Патриция Райан Сокол и огонь

Глава 1

Побережье Нормандии, август 1159 года

Занималась заря. Тридцать гребцов, дружно налегая на весла, выводили корабль от причала в открытое море. Стоя на палубе, Мартина Руанская наблюдала за парящей в розовой вышине чайкой. Появившаяся из-за горизонта птица плавно кружила в предрассветном небе над гаванью Фекам, стоящими в ней судами и лодками, будто выбирала место для отдыха. Наконец, описав в воздухе изящную спираль, она опустилась на борт «Дамской туфельки» и села на поручень ограждения совсем рядом с Мартиной.

— Это хорошая примета, миледи, — сказал, улыбаясь, шкипер — коренастый и почти беззубый англичанин, с испещренным морщинами лицом. Он говорил по-французски с режущим слух гортанным акцентом. — Небеса благословляют ваш брак с сыном барона Годфри.

Мартина с детства не верила в приметы, особенно в хорошие. Зачем обманывать себя ожиданиями чего-то лучшего и светлого, когда разум говорит об ином. А разум подсказывал ей, что ничего хорошего это путешествие в далекую и неведомую ей Англию, куда она направлялась, чтобы выйти замуж за Эдмонда Харфордского, ей не принесет. И никакие счастливые предзнаменования не могли убедить ее в обратном.

Ощутив за спиной присутствие брата, она обернулась и взглянула на него. Райнульф ответил ей ободряющим взглядом.

— Вы говорите, это добрый знак? — с улыбкой обратился он к английскому шкиперу. — Почему вы так думаете?

Шкипер показал пальцем на маленькую пернатую гостью, уютно устроившуюся на поручнях возле Мартины:

— Потому, что эта английская чайка, святой отец… то есть милорд.

Он наморщил лоб, беззвучно шевеля губами. Мартина поняла, что он подыскивает в уме правильные слова обращения к человеку, являющемуся не только духовным лицом и сыном норманнского барона, но и родственником самой королевы Алиеноры Английской.

— Святой отец, будет вернее, — поправил его Райнульф. — Моя преданность Господу превосходит даже мою родственную привязанность к кузине. Значит, по-вашему, эта птица прилетела сюда из Англии специально для того, чтобы благословить наше отплытие? — Он кивнул в сторону чайки.

— Верно, милорд. Святой отец. Это счастливое предзнаменование для госпожи. — Он расплылся в беззубой улыбке, обращаясь к Мартине: — Это крохотное создание совершило долгий перелет через Ла-Манш для того, чтобы сопровождать вас на пути к вашему счастью с молодым сэром Эдмондом Харфордским. И если вы соблаговолите бросить ей несколько хлебных крошек, то она скорее всего останется на борту и не покинет нас до завтра, пока корабль не бросит якорь в гавани Балверхайт. Ее присутствие будет служить залогом того, что ваш будущий брак станет истинным союзом любви и что Господь пошлет вам многочисленное потомство.

Ее брак станет истинным союзом любви? Мартину передернуло при одной только мысли об этом. Еще с детских лет она запомнила, сколько несчастий принес такой «союз любви» ее матери. Любовь лишила ее всего — воли, здравого смысла и, наконец, самой жизни. Мартина согласилась выйти замуж, предпочтя замужество заточению в монастырь, но она вовсе не давала согласия любить. И никогда не полюбит, несмотря ни на какие счастливые предзнаменования.

Шкипер замолчал и теперь смотрел на нее, ожидая ответа на свои слова. «Интересно знать, все ли англичане разделяют ваши нелепые предрассудки? — хотелось ей спросить. — Если сэр Эдмонд входит в их число, то вряд ли мне нужны приметы, вроде этой чайки, чтобы предсказать, каким несчастливым будет мое замужество». Ее так и подмывало ответить этому англичанину именно в таком дерзком тоне, ибо страх перед будущим не покидал ее. Но она овладела собой, понимая, что, несмотря на свою бестактность и примитивные суеверия, шкипер не хотел сказать ничего дурного. И, помня настоятельные просьбы Райнульфа быть вежливой, она промолчала и даже попыталась улыбнуться, но не смогла. Извинившись перед братом, Мартина спустилась по узкой лесенке на нижнюю палубу и юркнула в каюту. Не успела она закрыть за собой дверь, как духота маленького помещения сразу же окутала ее. «Дамская туфелька» была торговой гребной галерой с одной-единственной отдельной каютой, притулившейся на корме под верхней палубой. Эта тесная, темная и душная каюта доверху была завалена вещами Мартины и Райнульфа. Но это было единственное на всем корабле место, где они с братом могли уединиться и отдохнуть во время плавания через Ла-Манш.

