Там, за зорями. Пять лет спустя

«Там, за зорями, по вспаханным полям стелется дым от осенних костров. Там по пустынным проселочным дорогам ветер гонит пожухлые листья и все кружит их в вихре листопада. Там прозрачнее дали и печальнее мысли. Там алеет калина и молчит старый «ворот» колодца. Там воспоминания хранят былое и о многом молчат распахнутые настежь двери хат. Там, пугаясь безлюдья, ходят друг к дружке ночевать одинокие старушки. Там, под ветхой стрехой, дремлет сказка.»

Оксана Хващевская

Посвящается Алексею Гоману. Спасибо за бессменный образ принца!

Глава 1

Пять лет спустя

— Не, ну не курва! — ядовито заметила баба Нина, ткнув бабу Маню в бок и кивнув в сторону бабы Вали.

Последняя стояла перед зеркалом, подсвеченным лампочками, в роскошной дамской комнате ресторана пансионата и демонстративно расчесывала свои волосы, которые еще вчера были белыми, как снег, а сегодня приобрели каштановый оттенок.

— Ты толькi паглядзi Маня, як выкраciлась, б…дзь! — Девушки, вы ничего не понимаете! Мы же на такое мероприятие приехали! Нужно ведь соответствовать! Вот я девушка с понятиями, а вы… — невозмутимо отозвалась баба Валя, пытаясь стоять прямо, но удавалось ей это с трудом. Мешал наметившийся горб. Это было у них семейное. Ее мать, покойная баба Дуня, к старости уже не разгибалась совсем, так и ходила буквой «Г» все время, опираясь на палку.

— Ой, змоўкнi! Я цябе прашу, не выводзь мяне хоць тут! Девушка! Я табе як дам зараз! Па паняццям яна жыве! А мы, па-твойму, тут што, без паняццяў? — тут же взвилась баба Нина.

— Вы? — удивленно вскинула брови баба Валя. — А какие у вас могут быть понятия, если вы всю жизнь коровам хвосты крутили? А вот я…

— А ты уткi бальным ставiла да падцiрала iх… — все больше распалялась баба Нина, задетая за живое.

— А калi ж ты ўспела выкрасiцца так? У лесе ўчора бачылiся, яшчэ сiвая была, а цяпер во… — вмешалась в разговор баба Маня.

— А меня Алка вчера покрасила! Я Злату попросила, она мне и купила краску. И теперь вот! Вам не кажется, девочки, что я прямо помолодела?

В семьдесят два года подобное заявление было довольно смелым. Баба Маня так и покатилась со смеху.

— Здурнела ты зусiм! — заявила она. — Так, ты глядзi мне тут, багата не жры! А то людзi яшчэ падумаюць, што ты не жраўшы нядзелю. I не пi! Бо я цябе, так i знай, дадому п'яную не пацягну. Астанешся на лаўцы спаць!

— А для чего, по-вашему, я сюда приехала? Конечно, чтобы вкусно поесть и выпить. Ну и еще на людей посмотреть и себя показать!

— От курва! — всплеснула руками баба Нина. Но что-то добавить к этому не успела. Дверь дамской комнаты распахнулась, и на пороге появилась Злата. — Ну как вы здесь? — остановившись, она оглядела старушек. — От памянеш мяне, Златуля, эта курва сябе тут пакажа сёння! — метнув гневный взгляд в сторону бабы Вали, заяви ла баба Нина.

— Ну что вы! — примирительно улыбнулась девушка, догадавшись о баталиях, которые здесь произошли, пока она отсутствовала. — Все будет хорошо! Она подошла к зеркалу и поправила пряди, выбившиеся из высокой прически, которую сегодня ей сделали в одном из районных салонов красоты. Прическа, как и макияж, была в полном порядке. Достав из маленькой сумочки блеск, девушка провела кисточкой по губам. Покрутила головой, отчего позолоченные тонкие цепочки ее сережек, украшенные бирюзовыми камнями, весело затанцевали. В комплекте с сережками был еще и браслет, широкое винтажное переплетение, украшенное большим отшлифованным камнем. Этот гарнитур она нашла в одном минском магазинчике, торгующем бижутерией. И он лучше всего подошел к ее шелковому блестящему платью цвета морской волны, украшенному крупным узором из золотистого и голубого. Это платье с глубоким декольте оставляло руки обнаженными, под грудью оно завязывалось широким поясом, а дальше, до самого пола, струилось легкими переливчатыми складками. К платью Злата Полянская подобрала серебристые босоножки на изящной шпильке. Пребывая на ногах уже не первый час, она чувствовала, что долго так не протянет. В машине на всякий случай лежали туфли из мягкой замши. Если уж станет совсем невмоготу, она собиралась в них переобуться.

— Ой, Златуля, якая ж ты красавiца! — сказала баба Маня, залюбовавшись девушкой. — А мы тут, старыя, абязацельна спорцiм табе весь вiд, куды ж нам з маладымi цягацца!

— А мы не на конкурсе красоты! И я знаю, что без вас мне никак не справиться! Мы уже все обговорили! Вы уж потерпите еще немного, и все останется позади!

— Да мы-та што, Златуль, во як бы эта курва не спорцiла ўсё!

— Девушки, перестаньте! — одернула их баба Валя. — Что вы думаете, я девушка без понятий? Я все понимаю! И ничего я не испорчу! Злата, не волнуйся!

— От б…дзь! — не смогла сдержаться баба Нина.

— Златуль, а фатографы будуць? — спросила баба Маня. — Што б нам тады, старым, картачкi на памяць далi! Мае дзеўкi упадуць, калi убачаць, што баба iх яшчэ i на людзях можа бляснуць!

Злата потерла пальцем кончик носа, едва сдерживая смех. — Конечно, будут! Фотографов сегодня здесь будет хоть отбавляй! Боюсь, ваши девки увидят вас не только на фото, а еще и по телевизору!

— Ой, бацюшкi! Цi думала ты, Нiна, што мы да такога дажывом?

— Ну а што мы? Хужэй за ўсiх? Што мы з табой у жызнi бачылi? А так во са Златуляй людзей хоць пабачым! — с горечью в голосе сказала баба Нина, и Злата поняла: разговор этот надо прекращать. Не хватало еще, чтобы перед презентацией старушки пустились в воспоминания и расстроились.

— Все, мои хорошие, нам пора, — сказала она и, пропустив их вперед, повела на открытую просторную террасу, где должна была состояться официальная часть презентации книги, первой книги Златы Полянской.

Пять долгих лет девушка мечтала об этом, и вот теперь ее мечта сбылась. Эта книга и была тем романом, который Злата когда-то написала, приехав в Горновку. Тогда именно для этого она и переехала в деревню, а потом оказалось, сама судьба привела ее туда. Теперь, по прошествии шести лет, которые минули с той незабытой весны, Злата уже с трудом верила, что родилась в городе и прожила там двадцать три года. С Горновкой было связано все лучшее и все плохое, что было в ее жизни. Все важное и ценное она познала и испытала там. Она и себя в деревне обрела и сейчас уже не представляла, что могло быть по-другому. Как и не представляла своей жизни без Горновки, частью которой давно стала. Еще тогда, разослав рукопись по издательствам, Злата ожидала немедленного воплощения своей мечты, но все оказалось не так просто. По крайней мере, совсем не так, как она это представляла. У нее не было имени, ее никто не знал, и никто не собирался издавать книгу неизвестного автора, да еще на такую тему, как жизнь в белорусских деревнях. Издательства, которые издавали художественную литературу, а таких в Беларуси оказалось не так уж и много, лишь разводили руками и предлагали ей издать книгу за собственные средства. Да, они признавали, книга написана неплохо, она читаема, но ничего обещать не могли. Так ее роман и осел где-то в авторских портфелях. Поначалу она еще периодически звонила в издательства, чаще всего после Нового года, когда редактор определял число издаваемых книг. Чаще всего их было не больше трех-четырех, и то это были уже известные, раскрученные авторы. Роман Полянской в их число не входил. А потом она звонить перестала, сосредоточившись на артистической деятельности и учебе в Университете культуры, куда поступила после замужества… Да, у нее уже было филологическое образование, и оно, безусловно, пригодилось ей в писательстве, но теперь она занималась музыкой и пением и хотела иметь соответствующее образование. Семья и творчество закрутили ее в своем круговороте и дали возможность другим путем донести до людей культуру деревень, возрождая в памяти то лучшее и забытое, что было фольклором нашей страны.

И вот после Нового года, почти пять лет спустя, раздался телефонный звонок. Звонили из издательства. Они предлагали начать работать над романом. Полянская безоговорочно согласилась. И пусть она понимала, такое решение они приняли не потому, что вдруг рассмотрели в ее книге бестселлер, просто ее имя уже стало довольно известным, но Златина радость от этого меньше не стала.

Они начали работать над книгой, заключили авторский договор, подписали макет в печать, и вот, наконец, она впервые смогла взять в руки свою книгу. Невозможно было передать, какое счастье девушка испытала. Даже сейчас, спустя почти месяц, каждый раз касаясь обложки, переворачивая страницы, Полянская не могла поверить, что мечта ее сбылась. Она принимала участие в создании обложки, буктрейлера, в рекламной кампании и презентации. Просто она точно знала, что бы хотела показать и как преподнести свою книгу.

В издательстве пошли ей навстречу, и Злата надеялась, что не подведет их и не разочарует. Место проведения презентации книги она тоже выбрала сама. В идеале ей хотелось бы, чтобы это было как можно ближе к Горновке, если не вообще в деревне, но такими возможностями деревня не располагала. А в пансионате они могли и презентацию провести, и банкет организовать, и оставить гостей на ночь, забронировав для них номера.

После выхода книги у Златы Юрьевны не было ни одного свободного дня. Только-только закончилась сессия в университете, после официально представленной книги ее ждали встречи с читателями. Леша с ребятами скоро собирались на Черноморское побережье с концертами, да и Злату приглашали где-то выступить. Машку к осени надо было подготовить к школе, а еще так хотелось выкроить хотя бы недельку и просто побыть всей семьей в Горновке. Но сейчас думать обо всем этом не хотелось. Сейчас надо было собраться и провести презентацию. На террасе установили рекламный стенд ее книги. Злата привезла из деревни расшитые гладью рушники, будто глазурью покрытые глиняные кувшины, в одном из которых теперь стоял букет полевых цветов. Рядом пристроили старую деревянную ступу и «таукач», как его называли в деревне, тут же были расставлены ухваты и ребристая деревянная «качоука», которой когда-то разглаживали белье. По обе стороны стенда стояли софиты, ближе к ступеням — столик для Златы Полянской, на котором стояли стаканы и бутылка минеральной воды и стопочкой лежали ее книги. Чуть поодаль — еще три стула специально для старушек. У ступеней рядами для гостей и родных Златы расставили стулья, которые были почти заняты, когда Полянская со старушками вышла на террасу.

Девушка усадила бабулек на стулья и подошла к главному редактору издательства — Маргарите Николаевне, которая уже настраивала микрофоны и готовилась к проведению презентации. Как только Злата вышла на террасу, защелкали вспышки фотокамер, но на это Полянская уже привыкла не обращать внимания. Презентация вот-вот должна была начаться. Обсудив последние детали с представителем издательства, Злата присела на предназначенный для нее стул. На мгновение подняв глаза к небу, прозрачному и легкому, словно шифон, в предзакатном измерении дня, она поблагодарила бога за этот чудный день, за исполнение ее мечты и вообще за все, что было в ее жизни. Потом пробежала мимолетным взглядом по лицам близких людей, остановившись на Лешином. Встретившись глазами с мужем, она едва заметно улыбнулась ему, в волнении потерла кончик носа и глубоко вздохнула. Редактор включила микрофон и вышла на середину террасы. Ее поприветствовали аплодисментами.

— Добрый вечер, друзья! Добрый вечер, дорогие гости! В этот чудесный летний вечер мы пригласили вас сюда, чтобы познакомить с удивительным человеком и талантливой писательницей — Златой Юрьевной Полянской. И презентовать ее первый роман. Уверена, Злату Полянскую как исполнительницу народных песен знают и любят у нас в стране многие, а сейчас мы хотели бы познакомить вас со Златой Полянской — автором. Причем автором талантливым! Злата Юрьевна родилась и выросла в небольшом районном городке, окончила филологический факультет и собиралась преподавать детям в школе русский язык и литературу. Она и подумать не могла, что однажды решит написать роман. Да, будучи школьницей и студенткой, Злата писала лучшие сочинения, особенно на свободные темы… Но чтобы роман и вот так сразу? Нет, конечно, в ее возрасте романы только и писать бы, восторженные, романтические истории о любви, а ей захотелось написать о другом. Злата Полянская к любым своим начинаниям подходила ответственно, и ее решение написать роман не стало исключением. Она покинула свой родной городок, уехала в маленькую деревеньку, где жили когда-то ее родители, и, поселившись там, взялась за работу. Эта самая деревенька, затерявшаяся среди лугов, полей и лесов, и стала центром всех событий в ее романе. Да, дорогие друзья, первый роман Златы Полянской о деревне. И пусть эта тема не нова в нашей белорусской литературе, тема деревни, села, земли, куда человек возвращается. И пусть к ней обращались корифеи нашей литературы, но ее собственная попытка воссоздать и показать деревню глазами молодежи — это смелый и амбициозный шаг. Впрочем, автор ведь и должен быть амбициозным, если только его амбиции чем-то подкреплены и на чем-то основаны. В случае со Златой Юрьевной мы увидели то, что хотели увидеть. И это нас покорило. Немногие современные авторы затрагивают тему деревни в своих произведениях, а она весьма актуальна. Идея романа — не дать погибнуть, исчезнуть нашим корням, нашим истокам, тому, что всегда было силой любого народа — его истории, его фольклору! — речь главного редактора завершилась бурными аплодисментами.

Со своего места Злата увидела, как, лихорадочно копаясь в сумочке, мама ищет носовой платок. Мама все время плакала — конечно, это были слезы радости и гордости за единственную дочь, которые она не могла и не хотела сдерживать. Маргарита Николаевна отступила в сторону и повернулась к Злате. Девушка встала из-за стола и, обойдя его, стала рядом с редактором.

— Здравствуйте! — поздоровалась она с присутствующими и чуть склонила голову, молчаливо благодаря за аплодисменты. — Маргарита Николаевна уже почти все рассказала вам обо мне, и о моем романе, и вообще о том, что для меня является действительно важным в жизни. Да, все было так! И я, действительно, закончив университет, приехала в Горновку писать. Отказавшись от работы в городской школе, начала преподавать в сельской. Да, какое-то время я работала в школе, днем учила детей, а вечерами писала. Жизнь в деревне стала для меня настоящей школой жизни, она перевернула мое сознание и понимание этой самой жизни. А еще она познакомила меня с удивительными людьми, которых сегодня я вам хотела бы представить. В первую очередь это мой муж, человек, который верил в меня и поддерживал во всех моих стремлениях и начинаниях, какими бы безумными они иногда ни казались, — Алексей Блотский, — указав рукой на мужа, Злата вместе со всеми поаплодировала ему. — Это мои родители — Елена Викторовна и Юрий Владимирович, которые воспитали меня такой, какая я есть, которые волновались за меня, но никогда не препятствовали моим решениям и планам. Моя семья, а это не только мои родители, но и все мои близкие, всегда была и остается для меня тем надежным тылом, поддержку которого я чувствовала всегда! Это и моя дочь Машенька, которая подарила мне счастье быть мамой! А еще мои советчицы, приятельницы и просто очень близкие и дорогие мне люди, без которых я никогда не представляла Горновку, — Мария Демидовна, Нина Кирилловна и Валентина Константиновна, — указав на бабулек, которые, ужасно смутившись, привстали со стульев, Полянская поаплодировала и им.

— Они — это сердце и душа Горновки. Все лучшее и вечное, что есть в этой деревне, что осталось в ней. Они и есть главные героини моего романа. Именно их устами снова воскрешаются воспоминания, именно благодаря их присутствию на его страницах сохраняется дух времени! Я вас заинтриговала? — Злата улыбнулась. — Да, мы с Маргаритой Николаевной здесь много наговорили, а вы наверняка так и не поняли, о чем же этот роман. Этот роман о любви! О любви к мужчине, к детям, к старикам, почти незнакомым людям, но в первую очередь этот роман о любви к родной земле. В нем жизнь главной героини тесно переплетается с жизнью и судьбами других людей. В нем жизнь деревенских хранит былое, а главная героиня романа — молодая девушка — воплощение современного мира и той социальной среды, в которой живет большинство ее ровесников. В начале романа главная героиня еще не понимает, не осознает, как на самом деле она привязана к этой деревне, привязана поколением ее предков, покоящихся на местном кладбище, но по мере развития сюжета понимание этого приходит к ней, а вместе с ним меняется вся ее дальнейшая жизнь. Прошлое и настоящее здесь тесно переплелись меж собой. А главная цель этой книги — показать и сохранить уклад жизни в белорусской глубинке, передать тот особый образ и колорит, показать ее фольклор и культуру. Решить главную задачу — как не дать им умереть. Этот роман о доброте и чуткости, которые еще живы в сердцах людей. О сердечности и милосердии, об участии и внимании. О честолюбивых мечтах и свершениях, о тех простых будничных вещах, коими богата наша жизнь. О первозданной красоте бесконечных лугов и полей, лесов и проселочных дорог, неповторимой тишине сельских сумерек. В этом романе показаны разные стороны жизни, увиденные глазами главной героини, разные стороны человеческих взаимоотношений, ею же прочувствованные, осмысленные, пережитые! — все говорила и говорила Злата, а взгляд ее скользил по лицам собравшихся.

Лицам родных, друзей и просто всех тех, кто захотел прийти на презентацию книги. Люди сидели на стульях, на лавочках, просто стояли и как завороженные смотрели на Полянскую. И видели то, что уже не раз видели на сцене, — тот немеркнущий, удивительный свет, льющийся из ее глаз, свет доброты и тепла, который излучала ее улыбка. Ее открытое лицо, ее улыбка и широко раскрытые голубые глаза заставляли собравшихся помимо воли растроганно улыбаться и чувствовать то, что чувствовала она, — неиссякаемый восторг и радость жизни. Людей на презентации собралось намного больше, чем они предполагали.

В пансионате были отдыхающие, которые захотели поприсутствовать. Были здесь и работники. Конечно, никого из них Злата не знала. Только лишь на мгновение ее взгляд выхватил из толпы темные глаза мужчины, смотревшие на нее в упор. Сердце дрогнуло в груди. Виталя! А ведь за всей этой суетой, волнениями и приготовлениями она как-то и забыла о том, что он работает в этом самом пансионате. По крайней мере, работал пять лет назад. Виталя! А ведь и его она тоже должна была поблагодарить! Ведь именно он стал прообразом главного героя романа — злодея и героя одновременно, но сказать об этом она не смогла.

Злата поспешно отвела взгляд и продолжила говорить. В этот вечер она говорила много. Она вообще могла бесконечно говорить о деревне, о книге, о горновцах. Она вспоминала какие-то смешные истории, перемежая их с акапельным исполнением народных песен вместе с бабой Маней, бабой Ниной и бабой Валей. На землю опустились сиреневые летние сумерки, когда официальная часть презентации подошла к концу. Она закончилась любимой песней Златы «Ах, печки-лавочки», которую она и исполнила. Потом все желающие смогли приобрести книгу с ее автографом. Также можно было сфотографироваться с ней и задать все интересующие вопросы. И только после этого они перешли в зал, где всех присутствующих ждал банкет. Разговаривая с представителями прессы и улыбаясь фотографу, Злата украдкой оглядела зал. Кажется, банкет удался. И гости, и представители издательства, и журналисты остались довольны. Легкие закуски, мясная и овощная нарезка, шампанское и фрукты изобиловали на столах. Гости, довольные и сытые, бродили по ярко украшенному залу, выходили на освещенную фонарями террасу, подходили к Злате, снова и снова пожимали руку, поздравляли, благодарили.

А в распахнутые окна проникал дивный теплый воздух, наполненный ароматами этой летней ночи. Вот в зал вошел Леша Блотский. В темно-синих джинсах, светлой футболке, модном пиджаке и теннисных туфлях он выглядел стильно и элегантно. Парень кому-то улыбнулся, кому-то кивнул, а Злата почувствовала, как при взгляде на него уже знакомое тепло заполняет душу, а улыбка проступает на губах. Полянская увидела, как он украдкой оглядел зал и, наткнувшись на ее взгляд, улыбнулся и решительно направился к ней. Злата быстро закончила разговор, извинилась и шагнула к мужу.

— Они тебя еще не замучили? — понизив голос, спросил Леша и кивнул в сторону журналистов.

— Есть немного! — устало улыбнулась девушка. Леша взял с подноса два бокала с шампанским. — У меня еще не было возможности поздравить тебя с успехом, моя родная девочка! Ты умница! И я горжусь тобой! — произнес Блотский, коснувшись своим бокалом ее. Они пригубили шампанское и улыбнулись друг другу.

— Ты же знаешь, без твоей поддержки я бы не осилила все это! Помнишь, сколько раз я хотела свернуть все и вообще забыть об этом романе? Ты же знаешь, я ужасная паникерша!

— Ничего подобного! Просто ты принимаешь все слишком близко к сердцу! Все, за что бы ты ни взялась, в твоем понимании должно быть доведено до совершенства.

— Я знаю, что с каждым годом становлюсь все требовательнее. И как ты терпишь меня все эти пять лет? — кокетливо приподняла брови Полянская.

— Последние пять лет лучшие в моей жизни! — просто сказал Леша, взглянув на нее чуть исподлобья. И в тоне, коим это было сказано, не было ни капли неискренности или лести. Он был совершенно серьезен. Злата знала, это действительно так. Да и для нее эти годы рядом с мужем не прошли даром. Для них обоих они были полны стремлений, свершений и побед. И сегодняшний вечер, презентация книги, как раз и был одной из них. Все это время Леша Блотский был с ней рядом. И пусть со времени тех первых выступлений в парках и на открытых площадках, когда они пели дуэтом или поодиночке известные хиты, музыкальные пути их разошлись, они по-прежнему интересовались творческими свершениями друг друга, поддерживали любые начинания, советовались и радовались успеху друг друга, как своему собственному. Сейчас Леша Блотский со своими друзьями работал в направлении поп-рока, Злата — поп-фолка.

Музыкальные карьеры их шли отдельно друг от друга, но духовно за все эти годы они, кажется, стали еще ближе. Сегодня Леша, конечно, волновался не меньше Златы, радовался, что все прошло удачно, и гордился ее талантом, будучи едва ли не первым, кому она позволила прочесть свой роман.

Сейчас, когда все осталось позади, они могли расслабиться и отпраздновать победу. Они выпили еще шампанского. Блотский поставил свой бокал на поднос и взял руку жены.

— Как думаешь, ничего не случится, если мы сейчас ускользнем отсюда и погуляем немного по территории? — спросил Леша.

— Думаю, ничего! Я подписала немыслимое количество книг, сфотографировалась со всеми желающими, ответила на все вопросы. Думаю, других уже не будет! Сейчас я предупрежу Маргариту Николаевну и пойдем. Честно говоря, я уже устала немного от этой суеты. Хочу уединения!

Злата отошла, чтобы сказать несколько слов главному редактору, а потом направилась прямо к распахнутым дверям зала, где ее уже ждал Блотский. Звонко цокая каблучками босоножек по плитке террасы и придерживая подол шелкового платья, Злата сошла по ступенькам вниз. Леша взял ее за руку, и они отправились бродить по разбегающимся, как весенние ручьи, дорожкам, пересекающим территорию пансионата.

Они шли не торопясь, наслаждаясь этой теплой влажной ночью, ароматом множества цветов и свежескошенной газонной травы. Яркие звезды, поблескивая, смотрели на них свысока, а тусклый свет фонарей рассеивал темноту. Какое-то время ребята шли молча, просто наслаждаясь этой ночью и близостью друг друга. Какое-то время слова и вовсе им были не нужны. Злата шла, подняв глаза к небу, смотрела на звезды и, чувствуя радость и умиротворение в душе, улыбалась. Леша иногда посматривал по сторонам, но все больше на Злату, на ее профиль, светлым пятном проступающий в ночи.

— Хорошо здесь, правда? — первым нарушил молчание Алексей.

— Да, красиво очень и как-то так… обособленно… как будто территория пансионата — это отдельный мир! Как будто въезжаешь в ворота и попадаешь в другую страну! Это почти так же, как с нашей Горновкой… Хочу уже домой!

— Я, признаться, тоже! — улыбнулся Леша и, склонившись, поцеловал жену в висок.

— Аня с Димой уехали уже? Что-то я не видела их в зале, когда выходила.

— Да, они уже отбыли. Тетя Люда звонила, Тимоша капризничает, и у нее не получается уложить его спать! Они побыли на банкете немного и уехали. Деда с бабушкой я тоже уже проводил. Они уехали на своей машине, прихватив заодно и старушек. Бабульки сегодня «зажгли»!

Злата засмеялась.

— Да, я всегда знал, что они у нас еще и не на такое способны! На банкете, когда обнаружили, что в бокалах шампанское, подошли ко мне и прямо спросили, а нет ли водки.

— В самом деле? — сквозь смех удивленно спросила девушка.

— Ага! Я ж в бар ходил, покупал бутылку водки специально для них! Вот они ее так аккуратненько уложили и засобирались домой.

— Ну и бабушки! Ну и молодцы! А папулю ты случайно нигде не видел? Он же не уехал вместе с мамой и Маняшей домой.

— По моим последним сведениям, он спит на одной из лавочек, где-то здесь поблизости, на территории.

— Папенька в своем репертуаре! Сдается мне, он прихватил с собой бутылку водки. Ну не мог он так налакаться шампанским.

— Скорее всего, так и есть.

— Мама, небось, расстроилась.

— Я не сказал ей, просто, когда мой папа собрался везти их домой, Юрия Владимировича поблизости не обнаружилось. Твоя мама, конечно, хотела пойти поискать его, но я сказал, что мы сами его привезем. Пусть он немного проспится на свежем воздухе, да и она спокойно ляжет спать, зачем ей нервы поднимать на ночь глядя.

— Это точно! А то ведь маменька ему бы устроила дома! Наверное, мы тоже скоро поедем домой. Пресса уже разъезжается, гости тоже расходятся. Маргарита Николаевна со своими из издательства скоро разойдутся отдыхать по номерам. Они ведь задержатся здесь на несколько дней. В ближайшие дни у нас намечено целых три мероприятия! Завтра встреча с читателями в районной библиотеке, потом в областной, а через пару дней еще и в нашем сельском клубе. В клуб бабульки со мной еще поедут, но в районный центр и область уже вряд ли. Бабу Маню укачивает, она такую дорогу не выдержит.

— Слушай, а кто это так бабу Валю выкрасил?

Злата засмеялась.

— Это ж я ей краску купила, а Алка покрасила! Они с баб Маней и баб Ниной пока в дамской комнате прихорашивались, такую перебранку устроили! Когда вместе собираются, такие номера откалывают!

— Да, я им уже не раз говорил, на шоу «Рассмеши комика» они бы точно заняли первое место! — засмеялся Леша. — Здорово сегодня все прошло, правда?

— Да! Просто шикарно! — согласилась с ним Полянская. Прогулявшись по территории пансионата, они прошли около деревянной беседки, что возвышалась на высоком склоне над рекой, и свернули на дорожку, ведущую к ресторану. Темные витиеватые деревянные колонны поддерживали крышу беседки и укрывали ее от света фонарей, создавая внутри полумрак.

Увлеченная беседой с мужем, Злата прошла мимо, даже не посмотрев в сторону беседки, но в последний момент ей как будто почудилось что-то, и она обернулась. В темноте, не двигаясь, стоял мужчина. Стоял и смотрел на темные воды реки, в которых отражался свет далеких звезд и фонарей, стоявших вдоль берега. Он стоял, не шелохнувшись, как будто увлеченный собственными мыслями, как будто даже не слыша их. Но сердце Златы предательски дрогнуло не в первый раз за этот вечер. Ей не нужно было его видеть, чтобы узнать, просто почувствовать его близкое присутствие.

Конечно, это был Дорош. После официальной части презентации он куда-то исчез, и девушка, оглядывая украдкой зал, больше его не видела. Он не подошел, чтобы купить ее книгу, получить автограф или просто поздравить. Это было к лучшему, вот только какой-то неприятный осадок все же остался в душе. Она решила, что он уехал домой, но, оказалось, это не так.

А ведь когда организовывали презентацию книги, когда выбирали этот пансионат, когда договаривались с руководством, Полянская как-то и забыла, что здесь работает Виталя. Слишком о многом нужно было подумать, сделать, проверить. Прошли годы с их последней встречи. Иногда Злата видела, как его «Газель» проезжает мимо дома, но случалось это нечасто. Но так, чтобы они столкнулись лицом к лицу на улице, такого не было. Она не хотела даже случайных встреч с ним.

Последние три года в жизни Леши и Златы были наполнены событиями и заботами. Злата жила той жизнью, которую сама для себя выбрала, и пусть она не была легкой, но легкой жизни она и не ждала. Она жила так, как хотела жить, и была счастлива, но где-то в глубине души, на краю сознания, всегда оставался мужчина, которого она однажды полюбила всем сердцем и забыть так и не смогла. Злата снова обернулась, и в памяти всплыли мгновения их встречи, первой, после двух лет ее замужества…

Глава 2

Три года назад

Осень рано пришла в том году. Как-то вот так сразу обрушив еще в августе тусклое, непроглядное, низкое небо и холодные, унылые дожди, превращающиеся в мерзкую изморось, а то и вовсе в туман. Природа померкла, и как-то враз стало понятно: лето закончилось, и его уже не вернуть. Эти серость и унылость давили, пригибали к земле. Пока однажды, в начале сентября, проснувшись рано утром, Злата Полянская, выглянув в окно, не увидела чистое голубое небо и яркий свет восходящего из-за леса солнца, рассеивающий туман. Кажется, именно тогда, в то первое ясное утро, и произошло чудо. Лучи взошедшего солнца пронзили березы, коснулись кленов, навсегда оставили на них свои следы. Скоро их верхушки окрасились в золотистый и пурпурный. А березы как будто невидимый художник раскрасил золотистыми мазками. В неведомую страну по небу день за днем плыли облака, а вслед за ними скоро собирались улетать и птицы. Но пока и птицы, и звери, и люди наслаждались этими волшебными сентябрьскими деньками, полными какого-то особенного, волшебного света, теплом, которое дарило солнце, легкой дымкой, сквозь которую виднелся дальний лес, а к вечеру и туманом, стелившимся по убранным, пожухлым полям, и легкой поземкой начинающегося листопада.

И как только хорошая погода восстановилась в Горновке, все дружно стали копать картошку. Вот как-то так издавна у них это повелось, а может, все дело было в том, что своего трактора в Горновке никогда не было. А это значило, кто-то кому-то звонил в другие близлежащие деревни, договаривался, сообщал соседям, и к тому моменту, когда трактор с двухрядовой трусилкой появлялся в деревне, все собирались в очередь. Трактор работал целый день, а на огороды высыпали все деревенские и их многочисленная родня.

В доме Полянских за прошедшие два года традиционное копание картошки и приезд всех родственников остались неизменными. Обе сестры — Лена и Люда — так же сажали огород на приусадебном родительском участке, так же непременно Злата приглядывала за ним в родительское отсутствие, а потом они так же дружно всей семьей собирали урожай, копали картошку, убирали огород, готовя его к зиме.

Снова в большом бабушкином доме собиралась вся семья, существенно разросшаяся за минувшие два года, и снова было шумно и весело. К смеху взрослых примешивались звонкие голоса детей, и их смех колокольчиком звенел на всю округу. И радостное возбуждение не оставляло, и мир вокруг был так прекрасен…

— Димка мой такой смешной, — с улыбкой сказала Анька Злате, поглядывая на невысокого курносого шатена, который числился в основных Анькиных женихах. Вернее, они уже подали заявление в загс, именно поэтому двоюродная сестрица и привезла знакомить его со своими родными, ну и заодно хотела проверить, каков он вообще в деле. Девчонки шли по убранным бороздам, а большие корзины, полные картошки, оттягивали им руки. Выкопанную картошку они сгружали в прицеп мотоблока, а потом свозили ко двору. Парень Ани прилежно копался в земле, поглядывая то на Полянскую, то на Блотского.

— Это почему? — обернулась к родственнице Злата. — Вроде нормальный парень. Мама моя говорит, твои родители в восторге от него.

— Это да! Я, признаться, тоже от него в восторге! — Анька хихикнула. — А смешной он потому, что все никак не может поверить, что ты и Леша — это те самые артисты, которые вот только на прошлой неделе выступали у нас на Дне города. Ему не верится, что вы там, на сцене, поете, а здесь, в глухой деревне, живете и копаете картошку!

— Да глупости ты говоришь! Что мы с Лешей прямо «звезды» какие-то мега-масштаба! Тебе не меньше моего известно, чего стоило нам продвинуться и заявить о себе. Ты ж сама помнишь, как мы выступали на бесплатных открытых площадках, с восторгом принимая аплодисменты и цветы. И это казалось так просто и так здорово. А когда захотели подняться выше, оказалось, не все так просто. Ты ведь прекрасно знаешь, Тимофеевна с дедом вырастила и продала не одного кабанчика, чтобы мы смогли просто записать качественное демо! Я уж не говорю про радио, мои песни для них вообще неформат, хорошо, что Лешины записи взяли в ротацию. А если еще и про концертные костюмы вспомнить и занятия с педагогом перед поступлением в Университет культуры…

— Да знаю я, конечно, обо всем, но мне кажется, что в области и нашем провинциальном городке и без радио и телевидения вы стали известны. Да не обходилось ни одного праздника, ни одной открытой площадки, на которой бы вы не выступили! И вам не нужно никакое демо, никакая фонограмма, живьем вы здорово поете, особенно советские хиты! — горячо начала сестрица.

— Ага, а хочется свои! Ой, ладно, Анька, отстань! — махнула на нее рукой Злата.

Не привыкла она еще к восторгу и похвалам. Да и привыкнет ли когда-нибудь, не знала.

— Нет, ну я, конечно, не спорю, планы у нас с Лешкой огромные, и амбиции тоже, но пока все это в будущем. Да, начало положено, мы стремились к этому, нам нужно было это, мы прекрасно понимали, как много для нас значит наше творчество. Но сейчас мы, даже спустя два года, только в самом начале пути. Мы делаем первые шаги, поднимаемся по ступеням, но будет ли результат, неизвестно. Может быть, все и ограничится вот этими любительскими открытыми площадками! Может быть, окончив университет, я вообще пойду преподавать в музыкальную школу…

— Да ну, Златка, какая школа, у тебя ж талант! — горячо возразила сестра. — Да, талант — это, безусловно, дар божий, и его просто необходимо развивать. Но и удача в нашем деле не менее важна! Пока мне везет, и это говорит о том, что я на правильном пути, а как будет дальше, время покажет.

— Ой, это скучно! Я, Златка, тебе вообще всегда удивлялась. Откуда в тебе столько энергии и энтузиазма? Мало того, что ты учишься, так еще успеваешь и здесь быть, вести дом и на огороде копаться, и в Минск ездить, и репетировать, где-то петь. Ты ведь, кажется, еще и писать продолжаешь? А еще и муж, и Машка! И вся эта деревня! Не много ли?

— Да нет, в самый раз! Ну, хотелось бы, конечно, чтобы в сутках было больше часов, но вообще я не жалуюсь. Мне нравится все, что я делаю. Ты ж знаешь, я осознанно в свое время приехала в Горновку, я хотела писать и писала! Меня всегда волновали беды и проблемы старушек. И не только их. Если ты о Машке, то после смерти Маринки я знала, что рано или поздно заберу ее. Я не могла спокойно жить и спать, зная, что ей плохо в детдоме. Мне, конечно, страшно было, боялась, что не справлюсь, а когда забрала ее, все как-то пошло само собой. Маме моей надо отдать должное, она мужественно приняла мое решение удочерить Машку, и теперь и они с папой души не чают во внучке. Ну и Лешке большое спасибо!

— Ну, Лешка твой принял бы и поддержал любое твое решение! С мужем тебе здорово повезло!

— А то! — Злата улыбнулась.

— Ну, а своего ребенка вы собираетесь завести? Вы ведь два года уже женаты?

— Ну, Машка для нас родная. Но вообще пока нет. Однозначно, пока не встанем на ноги. Стыдно брать деньги у родных, но, честно говоря, иногда приходится. Сейчас уйти в декрет значит перечеркнуть все то, что мы успели сделать за прошедшие два года. Подвести людей, которые с нами работают, которые верят в нас. Нет, конечно, потом мы родим Машке братика или сестричку, но сие событие произойдет никак не раньше нескольких лет.

— А я хочу уже ребенка! Мои одноклассницы давно уже замуж повыскакивали да детьми обзавелись, одна я все выбираю! — призналась Анька.

— И правильно, надо выбирать, тем более если есть из кого! К тому же ты, кажется, уже выбрала!

— Ну да! А как тебе Васькина подружка? — понизив голос, спросила Анька, покосившись в сторону довольно потрепанной жизнью девицы, с которой брат Ани уже пару лет жил в гражданском браке. Они оба с недавних пор были непьющими, но следы их разгульной жизни отчетливо проглядывали в их облике.

— Ну… — протянула Злата. — Ну, мама говорит, они ведь не пьют уже, и ребенок с ними. Работают оба и живут себе потихоньку. Аня, судить не берусь, но исходя из того, что я вижу, они, мне кажется, вполне довольны и своей жизнью, и друг другом. Знаешь, я раньше всегда мерила жизнь по себе и своему восприятию ее, а потом поняла: это ошибочно. Не все должны хотеть того, чего хочу я. Не всех это сделает счастливыми…

— А ты сама-то счастлива, Злата? — спросила сестра.

— Да, — не задумываясь, ответила Полянская. — Да и могло ли быть по-другому?

Да и могло ли быть по-другому, когда два года назад Злата Юрьевна Полянская, приняв предложение Леши Блотского, обдуманно и осознанно вышла за него замуж? Чего тогда она ожидала от этого брака? На что надеялась? О чем мечтала? Да, тогда Злата понимала, не большая любовь толкает ее в узы брака и не страсть, дурманя разум, правит судьбой. Нет, выходя замуж за Лешу, девушка знала, с этим парнем, любящим ее безоглядно и безоговорочно, она проживет долгую, счастливую, спокойную жизнь. Блотский избавит ее от страданий и боли и будет опорой во всем. И она не ошиблась в нем. Будучи лидером от природы, Полянская уверенно двигалась вперед, но поддержка мужа и родных была тем невидимым тылом, который защищал, помогал и оберегал. К тому же у Леши и Златы были общие цели, стремления, идеи и планы. Ни разу за прошедшее время девушка не пожалела о своем решении.

Пройдя с парнем рука об руку эти два непростых года, она распознала в нем личность творческую, что прибавило к нему уважения и гордости. Полянская могла бы назвать свой брак идеальным, да таковым он, впрочем, и был, если бы иногда воспоминания, запретные и ненужные, не омрачали его.

Воспоминания о весне, буйной, яркой, хмельной, так неожиданно ворвавшейся в ее жизнь, и человеке, от которого ей бежать следовало, а она так безоглядно в него влюбилась…

— Ты о чем задумалась, Злата? — окликнула ее Анька, когда, освободив корзины, девчонки возвращались обратно.

— Да так, собственно, ни о чем. Просто вспомнилась та первая весна, когда я приехала сюда, чтобы остаться навсегда. Помнишь, как ты меня отговаривала тогда?

— Помню! — Анька засмеялась. — Хорошо, что ты меня тогда не послушала. Наверное, всего этого сейчас не было бы! Но вспоминать и подводить какие-то итоги еще рано. Вот будет нам с тобой лет так по сорок… Расскажи лучше, какие у вас с Лешкой планы? Я смотрю, ты привезла пианино из дома? Ты дрынькаешь на нем, что ли?

— Представь себе, дрынькаю! Я ведь в Университете культуры как-никак учусь! Я, конечно, многому там учусь, но кроме этого я обязана знать теорию музыки. А это, скажу я тебе, не так уж и весело! Даже наоборот. Вот я и притащила из дома пианино. Вспоминаю то, что когда-то проходила в музыкальной школе. А так как ученицей я была безалаберной, многое приходится учить по-новому. В Минске хожу к педагогам, благо у Лешки есть знакомые, которые по доброте душевной не отказываются позаниматься со мной! Это нелегко, если учесть тот факт, что я вообще девушка ужасно неусидчивая, да еще и немного ленивая, но без образования, специального образования, я не могу. Ты ж знаешь, я вообще ко всему подхожу крайне ответственно. Я хотела писать и закончила филфак, пусть это не литературный, но все же… И сейчас я не в Гнесинке учусь, но и у нас в университете хорошие педагоги.

— Ой, Златка, ужас какой! Нет, пусть, конечно, это и здорово, когда тебя на улице узнают и ты становишься известной, но над этим же приходится пахать и пахать… Нет, уж лучше я останусь скромным продавцом в магазине, выйду замуж и нарожаю кучу детишек, зато я тихо-мирно проживу до конца дней, не особенно напрягаясь!

— Ну, тихо-мирно — это не для меня, ты ж знаешь! — Полянская улыбнулась, и, присев у борозды, они снова стали копаться в земле.

Разговор о том, чем занимаются сейчас Леша и Злата и об их дальнейших творческих планах, продолжился и после, когда картошку выкопали и у Полянских, и у Тимофеевны, Лешкиной бабушки, а потом все собрались за столом в беседке под виноградником. В доме за столом, когда собиралась вся семья, они уже не помещались. Копать картошку, точно так же, как и сажать ее, считалось в деревне событием немаловажным. И, естественно, оно не проходило бесследно. Еще вчера мама Златы и ее сестра до позднего вечера готовили всевозможные вкусности, чтобы сегодня после окончания сельхозработ накрыть стол в беседке и с чистой совестью это дело отметить. И так хорошо было сидеть Злате в кругу родных и друзей, накинув на плечи старый бабушкин платок и положив голову мужу на плечо, и смотреть на раскрасневшиеся, улыбающиеся лица близких. Кроме своих, здесь были еще и Лешкины бабушка и дед. И, конечно, присоединившиеся к ним баба Маня и баба Нина. Последними подошли Маськи. Возвращаясь с заработков у Дубовцов, изрядно выпившие, они не могли обойти стороной их шумную компанию и теперь, сидя на корточках и опираясь на сплетенные лозы виноградника, то и дело заставляли собравшихся смеяться.

На землю давно опустился сентябрьский вечер, и ветер шелестел виноградными листьями, и в неярком свете лампочки налитые соком виноградные гроздья, свисающие над головами, казались совсем черными. Привлеченные светом, у лампочки кружились осы и мошки. Над лесом вставала полная холодная луна. Машка, набегавшись за день, давно уснула. Лешка еще раньше отнес ее в кроватку, оставив включенным ночник и приоткрыв створку окна. Девочка могла проснуться, позвать кого-нибудь из родных и испугаться, не получив ответа. Обнимая жену за плечи, парень прижимался щекой к ее пшеничным волосам, заплетенным в косу, и так же, как и Злата, получал невероятное удовольствие от этого вечера. Потеряв мать, Леша вообще стал особенно дорожить теплом и уютом семейного очага под крышей этого большого дома. Мама Златы не раз грела большой медный самовар, из которого все пили чай, но никому не хотелось расходиться…

Рано утром, когда еще все в доме спали, Злата вышла за калитку проводить мужа. Кутаясь в бабушкин платок, девушка опиралась о столб, наблюдая, как Лешка грузит вещи в багажник машины. Вокруг стелился туман, но даже сквозь него можно было разглядеть бездонное, чистое небо, а в серебристой листве ивняка отражались первые робкие лучи восходящего солнца. Осень дарила всем еще один теплый солнечный денек. Качели паутинок застыли среди трав, серебрясь обильной росой. Капельки почти невидимой влаги переливались в воздухе. Над Горновкой царила необъятная, звенящая тишина, покой нисходил на землю, нарушаемый лишь гомоном птиц, как весной, приветствующих восход солнца.

— Леш, ты только не гони, ладно? — девушка подошла к мужу. — Скоро солнце взойдет, и от тумана ничего не останется. Ты еще до ближайшего районного центра доехать не успеешь. Вам ведь все равно в Брянске нужно лишь к вечеру быть! Леша Блотский уезжал с друзьями-музыкантами в Брянск на молодежный музыкальный конкурс и собирался пробыть там целую неделю. Конкурс этот был очень важен для него как для молодого начинающего музыканта и пусть он не был таким значимым и грандиозным, как, например, «Славянский базар», но и он открывал возможности, давал какие-то перспективы, знакомил с людьми, напрямую связанными с шоу-бизнесом как нашим, белорусским, так и российским. Сейчас для них двоих как для молодых начинающих артистов участие в любых конкурсах и программах являлось большим везением. Выбирать им не приходилось, и если приглашали выступить на условиях благотворительности, а чаще всего так и было, ребята не отказывались.

Они понимали, что сейчас как раз то время, когда они закладывают фундамент своего творческого будущего, не имея при этом ни денег, ни связей. Только талант, энтузиазм, оптимизм, упорство, трудолюбие и неиссякаемую веру в прекрасное будущее. И Леша уезжал сейчас на такой конкурс. Злата тоже бывала на таких, и не всегда на них все проходило гладко и ровно. Решать все административные вопросы приходилось самим, но то невероятное чувство, которое они испытывали, выходя на сцену, никогда не меркло. Именно оно сглаживало все остальное.

— Я буду осторожен, Злат, ты ж меня знаешь! — парень захлопнул багажник и повернулся к жене. С улыбкой он подошел к ней совсем близко, так, что расстояния между ними, кажется, не осталось. Пальцы их как будто сами собой переплелись.

— Там, в корзинке, мама еще с вечера сложила провизии, так что на дорогу вам с ребятами хватит.

— Хорошо, — кивнул Леша, сверху вниз глядя на Злату.

— Приедешь в Минск, позвонишь мне.

— Обязательно, — снова кивок.

— И еще не забудь, пожалуйста, заехать к отцу. Передашь ему картошку и помидоры, те, что мама собрала! Знаю, времени у тебя совсем не будет, но, Лешечка, пожалуйста, зайди к нему хотя бы на пять минут! Я понимаю…

— Злат, — перебил ее парень и, приподняв ее подбородок, заглянул в небесно-голубые бездонные глаза. — Я буду скучать, — просто сказал он, коснувшись губами ее губ. Девушка закрыла глаза и, обвив шею мужа, прижалась к нему, отвечая на поцелуй. На мгновение Блотский сильно стиснул ее в объятиях, а потом разжал их и пошел к машине. Хлопнула дверца, завелся двигатель, и автомобиль тронулся с места. На мгновение Лешка обернулся и помахал ей. Злата подняла руку в прощальном жесте.

— Господь с тобой, — почти беззвучно шепнула она и перекрестила отъезжающую машину.

Она еще стояла некоторое время вот так неподвижно, стягивая на груди платок и слыша, как постепенно затихает вдали звук работающего двигателя. И думала о Лешке Блотском и его отце. Скоро три года будет, как умерла Лешкина мама. Парень был очень близок с ней. Он вообще был близок с родителями, будучи единственным ребенком в семье. И то горе, которое он пережил, похоронив мать, невозможно было передать. Да, Злата тогда очень поддержала его. Фактически после похорон они уже не расставались. А вот отец Леши остался один. Наедине с воспоминаниями, в квартире, где все напоминало о жене, вот только ее там уже не было и не будет никогда. Задумывался ли Леша о том, как трудно было его отцу? Наверное, да. И он, как умел, старался его поддержать. Но он жил отдельно и не мог все время быть с отцом. К тому же скоро парень женился, и его домом стал большой дом Полянских. А потом, года полтора назад, Блотский случайно увидел отца в обществе женщины. И по тому, как они держались и смотрели друг на друга, стало понятно, что они не просто знакомые или друзья. У Блотского-старшего появилась женщина, которая отогрела его сердце и вернула к жизни, подарив ему любовь. А Лешка почувствовал себя обманутым. Парень ничего не сказал Злате, возможно, не хотел расстраивать, а возможно, знал: жена, конечно, выслушает его и поддержит, но не поймет. Злата с ее гипертрофированным чувством справедливости обязательно обнаружила бы в действиях и чувствах мужа явный эгоизм. Полянская ничего не знала, пока однажды ей не позвонил Лешкин отец и не стал спрашивать об их делах.

Тут-то и выяснилось, что в родительской квартире Леша не был бог знает сколько времени, а разговоры по телефону сводились к минимуму. В полной растерянности девушка поинтересовалась, а не поссорились ли отец и сын. Вот тогда-то, запинаясь, как школьник, Блотский-старший и рассказал ей всю правду. Злата, конечно, пообещала поговорить с мужем, прояснить ситуацию и растолковать ему, что каждый человек имеет право на счастье, и его отец в том числе. Но как только Полянская с присущей ей горячностью и убежденностью завела об этом разговор, ответом ей послужила стена отчуждения и молчания. Это поставило ее в тупик и немного охладило пыл. Ссориться с мужем не входило в ее планы. Стало понятно, что вот так с ходу она ничего не добьется. И вот уже сколько месяцев кряду, прибегая к тонкой дипломатии, девушка пыталась преодолеть ту стену, которую Леша возвел между собой и отцом. Не сказать, чтобы она особенно в этом преуспела, но, по крайней мере, муж так уж явно не избегал посещений родительского дома и заходил туда со Златой и Маняшей по праздникам, и даже познакомился с той женщиной.

Конечно, о прежней близости между ними мечтать не приходилось, но Злата верила: со временем все образуется. Лешка простит отца, свыкнется с существованием в его жизни другой женщины, и когда-нибудь они станут прежней дружной семьей. Конечно, маму ему никто не заменит, но никто и не пытался изначально это сделать…

Вздохнув, Злата повернулась и отправилась в дом. Можно было еще забраться в кровать, хранившую тепло их тел, но она не стала этого делать. Сбросив с плеч платок, Злата переоделась в трикотажный спортивный костюм и отправилась на кухню. Пока все родственники, включая Маняшу, спали, Полянская быстренько замешала и испекла пышные, воздушные оладушки, сварила молочную кашу для дочки, приготовила омлет и вскипятила самовар. К тому времени, когда утомленные вчерашними трудовыми подвигами родственники, наконец, проснулись, завтрак был полностью готов. Раннее утро с его обильными росами и туманами как-то плавно перетекло в теплый солнечный денек. Водоворот повседневных неотложных дел закружил девушку, и только после обеда, уложив ребенка спать, Злата прихватила наушники и отправилась побродить в одиночестве по окрестностям.

Она всегда любила такие неторопливые прогулки.

Предоставленная самой себе, она могла бесконечно бродить по лугам и проселочным дорогам, наслаждаясь тишиной и погружаясь в собственные, плавно текущие мысли.

Вот и сегодня, пройдя огород, она, как в море, погрузилась в высокие пожухлые травы. Пару лет назад луга, подступающие к огородам, решили распахать и засеять. То ли такой эксперимент решил поставить колхоз, то ли планы у очередного директора были огромные, только хватило их на один год. Вся эта распаханная целина снова заросла, а как напоминание остались колдобины, на которых то и дело спотыкалась Злата. А раньше здесь было так ровно и здорово и можно было бежать, задевая ладонями цветы и травы… Луг закончился, и Злата вышла на простирающиеся до самого леса поля, ощетинившиеся жнивьем. Пошла вдоль огородов, пока, наконец, не выбралась на укатанную песчаную дорогу, убегающую куда-то вдаль.

Чуть откинув голову назад, девушка неторопливо брела по дороге, глядя в бесконечное небо с замысловатой размытостью облаков. Ветер развевал пшеничные волосы девушки, качал молодые березки и, срывая золотые листочки, кружил их в воздухе. Какой же простой, незамысловатой казалась здесь жизнь! Какими будничными, насущными заботами и делами была наполнена! Простой льняной рушник, расшитый незатейливой гладью, напоминала она Злате. И как этот самый рушник, была крепкой, надежной, вечной. Ничего не менялось здесь, что было особенно важно в том изменчивом и ненадежном мире, в котором Злате Полянской приходилось жить и творить. Все же Горновка и большой белый кирпичный дом оставались в душе девушки главными. Здесь она жила в ладу с собой, здесь она чувствовала себя безмятежно и счастливо только потому, что могла видеть эту деревню и ее просторы. Здесь навсегда поселилась ее душа. Закрывая на мгновение глаза, Злата почти осязаемо чувствовала, как ее пронизывают и этот солнечный свет, и этот ветерок, и эти ароматы ранней осени. И так хотелось, как когда-то, раскинув руки в стороны, раствориться в них. Каждый раз, в любую пору года, в любую погоду, при взгляде на эти милые сердцу пейзажи на ум приходило только одно: «Как прекрасен этот мир! Как же он прекрасен!» Каждый раз это беспричинное ощущение счастья все росло и росло в груди. Полянская улыбнулась и медленно открыла глаза.

Навстречу ей шел мужчина с корзиной в руках. Наверняка кто-то из деревенских возвращался из грибов. Теперь, после дождей, их было полно в лесах. Слепящий солнечный свет, заставляя ее щуриться, не позволял узнать в нем кого-то конкретного. Но девушка не сбавила шаг и не повернула обратно. После той давней истории с Сашкой она жила с уверенностью, что в полной безопасности здесь, в деревне. Чужаков здесь не было, приезжих тоже. И если многие и не жили в родительских домах постоянно, то их приезды были настолько частыми, что девушка давно всех знала и в лицо, и поименно. Расстояние между ними сократилось, да и солнце неожиданно зашло за облако, позволяя как следует присмотреться. Сердце екнуло и покатилось куда-то вниз на мгновение раньше, чем Злата смогла поверить собственным глазам.

А между тем ей навстречу с корзиной в руках действительно шел Дорош.

Глава 3

В то первое мгновение захотелось развернуться и сбежать, но Злата быстро взяла себя в руки, приказав себе успокоиться. Ну да, вот идет Дорош. Он хоть и был приезжим, но вот уже несколько лет у его родителей здесь дача, и они часто бывают здесь, и он тоже. И они в общем-то тоже неотъемлемая часть Горновки, как все остальные. В том, что сейчас они встретились на проселочной дороге, вдали от деревни, нет ничего странного.

Даже то, что после ее свадьбы она больше его не видела, не казалось чем-то неслыханным. Злата не искала с ним встреч, не ходила в тот конец деревни и вообще ничего о нем больше не слышала, слишком увлеченная устройством своей жизни, захваченная водоворотом творческих планов и идей. И вот теперь по прошествии двух лет… Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, Полянская опустила глаза, вдруг почувствовав ту давно забытую дрожь и влажность ладоней.

Их больше ничего не связывало. Он не был для нее ни любимым, ни другом, ни приятелем, просто невидимая тень прошлого, приходившая к ней во снах. Сейчас оставалось просто пройти мимо, не поднимая глаз, не говоря ни слова. Как будто они просто чужие, не знакомые друг другу…

Злата чуть отошла к обочине, желая увеличить расстояние между ними и боясь, как бы мужчина не услышал, как колотится в груди сердце. Вот бы только сейчас пройти мимо, отойти подальше, а там уж она как-нибудь справится с волнением.

— Здравствуй, Злата! — заговорил внезапно Дорош, поравнявшись с ней.

От неожиданности и звука его голоса Полянская, сбившись с шагу, чуть не упала и, испуганно подняв на него глаза, остановилась.

— Здравствуй, — хрипловато сказала она и кашлянула.

— Как поживаешь? Как дела? — спросил он, глядя на нее с улыбкой, все той же, знакомой до боли. — Говорят, ты великой артисткой стала и тебя даже по телевизору показывают! Врут, наверное.

— Отчего ж сразу врут? — чуть улыбнулась в ответ девушка. Не смогла не улыбнуться, глядя в его прямо-таки по-мальчишески веселое лицо и угадывая искорки смеха в темных глазах. И куда-то сразу исчезли и скованность, и напряжение, охватившее ее, в тот самый момент, когда он окликнул ее. — Правду говорят! Великой, может быть, я и не стала, но по телевизору меня действительно пару раз показывали! — с гордостью произнесла Злата.

— Интересно! Ну, значит, я тебя поздравляю! Правда, я всегда думал, что «звезды» — это такая обособленная категория людей, общение с которыми и их близкое присутствие немыслимы для нас, простых смертных. А ты вот так просто стоишь передо мной, все та же обычная девчонка! Трудно поверить, что ты «звезда». Зазнаешься теперь, наверное?

— Да как же! Никогда не была зазнайкой! А может быть, я еще не такого уровня «звезда». Вообще очень сложно достичь каких-то высот в сфере искусства, тем более исполняя народные песни. Но и за то, что есть, я благодарна богу! К тому же я очень сомневаюсь, что ты на самом деле так вот думал обо мне! — сморщила свой хорошенький носик Полянская, заглянув в его смеющиеся глаза в обрамлении темных пушистых ресниц. — Да и причин думать обо мне вообще у тебя в принципе не было, — добавила она. И это было правдой.

За все время со дня ее свадьбы они ни разу не виделись. Дорош не искал с ней встреч. Более того, еще тогда, до свадьбы, Злата уверилась, насколько мало она для него значит. Да, той весной в начале их знакомства он воспылал к ней страстью, но, получив желаемое, вскоре охладел. Они были совершенно разными людьми. Ничего общего между ними не было и быть не могло. К тому же он, мороча ей голову, был на самом деле женат. Ее отказ от продолжения их тайных ночных свиданий задел его самолюбие, но и только. Девушка была уверена: скоро он нашел ей замену, так же как и она сама стала чьей-то заменой в его постели, если верить всему тому, что о нем говорили люди, достаточно хорошо знавшие его семью и его самого. Но Злата вспоминала его, не часто позволяя себе подобное. Она-то как раз знала, что ее любовь к нему была самой настоящей. Пусть он не стоил этого, но сейчас она тихо радовалась этой встрече. И понимала, что те обиды и боль, которые он причинил ей, давно прошли. Она все простила и отпустила, и теперь могла стоять рядом, глядя прямо в его глаза. Теперь, когда все, что было между ними, осталось в прошлом.

— А я, вот не поверишь, думал. Может быть, «звездой» международного масштаба ты еще и не стала, но в нашем сельском совете, в нашем районе ты довольно известная личность. О Горновке я вообще не говорю. Здесь слова не нужны. Что бы здесь ни происходило, хорошее или плохое, ты неизменно была в центре внимания. Мои родители постоянно вспоминают тебя. У Маськов все разговоры начинаются со слов: «А вот Злата…». Даже моя жена говорит о тебе. Правда, ты знаешь, что не все в таком уж восторге от тебя и твоей привычки вмешиваться во все, что бы здесь ни происходило!

— Это почему же? — недоверчиво спросила она.

— А потому, что здесь не все такие уж и праведники. Или ты не знала об этом? — лукаво спросил он.

— Как же не знала? Знала, конечно! Ты вот первый грешник!

Дорош засмеялся и выставил ладони перед собой.

— Я уже давно не у дел. Так что ко мне претензий никаких. А вот Михайлович не так давно мне рассказывал веселенькую историю…

— Ах, Михалыч! — воскликнула девушка и засмеялась.

История на самом деле была веселенькой. Прямо-таки в их деревенско-глухоманьском стиле. А дело было так. Михалыч был родом из Горновки. Когда-то много лет назад их дом был первым на въезде в Горновку. Но случился пожар, и от некогда большого добротного дома остались лишь фундамент да груда обгоревшего мусора. К тому времени его отец уже умер, а престарелую мать забрали дети, потом и она умерла. Пожарище давно заросло крапивой и бурьяном. Огород их сажала баба Нина. Какое-то время о них вообще не слышали в деревне, пока один из сыновей не купил в Горновке домик под дачу, всего через два дома от Полянских. До той самой поры, пока девушка не стала жить в Горновке постоянно, с Михалычем она вообще не сталкивалась, ни в лицо его не знала, ни по имени. Но потом, в первый месяц своего пребывания в деревне, когда еще и родители здесь были в отпуске, она узнала о нем. Юрий Полянский похаживал туда покурить, а возвращался навеселе. Мама ругалась, а в деревне бабульки поговаривали о кутежах, которые мужик устраивал, собирая у себя всех желающих. Михалыч был уже на пенсии и имел внуков, но это нисколько не мешало ему пускаться во все тяжкие, причем в прямом смысле этого слова. Обычно они гуляли не один день, а жена его потом звонила бабе Мане и слезно умоляла сходить глянуть, жив ли муж, так как чаще всего желания отвечать на звонки жены у него не возникало. Баба Маня в таких случаях звонила Злате, если она была не в Минске, и они отправлялись к нему. Часто Михалыч был в отключке, но однажды они выловили там Алку.

Муж ее, видать, дома спал, а она в это время прибежала на свидание. Правда, услышав стук дверей, она успела вынырнуть из кровати Михалыча и спрятаться на другой, укрывшись с головой одеялами, но сути дела это не меняло. Ох, и стыдила тогда баба Маня ее, и поминала еще не раз, а Михалыч выставил их вон и кричал потом на всю деревню, чтоб они не смели больше появляться у него на дворе.

Значит, это он жаловался на нее Дорошу! Что ж, девушка и не ждала, что все в деревне с благодарностью и восторгом поддержат ее мечты о возрождении деревни. Да, деревенские бабульки, которые жили здесь постоянно, любили Полянскую и тянулись к ней, но были и такие, которые лишь здоровались с ней, встречая на улице, и предпочитали держаться обособленно, живя своим домом. Конечно, в основном это были те люди, которые жили в городе, пустующие родительские дома были для них чем-то вроде дач.

Впрочем, аплодисментов Злата и не ждала. Ей всегда хотелось только одного: стать единым целым с этой деревней, которую она так любила, и сделать жизнь ее обитателей чуть лучше.

— Да-да, вижу, ты поняла, о чем идет речь! Обломала Михалычу всю малину! Злата снова рассмеялась, весело и заразительно, откинув голову назад.

«Она все такая же веселая, задорная и удивительно красивая», — думал Виталя, глядя, как смешно морщится Златин носик, на котором проступали знакомые веснушки. Ее огромные голубые, как небо над головой, глаза щурились от солнца, а в уголках лучиками разбегались морщинки. Она была все той же девчонкой, которую он знал и помнил. И золотое колечко, поблескивающее на ее безымянном пальчике, когда она убирала с лица волосы, ничего не значило. И как будто не было между ними двух лет разлуки. Так хотелось преодолеть разделяющее их расстояние, заключить ее в объятия, прижать к себе и позабыть обо всем на свете. Все эти годы он часто думал о ней.

Потом, когда задетое самолюбие перестало саднить, Дорош понял, как на самом деле ему не хватает ее, как она нужна ему со всем своим сумасбродством. Ведь таких, как она, он в своей жизни не встречал. Иногда Злата снилась ему, и утром первым его желанием было поехать в Горновку и хотя бы издалека увидеть ее. Но желание это было секундным. Потом он напоминал себе, что это все бессмысленно и ненужно. Да и порывы эти не достойны взрослого женатого мужчины. Он продолжал жить дальше, погружаясь в собственный мир, и даже был счастлив настолько, насколько вообще понимал значение этого слова, но где-то в самом дальнем уголке его души продолжали жить воспоминания о Злате Полянской. Да и окружающие, тут уж он не соврал, постоянно напоминали о ней.

В последний год она стала прямо «звездой» их сельского совета. Сегодняшняя встреча с ней была совершенно случайной, но она всколыхнула целую бурю чувств в его душе…

— Между прочим, если ты не в курсе, Алка вообще у нас в Горновке пользуется успехом у мужчин! — в тон ему ответила Злата.

— Вот как надо жить!

— Ага! — кивнула девушка. — Только так надо уметь, а это дано не каждому. Они замолчали, исчерпав запас слов. Только взгляды их то и дело натыкались друг на друга, вызывая дрожь. И они могли сказать куда больше, чем те незначительные слова, которыми они сейчас обменивались. Полянская первой отвернулась, устремив взгляд своих голубых затуманенных глаз куда-то вдаль. Снова возникла какая-то странная неловкость, и стало совершенно ясно, что стоять здесь дальше невозможно и бессмысленно. Пора прощаться и уходить… Снова повернувшись к Дорошу, Злата уже открыла рот, чтобы сказать об этом, но Виталя опередил ее.

— Злата, пойдем со мной, — со странной хрипотцой в голосе вдруг сказал он.

Округлив глаза, девушка отступила на шаг, вознамерившись тут же развернуться и уйти. Но мужчина, выставив ладони, шагнул вперед.

— Нет, это не то, о чем ты, возможно, подумала, — быстро сказал он. — Я просто хочу, чтобы ты сходила со мной к ручью. Помнишь… — начал мужчина и осекся. — Ладно, извини. Все это в самом деле глупости.

Дорош отступил в сторону, освободив ей дорогу, и, наклонившись, поднял корзинку с грибами.

— До свидания, Злата!

— Подожди, — поколебавшись всего секунду, окликнула его Полянская. Виталя остановился и обернулся.

— Извини, я… — запинаясь, начала она. — Сама не знаю, что на меня нашло. Если хочешь, я схожу с тобой к ручью. Давно хотела там побывать, только вот родным пообещала одной в лес ни ногой, — сказала она, быстро справившись с собой.

— Правильно, одной не надо! Запросто можно наткнуться на выводок диких кабанов. В лесу они все вверх дном перевернули… — сказав это, мужчина сошел с дороги, спустившись вниз, спрятал в канаве свою корзину, прикрыв ее пожухлой травой. Потом легко взобрался обратно и отряхнул спортивные брюки.

Характерным жестом он предложил Злате идти вперед, а сам пошел за ней, то и дело поглядывая по сторонам.

— Баба Маня вообще вчера рассказывала нам, что видела следы копыт у дороги на месте того дома, что недавно закопали. Как ты думаешь, они могут подходить так близко ко дворам? А еще и у нас, и у соседей ночами собака разрывается… Наверное, они в самом деле бродят по огородам… — девушка передернула плечами и подобно Дорошу стала поглядывать по сторонам.

Но думать об опасности и неприятностях, которые могут доставить деревенским дикие кабаны, было сложно, глядя на открывающуюся красоту… Они как раз вошли в лес и, свернув с проселочной дороги, которая вела к нефтяной вышке, запрятанной где-то в самой чаще, пошли по узкой тропинке.

Лес как будто пронизан был золотым светом, струившимся с высоты. Опадающая листва открывала небо, исчезали тени, все золотилось и сияло, и только ягодки брусники яркими капельками алели то там, то тут, да вечнозеленые сосны казались особенно яркими на фоне желтеющих берез и осин. В воздухе пахло пожухлой листвой, мхом, сыростью и особенно остро грибами. Сердце Златы щемило от невероятной, невысказанной нежности, от первозданной красоты этих мест. И она в который раз возблагодарила бога за возможность видеть все это, чувствовать и воспринимать.

Полянская шла, купаясь в солнечных лучах, и улыбалась. И не могла думать об опасностях, подстерегающих ее в лесу. Наверное, было глупо и рискованно думать, что даже дикие звери не могут причинить ей здесь вреда, но именно так она и считала. Никакой тревоги и страха она не чувствовала, уверенно шагая вперед по узкой тропинке. Вскоре она услышала тихое журчание воды в ручье. Тропинка сделала плавный поворот, и показались знакомые мостки, а за ними и сеновал, забитый сеном. Его еще с лета заготовили в лесничестве, чтобы подкармливать диких животных зимой. Взглянув на этот сеновал, Злата сбилась с шагу, припомнив слишком живо то, что когда-то здесь происходило. Мелькнула мысль, а не заманил ли Дорош ее сюда специально в надежде вспомнить прошлое, но она тут же отбросила ее.

Виталя взрослый мужчина, и подобные мальчишеские выходки совершенно не в его стиле. Но зачем-то он все же позвал ее сюда? Неизбывная тоска по тем дням, когда они были счастливы, тоже не подходила: Дорош никогда не был ни романтичным, ни влюбленным…

Злата остановилась и обернулась, глядя мужчине прямо в глаза. Он тоже остановился. Стоял в двух шагах и смотрел на нее. Улыбка больше не сияла на его лице, да и в глазах не было веселья. Они были серьезны и непроницаемы. Полянская опустила глаза и, наклонившись, подняла с земли яркий лист клена. Сосредоточенно вертя его в руках, она хотела как-то легко и непринужденно нарушить это тягостное молчание между ними, но не находила слов.

Мужчина преодолел разделяющее их расстояние, обошел Злату, взошел на мостки и, присев на корточки как раз посередине, стал внимательно вглядываться в прозрачную воду. Ничего, кроме листвы, которая уже успела устелить дно ручья, там не было. Но Злата догадывалась, что не она его интересует.

— Знаешь, иногда мне хотелось прийти сюда, просеять через сито весь песок на дне и найти то кольцо! — заговорил он. — Помнишь, что ты тогда говорила? Злата помнила. Все помнила, но разве в кольце было дело или в том глупом заклятии? — Ты пророчила мне вечно помнить о тебе и с другими помнить. Не поверишь, Злата Юрьевна, только других не было… Мне хотелось бы все забыть и жить себе, а я не мог. Ни интереса не было, ни желания… Глупо, наверное, но такого со мной раньше не случалось. И я не верил никогда во всякого рода заклятия, но… Ничего другого мне в голову не приходило. Отпусти меня, Злата, скажи что-нибудь такое, как говорила тогда, брось в воду еще что-нибудь… И пусть все станет, как прежде.

— Это была просто шутка, — сказала девушка, не поднимая, однако, глаз. — Я не держу тебя. Я счастлива той жизнью, которой живу, я счастлива со своим мужем и Машкой. Я не думала о тебе все эти годы. Не вспоминала даже. Я уже и забыла, что когда-то… — говорила она, все сильнее сжимая в руках кленовый лист.

Дорош засмеялся, правда, как-то не очень весело.

— А ведь врать ты так и не научилась, Злата! — сказал он, внимательно посмотрев ей в глаза.

Злата отвернулась и почти побежала обратно, не в состоянии стоять от него так близко, слышать все то, что он говорил, видеть его темные глаза и улыбку. Запыхавшись, Злата приостановилась и перешла на шаг. Скоро тропинка закончилась, и она вышла на проселочную дорогу. Зачем она пошла с Дорошем к ручью? Зачем позволила увлечь себя в круговорот воспоминаний? Зачем слушала все то, что он говорил, и почему верила? Зачем, как когда-то давно, чувствовала предательскую дрожь, стоило лишь встретиться с ним взглядом. Ведь она знала, что так может быть, подсознательно чувствовала это. И сегодня ей не следовало даже на секунду останавливаться возле него.

Досадуя на себя и на Дороша, Злата быстро шла, не глядя по сторонам, но внезапно какой-то странный звук заставил ее остановиться, оглядеться, да так и застыть на месте. У заболоченной сажалки, на краю молодого березняка, резвился целый выводок полосатых диких поросят, а рядом с ними, грозно похрюкивая и подрывая рылом кочки, паслась здоровенная черная свинья. Злата почувствовала, как от холодящего затылок ужаса у нее на голове зашевелились волосы. Все то, что она читала в интернете о встречах в лесу с дикими животными, все то, о чем неустанно твердила бабулькам, напрочь вылетело у нее из головы. Она стояла, парализованная страхом, и понимала только, что встреча со свиноматкой и ее выводком — это самое страшное и опасное, что могло вообще приключиться.

Полянская стояла, боясь пошевелиться, боясь дышать, и молилась только о том, чтобы они ушли поскорее снова в лес и не заметили ее. Услышав сзади шаги, девушка даже не обернулась.

Дорош, осторожно ступая, приблизился к ней.

— Лучше б мы про деньги поговорили, — умудрившись пошутить, шепнул он ей на ухо.

Не обернувшись, Полянская пошарила сзади рукой и вцепилась в руку Дороша.

— Они ж не ходят днем… — выдохнула она. — Оказывается, ходят. Давай, золотая моя, потихоньку отступать назад. Видишь, они увлечены купанием, глядишь, и не обратят на нас внимания. Обняв ее за талию, мужчина стал отступать назад, увлекая за собой девушку.

Так, шаг за шагом, они отошли к лесу, а потом, не сговариваясь и не размыкая рук, бросились бежать. Чтобы выбраться к деревне, им пришлось сделать приличный крюк и, обогнув деревенские огороды, выйти в самом начале деревни.

Когда страх немного прошел и опасность миновала, Злата осторожно, но решительно высвободила свои пальцы из рук Витали. Мужчина ничего не сказал, лишь усмехнулся в ответ.

— Спасибо, — сказала она, когда они пришли в деревню. — Наверное, ты спас меня от большой беды!

— Всегда пожалуйста! — весело отозвался мужчина. — Злата…

— Если ты не против, дальше я пойду одна. Это деревня, и ты сам говорил, не все меня здесь любят. Мне не нужны разговоры, — торопливо перебила его Злата, избегая его взгляда и чувствуя, как давно забытая тоска сжимает тисками сердце. Не дождавшись его ответа, Полянская почти побежала по дороге, но на повороте все же не смогла сдержать себя и обернулась. Дорош стоял у своего дома и смотрел ей вслед. Девушка отвернулась, ругая себя за слабость, и пошла дальше.

Уже подойдя к дому, Злата увидела мужчину, неторопливо шагающего по улице. Девушка была так взволнована и возбуждена, что и не обратила бы на него внимания, если бы не взгляд, которым он окинул ее. Что-то волчье было в нем. Полянская даже вздрогнула, почувствовав, как мурашки пробежали по спине и стало как-то неуютно.

Он шел, засунув руки в карманы куртки, и внимательно разглядывал дома по обе стороны дороги. Неприятный холодок дурного предчувствия шевельнулся в Златиной душе, и девушка ускорила шаг. Простая послеобеденная прогулка, которая должна была помочь ей расслабиться и развеяться, принесла с собой слишком много треволнений. Тряслись руки, колотилось сердце, да и в голове начинали стучать молоточки, предвестники мигрени.

Дома Злата не стала никому рассказывать о своих приключениях, не желая волновать родных. Просто прошла в детскую, которая когда-то была спальней бабы Сони, а потом там спала и она сама. Год назад мама и тетя Люда сделали ей подарок, вручив дарственную на этот дом. По сути, это ничего не изменило в существующем порядке вещей, кроме того, что теперь она могла что-то делать и переделывать в доме по своему усмотрению.

Ее первым дизайнерским творением стала детская для дочки. Злата никогда не хотела каких-то нововведений в просторном бабушкином доме. Ей близок и дорог был деревенский стиль, и комнату Маняши она постаралась оформить так, чтобы не нарушить общую гармонию старины, простоты и неповторимого уюта бабушкиного дома. Пол был все так же покрашен краской, стены оклеены бледно-голубыми обоями, разрисованными букетиками васильков, фиалок и незабудок, потолок они подбили гипсокартоном и покрасили белой матовой краской, отделав его широкими плинтусами. Под потолком висела белоснежная люстра, украшенная подвесками, имитирующая горящие свечи. Посередине комнаты стояла высокая кровать с железными спинками и никелированными набалдашниками со множеством подушечек разного размера и цвета, валиком у изножья, застеленная белым вытканным покрывалом. Над изголовьем небольшим полукругом висел прозрачный балдахин. Рядом с кроватью стоял ночной столик белого цвета с бронзовыми ножками, комод и двухстворчатый шкаф с угловыми полками, заставленными всевозможными игрушками и книжками. На столике стоял ночник с розовым цветастым абажуром в тон валику, подушкам и шторам на окнах. На стенах в белых рамах, подвешенных на розовые атласные ленты, висели портреты с черно-белыми фотографиями Златы, Леши, Машки и их многочисленных родных, стилизованные под старину. На полу у кровати лежал связанный крючком цветной круглый коврик.

Комнатка получилась светлой, уютной, милой, настоящим мирком маленькой голубоглазой принцессы. Машка спала.

Боясь потревожить ребенка, Злата осторожно прилегла рядом на кровать и натянула на ноги плед. В доме царила тишина. Родственники сразу после обеда уехали домой. Завтра всем надо было на работу. Остались только родители. Они собирались уехать завтра с утра. Папин «Москвич» по-прежнему был на ходу, так что подстраиваться под расписание автобуса им не было нужды. Стараясь не шуметь, Елена Викторовна хозяйничала на кухне, а папа во дворе складывал дрова. Злата закрыла глаза, собравшись вздремнуть, и как наяву пред ней предстали глаза Витали. Более того, ее кофта источала аромат его парфюма, а ладонь хранила тепло и нежность его пальцев…

Злата в отчаянии застонала и, зажмурившись, попыталась прогнать его образ, но уходить он не желал. А вместе с ним пришли и воспоминания, те самые, которые она так надежно запрятала в глубине своего сердца, а за ними и непреодолимое желание поддаться искушению… Она долго ворочалась в постели и не заметила, как все же провалилась в тяжелый сон… Вот тогда ей впервые и приснился сон, который потом будет приходить к ней не единожды…

Ей снилось лето. Небо, ярко-голубое, бездонное и безоблачное, и бесконечные просторы лугов и полей. Они шли с Виталей по высокой траве вдоль огородов Горновки. Ветер рябью пробегал по наливающейся ржи и качал деревья. И их шум, как приглушенный шум прибоя, долетал до них. Солнечный свет слепил глаза, а в поднебесье слышалось пение жаворонка. Они шли, держась за руки, шли неторопливо и о чем-то разговаривали. Злата снова и снова оборачивалась, чтобы увидеть его белозубую улыбку на смуглом лице. И от счастья, от невероятного, острого счастья, у нее замирало сердце, а на душе было так светло и легко, как никогда в жизни. От счастья она, кажется, готова была взлететь, и только рука мужчины в ее руке удерживала ее на земле…

Когда девушка открыла глаза, предзакатное солнце заливало комнату золотисто-багряным светом. Дочки рядом не было, а где-то в глубине дома «Лунной сонатой» заливался телефон. Сев на кровати, Злата потерла лицо ладонями, прогоняя прочь наваждения, и, поднявшись, отправилась искать мобильный. Он лежал на крышке пианино, и, увидев светившееся на экране имя мужа, Полянская ощутила, как угрызения совести шевельнулись в душе. И даже не потому, что сегодня разговаривала с Виталей, ходила с ним к ручью и держала его за руку, а потому что во сне чувствовала себя такой счастливой, какой не чувствовала себя рядом с мужем.

— Привет! — сказала она, нажав на соединение.

— Привет! Сообщаю, что мы уже добрались до Брянска и даже заселились в гостиницу. Здесь, конечно, не пять звезд, но ты ж знаешь, мы не привередливые. Доехали без происшествий. К отцу заехал, все передал. Он шлет тебе привет и огромную благодарность родителям. Вот сейчас мы с ребятами поедим, а потом отправимся узнавать программу конкурсных дней. Не поверишь, но конкурсантов здесь целая девятиэтажная гостиница! Мы успели разглядеть парочку любопытнейших персонажей, но о них я тебе потом расскажу. А как у вас там дела? Чем занимались сегодня?

— Мы спали с Машкой. Правда, она проснулась раньше меня. И сейчас слышу, они с мамой на кухне ужин готовят. Хорошо, что ты позвонил и разбудил меня, не знаю, сколько бы я проспала!

— Я не давал тебе сегодня ночью спать… — как-то виновато изрек Блотский. Злата рассмеялась.

— А то ж! Впрочем, я не против, ты ж знаешь! Но это что! Я тебе сейчас такое расскажу… Короче, сегодня после обеда я гуляла за огородами и наткнулась на выводок диких поросят во главе с самкой! Ты представить себе не можешь, какой огромной была кабаниха! Огромной, черной и страшной! Вот и верь после этого научным энциклопедиям, что они не гуляют днем! Если честно, я перепугалась и едва унесла ноги. Погони, конечно, не было, но я струхнула!

— Злата… — укоризненно начал Блотский. — Леш, да я не ходила в лес! Я клянусь тебе, они у балки паслись. Ну помнишь, там, куда папа ходит рыбу удить? Ты ж знаешь, я часто хожу туда гулять и на велосипеде катаюсь по той дороге… Не представляю, чего вдруг они пришли к балке? Вообще, Лешка, я думаю, мы просто обязаны позвонить в лесничество. Пусть они там решают вопрос с отстрелом. Если так и дальше пойдет, дикие кабаны скоро будут по улицам гулять и во дворы ломиться.

— Злата, родная, давай я вернусь, и мы решим этот вопрос. Обещаю, я сам съезжу в лесничество, но пока… Можешь пообещать мне, что не будешь гулять по окрестностям в одиночестве? Давай я вернусь, и мы будем гулять вместе дни напролет…

— Леш, я не буду больше одна гулять за деревней, обещаю! Не хочу, чтобы в Брянске ты волновался за меня. Тебе нужно думать о конкурсе. Не прощу себе, если из-за меня у вас там что-то пойдет не так. Да и вообще мне некогда будет теперь гулять! Ты забыл? В следующие выходные День города в нашем городке, а потом еще и в Гомель нас с тобой приглашали… Так что дел у меня будет невпроворот.

— Я не забыл, но мы все равно найдем время и погуляем вместе за деревней. Ты ж знаешь, я люблю такие неспешные прогулки с тобой не меньше, чем их любишь ты! Бабушка сегодня не заходила?

— Нет, но еще ведь не вечер. Думаю, к вечернему чаю обязательно заглянет, а нет, так мы сами завтра с Машкой сходим к ней в гости. Родители ведь уезжают завтра, им на работу. Так что мы остаемся одни. Ты позвонишь еще?

— Конечно. Вечером обязательно позвоню, чтобы пожелать моим девчонкам спокойной ночи! А пока я тебя целую!

— Я тебя тоже! Девушка послала мужу воздушный поцелуй и, простившись, отключилась. После звонка Блотского Злата еще немного посидела у фортепиано, задумчиво вертя в руках телефон, а потом прошла на кухню. Выпила чашечку чая, поболтала с мамой и дочкой и снова вернулась в зал. Обхватив себя за плечи, девушка остановилась у окна. Вчера Анька спросила, счастлива ли она. И Полянская, не задумываясь, кивнула в ответ. Она и была счастлива, Злата признавалась в этом даже себе самой, но… Но чего-то существенного и очень важного не хватало в ее жизни. До сегодняшнего дня она не задумывалась над этим, но после встречи с Виталей, после того, прочувствованного во сне, поняла, чего именно ей недостает. Не было в ее жизни того невероятного, пьянящего ощущения полета, не было будоражащих кровь желаний, нетерпения, ожидания и страсти, той, которая заставляла содрогаться тело…

Много это было или мало, Злата никогда не задумывалась, и без этого было о чем подумать, и все же что-то шевелилось в душе, от чего не так-то просто было отмахнуться. Интимная жизнь с мужем очень отличалась от того, что было у нее с Дорошем. Близость с мужем не поднимала на вершину блаженства, от воспоминаний о ней не бросало в жар. Она была, но если бы ее не было, Злата не опечалилась бы, как бы ужасно это ни звучало. Да, их связывало много больше, чем просто постель, но каждый раз Полянская беспокоилась о том, как бы Леша не понял, что страсть ее и огонь в большей степени наиграны. Ну не вспыхивала она от одного лишь мимолетного взгляда или легкого прикосновения мужа, а почему так происходило, не знала.

Она любила Блотского и не мечтала о другом. Но почему все было так и как это исправить, не представляла.

Сегодняшняя встреча с Виталей всколыхнула воспоминания, а приснившийся сон оставил в душе какой-то горький осадок, но если бы не эти два события, Злата и не вернулась бы мыслями ко всему этому. Девушка стояла у окна, глядя, как вдали стремительно гаснет закат и густые сентябрьские сумерки окутывают землю. И вдруг увидела Дороша.

Он неторопливо шел по дороге, засунув руки в карманы куртки. Шел так, как будто просто вышел прогуляться по деревне, но то и дело посматривал на окна домов, и на окна ее дома тоже…

Злата отпрянула от окна, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди и кровь приливает к щекам. Дорош, конечно, не мог видеть ее за шторой, но интуиция подсказывала девушке, что не просто так он решил прогуляться по улице. Прогулки по Горновке были не в его стиле. Мужчина бродил по улице, уверенный, что она непременно выйдет. Он ждал ее. Злата закрыла глаза, чувствуя, как у нее слабеют колени. Там, у ручья, Виталя, конечно же, все понял, ее ложь не была убедительна. Вот только это все равно ничего не меняло. Их дороги, пересекшиеся однажды, давно разошлись в разные стороны, и пусть земля круглая, они все равно никогда не сойдутся вновь. Полянская открыла глаза и увидела в дверном проеме застывшую фигурку дочки.

— Мамочка, а ты почему в темноте стоишь? — спросила Манечка, не решаясь войти в темную комнату. — Да так… С папой заговорилась и забыла включить свет! — с улыбкой ответила Злата. Подхватив девочку на руки, она поцеловала ее в обе щечки, а потом и в курносый носишко. — Папа передает тебе вот столько поцелуев!

— Папа звонил? Я тоже хотела с ним поговорить! Ты ему про замок рассказала? Тот, из песка, который мы с дедом построили?

— Нет, моя хорошая, не успела! Папа спешил, но обещал позвонить вечером, чтобы пожелать нам с тобой спокойной ночи, вот тогда ты сама ему все и расскажешь! А теперь пойдем ужинать! Мне уже не терпится узнать, что вы там такого с бабушкой приготовили!

— Ой, мы столько всего приготовили! И бабушка меня похвалила! Я ее самая первая помощница! Только кушать мне не очень хочется! Ты съешь и мой ужин тоже?

— Конечно, — легко согласилась Злата. Она вообще ужасно баловала малышку, позволяя ей все на свете, и если бы не строгая бабушка, неизвестно, чем все могло бы закончиться. — Но бабушка с дедом нам этого не позволят, ты же знаешь! Хочешь, я поставлю тебе самую маленькую тарелочку.

Как и многих детей в четырехлетием возрасте, накормить Машку было сложно. Приходилось изобретать всевозможные игры и забавы. Злата с дочкой на руках отправилась на кухню. Вот это белокурое чудо и Леша Блотский, который так любил ее и верил, удержали Злату от сиюминутного порыва выйти на улицу, чтобы встретиться с Дорошем. Слишком дорога ей была семья. Она ни за что не решилась бы разрушить их безоблачный мирок. Разрушить так подло.

Глава 4

Тяжело дыша, баба Маня опустилась на стул. Лицо ее, прорезанное глубокими морщинами, было встревоженным, едва ли не испуганным. Видно было, она очень спешила, и то, что сейчас собиралась сказать, было очень важным. Если бы это было не так, она бы могла позвонить по телефону.

Злата сразу поняла: что-то случилось.

Молча поставив перед старушкой стакан воды, Полянская опустилась на стул напротив и, усадив дочку на колени, прижала ее к груди. Сердце тревожно забилось.

— Баба Маня, что случилось? — осторожно спросила девушка.

— Ой, Златуль! — всплеснула руками старушка, глотнула воды и немного успокоилась. — Зараз жа во печ вытапiла, чайнк паставiла кiпяцiць, хацела кофе папiць. Гляджу, якiсьцi мужчына iдзе па двару. А я калiтку ўраннi адшчапiла, к Цiмафееўне хадзiла, да i не закрывала, мала хто можа прыйсцi. Заходзiць ён, а я на дзiване сяджу, рукi склаўшы. Зайшоў, паздароваўся да пытая: «А не скажаце, як да Светлагорскай трасы праехаць?» А ў самаго вочы па ўглам так i бегаюць, так i бегаюць. I морда страшная, ў ўзгляд такI, воўчы. «Як праехаць, я не знаю», — кажу. А ён стаIць i не iдзе. Пастаяў, тады спрашывая, цi я адна жыву. А я, добра, не расцяралась, на дзверы кiўнула ды кажу: «Не, не адна, сын у той хаце спiць!» Ён пайшоў, а я да акна. Гляджу, ён у машыну сеў, старую такую, як «Масквiч», i цiхенька так яны паехалi па дарозе. А я толькi тады зразумела, як спужалася! Калiтку i хату закрыла i к табе пабегла па агародах! Як ты думаеш, Златуль, што iм трэба? Што яны тут хо чуць выглядзець? Я тут падумала… Мо i да нас дакацiлася тое, што па целявiзару паказвалi? Мо i у нас ужо пенсii адбiраюць бандзiты у адзiнокiх пенсiянераў? А я толькi пенсiю перад выхаднымi палучыла! Што рабiць будзем, Златуль?

— А как он выглядел? — спросила девушка, чувствуя, как у самой по спине бежит холодок страха.

А тут еще как назло и Леши рядом нет, и родители только сегодня уехали.

— Да сутулы такi, высокi i сухаваты. Морда страшная, як у зэка. Куртка на iм адзета такая карычневая…

— Я его вчера видела. Он по деревне шел и все на дома поглядывал. Я несколько расстроена была и не обратила на него внимания, думала, приезжий. Машунь, беги, включи мультики. Мама сейчас поговорит чуть-чуть с бабушкой и придет поиграть с тобой! — сказала Злата дочке и чмокнула ее в белокурую макушку.

— Во-во, выглядываў, сволач! Прыглядываўся! Трэба што-та рабiць, Златуль! Ой-ой! i дачка мая з зяцем у ад'ездзе! i сын на рабоце, толькi праз нядзелю прыедзе! — в отчаянии всплеснула руками баба Маня. — Мо ў сельсавет пазвонiм? Хай бы нам прыслалi каго? Мы ж тут адны бабы, хто за нас заступiцца? Адзiн Масько да той дзед, што у цябе па саседству. Дак ад яго толку мала. Ён сам па сабе! А тэта точна бандзiты, Златуль!

Злата кивнула и отправилась за телефоном, но в это мгновение он сам дал о себе знать, залившись перезвоном. Девушка испуганно вздрогнула и поспешила поднять трубку.

— Ало! Златуля? Гэта ты? — закричала в трубку баба Нина, как только девушка поднесла телефон к уху. — Златуля, а ты там Манькi не бачыла? Званю ёй, званю, а нiхто трубкi не бярэ! Баюсь, как бы не здарылася чаго!

— Баб Нина, она у меня, не беспокойтесь! А… — Злата помедлила. Ей совершенно не хотелось пугать старушку, но волнение в голосе бабы Нины, граничащее с паникой, подсказывало Полянской, что бабулька не ради забавы разыскивает сейчас свою приятельницу. — Что-то случилось? — осторожно спросила девушка.

— Ой, Златуль! Ты адна дома?

— Да! Леша в Брянске, родители уехали. Мы с Машкой только.

— Зашчапi дзверы зараз жа i нiкога не пускай! Зараз во заходзiу ка мне нейю брадзяга, пытаў, як да трасы праехаць! Морда зладзейская, вочы так i бегаюць ад угла да ўгла! Усё на iкону паглядывау, што ў мяне у пярэдняй хаце вiсiць! Трэба Цiмафееўне пазванiць! Бо ён, як ад мяне выйшаў, у машыну сеў, яго там дружок дажыдаўся! i яны паехалi на дзярэўню!

— Баба Нина, вы закрывайтесь и звоните Тимофеевне! И не открывайте никому, а если хотите, приходите к нам. Только по улице не идите, не надо! К бабе Мане он тоже приходил и тоже спрашивал, как проехать к Светлогорскому шоссе.

— От курвы! — в сердцах воскликнула баба Нина и положила трубку.

К вечеру в Горновке, наверное, не осталось ни одного дома, в котором бы не побывали эти типы. У всех они спрашивали об одном и том же, но самое поразительное заключалось в том, что никто в деревне так и не смог объяснить, как же на самом деле проехать до трассы. Так уж вышло, что трасса эта деревенским была без надобности. Все всегда ездили в ближайший районный центр, а трасса эта была в другом направлении. Да и далеко она была, проехать надо было не одну деревню, где-то завернуть, куда-то повернуть. И, казалось бы, в том, что эти типы заходили в хаты и спрашивали о трассе, не было ничего подозрительного, но вместе с тем к вечеру деревня затихла в тревожном ожидании чего-то неизвестного.

Проводив бабу Маню домой, Злата, как и все в деревне, закрыла все калитки, отвязала собаку, заперла двери и почувствовала, что впервые за все прожитые здесь годы ей страшно ночевать в собственном доме. Машка, как будто чувствуя тревогу и напряжение матери, не выпускала ее руку, неотступно следуя за ней. Полянской не хотелось пугать ребенка, и она, утешая себя тем, что к ней эти типы все же не зашли, безрезультатно пыталась себя успокоить. Злата волновалась за всех старушек в деревне, отчетливо понимая, что защитить их некому. Только Масько на всю деревню, да и то, какой из него защитник? Ему ли выстоять перед этими двумя, которые, судя по описанию бабулек, явно бывшие заключенные! Его самого нужно защищать! Правда, был еще Дорош. Кажется, вчера он говорил, что сейчас у него отпуск, который он проводит в одиночестве на родительской даче. Но обращаться к нему за помощью девушке не хотелось. Лично для нее он представлял не меньшую опасность, чем те двое на «Москвиче».

Полянская ничего не сказала мужу, когда он позвонил вечером. Ей не хотелось его тревожить. После разговора с ним подумала было позвонить родителям, да так и не решилась. Хотелось верить, что все еще обойдется. Злата рано уложила этим вечером дочку спать и сама собралась лечь, предварительно обзвонив всех старушек. Переодевшись в ночную сорочку и погасив везде свет, она подошла к окну.

Свет уличного фонаря рассеивал темноту. Улица была пустынна, только листья, срывающиеся с деревьев, одиноко кружились в желтом тусклом свете. Окна Луговских были темны. Баба Нина, как и все в Горновке, рано легла спать, закрывшись на все замки. Только сможет ли кто-нибудь в деревне сегодня уснуть? Сможет ли уснуть сама Злата? Полянская долго стояла у окна, обхватив себя руками за плечи, но ничего подозрительного так и не смогла усмотреть.

Наконец, сдавшись, она легла и зарылась лицом в подушку, убеждая себя уснуть. Но тревога и напряжение не желали отпускать. Вслушиваясь в тишину, она различала какие-то звуки и шорохи. И начинала задыхаться от страха. Показалось вдруг, что по двору кто-то ходит. И пусть их Дружок молчал, она все равно вскочила с кровати и прокралась к окну, пытаясь рассмотреть тонущий в темноте двор. Потом сходила на кухню и принесла кочергу, поставила ее у изголовья кровати, а мобильный засунула под подушку, готовая в случае чего тут же позвонить в милицию. Сейчас Злата жалела, что засветло не вытащила из кладовой дробовик, с ним она чувствовала бы себя куда увереннее. Старое дедово ружье не раз в таких опасных ситуациях приходило ей на выручку.

Глубокой ночью, все еще тщетно пытаясь уснуть, Злата слышала, как по дороге медленно проехала машина, а еще через какое-то время на деревне зашлась яростным лаем чья-то собака. Их Дружок тоже пару раз тявкнул в ответ и успокоился.

Ночи, казалось, не будет конца. Девушка еще не раз вставала, подходила к окну, прислушивалась, заглядывала к дочке и лишь под утро, истерзанная страхом и тревогой, провалилась в сон.

— Да не брашы ты! — воскликнула сердито баба Нина, потеряв терпение и с подозрением взглянув на свою соседку бабу Валю.

Время близилось к полудню. Все три старушки, близкие приятельницы Златы — баба Маня, баба Нина и баба Валя — сидели у Полянской в столовой.

Перед ними на столе стоял самовар, в чашках дымился чай, а пирог с яблоками источал изумительный аромат, но они к нему даже не притронулись.

Утром, не дождавшись звонков, которые означали бы, что у кого-то что-то случилось за ночь, Злата пришла к выводу: все в деревне так же, как и она сама, благополучно пережили эту ночь. Пока к ней не пришли баба Валя и баба Нина, а за ними почти сразу баба Маня. Они-то и поведали девушке, как, проснувшись ночью от какого-то неясного шороха, в свете луны, заливающей комнату, баба Валя увидела темный силуэт. Испуганно ойкнув, старушка зажмурилась, а когда снова открыла глаза, силуэт исчез. Зато она отчетливо услышала удаляющиеся шаги. Потом хлопнула входная дверь. Баба Валя, смертельно испуганная, так и не решилась встать и зажечь свет. Только когда рассвело, она смогла убедиться, что все произошедшее ночью не приснилось ей. Входная дверь была открыта.

— Ой, да не брашы! — снова воскликнула баба Нина, не желая верить в подобное. — Наслухалась учора, як я расказывала, во i прыдумала! Хто к табе ў хату палезе? Што там у цябе красцi? Цi грошы там у цябе схованы? Цi iкона якая старая ё? Тоя рыззя, якога ў цябе цэлая хата, нiкому i задарма не трэба! Не слухай ты яе, Злата! Яна нагаворыць! Нi к кому не залезлi толькi к ей…

— Я не вру! Вот вам крест! У меня нет денег, но икона есть! Она мне, между прочим, еще от мамы-покойницы осталась! Только я как-то не подумала, что им икона нужна! По телевизору ведь говорили, что бандиты отбирают у пенсионеров деньги! Ой, бабоньки!.. — всхлипнула баба Валя и закрыла лицо руками.

— От толькi не галасi тут! i не прыдумывай абы-чаго! У Гарноўцы зроду нi ў кога не было старынных i кон. Старыя мо i былi. Матка мая i мне i кону пасля свадзьбы дала, толью паетаму яна мне i дарага, а так…

— Я побегу домой! Мне нужно убедиться, что икона на месте! — баба Валя вскочила из-за стола и метнулась к дверям. Откуда только силы взялись!

Через мгновение хлопнула входная дверь, и старушка исчезла.

— Бяжы, бяжы! — пробормотала ей вслед баба Нина, проводив соседку обеспокоенным взглядом, и, повернувшись к столу, пододвинула к себе чашку с остывающим чаем.

— Не слухай яе, Златуль! — снова повторила баба Нина. — Яна чаго хочаш табе напрыдумывая! Нiколi я не бачыла ў яе нiякiх iкон!

Все это время Злата молча сидела за столом, как будто даже и не слыша спор двух соседок. Но так только казалось. Рассказ бабы Вали заставил девушку всерьез задуматься над происходящим. Она не знала, как ко всему этому отнестись и что сказать, чтобы разогнать беспокойство бабушек! Поверила ли она бабе Вале? Отчего-то сразу! Да, пусть баба Валя была старушкой со странностями, но зачем ей придумывать всю эту историю, наводя страх на всю деревню, Полянская не понимала. Тот тип, пройдясь по хатам, видно, увидел все, что хотел увидеть, и той же ночью, не теряя время зря, они приступили к действиям. Интересно, что им нужно в старых деревенских хатах? Деньги или в самом деле иконы? Невольно обернувшись, Злата подняла глаза к углу, где под расшитым «набожником» висела старая бабушкина икона. Имела ли она какую-то ценность, девушка сомневалась. Просто она всегда здесь висела и была очень дорога бабушке. И сейчас являлась просто семейной реликвией, как старые черно-белые портреты давно умерших родственников да самотканые полотняные полотенца, украшенные кружевом и вышивкой. Но, возможно, у кого-то в Горновке и в самом деле сохранились иконы, имеющие какую-то ценность. Ну, или те типы решили, что сохранились.

— Надо что-то делать! — медленно произнесла Полянская и, взяв в руки мобильный, стала искать номер участкового, курирующего Горновку.

Баба Нина возражать не стала. В глубине души она не могла не признать, что слова соседки встревожили и ее. У бабы Вали в доме шаром покати, но к ней зачем-то залезли, а у нее самой найдется чем поживиться бандитам.

Участковый не сразу взял трубку.

Но когда Злата все же услышала его голос, недовольство в нем звучало слишком отчетливо.

— Слушаю, — бросил он.

— Здравствуйте! Вас беспокоят из Горновки! Злата Полянская, — представившись, девушка встала со стула и подошла к окну.

— Здравствуйте! — Вы не могли бы к нам приехать? И, возможно, даже не один! У нас здесь ЧП!

— Какое?

— По деревне бродят два типа весьма подозрительной внешности, заходят в дома к старушкам и интересуются какой-то несуразицей, но по лицам видно, что это явно какие-то уголовники и они что-то замышляют!

— А отчего вы так уверены, что они преступники? У них что, на лбу это написано? Может быть, это просто приезжие, ну или они к кому-то приехали в гости?

— Да нет! Это вряд ли! У них такие лица…

— А вы что, всех приезжих в деревне знаете?

— Нет, но… — сказала Злата и почувствовала, как в душе нарастает раздражение.

— А что, каждый приезжий вызывает у вас такое подозрение?

— Нет, но эти ходят по хатам и явно что-то высматривают!

— Кого-то ограбили?

— Нет, но…

— Убили?

— Слава богу, нет!

— Злата Юрьевна, тогда я просто не понимаю, зачем вы мне звоните и что вы от меня хотите!

— Я хочу, чтобы вы приехали в Горновку и обеспечили старушкам безопасность!

— Вы хотите, чтобы я выставил патрульные посты возле каждого дома?

— Примерно!

— Вы в своем уме?

— Вполне! И если вы не приедете, я позвоню вашему начальнику или еще куда-нибудь повыше! — отрезала девушка не терпящим возражения тоном.

Участковый возмущенно засопел в трубку, превозмогая желание послать ее куда подальше и положить трубку. Но он, как и многие, уже знал ее и подозревал, что она может позвонить и начальнику райотдела, и в областное управление. У них в сельсовете знали, что во всем, что касалось Горновки и ее жителей, Злата Полянская была неумолима.

— Ладно, я постараюсь приехать сегодня, но ничего обещать не могу! — пробубнил он и отключился.

— Придурок! — в сердцах бросила Злата и, засунув телефон в карман, повернулась к своим приятельницам.

— Не прыедзе ён, Златуль! — сказала баба Маня.

Они слышали ее разговор с представителем местной власти и все поняли.

— Каму ёсць дзела да кучкi старых бабак?!

— Он постарается! Но даже если он и приедет, толку от него будет мало! Вот если бы ограбили кого-то или еще чего похуже, а так… Надо как-то своими силами! Как жаль, что Лешка в Брянске! Будь он здесь, мы бы обязательно что-нибудь придумали! Ну да ладно.

Пройдясь по комнате и в задумчивости покусав кончик косы, Полянская остановилась у стола и, отбросив косу на плечо, решительно уперла руки в бока.

— Сколько у нас сейчас в деревне мужиков? Любых, пусть и самых захудалых? — спросила она.

— Златуль, да якiя тут мужыкi?! — всплеснула руками баба Маня. — Ой, што ж гэта робiцца! Златуля, ты хоць з маленькай не заставайся адна дома! iдзiця на ноч к Цiмафееуне. Там хоць дзед, якая-нiякая, а ўсё ж зашчыта. А мы пазашчапляемся да будам сядзець! Дзверы ламаць, я думаю, яны не будуць! i не назаўсёды яны тут лазiць будуць! Згiнуць мо скора!

— Ждать, пока это случится, мы не станем! У меня вообще-то есть еще и дробовик, так что, в принципе, если придется держать оборону, я справлюсь. Помнится, в былые времена Сашку я здорово им попугала. Эти уроды, конечно, не Сашка, это понятно, но что-то делать все же надо. Я думаю, нельзя оставлять вас одних на ночь. Пусть у бабы Вали не двери, а одно название, но и их открыть как-то надо было. А у нас у всех двери хлипкие. Понятное дело, после оккупации фашистов здесь в принципе никого не опасались, но теперь… Баб Маня, Гуз здесь?

— Да, бачыла, сёння ўраннi ў лес шоу са сваёй сабачкай! Тут ён, дзе ж яму быць! I Сярак тут, i сасед мой, Валерык Аусяннiк! Увечары сабiраюцца i ў карты гуляюць!

— Ну вот, а вы говорите, мужиков на деревне нет! Прибавьте к этому Масько и его Алку! Им-то, понятное дело, за свое добро не стоит опасаться, но помочь они не откажутся, я уверена. Сейчас я соберу дочку и отведу к Тимофеевне. Пусть у них побудет. У них решетки на окнах и дверь дубовая — пробраться сложно. А мы пойдем мужиков по деревне собирать!

— Златуль, а тут жа яшчэ дачнiк! — встрепенулась баба Нина. — Федзiна Валя казала, што ён тут у адпуску. Агарод прыбiрае да у лес ходзiць. Ён малады мужчына, ад яго пользы больш будзе!

Злата отвернулась. Сегодня весь день она гнала от себя мысли о Дороше, но сейчас на карту было поставлено много большее и важнейшее, чем девичья гордость и старые обиды.

На самом деле Злата и сама понимала: ее бравада ничего не стоит, а от Гуза, Михалыча, Маслюка да Овсянника пользы мало. А Дорош мог хотя бы подсказать, что им делать. Да, Полянская предполагала, он может высмеять ее, посоветовать отправляться домой и ни во что не вмешиваться, но если она хоть сколько-нибудь все же дорога ему, он не откажется помочь. По крайней мере, он точно не допустит, чтобы с ней случилась беда, пусть даже на всех других в деревне ему по-прежнему наплевать.

— О, пабач, Манька, Валя бяжыць! Кажысь, галосiць! Наверна, точна iкону не найшла!

Когда ближе к вечеру Злата Полянская подошла к калитке маленького, почти кукольного домика, с которым было связано столько воспоминаний, колени у нее заметно дрожали. А ведь когда-то она поклялась себе, что больше никогда не подойдет к нему. И обещание свое в общем-то сдержала.

За прошедшие годы она ни разу не была на этом краю деревни и еще пару дней назад была абсолютно уверена, что так будет и впредь. И вот теперь Злата была здесь, моля бога о том, чтобы Дорош оказался дома и согласился ей помочь. Как это может отразиться на ее репутации, сейчас она предпочитала не думать. Сейчас на карту было поставлено кое-что поважнее сплетен и пересудов. Снова близилась ночь, и неизвестно, что она несла с собой.

Решительно звякнув клямкой, Полянская распахнула калитку и вошла в небольшой дворик с аккуратно подстриженным газоном, дорожками, усыпанными гравием, и стройной туей у крыльца. Глубокие тени предзакатного солнца уже легли здесь, предвещая близкие сумерки. Окна в доме были темны, только на веранде горел свет. Злата поднялась на крыльцо и, мгновение поколебавшись, громко постучала в дверь.

— Открыто! Входите! — услышала она в ответ и, открыв дверь, перешагнула порог небольшой веранды.

Дорош сидел за столом под абажуром. Перед ним лежала развернутая газета и дымилась чашка чая. Когда Злата вошла, он повернулся и брови его поползли вверх. Понятное дело, он не ожидал ее увидеть и был удивлен.

— Добрый вечер! — сказала девушка, растерявшись вдруг.

Увидев его спокойное, безмятежное лицо, его улыбку и веселые искорки в глазах, Злата решила, что поторопилась с решением искать у него помощи.

— Добрый вечер! Проходи, садись. Чай будешь? — спросил он, поднявшись из-за стола и пододвинув ей стул.

— Нет, спасибо, — девушка села на предложенный стул и сжала ладони. Она не знала, как начать разговор, а Виталя явно не торопился помогать ей в этом. Молчание затянулось.

— Я слышал, в деревне отряд «дружинников» собирается. Оборону держать будут! Сосед забегал, поделился информацией. Не знаешь случайно, что за военные действия ведутся в деревне? — чуть растягивая слова, с едва заметной усмешкой, заговорил, наконец, мужчина.

Злата подняла на него огромные голубые глаза, уловив явную издевку в словах и тоне, коим они были произнесены. Выпрямившись на стуле, она собралась было ответить, но Виталя опередил ее.

— Вы с чем пожаловали, Злата Юрьевна? — спросил он.

— Мне нужна твоя помощь!

— Неужто и меня в «дружинники»? — Дорош засмеялся.

Полянская вскочила со стула, вознамерившись немедленно покинуть этот дом. Ничего не изменилось! Он не изменился! И зачем она только сюда пришла?

Но уйти мужчина ей не дал. Ухватив ее за руку, он заставил ее снова опуститься на стул.

— Присядь и расскажи мне толком, что случилось! — попросил он уже другим тоном.

Ухмылка исчезла с губ, а в темных глазах обозначился немой вопрос. Злата стала рассказывать. Сбиваясь и останавливаясь, она старалась отбросить эмоции, понимая, что Дорош в них точно не поверит. Ему, как и участковому, нужны были факты, желательно убедительные и достоверные.

