подтруниваешь. Анна-Мари, вы с этим согласны?

- Ну, разве что чуть-чуть! В этом наверняка виноват весенний воздух и очаровательная веселость вашей восхитительной невесты! - отвечала она. - Или вы предпочли бы видеть ее грустной, молчаливой?

- Нет, конечно! - ответил Ричард.

Он приналег на весла, отклоняясь назад, чтобы они лучше входили в воду. Элизабет притворилась, что любуется желтыми ирисами на берегу. Она прекрасно знала, отчего ее будущий муж столь раздражителен.

«А мне даже нравится это долгое воздержание - так Ричард именует необходимость оставить меня в покое! - думала она. - Я не хочу забеременеть до свадьбы!»

Несмотря на такую решимость, она много раз была в шаге от капитуляции - так он ее упрашивал, изводил поцелуями, ласками, как только они оставались наедине. Элизабет ссылалась на данное деду обещание.

- Я не нарушу слова, Ричард. Ты волен приезжать в замок, когда пожелаешь, мое приданое тебя устраивает. - Ты сможешь наконец купить автомобиль! - говорила она, чтобы его утихомирить. - Дед тоже выполняет все свои обещания. Он очень переменился, ты сам это заметил. Потерпи еще немного!

И молодой американец терпел. Но красота и шарм невесты были таковы, что это было не ожидание, а пытка, по крайней мере, он сам так думал. Прикрыв глаза, сквозь ресницы он любовался ею, воображая страстные любовные сцены - все, что он с ней сделает за дверями супружеской спальни. Медовый месяц они решили провести на средиземноморском побережье и, быть может, даже наймут судно и отправятся на Корсику, которую Элизабет так хотелось посетить.

Час спустя молодые люди уже сидели на большом покрывале из мадрасской ткани и доедали прихваченную с собой провизию. Поднявшись по притоку Шаранты, затененному ясенями и ивами, Ричард причалил в бухточке маленького острова, откуда видна была дощатая хижина с побеленными известкой стенами.

Элизабет и Анна-Мари с аппетитом перекусили свежим хлебом, сваренными вкрутую яйцами и запеченным мясным паштетом, который приготовила Бонни. Американец, сначала выкурив сигарету, наскоро поел сыру и орехов.

- Какое романтичное место! - восхитилась Анна-Мари. - Элизабет, хотите чаю?

- Охотно! Но давайте лучше я вам налью. Подставляйте чашку!

Улыбаясь, она откупорила бутылку-термос. Тут из воды выскочила рыба, и Элизабет, испугавшись, пролила немного чая себе на полосатую юбку.

- Черт! Какая я сегодня неловкая!

- Ты нервничаешь из-за грядущего дня рождения, милая, - заявил Ричард. - Надо же было такое придумать! Костюмированный бал! И если б это был настоящий бал - обычные вечерние посиделки в парке! Я бы предпочел в эту субботу, 22 апреля, когда тебе исполнится девятнадцать, поехать в Ангулем, в хороший ресторан.

- Не будьте с ней так строги, - пожурила его Анна-Мари. - Это придумка моей матушки, а не Элизабет.

- Оказывается, тетя Клотильда в молодости обожала маскарады, и мы решили, что мое девятнадцатилетие - прекрасный повод устроить нечто подобное. И не в доме, а в парке - из-за траура по бабушке. Из музыкальных инструментов будет только скрипка. Жиль с Лораном тоже придут. Только представь! Это же настоящее чудо! Дедушка согласился пригласить моих кузенов, двух безобидных малышей Дюкенов! Дядя Жан отвезет их домой в карете.

- Прости меня, Лисбет! - со вздохом произнес Ричард, беря молодую женщину за руку. - Я беспокоюсь, потому что не знаю, какие костюмы ты выберешь. Не хочу выглядеть смешным.

- Darling[62], эта загадка разрешится… самое позднее завтра! - засмеялась она. - Представляю тебя пиратом или маркизом - в большой шляпе с перьями, в коротких штанах и белых чулках!

На этот раз прыснула Анна-Мари. Элизабет тоже не могла сдержать смех. Общество этой милой женщины, приходившейся кузиной ее матери, обещало еще много приятных моментов и разговоров об искусстве и литературе.

- И где ты раздобудешь экстравагантный костюм маркиза? - встревожился Ричард.

- Мы с Бонни вполне можем его сшить! - с лукавым видом отвечала Элизабет.

Они еще какое-то время обсуждали костюмы и торт «крокембуш» - его пообещала приготовить новая кухарка, которой хорошо удавалось заварное тесто. В конце концов Анна-Мари легла на солнышке и накрыла лицо шляпкой. Это была миловидная брюнетка с карими глазами и фамильным орлиным носом Ларошей.

- Она уснула, - шепнул через четверть часа Ричард. - Лисбет, может, заглянем в хижину?

Он умолял ее взглядом своих золотистых глаз, надув красивые пухлые губы. Элизабет бесшумно встала и последовала за ним через высокую траву. Она ощущала странную истому. Лодочная прогулка, очаровательная атмосфера маленького островка, со всех сторон окруженного водой, - все это словно побуждало ее поддаться соблазну.

Ричард без труда открыл шаткую дверь. Снаружи хижина выглядела давно заброшенной, но внутри все было не так страшно.

Держась за руки, молодые люди изучили скромную обстановку: трухлявые полочки на стенах, два табурета, сколоченных из кругляка, ящики, на стене - два сачка с бамбуковыми ручками и прохудившимися сетками.

- Рыбак, который здесь бывал, наверное, умер, - прошептала Элизабет.

- Любимая, ничего повеселее тебе на ум не приходит? Может, позволишь хотя бы поцеловать себя, приласкать?

Ответа он дожидаться не стал - впился в ее губы, сжав ладонью грудь девушки. Он был уже до крайности возбужден и твердым, напряженным языком изобразил сексуальный акт. Он уже начал задирать на ней юбки, когда Элизабет, с трудом переводя дух, вырвалась.

- С ума сошел? Анна-Мари может в любой момент проснуться и пойти нас искать! Я тебя знаю, Ричард. Если дать тебе волю, ты уже не остановишься. Меньше чем через три месяца мы поженимся, и я буду твоей днем и ночью, когда захочешь. Если б только ты еще умел меня утешить, сказать ласковое слово! Я пошла с тобой ради этого - ради момента нежности, взаимопонимания, а ты желал лишь торопливых объятий украдкой!

Элизабет выбежала на улицу. Она чувствовала себя разочарованной и униженной. Поспешно вытерев слезы, струившиеся по щекам, она присела у корней вяза на берегу.

