Сто и одна ночь

Глава 1

Я прячу руки за спиной, но слишком поздно: хозяин кольца уже стоит в дверном проеме. Сквозняк с грохотом захлопывает окно, и после этого звука, больше похожего на выстрел, становится тихо, как в склепе. Несколько секунд мы просто стоим и смотрим друг на друга, и поэтому кажется, что ничего ужасного еще не произошло.

— Пожалуйста, покажите ладони, — обрывает тишину Граф.

Его тон — бесстрастный, сухой — выдает то, что на самом деле скрывается за учтивостью.

Кольцо до сих пор у меня в руке. Я чувствую тепло металла, нагретого кожей, легкое давление аметиста в центр ладони. Невольно пытаюсь просчитать в уме варианты: оттолкнуть, обхитрить, уболтать, соврать, сбежать через окно…

— Покажите руки, — с нажимом повторяет Граф.

Впервые за три недели он смотрит вот так, прямо в глаза, и я физически ощущаю тяжесть его взгляда.

Необычное имя досталось Графу вместе с коллекцией антиквариата от родителей, о которых он почти ничего не знает. Имя подходит ему идеально. Он высокого роста — я едва достаю до подбородка. Виски выбриты, в темных волосах, зачесанных назад, седина, хотя ему только тридцать. Глаза глубоко-серые, в них мудрость зрелого человека — а может, обычная скука.

У меня не получается представить его загорающим на пляже. Или в одежде с гавайским принтом. Граф часто использует трость при том, что походка у него легкая, и надевает перчатки, хотя на дворе ранняя осень.

И вот он стоит передо мной: в черном пальто, в кашне, ладони сложены на рукоятке трости. А я на стуле (чтобы дотянуться до сейфа), в платье горничной, босиком...

Щелкает замок: Граф запирает дверь изнутри. Подойдя ближе, отставляет трость, кладет ладони мне на бедра... Мгновение — и я уже стою перед ним на полу. Едва выдыхаю, а Граф отпускает меня и отступает на шаг: так удобней прицеливаться взглядом. Смотрит равнодушно, но я чувствую его раздражение.

Протягивает руку. Спохватываюсь и кладу кольцо ему на ладонь. Пытаюсь улыбнуться.

Легкий скрип кожаной перчатки — кольцо зажато в кулак, — и снова воцаряется тишина. Если бы не гулкие удары собственного сердца, наверное, я бы услышала, как пыль оседает на книжных полках.

Постепенно выхожу из шока. Волосы, наспех собранные заколкой на затылке, растрепались. Одна из прядей щекочет шею — я ощущаю это только сейчас. Как и несуществующие отпечатки Графских пальцев на моих бедрах, легким жжением, не терплю прикосновений. Резко пахнет лилиями, стоящими в вазе на столе. В комнату просачиваются сумерки.

Такое странное чувство, словно эта кража все еще может сойти мне с рук. Хотя я так хорошо представляю, с кем имею дело.

Граф достает из кармана пальто белый платок, заворачивает кольцо, сует его за пазуху. Затем опускается на диван, набирает на мобильном короткий номер… И я наконец понимаю, что происходит.

— Не надо полицию! — выкрикиваю так громко, словно на самом деле ее зову.

Никакой реакции.

— Вы же писатель, верно? — пытаюсь томно произнести я.

— Да, а ты воровка, — жестко отвечает Граф.

Слышу в телефоне короткие гудки. Заставляю себя дышать и думать: я не могу допустить вызова полиции. Давай, Крис, садись на подлокотник дивана…

Сажусь. Нога за ногу. Платье словно случайно приподнимается куда выше колена.

Но Граф на это не ведется, даже телефон от уха не убирает, только окидывает меня взглядом. Неприкрытая насмешка в его глазах оживляет ощущение жжения на бедрах. Стискиваю зубы.

— Давайте заключим сделку, выгодную нам обоим, — уже без тени кокетства произношу я.

Слышу напряженный женский голос в телефоне, и от этого в солнечном сплетении словно крошится лед.

— С трудом могу такое представить, — Граф всерьез задумывается, даже взгляд отводит. — Хотя нет… — снова та же насмешка. — Вообще не могу.

— Ну давайте, вы же писатель! — я улыбаюсь, пытаясь разрядить обстановку. А в голове крутится: от трех до шести лет с конфискацией.

— …И все же не могу.

— Подождите! — ловлю его взгляд и уже не отпускаю. — У меня есть то, что вас заинтересует. История.

Граф что-то улавливает в моем голосе, потому как наконец убирает телефон от уха. Я медлю, но все-таки произношу следующую фразу:

— Эта история перевернет вашу жизнь, Граф.

Я чувствую отклик в его взгляде, мимолетный, но яркий, словно вспышка за пеленой дождя.

Секундное колебание.

— Допустим, — он сбрасывает вызов, но телефон по-прежнему держит в руке.

— Условия такие, — выпаливаю я, облокачиваясь на диван так, чтобы Граф больше не видел мое лицо — только ноги. От той краткой общности, которая возникла между нами, не осталось и следа. Теперь мы торговцы, обсуждающие сделку. — Я рассказываю вам историю по несколько часов в день, на протяжении… допустим, месяца. И если вы не остановите меня до конца этой истории, если вам не станет скучно, кольцо достанется мне. И, конечно, вы не сообщите в полицию.

Он делает такое резкое, нетерпеливое движение головой, что я тотчас исправляюсь:

Глава 2

Я уверена, что Граф хочет узнать продолжение истории, но все равно коротко выдыхаю, когда дверь поддается.

В прихожей темно и тихо. Пальто оставляю на вешалке, раскрываю на просушку большой черный зонт. У меня странное ощущение. Я бы назвала это интуицией — если бы смогла разобрать, что именно чувствую.

Поднимаюсь на второй этаж. Тишина густая, звенящая. Не слышно даже звука моих шагов — его скрадывает ковровая дорожка на лестнице. И только у самого кабинета я слышу легкую музыку и женский вокал — Граф любит джаз.

Дверь приоткрыта. Подойдя ближе, вижу любопытную картину. Стул, с которого вчера спускал меня Граф, находится на прежнем месте. А на нем на цыпочках, смахивая с полок пыль пестрой метелочкой, балансирует горничная. Рюши коротенького платья — мое-то было куда длиннее — подергиваются от ее усердной работы, трутся о голые загорелые ноги чуть ниже ягодиц.

Все-таки Графу пришлось нанять горничную. Я так довольна этой крошечной победой, что меня не смущает даже факт наведения порядка в полночь.

Собираюсь распахнуть дверь и замираю: на ногу горничной, аккурат под самыми рюшами, ложится мужская ладонь. Оборки мгновенно прерывают танец. Я настолько готова услышать хлесткий звук пощечины — и даже вмешаться в происходящее, — что не сразу верю своим глазам: ладонь медленно, совершенно безнаказанно, ползет вверх и скрывается под платьем.

Шок не позволяет мне отвести взгляд. Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, что вытворяет ладонь. Легкая и тонкая ткань так льнет к руке, а движения Графа столь выразительны, что платье кажется прозрачным. Горничная охает, не прекращая выполнять свои обязанности. И только тогда я наконец осознаю — этот спектакль разыгран специально для меня.

От негодования перехватывает дыхание, щеки мгновенно вспыхивают. Отвратительно! То, что Граф издевается надо мной, и особенно то, что я так долго наблюдала за этим.

