Слезы печали

СТРАНСТВУЮЩИЕ АКТЕРЫ В КОНГРИВЕ

День, когда в наш дом вошла Харриет Мэйн, стал одним из самых важных в моей жизни. Харриет была женщиной, с которой следовало считаться, женщиной с незаурядной сильной натурой, что было совершенно очевидно, и то, что она заняла, пусть ненадолго, должность гувернантки, выглядело неестественным, поскольку гувернантки — существа покорные, услужливые, прекрасно сознающие зыбкость своего положения и даже не скрывающие этого от тех, кто в состоянии извлечь выгоду из такой ситуации.

Конечно, и сами времена были необычными. Гражданская война вызвала в Англии такие изменения, что все, казалось бы, уже утвердившееся стало с ног на голову. Мы, бежавшие с родины, жили здесь благодаря нашим заграничным друзьям, которые соблаговолили проявить милосердие. Сознание того, что нашу судьбу разделяет сам король Англии, укрепляло наш дух, но никак не материальное положение.

Мне, которой в этом, 1658 году исполнилось семнадцать, бежавшей в возрасте десяти лет вместе с родителями, уже следовало бы привыкнуть к такой жизни, и я в общем-то к ней привыкла, но яркие воспоминания продолжали жить во мне. Я любила рассказывать братьям и сестре о старых добрых временах и поэтому выглядела в их глазах человеком, обремененным мудростью и жизненным опытом.

Так много говорилось о старых временах, так много строилось различных предположений относительно того, когда они вернутся, что все наши мысли постоянно вращались вокруг этого, а поскольку никто никогда не выражал сомнений в том, что эти времена обязательно вернутся, то даже малыши готовы были вновь и вновь слушать рассказы о былом величии родины, которые являлись по сути дела рассказами не только о ее прошлом, но и о ее будущем.

Берсаба Толуорти, моя мать, обладала сильным характером. Ей было уже далеко за тридцать, но выглядела она совсем молодой. Мама не была красавицей в полном смысле этого слова, но ее живость привлекала к ней людей. Отец просто обожал ее. Она играла в его жизни огромную роль, так же, впрочем, как и я, потому что среди всех детей любимицей была именно я.

Мама вела дневник. Она рассказала мне, что ее мать, которую я помнила, поскольку успела пожить в Корнуолле до того, как мы бежали из Англии, подарила ей и ее сестре Анжелет на их семнадцатилетние дневники и поведала, что в их семье есть традиция: женщины ведут записи о событиях, происходящих в их жизни, и хранят их в запирающемся ящике. Мать надеялась на то, что я тоже буду следовать этому обычаю, и идея сразу пришлась мне по вкусу еще и потому, что, оказывается, эти записи велись со времен моей прапрапрабабушки Дамаск Фарланд, жившей при короле Генрихе VIII.

— Эти дневники не только содержат биографии твоих предков, но кое-что рассказывают о событиях, важных для нашей страны, — сказала мама. — Они помогут тебе понять, почему твои предки поступали в определенных обстоятельствах именно так.

Поскольку дела с моим рождением обстояли не совсем ясно, мама решила, что будет лучше, если я сама разберусь во всем, и отдала мне свои дневники, когда мне исполнилось шестнадцать. При этом она сказала:

— Ты похожа на меня, Арабелла. Ты быстро повзрослела. Тебе известно, что младшие дети — твои родные братья и сестра, Лукас — лишь единоутробный. Это, наверное, озадачивает тебя, и мне не хотелось бы, чтобы ты сомневалась в том, кто именно твой отец. Прочти дневники, и ты поймешь, как все произошло.

Итак, я читала о своих предках по материнской линии — о благородных Дамаск, Линнет и Тамсин, о дикой Кэтрин и о моей матери Берсабе. Постепенно я начинала понимать, зачем мать дала мне эти дневники. Она была убеждена, что и ей, и мне кое-что передалось от дикой Кэтрин. Если бы я была такой же, как все остальные и как ее собственная родная сестра Анжелет, ныне покойная, чья жизнь столь тесно переплеталась с жизнью моей матери, — вот тогда бы она колебалась.

А теперь я узнала о бурной любви моих родителей, любви, которую они скрывали, так как отец был женат на Анжелет, и о том, что мать, беременная мной, была вынуждена выйти замуж за Люка Лонгриджа, и от этого брака родился мой брат Лукас — почти через два года после моего рождения. Люк Лонгридж был убит при Марстон-Муре, а Анжелет умерла вскоре после того, как родила ребенка, по прошло еще несколько лет, прежде чем мои родители нашли друг друга, и к этому времени дело роялистов, за которое сражался мой отец, было проиграно, Карл I обезглавлен, а Карл II совершил отчаянную и безуспешную попытку сесть на трон. Он бежал из Англии, а мои отец и мать, захватив Лукаса и меня, присоединились к беженцам во Франции.

С тех пор они обзавелись еще тремя детьми. Ричард был назван в честь отца (чтобы не путаться, его звали Диком); Анжелика — в память о сестре матери Анжелет, а Фенн, он же Фенимор — в честь отца и брата моей матери.

Вот так и жила наша семья — странной жизнью изгнанников, которых приютила чужая страна, чуть ли не каждый день ожидая вести, что народ Англии устал от правления пуритан и требует возвращения короля. Мы, как стойкие роялисты, вернулись бы вместе с ним.

Моя мать говаривала:

— Будь прокляты эти войны! Я всегда за ту сторону, которая и другой стороне позволит жить спокойно.

Из ее дневника я узнала, что она была замужем вначале за «круглоголовым», а потом за «кавалером» и что Лукас временами напоминает ей своего отца. Но по-настоящему она любила лишь моего отца, как и он ее, и я знала, что она будет на его стороне, как бы ни повернулись дела.

Когда мы видели их вместе (а бывало это нечасто, поскольку он как военачальник был обязан всюду следовать за королем на случай, если будет совершена попытка восстановить его права на трон), их чувства друг к другу были совершенно очевидны.

Я сказала Лукасу:

— Если я выйду замуж, то хотела бы, чтобы мой муж относился ко мне так же, как мой отец относится к нашей матери.

Лукас ничего не ответил. Он не знал, что у нас с ним разные отцы. Он не мог помнить собственного отца, и его звали Лукасом Толуорти, хотя родился он Лонгриджем, как и я. Он ненавидел разговоры о моем замужестве, а в детстве прямо заявлял, что собирается сам жениться на мне. Я частенько задирала его, так как обожала командовать, и Лукас говорил, что малыши боятся меня гораздо больше, чем родителей.

Я любила, чтобы все делалось, как положено, то есть так, как я считаю нужным, а поскольку мы зачастую оказывались без родительского присмотра (когда отец уезжал, то мать, если только представлялась возможность, сопровождала его), я, с определенными на то основаниями, воображала себя главой семьи. Будучи старшей из детей, я естественно вошла в эту роль, потому что я хотя и была лишь на два года старше Лукаса, но между нами и малышами существовала огромная разница в возрасте.

Я прекрасно помнила обстоятельства нашего бегства во Францию, да и кое-какие события, происходившие до этого, ведь мне было тогда уже десять лет. В моей памяти запечатлелся Фар-Фламстед и ужас, который царил в доме, в ожидании прихода солдат. Я помню, как мы прятались от них, как мне передавался страх взрослых, в который я верила лишь отчасти. Потом, я помню, родился ребеночек, и моя тетушка Анжелет отправилась в рай (так мне это объяснили). А затем — наше бесконечное путешествие в Тристан Прайори, воспоминания о котором до сих пор волнуют меня, хотя мы покинули его семь лет назад. Моя нежная бабушка, мой добрый дедушка, мой дядюшка Фенн… все они навсегда сохранились в моей памяти. Я помню, как к ним приезжал из замка Пейлинг дальний родственник Бастиан, все время пытавшийся уединиться с мамой. Потом все изменилось. Приехал мой отец. До этого я никогда не видела его. Он был высокий, широкоплечий, его можно было испугаться, но я не испугалась. Мать учила меня: «Если ты чего-то боишься, то просто стой и гляди в упор на то, что тебя пугает, и скорее всего окажется, что бояться нечего». Поэтому я посмотрела прямо в лицо этому мужчине, и оказалось, что мать говорила правду: я обнаружила, что он очень любит меня и счастлив оттого, что я существую.

Мне не хотелось покидать Тристан, да и бабушка с дедушкой были страшно опечалены нашим отъездом, хотя пытались этого не показывать. А потом мы вышли в море на борту небольшого суденышка, и путешествие это было довольно неприятным.

Наконец, мы прибыли во Францию, где нас встретили какие-то люди. Я помню, что меня укутали в плед, взяли на руки и в темноте повезли к замку Контрив, где я и живу до сих пор.

Замок Конгрив! Это звучит весомо и внушительно, но вряд ли подобное сооружение заслуживает столь громкого названия. Оно больше похоже на довольно беспорядочно выстроенный большой сельский дом. Правда, по четырем углам здания действительно торчат четыре похожие на перечницы башенки, и оно окружено валом. Комнаты здесь с высокими потолками, сложены из громадных камней, и зимой в замке очень холодно. Вокруг — земельные угодья, на которых трудится семейство Ламбаров, проживающее в расположенных неподалеку хижинах и снабжающее нас хлебом, маслом и овощами.

Друг нашего отца предоставил в наше распоряжение замок Конгрив вместе с двумя служанками и одним слугой-мужчиной. Замок должен был служить нам убежищем до тех пор, пока, как принято было говорить, Англия не образумится. Мать объясняла мне и Лукасу, что мы должны быть благодарны и за это: нищим не приходится выбирать, а раз мы бежали из собственной страны и смогли взять с собой очень немногое из своего имущества, то определение «нищие» вполне к нам относилось.

Это место было довольно подходящим для подрастающих детей. Мы с Лукасом очень интересовались свиньями в свинарниках, козами, которые паслись на окрестных лугах, и курами, считавшими внутренний двор своей территорией. Ламбары — отец, мать, трое дюжих сыновей и дочь — относились к нам весьма доброжелательно. Они любили наших малышей и много возились с ними.

Наша мать подолгу задерживалась в замке лишь в связи с рождением очередного ребенка, и это были счастливые времена, но я постоянно ощущала ее напряжение, связанное с тем, что ее муж был вдали от нее. Он входил в свиту короля, и никогда нельзя было точно знать, где он находится, поскольку Карл скитался из страны в страну в поисках убежища и поддержки, необходимой, чтобы снова занять принадлежащий ему по праву трон. Будучи одним из его главных военачальников, наш отец не мог надолго покидать монарха, и мать, как только появлялась возможность оставить новорожденного младенца на чужое попечение, уезжала к отцу.

Мама объяснила это мне, чтобы я, в свою очередь, растолковала это остальным детям:

— Здесь, в замке Конгрив, вы в полном достатке и безопасности, но ваш отец должен быть подле короля, который постоянно меняет свое местопребывание. Я нужна твоему отцу, Арабелла, а, поскольку у меня есть ты, я спокойно могу оставить младших детей на твое попечение.

Конечно, это мне льстило. Мама хорошо меня понимала, так как, видимо, я была очень похожа на нее — ту, какой она была в моем возрасте. Мне приятно было сознавать, что на меня полагаются. Я обещала ей позаботиться обо всем в ожидании счастливых дней, когда король займет свой трон и мы вернемся в Англию.

Итак, мы вели спокойную жизнь в замке Конгрив, где у нас была гувернантка, приехавшая из Англии во Францию еще до Великой Смуты. Она была рада оставить работу во французской семье и поселиться у нас, хотя мы, вполне понятно, не могли пока платить ей достойное вознаграждение. Его она должна была получить в тот радостный день, наступления которого мы ждали с таким нетерпением. Мисс Блэк была дамой средних лет, высокой, тощей и очень ученой — дочерью священника. Она часто говорила нам, как рада тому, что покинула Англию до того, как страна покрыла себя позором, и горевала о том, что ей, наверное, не удастся дожить до дня реставрации монархии. Как гувернантка мисс Блэк нас вполне устраивала. Мы научились читать, писать, считать, учили латынь и греческий. По-французски мы говорили свободно. Кроме того, она учила нас правилам хорошего тона, благородным манерам и английским народным танцам.

Мать была как нельзя более ею довольна и сказала, что мисс Блэк для нас это просто Господне Благословение. За глаза мы с Лукасом так и называли гувернантку — «Благословение». Признаться ей в этом мы не решались, испытывая перед ней благоговейный трепет.

Медленно тянулись жаркие, сонные летние дни. Даже сейчас, услышав кудахтанье кур, почуяв доносящийся из хлева или свинарника запах, я мгновенно вспоминаю те дни в Конгриве, которые, как я уже потом поняла, были самыми безмятежными в моей жизни. В свое время мне думалось, что это будет длиться вечно и мы состаримся здесь в ожидании реставрации монархии.

Солнце ярко светило, дни казались недостаточно долгими, а я всегда находилась в центре событий. Я руководила играми, заключавшимися большей частью в постановке спектаклей, так как мне нравилось заниматься именно этим. Я была Клеопатрой, Боадицеей и королевой Елизаветой, не останавливаясь в случае необходимости и перед «переменой пола», если главным героем пьесы был мужчина. Бедняга Лукас время от времени пытался протестовать, но, поскольку именно я решала, что мы будем играть, главная роль неизменно доставалась мне. Помню, как хныкали Дик и Анджи: «Ой, мне надоело быть рабом!» Бедняжки, они были гораздо моложе нас с Лукасом, и мы, старшие, искренне считали, что делаем мелюзге большое одолжение, разрешая ей принимать хоть какое-то участие в наших играх.

Очень интересно было при этом прятаться от мисс Блэк, имевшей особый дар превращать любое увлекательное занятие в урок, что не устраивало никого из нас и превращало нашу жизнь в сплошную череду попыток уклониться от этого. Она была частью нашей жизни. Она постоянно поучала нас: все, что кажется неприятным, делается для нашей же пользы. Я научилась передразнивать ее безукоризненные манеры настолько хорошо, что дети едва не заходились от хохота.

Именно мисс Блэк я обязана тем, что стала считать себя актрисой. Это легло тяжелым бременем на моих близких, поскольку я, выучив наизусть кучу отрывков из Шекспира, обрушивала всю мощь своего искусства на головы моих многострадальных братьев и сестры.

В эти длинные летние дни мы забывали о том, что являемся изгнанниками. Мы были пиратами, придворными, солдатами, участвующими в славных приключениях, а я, пользуясь преимуществами своего возраста, руководила всеми.

— Тебе стоило бы время от времени отступить в сторону и позволить Лукасу взять главную роль на себя, — советовала мисс Блэк, но я никогда не следовала этому совету.

Шли годы. Время от времени наши родители навещали нас. Это были радостные встречи, но вскоре мы вновь расставались: часто они покидали пределы Франции, потому что последнее время король пребывал в Кельне, а они должны были находиться рядом с монархом.

Иногда во время их недолгих визитов в Конгрив мне удавалось послушать разговоры матери и отца за столом, если Лукасу и мне разрешали при этом присутствовать. Речь всегда шла о каком-нибудь плане возвращения короля на принадлежащий ему по праву престол. Народ устал от правления пуритан, он вспоминает старые добрые дни монархии. «Теперь уже скоро…» — говорили родители. И все-таки этот день так и не наступал, и жизнь в замке Конгрив текла тихо и мирно. Некоторое время после отъезда родителей мы грустили, были подавлены, а потом выдумывали какую-нибудь новую игру, захватывавшую нас и заставлявшую забыть о родителях и о возвращении на родину. Дни изгнания были достаточно приятны, и вскоре мы возвращались к старой игре, передразнивая старую добрую мисс Блэк.

Однажды утром мисс Блэк не явилась к завтраку. Ее нашли в постели мертвой. Умерла она во сне от разрыва сердца, причем, как говорили, мгновенно и без страданий. Она умерла так же скромно, как и жила, и была похоронена на близлежащем кладбище. Каждое воскресенье мы приносили на ее могилу цветы. Мы не могли сообщить об этом печальном событии ее родственникам, даже если таковые существовали, поскольку нам было известно о ней только то, что она из Англии, и с этим ничего нельзя было поделать.

Мы часто с грустью вспоминали о, ней. Не иметь возможности увильнуть от нее, передразнить ее — этого нам очень не хватало, и это создавало в нашей жизни зияющую пустоту. Однажды я нашла Лукаса плачущим оттого, что ее нет с нами, и, обозвав его для начала плаксой, я вдруг заметила, что плачу вместе с ним.

Приехав в замок и узнав о смерти мисс Блэк, родители были потрясены.

— Малыши должны продолжать учиться, — сказала моя мать. — Мы не можем позволить им вырасти невеждами. Милая моя Арабелла, тебе придется позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Ты должна взяться за их обучение и заниматься с ними до тех пор, пока мы не подберем новую гувернантку, что, боюсь, окажется задачей не из простых.

Я наслаждалась своей новой ролью и вскоре стала тешить себя надеждой на то, что образование детей страдает в гораздо меньшей степени, чем опасались мои родители. Я играла роль, и, как мне казалось, она удавалась мне.

Сумрачный зимний день клонился к концу, когда появилась труппа странствующих актеров. Начинал завывать северный ветер, порывы которого проникали во все старые щели и даже выявляли новые, ранее нам неизвестные. В центре холла был расположен большой открытый очаг. Замок был построен очень примитивно и, судя по всему, почти не изменился с тех пор, как в этих краях поселились норманны, выстроившие свои каменные крепости вроде этой. Я часто представляла себе рослых белокурых воинов, входящих в холл, бряцая доспехами, и рассаживающихся вокруг очага, чтобы рассказать друг другу о результатах своих набегов.

Вечер еще не наступил, но уже почти стемнело, небо было затянуто густыми облаками, и мы были поражены, услышав во дворе стук копыт и гул голосов.

Как владелица этого замка, абсолютно уверенная в устойчивости своего положения, я приказала Жаку, нашему единственному слуге-мужчине, выяснить, что происходит.

Он выглядел встревоженным, и тут во мне ожили детские воспоминания. Я вспомнила, с каким страхом ждали в Фар-Фламстеде прихода солдат «круглоголовых», которые могли забрать у нас еду и лошадей, а если бы наш дом показался им слишком красивым, могли разорить его, исходя из своих убеждений, что ни у кого не должно быть ни красивой одежды, ни красивой мебели. Они считали, что люди станут гораздо лучше, если их жизнь сделать предельно неудобной.

Но сейчас мы были не в Англии, и война в любом случае кончилась, так что, наверное, даже в Англии люди жили мирно и, наверное, наслаждались роскошью, если могли ее себе позволить.

Жак вернулся в холл. Он был взволнован.

— Это труппа странствующих актеров, — сообщил он. — Они просят приютить их на ночь и обещают расплатиться за ужин и ночлег, сыграв для нас спектакль.

Я понимала волнение Жака и полностью разделяла его.

— Ну конечно! — воскликнула я. — Скажи, что мы приглашаем их. Пусть они войдут.

В холл спустился Лукас, и я поделилась с ним новостью.

— Они будут играть для нас! — восхищенно прошептал он. — Мы увидим настоящий спектакль!

Их было восемь человек — три женщины и пять мужчин. Все были укутаны в теплую, по погоде, одежду, а главным у них оказался плотный бородатый мужчина среднего роста.

Он снял шляпу и низко поклонился, увидев меня. У него были веселые глаза, превращавшиеся в щелочки, когда он улыбался.

— Добрый день! — сказал он. — Можно ли видеть хозяина… или хозяйку дома?

— Хозяйка этого дома — я, — ответила я. Он, похоже, был удивлен моей молодостью и моим произношением.

— С кем я имею честь говорить?

— Арабелла Толуорти, — отвечала я. — Я англичанка. Мои родители сейчас рядом с нашим королем, а мы с братом, — я указала на Лукаса, — и с другими членами семьи ожидаем здесь дня, когда сможем вернуться в Англию.

Он понимающе кивнул. Ситуация была отнюдь не исключительной.

— Я обращаюсь к вам с просьбой предоставить нам убежище на ночь, объяснил он. — Мы хотели добраться до ближайшего городка, но слишком испортилась погода. Боюсь, мы не успеем доехать туда до снегопада. Я вместе с труппой обязуюсь дать для вас прекрасное представление за скромный ужин и возможность переночевать… где-нибудь… просто спрятаться от непогоды.

— Приветствую вас в этом доме! — ответила я. — Вы — наши гости, и ни о какой плате не может быть и речи, хотя, сознаюсь, я с удовольствием посмотрю, как вы играете.

Он рассмеялся. Смех его был громким, раскатистым.

— Прекрасная дама, — воскликнул он, — мы сыграем для вас так, как не играли ни для кого!

Дети узнали о прибытии гостей и тут же сбежали вниз. Лукас сообщил им о том, что это — актеры, которые разыграют для нас представление. Дик начал подпрыгивать, как делал это всегда, выражая восторг, Анджи присоединилась к нему, а маленький Фенн задавал какие-то вопросы, пытаясь понять, что тут происходит.

— Пусть же они войдут! — воскликнула я, решив вновь показать, кто здесь хозяин, и в то же время раздуваясь от гордости потому, что меня назвали прекрасной дамой.

Актеры вошли в двери, заполнив весь холл. Их глаза радостно засверкали при виде горящего очага, и я пригласила их расположиться поудобнее и согреться.

Среди них была женщина средних лет, судя по всему, жена главы труппы: еще одна, чей возраст приближался, по-видимому, к тридцати годам… и Харриет Мэйн. Трое из мужчин были, пожалуй, среднего возраста, а двое — помоложе. Один из них казался весьма привлекательным, хотя они были так укутаны, что их лица было трудно разглядеть. Усадив гостей поближе к огню, я сказала, что должна пойти и посмотреть, чем мы сможем их накормить.

На кухне я застала обеих служанок, Марианну и Жанну, которые вместе с Жаком обслуживали дом и составляли весь штат прислуги.

Когда я сообщила им о гостях, они пришли в неописуемый восторг.

— О, Господи! — воскликнула Марианна, старшая из служанок. — Наконец-то у нас появилось хоть какое-то развлечение! Когда же это у нас были в последний раз бродячие актеры, а? Обычно они ходят только в богатые дома.

— Их загнала к нам непогода, — объяснила я. — Чем мы сможем их угостить?

Посовещавшись, Жанна и Марианна заверили меня в том, что труппа будет должным образом накормлена, и спросили, можно ли будет и им посмотреть спектакль.

Я охотно им позволила. Надо было пригласить также семейство Ламбаров, хотя и в таком составе зрителей было маловато.

Я вновь вернулась к гостям в холл. Только сейчас я смогла по-настоящему рассмотреть Харриет, сбросившую плащ и протянувшую к огню руки. Даже в таком положении, когда она сидела у очага на корточках, было заметно, что она высокого роста. Ее густые темные волосы, высвободившись из-под капюшона, упали на плечи, красиво обрамляя бледное лицо. Мое внимание сразу привлекли ее глаза, темно-синие, слегка удлиненные, загадочные, словно скрывающие какую-то тайну; ее пушистые темные ресницы; ее густые черные брови, резко контрастировавшие с бледной кожей. Губы были ярко-красными (как я позже узнала, она пользовалась губной помадой). Довольно высокий лоб, острый подбородок. Многих людей с похожими чертами лица тут же, едва увидев, забываешь, взглянув же на Харриет Мэйн хотя бы раз в жизни, ее невозможно было забыть.

Я вдруг осознала, что уже довольно долго разглядываю ее в упор; она это заметила и, похоже, слегка развеселилась. Думаю, она привыкла к таким вещам.

Она поразила меня, сказав:

— Я англичанка.

Я пожала протянутую мне руку, и несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Она явно меня изучала.

— Я не слишком давно играю в этой труппе, — сказала она по-английски.

— Сейчас мы направляемся в Париж, где будем играть перед большими аудиториями… но мы заглядываем по пути и в небольшие поместья, играя спектакли, чтобы заработать на ночлег и пропитание.

— Мы вас приветствуем! — ответила я. — Сюда еще не заглядывали странствующие актеры. Мы с нетерпением ожидаем вашего представления и сделаем все возможное для того, чтобы принять вас должным образом. Как видите, здесь нет особой роскоши. Мы изгнанники и живем в ожидании, когда наш король вернется на трон.

Она кивнула.

Затем она повернулась к актерам и на беглом французском сказала, что я симпатичная особа и им сегодня следует постараться изо всех сил, чтобы доставить зрителям удовольствие.

Я решила, что, поскольку горячее уже готово, они могут приняться за еду, поэтому я пригласила гостей к столу, и в зал внесли огромное, в клубах пара, блюдо. Его содержимое исчезло довольно быстро, но, пока они ели, у меня была возможность хорошенько рассмотреть актеров — живописных, разговаривающих звучными голосами, произносящих самые банальные фразы так, будто речь шла о вопросах чрезвычайной важности. Глава труппы и его жена с удовольствием возились с нашими малышами, которые сгорали от любопытства.

Потом пошел снег, и месье Ламотт, глава труппы, заявил, что им чрезвычайно повезло, так как они вовремя добрались до замка Изобилия. Я, в свою очередь, извинилась за отсутствие должного изобилия и за то, что мы не привыкли принимать гостей и не сумеем занять их так, как следовало бы.

До чего же увлекательны были их разговоры! Они обсуждали пьесы, свои роли и места, где им доводилось играть; и всем нам, слушавшим их, казалось, что жизнь актеров — лучшее, о чем только можно мечтать. Вошли Жанна, Марианна и Жак и, притулившись в уголке, стали прислушиваться к беседе, которая с течением времени становилась все оживленней. Я послала Жака к Ламбарам с приглашением посетить нас и посмотреть спектакль. Вскоре он вернулся и сообщил, что они приняли приглашение с восторгом.

Харриет была менее разговорчива, чем остальные. Я заметила, что она осматривается, оценивающе изучая обстановку, видимо, сравнивая ее с иными, более роскошными покоями, где ей доводилось бывать. Время от времени сна бросала на меня быстрый испытующий взгляд.

Она сидела рядом с очень привлекательным молодым человеком, которого все звали Жабо. Мне показалось, что он несколько тщеславен, так как ему постоянно хотелось обратить на себя внимание. Когда Анджи подошла к нему, положила руки на его колени и сказала: «Какой ты хорошенький!», все расхохотались, а Жабо был так польщен, что поднял ее на руки и расцеловал. Бедная крошка Анджи тут же перепугалась и выбежала из холла, но вскоре возвратилась и стала поодаль, не отрывая глаз от Жабо.

— Еще одна твоя поклонница, мой мальчик! — заметила мадам Ламотт, и все рассмеялись.

Флоретт, одна из актрис, слегка поджала губы и сказала:

— Нам следовало бы предупредить малышку о том, что Жабо непостоянен в своих пристрастиях. Харриет, пожав плечами, сказала:

— Это слишком общеизвестно, — и пропела низким сильным голосом:

Все вновь расхохотались.

Они сидели за столом уже довольно долго, и я решила посоветоваться с Жанной и Марианной. Нам надо было подумать, как накормить их ужином после окончания спектакля, назначенного на шесть часов. Мы были просто обязаны не ударить в грязь лицом. Что же предпринять?

Служанки были полны решимости сделать все возможное в данных обстоятельствах, а Жак уже начал заносить багаж актеров в холл. Дети в восторге уставились на саквояжи, из которых торчали костюмы, усыпанные мишурой. Впрочем, нам это мишурой не казалось. Актеры словно привезли с собой все необходимое для колдовства.

Они заявили, что будут спать в холле. У них есть пледы и одеяла, а в путь они собираются отправиться рано утром, как только рассветет. Они не имеют права опоздать на свой ангажемент в Париже.

Я запротестовала. Актеры не должны спать на полу. Замок, конечно, не может похвастаться роскошью и скорее напоминает простой загородный дом, но предоставить в распоряжение гостей несколько комнат — вполне в наших возможностях.

— Теплота вашего приема греет нас сильнее, чем горячее вино в холодный день, — торжественно произнес месье Ламотт.

Мне надолго запомнился этот вечер. В подсвечниках горели свечи, а зрители еще до начала представления были в восторге. Здоровенные, обычно шумные сыновья Ламбара сидели тихо, как зачарованные, и мы все разделяли их благоговейный трепет. Дети сидели на полу, скрестив ноги. По счастливому стечению обстоятельств в конце холла находился небольшой помост, который и был превращен в сцену.

Играли «Венецианского купца». Харриет исполняла роль Порции, и из всех актеров именно от нее я не могла оторвать глаз. Она была одета в платье из синего бархата с блестящим поясом. При дневном свете, вероятно, стало бы заметно, что бархат потерт и покрыт пятнами, а пояс украшен дешевой мишурой, но слабое освещение скрадывало все несовершенства, и мы видели лишь красоту, в которую с готовностью верили.

Это было подлинной магией. До сих пор мы никогда не видели настоящих актеров, хотя сами время от времени переодевались в соответствующие костюмы и разыгрывали небольшие сценки, казавшиеся нам верхом совершенства. Жабо играл прекрасного Бассанио, месье Ламотт был коварным Шейлоком с горбом на спине и с весами в руках. Наши малыши завопили от ужаса, когда он появился в решающей сцене, а Анджи разревелась, решив, что он на самом деле собирается отрезать принадлежащий ему фут живой плоти.

— Не позволяй ему, не позволяй! — рыдала она, и мне пришлось утешать ее, предлагая подождать и посмотреть, как Порция уладит это страшное дело.

Как она декламировала, как держала голову! И какой несравненной красавицей она была! Я никогда не забуду, как в этот вечер выглядела Харриет, а актеры, должно быть, никогда не играли перед столь благодарной публикой. Ведь все мы были невинными и неискушенными. Жак смотрел на сцену, раскрыв рот, как, впрочем, и Жанна с Марианной, а Ламбары впали в состояние немого восхищения. Лукас находился в экстазе, а малыши были потрясены тем, что в мире возможны такие невероятные чудеса.

Когда завершился последний акт и Бассанио воссоединился с Порцией, дети с радостным смехом бросились друг другу в объятия, и, кажется, все были несколько ошеломлены.

Месье Ламотт произнес небольшую речь, в которой выразил надежду на то, что мы получили удовольствие от их игры, и признался, что ему никогда не приходилось играть перед столь отзывчивой публикой. И это было, как я полагаю, чистой правдой.

Служанки поспешили на кухню, с помоста была убрана бутафория, и вскоре мы уселись за стол и принялись за ужин, какого, я уверена, давно не видели стены замка Конгрив. Семейство Ламбаров осталось у нас на ужин, и мадам Ламбар принесла из дома огромный пирог с цыплятами и свининой, покрытый сверху золотисто-коричневой корочкой. Она разогрела его на очаге и сказала, что, если бы заранее знала, какой чести мы удостоимся, корочка изображала бы сцену из спектакля, поскольку на таких делах она собаку съела.

Месье Ламотт принес флягу вина. Да, такое событие запомнилось всем надолго.

Дети были слишком возбуждены, и отправлять их в постель не было смысла, поэтому я сказала, что сегодня особый случай и все могут остаться за столом… даже Фенн. Правда, вскоре он все-таки уснул, сидя на коленях у мадам Ламотт.

Актеры говорили… говорили все одновременно, поскольку, ясное дело, они были склонны скорее говорить, чем слушать, и одновременно велось несколько разговоров, что раздражало меня невозможностью реализовать свое желание слышать их всех сразу. Месье Ламотт в соответствии со своим положением руководителя труппы занял место по правую руку от меня и начал светскую беседу, рассказывая о пьесах, которые они играли, и о городах, где им доводилось ставить спектакли.

— Моя мечта — сыграть перед самим королем Луи. Он обожает театр, что естественно для столь одаренного человека, не так ли? Думаю, ему должна нравиться комедия. Нам нужны хорошие комедии. Трагедий в этом мире и так более чем достаточно, маленькая госпожа. Люди хотят посмеяться, вы согласны со мной?

Я была готова согласиться с чем угодно, так как чувствовала себя ошеломленной ничуть не менее всех остальных.

Харриет сидела в середине стола рядом с Жабо. Они о чем-то шептались, и она казалась рассерженной… Я заметила, что Флоретт внимательно наблюдает за ними. Прямо у меня на глазах разыгрывалась какая-то драма. Мне были очень интересны рассказы месье Ламотта, но в то же время я была заинтригована личностью Харриет и хотела знать, из-за чего они ссорятся с Жабо.

Я обрадовалась, когда разговор принял более общий характер и присутствующие начали обсуждать пьесы, тут же разыгрывая перед нами небольшие отрывки. Харриет пела, большинство этих песен я знала, они были написаны на стихи Шекспира. Пела она по-французски, а затем по-английски, и мне особенно понравилась одна песня:

В руках у нее была лютня, она сама себе аккомпанировала, и мне казалось, что не может быть зрелища чудесней, чем Харриет с черными, ниспадающими на плечи волосами и сверкающими глазами на необычайно бледном лице.

— На сцене нужно побольше петь, — сказала мадам Ламотт, ласково поглаживая мягкие золотистые волосы Фенна. — Зрителям это нравится.

— У вас прекрасный голос! — похвалила я, глядя на Харриет.

Она пожала плечами:

— Скорее, сносный.

— Какая у вас, должно быть, чудесная жизнь! — воскликнула я.

Актеры рассмеялись, и для меня остались непонятными взгляды, которыми они обменялись. Уже позже я поняла, что они были несколько циничными.

Месье Ламотт сказал:

— О да, это великолепная жизнь… на иную я не согласился бы. Тяжелые у нас времена. Что же касается английских актеров, то для них… жизнь стала просто трагедией. Что за варвар этот Кромвель! Насколько я понимаю, в Англии сейчас вообще нет театра. Боже, храни вашу несчастную страну, юная леди!

— Когда в страну вернется король, у нас опять появятся театры, — ответила я.

— Но людей уже не устроят старые «Глобус» и «Кокпит», — сказала Харриет. Им будут нужны новые театры. Интересно, увижу ли я их когда-нибудь?

После этого возобновился общий разговор. Вино лилось рекой, мерцали свечи, и мне хотелось, чтобы этот вечер длился бесконечно, но веки отказывались слушаться меня и слипались сами собой. Дети клевали носами, а Лукас совсем засыпал.

Я приказала Жанне уложить детей в постели, и мадам Ламотт настояла на том, что сама отнесет маленького Фенна.

Приятный вечер окончился. Мадам Ламотт, уложив и поцеловав на ночь детей, которые уже почти спали, сказала, что гостям тоже неплохо выспаться перед трудным путешествием.

Я со слугами проводила их в предназначенные для гостей комнаты: трех женщин — в одну, а мужчин — в другую. Я извинилась за то, что могу обеспечить им лишь такие скромные условия, на что месье Ламотт ответил:

— Это просто царственные покои, дорогая, просто царственные!

Затем я удалилась в свою комнату, разделась, легла в постель и попыталась уснуть, но была так возбуждена, что не могла сомкнуть глаз.

Я глубоко сожалела о том, что утром актеры покинут нас. Жизнь в замке вернется в обычное русло и опять станет, как я теперь сознавала, нестерпимо скучной. Я больше никогда не смогу испытывать радость от наших незатейливых развлечений. Мне хотелось стать актрисой, такой же, как Харриет Мэйн. Она явно выделялась в этой труппе.

Как великолепно она играла, и как бы мне хотелось, чтобы слова ее роли звучали на английском языке! То, что мы видели, было сокращенным переводом пьесы на французский… и в переводе произведение, как и следовало ожидать, во многом проигрывало. Месье Ламотт сказал, что это одна из самых популярных пьес Шекспира, именно поэтому ее и перевели на французский. Может быть, им следовало бы показать нам какую-нибудь французскую пьесу, но они хотели угодить нам, поставив Шекспира.

Какими они были очаровательными! Какими грациозными! Конечно, актерская игра — это притворство, но какое наслаждение она доставляет!

Я погрузилась в мечты. Я представляла себе, что король Карл занял свой трон, что он открыл по всей стране театры и наши родители вместе в нами возвращаются в Англию. При дворе ставят для короля пьесу, в которой главную роль играю я.

Это было естественным продолжением волшебного вечера.

И тут я услышала голоса и села в кровати. Эти приглушенные, шипящие голоса раздавались из коридора…

Я набросила на себя шаль и, подойдя к двери, тихонько приоткрыла ее.

— Мне просто тошно, я устала от твоей ревности, — раздался голос Харриет.

— Ревность! Не хотелось бы мне быть на твоем месте. Сегодняшнюю фаворитку завтра выбрасывают.

— Тебе, конечно, лучше знать, — подхватила Харриет, — ты-то давно болтаешься на вторых ролях.

Флоретт размахнулась и отвесила Харриет пощечину. Я отчетливо услышала ее звук.

— Так ты вздумала распускать руки! — и с этими словами Харриет нанесла ответный удар.

— Ах ты, английская шлюха… — ответила соперница и, к моему ужасу, вновь замахнулась.

Я увидела, как Харриет перехватила ее запястье и дернула Флоретт за руку. Та сумела освободиться, и Харриет отступила назад. Позади нее находились три ступеньки — хорошо, что не целая лестница. Споткнувшись, она упала.

— Это послужит тебе хорошим уроком! — прошипела Флоретт. — Упасть еще до того, как тебя бросил Жабо! Это подготовит тебя к будущим событиям.

Я уже наполовину высунулась из двери, чтобы посмотреть, не пострадала ли Харриет, но сообразила, что, будучи свидетельницей их ссоры, могу привести их в смущение, поэтому отступила в комнату. Я увидела, что Харриет встает на ноги и, пошатываясь, поднимается по ступенькам.

— Давай-давай! — поощряла ее Флоретт. — С тобой ничего не случилось. Даже если на тебя обрушится каменная стена, ты будешь подпрыгивать от радости. Таким, как ты, все нипочем.

— Тогда тебе следует вести себя со мной поосторожней, — сказала Харриет.

Флоретт рассмеялась и вошла в комнату для гостей.

Через несколько секунд за ней последовала и Харриет.

Было ясно, что они ненавидят друг друга, и, судя по всему, причиной служил красавчик Жабо. Я решила, что жизнь актеров чрезвычайно интересна, но назвать ее мирной никак нельзя.

Я проснулась рано утром. Накануне я долго не могла уснуть, спала беспокойно, а когда проснулась, то первой моей мыслью было намерение хорошенько накормить актеров перед тем, как они отправятся в путь.

Я подошла к окну. Снегопад прекратился, лишь на земле лежал тонкий белый слой снега. Я подумала, что это может задержать их и они останутся с нами, так как погода очень уж неблагоприятна для путешествий. И тогда мы каждый вечер сможем смотреть спектакли.

На кухне уже находились Жак, Жанна и Марианна. Они готовили эль, хлеб и бекон, тоже решив как следует накормить гостей перед дорогой.

Замок словно ожил с их прибытием. Уже слышались голоса актеров — громкие, зычные: эти люди даже «доброе утро» не могли произнести просто, без драматической окраски. Мы чувствовали некоторую подавленность, так как вскоре они должны были покинуть нас.

Жанна собирала на стол, а Марианна шумно раздувала огонь в очаге, который так и тлел всю ночь.

Спустился месье Ламотт и сразу подошел ко мне. Он поцеловал мне руку и отвесил поклон.

— Дорогая госпожа, мне не часто доводилось ночевать с такими удобствами.

— Надеюсь, вы не замерзли.

— Меня всю ночь окутывала теплота вашего приема, — ответил он, видимо, давая мне понять, что одеял было недостаточно, чему я охотно верила.

Спустилась мадам Ламотт с нашими детишками, на ходу пересказывая им содержание какой-то пьесы из репертуара их труппы.

Она восторженно приветствовала меня и объявила, что за всю свою жизнь она (так же, как и другие члены труппы) ни от чего не получала такого удовольствия, как от пребывания в замке Контрив.

Лица актеров засияли от радости при виде накрытого стола, и месье Ламотт велел всем немедленно приниматься за еду. Мне же он сказал:

— Мы, перепоясавшись мечами, готовы броситься вперед, увы, печаль терзает наши сердца! Я знаю, что ваше гостеприимство готово простираться бесконечно… и я признаюсь, дорогая леди, что часть души моей готова обратиться к небу и попросить его, разверзнувшись, опять обрушить снег… Вы извините, госпожа, профессиональная привычка… Но нас призывает долг. Если мы не приедем в Париж вовремя, что подумают о нас те, кто с нетерпением ждет нас? Они желают нас видеть, билеты раскуплены заранее, а всякий актер скорее предпочтет поступить во вред себе, чем зрителю.

Мне пришлось высказаться в том же духе. Я выразила глубокое сожаление по случаю столь быстрого отбытия наших гостей. Я была бы счастлива, если бы они задержались здесь подольше, однако я, разумеется, понимаю необходимость их отъезда. Они обязаны делать свое дело, а мы должны быть благодарны судьбе, что смогли ознакомиться с одним из образчиков их творчества, и это будет для нас источником незабываемых впечатлений…

Они уже усаживались за стол, когда мадам Ламотт спросила:

— А где Харриет?

Я, конечно, с самого начала заметила ее отсутствие, ведь больше всех меня интересовала именно она. Я жила в ожидании момента, когда она спустится в холл.

Мадам Ламотт взглянула на Флоретт, которая в ответ пожала плечами.

— Я разбудила ее перед тем, как выйти из комнаты, — сказала мадам Ламотт. — Ей уже пора бы спуститься.

Я сказала, что поднимусь наверх и сообщу Харриет, что все уже сели завтракать.

Войдя в комнату, отведенную накануне под ночлег женщин, я увидела, что Харриет лежит в кровати. В утреннем свете она была не менее красива, чем при свечах. Ее волосы были собраны на затылке синей лентой, а одета она была в корсаж с глубоким вырезом и нижнюю юбку.

Она улыбнулась мне так, что я почувствовала за этой улыбкой что-то непростое, но не смогла понять, что именно.

— Все ждут вас, — сказала я.

В ответ она пожала плечами и приподняла ногу.

— Мне больно ступить на нее, — сказала она. — Я не могу ходить. Не знаю, что и делать.

Я подошла к кровати и осторожно потрогала распухшую лодыжку. Харриет поморщилась от боли.

— У вас, должно быть, растяжение, — сказала я. Она кивнула.

— Но, с другой стороны, это может оказаться и переломом.

— Я не знаю…

— Со временем это выяснится. Вы можете встать на эту ногу?

— Да, но боль при этом страшная.

— У мадам Ламбар есть множество снадобий. Я попрошу ее осмотреть вас. Но и без осмотра ясно, что вам следует держать ногу в покое.

— Но… мы должны ехать. Какая на дворе погода?

— Холодно, но ясно. Снег уже не идет… только вчерашний еще лежит тонким слоем. В общем, сегодня ничто не препятствует поездке.

— Труппе, конечно, необходимо выезжать. В Париже ее ждет ангажемент… Ее губы сложились в улыбку:

— Госпожа Толуорти… не могли бы вы… не согласились бы вы предоставить мне кров до тех пор, пока я не смогу нормально передвигаться? Позвольте, я объяснюсь. Я не только играю и пою на сцене, но и танцую. Видите ли, если я сейчас нанесу какой-нибудь вред ноге, это может погубить всю мою карьеру.

Я почувствовала, что меня охватывает волнение. Приключение не закончилось. Самый интересный для меня из членов труппы собирается здесь остаться…

Я быстро ответила:

— Я никогда не решусь отказать в помощи тому, кто в ней нуждается.

Она протянула мне руку, которую я пожала. На несколько секунд я замерла, глядя в ее странное, но прекрасное лицо.

— Господь вас благослови! — сказала она. — Пожалуйста, позвольте мне остаться на некоторое время.

— Вы — моя гостья, — ответила я, улыбаясь, и на лице моем явно отразилась радость. — А теперь, — поспешно добавила я, — мне необходимо поговорить с мадам Ламбар. Она, должно быть, сумеет выяснить, что же произошло с вашей ногой.

