Спойте обо мне

Предисловие

Перед всеми моими дальнейшими действиями я хочу рассказать про одновременно одного и всех людей, существовавших на этой сгнившей земле. Как вам идея перерождения одной души в нескольких творениях божьих? Глупо, – думал я, – а оказалось, что вполне даже возможно.

Я ни во что не верил. Вера – искушение для меня. Искушение перекинуть вину людей на какой-то замысел, что давно потеряло какой-либо смысл. Думаю, смысла не было с самого начала. Просто чертов эксперимент произошел на мартышках и время шло, а мы, пройдя через века и тысячелетия, начали оправдывать такое гнусное начало чем-то сверхъестественным. Впрочем, лучше не стало, но теперь все больше людей перестает верить. Я пытаюсь понять: так мы устали или просто весь бред дошел до своего пика?

Я, правда, не верил ни во что, даже в бессмысленность. Меня не покидают мысли, что меня не существовало, но потом я случайно получил один шанс пожить. Это укрепляло меня в этом мире: свезло же, почему бы не попробовать. И вот я жил, постепенно думая: а может я тут, чтобы не радоваться? Вот этот удачливый кусок существования, что мне положили на тарелку и заставили есть – что это? Подарок или наказание? Но ведь меня даже не было вообще нигде и никогда, как я заслужил что-либо из этого? На самом деле, у меня просто появилась форма существования – кусок мяса, который может:

Вонять

16 минут

В нашем городе, что жители привыкли называть городом крыльев, давно не происходило ничего сногсшибательного. Здесь даже ничего нормального не происходит, только угнетающие события, к которым привык каждый из нас. Дети не узнают ничего прекрасного, так как их с самого рождения принуждают поверить в свою безысходность. В песочницах больше не лепят красивые замки, куда можно поселить своих придуманных рыцарей и королей с их женами да куличи из меленьких ведрышек. Детям рано утвердили, что время сыпется подобно песку и этот песок не нужно заменять другим, тем, что похуже. В нашем городе каждый первоклассник знает, что не улетит с парнем на волшебный остров, где он сможет остаться навсегда молодым, тут каждый знает, что не проживет больше пятидесяти лет. Звучит слишком мало, но это еще лучший исход. Не лучшее питание, огромный стресс и нужда в каких-либо наркотических веществах, будь то таблетки, иголки или простой алкоголь с сигаретами – все это сказывается на нас. Самый старый человек сейчас живет на окраине города и ему шестьдесят два. Редкостный ублюдок по характеру, – как я слышал, – но любит отправлять пенсию в разные фонды в помощь сиротам – что-то еще сохранилось в его увядшей голове.

Я не исключение, мой выбор пал на парение – более-менее безопасная вещь, яро не убивающая меня. Мне захотелось наилучший эффект и потому взял косму, знаменитейшую парилку из всех. У них еще такое забавное лого – радужный круг на фоне темно-серого цвета, будто они и в правду смогут что-то скрасить в наших жизнях, как же… Каждый выдох выдает разный цвет, честно это меня и привлекло больше всего в этих штуках.

Вся эта меланхолия нашего города дошла до того, что возле домов на земле начали рисовать круги с крестиком, чтобы поиграть в мини игру перед смертью. Попал – молодец, умер красивее, чем другие, а если не попал – позорная смерть. Потому и город прозвали городом крыльев: здесь все пробуют полетать.

Небо в основном серое, оно закрыто из-за постоянных выбросов с разных фабрик и заводах. Выходить на улицу стало вреднее, чем оставаться дома.

Жителей в последнее начало бросать то в дрожь, то в жар, из-за чего на улице можно встретить двух проходящих людей в совершенно разной одежде: один в гавайской рубашке да в шортах с сандалиями, а другой в осенней куртке и теплых джинсах. Насчет времен года все тоже сложно. Зайдешь в магазин, а там: легкая куртка, куртка теплее легкой, теплая и т.д. Мы все позабыли, что значит одеваться по-летнему. Ветра, как и погода, живут своей жизнью, ведя себя как захотят. Прогнозы погоды стали бесполезными, так как слышать каждое утро: “Завтра все также пасмурно, прохладный ветер будет становится холоднее с каждым часом”, – надоело, мы это и без них знаем.

Меня это особо не касается: мы с отцом часто выезжаем в город по соседству, в котором дела происходят намного лучше, правда, цены там душат да передушат, но не суть. Я знаком со многими людьми в городе по соседству и в нашем знаю не меньше, но могу точно сказать, что такие странные только у нас. Многие здесь безумствуют, но быстро кончают. Мы легче относимся к смерти. Конечно, у нас есть веселые люди, кто-то продолжает смеяться, даже не смотря на окружение, но к итогу они становятся изгоями, именно далеко не самыми приятными собеседниками, любящими встревать в чужие дела. Я же по собственной инициативе стал изгоем для любого общества. Я Адам и мне семнадцать лет, достаточно молодой, но очень уставший от всего этого.

31 Октября 2017 года.

Я жил в отдельной от родителей квартире, на которую недавно накопил отец, что работал, не зная усталости, ради такого подарка мне на день рождения. На моем столе все еще лежал недоеденный торт с цифрами-свечами, который забыл отец. Я думал его выкинуть: не люблю сладкое, да и он испортился уже, но он напоминал мне, что теперь я свободен как никто другой из моих сверстников. И все же выкинул, закрыл его прозрачной крышкой и положил в черный пакет для мусора – уже четвертый на моей памяти пакет, что стоял возле двери и ждал, когда же его наконец выкинут.

С новосельем меня поздравило много людей: отец и Лейла, школьная знакомая, что всегда обо всех помнит и даже про меня, но сказать, что я был счастлив из-за этого, не могу. Она глупая и доставучая, иногда переходившая границы дозволенного: близко садилась, лезла обниматься, общалась на личные темы. Я пробовал от нее избавиться: блокировал во всех соц. сетях, игнорировал в школе и на улице, но она восприняла это как игру и только больше начинала лезть. Часто спрашивала о моем здоровье и интересовалась правой рукой.

Что же с рукой? Когда-то я пробовал быть строителем, но недолго им пробыл из-за одного идиота, что встал на месте, когда должен был бежать. Пока это не важно.

Первое, что, может броситься в глаза, когда на меня смотришь – мой протез. Большая металлическая дрянь цвета черной стали, надетая на мое правое плечо, к которой еще и привыкал на протяжении пары месяцев. Не, правда, у меня будто вся рука состоит из одного сенсора на телефонах. Самое трудное было закуривать косму, не ломая ее при этом – настоящее испытание.

Когда отец сказал, что обязательно накопит на протез, я сразу начал представлять механическую руку как из терминатора, только еще и провода чтоб торчали… Я боялся даже макет увидеть, думал, что буду выглядеть уродом – нет – страшным роботом убийцей мать вашу. Я так и не узнал, на какую дрянь откладывает свои деньги отец, а уже шел в центр, чтобы его опробовать.

– Что опробовать?! Да я даже не знаю, как оно выглядит! – Кричал я у входа в центр.

– Да я тебе фото три недели назад кидал, заходи! – Орал Отец, впихивая меня внутрь

А я и поделать ничего не мог: всего одна рука же была.

Протез на взгляд не был ужасен, стоило увидеть его раньше, и я бы не стал так пререкаться. Я не ходил в школу. Контрольные, экзамены, одноклассники – меня ничего не заботило, я смотрел на протез и боялся его показывать, но не знал почему.

В тот день я впервые пришел в школу, после установки протеза. Перед выходом я долго смотрелся в зеркало, пытался не обращать внимания на руку, а смотреть на другие места.

Я обсмотрел сотни журналов с разными прикидами и мне понравился вариант старомодный. На черную тонкую водолазку я накинул белое пальто с такими огромными черными пуговицами. Верхние я выкинул, чтобы пальто было всегда расправлено в стороны и не было какого-либо искушения это изменить. На краях рукавов был небольшой кружок из меха, наверное, чтобы внутрь холод не проникал. На ноги надел угольного цвета штаны с еле видными серыми полосками. Моя серебряная цепь оказалась под стать всей цветовой схеме, и я вскинул ее поверх водолазки.

