Сто и одна ночь

ГЛАВА 1

Я прячу руки за спиной, но слишком поздно — хозяин кольца уже появился в дверном проеме. Сквозняк с грохотом захлопывает окно — и после этого звука, больше похожего на выстрел, становится тихо, как в склепе. Несколько секунд мы просто стоим и смотрим друг на друга — и, поэтому, кажется, что ничего ужасного еще не произошло.

— Пожалуйста, покажите ладони, — обрывает тишину Граф.

Тон его голоса — бесстрастный, сухой — говорит о том, что на самом деле скрывается за учтивостью.

Кольцо до сих пор у меня в руке — чувствую тепло металла, нагретого моей кожей, легкое давление аметиста в центр ладони. Невольно пытаюсь просчитать в уме варианты — оттолкнуть, обхитрить, уболтать, соврать, сбежать через окно…

— Покажите ладони, — с нажимом повторяет Граф.

Впервые за три недели он смотрит вот так — прямо в глаза — и я физически ощущаю тяжесть его взгляда.

Граф — его настоящее имя — досталось ему вместе с коллекцией антиквариата от родителей, о которых он почти ничего не знает. Имя подходит ему идеально. Он высокого роста — я едва достаю ему до подбородка. Виски выбриты, в темных волосах, зачесанных назад, — седина, хотя ему еще нет и сорока. Глаза глубоко серые, в них мудрость зрелого человека — а, может, обычная скука.

Не могу представить его загорающим на пляже. Или в одежде с гавайским принтом. Граф часто использует трость — при том, что походка у него легкая, и надевает перчатки, хотя на дворе — ранняя осень.

И вот он стоит передо мной — в черном пальто, в кашне, ладони в перчатках сложены на рукоятке трости. А я — на стуле (чтобы дотянуться до сейфа), в платье горничной, босиком…

Щелкает замок — Граф запирает дверь изнутри. Подойдя ближе, отставляет трость, кладет ладони мне на бедра… Мгновение — и я уже стою перед ним на полу — только успела коснуться пальцами холодного и влажного после мороси ворота его пальто. Едва выдыхаю, как Граф отпускает меня и отступает на шаг — так удобней прицеливаться взглядом. Смотрит равнодушно, но я чувствую его раздражение.

Протягивает руку. Спохватываюсь — и кладу кольцо ему на ладонь. Пытаюсь улыбнуться.

Легкий скрип кожи перчатки — кольцо зажато в кулак — и снова воцаряется тишина. Если бы не гулкие удары моего сердца, наверное, я бы услышала, как пыль оседает на книжных полках.

Постепенно выхожу из шока. Волосы, наспех собранные заколкой на затылке, растрепались. Одна из прядей щекочет шею — я это только сейчас ощущаю. Как и несуществующие отпечатки Графских пальцев на моих бедрах — легким жжением — не терплю прикосновений. Резко пахнет орхидеями, стоящими в вазе на столе. В комнату просачиваются сумерки.

Такое странное чувство — словно эта кража все еще может сойти мне с рук. Хотя я так хорошо представляю, с кем имею дело…

Граф достает из кармана пальто белый платок, заворачивает кольцо, сует его за пазуху. Затем опускается на диван, набирает на мобильном короткий номер… И я, наконец, понимаю, что происходит.

— Не надо полицию! — выкрикиваю так громко, словно на самом деле ее зову.

Никакой реакции.

— Вы же, писатель, верно? — пытаюсь томно произнести я.

— Да, а ты — воровка, — жестко, не раздумывая, отвечает Граф.

Слышу в телефоне короткие гудки. Заставляю себя дышать и думать — я не могу допустить вызова полиции. Давай, Крис, садись на подлокотник дивана…

Сажусь. Нога за ногу. Платье словно случайно приподнимается куда выше колена.

Но Граф на это не ведется, даже телефон от уха не убирает — только бегло прокатывается по мне взглядом. Неприкрытая насмешка в его глазах оживляет ощущение жжения на моих бедрах. Стискиваю зубы.

— Давайте, заключим сделку, выгодную нам обоим, — уже без тени кокетства произношу я.

Слышу напряженный женский голос в телефоне, и от этого в солнечном сплетении ощущение такое, словно крошится лед.

— С трудом могу представить такую сделку… — Граф всерьез задумывается, даже взгляд отводит. — Хотя нет… — снова та же насмешка. — Я вообще не могу ее представить.

— Ну, давайте, вы же писатель! — я улыбаюсь, пытаясь разрядить обстановку. А в голове крутится: от трех до шести лет с конфискацией…

— Все же не могу, — снова подносит телефон к уху.

