Сломанная жизнь (Ирина Кирдун) читать бесплатно онлайн полную версию книги | Джейми Мэйфилд Сломанная жизнь Серия: Истории выживших

Джейми Мэйфилд Сломанная жизнь Серия: Истории выживших - 1

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

Перевод, обложка и оформление: Роман Градинар

Глава 1

Сердце парня билось о его рёбра, в то время как простыни связывали его, обвиваясь хлопковыми кусками вокруг его дрожащих рук и ног. Горячее дыхание вырывалось из его лёгких резкими рывками, пока он боролся с их хваткой и безуспешно пытался держать слепой страх под контролем. Пот лился по его спине в темноте, сдавливая пространство, пока его руки вырывались из ночных оков. Пока он вглядывался в тёмные углы своей комнаты, прошло несколько минут, прежде чем его страх вырос в раскалённую добела ярость. После нападения прошло два года, но ночь за ночью сны продолжали мучить его. Было чудом, что он вообще спал. Даже с курсом таблеток, которые заставляли его пить так называемые врачи, он чувствовал себя ходячим трупом.

Описание подходило очень хорошо, потому что всё внутри него было мёртвым.

Он подавил волну тошноты, которая накрывала его каждое утро, когда заканчивалось действие лекарств, и скинул одеяла. Выглянув в щель между тяжёлыми синими занавесками, он сосредоточился на небе среднего запада за окном. Каждый его день был полон повторений и привычек, которые казались всё более странными. Например, странная игра в русскую рулетку, в которую он играл сам с собой каждое утро, говорила, что если небо голубое, и светит солнце, он сможет найти в себе смелость продержаться ещё один день. Однако, если он видел тёмное и мрачное небо, он переворачивался на бок, лицом к стене, и натягивал одеяло на голову. Его мать неизменно приходила проверять его, больше всего желая поцеловать его в лоб и пригладить взъерошенные ото сна волосы, но никогда не делала этого. Вместо этого она старалась не скорбеть о потере своего сына, а принять сломанного, бесформенного мальчика, оставшегося на его месте.

Резкие лучи солнца заставили его прищуриться, пока он смотрел сквозь щель в занавесках, так что он заставил себя встать. Майка с длинными рукавами прилипла к его телу, пропитавшись потом позднего летнего утра. Парень прижал чистую одежду крепче к своей груди, скользя в тонких носках по сколькому деревянному полу, пробираясь к ванной, чтобы начать свою ежедневную рутину. Всё в его жизни крутилось вокруг рутины. Каждое настроение, каждое действие, практически каждая мысль были под наблюдение и контролем лекарств. Ему хотелось бы всего раз прожить день без ограничивающего страха и боли и снова быть полностью функциональным человеком.

В восемнадцать лет его жизнь закончилась.

Тёмный деревянный пол, тяжёлые плотные занавески, мебель из вишнёвого дерева и тёмно-синее постельное бельё придавали его спальне особую мрачность, так что в смежной ванной всё становилось чуть ярче. Выкрашенная в голубой и персиковый тона, комната была обустроена в теме океана с берегами и ракушками. Этот декор должен был его успокаивать, но нет. Наверное, эту комнату он ненавидел больше всех остальных в доме — его нагота, его отражение, его стыд были там на обозрении, резко подсвеченные энергосберегающими лампочками в приборе над раковиной. Парень включил воду в душе, позволяя ей нагреться до самой высокой температуры, которую можно было вынести, и отошёл назад. Майка с длинными рукавами и спортивные штаны, которые становились ему всё больше с каждой проходящей неделей, упали на пол вместе с нижним бельём и носками. Глядя на стёртый узор на душевой занавеске, чтобы не смотреть на собственное тело, он отодвинул её и встал в ванну.

Пока вода стекала по его волосам и лицу, он видел каждый из своих шрамов, даже с закрытыми глазами. Они были выжжены на его сетчатке, как ужасающая карта его ошибок, и казалось, что даже малейшая передышка от них оставалась за пределами его доступа. Он поднял взгляд и увидел свой шампунь, гель для душа и другие принадлежности, которые аккуратно стояли на полке над головкой душа. Всё было на своих местах — кроме него. У него больше не было места. Он не жил; он не вписывался; он просто существовал. Мочалка царапала ему кожу, пока он мылся с натренированной, отстранённой сноровкой, терпя сильную боль и останавливаясь, когда его кожа становилась только розовой, а не красной. Хоть прошло больше года с тех пор, как его мать нашла его стоящим в душе на коленях, когда он расцарапывал себе кожу, ему не хотелось снова так её пугать. В то утро, всего через пару месяцев после того, как его выпустили из больницы, ему приснился один из самых ярких и реалистичных кошмаров. Когда мать наконец уговорила его выйти из душа, она села с ним на полу в ванной, держа метр расстояния между ними, пока он втирал алоэ в свои испещрённые шрамами конечности. То, с каким напряжением она держала свои руки при себе, вызвало у него внутри какую-то боль. Она так сильно хотела ему помочь, но не могла.

Никто не мог.

Вместо этого она напичкала его транквилизаторами из запасов, которые дал ей его последний психиатр, и рассказывала ему истории из детства, пока он пустым взглядом смотрел в потолок и пытался найти значение в крохотных узорах на штукатурке. Безопасность и невинность, которые он чувствовал в детстве, отобрали у него так, будто их никогда не существовало. Он не говорил об этом матери и молчал, пока она рассказывала, как ему нравилось играть в ванне. Она так сильно старалась связать его снова с тем мальчиком. Несколько психиатров пробовали с ним ту же тактику, пытаясь соединить его с ранними подростковыми годами. Однако, его мать заходила намного дальше, пробуя всё возможное, чтобы помочь своему сыну. Это не работало, и ему хотелось бы обратного, даже если только ради неё. К сожалению для них обоих, фантазии о дайвере в глубоком море или о сумасшедшем учёном, в которых он играл в ванне с пластмассовыми стаканчиками и пузырями, закончились. Тот мальчик был мёртв.

Выключив воду в душе, он протянул руку, схватил с полки полотенце и затянул его за занавеску. В маленькой комнате без окон висел тяжёлый и густой пар, а также запах геля для душа, который почти исчез. Парень провёл мягким полотенцем по своим рукам, ногам и торсу отстранёнными машинальными движениями, но его кожа всё ещё была влажной, когда он отодвинул занавеску в сторону и отчаянно схватился за свою одежду. Он отказывался открывать дверь ванной или даже ждать, пока вентилятор разгонит часть пара. Его майка прилипла к коже, пока он одевался, но только когда всё скрылось, спряталась его покрытая шрамами плоть, он смог вздохнуть полной грудью. Чёрная расчёска тряслась в его руке, пока он приглаживал свои короткие волосы натренированными движениями, не трудясь использовать гель или лак, к чему могли быть привыкшими другие парни его возраста. Это просто не имело значения. Люди при взгляде на него видели только одно: уродливый рваный шрам, который разрезал его лицо от правого уха к середине его горла. Так что то, как он укладывал или не укладывал свои волосы было малозначительно — никто всё равно не смотрел. Его родители думали о пластической операции, но он не выносил мысль о том, чтобы его снова резали, разрывали, обезличивали и трогали чужими руками, даже если это были руки доктора.

Парень оттолкнул эти мысли и начал чистить зубы, глядя в картину над раковиной. Успокаивающая, почти расслабляющая — она стала лучшей частью утренней рутины. Мир и спокойствие были заложены в сложные геометрические формы, заполняющие чёрную лакированную раму. Поначалу, когда приехал домой из больницы, забинтованный и сломленный, он сорвал зеркало со стены в ванной. Когда мать нашла его, он кричал, его руки были почти разодраны, будто уничтожение зеркала уберёт изображение разрушенного лица из его мыслей. До него не дошла идея повестить что-то вместо зеркало. Однако, его матери, единственному человеку, который знал его лучше всех, почему-то показалось, что картина будет смотреться лучше голой бесцветной стены. Она попросила его отца повесить картину, пока сама покупала подходящие к ней аксессуары. Ему понадобилось почти полгода, чтобы понять, что она искала идеальные полотенца и купила маленькое мыло в форме ракушек, потому что не знала, как помочь своему сломанному сыну. Ещё он понял, что она была права; голая стена постоянно напоминала бы, почему исчезло зеркало. Это было бы почти так же плохо, как оставить само зеркало.

Почти.