«Глупо рассчитывать на то, что Ричард внезапно станет внимательным и нежным. О, это с ним бывает, но только когда удовольствие получено, не раньше! - огорченно сказала она себе. - Хотя это и для меня был соблазн… Я хочу его, как и раньше, до дрожи в коленках. Стоит ему прикоснуться, и я слабею, я в его власти!»

Мало-помалу молодая женщина успокоилась. Она нашла в себе силы укротить свою чувственность, которую считала чрезмерной и которая ее часто пугала. В такие моменты Элизабет думала, что унаследовала порок своего деда, и была более склонна простить Гуго Ларошу его гнусные порывы.

С виноватым видом подошел Ричард, помог ей подняться на ноги, пристыженно улыбнулся.

- Лисбет, прости! А теперь идем, Анна-Мари засобиралась домой.

Возвращались они не в таком веселом настроении. Небо затягивалось тучами, и трио молчало, каждый думал о своем.

«Она не оставила мне выбора! Завтра вечером, по приезде в город, навещу обитательниц одного хорошо известного мне дома! - рассуждал американец. - Иначе Лисбет начнет от меня шарахаться или, не дай бог, разорвет помолвку!»

Анна-Мари вспоминала мужа, умершего от туберкулеза шесть лет назад, в годовщину их свадьбы. И больше любить она никого не захотела.

«В моей жизни останется только он! И единственное, о чем я жалею, - это то, что у меня нет детей, чтобы о них заботиться. Но такова воля Господа…»

Элизабет не думала ни о любви, ни о будущем потомстве. Третьего дня ей приснился странный сон. Не кошмар, но почему-то он ей запомнился. Молодая женщина по опыту знала, что это предчувствие. Одна, в полном мраке, она сначала искала огромный сундук со старыми маскарадными костюмами, а потом плакала и кричала, хотя явной угрозы не было.

«К чему этот сон? - недоумевала Элизабет, касаясь воды кончиками пальцев. - Я и сейчас чувствую этот запах пыли, старой древесины, ощущаю дощатый пол под ногами…»

Больше заинтригованная, чем встревоженная, она вспомнила, какое это было для нее удивление, когда двоюродная бабушка на следующее утро заговорила о большом кожаном кофре, который, скорее всего, до сих пор хранился на чердаке.

- Я вспомнила о нем, когда мы окончательно решили устроить маскарад, - пояснила Клотильда. - Замечательный будет праздник! Помню, мама всегда давала такой бал в Жирный вторник, перед Великим постом. Раз она обрядила Гуго рыцарем, а меня - пастушкой. Будет лучше, если ты еще до своего дня рождения сходишь на чердак. Может, найдется что-нибудь интересное!

Слова двоюродной бабки еще крутились у Элизабет в голове, когда они подошли к конюшне. К реке и назад трио доехало на фаэтоне. Жан Дюкен, который вышел распрячь лошадку, крепкого белого першерона, потрепал его по шее.

- Хорошо погуляли? - спросил он, помогая Анне-Мари выйти из экипажа.

- Замечательно! - ответила женщина.

- И мы без труда нашли островок, о котором говорил дядя Пьер. Благо заброшенную хижину видно издалека, - добавила Элизабет. - Ричарду так понравилось орудовать веслами! Надо записать его на соревнования по гребле!

- Вот, еще одна колкость! - смеясь, пожаловался тот. - Сказать правду, Жан, на обратном пути я еле греб. Все мышцы болят!

- Бонни наверняка уже ждет вас к чаю, там и отдохнете. - И Жан подмигнул жениху племянницы.

Элизабет между тем прошла в конюшню, чтобы погладить жеребенка, которого в феврале родила Перль. Это была кобылка, и она стояла в одном деннике с матерью, у входа. Перль приветствовала хозяйку звонким ржанием, за что и была вознаграждена кусочком черствого хлеба.

Клотильда встретила «скитальцев» широкой улыбкой. Она устроилась со своим вязанием у камина в столовой: эта комната казалась ей более уютной, чем гостиная.

- Чай готов! - объявила она. - Анна-Мари, доченька, у тебя прекрасный цвет лица! Свежий воздух творит чудеса. Сейчас Бонни принесет пирог с засахаренными фруктами.

- А где дедушка? - спросила Элизабет.

- Братец меняет планы трижды на дню, - вздохнула Клотильда. - Ему вздумалось съездить на Галанте в Руйяк. Сказал, что жеребцу нужно размяться. Думаю, это всего лишь предлог. Неожиданный отъезд как-то связан с твоим днем рождения.

Анна-Мари обняла Элизабет за талию, поцеловала в щеку.

- Все мы, без исключения, милая кузина, хотим вас порадовать, - шепнула она ей на ушко.

- Конечно! Я уже купил подарок! - похвастался Ричард.

Элизабет захлестнула волна счастья. За эти месяцы прошлое, со всеми его фантомами и горестями, отошло на задний план. Большая заслуга в этом была двоюродной бабушки и ее дочки. Наконец-то можно было, не таясь и ничего не опасаясь, делить свое внимание между родственниками по отцовской линии и по материнской. Разумеется, Элизабет понимала, что никогда ноги ее дедушки Туана и Пьера Дюкенов не будет в замке, даже в поместье, но она с этим примирилась, раз уж могла беспрепятственно навещать их на мельнице.

- Пока вы гуляли, молодежь, я составила список гостей, - материнским тоном сообщила Клотильда. - За стол в субботу нас сядет около дюжины. Бонни согласна надеть черную бархатную полумаску, но не маскарадный костюм. В этом она категорична. Доктор Труссе с супругой и тремя дочерьми обратной почтой подтвердили, что приедут.

Элизабет кивнула, однако ей стало не по себе. Еще недавно она так радовалась этому празднику, но сейчас почему-то испытывала мучительную тревогу. Было ощущение, что вот-вот случится нечто значимое… Уже не слушая двоюродную бабку, Элизабет неотрывно смотрела на портрет своей матери, Катрин. Фото было сделано в ее двадцатый день рождения, и дед вставил его в рамку и показал внучке на прошлое Рождество.

«Мамочка, сейчас ты тоже на меня смотришь! Ты такая красивая на этой фотографии! Кажется, что ты и не умирала».

Расстроенной и встревоженной Элизабет хотелось одного - уединиться и прийти в себя. К счастью, Бонни как раз поставила на стол с чайным сервизом теплый пирог и предложила его разрезать. Идеальный момент, чтобы ускользнуть! И действительно, никто не обратил внимания на то, что молодая женщина встала и пошла к двери.

- Поднимусь к себе за шалью, - пояснила она.

Но побежала Элизабет прямиком… на чердак. Изучить она успела только малую его часть, ту, куда веками селили прислугу.

«Я ходила туда, когда ушел Жюстен, - посмотреть, где именно Мадлен его прятала, - вспомнилось Элизабет. - Жалкий закоулок под самой крышей, с матрацем на полу».