Она говорила и упорно отводила глаза, а он наоборот не сводил с нее пристального взгляда.

— Участковый не приехал, вот мы и решили собрать всех мужчин в Горновке и приставить их к одиноким старушкам. Так уж вышло, лишь к бабе Рае приставить некого. Я, конечно, могла бы и сама, но…

— Я позвоню участковому, — перебил ее Дорош. — Он мой друг, и, по крайней мере, проехать по проселочным дорогам за деревней он точно не откажется. Если эти типы не местные, как ты утверждаешь, они определенно должны были затаиться где-то. Возможно, они припрятали машину где-то в лесу, там и отсиживаются до наступления темноты. Ясное дело, отряд ОМОНа он сюда прислать не сможет, да и охрану каждому дому не обеспечит. Но, возможно, вид милицейской машины заставит их испугаться, хотя на самом деле я на это не очень-то и надеюсь. Вообще вся эта история мне очень не нравится!

— Мне тоже!

Мужчина потянулся к телефону и, выйдя на улицу, прикрыл за собой дверь. Вернулся он через пару минут.

— Все нормально. Он будет минут через двадцать и, пока еще не стемнело, проедет по проселочным дорогам. Девушка кивнула и поднялась.

— Спасибо!

— Уходишь?

— Да. Пойду домой собираться. Я прихвачу на всякий случай свой дробовик, в случае чего хоть попугать им сможем. К тому же мне еще нужно к Тимофеевне заглянуть. Я Машку к ним отвела, а она ни за что не ляжет спать, пока я ее не поцелую и не пожелаю спокойной ночи. Как только стемнеет, я приду к бабе Рае.

— Хорошо, у нее и встретимся! Злата, — окликнул ее Виталя, когда она уже взялась за ручку двери. Полянская обернулась.

— А твой муж в курсе того, что здесь сейчас происходит? Он знает, чем ты здесь занимаешься, а главное, с кем?

— Нет, — покачала головой девушка, выдержав его взгляд. — Леша в Брянске, у них там конкурс, и мне не хотелось бы его беспокоить! — сказала она и поспешно покинула веранду.

Глава 5

Когда осенние сумерки опустились на землю, а вдоль извилистой дороги зажглись фонари, Злата Полянская, накинув на голову капюшон «толстовки» и закинув на плечо старое дедово ружье, вышла из дома, заперла за собой калитку и, оглядевшись по сторонам, быстро пошла на деревню. Зайдя к Тимофеевне, она немного поиграла с дочкой, покормила ее, выпила чай с Лешкиной бабушкой и, поцеловав на ночь Машку, покинула их дом.

Осенняя ночь, холодная и непроглядная, уже властвовала над деревней. Стихли все звуки, смолкли собаки, притихли птицы, да и окна соседних домов уже были темны. Правда, Злата знала: там не спят. Уходя от Тимофеевны, она обзвонила всех, желая убедиться, все ли на месте, и теперь шла к бабе Рае, чтобы вместе с Дорошем заступить на свой пост. Баба Рая жила по соседству с Тимофеевной в большом доме с голубыми ставнями, скрытом от дороги высоким забором и фруктовыми деревьями. Каждую весну раскидистая яблоня, как сакура, была усыпана розовым цветом, а к осени на ней созревали румяные «райские» яблочки. Обычно их было столько, что всей деревне хватало на повидло. Баба Рая, сколько Злата помнила себя, всегда жила одна. Дети ее разъехались давным-давно, да так и остались где-то на Севере, редко наведываясь к матери. Муж старушки умер, и в большом доме она одна доживала свой век. Полянская никогда не была в этом доме и не очень хорошо знала бабу Раю. Старушка не была близкой приятельницей бабы Мани и бабы Нины, и вообще Полянской казалось, что она ведет замкнутый образ жизни. Они встречались на улице и у автолавки, но на этом все и заканчивалось. К кому-то в гости она не ходила и к себе не звала. И когда девушка позвонила ей сегодня и предложила помощь, то ожидала отказа. Но старушка согласилась.

Держась в тени забора, Полянская быстро преодолела те десять метров, отделяющие один дом от другого, и прошмыгнула в калитку, предусмотрительно оставленную для нее открытой. Здесь свет уличных фонарей терялся в раскидистых ветках, лишь причудливые блики пронизывали листву и падали на землю. Здесь было темно, поэтому Злата не сразу увидела Дороша.

Он, прислонившись к яблоне, стоял, не двигаясь, и девушка вздрогнула, заметив его темный силуэт.

— Не пугайся, это я, — негромко сказал мужчина и, отлепившись от дерева, подошел к ней.

— Давно меня ждешь?

— Нет.

— Баба Рая уже легла? Я смотрю, у нее окна темные!

— Не знаю. Когда я заходил полчаса назад, она собиралась посмотреть телевизор, но, может, и передумала. Кажется, эти типы здорово напугали бабок в Горновке! Я, когда сюда шел, не увидел ни одного светящегося окна. Разве что у Тимофеевны, но их дом с дубовой дверью и решетками на окнах способен выдержать любую осаду! Вряд ли бабе Рае сегодня до телевизора! Мы немного поговорили с ней. И она мне показала, где мы можем с тобой разместиться. Пойдем в дом? Или побудем немного на улице?

— Не знаю! — пожала плечами девушка.

— Может, постоим немного на улице? Вряд ли они появятся в деревне так рано, но все же… Участковый приезжал? — спросила Злата.

Постояв немного на дорожке, она прошла вглубь сада и уселась на лавочку, пристроив рядом дробовик. Засунув руки в карманы «толстовки», девушка запрокинула голову, пытаясь рассмотреть сквозь листву далекие звезды. Скоро из-за леса должна была взойти луна, а пока по лугам, полям и жнивью к деревне крался туман.

Виталя подобрал пару груш, обтер их и, подойдя к Злате, протянул одну.

— Приезжал, объехал все дороги, ничего подозрительного не усмотрел, посоветовал не заниматься самодеятельностью и уехал, пообещав прибыть с утра. Ну и сказал звонить в любое время, что бы ни случилось!

— Понятно, — сказала Злата. Взяв предложенную грушу, она неторопливо стала есть.

Дорош, подумав немного, сел рядом с ней.

— Как я уже говорил, пока тебя не было, я поболтал с бабой Раей и узнал весьма занятные вещи, — сказал мужчина после короткого молчания.

— Ты знала Сераков?

— Сераков? — переспросила девушка. — Ну, Михалыча только, а что?

— Михалыч — это сын их. А они сами когда-то жили в начале деревни. Дом их был первым. Тот самый заросший бурьяном фундамент — все, что осталось от некогда большого дома. Ты разве не помнишь этот дом?

— Нет. Наверное, он сгорел еще до моего рождения! А что в нем было такого особенного? Почему он тебя заинтересовал?

— Ильинична говорит, дом старых Сераков существенно отличался от всех деревенских хат. Он был большим, сложенным из бревен. А от дома тянулись амбары и хозяйственные постройки. Они жили зажиточно. Даже больше того. Если мерить их дореволюционными мерками, они были кулаками. Большое хозяйство, огороды. И иконы…

— Иконы? — Злата обернулась к Витале.

— Да. Баба Рая говорит, у них в доме было много икон. А в задней комнате на стене висели три большие, старинные… Там всегда царил полумрак, пахло ладаном, а перед иконами всегда горела лампада. Ильинична говорит, они редко бывали у Сераков, те жили замкнуто, мало с кем общались, да и атмосфера их дома несколько мрачноватой была. Потом старый Серак умер, а с хозяйкой случился инсульт. У нее стало плохо с ногами, и девки из деревни, возможно, даже твоя мама, ходили помогать ей по дому. Убирались там, белье носили на сажалку стирать… Сын, конечно, тоже помогал. Он тогда, как и сейчас, жил в районном центре и частенько ходил к матери пешком. А потом умерла и мать. Михалыч продал все, что было в доме ценного, в том числе и иконы, а потом и вовсе по пьяни сжег дом. Такая вот история!

— А кому он продал иконы?

— Вот этого я тебе сказать не могу! Да и Михалыч вряд ли сможет сказать! Прошло около тридцати лет, но если эти двое и ищут что-то в Горновке, то только эти иконы.

— Я никогда о них не слышала! Бабушка мне даже про иконы старых Сераков не рассказывала, а чтобы у кого-то сейчас были такие… Нет, это вряд ли! Горновка — маленькая деревня, здесь все у всех на виду, об этом обязательно бы знали… Нет, с Михалычем надо обязательно поговорить. Лучше бы прямо сейчас…

— Сейчас Михалыч благополучно дремлет у телевизора на диване бабы Мани. Подождем до утра, авось и не случится ничего!

Полянская ничего не сказала в ответ, лишь зябко поежилась. Вечерняя прохлада, проникая в сад, пробирала до костей холодом и сыростью.

— Хочешь, пойдем в дом? Там тепло… — заметив ее движение, предложил мужчина.

— Пойдем. Жаль, я, забегавшись, забыла сварить кофе в термос. Ночь обещает быть длинной и с крепким кофе коротать ее было бы легче, — сказала девушка.

— Нам в общем-то совершенно необязательно коротать ее обоим! Ты можешь подремать часок-другой, я один посижу! Что-то мне подсказывает, вся эта идея с ночным бдением гроша ломаного не стоит!

— Есть идеи получше? — скептически заметила девушка.

— Нет, но если бы у меня было время подумать…

— У тебя его нет! — оборвала его Злата и, поднявшись с лавочки, зашагала к крыльцу. — Так что давай без критики.

— Как скажете, Злата Юрьевна! — тихонько засмеялся мужчина.

Когда они вошли в дом, баба Рая уже легла, оставив для них свет в небольшом закутке возле печи, где старушка управлялась по хозяйству. Где-то в лабиринте комнат большого дома спала Ильинична, а они, тщательно заперев за собой двери, устроились на небольшом диванчике здесь же, в передней комнате. Дорош погасил свет, а Злата сняла кроссовки и, подложив под спину подушку, удобно уселась на диване.

Он сел рядом, расстояние между ними сократилось до минимума, и в наступившей тишине Злата отчетливо ощутила то напряжение, которое сразу возникло между ними. Она по-прежнему ощущала те особые магнетические волны, исходившие от него, то, что притягивало, лишало воли. Полянская улавливала легкий аромат его парфюма, заставляющий ее сердце биться быстрее, слышала шелест его дыхания. Злате хотелось отодвинуться от него, но отодвигаться было некуда.

Он не касался ее, но этого и не требовалось. Девушка пыталась справиться с охватившим ее волнением и, боясь, как бы Дорош не заметил ее состояния, безуспешно пыталась отыскать тему для разговора.

— Большой дом у Ильиничны, правда? — негромко сказал мужчина, прервав тем самым тягостное молчание.

Злата обернулась и взглянула на него. В темноте не видно было выражения его лица, только темное очертание профиля. Он сидел, непринужденно развалившись на диване, и смотрел прямо перед собой.

— Да, большой. Правда, сейчас для нее это, скорее, обуза, чем роскошь. Теперь бабульки в деревне предпочли бы небольшие домики в две комнаты, где они могли бы управляться по хозяйству и отдыхать. Мало того, что в этих огромных хоромах теперь им одним доживать свой век, так в них ведь еще и убирать иногда надо, и отапливать. А это вообще проблема. Благо сейчас хоть по деревням возят и продают дрова, и порезанные, и поколотые. Пусть это и стоит едва ли не месячной пенсии старушек, но зато заморочек никаких. А если в лесничестве выписать, надо еще поискать где-то и трактор, и телегу, и работников, которые могли бы все это привезти. А откуда всему этому взяться в Горновке? Мы с Лешей тоже покупаем, потому что привезти и мы не можем, что уж говорить о бабульках. Баба Рая в этом году выписала, привезла и сама всю машину поколола. А ей, между прочим, восемьдесят лет. Кроме Маськов, здесь же в принципе и нанять-то некого. Хорошо еще, к некоторым дети приезжают часто, но ведь есть такие, у которых дети далеко и приехать им дорого. И это ужасно на самом деле! Знаешь, почему? Потому что им ведь даже лекарства некому привезти! В город они уже не могут поехать! Баба Маня однажды поехала. Полпути проехала, а потом ее так укачало, что из автобуса ее выводили. Так она и сидела на остановке, дожидаясь вечернего рейса, чтобы вернуться обратно. Да, они разбираются в лекарственных травах и собирают их, но это ведь не выход, в наш-то век прогресса и цивилизации, — говорила и говорила Злата, и в голосе ее отчетливо слышалась неприкрытая боль. — Я все время боюсь, если что-то случится…

— Но ведь когда-нибудь случится. Ты им во внучки годишься, и это неизбежно. И что тогда, Злата? Не боишься остаться здесь единственным постоянным жителем? А если какие-нибудь придурки, вроде вот этих, которые сейчас бродят по деревне, заберутся ночью в дом… О чем думает твой муж, оставляя тебя здесь одну? — спросил Виталя, и в интонациях девушка уловила нотки раздражения. — А впрочем, что я говорю, когда это чужое мнение, кроме твоего собственного, тебя интересовало! — добавил он.

— Люди вернутся сюда, — спокойно и просто сказала она.

— Нет, — убежденно заявил мужчина.

— Я не стану спорить, но я общаюсь с людьми и знаю, отказаться от земли, где ты родился и вырос, где всю жизнь прожили твои родители, сложно… Видишь ли, так устроен человек. Конечно, в двадцать и в тридцать, и даже в сорок лет я не берусь утверждать. В таком возрасте еще не задумываешься об этом…

— Тебе еще нет тридцати, — перебил ее мужчина.

— Да, ты прав! — Злата улыбнулась. — Наверное, я исключение. Но без Горновки и ее жителей я своей жизни уже не мыслю. Однажды, приняв решение, я поняла, в чем смысл и цель моей жизни, и за все это время я еще ни разу не пожалела об этом! И Леша, кстати, всегда разделял мою точку зрения! Уж не думаешь ли ты, что он живет в Горновке по какому-то принуждению и бежит отсюда при первой возможности?

— Нет, не думаю! — Виталя улыбнулся. — Только не Блотский! Вы ж являете собой живой пример безоговорочного взаимопонимания!

В его словах действительно прозвучала ирония или ей почудилось?

Злата повернулась к нему, но он ничего не добавил к сказанному.

— Не трудно тебе с чужим ребенком? — спросил он, помолчав немного.

— С чужим? — удивилась девушка. — Знаешь, может, тебе покажется это странным, но Машка мне не чужая. Она мой ребенок. Я ее очень люблю. Помнишь… — начала она и осеклась.

— Помню. Я говорил тебе, что не сможешь ты писать романы свои и совмещать это с воспитанием ребенка. Я ошибался. Ты смогла. Сейчас ты совмещаешь много больше, чем написание романов, и при этом остаешься хорошей мамой! — закончил он за нее.

— Я ее ужасно балую, а по-другому не могу. Мне хочется окружить ее такой заботой и любовью, чтобы напрочь стереть из памяти первые несколько лет жизни. Знаешь, хотя и говорят, что маленькие дети не помнят раннего детства, мне кажется, Маня помнит кое-что. Она легко пугается, и в глазах ее появляется такое выражение… Затравленное, что ли… Когда я вижу это, хватаю ее на руки и целую до бесконечности… Она такая смышленая и умная девочка, хоть и ужасная непоседа. Знаешь, я, когда смотрю на ее счастливое, безмятежное личико, понимаю: что бы я ни сделала, чего бы ни добилась, каких бы высот ни достигла, принятое однажды решение удочерить Машу — самое главное, что я сделала в этой жизни. И я ни разу об этом не пожалела. Возможно, ты не поймешь меня…

— Отчего же? У меня у самого сын. Злата, — сказал мужчина и замолчал.

То ли передумал говорить, то ли пытался отыскать подходящие слова.

— Возможно, теперь это уже и неважно, но сейчас, когда у тебя есть Машка, ты сама мама и знаешь, как много дети значат для нас, ты поймешь, тогда я не мог даже ради тебя оставить свою семью.

— Сейчас это действительно уже неважно. Да и тогда вопрос об этом не стоял! Я бы этого не допустила, — перебила его девушка.

— Да, — только и смог он сказать.

— Зачем ты пришел тогда на свадьбу? — тихо спросила девушка. — Надеялся сорвать праздник?

— Ты вот так обо мне думаешь? — усмехнулся мужчина.

— Я помню, какие у тебя были глаза, непроглядные и злые…

— Да, я был зол тогда, но не на тебя, на судьбу, на жизнь, на невозможность что-либо изменить! Возможно, я хотел посмотреть на тебя в последний раз, посмотреть и убедиться, что ты действительно счастлива и влюблена, что ты и в самом деле забыла меня!

— Убедился?

— Тогда — да! Но потом, когда поостыл, понял, что вся твоя веселость тогдашняя была напускной! Злата… — мужчина обернулся.

— Нет, — негромко сказала девушка, почувствовав, как спазмы сдавили горло, а глаза защипало от слез. В комнате было темно, и Виталя не мог этого видеть, а голос девушки не дрогнул.

— Прости меня, пусть даже это уже и неважно сейчас, но все равно прости! Я знаю, что виноват во всем сам, и в том, что ты ушла и вышла замуж за Блотского, в частности! В какой-то момент мне показалось, так будет лучше, но сожаления от этого меньше не становилось.

Злата отвернулась и закусила губу. Его близкое присутствие, его голос и аромат парфюма, как и прежде, дурманили разум, заставляя сердце сжиматься в груди. Слезы покатились по щекам, слезы горечи, боли, давней обиды, всего того, что не давало ранам в ее душе затянуться, забыть, не оглядываться, быть счастливой… Ее ладонь безвольно соскользнула на диван и коснулась руки Витали, лежавшей тут же… Злата вздрогнула и хотела было убрать руку, но Дорош не дал ей этого сделать. Он взял ее за руку, и их пальцы, как раньше, переплелись… Злата зажмурилась, пальцы мужчины, теплые и чуть грубоватые, осторожно и нежно погладили ее пальчики.

Желание прижаться к нему, позабыв обо всем на свете, броситься в его объятия сладкой истомой пронзило ее, такое знакомое и почти забытое желание, которое только с ним она и познала… Но Злата не сдвинулась с места. Сейчас была ночь, он хотел ее и говорил слова, которые она подсознательно всегда хотела услышать, но завтра утром это наваждение пройдет. Ей придется смотреть не только ему в глаза, это было как раз не самым страшным. Ей придется смотреть в глаза дочке и мужу, а вот на это у нее вряд ли хватило бы сил. Злата не бросилась в его объятия, а сердце тоскливо заныло в груди. Она ведь любила Виталю, по-прежнему любила, но сейчас, как и тогда, два года назад, отчетливо понимала, не быть им вместе. Никогда не быть. Теперь несвободен не только он. Теперь и она замужем, и если он сие обстоятельство может легко переступить, то она никогда…

Вот так они сидели и молчали, взявшись за руки, а мысли, тяжелые и неотступные, кружились над ними, как вороны, и были они не о том, что сейчас где-то по деревне бродят подозрительные типы и представляют угрозу одиноким старушкам.

Злату первую стало клонить ко сну. Дыхание ее стало ровнее, рука, сжимающая пальцы Витали, расслабилась. Голова сползла по спинке дивана ему на плечо. Но как только щека коснулась мягкой ткани свитера, Полянская встрепенулась, собираясь отстраниться, забиться в угол.

— Тихо-тихо, — негромко прошептал мужчина. — Я тебя не съем. Иди сюда, ложись ко мне на колени…

— Нет, а вдруг там они… — запротестовала девушка и стала тереть глаза, прогоняя сон.

— Они никуда не денутся. Я предупредил мужиков. Если они услышат что-то подозрительное, сразу позвонят мне на мобильный! Ложись, поспи немного, я сразу разбужу тебя, если что-то случится!

— Нет, я…

— Ну и упрямая же ты! Как только твой муж это терпит? — с улыбкой пожурил ее он. — Если боишься, ложись на диван. Я пойду к столу, на табурете посижу.

— Нет, извини. Не надо тебе уходить. Меня действительно что-то ко сну клонит, ты сиди, а я чуть вздремну, а потом сменю тебя.

— Обязательно.

Свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, девушка опустила голову мужчине на колени. Она лежала, глядя, как зачарованная, на блики лунного света на полу, проникающие сквозь листву, и слышала, как иногда вздыхает Виталя, ворочается на кровати баба Рая, копошится на печи кот, а под полом скребется мышь. Потом она почувствовала, как его ладонь легла ей на голову и стала неторопливо и осторожно гладить волосы.

Злата закрыла глаза и не заметила, как уснула. Но сон ее был неглубоким, сознание не отключалось, и она слышала, как завибрировал у Витали телефон.

Чтобы не потревожить ее и бабу Раю, он отключил звук. Мужчина кому-то сказал: «Да?», а потом, отодвинувшись, положил ее голову на диван.

— Что-то случилось? — спросила Злата, приподнявшись.

— Спи, — мужчина обернулся. — Михалыч звонил, что-то ему там почудилось. Я выйду, проверю.

— Я с тобой!

Девушка встала с дивана, поправила «толстовку» и, повернувшись, хотела взять дробовик, но возле дивана его не оказалось.

Полянская не сразу заметила его в руках Дороша.

— Злата, тебе лучше остаться здесь!

— Уж не думаешь ли ты, что я так и сделаю? — она подошла к нему.

— Пойдем, мы теряем время! — нетерпеливо сказала она.

— Подожди, я позвоню участковому, — сказал Дорош, когда они вышли на улицу.

Набрав номер, мужчина подождал, пока поднимут трубку, негромко и быстро сказал несколько слов и отключился. Но этих нескольких слов Злате было достаточно, чтобы понять происходящее.

— Так что там Михалычу показалось? — спросила она.

— Там кто-то пытается забраться в дом к бабе Мане.

— Господи! — выдохнула девушка. — Пойдем скорее!

— Так, стоп! Пойми ты, наконец, Злата, все это крайне опасно. Возможно, они вооружены…

— Я понимаю. Но у нас-то с тобой есть дробовик! Я его, между прочим, зарядила. А там беспомощные старики… — девушка обогнала мужчину, собравшись бежать по огороду к дому бабы Мани, но мужчина удержал ее за руку.

— Злата, пожалуйста, иди за мной! Я прошу тебя, подумай о дочке! — прошептал он.

— Ладно, извини!

Девушка высвободила свою руку из его руки и, засунув руки в карманы «толстовки», пошла за ним.

Виталя ступал осторожно, особенно когда они прошли огород Тимофеевны и, держась в тени забора, прокрались на участок бабы Мани. Здесь, в заднем дворе, обитал Босик, и если только он, заслышав их, поднимет шум, считай, они пропали. Те двое, что бродили по деревне, про собаку тоже знали, поэтому и пытались проникнуть в дом через парадный вход. Свет луны, заливающий окрестности, не способствовал безопасному передвижению. Ежесекундно рискуя быть замеченными, Виталя и Злата перелезли забор, что разделял огород и палисадник, в котором баба Маня сажала грядки, и, пригнувшись, быстро пересекли его, очень надеясь, что воры продолжают возиться с замком и они останутся незамеченными. Кругом царила тишина, оттого громкий стук собственного сердца казался Злате оглушительным. Отчего-то до последнего мгновения ей казалось, что все происходящее — какой-то дурной сон. Деревня спала, и дом бабы Мани был тих и темен. Они уже подобрались к калитке палисадника и вдруг услышали, как «крякнул» Михалыч и что-то упало на пол.

— Сволочь вонючая! Гниль, — пробормотал кто-то.

— Тут что-то не так, Серый! — прогундели в ответ. — Старуха одна живет!

— Ты ж слышал, сын!

— Какой на хрен сын! Это ж дед старый!

Дорош замер на мгновение и тут же, скорее, почувствовал, чем увидел, как напряглась рядом Злата, собравшись то ли закричать, то ли броситься в дом. И то, и другое было для них крайне опасным, поэтому, резко обернувшись, он зажал ей рот рукой и прижал к себе. Засунув руку в карман брюк, он извлек свой телефон и запихнул ей в карман «толстовки».

— Отойди подальше и звони участковому! И, пожалуйста, ничего не бойся! — шепнул он ей на ухо и, на мгновение коснувшись губами ее виска, отпустил.

Злата отступила на шаг, лихорадочно нащупав в кармане телефон, и увидела, как Виталя, пригнувшись, бесшумно снял крючок и исчез за верандой.

— Ну, вот и все, ребята! Ваш рейд по деревне окончен! Стоять на месте и не двигаться! Я не шучу! Винтовка заряжена! А у меня так и чешутся руки отстрелить вам что-нибудь! — услышала она его резкий голос, прорезавший тишину ночи, и стала набирать участкового.

Злата не стала ждать приезда милиции. Потихоньку улизнув со двора бабы Мани, она пошла к Тимофеевне и почти до рассвета просидела с ней на кухне. Они пили чай, тихо переговаривались, звонили бабе Нине и бабе Мане, чтобы рассказать последние новости и узнать, чем вся эта история в конце концов закончилась.

Благодаря Витале и подоспевшему участковому этих двух типов, которые, как потом выяснилось, были неоднократно судимы, задержали и увезли. Михалыч, которого лишь слегка оглушили, быстро пришел в себя и после пары рюмок (надо же было как-то снять стресс и испуг!), наконец, вспомнил, куда делись иконы, которые когда-то были у них дома. Он продал их на рынке, время такое было, чего только на рынке не продавали… Продал за какие-то сущие копейки, а потом пошел в церковь, как-то ему тяжко сделалось от собственного поступка, хоть и не был он верующим человеком. Наверное, иконы в самом деле были ценными, старые все-таки, деревянные, и, возможно, ему следовало бы отнести их в церковь… В общем, эта история с иконами мучила Михалыча и все как-то не забывалась. И по пьяни не раз он об этом рассказывал, приплетая к той давней истории все новые и новые подробности. Вот так об иконах и прознали те двое, услышали случайно и решили попытать счастья…

Только когда над лесом на востоке стало светлеть небо, Полянская на цыпочках прокралась в маленькую спаленку, где мирно спала ее дочь, и прилегла на край кровати, уткнувшись лицом в белокурые шелковистые волосики, вдохнула такой родной запах и тут же погрузилась в сон. И проспала почти до обеда, никем не потревоженная. Проснувшись, Злата еще долго тихонько лежала на кровати, натянув одеяло до подбородка. Глядя в окно, она видела, как облака, громадные, сизые, плывут по голубому небу, плывут, иногда заслоняя собой солнце и устремляясь, как перелетные птицы, вдаль. Наблюдая за ними, Злата вспоминала вчерашний вечер, Дороша и чувствовала, как сердце щемит от тоски. Нет, она ни о чем не сожалела, ни на минуту не допуская мысли о том, что в своей жизни она сделала что-то не так. Все было так, все было правильно, и по-другому просто не могло быть, но тоска не отпускала сердце…

Злата лежала и думала о Витале, вспоминая все, что с ним было связано. Печаль теснила грудь, слезы выступали на глазах, и все же воспоминания эти, давно запрятанные в самые потаенные уголки души, были такими сладостными, такими дорогими…

Но как бы грустно ни было Злате Полянской наедине с собой, когда она вышла из спальни на кухню, где уже за столом сидели Тимофеевна, Матвеевич и Маня, ничто ни во взгляде ее, ни в выражении лица, ни в поведении не напоминало о недавней грусти. С улыбкой она обняла и чмокнула в макушку девочку, тут же вступив в оживленный разговор со стариками, и так продолжалось весь обед. Потом, когда уже был выпит чай с пирогами, на которые Тимофеевна была мастерицей, Злата засобиралась домой. Лешина бабушка собрала ей пакет с едой, и у калитки они сердечно распрощались.

Злата с дочкой шли по деревне, взявшись за руки. Маня беспрестанно что-то спрашивала, вертя головой во все стороны, Злата ей объясняла и смеялась. Девочка на ее ответы находила свои объяснения, заставляя Полянскую смеяться и удивляться необъяснимой детской логике. Она слушала дочку, разговаривала с ней и наслаждалась звенящей позолоченной тишиной, царившей кругом. Но эта тишина не была гнетущей или унылой, наоборот, некая торжественность была в этом послеполуденном времени. Так хорошо было идти и чувствовать, как лица касаются невидимые паутинки, а ветер развевает волосы. Так хорошо было идти и чувствовать в своей руке теплую ладошку Маняши, знать, что родной деревне и бабулькам уже ничего не угрожает. Злата Полянская шла, то и дело устремляя взгляд в просторы лугов и полей, и чувствовала, как сердце полнится тихой радостью и любовью, любовью к родной земле…

Когда они дошли до своего дома и вошли во двор, Машка попросилась поиграть в саду. Злата разрешила и собралась было войти в дом, чтобы заняться домашними делами, но в самый последний момент вспомнила о постиранном белье, которое она вчера развесила. Оно висело на веревках за домом и, конечно, давно высохло. Злата спустилась со ступеней крыльца и завернула за веранду. Машка, устроившись за столом под виноградником, нашла забытого медвежонка и, усадив его перед собой, принялась что-то объяснять ему. Злата, услышав ее голосок, улыбнулась и стала снимать белье. Взгляд ее невольно устремился к простирающимся просторам. К лесу, притихшему, желтеющему, к пожухлым травам, к жнивью, к почти голым кустам у сажалки, к кусту калины, что рос в конце их огорода…

Сердце екнуло и испуганной птицей забилось в груди, когда она вдруг увидела у куста неподвижно стоящего мужчину. Расстояние во весь огород не могло ввести девушку в заблуждение. Конечно, это был Дорош. Он стоял, засунув руки в карманы ветровки, и смотрел на нее. Сколько он так простоял в надежде увидеть ее, неизвестно, но то, что он ждал ее, Злата поняла сразу. Прижав белье к груди и прикусив губу, Злата стояла, не двигаясь, не решаясь отвернуться, и, кажется, даже сквозь расстояние, разделяющее их, чувствовала его взгляд. Зачем он пришел? На что он надеется? Что ему нужно? Эти вопросы пронеслись в Златиной голове и тут же исчезли.

Он ведь все понял вчера, как бы они ни пыталась отрицать очевидное. Он ждал ее, хотел ее увидеть, хотел получить ответ и знал, не мог не знать, что и она в глубине души хочет того же. И он был прав, уж самой-то себе девушка могла в этом признаться, но это все равно ничего не меняло. Уже знакомая тоска сдавила грудь. Вздохнув, девушка собрала белье и, отвернувшись, ушла в дом. Но и там, занимаясь домашними делами, она то и дело выходила на веранду и видела, что Дорош не уходит. То расхаживает взад-вперед, глядя себе под ноги и сшибая пожухлую траву, то замирает на месте и, оборачиваясь, смотрит на окна веранды. Злата грызла ноготь на большом пальце, как в детстве, и чувствовала, как сердце рвется к нему. На землю медленно опускались легкие, как вуаль, фиолетовые сентябрьские сумерки. Позвав Машку домой, Злата усадила ее на диван смотреть мультфильмы, которые девочка в свои четыре года обожала, подогрела ей чашку молока, обнаружив, что ручки ребенка холодные, и принесла на блюдечке булочки Тимофеевны.

— Машенька, — обратилась она к девочке, присев перед ней на корточки.

Девочка лишь на мгновение повернулась к матери, дав понять, что слушает ее.

— Машенька, я выйду ненадолго на улицу, мне нужно кое-что взять на огороде. Я выйду и сразу вернусь, ты не испугаешься? Ты побудешь одна?

Девочка в ответ кивнула, завороженная действиями на экране. Злата поцеловала ее в нежную щечку и, поднявшись, пошла к двери. На ходу застегнув «толстовку», она вышла из дома, спустилась по ступенькам, чувствуя, как учащается пульс и сердце колотится так, что кажется, еще немного — и оно остановится.

Миновав яблоневый сад, Злата оказалась на огороде и, подняв глаза, устремила взгляд вдаль. Разумом девушка понимала, как было бы хорошо, если бы мужчина ушел, просто ушел и все, но сердцем… Нет, у них ничего не будет, не будет никогда, и все же так хотелось просто еще раз увидеть его, заглянуть в его глаза, почувствовать аромат его парфюма, чтобы потом проститься навсегда. Виталя не ушел. Все так же стоял у куста калины, повернувшись спиной к ней и дому, запрокинув голову, смотрел, как медленно гаснет лазурь, сгущаются краски небосклона, а над лесом зажигается первая звезда.

Сорвавшись с места, Злата побежала.

Заслышав шаги, Дорош стремительно обернулся.

В свете угасающего дня, в десятке метров от него, увидев его глаза, Злата, спотыкаясь и тяжело дыша, перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась. Они стояли и смотрели друг на друга, тонули в глазах друг друга, читая без труда все невысказанные слова…

Злата увидела, как невесело усмехнулся Дорош и покачал головой, и, не сдержавшись, бросилась вперед, уткнулась лицом в его куртку, вдохнув до боли знакомый аромат, и обвила его руками.

— Злата, глупая, глупая Злата! — прошептал мужчина, обняв ее и прижавшись щекой к ее макушке. — Ну зачем ты так поступаешь? Зачем ты наказываешь нас обоих? Это ведь реальная жизнь, золотая моя! А в ней разное бывает! Да, теперь мы в одинаковом положении, мы оба несвободны, но ничего ведь не случится, если мы украдем у жизни чуточку счастья! Ты ведь для меня дороже всех на свете… — шептал ей мужчина.

Но Злата, зажмурившись, сжав ладошки в кулачки так, что ногти впились в ладони, лишь покачала головой.

— Нет, нет! Не надо, ничего не говори, — срывающимся, охрипшим голосом, полным страдания и слез, шептала она в ответ. — Просто побудь еще немножко, дай мне возможность еще чуть-чуть почувствовать твое тепло, надышаться тобой. Ты не ищи со мной больше встречи, не надо! И забудь все, и это тоже забудь! Я не выйду больше, а скоро и вовсе уеду в Минск. Нам лучше не встречаться больше! Не мучь ты меня, Виталя! Вот сейчас мы простимся здесь с тобой навсегда и разойдемся каждый своей дорогой! — все говорила и говорила она, а Дорош все сильнее сжимал ее и не хотел отпускать.

Полянская почти вырвалась из его рук и отступила на шаг. Она смотрела в его лицо огромными, широко раскрытыми, полными слез глазами. Смотрела так, как будто навсегда хотела запечатлеть в памяти и его глаза, и его губы. И он тоже смотрел, с болью и сожалением смотрел, но не удержал, не произнес ни слова, когда девушка, отвернувшись, зашагала прочь.

Смахивая на ходу слезы, Злата чувствовала, как тоскливо сжимается сердце, но все равно знала, что поступает правильно.

Глава 6

Домой Злата и Леша вернулись только около двух часов ночи, уехав с банкета почти последними.

Юрий Владимирович, к тому времени совершенно протрезвевший, приехал домой огурчиком. Елена Викторовна и Маняша давно уже спали. Молодежь пожелала папеньке спокойной ночи и удалилась к себе. Пару лет назад они начали в доме ремонт. Вернее, изначально они вообще-то ничего и не собирались делать, денег на это не было. Все началось с мечты иметь в доме ванную комнату. Нет, у Полянских была чудная баня, да и у Тимофеевны тоже, и они с удовольствием ее посещали раз в неделю. Но у Златы теперь был ребенок. Полянские взяли кредит и решили пробить скважину во дворе. Ну сколько можно было таскать воду из колодца? Особенно в засушливое лето, когда надо было беспрестанно поливать огород? Потом, когда колонка уже заработала, папа Златы и Лешин дед прорыли от нее до дома траншею и подвели воду к дому. А уж после кому-то пришла в голову великолепная мысль — освободить кладовую и устроить в ней ванную комнату. Оставалось лишь вырыть яму под канализацию и установить кольца.

Эту проблему мужчины решили за несколько дней. Лешины бабушка и дед дали им денег на душевую кабину и прочую сантехнику, Лешин папа — на плитку и бойлер, Полянская-старшая купила им стиральную машину. Затеяв переоборудование кладовой, они развели в доме самую настоящую стройку, а потом, когда ванная комната была готова, решили, что и обои в доме пора уже переклеить. До дорогих, виниловых, им еще было далеко, но и те, которые они купили, наши, бумажные, были неплохи. Переклеив дом, они приобрели новые гардины, заменив старенькие бабушкины тюли. Конечно, хотелось бы поменять окна, двери, полы, потолки и мебель, но денег на это не было. Да, сейчас ребята уже кое-что зарабатывали, но саморазвитие и самосовершенствование требовали постоянного вложения денег. У них не было продюсера, поэтому они вкладывали свои собственные деньги, немного оставляя на личные расходы. А то, что делали для них родные вот уже сколько лет кряду, и вовсе было неоценимой помощью.

Когда занимались ремонтом, несколько переиначили предназначение всех комнат в просторном доме покойной бабушки. Комнату, где раньше спала Злата, переоборудовали под детскую, зал стал спальней Леши и Златы, маленькая комнатка покойной прабабушки — комнатой для гостей. В просторной столовой все так же отдыхали, обедали и смотрели телевизор. Когда же Злата оставалась с Лешей и Маней, они свободно умещались за небольшим столиком на кухне. Конечно, Злата подумывала о ремонте и здесь, но сейчас об этом только и оставалось мечтать. А еще хотелось бы поменять машину.

Несколько лет назад она окончила водительские курсы и села за руль подержанной «Ауди». Особо выбирать не приходилось, покупали то, что могли себе позволить, но зато наличие автомобилей у обоих решало многие проблемы и существенно экономило время. Будучи родителями, они строили свои графики выступлений так, чтобы те не совпадали, и по очереди оставались с дочкой в Горновке. К тому же в их глухой деревне, куда автобус приходил всего два раза в неделю, машина была даже не роскошью, а необходимостью. Но все чаще приходилось обращаться в автосервис, все чаще Леша, прежде чем она садилась за руль, заглядывал под капот. А в сентябре ей предстояло возить в школу Маняшу, и не дай бог что-нибудь случится посреди дороги, а помочь будет некому.

Закрыв за собой дверь спальни, Злата, чтобы не потревожить дочку, сняла босоножки и, подойдя к кровати, упала на нее, раскинула руки в стороны и закрыла глаза.

— Господи, наконец-то мы дома! — сказала она, не шевелясь.

Леша улыбнулся, зажег торшер и скинул пиджак. Пройдясь по комнате, он подошел к окну, чуть притворил створку, задвинул шторы, а потом вернулся к кровати и опустился на край.

— Завтра раньше десяти не встану! — по-прежнему не размыкая век, предупредила девушка. — Как бы еще платье снять… — вздохнула она.

— Могу помочь, — откликнулся Блотский.

Злата улыбнулась и открыла глаза.

— Да?

— Да!

Полянская села на кровати и повернулась к мужу спиной, позволяя Леше расправиться с ее поясом и малюсенькими пуговичками. Пока пальцы Блотского ловко орудовали у нее за спиной, Полянская вынула из ушей серьги, сняла браслет и вытащила шпильки из прически, позволяя волосам рассыпаться по спине свободной шелковистой массой. Убрав ее волосы, Алексей ловко развязал пояс и, склонившись, коснулся губами впадинки у нее на шее. Потом быстро расстегнул пуговички, опустил широкие лямки платья и поцеловал ее обнаженное плечо. Его нежные пальцы легко прошлись по позвоночнику девушки, расслабляя и вызывая дрожь. Платье соскользнуло с плеч Златы. Она улыбнулась и повернулась к мужу. Протянув руку, девушка коснулась пальцами его щеки.

— Не помню, я говорила тебе, что ты самый лучший на свете? — сказала она, глядя на него огромными голубыми глазами.

— Последний раз, кажется, ты говорила мне об этом вчера! — улыбнулся Блотский.

— Да? Ну так знай, это так и есть!

Леша ничего не сказал в ответ. Просто склонился и поцеловал ее…

Проснулись они ближе к обеду.

Маня давно уже встала, позавтракала и, собрав все свои игрушки, сидела в саду в беседке. Мама копалась в огороде, а папа сидел на лавочке и с кем-то вел оживленную беседу, наверняка разбавленную спиртным: уж слишком бурным был спор. Вот от звуков их голосов Злата и Леша проснулись.

Комнату заливал солнечный свет, в приоткрытое окно проникали все звуки и ароматы этого летнего полдня. Ветерок качал занавеску. Потянувшись в постели, Полянская на мгновение зажмурилась, чувствуя, как умиротворение и светлая, ничем не омраченная радость переполняют сердце.

«Как прекрасна жизнь!» — мелькнуло в голове. Перевернувшись на бок, Злата несколько мгновений смотрела на лицо мужа, а потом наклонилась и коснулась губами его щеки.

— Привет! — сказала она, когда парень открыл глаза.

— Привет! Уже утро? — сонно осведомился он.

— Уже полдень! Все давно встали, только мы спим! — девушка улыбнулась, откинула в сторону одеяло, соскользнула с кровати, тут же схватила со стула футболку, служившую ей ночной сорочкой, стянула волосы резинкой и повернулась к Леше.

Он все так же лежал на кровати и смотрел на нее.

— Через пару часов я должна быть в районной библиотеке. Поедешь со мной?

— Нет, мне ведь через несколько дней нужно в Минск, а потом мы уезжаем в Крым. Надо сейчас сделать пару звонков, а потом схожу к бабушке. Пока тебя не будет, я как раз управлюсь. А потом мы могли бы замариновать мясо и вечером пожарить его на решетке! Хотелось бы отметить вчерашнее событие в кругу родных!

— Здорово! Мне тоже сегодня, кстати, нужно позвонить в Минск, хорошо, что ты сказал, есть несколько организационных вопросов…

— Эх, Злата Юрьевна, и когда уже мы с вами обзаведемся директором и перестанем отвлекаться на все эти вопросы! В принципе, если б можно было найти человека, которому мы могли бы доверять…

— У меня есть на примете такой человек, между прочим, и я уже думала об этом, но боюсь, ты не согласишься!

Блотский удивленно вскинул брови.

— Ты меня заинтриговала! Что-то я не припомню моментов, где я не соглашался с тобой! Наверное, ты хочешь взять к нам в помощники Аню!

Злата засмеялась.

— Нет, я говорю об Ирине Леонидовне! — глядя Леше в глаза, выпалила Полянская.

Ирина Леонидовна — та самая женщина, которая вот уже несколько лет занимала место покойной матери Блотского.

Прошло уже достаточно времени, а Алексей так и не смог до конца простить отцу эту женщину, как и примириться с ее присутствием. Но если с отцом они все же общались, то Ирину Леонидовну Леша упорно игнорировал.

А вот Злате, наоборот, эта женщина очень нравилась. Она была умной, образованной, доброй и интеллигентной. И она, все понимая, даже не пыталась занять место покойной жены Блотского-старшего, она просто любила Лешиного отца, заботилась о нем, скрашивала его одиночество и хотела только одного — чтобы Леша это понял и принял. А Алексей не мог, убежденный, что тем самым он предаст память матери, и даже Злата не могла убедить его в обратном.

Улыбка медленно сошла с его губ.

Злата отвернулась.

— Я знаю, как ты к этому относишься, но мне кажется, на место директора она подойдет идеально. Между прочим, у нее юридическое образование. Мы как-то беседовали с ней об этом, и, мне показалось, она бы с удовольствием взялась за это дело. Она особа деятельная, у нее бы получилось…

— Ну еще бы… — пробормотал Леша.

Злата прикусила губу. Она знала, что может уговорить мужа, и он согласится, чтобы сделать ей приятное, но ему это будет не по нутру, а девушка не хотела, чтобы даже ради нее парень это терпел. Ей хотелось, чтобы он сам к этому пришел, смирился, принял. Поэтому сейчас она и не стала продолжать разговор.

Подойдя к окну, она перегнулась через подоконник и выглянула на улицу.

— Папуля, тебе определенно надо в депутаты! — крикнула она родителю. — Кажется, за последний час вы обсудили политику не только Беларуси, но и всех соседних государств!

— А, доча! — откликнулся родитель. — А мы здесь с Михалычем вот курим…

— С Михалычем? Курите?.. — протянула девушка.

— Златуля, здравствуй! — тут же откликнулся Серак.

— Здравствуйте, Михалыч! Как поживаете? Как супруга? — с невинным видом поинтересовалась девушка.

— Спасибо, неплохо! Жива-здорова! В огороде копается…

— Привет ей от меня!

— Конечно, передам, Златуля!

Девушка отодвинулась от окна.

— Юрка, какая у тебя хорошая дочка! — понизив голос, сказал сосед.

— И не говори, Михалыч! Я и сам иногда поражаюсь, в кого она такая. Мы-то с Леной… Ну, в общем, давай!

Полянская с улыбкой повернулась к мужу.

Леша лежал на кровати и беззвучно хохотал.

— Папенька уже выпил! — сказала девушка с улыбкой. — И как он умудряется вот так… Маменька, небось, думает, что он работает во дворе!

— Родитель — приколист еще тот! — сказал Леша.

— О, да! Прикалывается с самого утра! — Злата засмеялась. — Я сейчас в ванную пойду, а потом мы с тобой позавтракаем, да?

— Конечно! — кивнул Блотский.

Злата порылась в шкафу, извлекла оттуда платье и, послав мужу воздушный поцелуй, ушла.

Когда Полянская вышла из ванной, умытая, подкрашенная, с собранными на макушке волосами, облаченная в белое полотняное платье, перехваченное тонким коричневым пояском и по низу отороченное кружевом, по дому разливался восхитительный аромат кофе, который Алексей Блотский варил в турке каким-то особенным способом, известным только ему одному.

На столе уже стоял творог, заправленный сметаной, как Злата любила. На тарелке лежали бутерброды с сыром и колбасой, а от сырников, которые Леша только что вытащил из печи, исходил неповторимый аромат ванили.

Сам Блотский, в джинсах, футболке и босиком, стоял у плиты и помешивал кофе в турке. Волосы его были взлохмачены, а лицо казалось сосредоточенным и задумчивым. Впрочем, как только Злата появилась в дверях кухни, лицо Леши озарила улыбка.

— Ох, как вкусно пахнет! — протянула девушка, втягивая воздух.

Подойдя к мужу, она чмокнула его в щеку и пошла к столу.

— Если мама продолжит готовить в том же духе, я не влезу ни в одно платье! — посетовала девушка, и все же подцепила вилкой один сырник, основательно сдобренный сливочным маслом и сметаной. — Нет, ну вот как можно остаться равнодушной к такой вкуснятине?

Леша подошел к столу с туркой и разлил по чашкам кофе.

— О чем ты думал, когда я вошла? — спросила Злата, когда он сел за стол и, положив себе в тарелку сырники, приступил к еде.

— О тебе, — с улыбкой отозвался парень.

— Да? — сделала огромные глаза Полянская.

— Да, — кивнул Блотский. — Знаешь, мы с тобой уже шесть лет знакомы, а я не перестаю восхищаться и удивляться той легкости, с которой ты ко всему относишься в жизни! Той открытости и жизнерадостности, с которой ты встречаешь день грядущий. Ты удивительна, солнце мое!

— Ты меня смутил! — с улыбкой сказала девушка. — Я упрямая и вредная! И я не понимаю, как ты меня терпишь!

— Я это делаю с большим удовольствием. И готов продолжать всю жизнь… Злата, я подумал… Если хочешь, пусть Ирина Леонидовна поработает у тебя директором. Это определенно облегчит тебе жизнь. Пусть она поработает с тобой, а там видно будет. Не знаю, на что она надеется, но платить достойные гонорары мы ей не сможем. Мы сами их пока не зарабатываем.

— Так она готова попробовать на добровольных началах! И пока мы не сможем платить ей приличные деньги, она готова совмещать эту деятельность со своей основной работой!

— Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет.

— Спасибо тебе, Лешка! — только и смогла сказать Полянская.

Они уже заканчивали завтракать, когда на кухню вбежала Маняша.

— Мама! Папа! Привет! — воскликнула она.

Белокурая, кудрявая, голубоглазая и смешливая, девчушка была прелестна и послушна. Милый ласковый ребенок, даривший окружающим лишь радость и счастье. Подбежав к Злате, она обменялась с ней поцелуями, а потом забралась к Леше на колени и чмокнула его в щеку.

— Вы такие сони! А я, между прочим, сегодня раньше всех встала, даже раньше бабушки! А потом мы с ней готовили сырники… Вот эти самые! — сообщила им девочка.

— Да ты у меня маленькая хозяюшка! — похвалил Леша дочку.

— А я вот только маме говорю, сырники сегодня особенно вкусные, а их, оказывается, наша Машенька готовила! — сказал он и погладил светлую головку девочки.

Злата, глядя на них, чувствовала, как слезы помимо воли наворачиваются на глаза. Уже пять лет Маня была полноправным членом их семьи. Удочерив ее, Леша дал ей свою фамилию и отчество. Она стала их дочкой. Она стала их ребенком не только формально. Они любили ее, оберегали, заботились о ней и баловали. Она была их сокровищем, самым главным в их жизни и сердце. Каждый раз, когда Злата видела, с какой любовью относится Леша к Машке, сердце переполняла благодарность. Злата вообще за многое была благодарна Блотскому и в первую очередь за его любовь к ней, за то великое и нерушимое, что она изо дня в день ощущала за спиной.

Да, Злата знала, иногда ее заносило. Ее категоричность, лидерские качества и желание всем и вся руководить иногда зашкаливали, но Леша никогда не обижался на нее, наоборот, только он один умел как-то подойти к ней, что-то сказать.

Вслед за Маняшей в дом вошла и мама. Мельком заглянув в зал, она вошла на кухню.

— Поздно вчера вернулись? — спросила Елена Викторовна и стала мыть руки в умывальнике.

— Да часа в два, не раньше!

— Я так и думала, поэтому и будить вас не стала! Мы с Маняшей завтрак приготовили, поели и пошли на улицу. Ты уже сейчас поедешь, дочка?

— Да, поеду! Сейчас позвоню Маргарите Николаевне и поеду!

— Ага! — кивнула мама.

Она подошла к холодильнику и достала кувшин с ягодным морсом. Налила себе стакан и Маняше чашку.

— Маня, а давай-ка мы с тобой компотика попьем и отдохнем немножко, да?

— Давай, бабушка! — девочка соскользнула с Лешиных коленей и уселась на предложенный бабушкой стул.

— На улице такая жара! — посетовала Елена Викторовна. — Будем сегодня опять поливать. Я наполнила водой все бочки, чтоб она до вечера нагрелась. Если не будем поливать, ничего не вырастет в этом году. Леша и Злата лишь согласно кивнули в ответ. — Дети, а папуля наш случайно здесь не пробегал? — помолчав немного, снова заговорила мама, съев сырник и запив его морсом. — Час назад пошел покурить и как в воду канул! Думала, он уже возле телевизора спит, а нет…

Злата обменялась с Лешей быстрыми взглядами и поспешила опустить голову, чтобы спрятать улыбку.

Впрочем, развить эту тему мама не успела. Хлопнула входная дверь, и в дом вошел Полянский.

— Бабушка, а вот и дед! — сообщила Маня.

— Маняша! — радостно воскликнул он, как будто не видел девочку, по крайней мере, неделю.

— Дедушка, а где ты был?

— Наверное, ходил в город за сигаретами! — не смогла смолчать Елена Викторовна.

— Ну, не в город, конечно! Вышел на улицу, а там Михалыч присоединился! Вот мы покурили, поговорили…

— Ага! — кивнула женщина.

— Да как-то заговорились. А ты что, уже с огорода? Я только думал пойти и сказать, чтобы ты заканчивала… Жара какая стоит! В такую жару работать нельзя! Маня, а пошли-ка мы с тобой на рыбалку, а?

— Дедушка, так я ведь не умею удить рыбу! Мы сейчас с папой к другой бабушке пойдем!

— Ну вот, так всегда! Злата, доча, давайте мне уже с Лешкой внука родите, а? Хоть будет с кем на рыбу ходить!

— Да замолчи ты, старый дурень! Вот только им у тебя еще спрашивать, кого и когда рожать! Сдается мне, зенки-то твои бесстыжие косят! Что, с Михалычем уже похмелился?

— Ты что? — страшно возмутился Полянский. — Я что, вчера разве пьян был?

Мама несколько секунд, хмурясь, подозрительно вглядывалась в его лицо, но так ничего и не смогла разобрать.

— А ну, дыхни! — потребовала она.

— И не подумаю! — заявил Полянский и, развернувшись, покинул комнату.

— Ну явно ж хлебнул с Сераком! — покачала головой мама. — Златуля, он что, вчера и в самом деле приехал домой трезвый? — обратилась она к дочке.

— Ну да!

— Странно… — протянула Полянская. — С чего бы это! Видно, шампанское вчера не пошло ему…

Злата скрыла улыбку и, допив кофе, поднялась из-за стола.

— Спасибо за завтрак! Мне пора уже ехать! Мама, мы тут подумываем шашлыки вечером замутить…

— Да? Можно замутить! Почему бы и нет. Сейчас посмотрю, что там у нас в морозиловке имеется…

— Елена Викторовна, да я сам разберусь с мясом! — опередил ее Алексей.

— Ну хорошо. Папуля, может быть, пару карасиков поймает, тогда и ухи сварить можно будет! Злата, будешь ехать обратно, зайди в магазин и купи бутылку хорошего вина, ну и водки тоже. У меня запасы кончились уже. И Манечке купи мороженого.

— Мамочка, два!

— Обязательно, моя лапочка! — улыбнулась в ответ Злата и, чмокнув сначала дочку, потом мужа, покинула кухню.

Усевшись в машину, она надела большие круглые очки в белой оправе, повернула ключ зажигания, выехала на дорогу и покатила к городу. До самого районного центра дорогу по обе стороны обступал лес. Она была совершенно пустынна. Пребывая в прекрасном расположении духа, девушка включила радио и всю дорогу до районной библиотеки подпевала знакомым мотивчикам.

Злата выехала заранее. Она не любила спешить, особенно на дороге, к тому же еще нужно было переговорить с Маргаритой Николаевной и руководством библиотеки. По приезде выяснилось, что на мероприятии будет присутствовать районное телевидение, после встречи они хотят взять у Полянской небольшое интервью.

Злата ничего не имела против. Когда закончилась официальная часть встречи с читателями районной библиотеки, когда иссякли вопросы, люди стали подходить, чтобы сфотографироваться с автором, подписать книгу, выразить свое мнение и сказать слова благодарности. Злата, сидя в кресле за столиком рядом с Маргаритой Николаевной, улыбалась, благодарила. Она не отказывала желающим сфотографироваться с ней, начиная еще с тех времен, когда они впервые выступили с Лешей в Минске на открытой площадке, поздравив ветеранов, но все так же немного смущалась.

Злата никогда не чувствовала себя «звездой». Она просто занималась тем, что ей нравилось, и была счастлива, когда видела, что людям это приносит радость. Люди подходили, отходили, Злата подписывала книги, почти не поднимая головы, и вдруг вздрогнула.

Ей просто протянули книгу… Но эти руки, эти тонкие смуглые пальцы с коротко подстриженными светлыми ногтями… Она узнала эти руки сразу же и подняла голову. И не ошиблась.

Перед ней действительно стоял Виталя. Он протягивал ей книгу и улыбался своей белозубой красивой улыбкой, которую Злата когда-то так любила.

— Привет, Злата Юрьевна! — сказал он.

Полянская лишь кивнула в ответ и, взяв протянутую книгу, поспешно опустила глаза.

— Ты надолго здесь еще? — негромко спросил он, стараясь не привлекать внимания.

Но Злата уже чувствовала на себе взгляды присутствующих, и Маргариты Николаевны в том числе.

Стало ужасно неловко. Показалось, все вокруг сразу поняли: это не просто мужчина, не просто знакомый.

— Нет, — коротко сказала она, желая, чтобы Дорош поскорее ушел.

— Не убегай так сразу. Я хотел бы поздравить тебя лично…

Девушка лишь кивнула в ответ и протянула мужчине подписанную книгу. Он отошел, а Злата не смогла побороть искушение и оглянулась ему вслед.

Дорош шел к дверям неторопливой, ленивой походкой, склонив голову, и листал книгу. Кажется, с их последней встречи мужчина заметно похудел, но это даже было к лучшему: он стал выше и стройнее, и ему бесподобно шли темно-синие узкие джинсы и нежно-розовая сорочка с короткими рукавами. Цвет ее лишь подчеркивал смуглость его кожи.

Злата отвернулась и попыталась сосредоточиться на читателях и автографах. Фотосессия, а потом еще и интервью порядком затянулись.

Полянскую то одолевало нетерпение, то, наоборот, хотелось, чтобы все это длилось бесконечно. То появлялось желание оборвать на полуслове телевизионщика и убежать отсюда, то хотелось говорить и говорить, чтобы потом, покинув библиотеку, убедиться, что мужчина ушел.

Когда Злата вышла из библиотеки, прижимая к груди букет лилий, солнце клонилось к горизонту. В библиотеке работал кондиционер, а на улице, несмотря на то, что близился вечер, было все так же душно и жарко. От прогретого за день асфальта как будто марево поднималось и плыло в неподвижном воздухе. На небе по-прежнему ни облачка…

Оглянувшись по сторонам и не увидев поблизости Витали, Злата опустила на глаза очки и поспешила к своей машине, мечтая поскорее покинуть город и вдохнуть полной грудью чистый деревенский воздух. Она не понимала, как вообще жила когда-то в городе. Теперь любая вылазка в районный центр или столицу заканчивалась для нее головной болью. Уж слишком спертым и загазованным был воздух…

Она уже открыла машину, когда увидела, как из рядом стоящего автомобиля, большого, черного, блестящего, выходит Дорош.

Сердце екнуло, но на лице ничего не отразилось. Злата улыбнулась ему непринужденно и легко, так, как улыбалась всем. Мужчина обошел машину и остановился рядом с ней.

— К тебе прямо не пробиться! — с улыбкой сказал он.

— А то ж! — в тон ему ответила девушка.

— Позволишь пригласить тебя в кафе? Здесь за углом есть неплохое местечко, и мороженое подают у них вкусное.

Злата взглянула на часы у себя на запястье. Время близилось к ужину, и дома ее наверняка уже заждались. К тому же сегодня они собирались готовить шашлыки…

— Я не задержу тебя! — перехватив ее взгляд, сказал мужчина.

— Ладно, если только ненадолго, — поколебавшись секунду, согласилась Полянская.

Она устала. От напряжения и волнения у нее сдавливало виски — первый признак начинающейся головной боли.

Злата хотела домой. Хотела переодеться, принять душ, поцеловать мужа и дочку и, расслабившись, провести вечер в кругу семьи. Но Дорошу она не смогла отказать. Она обрадовалась, увидев его. И снова испытала то трепетное волнение, позабытое уже, которое он привносил в ее жизнь.

Злата не знала, зачем он захотел снова встретиться с ней, нарушив тем самым данное когда-то обещание. Но она понимала, возврата к прошлому нет, а значит, она может вести себя с ним просто и естественно, как с давним знакомым. И ему совершенно не обязательно знать, как дрогнуло сердце при его появлении.

— Недолго! — засмеялся он и характерным жестом предложил ей идти вперед.

Кафе действительно оказалось едва ли не за углом. Оно было новым, поэтому Полянская еще не бывала здесь. Территория была огорожена плетеным забором, под большими тентами стояли столики и стулья. Внутри был небольшой зал, работал кондиционер, но, несмотря на это, сделав заказ, они вернулись на улицу и устроились за одним из немногих свободных столиков, под тентом, дожидаясь, пока официантка принесет им заказ.

Предзакатное солнце золотисто-багряным светом заливало улицы, утомленные жарой, по тротуарам неторопливо прогуливались люди. На дороге ближе к вечеру уменьшился поток транспорта. Злата положила на стол лилии и мобильный, сняла очки. Официантка, принесшая стакан холодной газированной воды, взглянув на Злату, тут же расплылась в улыбке.

— Ой, а вы Злата Полянская, да? Вы уж извините меня за назойливость, но, может быть, вы согласитесь сфотографироваться со мной? Моя мама и бабушка обожают вас! И мне тоже нравятся ваши песни! И мы вообще все в городе гордимся тем, что вы наша землячка, и вами тоже гордимся! Приезжайте к нам с концертом, вот увидите — будет аншлаг! — девушка говорила с такой неподкупной искренностью, с такой теплотой, тронувшей Злату до глубины души и смутившей одно временно.

Виталя смотрел то на официантку, то на Злату, снисходительно улыбаясь, а она чувствовала себя неловко и некомфортно. Нет, конечно, не впервые люди подходили к ней, благодарили, просили автограф и фото на память. Это не ново было для нее, пусть каждый раз немного смущало. Но это впервые происходило в присутствии Дороша, и казалось, будто она хвастается, выставляя напоказ свою известность. А ведь это было не так.

— Спасибо! — сказала она и поднялась из-за стола.

Официантка вытащила из кармана передника блокнот, вырвала листок и подала Злате ручку. Полянская быстро расписалась, а потом сфотографировалась.

Девушка, поблагодарив ее, отошла, а Злата, опустившись на стул, сделала глоток газировки, не сразу решившись поднять глаза на мужчину.

— М-да! — весело произнес Дорош. — Оказывается, с тобой теперь нельзя так просто появиться на людях! Тебя уже узнают в лицо?! Надеюсь, фотографы не сбегутся сейчас?

— Нет, не сбегутся! Меня, конечно, узнают в лицо, но не до такой степени! К тому же с журналистами мы только что общались. А тебя что, это беспокоит? Боишься попасть с компрометирующим фото на первую полосу районной газеты?

— Боюсь скомпрометировать тебя подобным фото!

— Спасибо за заботу! Но… Муж мне доверяет, а остальное… — Правда? Неужели за все эти годы ты ни разу не дала ему повода для ревности?

— Нет, не дала! — заявила девушка.

— Ни за что не поверю!

Злата нахмурилась. Да что он себе позволяет!

Дорош показал ей язык.

Полянская рассмеялась.

— А ты не боишься, что жена увидит? Прости, но мне кажется, тебе она как раз не особенно доверяет!

Виталя рассмеялся, и в его темных глазах заплясали знакомые искорки.

— К тебе она меня не приревнует! — с уверенностью заявил он.

Злата не нашлась с ответом.

— Как у тебя дела? — помолчав немного, снова заговорил мужчина.

— Если одним словом, то замечательно! А вообще приходится много работать! Как-то, знаешь, когда все только начиналось, мне хотелось, чтобы все закрутилось, что-то стало происходить, мы куда-то ездили, что-то делали. Все завертелось не сразу, постепенно набирало обороты, и теперь остановить это невозможно. Да и не нужно, — она не могла рассказывать и пересказывать ему все подробности, понимая, что ему это и неинтересно будет.

Ведь их с Лешей артистическая деятельность только на первый взгляд выглядела такой уж замечательной. Она походила на айсберг. Верх — когда они выходили на сцену, а все, что скрыто под водой, было нелегким трудом.

Потому что для того, чтобы находиться на плаву в отечественном шоу-бизнесе, впрочем, как и в любом другом, одного таланта мало.

Но у них с Блотским была одна цель, к тому же они были молоды и полны энтузиазма и готовы были идти до конца.

— Понятно, — кивнул Дорош.

Злата улыбнулась.

— Тебе, конечно, ничего непонятно, но это и неважно.

— Ну почему же…

— Вот ты зачем книгу купил? Ты же ее все равно читать не будешь?

— А отчего такая категоричность, Злата Юрьевна? Мне очень понравилось, как ты вчера говорила, и мне нравится, как ты поешь! К тому же…

— К тому же я должна и тебя тоже поблагодарить за эту книгу! Да, извини, я не забыла вчера сказать, просто…

— Я понял, — перебил ее Виталя и не стал дальше развивать эту тему.

— Как там Машка поживает? В школу уже ходит?

— В этом году пойдет!

— Я вижу ее иногда возле дома. Как же время быстро бежит. Впрочем, и мой сын в этом году уже окончил школу. Сейчас поступает в университет.

— Ты бываешь в Горновке? — спросила Злата и задержала взгляд на его руке.

Он отпил воды из стакана и опустил ладонь на светлый пластик столешницы. Смуглые пальцы безвольно лежали на столе. На среднем поблескивала золотая печатка. Полянская смотрела на его ладонь и желание коснуться ее росло и крепло в ней. Оно было совершенно не к месту и шло вразрез со всем, что она говорила, как держалась и о чем думала, но оно не отпускало, заставляя пальчики Златы нервно вздрагивать на столе.

Ну чего проще пододвинуть руку и коснуться его. Но делать этого нельзя! Сжав ладонь в кулак, Злата от греха подальше убрала ее под стол и, подняв глаза, наткнулась на внимательный взгляд Дороша. Он смотрел на нее так, как будто все прекрасно понимал, знал, о чем она думает и что чувствует.

Мужчина невесело усмехнулся, а Злата закусила нижнюю губу.

— Я бываю в Горновке. Просто я сменил машину!

— Да, я заметила, — кивнула она.

— А как вообще у тебя дела?

— Замечательно! Работаю, живу…

— Небось, как и прежде, пользуешься бешеной популярностью у девчонок! — не смогла сдержаться Злата и тут же обругала себя.

Вот не хватало еще, чтобы он решил, будто ее до сих пор это волнует!

— Конечно! А как же! Каждые выходные вожу новых на дачу! — Виталя засмеялся.

— А почему бы и нет? Жизнь коротка, что толку потом сожалеть?

— Действительно! — Злата натянуто улыбнулась.

Ей неприятен был этот разговор. Она не хотела обсуждать его любовные похождения. Злата ковыряла вилкой салат и не могла заставить себя съесть хоть немного. Что-то сдавливало горло, поднималось из глубины души, и она снова чувствовала себя так, как будто что-то прошло мимо нее, что-то очень важное, жизненно необходимое ушло безвозвратно и его не вернуть. А все, что было, что есть, теряет свою значимость…

Зазвонивший мобильный не дал ей окончательно пасть духом.

Девушка взглянула на экран.

Звонил муж.

— Извини, — пробормотала она и поднесла телефон к уху. — Да, Лешка! — прочистив горло, ответила она. — Да, встреча закончилась! О, весьма удачно, приехало даже местное телевидение! Да, все уже закончилось, но меня пригласили в кафе, отказаться я не могла! Уже разожгли мангал? Аня с Тимошей приехали? — Полянская улыбнулась. — Замечательно, я уже собираюсь домой. Минут через сорок буду! Конечно, я не стану гнать, не волнуйся! Машка хочет что-то сказать? Говорит, что соскучилась? Скажи ей, я тоже, очень-очень! Все, пока тогда! — не глядя на Виталю, говорила девушка, а когда закончила разговор, подняла глаза на мужчину.

Все это время Дорош не сводил глаз с ее лица.

— Муж звонил? — спросил он.

— Да! Извини, я поеду уже домой! — сказала она и полезла в сумку за кошельком.

— Злата, я сам расплачусь, к тому же ты ничего и не ела, только воду выпила!

— Что-то не хочется мне есть… — сказала она и поднялась из-за стола.

Дорош подозвал официантку и расплатился.

Он нагнал Полянскую на полпути к автостоянке и молча пошел рядом. Возле ее машины они остановились. Девушка повернулась и подняла к нему огромные голубые глаза.

Дорош изобразил на лице беспечную улыбку и протянул Полянской руку.

— Ну что, Злата Юрьевна, будь здорова! — весело сказал он.

Поколебавшись всего секунду, девушка протянула ему ладонь, которую он сжал и затряс. Злату от прикосновения его теплой, влажной и чуть загрубевшей ладони будто током ударило, она поспешно отдернула руку и стала открывать дверцу машины. Усевшись, она захлопнула дверцу и повернула ключ зажигания. И только выруливая с автостоянки, Полянская взглянула на мужчину. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, и смотрел ей вслед. Злата неловко махнула ему на прощание рукой и выехала на дорогу.

Глава 7

Крепко сжимая руль, Злата чувствовала, как сжимается сердце. Перед глазами все стояли глаза Витали, и она еще ощущала прикосновение его теплой шероховатой ладони. Из глубины души поднималось что-то темное, непреодолимое… Оно сдавливало горло тоской, ложилось на сердце печалью, сметало все здравые доводы. Желание повернуть сейчас обратно, набрать его номер и хотя бы на мгновение снова оказаться в его объятиях было таким сильным, что приходилось до боли стискивать руль и кусать губы, пытаясь сдержать себя. Это было ужасно! Да, Злата Полянская это знала и чувствовала от этого себя последней дрянью, но это было и не проходило. Прошло пять лет, а ее по-прежнему неудержимо влекло к нему. Она была счастлива той жизнью, которой жила, и не уставала благодарить бога за все, что у нее было, но забыть Дороша не могла. Горновка и родной дом становились все ближе, а девушка чувствовала, что не сможет искренне улыбнуться мужу и взглянуть в его глаза.

Ничего не произошло, Дорош просто пожал ее руку, но Злата чувствовала себя так, как будто только что изменила Леше. И она ведь изменяла ему в своем сердце, в своих мыслях, в тайных желаниях. Она запрещала себе думать о Витале, вспоминать, и она смогла бы. Если бы не он… Конечно, то, что он сказал о девушках, с которыми он «дружил» и возил на дачу, неправда.

Прошло пять лет, и он так же, как и она сама, не может забыть то, что однажды произошло между ними! А вдруг он правда любит ее? При мысли об этом девушку словно обожгло! Ведь и тогда, осенью, у калины, три года назад, она понимала, что им двигала не только страсть… Вот если бы Виталя забыл ее! Вот если бы не искал встречи! В одиночку она справилась бы с собой, а вот как справиться с этим, зная, что и он тоже… Вот в таком расстройстве Злата и приехала домой. Съехав на обочину, заглушила мотор, взяла сумочку, пакет с продуктами, цветы и вышла из машины.

Во дворе под виноградником в небо поднимался дым от мангала и слышались голоса. Отворив калитку, Злата смогла лицезреть своих родных в полном составе, впрочем, в беседке под виноградником были не только они. Пришли Лешины бабушка и дед и неизменные подружки Златы — баба Нина, баба Маня, баба Валя и, конечно, Масько, которые никогда бы не пропустили такое мероприятие.

— Мамочка приехала! — закричала Маняша, первой завидев ее и выбежав из беседки навстречу. — Привет! А ты почему так долго? Я успела соскучиться! А ты купила мне мороженое?

— Привет, Манечка! — Злата наклонилась и поцеловала девочку в щеку. — Конечно, купила! Правда, я не совсем уверена, что оно не растаяло… Возьми-ка вот цветы, мы сейчас отнесем их в дом и поставим в вазу.

— Какие красивые цветочки! — восторженно воскликнула девочка, бережно принимая букет. — Тебе подарили их, да?

— Ага! А где Тимоша? Я и ему кое-что купила…

— А он раскапризничался, и тетя Аня унесла его в дом кормить! Мамочка, он такой вредный!

— Это потому что он маленький еще! Вот подрастет немного и будет слушаться маму и папу!

— А я когда маленькой была, тоже капризничала? — не унималась девочка, болтая без умолку.

— Нет, моя хорошая, ты была послушной!

Следом за Маней к Злате подошел Леша. Молча взял у нее из рук пакет и чмокнул в щеку.

— Как все прошло? — спросил он.

— Замечательно! Еще несколько таких встреч — и мы распродадим весь тираж! — Полянская улыбнулась. — Я вижу, все уже в сборе?

— А как же! Как только аромат шашлыков распространился по деревне…

Злата засмеялась. Помахав рукой старушкам, она скрылась в доме. На кухне двоюродная сестра кормила своего полугодовалого сына Тимошу. Обменявшись с ней приветствиями, Полянская развернула дочке подтаявшее мороженое, выложила привезенные продукты в холодильник и отправилась к себе, чтобы сменить платье на шорты и футболку…

Злата поднесла к губам стакан с ягодным морсом, сделала глоток, потом еще один, наслаждаясь приятным вкусом малины и смородины. Вглядываясь в лица собравшихся людей, девушка чувствовала, как умиротворение и покой нисходят на нее, успокаивая растревоженную душу и сердце, возвращая в привычный, такой беззаветно дорогой ей мир. Слушая их незамысловатые речи, улыбаясь их шуточным перебранкам, Злата Полянская почти осязаемо ощущала ту невидимую силу, исходившую от них и необходимую ей.

Их смех и улыбки грели душу. Все собравшиеся за этим круглым столом под виноградником и были тем несокрушимым оплотом, который она чувствовала за своей спиной изо дня в день. Эта сила была именно тем, что давало девушке стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Ленивые июльские сумерки неторопливо опустились на землю. Волны теплого воздуха приносили с собой аромат дикой малины, которая разрослась за домом бабы Мулихи. Им вторил насыщенный, резкий запах лилий, которые цвели под окнами дома. У лампочки вилась мошкара, и то и дело приходилось отмахиваться от назойливых комаров. За огородами, над лесом, повис бледный серп месяца, а на западе, там, где зашло солнце, еще светлело небо. На нем чуть видны были неяркие далекие звезды. Дым от мангала стелился по огороду и дальше по лугу, к лесу… На травы выпала обильная роса.

Маня и Тимоша, уснувшие на руках у родителей, давно были уложены в кроватки. Отец Златы, все же набравшись к концу дня, теперь сидел, подперев щеку рукой, и клевал носом. Масько, взявшись под ручки и таким образом поддерживая друг дружку, ретировались. Когда домой засобирались бабульки, Злата и Леша отправились их провожать. Тепло распрощавшись с ними у ворот их хат, молодые люди по молчаливому согласию взялись за руки и отправились гулять по деревне.

Кругом царила тишина. Гасли окна хат и фонари у дороги, становились ярче звезды на темном небе, наливался светом молодой месяц. Влажная душная ночь окутывала их, не принося облегчения после полуденного зноя, но это и неважным было. Взявшись за руки, они шли вперед, не нарушая очарования ночи разговорами. Они вышли за деревню, и ночные просторы раскинулись перед ними. Деревня осталась позади, и вдруг показалось, что они одни в мире, под этим небом, среди лесов и полей… Остановившись у обочины, Леша заставил остановиться и Злату и, притянув к себе, обнял.

Прижавшись щекой к его груди, девушка, слыша глухие удары сердца, закрыла глаза. Звук шагов затих, и перестук их сердец был едва ли не единственным, что нарушало тишину. Где-то далеко в лесу кричала птица, прося все время пить, по обе стороны дороги, клонясь к земле, о чем-то шептались колосья, да еще стрекотали кузнечики. Эта летняя ночь, окутавшая их, была полна таинства любви. И Леша ощущал его — осторожно и нежно касаясь губами волос жены, проводя ладонями по ее спине. И Злата чувствовала — закрывала глаза и снова видела лицо Витали.

Это ранило и причиняло боль. Ведь в объятиях мужа было так тепло и уютно, так спокойно и надежно. Его руки излучали силу и уверенность. А страстная, темпераментная натура Златы Полянской требовала бурь и страстей, безумия, сметающего все на своем пути. Желания — до темноты в глазах, наслаждения — до слез. Одно лишь воспоминание о минутах близости с Дорошем вызывало томление где-то в области живота и слабость в коленках. Едва сдерживая рвущийся из груди стон, Злата прикусила губу и, зажмурившись, теснее прижалась к мужу.

Спустя пару дней Леша уехал в Минск. Вместе с ребятами-музыкантами они собирались прокатиться по Черноморскому побережью. Они не планировали заработать больших денег, и цель их гастролей была в другом. Злата же пока оставалась в Горновке.

Прошли встречи с читателями в сельской и областной библиотеках. Маргарита Николаевна уехала в Минск. Полянская тоже собиралась поехать в столицу на встречу с читателями, которая была запланирована в большом книжном магазине. Столичный отдел культуры приглашал выступить на одной из открытых площадок на профессиональном празднике какой-то организации. Злате надо было в Минск, но сейчас, когда стояла такая жара, представить себя в городе, где асфальт плавится от полуденного зноя, девушка не могла. В деревне тоже было жарко, здесь тоже ничего не спасало от духоты, и все же с наступлением ночи, когда солнце пряталось за далекий лес, воздух становился свежее и дышалось легче… Она открывала окна и чувствовала облегчение.

В городе же нагретый за день бетон остывал медленно, и свежее не становилось даже к утру. Злата собиралась в Минск, но не сейчас. Она позвонила Ирине Леонидовне и сообщила, что подумала и приняла решение. Отныне Ирина Леонидовна — ее директор. Пока только ее.

Женщина не стала уточнять, было ли это решение только Златы или они приняли его с Лешей вместе. И так все было понятно. Леша по-прежнему отказывался от общения с новой женой своего отца. Пусть это общение и было только деловым и могло помочь ему строить карьеру в отечественном шоу-бизнесе, Блотский все так же отказывался. Это угнетало женщину, не давало чувствовать себя абсолютно счастливой рядом с мужчиной, о котором Ирина всегда мечтала. Два неудачных брака, невозможность иметь ребенка и разочарование в мужчинах и любви наложили свой отпечаток, сделав женщину циничной и недоверчивой. Повстречав Блотского, она поняла: все было не зря. Этого мужчину ей послал бог, и за эти несколько лет она ни разу в этом не усомнилась. И только его сын, Леша Блотский, заставлял чувствовать необъяснимую вину за свое счастье. Он считал роман своего отца и женитьбу непростительным предательством по отношению к своей покойной матери и никак не желал с этим мириться. Он был единственным сыном Блотского, и мужчина, конечно же, переживал. Сын отдалился от него, и даже сейчас, по прошествии нескольких лет, они так и не смогли преодолеть этот барьер и стать близкими, как раньше.

Но была еще и Злата Полянская. Глядя на эту девушку, Ирина Леонидовна часто думала, что, если бы у нее была дочка, она хотела бы, чтобы она была такой, как Злата. Женщина с теплотой относилась к Полянской, и та отвечала ей взаимностью. Злате нужно было съездить в Минск и познакомить Ирину Леонидовну с ее обязанностями, сводить в отдел культуры, представить людям, которые имели непосредственное отношение к концертной деятельности Полянской и Блотского. Нужно было и в университет заглянуть, чтобы сдать наработанный за время летней практики материал. Но все эти дела Злата Юрьевна решила отложить. Через две недели из Крыма возвращался Леша, вот к его возвращению она и собиралась поехать в Минск. А пока решила просто устроить себе небольшой перерыв и отдохнуть. Благо, присутствие мамы позволяло отлынивать от некоторых обязанностей по дому.

Елена Викторовна, вставая рано утром еще до того, как солнце поднималось из-за леса, начинала заниматься вареньями-соленьями. Днем, в самую жару, заниматься этим было просто невозможно. Пока домочадцы спали, она консервировала огурцы и помидоры, закатывала компоты, варила варенье и салаты, причем сразу на три семьи — себе, Злате и еще сестре.

Пока на кухне не становилось слишком жарко, женщина колдовала над заготовками на зиму, а потом принималась за завтрак. Злата к этому времени уже уходила побродить по окрестностям, а муж и внучка еще спали. Потом, после обеда, накормив Маняшу, женщина укладывалась вместе с ней отдыхать. А вечером, закончив поливать огород, они, как и все в Горновке, выходили на улицу, усаживались на лавочку и сидели до самой темноты, наслаждаясь долгожданной прохладой после захода солнца.

Сейчас, когда ажиотаж, связанный с выходом и презентацией книги, поутих, Злата по несколько часов в день занималась музыкой. Разучивая новые партитуры, музицировала, пела. Правда, чаще всего ранним утром, когда солнце только всходило из-за леса и обильные росы на травах не успевали высохнуть, или уже вечером, когда становилось немного прохладней.

Она брала с собой mрЗ-плеер, наушники, уходила из дома за огороды, в луга, и пела. Или без наушников и плеера просто шла и пела акапельно.

Здесь, за деревней, никто не мешал, не стеснял, не отвлекал. Здесь она могла петь в полный голос. Злата гуляла и пела. И пела не потому, что нужно было тренировать голос или репетировать, а потому что хотелось петь. Невозможно было не петь, глядя на залитые предзакатным солнцем просторы и застывшие, утомленные зноем леса. Злата, любившая побродить в одиночестве, часто выходила за деревню и, осторожно ступая по высокой стерне, уходила от дороги в поле, лавируя меж тюками со ломы, потом забиралась на один из них и, свесив ноги и опершись руками, могла сидеть так до наступления ночи. С высоты перед ней открывались бесконечные просторы, сиреневое небо было таким чистым и высоким, на западе алел закат, на востоке бледнела полная луна. Тишина, благословенная, успокаивающая, иногда нарушаемая пересвистом кулика, обступала со всех сторон. Злата закрывала глаза, поднимала лицо к небу и наслаждалась этими пейзажами и тишиной. Ночь, наползая из леса, подбиралась к деревне, а девушке не хотелось уходить. Она даже пошевелиться не решалась и не нарушала эту тишину пением. Ей казалось, некое таинство, свидетельницей которого она была, происходит в природе, и она боялась разрушить его. Она никого не встречала в полях. Даже заяц-русак ни разу не прошмыгнул мимо, только там, ближе к лесу, важно расхаживал аист, собирая осыпавшееся зерно…

Но однажды ее уединение было нарушено. Она, как и вчера, сидела на тюке соломы, наслаждаясь и этой тишиной, и этим вечером, и, скорее, почувствовала, чем услышала, приближение другого человека.

Открыв глаза, девушка резко обернулась и увидела Дороша.

Сердце испуганно екнуло и заколотилось. Кровь прилила к щекам, и бросило в жар. Свернув с дороги, он, не торопясь, шел по жнивью, засунув руки в карманы легких светлых брюк, и рассеянно поглядывал по сторонам. Со времени их последней встречи в кафе прошло больше недели. Они ни разу не встретились в деревне, хотя Злата знала, свой отпуск он проводит здесь. Но не проходило и дня, чтобы мысли о нем не посещали ее. Днем как-то проще было отмахиваться от них, но когда приходила ночь… Противиться им не было сил. Она пыталась гнать их прочь, а они не уходили.

Иногда в сгущающихся сумерках ей казалось, она видела его силуэт, мелькнувший за окном. Иногда, просыпаясь среди ночи, она вставала с постели, подходила к окну и, отворяя створку, долго вглядывалась в непроглядную ночь. Девушка чувствовала его близкое присутствие, почему-то была уверена, что Виталя стоит и смотрит на окна их дома. И ждет, веря, что она однажды выйдет.

Он наверняка знал, что Леша уехал. И он, конечно, догадался о том, что творилось с ней. Дорош ждал ее, а Злата обходила стороной тот конец деревни, боясь встречи с ним, но где-то в глубине души знала: встречи не избежать. Придется снова убеждать его оставить бессмысленные попытки вернуть прошлое, просить забыть о ней и не искать ненужных встреч.

За каждую встречу с ним наедине, пусть самую невинную, короткую, нечаянную, она чувствовала себя ужасно виноватой перед своей семьей. Расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, и Злата, решив, что разговаривать, возвышаясь над ним, сидя на соломе, будет не совсем уместно, собралась съехать вниз.

Виталя, преодолев те несколько шагов, подхватил ее, удержав от падения.

— Убьешься же! — с улыбкой проворчал он и тут же отпустил ее, отойдя на несколько шагов. — Добрый вечер, Злата Юрьевна! Медитируешь? — с улыбкой спросил он.

Представив на мгновение, какую картину он увидел, идя по дороге, Злата не смогла не улыбнуться в ответ.

— Почти!

— Ну и как? Успешно?

— Вполне! — в тон ему парировала Полянская и огляделась по сторонам. Стоя рядом с ним, она ощущала возрастающую неловкость, понимая, что следует вежливо кивнуть ему и уйти, однако не решалась сдвинуться с места. — А ты? Чего ты бродишь? Гуляешь, что ли, перед сном?

— Нет, — Дорош улыбнулся. — Высматриваю, откуда бы получше откатить себе во двор рулон соломы. Маськов попрошу, они для меня это дело и провернут! — он говорил, а в глазах плясали веселые чертики.

— Своровать, что ли? — сделала огромные глаза Полянская.

Виталя засмеялся.

— Ну, своровать — это громко сказано. Просто взять бесплатно!

— Но чтобы выписать в совхозе тюк соломы, не требуется много денег. Кажется, в прошлом году папенька Лешкиному деду выписывал! — попробовала было возмутиться она.

— Да ну, Злата Юрьевна, это ж сколько заморочек! И дело вовсе не в деньгах! Зачем мне ездить в совхоз, искать кого-то, у кого можно выписать, потом просить кого-то, чтобы привезли! Смотри, сколько здесь этих рулонов. Ты думаешь, совхоз обеднеет, если я один откачу себе во двор? Знаешь поговорку: «Хочешь хорошо жить, умей вертеться!»?

— Ты издеваешься надо мной, что ли? — вскинула брови девушка. — Вот оттого и денег у государства нет, потому что все так думают! Впрочем, это так похоже на тебя! Ты всегда любил рисковать и обходить стороной конторы! Не боишься, что однажды поймают?

— Нет! — мотнул головой он. — Но что же мы стоим? Может, пройдемся немного?

— Поздно уже, мне вообще-то домой нужно!

— Я провожу! — не терпящим возражений тоном сказал он. — Я так понимаю, сюда ты приходишь не по асфальту? От меня бегаешь, что ли?

— И как ты догадался? — с некоторой иронией поинтересовалась она.

— Поверь, это совсем не сложно было! Сдается мне, последние пару лет ты только и делаешь, что бегаешь от меня!

Злата лишь фыркнула, не сразу найдясь с ответом. А ведь в его словах была доля правды. Она и от него бежала, и от себя, но ему знать об этом необязательно.

— Я все же думаю, будет лучше, если провожать меня ты не пойдешь.

— Не придумывай! Что такого случится, если я тебя немного провожу? К тому же я хотел бы поговорить.

— Виталя, мне кажется, я уже сказала все, что хотела! Ничего не изменилось и не изменится. Мне нечего тебе сказать и добавить к уже сказанному ранее… — набрав в легкие побольше воздуха, на одном дыхании выпалила Злата.

— Ты это о чем сейчас? — спросил он.

Девушка подняла на него глаза и в свете угасающего дня увидела его удивленно приподнятые брови и затаившуюся в уголках красивых губ улыбку. Почувствовав себя последней идиоткой, Полянская поняла, что краснеет.

— Дай-ка догадаюсь! Ты о той давней истории и о нас с тобой! Ну что ты, Злата Юрьевна, совершенно не об этом я хотел поговорить с тобой. Между прочим, я думать забыл о тебе. Ты ж меня знаешь, разве я способен так долго думать и желать кого-то? Я ведь как-никак женат! К тому же на свете полно других девчонок, которые не против короткой интрижки! За прошедшие пять лет ты, считай, убедила меня в своей любви к мужу и в том, что любить его ты будешь всегда! — Дорош усмехнулся. — Особенно после того, как прочитал твою книгу…

— Зачем ты мне сейчас все это говоришь? — перебила его девушка, чувствуя, как больно сжимается сердце.

— Затем, чтобы ты не напрягалась каждый раз, видя меня! Затем, чтобы ты не смотрела на меня такими глазами, будто я вот прямо сейчас наброшусь на тебя и съем! Все в прошлом, Злата Юрьевна! Все? Надеюсь, я прояснил все твои сомнения и тревоги! Теперь мы можем просто пройтись.

Злата отвернулась и пошла по стерне к деревне. Дорош скоро нагнал ее, и они пошли рядом. Какое-то время шли молча. Изредка краем глаза Злата поглядывала в сторону мужчины и видела: он то и дело бросает взгляды на нее и улыбается. Ему явно все происходящее казалось ужасно забавным, и ее молчание в том числе. Злате, может быть, и хотелось обидеться на него, казаться серьезной и холодной, но, глядя на него, оставаться таковой было трудно. Ужасно хотелось улыбнуться в ответ. Девушка кусала губы, а в их уголках игра ла улыбка. И Виталя видел это. Интересно, что же ему нужно все-таки от нее? И было ли действительно правдой то, о чем он ей сейчас говорил? Зная его, сложно было поверить, будто бы все эти годы он оставался верен своей жене и в некотором роде ей, Злате, тоже. И все же интуиция подсказывала ей, если и есть во всем этом доля правды, то самая мизерная, иначе не искал бы он с ней встреч и не шел бы сейчас, сжимая в своей ладони ее пальцы… Что бы он ни говорил ей, она знала, что небезразлична ему, и это грело душу, себе-то уж она могла в этом признаться.

Но, может быть, действительно было бы лучше для них обоих, если бы он все забыл. Вот так они и шли, переглядываясь украдкой, пока шлепанец не со скользнул с ноги Златы, а ощетинившиеся остатки сжатых хлебов не оцарапали ступню.

Девушка охнула и ухватилась за руку Витали.

— Что такое? — обеспокоенно спросил мужчина, наклонившись к ней. — Что случилось?

— Ногу поранила, кажется!

— Потому что под ноги надо смотреть, а не глазки мне строить! — хохотнул мужчина.

— Ох, ну и сволочь же ты! — возмутилась Злата и, сунув ступню в шлепанец, хотела отдернуть руку от Витали, но он не дал ей этого сделать и взял за руку. — Можно я пойду сама? — попробовала воспротивиться Полянская, каждой клеточкой почувствовав нежность и теплоту его ладони.

— Нет! И не спорь! Я вообще не представляю, как ты можешь ходить по этой стерне! Здесь же покалечиться — раз плюнуть!

— Ага! — только и сказала Злата. Мужчина потянул ее за руку и увел со стерни.

Теперь они шли по траве, и выпавшая роса мочила ноги. Почти стемнело. Погас закат, а луна, красная, огромная, как будто раскаленная зноем этого летнего дня, лениво поднималась над лесом. Они больше не говорили. Как-то вдруг ночь, окутавшая их, стала сном, который Злате часто снился. В том сне она вот так же шла с Виталей по траве, вот так же он держал ее за руку, она чувствовала его тепло и нежность, а в сердце тихонько пробуждалось то самое невероятное, невозможное ощущение счастья. То самое, которое когда-то она испытала с ним. То, которое она искала в супружеской жизни с Лешей, но так и не нашла. Оно поднималось в душе, сметая все здравые доводы, оно кружилось, как рой бабочек, вызывая желание смеяться и плакать. Когда они остановились напротив их огорода, Дорош выпустил ее руку из своей и повернулся к ней.

— Ну вот, в целости и сохранности я доставил тебя домой! Беги, а то домашние волноваться станут.

— Ты, кажется, хотел поговорить, — прочистив горло, напомнила Злата.

— Уже не хочу! На самом деле я выяснил все, что хотел! — с улыбкой в голосе парировал мужчина.

— Да?

— Ага!

— Ладно! — только и сказала девушка и, обойдя его, пошла к своему огороду, даже не простившись. Ее раздражали загадки и намеки, которыми говорил Виталя. Ей непонятны были его веселость и те неизвестные выводы, которые он делал для себя.

— Спокойной ночи, Злата Юрьевна! — тихо засмеявшись, сказал он ей вслед.

— И вам того же с тем же! — не обернувшись, бросила она и ускорила шаг.

Глава 8

В полдень следующего дня в доме Полянских зазвонил домашний телефон. Елена Викторовна как раз прилегла с Машкой отдохнуть, а Юрий Владимирович, прихватив рыболовные снасти, отправился с Михалычем на копанку.

В доме в этот час царила тишина. Девушка, прикрыв дверь спальни, чистила на кухне яблоки, собираясь к полднику испечь шарлотку. На плите закипал компот. Злата любила побаловать дочку домашней выпечкой, считая ее более полезной, чем кондитерские изделия из магазина, а Машка была сладкоежкой, впрочем, как и все дети ее возраста.

Когда раздалась пронзительная трель домашнего телефона, девушка бросила яблоки и почти выбежала из кухни, на ходу вытирая руки о фартук. Телефон у них был старый, еще покойной бабушки Сони, с крутящимся диском и пронзительным, дребезжащим звонком. Мама часто говорила, что этот звонок мертвого поднимет, и все соглашались. Но так как телефон работал и не ломался, поменять его все не доходили руки. Поэтому сейчас Злата и неслась в прихожую, чтобы поскорее снять трубку, подозревая, что маму или дочку он точно разбудит.

— Алло! — немного запыхавшись, произнесла она, сняв трубку. Звонила баба Маня, спросила маму и, узнав, что та отдыхает и будить ее Злате не хотелось бы, сообщила, что приехал пожарник. На остановке у дома Тимофеевны он собирает всех деревенских. Папы дома не было, маму будить не хотелось, поэтому Полянская, порадовавшись, что еще не успела приготовить тесто для шарлотки, сложила яблоки в миску и поставила в холодильник. Перекинув косу на плечо, она нахлобучила на голову шляпу трилби, белую, с черной лентой на тулье, на которой английскими буквами было выведено название знаменитого пляжа в Одессе.

Она привезла эту шляпу из своего свадебного путешествия и летом любила носить ее вместо панамы. Сунув ноги в шлепанцы, Злата вышла из дома, прикрыв за собой дверь, и отправилась на деревню. Уже из-за поворота она увидела на остановке толпу людей. Перед ней спешила баба Нина Луговская. Оглянувшись, девушка увидела, как баба Нина Стрижак вышла на дорогу. Полянская догадывалась, зачем приехал пожарник: обстановка в лесах в такую сухую, жаркую погоду была опасной. А деревню ведь со всех сторон окружали леса, да еще и торфяники. Если, не дай бог, в лесу вспыхнет пожар, последствия для деревни могут быть самые ужасающие.

Жара держалась уже не одну неделю. И то, что пожарник приехал только сейчас, опять же свидетельствовало о том, как мало местные власти заботило то, что может случиться с Горновкой. Даже для сельского совета эта деревня с горсткой дворов не представляла особой ценности. Хаты здесь по-прежнему даже бесплатно никому не нужны были.

На лавке уже сидели баба Маня и баба Рая, Тимофеевна с дедом. Рядом, сбившись в кучку, стояли те, кто жил на другом конце деревни, да еще жена Гуза. Его самого видно не было, и девушка подозревала, что основная часть мужского населения Горновки сейчас на копанке у них за огородами. Сейчас в такую жару там, видно, самый клев. И ведь что самое интересное (этому Злата Полянская не уставала удивляться), как они узнают о намечающемся сборе? Ведь у Юрия Владимировича не было мобильного, а у Серака отсутствовал даже домашний телефон, однако же вот так выходило, что в одно и то же время они собирались в одном и том же месте.

Чуть поодаль стоял пожарник, рядом с ним Дорош, одетый в красную футболку и широкие льняные шорты. Он стоял к ней спиной, поэтому и не увидел сразу. Злата, завидев его, сбилась с шагу и почувствовала, как бешено забилось сердце. Впрочем, она сумела быстро справиться и взять себя в руки. Подойдя к собравшимся, громко поздоровалась со всеми. Мужчина обернулся, улыбнулся, кивнув ей. Но Злата, лишь на мгновение задержав на нем взгляд, отвернулась и заговорила со старушками. И все же, как и раньше, как и всегда, каждая клеточка ее тела, как будто встрепенувшись, тут же отреагировала на его близкое присутствие.

Подошла баба Нина, и стало понятно, что больше никто не придет. Кирилловна сказала, что заходила к бабе Вале, но той не оказалось дома. Баба Ариша вряд ли смогла бы доковылять сюда, не то чтобы еще и в лес. Ноги почти не слушались ее. О Масько и говорить не стоило. Они либо были у кого-то в заработках, либо уже успели выпить и теперь отдыхали у себя.

Пожарник настаивал на том, чтобы собрались все. Положение было весьма серьезным, и все должны были знать об этом. Но старушки не могли сидеть на солнцепеке и дожидаться тех, кто определенно не придет.

— Боляй нiхто не прыйдзя! — подала голос баба Маня, повернувшись к пожарнику. — Няма чаго сядзець тут i чакаць! Жара такая! Цi вы не бачыце, што тут усе старыя?

— Женщины, я все понимаю, но и вы поймите, я должен провести беседу со всеми. Все должны знать об обстановке, возникшей в нашей области в связи с такой жарой, которая, как вы уже заметили, держится не одну неделю. О мерах, предпринятых Министерством, и о наказании, которое понесут виновные…

— А мы тут што, дурныя? Мы i самi знаям, што ў лес нельга хадзiць ў такую сухоту. Да i няма чаго там рабiць зараз! i пра тарфянiкi знаям. Мы ж тут усе колькi гадоў жывом! Калiсьцi яны ўжэ гарэлi тут…

— Хорошо, что вы знаете, но…

— Послушайте, — перебил пожарника Дорош. — Давайте в самом деле не будем задерживать бабушек, им ведь не двадцать лет. Я сам займусь этим, обойду все дома и лично поговорю со всеми не явившимися на собрание! — заявил Виталя, то и дело поглядывая на Полянскую. Злата чувствовала его взгляды и едва сдерживалась, чтобы не обернуться к нему.

— Ну, хорошо! — поколебавшись немного, согласился пожарник и принялся разъяснять.

Говорил он долго и пространно. Злата сначала слушала, а потом перестала, переключившись мысленно на свою волну. Суть сводилась к тому, что в области установили полный запрет на посещение лесов. Возле лесных массивов устанавливались аншлаги с информацией, шлагбаумами перекрыты въезды, за исключением тех случаев, когда по дороге через лес осуществляется проезд в населенный пункт. Кроме того, работники лесхозов и службы МЧС будут осуществлять патрулирование. Граждане, нарушившие запрет, будут привлекаться к ответственности. Все эти меры вводятся для того, чтобы предотвратить лесные пожары и пожары на торфяниках. Вся эта информация вмещалась в несколько предложений, но мужчина определенно любил говорить, а увлекшись, забывал о времени.

Старушки слушали, слушали…

— Нам трэба дзе подпiс паставiць? — перебила пожарника Кирилловна.

Он запнулся и непонимающе уставился на нее.

— А? Нет… Это все в порядке беседы, я говорил…

— Ну, тады мы пойдам. Няма сiл сядзець на гэтым сонцапёку!

Бабульки, кряхтя, поднялись с лавочек и стали расходиться по домам. Баба Нина отправилась к бабе Мане, Тимофеевна с дедом ушли к себе, баба Рая, опираясь на палку, поковыляла домой. На остановке остались только женщины с другого конца деревни. Одна из них осведомилась у Златы, не уехала ли ее мама, и, получив отрицательный ответ, снова вернулась к разговору с соседкой.

Полянская, так и не обратив внимания на Дороша, решила, что делать ей здесь больше нечего, и отправилась домой.

Виталя нагнал ее на повороте, когда Злата, миновав домик Михалыча, попыталась рассмотреть сквозь заросли малинника сажалку и то, что там происходит. Но как бы ни старалась, так ничего и не увидела. Либо мужчины действительно удили рыбу, в чем девушка очень сомневалась, либо уже культурно отдыхали под зарослями ивняка. В это верилось больше.

Полянская увлеклась и не услышала шагов.

Поэтому и вздрогнула испуганно, когда теплая ладонь коснулась ее запястья, заставив остановиться.

Злата обернулась и едва не уткнулась Дорошу в грудь.

— Ух, чуть догнал тебя! Ты кого там высматриваешь?

— Тьфу на тебя! Испугал!

— Извини, я думал, ты слышишь! Ты мне компанию не составишь?

Злата недоуменно уставилась на него.

— Злата Юрьевна, очнись! Я обещал пожарнику навестить не явившихся на собрание! Пойдем со мной, а то мне скучно одному. К тому же у тебя с этими бабками лучше получится найти общий язык.

Девушка шумно выдохнула и сейчас раздумывала: вот-вот должна проснуться дочка, а она так и не приготовила шарлотку. Мама не знает, куда она ушла, и телефон Злата оставила дома. И вообще шататься с Дорошем по деревне — не самое разумное…

— Пойдем, это не займет много времени. Сейчас заглянем к Масько, потом к Максимовне — и по домам! — как будто почувствовав ее нерешительность, сказал мужчина и потянул ее за руку, уводя за собой.

— Ладно, только если ненадолго. У меня вот-вот проснется ребенок! — согласилась она, высвободив свою ладонь.

Дорош усмехнулся, но Злата не обратила на это внимания.

И они пошли. Солнце жгло нещадно. И ни ветерка тебе, ни облачка. Даже сквозь подошвы сандалий чувствовалось, как нагрет асфальт. Над ним, как и над всей деревней, поднималось как будто марево. И если посмотреть сквозь него вдаль, казалось, пейзаж приобретает некую сюрреалистичность.

Проходя мимо своего дома, Злата, вытянув шею, заглянула через забор, ожидая увидеть во дворе маму или Машку. Но там никого не было. Они наверняка еще спали. Полянская ускорила шаг. Меньше всего хотелось, чтобы мама увидела ее в компании мужчины.

У Масько на двери висел замок. А если уж они запирали дверь, значит, отправлялись на заработки в другую деревню, а то и вовсе их забирали в город. Злата критически оглядела двор, который Толику некогда было покосить, и небольшой огородик, заросший травой. Алка уверяла всех, что посадила грядки и у нее уже зреют помидоры, но за высоким бурьяном разглядеть что-либо не представлялось возможным. Зато под окнами у них в старых автомобильных шинах цвели ярко-желтые лилии, источая невероятный аромат. Злата не смогла пройти мимо и, склонившись, понюхала цветы.

Когда она выпрямилась и взглянула на мужчину, он лишь улыбнулся, но ничего не сказал.

— Интересно, куда это Маськи подевались? Второй день не видно на деревне, — себе под нос пробормотала девушка, но Дорош расслышал.

— У меня знакомый гараж разбирает в городе, спрашивал, не знаю ли я кого, кто мог бы помочь, я порекомендовал Толика с Алкой, скорее всего, он их и забрал! — не оглядываясь, поведал мужчина.

— Он им хоть заплатит? Или отделается парой бутылок водки?

Виталя усмехнулся.

— Заплатит. Только не думаешь ли ты, что деньги эти они потратят на что-то путное? Пропьют… Знаешь, сколько они должны на деревне? Вчера я с Руденко разговаривал, так тот жаловался, что задолжали не одну сотню и уже который месяц не отдают!

— Не волнуйся, уж Руденко они точно по осени отработают! Они у него всегда работают! — не смогла скрыть иронии девушка.

Она не сказала, что и ей Масько должны, с зимы еще должны, но она уж и не надеется, что отдадут. Может быть, помогут по хозяйству, когда нужно будет. Они ведь никогда не отказывают, да и Полянская по этому поводу не особенно переживала. Девушка знала: им туго приходилось зимой, и она, как и все в деревне, хоть как-то пыталась помочь.

— Ну, конечно!

Злата не стала развивать эту тему, прекрасно понимая, что с Дорошем говорить об этом и что-то доказывать совершенно бесполезно. С их первой встречи Горновка, ее жители и события, происходящие здесь, были тем самым камнем преткновения, разрушить который они не смогли. И вряд ли когда-нибудь смогут. Дорош в идеалы не верил, давно разочаровавшись в них, жил, как живется, превыше всего ставя собственные интересы.

У бабы Ариши двери в покосившихся сенцах были нараспашку. Огород давно зарос бурьяном. Ее дочка и внучка с мужем сначала еще пытались что-то сажать здесь и убирать урожай, а потом махнули рукой. Они бывали здесь наездами. А Максимовне уже исполнилось восемьдесят пять. Для нее самой возня на огороде осталась в прошлом, и все в деревне понимали, что лучшим вариантом для нее было бы уже переехать к дочке в другую деревню. Но баба Ариша категорически отказывалась покидать свой дом, условия в котором были не самыми подходящими для проживания. Но старушку это не волновало. Конечно, соседи ее не оставляли. Баба Валя приходила каждый день, Масько наведывались, баба Нина хоть и ворчала, но все равно иногда захаживала и приносила что-то из продуктов, а то и вовсе готовую еду. И Злата тоже приносила и каждый раз выслушивала одно и то же: как плохо Сашке в тюрьме. Как он страдает и хочет домой. С той скудной пенсии, которую старушка получала, она отсылала непутевому внуку какие-то деньги и посылки, жалея его и печалясь о нем. Она уже не вспоминала о Маринке, которую ее любимый внук убил, да и о Машке по большому счету тоже.

Жена внука была Максимовне чужой, а вот Сашка, несчастный сиротинушка, за что ж так жестоко наказан? Десять лет строгого режима! Полянская слушала Максимовну, не перебивая, сказать ей было нечего.

Не спорить же и что-то доказывать бабульке, которой перевалило за восемьдесят. Но эти разговоры были Злате крайне неприятны. Они оживляли в памяти воспоминания, с которыми она предпочла бы навсегда расстаться.

Она снова вспоминала Маринку, Маню, которой столько пришлось пережить в раннем детстве, и понимала: ей не жаль Сашку и никогда не будет. Сострадать ему и сочувствовать она не могла. Злата не была жестокой, но если бы на то была ее воля, он получил бы еще больше. Он должен был лежать в могиле рядом с Маринкой. Вот это было бы справедливо и правильно.

Еще во дворе до них донесся звук работающего телевизора. В сенцах им навстречу бросилась дворняга и остервенело облаяла, но мужчина пугнул ее, и та, поджав хвост, выскочила во двор.

Ни запахи, ни интерьер за прошедшие годы в этом доме не изменились, все вокруг еще больше обветшало. В этом доме, казалось, навсегда укоренились запустение, беспорядок, грязь, паутина и слои пыли. Каждый раз, переступая порог этого дома, Полянская чувствовала, как болезненно сжимается сердце. Эти посещения не доставляли ей удовольствия. И сейчас ей тоже хотелось поскорее покинуть этот дом. Миновав переднюю комнату, они с Виталей вошли в заднюю, где работал телевизор.

Картина, открывшаяся им, заставила Злату больно прикусить губу, чтобы не рассмеяться.

На старом продавленном диване у телевизора сидели баба Ариша и баба Валя. Сидели, не шелохнувшись, плечом к плечу, а на лицах их, испещренных морщинами, красовались светло-зеленые кружочки огурца.

Злата услышала, как у нее за спиной хмыкнул Дорош, пытаясь сдержать смех, но не обернулась, боясь рассмеяться.

— Здрасте! — громко поздоровалась девушка.

— Златуля? Тэта ты прыйшла? — не обернувшись к ней, спросила Максимовна.

— Я! — откликнулась девушка.

— А што тэта за мужчынка з табой? Мужык твой?

— Нет, это не мой муж, но суть не в этом! На деревне собрание было!

— Якоя? А мы з Валяй нiчога пра сабрання не чулi! Нiна не заходзiла… — Пожарник приезжал!

— Пажарнiк? Дык ён быў месяц назад, правяраў вон тыя на паталку…

«Тымi на паталку» были пожарные извещатели, которые устанавливали в домах пожилых людей. В случае возгорания они реагировали на дым и оповещали об этом пронзительным сигналом.

— Он приезжал не поэтому. Просто хотел предупредить всех в деревне о запрете на посещение лесов. Знаю, вы, баба Ариша, вряд ли дойдете до леса, но вот баба Валя, я знаю, вы в лес похаживаете… Даже сейчас, когда все лисички давно высохли, да и черника на кустах тоже. Вы ведь, кажется, дрова из леса таскаете? Так вот сейчас нельзя. Могут дать штраф, и большой.

— Правда? — удивилась пожилая женщина. — Но ведь у меня денег нет.

— Это их нисколько не волнует! Поэтому я и говорю, пока не пойдут дожди, от хождения в лес воздержитесь!

— Но я ведь не курю и костров в лесу не жгу. И сейчас там столько сухих дровишек. Если ж я не натаскаю их сейчас, чем же я буду зимой топиться?

Злата и Виталя переглянулись.

— Баб Валя, — подал голос мужчина. — Если вас в лесу заметят пожарники, а они курируют леса, вам не то, что топиться, вам есть не на что будет покупать зимой!

— Ну, хорошо, как скажете! — покорно согласилась старушка. — Ну, ладно, мы пойдем… — сказала девушка и уже собиралась повернуться, но в последний момент передумала. — А что это вы делаете? — не смогла не поинтересоваться Полянская.

— Так это мы омолаживаем кожу! — с серьезным видом заявила баба Валя. — По телевизору рассказывали, говорили, очень помогает, вот мы с Максимовной и решили попробовать! Видишь ли, Злата, мы ведь теперь в людях бываем, а вдруг опять ты нас куда-нибудь пригласишь? Или сюда приедут журналисты…

Злата, едва сдерживая смех, посмотрела на Дороша и увидела, как у того трясутся плечи от беззвучного смеха.