Итак, я стал ходячей монохромной депрессией, что в итоге отображало образ всего нашего города – что-то нужно было с этим сделать.

Знаете про обесцвечивание волос перед их краской, да? Свезло родиться с бесцветными, вот что я хочу сказать. Мои колкие волосы на вид словно бушующие волны – они должны были преобразиться.

Я взял свою старую машинку для стрижки и принялся сбривать весь левый бок, а остальные волосы покрасил в красный и приложил на другой бок. Но чего-то мне не хватало. Я вошел во вкус, представил себя неким художником и решил создать свой прекрасный образ. Нашел кисточку и начал красить некоторые пряди в черный. Получилось у меня кровавое море с черными полосами. Может, это вышло не так хорошо, как я себе представлял, но я верил, что цель свою это точно выполняло: всем должно было наплевать на мой протез.

Кстати, именно в тот день мой протез смог проявить себя как что-то дельное. На улице шел сильный ливень, так что мне пришлось взять зонт, но при этом я поставил себе цель выкинуть мешки с мусором, а одной рукой я бы их не вынес… нормальной нет, а вот с протезом я запросто ухватил все и потащил с собой.

К семи десяти я уже был в школе – с таким расписанием можно не удивляться, откуда у меня такие большие мешки под глазами. По дороге до класса я повстречал много новеньких, все смотрели на меня как на фрика, решившего выделиться.

Почему при моем полном нежелании становиться значимым или просто интересным все обязательно смотрят в мою сторону? В этот раз я понимал, почему на меня смотрели, но что же не так было в прошлые разы? Их взгляды прожигали мою спину, будто я ошибся зданием и попал не туда.

Коридор за коридором и я оказался перед дверью класса. За полупрозрачным стеклом в окошке я заметил, что урок почти начался, и мне скорее надо было зайти, но чертов протез не поднимался, а нормальная рука и подавно. Моя глотка дрожала, и я твердил себе: “Мне же наплевать… почему это меня так тревожит?” Меня охватила паника, пришлось присесть на пол и отдышаться и все до того момента, когда издалека не послышался голос Лейлы.

– Простите!

Я слышал злостные крики людей, которых, по всей видимости, она расталкивала. С ней вместе прибежал настоящий хаос: она пороняла свои учебники и разные бумаги.

– Черт!

Потом она заметила меня.

– Адам?! Поможешь?

Я же свернулся в клубок и начал качаться из стороны в сторону, не слушая ее. Я только мельком видел, как она бегала за улетающими бумагами. И через некоторое время она собрала все и подошла ко мне.

– Ты точно Адам?

Под моими ногами оказалось несколько листов бумаг, которые она потеряла. Я протянул их ей:

– Д-держи.

Интересно, что она думала, беря те бумаги. Правда ли она была благодарна мне или это не так, действительно ли та улыбка была правдивой. Всегда задаюсь подобными вопросами, когда контактирую с людьми.

Она протянула мне руку, и я принял помощь. Вместе мы вошли в класс.

– Так что сегодня не ждите ничего…

Дуглас, наш высокий и зрелый преподаватель, что-то говорил об уроках, пока мы не ворвались в класс чуть ли не за руку. Честно, меня сначала никто не узнал, и меня это даже порадовало, пока Мейс, мой “друг”, не выкрикнул на весь класс:

– Адам! Как рука?

Он никогда не понимал меня, но любил вертеться вокруг и говорить со мной.

– Мейс, тише! – Заткнул его Дуглас.

Я сильно просчитался, когда не подумал о разном цвете рук, очевидно, что это заметят, но до меня это дошло слишком поздно. Дуглас вежливо попросил нас сесть, и я вернулся к своей парте. Мне сразу показалось, что ее никто не трогал за время моего отсутствия. На ней было много пыли и даже маленькие надписи сохранились: просто каллиграфические надписи, что я делал, когда скучал.

Что дальше? Старик-директор решил всем рассказать о моем подвиге через громкоговоритель, закрепленным наверху.

– Здравствуйте, дети, хочу уведомить, что к нам вернулся Адам, герой недавних событий… – “Герой?” – думал я – “За то, что глупость сотворил?” – Сейчас вы можете его не узнать, как я слышал, он немного преобразился внешне, но подросток же, хе-хе. – А как же плох звучал его голос. Разобрать было можно, но сам звук был грязный и будто доносился из какого-нибудь метро.

– Подросток, черт возьми, и что?! – Набормотал я.

– Эй, Адам! – Пищал мне Мейс. – Да не обращай на него внимания, как всегда это делаешь. – Я разозлился, но не мог не согласиться с его словами, ведь раньше у меня отлично выходило игнорировать это.

– Если встретите его, то обязательно поблагодарите за храбрость и доброту. Он потерял руку во время этого… – Постоянно кто-то да напоминал мне об этом.

Все сразу повернулись ко мне и стали рассматривать правую руку, а я и встать не мог, чтобы не получить выговор: в классе всегда царил порядок из-за жесткого характера Дугласа. И я прикрыл ее нормальной рукой, чтобы не пялились, но сделал только хуже.

– Ну не прячь же!

– Ты молодец.

– Не стесняйся.

И директор не затыкался.

– Ах, какие же хорошие дети нынче растут.

Я не выдержал и вскочил.

– Да хватит трепаться! Я просто толкнул одного кретина, я и не думал о каком-то геройстве! – Сначала меня разрывало от гнева, но потом я стал до ужаса спокойным. – Вспомните друзей, сволочи. Сколько новеньких пришло в этом месяце, а сколько улетело? Мы все умираем молодыми, так что не нужно спасать друг друга, чтобы пожить еще один денек. Уверен, тот парень хотел этого, а я помешал ему. Мы… Вы все просто отсиживаете свои зады, пока не взорветесь и не пойдете на ближайшую крышу.

Я судорожно снял свой протез.

– И этот старик ничего обо мне не знает!

Я бросил протез в громкоговоритель и сломал его. Меня еще долго пытались успокоить, но у меня словно в ушах звенело. В какой-то момент я обессилел и упал на руки одноклассников. Они несли меня в медпункт, а я все продолжал:

– Вы же умирать идете каждый день… а я жить хочу… Боже, как же я вас всех боюсь.

Я много наговорил в тот день: и злил их и пугал, но почему же я проснулся в окружении людей?

1 ноября 2017 года.

Меня не отстранили от уроков. Мне сделали поблажки из-за “подвига”, сказали про большой стресс после потери руки и многое другое.

Я проснулся в холодном поту все в той же одежде, в которой ходил по школе. Я не помнил, как оказался дома, но догадывался: у входа была лишняя пара кед одних женских доставучих ног, любящих топтаться, где не стоит.

У меня получилось встать, было тяжело, мокро и неприятно, но я встал – уже первый шаг. Из кухни доносился звук воды, бьющейся об посуду – я решил сначала умыться.

Встав перед раковиной, я обнаружил, что настал “месяц новых глаз” – это побочный эффект космы: каждый месяц мои зрачки приобретали случайный цвет и в тот раз они стали белыми. Вы не поверите, как я испугался, когда посмотрел в зеркало и не обнаружил у себя зрачков, причем это самый редкий цвет, ведь даже косма не выдает тебе белого дыма. Когда я наконец-то осознал, что это эффект космы, то оказался так счастлив такой приметной штуке, что взмахнул правой рукой и!.. Обнаружил, что протеза то на руке нет. И вот тогда я осознал, что лучше бы потерял зрачки, чем эту дорогущую черную дрянь.

Как же я тогда вскочил. Я, словно молния, пронесся через свою комнату и ворвался на кухню. Было бы у меня домашнее животное и тогда бы ему настал конец: я бы точно раздавил его по дороге.

На кухне как у себя дома Лейла спокойно намывала мою посуду, покачиваясь из стороны в сторону, еще и напевая глупые песни. На обеденном столе лежал мой протез, я подошел и обсмотрел его. Ни одной царапины, совсем, из чего он сделан я так и не выяснил, но так легко выдержать полет до громкоговорителя это что-то.

Утро вообще оказалось полным на сюрпризы.

– О, Адам! – Улыбалась мне Лейла. – А ты мне всегда таким опрятным казался.

Я схватил ее за руку.

– Что тебе здесь надо?