— Вчера ночью я споткнулась на лестнице, — сказала она.

«Да, — подумала я, — подравшись с Флоретт».

— Скорее всего это простое растяжение. Я все-таки вызову мадам Ламбар.

Я спустилась в холл, где актеры поглощали хлеб с беконом, запивая элем, и сказала:

— Госпожа Мэйн повредила лодыжку. Она не может передвигаться. Я согласилась оказать ей гостеприимство до той поры, пока она не поправится. Вам не следует опасаться за нее: мы обеспечим ей должный уход.

На несколько секунд за столом воцарилось молчание. Флоретт криво усмехнулась, а Жабо уставился в кружку с элем.

Мадам Ламотт встала и сказала:

— Я поднимусь и поговорю с ней. Я отправилась на кухню и сообщила Жанне и Марианне:

— Госпожа Мэйн останется у нас на несколько дней, до тех пор, пока не сможет присоединиться к своим товарищам. У нее повреждена нога.

Лица у них стали радостными. Кухня сразу же преобразилась, даже огонь в очаге засиял ярче.

Приключение еще не завершилось.

Стояла морозная погода, деревья были покрыты инеем. Мы наблюдали за отъездом актеров и махали им на прощание. Караван медленно двигался по дороге из-за вьючных лошадей. Месье Ламотт, подобно библейскому патриарху, возглавлял процессию.

Я чувствовала себя так, словно смотрю спектакль, разыгрывающийся на сцене. Окончился первый акт, и я благодарила судьбу за то, что не завершилось само представление. Наверху в постели лежала ведущая актриса, и, пока она находилась на сцене, пьеса не могла быть доиграна.

Как только караван исчез из виду, я поднялась по лестнице. Харриет лежала в кровати, по горло укутанная в пледы, ее волосы были разбросаны по подушке. Она улыбалась и чуть ли не мурлыкала; я сразу же подумала, что ее грацию правильнее всего определить как кошачью.

— Итак, они уехали, — сказала она. Я кивнула. Она рассмеялась:

— Пусть им сопутствует удача. Она им понадобится.

— А вам? — поинтересовалась я.

— Мне уже повезло. Ведь я подвернула ногу именно здесь.

— Повезло? — ничего не понимая, спросила я.

— Ну, здесь гораздо уютнее, чем там, на дороге. Хотела бы я знать, где они сегодня найдут ночлег. Боюсь, он окажется не столь удобным, как здесь. К тому же мне никогда не доводилось играть перед такой благодарной публикой, как ваша.

— О, мы так мало разбираемся в пьесах и тому подобных вещах!

— Это многое объясняет, — и она вновь рассмеялась. — Как только я увидела вас, — продолжала она уже серьезно, — я подумала, что мы наверняка подружимся.

— Я очень рада. Надеюсь, что все так и сложится.

— Очень мило с вашей стороны позволить мне остаться здесь. Я с ужасом думала, что с моей ногой дело совсем плохо. Видите ли, ноги необходимы мне, чтобы зарабатывать на жизнь.

— Ну конечно. Скоро вы поправитесь. Я попрошу, чтобы мадам Ламбар осмотрела вашу ногу.

— Это не так срочно.

— Я думаю иначе. Она посмотрит, нет ли перелома, и скажет, какое нужно лечение.

— Подождите минуту. Давайте поговорим. Но я твердо стояла на своем и решила немедленно вызвать мадам Ламбар.

Мадам Ламбар всегда охотно нас лечила. Когда к ней обращались за помощью, она изображала глубокую задумчивость, поджимала губы, склоняла набок голову и начинала говорить какие-то заумные слова.

В хозяйстве Ламбаров было специальное помещение, предназначенное для обработки трав, — комната, наполненная странными запахами, с пучками трав, свешивавшимися с потолочных балок, с очагом, над которым висел котел.

Услышав о том, что одна из актрис повредила ногу и нуждается в помощи, мадам Ламбар пришла в настоящий восторг. Конечно, она придет, не теряя времени. Актеры были чудесные. Как жаль, что они не смогли остаться и дать еще хотя бы одно представление! Даже ее сыновья были восхищены. Они ни о чем другом с тех пор не говорят.

Войдя в комнату, где лежала Харриет, мадам Лам-бар засуетилась, выражая желание оказать помощь незамедлительно. Она ощупала лодыжку, попросила попытаться встать на ногу, а когда Харриет вскрикнула от боли, поставила диагноз:

— Держать в покое, — глубокомысленно заявила мадам Ламбар, — и все будет в порядке. Кость, как я вижу, не сломана. Я сделаю припарку, свою собственную, особую, и обещаю, что уже к завтрашнему дню вам станет лучше. Опухоль невелика. Все будет в порядке, причем очень скоро, я клянусь.

Харриет сказала, что не знает, как ей и благодарить нас всех за помощь.

— Бедная госпожа, — посочувствовала мадам Ламбар, — должно быть, вы страшно расстроены. Все ваши друзья уехали… а вам пришлось остаться.

Харриет вздохнула, но мне показалось, что по ее губам скользнула едва заметная усмешка, означавшая, что она не так опечалена пребыванием здесь, как можно было бы ожидать.

— Алкана, — торжественно произнесла мадам Ламбар. — Она в припарке. Иногда эту траву называют бурачником. Есть бурачник змеиный, а есть полевой, и их целебные свойства несомненны. Это растение творит чудеса.

— Мне оно тоже известно, — ответила Харриет. — Мы его зовем красильницей. Из его сока получается красный порошок, а из него — очень хорошие румяна.

— И вы… пользуетесь ими? — спросила я.

— На сцене, — ответила она, опустив глаза и вновь слегка улыбнувшись. Похоже, она плохо контролировала свои губы. — На сцене приходится выглядеть несколько неестественно, в противном случае те, кто находятся в дальних рядах, ничего не разглядят. Поэтому мы стараемся раскрасить себя поярче.

— Нравится мне слушать об актерской жизни, — вздохнула мадам Ламбар. — До чего же у вас, должно быть, жизнь интересная!

На лице актрисы появилась легкая гримаска, и я подумала: она совсем не такая, какой кажется.

Как мы за ней ухаживали! Жанна и Марианна готовили для нее особые блюда; Жак постоянно справлялся о ней; мадам Ламбар в первый день навестила ее трижды, накладывая свежие припарки; дети рвались в комнату, чтобы поговорить с ней, и выгнать их оттуда было почти невозможно; Лукас обожал ее; что же касается меня, то я ею восхищалась.

Харриет прекрасно понимала это. Она лежала, откинувшись на подушки, и явно наслаждалась ситуацией.

Мне казалось странным, что она, похоже, вовсе не была огорчена отъездом труппы. Но я предположила, что она обладает достаточным опытом, чтобы в подходящее время отправиться в путь в одиночку и найти своих товарищей. Я была очень наивна.

На второй день Харриет сообщила нам, что все еще не может ступить на ногу из-за боли, хотя если ногу не беспокоить, то она не болит. Таким образом, она продолжала оставаться в центре внимания, и мы все относились к ней как к почетному гостю. Мне и в голову не пришло бы, что она вводит нас в заблуждение, однако на третий день я совершила открытие.

Дети под присмотром Лукаса отправились на прогулку. В последнюю минуту я раздумала их сопровождать. Жак колол дрова для Ламбаров, Марианна и Жанна готовили на кухне какое-то особое блюдо для Харриет, а я решила подняться наверх и проведать ее.

Я постучала в дверь и, не услышав ответа, тихонько приоткрыла ее и заглянула внутрь. Кровать была пуста, хотя и смята. Одежда Харриет висела здесь, но ее самой не было.

Я ничего не могла понять. Меня вдруг охватило чувство страшного одиночества. Она покинула нас. Какой пустой сразу стала жизнь! Но как же она могла уйти, оставив здесь свою одежду? Нет, она находится где-то здесь, в замке. Но где? И как она вышла из комнаты, если каждый шаг доставляет ей боль?

Она попыталась ходить. Она упала, лежит где-то рядом и страдает от боли. Я должна ее найти, ведь она где-то рядом. Она не покинула бы дом, не взяв своей одежды.

Пока я так стояла, опершись рукой на дверь, в коридоре послышались легкие шаги, приближавшиеся к комнате.

От волнения сердце гулко забилось у меня в груди. Я метнулась в темный угол комнаты и застыла там, ожидая развития событий.

Вбежала Харриет. Никаких признаков хромоты я не заметила. Она вприпрыжку пробежала по комнате, выполнила пируэт, а затем подошла к стоявшему на столе зеркалу и начала разглядывать себя.

Либо она каким-то образом ощутила мое присутствие, либо уловила какое-то движение в зеркале — во всяком случае, как только я сделала шаг вперед, она резко обернулась.

Я сказала:

— Кажется, ваша лодыжка больше вас не беспокоит.

Харриет широко раскрыла глаза, а потом пожала плечами.

— Ну, — сказала она, усаживаясь на кровать и мило улыбаясь мне, — дела с самого начала обстояли не так уж плохо, хотя я действительно подвернула ногу. Я споткнулась на лестнице. Ну, а когда она немного распухла, мне в голову пришла эта идея.

Я даже представить себе не могла, что кто-то способен вести себя столь непринужденно после того, как его уличили во лжи.

Харриет просительно улыбнулась:

— Мне так хотелось здесь остаться.

— Вы хотели остаться здесь, в то время как…

— Здесь так удобно, — сказала она. — Гораздо удобней, чем в какой-нибудь грязной старой корчме, где спишь неизвестно на чем, где нельзя досыта поесть, потому что на еду вечно не хватает денег… О, здесь гораздо лучше.

— Но ваш парижский ангажемент…

— Вернее, наши надежды на парижский ангажемент. Неужели вы думаете, что жалкую труппу бродячих актеров встретят в Париже с распростертыми объятиями?

— Но месье Ламотт сказал…

— Месье Ламотт просто мечтал вслух. Разве не так же поступаем и все мы? Всегда приятно считать свои мечты реальностью. Это трюк, которым люди пользуются часто… а актеры — особенно часто.

— Вы хотите сказать, что делали вид, будто повредили лодыжку, чтобы остаться здесь?

— Я действительно подвернула ногу, а когда проснулась здесь, в своей теплой постели… ну, скажем, в вашей постели… то подумала: как хотелось бы мне остаться здесь, пусть ненадолго! Как бы мне хотелось разговаривать с интересной мисс Арабеллой, и стать ее другом, и быть обожаемой милым Лукасом, и находиться в окружении этих прелестных детишек.

— Вы говорите, прямо, как месье Ламотт.

— Это потому, что я являюсь — или являлась — одной из актрис его труппы.

— А теперь, когда с вашей ногой все в порядке, вы собираетесь присоединиться к труппе?

— Это зависит от вас.

— От меня?

— Конечно. Если вы решите выгнать меня, то я присоединюсь к ним. Я расскажу им, что отдых и припарки доброй мадам Ламбар вылечили меня. Но я сделаю это лишь в том случае, если вы меня прогоните.

— Вы хотите сказать, что желали бы остаться здесь?

— Я думала об этом. Юный господин Дик рассказал мне о весьма достойной леди, увы, отправившейся к своему Творцу, — о мисс Блэк, чье имя он произносил с благоговением. Она работала у вас гувернанткой, и это большое несчастье, что дети остались без воспитательницы, столь необходимой в таком возрасте.

— В последнее время их обучала я с помощью Лукаса.

— Это, конечно чудесно, но у вас есть свои обязанности — обязанности хозяйки замка. Лукас слишком молод и вряд ли имеет достаточное образование. Вам просто необходимо иметь гувернантку. Если вы захотите нанять меня, я сделаю все возможное, чтобы вы были довольны.

— Гувернантка! Но ведь вы актриса…

— Я могу преподавать им литературу. Я очень неплохо ее знаю. Английские и французские пьесы я знаю наизусть… во всяком случае, многие. Я могла бы обучать их пению, танцам, умению себя держать. Я и в самом деле могу завершить их образование.

— Вы действительно хотите остаться здесь, в этом мрачном старом замке?

Ее улыбка была ослепительной. Я почувствовала, что мне хочется неотрывно смотреть на нее и слушать ее. Конечно же, я хотела, чтобы она осталась, и обрадовалась тому, что она сделала мне такое предложение, хотя и была несколько поражена ее хитрым притворством. Но, в конце концов, она ведь была актрисой.

Когда я сказала детям о том, что их новой гувернанткой станет госпожа Мэйн, Дик и малыши принялись высоко подпрыгивать, выражая этим свой восторг.

Лукас согласился, что это будет очень хорошо для детей и что родители будут довольны. В последнем я была не вполне уверена и решила не сообщать им о том, что до того, как стать гувернанткой, она была актрисой, — то есть не сообщать до тех пор, пока они сами не увидят ее и не поддадутся ее очарованию. Жанна, Марианна и Жак очень обрадовались тому, что их жизнь станет такой насыщенной и что в ней теперь будет присутствовать дух театра. Мадам Лам-бар не могла не одобрять своей пациентки, столь быстро доказавшей эффективность ее методов лечения, и возглавила хор восторженных голосов, доносившихся из той семьи.

Вот так в наш дом вошла Харриет Мэйн.

Как я и предвидела, наша жизнь тут же переменилась. Харриет даже одевалась иначе, чем мы. Она носила парчу и бархат, которые при свечах выглядели просто волшебно. Дети считали ее настоящей красавицей, которой она, несомненно, и была, хотя и очень своеобразной, экзотичной. Они глаз не могли от нее оторвать. Лукас был готов стать ее рабом, но она старалась произвести впечатление именно на меня.

Иногда она завивала свои великолепные волосы в локоны, подвязывая их лентами; в другой раз зачесывала их наверх, закалывая блестящими украшениями. Дети думали, что владелица таких драгоценностей должна быть принцессой, и у меня не хватало жестокости сказать им, что все это — простые стекляшки. Впрочем, на Харриет они казались драгоценностями. Она обладала способностью преображать все, к чему прикасалась.

Мы приобрели глубокие познания в области драматургии. Наши занятия часто становились уроками актерского мастерства. Харриет распределяла между нами роли, оставляя себе лучшие, — но разве можно было осуждать ее за это? — и репетировала с нами. Она пообещала, что, подготовив спектакль, мы сыграем его перед слугами и Ламбарами.

Мы все были охвачены энтузиазмом, и особенно я. Однажды Харриет сказала:

— Ты неплохо выглядела бы на сцене, Арабелла.

Она полностью завоевала наши сердца, и я побаивалась, что когда-нибудь, устав от нас, она захочет вновь присоединиться к актерской труппе. Но пока она не проявляла такого желания и была, судя по всему, вполне довольна своим нынешним образом жизни. У нее сложились привычка приходить ко мне в комнату после того, как все остальные улягутся спать, и вести со мной беседы. Точнее, в основном говорила она, а я слушала.

Харриет любила усаживаться возле зеркала и время от времени смотреть на свое отражение. Складывалось впечатление, что она находится в зрительном зале и со стороны наблюдает за сценой. Иногда мне казалось, что это зрелище забавляет ее.

Однажды вечером она сказала:

— Ты меня не знаешь, Арабелла. Ты юна и невинна, а я стара, как грех.

Меня всегда коробили подобные театральные высказывания, главным образом потому, что я чувствовала: за ними она пытается укрыть правду, а мне непременно хотелось знать о ней всю правду.

— Что за чепуха! — ответила я. — Мне уже семнадцать лет. Не такой уж юный возраст.

— Возраст измеряется вовсе не прожитыми годами.

— Но это именно так. Она покачала головой:

— Ты поразительно неопытна в свои семнадцать лет… в то время как я в двадцать… — поколебавшись, она лукаво взглянула на меня, — два года… Да, двадцать два… и ни днем больше, но, поскольку на меня сегодня нашло исповедальное настроение, я могу шепнуть тебе на ушко, что двадцать два мне исполнилось уже больше года назад, а временами, случается, мне бывает двадцать один…

— То есть ты иногда притворяешься более молодой, чем ты есть?

— Или наоборот, в зависимости от обстоятельств. Ведь я авантюристка, Арабелла. Авантюристок создает судьба. Если бы судьба дала мне то, чего я от нее хочу, зачем мне было бы пускаться в авантюры, верно? Если бы я была высокородной леди, живущей в достатке… Но вместо этого мне пришлось стать авантюристкой.

— Высокородные леди могут стать изгнанницами, не забывай об этом, и тогда им тоже случается пускаться в авантюры.

— Это верно. «Круглоголовые» сделали из всех нас заговорщиков. Впрочем, мне всегда хотелось стать актрисой. Мой отец был актером.

— Этим объясняется твой талант! — воскликнула я.

— Странствующим актером, — задумчиво добавила она. — Они ходили от поселка к поселку и останавливались там, где дела шли получше. Должно быть, в Мидл-Чартли дела шли прекрасно, поскольку там они задержались достаточно долго, чтобы он успел соблазнить мою мать, а результатом этого соблазна стало рождение той, кому суждено стать одним из бриллиантов театрального мира. Харриет Мэйн, к вашим услугам.

Тон ее голоса изменился. Она была прекрасной актрисой. Она сумела заставить меня увидеть странствующего актера и деревенскую простушку, очарованную его игрой на сцене и, видимо, не менее очарованную его действиями под плетнями и в полях Мидл-Чартли.

— Это было в августе, — продолжила Харриет, — поскольку я майское дитя. Эта деревенская простушка не думала о последствиях, развлекаясь со своим любовником во ржи. Он был очень приятен внешне. По крайней мере, так она говорила, ведь я сама никогда его не видела. Так же, как, надо признать, и она — после того, как труппа ушла из деревни; ей было тогда невдомек, что, посеяв в ее сердце семена любви, он не ограничился этим и посеял кое-что еще в иной части ее тела.

Временами Харриет выражалась настолько туманно, что я не вполне понимала, о чем идет речь, но постепенно стала понимать все больше: она, безусловно, прилежно занималась нашим образованием, ничуть не делая поблажек для меня.

— В те дни, — продолжала она, — женщин-актрис не было. Женские роли играли мальчики, что создавало для странствующих актеров дополнительные трудности, если им нужна была женщина. Нет ничего удивительного, что они высматривали по деревням подходящих девушек, которые могли удовлетворить их потребности. Иногда им случалось играть и в зажиточных домах — в замках, поместьях и тому подобном… Именно их они и предпочитали, но не брезговали и зелеными деревенскими лужайками, поскольку мало что так нравилось сельскому люду, как ярмарки и представления странствующих актеров. Так вот, он играл романтические роли: Бенедикт, Ромео, Бассанио… Он был одним из ведущих актеров, а роли эти получал благодаря своей внешности. Жизнь у отца была беспокойная: вечные странствия, разучивание новых ролей, поиски подходящих девиц, попытки убедить их в необходимости удовлетворения его потребностей… О да, он был очень хорош собой! Мать всегда это утверждала, и мне кажется, что она никогда по-настоящему не жалела о случившемся. Труппа поехала дальше, и он обещал вернуться за ней. Она ждала, но он не вернулся. Она выдумывала всякие объяснения, предполагала, что его убили в драке, так как он был большим забиякой и, если ему что-то не нравилось, мог в мгновение ока начать ссору. Так или иначе, ей пришлось нести свое бремя, ребенка, чей отец исчез неизвестно куда. Это было серьезным преступлением в глазах тех, у кого не было желания или возможности подвергнуть испытанию свою честь. Конечно, некоторые девушки в таких случаях топились — в Мидл-Чартли как раз была подходящая речка, — но моя мать была не того сорта. Она всегда любила жизнь и верила, что за ближайшим углом ее поджидает удача. Она отказывалась видеть темную сторону жизни (даже если та сама бросалась в глаза, черная, как сажа), ибо надеялась что где-то рядышком брезжит свет. «Нужно чуток подождать, — говаривала она, и все само собой уладится». Понятно, что со временем стало невозможно скрывать факт грядущего моего рождения, и последовали сцены сурового осуждения грешницы на зеленой деревенской лужайке. Все девушки, которым повезло, что называется, не залететь, глубоко презирали мою мать, которая «залетела». Им было просто необходимо проявлять гнев, чтобы доказать собственную невинность, ты же понимаешь. В это время ей удалось выжить только благодаря надежде, что отец вернется. Когда я родилась, мать продолжала работать в поле и постоянно таскала за собой свидетельство своей греховности. Все местные мужчины решили: раз она теперь не девственница, то ее можно считать легкой добычей. Ей пришлось научиться отбиваться, ведь она ждала возвращения моего отца.

Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали в барский дом. Сквайр Трейверс Мэйн заинтересовался моей матерью, проезжая мимо на охоту с гончими. Видимо, он счел ее более лакомой добычей, чем лиса. Я, как всегда, была при ней, и, говорят, сначала он остановился, чтобы сделать комплимент столь прелестному ребенку. Он был любезным джентльменом, с женой которого год назад произошел несчастный случай на охоте, после чего она была прикована к кровати. Сквайр не был распутником. Конечно, связи с женщинами у него случались, что можно понять, приняв во внимание состояние его жены. Но, так или иначе, он пригласил мою мать быть у него экономкой и оказывать услуги, характер которых не уточнялся. Она согласилась при условии, что я останусь вместе с ней.

С этого дня наша жизнь переменилась. Моя мать стала компаньонкой и камеристкой леди, которой она пришлась по душе, а отсюда был всего один шаг до постели сквайра. Детьми супруги не успели обзавестись, и оба приняли во мне большое участие.

Меня обучали чтению и письму, в чем, моя милая Арабелла, я весьма преуспела. К этому времени я решила стать настоящей леди. Я по горло была сыта деревенской жизнью. Местные детки своевременно раскрыли мне глаза на то, что я ублюдок. Это мне не понравилось. А в поместье все было совершенно иначе. Сквайр и его жена никогда не называли меня ублюдком. Более того, их отношение ко мне явно подчеркивало, что я не ровня деревенским ребятишкам, что я их превосхожу и что мне следует постоянно увеличивать этот разрыв.

Позиции моей матери становились все крепче. Леди Трейверс Мэйн во всем полагалась на нее, так же, как и сквайр. Он был не слишком склонен развлекаться, как, стоит заметить, и развлекать кого-либо. Я думаю, в то время все были озабочены разгоравшимся конфликтом между королем и парламентом. Мне кажется, никому и в голову не приходило, что могут победить «круглоголовые». Все верили в то, что армия очень скоро разделается со смутьянами.

Сквайр был слишком стар для того, чтобы служить в армии. Мы находились далеко от больших городов, и новости порой добирались до нас месяцами. Мы продолжали жить по-старому. Господа так полюбили меня, что наняли для моего воспитания гувернантку, а мать постепенно стала как бы хозяйкой поместья, лишь отдающей распоряжения. Леди, судя по всему, не возражала против этого. Она понимала, что сквайру нужна женщина, и рассудила: пусть лучше это будет моя мать, чем еще кто-то. Можно сказать, что я росла в атмосфере тепла и уюта.

— Тебе повезло.

— Знаешь, я не из тех, кто думает, что самое главное — везение. Человек сам кует свое счастье, так я считаю. Моя мать строго блюла себя… пока не появился сквайр. После этого она сохраняла верность ему, хотя к ней и подкатывались. В ней была изюминка. Есть такие женщины, — сказала она, своей улыбкой, видимо, давая мне понять, что тоже относится к женщинам, в которых есть эта самая изюминка. — Но она ни разу не поддалась искушению, и сквайр был благодарен ей за это.

— Ты взяла себе его имя.

— Ну, это казалось разумным. Когда мне было лет пятнадцать, со сквайром произошел несчастный случай на охоте. Мать пыталась выходить его, но он не протянул и года. Состояние леди тоже стало ухудшаться. Мать стала беспокоиться, ведь она понимала, что наша жизнь может круто измениться и добрые деньки кончатся. Через год или два так и случилось. Слуги понемногу начали роптать на мать: ведь сквайрa, который, так сказать, укреплял ее позиции, больше не было. «Кто она такая? — спрашивали они друг друга. — Чем она лучше нас?» Они припомнили и то, что она родила меня вне брака, и я вновь услышала слово «ублюдок».

Когда умерла леди, в поместье приехал кузен сквайра. Он поглядел, как моя мать управляется с домом, и, наверное, заметил в ней ту самую изюминку, о которой я говорила. Думаю, он был готов не только вступить во владение имением, но и влезть в постель покойного сквайра. Моя мать невзлюбила его. Он не был похож на сквайра. Нужно было быстро принимать решение, но оно пришло не сразу. Все прояснилось лишь тогда, когда этот самый кузен начал заглядываться на меня, и мать сказала, что мы уезжаем.

С собой мы прихватили изрядное количество багажа, накопленного за эти годы: время от времени сквайр и его жена делали нам весьма дорогие подарки, так что нищими мы не остались. Война закончилась. Оливер Кромвель стал нашим лордом-протектором, все театры закрылись, и все увеселения в стране были запрещены. Перспектива открывалась унылая. Мы не представляли, куда нам податься. Мать подумывала о том, чтобы купить где-нибудь небольшой домик и вести там скромную жизнь на имеющиеся сбережения.

Через несколько дней после отъезда мы заехали на постоялый двор, где остановилась труппа странствующих актеров. Нет-нет, того, что ты предполагаешь, не произошло. Среди них не было моего отца, но, когда мать упомянула о нем, присутствующие оживились. По их словам, в старые добрые дни его имя гремело. Он играл при дворе, и сама королева хвалила его. Она очень любила театр. Но теперь король был обезглавлен, а королева находилась во Франции, ожидая, когда престол займет ее сын. Наши собеседники сказали, что для актеров в этой стране не будет никакой жизни, пока новый король не сядет на трон.

Они тихонько произносили тосты за падение лорда-протектора, что в те времена было опасно. У них были свои планы: они собирались перебраться во Францию, где в это время театр процветал. Французы любили театр, и актеры там жили как господа. Пока в Англии правили пуритане, никакой надежды не могло быть.

Актеры провели на постоялом дворе несколько дней, и, как ни странно, моя мать сумела очаровать одного из ведущих исполнителей труппы и сама была им очарована. Что же касается меня…

Харриет слегка улыбнулась и сказала:

— Что-то я слишком разболталась.

— То, что ты рассказываешь, очень интересно. Ее глаза затуманились.

— Мой язык всегда обгоняет мои мысли. Ты мало что понимаешь в таких делах.

— Но мне следует учиться, разве не так? Ты — наша гувернантка и обязана нас учить. А ведь мне, Харриет, предстоит еще очень многому научиться.

— Это верно, — согласилась она и вновь замолчала.

Вскоре после этого она поспешно пожелала мне доброй ночи и ушла.

В течение нескольких дней она была непривычно молчалива, и я решила, что она жалеет о своей откровенности.

Какой радостью была постановка нашего спектакля на подмостках в холле! Нашими зрителями были Жанна, Марианна, Жак и семейство Ламбаров. Мы поставили небольшую пьесу, и главная роль досталась, само собой разумеется, Харриет. Лукас был ее возлюбленным, а я — соперницей, собиравшейся отравить Харриет. У детей тоже были свои роли, и даже маленький Фенн вошел и вручил письмо со словами: «Это вам», что вызвало в нем самом непонятный взрыв радости. Когда мне пришлось выпить отравленный напиток, первоначально предназначавшийся для Харриет, и упасть на пол, мадам Ламбар взволнованно закричала:

— Хотя вы и не заслуживаете этого, мадемуазель Арабелла, вам следовало бы сейчас принять моих репейниковых сердечных капель.

На что Жанна заявила:

— Для этого она слишком далеко зашла. И не стоит спасать ее: больно уж много чего она натворила.

Фенн разрыдался, решив, что я умерла. В общим, драма уклонилась в сторону фарса, но, к счастью, мое падение на пол в агонии и было финалом спектакля.

Потом у нас состоялся ужин — точно такой же, как в тот вечер, когда с нами были актеры. Месье Ламбар опять принес своего вина, а мадам Ламбар испекла огромный пирог с изготовленной из кусочков теста сценой, и все мы были счастливы, за исключением Фенна, который продолжал держаться за мою юбку, чтобы убедиться в том, что я жива.

Когда я вспоминаю об этом вечере, о том, сколь простодушны были мы все и как, должно быть, забавлялась Харриет, наблюдая за нами, я думаю, что он был концом целой эпохи, и иногда мне хочется, чтобы я навсегда осталась такой, какой была в тот вечер, — простодушной, верящей в то, что миром правит добро.

Харриет тоже была счастлива. В то время она уже была для нас центром вселенной. Ни один из нас не сомневался в том, что столь потрясающий оборот наша жизнь совершила именно благодаря ей.

Через день после этого в Конгрив прибыл гонец с письмами от моей матери. Каждый из нас получил по письму, даже Фенн.

Я забрала свое письмо в комнату, потому что хотела прочесть его в одиночестве.

«Моя милая дочь!

Мы так давно с тобой не виделись! Я постоянно думаю о тебе. В воздухе витает дух перемен. Я чувствую, что вскоре мы все соберемся вместе. Из Англии поступили сведения о том, что в сентябре умер Оливер Кромвель, так что с тех пор уже прошло несколько месяцев. Все это обещает изменения. Ваш отец считает, что сын Кромвеля никогда не сумеет завоевать такое же уважение, и, поскольку народ все больше тяготится правлением пуритан, он может призвать на трон короля. Если так и будет, то наша жизнь полностью изменится. Это самая добрая весть за все время, прошедшее после казни отца нынешнего короля.

Есть и другие новости для тебя, моя дорогая. Лорд Зверели, который находится здесь вместе с нами, сообщил, что его семья приобрела дом неподалеку от замка Конгрив. Мы с твоим отцом полагаем, что тебе будет приятно их навестить. Они свяжутся с тобой и, весьма вероятно, пригласят вас с Лукасом некоторое время погостить у них. Конгрив вряд ли можно назвать местом, подходящим для ответного приема, но в случае необходимости все заинтересованные лица поймут наше теперешнее нелегкое положение. Если представится такая возможность, постарайтесь ею воспользоваться. Я уверена, что Ламбары вместе с Марианной, Жанной и Жаком позаботятся о малышах. Для тебя такой визит будет хорошей возможностью завести нужные знакомства. Мы с твоим отцом обеспокоены тем, что ты вынуждена проводить день за днем в этом замке. Если бы мы жили в нормальных условиях, ты встречалась бы с молодыми людьми соответствующего возраста и положения. Увы, пока это невозможно, но, кто знает, может быть, скоро дела обернутся совсем иначе. А тем временем тебе будет интересно встретиться с Эверсли. Я пока не могу приехать навестить тебя, поскольку здесь происходят очень важные события. Ты только представь, что творится после смерти Кромвеля!

Но я надеюсь, что мы вскоре увидимся, милая Арабелла. А пока — выше голову! По крайней мере, там вы находитесь в безопасности, и ты достаточно взрослая, чтобы помнить, что произошло когда-то в Фар-Фламстеде и позже — в Тристане.

Посылаю тебе уверения в любви. Знай, что я постоянно помню о тебе.

Твоя преданная мать Берсаба Толуорти.»

Читая письмо, я живо представляла маму. С первых лет своей жизни я страстно ею восхищалась. Она всегда была такой сильной; в моих туманных воспоминаниях о давних днях она занимала основное место; ее властная натура, казавшаяся всемогущей и всеведущей, направляла всю нашу жизнь.

Мамочка дорогая! Что бы она подумала о Харриет? Уж она-то непременно распознала бы ее притворство. Моя мать всегда превосходно разбиралась в людях.

Я тут же села за ответное письмо, чтобы уезжающий завтра гонец мог его захватить.

Я колебалась, что именно сообщить о Харриет, и это было явным признаком того, что ее присутствие в доме оказало на меня большое влияние. Сейчас я размышляла, о каких-то уловках и недомолвках, в то время как прежде мне и в голову бы не пришло пытаться что-либо утаить от матери.

А что если рассказать ей всю правду? Приехали странствующие актеры, одна из актрис сделала вид, что повредила ногу и поэтому не может ехать дальше. Она осталась и теперь живет здесь, учит нас пению, танцам и актерскому ремеслу.

Полагаю, прочитав это, мать в ту же секунду бросила бы свои дела и примчалась сюда, чтобы самой разобраться во всем на месте. Актеры из бродячей труппы! Актриса, обманом проникшая в дом! Нет, мать никогда не одобрила бы этого.

Ну как же объяснить маме все очарование Харриет, ее шарм, ее привлекательность? И все-таки что-то я должна сказать. Не упомянуть ни о чем значит обмануть маму, а рассказать ей все значит растревожить ее.

Я колебалась. Впервые в жизни я не решалась просто взять в руку перо и начать так, будто разговариваю с нею.

Наконец я начала:

«Дорогая мама!

Я была счастлива получить от тебя письмо и узнать о предстоящей встрече с Эверсли. Надеюсь, они первыми навестят нас. Мы вполне способны обеспечить им должный прием. Марианна и Жанна прекрасно справляются со своими обязанностями, и к тому же они любят гостей. Мне кажется, сейчас им здесь скучновато.

Во время сильного снегопада к нам заехала группа людей, которые были вынуждены из-за погоды прервать свое путешествие. Конечно, мы приняли нежданных гостей, среди которых была и молодая, одаренная женщина. На лестнице она подвернула ногу и к моменту отъезда — они спешили по делам в Париж — не могла передвигаться. Она попросила дать ей возможность оправиться от травмы. Очень живая, симпатичная женщина и так же, как и мы, беженка из Англии. Узнав, что после смерти мисс Блэк мы с Лукасом вынуждены сами обучать детишек, она предложила свои услуги в обмен на кров и питание.

Я приняла ее предложение, и она проявила себя наилучшим образом. Она прекрасно знает литературу, как английскую, так и французскую, и теперь учит этому детей, а кроме того, работает над их произношением, учит их пению и танцам. Все детишки обожают ее. Ты бы расхохоталась, посмотрев на Фенна. Он страшно галантен с ней, и она была очень тронута, когда он принес ей первый крокус. Анджи и Дик ссорятся из-за того, кто будет сидеть рядом с ней. Посмотрев маленькую пьеску, которую мы разыграли, ты осталась бы довольна. Зрителями у нас были Ламбары и слуги, причем маленькому Фенну тоже досталась роль. Всем эта затея очень понравилась, а дети до сих пор не пришли в себя от восторга.

Разумеется, все это подготовила Харриет Мэйн. Без нее мы никогда даже не подумали бы о таком и, уж конечно, не смогли бы это осуществить.

Я думаю, ты будешь довольна, узнав о том, что она занимается с нами, поскольку я знаю, как ты беспокоилась об этом после смерти мисс Блэк.

Как чудесно было бы видеть здесь тебя и отца!

Ах, если бы мы могли собраться под крышей нашего дома! Я рада узнать о том, что у вас все в порядке и что дела меняются к лучшему.

Твоя любящая дочь Арабелла Толуорти.»

Я перечитала письмо. В нем не было лжи. Я была уверена: мама обрадуется, узнав, что у нас есть хоть какая-то, пусть не такая, как мисс Блэк, но гувернантка. Тут я не удержалась от снисходительной улыбки: нельзя было представить двух менее похожих женщин.

Я надеялась, что мать все-таки приедет сюда. Любопытно будет послушать, что она скажет по поводу действий Харриет. И в то же время я боялась того, что она может сказать… Этот факт говорил о том, что я была, видимо, не до конца очарована столь пленительным существом.

На следующий день гонец уехал, увозя с собой наши письма. Я стояла в одном из окон-бойниц башенки и глядела ему вслед, пока он не исчез из виду.

Это было маленькое, редко используемое помещение с длинной узкой щелью окна. Единственную мебель здесь составляли стол и стул. В стену около окна была врезана скамья, так что можно было вести наблюдения сидя.

Я уже собиралась выходить, когда открылась дверь и вошла Харриет.

— Я видела, как ты поднималась сюда, — сказала она, — и мне стало интересно, куда же ты направляешься.

— Просто я наблюдала за всадником.

— Который увез с собой письмо, написанное твоим родителям?

— Иногда мы забираемся сюда и осматриваем окрестности, надеясь увидеть, что подъезжают наши родители. Но и гонец с письмами — это неплохо.

Харриет кивнула.

— Привозит и увозит вести, — задумчиво произнесла она. — А ты написала о новостях?

— О некоторых.

— И о том, что я здесь?

— Ну конечно.

— Они захотят, чтобы я ушла.

— Почему?

— Актриса. Им это не понравится.

— Я не написала им о том, что ты была актрисой.

— Как это?

— Ну, я сообщила, что ты прибыла с группой людей, которым пришлось задержаться здесь из-за снегопада. Ты повредила лодыжку, была вынуждена остаться, а затем предложила помощь в обучении детей. Ведь, собственно, так и было?

— Значит, ты не рассказала им всего? Я старалась не смотреть ей в глаза.

— Я не солгала им, — сказала я, оправдываясь. — Я написала, что тебя любят дети, что они учатся с удовольствием и что мы даже сумели поставить пьеску.

Харриет вдруг рассмеялась и обняла меня.

— Милая Арабелла! — воскликнула она. Я с некоторым смущением высвободилась из ее объятий. У меня возникло ощущение, что я становлюсь похожей на нее. Я больше не была невинной девочкой, всегда откровенной со своими родителями.

— Пора спускаться вниз, — сказала я. — Что за мрачное место! Представь себе человека, весь день высматривающего, кто едет, чтобы поднять тревогу при приближении врага.

— Нужно иметь достаточно много врагов, чтобы обеспечить наблюдателю занятие на целый день.

— Ну, он ведь высматривал и друзей. А кроме того, стоя на карауле, он сочинял песни. Я слышала, что все дозорные были менестрелями.

— Как интересно!

Когда мы подошли к винтовой лестнице, Харриет взяла меня под руку.

— Очень мило с твоей стороны дать обо мне столь лестный отзыв, — сказала она. — Если бы ты написала, что я актриса, которая проникла сюда обманом, это вызвало бы опасения. Отлично! Теперь нам не придется выставлять на башню дозорного, поджидающего приезда обеспокоенных родителей. Иногда бывает полезно немного отклониться от истины, если она может понапрасну растревожить людей.

Мы спустились вниз.

Мне было слегка не по себе. И в то же время я знала, что была бы несчастна, если бы мои родители отослали Харриет прочь.

В этот вечер она вновь явилась ко мне в спальню, чтобы продолжить начатый когда-то разговор. Я думаю, узнав о содержании моего письма к матери, она стала больше доверять мне.

Усевшись на свое любимое место возле зеркала, Харриет распустила по плечам свои длинные волосы. Она показалась мне просто обворожительной. Я видела в зеркале свое отражение. Мои густые прямые каштановые волосы тоже были распущены — я как раз собиралась начинать их расчесывать, когда Харриет постучала в дверь. Я была очень похожа на свою мать, которую все находили красивой. Я унаследовала ее живость, ее изящно прорисованные брови и глубоко посаженные глаза с несколько тяжеловатыми веками, но было ясно, что мои волосы и глаза выглядели бледно в сравнении с яркостью Харриет. Я утешила себя тем, что почти все женщины на ее фоне казались бы бесцветными.

Как бы прочитав мои мысли, Харриет улыбнулась. Я смутилась. У меня часто возникало ощущение, что она видит меня насквозь.

— Тебе идут распущенные волосы, — признала она.

— Я как раз собиралась расчесывать их.

— А я тебе помешала.

— Ты знаешь, что я всегда рада поговорить с тобой.

— Я пришла поблагодарить тебя за письмо, которое ты написала матери.

— Не понимаю, чем я заслужила эту благодарность.

— Ты все прекрасно понимаешь. Я не хочу от вас уезжать, Арабелла… пока не хочу.

— То есть ты все-таки уедешь? И скоро? Она покачала головой:

— Ну, я думаю, что вы и сами не собираетесь оставаться здесь навеки.

— Мы всегда верили в то, что в один прекрасный день вернемся в Англию. Было время, когда мы едва ли не каждый день ждали вызова на родину. Потом ожидание кончилось, но, по-моему, мысли об этом никогда не оставляли нас.

— Но вы же не хотите оставаться здесь до конца жизни?

— Что за идея! Конечно, нет.

— Если бы вы сейчас жили в Англии, тебе уже подбирали бы мужа.

Я вспомнила письмо матери. Разве не на это она намекала?

— Наверное, да.

— Счастливая маленькая Арабелла, о которой есть кому позаботиться!

— Ты забываешь, что я сама о себе забочусь.

— И будешь справляться с этим еще лучше… когда немножко узнаешь жизнь. У меня все совсем иначе.

— Ты рассказала мне о себе уже довольно много, но потом вдруг решила оборвать рассказ. Так что же произошло, когда вы встретили странствующих актеров и твоя мать влюбилась в одного из них?

— Он так ей понравился, что она вышла за него замуж. Видимо, он напоминал ей моего отца. Я не забуду день их свадьбы. Никогда прежде моя мать не была такой счастливой. Разумеется, со сквайром она жила в полном согласии и вела вполне достойную жизнь, была чуть ли не хозяйкой имения. Но она придерживалась весьма строгих правил, и поэтому ей всегда было немного не по себе. Теперь она заняла прочное положение в обществе. Ее возлюбленный муж был странствующим актером, и в ее глазах все выглядело правильно. Она всегда говорила мне о нем «твой отец». Я думаю, что и в самом деле образы этих двух людей слились для нее воедино.

— Она стала членом труппы?

— Это трудно было назвать труппой. К тому времени театры были запрещены по всей Англии, а странствующих актеров, если они попадались за своим занятием, бросали в тюрьму. И тогда они решили отправиться во Францию. Там им тоже пришлось бы нелегко. Они собирались ставить пантомимы и кукольные представления… из-за незнания языка, понимаешь? Но они считали, что со временем выучат и язык. Нельзя назвать это блестящими перспективами, но что еще оставалось, если на работу в Англии вовсе не было никаких надежд? Мы вышли в море, и в нескольких милях от французского побережья разразился ужасный шторм. Наш корабль разбился. Моя мать и ее новый муж утонули.

— Какой ужас!

— Ну, по крайней мере, она успела побыть счастливой. Любопытно, долго ли это могло продлиться? Она приписала ему все те достоинства, которые приписывала моему отцу. Это и в самом деле странно. Мой отец исчез, а ее муж погиб до того, как она поняла, каков он был в действительности.

— А откуда ты знаешь, каков он был?

— Я сужу по тому, какие взгляды он бросал на меня. Он отнюдь не был тем верным и любящим существом, каким она его считала.

— Так ему нужна была ты…

— Конечно, я.

— Почему же он женился на твоей матери?

— Она нужна была ему как жена. Он хотел, чтобы за ним ухаживала и о нем заботилась взрослая женщина. Она действительно была ему нужна, а при этом еще и я была рядом.

— Какой гнусный тип!

— Да, встречаются такие мужчины.

— Что же случилось с тобой?

— Меня спасли и вытащили на берег. К счастью, мужчина, спасший меня, работал у местного землевладельца сира д'Амбервилля, который, как следовало из его титула, был влиятельным человеком в этих местах. Он жил в чудесном замке, окруженном обширными угодьями. Но вначале меня доставили в домик, где жили мои спасители, и по округе пошла молва о том, что спасена девушка, чуть не погибшая в море. Мадам д'Амбервилль приехала навестить меня, заметила, что я в этой скромной обстановке чувствую себя стесненно, и предложила мне перебраться в замок, и, таким образом, в моем распоряжении оказались великолепная спальня и служанки мадам. Расспросив меня, она решила, что я являюсь дочерью покойного сквайра Трейверса Мэйна.

— В чем ты не стала ее разубеждать.