— Понятно! Ну, мы пошли! До свидания! — быстро сказала девушка и метнулась к дверям.

Во дворе, больше не сдерживаясь, Полянская расхохоталась.

— Смейся-смейся, Злата Юрьевна! Видишь, до чего довели старушек твои презентации? А что дальше будет? — посмеиваясь, заметил Виталя, выходя следом за ней.

— А что может быть дальше? — вопросом на вопрос ответила девушка, продолжая улыбаться.

Мужчина близко подошел к ней, опасно близко, так, что Злата едва удержалась от желания отступить на шаг, и протянул руку, чтобы что-то стереть с ее щеки.

— Они постригут друг друга и, отправившись в город, прикупят себе косметики! Представляешь себе Максимовну с припудренным носиком? Кстати, у тебя на щеке пыльца!

Полянская вздрогнула, когда пальцы Витали коснулись ее щеки, и почувствовала, как от внезапной слабости подогнулись колени. Щеки вспыхнули, взгляд заметался…

— До этого вряд ли дойдет… — внезапно севшим голосом ответила девушка и отступила на шаг. — Можно я сама? — прочистив горло, попросила она и отвернулась, боясь, как бы Дорош не прочел смятение в ее глазах.

Они покинули двор и, выйдя на дорогу, пошли на деревню.

— Сегодня снова пойдешь бродить в поля? — первым нарушил воцарившееся молчание Виталя. Спросил негромко, с нежностью и улыбкой, знакомой девушке.

— Не знаю. Может быть. А ты снова пойдешь высматривать тюк соломы, что получше да поближе к твоему дому? — не смогла сдержаться Злата.

Дорош тихонько рассмеялся.

— Нет. Солому Масько благополучно закатили ко мне во двор, я уже забросил ее на вышки сарая и забыл о ней. Мне соломы больше не нужно. Сегодня думаю отдохнуть. Привезу подругу, и вместе мы проведем чудный вечерок…

Злата понимала: говорит все это Виталя лишь затем, чтобы позлить ее, вывести из себя, заставить ревновать, понятно, все это было ложью, но если все же нет?

— Ты ведь женат! — как-то уж слишком резко бросила она.

— Я помню! — невозмутимо отозвался он. Благо, они уже дошли до дома Полянских и надобность в продолжении этого неприятного разговора отпала.

Быстро простившись с Виталей, Злата поспешила домой, а он, не торопясь, пошел дальше. Вечером девушка осталась дома. Искушать судьбу не хотелось. Как не хотелось и давать повод мужчине думать, будто она намеренно ищет с ним встреч. Злата осталась дома этим вечером, но мыслями она была не здесь. Убирая после ужина посуду, разговаривая с мамой, укладывая дочку спать и читая ей сказку, она ежесекундно думала о Дороше. Где он сейчас и чем занят? Соврал ли он или действительно сейчас развлекается с какой-нибудь девицей на даче? Ей хотелось бы чувствовать безразличие ко всему, что касалось Дороша, настоящее равнодушие, только вот не выходило. Это было каким-то затмением, и тут бы вспомнить ей обо всем том, чем закончились их отношения пять лет назад. Ей воскресить бы в памяти свои обиды и унижения, которым он ее подверг, а она вспоминала его улыбку и теплоту взгляда. Она простила ему все давно, а вот забыть его так и не смогла. И избегая встреч с ним все эти годы, прекрасно знала, какой может быть ее собственная реакция. Может быть, в этом было куда больше физического, земного, но каждый раз что-то как будто поднималось внутри, стремясь ему навстречу, заставляя забывать обо всем другом…

Ужасно хотелось выскользнуть из дома и потихоньку пройтись до маленького домика. На улице ночь, ее никто не увидит, и Виталя об этом никогда не узнает, а самой себе Злата уже проиграла. Бесполезно было отмахиваться от очевидного и обманывать себя, ее по-прежнему волновало все, что было связано с Дорошем. Он все так же волновал ее…

Девушка уложила Маню спать и легла сама. Но сон не шел. Она ворочалась с боку на бок на широкой кровати и не могла уснуть. Было жарко. Не хватало воздуха. За стенкой монотонно бормотал телевизор и храпел папенька. Да и внутри у нее творилось что-то неладное. Все трепетало, дрожало и билось. Злата понимала, что не уснет до утра, если сейчас не выпьет чего-нибудь успокоительного. Но вместо того, чтобы отправиться за каплями, девушка, чтобы не потревожить родителей, вылезла во двор через окно и вышла на улицу.

Нет, она не собиралась идти к дому Дороша. Просто хотела немного посидеть на лавочке, подышать прохладным ночным воздухом, подумать, успокоиться, сбросив то наваждение, которое не желало проходить вот уже столько дней… Злата села на лавочку у калитки и огляделась. Ночь была тихой. Улица пустынной. Лунный свет, просачиваясь сквозь листья березы, что росла у дома, рисовал причудливые узоры. Ночь была такой волшебной, и так пронзительно пахли лилии в палисаднике. Сердце сдавило тисками тоски, и, чтобы не расплакаться, Полянская закусила губу.

А ведь что бы ни говорил Виталя, каким бы равнодушным и беспечным ни казался, где-то в глубине его темных глаз девушка видела неприкрытое безудержное желание обладать ею. Оно притягивало, лишало воли и разума. Ведь то же испытывала и она, хоть и стыдилась себе в этом, признаться. И сейчас она сидела и чуть не плакала от отчаяния и какой-то ужасающей безнадежности.

И вдруг услышала шорох.

Испуганно вздрогнув, девушка подняла голову и огляделась. По другую сторону палисадника, запутавшись в косах ивняка, стоял человек. Чувствуя, как гулко бьется сердце, девушка вскочила на ноги, собравшись скрыться во дворе, запереть калитку и закрыть створки окон. Она все еще помнила о двух бродягах, которые когда-то рыскали ночами по деревне и забирались в дома. Она уже и за ручку калитки взялась, но внезапно остановилась и обернулась. Нет, не бродяги и разбойники прятались в ветках. Там стоял Виталя. Наверное, он стоял вот так не первую ночь, не зря ведь ей все мерещилось его близкое присутствие.

У Златы коленки подгибались от слабости и непреодолимого желания сделать шаг в его сторону, но она сдержалась. Девушка вошла во двор и закрыла за собой калитку.

Глава 9

Злата шла по траве и чувствовала, как приятно холодит ноги роса. Солнце только выглянуло из-за леса, но уже было понятно: впереди еще один жаркий день. Уже сейчас, проливая на землю свои лучи, оно припекало. А на высоком бледном небе снова ни облачка. Казалось, от жары пожухли, увяли не только краски природы, казалось, выгорело даже небо. А ведь метеорологи каждый день прогнозировали грозы. И может быть, где-то они были, у них же снова дождя не предвиделось.

Впереди бежала Манечка. Срывая на ходу цветы, девочка собирала букетик, пугая птиц в траве и пытаясь догнать бабочек. Елена Викторовна неодобрительно качала головой, когда малышка, выбираясь из постели рано утром, натягивала на себя платьице и бежала вслед за Златой. Они любили такие прогулки вдвоем. Или с Лешей. Когда бабушка уезжала домой, они часто всей семьей гуляли по окрестностям. Чаще всего Машка так же бежала впереди, а они шли, взявшись за руки, и улыбались, глядя ей вслед. Потом дочка неизменно просила сплести веночек, неважно, были это одуванчики, ромашки, васильки, зверобой, медуница или неизвестные цветы, все лето цветущие в лугах. Чаще всего они доходили до сажалки бабы Нины, усаживались на пригорочек, и Злата плела венок. Девочка просто обожала это занятие. Потом целый день бегала в нем, и вечером ее бывало довольно сложно уговорить снять его.

Идя следом за дочкой, Злата улыбалась, что-то отвечала девочке, но мыслями была далеко. Мыслями она снова возвращалась к сегодняшней ночи. Ужас холодил душу. Этой ночью она едва не сделала то, за что потом бы корила и винила себя всю жизнь. Она едва не поддалась соблазну и не шагнула в его сторону. Она убежала домой и, спрятавшись под одеялом, уткнулась лицом в подушку. Ее трясло. Слезы душили, отчаяние захлестывало. Подушка заглушала рыдания, рвущиеся из груди, а слезы все лились и лились из глаз. Не могла она их сдерживать более. Пусть это были слезы слабости, но она могла себе ее позволить. Злата уже не помнила, когда последний раз плакала. Наверняка лет шесть назад, и снова из-за Витали. Ей было так плохо и стыдно за слезы и за предательские мысли. Она ненавидела себя и осознавала, что она тонет, вязнет в наваждении, в том пространстве, где снова был он и никаких знакомых ориентиров, знаков. Каждой клеточкой своего тела она стремилась к нему и, кусая подушку, понимала: ничего не изменилось. Злата не вышла из дома этой ночью, но сейчас, идя по лугу, измученная и опустошенная, отчетливо представляла, что еще одной такой ночи она просто не переживет.

Надо уехать. Уехать в Минск сегодня же, заняться собственными делами, встретиться с Ириной Леонидовной, съездить в университет и издательство, дождаться Лешку и только с ним вернуться в Горновку снова. Она увидит голубые глаза мужа, его теплую улыбку — и все станет на свои места. Надо встряхнуться. И не раскисать. Ведь это совершенно на нее не похоже. Она оптимист, она справится. Вот так убеждая себя и подбадривая, девушка дошла до сажалки и окликнула Маняшу, которая рвала цветы у кромки леса.

— Мамочка, еще чуть-чуть, здесь столько цветочков! — тоненьким голоском откликнулась девочка.

— Добрай ранiцы, Златуля!

Девушка, не ожидая кого-то встретить в такую рань, испуганно обернулась и увидела бабу Нину.

Жара, установившаяся несколько недель назад, заставляла старушек выходить на огород с восходом солнца да еще, пожалуй, вечером и копаться до темноты. По-другому было просто невозможно. У бабы Нины здесь, на въезде в деревню, за сгоревшим домом Серака, была посажена картошка.

— Доброе утро, баба Нина! — девушка улыбнулась и свернула к изгороди из жердей. — И не спится вам?

— Да хiба ж старым спiцца? Гэта маладым счас самы сон, а нам… А ты во, бачу, тожа не спiш… Я часта бачу, як ты ўраннi гуляеш тут! — с трудом разогнувшись, старушка проковыляла к ограде.

— Ну да! Я вообще люблю окрестности Горновки, но днем так жарко, из дома не выйти, а утром хорошо. Свежо, хоть самую малость. Я уже не могу без этих прогулок! Для меня это стало своеобразным обязательным ритуалом! Я, когда не могу выйти по каким-то причинам, чувствую, как будто меня чего-то лишили! У нас ведь здесь как-то по-особенному… — девушка чуть смущенно улыбнулась, понимая, что баба Нина вряд ли сможет ее понять.

— Ну да, красiва у нас, канешне! Я як на агародзе капаюсь, другi раз разагнусь, гляну — красата! Толька што ж ад этага? Глянеш i забудзеш! Так было, калi нас яшчэ не было, i так застанецца пасля нас… Мы пражылi, Златуля, доўгую i цяжкую жызню! Нiколi за ўсё жыццё хазяiн мой не падарыў мне нi цвяточка! i не скажу, што плоха жылi, але ж не было ласкi. Усе работалi i нiчога болей не бачылi.. Таму гляджу я на вас з Лёшкам i радуюсь. Дай вам бог шчасця! Штоб так да старасцi i пражылi! i дочачка ваша такая харошая! Добра, што забралi вы яе…

— Спасибо, баба Нина! — Злата благодарно улыбнулась и обернулась, заслышав звонкий голосок Машки.

Собрав букет цветов, девочка прибежала к ним.

— Ох, якая ж ты красавiца, Маняша! — сказала ей старушка.

— Ты тоже! — не осталась в долгу девочка. — Смотри, баба Нина, каких я цветочков насобирала! Правда, красивые? Хочешь, я тебе их подарю? Возьми, там, у сажалки, таких много, я еще насобираю! — она протянула букет старушке, а у той прямо слезы на глазах выступили.

Злата, наклонившись, коснулась губами дочкиной головки.

— Мамочка, я пойду еще нарву цветочков?

Злата кивнула, и девочка снова убежала к сажалке.

— Бач ты, якая стрыказа!

— Да, Машка та еще непоседа! Ей все время что-то делать надо, куда-то бежать. Мама вообще ей нарадоваться не может. Манечка у нее первая помощница во всем. А вы что делаете на огороде? Что-то пропалываете? Мы уже не полем. Все горит. А так, в траве, может, и не так…

— Да ты во паглядзi на маю бульбу! Яна ж уся пачарнела ад фiтафторы i пасохла ўжо. Во траву парву i буду капаць! Чаго ждаць? Пасохня зусiм i карчоў не найду! Манька тожа казала, споляць i будуць капаць! А чаго ждаць, Златуля? Тэта ж раней па восенi бульбу капалi, а зараз во толью аугуст прыйдзя, i ўсе капаюць. Во толькi спалоць трэба! А ў вас, Златуля, не паела фiтафтора бульбу? Я матку бачыла, забылася спрасiць…

— Да вроде нет, стоит пока зеленая!

— Дак тэта добра! Здаецца мне, не будзе ў гэтым гаду бульбы! Арэхау багата ў лесе, калi арэхаў багата, тады бульбы няма.

— Ну, сколько будет! Мы много картошки не едим. Если не хватит, придется покупать.

— I то праўда, абы мы былi жывы, а бульбы хвацiць! И адзiн год не сядзелi без бульбы, якой не накапвалi, да летку хватала. Ну, а ты ўчора к тым качоўкам заходзiла? Валя ў Арышы была? Не вылазiць, курва, адтуль. I што яны там робяць?

— Вчера омолаживались! — с улыбкой сказала Злата. — Натуральные маски делали из огурцов!

— Ох, зусiм падурнелi! — всплеснула руками баба Нина. — От, б…дзi, што ўздумалi! А я думаю, чаго гэта ўраннi Валя прыходзiла за гуркамi? У мяне i няма iх ужо пачцi, высахлi, як нi палiвала. Пайшла, найшла там нейкiх крывых, яна i забрала! Во дуры, а? I куды гэта яны амалажывалiся?

Злата смущенно потерла нос пальчиком, размышляя, как бы поделикатней переменить тему.

— Ну, не курвы, а, скажы, Златуля? Зусiм з ума выжылi бабы! — в возмущении выпалила баба Нина и, чуть прищурившись, глянула куда-то Злате за спину.

Злата лишь улыбнулась в ответ.

Баба Нина, поднеся ладонь к глазам, заслонив их таким образом от солнца, устремила взгляд куда-то вдаль.

— Паглядзнка, Златуля, гэта там не тучы сабiраюцца над Пагулянкай? — сказала она.

Полянская обернулась и посмотрела туда, куда показывала баба Нина. За деревней, над лесом, как раз по направлению к соседней деревне, там, где была канава и осушенные давным-давно болота, клубился белый дым. Его и в самом деле можно было принять за кучевые облака, но это была не туча. Это был дым от горящих торфяников.

Когда на землю опустился вечер, Злата, уложив Маню спать, набросила на плечи кофту и покинула дом. Мама пробовала ее удержать, беспокоясь, но девушка заверила, мол, уходит ненадолго и скоро вернется. Полянская вышла на улицу и, осторожно прикрыв за собой калитку, огляделась, а потом, не торопясь, пошла на деревню. В воздухе уже отчетливо ощущался запах гари. Он не чувствовался днем, уносимый ветром, но к вечеру, когда ветер стих, едкий запах горящего торфа пополз по полям и лугам, достигнув деревни.

В сотый раз за сегодняшний день Злата взглянула в сторону болота и вспомнила, какой испытала страх сегодня утром, когда увидела дым над лесом, и каким сильным было желание схватить в охапку Машку и сбежать из деревни без оглядки. На мгновение ей представилось, в какую огненную ловушку они могут попасть, если лес охватит пожар, а такое вполне могло случиться. Впрочем, ей не дала поддаться панике баба Нина. Именно ее спокойствие отрезвило и вернуло мужество. Пожилая женщина не испугалась и не схватилась за голову, а осталась совершенно спокойной.

Она сказала Злате, что торфяники горят в Горновке не впервые и никаких неприятностей, кроме едкого дыма, особенно ощутимого к ночи, им это не принесет, беспокоиться не о чем, но пожарным нужно позвонить.

Чтобы не испугать Машку, Полянская постаралась успокоиться, но, придя домой, тут же бросилась к телефону. Заслышав гул, девушка сошла с дороги, а через минуту из-за поворота, осветив улицу фарами, показалась последняя пожарная машина. От ее мощности содрогнулась земля, но она проехала, скрывшись из вида, а скоро затих и гул. Тушить горящие торфяники ночью было опасным и бесполезным занятием. Действовать приходилось почти вслепую. К тому же пожарные рисковали провалиться в выгоревшие ямы, выбраться из которых не представлялось возможным. Над деревней снова воцарилась тишина. Но сегодня она не была такой, как вчера, — умиротворенной, сонной, благодатной.

Сегодня она казалась напряженной, угнетающей, опасной. Да, слова и спокойствие бабы Нины обнадеживали, но, вернувшись домой и пошарив в паутине интернета, Злата забеспокоилась: опасение снова поднялось в душе девушки. Пожары на торфяниках уничтожали леса, деревни, дороги. Торф под землей не так просто было потушить, особенно в такую засуху. Он мог тлеть не одну неделю, более того, он мог тлеть даже зимой. Он выжигал огромные котлованы, в которых долго сохранялась высокая температура. Провалившийся туда человек, без сомнения, был обречен. Пожар на торфяниках обеспокоил всех в деревне, но не потому, что горновцы по-настоящему боялись чего-то серьезного. Неприятно, конечно, что приходилось дышать дымом, особенно в такую жару. Они верили, что пожарные не дадут пожару распространиться и обязательно его устранят.

К вечеру, когда запах дыма пробрался в комнаты, Елена Викторовна повесила на окна и двери мокрые простыни, таким образом пытаясь предотвратить дальнейшее проникновение дыма, и даже попросила Злату съездить в город за марлевыми повязками. Девушка съездила, но чувство тревоги, не покидающее ее весь день, от этого меньше не стало. Именно поэтому она и вышла вечером из дома, понимая, что вряд ли сможет уснуть.

Ей хотелось сходить за деревню и убедиться, что у пожарных и в самом деле все под контролем, что огонь не подкрадется к дому к утру. Впрочем, конечно, не только за этим…

Не доходя до дома бабы Мани, в свете фонаря Полянская увидела мелькнувший темный силуэт, и сердце дрогнуло.

Виталя! Конечно, это был он! Зябко передернув плечами, несмотря на то что ночь была теплой и душной, девушка стянула полы кофты, чувствуя, как с каждым шагом расстояние между ними сокращается и ее охватывает волнение. Сердце учащенно забилось в груди, щеки заалели. Хорошо, было темно и он не смог этого увидеть. Ему никогда не узнать, что, покидая сейчас свой дом, она надеялась на встречу с ним. Но вдруг он поймет это, почувствует?

Когда расстояние между ними сократилось до одного шага, Дорош остановился, вынуждая ее последовать его примеру.

— Добрый вечер, Злата Юрьевна! — звонко и весело поздоровался он, разбив тем самым оглушительную тишину этого вечера. — Вышла прогуляться перед сном? Понимаю! Я вот тоже не могу сидеть дома, когда на улице такая ночь. Так и тянет на приключения! — он засмеялся, и девушка не смогла сдержать ответной улыбки.

Мужчина говорил легко и непринужденно, и в том, как это звучало, да и во всем его облике, было столько беспечности и несерьезности, что не заметить это было невозможно. Это было возмутительно, учитывая опасность, угрожающую деревне, да и всем им, но возмутиться Злата не смогла. Наоборот, оказавшись рядом с ним, улыбнувшись, она почувствовала, как уходит тревога, отступает страх и становится легче дышать.

— Ну, приключения здесь ты вряд ли найдешь! — в тон ему ответила Полянская.

— Не веришь? — приподняв брови, спросил Дорош.

— Верю! — чуть поколебавшись, сказала Злата и усмехнулась.

— А давай-ка, Злата Юрьевна, в этой вечерней прогулке я составлю тебе компанию! Надеюсь, возражать ты не станешь?

— Не стану, но как же «приключения»? — с легкой иронией поинтересовалась она.

— Подождут! Не сговариваясь, они двинулись вперед, прошли домик Витали и пошли дальше.

— Ты зачем вчера стоял у нас под ивой? — нарушив молчание, спросила Злата.

— А тебе чего вчера не спалось? — вопросом на вопрос ответил мужчина.

— Я первая спросила! Дорош усмехнулся.

— А у меня свидание было назначено у тебя под ивой. Я там подругу ждал!

— Что? — недоверчиво протянула Злата. — Какую подругу? В Горновке вряд ли найдется для тебя подруга! А-а-а, ты, наверное, с Аллой Масько встречался у нас под ивой? Или, может быть, бабу Валю ждал? — девушка рассмеялась над собственным предположением, только без особой искренности.

— Очень остроумно! Но ты ошибаешься! Ты сама прекрасно знаешь, что в деревне есть с кем встретиться! При моей-то неотразимости!

— Врешь ты все!

— А вот и нет! Между прочим, ты своим приходом чуть все не испортила. Девушка должна была уже подойти, а тут ты… Здесь, в деревне, всем ведь известно, каких высоких моральных принципов ты придерживаешься, а она замужем, между прочим. И ей, сама понимаешь, совершенно не хотелось афишировать наше близкое знакомство. Кстати, извини, если испугал. Ты с такой скоростью сдернула с лавочки, что я думал, ты калитку снесешь. Чего тебе не спится по ночам, а, Злата Юрьевна?

— Бессонница! — только и смогла сказать девушка, чувствуя, как больно щемит сердце и обида сдавливает горло.

Интересно, он понимает, что причиняет ей боль? А если понимает и причиняет ей боль намеренно? Виталя способен на это, она не сомневалась.

— Я знаю, как от нее избавиться! — наклонившись и понизив голос, сказал мужчина. Его дыхание обожгло щеку девушки, а аромат парфюма ударил в нос.

— Спасибо, я обойдусь!

— Ну и вредная же ты, золотая моя! — тихонько засмеялся он.

Злата на мгновение закрыла глаза. Он произнес это так, как произносил прежде, с теми незабытыми интонациями безграничной нежности, от которой у нее подкашивались ноги. Как же хотелось забыть сейчас обо всем и хоть на мгновение, под покровом ночи, прижаться к нему и ощутить тепло его тела и силу объятий! Задохнуться, уткнувшись ему в плечо, и почувствовать прикосновение его губ к своей щеке. Это желание было таким сильным, что Злате пришлось сжать ладони в кулачки, так, что в ладони впились ногти, причиняя боль.

Между ними снова воцарилось молчание, в котором они и вышли из деревни, оказавшись среди полей, раскинувшихся вдоль дороги. Здесь было так тихо…

Только слышно было, как где-то одиноко кричит птица. Тюки соломы тонули в дыму, наползающем из-за канавы. Звездное небо над головой было невероятно близким. Казалось, стоит протянуть руку — и можно дотронуться до него. Небосклон был таким огромным и бескрайним, в нем вполне можно было потеряться, раствориться. Темнеющие на горизонте леса, простирающиеся поля казались такими незначительными, незаметными, почти не существующими. Злата подняла глаза к мерцающим звездам и на мгновение забыла обо всем.

Виталя смотрел на нее и чувствовал, что теряет над собой контроль. Сил больше не было играть в эти игры, притворяться веселым и беспечным. Сил больше не было противостоять непреодолимому влечению, желанию коснуться ее, сжать в объятиях и целовать до темноты в глазах. И еще труднее было сдерживать себя, зная, что и она хочет того же, но, подчиняясь здравому смыслу, сдерживает себя.

Пять лет прошло с тех пор, как они расстались. С тех пор, как, отпустив ее, Виталя решил, что так правильно. В некотором роде он, можно сказать, поступил благородно, ведь, будучи женатым человеком, Дорош не мог ей дать всего того, чего она на самом деле заслуживала. Вот только забыть ее он так и не смог. Более того, он ведь знал, что и Злата помнила о нем, на протяжении всех этих лет так же, как и прежде, желала. Это ставило обоих в тупик. И если он видел выход из сложившейся ситуации, Злата Юрьевна предпочитала молча терзаться и держать его на расстоянии. Виталя не мог и не хотел задумываться над тем, почему его так тянет к ней, почему он не может ее забыть, почему даже спустя все эти годы она так желанна ему, даже больше, чем собственная жена.

Бывает же так, когда два человека, встретившись, с первого взгляда испытывают притяжение, когда между ними вспыхивает страсть, которую не могут остудить ни время, ни расстояние… Ведь каждый раз, заглядывая в огромные голубые глаза Златы Полянской, Дорош чувствовал, как исчезает время. Он снова вспоминал тот день, когда впервые увидел ее.

Злата была печальна и грустна, тогда ведь хоронили ее бабушку. Но даже тогда его поразило то, что он почувствовал. Мужчину как будто током ударило… Виталя смотрел и смотрел на нее тогда и потом стал искать с ней встреч. Тогда он еще не знал, чем та первая нечаянная встреча обернется для него и как много станет значить для него Злата. И пусть порой она раздражала его своей правильностью и принципиальностью и не единожды казалось, что он просто ненавидит ее. Он отдалялся от Златы и иногда даже думал, что может обойтись без нее. Но проходило время, и он снова скучал, желал, любил… Да, любил, насколько вообще был способен любить. Злата дарила ему надежду. Рядом с ней хотелось быть лучше, а это многое значило…

— Не нравятся мне эти тюки! — прочистив горло и отступив от девушки на шаг, снова заговорил Виталя.

Бесспорно, он мог бы сейчас заключить Злату Полянскую в объятия и был уверен, что она не стала бы сопротивляться. Только ему хотелось, чтобы она сама сделала шаг, чтобы забыла обо всех тех принципах и идеалах, которые не нужны были в реальности, в той земной реальности, повседневной жизни, где каждый раз люди идут на какой-то компромисс с собой и, не особенно терзаясь угрызениями совести, продолжают жить дальше. Может быть, это был какой-то нездоровый мазохизм, но Дорошу доставляло удовольствие видеть, какую борьбу Злата ведет с собой и собственными желаниями. Он догадывался обо всех терзаниях, мучивших ее, и о том, как ей больно. Мужчина, сам того не осознавая, как будто наказывал девушку за пять лет разлуки и свои тщетные попытки забыть ее.

Дорош не задумывался над тем, что будет потом, если Злата все же не устоит и уступит ему. Так далеко в своих мыслях Виталя не заходил. Он просто хотел ее и больше не мог бороться с этим.

— Почему? — хрипло спросила Злата и откашлялась.

— Потому что если начнет гореть по-настоящему, здесь будет ад! Эти тюки и стерня вспыхнут в два счета!

— А что, есть такая вероятность? — в ее голосе явственно промелькнул испуг.

— Не знаю! — честно признался Виталя. — Когда под землей горит торф, никогда не знаешь наверняка, что может произойти и чем это может обернуться! Ты, небось, уже залезла в интернет, знаешь, какие могут быть последствия? Я был там сего дня. Конечно, они не смогли за день потушить пожар. Все кругом такое сухое. Ночью тушить торфяники опасно, значит, за ночь они разгорятся еще больше. Возможно, завтра подключат авиацию и тяжелую технику. Плохо, что здесь поблизости нет водоемов! Приходится ездить к реке, а путь не близкий.

— Но они ведь не допустят, чтобы пожар приблизился к деревне?

— Они делают, что могут!

— Значит, они делают мало! — в панике воскликнула Злата. — Так, завтра же я позвоню в Минск, в МЧС, на горячую линию, на телевидение, в конце концов…

— Успокойся! — решительно прервал Злату Виталя и сжал ее руки чуть выше локтя, остановив тем самым ее беспорядочные метания. — Все будет хорошо! Давай так. Я буду следить за ситуацией на торфяниках и обо всем рассказывать тебе, чтобы бабы на деревне не слагали истории и небылицы. А ты будешь держать народ в курсе событий, и если будем видеть, что пожарные не справляются и все становится действительно опасным, будем думать, что предпринять! — сказал мужчина, не отпуская, однако, ее рук.

— Ладно, — чуть помедлив, согласилась Полянская и отступила на шаг.

В деревню они возвращались в полной темноте. Давно погасли окошки в домах, да и фонари тоже. Они молча дошли до Златиного дома и остановились. В ее доме тоже было темно. Все спали.

— Ну что, Злата Юрьевна, спокойной ночи! — негромко, с улыбкой, сказал Дорош.

— Спокойной ночи! — сказала она в ответ и уже собралась отвернуться, чтобы пойти к калитке, но в последний момент передумала.

— Я думала, ты уедешь! До вашей деревни дым не скоро доберется, если вообще дойдет!

— Нет, уезжать я не собираюсь! Как же я тебя здесь одну оставлю без присмотра? А вдруг спасать тебя придется? Зная тебя, можно не сомневаться: ты точно во что-нибудь вляпаешься! — весело сказал мужчина, и в темноте девушка увидела, как блеснула белоснежная улыбка.

— Очень смешно! — бросила она и быстро пошла к калитке. Дорош так и остался стоять на дороге, глядя ей вслед и усмехаясь.

Прошло еще два дня, ничего не изменилось на торфяниках, которые все так же продолжали гореть, задымляя деревню. Пожарные днями пропадали на болоте, ведя борьбу со стихией, но пока это не давало каких-то результатов. Старушки в деревне молились о дожде, понимая, что только хороший, сильный и продолжительный дождь способен потушить пожар. Возможно, он и не подступит к деревне, спасатели не допустят этого, но этот удушающий, едкий запах горящего торфа проникал в дом, въедался в вещи и белье, оседал на волосах, впитывался в кожу и, кажется, даже в продукты, сводил с ума. Полянские-старшие все же уехали в город и увезли Маняшу. Девочка так раскашлялась ночью, что все в доме, перепугавшись, утром приняли решение уехать в районный центр. Пусть там тоже невыносимо было в такую жару, пусть от загазованности раскалывалась голова и квартира превращалась в душегубку, но там, по крайней мере, не было этого дыма. Злате тоже пора было уезжать в Минск. Но она все откладывала отъезд, пытаясь оправдать себя беспокойством за деревенских из-за пожара на торфяниках, но на самом деле причина была в другом, и она прекрасно это понимала. Она не могла уехать, зная, что Виталя останется здесь. Девушка как будто ждала чего-то…

Однажды в полдень, на третий день, Полянская наполнила жестяную бочку водой и прямо на крыльце стала полоскать и снова вешать на двери влажные простыни. Сейчас они не то чтобы спасали от дыма, но Злата продолжала это делать. Когда зазвонил домашний телефон, она как раз стояла на табурете и пыталась дотянуться до веревки, на которой висели шторы на дверях, а последние пару дней и влажные простыни. Звонивший был настойчив, а простыня все никак не закреплялась. В конце концов, кое-как набросив ее на веревку, девушка спрыгнула с табурета и отправилась в дом. Следом за ней съехала на пол простыня, но Полянская лишь махнула рукой и сняла трубку.

— Слушаю, — чуть запыхавшись, проговорила она.

— Златуля, здароў! — раздалось на другом конце провода.

— Здравствуйте, баба Нина! — А чаго ты запыхаўшысь? Што рабiла?

— Да простыню мокрую на двери вешала!

— А я дык i не вешаю. Хiба ж я залезу на табурэтку? Ай, цi памогуць тыя простынi! Дыхаць няма чым зусiм, к вечару кашаль як разбярэ, хоць ты што яму… Манька казала, Лена з Машай у город паехалi?

— Да, Манечка ночью раскашлялась так… Мама и увезла ее в город.

— Ну i добра! Калi скушна стане адной, прыходзь пагуляць увечары!

— Да я не сегодня-завтра тоже в Минск поеду! Леша возвращается из Крыма, да и потом много дел накопилось!

— Мо зноў завуць у бiблiятэку? Цi песнi пець паедзеш?

— Да, наверное, и то, и другое.

— Златуля, я ж табе во чаго званю. Ты не знаеш, куды гэта Дунька дзелась?

«Дунькой» меж собой баба Маня и баба Нина называли бабу Валю, по покойной матушке, так сказать.

— Нет, не знаю. Она ко мне не заходила и ничего не говорила! Да и видела я ее в последний раз, когда заходила предупредить насчет запрета. А что, ее нет дома? Вы у Максимовны не спрашивали? Или удачника?

— Да няма дачнiка, ён у горад паехаў, як дымна стала! А тая карга нiчога не зная. Меля што папала, а толку! Я сама пайшла сёння к ёй, думаю, не вiдна, цi не памерла, а ў яе замок… Пайшла к той качарге, кажа, два днi не было ўжо! Я Тамары ў Лiду пазванiла — няма! Я, знаеш, во што думаю, Златуля, а можа, яна ў лес пайшла? Ты ж знаеш, ў яе ў галаве не хватая… Пайшла, заплутала ды i кружыць па лесу i не можа выйсцi Там жа дымна зараз, папробуй разбяры, куды iсцi!

Глава 10

Злата шла по лесной дороге, почти невидимой, давно заросшей травами и цветами, и озиралась вокруг. Время перевалило за полдень. В лесу было сухо и душно. Запах смолы и хвои, смешавшись с запахом горящего торфа, щекотал ноздри, ощущался во рту, царапал горло. Во рту пересохло. Дым, а здесь, в лесу, он был куда гуще, проникая в легкие, душил кашлем. Полянская пыталась откашливаться, но это мало помогало. Злата тысячу раз пожалела, что забыла бутылку воды, отправившись в лес. Она и не предполагала, что в лесу задымленность куда больше, чем в деревне.

Неподвижный раскаленный воздух и деревья задерживали дым, не давая ему распространяться. Злата была в таком состоянии… После звонка бабы Нины она тут же позвонила в милицию, но там, услышав, что старушка семидесяти лет, возможно, потерялась в задымленном лесу, не поспешили в Горновку, чтобы ее спасти. Для них важнее было установить факты: действительно ли баба Валя отправилась в лес и не вернулась оттуда или это только предположение односельчан, а на самом деле она может быть где угодно. Злата не могла им дать каких-то гарантий, но она знала наверняка, что баба Валя, несмотря на запрет, продолжала ходить в лес и таскать оттуда сухие ветки и коряги. Иногда она приносила и пригоршню сухих лисичек. И вполне возможно, ее не остановил пожар на торфяниках и задымленность леса. Чаще всего она не уходила далеко, но, будучи пожилым человеком, могла почувствовать себя плохо. Она могла растеряться, пойти не в ту сторону, заблудиться. И вообще за прошедшие сутки с ней могло случиться все что угодно.

Милицию не впечатлили доводы Златы, но когда она пригрозила, что позвонит в Минск и на телевидение, ей пообещали собрать людей и послать в Горновку, чтобы прочесать лес.

Полянская не стала ждать приезда милиции и, схватив мобильный, направилась к Сенажатке. Злата почти бежала по лесной дороге, углубляясь в лес, и звала бабу Валю до тех пор, пока не осип голос. Осознавая свою беспомощность, она все же не собиралась сдаваться и продолжала поиски.

Дорога, петляя между деревьями, убегала куда-то в неизвестность, и в какой-то момент, решив, что идти дальше бесполезно, девушка повернула обратно. Когда меж деревьями замаячил просвет, она свернула вправо, решив пройтись по кромке леса, вдоль дороги. Полянская знала: именно там чаще всего бывает баба Валя, и, возможно, ей удастся найти старушку. О том, что она может найти ее мертвой, Злата не думала, отказываясь в это верить.

Когда в кармане «запел» мобильный, с испугу девушка чуть не вскрикнула. В лесной чаще среди переклички птиц, стрекотания кузнечиков и каких-то неведомых далеких отголосков мелодия ее мобильного казалась чем-то нереальным и пугающим. На экране высветился незнакомый номер.

Откашлявшись, Злата поднесла телефон к уху.

— Алло! — хрипловато произнесла она, чувствуя, как дерет в горле.

— Злата Юрьевна? — услышала она до боли знакомый, веселый голос Витали. — Привет! А что с голосом, золотая моя?

— Привет! — Злата кашлянула, попытавшись прочистить горло. — Все в порядке с голосом, просто этот дым… Как-то он плохо влияет на мои голосовые связки!

В другое время девушку удивил бы неожиданный звонок Дороша, но не сейчас. Слишком уж она была обеспокоена…

К тому же мужчине совершенно не следовало знать, где она сейчас и чем занимается.

— М-да! А тебе как никому следует беречь свои голосовые связки. А ты где сейчас? — без перехода, как бы невзначай поинтересовался он.

— Дома! — с легкой заминкой ответила девушка.

— Дома? — с преувеличенным удивлением переспросил Виталя. — Вот интересно, я стою сейчас у тебя на крыльце. На двери висит замок, в деревне переполох, а ты говоришь, что дома. Ты что, саму себя заперла в доме? — спросил он.

Ответом ему было молчание.

— Та-а-ак, — протянул мужчина, — спрашиваю еще раз: ты где сейчас? Я так понимаю, в деревне тебя нет? Только не говори мне, что ты отправилась в лес искать эту чокнутую бабу Валю!

В голосе Дороша больше не слышалось веселости, впрочем, она с самого начала была напускной. Сейчас Виталя говорил резко и отрывисто.

— Разве я должна тебе что-то объяснять? — ощетинилась Полянская, начав заводиться. — Меня не надо спасать! Я довольно взрослая и знаю, что делаю. Неужто ты думаешь, что я буду сидеть и ждать, пока наша милиция расшевелится и явится, наконец, в деревню, чтобы прочесать лес? Неужели ты думаешь, что они вообще будут его прочесывать, когда увидят, что в лесу жуткая задымленность?!

— Твою мать, ты что творишь?! — заорал Дорош. — Ты вообще понимаешь, что делаешь? Какого хрена!.. Ты… Да ты ненормальная! Еще похуже этой малахольной бабы Вали! Нет, ну разве нормальному человеку придет в голову мысль тащиться в задымленный лес и искать там старуху, которая вообще неизвестно где?!

— Не смей орать на меня!

— Орать на тебя? Да я тебе голову оторву, как только доберусь до тебя! Она тебе все равно ни к чему!

— Пошел к черту! — бросила Злата и отключила телефон. — Придурок! — пробормотала она и огляделась вокруг.

Куда-то исчезли просветы, маячившие перед ней. Лес обступал со всех сторон, и было совершенно очевидно, что до дороги она еще не дошла, а то, что казалось ей кромкой леса, на самом деле было лишь вырубленной делянкой, за которой снова начинались непролазные заросли молодых деревьев и кустарников.

— Черт возьми! — пробормотала девушка, растерявшись.

Снова зазвонил мобильный.

Снова Дорош.

Девушка нажала на кнопку отбоя и стала пробираться вперед. Телефон зазвонил снова, потом еще раз. Он раздражал и нервировал, не давая сосредоточиться. Она посматривала на верхушки деревьев, на бурелом и пни, пытаясь отыскать какой-то ориентир, чтобы хотя бы понять, где находится и в какую сторону двигаться.

Злата понимала, что не могла отойти далеко от дороги, а значит, если идти прямо, она вот-вот должна выйти к ней. И Полянская шла, вот только просветов меж деревьями так и не видела. Наоборот, кажется, все дальше заходила в непролазные дебри. Здесь сгущались тени, и птицы не пели, и каждая треснувшая под ногами ветка заставляла испуганно вздрагивать. Здесь было не так задымлено, как в Сенажатке, и только это наводило на мысль, что, углубляясь в лес, она все дальше уходит от деревни, не представляя даже, где заканчивается этот лес и сможет ли она когда-нибудь выбраться отсюда.

В какой-то момент, остановившись, Злата почувствовала, как паника охватывает ее. Снова зазвонил телефон. Девушка не стала сбрасывать звонок на этот раз и, поднеся телефон к уху, молча выслушала умозаключения Дороша, касающиеся ее персоны.

— Кажется, я заблудилась, — сказала она, когда, устав орать, он умолк.

Ответом ей последовало молчание.

— Я уже больше часа хожу по лесу, но не могу выйти ни к лесной дороге, ни к трассе! Честно говоря, мне кажется, я углубляюсь все дальше в чащу, и очень сомневаюсь, что смогу выбраться из леса самостоятельно! Знаю, я сама виновата! Тебе не обязательно меня спасать! Я сейчас позвоню в МЧС или милицию…

— О господи! — тяжко вздохнул мужчина. — Можешь не утруждать себя звонком. Милиция уже в Горновке. Кажется, это ты их вызвала, чтобы они прочесали лес и нашли бабу Валю? Значит так, золотая моя, ни шагу с места, стой, где стоишь, и не отключайся. Я сейчас иду по дороге, что разделяет Сенажатку. Ты по ней шла?

— Да.

— Сколько шла?

— Полчаса, минут сорок. Точно не могу сказать, но не больше часа. Потом я развернулась и пошла обратно. Наверное, я была близка к трассе… Или нет… Там был просвет в деревьях. Я решила, что уже у трассы, свернула вправо и пошла…

— Ага, — только и сказал Виталя и снова замолчал. — Это была делянка. Примерно я знаю, где это. А дальше?

— А дальше я потерялась. Шла вперед, как мне казалось, но куда шла на самом деле…

— Господи, и когда в твоей голове прибавится мозгов? Взрослая девка, твою мать… — начал снова заводиться мужчина.

— Ты повторяешься! — перебила его девушка. — Я еще не так повторюсь, когда доберусь до тебя!

— Если доберешься, — как-то уж слишком обреченно вздохнула Злата и услышала, как мужчина усмехнулся.

До делянки Дорош все же дошел, но дальше все оказалось намного сложнее. В каком направлении шла Злата, он не знал, как не знал толком и леса.

Виталя рисковал заблудиться в лесу и понимал это, но, несмотря на одолевавшую его бессильную ярость, не мог бросить Полянскую в лесу. Нет, конечно, милиция прочешет лес и обязательно найдет ее, но не мог же Дорош стоять в стороне и ждать. Вместо этого он пробирался сейчас сквозь кустарник, пригибая ветки, шел вперед, звал Злату, прислушивался, снова набирал ее, менял направление и чувствовал, как нарастает беспокойство — надвигался вечер.

Выбравшись из зарослей орешника, Злата опустилась на корточки и прислонилась спиной к березе. Обхватив себя руками, девушка замерла и огляделась вокруг. Предзакатные лучи солнца, проникая сквозь ветки деревьев, заливали все вокруг золотисто-багряным светом. У каких-то неведомых лесных цветов лениво жужжала пчела. Где-то над головой, меж ветвями березы, тинькала птица. На папоротник уселась бабочка с яркими «глазками» на крылышках и замерла. С веточки на паутинке спустился паук. Лес затих, утомленный полуденной жарой. Злата, позабыв о недавних тревогах и страхах, поглядывала по сторонам, наблюдая за возней насекомых, почти невидимой и не замечаемой людьми жизнью леса, чувствовала, как умиротворение проникает в душу. Как часто, закрутившись в суете, в делах насущных и неотложных, мы забываем, что человек ведь не часть цивилизации, он часть природы, окружающей его. И как редко теперь удается, настроившись на нужный лад, почувствовать ту неразрывную связь с землей, лесом, небом, водой, ощутить единение и силу, которую дает соприкосновение с природой.

И вдруг Злате почудилось, что ее зовет Виталя, и, поднявшись на ноги, она откликнулась в ответ. Скоро Злата услышала, как где-то в глубине леса затрещали сухие ветки и испуганно взметнулась стайка птиц. Под папоротник убежала ящерица, замершая у пня, вспорхнула бабочка. Полянская огляделась по сторонам и увидела, как из-за зарослей орешника показался Виталя. Он не сразу увидел ее, достал из кармана телефон, набрал ее номер и, услышав мелодию мобильного, усмехнулся сам себе и двинулся в сторону Златы. Все это время девушка смотрела на него и чувствовала, что от недавней обиды не осталось и следа. Она смотрела, как он шел и хмурился, бросая на нее злые взгляды, не предвещающие ничего хорошего. Уголки губ его были мрачно опущены, а руки в карманах брюк сжаты в кулаки.

Но губы Полянской все равно расплывались в глупой улыбке. И даже не потому, что рада была своему спасению, хотя, конечно, была рада. Дорош волновался и боялся за нее, и, не дождавшись спасателей, сам бросился ее искать. Это было так приятно, так грело душу…

— Ну и чего ты стоишь? — ворчливо спросил мужчина, подходя к ней. — Или ты до темноты собираешься бродить по лесу? Не надоело еще? Вот как стукну тебя сейчас! Будешь знать, как старших не слушаться! Давай за мной и ни шагу в сторону! — мужчина развернулся и зашагал в сторону зарослей.

— Так точно! — отрапортовала девушка.

Дорош замер и обернулся.

— Так, я что-то не понял, тебе что, еще и шутить вздумалось? — нахмурился он.

— Что ты! — сделала огромные глаза Злата. — И в мыслях не было!

— Смотри мне, договоришься! Не посмотрю, что тебе тридцать лет! Так поддам — мало не покажется. Пошли!

Пошли. Виталя шел впереди, а Злата семенила следом. Возможно, это было что-то нервное, но, глядя в спину Витали, Полянская чувство вала, как ее разбирает смех, и ничего не могла с этим поделать. Конечно, во всей этой ситуации не было ничего смешного, а ей хотелось смеяться.

— А между прочим, ты сам сказал, что остался в Горновке, чтобы спасти меня, если возникнет такая необходимость! — первой нарушила молчание Злата.

— Я что-то не пойму, чего это ты улыбаешься? — повернулся к ней мужчина. — Что? Я смешон, да? В моем-то возрасте бегать по лесу и искать чокнутую девицу и в самом деле смешно… Вот скажи мне, золотая моя, ты что же, действительно надеялась одна найти бабу Валю в лесу? Ты почему мне не позвонила?

— Я знала, какой будет твоя реакция! Ты бы не пошел ее искать и меня бы не пустил. А она по-прежнему где-то в лесу…

— Меня это нисколько не волнует! — отрезал Дорош.

— Я знаю! — сказала девушка и больше ничего не добавила.

Да и что тут можно было сказать? Ему действительно было плевать на всех здесь в деревне, что бы с ними ни случилось, ему было все равно. Здесь, в Горновке, мужчина всегда был сам по себе, и, возможно, за это деревенские отвечали ему тем же равнодушием. Его игнорировали, более того, просто не любили, и было за что, Злата-то знала. И только она шесть лет назад потеряла голову, влюбившись в него. Девушка вздохнула. В деревне бабульки считали ее ангелом, а была ли она таковой? Хотела быть, очень, но себе-то она могла признаться, что до ангела не дотягивала. И в этом не Виталя был виноват. Она сама.

Девушка снова вздохнула и прибавила шагу. Они еще поплутали, пока не оказались на лесной дороге, а скоро вышли и из леса. Солнце как раз опустилось к лесу, где-то там, далеко-далеко на горизонте. Вечер расстилался над землей. Все вокруг было залито багряным светом заката, в котором клубился и растворялся дым. Они вышли из леса и тут же стали свидетелями развернувшейся спасательной операции.

У дороги стояли милицейские машины, сновали люди, переговариваясь по рациям. Чуть поодаль, из-за изгороди, на огороде бабы Нины за всем этим наблюдала кучка любопытных горновцев. Завидев вышедших из леса, к ним направился милиционер, наверняка самый главный. Расправив плечи и вздернув подбородок, Злата приготовилась держать оборону.

— Это вы Злата Полянская? — не поздоровавшись, обратился к ней милиционер. — Это вы нам звонили по поводу пропавшей старушки? Не соизволите ли пройти к машине. У нас к вам серьезный разговор!

— Соизволю, — кивнула она и обернулась к Дорошу, как будто пытаясь найти у него поддержку и защиту, но мужчина лишь усмехнулся, встретив испуганный взгляд широко раскрытых голубых глаз, и, отвернувшись, зашагал в сторону деревни.

Злата прикусила губу и последовала за милиционером.

…На землю легли сумерки, когда она, наконец, оказалась у себя дома. Войдя на веранду, она опустилась на стул и, положив руки на стол, уткнулась в них лбом. Ух! Каким трудным и бесконечным был этот день! И как хорошо, что он все же закончился! Благополучно закончился, несмотря на предательство Дороша и разбирательство с капитаном милиции. Это ж надо, они ей еще штраф собирались выписать! Пусть попробовали бы только, она бы показала им! Но главное, что баба Валя нашлась. К вечеру она прибыла к родственникам в Лиду, и те перезвонили бабе Нине. Злата подняла голову и смахнула с лица выбившиеся пряди волос.

Сейчас бы в ванную, чашку зеленого чая с жасмином и спать! Полянская тяжело поднялась из-за стола, вошла в дом, на ходу стягивая футболку, и включила в прихожей свет. Вряд ли в бойлере есть горячая вода, но ей сойдет и прохладный душ. Войдя в ванную, она зажгла свет, сняла с себя капри, нижнее белье, стянула резинку с волос и забралась в душевую.

Через двадцать минут вышла из ванной посвежевшей и взбодренной. Завернувшись в махровый халат, девушка задумчиво расчесала влажные волосы и, не включая свет, подошла к окну. Облокотившись на подоконник, она выглянула на улицу, огляделась по сторонам — вокруг ни души. Деревня наверняка уже спала. И ей пора, но…

Полянская выпрямилась и отошла от окна. Включив торшер, быстро стянула волосы резинкой, сбросила халат, не глядя, вытащила из шкафа легкое короткое платьице из жатого хлопка, сунула ноги в шлепанцы и решительно направилась к двери.

Теплая душная ночь окутала со всех сторон, как только она оказалась за калиткой. Даже легкое колебание ветерка не нарушало неподвижность воздуха. В свете одиноких фонарей видно было, как клубится дым, проплывая в воздухе, как туман. Злата подняла глаза к небу и не увидела звезд. Казалось, смог от горящих торфяников заволок пеленой ночное небо. Оглянувшись по сторонам, Полянская неторопливо пошла на деревню, направляясь к дому Дороша. Девушка понимала, время для визитов сейчас, когда близится полночь, не самое подходящее, тем более Виталя, возможно, уже спит. Но также она знала и другое: завтра она не отважится пойти к нему. Более того, откладывать свой отъезд в Минск дальше некуда. Завтра она уедет и будет отсутствовать до конца месяца. А сейчас, под покровом ночи, ей просто хотелось в последний раз увидеть Дороша, проститься с ним, извиниться за собственное поведение, вообще за все…

Она должна увидеть его сегодня. Ей просто необходимо это. И сколько бы она ни призывала себя к здравомыслию, все бесполезно. Сейчас смыслу и логике нет места. Не простит она себе, если не простится с ним. И снова ненужные сожаления станут отягощать душу. Нет, конечно, Злата и мысли не допускала, что сегодня, сейчас, между ними может что-нибудь произойти, но чем ближе становился его дом, тем сильнее ее трясло, и сердце трепетало и билось в груди так, что девушка боялась и вовсе лишиться чувств. Дойдя до маленького домика Дороша, где она не была несколько лет, Злата остановилась и, пытаясь унять учащенное сердцебиение и глупое волнение, сделала несколько глубоких вдохов… И закашлялась, глотнув дыма.

Боясь, как бы Виталя не вышел и не увидел ее здесь, сделав ненужные умозаключения, девушка поспешила к калитке. У него было не заперто, да и окошко в передней комнате светилось. Мужчина не спал. Ждал ее? Вряд ли это возможно, скорее всего, просто привык ложиться поздно. Преодолев несколько ступеней, девушка толкнула входную дверь и вошла на темную веранду. Злата не стала стучаться или еще как-то оповещать Дороша о своем приходе, просто прошла несколько шагов, наткнувшись на отодвинутый стул, и открыла дверь в дом.

Виталя обернулся, когда она вошла и застыла на пороге. Удивление, мелькнувшее на лице, явственно отразилось в его глазах, а в приподнятых бровях застыл немой вопрос. Он не ждал ее, более того, он просто не верил. Злата и сама, увидев выражение его лица, испугалась собственного безрассудного поступка. Растерявшись, она нащупала сзади ручку входной двери, вознамерившись вдруг сбежать.

Но вот мужчина улыбнулся, так, как умел улыбаться только он один, и знакомые огоньки зажглись в темных глазах.

— Привет! — сказал он и, отложив нож, которым резал батон минуту назад, сделал шаг ей навстречу.

— Привет! — дрогнувшим голосом ответила она, не сводя своих огромных, лихорадочно мерцающих глаз с его лица. — Извини, я, наверное, не должна была врываться к тебе вот так, посреди ночи, не знаю, о чем вообще я думала. Просто я подумала… Наверное, я должна извиниться за сегодняшнее. Ты прав, я, совершенно не подумав, бросилась сегодня в лес. Я вела себя глупо… — сбиваясь и останавливаясь, говорила девушка.

Мужчина смотрел в ее глаза, не мигая, не отпуская, завораживая. Злате знаком был этот взгляд и сила, которой он обладал. Она тонула в омуте этих глаз, забывая обо всем на свете. Полянская не заметила даже, когда Дорош преодолел разделяющее их расстояние и оказался рядом. Ее окутал терпкий аромат его парфюма, и мурашки побежали по коже. Мужчина поднял руку и прижал пальцы к ее губам, заставив замолчать.

— Тихо! Ничего не говори! Не надо больше этих бестолковых разговоров… — проговорил он и дрожащими пальцами провел по ее губам.

Сквозь Злату как будто прошли разряды тока. Колени подогнулись. Боясь упасть, Полянская схватила его за руку. Их пальцы сомкнулись. Чувствуя его тепло и запах, девушка до слез хотела всем телом прижаться к нему, утонуть в его объятиях.

— Не могу так больше… — прошептала она, не отрывая от него глаз.

— И не надо больше так… — ответил ей мужчина.

Его темные глаза смотрели на нее в упор, и в них она без труда читала неприкрытое желание.

Уж неведомо, кто сделал тот последний шаг, разделяющий их, но расстояния этого меж ними вдруг не стало, и Злата, не сдерживая себя более, не думая ни о чем, потянулась к его губам. Они встретились в легком нежном поцелуе после стольких лет разлуки и, казалось, приветствовали друг друга, пробовали на вкус. Правда, этот поцелуй длился всего несколько секунд.

Виталя обнял девушку за талию и прижал к себе, а она обхватила его шею руками и стала целовать, целовать, целовать… Злата упивалась этими поцелуями, его губами, их сладостью, нежностью, напором. Закрыв глаза, она полностью отдалась им, рукам Витали, которые куда-то уводили, увлекали ее. И она шла, не понимая, что делает. Покрывая поцелуями его нос, лоб, глаза, подбородок и щеки, Злата касалась их пальчиками. Запрокидывая голову назад, она позволяла его губам ласкать свою шею, ушки. Его руки, обнимавшие ее за талию, поднялись выше, почти до подмышек, и большие пальцы как бы невзначай коснулись груди. Невероятное удовольствие разлилось по телу девушки, как будто здесь сосредоточились сейчас все нервные окончания. Из груди девушки вырвался легкий стон. Услышав его, Дорош улыбнулся и продолжил это невероятно нежное, чувственное поглаживание.

— Я сейчас замурлыкаю… — прошептала девушка.

— Ну? — через минуту спросил Дорош. — Я жду!

— Что? — не совсем поняв, чего именно, переспросила Злата.

— Мурлыканья!

— Му-у-урр! — протянула она, засмеялась и открыла глаза.

Оказывается, они успели перебраться в заднюю комнату. Света здесь не было, но и того, что падал из передней и проникал с улицы, было достаточно, чтобы рассмотреть предметы интерьера. За последние несколько лет в комнатке маленького, почти игрушечного домика ничего не изменилось. Сзади за ними оказалась кровать, на которую девушка подтолкнула мужчину. Дорош упал на нее и потянул Злату за собой. Полянская растянулась на нем и снова припала к губам, а руки Витали нетерпеливо блуждали по ее телу, лаская его. Желание, вспыхнув, как сухая ветка от огня, разгорелось стремительно, и они оба уже не контролировали себя, просто не могли.

Впрочем, Виталя, наверное, больше владел собой, чем она. По крайней мере, он все же смог оторваться от ее губ.

— До раздевания у нас, наверное, уже не дойдет? — тихо, хрипловато спросил он и улыбнулся ей, улыбнулся нежно и чуть плутовато, так, как улыбался когда-то. Девушка засмеялась и, оторвавшись от него, села на кровати и стала торопливо расстегивать пуговицы на его рубашке… Одну, вторую… И после каждой второй пуговицы припадала губами к его смуглой, гладкой, влажной от пота груди, губами и языком прокладывая дорожку вниз. Когда с пуговицами было покончено, Дорош быстро скинул рубашку и, отбросив ее в сторону, потянулся к платью Златы. Девушка послушно подняла руки вверх, позволяя мужчине снять его с себя. Одним быстрым движением он расстегнул застежку бюстгальтера, руки потянулись к ее полной груди и сжали ее. Губы снова соединились. Нижнее белье как-то незаметно исчезло, и Злата уже лежала на кровати, а Виталя, склонившись над ней, снова и снова целовал, пальцы ласкали ее, проникая в самые потаенные места, глубоко в нее.

И Злата начинала задыхаться и изворачиваться от невыносимого удовольствия, которое доставляли ей его руки…

Он покрывал поцелуями ее лицо, ее ушки, ее шею и, опускаясь к груди, щекотал кожу мягкой щетиной… Он ласкал ее, прижимая к себе, а она, уткнувшись лицом в его обнаженное плечо, вдыхала его аромат — легкий запах пота и парфюма. Ее ладони скользили по его спине, ногти впивались в кожу. Злата пыталась его остановить, пыталась что-то сказать, понимая, что не сможет долго сдерживаться, но он закрыл ей рот поцелуем, таким глубоким, долгим и почти грубым, что все разом померкло перед глазами, она бессознательно впилась ногтями в его спину и в последний раз выгнулась навстречу его пальцам. А потом просто прижала его к себе, сильно-сильно, и стала покрывать легкими поцелуями его щеку, его ушко, его висок и глаза, его тонкий, просто идеально прямой нос.

— Ты кончила?.. — прошептал он, заглянув в ее лицо, разгоряченное, покрытое капельками испарины.

— Да… — охрипшим голосом сказала она в ответ и провела пальцами по его мягким, шелковистым волосам. Спустившись ниже, провела тыльной стороной ладони по его щеке, а потом пальчиком по его носу…

От него так пахло… Странно, но почему-то никогда, ни с одним мужчиной аромат парфюма, смешанный с запахом тела, не действовал на Полянскую так, как это было с Дорошем. И пусть парфюмы у него были разные, но действие они оказывали одинаковое… Сейчас, как и тогда, несколько лет назад, этот аромат сводил ее с ума, лишая самообладания и воли. И она уже не понимала, как же могла жить все эти годы без него! Ведь она любила его и тогда, и все эти годы, и теперь! Она любила его самозабвенно, сильно, страстно, нежно, до слез, до боли в сердце… И сейчас, нежась в его объятиях и оглядываясь назад, она холодела от ужаса, не понимая, как смогла прожить столько лет без его улыбки, глаз, рук. Как же она могла жить и быть даже счастливой? Потянувшись к нему, Злата прикоснулась припухшими губами к уголку его губ.

— Что такое? — с улыбкой спросил мужчина.

— Хочу еще, — выдохнула она и провела кончиком языка по его нижней губе.

— Ох, и ненасытная же ты, моя золотая! — засмеялся Дорош и, резко перевернув ее на спину, лег сверху, прижав Полянскую к кровати. Обхватив его шею руками, девушка заставила его склониться к себе и прижалась губами к его губам. Раздвинув колени, Злата обхватила Виталю ногами и почувствовала, как желание, зарождаясь где-то в тайных глубинах ее тела, снова захлестывает ее с головой.

…Когда все закончилось, Дорош обнял Злату, обхватил ее руками и ногами и прижал к себе. Полянская обвила его руками и уткнулась лицом в плечо, прижавшись щекой к его щеке. Ее губы, припухшие от поцелуев, то и дело касались теплой, гладкой, удивительно нежной кожи мужчины. И так приятно было чувствовать тепло его тела, слышать громкий стук сердца и ощущать его легкое дыхание, шевелящее ее волосы. Злата тихонько гладила его спину и чувствовала, как руки, сжимающие ее, ослабевают. Виталя засыпал, а ей не спалось.

Глядя широко открытыми глазами в темноту комнаты, зачарованная причудливыми узорами от проникающего в окно света уличного фонаря, Злата чувствовала, как от бесконечной нежности и любви к Дорошу у нее замирает сердце, а от переполняющих эмоций щиплет от слез глаза. Она ведь любила его. Всегда любила, и, несмотря на все обиды и доводы разума, даже теперь, по прошествии всех этих лет, так и не смогла разлюбить. Впрочем, это она поняла еще тогда, три года назад, когда прощалась с ним у куста калины. С пониманием этого она жила и последующие годы. И все ждала, что ее любовь пройдет сама собой, развеется, растает, как утренний туман. Так должно было быть, потому что ее чувства к Витале были несоизмеримы с ее любовью к Машке, к Леше, к Горновке, к тому, чем она занималась и чем жила. Полянская всегда знала, что на чаше весов все это всегда будет перевешивать ее чувства к Витале. Но как сейчас разжать объятия и уйти, Злата не знала.

Она не хотела засыпать, она хотела всю ночь, минута за минутой, наслаждаться его теплом, его близостью, его ароматом. И утром она хотела увидеть, как он просыпается, открывает глаза, она хотела снова увидеть его улыбку, а потом проститься, но уже навсегда. Сейчас, как и тогда, Злата знала, что уйдет, и других вариантов в их истории не будет.

Глава 11

Багряный шар солнца уже закатился за высотки столицы, когда Злата Полянская отперла входную дверь квартиры-студии, в которую они превратили однокомнатную квартиру Блотского, доставшуюся ему от бабушки и деда. Остановившись в полутьме прихожей, девушка бросила на трюмо сумку и ключи, прислонившись к стене, стянула с ног сандалии и прошла в комнату, запруженную проводами, бумагами, нотами, компакт-дисками, пустыми чашками, забытыми барабанными палочками и кое-чем из вещей Лешки — следы последней репетиции и поспешных сборов ребят на гастроли. Пройдясь по комнате, Злата собрала пустые стаканчики из-под кофе, подняла и сложила футболку мужа, подошла к окну и открыла сразу две створки, вместе с багряным светом впуская в комнату загазованный, тяжелый воздух города, пахнущий пылью и асфальтом. Постояв немного у окна и глядя на пожухлые, скрюченные листья липы, Злата устало потерла ладонями лицо. Отойдя от окна, Полянская опустилась на диван.

Стены квартиры наступали на нее, грозя раздавить, а в сердце закрадывались отчаяние и страх. Реальность происходящего просачивалась в мозг, и, несмотря на удушающую духоту в квартире, Полянская чувствовала, как ее начинает бить озноб. Понимание того, что случилось сегодня ночью, постепенно проникало в сознание, но разум не мог до конца охватить последствия произошедшего. Как могла она так низко пасть? Как могла позабыть обо всем? Ужас леденил душу, а на глаза наворачивались слезы. Девушка прилегла на диван, одним движением руки сбросив на пол диски и прижавшись щекой к мягкому покрывалу, закрыла глаза. Ее трясло.

Одному богу известно, как она вообще смогла доехать до Минска в таком состоянии. Трусиха! Жалкая трусиха! А ведь она не смогла, просто не сумела уснуть в объятиях Витали и, проснувшись, увидеть его улыбку и глаза. На востоке занималась заря, когда она выскользнула из рук мужчины, стараясь производить как можно меньше шума, оделась. И всего на мгновение задержалась у кровати, где, прижавшись щекой к подушке, безмятежно спал Дорош. Темные длинные ресницы подрагивали у него на щеках, а в уголках красивых губ как будто затаилась улыбка. Злате очень хотелось хотя бы кончиками пальцев коснуться его лица, но она не стала этого делать, побоявшись разбудить мужчину. Она просто смотрела на него и чувствовала, как сердце разрывается на части.

Убежав домой, Злата поспешно собрала вещи, все время ожидая на пороге появления Дороша. Она представляла, что может последовать за этим. Но он не появился. И не позвонил. Всю дорогу до Минска Полянская вздрагивала от телефонных звонков, поминутно ожидая: это он. Но на протяжении всего долгого дня Виталя так и не объявился. И сейчас девушка уже не знала, радоваться ей от этого или плакать. Можно все забыть, лучше все забыть, сделать вид, что ничего и не было, затолкать все произошедшее в самые далекие закоулки памяти и продолжить жить дальше. Завтра из Крыма возвращается Леша, завтра ее снова закружит тот привычный и знакомый ритм жизни, в котором она жила все эти годы и была счастлива. И если очень постараться, можно притвориться, будто ничего и не произошло.

Обрадоваться возвращению мужа, сказать, как безумно скучала, но ведь это будет ложью. Последние две недели все ее мысли были заняты исключительно Дорошем, и если бы это зависело от нее, Злата предпочла бы, чтобы Блотский задержался в Крыму. Она не могла обманывать себя, как бы подло это ни было по отношению к Леше. Горячие слезы медленно выкатились из-под плотно сжатых век, а сердце сжалось от боли и тоски.

В памяти всплывали обрывки жаркой ночи, подарившей неземное наслаждение, ночи, которую она не забудет никогда. Как наяву, Злата снова видела темные глаза Витали, в которых смешались веселье и желание, на кончиках пальцев ощущала терпкий аромат его парфюма. И со всей обреченностью она поняла: как прежде жить она уже не сможет. Без него не сможет. Весь день Полянская боялась, что Виталя позвонит, а вот сейчас, кусая губы от боли и отчаяния, ей хотелось, чтобы он позвонил.

Хотелось услышать его голос, полный нежности и теплоты, хотелось услышать его смех. Что бы он ни сказал и ни предложил, сейчас Злата согласилась бы на все, даже если бы пришлось полностью изменить всю свою жизнь. А что, если как раз он и есть ее судьба? А что, если она ошиблась? Поспешила? Ведь жизнь снова и снова сводила ее с Виталей, а в сердце продолжала жить любовь к нему. А что, если сейчас они снова встретились, чтобы уже не разлучаться? А вдруг он решит развестись с женой, чтобы быть с ней? Ведь они не могут жить друг без друга, так зачем им жертвовать своими чувствами в угоду чувствам его жены или ее мужа? Ведь это неправильно! Да и жизнь, она ведь одна…

Вскочив с дивана, Злата бросилась в прихожую, вытряхнула содержимое своей сумочки, нашла свой мобильный, собравшись позвонить Витале и прояснить ситуацию, но в последний момент что-то удержало ее от этого шага. Вернувшись в комнату, Полянская снова легла на диван и, сжав обеими руками телефон, прижала его к груди. А ведь он так и не позвонил… Да, пусть, проснувшись и не найдя ее рядом, он обиделся, но, зная ее, он мог бы предположить, что так и будет. А вдруг он и не думал о чем-то серьезном, о том, что в дальнейшем могло бы быть между ними? А вдруг ему нужна была только одна ночь с ней? Дрожь пробежала у Златы по телу при одной мысли об этом. Она не сможет с этим жить! Да как вообще жить, если все произошедшее этой ночью окажется лишь мимолетным эпизодом для него, а ей разобьет сердце? Как же хотелось сейчас девушке услышать его голос, который вмиг бы развеял все сомнения и страхи. Ведь этой ночью, дойдя в своем отчаянии до края, Злата Юрьевна Полянская со всей ясностью осознала, что ради того, чтобы быть с Дорошем, ради того, чтобы стать с ним единым целым, она готова пожертвовать Лешей и их семейной жизнью.

Эти мысли были страшными, но они уже не заставляли душу девушки цепенеть от ужаса. Куда страшнее было и дальше жить без Витали. Она уже переступила черту и предала мужа, да и в своем сердце она предавала его все эти годы, пусть упорно и гнала от себя эти мысли. И она готова была идти до конца, как бы ужасно это ни было, ради Витали она готова была на все…

Впрочем, утром следующего дня от ночной категоричности и отчаянной решительности Златы Полянской мало что осталось. Бессонная ночь, пролитые слезы не лучшим образом сказались на ее внешности. Девушка лишь скептически сжимала губы, тщетно пытаясь замаскировать следы отчаяния на своем лице, собираясь с утра в офис Ирины Леонидовны. Злата чувствовала себя разбитой и смертельно уставшей, но спокойной. Буря прошла, пригнув ее к земле, но вот взошло солнце, и она снова, как пшеница в окрестностях Горновки, тянулась к его ласковым лучам. То, что случилось у них с Дорошем и так потрясло ее, смытое потоками слез, как будто отодвинулось, отступило на задний план, а жизнь брала свое.

Именно поэтому Злата и собиралась сейчас в офис Лешкиной мачехи, а потом, к обеду, намеревалась отправиться на вокзал встречать ребят с гастролей. Дорош не позвонил и теперь. Злата понимала, как глупо было ждать, да еще и бояться этого. И что бы он ей сказал? Да он, наверное, вздохнул с облегчением, не обнаружив ее поутру в своей постели. Не пришлось ей, дурочке, объяснять, что ничего не изменилось, и только эта ночь..

Стараясь отогнать воспоминания, Злата поспешно собралась, облачилась в тонкие темные леггинсы и белую атласную тунику с воротничком, украшенную черными бабочками. Стянув волосы на макушке резинкой, она закрутила их и заколола шпильками. Прихватив лежащие на тумбочке сумочку и солнце защитные очки, девушка покинула квартиру. Еще один летний денек, как и предыдущий, обещал быть жарким и солнечным. Злата, пликнув сигнализацией, смахнула несколько пожухлых липовых листочков с капота, забросила сумку на переднее сиденье и села за руль. Выехав со двора, девушка покатила на проспект Победителей, где в одном из офисных зданий находилась юридическая контора, в которой ведущим юристом работала Ирина Леонидовна. Движение на проспекте было оживленным, но без заторов: утренний час пик прошел. Злата катила по улице, постукивая пальцами по рулю в такт музыке, льющейся из магнитолы. Поглядывая по сторонам, девушка рассматривала оживленный, бурлящий поток городской суеты и после деревни отчетливее, чем когда-либо, ощущала неутомимый ритм большого города, который затягивал ее в свою пучину.

Деревня была ее колыбелью, ее Родиной, домом, но и город с его стремительностью, шумом и суетой был приятен ей, был близок ее характеру. Глядя на знакомые улицы, Злата чувствовала, как жизнь возвращается к ней. Она снова была в своей колее. Припарковавшись на стоянке, девушка вышла из машины и направилась к зданию.

Спустя несколько минут она уже стучала в дверь кабинета, на которой красовалась медная табличка с именем ведущего юриста.

— Войдите! — откликнулись из-за двери. Злата приоткрыла ее и заглянула в кабинет, опасаясь застать там очередного клиента.

— Доброе утро, Ирина Леонидовна! — широко улыбнулась девушка. — Я вам не помешаю?

— Конечно, нет, дорогая! — улыбнулась ей в ответ женщина и поднялась из-за стола, чтобы поприветствовать Полянскую. — Доброе утро!

Они сошлись на полпути, и женщина, приобняв Злату за плечи, расцеловала ее в обе щеки.

— Как же я рада видеть тебя, Златушка! Я уж думала, ты так и не выберешься до осени в Минск! Ну, давай, присаживайся, у меня есть несколько часов свободного времени. До обеда работаю с документами, потом поеду на встречу с клиентом. Кофе будешь? Как знала, что ты сегодня придешь, по дороге на работу заехала в кондитерскую, рекомендую, кстати, там пекут бесподобные булочки и пироженки! Вот сейчас мы с тобой и попируем!

— Ирина Леонидовна! — притворно ужаснулась девушка. — Какие булочки и пирожные? Я ж себе одну конфетку в неделю позволяю, а вы…

— Да брось, дорогая, у тебя замечательная фигурка… Присаживайся, присаживайся! Я не приму никаких отговорок!

Женщина усадила девушку на небольшой диванчик. Рядом с ним стоял стеклянный столик, который она тут же принялась сервировать.

Злата с улыбкой смотрела на нее и не в первый раз удивлялась тому обстоятельству, тому невероятному повороту судьбы, который свел Ирину Леонидовну и Блотского-старшего. Потому что более непохожих между собой людей сложно было представить. Неразговорчивый, спокойный, интеллигентный мужчина с доброй улыбкой и открытым взглядом голубых глаз. И деятельная, яркая, стильная и уверенная в себе женщина, коренная минчанка, утонченная горожанка до мозга костей. С модной короткой стрижкой золотисто-пепельных волос, с лукавыми смешинками в голубых глазах и несколько холодной улыбкой.

Коллеги считали ее стервой и завидовали уверенности, с которой она вела дела и вообще шла по жизни. Леша считал ее просто холодной женщиной, не понимая, что его отец делает рядом с ней вот уже несколько лет, ведь Ирина Леонидовна не шла ни в какое сравнение с его покойной матерью.

Но Злата подозревала, что за внешней холодностью, самоуверенностью и стервозностью скрывается другой человек, необыкновенный, знакомый немногим.

Переступая порог квартиры, женщина сбрасывала личину ведущего юриста и деловой леди, оставаясь просто любимой женщиной, мягкой, заботливой, всепонимающей, со своими личными радостями и печалями.

Пока закипал электрочайник, Ирина Леонидовна расставила на столике чашки, поставила сахарницу и тарелку с булочками и пирожными.

— У меня есть замечательное земляничное варенье, припрятанное для самых важных клиентов… — начала она. Но Злата лишь отчаянно замахала руками. Женщина засмеялась и стала заливать кипяток в чашки с кофе.

— М-м-м-м-м… — блаженно протянула Полянская. — Кофе! Я ведь и приехала к вам так рано в надежде, что вы напоите меня кофе. Дома шаром покати. Ни кофе, ни чая. Надо съездить в магазин. Сегодня ведь Леша возвращается из Крыма. Поеду их встречать после обеда!

— Как у него дела? — поинтересовалась женщина, помешивая ложечкой кофе.

— Неплохо. Мы мало общались, но он говорит, их хорошо принимали на открытых площадках Черноморского побережья!

— Знаешь, дорогая, после нашего разговора я много думала и о тебе, и о Леше… И даже дома у нас на компьютере нашла любительское видео ваших выступлений совместных. Вы же вдвоем на сцене творили чудо! От вас ведь как будто свет шел… Почему вы не поете больше вместе? — спросила женщина, делая маленький глоток горячего напитка.

Злата лишь пожала плечами.

— Честно говоря, я никогда не думала об этом. Да, мы пели вместе, когда для нас обоих это было хобби, таким вот увлечением, но когда мы занялись артистической деятельностью всерьез, пути наши разошлись. Эстрада, наша попса для Лешки неприемлемы, он всегда хотел заниматься серьезной музыкой, играть живую музыку. А я, я ведь во всех отношениях всегда была близка к деревне и никогда этого не стыдилась. Поэтому народное исполнение — это мое. Да и голос у меня соответствующий. Я люблю то, чем занимаюсь. Пока Леша меня не подвел к этому, я и подумать не могла о карьере артистки. Тем более, о профессиональной карьере. Но вот я уже закончила четыре курса Университета культуры и сейчас занимаюсь пением на профессиональном уровне. Но не могу пока сказать, что очень известна, востребована и популярна, да и невозможно это в том жанре, в котором я работаю. Пока что я зарабатываю себе имя и подозреваю, что это может длиться десятилетия, но меня это не пугает. Я очень люблю то, чем занимаюсь, для меня это смысл, образ жизни, которого я придерживаюсь. И пусть говорят, что это не модно и так далее, и тому подобное, я знаю, есть люди, которым это так же дорого, как и мне, и они так же, как и я, хотят сохранить нашу культуру! Это ведь почти как с Горновкой. Впрочем, для меня эти понятия едины! Конечно, нам приходится все немного осовременивать, адаптировать народные песни под двадцать первый век. Как бы получается, это та же самая конфетка, только обертка другая. Я знаю, в России есть коллективы и исполнители, которые работают в таком же жанре, которые тоже выступают за сохранение русского фольклора. Но и у нас в Беларуси есть своя культура, свой менталитет и материал, и пусть бытует мнение, будто наши народные песни — это культура глухих деревень, полесских болот и «вечерок», но на самом деле, если б вы знали, Ирина Леонидовна, сколько есть хороших песен на Полесье! Но их помнят и знают только бабульки, которых с каждым годом становится все меньше и меньше. Мы на курсе нашем часто обсуждаем этот вопрос, ездим в экспедиции и все же понимаем, что не все в наших силах. Знаете, Ирина Леонидовна, сколько на одном только нашем курсе талантливых ребят? По-настоящему талантливых, из многих районных центров нашей страны и областей. Они работают в своих ДК, выступают в своих городах, может быть, выезжают куда-то в деревни и поселки, выступая только за ту небольшую зарплату, которую получают от бюджета. А это сущие копейки, на которые невозможно даже просто что-то профессионально записать. Когда я приезжаю в университет, мы много об этом говорим. Понимаем, что это тупик. Наша страна не так велика, чтобы в ней можно было разгуляться. Работники культуры всегда почему-то оставались самыми низкооплачиваемыми, они не были социально значимыми, как учителя и врачи.

Почему-то не все понимают, что, если мы не будем развивать нашу собственную культуру, цепляясь за российскую или американскую, если мы не сохраним то, что оставили нам наши предки, мы умрем как нация. У нас тоже должна быть литература, нам ведь, как и Короткевичу, Колосу и Мележу, есть что сказать. И песня. Это проблема, пусть и почти невидимая пока, и многие скажут, она не главная, подождет. И она ждет, вот только боюсь, когда вспомнят о ней, выбирать будет не из кого, да и петь не о чем. Кто-то уедет в Россию, а кто-то, забыв о своих амбициозных мечтах, пойдет туда, где платят больше. Ведь кушать и прилично жить хочется всем. Даже коллективы и солисты тех самых ДК, которые несут культуру в народ, делают много, пусть и не всегда верят, что это действительно кому-то нужно. Кстати, я ведь недавно была с презентацией книги в нашем местном ДК, старом сельском клубе, в который на танцы еще моя маменька с тетушкой хаживали. Так вот там тоже есть хор. Из соседних деревень бабульки и женщины собираются и поют народные песни под аккордеон. На них поношенные народные костюмы, понятное дело, новые им никто не даст. А денег на то, чтобы пошить самим, у них нет. Им не платят за выступления, но они выступают по району, приглашают их даже в областную филармонию. Говорят, даже телевидение приезжало снимать их. У них нет образования, даже с элементарной музыкальной школой они не знакомы. Им, понятное дело, если и платят за выступления, то малые гроши. Но они за моральное удовлетворение. И это не может не вызывать восхищения! — девушка перевела дыхание и на мгновение умолкла. — И возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что вряд ли Леша захочет экспериментировать теперь, когда у них уже сложившийся коллектив музыкантов, откатанная программа и материал. Конечно, он активно участвует в адаптации моего материала, но и только.

— А жаль! Почему-то я уверена, хорошая песня в звучании советской эстрады принесет вам успех! Вас ведь и раньше сравнивали с Поплавской и Тихановичем, когда они только начинали. Ну что ж, — с сожалением сказала женщина и, встав с дивана, подошла к столу.

Порывшись среди разбросанных бумаг, она достала лист и вернулась к Злате.

— Вот, — Ирина Леонидовна протянула его девушке, — обязанности администратора артиста или директора, это как кому удобней. Злата взяла листок и пробежала глазами по написанному. «Обязанности: — организация мероприятий, концертов, организация рекламной деятельности; — встречи с заказчиками и подписание договоров; — контроль распространения билетов на концерты; — подготовка составления и подготовка подписания базы гастрольно-концертных документов; — контроль за обеспечением ж/д и авиабилетами (организация передвижения на гастролях); — сопровождение в туре и на фестивалях, разрешение любых бытовых и технических вопросов с организатором; — организация проведения концерта: от прибытия на sound-check и до отбытия с площадки (встреча, сопровождение и проводы, контроль технического и бытового райдеров, организация работы персонала на площадке)». — Мне нравится, как все здесь изложено. И формулировки такие, и пунктики. Вот только кажется, большинство из того, что написано здесь, больше подходит российским артистам. Наши-то вряд ли так уж часто выезжают куда-то за границу. Как и вообще в гастрольное турне, — заметила Полянская, опустив листок на крышку стеклянного столика. — А ведь для артиста, знаете, что самое главное, Ирина Леонидовна? Возможность делать сольную программу, сольно выступать.

— Это дело поправимое!

— Вы думаете? — подняла брови Злата.

— Знаешь что, моя дорогая, я так и этак изучала обязанности директора или администратора при артисте, покопалась немного в интернете, нашла кое-какую информацию… Я еще не приступила к своим обязанностям, но мне уже хочется этим заниматься! Знаешь, как мне надоела эта рутинная однообразная работа? До жути! — Ирина Леонидовна улыбнулась. — А я рада, что мне больше не придется решать все организационные вопросы, вплоть до стоимости билетов! — улыбнулась ей в ответ девушка.

Они еще немного поболтали о делах, Полянская переписала Ирине Леонидовне все телефоны, по которым она обычно связывалась с важными людьми, договариваясь о выступлениях и решая другие организационные вопросы, а также телефоны отделов культуры ее районного центра и Минска, к которым она была прикреплена и где была зарегистрирована как артист ка. Потом они поговорили немного о личных делах, выпили еще кофе, и Злата, простившись с женщиной, покинула ее кабинет.

После прохлады офиса, где работал кондиционер, девушку обдало раскаленным полуденным жаром, когда она оказалась на улице. Злата вздрогнула, и мурашки побежали по коже. Остановившись на тротуаре, она огляделась по сторонам. Утомленные жарой, мимо проходили люди. Не торопились, не бежали, никуда не спешили. С мороженым, газировкой, прячась за солнцезащитными очками, под шляпами и бейсболками, они спасались от жары, как могли. Взглянув на часы у себя на запястье, Полянская опустила на нос очки и пошла к машине.

До прибытия поезда у нее еще оставалось время, и она решила им воспользоваться, заглянув в магазин…

Вытаскивая из духовки форму, в которой цветная капуста, запеченная с адыгейским сыром и залитая сливками, источала необыкновенно аппетитный аромат, Злата едва не обожгла пальцы и, вскрикнув, чуть не уронила ее.

— Вот черт! — пробормотала она и, поставив форму на плиту, подбежала к раковине и включила холодную воду.

Она нервничала. Определенно нервничала, хоть и пыталась казаться спокойной, веселой, счастливой оттого, что любимый муж, наконец, вернулся с гастролей и снова рядом. Еще там, на перроне, она боялась встретиться с ним взглядом.

Казалось, как только Блотский увидит ее глаза, он все поймет…

Но Леша ничего не понял, ни о чем не догадался, он просто счастлив был снова видеть ее. Молодой человек, сойдя с поезда, бросил вещи прямо на перрон и с ходу заключил ее в объятия. А Злата ужаснулась, ощутив вдруг странную пустоту внутри себя. В тот момент Алексей Блотский показался ей таким далеким и совершенно чужим.

Он уехал две недели назад, а ей казалось, прошла целая вечность. Злата заставила себя засмеяться, обвить руками шею мужа и ответить на его поцелуй. Но искренности в ее поступке не было, и это потрясало. Всю дорогу, слушая ребят, наперебой пытавшихся поведать ей о своих приключениях, Полянская старалась совладать с собой, собраться и унять нервную дрожь, не дающую сосредоточиться, но у нее это плохо получалось. И сейчас, готовя ужин в маленькой кухоньке, где со времен бабушки и деда Блотского ничего не изменилось, она чувствовала, как ее начинает трясти.

Леша был в ванной. Приехав с вокзала, они с ребятами перво-наперво сняли чехлы с музыкальных инструментов и разобрали сумки со шнурами, проводами, переходниками. Потом, выпив по бутылочке ледяного пива, ребята разъехались по домам, а Леша отправился в ванную, заявив, что только об этом и мечтал последние сутки, пребывая в душном и пыльном вагоне поезда.

Как будто откликнувшись на ее вскрик, дверь ванной в глубине квартиры открылась и закрылась, а через несколько секунд на пороге кухни возник Блотский.

— Моя любимая цветная капуста, — потянув ноздрями воздух, сказал он и улыбнулся. — Как же мне не хватало еды, которую ты готовишь! — сказал он и взобрался на широкий подоконник. От него повеяло едва уловимым запахом мыла и чуть более сильным — лосьона после бритья. До боли знакомые запахи, ставшие родными. Блотский не пользовался гелями для душа, предпочитая мыло, да и парфюмом практически тоже. Он часто повторял, что всем искусственным ароматам предпочитает естественный запах чистоты.

Злата знала это, и ей это нравилось. Но не пробуждало бурю…

— Что, все настолько плохо было? — спросила девушка, мельком взглянув на него.

Леша сделал такое лицо, что Полянская не смогла сдержаться и рассмеялась искренне, заразительно.

Рассмеялась и почувствовала, как нервное напряжение, сковавшее ее, потихоньку отпускает.

— А ну-ка, давай рассказывай мне о ваших гастролях! — скомандовала она, доставая из холодильника помидоры, моцареллу, рукколу, собираясь сделать свою любимую закуску.

— Таких гастролей, хорошая моя, у нас еще не было! Мы ведь с ребятами думали, что, отправляясь на юг, едем в своеобразный отпуск. Понятное дело, мы собирались и в море искупаться, и на пляже поваляться. Два дня мы пылились в купе вагона, приезжаем в Алушту, а там дождь и довольно-таки прохладно. По крайней мере, не то, что у нас, жара. А у них циклон! Выходим мы из поезда со всеми нашими баулами, оглядываемся и видим паренька с картонкой, на которой написаны мои имя и фамилия. Ну, мы подошли, поздоровались, топчемся на месте, не зная, нас встречают с транспортом или нам самим придется такси вызывать. Ну и, естественно, интересуемся, в какой же нас отель заселят в Рыбачьем, куда мы и должны отправиться, где и запланировано первое выступление. А тот нам: «Жить будете в профилактории». Профилакторий так профилакторий, ты же знаешь, я человек не привередливый, мне главное — чтобы чисто было. Загрузились мы в микро автобус, нас все же встречали с транспортом, и поехали в Рыбачье. Дороги в Украине ужасные, и в России они тоже не лучше. Приехали, расселились, умылись, сходили покушать и стали готовиться к концерту. В Рыбачьем какой-то праздник, вечером концерт на площади администрация сказала провести, а дождь все идет и идет. А бюрократизм, он ведь везде одинаков, и началось: сцену не привезли, а та, которую привезли, очень маленькая. Ну, мы с ребятами пришли, посмотрели, говорим, мы работать не можем на этой сцене, на ней лужи, а у нас музыкальные инструменты, аппаратура, провода. Нам говорят: «Спокойно, сейчас все организуем!» — и находят какую-то бабу Шуру. Она приходит такая: зубов нет, перчатки розовые резиновые по локоть, косынка на голове и синий халат в пол, как при Советском Союзе еще уборщицы носили. Вот она и говорит нам: «Сынки, вы не переживайте, я двадцать пять лет в дет саду уборщицей проработала, щас все сделаем». А у нее такая швабра железная, как раньше были: тряпку кладешь и — бимс! — замыкаешь! Ну, она сцену помыла и вроде как ушла. Нам нечего делать, пришлось концерт начинать, вышли на сцену, начали, а дождь-то идет и идет… Короче, в какой-то момент я понимаю по поведению народа, что что-то не так. Оборачиваюсь, а эта баба Шура со своей шваброй трет сцену. Мне надо петь, но я чувствую, как у меня начинается ржач. Все ржут. И парни мои за инструментами, и за кулисами тоже… Я, конечно, кое-как допел и представил ее. А она поняла, что я ее сейчас представлять буду, так выпрямилась вся. Я говорю: «Вас как зовут?» А она: «Александра Николаевна я!» А я ей: «Александра Николаевна, вы сегодня неотъемлемая часть нашего коллектива! Вы сегодня будете спасать нас!» Вся площадь, конечно же, разразилась бурными аплодисментами! А она вся красно-синяя, как ее халат, блин… И каждый раз, как баба Шура выходила на сцену со своей уборкой, все повторяла: «Сынки, вы не переживайте, я знаю, как все это делается! Я двадцать пять лет в детсаду отработала! Вы не переживайте, вы только пойте!» — жестикулируя и строя смешные гримасы, все говорил и говорил Алексей.

Ошалевшими, блестящими от веселья глазами Злата смотрела на мужа, закусив нижнюю губу.

А потом, не выдержав, засмеялась.

— Такого просто не может быть! — сквозь смех выдохнула девушка. Леша тоже засмеялся.

— Вот я и говорю, гастроли удались! Мало того, что плохая погода как будто следовала за нами, так еще что ни поселок — какое-нибудь приключение. Знаешь, Злата, я вздохнул с облегчением, когда мы, наконец, приехали в Феодосию, — Леша соскочил с подоконника и подошел к Полянской.

Коснувшись ее пшеничных волос, он провел по ним пальцами.

— А как я был счастлив, когда сквозь пыльное стекло вагона увидел на перроне тебя. Я так скучал по тебе, девочка моя! — обхватив ее обеими руками, Блотский прижал Злату к своему плечу и коснулся губами макушки.

Злата украдкой вздохнула и на мгновение затихла в его объятиях. Потом чуть отстранилась и заглянула мужу в лицо.

— Давай садиться ужинать, и я расскажу тебе о Горновке, и вообще мне столько всего надо тебе рассказать, ночи не хватит! — улыбнувшись, сказала она. — К тому же надо успеть позвонить маме и пожелать сладких снов нашей лапочке!

— Давай, — молодой человек разжал объятия. — А знаешь, я привез из Крыма бутылку хорошего вина. В Феодосии купил! Давай продегустируем ее, что ли? — предложил он. — Продавец меня уверял, что такого вина я еще никогда не пробовал, вот мы и проверим, не соврал ли он!

— А давай! — согласилась девушка и, отступив от мужа, стала искать бокалы, запрятанные где-то в верхних шкафчиках старого кухонного гарнитура.

За окном медленно угасал вечер, сгущались сиреневые сумерки, во дворе зажигались фонари, лавочки у подъезда покидали старушки, уступая место молодежи. Время близилось к одиннадцати, когда они с мужем, наконец, встали из-за стола. Леша остался убирать со стола и мыть посуду, а девушка отправилась принять душ.

Злата выходила из ванной, когда услышала, как на тумбочке в прихожей заливается ее мобильный. Придерживая одной рукой чалму из полотенца, сооруженную на голове, Полянская прошла в прихожую и взяла в руки телефон, удивляясь, кто может так поздно звонить, да так и замерла на месте. На экране высветился номер Дороша. Сердце подпрыгнуло в груди и с перебоями забилось где-то в области горла. Колени подкосились, и телефон едва не выскользнул из ослабевших, влажных рук. Ее всю как будто горячей волной окатило, и на мгновение показалось, сейчас она лишится чувств.

Злата так хотела, чтобы он позвонил. Вчера вечером, ночью, да и сегодня весь день она замирала, когда звонил телефон, и с надеждой смотрела на экран. Вопреки всем доводам разума ей так хотелось снова услышать его голос — негромкий, нежный, пронизанный искорками смеха и тепла. Злата не верила, что он позвонит… И вот…

Девушка сжала обеими ладошками все еще вибрирующий телефон и услышала, как из комнаты вышел Леша.

— Злата, это у тебя телефон звонил или мне показалось? — спросил он. Телефон, наконец, затих в руках, но оборачиваться к мужу девушка не торопилась, догадываясь, какое у нее сейчас выражение лица.

— Нет, не показалось, — прочистив горло, ответила она. — Номером ошиблись! — сунув телефон в карман халата, так и не повернувшись к Леше, она снова скрылась в ванной, даже не совсем осознавая, что она делает и зачем.

Телефонный звонок Витали вмиг разрушил ту уютную атмосферу тихого вечера рядом с мужем, в которую Злата так легко поверила, за которой попыталась спрятаться, обмануть себя.

Закрыв за собой дверь, Полянская опустилась на край ванны и сжала обеими руками телефон. Он позвонил… Он думал о ней… Злился… Скучал… И, не совладав с собой, переступив самоуверенность и гордость, позвонил. На глаза наворачивались слезы. Она так хотела ему позвонить. Но звонить нельзя. За дверью ее ждет муж. Да и играть в подобные игры Злата Юрьевна не умела. Она и так чувствовала себя ужасно виноватой за то, что было, но чтобы еще и шептаться по телефону с любовником за закрытой дверью ванной — это уж слишком.

Снова сунув телефон в карман, девушка тщательно умылась холодной водой, вытерла лицо и, собравшись с силами, вышла из ванной.

Глава 12

Школьный двор сельской школы, где когда-то Злата Юрьевна Полянская совсем недолго преподавала русский язык и литературу, в это ясное утро первого сентября гудел. Детишки разных возрастов, учителя, родители и просто любопытные толпились на площадке и широких ступенях крыльца, где обычно проводили все торжественные линейки.

Сегодня, в этот первый ясный осенний денек, народу у школы было много, но Злата знала: детей с каждым годом становится все меньше. И директор, и учителя опасались, как бы школу и вовсе не закрыли, а детей не стали возить в ближайший городской поселок. Здесь, в центре, дела обстояли не так печально, как в Горновке и других небольших деревнях, разбросанных поблизости, в которых уже не осталось молодежи, лишь несколько стариков, доживающих свой век, пустые хаты да тишина и безлюдность, царящие кругом. Здесь, в центре, дома не пустовали, как раз наоборот, от самого районного центра, по трассе, вдоль реки, в прибрежной зоне, так сказать, дома пользовались спросом, продаваясь за приличные деньги, но покупали их в основном под дачи, а молодежь стремилась в город. Не тянуло молодых к земле и работать в колхозе считалось даже постыдным. Злата знала об этом, не раз обсуждала эту проблему с председателем, но реального решения не видела. Чем можно было привязать молодежь к земле? Чем можно было увлечь ее? Деньгами? Девушка сомневалась. Сейчас и в колхозах неплохо платили, но это ничего не меняло.

Патриотизм отсутствовал в нынешней молодежи, был просто пустым словом, звуком, над которым они даже не задумывались. Слишком сильным было дуновение той другой, неведомой жизни. Они уезжали и с некоторым снисхождением, презрительностью смотрели на тех, кто остался. Сейчас, идя рядом с Лешей и Маняшей по центральной дорожке, обсаженной ярко-оранжевыми бархатцами и пестрыми цинниями, Злата снова думала об этом.

Приехав однажды в Горновку, оставшись там, Полянская всеми силами пыталась сохранить в ней жизнь, не дать ей умереть, исчезнуть с лица земли, но ведь Горновка была лишь маленькой каплей в огромном море. Сколько таких деревень было в их районе? А в области? Да и в самой республике…

Чтобы привить любовь к родной земле, к деревне, к своим истокам, надо было дать возможность людям прикоснуться к истинной культуре своей страны, донести до них то, что является незыблемым и главным. Проникнуть в души, отдать… И возможно, тогда будет какой-то результат.

Поэтому каждый раз, выходя на сцену, беря в руки микрофон, Злата надеялась и верила, что если хоть один человек в зале понял то, что она на самом деле хотела донести до него, значит то, что она делала, было не зря. А вообще ей как артистке и писательнице хотелось, чтобы каждый зритель и читатель что-то брал из ее выступлений, книг, что-то важное и лично для себя. Потому что она не понаслышке знала: если не помнить и не чтить прошлое, здесь никогда не будет будущего.

Злата всегда жила проблемами деревни, и все же дочку она отдала в эту сельскую школу не из соображений патриотизма. Бесспорно, они с мужем могли бы отдать девочку в лучшую районную гимназию, благо, в их городе такая имелась, но вот будет ли там Маше хорошо, они сомневались. Они не хотели и не могли враз нагрузить ребенка, пытаясь сделать из дочки вундеркинда на радость себе. Возможно, в этом и не было ничего плохого, но Леша и Злата придерживались другого метода воспитания. Машка не ходила в детский сад, да и в Горновке не было детей, с которыми она могла бы играть. Они хотели ввести ее в школьную жизнь легко, непринужденно, ненавязчиво, не пугая. К тому же, несмотря на их растущую популярность, они все же считали, что девочке лучше будет среди деревенских детей.

Потом, когда она немного освоится, когда пойдут оценки, когда они поймут, к чему у дочки способности, тогда уже можно подумать о школе искусств или школе с каким-то уклоном, а пока пусть познает радость общения со сверстниками, в полной мере насладится безоблачным детством. Отдавая Манечку в школу, Полянская очень переживала и волновалась, но сейчас, поглядывая на дочку, такую хорошенькую, со своими белокурыми кудряшками, которые Злата с утра собрала в два смешных хвостика и украсила голубыми атласными лентами, что так удивительно подходили к голубым глазкам дочки, она почти успокоилась. Белоснежная хлопковая блузка девочки была отделана кружевом, а черный сарафанчик — строг и элегантен, как и лаковые туфельки с золотистыми пряжками. Они все утро думали, какие же купить цветы дочке, и остановили свой выбор на разноцветных герберах, которые дополняли наряд девочки и гармонировали с яркими красками осени — золотистыми, оранжевыми, багряными мазками, уже коснувшимися крон кленов, росших у площадки.

Злата то и дело поглядывала на дочку и видела, с каким интересом она посматривает по сторонам и робко улыбается, встречая заинтересованные взгляды детишек. И на сердце становилось легче… Страшно было отпускать ребенка от себя, пусть даже в школу…

Впрочем, с любопытством и интересом на них поглядывали не только детишки. Взрослые тоже, не особенно стесняясь, смотрели на них. Идя по дорожке и улыбаясь, они втроем выглядели такими красивыми и счастливыми. Невозможно было на них не смотреть и невольно не завидовать. О да! Они могли бы притворяться, выставляя напоказ то, чего не было. Те, кто с завистью смотрел на них, знали, как это бывает. Никто не хотел выносить сор из избы, все старались показать благополучие идеальной семьи, но чаще это было лицедейство, напускное, придуманное. У многих было что скрывать, прятать и забывать…

Но глядя на Злату и Алексея, невозможно было обвинить их в неискренности и притворстве. Нельзя было изобразить такую безмятежную улыбку и придать взгляду столько теплоты и света, нельзя быть таким открытым миру и окружающим, если в семье не все в порядке. Молодые женщины, глядя на Лешу Блотского, украдкой оглядывали себя, поправляя невидимые складки на платьях, и не могли не думать, как повезло Злате Полянской с таким красавчиком мужем. В своих темных узких джинсах, белой футболке и темно-синем коротком пиджаке он выглядел потрясающе.

А с какой гордостью он вел за руку дочку?! Вот это настоящий отец… С тайной завистью поглядывали на них многие из присутствующих на этой школьной линейке, посвященной Дню знаний, так уж были устроены люди. Но были и такие, которые расплывались в теплых искренних улыбках. Они в самом деле были красивой парой. Рядом с Блотским Злата с распущенными золотисто-рыжими волосами, струящимися по спине, в белой футболке с крупной сеткой, украшавшей короткие рукава, и широкой юбке по колено цвета фуксии, отделанной золотистой тесьмой по краю и украшенной расшитым широким поясом, туфлях на невысоких каблучках с ремешком, массивными сережками в тон юбке и безупречным макияжем была неотразима.

И пусть в ее стиле отражалось то, чем она занималась, это нисколько не портило ее образ, пусть не совсем современный и модный, но зато такой элегантный, яркий, неповторимый. У входа в здание школы стояла молодая учительница, которая в этом году набрала первый класс. Злата не знала ее. Нет, конечно, когда они привозили документы Маши и оформляли дочку в школу, Полянская успела пообщаться с ней немного, только и всего. Она не была знакома с этим педагогом.

Впрочем, оглядываясь по сторонам, Полянская пока не заметила своих давних знакомых. Они направились к учительнице, и уже почти подошли к толпе детишек-первоклашек, когда на крыльце показалась стройная невысокая брюнетка в атласном платье темно-вишневого цвета, туфлях-лодочках на шпильке, с безупречно уложенными короткими каштановыми волосами. Сердце Златы испуганно дрогнуло.

Даже по прошествии стольких лет она сразу узнала жену Дороша. Первым желанием было отвернуться, уйти, чтобы не встречаться с ней взглядом, не подходить, не заговаривать. Но она быстро справилась с собой, понимая, как это могло бы выглядеть со стороны. Леша вряд ли понял бы ее, да и все эти люди вокруг. Она ведь знала, что Марина Александровна работает в школе завучем по учебной работе, и то, что они не встретились чуть раньше, когда Злата привозила документы, было просто случайным везением. И в дальнейшем ей, конечно, придется общаться с завучем. Может быть, не часто, но все же…

Марина Александровна подошла к учительнице первого класса, заговорила с ней и обернулась, когда к ним подошли Злата и Леша. Ничего не дрогнуло в лице женщины. На мгновение их взгляды встретились, и Марина Александровна приветливо улыбнулась.

— Здравствуйте! — поздоровалась она и подошла ближе. — Здравствуй, Маша! — взглянула она на девочку и легко коснулась пальцами ее нежной щечки. — Ну что, позволь отвести тебя к ребятам, с которыми ты будешь учиться, и к твоей первой учительнице!

Женщина протянула девочке руку, и та нерешительно вложила в нее свою ладошку.

Марина Александровна сама представила Машу учительнице и ребятам. Леша, взяв с собой фотоаппарат, сделал несколько снимков, а Злата не спускала глаз с дочки, каждую минуту как будто боясь чего-то, каждую минуту готовая прийти на помощь.

Но Маняша, оказавшись среди детей, как-то и забыла о родителях. Ее уже окружили девочки, что-то говорили, улыбались, и Машка отвечала и улыбалась им в ответ. Злата боялась скованности и робости, стеснения и отчуждения со стороны своей дочки, но ничего подобного не произошло. С детской простотой и непосредственностью Маняша легко влилась в ряды первоклашек.

Леша, обернувшись к жене, коснулся ее руки. Она посмотрела на него и улыбнулась, хоть в глазах и стояли слезы.

— Ну, что ты, что ты, моя хорошая? Все ведь хорошо, а ты боялась! — тихо сказал он, посмотрев на нее с бесконечной нежностью.

Злата лишь кивнула в ответ, кончиком пальца смахнув слезинки, и засмеялась. Она отвернулась, собираясь покинуть просторное школьное крыльцо, оставляя дочку с детьми, хотела спуститься с мужем вниз, на асфальтированную площадку у ступеней, где собирались родители и гости, но чья-то ладонь коснулась ее руки, удерживая.

Полянская обернулась.

Это была Марина Александровна.

— Злата Юрьевна, подождите, задержитесь, пожалуйста, на минутку. Жаль, что меня не было, когда вы привозили документы. Я хотела бы попросить вас сегодня сказать слово от имени родителей первоклассников, и вообще у меня много есть вопросов, которые хотелось бы с вами обсудить, не сейчас, но в ближайшем будущем.

Злата мельком взглянула на Лешу.

— Извините, Марина Александровна, но сейчас я вряд ли смогу сказать что-то более-менее связное, уж очень меня все это взволновало. А обо всем остальном я подумаю. Извините еще раз, — сказала она, виновато улыбнулась и, отвернувшись, оставила Марину Александровну в некотором недоумении.

Впрочем, не ее одну. Отойдя пару шагов в сторону, Злата повернулась к мужу и встретила немой вопрос в его приподнятых бровях.

— Я знаю, что она обиделась. И я знаю, что хамка…

— Нет, ты просто ужасно распереживалась сегодня. Это нормально, зная тебя, можно было не сомневаться, что так и будет! Я уверен, она все правильно поняла. Потом мы обязательно найдем время и зайдем к администрации, чтобы обсудить текущие вопросы, но только потом, когда страсти улягутся, все войдет в свою колею и мы привыкнем, что Машка теперь первоклашка! — с улыбкой и добротой в голубых глазах спокойно сказал муж.

— Я несдержанная грубиянка, а тебе как-то удается все правильно понять! — подняв к мужу бездонные глаза, девушка подарила Блотскому одну из тех солнечных беспечных ослепительных улыбок, от которых у молодого человека даже по прошествии шести лет со дня их знакомства все так же захватывало дух.

Они стали спускаться по ступенькам. Глянув себе под ноги, она бросила мимолетный взгляд в сторону калитки и дорожки и вдруг споткнулась. Леша среагировал мгновенно, схватив жену за руку, предотвратив тем самым ее падение. Злата, вцепившись в рукав Лешиного пиджака, готова была потерять сознание.

По дорожке, не торопясь, шел Дорош.

Девушку как будто током ударило, когда она узнала его. Сердце сделало какой-то невероятный скачок и забилось с перебоями где-то в горле. Дыхание перехватило, коленки подогнулись…

— С тобой все в порядке? — спросил Блотский, с беспокойством взглянув на ее лицо, на котором вдруг выступил румянец.

Девушка смогла лишь утвердительно кивнуть. Они спустились по ступеням, прошли площадку и смешались с толпой. Начиналась торжественная линейка. Чувствуя, как ее пронизывает дрожь, Злата опустила голову, боясь даже смотреть в сторону Витали, боясь выдать себя. Ни разу с той незабываемой ночи они не виделись. И если не считать того единственного телефонного звонка, на который Полянская не ответила, он больше не звонил. И она молчала. К тому же почти весь август они с мужем провели в Минске. Круговорот той деятельности, которой они занимались, увлек, закружил: в одном из крупнейших книжных магазинов столицы издательство организовало для Златы Полянской встречу с читателями.

Сразу после этого девушку пригласили в качестве гостьи на съемки телепередачи, где обсуждалось ее творчество как писателя. Ирина Леонидовна, очень серьезно относясь к своим новым обязанностям концертного директора, организовала для нее участие в сборном концерте на открытой площадке в парке, большое интервью в одном из женских журналов и договорилась об участии в концертах, посвященных Дню города, в нескольких городах Беларуси. В городах, где Злата еще не была и где о ней, возможно, даже не слышали, а это многое значило. Потом они забрали в Минск Маняшу и здесь выбирали ей все необходимое для школы.

Вся эта суета, приятная, радостная, закружила. И Злата, погрузившись в нее, старалась не думать, не вспоминать… Иногда ей это удавалось. Но иногда… Воспоминания о Дороше застигали девушку в самых разных местах, не спрашивая разрешения, врывались в сознание, в сердце, разбивая вдребезги покой, заставляя сердце тоскливо сжиматься. Лежа по ночам рядом с мирно спящим мужем, девушка вглядывалась в прозрачную темноту комнаты и видела лицо Витали, его темные глаза, проникающие прямо ей в душу. Беззвучные слезы катились из глаз, их впитывала подушка. Тоска прогнала чувство вины перед мужем, да и совесть уже не мучала ее. Она скучала по Дорошу и не знала, увидит ли когда-нибудь вновь. И уж, конечно, Полянская даже не думала, что увидит его сегодня.

А между тем ей следовало бы это предположить, и дело даже было не в том, что жена его была завучем. Злата вспомнила, что еще во времена ее недолгого преподавания в этой школе на праздничные линейки приглашали представителей организаций, расположенных на территории сельского совета. И сегодня здесь присутствовали председатель, директор совхоза, которому непременно дадут слово, а пансионат представлял Дорош. Злата подняла глаза. Линейка уже началась. В рядах родителей и гостей наступило затишье, да и дети, притихнув, стояли, не шелохнувшись, и не сводили глаз с импозантной фигуры директора школы, голос которого даже без микрофона разлетался далеко вокруг. Испуг от столь неожиданной встречи с Дорошем прошел. Сердце, вернувшись на место, забилось ровнее, дыхание восстановилось.

Взглянув украдкой на мужа, увлеченного речью директора, Злата сделала маленький, почти незаметный шажок назад и огляделась по сторонам. И сразу увидела Виталю. Он стоял чуть правее от нее, рядом с дорожкой. Расставив ноги и сцепив ладони в замок, он, повернув голову, внимательно и сосредоточенно слушал вступительную приветственную речь директора школы. Осмелев, Полянская стала разглядывать его. Сердце снова тоскливо заныло. Он был таким красивым в своем темно-сером с отливом, классическом костюме, в ярко-бирюзовой сорочке, вступающей в контраст с его смуглой кожей, и галстуке в тон костюму. Гладко выбритый, явно только что побывавший в парикмахерской, он так и притягивал к себе взгляд девушки. И она смотрела на него, не в состоянии отвести глаз, ловила его движения, пусть и незначительные, едва заметные… Вот он чуть заметно усмехнулся, когда директор припомнил какую-то шутку, вот поднял руку и небрежно пригладил волосы таким до боли знакомым движением.