– Делаю то, что надо тебе, дурак. – И вот любила она меня дураком называть, словно я для нее какой-то славный мишка.

Я завалился на диван и начал парить косму, а то от всего этого у меня голова разболелась.

– Зачем тебе все это, своих дел нет?

Она замялась и перестала мыть посуду.

– Ты мне тогда таким напряженным показался.

– У меня все отлично.

Думаю, любой был бы рад видеть ее у себя дома как свою девушку. Она одна из лучших учеников и учениц в классе, имела классные фиолетовые волосы, не длинные, а по милому короткие. За серым джемпером она скрывала обычную белую рубашку. И где-то там запряталось колье, я точно видел его часть, наверное, рубин это был, но полностью увидеть не получилось. Не знаю, может боялась, что заприметят и украдут. В нашем городе до сих пор с преступностью не все решено.

При разговоре она сам ангел, но когда смотришь на нее одинокую, то она имеет довольно серьезный вид, подкрепляемый красными очками под цвет глаз.

Много было слухов, что она ничего не употребляла и жила на свое удовольствие, но здесь “веселые” в основном самые депрессивные. Когда я говорил про людей, любящих лезть туда, куда не надо, то говорил это неспроста. Она была изгоем в нашей школе больше чем я, а у меня всего один знакомый есть.

– Не думай, что помоешь мою посуду и сразу станешь моим другом, я таких не держу… Тебе вообще нормально ее мыть? Там остатки моей еды – слюни и все такое.

– Ну и что с того? Ты мне вчера столько слюней напускал, когда был в отключке.

Меня потянуло в сильный кашель, от которого я долго не мог избавиться, пока она продолжала намывать посуду.

– Кхе-кхе! Ты сейчас о чем?

– Я не могла оставить тебя одного, а кровать всего одна…

– А я сейчас где сижу?! Чем не кровать?! Да и вообще не надо было у меня спать!

Кажется, я сильно задел ее этими словами, и она начала плакать.

– Ты даже не интересовался, как у меня дела…

– Да что ты вообще хочешь от меня?

Она выключила воду и спиной ко мне начала вытирать свои слезы.

– Я даже представить не могла, каким ты был ублюдком!

Она накинулась на меня и начала бить, пока не ударилась об протез и не сделала себе намного больнее. Держась за руку, она упала на диван прямо ко мне. Мне даже стало ее жаль, и я протянул ей косму. Мы глядели друг на друга, пока она наконец-то не вырвала ее из моих рук и не начала расслабляться.

– Нам в школу пора.

– Сама же сидишь и отдыхаешь. – Как же она разозлилась из-за этого.

– Да ты хоть раз мыл такую гору посуды?! Я умру прямо тут, если не отдохну!

Мы парили около десяти минут. Это время пролетело быстро, будто мы слились с диваном и не чувствуя ничего, просто разлагались себе на удовольствие. До школы оставалось еще минут тридцать. Она решила прервать наш общий отдых одним вопросом:

– Я никогда не спрашивала тебя: что же случилось тогда на стройке?

– Не спрашивала?.. Какая разница, если все равно знаешь.

– Нет-нет, все знают “официальную” историю, а не твою.

Я так растерялся, что даже улыбнулся. Правда, я не понял, почему это сделал, просто улыбнулся и улизнул от нее.

– Нам пора.

Но она продолжала.

– Ты толкнул парня, на которого падало стекло, это правда, не спорю, что так оно и произошло. – А как умело она говорила то. У меня было ощущение, что перед этим диалогом она прочла сотки книг о психологии и ведении диалогов в свою пользу.

Собирая нужные учебники, я отмазывался от любых ее вопросов, неумело, но как получалось.

– Слушай, мы что, хорошие знакомые какие-то или что? Займись своими делами.

– Он упал и глядел на тебя как Иисуса Христа, Адам, а ты же на него как на мусор.

Я остановил сборку учебников и спросил:

– Я такое никому не говорил.

– Догадалась. – Врала ведь, точно врала. Я знал это, но проигнорировал.

– По-пойми уже меня, я не хотел так делать… П-просто само получилось… Что прошло, то прошло, тебе ясно?

– Только не для тебя.

– Да потому что он через неделю мог попробовать сделать то, что пыталось то стекло.

Она рассмеялась в голос, это было так громко, что я боялся потерять свое амплуа серьезного парня, не говорящего ни с кем, а как его сохранить, когда у тебя в квартире возникает громкий женский смех.

– Так для тебя все такие да? В смысле летуны – вообще все, да? О-о-о, так вот оно как.

– Не ври, что сама об этом не думала.

И вот наш сеанс закончился. Она со злостным видом встала и взяла свою сумку.

– С тобой – нет, но, похоже, тебе не я нужна. Я ведь глупая и доставучая!.. границы перехожу! Пойду “полетаю”, до встречи, Адам… И убери ты этот красный наконец!

– Эй!

Я ринулся к ней, но она оказалась довольно быстра, что смогла ускользнуть от меня и хлопнуть дверью передо мной. Когда я открыл ее и посмотрел в коридор – никого.

Я шел в школу один, думая об ее словах про полет и всем сердцем надеялся, что это была простая шутка. Такие вещи всегда не давали мне успокоиться, они даже снились мне в кошмарах.

По дороге я увидел одного “летящего”, упавшего ровно в центр нарисованного на земле круга. Люди снизу кричали трупу: “Е-е-е! Мужик, у тебя получилось!” – Сколько не живу здесь, так и не пойму, что же у них получается… умереть или попасть в центр? Может, меня просто никогда не охватывал весь шарм этой игры.

Двадцать семь – именно столько оказалось “летящих” в моей жизни, каждый из них сводил меня с ума понемногу. Я помню их крики при полете, самые страшные оказывались крики счастья.

Когда была мода на черно-белые рубашки, которые носил и я, один из “летящих” оказался уж больно похожим на меня, правда голос был высоковат, мой же более басовый, чем имеют остальные, даже боялся начать курить, чтобы голос совсем страшным мне не казался. Он был самым счастливым из всех, кого я видел, не знаю, что произошло в его жизни, но мою он потрепал не мало.

Мало-помалу и вот эти нарисованные круги у зданий стали моими остерегательными знаками. Я всегда обходил такие места и просто не ошивался возле них, но в итоге этих белых кругов стало так много, что мне просто перестало хватать места. Если я хотел гулять, то просто выходил во двор и садился на первую лесенку у входа в подъезд. Причем в этом месте я мог сполна ощутить роль призрака или того, про кого забыли. Меня ни один жилец не замечал и постоянно пинал или как-то задевал ногой. Как-то я схватил соседа, что долбанул мне туфлей по лицу и спросил:

– Я тут сижу, мужик, давай ты не будешь ногами размахивать?

Но в ответ лишь получил высокомерное фырканье, будто он мне одолжение сделал, пнув по лицу. И так ничего не изменилось, меня продолжали пинать, и я решил и вовсе из дома не выходить, а просто ставить стул у окна и вдыхать свежий воздух оттуда.

Помню: я боялся, что когда-нибудь и возле школы нарисуют эти круги: она высокая, семь этажей и, упав с последнего, думаю, умрешь моментально. Может, людям надоело бы падать перед своими соседями по квартире, и они захотели бы порхать крыльями перед одноклассниками.

И вот я снова перед входными дверями, за ними появилась еще сотня новеньких вместо старых. Корень школы, в смысле люди с первых классов, здесь что-то вроде старцев, знающих все светлые и темные уголки школы. Таких людей распределили по одному или подвое в классы, чтобы они были своего рода примерами для других.

Я открыл двери и прошел мимо сокамерников, раскиданных поодиночке, никогда не держащихся в группах. У всех свое место в коридоре и все как по расписанию туда становятся, у меня появилось ощущение, что нам всем просто промывают мозги, а это все – симуляция.

1-ый Урок – История

Все уроки вел один лишь Дуглас – человек – швейцарский нож и не один он такой. В каждом классе был всего один учитель, четко идущий по школьной программе.

– В девятьсот восемьдесят восьмом году произошло знаменитое крещение Руси…

Я сидел и рисовал на своей ладони портрет маленькой девочки, что видел пропавшей на одном из расклеенных плакатов.

– Псс, Адам. – Шепнул мне парень сзади.