Мартина пригнула голову, чтобы не задеть низкий потолок, отстегнула золотую брошь, скреплявшую черный плащ с капюшоном, и отшвырнула его в угол. Голова ее была закутана в шафранно-желтую льняную накидку, оставлявшую открытым только лицо, и едва она сняла ее, как длинные волосы рассыпались по плечам струящимся потоком. Достаточно было один раз взглянуть на Мартину и Райнульфа, чтобы определить их родство: оба были высокого роста, стройные, со светлыми волосами с серебристым отливом, как у древних норманнов, от которых они и вели свой род. Брат и сестра были удивительно похожи на своего отца, покойного барона Журдена Руанского, хотя были рождены разными матерями.

Сквозь крохотное отверстие единственного в каюте окошка Мартина наблюдала, как постепенно тает вдали неровная линия нормандского берега. Она почувствовала, что кто-то трется о ее ноги, и вздрогнула, но, взглянув вниз, увидела своего кота, лоснящийся черный комочек с белыми лапками. «Не волнуйся, Локи». Она нагнулась, сбросив маску ледяной неприступности, которой отгораживалась от людей вроде этого англичанина — да и вообще от всех мужчин, кроме своего брата Райнульфа, — и взяла кота на руки. «Говорят, Англия такая… холодная и сырая, — задрожав, она зарылась лицом в теплую пушистую шерсть. — Может быть, там водится много мышей. Я уверена, тебе там будет хорошо».

Тяжелые дубовые доски потолка каюты, служившие одновременно и настилом верхней палубы, жалобно заскрипели под ногами Райнульфа и шкипера, которые подошли к борту и встали на корме прямо над головой Мартины. Разговор двух мужчин был отчетливо слышен через иллюминатор.

— Юная леди, ваша сестра, похоже, не очень-то разговорчива, святой отец.

Райнульф глубоко вздохнул вместо ответа.

— Простите мое любопытство, святой отец, но интересно было бы знать, молодой барон уже имел честь быть представленным миледи?

— Нет. Еще нет, — промолвил священник после долгой паузы.

Шкипер понимающе усмехнулся:

— Да, уж я бы не пожалел месячного жалованья, чтобы хоть одним глазком посмотреть на их встречу.


«Почему она просто не спросит меня, где оно?» — думал Райнульф. Он сидел, скрестив ноги, на полу каюты и, поигрывая своей черной ермолкой, наблюдал за своей сводной сестрой, которая копошилась в его дорожном багаже. Сунув руку под сутану, он извлек из-за пазухи свернутый лист пергамента.

— Джайрс считает, что молодой Эдмонд будет изрядно озадачен твоей холодностью и надменностью и что тебе нужна твердая мужская рука, способная растопить лед твоей неприступности, — с улыбкой произнес Райнульф.

Мартина сосредоточенно молчала, занятая открыванием небольшого деревянного сундучка.

— Кто такой Джайрс? — спросила она.

— Наш шкипер. Тот, чьи слова ты столь презрительно проигнорировала сегодня утром.

Вывалив содержимое сундучка на качающийся пол, Мартина встала на четвереньки и принялась ворошить рассыпанные вещи.

— А откуда ты знаешь его имя? И вообще почему это тебе всегда известно, как кого зовут?

— Потому что я спрашиваю.

Немного помолчав, она пристально взглянула на брата и, уловив в его словах мягкий укор, улыбнулась. Но когда она заметила в его руке свиток, ее синие глаза вдруг заблестели в свете утреннего солнца, проникающего в каюту через иллюминатор.

— Это оно? — спросила она. — Письмо сакса?

— У этого сакса есть имя.

— Ну пожалуйста, Райнульф. Не могу же я помнить имена всех… — с раздражением проговорила Мартина, протягивая руку к письму.

Он отступил, не позволяя ей завладеть письмом.

— Ты даже не можешь запомнить, как зовут моего ближайшего друга?

— Твоего ближайшего друга? Да ведь ты не виделся с ним лет десять — со времен последнего крестового похода.

