Скандальный роман с бывшим мужем

Глава 28

Смерть — одновременно пугающая и неизбежная. Я бы соврал, сказав, что готов распрощаться с жизнью в любой момент. Нет.

Даже сегодня, когда завозил Агату, по коже бежал морозец. В висках пульсировало осознание абсолютной невозвратности человеческой жизни.

Все что-угодно можно исправить, а это — уже никак.

Когда я сидел в тюрьме, пережил покушение, которое могло закончиться так же плачевно. Но мне повезло. Со мной остались последствия — плохо работающая почка, но жизнь я сохранил.

И теперь хочу жить ее на максимум, пока могу.

Я был бы не против провести с Агатой весь день. Поддержать. Стать плечом, на котором можно и поплакать, и опереться, но она стала слишком самостоятельной за эти пять лет.

Я уверен, справится сама, а мне доверяет самое ценное — нашего сына.

Когда я заезжаю за ним — Тимур уже собран. В руках — жираф. За спиной рюкзак. На голове — кепка. Идеальная экипировка для прощальной вечеринки с окапи.

На ней кроме нас должна была присутствовать еще и Агата, но не сложилось.

Элеонора, его няня, совсем не против присоединиться, плетет там что-то про «Агата просила проконтролировать, чтобы она не волновалась», но я не верю. И отмахиваюсь.

Забираю сына, сложенную в контейнеры позволенную ему еду, мы заезжаем в супермаркет, где набиваем корзину под завязку мясом, овощами, всякими туристическими штуками и выдвигаемся в сторону ангаров.

Насколько я понял, о смерти бабушки Агата сыну не сказала, но он все равно выглядит подавленным, затаившимся. Я пытаюсь его разговорить, но и самого чутка пришибло. Поэтому атмосфера скорее молчаливая, чем полная предвкушения.

— А что у мамы случилось? — Тим спрашивает сам, когда мы уже подъезжаем к высоким воротам.

Бросаю на сына быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Он хмурится. Смотрит сначала в окно, потом на меня.

Я улыбаюсь, он в ответ тоже, правда немного вяло.

— Она не заболела? — смело выдает свой главный, скорее всего, страх. А я чувствую облегчение. В этом могу его успокоить.

— Нет, не заболела. Срочные дела возникли. Она тебе сама потом расскажет. Но с мамой все хорошо.

Тимур принимает мой ответ. Кивает и улыбается.

Мне кажется, после этого его тревога спадает. Я помогаю Тиму выбраться, начинаю потихоньку разгружать багажник и параллельно отвечать на расспросы сына.

— А мы будем ночевать тут? — он недоверчиво оглядывает довольно дикий участок огромных размеров.

— Да. Палатку поставим, — молчу о том, что в последний раз делал это еще до нашей с его матерью свадьбы. Когда денег было мало, а романтики хотелось. Мы не одну ночь провели в одном на двоих спальнике. Это потом были пятизвездочные отели и личные джеты.

— Я никогда в палатке не спал, — Тимур смотрит на брезентовый чехол округлившимися глазами, а я улыбаюсь. Захлопываю багажник, оставив там половину покупок. Подхожу к малому и забрасываю его себе на плечи.

Вдвоем по росту мы вполне можем сойти за жирафа, кстати.

— А еще мы будем делать барбекю, запечем в фольге на костре картошку (я уточнил у твоей мамы можно ли такое) и завтра может даже на рыбалку сходим… — Обещаю вроде как ему, а у самого внутри все покалывает от предвкушения. А может это от осознания, что держу на плечах весь мир. Сына своего. Наследника.

— Рыбалка… Вот это да-а-а-а…

Я уверен, рыбалки в жизни Тимура еще не было. И я очень рад, что первое воспоминание о таком важном для мужчины занятии он разделит со мной.

Но первым делом мы, конечно же, идем здороваться с окапи.

Окапи — это святое.

Наверное, запомнил, что в маленькой ручке лежит вкусное лакомство.

Мы кормим зеброжирафа. За эмоции, которые отражаются на лице сына, я готов еще раз отсидеть, честно, но верю, что Вадим все организует и парень вернется в среду обитания.