И вдруг Дорош обернулся, как будто почувствовав чей-то взгляд, и глаза их встретились… Их разделяло с десяток метров, но это было неважно. Едва их взгляды встретились, все вокруг исчезло, затихло, перестало существовать… Были только его глаза, их плен, из которого ей уже невозможно было вырваться, а все остальное не имело значения. Злата снова тонула, растворялась в них, забывая обо всем на свете. Дорош первым отвел взгляд, и Злата, спохватившись, опустила глаза. Но еще не раз за все время, пока шла линейка, они встречались взглядами.

Мужчина ни разу не улыбнулся ей, казалось, даже наоборот, каждый раз, поворачиваясь к ней, становился все мрачнее. У девушки на глаза наворачивались слезы. Она кусала губы, едва сдерживая невыносимое желание подойти к нему, коснуться…

Осень в этом году выдалась сухой, теплой, не по-осеннему солнечной и ясной. В конце августа прошли долгожданные дожди, и снова восстановилась жара. И все же, несмотря на ясные сентябрьские деньки, с наступлением осени деревня опустела. Дачники, все лето жившие в деревне, уехали в город, и приятная сердцу суета затихла.

Безмолвие — постоянный спутник Горновки — снова воцарилось над деревней и ее окрестностями. Днем Злата часто выходила на улицу, усаживалась на лавочку и долго сидела без движения. Звенящая тишина висела над деревней. Она окутывала, обволакивала, казалась почти осязаемой. Улица была пустынной. Старушки, жившие по соседству, либо копались в своих огородах, убирая урожай овощей, либо с утра пропадали в лесу.

После августовских дождей пошли грибы. Злата сидела на лавочке, запрокинув голову, и смотрела на небо — высокое, яркое, пронзительно-синее. Она могла бесконечно смотреть ввысь. Что виделось ей там в эти минуты, она и сама бы не смогла сказать, но эта синева как-то успокаивающе действовала на нее. Только тяжелые темные облака, предвестники холодов и бурь, напоминали о том, что лето ушло и вернется не скоро. Час от часу за забором в саду с деревьев падали яблоки, листочки березы, что стояла тут же, у калитки, отрываясь, бесшумно ложились на траву. В палисаднике легкий ветерок качал букеты ярких флоксов. Буйством красок радовали георгины, клонившие книзу цветы. Все еще продолжали цвести циннии, ожившие после дождя. Вдоль дорожки красовались низкие бархатцы. Сентябрь приглушил, размыл краски лета, но только для того, чтобы придать им новые пестрые оттенки. За дорогой и вспаханными полями, как будто тронутый сединой, застыл лес. К аромату яблок примешивались и другие запахи. Здесь, в тени березы, пахло сырой землей, мхом и грибами. Иногда эти запахи разбавлял легкий, нежный аромат петуний, которые росли за домом. Мама и тетя Люда питали особую страсть к однолетникам и каждый год сажали их в изобилии едва ли не в огороде, и каждый год едва ли не до морозов цветы радовали глаз.

Эти ясные погожие сентябрьские деньки радовали и поднимали настроение, пробуждая в душе что-то неведомое, возвышенное. Но было в их красоте что-то печальное, отчего щемило сердце и наворачивались слезы на глаза. В эти сентябрьские деньки Злата Полянская осталась в Горновке одна.

Теперь они не могли так просто сорваться и уехать в Минск все вместе. Машка ходила в школу, и они договорились ездить в Минск и работать по очереди. Кто-то должен был оставаться дома, приглядывать за дочкой и возить ее в школу. Родители работали, а обременять Тимофеевну не хотелось. Конечно, Матвеевич мог бы на своем стареньком «Жигуленке» отвозить девочку в школу, и, безусловно, они бы присмотрели за ней не хуже самой Златы, но девушка, зная, как для Машки важны и трудны эти первые дни в школе, хотела быть с ней рядом, чтобы поддержать, помочь, приласкать, уделить внимание… Полянская знала: лучше нее, мамы, с этим никто не справится.

Утром, накормив дочку завтраком, Злата отвозила ее в школу и забирала только после четырех, когда заканчивалась продленка. А пока дочки не было, занималась обычными повседневными делами, перемежая их с игрой на фортепиано, пением, изучением музыкальной литературы, ведь впереди ее ждала последняя сессия, а потом диплом. Она все время что-то делала, ведь в деревне всегда находилась работа, она пыталась убежать от мыслей о Витале, навязчиво преследующих ее, но стоило лишь остановиться, присесть — и они, взлетая, как рой бабочек, кружили в ее голове.

Однажды после полудня, собрав яблоки, она уселась в беседке и принялась нарезать их тонкими дольками. Яблок в этом году было много, и чтобы они не гнили, Злата сушила их и складывала в большой мешок, а зимой они варили компот из сухофруктов. Так же они поступали и с грушами, и с черносливом. Это было вкусно и полезно, куда полезнее, чем соки с добавлением консервантов. В эти дни никто не заходил к Злате, ну разве что Тимофеевна иногда, но та чаще всего заглядывала по вечерам, приносила что-нибудь к чаю, который они пили вместе.

Поэтому, когда брякнула клямка калитки, Полянская, удивившись, выглянула из-за густой стены виноградника. На дорожке появилась баба Маня. Она медленно шла, глядя себе под ноги, и чему-то посмеивалась. Злата улыбнулась, обрадовалась, увидев старушку, сразу вспомнив, что в гости к ней она не заходила, кажется, целый месяц, а то и больше. По крайней мере, вернувшись из Минска, ни разу не навестила свою пожилую приятельницу.

Конечно, звонила ей, и из Минска тоже, а вот навестить ее так и не собралась. Стало стыдно, ведь девушка знала: бабе Мане даже эти короткие прогулки до ее дома давались с трудом. Артрит, прогрессирующий с годами, мучил старушку страшными болями, лишая самых простых радостей в жизни.

— Баба Маня! — окликнула девушка старушку, выйдя из беседки. — Здрасте! Проходите вот сюда, в беседку, тут тенечек и прохладней…

— Ох, Златуля, здароў! Чуць дакалдыбала! Ох, i замучаў жа мяне хандроз! Сiл няма ўжо нiякiх!

Старушка сошла с дорожки, дошла до беседки и тяжело опустилась на лавочку, с трудом переводя дыхание.

— Утамiлася! — сказала она.

Злата быстренько сбегала в дом и вернулась оттуда со стаканом холодного компота, молча протянула его старушке.

— Во пячэ, а! — посетовала баба Маня и с благодарностью приняла стакан. — Гэта ж калi так было, што восень такая пякучая, як летам? 3iма лютая будзе! I без снегу, вiдаць! Пагана гэта! Ну, а ты як тут? Адна? Цiмафееўна казала, Лёшка ў Мiнску? Пяе?

Злата с улыбкой кивнула.

— Да, его приглашают в клубы ночные поработать, но он вернется через пару деньков, и тогда уже я поеду. Пока приглашают, надо ездить! Что ж делать?

— Мы з Нiнай гаварылi толью ўчора пра гэта… Мо б лепш было, каб вы ў Мiнску засталiся i Машку аддалi ў школу там? У вас жа там усё… А матацца туды-сюды… Цяжка…

— Ничего, мы справимся! — Злата улыбнулась. — Наш дом здесь и Машкин тоже, а там мы квартиру Леши давно в студию превратили. Там мы можем переночевать ночь-другую, но жить с ребенком… Нет, там совершенно не те условия. Ребята-музыканты, Лешины друзья, там все время собираются, репетируют, что-то записывают, да и я тоже… А здесь Маняше хорошо. Свежий воздух, простор… Да и мы сами ни за что надолго не расстанемся с деревней. Нет, мы даже мысли об этом не допускаем! К тому же вас на кого я оставлю? — улыбнулась девушка и, присев напротив бабы Мани, вновь принялась потихоньку резать яблоки.

— Ой, маўчы лепш! — как всегда при этих словах, замахала руками баба Маня, а Злата лишь улыбнулась. — Нам ужо, качоўкам старым, на кладбiшча пара збiрацца! Хiба нам што трэба ўжо?

— А мне нужно! Нужно, чтобы вы были… Помните, вы говорили мне, о чем мечтали всегда…

— Да помню, калi ж не… Толькi не будзе гэтага нiколi Златуля. Здаецца мне, загiня дзярэўня! Ты толькi глянь — лета кончылася, i ўсе раз'ехалiся. Я калi выйду на вўлiцу у абед да калодзежа, прысяду на лаўку, сяджу, гляджу, а кругом нiводнага чалавека. I так можна дзень прасядзець i нкога не ўбачыць. Нiхто табе па дарозе не пройдзя, i машына не праедзя!

— Зато можно сполна насладиться тишиной! Я тоже вот сижу сейчас здесь, яблоки режу и слушаю, как жужжат мухи и пчелы! И так хорошо просто сидеть и слышать эти звуки и никакие другие! — Злата улыбнулась, понимая, что баба Маня, скорее всего, не поймет ее. — И все же я склонна думать, деревня не умрет! Так что не говорите мне о кладбище! Я вам это запрещаю! Вы еще доживете до тех времен, когда в Горновку снова возвратится жизнь! Может быть, здесь и не застроят пустыри новыми домами, но у тех заброшенных хат снова появятся хозяева! — убежденно сказала девушка и, не дав старушке опомниться, заговорила о другом. — А где вы были, баб Маня?

— Да вось сёння трохi лепш сябе стала адчуваць, думаю, дай схаджу ў той канец дзярэунi, Нiну даведаюсь, к Арышы зайду! Ды во чуць да цябе трапiла, зайшла адпачыць! Нiна мне званiла сёння, кажа, з лесу толькi прыйшла, пятнаццаць белых узяла ў бярэзнiку Сенажаткi. А там, мая ўнучачка, заўсёды добрыя грыбы раслi! Каб ты знала, Златуля, як мне хочацца ў лес па грыбы схадзiць! Казала я табе цi не, як улетку мае дзеўкi мяне пад ручкi да лесу давялi ды на краю аставiлi каб я хоць тым паветрам дыхнула? Яны пайшлi а я на пнi сяджу, i здаецца мне, шчас ускачу i пайду ягады збiраць! Вось я iду паглядзець на яеныя белыя! А зараз во выйшла толькi са двара, гляджу, Дунька паняслась па дарозе! Скоранька так бяжыць, рукамi размахвае! Я хацела яе клiкнуць, тады думаю, да ну цябе к чорту, бяжы! А тут Сярак выходзiць са свайго двара да i заве яе! А яна яму: адстань, кажа! Ты п'яны, я п'яная, нiма нам з табой аб чым гаварыць! I пабегла далей! А ён услед ёй бубнiць, от жа ведзьма гарбатая… А мяне ж разабрала, думаю, дзе ж гэта Дунька набралася i адкуль бяжыць! Ка мне не заходзiла, да Цiмафееўны тожа. Ну я i пытаю ў Серака. А ён жа сам чуць на нагах стаiць! Кажу, не разумею, што тэта сёння у дзярэўнi за празнiк такi, што усе п'яныя… А яно што… Дачнiк жа тут… Дзень нараджэння ў яго…

При упоминании о дачнике, то есть Дороше, сердце Златы пропустило один удар. Нож, дрогнув в руке, едва не поранил палец. Девушка ниже опустила голову, чтобы баба Маня не увидела, какое смятение отразилось на ее лице… «У него сегодня день рождения…» — забилась в сознании мысль, поднимая из глубины души сложную противоречивую бурю чувств и эмоций — боли, тоски, отчаяния, любви, собственной вины и непреодолимого влечения.

У Витали сегодня день рождения, а она даже не знает об этом.

Баба Маня, не замечая ее состояния, как ни в чем не бывало продолжала говорить.

— Вось яны ўсе i поўзаюць к яму. I Маслюкi, мабыць, тожа там, бо не вiдна зрання. Усе п'янiцы на дзярэунi там п'юць дзень, i дажа Дунька трапiла, курва! — старушка замолчала на мгновение, переведя дыхание, глотнула компота. — Ты сёння да аўталаўкi не падходзiла, Златуля?

— Нет, я сейчас, когда за Машей езжу в школу, захожу в магазин у них там, в деревне, если мне что-то понадобится, а вообще езжу в город, там большой супермаркет открыли, есть все, что душе угодно. Мы в основном только там и закупаемся. А что случилось? Было что-то хорошее сегодня в автолавке? — спросила Злата, пытаясь держаться прежнего непринужденного тона.

— Ды свiнiну прывозiлi, харошую такую. Сала з мясам i не дарагую. Я сабе ладны такi кусок узяла, кiлаграм на пяць. Раздзялю, сала засалю. Мне хоць i нельга яго есцi, але ж другi раз хочацца. А мяса ў халадзiльнiк палажу. Калi баршча зварыць будзе, а мо перакручу на фарш, калi катленiцу якую спекцi.

— А мы как-то свинину и не покупаем. Только, когда родители тут, папенька без яичницы с салом утро не начинает, а так я курицу покупаю. Машка любит бульончик, да и отбивные тоже…

— А у мяне кура ўжо месяц ляжыць. Да толькi каму мне гатовiць зараз? Гэта ўлетку, як дачка з сям'ёй была тут, а зараз… Ранiцай кофа з чым-небудзь вып'ю i так да вечара… А то калi бульбы ў грубе зжару цi кашы звару… Адной не ядзiцца, ложку, другую з'ем i сабаку цi курам аддаю. Шчас добра жыць на свеце, Златуля. Грошы кожны месяц дадому носяць i ў магазiнах ёсць ўсё. Каб толькi елась. Зараз бы жыць i жыць, а сiл няма. Здароўя падводзiць. Сорак гадоў кароў даiушы, якоя здароўя будзе? Толькi б вайны не было! Як пабачу па тэлявiзару, што на свеце робiцца, страшна становiцца. Не за сябе, за дзяцей, унукаў… А як успомню, як мы раслi i што елi.. Калi раён наш асвабадзiлi ад немцаў, мы ад партiзан з лесу выйшлi, а дзярэўнi няма, немцы ж спалiлi. А дзявацца няма куды. Бацька дзесьцi на вайне, а нас у маткi шасцёра. Зрабiлi зямлянку i жылi ў ёй, а там было поуна тараканаў, блох, мышэй, вужэй. Матка прыносiла на ноч саломы, мы пад галаву сцялiлi што было, штоб у вушы не калола, i так во спалi, а ураннi яна выносiла ўсё… А возле землянкi ў нас трохi проса расло, увосень яго зжалi i мы ўсёй кучай на вулiцы спалi, панакрыемся хто чым, а ўранку падымаемся, а кругом iней… Мы потым з маёй пакойнай сястрой часта ўспамiналi, як тады жылi, як не памерлi, да, мабыць, ужо тады здароўя i падарвалi..

То, что рассказывала баба Маня, просто не укладывалось в голове. О тех ужасах военного и послевоенного времени, которое они пережили, Злата слышала не единожды. Когда-то еще в детстве ей о них рассказывала прабабка, эти рассказы тоже пугали Злату, но тогда, будучи очень маленькой, она не могла постичь всю их глубину и трагизм. А вот сейчас, слушая бабу Маню, она не представляла, как они смогли тогда все это пережить, как их мать одна смогла поднять всех, да еще и прожить до девяноста лет. Сейчас в это трудно было поверить, а представить себя на их месте — еще сложнее. Да, человек — такое создание, способное вынести многое, но как пройти и не сломаться, остаться человеком, сохранить сердце, не растерять веру и доброту, не обозлиться, Полянская не знала. Она только понимала, то поколение, ее прабабки и бабушки тоже, выстоявшее перед смертью, голодом, холодом, нищетой и войной и не потерявшее человечности, оно особенное. Те суровые времена закалили людей.

Теперь Злата осознавала, что таких людей становится все меньше, и случись что — мало кто просто так, бескорыстно, совершит подвиг во имя Родины. Сейчас все больше были за себя и сами по себе, а это не способствовало укреплению и сплочению перед лицом любой опасности. Они еще немного посидели с бабой Маней, поговорили, а потом старушка отправилась к бабе Нине.

Злата немного проводила ее и снова вернулась в беседку. Попробовала было снова резать яблоки, но не смогла. Бросив нож на стол, девушка закрыла лицо руками.

Не могла она так больше жить. Сил не было бороться с собой, с тайной надеждой ожидая телефонного звонка, выглядывать ночью в окно, надеясь увидеть Виталю. Полянская пыталась, честно пыталась все забыть, но и жить, как прежде, не могла. Она тянулась к нему обеими руками, до боли в сердце мечтая увидеть его, коснуться и вместе с тем содрогаясь от собственных желаний, готова была бежать от всего хоть на край земли.

Что-то неясное, не оформившееся в какую-то конкретную мысль тревожило ее, лишало покоя, подтачивало изнутри. Злата зажмурилась, пытаясь сдержать слезы отчаяния, но они все равно выкатились из-за плотно сжатых век и покатились по щекам. Подтянув к груди колени, она обхватила их руками и уткнулась лбом. Она плакала, горько, со всхлипами, как ребенок, и не могла остановиться. Девушка хотела быть с Виталей и, понимая, что этого не будет никогда, плакала еще сильнее, еще горше. Ворвавшись в ее жизнь, Дорош снова причинял боль, снова заставлял плакать, а она предвидела это, знала, что так будет. За ту грешную, украденную любовь, что была между ними, приходилось платить высокую цену.

Она долго не могла успокоиться, сидя в тени виноградника, а потом взяла телефон и написала: «С днем рождения!». Но ответа не последовало. Виталя не позвонил и не написал. И не пришел. А она сидела на лавочке у дома, кутаясь в шаль, пока над лесом не занялся рассвет.

Глава 13

Двумя днями позже, поддавшись искушению, Злата сунула ноги в коротенькие резиновые сапожки, набросила на плечи спортивную кофту и, повязав на голову платок, решила тоже сходить в лес. Баба Нина и баба Маня в своих телефонных разговорах с ее мамой рассказывали, сколько в лесу грибов, да их просто корзинами носили. А Полянская-старшая, заядлый грибник, не имея возможности вырваться в деревню даже на выходные, просто извелась вся. Это ж надо! В этом году они останутся без грибов! Да это ж просто трагедия! В каждом телефонном разговоре с дочкой причитая и сетуя, Елена Викторовна все-таки вынудила Злату пообещать, что она обязательно сходит в лес. И вот, отвезя дочку в школу, управившись дома по хозяйству, девушка переоделась, взяла корзинку и собралась в лес.

Злата любила бывать в лесу в любую пору года, но предпочитала все же не ходить туда в одиночку, не углубляться в чащу. Она могла погулять у кромки леса, посидеть, вдыхая острые, пряные запахи леса, но и только. Летом за ягодами и грибами она ходила с родителями, с Лешей или Маняшей, но не одна. Встреча с дикими кабанами три года назад поубавила в ней безрассудства. Она знала, что в последние годы в лесах вокруг Горновки развелось живности. Дикие кабаны бродили по осени даже по огородам. Возясь в саду, она слышала, как «трубят» лоси, а в Пилиповку еще и волки выли опасно близко к хатам.

Злата не собиралась заходить сегодня в дебри. Так, хотела пройтись по березняку вдоль дороги, предвкушая чудесную прогулку по осеннему лесу. Ближе к обеду прилетевший с востока ветер разогнал серые ночные облака, повисшие над деревней, а пробившиеся сквозь тучи солнечные лучи заставили потускневшие краски осени вспыхнуть, засиять. Небо, постепенно освободившись от туч, стало ярким, высоким. Солнце залило окрестности золотистым слепящим светом. В воздухе пахло дымом от костров и сырой землей. Невозможно было в такую погоду усидеть в доме, так и хотелось уйти в поля, лес…

Осенний лес представлял собой невероятное, чарующее зрелище, был полон тайн и сюрпризов. Залитые светом прогалины, заросли орешника с его большими зеленовато-золотистыми листьями, желтые березы с перламутровой корой, в которой, как в зеркале, отражался солнечный свет. От листвы словно исходило золотистое свечение. Стройные высокие сосны с темной строгой кроной. Мох по краям с золотистой каймой был усыпан листвой. Он расстилался кругом, наползал на сосны и старые пни и походил на мягкий влажный ковер. Леса вокруг Горновки вообще были светлыми. Да, может быть, где-то глубоко в дебрях, там, где были болота, заслоненные непроходимым буреломом, они и пугали своей мрачностью, но туда деревенские не ходили. А на таких мхах всегда росли грибы. Присядешь, бывало, на корточки, оглянешься вокруг и увидишь укрытые иголками и листьями коричневые шляпки боровиков.

После дождя в сентябре вообще было много грибов. Под молодыми сосенками повыскакивали маслята, пни облепили осенние опята. По выходным на обочине дороги стояли авто. Это из города наезжали грибники. Деревенские же ходили каждый день. Ведь так хорошо было с корзиной в руках неторопливо брести по лесу. Наслаждаться влажным острым воздухом, напитанным ароматами земли, листвы, коры, грибов, желудей и диких яблок, усыпавших землю. Так приятно было, заглядевшись на куст с розовыми «сережками», как в детстве, сорвав одну, приклеить на уши.

Ярко-алая рябина, спрятанная в глубине леса, как бы разбавляла золотисто-зеленую палитру. Иногда попадались кусты брусничника с яркими, как капля крови, ягодами. В осеннем лесу, пронизанном светом, и дышалось, и думалось легче, иначе. Это походило на релаксацию. Сила и энергия, исходящие от деревьев, бодрили тело, а свет, льющийся сверху, наполнял душу, согревал сердце. Глубокие тени, почти заросшие лесные дороги, убегающие неизвестно куда, канавы, наполненные дождевой водой, в которых плавали желтые листья и отражались осколки неба и солнечные блики, — все заметал листопад. Как-то заискивающе и прощально шумел этот осенний лес, как будто хотел выпросить у природы еще немного ясных, солнечных деньков, теплых ночей, тихих дождей. Как будто хотел подольше побыть в своем золотистом горделивом королевском наряде…

Девушка не сразу свернула в лес. Миновав перекресток, она потихоньку пошла вперед по дороге, по обе стороны которой вставал лес. Злата шла, не торопясь, то и дело поглядывая по сторонам, и так хотелось идти и идти дальше, думать только о том, как же прекрасен мир и какое же это на самом деле счастье жить на свете, видеть это небо и этот лес, почти осязаемо ощущать на губах горьковатый вкус осени и, отпуская все тревоги, чувствовать, как парит душа. Полянская отошла от деревни довольно далеко и уже собралась свернуть в лес, когда услышала гул авто. Подняв глаза, девушка увидела, как из-за поворота вырулила машина. Она неслась на большой скорости, и Злата поспешно сошла с дороги на обочину, в очередной раз возмутившись лихачеству водителей, ведь из леса мог выбежать заяц или лось!

И о чем только думают некоторые?

Сама Злата хоть и водила машину уже не первый год, ездила с осторожностью.

Машина приблизилась, и Злата, подняв глаза, увидела Дороша. Сердце подпрыгнуло в груди и куда-то покатилось. Ее всю словно жаром обдало, и, поспешно опустив глаза, она так и не подняла их больше. Злата почему-то была уверена, что он остановится, остановится хотя бы затем, чтобы поздороваться с ней, поинтересоваться ее делами, но машина пронеслась мимо, даже не сбросив скорости. Разочарование и обида накатили раньше, чем девушка смогла выдохнуть и сказать себе: так лучше, так должно быть! Так лучше для них обоих, но отчего ж тогда так больно? Все краски этого чудного осеннего денька мгновенно померкли, и желание бродить по лесу и собирать грибы пропало. И все же Полянская сошла с дороги и ступила под сень золотистых берез и осин и пошла потихоньку вперед.

Желание позвонить Дорошу и высказать ему все, что она думает о нем, боролось в ней с гордостью. Она бездумно брела по лесу, не глядя себе под ноги, а в голове снова и снова прокручивались слова, складывались в длинный монолог, который (Злата это знала точно) она никогда не повторит Витале.

Нет, он никогда не узнает, как больно ей было! Нет, пусть уж лучше думает, что для нее та ночь ничего не значила, чем то, что она не может ее забыть и живет вот уже месяц как будто во сне, с одним лишь желанием снова увидеть его, услышать, коснуться. Злата шла и шла куда-то, пока не набрела на поваленную осину и не присела на нее, поставив рядом пустую корзинку. И огляделась вокруг, запутавшись взглядом меж сосен и осин, поразившись, каким светлым, прозрачным стал осенний лес. Как звонко над головой трепетали позолоченные листья, каким терпким был воздух…

Вокруг ни души. И только птицы все так же по-летнему звонко давали о себе знать. Подняв лицо к небу, девушка увидела пронзительно-синее небо и облака, иногда проплывающие над ней. Она смотрела и смотрела вверх, пока не затекла шея, и могла бы всматриваться до бесконечности. Что-то виделось в нем, что-то, придающее силы и мужества, дарящее надежду, и веру, и желание жить и творить.

И только когда затрещали ветки под чьими-то спешными шагами и ворона, задремавшая под ласковым солнышком, встрепенулась и возмущенно закаркала, Злата, как будто очнувшись, оглянулась по сторонам. Проезжая часть была недалеко отсюда, со своего места девушка прекрасно видела ее и не ожидала какой-то опасности. Нет, бабульки рассказывали о встречах с дикими козами и лосями, видели даже и диких кабанов, но в лесу это было совершенно естественным явлением. К ним не подходили близко, старались отойти, обойти, да и животные, кажется, боялись людей не меньше. И все же Полянская, испуганно привстав, огляделась и увидела мелькнувший меж деревьями мужской силуэт. Кто-то шел по лесу, быстро шел, то и дело оглядываясь по сторонам. Это явно был не грибник, те так не ходили, им совершенно некуда было спешить. Этот что-то искал в лесу, но явно не грибы…

Сердце дрогнуло.

А через секунду пришло понимание. Да это ведь Дорош. Это он, бросив в деревне машину, пошел за ней в лес. Какое-то мгновение Злата еще стояла, обернувшись, и смотрела, как мелькающий между деревьями силуэт приближается, а потом подхватила корзинку и пошла вперед. Не могла она стоять и ждать и броситься ему навстречу тоже не могла, гордость не позволяла…

Злата услышала, как у нее за спиной затрещали сухие ветки. Дорош, видно, ускорил шаг, а потом и его тихий смех донесся до нее. Девушка не смогла сдержать улыбку, услышав его, и тут же прикусила нижнюю губу. Она шла вперед, едва сдерживаясь, чтобы не обернуться, и чувствовала, как слабеют колени и колотится сердце.

И она обернулась бы, но Виталя уже догнал ее, схватил за руку, развернул и прижал к шероховатому стволу старой осины. Взгляды их встретились, и на какое-то мгновение Злата забыла, как дышать. Они смотрели в глаза друг друга так, как если бы пытались найти там нечто важное, сокровенное, единственно возможное. Они молчали, не веря в слова, и только глаза могли сказать правду.

— И снова ты бежишь! — первым нарушил молчание Виталя. — Опять бежишь! Интересно, как далеко ты собиралась убежать от меня на этот раз? — спросил он без улыбки, не отрывая от нее взгляда.

— А разве не этого ты и ждал от меня? Мне казалось, именно так и должна я поступить! После той ночи…

— Честно говоря, я здорово разозлился тем утром, не найдя тебя рядом, потом решил пойти к тебе и сказать все, что я думаю о твоем характере. И я пошел, только тебя уже и след простыл! И я позвонил… Не собирался этого делать, но, честно говоря, не понимаю, почему ты все решаешь сама! Мне казалось, той ночью я сумел убедить тебя, а ты опять сомневаешься и бежишь сломя голову. Я не знал, что ты такая трусиха!

— Я действительно испугалась того, что натворила…

— И пожалела! — с невеселой усмешкой на губах закончил за нее мужчина и стал отстраняться.

Злата вдруг поняла, что на протяжении всех этих недель, прошедших после той безумной ночи, он именно так и думал: она сожалеет, а посему не звонит и не ищет с ним встреч. Но это было не так.

Полянская покачала головой.

— Нет, не пожалела, а ты? Ты не пожалел?

— Ты веришь в то, что говоришь?

— Я ждала, что ты придешь, когда у тебя был день рождения!

— Спасибо за поздравление!

— Пожалуйста! Я не знала, что пожелать тебе. У тебя же, в принципе, все есть…

— Ну да! — согласно кивнул он. — Кроме тебя!

Не в силах более сдерживать себя, движимая порывами сердца, девушка стремительно рванулась в его сторону, обвила руками талию и прижалась щекой к его груди.

— В свой день рождения я хотел прийти или хотя бы позвонить, — Дорош в свою очередь обнял девушку за плечи и уткнулся подбородком ей в макушку, — прогнать к черту толпу пьяниц, которые с утра по одному таскались ко мне, и пойти к тебе. Но ты была так немногословна, и я не знал, где ты сейчас и уж тем более с кем. Я попробовал однажды позвонить, но ты не взяла трубку и не перезвонила. Я не знал, чего тебе нужно было, Злата Юрьевна! К тому же я видел тебя с мужем на линейке…

Закрыв глаза и горько улыбнувшись, девушка лишь покачала головой, как будто все то, что говорил Виталя, было такой глупостью, совершенной глупостью, а правдой были лишь тепло, которое она чувствовала щекой, и гулкое биение его сердца.

— Я так соскучилась… — шепнула она.

— Ни за что не поверю! — тихонько засмеялся он и сильнее прижал ее к себе, когда Злата попыталась отстраниться. — Почему ты ни разу не позвонила? Можешь не отвечать. Я знаю, ты не хотела всего этого, сопротивляясь до последнего. И, зная тебя, можно было предположить, как ты терзалась, глядя в глаза Блотского… И как пыталась все забыть и заставить поверить себя, что все приснилось. Ничего не было. И, возможно, именно поэтому, зная все это, я не был так настойчив. Ты же знаешь, я всегда уважал твой выбор, — все говорил и говорил Дорош.

И это было правдой, впервые он понимал все правильно. Да, она была трусихой, но…

— Я люблю тебя! — приглушенно, не отрывая лица от его груди, проговорила девушка. — И я не могу так… Я пыталась… И примириться с тем, что произошло, и с тем, что не забыть мне этого никогда. И с тем, что моя судьба — Леша. Я соглашаюсь со всеми доводами разума, но я люблю тебя и хочу быть с тобой. Я трусиха, да, ты прав! Я боюсь разрушить свою жизнь, я боюсь изменений, причем таких глобальных, но я не могу и не хочу жить без тебя! Больше не хочу… И я не понимаю, почему два человека, любящих друг друга, не могут быть вместе?! Почему мы не можем быть вместе? — в отчаянии воскликнула девушка.

— А мы разве не вместе? Вот, я обнимаю тебя… — с улыбкой и нежностью возразил он.

— Ты ведь понимаешь, о чем я говорю! Бывает же так…

— Нет. Злата Юрьевна, ты же уже взрослая девочка и должна понимать, так бывает. Жизнь отнюдь не идеальна, а жизнь в браке тем более. И то, что поначалу кажется вечным, на деле выходит иначе. Да, так бывает и часто так происходит. Сердцу не прикажешь, проходит любовь, но ни твой муж, ни моя жена, ни тем более наши дети не должны страдать от этого. Они-то ни в чем не виноваты. Зачем причинять им боль? Зачем разрушать их жизнь? Ведь мы и так сможем быть счастливыми, да, пусть не так, как это представляется в идеале, но тут уж ничего не поделаешь. Однажды мы сделали свой выбор. Да, если б я знал когда-то, что встречу тебя, я, возможно, и подождал бы, но… Я все равно не жалею. Марине я благодарен за многое, и в первую очередь за сына!

— Но ведь это нечестно! И они не заслужили это! Ни Леша, ни Марина Александровна…

— Нет, не заслужили, конечно, нет. Но и мы с тобой не можем жить в угоду им!

— Я думаю, было бы лучше и правильнее дать им возможность снова стать счастливыми!

— А ты подумай и скажи, что предпочел бы твой Лешка — жить в заблуждении или жить без тебя? Ты говоришь о честности, к которой тебя побуждает совесть, а они предпочли бы, чтобы совесть твоя молчала! Золотая моя, послушай, жизнь одна и она так коротка! Давай не будем все усложнять! Ну зачем нам это? Я так соскучился… Ну же, посмотри на меня! — мужчина чуть отодвинулся и, приподняв лицо девушки двумя пальцами, заставил посмотреть на него, встретиться с ним взглядом. — Все будет хорошо, да?

Злата кивнула, хоть и не была в этом уверена, и попыталась улыбнуться. Но печаль, разлитую в глазах Полянской, Дорош не смог не увидеть. И слезы, вот-вот готовые выплеснуться через край.

Мужчина разжал объятия, высвободившись из ее рук, и отступил на шаг.

— Хочешь, я уйду сейчас и больше не приближусь к тебе? Ты забудешь, и снова все будет так, как все эти годы. Прости, Злата, но сейчас, как и тогда, я ничего другого предложить не могу. Ты мне небезразлична, даже более того, и ты сама это знаешь, но я не могу и не хочу тебя к чему-то принуждать. И уж тем более я не хочу делать тебя несчастной. Выбор в любом случае остается за тобой! Я уйду, если ты хочешь…

— Нет! — воскликнула девушка и схватила его за руку. — Я уже жила без тебя, хотела быть гордой, больше не хочу. Пусть будет так, как будет! Я согласна, если по-другому нельзя, только не уходи! — сказала она, глядя в его глаза.

Пальцы их соединились. Не сводя с нее глаз, Виталя улыбнулся, сделал шаг к ней. Заведя ее руки за спину, он перехватил их одной рукой, а другой легко коснулся щеки девушки. Пробежав пальцами по нежной коже, опустившись ниже, погладил шейку, коснулся ушка…

Злата закрыла глаза, чувствуя, как пьянит желание, ударившее в голову, разбежавшееся по венам, и откинула голову назад.

Виталя тихонько рассмеялся и, склонившись, коснулся губами ее шеи, оставив горячие следы. Подавшись ему навстречу, девушка испустила легкий вздох и открыла глаза. Пронзительно-синее небо смотрело на нее. Плавно и легко качались ветви березы, отрываясь от них, одинокие золотистые листочки кружились в воздухе. Широко открытыми глазами Злата смотрела вверх и чувствовала, как возбуждение, охватывая ее, накрывает, и сердце громыхает в груди, и коленки уже подкашиваются. Но наслаждение не застилало разум. И каким бы счастьем ни были его объятия, они имели горьковатый привкус. Он нужен ей, нужен до умопомрачения, до темноты в глазах, и Злата все на свете отдала бы за то, чтобы однажды они смогли соединить свои жизни, но этому не бывать никогда. Упиваясь им, не чувствуя шершавости коры, больно впивающейся в спину, девушка пыталась примириться с той ролью, которую мужчина опять отводил для нее, и не могла. И знала, что не сможет примириться с этим никогда.

Впервые за прошедшие годы Злате так тяжело было уезжать из Горновки. Впервые любимая работа показалась вдруг в тягость, и если бы не Ирина Леонидовна, она точно бы отказалась и не поехала в один из областных центров, где ей предстояло выступать на Дне города. Конечно, это было ужасно, но Полянская ничего не могла с собой поделать! Из деревни она уезжала на неделю: после областного центра ей нужно было еще и в Минске задержаться. А она хотела остаться дома. Нет, она не тешила себя иллюзиями и надеждами, понимая, что с Дорошем вряд ли удастся увидеться. К тому же в Горновку возвращался Леша, чтобы в ее отсутствие побыть с Маняшей.

Злате просто отчаянно хотелось быть ближе к Дорошу и к воспоминаниям, связанным с ним, тем, которые были еще живы в памяти и сердце. Девушке хотелось остаться в тишине сельских сумерек, осеннего золотого безмолвия. Хотелось бродить в одиночестве по окрестностям, ждать его звонка, мечтать о новой встрече, воскрешать в памяти его глаза и улыбку и то чувство, которое он вызывал в ней. И уже неважным было, что обо всем этом подумает Блотский.

Это было каким-то наваждением, затмением, называющимся любовью. И пусть это толкало Злату к краю пропасти, она готова была и к этому. Она понимала, что уже не сможет расстаться с Дорошем. Она противилась изо всех сил и все же не могла устоять. Она хотела быть с ним, пусть и знала, что это невозможно, и все же продолжала отчаянно мечтать и верить. Злата не хотела уезжать и все же покорно собрала чемодан, через силу собрала, ничем не выдав приехавшему накануне мужу своего состояния.

Если он и заметил грусть в ее огромных голубых глазах, несмотря на то, что она, как всегда, была оживлена и деятельна, собираясь в дорогу, он нашел тому объяснение. Ведь он лучше, чем кто-либо другой, знал, как она была привязана к дому, деревне, семье. Но еще он знал и другое: ее творческая деятельность — это воздух, которым Злата Юрьевна дышит, крылья, которые позволяют ей летать. Без всего этого она никогда не будет счастлива.

Творческая деятельность, Горновка и семья были основой ее жизни. Они, может быть, и были связаны между собой, но все же являлись отдельными составляющими. И отношение Полянской к каждой из них было особенное, соединенное любовью, трепетной необходимостью и превозношением. Они вошли в ее душу, став неотъемлемой частью ее самой. Блотский знал это, понимал и жил с этим. Вернувшись поздно вечером, соскучившись по ней, он все же утром проводил ее до машины, не высказав при этом ни неудовольствия, ни упрека, ни обиды. Злата уезжала, он тоже, они оба знали, что так будет, когда избрали для себя этот путь. Они знали, что не смогут вместе уезжать, когда Машка пойдет в школу, но и это их не страшило. Алексей всегда верил и знал: та внутренняя связь, существующая между ними, куда сильнее расставаний. И, конечно, он безоговорочно, слепо верил жене. Эту веру ничто не могло поколебать.

Свою машину Злата оставляла дома, на стоянке у подъезда. Из Минска они собирались выехать на машине Ирины Леонидовны. Кроме основных вещей, необходимых ей, девушка взяла с собой концертное платье, ноутбук, флешку, на которой были записаны профессиональные минусовки, микрофон, систему персонального мониторинга. Полянская не могла позволить себе профессионального звукорежиссера, приходилось полагаться и работать с тем, кого прикрепляли к ней на месте. А бывало, особенно в ту пору, когда все только начиналось, этим звукорежиссером был ее муж. Но аппаратура, та, без которой Злата просто не могла выйти на сцену, у нее была своя, дорогая, профессиональная. Конечно же, ей хотелось когда-нибудь иметь полноценную команду, в которой нуждается артист, — звукорежиссера, светотехника, гримера, танцевальное сопровождение, чтобы иметь возможность готовить большие сольные программы. А пока она рада была и тому, что у нее есть администратор, который снимал с плеч груз ответственности, позволяя думать только о предстоящем выступлении. И вообще Полянская была рада, что в этот раз с ней уезжала Ирина Леонидовна, в присутствии которой преследующие ее мысли и воспоминания отступали, отпускали…

В областной центр, где Злате предстояло выступать, они приехали поздно вечером. Покончив с формальностями, заселились в заранее забронированные для них номера в гостинице, после легкого ужина посидели еще немного, разговаривая о делах за чашкой чая, и легли спать. Утром Злату разбудил сильнейший приступ тошноты. Вскочив с постели, босиком, она едва успела добежать до унитаза. Никогда раньше у нее не было такой сильной рвоты, да и вообще она никогда не страдала подобным. В последний раз ее тошнило много лет назад, когда однажды они напились с покойной Маринкой. А сейчас ее выворачивало наизнанку, и казалось, конца этому не будет. Когда приступ все же закончился, Злата, мокрая от испарины, с каплями холодного пота на лбу, к которому липли выбившиеся из косы пряди волос, опустилась на кафельный пол прямо в туалете, не понимая, чем вызвана эта тошнота и что случилось. Ноги не держали ее, а впереди ждало полуторачасовое выступление, которое сейчас она представляла с трудом.

Наверное, она отравилась… Возможно, что-то в салате было несвежее или обед в придорожном кафе. Посидев немного на холодном полу, девушка тяжело поднялась и отправилась в душ, чувствуя нестерпимую потребность освежить тело и голову прохладной водой.

Она долго стояла под душем, а когда вышла, завернувшись в махровый халат, почувствовала себя лучше. Почистив зубы и высушив волосы феном, Злата уже собралась позвонить Ирине Леонидовне, как в дверь ее номера постучали. Предполагая, что это и есть ее администратор, Полянская отправилась открывать. На пороге действительно стояла Ирина Леонидовна. Злата улыбнулась ей и собралась поздороваться. Вдохнув изысканный аромат ее парфюма, девушка почувствовала, как приступ тошноты накатывает на нее с новой силой. Полянская наверняка побелела.

Прежде чем зажать рот рукой и броситься снова к унитазу, Злата успела заметить беспокойство, мелькнувшее в глазах женщины. Только вновь склонившись над унитазом, Злата поняла, чем мог быть вызван первый приступ тошноты. Вчера вечером, устроившись в постели, она увлажнила руки кремом. Открытый тюбик так и остался лежать на тумбочке у кровати. Вчера крем так приятно пах малиной и мятой, а сегодня этот запах вызвал тошноту. Как сейчас аромат духов Ирины Леонидовны…

Что с ней случилось? Вдруг обнаружилась аллергия? Или это уже на почве нервозности и волнений, в состоянии которых она пребывает последние два месяца?

Когда очередной приступ прошел, Злата вновь поплелась в ванную, а выйдя оттуда, заглянула в прихожую. Ирина Леонидовна так и стояла там, с явным беспокойством и озабоченностью глядя на девушку.

— Дорогая моя, что случилось? Ты отравилась? Ты плохо себя чувствуешь? У тебя что-то болит? Может, вызвать врача? — тут же посыпались вопросы.

Полянская лишь покачала головой и, пройдя в комнату, опустилась на диван, откинула голову на спинку и прикрыла глаза.

— Не надо врача, Ирина Леонидовна. Все нормально! Вряд ли это отравление… Просто вдруг сегодня запах ваших духов и моего крема вызвал тошноту. Наверное, это нервы. А может, какая-то сезонная аллергия, вы же знаете, в наш век этим все страдают… — пролепетала в ответ Полянская.

— Злата, ну давай я хотя бы за градусником схожу. А вдруг это грипп…

— Ладно, принесите… Да, и еще, Ирина Леонидовна, если не трудно, закажите мне чай и гренки… Ржаные… — попросила девушка.

— Дорогая, думаешь, сейчас стоит есть? Тем более гренки? Не лучше ли обождать немного? — засомневалась Ирина Леонидовна.

— Нет! Я есть хочу! Думаю, через час со мной все будет в порядке! Вот поем сейчас…

— Ты уверена?

— Ага!

Через полчаса, не обнаружив у девушки повышенной температуры, Ирина Леонидовна, видя, с каким аппетитом Злата кушает, немного успокоилась. По крайней мере, опасения относительно предполагаемого отравления отпали, зато проснулись другие, и они показались женщине куда более правдоподобными.

— Злата, а скажи, пожалуйста, ты не беременна случайно? — не переставая пить маленькими глотками кофе, задала вопрос женщина.

Полянская, застыв с вилкой в руках, и даже, кажется, перестав жевать, подняла на нее огромные голубые глаза, в которых недоумение сменилось растерянностью, а потом и тревогой.

— Да нет… — проговорила девушка, но уверенности в ее голосе не было. — Такого просто не может быть!

— Ну почему же? — удивленно вскинула брови Ирина Леонидовна. — Ты замужняя женщина, к тому же тебе ведь уже тридцать лет! И эта твоя тошнота вполне может быть утренним токсикозом.

Но Злата лишь отрицательно покачала головой, вот только тень, набежавшая на лицо, не исчезла. Наоборот, порозовевшее личико побледнело, а беспокойство в глазах сменилось испугом, граничащим с паникой.

— Мы с Лешей не можем иметь детей. То есть я, наверное, могу родить ребенка, но не от Леши.

— Ну, знаешь ли, моя дорогая, чудес никто не отменял!

— Да, — только и ответила девушка и отодвинула тарелку с недоеденным завтраком.

Подозрения, зародившиеся в душе Златы Полянской предположением Ирины Леонидовны, не оставляли девушку ни на минуту, разрастаясь до невероятных размеров, захлестывая с головой. Подготовка к концерту, сам концерт, цветы, овации и короткое интервью для местного телевидения прошли как будто мимо.

Только после того, как, переодевшись в гримерной и собрав всю аппаратуру, они, загрузившись в машину, поехали ужинать в ресторан, где для них был заказан столик, Злата, увидев на углу аптеку, попросила остановить авто и, забежав, купила тест на беременность. Впрочем, и без него теперь она была уверена в собственном интересном положении. Сейчас она вспоминала все то, что пыталась не замечать последние два месяца: и задержку, и какую-то подавленность, и усталость, и сонливость. Все это с легкостью она списывала на нервозность и треволнения последних недель. Ей даже в голову не пришло, что она беременна. Нет, конечно, у нее и раньше бывали задержки. Но однажды они с Лешей после безуспешных попыток зачать ребенка отправились в лучший столичный центр семьи и брака, где выяснилось, что Леша не может иметь детей. Когда-то в детстве он переболел корью, которая дала осложнения. Сама же Злата в этом плане была совершенно здорова.

Когда врачи озвучили диагноз Алексею, молодые люди, безусловно, расстроились, но у них была Маняша, которая давала им возможность реализовать себя в качестве родителей. И они обожали девочку. Именно ее присутствие в их жизни смягчало приговор врачей, делая его не таким болезненным. И если и случались у Златы задержки, она не волновалась, прекрасно зная, что причина может быть какая угодно, только не беременность. Она уже смирилась с этим. И вот теперь…

Ирина Леонидовна что-то говорила о чуде. Да, возможно, чудо в самом деле произошло. Вот только сотворил это чудо не Алексей Блотский. Та безумная, страстная ночь, перевернувшая с ног на голову всю Златину жизнь, не прошла бесследно, зародив новую жизнь.

Ирина Леонидовна постучала в дверь номера Златы, прислушалась, постучала опять и, не дождавшись ответа, открыла дверь и вошла. В небольшой прихожей было темно, а в комнате горел светильник. Женщина прошла вперед и слегка толкнула прикрытую дверь. Но Злата, сидевшая в кресле и прижимавшая колени к груди, даже не шелохнулась.

Девушка сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Она была глубоко погружена в себя.

— Злата! — окликнула ее женщина. Полянская вздрогнула и обернулась.

— Это вы, Ирина Леонидовна? Я не слышала, как вы вошли, — хриплым голосом ответила девушка и откашлялась.

— Девочка моя, у тебя все в порядке?

Злата невесело усмехнулась.

— Все шикарно, Ирина Леонидовна! Вот, взгляните, — склонившись к столу, девушка взяла маленькую тонкую тест-полоску, которую женщина и не заметила сразу, и протянула ей.

— Как вы и говорили…

Ирина Леонидовна взяла полоску, включила верхний свет и взглянула на две ярко-розовые черточки.

— Я беременна.

— Но это же прекрасно! — не очень уверенно сказала женщина и присела на стоящее рядом кресло.

— О да! Было бы прекрасно… Завтра же надо записаться на прием к врачу! Срок у меня еще маленький, думаю, с абортом проблем не будет.

— Абортом? — недоуменно переспросила Ирина Леонидовна. — Но Злата…

— Да, Ирина Леонидовна, вы не ослышались, я собираюсь прервать беременность. Я не могу родить этого ребенка! — решительно заявила девушка, даже слишком решительно, как будто пытаясь убедить в этом не сидящую рядом женщину, смотрящую на нее в полной растерянности, а больше себя.

Кажется, именно этим она и занималась до прихода Ирины Леонидовны.

— Я не понимаю. Зачем? Почему, Злата? Вы же с Лешей обожаете Маняшу… Твоя беременность — это замечательно. Леша будет счастлив! Но если ты думаешь, что это может как-то сказаться на твоей карьере артистки, если из-за этого ты хочешь избавиться от ребенка… Нет, нет, дело не в этом, ради карьеры ты бы на такое не пошла, только не ты… Господи, Злата! — в отчаянии воскликнула женщина, прижимая ладонь ко лбу и совершенно ничего не понимая.

— Это не Лешин ребенок!

В немом изумлении Ирина Леонидовна уставилась на Злату.

— Я ведь говорила вам, у Леши не может быть детей!

— Злата… — только и смогла потрясенно произнести женщина, не в состоянии поверить в услышанное.

Это что ж тогда получается? Злата ждет ребенка от другого мужчины? Нет! Такого просто не может быть! Девушка говорит какой-то бред, ведь они с Лешей всегда были идеальной парой.

— Да, Ирина Леонидовна, я знаю, это звучит ужасно и неправдоподобно, но я действительно беременна от другого. Но вы не волнуйтесь так, все будет в порядке! В наше время аборт — это ведь не проблема. Особенно на маленьком сроке. Вы не знаете случайно в Минске хорошую клинику, куда бы я могла обратиться? Я не особенно доверяю врачам нашей районной поликлиники, к тому же меня у нас в городе уже все знают в лицо… А мне не хочется затягивать с этим… — все говорила и говорила Полянская.

— Злата, — перебила ее женщина. — Ты что же, в самом деле хочешь сделать аборт? Но ты отдаешь себе отчет в том, каковы будут последствия этого поступка? Тебе почти тридцать лет. В этом возрасте и так достаточно сложно забеременеть, а после аборта… Потом ты, возможно, и захочешь родить, но не сможешь!

— Да, я не смогу, потому что и Леша… И мы уже смирились с этим. К тому же у нас есть Машка!

— Маняша — замечательная девочка, и я знаю, как ты любишь ее, но ты только подумай, этот ребенок будет твоим, плоть от плоти. Твоим каждой клеточкой, каждым волосиком. Он будет расти внутри тебя, питаться от тебя, он будет частью тебя, неразрывно связанный с тобой на всю жизнь! Ты родишь его и возьмешь на руки маленький сверток! Я не знаю и не хочу знать, как так вышло, что ты забеременела от другого мужчины. Но раз это случилось, не воспринимай это как наказание, ведь это благодать божья, это как раз награда небес, которую ты заслужила. К тому же тебе ведь совершенно необязательно говорить Блотскому, что ребенок не от него. Он поверит тебе безоговорочно. Он любит тебя и будет счастлив. Подумай об этом. Одна маленькая ложь сделает вашу семью еще счастливей. И Маняша будет рада братику или сестричке, и твои родители тоже… Со временем ты забудешь все и сама поверишь, что ребенок — ваш, ведь не зря говорят: отец тот, который вырастил, а не тот, который зачал. Послушай меня, Злата, не обрекай себя на постоянное чувство вины и сожаления. С ними жить куда сложнее, их забыть не так-то просто, а с годами и вовсе невозможно!

— Нет, — девушка упрямо покачала головой. — Все не так просто, Ирина Леонидовна! И я не смогу обмануть Блотского. Я его и так постоянно обманываю, хотя делю с ним жизнь, постель, мечты. Все эти годы я жила с ним и любила другого мужчину. Втайне желала его, вспоминала… Выходя замуж за Блотского, я наивно полагала, что смогу забыть его, я была так уверена в этом, но… Я не смогла. И встретив его опять, поняла, что не смогу забыть никогда. На самом деле больше всего на свете мне хотелось бы оставить этого ребенка. Ведь то, что во мне сейчас, — это и его частичка. И в нашем ребенке он останется со мной навсегда. Но я не могу так поступить с Лешкой. Он этого просто не заслужил… Да и с Виталей у нас хэппи-энда не получится. Он женат. У него уже есть ребенок. И я сомневаюсь, что он обрадуется, узнав, что я беременна. Как раз наоборот. Я потеряю его. Я знаю. Он оставит меня. Неприятности в семье ему не нужны…

— И пусть! Зато у тебя останется ребенок от него, а это куда больше, чем недолговечные отношения с женатым мужчиной. Раз ты говоришь, что он не оставит семью ни ради тебя, ни ради вашего будущего ребенка, он все равно уйдет. Когда-нибудь все закончится! А что останется? Воспоминания, сожаления, горечь, впустую истраченная жизнь, жалкие оправдания и жалость к самой себе! Нелицеприятная картина, не так ли? Он уйдет? Что ж, значит, он просто не достоин тебя! А ты ведь не просто девочка для ночных кратковременных встреч! Ты помнишь об этом? Пусть он уйдет, зато останется ребенок. Да, придется пожертвовать Блотским, раз обманывать и жить с ним ты больше не хочешь и не можешь, да, придется причинить ему боль, и, конечно, он не заслужил ее, но это жизнь, Злата. И в первую очередь твоя жизнь. Возможно, несмотря на то, что с Лешей вы кажетесь идеальной парой, не он твоя судьба. И если ты не любишь его… Может быть, когда-нибудь ты встретишь человека, который окажется тем самым, посланным тебе богом. Возможно, и Леша встретит и полюбит другую девушку, и его полюбят без оглядки на прошлое и без притворства. А может, ты ошибаешься и твой Виталя поведет себя совершенно иначе. Не так, как тебе кажется. И вы будете счастливы. Жизнь, дорогая моя, весьма непредсказуема, и не все зависит от тебя. Но решение родить или не родить этого ребенка ложится только на тебя. И за него придется отвечать только тебе. Мужчины не самое главное в жизни. И глупые те женщины, которые утверждают обратное. Поверь, я знаю, о чем говорю. Ты никогда не думала, почему у меня нет детей?

— Думала, но, если честно, спросить не решалась. И не только это. Мне, как, наверное, и многим другим, казалось странным видеть вас рядом с Лешиным отцом. Нет, вы не подумайте, я не хочу сказать, что вы недостойны его или что-то еще. Просто вы очень разные, и это как-то сразу бросается в глаза. Вы ведь такая уверенная в себе, самодостаточная, невозмутимая, независимая, энергичная, а Лешин отец спокойный, сдержанный, немногословный и, простите меня, в общем-то ничем не примечательный… И вы вместе… Ирина Леонидовна улыбнулась.

— Да, это и всем моим друзьям и знакомым кажется странным и совершенно несуразным. Даже моя мама не перестает удивляться, что же такое я нашла в Блотском. Она-то помнит и знает, какие у меня были кавалеры. А я, ты не поверишь, Злата, вот только с ним и узнала, что такое быть просто женщиной, любимой, желанной, слабой, ранимой. Я ведь со школы той еще гордячкой была. Умница, красавица, из приличной семьи и с тщеславными мечтами о собственном светлом будущем. Я одноклассников своих и близко к себе не подпускала, считая, что достойна большего, много большего. Да и в университете не дружила со всеми подряд. Вот так как-то вышло, что и там достойных меня кавалеров не нашлось, по крайней мере, таких, с которыми захотелось бы создать семью. Еще в университете я сделала свой первый аборт, не сказав никому ни слова. Может быть, если бы об этом узнали родители, они как-то вразумили бы меня, отговорили. Но, думается мне, я вряд ли послушалась бы. Тогда собственные амбиции казались превыше всего! Какой ребенок? Какая семья? Какой муж? Я хотела делать карьеру, зарабатывать, путешествовать и рядом с собой видела не преподавателя высшей математики, от которого впервые «залетела». Нет, он не был женат и с радостью женился бы на мне и стал отцом, только не он грезился мне в мечтах. Благополучно решив свою маленькую «проблему», я рассталась с преподавателем и продолжила жить дальше. Окончив университет с красным дипломом, я устроилась на приличную работу, сменила еще парочку поклонников. В двадцать пять сделала еще один аборт. Видишь ли, кавалер мой был женат, уходить из семьи не собирался, а меня не прельщала мысль стать матерью-одиночкой. Мне исполнилось тридцать три, когда я встретила Дениса — успешного, состоятельного бизнесмена. Тогда и я уже была ведущим специалистом в своей конторе, у меня была собственная небольшая квартирка и приличное авто. К этому времени я уже успела повидать пирамиды в Египте, насладиться шопингом в Турции и отдохнуть на берегах Адриатики. Собственные амбиции вроде были удовлетворены. Все подруги были замужем и возились с детьми. Тут уж и я стала думать, что «старой девой» мне быть совсем не хочется и пора бы уже подыскать себе достойного мужа. Денис пришел к нам в контору, и его как VIP-клиента, естественно, направили ко мне. Ему нужна была юридическая консультация при составлении важных договоров. Почему-то он не доверял юристам, работающим в его фирме. Денис мне сразу понравился. Он был именно тот, кто согласно моим критериям был достоин меня. Да и я тоже приглянулась ему. Наш роман закрутился с невероятной быстротой. Мы поженились, слетали в Таиланд и стали жить в его загородном доме. Мы были счастливы, или мне так казалось, но самолюбие мое точно было удовлетворено, тщеславие ликовало, а все остальное казалось неважным, но лишь до определенного момента. Прошел год, другой, третий…

И мой любимый муж захотел наследника, что было естественным. Я тоже думала о ребенке, мне было тридцать девять лет. Но, как оказалось, забеременеть в этом возрасте не просто, отнюдь не просто. Лишь через год, пройдя обследования и лечение, я поняла, что наконец-то жду ребенка. Мы были так счастливы. Но на четвертом месяце плод перестал развиваться, оставлять его и надеяться на чудо было опасно, врачи не подписывались под этим, и я согласилась… Мне сделали чистку. Врачи утешали и обнадеживали, говорили, все еще будет и все будет хорошо, но время шло, а ничего хорошего не происходило. Снова были анализы, обследования, соскобы и бесконечные процедуры. А муж мой зря времени не терял, нашел себе другую, молодую, которая с легкостью забеременела и родила ему сына. А я ушла. Вернулась в свою квартиру, на свою прежнюю работу. Конечно, прошел еще не один год, прежде чем я смогла примириться со всем, простить саму себя, ведь я знала, что никто, кроме меня самой, не виноват в случившемся. Но сколько бы я не оправдывала себя, сожаления не отпускали… Я могла бы родить ребенка, могла бы стать матерью, но я сама, собственноручно, себя этого лишила. Примирившись с мыслью, что уже никогда мне не стать мамой, я стала жить для себя, я умела жить для себя, лелея и любя себя, завела себе любовника, став стервозной, холодной и непреклонной дамочкой. Не то чтобы я была так уж счастлива от этого, но подобное поведение, по крайней мере, позволяло сохранить лицо, а для меня в тот момент только это и было важным. Вот так я и жила, пока однажды, в гостях, куда меня затащила одна знакомая, я не познакомилась с Блотским. Я, как всегда, расфуфыренная, скучающая дамочка с выражением легкого презрения на лице. Мне неинтересно, и я подумываю, как бы уйти, и натыкаюсь на внимательный взгляд голубых глаз, в которых вижу понимание и сочувствие, и это так неожиданно и странно. Я отвожу глаза, отворачиваюсь, но взгляд этого незнакомого мужчины как будто что-то задел во мне. Я не смогла не обернуться. Он смотрел мне вслед и, встретившись со мной взглядом, улыбнулся. И я улыбнулась, хоть и не собиралась этого делать. Я, естественно, поинтересовалась у знакомой, кто этот мужчина, но она не знала. Когда я собралась уходить, он подошел, представился и предложил проводить. И я согласилась. Знаешь, я до сих пор помню, как мы гуляли с ним по ночному городу. Был сентябрь. Мы говорили обо всем на свете, и так легко было говорить и смеяться и чувствовать себя двадцатилетней девочкой, впервые оказавшейся на свидании. Ты знаешь, Злата, никогда, ни с одним мужчиной, претендовавшим на мое внимание, я не разговаривала так много. К тому же у нас оказалось так много общего. В тот же вечер он рассказал мне, что у него умерла жена, которую он очень любил и любит до сих пор. Рассказывал и о сыне, и о тебе, и вашей девочке, которую вы удочерили. Мы забыли о времени, а когда спохватились, на востоке задрожал рассвет. Честно говоря, я была очарована этим мужчиной, который в общем-то был мне не пара и совершенно отличался от всех моих прежних поклонников, но меня в тот первый вечер потянуло к нему так, как ни к кому раньше. И я не отказалась бы, если бы он пригласил меня к себе домой или сам напросился в гости. Но он не сделал ни того, ни другого, просто вызвал мне такси и сказал, что рад был знакомству, и позвонил уже на следующий день. Очень скоро я поняла, что нет ничего прекрасней на свете, чем коротать вечера с человеком, которого любишь по-настоящему, готовить ему еду, стирать и гладить, рассказывать ему обо всем и видеть его заинтересованность, класть голову ему на плечо и чувствовать умиротворение. Именно встреча с Блотским окончательно примирила меня с тем, что я никогда не познаю радость материнства… А тебе не позволю совершить непростительную ошибку. Мне жалко Лешку, несмотря на натянутость отношений между нами, я знаю, что он хороший парень и любит тебя. Но тебя я люблю так, как если бы ты была моей дочерью, и как мать я тебя очень прошу, не совершай то, о чем будешь жалеть. Ты поймешь, что я была права, когда прижмешь к груди маленький теплый комочек.

— Я не знаю, Ирина Леонидовна… — с мукой в голосе произнесла девушка и закрыла лицо руками. — Все так сложно. Я ведь разрушу свою жизнь, впрочем, я ее уже разрушила. Согласившись оставить ребенка, я просто закончу начатое. И останусь среди развалин. Я потеряю и Лешу, и Виталю и останусь одна с двумя детьми на руках.

— Нет, ты не останешься одна. А мы? Твои родные, я, твои поклонники, люди, которые уже успели полюбить тебя и твои песни?

— Уж не думаете ли вы, что я буду прыгать на сцене с животом? Нет, об этом придется забыть. Придется выбирать… Придется идти на компромисс. Нет, у человека не может быть все сразу. Придется выбирать между карьерой и материнством… А у меня диплом в этом году.

— Злата, дорогая моя, поверь мне, все будет хорошо и с дипломом, и со всем остальным! Все утрясется и будет так, как должно быть! — сказала Ирина Леонидовна и, наклонившись к Полянской, погладила ее по голове, как ребенка. — Ты справишься. Я знаю. Меня всегда поражали твои целеустремленность, смелость и стойкость. Ты сильна, ты справишься и без своих мужчин! — убежденно добавила женщина.

Глава 14

Слова Ирины Леонидовны, история ее жизни, ее непреклонная убежденность все же смогли посеять сомнения в душе Златы, но вместе с ними ее захлестнул и страх. Вернувшись в Минск из небольшого турне по городам Витебской области, девушка посетила врача, которая, осмотрев ее, заверила, что с ней все в порядке. Она предположила, что срок около двух месяцев, и порекомендовала сдать все положенные анализы, поинтересовавшись, где она собирается становиться на учет по беременности.

Идя в женскую консультацию, Злата Полянская, так ничего и не решив для себя окончательно, еще не знала, что будет делать после этого визита, все еще сомневаясь, и склонна была сделать аборт. Но так и не смогла заикнуться о нем в кабинете. А женщина-врач, у которой она была на приеме, даже не спросила, желает ли она сохранить беременность. Для нее было совершенно очевидным и естественным сохранение. Ведь это была первая беременность Полянской, к тому же и возраст говорил сам за себя. В тридцать лет с нашей экологией и каждодневными стрессами уже сложно было выносить и родить здорового ребенка. Поэтому врачом не было произнесено то слово, которое Злата произнести не смогла. Внимательно выслушав рекомендации врача, девушка вышла из кабинета и огляделась по сторонам. По коридорам сновал медперсонал и беременные с разными сроками.

Кто-то, как и она сама, с еще маленьким сроком почти бежал по коридору, прижимая к груди сумочку и медицинскую карту. У кого-то еще не заметен был животик, но взгляд был таким безмятежным, умиротворенным и счастливым, как будто этим женщинам одним была ведома некая тайна, сродни чуду, волшебству… Скрытая от посторонних глаз и известная только им. Кто-то уже на более поздних сроках шел неторопливо, медленно, гордо выставляя вперед животик. Были и те, которые, дохаживая последние недели, шли по коридору, как уточки, переваливаясь с ноги на ногу. Их всех объединяла радость приближающегося материнства, гордость, ведь, несмотря на скептицизм мужчин, они понимали, что выполняют главное предназначение женщины — вынашивают дитя, продлевают род. И каких бы высот ни достигли мужчины, какие бы открытия ни сделало человечество, дать жизнь другому человеку — самое главное и значимое из всего открытого, достигнутого, изведанного и совершенного. И сделать это может только женщина.

Злата улыбнулась, глядя на беременных девчонок, чувствуя, как глаза щиплет от слез, счастливых слез. Девушка едва удержалась от желания прижать ладонь к еще плоскому животу, в котором уже два месяца жило маленькое чудо, которое они с Виталей сотворили.

Кажется, только сейчас, выходя из женской консультации, Злата Полянская осознала: у нее будет ребенок. И она его сохранит.

В Минске, вдали от Леши и Витали, девушка почувствовала ту особую неразрывность, связывающую мать и ребенка, радость от осознания единения с ним. Будто весь мир вдруг остался за стенками кокона, в котором была она и едва зародившаяся жизнь ее малыша. Здесь, в Минске, вдали от всех, она смогла почувствовать то невероятное счастье, от которого хотелось просто беспричинно улыбаться или плакать.

Но оно закончилось, когда Полянская вернулась в Горновку, взглянула в голубые глаза мужа и ее захлестнул страх. Как они с Маняшей обрадовались ее приезду. Как они ее ждали. Приготовили ужин, навели в доме идеальный порядок и даже собрали для нее осенний букет из хризантем, желтых листьев клена и рябины. Как только она вошла в дом, дочка, повиснув на ней, ни за что не желала отпускать и потом весь вечер так и ходила, вцепившись обеими ручонками ей в руку. И пусть с Лешей они разговаривали по телефону каждый день, все равно было так много всего, о чем хотелось рассказать. Особенно Маняше, у которой каждый новый день в школе был полон открытий и впечатлений. Девочка была в восторге от своей первой учительницы, но еще больше от детей, общения с которыми была лишена раньше и теперь восполняла это. Болтая без умолку, девочка рассказывала то о Саше, то о Даше, то о Кате, а то и обо всем классе сразу.

Она говорила о том, чем они занимались с папой в ее отсутствие, как ходили в гости к бабушке и какой страшный дядька поселился у бабы Ариши, и под конец принесла рогатку, которую для нее смастерил дед Матвей.

Злата слушала девочку, улыбалась, раскладывая одежду, умываясь и садясь за стол. Потом, встав из-за стола и перемыв посуду, они устроились на диване в столовой. Машка, притащив из своей комнаты книги, листала их, устроившись на ковре, и особенно понравившиеся картинки показывала родителям.

За окном непроглядным мраком их обступала октябрьская ночь. Ветер, качая деревья в саду, царапал ветками о старую шиферную крышу веранды. В грубке трещали дрова, мерно отсчитывали минуты настенные часы. Родные стены бабушкиного дома ограждали их от всего мира, знакомые предметы интерьера, замерев, смотрели на них со всех сторон. Уютом, покоем и умиротворением дышало все вокруг. И Злата, беззаветно любя этот дом, любила такие вечера, когда они были втроем с Машей и Лешей.

Но сегодня, подобрав под себя ноги и прижавшись щекой к Лешиному плечу, девушка, ощущая, как его пальцы легонько поглаживают ее плечо, не чувствовала прежнего умиротворения в душе. Наоборот, то и дело поглядывая вокруг, она чувствовала некий дискомфорт, как будто уже и не принадлежала этому дому, этим родным ей людям. Как будто она была чужой здесь и не принадлежала даже себе, не то чтобы им.

Более того, хотелось вскочить и бежать отсюда без оглядки. Эта мирная домашняя обстановка, этот вечер в кругу семьи причиняли боль. Машка и Леша еще не знали, что все уже закончилось, все теперь ненастоящее. Она все разрушила. Сомнения и страх с новой силой нахлынули на нее, разъедая душу. Тревога уничтожала мир и покой, которые жили в ее душе. Сейчас она знала, что скоро от них не останется и следа, но по-прежнему не представляла, как сможет разрушить мир и покой в душе Блотского, признавшись в своем предательстве. Как сможет разбить его сердце, разрушить его жизнь? И как сможет себя лишить этой жизни, став одинокой?

О Витале она старалась не думать, запрещая себе это, понимая, что если только начнет, будет еще хуже, еще горше. Злата сидела, не шевелясь, смотрела на Машку, улыбалась, а мыслями была не здесь. Замирая от страха и тревоги, она малодушно думала, а не лучше ли было все же сделать аборт и оставить все так, как есть, сохранив тем самым семью и не потеряв Дороша. И хотелось завтра же с утра ехать в женскую консультацию, чтобы покончить с этим навсегда.

Может быть, Злата и побежала бы, если бы не чувствовала подсознательно, что аборт не решит проблемы. Жизнь снова делала крутой вираж, неся с собой боль и потери, но для равновесия что-то даря взамен.

Всю следующую неделю, лежа ночами без сна, Злата обещала себе утром все сказать Леше, а там будь что будет. Но наступало утро, она готовила завтрак, Леша отвозил Машку в школу, потом она занималась обычными повседневными делами, обсуждала рабочие моменты с Ириной Леонидовной и рекламную кампанию с PR-менеджером издательства. Что-то записывала, помечала, репетировала за фортепиано, просматривала материалы госэкзаменов, которые тоже были не за горами, обсуждала все это с Лешей, заходила к своим старушкам, выслушивая последние новости, но тревога и напряжение не отпускали ни на минуту.

Что бы она ни делала, отвлечься от главного не получалось. Разговаривая, слушая, она была погружена в себя, в свои тревоги и страхи. Каждую ночь она обещала себе поговорить с Лешей и каждый день откладывала этот разговор. Будучи от природы девушкой жизнерадостной, веселой, оптимистичной и деятельной, Злата тяготилась собственным подавленным состоянием, непроходящей тревогой и страхами и хотела бы избавиться от этого, да не получалось.

В конце концов, и Леша заметил, что с ней что-то не так. С момента ее возвращения он не слышал веселого, задорного смеха жены и разговоров обо всем на свете. И вся ее искрометность, бурлящая деятельность, которым он всегда поражался и которыми гордился, как-то померкли. Злата все так же что-то делала, чем-то была занята, старалась жить, как прежде, но делала это машинально, по привычке. Мыслями же она была далеко…

Всю неделю после ее возвращения Блотский видел, каким задумчивым и отрешенным иногда становится ее взгляд. Злата как будто куда-то уплывала…

Что-то случилось с ней. Что-то тревожит, мучает ее, но что, она не говорит. Иногда, просыпаясь среди ночи, Леша слышал, чувствовал, что жена не спит. Лежит тихонечко на самом краю кровати, о чем-то думает, что-то для себя решает… И эта ее обособленность, отстраненность в их общей постели больше всего испугала парня, заставила всерьез забеспокоиться, задуматься над происходящим. В одну из таких ночей Леша понял: что-то мучает Злату. Все годы их супружества жена никогда и ничего не скрывала от него. Хорошее ли это было, плохое, Злата всегда делилась с ним. Касалось ли это деревни, родителей, ее творчества, да и просто житейских мелочей, девушка рассказывала ему, ей важно было его мнение, пусть и не всегда она прислушивалась к нему.

И вот теперь случилось что-то, что Полянская не могла или не хотела рассказать ему. Боялась или не решалась, неважно, но Блотский вдруг почувствовал страх… Внимательнее присмотревшись к жене, он как будто только сейчас увидел, какой осунувшейся, потерянной и уставшей она стала. Какими огромными кажутся и без того большие глаза и каким отрешенным делается взгляд. Ему бы подойти, взять ее за руки, усадить рядом и, глядя в глаза, просто спросить: «Что с тобой случилось, девочка моя?» Но он не спросил, впервые испугавшись того, что может услышать.

Поэтому, когда из Минска позвонили ребята-музыканты и предложили отработать в ночном клубе парочку концертов, он, не задумываясь, решил ехать. Почему-то показалось в тот момент, что все это пройдет. Вот вернется он из Минска — и все будет, как прежде. Впервые Леша Блотский смалодушничал, а тревога, поселившаяся в душе, не отпускала.

В Минске он пытался уверить себя, что все это ему только показалось. Он звонил домой, разговаривал с женой, вздыхал с облегчением, слыша ее голос, но беспокойство и ощущение неотвратимости чего-то страшного, надвигающегося на него, не покидали.

Злата с облегчением вздохнула, когда Леша неожиданно отбыл в Минск. Эти несколько дней были лишь временной передышкой для нее, но и этому девушка была рада. Лежа ночами без сна, она составляла в голове слова в предложения, которыми должна была сказать мужу правду. Она пыталась найти и подобрать такие слова, которые смогли бы смягчить удар, но ничего не получалось. Как бы она ни сказала, сути это не меняло. Но жить в таком напряжении Злата больше не могла, твердо решив, что, как только муж вернется из Минска, она все ему расскажет.

Между тем жизнь в деревне продолжала свое плавное течение. Безмолвие октября окутало землю. Оно воцарилось в лесах, проводив в теплые края птиц, заставило спрятаться сверчков и букашек, копошившихся в траве. И только почти неслышный шелест листвы нарушал эту звенящую октябрьскую тишину. Лишь иногда тихонько тенькала синица и замолкала, да каркала ворона, испуганная кем-то. Высоко в небе кружился ястреб, высматривая добычу. Голубоватая дымка стелилась по вспаханным полям, окутывая леса, убранные в позолоту осени. Солнышко, все еще яркое, припекало легонько, не по-октябрьски, но то уныние, предвещающее скорый приход зимы, уже ощущалось в природе. В полуденном воздухе, поддаваясь обманчивому теплу, все еще кружили пчелы и мухи, атакуя кусты сиреневых цветов, росших в палисадниках и у заборов. Эти цветы уж неизвестно чем привлекали и бабочек с нарисованными «глазками» на крылышках, которые, замерев на цветах, представляли собой удивительное зрелище. Прилетающий иногда прохладный ветер все срывал и срывал с деревьев листья и гнал куда-то по земле. И лишь иногда это безлюдное октябрьское безмолвие нарушали одинокие выстрелы охотников и браконьеров, охотившихся в лесах Горновки на диких кабанов.

Дачники уже разъехались. И пусть на огородах еще хватало работы (надо было еще и чеснок на зиму посадить, и клубнику рассадить), все реже они появлялись на выходных в деревне. Огороды уже были запаханы к зиме, озимые посеяны, и теперь, выйдя на улицу, редко можно было встретить кого-то из деревенских.

Днем Злата, пока Машка была в школе, занималась домашними делами и своими собственными, подолгу аккомпанируя себе на фортепиано, репетируя новые песни, распеваясь, старалась, как могла, отвлечь себя от тяжелых, нерадостных мыслей и тревог. Вечером, когда солнце пряталось за далеким лесом и вечерние облака, темные, угрожающие, собирались на горизонте, подсвеченные розоватым светом заката, Злата, накормив дочку ужином, запирала дверь и вместе с Машкой шла навестить старушек.

На землю опускались сиреневые сумерки. Тихо было в деревне, тихо и безлюдно. В тех немногих хатах, где постоянно жили люди, желтым светом светились оконца. В сиреневом сумраке разливался тусклый свет, исходящий от золотой листвы. В один из таких вечеров Злата, собрав дочку, отправилась в гости к бабе Нине, что жила в самом начале деревни. Вчера они навещали Тимофеевну, позавчера заглядывали к бабе Мане, заходили и к бабе Рае, а уж к своей ближайшей соседке Полянская забегала несколько раз в день.

Вечерами особенно невыносимо было сидеть дома. Мысли, обступая со всех сторон, сводили с ума, вот и бежала Злата из дома, взяв с собой Машку. Впрочем, это было одной из причин: она проведывала бабулек, зная, как им одиноко такими осенними вечерами, зная, что они рады ей и просто поговорить с ней и Маняшей — счастье для них. Старикам вообще важно и необходимо внимание и проведенное с ними время.

Терзаясь своими страхами и тревогами, Полянская все же не забывала о них, понимая, что, несмотря на ее собственные проблемы, она все равно должна помогать им. К тому же не в ее характере было уходить в себя. Никогда она этого не умела, да и не хотела. И пугалась этого, понимая, как страшно отгородиться от всего одиночеством, погрузившись в депрессию. И она шла провести вечер в компании старушек, иногда заходила и к Масько. Впрочем, те почти каждый день заглядывали к ней, особенно когда не было Блотского, и никогда не уходили с пустыми руками.

Навещала Злата и Максимовну, правда, не так часто, как остальных, и каждый раз как бы пересиливая себя. А когда оставалась дома, к ней приходила баба Валя, и ее невероятные истории, граничащие с фантазиями, часто заставляли девушку улыбаться.

Сегодня они неторопливо шли с Маняшей по тропинке вдоль заборов, пустыря, зарослей акации. Машка что-то говорила, Злата отвечала, улыбалась, крепко сжимая руку девочки, и поглядывала по сторонам. Было так тихо и безлюдно, что казалось, в деревне они одни. И если бы не светящиеся окна у Масько…

Хозяева дома, где они квартировались в последние годы, наконец-то подключили к дому электричество, чему Маськи были несказанно рады. Тут же каким-то образом они подключили телевизор, много лет стоявший у них, как думала Злата, для интерьера, а оказалось, он был рабочим. Толику и Алке, казалось, для счастья и не надо было больше ничего, вот только б еще и денег кто давал. А так… Работы на огородах Горновки закончились, грибов, ягод в лесу уже не было, и им снова было туго, а впереди зима…

Пройдя дом Масько, Злата перевела взгляд на ярко светившиеся окна Максимовны и вспомнила о вшивом квартиранте, которого она у себя приютила. Бомж, безработный, алкоголик, а Максимовне лишь бы мужик в доме был. Она говорила на деревне, будто он ей помогает, вот только чем, оставалось неясным. Девушка взглянула на голый чердак сарая, где гулял ветер. Сена там не наблюдалось совсем. Она перевела взгляд на тощую лошадку за огородами бабы Ариши.

Это была единственная лошадь, оставшаяся в Горновке, своеобразный раритет, так сказать, и вместе с тем она была совершенно бесполезна. Этому животному со сбившейся, выкачанной шерстью и страшно выпирающими ребрами было немного лет, но от постоянного недосмотра и недокорма оно едва волочило ноги. Летом, в жару, лошадь забывали напоить и перевязать на другое место, а к зиме снова не заготовили сено. Вот и паслась эта несчастная лошадка на пожухлой осенней траве, которая вряд ли могла ее накормить, и непонятно было, как до сих пор она жива и зачем ее вообще мучают.

Злата не раз задавала этот вопрос Максимовне, просто сил не было смотреть на то, как мучается бедное животное, но баба Ариша божилась, крестилась и заверяла девушку, что лошадь сыта. Ну, просто такая она тощая, что ж тут поделать, ведь и люди бывают худыми, но это не значит, что они все время голодные…

Баба Нина обрадовалась их приходу. Тут же поставила кипятить чайник, а Злата выставила на стол принесенную шарлотку, посыпанную сахарной пудрой, которая ей особенно удавалась. В конце лета и осенью она часто баловала родных и друзей этим кисло-сладким лакомством, и все в один голос утверждали: яблочный пирог — определенно ее фирменное блюдо.

Пока баба Нина делала чай, Маняша, удобно устроившись на табурете, усадила рядом свою любимую куклу и достала большую красочную книгу, намереваясь всем почитать. Конечно, еще до школы Злата научила дочку читать и накупила целую стопку всевозможных детских книг, которые девочка читала, причем делала это с особым удовольствием, чему Полянская в душе радовалась. Сегодня дочка собиралась похвастаться своими успехами бабе Нине.

— Добра, што ты не забываеш нас, Златуля, давядаешся! Як прыходзіць восень, а тады і зіма, хоць воўкам вый адна ў хаце. Няможна сядзець адной. I целявізар не спасае… Сцены так і давяць… Улетку хоць цямнея позна. На гародзе капаешся, да і так пакуль курам дасі, пакуль сабак накорміш… А цяпер во што? Рукі складзі і сядзі, як дурань… Удзень то к Мані зайду, то к Цімафееўне… Бачыла ты, Златуля, якога кватаранта Максімаўна прыняла сабе? Тэта ж здурэла мо баба на старасці гадоў ці што, не пайму. Як ён сюды прыблудзіў? Ванючы, не мыты, вошы поўзаюць па ім, страх! Я, як устрэціла яе ў калодца, ужо давала так давала, ды да яе ці даходзя… Садзіся, Златуля, к сталу і бяры чашкі, чайнік ужо закіпеў…

Баба Нина принесла чайник, налила кипятка в расставленные Златой чашки, достала ложки, сахарницу и коробочку с чаем. Присев к столу, старушка пододвинула к себе чашку, а потом, как будто что-то вспомнив, всплеснула руками, встала и вышла в другую комнату, а вернулась с плиткой шоколада. Машка, подняв глазки, тут же заулыбалась, будучи, как и все дети, сладкоежкой.

Злата чуть заметно погрозила дочке пальцем, строго следя за тем, чтобы она не переедала сладости. Машка тут же состроила в ответ просительную мордашку, и Полянская рассмеялась.

— Во, успомніла, унучка шакаладку прывозіла. Разварачывай, Златуля, Маша з чаем хай п’е!

— Мамочка, я чуточку! — попросила девочка.

— Я посмотрю! Мы с тобой сегодня уже съели положенную норму сладенького!

У Маняши на шоколад была аллергия, поэтому Полянская не баловала дочку шоколадными конфетами, саму же Злату тянуло на сладкое по другой причине.

Каждый раз, заглядывая вечерами к старушкам на чай, Злата засиживалась допоздна. И вроде деревня была маленькой, и старушек всего ничего, а так получалось, что поговорить всегда было о чем. Каждый раз обсуждались местные новости, потом вспоминали какие-то услышанные из соседних деревень, говорили о родственниках, вспоминали давно умерших и нелегкую жизнь, которую прожили старушки в Горновке.

Только после того, как Маняшу стало клонить ко сну, Злата засобиралась домой. Баба Нина вышла вместе с ними во двор, чтобы, проводив, задвинуть на калитке засов, потом закрыться в доме на все замки, погасить свет и, ворочаясь с боку на бок, ждать, когда придет утро. Они уже дошли до калитки, когда вдруг услышали какой-то глухой звук, как будто что-то тяжелое уронили на землю.

— А божачкі мае! — испуганно вздрогнула баба Нина.

— Мамочка, что это? — встрепенулась Маняша.

— Не знаю! — пожала плечами Злата.

Выйдя из калитки на улицу, девушка огляделась по сторонам, но в свете фонарей ничего подозрительного не увидела.

Улица была пустынна. Кругом царила тишина. Уснули, кажется, даже собаки.

— Бывая, сярод ночы сабакі пачынаюць брахаць так, што здаецца, вось-вось з цапі сарвуцца, — понизив голос, заговорила баба Нина.

Выйдя из калитки, она огляделась по сторонам, все больше посматривая на перекресток в начале деревни.

— Я думаю, мо на кабаноў брэшуць, па восені, ты ж ведаеш, ходзяць прама па дзярэўні. Раз устала, свет не запалівала, выйшла на крыльцо, кругом цёмна, фанары патушаны, а на бярозе свет атражаецца. Я да каліткі падышла, у шчолку глянула, бачу, на перакростку машына стаіць і фары ўключаны. А бывала, і не адна стаіць. Прыязджаюць з горада, стычкі ў іх тут ці сходкі, не ведаю. Да толька страшна вельмі. Не зра гарбатая казала, што мальчыкі гуляюць у яе за домам, відна, яшчэ як гуляюць! Жудас на мне тут адной у гэтым канцы. Маслюкі панапіваюцца і спяць, Арыша тожа! А мне бывае так жудасна, што хоць на дзярэўню бяжы!

— Баб Нина, — прочистив горло, заговорила Злата, почувствовав, как холодок страха пробежал по спине. — Вы звоните мне, если вдруг услышите или увидите что-нибудь подозрительное. И вообще, надо было раньше мне сказать об этом! Все это нельзя так просто оставлять! Почему я и сама об этом не подумала… Здесь же остались одни одинокие бабульки, которых в случае чего и защитить некому. Надо этот вопрос поднять в сельском совете, нет, я понимаю, нам не выделят прям охрану кругло суточную, но участковый мог бы приезжать в деревню хоть раз в день для того, чтобы спугнуть, показать, что деревня и люди не оставлены на произвол судьбы!

— Златуля, да каму мы трэба! — безнадежно махнула рукой баба Нина. — Ты часта бачыш тут участковага ці прэдсядацельшу? I м начхаць на нас…

— Это мы еще посмотрим! — решительно заявила Злата и, простившись с бабой Ниной, пошла к себе домой.

По правде сказать, Злата никогда не думала, что родной деревне и ее обитателям может что-то угрожать. Они могут чего-то опасаться, не спать ночами, но девушка даже не предполагала, что по ночам здесь может что-то происходить страшное, криминальное. Какие-то разборки, встречи… Понятное дело, не честные, не порядочные люди назначают встречи посреди ночи на перекрестке у деревни! Нет, конечно, за шесть лет ее жизни здесь бывало разное, и реальные угрозы тоже, вспомнить хотя бы то, как Дорош воровал дрова в ночи, или то, как они ловили бандитов, залезавших в дома в поисках старых икон. Да, это было. Но все эти истории заканчивались благополучно и забывались. Злата Полянская привыкла считать, что безопасней Горновки нет места на земле. Нет, ну что можно взять в старых домах или у одиноких бабулек, доживающих свой век? Да и как можно? Это не укладывалось в голове, и девушка даже думать об этом не могла всерьез, уезжала ли она или возвращалась.

Но, как оказалось, Полянская просто пребывала в неведении. Отчего-то ни баба Маня, ни Тимофеевна раньше не говорили ей о чем-то подобном. Не хотели беспокоить? Или не знали? Это теперь неважно. Надо что-то предпринять… Обязательно заехать в сельсовет, причем завтра же, как только отвезет Машку в школу, и еще достать и почистить дедов дробовик.

Злата так ушла в свои мысли, что не сразу заметила спрятанную в тени, подальше от света фонаря, машину. И не увидела бы, уже свернув к своей калитке, если бы боковым зрением не уловила отразившийся в фарах свет фонаря. Сердце испуганно екнуло, и как-то не сразу в голове возникла мысль, что спрятанная в тени машина принадлежит Дорошу.

Злата сбилась с шагу, остановилась, оглянулась.

— Мамочка… — испуганно позвала ее Маняша.

Злата заставила себя отвернуться, обернуться к дочке, улыбнуться, коснуться ее белокурой головки и вместе с ней войти во двор.

— Все в порядке, моя хорошая! — как можно безмятежнее и спокойнее сказала Злата, не желая пугать ребенка. — Мама просто кое-что забыла сказать бабе Нине и только сейчас вспомнила! Давай скорее поднимайся по ступенькам! Мы с тобой сегодня загулялись определенно. Сейчас быстренько в ванную, умываться, чистить зубы и в постель. А то проспим завтра школу! — А ты сказку мне прочтешь?

— Ну, конечно, Машенька!

Пока дочка чистила зубы, умывалась, переодевалась и укладывалась в постель, радость и страх боролись у Златы в душе.

Казалось, минуты текли бесконечно. Машка все никак не желала засыпать, а Полянская, читая ей сказку, просто не понимала ее смысла, да и строк почти не видела, повторяя заученное, зачитанное много раз…

Хотелось вскочить и выбежать из дома к Дорошу навстречу. Пододвинув к себе телефон, она то и дело поглядывала на темный экран и на окна, в которых могли мелькнуть фары отъезжающего авто. Но телефон безмолвствовал, да и за окном было тихо и непроглядно.

Все ее существо стремилось навстречу к мужчине, ведь они так давно не виделись и даже не разговаривали по телефону. Злата соскучилась. Все внутри трепетало от предвкушения предстоящей встречи, а сердце сжималось от страха. Она должна сказать Витале о своем положении, да вот только как это сделать, не знала. Возможно, сегодня… Нет, не сегодня! Только не сегодня! Сегодня просто хотелось утонуть в его объятиях и не думать ни о чем. В последний раз… А там уж будь что будет.

Дочка, как будто чувствуя ее нетерпение, капризничала и просила почитать еще. Наконец, Машка уснула. Злата поправила одеяло, погасила ночник и, осторожно прикрыв за собой дверь детской, оказалась в своей спальне. Здесь она взяла со стула шаль и, набросив ее на плечи, покинула дом.

Непроглядная тьма окутала Злату, когда она вышла из дома и оказалась среди сырой и прохладной октябрьской ночи. Фонари в деревне уже не горели. Было тихо так, что казалось, заложило уши. Легкий шорох, звук шагов и крик далекой ночной птицы казались оглушительными. Девушка отворила калитку, выскользнула на улицу и не увидела, не услышала, лишь почувствовала его близкое присутствие и неповторимый, терпкий запах его одеколона, от которого у нее подкашивались ноги. Полянская сделала еще шаг, зная, что мужчина где-то рядом, и почти уткнулась ему в грудь, тихонько выдохнула, обхватила руками и оказалась в кольце теплых нежных рук.

— Я думал, ты никогда не выйдешь, — тихо сказал он, щекоча дыханием ее ушко.

— А как ты узнал…

— Что ты одна?

Злата кивнула.

— Ну, ты же знаешь, у меня всегда были информаторы в Горновке. Донесли.

Она ничего не сказала в ответ, лишь теснее прижалась к нему.

— Я уже успел соскучиться! — с улыбкой сказал он, немного отстранившись от нее.

— Я тоже скучала.

— Правда?

— Да, очень. Я не звонила, не хотела напрягать, но… Порой мне казалось, ты и вовсе уже не приедешь.

— Вот глупая! — мужчина улыбнулся. — Я знал, что ты была в Минске. Пойдем в машину, на улице холодно, а там тепло. Пока ждал тебя, нагрел.

Злата оглянулась в сомнениях на дом, где спала Машка.

— Не волнуйся, я не собираюсь никуда тебя увозить. Просто посидим немного в тепле.

Проводив ее до машины, Дорош предусмотрительно распахнул перед ней дверцу, помог устроиться на переднем сиденье. Легко и беззвучно захлопнув за ней дверцу, мужчина обошел машину и устроился на водительском месте.

Машина у Витали была новой и дорогой. Здесь пахло кожей, которой был отделан салон, и мужским парфюмом. Удобно устроившись на сиденье, Злата прижалась щекой к теплой мягкой коже. Виталя сидел, опершись руками о руль, и смотрел прямо перед собой. Голубоватый свет от приборной панели чуть рассеивал тьму салона, и девушка могла видеть профиль мужчины. Сердце сжималось от бесконечной нежности к нему.

— Как дела? — повернувшись к ней, спросил мужчина.

Его рука как бы сама собой соскользнула с руля и легла на край сиденья. Обычное движение, он даже не заметил его. Но Злата заметила. Протянув руку, она как бы невзначай коснулась его ладони, и пальцы их сомкнулись.

— Нормально.

— Ну, а где бродишь в потемках так поздно, да еще и ребенка с собой таскаешь? — с улыбкой и невероятной нежностью спросил он, поглаживая ее пальчики своими.

Злата не смогла не улыбнуться в ответ, чуть пододвинувшись к нему.

— Гулять ходим к бабулькам. То одну навещаем, то другую… Вот так и проводим вечера!

— Вот делать тебе больше нечего!

— Да нет, вообще есть чем заняться, но ты ж меня знаешь! Представь, каково им коротать эти долгие вечера в одиночестве. А мне это не сложно, наоборот, нравится. Мы с Маняшей шарлотку испечем и пошли в гости. Они рады и мы, к тому же, проводя с ними вечера, я как бы и материал собираю для будущего романа. Так что как-то так… А ты чем занимался?

— Работал.

— Все понятно, — девушка улыбнулась и, пододвинувшись еще чуть-чуть вперед, положила руку мужчине на бедро, обтянутое плотной тканью джинсов, провела по нему ладошкой и поднялась выше.

В тишине салона раздался тихий смех Дороша. В то же мгновение, перехватив руку, Виталя, завернув обе руки Златы за спину, прижал ее к себе, почти касаясь губами ее губ.

— И что это ты делаешь, золотая моя? — обжигая ее своим дыханием, хрипловато спросил он.

— А ты против? — вопросом на вопрос ответила Злата и, подавшись вперед, преодолев тем самым последние миллиметры, разделяющие их, легко коснулась губами уголка его губ, потом подбородка, потом шеи. Кожа его была горячей, а отросшая щетина приятно царапала губы. Запах парфюма, смешанный с запахом его тела, окутывал ее, пробуждал желание. И Злата чувствовала, как оно, зарождаясь где-то в потаенных глубинах тела, заставляет ее вздрагивать. Поласкав шею, ее губы поднялись чуть выше, и горячее дыхание обожгло мочку его уха. Дорошу не нужны были лишние слова, чтобы понять, что сейчас с ней происходит. Освободив ее руки и чуть отстранив от себя, мужчина склонил голову и прикоснулся губами к ее губам, нежно и осторожно лаская их. Желание из тлеющего уголька превращалось в яркое пламя страсти, сметающее все на своем пути. Обвив руками его шею, Злата впилась безудержным, почти грубым поцелуем в его губы. Все вокруг как будто разом перестало существовать для них. Дорош потянул ее к себе, но совершенно неожиданно рычаг переключения передач больно впился ей в бок. Полянская тихо ахнула и уперлась руками в его плечи.

— Прости! Давай перейдем на заднее сиденье? — прошептал он охрипшим от страсти голосом.

— Пойдем!

Оказавшись на заднем сиденье, они без слов прижались друг к другу. И вновь, как сумасшедшие, стали целоваться, и уже ничто не могло оторвать их друг от друга. Руки мужчины медленно гладили ее спину, а Злата, цепляясь пальцами за края его куртки, все теснее прижималась к нему. И совсем не важным казалось, что они по-прежнему были полностью одеты и застегнуты на все пуговицы. Все мысли были сосредоточены лишь на губах друг друга и на тех сладостных ощущениях, которые дарили поцелуи. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем руки мужчины коснулись ее груди и стали ласкать ее через одежду. Судорожно сжатые пальчики Златы разомкнулись и теперь легко касались сильной шеи Витали, гладили его затылок и коротко подстриженные волосы. Обхватив девушку за талию и чуть приподняв, Дорош усадил ее к себе на колени. Почти тут же его горячие руки забрались к ней под пуловер и теперь ласкали и гладили теплую кожу спины, пока не подобрались к застежке бюстгальтера и не освободили полные полушария ее грудей, которые идеально помещались в его ладонях. Теперь поцелуев им было недостаточно. Оторвавшись от губ мужчины, девушка стала покрывать быстрыми поцелуями его щеки, глаза, подбородок, шею, расстегивая молнию на вязаном пуловере. Одежда стала мешать им обоим. Дорош стянул с нее свитер и отбросил в сторону кружевной бюстгальтер. С себя тоже стащил пуловер, к великому удовольствию Полянской. А вот с его сорочкой Злата предпочла справиться сама. Одну за другой расстегивая крошечные пуговицы, она покрывала поцелуями его грудь и прижималась губами к его крошечным соскам, медленно опускаясь вниз. Девушка встала на колени между его раздвинутыми ногами.

Под плотной тканью его джинсов уже вздыбился бугор, Злата легко коснулась его пальчиками и накрыла ладонью, чувствуя горячую плоть. Дорош судорожно выдохнул и откинулся на спинку сиденья. Справившись с застежкой джинсов, девушка с нетерпением стянула их с него, а за ними осторожно и белье. Она целовала, ласкала языком и нежно касалась пальчиками, а мужчина судорожно втягивал в себя воздух и стонал. Его пальцы зарылись ей в волосы и попробовали было направлять ее движения, но девушка все хотела сделать сама. Все это походило на увлекательную игру, которая еще и доставляла неземное наслаждение. Девушка убрала его руку и прижала к кожаной обивке сиденья. Их пальцы соприкоснулись, и мужчина до боли сжал ладонь Златы, с каждым новым прикосновением сжимая все сильнее. Пока, наконец, чуть подавшись вперед, он сдавленно не вскрикнул. Пальцы в последний раз сжали ее руку и разжались, а горячий поток, извергнутый из глубин его естества, прорвался сквозь ее пальчики, продолжающие ласкать его. Несколько секунд, потрясенный силой собственных ощущений, Дорош приходил в себя. Потом он притянул девушку и крепко-крепко прижал ее к себе, уткнувшись лицом в ложбинку между ее грудью.

— Нам нужна салфетка, — тихо сказала Злата, потершись щекой о его лоб с небольшими залысинами.

— Где-то в бардачке. Сможешь достать?

Полянская, отстранившись от мужчины, стала пробираться вперед за салфетками.

Когда девушка вновь оказалась на заднем сиденье, мужчина заключил ее в объятия, а после, раздев, уложил на сиденье. Склонившись над Златой, Виталя стал покрывать легкими поцелуями тело, раздвинув ее ноги, он стал ласкать пальцами интимные местечки.

— Виталя… — выдохнула девушка охрипшим от страсти голосом и вцепилась пальцами в его рубашку. Его умелые пальцы проникали внутрь, и, чтобы не закричать от пронзительного наслаждения, девушка закусила губу.

Раздвинув пошире ноги, Злата выгнулась навстречу его пальцам и, обвив руками шею мужчины, притянула к себе.

— Пожалуйста, Виталя… Пожалуйста, я больше не могу… — как в бреду, шептала она, желая только одного — слиться с ним воедино, почувствовать его в себе, стать с ним единым целым.

И через мгновение ее желание осуществилось. Он вошел в нее, и от переполнявших ее чувств, от счастья и чувственного наслаждения из уголков закрытых глаз Златы на разметавшиеся волосы поползли соленые слезинки.

— Виталя… — в последний раз выдохнула девушка и что есть силы прижалась к нему.

…Дорош уехал, когда на востоке стало светлеть небо. Габаритные огни его авто давно скрылись за поворотом, затих и звук, а Злата все стояла у калитки, стягивая на груди полы спортивной кофты, глядя невидящим взглядом в темноту. Слышно было, как где-то за огородами, в дубках, ухает филин да в начале деревни визжат молодые поросята, которые уже перерыли весь мох у памятника, да и вдоль дороги тоже.

Ночь подходила к концу, а Злате хотелось, чтобы она не заканчивалась. Трудно было отпустить его, еще труднее — осознавать, что ему-то как раз расстаться легче. А еще так отчаянно хотелось верить (да и можно ли было не верить после такой вот ночи?), что они будут вместе. Его нежность и страсть снова окрыляли, дарили надежду, позволяли мечтать.

Глава 15

Тем утром, отвезя Маняшу в школу и вернувшись, девушка позавтракала и, чувствуя, что бессонная ночь начинает давать о себе знать, заперла двери и легла спать. Сон сморил ее сразу, как только она коснулась головой подушки. Она как будто провалилась куда-то, где не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни сновидений. А проснулась от отчаянного и громкого стука в окно. Кто-то стучал так сильно, что стекло звенело и дребезжало.

Приподнявшись на подушке, Злата выглянула в окно и увидела Аллу Масько. Это она, барабаня в окно, то и дело прижималась носом к стеклу, надеясь хоть что-то рассмотреть сквозь тюль занавесок. Сонная, еще не совсем понимая, что происходит, Злата вскочила с постели и бросилась к окну. Почувствовав головокружение, схватилась за подоконник. Отодвинув штору, девушка кивнула соседке в сторону двери и, на мгновение закрыв глаза, не спеша отправилась открывать.

Ворвавшись на веранду, женщина плюхнулась на табурет и схватилась за сердце.

— Ой, Златуля, ратуй! Яны яго забіраюць! — тут же запричитала она.

— Кто и кого? — непонимающе спросила девушка и потерла ладошками лицо, окончательно прогоняя остатки сна.

— Да ўчастковы наш прыехаў! Кажа, мы пліты пакралі і прапілі! А якія нам пліты… Яны нам трэба? Мы тут колькі гадоў ужо! Толік усю жызню… Участковы кажа, у ЛТП яго адправіць лячыцца ад п'янства! А мы тут ні пры чым, Златуля! Мы пліты не бралі, ты ж нас знаеш! Мы ніколі ні ў кога не кралІ!

— Послушайте, какие плиты?.. Чего вдруг участкового принесло сюда? А впрочем, это даже и хорошо, что принесло! У меня к нему разговор есть! Пойдемте! Он у вас?

— Да, у нас! Халера яго бяры! Златуля, ты ж толькі скажы, каб Толіка не забіраў! Я ж без яго прападу тут! Да і не толькі я! Хадзем, Златуля, хадзем, скажаш яму, што і бабулькі без яго загінуць тут зусім!

— Да, сейчас, только куртку захвачу!

Вернувшись в дом, девушка сдернула с вешалки легкий плащик, сунула ноги в кроссовки и заперла дверь. Алка стояла у калитки, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, и с тоской и отчаянием поглядывала на милицейскую машину, которая стояла у их дома, и кучку старушек, столпившихся возле нее.

— Идемте! И расскажите-ка мне, что случилось!

— Так етай жа ноччу ў памятніка пліты ўзарвалі і вывезлі! Мабыць, хтосьці ўздумаў вылажыць імі дарожку! Што за лю дзі, а? Тым жа плітам колькі гадоў! Да яшчэ і ў памятніка…

Злата мгновенно вспомнила грохот, который они услышали вчера с бабой Ниной, тот самый, который испугал их. Так значит, кто-то поднял и вывез плиты от памятника. А ведь положили их лет тридцать назад, совершенно обычные бетонные плиты, обшарпанные, потемневшие от времени, вросшие в траву. Трудно представить, что в наше время они могли кому-то понадобиться, однако же вот…

Господи! Что за люди! Как можно вот так осквернять памятники? Это ведь почти что осквернить могилы! Куда катится мир? Неужели кроме личного благополучия никто ни о чем больше думать не может? И то, что кто-то вот так запросто мог сотворить такое, просто в голове не укладывалось.

И Масько при всех их непутевости и беспутности, безденежье и вечном пьянстве на такое бы не пошли. Девушка была совершенно в этом уверена. На мгновение мелькнула мысль: а может, Дорош?..

Но Злата тут же решительно отбросила ее. Виталя, конечно, не был ангелом и некоторые его действия и поступки шли вразрез с представлением Златы о порядочности и благородстве, но даже у него был свой кодекс чести, свое понимание, что можно сделать, а через что переступить нельзя. И девушка была уверена, что взрывать плиты у памятника он не стал бы. Они быстро подошли к дому Масько.

Алка, решительно расправив плечи, шла впереди, совершенно уверенная: уж Злата Полянская разберется сейчас со всем и не даст Толика в обиду. Когда они подошли, бабульки поспешили им навстречу, негромко возмущаясь, вздыхая и качая головами. Но Злата лишь на мгновение сбавила шаг и, поздоровавшись, направилась прямо к участковому, стоящему чуть поодаль, решительно и даже грубо напирающему на Толика Масько, который, жалко сутулясь и взволнованно жестикулируя, пытался оправдать себя.

— Добрый день! — обратилась Злата к участковому. — А что здесь происходит? — решительно заговорила она, пытаясь держаться спокойно, хотя внутри закипало негодование.

— Добрый день, Злата Юрьевна! — обернулся к ней участковый. — Да ничего особенного не происходит! Вот сейчас повезу Масько в районное отделение по подозрению в краже плит у памятника. Вы, надеюсь, уже в курсе, что ночью у памятника взорвали и вывезли плиты? У меня есть предположения, что сделал это Толик, вот посидит на сутках, а потом будем оформлять его на принудительное лечение в ЛТП! — он выложил ей это с каким-то особенным удовольствием.

— У вас есть доказательства? Он признался? — спросила девушка, сжимая ладони в кулачки. — Нет, он не признался, как раз наоборот, все отрицает, но совершенно очевидно, что это сделал он!

— В самом деле? — иронично приподняла брови девушка. — А вот мне очевидно, что вы просто пытаетесь повесить на него эту кражу, тем самым избегая очередного висяка! Разве нет? У вас нет доказательств! А я совершенно уверена, что он этого не делал! Вам лень работать, искать и разбираться! Вам проще все на него спихнуть, убив тем самым двух зайцев! Во-первых, как я уже сказала, вам будет что предъявить начальству и получить премию, во-вторых, вы еще и сократите количество безработных алкоголиков на участке, вверенном вам! И опять же это повышение и премия!

— Злата Юрьевна… — тут уж и участковый стал закипать.

Он уже имел дело с ней и знал не понаслышке, что от нее так просто не отделаешься. К тому же она ведь была и местной знаменитостью…

— Я могу поручиться за Толика! И не только я, если уж на то пошло! Вот эти бабульки, они тоже скажут вам, что Толик не брал эти плиты. Пусть он и пьяница, пусть и пропащий человек, но никто из присутствующих здесь не скажет вам, что он вор.

— А на что они живут, скажите мне, пожалуйста? За что пьют? Что едят? Нет, ЛТП ему не избежать…

— Они работают. Если вы не в курсе, круглый год они помогают бабулькам в деревне — сажают огород, заготавливают, пилят и колют дрова, убирают огород, воду из колодца таскают и снег зимой чистят. Они делают все, чего бы старушки в деревне не попросили. И никогда не отказывают. Им платят, конечно, кто чем может. И даже просто так кормят, покупают сигареты и продукты. Если вы не в курсе, кроме моего мужа да Ефимыча, который всего лишь старик, Толик — единственный здоровый мужчина, постоянно проживающий в деревне. И если не к нему, то к кому, простите, им обратиться за помощью? Я понимаю, вы выполняете свою работу, но, поверьте, это не тот случай. И кстати, раз уж вы здесь, я хочу поднять вопрос о патрулировании деревни. Хотя бы пару раз в неделю. Вы понимаете, что здесь живут беззащитные старушки, которым некому помочь?.. А разных отморозков и наркоманов ведь хватает. Мы живем в отдалении от города, в глуши…

— У каждой из бабушек есть мой мобильный. И у вас, кстати, тоже! — перебил ее участковый.

— О да, конечно, но что-то я не уверена, что, если позвоню вам ночью, вы возьмете трубку. Но даже если и возьмете, пока вы приедете… Знаем мы это, проходили не раз!

— Злата Юрьевна, вы что же предлагаете, чтоб мы здесь посты поставили и круглосуточно охраняли бабулек? Вы вообще знаете, сколько по району таких деревень? К тому же у них у всех есть дети, к которым они могут уехать! А что касается Масько… Вы знаете, что сейчас с тунеядством строго? Если он не устроится на работу…

— Устройте его на работу! Здесь, в Горновке, кем он может работать и где? Предложите ему что-нибудь, обеспечьте доставку к месту работы, и он будет работать.

— Да у него даже паспорта нет! Он бомж, без паспорта и прописки!

— Конечно, он бомж! У него же дом сгорел и все документы! А вы вместо того, чтобы разрешить им жить в доме старого Шарая, который много лет стоял никому не нужный, сровняли его с землей, вырубили сад, хороший сад, куда все желающие ходили за яблоками. А что в итоге? Все заросло диким малинником так, что порой страшно пройти мимо, того и гляди может выскочить дикий кабан, а то и вовсе волк!

— Вы преувеличиваете!

— Нисколько! Можете проехать и посмотреть сами. Кабаны ходят по деревне! Я была немного занята последние несколько недель в Минске, но сейчас, будьте уверены, я подъеду в сельский совет и подниму этот вопрос. Если же меры не будут приняты, я обращусь выше! И поверьте, меня послушают! Мы сделаем с ними паспорта, я лично отвезу их в город сфотографироваться и в паспортный стол тоже отведу, ну а вы уж позаботьтесь о прописке и трудоустройстве, если действительно хотите помочь и спасти этих людей! Может быть, звездочку вам за это не дадут, но, мне кажется, порой повышение в звании и премия — это еще не самое главное!

Участковый тяжко вздохнул.

— Я приеду через неделю. Надеюсь, к тому времени у вас будут какие-то результаты!

— Можете не сомневаться, будут! И кстати, вы все же поспрашивайте старушек, может, кто-то что-то и видел вчера. Проверьте квартиранта бабы Ариши. Мы с дочкой у бабы Нины вчера были. Когда выходили от нее часов в девять, слышали, как что-то как будто упало, испугались, конечно, но и подумать не могли…

— Да опрашивал я уже бабулек. Никто ничего не видел и не слышал. Может, вы с ними поговорите? Вам-то они наверняка что-нибудь расскажут. Конечно, все это останется между нами. Я не собираюсь привлекать их в свидетели! Ладно. Мне пора ехать. Так, Толик, смотри мне!

