Таинственный незнакомец

I. Трое неизвестных

Тридцатого января 1745 года, когда часы на церкви Святого Николая пробили половину одиннадцатого, экипаж, выехавший с улицы Грене, остановился у стен аббатства. Извозчик сошел с козел и отворил дверцу, из экипажа вышли трое.

В этом уголке Парижа было пустынно, и, когда стук колес экипажа затих вдали, опустилась глубокая тишина. Три человека неожиданно двинулись с места и приблизились вплотную друг к другу, как бы намереваясь посоветоваться между собой.

Все они были одинаково высокого роста и одеты в черное, каждый кутался в складки длинного темного плаща, закрывавшего нижнюю часть лица, шляпа прятала верхнюю.

Они беззвучно переглянулись. Затем стоявший в середине сделал движение рукой, другие наклоном головы выразили согласие, и все трое двинулись вдоль стены аббатства по направлению к заставе. На углу улицы Вербуа они повернули направо и остановились у двери небольшого двухэтажного дома.

— Может, зажечь фонарь? — спросил один из незнакомцев очень тихо.

— Нет, — ответил другой, — я смогу вывести вас к крыльцу, выходящему в сад.

— Господа! — сказал третий так же тихо. — Полагаю, что для большей осторожности нам следовало бы надеть маски до того, как мы выйдем в сад, и условиться, как называть друг друга.

— Согласен, — сказал второй властным тоном, — я буду называться А.

— Я — Б, — сказал первый.

— Если так, то я буду В.

А, который шел первым, остановился перед небольшим домиком, вошел внутрь и тут же вышел, держа в руках две кирки и лопату.

Б и В взяли кирки, А оставил себе лопату. Сад был довольно большим и имел очень запущенный вид: он зарос плющом и сорняками, повсюду были деревья с обнаженными ветвями.

А свернул в аллею, спутники следовали за ним. Они дошли до круглой площадки, в центре которой росло абрикосовое дерево.

— Здесь! — сказал А, указывая на землю.

И трое неизвестных стали копать. Не меньше десяти минут продолжалась эта невероятно трудная работа, вдруг В остановился.

— Я чувствую, что моя кирка встретила что-то твердое.

— Копайте осторожнее, — взволнованно сказал А, — чтобы ничего не повредить.

Скоро они вынули слой известки, скрывавший то, что лежало под ним. В этот-то слой и врезалась кирка. С большой осторожностью, снимая покрытие кусок за куском, неизвестные вскрыли могилу. Все трое склонились над ней.

— Ничего не видно, — заметил Б.

— Следует зажечь фонарь, — сказал А, — потому что нам требуются самые точные сведения.

В подошел к месту, где лежал его плащ. Он взял фонарь, зажег его и осветил могилу.

Глубина могилы была футов пять. На дне лежал скелет с веревкой на шее. Зубы и волосы прекрасно сохранились, и на суставе одного пальца виднелось золотое кольцо. Несколько костей лежало отдельно, но по положению черепа, позвоночника и костей одной руки и одной ноги легко было понять, что тело сохранило положение, в котором было погребено.

— Вы видите, что это произошло именно здесь, господа, — сказал А.

— Да, — ответил В, внимательно изучавший скелет, — но меня удивляет, как он хорошо сохранился…

— Это объясняется просто, — сказал Б, — при погребении тело засыпали негашеной известью, но второпях забыли залить известь водой, так что вместо того, чтобы уничтожить труп, известь сохранила его. Ткани исчезли, но скелет не поврежден.

— Теперь внимательно осмотрим скелет, — сказал А, — соберем его и определим возраст и пол покойника, причину смерти и ее давность. Чтобы завершить наше дело, мы не должны иметь никаких сомнений, господа. Кости отнесем в погреб этого же дома. Чтобы даже свет луны не смог проникнуть туда, запрем двери и окна, зажжем свечи и начнем работу.

Все трое во главе с А вошли в погреб, зажгли свечи и, положив кости на большой дубовый стол, стоявший посреди погреба, начали собирать их.

Без сомнения, эти люди были достаточно опытные в подобных делах, потому что трудились с ловкостью и точностью, которые были достойны анатомов и хирургов. Через полчаса скелет был полностью составлен. Незнакомцы начали внимательно осматривать его.

— Скелет, несомненно, принадлежит женщине, состояние костей и позвонков указывает на юный возраст.

— Волосы прекрасно сохранились, — прибавил В, — и их золотистый оттенок тоже подтверждает молодость умершей.

— Зубы были длинные, — заметил А.

— Рука худа и изящна.

— Да, а длинные ногти указывают на то, что эта женщина не занималась тяжелой работой.

— Она была или рыжей, или белокурой.

— Этой женщине должно было быть лет тридцать, — предположил Б, — несмотря на проглядывающую седину.

— Какова причина ее смерти, — продолжал А, — убийство или самоубийство?

— Несомненно, убийство, — уверенно сказал В.

— Обратите внимание на шею, — сказал Б, — на позвонках еще виднеются шесть кругов веревки…

— Стало быть, причина смерти — удавление?

— Очевидно.

— А самоубийство полностью исключается?

— Посмотрите на веревку: круги ее идут спереди назад и сверху вниз, это показывает постороннюю руку.

— Итак, — заговорил В, — этой женщине было от тридцати до тридцати пяти лет. Она не была высока ростом, имела тонкие руки и светлые волосы, была удавлена и погребена почти тотчас после смерти, а смерть — мы это с уверенностью заключаем из состояния костей — случилась не более двадцати лет назад. Согласны вы с этим, любезный господин Б?

— Полностью, — ответил Б, поклонившись.

— Мы добьемся справедливости! — сказал А, глаза которого сверкали сквозь бархатную маску.

— Да услышит вас Бог, — сказал В.

— Но мы забыли про золотое кольцо, которое может доставить нам дополнительные сведения, — продолжал Б.

— Нет ли там имени или начальных букв? — спросил В.

— Нет, есть только дата. Можете прочесть.

В осмотрел кольцо со всех сторон и прочел:

— «30 января 1710 года».

— Вы думаете, что это число означает день свадьбы? — спросил Б.

— Уверен, — ответил А.

Он взял кольцо из рук В и спрятал в карман жилета.

— Что мы теперь должны делать?

— Мы положим кости в могилу, — ответил А. — Зароем могилу и уйдем из этого дома.

Через три часа после своего прихода они покинули дом на улице Вербуа, и снег, покрыв землю белой пеленой, уничтожил их следы.

II. Первая встреча

Около половины второго наши три незнакомца дошли до того места на улице Сен-Мартен, где улица Гран-Юрлер берет начало у улицы Жан-Робер.

Они остановились, шепотом перекинулись парой фраз, потом Б повернул налево и исчез на дороге, ведущей к кладбищу, двое же других повернули направо к улице Сен-Дени.

А и В не снимали своих черных бархатных масок и, одетые в плащи, вырисовывались, как два черных призрака, на покрывавшем землю белом ковре.

Полное безмолвие царило в этой части Парижа. А наклонился к своему спутнику:

— Ну что? — спросил он.

— Я признаю, — ответил В, — что вы действительно мой начальник.

— Стало быть, вы полностью мне доверяете?

— Полностью, в самом широком смысле этого слова.

— Как вы думаете, могу я положиться на Б, как на вас?

— Думаю, можете, хотя он не имеет таких причин, как я, слепо вам повиноваться.

— Я сам так же думаю и так же, как и вы, убежден, что могу вполне довериться ему. На всякий случай следует понаблюдать за ним.

— Я берусь за это.

— Кстати, — заметил В, — я должен сделать вам одно замечание. Когда мы закончили работу и положили кости в могилу, вы оставили у себя кольцо. Вы сделали это намеренно?

— Я оставил его у себя, потому что это ключ к событиям, вам неизвестным, трагические последствия которых вы, вероятно, скоро узнаете.

— «30 января 1710 года», выгравированное на этом кольце, показывает, что сегодня ровно тридцать пять лет, как это кольцо было дано той, которая его носила.

— Это очевидно, — сказал А.

— Стало быть… это просто случайное совпадение?

— Нет. Если я назначил этот день для того, чтобы действовать, то только потому, что я знал, что сегодня годовщина. Если Б задаст вам этот вопрос, скажите ему то же самое.

Слегка поклонившись, он собирался удалиться, но потом вернулся к своему спутнику.

В пошарил в кармане и вынул сложенную бумагу, которую подал А.

— Письмо Бине, — сказал он.

— Он согласен? — спросил А, взяв письмо.

— На все!

— Пусть хранит тайну, если хочет остаться на своем месте. Когда король охотится?

— Послезавтра.

— В Сенарском лесу?

— Да.

В быстро удалился.

А, закутавшись в плащ, двинулся к кладбищу. Снег лежал толстым слоем. Стояла глубокая тишина. А шел медленно, твердыми шагами, как человек, знающий дорогу, которой он должен следовать среди лабиринта могил.

А остановился перед деревянным крестом и стоял неподвижно, сложив руки и склонив голову. Крупные слезы падали из его глаз на сложенные руки.

— Отец мой, — сказал он глухим голосом, — вот обручальное кольцо, которое я нынешней ночью снял с пальца моей матери и принес на твою могилу. Тридцать лет назад в этот день вы оба были счастливы и будущее улыбалось вам. Двадцать лет назад, в эту самую ночь, в этот самый час вы оба сделались жертвами гнусных убийц! Тебе, отец мой, я поклялся отомстить! С помощью Неба я шел по пути, который должен был привести меня к истине. Сегодня ночью я нашел доказательство. Над этим кольцом, отец мой, которое ты надел на палец моей матери, я повторяю клятву и исполню ее. И это мщение будет продолжаться без пощады и без остановки до самого того часа, пока Бог не соединит меня с тобой!

А встал с колен и, протянув обе руки над могилой, повторил:

— Клянусь!

А медленно вернулся к сторожке, тихо постучал в дверь и сказал:

— Подойдите сюда, друзья мои!

Он еще не успел произнести этих слов, как сторож и его жена показались в дверях. А вынул из кармана два кожаных мешочка.

— Андре! — сказал он, подавая один мешочек сторожу. — Вот пятьсот луидоров на похороны всех трудолюбивых людей, семейства которых слишком бедны для того, чтобы похоронить приличным образом отца, мать, ребенка.

Потом он повернулся к Мари и продолжал:

— Мари, вот пятьсот луидоров для больных детей и несчастных матерей. Благодаря вам я мог два года преклонять колени на могиле моего отца, а с этой ночи, наконец, и на могиле моей матери.

— Мы должны по-прежнему хранить тайну? — спросила Мари.

— Эта тайна должна умереть с нами.

— Ваша воля будет исполнена, — ответила Мари, поклонившись. — Вы пойдете один в такой час, в такую вьюгу?! — спросила она.

— Если я встречу разбойников, у меня достаточно золота, чтобы откупиться от них. Если этого золота будет мало, у меня за поясом пара пистолетов и, кроме того, шпага.

Открыв дверь, А сделал прощальное движение рукой Андре и Мари. Снег не переставал идти. А снова надел маску и, закутавшись в плащ, пошел быстрым шагом вдоль высокой стены Люксембургского особняка. Когда он проходил по улице Сен-Фиакр, вдруг раздался крик: «Кукареку!» А остановился: его окружили шесть человек. Пятеро держали в правой руке пистолеты, а в левой — шпаги с короткими и толстыми клинками. Шестой прятал руки в карманах своего короткого кафтана.

На всех шестерых были лохмотья, а лица вымазаны двумя красками, красной и черной. Ничто не могло быть страшнее вида этих невесть откуда появившихся существ.

А осмотрелся вокруг без малейшего волнения.

— Что вам нужно? — спросил он твердым голосом, не принимая оборонительной позы.

Тот из шестерых, у которого руки были засунуты в карманы, медленно подошел:

— Заплати двадцать луидоров за яйцо, которое обеспечит тебе спокойствие на всю ночь.

— А если у меня нет таких денег?

— Ты в маске, хорошо одет, у тебя внешность дворянина, ты возвращаешься с какого-нибудь любовного свидания, ты — вельможа и, значит, богат.

— А если ты ошибаешься?

— Я не ошибаюсь. Плати! Слово Петуха.

— А если я буду защищаться? — спросил А, внезапно раскрыв свой плащ.

Он схватил два пистолета, заткнутые за пояс.

— Не сопротивляйся! — приказал тот, кто назвал себя Петухом. — Плати или умри!

— Я заплачу, — сказал А.

Он вынул из кармана двадцать луидоров.

— Квиты! — сказал разбойник. — Ты можешь идти куда хочешь нынешней ночью, а если кто-нибудь тебя остановит, покажи это яйцо — и тебя пропустят.

Он поклонился, раздалось кукареканье, и все шестеро исчезли.

Через несколько минут А дошел до предместья Сен-Дени, где возвышался монастырь Сестер Милосердия, которых звали тогда Серыми Сестрами.

В прихожей сидела сестра милосердия.

— Чего хочет брат мой? — спросила она.

— Поговорить с матушкой от имени страждущих, — ответил А. — Вы знаете, что сегодня тридцатое января, сестра моя?

А сделал заметное ударение на последней фразе. Сестра милосердия отошла в сторону и встала к стене.

А прошел через двор в часовню.

Женщина в одежде сестры милосердия стояла на коленях перед алтарем и молилась, перебирая четки своими худыми руками. А медленно подошел и встал на колени за спиной монахини.

— Помолитесь за меня! — сказал он.

Монахиня тихо повернула голову; она, по-видимому, нисколько не была удивлена.

— Это вы, брат мой? — сказала она, вставая.

— Сегодня тридцатое января, сестра моя, — ответил он, — и четвертый час утра.

— Я вас ждала.

А остался на коленях. У него в руках был маленький ящик, который он подал настоятельнице.

— Вот мое обычное приношение, — сказал он.

Настоятельница взяла ящик.

— Да примет этот дар наш Создатель! — сказала она. — Брат мой, вот уже четвертый год, как ночью тридцатого января вы приносите мне в эту часовню сто тысяч ливров, чтобы тайно раздавать страждущим.

— Через год в этот самый час, — сказал А и поклонился.

Он прошел двор, прихожую и быстрыми шагами направился к Сен-Дени.

Пробило четыре часа на монастырской колокольне.

— Добрые дела кончены, — сказал А, — теперь очередь за скверными. Час благодеяния прошел, час мщения пробил!

III. Волшебная звезда

Снег перестал идти, но черные тучи над Парижем предвещали, что скоро он пойдет опять.

А шел по направлению к Сене. Дойдя до улицы Коссонри, он замедлил шаги и стал осторожно двигаться вдоль стены кладбища. Напротив кладбищенских ворот стояла карета без герба.

А бесшумно подошел. Стекло дверцы, которое было поднято, вдруг опустилось, и голова женщины, закутанная в шелковые складки черного капюшона, показалась в тени.

— Откуда явилась звезда? — спросил он.

— Из леса, — ответил нежный взволнованный голос.

А подошел ближе.

— На маскараде в ратуше все будет готово, — сказал он.

— А Бине?

— Он с нами. Вот его письмо.

— А Ришелье? — спросила незнакомка.

— Он ничего не знает и не будет знать.

— А король?

— Он не расстается с миниатюрным портретом.

— Маскарад будет совсем скоро?

— Да, надо взять реванш нынешней ночью, или все погибнет.

— Но как?

— Делами мадам д’Эстрад занимается начальник полиции.

— О! С ним бессмысленно бороться. Фейдо всемогущ!

— Не бойтесь ничего, он выйдет из игры до маскарада… Его убьет шутка. Вы все узнаете, когда придет пора. Продолжайте ваше дело и положитесь на меня.

А шагнул назад, поклонился, но шляпы не снял. Дама в капюшоне жестом остановила его. Быстро наклонившись, она взяла кожаный мешочек, лежавший на передней скамье, и протянула его А. Тот даже не поднял руки, чтобы взять мешок.

— Как, — сказала дама, — вы не хотите?..

— Больше ничего! — ответил А. — Пожалуйста, положите мешок обратно. Считаете ли вы, что я служу вам хорошо?

— Прекрасно!

— Я не принял вашей руки с деньгами, но я прошу вас дать мне вашу руку пустой.

Изящная, красивая рука с белоснежной кожей без перчатки была просунута в дверцу. А взял эти тонкие пальцы в свою левую руку и поднес их к губам, а правой быстро надел на палец бриллиантовый перстень, до того прекрасный, что тот засверкал в ночной темноте, как светлячок в густой траве.

— О! — сказала дама с восторгом. — Но я не могу принять…

— Это ничтожная безделица.

— Но, боже мой, кто вы?

— Когда весь двор будет у ваших ног… тогда вы меня узнаете, потому что я приду просить у вас награду за свою службу!

— Приходите, я исполню все, о чем вы меня попросите.

— Поклянитесь!

— Клянусь!

— Через месяц вы не будете мне обязаны ничем.

— Как, — прошептала молодая женщина, — вы думаете, что мне удастся?..

— Да. Через месяц в Версале.

А отступил и сделал движение рукой. Извозчик взял вожжи, ударил ими лошадей, которые, несмотря на снег, пошли крупной рысью. Карета исчезла на улице Ферронри.

Меньше чем за десять минут А дошел до набережной и остановился на улице Сонри возле двери одного из домов.

Ночью, да еще в такую погоду эта часть Парижа выглядела весьма уныло. Мрачное здание суда возвышалось на противоположном берегу, как грозная тюрьма с зубчатыми стенами и остроконечными башнями.

Вдруг запел петух в ночной тишине, он пропел три раза. А кашлянул, на набережной показалась тень. С изумительной быстротой человек обогнул угол улицы Сонри и очутился напротив А. Он поднес руку ко лбу, как солдат, отдающий честь начальнику.

— Особняк окружен? — спросил А.

— Наилучшим образом. Ваши приказания исполнены.

— Где Растрепанный Петух?

— На улице Барбет, с одиннадцатью «курицами».

— Где Петух Коротышка?

— У монастыря Святого Анастасия, с десятью «курицами».

— Где Петух Яго?

— В подвале особняка Альбре, с десятью «курицами».

— Золотой Петух на Монмартре с пятью «курицами», — перебил А.

— Вам это известно? — удивился его собеседник.

— Я заплатил за право пройти, не выдав себя.

Он вытащил яйцо из кармана и сказал:

— Хорошо. Иди и приготовь все к полету.

— Куда летим?

— Узнаешь об этом, когда я к тебе приду.

Человек исчез в снежном вихре. А все стоял на том же месте спиной к двери. Он прислонился к ней, потом поднялся на деревянную ступень и стоял так несколько секунд. Вдруг дверь сама отворилась и А оказался в узкой комнате. Он снял плащ, шляпу с широкими полями и маску.

Луч фонаря осветил лицо человека лет тридцати пяти, невероятно красивого. Во взгляде была видна твердость, показывавшая необыкновенную душевную мощь. Кожа была бледной, черты — правильными, губы — розовыми. Обнаруживалась в чертах лица и доброта.

А стряхнул с платья следы земли, оставленные ночным посещением сада на улице Вербуа, потом пошел к умывальнику и старательно вымыл руки, а из шкафа, стоявшего возле стола, достал треугольную шляпу с черной шелковой тесьмой и серый плащ.

Едва он шагнул на первую ступеньку маленькой лестницы, ведущей на второй этаж, яркий свет показался наверху, и нежный голос спросил:

— Это ты, Жильбер?

— Да, сестрица, это я! — ответил А.

Он проворно поднялся по лестнице. Молодая девушка стояла на площадке этажа с лампой в руке.

Девушка была среднего роста, нежная и грациозная, румяная, с большими голубыми глазами и прекрасными светло-русыми волосами золотистого цвета. Лицо ее выражало радостное волнение.

А и девушка, беседуя, прошли в комнату, просто меблированную, оба окна которой выходили на набережную.

— Ты видел Ролана?

Тот, кого девушка назвала Жильбером, взглянул на нее с улыбкой.

— Да, — сказал Жильбер, смеясь, — я видел Ролана, моя дорогая Нисетта. Он сказал, что ему хотелось бы называть меня братом, чтобы иметь право называть тебя своей женой.

Нисетта обвила руки вокруг шеи брата и, положив голову на его плечо, заплакала.

— Ты очень любишь Ролана?

— Конечно!

Нисетта произнесла это с наивностью, показывавшей ее чистосердечие.

— Нисетта, — сказал Жильбер твердым голосом и пристально посмотрел на сестру, — ты знаешь, что я не люблю никого на свете, кроме тебя.

— Дорогой брат, — живо перебила его Нисетта, — мое счастье в твоих руках, я буду слепо повиноваться тебе.