Она прошла вдоль посеревших от времени деревянных перегородок, которыми отделялись одна от другой крошечные каморки, куда приходили ночевать поколения служанок, нянь и прачек. За этим «обжитым участком» начинался мрак замковых чердаков, огромных и пугающих.

- Мамочка, зачем я тут? - тихим дрожащим голосом проговорила Элизабет.

20 Неожиданная развязка

Замок Гервиль, в тот же день, в тот же час

Огромные чердачные помещения замка… То был иной мир, о существовании которого Элизабет не подозревала и до которого все это время было рукой подать, однако интереса он не вызывал. Поломанная, пыльная мебель, приоткрытые ящики, скорее всего со старинными книгами, вспоротые матрасы, подушки-валики с разорванной обшивкой, где наверняка поселились мыши и зверьки сони.

В закоулках между скатом крыши и полом была свалена старая черепица и фрагменты цинковых сточных труб. Молодая женщина поискала глазами большой кофр, виденный во сне, - наверняка это о нем упоминала Клотильда. Но на полу стояли только пожелтевшие картонные коробки и кожаные чемоданы с зияющими «пастями», из которых торчали лохмотья.

- Я только зря теряю время, - тихо проговорила Элизабет.

Ее заставило вздрогнуть хлопанье крыльев, совсем рядом. С потолочной балки спорхнула белая сова, потревоженная ее приходом.

Элизабет стояла и смотрела, как она, тяжело взмахивая крыльями, петляет между стропилами, чтобы с поразительной ловкостью вылететь через щель между каменным сводом и дверью.

- Наверняка она ведет на соседний чердак, над одной из башен, - вполголоса предположила молодая женщина.

Какая это может быть башня, Элизабет понятия не имела, здесь она не могла сориентироваться. Из любопытства она все же последовала за совой. На двери имелась задвижка, да и сама древесина оказалась вполне крепкой.

- Заперто на ключ!

Элизабет отыскала замочную скважину без признаков ржавчины. И вдруг поняла, что пришла сюда неслучайно, под воздействием сна или какой-то силы, у которой было хорошо знакомое и дорогое ей имя.

- Мамочка, ты тут, со мной? - прошептала она. - Что именно я должна сделать? Если я надолго задержусь, домашние пойдут меня искать.

Почему-то верилось, что мать ее слышит и может помочь. Элизабет принялась лихорадочно искать тайник с ключом, сначала на округлой башенной стенке, обшарив ее снизу доверху, потом в щелях между многовековыми камнями кладки.

«Бесполезно! Тот, кто запер эту дверь, унес ключ с собой. И это мог быть только дед! Даст он мне этот ключ или нет? И что там спрятано?»

Мысли путались. Элизабет посмотрела вверх, на дверной наличник с зигзагообразным орнаментом. Привстав на цыпочки, она пробежала по нему пальцами. Ничего, кроме пыли… Оставалось исследовать еще сантиметров тридцать наличника, и она уже готова была оставить эту затею, когда пальцем задела металлический предмет.

Ключ! Молодая женщина быстро открыла замок. Бояться было нечего. Если кто-то и забредет на чердак, то только Бонни или Ричард, которые удовлетворятся любым объяснением.

«Скажу, что решила непременно найти маскарадные костюмы, чтобы мы все вместе на них посмотрели!»

Даже в слабом закатном свете Элизабет сразу заметила тот самый кофр. Он и вправду был громадный - эдакий миниатюрный платяной шкаф, только с крышкой.

- И это все? - изумилась молодая женщина вслух.

Она была разочарована. Элизабет уверила себя, что пребывает в трансе, и рассчитывала на значимую находку - не важно, что это будет. Она склонилась над кофром и стала перебирать костюмы из шелковых, пахнущих затхлостью тканей, груды накладных крахмальных воротников, метры кружев. Но все платья были маленького размера, часто порванные, мальчишечьи костюмы - тоже.

Слегка расстроившись из-за обманутых ожиданий - она и правда думала, что это мать ее направляет, - Элизабет встряхнула черную шляпу с длинным красным пером, а потом с силой запустила ею в ближайшую стенку.

Резко выпрямившись, она повернулась, намереваясь уйти.

- Ой, а это что такое?

Она озадаченно уставилась на два больших чемодана. Один из них был с металлической окантовкой, другой - с кожаной. Сердце ее стало биться медленнее, словно могло вот-вот остановиться… Элизабет узнала оба чемодана.

В памяти всплыла картинка из далекого прошлого.

- Чемоданы стоят на красном плиточном полу в кухне, и папа прикрепляет ярлычок к своему, окантованному железом. А мама сидит на нашем, с кожаной окантовкой, и хохочет. Господи! - вслух прошептала она.

С замиранием сердца Элизабет обошла кофр и встала на колени перед багажом родителей, якобы утраченным в тот день, когда им предстояло отплыть на борту «Шампани». Дрожащими руками она расстегнула ремни на чемодане, куда Катрин аккуратно уложила свои и дочкины вещи.

«Твоей кукле тут будет очень уютно, моя принцесса! А на пароходе мы ее достанем, пусть подышит морским воздухом!»

Слова матери крутились в голове у Элизабет, пока она извлекала из чемодана одежду Катрин и свою, разложенные в отдельные стопки, и наконец куклу. Она схватила ее и прижала к сердцу.

Антуан Дюкен сделал ее с такой любовью! Вырезал туловище, руки и ноги из мягкой древесины липы, голову - из самшита и изобразил на ней смеющееся лицо.

- Дедушка Туан сам пошил для нее одежду - из полосатого ситца, поярче. Помню, он попросил не тягать куклу за косы, потому что они сплетены из шерстяных ниток и приклеены под красную кукольную шапку.

Элизабет не хватало воздуха. Хотелось плакать, кричать, но на это у нее не было сил: она была слишком потрясена. Подумав немного, она положила куклу на место и взяла кофточку Катрин.

- Она до сих пор ею пахнет… Мамочка!

Элизабет запрещала себе размышлять, строить какие бы то ни было предположения - из страха, что с ней случится нервный припадок или она и вовсе сойдет с ума.

Она открыла отцовский чемодан и первым, что увидела, были рабочие инструменты компаньона-плотника, завернутые в тряпки сохранности ради. Гийом уложил их поверх одежды, серой рабочей робы и бархатных штанов.

- Нет, нет и нет! - вскричала Элизабет и разрыдалась, освобождаясь наконец от нестерпимого напряжения.

Бонни нашла ее на полу - плачущей, сжавшейся в комок. Гувернантка тронула ее за плечо:

- Мадемуазель, что с вами? Мадам Клотильда послала меня за вами на чердак. И оказалась права! Вы и правда решили порыться в знаменитом кофре с костюмами. И вы его нашли, эту рухлядь, полную лохмотьев. Но почему вы плачете?