— Ты ему имя не дал, кстати, — обращаюсь к Тиму, когда сын гладит животное по носу, а окапи в это время пылесосит с моей ладони морковные крошки.

Тимур выглядит таким завороженным, что я даже не уверен, слышит ли меня. Но, оказывается, слышит.

Не отрывает от животного глаз, несколько секунд беззвучно шевелит губами, а потом отвечает уже мне. Довольно громко.

— Это не я его должен назвать, Игорь. У него же есть папа и мама. Детей называют папы с мамами. Если папы есть, конечно…

Возникшая пауза заполняется новым детским шепотом — это Тим разговаривает с окапи. А у меня в груди ворочается ревность.

Знаю, что лучше бы сдержаться от развития темы, но не могу.

— А у вас с твоей мамой папы нет, я правильно понимаю?

Кивает.

— У нас с мамой был Артур. В Италии…

Помню этого перца. Всегда к нему относился плохо. Он подбивал клинья к Агате и до нашего брака, и во время брака. После тоже, получается.

И вроде я злой до белых пятен перед глазами, а права злиться не имею.

Сам ее оттолкнул.

— Он был твоим… М-м-м… Что-то типа папой? — Спрашиваю, представляя, как бы смачно Агата меня сейчас огрела за наглость.

Тим устало вздыхает. Понимаю, объяснять такому дураку как я — непросто. Но сын идет навстречу.

Отвлекается от окапи, смотрит на меня и разводит руки.

— Артур был моим другом. И остается. Мы с ним часто созваниваемся. Он — как ты… — Тимур думает. Я улавливаю в глазах сына сомнение. Потом манит меня пальцем ближе. Я подставляю ухо. Слышу шепот: — Только ты мне еще больше нравишься, если честно. И маме, кажется, тоже…

Не могу сдержать улыбку. За спиной растут крылья. Ну если даже сыну кажется… Значит, ни черта не кажется.

— Спасибо, Тимур, — благодарю его предельно серьезно. — Мне очень приятно знать, что я нравлюсь вам с мамой. Вы мне тоже очень сильно нравитесь.

Тим с определенно унаследованным от матери благородством кивает, принимая уже мое признание. А потом возвращается к прощанию со своим жирафом.

Мы с сыном проводим вместе замечательный день.

Я сбиваю все рабочие звонки. Общаюсь только с Агатой. Спрашиваю, как у нее дела и отчитываюсь о наших.

Прекрасно понимаю, что ей сейчас не до нас. Просто хочу, чтобы она помнила: кроме смерти есть еще жизнь. И она заключается в детях. Из нашего с ней сына жизнь бьет ключом.

Мы с Тимом на ютубе смотрим, как складывать палатку. Делаем это вдвоем. Сначала промахиваемся — уже установив, замечаем, что сделали это на муравейнике. Приходится доставать колышки, отряхивать и переносить.

Собираем к купленным дровам еще и ветки — для запаха. Зачищаем от коры палочки, на которых будем жарить зефир. Раскладываем мясо с овощами. Картошку в фольгу заворачиваем.

Тимур рассказывает мне по-настоящему неизвестные вещи. Оказывается, у меня очень увлекающийся и скрупулезный сын. Он знает все на свете о жирафах, много об архитектуре, а еще о космосе и планетах.

Мне не приходится притворяться. Слушать его интересно. Мы задаем друг другу вопросы.

Он — про мою работу, семью, детство. Я — про их быт с мамой.

Осознание, что она дала ему прекрасную жизнь, отказавшись от брошенной как подачка поддержки в виде сумки с деньгами, бьет по совести. Я понимаю, что они и дальше вполне могут жить без меня. Но для меня это было бы огромной трагедией.

Ставлю мясо на огонь и читаю сообщение от Агаты.

«Я освободилась. Еду домой»

«Все нормально?»

Она медлит. Видимо, думает, соврать ли. А я и так знаю, что нет.

«Побудешь с Тимом до завтра? Боюсь его тревожить. Вдруг расплачусь?»

Агата спрашивает, с потрохами выдавая свою беззащитность. Я прерывисто вздыхаю. Смотрю на сына — он бегает вокруг палатки, играя в какую-то непонятную для меня игру. Понимаю, что одиночество ей сейчас ни к чему.