Я немного повернул голову вбок.

– К доктору иди, идиот! У тебя что-то с глазами!

– С ними все нормально.

– Эй. – С другой стороны сказала мне одноклассница.

– Убирай красный с головы, пока не прибила.

– Отстань.

– Псс! – Позвал меня другой парень.

И так на каждых уроках. Меня доставал каждый в классе с глупыми вопросами о волосах и о глазах. Я не мог сосредоточиться или уйти в себя из-за этих имбецилов.

Но я их понимал: они старались забыть мою недавнюю выходку и потому пытались как-то обходить тему с рукой, расспрашивая про новый стиль одежды, еще где я его увидел, и доставая меня вопросами о волосах.

После школы – клуб литературы.

Я собирался идти домой, пока в коридоре меня не поймал Мейс. Он наговорил мне о “крутых” ребятах, ждущих именно меня в одном из кабинетов. Я все равно отказался, но не помогло: он забрал мой рюкзак, в котором лежала косма и убежал.

Если вы хоть раз думали: “А как же выглядит берлога девственников?”, то коротко – тот кабинет. Я не говорю, что не был одним из них, но даже для меня это был перебор. Только я открыл дверь и мне внос ударил “мускусный древесно-цветочный аромат” духов “Гермес”, я немного разбираюсь в духах и когда учуял этот, то сразу заулыбался как дурак и не смог сказать Мейсу, в чем дело.

Внутри, на партах, рассиживались три парня. Я сразу догадался, от кого же так несло теми духами: тот парень даже выглядел подобно своему флакону. Ходячая розовая карамелька с черной шляпкой и большим шелковым платочком, завязанным крайне идиотским бантом. Кучерявый был, волосы так и торчали из-под шляпы, честно, только трости не хватало, без понятия, почему у него ее не было. Не знаю, как же все сидели прямо возле него, но будь я аллергиком – меня бы уже в морг везли. Мы с ним были полными противоположностями: он, яркий и радужный – я, монотонный и меланхоличный, не знаю, как вся вселенная выдержала наше столкновение.

Мейс отбросил мой рюкзак прямо в окно, чуть не разбив его, и с разбега прыгнул на стол учителя. Из джинс он достал пачку сигарет, выдвинул одну штуку, стряхнув пачку вниз, и закурил.

– Ой, Мейс, ну не надо тут! – Кричал ходячий флакон.

Ему, похоже, сильно не нравилось, когда перебивали его чарующий аромат.

Вот эта группа оказалась троицей побитых доходяг, с множеством фингалов и синяков, распивающих одну бутылку коньяка. Вместе с флаконом сидел череп – парень, в большой такой фиолетовой толстовке, разукрашенной белыми черепками в каждом месте. Да и лицо его было такое худое, что только череп и видно. Ну и третьим оказались наушники – полный пофигист, постоянно качавшийся с отдаленно услышанного мною хип-хопа. Он один из немногих, кто одевался по указанной школой форме: полностью черной одежде, будто мы все должны вести вечный траур. В общем, полные фрики.

– Ну вот я прихожу, а машина уже стоит на своем месте, представляешь, да? – Говорил череп наушникам, что покачивали положительно головой.

Наушники поставили музыку на паузу и спросили:

– Ты что-то сказал?

– А ты меня не слушал?! Ты же сказал минуту назад, что слушаешь!

– Не-е, это я строку с “е-е” проговорил.

Череп накинулся на него с кулаками.

– Как вовремя то попал, ублюдок!

Рукой, держащей бутылку коньяка, он растрясывал как больной и разливал немало алкоголя.

– Эй-эй! – Флакон выхватил бухло из рук черепа. – Не разливай!

Мне стало так тошно находиться в одном кабинете с этими клоунами, что я даже подумал уйти, оставив рюкзак, но потом подумал про бессонные ночи, когда я даже не смогу себя успокоить несколькими затяжками, уносящими все неприятные мысли. Я просто молча прошелся и взял свой рюкзак, подумал, что все оказывается легко и осталось просто выйти, но нет. Я дошел до дверного проема и услышал насмешливый свист. Не знаю, он звучал как будто из мультика, словно я какой-то комедийный герой.

– Уже уходишь? – Проговорил Флакон. – Коньяка и тебе хватит.

А я все спиной стоял и отвечал.

– Как щедро с твоей стороны… Но я предпочту парение.

– Да пожалуйста, пари здесь сколько хочешь. Мейс все равно уже перебил мои духи этими варварскими штуками.

Мейс щелкнул пальцами и сказал:

– Пошел ты.

– Сам пошел, лучше бы пил с нами!

– Вы мне никогда не предлагали. – Что странно, ведь между троицей эта бутылка пролетала из руки в руку и истощалась моментально, никто не жадничал.

– И не предложим, пока ты куришь тут!

Мейс отбросил сигарету в сторону и протянул руку.

– Хорошо, давай бутылку.

– Нет.

– Что на этот раз?

– Да ничего! – Прозвучало даже слишком агрессивно, на мой взгляд.

И снова Мейс умолк, закурив еще одну сигарету. Он не сильно участвовал в этой компании, но явно вслушивался в каждое ее слово, реагируя мимолетными улыбками или хмурыми бровями. Наушники выхватили бутылку у Флакона и в один заход выпили шесть больших глотков. Заметив это, череп дал ему подзатыльник.

– Тебя че так прорвало?! – “А нет”, – подумал я, немного жадничают.

– Я знаю, что ты больше выпил!

И снова эти имбецилы начали драку, разнося парты, сметая стулья. Больше похоже на половой акт, но, наверное, так только мне показалось.

Мои ноги начало подкашивать, и я все же решил сесть на ближайшую к выходу парту. У меня проснулась сильная отдышка, и пот пробрался со лба до груди и еще такие моментальные покалывания по всему телу, будто я начал плавиться на месте, из-за них я не мог нормально усесться и постоянно чесался.

– Уже умираешь? – Спросил меня Флакон.

Я повернул голову в их сторону и сказал:

– Замолчи.

В ответ они побелели от страха и откинулись на задние парты, бросив бутылку, кстати, не разбившуюся после этого. Я повторил в голове, что сказал им и не понял, чем же я их так напугал.

– М-мужик! Что с тобой?!

– Плохо выгляжу?

– Глаза! Мать твою, где они?!

– На месте.

– Д-да не это!.. З-зрачки! – Череп испугался больше всех.

“Месяц новых глаз” – вспомнилось у меня в голове. Я объяснил им, что такое может происходить время от времени у людей вроде меня.

– Не думаю, что это все равно нормально. – Сказал Череп.

– Это определенно странно. – Продолжили Наушники.

Флакон развернулся к Мейсу и, запинаясь, спросил.

– И ты не мог предупредить?!

– М-м… Нет.

После этого нависла недолгая тишина. Я заметил, что Флакон собирался что-то сказать, но почему-то томил.

– Ты слышал что-нибудь о дальнейшей судьбе людей вроде тебя? – Спросил Флакон.

Я не смог ответить на этот вопрос, так как сам оказался обеспокоен этим.

– А к черту… Готов поспорить, что ты и сам хочешь такой участи. – Он подобрал бутылку и глотнул пару раз. – Иначе, зачем мы все это делаем, так?

Я поглядел на него непонимающе. Он выглядел как какой-то проповедник, говорил так уверенно, словно сам задавал эти правила. Он заметил мой взгляд и усмехнулся.

– Ну убиваем себя. Ты своей… космой, я вот этой бутылочкой, а Мейс позади сигаретами.

– Я себя не убиваю, только хочу немного отдохнуть.

– Естественно хочешь, трусишка. Или ты просто слишком напуган, чтобы пойти уже наконец на крышу и упасть в самый центр.

Он приподнял бутылку над головой и потряс ей.

– Жребий, херовый конечно, но жребий.

Меня удивляло, как простой с виду дохляк, которого бьет каждый второй на перемене может выдавать такие речи. Все в том кабинете были теми самыми старцами, что учились в этой школе с первого класса, кроме как раз таки Флакона – было очень интересно, откуда у него были такие мысли в голове. Вот в моей голове было пусто, он говорил о том, что я всячески пытался унести выдыханием пара по ночам. Я не мог перестать его слушать.

