По Игорю видно, что ему не очень-то и хочется со мной откровенничать. Бывший муж хмурится, тянется к лбу, трет его. Я невовремя замечаю, что на его лице появилось несколько десятков отметин, которых во времена нашего брака там и в помине не было.
Мелкие шрамики. Новые морщины. Если присмотреться — видно даже что седина пробивается, хотя он еще очень молод.
Это вызывает во мне сразу и сожаление, и злость. Я не давала согласия на то, чтобы вычеркивать нас с Тимом из своей жизни.
Прокашливаюсь и ерзаю на стуле. Ожидание утомляет сильнее истины, хочу уже хотя бы что-то узнать.
— Мне было бы легче, если бы ты сама задала интересующие тебя вопросы, Агата, — Игорь произносит медленно и вполне мирно. Я же в ответ фыркаю.
Хочу быть стервой сегодня. Точнее даже не так: не хочу притворяться хорошей. Я очень зла. И стала черствой за эти годы без него.
— Конечно, тебе было бы легче. В идеале тебе вообще не хотелось бы, чтобы у меня возникали какие-то вопросы. Ушел, оставив мешок денег — я должна была благодарить тебя и радоваться. Вернуться, чтобы получить удовольствие от общения с переросшим все младенческие проблемы сыном — тоже должна благодарить и радоваться!
Обвиняю Игоря зло, но тихо. Все же Тимуру рано знать, что Серебрянский — это не просто друг.
По взгляду бывшего мужа считываю, что он на мои слова злится, но сдерживается. А я упиваюсь своим превосходством. Не знаю только, на черта оно мне.
— Ты так говоришь, как будто это я решал, что неплохо бы потратить пять лет жизни на тюрьму…
Кривовато улыбаюсь. Беру в руки чашку и обжигаю язык слишком горячим кофе. Ругаюсь. Нахожу еще один повод злиться на Игоря.
— Водой запей, — он примирительно предлагает, я отмахиваюсь.
— Сама разберусь.
Зачем мешаю ему каяться и сильнее злю — не спрашивайте. Мне самой жутко интересно, когда же, наконец-то, из души изойдет весь яд.
— Я уже понял, что ты привыкла сама разбираться со всем. Но впредь так уже не получится, Агата, — Игорь разводит руками. Смотрит прямо в мои глаза и очень внятно произносит: — Я вернулся. Это многое меняет.
Хочется громко брякнуть: «ни черта!», а потом вытолкать его взашей из нашей с Тимом квартиры. Но я держусь.
Хотел вопросы? Будут тебе вопросы.
— Какой набитой дурой свою жену должен считать мужчина, чтобы вместо внятного взрослого разговора поиздеваться над ней, сначала оболгав, а потом навечно вселив чувство вины?
Я по лицу Игоря вижу, что он не рад тому, что я начала исполнять его же просьбу. Вместо того, чтобы разбираться, я предлагаю ему продолжить ругань.
Скулы Серебрянского каменеют. Я улавливаю движение желваков.
— Зачем ты переворачиваешь с ног на голову, Агата? Тебе так нравится упиваться своей обидой?
На самом деле, нет. Я тоже уже устала лить слезы в подушку и вариться в сомнениях: можно ли такое простить? Хочу услышать от него достаточно веские аргументы, которые сняли бы ответственность с меня.
— Нет, я просто хотела бы понимать, кем ты меня видишь. Наверное, забавно было наблюдать, как я ужом на сковородке кручусь в попытках доказать тебе, что никакой измены с идиотским Леоном не было. А мне, знаешь ли, было вообще не до смеха…
— Пять лет потом смеялся, — Игорь бурчит себе под нос, я хмурюсь и переспрашиваю:
— Что-что?
— Говорю, пять лет смеялся, Агата… — Он тяжело вздыхает. Тянется через стол за моей рукой, я дергаю.
Сейчас даже не верится, что мы провели ночь в одном спальнике. Только мыслей о его прикосновениях достаточно, чтобы кожу запекло.
— Что ты по-настоящему хочешь услышать, Агата? Что я поступил с тобой несправедливо? Да. Ты права. Это было жестоко. Но мне тогда казалось, что лучше я огражу тебя от разборок таким образом, чем позволю додавить меня, используя мою слабость… Самое нежное… И самое любимое место… Тебя.