— Безусловно. И тогда ей стало понятно, отчего я чувствовала себя так неуютно в крестьянском домике. Я жила в замке до тех пор, пока не поправилась, а затем сказала хозяйке, что теперь должна их покинуть. Когда она спросила, куда же я собираюсь, я ответила, что идти мне некуда, но я не имею права злоупотреблять гостеприимством д'Амбервиллей. Она не была склонна расставаться со мной, и тогда мне в голову пришла идея. В замке жило много д'Амбервиллей, и шестеро из них — в возрасте от пяти до шестнадцати лет (это не считая старшей дочери, которой было восемнадцать, и ее брата Жервеза двадцати одного года). Поэтому я и предложила им свои услуги в качестве…

— Гувернантки?

— Как ты угадала?

— Иногда история повторяется.

— Это случается часто, потому что в схожих обстоятельствах мы действуем схожим образом. Именно это и называется приобретением опыта.

— Я всегда чувствовала, что ты весьма опытна.

— Это действительно так. Я стала гувернанткой и учила их детей так, как сейчас учу твою сестру и братьев. Дела мои шли успешно, и жизнь с д'Амбервиллями меня вполне устраивала.

— Почему же ты ушла от них?

— Потому что старший сын, Жервез, влюбился в меня. Он был очень привлекательным молодым человеком… очень романтичным.

— Ты тоже влюбилась в него?

— Я влюбилась в титул, который он должен был унаследовать, в земли и в богатство. Я очень откровенна с тобой, Арабелла. Вижу, ты поражена моими словами: кроме богатства, которым со временем должен был завладеть Жервез, я любила в нем и многое другое. Он был красив, галантен, он был как раз таким, каким должен быть любовник, — горячим и страстным. Он никогда не видел женщин, подобных мне, и хотел на мне жениться.

— Так почему вы не поженились?

Харриет весело улыбнулась своим воспоминаниям:

— Его мать накрыла нас почти на месте преступления. Она была в ужасе. «Жервез! — воскликнула она. — Я не могу поверить своим глазам!» — и вышла, громко хлопнув дверью. Бедный Жервез! Он был перепуган. Такое затруднение для добропорядочного мальчика!

— А что чувствовала ты?

— Я поняла, что для начала неплохо бы спрашивать согласия семьи на брак. Французы более консервативны, чем мы, англичане. Они могли запросто лишить его наследства и вышвырнуть из дома без единого су. В конце концов, у них было еще два сына, и Жан-Кристофу, одному из наиболее способных моих учеников, исполнилось двенадцать, так что Жервез не был незаменимым. Теперь они узнали о том, насколько далеко я зашла. Из того, что видела мать, мельком заглянувшая в наше любовное гнездышко, ясно следовало, что я уже могу быть носительницей маленького д'Амбервилля.

— Ты хочешь сказать…

— Моя милая невинная Арабелла, а не в этом ли сама суть жизни? Если бы не это, смогли бы мы плодиться и размножаться?

— Так ты действительно была влюблена в Жервеза… настолько, что даже забыла…

— Я ничего не забыла. Это могла быть прекрасная партия. Жервез нравился мне, он был безумно влюблен в меня. Его семья относилась ко мне благосклонно.

— Кажется, ты не слишком достойно отблагодарила их за такое отношение.

— Тем, что осчастливила их сына? Таким счастливым он никогда не был — так, по крайней мере, он постоянно мне твердил.

Я пыталась понять Харриет, но мне это удавалось с трудом. Я твердо знала: случись такое здесь — моя мать немедленно выгнала бы ее из дома.

— Разве вам не следовало подождать до свадьбы?

— Тогда, моя милая Арабелла, этого вообще никогда бы не произошло. Ты только подумай, чего лишился бы бедняжка Жервез.

— Мне кажется, ты весьма легкомысленно относишься к очень серьезным вещам.

— О, наивная Арабелла, именно легкомыслие зачастую служит прикрытием серьезности. Вне всякого сомнения, я относилась к этому вполне серьезно. Меня привели в гостиную, где я предстала перед старшими членами семьи и выслушала длинную речь о моем предательстве по отношению к тем, кто доверял мне, и о том, что они более не могут позволить мне оставаться в этом доме.

— А что Жервез?

— Милый Жервез, невинное существо! Он сказал, что мы должны уехать вместе, не считаясь с его семьей. Мы поженимся и будем жить счастливо. Я ответила, что он — просто чудо и что я не забуду его до самой смерти, но, будучи натурой практичной, не могу не думать о том, на какие средства мы будем жить. Я-то знала, что такое жить в бедности, но Жервез не был перегружен жизненным опытом. Я бы могла прожить, опираясь на собственные силы и способности, но бедняга Жервез не обладал избытком талантов. Меня пугала мысль о прозябании в нищете. Когда д'Амбервилли заявили, что лишат его наследства, я поняла, что они настроены серьезно. В конце концов, когда под рукой есть несколько сыновей, можно избавиться от непокорного, пусть он даже старший сын. Кроме всего прочего, это послужит остальным отличным уроком. Мадам д'Амбервилль была в ужасе от увиденного и считала, что уже никогда не сможет взглянуть на меня, не вспомнив тотчас эту картину. В то время как происходили эти события, в соседнюю деревушку приехала труппа странствующих актеров. Д'Амбервилли, люди с твердыми религиозными убеждениями, не одобряли подобных развлечений. Тем не менее, запретить актерам дать представление в деревне они не могли. Я отправилась посмотреть спектакль и познакомилась с Жабо. Ты помнишь Жабо?

— Ну конечно. Признаться, я слышала, как вы с Флоретт ссорились из-за него на лестнице.

— Так ты подслушивала… — Она громко расхохоталась. — Ну что ж, Арабелла, ты не настолько безупречна, чтобы излишне сурово осуждать меня. Значит, ты подслушивала нас, да?

— Да, и видела, как ты споткнулась и упала.

— Отлично! Это делает более достоверной мою историю о поврежденной лодыжке.

— Итак, ты предпочла Жервезу Жабо?

— Да какая разница! Жабо вполне воспитанный человек и незаурядный актер. Очень жаль, что у него не было достойной возможности проявить свой талант. Возможно, когда-нибудь такая возможность у него появится. Он тщеславен, но его любят женщины. Сам он тоже слишком падок до них и слишком часто меняет привязанности.

— Ему нравились и ты, и Флоретт.

— И тысяча других женщин. Но он талантлив, этот Жюль Жабо, и талант его многогранен. Он сразу же меня приметил. Мы поговорили с ним. Я поведала о своей беде: на меня, служанку, стал заглядываться старший сын хозяев, и в связи с этим меня попросили оставить службу. У Жюля Жабо была романтическая жилка. Позже он признал, что я прекрасно сыграла свою роль. Конечно, я рассказала ему о том, что происхожу из актерской семьи, и он представил меня месье Ламотту. В результате, когда труппа покидала деревню, я уехала вместе с актерами и странствовала с ними несколько месяцев — до того дня, когда мы приехали в замок Конгрив. Остальное тебе известно.

— А почему ты решила бросить их ради нас?

— Из-за трудной жизни. Больше всего на свете я хотела бы стать знаменитой актрисой, но никак не членом бродячей труппы. Жизнь у них невеселая. Только те, кто действительно предан своему делу, могут ее выдержать. Жабо живет поклонением толпы. Видела бы ты его после удачного спектакля! Он ходит гордый, прямо как петух. Женщины — его слабое место, у него вечные неприятности из-за женщин. В нем есть нечто, делающее его неотразимым.

— Как? Еще один, обладающий изюминкой?

— Ты имеешь в виду меня?

— И твою мать.

— Конечно, ты можешь смеяться, дорогая Арабелла, но однажды и ты поймешь, что я имею в виду. Позволь, я объясню. Ты находишься в полном неведении относительно того мира, в котором мне довелось пожить. Возможно, как и многие другие, ты так и не узнаешь этого.

— Ну, после нашей встречи — вряд ли, — спокойно возразила я.

Харриет пристально посмотрела на меня.

— Я вижу, — наконец проговорила она, — что внесла некоторые изменения в твою жизнь.

— Так что же произошло между тобой и Жабо? Он был твоим любовником?

Ничего не отвечая, она продолжала насмешливо смотреть на меня.

— Прямо сразу после Жервеза?

— Это было довольно пикантно, настолько они разные. Я любила Жервеза. Он был таким страстным, таким нежным. Жабо совсем другой человек — грубый и самоуверенный. Один — аристократ, другой — бедный странствующий актер. Тебе понятно, о чем я говорю?

— Существует слово, определяющее такого рода поведение, Харриет.

— Ну, и что же это за слово?

— Безнравственность.

На сей раз она расхохоталась.

— И это неприятно поразило тебя? Ты выгонишь меня из опасения, что я испорчу тебя, твою сестренку и, быть может, твоего братишку?

— Оставь Лукаса в покое, — резко сказала я.

— Он достаточно молод, чтобы чувствовать себя в безопасности. Ты не понимаешь меня. Я — нормальная женщина, Арабелла. Я умею любить, я умею давать и брать. И это все. Ты видела Жабо и, наверное, понимаешь меня?

— Он был и любовником Флоретт.

— Это было до меня. Она не смогла меня простить, хотя, если бы не подвернулась я, у него появилась бы какая-нибудь другая женщина.

— Я одного не понимаю: как ты можешь так легкомысленно относиться к этому?

— Таков мой образ жизни, милая Арабелла: наслаждайся ею, пока есть возможность, а когда иссякнет источник наслаждений — ищи, чем его заменить.

— Наверное, жизнь в этом замке кажется тебе очень скучной после всех этих приключений. У нас здесь нет подходящих для тебя любовников.

— Зато у вас есть определенный уровень комфорта. Я устала от скитаний. Мне кажется, в Париже труппу ждет провал. Я сыта ими всеми по самое горло, включая и Жабо. По-моему, он стал охладевать ко мне, а я предпочитаю терять интерес первой. Я очень заинтересовалась тобой. Знаешь, едва увидев тебя, я почувствовала, что мы станем друзьями. Я получала наслаждение, разыгрывая свой маленький этюд, и ты повела себя именно так, как я и предполагала. Теперь ты весьма солидно отрекомендовала меня своей матери и тем укрепила существующие между нами узы. И тебе это известно, Арабелла.

— Мне хотелось бы… — начала я.

— …чтобы я была из тех молодых женщин, которые окружали бы тебя, живи ты сейчас в Англии, да? Нет, ты этого не хочешь. Ты знаешь, что я другая, именно это тебе и нравится. Я никогда не могла бы соответствовать шаблону. И мне кажется, Арабелла, что ты тоже такая.

— Не знаю. Я только чувствую, что еще очень плохо знаю себя.

— Не расстраивайся. Ты быстро учишься. — Она зевнула. — И знаешь, тебя вполне могут ждать некоторые сюрпризы. Ладно, пойду к себе в комнату. Спокойной ночи, Арабелла.

После этих слов она вышла, а я еще долго сидела и размышляла о ней.

Через несколько дней прибыл гонец, доставивший адресованное мне письмо.

Я велела Марианне и Жанне накормить человека и предоставить ему комнату для отдыха, а сама принялась читать письмо. Оно было адресовано госпоже Арабелле Толуорти и отправлено из Вийе-Туррона.

«Дорогая госпожа Толуорти!

В свое время я имела удовольствие познакомиться в Кельне с Вашими родителями и узнала многое о Вас и Вашей семье. Недавно мы переехали в Вийе-Туррон, и поскольку все мы, так же, как и вы, являемся беженцами из Англии, то я решила, что наша встреча доставит нам взаимное удовольствие. У нас здесь большой дом, и мы рады принять в нем наших друзей, пусть гораздо скромнее, чем могли бы это сделать на родине. Ваши родители уже дали свое согласие на визит к нам Вас и Вашего брата, и вся наша семья очень надеется вскоре увидеть Вас. В данный момент здесь живут мои сын и дочь. Эдвин, мой сын, вскоре собирается присоединиться к королю, поскольку, как Вы знаете, сейчас назревают решающие события и наши надежды вновь воспряли. Если Вы не откажете нам в удовольствии принять Вас, прошу прислать ответ с нашим гонцом. Путешествие должно занять у Вас около двух дней, и на пути к нам есть весьма приличный постоялый двор, где Вы сможете переночевать. Нет никаких причин откладывать визит, и я готова принять Вас через две недели.

Прошу Вас, соглашайтесь. Встретившись с Вашими родителями и узнав о Вас так много, мы горим нетерпением в ожидании встречи с Вами и Вашим братом.

Матильда Эверсли.»

Я пришла в восхищение: это обещало быть интересным. Нужно было найти Лукаса, чтобы рассказать ему о письме.

Он сидел в классной комнате вместе с Харриет. Я обрадовалась, что там не было детей. Они, конечно, будут огорчены нашим отъездом, но мы, естественно, не могли рассчитывать, что Эверсли пригласят и их.

— Лукас, — воскликнула я, — мы получили приглашение от Эверсли!

— Это те люди, о которых писала мама? Покажи письмо. — Он прочитал приглашение, а Харриет знакомилась с его содержанием, заглядывая ему через плечо.

— И вы собираетесь ехать? — спросила она.

— Я думаю, что мы должны поехать. Нас просили об этом наши родители.

— Наверное, это будет интересно, — сказал Лукас. — В конце концов, мы все время торчим здесь. Это ведь страшно скучно, хотя мы этого и не осознавали. Разве что только теперь, когда…

Харриет ослепительно улыбнулась ему.

— Я думаю, мы ненадолго? — поинтересовался Лукас.

Недели на две.

— А что будет с детьми? — спросила Харриет.

— В своем письме мать написала, что их вполне можно оставить на прислугу. Именно так мы и поступим.

— Им это не понравится, — заметила она.

— Несколько дней поскучают, а потом привыкнут. Зато с какой радостью они будут нас встречать!

— Мне будет очень недоставать тебя, — задумчиво сказала Харриет.

Я объявила, что мне нужно пойти к себе и написать, что мы принимаем приглашение. Оставив Лукаса и Харриет вдвоем, я ушла.

Гонец уехал, увозя мое письмо, а я тут же бросилась исследовать свой гардероб. В Конгриве можно было одеваться как угодно, но ехать в гости совсем другое дело.

Открылась дверь, и вошла Харриет. Взглянув на коричневое платье, лежавшее на кровати, она сказала:

— Его надевать нельзя, оно тебе не идет, — Она взяла платье и аккуратно повесила в шкаф. — У тебя очень мало нарядов для такой поездки, Арабелла, посетовала она. — Нам придется хорошенько ими заняться и кое-что переделать.

— Думаю, Эверсли находятся примерно в таком же положении, что и мы. Они ведь тоже живут в изгнании.

— Сейчас они готовятся к приему гостей и наверняка постараются пустить вам пыль в глаза. Нет, гардеробом придется заняться всерьез. Конечно, кое-что я могла бы тебе одолжить, если только…

Харриет запнулась, и я внимательно взглянула на нее.

— Если только я не поеду с вами, — лукаво добавила она.

— С нами? Но…

— Так было бы интереснее, — сказала она. — Ты только представь себе, как мы будем потом обсуждать эту поездку. Я тебе там пригожусь, Арабелла.

— Но они пригласили меня с братом.

— Разве могло быть иначе, если они не знали о том, что здесь есть еще и я?

Я пристально посмотрела на нее. Она ответила мне насмешливым взглядом.

— Как же ты поедешь, не получив приглашения, Харриет?

— Очень просто. Если бы я была твоей сестрой, они непременно пригласили бы меня.

— Но ты не моя сестра.

— Зато я твоя подруга.

— Ты не можешь просто взять и приехать вместе с нами. Как я буду это объяснять?

— Ты объяснишь все заранее. Это так несложно:

«Дорогая леди Эверсли! С некоторых пор со мной живет моя подруга, и я просто не имею права уехать, оставив ее одну в замке. Я отвечала на ваше приглашение в радостной спешке, поскольку была действительно очень рада принять его. Но теперь я понимаю, что не могу бросить здесь подругу. Это будет выглядеть верхом невежливости, и, я уверена, вы меня понимаете. Это очаровательная молодая женщина из прекрасной семьи, которая находится в том же положении, что и все мы. Если у вас нет возражений, то я надеюсь, что вы найдете возможность отнести это приглашение и к ней. Мы будем рады навестить вас. Простите, пожалуйста, мою неловкость. Я писала ответ, совершенно забыв о своих обязанностях хозяйки дома…» Ну, что ты на это скажешь?

— Я не могу этого сделать, Харриет. Это не правильно.

— Это как раз правильно. Конечно, если ты не хочешь, чтобы я ехала…

— Я знаю, что без тебя это не доставит мне и половины возможного удовольствия. Но я не понимаю…

Остаток дня Харриет посвятила тому, чтобы я все поняла И на следующий день Жак отправился верхом с письмом вышеизложенного содержания.

Вернулся он с таким ответом:

«Моя дорогая госпожа Толуорти! Разумеется, мы будем рады принять Вашу подругу.

Она должна приехать и участвовать в приеме. Мои сын и дочь с нетерпением ждут встречи со всеми вами.

Матильда Эверсли.»

Когда я показала ответ Харриет, она рассмеялась от удовольствия.

— Ну, что я тебе говорила?! — воскликнула она. Я и сама была рада тому, что Харриет поедет с нами.

ПОМОЛВКА В ГРОБУ

Нас сопровождал Жак. После нашего прибытия на место он должен был вернуться в замок Конгрив, но в дороге было неплохо иметь охрану. Ночь мы провели на постоялом дворе, который нам рекомендовали Эверсли, а на следующий день приехали в замок Туррон.

Замок был гораздо более величественным, чем Конгрив. Нигде не видно было ни коз, ни цыплят, и общее впечатление было довольно приятным, несмотря на явные признаки упадка.

Жак довез нас до конюшни, где конюхи поспешили заняться нашими лошадьми, очевидно, заранее зная о том, что мы приедем.

Появился слуга и провел нас в холл, где ждала леди Эверсли. Это была высокая женщина лет сорока пяти, с копной светлых пушистых волос, почти детскими голубыми глазами и нервными руками. Ей явно было приятно нас видеть. Сначала она обратилась к Харриет.

— Я чрезвычайно рада вашему приезду, — сказала она. — Мене доставило удовольствие знакомство с вашей матерью…

Харриет улыбнулась и сделала легкий жест рукой, показывая на меня.

— Арабелла Толуорти — это я, — представилась я.

— Ну конечно же! Вы так похожи на свою мать. И как я могла не заметить этого сразу?! Дорогая, я счастлива приветствовать вас и вашу подругу… а также вашего брата. Мы очень рады этой встрече. Как вам показался постоялый двор? Мы останавливались там и сочли его весьма приличным… насколько вообще постоялый двор может быть приличным. Вы, должно быть, утомились, хотите помыться и, наверное, немного перекусить. Для начала мы проводим вас в ваши комнаты. У вас много багажа? Сейчас путешествовать непросто. Я прикажу доставить ваши вещи в комнаты. Лукас сказал, что у нас две вьючные лошади, которых отвели в конюшню — Кто-нибудь из слуг позаботится об этом. А теперь идите со мной. Обеих дам я помещаю в одной комнате. Надеюсь, вы не против? У нас не так много комнат. Мои сын и дочь очень рады вашему приезду. О себе они расскажут вам сами. Да, ведь вам пришлось оставить дома малышей. Какая жалость, что они так малы, дорогая!

Несмотря на некоторую непоследовательность ее высказываний, я решила, что она довольно верно оценила нас, особенно меня.

В большой комнате, которую я должна была разделить с Харриет, стояли две кровати. На полу лежал ковер, и, хотя комната была обставлена сравнительно богато, она очень напоминала мне замок Контрив. Комната Лукаса располагалась неподалеку.

— Надеюсь, здесь вам будет достаточно удобно, — сказала леди Эверсли. Ах, как бы я хотела вернуться в Эверсли-корт! Там все по-другому. Там так просторно! Какие мы там устраивали приемы! — Она вздохнула. — Но вы, должно быть, думаете то же самое о своих родных местах…

— Мы ждем-не дождемся возвращения, — ответила Харриет и, не обращая внимания на мой испепеляющий взгляд, продолжала:

— Правда, последние новости нас обнадеживают. Может быть, уже очень скоро мы начнем строить планы возвращения домой.

— Теперь недолго осталось. В окружении короля царит оживление. Там, как вы знаете, находится мой муж, ведь и с вашими родителями, Арабелла, мы познакомились при дворе. Этот ужасный Кромвель наконец умер. А его сын… Он не похож на отца… это человек, с которым, насколько я слышала, никто не считается. Все это к лучшему, не правда ли?

Мы выразили полное согласие с ее мнением, и она сказала, что оставляет нас, чтобы мы могли привести тебя в порядок, а затем, если мы захотим спуститься в салон, она с удовольствием представит нас своим сыну и дочери.

Когда дверь за леди Эверсли закрылась, Харриет взглянула на меня и рассмеялась.

— Во всяком случае, — сказала она, — наша хозяйка не страдает молчаливостью.

— Она очень мила.

— И, похоже, рада нашему приезду. Любопытно, что же представляют собой сын и дочь? Я полагаю, что нас пригласили затем, чтобы они побыли в компании ровесников. Ну что ж, здесь обстановка немного побогаче, чем у нас, хотя все довольно сильно запущено. Разумеется, трудно было ожидать от французских дворян, что они отдадут беженцам свои лучшие владения.

— Ты настроена излишне критично и упускаешь из виду, что если бы не твой переезд в замок Контрив, то сейчас ты жила бы в гораздо более скромных условиях вместе с бродячей труппой.

— Я не забываю об этом, но тем не менее не потеряла способности делать некоторые умозаключения. Так как же мы оденемся для нашей первой встречи со здешней молодежью?

Я осмотрела свой костюм для верховой езды. Он, разумеется, выглядел совеем не так безукоризненно, как в момент нашего отъезда, хотя до сих пор это не приходило мне в голову.

— И в самом деле, — сказала я, — просто не представляю.

— Тогда положись на мои суждения. Первое впечатление — самое важное. Я думаю, что тебе следует надеть голубое муслиновое платье с кружевным воротником. Оно выглядит свеженьким, новеньким и невинным — совсем, как ты сама, дорогая Арабелла.

— А для тебя, — парировала я, — парча или бархат? Шелк или атлас?

Харриет состроила гримаску.

— Мне еще более необходимо произвести благоприятное впечатление. У меня нет твоих верительных грамот.

— Вполне достаточно того, что ты — моя подруга.

— Даже в таком случае мне нужно принять дополнительные меры. Они знают, что ты — достойная дочь достойного генерала из королевской свиты. А я лишь отражаю лучи твоей славы. Мне нужно попытаться хоть немножко блеснуть и самой.

— Очень хорошо, — ответила я. — Надень самое изысканное из своих платьев, но судить о тебе все равно будут по твоему поведению.

Она засмеялась, поддразнивая меня. Когда мы одевались, она выбрала самое скромное из своих платьев. Мне показалось, что она совершенно очаровательна в этом синем шерстяном платье с удлиненным лифом, подчеркивавшим ее стройную талию; открывавшая лоб прическа делала ее словно выше ростом и придавала ее облику благородство.

Лукас уже был в салоне, когда мы спустились туда, и леди Эверсли, взяв меня и Харриет за руки, повела нас к молодым людям.

— Сегодня у нас будет просто дружеская вечеринка, — сказала она. — Я решила, что нам стоит познакомиться поближе до приезда остальных гостей. Да, к нам приедут и другие гости. Именно поэтому мне пришлось разместить вас в одной комнате, за что я еще раз приношу свои извинения.

— Это все из-за того, что вы не планировали моего приезда, — сказала Харриет, — так что извиняться следовало бы мне.

— Ну что вы, что вы… мы очень рады видеть вас. Я всегда говорю: чем больше гостей, тем веселее. Просто это не наш родной дом, и места здесь явно не хватает. Прошу знакомиться: моя дочь Карлотта и сэр Чарльз Конди, наш близкий друг. А где же Эдвин?

— Он сейчас придет, мама, — ответила Карлотта.

Карлотте было, я бы сказала, далеко за двадцать. У нее были мягкие черты лица, светло-каштановые волосы, уложенные непослушными локонами, которые выглядели так, будто малейшее дуновение ветерка немедленно разметает их, вернув в изначальное состояние. Ее рот был очень мал, губы сжаты, и она несколько напоминала олененка, который готов в любой момент броситься бежать в испуге. Платье шло ей: темно-синий шелк и кружева хорошо гармонировали и с цветом ее глаз, довольно больших, но слишком выпуклых для того, чтобы быть красивыми.

Она подала мне руку и улыбнулась. Я подумала, что она робка и очень хочет подружиться со мной, и сразу прониклась к ней самыми теплыми чувствами.

Сэр Чарльз Конди поклонился нам. Он был примерно того же возраста, что и Карлотта, среднего роста, склонный к полноте, отчего казался ниже, чем был на самом деле. Его большие карие глаза немного напоминали лошадиные, лицо с крупными чертами было приятным, но несколько вялым. В общем, я сделала вывод, что он достаточно милый человек, если не проводить с ним много времени.

Мне пришлось сделать себе выговор за слишком поспешные заключения. Мать часто предостерегала меня от них. Помню, она говорила: «Тот, кто судит о других, опираясь только на первые впечатления, неизбежно ошибается. По-настоящему можно узнать людей, лишь прожив рядом с ними годы, и тогда ты будешь потрясена тем, что в них открывается».

— Надеюсь, дорога не слишком утомила вас? — поинтересовался сэр Чарльз.

— Ни в коей мере, — ответила я. — Мы следовали указаниям леди Эверсли.

Он перевел взгляд на Харриет. Она улыбалась той особой улыбкой, которую она дарила, как я заметила, даже Лукасу. Сэр Чарльз слегка заморгал глазами, как будто был немного ею ослеплен.

— Со стороны леди Эверсли было очень любезно принять меня, — сказала Харриет. — Я живу вместе с Арабеллой и членами ее семьи.

— Мы рады вашему приезду, — произнесла леди Эверсли. — У нас будет много гостей, а большую компанию всегда легче развлекать.

— О, я согласна с этим, — подхватила Харриет. — С большим количеством людей можно придумать массу интересных развлечений.

— Когда появится Эдвин, мы приступим к обеду, — сказала леди Эверсли. — Не представляю, что могло его задержать. Ведь он знает о приезде гостей.

— Эдвин никогда не был пунктуален, — напомнила Карлотта, — ты же это знаешь, мама.

— Я много раз беседовала с ним по этому поводу. Я говорила ему, что отсутствие пунктуальности — столь же отвратительная черта, как хлопанье дверью перед носом у человека. Создается впечатление, что у тебя есть какие-то более важные интересы, а все остальное может и подождать. Вот уж в чем не упрекнешь моего мужа, лорда Эверсли. Как военный человек, он, естественно, во всем любит точность. Когда я вышла за него замуж, мне пришлось расстаться с некоторыми моими прежними привычками. Действительно, трудно поверить, что Эдвин… А, вот и он. Эдвид, дорогой мой мальчик, иди сюда, познакомься с нашими гостьями.

При появлении сына вся ее озабоченность исчезла, и ее можно было понять. Я сразу же отметила, что Эдвин — самый привлекательный из всех мужчин, которых я когда-либо видела. Он был высоким и очень стройным. Он слегка напоминал свою сестру Карлотту, но это подобие лишь способствовало тому, что она стала казаться еще более бесцветной, чем раньше. У него были волосы того же цвета, что и у сестры, только гуще, а то, что они слегка вились, делало их более послушными. Они спадали на плечи в полном соответствии с модой времен, предшествовавших казни Карла I. Его просторный камзол из коричневого бархата был притален и украшен тесьмой. Сквозь прорези рукавов виднелась тонкая льняная рубашка. Штаны были того же цвета, что и камзол. Однако внимание в первую очередь привлекал все-таки сам Эдвин, а не его наряд. Я подумала, что он на несколько лет моложе Карлотты; с первого взгляда было ясно, что он любимчик у матери. Она выдала себя уже тем, как произнесла: «Мой сын, Эдвин…».

Мне трудно описать, как выглядел в этот момент Эдвин, поскольку отчет о размере его носа и рта, цвете его глаз и волос ничего не объясняет. Главным было нечто внутри него — жизненная сила, обаяние, которые сразу чувствовались. Как только он вошел в комнату, в ней все неуловимо изменилось. Даже сама атмосфера стала другой. Всеобщее внимание сосредоточилось на нем.

Я поняла, что имела в виду Харриет, говоря, что некоторые люди обладают особыми качествами. В нем они определенно были. Теперь я видела это ясно.

Эдвин смотрел на меня, кланяясь и улыбаясь. Я заметила, что, улыбаясь, он слегка прикрывал глаза, причем один уголок его рта приподнимался чуть выше другого.

— Приветствую вас, мисс Толуорти, — произнес он, — мы рады вашему приезду.

— И тому, что она привезла с собой подругу, госпожу Харриет Мэйн, добавила его мать. Он вновь поклонился.

— Я буду вечно благодарна вам за разрешение посетить вас, — сказала Харриет.

— Я вижу, вы немного торопитесь, — сказал он, и я обратила внимание, что с бровями у него происходит то же, что и со ртом: когда он улыбался, одна бровь приподнималась чуть выше другой. — На вашем месте я воздержался бы с вынесением окончательных суждений. Подождите до той поры, когда хорошенько узнаете нас.

Все рассмеялись.

— Ах, Эдвин! — воскликнула леди Эверсли. — Как ты любишь дразнить людей! Он всегда был таким. Он говорит просто ужасные вещи.

— Меня вообще не следует допускать в приличное общество, мама, согласился Эдвин.

— Ах, мой милый, но, если бы мы так поступили, нам сразу же стало бы очень скучно. Давайте примемся за обед, а потом продолжим знакомство.

Холл был почти таким же, как в замке Контрив. Стол для нашей компании был установлен на возвышении. Но сидели мы не так, как того требовала традиция, лицом к входу, а просто расположившись вокруг стола, как обычно делают в маленьких помещениях.

Леди Эверсли села во главе стола, по правую руку от нее — Лукас, по левую — Харриет. За другим концом стола сидел Эдвин, справа от него — я, а слева Карлотта. Сэр Чарльз Конди сидел между мной и Харриет.

— Все было бы гораздо удобнее, если бы у нас была малая столовая, сказала леди Эверсли. — Но за эти годы мы привыкли мириться с неудобствами.

— Ничего, — сказал Эдвин, — теперь уже недолго ждать возвращения домой.

— Вы действительно так думаете? — спросила я. Он коснулся моей руки, лежавшей на столе; это было всего лишь краткое мгновение, но я затрепетала от удовольствия.

— Ну конечно, — улыбнулся он мне.

— И на чем основана ваша уверенность?

— На признаках и предзнаменованиях. Кромвелю удавалось держать нацию железной хваткой, потому что он был железным человеком. Его сын Ричард, к счастью для Англии, не унаследовал этих качеств отца. Он получил пост протектора только потому, что он — сын своего отца. Оливер же захватил этот пост силой. Это огромная разница.

— Интересно, что же происходит сейчас дома? — задумчиво произнесла леди Эверсли. — У нас были такие хорошие слуги… такие верные. Им не нравились эти пуританские идеи. Удалось ли им сохранить наши владения в порядке? — Она повернулась к Лукасу. — Разве не наслаждение думать о возвращении домой?

Лукас ответил утвердительно, но признался, что совсем не помнит своего родного дома. У него остались только какие-то смутные воспоминания о доме бабушки и дедушки в Корнуолле.

— Вначале мы бежали туда, — пояснила я. — Мать вместе со мной и Лукасом пересекла всю страну. Наше поместье, Фар-Фламстед, расположено неподалеку от Лондона, оно подверглось нападению врагов короля и было почти полностью разрушено.

— Грустная, но, к сожалению, не исключительная история, — сказал Чарльз Конди. В разговор вступила Харриет:

— А я хорошо помню, как мы бежали из Англии. О приближении врагов нас успели известить заранее. Мой отец к этому времени уже погиб при Нейзби, и мы знали, что наше дело обречено на поражение. Мы с матерью и несколькими верными слугами спрятались в лесу, пока грабили наш дом. Я никогда не забуду вид дома, охваченного пламенем.

— Ах, моя дорогая! — воскликнула леди Эверсли. Внимание всех присутствующих было обращено на Харриет. На меня она старалась не смотреть.

Как умело она пользовалась своим голосом! Она играла роль, а актрисой она была превосходной.

— И все эти сокровища, бесценные для детей… эти куклы… У меня были марионетки, с которыми я разыгрывала представления. Они были для меня живыми созданиями. Когда пламя пожирало дом, мне казалось, что я слышу их предсмертные крики. Это вполне понятно: ведь я была еще совсем ребенком…

За столом воцарилось молчание. Как хороша была Харриет, особенно когда исполняла драматические роли!

— Я помню, что проснулась от холода, когда рассвет начал золотить небосвод. Помню едкий запах гари. Было тихо. «Круглоголовые» разрушили наш дом, разрушили нашу жизнь и ушли.

— Господь тому свидетель, — сказал Эдвин, — они расплатятся за все содеянное, когда мы вернемся. Карлотта тихо возразила:

— Насилие и жестокость допускали обе стороны. Когда наступит мир, разумнее всего просто забыть об этих поистине ужасных временах.

Чарльз Конди согласился:

— Если только мы вернемся к старой доброй жизни, то стоит обо всем забыть.

— Прошло уже почти десять лет, — заметил Эдвин.

— Мы начнем жизнь с чистой страницы, — сказала Карлотта.

Чарльз Конди взглянул на нее с улыбкой, и я подумала, что они любят друг друга.

Харриет твердо решила по-прежнему оставаться в центре внимания.

— Мы вернулись к дому… к нашему милому, уютному гнездышку, где я провела всю свою жизнь. Но от дома осталось немногое. Помню, с каким отчаянием я пыталась отыскать своих кукол. Они исчезли. Я смогла найти только кусочек обугленной ленточки… вишневого цвета, которой я подвязывала платье одной из кукол. Я храню ее и по сей день.

«Как так можно, Харриет! — сердито думала я. — Так беззастенчиво лгать при мне!»

Мы, наконец, встретились с ней взглядами. В ее глазах явно читался вызов: «Ну что ж, выдай меня! Расскажи им, что я — ублюдок, дочь бродячего актера и деревенской девчонки, что моя мать была любовницей сквайра и что „круглоголовые“ и близко не подходили к его поместью, где мы жили в качестве нахлебников. Давай, говори!»

Она знала, что сейчас я промолчу, но, когда мы останемся одни, разговора не миновать.

Эдвин наклонился в ее сторону:

— И что же случилось дальше?

— Понятно, что в лесу мы жить не могли. Мы добрались до ближайшей деревни. У нас были кое-какие драгоценности, распродавая которые, нам удалось некоторое время продержаться. В одной из деревушек мы встретили труппу странствующих актеров. Для них тоже настали тяжелые времена, свои представления они могли устраивать только тайком, ведь пуритане уже наложили лапу на страну, и к этому времени, как вы и сами знаете, все развлечения были запрещены. Театры закрылись быстро, но по дорогам все еще бродили актерские труппы. Мы с матерью присоединились к ним, и, знаете, через некоторое время выяснилось, что я обладаю актерским талантом.

— Это меня не удивляет, — вставила я, и она вновь вызывающе улыбнулась мне.

— Я сделала несколько марионеток, показала актерам свое умение обращаться с ними, и они позволили мне участвовать в представлении. Поначалу мне доверяли только маленькие роли, а потом — и главные. Но дела шли все хуже и хуже. Хотя крестьяне всегда принимали нас с удовольствием, не было никакой уверенности в том, что никто не донесет на нас. Стало слишком опасно, и мы решили перебраться во Францию. Наш корабль потерпел крушение. Моя мать погибла. Я была спасена и попала в дом друзей, где и жила некоторое время.

— Как все это интересно! — воскликнула леди Эверсли. — И кто же эти друзья?

Харриет мгновение колебалась. Она не решалась произнести имя д'Амбервиллей, если все то, что она рассказала мне, было правдой. Как можно быть в чем-то уверенной, имея дело с такой актрисой?

— Ла Будоны, — ответила она. — Возможно, вы знакомы с ними?

Леди Эверсли покачала головой. Да и откуда ей было знать семейство, существовавшее лишь в воображении Харриет?

— Позже, — продолжала Харриет, — я отправилась к Арабелле и с некоторых пор живу у них.

— В такие времена нам надо держаться вместе, — сказала леди Эверсли. Хорошо, что вы приехали к нам в гости!

— Было так мило с вашей стороны позволить мне приехать! Мы с Арабеллой быстро подружились, и она не хотела оставлять меня одну… как и я не хотела оставаться без нее.

— Я очень довольна, что вы приехали, — уверила леди Эверсли. — Я убеждена, что вы сумеете оживить собравшееся здесь общество.

— Харриет это прекрасно удается с тех самых пор, как она приехала к нам с бродячей труппой.

Это сказал Лукас. Я совсем забыла о том, что и он слушал увлекательную историю Харриет. Видимо, об этом забыла и она.

Удар был отбит с необычайной легкостью:

— О да! Что это были за времена! Когда я жила у Будонов, к нам приехали странствующие актеры. Они сыграли для нас спектакль, а потом я рассказала им о том, как мне удалось попутешествовать с актерами, и они предложили мне исполнить одну из ролей.

Наверное, им очень понравилась моя игра, тем более, что их только что покинула одна из ведущих актрис, и они попросили меня помочь им. — Сделав паузу, она продолжала:

— Я честно признаюсь…

«Да разве ты можешь в чем-то честно признаться, Харриет?» — подумала я. Должно быть, она прочитала это в моих глазах, потому что едва заметно улыбнулась. Притворяясь, она выглядела еще обольстительней, чем обычно, и я понимала, что все присутствующие очарованы ею.

— Конечно, Ла Будоны прекрасно относились ко мне, но жить у них было нестерпимо скучно. Я попросила у них позволения на некоторое время уехать с актерами… просто ради разнообразия. Старые воспоминания вновь ожили во мне, и Ла Будоны отнеслись к этому с пониманием. Они считали, что во мне погибает великая актриса, и, услышав о том, что труппа будет гастролировать в Париже, при королевском дворе, согласились отпустить меня. Я отправилась с актерами, а по пути нам посчастливилось заехать в Контрив. Там я вывихнула лодыжку и вынуждена была остаться, а все остальные двинулись дальше. К тому времени я поняла, что жизнь странствующей актрисы не для меня, и, когда Арабелла и милый Лукас предложили мне жить у них, я согласилась.

— Все сложилось очень удачно, — сказал Эдвин. — Иначе мы не имели бы удовольствия принимать вас в этом доме.

— Ну, с таким же успехом мы могли бы познакомиться, вернувшись в Англию.

— Этого удовольствия пришлось бы долго ждать. Харриет оживилась:

— Вы помните ту пьеску, Арабелла, Лукас? Холл в Конгриве почти такой же, как и здесь. Есть и помост… просто готовая сцена. Ах, как все хорошо у нас тогда получилось! Мы должны рассказать об этом, правда?

— Мы поставили пьесу, — сказал Лукас. — Это было чудесно! Конечно, только благодаря Харриет. Всем нам досталось по роли, а Ламбары — это наши соседи-фермеры — и слуги были нашими зрителями.

— Тебе понравилось, правда, Лукас? — спросила Харриет. — Ты превосходно справился со своей ролью.

— Мне было жалко Арабеллу, — признался Лукас. — В конце ей пришлось умереть.

— Я получила по заслугам за свое коварство, — сказала я.

— Правда? — улыбнулся Эдвин. — Просто не верится, что вы способны вести себя недостойно.

— Мне выпало играть убийцу. Я приготовила отравленный напиток для Харриет, но мне пришлось выпить его самой.

— Это была французская мелодрама, — уточнила Харриет.

Леди Эверсли даже слегка раскраснелась:

— А разве мы не можем поставить какую-нибудь небольшую пьесу? Сюда приедут и другие гости, а кроме того, можно будет пригласить окрестных жителей. Как вы полагаете, возможно вновь поставить ту же пьесу?

— Ваши гости — англичане?

— Да, все они изгнанники, как и мы.

— Наша мелодрама определенно была французской — сплошные коварство и любовь.

— Очень интересная тема, — заметил Эдвин.

— Очень французская, — подчеркнула Харриет. Чарльз спросил:

— Вы хотите сказать, что подобные темы не могут заинтересовать англичан?

— Не совсем так. Они этим интересуются, но скрывают свой интерес.

— Как забавно! — сказал Эдвин.

— Сознайтесь, ведь так? — спросила Харриет.

— Видимо, вы имеете в виду пуританскую Англию?

— Я имею в виду, — ответила Харриет, — что нам следовало бы поставить чисто английскую пьесу. Например, что-нибудь из Шекспира.

— Не будет ли это слишком сложно для нас? — спросила Карлотта.

— Существуют сокращенные версии, которые поставить довольно просто.

— Должно быть, они на французском языке, — предположила Карлотта.

— М-да, но я могу сделать перевод. Что вы скажете, если мы сформируем нашу собственную труппу? Ролей хватит на всех.

— Меня в расчет не принимайте, — отказалась леди Эверсли. — Я обязана заботиться о гостях. В доме и без того маловато прислуги.

— Тогда примут участие все остальные, — сказала Харриет. — Таким образом, у нас есть шесть актеров. Управимся. Конечно, нам понадобится кто-нибудь еще на эпизодические роли.

Без сомнения, все были захвачены этой идеей. Все разговоры крутились вокруг подготовки к представлению.

Мы засиделись за столом, а когда начали расходиться, леди Эверсли шепнула мне:

— Как я рада, что вы привезли свою подругу!

В этот вечер, оказавшись наедине с Харриет, я хранила молчание. Она вынуждена была заговорить первой, когда мы уже улеглись в постель.

— Перестань быть такой чопорной и самодовольной! — сказала она.

— Я ведь ничего не говорю, — ответила я.

— Ну да, но вид у тебя, как у святой мученицы. Не будь такой дурочкой!

— Послушай, Харриет, — взорвалась я, — тебя сюда привезла я. Если я пойду к леди Эверсли и расскажу ей, что ты попала к нам с труппой бродячих актеров и сделала вид, что у тебя болит нога, чтобы остаться у нас потом в качестве гувернантки, то что она скажет, как ты думаешь?

— Она скажет: что за лживое существо эта Арабелла Толуорти! Она ввела в наш дом авантюристку, она обманула нас всех!

Я не могла не рассмеяться. Это было так похоже на Харриет — вывернуть все наизнанку.

Она оживилась:

— Кому я навредила? Их домашняя вечеринка благодаря нашему спектаклю превратится в настоящий праздник. Ты сама знаешь, как люди любят такие представления. Ты же помнишь Ламбаров… Они в жизни не получали такого удовольствия.

— Но это простые деревенские люди.

— А я тебе скажу вот что: театр любят все. Что тебе шепнула леди Эверсли, когда мы расходились из-за стола? Ладно, не трудись вспоминать. Я сама слышала: «Как я рада, что вы привезли свою подругу!»

На мгновение она превратилась в леди Эверсли, и я вновь не смогла удержаться от смеха. Ну конечно, никто не пострадает от этого обмана. Безусловно, всем будет только веселей оттого, что вместе с нами здесь находится и Харриет.

Я пожала плечами.

— Ну вот, теперь ты рассуждаешь здраво. Я думаю, нам надо поставить «Ромео и Джульетту».

— Ты и в самом деле честолюбива. Тебе не кажется, что это слишком сложная пьеса?

— Я люблю, когда мне бросают вызов.

— Давай я брошу тебе вызов за вранье относительно истории твоей жизни.

— Ладно, не придирайся! Будем ставить «Ромео и Джульетту».

— Вшестером?

— Конечно, не в полном объеме, и будем привлекать других для эпизодов. Берутся ключевые сцены пьесы и связываются в единое целое. И знаешь, получается неплохо. Собственно, так почти всегда и делают. Я уже вижу Эдвина в роли Ромео.

Я промолчала. Я старалась не думать об Эдвине, но его образ постоянно всплывал в моей памяти.