– Жребий? – Спросил я.

– Ага. Раз самостоятельно пойти и грохнуть себя мы не можем, то мы пьем, курим, принимаем наркоту, да что угодно, что ставит нас на тонкий канат… Это как стоять на краю моста на одной ноге. Ты не прыгнешь, ты ждешь, когда сорвешься по случайности.

Черт, я мог бы слушать его часами, просто задавая все вопросы, что когда-либо рождались в моей голове. Мне казалось, что он сможет ответить на них всех, но Мейс неожиданно начал действовать. Он взял рюкзак и достал оттуда черный на вид тяжелый пистолет. Мы услышали щелчок и повернулись к нему. Он сказал:

– Глядите. – Если бы он этого не сказал, то я бы стал самым быстрым человеком на земле, не смотря на боль по всему телу.

Он передал пистолет Черепу. Тот начал хохотать как псих и размахивать им. Уверен, в прошлом люди боялись таких штук возле своего лица, но наш народ сейчас их жаждет. Они перекидывали друг другу пистолет и направляли друг на друга. Наушники перехватили пистолет и наставили на Флакона.

– Грушницкий! Еще есть время; откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все!

– Стреляйте! Я себя презираю, а вас ненавижу!

Они так отдавались своим глупым секундным ролям, словно действительно стояли у обрыва и готовились к дуэли. Как я и сказал – фрики. Они игрались с пистолетом на протяжении нескольких минут, пока я смотрел и все больше удивлялся. Когда же они заметили меня, то хором сказали:

– Мы в клубе литературы, как-никак.

Единственный раз, когда я смог разглядеть в них хоть долю общности, в основном они выглядят как враги друг для друга: постоянно огрызались, косо друг на друга смотрели и это нормально, но когда они игрались с пистолетом, то будто стали друзьями и вот это уже странно. Мейс направил на меня пистолет и сказал:

– Ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал… Это из…

– Да, я знаю.

– Тогда играй свою роль.

– Не хочу.

– Тогда что ты тут делаешь?

“Действительно” – подумал я, встал и вышел из кабинета. Я услышал, что Флакон мне прокричал:

– От тебя дурно пахнет!

Уж лучше, чем от него.

Дорога домой без друзей оказалась куда более приятной, чем раньше. В тот миг я почувствовал себя вне всяких оков.

2 ноября 2017 года.

На этот раз я проснулся дома совсем один. “Спасибо, Боже!” – ликовал я в голове.

Мне сразу вспомнилась Лейла, когда я заметил немного грязной посуды, оставшейся после вчерашних макарон с сыром. Я упал на диван, достал косму и отдался воспоминаниям о вчерашнем взбалмошном утре. И я представлял его, воспроизводил в своей голове помногу раз без причины, а потом встал в ступор. Я задумался, почему же Лейле было наплевать на мои опустевшие зрачки. Она ведь смотрела в мои глаза, въедалась в них своими и ничего. Никогда не слышал, чтобы у нее были друзья, выбравшие косму… Да я ни разу не слышал, чтобы у нее были друзья вообще. “Может, ее сложно удивить?” – думал я. А как думаешь ты?

В окне я увидел проходящего Мейса. Он довольно рано приходил в школу – мне казалось, что у него своих дел совсем нет. С виду он был похож на простого игрока в футбол: черные джинсы, черная футболка с принтом грибного взрыва посередине и желто-синяя толстовка на застежке, добавляющая его плечам объем, делая еще более мужественнее. Его волосы были постоянно покрыты тоннами геля, чтобы удерживать волосы лежащими назад. Они длинные, я понимал, зачем он это делал, но по итогу его волосы получались такие жирные, отражали свет так неестественно. Он шел так напряженно, грозно шевеля плечами, будто собирался драться. По пути постоянно заглядывал в рюкзак, совсем из рук не выпускал. Я не придал этому какого-либо значения, а зря.

При движении рукой мой протез издает малюсенький скрежет в месте локтя. Я каждое утро его замечал из-за приятной тишины, когда только доживающие свои дни птицы напевали свои непонятные песни. К этому скрежету я с каждым разом относился все халатнее, сгибая руку грубее, резвее и громче. Именно во время отдыха у окна, попаривая косму, я минимум десять минут глядел на свою неудачную руку и прокручивал в голове день на стройке.

Тот самый день

Что я могу сказать, мне нужны были деньги, а погодите – нет, неправда. Мне нужно было их зарабатывать, иначе мой отец бы прибил меня своими важными речами и большими тяжелыми руками.

Я оказался молчаливым ребенком, во всем потакающим своему милому отцу. На каждом собеседовании я был позади его широкой спины, его черного байкерского жилета и парочки стволов за пазухой. Он мог добиваться своего, но не на поле государства: там победы ему не светило. Потому за своей коричневой бородой, закрывающий весь рот, он скалил зубы каждому работодателю, но держал вид лучшего папочки.

А я был такой: “Да… Ага”, – и подобные положительные ответы, чтобы удовлетворить людей, сидящих по ту сторону стола. Отец только и пытался устроить меня на работы поближе к людям, чтобы я смог найти себе пару тройку друзей, но из-за моего холодного лица, что бледнее мертвеца, меня либо не брали, либо выпирали. Я никому не нравился. Зачем держать несмешного, если он не гений, думаю так они полагали.

И хождения по кабинетам меня не радовали, так что я наконец-то взял себя в руки и сказал отцу, что эмоциями и разговорами я ничего не сделаю – пусть буду прилагать физическую силу.

Сначала меня взяли охранником, но не таким, что стоит у входа или бродит вокруг, а смотрящим по камерам. Сидишь в комнатушке, потягиваешь косму, пьешь свой черный чай и наслаждаешься тишиной. Мне сначала даже понравилось: друзья пауки, иногда спускающиеся мне на шею с дальнего угла, обросшего паутиной, радовали в спокойные минуты, коих было целый океан; тонны экранов, на которых всегда что-то да происходило: люди туда, люди сюда; чай, не самый лучший, но довольно приятный для своей нулевой цены. Я бы хоть всю жизнь там работал, – думал я, – но на самом деле это не так. Мне казалось, что это идеальный вариант: бледно-зеленая камера, где сидишь весь день, и отдыхаешь, но плюс перерос в ужаснейший минус ко второму месяцу. И вот тогда меня спалили, как я сплю перед экранами, потом еще раз и еще раз – уволили, если кратко. Где я работал? В банке.

И вот тогда дело дошло до стройки – место ужаснейших шумов: тресков, лязгов, бахов и всего остального. Еще я повстречал крайне бескультурных людей, любящих “потрещать” по душам. Я так наслышался о женах, детях, сексе и ужасной еде в забегаловках за кварталом, что к концу каждого рабочего дня был мысленно опустошен. Когда я слышу о том, что девушки часами разговаривают друг с другом по телефону, то не удивляюсь, потому что дай телефон этим мужикам и время разговора в часах выйдет двухзначным.

Говоря о моей ненависти к людям – у меня ее нет. Я вас не ненавижу… просто в то время, смотря на всех этих “летящих”, я не мог дать вам хоть какую-то цену. Я вырос в месте, где люди себе значения не знают, и потому не мог думать о них как о неотъемлемой части моей жизни.

Я просто прогуливался по… вспомнить бы, какой был тогда этаж, что-то около тридцатого. Перекидывая каску из руки в руку, я осматривал всех запрограммированных рабочих и дивился такой четкой работе. Потом я услышал выкрик: “Осторожно!” и моментально прикрыл голову руками, но быстро осознал, что осторожным нужно было быть не мне, а смуглому мужику, которого я мельком видел ранее. Он был приезжим и мало знал наш язык, но активно изучал его, разговаривая со всеми подряд, став достаточно популярным среди рабочих. И вот этот приезжий стоит и как слепой смотрит наверх, прямо на летящее стекло. Все стояли, я стоял и этот глупый идиот. Я ринулся к нему и напрыгнул, оттолкнув в сторону.

Немного постонав на полу, я встал. Без сложностей, без какой-либо боли, было лишь странное ощущение, словно из меня что-то высасывали. Я смотрел на его мокрое от пота лицо, будто смотрящее на спасителя, смотрел на его дрожащие губы и чувствовал отвращение. Я отбежал к краю, чтобы испустить заполняющийся рвотой рот, все еще не понимая происходящего. Осознать потерю руки я смог только благодаря сильному ветру, уносящему льющуюся кровь к далекому горизонту.