Отступаю, надеясь переждать этот накал страстей где-нибудь в самом дальнем уголке дома, но слышу требовательное:

— Входите!

Пялюсь на дверь, словно не до конца понимаю значение приказа.

— Входите. Или больше не возвращайтесь, — объясняет свою позицию Граф.

Все еще медлю. Негодую, злюсь, трушу. Уйти!.. Остаться?.. Какова цена моей гордости?

Ему безразлична моя история. И уж тем более ему безразлична я. Все, что его интересует, — это игра, жесткая настолько, чтобы он чувствовал вкус жизни. А еще, конечно, месть. Унижение — в ответ за отказ на него работать. За провинность — плата в десятикратном размере. Отказываюсь играть — тюрьма. Отказываюсь терпеть — тюрьма. Проверяет меня на прочность? Что ж, посмотрим, кто кого. Чтобы выживать, мне приходилось принимать решения и посложнее. Так что сейчас я сделаю то же, что и всегда: поступаюсь малым, чтобы получить большее. Но я никогда ничего не забываю, Граф. Никогда. Ничего.

Одновременно сжимаю зубы и ручку двери — и вхожу в комнату.

Кажется, Граф не обращает на меня никакого внимания. Садится на диван. Горничная опускается перед ним на колени.

Я отворачиваюсь. Это настолько мерзко и унизительно, что я почти готова забыть о кольце и послать все к чертям!

Сердце колотится. В голове туман, и только светом маяка иногда проскальзывает спасительное слово: нельзя. Уйдешь — и все закончится. Знаю, что обязана слушать этот маяк, я столько раз обжигалась, но так сложно себя ломать…

— Я обещала вам историю и готова ее продолжить, — словно со стороны слышу свой голос, глухой, жесткий. — Но смотреть на это не обязана!

— А никто и не просит тебя смотреть, маленькая извращенка.

Хмурюсь, пытаясь понять, каким это образом извращенкой стала я, и почти забываю, что происходит у меня за спиной.

Поступиться малым, чтобы получить большее.

Я справлюсь и в этот раз.

Пытаюсь развернуть кресло спинкой к «сцене»: сначала толкаю руками, затем — бедрами. В него словно камней напихали! Мучаюсь долго и, наверное, зрелищно, зато скрип ножек о пол заглушает остальные звуки. Кое-как получается поставить эту громадину вполоборота. Кладу руки на подлокотники — хотя предпочла бы заткнуть уши.

Никогда. Ничего.

Выдыхаю.

Закрываю глаза и переношу себя в другой дом. Там мне как рассказчице тоже приходится подглядывать за полураздетой парой, страстно целующейся возле застланной самотканым покрывалом кровати, на которую им не терпится упасть...

— …Дома? — донеслось до Глеба сквозь ошеломляющее биение сердца.

Прислушиваясь, он прервал поцелуй.

— Твой папа вернулся? — хрипловатым голосом спросила Лана, проводя кончиком носа по его шее.

— Нет.

— Эй! Есть кто дома?! — снова прозвучало с крыльца, и чей-то кулак с грохотом ударил о деревянную дверь.

— Не ходи… — Лана льнула, терлась щекой о его безволосую грудь, но Глеб мягко отстранил ее.

— Надо проверить. Вдруг что случилось. Да и дверь он скоро вынесет.

Глеб поцеловал Принцессу в висок. На ходу надевая майку, сбежал по ступеням на первый этаж. Распахнул входную дверь и на мгновение зажмурился от холодной пощечины мелких капель.

Глава 3

Дверь открыта.

Но мое ликование длится доли секунды: я вхожу в дом Графа с ощущением, что пытаюсь достать сыр из мышеловки.

Едва переступив порог, нащупываю выключатель, но свет не зажигается. Отличное начало.

Включаю фонарик на мобильном. Плащ вешаю на крючок — раздвоенный язык, вылезающий из пасти бронзовой змеи. Прислушиваюсь — ни звука.

Прочищаю горло.

— Граф?..

Молчание.

— Если вы не отзоветесь, я уйду.

Вместо ответа слышу легкий щелчок, и в зеркале, стоящем напротив входа в кухню, вспыхивает огонек.

Я снова заставила играть Графа по своим правилам. Чем придется поплатиться на этот раз?

Прячу мобильный в сумочку и направляюсь на кухню. То, что я вижу, удивляет меня не меньше, чем вчерашняя сцена с Камиллой.

Стол на кухне сервирован на двоих. В центре — блюдо, накрытое металлической крышкой. Граф стоит ко мне спиной и зажигает высокие свечи, расставленные на отполированной поверхности барной стойки.

— Доброй ночи, Шахерезада, — произносит он глубоким бархатным голосом, от которого, полагаю, его подружки млеют. Во мне же только усиливается ощущение подвоха. — Вы же не против, если эта ночь будет более… романтичной? Электричество отключили.

В окнах соседних коттеджей я видела свет, но стою и помалкиваю.

— Прошу вас, — Граф отодвигает мне стул.

Ох, как же мне все это не нравится! Обстановка кажется такой безопасной, а Граф — таким обходительным и приятным, что я уже не сомневаюсь — просто так из этой кухни не выбраться.

— Вы разделите со мной скромную трапезу? — любезно спрашивает Граф и наливает в бокал воды из хрустального кувшина.

Можно подумать, у меня есть выбор.

Киваю, кладу матерчатую салфетку на колени. И вдруг осознаю, что не ощущаю запаха еды.

Граф подносит руку блюду — и я уже знаю, что увижу под крышкой вовсе не утку с яблоками. Скорее, я бы поставила на отрубленную голову. Сжимаю пальцами салфетку. В горле пересохло.

Он приподнимает крышку блюда, и я вижу… Лучше бы это была отрубленная голова. Там лежит лист бумаги — ксерокопия моего свидетельства о рождении. Хорошо, что электричество не работает, Граф не может заметить, как побледнело мое лицо.

— Блюдо еще теплое, — со злорадством произносит он. — Доставлено курьером четверть часа назад.

Я делаю глоток из бокала. Промакиваю салфеткой уголок рта.

— У меня же есть кольцо с отпечатками ваших пальцев, — продолжил Граф. — Дай-ка, подумал я, покажу его одному своему приятелю. Представляете мое удивление, когда я обнаружил, что имя-фамилия-отчество, заявленные в вашей анкете, не совпадают с реальностью ни в одном пункте.

Молчу, опускаю взгляд. Почти не слышу Графа — пытаюсь осознать, чем мне грозит это разоблачение. Он может догадаться. Может копнуть…

— Волнуетесь? Понимаю, — сопереживающим тоном продолжает Граф. — Ведь о полиции вы знаете не понаслышке.

— Это была самозащита, — выдавливаю я.

— Только обидчик нападал на вас словами, а вы разбили ему нос.

— Слышали бы вы эти слова! — негодую я, но тотчас же напоминаю себе, где нахожусь. — Граф, вы же открыли мне дверь, значит, дали еще один шанс. Позвольте мне им воспользоваться.

Он садится за стол напротив и делает неопределенный жест рукой. Наверное, это согласие. В противном случае, думаю, жест был бы вполне определенный.

И я продолжаю свой рассказ — в полутьме подрагивающих свеч. За сервированным столом без еды. Перед человеком, который столько жизней пустил под откос! И теперь собирается сделать это снова.