— И все же он мой лучший друг, и у него есть имя. У всех людей есть имена, Мартина, даже у саксов. И раз уж именно этот сакс приложил столько усилий, чтобы найти тебе мужа, и заметь, не простого дворянина, а сына своего сюзерена, то самое малое, что ты могла бы для него сделать, — это хотя бы постараться запомнить, как его зовут.

— Мне кажется, братец, ты просто дразнишь меня ради развлечения, а так вести себя неподобает духовному лицу.

Она вновь потянулась за письмом, но он спрятал руку за спину. С кошачьей грацией она вдруг прыгнула вперед и повалила его на пол. Он стукнулся головой о край сундука и громко вскрикнул от боли, но Мартина, не обращая внимания на это, выхватила у него письмо и весело расхохоталась.

— Неужели монашки не говорили тебе, что насилие над человеком в сутане — это тяжкий грех? — потирая ушибленное место и оглядываясь в поисках своей ермолки, спросил Райнульф.

— Монашки мне много чего говорили. Только я запомнила лишь то, что показалось мне полезным, а все остальное просто выкинула из головы, — ответила Мартина, разворачивая письмо.

Райнульф наконец нашел шапочку и водрузил ее на голову. Ему казалось странным, что его восемнадцатилетняя сестра, воспитанница монастыря, на редкость непочтительно относилась к религии. И несмотря на все его усилия, ее вера была настолько слаба, что временами он даже опасался за ее бессмертную душу. Впрочем, может, причина в его неспособности наставить Мартину на путь истинный? Может, сначала он сам должен преодолеть гордыню и обрести веру в Бога в своем сердце? Ведь не секрет, что силу своего разума он почитал больше силы Божьей.

— Здесь жарко как в пекле, — сказал Райнульф, поднимаясь на ноги. — Пойду наверх, подышу свежим воздухом на палубе.

Он вышел из каюты и, перемахивая через ступеньки, быстро взобрался на верхнюю палубу. Стоя на корме и держась за поручень, он полной грудью вдыхал свежий морской воздух.

— Торн Фальконер! — донесся до него торжествующий голос Мартины. — Слышишь, Райнульф, сакса зовут Торн Фальконер!


Прилетела чайка, а вслед за ней налетела буря.

Мартина уже который раз перечитывала письмо Торна Фальконера. В нем содержалось описание ее будущего мужа. Наконец она оторвалась от чтения и подняла голову. Вокруг было темно, хотя день еще был в разгаре. Небо, видневшееся в проеме окна, превратилось из лазурно-голубого в свинцово-серое.

Из стоящих в углу корзин раздавалось тявканье щенят и непрерывное щелканье молодого сокола. Черный кот метался по каюте из угла в угол, и когда Мартина, нагнувшись, захотела взять его на руки, он отпрыгнул и яростно зашипел.

На палубе над головой Мартины раздавались резкие крики, встревоженные голоса матросов и топот ног. Она открыла дверь каюты, и налетевший порыв ветра подхватил ее распущенные волосы и разметал их во все стороны, обдавая их солеными брызгами и пеной, срывающейся с громоздящихся за бортом огромных волн. Мартина собрала волосы в тугой узел и, крепко придерживая его, отправилась на поиски Райнульфа.

На нижней палубе царила суматоха. Мартина осторожно пробиралась вперед между сваленными по бокам прохода бочками, ящиками, багажом, шлюпками и прочим морским такелажем. Несколько пассажиров, сгрудившихся в центре палубы возле бочонка с питьевой водой, в недоумении уставились на нее, пока она прокладывала себе дорогу. Единственный еще не убранный парус, огромный холщовый прямоугольник с желтыми и голубыми полосами, злобно хлопал на ветру. Четверо матросов изо всех сил пытались спустить его, напрягая легкие и глотки, чтобы перекричать шум ветра и грохот моря. На другом конце судна гребцы втягивали внутрь весла и спешно задраивали гребные отверстия под ударами налетающих волн. Несколько человек закрепляли стоящие на палубе грузы, другие тянули веревки, натягивая над палубой полотняный навес, и вязали узлы, крепя его к сооруженным распоркам. Мартина внимательно смотрела вниз, стараясь не оступиться и не свалиться под ноги матросам, так как корабль уже начал сильно раскачиваться в такт бурлящей водной стихии.

Когда галера в очередной раз сильно накренилась, задрав нос, и Мартина отлетела в сторону, больно ударившись об одну из распорок, она увидала своего брата, Джайрса и еще двух матросов, стоящих спиной к ней на маленькой носовой палубе. Они пристально всматривались в темную даль.