Так что мне было просто больно смотреть на протез и понимать: я потерял руку ради этого, обменял свою драгоценную руку на никчемную жизнь. И не стал бы я надевать кожу на чертов протез, потому что протез не рука, руку я потерял, и кожу надевать казалось детским решением.

Вернемся к тому утру

Я был готов отправляться в школу, пока в мою одинокую берлогу не постучали. В последнее время это название потеряло всякий смысл на существование: у меня был словно проходной двор для всех желающих. Хотя проблема скорее всего во мне, так как я не могу не открыть дверь постучавшему. В такие моменты у просыпается жалость к стоящему за дверью, ведь он проделал такой путь – а я живу на седьмом этаже и лифта у нас нет – ради меня, значит это не что-то пустяковое. Как бы к людям я не относился, я уважаю, если они куда-то решительно идут, не знаю, это придает им какой-то цели, которую я не замечаю при других обстоятельствах.

В глазок двери я никогда не смотрел, всегда открывал тому, кто стучал, не пытаясь сначала понять, кто же он такой. Из-за этого даже произошел один случай, когда я открыл дверь, а там стояли католики, спросившие классическое: “Вы верите в бога?” – я ответил: “Нет”, – и они было собирались уходить, но я продолжил: “Но я готов вас послушать!”, – удивления на своих лицах они скрыть не могли, было видно, что давно они не слышали таких слов. Я пригласил их внутрь. Там было всего три человека: две монахини и один мужчина, не знаю, кем он был, стоял будто для угрозы. Хочу сразу сказать, что девушки меня не интересовали, я всегда как-то ускользал от близости с ними и не особо за нее боролся, но монахини мне сразу показались какими-то замечательными, красавицами, может на то сказалось, что в своей квартире у меня были две зрелые девушки.

В подростковом возрасте у меня была подруга, Элизабет Ришар, она была вполне себе сносная по общепринятым меркам, формы уже начали проявляться, и грудь выпячивала прямо таки напоказ. Она почему-то заметила меня единственного на площадке, одиноко собирающего куличи в песочнице. Стала подкалывать меня, дразнить, но так осторожно, будто не сама хотела посмеяться, а лишь меня посмешить. И вот с ней у меня даже могло что-то выйти, ведь мы часто могли поддаваться моментам безудержной любви, но девушки, нет – люди, стоит ли с ними заводить отношения, если это рушит дружбу? Мне всегда казалось, что если и влюбляться, то это нужно сразу понимать, но как это, понять? Может для тебя это дружба, а для другого полноценная стратегия к отношениям. В общем, романтиком я не был из-за своего полного отсутствия чувства к этой романтике.

Монахини меня привлекли в этом плане – больше, конечно, блондинка, что всегда внимательно меня слушала, когда я говорил. У нее были очки с толстенными линзами, из-за чего, посмотрев в ее глаза, ты видел целый океан эмоций, а во время каждого своего проявленного времени на разговор я смотрел именно в ее глаза. Другая была красивее, но и намного невнимательнее, постоянно что-то печатала в телефоне и не слушала меня или свою подругу.

Говоря о нашей беседе, то мы достаточно быстро переключились с общих тем про бога до более личных. Например, я бы ни за что не поверил, как эта милая блондинка могла стать монахиней, а все началось с простого пьяного вождения, в котором она чудом избежала смерти, после стараясь думать, что ей помог бог и все такое. Мне все казалось, что мужчина позади них взорвется и выкрикнет что-то вроде: “Не отвлекаться!” – но он лишь покорно ждал. Я был крайне благодарен им за то, что они не стали спрашивать про руку, а то я бы как обычно замялся и наверно, даже прогнал бы из своей квартиры.

Я пропустил целый школьный день из-за них, но не был огорчен. Словом, чего-то нового о боге я не узнал. Меня все также беспокоят глупые не состыковки в библии, и я все также не могу принять идею замысла божьего, который надумает что-то сотворить, а потом начнет винить при этом нас, людей, созданных по его подобию, которых он мочит просто миллионами. Нет, не понять мне этого.

В тот день мне постучал никто иной как Мейс, оказывается, шедший ко мне, когда я заметил его в окне. Он много раз заикался, что зайдет ко мне погостить, но никогда этого не делал, а в тот день пришел. Сейчас мне это кажется забавным, но я, увидев его на пороге, хотел прямо перед ним дверью хлопнуть и все замки закрыть, но сдержался.

Общение с парнями у меня всегда было в избытке, всю жизнь меня окружали девочки да девушки, а парни всегда обходили. Можно подумать, что из-за этого я стал сентиментальным, раз никогда особо не вкушал взаимоотношений со зверьем, но все мои знакомые девчонки всегда были какими-то бойкими и не давали мне ныть или смеяться: им нравился мой холод, и они всеми силами пытались его сохранить.

Думаю, что я трус, да что таить, всегда им был. Знаете, боялся попытаться, сыграть какие-то новые эмоции, что-нибудь этакое. Я с детства был таким. Мог разбить вазу, на что бы сильно разозлился отец, – он выполнял эту функцию за ушедшую в мир иной маму, – и с мертвенным лицом смотрел бы ему в глаза. Он бы сказал: “Сына, ты чего наделал?!” – а я бы в ответ просто – “Я оплошал, отец, накажи меня” – и так постоянно. Я не показывал, что мне стыдно, а мне действительно было стыдно, но страх показать это сильно перевешивал. Мне всю жизнь было больно, когда меня били за что-то, ругали, и я все продолжал уверенно стоять на своем, не показывая ничего. Когда я на эмоциях, то теряю контроль, мозг отключается, и я падаю без сил, потому что это для меня в новинку, а самое главное – контроль. По-другому просто не могу. Контроль не поддается страшному безумию, окружающему меня с детства. Я всегда чувствовал себя трусом, из-за того что боялся этих психов и не мог вести нормальную жизнь, я не знал, что они сотворят в ту или иную секунду и не мог даже представить: они и смерти не боялись. Как можно спокойно общаться с человеком, в любую минуту готовым полететь?

Мейс толкнул меня в плечо, чуть не сбив с ног, сильный он был, зараза. Это было его приветствие, такое странное и раздражающее, и ведь я намекал ему, что не рад такому привету, а он все продолжал игнорировать меня. Он любил как бы пройти сквозь моих слов и просто пропустить их.

Мы с ним общались раньше, но все ограничивалось какими-то общими темами: что-то об уроках, школе и немного о городе, а в этот раз у него по лицу было видно, что он пришел поговорить серьезно, о личном. Он был парнем с отличными актерскими способностями. Он хмурый и равнодушный, постоянно бегал глазами по классу, но когда кто-то к нему подходил, то он сразу врубал свою улыбочку и начинал наворачивать всякого поинтереснее. Он был интересным собеседником, знал, о чем поговорить и хорошо слушал, но со стороны было видно, как ему на самом деле наплевать. Однако в равнодушии меня никто не победит, так что даже он стал крутиться вокруг меня, ожидая обратного с моей стороны, хотел быть друзьями.

– Нечего сказать, Адам, интересно, что ты живешь один. – Говорил он. Никогда не находил в этом ничего интересного, а другие – да. – Никаких тебе родителей, сестер и братьев, которые так и норовят поучить тебя уму разуму.

– Когда ты живешь один, то сам берешь на себя эту роль и норовишь себя поучить гораздо больше.

– Какая мысль! – Восхитился он. Ему нравились мои почти умные фразочки, которые я иногда мог выдавливать из своей головы.

– Чего пришел?

– Сначала чай.

Он так сказал это, словно приказал, хотя что говорить, он косвенно приказал мне в моем же доме. Уверенный был парень.

Он со всеми удобствами уселся на диван и стал ждать, пока я не соизволю налить нам по чаю.

– Зеленый, черный?

– А красного нет?

И вот сдался ему этот красный. Я обычно делал так: хочу вкуса – зеленый, хочу пить – черный, но красный то мне на кой? Лишь выставил меня плохим хозяином, не способным гостю нужный чай налить. Принимал бы я таких гостей почаще и точно бы к концу недели стал запирать все замки при любом стуке.