Оставив полотенце и снятую одежду на полу, парень схватил свой плеер и потрёпанную книгу в мягкой обложке из своей перегруженной прикроватной тумбочки и спустился по ступенькам на кухню. Он практически чувствовал себя ребёнком в своей большой по размеру одежде — в одежде, которая подходила ему всего несколько месяцев назад. Он держался очень близко к перилам, замкнувшись в себе, и остановился внизу, чтобы оглядеться.

— Доброе утро, Аарон, — весело произнёс его отец, но его улыбка померкла, когда Аарон просто кивнул и прошёл мимо стола, за которым сидел пожилой мужчина, расслабленный и погружённый в свою утреннюю рутину. Огромный полированный стол, за которым каждый вечер ужинала вместе его семья, стоял между кухней и открытой гостиной. Аарон был благодарен за этот свободный дизайн, потому что начинал чувствовать клаустрофобию в окружении своей семьи — из-за внимания матери, разочарования отца и возмущения братьев.

Его младшие братья, Аллен и Антони, ещё не спустились. Аарон, Аллен и Антони — их три «отличника», как шутили его родители до того, как первый отличник стал неудачником (прим. в образовательной системе США буква «А» соответствует отличной оценке).

Как любым другим утром выходного дня, его отец пил кофе и читал газету. Его брюки и рубашка были идеально выглажены, галстук аккуратно завязан. Не хватало только пиджака, который висел на спинке его стула, готовый дополнить идеальную картинку, которой был его отец. Джон Даунинг был воплощением стабильности и успеха, что только подчёркивало неспособность его сына справиться с жизнью. Будучи практически слишком красивым, его отец подстригал свои чёрные волосы в удобном и элегантном деловом стиле, и проблески седины — без сомнений вызванные по большей части Аароном — придавали ему изысканный вид.

Однако, его выдавали глаза. Его ясные, ярко-голубые глаза, которые большинство назвало бы добрыми, держали в себе глубокую грусть. Свет, который загорелся при рождении его первого сына, потускнел. Аарон больше не часто смотрел на своего отца, может, даже реже, чем смотрел на кого-либо другого. До того, как его жизнь была так жестоко разрушена в том гараже два года назад, Аарон был копией своего отца. У него был тот же подбородок, тот же нос, те же чёрные волосы и те же голубые глаза. Привлекательный и всеми любимый, Аарон был таким же, как его отец, умный и успешный юрисконсульт компании в Чикаго. Джон Даунинг служил постоянным напоминанием о том, каким мужчиной никогда не станет его сын.

Аарон прислонился к блестящей поверхности кухонной тумбочки и взял банан. Он не был голоден, но еда помогала избежать постоянных споров с матерью из-за потери веса. Хоть он никогда не говорил этого вслух, не важно, ел он или нет, пристёгивал ли ремень безопасности, смотрел ли по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Он всё равно был мёртв; какая разница? Это был только вопрос времени, когда его тело всё поймёт, и он наконец обретёт какой-то мир.

Чисто инстинктивно подвинувшись чуть ближе к стене, Аарон слушал громкие шаги своих младших братьев, спускающихся по лестнице. Они оба поприветствовали его быстрым «привет, приятель» и пошли к столу. Стулья загрохотали и начали царапать деревянный пол, пока парни усаживались рядом с отцом. Джон Даунинг начал говорить с Антони о последнем футбольном матче младшего мальчика, и вскоре оба брата смеялись и шутили со своим отцом, в то время как казалось бы забытый Аарон стоял в углу кухни. Только их быстрые тревожные взгляды выдавали тот факт, что про него никогда не забывали.

Больше двух лет всё так и происходит: вежливые кивки, кратчайшие необходимые разговоры. Люди относились к нему как к фарфоровой кукле: одно неверное слово, и он разобьётся. К сожалению, по большей части это была правда. Хоть его младшие братья знали, что с ним произошло — по крайней мере в общих чертах — иногда они говорили то, из-за чего он срывался. Аллен упоминал Джульетту, или Антони говорил, что убьёт его, если он не перестанет щёлкать ручкой. После этого они сами были в ужасе от выскользнувших слов. Конечно, любой человек воспринял бы такие комментарии спокойно, но Аарон был далёк от нормы.

Он стал совершенным незнакомцем для собственной семьи.

В то время, когда мир Аарона изменился, Аллену было четырнадцать, а Антони всего десять. Аарон знал, что пока он ещё восстанавливался в реанимации, его родители усадили братьев и объяснили так много, как могли, учитывая их юный возраст. Аллен по большей части всё понял, но они старались защитить Антони от некоторой ужасной правды. К сожалению, Аарон не мог скрыть все свои шрамы, так что в конце концов Антони напрямую встретился с жестокостью, которая посетила его героя. Когда Аарон только вернулся домой из больницы, младшие мальчики семьи Даунинг просто не поняли, что их старший брат, с которым они играли в догонялки, который водил их в кино и игровые автоматы, стал другим человеком. Он не был весёлым. Он не был лёгким на подъём. Он был напуган и кричал во сне каждую ночь, пугая их до такой степени, что они начали спать в наскоро отремонтированном подвале. Аарон нерешительно предлагал переехать в подвал, но бетонные стены и холодный цементный пол напоминали ему место, куда отвезли его мужчины. Он не мог даже спуститься по ступенькам. К счастью, родители хотели оставить его поближе, чтобы помогать ему.

В любом случае, вскоре они начали давать ему снотворное.

К тому времени, как Аарон пришёл в себя, его мать уже стояла у плиты, доготавливая яичницу. Так как он всегда был таким тихим, ни родители, ни братья не заметили, что последние пятнадцать минут он не обращал внимания ни на что вокруг. Конечно, Аарон часто так делал: полностью отключал своё внимание от внешнего мира. Такие периоды отстранения его пугали. Он был в ужасе от того, что однажды застрянет в собственной голове и больше никогда не найдёт способ выбраться.

Находиться в его голове было очень страшно.

Мишель Даунинг отнесла тарелки с яичницей, беконом и тостами своему мужу и младшим сыновьям за стол. Аарон даже не особо заметил, что она стояла рядом с ним и готовила. Он отвёл взгляд от её напряжённого лица и преждевременной седины в волосах, вызванной именно им. От её миниатюрной фигуры Аарон получил своё маленькое телосложение, но это было одно из немногих сходств между Мишель и её старшим сыном. В то время как Аарон унаследовал чёрные волосы своего отца, как и Антони, у Аллена и его матери были каштановые кудри. Аарон был единственным ребёнком, у которого были голубые глаза отца. У обоих его братьев были карие, как у матери.

Когда-то они были типичной дружной американской семьёй. Джон работал, пока его жена сидела дома и воспитывала их мальчиков. Сейчас младшие сыновья по большей части были предоставлены сами себе, пока мать с трудом заботилась об их раненном старшем брате. Они больше не ездили отдыхать, потому что Аарон плохо переносил перемены. Они редко ходили куда-то ужинать, потому что Аарон ненавидел компании людей. Они по очереди ходили на футбольные матчи Антони или на реслинг Аллена, потому что не хотели оставлять Аарона одного.

Они все просто выживали в темноте, без света на горизонте.

Аарон наблюдал, как его семья тихо разговаривает за едой за столом, и почувствовал укол боли от одиночества. Они были счастливой семьёй, а он был просто фриком, который жил наверху. Физически всё в этом доме осталось прежним, начиная от украшений в виде яблок на кухне и заканчивая широкоэкранным телевизором в гостиной, где они раньше вместе смотрели бейсбол. Он стал другим. Ему больше не было места, хоть его стул и стоял пустым за столом, ожидая. Без лишних слов, он положил неочищенный банан обратно на тумбочку и прошёл мимо стола, где сидела его семья, тайком на него поглядывая. Открыв стеклянную дверь прямо за отцом во главе стола, он вышел на огромную веранду и закрыл дверь за собой. Здесь было лучше, не так душно, и ожиданий меньше. Он сел на один из садовых стульев, глядя на их маленький ухоженный двор, и задумался о том, как ненавидел такие дни, когда не мог просто отключить свои мысли.

Он прищурился от утреннего солнца, когда на веранде к нему присоединилась мать. Краем глаза он видел, что на ней надета большая серая байка, которая, наверное, принадлежала его отцу. Она протянула ему быстрый напиток для завтрака. Он взял стакан, открыл крышку и выпил всё одним большим глотком. Сосед мистер Хэндли вышел на свою веранду, как раз когда Аарон протянул матери пустой стакан. Аарон чувствовал на себе взгляд старика через забор и задумался, слышит ли он, как Аарон кричит по ночам. Он услышал тихий вздох своей матери, когда она потянулась и пригладила чёрную выбившуюся прядь его волос, а он резко отдёрнулся. Он ненавидел тот факт, что не выносил прикосновений даже собственной матери. С видимым усилием, она убрала боль со своего лица, когда он поднял взгляд, но затем развернулась и ушла обратно в дом, не сказав ни слова.