— Подождите! — ловлю его взгляд — и уже не отпускаю. — У меня есть то, что вас заинтересует… История, — Граф что-то улавливает в моем голосе, потому как, наконец, убирает телефон от уха. Я медлю, но все-таки произношу следующую фразу: — Эта история перевернет вашу жизнь, Граф.

И я чувствую отклик в его взгляде, мимолетный, но яркий — словно вспышка за пеленой дождя.

Секундное колебание.

— Допустим, — сбрасывает вызов.

Но телефон по-прежнему держит в руке.

— Условия такие, — выпаливаю я, облокачиваясь о диван так, что Граф больше не видел мое лицо — только ноги. От той краткой общности, которая возникла между нами, не осталось и следа. Теперь мы торговцы, обсуждающие сделку. — Я рассказываю вам историю, по несколько часов в день, на протяжении… допустим, месяца. И если вы не остановите меня до конца этой истории, если вам не станет скучно, то кольцо достанется мне. И, конечно, вы не сообщите в полицию.

Он делает такое резкое, нетерпеливое движение головой, что я тот час же исправляюсь:

— Просто никуда не сообщите. Украденное, конечно, останется вашим.

— История правдивая?

— А это вы сами решите.

Граф медлит, только я уже знаю ответ. Но, на всякий случай, добавляю:

— Вы ничего не теряете…

— Кроме возможности наказать воришку.

— Вы всегда успеете это сделать.

Он откладывает телефон на диван. Наконец-то… Я прикрываю глаза и запрокидываю голову — уф! Хорошо, что он не видит.

— Начнете прямо сейчас. Я должен понять, что на что соглашаюсь.

— Конечно, — я поднимаюсь и одергиваю платье.

Прямо сейчас…

Зашториваю окно, зажигаю на камине свечи, задумчиво прохожусь по комнате — сгущаю краски, замедляю время. Касаюсь книжных корешков, статуэток и фото в резных металлических рамках — словно вбираю их в свою историю.

А еще недавно казалось, что самое сложное — позади. Кольцо уже было у меня в руке, мне оставалось только уйти. Не хватило пары минут, полусотни шагов… И вот, теперь я собираюсь рассказать Графу сказку, которая так глубоко впиталась в мою душу, так крепко сплелась с моим сердцем, что стала управлять моими желаниями и поступками. Историю, которая привела меня в этот дом…

Граф уже снял пальто и перчатки. Удобно расположился на диване и теперь, словно коршун, следит за мной из мерцающего полумрака. Он уверен, что я блефую.

Опускаюсь на кресло, словно на трон. Кладу руки на подлокотники. Игры закончились, Граф. Начинается битва.

— Эта история началась несколько лет назад в небольшом городке — примерно в таком, из которого родом вы…

— Как вы узнали, откуда я родом? — с легким раздражением перебивает он.

— Гугл подсказал.

— Вы изучаете досье всех своих работодателей?

— Только тех, кто в требованиях к кандидатам указывает: «молчаливая, можно — немая». Я могу продолжить?

Он делает невнятный жест рукой — мол, давайте.

— На окраине города, у самого леса, стоял двухэтажный деревянный дом, старый, кособокий — ему было за сотню лет, — прикрыв глаза, рассказываю я — и словно наяву вижу эту постройку — дряхлеющие стены крепко держат залатанную крышу. — Его построила большая зажиточная семья еще в те далекие времена, когда город только начинал прорастать из деревни. С тех пор дом много раз достраивали, перекраивали и перекрашивали — если подколупнуть краску ножом, можно было насчитать десятки разноцветных слоев — точно годовые кольца у дерева. А семья все мельчала, пока не осталось из целого рода лишь двое — отец и сын.

…Это дом с душой, воспоминаниями и мечтами. Я слышу его ворчание, когда дует ветер, — такой сильный, как сейчас. Вижу, как он захлопывает окна — щурится, — когда льет косой дождь. После недели жары небо взбунтовалось, оно пенилось и брызгало молниями. И дом, и весь город сливался с серым вечерним пейзажем, размытым грозой.

В такой вечер на втором этаже, в просторной комнате с четырьмя большими окнами, стоял, прислонясь к изъеденному жуками комоду, Глеб — семнадцатилетний парень, последний из рода Старобогатовых. То, что он видел, заставляло его сердце с размахом биться о грудную клетку. Лана — медовая принцесса, дочь богатого владельца огромной пасеки — не обманула — и пришла. Всем Кенам города предпочла его, парня из автомастерской.

Ее могла остановить его бедность. Или запах машинного масла, который так въелся в кожу, что не оттирался мылом. Или гроза, в конце концов. Но вот Лана здесь — насквозь пропитанная дождем. Сидит на его широкой, застланной самотканым покрывалом кровати, укутанная в вязаный плед. Держит двумя ладонями большую кружку липового чая — и дрожит от холода. И все ее сверкающие сережки, браслетик, цепочка, колечко — все дрожит вместе с ней. Как же Глебу хотелось, чтобы на ней только это и осталось — сережки, браслетик, цепочка, колечко. У него все тело горело от желания дотронуться до нее.