- Бонни, эти два чемодана - наш багаж, тот самый, который затерялся либо при погрузке на пароход, либо на пристани в Гавре! И вдруг я нахожу их тут. - пробормотала Элизабет, всхлипывая.

- Наверняка этому найдется объяснение, мадемуазель.

- Бонни, пожалуйста, запри дверь на ключ! Никто не должен нам помешать, пока я не разберусь, что все это значит. Смотри, эту куклу подарил мне дедушка Туан - чтобы мне не скучно было плыть по морю. Он вручил мне ее за неделю до отъезда, и я из рук ее не выпускала!

- В первый же вечер в доме Вулвортов вы просили дать вам эту куклу.

- Нет, не эту, Бонни, а другую, поменьше. Ее мне смастерила мама уже на пароходе - из деревянной чурочки и носовых платков. Давай подумаем вместе! Как мог наш багаж очутиться на чердаке замковой башни?

Гувернантка, которая в последнее время заметно похудела, легко устроилась на полу, по-портновски поджав под себя ноги, и окинула взглядом чемоданы.

- Ну, мадемуазель, это просто. Когда чемоданы нашлись, их сразу вернули вашему деду Ларошу. Наверное, служащие компании их осмотрели и узнали имя кого-то из ваших родителей.

- Но в таком случае их отправили бы на мельницу. Фамилия Ларош нигде не фигурировала, и адрес, замок Гервиль, тоже.

С этим Бонни пришлось согласиться. Элизабет тыльной стороной кисти смахнула слезы со щек.

- В любом случае, если предположить, что багаж привезли сюда, дед или бабушка должны были мне об этом сказать и показать его!

- Может, не хотели вас расстраивать?

- Может быть, только я с трудом в это верю. Особенно что касается деда. Он изменился в лучшую сторону, не могу отрицать, но временами меня преследует ощущение, что ему это тяжело, что он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы сдерживаться, и… что он все еще может мне навредить.

- Уж этого можно точно не бояться, мадемуазель! - с уверенностью заявила гувернантка. - Мсье Ларош не посмеет. Судите сами: при сестре он ведет себя смирно и очень боится, что вы можете уехать.

Элизабет вздохнула, поддаваясь щемящему чувству. Она погладила отцовский картуз, потом - пакетик-саше с лавандой, который нашелся между ночными рубашками Катрин.

- А этот кожаный бумажник случайно не вашего отца? - неожиданно поинтересовалась Бонни.

- Где ты его нашла?

- За чемоданом. Вон тем, с инструментами. Хотя, простите за дерзость, я в этом сомневаюсь. Это крокодиловая кожа, очень дорогая.

- Покажи! - воскликнула молодая женщина. - Нет, в первый раз вижу этот бумажник. Думаешь, внутри деньги? Он такой толстый… Нет, тут какие-то бумаги, расписки!

Несколько минут - и Элизабет все стало ясно. Пока она по очереди читала бумаги, глаза ее расширялись от невыразимого ужаса. Бонни внимательно следила за тем, как меняется выражение очаровательного лица ее подопечной, как она бледнеет.

- Быть того не может! - наконец едва слышно проговорила молодая женщина. - Нет, он не мог. Нет, он бы не посмел!

Она умолкла - так ей было больно, так плохо. Потребовалась вся выдержка и прилив безрассудной ярости, чтобы тут же, на месте, не лишиться чувств. И все же она предпочла лечь на пол.

- Вот и объяснение, Бонни! Читай! Я хочу, чтобы ты сама все прочла.

Вскоре уже гувернантка принялась причитать: «Господи милосердный! Быть этого не может!» Но худшее было впереди.

- Самое страшное, мадемуазель, на этих двух листках, свернутых вчетверо. Вы их пропустили. Наверняка это странички из дневника вашей матушки. Они с одним неровным краем, и дата совпадает!

Преисполнившись сочувствия, Бонни помогла молодой госпоже подняться, потерла ей виски и щеки. Наконец Элизабет достаточно пришла в себя, чтобы прочесть написанное Катрин, чей почерк выдавал ее спешку или даже панику.

«10 декабря 1878 года. Проклятый день и проклятая ночь. Я объявила отцу, что выхожу за Гийома в январе, потому что через двенадцать дней стану совершеннолетней. Он словно с цепи сорвался. Мама еще не вставала с постели, у нее снова случился выкидыш. Она слышала наши крики, потому что это была жуткая ссора. Отхлестав меня по щекам, это чудовище, именующее себя образцовым отцом, вдруг поцеловал меня в губы - отвратительным образом, крепко прижав меня к себе. Я ощутила его возбуждение, и это было омерзительно. Он трогал меня за груди, потом ниже живота, через платье. Я сначала испугалась, но потом стало так противно, что я укусила его за щеку. Он разжал руки, и я убежала к себе и заперлась.

В ту ночь он барабанил в мою дверь и умолял открыть - чтобы извиниться. Но я знаю, чего он на самом деле хотел. Я не открыла, а потом, улучив момент, убежала к маме.

Завтра же я убегу из дома! Антуан Дюкен согласился приютить меня до свадьбы. Гийом с братьями в случае чего меня защитят. Наконец-то мой кошмар кончится!»

- Наверняка в ту ночь он и пошел к Мадлен! - сказала Бонни, как только Элизабет свернула прочитанные странички.

- Думаю, ты права. А я начала было его жалеть! Но этого я никогда не прощу! Никогда! Этот человек - монстр и извращенец. Безумец! Преступник!

- Знаю, мадемуазель. Увы, я хорошо это знаю.

- Бедный папочка! Я будто вижу, как он идет к нам с мамой на пристани в Гавре. Весь избитый, лицо в кровоподтеках. И сокрушается, что у него отняли все деньги и карманные часы дедушки Туана, даже обручальное кольцо! Бонни, и этих мерзавцев нанял мой дед… Нет, я не хочу больше так его называть. Мерзавцы, которым Ларош заплатил за убийство моего отца, забрали часы и кольцо - как часть оплаты. Счастье, что отец был сильный, умел драться, иначе я осиротела бы еще до посадки на корабль!

- Какой ужас! - поддакнула Бонни. - Задумка ясна: если бы вашего отца убили или тяжело ранили, Катрин Дюкен осталась бы во Франции, а потом вместе с вами вернулась бы в Гервиль.

- Твоя правда! В этом и заключался дьявольский план человека, измученного ревностью. Он не желал терять дочь, потому что любил ее, как любят женщину, - прошептала Элизабет. - А наш багаж его наемники украли заранее. Все сходится! Он был готов на все, лишь бы мы с мамой не уехали в Америку. Бонни, меня тошнит… И мне хочется его убить!