Достав из кармана свой музыкальный плеер и книгу, он устроился на ближайшем шезлонге, игнорируя тучного соседа, и потерялся в чьей—то чужой жизни.

***

Спенсер Томас достал урну из—под раковины и провёл инвентаризацию. Шесть пустых бутылок от пива Сэмюэл Адамс и одна бутылка Джек Дэниелса. Он знал, что бутылка Джек Дэниелса была почти пустой с пьянки на выходных, но от этого ему всё равно было не легче. Ему нужно было поговорить с отцом. С тех пор, как хороший доктор лишил его практики, пьянство стало хуже. Кошмары стали хуже. Их жизнь стала хуже.

Вздохнув, он закрыл дверцу шкафчика и оставил алкогольное кладбище в покое. Пройдут часы, прежде чем его отец выйдет из тёмной пещеры, которую называл спальней, так что Спенсер прошёл по коридору в комнату отдыха. Он взял со стола фотографию своей матери в рамке и посмотрел на её лицо в миллионный раз. Миранда Томас умерла примерно за три месяца до того, как должна была родить сына, которого оставила недоношенным на руках у его отца, Генри. Спенсер слышал истории о своей матери от бабушки и дедушки, и от своей тёти Нелли, но только не от отца. Никому не нужно было говорить, что Спенсер унаследовал свои лохматые каштановые волосы и глубокие карие глаза от неё. Даже его веснушки и бледная кожа были подарком, чтобы он сохранил в себе живой свою мать. От отца он получил маленький подбородок, курносый носи и врождённое отсутствие самоконтроля. Получалось интересное сочетание.

В его кармане завибрировал телефон, когда он опустился на мягкое кожаное кресло перед своим столом. Он достал телефон и проверил дисплей.

НЕЛЛИ: «Взволнован из-за начала учёбы?»

Спенсер улыбнулся, несмотря на растущую тревогу из-за пьянства отца. Тётя Нелли всегда умела поднять ему настроение, даже находясь практически на другом конце страны. Она постоянно участвовала в его жизни, находясь всего в нескольких улицах от него, пока не получила докторскую степень после того, как Спенсер уже повзрослел. Чем больше отдалялся его отец, тем больше Спенсер скучал по сестре своей матери. Всю его жизнь она казалась связью с матерью, которую он никогда не знал.

СПЕНСЕР: «Да, довольно взволнован».

НЕЛЛИ: «Есть время немного поболтать?»

СПЕНСЕР: «Дашь мне 15 минут?»

НЕЛЛИ: «Тебя, малыш, я буду ждать вечно».

СПЕНСЕР: «Я скучаю по тебе».

Спенсер убрал телефон обратно в карман, пока эмоции не взяли над ним верх. Воздух давил на него, когда он вернулся обратно на кухню и встал перед холодильником в поисках того, что можно закинуть в микроволновку, прежде чем зайти в чат с Нелли. Много лет Спенсер и его отец питались едой на вынос из каждого местного ресторана, в котором была доставка, и готовым к употреблению раздельными питанием. Он задумался, как психиатр, значило ли это что-то для его отца — то, что их жизнь напоминала эту еду, разделённую по маленьким пластмассовым контейнерам, и отделённую не только друг от друга, но и от всех остальных. Мысленно возвращаясь назад, Спенсер не мог даже вспомнить, когда последний раз видел своих бабушку и дедушку. Были только он и отец, а отец начал ускользать.

Оставив холодильник в покое, он вспомнил, что у них с прошлого вечера осталась пицца, и открыл дверь. У него были противоречивые чувства насчёт того, что он найдёт её там, где и оставил вчера перед сном. Его ленивая сторона ценила то, что ему не нужно было делать ничего другого, чтобы найти еду, но тот факт, что ничего не исчезло, означал, что его отец снова не ел. Он взял бумажную тарелку из уменьшающейся стопки и положил на неё оставшиеся холодные кусочки пепперони, игнорируя слой загустевшего жира. Удерживая тарелку одной рукой, он наклонился и взял из поддона пепси, чтобы взять с собой в комнату. Его отца никогда не волновало, что он ест наверху. Пока Спенсер никого не убивает, он мог свободно приходить и уходить, как ему захочется.

Когда он проходил мимо, логово и спальня его отца были закрыты, и свет не горел. Его отец с равными шансами мог находиться в любой из комнат, хотя храпа слышно не было. Учитывая количество пустых бутылок в мусоре на кухне, он мог добраться до своей комнаты, но скорее всего заснул во время чтения в логове и просто остался там на диване. У Спенсера не было терпения разбираться, так что он пнул ногой дверь в собственную спальню и поставил свой ланч на стол. Новенький ноутбук, который отец купил ему для колледжа, лежал чистый и красивый на одеяле. Проведя большим пальцем по тачпаду, он увидел, что как раз установились приложения Офиса. Идеально. Он оставил еду на столе и зашёл в свою электронную почту. Дважды кликнув по маленькому зелёному индикатору рядом с именем своей тёти, он открыл окно чата.

СПЕНСЕР: «Привет».

НЕЛЛИ: «Привет, милый. Как ты?»

СПЕНСЕР: «Нормально».

НЕЛЛИ: «Просто нормально? С отцом по—прежнему всё тяжело?»

СПЕНСЕР: «Да».

НЕЛЛИ: «Как Дэвид?»

СПЕНСЕР: «Исчез. Я не говорил с ним с окончания учёбы, но он должен был на этой неделе уехать в Стэнфорд».

НЕЛЛИ: «Вы расстались потому, что он уехал на учёбу?»

СПЕНСЕР: «Поэтому и потому, что мне надоело быть подобием фрика».

НЕЛЛИ: «Что ты имеешь в виду?»

СПЕНСЕР: «Я начинал думать, что моё имя изменилось на «глухой парень», типа «Это мой глухой парень Спенсер»».

НЕЛЛИ: «Это грубо».

СПЕНСЕР: «Да, никакой секс не стоит того, чтобы с этим мириться».

НЕЛЛИ: «Без шуток. Ну, по крайней мере, теперь ты свободен и можешь встретить кого-то в своём университете».

СПЕНСЕР: «Мне не кажется, что это произойдёт».

НЕЛЛИ: «Почему? Ты умный, очаровательный и милый. :-)»

СПЕНСЕР: «Для тебя, может быть. Для всех остальных я отсталый урод, который ничего не слышит».

НЕЛЛИ: «Не говори так».

СПЕНСЕР: «Что насчёт тебя? Подходящая девушка ещё не появилась?»

НЕЛЛИ: «Нет. Я начинаю думать, что восьмая поправка выгнала из Калифорнии всех хороших лесбиянок». (прим. Восьмая конституционная поправка штата Калифорнии, которая действовала на территории Калифорнии и определяла брак как «союз между мужчиной и женщиной», исключая однополый брак).

СПЕНСЕР: «ЛОЛ. Так возвращайся домой. Я скучаю по тебе».

НЕЛЛИ: «Я отправила резюме в пару мест в Чикаго, милый. Я работаю над этим. Я тоже по тебе скучаю. Как твой отец?»

СПЕНСЕР: «По-прежнему».

НЕЛЛИ: «Он справится. Думаю, ему нужно на чём—то сосредоточиться. Как после смерти твоей мамы. У него не было времени развалиться на кусочки, потому что мы заботились о тебе».

СПЕНСЕР: «Я не знаю, что это будет. Мне ведь больше не нужно менять подгузники».

НЕЛЛИ: «Будем надеяться».

Спенсер рассмеялся и откинулся на изголовье кровати. Он скучал по Нелли. По всем намерениям и целям, она была его мамой, и он всегда считал её таковой. Лучшей частью было то, что когда он совершил каминг-аут перед ней в старшей школе, она сделала то же самое и дала ему знать, что он не одинок. Лучше, чем принятие — это было заверение, что кто-то ещё точно знает, что он чувствует, и что он никогда не будет один. Он знал, что с этим ему повезло; большинство детей получали в лучшем случае безразличие.

Они поговорили ещё немного, пока он ел пиццу и старался не дать Нелли понять, какой одинокой стала его жизнь. Находясь в Калифорнии, она могла с таким же успехом быть на другом конце света. Она не могла помочь ему найти друзей, которые его примут. Она не могла объяснить людям, что он говорит так медленно потому, что ничего не слышит, а не потому что он тупой.