Глеб сидел в плетеном кресле, попивая вино из бутылки. Он сделал лишь пару глотков и теперь раздумывал, продолжать ему или нет.

Лето закатывалось. Днем временами еще нещадно палило, но вечера стали прохладными.

Глеб смотрел на реку. Она лениво поблескивала в последних отсветах солнца, будто и не вода была, а кисель. Поднимался туман.

День выдался трудным и муторным. Глеба выматывало постоянное ожидание Ланы и еще чего-то, что он и сам не мог точно назвать. Все казалось зыбким, неопределенным, неустойчивым, будто во сне. Он словно только сейчас осознал, как сильно изменится его жизнь через пару недель, после переезда в другой город, который куда больше и ярче, чем этот. Сын собирался осуществить желание отца. А как насчет его собственной мечты? Почему в его сердце так глухо? Куда исчезло ощущение чуда, с которым он просыпался каждое утро? Почему даже то, что оно исчезло, больше не терзало душу? Он словно внезапно постарел…

Тоненько скрипнула калитка. Глеб словно и не удивился, когда во двор вошла Ксения, хотя не видел ее с той самой встречи в грозу. Едва заметно кивнул гостье. Поддержал взглядом, когда она оступилась на неровной плитке.

— Машина готова? — спросила Ксения, и ее голос оживил в Глебе воспоминания о ливне, ее волосах, запрятанных под куртку, о собственных дрожащих пальцах.

Глава 4

В прихожей горит свет. Если сюрпризы и ждут меня, то не здесь.

Поднимаюсь на второй этаж. Дверь кабинета распахнута. Вхожу, настраиваясь на неожиданный прием и оказываюсь совершенно не готовой к тому, что Граф в расслабленной позе сидит на диване напротив моего кресла. В руках вертит простой карандаш. Рядом лежит блокнот альбомного формата на спирали. Никогда не была на приеме у психотерапевта, но, думаю, выглядит это примерно так же.

На всякий случай бегло оглядываю кабинет, но не замечаю ничего более странного, чем адекватный Граф. Моя интуиция тоже молчит. Как не вовремя.

Граф бросает взгляд на старинные настенные часы.

— Вы опоздали, — говорит нетерпеливо, но без злости.

— Вы же не казните меня за это, царь?

— Смотря, насколько интересной окажется ваша история.

Я ничуть не сомневаюсь в увлекательности своего рассказа, но пусть лучше его оценит Граф.

Устраиваюсь на кресле с тщательностью пилота межгалактического корабля. Спине удобно. Комфортно лежат руки. Ерзаю бедрами, принимая идеальную расслабленную позу, — я никуда не спешу. И мне все еще не по себе от того, что начало нашей ночи — особенно учитывая окончание предыдущей — проходит так гладко и спокойно.

Граф, не отрываясь, следит за мной.

— Приступим? — интересуется он, когда я наконец затихаю.

— Пожалуй.

— Для начала хочу уточнить пару моментов... — он берет блокнот, пишет в верхнем углу листа цифру один и несколько раз ее обводит. Не нравится мне, с каким нажимом он ставит после единицы точку.

— Повторение пройденного? — уточняю я.

— Можно и так сказать.

— Это не бесплатно.

Карандаш замирает на точке.

Граф поднимает голову и смотрит на меня таким взглядом, будто не расслышал моей реплики и ждет повторения.

— Не было уговора, что я стану повторять уже сказанное или отвечать на ваши вопросы, — поясняю я. — Хотите дополнительные услуги? Платите.

Граф молчит. Тишина насыщенная, напряженная. Но неопасная.

— Сколько? — наконец, спрашивает Граф.

— Одна чашка кофе, — я с трудом сдерживаю зевок. Ночные истории сложно мне даются по ряду причин.

— Согласен.

Судя по тому, что Граф прихватывает с собой блокнот, мне нужно идти следом.

Пытаюсь не упустить ни малейшей детали, чтобы не оказаться застигнутой врасплох, как вчера со свидетельством о рождении.

Граф легко сбегает по ступеням — даже, кажется, что-то насвистывает. Мимолетно, едва касаясь перил, барабанит по ним пальцами, словно по клавишам фортепьяно. На перилах пыль, горничную он так и не нанял. Следом тянется тонкий шлейф аромата его одеколона — и это самый сильный запах из тех, что я сейчас чувствую. Так в чем же подвох? Неужели именно в том, что подвоха нет? Неопределенность давит.

Сажусь на стул и наблюдаю, как Граф подходит к кофемашине. Лениво потягиваюсь и произношу:

— Предпочитаю заваренный в турке.

Ложечка с молотым кофе замирает над банкой — точь-в-точь, как карандаш над блокнотом некоторое время назад.

— Кристина Арсеньевна Страж-Мережсковская, уроженка Санкт-Петербурга, двадцати семи лет от роду, не кажется ли вам...

— И все равно я предпочитаю кофе, приготовленный в турке. — В этот раз демонстрация его осведомленности нужного эффекта не производит — шок по этому поводу я пережила вчера. Кроме того, похоже, новой информацией — более ценной, чем данные моего паспорта и свидетельства о рождении, — он не владеет.

Граф высыпает кофе обратно в банку. Долго и без энтузиазма ищет джезву. Находит. Варит кофе. Ставит передо мной на блюдце чашку. Не спуская с меня глаз, медленно, шурша по столу, пододвигает сахарницу.

— Две ложечки, пожалуйста, — не унимаюсь я.

Хотела бы улыбнуться, но не могу — наваливаются воспоминания, образы, которые привели меня в этот дом. Думаю, я выгляжу странно, так серьезно ведя эту простенькую игру.

— Две. Ложечки, — Граф кладет сахар в чашку и не просыпает, хотя по-прежнему буравит меня взглядом. Размешивает, скребя металлом по дну.

— Еще что-нибудь?

У меня есть варианты. Но вовремя выйти из игры иногда не менее важно, чем победить.

Граф садится напротив, раскрывает блокнот. Машинально проводит пальцем по спирали. Замечаю на карандаше гравировку: «Иголка для бабочек», — название последней книги Графа.

— Так в каком, вы сказали, городе происходит ваша история?

Даже ребенок не попался бы на эту уловку.

— Я не называла город, это неважно для понимания моей истории. Лишние детали только утяжеляют текст, вам ли не знать?

Граф любит кофе. Пьет эспрессо, без сахара. И, наверное, не будь мой собеседник в таком нетерпении, сделал бы и себе чашечку.

— А город, который находится рядом? Тот, куда уезжает Глеб? — Граф постукивает острием карандаша о блокнот, уже наставил целое облачко точек.

Глава 5

Дверь заперта.

Это невозможно.

Первая мысль, совершенно нелепая: может, я сплю? Вторая уже более реальная: Граф задержался, или с ним что-то случилось. А вот от третьей мысли по позвоночнику пробегает холодок: Граф дома, и с ним все в порядке.

Все еще пялюсь на дверь, касаясь кончиками пальцев ручки, когда слышу с подъездной дорожки знакомый голос.

— Шахерезада, вы крайне невнимательны.

Выдыхаю — и только потом оборачиваюсь.

Граф выходит из новенького ярко-красного «бумера».

— Совершенно не смотрите по сторонам, — добавляет он, присаживаясь на капот.