«За тобой Марк заедет. Приезжай к нам. Здесь вкусно кормят. Да и как ты можешь не попрощаться с безымянным окапи?»

Действительно.

Захожу в бесконечную череду пропущенных и нахожу там номер Марка. Набираю его, чувствуя, что на губах играет улыбка.

Склоняется, протягивает Агате руку, помогая выбраться из машины, а вот жена смотрит на него не слишком дружелюбно.

— Все сделано по красоте, шеф! — Отвечаю благодарным кивком на заверение Марка.

Но дальше все внимание — ей.

По Агате видно, что она устала, нервничает, может даже злится. Подходит ко мне. Рефлекторно вкладывает свои — холодные — руки в мои ладони. Я сжимаю, она вскидывает взгляд.

— Он нас чуть не убил… — Выдыхает, а я скашиваю взгляд на Марка. Тот вряд ли слышит, но и сам понимает, что гнал. Разводит руками.

Я качаю головой.

Завтра впишу ему пистонов. А сегодня возвращаюсь глазами к Агате.

— Уволю. — Обещаю, она хмурится и мотает головой.

— Нет уж. Он слишком тебя любит. Ты не можешь с ним так поступить. Я полтора часа слушала, какой Игорь хороший человек…

Несдержанно смеюсь. А еще наслаждаюсь тем, что Агата по-прежнему не выдергивает из моих ладоней руки. А пальцы дрожат уже значительно меньше.

Я вряд ли рискну спросить, как прошел ее день. Хочу, чтобы отвлеклась.

— Тогда премию дам, — бывшая жена смотрит на меня долгим взглядом, а потом вздыхает.

Оглядывается на Марка.

— Спасибо, Марк, но вы так в следующий раз не гоните, хорошо?

— Конечно. Игорь Николаевич просто сказал, что здесь мясо стынет. Нельзя мясо остывшим есть…

Агата еще раз вздыхает, но не спорит.

Кажется, поняла, что каши с нами не сваришь.

Вытаскивает свои руки из моих и идет по направлению к костру.

Тимур бежит навстречу. Мать приседает, он врезается в нее и начинает обнимать. Она гладит его по голове, целует.

Их подсвеченные мерцающим светом пламени силуэты выглядят так красиво, что я еле сдерживаюсь, чтобы не достать телефон.

— Ты приехала.

— Да, малыш. У вас же тут вечеринка…

Она выдавливает из себя улыбку для сына и играет в беззаботность. Мне ее жаль, хочется обнять, прижать, поддержать и дать выплакаться, но она не готова.

Подходит к нашему столу, окидывает его взглядом.

Шепчет мне на ухо:

— Если честно, есть не хочется…

— Мясо очень вкусное. Попробуй хотя бы.

Сдается со вздохом.

Съедает три кусочка (я считаю), а еще перец и несколько баклажановых слайсов.

Тим рассказывает ей обо всем, что мы сделали за день. Агата выражает восторг. Дальше мы, как и планировали, жарим зефир и печем картофель.

Ложимся на надувной матрас и смотрим на звезды.

Тим — между нами, взявшись за руки. Я — не великий астроном, но стараюсь угадать названия звезд и созвездий, тыча в небо пальцем. Тимур принимает «экзамен», сообщая, угадал или нет.

Я знаю, что Агата позволяет все это, только потому что дико устала. Жизнь ее помотала. Но все равно благодарен.

Она идет укладывать сына, а я пока убираю остатки роскошной жизни.

Мы купили два спальника. Эта мысль не дает покоя. Я могу поспать и в машине, не проблема, но хочется…

— Он уснул, — Агата выбирается из палатки и подходит ко мне.

Ближе, чем позволяла себе в любой другой день.

Хочешь греться об меня? Грейся. Я поделюсь. Я с тобой все разделю.

Проверяю ее готовность к прикосновениям, точно как с окапи. Тянусь рукой и торможу. Она не делает шаг назад. Тянусь еще.

Глажу ее щеку, Агата закрывает глаза и сглатывает.

Тишину летней ночи разрезают своим треском только цикады. Я не слышу ни наших дыханий, ни ее мыслей.

Только улавливаю, как по щеке скатывается слезинка.