- Не надо, мадемуазель! Не говорите так!

Элизабет содрогнулась всем телом, вспомнив банальные слова, которые могли стоить Гийому жизни. Он были зафиксированы в тексте телеграммы на коричневатой бумаге, которую они с Бонни тоже прочитали. Сначала жуткое «не смогли устранить Дюкена», потом - «как можно скорее вышлите большую сумму денег, как обещали».

Впоследствии Ларош наверняка дал новые распоряжения, потому что ответ получил такой: «Дело вскоре будет улажено». От этой бездушной переписки у Элизабет кровь стыла в жилах. Она попросила гувернантку поскорее спрятать телеграммы обратно в бумажник.

- И что мы теперь будем делать, моя Бонни? - спросила она, нервно клацая зубами. - В таком состоянии я не могу появиться перед бабушкой Клотильдой и Анной-Мари. Умоляю, спустись в столовую и как-то объясни мое отсутствие.

Скажи, что я ударилась о дверной косяк и ты отвела меня в спальню.

- А ваш дед?

- Прошу, не называй его так!

Щелчок в замке - и потрясенная Элизабет умолкла. Она хорошо помнила, как Бонни, дважды повернув ключ, вынула его из замочной скважины и машинально сунула в карман своего белого передника.

Ларош Гуго толкнул дверь и вошел. Женщинам, сидящим на полу, он показался чуть ли не великаном.

- Проклятое женское любопытство! - хриплым голосом произнес он, увидев открытые чемоданы. - Хорошо, что я все-таки заказал дубликат ключа. Бонни, выйдите! Нам с внучкой нужно поговорить.

- О чем? - вскричала Элизабет, опираясь на Бонни, чтобы встать. - О нашем багаже? Помню, с какой горечью папа говорил маме, что все наши вещи пропали. И как мама вынуждена была обходиться тем немногим, включая вещи первой необходимости, что захватила с собой в ковровой сумке. Беременная, она лишилась детского приданого, заботливо ею приготовленного, вообще всего! Я вас ненавижу! И выдам вас полиции, благо доказательств хватает.

Помещик уловил движение Бонни, которая как раз пыталась спрятать крокодиловый бумажник под фартук.

- Отдайте! - приказал Ларош, не повышая тона, но глаза его уже пылали яростью. - Я ненавидел твоего отца, Элизабет, и по праву! Вскружил Катрин голову, пообещал золотые горы, если они переедут в Нью-Йорк. Если бы не он, она бы не умерла во время шторма и ее тело не сбросили бы в море, как мешок с мусором!

- Единственный виновник всего этого - вы! - отвечала молодая женщина. - Вам это прекрасно известно, и это вас гложет. А бабушка знала про ваши козни? Боже, если б я только прислушалась к советам па, да-да, моего приемного отца Эдварда Вулворта! Не доверяя вам, он был прав! Вы ненавидели папу, а теперь из-за вас я сама вынуждена ненавидеть, и это больно! Да, я вас ненавижу! Проклинаю!

- Умолкни! - пригрозил Гуго Ларош, запирая дверь на ключ. - Что ты знаешь об ударах судьбы, которые уготованы нам на каждом шагу?

Я решил устранить Гийома еще до отплытия, да! И если бы те болваны хорошо сделали свою грязную работу, Катрин до сих пор была бы жива! И жила бы тут, с тобой и сыном. А так мальчик родился раньше срока, и его тоже сбросили в океан!

Бонни мысленно молилась, надеясь, что Ричарда встревожит наконец их долгое отсутствие и он разыщет дверь, ведущую на чердак башни.

- О, судьба тут ни при чем! - жестко отвечала Элизабет. - До отъезда, еще во Франции, мне снились кошмары, но я была тогда слишком маленькой и не понимала их смысла. Я вам не рассказывала, но я заранее видела во сне, как хоронили маму. Моряки, все в черном, сбрасывают ее тело, обернутое полотном, в океан… И как убийцы нападают на папу в Бронксе! Но не решилась его предупредить, и он погиб, как и мама. Но может, и этих людей наняли вы?

- Чушь! Когда я приплыл в Нью-Йорк, то понятия не имел, что случилось с Гийомом. Мне было на него плевать - о да! Я думал только о тебе!

- Не сомневаюсь! Нужно было кем-то заменить маму. Иметь меня в своем распоряжении, чтобы тискать, целовать, как вы это проделывали с ней!

- Да замолкни же! - повторил Ларош. - Когда американец тебя тискает и целует, голую, тебе это разве не нравится?

Он быстро обошел кофр со старой одеждой. Взгляд у него был как у безумного. Бонни, трепеща, преградила ему путь. Он ударил ее в лицо. Второй удар пришелся в живот, и она отлетела в сторону. Пошатнулась и рухнула, с разбитым носом. Элизабет видела, как Бонни ударяется о стену и остается лежать неподвижно, лицом в пол.

- Бонни! - закричала она. - Садист! Убийца!

В голове у нее помутилось, хотелось только одного - дотянуться до него и убить. Она набросилась на деда и стала бить его в грудь, по лицу, выкрикивая оскорбления. Он рычал, как взбешенный зверь, когда схватил ее наконец за руки и до боли их стиснул.

Вырваться не получалось, и Элизабет, почти ослепленная слезами гнева и отчаяния, вдруг поняла, что мизансцена готова. Ее кошмар вот-вот сбудется. Темно, и над нею нависает фигура мужчины в черном.

Она даже не вскрикнула, когда Ларош повалил ее на пол, между кофром и чемоданами Катрин и Гийома.

«Нет, только не это!» - мысленно взмолилась молодая женщина.

Шуршание юбки, подъюбника и эта острая боль между ногами… Дикость происходящего, которому нет названия, - и вот она превращается в затравленную добычу, испуганную жертву, чтобы с душераздирающим стоном провалиться в блаженное небытие…

Ричард Джонсон с фонарем в руке остановился как вкопанный на пороге. Дверь в ту часть чердака, что находилась над башней, была распахнута настежь. Он несколько минут бродил под крышей, прежде чем услышал тихие отголоски разговора.

- А, вот вы где! - воскликнул он, отшатываясь при виде Бонни с разбитым лицом.

Гувернантка держала Элизабет в объятиях. Обе были на ногах, стояли позади кофра, однако от него не укрылась ужасная бледность невесты и ее очевидное недомогание.

- Что стряслось? Лисбет, милая, посмотри на меня!