Он ошибается. Не заметить эту машину — даже в тусклом свете фонаря блестящую, словно под лучами тропического солнца, — мог разве что слепой. Я же не только ее заметила, но и обратила внимание, что она припаркована напротив соседнего дома, куда более скромного внешне, чем это авто. Двигатель был выключен, водительское кресло не просматривалось. А я точно знала, что Граф ездит на темно-синем «Понтиаке» 1973 года выпуска, объем двигателя — шесть целых, тридцать семь сотых литра. Так что — да, можно сказать, Граф застал меня врасплох. Снова.

Зачем ему «бумер»? Произвести на меня впечатление? А это зачем? Но я включаюсь в игру. Покачивая бедрами, подхожу к авто, легонько провожу ноготками по двери, изображая удивление и восторг.

— Кого вы на этот раз довели до самоубийства своей книгой, чтобы заполучить такую красотку? — томно спрашиваю я, облокачиваясь о машину так, чтобы сквозь стекло лучше рассмотреть салон. Уверена, поза у меня при этом весьма эффектная — пусть юбка и по колено, а не как у его Камиллы.

Граф разглядывает меня примерно таким же взглядом, как я — бумер.

— Никто не умер, — в тон мне отвечает Граф. И развязно добавляет: — Пока что, — распахивает переднюю дверь пассажирского сиденья. — Прошу вас.

Ну чем я рискую?

Сажусь, пристегиваюсь.

— Простите… — Граф тянется через меня к бардачку, заставляя вжаться в спинку кресла. — Гляну, на месте ли права.

Он не дотрагивается до меня только потому, что я на эти бесконечные секунды перестаю дышать, — настолько между нами крохотное расстояние. И как только при этом я успеваю почувствовать его аромат? Мне нравится, как пахнет Граф. Только этот запах — со свежими, теплыми нотами — совершенно ему не идет, словно украден у другого человека. Если закрыть глаза, можно представить кого-то благородного, верного, искреннего…

— Шахерезада, вы спите? — издевательски интересуется Граф. Открываю глаза. — Вы не перестаете меня удивлять, — вот это уж точно не комплимент — в данном контексте. — Поездка на машине не отменяет вашей обязанности. Я слушаю.

— Куда мы едем?

— Это сюрприз.

Отворачиваюсь к стеклу. Сначала вижу то, что за ним: сонные коттеджи, спрятанные за неприступными стенами, автомобили, усыпанные листьями, ярко-желтыми там, где их окропляет свет фонаря. А потом взгляд падает на мое отражение — отстраненная, уставшая, жесткая молодая женщина. Тень себя прежней. Растягиваю губы в улыбке.

— Слушайте внимательно, Граф...

— Да, я помню, повторы платные, — тотчас же реагирует он.

— И не только поэтому.

Обнимаю себя руками.

Скоро у моих героев начнется осень не слаще моей. Но пока им кажется, что пара капель, упавших на лицо, вовсе не означают, что грядет ливень. Как наивно.

— Глеб почувствовал на лице мелкие холодные капли и открыл глаза. Он полулежал на заднем сиденье машины. Ксения, перегнувшись через спинку водительского кресла, брызгала ему в лицо водой из пластмассовой бутылки с распылителем.

— Ну, наконец-то! — Ксения улыбнулась, и Глеб невольно растянул губы в ответ.

От этого простого действия боль в затылке прожгла, будто о голову затушили окурок. Он поморщился и снова прикрыл глаза.

— Где мы? — спросил, прислушиваясь к тому, как боль огненной нитью извивается в пространстве между висками.

Все, что Глеб успел заметить, — это новенький трехэтажный дом в скандинавском стиле. В какой они вообще стране?..

— Я же сказала сидеть в машине! Почему не послушался?! — судя по тону, Ксения уже перестала его жалеть.

Глеб открыл один глаз.

От возмущения на ее щеках пылал румянец.

— Возможно, потому что я не твой сын, — спокойно ответил он и, не отдавая отчета в своих действиях, накрыл рукой ее ладонь, сжимающую подголовник.

Ксения словно и не заметила этого, но ее голос стал мягче.

— Я попросила помочь именно тебя, потому что думала, ты не будешь задавать вопросов.

— Тогда ты выбрала не того провожатого.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ксения — тепло и немного виновато. В ее взгляде чувствовалось что-то материнское, и Глебу это не нравилось. Но зато понравилось все остальное — мерцающий влажный блеск в ее глазах, пульсирующая венка на шее, намек на улыбку, завитушка волос у правого уха. Но особенно — прохлада ее ладони, которая все еще покорно лежала под его рукой.

Глава 6

Уже несколько минут я стою перед дверью Графского коттеджа, обнимая себя руками. Меня волнует не столько то, открыта ли она, сколько, хочу ли я войти — в том виде, в котором пришла. Я ведь уже решилась — нахожусь здесь, мерзну, мокну, кутаясь в длинный черный плащ. Почему же так сложно сделать последний шаг?

…Вчера ночью, едва я допила американо, Граф положил под блюдце пару купюр, вскочил со стула и, на ходу надевая куртку, бросил мне:

— Пойдемте!

Я покорно встала. Попрощалась с официанткой, отряхнула пылинку со своей куртки, оставленной на вешалке. Импульсивность Графа меня не заразила.

— Ну, давайте же! — он вернулся и протянул руку, видимо, собираясь потащить меня к выходу, но, к счастью, сдержал порыв. — Вы идете?

Как будто у меня были варианты.

Граф едва не забыл придержать мне дверь, на ходу схватил с кресла-качалки пару пледов. Чтобы не отставать, временами мне приходилось делать короткие перебежки.

Вскоре деревья расступились, и показалось озеро. Не раздумывая, Граф сошел с дорожки на песок. Помедлив, я последовала за ним. Каблуки сапог вязли, мешали идти и рождали подозрение, что второй бокал вина был лишним.

Мы остановились у кромки воды, достаточно далеко друг от друга, чтобы почувствовать свое одиночество.

По черному небу летели пепельные облака. Когда между ними проскальзывал лунный свет, он серебристой полосой ложился на водную рябь и, казалось, покачивался на ней.

Я и не заметила, как Граф оказался у меня за спиной, только услышала легкий хлопок — стопка пледов упала на песок.

— Садитесь, — скомандовал Граф. — И подвиньтесь.

Вряд ли Граф видел мой вопросительный взгляд, но, по крайней мере, о нем догадался.

— Если бы вы также медленно соображали, убирая в моем доме, я бы уволил вас еще до попытки кражи, — съязвил он, но благодаря вину я почувствовала лишь легкое раздражение от такого нагромождения слов. Куда с большим удовольствием я бы слушала ветер и всплески воды, напоминающие прибой. — Переместите ваши прелестные ягодицы на край пледа, — разъяснил Граф, тщательно разделяя слова.

Повторил просьбу настойчивым жестом.

Мне так нравились этот песок, летящие облака, ощущение прохлады на коже и тепла внутри, что я не задавалась вопросом, к чему приведут манипуляции Графа, просто послушалась его.

С легким напряжением я наблюдала, как он усаживался ко мне спиной и укутывал нас обоих пледом. И вот мы оказались, словно в одном коконе, прижатыми друг к другу. Я замерла, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Граф — тоже.

Прикосновение — и это слабо сказано. Мы опирались друг на друга спинами, но я не чувствовала неприязни или паники. Мне не хотелось отодвинуться. Даже, наоборот, было желание прижаться сильнее, откинуть голову… Я вдруг ощутила, как сильно соскучилась по телесной близости.