Наглею сильнее.

Сжимаю ее в объятьях, утыкаюсь носом в висок.

Дышу, как сумасшедший, на разрыв легких.

— Плачь, все хорошо.

Разрешаю, а потом впитываю тихие слезы. Без истерик и надрыва. Она теперь мама, она не имеет права сильно убиваться.

Агата быстро успокаивается, легонько отталкивает меня и шепчет:

— Прости…

— Все хорошо. Я тобой горжусь, Агата, ты очень сильная.

Бывшая жена долго смотрит на меня, а потом глаза снова наполняются слезами. Их причина уже во мне. Им Агата пролиться не дает. Вздергивает подбородок и смахивает.

Она сильная, потому что такой ее сделала жизнь. И я.

— Тебе чем-то помочь? — спрашивает, а я мотаю головой.

Складываю столик, стулья, несу к багажнику, чтобы за ночь не отсырели. Утром здесь же и позавтракаем. После рыбалки, конечно.

— Мы с Тимом договорились встать в пять.

Сообщаю Агате, а она в ответ закатывает глаза, улыбается опять.

— Боюсь, Тимурка не встанет так рано. Он ужасный соня…

Не спорю с бывшей женой, ей лучше знать. Но если встанет — пойдем, конечно.

— Ты можешь ложиться в палатке, Агата, а я в машине устроюсь…

Киваю на внедорожник, а потом ловлю такой же удивленный, как у Тимурки взгляд.

— Я могу лечь с Тимуркой. Мне не сложно…

— Зачем его будить? Я не сахарный.

Совершенно серьезно готов пожертвовать собой. В конце концов, машина у меня явно рассчитана не на Дюймовочку, уж как-то помещусь. Но вижу, что Агата колеблется. Закусывает губу, обнимает себя руками. Смотрит в сторону.

— Мы можем лечь вместе, — произносит голосом, похожим на хрусталь. Очень тонкий. Покрытый трещинами. Я сглатываю сухость в горле. — Если ты пообещаешь мне, что не будешь…

Она даже не договаривает, я уже киваю. Дурею от мысли, что почувствую ее тело. Окутает запахом. Засну под дыхание.

Скулы сводит, как хочу.

— Хорошо, тогда…

Я даже через темноту вижу, как ярко покраснела. Девочка моя. Я тоже по тебе скучаю.

Она немного суетится. Видно, что не знает, куда себя деть. Подходит к потухшему костру, спрашивает, нужно ли сдуть матрас, не водятся ли здесь змеи и покормили ли окапи. Я на каждый из вопросов терпеливо отвечаю. А у входа в палатку ловлю. Заключаю в объятьях со спины. Прижимаюсь к волосам.

— Спасибо, Агат.

— За что? — Голос снова звенит хрусталем.

— Что учишься доверять. После всего.

Она напрягается всем телом. Выдыхает. Вместо ответа — кивок. Ныряет внутрь. Я следом.

Мы молча устраиваемся в одном на двоих мешке. Делаем это так, чтобы не разбудить сына. Разговариваем глазами. Куда руки. Куда ноги. Как бы ни старались, удобнее всего в обнимку.

Я через одежду чувствую возрастающую и затихающую дрожь.

Когда мы определяемся с позой, я тянусь губами к тонкой шее. Касаюсь ее. Втягиваю кожу. Дрожь становится сильнее.

— Игорь… — Агата выдыхает тихо. Я знаю, что больше просит, чем настаивает.

— Я чуть-чуть.

Нахожу ключицу. Прижимаюсь к яремной ямке. Она запрокидывает голову, целую шею. Прикусываю подбородок и голодно сжимаю бедро.

Еле-еле отрываюсь. Прижимаюсь лбом к ее лбу и смотрю в глаза.

Мы вдвоем дышим, как марафонцы.

— Я тебя все равно верну, Агата.

В ответ на мою угрозу в ней вспыхивает протест. Но быстро гаснет.

Она обмякает, как будто сдается. Не по своей воле. Просто слишком устала.

Обнимает меня. Утыкается в шею и делает такой же громкий вдох, как рядом с ней это делаю я.

— Давай завтра, Игорь. Дай мне как-то пережить этот бесконечный день