Масько что-то забормотал, но участковый слушать не стал, отвернувшись, кивнул Злате, старушкам и, сев в машину, уехал.

Несколько минут все молча смотрели вслед удаляющейся милицейской машине, а потом как-то разом заговорили. Толик и Алка стали благодарить Злату, но девушка лишь махнула рукой и подошла к бабе Нине, бабе Мане и Тимофеевне, на ходу потирая лоб и чувствуя, как начинает болеть голова. Ну вот, опять она разволновалась, разнервничалась, и, наверное, снова подскочило давление. А ведь врач предупреждала ее: никаких волнений, никаких нервов, стрессов и прочего.

В тридцать лет при первой беременности это чревато последствиями, а Злата снова забыла, что уже не одна. Она, как и прежде, думала обо всех в деревне, забывая, что теперь должна думать только о крошечном существе внутри себя. В первую очередь только о нем.

— Ой, Златуля, Маські табе па гроб жызні даўжныя! Каб не ты, точна б Толіка ўпеклі ў ЛТП! — обратилась к ней баба Маня. — Каб ты чула, як Маслючка галасіла, калі ўчастковы ска заў, што забярэ Толіка. Канешне, без яго яна тут зусім загіне.

— Баб Нина, а вы действительно вчера ничего не видели? — спросила Полянская старушку. — И вы, баб Валя, тоже?

— Да я, Златуля, и не поняла сразу, что ж такое грохнуло! Я только от Максимовны пришла, собралась спать ложиться! А тут как стукнет что-то, и, кажется, прямо за стенкой! Ты знаешь, я подумала, может, памятник упал! Испугалась, а потом, когда легла, слышу — голоса! И слышала, как машина отъезжала! — быстро заговорила баба Валя.

— Ой, ды цыц ты! Чула яна… — перебила ее баба Нина, поморщившись. — Ведаеш, Златуля, мы тут адныя жывом, мы мо што і бачылі, і чулі, толька ці ж скажаш пра гэта? Прыедуць, хату падпаляць, і ніхто не найдзя тады! Бог іх бяры тыя пліты, хай бяруць, а хаты жалка будзе…

Злата снова потерла ладошкой лоб, чувствуя, как затылок наливается свинцом, а во рту появляется неприятный кисловатый привкус. Почувствовав внезапную слабость, она пошатнулась и, не обращая ни на кого внимания, боясь упасть, пошла к лавочке около дома Масько, на которую тяжело опустилась. Закрыв глаза и прижавшись головой к забору, девушка постаралась глубоко дышать, понимая, что еще немного — и потеряет сознание.

— А божачкі мае! Златуля! — всплеснула руками баба Маня. — Унучачка мая! Што здарылася? Што з табой? Табе дрэнна? Мо скорую?

Тимофеевна, оказавшаяся рядом раньше всех, приложила ладонь к ее холодному лбу с выступившими капельками пота.

— Што сталі, дурні? Вады нясіця хутчэй! — гаркнула на Маськов баба Нина и, с усилием опираясь на палку, подошла к девушке. — Што гэта з ёй зрабілася? Ох-ох! Маладыя цяпер зусім слабыя! Мо галава закружылася? Ці даўлення падскочыла… Мабыць, буры сёння, точна, кажысь, уранні перадавалі!

Толик Масько принес кружку холодной колодезной воды, которую Злата выпила, интуитивно прижимая ладонь к животу. Посидев еще немного вот так и чувствуя, как приступ дурноты понемногу проходит, она открыла глаза и обвела взглядом встревоженные лица, склонившиеся к ней.

— Ну, што, Златуль? Ну, як? Лепш, не?

— Валя, курва старая, чаго стаіш, як стоўб? Ты мядычка ці не? Бяжы скарэй да мяне, нясі танометр, мо трэба даўленне памераць!

— Баба Нина, все нормально! — запротестовала девушка. — Не надо тонометр! Мне уже лучше, правда! Я еще немного посижу, и станет совсем хорошо!

— Златуля, да што ж гэта! Ладна, мы ўжо старыя! Нам ужо даўно паміраць пара, а ты ж маладая яшчэ! Трэба к доктару з'ездзіць, аналізы здаць! Шчас нельга сябе запускаць, хвароб разных у свеце хапае…

— Нет-нет, правда, вы не волнуйтесь! На самом деле такой «хворобой» все женщины однажды заболевают! — девушка слабо улыбнулась. — Я просто беременна!

Злата стояла у окна, нервно теребя крестик на цепочке. Она стояла так достаточно долго, глядя в осеннюю даль за стеклом. Полянская видела все те же поля, ощетинившиеся бурым жнивьем, лесок посреди поля, далекий лес на горизонте, как будто между небом и землей, и тяжелые осенние облака, которые ветер гнал по голубому небосклону, то закрывая ими солнце, то вновь освобождая и позволяя солнечным лучам отражаться в мокром асфальте. Злата смотрела в окно, боясь обернуться, даже шелохнуться, и всей душой желала оказаться как можно дальше отсюда. Слишком тяжело было выносить происходящее.

Полянская знала, что так будет. Знала, что этого не избежать. Много раз представляя этот разговор, девушка догадывалась, что будет тяжело, но было ужасно. Полянская оттягивала неизбежный разговор с мужем, трусливо надеялась, что все устроится само собой. И в общем-то устроилось. О том, что она беременна, Блотский узнал от бабушки, которая, не утерпев, позвонила, чтобы поздравить внука со столь замечательным событием.

Утром следующего дня, войдя в дом, Алексей уже знал, что Злата ждет ребенка, вот только не от него. Девушка, стоило ей лишь взглянуть в лицо мужа, искаженное болью, страхом, недоверием и растерянностью, все поняла. Встретившись с ним взглядом, она почувствовала, как что-то как будто обрывается внутри, причиняя страдания. Его боль она ощутила почти физически, не в состоянии осознать, что ж она наделала. Ведь она не просто разрушила их семью, разбила Леше сердце, изменив и предав. Она разбила вдребезги ту безоглядную веру, то особенное доверие и понимание, всегда существовавшие между ними. Она разорвала нить, невидимую, но крепкую, которая соединяла их.

Все эти годы с первой встречи они были половинками одного целого. Только сейчас, когда изменить что-либо не представлялось возможным, Злата поняла это. И то, что сейчас происходило, причиняло боль им обоим. В первые мгновения Леша даже не знал, что сказать. Он просто стоял и смотрел на нее. Злата тоже молчала, не находя слов, и взгляд его выдержать не смогла, поэтому, отвернувшись, подошла к окну, да так и застыла там.

— Злата, — заговорил Блотский, нарушая это тягостное страшное молчание и пытаясь начать разговор. Откровенный разговор, который объяснил бы ему, что, отчего и почему произошло, и, возможно, заставил бы ее не принимать поспешных решений, не рубить с плеча.

Но Злата не могла говорить. Не могла объяснять, оправдываться, врать, как не могла и сказать правды. Достаточно и того, что было очевидным.

Девушка не могла сказать Леше, что не любила, что все это время на протяжении пяти лет лелеяла в душе мечты и воспоминания о другом мужчине. И уж, конечно, Полянская не могла признаться Леше, что ждет ребенка от Дороша.

Возможно, потом… Потом, когда боль не много утихнет и Леша сможет начать новую жизнь. Потом, когда Виталя будет рядом. Потом он сам обо всем догадается, увидит. Потом, но не сейчас…

— Злата… Я все понимаю. Я все пойму… Но, пожалуйста, не принимай столь поспешных решений! Что случилось, то случилось! Но я ведь мог бы… Никто ведь и не узнает! Мы сможем это преодолеть! Я ведь люблю тебя…

Злата зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, застилавшие глаза, и обернулась. Леша сидел на кресле, согнувшись, обхватив голову руками и опершись локтями о колени.

— Нет! — покачала она головой. — Неужели ты думаешь, что я смогу так поступить? А потом жить с этим, смотреть в твои глаза и каждый раз видеть в них правду? Это ведь подлость! Я подлая, и прощения мне нет, да я и не прошу прощения, ведь столь чудовищное предательство простить нельзя! Но я не настолько бессердечная, чтобы пойти еще и на такое! Нет, Леша!

— Злата, но я не знаю, как жить без тебя и Маняши…

— Леша, уходи, пожалуйста! Ну не мучь ты меня… — срывающимся голосом воскликнула она, и слезы все же покатились по щекам.

Это было невозможно, невыносимо! И девушка хотела, чтобы это закончилось! Это было пыткой. Ведь все внутри: совесть, благородство, порядочность, ответственность, честность, обостренное чувство справедливости и морали, все, что было ее сущностью и натурой, — вопило о неправильности происходящего. И все доводы, даже тот живой комочек, который рос внутри нее, и чувства к Витале, не оправдывали то, как она поступала сейчас с Лешей. И даже доводы, которые она самой себе приводила: «Я имею право на счастье!» — казались жалкими, ничтожными, эгоистичными и лживыми. Разве все эти годы она была несчастна с Лешей?

— Значит, это он… — помертвевшим голосом произнес Алексей и поднял голову.

У Златы горло как будто обручем перехватило, когда она увидела глаза и лицо Блотского — осунувшееся, бледное, вдруг постаревшее, безжизненное.

Осторожно сняв с пальца обручальное кольцо, Леша на мгновение сжал его в ладони и положил на тумбочку у изголовья кровати. Тяжело поднявшись, он вышел из комнаты. Через мгновение хлопнула входная дверь, а потом и калитка. Злата на подкашивающихся ногах дошла до кровати, опустилась на нее и, уткнувшись лицом в подушку, расплакалась.

Леша ушел, но легче от этого не было. Гора не свалилась с плеч, и дышать свободнее не стало. Наоборот, ощущение одиночества и пустоты, граничащее с какой-то обездоленностью, поглотило ее. В глубине души зародились сомнения, а правильно ли она поступает? А вдруг то, что сейчас произошло, — ошибка? Возможно, самая большая в ее жизни…

Домой Леша не пришел ночевать, да Злата и не ждала его. Вечером после того, как Маняша была уложена в кровать, Полянская, волнуясь, хотела было позвонить его бабушке, предполагая, что он у нее, да так и не решилась, понимая, что теперь просто не имеет на это права.

Утром после того, как Злата отвезла дочку в школу и вернулась домой, на обеденном столе в столовой она нашла записку от Алексея. Полянская поняла, что он приходил. Приходил, зная, что дома ее не застанет. Приходил собрать свои вещи и проститься с этим домом и со всем, что было ему так дорого. И чего она, Злата, так жестоко его лишила. Сердце снова кольнуло болью, и девушка поспешила прогнать прочь мысли об этом, понимая, что, если продолжит и дальше так мучаться и терзаться, возненавидит не только себя, но и ребенка, которого носит под сердцем. Лучше не думать об этом. Отпустить. Да, то, что произошло, ужасно, но, возможно, только пока? Пройдет время, и боль утихнет! И Леша поймет, так лучше, правильнее. Она ведь не любила его так, как он того заслуживал, так, как, возможно, его полюбит кто-то другой и даст ему то, что она никогда не могла дать. Потому что для него какая-то часть ее души и сердца всегда оставалась закрытой! Более того, принадлежала другому! Лешка будет счастлив! Он обязательно встретит хорошую девушку и многое поймет!

Только этими мыслями и могла сейчас Злата себя оправдать. Такое жалкое, слабое утешение, возможно, самообман, так необходимый ей сейчас. Ей нужно было в это верить, цепляться, как за спасательный круг, чтобы не утонуть в океане собственной вины. Взяв в руки записку, девушка не сразу решилась ее прочесть, зная, что легче от этого не станет. Некоторое время она так и ходила с ней по комнате, потом опустилась на табурет перед фортепиано и начала читать.

«Злата! — аккуратно было выведено Лешиной рукой. — Ты уж прости, что забрал вещи в твое отсутствие, но собирать их при тебе я вряд ли смог бы. Я уезжаю в Минск. Не знаю, зачем тебе пишу это сейчас, тебе ведь уже все равно, куда я еду и зачем, но, чтобы привыкнуть к этому, мне понадобится какое-то время. Я понимаю, у тебя сейчас другие заботы. Если тебе понадобится развод, ты знаешь, как меня найти. Я дам его тебе. Ты заслуживаешь счастья, и, если твое счастье — он, я не стану вам мешать. Наверное, я сам виноват в том, что произошло! Наверное, я не любил тебя достаточно сильно, я не сумел заставить тебя забыть о нем. Я прошу только об одном: не бросай сцену и свою писательскую деятельность. Ни ради чего не бросай. Зная тебя, могу лишь предположить, как потом ты будешь об этом жалеть. И еще, не лишай меня, пожалуйста, дочки. Что бы ни произошло между нами и как бы ни сложилась твоя дальнейшая судьба, я, как и прежде, хочу оставаться ее отцом. Прощай, Злата. Будь счастлива. Алексей».

Злата осторожно сложила письмо и сунула в карман спортивной кофты, которая была на ней. Она так и осталась сидеть на табурете, глядя прямо перед собой. Потом ее взгляд упал на сцепленные на коленях руки и обручальное кольцо. Осторожно сняв его с пальца, она несколько секунд просто смотрела на золотой ободок, который пять лет назад Алексей Блотский надел ей на палец. Тогда Злата была уверена, это навсегда, ведь Леша был как раз тем самым человеком, которого ей хотелось видеть рядом с собой до конца дней. И это не было обманом. По крайней мере, она не обманывала Лешу. Она обманула себя.

Полянская сунула обручальное кольцо следом за письмом, не уверенная, потребуется ли ей развод или это будет совершенно не важным. Но она знала точно, что с этой минуты носить обручальное кольцо и зваться женой Алексея Блотского не имеет права. О будущем Злата Полянская сейчас не могла думать, слишком уж тяжело это было. Слишком много вопросов всплывало в сознании. Настоящее было зыбко и непрочно. А впереди еще тяжелый разговор с родителями, да и бабульки в деревне скоро все поймут и станут спрашивать.

Глава 16

Но прошла неделя, прежде чем Злата решилась рассказать все маме. Все это время бабульки, ее верные подруги, советчицы, наперсницы, родственницы и просто добрые престарелые женщины, растерянно молчали, переваривая информацию, не звонили и не появлялись на пороге. Молчала и Злата, не звонила и не ходила больше в гости по вечерам, чувствуя, что между ними разверзлась пропасть, и зная, что переступить ее будет непросто. То, что случилось, и девушка отчетливо это понимала, подорвало доверие и уважение к ней старушек, то, чем она всегда так гордилась и дорожила. Злате стыдно было звонить кому-то из них, и она понимала, что произошедшее навсегда изменит к ней отношение деревенских. Наверняка в деревне уже все знают, что произошло, и, конечно, осуждают ее, не одобряют и порицают. Девушка не знала, что сказать, как оправдать себя, заставить понять ее и поверить. Леша был замечательным. Все в деревне это знали. У нее не было причин так поступать с ним, кроме одной — она не любила его так, как должна была любить. А это они понять не смогут. Их жизни и судьбы не были легкими. И не раз, глядя на Злату и Лешу, они, вспоминая свое, меж собой говорили, как же девушке повезло. Ведь они были идеальной парой…

А оказывается, она не любила, более того, любила другого и теперь ждала от него ребенка. А этот другой женат, у него сын. И вполне возможно, узнав обо всем, он просто оставит ее. Вот этого они понять никогда не смогут. Сколько бы Злата ни пыталась им объяснить. Все эти мысли и тревога, не отпускающая девушку ни на минуту, плохо сказывались на самочувствии Полянской. Бесконечные скачки давления, бессонница, головокружения и приступы внезапной слабости стали последствием нервозности и волнения, а ведь сейчас, в эти первые месяцы, ей особенно нужно было беречься. И все же распускаться Злата не могла себе позволить. В первую очередь ей совершенно не хотелось, чтобы Маняша что-то заметила.

Поэтому рядом с дочкой Полянская оставалась такой же улыбающейся, веселой, заботливой мамой. Они так же, как всегда, играли, баловались, смотрели мультфильмы, читали, пели, смеялись, занимались уроками, рисовали и играли на фортепиано в две руки. Так же выходили погулять, когда позволяла погода. Забота о девочке — то, что невозможно было игнорировать, погрузившись в собственные печали. Как и прежде, она готовила дочке завтраки и ужины, убиралась в доме, занималась стиркой и глажкой. К тому же впереди маячила последняя сессия, а после государственные экзамены, дипломная работа.

И если Злата не занималась домашними делами и дочкой, она садилась за музыкальный инструмент или разбирала ноты, листала конспекты и изучала музыкальную литературу. Созваниваясь с одногруппницами, она долго обсуждала с ними темы, конспекты, материал. Это немного отвлекало, не давало утонуть, занимало мысли. На рукописях сосредоточиться было сложнее. Роман требовал полной отдачи, по-другому Злата не умела. Ей нужно было полностью сосредоточиться на мыслях и чувствах главной героини, вжиться в образ, а она не могла. Слишком сильны были собственные тревоги и волнения, и они как будто блокировали все остальное.

Злата переживала, тревожилась, ждала и боялась. То порывалась позвонить Витале и все рассказать, а там будь что будет, то, наоборот, давала себе клятву больше никогда не звонить ему, не отвечать на звонки и не искать с ним встреч, скрывая от него свою беременность и правду. Она переживала из-за всего произошедшего, но все же свозила обоих Масько в райцентр, чтобы они смогли сфотографироваться на паспорт, написать заявление об его утере, оплатила штраф и даже отвезла их пройти флюорографию, припомнив, что участковый и об этом в тот день что-то говорил. Она улыбалась, слушая их разговоры и перебранку. Заехав в магазин, Полянская купила им кое-что из еды, понимая, что сейчас им в деревне заработать негде.

Родители приехали на выходные. Общаясь с мамой по телефону все эти дни, Злата так ничего и не смогла сказать. Но когда они приехали, девушка поняла, что таиться больше не сможет. Маме надо все рассказать. И неважно, поддержит или ужаснется Елена Викторовна тому, что произошло. Она ее мама, и, рассказав ей все, Злата тем самым будто сбросит с души непосильный груз, как в детстве, когда она делилась с мамой бедами и печалями, всем, что тревожило ее. В ней, не угасая, продолжала жить вера, что мама, как и прежде, все поймет, подскажет, поможет, избавив ее от тревог и волнений. Казалось, стоит, как в детстве, уткнуться головой маме в колени — и все будет хорошо. Девушка знала: даже если она просто все расскажет маме, станет легче.

Всю субботу они с мамой занимались уборкой в доме, а папа весь день убирал и перекладывал что-то под навесом, где недавно сложили дрова, и под поветью, где за лето скопилось немало хлама, до которого все не доходили руки.

После ужина, во время которого папуля опрокинул пару рюмок самогона, он улегся на диване у телевизора, и скоро дом огласил его приглушенный храп. Мама поставила чайник, достала конфетницу с конфетами и печеньем, и они, как бывало много раз, устроились втроем на маленькой кухоньке. За окном давно стемнело, а в комнатке, как и прежде, было по-домашнему тепло и уютно. Злата любила такие неспешные вечера, когда они сидели с мамой и говорили обо всем на свете.

Сегодня, как и раньше, девушка сидела, кутаясь в старенький бабушкин платок, и, подпирая щеку рукой, помешивала в чашке чай. Маняша, выпив молока, посидела с ними несколько минут и убежала играть.

Мама что-то говорила, рассказывала о каких-то знакомых, конфликте на работе, желании поскорей уж дождаться пенсии и оставить работу, о последней выходке отца, о своей сестре и Аньке с Васькой. Злата кивала, улыбалась, рассказывая что-то о горновцах и Масько, но мыслями она была далеко, решая про себя единственную задачу, как же заговорить с мамой о самом главном, рассказать о случившемся. В конце концов, мама замолчала, а девушка как будто и не заметила этого.

— Дочка, что-то случилось? — спросила мама, внимательно посмотрев в ее лицо.

Злата кивнула, постаравшись улыбнуться.

— Случилось. И многое. Мы с Лешей расстались. И у меня будет ребенок! — выпалила на одном дыхании Полянская, глядя прямо в глаза Елене Викторовне.

— Ох ты, господи! — от неожиданности только и смогла сказать мама. — Но… Злата, что-то я не пойму… У тебя будет ребенок? То есть мы с папаней твоим станем бабой и дедом? Господи ты мой, дочка, и когда?

— В конце апреля!

— То есть ты уже три месяца беременна? А почему не сказала? Ох, дочка, ну это ж просто замечательно! Подожди, пойду, налью себе рюмку самогонки! Такие новости, да и отметить надо! Вот папуля твой обрадуется! — Елена Викторовна, взволнованная и обрадованная, встала из-за стола и, подойдя к холодильнику, извлекла оттуда початую бутылку самогонки и тарелку с нарезанными колбасой и мясом. Все это она поставила на стол. Сходила к буфету за рюмкой и хлебом и снова вернулась к столу.

— Ты уже была у врача? На учет стала? Сейчас обязательно надо стать на учет до двенадцати недель. У какого врача ты стала на учет? Я, конечно, понимаю, что у нас в райцентре не самые лучшие врачи-гинекологи… — засыпала ее вопросами мама. — Господи, Златуля, как же я рада! — наклонившись к дочке, Елена Викторовна, обхватив ее за плечи рукой, на мгновение прижала к себе и поцеловала в висок, прослезившись. — Я уж и не думала, что это когда-нибудь случится. Маняша, конечно, замечательный ребенок, и мы ее очень любим, но ведь так хочется подержать на руках твоего ребеночка, нашего родного внука или внучку. Вы кого хотите? Мальчика или девочку? Мы бы с дедом были рады внуку…

Злата слушала, смотрела на маму и улыбалась, хоть самой хотелось плакать.

— Мамуль, это не Лешин ребенок. Я говорила, у нас с Лешей не может быть детей. Мы расстались. Леша уехал!

— Господи ты, боже мой! А ведь и правда, говорила! — всплеснула руками Елена Викторовна. — Но как же, Златуля? — женщина опрокинула рюмку самогонки, зажмурилась, поморщившись, и взяла с тарелки кусочек мяса, закусила и прижала ладонь к губам.

— Понимаешь, мамуль, так случилось. Я была счастлива с Лешей все эти годы, но так и не смогла забыть одного человека… А потом мы встретились снова… Я не хотела обманывать Лешу, навязывая ему чужого ребенка. И избавиться от этого ребенка я тоже не могла. Хотела, да, испугавшись последствий, но страх прошел, а желание стать матерью перевесило все остальное. Я знаю, что предала и разбила сердце Леше, но… Надо было выбирать. Третьему в этой истории не дано быть… И вот! — быстро проговорила девушка, опуская глаза и чертя что-то замысловатое на скатерти.

— Ох, Златуля! Да ведь и правда, третьего не дано. Нет, ты правильно поступила. Лешку жалко, ой, как жалко, да только не простила бы ты ни себе, ни ему, если б сделала аборт. И все равно не было б жизни у вас. А тот другой, не Дорош ли? Тот дачник, что живет на том конце деревни? Помню, тем летом, когда ты только сюда приехала, я догадывалась, что у тебя с ним роман!

— Да, мамуль, это он!

— Ох, не пара он тебе, Златуля!

— Я люблю его, да и он…

— А разве ж он не женат?

— Ты осуждаешь меня, мама?

— Дочка, да разве ж я могу? Нет, я просто хочу, чтобы ты была счастлива! Если ты с ним будешь счастлива, я тоже буду счастлива и спокойна! Только не ломай себе жизнь, Златуля. Ты у меня умница, я знаю, но порой любовь заставляет совершать такие поступки, исправить которые потом нельзя уже, и только потом сожалеть и остается. Не хочу, чтобы ты это испытала. Я не о ребенке. Тут ты права во всем. Просто ты у меня натура творческая, ты уже кое-чего добилась в этой жизни и останавливаться тебе нельзя. Я очень надеюсь, что твой Дорош это поймет, поддержит тебя и поможет! Ох, дочка, боюсь я…

— Мамуль, не волнуйся. Все будет хорошо!

— Ты ему сказала о ребенке?

— Нет, но скажу в самое ближайшее время. Мам, я справлюсь. Ты ж меня знаешь! — девушка улыбнулась и, потянувшись к маминой руке, сжала ее.

— Знаю, потому и боюсь. Тебе ни в коем случае нельзя сейчас волноваться. Да и напрягаться особо тоже! Эти ежедневные поездки туда и обратно, домашние хлопоты… Да и дрова каждый день таскать надо. Хорошо еще, что вода в доме теперь. А впереди зима. Нет, дочка, поехали-ка домой. Там ведь я рядом, и приготовлю кушать, и за Машкой пригляжу, и постираю, и приберу. Сейчас такой период опасный в беременности, а дальше тяжело будет. Да я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится.

— Мамуль! Нет, ну, правда, я справлюсь. И сейчас я прекрасно со всем справляюсь, справлюсь и дальше. Нет, я обещаю, если станет трудно, я приеду домой, может, ты и права, дальше, когда меня разнесет совсем и я стану неповоротливым бегемотиком, я приеду. Но пока… Я ж не маленькая, все понимаю. Я буду беречь себя. Обещаю. Да и вы с папой будете приезжать…

Возможно, сейчас Злата до конца и не понимала, что ей действительно будет сложно одной в деревне, и чем дальше, тем больше, ведь впереди зима. Но она даже мысли не допускала, чтобы уехать из Горновки. Оставить большой дом из белого кирпича, который за столько лет стал родным? Оставить эту деревню, частью которой она давно стала? Не видеть этих лесов, полей и лугов? Оставить одних бабулек, даже если после случившегося между ними больше не будет прежних отношений? Да ни за что на свете! Она справится! К тому же был еще и Виталя. Несмотря на все страхи, неуверенность и сомнения, Злата верила: у них все будет хорошо. Она верила, Дорош любит ее, она чувствовала это, что было важно. И эта вера не допускала иного. И все же разговор с ним все время откладывался. И снова был страх, но уже страх разбитых мечтаний, утраченных иллюзий, обманутых надежд. Она ведь все время помнила их разговор. Все могло обернуться совсем не так, как ей думалось. Прошла еще неделя, показавшаяся вечностью.

Виталя приехал однажды ближе к обеду. Злата, отвезя Машку в школу, переделала все домашние дела и уселась за фортепиано. Она увлеклась, пусть сосредоточиться удалось не сразу, и не услышала, как подъехала машина. И то, как он вошел в дом, тоже. Все пространство комнат большого дома заполняли звуки «Времен года» Чайковского, одного из любимейших классических произведений Полянской.

Злата, скорее, почувствовала, что она не одна в комнате, и обернулась. Руки замерли над клавишами, хотя звуки фортепиано не сразу смолкли в комнате. Девушка хотела подняться, шагнуть к нему, но, чувствуя слабость в коленях, так и осталась сидеть, глядя в его лицо. Впрочем, он тоже, замерев в дверном проеме, молчал и смотрел на нее так, как будто пытался что-то увидеть, прочесть, понять…

И Злата в общем-то догадывалась, что именно. Дорош приехал без звонка, а значит, был уверен, что Леши дома нет. И сейчас, глядя на нее в упор, он не улыбнулся, как прежде. Наоборот, его лицо было мрачным, серьезным. Да и карие глаза, обычно ласкающие ее теплым светом, сейчас были холодными и злыми.

И Злата догадалась: Дорошу все стало известно…

— Привет! — первой нарушила молчание девушка.

— Привет! — сказал он и вошел в комнату, прошелся по ней и остановился перед девушкой. — Как дела? — спросил мужчина.

Он произносил слова так, как будто выплевывал, как произносил бы их чужой, враждебно настроенный человек. И Злата интуитивно догадалась, какие чувства клокотали в душе мужчины. Они волнами исходили от него, касались ее, заставляя содрогаться.

Не в состоянии это выносить, девушка поднялась со стула и отошла от Дороша.

— Нормально, — только и сказала она.

— Неужели? Вот уж действительно интересно! — усмехнулся мужчина. — А мне, знаешь ли, золотая моя, тут донесли интереснейшую информацию. Знаешь, какую?

— Догадываюсь!

— Ты мне не хочешь ничего сказать?

— Ты ведь и сам все уже знаешь!

— Я что-то не пойму, золотая моя, ты в положении… Блотский ушел! Что происходит? Он что, не хотел ребенка? Блотский не хотел ребенка? Такого просто не может быть! Уверен, твой Лешка был на седьмом небе от счастья, узнав, что ты ждешь ребенка…

— Ребенка от тебя? У Леши не может быть детей! — бесстрастно произнесла девушка, встретившись с ним взглядом, и увидела его окаменевшее лицо. И взгляд, скользивший по ее фигуре, лицу, взгляд, в котором неверие сменялось темной яростью.

Застывшая маска, вдруг дернувшись, как будто от нервного тика, рассыпалась, лицо исказилось, и даже в усмешке, злой, недоброй, застыло презрение.

— Что ты сказала? Ребенка от меня? А не рехнулась ли ты, моя золотая? Никакого ребенка у тебя от меня не будет! Какого хрена?! Ты не в своем уме, что ли? Твою мать! Черт возьми! Мне следовало бы догадаться! Зная тебя… Ты что же, все решила по-своему? Ты что же думаешь, это может как-то изменить ход событий? Но ты, надеюсь, помнишь, что у меня уже есть ребенок? Помнишь, да? Вот и замечательно! Вот и умница, ведь то, что ты в положении, ничего не меняет! Нет, это меняет все и в первую очередь наши с тобой дальнейшие отношения! Черт тебя побери, Злата Юрьевна, какого хрена я должен узнавать это от Масько?! Почему ты мне ничего не сказала? Почему приняла это решение сама и не спросила меня? — орал Дорош, и лицо его было страшным.

Злата кусала губы и едва сдерживала слезы. Она знала, знала, что так будет, но, как известно, надежда умирает последней. И слышать от Витали все эти слова, видеть его лицо было мучительно больно…

— Я знала, каким будет твое решение. И я знала, что ты вот так отреагируешь…

— А как, по-твоему, я должен был отреагировать? — брови мужчины взметнулись вверх. — Обрадоваться? Броситься тебя обнимать и благодарить за такой чудный «сюрприз»? В деревне, небось, уже все бабки в курсе произошедшего? А если учесть тот факт, что ты у нас девушка публичная, сие обстоятельство скоро станет достоянием всеобщей гласности! И моя, конечно, тоже узнает. Твою мать, Злата, ну на хрена тебе это нужно было?!

— Я не планировала это специально! Не просила тебя об этом! И не я одна виновата в том, что так случилось. Да я даже не думала об этом, не мечтала, но коль уж это случилось… Да, я хотела ребенка! И я хочу ребенка от тебя! Я любила тебя! И если уж ты никогда не будешь принадлежать мне, ребенок от тебя останется со мной навсегда. И заметь, желанный ребенок! К тому же мне казалось, что и ты любишь меня…

— Да при чем тут любишь, не любишь? — взвился снова мужчина и, засунув руки в карманы куртки, принялся расхаживать по комнате. — Я, кстати, вижу, как, любя, ты подставляешь мне подножку, создавая большие проблемы! Чего ты хочешь этим добиться? Нет, чего ты хотела этим добиться, я как раз догадываюсь! Но уж не слишком ли много ты на себя берешь? Нет, Злата Юрьевна, так не поступают взрослые, здравомыслящие люди, которые любят друг друга. А ты… Ты разрушила свою семью, теперь хочешь так же поступить и с моей?

— Не волнуйся, — горько усмехнулась девушка. — Если хочешь, я могу подписать любые документы, в которых к тебе мы не будем иметь никаких претензий. Мы даже не станем претендовать на твое имя, не говоря уж о фамилии. Более того, я могу написать расписку, что угодно, где пообещаю никогда и никому не говорить, кто отец моего ребенка!

— Сходи со своими бумажками знаешь куда?! — грубо оборвал ее Дорош. — Неужели так трудно было сказать Блотскому, что это его ребенок? Он бы поверил…

— Нет, не поверил бы, но принял бы эту ложь. Я говорила тебе уже, что у Леши не может быть детей. Я не смогла бы в глаза ему смотреть. И в тридцать лет я не стану делать аборт!

Нервная дрожь, сотрясавшая девушку, стала немного ослабевать, и она заговорила увереннее и спокойнее. Дорош, остановив свое беспрестанное хождение по комнате, замер у окна. Между ними воцарилось молчание. Злата, чувствуя, что ноги не держат ее и сейчас, возможно, решается главное в ее жизни, опустилась на стул и, стянув со спинки шаль, закуталась в нее. — Так что же ты предлагаешь мне, Злата Юрьевна? — заговорил, наконец, Дорош, оборачиваясь к ней.

— Ничего. Ты правильно сказал: я сама приняла это решение, а значит, я сама справлюсь со всем. Езжай домой, забудь о нас, живи как раньше. Я уже говорила, ты ничем мне не обязан… Вот и все! — не глядя, однако, на мужчину, произнесла Полянская.

— Вот и все… — медленно повторил за ней Дорош и пошел к выходу.

Злата не подняла глаз, но как только за ним захлопнулась входная дверь, закрыла лицо руками и зажмурилась. Слезы сдавливали горло, жгли в груди, готовые вот-вот хлынуть из глаз потоками, но девушка не могла себе их позволить. Нет, если сейчас она начнет плакать, остановиться не сможет, а она должна быть сильной.

«Я справлюсь!» — кажется, в сотый раз, как заклинание, повторила она, вот только уверенности в себе не чувствовала. Она осталась одна: беременная, с семилетней дочкой на руках, в большом доме, глухой деревне, а впереди зима…

В какой-то момент отчаяние, безнадежность и страх полного глубинного одиночества навалились на девушку, заслонив собой все другое, и на мгновение показалось, что она задыхается. Но это было минутным чувством. Оптимизм, жизнерадостность, стойкость и упрямство, свойственные ее натуре, взяли верх над отчаянием и малодушием. Злата вытерла мокрые глаза. Она не одна — с ней Маняша и маленькое существо, живущее в ней, у нее есть родители, готовые во всем поддержать ее и помочь, родственники, друзья, у нее есть этот дом и эта деревня, и любимая работа. Ради всего этого она не позволит себе раскиснуть, сломаться, впасть в уныние и грусть. Как бы там ни было, Злата ни о чем не жалела.

Теперь, когда Леша и Виталя знали о ее беременности, когда все прояснилось и позади тяжелые разговоры, которых она так страшилась, в том числе и признание родителям, теперь, когда время страхов, нерешительности и неопределенности прошло, Полянская поняла, что приняла единственно правильное решение, пусть из-за этого пришлось многое потерять. И теперь это было не так уж важно, главное, у нее будет ребенок, ребенок от любимого человека, а ради этого можно вытерпеть и не такое…

Как будто услышав ее мысли, почувствовав край ее отчаяния, в гости приехала Анька с Тимофеем, а потом еще нагрянул Васька. Всю неделю их пребывания в доме царили веселье и смех. Потом позвонила Ирина Леонидовна, она включила Злату в программу концерта, проходившего в одном из областных центров. Потом дало о себе знать издательство, ее приглашали с презентацией книги в Поставы и сразу же на запись программы о литературе. Как будто сговорившись, ей не давали скучать, грустить, засиживаться дома, погружаясь в собственные невеселые мысли. И если в издательстве, ни о чем не подозревая, лишь предлагали девушке выполнить часть условий, указанных в авторском договоре, то Ирина Леонидовна, зная обо всем, в том числе о последнем разговоре с Дорошем, считая себя ответственной за произошедшие изменения в судьбе Полянской, работала не покладая рук и заставляла работать Злату, зная, как много значат для девушки сцена и зритель. Только на сцене все неурядицы забывались, улетучивались, а адреналин захлестывал все внутри. И казалось, ты уже не принадлежишь себе. Эмоции накрывали с головой, и это было непередаваемое ощущение. В тот момент, когда на сцене происходил обмен эмоциями со зрителем, на все сто процентов девушка чувствовала себя счастливой. Злата, стоя на сцене, понимала: люди, пришедшие на концерт, чувствуют, что у тебя внутри. Их не обмануть. Это почти так же, как и в писательской деятельности. Читатели чувствовали, видели, где просто слова и строчки, а где все подкреплено лично пережитым, передуманным. Она несла людям любовь к родной земле, краю, культуре, фольклору. Полянская это как будто пропагандировала со сцены. Она словно передавала им это, делилась. Ей важно было, с чем уходили зрители с концерта. Когда она понимала, что ей это удалось, когда читала отзывы и комментарии в социальных сетях, эйфория переполняла ее.

Дома проходили бесконечные репетиции под фортепиано и акапельно. Давала знать острая нехватка баяна или гармони, потому что осовремененная музыка — это, конечно, здорово, но хотелось петь под «живую». Почти детская радость от новых народных песен, раздобытых в архивах Университета культуры, и знакомство с Витей и Надей, ребятами, которых где-то нашла Ирина Леонидовна. Они профессионально занимались народной хореографией, бесподобно танцевали и за сущие гроши согласились поставить несколько совместных номеров и вместе со Златой выйти на сцену. Это радовало, это окрыляло, не давая возможности грустить, оглядываясь назад, думать о Витале, снова чувствовать боль и обиду и скучать, отчаянно скучать…

Ноябрь был каким-то совершенно сумасшедшим. Каждые выходные Злата с Маняшей или без нее моталась в Минск. Иногда уехать ей надо было раньше или задержаться до понедельника, и тогда за дочкой в школу приезжал Златин папа и увозил девочку на выходные в город, или в понедельник отвозил в школу, а Злата потом забирала.

Маленький человечек, который жил и рос внутри нее, давал о себе знать совершенно невероятным, щекочущим ощущением. Оно заставляло Злату замирать, прислушиваясь к тому, что происходит внутри, прикладывать ладонь к растущему животику и беспричинно улыбаться. Так уж вышло, что весь прошедший месяц девушка не встречалась ни с кем из деревенских. Погода в ноябре совершенно испортилась. Бабульки сидели по домам, выходя только к колодцу и автолавке. Телефон безмолвствовал, а сама она позвонить не решалась…

А посему была очень удивлена и обрадована, когда однажды после обеда на пороге ее дома появилась баба Маня. Это было первого декабря. Тяжелое серое небо клонилось над деревней, а пожухлые травы, лавочки, заборы и крыши уже припорошил первый снег. В палисадниках несрезанные хризантемы, прихваченные морозом, склонили свои головки под тяжестью снега. Ветер гулял за околицей, свистел на пустырях, кружа в бешеном танце снежинки. Зима распростерла свои крылья над деревней, заставив хаты жаться друг к дружке, а людей безвылазно сидеть по домам. Пустынной стала деревня. Казалось, в ней вообще нет больше людей. Лишь изредка одинокий пес, труся по дороге, мог нарушить царящее безмолвие, да стая ворон, испуганная выскочившим неожиданно зайцем, с громким карканьем взмывала вверх и опускалась на ветки деревьев, которые нещадно качал ветер. Мир вокруг застыл, замер, уснул в ожидании морозов, вьюг и снегопадов. Бабульки на улицу почти не выходили, разве что к автолавке, предпочитали сидеть дома и общаться исключительно по телефону. И Злата, если и выходила погулять, ни разу никого не встретила на пустынных улицах Горновки.

Отвезя Машку в школу, Полянская растопила грубку, потому что в доме было зябко, и занялась приготовлением обеда. Она сейчас старалась с самого утра справиться со всеми домашними делами, чтобы потом до самого вечера, пока не придется ехать в школу за дочкой, заниматься музыкой и писать. Услышав, как хлопнула входная дверь, девушка вышла из кухни. Она никого не ждала, да к ней, кроме Алки Масько, никто и не заходил из деревенских. Да и та бывала не часто, приходила, когда что-то нужно было, в основном, конечно, поесть.

— Ну и холад жа на двары! — закрывая за собой дверь, посетовала баба Маня. — Я i не бачыла ў акне, што такі вецер! Зусім сляпая стала! Во, пакуль дачапала, адубела зусім! Здароў, Златуля!

— Здравствуйте, баба Маня! Проходите, давайте я помогу вам раздеться! — поспешила к ней девушка.

— Скажы, Златуля, ці не дурная баба, у такую пагоду выйсці з хаты! Ой, да толькі сіл няма сядзець ужо адной у прыцемку гэтым! Па целявізару і паглядзець няма нічога харошага! Я званіла як-та пару разоў вам, дык ніхто трубку не браў! Мо целяфон не работая?

— Да нет, работает! Просто я часто уезжала. Дома никого не было, — улыбнувшись, сказала девушка, помогая снять старушке пальто и платок и пододвигая стул. — Вы присаживайтесь, баб Маня, а я сейчас самовар поставлю.

— А мы з бабамі паміж сабой гаворым, што тэта Златулі не бачна на дзярэўні. Думалі, ці не паехала ты мо ў горад да бацькоў. Маські як-та былі, кажуць, тут ты. А не заходзіш. Hi да мяне, ні да Ніны. Ты мо пакрыўдзілась на нас, Златуля? Мо думаеш, што мы асуджаем цябе? Не, мамка мая, ты так не думай, i мы так не думаям, куды нам, старым. Ну, што зробіш, калі так у вас усё здарылася з Аляксеям? Вы маладыя, вам бачней! Жызня, яна такая! Наго ў ёй толькі не здарыцца! Па нам, дык толькі б ты шчаслівая была, толькі б добра табе было, мы табе заўсёды гэтага жадалі, а з кім і як — табе рашаць! I табе жыць!

— Да я не обижаюсь, баб Маня! Что вы! Просто… Ладно, давайте уж чай пить!

— Ну і добра, Златуля! Ты разумееш, як тара з плеч, мы крэпка перажывалі. А цяпер скажу бабам, усё добра. I во, што хацела сказаць табе яшчэ, унучачка! Ты Цімафееўну не абходзь, яна любіць цябе і Машу і вельмі перажывая, што ты не зайдзеш боляй і малую не пусціш!

— Баб Маня, ну как же я могу к ним приходить? Нет, я не против, чтоб Маняша у них бывала, но я… Как-то это неправильно!

— А ў нас, у старых, ты ведаеш, Златуля, іншае паняцця таго, што правільна, а што не… Мы цябе любім, як родную ўнучку! Ты ж нас тут адна ратуеш, падтрымліваеш і не даеш раскіснуць зусім! Так што ты кінь тэта, заходзь да іх! Яны старыя, дачка ў іх памерла, Аляксей у Мінску, і калі цяпер прыедзе, а ты для іх заўсёды застанешся роднай! I не думай па-другому!

— Спасибо вам, баба Маня! — Злата улыбнулась и поставила на стол чашки, потом сходила на кухню за плетеной корзинкой, полной конфет, сухарей и пряников, а потом еще и блюдце с сыром и колбаской принесла.

Скоро закипел самовар, и Злата разлила по чашкам ароматный чай. Занятые чаем, некоторое время они молчали.

— Ну, што новага ў цябе, Златуля? Што там у Мінску чуваць? — спросила баба Маня, как спрашивала всегда. И как раньше, Злата стала рассказывать обо всем, что происходило в ее жизни в последний месяц, зная, что бабе Мане все это интересно. Старушка радуется за нее так, как радовалась бы бабушка, если бы была жива. — Як я рада за цябе, Златуля! Мы часта з бабамі гаворым, да і з дзеўкамі маімі тожа, якая ж ты маладзец! Дай бог, штоб і далей у цябе ўсё было добра! I шло ўсё толькі ў гору! Баба Соня глядзіць на цябе адтуль, зверху, і ганарыцца, нябось!

— Спасибо! — только и смогла сказать девушка, подливая пожилой женщине еще чаю. — Ну, а у вас что нового?

— Да што ў нас ужо можа быць новага, Златуля? Дзень перажылі і добра! Зусім я не грабаюсь ужо. Мо памру к вясне!

— Так-так-так! Вы мне эти разговоры бросьте! Отдыхайте больше. Может, подлечиться стоит? Не говорите об этом! Мы прорвемся и эту зиму переживем! — не терпящим возражения тоном перебила Полянская бабу Маню. — Ды сколькі можна жыць? Скора восемдзесят!

— Десять лет еще как минимум. Туда всегда успеется. Туда попасть не сложно, вот только оттуда еще никто не возвращался. И не хочу я слышать про вечный покой и рай, пусть и богохульство это! Вот в Горновке — рай! И пока есть это голубое небо и возможность видеть эти просторы, надо жить! Не унывайте, баб Маня. Я знаю, дочки ваши в городе и зиму придется снова зимовать одной, но нам ведь не впервые, правда? Перезимуем! — с привычным энтузиазмом говорила девушка и улыбалась так, что не поверить в ее слова было невозможно.

— Ой, Златуля, добрая ты, залатая! — засмеялась баба Маня. — Перазімуем. Толькі, кажуць, зіма суровая будзе…

— Прорвемся! — Златуля, зусім забылася! А ты чула, што хату тэту, што пасля Ніны Лугоўскай стаіць, купілі?

— Да вы что? В самом деле? — несказанно удивилась Полянская.

И удивляться было чему. Дом, о котором говорила сейчас баба Маня, пустовал не одно десятилетие. Злата вообще не помнила, чтобы в доме этом когда-нибудь жили люди. Деревянный дом с обшарпанными грязно-голубыми ставнями, покосившейся крышей, дырявым шифером и почти разрушенным фундаментом. Старый сад, огород, заросший малинником и дикими сливами, покосившийся забор и старые высокие вербы у дома. Он был очень старым, этот дом. И то, что в оконных рамах стояло стекло, не спасало его от внешнего и внутреннего дряхления и разрушения. В нем давно просели и вросли в землю полы, сгнили стропила. По сути, если б у него не было хозяев, его, как и дом Шараев, который на самом деле был еще пригоден для жилья, но не имел хозяев, давно бы снесли, сровняв с землей. Но где-то в районном центре еще жили дети покойной бабы Нелли, которая умерла более тридцати лет назад, и периодически в районной газете появлялось объявление о его продаже.

Просили немного, но даже тех денег жаль было отдать за него. Этот дом не был пригоден для жилья. Его разве что на дрова можно было купить, хотя и в это верилось с трудом. И тут такая новость!

— Цімафееўна казала, дом не то штоб купілі, хазяева за так аддалі яго, толька за дакументы і спраўкі новыя гаспадары грошы заплацілі. Ён жа і капейкі не стоіць! Вецер сільны дуне — і, здаецца, дом вось-вось разваліцца! Печка з грубай разваліліся даўно, гарод заросшы, а што ў даму робіцца! Жах!

— Так кто ж его все-таки купил и зачем?

— А калі б мы зналі, Златуля. Я як да аўталаўкі ішла, бачыла, машына белая стаіць, да не бачыла нікога. А Сярак кажа, мужчыны нейкія былі! Каму патрэбен тэты дом? Жыць у ім няможна, а рамантаваць — грошай трэба столькі, што лепш новы па строіць! — убежденно заявила баба Маня.

Злата спорить не стала, но было любопытно узнать, кто в действительности купил этот дом и зачем.

— А яшчэ пліты нашы знайшліся…

— Да вы что? И где ж? Кто их своровал? Только не говорите, что кто-то из наших…

— Да не, што ты… Тэта з суседняй дзярэўні. Там якіясьці прыезжыя хату купілі, а ў двары лужы стаяць, вось яны і прыглядзелі пліты… Думалі, і не хваціцца ніхто… Участковы быў, прыязджаў Маськоў правяраць і Ніне казаў… Пліты яны назад прывезлі. Так што ляжаць…

Глава 17

Когда в клубе закончился концерт и ребята, собрав аппаратуру, ушли со сцены, Леша Блотский проводил их до машины и помог загрузить все, но домой не поехал, вернувшись обратно. Устроившись в углу барной стойки, он заказал коктейль и, потягивая его, ничего и никого не замечал вокруг.

Близился Новый год, и работы хватало, это, пожалуй, было единственным, что отвлекало, заставляло не думать, не ждать, не стремиться туда, за сотни километров, где он оставил свое сердце, свою душу. Часто после концерта он вот так же, как сейчас, оставался в баре клуба, где они выступали, или заходил в какое-нибудь полуночное кафе и сидел до закрытия. Или просто бродил по ночным бульварам, не замечая холода и вьюги, не видя вообще ничего вокруг. Нет, не пил, просто заказывал чашку кофе или легкий коктейль и, не в состоянии справиться с воспоминаниями, снова погружался в них.

Мучительно было это и, несмотря на те два месяца, прошедшие после разговора со Златой, все так же больно, невыносимо больно. Было в произошедшем что-то, не дающее парню покоя. И, казалось бы, за что себя винить, ведь это Злата предала его, разбив то, что казалось таким прочным и надежным, — их семью? Но все же чувство вины не покидало Лешу.

Бесконечные разъезды, собственная карьера, фестивали, гастроли, друзья — Злата все это понимала, они оба были творческими людьми. Но если нет? Ведь и случилось все, когда он был в очередном отъезде. В их отношениях, в его любви ей чего-то все же недоставало, и в том, что он не понял, не почувствовал, чего именно, тоже его вина. Блотский ведь как будто ослеп. И потерял то, что было главным в его жизни, то, без чего он не представлял себя, — жену, дочку, дом и Горновку — деревню, которая была ему так же дорога и необходима, как и Злате.

Пустая квартира, этот огромный город, близящиеся праздники — все было невыносимо. Все подавляло, угнетало, давило, не давая возможности встряхнуться, оглядеться, смириться и понять, наконец, как же и чем он будет жить дальше. Златовласой девочки с голубыми глазами не будет больше в его жизни никогда! И каждый раз, когда Алексей повторял это про себя, повторял, как будто приговор выносил, казалось, слышит он это впервые…

Парень чувствовал себя так, как будто не стало половины его самого, и не знал, как быть, за что ухватиться. Но еще труднее было отучить себя не думать, не беспокоиться, не просыпаться с единственным желанием позвонить, чтобы услышать ее голос. Леша знал, что Злата приезжала в Минск, и не раз. Он догадывался, где она теперь останавливается, но позвонить или даже просто увидеть ее мельком так и не решился. Как не мог и приехать к бабушке в Горновку.

Он скучал и по Машке. Передав через отца и бабушку дочке подарки к Новому году, сам так и не смог приехать. Леша знал, что должен справиться с собой, должен ради себя, дочки и Златы, и не мог… Пока не мог. И что сделать, чтобы как-то это изменилось в нем, не знал.

— Здравствуй, Леша! — услышал он рядом с собой смутно знакомый голос.

Но не обернулся сразу. Откровенно говоря, ему никого не хотелось сейчас видеть, ни с кем разговаривать, а уж тем более улыбаться, изображая радость. Еще не обернувшись, он догадался, что к нему подошла одна из поклонниц. Подошла, как подходили и другие на протяжении всех этих лет его творческой деятельности, чтобы сфотографироваться, взять автограф, выразить благодарность и восхищение. Вот только отчего же голос девушки показался ему знакомым?..

Блотский обернулся и увидел перед собой темноволосую стильную молодую особу. Здесь, у края барной стойки, царил полумрак, который лишь иногда разрезали цветные лазерные лучи. Блотский не узнал ее. Смотрел на нее, ожидая продолжения, и молчал.

— Что, не узнал? Или уже и не помнишь меня? На самом деле, ведь не виделись много лет. Я Маша, помнишь?.. — продолжила говорить она и, не дожидаясь приглашения, села рядом на барный стул.

Маша, бывшая девушка… Да, Леша помнил ее, нет, не вспоминал все эти годы, но помнил…

— Здравствуй, Маша! — поздоровался парень. — Что-нибудь выпьешь?

— Да, спасибо, не откажусь от мартини!

Блотский махнул рукой, подзывая бармена, и заказал два бокала — себе и Маше.

— Я рада за тебя, Леш. Мы ведь с девчонками сегодня здесь день рождения отмечали, и я, когда увидела тебя на сцене, прям возгордилась! Похвасталась девчонкам, что знаю тебя… А они, представь, не поверили! Ты молодец! У тебя действительно талант… Помнишь, когда-то в компании ты всегда пел нам под гитару, здорово пел, помню, все тогда это признавали, но вряд ли понимали, насколько… Это казалось так естественно… А сейчас ты на сцене… Ты давно на сцене, я знаю. Ты и… — Маша замолчала и отхлебнула поданный барменом мартини.

— А как ты поживаешь, Маша? Чем занимаешься? — больше из вежливости, чем из любопытства, спросил Алексей.

— Я? Да всем понемногу, Леш! Немного работала в модельном бизнесе, немного успела побыть женой, теперь вот как-то больше пытаюсь быть самостоятельной. Работаю в РR-агентстве креативным директором.

— Круто!

— Да, неплохо! Мне нравится!

— Ну, а муж?

— О, так мы расстались года два уже как!

— Что так?

Маша пожала плечами.

— Мы были разными, причем совершенно. А впрочем, чего скрывать — я его просто не любила. А с чужим человеком, знаешь ли, нелегко жить и быть в одном доме, под одной крышей, в одной постели!

«С нелюбимым человеком…» — пронеслось в голове парня.

И он подумал о Злате. А как ей жилось с нелюбимым человеком все эти годы? Под одной крышей, в одном доме, деля постель и жизнь! Ей тоже было нелегко? Ей тоже хотелось сбежать, уйти? Что-то поднялось внутри, спазмы сжали горло, а слезы навернулись на глаза. Он стремительно отвернулся от Маши и вдруг как будто наяву увидел Злату. Увидел такой, какой она была все эти годы, — светлой, доброй, веселой, улыбчивой, деятельной, неунывающей, озорной и ласковой. Все эти годы он был счастлив и ни разу не почувствовал, что жене с ним нелегко. Злата тоже не любила его, но как называлось все то, что было между ними? То, чем они так дорожили, что хранили — их семья.

Что бы сейчас ни говорила Маша, но парень был уверен: все эти годы жена не притворялась…

— Я, наверное, пойду, Маша, поздно уже… — Леша встал и хотел было подозвать бармена, чтобы расплатиться, но девушка неожиданно удержала его за руку.

— Леш, а ты не проводишь меня домой? Нам ведь, как и прежде, по пути. Я живу все в том же районе, нашем районе!

Зима пришла в этом году как-то сразу, без репетиций и предупреждений. С первого декабря ударили морозы, закружили метели, укутав поля, леса, дороги и деревню снегами, и послаблений не было. А для Златы Полянской этот декабрь, как, впрочем, и декабрь прошлого года, был с плотным графиком, заполнен съемками, елками и предновогодним чёсом, как у артистов называются предпраздничные гастроли по стране и зарубежью. Да еще подготовка к последней сессии, которая начиналась в середине января.

Правда, не то чтобы Злата усиленно готовилась. Просто иногда просматривала кое-какой материал, проигрывала, разучивала. Она не боялась провалить последнюю сессию — знала, что справится. Куда важнее, казалось, справиться со всеми приглашениями. Злата понимала: то, что ее хотели видеть везде, заслуга Ирины Леонидовны. Это она там, в Минске, пробивает для нее пути-дорожки, не приемля отказа. Но не в одной настойчивости директора тут было дело.

Злату Полянскую уже многие знали, слышали, да и патриотизм в стране стал пробуждаться. Эстрада — это, конечно, здорово, ее никто не отменял, и ее хватало и на радио, и на телевидении, и на открытых площадках, и в клубах. И белорусской хватало, и российской тоже. А хотелось чего-то такого, для души, народного…

А что было народное в Беларуси? «Бяседа»? Да, она единственная была на слуху, но и она была неформат. А тут Злата Полянская — веселая, зажигательная, озорная, талантливая, молодая, да и манера, в которой она работала, нравилась и старшему поколению, и молодежи, что было немаловажно. И пусть ее упрекали, что народные песни она пытается вроде как «опопсить», осовременить, делая аранжировку старой мелодии. Она доносила эти народные песни до молодежи, они слушали, им нравилось, они проникались нашей культурой, фольклором, пусть даже в таком виде, но они его воспринимали. И это уже было победой.

Декабрь был напряженным для Златы, но вместе с тем, погружаясь в работу, отдавая себя этому без остатка, она чувствовала себя счастливой. Она много работала в два предновогодних месяца, понимая, что крайне важно сделать больше. Потом, после Нового года и сессии, ей придется на время забыть о сцене. Пока еще срок в пять месяцев при ее сложении и правильно подобранной одежде не бросался в глаза. И кроме Ирины Леонидовны и еще нескольких близких людей из ее окружения никто не догадывался, что она ждет ребенка. Благо, токсикоз первых трех месяцев остался позади, и Злата не жаловалась на здоровье, совершенно нормально перенося беременность. Как будто пытаясь сделать сразу все, Злата много работала. Пусть и уставала очень, зато сил думать о чем-то другом уже не оставалось. Кто-то из однокурсников порекомендовал талантливого баяниста, который учился у них же, в Университете культуры. Парень был младше Златы, но инструментом владел в совершенстве. Бывают талантливые люди, которые не просто знают музыкальный инструмент, они просто чувствуют его, как нечто живое, одухотворенное, любимое. Послушав его, Злата тут же загорелась выступить с ним в дуэте с такой вот неосовремененной, а настоящей народной песней, под настоящий народный инструмент. А если б можно было к нему еще и домру с цимбалами добавить, как бы зазвучала, как бы полилась песня…

Погруженная в творческие проекты, планы и выступления, Злата Полянская не оставляла себе места ни на что другое. И пусть это напоминало бегство от себя самой, что ж, девушка признавала его и не противилась. Слишком уж запутанным был тот клубок чувств, живший в ее душе. А разбираться в нем не хотелось. Сил на это не было.

Елена Викторовна, конечно, волновалась за дочь. Гордилась, радовалась тому, как складывается ее творческая карьера, и все равно переживала каждый день. Переживала, когда Злата садилась за руль, думала о том, как ей приходится таскать в дом дрова и топить грубки, чистить снег, когда заметало, а заметало часто. Они с папой приезжали каждые выходные, чистили снег, таскали дрова в кладовку, чтобы Злата не выходила лишний раз на улицу. Елена Викторовна волновалась и ночами не спала, переживала и боялась, а вдруг что-нибудь случится, а вдруг машину занесет, когда она будет везти Маняшу в школу, а сейчас, зимой, на той дороге, где ездила Злата, едва ли можно было за день повстречать встречный автомобиль. Кто ей поможет, если вдруг, спускаясь со ступеней, она поскользнется, ведь в такую погоду те немногие жители Горновки и из дому-то выходили по крайней необходимости, а в гости и по соседям и вовсе не ходили. Кто поможет дочке, если вдруг станет плохо? Эти мысли сводили с ума женщину, но она держала их при себе, не собираясь заражать своими страхами и психозом дочь. Она звонила каждый день, приезжала на выходные, была с Маняшей, когда девушка уезжала в Минск, но при всем этом старалась держать себя в руках, прекрасно понимая, что Злате и так не сладко.

Она не спрашивала больше дочку о Дороше, но подозревала, что, узнав о беременности девушки, он просто исчез. У него была семья, был ребенок, и менять что-то в своей жизни он не собирался. Елена Викторовна переживала и за это, никак не желая смириться с таким несправедливым поворотом судьбы, с тем, что пришлось выбирать…

А как бы было замечательно, если б Злата ждала ребенка от Леши! Как бы счастливы они были! И женщина не волновалась бы так, зная, что Блотский ни на минуту не оставит Злату одну. К Дорошу Елена Викторовна испытывала неприязнь, граничащую с ненавистью. И неважно было, что у Златы будет от него ребенок. Она и не воспринимала этого ребенка иначе, как часть ее дочки, часть и продолжение их жизней, их рода, как будто Дорош и вовсе не имел к этому никакого отношения. Если бы Дорош знал, какие мысли бродят в голове Златиной родительницы, возможно, и порадовался бы, возможно, и не стал бы возражать.

То, что Злата ждала ребенка от него, сразило, отрезвило и испугало его. Он не был готов к такому повороту событий. Он любил Злату, да. Но она сама, его любовь к ней и Горновка как бы были неким другим миром, параллельным, немного нереальным, куда приятно было погружаться, возвращаться, о чем хотелось думать и мечтать. Да, даже мечтать. Это был мир Златы Полянской, и Виталя это понимал. И пусть было время, когда он пытался с этим бороться, но уже тогда, много лет назад, он подсознательно понимал, что проиграет. Она завладела этим миром, став его полноправной хозяйкой. И, несмотря на скепсис и иронию, мужчину тянуло всегда в этот мир. Нет, он не хотел стать его частью и знал, что не станет никогда, но и без него не мог, без нее не мог…

И не зря он сказал однажды Злате, что она приворожила его. Но был еще другой мир, реальный. Мир, в котором ему было комфортно жить. Где его все устраивало и ничего не смущало. Мир, населенный такими же людьми, как он сам, стремящимися к реальным, вполне земным целям, не отягощенными муками совести и гипертрофированным чувством справедливости. Его дом, семья, работа, друзья, какие-то цели, желания и достижения были понятны тем людям, среди которых он жил. Высокая зарплата, новая машина, большой дом с хорошим ремонтом, отдых за границей, учеба сына в столице — это было то, чем он жил, чем гордился, что его по-настоящему волновало. Какие-то повседневные незначительные заботы, события в семье, собственные радости и волнения, похожие на те, коими жили и соседи, было тем главным, что составляло жизнь Витали. И его это устраивало. Более того, обретя вновь Злату, ему и вовсе на миг показалось, что он достиг полной гармонии в своей жизни.

И вдруг все это рухнуло. Реальностью вторглось в тот, другой, мир. Реальностью стал уход Блотского и ребенок, которого ждала Злата. Его ребенок. В том, что так случилось, он виноват, конечно, больше, чем Злата. Все то, что он наговорил ей при последней встрече, было от безысходности.

Это он потерял бдительность, это ему нужно было быть осторожным… Переложить всю вину на Полянскую было подло и малодушно с его стороны. Сейчас, по прошествии нескольких месяцев, он это понимал. Но тогда, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, и не зная, что делать и как это остановить, Виталя не думал, что говорил, какую боль причинял девушке. Он был растерян и зол. Он хотел бы все изменить и повернуть время вспять…

Понимая, что изменить что-либо уже нельзя, он сходил с ума. Но и сейчас, немного успокоившись, он по-прежнему не знал, как быть и что со всем этим делать. Прошло два месяца со времени их последнего разговора, а он так и не смог заставить себя приехать в Горновку, прийти к Злате, даже позвонить ей не мог. Не хотел, не мог пересилить себя. Продолжая жить так, как жил, Дорош вместе с тем понимал, что обманывать себя и делать вид, что ничего не произошло и не происходит, не получится. Надо было что-то решать. Надо было выбирать. Принудительно выбирать, не по собственному желанию, вот это бесило его больше всего, раздражало и претило.

Его устраивала его жизнь в его мире, в его доме, с его семьей. И что-то менять он не хотел. Вот поэтому и игнорировал упорно звонки и сообщения Златы Полянской. Как быть с ней теперь и ребенком, которого она ждала, он не знал.

В канун Нового года Злату пригласили в сельский центр фольклора. Вот уже который год работники центра во главе с начальницей, по совместительству еще и участницей самодеятельного коллектива «Околицы», устраивали импровизированные новогодние «Огоньки», как когда-то при Советском Союзе. Расставляли столики, наряжали елку, а все желающие, в основном жители ближайших деревень, приходили со своей выпивкой и закуской, чтобы отдохнуть, повеселиться, посмеяться, попеть, потанцевать, встретиться со знакомыми и просто вспомнить молодость. Безусловно, работники центра готовили программу, наряжались в Деда Мороза и Снегурочку, пели песни и устраивали конкурсы, а под конец была и дискотека. Злата никогда не отказывалась принять участие в таких мероприятиях местного масштаба и с удовольствием принимала приглашения.

В старом клубе, куда еще ее мама, будучи девчонкой, бегала на танцы и в кино, когда училась в школе и жила зимой при интернате, всегда царила теплая атмосфера. Женщины эти, участницы музыкального коллектива, вдохновляемые лишь энтузиазмом и любовью к творчеству, делали все возможное, чтобы поддержать и привить людям любовь к творчеству, к родной культуре, не дать исчезнуть традициям и местному фольклору. Они устраивали концерты по любому поводу, пытаясь таким образом внести в жизнь людей, проживающих на территории сельского совета, прекрасное… Они устраивали праздники — Масленицу и проводы зимы, Купалье и Коляды, они организовывали концерты к Международному женскому дню и ко Дню защитника Отечества. Именно благодаря им в деревне появился такой праздник, как День деревни. Они были талантливы, хотя никогда не учились этому. Злата дружила с ними и восхищалась, понимая, что деревенская культура, которую эти женщины пытаются сохранить и поддержать, и есть наша национальная культура, которая исчезает так же, как исчезают деревни. Ведь она и пошла от деревенской хаты наших бабушек…

Злата никогда не отказывалась, если ее приглашали в качестве гостя что-то спеть или быть ведущей на празднике. Она понимала, что, возможно, благодаря ее участию на концерте будет присутствовать больше людей… Концерты и праздники проходили совершенно бесплатно, но народ даже бесплатно не хотел приходить. Женщины из «Околиц» старались, вкладывая свою душу, но чаще всего зал сельского клуба был полупустым. Злата видела это и знала, как это расстраивало и как опускались руки. В такой уж век мы живем: народ сейчас вообще сложно оторвать от телевизоров, планшетов, ноутбуков и телефонов. Скептицизм, с которым они относились к народному творчеству и фольклору, своим корням и малой родине, которую покидали без сожаления, пугал. И обнадеживало лишь то, что однажды любовь к родной земле и отчему дому, которая с детства живет в сердце, проснется и даст о себе знать… В родной деревне к «Околицам» относились с пренебрежением, зато коллектив с удовольствием приглашали на всевозможные районные праздники.

Они ездили с концертами по всей области и показывали Злате Полянской дипломы и грамоты, которыми были награждены. Им не платили за это деньги, но что бы ни говорили, а моральное удовлетворение все же было куда важнее.

Новый год Злата Полянская встретила на главной сцене родного районного центра. До полуночи шел концерт, на главной площади, у елки, и девушка в длинной цветастой юбке, коротенькой рыжей дубленке, валенках и рукавичках, закутанная в цветастый павловопосадский платок, украшенный бахромой, вместе с двумя ребятами, ведущим местного телеканала и солистом студии при районном ДК, поздравляла, объявляла, шутила, смеялась, пела, танцевала, аплодировала. На площади перед импровизированной сценой собралось много народу — молодежь, взрослые, дети, люди пожилого возраста. Запах мандарин, витая в воздухе, казалось, ощущался даже на губах. То и дело зажигались бенгальские огни, взлетали в воздух конфетти, люди пели и аплодировали, что-то пытались сказать, перекричать…

А в полночь в ясное звездное небо над площадью взметнулись кометы праздничного фейерверка. Впервые за много лет Злата встречала Новый год не в Горновке. Она до последнего сомневалась, соглашаться или нет на участие в этом концерте, понимая, что в ее положении это может быть опасно. И все же согласилась.

Дома, в Горновке, еще на Рождество они нарядили с Маняшей елку, а все подарки, приготовленные для девочки и переданные Лешей, Злата привезла с собой к родителям, чтобы новогодним утром порадовать ими дочку. Машке сегодня разрешили не ложиться рано спать, и вместе с бабушкой и дедом они часов до десяти гуляли на площади, смотрели концерт, а потом пошли домой, потому что девочке все же надо было укладываться спать. К тому же на улице было холодно. Елена Викторовна собиралась дождаться дочку, да и тетя Люда хотела после полуночи заглянуть к сестре. И Аня с мужем обещали быть.

Поэтому сразу после фейерверка Злата поспешила домой. Автобусы, конечно, уже не ходили, но они жили недалеко. Злата уже и не помнила, когда встречала Новый год в родительском доме. Будучи еще студенткой педагогического университета, она праздновала Новый год у кого-то из подружек, а то и вовсе уезжала с однокурсницами куда-нибудь за город, где они веселились. Потом уже, вечером, первого, появлялась дома, и праздник продолжался в кругу семьи. А уж когда поселилась в Горновке, когда вышла замуж за Лешу, Новый год они встречали неизменно в большом кирпичном доме и всегда в тесном кругу их маленькой семьи. А уж потом, первого января, шли традиционно поздравлять старушек в Горновке и Лешиных бабушку и деда и только второго числа ехали в районный центр к родителям Златы. На Рождество старались собраться у кого-то одной большой семьей, пригласить друзей, родных. Злата к этому привыкла, а потому испугалась сейчас одиночества большого кирпичного дома, воспоминаний и того, единственного, чего она будет ждать всю ночь, — звонка или сообщения от Витали.

Ей хотелось, чтобы Машке было весело, чтобы радость девочки не затмили ее печали и волнения. Елена Викторовна, безусловно, обрадовалась их приезду. Но Злата, сидя за праздничным столом среди родных, смеясь и улыбаясь, хотела домой. Нет, с родственниками, которых она очень любила, было хорошо, и тепло, и уютно, как и в любом семейном кругу, вот только дом из белого кирпича в Горновке давно стал ей родным, в душу закрадывалась тоска, а еще какое-то странное чувство предательства.

Завтра же с утра Злата пообещала себе отправиться домой, чтобы вместе с Маняшей навестить бабулек, подарить, как уже принято было, небольшие подарочки, которые она из года в год покупала для них. Она знала, что завтра в каждой из тех хат ее будут ждать. Завтра к бабе Мане придет баба Нина, прихватив с собой бабу Валю, заглянет и Тимофеевна, позвонят Злате и снова, как и прежде, соберутся за одним столом. Она знала, что и баба Ариша будет завтра ждать ее со съедобными гостинцами, а Масько уже с утра, как только рассветет, появятся на пороге ее дома и, переминаясь с ноги на ногу, поздравят с Новым годом. Все это было неизменно, надежно и так необходимо, что сейчас казалось странным, как она могла уехать, поддавшись слабости. Как могла забыть, что в Горновке и одиночество, и страх, и боль, и печаль как бы преломлялись сквозь призму первозданной красоты, покоя, умиротворения, коими дышало все вокруг, и уже не имели ни своей силы, ни значения?

Они засиделись допоздна в новогоднюю ночь. Было весело, и расходиться не хотелось. Потом, когда ушли родственники, Злата с мамой еще убрали стол, вымыли посуду и сели на кухне, чтобы выпить чаю и развернуть подарки. Время близилось к утру. Спать они с мамой легли около четырех. Злата почти сразу уснула, едва только голова коснулась подушки, а проснулась от странного ощущения давящей тяжести внизу живота. Сейчас, будучи беременной, она вообще очень чутко спала и могла пробудиться ночью, едва почувствовав, как ребенок шевелится внутри.

Но теперь ощущение было новым, неприятным и тревожным. Нет, она прекрасно понимала, что первая беременность в тридцать лет может быть дополнена всевозможными непредвиденными и неожиданными проблемами. И высокое давление, и угроза выкидыша, и тонус, и низкий гемоглобин, и рецидив какай-то инфекции, и неожиданное воспаление, и неправильное предлежание плода, и бог знает что еще. И то, что Злата, ведя подвижный образ жизни, в течение пяти месяцев всего этого благополучно избежала, не могло не радовать. Посещая врача, она знала, как часто и по любому поводу беременных отправляли в патологию, пугая всевозможными последствиями отказа. Беременные даже шутили между собой, называя отделение патологии не иначе как санаторий «Три сосны» — рядом с роддомом действительно рос сосновый лес. И там каждая из них за время беременности побывала не раз.

Злата, которая вообще никогда не лежала в больнице и на дух ее не переносила, очень на деялась, что ей удастся до самых родов избежать участи других беременных, ведь после трех месяцев токсикоза она замечательно себя чувствовала, и ее всерьез ничего не беспокоило…

Но сейчас Злата сразу поняла: что-то не так. Она встала с кровати и тут же согнулась пополам от неожиданной тупой тянущей боли внизу живота. Сердце с перебоями забилось в груди. На лбу выступили капельки пота.

— Ешкин кот! — пробормотала девушка. — Кажется, ты допрыгалась, Злата Юрьевна!

Не разгибаясь, девушка пошарила рукой у прикроватной тумбочки в поисках мобильного, поняв, что доехать до больницы сама не сможет. Да и надеяться на то, что все пройдет само собой, было глупо и безрассудно. Следовало немедленно вызывать скорую и думать о ребенке, который из-за ее легкомысленного решения выступить ночью на центральной городской площадке в двадцатиградусный мороз может пострадать, а не о том, что в больницу она не хочет и Машку после праздников надо будет с кем-то оставить, потому что родители работают и сидеть с ней не смогут. К тому же через несколько дней ее надо будет и в школу отвозить, а у самой Златы с середины января начинается последняя сессия. О том, что ребенка она и вовсе может потерять, Злата не могла и не хотела думать, свято веря, что бог, подарив ей это чудо, не может так жестоко его отобрать.

Глава 18

Вот уже которую ночь Злата стояла у окна в больничном коридоре. Стояла, глядя, как за окном свирепствует вьюга, метет снег в тусклом свете уличного фонаря. Днем, когда туда-обратно сновал медперсонал, когда ставили капельницы и приходили с уколами, девушке строго-настрого запрещали вставать. Ей был прописан постельный режим. Вставать разрешалось только в туалет, в душ и в столовую. Все остальное время надо было лежать. Ведь угроза выкидыша на шестом месяце беременности — это не шуточки, врач ей так и сказал. В ее возрасте с этим шутить опасно. Слишком велика вероятность и вовсе остаться бездетной. О чем она вообще думала?!

«О чем она вообще думала?» — этот вопрос на протяжении всей недели Злата и задавала себе. Правда, ответить на него однозначно было сложно! Возможно, погрузившись в работу, она тем самым пыталась отгородить себя от всего мира, а главное — старалась в первую очередь не думать о Витале, не чувствовать обиды, сжимающей горло, при воспоминании о том, как все было и чем все закончилось. Не вспоминать его глаза, злые, холодные и чужие, и то, как резко и отрывисто он произносил слова, которые так больно ранили. Нет, она думала о ребенке, ни на секунду не забывая о маленьком существе, которое росло и развивалось внутри. Она чувствовала его в себе и была совершенно уверена, что она-то не причинит ему вреда. Спрятанный и отгороженный от всего мира у нее под сердцем, ну где еще малышу может быть так безопасно? Но оказалось, что и там небезопасно, и виновата во всем этом она сама.

Так страшно стало при одной лишь мысли, что она может потерять ребенка, он исчезнет, и она не почувствует больше его нежного, легкого прикосновения внутри. Прикосновения, от которого у нее слезы выступали на глазах, а губы растягивались в улыбке. Она прижимала ладонь к животу и таким образом как будто прикасалась к нему. Он дарил ей радость и счастье, вызывая всплеск эмоций, направленных непосредственно к человеку, который так же, как и она, был связан с этим ребенком. Она простила его. Да и как она могла обижаться, нося под сердцем его ребенка? Она простила, скучая, вспоминая, тоскуя. Не в состоянии уснуть ночами, вот так же, как сейчас, стояла у окна у себя дома, в Минске, в родительской квартире. Злата все время думала о нем, а в минуты, когда становилось особенно невыносимо, звонила… Он не отвечал на ее звонки. Ответом ей были короткие гудки. Стало очевидно, Виталя внес ее в черный список, не желая разговаривать. Не желая даже отвечать на звонки, сбрасывать их, слышать ее голос. Злата писала сообщения, сбивчиво и неумело, пытаясь сказать ему, объяснить, извиниться. Извиняться было сложнее всего. Злата не чувствовала себя виноватой и по большому счету ни о чем не жалела. Но ей так его не хватало. Печаль, умноженная на прошедшие годы, снова ложилась на сердце, и иногда дома, по вечерам, во дворе ей чудились его шаги. Полянская замирала, прислушивалась, подходила к окну, но там лишь ветер гонял листья по дорожке, а потом закружили метели…

Она ждала его, все время ждала, не желая верить, что он не думает о ней и ему совершенно наплевать, как она живет, что с ней происходит. Она любила его и ждала, но как же страшны были эти ожидание и угасающая надежда. Она пыталась не терять надежду, но все чаще возникал вопрос: а любил ли он ее вообще или просто пытался ее в этом уверить, а может быть, и себя? Злате хотелось быть в этом абсолютно уверенной, но этой уверенности с каждым днем становилось все меньше.

Злата хотела ребенка от Витали, но и его тоже хотела. Он нужен был ей. Наверное, это было эгоистично, но она старательно прогоняла мысли о том, что и жене его, и сыну он тоже нужен. И они не хотят его терять. А ее желания грешны, и за них придется отвечать перед богом, который до этой минуты и так был милостив к ней, подарил ребенка, сотворив чудо, позволил ей узнать, каково это — чувствовать под сердцем дитя. Это уже было под стать благословению. Но ей хотелось большего…

И тогда бог решил отобрать у нее ребенка, наказать, открыть глаза… В какой-то момент все это увиделось Злате Полянской в таком свете, и ее охватил ужас.

Сжав в ладони крестик, который носила на шее, не снимая, девушка в минуту отчаяния обратилась к небу со страстной молитвой и обещаниями…

Злата просила сохранить ей ребенка и обещала никогда больше не звонить и не писать Дорошу. Но все, что происходило в голове и сердце Златы, мало кому было известно. Не хотелось и невозможно было об этом с кем-то говорить. Конечно, у нее было много знакомых и подруг, школьных, университетских, с ними она, конечно, могла о многом говорить и многое обсуждать, но о том сокровенном, личном, что было на сердце, что даже с мамой сложно было обсуждать, об этом Злата с ними говорить не могла. И с Анькой тоже. Родственница изначально и до сих пор не могла понять, как же так случилось и почему. Хорошо еще, что годы сделали ее не только старше и мудрее, но еще и тактичности придали, по этому она не лезла с расспросами к Полянской, довольствуясь тем, что рассказывала сама Злата и мама.

Так уж вышло, что откровенно и обо всем Злата могла говорить только с Ириной Леонидовной, казалось бы, совершенно чужим, посторонним человеком, но вместе с тем умевшим выслушать молча, хладнокровно, без эмоций, аханья и качания головой. Без вопросов, ответить на которые девушка не могла и не знала ответа. Нет, Ирина Леонидовна ни о чем не спрашивала, не сочувствовала и не обманывала девушку, просто попыталась, расширив рамки картины, коей были отношения с Виталей, показать ее Злате реальнее, без иллюзий и самообмана. Как-то все разложить, правильно и объективно. Не дать Злате пасть духом, заставить поверить, что все будет хорошо. И она будет счастлива с Виталей или без него… А главное, Злате не стыдно было говорить о нем с Ириной Леонидовной.

К тому же, как оказалось, женщина неплохо разбиралась в психологии и на Златино очередное: «Ну почему он вот так?» могла дать реальный ответ. Мало того, что Ирина Леонидовна морально поддерживала Полянскую, она после того, как каникулы в школе закончились и Маняше надо было возвращаться домой, переехала в Горновку, забрала девочку и сама отвозила и забирала ее из школы.

Злата попробовала возразить, понимая, что жизнь в деревне для такой женщины, как Ирина Леонидовна, немыслима, женщина ведь городской житель и совершенно не приспособлена к сельской жизни, но та ничего и слушать не стала. Надо, а значит, она справится.

И все же даже она переоценила собственные возможности. После первой ночи, утром, после того, как отвезла девочку в школу, она позвонила Злате и рассказала, как ночью, не в состоянии уснуть, сидела за компьютером и в тишине отчетливо слышала, как воют волки. Злата тоже слышала каждую зиму, поэтому для нее это не было новостью, хотя всегда было жутко! Ирине Леонидовне не то чтобы жутко было, она, откровенно говоря, пребывала в шоке. Дальше — больше.

На улице, выйдя подышать свежим морозным воздухом, женщина не встретила ни одной живой души, и от ощущения, что она одна, просто одна во всем мире, захотелось немедленно сбежать, уехать хоть куда-нибудь, где бурлит жизнь, где есть люди. И только сизые дымовые столбики, поднимающиеся в небо, удержали ее от этого.

А к вечеру того же дня два странных субъекта появились на пороге дома. Женщина как раз усаживала Маняшу ужинать и испугалась, так как и пол, и возраст на их спитых лицах трудно было различить… Какие-то свалянные шапки-ушанки, полушубки, телогрейки и характерный запашок явно выдавали в них пьяниц и бомжей.

Переминаясь с ноги на ногу, они чего-то там бормотали и просили есть, выпить или денег. Ну, Ирина Леонидовна им устроила. Страх быстро прошел, да и была она женщиной не робкого десятка. Выпроводила их с такой отповедью, что из дому они едва унесли ноги. Потом, как только на землю опускалась ночь, женщина закрывала и калитку на засов, и двери на все замки. Правда, после того, как эти люди были благополучно изгнаны из дома, Маняша рассказала ей, что это Толик и Алла, они хорошие и смешные, а еще голодные все время, потому что нигде не работают, и мама, и бабушка все время дают им есть и что-то из продуктов.

На следующий день Ирина Леонидовна собрала целый пакет еды и отнесла их Масько, неумело извинившись за вчерашнее. Она округлившимися глазами смотрела по сторонам, а сознание просто не в состоянии было вместить, как же эти люди живут в таких жутких условиях.

В доме было холодно. Дров не было. Они кое-как растапливали печь сырыми дровами, которые таскали из леса, те шипели, дымили, не давали тепла. Они спали на печи, не снимая ни бурок, ни телогреек, а в доме в ведрах замерзала вода.

Выйдя от Масько, Ирина Леонидовна встретила первую за эти дни бабульку. По описанию Злата догадалась, что женщина встретила бабу Нину, и та, узнав, куда и зачем ходила женщина, стала ругать и поносить Масько на чем свет стоит, обзывая пьяницами, тунеядцами, лентяями и дармоедами.

Совершенно растерявшись, Ирина Леонидовна уже не знала, что думать, делать и отвечать. Вообще ничего не понимая, звонила Злате, рассказывала все это, вздыхала и сокрушалась, не понимая, как девушка может жить в этой деревне среди этих совершенно не понятных и странных людей, которые ничего, кроме удивления, недоумения, непонимания и шока, в женщине не вызвали. Полянская улыбалась, слушая женщину, и чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

Ей нестерпимо хотелось домой. Казалось, ее и Горновку разделяют сотни километров. Казалось, она не была там тысячу лет, и белый кирпичный дом ее бабушки, как будто затерянный в другом мире, среди заснеженных полей и лесов, казался ей лучшим и самым надежным местом на земле. Ей хотелось туда и больше никуда. И общество тех людей, казавшихся Ирине Леонидовне едва ли не инопланетянами, было для Златы желанней всех других.

Впереди маячили две недели сессии, и девушка еще не знала, выпишут ли ее вообще из больницы к тому времени и как вообще она сдаст все зачеты и экзамены. К тому же надо было что-то решать с Маняшей. Ирина Леонидовна хоть и вела свои дела по телефону и интернету, работая с ноутбуком, все же застрять еще на две недели в Горновке она не могла. Даже ее самообладания и силы воли на это не хватило бы, да и Злата не смела об этом просить. Мама могла бы, конечно, взять отпуск за свой счет, но водить машину она не умела, а девочку каждый день надо было возить в школу.

Это не давало покоя Полянской, склоняя к мысли написать в школе заявление на две недели, обязуясь заниматься с Машкой каждый день, и забрать дочку с собой в Минск. Там она нашла бы, с кем ее оставить, даже если бы и не с кем было, просто взяла бы с собой в университет.

…Злату выписали в первый день сессии. Выписали с большой неохотой, прописав какие-то витамины и таблетки, взяв с нее обещание беречь себя и не допускать волнения и сразу при малейших болевых ощущениях вызывать скорую, а по возвращении из Минска снова явиться на прием. И вообще отдыхать, отдыхать, как можно больше отдыхать. Девушка кивала головой, соглашаясь, а сама понимала, что времени на то, чтобы съездить в Горновку, нет. Ей нужно уже сегодня вечером быть в Минске. В ее распоряжении часа два, которые она собиралась провести в родительской квартире, где хотелось нормально помыться и привести себя в порядок. Туда же приедет и Ирина Леонидовна с Маняшей.

В школу тоже заехать нет времени, придется звонить и договариваться. В Минск девушка хотела уехать с Ириной Леонидовной, сама за руль садиться не рискнула бы… Тем утром после обхода врача Злата сразу же позвонила Ирине Леонидовне и родителям. Папа должен был к обеду приехать за ней, Ирина Леонидовна собиралась приехать чуть позже, ей нужно было забрать из школы Маняшу. Полянская собирала вещи в палате, когда на экране телефона высветился номер Блотского.

Это было так неожиданно, что у Златы чуть телефон не выпал из рук. Наверное, даже если бы позвонил Виталя, она не была бы так удивлена. Звонка Дороша она ждала, пусть и уверяла себя в обратном. С Лешей же после того последнего разговора, который положил конец их семейной жизни, они не виделись и не разговаривали, даже по телефону. Леша не звонил, да и не ждала девушка от него звонков, и сама молчала, понимая, как жестоко и бестактно она бы поступила, позвонив ему, чтобы просто поболтать. А иногда хотелось, ведь Блотский в первую очередь был ее самым близким и самым лучшим другом, он понимал ее лучше, чем кто-либо другой…

Но звонить было нельзя. Даже на дружбу его она не могла надеяться, просто не заслуживая ее. Злата молчала, но предполагала, что с Маняшей Алексей общается. Они разговаривают по телефону, но не дома, у Тимофеевны, куда Машка бегает. Леша передал девочке новогодние подарки, но даже с ней все эти месяцы он не встречался. Алексей в Горновке не появлялся, и Злата понимала, как сложно ему будет вернуться туда после всего. Полянская ведь ни на минуту не забывала, какую боль причинила мужу, разбив сердце, и это мучило ее…

Звонок Леши, раздавшийся сейчас, был странным и неожиданным, и он испугал девушку, почему-то сердце испуганно екнуло и первая мысль, пришедшая в голову, была: что-то случилось!

Поэтому и ее «Алло!» прозвучало хрипловато и взволнованно.

— Здравствуй, Злата! — голос Алексея, наоборот, был спокойным, ровным и бесстрастным.

— Здравствуй, Леша! — прочистив горло, сказала она в ответ и, перестав собирать вещи, села на кровать. — Что-нибудь случилось?

— Нет, не случилось. Все в порядке. Просто… Я тут у отца сегодня был и услышал, что он поедет в Горновку за Ириной Леонидовной. Признаться, был удивлен. Как-то сложно представить эту женщину в Горновке, но, оказывается, она неделю там, потому что с Машкой некому быть… Злат, мы с тобой пусть уже не муж и жена, но Маша… Она ведь моя дочь. И то, что у нас все вот так сложилось, ни в коей мере не касается Маняши. Я так же, как и ты, несу за нее ответственность, а ты почему-то забыла об этом. Ты же знаешь, если нужно было, я приехал бы…

— Я знаю, Леш, но… — начала девушка и замолчала, прикусив нижнюю губу.

Да, она хотела позвонить ему, но не посмела. Ей так стыдно было перед ним, к тому же она понимала, как должно быть больно ему вернуться в Горновку, туда, где он был так счастлив, туда, где все так неожиданно оборвалось. Не хотелось ей бередить раны, которые еще и не зажили…

Злата так думала, но даже не предполагала, как Алексей скучает по Горновке, по их дому, по их дочке. Как всего этого ему недостает и как хочется вернуться хотя бы на мгновение, на час, на день. Вернуться туда, где он был так счастлив, где остались самые дорогие его сердцу воспоминания, где прошли лучшие годы его жизни. И пусть он знал, будет больно, он готов был к этому, ведь эта боль была ничем по сравнению с той тоской, которая не отпускала его ни на мгновение. Не мог больше Блотский без Горновки, любовь к которой привила ему самая лучшая и необыкновенная девушка — Злата.

И Леша знал: это навсегда. Не вырвать ему ее из сердца, не забыть, не вычеркнуть из своей жизни. Как бы ни повернулась жизнь, а большая часть его души навсегда осталась в Горновке, и куда бы он ни уехал, кого бы ни встретил, его будет всегда тянуть туда. Правильно когда-то сказала Злата: это лучшее место на земле для тех, у кого чистые помыслы и открытая, чувствительная душа. Кто способен оценить красоту и историю этих мест, кто может понять людей, доживающих свой век… Ведь любовь к этой деревне и этой земле, к этим людям и этим бескрайним просторам навсегда останется в его сердце и в каждой клеточке тела, как что-то совершенно необходимое и важное, то, без чего невозможна жизнь.

Задыхаясь в городе среди тех людей, с которыми приходилось общаться все эти месяцы, Блотский много раз собирался приехать в деревню. Просто приехать и пройтись по окрестностям, вдохнуть полной грудью морозный воздух, послушать тишину, окунуться в то звенящее безмолвие, ложившееся на душу так ласково, так успокаивающе…

Леша порывался приехать много раз, но мысль о том, что в деревне он может встретить Дороша, увидеть их двоих, узнать, что в дорогом его сердцу доме теперь живет другой мужчина, была невыносима. Леша не был трусом, но едва ли смог бы это вынести.

— Я еду сегодня в Горновку с отцом! Тебе незачем везти Машку в Минск. Думается мне, лишние волнения и беспокойства тебе тоже ни к чему. Я побуду с ней. Мы, наверное, переселимся на эти две недели к моей бабушке…

— Ты можешь жить в нашем доме. Я не против. Ведь кроме вещей к Тимофеевне придется тащить еще и кота, книжки, игрушки… И ты сам знаешь, какой они могут устроить переполох. К тому же и дом будет под присмотром. Сейчас такие морозы, остынет, поди потом натопи его… Нет, ну если ты настаиваешь, я пойму…

Леша закрыл глаза и крепче прижал телефонную трубку, вслушиваясь в звуки Златиного голоса. Как же он соскучился… Господи, как же хотелось слушать и слушать ее голос, такой родной, такой любимый…

А главное, как он жил все эти месяцы без нее? Нет, не жил, выживал, все эти месяцы просто пытался не скатиться в бездну отчаяния. Ведь со Златой они были половинками единого целого, идеальной парой во всем, но почему же так вышло… Почему же так вышло, и они беспощадно разделились на мужчину и женщину, перечеркнув тем самым все, что было у них? Она не любила его. Каждый раз, вспоминая об этом, Леша содрогался, как будто слыша это впервые. Не мог поверить, как бы ни пытался, в то, что Златы уже нет в его жизни и никогда больше не будет. Это было страшно и несправедливо, но она не любила его, а это значит, все эти годы были обманом.

Обида сдавливала горло. Именно она в ту ночь, накануне Нового года, толкнула его в объятия Маши, именно ее «по-прежнему люблю» стало тем самым бальзамом для его раненого сердца, но как же глупо было думать, что рядом с ней он действительно сможет забыть Злату.

Леша слушал сейчас голос Полянской и со всей отчетливостью понимал, что его попытки обмануть самого себя потерпели крах. Ему не нужна Маша со своей любовью и преданностью, она никогда и ничего не будет значить для него и не сможет заменить Злату, занять в сердце место, которое никогда не станет свободным. А Злата не скучала, не звонила, не писала, оставив его в прошлом, она шла вперед, как шла всегда, смело глядя жизни в лицо. Он так не мог. Все никак не мог отделить себя от нее, мысленно разговаривая с ней, думая о ней и дочке, тоскуя по их дому и тем счастливым временам, когда они были семьей.

— Я не настаиваю, — после короткого молчания согласился Алексей. — Я приеду и побуду с дочкой в на… — парень осекся, — …в вашем доме, — после секундной заминки договорил он.

Леша никогда бы не поверил, если бы однажды ему сказали, что Злата Полянская способна предать их семью и разбить ему сердце. Кто угодно, но только не она. Но так случилось. И Леша, наверное, должен был бы презирать и ненавидеть ее, а он не мог. Прежде всего он восхищался ею как человеком. Ведь такого доброго, самоотверженного, благородного, светлого, позитивного человека, как она, он не встречал. И что бы ни случилось между ними, это чувство восхищения ею осталось неизменным.

— Спасибо, Леша.

— Не стоит, Злата. Я соскучился по дочке и с нетерпением жду, когда смогу обнять ее. Уверен, у нас с ней будут замечательные две недели… Ты не беспокойся и сосредоточься на сессии. И еще, Злата, побереги себя! — поколебавшись немного, все же сказал он.

— Да, конечно! И я на связи, если что! Звони в любое время…

— Позвоню. Удачи! — сказал Алексей и отключился.

— Спасибо, — уже коротким гудкам ответила Полянская и спрятала в сумочку мобильный. Чувство вины перед Алексеем снова больно кольнуло в сердце.

Злата знала: никогда, проживи она хоть не одну жизнь, оно не станет меньше. То, как она поступила, тяжким крестом ложилось на душу, и нести ей этот крест до конца. Благородства Лешке не занимать, она всегда это знала, вот и сейчас…

И, наверное, не так больно это было бы, если бы он презирал ее, проклинал и ненавидел. Она бы приняла это, потому что ничего другого и не заслужила, а он… Ведь ему больно, она знала, что больно, и все же… Тяжело вздохнув, Злата снова принялась собирать вещи. Две недели в Минске пролетели как одно мгновение. Впрочем, так всегда бывало, когда Злата приезжала на сессию. Занятия, зачеты, экзамены, общение и посиделки с однокурсниками затягивались до позднего вечера. Учиться в этом удивительном месте, наполненном невероятной энергетикой и пропитанном искусством, было интересно. И девушка не заметила, как пролетели пять лет. Казалось, вот только вчера она пришла на прослушивание, отчего-то уверенная, что ее не примут, а ее приняли, распознав и расслышав и голос, и слух, и талант. К тому же именно Университет культуры подарил ей знакомство с потрясающе талантливыми людьми, общаться и дружить с которыми Злата считала за честь. В эту последнюю сессию они, собираясь уже образовавшимися за время учебы компаниями, снова и снова погружались в воспоминания и как будто прощались и, воскрешая в памяти те или иные случаи или моменты, пытались пережить их заново, и снова было весело и одновременно грустно…

Домой, в Горновку, Злата Полянская вернулась в начале февраля. Домой ее вез Лешин отец, он же должен был обратно забрать сына. Иногда обмениваясь какими-то незначительными фразами, они почти всю дорогу молчали. Неловко было обоим. Блотский-старший помог ей с вещами, высадив у дома, где она не была уже больше месяца, а сам поехал к Тимофеевне. Алексей, отвезя сегодня утром дочку в школу, собрал свои вещи и ушел к бабушке. Встречаться со Златой один на один в их доме он не мог, пусть и хотелось ее увидеть. Конечно, все эти две недели они периодически перезванивались, разговаривая о Маняше и ее успехах в школе. Леша не был многословен и почти сразу передавал трубку девочке, а Злате все время хотелось многое ему рассказать, зная, как ему интересно, ведь это касалось их творческой деятельности, музыки и людей, с которыми они были знакомы лично или заочно.

Но все время приходилось сдерживать себя, напоминая, что все изменилось. А ей так не хватало этих дружеских бесед с Лешей обо всем на свете, и в частности, о творчестве, музыке, аранжировках, текстах, обо всем, что можно было обсудить с человеком, который владел информацией, понимал и смыслил во всем этом, который мог что-то посоветовать и подсказать…

Она понимала: теперь их связывает только дочь, ради нее Леша готов поддерживать с ней отношения, но на прежнюю дружбу с ним не стоит надеяться. Она ее просто не заслужила. С пониманием всего этого Злата и вошла в свой дом, в котором не была столько времени и по которому успела соскучиться.

Родные стены встретили ее теплом и особенным неповторимым запахом, присущим каждому дому. Грубка и печь были вытоплены с утра, кругом была идеальная чистота. В столовой на столе, заботливо укрытая льняной салфеткой, стояла тарелка со свежеиспеченными, конечно же, Тимофеевной пирожками. Сбросив с себя пальто и шапку, не разуваясь, Злата вытащила из-под салфетки один и, жуя на ходу, прошлась по комнатам. Ну, вот она и дома. Зайдя в свою комнату, девушка опустилась на табурет у фортепиано и, продолжая жевать, огляделась вокруг. Знакомые и любимые вещи смотрели на нее со всех сторон, а ее обступала тишина, нарушаемая лишь чуть слышным журчанием холодильника на кухне да ходом старого будильника в комнате для гостей. Старый бабушкин дом принимал ее в свои объятия, а на Злату вдруг навалилась такая тоска, такая безнадежность охватила душу, и захотелось вскочить и бежать куда-нибудь без оглядки от этого одиночества, из этой почти пустой, занесенной снегами деревни…

Но девушка не могла позволить себе поддаться секундной слабости. Отложив недоеденный пирожок, Полянская повернулась к музыкальному инструменту, открыла крышку, погладила пальцами лаковые клавиши, быстро, двумя пальцами, сыграла веселый мотивчик, разрушив тем самым тишину вокруг. Потом закрыла крышку и неуклюже поднялась. Она дома, а значит, пора включаться… Через пару часов ей предстояло ехать за дочкой, а пока следовало позвонить маме, разобрать вещи, позвонить бабе Мане, чтобы узнать последние деревенские новости, и вливаться в домашний процесс.

В последующие две недели желание забрать Машку и перебраться к родителям, которые каждый день просили ее приехать домой и побыть хотя бы до весны, возникало не раз. Уже давно февраль не был таким холодным, вьюжным и суровым, а Злата была на седьмом месяце беременности и каждый раз, когда утром, просыпаясь, выглядывала в окно и видела занесенную снегом дорогу, ее охватывало отчаяние. Чтобы отвезти Машку в школу, надо было очистить от снега машину и прогреть ее, откопать проезд и думать, как доехать до школы.

Дорожные службы не спешили чистить в Горновке дороги с утра, порой приезжали лишь к обеду. И Злата звонила в школу и оставляла дочку дома. Бывало, снегопад начинался к обеду, и тогда она, не дожидаясь, когда он заметет дороги, садилась в машину и ехала за девочкой. Знала, что рискует ребенком, ведь он наверняка чувствовал, в каком она пребывает напряжении, когда каждый раз садится за руль, но ничего другого не оставалось. Да, возможно, из города отвозить Маняшу в школу и забирать оттуда было бы проще и легче, но Злата оставалась в Горновке. Оставалась, потому что знала, как ее присутствие необходимо и важно бабулькам, тем немногим, которые, как и она, оставались в Горновке, страшась непогоды и холодов, боясь выйти за водой и дровами, и, наверное, еще острее, чем Злата Полянская, чувствовали, как зима, с каким-то особым остервенением заметая деревню, вот-вот поглотит и их. Уходить из жизни зимой особенно не хотелось, хотя вряд ли кто-то из них боялся смерти. Хотелось дождаться весны…

Они часто об этом заговаривали и, несмотря на непогоду, по очереди выбирались навестить Злату и считали своим долгом поддержать ее. А Полянская в свою очередь считала своим долгом остаться в Горновке, пережить эту зиму…

Она догадывалась, что само ее присутствие в этой деревне, светлая и безмятежная улыбка, ее уверенность и спокойствие очень важны для них. Конечно, ей, как и им, было тяжело, и они боялись, и она все время держала наготове старый дедов дробовик, который выручал ее не раз, но виду, конечно, не подавала, чтобы не дать бабулькам пасть духом. Но сама снова не могла уснуть по ночам. На выходные приезжали родители. Мама разводила генеральную уборку в доме, стирала, гладила, готовила, понимая, что дочке заниматься всем этим на седьмом месяце беременности уже тяжело, и как-то пыталась облегчить ей жизнь. Папа чистил снег, носил дрова в кладовку, чтобы Злата не таскала их из-под навеса, ведь неизвестно, какой будет погода, еще не дай бог поскользнется на высоких ступеньках крыльца; проверял исправность машины, боясь, как бы она не сломалась где-нибудь на полпути к школе или обратно. Впервые за многие годы привычная его беспечность изменила ему. И засиживаясь допоздна у Михалыча в те долгие февральские вечера, покуривая и пропуская рюмочку, Полянский, впервые озабоченно хмурясь, рассказывал другу, как они с женой переживают за Злату, как боятся оставлять ее здесь одну, беспокоятся, ежеминутно ожидая беды. И зима как назло свирепствует.

Однажды Михалыч, подумав немного над словами своего давнего друга, налил им еще по одной рюмке и со всей серьезностью заявил, что заботу о дочке товарища он берет на себя, нечего Юрику волноваться! Что ж, мужиков в Горновке нет? Вот, он да Валерик! Что ж, они дров в дом Злате не занесут или снег не расчистят? Да и вообще, если надо, они могут и девочку ее в школу возить, ну или хотя бы ездить вместе со Златой, страховать, так сказать…

В тот вечер они выпили еще не одну рюмку, и Полянский не то чтобы забыл слова Михалыча, просто потом решил: ну мало ли чего можно по пьяни сказать и пообещать. Он был очень удивлен, когда уже в понедельник позвонила Злата и сообщила: мужики в деревне, кажется, решили взять над ней шефство. Утром, когда она собралась отвезти Маняшу в школу, пришел Михалыч, пришел помятый и с характерным запахом перегара, видно, опять полночи пили. Однако, не обращая внимания на Златины возражения, заявил, что повезет с ней Маняшу в школу. За руль по известным причинам сесть он не может, а вот побыть экспедитором и подстраховать ее — это запросто. К обеду явился Валерик, угрюмый и молчаливый, и, ни слова не говоря, стал таскать дрова.

…Эта зима стала тяжелым испытанием для Горновки и для ее жителей в отдельности. Злата, пытаясь не пасть духом и поддерживая всех старушек, бессильна была перед памятью сердца и тщетно старалась противостоять воспоминаниям о Витале и тех минутах и мгновениях, проведенных с ним.

Они приходили неожиданно и накрывали с головой, заставляя сердце тоскливо сжиматься, а на глаза наворачиваться слезы. Баба Маня ждала свою старшую дочь, которая была для нее и врачом, и поваром, и хозяйкой, и просто тем главным человеком, который поддерживал и помогал, в присутствии которого старушка забывала о своих болезнях и страхах. А дочь эту зиму проводила у детей и внуков в России и вернуться собиралась только весной. Она, конечно, звонила матери, и очень часто, но баба Маня боялась не дождаться ее…

Злата уже и не помнила, когда было так тяжело и так хотелось, чтобы поскорее пришла весна и время ожидания для нее закончилось. Как бывало уже не раз, верилось, приход весны все изменит к лучшему…

Глава 19

В один из таких суровых февральских дней, когда морозы особенно крепчали и старушки в Горновке лишний раз боялись выйти на улицу, впрочем, не только они, у дома Полянских остановилась большая темная блестящая машина, из которой вышел мужчина и легкой, непринужденной походкой направился к калитке. Входная дверь веранды открылась и закрылась, а Злата, которая в это время готовила обед и тут же, на кухне, занималась привычными домашними делами, не торопясь, с осторожностью передвигаясь в небольшом пространстве комнатки, выглянула из-за дверей.

Она не закрывалась днем, не ожидая незваных гостей, но была готова, что иногда кто-нибудь из деревенских мужиков или же Алка Масько могут зайти. Не проходило и дня без того, чтобы эта колоритная парочка не появилась на пороге ее дома. Впрочем, Полянскую их приходы нисколько не напрягали и не раздражали. Даже наоборот. Она радовалась возможности с ними поговорить. После возвращения из Минска общество дочки было едва ли не единственным для нее. Нет, конечно, на выходные приезжали родители, да и со старушками в деревне она ежедневно болтала по телефону и знала обо всем, что происходило в Горновке. В обязательном порядке каждый день она заглядывала на свои странички в соцсетях, где вела переписку с друзьями и подружками, с которыми ходила в школу и росла, играла в одном дворе, с однокурсниками, многочисленными знакомыми, поклонниками и даже коллегами не только по сцене, но и по писательскому цеху.

Но одиночество этой зимы было слишком тягостным, и ей не хватало живого общения. И пока Толик Масько таскал с улицы дрова, а Злата складывала им в пакет еду и давала пачку сигарет, Алка, зябко ежась, выкладывала ей все, что происходило в деревне. К обеду они обычно успевали обойти все дома в Горновке. С утра принесли воды бабе Мане и узнали, что она сегодня почти не спала всю ночь, так плохо было. Давление было высоким, сбить его самой все никак не удавалось, и она уже подумывала вызвать скорую. Потом они носили дрова бабе Рае и рассказывали, что дочь ее, наконец, дозвонилась вчера до деревни, потому что до этого телефоны не работали, и сообщила, что взяла билеты и через неделю вылетает в Беларусь. А не была она здесь уже лет десять, а то и больше, живя в Санкт-Петербурге. Баба Нина сегодня к обеду ждет гостей, поэтому еще затемно растопила печь и готовит. К Луговской бабе Нине утренним автобусом приехал из области сын. Василий давно разведен, живет один и часто навещает мать, подолгу задерживаясь в Горновке, фактически ведя хозяйство и помогая ей во всем. У Тимофеевны с утра мясные пироги, а у Максимовны шаром покати. От козы, которую они зарезали неделю назад, уже ничего не осталось. Все съели, а из ножек вчера сварили холодец. От всего некогда большого хозяйства остался лишь индюк, такой старый, что и после варки вряд ли получится его разжевать. Лошадь подыхала в сарае. Сена не было еще с осени. И они каждый день ждали ее смерти, надеясь получить страховку. А сегодня утром возле дома Тимофеевны они нашли шкуры освежеванных кабанов. Видно, от свалки, где их выбросили браконьеры, охотящиеся в лесах, их притащили собаки. Масько сказал об этом Максимовне, и та попросила притащить их ей, чтоб потом обдать кипятком и снова сварить холодец.

Куда баба Ариша девала деньги, оставалось лишь догадываться. У нее продолжал от осени жить бомж из соседней деревни. Квартирант-алкоголик, который, по-видимому, помогал ей тратить деньги на выпивку, больше вряд ли что-то умел и хотел делать. Злата никогда не видела его, но Алка рассказывала, что по нему вши ползали и воняло сильно…

Они, как и Масько, и баба Валя, сидели без дров, а те, что таскали из леса, лишь дымили, шипели и не давали тепла. Алка жаловалась, что ночами, прижимаясь друг к другу на печи, от холода они с Толиком не могут уснуть, а по утрам обнаруживают замерзшую в доме воду в ведрах.

Баба Валя с утра уже успела поругаться с бабой Ниной. Кирилловна сегодня отчего-то заартачилась и отказалась дать есть бабе Вале, когда та с утра появилась у нее на пороге. В конце концов, баба Валя тоже получала пенсию, которая накапливалась у нее на счету, потому что ездить каждый месяц в Россию и снимать ее старушка не могла или не хотела. А если и ездила, снимала малую часть, которой надолго не хватало, остальное отправляла внукам на Север, где она прожила все молодые годы.

Баба Нина заявила, что у нее тоже есть дети и внуки, которым она хочет помочь. Баба Валя ушла ни с чем и, обиженная, голодная, отправилась в лес таскать бурелом, чтобы натопить дом. Ее запасы дров, заготовленных за лето и осень, закончились несколько недель назад, и теперь ей приходилось каждый день ходить в лес. Если же на улице было слишком вьюжно, баба Валя шла к Максимовне, у той за дрова отвечал квартирант. Сама баба Ариша едва передвигалась по дому, так ее скрутил ревматизм, но по-прежнему не отказывалась, если предлагали рюмочку-другую…

Выглянув из кухни, Злата ожидала увидеть обоих Масько. Как раз было время их прихода, а они обычно были пунктуальны. Но это были не они. В прихожую, закрыв за собой дверь, вошел Дорош. Сердце екнуло, и колени ослабли. Злата ухватилась за дверной косяк, боясь упасть и чувствуя, как сердце колотится, а горло сдавили спазмы. Господи, неужели он пришел? Она смотрела на него и не могла поверить. Она ждала его, ждала, пусть и пыталась уверить себя в обратном, пусть и говорила себе, что проживет без него, справится, сумеет, забудет… Но все равно продолжала ждать, надеяться, верить и мечтать. И вот он пришел, но Злата не бросилась ему навстречу, продолжая все так же стоять и смотреть. Как будто почувствовав ее волнение, внутри беспокойно зашевелился ребенок.