- Ричард, дед разозлился, потому что я случайно нашла багаж родителей, а еще - доказательства, что он замышлял убить моего отца двенадцать лет назад, - недрогнувшим голосом проговорила она. - Чтобы отнять у Бонни бумажник с этими документами, доказательствами, он накинулся на нее, и та ударилась о стену, а меня он толкнул так, что я упала. И, падая, ушибла спину о крышку кофра.

- Что? Но как? Когда он успел подняться на чердак? По возвращении мсье Ларош пришел к нам, в столовую, но от чая отказался. Оттуда он пошел в кухню, чтобы поговорить с Леандром о декоративном кустарнике, который тот будет высаживать в субботу. Там он пробыл довольно долго, как мне показалось, а после уехал верхом. Анна-Мари слышала стук копыт и удивилась, потому что время позднее. А я подумал: что-то слишком долго вас нет - и пошел искать.

- Увы, поздновато вы явились, - вздохнула Бонни, сокрушенно качая головой.

Элизабет только пожала плечами. Выражение лица у нее было трагическое, но она не дрожала и не обронила ни слезинки.

- Полагаю, вы ему сказали, где я? - спросила она.

- Твоя бабушка Клотильда сообщила. Пошутила, что ты спустишься непременно в маскарадном костюме, чтобы нас позабавить.

- А, тогда я знаю, как все было! - воскликнула молодая женщина. - Жюстен рассказывал, что из кухни на чердак ведет узкая лестница в толще стены, специально для прислуги. В детстве он таким образом прокрадывался в кухню и так же тихо возвращался на чердак. Этот монстр побывал на чердаке незаметно для остальных домочадцев. Ричард, ты уверен, что мой дед уехал?

- Лисбет, конечно! Но, если я правильно тебя понял, он сбежал, а не уехал! Все это ужасно! Старому безумцу место в тюрьме!

Элизабет кивнула, и Бонни только крепче прижала ее к груди.

- Я отведу вас к себе, мадемуазель. Вам надо прилечь!

- Прилечь? Нет, Бонни!

Гувернантка нахмурилась: что это она задумала? Когда к Элизабет вернулось сознание, она как раз пыталась встать и звала ее по имени. На чердаке женщины были одни. Первым делом Бонни поискала бумажник из крокодиловой кожи, но он исчез.

- Я так испугалась, моя Бонни, - прошептала молодая женщина. - Думала, ты умерла, пробила себе голову.

- А вы? - спросила гувернантка. - Где у вас болит?

Вмиг обретя твердость стали, Элизабет очень спокойно объяснила ей все так же, как и жениху, только с большим количеством подробностей.

- Я взбесилась, когда он тебя ударил и ты осталась лежать у стены. Мне было из-за чего злиться… Набросилась на него с кулаками, и он так меня отшвырнул, что я упала на спину. И, по-моему, ненадолго лишилась чувств. Он, пользуясь моментом, сбежал с доказательствами своих преступлений.

Вопреки услышанному, Бонни никак не могла успокоиться: она-то знала, на что способен Ларош.

- Будь благоразумна, Лисбет! Тебе действительно надо отдохнуть, - с нажимом проговорил Ричард. - Уйдем из этого жуткого места! А вам, Бонни, надо показаться доктору. Судя по всему, сломан нос, да и рана на лбу еще кровит.

Он взял Элизабет за руку, однако она рывком высвободилась.

- Не это сейчас важно, Ричард! - сказала молодая женщина. - В моей комнате найдется мазь из арники и камфорное масло. А теперь, умоляю, выслушай меня внимательно, не перебивай и не пытайся переубедить! Ты сделаешь все в точности так, как я прошу, и - хотя бы раз! - без проявлений инициативы. Дай слово!

Озадаченный резким тоном возлюбленной и повелительным взглядом, он тихо пообещал.

- Перед ужином моя бабушка Клотильда и ее дочка обычно ненадолго уходят в свои комнаты. Ты сейчас спустишься и скажешь им, что я сильно ударилась тут, на чердаке, и хочу ненадолго прилечь, но за стол мы сядем вместе. А потом дождешься, когда они разойдутся по спальням.

- Хорошо, - согласился мужчина.

- Потом пойдешь в конюшню и убедишься, что дед точно уехал на Галанте, после чего попросишь Жана запрячь в фаэтон пару лучших лошадей. Так мы с Бонни выиграем время и соберем багаж. Жди нас внизу и объясни Жану, что случилось.

- Хорошая моя, и куда же ты собираешься ехать?

- Как можно дальше от замка, Ричард. Я никогда не смогу доказать его вину, потому что улики он уничтожит. Но я больше видеть его не желаю, поэтому уезжаю в Нью-Йорк. Ты же делай что хочешь.

У Джонсона хватило ума не спрашивать ее ни о совместном будущем, ни о расходах на трансатлантическое путешествие. Сказал только: «Лисбет, за тобой - хоть на край света!»

Оказавшись в своей комнате, Элизабет начала собирать вещи. Она сумела спуститься по каменной лестнице, ни разу не вздрогнув от боли, и даже сейчас ее интонации были деловыми и спокойными:

- Бонни, возьми большие кожаные саквояжи, купленные на ярмарке в сентябре. В мой уложи две-три блузки, пару юбок, нательное белье, платье и мою куклу, я ее тут не оставлю. И где мой дорожный костюм? Я сразу переоденусь в туалете…

Дрожа от нетерпения, она сама извлекла из шкафа панталоны, атласный корсет с чашечками для поддержки бюста. Гувернантка, не прекословя, подала ей юбку и жакет из коричневого бархата и поплиновую розовую блузку.

- Спасибо, Бонни! Скорее складывай свой чемодан!

- Хорошо, мадемуазель. За меня не волнуйтесь.

Закрывшись в туалете и испытывая облегчение от того, что она наконец одна, Элизабет стала яростно срывать с себя одежду. Обнаженная, она налила холодной воды в самую большую лохань из эмалированного металла и стала обмываться при помощи небольшой тряпицы.

Стиснув зубы, с остановившимся взглядом, она снова и снова намыливала между ног, где болело, потом ополаскивалась водой, которая разбрызгивалась по вощеному паркету, и снова принималась себя тереть. Окончательно выбившись из сил, она облилась из кувшина, схватила мыло и вымылась еще раз, твердя про себя, что переломить судьбу не вышло, и еще больше - хотя что толку? - от этого злясь.

Бонни слушала под дверью, затаив дыхание. Она инстинктивно угадала причину этого лихорадочного купания: Элизабет пытается смыть с себя позор и гнусность того, что с ней случилось.

«Хотя блузка на ней не была порвана, и юбка тоже. И я уже поверила было, что она говорит правду. Что он ее всего лишь толкнул, как меня!» - рассуждала она.

По ту сторону двери Элизабет, тяжело дыша, вытиралась. Начав одеваться, она с горьким сожалением посмотрела на красивую юбку в синюю и белую полоску, в которой ездила на лодочную прогулку.