Я никогда даже не представляла, что может существовать столь привлекательный мужчина. Он был так хорош собой, так уравновешен; чувствовалось, что он способен достойно справиться с любой ситуацией. Когда он взглянул на меня и улыбнулся своей странноватой улыбкой, меня охватило чувство радости. Когда он коснулся моей руки, я ощутила волнующую дрожь. Я хотела быть рядом с ним, слушать его без конца. Я чувствовала, что слишком возбуждена и не могу уснуть, и виной тому — Эдвин.

— Ну как? — спросила Харриет.

— Ты о чем?

— Ты что, уснула? Я говорю, что Ромео должен сыграть Эдвин.

— О да… думаю, это будет правильно.

— А кто же еще? Неужели Чарльз Конди? У него нет и половины необходимого обаяния. Лукас слишком уж молод.

— Но и Ромео не был стариком, правда?

— Он был опытным любовником. Да, остается только Эдвин.

Я молчала, и она продолжила:

— Что ты думаешь о нем?

— О ком?

— Да проснись же, Арабелла! Об Эдвине, конечно.

— О, я думаю, он очень… приятный.

— Приятный! — Она тихо засмеялась, — Да, конечно, можно выразиться и так. Мне он кажется привлекательным во всех отношениях. Он — наследник титула, и, если они смогут восстановить свои права… (а им удастся сделать это и даже большее, если король вернет трон), он будет действительно очень богатым человеком — Тебе удалось многое узнать.

— Здесь — словечко, там — намек, а я просто сложила все это вместе.

— Весьма остроумно.

— Ничуть. Просто немножко логики. Кстати, Чарльз Конди тоже не бедняк.

— Ты проделала большую работу.

— Я всего лишь не закрывала глаза и не затыкала уши. У Карлотты роман с Конди. Я думаю, вскоре следует ждать их помолвки. Помнишь, нам сказали, что сегодня мы собираемся по-семейному? Это примечательно, тебе не кажется?

— Возможно.

— Бедная Карлотта, ее никак нельзя назвать очень привлекательной женщиной, верно?

— Да как же она может оказаться таковой, если этот титул ты присвоила себе?

— Какая ты проницательная!

— Не слишком. Мне показалось, что именно это ты и доказывала за обедом и после него.

— Ты несколько раздражена, Арабелла. Отчего?

— Наверное, я устала. Знаешь, мне хочется поспать. Сегодня был тяжелый день.

Харриет замолчала.

Раздражена? Верно ли это? Возможно, я просто хотела, чтобы Эдвин заинтересовался мной, чтобы я понравилась ему; и мне казалось, что вряд ли такое случится, когда рядом находится столь блистательное существо, как Харриет!

На следующий день все разговоры опять вращались вокруг предполагаемой постановки пьесы. Утром Харриет собрала всех за столом, и началось обсуждение планов.

Как ни странно, у нее была с собой рукопись пьесы.

— Я всегда прихватываю с собой несколько пьес, на случай, если вдруг присутствующие проявят интерес к постановке спектакля, — объяснила она.

Значит, все было задумано заранее. Теперь это стало мне совершенно ясно. Она должным образом направила разговор за столом; она приехала сюда подготовленной. Да, иногда она поражала даже меня.

Разумеется, она сумела заразить всех своим энтузиазмом. Леди Эверсли была довольна: ведь Харриет снимала с ее плеч бремя необходимости развлекать гостей.

Остальные гости должны были съехаться в течение нескольких ближайших дней, и мы намеревались обращаться к каждому из них с предложением принять участие в постановке; если бы кто-то согласился, он был бы тут же включен в работу.

«Ромео и Джульетта» — трудная пьеса, это признавала и сама Харриет, однако она считала, что, если мы справимся с Шекспиром, это поможет нам, беженцам, ощутить атмосферу родного дома и в наших условиях эта пьеса гораздо уместнее, чем какой-нибудь французский фарс. Придется, конечно, хорошенько поработать. Всем надо выучить свои роли, но, так как наша версия существенно сокращена, это будет не слишком трудно, исключая, конечно, главных героев.

Она улыбнулась Эдвину.

— Вы должны играть Ромео, — сказала она, бросив на него взгляд, полный восхищения.

— О, Ромео, Ромео, ну почему же ты Ромео! — сказал он. — Это все, что я помню из пьесы.

— Тогда вам предстоит большая работа, — заметила я.

— У нас будет суфлер, — успокоила всех Харриет.

— Суфлером могу быть я, — вызвалась Карлотта. Харриет невозмутимо взглянула на нее.

— Возможно, это хорошая идея. Хотя нам и нужно побольше актеров, женских ролей в пьесе почти нет.

— Бесс Тредегер примет участие, — сказал Эдвин. — Она захочет сыграть главную роль. А кроме того, приедут Джон Мессенджер и Джеймс и Эллен Фарли. Они будут просто счастливы участвовать.

— Ну что ж, — сказала Харриет, обращаясь к Карлотте, — видимо, вы действительно понадобитесь нам в качестве суфлера. Это неплохое предложение, поскольку женских ролей действительно очень немного. Впрочем, некоторые женщины могут сыграть мужские роли. Так будет даже веселее. Из женских ролей имеются только леди Капулетти и Монтекки, ну, и кормилица, конечно.

Она взглянула на меня, как мне показалось, с некоторой злостью, словно хотела бы от меня избавиться.

— Нам предстоит много поработать вдвоем, — сказала она Э двину.

— Я уверен в том, что это будет не работа, а удовольствие, — ответил он.

— У вас хорошая память на текст?

— У меня вообще не слишком хорошая память, — легкомысленно ответил он. Лучше всего я справился бы с ролью рабочего сцены.

— Ах, еще и оборудование сцены! Придется что-то придумывать. Но вы, конечно, будете Ромео. Это роль для вас.

— Тогда вся надежда на Карлотту. И, надеюсь, вы не откажете мне в помощи.

— Можете быть уверены в том, что я сделаю все, чтобы вам помочь, заверила его Харриет.

В разговор вмешалась леди Эверсли, сообщив, что на чердаке есть несколько сундуков со старой одеждой и стоит посмотреть, не найдется ли там чего-либо подходящего для нас. Мы обрадовались и немедленно отправились на чердак.

Что за веселое выдалось утро! В сундуках была одежда, лежавшая там с незапамятных времен. Сколько было смеха, когда мы выуживали оттуда очередную древность! И все же Харриет удалось отобрать много вещей, которые можно было приспособить для наших надобностей. В особенности мне понравилась небольшая черная шляпа, пришедшаяся мне впору Она была украшена камнями, похожими на кораллы и бирюзу; поля шляпы наполовину прикрывали лоб. Я сама нашла ее, повертела в руках и надела.

— Просто чудесно! — воскликнула Карлотта. Эдвин улыбнулся.

— Вам надо ее носить, — посоветовал он. — Она вам очень идет.

Ко мне подошла Харриет.

— Ну что ж, эта шляпка для Джульетты, — сказала она. — Это именно то, что надо.

Она сняла с меня шляпу и надела ее на себя. Если шляпа выглядела на мне эффектно, так что же сказать о том, как она выглядела на Харриет? Конечно, Харриет в этой шляпе прелестна, а драгоценности подчеркивали великолепный цвет ее лица.

Неожиданно Карлотта сказала:

— Но она действительно больше идет Арабелле. Харриет сняла шляпу и осмотрела ее, — Что за находка! — воскликнула она. — Нет, эта шляпа для Джульетты Мы все опоздали на ленч, но леди Эверсли ничуть не рассердилась. Она была настоящей хозяйкой дома и в первую очередь заботилась о том, чтобы гостям понравилось представление и чтобы они вспоминали его даже тогда, когда вернутся в Англию.

В этот же день мы поехали кататься верхом, и я оказалась рядом с Эдвином.

Он рассказал мне, что вскоре ему придется отправиться в Англию. Он ждал только приказа. Похоже, настало время воспользоваться последствиями смерти Оливера Кромвеля. Именно поэтому Эдвин и приехал повидаться со своей семьей. В указанное ему время он отбудет в Англию, чтобы, по его выражению, «разведать обстановку».

— А это не опасно? — спросила я.

— Возможно, если нас разоблачат.

— Все, что я запомнила из той жизни, — сказала я, — это бессмысленные разрушения. Я помню, какой спокойной нам показалась Франция, поскольку, даже когда мы жили у бабушки в Корнуолле, мы постоянно ощущали тревогу.

— Опасность может возбуждать, — заметил он, — так, собственно, обычно и бывает.

— Вы находите жизнь в изгнании скучной?

— Ну, последние дни никак не назовешь скучными. Я рад тому, что мои родителя познакомились с вашими и что это знакомство принесло плоды.

— Очень любезно с вашей стороны так оценивать наш приезд. Для нас это настоящее приключение. В замке Контрив мы живем очень размеренной жизнью.

— Я знаю, что это такое. Моя мать находит подобную жизнь утомительной. В старые добрые времена наш дом всегда был полон гостей. Желание вернуться на родину стало у матери настоящей манией.

— И у многих других тоже. А вы к ним не относитесь?

Немного помолчав, он сказал:

— Я всегда принимал жизнь такой, какая она есть. Наверное, потому, что отношусь к ней не слишком серьезно. Вы, несомненно, сочтете меня легкомысленным.

— В самом деле?

— О да. В наше время действительно лучше не принимать многие вещи слишком близко к сердцу. Жизнь меняется. Нужно наслаждаться тем, что доступно. Таков мой девиз.

— Пожалуй, девиз неплох. Он не позволяет унывать.

— Смейтесь и радуйтесь сейчас, ведь никому неизвестно; что принесет завтрашний день.

— Должно быть, легко жить с таким мироощущением Вас никогда не тревожат раздумья о том, что может с вами произойти?

— Мой отец говорит, что теперь, когда я стал взрослым мужчиной, мне следует относиться к жизни более серьезно, но трудно сразу отбросить прежние привычки. У меня есть дар (конечно, если это можно назвать даром) жить настоящим, забывая о прошлом и позволяя будущему действовать по собственному усмотрению. В данный момент я абсолютно счастлив. Я нахожу совершенно восхитительной прогулку верхом с госпожой Арабеллой Толуорти.

— Я вижу, что вы человек галантный и желаете мне польстить, но ведь вы сами предупредили меня о том, чтобы я не воспринимала ваши слова слишком серьезно. Осмелюсь предположить, что вы будете столь же счастливы, катаясь по английским проселкам с госпожой Джейн или Бетти.

— Сейчас мне не нужно ничего другого. Вероятно, если бы я ехал с госпожой Арабеллой по английскому проселку, это было бы вдвойне приятно, но я и без того счастлив. Если бы я сейчас оказался дома, то, возможно, исчезло бы присущее нашей жизни возбуждение. А я должен признаться еще в одном своем недостатке: я наслаждаюсь возбуждением.

— И опасностью?

— По-настоящему возбуждает именно опасность.

— Мне кажется, вы говорите не всерьез.

— В данный момент всерьез. Потом, может статься, я буду думать иначе.

— Должно быть, вы просто непостоянны?

— В некоторых вопросах непостоянен, а в других — тверд. Тверд в вопросах дружбы, госпожа Арабелла, я уверяю вас в этом и надеюсь на то, что мы будем друзьями.

— Я тоже надеюсь на это, — ответила я. Неожиданно он наклонился ко мне и коснулся моей руки.

Думаю, к тому времени я уже была почти влюблена в него.

Остальные всадники поравнялись с нами. Я заметила, что Харриет едет рядом с Чарльзом Конди и что он несколько смущен этим: Рядом с ними ехала Карлотта. По ней не было заметно, что ее раздражает внимание Чарльза к Харриет, но я уже поняла, что эта девушка умеет скрывать свои чувства.

Когда я переодевалась, в комнату вошла Харриет. Я сбросила одежду для верховой езды и надела просторное платье.

— Вид у тебя довольный, — заметила Харриет.

— Мне нравится здесь. А тебе?

— Очень.

Она встала и посмотрелась в зеркало. Сняла шляпу для верховой езды, тряхнула головой, разбросав по плечам волосы, и надела шляпу Джульетты, лежавшую на столе. Затем она стала изучать свое лицо в разных ракурсах.

— Что за находка! — воскликнула она.

— Действительно, шляпа хороша. Харриет кивнула и, не снимая шляпу, продолжала рассматривать свое отражение, загадочно улыбаясь.

— Кажется, дела у вас с Эдвином идут неплохо, — сказала она.

— О да. С ним легко разговаривать.

— Он просто очарователен. И, я бы сказала, весьма неравнодушен к женщинам.

— Наверное, именно поэтому он нам и нравится. Естественно, когда нам нравится тот, кому нравимся мы.

— Ценное замечание, — саркастически бросила она и, прищурившись, посмотрела на меня. — Меня не удивило бы… — начала она и замолчала.

— И что же тебя не удивило бы?

— Если бы выяснилось, что эта встреча организована умышленно.

— Умышленно? Что ты имеешь в виду?

— Не строй из себя невинное дитя, Арабелла. Эдвин — завидный жених… весьма завидный. Но и ты не из последних невест. Дочь генерала, который является другом и соратником короля. Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы живем в изгнании, и здесь сложно устроить удачный брак. Так что когда подворачивается выгодная возможность, то ею пользуются.

— Не говори глупости. Я пока еще не собираюсь замуж. Кроме того…

— Кроме того, что?

— Для этого требуется согласие обеих сторон, не так ли?

— Глядя на тебя, я бы сказала, что, если тебе сделают предложение, ты не будешь отбиваться.

— Я его почти не знаю…

— А он тебя? Мне кажется, Эдвин весьма уступчив и у него легкий характер. Вряд ли он будет сопротивляться столь очевидному решению вопроса. Не сердись, Арабелла. Подумай только, как тебе повезло: твое будущее заботливо спланировано.

— Это твои обычные выдумки. Я считаю, что количество лжи, произнесенное тобой в стенах этого дома, просто… возмутительно. Вероятно, мне не следовало поддаваться на уговоры и брать тебя с собой.

— Подумай, какого удовольствия ты бы лишилась.

— И сними с головы эту шляпу. Она выглядит просто смехотворно.

— Подожди до тех пор, пока я не надену ее в тот самый вечер. Знаешь, что тогда произойдет?

— Пророчествовать не дано даже тебе, — ответила я.

— Подожди — и увидишь, — улыбаясь, ответила она.

Я долго не могла уснуть, раздумывая над тем, что сказала мне Харриет. Неужели это правда? Следовало признать, что такая вероятность очень велика. Мне было семнадцать лет, и из-за того, что мы находимся в изгнании, было мало надежды на то, что я встречу подходящего жениха. Интересно, действительно ли мои родители обсуждали возможность моего брака с Эверсли? Положение было таково, что обе семьи не могли не радоваться подобному союзу, а я думаю, что все родители были сильно озабочены будущим своих детей.

Неужели Эдвина специально подобрали для меня? Признаться, это предположение меня не ужаснуло, хотя я бы предпочла, чтобы он бросился в мои объятия в романтическом порыве.

Никогда в жизни я не видела более красивого, смелого, обаятельного молодого человека. Но, собственно говоря, каких вообще молодых людей я видела? Единственный, с кем я могла сравнить Эдвина, был актер Жабо, и уж он-то, конечно, был совсем другим. Мне совершенно не нравился Жабо, и я не понимала, как Харриет и Флоретт могли соперничать из-за него. В Эдвине было все, что способно привлечь романтически настроенную девушку, а я была именно такой девушкой.

Что за великолепное приключение! Я была влюблена в Эдвина, и именно его родители предназначили мне в мужья.

На следующий день прибыли новые гости, которые с восторгом приняли известие о готовящемся спектакле. Были распределены роли. Харриет стала Джульеттой, Эдвин — Ромео. Я получила роль леди Капулетти и при этом заявила, что просто нелепо мне изображать мать Харриет.

— Это будет хорошим испытанием твоего актерского таланта, — сурово сказала Харриет.

Чарльз Конди был назначен играть Фра Лоренцо.

— Это для него в самый раз, — смеялась Харриет.

Мне кажется, я еще никогда не видела ее столь возбужденной. Она находилась в центре внимания.

В дело включились все. Слуги рвались помогать нам. Одна из служанок оказалась прекрасной портнихой и целыми днями шила театральные костюмы. Харриет была в своей родной стихии. Она сияла; она продолжала хорошеть, если такое еще было возможно. Все советовались с нею. Я назвала ее королевой Вийе-Туррона.

Она проводила много времени с Эдвином — репетируя, как она объяснила.

— Он довольно способный актер, — говорила она, — я сделаю из него настоящего Ромео.

Некоторое внимание Харриет уделяла и Чарльзу Конди, помогая ему готовить роль. Я немного беспокоилась за Карлотту, поскольку складывалось впечатление, что она отстранена от всех дел.

Когда мы остались наедине с Харриет, я попыталась поговорить с ней.

— Не думаю, что Карлотте доставляет большое удовольствие наблюдать за тем, что происходит между тобой и Конди, — начала я.

— А что происходит?

— Ты что, не видишь, что он все больше увлекается тобой?

Она пожала плечами.

— Разве я в этом виновата?

— Да, — коротко ответила я. Она расхохоталась.

— Дорогая моя Арабелла, это должно волновать только Карлотту, разве не так?

— Карлотта не из тех девушек, которые будут умышленно завлекать мужчину.

— Что ж, если она его потеряет, это послужит ей уроком.

— Послушай, ведь мужчины не призы, за которые нужно бороться. Я уже не говорю о правилах хорошего тона… вряд ли это понятие вообще может соответствовать твоему поведению, правда?

— Насчет призов ты ошибаешься, — сказала Харриет. — Некоторые получают эти призы, даже пальцем не шевельнув, а другим приходится для этого поработать. Карлотта может потерять свой приз, так как и не пытается удержать его.

— Значит, ты собираешься завоевать Чарльза Конди?

— Ты же знаешь, что я всегда сражаюсь за главный приз, а Чарльза вряд ли можно считать таковым.

— Тогда почему бы тебе не оставить его Карлотте?

— Возможно, я так и сделаю.

У меня осталось неприятное чувство от этого разговора. Я заметила, что Харриет стала реже уединяться с Чарльзом, объяснив это тем, что надо больше сосредоточиться на ее сценах с Ромео.

Как-то раз, зайдя после ленча в комнату, я нашла ее обеспокоенной. Когда я спросила, что случилось, она, улыбнувшись, сказала:

— Леди Эверсли хочет серьезно поговорить со мной. Я должна прийти к ней в три часа.

— Зачем? — встревоженно спросила я.

— Вот это-то я как раз и хотела бы знать.

— Наверное, это как-то связано со спектаклем. Харриет покачала головой.

— Я не уверена. Она была довольно серьезной и, что обеспокоило меня больше всего, немногословной. Это при ее-то болтливости! Я удивилась, почему нельзя поговорить там же и сразу же. Но это, видимо, какой-то секрет — Возможно, она узнала, что ты не тот человек, за которого себя выдаешь. Она могла раскрыть твою грубую ложь.

— Даже если и так, она не отошлет меня. Без меня спектакль провалится.

— Ну и самонадеянность! — сказала я.

— Это правда! — парировала Харриет. — Нет, дело не в этом. Просто не знаю, что и думать.

Я редко видела ее такой озабоченной и потому с нетерпением ждала в нашей комнате ее возвращения после разговора с леди Эверсли. На этот раз Харриет была по-настоящему разгневана. Ее щеки пылали, глаза метали молнии — словом, она выглядела великолепно.

— Ну что, Харриет, в чем дело?

Она бросилась в кресло и уставилась на меня.

— Джульетту играешь ты, — наконец произнесла она.

— О чем ты говоришь?

— Это королевский приказ.

— Неужели леди Эверсли вызывала тебя именно за этим?

Харриет кивнула.

— Она, конечно, не приказывала, а просто поставила меня в известность, что ей кажется, будто я отнимаю у ее бесценного Эдвина время, которое он должен проводить с тобой.

— Я не верю.

— Но это правда. Она говорила со мной очень дружелюбно, горячо благодарила меня за мои старания сделать ее прием удачным. Она сказала, что высоко это ценит. Но тут же совершенно недвусмысленно заявила: играть Джульетту будешь ты, чтобы облегчить тебе игру в любовь с Эдвином — Ромео. Так должно быть. Это ультиматум. Да, под личиной взбалмошной и рассеянной Матильды Эверсли скрывается железная женщина. Она знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Я сказала ей: «Но ведь это очень сложная роль. Для нее нужна настоящая актриса, а Арабелла таковой не является. У нее нет опыта, нет достаточных актерских способностей». Она рассмеялась и ответила: «Ах, дорогая моя госпожа Мэйн, вы не понимаете, это всего лишь игра. Ее цель доставить удовольствие нашим гостям. А небольшие накладки в таких случаях только добавляют веселья, не так ли? К тому же Карлотта сообщила мне, что Арабелла выглядит совершенно прелестно в той шляпке, которую нашла на чердаке». Вот тогда я и подумала, что все подстроила эта кошка Карлотта.

— Не говори так громко, — попросила я. — И Карлотта вовсе не похожа на кошку.

— Похожа. Хитрая, скрытная, готовая пустить в ход когти.

— Ну, должно быть, ты и впрямь рассердила ее, флиртуя с Чарльзом Конди.

— Какая чепуха! Что я могу сделать, если я привлекательнее, чем она? К тому же это можно сказать не только обо мне. То же самое относится к девяносто девяти из ста женщин.

— Ладно, продолжай, — предложила я. — Что еще сказала леди Эверсли? Надеюсь, ты сумела скрыть свою ярость?

— И глазом не моргнула. Впрочем, если бы даже я себя как-то выдала, она отнесла бы это на счет моей любви к искусству.

— Скорее твоей любви к себе самой. Рассказывай дальше.

— Потом она немножко застеснялась. «Наши семьи, — говорит, — надеются на то, что удастся заключить брак между Арабеллой и Эдвином. Мой муж уже давно восхищается генералом Толуорти, одним из лучших воинов королевской армии. Король очень благодарен ему». Я кивнула и сказала с сарказмом, которого она не уловила: «Когда мы вернемся в Англию, король захочет доказать свою благодарность таким людям, как генерал». — «Ему это уже обещано, — ответила она, — так что, я думаю, как только мы вернемся…» Я закончила за нее: «…Его дочь окажется завидной партией для вашего сына». — «Именно так и считает лорд Эверсли, — ответила она, — и родители Арабеллы тоже. В наше время вообще трудно что-либо устроить, тем более удачный брак. Вот поэтому я хотела, чтобы наш вопрос был улажен».

Я беспокойно ерзала в кресле, смущенная и несколько рассерженная тем, что мои дела обсуждаются в такой манере.

— Ну, и о спектакле, — продолжила Харриет. — Пьеса очень романтична. Ромео и Джульетта — вечный символ любви. Леди Эверсли решила, что будет просто очаровательно, если парочка, от которой все ожидают заключения брака, сыграет эти роли.

— И что ты ответила?

— А что я могла ответить? Кое-что я прочитала в ее глазах. Думаю, Карлотта уже понашептала ей. Если бы я не согласилась с леди Эверсли, она сочла бы мое пребывание здесь невозможным. Какая неблагодарная женщина! Она уже забыла о том, что это я не позволила превратить ее прием в смертную скуку. Но так или иначе важно то, что она хочет, чтобы любовные сцены с Эдвином разыгрывала не я, а ты. Ну что ж, немножко попрактикуешься.

— Мне кажется, в этом есть что-то нечестное. Так что же мы будем делать?

— Тебе придется сыграть Джульетту, и то, как ты это сделаешь, скорее сдержит любовный пыл, чем подстегнет.

— Знаешь, бывают моменты, когда ты просто невыносима, — сказала я. — Мне кажется, ты считаешь свои интересы единственно важными.

Я начала думать об Эдвине, о его нежном взгляде, легкой улыбке, высокой стройной фигуре и слегка сонных карих глазах. Я была влюблена в Эдвина. Наши родители хотели, чтобы мы поженились. Так почему я должна негодовать по поводу того, что у Харриет отняли ее роль? Меня это только радовало.

Я хотела бы сыграть Джульетту. Мы с Эдвином будем проводить вместе целые часы, репетируя наши роли. Я все время буду с ним. Мне немного надоела уже леди Капулетти.

Нужно признаться, Харриет меня поразила. Я понимала, что ей был нанесен чувствительный удар. Будучи профессиональной актрисой, она хотела играть заглавную роль и, безусловно, имела на это право. Но после откровенного взрыва чувств, который она не сумела скрыть от меня, ей удалось полностью овладеть собой.

Она собрала труппу и объявила, что некоторые роли будут перераспределены. Сама она очень загружена режиссерской работой, так что ей придется отказаться от роли Джульетты, с которой, по ее мнению, вполне справлюсь я. Харриет же сыграет роль кормилицы, тоже очень важную. Естественно, что это потребует кое-каких изменений в ходе репетиций.

Я взглянула на Эдвина, чтобы проверить, не будет ли он возражать.

Он улыбнулся мне своей чудесной ласковой улыбкой и, взяв мою руку, поцеловал ее так, как научила его Харриет во время репетиций.

— Вы увидите, что я слабый актер, — предупредил, он.

— Так же, как и я.

— Не могу в это поверить.

Он нежно пожал мою руку. Я была счастлива. Потом мне вспомнилось, как он говорил о том, что следует подчиняться прихотям судьбы. Но я была уверена, что он с радостью сыграет роль моего любимого.

Что же касается меня, то я продолжала вспоминать слова леди Эверсли, сказанные Харриет. Наши родители хотят, чтобы мы поженились. Я тоже хочу этого. Теперь все зависит от Эдвина.

Это были волшебные дни. Почти все время я проводила с Эдвином. Мы репетировали наши роли. Его роль я уже знала наизусть и постоянно подсказывала ему. Нам было нетрудно изображать влюбленных, и я даже начала думать, что он влюблен в меня не меньше, чем я в него.

Казалось странным, что основой пьесы служит вражда двух семейств, не позволяющая влюбленным пожениться. В нашем случае все обстояло наоборот: наши родители предоставили нам возможность влюбиться друг в друга.

И мы так и сделали! Мы влюбились! Мне хотелось петь.

Мне нравилось, как он произносит:

Как-то раз он добавил:

— Я понимаю, что он имел в виду. Для него свет дня начинает сиять лишь с появлением Джульетты.

— Однако незадолго до того он был влюблен в другую, — заметила я. — Как вы думаете, если бы он стал мужем Джульетты, был бы он ей верен?

— Я в этом убежден.

— В противном случае, — добавила я, — все это было бы бессмысленно.

— Иногда жизнь бывает бессмысленной, но давайте верить в то, что он любил бы ее до гробовой доски. Тем более, что… так и произошло.

— Ни на что иное у него просто не было времени. Эдвин чуть не расхохотался. Он вносил в наши репетиции некоторый дух легкомыслия, в то время как я вкладывала в них всю свою душу.

Никогда в жизни я не была так счастлива, как сейчас.

Поскольку мне доставляли наслаждение близость Эдвина, прикосновения его рук, страсть, звучавшая в его голосе, когда он обнимал меня, то я понимала, что хочу, чтобы он стал моим мужем. До знакомства с Харриет я, в общем-то, находилась в неведении относительно взаимоотношений мужчин и женщин, но с тех пор узнала об этом многое. Я уже прочитала дневник своей матери. Передавая его мне, она сказала, что я похожа на нее. А это значит, что физический аспект любви не будет пугать меня, как это бывает с некоторыми женщинами и как это было с моей покойной тетушкой Анжелет.

Я знала, что хочу физической близости с Эдвином и что на брачное ложе лягу без содрогания.

Мне очень нравилась сцена на балконе, когда Ромео и Джульетта вместе, но уже настает рассвет, и он должен покинуть ее.

Я смаковала каждое слово:

И Ромео отвечает:

Мы вновь и вновь репетировали эту сцену. Эдвин сказал мне, что тоже любит ее, хотя очень не хочется покидать меня.

— Это всего лишь игра, — рассмеялась я.

— Иногда мне кажется, что я вовсе не играю, — признался он. — Да я и не могу этого делать: я самый бездарный в мире актер.

Харриет весьма критично относилась к нашим репетициям. Теперь она пыталась сделать из роли кормилицы главную роль пьесы, и, надо признать, у нее это получалось, хотя, конечно, роль ей не подходила. Иногда мне казалось, что она добивается именно такого эффекта. Ей хотелось, чтобы все говорили, что она создана для роли Джульетты.

Но в любом случае репетировать было большим удовольствием, и Харриет была превосходна. Лукас играл Париса, молодого человека, которого родители Джульетты прочили ей в мужья, и играл гораздо лучше, чем я ожидала.

Он признался мне, что никогда не был так доволен жизнью, как сейчас.

— И все это благодаря Харриет, — добавил он. А потом, нахмурившись, сказал:

— Она не совсем верно рассказала о том, как попала в наш дом.

Лукас обожал Харриет и не желал признать, что предмет его поклонения сильно приукрасил правду. Улыбнувшись, мой брат заметил:

— Харриет — прирожденная актриса и не смогла удержаться от того, чтобы не разыграть перед зрителями очередную роль.

Я поняла, что Лукас взрослеет.

Накануне спектакля в замке царило радостное возбуждение. Зрителей должно было собраться довольно много, потому что леди Эверсли решила заполнить зал до отказа, пригласив всех, живущих в округе.

— Если понадобится, — сказала она, — они смогут переночевать на полу в главном холле. Такое уже бывало.

Мы провели генеральную репетицию, от которой я получила наслаждение. Мне всегда нравилось веселить детишек, изображая мисс Блэк, и я помню, как Дик и Анджи покатывались от хохота. А как-то раз я переоделась и изобразила разбойника, который пробрался в замок, чтобы всех нас похитить. Дети так перепугались, что несколько недель не могли успокоиться, и мне стало ясно, что хотя я поступила глупо, но все же роль свою сыграла убедительно. А теперь я была полна решимости успешно сыграть Джульетту, и не только потому, что мне нравилось играть вместе с Ромео-Эдвином; мне хотелось доказать Харриет, что я, может быть, и не столь выдающаяся актриса, как она, но вполне сносная.

Несомненно, Харриет обладала какой-то магической силой: когда она появлялась на сцене, пусть даже в роли кормилицы, внимание зрителей сосредоточивалось именно на ней. Текст она знала назубок. Время от времени она весьма надменно смотрела на меня, и у меня складывалось впечатление, будто она рассчитывает на то, что я забуду свой текст. Сцены с участием Джульетты и кормилицы стали теперь гораздо более развернутыми, чем в первоначальном варианте, поскольку Харриет дополнила соответствующие фрагменты роли кормилицы. Я чувствовала, что она постоянно посматривает на шляпу Джульетты, которую ей так хотелось поносить, и мне казалось, что в любой момент она готова сорвать эту шляпу с моей головы.

Настал великий день. Харриет объявила, что репетиций больше не будет и нам следует выбросить из головы все мысли о спектакле. Генеральная репетиция прошла весьма гладко, и теперь мы должны спокойно ждать вечера.

Я рассмеялась и сказала, что она принимает все это слишком уж всерьез. Ведь мы не профессиональные актеры, чье пропитание впрямую зависит от качества их работы.

Я решила прогуляться по саду, и Эдвин присоединился ко мне.

Он спросил меня, не волнуюсь ли я перед спектаклем.

— Это ведь всего лишь игра, — ответила я. — Если мы забудем текст, все только рассмеются и от этого получат, вероятно, большее удовольствие, чем получили бы от профессионального исполнения, на которое мы в любом случае не способны.

— Моя мать надеется, что сегодня вечером будет объявлено о помолвке, сказал он.

Сердце бешено заколотилось у меня в груди, и я замерла, но он продолжал:

— Она надеется, что Чарльз будет просить руки Карлотты, когда она выйдет на сцену после окончания спектакля вместе со всей труппой. — Он нахмурился и добавил:

— Я несколько обеспокоен.

— Почему?

— Чарльз изменился. Боюсь, бедная Карлотта понимает это. Вы заметили в ней перемены?

— Мне кажется, она выглядит немного опечаленной. Я не очень хорошо с ней знакома, но, по-моему, она и раньше была не слишком оживленной.

— Карлотта всегда была такой… полная противоположность своему брату. Она очень серьезна и умеет скрывать свои эмоции, но сейчас, я думаю, она чувствует себя несчастной.

— Она действительно хочет выйти замуж за Чарльза, или это заранее запланированный брак?

— Она страстно этого желает, во всяком случае, желала. Но в последнее время многое изменилось.

Я подумала: это с тех пор, как мы приехали сюда. Чарльз явно влюблен в Харриет. Ох, бедняжка Карлотта! Как, должно быть, ей хочется, чтобы мы никогда не появлялись в ее доме!

— Но, возможно, я и ошибаюсь, — сказал Эдвин и сделал характерное для него уточнение:

— Я уверен, что ошибаюсь. Вот увидите, сегодня вечером будет объявлено о помолвке. В конце концов, именно ради этого он и приехал.

Он взял меня за руку и пожал ее. Я была счастлива.

— Вы знаете, — продолжал он, — ведь мне вскоре, видимо, придется уехать отсюда.

— Вы присоединитесь к отцу?

— Нет, поеду… в Англию.

— Это, наверное, опасно.

— Я поеду туда под чужим именем. Мы тайно пересечем Ла-Манш и высадимся в каком-нибудь безлюдном месте. Нам придется носить мрачную одежду, чтобы не отличаться от остальных. Я собираюсь поездить по стране, поговорить кое с кем из тех, кто, по нашему предположению, остался роялистом, узнать настроение народа… В общем, вымостить дорогу для возвращения короля.

— Когда?

— Я жду приказа. В любой день может явиться гонец с сообщением о том, что мне пора отправляться.

— Но уж не раньше, чем мы сыграем спектакль! Он рассмеялся:

— О, не бойтесь этого! Невелика была бы трагедия. Неужели вы думаете, что без меня не обойдутся?

— Да где же я найду другого Ромео?

Он повернулся ко мне и нежно улыбнулся.

— Вы можете найти, — сказал он, — гораздо более достойного кандидата, чем я.

— После всех этих репетиций! Он смущенно отвел глаза:

— Я уверен, что все обойдется. Несомненно, нас предупредят за несколько недель. Но мы должны быть наготове. Такие операции требуют тщательного обдумывания… и репетиций гораздо более серьезных, чем в случае с «Ромео и Джульеттой».

— Я понимаю.

Он вновь взял меня за руку:

— Похоже, вы и в самом деле взволнованы.

— Мне не нравится, что вы будете подвергаться опасности.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку.

— Дорогая Арабелла, — сказал он, — вы очень добрая и милая. Хотелось бы мне… — Я молчала, и он продолжил:

— Если соблюдать осторожность, то никакой опасности не будет. Мы окажемся в своей собственной стране, и, имея актерский опыт, я вполне убедительно сыграю пуританина, полностью удовлетворенного происходящим вокруг, да и встречаться мы будем с людьми, которые, надеюсь, являются нашими друзьями. Так что у вас нет оснований для беспокойства.

— Как вы думаете, народ действительно мечтает о возвращении короля?

— Именно это мы и собираемся выяснить. Если это так, он вернется, но если народ не на его стороне, то все попытки будут бесполезны.

— Вы хорошо знаете короля?

— Настолько, насколько вообще его можно знать. Карл прекрасный приятель веселый, остроумный, любящий пошутить. Никогда нельзя быть уверенным в том, что он говорит всерьез.

— Вы хотите сказать, что он… ненадежен?

— Возможно. Но я не знаю более обаятельного человека.

— Не объясняется ли его обаяние королевским происхождением?

— Частично, видимо, да. Все готовы обожать короля, а если он к тому же дает для этого повод — ну что ж, тогда любовь к нему растет. О да, Арабелла, я уверен в том, что мы скоро вернемся. Какой же это будет день, когда мы ступим на родную землю!

— Интересно, что мы там увидим?

Он слегка коснулся моей щеки и сказал:

— Подождем — и тогда все узнаем.

Потом мы стали говорить об Англии, какой она нам запомнилась. Наверное, из-за того, что я была вместе с Эдвином, мне вспоминалось только хорошее. Рядом с ним я разделяла его взгляды на жизнь: все обстоит просто прекрасно, а если что-то идет не так, то надо закрыть на это глаза и отказаться признавать неприятные факты существующими. Очень удобное мировоззрение.

Спектакль начинался в шесть часов, а после него там же, в большом холле, должен был состояться праздничный ужин. Следовало только убрать сиденья для публики, расставить столы на козлах и принести с кухни заранее приготовленные яства. Воспользовавшись помощью нескольких конюхов, Харриет с большой изобретательностью устроила так, что часть холла, примыкающая к сцене, была огорожена занавесом, из-за которого актеры могли в нужный момент выходить на сцену. Там же за занавесом должна была находиться Карлотта с текстом пьесы, чтобы подсказывать его забывчивым актерам. Я очень сочувствовала Карлотте. Она старалась казаться веселой, но это ей не очень удавалось, и она выглядела печальной и подавленной. Я знала, что виной тому — поведение Чарльза Конди, и ощущала в этом и свою вину: ведь он охладел к Карлотте с того момента, как поддался чарам Харриет. Я сердилась на Харриет. Стыдно было поступать так, как она, поскольку было ясно, что к Чарльзу Конди она не питает глубоких чувств.

В течение дня напряжение в замке возрастало, и уже после полудня актеры разошлись по комнатам, начав готовиться к спектаклю.

В шесть часов вечера мы собрались вместе. В холле были расставлены скамьи, и там находились все жители округа, способные передвигаться. Слуги тоже не остались в стороне, так что аудитория у нас была весьма обширная. Но жаловаться на зрителей не приходилось: как только начался спектакль, в зале наступила мертвая тишина. Думаю, многие из присутствующих никогда не видели ничего подобного. Стараниями Харриет мы выглядели для не слишком искушенного зрителя вовсе неплохо, а старинный холл, превращенный в театр, усиливал впечатление волшебства.

Во время первого выхода я играла в паре с Харриет, и эта сцена, конечно, осталась за ней. Только оказавшись лицом к лицу с Эдвином, я почувствовала вдохновение. Я ощущала неподдельное волнение, когда он, увидев меня издалека, сказал, что я сверкаю на щеке ночи, как драгоценный камень в ухе эфиопа, и мне надолго запомнился трепет, охвативший меня после его слов, обращенных к Джульетте: «До этой ночи я не понимал значенья слова „красота“».

В общем, мне казалось, что мы с ним играли самих себя. Мы были влюбленными. Мы встретились и влюбились — по крайней мере, я — точно так же, как и эти двое. Конечно, говорила я себе, он не мог играть так хорошо, если бы был равнодушен ко мне.

Мне кажется, сцену в склепе я сыграла достаточно удачно. Увидев недвижно лежащего Эдвина, «отравленного ядом», я ясно поняла, что чувствовала в этой ситуации Джульетта, и, думается, я была по-настоящему трагична, когда, схватив кинжал, «вонзила» его в свое сердце и упала на труп любимого.

Это было похоже на Эдвина — сделать предложение именно в такой момент. «Не унывайте, — шепнул он. — Вы согласны выйти за меня замуж?» Я не сразу смогла вернуться в реальный мир, потому что всего секундой раньше я думала о том, что сердце мое разорвалось бы, если бы он действительно умер. Эдвин с трудом сдерживал смех, да и мне это далось нелегко.

Наконец были произнесены финальные монологи. Герцог высказал свои соболезнования и осудил вражду семейств, семейства помирились, и на этом наш спектакль завершился.

Разразился шквал аплодисментов. Мы с Эдвином ожили, встали и, выстроившись в шеренгу вместе с остальными актерами, начали отвешивать поклоны. Харриет, стоя в центре, держала нас обоих за руки.

Обратившись к зрителям, она выразила надежду, что они остались довольны нами и согласятся простить многочисленные недочеты, имея в виду, что мы старались, как могли. В ответ на это леди Эверсли заявила, что и она, и все остальные зрители получили от спектакля незабываемые впечатления.

Затем Эдвин сделал шаг вперед.

— Я хочу сделать объявление, — сказал он. — У этой пьесы появилось новое окончание. В конце концов, Ромео и Джульетта не умерли. Они выжили для того, чтобы пожениться и счастливо жить друг с другом. — Он повернулся, взял меня за руку и притянул к себе. — С искренним удовольствием имею честь сообщить вам о том, что сегодня Арабелла согласилась стать моей женой.

На миг все притихли, а потом зал вновь взорвался аплодисментами. Леди Эверсли поднялась на сцену, обняла нас, а затем торжественно расцеловала.

— Это идеальный финал пьесы, — сказала она.

Праздник продолжался. Его программа включала в себя песни и танцы. Гости были счастливы. Только ближе к полуночи те, кто жил неподалеку, начали разъезжаться по домам, а остальные стали готовиться ко сну.

Я провела весь вечер в костюме Джульетты и, даже оказавшись в нашей с Харриет комнате, не решалась снять его. Я боялась, что вместе с ним пропадет какое-то магическое ощущение.

Харриет наблюдала за мной.

— Я представляю, как запомнится тебе этот вечер, — сказала она.

— Полагаю, каждой женщине запомнится день, когда ей делают предложение.

— Оно было сделано по всем законам драмы. Ты должна благодарить за это своего будущего мужа. Момент показался мне подходящим.

— Во всяком случае, выглядело это эффектно, поверь мне.

— Ты чем-то недовольна, Харриет?

— Недовольна! Что это тебе в голову взбрело? Эдвин — прекрасная партия. О такой мечтает всякая девушка. Если король вернется в Англию и Эверсли восстановит свои владения, а то и прихватит еще что-нибудь, у тебя будет очень богатый муж. Когда он сделал тебе предложение?

— Когда мы лежали в гробу.

— Не слишком удачно, а?

— Для меня — вполне удачно, — взволнованно ответила я.

— Ты смущена.

— Я имею право быть сегодня счастливой или нет?

— Не строй особых надежд.

— Да что с тобой, Харриет?

— Я размышляю о твоем счастье.

— Так возрадуйся, поскольку я никогда в жизни не была так счастлива.

Харриет поцеловала меня в лоб, а потом отступила назад.

— Эта шляпка тебе маловата, — сказала она. — От нее осталась отметина.

— Она скоро пройдет.

Мне было немножко жаль Харриет. Она так хотела сыграть Джульетту, и то, что этого не случилось, было потерей для всех актеров, поскольку я знала, что все лестные комплименты, полученные мной, она заслуживала в гораздо большей мере.

Весь следующий день я находилась в состоянии, близком к эйфории. Я принимала поздравления, едва слыша их. Потом леди Эверсли отвела меня в сторонку и сказала, что она посылает своему мужу и моим родителям письма, чтобы и они могли разделить нашу радость. Не хочу ли я написать матери и отцу о том, как я счастлива? Я написала обоим:

«Дорогие мои мама и папа!

Произошло чудесное событие. Эдвин Эверсли просил моей руки. Я очень счастлива. Эдвин — очаровательный, милый, добрый, веселый человек. Он все время шутит. Я ни разу не видела его хмурым. Огромное удовольствие доставила нам постановка „Ромео и Джульетты“, где он играл Ромео, а я — Джульетту. Он сделал мне предложение во время кульминационной сцены в склепе. Поскорее напишите ответ и сообщите, что вы тоже счастливы за меня. У меня больше нет времени писать — гонец уже ждет.

Ваша любящая дочь Арабелла Толуорти.»

Гонец с письмами уехал, а Матильда Эверсли задержала меня, чтобы поговорить со мной о нашей совместной жизни. Она была совершенно уверена в том, что их семья скоро будет восстановлена во всех имущественных правах. К счастью, их родовое поместье Эверсли-корт не было разрушено этими ужасными «круглоголовыми».