Интуитивно девушка прижала ладонь к животу и наткнулась на взгляд Дороша. И тут же убрала руку, на мгновение представив, как сейчас она выглядит в его глазах: закрученные в тугой пучок волосы на макушке, совсем не накрашена, в трикотажном светло-сером спортивном костюме и вязаных шерстяных носках, с довольно большим, выпирающим животом. Почему-то стало ужасно стыдно…

Вряд ли в таком виде Злата может быть привлекательной для него. Даже наоборот, в его взгляде, обращенном к ней, ей почудилась гадливость, граничащая с отвращением. Наверняка ему неприятно видеть ее такой…

Он снял шапку, пригладил волосы, да так и остался стоять с мрачным выражением лица, глядя на нее из полумрака коридора. Молчание повисло между ними и мгновенно заполнило все пространство комнаты, стало осязаемым, реальным, ощутимым, обволакивающим, давящим. И нарушить его даже простым приветствием показалось вдруг невозможным.

Дорош первым нарушил это оцепенение. Расстегнув куртку и не разувшись, Виталя прошел в столовую. Злата сделала несколько шагов и прижалась к дверному косяку. Она чувствовала, как возрастающее волнение, клокоча учащенным пульсом в области горла, заставляет ее пальцы нервно подрагивать и сжиматься. Ребенок беспокойно шевелил ножками, Злате очень хотелось прижать ладони к животу и успокаивающе погладить его, но, чувствуя на себе тяжелый, испытывающий взгляд Дороша, она не решалась сделать это.

— Ну, рассказывай, как дела? — пройдясь по столовой и снова обернувшись к ней, наконец, заговорил мужчина.

Он стоял перед ней настолько чужой, холодный, отчужденный, недоступный и такой далекий, что Злате стало страшно и неуютно. Показалось вдруг совершенно невероятным, что это тот самый мужчина, который несколько месяцев назад страстно и нежно сжимал ее в объятиях, смотрел так, что внутри все переворачивалось. Теперь же в его глазах не отражалось ничего. Губы были плотно сжаты, исключая даже намек на улыбку, которую она так любила. Было понятно, он приехал сюда не затем, чтобы узнать, как ее дела, здоровье, положение, не затем, чтобы увидеть ее, и уж, конечно, не для того, чтобы раскрыть ей свои объятия.

Как раз наоборот, и в это верилось куда больше, Виталя приехал сюда в надежде, что ребенок, которого она носит под сердцем и появления которого ждет с таким нетерпением, исчез, растворился, испарился, рассосался, умер. И Злата могла бы поклясться, что это известие принесло бы Дорошу не только облегчение, но и радость.

— Шикарно! — с некоторой долей иронии выпалила Злата. — Как видишь, я все еще беременна и твердо намерена остаться таковой максимум два месяца!

— Я в курсе. И знаю, как ты этим «дорожишь»! Наслышан о твоих подвигах! Сказать, каких именно?

— Скажи! Наверное, я совершила немало! Но на самом деле каждый прожитый день сейчас для меня что-то вроде подвига!

— И, конечно, скакать на сцене в новогоднюю ночь на улице в двадцатиградусный мороз было очень необходимо! Ставила эксперимент? Я ведь в курсе, что после этого ты загремела в больницу с угрозой выкидыша! Ты вообще о чем думала?

— А ты, небось, и рад бы был, если б он все же случился и все закончилось бы плохо?! — вырвалось у нее.

Не стесняясь больше, Злата прижала ладони к животу и стала нежно поглаживать его. Взгляд Витали на мгновение задержался на руках и вновь взметнулся к ее лицу.

Девушка не опустила глаза.

— Ты вот так обо мне думаешь? Я что же, по-твоему, совсем уж бездушное чудовище? — дрогнувшим голосом спросил он.

И показалось, лед между ними дал трещину.

— Для тебя это было бы самым лучшим вариантом! Вспомни, несколько месяцев назад ты настаивал на аборте…

— Я все помню. Но и ты пойми меня. Новость о твоей беременности стала для меня намного большим, чем гром среди ясного неба. Все эти месяцы я жил как на пороховой бочке, каждую минуту ожидая, что все станет известно, выплывет наружу, дойдет до моей жены и разразится скандал. Пойми, я не могу, да и не хочу менять свою жизнь, а ты меня насильно поставила перед выбором! Как, по-твоему, я должен был реагировать?

— Зачем ты приехал? — понимая бессмысленность дальнейшей дискуссии, спросила Злата. Ничего не изменилось. Снова было больно.

Дорош несколько мгновений просто смотрел на нее, а потом, сдвинувшись с места, прошелся по комнате и остановился у стола.

— Ты сожалеешь о случившемся, не так ли? Скажи, если бы ты знал заранее, что все так обернется, ты бы не подошел ко мне тогда? И не было бы ничего? — вырвалось у девушки помимо воли.

Этот вопрос, наряду со многими другими, мучил ее не один месяц, и сейчас ей захотелось получить на него ответ.

— Что толку сейчас говорить об этом? Все равно все уже случилось…

— Ты сожалеешь? Ответь, пожалуйста! Мне нужно это знать! — настаивала Злата, ловя и не отпуская взгляд мужчины.

— Нет, не сожалею! — выдержав ее взгляд, ответил Дорош. — Даже если бы тогда можно было заглянуть в будущее и исправить настоящее, я не жалею о том, что было, ни тогда, когда познакомился с тобой той весной, ни теперь! Я сожалею только о том, что не был осторожен! Тебе чем-нибудь помочь? — без перехода спросил он.

«Помоги! Останься со мной! Не уходи! Держи меня за руку, не отпускай, оберегай! Ведь мне так нужно знать, что я по-прежнему дорога и любима тобой! Чувствуй вместе со мной нашего ребенка, говори с ним и люби так, как люблю его я! Подари мне уверенность в завтрашнем дне, одной лишь улыбкой развей все страхи! Избавь от забот и волнений! Забери их все себе! А меня просто обними сейчас, как обнимал раньше, и скажи, что все будет хорошо, все как-нибудь устроится! Ведь мне нужно знать, что ты есть у меня, по-прежнему есть…» — очень хотелось сказать Полянской. Именно эти слова рвались из сердца, жгли губы, но Дорош их слышать не хотел. Она это знала.

— Нет, у меня вся деревня в помощниках. Мне ничего не надо! — вместо этого сказала она.

— Я в курсе! Ладно, — мужчина извлек из внутреннего кармана куртки бумажник и, раскрыв его, стал отсчитывать деньги. — Вот, — он положил на край стола несколько крупных купюр, — я оставлю тебе деньги, знаю, сейчас они тебе нужны…

— Так ты приехал, чтобы дать мне деньги? Мне они не нужны! Забери, я все равно их не возьму! Я уже говорила, я сама решила родить этого ребенка, а значит, я была уверена, что справлюсь. У тебя семья, тебе они нужнее…

— Все играешь в независимость и самостоятельность? — усмехнулся мужчина.

— Нет, просто они мне действительно не нужны. Почему-то ты все время забываешь, в моей жизни все несколько изменилось и стало приносить доход. Нет, не большой, но на данный момент мне хватает. А там видно будет! — спокойно ответила она.

Виталя лишь усмехнулся в ответ, прекрасно поняв, о чем речь. Но к деньгам он так и не притронулся, спрятал бумажник и взглянул на часы.

— Ладно, мне пора ехать! Я с работы вырвался… — сказал он и направился к двери. — Если что-нибудь понадобится, звони!

— Ты же внес меня в «черный» список!

— Уже нет! — сказал он, вышел в прихожую, натягивая на ходу шапку, и покинул дом, не оглянувшись, не коснувшись ее и не спросив, кого же она ждет.

Какое-то странное чувство недосказанности осталось у Златы после отъезда Дороша. И, кажется, радоваться было нечему, да и не было радости после его отъезда, как раз наоборот, как только за ним закрылась дверь, Полянская опустилась на стоящий рядом стул и, закрыв лицо руками, не смогла сдержать слез. И все же его приезд, и она поняла это уже потом, немного успокоившись и придя в себя, был шагом в ее сторону. Был ребенок, который скоро должен был появиться на свет, и, возможно, Виталя это осознал и принял. Он разрешил ей звонить, если что-то случится или что-то нужно будет, но за месяц, последовавший после его приезда, Злата так ни разу и не позвонила. Ничего не случилось за это время, разве что она стала еще больше и круглее, еще труднее стало ходить и обуваться и по ночам в кровати найти удобное место. Нетерпение владело ею, и как бы ни пугали неизвестностью близящиеся роды, хотелось уже поскорее родить. Ребенок вовсю резвился у нее под сердцем, выпирая то ручку, то ножку, Злата или Маняша дотрагивались до него пальчиками, и ручка или ножка тут же пряталась. Ребенок играл с ними в прятки, вызывая невероятные эмоции, пробуждая чувства, не ведомые ранее. В Злате Юрьевне Полянской рождался и креп материнский инстинкт, но она сомневалась, что Витале все это может быть интересно…

Совершенно неожиданно зима закончилась… В начале марта морозы и метели сменило пришедшее потепление… А к концу март уже радовал теплыми солнечными деньками. И пусть заря вставала все еще посеребренная ночными заморозками, исчезнувшие несколько недель назад снег и метели больше не возвращались. Ветра просушили землю и прошлогоднюю траву, смели в канавы и к заборам оставшиеся листья, и, присмотревшись, уже можно было увидеть тоненькую нерешительную молоденькую травку, проглядывающую сквозь бурые сухие космы старой. Поднимаясь над горизонтом, солнце заливало все вокруг неярким светом, голубое высокое небо, как перевернутая чаша, казалось бесконечным, безбрежным, необъятным. Мир оживал. Кусты оккупировали воробьи, устраивая к обеду невероятный галдеж. На ивняке, что рос у сажалки за огородом, распустились «котики». В лесу на орешнике повисли желтые сережки. Серебрились стволы берез, в которых как будто отражался солнечный свет, такой прозрачный, чистый, каким он бывает только весной. Сосны в лесу стояли яркие, сочные, обновленные после зимы. И ветер, разгулявшись в их кронах, шумел протяжно, успокаивающе. Стали приезжать дачники. Нет, конечно, до святого праздника Благовеста никто ничего толком не делал, но разве ж можно было в такую погоду сидеть дома, в городе? Пилили сады, обрезая старые ветки, белили, спасая от вредителей и солнечных ожогов, подрезали ягодные кусты и виноградные лозы, выгребали, жгли костры, открывали розы и молодые саженцы, надежно укутанные осенью от грызунов и морозов, проверяли, как перезимовали чеснок, лук и клубника. Наводили порядок в домах, вытряхивая и просушивая, протапливая и обживая снова, а то и просто сидели на лавочках, наслаждаясь солнышком и теплом. Однажды ясным днем после полудня Злата с дочкой вышли на крыльцо, намереваясь пройтись по деревне и подышать воздухом.

Дочка только вчера вернулась из Минска, почти все весенние каникулы проведя у Леши, и теперь была полна впечатлений, которыми делилась со Златой. Почти неделю папа и дочка весело и насыщенно проводили время, посещая кафешки, праздники, магазины игрушек, парки, цирк и места, где можно было отлично провести время с ребенком. Маняша говорила об этом вчера весь вечер, взбудораженная чередой событий и веселым времяпровождением, и сего дня тоже могла говорить только об этом, периодически перекладывая подарки и игрушки, купленные Лешей. И иногда упоминала о Маше, которая составляла им компанию.

Слушая дочку, Злата улыбалась, мысленно благодаря Алексея за ту радость, доброту и любовь, которую он дарил девочке, и пыталась подавить в себе неприятное чувство, вызванное сообщением дочки о Маше, да, той самой Маше, которая некогда встречалась с Алексеем, любила его и потеряла, когда среди полей и лугов ранней весной, в Горновке, он встретил Злату. Теперь они снова были вместе. Что ж, возможно, это судьба.

Возможно… Только от одной мысли об этом Злату прямо коробило… Наверное, это было эгоистично, ведь Леша заслуживал счастья, и ей бы радоваться, что он не один, вот только не получалось. Лешка ведь так любил ее и так быстро утешился в объятиях Маши. Почему-то Злате не приходило в голову, что Маша стала для него соломинкой в море боли и одиночества, и он ухватился за нее, чтобы не утонуть, а не потому, что разлюбил, забыл и снова полюбил…

Они заперли дверь, постояли немного у клумбы около дорожки, где уже вовсю цвели крокусы и со дня на день должны были распуститься шишечки гиацинтов. На улице, за забором, что-то оживленно обсуждали мужчины, и к их голосам иногда присоединялся женский. Если б не он, Злата решила бы, что это сосед ее, Василь, обсуждает с Михалычем на улице хозяйские дела. Вот только молодой женский голос никак не мог принадлежать бабе Нине, и это было любопытно.

— Маня, а пойдем-ка выйдем с тобой на улицу, посмотрим, что там случилось! Слышишь, народ что-то бурно обсуждает! — сказала она дочке и неторопливой, неуклюжей походкой по шла к калитке.

— Пойдем, мамочка! — согласилась девочка и, забежав вперед, распахнула перед ней калитку. Машка выбежала и остановилась. Злата вышла следом и замерла, как и дочка, как-то даже растерявшись. Она ожидала увидеть знакомых людей и, улыбаясь, собиралась их поприветствовать, но у домика покойной бабы Мулихи, сплошь заросшего малинником, молодой порослью акаций и прошлогодним сухостоем, толпились совершенно незнакомые люди. Трое мужчин в разномастной рабочей одежде. Один из них — молодой парень, двое других — постарше.

Парень, возможно, сын одного из тех двоих, а может быть, просто знакомый, которого попросили помочь. Они втроем, сбившись в кучку, что-то бурно обсуждали, подняв головы к старой березе, что росла на углу дома покойной бабы Мулихи и ветками пригибалась к крыше. Рядом с ними на заросшей дорожке стояла бензопила, лежали веревки, страховочный пояс и «когти», которыми пользуются электрики-монтеры, работая на высоте.

Полноватая женщина с короткой стрижкой, в спортивном костюме, не участвуя в их бурном обсуждении, вышла со двора с лопатой в руках и, не говоря ни слова, принялась счищать с асфальта дорожки мох, землю, прошлогоднюю пожухлую траву и сухостой. Она отбрасывала землю и мусор в сторону, оставляя после себя чистую асфальтированную дорожку, которую лет двадцать назад проложили вдоль улицы. Злата сама периодически вот так же чистила дорожку у своего дома, не давая мху и траве наползать на нее, и сосед ее, который купил дом покойного Хоменка, перво-наперво почистил дорожку. И все, кто жил здесь или просто приезжал на дачу, не давали дорожкам зарастать. Вот и эти тоже начали с нее. Но кто они? Вряд ли те самые хозяева, которые, купив дом лет десять назад, так ни разу и не появились. Нет, скорее всего, это другие люди, но почему Злата о них ничего не слышала? Да и бабульки в деревне тоже, хотя они-то наверняка первыми бы прослышали, если бы этот деревянный сруб, который от разрушения спасал лишь крепкий фундамент, на который его поставили лет шестьдесят назад, кто-то купил.

И Злата, и Маняша, застыв на месте, стояли и смотрели, не зная, то ли вернуться обратно во двор, оставшись незамеченными, то ли выйти на дорогу, поздороваться, обратив на себя внимание, заговорить. Все же было ужасно любопытно, кто эти люди, ее новоявленные соседи? И уж неизвестно, сколько бы Злата Полянская простояла бы вот так, жмурясь от яркого солнышка, колеблясь и наблюдая за ними в тени колодца, если бы вдруг не услышала другой голос, громкий и сильный девичий, несомненно, обращенный к ней:

— Здравствуйте! Злата перевела взгляд и увидела высокую стройную девушку с ярко-рыжими, прямо горевшими на солнце волосами.

Она стояла на обочине у черного «Мерседеса», под старым кленом у дома Луговских, жевала яблоко и из-под ладони, которой она заслоняла глаза от солнца, используя ее вместо козырька, разглядывала их.

— Здравствуйте! — ответила Злата и, сделав несколько шагов, вышла из тени. Все стоящие у дома повернули головы в ее сторону, прекратив разговоры и работу.

— Здравствуйте! — поздоровались они, а рыжеволосая девушка перешла дорогу и подошла к Злате.

— Здравствуйте! — еще раз поздоровалась она и, улыбнувшись Злате, протянула ей руку в приветственном жесте. — Меня Катериной зовут!

— Злата! — в свою очередь ответила Полянская и пожала протянутую руку. — Это Маняша, моя дочь.

— Очень приятно познакомиться! — искренне ответила Катерина и снова улыбнулась. Улыбка совершенно преображала ее лицо, как будто светом озаряя крупные черты лица и темно-карие глаза под веером прямых ресниц. И первая мысль, пришедшая Злате в голову, когда она взглянула в лицо Катерине, — «Она похожа на ирландку!».

Ярко-рыжие, пусть всего лишь крашеные волосы, белая, без намека на загар, кожа, россыпь веснушек на носу и темно-карие глаза склоняли к этой мысли.

— А мы вот вроде как ваши новые соседи! Кстати, это вы хозяйка этого дома? Да? Классно, а то ведь мы голову ломаем, у кого спросить разрешение. Видишь ли, мы хотим сейчас свалить березу, а заодно и вон ту дичку в твоем саду, ветки которой лежат на крыше нашего дома и портят ее. Честно говоря, все это в целях безопасности. Папа боится, как бы при хорошем ветре эти деревья не рухнули на дома. С виду дом довольно хлипкий. Мы там глянули через забор, у тебя ничего такого там не посажено. Только беседка и виноградник, но мы будем осторожны. И, конечно, потом все за собой уберем, — без остановки болтала Катя, как-то свободно перейдя на «ты».

Злате она сразу понравилась. В Кате чувствовались простота, открытость и искренность — качества, которые всегда импонировали Полянской. Она и сама не любила всех этих условностей и формальностей, к которым периодически приходилось прибегать, но в мире искусства и бизнеса, где она вращалась, без этого было не обойтись.

— Да без проблем! — в тон ей ответила Полянская. — Стало быть, теперь у этого дома появились хозяева? Извини, но я живу здесь не один год и ни разу не видела, чтоб им кто-то интересовался. Нет, понятное дело, у него есть хозяева, его еще лет десять назад кто-то купил, но что-то я не помню, чтобы они сюда приезжали. Вы те самые? — спросила она.

— Не-е! — протянула Катерина. — Мы другие! — она засмеялась. — Те хозяева, которым дом принадлежал до нас, решили его продать. Сельсовет напрягает их. За домом нужен присмотр. Ну, хотя бы минимальный. Сама видишь, как жутко все тут заросло. Они дали объявление. Но даже за пятьсот условных единиц его не покупали, тогда они объявление переписали. Отдавали дом бесплатно, только за оформление документов надо было заплатить. Мои родители созвонились с ними, поехали, посмотрели, ну и решили брать. Уж больно давно мечтали они о домике в деревне. А мы с мужем и не знали ничего. Сегодня мы приехали сюда впервые. И, мягко говоря, были очень удивлены их выбором и решением. Нет, домик в деревне — это замечательно, я не спорю, но для того, чтобы сделать его «домиком в деревне», если вкладывать в это понятие прямой смысл, пахать здесь надо и пахать. Мы ведь с Пашей думали, там сад, банька, милый домик с крашеными ставенками, ухоженный участок, где весной можно посадить грядки и разбить клумбы с цветами, я очень люблю возиться с цветами, а тут такое вот… Мы были в шоке. Но родители готовы пахать. Чем-то им все же успел приглянуться и домик этот, и окружающие его просторы. И я так чувствую, нас с Пашей они тоже к этому делу приспособят. Но, черт возьми, здесь же такая глушь, тишина невероятная и людей нет!

— Катерина! — окликнула девушку женщина. Она обернулась.

— Мам, я сейчас. Между прочим, я договорилась насчет дички! Злата не возражает, можете начинать уже пилить! — крикнула она и снова обратилась к Злате. — Пойдем сейчас с мамой выносить из дома весь хлам, на днях папа подгонит машину и все вывезет. Да еще хотим вытащить двойные рамы, если они, конечно, не развалятся прямо у нас в руках. Там такой затхлый воздух, ужас просто! Мы хотим навести в доме некое подобие порядка, вымыть окна и повесить шторы. В этом году что-то посеять мы уже точно не успеем, не представляю, как вообще можно расчистить весь этот участок от зарослей бурьяна и малинника, но на зиму участок обязательно надо бы запахать! А вообще работы тут через край! Мы час назад приехали, и целый час я стою, смотрю на все это и не представляю, с какой стороны подойти!

Злата улыбнулась, с возрастающей симпатией глядя на эту рыжеволосую девушку. Катерина вздыхала, сетовала, удивляясь и поражаясь поступку родителей, и все же за всем этим недоумением, ворчливостью и даже осуждением явно проступали нетерпение и желание сделать этот старый заброшенный дом «домиком в деревне», таким, каким рисовало его воображение Кати. Злата почему-то была уверена: эту рыжеволосую девушку вряд ли испугает малинник, бурьян и целина, которой лет двадцать не касался плуг. И дай бог, чтобы Катерине хватило терпения, желания и энтузиазма идти до конца. А она, Злата Полянская, очень рада была бы такому соседству. Более того, и девушка только сейчас это осознала, возрождение к жизни этого домика символизировало собой то единственное, заветное, о чем мечтали бабульки, то, во что сама Злата Юрьевна свято верила: деревня не умрет, не опустеет, не зарастет малинником, акацией и бурьяном. В пустых домах еще будут светиться оконца и звенеть веселый смех. И дом покойной бабы Мулихи сейчас был практически единственным, оставленным на произвол судьбы. Но и для него время ветшания, бесприютности и одиночества закончилось. Его могли сровнять с землей, закопать, разобрать на бревна. Он мог не выстоять против бурь и непогоды, разрушиться, покоситься, подтачиваемый мышами и жуками-точильщиками. Но он выстоял, как будто знал, что его век еще не закончен…

И понимание этого наполнило сердце девушки радостью и гордостью. Эта суровая зима и события, произошедшие в ее жизни и жизни бабулек, основательно подкосили ее веру в светлое и прекрасное будущее, но теперь, как порыв свежего весеннего воздуха, ворвавшегося в сердце, пришло осознание, что с этим покончено. Теперь все будет хорошо.

— Ну ладно, я пойду! Приятно было познакомиться! Я рада, что у нас такая соседка… — Катя улыбнулась и собралась уйти, но, как будто передумав, снова обернулась к Злате. — Вот смотрю я на тебя, Злата, и все никак не могу понять, то ли я видела тебя раньше, то ли ты мне кого-то напоминаешь. А, вспомнила, точно напоминаешь! В прошлом году на Дне города у нас выступала Полянская, она поет народные песни в современной обработке, веселенькая такая девушка, гордость нашего города, к тому же еще и писательница. Кстати, если мне не изменяет память, ее тоже Златой зовут!

— Это я и есть, Катя! — с улыбкой призналась Полянская.

Ответом ей послужила немая сцена. Глаза Катерины сделались огромными, она открывала рот, намереваясь что-то сказать, но не могла произнести и слова, только обводила рукой окрестности, не в состоянии поверить, что Злата Полянская, та самая Злата Полянская может жить в такой глуши.

Злата лишь улыбалась и кивала.

— Охренеть! — только и смогла, наконец, произнести Катерина, придя в себя. — Но как? Что ты делаешь в этой глуши? По сути, ты должна жить в Минске, и я почему-то думала, что ты там и живешь! Ведь там и издательства, и шоу-бизнес… А тут… — не найдя слов, Катя замолчала и опять огляделась по сторонам.

— А я здесь живу, Катя, причем уже не первый год, и считаю, лучшего места, чем Горновка, нет на земле! Ну, а то, как мне удается совмещать при этом свою артистическую и литературную деятельность, держа постоянную связь с Минском, это вообще отдельный разговор. И как-нибудь я тебе об этом обязательно расскажу!

— Я в шоке! Злат, давай сфоткаемся на телефон, а? Мне ж мои знакомые и друзья в жизни не поверят, если я расскажу им об этом!

— Я несколько не фотогенична пока, но через месяц-другой я обязательно сфотографируюсь с тобой!

— Глупости, ты замечательно выглядишь! — Катя извлекла из кармана мобильный и, подойдя к Злате, сфотографировалась с ней.

— Катерина! — настоятельнее окликнула девушку ее мать, и звук ее голоса утонул в реве бензопилы.

— Мамуль, иду! — закричала в ответ Катерина и, спрятав телефон, махнула Злате на прощание рукой и побежала к матери.

Злата улыбнулась и, не торопясь, отправилась с Маняшей гулять в другой конец деревни. Там, выйдя за деревню, они побродили у кромки леса, собрали букет «котиков», посидели на краю сажалки, наслаждаясь солнышком, и на обратном пути задержались у дома бабы Нины, которую встретили у калитки. Ее, как и многих в деревне, заинтересовал звук работающей пилы, и бабульке хотелось узнать, что происходит у дома покойной бабы Мулихи.

Когда Злата с Маняшей вернулись домой, березу у дома почти свалили, кругом валялись ветки и опилки. Мужчины усиленно работали, а Катю с матерью девушка не увидела. Как та и говорила, закончив с дорожкой, они отправились наводить порядок в доме. Полянская еще немного посидела на лавочке, наслаждаясь воздухом и светом. Маняша принесла со двора лопатку, ведерко и формочки и ковырялась в песке. Ей тоже, как и Злате, совершенно не хотелось идти в дом. К тому же так приятно было смотреть, как продвигалась работа у новоиспеченных соседей.

И только ближе к вечеру они с дочкой ушли в дом. Злата уселась чистить картошку к ужину, а Маняша вымыла руки и отправилась перебирать и расставлять подарки, привезенные из Минска. Девушка ставила картошку на плиту, когда хлопнула входная дверь и в прихожую ворвалась Катерина.

— Все, Злата, уезжаем! — запыхавшись, громко и быстро заговорила она. — Ух, мои там ждут, а я забежала попрощаться, сказать, что мы все убрали в вашем саду, можешь выйти, принять работу! И еще, Злат, а давай я твой номер телефона запишу, а? Ты не станешь возражать, если я позвоню тебе? Не поверишь, я сегодня, сколько убиралась в доме, столько о тебе и думала! В памяти всплывало все, что я слышала и знала о тебе, но в голове не укладывалось. Как-то не вязалось все услышанное о тебе с тобой настоящей, с этим домом и деревней. Что ты тут делаешь? Зачем? Что для тебя в этой деревне так важно? Здесь ведь и людей-то почти нет! Кроме тебя, за весь день мы увидели только эту бабку, что напротив нас живет, да дед подходил, который за тобой живет. Все! Ни детей, ни молодежи… Вот эти вопросы я весь день задавала себе, а ответов не находила. Выйду на улицу, посмотрю вокруг — и ничего, кроме недоумения, не чувствую. Как так, Злата?

— Кать, ты не первая, кто задает и задавал подобные вопросы. Было время, на лавочке у этого самого дома одним апрельским вечером мне все это говорила двоюродная сестрица. Она возмущалась и никак не могла понять, что сподвигло меня на переезд сюда. А я молчала. И не потому, что не могла объяснить. Я просто знала: она не поймет. Она и сейчас до конца не понимает, но с удовольствием приезжает сюда и привозит мужа и ребенка. И сейчас тебе так же, как и ей когда-то, я могу наговорить многое, рассказывая о том, что значит для человека Родина и деревня, место, где жило не одно поколение его родных, и дом, который мой дед сам построил. Ты будешь кивать, соглашаясь, но почувствуешь ли ты хоть что-то при этом? Я не знаю… Для меня нет лучшего места на земле, чем эта деревня. Это мой дом. Это то место, куда мне всегда хочется вернуться, и я возвращаюсь. Я знаю, что буду жить здесь всегда, даже если рядом больше никого не будет. Правда, я все же верю и мечтаю, что деревня не умрет вместе с последним стариком. И все же, если смотреть правде в глаза, я трезво оцениваю ее положение. Здесь нет ни реки, ни озера и до ближайшего водоема километров восемь, да и от главной трассы деревня в стороне. Ведь в основном все мечтают поселиться в потенциальной близости к реке. Да, здесь лес и луга, и просторы, и тишина, но для дачника это не главное. Знаешь, в силу своей деятельности мне приходится общаться со многими людьми. И лишь некоторые из тех, кто видел Горновку, побывал здесь, прошелся по окрестностям, сказали потом: да, Злата Юрьевна, мы понимаем тебя! Но многие даже после прочтения моего романа, даже побывав здесь, пожимали плечами и не понимали, что такого прекрасного я нахожу в этой глуши, в этой звенящей тишине, в этих полях, лесах, безлюдности и общении с бабульками! Более того, некоторые уверяли меня, что, общаясь с ними, я сама как будто преждевременно старюсь душой, мыслями, образом жизни! Поначалу я пыталась спорить, а потом поняла, что это глупо. Переубеждать кого-то и навязывать свое мнение — самое ненужное и бесполезное занятие на свете. Когда я писала свой роман, я хотела вложить в него все свои мысли и чувства, в нем я постаралась все объяснить и показать. Кто-то понял и проникся, кто-то нет. Но и за тех немногих, сердца которых моя книга тронула, я благодарна. Если кто-то прочтет мой роман и вспомнит о своей Родине, возможно, такой же маленькой, забытой глухой умирающей деревеньке, и захочет приехать, навестить или вернуться, я буду считать, что написано мною все было не зря. А если захочет приехать сюда, потому что описанное мною западет ему в душу, затронет какие-то струны и разбудит воспоминания, я буду просто счастлива. Так же и с песнями… Я исполняю много песен, известных каждому, народных, полюбившихся песен, осовременивая их немного, так сказать. Но знаешь ли ты, сколько песен знают бабульки в Горновке? Над ними, конечно, работать и работать еще надо, но мне так хочется сохранить их, записать, донести до людей и не дать исчезнуть! — все говорила и говорила Злата, все сильнее сжимая руки и прижимая их к груди.

Катя завороженно слушала, не отрывая глаз от ее лица, как будто вдруг озарившегося каким-то внутренним светом.

«Светом любви к родной земле и этой деревне…» — догадалась девушка. У дома настойчиво посигналила машина. Катерина вздрогнула, как будто очнувшись.

— Можно я позвоню тебе сегодня вечером? — поворачиваясь к двери, спросила она.

— Можно. Я уложу Манечку спать и после девяти смогу с тобой поболтать! — согласно кивнула Злата Полянская.

Катя махнула ей на прощание рукой и скрылась за дверью. Злата постояла немного в прихожей, потом вернулась на кухню, убавила огонь на плите, оделась и вышла на улицу. Солнце скрылось за горизонтом, но там, далеко за лесом, продолжал розоветь закат, отражаясь неярким светом в стеклах окошек. На востоке в сине-кобальтовых сгущающихся красках небосклона уже зажглась первая звезда. К ночи опять похолодало, и Злата зябко поежилась, выходя за калитку. К ночи еще острее пахло сыростью и землей. Этот запах, почти осязаемый, казалось, капельками влаги ложился на волосы, впитывался в кожу, проникал внутрь. Стояла такая пронзительная тишина, что девушке на мгновение показалось, стоит только остановиться, затаить дыхание — и можно просто раствориться в ней. Пройдя до колодца, Полянская остановилась и взглянула на дом покойной бабы Мулихи.

Березы больше не было. Не было и дички, которая с их огорода кроной ложилась на крышу и портила ее. Расчищенная дорожка, вырубленный бурьян как будто освобождали дом, вырывая его из пут запустения и бесприютности. Дом, который, казалось, вот-вот может развалиться, как будто встрепенулся, ожил, окреп, сбросив с плеч годы забвения. В чистых стеклах, вымытых Катей и ее мамой, отражались последние отблески догорающего заката. И уже даже незаметна была выцветшая облупившаяся краска на рамах и наличниках, потому что в глаза бросалось не это. Как-то сразу маленький старый домик обрел живой вид. Глядя на него, на душе у Златы потеплело. Сердце обожгла та самая тихая беспричинная радость, которую рождала беззаветная любовь к этой земле.

Глава 20

В апреле Злата Полянская родила дочь. Маленький теплый комочек появился на свет несколькими днями раньше поставленного срока, застав свою маму врасплох. Все девять месяцев, будучи девушкой взрослой и современной, Полянская готовилась к предстоящему событию и знала, чего ожидать. Интернет мог дать ответы на многие вопросы, всевозможные форумы переполнены советами и рекомендациями, подруги и однокурсницы уже имели детей, и Анька, двоюродная сестра, ставшая мамой несколько лет назад, не упускала возможности дать совет, в красках рассказывая все, что следует знать, отправляясь рожать, да и после…

Последний месяц был особенно тяжелым для девушки, нетерпение и усталость перед предстоящими родами, предугадать течение которых никто не мог, заглушили страх. И все же, когда все началось, Злата растерялась. Во-первых, это было раньше запланированного срока, во-вторых, как бы она ни готовилась, чего бы ни наслушалась, все равно это были первые роды, и она боялась. Благо, последние две недели родители жили в Горновке и ни на минуту не оставляли ее одну. Елена Викторовна специально взяла отпуск, чтобы быть с дочкой в последние недели ее беременности, да и потом, после того, как ее выпишут из роддома, помочь на первых порах. Она, конечно, беспокоилась не меньше Златы и разволновалась еще больше, когда однажды среди ночи дочь разбудила ее и сообщила о водах, которые, по ее мнению, только что отошли. Женщина вскочила с постели и увидела мокрые пятна на просторной ночной сорочке Златы. Страх на мгновение охватил ее, но она тут же взяла себя в руки и приказала себе успокоиться. Не хватало еще испугать дочку, впасть обоим в панику и бестолково носиться по дому.

Не тратя время на пустые разговоры, Елена Викторовна тут же вызвала скорую и помогла дочери собраться. В четыре утра Злату Полянскую отвезли в родильный зал, а в десять на свет появилась Ульяна Юрьевна Полянская. Злата еще раньше решила назвать ребенка этим именем, как решила дать дочке свое отчество и фамилию. Она не могла дать ребенку фамилию и отчество Алексея Блотского, как и не имела права дать фамилию Дороша. Для этого Витале следовало признать официально Ульяну своей дочкой, он же этого делать не собирался. Он сам избегал разговоров об этом, как и обо всем другом, что касалось ребенка, которого она ждала. Злата и не спрашивала, прекрасно понимая, что он не согласится, по-прежнему надеясь избежать огласки и скандала, веря, что все как-нибудь утрясется и дома не узнают.

Нет, Злата не собиралась рассказывать всем, кто отец ребенка, посвящая посторонних людей в сложные перипетии своей личной жизни. Но она прекрасно знала: в Горновке всем известно, что произошло у них с Лешей и кто отец. Полянская вообще в последние месяцы даже не пыталась понять, что у Дороша на уме и как все будет дальше, а главное — будет ли вообще. Его нечастые звонки, еще реже встречи с ним… Холод, отчуждение, пустота.

Он наказывал ее, это было очевидно, а ведь именно сейчас он был ей так нужен. Усложнять и без того сложные и непонятные отношения между ними, навязывая ему отцовство и своего ребенка, Злата не собиралась. Было обидно, да! И стало еще больнее, когда она взяла туго спеленатый сверточек на руки и коснулась губами пухленьких нежных щечек. Слезы счастья и невероятной нежности катились по щекам, улыбка расцветала на губах, что-то росло в груди, сметая на своем пути все преграды. Злата любила свою малышку, когда она еще была внутри нее, но тогда материнский инстинкт лишь просыпался, давая о себе знать беспричинной улыбкой, неожиданно пролившимися слезами умиления. Сейчас же он заговорил в ней в полную силу. И девушка благодарила бога, который все же наставил ее на путь истинный и не допустил аборта, который она, испугавшись, хотела сделать.

Злате казалось, дни и ночи она может смотреть на Улю как на некое невероятное чудо, случившееся в ней. И сколько бы она ни смотрела на малышку, дотрагивалась до нее, кормила, качала на руках, все никак не могла осознать, что это и есть тот самый ребенок, который девять месяцев жил внутри нее, те самые две клетки, ее и Витали, которые однажды встретились. Ульяша совсем не походила на Дороша.

Она была светленькой, и хотя цвет ее глаз было сложно определить, девушка не сомневалась, что они будут такими же голубыми, как и у нее. А ведь Злата втайне мечтала, чтобы ребенок унаследовал его черты лица, цвет волос, смуглость кожи. Так хотелось, чтобы с ней навсегда осталась его маленькая копия. Как-то очень важно это было, когда она носила ребенка под сердцем, но когда родила, об этом даже не вспомнила…

В те первые дни в роддоме, когда эмоции захлестывали и брали верх над разумом и логикой, со Златой вообще творилось что-то неимоверное. Сначала казалось, ей больше не нужен Дорош и она скажет ему об этом, как только ее выпишут. Глядя на маленького ангелочка, прижимающегося к ее груди, казалось, ей больше ничего и не нужно в этом мире. Пусть Виталя живет со своей семьей и забудет о них. То наоборот, ей хотелось рассказать ему о рождении дочки, услышать его голос, поговорить, порадоваться вместе с ним, показать Ульяну. Не верилось Злате, что он может остаться равнодушным и не захотеть видеть малышку. Ведь она его, так же как и ее. Да, пусть наш мир не совершенен, и в нем часто случаются страшные вещи, объяснить и оправдать которые нельзя: матери оставляют своих новорожденных детей и забывают о них, не говоря уже об отцах, которые исчезают, едва только узнав о беременности. Но сейчас Полянская не хотела верить и принимать это. Поэтому она и отправила Дорошу сообщение, прикрепив фотографию ребенка. И не пожалела об этом, пусть это и было неразумно. Вот только ответа так и не дождалась.

Когда через неделю ее выписывали из роддома, Витали тоже не было. И еще одна мечта разбилась вдребезги. Солнечным майским днем у районного роддома собралась толпа с шарами и плакатами. Связки розовых и белых шаров легкий теплый ветерок, наполненный запахом сосен, растущих поблизости, так и рвал в небо, стремясь унести их ввысь. На плакатах большими яркими буквами были выведены их с дочкой имена и бесконечные поздравления и пожелания. Плакаты с надписями держали папа и дядя Коля. В руках у Васьки и Димы были огромные букеты розовых и белых роз. Анька едва удерживала связку воздушных шаров. Мама, не в состоянии сдерживать эмоции, то и дело вытирала слезы. Ирина Леонидовна, по такому случаю приехавшая из Минска, держала наготове пакет с шампанским и конфетами для медперсонала. Тетя Люда прямо на капоте машины сервировала «стол». Маняша и Тимоша прыгали на месте от восторга, смеялись и порывались броситься к дверям, чтобы первыми встретить Злату с новорожденной малышкой.

Праздничная, радостная атмосфера царила у дверей отделения. Из окон роддома на них смотрели и улыбались как роженицы, так и персонал. Выйдя на крыльцо, Злата рассмеялась, прижимая к груди кружевной сверток, перевязанный розовой лентой. И не смогла сдержаться, огляделась по сторонам. Только Дороша нигде не было. А она ведь специально просила Катерину передать в роддом кое-что из косметики, чтобы уложить волосы и сделать макияж. И сейчас в сияющем свете майского дня она стояла, то и дело потряхивая длинными серебристыми сережками, в которых отражались блики солнца, как и в волосах цвета спелой ржи, которые по совету Катерины Злата собрала в высокий хвост и вместо резинки закрепила его прядью волос. Умело подкрашенные глаза и розовый блеск на губах придавали чертам лица выразительности и женственности. А модные укороченные брючки болотного цвета, которые в этом году были просто хитом сезона, и яркая свободная полупрозрачная футболка, скрывающая несколько лишних килограмм, придавали Злате легкости и элегантности. Не зря ведь говорят известные модельеры: правильно подобранная одежда способна творить чудеса. Избито, но точно.

А Катерина Новикова, новоиспеченная соседка Полянской, как оказалось, знала толк не только в одежде, но и в прическе и макияже. Сразу после школы она решила учиться на парикмахера, но проходной балл для этой специальности оказался выше, чем был в аттестате Кати, и пришлось ей идти на закройщика. Впрочем, девушка не унывала и параллельно с основной профессией освоила курсы парикмахера, практикуя стрижки и прически на дому. Сама выучилась делать маникюр и профессиональный макияж.

Закончив колледж, Катя устроилась работать в районное ателье и в том же году поступила на дизайнера-модельера. Продолжая работать в ателье за сущие гроши и набивая руку на пошиве спецодежды, Катерина неплохо подрабатывала и дома, да и на сессиях тоже, куда уезжала два раза в год. Все это и не только Злата Полянская узнала за месяц общения с девушкой. Причем Катю буквально захватило и унесло знакомство со Златой, заставило пересмотреть свои взгляды на жизнь и жизненные ценности в целом.

Они общались в соцсетях, по телефону, и не раз потом Катерина приезжала в Горновку. Они подолгу пили чай и разговаривали за столом в столовой большого кирпичного дома, сидели на лавочке, гуляли по деревне. О многом говорила Злата, а Катя слушала и внимала, смеялась, ждала продолжения, а потом перебирала в голове все, что рассказала Полянская. Пыталась запомнить, не перепутать и все чаще ловила себя на мысли: «Интересно!» Ей было интересно слушать о деревне и ее жителях, смешные, грустные, трагические истории минувших лет и о том, что Злата сама здесь пережила. Полянская даже познакомила Катерину со своими приятельницами — бабой Маней и бабой Ниной. И эти старушки-оптимистки, умеющие радоваться жизни в восемьдесят лет, сразу расположили к себе Катю. Желание стать ближе к этой деревне, стать в ней своей пришло неожиданно, но не испугало. Оно не было секундным и не исчезло, наоборот, каждый раз, приезжая в Горновку, Катя раздумывала над тем, как здорово было бы сделать в доме ремонт и иметь возможность оставаться на ночь. Уезжать не хотелось. Почему-то казалось, что-то особенное и неповторимое таится в сиреневых сумерках, что-то, во что хотелось бы окунуться, раствориться, стать единым целым. Почему-то очень важно было Катерине Новиковой остаться на ночь в Горновке и тем самым приблизиться к мечте. За месяц тесного общения девчонки стали подружками. Злата рассказала Кате о многом, что касалось Горновки, но почти ничего не поведала о своей личной жизни. Эту тему она старательно обходила стороной.

Улыбаясь сумасбродству родных, Злата сделала несколько шагов, сошла со ступеней и тут же оказалась в плотном кольце родственников. Анькин муж, Димка, взял у нее из рук новорожденную, а ей подарил цветы и шары. По очереди и все сразу девушку обнимали, целовали, поздравляли, фотографировались, на мгновение забыв о медсестре. Потом вспомнили, поблагодарили, простились и двинулись всей толпой к машине в надежде успеть выпить по стаканчику шампанского, прежде чем их прогонят за столь аморальное и неподобающее поведение. Полянская шампанское не пила, но с удовольствием влилась в дружную, веселую, возбужденную компанию родственников. К ней прижималась Машка, успевшая соскучиться, на ухо что-то говорила жена Васьки, у которой уже было двое детей. Злата не особенно прислушивалась к ее советам относительно младенцев, зная, что мама и интернет всегда посоветуют и помогут. За всем этим разноголосьем девушка не сразу услышала негромкий голос у себя за спиной и тем более не сразу поняла, что обращаются к ней.

Злата обернулась и увидела рядом посыльного с большим букетом тюльпанов, нарциссов, гиацинтов и еще каких-то неведомых ей цветов, завернутых в прозрачную упаковочную бумагу, перевязанную лентой.

— Извините, а кто из вас Злата Полянская? — обратился он к ней.

— Я! — несколько растерявшись, сказала она.

— Примите, пожалуйста, букет и распишитесь.

Парень протянул ей бланк о доставке и ручку, а когда она поспешно поставила свою подпись, протянул ей букет и удалился так стремительно, что она даже не успела спросить, от кого же ей такая красота.

Все еще не оборачиваясь, Полянская прижала букет к груди и, закрыв глаза, уткнулась лицом в цветы, вдохнув их неповторимый весенний аромат. А когда открыла их, увидела прямо посредине небольшой белый конвертик. Злата ловко извлекла его и развернула двумя пальцами.

«Поздравляю!» — вот и все, что в нем было написано, и ни подписи, ни инициалов. Девушка повертела в руках конверт и огляделась по сторонам в надежде все же увидеть таинственного отправителя такого великолепного букета, но поблизости не было никого. Еще раз взглянув на цветы, Злата улыбнулась и повернулась к шумной толпе родных.

Конечно, букет мог прислать кто угодно, но Злата подозревала, что только один человек мог при этом соблюдать такую таинственность, и у него были на это веские причины. Этим человеком мог быть только Виталя.

Девятое мая, великий День Победы, раньше в деревне отмечался маевкой. Примета у горновцев была такая, обычай, выдуманный ими самими или пришедший еще с той давней весны, когда они вместе со всей страной радовались Победе. Но только праздник этот непременно нужно было отмечать на природе. Из года в год, в юности, Златина мама, а до нее и бабушка, да и прабабушка тоже собирались компаниями, брали с собой поесть и уходили в лес, чтобы там весь день гулять, петь, смеяться, веселиться, вспоминать годы войны и тех, кто не вернулся или уже не дожил до этого дня. Злата Полянская на подобных маевках горновцев никогда не была, за все время ее пребывания в Горновке маевки уже не устраивали.

Возраст и здоровье у бабулек уже были не те, да и не хотелось идти, и так слишком живы были воспоминания о тех, кто уже лежал в земле. Просто однажды баба Маня, пустившись в воспоминания, рассказала Злате, как они ходили на маевку, когда еще живы были баба Соня и дед Витя, да и дед Стась, муж бабы Нины, тогда еще не лежал в могиле. Она рассказала, а девушка вроде и забыла об этом. Выписавшись с Ульяшей из роддома и приехав домой, стала обсуждать с мамой отведки, на которые, безусловно, захотят прийти многие.

Вот тогда-то девушка и вспомнила о маевке. И загорелась этой идеей. Другого повода собрать всех в деревне, подарить им праздник и возможность увидеть друг друга и пообщаться, вспомнить прошлое, поблагодарить и просто отдохнуть у Златы, возможно, и не будет.

К тому же Полянская никогда не забывала: бабульки не вечные, и внимание, общение — то, что сейчас им было нужно больше всего, — она хотела и могла им дать. Девушка позвонила бабе Мане и бабе Нине, а те, сразу всплеснув руками, посоветовали ей «не забіваць галаву гэтым глупствам». Но, как обычно, поняв, что девушка не шутит и настроена весьма решительно, приняли в подготовке к маевке самое активное участие.

Им было поручено пообщаться со всеми в деревне и узнать, кто хотел бы пойти. А так как дачный сезон в деревне был открыт еще в конце марта, людей в Горновке было много и желающих пойти тоже. Злата позвонила Катерине, и та обещала купить и привезти все, что нужно из продуктов. Впрочем, с выпивкой, как обычно, в Горновке проблем не было, все приглашенные пообещали явиться со своим. Елена Викторовна, тетя Люда и Ирина Леонидовна, которая гостила в их доме с самого приезда Златы из роддома, занялись приготовлением закусок и нарезок. Папа и дядя Коля расчищали поляну в Сенажатке, где когда-то гуляли и Всенощные, и маевку, и вообще любили собираться по любому поводу, и собирали дрова на костер.

Обещали приехать Аня и Дима, да и Васька с женой изъявили желание быть. Злата хотела позвонить Леше, зная, как счастлив был бы парень находиться среди людей, которые стали ему так же близки и дороги, как и ей. Раздумывая и колеблясь, девушка пыталась все взвесить и понять, что в действительности больше обидит парня — ее приглашение, которое он, возможно, расценит как издевательство и эгоизм с ее стороны, или то, что она не пригласила, зная наверняка, как он был бы рад. Вот это «быть или не быть», кажется, было единственным, что омрачило безмятежную радость и безграничное счастье этих первых дней после выписки из роддома. Она была счастлива, видя рядом с собой улыбающиеся лица родных и друзей, она была счастлива, оказавшись вновь в родных стенах большого кирпичного дома, в деревне, которая была так дорога. Радость и смех не сходили с лица и губ, она излучала их, и они были подобны этому весеннему прозрачному свету. Счастье и радость царили в душе. Они не были беспричинными, в первую очередь их рождало материнство и то невероятное ощущение полноты жизни, которое Злата испытывала каждый раз, когда брала на руки свою маленькую дочь, когда просто смотрела на нее, кормила, даже когда слышала ее сопение или плач. Когда видела счастливые глазки своей старшей дочки и то, с каким трепетом и любовью она относится к малышке, когда понимала, сколько радости ее родным принесло рождение Ульяны.

Злата была счастлива, но ее счастье имело другую форму, оно как будто было соткано из каких-то тонких золотистых материй, вечных и надежных, и не имело никакого отношения к тому счастью и ощущению полета, которое обычно пробуждает в женщине любовь к мужчине. К ее счастливому и безмятежному состоянию Виталя причастен не был. Она была счастлива без него. Она могла быть счастлива без него. Задумываться об этом сейчас Злата не могла и не хотела, да и мысль эта была смутной и неосознанной до конца. Но именно в те первые майские деньки, теплые, солнечные, наполненные невероятными головокружительными ароматами, эта мысль появилась на краю сознания и не исчезала…

Над деревней витал нежный неповторимый запах цветущих яблонь. Раскинув ветви, старые деревья стояли в белоснежной пене цветов. И в ясный тихий полдень слышно было, как гудят пчелы, собирая нектар в кронах. А стоило легкому ветерку лишь слегка коснуться их — начинался настоящий снегопад. Крупные бело-розовые лепестки отрывались и летели, кружась в воздухе, устилая сад и грядки, заметая дорожку и крыльцо, струились тонкими ручейками в картофельных бороздах… Аромат ландышей, цветущих где-то в глубине леса, как будто плыл меж деревьями, цепляясь за молодую поросль травы, ярко-желтые одуванчики и ярко-зеленые сочные резные листочки берез. В нем, как в чем-то реальном, осязаемом, купались ласковые солнечные лучи, резвились насекомые и мошкара, порхали бабочки и птицы. Он затмевал собой все другие лесные запахи, даже сладкий и густой аромат зацветшей дикой груши. На поляне, у поворота давно заросшей дороги в Сенажатку, которую по обе стороны стройными рядами обступали молодые березки, образуя естественную живую крытую галерею, с раннего утра было оживленно. Сюда компаниями и по одному стягивались люди, и сейчас, к полудню, когда в городах и поселках закончились парады и затихли марши, горновские мужики в полном составе были на поляне.

Юрий Полянский и его свояк Колян не отходили от мангала. Масько под чутким руководством Валерика распиливал поваленные бревна, а потом вместе с Михалычем подкатывал чурбаны к поляне. Ведь и им самим, и старушкам, которые собирались посетить сие мероприятие, куда удобней будет присесть на них, чем на покрывала, разостланные по поляне, на которых разве что молодежь сможет посидеть или полежать. Катерина сегодня была ответственна за сервировку стола. И, расстилая покрывала и пледы, ползала по ним, пытаясь примять траву и придать «столу» более или менее ровный вид. Алка Масько вела сообщение из леса с домом Полянских, передавая поручения, докладывая обстановку, что-то относя и принося. Между делом она успевала каким-то образом опрокинуть рюмку-другую самогонки, которую мужики припрятали в лесу. Катерина не сразу сообразила, отчего это те поочередно отлучаются в заросли, к Масько и Валерику, которые пилили бревна.

Каково же было их удивление, когда по установленной с самого утра очереди за очередными ста граммами вместо Юрия Полянского явилась Катерина и устроила разнос. Алка по дороге из леса к дому успела поругаться с бабой Валей, а потом еще и зацепила соседа Полянских, который имел скверную привычку подглядывать за всем происходящим на улице, притаившись за забором. Уж сколько всего они отнесли в этот день в лес из дома Полянских: одноразовую посуду, бумажные салфетки, овощную нарезку и ведерки с морковью по-корейски, бутерброды со шпротами и подсоленной семгой, жареных лещей, пятилитровый чугун пшенной каши, пластиковые бутылки с компотом, вино, самогонку, лотки с тонко нарезанной красной и белой рыбой, окропленной лимонным соком, мясные и сырные нарезки и даже двухкилограммовый ореховый торт — личный презент от Ирины Леонидовны. Ну, и жаренных по особому рецепту кур, принесенных бабой Ниной, свиной зельц и кровяные колбасы от Тимофеевны, которая всего пару дней назад прирезала кабанчика, да и мясо на шашлык принесли они с дедом, и огромную кастрюлю блинчиков, утопающих в сливочном масле и сметане, которые весь вчерашний вечер пекла баба Маня.

Когда, наконец, поток поступающей снеди иссяк и Катерина закончила расставлять тарелки, мужчины присвистнули. Тут роту солдат запросто можно было накормить, да еще и осталось бы. Злата со всеми этими приготовлениями и заботами об Уле забегалась и поэтому в сопровождении Аньки, Маняши и Тимоши пришла на поляну едва ли не последней, толкая перед собой коляску, в которой, накормленная и переодетая, мирно посапывала малышка. До последнего Злата, Елена Викторовна и Ирина Леонидовна сомневались, стоит ли брать ребенка в лес или все же лучше оставить дома и поочередно присматривать за ней. Но погода была такой солнечной и ясной, что решили Ульяшку взять с собой. Потом, конечно, кто-нибудь из близких отправился бы с ней домой, но с самого начала хотелось, чтобы на празднике присутствовали все.

Специально на маевку никого не приглашали, но весть об этом событии разлетелась по деревне в первый же день, после того как Злата, посовещавшись с мамой, тетей Леной, Ириной Леонидовной и Катериной, объявила бабе Мане, бабе Нине и Тимофеевне о предстоящих гуляньях. Им звонили и уточняли, предлагали помощь или просто интересовались, не веря до конца или любопытствуя. Весть о том, что в Горновке снова, как когда-то давно, собираются гулять маевку, взбудоражила не только эту деревню, но и соседние. И Злата до последнего не знала, кого же увидит сегодня на поляне. Там, конечно же, собрались ее любимые бабушки-приятельницы — баба Маня, баба Нина, баба Валя, Тимофеевна с дедом, а также ближайшая соседка Полянской — баба Нина Луговская. Ну и, конечно, прибыли Михалыч, Валерик, баба Рая, оба Масько, тетя Валя — дальняя родственница Златы. На маевку собрались все те, кто жил в Горновке постоянно, кто лично знал Злату, кто переживал с ней все хорошее и плохое, что происходило в деревне, кто был или считал себя ее родственником или другом. Кто знал ее маму и дружил с бабушкой. Те же, кто не пришел, не все были дачниками, как Дорош, или приезжими, нет, они тоже были из Горновки, и родители их были отсюда, и если они не жили здесь постоянно, то уезжали только на зиму. Они всегда держались особняком. Они не относились враждебно к Злате, в штыки принимая ее поступки и образ жизни. Иногда встречаясь у авто лавки, колодца или в лесу, они все приветливо здоровались и интересовались ее делами и успехами. Просто они изначально были теми, кто не понимал и осуждал, недоуменно пожимая плечами. Им с самого начала казалась непостижимой ее жизнь здесь. Что-то ненормальное чудилось им в ее желании подружиться с бабульками, ее участии в жизни деревни и единении со всем и вся, что было в Горновке. Они не могли это понять и принять. Их дети, внуки, да и они сами жили по раз и навсегда заведенным правилам, шаблонам. Они оступались и падали, совершали промахи, но их ошибки и грехи были понятны и просты, ведь они были частью их жизни. Златина же жизнь была чем-то нереальным, что жестко критиковалось и обсуждалось. Она была непохожа на них, хоть и стала давным-давно одним целым с этой деревней, и все же она была не такая, как они, и этого они простить не могли. Поэтому и на маевке их сегодня не было…

Первый тост, когда, наконец, все собрались и расселись, был, безусловно, произнесен за Победу. Выпили молча и до дна. На минуту замолчав, воскресили в памяти тех, кто погиб, пропал без вести и просто не дожил до этого дня. Почтив их память минутой молчания, собравшиеся принялись закусывать и заговорили все сразу.

— Ну, чаго ты сядзіш? Чаго глядзіш? Чаго накласці табе? — тут же набросилась на бабу Валю баба Нина.

— А помнишь, Люда, как наш дед Василь рассказывал, как он был в плену? — обратилась к сестре Полянская-старшая.

— А я помню, хоць і малая зусім была, як бацька мой праз гарод з плену вяртаўся… Мы не пазналі яго малыя… Убачылі, спужаліся, бяжым дадому, крычым: «Мамка, старац нейкі па гароду нашаму ідзе!» — тут же обернулась к ним баба Нина. — А я хоць і малая была, добра помню вайну і тую вясну сорак пятага! Мы ў полі былі, калі нам аб'явілі, што вайне канец! Помню, як людзі плакалі, смяяліся і кідаліся адзін аднаму на шыю! А мы, дзеці, прыгалі і рагаталі! Тады вельмі цёпла было на вуліцы, сады зацвіталі! Я і вайну помню во па сягодняшні дзень так ясна, как бы тэта толькі ўчора было… Багата чаго помню з дзяцінства, а тое, што шчас, забываюсь… Помню, як у зямлянцы жылі і як сястра мая памерла, Клава, тры гады ёй толькі было. Якраз на Троіцу. Чамусь тады казалі, што шмат людзей на Троіцу памрэ. I памерлі. I яна тожа. Нічога і не балела ў яе. Уранні ўсе паўставалі, а яна ўсё спіць. Матка кажа мне: «Манька, сха дзі паглядзі, чаго там Клаўка разаспалась!» Я пайшла, гляджу, яна ляжыць, шчаку падпёршы далонню, как жывая, і не дыша! Тады казалі, не адна яна памерла. А яшчэ помню, як Гавенавічы немцы бамбілі. Бомбы пакідалі і ляцелі ў горад другія чапляць і над дзярэўняй нашай раскінулі бумажкі. Як шчас помню, там было напісана: «Чым змагу, тым памагу!». Яны тады прыляталі зноў і бомбы кідалі на дзярэўню, толькі яны не ўзрываліся. Відаць, штось яны там такое зрабілі. Тады ўжо, пасля вайны, іх з агародаў паўвозілі і паўзрывалі на палігоне. Матка мая асталась удавой у трыццаць сем гадоў, пасля таго как бацька наш, якому было ўжо за сорак, пайшоў на вайну. Ён мог бы не пайсці. Калі веставы прывёз у лес павестку, матка прасіла яго, каб не ішоў, у яго быў белы білет і зусім дрэннае зрэння. Некаторыя так рабілі, проста хараніліся ў лесе, пайшлі і пайшлі, а самі заставаліся дома. Але бацька пайшоў і загінуў у балоце пад Бабруйскам. Так мы і засталіся адны. А я вось да сіх пор помню свайго баць ку, добрага, русавага, невысокага мужчынку, з падслепаватымі блакітнымі вачыма. Помню, ён ніколі не ругаўся на нас і на матку. Помню, як жылі ў лесе, а матка хадзіла даіць кароў, што былі схаваныя ў загоне. А хтосьці здаў іх месцазнаходжанне немцам, і мы чуць не папалі ў засаду. Бацька тады схаваў нас у балоце, абляпіў сябе і нас мохам, мы сядзелі і дышаць баяліся, а па лазняку свісталі разрыўныя пулі… Помню, как праз нас ішлі савецкія салдаты і мы выходзілі на шлях, каб паглядзець на іх… Мы давалі нашым салдатам усё, што ў нас было з яды, а яны цалавалі нас і дзякавалі…

— Гитлер был сумасшедшим фанатиком, и это понимали в Германии, но ослушаться никто не решался, особенно простые рядовые солдаты, у которых не было выбора! — заметила Ирина Леонидовна.

— Солдаты СС были страшными зверями, а тут, в Горновке, стояла полевая немецкая кухня, и они довольно сносно относились к местным жителям!

— Я кожны дзень малюся, штоб не было вайны! Штоб ні дзеці мае, ні ўнукі, ні праўнукі ніколі не пазналі, што такое вайна! Як пагляджу зараз на тое, што робіцца кругом, страшна становіцца! — тяжко вздохнула баба Маня.

— Россия — великая страна, она нас в обиду не даст! — ввернула баба Валя.

— Ой, да змоўкні ты! — тут же осадила ее баба Нина. — Раскажы-ка лепш, як саседка твая?

— Максимовна?

— Яна, яна! — кивнула женщина.

— В больнице она! Жалко очень! Она ведь так хотела побывать на маевке! — тяжело вздохнула Константиновна.

— Ой, нашла па чым журыцца! — тут же отреагировала баба Нина. — Сама вінаватая! Я ёй колькі разоў казала, гані ты гэтых алкаголікаў у шыю! Не абярэшся ты з імі яшчэ гора! А яна хіба слухала мяне? «Ён мне дапамагая! Усё робіць!» — передразнила Кирилловна Максимовну. — Напамагаў! Па галаве надаваў! Грошы забраў і ўцёк! Цяпер во пакуль паймаюць, прагуляя! А яна з бальніцы выйдзя і што? Пабірацца, як і ты, па хатах пойдзе! А гарод садзіць? Ты хоць індыка забяры яенага! Наго ён будзе адзін сядзець? Хай Моська заб'е яго да зварыць! Хоць і есці там няма чаго, але ж які-ніякі навар будзе!

— А его нет! Убежал он! Наверное, его дикие звери в лесу съели! Я вчера ходила, хотела проведать его, покормить и не нашла!

— I чым жа ты яго хацела пакарміць? — подозрительно поинтересовалась баба Нина, предположив, что непутевая соседка могла, не спросив, взять у нее пшеницы.

— Травки нарвала! — невозмутимо отозвалась баба Валя.

— Ох, тваю матніхай! А яму што, травы мала? Во прыедзе Арыша, а індыка няма!

— А она не вернется уже сюда! Я разговаривала с Фаинкой, ее дочерью, и она сказала, что заберет мать. Слабая она совсем. Присмотр за ней нужен. Вот она и оформит опекунство над ней.

— Нада яна там Фаінцы! У той самой мужык — стары пень, глядзець трэба, а тут яшчэ і гэта размазня!

— Нет, она заберет! — настаивала на своем баба Валя.

Баба Нина лишь рукой махнула.

— Той Арышы даўно на кладбішча пара! Будзе там сядзець у Фаіны да ваняць! — безапелляционно заявила баба Нина.

— Кирилловна, туда мы всегда успеем! — не осталась в долгу баба Валя.

И могла бы разгореться ссора, одна из тех, которые вспыхивали между бабой Ниной и ее соседкой, если бы не вмешалась Златина родственница, тетя Валя, вертлявая, говорливая женщина, которая вот уже несколько лет, похоронив отца и мать, сажала огород и проводила лето в Горновке.

Их большой добротный дом с белыми ставнями стоял в другом конце деревни, как раз напротив дачи Дороша. Кажется, тетя Валя даже дружила с его родителями, ведь они тоже жили в районном центре, а вот со своими двоюродными сестрами, Леной и Людой, не сказать чтобы очень была близка. Она была старше их, и они никогда особенно близко не общались. Как-то даже больше она забегала к Злате, поэтому и была, наверное, сего дня здесь. В деревне поговаривали, будто тетя Валя — страшная скупердяйка. Проработав всю жизнь медсестрой, она и сейчас не отказывалась делать уколы старушкам в деревне, но лучше всего у нее получалось торговать на рынке. Торговать всем, что бы она ни вырастила на своем участке или собрала в лесу. А вырученными деньгами она помогала внучке, которая училась на платном отделении университета. И в этом не было бы ничего плохого, даже наоборот, если бы в своем стремлении получить и продать тетя Валя не доходила до абсурда. Прошлым летом, когда стояла жара, она, таская воду из колодца, пыталась полить картошку, накрывала тюлевыми занавесками грядки с помидорами, пытаясь спасти их от солнца, а осенью, когда неожиданно грянули первые заморозки, а перец еще не дозрел, прикрывала его сверху соломой.

Тетя Валя снова вспомнила своего отца, любимицей которого была. Михаил, бывший родным братом деда Вити, был занятный. Их дед пил и дебоширил, но при этом был хозяйским мужиком, лесником и никогда в жизни не взглянул ни на одну женщину, кроме бабы Сони. Михаил в хозяйстве не отставал от брата, пил умеренно и не скандалил с женой Катериной, но всю жизнь любил другую женщину и не скрывал этого ни от людей, ни от жены.

Та жила недалеко от Златиной бабушки и в молодости была малосимпатичной дородной девушкой. А Михаил был красавцем, и что он в ней нашел, неизвестно, ведь жена его Катерина была стройной, невысокой, миловидной девушкой. Но женился он на ней потом, после того как случился у них с Зиной бурный роман. Но как и почему все разладилось, они и сами не могли сказать. Она уехала к родственникам за реку, где и вышла замуж за Захара, которого совсем не любила. А Михаил женился на Катерине. Но зачем-то Зина все же вернулась в Горновку. И прежние чувства меж ними вспыхнули вновь. Ох, чего только не было у них: и Катерина пыталась выдернуть космы сопернице, и товарищеским судом их судили, собирая всю деревню, которая должна была повлиять на них. И Захар их по лесу гонял на тракторе, и на сенокосе караулил. Но ничего не помогало. Михаил встречал детей в поле и спрашивал, дома ли отец. А не позовут ли они мать? Он и через соседок передавал ей просьбы прийти. И она шла. Однажды даже Захара в погребе заперла и убежала. И долго у них все это было. В конце концов, уже и Захар, не выдержав неверности жены, стал встречаться с другой.

А когда старшая дочь Зинаиды и Захара выходила замуж, Михаил сидел на лавочке у дома напротив и, вытирая слезы, говорил, что Ленка-то не Захара дочь, его она кровинушка, вон, даже похожа на него. И ведь действительно была похожа. Да, многое, многое видела и знала Горновка, многое, тайное, унесли ее жители с собой в могилы, а те, кто остался, теперь, извлекая из глубин памяти воспоминания, могли лишь удивляться, неужели действительно все так было. Впрочем, даже сейчас, несмотря на то, что в деревне осталась лишь горстка людей, продолжали кипеть страсти.

Текло время. Смех и веселые голоса звенели в воздухе. Тосты и шутки, остроты и анекдоты, воспоминания и чьи-то мечты сменяли друг друга, и сам воздух, казалось, был пронизан добром. Почти не принимая участия в общей беседе и потихоньку покачивая коляску, Злата Полянская с улыбкой наблюдала за присутствующими и осознавала, что все эти люди, ее семья и друзья, самые любимые и родные, самое дорогое, что есть в ее жизни, а эта земля и деревня, где живет ее душа, и есть ее судьба. И быть среди этих людей для нее настоящее счастье. Она улыбалась, слушая их разговоры и смех, наслаждаясь каждой минутой, понимая, что вот так опять они могут уже не собраться или собраться, но через год кто-то уйдет из их круга навсегда. А посему каждая минута, проведенная с ними, была для Златы Полянской бесценна.

— Ну что, товарищи, споем? — весело спросила девушка, когда разговоры потихоньку стали смолкать. Когда съедено и выпито было столько, что дальше, казалось, уже и некуда. Когда мама ушла с Ульяной домой, а Маняша, собрав букет цветов, сосредоточенно сплетала их в венок. Когда мужики, захмелев, растянулись на траве, да и старушки, пригревшись на солнышке, погрузились в легкую дрему.

Но стоило Злате произнести заветные слова, все тут же оживились. Бабушки стряхнули с себя сон, мужчины захлопали в ладоши. Катерина свистнула, Ирина Леонидовна наполнила рюмки.

— Ну што, Ніна, тваю «Рабінушку»? — обратилась баба Маня к своей родственнице и лучшей подруге.

— О не, ну яе к чорту, тую «Рабінушку»! — отмахнулась баба Нина. — Помніш, як за тую «Рабінушку» мяне мой гнаў дадому? — Помню. Тэта ж было ў мяне на юбілеі. Калі шэсцьдзесят мне было! Стась прасіў спець, а ты не хацела…

— Ага! Не ў голасе была! За тое і гнаў мяне дадому, а там па мордзе надаваў! Яшчэ сястрыца яго прыйшла заступіцца, дык як даў і ёй, што ляцела цераз парог!

— Тетя Нина! В жизни б не подумала, дядька Стась? — удивилась тетя Люда.

Она, как и все в деревне, знала Стася как спокойного улыбчивого хозяйственного мужика. И никогда бы не подумала, что он мог поднять руку на свою жену. Или что было меж ними не все так ладно, как казалось. Впрочем, пример их семьи еще раз доказывал избитую истину: «Чужая душа — потемки!».

И жизнь бабы Нины не была легкой. Как, впрочем, и каждой присутствующей тут старушки.

И у бабушки Златы она не была легкой. Дед не был подарком.

— О, Людка, я б табе магла багата чаго пераказаць пра дзядзь ку Стася, да не хочу ўжо! Хай ляжыць сабе… Бог з ім! Толька во цяпер не магу зразумець, і чаго я за яго пайшла замуж? У мяне ж столька кавалераў было! Толпамі бегалі, праходу не давалі, сцярэглі, калі дадому ішла, біліся за мяне. Я калі ўжо і замуж выйшла, у акно стукалі. Я з мужыком у краваці ляжу, а адзін стукае, кажа, выйдзі хоць на хвіліну!

— Баб Нина, так вы были нарасхват! — поддела пожилую женщину Злата.

— А то! А як мы пелі, як пелі! Манька, скажы, у нас у дзярэўні лепш чым дзе пелі! Як сабяруцца дзеўкі ды як пачнуць спяваць… У Маскалях чулі… У іх дзеўкі так не спявалі… А якія вячоркі ўстрайвалі! Як плясалі… Я, калі малая была, вельмі любіла наблюдаць з печы, як дзеўкі з хлопцамі пляшуць. У нас у бацькавай хаце часта моладзь сабіралася… I пелі, і танцавалі… Не, у нашу маладосць зусім усё інач было… Лепш…

— А нічога там харошага не было! — как-то горько махнула рукой баба Маня, обрывая воспоминания свояченицы. — Златуля, ну, пачынай, давай маю любимую: «Будзьце здаровы, жывіце багата!», а пасля «Марусю»!

— Златуля, и «Ой, то не вечер…», — попросил Юрий Владимирович, который любил эту песню и, захмелев, часто затягивал.

— И «Виновата ли я», — добавила тетя Люда. Злата улыбнулась и, на мгновение закрыв глаза, запела…

Глава 21

Отгремела первая майская гроза. Тучи разошлись, и в вечернем воздухе разлился неповторимый аромат свежести, приправленный запахом омытой травы и листвы, сырой земли и ландышей, нежное благоухание которых принес в деревню ветер. Сиреневые сумерки неторопливо обволакивали Горновку, дымка испарения плыла над землей. Где-то в зарослях заливался трелью соловей, а из леса ему откликалась кукушка. В сажалке за огородами пытались подать голос лягушки, мошки и комары вились в приоткрытом окне, слетаясь на свет. Звуки природы были единственным, что нарушало тишину этого вечера, и они казались волшебной музыкой. Проводив Аню с семьей в город, Елена Викторовна с сестрой мыли на кухне посуду, оставшуюся после сегодняшнего пикника в лесу, негромко переговариваясь и смеясь. Юрий Полянский и Колян уже давно отошли ко сну, наперебой сотрясая маленькую спаленку мерным храпом. Ирина Леонидовна вот уже около часа разговаривала по телефону в беседке, решая какие-то производственные вопросы. Маняша рисовала в своей комнате, прикрепив к миниатюрному мольберту, который несколько месяцев назад ей купила Злата, лист бумаги, на котором она изображала очередной портрет. Рядом, как обычно, пристроился кот, самый верный, преданный и терпеливый друг девочки. Злата, сидя на кровати, кормила Ульяшу, улыбаясь, наблюдала за тем, как жадно ребенок причмокивает и длинные темные реснички подрагивают на нежных щечках. Это вообще было совершенно удивительным: малышка была светленькой и золотистой, как сама Злата, а ресницы у нее были темными, почти черными, как у Витали.

Прижимая дочку к груди, девушка то и дело нежно и осторожно касалась кончиками пальцев щечки, ушка, волосиков и малюсеньких ручек дочки и, чувствуя, как слезы любви и нежности наворачиваются на глаза, все не могла наглядеться на это маленькое чудо.

Когда Ульяша, насытившись, задремала у груди, Злата осторожно переложила ее на кровать, натянула на головку вязаную шапочку, отделанную кружевом, как чепчик маленькой барышни из прошлого века, и завернула в плед. Потом потихоньку отнесла ребенка в коляску, которая стояла на улице у крыльца.

Коляску им подарила Ирина Леонидовна. Когда Злата попыталась запротестовать и отказаться, та и слушать ничего не стала. Коляска была явно дорогой и новомодной. Нежно-сиреневого цвета, отделанная тонким хлопком внутри. Со всевозможными функциями и креплениями, автолюлькой и возможностью трансформации в прогулочную коляску. С вращающимися колесами, вместительной корзиной, сумкой для детских принадлежностей, москитной сеткой, дождевиком и ажурными шторками, которые раздвигались и крепились с обеих сторон козырька, если в этом была необходимость. Коляска, безусловно, была красивой и очень понравилась Полянской. Вернувшись из роддома, девушка каждый день подолгу катала в ней Ульяну, гуляя по деревне. Малышка мирно посапывала в коляске, а Злата неторопливо шла, улыбаясь всем встречным, и то и дело останавливалась, чтобы перекинуться словечком. Впрочем, одна она практически никогда не гуляла. Всегда с ней была Маняша, которая, цепляясь за ручку коляски, шла рядом, заглядывая внутрь, чтобы проверить сестренку. Выходила с ними и Ирина Леонидовна, присоединялась и Катерина, когда была в Горновке. Гуляла и Анька со своим Тимофеем. А то и вовсе они гуляли всей толпой.

И сейчас стоило Злате взяться за коляску, Машка, заметив их отсутствие, отложила рисование и, сунув ножки в резиновые галоши, выбежала следом, на ходу натягивая кофточку, которую уже на выходе всучила ей бабушка. Ирина Леонидовна как раз закончила разговор и захотела тоже прогуляться с ними на сон грядущий. После обильного застолья в лесу все еще тяжеловато было и хотелось пройтись. Впрочем, против компании Злата не возражала. И, выйдя на дорогу, они пошли к началу деревни.

Некоторое время шли молча, любуясь и наслаждаясь опустившимся на землю вечером, который был так прекрасен, неподвижен, наполнен таким затаенным очарованием, которое разрушить разговорами казалось преступлением. Маняша то и дело убегала от них, чтобы пробежать по луже, разбрасывая в разные стороны брызги. Они молча смотрели ей вслед и улыбались…

— Злата, а я завтра уезжаю! — первой нарушила молчание Ирина Леонидовна. — Дела! Их накопилось слишком много! И без меня в конторе просто не справляются уже! Как-то пытаюсь разруливать все по телефону, но толку от этого мало. Надо ехать! После всех проведенных здесь дней мне плохо представляется вся та суматоха и ритм большого города, но ничего не поделаешь. Возвращаться надо! К тому же…

— Да-да, знаю, Вы, конечно, уже соскучились по Блотскому-старшему, да и он тоже! Я слышу, как вы до поздней ночи разговариваете по телефону…

Женщина улыбнулась.

— Да, ты права! Здесь, конечно, очень хорошо, но вся моя жизнь в Минске. Я буду скучать по тебе и детям, но утешать себя тем, что через две недели ты будешь в Минске и я вдоволь смогу понянчить Ульяшу! К тому же мы ведь обязательно отметим ее первый день рождения — целый месяц!

Злата засмеялась.

— А то ж! Мы будем уже большими! — похвасталась Полянская.

— О да! — ответила женщина.

И они обе рассмеялись.

— Злата, послушай, перед отъездом я хотела поговорить с тобой о наших делах. Знаю, сейчас не самое подходящее время и место, но все же сколько тебе нужно времени? — напрямую спросила Ирина Леонидовна.

Злата сразу поняла, о чем та говорит. За последние полгода вся ее артистическая деятельность исполнительницы народных песен сошла на нет. После выступления на главной площади родного города в новогоднюю ночь на сцену Полянская больше не выходила. Планов и задумок до беременности у девушки было немало… Были номера, уже отрепетированные, поставленные, с народными танцами. Были планы сделать совместные номера с гармоникой и цимбалами. На зимней сессии педагог свел ее с одним талантливым парнем, который учился в их университете и в совершенстве владел этими музыкальными инструментами. Тогда они даже попытались что-то сделать под живой аккомпанемент народных инструментов. Но времени для чего-то реального было слишком мало. Все так и осталось на уровне студенческих посиделок… Сессия закончилась. Злата уехала. Да и не до того тогда было.

Но теперь, накануне диплома, Полянская отчетливо понимала, что надолго выпасть из музыкального мира она не может. Не настолько она популярна и известна, чтобы позволить себе даже год декретного отпуска. Через год о ней забудут. На смену придут молодые и талантливые, ведь теперь, когда времена пафоса и гламура в шоу-бизнесе и не только остались позади, желающих занять почти пустующую нишу народного творчества найдется достаточно. Через год придется начинать все сначала. И будет еще труднее, чем пять лет назад. К тому же — и это было, наверное, самым главным — Злата хотела работать. Жажда действия просто переполняла ее. И она чувствовала в себе силы и способности.

— Максимум до осени, Ирина Леонидовна! Я сама думала об этом. И я понимаю, большего я не могу себе позволить, да и не хочу. Я хочу работать. В первые выходные сентября у нас традиционно празднуют День города и меня приглашают принять участие в праздничных мероприятиях и концерте. Я думаю, на сентябрь и наметим мое возвращение на сцену. Но начать следует чем-то новым, поставленным, отрепетированным. А это значит, в августе следует приниматься за работу. Я уже пересмотрела материал, который у меня есть. По крайней мере, на одну из песен нужно музыкальное оформление и аранжировка, чтобы записать качественный саундтрек. Еще мне хотелось бы спеть что-то, не нарушая звучания, оставить в оригинале, скажем так. Может быть, даже акапельно или же под те самые цимбалы, дудки и гармонику. Я рассказывала вам о ребятах-инструменталистах, с которыми мы в университете пробовали что-то сделать вместе, но тогда это так и осталось на уровне проб. А теперь мы могли бы заняться этим всерьез. И мне кажется, если подойти к этому со всей ответственностью, получится шикарно! А если добавить к этому еще и танцевальный номер… Да, вот, чуть не забыла, Ирина Леонидовна, для меня и для танцоров нужны костюмы. В Минске я знаю одно неплохое ателье, которое специализируется на пошиве народных костюмов по довольно приемлемым ценам. Я как-то заказывала себе там сценический костюм, но это было, дай бог памяти, года три назад! Это тот костюм, в котором я практически всегда и выходила на сцену. Конечно, это должно быть что-то национальное, и все же с несколько современным мотивом. И для меня, и для ребят из танцевального коллектива это должно быть в единой стилистике, цвете и фасоне. Мы, конечно, не должны слиться на сцене, но, я думаю, вы понимаете, о чем я говорю. Костюмы я оплачу сама. Я думаю, как раз в этот мой приезд в Минск мы с ребятами и заглянем в ателье! Вот! Что еще… Да, и это, наверное, самое главное, нам нужна студия, музыканты и аранжировщик… А с этим у нас как раз может возникнуть проблема. Нет, понятно, в Минске есть талантливые музыканты, которые за определенную сумму могут запросто сделать аранжировку и записать, но…

— Постой, моя дорогая, но ведь музыканты у нас были. Да и студия тоже, пусть и не совсем профессиональная, но до сей поры она тебя устраивала… — перебила Злату женщина.

— Да, но теперь я уже не жена Алексея Блотского, и с моей стороны было бы просто свинством обратиться к ним с просьбой и дальше продолжить со мной работу!

— Ты говоришь глупости! Да, вы с Лешей больше не муж и жена, но, во-первых, вы остались родителями Маняши, а это очень много, во-вторых, ты не ссорилась с ребятами-музыкантами, а в-третьих, в деловом мире какие-то личные раздоры и неурядицы не играют существенной роли. Все решают деньги. Ты платишь и работаешь. Вот и все. К тому же мне кажется, Леша предоставит тебе студию совершенно бесплатно, а сам сядет за звукозаписывающий пульт. И аранжировку он сделает. Он же делал раньше, и не раз. Он знает, как тебе нужно!

— Нет, Ирина Леонидовна, после всего это вряд ли возможно… Я поступила так подло по отношению к нему, причинила столько боли… — замахала руками Полянская.

— Не спорю, но ведь никто от этого не умер? Более того, сейчас он встречается с Машей и, мне кажется, вполне счастлив и доволен жизнью! Именно таким он и выглядел, когда в последний раз они заходили навестить отца! — убежденно заявила Ирина Леонидовна.

«Выглядел? Или хотел выглядеть?» — подумала женщина.

Ведь стоило лишь увидеть его глаза, чтобы понять, какое же это притворство и бравада. Его потухшие глаза полны непроходимой тоски! В них больше нет ни света, ни любви, в них даже улыбка не отражается, которая появляется на губах, и нет и в помине нежности, о которой говорят слова. Ведь и слова его, и улыбка — напускное… «А душа у парня все так же болит. Неужели Маша всего этого не видит? Или не желает видеть, получив желаемое?»

— Да, возможно, и все же… — с сомнением протянула Злата.

— Лешка не откажет тебе! Ведь вы оба творческие люди. Он ведь всегда тебе помогал. И вообще мне кажется, со временем вы просто обязаны стать друзьями, ведь у вас есть Маняша, и от этого уже никуда не деться. Лешка любит ее. Она его дочь. Другой у него не будет. И ты сама это прекрасно знаешь. Но если ты все же не можешь, я могу сама с ним поговорить. Он, конечно, меня все так же терпеть не может, но он слишком воспитан, чтобы демонстрировать это открыто. К тому же я думаю, тебе пора выходить на новый уровень в творчестве, более высокий уровень. У тебя есть опыт, есть образование, да и накопившегося материала достаточно для того, чтобы собрать все это в какую-то сольную программу. Участие в сборных концертах, Днях города и всех других мероприятиях, конечно, очень даже неплохо, но пора бы уже подумать и о сольнике. Знаю, нам понадобится время для того, чтобы подобрать репертуар, выстроить программу, сделать постановки и все отрепетировать, но это реально. Пусть выше головы мы прыгнуть не сможем и на Минск пока заглядываться нечего, но ваш местный ДК подойдет нам для стартовой площадки, откуда мы могли бы начать! Что ты скажешь по этому поводу?

— Ешкин кот, Ирина Леонидовна! Да ведь какой артист не мечтает о сольнике? Но вы просто представить себе не можете, сколько для этого нужно денег! Спонсоры нужны, а где их искать? — воскликнула Злата.

— А вот об этом тебе вообще незачем заморачиваться! Предоставь это мне, дорогая! Я твой директор и заниматься производственными вопросами моя прямая обязанность! Злата засмеялась и чмокнула женщину в щеку.

— Спасибо вам, Ирина Леонидовна! Даже не представляю, что бы я делала без вас!

— Ой, да брось, Злата! Пока тебе совершенно не за что меня благодарить. Но мы ведь с тобой девчонки пробивные! Да и вообще, где наша не пропадала! Прорвемся! Все у нас получится! Я тебе это обещаю! К тому же, не забывай, ты уже лицо медийное, писательница. Тебя знают, твои книги покупают. И этим мы тоже воспользуемся! Увлеченные разговорами, они даже не заметили, как про шли свой дом, а потом и дом бабы Мани, неторопливо двигаясь вперед.

Мягкие майские сумерки опустились на землю, влажные, душистые, теплые, пронизанные тусклым светом давно угасшего заката. Благодатными были тишина и покой, притаившиеся между домами, в которых то там, то здесь вспыхивали золотистым светом окна. Из-за огородов, от леса, с полей надвигалась ночь, но поступь ее была легкой и неторопливой. И лишь соловей все так же тревожил душу своими удивительными переливами. Они как раз подходили к маленькому домику, даче родителей Дороша. Крохотные оконца в доме светились. Где-то во дворе послышались негромкие мужские голоса. И пусть у обочины не было его машины, сердце Златы дрогнуло… Прошло чуть больше недели после ее выписки из роддома. Букет, который передал ей посыльный, несомненно, посланный Виталей, завял, а от него самого все так же не было вестей. И девушка даже не знала, бывает ли мужчина в деревне сейчас. Стесняясь спросить о нем у Масько и не решаясь позвонить, она просто ждала, каким будет его следующий шаг.

Они почти поравнялись с домом. И Злате вдруг показалось, что она слышит его голос. В следующее мгновение калитка распахнулась и в проеме возник Валерик Гуз, а за ним вышел и Виталя. От неожиданности Злата сбилась с шагу и мертвой хваткой вцепилась в ручку коляски, чувствуя, как вспотели ладони, кровь прилила к щекам, а сердце колотится так, что его частые удары молоточками отдаются в ушах…

— О, Златуля! Добрый вечер! — приветствовал ее Гуз, как будто видел впервые.

А ведь несколько часов назад виделись на маевке в лесу. Видимо, та доза спиртного, подкосившая ее папеньку и дядю Колю, оказалась не такой уж большой для Валерика. Он, конечно, был пьян, но на ногах еще держался. И со зрением у него, кажется, все было в порядке. Ну, может, и двоилось, но распознать он их сумел.

— Ирина Леонидовна, мое почтение… Виталик! — обернулся он к Дорошу. — Что за женщина, что за женщина… Мечта, скажу я тебе, а не женщина…

Ирина Леонидовна рассмеялась и махнула в его сторону рукой. Улыбнулась и Злата и обернулась, не смогла удержаться. Виталя тоже улыбался и не сводил с нее глаз. Злата, чувствуя, как горло перехватило от волнения, смогла лишь молча кивнуть в знак приветствия. Он ответил ей тем же. Они, не останавливаясь, пошли дальше. Но на повороте Полянская, не удержавшись, обернулась снова. Гуз продолжал о чем-то разглагольствовать, для убедительности и равновесия размахивая руками, а Дорош все так же смотрел им вслед.

Злата украдкой взглянула на Ирину Леонидовну, желая проверить, видела ли она все это? Заметила ли волнение девушки? Женщина шла, глядя прямо перед собой, о чем-то задумавшись. Она ничего не заметила или просто сделала вид. На следующий день, позавтракав, Ирина Леонидовна уехала домой. Они долго прощались с ней на улице у машины, особенно мама и тетя Люда, успевшие проникнуться к ней теплотой и прямо-таки родственными чувствами, и взяли с нее обещание навестить их летом, когда пойдут ягоды и грибы. Ирина Леонидовна, конечно же, обещала, зная наперед, что будет скучать и по этим местам, и по этим людям. И все же Минск оставался ее домом, ее миром. Обнявшись с ними в последний раз и сев за руль своего авто, она до самого поворота видела в зеркале заднего вида, как они все вместе все так же стояли у палисадника и махали ей вслед…

В тот день, когда Виталя впервые после ее выписки из роддома появился у нее на пороге, Злата была одна. Родители уехали. Отпуска у обоих закончились, и пора было возвращаться в город. Мама, конечно, переживала, ведь Злата оставалась одна с двумя детьми накануне диплома. Но делать нечего. Елена Викторовна не могла оставить работу. До пенсии оставалось несколько лет, а ей хотелось еще поработать и помочь единственной дочери и внучкам. Злата же, наоборот, одна совершенно не боялась остаться. И после отъезда родителей, адекватно распределяя время и собственные возможности, еще успевала выкроить часок-другой для того, чтобы позаниматься и помузицировать. Вот и в тот день, разложив в столовой гладильную доску и вооружившись утюгом, Злата занялась глажкой детского белья. Тщательно проглаживая вещи, она аккуратно складывала их в стопочки на стол. Рядом стояла колыбелька на колесиках — плетеная корзинка с ручками, которую можно было снимать с подставки и брать с собой. Подставку на колесиках до самого пола обрамляли кружевные фалды сливочного цвета, таким же был и балдахин. Даже детское постельное белье было отделано кружевом в тон. Колыбельку эту купили родители, здраво рассудив, что пока она намного удобнее для Златы и ее малышки, чем кроватка.

Колыбелька была практичной вещью. Даже занимаясь домашними делами, Злата могла передвигать ее за собой, не оставляя дочку одну и не бегая раз за разом в спальню, чтобы проверить, проснулась ли та. При малейшем беспокойстве ребенка Злата могла покачать колыбельку, взять Ульяшу на руки, спеть ей песенку, позабавить и успокоить.

Злата утюжила, а Уля мирно спала, когда хлопнула железная калитка и на дорожке послышались чьи-то решительные шаги. В оконном проеме мелькнул силуэт. Девушка отставила утюг и подняла глаза к двери, где через мгновение возник Дорош. Растерянность, мелькнувшая в ее глазах, была секундной. Тут же справившись с собой, она приложила палец к губам, призывая тем самым не говорить громко, потому что он уже открыл рот и набрал в грудь побольше воздуха.

Усмехнувшись, он выдохнул и кивнул Злате в знак приветствия.

— Привет! — кивнула в ответ девушка и указала на диван. — Проходи, присаживайся. Я одна сейчас… — негромко, почти шепотом, сказала она.

— А я знаю! — ответил Дорош и так и остался стоять в дверном проеме. — У меня разведка хорошо работает! — похвастался он.

— Ох уж мне эта разведка! Интересно, чем таким ты им платишь и почему, несмотря ни на что, мне так и не удается переманить их на свою сторону? — в тон ему ответила Полянская.

— Не старайся! Все равно ничего не выйдет! — с улыбкой заявил Виталя.

— Это еще почему?

— Они, знаешь, сколько мне должны?

— Ну ладно! Я буду осторожной в словах и поступках!

Мужчина самонадеянно усмехнулся.

— Не получится! Ведь все, что касается тебя, в считанные минуты разлетается по округе! Ты из больницы вернулась неделю назад, а я уже наслышан о многом… На нашем конце деревни только и разговоров о прошедшей маевке.

— Кому-то не понравилось? — вопросительно вскинула брови девушка.

— Кой-кого не пригласили… — ответил мужчина.

Понимая, о чем он говорит, Злата лишь плечами пожала.

— Так ведь не все этого и хотели! Да и не было никакого отдельного отбора, и приглашений мы не печатали. Мы с Катей просто сообщили о маевке, которую собираемся организовать в лесу, указав примерное время. Все, кто хотел прийти, пришли. Они звонили, уточняли, готовились вместе с нами. Вряд ли мы прогнали бы кого-то…

— А кто такая Катя? И та женщина, Ирина Леонидовна, кажется… — перебил ее Дорош.

— Катя — моя соседка. Ее родители купили дом бабы Мулихи, и она часто здесь бывает. А Ирина Леонидовна — жена Блотского-старшего, мой директор, и вообще она для меня, как вторая мама! Мы с самого начала прониклись симпатией друг к другу, а в последний год и вовсе очень сблизились.

— Ага! Вспомнил. Видел я эту Катю. Рыжая такая… Встречал ее как-то у автолавки. Она грубая и хамоватая и вообще совершенно беспардонная… Что у тебя с ней может быть общего?

— Ну да, не спорю, Катька довольно прямолинейна в общении, суждении и разговорах, она категорична и твердолоба, но как ни странно это звучит, мы понимаем друг друга во всем, что касается Горновки, моего творчества и вообще…

— Ясно, можешь дальше не продолжать! А как вообще дела? — несколько другим тоном спросил мужчина и, сделав шаг вперед, быстрым взглядом окинул колыбельку.

— Шикарно! Нет, правда, все замечательно!

— Как ты назвала ребенка?

— Ульяшей.

— Ульяной, значит?

— Да, мы зовем ее Бусиной!

— Тебе не следовало присылать мне то сообщение, не лучшей это было идеей! Марина была рядом и так посмотрела на меня… Пришлось соврать.

— Возможно! Извини! Я как-то не подумала об этом в тот момент, меня просто переполняли эмоции… Ладно, неважно, проехали! Больше это не повторится! — быстро проговорила Злата и, опустив глаза, снова взялась за утюг.

Дорош сделал еще шаг и оказался у колыбельки.

— Я посмотрю на нее? — как-то нерешительно спросил он.

Девушка лишь кивнула в ответ. Виталя развернул колыбельку и, склонившись, несколько мгновений просто вглядывался в крошечные нежные черты своей дочери. Правда, осознать сей факт не мог до сих пор. Она родилась. А он не мог в это поверить. Не получалось, не укладывалось в голове, а между тем теперь, кроме взрослого сына, у него была еще и новорожденная дочь… Как будто почувствовав устремленный на нее взгляд, малышка проснулась и открыла глазки. Несколько мгновений они вот так и смотрели друг на друга, потом мужчина протянул руки и осторожно взял Ульяшку…

Злата, чувствуя, как рыдания тугим комом сдавливают горло и слезы безграничной нежности обжигают глаза, отвернулась, боясь не сдержаться и расплакаться. Так хотелось подойти к ним ближе, коснуться Витали, уткнуться в плечо, почувствовать себя с ними единым целым, одной семьей.

— Господи, какая ж она крошечная! — проговорил он. — Я уж и забыл, какими маленькими бывают новорожденные детки! Она, между прочим, на тебя похожа и, сдается мне, не только внешне. Еще одна сумасбродка на мою голову! — добавил он, улыбнувшись. — Возьми ее, Злата, кажется, она собирается расплакаться.

Дорош протянул ей малышку, которая, сморщив личико, действительно вот-вот готова была заплакать. Лишь на мгновение их руки соприкоснулись. Злату словно обожгло. Сердце подпрыгнуло. Пальцы дрогнули. Но лицо мужчины осталось бесстрастным. Полянская прижала дочку к груди и стала потихоньку укачивать.

— Ты остаешься здесь? — спросил Виталя.

— Да, мы будем здесь. Еще неделю или чуть больше. Потом едем в Минск. У меня диплом. Недели три мы будем в столице. Потом вернемся.

Не говоря ни слова, мужчина извлек из кармана бумажник и стал отсчитывать деньги.

— Вот, — он положил на стол купюры. — И, пожалуйста, давай без твоих извечных «не нужно» или «я сама»… Раз коляску и колыбельку уже купили, подумай, что нужно ребенку, да и тебе самой тоже… Где вы будете жить в Минске?

— У Ирины Леонидовны!

— Хорошо, — Дорош взглянул на часы. — Мне пора! Пока!

Девушка лишь кивнула в ответ.

— Спасибо! — все же сказала она, когда Виталя направился к выходу. На мгновение обернувшись, мужчина как-то неуклюже махнул рукой, мол, не стоит благодарностей, и вышел. А Злата так и осталась стоять у гладильной доски, укачивая ребенка, кусая губы и чувствуя, как соленые ручейки бегут по щекам.

Глава 22

Злата вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, когда раздался громкий звонок домашнего телефона. Задумавшись, девушка даже вздрогнула и поспешила в столовую, чтобы снять трубку. Ульяна только уснула. Мама и папа на огороде поливали. На землю опускался неспешный мягкий июньский вечер.

— Алло! — сказала она.

— Значит, Масько не врут, ты действительно вернулась! — послышалось в ответ.

Виталя. Сердце дрогнуло, услышав его голос, нет, не сдержанный и бесстрастный, лишенный каких-либо эмоций, а тот, прежний, нежный, негромкий, пронизанный теплыми искорками и улыбкой. Тот, от которого у нее ноги подкашивались и сбивалось дыхание. Сейчас коленки не ослабели, но девушка все равно пододвинула стул и присела.

— Вчера утром!

— Вот как? А мне сказали, сегодня… Что делаешь?

— Только вот уложила Бусину спать.

— Ага! А я вот уже несколько дней здесь, на даче. У меня отпуск… Ты придешь? — без перехода спросил Виталя.

— Я? — растерянно переспросила Злата, решив, что ослышалась.

— Да.

— Уль спит…

— Пусть спит. Ты ведь можешь оставить ее на час-другой? Твоя мама сможет за ней присмотреть?

— Думаю, да!

— Значит, я жду тебя?

— Да.

— Сколько тебе нужно времени? — не унимался Дорош.

— А что за срочность? — в свою очередь поинтересовалась Полянская.

К его предложению прийти она отнеслась бы настороженно, ожидая каких-то новых претензий и разбирательств, если бы не тон, которым все это произносилось. Он приглашал ее на свидание? Честно говоря, в это после всего случившегося ей и вовсе невозможно было поверить.

— Совершенно никакой срочности! Просто вечера сейчас такие, ну просто невозможно встречать их в одиночестве или в обществе Масько и Гуза. Хочется общества красивой женщины, а здесь, в Горновке, я знаю такую только одну!

— Неужели? — чувствуя, как на лице расплывается улыбка, парировала Злата.

— Конечно! — с уверенностью заявил он. Правда, улыбку скрыть не смог. И девушка почти почувствовала ее. — Полчаса тебе хватит?

— Вполне! Положив трубку, девушка, боясь потревожить ребенка, потихоньку переоделась в своей комнате. Сменила шорты и футболку на длинное платье из тонкого хлопка ярко-алого цвета, украшенное огромными набивными цветами и листьями. Расчесала волосы, решив оставить их распущенными, быстренько подвела глаза и брови, коснулась запястья капелькой духов, сунула ноги в шлепанцы и вышла из дома.

Родители, как раз закончив поливать огород, стояли у теплицы и восхищались огурцами, которые уже радовали первыми плодами.

— Мам! — окликнула девушка родительницу.

Елена Викторовна обернулась, и Полянская махнула ей рукой, призывая оторваться от огурцов и подойти к ней.

— Ну как там Ульяша? Уснула? — подойдя, спросила женщина.

— Уснула. Я покормила ее, и она сдалась… Мам… — не зная, как и что сказать, начала Злата.

— Ну? — женщине хватило одного взгляда на дочку, чтобы все понять.

Нет, дело было даже не в том, что она сменила наряд и явно куда-то собралась. Ее глаза так и сияли, и это сказало женщине о многом, пусть и не обрадовало.

— Что? Звонил?

Злата кивнула, чувствуя неловкость.

— Ты не присмотришь за Улей? Я уйду ненадолго…

— Я присмотрю, и покормлю, и переодену, не волнуйся, иди!

— Я скоро вернусь!

— Конечно.

Злата пошла к калитке, а мама лишь покачала головой да сильнее сжала руки на груди, глядя ей вслед.

Ей не нравился Дорош. Причем совершенно. И даже рождение Ульяны ни на йоту не прибавило ему ее расположения или оправдания. Он был, как говорили у них в Горновке, обычным «потягайлом» и испортил жизнь их дочери. И теперь, несмотря ни на что, Злата все так же бежала к нему, стоило только ему позвать. И глаза сияли счастьем и любовью, которой он не заслуживал! Вот интересно только, сколько все это будет продолжаться? И чем все закончится?

Подобные мысли мелькали и в голове Златы Полянской, когда она шла по улице, утонувшей в косых лучах предзакатного солнца, купаясь в сладком запахе цветущей липы, росшей у дороги. И пусть они не были такими же категоричными, но им все же удалось отравить это радостное долгожданное предвкушение встречи. Чего уж греха таить и обманывать саму себя? Она надеялась, хоть и не очень-то верила, что однажды он простит ее и позовет. Ведь что бы ни произошло, каких бы обещаний она себе ни давала, смириться с неизбежностью все равно оказалась не в силах. Как и не смогла она заглушить в сердце тоску. Трезвые доводы разума спасали, давая возможность жить дальше и смотреть вперед ради детей, себя самой и карьеры. Вот только ее желание быть с ним, жить с ним, любить и радоваться этому никуда не делось. Просто в очередной раз она запрятала его глубоко внутрь, понимая, что по-другому нельзя. Но стоило ему позвать ее…

Она шла к нему и не желала думать ни о чем. Почему-то, несмотря ни на что, верилось: еще все возможно. Ведь она любит его, да и Виталя тоже, и у них есть Бусина…

О его жене и сыне Полянская старалась не думать. И о гордости, которую пришлось переступить, тоже. Желание увидеть его, оказаться наедине было сильнее всего… Злата не взглянула на соседей Дороша, которые с внуками и своими соседями в этот летний вечер сидели у себя на лавочке и бесспорно узнали ее. Она даже голову не повернула в их сторону. Просто открыла калитку и скрылась под сенью огромной липы у Дороша во дворе.

Как и прежде, как и в те ее нечастые приходы в этот пряничный домик, во всех маленьких окнах горел свет. И только на веранде, где раньше так любил сиживать Виталя, было темно. Полянская без стука вошла в дом и, миновав темную веранду, открыла дверь.

Виталя стоял в проеме межкомнатных дверей, опершись о косяк рукой, и, по-видимому, смотрел телевизор. Когда она вошла, он обернулся и улыбнулся, а Злата, сделав пару шагов, застыла посреди комнаты, сцепив ладони в замок.

— Привет! — поздоровался он так, как будто они не разговаривали полчаса назад по телефону.

— Привет! — сказала она, не сводя глаз с его лица.

Он тоже смотрел на нее. Внимательно, не мигая, как будто желая понять и прочесть ее мысли и желания. И этот его взгляд, как и улыбка красивых губ, заставляли сердце Полянской биться быстрее. Ладони увлажнились, дрожь прошла по телу, и чтобы как-то унять ее, девушка поджала пальцы ног.

— Ну что же ты стоишь? Проходи, присаживайся, рассказывай, как дела! — с улыбкой сказал он.

Злата огляделась вокруг и, сбросив шлепанцы, забралась с ногами на небольшой диванчик, стоящий у печки.

— Мама не возражала? — спросил он, направившись к буфету.

Проходя мимо, он неожиданно наклонился к ней и протянул руку, намереваясь то ли потрепать ее по щеке, то ли дернуть за волосы, а может быть, коснуться груди. Правда, ни то, ни другое, ни третье ему не удалось. Злата резко отшатнулась, легко ударив его по руке, и, когда он рассмеялся, показала в ответ язык.

И почти сразу поняла, чем же вызвано столь игривое состояние мужчины. От него пахло спиртным. Он не был пьян, но рюмку-другую водки или коньяка успел пропустить. Пьяным Дороша Злата видела всего два раза. И было это давно. Еще в начале их отношений. Впервые, когда она вернулась из Минска и застала его пьющим у нее на крыльце. Тогда бушевала гроза и в душе мужчины, кажется, тоже. Он приревновал ее тогда к Лешке и говорил ужасные слова… Второй раз это было у нее на свадьбе, и те мгновения Злата и вовсе не хотела вспоминать. Сегодня это было в третий раз, и что это могло повлечь за собой, девушка не знала. Правда, сейчас он был не то чтобы пьян…

— Нет, не возражала. Я пообещала вернуться через час!

— Ну уж нет, так скоро я тебя не отпущу!

Удивленно вскинутые брови Златы были ему ответом. Такой резкий переход не мог не удивлять и не озадачивать. Дорош вел себя сейчас так, как будто не было всех этих прошедших месяцев, ссор, резких слов, холодного отношения, обвинений и безразличия. Он вел себя так, как будто они просто не виделись несколько недель, расставшись после очередного жаркого свидания, и предлагал ей вести себя так же… Это было как будто какой-то игрой, правил которой Полянская не знала, но быстро улавливала подсказки. Это было чем-то вроде побега от реальности, самообманом, и этот летний вечер, пронизанный ароматом липы, и сиреневые сумерки, и взгляды, и улыбки мужчины — все было как будто под стать, и все было неправильным. Злата Юрьевна Полянская была не из тех, бегающих от реальности. К тому же существовала Ульяша, и если Виталя мог так просто забыть об этом, Злата только об этом и думала. Поэтому правила его игры были неприемлемы для нее. Сейчас, как никогда, ей хотелось стабильности и определенности. Как и любой нормальной женщине.

— Ну, рассказывай, как дела? — спросил он, скрывшись за цветастой ширмой, разделяющей маленькую кухоньку надвое.

— Надо подумать, о каких делах ты спрашиваешь и что тебе действительно интересно! — парировала она.

— Мне все интересно! Я знаю, ты ведь диплом получила, окончив Университет культуры… — Да, теперь я дипломированный артист и горжусь этим!

— Поздравляю! Дорош вышел из-за ширмы и поставил на стол бутылку шампанского и два фужера. — Думаю, это дело стоит отметить? Тебе можно или ты кормишь Ульяну?

— Нет, не кормлю… Я очень хотела кормить подольше грудью, но на деле получилось всего несколько недель. В Минске, как бы мы ни старались и ни планировали, ритм был настолько сумасшедшим, что ничего не вышло. Бусина хотела кушать куда чаще, чем я могла вырваться из аудитории или с репетиции. К тому же стоило мне появиться в Минске — и тут же поступили предложения организовать встречи с читателями, дать интервью, принять участие в какой-то программе. В итоге мы решили: нечего издеваться над ребенком, и перешли на искусственное вскармливание. Мамуля моя, конечно, расстроилась, но что поделать?

— А мы — это кто? — Виталя поставил на стол бутылку и, исчезнув на мгновение за ширмой, вернулся оттуда с вазой, наполненной фруктами.

— А мы — это я и Ирина Леонидовна. Мой директор и вообще очень дорогой мне человек. Она юрист и жена Лешкиного отца. Кажется, ты спрашивал об этом уже, и я тебе говорила.

— Правда?

— Да.

— Не помню. А как поживает твой муж? Вы виделись в Минске?

— Нет, мы не виделись. Да и зачем?

Злата не стала говорить Дорошу об огромном букете белых роз и дизайнерском наборе серебряных столовых принадлежностей для ребенка, которые Леша прислал, когда она приехала в Минск. А потом еще и о букете ромашек после концерта в университете, на котором Блотский был и ушел, предпочитая остаться незамеченным, а букет передал через Ирину Леонидовну. Все это Витале незачем было знать. Это было неважным и не имело отношения к ним…

— У Леши своя жизнь, и личная в том числе. Неделю назад он уехал в Крым на гастроли и взял с собой Маняшу.

— Ты могла бы поехать с ними, если бы…

— Ты прекрасно знаешь, я ни о чем не жалею!

— Знаю! Но тебе ведь нелегко все это…

— Да, это непросто и страшно, но это ведь такое счастье! К тому же у нас полон дом нянек! А Ульяша — это не ребенок, это солнышко, настоящее чудо. Ей нет еще и двух месяцев, а она уже раздает улыбки направо и налево. Улыбается всем, знакомым, незнакомым и просто светится вся… Ты же знаешь, Маняше было два года, когда мы ее удочерили, поэтому для меня быть, видеть и присутствовать в каждом новом дне дочки просто подобно чему-то невероятному! Для меня все это ново, и необычно, и приятно, пусть, конечно, и утомительно. Проснуться в три ночи и до пяти петь малышке колыбельные для меня, сони, знаешь ли, это вообще подвиг! Но я не жалуюсь! Я, конечно, не очень-то была ко всему этому готова, но мы справляемся. У меня ж все родственники нарадоваться ей не могут, а Маняша так вообще от сестренки не отходит. И впервые, уезжая к Леше, она загрустила. Ей не хотелось расставаться с Бусиной. Маша вообще моя первая помощница. Она даже среди ночи встает, разбуженная сестрой, и приходит ко мне в спальню, чтобы позабавить малышку, и порой они так и засыпают обе у меня на кровати. А уж мои приятельницы из Горновки, баба Маня и баба Нина, те и вовсе души в девочке не чают! Не проходит и дня без них в нашем доме, да и мы, когда гуляем, заходим к ним. Знаешь, так трогательно наблюдать, с какой любовью они смотрят на малышку, наперебой уверяя, что похожа она на бабушку или все же на маму. А ты бы слышал, как они набросились на бабу Валю, когда та заявила, что малышка вылитая Виктор Васильевич, то есть мой дед! — Злата рассмеялась. — Они боготворят Улю. И рады, что дожили все же до того дня, когда в Горновке снова стали рождаться дети. Ведь это казалось нереальным, и даже мой приезд не мог заставить их поверить в это до конца… Они отчего-то всегда были уверены, что когда-нибудь я все равно уеду… Я ведь вижу, как, глядя на Бусину, они украдкой утирают слезы, а у меня, глядя на них, у самой слезы на глаза наворачиваются!

Дорош ничего не сказал, просто открыл бутылку и разлил шампанское по бокалам.

— Да, дети — это хорошо! — только и сказал он, улыбнувшись.