«Господи, словно сто лет прошло! - сказала она себе. - Я и не знала тогда, как я счастлива!»

Вернувшись в комнату, Элизабет застала Бонни над кожаным саквояжем - та как раз его закрывала. Молодая женщина молча надела свои лучшие ботинки. Из ванной она вышла с безмятежным видом, а влажные волосы уже успела заплести в косы.

- Я почти готова, я тоже еду налегке, - сказала гувернантка.

- Спасибо, Бонни! Где моя бархатная сумочка с полотняной подкладкой?

- В третьем ящике комода, мадемуазель.

Элизабет двигалась механически под пристальным взглядом Бонни. Она вытрясла из футляров все драгоценности, сложила их в сумочку. Туда же отправилась толстая пачка банковских билетов и чековая книжка[63].

Потом она сходила в комнату Аделы, где все лежало на тех же местах, что и в момент ее смерти.

- Возьму все, что можно обратить в наличность, - сказала она, беря бабушкин комплект с изумрудами, кольца и золотые луидоры. - И не смотри на меня так, Бонни! Это мое наследство, я ничего не краду!

- Мадемуазель, я не поэтому на вас так смотрю, - вздохнула гувернантка. - Он вас изнасиловал, верно? Как в вашем кошмаре.

- Нет, что это еще за выдумки? Он взял бумажник и сбежал!

- Почему вы тогда так долго мылись?

- Потому что хотела быть чистой! - возмутилась Элизабет, но с подозрительной дрожью в голосе. - Ты меня раздражаешь, Бонни! Если расписание не поменяли, примерно через три часа мы будем в поезде Ангулем - Париж. Я прихватила буклетик на том крошечном вокзале в Вуарте, когда прошлым летом в первый раз собралась уезжать. Но, видно, тогда еще было не время, я должна была остаться - чтобы узнать правду. Я уверена, мама этого хотела!

- Хорошо-хорошо, - пробормотала потрясенная Бонни.

- Я знаю что делаю, - продолжала Элизабет. - Если чередовать рысь с галопом, лошадки породы коб могут пройти больше пятнадцати километров в час. Надо поспешить! Хочу заехать на мельницу, поцеловать дедушку Туана, потому что теперь мы уже точно больше не увидимся. Клотильде и Анне-Мари я оставлю записку. Они найдут ее позднее, перед ужином, когда нас хватятся.

Бонни надела редингот и шляпку. Элизабет, в приталенном жакете, с бежевым платком на шее, начертала на верхнем листке из стопки писчей бумаги:

«Милая бабушка Клотильда, милая Анна-Мари!

Серьезные причины вынуждают меня немедленно уехать из страны. Сожалею, что не смогла с вами попрощаться. Простите, однажды вы все поймете. И, прошу, поспешите с возвращением в Сегонзак, я вам туда напишу. Конечно же, Бонни уезжает со мной, и Ричард тоже.

Элизабет».

- Они обе такие милые! Наверняка расстроятся, - сокрушалась Бонни. - И так вас любят!

- Мне очень жаль, но выбора у меня нет! Монстр, породивший мою любимую мамочку, вернется этой ночью, завтра или послезавтра, но обязательно вернется. Такие, как он, бездушные негодяи всегда возвращаются в логово, и если мы с ним столкнемся лицом к лицу, я его убью! Стрелять из ружья он меня научил.

Элизабет стиснула зубы, и дыхание ее стало прерывистым. Гувернантка в панике схватилась за саквояжи. Драгоценности и деньги она спрятала в хозяйском, под нательным бельем Элизабет.

- Мадемуазель, лучше бы нам поторопиться! - сказала она.

На дороге в Монтиньяк, через десять минут

Лошади, возбужденные непривычным выездом ночью и прохладой, скакали так быстро, что фаэтон, казалось, летел над дорогой, а не катился по ней. Жан, правивший экипажем, то и дело натягивал поводья, чтобы их попридержать. Он по просьбе племянницы без возражений сел на место возницы. Разумеется, и краткий сбивчивый рассказ Ричарда сделал свое дело.

Американец в задумчивости обнимал Элизабет. Молодая женщина была непривычно молчалива. Голову она устало пристроила у него на плече, и ее жених это оценил.

Бонни, крепко держась за дверцу, разговаривала со своим суженым. Из-за стука колес и лошадиного топота ей приходилось повышать голос.

- Ты все правильно понял, Жан! Мы уезжаем в Нью-Йорк. Прости, что дала тебе ложные надежды, но так будет лучше. Ты встретишь другую, моложе и красивее меня, а я - я не могу оставить мадемуазель Элизабет.

Жан Дюкен обернулся с улыбкой на обаятельном лице, несмотря на всю серьезность ситуации.

- Бонни, жену не выбирают, как ягоду на рынке! Проклятье, я тебя люблю, и племянницу тоже. В память о Гийоме я обязан ее защищать. У меня есть сбережения, так что я еду с вами, только третьим классом. А поженимся мы уже в Америке! Посмотрю на океан, пройдусь по улицам города, где умер мой брат. Помолюсь за него… и, сказать честно, если я останусь в Шаранте, то сведу с Ларошем счеты за все то зло, что он причинил.

- Дядя Жан, ты правда поедешь с нами? Как я рада! - воскликнула Элизабет. - В Нью-Йорке я познакомлю тебя с Батистом Рамбером, папиным другом.

- Мы с ним уже встречались. Раз он даже ночевал у нас на мельнице, - отвечал ее дядя. - Мне самое время уехать из Франции!

Бонни примолкла от удивления и радости. Ветер от быстрой езды высушивал робкие слезинки, струившиеся по ее щекам. Элизабет отодвинулась от Ричарда, чтобы обнять свою гувернантку и подругу.

- Ты станешь моей тетушкой, - шепнула она Бонни на ухо. - И перестанешь наконец говорить мне «мадемуазель»! Я так тебя люблю!

Молодая женщина всхлипнула раз, другой. Бонни обняла ее, приласкала.

- Плачьте, моя хорошая, сколько душа просит, - тихо проговорила она. - Я тоже вас люблю, как мать любит дочку. Плачьте, и полегчает!

Ричард плохо переносил тряску, и его мучила тошнота, а мрачные мысли только усугубляли недомогание. Его посетила страшная догадка, когда он бежал в конюшню, и теперь эти мысли не шли из головы.

«К чему этот поспешный, необдуманный отъезд? - недоумевал он. - Нужно было все рассказать Клотильде и ее дочке, донести на Лароша, и пусть жандармы его ищут! А так у него есть время сжечь все улики, которые могли бы его изобличить. Да и Бонни могла бы пожаловаться на побои… Он на нее напал и жестоко обошелся с Лисбет. А может, сделал нечто и похуже, иначе зачем бы ей так скоропалительно уезжать?»