Она никак не хотела отпускать меня, хотя мне не терпелось встретиться с Эдвином, а когда мне, наконец, удалось отделаться от нее, я узнала, что Эдвин отправился на верховую прогулку вместе с другими гостями. Я пошла к себе в комнату. Платья для верховой езды, принадлежащего Харриет, на месте не оказалось, так что она, вероятно, тоже уехала на прогулку.

Было уже поздно, когда они вернулись. Харриет, по всей видимости, пребывала в отличном настроении.

Некоторые из гостей продолжали оставаться в замке, и в этот вечер в большом холле разговор вертелся вокруг вчерашнего представления и помолвки, объявленной в его завершение.

Музыканты играли, а мы пели. Харриет очаровала присутствующих своим пением. Потом начались танцы. Открыли бал мы с Эдвином, и, как мне потом сказали люди, наблюдавшие за нами, они на краткий миг почувствовали себя так, словно находятся дома, что все трудности позади, что смутьяны побеждены и добрый король Карл занял свой трон.

— Вам понравилась сегодняшняя прогулка? — спросила я.

Несколько секунд он колебался, а потом пожал плечами.

— Там не было вас, — ответил он. Мне было очень приятно это слышать.

— Значит, вам не хватало меня?

— Этот вопрос, моя дорогая Арабелла, я назвал бы совершенно лишним.

— Я все-таки хотела бы услышать ответ.

— Мне всегда будет недоставать вас, когда вас не будет рядом. Я знал о том, что вы беседуете с моей матерью и что она хотела поговорить с вами, поэтому решил принести себя в жертву. В конце концов, остаток жизни нам суждено провести вместе.

— Я не знала о том, что вы поедете кататься.

— Вы, конечно, захотели бы поехать с нами, но я предпочел, чтобы вы поговорили с моей матерью.

— Я и не слышала, как вы все уехали. Потом мне стало известно, что и Харриет была с вами.

— О да, и Харриет, — сказал он.

— Бедняжка Харриет! Как жаль, что ей не удалось сыграть Джульетту! Она сделала бы это великолепно.

— Просто по-иному, — сказал он. — Но теперь мы вместе и давайте думать о будущем.

— Ни о чем другом я и не думаю.

— Когда мы вернемся в Англию… что это будет за время! Тогда мы заживем нормально, как будто и не было этой смехотворной войны. Вот чего я жду по-настоящему.

— Но для начала нужно туда попасть. Ведь вы вскоре должны уехать.

— Это займет немного времени. А потом я вернусь, и больше мы не расстанемся.

Одной из причин, по которой мне нравилось быть с Эдвином, не говоря о моей глубокой любви к нему, была та, что он умел заразить собеседника своим оптимизмом и тот начинал разделять его отношение к жизни.

Как счастлива я была в последующие дни! А потом произошло неприятное событие. Уехал Чарльз Конди. Он сослался на важные дела, но я знала истинную причину. В вечер накануне его отъезда Харриет сообщила мне, что он просил ее руки. Говоря об этом, она внимательно смотрела на меня.

— Харриет! — воскликнула я. — И ты сказала «да»? Задавая этот вопрос, я думала о бедной Карлотте. Харриет медленно покачала головой.

— Конечно, — сказала я, — я знаю, что ты его не любишь.

Я считала себя такой мудрой, обремененной опытом. Я была так счастлива, что хотела поделиться счастьем со всеми, а особенно — с Харриет. Мне казалось, что было бы просто чудесно, если бы мы с ней одновременно обручились.

— Это не вполне подходящая партия, — сказала она.

— Но, Харриет…

Она резко повернулась ко мне.

— Достаточно подходящая для меня, ты это хочешь сказать? Для ублюдочной бродячей актрисы… Верно?

— Харриет, как ты можешь так говорить!

— Ты собираешься выйти замуж за отпрыска старинного рода. Со временем у него будут деньги и титул. Леди Эверсли — это просто здорово! Ты дочь крупного военачальника. Ну, а мне сойдет, что угодно.

— Но он из хорошей семьи, Харриет. Это симпатичный молодой человек.

— Третий сын. Без средств к существованию.

— Но Эверсли, судя по всему, считали его достойным женихом для Карлотты. В голосе Харриет вдруг появились ядовитые интонации.

— Им пришлось сильно потрудиться, чтобы найти для Карлотты хоть какого-нибудь жениха. Они дали бы за ней приличное приданое. После их возвращения в Англию Чарльзу Конди была бы обеспечена безбедная жизнь.

— Это доказывает, что он поступил благородно, оставив ее. Я имею в виду, что вначале он, кажется, действительно был влюблен.

— Дорогая Арабелла, нас сейчас интересуют не его мотивы поведения, а мои. Когда я выйду замуж, то это будет кто-то, равный твоему прекрасному жениху.

— Знаешь, Харриет, временами я просто не понимаю тебя.

— Так же, как и я тебя, — пробормотала она.

Потом она успокоилась и больше ничего не говорила, но уже сказанное ею успело вывести меня из душевного равновесия, и первое, яркое ощущение счастья больше не возвращалось ко мне.

Я также заметила, что, хотя Карлотта держалась бодро, за всеми ее усилиями сохранить видимость благополучия скрывалась печаль. Мое счастье было омрачено. Я хотела выразить ей свое дружеское расположение, но это было нелегко сделать. Карлотта укрылась за непроницаемой стеной.

Через два дня после отъезда Чарльза, когда разъезжались последние гости, я поднялась по винтовой лестнице в смотровую башенку. Я ждала гонца с письмами от родителей, а оттуда местность просматривалась до самого горизонта.

Наверное, надеяться на получение ответа было еще рановато, но я хотела взглянуть просто так, на всякий случай.

Наверху была дверь, ведущая к каменному парапету, за которым стена круто обрывалась до самой земли. Не знаю, что заставило меня выйти туда. Наверное, какой-то инстинкт, но я благодарю Бога, что догадалась это сделать.

Там была Карлотта. Ее руки лежали на каменном парапете. И тут меня поразила ужасная мысль: она собирается броситься вниз.

— Карлотта! — воскликнула я дрожащим от страха голосом.

Она сделала шаг вперед и остановилась. Я похолодела от ужаса, понимая, что она может спрыгнуть со стены раньше, чем я успею схватить ее.

— Нет, Карлотта, нет! — закричала я.

К моему облегчению, она обернулась и взглянула на меня.

Никогда в жизни мне не доводилось видеть на человеческом лице столько страдания, и я тут же ощутила, что чувство жалости к ней смешивается у меня с чувством раскаяния: ведь и я до некоторой степени несла ответственность за несчастье, которое обрушилось на нее. Именно я привезла Харриет в замок Туррон. Если бы не Харриет, сейчас Карлотта была бы счастливой девушкой, помолвленной с любимым человеком.

Я подбежала и схватила ее за руки.

— О, Карлотта! — только и сказала я, но она, должно быть, ощутила глубину моих чувств, ибо они нашли в ней отклик.

Действуя по наитию, я обняла ее, и она на мгновение прижалась ко мне. Затем она отстранилась, и на ее лице вновь появилось обычное холодное выражение.

— Не знаю, что пришло тебе в голову… — начала она.

Я покачала головой.

— О, Карлотта, — воскликнула я, — я понимаю! Я все понимаю!

Ее губы слегка задрожали. Я почувствовала: сейчас она начнет рассказывать мне, что любовалась открывающимся отсюда видом и удивлена, почему я повела себя так странно. Затем она сжала губы, и в ее взгляде появилось презрение… презрение к себе. Карлотта была из тех, кто презирает ложь. Она не умела притворяться.

— Да, — сказала она, — я собиралась броситься вниз.

— Слава Богу, что появилась я.

— Можно подумать, что тебя это действительно волнует.

— Конечно, волнует, — ответила я, — ведь я собираюсь стать твоей сестрой, Карлотта.

— И ты знаешь причину?

— Да.

— Чарльз уехал. Оказывается, он не любил меня.

— Возможно, и любил, но его сбили с толку.

— Ну зачем она приехала сюда?

— Ее привезла я. Если бы я знала…

— Впрочем, это ничего не изменило бы. Раз он так легко дал… сбить себя с толку, то из него не получилось бы хорошего мужа, как ты думаешь?

— Я думаю, он вернется.

— И ты полагаешь, что я его прощу?

— Это зависит от того, насколько сильна твоя любовь. Если ты любишь его достаточно сильно для того, чтобы решиться на это… — я взглянула на парапет, — возможно, твоей любви хватит и на то, чтобы простить его.

— Ты ничего не понимаешь, — ответила Карлотта.

— Давай уйдем отсюда куда-нибудь, туда, где можно будет поговорить.

— О чем нам говорить?

— Зачастую очень помогают разговоры ни о чем. Ах, Карлотта, потом все это уже не будет казаться тебе таким ужасным. Я в этом уверена.

Она покачала головой, а я осторожно взяла ее за руку, готовая к тому, что она оттолкнет меня. Но Карлотта приняла этот дружеский жест, как будто он ее немного успокоил. Она стояла неподвижно, и взгляд ее был полон страдания.

— Чарльз был первым, кто стал за мной ухаживать, — призналась она. — Я решила, что он меня любит. Но… как только появилась она…

— В Харриет есть что-то такое, — объяснила я. — Я бы сказала, она привлекает многих мужчин… на время.

— Что ты о ней знаешь?

— Пожалуйста, давай уйдем отсюда. Пойдем куда-нибудь и поговорим.

— Тогда ко мне в комнату, — предложила она.

Меня охватила волна возбуждения. Я понимала, что пришла как раз вовремя, чтобы предотвратить трагедию. Я испытывала чувство триумфа и была уверена в том, что смогу уговорить ее, переубедить, отвратить от этого ужасного намерения, которое она едва не исполнила.

Карлотта провела меня в свою спальню. Комната была меньше, чем та, которую мы делили с Харриет. Здесь еще оставались следы былого великолепия, хотя, как и во всем замке, явно проступали и признаки упадка.

Усевшись, она беспомощно взглянула на меня и сказала:

— Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей.

— Конечно же, нет.

Действительно, а что бы делала я, узнав, что Эдвин любит другую?

— Но это ведь слабость, да? Почувствовать жизнь такой невыносимой, что хочется с нею расстаться?

— В подобные минуты следует думать о тех, кто остается, — посоветовала я. — Подумай, как это подействовало бы на твою мать, на Эдвина… и на Чарльза. Он никогда не простил бы себя.

— Ты права, — согласилась она. — Это эгоистично, поскольку существуют люди, которые будут страдать. Мне кажется, это чем-то сродни мести. Человек так обижен, что готов причинить боль и другим… или, во всяком случае, его не волнует, что он может обидеть их.

— Я уверена, что, взвесив все обстоятельства, ты не решилась бы на такой поступок. Ты действовала под влиянием минутного порыва.

— Если бы не ты, сейчас я лежала бы внизу, на камнях, мертвая. Я содрогнулась.

— Вероятно, мне следует поблагодарить тебя за это. Я должна чувствовать благодарность, но не уверена в том, что чувствую ее.

— Я и не жду от тебя благодарности. Я всего лишь хочу, чтобы это не повторилось. Если у тебя опять появится подобное побуждение, остановись и подумай…

-..что это принесет другим.

— Да, — сказала я, — именно так.

— Я не хочу жить, Арабелла, — сказала Карлотта. — Тебе этого не понять. Ты веселая, хорошенькая, люди тебя любят. Я — другая. Я всегда ощущала свою непривлекательность.

— Но это чепуха. Это все потому, что ты уходишь в себя и не пытаешься подружиться с людьми.

— А ведь Эдвин такой красивый, правда? Я это заметила еще в детстве. Люди всегда обращали внимание на Эдвина. Родители и наши няни уделяли ему больше внимания. Взгляни на мои волосы… прямые, как солома. Одна из нянек пыталась завивать их. Но уже через полчаса, освобожденные от папильоток, они выглядели так, будто я никогда не терпела этого неудобства. Как я ненавидела папильотки! В некотором роде их можно считать знаком судьбы. Никакие силы в мире не способны сделать меня красивой.

— Красота не зависит от папильоток. Она идет изнутри человека.

— Ты говоришь, прямо, как священник.

— Ах, Карлотта, мне кажется, что ты сама выстроила вокруг себя стену. Ты всерьез уверовала в свою непривлекательность и убеждаешь в ней всех окружающих. С такими вещами нельзя шутить. Люди могут в это поверить.

— И, похоже, как раз в этом я и преуспела, поскольку они поверили.

— Ты ошибаешься.

— Я права… и это подтверждено происшедшими событиями. — Ее голос вдруг задрожал. — Мне казалось, что я действительно нужна Чарльзу. Он производил впечатление искреннего человека…

— Так оно и было, я в этом уверена.

— Это только казалось. Достаточно было поманить его.

— Харриет — особенная. Мы приехали сюда не в добрый час. Иногда мне хочется…

— В ней таится зло. — Карлотта смотрела на меня в упор, и ее глаза сверкали пророческим огнем. — Она называет себя твоим другом, но друг ли она на самом деле? Я ощутила это зло в тот самый момент, когда впервые увидела ее. Я не знала, что она отберет у меня Чарльза… но я знала, что она принесет несчастье. Зачем ты привезла ее сюда?

— Ах, Карлотта, — воскликнула я, — как я жалею об этом! Как бы я хотела, чтобы этого не случилось!

Внезапно она как-то расслабилась и посмотрела на меня с теплотой.

— Не проклинай себя. Разве ты могла заранее все предвидеть? Я должна благодарить тебя за то, что ты не позволила мне сделать глупость.

— Мы вскоре станем сестрами, — сказала я, — чему я очень рада. А это событие… что ж, во всяком случае, оно нас сблизило. Давай будем друзьями! Это вполне возможно, уверяю тебя.

— Я нелегко схожусь с людьми. На вечеринках, которые устраивали у нас до того, как мы перебрались сюда, я всегда сидела в углу, ожидая, когда подвернется кто-нибудь, оставшийся без пары. Видимо, таков мой жизненный удел.

— Ты сама строишь свою судьбу. Карлотта раздраженно рассмеялась.

— Ты просто напичкана проповедями, Арабелла. Мне кажется, тебе еще многое предстоит узнать о людях. Но я рада тому, что сегодня ты оказалась там…

— Дай мне обещание, — потребовала я, — что если тебе опять придет в голову что-либо подобное, то сначала ты поговоришь со мной.

— Обещаю.

Я встала, подошла к Карлотте и поцеловала в щеку. Она не ответила поцелуем, но слегка покраснела, и мое сердце переполнилось жалостью к ней.

Она сказала:

— Мне будет нелегко, правда? Все узнают о том, что Чарльз уехал. Бедная мама, она возлагала на него такие надежды! Третий сын, никаких особых перспектив, но на что еще может рассчитывать наша Карлотта!

— Опять! — сказала я. — Опять самоистязания. Пора с этим покончить, Карлотта. Она недоверчиво взглянула на меня.

— Не забывай о своем обещании, — напомнила я. Только вернувшись в свою комнату, я почувствовала, что вся дрожу. Хорошо, что Харриет не было в комнате. Мое счастье помогло мне понять горе Карлотты. Наверное, она любила Чарльза так же, как я люблю Эдвина. Это было невыносимо… Слава Богу, я подоспела вовремя.

Бедная Карлотта, моя новая сестра! Я решила заботиться о ней.

В течение нескольких следующих дней я мало виделась с Карлоттой. У меня сложилось впечатление, что она избегает меня, и я понимала, почему. Естественно, она была потрясена случившимся, а я напоминала ей об этом. Но когда мы все-таки встречались, она смотрела на меня дружелюбно, и я сияла от радости, воображая, как буду о ней заботиться, когда выйду замуж за Эдвина. Я буду устраивать приемы специально для нее и найду ей мужа гораздо лучшего, чем Чарльз Конди.

Письмо из Кельна пришло раньше, чем мы ожидали. Мои родители писали:

«Милая доченька!

Новость, полученная от тебя, наполнила нас радостью. Мы очень за тебя беспокоились, ведь мы живем в такое трудное время, И вот теперь все разрешилось. Лорд Эверсли разделяет нашу радость. Он очаровательный человек, а из всех, кого мы знаем, нет более подходящего кандидата в мужья, чем Эдвин.

Леди Эверсли сообщит тебе о некоторых новостях, и это, возможно, внесет изменения в твои планы. Знай, дорогая Арабелла: если вы с Эдвином достигли согласия, мы благословляем вас. Леди Эверсли объяснит тебе все. Прими наши поздравления по случаю столь радостного события. Мы уверены в том, что ты будешь счастлива.

Твои любящие родители Ричард и Берсаба Толуорти.»

Я была несколько удивлена таким письмом, но недолго терзалась сомнениями. Едва я закончила чтение, как явился слуга и сообщил, что Эдвин просит меня прийти в гостиную.

Я тут же спустилась вниз. Эдвин стоял возле окна, и, когда я вошла в комнату, он поспешил ко мне, взял меня за руки, притянул к себе и обнял.

— Арабелла, — сказал он, почти касаясь лицом моих волос, — очень скоро я уеду.

— О, Эдвин! — воскликнула я, и вся радость от встречи с ним мгновенно исчезла. — Когда?

— У нас осталось две недели, — сказал он. — Поэтому мы должны немедленно пожениться.

— Эдвин!

Я освободилась из его объятий и взглянула на него.

Он широко улыбнулся, но мне показалось, что лоб его остался нахмуренным. Впрочем, тут же исчезли и эти признаки встревоженности.

— Именно таково их желание, — сказал он, — моих родителей… и ваших…

— А вы, Эдвин… — мой голос прозвучал тихо, неуверенно, испуганно.

— Я? Больше всего на свете я хочу именно этого.

— Значит, этого хочу и я.

Он с легкостью приподнял меня и, когда мои ноги оторвались от земли, прижал к себе.

— Давайте пойдем и сообщим об этом маме, — сказал он.

Матильда Эверсли приняла новость со смешанными чувствами. Она была чрезвычайно рада тому, что брак будет заключен так скоро, и в то же время беспокоилась в связи с предстоящим отъездом Эдвина на родину.

Надо было быстро решить все вопросы. Леди Эверсли знала местного священника, который согласился бы совершить обряд, и немедленно послала за ним. Малую гостиную необходимо было срочно преобразить в подобие домашней церкви, учитывая, что церемония бракосочетания будет очень простой.

Я до сих пор не могла поверить в происходящее. Еще совсем недавно, до приезда в замок Туррон, я и понятия не имела, что существует Эдвин Эверсли. И вот теперь он станет моим мужем. Я, вспомнила о младших детях, оставшихся дома, и представила, что же будет, когда они узнают об этом.

До отъезда Эдвина оставалось чуть больше недели. События начали набирать такую скорость, что я не успевала их осознавать.

Но я была счастлива… так счастлива, что даже не верила в это. Я глубоко, романтично любила, и судьба, казалось, решила устранить все препятствия с нашего пути, подталкивая нас к заключению этого союза.

Мы с Эдвином вместе катались верхом, разговаривали, строили планы на будущее. Он сказал, что вскоре мы отправимся домой, и наш дом — Эверсли-корт. Там мы будем наконец жить нормальной жизнью, и это произойдет очень скоро, поскольку никто не посылал бы его в Англию, не будь полной уверенности в том, что народ готов восстать против правления пуритан и призвать на трон короля.

Когда мы поселимся в Эверсли-корте, все в Англии будет замечательно… и у нас тоже.

Дни пролетали мгновенно, и каждый день нужно было очень многое сделать. К ночи я бывала так измотана, что, коснувшись головой подушки, немедленно засыпала. Я радовалась этому, потому что мне не хотелось разговаривать с Харриет. После памятного разговора с Карлоттой между мной и Харриет возникла отчужденность. Я пришла к выводу, что она умышленно вскружила голову Чарльзу, а это могло иметь трагические последствия, свидетелем которых я едва не стала.

Проснувшись однажды ночью, я обнаружила, что постель Харриет пуста. Я тихонько позвала ее, но ответа не было.

Я лежала и терялась в догадках, где же она может быть. Мне мешало заснуть какое-то неприятное чувство.

Она пробралась в комнату перед самым рассветом.

— Харриет, где ты была?

Усевшись на кровать, она сбросила с ног туфли. На ней была ночная рубашка, поверх которой был накинут плед.

— Я не могла уснуть, — сказала она. — Пришлось спуститься в сад и прогуляться там.

— Ночью?

— Сейчас не ночь, а утро. Я хочу спать.

— Скоро пора вставать, — заметила я.

— Тогда тем более надо поспать, — зевнула Харриет.

— И ты часто., прогуливаешься по ночам?

— О да, часто.

Она сбросила с себя плед и нырнула под одеяло.

Немного подождав, я позвала:

— Харриет…

Ответа не было. Она либо действительно спала, либо притворялась, что спит.

Малую гостиную превратили в домашнюю церковь, и Матильда Эверсли нашла священника, который был готов совершить обряд.

Церемония была очень простой, но вряд ли я чувствовала бы себя более взволнованной, если бы она происходила, предположим, в Вестминстерском аббатстве.

Когда Эдвин взял мою руку, меня охватила буря эмоций — ведь это значило, что мы стали мужем и женой. Я была так счастлива, что мне хотелось слагать похвальные гимны судьбе, пославшей мне Эдвина.

Матильда Эверсли, теперь ставшая моей свекровью, решила, что свадьбу надо отпраздновать настолько торжественно, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Она пригласила в гости всех, кто мог успеть добраться до нас к нужному сроку. В основном это были те же гости, которые присутствовали на нашем спектакле, так что за свадебным столом то и дело слышались неизбежные упоминания о «Ромео и Джульетте».

Я чувствовала что-то вроде опьянения. Не сумев до конца поверить в реальность происходящего, я не могла в полной мере ощутить свое счастье.

Будущее представлялось мне идеальным. Я была замужем за человеком, которого страстно любила; моя семья полностью одобряла наш брак и сожалела лишь о невозможности присутствовать на церемонии бракосочетания; моя новая семья приняла меня необыкновенно радушно. Матильда, глядя на меня, прямо-таки мурлыкала от удовольствия. Я получила очень теплое письмо от ее мужа; и даже с Карлоттой (которая, надо признать, опять ушла в себя, как во время нашей первой встречи) у нас сложились особые родственные отношения.

В таком настроении я удалилась с Эдвином в комнату для новобрачных.

Готовясь к этому, я вспомнила о том, что узнала из дневников матери о разнице между ней и ее сестрой Анжелет. Моя мать была горячей и страстной, а ее сестра — холодной, испытывавшей отвращение к интимной стороне брака. Я была уверена, что скорее всего пошла в свою мать, и не ошиблась.

Как я любила Эдвина! Каким добрым и нежным был он со мной! И как прекрасно было любить и быть любимой! Я даже и представить не могла, что можно испытывать такое счастье, какое испытывала я в первую неделю после свадьбы.

Конечно, над нами постоянно висела угроза неизбежной разлуки — ведь именно скорый отъезд Эдвина и стал причиной поспешного заключения брака, но характер Эдвина был таков, что он не любил заглядывать вперед не то чтобы на день, а даже на час и сумел передать мне свое отношение к жизни.

В эти дни я редко виделась с Харриет. Теперь мы, естественно, жили в разных комнатах, а когда я изредка заглядывала к ней, то ее, как правило, не было в комнате. Разумеется, мы виделись за обеденным столом, но там присутствовали и другие. Я чувствовала, что в Харриет происходят какие-то неуловимые изменения. Никогда еще мне не доводилось видеть ее озабоченной. Я даже представить ее такой не могла. Раньше всегда казалось, что она слепо верит в свое будущее, но теперь на ее лице можно было заметить непонятное выражение, от которого мне было немного не по себе.

Я решила, что нам необходимо поговорить, и однажды, когда все вставали из-за стола, шепнула ей несколько слов. Она кивнула, и мы поднялись в комнату, еще недавно бывшую нашей общей спальней.

— Харриет, — спросила я, — у тебя какие-то неприятности?

Она заколебалась.

— Нет, — наконец ответила она. — Хотя, надо признаться, я думаю о том, что мне делать дальше. Перед тобой — перспектива пожизненного блаженства в браке… — Ее губы насмешливо искривились, словно она совсем не была уверена в моем блаженстве. — А я… куда деваться мне?

— Ты могла выйти замуж за Чарльза Конди.

— Да как же ты, будучи счастливой в браке, можешь советовать мне удовлетвориться чем-то меньшим?

— Извини, Харриет. Она пожала плечами.

— Ты не виновата. Тебе повезло родиться в хорошей семье, и за это тебя нельзя ни осуждать, ни восхвалять. Давай говорить серьезно. Я не знаю, что мне делать. Жизнь резко изменилась, верно? Мы больше не живем в старом добром замке Контрив, где я могла использовать свои педагогические таланты.

— Когда Эдвин уедет, мы с Лукасом вернемся в Контрив. Там нужно уладить множество дел.

— А когда Эдвин вернется?

— Естественно, я буду рядом с мужем. Но, помимо всего прочего, мне необходимо позаботиться о малышах. Мы не обсуждали этого подробно. Потом Эдвин присоединится к своему отцу и королю и будет ждать дальнейшего развития событий. Я же вернусь в Конгрив и стану заниматься малышами, а ты, Харриет, поедешь со мной.

— Все очень просто, правда? — сказала она.

— Конечно. Ты останешься с нами… Я запнулась. Настанет день, когда Эдвин увезет меня в свой дом. Семейный дом. Там будут жить Матильда Эверсли и, видимо, Карлотта. Я знала, что они не захотят, чтобы под одной крышей с ними жила Харриет.

Она смотрела на меня, читая мои мысли. Я быстро договорила:

— Пока что, собственно, ничего не изменилось. Как только уедет Эдвин, я вернусь в Конгрив и вы с Лукасом поедете со мной. А там видно будет.

Харриет кивнула. Я заметила, что на ее губах мелькнула чуть заметная улыбка.

ОПАСНАЯ МИССИЯ

Это были дни исступленного восторга и страха. По мере того как день отъезда Эдвина приближался, страх стал преобладать. Не слишком ли это опасно?

— Опасно! — восклицал Эдвин. — Да о какой опасности можно говорить? Я отправляюсь в Англию, к себе домой.

— Роялист в пуританской Англии…

— Знаешь, меня будет невозможно отличить от пуританина. Я коротко остригусь. Будешь ли ты любить меня, когда я стану «круглоголовым»?

— Буду, буду! — уверяла я.

— Моя дорогая верная Арабелла! Бояться абсолютно нечего. Мы только заглянем в Эверсли-корт… Сейчас там крепость «круглоголовых» и всем заправляет мой кузен. Полагаю, что это шутка. Все ценные вещи тщательно упакованы и спрятаны.

Он даже сменил имя на Хьюмилити. Хьюмилити Эверсли. Смиренный Эверсли просто обхохотаться можно. Он это понимает и именно поэтому выбрал такое имя. Уж чего не найдешь в моем кузене Карлтоне, так это смирения. Любопытно будет взглянуть на него. Ему нужно было проявить себя актером не худшим, чем я, чтобы суметь провести пуритан. Видимо, актер он хороший, если ему это удается, причем без того стимула, который был у меня, когда я играл Ромео.

— Ты и так настоящий Ромео, Эдвин.

— Ах, милая, ты, наверное, хочешь преуменьшить значение моего сценического триумфа?

Как я обняла его! Я так сильно его любила! Мне нравилась беззаботность, с которой он брался за выполнение рискованной миссии. Ничто не могло поколебать его спокойствия. Я считала, что мой муж способен выйти из любой критической ситуации, весело смеясь.

Обычно он говорил со мной о предстоящей поездке во время наших прогулок в саду.

— Ты не узнаешь меня в обличий пуританина, — говорил он. — О, Арабелла, ведь ты не перестанешь любить меня? Обещай мне.

Я подтвердила, что не разлюблю его ни при каких обстоятельствах.

— Стриженая голова, черная шляпа без единого перышка, простой черный камзол и такие же штаны. Нужно будет обзавестись белым воротничком и манжетами… очень, очень простыми. Мне придется научиться контролировать мимику и сохранять серьезный вид.

— Это для тебя сложнее всего.

— Боюсь, что так.

Эдвин придал своему лицу выражение мрачной задумчивости, и это было так комично, что я расхохоталась, а он присоединился ко мне.

— Расскажи мне о своем кузене Карлтоне.

— Кузен Карлтон — один из тех, о ком говорят: крупная личность. Он велик во всех отношениях. Он гораздо выше шести футов и к тому же обладает незаурядным характером. Ему достаточно сказать слово, и все вытягиваются по стойке «смирно». Я уверен, что он смог бы нагнать страху Господня на самого Оливера Кромвеля. Что же касается бедняжки сына Кромвеля… Думаю, у него не было бы ни единого шанса выстоять против Карлтона. Это одна из причин, по которой я уверен в нашем скором возвращении в Англию.

— Расскажи мне о нем серьезно.

— Мы воспитывались вместе. Он на десять лет старше меня и в течение этих десяти лет считал себя наследником титула и земель. В нашей семье они передаются по наследству представительницам женской линии только тогда, когда отсутствуют наследники-мужчины, пусть даже самые дальние. Несправедливо по отношению к женскому полу, моя милая, но уж так принято в роду Эверсли. Младший брат моего отца, Джеймс, женился, и у него родился сын — Карлтон. Моим же родителям пришлось долго ждать плодов своего брака. Наконец у них родилась девочка, прожившая всего два дня. Через какое-то время появилась на свет Карлотта. К тому времени все уже были уверены, что наследником станет Карлтон. Он тоже надеялся на это. Приехав в Эверсли в десятилетнем возрасте, он сразу повел себя как хозяин. А потом родился я. Какое замешательство в лагере противника! Что за ликование в нашем лагере! Дядя Джеймс смирился с неизбежным, а вскоре после этого события упал с лошади и умер, потерпев окончательное поражение. Его жена, тетя Мэри, пережила его на два-три года, а затем тихо умерла в собственной постели от простуды, перешедшей в воспаление легких. Карлтон стойко перенес удар судьбы и продолжал жить в Эверсли. Он принимал во мне большое участие. Он научил меня ездить на неоседланной лошади, бегать, плавать, фехтовать — и все это с целью подтянуть меня до своего уровня, что было, разумеется, невыполнимой задачей. Так или иначе, но можно сказать, что он воспитал меня.

— Он не таил на тебя обиды?

— О нет! Я думаю, что он, конечно, был бы не против получить наследство законным путем. Но у него была доля в наследстве, а на меня он смотрел, вероятно, как на слабовольного человека, нуждавшегося в его опеке.

— Ты — и слабовольный?

— Ну, моя милая, по сравнению с Карлтоном всякий покажется слабаком.

— Похоже, он не очень приятный человек.

— Многие его недолюбливают. Он несколько циничен. Возможно, таким его сделала жизнь. Он остроумен и красноречив… Не знаю, как он там сейчас управляется. Ведь он роялист до мозга костей, и я не представляю, как ему удается строить из себя пуританина.

— Почему он остался в Англии?

— Он отказался покинуть страну. «Здесь мой дом, и здесь я останусь», заявил он. Он был твердо убежден в том, что кто-то должен это сделать. Если все уедут из Англии, то как мы узнаем, когда страна достаточно созреет для возвращения короля? Вот поэтому Карлтон и остался. Я считаю, что эта роль ему подходит. С тех пор как король покинул родину, Карлтон действует в качестве королевского шпиона в Эверсли… и не только там. Он разъезжает по стране и прощупывает настроение людей. В случае необходимости он в состоянии собрать небольшую армию, хотя мы, конечно, рассчитываем на мирное возвращение короля. Нам не нужна еще одна гражданская война. Надеюсь, что и народ ее не хочет. Последняя война была достаточно разрушительной. О да, Карлтон хорошо поработал. Я не сомневаюсь в том, что король пожелает должным образом вознаградить его. — Карлтон из тех людей, которые должны нравиться королю.

— Так же, как и ты.

— У меня нет его остроумия, его сообразительности, его красноречия. Он из тех людей, которых король любит держать возле себя.

— Я слышала, что король склонен окружать себя женским обществом.

— Ты очень деликатно выразилась, дорогая.

— А твой кузен?

— Это еще одна черта, общая для моего кузена и нашего короля.

— Так у Карлтона нет жены?

— Нет, он женат. Но у них нет детей, и это источник постоянных переживаний для него.

— А что думает его жена об… интересе мужа к лицам противоположного пола?

— Она прекрасно его понимает и разделяет его убеждения.

— Наверное, у них не слишком счастливый брак.

— Почему же? У него свои интересы, у нее — свои.

— Ах, Эдвин, как несчастна была бы я, если бы наша с тобой жизнь сложилась подобным образом!

— Я могу дать тебе твердое обещание, Арабелла, что этого с нами не случится.

Я взяла его лицо в ладони и расцеловала.

— Было бы слишком невероятно, если бы все были так же счастливы, как мы, торжественно заявила я.

Эдвин согласился со мной.

Но как же быстро летели дни! Мне хотелось ловить их и держать, чтобы они не убегали, ведь каждый ушедший день означал приближение разлуки.

Иногда Эдвин на несколько часов пропадал. Один или два раза он возвращался лишь под утро.

— Нужно успеть очень многое сделать, милая, — говорил он. — Ты даже не знаешь, как мне тяжело вдали от тебя.

Потом мы предавались страстной любви, и я упрашивала его побыстрее разделаться со своим поручением и вернуться ко мне.

Настал неизбежный день разлуки.

Эдвин был коротко острижен и очень скромно одет. Это могло бы изменить его до неузнаваемости, если бы не живое, веселое выражение лица, столь характерное для него, считающего, что жизнь — всего лишь шутка, которую не следует принимать всерьез.

Я попрощалась с мужем и долго смотрела ему вслед, пока они с Томом слугой, который должен был сопровождать его в пути, — не исчезли из виду. Потом я пошла в спальню, чтобы побыть в одиночестве.

Закрыв дверь, я обнаружила, что в комнате есть еще кое-кто. С кресла поднялась Харриет.

— Значит, он уехал, — сказала она.

Я почувствовала, как дрожат мои губы.

— Бедная брошенная новобрачная! — насмешливо продолжала Харриет. — Но у тебя нет причин оставаться в таком положении.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, ты его разочаровала, Арабелла. Я изумленно уставилась на нее.

— Подумай, что сделала бы на твоем месте верная подруга? И не нужно смотреть на меня с недоумением. Ты не думаешь, что она последовала бы за любимым?

— Последовать за ним?!

— А почему бы и нет? В радости и в горе… и все такое прочее. В Англии или во Франции… во дни мира и во дни войны… в безопасности и перед лицом угрозы…

— Прекрати, Харриет. Она пожала плечами.

— Раньше ты вела слишком уединенную жизнь. Но я вижу, что брак доставляет тебе удовольствие. Ты чуть ли не мурлычешь, будто кот, слизывающий сливки. Я знаю, как это бывает. Ну, а теперь что? Будешь сидеть в башне, надев пояс верности и дожидаясь возвращения храброго рыцаря?

— Не шути такими вещами, Харриет! Я сейчас в таком настроении, что не воспринимаю шуток.

— Шутки! Я говорю вполне серьезно. Знаешь, что сделала бы на твоем месте хорошая жена?

— Что?

— Последовала бы за мужем.

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду то, что сказала. Почему бы и нет? Думаю, он ожидал от тебя именно этого.

— Последовать за ним… Но ведь я не смогу найти его.

— Это вполне преодолимо. Он доберется до побережья за три дня, потом будет ждать прилива. Если мы уедем сегодня с наступлением темноты, когда все улягутся спать…

— Мы?!

— Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одну?

— Это безумие.

Она покачала головой.

— Безумием будет остаться. Откуда ты знаешь, что с ним случится? Мужчине, который только что женился, необходимо, чтобы жена была рядом. Отведав сладость меда на супружеском ложе, он станет ощущать недостаток лакомств — и начнет их искать. И если поблизости не окажется тебя…

— Прекрати, Харриет.

— Подумай, — сказала она. — Еще есть время. Если решишься, то мы поедем вместе, одной тебе ехать я не позволю.

Харриет встала и пошла к двери. Там она остановилась и обернулась. На ее губах играла легкая, хитрая улыбка. Казалось, она старается проникнуть в мои сокровенные мысли, и это ей удается.

Когда она вышла, я почувствовала себя сбитой с толку, но мысли мои уже начали работать в определенном направлении. Безумный замысел? Возможно. Но чем дольше я размышляла, тем яснее понимала: теперь, когда мне его предложили, я готова его осуществить.

Через день или чуть позже мы вновь будем вместе.

Харриет была необыкновенно возбуждена. Видимо, ее очень привлекало предстоящее приключение. Как она была права, говоря, что родилась авантюристкой!

Остаток дня мы провели вместе, разрабатывая подробный план. Надо было выехать сразу после того, как все лягут спать. Если ехать всю ночь, то к утру мы должны добраться до постоялого двора, где будет ночевать Эдвин.

Харриет знала его название, которое Эдвин как-то раз упомянул в разговоре, — «Ананас», в деревушке Марлон.

— Чем скорее мы присоединимся к нему, тем лучше, поскольку неприлично, когда две женщины разъезжают по стране без сопровождения.

Поначалу Харриет подумывала о том, чтобы нам переодеться мужчинами. Видимо, в ней говорила актриса. Но даже ей не удалось бы сыграть эту роль достаточно убедительно.

— Что же касается тебя, — сказала Харриет, — то в тебе все говорит о том, что ты женщина.

Меня била лихорадка от волнения. Я оставила две записки: одну — для моей свекрови, другую — для Лукаса. В них я написала, что уверена в своем скором возвращении… вместе с Эдвином. Что же касается Лукаса, то ему надо вернуться в Конгрив (впрочем, ему пришлось бы сделать это в любом случае) и присмотреть за малышами.

— Ах, Харриет! — воскликнула я, когда мы отъехали от замка. — Как я рада, что мы решились на это. Интересно, что скажет Эдвин?

— Он будет смеяться над тобой, — ответила она. — Он скажет: «Неужели ты не можешь обойтись без меня несколько недель?»

Я громко рассмеялась от радости:

— Ах, Харриет, как хорошо, что ты поехала со мной! Без тебя у меня не хватило бы духу сделать такое. Мне бы это и в голову не пришло.

— Разве я не говорила тебе, что ты лишь начинаешь жить?

И это было правдой.

Я была так счастлива во время этой ночной поездки!

Нам очень повезло: мы сразу нашли постоялый двор «Ананас» с вывеской, изображающей этот экзотический плод, и лицом к лицу столкнулись с Эдвином.

Мы въехали в конюшню в тот самый момент, когда он со своим слугой собирался выезжать из нее.

Мне показалось, что он был не слишком удивлен случившимся, хотя и изобразил изумление, а я была взволнована встречей с ним, и меня переполняла благодарность к Харриет. В одиночку я ни за что не решилась бы на такую авантюру.

Мы спешились и оказались перед Эдвином. Широко раскинув руки, он обнял нас обеих.

— Что… — начал он. — Ну… — А потом, как и предсказывала Харриет, рассмеялся.

— Я должна была приехать, Эдвин, — сказала я, — чтобы быть рядом с тобой.

Кивая, он переводил взгляд то на меня, то на Харриет.

— Это показалось нам наилучшим решением, — сказала она.

Секунду-другую Эдвин колебался, а потом сказал:

— Это нужно отпраздновать. Правда, хозяин может предложить лишь обыкновенное вино, причем, заранее вас предупреждаю, весьма обыкновенное. Давайте зайдем, присядем и выпьем за встречу.

Он взял нас под руки, и мы вошли в гостиницу.

— Вы должны все рассказать мне. Что сказала моя мать?

— Она узнает о нашем отъезде сегодня утром, прочитав мою записку, сказала я.

— Ах, значит, записка? Очень драматично! Ты просто молодец! За всю свою жизнь я никогда не был так счастлив, как сегодня, когда увидел тебя.

— Тогда все в порядке, Эдвин! — воскликнула я. — Ты не сердишься? Мы не слишком безрассудно поступили?

— Ну, скажем, безрассудно, но восхитительно. Какой очаровательный час мы провели на этом постоялом дворе! Принесли вино, и мы с Харриет сели по обе стороны от Эдвина.

— Вы знаете, — сказал он, — как ни странно, но я надеялся на то, что вы приедете. Именно поэтому я и не спешил покидать постоялый двор, хотя мне следовало отправиться отсюда еще не рассвете.

— Это придумала Харриет. Эдвин слегка сжал ее руку.

— Чудесная Харриет! — сказал он.

— Следует сознаться, — пролепетала я, — что, впервые услышав ее предложение, я подумала, что оно совершенно неприемлемо, и не могла воспринять его всерьез. Я боялась, что ты рассердишься.

— Разве ты когда-нибудь видела меня сердитым?

— Нет, но, может быть, я до сих пор не давала тебе повода к этому.

— Ты просто прелесть! — сказал мой муж. — Ты никогда не приносишь мне ничего, кроме радости. А вот с одеждой нам придется что-то придумать. Вы обе выглядите слишком роскошно для пуританской Англии. Как вы переносите морские путешествия?

Мы заявили, что переносим их превосходно, хотя я вовсе не была в этом убеждена. Полностью я была уверена только в том, что счастлива рядом с Эдвином.

— Не представляю, что скажет мой кузен Карл-тон, когда я приеду в сопровождении двух прекрасных дам. Он ждет только меня и моего слугу. Ну что ж, чем больше народу, тем веселей.

Я внезапно посерьезнела.

— Надеюсь, наше присутствие не сделает твою миссию более опасной, Эдвин?

— Разумеется, нет. Скорее наоборот. Джентльмен-пуританин, сопровождающий двух дам, — это естественно, в то время как одинокий мужчина со спутником, несомненно, являющимся его слугой… Вот это и в самом деле может вызвать подозрения.

— Я вижу, — сказала Харриет, — что твой муж решил приветствовать наш приезд.

— Приветствую, — воскликнул Эдвин, — как майские цветы!

Я была настолько счастлива, что мне хотелось петь. Особенно меня радовало отношение Эдвина к Харриет. Он был с ней так любезен, что она, по-моему, чувствовала себя не хуже, чем я.

Вскоре мы выехали, уверив Эдвина в том, что не нуждаемся в отдыхе, несмотря на ночь, проведенную в седле. Мы ехали и пели — Эдвин в центре, а мы по обеим сторонам от него… ехали к побережью, к Англии…

Ступить на землю родины, вдали от которой прошли долгие годы изгнания, это ни с чем не сравнимое чувство.

Кутаясь в простой грубый плащ, приобретенный перед выходом в море, я чувствовала радостное возбуждение. Здесь был мой родной дом, о котором мы вспоминали много лет, уверенные в том, что настанет день — и мы сюда вернемся. И вот мы оказались дома.

Я не могла не вспоминать о той ночи, когда мы ехали к побережью в сопровождении бабушки и дедушки. Я помнила запах моря, помнила, как поднималось и опускалось утлое суденышко и как мама крепко прижимала нас с Лукасом к своей груди, а ветер трепал наши волосы. Я помнила дедушку с бабушкой, стоявших на берегу, и странное смешанное чувство грусти и оживления, охватившее меня тогда.

Сейчас я ощущала лишь радостное возбуждение. Том, слуга Эдвина, выпрыгнул из лодки и, бредя по колено в воде, вышел на берег. Затем из лодки выбрался Эдвин. Он взял меня на руки и вынес на берег, а потом то же самое проделал с Харриет.

Было темно. Эдвин шепнул мне:

— Не бойся Я знаю каждый дюйм этого побережья. Эверсли в шести милях отсюда. Я часто приезжал сюда верхом, чтобы поиграть на берегу моря. Пойдем.

Левой рукой он взял за руку меня, правой — Харриет, и мы пошли, ступая по гальке.

— Ты ничего не видишь, Том? — спросил он слугу.

— Нет, сэр. Может, если вы посидите где-нибудь с дамами, я постараюсь что-то разведать.

— Я знаю, куда мы отправимся, — сказал Эдвин. — В пещеру Белой скалы. Мы будем ждать тебя там. Не слишком задерживайся, Том.