Была бы это просто подружка, Глеб, не мешкая, предложил бы ей переодеться в свою сухую одежду. Но с Ланой было иначе. Он знал, что не сможет просто стоять, подпирая взглядом дверь, и слушать, как принцесса раздевается за его спиной. Глеб чувствовал — резью в солнечном сплетении, покалыванием на кончиках пальцев, волнующим давлением внизу живота — единственный способ согреть Лану — это снять с нее одежду самому. Маечку, прилипшую к телу. Шортики, набравшие так много воды, что поменяли цвет. Бюстгальтер, шлейки которого, дразня, выглядывали из-под майки. И, в последнюю очередь, — трусики. Он словно по-настоящему чувствовал, как его пальцы преодолевают сопротивление мокрой ткани, которая липнет к длинным загорелым ногам Ланы, к ее коже, прохладной после дождя… Глеб сжал пальцами выступ комода, чуть качнул головой, сам себе, — иди, чего ждешь — и поймал ее взгляд.

Она действительно была принцессой — самая красивая девушка, которую он когда-либо видел. Высокая, тонкая, грациозная. С невинными ямочками на щеках, большими, темными, как вересковый мед, глазами, густыми волосами такого же оттенка. Обычно Лана завязывала волосы в хвост, но сейчас — распущенные, мокрые — они спускались до аккуратной маленькой груди — до самых сосков, которые, как думал Глеб, тоже были темные. Касался ли их кто-нибудь так, как сейчас это сделает он?..

Половица тихим скрипом отзывалась на каждый его шаг.

Глеб взял кружку из ладоней гостьи и отставил на стул. Затем помог Лане подняться. Он хотел бы сорвать с нее одежду — руки прямо чесались. Так что пришлось сжать кулаки — прежде, чем коснуться пледа, — и помочь ему сползти с ее плеч.

— Ты красивый… — произнесла Лана, все еще дрожа, но это уже была дрожь иного рода.

Красивый?.. Да, возможно, у него было красивое тело: загорелое, натренированное, с заметными мускулами, хотя и слишком худое, чтобы прохожие называли его мужчиной. Но остальное… Глеб считал себя обычным. Короткие волосы — минимальная длина, которую можно установить на машинке для стрижки — до белизны выгорели на солнце. Заостренные черты лица, высокие скулы, тонкие губы. Разве что глаза необычного цвета — один голубой, другой — голубой пополам с карим. Но это ведь тоже не красота. Непривычно — вот и все.

— Ты — сильный, умный и честный… — шепотом продолжила Лана, так крепко держась за него взглядом, что, казалось, отпусти — и она как со скалы сорвется.

Глеб перебил принцессу легким прикосновением губ к ее губам. Какие мягкие, теплые… Не удержался — и медленно провел по ним подушечкой пальца.

— У тебя были мужчины до меня?

Лана опустила голову. Потом снова попыталась уцепиться за Глеба взглядом — но не вышло — слишком близко оказались их лица.

— Нет…

Глеб замер на мгновение, чтобы пережить острое, незнакомое ему чувство: смесь ликования, благодарности, желания обладать — и, в то же время, — отдавать.

Одной рукой он притянул Лану к себе, второй — зарылся в ее волосы на затылке. Нашел губами ее губы. Такие нежные… Медленно провел по ним кончиком языка. От этого легкого давления они раскрылись, словно бутон, — и Глеб почувствовал ответное робкое прикосновение Ланиного язычка. Тогда Глеб усилил напор, двинулся навстречу, и, когда их языки снова соприкоснулись, принцесса прильнула к нему всем телом.

Знала бы Лана, какой силы воли стоили ему эти осторожные движения, как все в нем ломалось, гнулось, выворачивалось с корнями от жгучего, переполняющего желания. Доверчивость Ланы распаляла его еще больше, рождала глухое внутреннее рычание.

Дождь барабанил по стеклам, создавая особую мелодию, приникая глубоко в сердце, почти совпадая с его бешеным ритмом. Сумерки наполняли комнату — и скрывали румянец на щеках Ланы. Глеб чувствовал его, лишь касаясь пальцами ее скул — горячих настолько, что, казалось, можно обжечься. И под маечкой Ланы тоже было горячо. Руки дрожали от эмоций, которые так сложно было держать в себе, пока Глеб рисовал ладонями узоры на ее спине. Казалось, дрожь его пальцев проникала под кожу Ланы и, вибрируя, растекалась по ее нервам, вызывая ответную дрожь. Невыносимо…

Его ладонь легла на ее плоский живот — и заскользила выше, пока ни накрыла маленькую упругую грудь. Глеб легонько сжал сосок — и стон Ланы, который за этим последовал, отозвался звоном в его теле.