Этот деликатный момент не давал ему покоя. Если невесту изнасиловали и она об этом ему расскажет, его реакцией может стать отвращение и неоправданная ревность. У него не было к ней ни капли сочувствия. В итоге, устыдившись своих мыслей, он предпочел прогнать сомнения.

«Нет, даже думать об этом не хочу! Старый сластолюбец сбежал, потому что испугался тюрьмы, - принялся он себя убеждать. - Нет, я брежу! Лисбет была такая спокойная, владела собой. Чувствовалось, что деда она ненавидит, но она вела бы себя по-другому, если бы Ларош ее изнасиловал!»

Красавчик американец не представлял, насколько твердый характер у его избранницы. Не учитывал он ни ее женской гордости, ни редкой прозорливости. Сам того не подозревая, Ричард Джонсон желал Элизабет и дорожил ею, как дорожат чем-то ценным, наделенным к тому же изобретательным и острым умом, - самой прекрасной игрушкой, которой у тебя раньше не было и которую ты никому не позволишь отнять.

На семейной мельнице Дюкенов, через час

Антуан Дюкен нежно прижимал внучку к сердцу, истерзанному горестями и многократным трауром. Он сразу понял, что за драма разыгралась во многовековых стенах крепости Гервиль.

Пьер, который как раз стоял у окна на втором этаже, крикнул отцу, что во двор въезжает карета с парной упряжкой. Он поспешил вниз, а следом - встревоженная Ивонна.

В родительскую кухню Жан вошел первым, ведя Бонни за руку.

- Вот, приехали попрощаться, - сказал он. - Папа, поцелуй мою будущую жену! Я еду в Нью-Йорк, там мы и поженимся.

В следующее мгновение через порог переступила Элизабет, горделиво расправив плечи, бледная, с блуждающей улыбкой на губах.

- Дедушка Туан, обними меня покрепче! - взмолилась она, подбегая к старику. - Я вынуждена уехать и больше уже не вернусь. Я так мечтала жить с тобой рядом, но этому не суждено сбыться! Прости, что приходится разлучаться с тобой, со всеми вами.

Искренне сочувствуя горю племянницы, плачущей навзрыд, Жан вкратце рассказал, какое ужасное открытие ждало Элизабет на одном из замковых чердаков.

Когда все было сказано, ошарашенный Пьер стиснул кулаки и перевел взгляд влажных от слез глаз на Элизабет, которая жалась к деду. Старик, крайне взволнованный, осторожно отстранился.

- Бедная моя крошка! Тебе надо спешить! - сказал Антуан. - Мы с тобой как-то говорили о том, что для меня важнее всего не месть и не людское правосудие, а твое счастье! Лучше я буду знать, что ты за океаном цела и невредима, нежели тут в опасности. Придет день, и Ларош заплатит за свои преступления!

Повисла давящая тишина. Антуан Дюкен с бесконечной нежностью взял прелестное личико Элизабет в ладони, заглянул в ее такие же голубые, как у него, глаза.

- За все свои преступления, - шепнул он так тихо, что никто, кроме внучки, не расслышал.

Он догадался о тайной ране, которую она ото всех скрывала, по затравленному взгляду ясных глаз молодой женщины, по трепету ее истерзанного тела. И уже громче добавил:

- Благословляю тебя, моя крошка. Да хранит тебя всеблагой Господь! А теперь - в путь! И поспешите!

С этими словами он очень крепко обнял Элизабет, погладил по голове, как если бы она была маленькой девочкой, поцеловал в лоб и снова прижал к сердцу. Отцовский поцелуй получили также Бонни и младший сын Жан. Ивонна тихонько причитала, заливаясь слезами.

- Сыновья сейчас у моей мамы, потому что я с утра собиралась на ярмарку. Они так расстроятся!

- Еще бы! Мальчики с нетерпением ждали моего дня рождения и праздника, - сказала Элизабет, обнимая тетушку.

- А, что касается этого, они быстро утешатся. Я о другом. Жиль и Лоран расстроятся из-за того, что ты уехала насовсем. Они тебя очень любят. Все мы любим!

Ричард с тревогой посмотрел на часы. Он настоял на том, чтобы они заехали в Ангулем, на квартиру, которую он снимал, за его личными вещами.

- Не беспокойся, мы все успеем, - заверил его Жан.

Элизабет попятилась к двери в смятении чувств, и красивое лицо ее было невыразимо печальным. Она только что осознала масштаб злодеяний своего деда, творившего их не один десяток лет.

«Столько загубленных жизней, надежд, которым не суждено было сбыться! - думала она. - Мои родители могли бы жить счастливо, тут или за океаном, если бы не его извращенная ненависть… И дни Пьера, Жана и дедушки Туана тоже были бы светлее, если бы не этот монстр!»

Ее снедала ненависть. Молодая женщина послала родственникам последний воздушный поцелуй, после чего, опираясь на руку Ричарда, поспешила к фаэтону.

Бонни запрыгнула в экипаж вслед за ними.

Стояла кромешная темень. Жан отвязал лошадей, зажег фонари на оглоблях, по обе стороны кучерского сиденья. Запрыгнул на свое место, дернул, расправляя, поводья.

- А что с экипажем и упряжкой? - встревожился Пьер, который вышел их проводить.

- Рядом с вокзалом есть платная конюшня, мы оставим фаэтон там, с адресом замка, - отвечала Элизабет. - Дядя Пьер, я напишу, как только мы будем в Нью-Йорке, у ма и па, моих родителей по зову сердца. Прощай! Заботься хорошенько о дедушке Туане! О, чуть не забыла! Скажи ему, что в мамином чемодане нашлась кукла, его подарок, и на этот раз она точно едет со мной в Америку!

- Обязательно передам! Элизабет, береги себя!

Жан пожал брату руку, после чего развернул экипаж и выехал со двора. С порога Антуан Дюкен смотрел им вслед. Он успел заметить, как мелькнуло в крошечном заднем окошке лицо Элизабет.

Старый мельник перекрестился и стал молиться, всей душой желая им благополучной поездки. Столько опасностей могло их поджидать на пути от Монтиньяка до Парижа и из Парижа в Нью-Йорк! Несчастные случаи, шторм на море… Но зачем думать о плохом, накликать беду? Антуан представил дорогу вдоль реки, чьи темные воды красиво поблескивают в лунном свете. Остро пахнет весной, и, потревоженные размеренным стуком копыт, из придорожных кустов утесника тут и там выпархивают птички.

- Прощай, моя крошка Элизабет! - тихо сказал он. - Прощай! И будь счастлива!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.