— Ветер переменился, — заметил Джайрс.

— И что это должно означать? — спросил Райнульф.

Джайрс указал пальцем на небо, затянутое черными тучами.

— Шторм, — сказал он.

— Сильный? — Райнульф озабоченно посмотрел на шкипера сверху вниз. Тот вместо ответа лишь угрюмо перекрестился. Райнульф и два матроса сделали то же самое, Мартина не стала утруждать себя столь бессмысленным жестом. Она крестилась только тогда, когда кто-то был рядом и видел это.

— Когда буря вдруг налетает так неожиданно, при ясном небе, и застает бывалых моряков врасплох, то это очень плохое предзнаменование, уж будьте уверены, — сказал Джайрс. — Если бы леди покормила чайку, как ее об этом просили, то мы сейчас плыли бы себе спокойно под чистыми небесами. Но птица покинула нас, а затем набежали тучи, и вот теперь…

Но слова застряли у него в горле, потому что небо вдруг словно вспыхнуло над горизонтом голубым пламенем, и вдалеке над волнами, словно змейка, извиваясь и пуская огненные отростки, поползла от тучи к туче яркая синяя молния и растворилась в темном безмолвии.

Никто не произнес ни слова. Ветер резко стих, и Мартина крепко ухватилась обеими руками за бортовые поручни, ожидая удара. Однако гром раздался где-то за горизонтом и докатился до них лишь слабым урчанием.

— Буря идет прямо на нас, — проговорил Джайрс, — и все из-за того, что кое-кто поленился бросить несколько крошек маленькой пти…

— Замолчите! — воскликнула Мартина, выходя вперед. Ее голос дрожал от гнева. Джайрс, Райнульф и матросы обернулись и изумленно уставились на нее. Глаза Райнульфа сузились и потемнели.

— Мартина… — Он тронул ее за плечо.

Резким движением отбросив его руку, Мартина подошла вплотную к шкиперу и посмотрела ему в лицо. Раз уж он расценивает ее молчание как надменность, то пусть теперь послушает.

— Вы не смеете говорить обо мне такие вещи. — Она ткнула пальцем в сторону матросов, стоящих рядом с широко раскрытыми глазами. — Они ведь решат, что это я вызвала гром и молнии на их головы.

— Но, сударыня, предзнаменования…

— К черту ваши предзнаменования! — голос ее зазвенел, и она уже не могла остановиться. — Меня тошнит от всех этих разговоров про чаек и бури, которые я, по-вашему, призываю с небес на этот корабль.

Мартину всю трясло от негодования.

— Если бы я обладала такой властью, — продолжала она, — то поверьте мне, уважаемый, я бы первым делом заставила вас прикусить язык и прекратить плести весь этот вздор, потому что мне надоели ваши суеверные бредни.

Ударившая молния вспышкой осветила небо, а раздавшийся прямо над их головами ужасный раскат грома словно расколол небо, и из разверзшихся хлябей сплошной стеной хлынул ливень. Мартине и Райнульфу пришлось вцепиться друг в друга, чтобы устоять на ногах под порывами ветра.

Спотыкаясь и стараясь не упасть, они сошли на нижнюю палубу и через загроможденный проход пробрались в свою каюту. В ней было темно и сыро, пахло мокрой шерстью. Райнульф закрыл иллюминатор, но ветер продувал сквозь щели в обшивке. Мартине стало холодно. Пытаясь согреться, она сгребла в охапку кота, закуталась в тяжелый черный плащ и свернулась калачиком на полу рядом с Райнульфом. В каюте царила полная мгла, и только вспышки молнии время от времени озаряли крохотное помещение призрачным и холодным светом.

Райнульф сидел неподвижно, поглаживая руку сестры, которая судорожно цеплялась за него всякий раз, когда корабль круто наклонялся на волне. Мартина старалась унять дрожь, но не могла с этим справиться, потому что страх полностью овладел ею. Она боялась, что корабль вот-вот расколется пополам и утонет. Погибнуть в морской пучине, отчаянно борясь за жизнь, за глоток воздуха и, погружаясь, чувствовать, как соленая вода заполняет легкие… Это было бы ужасно! Мартина вспомнила свои детские ночные кошмары, в которых ей часто снилась смерть в толще воды, и холодный пот прошиб ее. Она лихорадочно прижала к груди сидящего на руках Локи, но кот вырвался из рук и зашипел, возмущенный таким бесцеремонным обращением.