Когда Дэвида приставили к нему репетитором, чтобы он мог сдать историю в последний год обучения, он подумал, что, может быть, нашёл кого-то близкого по духу. Дэвид поцеловал его в конце их третьего совместного занятия, и впервые Спенсер почувствовал себя желанным. Этот сон длился около двух месяцев. Два месяца поцелуев и прикосновений, разговоров с помощью чтения по губам, прежде чем Дэвид начал представлять его как «глухого парня», разбивая иллюзии Спенсера о нормальности. Он не был нормальным. Даже когда они целовались, Дэвид выделял свою речь, будто грязным словам нужна была идеальная дикция. Это унижало Спенсера до такой степени, что иногда ему даже не хотелось дрочить, потому что он видел в мыслях издевающееся лицо Дэвида. Его облегчение от их разрыва скрыло потаённые страхи, потому что, конечно же, даже искажённая версия любви Дэвида была лучше, чем ничего, верно?

Спенсер отложил ноутбук в сторону, закрыл глаза и задумался, каково это будет, когда какой-нибудь парень посмотрит мимо его глухоты и увидит на самом деле его.

Глава 2

Аарон сидел молча, ковыряя сэндвич с жареным сыром, когда на кухню прошла его мать, с конвертом в руках. Он увидел, что письмо адресовано ему, но когда пожал плечами, мать открыла конверт вместо него. Съев ещё немного супа, чтобы она видела, он ждал — на удивление не заинтересованный — результаты своих выпускных школьных экзаменов. Отчасти он надеялся, что провалит все предметы, чтобы уклониться от любых дальнейших обсуждений колледжа, но улыбка на лице матери сказала ему обратное. Посмотрев в крайне яркие, сентиментальные глаза мамы, он понял, что она чувствует. По всей справедливости, он должен был умереть в тот вечер в гараже, с Джульеттой, так что тот факт, что ему вообще было что присылать, являлся чудом.

— Я так невероятно горжусь тобой, Аарон. Когда мы решили перевести тебя на домашнее обучение на эти последние два года, я не знала, будешь ли ты когда-нибудь… сможешь ли… но ты смог, — заикаясь произнесла она, а затем протянула ему листок бумаги. Под пафосным логотипом штата был список его достижений. Ему удалось сдать все предметы. По нескольким, например, по английскому, он был уверен, что результаты скорее отражали жалость, чем настоящее качество его работы.

Ему было всё равно.

— Давай... В смысле... Мы можем сводить тебя на ужин, чтобы это отметить? — от обнадёженного и тоскливого выражения её лица вежливый отказ, которым он собирался ответить, умер в его горле. Его загривок горел от стыда, как на летнем солнце. Она так много для него сделала и так мало просила в ответ. Разве он не мог дать ей всего одну вещь? По её лицу казалось, что вся её жизнь зависит от его ответа на вопрос.

Он медленно кивнул.

Его матери удалось сдержать порыв его обнять, но едва ли, и к сожалению, он достиг высшей границы своей адаптации на этот день. Он был благодарен, что она его не обняла, потому что одна из его истерик на кухне просто прекрасно подчеркнула бы день. Для него всё снова начало ухудшаться; он чувствовал это. Некоторые дни были лучше, но в последнее время его депрессия в очередной раз закружила его вниз. Он очень старался не дать ничему выйти из-под контроля, но попытки скрыть глубину своей депрессии от матери стали утомительными. Аарон очень старался не показывать при ней худшие из своих симптом, потому что ей хватало, о чём переживать. Иногда, когда в его голове звучали голоса демонов, он видел, как сильно забота о нём сказывается на ней. В такие моменты ему хотелось найти в себе смелость закончить её боль, и свою, но не находил. Это была ещё одна вещь в его жизни, для которой он не был достаточно мужественным.

— Хорошо, что ж, у Аллена сегодня первое свидание, так что, может быть, завтра вечером, — сказала она, её сияющая улыбка вырвала его из мрачных мыслей. Его немного успокоило то, что Аллен шёл на свидание. Его братьям пришлось со многим справиться, и они наконец могли начать жить отчасти нормальной жизнью, несмотря на своего психически больного брата. Аарон оставил на тарелке больше половины сэндвича, но доел суп, наклоняя тарелку и выпивая его. Он надеялся, что это удовлетворит её почти постоянную необходимость его кормить.

— Мам, я пойду ненадолго прилягу, — сказал ей Аарон, когда она понесла его посуду к тумбочке у раковины. Сочетание всех таблеток и вездесущей душащей депрессии вызывало у Аарона усталость, летаргию. Иногда эта усталость позволяла ему наконец сбежать на несколько часов в сон без сновидений и подремать в полдень. По другим дням он просто беспокойно смотрел в потолок или телевизор, сама мысль о сне ускользала от него.

Это началось как большинство его снов, с той последней репетиции дискуссий. Джульетта была капитаном, но Аарон был лучшим в клубе. Они старались подключить других учеников, так как это было начало четверти, старались их завлечь и посмотреть, кто попадёт в клуб в этом году. Аарон всегда помогал с набором людей, потому что для Джульетты дискуссионный клуб был важен, а Джульетта была важна для Аарона. В тот вечер они выбрали из списка тему эвтаназии. Джульетта была «за», а Аарону досталось «против». Не было важно, как они лично относятся к теме; им всё равно нужно было построить вместе ёмкую, эффективную стратегию для дискуссии. Джульетта объяснила собравшимся ученикам, что добровольная активная эвтаназия заключается в том, что люди решают, хотят ли жить или умереть. Государство не должно ограничивать законом свободную волю людей, если они не травмируют кого-то другого. Отказывать человеку в выборе между тем, чтобы закончить свою боль, и страданиями было несправедливо и жестоко. Это были сильные доводы, и Аарон знал, что спор с ними не принесёт ему никакой пользы. Его объяснения против эвтаназии были на другом уровне. Забирая жизнь у человека, особенно у того, кто терпит неумолимую боль, невозможно узнать, было ли согласие добровольным. Без помощи закона человека со значительным богатством могут убить. Даже предполагая отсутствие нечестной игры, ошибочный диагноз может без необходимости лишить кого-то жизни.

К концу дискуссии Аарон и Джульетта яростно перекидывались фактами и аргументами, с такой ненасытностью, что другие ученики обсуждали возможность вмешаться. Такими и были Аарон и Джульетта — страстными и напористыми. Будучи друзьями с начальной школы, они точно знали, как давить друг на друга, и какой будет следующая линия защиты; они были той ещё парой для дискуссий.

Сон скакал с места на место — прогулка, фургон, крики, боль, кровь.

Аарон резко сел в кровати, крик застрял в его горле. В спальне было темно, что только больше сбило его с толку, а затем он услышал звонок в дверь. Там пришли люди. Их так и не поймали, и они пришли. Люди, которые ранили его, убили Джульетту, пришли закончить работу. Эти люди убьют его семью, как убили Джульетту. Не думая, не останавливаясь учесть, что его противники вряд ли стали бы звонить в звонок, он вскочил с кровати и чуть не упал по пути с лестницы. Вид входной двери остановил его на месте. Мысленно, на каком-то уровне, он понимал, что это просто Аллен и его спутница, но на Аллене была школьная спортивная куртка, прямо как на Аароне в тот вечер. Его спутница была в свитере и джинсах, её рыжеватые волосы прямыми прядями спадали вокруг аккуратного лица, напоминая ему Джульетту.

Воспоминание накрыло его без предупреждений.

Джульетта кричит.

Джульетта зовёт маму.

Джульетта умоляет Аарона остановить их.

Джульетта в крови.

Чужое дыхание на его загривке.

Нож разрезает его лицо.

Лезвие перерезает ему горло.

— Мам! — крикнул Антони, когда Аарон упал на колени на ковре в гостиной. Их мать, в ужасе и полностью ошеломлённая, опустилась на колени рядом со своим старшим сыном.

— Мама, не отпускай меня! Пожалуйста, они сделают мне больно, мама! Пожалуйста… — умолял Аарон, пытаясь вытеснить картинки и воспоминания из своих мыслей.

Девушка Аллена, которая понятия не имела, что происходит, начала пугаться и медленно попятилась к двери. Аллен посмотрел на неё, а затем на своего брата на полу. Если бы Аарон вообще видел своего брата, когда опустился на колени на пол, пытаясь не рыдать, он бы увидел, что лицо Аллена, сейчас покрасневшее, стало разъярённым. Их жизни так долго были испорчены, а Аарон разрушал первое настоящее ощущение нормальности, самое первое свидание в жизни Аллена. Аарон знал, что Аллен и Антони, должно быть, оба терпят ад в школе из-за своего брата-психа, а Аллен наконец нашёл девушку, которая на это не смотрит.