– Нет, Мейс… нет красного.

– Тогда не надо чай. Давай кофе.

Он издевался, я не пью кофе!

– И кофе нет.

– Не обжился еще?

Нет, честно, я этого парня знал мало, но стоило поговорить с ним побольше, и я стал его ненавидеть.

– То есть ты ничего не будешь?

– Да ладно уж, наливай зеленый. – Выдавил он. Сделал мне огромное одолжение, прям герой.

Я налил нам по чаю, и мы сели за стол, где и продолжили разговаривать.

– Так вот, я что пришел то – поговорить хотел. – А он не спешил. Немножечко да шел к тому, что хотел сказать. – У тебя там какая-то неприязнь к людям.

Он закидывал мои конфеты одну за другой, даже не жуя их, только проглатывая, но потом все же протянул мне одну и предложил съесть. Мейс захватывал мою квартиру восхитительно быстро.

– Тогда ты понимаешь, что я тебе не рад. – Я старался подбирать слова пообиднее, лишь бы он поскорее ушел, но он понимал мой замысел с легкой забавой.

– Так это отлично. Просто супер!.. Всяко лучше, чем ничего.

Он, наконец, съел все мои конфеты и немного загрустил.

– Понимаешь, я тоже их не люблю. Всех их! Вот тех уродов, что постоянно шушукаются на свои тупые темы, решая, нормальный ты или нет. Кто тут нормальный? Я ненормальный? Да я бешеный, но дело то тут в другом! Нет, нужно что-то покрепче.

Его рюкзак на вид был почти пуст, но что-то там все-таки лежало. Он достал простой коньяк пятилетней выдержки и вместе с ним в руке прямиком отправился к моему холодильнику. Достал оттуда апельсиновый сок, – мой любимый, почти не разрешаю его трогать остальным, но послушал бы меня Мейс? – и смешал его с коньяком в два бокала. Аккуратно доставив бокалы к, наверное, уже его столу, он принялся пить из одного. Человек был понимающий, сразу стало понятно, что пьет он больше для вкуса, нежели того самого эффекта.

– Уродов мочить надо, вот что я тебе скажу. И я не хочу трепаться о мотивах и прочем, не собираюсь я давать крутые цитаты по поводу них, говорить, почему они уроды. Уродов нужно мочить и все на этом.

Да уж, удивил меня он. Он говорил как безумный ученый, у которого планы на изменение всего и вся на следующий век. Я допил чай и ответил:

– Они не уроды – лишь идиоты.

– Да есть разница чт… Предположим, что есть люди, которые вот такие иные от нас с тобой, непредсказуемые до чертиков. Мы то герои своей истории – почему не называть их уродами?

– Ты хочешь их “мочить”?

– Что? Нет, конечно. И мысли не было! Не их!

Он никогда так уверенно и увлеченно о чем-то не рассказывал. Я все думал, когда же он надумал все это и сколько он выжидал, чтобы поделиться этим со мной.

– Давай честно, почему ты говоришь это мне?

– Адам, пойми: я тоже не хочу умирать. Тогда, во время твоего срыва, ты показал себя с именно той стороны, что я от тебя ждал. Я все продолжал следить за тобой и думал, что же ты за человек.

– И кто я?

– Ты как я.

– Хорошо, а кто мы?

– Мы свободолюбивые.

Не мог я с ним согласится. Какая мне свобода, я даже не знал, в чем она заключается, но вот у него уже было свое представление.

– Как хорошо выговориться то. – Сказал Мейс и махом выпил пол бокала своего самодельного коктейля. – Но ты не думай, что я тебя тут решил в свои грандиозные планы просветить, лишь хотел сказать пару слов. – Затем он допивает и заканчивает. – Но у всех есть друзья, мне интересно, насколько я силен духом.

– Ты игрок? Похоже на игру.

– Испытание прохожу – всего ничего.

У него тоже была неприязнь к людям. Они раздражали Мейса, но он не мог перестать улыбаться им в ответ, из-за чего он и себя начинал недолюбливать. Он мог влиться в любую группу, стать другом для кого угодно, но вместо этого он продолжал сидеть на своем стуле за своей партой и бегать глазами, о чем-то рассуждая.

Когда он все же вышел из “своей” квартиры, то перед уходом сказал: “Будет весело”. Мне было не весело на тот момент, настроение ни к черту, но вид из окна меня успокоил.

Интересно, как птицы в нашем городе понимают, когда же пора лететь на юг, может, им просто становится холодно, и они начинают валить отсюда? В тот день я видел полчище, летящее куда-то вдаль. Может, наступила зима, – думал я, пока не увидел в календаре, что зимы еще месяц как не будет.

Я свой бокал так и не тронул. Пришлось сквозь боль все выливать в раковину, а ведь там был мой сок.

Немного отдохнув, я собрал рюкзак и отправился в школу. В тот день я начал слышать крики, когда проходил по единственному мосту в городе, соединяющему две его равно огромные части. Я не мог найти виновника этих убивающих мои уши звуков: он шел откуда-то снизу, под держащим все наверху бетоном. И крик был краток, но так пронзителен, всего раз услышал, но по итогу он звучал в моей голове без остановки.

1-ый Урок – Литература

Все начиналось так хорошо: пришел, не получив косых взглядов, сел без лишнего шума – никакого внимания. Я погрузился в свои сложенные руки как в мягчайшую подушку из всех мною опробованных и ушел в мечты о месте получше того, в котором вырос.

Все как истуканы глядели в окно на энтузиастов, баллончиком рисующих те самые круги, прямо перед школой. Но мне было так наплевать, я лишь слышал забавные, – с их точки зрения, – комментарии насчет этого. Что-то вроде: “Ну теперь школа действительно станет интересной!”, – мне бы такую радость из-за жалкого кружочка.

Я не сплю на уроках или переменах, а просто лежу: делаю вид так сказать, в основном даже с открытыми глазами. Просто упираюсь в точку на парте и порчу свое зрение. Адам далеко не лучший ученик, который мог позволить себе дурачиться и ничего не делать на уроках, он не набирал высшие баллы на тестах, – это если коротко о моем обучении.

К нам влетел Дуглас, он редко приходил за целых десять минут до начала урока, но в его руках были прямо свежие, горячие как пирожки новости. Он бросил бумаги на стол и как обычно прокричал своим ядовитым тоном, чтобы все сели и не давили своими телами на стекло, мало ли, слетит и все попадают на не докрашенные круги.

Пару-тройку людей снова не стало, улетели, – мы к этому привыкли давно: это стало своего рода эпидемией, понемногу уносящей каждого из нас, – но одно имя все же меня убило.

– …Лейла Дюбуа прошлой ночью…

И все же это произошло, она зачем-то сделала это. Была ли причина в моих словах или действиях – я не знаю, знать бы хоть то немногое, чтобы просто суметь уснуть.

Она всегда ходила за мной, всегда искала способы поговорить со мной, будто ей меня не хватало сотни лет. По-моему, как я слышал, она присоединялась в кружки, в которые шел я, и сразу же их бросала, как я из них уходил. Она могла иметь друзей, но лишь выбрала путь безответной со мной дружбы. И вот я вспоминаю, как она подгоняла мне сжатые в шарик листочки на контрольных, которые я бы завалил без нее, как я в моменты голода находил на своей парте пакеты с сэндвичами. Она заботилась обо мне, а я не понимал почему.

Дуглас позвал меня к нему, чтобы передать записку от Лейлы, на которой четко были выписаны мои инициалы, А. М. – Адам Моро, раскрываю все карты так сказать. Я вырвал этот конверт, будто он был золотым билетом на шоколадную фабрику, и стал его рассматривать. Весь класс смотрел на меня и всем видом говорил: “Ну! Не томи!” – как будто я был обязан делиться содержимым этого конверта. От нас, старцев школы, вообще много чего требуют: там и с домашним заданием помогать просят и с навигацией по школе, а мы не запрограммированные помогать роботы.

Я конверт открыл не сразу, сначала сел отдышаться на своем стуле, а затем произошло следующее.