Злате показалось, что все, что она говорит сейчас, ему совершенно неинтересно. И даже то, что говорит она о его дочери, оставляет его равнодушным. Виталя взял со стола два бокала и, подойдя к диванчику, протянул один девушке. Она взяла, посмотрев на него снизу вверх, заглянув в его темные глаза в обрамлении пушистых ресниц.

— Ну что, золотая моя, за детей мы и выпьем, пусть растут здоровыми и продолжают радовать нас! Я, признаться, и забыл уже, как это, возиться с младенцами, мой сын уже встречается с девушкой. Того и гляди, они сделают меня дедушкой! Честно говоря, я вообще уже забыл, что дети могут приносить такую радость и счастье, наверное, так бывает с маленькими детьми! А вообще, дети — это волнение и беспокойство, страх и ожидание… И так, наверное, до бесконечности! Ладно, что-то меня не туда понесло… Давай выпьем уже!

Мужчина легонько ударил краем своего бокала о Златин и так же стоя, запрокинув голову, залпом проглотил искрящееся вино. Полянская же сделала всего несколько глотков, потом еще и только с третьего раза допила вино. Виталя взял у нее из рук бокал и, вернувшись к столу, снова наполнил. Удерживая бокалы одной рукой, другой он прихватил ветку синего винограда.

— Ну что? Подвинься, что ли… — улыбнувшись, сказал он, возвратившись к дивану.

Взяв у него из рук бокалы, девушка чуть отодвинулась, и мужчина присел рядом. Узкое пространство двухместного дивана определенно стало тесно для них двоих. Злата хотела было убрать ноги и принять нормальное положение, но Дорош не дал ей этого сделать. Закинув свою ногу, он прижал ее колени и пододвинулся еще ближе…

Злата улыбнулась и опустила глаза. Его дыхание стало так близко. Всучив ей виноград и забрав свой бокал, он оперся локтем о спинку дивана и легко и нежно стал убирать с ее лица шелковистые пряди цвета спелой ржи, как бы невзначай касаясь пальцами ее щеки, оставляя после себя приятные ощущения, учащенное сердцебиение и волнение, как перед первым свиданием наедине, но бури, той самой, безумной, нетерпеливой и страстной, сметающей все на пути, они разбудить не сумели. Она не бросилась тут же в его объятия, забыв обо всем на свете, хоть и понимала, что именно этого и хочется сейчас Витале. Его улыбка, блеск глаз, учащенное дыхание и дрожь в пальцах — все было пронизано нетерпеливым желанием заключить ее в объятия и пусть на время, но позабыть обо всем. А Злате впервые не хотелось торопиться. Хотелось неторопливой нежности. Хотелось говорить. Хотелось о многом ему рассказать и многое объяснить. Ведь то, что произошло, по-прежнему стеной продолжало стоять между ними. И этот вечер вряд ли что-то сможет изменить. Они зашли в тупик. Сейчас девушка отчетливо это понимала. И выбраться из этого тупика они смогут, лишь прояснив ситуацию, но делать это в постели глупо и безнадежно. Вряд ли в объятиях друг друга им захочется разговаривать. К тому же — и Злата Полянская слишком хорошо знала это — ночь, какой бы страстной и жаркой она ни была, пройдет, а все, что стоит между ними, останется. И ей бы насладиться подаренным мгновением в объятиях любимого мужчины, не думая ни о чем, а там будь что будет, как поступила бы на ее месте другая, думая в первую очередь об удовольствии, но Злата так не могла и никогда не умела. Все ее решения и поступки исходили из сердца. И туда же возвращались…

Ей хотелось стабильности и ясности в отношениях. И с рождением Ульяны ей хотелось этого еще сильнее.

— Выпьем еще? — негромко и нежно спросил Виталя, глядя на нее с улыбкой.

— Ты хочешь меня споить?

— Хочу! — кивнул он. — Хочу напоить тебя и позволить себе дать волю! А то ведь сидишь вся скованная, сжатая и дергаешься от любого моего движения! Раньше ты такой не была… Что случилось?

— Я отвыкла от тебя за все эти месяцы…

— Ты не отвыкла от меня за годы…

— Обстоятельства этих прошедших месяцев были другими…

— Не надо, Злата, — склонившись, Виталя прижал пальцы к ее губам, заставив замолчать.

Наклонившись, Полянская поставила на пол оба бокала и положила гроздь винограда, а Дорош, чуть приподнявшись, щелкнул выключателем, погасив свет, оставив гореть лишь торшер. Пододвинувшись к ней, мужчина обеими руками убрал с лица ее волосы, погладил пальцами по овалу лица, провел большим пальцем по нижней губе, прекрасно зная, как пробудить желание в теле девушки. И он не ошибся: то ли легкий стон, то ли выдох, сорвавшийся с ее губ, был ему наградой.

— Нам надо поговорить… — прошептала она и погладила его смуглую ладонь.

— Не надо! Зачем? Пусть все идет, как идет, а там видно будет… — хрипловатым, севшим голосом сказал он, обнимая ее и прижимая к себе.

Их лица оказались рядом, и уже невозможно было противиться желанию, не коснуться щекой его щеки, не провести кончиком пальца по контуру красивых губ, не прижаться к ним губами. Столько месяцев она мечтала об этом, пусть и не верила. И, возможно, Виталя прав, пусть все идет так, как идет, а к чему придет, там видно будет. Закрыв глаза, Злата позволила себе отдаться волнам желания и наслаждения…

И потом еще, не единожды в то лето, Злата позволяла себе вот так же, не думая ни о чем, забываться в его объятиях… Лето того года, когда родилась Ульяша, стало незабываемым и лучшим в жизни Златы Полянской. Оно было наполнено безмятежностью и неторопливостью, умиротворением и радостью от каждой прожитой минуты. Веселье, шум и смех нескончаемо звенели под крышей большого белого кирпичного дома. После защиты дипломной работы и сдачи госэкзаменов Злата, чувствуя себя совершенно свободной, с упоением предалась радостной, счастливой, бездумной суете… Анька, которая пока еще не работала, присоединилась к ней с Тимошей, бывал и Васька с женой и детьми.

Каждые выходные приезжали Полянские и родители Васи и Ани. Дни напролет занимаясь детьми, домом и огородом, девчонки, с удовольствием освоив все родительские секреты маринования и соления, готовили и закручивали просто какие-то немыслимые салаты и закуски, подсмотренные в мировой паутине, в каких-то невероятных маринадах закрывали огурцы и помидоры. По вечерам поливали огород, а потом до самой темноты гуляли по улице с детьми, а после кормили, мыли и укладывали их спать. А сами еще долго сидели на веранде, пили приготовленный холодный лимонад, заедая его печеньем, наслаждались вечерней прохладой, наполненной ароматами цветов, проникающими в распахнутые двери из сада, возней букашек и сверчков, ночными концертами неизвестных птиц, и болтали до полуночи. Часто, приезжая в деревню, к ним присоединялась и Катерина. Чаще одна, но иногда и с мужем. Бывала наездами и Ирина Леонидовна. И так хорошо им было всем вместе. И несмотря на недопонимание и разногласия в прошлом, Злата осознавала все глубже, как же на самом деле ей повезло с родственниками. Несмотря на свою несдержанность и прямоту, Анька ни разу не заговорила о личной жизни Златы, не упрекнула, не напомнила, не спросила, прекрасно зная, что личная жизнь Златы даже под крышей их дома не обсуждается. Если бы Полянская хотела, заговорила бы о ней сама, но она молчала. Молчала даже, когда уходила под бархатной завесой летней ночи неизвестно куда и не скоро возвращалась. Конечно, в общих чертах Аня знала о случившемся и, как все, наверное, не очень-то это одобряла, но молчала, прекрасно понимая, что только Злата должна во всем разобраться и все для себя решить раз и навсегда. А еще Аньке и Диме жалко было Лешку. Этим чудесным летом его очень не хватало.

Злате действительно ни с кем не хотелось обсуждать свою личную жизнь. Даже с мамой говорить о ней было сложно. Ведь ни рождение ребенка, ни ее чувства ни на йоту не оправдывали ее отношения с женатым мужчиной. Только с Ириной Леонидовной Полянская могла об этом говорить, могла высказать все то, что копилось на душе, зная прекрасно, что эта женщина не скажет: «Он не достоин тебя, ты заслуживаешь лучшего, это безнадежно! Зачем растрачивать себя на отношения, которые заведомо ведут в никуда?» Ирина Леонидовна могла выслушать и понять не с позиции замужней женщины, жены и матери, которая в первую очередь сразу же ставит себя на место жены Дороша, очень хорошо понимая чувства, которые та испытывает, догадываясь об изменах мужа, а посему может судить только так, а не иначе. Нет, Ирина Леонидовна могла понять Злату как женщина, которая любила. Ведь семейное положение Витали, его нерешительность, эгоизм, прочие недостатки не имели значения для Златы Юрьевны, пока она любила этого мужчину и хотела с ним быть. К тому же женщина была уверена: Полянская должна сама все решить для себя, если на что-то решиться Дорош так и не сможет. Зная Злату как человека самодостаточного и уверенного в себе, Ирина Леонидовна могла бы поспорить, что слишком долго такое положение вещей девушка терпеть не станет.

И она была права. Злата Полянская и сама чувствовала: что-то случилось с ней той долгой, одинокой, холодной зимой. Что-то изменилось и исчезло в ней навсегда. Она больше не была мягкой и наивной, открытой всему миру и всем людям девочкой. Девочкой, которая безоглядно доверяла всем. Она повзрослела. И пусть чувства не исчезли, но теперь они были надежно спрятаны и укрыты где-то глубоко внутри. Теперь не так-то просто было ранить ее или обидеть. Теперь она могла дать сдачи, могла постоять и отстоять себя. Она стала жестче и решительнее. Иногда, замечая за собой это, Злата удивлялась и пыталась как-то придержать себя, по крайней мере, в отношении тех людей, которые окружали ее в Горновке, близких людей, ее семьи. И все же перемены, происходившие с ней глубоко внутри, невозможно было остановить. Даже ее любовь к Дорошу претерпела некоторые изменения. Злата почувствовала это еще тогда, когда впервые после долгих месяцев снова встретилась с ним в маленьком домике. Тот сияющий ореол, огонь страсти и магия его взгляда, коими были отмечены ее чувства к Витале, несколько померкли. Жизнь неуклонно диктовала свои правила, заставляя двигаться вперед, не оставляя места для терзаний, сомнений, воспоминаний, ненужных договоренностей с собой и поиска решений. Злата понимала: какие бы решения она не принимала, они разлетались вдребезги, стоило лишь Дорошу позвонить. А он звонил довольно часто и заходил, когда она была одна. И эти долгие вечера втроем были тем счастьем, о котором Злата всегда мечтала. Она понимала, что сейчас он практически живет на две семьи и однажды этому придет конец, ему придется выбирать. И как бы хорошо им не было вместе, она все время боялась, что выбор будет сделан не в их с дочкой пользу, а потому пыталась подготовить себя к этому. Злата знала: то, что все лето они были вместе, — лишь счастливая случайность. Слухами земля полнится, а в Горновке всем известно было, от кого Полянская родила дочь. И все равно к тому, что произошло, она так и не смогла себя подготовить…

Глава 23

Приподнявшись, Злата тихонько покачала коляску, которая стояла рядом, и, снова опустившись на низкий табуретик, принялась вынимать из корзины грибы, очищать и обрезать ножки и перекладывать их в другую посуду. Сегодня ближе к обеду корзину белых грибов, молоденьких, красивых, ну просто как с картинки взятых, принесли ей Масько. Конечно, не даром отдали, пришлось им на бутылку дать и из еды кое-что собрать, но это ведь было сущим пустяком за такое сокровище. Перебирая грибочки, Злата те, что поменьше, откладывала отдельно, собираясь сегодня же сварить суп, а те, что побольше, планировала засушить. Ни морозить их, ни тем более консервировать Полянская не хотела. Все это, конечно, было замечательно, но для нее ничего вкуснее не было наваристого борща из печи с белыми сушеными грибами, который умели варить в деревне бабульки и мама.

Грибов было много в лесу, но Злата туда не могла пойти, да и родители, когда приезжали на выходные, все больше были заняты огородом. Осень в этом году пришла поздно. И вот уже октябрьские заморозки миновали, покрыв на несколько дней землю и пожухлые травы серебристой изморозью, но деревья, причем все без исключения, стояли зеленые. И просто не верилось: на календаре — середина октября, а на улице — конец августа. Казалось, вот так и опадут листья зелеными, сорванные холодными ветрами. Но все пожелтело за одну ночь. Просто как будто чудо свершила осень. Где-то задержавшись, она не стала раздавать реверансы, просто в одну ночь раскрасила леса и рощи, лог и сады яркой, невероятно пестрой палит рой красок. Березы, звеня золотистыми листочками, медленно расплетали косы. Клен горел пожаром. Дубы стояли бронзовые, как старое золото. Фруктовые деревья в саду роняли пурпурные и багряные листья. Алели ягоды калины на кусте за огородом. Весь день то сыпал мелкий унылый дождик, то вдруг тучи, темные и тяжелые, нависающие низко над землей, расступались, пробивались солнечные лучи, озаряя мир, отражаясь золотистым светом в ярких красках, вспыхивая и угасая. И разноцветный мост радуги сиял над землей. В каком-то невероятном неведомом танце кружил листопад. Шуршала опавшая листва под ногами. Воздух был свеж и прозрачен. Пахло землей и грибами. Осень, таинственная и прекрасная, снова шаловливо играла с природой. Но как бы ни восхищало это октябрьское великолепие, сердце все равно щемило от тоски. Осень давала прощальный бал…

Потихоньку напевая, девушка уже почти закончила возиться с грибами и уже собралась уйти в дом, но гул приближающейся машины заставил ее остановиться: Бусина спала чутко, могла проснуться и заплакать. Решив обождать, Злата поставила на дорожку корзину и взялась за ручку коляски. Поравнявшись с домом, машина притормозила. Полянская никого не ждала, но мало ли кто к ней может сейчас приехать. Хлопнула дверца. На улице послышались шаги. Злата отпустила ручку коляски. Калитка распахнулась, и на дорожке под сенью фруктовых деревьев появилась Марина Александровна Дорош.

Сердце Златы испуганно рухнуло куда-то и заколотилось с новой силой. Девушку как будто горячей волной обдало. Коленки задрожали, и, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за ручку коляски, превозмогая желание схватить ребенка и убежать в дом, заперев за собой двери на все замки, чтобы не видеть и не разговаривать с этой женщиной. С той осени, когда Машка пошла в школу и они разговаривали на линейке, посвященной Дню знаний, Злата больше не встречалась с завучем, более того, даже избегала ее, будучи уже беременной. И вот теперь эта женщина сама приехала к ней…

Эта женщина… Жена Витали… Злате хватило одного взгляда, чтобы понять, зачем она здесь. Ладони взмокли. Ей все известно! Это конец! Что ж… Она ведь знала, это случится. По крайней мере, у нее были прошедшие месяцы, воспоминания, которые она хранила в сердце…

— Здравствуйте, Злата Юрьевна! — первой заговорила Марина, останавливаясь в нескольких шагах от Полянской.

Звук ее голоса, насмешливый, издевательский, резкий, ударил девушку, как пощечина. Вздрогнув, Злата на мгновение перехватила взгляд Марины, направленный на коляску, в которой мирно спала Ульяна, взгляд, в котором неверие, боль, ярость и презрение, слившись воедино, могли бы убить. Лицо женщины напоминало застывшую маску, а в глазах горели враждебность и ненависть.

— Вот, приехала вас поздравить! Извините, что так поздно! Как-то уж скрытны вы больно! Что так? Ведь это ж такая радость! Рождение долгожданного ребенка! Или, может быть, у вас были причины скрывать? Потому что ребенка-то вы нагуляли… — слова отрывисто слетали с губ женщины. Ухватившись обеими руками за ручку коляски и загородив ее тем самым от глаз Марины Александровны, чувствуя, как от унижения горят щеки, а от растерянности и испуга слова не идут с языка, Злата все же осмелилась поднять глаза и встретить взгляд женщины.

— В самом деле? — наконец заговорила Злата, вскидывая брови и чувствуя, как где-то в самой глубине зарождаются протест и желание ответить. — Я вообще-то замужем, Марина Александровна! И как-то не совсем понимаю, с какой стати вы приезжаете и оскорбляете меня в моем же дворе! Какое вам вообще дело до моей личной жизни? — чувствуя, как самообладание возвращается к ней, Злата выпрямилась и заговорила увереннее.

Что бы сейчас ни сказала эта женщина, доказательств у нее нет. А она все будет отрицать!

— Правда? — усмехнулась Марина. — Вы замужем? И где же ваш муж, Злата Юрьевна? Всем давно известно, он вас бросил! А почему, вот вопрос! Вы ж у нас такая благовоспитанная, такая правильная, такая идеальная, талантливая, известная! И боже, как же такое возможно? Даже от таких уходят мужья! Что же нам тогда делать, простым смертным? А может быть, вы вовсе не такая? Такой вы только прикидываетесь, играете для публики и этих пожилых людей, которые здесь еще остались! А может быть, вы всего лишь испорченная, двуличная, зазнавшаяся девка, которая не гнушается связями с чужими мужьями?..

— Вы забываетесь, Марина Александровна! — перебила ее Полянская.

— Правда? Вы станете уверять меня, будто не путаетесь с моим мужем на глазах у всей деревни и ребенок, который лежит в коляске, не от него? Ведь именно из-за этого ушел ваш муж! Ему не нужна жена-проститутка, будь она писательницей или артисткой! Скажите мне, это не правда? Я вру? Собираю сплетни? Предъявляю вам ложные обвинения? Скажите, я хочу знать правду!

— Правду? А почему, собственно, я должна сказать вам правду? Почему я должна выслушивать у себя во дворе ваши оскорбления и обвинения? Я ничего вам не должна, Марина Александровна! Я не отбирала у вас мужа и не разрушала вашу семью! За свою я отвечу, за вашу — нет! Правду пусть вам скажет ваш муж! У него вы имеете право требовать ответа, у меня — нет! Вот то, что он вам скажет, и будет правдой! А все остальное не имеет значения! А теперь я прошу вас покинуть мой двор! Извините, но разговаривать с вами я больше не могу и не хочу!

— Я не ожидала от вас такого, Злата Юрьевна! Нет, от кого угодно, но только не от вас! — помолчав немного, снова заговорила Марина.

Голос ее при этом дрогнул. Боль и слезы, так отчетливо прозвучавшие в нем, заставили сердце Полянской сжаться. Она отвела взгляд от лица Марины Александровны и прикусила нижнюю губу, стараясь заглушить крик, протест, вопрос, рвущийся из груди, из сердца: «Я тоже люблю его! Мне тоже он нужен! Нам нужен! Что мне с этим делать? Как жить без него?»

Она не крикнула, понимая, что права задавать подобные вопросы Марине у нее нет. Да и вообще, разве есть ответы на эти вопросы, если любишь женатого мужчину, зная заранее, что твоим он не будет никогда?

— Бог вам судья! — напоследок сказала женщина и, отвернувшись, зашагала к калитке.

Злата, чувствуя, что ноги не держат, опустилась на скамеечку. Внутри все дрожало и кипело. Кровь шумела в ушах, а пальцы не слушались. Нож выпал из рук, когда она зачем-то подняла его с земли. Кусая губы и сдерживая слезы, она пыталась уверить себя, что не произошло ничего ужасного. Да, слухи, они дошли до Марины Александровны, но доказательств у нее нет. И Витале она, конечно, поверит. А это значит, больше никогда… Ничего не видя из-за слез, Злата обернулась к коляске и, порывшись в корзине, достала мобильный. Звук был отключен. Она всегда его отключала, когда Бусина спала. Девушка даже не стала проверять, звонил ли Виталя, она вообще не стала проверять список пропущенных звонков. Просто нашла в контактах его имя и набрала. Короткие гудки. Номер занят. Еще одна попытка… И снова то же… Или, может быть, он просто сбросил! Не может разговаривать? Нет, Марина Александровна еще не доехала до дома, и он, возможно, еще ничего не знает. Или уже знает и больше не желает о ней слышать?

— Мамочка!

Как будто сквозь вату затуманенного сознания донесся до Златы детский голосок. Полянская с трудом разлепила опухшие от слез веки и подняла голову. Кажется, она все же уснула. Уснула, сидя за столом в столовой, уронив голову на руки. Рядом все так же лежал мобильный, который за весь этот долгий вечер так и не засветился его номером. Пытаясь быть собранной и спокойной, девушка весь вечер занималась детьми. Улыбаясь, кормила, играла, купала, переодевала, читала на ночь сказку и укладывала спать. Ради детей она пыталась сдерживать чувства и мысли, а сердце ныло от тоски и тревоги. Слезы каждый раз наворачивались на глаза. Ей не хотелось пугать детей. Но Ульяна все равно раскапризничалась и все никак не хотела засыпать, как будто чувствуя то, что происходило у Златы в душе. Да и Машка, когда девушка читала ей сказку, то и дело поднимала к ней огромные голубые глазки, слыша, как дрожит иногда и срывается голос мамы. Весь вечер Полянская не расставалась с телефоном, не предпринимая, однако, попыток позвонить самой. Она все ждала, что Виталя позвонит, но этого так и не произошло.

Уложив, наконец, детей и оставшись в одиночестве, Злата прошла в столовую и села за стол, понимая, что уснуть в эту ночь она не сможет. Тишина старого дома обступала ее, а вместе с ней наплывали воспоминания. Сдерживаемые весь день слезы, наконец, хлынули из глаз.

Уронив голову на руки, Злата безутешно плакала и не заметила, как и когда уснула. В тот вечер, как назло, телефон совсем безмолвствовал. Такое случалось не часто, но именно в тот вечер так и было. А Злате хотелось хоть с кем-то поговорить, излить душу, услышать слова утешения и ободрения, понимания и участия. Впрочем, она все же понимала, что ее, может быть, и выслушают, и посочувствуют, но поймут вряд ли! Ведь даже родители и близкие друзья, реально оценивая ее отношения с Дорошем, понимали, что когда-нибудь этому придет конец. И даже рождение Ульяши не сможет их спасти. Он не бросит свою семью ради них. Может быть, раньше, тогда, давно, когда все еще не сложилось так, как удобно было Витале. А теперь нет. Его все вполне устраивало в сложившейся ситуации. Сидя, как говорят, на «двух стульях», он нашел идеальный для себя выход из положения. Мужчина жил практически на две семьи, но ответственность нес лишь за одну. И если уж запахнет жареным, он с легкостью отвернется от Полянской. Он выкрутится, оправдав себя в глазах жены, придумает что-нибудь, а Злата останется одна. И это в глазах ее родных и друзей — самый лучший и разумный для нее выход из этой ситуации. Ну не пара он ей, не пара… И ее любовь ничего не меняла.

— Манечка, а ты почему не спишь? — прочистив горло, спросила Злата, погладив девочку по белокурым кудряшкам.

— Бусина заплакала, а я услышала и проснулась. Встала покачать ее и увидела, что тебя нет! Я покачала колыбельку, и она успокоилась, но ты так и не пришла…

— О господи! Ульяша, видно, проголодалась! Иди, моя хорошая, забирайся в кроватку, пол холодный, а ты босиком! Я сейчас покормлю Улю и тоже лягу…

Девушка наклонилась и, коснувшись губами лба девочки, подтолкнула ее к двери. Маняша побежала к себе, а Злата, с трудом поднявшись, отправилась на кухню готовить малышке смесь.

Дорош так и не позвонил. Не звонил он и всю последующую неделю. Не звонила и Злата, с каждым днем все отчетливее понимая: он больше никогда не позвонит. Все эти дни она пыталась осознать и примириться с мыслью: Виталя исчез из ее жизни навсегда. Всю неделю, занимаясь домашними делами и детьми, девушка пыталась не думать и гнать прочь воспоминания, надеясь примирить себя с неизбежностью. Но совладать с собой было не так-то просто. Да, не в первый раз она теряла его, не в первый раз казалось, что это навсегда. И ни разу жизнь на этом не заканчивалась. Жизнь все равно продолжалась. Оборвать ее могла только смерть, остальное — суета сует…

Но однажды дождливым октябрьским вечером в окно столовой настойчиво постучали. Злата как раз укладывала младшую дочку спать, а старшая в это время читала вслух, сидя за столом. Машка испуганно замерла на полуслове, а потом, соскочив со стула, прибежала к матери. Но прежде чем она успела заговорить, Злата приложила палец к губам, призывая к молчанию, и указала на дверь. Злата покинула комнату вслед за девочкой, оставила гореть ночник на прикроватной тумбочке и прикрыла за собой дверь. Стук повторился, и, мимоходом взглянув на настенные часы, Злата пошла открывать, недоумевая, кто мог пожаловать к ним в такое время и зачем.

Резкий порыв ветра почти вырвал из рук Полянской дверь, когда она, повернув ключ, отворила ее, но не дал удариться ей о стену веранды. Чья-то рука успела придержать дверь.

— Тихо-тихо, золотая моя, чуть не убила! — раздался из темноты голос Витали. Голос, пронизанный теплотой и нежностью. Голос, от которого у девушки перехватило дыхание, а на глаза навернулись слезы. Мокрый, он возник из темноты, чуть отодвинул ее в сторону и закрыл за собой дверь. В темном узком пространстве веранды они оказались так близко друг от друга. Ветер бросал капли дождя, барабаня ими по стеклу. Ветки груши царапали шифер у них над головой. За деревней тревожно стонал лес. Ветер, срывая с деревьев последние листья, гнал их за собой…

— Привет! — сказал Дорош, нарушив молчание.

Злата, рванувшись вперед, уткнулась лицом в его мокрую куртку, чувствуя, как по щекам бегут слезы.

— Эй, Злата Юрьевна! Это еще что такое? Быстренько перестань! Ты же видишь, я весь мокрый! Ты что же, плачешь? Вот глупая, немедленно прекрати это! Пойдем в дом! Дети еще не спят? — спросил он.

Девушка лишь покачала головой, не в состоянии сразу справиться с собой. Мужчина ласково и ободряюще погладил ее по спине, отстраняя от себя. Он открыл дверь, и они вошли в небольшую прихожую, освещенную бра. Виталя снял мокрую куртку и повесил ее на вешалку. Стряхнув с волос капли дождя, он обернулся и улыбнулся. Злата, вытирая мокрые от слез щеки, смотрела на него, не в состоянии до конца поверить собственным глазам. Он здесь, перед ней, настоящий, живой. Он здесь, рядом, улыбается, глядя на нее, а глаза светятся теплыми искорками нежности и смеха. Гладко выбритый, подстриженный, источающий все тот же до боли знакомый терпкий аромат парфюма, от которого у нее кружилась голова и подкашивались ноги. В новом спортивном костюме и с ослепительной улыбкой на красиво очерченных губах, от которой у девушки захватывало дух. Определенно он только сегодня побывал у парикмахера и недавно вышел из душа. И все же Полянская не могла не заметить темные круги у него под глазами и чуть одутловатое лицо.

И уж конечно, Злата Юрьевна даже предположить не могла, что всю прошедшую неделю Виталя был не так уж далеко от них. Он пил, закрывшись в маленьком домике родительской дачи, сильно пил, беспробудно. Пил и спал, спал и пил, не желая ни думать о чем-то, ни что-то решать. Конечно, он не мог рассказать Злате, каким ударом стала для него вся открывшаяся его жене правда. Та, которую она бросила ему в лицо, потребовав объяснений. Мужчина понимал, что увиливать и врать уже бесполезно, и ему ничего другого не оставалось, как во всем признаться и просить простить. Но Марина простить не смогла. Нет, не измену, а именно Злату Юрьевну Полянскую и маленькую Ульяну. Ему пришлось собрать вещи и уехать в Горновку. Но вот так сразу пойти к Злате или позвонить ей Виталя не смог. Ему необходимо было время. Нужна была передышка, пауза, которая позволила бы ему смириться и принять неизбежность тех перемен, которые следовали после его ухода из дома, из семьи и развала того привычного образа жизни, который он вел много лет и который в общем-то его вполне устраивал. Все свалившееся на него оказалось куда сложнее. Мысли об этом преследовали его, не отпуская, и прогнать их не удавалось. Вот и искал он спасение в бутылке.

— Я уже не надеялась увидеть тебя когда-нибудь снова! Почему-то в этот раз у меня не осталось даже надежды! Ты не звонил… — негромко сказала Полянская, не сводя глаз с его лица.

— Я не мог, — перебил ее мужчина и, наклонившись, поцеловал в нос. — Я, знаешь ли, продрог! Согреешь чаю?

— Конечно! — Злата улыбнулась, хоть на ресницах по-прежнему дрожали слезинки, и, не сдержавшись, обвила руками его талию, прижавшись на мгновение к его груди. — Проходи! — она указала на дверь, пропуская вперед.

…Дети давно спали. Свет в доме погас. Капли дождя все так же настойчиво стучали по карнизу, а ветер завывал в дымоходе. Где-то на улице хлопала незапертая калитка, но в доме было тепло, уютно и надежно. Виталя сидел на диване в столовой, откинувшись на спинку, а Злата, не выпуская из рук его ладони, лежала рядом, пристроив голову на его коленях. Темнота обступала их со всех сторон. Все звуки извне почти не доходили до сознания. В его пульсе, к которому девушка прикасалась губами, слышалось биение сердца. Виталя задерживал дыхание, когда она поворачивала голову и прижималась щекой к его животу, потом прерывисто выдыхал. Она чувствовала, как подрагивают его пальцы, когда легко и нежно Злата касалась их губами. Она не видела, но знала, он улыбался в темноте, и казалось, эта ночь будет длиться вечно… — Я все рассказал своей! — нарушил молчание Виталя. — Собственно, она и так все уже знала. Я думаю, новость эта с опозданием в полгода все же достигла нашей деревни. Даже странно, так долго… Я, признаться, ожидал чего-то подобного раньше, а потом, когда этого все же не случилось в первые недели, я как-то расслабился, решив, что опасность миновала. Но я ошибся. Я ушел из дома. Был у родителей несколько дней, потом приехал сюда. Думаю, здесь пока и останусь. К работе ближе, да и вообще лучше жить одному, чем выслушивать бесконечные расспросы, вопросы и советы матери и отца.

Дорош замолчал, а Злата не нашлась с ответом. Да и что она могла бы сказать? Что сожалеет? Расстроена? Извиняется? Не хотела, чтобы так? Да, возможно, она не хотела разрушать семью Витали. Не хотела его на что-то вынуждать и ставить перед выбором! Но если она сейчас скажет об этом, Виталя вряд ли поверит в ее искренность! Нет, девушка знала это точно, нет! Разве ж не встрепенулось ее сердце, окрыленное новыми надеждами? Да, она хотела, чтобы все было не так! Но все равно хотела его.

— Ты молчишь? — снова заговорил Дорош.

— На самом деле я не знаю, что сказать! Наверное, твой приход сюда сейчас после случившегося кажется еще более странным…

— Почему?

— Ты сам знаешь. Помнится, не так давно ты говорил, что просто голову мне снесешь, если только рождение Бусины хоть как-то повлияет на мир и согласие в твоей семье… Это все игра? Ловко продуманный ход? Понятно, голову в прямом смысле слова ты мне не оторвешь, но ты ведь знаешь, как сделать мне больно! И ты знаешь, как мне может быть больно!

— Что за ерунду вы говорите, Злата Юрьевна? — улыбнувшись, сказал мужчина. — Вы ж знаете, я добрый! У меня самые добрые глаза на свете!

— Да, — согласилась девушка и коснулась пальчиками его лица, пробежав по бровям, дотронулась до ресниц. — У тебя самые добрые, самые ласковые, полные смеха и тепла глаза. Но я видела их другими. Нечасто, всего несколько раз, в них было столько ярости и холода… И этот твой взгляд не предвещал ничего хорошего для меня!

— Глупости! Я никогда не делал подлости людям, по крайней мере, тем из них, которые и ко мне относились по-человечески.

— Правильно. И я признаю, многое сама заслужила… — рука Полянской опустилась чуть ниже, провела по носу и коснулась губ, неторопливо и нежно лаская, обводя кончиком пальца контур.

Его горячее дыхание обожгло ее ладонь.

— Конечно! И свое получишь! — засмеявшись, согласился он и, наклонившись, коснулся ее груди, сильно, до боли, сжав сосок. — Завидую я тебе, золотая моя! — неожиданно изрек мужчина. — Вот правда, без обид, завидую. У тебя вроде уже и есть многое в этой жизни, но, глядя на тебя, реально понимаешь, многое у тебя еще впереди!

В его голосе девушке почудилась некая затаенная горечь.

— А у тебя? — тихо спросила она.

— А у меня все уже в прошлом! Я ведь старый уже и больной!

— Нет! Какой же ты старый?! — запротестовала Злата. — Всего-то за сорок перевалило! Ты еще на многое способен!

— Да что ты? А вот с этого места можно конкретней? — игриво поинтересовался он.

Злата, снова приняв вертикальное положение, уселась ему на колени, приблизившись к его лицу, и обхватила руками шею, прижавшись к нему. Руки мужчины тут же обняли ее талию и забрались под рубашку.

— Конкретней, ты говоришь? — улыбнувшись, спросила она. — То есть перечислить? Детально? С подробностями? Ты ж знаешь, я могу! Я ведь писательница!

— Писательница! — подразнил ее мужчина. — И какая ты писательница? Зеленая ты еще совсем, чтоб писательницей зваться!

— Что? — едва сдерживая смех, возмутилась девушка. — Ну ладно, писательница, может быть, звучит слишком громко… Я — автор!

— Ну… — с сомнением протянул Дорош, — я бы сказал, соавтор! Не больше!

— Соавтор? Ешкин кот, это вы сейчас на что намекаете, Виталий Алексеевич? Я, что ли, роман не писала свой или писала в соавторстве? А с кем, интересно?

— А это не я намекаю! Это люди говорят! А то ведь и пишешь, и поешь… Не слишком ли много для тебя одной?

— Ах, люди! Ну, люди… — не сдерживаясь более, Злата рассмеялась. Она даже возмутиться по-настоящему не могла или обидеться. Все, что говорил сейчас Виталя, было просто абсурдным и смешным! Надо же, а она и не знала, что о ней такое говорят! Но она легко могла предположить, кто и почему о ней такое говорит! Виталя сильнее прижал ее к себе и уткнулся лицом в ложбинку на шее.

— Ты так пахнешь… — негромким, севшим голосом сказал он, покрывая легкими поцелуями ее шею.

— Как?

— Чем-то до боли знакомым и полузабытым. «Испахан». Кажется, так назывались эти французские духи, которые лет тридцать назад были довольно популярными, но и дорогими тоже. Я их девчонкам дарил!

— Девчонкам? Тридцать лет назад тебе сколько было? Ты мог позволить себе дарить девчонкам «Испахан»? — уточнила Злата.

— Конечно, мог! — смеясь, заявил мужчина.

Совершенно неожиданно он опрокинул Злату на диван и, наклонившись, прижался к ее губам страстным горячим долгим поцелуем. И вдруг где-то рядом, на диване, веселой трелью залился его мобильный. Время приближалось к полуночи.

— Черт возьми, и кому там не спится! — раздраженно пробормотал мужчина, не отпуская Злату от себя. Пошарив по дивану, он нашел мобильный и, мимоходом взглянув на экран, поднес его к уху.

— Витька, тебе чего не спится? — начал он.

Злата, не в состоянии лежать и ждать, беспокойно зашевелилась и, приподнявшись, коснулась губами уголка его губ.

— На стакане? Понимаю! — продолжал разговор Дорош. — Сам недавно… Не-не, завязал…

Не встретив сопротивления, девушка, проделав дорожку из поцелуев по щеке мужчины, добралась до уха и, захватив зубами мочку, нежно прикусила…

У Витали участилось дыхание.

— Хочешь приехать? Сейчас? На такси? Нет, это не самая лучшая идея! Нет, я не дома! Да, я занят… Чем занят? Ну…

Ладонь ее стремительно соскользнула вниз, забралась под резинку спортивных брюк и нежно погладила набухшую пульсирующую плоть… Стон удовольствия вырвался из груди мужчины.

— Чем я могу быть занят ночью, как ты думаешь? Что за вопросы ты задаешь?

Вернувшись к его губам и не обращая внимания на телефонный разговор, Полянская завладела ими, подразнив его языком…

— Нет, я не с Мариной сейчас… — с трудом оторвавшись от ее губ, снова заговорил Дорош. — Нет, я с другой! Хочешь поговорить с ней? — Виталя поднес телефон к Злате, но девушка, не произнося ни слова, лишь покачала головой. — Она не хочет с тобой разговаривать! — сказал он, возвращаясь к телефону и пытаясь одной рукой справиться с пуговичками на рубашке Златы, чувствуя возрастающее нетерпение…

Его пьяный друг еще что-то говорил, но Виталя его уже не слышал. Девушка, взобравшись на него, нетерпеливо повела бедрами, да так, что в глазах у мужчины потемнело. Откинув с лица распущенные длинные волосы, она стала расстегивать пуговички на рубашке, потом сбросила ее. Выключив и отложив в сторону телефон, мужчина потянулся к застежке бюстгальтера, освобождая полные упругие груди. Виталя сжал их. Злата с легким стоном наслаждения выгнулась ему навстречу. Дорош обхватил ее талию и нетерпеливо потянул к себе…

Много позже, разгоряченные и утомленные, они лежали на диване, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Злата, пережив всплеск невероятного, острого наслаждения, тяжело дыша, прижималась к его груди, слышала, как часто и громко бьется его сердце. Ему тоже было хорошо с ней. Ему всегда было хорошо с ней…

— Поздно уже, — первым пришел в себя Виталя, нарушив тишину, разрушив тем самым то невероятное, безоблачное ощущение умиротворения и счастья, которое серебристой пылью было рассыпано в темноте комнаты.

— Ты ведь не уйдешь? — чуть приподнявшись, попытавшись разглядеть его лицо, спросила она. — Я не хочу, чтобы ты уходил!

— Ты хочешь, чтобы я остался? Ты в самом деле этого хочешь?

— Да!

— Ты думаешь, из этого что-то выйдет?

— Я люблю тебя и хочу быть с тобой всегда! — просто и искренне призналась девушка. И это было правдой. Виталя обнял ее и прижал к себе. Он не был уверен, что этого вполне достаточно для того, чтобы стать счастливыми. Отыскать в этом мире что-то такое, чего ему действительно недоставало в браке с Мариной. Попытаться начать все сначала. А вдруг действительно получится обмануть судьбу и время?

Сейчас, обнимая Злату Полянскую, которую он любил и хотел, Дорош готов был поверить, что получится.

— Давай-ка, золотая моя, перебираться в твою спальню! Не хватало еще, чтобы Машка, проснувшись, пришла…

— Ты не уйдешь? — дрогнувшим голосом переспросила Злата, не веря.

— Нет, не уйду! — твердо и решительно ответил он.

Глава 24

Под оглушительный шквал оваций Злата Полянская, тяжело дыша, склонилась в низком поклоне перед полным залом зрителей в Доме культуры ее родного городка. Непрекращающиеся аплодисменты оглушали, а сердце бешено колотилось где-то в области горла. Выпрямившись, Злата чуть отошла вглубь сцены и, взяв за руки ребят из подтанцовки, подвела их к краю площадки, и все вместе они снова поклонились. Зал аплодировал стоя, снова и снова выкрикивая «Браво!». Это бесспорно был успех. А потом понесли цветы…

Первым на сцену поднялся глава их города с большим букетом лилий, за ним из-за кулис, взявшись за руки, вышли дочки, неся по букетику фиалок, вслед за ними — Виталя с букетом роз, а потом и зрители, все те, кто хотел, но не успел подарить цветы во время концерта. Прижимая к груди огромную охапку цветов, Злата Полянская стояла посреди сцены и махала зрителям рукой. Тяжелый бархатный занавес медленно закрывался, а в свете софитов, направленных на нее, присутствующие в зале могли видеть сияющее лицо и счастливую улыбку. Когда закрылся занавес, девушка обернулась, передала цветы кому-то из техперсонала Дома культуры и, счастливо засмеявшись, прижала ладошки к щекам, поочередно обнимая ребят из танцевального коллектива, раскрасневшихся, улыбающихся, с капельками пота на лбу и едва переводящих дыхание.

Быстро переодевшись и предоставив техперсоналу собирать аппаратуру и костюмы, девушка вышла в зал, где собрались люди, которые хотели лично выразить ей благодарность за концерт и за то, что она делает, подписать открытки, сфотографироваться на память, подарить сувенир. Еще много лет назад, впервые ступив на летнюю сцену в одном из минских парков, Злата кое-что вынесла для себя. Искренность и открытость — вот главное, что ценят как читатели, так и зрители. Не стоит изображать из себя того, кем ты не являешься. Проще и честнее просто быть собой. И быть с людьми, которые любят и ценят тебя, восхищаются тобой и поддерживают. И быть благодарной богу и жизни за все, что есть у тебя сейчас. И людям, которые приходят на концерт, которые любят народные песни. И в знак благодарности, даже понимая, что безнадежно опаздывает в ресторан, где сегодня собрались близкие и родные ей люди, все те, кто принимал непосредственное участие в подготовке сольной программы «Там, за зорями», Злата все равно вышла к своим преданным и верным зрителям, ее землякам.

В честь ее первого сольного концерта, в благодарность за то, что, не изменив себе, она открыла первый настоящий гастрольный сезон, начав с родного районного центра, они дарили ей подарки и цветы, просили подписать открытки и поздравляли с днем рождения, которому Злата и приурочила концерт. Это были невероятные эмоции, добрые, искренние, неподдельные. Она отвечала на их объятия, фотографировалась с ними на память, зная, что иначе не может поступить. И неважно, что в ресторане ждали гости и мобильный уже разрывался от звонков…

Вот так, с подарочными пакетиками и цветами, Злата, едва не свернув себе шею на лестнице черного входа, спустилась в холл, где ее ждал Виталя, нетерпеливо расхаживая от колонны к колонне, снова и снова набирая ее номер.

— Ох, едрит-мадрид! Я и не думала, что все может настолько затянуться! — выпалила она, подходя к Дорошу, державшему в руках ее пальто. — Ну? Как? — спросила она, свалив цветы и подарки на стоящее рядом кресло и обернувшись к нему.

Она прямо светилась вся от радости, от счастья. То, что она делала, приносило ей неимоверное удовольствие. Да, приходилось выкладываться на сцене, отдавая часть себя, но и получая не меньше. Стоило лишь взглянуть на нее сейчас, чтобы в очередной раз убедиться в этом.

— Здорово! Молодец! — с улыбкой отозвался Виталя. — В ноты точно попадала! — добавил он.

— И все? — притворно-обиженно протянула она.

— Нет, не все. Твоя мать звонила пять раз! И если мы сейчас не поторопимся, ресторан просто закроется, а гости разъедутся по домам! Вот скажи мне, и зачем после концерта нужно было организовывать еще и вечеринку в ресторане? Все и так устали… Можно ведь было в другой день?

— Нет, в другой день было бы уже совсем не то! — покачала она головой, застегивая пальто. — А сегодня мой день рождения и сегодня в моей жизни и жизни людей, которые работают со мной, произошло важное событие — первый сольный концерт! И это обязательно надо отметить! Спорим, они не обидятся и уж тем более не уйдут? — все так же улыбаясь, она пододвинулась к нему ближе и, приподнявшись на цыпочках, коснулась губами его губ.

— Ты ведь не сердишься?

— Бери свои цветы и бегом в ресторан, пока нас уборщица шваброй не прогнала! — Дорош развернул ее и подтолкнул к выходу. Злата набросила на плечо лямку рюкзачка, сгребла со стула охапку цветов, обернувшись, показала Дорошу язык и с гордым видом направилась к выходу.

Мужчина лишь усмехнулся в ответ, поднял оставленные пакеты с подарками и конфетами и последовал за ней. Понадобилось не более пяти минут, чтобы преодолеть путь от ДК до ресторана. На ходу расстегивая пальто, Злата бросила его на стойку гардероба и, едва переведя дыхание, стала подниматься на второй этаж. Открыла дверь в зал и замерла на месте. Там было темно и тихо.

— А что происходит? — понизив голос, спросила девушка, оборачиваясь к Дорошу. — Где все?

— Вероятно, ушли, не дождались! — с улыбкой ответил он.

— Ты шутишь? — она сделала шаг вперед и потянулась к стене в надежде отыскать выключатель, но, кажется, даже не успела коснуться его.

Как-то разом вспыхнул свет, и тишину взорвали хлопушки, аплодисменты и дружное: «С днем рожденья, Злата!». В воздухе серебрился серпантин и переливающиеся конфетти. У столика, на котором стоял большой двухъярусный торт, толпились родные и близкие люди, все те, с кем Злате Юрьевне хотелось отпраздновать свой день рождения и первый сольный концерт. На столах мерцали свечи, а за окном в измороси дождя тонули городские фонари. Цветы, поздравления, тосты, подарки, объятия и поцелуи, перемежаясь между собой, сменяли друг друга. Злата уже и не помнила, когда в последний раз близкие и родные ей люди собирались за одним столом. А вместе с тем ее семья была самым главным и почти единственным, что девушка ставила превыше всего. Она была так счастлива сейчас. У нее было все, о чем она мечтала, к чему стремилась. И хотелось хотя бы в этот вечер, предавшись безмятежной радости, которой лучились ее голубые глаза, просто наслаждаться этим.

— Это победа, дорогая моя! Это еще одна твоя победа! И я поздравляю тебя! — Ирина Леонидовна обняла ее и подала бокал с шампанским. — Хочу выпить за тебя! Я горжусь тобой и люблю! Ты такая умница! — женщина обняла Злату, которая, натанцевавшись в кругу друзей, запыхавшись и раскрасневшись, ускользнула на минутку, чтобы перевести дыхание и выпить сока.

Они чуть отошли от веселящейся толпы.

— Это наша победа, Ирина Леонидовна! Это вы меня подталкивали и указывали путь! Поддерживали и не давали пасть духом! Если бы не вы, я, наверное, давно бы опустила руки! По крайней мере, так и не дошла до сольной программы и сегодняшнего концерта!

— Дошла бы, конечно, дошла! У тебя есть талант, а это то, что просто так не дается богом. Он тебе дан, а значит, случай и возможность развить и показать его всегда найдутся. Ну, а мы пойдем дальше!

Они замолчали, но так и остались стоять, потягивая шампанское маленькими глоточками и глядя на веселящихся гостей. Ребята из танцевального коллектива отжигали по полной. И откуда только силы брались после двухчасового концерта, который они отработали с полной отдачей? Следуя их примеру — ну как тут можно было удержаться? — вовсю отплясывали и Анька с Катькой, и мама с тетей Людой, и даже папа под современные мотивы пытался изобразить лезгинку. Дядя Коля о чем-то эмоционально беседовал с Васькой, а жена его, глядя на танцующих, постоянно что-то жевала, пододвигая к себе то одну тарелку, то другую. Ребята-музыканты, Лешины друзья и соратники, которые, по сути, являлись ее саунд-продюсерами, работая над аранжировками минусовок, под которые она выступала, что-то оживленно обсуждали со звукорежиссером и баянистом, а хореограф, она же педагог Университета культуры, которая учила Злату танцевальному мастерству, а сейчас ставила им танцы для сольной программы, болтала с Блотским-старшим.

Рядом с ними стоял и Леша, пытаясь уловить суть разговора. Он то и дело отвлекался на Машку, убегающую за сестренкой и снова возвращающуюся к нему. Дети тоже были с ними, и Злата не видела в этом чего-то предосудительного. Она привыкла брать детей с собой, для нее это было естественным, да и дочки были в окружении близких людей. Маняша, будучи ученицей третьего класса, была привязана к школе и определенному режиму, нарушать который не рекомендовалось. Оттого, уезжая, Злате приходилось дочку оставлять с Виталей. Ульяну же она неизменно брала с собой. Маша скучала без Леши сильнее, чем Злата могла бы предположить. Нет, не то чтобы она чувствовала к Злате некоторую отчужденность, может быть, даже ревность в связи с появлением в их жизни Ульяши и Витали. Девочка обожала свою маленькую сестренку и была приветлива с Дорошем. Но папа был для нее всем. Леша обожал Маняшу. И его любовь не приходилось делить.

— А почему Леша один? — спросила Злата, нарушая молчание и с улыбкой наблюдая, как обмениваются поцелуями папа и дочка. — Куда делась Маша?

— Маша? — переспросила Ирина Леонидовна. — Ах, Маша! Ну, после Маши у Леши была еще Таня, а потом Света. Так, ничего не значащие интрижки. Как-то отец попробовал поговорить с ним, но он заявил, что жениться более не намерен, как и связывать себя серьезными длительными отношениями. Но он же все-таки мужчина, оттого периодически в его жизни появляются девчонки! Но это ровным счетом ничего не значит. Сердце же свое он отдал дочери, и ничего менять не собирается! Ребенок — самое ценное и дорогое, что есть у него в этой жизни!

— Да, Леша обожает Маняшу, и это взаимно, но это ведь я виновата во всем, Ирина Леонидовна! Я разбила ему сердце, и теперь как он может кому-то поверить? Знаете, мне иногда стыдно за собственное счастье. И, казалось бы, все давно в прошлом и у нас с Лешей вполне дружеские отношения, да только иногда в его глазах чудится мне такая тоска…

— Злата, ну посмотри на Лешу, он выглядит вполне счастливым и довольным жизнью. Хорош собой, талантлив, вполне успешен. Ты же знаешь, помимо творчества, музыкальной карь еры, он с удовольствием принимает участие во всевозможных телевизионных проектах. И на коньках катается, и танцует с профессионалами. А личная жизнь… Все это будет еще у него, поверь мне. Влюбится — и все забудется окончательно. Но вообще я рада, что вы смогли переступить отчуждение, не стать чужими и как нормальные цивилизованные люди продолжить общение.

— Я тоже рада! — Злата улыбнулась и повернулась к Блотскому.

Он сидел на корточках и улыбался, слушая дочку, переводя от нее взгляд на личико маленькой Ульяны, которую Маняша держала за руку.

Вероятно, девочка привела сестренку, чтобы познакомить с отцом. Ульяша, будучи контактным ребенком, смело протягивала ручку, хватаясь за Лешин палец. Злата смотрела на Лешу и во всем соглашалась с Ириной Леонидовной. Блотский выглядел замечательно в своем темно-шоколадном модном костюме-тройке, идеально сидевшем на нем, рубашке на тон светлее и шелковом галстуке в цвет костюма. Аккуратно подстриженный, гладко выбритый, он, как и прежде, являл собой мечту любой девчонки, и вместе с тем Полянская не могла не заметить, что Лешка повзрослел. Он уже не был тем солнечным голубоглазым мальчиком, с которым она познакомилась восемь лет назад, за которого вышла замуж и прожила пять лет.

Сейчас она видела перед собой мужчину, взрослого, широкоплечего, с той же светлой, искренней улыбкой, которая, как и прежде, заставляла улыбнуться в ответ, и с тем же открытым взглядом голубых глаз. О да, Ирина Леонидовна была права, Алексей был вполне счастлив и доволен жизнью, но что-то подсказывало девушке, что он не был тем Лешкой, которого она знала всегда. И казалось бы, все в прошлом, а между тем они, как и прежде, друзья и товарищи, да еще родители Маняши.

Однако Злата чувствовала, что-то умерло в его душе, а улыбка и взгляд не имеют отношения к тому, что творится в его сердце. Это теперь закрыто для всех и вся. Злата смотрела на Лешу и помимо воли вспоминала, каким увидела его впервые после того, как они расстались, и после того, как у нее родилась дочь и Дорош стал жить в их доме. Это было перед Новым годом. Она приехала, чтобы принять участие в новогодних концертах и съемках, организованных Ириной Леонидовной, на центральных каналах. И, как обычно, привезла Маняшу, которую по негласной договоренности Леша забирал к себе на каникулы.

Прошел целый год с момента их расставания, а Злате показалось, прошла вечность. Они ведь даже по телефону почти не разговаривали. В тех редких случаях, когда он звонил, речь шла исключительно о дочке. Блотский даже не спрашивал, как ее дела. Впрочем, Злата тоже не спрашивала. Так получалось, а возможно, так того хотел Алексей, но даже когда он забирал или привозил Маняшу домой, они не встречались. Возможно, парень избегал ее. Впрочем, Злата не возражала. Чувствуя свою вину перед ним, девушка по-прежнему не представляла, как сможет посмотреть в его глаза. Для нее это было самым страшным. Но Ирина Леонидовна, строя грандиозные планы относительно дальнейшей карьеры Полянской и сольной программы, была решительно настроена и дальше сотрудничать с Блотским и его друзьями-музыкантами.

Прошел год. У Леши была Маша. Жизнь продолжалась. У каждого из них своя жизнь, и, кажется, при этом все были довольны и счастливы. Они встретились в кафе. Так было удобнее и правильнее. Сейчас у каждого из них была своя личная территория и жизнь и вторгаться в нее просто так, без приглашения, они больше не имели права. Злата кусала губы, Леша же смотрел исключительно на свои руки, слушая и не перебивая женщину. Полянская из-под опущенных ресниц рассматривала Блотского, внутренне содрогаясь и еще сильнее, чем прежде, терзаясь.

Человек, сидевший сейчас перед ней, так мало походил на того, прежнего Лешку, которого она знала, за которого выходила замуж. Не было больше той безмятежной светлой улыбки, от которой даже самый пасмурный день становился радостнее. Он что-то односложно отвечал, серьезный, замкнутый, похудевший… Ее предательство стало для него ударом, от которого вряд ли он сможет не то что за год, за всю жизнь оправиться. А они тут с Ириной Леонидовной, как будто в насмешку, как будто издеваясь, так просто сидят и предлагают ему продолжить дальнейшее творческое сотрудничество, как будто произошедшее — ничего не значащая ссора, о которой можно забыть, извинившись. Злате хотелось вскочить и бежать отсюда без оглядки, хотелось сказать «прости», но ком, застрявший в горле, мешал говорить, и она продолжала сидеть…

Девушка была уверена, что Леша откажется. Ну кто бы в здравом уме согласился? Ведь ему, несмотря на все заверения Ирины Леонидовны и присутствие в его жизни Маши, все равно было больно. К тому же как можно было просить его о чем-то после всего, что ему пришлось пережить из-за нее? Но Леша согласился. Нет, сейчас не было между ними прежних близких дружеских отношений. Скорее, они приятельствовали, оставаясь прежде всего родителями Маняши. К тому же их музыкальное сотрудничество теперь определялось некоторой суммой денег, которую директор Полянской переводила ребятам. И это было правильно. Леша был с Машей, Злата — с Дорошем. Все вернулось как бы к тому, с чего и началось, как должно было быть, как изначально было предрешено судьбой. Жизнь, как будто спутав однажды карты, теперь все пыталась расставить по местам. Лешка принял предложение Первого канала и стал участником ледового шоу, катаясь в паре с молодой красивой фигуристкой. Маняша, не пропуская, смотрела все передачи, и Злата иногда останавливалась у экрана, глядя, как Блотский, не стесняясь, флиртует с девушкой, обнимает ее, смотрит, как будто стремясь тем самым сообщить всему миру, что он теперь свободен во всех отношениях. Вероятно, у них был роман. Вероятно, из-за этого ушла Маша. Но на нее по большому счету Алексею было наплевать. Он не удерживал ее, как и после шоу легко расстался с фигуристкой.

Злата, глядя на него, видя все это, прекрасно понимала: Леша просто пытается спасти себя. Спасти себя всеми возможными способами, не думая о чувствах девушек, которые были с ним рядом, которые хотели и могли бы подарить ему любовь и нежность. Вот только он в это больше не верил. Им не верил после того, как его предала она, Злата Полянская. Предала его и тот мир, который был их любовью.

— А пойдем-ка, дорогая, к Лешке! — прерывая ход ее мыслей, обратилась к Злате Ирина Леонидовна. — Сегодня смотрела на него, когда он пел на сцене, и у меня появилась идея. Вернее, две. Вы ведь с Алексеем пели когда-то вместе? Дуэтом?

Злата хохотнула.

— Ага! В прошлой жизни. Лет так восемь назад, когда еще и женаты не были! И то это было так, не по-настоящему!

— Но почему? Мне кажется, вы здорово смотрелись на сцене!

— Вы правы! Но, когда мы с Лешкой всерьез занялись своими музыкальными карьерами, стили и направления у нас оказались не просто разными, а совершенно противоположными! И совместить их не получалось! Да, собственно, мы никогда и не думали об этом. Мы были парой в жизни, нам этого было достаточно! А вы к чему клоните, Ирина Леонидовна?

— Пойдем к Лешке, поговорим кой о чем! Извини, что в твой день рождения, но мне прям не терпится кое-что обсудить с вами обоими!

— Вы думаете о дуэте? — спросила Злата, заинтересовавшись.

— Не только о нем! Ну пойдем же!

— Интересненько! — заинтригованно протянула девушка, отправляясь вслед за женщиной. По пути, украдкой оглядев зал и не увидев Дороша, девушка, чувствуя некоторое волнение, хотела было остановиться, сменить направление и поискать его или хотя бы спросить у Кати или Ани, но в последний момент передумала. Сегодня был ее праздник, ее день, сегодня она могла радоваться этому по-настоящему, искренне, от души, наслаждаясь обществом друзей и родных, триумфом и аншлагом, который ей устроили зрители в ДК, при этом не оглядываясь все время на Виталю. Занимаясь любимым делом, получая радость и удовольствие от него, она всегда знала, была абсолютно в этом уверена, что эта радость распространялась на тех, кто был рядом. Им не надо было что-то доказывать и повторять. Эти люди, главные люди в ее жизни, были ее стеной, опорой и оплотом. Тем, чем она дорожила, что ценила больше всего на свете, ее семьей. Это было непоколебимо, и они это знали, как знали и ее. С Дорошем же все было по-другому, но думать сейчас об этом Злате не хотелось.

— Леш, а ведь что ни говори, любит тебя народ! — подходя и улыбаясь, заговорила Злата, протягивая ему бокал с шампанским. — Вот мы сейчас с Ириной Леонидовной обсуждали, как восприняла публика твое возвращение к авторам шестидесятых годов, Окуджаве, Вертинскому, нашим «Песнярам»! Любит тебя наше старшее поколение, любит, и ничего с этим не поделать! Ты им, я думаю, напоминаешь кумиров их молодости, когда выходишь вот так, как сегодня, в строгом костюме и галстуке на сцену!

— Да уж, действительно! Когда на концерт приезжаю и начинаю общаться с публикой, ну, чтобы там прощупать почву и понять, чего ж желают услышать пришедшие на концерт зрители, меня сразу закидывают заявками, и это забытые песни 60-х, песни их молодости, под которые у них есть возможность ностальгировать. Я, кстати, уже завидую некоторым своим коллегам по цеху, у которых на концерте девчонки штабелями, у меня же всего лишь их бабушки и мамы! — самым серьезным тоном и с улыбкой на губах пожаловался им Алексей, заставляя смеяться, взял протянутый бокал.

Совершенно естественным и небрежным жестом он обнял Полянскую за талию и легко коснулся ее бокала.

— Но это все так, отступление. Сейчас хочу просто еще раз поздравить тебя с днем рождения и с такой шикарной премьерой музыкальной программы!

— Спасибо, Леш! — девушка улыбнулась и сделала глоток вина.

— Леша, ты знаешь, наблюдая за тобой и за Златой на сцене, я размечталась о возможности проведения сольного концерта Златы на «Славянском базаре». Программа «Там, за зорями» очень бы подошла для этого, но сегодня, глядя на тебя, на вас обоих, таких талантливых и красивых, я подумала, а почему бы не сделать новую программу? Чередовать ваши выступления или же наоборот, начать со Златы, потом в середине пустить блок ваших дуэтов, а потом оставить тебя одного! Более того, летом проходит много фестивалей, где бы вы могли и выступить с этой программой, а потом пойдут Дни города, Дожинки… Нет, это не значит, что вы не сможете выступать и гастролировать порознь, понятно, у тебя, Леша, свой концертный администратор и свои планы, но мне кажется, более того, я просто уверена, ваша совместная программа станет бомбой! Я понимаю, стили и направления у вас разные, но мы реально можем найти компромисс. По крайней мере, в записи дуэтов. К тому же мы сможем предложить их радио! Мне кажется, это может стать еще одним витком в вашей карьере! Что вы об этом думаете?

— Да я, собственно, не против! Помнится, было время, у нас получались замечательные дуэты, и пусть они были на любительском уровне, народу нравились! — согласно кивнул Блотский, вспомнив, вероятно, то же, о чем десять минут назад говорила Полянская.

Он чувствовал, как шелковистые волосы Златы касаются и ласкают его ладонь, вызывая чувства и ощущения, нет, не забытые, просто надежно спрятанные и бережно хранимые. Ирина Леонидовна правду сказала: он выглядел вполне счастливым, довольным жизнью, успешным. Он занимался любимым делом, которое приносило ему удовлетворение и деньги, но только он один знал, чего ему стоило все это. Предательство Златы стало для него ударом, которого он не ожидал, который даже в страшном сне не мог бы ему привидеться. Он верил ей беспрекословно, поэтому, когда вдруг все сломалось, в один момент разбившись вдребезги, Блотский оказался к этому не просто не готов, он просто перестал быть. Он понимал, что тонет и ему не за что ухватиться, ведь Злата, Маняша, Горновка и белый кирпичный дом стали неотъемлемой частью его самого. Это был его мир, который он вдруг потерял. Он не мог быть вне его, без людей, бесконечно ему дорогих. Поэтому, вероятно, он не смог сразу понять и постичь всю глубину того, что произошло. Леша знал лишь одно: Злата нужна ему, пусть даже беременная от другого. Пусть даже тем другим был Дорош. И только потом истины одна страшней другой открылись ему. Она никогда его не любила, просто не смогла полюбить, потому что в сердце у нее всегда жила любовь к другому мужчине. Вся их жизнь была обманом, а он, жалкий и ничтожный, готов был принять все это как данность и продолжать жить с ней, довольствуясь иллюзиями.

Наверное, когда, наконец, прошли потрясение и растерянность, на смену боли, заглушая ее, спасая, пришли злость и желание доказать ей и себе, что ее предательство — это не конец света, не так все это и важно для него, и он будет жить, и все будет у него хорошо. По крайней мере, Злата никогда не узнает, как плохо ему было. Именно поэтому он позволил Маше быть в своей жизни. Именно поэтому он согласился принять участие в телешоу, а потом, как когда-то со Златой, появился со своей партнершей не в одной программе, заставив многих поверить в их роман. А хотелось, чтобы увидела Злата, чтобы поверила она. Ей и воспоминаниям о ней Леша Блотский объявил войну, о которой, возможно, она и не подозревала даже, но это спасло его и помогло выжить.

А потом она снова появилась в его жизни, предложив продолжить работать вместе и дружить. Блотский согласился, да и мог ли он отказаться? Не понимая до конца, что из этого выйдет, он четко осознавал, что ради Маняши ему придется дружить со Златой или изображать дружбу. Вернее, учиться дружить по-новому, не забывая о некоторых рамках, границах, заходить за которые нельзя ни ему, ни ей. По большому счету, сейчас их объединяли работа и благополучие их дочери. Они были так далеки друг от друга, но вместе с тем Леша благодарил бога и за это. Он мог обмануть окружающих и Злату, но не себя. Себе-то он проигрывал каждый раз, заводя новую интрижку. Каждый раз, когда она снилась ему, снился белый кирпичный дом и ласковый, волшебный мир, в котором он жил все эти годы. Как наяву он слышал дыхание, Злата была рядом. Во сне он обнимал ее, тонул в ее шелковистых волосах и аромате полевых цветов, которыми пахла ее кожа. Чувствовал пальцами ее вдох и выдох, а потом понимал, это всего лишь сон, но и за это был благодарен богу, ведь это было так правдиво. Злата предала его, обманула и разбила сердце, а Леша смотрел на нее и понимал, что она лучшая в мире и по-другому не будет никогда.

— Я тоже, собственно, не против! — согласно кивнула Полянская. — Ох, но ведь получается, после Нового года все начнем по-новому? И в первую очередь надо начать с программы?

— Да, потрудиться придется на славу, но изначально следует обсудить реальную возможность вашего участия в программе фестиваля! Я свяжусь с Министерством культуры и нашим районным отделом культуры, за которым Злата закреплена. А еще переговорю со знакомыми поэтами-песенниками, нам нужен хит! Извини, дорогая, что на этом празднике мы о работе, но, если честно, мне уже не терпится взяться за дело! Предлагаю выпить за успех нашего совместного мероприятия! — с улыбкой предложила Ирина Леонидовна.

— Поддерживаю! — согласно кивнул парень и сделал глоток вина.

Пригубила шампанское и Злата и обернулась, увидев входящего в зал Виталю, прижимающего к уху мобильный. И невольно закусила нижнюю губу, чувствуя, как сжимается сердце. Он был таким красивым сегодня. Она ведь только вчера вернулась из Минска, пробыв там почти две недели, а сегодня с утра уже была в ДК. Они, конечно, общались по телефону, но вырваться домой не получалось. Ульяша, как обычно, была с ней, Маняша, будучи на осенних каникулах, гостила у Леши. Дорош был один в Горновке. У него была работа, и приехать в Минск даже на выходные он не мог. У Златы дух захватило, когда он поднялся на сцену с огромным букетом цветов, гладко выбритый, подстриженный, в новом костюме цвета мокрого асфальта, рубашке мятного оттенка и шелковом галстуке в тон костюму.

Мужчина разговаривал по телефону и даже не смотрел в ее сторону, а она смотрела на него и понимала, что он здесь один. Все, включая ее и детей, часть чего-то общего, единого, сплоченного. Чего-то, во что Дорош не вписывался, чему не принадлежал. Более того, что считал чуждым для себя. Это причиняло ей боль. Так хотелось, чтобы он стал частью ее мира, но почему так не случилось, Злата не знала. Она старалась быть снисходительной, пыталась понять и оправдать. Щемящее чувство жалости, когда особенно явно, вот так, как сейчас, эта его отстраненность вставала перед ней, сжимало сердце. И девушка поспешила высвободиться из Лешиных объятий.

— Простите, я отойду! — сказала она и поспешила к Витале. Он как раз закончил разговаривать по телефону, который убрал в карман брюк.

— Не пригласите меня на танец? — с улыбкой, несколько игриво, поинтересовалась она, взяв его под руку.

— Что-то не хочется! — с улыбкой ответил он.

— Что? — сделав огромные глаза и притворно надув губы, возмутилась она. — У меня сегодня день рождения! Мне отказывать нельзя!

— Да неужели? — мужчина поднял руку и взглянул на часы. — Действительно, еще пять минут твоего дня рождения! Так уж и быть, потанцую с тобой!

Не совсем понимая, говорит он это всерьез или шутит, Злата позволила Витале обнять себя и вывести в центр зала. Она обняла его и прижалась к плечу щекой, чувствуя тепло его рук. Некоторое время они вот так и двигались в ритме музыки, тесно прижавшись друг к другу.

— Я так соскучилась по тебе! — чуть отстранившись и глядя в его лицо, сказала она. И это было правдой.

— Да неужели? — усмехнулся он, переводя на нее взгляд. — И когда ж ты успела? Тебе ведь и по телефону некогда было со мной поговорить!

Что-то почудилось Полянской в его взгляде, голосе… Горечь, обвинения, сожаления, разочарование, недоверие, ирония?

— Да, наверное, но я все равно скучала по тебе! Я всегда по тебе скучаю! — сказала она и закусила нижнюю губу.

— Когда все это здесь закончится? Детям спать пора! Не понимаю, зачем ты вообще их взяла сюда! — как будто не слыша ее, заметил Дорош.

Злата ничего не ответила ему, чувствуя, однако, как отчаяние не в первый раз закрадывается в сердце.

…Из ресторана они вышли уже за полночь. Ульяша уснула у бабушки на руках и не проснулась, даже когда ее одевали. Вот так, сонную, мама и передала ее из рук в руки Злате, когда они усаживались в машину, чтобы ехать в Горновку. И сейчас дочка безмятежно посапывала, прижимаясь к ее груди. Не успели они выехать за черту города, как Маняша свернулась калачиком на заднем сиденье авто. Родители остались в городе, а в деревню вместе с ними поехала Катерина.

Фары автомобиля рассекали непроглядную ноябрьскую ночь, в салоне царило молчание.

— Твоя мать могла бы уйти домой пораньше и забрать детей. Неужели обязательно было оставаться до конца? Я так понимаю, и в Минске раньше полуночи ребенок не ложился спать? — первым заговорил Виталя, поглядывая на Полянскую, прижимающую к себе безмятежно посапывающую дочку.

В интонации его голоса Злате явственно послышалось раздражение. Но оправдываться и что-то выяснять ей совершенно не хотелось, тем более в присутствии Катерины.

— Ты мне так и не сказал, почему бабульки не приехали на мой концерт, — вместо этого вспомнила она.

— Откуда я знаю? Сказали, что не могут! Я не уточнял, а они были немногословны!

— Злат, да просто баба Маня заболела совсем. Она еще с лета, если помнишь, жаловалась на боли в суставах, а сейчас, мне баб Валя говорила — она ходила делать ей уколы — совсем ей худо стало. Скрутило ее… Вот она и не поехала, ну а без нее, конечно же, баба Нина и баба Валя тоже не поехали!

— А врач был у нее? — тут же забеспокоилась девушка. — Кто-то из детей здесь, с ней?

— Я не знаю, Злата! Но наверное! — весьма убедительно кивнула Катерина, придерживая Маняшу, которая норовила оказаться на краю сиденья.

Приехав в Горновку, они простились с Катериной у калитки. Подружка, может быть, и не поехала бы с ними, если бы не куры, которых родители развели на даче, а теперь приходилось находить возможность и ездить на дачу каждый день, чтобы кормить живность. Дорош помог Злате перенести в дом детей и, пока она раздевала их, сонных, и укладывала в постель, внес в дом все цветы и подарки, которые они забрали из ресторана.

…Когда Злата вышла из детской, на старых настенных часах было почти два ночи. Время позднее, а спать не хотелось вообще. Последнюю неделю в Минске, репетируя и допоздна засиживаясь с ребятами, она привыкла ложиться, когда переваливало далеко за полночь. И сейчас ей тоже не спалось. Усталость, безусловно, чувствовалась. Последняя неделя перед первым сольным концертом была не из легких, но эмоции, все еще бурлившие в ней, искали выход. Злата расставила в вазы привезенные из ресторана цветы, потом в ванной перед зеркалом долго смывала макияж, вынимала шпильки из волос и собирала их в косу. Потом прошла на кухню и остановилась, прислонясь плечом к дверному косяку.

Виталя сидел за маленьким столиком, скинув пиджак, ослабив узел галстука и закатав рукава рубашки. Перед ним стояла початая бутылка водки, рюмка и блюдечко с нарезанным лимоном. Ей очень хотелось заговорить, спросить о концерте, исполнении, постановке. Злате просто хотелось поговорить с ним. Или помолчать, присесть к нему на колени, прижаться щекой к его виску, вдохнуть его аромат и просто насладиться его близким присутствием. Она действительно соскучилась. Она всегда скучала…

— Что? — спросил Виталя, перехватив устремленный на него взгляд. — Пью за твое здоровье и твой успех! Надеюсь, ты не против?

— Нет, не против! — спокойно отозвалась она.

— Присоединяйся! — небрежным взмахом руки пригласил он. Но Злата не сдвинулась с места.

— Ты же знаешь, я водку не пью!

— Ничего другого предложить не могу. Папуля твой, когда был здесь в последний раз, вино, которое стояло в холодильнике, выпил на похмелье!

— А тебе разве завтра не на работу?

— На работу! И что? Не начинай, золотая моя, ладно?

— Ладно, не буду портить тебе удовольствие! Хотя я, конечно, несколько иначе представляла наш сегодняшний вечер! — не в состоянии скрыть обиду, произнесла она и отошла.

— Я тоже, — отозвался он ей вслед, но она даже не обернулась, направившись к входной двери.

На улице, зябко ежась, Полянская глубоко вдохнула сырой холодный воздух и на мгновение закрыла глаза. Она не могла сказать, как и когда возникло между ними это больно ранящее отчуждение, но с каждым днем оно становилось все отчетливее, и Злате становилось страшно. Она не понимала, почему Виталя так ведет себя, как не понимала, в чем ее вина. Но за что-то он все же наказывал ее своими показными холодностью и пренебрежением. Она мечтала разделить с ним свой мир, и когда год назад он остался с ними, девушке казалось, все возможно и впереди их ждет безоблачное счастье. Но все оказалось куда сложнее, а думать об этом не было сил.

Постояв немного во дворе, Полянская вышла за калитку и отправилась к Катерине, подозревая, что та вряд ли спит, скорее всего, топит грубку, потому что в хате холодно и сыро, греет чай и сидит у огня, не зажигая свет, вслушивается иногда в тишину, обступающую со всех сторон, и, задумавшись о чем-то своем, вздыхает. Нет, Злата не собиралась сейчас обсуждать с Катей свои проблемы с Виталей. Ей просто хотелось поговорить о концерте, хотелось обсудить каждую мелочь, разложить по мгновениям и секундам. Она знала отношение Катерины ко всему тому, что она делала. И понимала: подружка и соседка сейчас — единственный человек, с кем можно говорить хоть до утра и смеяться, вспоминая и снова переживая испытанный восторг и радость, и дать выход эмоциям!

Глава 25

— Привет, твой уехал на работу? — не разуваясь и не снимая куртки, понизив голос, спросила Катя, заглядывая на кухню, где Злата кормила Ульяну.

Полянская, не услышав, как она вошла, резко обернулась.

— Привет, Кать! — улыбнулась она. — Давай, заходи, кофе выпьем с тобой, вот только закончу Ульяшу кормить. Слушай, может, ты пока похозяйничаешь сама? Включи чайник. Я утром чуть глаза разлепила. Мы ж с тобой, наверное, часов в пять легли?

— Если не позже! Я сама чуть встала, а в доме ни чаю, ни кофе нет! К обеду на работу и до восьми. Уже сейчас только о том и мечтаю, как приду с работы и спать завалюсь. Мой скоро приедет, но мы с тобой успеем кофейку выпить и взбодриться. Дорош не ругал тебя за столь позднее или раннее возвращение? — раздевшись, Катерина поставила кипятить чайник и, усевшись за стол, послала воздушный поцелуй ребенку, заставив Ульяну улыбаться.

— Да он и не знает, во сколько я вернулась. Спал он!

— Что-то он вчера не в настроении у тебя был! Поругались, что ли, пока от ДК шли?

— Да нет, не ругались, да только, видишь ли, Кать, не нравится ему все это! — призналась девушка, впервые произнеся вслух то, о чем думала уже не первый месяц.

— В смысле? Ты вообще о чем? — удивленно посмотрела на нее подруга.

— Да о том, что все это напрягает его. Мои концерты, поездки и гастроли, записи, студии и публичность не по душе ему. Мне хочется, чтобы он понимал, как важно это для меня, но вместо этого я реально чувствую, как мы отдаляемся друг от друга. Вот и вчера в ресторане… Знаешь, все то, что происходит в моей жизни, чуждо ему, а я не знаю, как исправить положение, что сделать, чтобы все было, как раньше. Каждый раз, уезжая, мне приходится как бы отпрашиваться, извиняться… А потом уезжать, чувствуя неприятный осадок и свою вину перед ним.

— Ох ты, блин, Злата! — воскликнула, поразившись Катерина. — Но как же так? Да он же гордиться тобой должен…

— Он не счастлив со мной, Катя!

— Офигеть! С чего ты взяла?

— Я чувствую это и понимаю, и как раз сейчас, пока еще не поздно что-то исправить, я должна что-то предпринять. Но что, я не знаю, и это не дает мне покоя!

— Ну, если все так, как ты рассказываешь, на самом деле все просто, и выбор у тебя невелик. Либо семья, либо карьера!

— Да уж! Куда проще! — усмехнулась Злата, снимая с плиты турку и разливая кофе по чашкам.

— Попробуй больше внимания уделять все же семье! Подправь график концертов и съемок! Пересмотри приоритеты…

— Кать, я не смогу быть птицей в клетке, ты понимаешь?

— А я и не предлагаю тебе ей быть, забей на Дороша! Не нравится — пусть собирает манатки и валит отсель! Уж ты себе таких, как он, найдешь сотню, а то и две! — категорично за явила подружка, пододвигая к себе чашку. — И уж точно он не стоит того, чтобы потерять то, к чему ты шла столько лет и, наконец, добилась желаемого. А впереди ведь «Славянский базар», и все самое серьезное только начинается!

Злата, не найдясь с ответом, вздохнула и пододвинула к себе дымящуюся чашку.

…Время близилось к обеду, когда Злата, наконец, смогла, покончив с домашними делами, собрать Ульяшу и, усадив ее в коляску, выйти на улицу, собираясь вместе с дочкой отправиться навестить бабу Маню. Виталя был на работе, Маняша в школе. Конечно, дома работы было невпроворот, но куда важнее сейчас для Златы было проведать старушку, беспокойство за которую не покидало девушку все утро.

Она попробовала позвонить, но трубку не сняли. Может быть, телефон снова не работал, а может быть, баба Маня вышла на улицу. Или что-то случилось…

Полянская выкатила коляску со двора, поправила дождевик, закрыла за собой калитку, выбралась на асфальт и остановилась, оглянувшись вокруг. Мир, казалось, застыл, замер, и только монотонный шелест дождя разрушал этот расплывающийся пейзаж. Деревня как будто вымерла. А вокруг застыли леса и уснули дубравы. Девушка сейчас не могла припомнить, за все утро проехала ли по дороге хоть одна машина. Одиночество, идущее в обнимку с ноябрем, обычная картина опустевшей деревни. Но привыкнуть к ней Злата не могла. Эта тишина вокруг сейчас показалась просто жуткой, вокруг ни людей, ни собак, лишь озябшая ворона, каркнув на ветке и как будто испугавшись собственного голоса, нахохлилась и замерла. Слышалось, как где-то в чаще «трубит» лось. Стук капель час от часу становился громче. Девушка шла, поглядывая по сторонам, и видела лишь темные окошки, в которых отражалось низкое небо, да мокрые печные трубы, из которых не вился дымок. Последние осенние цветы, хризантемы, мокрые и продрогшие, жались к заборам. Алеющий куст калины и зеленеющие просторы озимых не могли скрасить эту мрачную картину поздней осени, завладевшей природой. Это осеннее безвременье сырых дней и непроглядных долгих ночей особенно тягостно тем, кто остался, не уехал, не сбежал. Полянская знала это не понаслышке. К вечеру — огонь в грубке да потрескивание дров, сладкий чай с черникой на булке да мурлыкающий кот в уголке. Телевизор, какое-то бестолковое кино и снова тишина, обступающая со всех сторон, стук дождя по стеклу, тяжкий вздох, шепот молитвы и надежда… Она, говорят, умирает последней.

Злата шла, переступая лужи на асфальте, и чувствовала, как тяжестью ложилась на сердце тревога, вытесняя эйфорию вчерашнего вечера. Она любила осень, даже вот такую серую, непроглядную, унылую, печальную. Любила, но иногда хотела бежать от нее далеко-далеко, туда, где солнце и тепло. Весна, как известно, дарила надежду и пробуждала к жизни, осень же как будто обнажала душу, делая ее уязвимой и беззащитной. Она, будто приоткрывая их завесу, показывала суть бытия, чего-то глубинного и вечного, что было во сто крат важнее земной суеты. Утром светало поздно. Весь день в домах не гасили свет. Бесконечный монотонный дождь заставлял деревенских сидеть по домам. Все работы во дворах и огородах завершились. Дачники разъехались, а ее старушки готовились пережить еще одну долгую тяжелую зиму. Теперь им только и оставалось, сидя у телевизора, сплетать в венки лук, лущить стручки фасоли да вязать к зиме носки. Они клятвенно обещали приехать к ней на концерт, такое событие они не могли пропустить, а Дорош обещал ей привезти их. Так что же случилось вдруг за эти две недели и почему она, Злата, ничего об этом не знает?

Девушка поежилась и, набросив на голову капюшон, почувствовала, как дождевые капли увлажняют волосы. Свернув во двор к бабе Мане и подняв коляску на крыльцо, Злата тщетно пыталась рассмотреть сквозь стекла расплывшееся в улыбке морщинистое лицо бабы Мани, завидевшей ее и спешащей навстречу. На кухне никого не было. И небольшой диван у печки, на котором обычно любила сиживать старушка, был пуст. Оставив дочку спать в коляске, Полянская вошла в дом, благо дверь веранды была не заперта. Вошла и остановилась. Сумрак сгущался в комнате. Унылый, неуютный, серый, который в эту пору года мог развеять лишь электрический свет. В доме Златы его почти не выключали. Но бабульки чаще всего экономили и свет зажигали, когда совсем темнело. В доме царила тишина, нарушаемая лишь негромким рокотом работающего холодильника.

— Баба Маня? — позвала она старушку, оглядевшись по сторонам и заметив мусор на полу, крошки, недоеденные куски булки на столе и гору грязной посуды за ширмой у печи. В доме было холодно.

— Баб Маня? — окликнула она чуть громче, проходя вперед и заглядывая в соседнюю, смежную с залом, комнату.

Она выглянула на огород, заглянула в курятник, сарай и даже погреб, но бабы Мани нигде не было. Постояв немного во дворе, оглядевшись по сторонам, не обращая внимания на дождь, Злата собралась было прямо по огородам пойти к Тимофеевне, чтобы у нее узнать, куда же могла пойти баба Маня, но потом, как будто вспомнив что-то, развернулась и почти бегом бросилась в дом. Миновав кухню и смежную комнату, вошла в зал, где за трубкой стояла кровать бабы Мани. И не ошиблась. Старушка действительно была там. Лежала, накинув на плечи одеяло и свесив ноги, обутые в бурки. На мгновение Полянской показалось, что она не дышит, и сердце испуганно екнуло.

— Баб Маня? — дрогнувшим голосом позвала она.

— А-а-а? — веки старушки зашевелились и, застонав, она оторвала голову от подушки, пытаясь разглядеть подслеповатыми глазами, кто перед ней. — Златулечка, тэта ты прыйшла? — переспросила на всякий случай она, сбрасывая одеяло на кровать.

— Я, баб Маня, я! А что случилось? Я вас на концерт ждала, а мне говорят, вы заболели! — спросила девушка, обратив внимание на то, как за эти две недели похудела старушка.

— Ой, унучачка мая! Зусім мяне скруціла. Рук жа падняць не магу. Бач, во як пальцы папухлі! — она выставила перед девушкой исковерканные артритом, испещренные синими дорожками вен руки, и Злата увидела, что и пальцы, и сами ладони опухли. — I ногі папухлі. Чуць хаджу. I шыя не варочаецца. А ўчора як павяло… Упала, во, бач, лоб разбіла. Кроў ішла. За малым богам думала, і не паднямусь ужо! — старушка дошла до Златы и, обняв ее, заплакала. — Як жа добра, што ты зайшла, Златулечка! Я цябе чакала! Не знаю, што рабіць: баліць страшна, ні легці, ні сядзець не магу. I спаць не магу. Ноччу ўголас крычу, такія болі страшныя… Галава во нячэсаная колькі дзён! Ані грубкі падтапіць не магу, ані дроў прынесці, ні чайнік ускіпяціць… Хоць лажысь і памірай…

— Баб Мань, ну что вы говорите! Куда вам умирать? А меня вы на кого здесь оставите? — едва не плача, сказала девушка, чувствуя, как сердце разрывается от жалости. — Пойдемте, пойдемте на кухню! Сейчас все решим, во всем разберемся и что-нибудь придумаем! — придерживая старушку за плечи, Злата повела ее на кухню и осторожно усадила на диван, зажгла свет, который тут же разогнал эту гнетущую мрачную атмосферу, представив взору запустение в доме.

Но Злату Полянскую это не могло остановить. Сбросив куртку, она закатала рукава кофты и огляделась, прикидывая, с чего начать. Перво-наперво следовало растопить трубки. Ульяна скоро проснется, а как ее оставить в холодном доме? Злата быстро накинула старую телогрейку, в которой дочки бабы Мани управлялись и носили дрова, и вышла во двор.

По пути девушка хотела было поставить на плиту чайник, но воды в ведре не было. Наносив дров, Полянская тут же растопила грубки в обеих комнатах и вышла на переднее крыльцо, чтобы проверить ребенка, а потом отправилась носить воду.

— Баб Маня, а Маськи что же к вам не заходят? — спросила девушка, поставив на плиту чайник и скинув телогрейку.

— Дак няма ix, Златуля. Каб яны тут былі, я б наказала Нінай, яны б прыйшлі і вады мне нацягалі, і дроў, а так няма. З'ехалі яны на Унорыцу. Там ім хату добрую ад калгаса далі. Ён жа работая, ды і яе абяцалі ўзяць на работу. 1х жа з хаты дачніца выселіла. Кажа, сама будзе цяпер там жыць і агарод садзіць! Не вельмі яны хацелі з'язджаць адсюль, да што ж рабіць? Зіма ідзе, трэба дзесь прытуліцца! Да і скока можна боўтацца па чужым хатам? Пара ўжо на старасці і свой вугал мець! Толькі як мы тут без ix… — тяжко вздохнула старушка и, обхватив себя руками, склонилась к коленям.

— Но неужели никто не мог бы пустить их хоть на зиму в пустующий дом? — спросила девушка, осознавая, как трудно будет сейчас одиноким бабулькам без помощи этой парочки.

— А хто пусціць, Златуля? Каму чужыя ў хаце трэба? Захламляць, засруць за зіму, а тады выграбай за імі. А то яшчэ і спаляць… Не, паехалі яны на Унорыцу, сабачку толькі пакінулі свайго Дуньцы, а яна сама збіраецца ў ЛІіду, не будзе тут ужо ў гэтым годзе зімаваць! I Арышу забрала дачка. Слабая яна зусім стала. Почкі баляць. Як ты паехала ў Мінск, Дунька скорую ёй вызывала. Забралі ў бальніцу, а тады Фаінка прыехала і забрала яе да сябе. Старая яна зусім, ужо не можа сама сябе абслужваць! I я не магу. Во, бач, ужо зусім нікуды нягодная стала. А зіма ідзе. Хто мяне тут глядзець будзе? Памру я, мая ўнучачка! Ды ўжо б скарэй. Няможна ж такой болі цярпець… — старушка закашлялась и утерла уголком платочка слезящиеся глаза.

Злата почувствовала, как жалость и беспомощность сдавливают горло, а глаза щиплет от слез.

— Баб Маня, может, скорую вызвать? — спросила девушка после минутного молчания, сглотнув ком и справившись с собой.

— Дык а што зробіць тая скорая? Дай хіба паедуць яны к бабе васьмідзесяцігадовай? Дзеўкі мае доктарку нашу з амбу латорыі вызывалі, а які толк з яе? Выпісала мне таго «Дзіклаберла», так мне Люда мая і без яе яго купляла. А ў мяне жалудак баліць ад іх, і ў роце сушыць страшна. Да і не дапамагаюць яны мне ўжо. Вось ваша Валя казала, каб блакаду ў плячу зрабіць, адразу б стала лягчэй. Толькі трэба ж лекі для гэтага купіць, а хто ix мне купіць? Сын прыедзе толькі первага дзекабра. Люда мая ў Маскве, Таня дзяцей глядзіць, а ў Галі ў самой дома гора… А ці я ім патрэбна са сваімі балезнямі? У ix i без мяне гора хватае…

— Баб Маня, тогда, может, я маме позвоню, пусть она купит лекарства, а Виталю попрошу, он съездит, заберет. Если вы говорите, что поможет, тетя Валя сделает вам блокаду, тогда уж можно и рискнуть, главное, чтобы на пользу. Заодно скажу ему, чтоб и от желудка что-нибудь купил. А пока давайте я чаю сделаю, и мы с вами попьем, согреемся!

— Пазвані, мая ўнучачка, пазвані, дык Валя тады ўвечары прыйдзе, зробіць, мо трохі лягчэй стане, а то я ўжо і не перажыву яшчэ адной такой ночы. Гэта ж так баліць… Як будта суставы адно аб адно труцца… Дай бог табе і дзеткам тваім, родная мая, здароўя і шчасця на доўгія годы. Я толькі сёння з рання думала, мо Златуля прыедзе да зайдзя да мяне… А мо ты кофа будзеш? Праўда, без малака, няма малака, я Ніне казала, як будзе ісці да аўталаўкі, каб зайшла, дам грошы, хай бы купіла і малака, і хлеба, ды яшчэ чаго. У мяне ж яшчэ тут курва тэта, кошка мая, карміць нада чым-та, а мне нічога не трэба, нічога не лезя. Учора неяк зварыла вон у чугунку супа, так і стаіць, курам трэба выкінуць…

— Я сама схожу к автолавке и куплю все, что надо! — сказала девушка и, услышав свисток закипающего чайника, отправилась на веранду.

Чашки на столе были грязными, заляпанными, с остатками сахара на дне и налетом чая по краям. Злата хотела было просто сполоснуть их, но, так и не рискнув воспользоваться ими, полезла в шкафчик.

На столе стояли чашки, бывшие в обиходе, а в шкафчике хранились чистые, которыми редко пользовались, разве что когда гости приходили. Ополоснув ложки и заварив чай, девушка тщательно вытерла обеденный стол у окна и перенесла туда полные чашки.

— Златулечка, паглядзі там, у халадзільніку на полцы тварог быў. Яшчэ Люда прывозіла. Я адкрыла заўчора, да так і не адоляла яго! — попросила старушка, с трудом переместившись с дивана на стул у стола, и пододвинула к себе чашку с чаем.

Полянская заглянула в холодильник и извлекла оттуда глиняную миску с творогом. Поставив ее на стол, Злата села и пододвинула к себе чашку с чаем. — Во, бач, як баба цябе угашчая! Асунулась зусім… Яшчэ як Люда мая была, нічога было. А як паехала яна, усё, канец, прапала я. Ты ж ведаеш, Златуля, яна і поварам у мяне была, і лекарам, і хазяйкай. Я ўжо ў гэтым годзе нікуды не годная была… А зараз во і зусім…

— Ну что вы, баба Маня! Ну какие угощения? Перестаньте! Вот поправитесь, мы еще с моими девчонками придем к вам на блинчики! — с улыбкой отозвалась девушка.

— Здаецца мне, цяпер я ўжо не скора змагу спекці блінцоў. Баюсь, як бы рукі зусім не адказалі!

— Не надо, баба Маня. Все будет хорошо. Я сегодня посмотрю в интернете, может быть, найду какие-то рекомендации. Может, кто-то что-то сможет на форуме посоветовать или народными средствами сможем попробовать!

— Да націрала я ўжо настойкай з сірэні, не дапамагая!

Девушка сидела, неторопливо помешивая горячий чай, и смотрела на замысловатый узор застывших на стекле капель. Видела, как они висят на мокрых черных ветках яблони, росшей тут же, у забора, и падают вниз, исчезая в луже. Нерадостной была картина за окном, но она была реальностью, той самой, в которой Злата Полянская жила. И вот эта больная старушка, которая даже чашку в руку не могла взять, и эта опустевшая деревня, и унылый пейзаж за пеленой дождя — все это было настоящим, тем, к чему ей приходилось возвращаться, чем и была ее жизнь. Вчерашний концерт, ее волнение, страх, радость, восторг и счастье, свет софитов, овации и цветы — все показалось вдруг эфемерной иллюзией, сном, который никак не вязался с тем, что сейчас видела Злата перед собой, что ждало ее дома.

Как-то с первого дня ее пребывания в Горновке эта деревня, ее жизнь и ее творчество, как будто в косу заплетаясь, были неразрывны все эти годы. Все это было ее судьбой и душой, но сейчас — и девушка ощущала это все острее и явственнее — стало отделяться друг от друга, разворачивалась пропасть, и чем дальше, тем больше она становилась.

Понимание этого пришло не сразу, и поначалу Злате удавалось отогнать и мысли об этом, а некоторые моменты она упорно не хотела замечать. Много лет все это былое неотъемлемой частью ее самой, легко складывалось и получалось, и ей в голову не могло прийти, что однажды все станет по-другому. Но сейчас было ощущение, что она пытается сидеть на трех стульях. Да только хватит ли у нее сил и терпения на них удержаться? Злата тяжело вздохнула и собралась хлебнуть чаю, но, услышав протяжный дальний сигнал, поднялась из-за стола.

— Баба Маня, автолавка едет, я выйду! Мне и самой надо хлеба и молока купить. Что вам взять? — сказала девушка и стала одеваться.

— Выйдзі, Златулечка, выйдзі! Вонь там, на паліцы, вазьмі мой кашалёк, мо каўбасы якой купі, хлеба. Булка мо якая салодкая будзе да малака. У мяне пакет ёсць у халадзільніку, хай яшчэ адзін будзе ў запас, бо схадзіць не будзе тады каму! — отозвалась старушка, отодвигая от себя чашку с чаем, к которому она так и не притронулась. — Нічога не хочу. У роце горка, і жалудак баліць.

Злата взяла пакет и деньги, сунула ноги в кроссовки и, набросив на голову капюшон, вышла из дома. На крыльце, приостановившись, она легонько коснулась пальцем носика Ульяши, проверяя, не замерзла ли та. Решив, что скоро ребенка нужно будет забирать в дом, девушка вышла за калитку и направилась к авто лавке, которая как раз разворачивалась, останавливаясь у дома Тимофеевны. Оглянувшись, девушка увидела на повороте бабу Нину, спешащую к автолавке, а из другого конца деревни в сопровождении своей собачки шел Валерик Гуз. Они как раз и сошлись у автолавки.

— Здравствуйте, — улыбнулась ему девушка.

— Здорово-здорово, Златуля! Уже вернулась со своих гастролей? — спросил он, доставая кошелек.

— Ну, можно и так сказать! Хотя на самом деле они у меня еще и не начинались, эти самые гастроли! А вы что же один? Что-то с вашего конца и нет никого больше? Дождя, что ли, испугались?

— Так в нашем конце и нет никого больше, ну, если не считать, конечно, твою родственницу, Валю! Но она не сегодня-завтра в город отчалит. А Дубовцы еще неделю назад уехали, а вслед за ними и Тарасенки. У них же квартира есть в городе, и в этом году они решили не оставаться в Горновке на зиму. Хотят с комфортом зимовать, чтоб батареи грели и из крана горячая вода текла! Во как! Виталик дома? — без перехода спросил мужчина.

— Нет, он на работе! — сказала девушка. — Ну а вы бежать в город не собираетесь? У вас же там тоже квартира, горячая вода и жена к тому же! — спросила девушка.

— Вот еще! — возмущенно крякнул Гуз. — Чего я там не видал? Я и тут грубку натоплю, и мне тепло. А захочется мне в ванне полежать, так съезжу туда и обратно в субботу, а не захочется — баньку натоплю и веничком березовым попарюсь! Не-е, — протянул он. — Я Горновку ни на что не променяю!

— Что подавать вам? — потеряв терпение, обратилась к ним продавщица автолавки.

— А дай-ка мне, Татьяна, хлеба булку, молока пакет, костей каких моему малышу да еще большую бутылку вина, пойду вечером к твоему соседу, Злата, футбол смотреть. Ты скажи Виталику, пусть в восемь третий канал включает. Наши с немцами будут играть, и это будет что-то!

— Хорошо, скажу! — кивнула Полянская и, шагнув ближе, стала покупать продукты.

Закончив с покупками и поговорив немного с бабой Ниной, Злата отошла в сторонку и вытащила из кармана мобильный. Набрала номер и стала ждать, когда ответят.

— Алло! — после длительных звонков раздался в трубке голос Дороша.

— Привет! — улыбнувшись, поздоровалась она.

— Виделись! — в тон ей отозвался мужчина. Он был в прекрасном настроении, и на сердце у нее потеплело. — Что случилось? — спросил Виталя.

— Ничего не случилось, все в порядке, но… — начала она.

— Ты где сейчас? — подозревая, о чем может сейчас заговорить Злата, спросил Дорош. — На улице. Гуляла с Ульяшей. К автолавке ходили! Виталя, мне нужны лекарства. Съезди, пожалуйста, после работы в город. Я попрошу маму, она купит, ты только заберешь у нее. Мне они очень нужны и прямо сегодня! — без перехода сказала она.

— Тебе нужны? — уточнил он.

— Нет, бабе Мане. Ей очень плохо…

— А ты решила поиграть в доктора, золотая моя? В скорую для начала не пробовала звонить? Или врача на дом вызвать? Откуда ты знаешь, чем она страдает и какие лекарства ей нужны?

— Я знаю. И баба Маня знает, что у нее болит. И врач у нее был, только, видишь ли, ей восемьдесят лет, и это уже не возраст, скорее, уже, диагноз! К тому же я и не собиралась играть в доктора, как ты выразился, здесь моя родственница, тетя Валя, вот она говорит, баб Мане надо сделать блокаду! Ты понимаешь, ей реально плохо и больно, она которую ночь спать не может. Я не могу на это смотреть. Если ты не можешь или не хочешь, ладно. Приедешь домой, я сама поеду в город!

— Так, давай-ка ты перестанешь пороть горячку, ладно? В конце концов, у бабы Мани есть дети…

— Ты съездишь в город? — перебила его Злата.

— Съезжу! — понимая, что спорить и переубеждать бесполезно, бросил он и отключился.

Полянская сунула мобильный в карман куртки и поспешила вернуться к бабе Мане. Проснулась Ульяна. Злата перенесла ее в дом и вручила на растерзание свой телефон.

Закатав рукава, девушка принялась наводить порядки в доме. Перемыв посуду, поставила на плиту варить мясо для супа. Почистила картошку, морковь и лук. Вытащила из дома все половики и долго выбивала их на крыльце. А потом налила в таз воды и вымыла пол.

Когда суп сварился и Злата разлила его по тарелкам, в надежде заставить бабу Маню хоть немного поесть горячего, покормить Ульяну да и самой перекусить, в доме царили чистота и порядок. Было тепло и, как прежде, уютно. Баба Маня, похудевшая и осунувшаяся, едва смогла переместиться с дивана за стол и, склонившись над тарелкой, попробовала есть. Через силу вливая в себя горячий бульон, она делала это только для того, чтобы не обидеть Злату.

Есть не хотелось совсем. Хотелось умереть. Просто лечь, уснуть и больше не просыпаться. Старушка понимала: еще одной такой ночи, полной боли и почти полной обездвиженности, она не сможет пережить. Лучше было умереть, чем так жить…

Приехал школьный автобус, и Злата вышла встретить Маняшу. Смеркалось. Время близилось к пяти. Пора было возвращаться домой. Уходить и оставлять бабу Маню не хотелось, но дома еще было не топлено, старшей дочке надо было делать уроки, младшая начинала капризничать, и уже не спасал даже телефон с мультиками, да и Виталя скоро должен был приехать домой. Уходя, Злата попросила старушку не закрываться, напомнив о лекарствах, которые привезет Дорош.

Баба Маня, вернувшись на диванчик у печи, лишь кивнула в ответ. Вот уже несколько дней она вообще не закрывала ни калитку, ни веранду, боясь, что утром у нее просто не хватит сил выйти, чтобы отпереть их.

Полянская ушла с тяжелым сердцем. Занимаясь домашними делами, она то и дело поглядывала на часы, ожидая Виталю, а мысли о бабе Мане, Маськах и Горновке вообще неотступно преследовали ее, вытесняя все другие. Когда у дома остановилась машина, девушка облегченно вздохнула. Она едва сдерживалась от того, чтобы позвонить Дорошу и узнать, купил ли он лекарства. Ему это вряд ли понравилось бы, да и провоцировать очередную ссору Злате не хотелось. Мужчина вошел в дом и молча положил на стол пакет с лекарствами. Девушка, лишь мельком взглянув на них, едва смогла сдержаться и отправиться на кухню разогревать ему ужин вместо того, чтобы тут же позвонить тете Вале. Она слышала, как, сняв куртку в прихожей, он зашел в ванную, а потом заглянул к детям в детскую. Она накрыла ему к ужину в столовой, украдкой забрав пакет, и позвала к столу. Пока он неторопливо ел, то и дело отвлекаясь на телевизор, Полянская позвонила тете Вале и попросила прийти. Отдав родственнице пакет с лекарствами, Злата отправилась в детскую заниматься уроками с Маняшей, а потом, искупав обеих девочек, переодела их в пижамы, уложила в кроватки и села читать на ночь сказки. Отвлеклась лишь на минутку, набрав тетю Валю, попросила ее не уходить, не оставлять бабу Маню одну, дождаться ее прихода. Она знала, ее уход не понравится Витале, но также знала и то, что она должна пойти к старушке и остаться с ней до утра. И это понимание было куда важнее всего остального. Злата занималась привычными домашними делами, а из головы не выходила баба Маня. Через несколько дней ей придется снова уехать, а как оставить старушку в таком состоянии? И что делать, на кого положиться и оставить бабу Маню, Полянская не знала. Да, конечно, Тимофеевна зайдет, тетя Валя, баба Нина, но реально кто сможет помочь? Затопить грубку, приготовить поесть, принести воды…

Если б в деревне были Маськи, другое дело, они бы помогли, не бросили. Да, в конце концов, она бы заплатила им, но они теперь жили в другой деревне, и у них были свои заботы и проблемы. Виталя…

Злату так и подмывало попросить его. Положение было совершенно безвыходным, но девушка так и не решилась завести об этом разговор. Она знала Дороша и уже не питала иллюзий на его счет. Вот если бы здесь был Лешка…

Полянская осторожно прикрыла за собой дверь в детской и зашла в столовую. Виталя, приглушив звук телевизора, все так же сидел за столом. Перед ним стояла пустая чашка, вероятно, пока она занималась детьми, он сделал себе чай. Злата взяла ее, собираясь отнести на кухню и не зная, как сказать о своем уходе, а он совершенно неожиданно удержал ее за руку, заставляя остановиться.

— Подожди, не беги, — попросил он, притянув ее к себе и усадив на колени. — Вчера я не успел поздравить тебя с днем рождения, а у меня, между прочим, тоже есть для тебя подарок!

Мужчина взял со стола тонкий бархатный футляр и протянул Злате. Она взяла его и открыла. На белоснежном атласе лежал тонкий золотой браслет, украшенный двумя небольшими сердечками, на которых были выгравированы имена детей.

— Спасибо, — улыбнувшись, сказала она, примеряя украшение на запястье.

— Спасибо и все? — вопросительно вскинул брови Дорош, а в уголках губ притаилась улыбка.

— Нет, не все!

Полянская склонилась к нему и коснулась губами его губ, даря ему легкий поцелуй. Дорош засмеялся.

— И это после двухнедельного отсутствия? А кто-то говорил, что скучал! — он обнял ее за талию, сильнее прижимая к себе.

И все должно было пойти по известному ей сценарию, но ей ведь нужно было уходить. К тому же легкость, игривость и страсть уже не спасали. Им давно следовало поговорить, прояснить некоторые моменты, озвучить вопросы и разрушить тем самым стену непонимания, которая изо дня в день становилась все больше.

— Виталя, — обнимая его за шею и прижимаясь щекой к его виску, обратилась к нему девушка. — Я действительно очень по тебе соскучилась, но мне надо пойти на ночь к бабе Мане! Она очень слабая, и я боюсь оставлять ее одну! Я вернусь рано утром, успею приготовить завтрак и собрать Маняшу в школу… Я пойду, хорошо? Ты только не обижайся, пожалуйста!

Дорош засмеялся и разжал руки, позволяя ей встать.

— Иди! Ведь ты все уже решила, не так ли? И если я попрошу тебя остаться или не разрешу уходить, это ничего не изменит, не так ли? — спросил он, взяв в руки пульт и отвернувшись от нее.

— Пожалуйста, прости меня, — негромко произнесла она, кусая губы, но Дорош даже не взглянул в ее сторону.

Девушка быстро собралась и, прихватив с собой мобильный, направилась к выходу.

— Злата, подожди, — услышала она за спиной и обернулась.

Виталя выключил телевизор и сидел теперь, глядя на нее.

— Послушай, — улыбки больше не было на его лице, да и огоньки в темных глазах погасли, — я давно хотел с тобой об этом поговорить… Давай переедем жить в город.

— Что? — переспросила девушка, не совсем понимая, о чем он говорит.

— Мы можем снять квартиру, перевести в другую школу Маняшу. Ульяну записать в детский сад. Сколько можно уже таскать ее за собой по стране?

— Но это мой дом!

— Твой, но не наш, Злата Юрьевна! И в этом разница! Мы с тобой вот уж год, как вместе, а я не чувствую себя здесь дома! Так, лишь гостем, не совсем желанным, к слову сказать! А посему я не чувствую, что мы с тобой семья. Мои родные, родители, друзья, мне кажется, тебе даже в голову не приходит, что у меня они тоже есть! Я не стану скрывать, да тебе, собственно, это и без того известно, я никогда не питал особой привязанности к этой деревне. И я не собираюсь оставаться здесь только затем, чтобы не дать ей окончательно умереть, как это делаешь ты, цепляясь за то, что заведомо проиграно. Вот только ты позволяешь себе уехать и развеяться, а я должен оставаться и ждать тебя здесь. Я не хочу, чтобы этой зимой мы остались здесь. Я не могу. Летом мы могли бы приезжать сюда или на дачу моих родителей, как угодно. Но зимой, сейчас, среди жалкой кучки стариков можно просто рехнуться! Я хочу жить в квартире, как все нормальные люди, в городе, имея возможность куда-то выйти, сводить ребенка. Ты через несколько дней снова уедешь, а что прикажешь делать мне? Честно, бывает, я не хочу уходить с работы и ехать сюда, потом еще и за Маняшей идти к Тимофеевне и видеть ее недовольно поджатые губы. Ты знаешь, я не такой жизни хотел для нас с тобой. И не так я все себе представлял. Я хочу, чтобы мы были семьей. Хочу, чтобы ты была, а тебя нет. Я думал, ты любишь меня, я нужен тебе, а это не так. У тебя в приоритете твоя карьера, и ты отдаляешься, а я не понимаю, что делаю здесь и зачем!

— Это не так… — принялась горячо протестовать Полянская, но Дорош остановил ее небрежным жестом.

— Так я загляну в газету? Посмотрю, что там предлагают по съемным квартирам? — спросил он, не сводя с нее глаз.

— Ты ставишь меня перед выбором?

— Нет, просто предлагаю, наконец, определиться с тем, что главнее для тебя в жизни! — ответил он.

Злата отвернулась и покинула дом. Она знала, что так будет, это когда-нибудь произойдет. Он никогда не примет ее образ жизни, не поймет. Не станет поддержкой и опорой, скромно оставаясь в ее тени, будучи всего лишь гражданским мужем и отцом ее дочери. Дорош на это не пойдет. С его-то самолюбием… То, о чем он говорил, то, что предлагал, было совершенно невозможно для нее. Никогда, никогда она не оставит Горновку, что бы ни произошло и как бы ни сложилась жизнь, пусть даже и потом, когда здесь больше не останется никого. Он причинял ей боль, делая это как будто намеренно. Злился, имея на это право, но ведь знал же, так будет. Ульяна подрастет, и она снова с головой окунется в свою карьеру артистки, и по-другому не будет. Он бил по самым чувствительным местам. Горновка, сцена, он сам — все было главным в ее жизни, не считая детей и ее семьи.

Он предлагал ей определиться, а она не могла. Подобный выбор был не под силу Злате Полянской, но что делать и как быть, она не знала. Девушка пробиралась сквозь непроглядную тьму ноябрьской ночи, ориентируясь на единственный фонарь посреди деревни, а по щекам катились слезы. Было так больно и так одиноко, а рядом никого, кто мог бы понять и дать совет. Придется звонить Ирине Леонидовне и отменять запланированные новогодние выступления и эфиры, да и график концертного тура следует исправить. В конце концов, это была всего лишь работа. А Виталя…

Не он ли был тем, о ком она мечтала с тех самых пор, как встретила его? Быть с ним вместе… Разве это не то, ради чего она могла от многого отказаться? Или ей так казалось, пока мужчина оставался чужим? А теперь, когда она получила то, чего желала так долго, неужели ради своей карьеры и амбиций она готова потерять любовь? Любовь… Вот только и любовь ее претерпела некоторые изменения, столкнувшись с трусостью и предательством. Но, может быть, так и должно было быть. Их первая бурная весна давно осталась позади, постель была почти единственным, что все еще связывало их, но и она по большому счету являлась самообманом. Надежды рассыпались, и уже не верилось в них. А их безумное влечение друг к другу не могло заменить понимание, уважение, участие и поддержку. Ей так часто хотелось поговорить с ним, о многом рассказать и порадоваться вместе с ним. Вот только ему все это было не интересно, и он не считал своим долгом скрывать это. И все же как ни пыталась убедить себя во всем этом Злата по пути к бабе Мане, да и там, сидя на диванчике в темноте кухоньки, обхватив колени руками, не получалось у нее смириться. Она была не из тех людей, которым можно подрезать крылья и посадить в клетку, пусть даже золотую.