— Поцелуй же меня, Нисетта, иди скорее в свою комнату и ложись спать. Твое счастье в надежных руках.

Нисетта, в последний раз посмотрев на брата, ушла в соседнюю комнату. Жильбер не спускал с нее глаз.

«Люди терзают мое сердце, и Господь в своем щедром милосердии даровал мне этого ангела для того, чтобы остановить зло».

Он пошел к другой двери, напротив той, которая вела в комнату Нисетты.

— Проклятое французское общество! С какой радостью я заплачу наконец всем этим людям за зло, которое они принесли мне!

Он приложился лбом к стеклу; снег продолжал падать. В тишине послышалось пение петуха.

— Пора, — сказал Жильбер, вздрогнув, — будем продолжать мщение!

Снова подойдя к двери, он запер ее на задвижку. В комнате Жильбера стояли большая дубовая кровать с балдахином, огромный сундук, четыре стула и стол. Жильбер подошел к камину и, наклонившись, приложился губами к одному из отверстий на боковой раме. Раздался пронзительный свист где-то вдали, со стороны набережной, потом снова послышалось пение петуха. Жильбер погасил фонарь, который он поставил на стол, и комната погрузилась во тьму.

На часах «Самаритянки» пробило половину четвертого пополуночи. Это было через несколько минут после того, как А прислонился к двери дома на улице Сонри.

Под аркой какая-то черная масса еле заметно выделялась из сплошной темноты. Это были двадцать человек, прижимавшиеся один к другому и сохранявшие глубокое молчание. Вдруг раздался легкий шум. Между людьми, находившимися тут, проскользнул человек и сказал чуть слышно:

— Да!

Это слово, произнесенное в тишине, произвело магическое действие: радостный трепет пробежал по собравшимся, все выпрямились и, видимо, воодушевились.

— Внимание и молчание, — сказал пришедший.

Моментально воцарилась тишина. Снег продолжал идти всесильнее и сильнее и был до того обильным, что превратился в занавес, через который не мог проникнуть взор.

На «Самаритянке» пробило четыре часа, когда еще один человек, держась за конец веревки, другой конец которой был прикреплен к высоким сваям, спрыгнул под арку.

Все расступились, и человек этот остался один среди круга. Он был одет в темно-коричневый костюм, прекрасно обрисовывавший его красивую фигуру. На нем были большие сапоги, узкие панталоны и куртка, стянутая кожаным поясом. Голова его была не покрыта, волосы так густы и роскошны, что сам Людовик XIV позавидовал бы ему. Лицо украшали огромные усы и борода, покрывавшие всю нижнюю его часть. Густые брови нависали над глазами. Невозможно было разглядеть черты лица, потому что видна была только черная масса из бороды, усов, бровей и волос. Пара пистолетов, короткая шпага и кинжал были заткнуты за пояс. Через левое плечо человека был перекинут черный плащ. Он осмотрел всех быстрым взором.

— Вы готовы? — спросил он.

Все сделали утвердительный знак.

— Каждый из вас может стать богачом, — продолжал человек, — но дело опасное. Дозорные предупреждены. Выбраны лучшие солдаты. Вам придется драться. Половина из вас, может быть, погибнет, но другая половина получит сто тысяч ливров.

Послышались возгласы восторга.

— Дети Курятника! — продолжал человек. — Вспомните клятву, которую вы дали, когда признали меня начальником: чтобы ни один из вас не отдался в руки врагов живым!

Он направился к набережной, и все последовали за ним. Снег падал густыми хлопьями.

IV. Двенадцать гостей

В эту ночь легендарная балерина Комарго давала ужин. Дочь Жозефа Кюппи, воспитанница знаменитой Прево, Мари Комарго начала свое восхождение к успеху скандальным новшеством и громким приключением.

Новшество состояло в том, что Комарго была первой танцовщицей, которая решилась надеть короткое платье. Весь Париж толковал об этом в продолжение целого месяца. В один прекрасный вечер, во время представления, один из дворян бросился на сцену, схватил Комарго и убежал вместе с ней. Этим дворянином был граф де Мелен. Он увез Комарго и запер в своем особняке.

Отец Комарго обратился к королю, и только повеление Людовика XV возвратило свободу очаровательной пленнице.

В эту ночь за столом сидели двенадцать гостей.

Комарго, как подобает хозяйке, занимала первое место. По правую ее руку сидел герцог де Коссе-Бриссак, а по левую — герцог де Ришелье, напротив нее — мадемуазель Дюмениль, знаменитая трагическая актриса, имевшая огромный успех в роли Меропы, новом творении Вольтера, который был уже известен, хотя еще не находился в зените своей славы.

По правую руку Дюмениль сидел остроумный маркиз де Креки, впоследствии прекрасный полководец и хороший литератор. С другой стороны без умолку болтал блестящий виконт де Таванн, который в царствование Людовика XV сохранил все привычки регентства.

Между виконтом де Таванном и герцогом де Коссе-Бриссаком сидели Софи Комарго, младшая сестра балерины, и Катрин Госсен, блистательная актриса, «трогательная чувствительность, очаровательная речь и восхитительная грация» которой, по словам современников, приводили публику в восторг.

Молодой красивый аббат сидел между этими женщинами. Это был аббат де Берни, тот, которого Вольтер прозвал Цветочницей Бабеттой и который ответил кардиналу Флери, сказавшему ему грубо: «Вам не на что надеяться, пока я жив». — «Ну что же, я подожду!»

Наконец, между герцогом де Ришелье и маркизом де Креки сидели: мадемуазель Сале, приятельница Комарго и ее соперница на хореографическом поприще, князь де Ликсен, один из молодых сумасбродов своего времени, и мадемуазель Кинон, которой тогда было сорок лет. Она была красивее всех молодых женщин, окружавших ее. Кинон, уже получившая двадцать два из тридцати семи писем, написанных ей Вольтером, в которых он называл ее «остроумной, очаровательной, божественной, мудрой Талией», «любезным рассудительным критиком и владычицей», в то время уже четыре года как перестала выступать на сцене.

Пробило три часа. Никто из собравшихся не слышал боя часов — до того интересным и живым был разговор.

— Однако, милая моя Дюмениль, — говорила Сале, — надо бы запретить подобные выпады. Это ужасно! Вы, должно быть, очень испугались?

— Я на несколько дней сохранила яркое воспоминание о столь сильном выражении эмоций, — смеясь, ответила знаменитая актриса.

— Господа, — сказал Таванн, выпивая свой бокал, — как я сожалею, что не смог привести к вам своего знакомого. Я встретил его сегодня в ту минуту, когда выходил из своего особняка. Когда я сказал, куда иду ужинать, он ответил: «Как жаль, что этой ночью я должен завершить несколько важных предприятий».

— Мы его знаем? — спросила Комарго.

— Вы его знаете все… по крайней мере, по имени. Его известность увеличивается каждый день, потому что это имя у всех на устах.

— Но кто же это? — спросил Ришелье.

Таванн принял позу, исполненную достоинства.

— Петушиный Рыцарь, — сказал он.

Наступило минутное молчание, потом все мужчины расхохотались.

— Как! Вы говорите о Петушином Рыцаре? Об этом разбойнике, которым занимается весь Париж?

— Именно.

— Об этом человеке, который ни перед чем не остановится?

— О нем самом, мадемуазель.

— И вы говорите, что он ваш друг?

— Самый лучший.

— А я бы хотел увидеть этого Петушиного Рыцаря! — воскликнул Ликсен. — Потому что, если память мне не изменяет, он ограбил пятнадцать лет тому назад особняк моей милой тетушки и теперь рассказал бы мне подробности.

— Ах да, любезный герцог, вы, должно быть, все помните — вы же были у моей тети в тот вечер.

— Я провел вечер в ее ложе в опере, и мы вернулись вместе в особняк: княгиня де Мезан, я и Петушиный Рыцарь. Только я уехал после ужина, а счастливец Рыцарь ночевал в особняке.

— Как? — сказал аббат де Берни. — Вы вернулись из оперы с Петушиным Рыцарем и княгиней?

— Да, втроем, нас привезла одна карета.

— Петушиный Рыцарь редко ходит пешком, — заметил Таванн.

— И вы вернулись все трое в одной карете? — спросила Госсен.

— Трое в карете? Нет, мадемуазель, я этого не говорил. Мы с княгиней ехали в карете. Рыцарь же привязал себя кожаными ремнями к карете под рессорами и таким образом въехал во двор. Так что его появление не было замечено охранником особняка.

— А уж этого цербера нелегко обмануть, — вскрикнул Ликсен, — поверьте мне!

— Ну а потом что случилось? — спросила Комарго.

— Возможно, — продолжал Ришелье, — Рыцарь ждал в этом положении, пока все в конюшне не легли спать. Тогда он забрался в главный корпус здания, вошел в комнату княгини, не разбудив ее камеристок. Он бесшумно взломал замок бюро, вынул тысячу луидоров и большой портфель.

— А потом? — спросили дамы.

— Потом он ушел. По крыше. Он пролез в окно прачечной на чердаке и спустился по простыне. Кражу обнаружили на другой день, и то тетушка отперла свое бюро уже после того, как Рыцарь уведомил ее.

— Ха-ха-ха! Это уж чересчур! — вскрикнула Кинон, расхохотавшись. — Петушиный Рыцарь уведомил вашу тетушку, что обокрал ее?

— Да. Он ей отослал на другой день портфель, даже не вынув из него ее облигаций.

— И в этом портфеле, — прибавил Ришелье, — было письмо, подписанное его именем. В письме разбойник просил княгиню принять обратно ее портфель и его нижайшие извинения.

— Он заканчивал письмо, выражая сожаление, что лишил такой ничтожной суммы столь знатную даму, которой, если понадобится, он будет очень рад дать взаймы вдвое больше.

— Ты говоришь, что он твой друг? — заметил Ришелье.

— Я это говорю потому, что это правда. Вот что Петушиный Рыцарь сделал для меня. За шесть часов он дважды спас мне жизнь. Он убил трех подлецов, которые хотели убить меня. Он велел отвезти за пятьдесят лье моего опекуна, который очень меня притеснял. Он бросил на ветер сто тысяч экю для того, чтобы женщина, которую я боготворил и с которой никогда не говорил, протянула мне руку и сказала: «Спасибо вам». Петушиный Рыцарь сделал все это в одно утро. Скажите, милостивые государыни и милостивые государи, много ли вы знаете таких преданных друзей, которые способны были бы на такие поступки?

— Если Таванн пойдет за Петушиным Рыцарем, я привезу кое-кого, кто будет в восторге, очутившись вместе с ним, — сказал Креки.

— Кого же?

— Турншера.

— Это главный откупщик? — спросила Сале.

— Приемный отец милой Пуассон, — заметил Бриссак.

— Ваша милая Пуассон, если не ошибаюсь, теперь мадам Норман д’Этиоль? — спросила Дюмениль.

— Так точно, — сказал Ришелье, — она вышла замуж два месяца назад за Нормана, помощника главного откупщика, племянника Турншера. Я был на свадьбе.

— Как это вы попали в финансовый мир? — насмешливо спросил Креки.

— Иногда позволяешь себе такие вещи, мои милые друзья.

— Но какое же дело вашему Турншеру до Рыцаря? — спросил Бриссак.

— Но вы знаете, по крайней мере, что в сияющем и обворожительном мире королев Комарго и Сале существует очаровательная, только что появившаяся танцовщица мадемуазель Аллар?

— Еще бы! — сказал Бриссак. — Конечно, знаю.

— В опере заметили, — продолжал Креки, — что каждый раз, когда прелестная Аллар выезжала из театра, за ней следовал хорошо одетый мужчина, скрывавший лицо в складках плаща. И каждый раз, как она приезжала в театр, она встречалась с этим человеком. Безмолвная симпатия длилась несколько дней. Каким образом прекратилась эта пантомима — не знаю, одно только могу сказать: она прекратилась. Доказательством служит то, что однажды вечером после представления этот человек сидел перед камином в комнате хорошенькой танцовщицы и оживленно беседовал с ней. Раздался звонок. Камеристка вбежала с испугом и в полуоткрытую дверь шепнула: «Главный откупщик!»

Аллар попросила своего любезного собеседника пройти в смежную комнату. Дверь затворилась за ним в ту минуту, когда Турншер вошел с солидным свертком в руках. Вы, конечно, угадываете, что заключалось в этом свертке.

— Бриллианты, — сказала Софи.

— Именно. Аллар была ослеплена… ослеплена до такой степени, что забыла о своем госте, спрятанном в темной комнате. Бриллианты, разложенные перед ней, сверкали всеми цветами радуги. Она с восторгом сложила руки, смотря на своего щедрого благодетеля, но вдруг застыла от изумления. Турншер стоял, округлив глаза и окаменев от ужаса. В эту минуту Аллар почувствовала, как что-то коснулось ее левого виска, она обернулась… Крик замер на ее устах…

— Ах! — закричали все дамы, дрожа.

— За ней, — продолжал Креки, — стоял человек с пистолетами в обеих руках. Это был тот самый мужчина, которого она укрыла в темной комнате перед приходом Турншера.

— Что же случилось? — спросил Бриссак.

— Человек этот вежливо поклонился и прицелился пистолетом в грудь главного откупщика. «Милостивый государь, — сказал он, — так как здесь нет никого, кто мог бы меня вам представить, а мадемуазель Аллар моего настоящего имени не знает, я сам себя представлю: я — Петушиный Рыцарь».

— Несчастный Турншер, должно быть, позеленел? — спросил Ришелье.

— Я не знаю, какого цвета сделалось его лицо, но он ужасно испугался. Петушиный Рыцарь имел самый непринужденный вид…

«Милостивый государь, — продолжал он, — вы сделали прекрасный выбор, купив эти бриллианты, в доказательство этого я прошу вас предложить их мне. Но, чтобы этот подарок стал еще дороже, я желаю, чтобы вы сделали мне его сами. Положите же эти бриллианты в футляры, потом заверните их, как они были завернуты, чтобы мне легче было их унести». Произнося все это, Петушиный Рыцарь держал один пистолет прямо перед грудью главного откупщика, между тем как дуло другого пистолета касалось виска Аллар. Турншер, конечно, повиновался, не говоря ни слова! Когда он кончил заворачивать драгоценности, Петушиный Рыцарь чрезвычайно вежливо попросил положить пакет в его карман и откланялся.

«Господин главный откупщик, — сказал он, — я не прошу вас провожать меня. Мадемуазель Аллар будет так любезна, что проводит меня до двери и посветит мне».

Пистолет делал свое дело. Главный откупщик не решился ни на одно движение, и Аллар, держа свечу в руке, проводила Петушиного Рыцаря. Тот дошел до двери на улицу, поцеловал в лоб балерину и исчез в темноте… Теперь скажите мне, господа, что вы думаете о Петушином Рыцаре?

— Это смелый мошенник, — сказал Ришелье.

— Вежливый разбойник, — прибавил Ликсен.

— Если Петушиный Рыцарь — ваш друг, месье де Таванн, — заметил аббат де Берни, — то уж, конечно, он не из числа друзей графа де Шароле!

— Вы ненавидите графа де Шароле? — спросила Комарго, кокетничая.

— У него страсть, — продолжал аббат де Берни, — стрелять для своего удовольствия в кровельщиков, которые работают на крыше его особняка.

— Кстати, — сказал Ликсен, — вам известен его последний разговор с королем? Несколько дней тому назад, — продолжал князь, — чтобы доказать свою ловкость, граф побился об заклад, что всадит пулю в череп человека, который работал на крыше монастыря, что находится рядом с особняком.

— Он убил работника? — спросила Сале.

— Наповал!

— На другой день, — продолжал де Берни, — он пошел, как он обычно делает в подобных случаях, просить помилования у его величества Людовика Пятнадцатого. Король подписал его помилование, а затем и другую бумагу. «Вот ваше помилование, — сказал он, — а вот подписанное заранее, еще без имени, помилование того, кто убьет вас!»

— Я не скрываю, что не люблю графа де Шароле, — продолжал Бриссак.

— И я, — прибавила Сале.

— Однако он был страстно в вас влюблен, — сказал маркиз де Креки, — он повсюду следовал за вами.

— Граф де Шароле и любит-то, вселяя страх, — прибавил аббат де Берни.

— Доказательством может служить участь мадам де Сен-Сюльпи, — сказала Кинон, — я сам видел, как умирала эта бедняжка. Я принял ее последний вздох, и, хотя я тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я, как сейчас, слышу проклятия жертвы графа.

— Де Шароле убил ее?

— Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпи было платье из индийской кисеи. Граф де Шароле взял подсвечник и поджег это платье, чтобы доставить себе удовольствие видеть, как сгорит женщина.

— Негодяй! — вскрикнули одновременно Комарго, Сале и Госсен.

— И она сгорела?

— Да! Меня позвали к ней, когда она умирала, — сказал аббат.

— И такие преступления совершает принц крови! — возмутилась Дюмениль.

— Потомок великого Конде, — прибавила Кинон, — брата герцога Бурбона!

— В ту самую ночь, когда граф совершил варварский поступок, — сказал Ришелье, — его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом стояла его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто так и не узнал, кто опозорил графа.

— Однако он дешево отделался: только принял после происшествия ванну, — сказал аббат де Берни.

— Из крови? — спросила Кинон.

— Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из крови быков.

— Говорят и худшее, — заметил Таванн.

Креки осмотрелся вокруг, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:

— Говорят, что эти ванны, которые он принимает в последнюю пятницу каждого месяца, состоят на три четверти из бычьей крови и на четверть — из человеческой.

— Если бы король это знал!

— Но он пока не знает, никто не осмеливается ему рассказать.

— Скажите мне, месье де Таванн, почему вы решили, что ваш друг, Петушиный Рыцарь, — враг графа де Шароле?

— Почему… не знаю, — ответил виконт, — но это легко доказать. В прошлом году каждый раз, когда граф позволял себе проделать что-то гадкое — стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, мучить женщин, которых любит, — на дверях его особняка ночью появлялась афиша с такими простыми словами: «Шароле — подлец», и подпись: «Петушиный Рыцарь».

Вы догадываетесь, что афиши эти висят недолго. Граф никак не может застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но…

Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, остановил слова на губах виконта.

— Похоже, зовут на помощь, — сказал маркиз де Креки, вставая.

— Кто-то стонет, — добавила Комарго.

Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен тут же открыл окно.

— Ничего не видно! — сказал он.

— И не слышно ни звука! — прибавил герцог де Бриссак.

— Нам показалось, — сказал герцог де Бриссак.

— Я, кажется, слышу, — тихо прошептала Кинон, — кто-то стонет.

— Надо пойти посмотреть, — сказал Таванн.

— Нет-нет! Подождите! — вскрикнула Комарго. — Я пошлю людей, пусть они нам посветят. Ты идешь, Креки?

— И я пойду с вами, — сказал князь де Ликсен.

Таванн шел впереди. Вдруг он ускорил шаги.

— Идите скорее! — позвал он.

Виконт уже дошел до улицы Тампль. Друзья присоединились к нему, подбежали и лакеи.

— Они остановились напротив особняка Субиз, — сказал аббат всматриваясь вдаль, — и окружили кого-то или что-то…

— Теперь поднимают тело, — сказал Ришелье, — и возвращаются.

— Креки бежит!

Все высунулись из окна на улицу.

— Там женщина! Несчастная ранена, — крикнул снизу де Креки, — она без чувств.

— Скорее! Скорее несите ее сюда! — вскрикнула Комарго и кинулась в людскую распорядиться.

V. Знакомство

Таванн поднялся на лестницу. Он нес на руках небольшого роста женщину в одежде зажиточной мещанки. Лицо ее казалось невероятно бледным, глаза были закрыты, а длинные темно-каштановые волосы почти касались ступеней лестницы. Корсаж платья был разорван, и кровь струилась из широкой раны, видневшейся с левой стороны груди. Руки, платье и лицо женщины были перепачканы кровью.

Таванн вошел со своей ношей в будуар, обитый розовой шелковой материей, и положил раненую на диван. Все дамы тут же окружили ее.

— Боже мой, — вскрикнула Кинон, сложив руки, — да это Сабина, дочь парикмахера Дажé.

— Я пошлю за доктором Кене, — сказал герцог де Ришелье.

Мужчины перешли в гостиную.

— Что все это значит? — спросил де Бриссак.

— Дочь Дажé, придворного парикмахера, ранена на улице Тампль! — произнес Креки.

— Дажé живет на улице Сент-Оноре, — заметил Ликсен.

— Но кто сопровождал девушку?

— Без сомнения, она была одна, — сказал Таванн.

— Как она лежала, когда вы ее нашли? — спросил Ришелье.