— Заткнись, Аарон! — прорычал Аллен, очевидно униженный психической истерикой своего брата посреди гостиной.

Его руки были крепко сжаты в кулаки, и несмотря на всю любовь и уважение, которые он наверняка испытывал к Аарону, Аллен будто наконец достиг переломного момента. Два года несчастья их родителей, два года ночных ужасов и два года необычайного желания вернуть своего брата наконец сыграли свою роль на Аллене. Дрожа, он повернулся к своей девушке и без слов протянул руку.

— Может, нам следует отложить это на другой раз, — сказала девушка, держа одну руку на дверной ручке. Она выглядела как напуганный оленёнок, готовый сбежать.

— Нет, Кэрри, просто дай мне минуту, пожалуйста… — умолял он её, и она кивнула, продолжая ждать у двери. Аллен повернулся к брату, с огнём в глазах, разгорячённый страхом своей спутницы.

— Я не ты! Я не дурак! Тебя заманили в фургон, и ты всё испортил! — кричал Аллен, и вся кровь отлила от лица Аарона, когда воспоминания начали отступать, и он понял, что натворил. Всё, с чем Аллену пришлось справляться, просто живя с ним в одном доме, и он только что до ужаса напугал бедную девушку, прежде чем они смогли выйти за дверь. Он чувствовал себя Квазимодо в колокольне, уродом, который должен быть спрятан ради всеобщего блага, может, даже ради своего собственного.

— Мой брат лунатик, — сказал Аллен своей девушке, почти заглушая шокированных вздох матери. Прежде чем кто-нибудь успел его окликнуть, он схватил девушку за руку и вывел за входную дверь, оставляя своего дрожащего брата беспомощно стоять на коленях на ковре в гостиной. Это был первый раз, когда кто-то сказал это вслух, но Аарон с совершенной ясностью чувствовал, что это правда. Он никогда не будет нормальным. Он никогда не будет никем, кроме бремени, источника стыда и дискомфорта для своих родителей и братьев. Не в первый раз Аарон жалел, что не умер с Джульеттой, оставшись в этой раненной оболочке.

Несколько часов спустя, после того как Аарона должным образом накормили лекарствами и уложили в кровать, Аллен зашёл его проверить. Аарон лежал на подушках, устремив пустой взгляд в стену в метре от кровати. Под действием лекарств так было всегда, будто он в каком-то анабиозе. Не в силах двигаться, потому что его конечности были просто слишком тяжёлыми, не в силах думать, потому что разум был полон тумана, он просто существовал. Если бы его поставили в угол, он мог бы быть растением в горшке, только смотреть на него больше не было приятно. Аарон услышал, как Аллен вошёл в комнату, но в нынешнем состоянии ему понадобилось время, чтобы отреагировать. Чувство вины, которое поглотило его брата, ясно отражалось на бледном лице Аллена.

— Аарон, — нерешительно произнёс он, как мальчик, тонущий в волнах ненависти к себе. От него по-прежнему доносился лёгкий запах лосьона после бритья, которым он воспользовался, чтобы впечатлить свою девушку. До нападения, когда всё ещё мог улыбаться, Аарон мог бы поддразнить его из-за этого. Всё это казалось легкомысленным. Аллен поставил стул Аарона рядом с кроватью и сел. Почти с болезненной медлительностью, пустой взгляд Аарона переместился от пустой стены к его младшему брату. В глазах Аллена появились слёзы, когда он посмотрел на своего старшего брата, практический недееспособного от лекарств. Аллен подождал, пока глаза Аарона наконец сосредоточатся на нём, прежде чем заговорить.

— Мне очень жаль, Аарон, — сказал Аллен, из его глаз потекли слёзы. — То, что я сказал тебе, было непростительно. Я не хотел этого, мне просто было…

— Стыдно, — закончил за него брат, со стеклянным взглядом.

— Да, — смущённо ответил Аллен, опуская взгляд на тёмно-синий плед на кровати брата.

— А теперь позволь мне кое-что тебе сказать, — произнёс Аарон, борясь с хваткой лекарств и депрессии. Аллен поднял глаза, чтобы встретиться с ровным, стеклянным взглядом своего брата. — Я никогда не залазил в тот чёртов фургон. Меня туда затащили, с криками и боем.

Злость на его лице, в его голосе, была безошибочной, и Аллен просто кивнул, бледный и с широко раскрытыми глазами.

— Я не… Нам никогда особо не рассказывали, что… — заикался Аллен.

Аарон видел, что Аллену тошно от собственного поведения и от своих слов, и ему не нужно было больше ничего делать, чтобы донести свою мысль. Ни в чём из этого не был виноват Аллен; это была вина Аарона. Он навлёк этот ужас на свою семью, просто тем, что выжил.

— Что касается лунатика, что ж, наверное, насчёт этого ты прав. Между лекарствами и воспоминаниями, большинство времени я чувствую себя сумасшедшим.

Аллен сделал несколько коротких, очень мелких вздохов и выглядел так, будто задыхается под весом неодобрения своего старшего брата. Аарон знал, что до нападения был кумиром Аллена. Аллен хотел быть точно таким же, как он — умным, забавным, красивым.

— Аарон, я…

— Если ты пришёл сюда за прощением, не нужно было утруждаться, — сказал Аарон, его взгляд по-прежнему был рассеянным. — Ты получил его ещё до того, как вышел из дома.

Аллен опустил голову, слёзы текли ручьём, и он пробормотал что—то о том, что Аарон намного лучше него.

— Меня это пугает, — не комментируя поток эмоций своего брата, Аарон продолжал говорить севшим голосом, может, от того, что больше не часто им пользовался. — То, что может случиться с тобой или с Антони. Я постоянно напуган, даже под лекарствами. Когда я увидел тебя там, мне показалось, что это я. В этом нет никакого смысла, но я подумал, что, может быть, если бы я не дал нам никуда пойти, то смог бы всё это остановить. Это вызвало воспоминание, и я видел только себя и Джульетту. Я должен был не дать вам уйти, не дать Джульетте умереть. Я только проснулся после очень плохого кошмара, и всё просто… смешалось у меня в голове. Прости, что опозорил тебя.

Это был первый раз за два года, когда Аллен сел поговорить с Аароном наедине. Родители рассказали его брату основные детали того, что произошло, но, может быть, до сегодняшнего дня он никогда особо не оценивал размеры урона, пока не услышал это прямо от Аарона.

Они оба подняли взгляд от громкого голоса — не крика, так как к этому Аарон уже привык в своих снах. Это был скорее спор. Он не мог разобрать слова через стены и закрытую дверь, так что не мог понять, что происходит. Его родители никогда не ругались и не повышали голоса на него или на его братьев. Особенно после нападения на Аарона, его семья заставляла себя быть друг к другу крайне вежливыми.

Приняв решение, Аарон взглянул на Аллена, откинул одеяло и подкрался к двери в свою комнату. Он положил руку на дерево и использовал его для поддержки, поворачивая ручку. Тихий щелчок в пределах его комнаты прозвучал громко, но не настолько, чтобы услышать его во время криков. Как только он медленно открыл дверь, голоса стали разборчивыми.

— Мы не будем это обсуждать, Джон. Я не стану этого делать, — тихий стук, будто хлопок дверцы шкафчика, подчеркнул возражения его матери. Тихо выскользнув из комнаты, Аарон крался по коридору, Аллен шёл следом, каждый шаг приближал их к спальне родителей. Их дверь была закрыта, но не до конца. Он тяжело прислонился к стене. Из-за транквилизаторов он чувствовал себя медленным и глупым прижимая ладонь ко лбу, чтобы коридор перестал кружиться.

— Ты видела, что сегодня произошло. Это была первая настоящая попытка Аллена сделать что-то нормальное. Мы не можем жертвовать ими, пытаясь спасти его. Прошло два года, Мишель, а ему не становится лучше, — голос его отца казался тяжёлым от слёз, которые он никогда не прольёт, не из-за него, во всяком случае.

— У него есть имя, Джон, — резкий тон его матери никак не помог снять напряжение, которое просачивалось из спальни в коридор. Аарон стоял и слушал, в ошеломлении не веря своим ушам. Он оглянулся и увидел, что Аллен с ужасом смотрит на него в ответ.