От его слов неожиданно сжимается горло. Чувствую, что глаза становятся влажными. Отворачиваюсь, чтобы не расплакаться.
На меня так много всего навалилось… Я не пережила смерть близкого человека. Не разобралась, как себя вести с бывшим мужем. Еще и эта наглющая, с позволения сказать, коллега…
Сейчас я хочу одного: чтобы меня не трогали.
— С любимыми так себя не ведут, Игорь. Ты все же брал меня в жены, а не удочерял. Ты не имел права действовать у меня за спиной. Как видишь, исход получился ужасным…
Теперь руки развожу уже я.
А Игорь неожиданно улыбается. Еле заметно. Уголками губ. Но я успеваю уловить.
— Что смешного?
— Наш исход зовут Тимур и ничего прекраснее в моей жизни не было. Но если бы враги знали, что у меня есть любящая беременная жена… Агата, я не хочу тебя пугать, но хотя бы попытайся встать на мое место. Мой способ защиты был небезупречным. Но я искренне хотел тебя защитить. Вас.
Внутри клокочет. Мне сразу же хочется не просто спорить, а разбить его аргумент в пыль. Высмеять. Поглумиться. Дать ему почувствовать себя таким же жалким, какой чувствовала себя я. Но потом я вспоминаю, что он эти пять лет тоже провел не на острове, попивая пина коладу. Рядом с гневом зарождается боль.
— Каждый раз, когда я думаю, что слишком бескомпромиссна с тобой, Игорь, случается что-то, что доказывает — проблема явно не во мне. Ты говоришь, что хочешь нас с Тимуром вернуть, а сам… Уже не врешь, но не договариваешь. А что если через неделю тебя придут арестовывать и Тимур это увидит? А что если твои враги… А что если они вот сейчас поймут, что у тебя есть мы? Если ты представляешь угрозу для моего сына, Игорь…
— Агата, — и я, и Игорь знаем, что вот сейчас я могу сказать ужасную вещь, но правдивую. Серебрянский пытается меня тормозить. Я себя тоже — стискиваю губы. А потом решаю: нет. Правда не перестает быть правдой, если о ней не говорить.
— Если ты тогда не мог обеспечить безопасность мне, то с чего ты решил, что сейчас сможешь обеспечить ее для моего сына? Прости, но рисковать им я тебе не дам. Поэтому давай ты сначала разберешься со своими делами. А потом… Может быть…
Игорь не просто смотрит на меня — сверлит взглядом. Я еле держусь, чтобы не отвести свой.
Точно так же, как и он, не знаю, что будет правильным. Действую интуитивно.
— Так ты хотела бы, чтобы я посвящал тебя во все или я нужен тебе только без своих проблем? — голос бывшего мужа отдает сталью. Мне и самой больно, хочется тут же броситься убеждать, что он неправильно меня понял. Но вместо этого я неопределенно веду плечами.
За этим моим жестом следует шумный выдох.
— А может быть вообще не нужен? И все дело в этом?
Сердце пронзает стрелой. Оно снова кровоточит. Я из последних сил держусь, чтобы не признаться, как сильно нужен.
Сейчас — ни к чему. Я хочу спокойствия. Поэтому кусаю губы и смотрю в пространство над плечом Игоря.
Кухня звенит напряжением и тишиной. Кофе дразнит рецепторы. Язык по-прежнему пощипывает из-за ожога.
Я улавливаю движение. Игорь встает, не дождавшись ответа. Закрываю глаза.
— Когда тебе надоест придумывать отмазки, Агата, позвони. Я готов извиниться за то, что поступил с тобой жестоко пять лет назад. Готов искупить. Но если всё, что тебя интересует во мне — это возможность бесконечно обвинять. Прости… У меня на свою жизнь другие планы.
Игорь не ждет ни ответа, ни встречного обвинения. Разворачивается, идет в сторону коридора. Я знаю, что делать этого не надо, но в спину ему отправляю обиженное:
— Мои планы на жизнь тебе всегда по боку! Ты только то и делаешь, что рушишь их!
И опрометчиво клянусь себе, что моего звонка он не дождется.