— Когда я ее увидел, — ответил Таванн, — она лежала вблизи особняка Субиз и слабо хрипела.

— Следы на снегу не говорили о продолжительной борьбе? — спросил аббат де Берни.

— Следов там не было.

— Значит, ее поразили вероломно и убийца убежал.

— Если только она сама себя не ранила, — предположил Креки.

— Тогда мы нашли бы оружие, — возразил Таванн, — а там не было ничего.

Госсен вошла в столовую.

— Ну, как она? — спросил Ришелье.

— Бедняжка начинает приходить в себя.

— Вы рассмотрели ее одежду? Ее ограбили?

— Нет, — ответила Госсен, — у нее на шее цепочка с золотым крестом, золотые серьги в ушах и при ней кошелек с деньгами.

— Вероятно, убийцу толкнула на преступление любовь или, вернее, ревность.

— Дверь особняка хлопнула, наверное, приехал Кене, — сказал Таванн.

Это действительно был знаменитый доктор. Он вошел в будуар, где лежала Сабина. Минут через двадцать он вернулся в гостиную, а за ним все дамы.

— Что вы думаете об этой ране, доктор? — спросил Таванн.

— Чудо, что она не оказалась смертельной! Ее нанесла уверенная рука острым коротким лезвием, которое вонзилось сверху вниз в то место, где начинаются ребра. Очевидно, нанесший этот удар имел явное намерение убить, поскольку метил прямо в сердце. Лишь чудом лезвие скользнуло по ребру и девушка не убита наповал.

— Вы спасете ее?

— Думаю, не сумею.

— Почему?

— Задето левое легкое, рана глубока и очень опасна. Скорее всего, девушка умрет.

— Однако необходимо узнать, кто ударил ее так подло.

— Для этого надо, чтобы она заговорила, а единственная возможность спасти ее заключается в том, чтобы она не произнесла ни одного звука.

Неожиданно раздался грохот, похожий на удар грома. Все переглянулись.

— Пожар, — сказал доктор.

Ришелье, Бриссак, Креки бросились к окнам гостиной, выходившим в сад на улицу Фран-Буржуа.

Крики усилились, к ним присоединился лошадиный топот. Внезапно красноватый свет озарил горизонт, на котором ясно вырисовывались контуры остроконечных крыш.

— Это еще что? — спросила Комарго, все более и более волнуясь.

Дверь в гостиную отворилась, и вбежала испуганная камеристка.

— Что стряслось? Говори же скорее, Нанина!

— Горит особняк графа де Шароле.

— Да ведь это в двух шагах отсюда!

— Мы все рискуем сгореть заживо!

— Огонь сюда не дойдет, — возразил Бриссак. — Если особняк Шароле сгорит, — прибавил он шепотом, наклонившись к Комарго, — я желаю, чтобы и граф сгорел вместе с ним!

Крики становились все отчетливее, пламя стало подниматься над домами, и пожар бушевал уже так близко, что можно было чувствовать жар.

— В случае опасности, — спросила Госсен, подбежав к Таванну, — вы нас спасете, виконт? Наверняка это шайка Петушиного Рыцаря ограбила особняк де Шароле и подожгла его — так говорит Нанина.

— Петушиный Рыцарь поджег особняк графа де Шароле? — повторил Таванн.

— Почему бы и нет? — спросил чей-то голос.

Все обернулись. В гостиную вошел мужчина в чрезвычайно изысканном костюме. Он держал в руке букет роз, которые в то время года были редкостью. Мужчина подошел к Комарго, поклонился с утонченной вежливостью и уронил цветы к ее ногам.

— Виконт де Таванн, — начал он, — меня обнадежил, что я буду иметь честь быть вам представленным сегодня.

— Петушиный Рыцарь! — вскрикнул Таванн.

Незнакомец поклонился.

— Петушиный Рыцарь, — повторил он самым любезным тоном. — Для того чтобы иметь возможность полюбоваться нынешней ночью очаровательными личиками шести самых обворожительных женщин Парижа, я велел зажечь костер.

Он указал на пылающий особняк Шароле. Изумление присутствующих не поддавалось описанию.

— Не бойтесь ничего, сударыни! — сказал Петушиный Рыцарь, улыбаясь. — Какова бы ни была опасность, она вас не коснется. Я отдал соответствующие распоряжения…

Он поклонился с еще большей грацией и изысканностью, пересек гостиную и выскочил через открытое окно в сад.

Ружейные выстрелы не смолкали. Яркое зарево пожара освещало окрестности…

VI. Особняк на бульваре Капуцинов

В три часа дня карета Фейдо де Марвиля, начальника полиции, въехала в парадный двор особняка на бульваре Капуцинов. Начальник полиции соскочил с подножки на крыльцо и быстро исчез в передней. Лакей запер дверцу и, посмотрев на кучера, сказал:

— Час и пять минут.

— Из Версаля в Париж, — прибавил кучер со вздохом, — мои лошади не выдержат такой езды в такую погоду и по обледеневшей дороге.

Между тем де Марвиль миновал переднюю, гостиную, кабинет своих секретарей, как ураган, не встречающий препятствий. При его появлении все чиновники поспешно вставали, глядя на начальника полиции с беспокойством и страхом. Фейдо де Марвиль действительно был разгневан не на шутку. Он вошел в свой кабинет, громко хлопнул дверью, бросил шляпу на стул, плащ швырнул на пол и, оттолкнув его ногой, начал ходить по кабинету, пожимая плечами.

Де Марвилю было около сорока лет. Он был умен, честен и принадлежал к очень хорошей фамилии. Вот уже пять лет занимал он должность начальника полиции до этого дня, когда вернулся из Версаля в свой кабинет в Париже.

Де Марвиль с силой дернул за шнурок колокольчика, висевший над его бюро. Явился посыльный.

— Позвать секретаря, — приказал начальник полиции властным тоном.

Посыльный исчез. Секретарь, которого потребовал Фейдо, был вторым лицом в полиции после де Марвиля. Его звали Беррье. Ему было лет тридцать пять.

Беррье вошел в кабинет начальника полиции, и тот протянул ему руку.

— То, что вы предвидели, случилось, — сказал Фейдо.

Беррье посмотрел на него.

— Король в бешенстве и не скрыл от меня своего гнева.

— Я позову Деланда, Жакобера, Леду, Нуара, Армана и Ледюка. Это самые надежные наши люди.

Беррье дважды дернул за шнурки трех разных колокольчиков. Не прошло и минуты, как шесть человек, не похожих друг на друга ни внешним видом, ни возрастом, вошли в кабинет Фейдо.

Вошедшие расположились полукругом. Беррье встал у камина.

— Вам хочется попасть на виселицу? — резко начал Фейдо. — Однако сейчас, когда я с вами говорю, веревка, на которой вас вздернут, может быть, уже свита.

Все шестеро одновременно посмотрели на начальника полиции, потом переглянулись с выражением беспокойства и непонимания.

— Вы скверно выполняете свои обязанности! Вот уже шесть месяцев, как каждый из вас шестерых обещает мне каждое утро предать Петушиного Рыцаря в руки правосудия, а разбойник еще до сих пор на свободе!

Полицейский агент, выступивший вперед, поклонился и сказал:

— Когда мы обещали вашему превосходительству выдать Петушиного Рыцаря, мы думали, что сможем исполнить наши обещания.

— Петушиный Рыцарь — человек, стало быть, его поймать можно. Если Петушиный Рыцарь будет на свободе десятого февраля — вы будете повешены.

Агенты низко поклонились и вышли из кабинета.

— Дайте знать всем нашим людям, чтобы они удвоили бдительность. От успеха этого дела зависит, останемся ли мы все на своих местах, потому что я понял, Беррье, совершенно точно понял, что, если я не захвачу Петушиного Рыцаря в назначенный срок, король лишит меня должности!..

Фейдо сел к столу и стал быстро писать.

— Пошлите этот циркуляр всем инспекторам полиции в Париже, — сказал он, вставая и подавая бумагу Беррье, — тут обещана награда в сто пистолей и место с жалованьем в две тысячи тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря. Пусть разошлют это объявление по всем кварталам, по всем улицам.

Беррье покинул кабинет. Фейдо подошел к бюро, вынул оттуда пачку бумаг и быстро просмотрел их.

— Более двухсот замков ограблено менее чем за два года! Семьдесят замков сожжено, из них одиннадцать — герцогских. Сто пятьдесят три человека убиты… а виновник всех этих преступлений остается безнаказанным! Этот Петушиный Рыцарь был трижды арестован: в Лионе, в Суассоне и в Орлеане — и каждый раз спасался бегством, и нельзя было ни объяснить, ни угадать, как он ухитрился скрыться!..

Де Марвиль большими шагами ходил по кабинету.

— Надо поймать этого человека. Король изъявил свою волю. Провал этого дела — моя погибель… погибель безвозвратная, если только мадам д’Эстрад…

Он остановился и глубоко задумался.

— Король находит ее все более и более очаровательной… Место, оставшееся свободным после смерти мадам де Шатору, еще не занято!.. Фаворитка… Какой степени влияния может она достичь благодаря моим советам? И какой высоты смогу достичь я сам?.. Тогда безразлично, схвачу я Петушиного Рыцаря в назначенный срок или нет…

Де Марвиль продолжал размышлять.

— Я должен повидать герцога де Ришелье, — сказал он с видом человека, вдруг принявшего решение.

Беррье вернулся, держа в руке бумагу.

— Вот второй рапорт о грабеже особняка графа де Шароле в прошлую ночь.

— В нем то же, что и в протоколе?

— То же… только с небольшим добавлением.

— Каким именно?

— С письмом, написанным рукой Петушиного Рыцаря и им лично подписанным.

— Письмо при вас?

— Вот оно.

— Это письмо нашли в комнате графа де Шароле? — продолжал Фейдо.

— Да.

— А принц читал его?

— Нет, он находился в отъезде, и я нашел это письмо в жестяном ящике, обложенном внутри тонким асбестом. Оно было обнаружено после вашего отъезда в Версаль, когда я отправился осматривать замок. Этот ящик стоял на обуглившемся столе.

Начальник полиции положил письмо на бюро.

— Кроме этого, в рапорте нет иных изменений?

— Никаких. В рапорте говорится, как и в протоколе, что дом загорелся со всех сторон одновременно. Прибыли дозорные, начался страшный шум. Между солдатами и разбойниками завязалась драка. Все до единого разбойники скрылись. Мы выяснили, что особняк был полностью разграблен еще до пожара. Всех слуг схватили в одно и то же время, связали и посадили в комнату швейцара, ни один из них не был ранен или даже ушиблен.

— Этот Петушиный Рыцарь — истинный дьявол, — сказал начальник полиции, глядя на письмо.

— Вот что странно, и вы, наверное, это заметили, — продолжал секретарь, понизив голос, — Петушиный Рыцарь нападает только на тех знатных вельмож, чья общественная и частная жизнь подает повод к злословию.

— Так и есть, — согласился де Марвиль, как бы пораженный внезапной мыслью.

Начальник полиции взял письмо Петушиного Рыцаря и положил в карман.

— Сегодня вечером я вернусь в Версаль и покажу это письмо королю.

VII. Жакобер

Дверь отворилась, и в кабинет медленно вошел человек, походивший на призрак. Он поклонился де Марвилю.

— Что вам, Жакобер? — спросил начальник полиции. Жакобер был одним из шести людей, с которыми Фейдо только что говорил. Агент бросил вокруг себя быстрый и проницательный взгляд.

— Ваше превосходительство говорили о Петушином Рыцаре? — спросил он.

— Да, — ответил Фейдо.

— Ваше превосходительство назначили десять дней, чтобы выдать его?

— И ни минутой больше.

— И тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря через десять дней, вы, ваше превосходительство, заплатите двести луидоров?

— Да.

— А что вы, ваше превосходительство, пожалуете тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря сегодня же ночью?

— Тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря сегодня ночью?

— Да, ваше превосходительство.

— Я удвою сумму!

— А что получит тот, кто выдаст не только Петушиного Рыцаря, но и все секреты его шайки?

— Тысячу луидоров.

Жакобер поклонился в третий раз.

— Нынешней ночью, — сказал он, — я выдам Петушиного Рыцаря и его секреты.

— Ты знаешь, где найти Петушиного Рыцаря?

— Знаю.

— Если ты знаешь, почему ты раньше этого не сказал? — спросил секретарь.

— Я это узнал только прошлой ночью. Вот что случилось за эти шесть дней. Мне было поручено дежурство на улицах Английской, Ореховой и Бернардинской, и я расположил свою главную квартиру на площади Мобер. Мои подчиненные каждый вечер приходили ко мне с донесениями в комнату на первом этаже углового дома, выходящего на площадь и на улицу Потерянную. Наблюдая за всем вокруг, я заметил то, чего никто не замечал до сих пор: на самой площади, на углу улицы Галанд, есть дом, окна и двери которого постоянно заперты. Очевидно, дом необитаем, а между тем к нему не прибито объявление. С другой стороны, я приметил, что люди подозрительной наружности приходили в определенные часы, обычно после наступления ночи; эти люди останавливались у дверей, стучались и входили, но ни один из них обратно не вышел.

— Как? — удивился Фейдо. — Никто не вышел?

— Никто.

— Выходит, они исчезли?

— По крайней мере, на время. Но на другой день я видел, как те же самые люди, которых я видел накануне, снова входили туда.

— Однако, — сказал Беррье, — куда могли деваться те люди?

— Этого я не знал еще вчера, а узнал только прошлой ночью. Эти постоянные визиты в одни те же часы показались мне странными, и я изучал их с чрезвычайным вниманием. Я стал замечать, что эти люди приходили по двое; я их подстерегал, подслушивал: они говорили на воровском жаргоне, который мне знаком. Среди них я узнал Исаака, бывшего в шайке Флорана. На другой день (это было в восемь часов вечера) я переоделся и пошел в трактир, смежный с таинственным домом. Я притворился пьяным, но не спускал глаз с запертого дома.

Ночь была очень темная. Я стоял в дверях и пел.

— Что ты делаешь? — спросил меня Исаак.

— Ищу работу.

— Иди к нам!

— А что значит — к нам?

— Хочешь, я тебя представлю сегодня тетушке Леонарде? Ты узнаешь все.

— Хорошо, — сказал я, — я тебе верю.

Мы пошли к дому. Он постучался особенным образом — дверь отворилась, мы вошли и оказались в узком сыром коридоре, плохо освещенном сальной свечкой. В конце коридора Исаак обратился к своему спутнику:

— Пойдем наверх или вниз?

— Вниз, — ответил тот. — Внизу веселее.

Мы спустились в подземелье под площадью Мобер, о существовании которого не подозревает никто. Там за столами сидело множество людей, которые ели, пили, играли и пели. Худая старуха, похожая на скелет, прислуживала гостям. Я смешался с толпой. Исаак со своим товарищем оставили меня. Старуха, которую все собравшиеся называли Леонардой, подошла ко мне.

— Ты здесь в первый раз? — спросила она.

— Да, — ответил я.

— Кто тебя привел?

— Исаак и его друг Зеленая Голова!

— Ты не принят?

— Пока нет.

— Будешь представлен нынче ночью.

— В какой был шайке?

— В шайке Флорана.

— У тебя есть пароли?

Я тотчас вынул из кармана все знаки, какие должны были убедить ее и которые Флоран дал мне, когда я приехал в Париж.

— Иди вперед! — велела она мне.

Я вошел в ярко освещенный зал и увидел там людей, одетых так, что их невозможно было узнать. Позвали Исаака и Зеленую Голову, которые поручились за меня. Тогда я был принят и записан, мне дали имя и внесли его в книгу. Я вышел, но не мог найти дороги к двери, в которую вошел. А ведь я все хорошо рассмотрел, мне казалось, что я легко найду выход. Я решил отыскать старуху Леонарду и спросить ее, как мне выйти.

— Здесь никто не возвращается назад, — сказала она мне, — здесь все идут вперед. Пойдем, я тебя провожу.

Старуха взяла меня за руку, и мы вышли из зала в темный коридор. Она завязала мне глаза, мы долго поднимались и спускались по лестницам. Я покорно шел с завязанными глазами и, наконец, услышал, как открылась дверь. Струя холодного воздуха хлынула мне в лицо, повязка упала, и я очутился напротив монастыря Святого Иоанна Латранского, а возле меня стояли Исаак и Зеленая Голова.

— Ты вышел напротив этого монастыря? — удивился Беррье. — А вошел с площади Мобер?

— Да, на углу улицы Галанд.

— Но от угла улицы Галанд и площади Мобер до монастыря Святого Иоанна Латранского несколько десятков домов! Следовательно, под этими домами проложен подземный ход. Продолжай, — обратился Фейдо к Жакоберу.

— Ты будешь хорошим товарищем, — сказал Исаак, — и завтра тебя испытают.

— Завтра? — спросил я. — Где? Когда? Как?

— В восемь часов на площади Мобер, в трактире, а потом перед Петушиным Рыцарем!

— А сегодня вечером, — спросил начальник полиции, — ты пойдешь в трактир на площади Мобер?

— Пойду.

Беррье многозначительно взглянул на начальника полиции.

— Пройди в кабинет номер семь и жди, — сказал начальник полиции агенту, — через десять минут ты получишь мои распоряжения.

Начальник полиции и секретарь остались одни.

— Каково ваше мнение? — спросил Фейдо.

— Распорядитесь наблюдать за этим человеком до нынешнего вечера так, чтобы были известны каждое его слово, каждый его поступок. Расставьте двадцать пять преданных агентов в домах поблизости площади Мобер и велите дозорным ходить по улицам, смежным с этими двумя пунктами. В восемь часов дайте Жакоберу возможность войти в дом на площади Мобер, а в половине девятого велите напасть и на этот дом, и на тот, который находится напротив монастыря Святого Иоанна Латранского. Когда полицейские окружат весь квартал, никто из разбойников не скроется.

— Мне остается прибавить к вашему плану только еще одну деталь. Жакоберу не сообщайте об этих распоряжениях. Вызовите его в свой кабинет и узнайте, каким способом он намерен достичь цели. Предоставьте ему действовать со своей стороны, пока мы будем действовать с нашей.

— Слушаюсь.

Беррье вышел. Фейдо подошел к камину и, очевидно, глубоко задумался. Постучали в дверь. Вошел лакей, держа в руке серебряный поднос, на котором лежало письмо, запечатанное пятью печатями.

Начальник полиции сорвал печати, разорвал конверт и открыл письмо. В нем заключалось только две строчки и подпись. Фейдо вздрогнул.

— Ждут ответа? — спросил он.

— Словесного, ваше превосходительство.

— Скажите «да».

— Герцог де Ришелье! Чего он от меня хочет?.. «Важное дело, нетерпящее отлагательства».

Он позвонил и приказал вбежавшему лакею:

— Лошадей!

Потом сел за бюро и, быстро написав несколько строчек на очень тонком листе бумаги, сложил этот письмо так, что его можно было спрятать между двумя пальцами. Потом он раскрыл перстень на безымянном пальце левой руки, вложил бумажку внутрь перстня и закрыл его.

— Карета подана!

Фейдо взял шляпу и перчатки.

VIII. Сабина Дажé

На синем фоне золотыми буквами сияла надпись: «Дажé, придворный парикмахер».

Эта вывеска красовалась над салоном, который располагался на нижнем этаже дома между улицами Сен-Рош и Сурдьер, напротив королевских конюшен.

Салон принадлежал Дажé, придворному и самому модному парикмахеру.

Быть клиентом Дажé считалось престижным. Мужчины и женщины — все стремились попасть в салон придворного парикмахера.

В тот день, когда в кабинете Фейдо де Марвиля происходили вышеописанные сцены, толпа желающих попасть в салон была больше, чем обычно, так что не все смогли там поместиться — половина людей стояла на улице. По всей видимости, они были чем-то встревожены и обеспокоены. Чувствовалось, что ими руководит не одно лишь желание поправить парик или завить себе шиньон, но и нечто иное.

В одной группе, стоявшей прямо напротив полуоткрытой двери салона, шел особенно оживленный разговор.

— Какое несчастье, милая Жереми, — говорила одна из женщин.

— Просто ужасно, — подхватила вторая.

— Говорят, что Сабина едва ли выживет…

— Да, говорят.

— У нее ужасная рана?

— Страшная!

— Кто же нанес рану?

— Вот это-то и неизвестно!

— А что говорит она сама?

— Ничего. Она не может говорить. Бедная девочка находится в самом плачевном состоянии. С тех пор как мадемуазель Кинон — знаете, известная актриса, которая ушла со сцены, — привезла сюда Сабину, молодая девушка не произнесла ни слова.