— Может, нам следует позволить профессионалам позаботиться об Аароне, потому что я не думаю, что мы поступаем так, как лучше для него, — сказала Джон, и сердце Аарона заболело от смирения в его голосе. Его родной отец отказывался от него, сдавая его сумасшествию. Пульсация в его голове вернулась, и Аарон изо всех сил старался не дать себе сползти по стене.

— Я не отправлю его в какую-то психбольницу, — голос Мишель дрожал, и Аарон больше не мог слушать. Отчасти ему хотелось остаться и посмотреть, каким будет их решение, но он слабо держал себя в руках, и это было невозможно. Он отказывался слушать, как родители планируют избавиться от него, как от старой пары кроссовок — поношенных, потёртых и разорванных. Вместо этого он проигнорировал своего брата и молча вернулся в комнату. Забравшись обратно в кровать, которая остыла за время его отсутствия, он надел на голову наушники и включил музыку достаточно громко, чтобы не слышать голосов из коридора.

Остаток ночи он думал, смогут ли его родители когда-нибудь снова его полюбить.

Глава 3

Мишель повернулась и протянула Аллену тарелку со стопкой пышных блинов, прежде чем подтолкнуть его в сторону стола, где сидели и ели Антони и Аарон. Пока Аарон откусывал очередной масленый кусок, его окружал неизбежный запах сиропа. Он смотрел матери в спину, пока она жарила больше блинов, и когда она профессионально их переворачивала, он чуть не улыбнулся. Она нахмурилась, садясь за стол вместе с ними, на её тарелке стопка блинов была намного меньше. Раздался тихий вздох, то ли от грусти, то ли от усталости, он не мог сказать. Затем, в отчаянной попытке снова собрать семью вместе, она сказала им, что они пойдут на ужин, чтобы отпраздновать выпускной Аарона. Аллен пошутил насчёт празднования того, что Аарон едва сдал английский, когда его самого садили под домашний арест за двойку по этому же предмету. Шутка взялась совершенно из ниоткуда, но Мишель бросила на своего среднего сына строгий взгляд, показывая, что ей не весело, как раз когда зазвенел домашний телефон. Она ответила, в то время как Аллен опустил взгляд, осуждённый после часовой лекции, которую ему прочли тем же утром. Аарон услышал большую её часть, сидя на верхней ступеньке лестницы, пытаясь избежать жалостливых взглядом и представляя, как осудит его семья, когда увидит. Выражение лица Аллена говорило ему, что его брат по-прежнему испытывает отвращение к себе за то, что сказал Аарону, даже после того, как всё было прощено.

— Мам, нет, сегодня нас не будет дома, извини. Можно я заеду завтра вечером? — услышал Аарон слова своей матери. Антони уже вышел из-за стола, в то время как Аллен сел рядом с Аароном, глубоко задумавшись. — Да, ну, мы идём на ужин… да, Аарон тоже. Мы празднуем его выпускной в старшей школе. Нет, мам, я не надену красную кофточку, — Аллен подавил смех, когда его мать закатила глаза. — Конечно, мам, встретимся в семь в «Клэнси». Ладно, мам. Я тебя тоже люблю, — она повесила трубку и вздохнула. Встречи с бабушками и дедушками всегда напрягали Аарона, что в свою очередь напрягало его мать. Аарон однажды слышал, как бабушка отчитывала его мать за то, что сюсюкается с Аароном. Если бы они просто относились к нему как к нормальному ребёнку, он был бы нормальным. Они действительно не имели понятия. Так что мама поддерживала его со всех сторон, всё потому, что он не мог функционировать сам по себе. Не удивительно, что они хотели его отослать.

***

— Мам, я очень рада, что вы с папой смогли приехать так быстро, — говорила мать Аарона его бабушке и дедушке, пока они шли за хозяйкой к своему столику в ресторане. Он был удивлён, когда Аллен схватил Антони за шиворот и практически толкнул его на место рядом с бабушкой, прежде чем сам сел рядом с Аароном. Его родители сели напротив братьев, оставляя его на противоположной стороне от бабушки и дедушки. Аарон мог бы поцеловать своих братьев; они стали человеческим барьером между ним и бабушкой с дедушкой. Когда бы они ни встречались, бабушка пыталась его обнять, или дедушка хлопал по спине. Ни один из них не был рядом с Аароном достаточно, чтобы действительно понять, почему они не могли больше прикасаться к своему внуку.

Когда прошло несколько минут, пока Аарон молча изучал своё меню, Мишель завела разговор со своими родителями, в то время как Джон и Антони говорили о школе. Они пытались отвести внимание от Аарона, что он ценил почти отчаянно. Пока они бормотали, вежливо разговаривая, подошла их официантка, вставая у столика между Аароном и Алленом, ошеломив старшего парня.

— Привет, меня зовут Джульетта, и сегодня я буду вашей официанткой, — произнесла она фальшиво весёлым тоном.

Аллен и его отец, которые сидели по обе стороны от Аарона, заметили, как участилось его дыхание при упоминании имени официантки; они оба наклонились вперёд на своих стульях, с тревожным видом. Аарон подвинул свой стул ближе к отцу, в попытке убраться подальше от неё.

— Что будете пить? — спросила официантка, лопая свою жвачку, пока говорила, держа ручку, чтобы записать их предпочтения в напитках. Возможно, девушке было около тридцати, и она была вполне симпатичной со своими кудрявыми рыжими волосами и веснушками, но её высокий гнусавый голос действовал ему на нервы.

— Я буду колу, — сказал Джон. Каждый член семьи в свою очередь перечислил список освежающих напитков, начиная с ледяного чая для Мишель и заканчивая вином для бабушки и дедушки. Двое младших братьев оба заказали 7Up, а затем Аллен заказал колу для своего старшего брата, который бросил ему благодарный взгляд. Аарон ненавидел говорить, особенно с незнакомцами, которые просто смотрели на него, заставляя заикаться и повторяться, пока он не начинал говорить как истинный фрик. Боже, это был четверг. Почему в ресторане было так много людей?

— Я слышал, у них здесь отличная лазанья, — Джон принялся продолжать разговор, как только официантка ушла за их напитками. По виску Аарона стекал пот, пока он сидел в замкнутом ресторане, в окружении незнакомцев. Он чувствовал их со всех сторон, они давили на его пространство. Было тяжело дышать.

— Да, звучит хорошо, — сказал их дедушка, один последний раз просмотрев меню, прежде чем закрыть его и положить рядом со своей тарелкой. Он неподвижно сидел на своём стуле, практически поглощённый серым кардиганом, который помогал ему согреться в обдуваемом кондиционером ресторане. Худой и почти лысый, он надел свои овальные очки в толстой оправе на переносицу, обращаясь к старшему внуку. — Итак, Аарон, ты выбрал себе специальность в колледже?

— Аарон ещё не учится в колледже, — сказал Аллен, голосом, полным беспокойства за брата. Аарон рассеянно смотрел на столовые приборы на столе, его дыхание было быстрым и тяжёлым. Аарон был на начальных стадиях панической атаки и переживал, что это будет значить для него посреди переполненного ресторана. Лицо матери поплыло у него перед глазами, когда он беспомощно поднял на неё взгляд.

— Спасибо, сынок, но я спрашивал твоего брата, — многозначительно произнёс его дедушка и посмотрел на Аарона для более подробного ответа.

Любой, кто знал Аарона, знал, что дед в этом плане будет разочарован. Не поднимая глаз, Аарон просто пробормотал своему стакану воды:

— Я думаю над этим.

— Дедушка, угадай что! — произнёс Антони, успешно перехватывая внимание деда, подробно рассказывая о своём последнем футбольном матче: гол, который он забил, идеальный пас, который он передал для следующего гола, и пас головой, который помог выиграть игру. Его взгляд танцевал, и Аарон смутно помнил такой же восторг, когда говорил о каких-нибудь своих самых сложных дебатах, но казалось, будто это было вечность назад. Он завидовал сиянию Антони, пока наблюдал за ним краем глаза, но молча поблагодарил брата, так как разговор держал занятыми и бабушку, и дедушку Аарона, отвлекая от него внимание.

Официантка вернулась и расставила напитки. Когда она поставила перед Аароном его колу, он схватил стакан, достал трубочку и выпил всё до последней капли, не дыша, после чего поставил стакан на стол. Сахар и кофеин казались в его организме наркотиками, пока углеводы успокаивали его желудок. Он закрыл глаза, пока официантка смотрела на него. Спустя мгновение Джон начал заказывать закуски, так же как и в случае с напитками отводя внимание от Аарона, руки которого начинали дрожать под столом.