— Разумеется, сэр. Я приду в пещеру минут через двадцать, если не найду того, что мы ищем.

Я слышала удалявшиеся шаги Тома, хруст гальки под его ногами. Потом Эдвин сказал:

— Дамы, следуйте за мной.

Через несколько минут мы оказались в пещере.

— Пещера Белой скалы, — объявил он. — Понятия не имею, почему ее так называют. Тут кругом сплошные белые скалы. Я здесь прятался в детстве. Разводил костер и проводил здесь долгие часы. Это было моим убежищем.

— Как удачно, что мы высадились именно здесь, — сказала Харриет.

— Это благодаря тому, что я отличный штурман.

— А что скажет твой кузен, когда увидит нас? — спросила я.

— Это мы вскоре узнаем, — беззаботно ответил Эдвин.

— Мне не терпится сыграть роль пуританки, — сказала Харриет. — Это будет сложная роль, потому что я чувствую к пуританам особую неприязнь.

— Так же, как и все мы, — подтвердил Эдвин.

— Эдвин, — спросила я, — а чего могут ожидать от меня и Харриет в Эверсли?

— Поскольку нас вообще не ждут, то вряд ли чего-то особенного, — заявила Харриет, и они с Эдвином рассмеялись, оценив это высказывание как удачную шутку.

Но я продолжала настаивать:

— У тебя важная миссия, а мы присоединились к тебе… поступив достаточно опрометчиво. Твой кузен будет удивлен, увидев нас, я в этом уверена, но, раз уж мы здесь, нам надо подумать, чем мы можем облегчить твою задачу.

— Карлтон быстро сообразит, как вас использовать, если сочтет это нужным, — сказал Эдвин. — А нам для начала надо бы выяснить, что ему удалось разузнать. Я сумею убедить его в том, что гораздо меньшие подозрения вызывает мужчина, сопровождающий двух дам, чем мужчина со слугой. Думаю, он согласится со мной.

— Ну, значит, мы принесем какую-то пользу, — сказала Харриет. — Приятно чувствовать себя полезной.

Мы привалились к жестким камням, и я вдруг поняла, что никогда в жизни не чувствовала такого волнения. В мою тихую жизнь внезапно ворвалось потрясающее приключение. Казалось, что письмо от матери, в котором сообщалось, что меня приглашают Эверсли, я читала много лет назад. Могла ли я предположить, что это письмо окажется ключиком, открывающим дверь в сказочный мир?

Эдвин рассказывал о своем детстве, о днях, которые он провел в этой пещере.

— Это мое тайное убежище. Во время высокого прилива вода заливает вход, и можно попасть в ловушку. Но это случается раз в полсотни лет, так что не тревожьтесь. Сейчас приливы невысокие, и в это время года никакой опасности нет. К тому же скоро вернется Том. Можете быть уверены: кузен Карлтон нас не подведет. Где-то поблизости должны быть лошади, на которых мы доберемся до Эверсли.

— Сколько лошадей?

— Только две, дорогая Но нас четверо.

— Ничего страшного, вы поедете на седельных подушках. Одна — со мной, другая — с Томом.

— Ну что ж, вы неплохо подготовились, — сказала Харриет.

В темноте раздался довольный смех Эдвина.

— Как нельзя лучше.

Послышались шаги, и в пещеру вошел Том.

— Лошади готовы, сэр.

Мы встали и по покатому полу пещеры прошли к выходу.

— Итак, мы — путешественники, у которых появились трудности, — весело сказал Эдвин. — Пошли. — Некоторое время он колебался, переводя взгляд с меня на Харриет, и, наконец, сказал:

— Я повезу свою жену, а ты, Том, возьми госпожу Мэйн.

Мы уселись на лошадей и поехали сквозь предрассветные сумерки.

До Эверсли-корта мы добрались с первыми лучами солнца. Замок окружала высокая стена, над которой виднелись очертания двускатных крыш. Ворота были распахнуты, и мы въехали внутрь. Суровый аскетизм окружающего подействовал на меня, как порыв ледяного ветра. Замок Контрив и Вийе-Туррон были захудалыми, второсортными поместьями, предложенными изгнанникам в качестве временного места проживания. Этот замок производил совсем другое впечатление: повсюду чувствовался порядок, было очень чисто, но на всем лежала печать пуританства, считавшего грехом яркие краски, красоту, любые радости жизни.

Я могла представить, как когда-то выглядело это место: буйство пестрых цветов на клумбах, искусно подстриженные тисы, фонтаны, уединенные дорожки Кое-где еще оставались очажки былой роскоши, но все явно говорило о том, что этот сад должен быть не красивым, а полезным. Здесь росли лечебные травы, фруктовые деревья и овощи — все для пользы и ничего для красоты.

— Господи! — шепнул Эдвин. — Как все изменилось! Эверсли при пуританах!

Мое возбуждение стало уступать место мрачным предчувствиям. Эдвину было опасно возвращаться в родной дом, хотя с момента его отъезда прошло, вероятно, лет десять. Теперь ему было двадцать два, так что уезжал он в возрасте двенадцати лет. Вдруг кто-нибудь узнает его? Двадцатидвухлетний мужчина может напомнить двенадцатилетнего мальчика, но только тем людям, которые его хорошо знали.

— Том, — сказал Эдвин, — войди в дом и скажи, что мы нуждаемся в приюте. Ты свою роль знаешь. Мы останемся при лошадях.

Вскоре Том вернулся с конюхом, который с любопытством посмотрел на нас и сказал:

— Если вы пройдете в дом, то хозяин готов вас принять.

— Ах, — сказал Эдвин, — я был уверен, что нам не откажут в приюте. Помоги с лошадьми, Том.

Наш слуга последовал за конюхом, а мы, пройдя по дорожке, вошли в холл. Там стояла поджидавшая нас служанка. Я заметила, что она, бегло посмотрев на нас, уставилась на Харриет, которая в своей пуританской одежде выглядела не менее красивой, чем обычно. Меня удивило то, как она сумела изобразить застенчивость, — свойство, ей совершенно чуждое. Воистину Харриет была великолепной актрисой.

— Прошу вас подождать, — сказала служанка, — сейчас хозяин спустится к вам.

Я стала рассматривать холл с высоким сводчатым потолком, со стенами, обшитыми деревянными панелями, на которых было развешано всевозможное оружие. Я решила, что это вполне соответствует пуританскому духу, поскольку именно силой оружия они победили роялистов и вынудили их отправиться в изгнание. Кое-где на стенах виднелись светлые пятна — видимо, там раньше висели гобелены. Посередине стоял длинный обеденный стол, на котором была расставлена оловянная посуда, а по обеим его сторонам стояли грубые скамьи. Я решила, что их поставили специально, чтобы создать неудобства во время еды.

Никакой другой мебели в холле не было, и, хотя на дворе стояло лето и день обещал быть жарким, здесь было прохладно.

Я никогда не забуду первого впечатления от Карл-тона Эверсли.

Он спустился по лестнице в дальнем конце холла. Прекрасная лестница из резного дерева, какие я видела в детстве, до того, как покинула Англию, типичная для эпохи Тюдоров, когда была построена или перестроена эта часть замка.

Как и говорил Эдвин, Карлтон был высоким и, несомненно, импозантным мужчиной, причем в простом черном пуританском платье он выглядел, вероятно, более эффектно, чем в шелковой и кружевной мишуре, которую носили при роялистах. Его темные волосы были коротко острижены, отчего на голове образовалось что-то вроде шапочки, — таков был единственный допустимый в этом обществе фасон, а его одежда подчеркивала налет суровости, бросавшейся в глаза уже в первые часы пребывания в Англии.

Да, Карлтон производил сильное впечатление: бледная кожа лица, темные блестящие глаза, густые брови, крупные и резкие черты лица. Несомненно, Эдвин был прав, говоря о нем как о личности, яркой и замечательной.

Карлтон шел к нам, и его шаги гулко звучали на каменных плитах пола. По нему было совершенно незаметно, что он узнал Эдвина или удивился, увидев Харриет и меня.

— Боже храни тебя, друг! — сказал он. Эдвин ответил:

— Боже храни тебя, друг! — и продолжал:

— Я еду из Лондона с женой и ее сестрой. Мы остановились переночевать на постоялом дворе, и ночью нас обокрали воры, покинувшие постоялый двор еще до рассвета. С нами мой слуга, и я собираюсь послать его домой в Честер, чтобы он привез мне денег. Но до той поры мы будем находиться в очень затруднительном положении. Проезжая мимо вашего дома, сэр, мы заехали сюда в надежде найти временный кров над головой и, возможно, хлеб насущный.

— Вы получите здесь кров и пищу, друг, пока ваш слуга не выручит вас.

— И тогда, сэр, вы будете вознаграждены за все оказанные нам услуги.

— Слово Божие учит нас: не прогоняй странника от врат дома твоего, ответил Карлтон Эверсли, и я не могла не отметить странность таких речей в его устах. Он скорее напоминал пирата елизаветинских времен, чем богобоязненного пуританина.

Он подошел к веревке колокольчика и дернул ее. Откуда-то из-за перегородок тут же появились две служанки. Одну из них мы уже видели до этого.

— У нас в доме странники, нуждающиеся в крове, Джейн, — сказал Карлтон. Прошу тебя, приготовь для них комнаты. Мужчина с женой… я не ошибся, друг? Его свояченица и его слуга. Итак, две комнаты: одну — для мужа с женой, другую для его сестры. Слуга будет жить вместе с нашими слугами.

— Хорошо, господин, — сказала девушка, слегка поклонившись.

— Несомненно, вы голодны, — продолжал Карлтон.

Он не ошибся. Во время морского путешествия нам редко удавалось поесть, а с тех пор, как мы ступили на землю Англии, у нас во рту не было ни крошки.

— Усаживайтесь за стол, — предложил он. — Мы питаем отвращение к плотским утехам, и еда у нас очень простая.

И он нам не солгал. Принесли ржаной хлеб, холодный бекон и по кружке сидра.

Мы уже собрались приняться за еду, но хозяин строго взглянул на нас: мы забыли возблагодарить Господа за хлеб насущный.

Эта простая пища показалась нам нектаром и амброзией, хотя я была слишком взволнована и не особенно хотела есть.

Карлтон сидел вместе с нами за столом и время от времени задавал нам вопросы, касавшиеся нашего дома в Честере. Между ним и Харриет даже завязался разговор. Харриет дала ему детальный отчет о своих цветочных клумбах, где по бордюру пущены розмарин и лаванда и майоран, и сообщила, как ей нравится ухаживать за цветами.

Она слишком увлеклась, описывая выращиваемые ею превосходные цветы, в то время как я была уверена, что она в жизни не посадила ни единого деревца или цветка.

Карлтон сурово посмотрел на нее и холодно спросил, не собирается ли она посвятить свое время более достойным занятиям, нежели выращивание цветов, от которых нет никакой пользы.

Харриет скромно потупилась.

— Господь сотворил цветы красивыми, — напомнила она ему, — но я вижу, друг, что вы уловили мою слабость. Действительно, я так люблю свои цветы, что впала в грех гордыни.

— Гордыню следует смирять, — заявил Карлтон, сложив ладони и подняв глаза к сводчатому потолку.

Я позволила себе усомниться в его безгрешности. Даже очень беглое знакомство с ним склоняло к таким сомнениям.

— Грех, — продолжал он, — есть западня. Мы постоянно должны следить за собой, чтобы не упасть в отверзающиеся под ногами бездны греха.

— Аминь, — сказала Харриет, и я подумала, как мы вдоволь посмеемся, оставшись наедине.

Надо признаться, мне было бы очень любопытно познакомиться с женщиной, которая вышла замуж за этого человека. О ее существовании я знала со слов Эдвина и поэтому поинтересовалась, будем ли мы иметь честь познакомиться с хозяйкой дома.

— В данное время госпожи Эверсли нет дома, — ответил он мне.

— Как жаль, что мы не будем иметь удовольствия поблагодарить ее за гостеприимство!

— Господь сотворил нас не для удовольствий, госпожа, — прервал меня Карлтон, — таким образом, вы, к счастью, лишены возможности согрешить.

При этом мне показалось, что он улыбнулся уголками губ, наслаждаясь разыгрываемой сценой.

— Стало быть, вас зовут… — повернулся он к Эдвину.

— Эдвин Лисон, — без запинки ответил Эдвин. — Моя жена Бэлла и моя свояченица Харриет Гроупер. Карлтон слегка поклонился.

— После еды вас проводят в предназначенные для вас комнаты. Я уверен, что поездка в Честер и обратно займет несколько дней. До возвращения вашего слуги вы будете гостями Эверсли.

— Господь вознаградит вас на небесах за вашу доброту к несчастным путникам, — с набожным видом проговорил Эдвин.

— Я не ищу вознаграждения, — возразил Карлтон. — Я всего лишь стараюсь выполнять свой долг перед Господом.

Я стала задумываться, не слишком ли далеко они заходят, но опыт последовавших за этим дней показал, что подобные разговоры были вполне характерны для пуританского дома.

Не было ничего удивительного в том, что в стране зрело недовольство и люди ждали возвращения нового короля, который установил бы иные законы и нормы поведения.

Наши комнаты располагались рядом, и как же убого они выглядели! Обстановку каждой из них составляли кровать, шкаф и стул. Во всем здании царил холод, свидетельствовавший о том, что здесь давным-давно, даже в зимние холода, не топили. К счастью, мы приехали сюда в середине лета.

Нам досталась широкая кровать с четырьмя столбиками по углам. Когда-то она наверняка имела роскошный полог, но теперь все выглядело голым и жалким.

На холодных грубых досках пола не было ни единого коврика.

Сегодня комната, предоставленная в распоряжение Харриет, ничем не отличалась от нашей, разве что была гораздо меньше.

— Как только вы умоетесь, прошу вас пройти в мою библиотеку, — сказал Карлтон. — Я объясню, как к ней добраться.

Эдвин не мог удержаться от улыбки. Он знал в этом доме каждый дюйм, ведь именно здесь он провел большую часть своего детства. А теперь ему приходилось делать вид, что он никогда в жизни здесь не бывал, и мне стало интересно, как же ему удается подавлять эмоции, неизбежно возникающие у человека, вернувшегося из изгнания в родной любимый дом. В свою очередь, и Карлтону было нелегко играть свою роль. Впрочем, играл он ее прекрасно.

Когда мы остались в комнате вдвоем, Эдвин взял меня на руки и протанцевал по комнате, затем уложил меня на кровать, а сам сел рядом.

— Ну, как тебе понравился мой пуританский дом и кузен-пуританин?

— И тот и другой выглядят несколько нереально, — ответила я.

— Да, так оно и есть. Мне хотелось бы знать, где же все гобелены, балдахины и картины, где превосходная мебель? Я не узнаю свой дом.

— Твой кузен, несомненно, все разъяснит.

— А что ты скажешь о нем? Знаешь, мне очень хотелось рассмеяться ему в лицо. Он играет свою роль необыкновенно хорошо, правда?

— Ты уверен, что он не превратился в пуританина?

— Абсолютно уверен. А ты рада тому, что приехала сюда?

— Эдвин, я чувствовала себя очень несчастной без тебя, а сейчас…

— Сейчас ты здесь, в пуританской стране. Ты будешь спать со мной в пуританской кровати, и мы будем любить друг друга по-пуритански.

— Как это?

— Увидишь, милая.

Раздался стук в дверь. Это была Харриет.

— Войдите, — пригласил Эдвин.

Она вошла и, осмотревшись, рассмеялась.

— Что за приключение! Ну, Арабелла, ты больше не считаешь, что тебе лучше было бы остаться во Франции?

— Мне там было бы просто скверно. Здесь так чудесно! В конце концов, здесь наш родной дом… и здесь Эдвин.

— А я?

— И ты, Харриет.

— Да уж, пожалуйста, не бросайте меня. Я этого не переживу.

— Мы об этом и не помышляли, — уверил ее Эдвин.

— Я была бы очень расстроена, если бы ты пожалела о том, что приехала сюда, Арабелла. Я решила бы, что мне следовало приехать сюда одной.

Она взглянула на Эдвина, и они рассмеялись.

— Все это вскоре изменится, — сказал Эдвин, взмахнув рукой. — Я бы сказал, через год, а то и раньше вся эта серость сменится жизнью, цветами, смехом, которые принесет с собой в страну наш добрый король Карл.

— Красивая одежда, — промурлыкала Харриет, — блестящие кавалеры… и театр…

— Пора собираться в библиотеку, — напомнил Эдвин. — Мой кузен ждет нас.

— Он не будет возражать против присутствия дам? — спросила я.

— Я понял, что приглашение относится ко всем. Наверное, он хочет рассказать, как вам следует себя вести. Если ему потребуется поговорить со мной наедине, он отошлет вас. Карлтон всегда очень ясно выражает свои желания. Я чуть не лопнул от смеха, услышав от него: «Боже храни тебя, друг!» Он прекрасно овладел этим дурацким языком, и, кажется, игра даже доставляет ему удовольствие.

— Так надо ли нам идти в библиотеку? — настаивала я. — Может быть, нужно подождать провожатых? Не покажется ли странным то, что ты знаешь планировку дома?

— Кузен подробно объяснил мне, как туда идти, принимая во внимание, что слуги могут подслушивать. Пойдемте же.

Эдвин провел нас по коридору к лестничной площадке, но не той, по которой мы поднимались в свои комнаты. Наши шаги гулко отдавались в тишине, поскольку деревянные ступеньки не были застелены коврами. Я чувствовала, что голые стены и полы неприятны Эдвину, и мне очень захотелось увидеть этот дом таким, каким он был в те времена, когда король еще не лишился трона.

Мы подошли к двери, и Эдвин осторожно приоткрыл ее.

— Войди, друг, — пригласил Карлтон. Мы вошли. Он стоял спиной к камину. Сейчас он казался еще крупнее, но несколько по-иному. Эдвин быстро осмотрелся.

— Только религиозные книги, друг, — подтвердил Карлтон. — Здесь ты не найдешь грешного чтива… ничего, кроме благочестивых произведений.

— Как удачно найти прибежище именно в таком доме! — с жаром ответил Эдвин.

— Я хочу рассказать вам об обычаях нашего дома, чтобы, пребывая здесь, вы могли их исполнять. Я понимаю, что вы задержитесь ненадолго, и, тем не менее, несоблюдение правил может внести беспорядок в жизнь здешних обитателей. Наш день начинается с утренней молитвы в холле в шесть утра. Затем скромный завтрак, а после него — молитвы. После них все, живущие в доме, принимаются за работу, и мы, разумеется, найдем и для вас подходящие занятия, поскольку безделье есть путь к дьяволу. В полдень — богослужение в старой церкви, а после него — обед. За столом мы не засиживаемся. После обеда вновь работа, в шесть часов — ужин и еще одно богослужение в церкви. В доме читают лишь Библию и одобренные религиозные книги.

— Воистину благочестивый дом, — пробормотал Эдвин.

— Потрудись захлопнуть дверь, друг, — попросил Карлтон.

Эдвин выполнил поручение, и выражение лица Карлтона изменилось.

— Кто эти женщины? — спросил он совсем другим голосом.

— Арабелла, моя жена, и Харриет, ее подруга.

— Ты дурак! — бросил Карлтон. Он подошел к двери, открыл ее и выглянул наружу. — Никогда не знаешь, где может скрываться шпион. Я думаю, что дом наводнен ими, поэтому стараюсь соблюдать осторожность.

Он запер дверь, провел нас к книжным полкам и нажал на одну из них. Часть полок сдвинулась с места, открыв проход.

Карлтон обернулся и взглянул на нас.

— Этим может воспользоваться любой из вас, но только в самом крайнем случае, и перед тем, как открыть эту дверь, вы должны убедиться, что за вами не следят.

Он зажег канделябр, поднял его повыше и сделал нам знак следовать за ним.

Мы оказались в какой-то комнате, где царила кромешная тьма, но когда Карлтон осветил все вокруг, я увидела, что комната заполнена вещами. Здесь были свернутые в рулоны гобелены, картины в рамах, прислоненные к стене, сундуки, кресла, столики и тому подобное.

— Ты не знал об этом тайнике, не так ли, Эдвин? — спросил Карлтон. Однажды я чуть было не решился показать тебе его, но подумал, что чем меньше людей знают о его существовании, тем лучше.

Он подозрительно посмотрел на меня и Харриет.

— Что за безумная идея взять с собой этих женщин? — спросил он.

— Эдвин не брал нас, — ответила я. — Мы сами… догнали его.

В глазах Карлтона я прочла легкое презрение.

— Видишь ли, — объяснил Эдвин, — мы совсем недавно поженились.

Карлтон с пренебрежением покосился на меня и громко расхохотался.

— Отсюда ничего не слышно, — сказал он. — Я когда-то проверял это с твоим отцом. Только здесь можно безопасно разговаривать. Но до того, как откроешь эту дверь из библиотеки, нужно убедиться, что наружная дверь заперта на ключ. Итак, вы здесь, и вам теперь предстоит поработать.

— Мне кажется, присутствие Арабеллы и Харриет сделает мою легенду более достоверной, — сказал Эдвин.

Карлтон пожал плечами.

— Возможно, — признал он. — Они, конечно, знают цель твоей миссии?

— Да.

— В таком случае они должны понимать, сколь многое зависит от их осторожности и осмотрительности.

— Мы все понимаем, — сказала Харриет, глядя ему прямо в глаза.

Хорошо ее зная, я была уверена, что она хочет привлечь к себе внимание Карлтона. Я также понимала, что он — мужчина, имеющий немалый опыт общения с женщинами, и уж никак не может стать легкой добычей. Он должен был догадаться, что Харриет пытается его очаровать, но по нему этого не было заметно.

Он смотрел на меня. Полагаю, я интересовала его как жена Эдвина. Наконец он заявил:

— Мне известно, что вы дочь генерала Толуорти. О, не удивляйтесь! Я хорошо осведомлен о текущих событиях. Я верю в то, что вы будете вести себя здесь, руководствуясь здравым смыслом, на что имеет право надеяться ваш отец.

— Какова здешняя обстановка? — спросил Эдвин.

— Хорошая. Точнее, обнадеживающая. Нам еще предстоит многое обсудить. Карлтон взглянул на нас, и я мысленно продолжила за него: «Когда мы избавимся от присутствия женщин». — В этой округе мы можем рассчитывать на прочную поддержку. Но многое еще надо уточнить. Мы должны выяснить, кто же наши друзья. — Слегка улыбаясь, он переводил взгляд с меня на Харриет. — Очень может статься, что вы, дамы, действительно нам пригодитесь. Вы можете собрать кучу слухов. Но самое главное — не выдайте себя. Поменьше манерничайте, прошу вас. Приберегите все это до возвращения короля.

Харриет сказала:

— Во мне вы можете быть уверены. Я актриса и сумею сыграть свою роль. Я поработаю с Арабеллой.

— Надеюсь, что лучшим стимулом для Арабеллы будет ее отношение к мужу, заметил он. — Вам следует знать о том, что под совершенно гладкой поверхностью где-то в глубине может бурлить поток. Мы пытаемся выяснить, насколько глубоко он скрывается. Дамам придется потрудиться на кухне и в огороде. Здесь все работают, и нет места безделью. Прислушивайтесь к разговорам слуг. Будьте осторожны в своих высказываниях. Не забывайте о том, что вы живете в Честере. Надеюсь, они выучили свои роли наизусть, Эдвин?

— Вскоре выучат. Уверяю тебя, Карлтон, ты не должен опасаться за них.

— Хорошо. Я привел вас сюда, чтобы наглядно показать нашу предусмотрительность. Вам надо осознать: если выяснится, что я спрятал часть наших богатств от уничтожения, сразу станет понятно, что я — человек короля. Пощады не будет. Меня, несомненно, повесят, а то, что это будет совершено благочестиво, с молитвами за мою грешную душу, мало меня утешает. Наши правители-пуритане испуганы. Возможно, они уже слышат раскаты роялистского грома. Страх порождает злобу. Мы должны быть начеку. Теперь я должен поговорить с тобой, Эдвин. Оставайся пока здесь и полюбуйся спасенными мною сокровищами. А я провожу дам в их комнаты. Там вы дождетесь служанку, которая отведет вас на кухню, где вам предстоит потрудиться. Понятно?

— Вполне, — ответила я. Он перевел взгляд на Харриет.

— Конечно, — кротко произнесла она. Мы вернулись в библиотеку. Панель скользнула на место, Карлтон отпер дверь и проводил нас в комнату.

— Помните, — шепнул Карлтон, приложив палец к губам.

Когда он вышел, Харриет бросилась на нашу с Эдвином широкую кровать и, взглянув на меня, рассмеялась.

— Как тебе понравился достопочтенный кузен? — спросила она.

— Эдвин рассказывал о нем, так что я была ко всему готова.

— Что за мужчина! — мечтательно произнесла она.

— Он, конечно, несколько жестковат.

— Мне понравилась его двойная игра, — улыбаясь, сказала Харриет. Господи, каким он был пуританином! Живо представляешь, с каким удовольствием он налагает наказание на тех, кто нарушает законы Господни, которые, разумеется, сам же Карлтон и истолковывает. Кажется, что он считает себя Господом. — А потом — хоп… дверка открывается, и мы видим совсем другого человека. Просто невероятно, как он умеет перевоплощаться! Ты заметила? Он даже смотрел на нас по-разному. Ты, конечно, не обратила внимания. Там он воспринимал нас… как женщин. А вот в качестве пуританина выяснял, насколько мы грешны.

— Похоже, что он тебя очаровал.

— А тебя?

— Что ты имеешь в виду, Харриет?

— Ничего. Я шучу. Бедняжка Арабелла, я думаю, что лучше бы тебе сидеть за прялкой, ожидая возвращения мужа.

— Я не умею прясть.

— Это образное выражение. Слушай, мне не нравятся разговоры о работе на кухне. Я приехала сюда не для того, чтобы работать служанкой.

— Зачем же ты сюда приехала?

— Я приехала только потому, что знала: ты хочешь быть рядом с мужем.

— Знаешь, Харриет, — призналась я, — иногда мне кажется, что ты не говоришь мне всей правды.

— Дорогая Арабелла, наконец-то ты стала умнеть.

До чего же странным был мир, в который мы попали! Ситуация была захватывающей. Я находилась с любимым и любящим мужем; тут же была Харриет; и все вместе мы участвовали в рискованном предприятии. Оно, и в самом деле, являлось таковым, хотя здесь, в этом доме, трудно было поверить в то, что мы подвергаемся смертельной опасности.

Как я и предполагала, мне не понравился мой новый родственник. Я находила его слишком властным, грубым и излишне самодовольным — таково было его истинное лицо. А в облике пуританина Карлтон определенно вызывал у меня отвращение. Кроме того, он усвоил в отношении ко мне снисходительную насмешливость. Обращаясь к Эдвину, он называл меня «твоя добрая жена», и в его голосе и в выражении лица читалась ирония. К Харриет он относился холодно и весьма безразлично, что, по моим наблюдениям, злило ее. Конечно, он был незаурядным человеком, поскольку отказал ей в том, что она считала совершенно естественным, — в восхищении ею.

— Я не удивлена, что его жена вынуждена искать достойных мужчин на стороне, — ядовито заметила она. — Женщина, которая вышла замуж за такого человека, просто обречена на это.

Она делала вид, что презирает Карлтона, но на этот раз ей не удалось обмануть меня.

Том якобы уехал в наш несуществующий честерский дом, а на самом деле укрылся в надежном месте поблизости, откуда мы должны были вызвать его по окончании нашей миссии.

Мы с Харриет начали работать на кухне. От нас не ждали ни мытья полов, ни другой грязной работы, поскольку Харриет ясно заявила, что мы хозяйки честерского поместья и хотя, подобно всем честным пуританам, терпеть не можем безделья, все-таки привыкли к более благородным занятиям.

Делами в кухне заправляла Эллен, жена Джасперa, человека, работавшего на землях Эверсли. У них была шестилетняя дочь по имени Частити. Как все порядочные маленькие пуритане, она выполняла свою долю работы на кухне под присмотром матери. Остальная прислуга состояла из горничных Джейн и Мэри. Большее количество прислуги считалось бы излишеством. Я была восхищена тем, как Карлтон сумел приспособиться к существующим условиям, хотя в то же время понимала, что это говорит о неискренности его натуры. Как он отличался от открытого и прямого Эдвина!

У Эдвина были свои дела. Частенько он вместе с Карлтоном выезжал верхом в окрестные имения. Я, конечно, понимала, что эти поездки необходимы для изучения обстановки и что Эдвин, вероятно, разъясняет тем, кто поддерживает роялистов и, подобно всем нам, ждет дня восстановления монархии, какое именно количество войск может быть собрано и переброшено в Англию в случае необходимости. Конечно, возлагались большие надежды на то, что удастся обойтись без военных действий, если народ сам пригласит короля на трон.

Поскольку у меня были младшие братья и сестра, с которыми я проводила большую часть своего времени, я любила и хорошо понимала детей, так что мы с Частити сразу же подружились. Я нашла кусок грифельной доски и стала рисовать для нее угольком смешные картинки. Но ее мать не была уверена в том, что ребенку надо доставлять удовольствие, и мне пришлось перейти на буквы, чтобы девочка понемногу училась читать.

Это озадачило Эллен. Во благо ли будет обучение Частити? Если бы Господь пожелал, чтобы девочка училась, он сделал бы так, чтобы она родилась в соответствующей семье, разве не так? Необходимо было посоветоваться с Джаспером.

Джаспер казался ей всеведущим существом. Он воевал в армии Кромвеля и был одним из тех, кто всегда стоял против монархии. Это был серьезный человек, истинный пуританин, в чем не боялся признаться даже в те дни, когда это грозило серьезными неприятностями со стороны тех, кто придерживался противоположных взглядов и не стеснялся навязывать их силой. Сейчас наступили другие времена.

— Теперь мы здесь хозяева, — гордо заявил Джаспер своей Эллен, и она любила повторять эти слова на кухне.

Перед Джаспером действительно встала сложная проблема, поскольку Эллен, очевидно, указала на то, что на кухне недостает для всех работы, с которой мы к тому же справлялись не лучшим образом. Мои занятия с девочкой уберегали меня от безделья. После консультаций с Творцом («Вчера вечером он простоял на коленях целых два часа вместо одного», — сообщила нам Эллен) Джаспер решил, что мне нужно продолжать обучение Частити.

— Расскажите мне сказку, — обычно просила Частити, и я, конечно, могла бы что-нибудь придумать, но тут же ловила хмурые взгляды взрослых, считавших, что лживые выдумки не могут идти во благо.

В эти дни я стала кем-то вроде няни-гувернантки, что меня вполне устраивало. Харриет предпочитала ускользать из дома — для уличных работ, как она это объяснила.

Иногда мне становилось любопытно, где проводила Харриет долгие часы. Часто она возвращалась с корзинкой каких-нибудь трав или ягод, сообщая, что у нее есть чудесный рецепт сердечных капель, которые она вскоре приготовит, что принесет великую пользу всем окружающим. Единственная загвоздка состояла в том, что растения перед использованием должны вылежаться, что займет некоторое время. Кроме того, ей требовались и иные растения, для которых она выдумывала названия, приводившие Эллен и служанок в замешательство, поскольку они никогда о таких не слышали. Им и в голову не могло прийти, что этих растений просто не существует.

Иногда, просыпаясь, я обнаруживала, что Эдвина нет рядом со мной. Ему приходилось уходить по ночам. Именно тогда я и осознала опасность его миссии. Он шептал мне: «Главное — сохраняй тайну. Никто не должен знать о моих ночных вылазках. Есть люди, с которыми опасно встречаться днем».

Счастливые дни! Странные дни! Нереальные дни! Хотелось бы мне, чтобы здесь не было кузена Карлтона. Я часто замечала, что он посматривает на меня так, словно хочет одновременно и посмеяться надо мной, и пожалеть меня. Я решила, что он считает меня глуповатой, отчего мое отношение к нему отнюдь не улучшилось.

Однажды мы оказались с ним наедине. Эдвина нигде не было видно, Харриет тоже, и я отправилась в библиотеку поискать их, так как именно там мы обычно встречались. Каково же было мое смущение, когда я обнаружила там Карлтона! Покраснев, я пробормотала:

— Извините, я думала, что застану здесь Эдвина.

— Войдите и закройте за собой дверь.

— Я не хочу мешать вам.

— Если бы вы могли мне помешать, разве я пригласил бы вас войти?

— Скорее всего, нет.

— Вижу, у вас сложилось правильное представление о моем характере… в этом отношении.

— Вы хотели поговорить со мной?

— Да. Как я слышал, вы обучаете Частити грамоте.

— У вас есть возражения?

— Конечно, нет. Это прекрасная идея. Я ненавижу невежество и поддерживаю все старания искоренить его. Вы прислушиваетесь к разговорам на кухне?

— Да. Но слушать там почти нечего. Эллен во всем слепо повинуется своему мужу, а он — преданный последователь Кромвеля.

— Джаспер — фанатик. Я всегда опасался фанатиков. Человека, который добивается своей цели, потому что она ему выгодна, можно переубедить. Надо только указать иную, более выгодную цель, и из врага он станет вашим союзником. Но фанатики… Господь храни нас от фанатиков!

— А вы сами разве не фанатик-роялист?

— О, святая простота, нет! Я поддерживаю короля и партию роялистов, потому что они вернут мне то, что я потерял. Правда, я искренне верю в то, что угрюмое правление пуритан вредит интересам всей страны и делает жизнь людей чертовски неуютной. Но вы не должны приписывать мне несуществующие доблести.

— Мне кажется, я вообще не приписывала вам каких-либо достоинств. Карлтон рассмеялся:

— Так я и думал. И тут вы не ошибаетесь, ибо мои достоинства столь немногочисленны, что буквально утопают в бездне моих грехов.

— По крайней мере, вы честны в отношении себя. Он пожал плечами:

— Лишь в тех случаях, когда это меня устраивает. Вот что я вам скажу, дорогая кузина (за закрытой дверью я имею право обращаться к вам так): я испорченный человек. Моя жена не без оснований предпочитает мне других мужчин. У нас есть кое-что общее, и хотя мы неспособны разделить некоторые радости, мы можем понять стремление другого удовлетворить свои желания. Я, наверное, выражаюсь чересчур прямолинейно. Простите меня. Боюсь, что у вас сложится обо мне слишком благоприятное мнение.

— Как я уже сказала, эти опасения совершенно безосновательны.

— Вы меня успокоили. В нашем семействе существуют прочные традиции, и вам, ставшей членом семьи, не следует питать в этом отношении никаких иллюзий. Слабым местом многих из моих предков был прекрасный пол. Женщины испытывали к Эверсли непреодолимое влечение. Мой прадед содержал трех любовниц, все они жили в нескольких милях друг от друга, и ни одна не знала о существовании соперниц. Наше семейство всегда было предметом всевозможных сплетен. Это обычное дело для таких местечек. Мы ведь являемся местной знатью, и за нашими деяниями следят с особым вниманием. Прадедушка был просто ненасытен. Ни одна деревенская девушка не чувствовала себя в безопасности.

— Весьма любопытно, — холодно прокомментировала я, стараясь не обнаруживать своего беспокойства, поскольку мне стало ясно, что разговор этот ведется неспроста.

— Время от времени, — продолжал Карлтон, — случаются исключения. Мой дядюшка, отец Эдвина, который находится сейчас в Кельне с нашим королем, совсем иной человек. Предан долгу и верен жене. Прямо-таки феномен в семействе Эверсли.

— Я рада за него.

— Так я и думал и, в свою очередь, рад возможности поговорить с вами. Полагаю, вскоре вы нас покинете. Видимо, через три-четыре дня. Мы вызовем Тома, который сделает вид, что наконец вернулся к вам из Честера с деньгами, и тогда вы уедете, а я обеспечу ваше возвращение во Францию. Маленькое приключение закончится. Я восхищен вашей смелостью и преданностью мужу.

— Мысль последовать за ним пришла в голову Харриет.

Карлтон улыбнулся и кивнул.

— О да, я так и думал.

Затем он посмотрел на меня, и трудно поверить, но в его взгляде мелькнула нежность. Я тут же убедила себя в том, что мне это померещилось.

Я встала, и на этот раз он не пытался удержать меня.

Не найдя ни Эдвина, ни Харриет, я прошла к себе в комнату и стала думать о нашем разговоре в библиотеке. Было несомненно, что он имел какое-то более глубокое значение. Но какое?

Частити очень привязалась ко мне. Она ходила за мной по пятам, поскольку я, привыкнув к постоянному обществу сестры и братьев, хорошо понимала детишек. Я и опомниться не успела, как мы начали вместе играть. Бедная крошка Частити впервые узнала, что такое смех и веселье. Я ничего не могла с собой поделать. Я уводила ее подальше от дома, и там мы играли. Увы, однажды мы оказались слишком близко от конюшни, и Джаспер услышал наш смех. Он вышел, схватил Частити в охапку и унес ее, обернувшись только затем, чтобы бросить на меня мрачный недоверчивый взгляд.

Когда я на следующий день увидела Эллен, она сказала мне, что Джаспер недоволен. Я ответила, что не вижу большого греха, если у маленького ребенка хорошее настроение.

— Вам следовало бы обучать ее слову Господню вместо того, чтобы насмехаться над благочестием.

— Я и не делала ничего подобного, — запротестовала я. — Мы всего лишь играли в прятки. Она немножко оживилась, и я…

— Джаспер убежден, что мы живем на этой грешной земле не ради того, чтобы ублажать себя, госпожа. Джаспер говорит, что не знает тех мест, из которых вы приехали, но если вы ведете себя таким образом, то Честер, должно быть, грешное место.

Я подумала о бедняжке Частити, которую, несомненно, наказали за краткие мгновения радости, и забыла о необходимости сдерживать себя:

— О да, — воскликнула я, — это настоящие Содом и Гоморра!

Эллен уставилась на меня, подняв руки, с которых в таз медленно капало тесто.

Я выбежала из кухни. Что теперь сделает Джаспер?

На следующий день в мою комнату поднялась Частити. Я сидела там одна и чинила юбку, которую накануне слегка порвала, зацепившись за куст ежевики.

Частити, крадучись, вошла в комнату. Глаза у малышки вызывающе сверкали, и я подумала, что ей ведено держаться от меня подальше. Теперь она знала, что в жизни есть кое-что иное, кроме молитв, занимающих чуть ли не все свободное время, шитья одежды — обязательно неприглядной, поскольку красота есть грех, заучивания наизусть Священного Писания и исповедей в своих грехах.

Как недолго ей довелось посмеяться и поиграть не для того, чтобы развивать умственные способности, а просто ради удовольствия! И теперь у нее появились собственные желания.

— Частити, — заговорщицки шепнула я.

— Госпожа Бэлла! — воскликнула она, подбежала ко мне и уткнулась лицом в мои колени, а потом, улыбаясь, взглянула на меня — надо признать, с некоторым вызовом.

— Ты знаешь, что тебе не следует приходить сюда? — сказала я.

Частити весело кивнула.

— Я должна напомнить тебе об этом.

— Можете отвести меня вниз, к маме и сказать, что я согрешила, — спокойно предложила она. — Но ведь вы не сделаете этого, правда? — Она оглянулась на закрытую дверь. — Никто ничего не узнает, — продолжала она, — а если кто-нибудь зайдет, я спрячусь.

Она подбежала к шкафу, открыла его и залезла внутрь, потом выбралась оттуда, раскрасневшись от удовольствия и смеясь.

Эта девочка была такой милой, такой непохожей на то маленькое угрюмое создание, которое я увидела, приехав сюда, что мне захотелось вцепиться когтями в пуритан, чтобы дать этому ребенку возможность быть счастливым.

Частити подошла ко мне и стала рассматривать юбку, которую я держала в руках и которая была излишне изысканной для пуританки. Я подумала, что мы предприняли далеко не все необходимые меры предосторожности. Да иначе и быть не могло. Наше с Харриет участие в поездке не было запланировано. Мы сами нарушили все планы.

— Расскажите мне сказку, — попросила Частити. Это, конечно, было запрещено, кроме нравоучительных историй о каре за грехи, но я рассказала ей сказку, недавно услышанную во Франции: о девушке, которую мачеха заставляла без передышки работать на кухне, о том, как появилась ее крестная — добрая фея, благодаря который девушка оказалось одетой в прекрасное платье и очутилась на балу, где встретила принца, влюбившегося в нее. Частити слушала как зачарованная, и я не могла не радоваться, видя, какое удовольствие доставила ребенку. Я подумала, что все равно мы скоро уедем. Какой вред в том, что я дам ей немножко счастья?

Слушая меня, Частити изучала юбку, которую я зашивала. Сунув руку в кармашек юбки, она достала оттуда блестящую пуговичку.

— Ой, как красиво! — воскликнула она. Пуговичка лежала у нее на ладошке, и личико девочки светилось от восторга.

— Что это? — спросила она.

— Это пуговица. Я помню платье, к которому она была пришита, — синее бархатное, и на нем было десять таких пуговиц. Одна из них оторвалась. Да, теперь я вспомнила, когда в последний раз надевала его Я собиралась пришить пуговицу, сунула ее в карман юбки и забыла о ней.

Частити сжала пуговицу своими пальчиками и умоляюще посмотрела. Ну что я могла поделать? Глупость своего поступка я осознала позже, а тогда это казалось таким незначительным.

— Пожалуйста, пожалуйста, госпожа Бэлла, можно мне взять ее?

Разве я могла отказать? Ведь это была всего лишь пуговица. Бедняжке Частити так хотелось получить красивую вещицу!

Я сказала:

— Возможно, твоим отцу и матери не понравится, что у тебя есть что-то красивое.

Она пожала плечами и хитро взглянула на меня. Я больше ничего не сказала, поняв, что у нее хватит сообразительности не показать пуговицу родителям.

На следующий день я не увидела Частити. Эллен сказала, что девочка в своей комнате.

— Надеюсь, она не заболела? — спросила я. Эллен мрачно покачала головой.

— Может быть, мне стоит ее навестить?

— Нет, не надо! — резко ответила Эллен. И даже после этого меня ничто не насторожило. Я отправилась на огород на прополку и через некоторое время заметила, что за мной наблюдает какой-то мужчина. Я пристально взглянула на него, почувствовав какое-то беспокойство, как обычно бывает, когда за тобой подсматривают.

— Добрый день, друг, — сказал мужчина.

Я ответила в соответствии с принятым обычаем:

— И тебе день добрый, друг.

— Я иду издалека и нуждаюсь в куске хлеба и месте для отдыха. Как вы полагаете, я найду приют в этом доме?

— Я уверена в этом. Здесь никогда не откажут в помощи тем, кто в ней нуждается.

— Вы в этом уверены, госпожа?

— Полностью.

Я выпрямилась и рассмотрела его получше: черный камзол, широкополая шляпа, коротко остриженные волосы — самый обычный пуританин. Действительно, а кого еще здесь можно встретить?

Я добавила:

— Мы с моим мужем и сестрой получили приют под крышей этого дома, поэтому я знаю, о чем говорю!

— А, — сказал мужчина, — так вы не здешние?

— Да. Мы ждем прибытия нашего слуги с деньгами, необходимыми для продолжения путешествия. Именно по этой причине я не имею права сама оказать вам гостеприимство, но уверяю, что в нем не будет отказано.

— Расскажите мне об этом доме. Здесь живут добрые христиане?

— Несомненно, самые добрые из всех, каких только можно найти.

— Мне не хотелось бы получить оскорбление отказом.

— Не бойтесь этого. Если вы добрый пуританин, то получите здесь все необходимое.

— Ну, нынче мы все добрые пуритане. — Он как-то странно посмотрел на меня. — Нужда заставит, верно?

— Это так, — сказала я, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— А вы сами издалека?

— Из Честера.

— Далековато отсюда.