— Как вы догадались, что я смогу… так… — ошеломленно спросила я.

— Использовал тот же метод, что и при написании книг, представил себя на вашем месте, — сухо — по сравнению с моим расслабленным, зачарованным тоном — ответил Граф.

Это несколько отрезвило меня.

— Любопытно, — я улыбнулась.

— Ну, представлял с точки зрения боязни прикосновений, — пояснил Граф, и, кажется, в его голосе тоже проскользнула улыбка. — Мне, который стал вами, не нравилось, когда меня трогали руками. От прикосновения кожи к коже меня буквально передергивало. И вот так, перебирая варианты, я пришел к тому, что спина к спине, да еще и через куртки, это может прокатить.

— Прокатило, — согласилась я, невольно прижимаясь к нему сильнее.

— Не мерзните?

— Неа.

А потом нас окутала тишина.

Как все-таки по-разному переживают люди одни и те же моменты. Мне было спокойно и приятно, я впервые испытывала такое чувство рядом с Графом. А он тем временем вовсе не наслаждался видом дрожащей лунной полоски. Вовсе не думал о нашем прикосновении.

— Я знаю, что вы в моей жизни появились неслучайно, Кристина, — он выделил мое имя, и волшебство исчезло.

А еще я поняла, что, возможно, именно ради предстоящего разговора и была спланирована эта поездка.

— …Только не догадался еще, с какой стороны дует ветер. Кому я насолил настолько, чтобы вместо удара битой по затылку получить в компанию на многие ночи прекрасную незнакомку? Кому нужна такая изощренная месть? — он сделал паузу, словно и в самом деле надеялся получить ответ.

Я сжала переносицу пальцами, потому что из-за вина стала чересчур восприимчива к попыткам обвести меня вокруг пальца.

— Вас лично я не обижал. Может, вашу подругу? Друга? Кого-то из родственников? Но ваша фамилия мне не знакома, — бесстрастным тоном продолжил размышлять Граф. — Ради подруг обычно не рискуют свободой. Вы же не решили, что уже избежали этой участи, верно? И вариант с приятелем тоже отпадает — вы не влюблены.

— Вы очень умны, Граф. Но не ищите в моей истории простых ответов. — Я выпуталась из пледа.

Граф поднялся следом. Теперь он ничем не напоминал того галантного, заботливого мужчину, который привез меня сюда.

Глава 7

«Понтиак» плывет по пустынной ночной улице. Играет легкая музыка. В салоне приятно пахнет свежестью. Дотрагиваюсь до кожаной обивки кресла и не чувствую его прохлады — кончики пальцев по-прежнему ледяные.

Мы с Графом едем ко мне домой.

Смутно помню свое первое свидание, но уверена, что тогда я и близко не волновалась так, как сейчас, сидя в этой просторной машине. Сердце колотится, и никакая спокойная музыка не способна вернуть его к прежнему ритму. Пытаюсь разобраться, что чувствую, но это приводит к еще большему хаосу в мыслях. Граф и представить не может, насколько его Шахерезада сейчас уязвима.

Я вовсе не жалею о поцелуе.

У меня небольшой опыт такого рода контактов. Но, думаю, это легкое касание губ и короткое, но очень чувственное, прикосновение языков — словно слабый удар тока — вполне может претендовать на звание лучшего поцелуя в моей жизни. Нечасто со мной такое случалось — чтобы хотелось продолжения. И еще никогда не было так сложно остановиться.

Губы разомкнулись, но еще несколько мгновений лица находились так близко, что смешивалось наше частое дыхание. А потом я заявила, что на сегодня история закончена и мне пора. Граф вызвался меня подвезти. Следовало отказаться, но в эту ночь со мной явно творилось что-то странное.

После поцелуя поведение Графа изменилось. Он стал притихшим, задумчивым, а по отношению ко мне — машинально предусмотрительным. Когда Граф подавал мне пальто или открывал дверь машины, казалось, в мыслях он находился где-то далеко. Странно, что он еще останавливался на красный. Впрочем, я и сама чувствовала себя не лучше. У меня чесались подушечки пальцев — настолько хотелось потрогать губы там, где они касались его лица.

Снизив скорость, Граф наклоняется к лобовому стеклу, чтобы получше рассмотреть дом, к которому мы подъехали, и присвистывает.

— Так вот оно что… — теперь он выглядит куда бодрее.

Уверена, Граф не ожидал, что дом Ксении в скандинавском стиле я списывала со своего.

— Вы же по другому адресу зарегистрированы, — заинтригованно произносит он, скользя взглядом по окнам.

— Как и треть жителей нашей страны, — выхожу из машины. Хорошо, что эта ночь закончилась. Мне очень нужна передышка. — Спасибо, что подвезли.

Направляюсь к подъезду и слышу голос Графа позади себя:

— После такого сюрприза вы просто обязаны показать мне квартиру.

Замираю.

Надеюсь, под «таким сюрпризом» он имел в виду дом, а не спонтанный поцелуй.

Лихорадочно соображаю, есть ли в квартире то, чего Графу не следует видеть. Думаю, нет. Только записи в лэптопе, но они защищены паролем.

— Понимаю ваше любопытство. Но, в отличие от вас, мне рано вставать, так что…

— Шахерезада, — теперь его голос звучит прямо у меня над ухом. — Мне очень хочется узнать, как выглядит ваша квартира. И ради этого я готов на отчаянные меры.

— Любопытно… — Совсем, совсем не любопытно, я не хочу этого знать! Просто, оказывается, мне безумно нравится, когда слова произносят таким приглушенным голосом, на ушко.

— Если вы откажете, я вас поцелую. И вовсе не так, как это делают в начальной школе, — в словах Графа нет и тени заигрывания.

Его намек на мой «школьный» поцелуй — впрочем, как и сама угроза, — приводит меня в чувства. На сегодня с меня хватит прикосновений.

— Поклянитесь держать дистанцию.

Граф прижимает ладонь к груди. Он совершенно серьезен.

— Думаю, этой ночью вы убедились, что я способен себя контролировать.

Нет, он все-таки издевается.

— Следуйте за мной, Граф.

Жестом показывает: «Только после вас».

— Говорить я вам не запрещала.

— Лучше говорите вы. Так, значит, теперь наш Глеб живет в этом самом доме?

— Да, в этом самом доме. И ходит по тем же самым ступеням, по которым сейчас поднимаемся мы.

У Глеба наступили тяжелые времена. Он привык думать. Когда много думаешь, всегда находится правильный ответ или хотя бы направление, куда идти. Но теперь его мысли словно зациклились, как та песня, которая звучала во время близости с Ксенией. О чем бы Глеб ни размышлял, каждый раз возвращался к исходной точке: он живет в квартире замужней женщины, от которой сходит с ума, и которая не испытывает к нему никаких чувств, кроме разве что жалости. Не гонит его, но и не подпускает близко. Кормит с рук, но лишь тогда, когда захочет сама. У них не может быть отношений, не может быть будущего, только уйти из этой клетки в скандинавском стиле тоже невозможно. Будто воздух за пределами стен разряжен, и, если однажды не вернешься сюда, погибнешь.