— Кто мог такое предвидеть? — спросила Урсула.

— Еще вчера вечером, — продолжала Жереми, — я целовала эту милую Сабину как ни в чем не бывало, а сегодня утром ее принесли окровавленную и безжизненную.

— В котором часу вы расстались с ней вчера?

— Незадолго до пожара.

— И она вам сказала, что собирается выходить из дому?

— Нет.

— Ее отца дома не было?

— Он находился в Версале.

— Стало быть, она вышла одна?

— Похоже, да.

— А ее брат?

— Ролан, оружейный мастер?

— Да. Его тоже не было с ней рядом?

— Нет. Он работал в своей мастерской целую ночь над каким-то срочным заказом. Он расстался с сестрой за несколько минут до того, как она виделась со мной.

Сквозь группу говоривших протиснулся человек, направлявшийся прямо к салону придворного парикмахера.

Человек этот был высок и закутан в длинный серый плащ. Войдя в салон, он и там раздвинул толпу посетителей и, не обращая внимания на ропот, быстро взбежал по лестнице в глубине комнаты на этаж.

Человек в плаще осторожно отворил дверь и оказался в комнате с двумя окнами, выходившими на улицу. В этой комнате стояли кровать, стол, комод, стулья и два кресла. На кровати, на испачканной кровью простыне, лежала Сабина Дажé. Лицо ее было невероятно бледным, глаза закрыты, черты лица сильно изменились, а дыхание едва слышалось. Было похоже, что девушка умирает. Рядом с ней в кресле сидела другая молодая девушка с заплаканным лицом.

В ногах, положив руку на спинку стула, стоял молодой человек лет двадцати пяти, очень стройный, приятной наружности, с лицом, выражавшим откровенность, доброту и ум, но в этот момент мрачным от глубокой печали.

Пришедший обвел глазами комнату. Взгляд его остановился на раненой, и лицо его стало бледным. Он вошел тихо, но даже легкий скрип двери заставил молодую девушку, сидевшую в кресле, повернуть голову. Она вздрогнула и поспешно встала.

— Брат! — воскликнула она, подбежав к человеку в плаще, который стоял неподвижно. — Вот и ты наконец.

Молодой человек также обернулся. Вошедший медленно подошел и печально поклонился мадемуазель Кинон, потом приблизился к кровати и остановился. Лицо его выражало скорбь. Он глубоко вздохнул.

— Неужели это правда? — спросил он.

— Да, Жильбер, это правда, — ответил молодой человек, печально качая головой. — Мою бедную сестру чуть не убили сегодня.

— Кто осмелился совершить подобное злодеяние? — продолжал Жильбер, глаза которого сверкнули, а лицо приняло серьезное выражение. — Кто мог ранить Сабину?

— Без сомнения, разбойники, свирепствующие в Париже.

— Ролан, — сказал он решительным тоном, — ты не подозреваешь кого-либо?

— Решительно никого!

Ролан пожал руку Жильберу.

— Я чувствую то же, что и ты, — сказал он.

— Отвечай прямо, как я спрашиваю тебя: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую чувствую я.

Жильбер пристально смотрел на Ролана.

— Нет, — твердо ответил тот.

Жильбер покачал головой.

— Как же объяснить это преступление? — прошептал он.

На улице послышался стук колес, в толпе возникло оживление.

— Перед домом остановилась карета, — сообщила одна из служанок.

— Это вернулся Дажé, — сказал Жильбер.

— Да, — сказала Кинон, которая подошла к окну и выглянула на улицу, — а также герцог Ришелье.

— И Фейдо де Марвиль, — прибавил Ролан. — С ними доктор Кене и де Таванн.

Приезд двух карет, герцога Ришелье и начальника полиции произвел сильное впечатление на толпу у дома. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо. Оставив на стуле плащ, Жильбер отступил и спрятался в оконной нише.

Сабина лежала все так же неподвижно и не открывала глаз. Ступени лестницы заскрипели под шагами прибывших.

IX. Летаргический сон

Вдруг человек с бледным, страдальческим лицом вбежал в комнату.

— Дочь моя!.. — воскликнул он прерывающимся голосом. — Дитя мое!..

— Отец! — воскликнул Ролан, бросаясь к Дажé. — Будьте осторожны!

— Сабина!.. — Дажé подошел к постели.

В эту минуту герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене вошли в комнату. Мадемуазель Кинон пошла им навстречу.

Дажé наклонился над постелью Сабины, взял руку девушки и сжал ее. Его глаза, полные слез, были устремлены на бледное лицо дочери. Глаза Сабины были закрыты. Она лежала совершенно неподвижно.

— Боже мой! — прошептал Дажé. — Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит! Сабина! — продолжал он, склонившись над ней. — Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь своего отца? Сабина, взгляни на меня! Сабина!.. Сабина!..

Подошедший доктор тихо отстранил Дажé.

— Но доктор!.. — прошептал придворный парикмахер.

— Отойдите, — сказал Кене тихим голосом. — Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.

— Боже мой! — вскрикнул Дажé, следуя за Нисеттой и Роланом. — Как это произошло?

Все трое вышли в сопровождении служанок, которых доктор выслал движением руки.

Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно посмотрели на девушку.

— Как она хороша! — воскликнул Ришелье.

Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.

— Она может говорить? — спросил Фейдо.

— Нет, — ответил доктор.

— Но она, по крайней мере, слышит?

— Нет.

— Видит?

— Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.

— Вы приписываете эту летаргию полученной ране?

— Не столько полученной ране, сколько нервному расстройству. Я убежден, что девушка испытала какое-то сильное волнение: гнев или страх, это волнение потрясло ее и могло уже само по себе лишить жизни. Рана предотвратила прилив крови к мозгу, но очень ослабила больную, погрузив ее в сон.

— Сон? — повторил Ришелье. — Что еще за сон?

— Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание ощутимо, но этот сон настолько крепок, что, повторяю, больная ничего не ощущает.

— Боже мой! — воскликнула мадемуазель Кинон, сложив руки на груди.

— Долгий сон дает телу полное спокойствие, исключает нервное напряжение и является счастливым обстоятельством. Все зависит от момента пробуждения. Если при пробуждении не наступит немедленная смерть, больная будет спасена.

— А как вы считаете, каким будет пробуждение, доктор?

— Не знаю.

— Итак, я не смогу ни сам говорить с ней, ни заставить ее говорить?

— Не сможете, месье.

— Составьте протокол, доктор, а герцог окажет вам честь подписать его как свидетель.

— Охотно! — кивнул Ришелье.

— Если девушка умрет, не дав никаких сведений об этом гнусном преступлении, это будет скверно, — сказал де Марвиль.

— Без сомнения. И так вполне может случиться.

— Но расследование надо провести. Вы мне рассказали все, что знаете? — обратился он к герцогу.

— Решительно все, — ответил Ришелье. — Моя память мне ни в чем не изменила. Вот как было дело. — И он снова повторил свой рассказ со всеми подробностями.

Фейдо, выслушав герцога, обратился к Кинон, спросив:

— Помните ли вы все, что говорил герцог?

— Совершенно, только я считаю нужным прибавить кое-что.

— Будьте так любезны.

— Сабину нашли распростертой на снегу. Вокруг нее виднелись кровавые пятна, но не было никаких следов. Это указывало на то, что молодая девушка не сделала ни одного шага после того, как была ранена.

— Да, — подтвердил Кене.

— Далее, — сказал Фейдо, слушавший с чрезвычайным интересом.

— Не было видно никаких следов борьбы.

— Это значит, что нападение было неожиданным!.. Далее, далее, продолжайте!

— Сабину не обокрали: у нее на шее осталась золотая цепочка с крестом, в ушах серьги, а в кармане кошелек с деньгами.

— Ее не обокрали? — спросил звучный голос.

Все обернулись. Жильбер, не пропустивший ни слова из разговора, вышел из своего укрытия.

— Кто вы? — спросил начальник полиции, пристально глядя на него.

— Жених мадемуазель Дажé, — ответил Жильбер.

— Как вас зовут?

— Жильбер… Впрочем, герцог меня знает, я имею честь быть его оружейником.

— Правда, — сказал Ришелье, — это Жильбер.

Молодой человек поклонился.

Все молчали.

— На руках и на теле имеются следы насилия? — продолжал Жильбер.

— Нет, — ответили в один голос Кене и Кинон.

— Значит, ее ранили в ту минуту, когда она меньше всего ожидала нападения и не старалась защищаться. Но зачем она пришла на улицу Темпль?

— Неизвестно. Брат ее сегодня утром опросил всю прислугу, всех соседей и ничего не смог выяснить. В котором часу она выходила, зачем выходила одна, никому не сказав, — этого никто не знает.

— Вы ничего не хотите добавить? — спросил Фейдо у Кинон.

— Я сказала все.

— А вы, доктор?

— Я тоже сказал все, что знал.

— Тогда составьте протокол, о котором я вас просил.

Кене подошел к столу и стал писать. Жильбер неподвижно стоял, опустив голову, погруженный в размышления. На долгое время в комнате воцарилась тишина. Дверь тихо отворилась, и вошел Ролан.

— Отец непременно хочет видеть Сабину, — сказал он.

— Пусть войдет, — ответил Кене, не переставая писать. — Мы обсудили все, что следовало.

X. Герцог де Ришелье

Десять минут спустя герцог и начальник полиции сидели в карете, которую мчали во весь опор две рослые лошади. Герцог Ришелье протянул ноги на переднюю скамейку. Фейдо де Марвиль, скрестив руки, откинулся в угол кареты и был погружен в глубокую задумчивость.

— Она поистине очаровательна! — сказал герцог.

Фейдо не отвечал. Ришелье обернулся к нему и спросил:

— Что с вами, мой друг? Вы как будто замышляете преступление. Какой у вас мрачный вид! Что с вами?

Начальник полиции подавил вздох.

— Я встревожен и раздражен, — сказал он.

— Чем?

— Тем, что в настоящее время все обратилось против меня.

— Каким образом?

— Герцог, — сказал Фейдо, — вы столько раз удостаивали меня своей благосклонностью, что я не хочу скрывать от вас того, что чувствую. Прошу вас как друга выслушать меня.

— Я всегда слушаю вас как друг, Марвиль. Что вы мне хотите рассказать?

— Вам известно, что король высказал мне сегодня свое неудовольствие…

— Насчет Петушиного Рыцаря?

— Именно.

— Это происшествие наделает шуму. Теперь весь двор переполошится. Завтра только о нем и будут говорить.

— Обязательно.

— Дажé потребует правосудия. Его величество захочет узнать подробности, вызовет меня и будет расспрашивать. Что я ему скажу?

— То, что знаете.

— Я ничего не знаю.

— Черт побери! Так оно и есть.

— Так может случиться.

— Многие подобные покушения, оставшиеся без наказания, дадут возможность моим врагам повредить мне, а одному Богу известно, сколько их у меня!

— Да, я это знаю, любезный Марвиль. Что вы намерены предпринять?

— Ума не приложу — это и приводит меня в отчаяние! Я не могу предоставить подробных сведений его величеству, а он опять выразит мне свое неудовольствие. Я не могу подать в отставку, потому что после этого нового злодеяния, оставшегося безнаказанным, все мои недруги забросают меня камнями…

— Что же делать?

— Не знаю, решительно не знаю!

Ришелье наклонился к своему соседу и сказал:

— Ну, если вы не знаете… то знаю я.

— Вы, герцог? Вы знаете, что делать?

— Знаю: радоваться, а не отчаиваться.

— Как так?

— Хотите меня выслушать? Так слушайте. В моей голове зародилась чудная мысль.

— Я весь внимание, герцог!

Ришелье вынул табакерку, раскрыл ее и взял табак двумя пальцами.

— Любезный месье де Марвиль, — начал он, — я прежде всего должен сказать вам, что услуга, которую я вам окажу, должна быть следствием услуги, которую, в свою очередь, вы окажете мне. Я заранее расплачиваюсь с вами.

— Я должен оказать вам услугу, герцог?

— То, о чем я буду вас просить, исполнить нелегко.

— Если не совсем невозможно… Но не поясните ли, о чем речь…

— Любезный де Марвиль, — начал герцог, — дело касается покойной герцогини де Шатору… Вы помните, что случилось после смерти мадам де Вентимиль, сестры и предшественницы прелестной герцогини, четыре года тому назад? Особняк ее опечатали, и король приказал принести к себе портфель мадам де Вентимиль, чтобы изъять свои письма. К несчастью, кроме писем короля нашлись и другие. Вы знаете, к чему это привело?

— Многие попали в немилость и были изгнаны.

— Вот именно! Но это не должно повториться на сей раз.

— Как, герцог, вы боитесь…

— Я боюсь, любезный де Марвиль, что король может рассердиться на меня за советы, которые я ей давал. Самые добрые намерения можно перетолковать в дурную сторону.

— Я хочу, чтобы, прежде чем печати будут сняты и король прикажет принести ему портфель герцогини, мои письма оказались в моих руках.

Фейдо покачал головой.

— Это очень трудно, — сказал он.

— Трудно, но возможно.

— Как же поступить?

— Это ваша забота, любезный друг. Я ничего вам не советую, я только выражаю мое желание. Вы сами должны сообразить, можете ли вы обеспечить мое спокойствие. Теперь оставим это и перейдем к делу Сабины Дажé, которое так вас беспокоит. Девочка просто очаровательна и как раз годилась бы для короля.

— Вы думаете, герцог? — спросил начальник полиции, вздрогнув.

— Я думаю, мой милый, что из этого скверного дела может выйти нечто воистину великолепное. Король очень скучает. После смерти герцогини сердце его не занято. Пора его величеству найти себе развлечение. Вы не находите? Вылечите скорее Сабину Дажé и учтите, что место герцогини де Шатору не может долго оставаться вакантным.

Карета остановилась, и лакей отворил дверцу.

— До свидания, любезный де Марвиль.

Начальник полиции вышел, дверца захлопнулась, и карета уехала. Де Марвиль осмотрелся вокруг. Он стоял на бульваре, эта часть Парижа была совершенно пуста. Напротив была калитка. Он вынул из кармана ключ и вложил в замок. В эту минуту подошел какой-то человек.

— Милостивый государь, — обратился он к Фейдо.

Начальник полиции узнал Жильбера, которого видел в комнате Сабины Дажé.

— Что вам угодно от меня? — спросил он.

— Поговорить. Я следовал за вами с тех пор, как вы ушли от Дажé.

— О чем вы хотите поговорить?

— Я хотел спросить вас, какой причине приписываете вы это ужасное злодеяние? Кто мог его совершить?

— Я не готов вам ответить сейчас, сударь.

— Позвольте мне поговорить с вами откровенно. Я люблю Сабину… Я люблю ее всеми силами моего сердца и души. Только она и моя сестра привязывают меня к жизни. Кто осмелился покуситься на жизнь Сабины и зачем — вот что я должен узнать во что бы то ни стало!

— Сходите к комиссарам, и вам будут сообщать сведения каждый день.

— Нет, я хочу иметь дело только с вами.

— Со мной?

— С вами. Два раза днем и два раза ночью я буду проходить по этому бульвару мимо этой двери: в полночь, в полдень, в три часа и в семь часов. Когда у вас будут какие-нибудь сведения для меня, я буду у вас под рукой, и я сам, если буду в состоянии, стану сообщать вам все, что узнаю об этом деле. Не удивляйтесь моим словам, я совсем не таков, каким кажусь. Взамен услуги, которую вы мне окажете, я окажу вам услугу более значительную.

— Услугу? Мне? — с удивлением спросил начальник полиции. — Позвольте спросить какую?

— Я сведу вас лицом к лицу с Петушиным Рыцарем.

— Лицом к лицу с Петушиным Рыцарем! — повторил, вздрогнув, Фейдо. — И где же?

— В вашем особняке, в вашем кабинете.

— Берегитесь, милостивый государь! Опасно шутить таким образом с таким человеком, как я.

— Клянусь жизнью Сабины, я говорю серьезно!

— И когда вы сведете меня лицом к лицу с Петушиным Рыцарем?

— В тот самый день, когда я узнаю, кто ранил Сабину.

— А если я это узнаю через час?

— Вы через час увидите Петушиного Рыцаря в вашем особняке.

Жильбер перенес без смущения взгляд начальника полиции, взгляд, от которого трепетали многие.

— Приходите каждый день и каждую ночь в часы, назначенные вами, — продолжал Фейдо. — Когда я захочу говорить с вами, дам вам знать. — С этими словами начальник полиции вошел в свой сад.

XI. Затруднительная ситуация

Фейдо де Марвиль не спеша прошел через сад к лестнице, которая вела в его личные апартаменты. Едва он поднялся на последнюю ступеньку, к нему подбежал слуга.

— Его превосходительство министр иностранных дел ждет ваше превосходительство в гостиной.

Фейдо поспешно прошел в гостиную. Маркиз д’Аржансон действительно ждал его там. Это был человек высокого роста, выражение его лица трудно было бы однозначно описать: в нем смешивались и доброта, и холодность, и робость. Из-за его неуверенности, сутулой осанки и несвязной речи ему дали прозвище д’Аржансон-дурак. Не имея внешности умного человека, он, однако, обладал быстротой ума и большой проницательностью. Людовик XV оценил его по достоинству и назначил министром, несмотря на насмешки, сыпавшиеся на маркиза.

Начальник полиции низко поклонился министру иностранных дел, тот ответил вежливым поклоном.

— Крайне сожалею, что заставил вас ждать, — сказал Фейдо, — но я был занят по службе.

— Я также приехал к вам по служебному делу.

— Я к вашим услугам, маркиз.

— Мы сможем поговорить конфиденциально? — спросил д’Аржансон, с беспокойством оглядываясь вокруг.

— Конечно, нас никто не услышит.

— Любезный месье де Марвиль, я мог бы и не дожидаться вас, поскольку должен был вручить вам только приказание, продиктованное его величеством.

Д’Аржансон вынул из кармана бумагу, сложенную вчетверо, и подал ее начальнику полиции.

— Прочтите, — сказал он.

Фейдо развернул бумагу и прочел:

— Это легко выполнить, — сказал Фейдо, закончив читать. — Я сейчас же приму необходимые меры. Но что же мне делать с этим человеком, когда его привезут сюда?

— Этот человек говорит по-польски. Без всякого сомнения, когда его арестуют, он потребует, чтобы его отвезли ко мне для того, чтобы потребовать помощи своего посла; в таком случае привезите его ко мне, в каком бы то ни было часу. Если же он этого не потребует, предупредите меня и держите его в вашем кабинете до моего прихода.

— Это все?

— Спрячьте его бумаги так, чтобы никто их не видел.

— Хорошо.

Фейдо поклонился. Министр иностранных дел вышел из гостиной. Оставшись один, Фейдо прошел в свой кабинет, прижал пружину и отворил секретный ящик, из которого вынул стопку бумаг. Он отнес эти бумаги на свое бюро, открыл другой ящик и вынул два медных трафарета для расшифровки дипломатической корреспонденции. Прикладывая эти трафареты к бумагам, он читал их про себя.

— Так и есть! — прошептал он. — Эти сведения верны. Польская партия хочет свергнуть короля Августа, другая партия хочет призвать на трон короля Станислава, но ей не сладить с саксонским домом. Этим свободолюбивым народом может управлять только принц из рода Бурбонов! Очевидно, этот поляк прислан к принцу де Конти!..

Фейдо долго размышлял.

— Одобряет или нет король этот план? — продолжал он рассуждать. — Вот тонкий вопрос… Арестуя этого поляка, друга или врага приобрету я в лице принца де Конти?

XII. Служанка

— Жильбер прав, — сказал Дажé, — следует действовать именно таким образом.

— Вы позволите мне поступать так, как я сочту целесообразным? — спросил Жильбер.

— Позволяю. Сделайте все, но мы должны раскрыть тайну этого злодеяния!.. Дочь моя! Мое бедное дитя!..

— Успокойтесь ради бога, будьте мужественны!

— Хорошо, делайте как знаете!

Этот разговор проходил в комнате за салоном Дажé. Салон имел один выход во двор, другой — в коридор и комнаты, а третий — в лавку. Была ночь, и лампы горели. Дажé, Жильбер и Ролан сидели за круглым столом, на котором находились письменные принадлежности.

Дверь комнаты отворилась, и вошел третий подмастерье, Блонден.

— Виконт де Таванн вернулся из Версаля? — спросил Жильбер.

— Нет еще, — ответил подмастерье, — но как только он вернется, первый камердинер отдаст ему ваше письмо.

— Хорошо! — сказал Жильбер, знаком разрешив подмастерью уйти.