— О да. На постоялом дворе у нас украли деньги. Мы положились на милость этих добрых людей и теперь ждем возвращения слуги.

— Да, встречаются еще дурные люди. При такой всеобщей набожности, казалось бы, можно не беспокоиться за свой кошелек.

— Увы…

— Мне приходилось бывать в Честере, — продолжал он. — Давным-давно… Я неплохо знал его. Я надеялась, что не покажу своего волнения.

— Да, друг, это красивый город. Но ведь города не должны быть красивыми. Где красота — там развращенность… Так нам говорят. А вы, значит, приехали из Честера? Долгий, долгий путь. Я когда-то жил в Ливерпуле. Вы, должно быть, по пути завернули туда.

— О да, — быстро ответила я. — Давайте я отведу вас в дом.

— Благодарю вас, друг. Я наблюдал за вашей работой. Если вы позволите мне сказать, создается впечатление, что в этом деле вы весьма неопытны.

— Конечно. Я занимаюсь этим лишь с тех пор, как мы остановились здесь. Удачно, что всем нам нашлись какие-то полезные занятия.

— Очень удачно. — Он подошел поближе. — Может статься, наступят дни, когда у нас появится время и для иных занятий, правда?

Сердце гулко билось у меня в груди. Я была уверена, что он не тот человек, за которого себя выдает. Возможно, он один из наших друзей и хочет проникнуть в дом, чтобы поговорить с Карлтоном и Эдвином.

— Может быть, — ответила я.

Он медленно прищурил глаз. Это выглядело так, будто мы стали сообщниками. Я направилась к дому.

Когда мы вошли на кухню, там была Эллен. Я сказала:

— Вот друг, который нуждается в крове.

— Войдите, — пригласила Эллен, — в этом доме никому не отказывают в приюте.

Я прошла в комнату, которую мы занимали с Эдвином, чувствуя смутное беспокойство. Я хотела разыскать мужа и рассказать ему о случившемся, но не смогла найти его.

Харриет тоже нигде не было видно. Я решила, что она вновь ушла собирать свои растения. Она говорила, что за ними приходится далеко ходить, и обещала Эллен объяснить, как надо их готовить и какие болезни ими можно лечить.

— Надеюсь, ты никого не отравишь, — сказала я, а она ответила, что если эти люди столь добродетельны, то они будут только рады поскорее попасть на небеса.

Пока я раздумывала, что же делать дальше, в комнату без стука вошел Карлтон. Я бросила на него гневный взгляд, но он не дал мне открыть рта.

— Как можно быстрее идите в библиотеку и сидите там, пока я не приду. Где Эдвин и Харриет? Я сказала, что не знаю. Он кивнул и сказал:

— Быстро вниз!

Мне стало ясно, что произошло нечто чрезвычайное, и я тут же связала это с появлением человека, которого привела в дом.

Я спустилась в библиотеку. Вскоре туда пришел и Карлтон. Он запер входную дверь, отодвинул стеллаж и провел меня в тайное убежище.

— У нас неприятности, — сказал он. — И в этом виноваты вы.

— Я?!

— Какая же вы дура! — закричал он. — Неужели вы не понимаете всю серьезность ситуации? Конечно, не понимаете. Вы первая вызвали подозрения. Какую глупость сделал Эдвин, взяв вас с собой!

— Я не понимаю…

— Конечно, вам этого не понять. Это же очевидно. Вы дали ребенку пуговицу. Вы так и не смогли усвоить, что ни один пуританин, будь он из Честера, или из Лондона, или откуда угодно в стране, где правит Кромвель, не может носить, хранить, а тем более дать ребенку такую пуговицу…

— Я думала…

— Вы ни о чем не думали. Вам просто нечем думать. И как мог Эдвин свалять такого дурака? В доме находится посторонний. Это шпион. За ним послал Джаспер, который подозревает вас всех. Слава Богу, что он не заподозрил меня. Все эти годы я прекрасно играл свою роль, а потом приехали вы, и теперь мы в смертельной опасности. Этот человек приехал сюда, чтобы шпионить за вами, Эдвином и Харриет. Вы все под подозрением… а наше дело не завершено. Вам нужно убираться отсюда как можно скорее, и мы это устроим.

— Ах, Карлтон, мне так жаль…

— Жаль… Жалеть уже поздно. Крупица здравого смысла принесла бы вам больше пользы, чем куча сожалений. Вы уедете отсюда, как только я это организую. Вернутся Эдвин и Харриет, и вы оставите нас. Я еще не знаю, как много им удалось разнюхать. Кажется, вы сказали, что ехали через Ливерпуль? Так вот, он находится к северу от Честера. Они подозревают, что вы вовсе не из Честера, и начинают обо всем догадываться. Они думают, что вы — французские шпионы. Вас выдала пуговица. Наверное, такие пуговицы носят во Франции. Ладно, что толку объяснять вам, как вы глупы и насколько легче было бы нам всем, если бы у вас хватило ума остаться во Франции. Идите к себе в комнату. Запритесь и не открывайте никому, кроме меня. А если вернется Эдвин и вы увидите его, то пусть он запрется с вами, пока я не приду. Я буду начеку.

Это произошло через час или чуть позже. Я сидела в комнате в ожидании Харриет или Эдвина. Меня колотило от возбуждения. Я боялась, что Эдвина поймают, когда он будет возвращаться в дом.

В комнату ворвался Карлтон. Глаза у него были безумные, я и не предполагала, что он может быть таким. С ним была Харриет в плаще, залитом кровью.

— Что случилось? — воскликнула я. Карлтон сказал:

— Снимайте свою одежду, немедленно переодевайтесь в костюмы для верховой езды. Будьте наготове. Я должен быстро вывести вас отсюда.

Он вышел, и я с тревогой спросила:

— Харриет, что это значит? Где Эдвин? Она пристально взглянула на меня. Ее глаза горели синим огнем на фоне бледного, очень бледного лица.

На ее волосах я заметила кровь.

— Это было ужасно! — сказала она. — Ужасно!

— Что? Скажи мне, Бога ради!

— Эдвин в беседке, — начала она. — Он пытался спасти меня. Ты знаешь полуразрушенную беседку… в конце сада…

— Причем здесь беседка? Скажи мне, Харриет, Бога ради, скажи мне!

— Я была там поблизости с корзиной трав и увидела Эдвина. Я окликнула его и в этот момент увидела человека с ружьем…

— О нет… нет… Она кивнула.

— Этот человек что-то выкрикнул, и Эдвин попытался защитить меня… Он втолкнул меня в беседку и прикрыл собой. И тогда раздался выстрел… Кровь хлынула рекой…

— Ты… ты бросила его…

Я хотела выбежать из комнаты, но Харриет удержала меня.

— Не ходи! Карлтон велел нам оставаться здесь и ждать. Он приказал мне удерживать тебя. Ты ничем не можешь помочь. Он сам отправился за Эдвином. Его принесут сюда…

— Эдвин… застрелен… умирает… Я должна быть рядом с ним…

Она прижалась ко мне:

— Нет! Нет! Они убьют нас обеих… так, как убили его. Ты ничего не сможешь сделать. Лучше подчиниться Карлтону.

Я тупо смотрела на нее, не в силах поверить в это. И в то же время понимала, что это правда.

Его внесли в дом на наспех сколоченных носилках. Я не могла поверить, что Эдвин, мой веселый Эдвин, лежит там. Только что он жил, смеялся — и вдруг его не стало.

Рядом со мной находилась Харриет. Она сняла шляпу и смыла с волос кровь.

Я продолжала монотонно повторять:

— Мне нужно к нему.

Но она не пустила меня. Положение и без того было крайне сложным. Мы не должны были ухудшать его.

Я знала, что она права, но не пускать меня к Эдвину было жестоко.

Вошел Карлтон. Он внимательно посмотрел на нас:

— Вы готовы?

Ответила только Харриет:

— Да.

— Хорошо. Немедленно вниз, в библиотеку! Мы последовали за ним. Он запер дверь библиотеки и открыл потайное помещение.

— Здесь вы пробудете до вечера, а затем я попытаюсь вывести вас из дома. Я послал весточку Тому. Он будет ждать вас в пещере. Там есть лодка. Дождитесь прилива и молитесь, чтобы море оказалось спокойным. — Он взглянул на меня. Эдвин мертв, — невыразительно сказал он. — Его застрелили в беседке. Он умер мгновенно, так и не поняв, что произошло. Он не почувствовал боли. Наша работа завершена, отчет о ней я пошлю с Томом. Он знает, куда его доставить. Я взмолилась:

— Мне необходимо видеть Эдвина.

— Это невозможно, — ответил он. — Эдвин мертв. Это только причинит вам боль. Когда он привез вас, я понял, что все пойдет не так, как должно. Теперь поздно сожалеть о чем-то. К счастью, они поверили мне.

Он запер нас, и Харриет обняла меня.

— Ты должна держаться, Арабелла. Нам необходимо вернуться. Подумай о своей семье и о том, как много поставлено на карту.

— Эдвин мертв, — сказала я. — А меня с ним не было… Сегодня утром он был живым и здоровым, а сейчас…

— Он умер мгновенно и ничего не успел понять. Пусть это послужит тебе утешением.

— Утешением… Что может утешить меня? Он был моим мужем.

Я больше не могла разговаривать. Я опустилась на какой-то сундук и стала думать об Эдвине, о том, как мы с ним встретились. Эдвин в роли Ромео… Наша встреча на постоялом дворе… Ах, как он любил жизнь!.. Он умел наслаждаться жизнью. Как жестоко было лишить его жизни!

Потом я попыталась представить себе, как я буду жить без него.

Мне не хотелось разговаривать с Харриет. Я ни с кем не могла разговаривать. Я хотела остаться наедине со своим горем.

Карлтон пришел к нам в сумерки. Он вывел нас из дома и доставил к месту, где находились лошади, а оттуда проехал с нами к побережью, где уже ждал Том.

Море было спокойным, но мне было все равно. Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы разразился шторм и перевернул нашу лодку.

И сквозь отчаяние пробивалась ужасная мысль. Я вспомнила о своих играх с Частити. Я ясно видела, как она держит красивую пуговицу на своей маленькой ладошке.

— Эдвин мертв, — говорила я себе, — и именно моя беспечность убила его.

Это бремя я буду нести до конца своей жизни. Я не просто потеряла Эдвина я одна была в этом виновата.

Я бездумно пустилась в эту авантюру, не понимая всей серьезности миссии Эдвина. Вместо того чтобы стать ему опорой, я оказалась обузой и в результате виновницей его смерти.

Мне суждено отчаянно страдать, пока я жива. Нет ничего удивительного в том, что я хотела, чтобы нашу лодку поглотило море. Какая насмешка судьбы! Как весело мы отправлялись в путь; как трагично наше возвращение!

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В КОНГРИВЕ

Наверное, мне следовало благодарить судьбу за то, что нам удалось благополучно добраться до Франции, но я была способна чувствовать только тупую боль горя.

Харриет делала все, чтобы утешить меня, хотя это ей плохо удавалось. Она была опечалена не меньше меня, но ей, по крайней мере, не в чем было себя упрекать.

Том сумел хорошо позаботиться о нас. Он раздобыл лошадей и обеспечил нам возвращение в замок Конгрив, однако вынужден был сразу же расстаться с нами и отправиться с важными бумагами в Брюссель, где в то время находился король.

Стоял теплый солнечный май, на зелени травы ярко выделялись золотистые пятна цветущего дрока. Ветви боярышника были усеяны полураспустившимися цветами, а птицы хотели поделиться своей радостью со всем миром. Как разительно контрастировало все это с моим настроением, с болью потери и чувством ужасной вины!

Харриет пыталась разубедить меня.

— Забудь об этой несчастной пуговице, — говорила она. — Все они там ненормальные. Если не к пуговице, то все равно придрались бы к чему-нибудь другому.

— Нам не надо было туда ехать, пойми же, Харриет, — настаивала я.

— Послушай, — сказала она, — в свое время всем нам казалось, что это отличная идея. Ты ведь помнишь, как обрадовался Эдвин, увидев нас. Зная, что мы рядом, он трудился еще больше. Здесь нет твоей вины. Забудь об этом.

— Ты ничего не понимаешь, — возразила я, — ведь он не был твоим мужем.

— Возможно, я все-таки кое-что понимаю, — спокойно ответила Харриет.

Она так хорошо ко мне относилась, так пыталась расшевелить меня, но я упорно противостояла ее утешениям. Мне хотелось холить и лелеять свое горе. Я внушала себе, что жизнь кончена, ведь я потеряла все, чем дорожила.

— Все! — рассерженно воскликнула Харриет. — А твои родители, братья, сестренка? А моя дружба? Это для тебя не представляет ценности?

Я была пристыжена.

— У тебя есть многое, — сказала она. — Подумай о тех, у кого нет семьи… о тех, кто одинок…

Я крепко сжала ее руку. Бедняжка Харриет, она так редко на что-то жаловалась!

Мы прибыли в замок Конгрив. Выглядел он совсем не таким, как прежде, а мрачным, угрюмым, ничем не напоминающим то место, где мы еще совсем недавно играли и веселились.

Наше появление вызвало страшную суматоху, поскольку приехали мы без предупреждения. В замке находился Лукас, от которого дети узнали о нашем путешествии в Англию. Дик, Анджи и Фенн завизжали от радости, увидев нас. Первым ко мне бросился Дик, а за ним и остальные, чуть не сбив меня с ног от избытка чувств. Это было очень трогательно.

Я обняла их и горячо расцеловала каждого.

Тут вышел застенчиво улыбающийся Лукас и тоже крепко обнял меня.

— Мы так беспокоились… — сказал он. Дик воскликнул:

— Мы знали, что все будет в порядке, потому что с тобой поехала Харриет!

Они стали целовать ее и танцевать вокруг нас, и внезапно я разрыдалась, хотя не делала этого даже в самые острые мгновения моего горя.

Харриет начала рассказывать Лукасу о наших печальных новостях.

По дороге в Брюссель Том должен был заехать в Вийе-Туррон и принести туда трагическую весть. Я глубоко сочувствовала Матильде и бедной Карлотте. Каким это было для них несчастьем — почти таким же страшным, как для меня!

В замке воцарилась тишина. Жанна, Марианна и Жак ходили на цыпочках. Пришла мадам Ламбар, поплакала вместе со мной и уговорила меня выпить настойки горечавки и чабреца, которая, несомненно, должна была помочь мне пережить горе.

Мне хотелось все время неподвижно лежать в комнате и не вставать. Я была равнодушна ко всему и могла думать лишь об Эдвине.

Дети старались держаться в отдалении. Наверное, я стала казаться им чужой. Часто ко мне заходила Харриет. Она усаживалась возле кровати и всеми способами старалась поднять мой дух. Я слушала звук ее голоса, не вникая в смысл слов. Она была очень терпелива со мной.

Мне хотелось говорить только об Эдвине. Я вновь и вновь заставляла ее рассказывать о последних минутах его жизни. Она делала это именно так, как я хотела, — с чувством и с выражением.

— Моя затея со сбором целебных трав была всего лишь фарсом. На самом деле большую часть этого времени я проводила в беседке… ты должна была заметить эту старую беседку — остатки былой роскоши. Я повторяла там некоторые из своих ролей, чтобы проверить, многое ли я успела подзабыть. Мне, конечно, хотелось бы что-нибудь почитать, но в доме не держали ничего, кроме этих проповедей, которыми я и без того была сыта по горло. Иногда я просто сидела там и размышляла, как все были бы поражены, узнай они всю правду о нас. Я неплохо играла свою роль, Арабелла. Я сумела создать у них впечатление, что обладаю какими-то тайными знаниями, и Эллен, по-моему, даже побаивалась меня. Она, вероятно, считала меня кем-то вроде ведьмы и была рада, когда я уходила собирать травки.

— Да, да, но расскажи мне про Эдвина.

— В тот день я сидела в этой старой беседке… и вдруг услышала где-то в отдалении стук копыт. Я выглянула из беседки и увидела Эдвина, направлявшегося к дому. Я окликнула его, он остановился, спешился и сказал: «Привет! Вы, как обычно, в праздности проводите часы, дарованные вам Господом», — и рассмеялся… Внезапно появился человек с ружьем. Эдвин втолкнул меня в беседку и прикрыл своим телом. Потом раздался выстрел, и… Все произошло мгновенно, Арабелла. Он не страдал. Он только что смеялся… а в следующий миг был уже мертв.

— Это невыносимо, Харриет! Это так жестоко!

— Мир вообще жесток. До сих пор ты не знала об этом.

— А теперь, — сказала я, — со мной произошло самое жестокое, что только могло произойти.

— Ты должна помнить о своих близких, Арабелла.

— О близких… когда погиб Эдвин…

— Я уже не раз говорила тебе об этом, и ты знаешь, что я имею в виду. Твои родные очень тебя любят. Крепись! Думай о них. Дети чувствуют себя несчастными, Лукас подавлен, да и все мы…

Я молчала. Она была права: я подавляла их своим горем.

— Я постараюсь, — пообещала я.

— Ты еще так молода! Все позабудется!

— Никогда.

— Это сейчас ты так думаешь. Подожди немного. Совсем недавно ты вообще была незнакома с Эдвином.

— Ты не можешь судить о наших отношениях.

— Ну да, а ты можешь. Да ты была еще ребенком, когда встретилась с ним. Тебя и сейчас нельзя назвать взрослой.

— Зато ты, конечно, взрослая! Не пытайся заговорить меня, Харриет!

— Вспышка гнева — это уже лучше. Я говорю с тобой так, потому что тебе нужно еще многому научиться.

— Пока я не стану таким же знатоком, как ты?

— Да. Видишь ли, жизнь не всегда совпадает с радостными мечтаниями. Она вовсе не собирается относиться к тебе исключительно благосклонно.

— О чем ты?

— Твой брак оказался очень недолгим. Для тебя он был идиллией. Это не могло продолжаться вечно. Рано или поздно ты обнаружила бы, что Эдвин не совсем таков, каким ты его считала. Он тоже мог бы разочароваться в тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что ты романтична, а жизнь не всегда столь проста, как тебе кажется.

— Ты хочешь сказать, что Эдвин не любил меня?

— Любил, конечно. А ты любила его. Но ты еще так молода, Арабелла, и совсем не разбираешься в этих вещах.

— Откуда тебе знать о моих чувствах к Эдвину и о его чувствах ко мне? Предоставь мне самой судить об этом.

Харриет рассмеялась, обняла меня и прижала к себе.

— Отлично! Теперь ты ненавидишь меня. Это хорошо. Это поможет вытеснить твое всепоглощающее горе. Ах, Арабелла, ты повзрослеешь и переживешь все это. Я обещаю тебе, обещаю.

Я ответила на ее объятие. Она опять была права: рассердившись на нее, я почувствовала облегчение.

В замок приехала моя мама. Она, должно быть, выехала сразу же, узнав о последних событиях.

Я была так рада видеть ее, что ощущение безысходности, охватившее меня с того момента, как я узнала о смерти Эдвина, несколько смягчилось. Дети были в восторге, и было просто невозможно хотя бы частично не разделить их счастье. Но мама приехала сюда именно для того, чтобы повидать меня.

Мы были очень близки друг другу. Я всегда чувствовала это, когда мы встречались, и наше вынужденное разъединение, как я убедилась, нисколько не влияло на наши отношения.

В этот ее приезд мы много времени проводили вдвоем, хотя мама ухитрялась общаться и с другими. Но главной ее заботой была я.

Она заставила меня говорить с ней. Мы поселились в одной комнате, и, если ночью я не могла уснуть, мама вела со мной разговоры. Меня изумляло, каким образом она сквозь сон ощущает, что я не сплю и нуждаюсь в ее внимании, и просыпается, чтобы поговорить со мной. Она тоже не могла этого объяснить. Нас связывали какие-то невидимые узы.

Мама заставила меня рассказать все до последних мелочей о нашем спектакле, о том, как я играла Джульетту, а Эдвин — Ромео, о поспешно заключенном браке и том, как я последовала за мужем.

— Если бы я этого не сделала, с ним не случилось бы несчастья, — рыдала я, — но мне хотелось быть с ним, понимаешь?

Она прекрасно понимала.

Я рассказала ей историю с Частити и с пуговицей. Кто бы мог подумать, что такая ерунда приведет к столь трагическим последствиям?!

— Именно незначительные вещи зачастую и оказывают решающее влияние на нашу судьбу, — ответила мама.

Потом зашла речь о Харриет. Именно Харриет отправилась с нами в Эверсли. Именно она задумала поставить спектакль, посоветовала мне последовать за мужем, и она же оказалась рядом с ним, когда его убили.

Я заметила, что мама постоянно возвращается в наших разговорах к Харриет. Так значит, впервые она появилась здесь с какими-то странниками?

Хотя я могла обмануть свою мать полуправдами, изложенными в письме, сделать это, находясь с ней лицом к лицу, было невозможно. Она умела получать нужные ей сведения, и вскоре вся история со странствующими актерами всплыла на поверхность. Мне удалось скрыть только тот факт, что Харриет симулировала серьезное повреждение лодыжки.

— Очень странно! — сказала мама. — Итак, она приехала со странствующими актерами. А как она к ним попала?

Тогда мне пришлось рассказать о том, как утонули мать и отчим Харриет, как она была спасена и принята в дом, где стала работать гувернанткой. Мама хотела знать фамилию людей, приютивших ее. Я сказала, что, если ей это так нужно, я спрошу Харриет.

Мать сказала, что сама спросит ее.

Я поспешно добавила:

— Один из хозяйских сыновей начал ухаживать за ней, и она была вынуждена покинуть их дом. Они могут дать о ней дурной отзыв.

Мать кивнула.

У меня сложилось впечатление, что она недолюбливает Харриет. Это меня огорчало, и я попыталась убедить ее в том, что моя подруга принесла большую пользу детям и доставила удовольствие всем нам.

— Я вижу, дети весьма уважительно относятся к ней, — заметила мама.

Не понимаю, как ей удалось успокоить меня, но она это сделала. Она заставила меня понять, что я была счастлива и уже поэтому должна благодарить судьбу. Печально, конечно, что мое счастье было столь недолгим, но у меня, по крайней мере, остались воспоминания о нем.

Мама сказала, что собирается навестить леди Зверели по пути в Кельн, где ее ждет наш отец, и что было бы хорошо, если бы я поехала вместе с ней в замок Туррон и некоторое время побыла с Матильдой. Это облегчило бы горе моей свекрови. Затем мама поедет в Кельн, а я вернусь в Контрив.

Так мы и договорились.

Бедная Матильда! Как я и предполагала, она была раздавлена обрушившимся на нее горем.

Она обнимала меня, называла дорогой доченькой и постоянно говорила об Эдвине:

— Он был надеждой нашей семьи. И вот он погиб, наш единственный сын… нам остается только оплакивать его.

Позже мама сказала мне:

— Боюсь, дорогая, что это отнюдь не смягчает твоего горя, но ей легче оттого, что ты здесь. Так что держись ради нее.

Она была права. Мне и самой становилось легче, когда я утешала Матильду Эверсли.

Карлотта была похожа на печальный серый призрак. Бедная Карлотта сначала потеряла своего любимого, а потом и брата! Казалось, она живет, ожидая, какой очередной удар нанесет ей судьба.

Я прогуливалась с нею по саду, и она расспрашивала меня о гибели Эдвина. Я могла лишь пересказать ей то, что говорила Харриет.

— Значит, Харриет была последним человеком, который видел его живым. Так и должно было случиться.

— Она находилась в старой беседке и услышала, как Эдвин подъезжает к дому. Видимо, поблизости сидел кто-то в засаде.

Карлотта прищурилась и спросила:

— А что она делала в этой беседке? Ты ее спрашивала?

Я поспешно ответила:

— Мы все обязаны были выполнять какие-нибудь работы по дому. Она вышла собирать целебные травы, а потом, наверное, захотела отдохнуть в беседке.

Карлотта крепко сжала губы. Конечно, она никогда не простит Харриет за то, что та отняла у нее Чарльза Конди.

И тогда я излила ей все свои чувства. Я рассказала ей о пуговице и о моем глупом поведении, которое вызвало серьезные подозрения.

— Ты не могла все предвидеть, — сказала она. — Все это кажется таким невинным. Не стоит терзаться.

Она относилась ко мне так мягко, так нежно, и я поняла, что в лице Карлотты обрела друга.

Какая скорбь царила в этом доме и как мучительно мне было выслушивать слова Матильды, благодарившей меня за то, что я сделала счастливыми последние недели Эдвина!

Она сказала:

— У нас военная семья. Мой сын погиб за своего короля, и мы должны этим гордиться. Он умер на поле брани, как и его предки. Не будем забывать об этом.

Однажды, когда мы сидели вместе с Матильдой, моя мать заговорила о Харриет. Карлотты с нами не было. Я догадалась, что мама не хотела задевать эту щекотливую тему при Карлотте, которую это могло больно ранить.

— Весьма странная молодая женщина, — сказала мать. — Арабелла рассказала мне о том, как она попала в наш дом. Что вы о ней думаете, Матильда?

Матильда Эверсли заколебалась.

— Ей очень удался этот спектакль, — сказала она. — Мы сочли ее присутствие здесь очень удачным… поначалу.

— А потом? — спросила мама.

— Ну, здесь был Чарльз Конди… Я вмешалась:

— Вряд ли можно ставить это в вину Харриет. Он в нее всерьез влюбился.

— Она очень привлекательна, — признала мама.

— Это оказалось несчастьем для бедной Карлотты.

— Но в конечном итоге — везением, раз он столь непостоянен.

— Может быть, и так, — вздохнула Матильда.

— И это все? — продолжала настаивать моя мать. — До этого инцидента вы были вполне довольны ее пребыванием здесь?

— Это был самый лучший семейный праздник с тех пор, как мы покинули Англию.

— И все благодаря Харриет, — поспешно вставила я.

— Да, это правда, — согласилась моя свекровь. Казалось, что мать отчасти удовлетворена этим разговором, но я, хорошо знавшая ее, чувствовала, что она продолжает напряженно размышлять, и мне стало ясно, что она не избавилась от своих сомнений относительно Харриет.

Я попрощалась с мамой и семейством Эверсли и, добравшись до замка Конгрив, встретила там горячий прием. Мадам Ламбар испекла пирог с надписью из теста: «Добро пожаловать домой, Арабелла!», трое малышей хором спели приветственную песенку, которой их научила Харриет и которую, как она шепнула мне на ухо, они повторяли каждый день. Я была просто обязана показать им, как я рада.

— Никаких слез, — шепнула мне Харриет. — Дети так старались. Нельзя их расстраивать.

Да я и не собиралась этого делать. С удивлением я обнаружила, что мрак, окружавший меня, немного рассеялся.

Это снизошло на меня неожиданно, как откровение.

Я проснулась погожим утром, как обычно открыв глаза и вспомнив, что я вдова, ощутила чувство страшного одиночества. Некоторое время я лежала, думая о том, как просыпалась рядом с Эдвином, как рассматривала его и как однажды он неожиданно расхохотался, потому что уже давно не спал.

Затем мне следовало закрыть глаза и погрузиться в свое горе, уверяя себя в том, что жизнь для меня кончена. Потом я все же заставила бы себя встать и напомнила бы себе о том, что ради малышей нельзя выглядеть слишком мрачной.

Но сегодня утром в моем сознании словно сверкнула молния. Это было возможно. Неужели это случилось?

Если так, то все представало передо мной в ином свете.

Конечно, пока и речи не было о какой-либо уверенности. Но если это так, о, Боже! — я смогу начать жизнь снова.

Я лежала, закутавшись в кокон надежды.

В течение нескольких недель станет ясно, верно ли это, есть ли у меня причина продолжать жить.

Сейчас я лишь могла твердить себе: я снова начну жить.

Изменения, которые произошли во мне, стали заметны всем.

— Ты начинаешь выправляться, — сказала Харриет, взглянув на меня так, что я поняла: она действительно любит меня.

Дети тоже обратили внимание на перемены. Они скакали вокруг меня и весело визжали, как прежде. Лукас, милый Лукас, так повзрослевший за эти месяцы, тихо радовался за меня.

Да, конечно, я была благодарна им за то, что они помогли мне выйти из этого непроглядного мрака. Но если моя догадка была верна… ах, если бы только это оказалось правдой… тогда, значит, я не совсем потеряла Эдвина.

К концу июля моя уверенность окрепла.

Я знала, что у меня будет ребенок.

Мадам Ламбар, выполнявшая в округе обязанности акушерки, подтвердила мои предположения.

Она так обрадовалась, что сначала даже разрыдалась, а потом разразилась потоком слов.

Добрая женщина сказала мне, что милосердный Господь услышал ее молитвы. Она молилась о том, чтобы он даровал мне это благо. И вот он благословляет меня.

Она и Господь милосердный вместе собиралась заботиться обо мне. Имея таких покровителей, я могла ни о чем не беспокоиться, зная, что мне будут обеспечены должные уход и внимание. Я вновь буду счастлива.

Да, подумалось мне, я еще могу стать счастливой. Когда мне положат на руки моего… нашего с Эдвином ребенка, я действительно буду счастлива.

Конечно, я рассказала об этом Харриет.

Она так развеселилась, что на нее напал приступ смеха.

— Что ты видишь в этом забавного? — поинтересовалась я.

— Просто меня сразила твоя новость, — ответила она. — Я рада за тебя, Арабелла. Я уверена, что это совершенно изменит твою жизнь.

— Да, Харриет, это верно.

Я немедленно написала письмо родителям и уже потом вспомнила о Матильде Эверсли. В конце концов, это касалось и ее.

Ответ от нее я получила незамедлительно:

«Моя дорогая доченька!

Письмо, полуценное от тебя, наполнило меня таким счастьем, которого я уже и не ждала. Будь благословен тот день, когда ты переступила порог нашего дома! Эдвин останется для нас живым. Будем молиться о том, чтобы родился мальчик, хотя мы, будем рады и девочке. Но рождение мальчика решило бы многие наши проблемы. Видишь ли, дорогое дитя, я могу говорить с тобой об этом, поскольку ты вошла в нашу семью. Эдвин был наследником знаменитого рода и титула, и то, что он был единственным в семье сыном, стало трагедией. Унаследовать все права должен мой племянник Карлтон, с которым ты познакомилась в Англии. Безусловно, он весьма достойный человек, но если ты родишь мальчика, то продолжится наш род по прямой линии, что очень важно для нас. Мой дорогой внучек! Лорд Эверсли будет вне себя от радости. Я немедленно напишу ему. Господи, какое это счастье! Как радостно получать добрые вести! Береги себя. Возможно, будет лучше, если ты, приедешь к нам. Я не могу передать, какую радость доставило мне твое письмо…»

О да, теперь я вновь могла быть счастлива. Я просыпалась по утрам с легким сердцем. Мой брак еще не завершился. Мне было, ради чего жить.

Я написала Матильде, уверив ее в том, что мадам Ламбар — лучшая акушерка во всей округе, и так как она сама вызвалась присматривать за мной, то лучше всего положиться на нее. Этот ребенок особенно дорог нам ввиду обстоятельств, связанных с его появлением на свет. Я решила не идти на неизбежный риск, связанный с переездом. Я полностью доверяю мадам Ламбар и уверена: ребенок будет вне опасности.

Гонцы прибывали в замок и отправлялись из него. Мои родители были в восторге.

Отец писал, что ситуация меняется коренным образом и надежда крепнет.

«Новости с родины звучат обнадеживающе. Эдвин сумел прислать ценную информацию. От его кузена, ведущего столь важную работу, продолжают поступать хорошие известия.

Моя дорогая дочь, может случиться так, что к моменту рождения твоего ребенка окончательно созреет решение короля вернуться в Англию. Какой радостью стало бы это для всех нас!»

В его словах сквозила небывалая уверенность, а он был человеком, реально смотревшим на вещи. Поэтому можно было считать наши надежды обоснованными.

Я начала мечтать о будущем.

Мой ребенок должен был появиться на свет в январе следующего, тысяча шестьсот шестидесятого года.

Теперь дни летели быстро. Просыпаясь по утрам, я чувствовала себя совсем иначе, чем раньше. Мне даже нравились те мелкие неудобства, которые доставляет беременность. Я начала отмечать дни и месяцы в предвкушении момента, когда смогу взять на руки свое дитя.

Настроение ожидания пронизывало весь замок. Главной темой разговоров было: «Вот когда появится ребенок…» Я приступила к подготовке приданого для малыша под руководством Жанны, оказавшейся неплохой портнихой. И хотя мне трудно было хвастать успехами в этой области, я получала огромное удовлетворение от своей работы.

Детям сказали, что в доме ждут появления нового младенца, и тогда они станут его дядями и тетей. Это привело их в неописуемый восторг, в особенности Фенна, самого младшего в семье, который впервые ощутил значимость собственной персоны. Каждый день он спрашивал, не родился ли малыш, не стал ли он уже дядей.

Когда я работала, Харриет любила сидеть возле меня и для приятного времяпрепровождения иногда читала мне разные пьесы в лицах Любили послушать ее и дети. Сама Харриет тоже изменилась. Я не могла точно определить характер этих изменений: может, она просто стала более задумчивой, стала как-то более плавно двигаться и, на мой взгляд, слегка располнела.

Она была озабочена тем, что, судя по всему, не понравилась моей матери, и выспрашивала меня о том, какие именно вопросы задавала мне мама. Упоминала ли я д'Амбервиллей?

— Не называя их имен, — отвечала я. — И всего лишь сказала, что ты была вынуждена уйти от них, потому что один из сыновей начал ухаживать за тобой.

Я видела, что Харриет встревожена.

Помню, на дворе стоял июль, жаркий и душный, и я чувствовала какое-то умиротворение, зная, что причиной тому — ребенок, которого я жду.

Пришло письмо от матери.

«Дорогая Арабелла!

Какие прекрасные новости! Я уверена, что ты сумеешь позаботиться о себе и что мадам Ламбар поможет тебе в этом. Она очень гордится своим опытом в этой области и, по-моему, не без оснований.

Мне очень хотелось бы быть рядом с тобой, но, поскольку это невозможно, я рада тому, что можно положиться на мадам Ламбар. При первом же удобном случае я приеду к тебе. Как ты понимаешь, здесь происходят очень важные события, и похоже, что в это же время в следующем году мы будем жить дома. Так радостно будет собраться всем вместе…»

О да, подумала я, еще есть вещи, ради которых стоит жить. Я продолжила чтение, и мое настроение испортилось.

«Я размышляла о Харриет. Нам здесь нужен человек, который мог бы оказать помощь в наших приготовлениях. Я рассказала твоему отцу о Харриет, и он полагает, что будет очень неплохо, если она присоединится к нам. В конце концов, если нам суждено вскоре вернуться в Англию, с образованием младших детей можно слегка повременить. Нам уже рекомендовали прекрасного учителя…»

Письмо выпало у меня рук. Я хорошо знала свою мать. Она явно не хотела, чтобы Харриет оставалась здесь, с нами.

День-другой я ничего не говорила Харриет. Я хотела сделать это, но всякий раз мне трудно было начать. Она была достаточно умна, чтобы понять, что моей матери не нравится сложившаяся ситуация и она хочет удалить отсюда Харриет.

Конечно, рано или поздно я должна была написать матери ответ, и поэтому, когда зашел разговор о возвращении в Англию, я решилась:

— Харриет, мама написала мне письмо. Она хочет, чтобы ты поехала к ней. Она уставилась на меня.

— Поехать к ней?

Лицо ее мгновенно побледнело. Впервые в жизни я увидела Харриет испуганной.

— Что это значит? — резко спросила она.

— Так она мне пишет. Им там нужен кто-нибудь… то есть, ты понимаешь… у них много подготовительной работы. А ты хорошо пишешь и, наверное, каким-то образом сможешь…

— Ей нужно, чтобы я уехала отсюда, да?

— Она этого не написала.

— Но имела в виду именно это. Я не поеду, Арабелла. Я не могу ехать.

— Я напишу ей и сообщу, что нам здесь не обойтись без тебя. Не сердись, Харриет. Я не хотела расставаться с тобой.

Некоторое время она молчала, как бы решаясь на что-то, а затем медленно проговорила:

— Арабелла, мне надо кое-что тебе сказать. Я нахожусь в том же положении, что и ты. У меня тоже будет ребенок.

— Харриет!

Она жалобно смотрела на меня:

— Это правда.

— Как же это могло случиться?

Харриет попыталась изобразить обычное легкомыслие.

— О, как обычно.

— Но кто?.. И когда?..

— Примерно тогда же, когда и ты… Ну, возможно, чуть раньше.

Она несколько истерически засмеялась, поскольку вовсе не была такой хладнокровной, какой хотела казаться.

— Кто? Кто?.. — настаивала я, и тут меня осенило:

— Чарльз Конди!

Она спрятала лицо в ладони.

Я сказала:

— Ах, Харриет, как ты могла! Значит, ты должна выйти за него замуж. Немедленно напиши ему. Интересно, где он сейчас?..

Харриет подняла лицо и рассерженно взглянула на меня:

— Я никогда не выйду замуж за Чарльза Конди.

— Но он отец твоего ребенка.

— Ничто не заставит меня выйти за него замуж.

— Но как же?

— Позволишь ли ты мне остаться здесь и родить ребенка? Ты не выгонишь меня?

— Харриет, как ты только могла подумать об этом! Но все так сложно…

— Да, это непростая ситуация.

— А что скажут люди?

Она пожала плечами:

— Такое случалось и прежде.

— Кто-нибудь еще знает?

— Думаю, мадам Ламбар подозревает.

— Ты ей сказала?

— Я не сказала никому, кроме тебя. Но в свое время об этом узнают все. Мадам Ламбар будет очень гордиться своей проницательностью.

— О, Харриет!

— Не смотри на меня так. Я всегда говорила тебе, что я не из тех, кого называют порядочными женщинами. Рано или поздно я должна была попасться.

— Не говори так, пожалуйста.

— А как мне еще говорить? Теперь ты понимаешь, почему я не могу уехать к твоим родителям?

— Да, Харриет, понимаю.

— Узнав об этом, они тем более захотят убрать меня отсюда.

— Конечно, нет. Моя мать тебя поймет. Она ведь сама…

Я была возбуждена и думала о своем собственном достаточно нетрадиционном рождении. Мама должна была проявить сострадание к Харриет, ведь она сама родила меня от человека, который в то время был мужем ее родной сестры. Я знала, что она не подведет меня. Она всегда с пониманием относилась к служанкам, у которых случались неприятности.

Я продолжала:

— Не бойся, Харриет. Мы позаботимся о тебе. Но мне все же кажется, что Чарльз Конди должен об этом знать.

— Пожалуйста, не пытайся его разыскать или что-то ему сообщить.

— Я не буду этого делать, раз ты так просишь.

— Ах, Арабелла, в какой чудесный день я приехала в замок Конгрив! Я сразу почувствовала, что между нами возникла какая-то связь. Ведь мы с тобой, как сестры… У тебя будет ребенок… и у меня тоже. Я рада, что все так сложилось…

Я взяла ее за руку:

— О, Харриет, мы всегда должны помогать друг другу.

Эта новость, потрясшая поначалу всех домочадцев, быстро перестала быть предметом всеобщих толков. Нужно сказать, что Харриет держалась превосходно: складывалось такое впечатление, будто она совершила какой-то подвиг, а вовсе не поступок, которого следует стыдиться.

Слуги болтали между собой: она нашла себе любовника в замке Туррон. Она решила не выходить за него замуж. Такое случалось с девушками и раньше, но она имела возможность выйти замуж — и отказалась!

Разумеется, у Харриет все должно было происходить по-особому.

Настала прекрасная пора. Большую часть времени мы проводили вместе. Харриет смеялась над изменениями, которые происходили с нашими фигурами, и называла нас «объемистыми дамами». Она устраивала из этого комедию. Что бы ни происходило с Харриет, это всегда напоминало спектакль. А я вновь начинала чувствовать себя счастливой. Бывало, я часами не вспоминала об Эдвине, а ведь всего несколько недель назад мне трудно было поверить, что такое возможно.

Разговоры о детях занимали массу времени. Мадам Ламбар подолгу рассказывала о родах, которые ей доводилось принимать, и выражала удовлетворение по поводу нашего с Харриет состояния. Мысль о том, что в доме почти одновременно появятся два младенца, доставляла ей двойную радость, а то, что один из них родится не вполне в соответствии с принятыми обычаями, ее не смущало.

Лето подходило к концу.

Мне пришлось сообщить матери о том, что Харриет беременна. Она желала знать имя отца, и я написала, что это один из молодых людей, которые присутствовали на памятном приеме в Турроне. Он предложил ей вступить в брак, но она не испытывала к нему чувства любви и храбро решилась сама заботиться о своем ребенке.

Мама не стала ее осуждать и согласилась с тем, что мы должны позаботиться о будущей матери.

Лукас был несколько ошеломлен новостью, но полностью сохранил свою преданность Харриет. Я думаю, что он даже женился бы на ней, если бы только она согласилась. Что же касается малышей, их было трудно удивить. Ведь Харриет была такой умной, и если я ждала ребенка, то она, естественно, не могла отставать от меня.

Фенн объявил, что он может стать дважды дядей, если Харриет не будет возражать. Она крепко обняла его и пообещала назначить его дядей всех ее будущих детей. Фенн по секрету сказал Анджи, что, по его предположениям, у Харриет будет десять детей, и если все они одновременно заплачут, вот тут-то он и использует свои полномочия дяди, чтобы их развеселить. Главное, чтобы не пришлось ждать этого события слишком долго.

Счастливые это были дни, безмятежные. Пришло Рождество, а затем и Новый год. Настал январь.

Мадам Ламбар была наготове.

— Теперь уже недолго ждать, — бормотала она.

Характерно, что Харриет и здесь решила обогнать меня. Пятнадцатого января она родила здорового мальчика.

Я сидела возле ее кровати, ощущая ребенка внутри себя. Харриет лежала, откинувшись на подушки, мокрые волосы облепили ее лоб. Она выглядела победительницей, но несколько жалкой.

Мадам Ламбар принесла ребенка и показала его мне.

— Если бы я родила девочку, я назвала бы ее Арабеллой, — сказала Харриет, — а его я назову Ли. Видишь ли, я хочу, чтобы его имя как-то напоминало о тебе, а ты ведь теперь Арабелла Эверсли. У тебя нет никаких возражений?

— Конечно, нет. Это прекрасная идея и прекрасное имя. Ты должна гордиться своим маленьким Ли. А если у меня родится мальчик, знаешь, как я его назову?

— Эдвин, — сказала она. Я кивнула в ответ.

Через две недели у меня родился сын. Я сдержала слово: его нарекли Эдвином.

Странные это были дни, но счастливые. Всеобщее возбуждение нарастало. Надо признать, что я не могла проявлять такой же интерес к происходящим событиям, как другие люди, поскольку была полностью поглощена своими материнскими обязанностями.

Я была в восторге, когда брала ребенка на руки и он улыбался мне; его плач приводил меня в ужас. По десять раз на день я звала на помощь мадам Ламбар. Она только посмеивалась.

— Ах, мадам, вы страдаете страхом первого ребенка, — объяснила она. — С первым младенцем всегда так бывает. А как пойдут второй, третий, четвертый там уж совсем другое дело.

Я уверенно сказала:

— У меня будет только один ребенок, мадам Ламбар. Я никогда больше не выйду замуж.

Почувствовав, что разговор приобретает нежелательный оборот, она захотела утешить меня и заявила, что юный месье Эдвин (она назвала его Эдвен) — самый здоровый и веселый ребенок из всех, кого она первой приветствовала на этом свете.

— Счастлив тот дом, — заявила она, — под крышей которого живут такие чудесные малыши, как месье Эдвин и Ли, хотя, следует признать, появление второго из упомянутых месье было несколько неожиданным.