Мысли проникали в сны. После таких ночей Глеб весь день чувствовал себя разбитым. Иногда он не спал вовсе. Как-то утром лежал в наполненной ванной — вода подступала к самому подбородку — и, глядя мутными от недосыпания глазами на собственное тело, думал о том, что мир не остановился бы, усни он прямо сейчас.

— В этой самой ванной? — Граф поворачивает кран и так внимательно следит, как вода разбивается об эмаль, словно проводит важный эксперимент.

Глава 8

Я не просыпаюсь — вздрагивая, вырываюсь из сна. Впервые за время аренды этой квартиры, за полгода, я слышу стук в дверь. Причем не обычный, а словно молотят каким-то предметом.

Стук повторяется.

— Тук-тук-тук.

Сажусь на край матраса. В голове гудит, как на утро после вечеринки. Жмурюсь от яркого утреннего света.

— Тук-тук, тук-тук-тук.

Заматываюсь в простыню и на цыпочках двигаюсь к двери.

— Тук-тук-тук, тук-тук.

Приближаюсь к глазку — и тотчас же отступаю.

— Да ладно, Шахерезада. Я знаю, что ты там.

Блефует. Но я все равно открываю дверь: в руках Графа подставка с двумя пластиковыми стаканчиками кофе.

— Обязательно барабанить на весь дом? — подтягиваю простыню до подбородка и пытаюсь вспомнить, когда это мы перешли на «ты».

Вспомнила. Не переходили.

— Ты так долго не открывала… Я решил, может, нужно отстучать какой-нибудь пароль, вот и пробовал разные варианты. — Для примера он еще пару раз ударяет рукояткой трости о дверь.

— Ага… Пароль…

Смысл его появления в моей квартире утром понятен. Я вмешалась в его личную жизнь, теперь он вмешивается в мою.

— Кухня налево, — вдохнув аромат кофе, иду в спальню переодеваться.

Натягиваю джинсы и майку, выхожу из-за ширмы — и едва не врезаюсь в Графа.

— Я же сказала…

— Я знаю, где кухня.

Он слишком большой, чтобы я могла вытолкнуть его силой. Но мне очень, очень, очень не нравится, что происходит.

В душ я точно при нем не пойду. После его вчерашнего рассказа я даже спиной лишний раз поворачиваться к нему не хочу.

Граф словно читает мои мысли. Его взгляд вдруг становится серьезным — каким-то… заиндевевшим.

— Я подожду вас в машине. Не забудьте куртку, — он отдает мне подставку со стаканчиками кофе и уходит, постукивая тростью.

Пожимаю плечами. Сегодня я спала три с половиной часа — ощущение невесомости беспокоит меня сильнее, чем причина перепадов настроения Графа.

И только потом понимаю, что не спросила, с какой стати мне идти к нему в машину.

После душа, двух порций кофе и тоста с сыром я снова в строю. Сижу за столом на кухне, допиваю латте и наблюдаю сквозь занавеску за машиной Графа. Какой же я была умницей, когда решила перед этой аферой снять квартиру! Ничего не предвещало, что она мне понадобится, обычная перестраховка. А теперь, Крис, представь, что Граф ждет у крыльца твоего настоящего дома… Кофе застревает в горле, я шумно откашливаюсь.

Моя история повернула не в ту сторону. Отношения с Графом повернули не в ту сторону. Я впустила его в свою квартиру. Да я поцеловала его!

А что если, ощущая власть над Графом, я на самом деле как поезд, который свободен в выборе маршрута только по уже проложенным рельсам? И пути, конечно, определяет Граф. Вдруг я что-то упускаю и уже давно играю по его правилам? Он намного жестче, чем хочет казаться, и намного хитрее. Иначе ему не удавалось бы выходить сухим из авантюр, связанных с написанием книг.

Уверена, переживая страстный роман с Графом, Катрин из его «Иголки для бабочек» — дочь одного из богатейших людей страны — понятия не имела, что он всему миру расскажет о ее тайне. До встречи с Графом Катрин оказывала дорогие интимные услуги, исключительно дабы пощекотать себе нервы и насолить родителям. После ее шикарного полугодового романа со скандальным писателем — за развитием событий следили все таблоиды — последовало не менее громкое разоблачение. Книгу Графа мгновенно смели с прилавков.

Хватаю куртку и выбегаю во двор. Он все еще ждет в машине, хотя мой завтрак затянулся минут на сорок. Стучу костяшкой пальца по стеклу со стороны Графа. Дожидаюсь, пока оно опустится.

— Я никуда с вами не поеду.

— Поедете.

— Затащите в машину силой?

Он так глянул — словно у меня жаба изо рта выскочила.

— Зачем же. Вы сами сядете…

— Не думаю.

— …когда узнаете, что я хочу рассказать вам о себе кое-что, не известное никому.

Прищуриваю глаза. Заманчиво. Но я так быстро не сдамся.

— С чего вы взяли, что это мне интересно?

— С того, что вам по какой-то причине интересно все, что со мной связано. Особенно мои тайны. А то, что я хочу вам показать, — это концентрированная тайна.

Сажусь на переднее сиденье. Обдумываю слова Графа. Зачем ему раскрывать свою тайну — если только он не собирается получить что-то взамен.

Свет слепит глаза. Опускаю козырек — не помогает.

— Возьмите, — Граф протягивает мне солнцезащитные очки.

— Предпочитаю, чтобы дорогу, в первую очередь, видел водитель.

— Возьмите! У меня есть еще пара, — он бросает на меня короткий насмешливый взгляд. — Откуда столько удивления у девушки с двумя зубными щетками?

Глава 9

Все дальше уезжаем от заброшенного дома. Мне кажется, он смотрит мне вслед подслеповатыми, прищуренными глазами-окнами. С трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться и не попрощаться с ним.

Солнце скрылось за лесом, только верхушки елей еще окрашены в бледно-розовый. Тишина в салоне такая же серая, как и сумерки за окном.

Встречные машины слепят фарами, проносятся мимо с резким жужжащим звуком, от которого мне неспокойно. А еще меня нервирует сосредоточенный профиль Графа. От него веет холодом. Поеживаюсь, хмурюсь.

Нам еще долго ехать. Молчание давит.

— После того как Глеб переехал в Большой город, Ксения была в этом доме лишь однажды, — замолкаю, следя за реакцией Графа.

Он слушает меня, хотя и не кажется, что ему интересно. Что ж, по крайней мере, я избавлюсь от тишины.

— Это случилось в следующую пятницу после их совместной ночевки.

Глеб помогал отцу латать дыру в древнем «Ситроене» соседа и завозился. Так что Ксения пришла к нему сама.

— Привет! — он с голым торсом, несмотря на прохладную погоду, в рабочих штанах, испачканных в мазуте, ловко выскочил из ремонтной ямы, в одно мгновение оказался рядом с Ксенией и поцеловал ее губы.

Мимолетный поцелуй, но он столько всего говорил…

Я люблю тебя.

Я соскучился по тебе.

Я так рад тебя видеть.

Какое же это счастье — касаться тебя.

Как жаль, что рядом отец, и я не могу поцеловать тебя со всей той страстью, что сжигала меня неделю, которую мы не виделись… И да, я совсем забыл, что ты еще не привыкла к моим прикосновениям, но скоро это обязательно произойдет, ведь ты уже соглашаешься на поцелуй в губы при встрече.

Глеб окунулся в теплый, ласковый взгляд Ксении и повернулся к отцу.