— Я буду лингвини Альфредо, — сказал Джон с натянутой для официантки улыбкой. От напряжения поддержания имиджа счастливой семьи начали проявляться морщинки вокруг его глаз. Мишель заказала равиоли, как и её мать. Дедушка Аарона решил выбрать лазанью, о которой говорил до того, как выросло напряжение. Антони, вечный любитель спагетти, выбрал именно это блюдо, с мясными шариками. Всё шло хорошо, пока Аллен заказывал маникотти, а затем настала очередь Аарона. Очень тихим голосом, он попросил тарелку куриных наггетсов и картошку-фри.

— Простите, сэр, только дети двенадцати лет и младше могут заказывать из детского меню, — сказала она слегка язвительным тоном, и скорее всего ожидала, что Аарон выберет что-то другое. Когда за столом стало совершенно тихо, будто наступило затишье перед бурей, Аарон сжал руки в крепкие кулаки и опустил на них голову. Его дыхание стало ещё тяжелее, и прежде чем кто-нибудь, включая шокированную официантку, успел заговорить, вмешался Антони.

— Мэм, мне двенадцать. Пожалуйста, принесите мне куриные наггетсы, — Аарон поднял голову на голос брата и увидел, что официантка смотрит на него. Затем, будто запоздало вспомнив, Антони добавил: — Вы могли бы принести моему брату спагетти с мясными шариками? — это привело официантку в себя, и она отвела взгляд от ужаса разрушенного лица Аарона.

— Я… я могу это сделать, — сказала она, всё ещё немного потрясённая поведением Аарона. Вернувшись обратно в свою заученную рутину, она начала собирать меню. Все передали свои меню Аллену, а он протянул их официантке. Одно меню выскользнуло из её хватки и ударило Аарона по плечу, прежде чем она успела его схватить. Извинение застряло в её горле, когда Аарон отдёрнулся так резко, что перевернул свой стакан с водой. Он встал со сжимающей сердце спешкой и попятился прочь от стола.

— Аарон, — быстро произнёс Аллен, привлекая внимание брата. — Давай выйдем на улицу на пару минут.

Аарон на мгновение дико огляделся вокруг и увидел печаль своей матери. «Пожалуйста, не отсылайте меня. Пожалуйста. Я не могу». Он встретился с шоком своих бабушки и дедушки, прежде чем столкнулся взглядом с Алленом. Яро кивая, он позволил Аллену увести его от столика и осторожно обвести вокруг глупо заинтересованных посетителей за другими столиками, пока они не дошли до холла. Не трудясь ответить на прощание хозяйки, они практически побежали к двери.

Дверь распахнулась, когда Аарон прорвался сквозь неё, чуть ли не бежа к краю парковки. Добравшись туда, он остановился, опираясь ладонями на колени. Лицо Аарона слегка блестело от пота, пока он жадно глотал воздух. Аллен не мог ничего сделать, кроме как стоять рядом с ним, с беспомощным видом и очень осторожно стараясь не прикасаться к брату.

— Аарон, посмотри на меня, приятель… Дыши… — Аллен начал делать медленные глубокие вдохи. — Всё в порядке, Аарон, просто дыши, — его глубокое дыхание было преувеличенным, пока он пытался заставить брата словить его ритм.

Из ресторана вышла пожилая пара, с опаской наблюдая за ними, проходя мимо парней к своей машине. Мужчина, должно быть, лет семидесяти, тяжело опирался на свою трость, в то время как под другую руку его держала жена. Снова оглянувшись на Аарона, пока помогала своему мужу сесть в их седан цвета морской пены, женщина повернула своё морщинистое лицо к Аллену и нахмурилась. Когда Аллен ничего не сказал, она медленно обошла машину и села за руль. Выезжая с места, она чуть не задела минивэн, припаркованный в ряду позади неё. Двое парней смотрели, как они медленно уезжают, вливаясь в движение за пределами парковки.

Наконец, Аллен перевёл взгляд обратно на Аарона, который глубоко и медленно дышал, глядя на брата. Ему помогало сосредоточиться на чём-то, что прикрепляло его к настоящему, когда разум хотел вернуться назад в то тёмное место и держать его там до тех пор, пока он не закричит.

— Спасибо, — прошептал Аарон и закрыл глаза от угасающего дневного света, когда тьма в его разуме начала отступать, и его лёгкие снова медленно заработали. Каждый вдох давался легче предыдущего, хоть его лицо и шея по-прежнему горели. Майка с длинным рукавом прилипла к его спине от жары и напряжения приблизившегося срыва. Аарон продолжал делать медленные глубокие вдохи ещё несколько минут, пока не почувствовал больше спокойствия. Открыв глаза, он посмотрел на Аллена и увидел, что его собственная грусть отражается на лице брата.

— Аарон, ты мой брат, и я тебя люблю. Я сделаю ради тебя что угодно, приятель, — Аллен хотел было положить руку на плечо брата, но затем опомнился.

— Я тебя тоже люблю, малой, даже если это я должен присматривать за тобой, — сказал Аарон с настоящим раскаянием. Это была его работа — присматривать за братьями, а не наоборот. Его убивало то, что они вынуждены были относиться к нему как к какому-то инвалиду, потому что он не мог функционировать. Одно меню ударило его по плечо, и он потерял над всем контроль. Он не мог так жить. Он просто… не мог. Что-то нужно было менять. Он просто не знал, что может сделать, чтобы это осуществить.

— Ты всегда заботился обо мне и Антони, — сказал Аллен, глядя в глаза брату. — Какое-то время можем позаботиться о тебе мы.

Аарон снова мимолётно закрыл глаза. Затем, через мгновение, кивнул.

— Ты не против вернуться назад? Уверен, мама думает, где мы, — произнёс Аллен, а затем огляделся, возможно, чтобы посмотреть, не вышла ли за ними на улицу их мать.

Аарон позволил брату отвести его назад к столику, как капризного ребёнка. Когда Аарон сел на место, беспорядка из-за разлитой им воды уже не было, и у него была свежая кола. Пока они были на улице, принесли еду, так что он схватил салфетку и расстелил её на коленях, в то время как Аллен сел рядом с ним. Если бы он мог просто справиться с ужином без дальнейших проблем, то смог бы спасти остаток вечера для своей матери. Судя по выражению лица его отца, это дело было проигрышным.

— Спасибо, Антони, — тихо произнёс Аарон, беря первый кусок курицы. Чудесным образом, он обнаружил у себя аппетит. Последнее, чего он хотел в этот момент, так это вызвать у матери ещё больше переживаний, так что ел, пока Антони улыбался ему в ответ, с полным ртом спагетти.

Остаток ужина тянулся медленно, вяло, но без событий. Аарон заметил, что вернувшись к столику, официантка становилась рядом с их бабушкой и дедушкой, как можно дальше от него. Напряжение в его груди рассеялось после того, как чуть ли не душило его весь вечер, и он наблюдал за разговором с маленькой долей интереса. Мать улыбнулась ему, когда заметила, что Аарон оставил тарелку пустой, впервые за шесть месяцев.

***

— Аарон, мы с твоим отцом разговаривали, — быстро произнесла Мишель, пока они с Аароном сидели одни за кухонным столом через несколько дней. Голова Аарона резко поднялась, и он уставился на неё, с колотящимся в груди сердцем. Они наконец дошли до этого. Его мать устала заботиться о нём, и они собирались его отослать. Он не мог это выдержать. Не мог. Он там умрёт. Должно быть, мать увидела что-то на его лице, потому что потянулась за одной из его рук, которые он спрятал под стол, ударившись пальцами о край столешницы, спеша убраться от неё. Кухня сжималась вокруг него, пока он почти незаметно раскачивался на стуле.

— Пожалуйста, милый, всё в порядке. Мы просто думаем, может, тебе пора начать думать о колледже, — она медленно отодвинула руку, боль от отвержения по-прежнему оставалась в её глазах при взгляде на него.

Колледж? Седативные препараты его слегка тормозили. Подождите, если они хотели, чтобы он задумался о колледже, может, они давали ему ещё один шанс. Аарон посмотрел на свою мать и не увидел никаких настоящих признаков обмана. Она не отвела взгляд. Она не крутила руки. Она не проявляла никаких внешних признаков, которые он научился искать во время дискуссий.

— Ладно, ответил он, не колеблясь ни мгновения. Если его родители давали ему ещё один шанс остаться в их жизни, он схватится за него обеими руками. Если колледж сделает их счастливыми, он хотя бы попробует, а не окажется в совершенно другом учреждении.