Больше Глеб не слышал шума дождя, не видел всполохов молний, рассекающих воздух. Теперь все его органы чувств были настроены на то, чтобы украсть еще один стон, и еще, и еще… Пальцами, губами, языком по коже — настойчивее, жарче…

К черту маечку! Он даже не заметил, как снял Лане бюстгальтер, — на мгновение вынырнул из опаляющего моря эмоций только, когда уже руками ласкал ее грудь — гладил, сжимал, мял — не прерывая поцелуя, от которого пол качался, как палуба. И стоны Ланы превращали его натянутые нервы в оголенные провода… Глеб знал, что запомнит этот день на всю жизнь. Только не думал, что произойдет это вовсе не из-за Ланы. Хотите чаю?

— Что? — Граф вскидывает голову.

— Чай, — я хлопаю ресницами, но стараюсь не переигрывать. — Чтобы согреться — как моя героиня. Из-за дождей в доме немного… зябко, — обнимаю себя за плечи.

— Да, зябко. Давайте.

Ухожу на кухню, и, пока закипает чайник, стою, прислонясь к столу, — стараюсь придти в себя. Из-за пережитого меня мутит.

Свою чашку почти до краев заполняю крутым кипятком. Графу наливаю чай на палец выше середины чашки, разбавляю холодной водой. Поднимаю поднос с сервизом и слышу, как звякают друг о друга блюдца. Возвращаю поднос на стол. Сжимаю и разжимаю кулаки. Дышу. В этот момент и застает меня Граф.

— Вам плохо? — с такой же интонацией интересуются о погоде у человека, с которым не о чем поговорить.

— Голова немного кружится, — отвечаю я, подавая ему на блюдце чашку с чаем.

Я уже снова в строю. Присутствие Графа невероятно меня бодрит. Как с тарзанки в ледяную воду нырнуть.

— Посмотрите на меня, — просит он, отставляя чашку на стол.

Я зацепилась мыслью о ледяную воду и поэтому не сразу понимаю, о чем просит Граф, а он не утруждается повторить — пальцами приподнимает мой подбородок. Прикосновение! Секундная паника — и я беру себя в руки. Пальцы у Графа теплые. А я думала — он весь изо льда.

— Один — голубой, второй — голубой пополам с карим? — он рассматривает мои глаза, словно приценивается к ним.

— А разве вы, писатели, не так сочиняете истории? Вплетаете в тексты свой опыт, свои переживания… Почему бы мне не вплести в историю такую деталь, как цвет моих глаз?

Вместо ответа Граф садится на чопорный стул, обтянутый черной кожей. Делает крошечный глоток из чашки — и довольно поджимает губу.

— Удобно, когда Шахерезада — еще и твоя горничная.

— Бывшая, — с нажимом повторяю я. — Приготовление чая — теперь моя милость, никак не обязанность.

— Хотите это обсудить?

Я прикусываю язык.

Да, я хочу это обсудить. Не сейчас. Потом. Когда моя история станет для Графа не просто способом развлечься и скоротать время. И произойдет это очень скоро.

— Так что же такое случилось в тот день, что запомнилось… как его… Глебу больше, чем секс с красоткой-девственницей?

— Об этом вы узнаете завтра, — бровь Графа взлетает: «Вот как?» — Если оставите входную дверь открытой. Я приду в полночь.

— Почему же именно ночью, Шарезада?

Интересно, он вообще помнит мое настоящее имя?

— Вы все равно не спите по ночам…

— Об этом вам тоже Гугл рассказал?

— Об этом мне рассказал ваш ежедневный сон до полудня… А на дневное и вечернее время я найду себе работу. Так что ночь — в самый раз.

Граф машинально трет пальцем ручку чашки — вот и все, что говорит о его недовольстве, — ему все-таки придется искать другую горничную. Я ликую — хотя в глубине души понимаю: лучше бы он швырнул эту чашку о стену — учитывая, что я знаю о нем. Но пока я позволяю себе обманываться. Моя история заинтересовала Графа. А значит, я в клетке с тигром — но еще не в его пасти.

Возвращаюсь в кабинет, чтобы забрать туфли. Оставляю ключ от дома Графа на столике. Выхожу на улицу — в морось, в ночь. Некоторое время стою на крыльце, вглядываясь в величественные силуэты коттеджей напротив. Осознаю, что свет в окне напротив только что горел, только когда он гаснет. И что-то словно гаснет в моей душе. Возможно, это надежда, что все окончится хорошо.