— Пойду переоденусь.

И по тому, как отец опустил голову, Глеб догадался, что его родной человек видит куда больше, чем кажется. Ну и пусть. Лишь бы не навредило Ксении.

Глеб принял короткий душ. Вышел из ванной обнаженный, вытирая голову полотенцем, и замер, услышав этажом ниже голос отца.

— Мой мальчик далеко пойдет. Глеб такой упертый! Ему лет двенадцать было, когда он в каком-то журнале нашел картинки с упражнениями для качания мышц. Глебу нужны были гири, маленькие такие, а денег у нас не водилось. Так он разобрал настенные часы в своей комнате. Отсоединил металлические шишки от цепочек и стал использовать их вместо гирь. Хотите чая?

Глеб только сейчас обнаружил, что жутко замерз, все тело в мурашках. Метнулся к шкафу, перебросил джемпер через плечо, схватил белье, джинсы — и снова к лестнице. Он одевался, вглядываясь в пустоту между пролетами. Видел седую макушку отца, стоящего у плиты, и облако светлых волос Ксении, сидящей на кресле, поджав под себя ноги, — привычка, рождающая в нем трепет.

Это были те редкие мгновения, когда два его самых близких человека, каждого из которых он по-разному, но бесконечно и преданно любил, находились рядом. И он не стал отгонять от себя мысль, как было бы здорово, если б они могли вот так иногда проводить время вместе. Ксении бы понравился отец — он мудрый, внимательный, да к тому же отличный рассказчик. А Ксения… Она не может не понравиться.

— Вскоре шишек стало недостаточно, — продолжил отец, медленно, осторожно опускаясь на кресло рядом с Ксенией, давала знать о себе боль в пояснице. — Тогда он попросил у соседей пятикилограммовые гантели, которые без дела ржавели у них на крыльце. Ржавчину полностью очистить не удалось, так что Глеб перевязал рукоятки изолентой — и качался так. Потом, позже, кто-то отдал ему гантели по четыре килограмма. Тогда Глеб соединил с ними свои старые, получились две гантели по девять килограмм. Не мерзните? Может, плед?.. Ну, как угодно, — отец покряхтел, совсем по-старчески. Побарабанил пальцами по колену, тяжело вздохнул. — Это я, неудачник, Ксения. А Глеб чего ни захочет, всего достигнет. Главное, не мешать ему, не сбивать с пути. У него все просто, понимаете, Ксения? Он смотрит только вперед, по сторонам не умеет — натура такая. Если чего хочет, всего себя отдает. И дай Бог, чтобы ему на пути попадались если и не любящие, то хотя бы жалостливые люди, которые в нужный момент поддержат или… отпустят…

— Я готов! — Глеб сбежал по ступеням.

Он улыбался, но на душе скребли кошки. Что-то просочилось сквозь слова отца, тревога за сына, неуверенность — то, чего тот никогда не показывал.

Всю дорогу до города Глеб пытался разговорить Ксению. Она отвечала односложно, нехотя. На подъезде к кольцевой он не выдержал. Остановил машину и заглушил мотор.

— Не слушай его!

— О чем ты, Стрелок? — Ксения улыбнулась, но так грустно, что у Глеба сжалось сердце.

— Я люблю тебя… Эй, не опускай голову! — он сжал кулаки, чтобы сдержаться и не обхватить ее лицо ладонями, не заставить силой смотреть на него. — Ты же и так это знаешь. Люблю.

Ксения медленно поднялась взглядом по его шее, губам, переносице — и, наконец, остановилась на глазах.

— А ты меня не любишь, знаю. Но это неважно. То есть… — Глеб легонько ударил кулаком по рулю, — это не самое важное. Просто не отталкивай меня. Уже поздно что-то менять. Невозможно. Если и был у меня другой путь, то его больше нет. Я или рядом с тобой, или меня не существует. Не можешь быть любящей, будь жалостливой. Но без тебя мне не жить.

Глава 10

Стою через дорогу от его дома, в темноте, под деревом, куда почти не проникает фонарный свет. Я могу сколько угодно обманывать себя, но знаю, что все равно поднимусь на крыльцо.

Смотрю, как на кухне у плиты готовит Граф. Что-то помешивает в кастрюле, кажется, соус, и касается губами ложки, чтобы попробовать вкус. В сотейнике бурлит вода, пар тянется к вытяжке, подпрыгивает крышка. Я не слышу, но могу представить, как она звякает. Без труда добавляю джаз в качестве фоновой музыки.

Мне жаль разрушать эту сказку. Так хочется ошибаться, представляя, что подглядываю за настоящим Графом, который ждет меня, готовит нам ужин.

Стоп!

Трясу головой и улыбаюсь сама себе.

В фантазиях нет ничего плохого. Главное, не позволять им влиять на настоящую жизнь.

Итак, дверь дома открыта.

Не то чтобы я удивлена, но все равно приятно, от Графа можно ожидать чего угодно.

Он выскакивает ко мне из кухни. Помогает снять пальто. Жонглирует моими перчатками, прежде чем положить их на тумбочку. Граф выглядит счастливым, и от мысли, что причиной этого счастья могу быть я, становится радостно и волнительно. Снова хочу сказать себе: «Стоп!» — но все оттягиваю этот момент, чтобы насладиться ощущениями.

— Кристина, предлагаю игру. Нет, не застывайте вы так! Ну в самом деле, Крис! — он шутливо хмурит брови, и я сдаюсь. — Совсем другое дело! Люблю вашу улыбку. Так вот, это очень простая — можно сказать, детская — игра. Прошу вас, проходите на кухню. Правила такие. Я приготовил ужин. — Граф указывает рукой на плиту, откуда тянется умопомрачительный аромат сливочного соуса и базилика. — И, если вы останетесь довольны, мы наконец перейдем на «ты».

— Согласна!

— Вы слышали? — обращается Граф к невидимым зрителям. — Она согласна! Какое прекрасное начало ночи!

Надо признать, сейчас он чертовски обаятелен. Сложно отвести от него взгляд, хочется ловить каждое движение. Это самая настоящая магия.

Бесшабашное, хулиганское настроение Графа передается и мне. Я утаскиваю из салатной миски ломтик сладкого перца, точь-в-точь как это сделала Ксения в рассказе Графа. Секундное замешательство — и Граф улавливает аналогию, называет меня воришкой и пытается, не дотрагиваясь, отобрать добычу. Возможно, глядя мне в глаза, он тоже чувствует это легкое волнующее покалывание в груди, когда губами берет из рук надкушенный ломтик.

Граф вынимает противень с запеченными креветками, и мы, игнорируя по-королевски сервированный стол, приступаем к трапезе прямо у плиты. Макаю креветку в соус, кладу ее в рот, перекатываю на языке, прокусываю — смакую, улавливая все оттенки удовольствия. Запиваю глотком прохладного белого вина. Мне хорошо настолько, что я бы согласилась прибывать в этом состоянии вечно.

Я забываюсь в ощущениях и не сразу осознаю, что Граф не ест, а стоит, прислонясь к плите, и наблюдает за мной. Даже могу предположить, что любуется. Распущенные волосы. Вечерний макияж. Черное коктейльное платье, завязочки болеро кокетливо сходятся на груди — наверняка за них хочется потянуть.

Пригубливаю еще вина и отставляю бокал.