За нашей стеной, в другом кабинете раздался выстрел, после чего пошли крики. В классе началась паника, даже я поднял голову, чтобы осмотреться, а ведь когда-то я уже предсказывал, что это произойдет. Затем следующий выстрел, он был слышен глуше, будто в кабинете подальше произошел. После этого стали слышны шаги, но шагов было многовато, и сразу стало понятно, что к нам идет пара человек.

– Да иду я! – Раздался знакомый голос из-за двери.

Флакона, розовую карамельку, вдруг втолкнули в наш кабинет, а за ним зашел окровавленный Мейс с тем самым пистолетом в руках, которым фрики игрались в клубе литературы.

– А че со мной то тянешь? С теми двумя ты не шибко ждал!

К моему удивлению, Флакон, по всей видимости, ставший заложником Мейса, все грубил и грубил ему, подгонял выстрелить.

– Где мы? – А затем Флакон заметил меня. – Адам, гляди, это я! – Как будто все в нашем кабинете его не видели.

– Тебя и пистолетом у затылка не заставить молчать! – Крикнул Мейс.

Мейс силой взял Флакона и подвел его ко мне.

– Помнишь, наш сегодняшний разговор, Адам?

– Не забыл. – Я был спокоен, хоть и думал, что вполне себе могу оказаться мертвым, но на душе у меня не было беспокойства. Я лишь слушал Мейса и ожидал.

– Ну что, – сказал Флакону Мейс. Он сильно придавил пистолет к его затылку, но Флакон был веселый, он чуть не расхохотался, когда Мейс обратился к нему, – есть какие-нибудь слова напоследок?

– Есть пара слов для грязнули… Когда ты пьёшь, Адам, то мир будто лишается всех звуков и это просто охеренно. Мир становится легче, а ты веселее… А пуля!.. Вот эта штука похлеще будет… Давай уже закончим с этим: надоел мне этот запах крови.

Мейс выстрелил, и Флакон замертво упал на мою парту, залив выцарапанные ножом надписи своей кровью.

Мейс отвернулся от меня и пошел в сторону учительской парты. Указав Дугласу, чтобы тот отошел, он прислонился к учительскому столу и начал говорить:

– Вам нечего бояться, я решил убить лишь тех, кто мне нравился… Вы только не обижайтесь, ха-ха… Что, что?! Хватит уже сидеть, зажавшись в уголку, дайте мне отпор! Вы же слышали выстрелы – взяли бы ручки, с проклятыми карандашами да побежали бы на меня в атаку! Я прямо сейчас могу выстрелить в любого из вас, а вы, суки, сидите! – И правда, все в классе плакали и рыдали, слушая его. Никто и не думал вставать. – Зато теперь я уверен на все сто, что люди мне не нужны. Я просто не пойму: хотели бы умереть – вышли бы на меня с распростертыми руками, так что не так-то? Живите мать вашу.

Он перебрасывал пистолет из руки в руку как мячик, но затем быстро подставил к голове. И вот что-то во мне включилось, дернуло меня, и я сказал.

– Не-не!

Я вскочил со стула, но щелчок уже раздался, только никакой пули не вылетело.

– Да у меня пуль больше нет. – Он глянул на меня и сердитым взглядом заставил сесть. – А сейчас? Ну сейчас то я вас не застрелю. Нападете на меня?

Никто не двигался, все продолжали бояться его. Мы просидели так около часа, пока в школу не прибыл отряд, который и задержал Мейса. Его увели в коридор, но он успел сказать:

– Было весело!

Во время всей этой суматохи я просто сидел и выдувал одну капсулу космы за другой, никто даже внимания на меня не обратил. Сейчас то я понимаю, как было бескультурно пускать то розовый дым, то зеленый по классу, но тогда я просто закрыл глаза и забылся – до боли приятное ощущение.

Все это время я сидел за своей партой и наблюдал за Флаконом. Разглядывал его выбитый затылок и покрытые кровью волосы. Только смотря на его тело, мне стало интересно, каким же он был человеком. Его звали Кристофер Руссо – единственный ребенок в семье, который все равно не получил должной заботы из-за своих разведенных родителей. Они всю жизнь собачились и забывали про своего сына. По итогу он стал закрытым и уехал сюда, в наш прекрасный город крыльев. Говорят, что в детстве его мать и отец так сильно подрались, что по всей комнате была разбрызгана кровь, а это была его комната. Кровь еле отмыли, но от запаха так и не смогли избавиться, поэтому он стал интересоваться духами и начал ими пользоваться постоянно, разбрызгивая то там, то сям.

Он был все тем же ребенком, постаревшим ребенком, который просто хотел затмить ужасный запах в своей голове.

О Мейсе потом не раз вспоминали, называли психопатом, ненавидящим людей, но за что так и не выяснили. Думаю, его также как и меня беспокоило поведение наших горожан, но борьбу с ними ему пришлось вести дикую.

Нас отстранили от школы на две недели.

3 ноября 2017 года.

В записке, оставленной Лейлой, было сказано:

Кое-кто попал в самый центр :)

Со смайликом на конце, неужели они и в правду могла писать улыбающиеся смайлики в такой момент? Меня это беспокоило гораздо больше того, что я не понимал, о каком центре она говорила, и кто туда попал. Она же могла смотреть в будущее и знать, куда попадет, значит это было не про нее. Хотя в силу моих неудачных попыток понять, я решил, что она написала это от балды: попадет – загадочное послание о себе, не попадет – бессмысленные слова о ком-то другом.

Я также был крайне обеспокоен безрассудным поступком, попыткой спасти Мейса от самоубийства, клянусь, наведи он пистолет на меня – не шелохнулся бы.

Плохая привычка, вредная до жути: сломя голову бежать на свою погибель, в третий раз ведь навряд ли пройдет такой номер, тем более, если мой оппонент снова окажется с пистолетом, заряженным пистолетом.

Я всю ночь потратил на то, чтобы смыть красный и черный цвета с головы и вернуть свои бесцветные волосы, потом мучился с тем, чтобы уложить волосы таким образом, при котором мой бок не был бы полностью голым. Из-за моего излишества волос это получилось – получилось все скрыть. Я замертво упал на кровать и проспал весь день.

7 ноября 2017 года.

Я все чаще слышал эти странные крики, когда проходил по мосту. Уж больно они были едкими, зато я точно распознал, что голос женский, но в нем чувствовалась такая сильная ярость, что я не мог в это поверить. Я много гулял и почти не был дома в свое свободное время.

В нашем городе есть кое-какие места, в которых можно потратить свое время: бары, клубы писателей, кофейни или спортзалы, но я любил просто искать высокие точки, на которые я был способен залезть.

Это началось с детства, когда отец закинул летающую тарелку прямо на верхушку дерева и заставил подниматься на нее. То дело было в соседнем городе, в котором есть красивые зеленые парки со всякими хиппи-студентами, любящими полежать на траве и людьми, выгуливающими своих собак. В нашем городе такого и в помине не было, да и никому не было нужно. И вот я поднимался на дерево, засаживая себе первые заносы в пальцы, и встречаю всяких белочек с непреодолимым желанием их погладить, но к несчастью они были слишком быстрые и изворотливые. Через пару тяжелых минут я поднялся на верхушку не самого низкого в парке дерева и остолбенел от красоты. Город по соседству был усеян всякими билбордами, в которых еще участвовали красивые актеры, рекламирующие то скраб, то газировку. И мне было не важно, что они там рекламировали, я бы отдал им все, что у меня было, приди они лично. Я бы прямо перед отцом прокричал: “Отец, смотри, люди с экранов!” – клянусь, я бы опустошил весь его кошелек и понакупал бы всякой дряни, что рекламировали те актеры – настолько это было красиво. С того самого момента я всегда старался найти местечко повыше, только теперь в нашем городе. Но где-то был вид не очень, а где-то я просто говорил себе: “Вот стану старше – залезу, а сейчас боюсь”. На тот момент я любил подниматься на трубу старого завода. На нее было подниматься просто, но сделай ты хоть одну оплошность – упадешь и помрешь, в лучшем исходе просто порежешь себя ржавым металлом. Чтобы туда залезть, нужно было подниматься по скрещенным балкам, идущим под таким крутым углом, что руки скользили при некрепком хвате или немного торчащим кирпичам.