Рупар, Урсула, мадам Жереми и мадам Жонсьер сидели в комнате за салоном и смотрели друг на друга с выражением нескрываемого любопытства. Две служанки стояли у камина, три подмастерья — у стеклянной двери, отделявшей комнату от салона.

— Друзья мои! — начал Жильбер. — Вы все глубоко огорчены трагическим происшествием, поразившим нас. Вы все любите Сабину, вы жаждете так же, как и мы, узнать правду, раскрыть это злодеяние. Вы нам поможете, не правда ли?

— Да-да! — отозвались в один голос мадам Жереми, мадам Жонсьер и Урсула.

— Начнем по порядку, — сказал Жильбер. — В котором часу вы вчера уехали в Версаль? — обратился он к Дажé.

— В восемь утра.

— И вы не возвращались сюда ни днем, ни вечером?

— Нет.

— Когда вы уезжали, в каком расположении духа была Сабина?

— Она была, как обычно, весела, счастлива, я не видел и тени печальных мыслей в ее глазах.

— Она спрашивала вас, когда вы вернетесь в Париж?

— Этим она не интересовалась.

— Можете сообщить что-либо еще? Припомните хорошенько.

— Нет, ничего особенного не припоминаю.

— А ты, Ролан, в котором часу оставил сестру?

— Я вернулся ужинать в шесть часов. Сабина была весела, по обыкновению. Она спрашивала меня, приходил ли ты в мастерскую. Я ей ответил, что ты не был, тогда она немножко расстроилась. Я ей объяснил, что ты должен заниматься с оружием в своей лавке на набережной и что я увижу тебя вечером, потому что мы будем работать вместе. Она снова улыбнулась. Потом спросила меня, говорил ли я с тобою о Нисетте. Я ответил, что прямо сказал тебе о моих намерениях и желаниях. Сабина поцеловала меня. Мысль о двойном союзе очень обрадовала ее. Когда я расстался с ней, она была взволнована, но это было радостное волнение.

— И после ты не виделся с ней?

— Я увидел ее только сегодня утром, когда ее принесли.

— Ты вернулся домой вечером?

— Да. Я прошел в свою комнату, думая, что Сабина уже спит.

— И ты ничего не заметил ни снаружи, ни внутри дома, что указывало бы на следы насилия?

— Ничего.

— Это все, что ты знаешь?

— Совершенно верно.

Жильбер сделал знак Фебу подойти.

— Что происходило здесь вчера вечером? — спросил он.

— Ничего особенного, — ответил подмастерье. — Леонар и Блонден знают это так же, как и я. Мадемуазель Сабина сидела в салоне целый вечер и вышивала.

— Приходил кто-нибудь?

— Камердинер маркиза де Коссада, лакей главного откупщика Бежара и камердинер герцога Ларошфуко.

— Больше не было никого?

— Кажется, нет.

— Да, — начала Жереми, — я…

— Извините, — перебил ее Жильбер, — я сейчас выслушаю вас, но позвольте мне продолжать по порядку. В котором часу вы закрыли салон? — обратился он к подмастерьям.

— В половине десятого.

— Запирая двери и окна, вы ничего не заметили, ничего не увидели?

— Решительно ничего. Мадемуазель Сабина пела, когда мы запирали ставни. Да, — прибавил Феб, — мадемуазель Сабина казалась очень веселой.

— Она не собиралась никуда идти?

— Кажется, нет.

— Вечером не приносили писем?

— Не приносили ничего. Закрыв салон, — продолжал Феб, — мы пошли наверх, между тем как мадемуазель провожала этих дам по коридору.

— Вы ничего больше не знаете?

— Ничего, — ответили три подмастерья.

— А ночью вы ничего не слышали?

— Решительно ничего.

Жильбер обернулся к мадам Жереми и мадам Жонсьер.

— А что известно вам? — спросил он.

— Ничего существенного, — ответила мадам Жереми.

— А позже, вечером или ночью, вы ничего не слышали?

— Ровным счетом ничего, — сказала мадам Жонсьер, — что могло бы привлечь мое внимание.

Жильбер посмотрел на служанок и спросил:

— Кто из вас оставался последней с мадемуазель Сабиной? — спросил он.

— Иснарда, — с готовностью ответила Жюстина. — Она всегда ухаживает за мадемуазель больше, чем я. — Посторонившись, чтобы пропустить Иснарду вперед, она сказала: — Говори же!

— Я ничего не знаю, — сказала Иснарда, и лицо ее вспыхнуло.

— Ты оставалась с Сабиной, когда она заперла дверь в коридор? — спросил Жильбер.

— Кажется… — пролепетала служанка.

— Как? Тебе кажется? Ты в этом не уверена?

— Я… не знаю…

— Кто запер дверь: она или ты?..

— Ни она, ни я…

— Но кто же?

— Никто…

— Как! Никто не запирал дверь из коридора на улицу?

Иснарда не отвечала, она нервно теребила конец фартука, потупив взгляд.

— Я не знаю…

— Ты провожала ее в комнату?..

— Я не знаю…

— Приходил ли к ней кто-нибудь, пока ты была с ней?

— Я не знаю…

При этой фразе, повторенной в третий раз, Жильбер посмотрел на Дажé и Ролана. Отец и сын выглядели сильно взволнованными.

— Иснарда, — горячо сказал парикмахер, — ты должна объяснить…

— Сударь, — сказала служанка, сложив руки, — умоляю вас, не спрашивайте меня ни о чем!..

— Почему же? — вскрикнул Ролан.

Жильбер снял распятие со стены и подал его Иснарде.

— Поклянись над этим распятием, что ты не знаешь ничего, что ты не можешь ничего сообщить нам, а я тебе поклянусь, что не стану тебя больше ни о чем расспрашивать.

— Сударь, умоляю вас… — сказала Иснарда, молитвенно сложив руки, и упала на колени перед парикмахером.

— Говори! Скажи все, не скрывай ничего! — уговаривали ее в один голос мадам Жереми и мадам Жонсьер.

— Говори же, — прибавила Жюстина.

Иснарда стояла на коленях с умоляющим видом.

— Еще раз спрашиваю тебя: будешь ли ты говорить? — сказал Жильбер.

— Как! — закричал Дажé. — Моя дочь ранена, она умирает, она не может говорить, а эта гадина не желает нам отвечать!

— Значит, она виновата! — сказал Ролан жестко.

Иснарда вскочила:

— Я виновата?!

— Почему ты не хочешь говорить?

— Я не могу.

— Почему?

— Я поклялась спасением моей души ничего не говорить.

— Кому поклялась? — спросил Дажé.

— Вашей дочери.

— Сабине? — удивился Жильбер.

— Да, сударь.

— Она сама потребовала от тебя клятву?

— Она приказала мне.

Все присутствующие переглянулись с удивлением. Очевидно, никто не ожидал, что Иснарда причастна к этому трагическому и таинственному происшествию. Жильбер подошел к служанке.

— Что же может заставить тебя говорить? — вскрикнул Дажé.

— Пусть ваша дочь снимет с меня клятву.

— Ты с ума сошла! — закричал Ролан. — Как! Моя сестра сделалась жертвой ужасного злодеяния, а ты не хочешь объяснить нам, ее отцу и брату, обстоятельств, сопровождавших это преступление! Еще раз повторяю: берегись! Отказываешься отвечать на наши вопросы — значит, ты виновна.

— Думайте что хотите, — сказала Иснарда, — я дала клятву и не буду говорить до тех пор, пока сама мадемуазель Сабина мне не прикажет.

Настала минута торжественного молчания, которое нарушил Рупар:

— Как это все запутано, — заявил он. — Очень запутано!.. Так запутано, что я даже не понимаю ничего! Эта девушка не говорит, можно подумать, что она немая, но…

Жильбер схватил руку Иснарды.

— Ради жизни Сабины ты будешь говорить?

— Нет, — ответила служанка.

— Ты не хочешь?

— Не могу.

— Ну, раз так…

— Месье Дажé! Месье Дажé! — послышался громкий голос с верхнего этажа.

Дажé вскочил.

— Что случилось? — спросил он хриплым голосом.

— Идите сюда скорее!

— Боже мой! Что опять случилось? — прошептал несчастный отец, прислонившись к наличнику двери.

Раздались легкие шаги, и Нисетта вбежала в салон, она казалась глубоко взволнованной.

— Скорее! Скорее! — звала она. — Вас спрашивает Сабина.

— Сабина?! — вскрикнул Дажé и бросился наверх, как сумасшедший, которого ничто не может остановить.

— Месье Ролан! Месье Жильбер! Поднимитесь к нам, — донесся голос Кинон.

— Сабина очнулась? — спросил Жильбер, взяв за руку Нисетту.

— Да, — ответила девушка, у которой были слезы на глазах, — она пришла в себя, узнала нас, поцеловала и спрашивает вас.

— Пойдемте! — закричал Ролан.

Жильбер схватил Иснарду за руку.

— Иди и ты! — сказал он. — Теперь мы узнаем все.

XIII. Ночное происшествие

Сабина, с лицом чуть порозовевшим и с полуоткрытыми глазами, сидела на постели, поддерживаемая рукой мадемуазель Кинон.

Прелестную картину представляла собой эта очаровательная женщина в расцвете лет и красоты, в блистательном и элегантном наряде, окружившая заботой юную девушку, к которой начали возвращаться силы.

Дажé, боясь вызвать кризис, осторожно приблизился к Сабине. Сабина нежно улыбнулась, увидев отца, и протянула ему свою бледную руку.

— Дочь моя! — сказал Дажé со слезами, которых не мог сдержать.

— Папа! Мне гораздо лучше, — прошептала Сабина.

Нисетта, Ролан и Жильбер вошли в комнату, за ними — друзья и служанки. Подмастерья остановились на площадке, не решаясь проследовать в комнату. Сердца у всех сильно бились, собравшиеся были охвачены сильным волнением.

— Она может говорить, — сказала Кинон.

Ролан и Нисетта подошли ближе. Жильбер остался позади.

— Сабина! — сказал Жильбер, подходя. — Сабина! Что с вами произошло?

— Зачем вы мне писали? — ответила Сабина, устремляя на него глаза.

— Я вам писал? — спросил Жильбер с глубоким удивлением.

— Это письмо и стало причиной моего несчастья! — прошептала Сабина.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я говорю о письме, которое вы мне прислали…

— Я вам прислал письмо? Но когда?

— Вчера вечером…

— Она еще в бреду, — прошептал Дажé.

— Нет, отец, нет! — с живостью сказала Сабина, которая расслышала шепот Дажé. — Нет, я в полном рассудке.

— Но я вам ничего не писал, — сказал Жильбер.

Сабина с трудом подалась вперед.

— Прошлой ночью вы не оставляли для меня письма?

— Конечно, нет!

Сабина провела рукой по лбу.

— Боже мой, — сказала она, — это ужасно! Ты был вчера ранен? — вдруг спросила она Ролана.

— Я? — воскликнул тот с удивлением, подобным удивлению Жильбера. — Нет, сестра, я как видишь, цел и невредим.

— Ты не был ранен прошлой ночью, когда работал в мастерской?

— У меня ни малейшей царапины.

— Господь! Сжалься надо мной! — прошептала Сабина с искренним выражением горя.

В комнате наступило молчание. Все переглянулись. Жильбер приблизился к постели.

— Мы должны знать все, дорогая Сабина, — начал он спокойным голосом. — Вы чувствуете в себе силы ответить на наши вопросы?

— Да.

Она заметно побледнела.

— Может быть, было бы благоразумнее подождать, — заметила Кинон.

— Ты не в силах говорить, — сказала Нисетта.

— Пусть Сабина не говорит, — сказал Жильбер, — но пусть она прикажет Иснарде говорить, и мы, может быть, узнаем…

— Позвольте мне отдохнуть несколько минут, — ответила Сабина, — а потом я сама расскажу все, что вы хотите узнать… Я многого не понимаю…

Силы, по-видимому, постепенно возвращались к девушке. Кинон поправила подушки в изголовье, чтоб ей удобнее было полулежать. Все встали около кровати полукругом. Сабина закрыла глаза и как будто собиралась с мыслями; она сделала движение, и на губах ее замер вздох.

— Я помню все… — начала она, — салон заперли… Ролан ушел работать… Феб, Леонар и Блонден пошли наверх…

В ту минуту, когда мадам Жереми заперла свою дверь, я собралась войти в коридор и запереть свою. Тогда я увидела мелькнувшую тень. Я невольно испугалась, повернулась и вошла в коридор… Иснарда по-прежнему мне светила. Мы были одни. В ту минуту, когда я поставила ногу на первую ступень лестницы, на улице послышались торопливые шаги и быстро стихли. Очевидно, кто-то остановился у нашей двери… Я подумала, что это Ролан вернулся домой раньше, хотя и сказал мне, что намерен работать целую ночь.

Сабина остановилась, чтобы перевести дыхание. Взгляды всех собравшихся были устремлены на нее, никто не проронил ни слова.

— Не прошла я и трех ступеней, — продолжала Сабина, — как вдруг раздался стук в дверь. Я посмотрела на Иснарду, а она посмотрела на меня. Мы обе задрожали… «Пойти посмотреть?» — спросила Иснарда. «Не ходи», — ответила я.

Стук раздался во второй раз, потом в третий. Мы не смели двинуться с места.

«В этом доме не спят, — донесся голос с улицы, — я вижу огонь сквозь щель двери. Почему же вы не открываете?» Мы не отвечали. Голос продолжал: «Отворите! Я должен переговорить с Сабиной Дажé».

«Ступай отвори форточку в двери, — сказала я Иснарде, — и посмотри, кто пришел». Иснарда пошла было к двери, но остановилась посреди коридора. «А если это кто-нибудь из шайки Петушиного Рыцаря?» — спросила она. «Петушиного Рыцаря!» — повторила я. Это грозное имя заставило забиться наши сердца.

— И вы решились открыть дверь? — спросил Жильбер.

— Стук раздался опять, и на этот раз еще сильнее, — продолжала Сабина, — и тот же голос прибавил: «Я должен поговорить с мадемуазель Сабиной о спасении ее брата».

— О моем спасении! — воскликнул Ролан. — Что за вздор!

«Что вам нужно? — спросила я. — Я сестра Ролана. Говорите скорее! Я не могу открыть дверь…» — «И не нужно ее открывать, — ответил человек, — только возьмите вот это письмо». Сквозь решетку он подал мне письмо… написанное вами, Жильбер…

— Написанное мной? — изумился Жильбер.

— Я узнала ваш почерк. В этом коротком письме сообщалось, что Ролану необходима моя помощь: Ролан, полируя шпагу, опасно ранил себя и просил меня немедленно прийти в мастерскую. В письме также было написано, что работник, который подаст это письмо, проводит меня и что я могу вполне положиться на него.

— Как это странно! Очень странно! — задумчиво произнес Жильбер, потирая лоб.

XIV. Отвратительная женщина

Сабина опустила голову на подушки. Бедняжка почувствовала, что силы внезапно изменили ей, и она закрыла глаза. Кинон и Нисетта дали ей понюхать нашатырный спирт, по совету Кинон смочили лоб раненой холодной водой. Дажé молча сидел между Жильбером и Роланом.

— Что все это значит? — вслух размышлял он. — Кому это понадобилось?

— Это мы, без сомнения, узнаем, — сказал Ролан. — Сабину завлекли в ловушку.

— Кто же расставил эту ловушку?

— Мы это выясним, — сказал Жильбер. — Непременно!

— Горе тому, — произнес Дажé с гневом в голосе, — кто так подло напал на мою дочь!

Жильбер наклонился к нему и прошептал:

— Мы отомстим за нее.

— О да! — сказал Дажé. — Завтра же я попрошу правосудия у короля.

— Правосудия у короля? — усмехнулся Жильбер, положив руку на плечо парикмахера. — Не просите у него ничего: клянусь вам честью, что мое правосудие будет исполнено так, что сам король мне позавидует!

— Посмотри-ка в глаза месье Жильбера, — шепнул Рупар своей жене, — точно два пистолетных дула. Я не знаю… Но мне не хотелось бы встретить ночью человека с таким опасным взглядом.

— Прочитав письмо, я сильно разволновалась. У меня была только одна мысль: поспешить на помощь Ролану… Я представила себе его окровавленным, умирающим… и он звал меня на помощь…

— Милая Сабина… — прошептал Ролан.

— Боже, как ты страдала! — сказала Нисетта, наклонившись к раненой, чтобы скрыть румянец, выступивший на ее щеках.

— Убедившись, что письмо от месье Жильбера, я уже не колебалась, — продолжала Сабина, — я велела Иснарде подать мою накидку и все необходимое для первой помощи раненому. Поскольку Иснарда не знала о содержании письма и потому не слишком торопилась, я бросилась в свою комнату и сама взяла все, что сочла нужным, оделась наскоро и хотела было идти. Но тут я подумала, что еще не поздно, и вы, отец, можете вернуться в Париж и будете поражены, когда узнаете, что Ролан опасно болен и что я пошла к нему на помощь… Мучимая этой мыслью, я приказала Иснарде не говорить никому, зачем я ушла, и прибавила: «Поклянись мне, что ты будешь хранить тайну и ничего не скажешь никому, прежде чем я не заговорю сама».

Иснарда, видя волнение, в котором я находилась, дала клятву, которую я требовала. Отворив без всякого шума дверь на улицу, я подумала, отец, что если потребуется сообщить вам печальное известие, то сделаю это сама и смогу хоть как-то утешить вас, поскольку увижу Ролана первой…

Я думала о Ролане, и ночные опасности мало меня пугали. «Поспешим», — сказала я.

Мы шли быстро. Работник шел возле меня, не говоря ни слова. От нашего дома до мастерской Ролана довольно далеко, и надо идти все время прямо.

«Если бы мы могли найти пустой экипаж…» — сказал мне работник. «Пойдем пешком», — сказала я. «Мы добрались бы скорее, — настаивал он, — кроме того, в экипаже мы сможем привезти месье Ролана домой, ведь он сам не в силах идти». — «Действительно», — сказала я, пораженная этой мыслью. «Не беспокойтесь, я с вами не сяду, — прибавил работник, — я поеду рядом с извозчиком».

«Мы не найдем экипаж в этот час, — заметила я, — пойдем пешком».

Мы ускорили шаг. Вдруг мой спутник остановился и сказал: «Я слышу стук экипажа».

Мы находились возле улицы Эшель. Действительно, к нам приближался экипаж. Он был пуст. «Садитесь!» — сказал мне работник, отворяя дверцу. Я села, работник поместился с извозчиком, и экипаж поехал очень быстро.

«Мы скоро приедем, — говорила я сама себе. — В этом экипаже мы привезем брата». Лошади быстро бежали. Экипаж повернул налево.

«Не сюда!» — закричала я, но извозчик меня не услышал и сильнее хлестнул лошадей. Я звала, стучала в стекла — он мне не отвечал. Я хотела отворить дверцу, но не смогла. Я опустила переднее стекло и схватила извозчика за край его одежды, но он продолжал погонять лошадей и не поворачивался ко мне… Куда мы ехали, я не знала. Я видела узкие улицы и понимала, что мы удаляемся от мастерской Ролана… Ужас овладел мной.

«Мы приехали», — сказал мой спутник. «Но куда?» — «Туда, куда должны были приехать». — «Разве мой брат здесь?»

Он мне не ответил, я вышла. Но прежде чем я успела осмотреться… я почувствовала холодное и сырое полотно на своем лице: на глаза мне надели повязку, чьи-то руки схватили меня, подняли и понесли. Я закричала — мне заткнули рот тряпкой… Что происходило тогда со мной, не могу описать… Мне казалось, что я лишаюсь рассудка.

— Продолжайте, ради бога, продолжайте, если у вас есть силы, — сказал Жильбер, который, нахмурив брови и сжав зубы, с трудом сдерживал себя, — продолжайте!

— Я слышала множество звуков, — продолжала Сабина, — крики, песни, музыку, хохот. Вдруг меня поставили на землю… на мягкий ковер… Повязка, закрывавшая мне глаза, упала, и я увидела себя в великолепно освещенной комнате напротив стола, роскошно накрытого и окруженного мужчинами и женщинами в самых странных костюмах… как на маскараде в Версале… Ко мне подошли мужчины… Что они мне говорили, не помню: я ничего не слышала и не понимала, но краска бросилась мне в лицо, мне казалось, будто я в аду… Меня хотели взять за руку — я отпрянула назад. Со мной говорил мужчина в костюме птицы… У меня звенело в ушах… Я видела все сквозь красный туман. Человек, говоривший со мной, обнял меня и хотел поцеловать. Что произошло тогда во мне, объяснить не смогу. Я вдруг обрела необыкновенную силу, еще раз говорю: не знаю как, но я рванулась с такой силой, что тот, кто удерживал меня, отлетел на несколько шагов. Раздались восклицания, хохот, и меня окружил двойной ряд мужчин и женщин… Тогда сердце мое будто упало, в глазах стало темно, жизнь остановилась во мне, и я лишилась чувств… Я пришла в себя на диване в маленькой комнате, слабо освещенной. Мне казалось, что я очнулась от тяжелого сна.