— Вы совсем ничего не едите, Граф, — макаю креветку в соус и протягиваю ему — так же, как недавно проделала с ломтиком перца.

Он несколько секунд барахтается в глубине моих глаз, затем осторожно берет губами креветку. Смотрит так, словно это не я его, а он меня испытывает. И я понимаю, что происходит: его физическое желание — словно силовое поле. Меня притягивает.

Ужин начинался так невинно, а теперь я осознаю, что стою слишком близко к Графу, на крючке его взгляда, рука с хвостиком креветки все еще приподнята. Дразня, я сама увлеклась настолько, что перестала контролировать ситуацию.

Надо отступить, разрядить атмосферу шуткой, но меня хватает лишь на то, чтобы опустить взгляд.

— Расскажешь о преступлении? — нарушает тишину Граф.

Я внутренне сжимаюсь. О чем он?

— «Ксения садится на край матраса, подтягивает к себе ноги и аккуратным, но настойчивым движением закрывает книгу, которую читает Глеб...» — напоминает Граф, затем протягивает руку к айподу, стоящему на полке, и вот уже вместо джазовой импровизации я слышу песню Питта Мюррея «So beautiful».

Незаметно выдыхаю.

— Итак, Ксения закрывает книгу… — тру пальцами лоб, пытаясь собраться с мыслями.

— Мне нужен спутник, чтобы попасть на одно мероприятие. Пойдешь со мной, Стрелок?

Глеб убрал завитушку с ее лба. На мгновение замер, когда пальцы коснулись мочки ее уха. Он любовался Ксенией в открытую, упиваясь тем, что теперь рядом с ней может быть самим собой. В нем вызывал восторг даже этот неспокойный, с хитринкой, блеск в ее глазах, хотя улыбка была невинной, как у ребенка.

— Конечно, пойду, — ответил Глеб.

— И ты не спросишь, что за мероприятие?

— Мне все равно — раз я иду с тобой.

Ксения чуть отодвинулась, чтобы лучше видеть его глаза.

— И ничего не потребуешь взамен? — задумчиво спросила она, скорее у себя самой, чем у Глеба.

Глава 11

В мою пятнадцатую осень погода стояла такая же, как и сейчас: то ледяные дожди, то всплески тепла, то серость, то золото. Тот день был неожиданно ласковым после недели холода — именно той недели, которую меня угораздило провести на улице.

Темнело. Еще незажженные фонари склоняли головы, как сгоревшие спички. Небо напоминало вскипевшую простоквашу. Розовые спицы закатного солнца пронизывали хлопья облаков всех оттенков белого.

Он тоже смотрел на небо. Рассеянный, погруженный в свои мысли. Казалось, будет дорогу переходить — даже красный свет не заметит. Под курткой из заднего кармана джинсов у него выпирал кошелек. Вообще-то, я предпочитала незапертые машины и забытые сумки — тяжела судьба карманника с боязнью прикосновений. Но тут такой экземпляр!

Некоторое время я просто шла за ним, не скрываясь, хотя улица была пустынной — после семи рабочий квартал вымирал. Изучала. На вид ему было лет под сорок. Одет просто, но аккуратно. Кашне на шее. Строгая стрижка. А у меня молния на одном сапоге не застегивалась — сломалась. Носки дырявые — пальцы ног мерзли. Вши — чесалась. Шла и не могла оторвать взгляда от кошелька — а вдруг в нем много денег?

Приблизилась, ловко выудила свой приз. А мужчина вдруг раз — и схватил меня за руку! Никогда бы не подумала, что он может быть таким ловким. Вот мы и познакомились.

Вернее, познакомились мы чуть позже. Тогда мне было не до этого. Впервые после событий в детдоме меня кто-то коснулся. И не просто коснулся, а со всей силы сжал запястье. Меня словно током прошибло. Кожа под его пальцами будто воспламенилась. Я в ужасе смотрела на руку, сжимающую мое запястье, а перед глазами расплывались разноцветные пятна. Ноги подкашивались. Словно я механизм, робот, в котором внезапно произошел сбой программы.

«Отпустите!» — едва ворочая языком, процедила я.

Мужчина забрал кошелек и разжал пальцы.

Отошел на шаг и посмотрел на меня так странно, словно ему и самому стало дурно. Я согнулась, оперлась ладонями о колени, опустила голову. Стояла, покачиваясь.

— Боитесь прикосновений? — спросил он.

— Не твое дело!

Мне бы сбежать, пока он в замешательстве, но картинка перед глазами по-прежнему раскачивалась. Все, подумала я, конец. Полиция. Детдом. А может, и колония.

Но вместо звонка в полицию он предложить накормить меня в ближайшей закусочной. Ее вытяжки выходили на улицу, от сочных запахов мой пустой живот сворачивался в трубочку.

Кое-как доплелась до кафе.

Я сняла ветровку, а под ней — изъеденный молью свитер. Кто-то сердобольный оставил у мусорного контейнера, а я подобрала. Запашок от меня, думаю, был еще тот.

Заложив руку за руку, я в упор смотрела на доброго самаритянина.

— Где живешь? — спросил он.

— Я космополит. Мой дом — весь мир!

На слове «космополит» его бровь приподнялась.

— А где родители?

Подошла официантка. Стала раскладывать на скатерти столовые приборы, завернутые в салфетки, и все косилась на меня. Я поймала ее взгляд и положила локти на стол с таким размахом, что звякнули друг о друга солонка с перечницей. Официантку как ветром сдуло.

— Родители? Понятия не имею.

Они были алкоголиками, меня забрало государство. Из одной ямы бросило в другую.

А потом наступило самое приятное время за последнюю неделю — официантка принесла заказ. Я таких вкусных гамбургеров в жизни не ела! Помню, сижу, чавкаю, проверяя границы терпения своего благодетеля, и все думаю, что же ему от меня надо. Знала же, что бывает с девушками после таких вот бесплатных ужинов.

Я жевала и поглядывала по сторонам. Примечала, куда сбежать, если что, кого на помощь позвать. Заодно у барной стойки приметила женщину с приоткрытым рюкзаком. Страшно вспоминать, что тогда творилось в моей голове. Там, кроме инстинкта самосохранения, ничего не было.

— Почему боишься прикосновений? — допытывался он.

— Брезгливая.

Я не собиралась ему рассказывать — даже за три порции таких вот гамбургеров — что последним человеком, который меня до него касался, был сторож в детдоме. Молодой еще мужик, приятный на вид. Однажды ночью, когда мне, как обычно, не спалось, я зашла к нему в коморку попросить сигарету. Он угостил. А потом решил взять плату.

Я долго с ним боролась — пока рукой не дотянулась до телефона на столе. Вмазала сторожу трубкой по голове — и бегом. Возвращаться в детдом не собиралась: думала, вернусь — убью мужика. Потом еще много лет я чувствовала на себе его пальцы.

— А деньги откуда берешь? Воруешь? — не унимался мужчина.

— Работаю. На кухне.

Это был мой первоначальный план — устроиться в теплое место, на любую зарплату, лишь бы еда была под боком и крыша над головой. Но ни в одной столовой, ни в одном даже самом захолустном кафе на работу меня не взяли: ни документов, ни разрешения родителей. Да и вид у меня был потрепанный, голодный.

Мужчина скользнул взглядом по моим волосам. Да, подумала я, насчет кухни завралась, признаю. Меня в таком виде даже обслуживать не рады — не то что на работу брать.