Возгласы матросов, надрывающих глотки в грохоте стихии, и жалобный вой щенят в углу каюты доносились до нее будто из-под толстого слоя ваты, едва слышные в беспрерывном шуме ветра, грома и бешено молотящего по доскам дождя. Время от времени Мартина вздрагивала от жуткого треска отрывающейся обшивки, грохота падающего груза или рокота катящейся по палубе бочки, которую не успели закрепить.

Наконец где-то ближе к вечеру дождь немного уменьшился, галера перестала крениться и лишь мерно покачивалась на зыби. Серый свет наполнил каюту. Райнульф потянулся, встал и, пригнув голову, чтобы не задеть потолок, подошел к иллюминатору.

Пока он всматривался в темную даль чуть было не поглотившего их моря, Мартина изучала его аристократический профиль. В свои тридцать четыре года он был необычайно красив. У него были светлые льняные волосы и мягкие карие глаза. Мартина знала, что он притягивал к себе женщин, несмотря на свое призвание, а может, даже благодаря ему, и что раньше, до того как двенадцать лет тому назад он принял крест во имя Господа и короля, Райнульф отнюдь не чурался общества многих знатных и красивых дам. Вернувшись из крестового похода, он дал обет и с тех пор, насколько ей было известно, оставался праведником, хотя наверняка много раз подвергался искушению нарушить свою клятву. Он был целомудрен и сострадателен к людям. Все считали его идеальным служителем Господа, и только Мартина догадывалась, как тяжела ему его святая ноша.

— С твоей стороны было очень опрометчиво так разговаривать с Джайрсом, — произнес он, глядя в иллюминатор. — Я видел, как старую женщину, более низкого звания, жестоко избили кнутом за то, что она насылала проклятия на урожай своего соседа.

— Ты мне говоришь это уже не в первый раз. Если я торжественно пообещаю тебе никогда не проклинать ничей урожай, ты перестанешь поучать меня?

Он серьезно посмотрел на нее и выпрямился, упершись головой в потолок.

— Существует много способов заставить людей возненавидеть тебя, Мартина, и не все из них могут быть очевидны даже тебе самой. Ты и не представляешь, какие страшные наказания может понести человек за преступления, которые сам он не считает даже проступками. Вот, например, мэтр Абеляр. Этого величайшего из всех людей, которых я когда-либо знал, за «преступление», заключавшееся лишь в том, что он любил земную женщину, Элоизу, подвергли кастрации. Затем, спустя много лет, когда он снова вернулся к учению, его обвинили в использовании законов логики при изучении богословия — «преступление», которым, к несчастью, грешу и я, но с превеликой осмотрительностью. Так вот, за это «преступление» его не только отлучили от церкви, но и навечно сослали в монастырь Клюни, принудив дать обет молчания. Самый яркий ум нашего времени не имеет права сказать ни одного слова! Неосторожность и безрассудство опасны, Мартина. Тебе необходимо научиться взвешивать свои слова.

— Однако когда я молчу, то кажусь окружающим отрешенной и надменной.

— Все дело в том, как ты молчишь, Мартина. Ты так…

— А ты хотел, чтобы я всем своим видом выражала кротость и покорность помолчала бы, потупив глазки, с покрытыми румянцем щечками? Так держала себя моя мать, а от меня этого не дождутся.

Райнульф хотел было что-то еще сказать, но оставил свои назидательные попытки образумить ее и только укоризненно покачал головой.

— Вероятно, сэр Эдмонд будет встречать нас завтра на пристани. Не мешало бы тебе надеть нечто более… — начал было Райнульф, взглянув на ее невзрачное дорожное платье.

При мысли о встрече со своим женихом внутри нее словно что-то загорелось. Нервы ее не выдержали, и она вспылила:

— Чего ради я должна ублажать мужчину, которого никогда раньше не видела? Я не выбирала сэра Эдмонда. Это ты его выбрал, ты и твой дружок Торн Фальконер. Я вообще не собиралась выходить замуж. Ты все решил за меня сам. И не обольщайся на этот счет: я дала согласие на этот брак только потому, что знала, как тебе не терпится избавиться от меня.

Райнульф, сгорбившись, сел рядом и заглянул ей в глаза.

— Я делаю это не потому, что так хочу, а потому, что так нужно, сестричка. Я должен вновь обрести веру, а в Париже, в окружении учеников, восхищающихся каждым моим словом, это невозможно. Мне просто необходимо это паломничество. Оно требуется моей душе.