— Кого вы видели в зале, куда впервые вас отнесли? — спросил Жильбер.

— Не знаю. На этих людях были такие странные костюмы, будто это был костюмированный бал.

— Продолжай! — сказал Дажé.

— Я осмотрелась вокруг и увидела женщину, сидевшую у камина. Заметив, что я опомнилась, она встала и подошла к дивану, на котором я лежала. Она спросила меня, как я себя чувствую, таким развязным тоном, что мне стало не по себе… Я не знаю, что это была за женщина, но я почувствовала к ней сильное отвращение. Она села возле меня и продолжала говорить что-то. Я слушала ее и не понимала. Наконец, она указала на платье с блестящими украшениями, лежавшее на кресле, которое сразу я не заметила, и сказала мне: «Хотите примерить этот наряд? Он будет вам к лицу». Я никогда не забуду, — продолжала она, — этой отвратительной женщины.

— Круглое лицо, красные щеки, глаза серые и беспокойные, большой рот и короткий нос, — вдруг продолжил Жильбер. — Высока ростом, лет сорока, платье яркой расцветки. Так, Сабина?

— Боже мой! Разве вы ее тоже видели?

— Продолжайте, продолжайте! Что вы сделали, когда эта женщина ушла?

— Я хотела убежать, — продолжала Сабина, — но двери были заперты снаружи. Я слышала веселое пение и музыку. Я думала, что сойду с ума… Я отворила окно… оно выходило в сад…

Сабина остановилась.

— Что было потом? — спросил Жильбер.

Сабина молчала. Опустив голову на руки, она оставалась неподвижна.

— Когда вы открыли окно, что вы сделали? — спросила Кинон.

— Говори же, сестра, — попросил Ролан.

— Сабина! Не скрывай от нас ничего, — прибавила Нисетта.

— Что же было потом? — спросил Жильбер хриплым от волнения голосом.

Сабина подняла голову.

— Не знаю, — прошептала она. — Это последнее, что я помню.

— Неужели?

— Да, что произошло потом — я не знаю… Мысленно возвращаясь к своим воспоминаниям, я чувствую сильный холод… потом вижу снежный вихрь… И… и…

Сабина остановилась и поднесла руку к своей ране. Слушатели переглядывались с выражением сильного беспокойства. Кинон, указав взглядом на Сабину, сделала знак, чтобы той дали отдохнуть. Глубокая тишина воцарилась в комнате. Сабина тихо приподняла голову.

— Вспомните! — настаивал Жильбер.

— Нет! — сказала девушка. — Не могу…

— Вы не знаете, что случилось в той маленькой комнате после того, как вы открыли окно? Может, кто-нибудь вошел туда?

— Не знаю…

— Вы выпрыгнули из окна?

— Кажется… Нет… Не могу сказать.

— Однако вы чувствовали, как падал снег?

— Да… Мне кажется… что я видела большие белые хлопья, они меня ослепляли…

— Это было в саду или на улице? Постарайтесь вспомнить…

— Ничего не помню…

— Ничего? Вы уверены?

— Ничего, кроме острой боли в груди…

— Вы не видали, кто вас ранил? Может быть, заметили какую-то фигуру, тень?

— Я ничего не видела…

В комнате снова стало тихо. Непроницаемая тайна, окутавшая это роковое событие, оставалась нераскрытой.

— Я почувствовала только холодное железо… и больше ничего! Между той минутой, когда я открыла окно в маленькой комнате, и той, когда я здесь очнулась, я абсолютно ничего не помню.

— Она говорит правду, — сказала Кинон убежденно.

— Конечно, — подтвердил Жильбер.

Склонившись, он поцеловал руку девушки, потом, медленно поднявшись, сказал:

— До свидания.

— Ты уходишь? — спросила встревоженная Нисетта.

— Я должен идти в мастерскую, милое дитя, — ответил Жильбер.

— Я с тобой, — сказал Ролан.

— Нет, останься здесь. Завтра утром я приду за Нисеттой и узнаю о самочувствии Сабины.

Жильбер поклонился собравшимся, вышел из комнаты и поспешно спустился с лестницы.

XV. Карета

Из салона придворного парикмахера Жильбер направился на улицу Эшель, выходившую к площади Карусели.

На углу улицы Эшель стояла щегольская карета, без герба, запряженная прекрасной парой. Кучер был не в ливрее. В подобных каретах знатные люди обычно ездили, когда хотели сохранить инкогнито.

Жильбер, закутавшись в плащ, подошел к карете. Дверца открылась. Жильбер вскочил в карету, дверца тотчас затворилась. Кучер подобрал вожжи, переднее стекло опустилось.

— К Красному Кресту! — донеслось из кареты.

Стекло опять поднялось, карета покатилась, увлекаемая быстрой рысью двух прекрасных лошадей.

— Все выполнено? — спросил Жильбер, когда карета пересекала площадь Карусели.

— Точно так.

Жильбер сделал рукой знак, показывая, что доволен, потом, наклонившись к своему спутнику, сказал:

— Любезный В, я буду просить вас оказать мне услугу.

— Услугу! — повторил человек в черном. — Нужно ли употреблять подобное выражение, когда вы говорите со мной?

Жильбер наклонился к своему спутнику и сказал:

— Итак, ты доверяешь мне полностью?

— Я верю вам слепо и буду верить каждому вашему слову.

— Ты знаешь Бриссо?

— Эту мерзкую гадину, ремесло которой состоит в том, чтобы расставлять сети честным молодым девушкам и сталкивать их в бездну разврата?

— Я говорю именно о ней.

— Конечно, я ее знаю.

— Все равно, где бы ни была эта женщина, она должна быть доставлена, хотя бы и силой, в полночь к Леонарде.

Карета въехала на улицу Бурбон. В дернул за шнурок, который тянулся к извозчику. Тотчас раздалось пение петуха. Карета остановилась, к дверце подошел человек, бедно одетый, с огромной бородой. Жильбер откинулся назад в угол кареты, закрыв лицо полой плаща. В наклонился вперед. Несмотря на то что ночь была темна, можно было видеть, что его лицо скрывала черная бархатная маска. Он заговорил тихо и очень быстро с бородатым. Тот слушал внимательно. Кончив объяснения, В прибавил громче:

— Ты все понял?

— Да, — ответил человек с бородой.

— Не забудь: ровно в полночь!

— Будет исполнено.

— Можешь идти.

Карета понеслась дальше.

— Отчет о вчерашних ужинах сделан? — спросил Жильбер.

— Уже час тому назад. Он находится на улице Сонри.

— Прекрасно. Где Растрепанный Петух?

— У «Самаритянки».

— Во время пожара в особняке Шароле он был на улице Барбет с одиннадцатью курицами?

— Как вы приказали. Он оставил там двух куриц караулить всю ночь.

— Мне необходимы донесения Растрепанного Петуха и других Петухов. Я должен знать, что происходило прошлой ночью в Париже каждый час, каждую минуту. Я должен выяснить, кто увез Сабину и кто ранил ее. Мне это необходимо!..

— Вы все это узнаете в полночь у Леонарды. Я буду вас ждать.

В отворил дверцу и, не останавливая карету, выскочил на улицу. Оставшись один, Жильбер до боли стиснул пальцы.

— Горе тому, кто хотел погубить Сабину, — произнес он с яростью, походившей на рычание зверя. — Он вытерпит столько мук, сколько мое сердце перетерпело мучительных часов. Итак, ночь на тридцатое января всегда приносит мне горе! Каждый год я проливаю кровавые слезы в этот час боли и преступлений!

Жильбер откинулся назад и приложил руку к сердцу.

— Мать моя, отец мой, Сабина, я отомщу за вас. А потом я отомщу и за себя.

Карета доехала до Красного Креста и остановилась. Жильбер надел бархатную маску, выскочил на мостовую и сделал кучеру знак рукой. Карета уехала невероятно быстро. Жильбер пересек площадь и постучался в дверь первого дома на улице Фур; дверь приоткрылась. Убедившись, что ничей нескромный взгляд не следит за ним, он проскользнул в полуоткрытую дверь, которая закрылась за ним без малейшего шума.

XVI. Венсенская застава

В эту ночь дул западный ветер. Площадь, улица и предместье выглядели пустынными.

С улицы Монтрель выехал почтовый экипаж, запряженный четверкой. Два форейтора в огромных сапогах орудовали кнутами с удивительной ловкостью. На месте для лакеев сидели два человека в меховых шубах. Экипаж ехал быстро. Когда он поравнялся с Сент-Антуанскими воротами, с обеих сторон улицы наперерез ему бросились четыре человека, двое побежали к лошадям, крича:

— Стой!

— Пошел вон! — заревел первый форейтор, подняв кнут. — Или я тебя задавлю!

— Именем короля, остановитесь! — приказал властный голос.

Десять всадников в форме объездной команды в мгновение ока окружили почтовый экипаж. Один из них подъехал к дверце и, подняв фонарь, осветил внутренность кареты.

Молодой человек в роскошном костюме дремал в углу. Он был один в карете. Свет фонаря и шум его разбудили. Он открыл глаза и произнес несколько слов на чужом языке.

— Вы не француз?

Молодой человек, казавшийся чрезвычайно удивленным, произнес несколько слов, которых начальник не понял. Потушив фонарь, он сказал одному из своих солдат:

— Опустите шторы у дверец!

Приказание было исполнено. Двое из четверых пеших сели на козлы, двое — на место для лакеев.

— В особняк начальника полиции, — скомандовал всадник, который осматривал карету, обращаясь к форейторам. — Именем короля поезжайте!

Почтовый экипаж под конвоем десяти всадников въехал во двор особняка начальника полиции в ту минуту, когда пробило одиннадцать часов.

— Держите дверцы закрытыми, — приказал начальник.

Он соскочил с лошади и исчез под сводом. У двери первой приемной стоял вестовой.

— Мне нужно видеть начальника полиции, — сказал начальник объездной команды.

— Войдите, он вас ждет в желтом кабинете, — ответил вестовой.

Бригадир прошел несколько темных комнат. Раздался звонок, без сомнения, сообщивший начальнику полиции о посетителе, потому что дверь открылась, и Фейдо де Марвиль появился на пороге.

— Удалось? — спросил он.

— Точно так.

— Прекрасно.

— Карета находится во втором дворе вашего особняка.

— Отошлите солдат и агентов на другой двор, а сами ждите меня, не открывая дверцы. Насчет лакеев я уже распорядился.

Начальник объездной команды поклонился и вышел.

— Наконец-то, — прошептал Фейдо с радостной улыбкой, — хоть это желание его величества я исполнил успешно.

Он вышел из кабинета и отправился во двор, где находилась карета.

Де Марвиль остановился на последней ступени крыльца, он внимательно рассмотрел карету в свете двух фонарей.

— Та самая, — прошептал он удовлетворенно.

Обернувшись к начальнику команды, он хотел было приказать ему отворить дверцу, но вдруг подумал: «Я не говорю по-польски, как же я буду его допрашивать? Впрочем, буду объясняться знаками, а переговоры с ним пусть ведет д’Аржансон».

— Открывайте, — приказал он.

Внутри кареты было совершенно темно, потому что штора другой дверцы тоже была опущена. Путешественник не сделал ни малейшего движения.

— Выходите, — сказал ему Фейдо.

— Ах! Я уже приехала? — воскликнул нежный веселый голос. — Это очень мило!

Фраза была произнесена на чистейшем французском языке, и очаровательная головка с напудренными волосами, в дорожном чепчике, показалась в дверце, крошечная ручка протянулась вперед, как бы прося помощи. Эта ручка встретила руку начальника полиции, и женщина в изысканном костюме проворно взбежала на крыльцо. Она была молода, нарядна и имела манеры знатной дамы.

Фейдо остолбенел. Он посмотрел на начальника объездной команды, тот вытаращил глаза и бросился в карету. Там больше никого не было. Фейдо и бригадир смотрели друг на друга, не делая ни малейшего движения, будто превратились в статуи.

Молодая женщина вела себя так свободно, будто бы приехала к себе домой.

— Кому мы обязаны столь глупым законом захватывать кареты людей, въезжающих в Париж? — осведомилась она, не дав себе труда взглянуть на обоих мужчин. — Как будто я парламентер, въехавший в неприятельский лагерь! Хорошо, что я узнала мундиры объездной команды, иначе, уверяю вас, я бы очень испугалась.

— Но… но… там был мужчина, я сам его видел! — вскрикнул начальник объездной команды.

— Я вас не знаю, — сказала дама. — Вы, наверное, новый хозяин?

— По вашему мнению, сударыня, где вы находитесь?

— Я приказала, чтобы меня привезли в гостиницу «Европа» на улице Сент-Оноре, я там обыкновенно останавливаюсь.

— Вы не в гостинице «Европа», а в особняке начальника полиции.

— Почему?! — воскликнула она.

— Не угодно ли вам пройти со мной, я вам объясню.

Фейдо подал руку хорошенькой путешественнице и повел ее в прихожую.

XVII. Женщина или мужчина?

Под руку с де Марвилем молодая женщина следовала через комнаты.

У двери гостиной начальник полиции посторонился, и путешественница быстро прошла вперед. Остановившись посреди комнаты, она обернулась и окинула Фейдо с ног до головы дерзким взглядом.

— Милостивый государь, — сказала она, — соблаговолите объяснить мне, что означает мое присутствие здесь в такой час и при таких обстоятельствах?

— Я исполняю приказание короля, — с достоинством ответил начальник полиции.

— Приказание короля! — вскрикнула молодая женщина. — Король отдал приказание арестовать меня? Покажите мне предписание!

— Заклинаю вас, выслушайте меня! — взмолился де Марвиль. — Уделите мне лишь несколько минут!

Он подвинул кресло, но она не села.

— Я слушаю, — сказала она надменно.

— Назовите мне ваше имя.

— Графиня Потоцкая.

— Вы полька?

— Моя фамилия ясно говорит об этом.

— Откуда вы приехали?

— Из Страсбурга.

— Вы живете в Страсбурге?

— Нет.

— Откуда вы приехали в Страсбург?

— Из Киля.

— Вы там живете?

— Я никогда там даже не останавливалась.

— Но вы сказали, что вы приехали из Киля?

— Конечно. Я приехала в Страсбург из Киля, а в Киль из Тюбингена, а в Тюбинген из Ульма, а в Ульм из…

— Милостивая государыня, — перебил начальник полиции, — со мной не шутите…

— Я и не шучу, — сказала молодая женщина, — я засыпаю…

Она поднесла платок к губам, чтобы скрыть зевок и села в кресло.

— Мне очень жаль, что я надоедаю вам таким образом, — продолжал де Марвиль, — но это необходимо.

— Говорите, сколько хотите и что хотите, я вас прерывать не стану — с этой минуты я нема.

— Повторяю вам, мне жаль мучить вас таким образом и лишать отдыха, столь для вас необходимого, но я вынужден действовать так.

Молодая женщина не отвечала и не шевелилась.

— Графиня, — продолжал начальник полиции, — я прошу вас обратить внимание на мои слова.

То же молчание, та же неподвижность.

— Графиня Потоцкая, — продолжал де Марвиль более повелительным тоном, — именем правосудия я требую, чтобы вы мне ответили.

Графиня, по-видимому, спала глубоким сном. Де Марвиль сделал нетерпеливое движение. Он подождал с минуту, потом поспешно перешел через комнату, взялся за шнурок от звонка и снова обернулся к графине. Де Марвиль топнул ногой и сильно дернул за звонок. Графиня не реагировала на громкий звон колокольчика. Слуга отворил дверь.

— Где Марсьяль? — спросил начальник полиции.

— Во дворе, ваше превосходительство.

— Позовите его немедленно!

Де Марвиль обернулся к молодой женщине.

— Неужели это действительно усталость после дороги или же она разыгрывает комедию? — пробормотал он. — Кто эта женщина? Что значит это странное происшествие?

Дверь тихо открылась.

— Марсьяль, — доложил слуга.

— Пусть войдет, — велел начальник полиции, сделав несколько шагов вперед.

Начальник объездной команды, поклонившись, вошел в гостиную. Де Марвиль повелительным движением руки указал на графиню и сказал:

— Марсьяль, вы остановили у Сент-Антуанских ворот эту самую даму?

Марсьяль покачал головой.

— Нет, ваше превосходительство, — ответил он, — когда я остановил карету, этой дамы в ней не было.

— Но если ее не было в карете, откуда она там взялась?

— Не знаю.

— Но кто же был в карете, ведь там был кто-нибудь?

— Был, ваше превосходительство, мужчина.

— Мужчина! — вскрикнул де Марвиль.

— Мужчина, такой же, как вы и я.

— Мужчина? — повторил Фейдо.

Марсьяль кивнул головой.

— Ну и куда подевался этот мужчина?

— Не имею понятия.

— Итак, из этого следует, что мы обмануты насчет пола той личности, которая сидела в карете. Должно быть, эта личность — путешественник или путешественница — переоделась дорогой…

— Несомненно…

— Переодеться можно было только в карете?

— Безусловно.

— Может, платье было выброшено на дорогу?

— Ваше превосходительство, — сказал Марсьяль, — шторы были закрыты, стало быть, ни в дверцы, ни в переднее окно ничего нельзя было выбросить.

— Но если одежда не была выброшена, — перебил де Марвиль, — она должна быть в карете, и ее надо найти.

Марсьяль посмотрел на начальника полиции, приложив руку к сердцу.

— Когда я остановил карету, — сказал он тоном глубокой искренности, — в ней сидел мужчина, теперь этот мужчина брюнет стал женщиной блондинкой — я это вижу. Как совершилось это превращение, куда девалась мужская одежда — клянусь спасением моей души, я не знаю, разве только…

Марсьяль вдруг переменил тон. Очевидно, новая мысль промелькнула в его голове.

— Разве только?.. — повторил начальник полиции.

— Разве только эта дама не спрятала мужской костюм под своим женским платьем…

— Проверим, — прошептал Фейдо.

Он подошел к графине, все так же спокойно спавшей.

— Вы слышали, сударыня? — сказал он.

Графиня не пошевелилась.

— Вы слышали? — повторил начальник полиции.

Он схватил ее за руку. Графиня вскрикнула, не раскрывая глаз, протянула руки, губы ее сжались с выражением неприязни. Она дважды глубоко вздохнула, потом раскрыла глаза и прошептала:

— Что за гадкий сон! Мари, расшнуруй мне платье, мне так плохо… Я…

Графиня увидела Марсьяля.

— Ах! — воскликнула она с испугом. — Где я?

— У меня, — сказал де Марвиль.

— У вас?.. Но я не знаю… — Графиня провела рукой по лбу. — Да, помню! — сказала она вдруг. — Разве комедия не кончена?

Начальник полиции движением руки приказал бригадиру удалиться, а сам обратился к графине:

— Одно из двух, — сказал он, — или вы жертва недоразумения, и в таком случае это недоразумение следует исправить, или вы недостойным образом обманываете полицию, и тогда наказание будет соответствующим. Не угодно ли вам пожаловать за мной, мы немедленно поедем к маркизу д’Аржансону. Это единственный выход из создавшегося положения.

XVIII. Яйца

В восемнадцатом столетии на Кладбищенской улице стояли только два дома с правой стороны, возле площади: один в пять этажей с четырьмя окнами на фасаде, другой же имел всего два этажа; в этот вечер единственное окно его первого этажа было освещено, все остальные были совершенно темны.

Пробила полночь. Дверь дома открылась, и оттуда высунулась голова. Голова трижды повернулась налево и направо, потом исчезла. Дверь беззвучно закрылась.

Эта голова с крючковатым носом принадлежала женщине лет пятидесяти. Костюм ее состоял из шерстяной юбки с толстым суконным корсажем и больше походил на мужской, чем на женский.

Заперев дверь, женщина осталась стоять в узком коридоре, в конце которого находилась лестница еще более узкая, ведущая вверх. Справа, возле первой ступени лестницы, находилась полуоткрытая дверь. Женщина толкнула эту дверь и вошла в низкий зал, освещенный большой лампой.

Посреди комнаты за столом сидел человек и ужинал с завидным аппетитом. Этому человеку могло быть на вид лет тридцать пять. Костюм говорил о том, что это зажиточный мещанин в трауре, хоть и не строгом: сюртук и панталоны были сшиты из черного сукна, жилет и чулки были серого цвета, галстук же белым — все без претензии на щегольство.