— Ладно? Вот так просто? — спросила она, и её тон стал слегка тревожным, будто она ждала продолжения, ударной реплики его шутки. Её лицо смягчилось, когда он кивнул.

— Я могу попробовать что-нибудь вроде университета Феникса или просто брать онлайн—уроки.

— Я не уверена, что ты захочешь это делать. Такие дипломы бессмысленны, потому что работодатели их не учитывают. Может, ты посмотришь то заочное отделение в ИТП в Доннере, — предложила она, и Аарон услышать в её голосе решимость.

— Любой диплом будет бессмысленным, мам, — из его голоса исчезла борьба, как и любая надежда. Аарону хотелось поспорить, хотелось напомнить ей о панических атаках, которые у него возникали просто из-за выхода из дома. Ему хотелось спросить её, как он должен находиться в кабинете, полном людей, или справляться с какой-либо работой. Ему хотелось объяснить ей, какой он бесполезный человек, но слова застряли у него в горле. Никакие продуманные аргументы не будут для неё ничем новым. Она знала их все и могла использовать каждый против него, как причину его отослать. Так что вместо этого он не сказал ничего. Он найдёт способ выжить в классе с сотней других людей, которые смотрят на него, осуждают его и заставляют чувствовать себя ничтожным.

С одним резким кивком, он принял свою судьбу, поднялся и пошёл по знакомой дороге в свою комнату. Если откладывать неизбежное, ничего хорошего не выйдет. Вместо того, чтобы просто лежать на кровати и слушать музыку, как делал большинство дней, Аарон взял со стола свой обделённый вниманием ноутбук и поставил его себе на колени, садясь к изголовью кровати. На сайте ИТП, Института технологий и промышленности, было много информации на чистой, хорошо управляемой и организованной странице. Это был единственный тип университета в районе, который будет считаться профессиональным училищем или двухгодичным колледжем. Два года назад, прежде чем его жизнь закончилась, Аарон смотрел университеты вроде Стэнфорда или УКЛА, но эти мечты ушли.

Щёлкнув на «Программы», он просмотрел предложения, чтобы увидеть свои варианты. В информационных технологиях был самый большой список, со специальностями по компьютерной сети, программированию, безопасности, риторике и массе других мозговитых наклонностей. Также был список специальностей по коммерческой деятельности, электронным технологиям, черчению и дизайну, уголовному праву и, в довершение ко всему, по медицинскому обслуживанию. По привычке, Аарон прочёл информацию об уголовном праве с уколом сожаления. В старшей школе он хотел быть адвокатом, как его отец. Нацелившись на эту карьеру, он участвовал в политических кампаниях, присоединялся к дебатам и иногда помогал отцу расследовать дела. Но больше его жизнь такой не была. Он никак не сможет стоять перед судом и вести себя уверенно и чётко, как отец. Теперь ему нужно было работать с тем, что осталось.

Начиная с информационных технологий, он посмотрел разные возможности в поисках той, которая обеспечит ему комфорт изоляции. Компьютерные сети, мобильная связь, проектное управление — всё это напоминало групповую работу. Вместо этого он перешёл на программы подготовительной степени. Может, ему стоило начать с меньшего. Не один психотерапевт использовал с ним фразу «маленькие шажки». Он ненавидел этот термин. Они понятия не имели, что означает идти по жизни дюймами.

Он щёлкнул на начальную степень по разработке программного обеспечения и прочёл описание. Да, ему нравилось разгадывать загадки, или по крайней мере нравилось раньше. Да, ему нравились компьютеры, как и любому другому. С ними ему было комфортно, во всяком случае, комфортнее, чем с людьми. Компьютеры не пялятся на твои шрамы и не смотрят на тебя с жалостью и отвращением. Они не могут сжечь тебя или уничтожить твою душу. Он прочитал описание до конца и решил, что для него это звучит лучше, чем что-либо другое. С мрачной решимостью, он щёлкнул на кнопку «Подать заявление» и заполнил форму.

Получив ответ, он вкратце его прочёл, чувствуя проступающий на загривке пот. Ему пришлют брошюру о колледже и назначат дату для тура по кампусу. Позвонят, чтобы поговорить с ним. Они хотели с ним познакомиться. Переслав сообщение своей матери, он захлопнул ноутбук и чуть ли не бросил его на стол. Он не мог этого сделать. Не мог. Его дыхание превратилось в острые болезненные вздохи, когда он перевернулся на бок и подтянул колени к груди. Скрутившись как ребёнок, он смотрел на стену и старался не думать о том, что будет дальше.

Только то, что он подал заявление, не значило, что ему обязательно туда ехать.

Вот только именно это оно и значило.

Так же как заботилась обо всём остальном в его жизни, мать Аарона разобралась во всём, что касается ИТП. Она встретилась с директором, чтобы объяснить проблемы Аарона. Она встретилась с его преподавателем, чтобы дать ему представление о том, что будет значить наличие Аарона в классе. Она не приняла рекомендации директора о том, что, может быть, Аарону следует подождать с поступлением в колледж. Его расписание было составлено, документы готовы, обучение оплачено, и в течение этого процесса Аарон бездельно сидел на месте и смотрел, как его жизнь идёт без него.

Пока Аарон сидел и заказывал учебники для нового семестра — это единственное, что мама позволила сделать ему самому — он задумался, почему не мог просто записаться на онлайн-уроки. Он мог зарегистрироваться в интернете, покупать книги в интернете, даже сдавать домашнее задание по интернету — это была компьютерная специальность, и всё же, он не мог учиться онлайн. Он подписался только на один из четырёх рекомендуемых курсов. Маленькие шажки. Обсудив всё с матерью, они решили подождать с английским и с ораторским искусством. Английский чертовски раздражал Аарона, и его мать планировала поговорить с директором об ораторском искусстве. Они были уверены, что когда объяснят размеры дискомфорта Аарона, институт позволит ему выбрать другой факультатив. С таким темпом ему понадобится намного больше двух лет, чтобы закончить учёбу, но с дипломом или без, он сомневался, что когда-нибудь будет достаточно функциональным, чтобы справиться с работой. По большей части, он едва мог справиться с ужином.

Введя номер кредитки, которую дала ему мать для покупки учебников, Аарон поставил дату доставки на пятницу, перед началом уроков. Мама могла отвезти его в колледж. Даже со своей ограниченной дееспособностью, он всё равно должен быть способен зайти в книжный магазин и забрать пакет. Смутно, пока щёлкал кнопку заказа на сайте с плохим дизайном, он думал, будет ли единственным студентом в кампусе, которого мать будет провожать и забирать из школы. После мгновения размышлений, он распечатал чек и решил, что, наверное, будет единственным.

***

Спенсер стоял и смотрел, как спит отец, раскинувшись на кресле с открытой на груди трилогией Толкина в кожаной обложке, переплёт которой растянулся за грань разумных границ. Он не забрал книгу из рук отца, а просто смотрел, как она поднималась и опускалась с каждым храпом. Генри Томас не был агрессивным пьяницей, или даже злым, но у Спенсера разбивалось сердце при виде его боли. Они так долго были только вдвоём, полагаясь друг на друга, и ему казалось, что всё просто изменилось. Он не знал, как вернуть их близость. Он не знал, как помочь.

Слегка дрожа от ветра позднего вечера, он закрыл и запер на замок стеклянную дверь и взял одно из покрывал со спинки дивана. Осторожно, он накрыл ноги отца и подтянул плед до груди мужчины. его отец просто поворчал и продолжил спать. Тяжело вздохнув, Спенсер поднялся в свою комнату и достал свой новый ноутбук. Его разум заполнили воспоминания об одной из последних ночей с Дэвидом, и пульс ускорился. Воспоминания только немного были испорчены дурацким отношением бывшего парня Спенсера к его глухоте, но он мог посмотреть мимо этого и вспомнить, каково было находиться рядом с Дэвидом.

Открыв свой любимый Твиттер, он несколько минут листал ленту, чтобы посмотреть, кто ещё не спит и сможет отвлечь его от переживаний за отца. Он общался с людьми по всему миру в дюжине разных временных поясов. Заводить друзей в Твиттере было легче, чем в реальной жизни. Ему не нужно было говорить им, что он глухой. Ему не нужно было видеть жалость в их глазах. Он мог быть просто Спенсером, и это было нормально. Разговаривать с парнями и флиртовать с ними в интернете было безопасно — он ведь их никогда не увидит. Обмен сексуальными сообщениями с парнями в Твиттере превратился в его спасение.

Марк Джон-Томас @Mark4873

И не говори. Какого чёрта? Меня достало слушать, как натуралы болтают о кисках. #Отписка