Харриет великолепно передразнивала ее, и, признаюсь, мы вволю посмеялись в эти месяцы. Харриет, конечно, любила своего ребенка, но совсем не так, как я своего. Она им гордилась. Для нее было особым удовольствием отмечать, что он ведет себя лучше или растет быстрее, чем Эдвин. Она предпочитала гордиться им, чем любить его. Я объясняла это различием обстоятельств, при которых родились наши дети. Мне было любопытно, часто ли Харриет вспоминает Чарльза Конди.

Матильде Эверсли не терпелось увидеть своего внука, и, поскольку я пока не могла путешествовать, она сама приехала в Конгрив.

Услышав о ее предстоящем приезде, Харриет состроила гримасу.

— Матильда в ужасе возденет руки, увидев крошку Ли, — сказала она.

— Харриет, мне и сейчас кажется, что тебе следовало выйти замуж за отца ребенка. Ведь поначалу ты наверняка была влюблена в него.

— Чарльз никогда мне особенно не нравился, — ответила она.

— Тем не менее… ты сделала это.

— Легкомысленно с моей стороны, правда? И все-таки я люблю моего маленького Ли и очень рада тому, что он у меня появился.

— Ты неисправима, Харриет. Но что же мы скажем миссис Эверсли?

— Что я втайне обвенчана.

— С кем?

— Только не с Чарльзом Конди. Бога ради, не впутывай его в это дело. Некий человек заехал сюда по пути в Англию. Мы полюбили друг друга, поженились, и вот плод нашего союза.

— Ты не слишком считаешься с истиной.

— Напротив, я питаю к ней огромное уважение. Но бывают случаи, когда ею следует поступиться… в интересах леди Эверсли.

— А не в твоих собственных?

— Дорогая моя Арабелла, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понимать, как мне постылы всяческие условности. Если я их придерживаюсь, то лишь в интересах людей, которые перед ними благоговеют. Вот поэтому я и расскажу леди Эверсли свою маленькую сказку, а ты не будешь меня разоблачать, ведь она расстроится, узнав правду.

Приехала леди Эверсли. Внук совершенно очаровал ее. Она держала его на руках и плакала. Эдвина заинтересовали и развеселили катящиеся по ее щекам слезы. Наверное, он подумал, что эту новую игру изобрели специально для него.

Выглядела моя свекровь очень трогательно.

— Такая трагедия, дорогая Арабелла! — сказала она мне. — Вначале с Карлоттой. Она так страдала, бедняжка. А потом это ужасное несчастье. Господи, как я рада, что вы поженились до его отъезда! Теперь мы получили замену, не так ли?

Она ясно дала понять, что считает юного Эдвина превосходящим любого другого ребенка во всех отношениях.

— Есть и другие радостные новости, — сообщила она. — Уже очень скоро мы окажемся в Англии, дорогая Арабелла. Лорд Эверсли пишет, что генерал Монк вступил в контакт с наиболее лояльными сторонниками монархии и уже ведутся переговоры. Каким счастливым будет день, когда мы сможем возвратиться на родину и восстановить наши дома! На нас с тобой давит груз огромного горя. Но когда мы вернемся, ты будешь жить в Эверсли-корте. Мы постараемся превозмочь чувство утраты, ведь теперь у нас есть наш маленький Эдвин. Мы вместе будем строить планы его будущего. С сегодняшнего дня он становится смыслом моей жизни.

До сих пор я не думала о переезде в Эверсли-корт, но поняла, что от меня этого ждут.

Я спросила:

— А как с Карлтоном Эверсли? После смерти Эдвина он, наверное, считает себя наследником.

— Так оно и было… до тех пор, пока не появился на свет наш малыш. Карлтон будет рад. Он прекрасно относился к Эдвину, когда тот был ребенком. Правда, иногда поведение Карлтона тревожило меня. Он бывал слишком резок с нашим мальчиком, но муж сказал, что это только на пользу. Милый Эдвин был мягок по натуре. Хотя он был очень живым ребенком, он совсем не походил на Карлтона. Карлтон заставлял его фехтовать, боксировать и ездить верхом. Он пытался сделать Эдвина подобным себе. — Она покачала головой. — Милый добродушный Эдвин! Он старался, как мог. Я уверена, что Карлтон будет прекрасно относиться и к нашему маленькому Эдвину.

— Мне не хотелось бы рисковать.

— Никакого риска не будет. Это самый чудесный ребенок на свете.

Мы еще долго говорили о малыше: как хорошо он улыбается, как редко плачет, насколько превосходит других детей своей сообразительностью. Нас очень сблизила наша любовь к ребенку.

К моему удивлению, Матильда приняла за чистую монету историю, выдуманную Харриет. Впрочем, ее это не слишком заинтересовало. Она не любила Харриет из-за того, что произошло с Карлоттой. Интересно, что бы сказала моя свекровь, узнав о том, что Карлотта была готова покончить с собой.

Поначалу Матильда почти не проявляла интереса к маленькому Ли, но у него были такие подкупающие повадки, что она, в конце концов, растаяла. Тем не менее, она ясно дала понять, что не собирается водить дружбу с Харриет.

После ее отъезда я получила письма от родителей, находившихся в это время в Бреда.

Настал апрель. Мальчикам исполнилось по три месяца, и мои родители считали, что близится день возвращения в Англию. Их письма были целиком посвящены описанию событий, происходящих в окружении короля. Переговоры шли успешно. Посланники сновали между Бреда и Лондоном. Сэр Джон Грен-вилл привез письмо от короля генералу Монку, и тот открыто заявил, что всегда был верен королю, но только сейчас у него появилась возможность показать свои убеждения на деле.

Мать писала, что лишь немногие, подобно нашему любимому генералу Толуорти, оставив его, разделили с королем изгнание, но сейчас это не так уж важно, а важно вот что:

«Короля просят вернуться в страну, и он послал генералу Монку письмо с изложением условий возвращения. Теперь уже совсем скоро.»

Я прочла письмо от матери, когда мы сидели за столом. Лукас сказал, что нам надо начинать подготовку к отъезду. Дети обрадовались переменам, слуги выказали сожаление по поводу неизбежного расставания; что же касается мадам Ламбар, то она потребовала объяснений: что делать бедной женщине, которая помогла родиться на белый свет двум чудесным малышам, если ее стремятся с ними разлучить?

— Да ведь ничего не решено, мадам Ламбар, — утешала я ее. — Нам уже столько раз говорили, что мы вот-вот уедем, а мы до сих пор здесь.

Малыши спали в комнате рядом с моей. Если ночью кто-то из них плакал, я бежала посмотреть, что случилось. Иногда это был Ли, которого надо было перепеленать. Харриет утверждала, что никогда ничего не слышит.

Я бранила ее:

— Ты какая-то ненастоящая мать.

— Без излишнего рвения выполняющая свой долг — это более точное определение, — отвечала она.

Меня огорчали ее слова, потому что бедняжка Ли лучше знал меня и мадам Ламбар, чем родную мать.

Однажды вечером, когда я уже легла в постель, в комнату вошла Харриет. Была середина апреля, я только что получила от родителей письмо с последними известиями, которые на этот раз действительно были важными. Парламент принял решение о том, что управление страной будет осуществляться королем, палатой лордов и палатой общин. Этого было достаточно.

Пора было готовиться к отъезду.

У Харриет был задумчивый вид.

Я уже лежала в кровати, поэтому она села в кресло и стала пристально разглядывать меня.

— Так много разного случилось за такой короткий срок, — сказала она, — и еще предстоят всякие изменения. Ты только подумай, Арабелла, мы возвращаемся домой.

— Странно, — ответила я, — ведь именно этого мы столько ждали, а сейчас я чувствую легкую грусть. Этот старый замок так долго был моим домом. Здесь была я счастлива. Я полюбила его раньше, чем поняла, какой он запущенный и как здесь скучно. Тогда я этого не сознавала.

— У тебя умиротворенная душа, дорогая Арабелла. Я думаю, со временем ты научишься создавать себе дом там, куда тебя забросит судьба… и быть там счастливой.

— Теперь я понимаю, как мало знала жизнь до того…

— До того, как появилась я, — подсказала Харриет.

— Да. Думаю, это было поворотным пунктом.

— Возможно, мне не следовало оставаться здесь, Арабелла.

— Интересно, что было бы тогда?

— С тобой? Или со мной? Ты бы все равно встретилась со своим Эдвином и вышла за него замуж, раз уж это было предопределено вашими семьями. Но ты, конечно, не решилась бы поехать за ним в Англию.

— И тогда он остался бы жив. У меня были бы и муж, и ребенок.

— Вот видишь, я — плохое приобретение.

— Ах, Харриет, пожалуйста, не говори так. Если бы не случилось этого, то случилось бы что-нибудь другое. Откуда нам знать?

— Ну да, откуда нам знать? Но игра под названием «Если бы» очень увлекательна, и иногда бывает трудно удержаться, чтобы не продолжить ее. Если бы он остался жив, возможно, все сложилось бы не так, как ты себе представляешь. Ты узнала бы кое-что новое.

— О чем?

— О тебе и о нем. Вы были разлучены в тот момент, когда считали друг друга идеалом. Но, знаешь ли, трудно вечно оставаться идолом. К сожалению, у каждого из нас рыльце в пушку… ты понимаешь, что я имею в виду?

— Я и вспоминать не хочу о том, что натворила. Если бы я осталась…

— Давай оставим этот разговор. Вернувшись в Англию, ты, наверное, будешь жить в замке Эверсли.

— Я не знаю. Там еще многое нужно сделать. Все эти родовые гнезда полностью разрушены.

— Но не Эверсли-корт. Мы знаем, что благодаря оказываемым Кромвелю услугам Карлтон Эверсли сумел сохранить дом в целости и сохранности, не говоря уже о сокровищах, спрятанных в потайной комнате за библиотекой.

— Да, с этим им повезло.

— Ценности будут извлечены оттуда, и ты начнешь жить в роскоши. Да, ты отправишься туда со своим Эдвином, наследником земель и титула, в этом я не сомневаюсь. Эверсли будет одним из тех счастливых семейств, которые окажутся в фаворе у нового короля. То же самое можно сказать и о семействе Толуорти. Маленький Эдвин получит поддержку с обеих сторон. Но, насколько мне известно, Фар-Фламстед, владение Толуорти, почти уничтожен «круглоголовыми».

— Я просто не представляю, что там происходило все эти годы.

— Очевидно, молитвенные собрания в банкетном зале и соломенные тюфяки вместо роскошных кроватей. Ясно одно: там не нашлось никого вроде хитроумного Карлтона.

— Он тебе понравился?

— Я знаю таких людей. Грубый, властный, желающий всеми помыкать. Я ему не понравилась, а у меня есть одна человеческая слабость: я не люблю людей, которые не любят меня.

— Это было для тебя в новинку — не произвести впечатления на мужчину.

— Редкий случай, уверяю тебя.

— И ты не восприняла это как вызов?

— Только не со стороны такого властного и самонадеянного типа, как твой родственник. — Тон ее голоса вдруг изменился, и я впервые услышала в нем нотки отчаяния. — Если ты уедешь в Эверсли-корт… а я уверена, что они хотят этого… то как же я?

— Ты поедешь со мной.

— Думаешь, меня встретят с распростертыми объятиями? Беспутную женщину, нагулявшую ребенка?

— Не надо так говорить, Харриет. Ты же знаешь, что я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

— Милая Арабелла, пойми, что никто не питает ко мне добрых чувств. Леди Эверсли не любит меня и даже не пытается этого скрыть.

— Из-за Карлотты.

— Неважно, по какой причине. Главное, что это так. Мне нельзя туда ехать. А твои родители? Захотят ли они пригласить меня в Фар-Фламстед или куда там они поедут? Попытайся рассуждать здраво, Арабелла. Куда я денусь?

— О, Харриет, ты так долго жила с нами… Я не смогу обойтись без тебя.

— Придется обойтись. Так все и будет. Я ничего не ответила, потому что она говорила правду. Я знала, что леди Эверсли не захочет видеть ее в своем доме и что у моей матери тоже существуют определенные подозрения на ее счет. Лукас и остальные дети обожали ее, но кто же к ним прислушается? Меня испугало ее настроение, и я твердо сказала:

— Неважно, что скажут Эверсли, увидев, что ты приехала со мной, Харриет. Ты не причинила им никакого вреда. Эдвин обожал тебя. Конечно, их неприятно поразило бы присутствие маленького Ли, если бы они узнали правду. Ведь считается, что дамы не должны заводить детей вне брака. С прислугой дело другое, и моя мать всегда старалась помочь девушкам, оказавшимся в таком положении.

— Может быть, ко мне отнесутся с той же снисходительностью, что и к служанкам, — сказала Харриет с улыбкой.

И уж не знаю, по какой причине, но мы обе расхохотались.

Харриет подошла поближе и нежно поцеловала меня в лоб.

— Не беспокойся за меня, — сказала она. — Я сумею позаботиться о себе, когда настанет пора. Не волнуйся!

Она вышла, оставив меня одну. Она была права. Я знала, что она способна позаботиться о себе. Но в душе я надеялась, что она поедет со мной. Я не представляла себе жизни без Харриет.

Новости поступали непрерывно. Лондон и флот высказались за короля. Это значило, что, как только король будет готов к отплытию домой, он спокойно может отправляться.

В лондонской ратуше установили статую короля, а республиканская армия была резко сокращена. И это еще не все. Тут же поступило сообщение о том, что Карл был торжественно признан королем в Лондоне и в Вестминстере. Этот день стал считаться официальным праздником, знаменующим окончание существования республики и возвращение монарха на трон.

А потом пришла самая главная новость. Делегация, состоящая из шести лордов и двенадцати членов палаты общин, прибыла в Гаагу и привезла приглашение королю. Его просили вернуться в его королевство. Двадцать девятого мая был день рождения Карла, и казалось уместным назначить его торжественный въезд в Лондон именно на этот день.

Итак, свершилось! Мы возвращаемся. Кажется, со всей Франции собрались наши товарищи по изгнанию. Все они направлялись на побережье, и у нас в замке постоянно были гости. Слугам всегда нравилось принимать гостей, но сейчас это не доставляло им радости. Они знали, что вскоре мы с ними расстанемся. Иногда я даже побаивалась, что мадам Ламбар похитит и спрячет младенцев, чтобы не позволить нам забрать их. Меланхоличное настроение обитателей замка резко контрастировало с радостью гостей, но вообще все это было очень трогательно. Мы тоже не очень веселились, поскольку теперь, когда земля обетованная уже появилась на горизонте, у нас родились мысли о неизбежной разлуке с теми, кого мы успели полюбить.

— Мы приедем к вам погостить, мадам Ламбар, — говорила я. — А вы должны приехать к нам. Я буду привозить к вам Эдвина, чтобы вы полюбовались на него.

Она в ответ лишь улыбалась и печально покачивала головой.

Поток гостей не иссякал. Некоторые из них останавливались только на ночь, а другие задерживались на несколько дней.

К этим последним относился сэр Джеймс Джилли, весьма энергичный джентльмен лет сорока с лишним, очень изысканно одетый и заявлявший, что он тяжко страдал в изгнании. Он был другом короля и постоянно ронял фразы вроде: «Чарли все это перетряхнет, когда вернется в Англию» или: «Вы, леди, понравитесь Чарли». Я сказала Харриет что он, видимо, на дружеской ноге с Его Величеством.

Харриет нравилось слушать рассказы сэра Джеймса о придворной жизни, и хотя все эти годы двор, скитающийся по свету в поисках приюта, выглядел жалко, но все-таки его возглавлял король. Как сказал нам сэр Джеймс, «Чарли еще возьмет свое, когда вернется домой». Он уже говорил сэру Джеймсу, что после возвращения откажется от каких-либо путешествий.

Май в этом году был прекрасен. Цветов наверняка расцвело больше, чем обычно. Одуванчики и лютики покрывали золотым ковром поля, стройные колокольчики стояли голубой стеной, словно охраняя опушку леса. Обычно я просыпалась рано, вскакивала с кровати и шла в детскую убедиться в том, что с малышами все в порядке. Потом я забирала к себе в постель Эдвина и некоторое время лежала, разговаривая с ним и прислушиваясь к веселому щебетанию птиц.

Харриет держалась несколько отчужденно. Я догадывалась, она чувствует все большую озабоченность. Наступали великие перемены, и она задумывалась о своем будущем.

Ничего. Я возьму ее с собой. Я сумею убедить Матильду Эверсли в том, что Харриет — моя подруга и уже поэтому имеет право жить вместе со мной.

Лукас тоже был немного встревожен. Он достаточно повзрослел, чтобы считать наше возвращение на родину панацеей от всех бед. Долго прожив в замке Конгрив, он не мог легко расстаться с ним. Кроме того, он тоже думал о Харриет, понимая, что я должна ехать к своей новой семье и моя подруга, вероятно, поедет со мной, а он, безусловно, останется в доме наших родителей.

Дик был чрезвычайно возбужден, и я слышала, как он рассказывал младшим самые невероятные истории об Англии. У него сложилось свое представление о стране, которую он никогда не видел, но о которой так много слышал за эти годы.

Харриет делала вид, что наслаждается обществом гостей замка и вовсе не беспокоится о своем будущем. Она напоминала мне ту Харриет, что приехала когда-то в Вийе-Туррон и оказалась там в центре внимания. Она выезжала с нашими гостями на верховые прогулки, и я часто слышала смех — это Харриет развлекала компанию разговорами и рассказами о себе, в основном выдуманными. Зато они всегда были веселыми и остроумными и очаровывали слушателей. Харриет выдавала себя за молодую вдову, и предполагалось, что ее муж расстался с жизнью во время выполнения той же миссии, что и Эдвин, то есть она, подобно мне, была вдовой героя, отдавшего жизнь за своего короля.

Как-то утром сэр Джеймс Джилли сообщил мне, что завтра двинется в путь. Он доберется до побережья и будет ждать кортеж короля. Они пересекут Ла-Манш, и на другом берегу, вне всяких сомнений, их будет ждать торжественный прием.

— А вы, дорогая леди, вскоре последуете за нами, я в этом уверен. Надеюсь, мы еще встретимся при дворе. Чарли, конечно, захочет познакомиться с теми, кто все эти годы хранил ему верность.

Я сказала, что, вероятно, скоро в замок прибудет мой отец, ведь если король отправляется в путь, значит, и ему пора ехать.

— Тогда нам недолго ждать встречи. Завтра я уезжаю очень рано и хочу попрощаться с вами сегодня вечером, так как, разумеется, вы еще будете спать, когда я уеду.

— Я встану пораньше.

— Не надо, это расстроит меня. Вы были столь радушной хозяйкой, что я совсем не желаю доставлять вам какие бы то ни было дополнительные хлопоты.

— Это меня не затруднит.

— Нет, дорогая леди, — ответил он, — позвольте мне выскользнуть потихоньку. Наша следующая встреча произойдет в Лондоне, это я вам обещаю.

Весь день сэр Джеймс был занят подготовкой к дороге, и я его почти не видела, а после ужина он произнес слова благодарности за гостеприимство и пообещал при встрече с моим отцом сообщить ему о том, какую чудесную дочь он воспитал.

Он предупредил, что ляжет спать пораньше и отправится в путь на рассвете.

В этот вечер ко мне зашла Харриет.

— Он уезжает утром, — сказала я. — Вы с ним стали хорошими друзьями, тебе его будет не хватать. Она пожала плечами:

— Такие уж сейчас времена — люди приходят и уходят. Пока жизнь не войдет в какую-то более спокойную колею, не стоит придавать особое значение случайным знакомствам.

— Джеймс Джилли говорит, что мы скоро встретимся.

— Возможно. Интересно, вспомнит ли король всех своих друзей? Вокруг него окажется так много людей, желающих напомнить о своей верности.

— Скорее всего, он вспомнит тех, о ком ему не нужно напоминать.

— О, это довольно умно. — Она внимательно посмотрела на меня, — Везде и во всем изменения, — продолжала она. — Их ощущаешь просто физически. Они носятся в воздухе.

— Несомненно. Во всяком случае, те изменения, которых мы все эти годы ждали, уже произошли.

— Ты думаешь, Арабелла, что они будут отвечать нашим чаяниям?

— Оказаться дома — это уже хорошо. Мы перестанем жить лишь благодаря милосердию наших друзей.

— Да, это действительно хорошо. Ах, Арабелла, мы навсегда останемся друзьями!

— Надеюсь, что это так.

— Что бы я ни натворила, ты простишь меня, правда?

— Наверное.

— Не забывай об этом.

— Какая ты сегодня серьезная!

— У меня есть серьезный повод.

— Ты беспокоишься за свое будущее? Не стоит. Ты поедешь со мной. В противном случае я откажусь туда ехать.

Харриет подошла к кровати и поцеловала меня.

— Благослови тебя Господь, Арабелла! Мне показалось, что она необычайно торжественна. Внезапно она рассмеялась и сказала:

— Я устала. Спокойной ночи, — и вышла.

Мне отчетливо запомнился следующий день.

Я не слышала, как уезжал сэр Джеймс. Он это сделал очень тихо, как и обещал.

Я прошла в детскую. Малыши мирно спали. Я осторожно взяла Эдвина на руки и немного посидела, укачивая его, как я любила это делать.

Он проснулся и захныкал. Ли последовал его примеру. Мне пришлось взять и его, и некоторое время я укачивала обоих.

Потом появилась шумная, суетливая мадам Лам-бар, и я пошла к себе одеться.

Одевшись, я обратила внимание, что не слышу шума утренних сборов Харриет, постучала к ней в дверь и, не услышав ответа, зашла в комнату.

Кровать была застелена. Либо Харриет вообще не ложилась, либо встала спозаранку и сама ее убрала.

Я подошла к окну и выглянула наружу. Моим глазам открылся мирный пейзаж: свежая зелень полей, Метущие деревья, птицы, радостным щебетаньем приветствующие утро.

Я вспомнила, что сэр Джеймс Джилли уехал и у нас сегодня будет спокойный день без гостей. Мне пора было начинать собирать свои вещи, поскольку родители могли приехать в любой день и забрать нас с собой на побережье.

Повернувшись, я вдруг увидела лежащее на столе письмо. Я подошла к столу. Письмо было адресовано мне. Я вскрыла его и попыталась прочесть, но буквы плясали у меня перед глазами, и мне пришлось начать читать сначала, чтобы понять, о чем идет речь:

«Дорогая Арабелла!

Это прощальное письмо. Я уезжаю утром вместе с Джеймсом Джилли. Он предан мне и сумеет позаботиться о моем будущем. Поверь, мне ненавистна сама мысль о разлуке с тобой, но я не вижу другого выхода. Твоя свекровь, с которой тебе предстоит жить, ненавидит меня. Она не потерпит моего присутствия в доме. Полагаю, что твоя мать тоже не испытывает ко мне добрых чувств и не захочет видеть меня под крышей своего дома. Ответ напрашивается сам собой. И когда Джеймс сделал мне предложение, я ответила „да“. Он богат, а я люблю комфорт. Я уверена, что сумею ужиться с ним. Мне понравится жизнь при дворе. Я сожалею лишь об одном — о том, что должна расстаться с побои, Арабелла. Мы были близкими друзьями, правда? И навсегда ими останемся. Ведь мы обязательно встретимся.

И еще об одном. Я оставляю Ли на твое попечение. Знаю, что ты будешь хорошо относиться к нему. Ты воспитаешь его вместе со своим милым Эдвином, и я не вижу для него лучшего будущего.

Я не говорю тебе „прощай“, Арабелла. Я говорю „до свидания“.

Благослови тебя Господь!

Твой любящий друг Харриет.»

Я перечитывала вновь и вновь письмо, не веря своим глазам. Это не укладывалось в голове. Ее отъезд был таким же, как и появление. Но она оставила нам память о себе — своего собственного ребенка! Как она могла бросить его!

Впрочем, она могла. Харриет была способна на все, что угодно.

Я прошла в комнату, превращенную нами в детскую.

Мадам Ламбар, укачивавшая Ли, начала говорить мне о том, что у него пучит животик.

Я пристально смотрела на ребенка, и мадам Ламбар спросила:

— Что-нибудь случилось, мадам Арабелла? Я ответила:

— Харриет уехала. Оставила ребенка и уехала.

В двадцатых числах мая в замок приехали мои родители, чтобы забрать нас с собой. Их появление вызвало у нас бурный восторг, которого, увы, не разделяли опечаленные Марианна, Жанна и Жак. Мадам Ламбар тоже была безутешна, хотя, видимо, в основном это касалось младенцев.

Мама была чрезвычайно возмущена, узнав о том, что Харриет уехала, бросив сына.

— Какая ужасная женщина! — воскликнула она. — Как можно так поступить? А кто отец ребенка?

Я сказала, что его отец — Чарльз Конди, страстно влюбившийся в Харриет во время нашего посещения замка Туррон.

— Мы хорошо его знаем. Это весьма здравомыслящий молодой человек. Мне трудно поверить, что он способен бросить девушку в таком положении.

— Он хотел жениться на Харриет, но она ему отказала.

— Ведь он должен был жениться на Карлотте.

— Ты не знаешь Харриет, мама. Она так привлекательна! Люди считают ее неотразимой… по крайней мере, многие из них.

— Это мне как раз понятно… Но бросить ребенка!

— Она знает, что я сумею позаботиться о нем.

— И что ты собираешься делать? Взять его в Эверсли?

— Конечно. Он будет расти вместе с Эдвином. Мать озабоченно покачала головой, обняла меня и сказала:

— Ты славная девочка, Арабелла. Ты даже не представляешь, как часто мы с папой благодарим Бога за то, что ты есть. Тебе хоть известно, что ты значишь для своего отца?

Я кивнула:

— Как чудесно снова быть вместе! Как бы мне хотелось поехать с вами домой, в Фар-Фламстед!

— Я знаю, моя милая. Но ты должна утешить Матильду. Бедная женщина потеряла своего единственного сына. Она нежно любит тебя. Она говорила мне, что, впервые увидев тебя, сразу поняла: именно такую жену она хотела бы для Эдвина. А потом ты помогла ей пережить эту трагедию, подарив маленького Эдвина. Ты дала ей смысл жизни: внук — это то, о чем она молилась и благодаря тебе получила. Так что не жалей о том, что не едешь в Фар-Фламстед. Мы будем жить неподалеку друг от друга, будем часто встречаться, и ты обретешь счастье, потому что принесла в свою новую семью огромную радость.

Лорд Эверсли, отец Эдвина, был очень приятным человеком. Он был заметно старше моего отца, как, впрочем, и Матильда. Я припомнила, как Эдвин рассказывал мне, что у его родителей долго не было детей, и именно поэтому Карлтон рассчитывал стать наследником.

Лорд Эверсли был глубоко тронут, когда ему показали моего сына, и хотя в тот момент я как никогда остро ощутила потерю, мне было приятно, что я доставила такую радость его родителям, подарив им внука.

Мы должны были пересечь Ла-Манш все вместе, и мои родители собирались переночевать в Эверсли-корте, находящемся почти на побережье. Все так волновались, что временами мне казалось, будто это происходит во сне. Как-никак, сбывались наши многолетние мечты. Так много было разговоров о возвращении домой, что теперь, когда это время пришло, мы не были уверены в том, что действительно счастливы. Главное — нам приходилось распрощаться с тем, к чему мы так привыкли, а печальные глаза слуг в замке Контрив и уж совсем покрасневшие глаза мадам Лам-бар не могли не расстроить нас.

Как бы я чувствовала себя, возвращаясь домой вместе с Эдвином? Наверное, совсем по-иному.

Морское путешествие, к счастью, прошло гладко, и мы направились в гостиницу, находившуюся в ста ярдах от берега и хорошо известную Эверсли в старые добрые времена.

Тогда она называлась «Веселые путешественники», но теперь слово «Веселые» было замазано и остались лишь «путешественники» — очередной образчик пуританской глупости, заставивший нас рассмеяться.

Хозяином гостиницы был Том Феррет, сын Джима Феррета, — это сообщил нам лорд Эверсли. Том Феррет, как и большинство людей, был рад отбросить идиотское благочестие, которое он вынужденно напускал на себя, в пользу более привычной манеры поведения.

— Привет, Том! — сказал лорд Эверсли. — Времена меняются.

Том почесал пальцем нос и, хитро улыбаясь, сказал:

— И все остальное тоже, милорд. Очень рад видеть вас вновь.

— А как дела у твоего отца? — спросил лорд Эверсли.

Том указал пальцем вверх, и я не поняла, что он имел в виду: то ли отец находится в верхней комнате, то ли он уже в раю. Том уточнил свой жест, добавив:

— Очень жаль, милорд, что отец не дожил до этого дня. Ну что ж, теперь нам остается ждать наступления добрых времен.

— И возвращения к процветанию, — сказал лорд Эверсли. — При пуританах дела шли плохо, верно, Том?

— Мы еле-еле держались, милорд, но, слава Богу, Его Величество возвращается. Вы не знаете, милорд, когда наступит этот радостный день?

— Скоро, Том, скоро. Мы предполагаем, что это произойдет в его тридцатый день рождения, то есть двадцать девятого числа этого месяца.

— Боже, храни короля! Надеюсь, вы выпьете за его здоровье моей лучшей мальвазии? — Он подмигнул. — Я прятал ее в погребе многие годы. Нет смысла баловать хорошим вином тех, кто считает, что наслаждаться грешно.

— Выпьем, выпьем, а ты. Том, не откажись отвезти письмо в замок, чтобы сообщить моему племяннику о нашем возвращении.

— Говорят, хозяин Карлтон все это время работал на короля. А он-то разыгрывал тут пуританина… Да еще, говорят, пуританина твердого закала, и все их крупные шишки заезжали в Эверсли встретиться с ним и потолковать, как бы сделать нашу жизнь еще гнусней, чем она есть.

— Ни один из Эверсли никогда не предавал своего короля, Том.

— Это верно, милорд, но хозяин Карлтон сумел нас всех одурачить.

— Так было надо.

— Да, милорд. Теперь насчет весточки… Я сейчас к нему отправлюсь. Давайте-ка только отведаем мальвазии.

Принесли молоко для малышей, и мы уселись за стол, на котором стояли горячий хлеб с сыром и мальвазия, на мой взгляд превосходная.

Примерно через час появился Карлтон Эверсли. Он обменялся с лордом Эверсли рукопожатием, а Матильда обняла его. В ее глазах стояли слезы — Ах, Карлтон! воскликнула она. — Столько лет…

Он ответил:

— Но мы знали, что этот день настанет, и он настал. Так давайте же радоваться!

Я чувствовала, что он старается скрыть свои эмоции. Как мне показалось, он вообще не любил их проявлять.

Карлтон взглянул на меня, и на его губах появилась легкая улыбка, значения которой я угадать не могла.

— А, — сказал он, — мы не так уж давно встречались.

Я представила его своим родителям. Он обменялся с ними приветствиями и только тогда заметил малышей. Конечно, он ни о чем не знал. Да и откуда? Он вопросительно взглянул в сторону двух служанок с детьми на руках.

— Мой сын, — сказала я. — Мой сын Эдвин. Карлтон был откровенно удивлен.

— Так значит… он оставил ребенка…

— Да.

— Двойняшек?

— Нет. Это Эдвин, а это Ли.

— Чей же ребенок Ли?

— Вы помните Харриет Мэйн?

— Харриет Мэйн… — Он вдруг усмехнулся и оглянулся вокруг, ища взглядом Харриет.

— Ее нет с нами, — сказала я. — Она уехала в Лондон с сэром Джеймсом Джилли. Они собираются пожениться. И тогда она, конечно, заедет сюда за ребенком.

Я сочинила примерно такую же историю, которую на моем месте выдумала бы Харриет. Это было глупо, но меня вывела из себя его усмешка.

— Ну, вы можете быть уверены, что вам долго придется дожидаться ее приезда, если необходимым условием этого является брак с Джилли. Он удачно женат на даме, которую я хорошо знаю. Весьма достойная дама, у них два сына и четыре дочери, и, поскольку она никогда не жаловалась на здоровье, похоже на то, что Джеймс Джилли еще некоторое время будет несвободен.

Я возненавидела его за то, что он представил Харриет в таком свете. Я понимала, что Эверсли неприятно поражены, а моя мать несколько встревожена услышанным, хотя потом она и призналась мне, что ожидала чего-то подобного.

Как позже выяснилось, Карлтон рассчитывал именно на такой эффект. Если вокруг царила мирная атмосфера, ему обязательно хотелось нарушить ее.

— Так значит, вы остались с младенцами? — рассмеялся он. — Ну что ж, они вырастут вместе. Дайте-ка я взгляну на этого малыша. Симпатичный мальчишка!

Он протянул палец, за который Эдвин ухватился с ловкостью, показавшейся мне необычайной.

— Кажется, я понравился ему.

Мне хотелось вырвать у него моего ребенка. Я была уверена: Карлтон понимает, что существование Эдвина лишает его наследства, в правах на которое он был уже уверен.

Карлтон привез с собой повозку и лошадей, чтобы мы могли добраться до дома, находящегося милях в трех от побережья. Пока мы катили по проселку, все восхищались красотой окружающей природы.

— Ах, эти зеленые-зеленые поля! — восклицала Матильда. — Мне их так не хватало! Вы только взгляните на цветущие каштаны! Ах, Арабелла, дорогая, посмотри туда — яблони в розовом цвету! А вон там — белые вишни!

Нам, конечно, приходилось видеть и зеленую траву, и цветущие деревья в те годы, что мы провели в изгнании. Но ведь теперь мы были дома, и это придавало пейзажу особое очарование.

К тому же стояла лучшая пора года. Трудно было подобрать более удачное время для восстановления монархии. Мы все обращали внимание на прелесть пробуждающейся природы — бронзовые купы платанов, нежные краски сирени, заросли золотого дождя.

Англия! И мы больше не беженцы!

Наконец, мы прибыли в Эверсли-корт. Мои мысли неизбежно вернулись к событиям более чем годичной давности, когда я приехала сюда с Эдвином и Харриет. Как ни странно, мне вспомнился не Эдвин, а Карлтон, произносящий: «Господи храни тебя, друг!»

Карлтон, конечно, здорово проделал это. Да, он был великолепным актером. Ни единым жестом он не проявил своего дурного отношения к моему ребенку, хотя должен был чувствовать, по крайней мере, разочарование, — ведь самим фактом своего рождения малыш лишал его состояния и титула.

— Мы постепенно наводим здесь порядок, — сказал Карлтон. — Я надеялся, дядя, что успею сделать несколько больше. Сейчас вы увидите, что мне удалось спасти. Это действительно крупное достижение.

— Ты всегда был умницей, Карлтон, — сказал лорд Эверсли.

— Бог свидетель, мне понадобилась вся моя хитрость в течение этого последнего года. Я не раз был на грани провала. Мне досталась не самая легкая актерская роль — роль пуританина.

— Я ручаюсь, что это верно, — рассмеялся лорд Эверсли. — Но ты, племянник, молодец. Как все-таки приятно оказаться дома! Единственное, что омрачает…

— Я знаю, — сказал Карлтон. — Это просто трагедия. — Он насмешливо посмотрел на меня, и я вновь почувствовала к нему неприязнь. — Но у вас появился мальчуган.

— Господь одной рукой отнимает, а другой дает, — сказала Матильда. — Я потеряла любимого сына, но обрела новую дочь, которая принесла мне счастье. Я переполнена к ней благодарностью, которую не в силах выразить.

Она протянула мне руку, и я нежно пожала ее.

— Господь благослови тебя, Арабелла! — сказала она.

— Арабелла подарила вам внука, — вмешался Карлтон. — Несомненно, это большая радость. А теперь давайте пройдем в дом и посмотрим, как он вам понравится.

Он шел рядом со мной, и мне показалось, что он украдкой посматривает на меня, желая убедиться в том, какое впечатление на меня производит возвращение к месту трагедии.

Во время своего первого визита я не сознавала, как красив Эверсли-корт. Я хорошо помнила высокую стену, окружающую замок, и коньки крыши, торчащие над ней. Ворота были широко открыты, и мы въехали во двор. Дух аскетизма еще не выветрился здесь, на бывших цветочных клумбах все еще росли овощи. Но зато уже бил фонтан, а тисы были причудливо подстрижены. Они красовались во дворе, проявляя открытое неповиновение старому режиму.

— Это, конечно, потрясение для вас, тетя Матильда, — сказал Карлтон, — но не расстраивайтесь. Вскоре здесь снова будут расти ваши цветы. Играя роль пуританина, я был вынужден избавиться от них. Они были слишком красивыми. Пряная зелень и овощи приносят пользу, и это делало их приемлемыми для наших господ и хозяев. Впрочем, некоторые из овощей не лишены своеобразного очарования, не так ли?

— Ах, Карлтон, как ты все это выдержал?! воскликнула Матильда.

— Иногда это даже доставляло мне удовольствие. Очень любопытно охотиться вместе с гончими за лисой, которой ты сам и являешься.

— Немногим это удалось бы, — пробормотала его тетушка.

Мы вошли в холл. Он очень изменился. Длинный обеденный стол был уставлен богатой посудой. Над галереей менестрелей, на которую я не обратила внимания во время первого посещения замка, висел бархатный занавес. На стенах разместились гобелены, явно только что принесенные из тайника.

— Дом, — произнесла леди Эверсли. — Что еще можно сказать?

Муж обнял ее и прижал к себе.

Мы поднялись по главной лестнице. На стене висели картины — портреты предков Эверсли.

— Так ты спас и их! — воскликнул лорд Эверсли.

— И кое-что еще, — гордо ответил Карлтон. — Скоро увидите. Но теперь позвольте проводить вас в комнаты. Я уверен, что вам нужно отдохнуть. К сожалению, я не знал, что с вами прибудут и дети. У нас нет детской комнаты. Долгие годы она была здесь не нужна.

Он улыбнулся мне, словно извиняясь.

Карлотта сказала:

— У нас есть старая детская.

— Осмелюсь предположить, что моя кузина Арабелла захочет в первое время быть рядом со своим ребенком.

— Конечно.

— А детские находятся на самом верхнем этаже. Там еще ничего не готово. Я сказала:

— Я займу ту же комнату, что и прежде. Рядом с ней была еще одна…

Я запнулась. Там, в этой комнате, оживут воспоминания о ночах, проведенных с Эдвином. Соседнюю комнату тогда занимала Харриет.

Мне хотелось, чтобы она оказалась здесь. Она сумела бы посмеяться над Карлтоном, она заставила бы меня взглянуть на все по-иному. Я знала, что Харриет авантюристка. Разве она сама не признавалась мне в этом? Она отняла у Карлотты любимого; она завела ребенка и бросила его; она лгала, причем настолько умело, что нельзя было отделить правду от лжи. Но я ее любила, и мне ее не хватало.

Разумеется, ее пребывание здесь было невозможным. Карлотта не перенесла бы этого. Бежав, Харриет поступила правильно, решила я.

Я позабочусь о Ли. Он будет жить в детской вместе с Эдвином. Но как бы мне хотелось, чтобы здесь была и Харриет!

Это была та же самая комната, в которой мы поселились с Эдвином, но как она изменилась! Теперь здесь стояла прекрасная мебель, а стены были завешаны чудесными гобеленами. Все эти вещи были припрятаны в те времена, когда я жила здесь, и как же они преобразили комнату! Я не могла без волнения смотреть на кровать, но даже она выглядела совсем по-другому под шелковым пологом.

Я вошла в комнату Харриет, куда собиралась поместить малышей. Мои младшие братья и сестренка притихли, видимо, ошеломленные всем происходящим.

Карлотта, судя по всему, очень мило отнеслась к ним, и я была рада, поскольку она им понравилась. Она сказала, что позаботится о специальной комнате для них. Она прекрасно помнит свой родной дом. Воспоминания вернулись к ней.

Я размышляла о том, что для нее значит присутствие Ли. Как может относиться женщина к ребенку, которого родила от ее любимого другая женщина? Карлотта, между тем, не проявляла никаких признаков неприязни к Ли. У нее была слишком тонкая душа для того, чтобы она могла плохо относиться к ребенку. Сестра моего мужа все сильнее нравилась мне, и я надеялась, что мы еще больше сблизимся. Однако никто не мог заменить мне Харриет.

Мои родители должны были уезжать рано утром, но, как не раз уже говорила мама, теперь мы все будем жить в Англии и часто видеться друг с другом.

Оставшись одна в комнате, я смыла с лица дорожную грязь и сменила дорожную одежду на несколько поношенное платье из синего бархата. Вся наша одежда была сшита в замке Контрив, и я не знала, как мы будем выглядеть в ней здесь, дома. В Конгриве можно было одеваться как угодно, но я живо помнила, как мы были ошеломлены изысканными платьями Харриет, столь великолепно выглядевшими при свечах.

Теперь, конечно, никто больше не захочет одеваться по-пуритански. Возможно даже, что это будет почти так же опасно, как при пуританах носить кружева и ленты.

В комнату вошла моя мать. Она не совсем уверенно взглянула на меня и сказала:

— Я все еще продолжаю думать о тебе как о своей маленькой дочурке, хотя, конечно, теперь ты взрослая.

— Вдова и мать, — напомнила я ей.

— Милая моя Арабелла, здесь ты будешь счастлива. Я уверена в этом.

— Я попытаюсь, мама.

— Матильда — добрая женщина. Я знаю, что она болтлива и может показаться поверхностной, но на самом деле это не так. Она любит тебя, и это не удивительно. Ты помогла ей пережить трагедию. Теперь она может быть счастлива с тобой и с мальчиком. Я знаю, что и лорд Эверсли благодарен тебе. Они сказали, что считают тебя своей дочерью и сделают все для твоего благополучия.

— Я знаю это, мама.

— А Карлотта? Она нелегко сходится с людьми, но, мне кажется, ты и ей нравишься.

— Да, мне тоже так кажется, мама.

— Есть еще кузен.

— Карлтон? — раздраженно спросила я.

— Я не совсем уверена в нем. Все эти годы он вел себя просто великолепно. Он был самым надежным нашим агентом в этой стране. Большей частью наших успехов мы обязаны ему. Он регулярно посылал информацию. И все-таки…

— Он тебе не нравится, мама?

— Этого я не могу сказать. Я его не понимаю, и думаю, немногие могут похвастаться тем, что понимают его. Для правильной оценки понадобилось бы длительное время. Конечно, все это время Карлтон считал себя наследником, и стал бы им, если бы не Эдвин. Интересно, как он себя сейчас чувствует? По нему ничего не скажешь, правда?

— А ты предполагала, что сумеешь это сделать?

— Нет, но я думала, что смогу выяснить хотя бы что-нибудь, наблюдая за его поведением.

— Ах, мама, тебе пришлось бы для этого стать ясновидящей. Я согласна с тобой. Он мне не нравится. Но я не позволю ему вмешиваться в мою жизнь.

Мама кивнула.

— Я не сомневаюсь, ты сумеешь позаботиться о себе. Не забывай, что мы будем неподалеку. И отец и я рады оставить тебя в хороших руках. Теперь у тебя есть некоторый жизненный опыт. — Она слегка нахмурилась. — Меня немножко беспокоит ребенок Харриет Мэйн.

— Ах, мама, но это всего лишь младенец… чудесный младенец.

— А тебе не кажется, что его присутствие может оказаться труднопереносимым для Карлотты? Ведь это ребенок человека, за которого она надеялась выйти замуж… Что она почувствовала, узнав, что этот ребенок находится в ее доме?

— Кажется, она испытывает к нему нежность, так же, как и к Эдвину. Карлотта слишком благородна для того, чтобы питать злобу к невинному ребенку.

— Возможно, и так, — сказала она. — Ну, моя дорогая, давай прощаться. Очень приятно сознавать, что ты находишься неподалеку от нас.

Я стояла вместе со своими новыми родственниками, наблюдая за отъездом родителей, братьев и сестры. Среди нас была и Карлотта.

Я вернулась в дом, ощущая, что завершился один этап моей жизни и начинается новый.