Единственную странность в этом костюме представляла узкая черная лента, надетая на шею и ниспадавшая на грудь. На ней висел пучок черных перьев индийского петуха, перевязанных красным шерстяным шнурком.

Этот человек ужинал один, но, вероятно, к столу ожидали еще и других гостей, потому что с каждой стороны стола находилось по три приготовленных, но не тронутых прибора.

Посреди стола стояла большая корзина со множеством яиц разной величины. Корзина имела семь отделений; в первом лежали белые яйца с перекрещенными полосками посередине — красной и черной; во втором отделении лежали яйца, скорлупа которых была покрыта позолотой; в третьем — со скорлупой, выкрашенной в коричневый цвет; в четвертом — яйца очень маленькие и желтые, чуть ли не с кукурузные зерна; в пятом лежали большие яйца со светло-зеленой полоской, усыпанной золотыми звездами; в шестом — с серебристой скорлупой; в седьмом — совершенно черные яйца.

Число яиц в отделениях было разным; больше всего их лежало в пятом отделении.

Первое отделение находилось прямо напротив прибора человека, который ужинал. Остальные — перед каждым из нетронутых приборов. Таким образом, перед человеком в черно-сером костюме располагалось отделение с белыми яйцами с черно-красным крестом посередине. Между корзинкой и его прибором был сделан небольшой насест, походивший на детскую игрушку, — точная копия насеста в настоящем курятнике. На этом насесте красовался маленький индийский петушок с эмалевыми глазками, сделанный с удивительным искусством.

Перед каждым из других свободных приборов красовался такой же насест, но пустой. Между насестами и корзиной с яйцами было широкое пустое пространство, занятое большим блюдом с вкусным кушаньем, которое человек в черно-сером костюме поглощал с аппетитом.

В ту минуту, когда женщина, смотревшая на улицу, вошла в зал, человек за столом отрезал себе огромный кусок хлеба и спросил:

— Никого нет?

— Пока никого.

— Неужели я буду сегодня ужинать один?

— Ты жалуешься на это, Индийский Петух? — спросила женщина, снимая крышку с горшка.

— Ты же знаешь, что я не жалуюсь никогда, Леонарда, когда ты готовишь еду.

— Как это ты оказался здесь сегодня? — продолжала Леонарда, переменив тон.

— Не знаю.

— Это странно!

— Который час, Леонарда?

— Семь минут первого, сын мой.

— Из-за этих семи минут мне не хотелось бы находиться на месте Зеленой Головы.

— Почему?

— Начальник должен быть семь раз недоволен. Одному черту известно, что значит его один раз.

— Твои плечи это помнят?

Индийский Петух сделал утвердительный знак с выразительной гримасой. В эту минуту в зале раздался крик: «Кукареку!»

Леонарда подошла к комоду и взяла длинную трубочку, висевшую возле него; она поднесла к губам конец трубочки и подула, потом опустила трубочку и стала прислушиваться. Раздалось второе «кукареку», более громкое, чем первое.

— Это Золотой Петух, — сказал Индийский Петух.

Леонарда пошла открывать дверь. Человек, закутанный в широкий плащ, быстро вошел в зал; за золотую тесьму его треугольной шляпы было воткнуто перо золотистого цвета. Он бросил плащ на стул, оставшись в щегольском военном костюме, который как нельзя лучше шел к его дерзкому выражению лица, сверкающему взору и длинным усам, скрывавшим верхнюю губу.

— Здорово, Индийский Петух! — сказал он.

— Здорово, Золотой Петух! — сказал Индийский Петух, не вставая.

— Как я голоден!

— Садись за стол.

Золотой Петух занял место по правую руку Индийского Петуха, напротив того отделения в корзине, где лежали золоченые яйца.

— Подавай самые лучшие кушанья, Леонарда! — закричал Золотой Петух, разворачивая салфетку.

— Где ты был сегодня? — спросил Индийский Петух.

— У курочек.

— У тебя, должно быть, много рапортов?

— Набиты карманы. Эти очаровательные курочки ни в чем не могут отказать своему Петуху. Начиная от камеристки мадам де Флавакур, пятой девицы де Нель, которую герцог Ришелье собирался сделать наследницей ее четырех сестер, до поверенной мадемуазель де Шароле и служанки президентши де Пенкур, которая на последнем маскараде в опере приняла месье Бриджа за короля…

— Что ты узнал нового?

— Очень мало.

— И все же?

— Час назад похитили одну девушку.

— Где?

— На мельнице Жавель.

— Что за девушка?

— Хорошенькая Полина, дочь Сорбье, старьевщика с улицы Пули. Она сегодня утром обвенчалась с Кормаром, торговцем скобяными товарами с набережной Феррайль, а сегодня вечером в десять часов на свадебном балу ее похитил граф де Лаваль с помощью Шароле и Лозена. Все трое были переодеты мушкетерами.

— И они похитили новобрачную?

— Все случилось невероятно быстро. Собравшиеся буквально остолбенели. Я же действовать не мог, так как получил приказ ни во что не вмешиваться нынешней ночью, если это не касается порученного мне дела.

— Молчите, — сказала Леонарда.

Тихо прозвучало «кукареку». Леонарда открыла дверь, и в зал вошел человек с толстой шеей, большой безобразной головой и грубыми руками.

— Здравствуйте, — сказал он хриплым голосом.

Не успел он договорить, как раздался треск и на насесте, поставленном перед ним, появился растрепанный петух с короткими толстыми и широкими лапками. Напротив пришедшего находилось отделение с желтыми яйцами; в этом отделении яиц лежало меньше всех.

— Тебе подбили левый глаз, Растрепанный Петух, — сказал Золотой Петух, глядя на своего товарища.

— Да, — ответил Растрепанный Петух, — но если я получил один удар, то за него отплатил четырьмя.

— Кто тебя так разукрасил?

— Мушкетер, которому я выбил четыре зуба. Я был на свадьбе Грангизара, продавца муки на улице Двух Экю. Мы танцевали, когда услышали крики. Мушкетеры хотели похитить новобрачную с другой свадьбы. Они были вооружены, но мы взяли скамейки, палки, и мои «курицы» действовали так здорово, что смогли отбить дочь Сорбье, и возвратили ее мужу.

— Вы ее отбили? — спросил Золотой Петух. — Я к этому времени уже ушел.

— А в котором часу ты ушел?

— Ровно в одиннадцать — так мне было приказано.

— А у меня случилась стычка в десять минут двенадцатого: мне тоже было так приказано.

— Значит, ты знал, что произойдет?

— Знал. Начальник проинструктировал меня, и все шло именно так, как он сказал.

Все трое переглянулись с выражением изумления.

XIX. Начальник

Раздался новый крик, и через несколько минут в зал вошел четвертый человек, приветствуя рукой сидевших за столом. Этот четвертый, одетый во все черное, имел черное лицо — он был негром. Шляпу его украшали черные перья.

— Так! — сказал Золотой Петух, улыбаясь. — Мы мало-помалу собираемся.

Черный Петух, посмотрев вокруг с чрезвычайным вниманием, спросил Индийского Петуха:

— Зеленая Голова остался с начальником?

— Нет, — ответил Индийский Петух.

— Где же он? Странно…

Раздалось четвертое «кукареку». Леонарда с теми же предосторожностями пошла открывать дверь. Пятый человек вошел в зал. Этот пятый был очень маленького роста и одет как банкир с улицы Сен-Дени — в серый костюм и башмаки с серыми пряжками. Жабо из толстого полотна было украшено петушиным гребешком из красного сукна, выполненным удивительно искусно.

— Ты видел Зеленую Голову, Петух Коротышка? — спросил Золотой Петух.

— Видел.

— Ты знаешь, где он?

— Должен быть здесь.

— Его нет здесь.

— Он что, не приходил вечером? — спросил негр.

— Нет, — ответила Леонарда.

Все пятеро переглянулись с выражением беспокойства. Раздался звук открывающейся уличной двери. Леонарда поспешила открыть другую дверь, которая вела в узкий коридор с лестницей в конце.

Человек, переступивший через порог дома без предварительного пения петуха, был высокого роста и без шляпы. Черные длинные и густые волосы скрывали его лоб и соединялись с черной бородой. На всем лице виднелся только орлиный нос и горящие глаза. На нем были большие сапоги, узкие панталоны и камзол из коричневого сукна. За кожаный пояс были заткнуты пистолеты, короткая шпага и кинжал. На правую руку был наброшен плащ.

При входе этого человека пять Петухов поспешно встали и поклонились с уважением.

— Начальник! — прошептал Индийский Петух.

Этот человек не вошел в зал, он только посмотрел на тех, кто находился там, потом перешел через коридор к лестнице и быстро поднялся по ступеням. Леонарда шла за ним, держа в руке зажженный подсвечник. Пять Петухов переглянулись, качая головами.

— Не хотелось бы мне оказаться на месте Зеленой Головы, — сказал Индийский Петух.

— И мне, — сказали в один голос остальные Петухи.

XX. Донесения петухов

Человек, который вошел последним и которого мы видели накануне под Новым мостом возле «Самаритянки», дошел до площадки первого этажа.

Он обернулся и сделал повелительный жест следовавшей за ним Леонарде. Та остановилась. Тогда он вошел в продолговатую комнату с одним окном, выходившим на улицу. Возле этого окна стоял большой стол, заваленный бумагами, а за столом сидел человек, закутанный в плащ, в черной бархатной маске.

Вошедший запер дверь, подошел к столу и сел напротив человека в маске.

— Теперь полночь, — сказал он, — вы все узнали?

Человек в маске покачал головой.

— Нет, — сказал он.

— А Бриссо?

— Она наверху.

Человек в маске указал на комнату в верхнем пролете.

— Позовите ее, — приказал вошедший.

Человек в маске встал и направился к двери, но остановился как бы в нерешительности.

— Начальник, — сказал он, — вы всегда мне доверяли.

— Совершенно верно, любезный В, вы это знаете.

— Выслушайте меня и, я думаю, что вы поступите так, как я вам посоветую.

— Что должен я, по-вашему, делать?

— В деле Сабины Дажé, — продолжал В, — есть темная сторона, которую мы должны прояснить. Кто совершил это преступление? Почему оно совершено? Каким образом в Париже могло случиться такое преступление, чтобы мы о нем не знали? Значит, у нас плохая организация.

— Ваши слова, любезный В, подтверждают и мои выводы. Мысль, высказанная вами, встревожила меня, и я принял кое-какие меры. Вот уже два месяца происходят странные вещи, о которых знаю я один. Дело Сабины Дажé более огорчило меня, чем удивило. У меня есть могущественный, но неизвестный и таинственный враг.

— Что вы говорите?

— Правду. Я позже объясню вам это. Сначала подумаем о настоящем и воспользуемся имеющимся у нас временем.

— Я в вашем распоряжении.

— Вы знаете, что случилось сегодня на мельнице Жавель?

— С Полиной Сорбье?

— Это происшествие чрезвычайно для нас полезно.

— Без сомнения!

— Заметьте, что, когда дело идет о том, что лично меня не касается, мои сведения всегда верны и поспевают вовремя.

— Верно. Отсюда вы заключаете…

— Что у меня есть могущественный, ожесточенный, неумолимый тайный враг. Надо раскрыть эту тайну и узнать, кто он. Это необходимо для нашей общей безопасности. Теперь говорите, любезный В, что вы хотели мне посоветовать?

— Сначала расспросить Петухов, которые подадут вам рапорты, потом допросить Бриссо. Во время этих допросов явится Зеленая Голова, и, когда расскажет, что узнал, вы, принимая во внимание то, что предварительно узнаете, сделаете выводы. Я так думал до этой минуты, но то, что вы мне сообщили, меняет дело.

— Все равно, я так и поступлю. Позовите сперва Индийского Петуха.

В отворил дверь. Леонарда сидела на площадке.

— Индийский Петух! — произнес он.

Прошло несколько секунд, и Индийский Петух явился.

— Твое донесение, — сказал ему начальник.

— Вот оно, — ответил Индийский Петух, подавая большой лист, сложенный вчетверо, исписанный мелким, убористым почерком.

Начальник развернул бумагу и быстро пробежал ее глазами, потом положил на стол.

— Ты был прошлой ночью на улице Розье? — сказал он.

— Да, — ответил Индийский Петух, — с девятью «курицами».

— Где ты стоял?

— На углу улицы Тампль.

— До того самого времени, как был подан сигнал?

— Да, я оставил мой пост только в ту минуту, когда загорелся особняк Шароле.

— Кого ты встретил из прохожих на улице Тампль или на других улицах?

— От десяти часов до полуночи несколько запоздалых мещан, все заплатили без малейшего сопротивления. В полночь прошли дозорные. От полуночи до половины третьего не проходил никто.

— Ты в этом уверен?

— Ручаюсь головой. От половины третьего прошли два человека по улице Розье. Они шли от улицы Кокрель, пройдя всю улицу Розье, они повернули направо по улице Тампль.

— Они заплатили?

— Нет.

— Почему?

— Это были бедные мастеровые.

— И они пошли по улице Тампль?

— Да, они шли довольно медленно по направлению к особняку Субиз.

Начальник посмотрел на В.

— Он говорит правду, — тихо сказал В, — эти двое мастеровых были замечены и Петухом Коротышкой, который видел, как они прошли.

— А больше ты никого не видел? — спросил начальник.

— Никого до той минуты, как напали на особняк.

— Никто не шел по улице, не входил в какие-нибудь дома и не выходил из них?

— Никто, — сказал Индийский Петух с глубоким убеждением.

— Хорошо. Оставайся здесь и жди моих приказаний.

Индийский Петух поклонился и отошел к стене. Начальник ударил в гонг. Голова старухи Леонарды просунулась в полуоткрытую дверь.

— Петух Коротышка! — скомандовал он.

На ступеньках лестницы послышались быстрые шаги, вошел Петух Коротышка. Как и Индийский Петух, он поклонился.

— Где ты провел прошлую ночь? — спросил начальник.

— Я был у монастыря Святого Анастасия, напротив Блан-Манто, с десятью «курицами» и шестью «цыплятами», — ответил маленький толстяк, снова кланяясь.

— Ты караулил одновременно улицу Тампль, улицу Фран-Буржуа и улицу Рая?

— Точно так.

— В котором часу ты заступил на свой пост?

— В десять часов.

— Что ты заметил до полуночи?

— Ничего особенного. Проходили разные люди, с которых я не требовал платы, потому что получил такое приказание. Без четверти одиннадцать карета герцога Ришелье проехала по улице Фран-Буржуа на улицу Трех Павильонов. Карета князя де Ликсена и маркиза де Креки проехали почти в ту же минуту, по тому же направлению к особняку Комарго.

— Ты отправил кого-нибудь следовать за ними?

— Нет, я не получал приказания.

— Потом?

— Я ждал назначенной минуты. Ровно в полночь я оставил шесть «куриц» у стены, отделяющий монастырь от особняка Шароле, и вышел на улицу с четырьмя «курицами», спустя несколько минут после обхода дозорных. От полуночи до половины третьего не проходил никто; после половины третьего два работника прошли по улице Тампль к особняку Субиз.

— Те, которых видел Индийский Петух, — заметил В.

Начальник согласно кивнул и, обращаясь к Петуху Коротышке, сказал:

— Потом?

— Через десять минут я заметил в тени трех человек, идущих от улицы Рая. Они прошли по улице Тампль на улицу Фран-Буржуа. Я подал сигнал именно в ту минуту, когда они шли вдоль стены монастыря. «Курицы» мои бросились на этих людей, не оказавших ни малейшего сопротивления.

— Ты записал их приметы?

— Нет.

— Напрасно. Сделайте необходимые распоряжения, — прибавил начальник, обратившись к В, — чтобы подобная забывчивость более не случалась. Для нас важно знать всех, с кем мы имеем дело и кто может оказаться нам полезен.

— Будет исполнено! — ответил В.

— Продолжай! Что сделали эти люди?

— Они заплатили и продолжили путь к улице Святой Екатерины. Я потерял их из виду впотьмах у особняка Шароле.

— Потом?

— Ничего не случилось до минуты нападения.

— Никто не проходил?

— Больше никто.

Начальник сделал знак Петуху Коротышке встать возле Индийского Петуха и, отворив дверь, вызвал Растрепанного. Растрепанный Петух немедленно явился.

— Доложи о прошлой ночи! — потребовал начальник.

— Я был на улице Барбетт с пятью «цыплятами» и на улице Субиз с шестью «курицами» и девятью «цыплятами», — ответил Растрепанный Петух. — Я занял свой пост в половине двенадцатого. В полночь прошли дозорные, а потом до минуты нападения не проходил никто.

— Следовательно, мастеровые, которых Индийский Петух и Коротышка видели проходящими по улице Тампль, пропали между улицей Фран-Буржуа и улицей Барбетт? В каком доме?

— Ни в одном из тех, которые находятся между этими двумя улицами, — ответил Растрепанный Петух. — Там всего восемь домов, и у двери каждого дома я поставил по «цыпленку». Ни одна дверь не открывалась — значит, с этой стороны улицы никто не входил.

— С другой стороны тоже, — с живостью сказал Петух Коротышка. — Между улицей Субиз и улицей Рая пять домов, и у каждой двери я поставил «цыпленка». Никто не входил и не выходил.

Все трое, по-видимому, говорили правду. Начальник долго молча смотрел на них.

XXI. Загадка

Начальник с нетерпением обратился к В, спросив:

— Петух Яго пришел?

В быстро подошел к двери, распахнул ее и обменялся несколькими словами с Леонардой.

— Да, — сказал он.

— Пусть войдет.

Не прошло и минуты, как высокий человек вошел в комнату. Этот человек со смуглым лицом, черными волосами и тонкими чертами лица имел какой-то восточный отпечаток.

— Ты был в особняке Альбре прошлой ночью с двумя «курицами»? — спросил начальник.

— Да.

— До которого часа оставался ты там?

— До часу ночи.

— Где были остальные твои «курицы»?

— Шесть «куриц» находились в первом доме на улице Трех Павильонов. Я караулил на углу улицы.

— Кого ты видел?

— От часа до минуты нападения никого.

— Никого! — закричал Петух Коротышка. — А трех человек, которые без четверти три прошли улицу Фран-Буржуа?

— Трех человек? — повторил Петух Яго с удивлением.

— Да, трех человек, закутанных в большие плащи и в треугольных шляпах.

— Они прошли на улицу Фран-Буржуа без четверти три?

— Они мне даже заплатили, а я стоял у стены монастыря Святого Анастасия, то есть на конце улицы, выходящей на улицу Тампль.

— А я в час был на этой самой улице на углу Трех Павильонов, напротив особняка Альбре, но никто не проходил — я клянусь в этом!

— Но на улице Фран-Буржуа, — сказал В, глаза которого сверкали сквозь отверстия бархатной маски, — начиная от улицы Тампль до улицы Трех Павильонов только монастырь Святого Анастасия, особняк Шароле и особняк Альбре. Три человека, войдя с одного конца улицы, должны были выйти с другого, если только они не вошли в одно из этих трех жилищ.

— Они не входили в монастырь Святого Анастасия, — сказал Петух Коротышка, — я видел, как они направились к особняку Шароле.

— Они не входили в особняк Альбре, — сказал Петух Яго, — повторяю: я не видел никого.

— Леонарда! — позвал начальник.

Старуха вошла.

— Ты была в кухне особняка Шароле, — сказал начальник, — ты подожгла его. После отъезда графа кто-нибудь входил в особняк?

— Граф уехал в девять часов, — ответила Леонарда, — в половине десятого вернулись управляющий и камердинер, которых не было дома. С этой минуты в особняк не входил никто.

— А выходил ли кто-нибудь?

— Никто!

В резко подался вперед. Начальник успокоил его движением руки.

— Позовите Золотого Петуха! — сказал он.

Человек с золотистым пером на шляпе появился на пороге.

— Ты занимал нынешнюю ночь с двадцатью «курицами» улицу Четырех Сыновей и улицу Жемчужную, — сказал ему начальник, — то есть контролировал пространство от особняка Субиз до особняка Комарго?

— Да, — ответил Золотой Петух.

— От полуночи до времени нападения на особняк Шароле что ты видел?

— Ничего, кроме тела молодой девушки в три часа утра.

— А от полуночи до трех часов?

— Ни по улице Тампль, ни по улице Четырех Сыновей, ни по улице Жемчужной не проходил никто.

— А молодая девушка?

— Она, вероятно, шла по другой стороне улицы, я ее не видел.