Мартина тяжело вздохнула и положила руку ему на плечо:

— Говорят, что ты самый любимый учитель в Париже со времен Абеляра и что тебя давно уже зазывают в Оксфорд. Неужели ты думаешь, что Бог хочет, чтобы ты оставил своих учеников и растрачивал свой дар впустую, бродя по пыльным дорогам между Компостелой и Иерусалимом, падая ниц возле каждой придорожной часовни?

— Да. — Непоколебимая уверенность, сквозившая в его взгляде, поразила ее. — Думаю, Господь хочет, чтобы я преодолел гордыню и смирился. Я уверен, что он хочет именно этого.

Мартина снова вздохнула. Отговаривать или убеждать его было бесполезно.

— И это паломничество продлится год?

— Может быть, и два. — Он накрыл ее руку своей ладонью.

— Целых два года?! — воскликнула Мартина.

— А когда вернусь, то отправлюсь преподавать в Оксфорд, а не в Париж, так что мы будем часто видеться, — продолжал Райнульф.

— Прошу тебя, Райнульф, не уезжай. Не оставляй меня одну на два долгих года. Я не смогу без тебя.

— У тебя будет муж, он позаботится о тебе. Так что одна ты не будешь. — Райнульф погладил ее руку. — И кроме того, может быть, ты действительно полюбишь… — осторожно заметил он.

Она быстро выдернула руку, закрыла ладонями уши и повернулась к нему спиной.

— Мартина, ради Бога. — Он потянулся к ней, но она отстранилась и, обхватив колени руками, уткнулась в них лицом.

Он покачал головой.

— Ты ведешь себя так, будто любовь — это страшное проклятие, — заметил Райнульф.

— А разве нет? — сидя к нему спиной, спросила она. — Вспомни, что любовь сделала с моей матерью. Она отняла у нее силы, она уничтожила ее. Ведь мама так сильно любила Журдена. Просто боготворила его! Надеялась, что он женится на ней, после смерти твоей матери, и он не разубеждал ее. Но теперь-то я знаю, что бароны никогда не женятся на своих любовницах, не так ли?

— Да, не женятся, — согласился Райнульф.

— А мама этого не знала. Она просто верила в силу любви. Она была глупенькая. — Мартина повернулась лицом к брату. — А я нет. Замужество, может быть, и неизбежно, но любовь — это ловушка, и я не попадусь в расставленные ею сети.

— Но любовь ведь не всегда ловушка, сестра. Любовь может принести и счастье, может освободить твою душу, она может…

— Освободить душу?! — Мартина зло рассмеялась. — Душа моей матери принадлежала Журдену. Когда он женился на этой тринадцатилетней наследнице большого состояния и бросил маму, то забрал с собой и ее душу. У мамы ничего не осталось, после того как он отверг ее, кроме одиночества и опустошенности.

К горлу подступил комок. Мартина опустила веки и потерла глаза. Образ, часто являвшийся ей во сне и наяву, опять возник перед ней: роскошное свадебное платье из светло-зеленого шелка с золотыми нитями, украшенное тысячами крохотных блестящих бусинок, плывет по покрытой мелкой рябью поверхности озера. Платье, которое ее мама сшила для своей так и не состоявшейся свадьбы. Платье, в котором она, лишившись надежды, свела счеты с жизнью, в отчаянии бросившись в темную глубокую прохладу озера.

Эти видения доставляли Мартине жгучую боль, которая только росла и росла, превосходя по своей силе чувство одиночества и горе утраты. Эта боль стала для нее чем-то осязаемым, почти живым, темным и тяжелым, что поднималось изнутри, сдавливая ее словно цепями.

Мартина открыла глаза и увидела, что брат смотрит на нее печальным и немного беспомощным взглядом.

Глубоко и прерывисто вздохнув, она сделала слабую попытку улыбнуться.

— Говорят, в Англии не бывает лета. Наверное, это правда, потому что чем ближе мы подплываем к ее берегам, тем становится все холоднее…

Ее голос вдруг прервался. Она больно закусила губу, не позволяя себе расплакаться.

Райнульф придвинулся к ней и, обняв за плечи, стал нежно поглаживать по спине. Знает ли он, что на самом деле творится в ее душе? Знает ли, как она боится этого брака и сколько мужества потребовалось ей, чтобы согласиться ради него на замужество? Он что-то быстро шептал вполголоса. Мартина повернулась к нему, стараясь разобрать его слова.