— А тот, кто ее ранил?

— Его я тоже не видел.

— Это невозможно! Растрепанный Петух уверяет, что не видел никого, кто шел бы со стороны улицы Барбетт и улицы Субиз.

— Начальник, вот как было дело. От полуночи до трех часов ни одно человеческое существо не проходило мимо нас. Шел сильный снег, но мои «курицы» стояли очень близко друг к другу, так что никто не мог пройти незамеченным. Я услышал глухой шум, как бы от падения тела на снег, и пронзительный крик, за которым последовал стон. Я хотел броситься туда, как вдруг окна в особняке Комарго распахнулись, и поток света осветил улицу. Я и мои «курицы» скрылись в тени. Появились слуги с факелами и фонарями. С ними шли маркиз де Креки, виконт де Таванн и князь де Ликсен. У окон стояли Кинон, Комарго, Сале, Дюмениль, Госсен. Вышедшие из особняка принялись все осматривать и обыскивать. Я последовал за ними ползком по стене сада. Перед особняком Субиз, почти на углу улицы Четырех Сыновей, на улице Тампль виконт де Таванн нашел в луже крови бесчувственную девушку. Ее унесли в особняк. Желая узнать причину этого происшествия, я осмотрел все, когда остался один. На снегу не было никаких следов около того места, где упала девушка. Я поднял глаза, в этой части особняка не было окон. Мои «курицы» не видели никого. Каким образом она очутилась тут и кто ее ранил, я не понимаю.

Начальник сделал знак пяти Петухам и Леонарде приблизиться.

— Итак, — сказал он, — в прошлую ночь от половины третьего до трех часов два человека исчезли на улице Тампль, между улицей Рая и улицей Субиз, и мы не знаем, куда они девались; три человека также исчезли на улице Фран-Буржуа. Наконец, женщина была ранена и найдена без чувств и в крови на снегу. Ей оказали помощь посторонние, а между тем в этом квартале все выходы охранялись пятью Петухами и пятьюдесятью восемью «курицами»!

Начальник скрестил руки на груди и обвел всех грозным взглядом.

— Как это объяснить? — спросил он после некоторого молчания.

Все переглядывались с выражением беспокойства, смешанного с недоверием и любопытством.

— Идите вниз и ждите моих приказаний.

Пять Петухов в сопровождении Леонарды вышли из комнаты, и дверь закрылась за ними.

XXII. Совещание

Начальник и В остались одни.

— Вы думаете, что Зеленая Голова сможет все разъяснить? — спросил начальник.

— Я надеюсь, — ответил В.

— Но что он может сказать?

— Когда он вернется, вы узнаете.

— Но если он не вернется?

— Это невозможно.

— Почему же? Разве он не может изменить?

— Зеленая Голова — самый преданный из наших людей, он не изменник!

— Однако кто-то изменяет!

Начальник быстро ходил по комнате. Вдруг он остановился перед В.

— Кто изменяет? Я должен это выяснить во что бы то ни стало, и притом не теряя ни минуты, даже если бы мне пришлось употребить самые крайние средства.

И он начал снова быстро ходить по комнате в самом сильном волнении. В следил за ним с выражением беспокойства, которое проглядывало сквозь его маску.

— Хотите видеть Хохлатого Петуха? — спросил он. — Он пришел!

— Нет. Прошлой ночью он ужинал далеко от того места, где это случилось, — ответил начальник.

— А Черного Петуха?

— Он ничего не знает: я его допрашивал сегодня. Нет-нет! Мне нужен Зеленая Голова!

В понимающе кивнул. Начальник поднял глаза на В.

— Все сделано? — спросил он.

— Да, сделано в половине двенадцатого, за несколько минут до того, как я пришел сюда.

— Хорошо! А рапорт?

— Он будет составлен этой ночью.

— Ничего не будет упущено?

— Все будет описано в мельчайших подробностях, и вы получите отчет завтра утром, никак не позже.

— Его нужно передать до полудня начальнику полиции, чтобы он мог прочесть донесение королю. — Он хлопнул себя по лбу и прибавил: — Но все это не объясняет таинственного дела бедной Сабины. А я должен все узнать: оставаться в подобной неизвестности — значит изменить нашему делу. Позовите сюда Бриссо, черт возьми! Она или заговорит, или я клещами раскрою ей рот.

В вышел из комнаты. Начальник, оставшись один, стал медленно прохаживаться, склонив голову.

— Кто же этот враг, который уже шесть месяцев вредит мне?

Начальник поднял голову, лоб его прояснился внезапной мыслью, пальцы сжались.

— Да, ночь на тридцатое января трагична для всех, кого я люблю, — сказал он. — Я отомщу тем, кто наделал мне столько зла! Отомщу! Но, — сказал он, переменив тон, — кто все-таки этот невидимый враг?

Начальник погрузился в глубокое раздумье.

— Эта двойная жизнь была так прекрасна, — сказал он, — сколько радостей я принес обиженным! Скольких я осчастливил! Как будущее мне улыбалось! И на вершине этих успехов неизвестная рука вдруг поразила ангела моих мечтаний и моей жизни!

— Горе! Горе ему, — продолжал он, — я отомщу!

Начальник стоял с нахмуренными бровями, на лбу его появились складки, предшественники бури. Раздался скрип, и дверь отворилась.

XXIII. Бриссо

В, все еще в маске, вошел в комнату и, шагнув в сторону, пропустил вперед себя женщину. Это была известная сводница Бриссо, вписавшая свое имя в любовные летописи царствования Людовика XV. О ней часто упоминают, повествуя о приключениях той эпохи.

Бриссо была высока ростом и чрезвычайно стройна. Ее рост и сложение говорили о физической силе, присущей не многим женщинам. Она была одета в костюм яркого цвета. Войдя в комнату, она очутилась лицом к лицу с начальником и отступила, как бы пораженная ужасом.

Действительно, вид этого человека, освещенного лампой, имел что-то страшное и фантастическое. Рост его был очень высок, пояс, за которым были заткнуты шпага, пистолеты и кинжал, стягивал стройный стан.

Бриссо отпрянула назад.

— Подойди! — сказал ей начальник властным тоном.

После довольно продолжительного молчания он продолжил:

— Ты знаешь, перед кем находишься?

— Нет, — нерешительно ответила Бриссо.

Начальник отворил железную дверь небольшого шкафа, вынул мешок, который бросил на стол, а возле мешка положил заряженный пистолет.

— В этом мешке двадцать тысяч ливров золотом, — сказал он, — а в этом пистолете пуля. Если ты будешь служить мне, как я хочу, Кэти, двадцать тысяч станут твоей наградой. Если ты попытаешься меня обмануть, я всажу эту пулю тебе в лоб. — После минутного молчания он прибавил: — Я Петушиный Рыцарь!

Назвав себя, он отступил назад, и свет лампы хорошо осветил его. Он предстал во всем блеске гнева. Бриссо сложила руки на груди и не имела сил даже вскрикнуть, будто грозное имя вдруг парализовало ее. Наконец, она, сделав усилие, упала на колени.

— Пощадите! — сказала она.

Петушиный Рыцарь пожал плечами.

— Ты будешь отвечать ясно и прямо на мои вопросы? — продолжал он спокойным голосом.

Бриссо медленно встала.

— Садись, — сказал Петушиный Рыцарь.

Она повиновалась.

— Где ты провела прошлую ночь?

— В доме графа де Сувре, — ответила Бриссо не колеблясь.

— Скажи мне все, и твое имя не будет нигде упомянуто.

— Вчера вечером был ужин у месье де Сувре, как я вам уже сказала, — начала Бриссо. — Я ничего не знала об этом ужине и спокойно сидела дома перед камином, когда в полночь в парадную дверь сильно постучали.

«Иди и отвори!» — закричала я Лолотте. Это моя камеристка. Она побежала и вернулась, говоря: «Лакей хочет говорить с вами». — «От кого?» — «От графа де Сувре».

Я велела позвать лакея. Он пришел и подал мне письмо от графа, который писал, чтобы я приехала сейчас «по известному делу». По известному делу… Но какому же? У меня нет никаких дел с графом. «Верно, я ему нужна», — подумала я. Внизу стояла карета. Я села, меня привезли на улицу Сен-Клод и провели в гостиную. Все сидели за столом в смешных маскарадных костюмах, было очень весело. Эти милые господа все меня знают, а я знаю их еще лучше. Они часто поверяют мне свои секреты, и мы в очень хороших отношениях. Я думала, что они послали за мной, чтобы пригласить поужинать, и хотела сесть, но все вышло иначе. Граф де Сувре встал и подошел ко мне. «Бриссо, — сказал он мне, — ты должна нам объяснить твою странную шутку».

Я посмотрела на него. Он был переодет Бахусом с кистями винограда на голове. Я рассмеялась, думая, что граф решил пошутить. «Ты должна ответить мне!» — сказал он. «Спросите других», — ответила я.

Но он рассердился, и Шароле тоже. Я увидела, что он говорит серьезно, и спросила: «О чем вы говорите?» — «О немецкой княгине, которую ты велела привезти сюда». — «Я велела привезти сюда немецкую княгиню? — изумилась я. — Когда?» — «Сегодня вечером».

Я опять подумала, что это шутка, и расхохоталась, но граф де Сувре сказал: «Вот письмо, которое ты прислала мне».

Он подал мне бумагу. Я удивилась, поскольку не писала графу. Это письмо передала ему женщина, которая сказала, что служит у меня. Письмо еще при мне.

Бриссо подала письмо Петушиному Рыцарю, и тот развернул его. В наклонился через плечо начальника, чтобы прочесть вместе с ним.

— Письмо было запечатано моей печатью, — сказала Бриссо, — розовый венок с амурами в середине.

Петушиный Рыцарь и В прочли следующее:

— Ты догадываешься, кто мог написать это письмо? — обратился Петушиный Рыцарь к Бриссо.

— Нет, пока не знаю, месье.

— Если сумеешь это выяснить в течение двух суток, я награжу тебя. Рассказывай дальше.

— Прочитав письмо, я заявила, что его писала не я и что это была чья-то злая шутка.

«Немецкая княгиня уже здесь, и она очень мила», — сказал граф де Шароле. «Она здесь? — изумилась я. — Где?» — «В маленькой гостиной, где она искусно притворяется, будто с ней сделался обморок». — «Она и сейчас в обмороке?» — «Да, — ответил де Сувре. — Для того чтобы положить конец этой комедии криков и обмороков, которые продолжаются уже два часа, мы и послали за тобой. Иди к своей княгине и все устрой!» — «Я не прочь с ней познакомиться», — сказала я и прошла в маленькую гостиную, где увидела на диване женщину без чувств. Она лежала неподвижно, точно мраморная статуя. «Какой артистический обморок! — рассмеялась я, все еще думая, что это шутка. — Княгиня! Мы одни, вы можете не притворяться». Она даже не шевельнулась.

Я подошла к ней, наклонилась и… увидела девочку, которая такая же княгиня, как вы и я! Я ее узнала — это была Сабина Дажé. «Вот тебе раз! — воскликнула я, взяв ее за руку. — Ну вставайте же!»

Но ее рука была холодна. Она ничего не слышала и вовсе не притворялась, так как действительно лишилась чувств. Я дала ей понюхать нашатырного спирта, но и это не помогло.

«Так, — подумала я, пораженная внезапной догадкой, — понимаю! Она захотела присутствовать на ужине тайком и сама написала письмо. Что ж, довольно неплохо придумано!»

Девочка все лежала без чувств или, по крайней мере, притворялась. Полагая, что она играет комедию, я ждала, когда же она откроет глаза. Мы все еще были одни. Девочка очнулась, я начала было разговор, но после нескольких моих слов она вдруг бросилась к окну. Я хотела ее задержать, но она распахнула окно и выскочила в сад.

— Куда она девалась потом? — спросил Петушиный Рыцарь.

— Этого мы не смогли узнать, месье. Шел сильный снег. Сад велик, одна калитка, выходящая на бульвар, была открыта. Мы искали ее везде, но не нашли никаких следов беглянки. Потом я узнала, что Сабина найдена раненой перед особняком Субиз, я думаю, что, когда она убежала, наверное, на нее напали разбойники из шайки Петушиного Рыц…

Бриссо запнулась и побледнела как полотно.

— То есть… я… потому что вы… — забормотала она испуганно.

Петушиный Рыцарь посмотрел на В, который не произнес ни слова с той минуты, как Бриссо начала рассказ. Наступило довольно продолжительное молчание. Петушиный Рыцарь обернулся к Бриссо:

— Сегодня ты видела кого-нибудь из тех, кто присутствовал на этом ужине?

— Только графа де Шароле, он пришел снять у меня квартиру, потому что его особняк сгорел.

— Как он выглядел?

— Как обычно, был весел.

— Он все еще у тебя?

— Он сейчас ужинает у Лораже.

Петушиный Рыцарь подал знак В, тот взял Бриссо за руку:

— Пойдемте!

— Но… — пролепетала Бриссо, с выражением непреодолимого ужаса.

— Ничего не бойся! — сказал Петушиный Рыцарь и добавил, указывая на мешок, лежавший на столе: — Возьми, это твое.

— Неужели?

— Да, бери же. Если будешь служить мне хорошо, ты часто будешь получать по стольку же.

— Вы прекрасный человек, месье, — сказала Бриссо, — я сделаю все, что вам угодно, можете на меня рассчитывать, у Бриссо есть свои достоинства!

— Ступай! — велел Петушиный Рыцарь.

В вывел женщину через другую дверь, скрытую под драпировкой.

XXIV. Хохлатый петух

Петушиный Рыцарь подошел к столу и нажал пальцем на украшение из позолоченной бронзы, доска стола тотчас приподнялась, как крышка пюпитра. Возле этого пюпитра располагались восемь больших кнопок с бронзовыми кольцами. Кнопки были разных цветов: белая, позолоченная, коричневая, желтая, зеленая, серебристая, черная и красная. Рыцарь приподнял черную кнопку за кольцо, потом опустил ее и застыл неподвижно, не выпуская кольца из рук. Потом опять поднял кнопку и опять опустил. Очень тихий свист донесся из пюпитра, как будто из какой-нибудь невидимой трубы. Петушиный Рыцарь, не снимая левой руки с кнопки, наклонился к столу и, взяв правой рукой перо, обмакнул его в чернила и написал несколько строк на узкой полоске пергамента необыкновенно мелким почерком.

Рыцарь нажал на пружину, кнопка откинулась, открыв круглое отверстие. Он свернул пергамент, вложил его в это отверстие и закрыл кнопку. Затем он взялся за серебристую кнопку, потянул ее и опустил, запер пюпитр и сел в большое кресло у камина.

— То, что я предвидел, случилось, — прошептал он, — но я не дам себя победить, буду бороться до конца. Я узнаю, кто написал письмо под именем Бриссо, кто ранил Сабину, узнаю, кто мой неизвестный враг!

Петушиный Рыцарь грозно сжал кулаки. Дверь тихо открылась, и вошел человек лет двадцати пяти. Напудренный, в шелковых чулках, он словно только что вышел из версальской гостиной.

Он подошел к Петушиному Рыцарю, держа левую руку на эфесе шпаги. Его куртка, синие бархатные панталоны и белый атласный жилет, вышитый золотом, украшали большие рубиновые пуговицы, осыпанные бриллиантами. Контраст между этими двумя людьми был странный и поразительный.

— Хохлатый Петух! — сказал Петушиный Рыцарь после минутного молчания. — Тебе я доверил самый ответственный участок.

— Требуйте все что угодно, начальник, — ответил элегантный человек. — Моя жизнь безраздельно принадлежит вам, потому что вы спасли жизнь двум единственным существам, которых я любил на земле. Я был на самом дне. Вы одним прыжком помогли мне взойти на самый верх общественной лестницы. Поэтому преданность виконта де Сен-Ле д’Эссерана безгранична, испытайте его.

— Вы видели Морлиера? — спросил Петушиный Рыцарь, учтиво переходя на «вы». — Он согласен?

— Да, но он хочет получить деньги и погасить долги. Я думаю, что этот человек будет нам чрезвычайно полезен. Это самая порочная личность. Он не отступит перед самым дерзким поступком, он вхож в любое общество. Будучи дворянином и служа при принце Конти, он в Тампле, как в безопасном убежище, может сделать все и сделает!

— Морлиер должен служить мне. Вскоре мы поужинаем с ним.

— В маленьком домике в Пасси?

— Да.

— Я дам ему знать.

— Виконт, вы знаете Бриссо. С этой минуты вы должны наблюдать за этой дамой, и мне необходимо знать абсолютно все, что она будет делать, говорить и даже думать. Каждый вечер вы лично должны подавать мне донесение.

— Будут еще какие-нибудь распоряжения?

— В скором времени король будет охотиться в лесу Сенар. Вы поедете с двором?

— Несомненно.

— Пошлите в Кенси человека, который знал бы, где вас найти в любое время. Вам нужны деньги?

— Нет. У меня осталось еще более тысячи луидоров.

— Отлично, любезный виконт! Бриссо вернется домой через десять минут.

— Я начну действовать…

— Подождите.

Петушиный Рыцарь взял лист бумаги, перо и чернила и начал что-то быстро писать, потом, запечатав письмо тремя печатями с трех перстней, которые носил на безымянном пальце левой руки, передал это письмо Хохлатому Петуху.

— Прочтите это письмо завтра утром, — сказал он. — Если, читая его, вы испытаете хотя бы малейшую нерешительность, вложите письмо в конверт, запечатайте черным сургучом и велите отдать Леонарде. Если, напротив, вы колебаться не будете и почувствуете в себе душевный подъем, сделайте то, что предписывает это письмо.

Хохлатый Петух повернулся к выходу.

— И еще, — продолжал Рыцарь, — у вас есть тайны, которых у многих нет. Если меня убьют или если я умру естественной смертью, полностью доверьтесь тому, кто был сейчас здесь со мной, чьего лица вы никогда не видели. Повинуйтесь ему, потому что инструкции, которые он будет давать, он получит от меня. Теперь прощайте.

Виконт поклонился и, положив письмо в карман, вышел.

XXV. Черный петух

Едва Хохлатый Петух вышел из комнаты, как Петушиный Рыцарь подошел к занавеске и отодвинул ее. Эта занавеска скрывала маленькую дверь, которая была открыта, и В, все еще в маске, стоял на пороге.

— Вы все слышали?

В подошел и, схватив обе руки Петушиного Рыцаря, горячо пожал их.

— Я не перестаю восхищаться вами, — сказал он.

В эту минуту раздалось пение петуха.

— Это Зеленая Голова, — воскликнул В. — Наконец-то мы все узнаем.

Второе «кукареку» раздалось уже ближе, Петушиный Рыцарь покачал головой.

— Зеленая Голова кричит не так! — сказал он.

— Вы уверены?

Леонарда отворила дверь и сказала:

— Черный Петух хочет поговорить с начальником.

— Пусть войдет, — распорядился Рыцарь.

— Разве Черный Петух уходил? — удивился В.

— Да, я дал ему поручение.

Тяжелые шаги раздались на ступенях лестницы. Черный Петух, темный с головы до ног, появился на пороге.

— Что ты узнал? — живо спросил Петушиный Рыцарь.

— Зеленая Голова убит! — ответил Черный Петух. — Он лежит на мостовой перед угловым домом на пересечении улиц Корделье и Готфейль. На шее у него красный шнур. Он удавлен — вот что я узнал.

— Веди нас туда.

Все трое спустились с лестницы и, прихватив фонарь, вышли из дома. Черный Петух шел впереди и, наконец, остановился.

— Вот смотрите, — сказал он.

Петушиный Рыцарь и В подошли и склонились.

— Он умер, — сказал В, потрогав труп в области сердца и запястья, — не более двух часов назад.

Петушиный Рыцарь, поставив фонарь на землю, приподнял голову погибшего, чтобы рассмотреть шнур на шее. Этот шнур, очень тонкий, похожий на те, что употребляют на Востоке палачи, был из красного шелка. Он дважды обвивал шею и вместо обыкновенной петли на конце имел нечто вроде витой кисти, закрепленной медным зажимом с пружиной.

— Все карманы пусты: бумаги, бывшие у него, исчезли, — сказал В, закончив осмотр.

Петушиный Рыцарь и В переглянулись. Первый взял фонарь и очень внимательно осмотрел мостовую вокруг трупа. Вдруг он наклонился и поднял бумажку, сложенную вчетверо, быстро развернув, он пробежал ее глазами.

— О! — произнес он со странным выражением, затем после минутного молчания обратился к Черному Петуху и приказал: — Унеси труп в дом на Кладбищенской улице и спрячь в нижнем этаже. Идем! — обратился он к В.