— Да-да, Мартина. Я знаю теперь. Я постараюсь…


Звуки труб на верхней палубе возвестили о том, что «Дамская туфелька» причаливает к берегу. Мартина вскочила и подбежала к окну, Райнульф последовал за ней. Дождь, который лил непрерывно в течение всего плавания, почти прекратился. В серой пелене Мартина могла различить силуэты многочисленных кораблей, теснящихся на рейде гавани Балверхайт Гастингского порта.

— Помни, Мартина, — предостерег ее Райнульф, — если кто-нибудь в Харфордском замке начнет расспрашивать о твоей семье, родителях или о твоем родстве с королевой…

— Я должна держать язык за зубами, — нетерпеливо перебила она.

Да, она знала, что должна быть осторожной. Ведь Райнульф именно поэтому подыскал ей мужа так далеко от родины, что здесь никто не знал о ее незаконном происхождении. Годфри Харфордский был так обрадован перспективой женить своего сына на родственнице королевы, что не удосужился даже навести справки. Так что никому в Харфорде не было известно о том, что она была всего лишь незаконнорожденной двоюродной сестрой Алиеноры Аквитанской, бывшей королевы Франции, которая, добившись развода с Людовиком, вышла замуж за Генриха Плантагенета и стала английской королевой.

Даже сэр Торн, организовавший эту помолвку, знал только то, что Мартина была сводной сестрой его старого друга и соратника по крестовому походу, — Райнульф никогда не открывал ему обстоятельств ее рождения.

— Смотри же, не проговорись, — сказал Райнульф. — До сих пор мне не приходилось откровенно лгать людям в лицо, потому что законность твоего происхождения подразумевалась сама собой и не вызывала ни у кого подозрений. И пока что нам везет. Но если сэр Годфри что-нибудь разнюхает, о свадьбе можно забыть. Твоя репутация будет подорвана, как, впрочем, и моя, да и Торна…

— Не беспокойся, — резко перебила его Мартина. — Я знаю, что поставлено на карту.

Повернувшись к окну, она снова стала смотреть на гавань. Их корабль подходил к пустому причалу с одинокой фигуркой на нем. Это был мальчик.

— Сэр! «Дамская туфелька»! Она здесь! Сэр! — закричал он и побежал в глубь причала, исчезнув в тумане.

Вскоре показалась другая фигура — высокий мужчина, одетый в черный балахон с капюшоном, шел к концу причала.

Сердце Мартины учащенно забилось. Она знала о сэре Эдмонде только то, что счел нужным сообщить сэр Торн в своем письме: он молод, заядлый охотник, недавно был посвящен своим отцом в рыцари, после свадьбы должен вступить во владение своей вотчиной. Дальше сэр Торн распространялся в подробностях о его охотничьих забавах, не упоминая никаких других его занятий и увлечений.

— Не могут же люди только охотиться, — заметила Мартина.

— Хм-м, да? — Райнульф напряженно всматривался в фигуру человека на пирсе.

— Должен же он заниматься чем-нибудь еще, кроме охоты. Разве нет?

— Думаю, что да, — рассеянно ответил он.

Человек в капюшоне остановился возле самого края причала и стоял под моросящим дождиком в ожидании, пока попрыгавшие с корабля на землю матросы привязывали судно канатами. Он был высок, почти на целую голову выше копошащихся вокруг моряков. Из-за низко надвинутого капюшона Мартина не могла рассмотреть его лица, но все же заметила, что он был чисто выбрит. Черный плащ прямыми складками ниспадал с его широченных плеч до земли, его башмаки и штаны тоже были черного цвета.

— Это он? — спросила Мартина и тут же поняла всю глупость своего вопроса: ведь Райнульф тоже никогда не видел Эдмонда.

— Это он, — сказал Райнульф.

Мартина глубоко вздохнула.

Позади них кто-то кашлянул. Они обернулись и увидели Джайрса, переминавшегося с ноги на ногу, смущенно опустив глаза в пол.

— Прошу прощения, святой отец, но… Я просто подумал, не соизволите ли вы рассчитаться со мной…

— О конечно. Восемнадцать шиллингов, верно?

Райнульф достал свой кошелек. Джайрс жадно уставился на него, нервно облизывая языком губы в предвкушении звонкой монеты.

Мартина застегнула плащ, взяла в руки свой окованный медью сундучок, корзинку с котом и вслед за мужчинами пошла на палубу. Дождь наконец прекратился, но холодный серый туман все еще окутывал гавань. Пока Райнульф расплачивался с Джайрсом, Мартина, наполовину спрятавшись за мачтой, украдкой рассматривала сэра Эдмонда.

Эдмонд, задрав голову кверху, смотрел на небо. И пока Мартина наблюдала за ним, случилось что-то странное: его лицо стало постепенно светлеть и вскоре засияло золотым мерцающим светом. Пораженная, она подняла голову вверх, в направлении его взгляда, и увидела, что прямо над его головой тучи разошлись, и в голубой дымке засияло окутанное мерцающим ореолом солнце. Солнечные лучи, упавшие на его лицо, и были причиной этого неожиданного превращения. Всему и всегда есть простое логическое объяснение, напомнила она себе. И все же искушение считать это счастливым предзнаменованием на этот раз было очень сильно. Ей хотелось, чтобы это действительно был добрый знак.

Он опустил голову и сбросил капюшон. Его каштановые, с золотым блеском волосы рассыпались по плечам. В замешательстве Мартина увидела, что он смотрит прямо на нее и что у него небесно-голубые глаза, словно отражение расширяющегося кусочка лазурного неба над его головой. Черты его лица своей правильностью и благородством линий напоминали портрет какого-нибудь древнего императора на старинной монете, и по его выражению она поняла, что он догадался, кто она. Ведь Райнульф наверняка отослал ему подробное описание ее внешности.

Он смотрел на нее так, что ей казалось, будто он заглядывает прямо в ее душу, туда, где до поры до времени затаились ее страхи и невысказанные надежды. Мартина подумала, что, наверное, невежливо так долго и откровенно пялиться на незнакомого человека. Впрочем, он ведь не совсем незнакомый. Он ее суженый, и по прошествии двух месяцев этот человек будет держать ее в своих объятиях. Да и что зазорного в ее желании получше рассмотреть своего будущего мужа, с которым предстоит провести всю жизнь? Впервые за долгое время она думала о своем будущем замужестве без страха и даже с некоторым любопытством.


Вот тот человек, с которым я должна буду обменяться клятвами в верности, тот, с кем я разделю ложе и который будет отцом моих детей.


Теперь он улыбался ей. Мартина непроизвольно улыбнулась ему в ответ, но тут же потупила взор и отвернулась, осознав, что со стороны могло показаться, будто она кокетничает с ним.

Когда она снова взглянула на него, то он смотрел куда-то мимо нее, за ее спину. На его лице вновь появилась радостная улыбка. Обернувшись, она увидела стоящего позади нее Райнульфа.

— Торн! На этом несчастном острове всегда царит такой чертовский холод или только в августе? — закричал Райнульф, приложив ладони ко рту.

Торн? Торн Фальконер? О Боже! Приоткрыв от удивления рот, Мартина повернулась к незнакомцу, а Райнульф бросился мимо нее и, спрыгнув с палубы на причал, кинулся обниматься с высоким человеком в плаще. Она почувствовала, что краснеет до самых корней волос.

Так это сэр Торн, а вовсе не ее жених! Когда она спросила Райнульфа, кто это, то ее брат, естественно, имел в виду своего друга, которого он не видел больше десяти лет, а не того девятнадцатилетнего мальчика, за которого Мартине предстоит выйти замуж. Человек же, похлопывающий сейчас по плечу ее брата, был лет на десять старше ее нареченного.

— Мартина! — позвал ее Райнульф. — Иди сюда, познакомься с сэром Торном!

Порывисто вздохнув, она сошла с палубы на пристань. Когда Райнульф знакомил их, она не нашла в себе сил посмотреть ему в глаза, боясь, что краска смущения выдаст ее.

— Погода улучшилась, — сказал сэр Торн. У него был глубокий, звучный голос; гортанный акцент выдавал его саксонское происхождение. Но в его устах этот английский акцент не казался грубым, а, наоборот, даже приятным.

Он поклонился Мартине.

— Миледи привезла с собой нормандское солнце на туманные берега Англии. — Он опять улыбнулся своей ясной улыбкой.

И действительно, стало гораздо теплее. Тучи рассеялись, и засияло солнце. Гавань Балверхайт преобразилась, засверкав красками и наполнившись щебетом воробьев на пристани и насмешливыми криками морских чаек. Мартина взглянула на солнце и, к своему стыду, призналась себе, что и вправду считает его появление добрым предзнаменованием…

Загрузка...