Да, семья для нее значила много и была главной в жизни, но это был само собой разумеющийся факт. А карьера артистки и писательницы, Горновка, ее жители и бабушкин дом были неотъемлемой частью ее жизни, ее составляющей, судьбой, в конце концов, и другой она не представляла. Тем более, она не могла и не хотела ломать и перестраивать себя по желанию другого человека, пусть даже любимого мужчины и отца ее дочери. Может быть, если она не станет уезжать так часто надолго, Дорош не станет настаивать на съемном жилье в городе? А в выходные, уезжая, она может отвезти детей родителям, и тогда Витале не придется сидеть здесь. Он сможет съездить к своим родственникам, встретиться с друзьями… А ведь он прав! Она даже с его родителями не знакома, и они, возможно, никогда и не видели Ульяну, да и до друзей его ей в общем-то не было никакого дела! Она в них не нуждалась, у нее были свои, но Дорош…

Но что же ей делать? Как быть? Злата достала свой мобильный, вошла в соцсеть, долго бесцельно крутила ленту новостей, то и дело поглядывая на список друзей онлайн. У Леши мигал зелененький кружок. Девушка открыла сообщения, начала писать… Потом остановилась, закусив губу, и отключилась. Нет, не имеет она права сваливать все это на Блотского. Ведь она сама сделала выбор. Она и представить не могла, что Леша так же смотрел на мигающую точку у края ее фото, открыв сообщения, и не решался написать. И он видел, как она печатала, но так и не отправила сообщение, а через минуту исчез и зеленый огонек.

Глава 26

Чуть приподнявшись в постели, Злата отодвинула штору и увидела, как на фоне серой пелены неба кружатся белые хлопья снега. А вчера шел дождь, и день был серым, сырым и непроглядным. Унылость такого пейзажа подавляла, и девушка невольно улыбнулась, опускаясь на подушки: наконец-то зима.

Закрыв глаза, она полежала еще немного, вслушиваясь в теплое дыхание Ульяны, которая после отъезда Маняши ни за что не желала спать одна в детской, и даже если засыпала, ночью, не боясь темноты, вылезала из кроватки и забиралась к ней под одеяло. На кухне слышно было, как негромко между собой переговариваются родители, приехавшие накануне, да мяукает кот. Витали, вероятно, уже дома не было. Вчера он собирался уехать утром по делам, заодно навестить родственников. С ее родителями, как, впрочем, и со всей родней, у него были ровные, нейтральные отношения. Не холодные, не натянутые, но и особой теплоты между ними не наблюдалось. И теперь Злата знала, что он чувствовал себя среди них чужим. Ее попытки как-то изменить ситуацию не дали результатов, а Дорош и не пытался даже.

Его как будто устраивало подобное положение вещей. А Злата любила, когда на выходные в Горновку приезжали родители. Мама топила печь, которую сама девушка за столько лет проживания в деревне так и не научилась растапливать, и ставила на обед в горшке невероятно вкусный рассольник с белыми грибами и мясом и пшённую кашу, аромат которой, расползаясь по дому, наполнял его особой атмосферой уюта и тепла, возвращая в детство, и дарил ощущения безмятежности и защищенности.

В приезды мамы Злата, будучи достаточно взрослой женщиной, поневоле чувствовала себя ребенком, позволяя себе подольше понежиться в постели, не думая о завтраке для детей. Потом, прямо в пижаме, не умывшись, могла забраться с ногами на табурет, неторопливо пить кофе с молоком, наслаждаясь оладушками с вареньем, и вести неспешные разговоры о том о сем. Вот и сейчас, потихоньку поднявшись и стараясь не разбудить дочку, она стащила со стула шаль и вышла из комнаты.

Как она и предполагала, мама управлялась ухватами в печи, ворочая горшки, а папа прихлебывал чай, о чем-то негромко разглагольствуя.

— Привет, родители! — с улыбкой поздоровалась она, входя на кухню.

— Привет, доча! — весело отозвался Полянский. — А за окном-то вроде и зима уже!

— Да уж, пора бы! А вы чего тут? — спросила она, забираясь на табурет.

— Да вот обсуждаем с твоим отцом близящиеся праздники. Я предлагаю, как и каждый год, пойти к сестре, да куму позвать, а он говорит, устал ходить по чужим квартирам, предлагает дома встретить, не особо заморачиваясь с праздничным столом. Вот я спрашиваю его, не заболел ли? А вообще, я тут в печь холодец поставила. И в духовке пробовала варить, и на плите, однако же лучше, чем в печи, не получается. Тебе оставить тарелочку?

— Оставь, мамуль. Какой же Новый год без холодца?! — улыбнувшись, кивнула девушка. — Папуль, ты стареешь, что ли? — обернулась к нему Злата.

— Наверное! — кивнул Полянский. — Да только хочется дома, чтоб поесть, выпить, да и на диван у телевизора. Ну, а ты, доча, к нам когда приедешь?

— Да, Златуль, мы ж подарки детям купили! Когда вас ждать? — в свою очередь поинтересовалась мама, ставя перед ней чашку с кофе и пододвигая корзинку с печеньем и масленку.

— Мы первого приедем! Мам, а ты что будешь готовить к праздничному столу?

— Ой, — мама махнула рукой. — Да все как обычно! Голубцов сделаю, шубу, вот холодец будет, мяска нарежу, колбаски, овощей да фруктов куплю. Может, еще и торт куплю, первого чаю попьем. Да и хватит! А ты? Может, чего-то новенького, вкусного в интернете нашла? Может, салат интересный?

— Виталя любит оливье, так что ему изменять не будем, а я себе греческий сделаю, а то ведь после этих праздников ни в одно платье концертное не влезу. А вообще, мясо запеку, рулет с черносливом сделаю, бутерброды с красной рыбой и еще хочу карпа с овощами запечь! Если хочешь, могу сделать два, привезу тебе один, когда приедем первого? И торт не покупай, мы сами купим!

— Сделай, а то я как-то и не запекала никогда! Вкусно получается?

— Очень!

— Доча, а куда это твой с утра пораньше понесся? — спросил папа. — На работу, что ли, вызвали? Даже кофе не выпил, хотя Лена предлагала!

— К родителям уехал! Кажется, его брат из Питера приехал в гости, вот Виталя и уехал его навестить.

— А-а-а-а, — понимающе протянул отец.

— Ну а Маняша звонила? — перебила его мама. — Как они там с Лешей? Где будут встречать Новый год?

— Ой, Манечка в таком восторге и полна впечатлений! Леша возил ее в кукольный театр на новогоднее представление, потом куда-то на елку, потом они еще были на катке и катались с горки. У них там каждый день расписан по часам… Я не знаю, где они будут встречать Новый год, возможно, и они сами не знают. До двенадцати Лешка будет выступать на главной площади, а потом они, может быть, поедут, к его друзьям или к Лешкиному отцу. Ирина Леонидовна говорила мне вчера по телефону, что зазывала их к себе…

— А тебя в этом году разве никуда не пригласили выступать? Даже к нам? На площади все праздничные дни концерты будут, а в новогоднюю ночь даже кого-то из наших столичных звезд пригласили! — интересовалась мама.

— Нет, в новогодние праздники я буду дома! — ответила девушка. — Мы еще в начале декабря записали для телевизионных эфиров новогодние концерты, так что в новогоднюю ночь я буду выступать по телевизору, а после праздников у меня запланировано несколько концертов! — добавила она, не вдаваясь в подробности и объяснения, даже маме не решаясь назвать причину такого положения вещей. Она знала, родители так же, как и Ирина Леонидовна, не поймут.

Ее директор была удивлена и озадачена просьбой Златы скорректировать гастрольную деятельность. То есть никаких затяжных поездок, минимальное количество съемок и эфиров, возможность быть с семьей на Новый год. Все противилось и восставало внутри, ведь она предавала себя и свои мечты, подводила коллектив, за который была ответственна, пытаясь тем самым спасти свою семью, и чувствовала себя при этом птицей, запертой в клетке и стремящейся вырваться на волю. Она была несчастна, но никто не должен был об этом знать. Мама ничего не ответила. Лишь взглянула на нее, как будто хотела что-то прочесть в глазах дочери, та же в свою очередь улыбнулась и продолжила пить кофе. Родители уехали засветло. Снежок, с утра тихо и мягко ложившийся на землю, к вечеру закружил в белесой мгле, как будто стараясь к новогодней ночи, исправив положение, замести, укутать все вокруг, спрятать от наступающих морозов. Дорогу заметало. Дорожные службы, вероятно, были брошены на главные трассы района, глухую деревню в пять жилых дворов не особенно торопились расчищать. И по опыту Злата знала, что если так будет мести и завтра, не ранее чем в понедельник расчистят дороги, а родителям надо было на работу.

Ульяшка спала, поэтому девушка, сунув ноги в валенки и набросив пуховик, вышла их проводить. Папины «Жигули», кряхтя и ворча мотором, скрылись за поворотом, а Злата не спешила уходить. Стояла, глядя вокруг, но ни движения, ни шороха, ни даже белесого дыма в печных трубах Луговских, ее ближайших соседей, не смогла разглядеть. Холодное безмолвие царствовало над деревней уже не первый год, вот только сейчас оно Злате Полянской казалось особенно острым, граничащим с безнадежностью и отчаянием.

На мгновение она закрыла глаза и подняла лицо к небу, чувствуя, как тают снежинки на губах и щеках, а потом вытащила из кармана телефон и набрала Виталю.

— Алло! — после долгих гудков услышала она голос Дороша.

Он был в прекрасном настроении. Он был среди своих.

— Привет! — стараясь придать голосу напускную легкость, отозвалась она. — А ты что же уехал и не разбудил меня?

— Ты так сладко спала, не хотел тебя беспокоить! Да и необходимости в этом не было!

— А ты когда приедешь? На улице метель, и дороги заметает, даже мои родители не стали оставаться до завтра, решили уехать сегодня! Ты ж знаешь, как работает у нас дорожная служба…

— А я не приеду сегодня, — прервал ее Виталя. — Я уже выпил и не сяду сегодня за руль. Здесь мой брат с семьей, сто лет же не виделись, есть о чем поговорить! Ты, надеюсь, без меня скучать не будешь?

— Не буду! Ладно, тут, кажется, Ульяша проснулась! Пока! — быстро сказала она и отключилась. Чувствуя, как слезы обожгли ресницы, она зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела на повороте одинокую фигурку, кутающуюся в полушубок и пробирающуюся сквозь снегопад. Это было так неожиданно в Горновке в это время года и такую погоду.

Именно поэтому несколько мгновений Злата просто стояла, не веря собственным глазам и не узнавая. А между тем по занесенной дороге действительно пробиралась Алка Масько. Злата чуть отошла от калитки, плотнее стягивая на груди пальто, и остановилась, дожидаясь, пока та подойдет ближе.

— Здравствуйте! — поздоровалась она, выходя на дорогу. — Сто лет вас не видела! Как вы? Как у вас дела? — засыпала вопросами Полянская, когда та остановилась рядом, и не смогла не заметить, как похудела и осунулась женщина.

— Здравствуй, Златушка, — улыбнулась та и лишь рукой махнула. — Плохо. Думали, переедем в свой дом, заживем, а на самом деле чужое там все. И дом, и деревня, и люди! Вот, приходила к Тимофеевне. Она кое-что из еды дала мне, — женщина указала на пакет, что держала в руках. — А теперь вот еще к Кирилловне зайду и пойду на Унорицу.

— Так как же вы пойдете? Так метет, и стемнеет скоро!

— А чего мне бояться? Дойду как-нибудь! А может, попрошусь у бабы Нины заночевать! Дома меня все равно никто не ждет, разве что собаки!

— А…

— Так в больнице он. Воспаление легких!

— Слушайте, ну раз вас все равно не ждут дома, так, может, зайдете ко мне? Может, останетесь?

— Да нет, Златуль, неудобно к тебе! У тебя Виталя, родители, я видела, машина стояла…

— Да нет никого. Только мы с Ульяной. Виталя уехал к родственникам в город и приедет только завтра. И родители уехали, испугались метели. Пойдемте, не отказывайтесь!

Алка отказываться не стала, и они отправились в дом. Пока женщина раздевалась, Злата прошла на кухню и поставила на плиту чайник, потом достала из печи горшок с борщом и нарезала сало.

— Проходите-проходите, не стесняйтесь! — позвала она женщину, нерешительно топтавшуюся в дверях. — Садитесь! Мама борщ сварила — пальчики оближете!

Женщина присела к столу и взялась за ложку, а Злата сделала себе чай и присела напротив. Некоторое время они молчали. Алла жадно ела, Злата неторопливо помешивала ложкой чай.

— Мы так обрадовались, когда нам дали дом. Понимаешь, Златуль, с тех пор, как сгорел родительский дом Толика, мы ведь так и шатаемся по хатам. К тому же и меня ведь взяли на работу в совхоз, и теперь мы работаем вдвоем, и вроде бы жизнь, наконец, наладилась, да только… В доме-то том давно никто не жил. Полы подгнили, стекла дребезжат, свет обрезали, а в трубках нет ни дверцев, ни заслонок — все вынесли. Мы поехали было насчет света в город, а нам сказали, что там какая-то задолженность… И ничего не поделаешь, и никому не докажешь, мы там живем, значит, нам и платить ее. Вот и сидим без света и почти без дров… Магазин на Унорице закрыли, теперь туда, как и сюда, ходит автолавка, да только толку-то? Мы с Толиком на работе, а попросить хлеба купить даже некого. Как-то обратились к ближайшей соседке, так она так на нас посмотрела. А теперь вот Толик подхватил воспаление… На работе холодно, дома тоже, вот и слег. А я сегодня выходная и пошла в Горновку. Тимофеевна давно звала. Думала, и к бабе Мане зайду, а Тимофеевна говорит, нет ее, забрали…

— Да, баба Маня в эту зиму уже не будет в Горновке. Совсем ей плохо было. Так случилось, что дочки ее не могли приехать, сын в Москве был, а мне нужно было уезжать на концерты…

Злата вспомнила, как уезжала тогда в ноябре, спустя несколько дней после своего дня рождения, и как пришла к бабе Мане сообщить о своем отъезде. Полянская уезжала на несколько дней, но даже на день старушку нельзя было оставлять одну. Она это понимала, как, впрочем, и баба Маня. Та желала ей счастливой дороги и благодарных слушателей, стараясь бодриться, но Злата-то знала, чего ей это стоило. У нее сердце разрывалось от жалости и невозможности что-либо изменить. Билеты были проданы, ее ждали люди, и подвести их, отменив концерты, она не могла. Но как же тяжело было уезжать и чувствовать вину. А вернувшись, она не застала в деревне старушку. Одна из дочерей забрала ее к себе. Ее положили в больницу. Сначала в одно отделение, потом в другое, а сейчас и вовсе отправили в областной центр…

— Тимофеевна говорила мне. Она несколько раз заезжала к нам и сейчас вот пакет с едой сложила, завтра повезу Толику. Его домой тянет, в Горновку. Да и меня тоже. Я ж хоть и не родилась здесь, але ж как будто корнями вросла в эту землю. Мне тут все родное, свое… И люди тоже. А на Унорице мы всегда будем чужими!

— Так, может быть, вам стоит вернуться? Вы нужны здесь! — предложила девушка.

— А куда нам вернуться, Златуль? Снова проситься к кому-то в дом? Хочется уже на старости лет свой угол иметь… Да и кто нас пустит? В Горновке нет бесхозных хат. И если зимой они и стоят пустыми, весной все равно туда возвращаются!

— Ну а если попроситься в дом бабы Ариши? Вы думаете, она вернется сюда весной? Тимофеевна говорит, она совсем слабая стала. Ее уже нельзя оставлять без посторонней помощи…

— Нет, Максимовна не вернется, это точно. Мы созванивались как-то с ее дочкой. Да толку-то? Она этот дом на внучку уже переписала, а та выставила его на продажу! Кажется, тысячу долларов просит, а то и две!

— Сколько? — чуть не поперхнулась чаем Полянская.

— Да, Златуля, ты не ослышалась! А где ж у нас такие деньги?

— Да кто ж ту хату купит за две тысячи? Даже тому, кто за оформление документов заплатит, стоило бы приплатить. Там же ремонту и ремонту…

— Ну, вот пусть попробуют продать ее! Постоит вот так год-другой и развалится…

Алка не пошла к бабе Нине, осталась ночевать у Златы.

В тот вечер они долго не ложились спать. После того, как Злата уложила дочку, они устроились в столовой, вспоминали прошлое, поочередно перебирая всех, кто остался в Горновке в эту зиму, и тех, кто уехал. Потом девушка постелила женщине здесь же, на диване, а сама еще долго не могла уснуть в ту ночь, прислушивалась к вою вьюги в дымоходе и царапанью снежинок по стеклу и думала о том, как бы так устроить, чтобы вернуть Масько в Горновку. Они действительно могли бы поселиться в доме Максимовны, это был единственный вариант, да только ведь и у нее не было лишних денег, таких больших денег, которые она могла бы так просто подарить им. И посоветоваться ей было не с кем. С Виталей лучше и не начинать этот разговор, ни к чему хорошему он не приведет. А к кому обратиться еще, она не знала. Даже если организовать сбор, много ли смогут дать старушки-пенсионерки? Может быть, поговорить с Тимофеевной?

А пока надо было собрать Алке что-то с собой. Близится Новый год, пусть и для нее он станет чуточку счастливей. Среди ночи Злата услышала топот детских ножек по полу, а через минуту шелковистые волосики коснулись ее щеки и ручки обвили шею. Ульяша совершала свой ночной демарш. Девушка коснулась губами бархатной щечки, вдохнув неповторимый детский аромат, и вскоре уснула, убаюканная посапыванием ребенка.

Последние два года Новый год Злата Полянская встречала вне Горновки. Мама не зря завела разговор о праздничных выступлениях. Два года подряд девушка встречала бой курантов на сцене в их районном центре или области. Она вспомнила, как выступала год назад на площади у главной городской елки, а Дорош ждал ее неподалеку и помог сбежать от желающих взять автограф и сделать селфи. Они оставили маленькую Ульяну, которой еще и годика не исполнилось, у родителей, а сами почти до утра гуляли по веселому, праздничному городу. Любовались фейерверком, смеялись, разговаривали и целовались, забыв обо всем на свете. Они были так счастливы год назад…

Сегодня как-то странно было никуда не торопиться, а подпевая телевизору, возиться на кухне с праздничными угощениями, то и дело отвечать на звонки многочисленных знакомых, желающих поздравить ее с наступающим. И вместе с тем проснулась Злата с утра в приподнятом настроении. Аромат хвои и мандарин вот уже не первый день витал в воздухе. В том, чтобы сегодня быть просто мамой и женой, была своя прелесть. Тем более Злата Полянская всегда ценила семью и домашний уют.

Изощряясь в кулинарии, она приготовила много вкусностей, не забыв о традиционном оливье и «шубе», для себя включив в меню фруктовый салат, заправленный ряженкой и сгущенным молоком, и фаршированные шампиньоны, запеченные в духовке. Она красиво сервировала стол, украсив его свечами. Нарядила Ульяну в красивое голубое платьице с кружевами и бусинами. Сама же, собрав волосы во французскую косу, чуть подкрасила глаза и переоделась в черное прямое платье с узором из ярких букетиков цветов. Оно доходило до щиколотки и было украшено снизу воланами. В последние годы, будучи достаточно взрослой женщиной, мамой, женой и артисткой, Полянская предпочитала в гардеробе более строгие вещи, скрывающие недостатки и подчеркивающие достоинства фигуры. Впрочем, она и в юности не носила мини-юбки. Туфли лодочки, золотые сережки и изысканные духи лишь дополнили ее образ. Она быстро записала в соцсети поздравления для своих поклонников и знакомых, позвонила родителям и достала из холодильника охлажденную бутылку шампанского, к концу этого последнего декабрьского дня почти убедив себя, что счастлива. Счастлива в этом маленьком мирке, огороженном надежными стенами дома, среди самых близких людей — Ульяши и Витали.

Впрочем, через несколько часов даже ее оптимизма оказалось недостаточно, чтобы продолжать уверять себя в этом. Ее веселость, радость, смех, улыбки… Злате хотелось, чтобы этот вечер стал особенным для них, незабываемым, неповторимым. Девушке хотелось романтики. Она зажгла свечи и бенгальские огни. Они проводили старый год и под бой курантов встретили новый. Ей было хорошо в этот вечер, но каждый раз, встречаясь взглядом с Дорошем, она понимала, что он не разделяет ее настроения. Более того, наблюдает за ней и не верит. Он сидел рядом за столом со своей неизменной улыбкой на губах, ел, пил шампанское, говорил, отвечал на звонки и поздравления своих друзей, родных и знакомых, а в глазах таились разочарование и тоска. Стены этого дома, так любимые Златой, опостылели Дорошу, как, впрочем, и эта деревня, и эта жизнь, навязанная ему. Злата улыбалась, смеялась, но он-то понимал, что это все — игра. Она пытается убедить его, что счастлива, хотя Виталя знал, что она отказалась от нескольких приглашений выступить в новогоднюю ночь. И ей, конечно же, хотелось бы быть сейчас на сцене, среди друзей и коллег, а вместо этого она сидит перед ним и пытается заставить поверить, что только об этом и мечтала.

Еще не прошло и часа нового года, когда Виталя, поднявшись из-за стола, пожелал ей спокойной ночи и ушел спать, оставив Злату одну за праздничным столом. Искрилось в бокалах недопитое шампанское, трепетало пламя свечей, стол ломился от всевозможных вкусностей, а ее обступала тишина. Дочка спала, звук телевизора был убран до минимума.

Улыбка давно увяла на губах, а огромные глаза помимо воли наполнились едва сдерживаемыми слезами. Вместе с тишиной к ней подкрадывалось отчаяние. И так хотелось встать из-за стола, войти в комнату, где спал Виталя, разбудить его и заставить сказать ей, что с ним происходит? Зачем он так и что еще она должна сделать, от чего отказаться и кем стать, чтобы сделать его счастливым, их счастливыми?!

Злата усмехнулась, а слезы все же покатились по щекам. Зачем она обманывает себя? Ей же все прекрасно известно, она просто не должна быть собой. Ее особенность, неповторимость, упрямство, жизнелюбие, задор и оптимизм, карьера артистки и писательницы на расстоянии, может быть, и привлекали, волнуя Дороша. Но после года совместной жизни все это больше не казалось ему столь восхитительным. И опять же, она знала почему. Она была лидером по натуре. Злата была сильным человеком и часто не сдерживала себя, а его это подавляло, а порой и раздражало. К тому же ей сопутствовала удача, без которой она не смогла бы достичь всего того, что было в ее жизни. А значит, Злата была на правильном пути и сворачивать не имела права.

Посидев еще немного вот так, не мигая, глядя на пламя свечей, девушка встала из-за стола, собираясь все убрать и лечь спать, и уже собрала грязную посуду, но в последний момент передумала и подошла к домашнему телефону. Быстро набрала знакомый номер и скрестила пальцы на удачу, некоторое время вслушиваясь в долгие гудки.

— Алло! — услышала она в телефонной трубке старческий голос.

— Баба Нина, с Новым годом вас! — заговорила она, улыбаясь.

— Ой, Златуля, і цябе! Здароўя табе і шчасця! Табе і дзеткам тваім!

— Спасибо, баба Нина! А вы, может, легли уже? Я разбудила вас?

— Да не, Златуля! Яшчэ сяджу ля целявізара. Гатовіла мо да двянаццаці, заўтра ж ка мне госці прыедуць, во толькі прысела…

— Баб Нина, а приходите ко мне! Я вас приглашаю. У меня и стол накрыт, и шампанское открыто… Мои спать легли, а мне не хочется.

— Ой, Златуля, ды куды ж мне па ночы старой цяпаць? У цябе ж там сям'я, дзіця…

— А я выйду встречу вас, а за моих не беспокойтесь! Жаль, бабы Мани нет, она бы составила нам компанию! Но если хотите, я могу еще и бабе Нине Луговской позвонить? Мне кажется, у нее окна светились еще. Она тоже одна, дядь Вася в Гомеле, он если и приедет, то только завтра!

— Ну, пазвані ёй, як прыйдзе яна, тады і я прыклыпаю как-небудзь! Злата позвонила своей соседке — тут ей повезло.

У Луговской в гостях была баба Рая, их-то и пригласила девушка.

Сунув руки в пуховик, она вышла на улицу, чтобы их встретить. Звенящая морозная тишина царила над деревней. Скрип снега под подошвами сапог, казалось, слышится и в соседней деревне. Усилившийся мороз украсил деревья и все вокруг серебристым инеем. Небо было просто каким-то невероятным, затянутое тонкой пеленой облаков и подсвеченное сверху полной луной, а с него, как звезды, тихо падали снежинки. Так волшебно и торжественно было вокруг, что Злата, наверное, нисколько не удивилась бы, если бы сейчас мимо промчались сани с Дедом Морозом. Или по полям, заметая заячьи следы шлейфом своего платья, прошла бы сама Зима. Эта ночь была создана для чуда, и девушка ждала его, как и каждый год, загадывая желания под бой курантов. И пусть сегодня чуда не случилось, но в такую ночь верилось, что все еще впереди.

Какое-то время девушка просто стояла, затаив дыхание, и вслушивалась в эту тишину вокруг, а потом услышала поскрипывание снега и негромкие голоса бабушек.

— Ой, Златуля, стол у цябе, как у тым кіно замежным! — всплеснула руками баба Нина, поудобнее усаживаясь на стул. — Вы цяпер, маладыя, усё па-новаму гатовіця. Тэта мы, як і раней, катлет напеклі, «шубу» зрабілі, гарошку, галубцоў навярнулі… На во, вазьмі, я тут у каструльку табе наклала сырнічкаў і блінцоў з тварагом, цёплыя яшчэ, ты такія любіш, у печы пекла!

— Ой, спасибо, баба Нина! Завтра будем с Ульяшей объедаться! Что вам положить? — спросила девушка, расставляя перед старушками чистые приборы.

— А вось тэта што за круглячкі такія ляжаць?

— А это шампиньоны фаршированные!

— А, гэта грыбы, якія ў магазіне прадаюць?

— Ага! — с улыбкой кивнула девушка.

— Ну, палож, паспрабуем!

— Ну, тады ўжо і нам палажы, Златуля. Мы з Райкай такія дэлікатэсы не спрабавалі!

— Вы шампанское будете пить? — спросила девушка, усаживаясь за стол.

— Да не, Златуль, якое нам шампанскае? 3 роду не пілі яго! Мы б трохі водачкі выпілі, ці няма ў цябе?

— Есть, конечно! — Полянская сходила на кухню, куда отнесла початую бутылку водки. Виталя пил, отказавшись от вина. Вернувшись, она разлила по рюмкам спиртное, наполнив и свой бокал шампанским.

— Ну что же, мои хорошие, спасибо, что не отказались и пришли! Давно уже мы не собирались вместе! А ведь какие шикарные устраивали раньше посиделки! Говорят, как встретишь Новый год, так и проведешь! Хочется надеяться, все еще будет у нас и у деревни! А пока хочу пожелать вам здоровья и оптимизма! Наверное, это единственное, что сейчас может поддержать и помочь пережить зиму!

— Дзякуй табе, Златуля! А мы заўсёды жадалі табе толькі шчасця і здароўя. Табе і дзеткам тваім. Мы не раз з бабамі казалі меж сабой, цябе сам бог нам даслаў…

Они выпили и попробовали шампиньоны, а потом еще и мясо по-французски.

— Твае дзеўкі, Кірылаўна, сабяруцца ў цябе заўтра? Ці не, не заўтра, ужо сёння?

— А як жа, казалі, паспяць пазней і прыедуць, і дзеўкі, і ўнукі, ўсе будуць. Гэта ўжо нязменна! Кажуць: «Мама, гэта ў нас традыцыя такая ўжо!»

— Добрая традыцыя! Яны цябе не астаўляюць, на ўсе святы збіраюцца, у кожную нядзелю ў цябе. Добра, што радам. Добра, што не раз'ехалісь, як мае! — пожаловалась баба Рая. — Званілі ўчора, паздраўлялі! Дачка з Белгарада, сынок — з Санкт-Пецярбурга. К сабе завуць, крыкам крычаць, каб ехала к ім! А куды я паеду? Гэта ж другі край свету! Куды ж я без Гарноўкі? Я ім і кажу: паеду і памру! Хоць, канешне, здароўе ўжо не тое, сэрца баліць, без валідолу нікуды ўжо. Зіма — цяжкая пара. I вось, кажысь, і рабіць нічога не трэба, сядзі сабе чытай ці кіно гля дзі да наскі вяжы. Курак пакармлю, ката да сабаку, але ж так мутарна на душы. Глуха так кругом, добра хоць, што Цімафееўна з дзедам радам, зойдуць хоць калі, пагавораць. А як у санато рый паедуць — хоць воўкам вый. Гуз сядзіць у сябе, як мядзведзь у бярлозе, і не выходзіць, мабыць, нікуды. Сасед толькі твой, Златуля, к яму бегае. Да на матацыклу за віном ездзілі ў другую дзярэўню, пакуль во на днях не перакуліліся недалёка ля Гарноўкі, у канаву з'ехалі. Бутылкі віна пабіліся, Валерык нагу звярнуў, жонка прыехала, лячыла. Матацыкл чуць дацягнулі, не работае, казалі. А ў аўталаўцы ж ні віна няма, ні водкі. I купіць няма дзе! Віталіка твайго, Златуля, прасілі купіць, бо засталіся б без гарэлкі на Новы год. Бачыла, свеціцца твой сусед, мо з Валерыкам і п'юць. Не дружыш ты з ім, Златуля?

— Нет, как-то никак мы с ним не найдем общий язык. Виталя общается с ним, а я нет, и, кажется, мы оба не особенно от этого страдаем. Рядом есть хоть кто-то живой — и то хорошо и ему, и нам! — ответила девушка и снова наполнила рюмочки, глядя на старушек и чувствуя, как тепло становится на душе.

Просто сидеть рядом с ними, слушать их певучую неторопливую речь было таким счастьем для нее. Она смотрела на их морщинистые лица, выцветшие глаза, в которых еще не потухли огоньки жизнелюбия, и понимала, как же это здорово быть среди них, одной из них.

— Ну что же, давайте выпьем? Давайте выпьем за мужчин нашей деревни! — с улыбкой предложила Злата. — Их не так много, но спасибо и за то, что есть!

— Ай, да ну іх у сраку! — махнула рукой баба Нина. — Давайця вып'ем за тоя, каб перажылі ўсе зіму і сустрэлі вясну. Каб вярнуліся сюды тыя, хто ў гэтым годзе пакінуў наш строй… Но ўсё будзе добра! Званіла я ўчора Маньцы, ёй добра ў горадзе, у дачкі. I цёпла, і накормлена, і туалет у кватэры, і ванная. Да і пасля бальніцы лепш ёй стала. Не адпусціла зусім, да ў нашы годы ўжо і чакаць гэтага не трэба, не балела б, і то добра! Таблетак шмат піць прыходзіцца, але што ж рабіць? Казала ўсім прывет перадаць, І, як толькі цёпла стане, зараз жа дадому прыедзе! Давайця! — закончила баба Нина и одним махом осушила рюмку. — Ой, і крэпкая, зараза! — поморщилась она и потянулась к «шубе». — Ой, карга ж дурная, што ж забылася расказаць! Златуля, падруга ж твая тэлефанавала ўчора! Дунька! Прыветы перадавала ўсім! Сядзіць у Лідзе, даглядая цётку Таню сваю, а тая ўжо мо ў мумію ператварылася. Сто гадоў! Ой, у вас хоць якія суседзі ёсць, хоць і самыя недадзеланыя, але ж жывая душа радам, а я ж на сваём канцы зусім адна! Бывая, так жудасна становіцца. Сабакі як пачнуць брахаць уночы… Ужо б і прывыкнуць, а не магу. А то ваўкі выюць, а то здаецца, ходзіць хто. Выйду ўранні — і слядоў няма. А снег рыпіць… Тады ўжо і Маськоў успамінаю, і Дуньку, і Арышу з яе бамжом. Любому жывому рада была б… Мае мяне таксама ў горад завуць, але не, не паеду, пакуль кеўляю, буду тут. Вось толькі што думаю я, Златуля, трэба табе мо з прэдсядацельшай пагаварыць, яна цябе паслухая, хай бы Маські зноў к нам у дзярэўню перайшлі б жыць? Загінуць яны там, да і нам было б лягчэй…

— Я поговорю, баба Нина! И обязательно что-нибудь придумаю! Однако что же это мы загрустили? Новый год все же! Давайте еще по чуть-чуть, а потом, может, споем, а?

— Ой, Златуля, ужо і голаса няма… — попробовала протестовать Кирилловна.

— В самом деле? И куда ж он делся? Ну что? «Ой, то не вечер»? — предложила Полянская.

Когда Злата проводила старушек, время близилось к четырем утра. Вернувшись в дом, она снова села за стол, чувствуя себя изрядно выпившей.

Она редко употребляла спиртное и немного, поэтому бутылка шампанского для нее оказалась перебором. Надо было встать, убрать со стола и ложиться, а она так и продолжала сидеть, оперевшись локтями на стол и подпирая голову руками.

— Концерт окончен? — раздался в дверях голос Дороша.

Злата негромко засмеялась и кивнула, не оборачиваясь, однако, к нему.

— Сейчас со стола уберу и спать!

— Я сам уберу, иди, ложись! Или встать не можешь? Помочь?

— Нет! — мотнула она головой.

— Чего это тебя понесло, а, Злата Юрьевна? — спросил он, собирая со стола грязные тарелки.

— Компания была хорошей, к тому же и повод был! — ответила она, поднимая на него глаза.

— Ну да, Новый год! — кивнул Виталя.

— Не только. Знаешь, нас утвердили для участия в фестивальных днях на «Славянском базаре», — сказала она.

Эту новость пару дней назад ей сообщила Ирина Леонидовна, чем бесспорно преподнесла ей самый настоящий новогодний подарок. Злате очень хотелось в тот же день рассказать об этом Витале, но он уехал к родственникам и остался там, а сегодня за столом она так и не решилась это сделать, не уверенная, что он действительно порадуется. Более того, а не испортит ли она тем самым праздничный вечер? Но сейчас уже не имело значения, как он к этому отнесется.

— Это все? — только и сказал он.

— Неа, не все! Еще в январе я уезжаю на гастроли по городам Смоленской и Брянской областей! Эти гастроли были также предложением, которое озвучила ее директор, и окончательного ответа девушка пока еще не дала, сомневаясь и колеблясь. И уж, конечно, она не собиралась говорить об этом Дорошу. Слова вырвались сами собой, но она уже знала, что приняла решение. Злата не стала ждать его ответа. Поднялась из-за стола и отправилась спать.

Глава 27

— Пора сделать перерыв, — сказал Блотский, подавая Злате чашку с горячим кофе. Девушка присела на широкий подоконник, принимая чашку, и благодарно улыбнулась в ответ. Леша остался стоять рядом, глядя, как за стеклом тихо падает снег. — Сейчас попробуем еще разок записать припев в дуэте и все, на сегодня будем заканчивать. Потом мы с ребятами попробуем свести все, что наработали, и посмотрим, что получилось! Как, кстати, обстоят дела с сольными номерами? Есть варианты? Это будет на мове? Что-то из фольклора или новое, написанное специально для тебя?

— Да, варианты есть и предложения, в общем-то, тоже, но, взвешивая все «за» и «против», мы с Ириной Леонидовной решили, пусть это будет что-то новое, написанное в народном стиле. Не хочется выходить из уже созданного образа. А ты? — в свою очередь спросила она, делая глоток.

— Ну, мы вообще с моими ребятами работаем в разных стилях, поэтому и в нашем блоке не думаем придерживаться каких-то условностей. И все же так как событие — это действительно для нас очень серьезное, ведь впервые нас пригласили на «Славянский базар» в качестве артистов, да еще отвели время в почетные дни, когда проходят концерты, посвященные нашей культуре, мы с ребятами долго думали, сомневались и выбирали. В конце концов, кое-что отобрали и сейчас уже приступили к записи. Кстати, будут совсем новые песни, написанные нашими соавторами. Может быть, они не совсем форматные, но в контекст концерта должны идеально вписаться.

— А в каком формате ты сейчас работаешь, Леша? Я видела, что ты участвовал в ледовом шоу, но в наших привычных музыкальных программах тебя ведь нет? А как насчет радио? — поинтересовалась Злата.

— Практически так же! — с улыбкой ответил парень. — Мы с тобой вообще выбрали не совсем то направление в музыке, хотя тут правильнее было бы сказать: оно нас выбрало! И все бы ничего, да только для телеэфиров, как, впрочем, и для многих радиостанций, оно является неформатом! Но не для всех, конечно. Есть парочка, пусть они не так уж популярны, которые берут наши песни в ротацию. Но вот как раз та, которую мы записываем для «Славянского базара», подойдет для любой радиостанции. Мы тут недавно, вот как раз в первых числах февраля, начали новую гастрольную программу обкатывать, которая по большому счету состояла из наших авторских песен, ретро репертуара. И как бы на первом же концерте я изначально объявил, что время делим на три части: в первой — авторские, во второй — старые песни известных исполнителей, а в конце — песни, которые они хотели бы услышать. И чтобы не выкрикивали из зала, как у нас это случалось не единожды, раздали листочки, чтобы зрители написали свои пожелания и передали листочки на сцену. Они выполнили нашу просьбу, а там знаешь, какие песни были? Те, которые мы с тобой когда-то еще на открытых минских площадках бесплатно исполняли. «Песня кавалергарда», «А у нас во дворе», «Странник», «Букет», «Звездочка моя ясная», «Молодость моя, Белоруссия», «Березовый сок». Причем, знаешь, ну вроде спели мы тогда эти песни в Минске, в Гомеле, в Речице, а приезжаешь в Витебск или Мосты, и оказывается, и там слышали, как я эти песни исполнял! И естественно, просят их спеть. Интернет рулит, я понимаю, но сколько ж можно? — в шутку пожаловался Блотский.

— А я помню, как народ реагировал, когда ты тогда выходил на сцену! — с улыбкой отозвалась Полянская. — Ты терпеливый, Лешка! У тебя здорово получается общаться со зрителями со сцены, с самого начала так было. А я раздражаюсь, когда нарушается ход действа на сцене, особенно когда, как случилось недавно на концерте в Смоленске, какая-то наверняка подвыпившая тетенька орала из зала, требуя «Ой, мороз, мороз». А потом еще в довершение осталась на автограф-сессию и выговор мне сделала, почему это она заплатила деньги за билет, а мне, значит, трудно было исполнить ее заказ. Ты ж знаешь, хамства я не терплю, и честно, мне хотелось послать ее далеко и надолго, но пришлось сдержаться, не хотелось, чтобы в чужой стране это вылилось в конфликт, но неприятный осадок долго не проходил… Вот поэтому я исключительно за четко и правильно выстроенную музыкальную программу. Ну, да не хотелось бы сейчас об этом. Леш, а ваши выступления кто-нибудь снимает? Есть видеозапись концерта? — сменив тему, поинтересовалась девушка, допивая кофе и спрыгивая с подоконника.

— Вообще концертов? Или тебя интересует последний, о котором я тебе сейчас рассказывал?

— В принципе, любой. Я давно не видела и не слышала, как вы поете, выступаете, а хотелось бы. Мой день рождения не считается!

— Да, конечно, есть. Люди из зала часто снимают концерты и выкладывают их потом на ютюб. Но вот как раз на последнем концерте у нас была профессиональная видеосъемка. Если хочешь, как только нам пришлют готовую копию, я могу сбросить тебе на ящик!

— Это было бы прекрасно! И маменька с удовольствием посмотрит вместе со мной! Вы в Речицу не собираетесь на гастроли? А то она с радостью сходила бы на концерт!

— Нет, пока не собираемся, но если только это случится, а я думаю, в самое ближайшее время это произойдет, я пришлю Елене Викторовне пригласительный!

— Спасибо, Лешка! Мамуля будет счастлива! Тебе, вероятно, сложно сейчас перестроиться на фолк? Ты ведь и раньше в народном стиле не пел со мной… Тогда наш репертуар был несколько другим…

— Возможно, но мне это не сложно. Это, скорей, не мой репертуар, но это не значит, что я не смогу спеть. Мне нравится эта песня, и я уверен, ее ждут наши поклонники. Мы тут в инстаграмм отрывочек выложили, и нас тут же забросали вопросами. И она опять же радийная. Вот увидишь, «Ромашка» зазвучит в эфире. Ее полюбят слушатели.

— Это было бы здорово! Чего скрывать, это стало бы просто прорывом, хотя я по-прежнему считаю, главное — это количество концертов и полные залы, которые собирает артист, но когда фолк начинает звучать в эфире столичных радиостанций, это, я думаю, тоже своего рода признание и принятие тебя как полноправного, состоявшегося исполнителя. Чего уж лукавить, я всегда была далека от нашего шоу-бизнеса и не стремилась пополнить его ряды, как-то больше меня прельщала литературная интеллигенция, но Ирина Леонидовна постоянно напоминает мне, что пора бы уже причалить к одному из берегов. А то я все вот так неприкаянно плыву посреди реки… Не знаю, хорошо это или плохо, и уж тем более не уверена, что поступила правильно, ввязавшись во все это…

— Может, я покажусь тебе занудой, но сейчас только это пришло на ум: вероятно, всему свое время. Что-то должно произойти и подтолкнуть, звезды, в конце концов, должны сойтись… После «Славянского базара» ты уже не сможешь оставаться в стороне. Мне кажется, долгий период твоей работы на имя подходит к концу… Вот-вот имя заработает на тебя…

Злата засмеялась.

— Мы с тобой стареем, Лешка! Ворчим, жалуемся и даем мудрые советы друг другу! В самом деле, как два старика!

— Ну, что есть, то есть! — улыбнулся в ответ Блотский. — Меня ж, кстати, уже в силу возраста не приглашают поучаствовать в конкурсах молодых исполнителей. Не подхожу по летам! Но на самом деле какие наши годы? Как раз то, что надо! Ума прибавилось, иллюзии развеялись. Пора исканий и метаний закончилась. Идем по выбранной дороге и счастливы…

— Про иллюзии ты в самую точку! От них действительно уже ничего не осталось! Ну, да ладно…

— У тебя все в порядке? — уже без улыбки спросил Блотский, глядя на нее чуть из-подо лба внимательно и пытливо.

Ее что-то тревожило. Он не мог не заметить нервозность Полянской, темные круги под глазами и озабоченность, которую она не могла скрыть, как бы ни старалась. И отбросить не получалось, даже стоя у микрофона. Что-то тревожило ее, не давало покоя. И Леша видел это. Она улыбалась, разговаривая, но он-то слишком хорошо знал ее, чтобы не видеть усталость в разбегающихся лучиках у глаз.

— Нет, все хорошо! Просто нервы, волнуюсь. Как-то все одно за другим. Сначала сольная программа и гастроли, теперь вот «Славянский базар». А это испытание. К тому же с моим стремлением к идеальному исполнению я не только себя, но и коллектив измучаю… Да еще, пожалуй, февраль… Весны хочу! Утомила меня уже зима… Ну что? Продолжим? — меняя тему разговора, Злата поставила на край подоконника чашку.

— Поработаем еще часок-другой, и я поеду! У меня сегодня еще эфир на одном из центральных каналов. Программа о литературе. Ирина Леонидовна и так с работы отпросилась, чтобы присмотреть за Ульяшей. Ей, конечно, это только в радость, но мне не хотелось бы злоупотреблять ее временем. А завтра я, наверное, возьму ее сюда. До обеда постараемся закончить, а потом я поеду домой.

— Хорошо, не проблема! Думаю, завтра мы все и успеем! Я мог бы сегодня поработать у тебя водителем. Вечер у меня свободен.

— Спасибо, Леш, но, думаю, ты мог бы найти себе занятие поинтересней! — попробовала отказаться она, но парень лишь поднял руку, прерывая ее.

— Пожалуйста, лучше не спорь. Мне не сложно. На вечер у меня никаких планов. Разве что я мог бы пригласить тебя в кино. Кажется мне, ты уж слишком загрузила себя, подружка. Тебе бы развеяться, сменить обстановку… Ты, как обычно, принимаешь все слишком близко к сердцу. Нельзя так. С тобой рядом есть люди, которые не меньше твоего заинтересованы в том, чтобы все прошло на высшем уровне. Эти люди — профессионалы своего дела. Они знают, как надо. Они ко всему прочему очень хорошо к тебе относятся и сделают все от себя зависящее, чтобы все прошло без сучка и задоринки. Расслабься, так ведь и до нервного истощения себя довести можно. А зима все равно закончится. Она не вечна. Хотя не скажу, что жду весну с таким уж нетерпением. Меня и зима не напрягает, — парень не стал уточнять, почему с некоторых пор его чувства под стать зиме заморожены и спрятаны глубоко внутри, как будто под толстым слоем льда.

И его это устраивает. Весна же, пробуждая к жизни помимо воли, дарила надежды и мечты, которым не суждено было сбыться.

— Слушай, а пойдем я тебе кое-что покажу! Я просил Маняшу не говорить тебе об этом пока. Хотел, чтобы ты все сама увидела… Мы вообще-то собирались тебе сюрприз на праздник весны преподнести, но так и быть, пусть дотерпеть не получилось, зато, может быть, хоть это тебя порадует… — он взял ее за руку и подвел к ноутбуку.

Наклонившись, парень, ловко орудуя «мышкой», открыл какие-то папки, и скоро на экране появилось видео, а из динамиков полились первые аккорды смутно знакомой мелодии. На сцену в красивом платье, пелеринке и диадеме, держа за руку отца, с микрофоном, уверенно и смело вышла Маняша. Это были какие-то новогодние съемки программы для детишек, куда часто приглашали артистов. У Леши и раньше был опыт выступления с детьми, но Злата не знала, что и сейчас он иногда принимает участие в съемках детских программ и утренников. Более того, выступает с дочкой.

А между тем дочка поднесла микрофон к губам — и звонкий чистый голосок запел «Ярмарки краски». Они так гармонично смотрелись на сцене. И было совершенно ясно, что девочке это выступление доставляет невероятное удовольствие. Она была совершенно раскованна и естественна. Ее не смущали камеры и софиты, не пугали чужие люди, и дело было даже не в том, что рядом был любимый папа. К тому же девочка пела чисто и правильно, но при этом умела разве что разыграть гамму на фортепиано да самый простой мотивчик, который с ней разучила Злата. Даже в школе у них теперь уже не преподавали музыку, как раньше. Злата смотрела, чувствуя, как на глаза помимо воли наворачиваются слезы. Это ведь было совершенно невероятно…

А ведь когда много лет назад они оформляли документы по удочерению девочки, их пугали самыми страшными прогнозами, начиная от наследственности и заканчивая всевозможными болезнями и пороками, которые с возрастом обязательно проявятся в ребенке. А между тем девочка, будучи прелестным голубоглазым ангелочком, неплохо училась в школе, любила рисование, была контактным, добрым и открытым ребенком. И, слава богу, никаких проблем со здоровьем у нее не было. И вот теперь ко всему прочему у нее, оказывается, и с музыкальным слухом все в порядке.

— И как тебе наш подарочек? — с улыбкой спросил Блотский, оборачиваясь к ней. — Понравился?

— Еще спрашиваешь? Да у меня просто нет слов! И вот надо же, Машка-партизанка, столько времени молчала! А ведь представляю, как ей хотелось обо всем рассказать!

— Она и рассказывала, когда совсем не оставалось сил терпеть, Ульяне и своей любимой кукле, точно зная, что они не выдадут ее тайну. И считала дни до весны… Она знала, это порадует тебя!

— Порадует? Да у меня просто шок… — девушка шмыгнула носом. — Лучшего исполнения этой песни мне слышать не доводилось. Но как же так случилось? И что же, Маняша не боялась? Сразу согласилась?

— Меня пригласили на съемки детского утренника, но так как выступать нужно было все же перед детьми, значит, и партнерша у меня должна была быть под стать собравшейся публике. И тут возникла проблема: все юные артистки уже были где-то задействованы и выступали. Это как раз были зимние каникулы, и я часто куда-то брал с собой дочку. Вот тут-то режиссер, увидев ее, и предложила попробовать. Сначала ей просто дали микрофон и попросили спеть любимую песенку. Она взяла и спела, не смущаясь и не зажимаясь. Это решило исход дела. Юная артистка была найдена, к нашей обоюдной радости… — Она чувствует ритм, — проматывая видео обратно и прослушивая песню еще раз, заметила Злата. — Понятно, голосок у нее еще детский, он, конечно, изменится, но музыкальный слух присутствует. Я не раз замечала, она тянется к фортепиано. Мы с ней иногда разыгрываем детские песенки, и ей нравится. Но опять же, она и рисует замечательно… Время уходит… А ведь ее необходимо отвести в музыкальную школу или в наш районный центр творчества. Маняша — девочка творческая, нежная и ранимая, как цветочек. Она гуманитарий по природе своей, поэтому и математика нам сложнее всего дается… Знаешь, я думаю, нам стоит переехать в город! Я с моим графиком и бесконечными разъездами не смогу отвозить и привозить ее, мама и папа тоже еще работают… Наверное, изначально следовало бы определить ее в городскую школу… Почему мы сразу об этом не подумали?

Злата забыла, что, когда принималось решение относительно школы, рядом был Леша. Свои гастроли и поездки они всегда планировали так, чтобы ребенок оставался с кем-то из родителей. Кто-то из них возил бы Машу в школу и так же отвозил в музыкальную или на художественную гимнастику. И это было вполне возможно и естественно. Сейчас же Злате приходилось изворачиваться, подстраиваясь под родителей, или же полагаться на Дороша, отказываться и планировать выступления, ориентируясь на Машкины каникулы или отпуск родителей. Пребывая в постоянном напряжении, она воровала у обстоятельств кусочек того, без чего уже не представляла своей жизни, балансируя на краю пропасти, пытаясь удержать в руках и личную жизнь, и свои материнские обязанности, и свою карьеру, как глоток свежего воздуха, и понимала, чувствовала, как загоняет себя в угол.

Она взвалила на себя слишком много и нуждалась в поддержке, да только Виталя поддерживать ее не собирался. Перед ее отъездом в Минск он сказал ей, что его друзья уезжают на неопределенный срок в другую страну и предлагают ему пустующую квартиру. Злата ничего не ответила. Она не собиралась уезжать и оставлять Горновку. Но также она знала и другое, что, как только вернется домой, Дорош снова заговорит об этом, и ей придется что-то сказать, принять какое-то решение…

Сейчас, глядя на то, как уверенно Маняша держится на сцене, не стесняясь камер и аплодисментов, Злата поняла, что выбор у нее один… Вращаясь в творческих кругах, как ее родители, Машка вполне может захотеть пойти по их стопам, а для этого первоначально должна быть музыкальная школа, хотя бы одна…

К тому же в городе мама и Анька, даже если ее не будет, всегда смогут отвести и привести Маняшу, забрать к себе… И не придется просить Дороша… Нет, Виталя, безусловно, хорошо относится к девочке, и отношения у них ровные. Но каждый раз, когда ей приходится уезжать, увозя с собой маленькую Ульяну, и оставлять Машку с чужим для нее дядей, сердце девушки обливается кровью. Это было неправильным, абсолютно неправильным, но другого выхода не было. Приходилось переступать через себя, а потом мучиться угрызениями совести и рваться домой…

— Я правильно тебя понял, ты совсем собираешься переехать в районный центр? — недоверчиво взглянув на нее, спросил Блотский.

Он выпрямился и скрестил руки на груди.

— Я должна так поступить, Леша. Не спрашивай, почему. Посмотри на Маняшу! В городе она сможет посещать музыкальную школу, да и не только ее, если захочет… В городе все же больше возможностей для ребенка! Это неправильно лишить ее выбора… И с моей стороны эгоистично… — сказала девушка и, закусив нижнюю губу, отвернулась.

Алексей коснулся ее локтя, собираясь что-то сказать, но как раз в это время зазвонил ее телефон и Злата поспешила к креслу, где оставила рюкзак и верхнюю одежду. Отыскав в кармане мобильный, она мимоходом взглянула на экран.

Звонил Виталя.

— Алло! — кашлянув, она ответила на звонок.

— Привет! — поздоровался Дорош. На заднем фоне слышался шум голосов. — Надеюсь, не помешал? Можешь говорить? Или внимать? — в своей обычной манере заговорил он.

— Да, могу! — несколько растерянно ответила Злата и отошла к окну. С Виталей они разговаривали утром, после того как он отвез Маняшу в школу. Его звонка девушка ожидала разве что вечером, а не посреди рабочего дня. Она даже взглянула на часы. — Что-то случилось?

— Да, я уехал в командировку! — неизвестно отчего радуясь, сообщил ей мужчина.

— Ты мне утром ничего об этом не говорил, — неуверенно отозвалась девушка, до которой не сразу дошел смысл сказанного им. Нет, то, что он мог быть в командировке, она допускала, но через два часа из школы должна была приехать Маняша…

— И ты не вернешься к Машкиному возвращению? — голос девушки дрогнул, выдавая панику, охватывающую ее.

— Нет, не вернусь. Поэтому и звоню тебе. Приеду только в субботу. Мы едем в Брест…

— То есть как? Как ты можешь ехать в Брест, если через два часа из школы привезут Маняшу? Дома ведь нет никого! И даже Тимофеевны нет, ты же знаешь, они с дедом в санатории! Ешкин кот, ты должен отказаться! Неужели сложно объяснить, что дома маленький ребенок…

— И мама, которой плевать на этого самого ребенка! Она потащилась в Минск, неизвестно зачем…

— Ты прекрасно знаешь, мне нужно было поехать в Минск! — кусая губы, бросила она в ответ.

— Я прекрасно знаю, что занимаешься ты абы чем! Также тебе хорошо известно мое отношение к тому, что ты таскаешь за собой Ульяну. И еще, я говорил тебе не единожды, пора тебе, золотая моя, определиться, что тебе важнее и нужнее — карьера или семья! На двух стульях сразу усидеть не получится. Плохо у тебя это получается! Ты плохая мать и жена, да и артист ка, потому что не получается посвятить себя искусству полностью! Вот так-то! Извини, что резко, зато правда! — сказал он.

Злата не стала отвечать, просто отключила телефон, отчего-то уверенная, что его командировка — его же рук дело. Виталя не хотел, чтобы она уезжала в Минск. Он был против того, чтобы она брала с собой младшую дочку. Но она не могла и дальше откладывать свой визит в столицу. Оставалось много нерешенных вопросов, да и работу в студии никто не отменял… В последние месяцы все выходило как-то сложно. И он был прав, она была плохой женой, мамой, артисткой… Ирина Леонидовна, ребята из танцевального коллектива и музыканты, с которыми она работала над долгожданной сольной программой, видели, что с ней что-то не так, но спросить не решались… Но об этом Злата сейчас подумала лишь вскользь, мимоходом. Главным сейчас была Машка…

Через два часа школьный автобус привезет ее в Горновку, и в ранних зимних сумерках ее никто не встретит. Автобус уедет, а она останется одна… При мысли об этом тихий ужас овладел девушкой… Но поддаваться панике сейчас она не могла… Два часа, у нее было два часа, чтобы каким-то образом переместиться из Минска в Горновку и встретить дочку. Или устроить все так, чтобы ее встретил кто-то другой! Но кто? Как не вовремя уехала в санаторий Лешина бабушка…

Схватив рюкзак, девушка заметалась по комнате в поисках своего пальто. «Позвонить Ирине Леонидовне, отменить съемку, забрать Ульяну и домой… Нет, все равно ей не успеть! Мама на работе, папа на смене… Нет, звонить им она не станет. Аньке? Она потом не отстанет с вопросами…» — лихорадочно думала она.

— Злата, что-то случилось? — спросил Блотский, взяв ее за руку и остановив ее метания по комнате.

— Нет… Да… Мне нужно быть в Горновке через два часа! Все отменяется, Леша, и запись в том числе! Извини, но мне нужно уходить! — только и сказала она, даже не взглянув на него. В списке контактов она искала номер своего директора, собираясь звонить.

— Подожди, присядь, пожалуйста, и объясни, что произошло? Что случилось в Горновке? — Блотский говорил спокойно, но взгляд его, когда Злата все же подняла глаза, был внимателен и сосредоточен.

— Леш, времени нет, извини! — только и сказала она. Высвободив свою руку, она пошла к выходу и уже собралась было взяться за ручку, но, передумав, вернулась в комнату, бросила вещи на стол и, плюхнувшись в кресло, закрыла лицо руками, понимая, что нет у нее больше сил держаться, подстраиваться, что-то решать и предпринимать. Демарш Дороша, из-за которого в первую очередь страдала Маняша, переполнил и без того полную чашу терпения, надломив ее уверенность, забрав остатки сил.

Злата сидела, закрывая лицо руками, понимая, что она не может и не хочет так больше, нет у нее сил. И было лишь одно желание переложить ответственность за все на кого-то другого и свободно вздохнуть…

— Машку некому будет встретить в Горновке, когда автобус привезет ее из школы. Она приедет через два часа домой, а там никого! И бабушки твоей нет, и бабы Мани нет, и даже Маськов нет! Родители на работе… Я не знаю, что делать! Разве что арендовать самолет… Наверное, все же надо звонить Аньке, больше некому, или лучше Кате? Но опять же срывать людей с работы, озадачивать… При всем желании, даже если выехать сейчас, все равно не успеем… Надо позвонить в школу… Пусть ее оставят там, а я приеду и заберу ее оттуда, да, наверное, это единственный вариант… Или родители после работы съездят… Или… — беспрестанно говорила она, то ли ему рассказывала, то ли для себя самой искала решение.

— Постой, но баба Нина же дома? — перебил ее Блотский, присев перед ней на корточки и не сводя взгляда с ее лица.

— Да… — растерянно кивнула она.

— Давай позвоним ей, а потом Маняше. Пусть ее встретит у автобуса баба Нина и отведет к себе, а мы приедем и заберем ее! Ты ведь знаешь номер Кирилловны? Набирай ее, а я позвоню Ирине Леонидовне…

Леша встал и отвернулся от нее, но Злата успела заметить, каким замкнутым и отчужденным стало его лицо, как будто сделалось каменным…

— Ребят, извините, но на сегодня все, нам со Златой нужно срочно уехать. Непредвиденные обстоятельства… — сказал он, обращаясь к музыкантам.

— Ты ведь не станешь возражать, если я поеду с тобой? В таком состоянии тебе нельзя садиться за руль… — обернулся он к Полянской. Злата лишь покачала головой и стала набирать домашний номер бабы Нины, молясь только об одном, чтобы та оказалась дома.

Задумываться о том, что почувствовал Леша, узнав о случившемся, как к этому отнесся и уж тем более о том, что происходило в его душе, в разброде собственных чувств и эмоций Злата не могла. Просто не до этого было.

Но ей пришлось к этому вернуться, когда в машине, удобно устроившись рядом с детским автокреслом, в котором сидела Ульяша, мирно уснувшая сразу после того, как они выехали за черту города, Злата почувствовала, как напряжение постепенно отпускает ее.

Маняша приехала в деревню на школьном автобусе, была встречена бабой Ниной, которая ничего не имела против того, чтобы оставить девочку у себя на ночь, а завтра и в школу отправить. И сейчас, хорошо покушав, Маша читала Кирилловне. Злата была невероятно признательна старушке, но остаться в Минске не могла. Сейчас она была в таком состоянии…

Не до съемок ей было и уж тем более не до записи песни. Сердцем она рвалась в Горновку, душу снедало волнение, а еще чувство вины перед дочерью…

Молчание Леши красноречивее любых слов подтверждало эту вину. Она была виновата и перед ним, и перед Маняшей, и со стороны все выглядело так, как будто она просто бросила девочку и уехала в Минск. Ульяшу забрала, потому что младшая ведь родной была, кровинушкой, а старшая…

Злата была уверена, именно так подумал Леша, и чем дольше они ехали в этом молчании, нарушаемом лишь звуком работающей печки да царапанием колючих снежинок, разбивающихся о лобовое стекло, тем больше она уверялась в собственных невеселых мыслях.

Какого мнения сейчас о ней Блотский? Вероятно, такого же, как и Дорош, да, в общем-то, и она сама… Не надо было ему ничего рассказывать. В конце концов, с ним или без него она все равно уехала бы сегодня домой и придумала бы что-нибудь, но Машка не осталась бы одна. Почему-то сейчас, в этот февральский зимний вечер, совсем неважно было, что думал о ней Виталя и кем она была в его глазах, а вот мнение Леши, как в профессиональном, так и в личном плане, для нее было очень важно. Полянская понимала, что надо что-то сказать, нарушить это тягостное молчание, попытаться объяснить Леше…

Но слова не шли с языка. Злата понимала, как жалки ее оправдания. Ничего, кроме презрения, они не вызовут у парня.

— Злата, я вот тут думаю, может, мне стоит забрать Маняшу к себе в Минск? — Леша первым нарушил молчание. — Я же вижу, тебе сложно, ты разрываешься, и от этого страдает твоя карьера артистки и Машенька! «Славянский базар» для нас с тобой почетное и ответственное мероприятие, и мне казалось, для тебя это важно, а выходит, ты даже на день не можешь вырваться в Минск. И я так понимаю, все упирается в то, что тебе просто не с кем оставить дочку. Но Маша и моя дочь тоже, а оказывается, тебе приходится оставлять ее на чужих людей, а потом улаживать вот такие непредвиденные ситуации! Я ни в коем случае не хочу тебя обидеть, понимаю, что ты, возможно, вынуждена так поступить, но отчего-то все время забываешь, что я за нее в ответе так же, как и ты… Да, каникулы и выходные — это прекрасно, но я готов хоть сегодня забрать ее в Минск. Не навсегда, но пусть какое-то время она поживет у меня. Это развяжет тебе руки, а мне в случае чего намного проще либо взять ее с собой, либо просто заехать за ней в школу! — сказал он и замолчал.

Злата вспыхнула и отвернулась к окну, не сразу найдя в себе силы заговорить.

— В этом нет необходимости. Как я уже сказала, мы в ближайшее время собираемся переехать из Горновки в город. Машка сможет посещать музыкальную школу и художественную студию. В любом случае мама всегда сможет подстраховать. К тому же в мае она уходит на пенсию и поможет мне с девчонками. Не волнуйся, наша программа на «Славянском базаре» не сорвется. Все будет, как надо! — едва смогла проговорить она.

Обида сдавила горло, и девушка не смогла более произнести ни слова. Обида не на Лешу, ведь он не виноват в том, что все вокруг стало чужим и далеким. Он не виноват в том, что все вот так случилось и зашло в тупик. Рассчитывать на его понимание и участие в подобной ситуации было бы непозволительной роскошью. Он был зол, и это сквозило в его молчании и в том, как сильно его пальцы сжимали руль. В его словах ей чудились холод и упрек. Злата это заслужила, но все равно это пугало и причиняло боль. И снова возвращало к мыслям о некой черте, к которой она подошла, опасной черте, за которой начиналась бездна…

Еще шаг — и она сорвется. Натянутые до предела нервы и отчаяние толкали вперед. Сил удержаться на краю этой пропасти уже не было. Как и не было их, чтобы быть всем сразу, чтобы верить и, как и прежде, надеяться на лучшее. Леша ничего не ответил, а Злата больше ничего не добавила. Вот так, в полном молчании, они и доехали до Горновки. Въехав в темную деревню, парень притормозил у дома бабы Нины. Фонари еще не зажглись, а дома стояли темные и безмолвные, ни огонька тебе, ни звука…

Полянская вышла из машины и, сделав несколько шагов, остановилась, замерла. Дух перехватило, и горло свело так… Она стояла, слыша собственное дыхание, и чувствовала, как сырой воздух, пронизанный мелкими каплями влаги, окутывает ее, вызывая дрожь. Девушке стало жутко. Деревня была почти пустой, это было привычным для Златы, но сейчас казалось, она как будто увидела ту реальность, которую видели другие, без призмы, сквозь которую смотрела на окружающий ее мир на протяжении многих лет…

Что-то надломилось в ней. А может быть, всего лишь разбитые иллюзии вызывали это непонятное чувство отрешенности. Только впервые возвращение в родную деревню не вызвало привычной радости. Наоборот, легло тяжестью на сердце. Передернув плечами, как будто пытаясь таким образом сбросить с себя это странное оцепенение, девушка расправила плечи и открыла калитку.

Злата поблагодарила бабу Нину и забрала Маняшу. Леша подвез их до дома и, выйдя из машины, вручил девушке ключи. Она взяла их, сделала несколько шагов и обернулась. Блотский по-прежнему стоял у машины, не торопясь следовать за ними.

— Леш, а ты разве не зайдешь? — спросила Злата.

— Наверное, мне лучше вызвать такси и уехать на вокзал… — отозвался он.

— Нет, зачем? Пойдем к нам, я ужин приготовлю, чаю попьем… В любом случае до поезда еще далеко…

Алексей ничего не ответил и, поколебавшись секунду, последовал за ней. Дома было прохладно, поэтому первым делом Злата растопила трубку и только после этого раздела детей. Включив им мультфильмы, Злата отправилась на кухню на скорую руку готовить сырники, которые обе девочки обожали, причем не только есть, но еще и готовить вместе с ней. Это всегда превращалось для них в увлекательную игру, и пусть кухня в этом случае была засыпана мукой, но зато столько радости это доставляло дочкам, да и самой Злате тоже. Впрочем, мультики они смотрели недолго, то и дело отвлекаясь на Лешу, который все это время сидел в столовой на диване, не снимая куртки, безвольно опустив руки на колени. Что-то односложно отвечая девчонкам, он украдкой оглядывал просторную комнату, в которой за прошедшие два года мало что изменилось, разве что запах стал немного другим. В последний раз он был здесь около двух лет, Злата тогда уехала на сессию в университет, он остался с дочкой, а Дорош еще не вошел в этот дом.

Аромат сухих трав, сушеных грибов, старых обоев, теплого духа печи и домашней еды, казалось, навсегда поселился в этих стенах. Так пахло счастье, теперь Леша это знал. Но счастье его было таким же эфемерным, как и запах этого дома. Теперь же аромат мужского парфюма, казалось, впитали в себя даже обои, отравляя воздух, который многие годы был наполнен запахом чего-то уютного и родного.

Оно развеялось однажды, стало просто сном, воспоминания о котором причиняли боль. Боже, как он жил все эти годы? Как смог выжить, не сломаться, не спиться, в конце концов? Как мог улыбаться, смеяться, встречаться с девушками, выходить на сцену, творить, к чему-то стремиться, мечтать? Он смог даже сохранить со Златой дружеские отношения, будучи человеком цивилизованным и не забывая ни на минуту о дочери. Они перестали быть мужем и женой, но остались родителями, которые просто обязаны поддерживать приятельские отношения, и по-другому нельзя. Леша жил, и все, казалось, вернулось на круги своя, вошло в привычную колею…

Но сейчас, оказавшись снова в этих стенах, он чувствовал себя так, как будто и не было этих лет, так, как чувствовал себя тогда, когда поспешно собирал вещи, боясь только одного — появления Златы и того, что последует за этим…

Леша горько усмехнулся… Он ушел достойно, просто собрал вещи и уехал, оставив ей записку, и никто, ни один человек, не знал, как по щекам катились слезы, а он не мог их сдержать, сердце разрывалось от боли. Но даже тогда, растоптанный ее изменой и предательством, Блотский продолжал любить. Та же растерянность, невыносимая безысходность и боль опять поднимались в душе. Те же вопросы всплывали в голове… Почему Злата снова вернулась к Дорошу? Что было не так в их семейной жизни? Чего ей не хватало? Она ведь любила его, он знал, чувствовал это. Или все же ему просто хотелось в это верить?

Глава 28

Леша встал с дивана и взглянул на часы. Через пару часов из районного центра отходил поезд на Минск. Жаль, бабушка с дедом в санатории, а то бы он с удовольствием остался у них на несколько дней, ну а пока следовало вызвать такси и ехать на вокзал. Оставаться здесь он не мог, да и не имел в общем-то права. Златины проблемы и заботы — это ее жизнь, и у нее есть, с кем их разделить, единственное — дочка, больше он не позволит, чтобы Маняшу бросили вот так, на чужого дядю или соседей!

Блотский вышел из столовой и едва не столкнулся со Златой, появившейся в дверях кухни.

Оттуда потянуло ароматом ванили и печеного творога. На плите подрумянивались первые сырники.

— Леш? — в немом вопросе приподняла она брови, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем. Голос ее звучал спокойно, ровно и доброжелательно.

— Злат, мне правда лучше уехать… Надеюсь, с билетами проблем не будет… Подожду поезд на вокзале… — ответил он, глядя на нее чуть из-подо лба. — Единственное, о чем мне все же хотелось бы тебя попросить, напомнить в очередной раз… Не забывай, что у Маняши есть я. Есть не только по расписанию, а тогда, когда это нужно действительно! Давай все же договоримся, если тебе нужно будет уехать по делам или на концерт, в издательство или на встречу, ты позвонишь мне, и неважно, буду я в Минске в это время или где-то еще, я найду возможность приехать и побыть с дочерью. Или же бери ее с собой. Я понимаю, школа, но она может прекрасно заниматься и вне ее. В эпоху интернета дистанционное обучение набирает обороты… К тому же я уверен, в школе тебе пойдут навстречу, — парень на мгновение замолчал.

Злата сжала губы, отчего в уголках появились едва заметные ямочки, собираясь возразить.

Блотский хорошо помнил это выражение лица и безоговорочную решительность ее суждений. Леша мог бы предугадать ответ, поэтому опередил Полянскую.

— И не волнуйся, я прекрасно доберусь до Минска, даже если мне придется путешествовать в общем вагоне! Завтра мне нужно быть в столице, есть некоторые дела, да и оставаться здесь на ночь, мне кажется, не совсем удобно… Вряд ли это понравится…

— И все же я прошу тебя остаться! — перебила его девушка. — Не хочу, чтобы ты уезжал вот так, на ночь глядя. Если тебе так необходимо быть завтра в Минске, ты с тем же успехом можешь запросто уехать семичасовым автобусом! Так же вызвать такси, но при этом выспаться в нормальных условиях! К тому же за мной ужин! И потом мы могли бы спокойно поговорить, не торопясь, не в дверях!

— Папочка, пожалуйста, останься! Ты ведь только приехал, а мы с тобой так давно не виделись! — из столовой выбежала Маняша и, вцепившись в его руку, прижалась к ней щекой. — Ты разве не соскучился по мне? А я так тебя ждала… Я тебя всегда жду… — призналась она, поднимая к нему ясные голубые глаза.

Леша поднял девочку на руки, и она тут же обхватила его шею руками. Парень взглянул на Злату.

Она смотрела на них, и в ее глазах застыла просьба: «Ну, пожалуйста!».

— Ну, хорошо, — кивнул он и, поцеловав Маняшу, опустил ее на пол. — Значит, идем есть сырники? — спросил он. — А потом будем книжки читать?

— Да! — радостно захлопала в ладоши девочка. — Сказки! Только я сейчас за Бусиной сбегаю!

— За куклой, что ли? — не понял он.

— За Ульяной! — хором ответили ему Злата и Маняша. — Мы ее с мамочкой Бусиной зовем, потому что она маленькая и хорошая, как бусинка! — пояснила девочка.

— Ну, хорошо, беги за Бусиной и будем кушать! — кивнул парень и после того, как Маняша убежала за сестренкой, стал снимать куртку.

…Они поели и выпили чай. Потом Леша сел делать с Маняшей уроки, а Злата забрала Ульяну. Рассыпав на ковре игрушки и конструктор, они на время увлеклись игрой. Когда Злата, искупав детей, отправилась читать им сказку и укладывать спать, Леша вышел в столовую.

Блотский разливал в бокалы вино, когда появилась Полянская, плотно закрыв за собой дверь детской.

— Я здесь похозяйничал немного, надеюсь, ты не против? — осведомился он. — День был суматошным, думаю, бокал красного вина на ночь будет кстати! Уснули девочки? — спросил он, протягивая ей бокал с вином.

— Да, сдались! — кивнула она и, взяв предложенный бокал, опустилась на диван. Они не стали чокаться или произносить тост. Повода как бы и не было. Просто выпили немного вина в полной тишине, как будто собираясь с мыслями или решая для себя, с чего начать и стоит ли вообще что-то говорить. Не лучше ли промолчать и разрешить событиям идти своим чередом?

— Злата, что происходит? — первым все же заговорил Леша. Спросил, потому что видел, в каком она состоянии, чувствовал, что у нее проблемы, видел, что все не так… — Почему ты вдруг засобиралась в город? Что тебя не устраивает в деревне? Что с тобой? — спросил он.

Девушка не сразу решилась ответить. Какое-то время молчала, наблюдая, как темная жидкость стекает по стенкам бокала. Ей не хотелось взваливать на Блотского свои проблемы, тем более она сама выбрала свою жизнь, Дороша и в общем-то заслужила все то, что имела. Но и сил, чтобы дальше держать все в себе и с этим жить, не имела.

Даже у нее, неисправимой оптимистки, верящей в лучшее и не поддающейся хандре, порой случался сбой. Кончался заряд, что ли… И она как будто проваливалась в эмоциональную яму, когда ничего не радовало, более того, все, что она делала, во что верила и к чему стремилась, уже не приносило прежнего удовлетворения. Когда наваливалось все сразу, сил противостоять не было. Хотелось только одного: чтобы рядом оказался кто-то, кому можно уткнуться в плечо и на время забыть обо всех проблемах. У нее появлялась некая неуверенность в себе, заставляющая опускать руки, а рядом не было никого, кто подал бы руку и помог выбраться.

— А ты сам не видишь, Леша? — вопросом на вопрос ответила девушка. — Помнишь, мы с тобой были уверены, что деревня никогда не умрет? А она умирает… Ты меня спрашиваешь о новостях в Горновке, а новости здесь только одни: кто-то опять умер, кого-то снова привезли хоронить… Знаешь, ведь все произошло не сразу. Ты не думай, будто вот только сейчас, доведенная до крайности, я трусливо готова обратиться в бегство. Я как будто очнулась еще осенью, когда серьезно заболела баба Маня. Это было как раз после моего концерта в районном центре, а я тогда еще удивилась, почему никто из старушек не приехал, а ведь собирались… Потом мне сказали, что она заболела. Я нашла ее в таком состоянии… Одну, слабую и совершенно беспомощную. У нее были жуткие боли, а я помочь ничем не могла… Сейчас я знаю, никто бы не смог при ее-то диагнозе, но тогда… Но самое страшное было другое: она нуждалась во мне, а я не могла остаться. Мне пришлось уехать на гастроли и оставить ее одну! Ты даже представить себе не можешь, чего мне это стоило. А выхода не было. Баба Маня пролежала не одну неделю в больнице, и сейчас ей уже лучше, но о полном выздоровлении, конечно, уже не может быть и речи. Я до сих пор забыть не могу то, что чувствовала тогда, уезжая, и простить себе не могу… Именно тогда я как будто очнулась и увидела реальность такой, какой в общем-то она и была всегда… Баба Маня теперь если и вернется в деревню, то разве что весной, и зимовать уже здесь не останется. Маськи маются в соседней деревне и отчаянно мечтают вернуться сюда, а возвращаться им некуда. Да и работы здесь нет. А оставшиеся бабушки моложе не становятся. Им помощь нужна, а помочь некому… Баба Ариша сюда больше не вернется, баба Валя к родственникам подалась, а скоро и баба Нина к детям поедет, а за ней и баба Рая… Говорит, наверное, уже последнюю зиму здесь зимует. А потом к дочке по едет, здоровье уже не то. А там, глядишь, и твоя бабушка с дедом потянутся за ними, дай-ка каждый день трубку натопи да в печь дрова наноси. Но дело даже не в этом. Оставаясь в этой деревне, я детей лишаю возможностей, даже тех минимальных, которые может предложить наш районный центр! Ты ведь сам мне сегодня продемонстрировал Машкины способности. А там и Ульяша подрастет… Знаешь, я думаю, пора оставить юношеский максимализм в прошлом и трезво посмотреть на вещи. Да, мне нужна была деревня, и я смогла в ней жить, но детям нужно другое, да хотя бы все то, что было у меня в детстве. Им нужны выбор и развитие… У меня это было, а своих детей я лишаю, получается, в угоду собственному эгоизму! — она говорила, а парень слушал и не понимал, кого из них двоих она сейчас пытается убедить.

— Злат, а ты уверена, что переезд в город решит проблему? Ты уверена, что, открывая некоторые возможности для детей, ты станешь от этого счастливее? — осторожно спросил Блотский и допил вино из бокала.

Злата невесело усмехнулась.

— Счастливой? — переспросила она. — На самом деле проблема не в том, стану я счастливее или наоборот. Я знаю только, это упростит мою жизнь. Решит некоторые проблемы, позволит вздохнуть свободнее. Это все, что мне нужно в данный момент! — призналась она, не глядя на Блотского, не отрывая взгляда от своего бокала.

— Ты устала, Злата, — сказал Леша. — Ты взвалила на себя непосильный груз, который не дает тебе двигаться вперед, который просто однажды раздавит тебя! Так нельзя!

— Этот груз, как ты сказал, всегда был, я несла его и не замечала. А теперь он стал для меня непосильной ношей. Мне кажется, я сражаюсь с ветряными мельницами, разрываюсь на части, ничего не успеваю, все идет кувырком. Я не могу победить время, а оно неумолимо над Горновкой…

— Может быть, все оттого, что раньше ты позволяла мне нести этот груз с тобой? Почему ты мне не позвонила, когда баба Маня заболела? — спросил неожиданно Блотский, не глядя, однако, на нее, не поворачиваясь от окна.

«Потому что тогда еще верила, что Виталя поможет и поддержит, но этого так и не случилось!» — с горечью подумала она, но вслух этого не сказала.

Она промолчала, а Леша догадался. Конечно, рядом был Дорош, к нему она теперь обращалась за помощью. А потом Блотский припомнил один из тех одиноких дождливых унылых вечеров, когда он оставался один, наедине со своими мыслями и чувствами, которые перед собой не было сил скрывать… Он вспомнил, как, спасаясь от одиночества, бродил по просторам соц сетей и увидел мигающий огонек напротив ее аватарки. Злате тоже не спалось… Повинуясь порыву, он собрался написать и увидел, как она набирала ему сообщение, которое он так и не получил…

Что она хотела написать ему среди ночи? Может быть, как раз и собиралась рассказать о бабе Мане? Попросить помощи или совета, или же просто, как и ему, ей хотелось поговорить…

Леша вздохнул и на мгновение закрыл глаза.

— Может быть, не стоит рубить с плеча, а попробовать все исправить? — снова заговорил он. — Знаю, многое не вернуть, но позволь мне разделить с тобой проблемы! Уверен, вдвоем мы найдем выход из положения, даже самого безнадежного! Раньше нам это всегда удавалось!

— Мы остановим время? — с какой-то томительной обреченностью спросила она.

— Нет, просто попробуем исправить положение! Злат, ты пойми, тебе только кажется, что бегство из Горновки облегчит твою жизнь! Ты устала, поэтому ищешь простейший выход из сложившейся ситуации, но это не спасет ни тебя, ни тех, кто здесь остался. Более того, ко всему другому прибавятся невыносимая тоска, раскаяние и угрызения совести. Ведь ты же понимаешь, ты — последнее связующее звено, огонек, надежда и опора всех тех, кто все же остался, кто еще живет и верит. Помнишь, бабульки всегда говорили, только мы… — Блотский запнулся, — только ты сможешь спасти эту деревню. Твое присутствие здесь не даст ей умереть… Ты своим примером, образом жизни и верой подаешь пример, тем более сейчас, когда ты стала публичным и известным человеком! В твоем случае Горновка и твоя жизнь здесь — это уже образ жизни, сложившийся стереотип, это то, что у тебя уже не отнять. Столько лет ты делала все, чтобы привлечь внимание к проблеме вымирающих деревень, своим примером показывала, что жить вполне возможно даже здесь. Твое творчество, как литературное, так и сценическое, связано с деревней. И теперь ты хочешь все это перечеркнуть? Злата, ты понимаешь, возможно, ты решишь некоторые проблемы личного характера, — продолжил он, и Полянская вспыхнула, — а мне почему-то кажется, дело и в этом тоже, уж извини… Возможно, ты многое для девчонок сделаешь в городе, но ты предашь себя и не простишь себе этого… Более того, поверь, ты все равно не сможешь без этой деревни, но когда все же захочешь вернуться, будет уже поздно! Возвращаться будет некуда, и все то, что пока еще есть благодаря тебе, исчезнет безвозвратно очень скоро. И с чувством раскаяния придется жить до конца дней! И поверь, зная тебя, могу предположить, что оно окажется сильнее и тяжелее того, с чем тебе сейчас приходится бороться! Ты потеряешь себя…

— Откуда ты знаешь, Лешка? И зачем ты мне сейчас все это говоришь?

— Еще вина? — спросил он, медля с ответом. Злата кивнула, а он подлил ей и наполнил свой бокал. — А ты когда-нибудь думала о том, что чувствовал я, покинув эту деревню? Вероятно, нет. Ты осталась здесь, а я как будто душу свою потерял, расставшись с этим особенным миром! Я не хочу, чтобы ты испытала то же, через что пришлось пройти мне! Поверь, ни творчество, ни чувство долга, ни любовь не смогут заполнить образовавшейся пустоты. Именно поэтому я прошу тебя позволить мне помочь!

— Прости меня, — вырвалось у Златы.

— Не надо, Злата, — только и сказал он. — Давай-ка все сначала. С самого начала. Перво-наперво, как и уговаривались изначально, ты не станешь больше подстраиваться ни под школу, ни под чьи-то выходные. Давай договоримся, до конца месяца ты отдыхаешь и приводишь нервы в порядок, а первого марта мы встречаемся в Минске и принимаемся за работу! Дальше, если я не смогу приехать и побыть с Маняшей, пока ты записываешься в студии, выступаешь или даешь интервью, значит, ты забираешь ее с собой. Вопрос со школой мы уладим. Вопрос с занятиями в музыкальной студии или художественной все равно можно будет решить только в сентябре, сейчас уже все группы сформированы и идут занятия. Но при этом ты ведь сама можешь прекрасно позаниматься с Маняшей на фортепиано дома, разучить нотную грамоту и октавы, я же, в свою очередь, могу сводить ее к нашим знакомым педагогам по вокалу. А в сентябре мы решим, как совместить ее учебу в обычной школе и музыкальной, более того, после окончания начальной школы мы в самом деле могли бы перевести ее в городскую школу. Это было бы разумней, чем мотаться туда-обратно. Знаю, с нашими графиками это сложно, но мы могли бы нанять шофера, разве нет? Так же, как и няню, с нашей профессией это вполне нормально!

— Мама в мае уходит на пенсию, она поможет с детьми, только бы до мая дотянуть! — отозвалась девушка.

— Вот тем более! Теперь о деревне, Злат! Ты ведь наверняка уже думала о том, что можно сделать и как помочь тем, кто остался здесь? Есть какие-то предложения?

— Да, ты прав, у меня есть кое-какие мысли по этому поводу, но опять же, не уверена, что на практике их можно осуществить. Ты сам знаешь, в силу обстоятельств бабушки в Горновке одиноки и по большому счету беспомощны. Они ведь оттого и уезжать собираются, что здоровья и сил с каждым годом меньше, а помощи нет. Дети далеко, да и у каждого свои проблемы, и здоровье шалит, не молодые ведь тоже, и бывать часто не могут, а старушкам нужна каждодневная помощь: дрова принести, воды вытащить из колодца, пол подмести, грубку растопить, снег расчистить, за лекарствами в город съездить. Им соцработник нужен, да такой, который жил бы в деревне. Ты ведь сам знаешь наших бабушек, они не очень-то захотят постороннего человека. Вот если бы Алку Масько оформить соцработником в деревне, они бы согласились. Маськов со всеми их недостатками очень не хватает в Горновке. Но чтобы оформить ее здесь, им необходимо сюда переехать, а им некуда. Дом Максимовны для них идеальный вариант, но так просто туда их не пустят, да и не захотят они идти в этот дом как постояльцы. Им нужен свой угол здесь, да только за что они его купят? Им нужна, наконец, прописка! Достаточно уже мытарств! Слава богу, хоть паспорта им сделали… Знаешь, они ведь так радовались, когда им дали дом в той деревне, да только радость эта недолгой была… Дом ведь все равно чужой, их даже туда не прописали, так, всего лишь пожить пустили, пока Толик трудится в колхозе. А дом большой, топить надо, а нечем, лес далеко, не то, что здесь, в Горновке — дорогу перешел и дровишек притащил. Да и кто только в том доме не жил! Электричества там тоже нет, а как поехали в районный Энергонадзор, оказалось, в этом доме за свет годами не платили, и долг там огромный. Чтобы электричество подключить, сначала надо его выплатить, а с чего? В общем, рано радовались Маськи, уезжая из Горновки. Ничего хорошего из этого не вышло. Сейчас бы назад, да вот только некуда. Та деревня чужая им, все чужое, и люди их не принимают. Дни напролет работают, магазина нет, а попросить хлеба в автолавке купить некого, все отворачиваются от них, чужаки они там… Вот так вот!

— Так, может быть, стоит поехать в сельский совет? Поговорили бы с председателем, глядишь, чего-нибудь и решили бы, — задумчиво предложил Блотский.

— Нет, ничего мы не решим, пока не устраним главную проблему. Видишь ли, с бабульками в деревне мы часто говорим о Маськах, и они согласны, чтобы Алка была здесь соцработником. И если надо, председателю напишем коллективное письмо, с этим проблем не будет. Надо с домом решить проблему. Надо узнать адрес и поехать поговорить с внучкой бабы Ариши. Дом на нее переписан, а она хочет за него пару тысяч долларов!

— Сколько? — поперхнулся Блотский.

— Да, ты не ослышался! И если мы решим эту проблему, Алка и Толик вернутся обратно, в деревне появится свой соцработник, старушки вздохнут с облегчением, и к весне, глядишь, все проблемы разрешатся! Единственное — это деньги…

— Это тоже в общем-то не проблема… Две тысячи, так две тысячи, хотя, возможно, нам и удастся убедить внучку эту неведомую в том, что и сотни долларов по большому счету этот дом не стоит!

— Сколько бы она ни попросила, делим сумму пополам! — сразу предупредила Злата.

— Злата… — попробовал было протестовать Блотский, но девушка лишь покачала головой, не принимая возражений. — Ну что ж, тогда давай за успех нашего предприятия? — Блотский разлил остатки вина и протянул свой бокал, легко коснулся им края Златиного бокала. — Все будет хорошо! — сказал он и улыбнулся.

Они выпили еще, не торопясь расходиться. И вроде бы сказано было много и главные проблемы озвучены, а они так же продолжали сидеть, что-то припоминая. Чувствуя невероятное облегчение и слегка захмелев, Злата улыбалась, слушая Лешу, но мысли ее были о другом. Встречая его взгляд, она чувствовала, как в присутствии Блотского к ней снова возвращается уверенность в себе. Леша не спросил, но Злата задавала себе этот вопрос: почему, теоретически зная, как решить проблему Маськов, да, собственно, и свои проблемы тоже, она предпочла трусливо спрятать голову в песок, как страус, не предприняв попыток что-то исправить? Ведь могла же она и сама поехать к внучке бабы Ариши и купить этот дом? Да, могла! У нее были свои деньги, и ей не нужно было за них отчитываться перед Дорошем. Да и с учебой Машки можно было все решить и не доводить до того, что случилось сегодня… Наверное, она действительно просто устала! Да, устала, но дело ведь не только в этом…

И только сейчас, рядом с Алексеем, пришло осознание того, как важна в любом, даже незначительном событии, поддержка. От Леши эту поддержку она чувствовала всегда. Даже сейчас помнила, как той весной, давным-давно, при знакомстве он подал ей руку, предлагая не только свои дружбу и помощь, свои расположение и уважение, свою любовь, как потом оказалось, но и поддержку во всем, что бы она ни делала и как бы ни поступала… Между ними пролегало пространство комнаты, а она чувствовала себя так, как если бы сейчас уткнулась в его плечо, и все проблемы враз испарились бы. В его присутствии к ней возвращались силы и прежняя уверенность. Сейчас, просто разговаривая с ней, он снова как будто протягивал ей руку, предлагая помощь. Она лишилась ее, когда Блотский ушел, но только сегодня поняла, как же недоставало ей его участия, понимания…

Только сейчас, рядом с Лешей, она до конца осознала: она одна. Нет, не одинока, ведь среди того количества людей, окружавших ее, одиночество исключалось. Она одна, как половинка расколовшегося целого. Раньше они с Блотским были одним целым, а вот с Дорошем стать целым не смогли. Так и жили, каждый сам по себе. Вместе жили, спали в одной постели, сидели за одним столом, любили, но вместе с тем оставались одни. Как так вышло и почему так случилось — ответить на эти вопросы сейчас было сложно. Да только ведь, если вдуматься, так было всегда. Обида на Дороша отзывалась болью в сердце и вызывала слезы. Они с Лешей всегда были на одной волне. И пусть порой ее поступки являлись чистой воды сумасбродством, он все равно оставался верен ей и себе. Их объединял целый мир, мир, в котором они жили, которым так дорожили, их внутренний мир и тот, что окружал их, принадлежал им двоим. Вот именно он, связав их однажды, так и остался их миром. Этот мир не нужен был Витале. Он был чужд ему. И непонятен. А Леша, изгнанный из него, оторванный, как будто потерял свою душу. Злата всегда знала: Блотскому недостает Горновки, но только сегодня поняла, как сильно. И чего уж греха таить, не раз в той или иной ситуации она сравнивала между собой мужчин, и сравнение это было не в пользу Дороша.

— Ну что ж, Злата, поздно уже! — сказал Блотский, обрывая самого себя, заметив отстраненность в ее взгляде и понимая, что мысли ее сейчас не здесь. — Если мы разобрались со всеми проблемами, может быть, покажешь мне мое спальное место? Отвезем завтра Маняшу в школу и поедем разбираться с нашими делами. Хорошо?

— Хорошо, — оживилась девушка.

— На день-другой я останусь в Горновке! И надеюсь, завтра мы сможем решить главную проблему! Не стоит откладывать, разговоры разговорами, а мне хотелось бы, уезжая, знать, что дело сдвинулось с мертвой точки!

Злата постелила Блотскому в маленькой спаленке для гостей, куда он отправился спать, пожелав ей спокойной ночи, а сама отнесла бокалы на кухню, вымыла посуду и, погасив свет, направилась к себе, но прежде заглянула в детскую, потому что дочки имели привычку сбрасывать одеяльца. И только после этого легла. Но ни облегчение, ни выпитое вино, способствующее расслаблению, не избавило от мыслей, волнующих Полянскую. Были еще проблемы, но о них она не могла рассказать Леше. Но не думать о них было сложно.

А ведь Виталя не позвонил. Не позвонил хотя бы для того, чтобы поинтересоваться, как все-таки разрешилась ситуация с Маняшей. Его как будто бы и не интересовало, где и с кем сейчас ребенок. Он уехал и забыл. Впрочем, анализируя все происходящее, к Злате пришло понимание, что Виталю вообще все, что было связано с ней, мало интересовало в последнее время. А может, так было всегда? Просто она, ослепленная любовью, не хотела этого замечать! А сейчас эмоции уже не преобладали над разумом, и любовь ее претерпела некоторые изменения. Или, может быть, изменились приоритеты и понимание той самой любви? Ведь сейчас, если бы кто-то спросил, что такое в ее понимании любовь, Полянская, не задумываясь, ответила бы, что это прежде всего понимание, уважение, поддержка, это одна волна, на которую настроены двое. Это целый мир, разделенный на двоих, или же маленький мирок, способный связать навсегда…

Но осознание всего этого пришло недавно, наверное, как раз тогда, когда страсть и физическое влечение уже не затмевали собой все остальное, когда захотелось душевной близости, гармонии, всего того, что Дорош не смог и не захотел ей подарить, потому что просто не мог дать ей того, чего не понимал и не имел сам…

И мысли помимо воли возвращались к Алексею Блотскому. Все, что он давал, она принимала как само собой разумеющееся, это было так естественно. С Лешей по-другому и быть не могло. Злата не думала тогда, много это было или мало. Память сердца хранила воспоминания о другой любви, яркой и страстной, запретной и незабытой. Тогда ей казалось, что все, что было у них с Виталей, и есть любовь, все другое — лишь жалкое ее подобие…

Но верно гласит пословица: все познается в сравнении. Виталя был недосягаемым для нее, а потому таким желанным. Он был ее полночными запретными воспоминаниями и тайными грезами, которые никогда не сбудутся. И вдруг все изменилось. Она получила его, но те чувства, которыми она жила в двадцать три года, не вернулись, да и не могли вернуться к ней, тридцатилетней. Вот только осознание этого пришло далеко не сразу, и какое-то время она еще пыталась обманывать себя. Пыталась в угоду ему и едва не сломала себя. Что будет дальше, Злата не знала. Все то, что решили они сейчас с Лешкой, шло вразрез с тем, что думал об этом Виталя.

Ее дуэт с Блотским, их совместная программа — это он еще примет, но их дела, связанные с Горновкой, вряд ли. А ведь скрыть от него не получится. И это еще больше усугубит и без того натянутые отношения, и все ее попытки как-то сгладить ситуацию в очередной раз потерпят крах.

А впрочем, и не станет она больше изворачиваться, переступая через себя. Дорошу придется либо все принять, либо…

Неважно. Но и жить в таком страшном напряжении, балансируя на грани, Злата тоже больше не могла. Это даже было не в ее натуре. Сейчас, когда сон потихоньку подбирался к изголовью, туманя разум, мысли путались, но главным все же было невероятное облегчение, с которым она засыпала, вслушиваясь в многогранную мелодию затихающих звуков, вдыхая запах родного дома и зная, что ей не нужно никуда уезжать. Понимание этого сейчас было едва ли не главным, что вообще могло волновать девушку. Бессонные ночи, волнения, терзания остались позади. Она снова обретала почву под ногами, а вместе с этим к ней возвращался прежний оптимизм и уверенность в собственных силах. А еще она не одна теперь…

У нее снова есть Лешка. И что бы ни случилось, как бы жизнь ни повернулась, у нее есть поддержка и опора. Злата и Леша не стали откладывать вчерашние решения в долгий ящик и прямо с утра, собрав детей, поехали с ними в соседнюю деревню. Они проводили Маняшу до школы, пообещав забрать ее пораньше, и отправились на прием к председателю, решив все же начать с органов местной власти. Впрочем, пробыли они в сельском совете недолго. Узнали адрес дочки бабы Ариши, у которой та сейчас жила: получили также адрес внучки, на которую был переписан дом, и заручились обязательством, что, если им получится договориться насчет дома, председатель посодействует, чтобы Алку Масько действительно оформили соцработником в Горновке. По дороге в районный центр, где проживала внучка бабы Ариши, Леша и Злата заехали к Масько и обрадовались, застав обоих дома. У Толика впервые за целый месяц был выходной. Они топили грубку, варили картошку в чугунке, не снимая фуфаек, потому что температура в доме редко поднималась выше десяти градусов. Из-под стола, когда они вошли, тявкнула собачка, а из угла донеслось кряканье утки или гуся, которое тут же заинтересовало Ульяну.

Маськи очень удивились их приезду и, конечно, очень обрадовались, а уж когда Злата и Леша, присев на предложенные табуреты, стали рассказывать им о своем предложении, о возможности решения их проблем, и вовсе онемели от изумления. А когда обрели голос и пришли в себя, стали горячо благодарить и согласно кивать. Они готовы были закодироваться, да на все, что угодно, они были готовы, чтобы снова вернуться в Горновку, вернуться к прежней жизни, к бабулькам и привычному укладу своего существования, за который теперь еще и деньги будут платить, да стаж будет идти. Это очень беспокоило Алку, которая в свои почти пятьдесят работала во многих местах, но все понемногу. А на ферме доярки поговаривали, что теперь просто так платить пенсию уже не будут. Теперь нужен рабочий стаж…

Сегодняшний день явно благоприятствовал Злате и Леше, потому как под занавес они легко сумели договориться с внучкой бабы Ариши о покупке дома в Горновке, сговорившись на тысяче долларов и взяв на себя заботу о переоформлении всех документов. В приподнятом настроении они вернулись в Горновку, по дороге на минутку заехав к Масько, чтобы сообщить о благоприятном исходе дела, и забрав Маняшу из школы.

Блотский уехал в Минск ночным поездом. Он забронировал себе билет и вызвал такси, хотя Злата хотела сама отвезти его на вокзал, но в этом случае пришлось бы и детей брать с собой. А время было позднее, да и погода не самая благоприятная. До отъезда Леши они еще многое успели обсудить, договорившись уже на следующей неделе встретиться в Минске, чтобы дописать и свести песню. Пока Злата проверяла уроки у Маши, Леша, усадив Ульяну за стол на кухне, то и дело развлекая ее, приготовил ужин.

Когда с ним было покончено, он присел с дочкой к фортепиано, и в четыре руки, веселясь, они разучили небольшой мотивчик. А когда дети были уложены спать и такси вот-вот должно было подъехать, парень еще раз напомнил Злате то, о чем они говорили вчера.

— Спасибо тебе, Леша, — прощаясь, сказала Злата и в знак благодарности коснулась его руки. — Спасибо за все. Я позвоню, правда, завтра поеду к нотариусу и сразу после него отзвонюсь тебе. Будем на связи с тобой. А во вторник или в крайнем случае в среду я буду в Минске. Знаешь, я вот о чем думаю сейчас… Оказывается, не зря говорят: нет худа без добра… Знаешь, на самом деле мне так не хватало твоей дружбы. И я, правда, рада, что случилось все так, как случилось. Это дало возможность преодолеть отчужденность между нами. Знаю, я не заслужила твоего хорошего отношения, но ты просто спас меня… — говорила она, не поднимая, однако, к нему глаза, глядя исключительно на его руки, сжимающие ее ладонь.

Она не смогла бы выдержать его взгляда, боялась прочесть в глазах больше, чем могла бы принять, или выдать себя. Злата чувствовала на себе Лешин взгляд и понимала, что, наверное, не стоило сейчас всего этого говорить, но и лукавством отвечать на его искреннее расположение не могла.

— Злата… — попробовал было остановить ее Блотский.

— Леш, знаешь, ты приезжай в Горновку! Есть я здесь или нет, неважно, да и вообще все неважно… Здесь твои бабушка и дед, которые очень скучают без тебя. Здесь похоронена твоя мама… Здесь ведь осталась часть твоей души… Знаешь, я бы умерла, если по каким-то причинам меня заставили бы навсегда покинуть это место… В твоем случае я — причина всему этому, понимаю, но также знаю и то, что эта причина не так уж категорична! Теперь у нас с тобой общее важное дело, а значит, ты просто обязан бывать здесь! Обещаешь? — запинаясь и теряясь в словах, она не хотела возвращаться к прошлому, но вместе с тем понимала, что как раз недавнее прошлое всему виной. Оттого и разговор этот на прощание давался нелегко, и все же сказать это нужно было.

— Обещаю! — только и сказал Блотский и совершенно неожиданно обнял ее, всего лишь на мгновение прижал к себе и покинул дом.

Леша уехал, а Злата снова осталась одна. Он уехал, а мысли о нем не отпускали. В тот вечер, когда за ним закрылась дверь, она долго не могла уснуть, думая о нем, о себе и вообще о своей жизни. Да и в последующие несколько дней, когда Полянская занималась привычными домашними делами, отправлялась в город, встречалась с нотариусом, внучкой бабы Ариши, Масько, занималась с детьми, мысли о Леше не отпускали.

Тот вечер стал вечером откровений… И после него Злата почувствовала какое-то странное облегчение, как будто камень с души упал. Все эти несколько дней они часто и подолгу общались по телефону, шутили, смеялись, а потом она клала трубку и понимала, как на самом деле ей недостает его.

Снова над Горновкой сгущался промозглый февральский вечер, снова пустынная улица деревни вызывала безнадежность и тоску. И опять зима подавляла девушку своей серостью и бесконечностью. Одиночество уничтожало решительность, оптимизм, уверенность и веру. Но присутствие Блотского в ее жизни снова спасало. И так было всегда, неважно, был ли он ее другом или мужем. Она забывалась мыслями о нем, спасалась, цепляясь за воспоминания о нем, увлекалась, убегая от реальности, осознавая в глубине души, что этим она просто пытается отгородиться от того, что было ее судьбой. И все равно тянулась к нему.

…Дорош вернулся в субботу. Злата, собрав детей, отправилась перед обедом погулять с ними. На улице было сыро. В воздухе висела дымка изморози. Грязный, серый снег окаймлял разъезженную лесовозами дорогу. Над деревней царила привычная тишина. И только вороны кружились над ней, над старым кладбищем, где за эту зиму прибавилось могил…

Злата шла неторопливо, отвечая на вопросы то Маши, то Ули, поглядывала по сторонам, но не сразу обратила внимание на машины, стоящие у дома Руденко. Она почти поравнялась с их домом, когда взгляд ее упал на крест, прислоненный к стене дома. На крыльце было оживленно. Она поспешила поскорее пройти мимо, а сердце сжалось от печали…

Несколько недель назад хоронили дядю Мишу Руденко, и вот опять похороны… Значит, и этот дом останется пустым весной, так же как и дом Михалыча, который сильно сдал после ухода жены, умершей перед Новым годом… Как и некоторые другие дома в Горновке…

Злата отошла подальше, предупреждая вопросы детей, дошла почти до конца деревни и только после того, как гроб загрузили в катафалк и процессия тронулась, развернула коляску и неторопливо пошла следом. Когда дорога сделала еще один плавный поворот, Злата увидела у дома машину Дороша. Вероятно, он только что приехал и не выходил из авто, пропуская похоронную процессию. Когда та миновала их дом, он вышел из машины и увидел Злату с детьми.

Виталя вытащил из багажника пакеты с продуктами, которые купил в супермаркете, и остался стоять у машины, дожидаясь, пока она подойдет.

— Привет, золотая моя! — в своей обычной манере весело поздоровался он, улыбнувшись. — Как дела? Что тут нового? — спросил он, чуть приподняв брови.

Ульяша, завидев отца, нетерпеливо заерзала в коляске и потянула к нему ручки.

— Папа! — радостно пролепетал ребенок.

— Привет! — отозвалась Злата. — Как видишь! У Руденко кто-то умер… Опять похороны…

— А, так это мать Мишина, она совсем слабой была, лежала уже и никого не узнавала. Она даже и не знала, что сын умер, и вот последовала за ним… Когда его хоронили? Три недели назад, кажется? Мне Валерик звонил, рассказывал…

— Две с половиной, — ответила Полянская, отвернувшись от него. Виталя ничего не ответил.

На время оставив пакеты, он взял на руки дочку, которая тут же обвила ручонками его шею. И вот так все вместе они вошли во двор.

Глава 29

«Все же есть что-то необыкновенное, почти мистическое в силе земли, — думала Злата, старательно подгребая прошлогодние листья и сосновые иголки на могилках своих родных. На кладбище они с Катериной и Ульяшей отправились в один из ясных весенних деньков, в начале апреля. — Как много помнит она и хранит. И как тепло и трепетно становится на душе от прикосновения к ней, — наклонившись, девушка вырвала пучок сухой травы, замела ладонью неровности на песке. — А то, невероятное, что изо дня в день видится в бескрайних просторах? Здесь ведь нет суеты. Куда-то исчезают проблемы, они совершенно не существенны в Горновке. Я это еще тогда, в первые дни после своего приезда, почувствовала в этой деревне, а тайну эту так и не смогла разгадать! Магия какая-то, волшебство… Или все же просто энергетика? Нет, просто это обособленный мирок, их сотни, тысячи таких в республике… Маленькие, доживающие свой век деревеньки, где, танцуя брачные танцы, жалобно и протяжно кричат белые журавли. Где в мягком струящемся солнечном свете порхает лимонница. Стекает сок с березовых веточек. Испуганно перебегает дорогу косуля. Где меж жемчужными стволами застыли неподвижно старые кресты и ограды. Где звуки извне почти не касаются сознания. Они есть, слава богу, есть, но за ними есть нечто большее, чем просто жизнь… Вечность? — всплыло в сознании. — Слишком банально. Просто способность воспринимать и чувствовать, понимать и созидать. Да еще, пожалуй, дорожить каждым мгновением!» — медленно и плавно текли мысли в голове, отвлеченные, отнюдь не будничные, навеянные весной, которая, кажется, окончательно вступила в свои права, прогнав прочь мартовские метели, и этим краем, помимо воли наводящим на философские размышления.

Задумавшись и опершись о грабли, Злата перестала работать и даже этого не заметила.

— Да уж, разрослось кладбище за эту зиму, — негромко сказала Катя, подошедшая к ней сзади, держа на руках Ульяну. — Много новых могил и много заброшенных, неухоженных… Мы тут с Ульяшей прогулялись… «Коммунистический» памятник со звездой совсем ржавчина «съела». Крест деревянный, видно, уже не первый год лежит, а вон та могила совсем ведь заросла, и крест лет сто не красили! Интересно, о чем думают люди, оставляя на произвол судьбы могилы родных?

— Тебе ли не знать, живых предают забвению, а ты о могилах говоришь… Было время, мы с Лешей пытались ухаживать за заброшенными могилами, да и сельский совет бывает с субботниками на кладбище. Сейчас я здесь закончу, мы с тобой хоть повыгребаем некоторые. Начнем с могилы бабы Кати, это наша соседка, это ее дом вы купили! У нее дети далеко живут, редко бывают… Может, и приедут к этой Радунице, а может, и нет! Мы ее никогда не забываем… Потом еще и Маринкину могилку уберем.

— Обязательно уберем! И еще ту, где крест сто лет не крашенный! Ульяш, хорошая моя, а давай я тебя вот здесь на лавочку посажу и телефон дам, ладушки? У меня там мультики, а я маме твоей помогу, и мы скоро домой пойдем.

Ребенок согласно закивал, и, усадив ее на лавочку, Катерина протянула ей свой мобильный. Потом попридержала старое покрывало, в которое Злата сгребла весь мусор, а когда с ним было покончено, отнесла за территорию в специально отведенное для него место.

— Слушай, Злат, я там бабку видела, — сообщила она, вернувшись. — Откуда она взялась, не знаю! Когда с Улей прохаживались вдоль могил, не было ее! А тут иду, а она у могилы… Я даже испугалась малость…

— Какую бабку? — спросила Полянская, оглядываясь. — Ну да ту, приятельницу твою, которая в начале деревни живет, нет, не бабу Нину, ну эту, которая уезжает на зиму то ли на Север, то ли еще куда-то…

— Баб Валю? Она вернулась, что ли? А я и не знала… И Маськи ничего не говорили, да и баба Маня… — удивленно и обрадованно воскликнула девушка. — Вот ведь, и не зашла… Подойдем к ней, поздороваемся? Мы ведь все равно не спешим, до возвращения из школы Маняши у нас еще есть в запасе пару часов!

— Подойдем, только давай здесь закончим! Слушай, Злат, я тут в интернете насмотрела прическу одну, хочу попробовать тебя так заплести. Посмотрим, что получится. Тебе ведь на «Славянский базар» надо бы что-то совершенно потрясающее забацать! Как у вас там, кстати? Дело движется? Чего с программой? Определились с репертуаром, наконец? И, кстати, ты бы заехала, глянула наброски твоего нового сценического наряда. Да и с костюмами для ребят надо бы уже определиться. Ты в какой гамме все это видишь?

— Все движется по плану, Катюнь! Наконец-то определились с репертуаром, а это, я скажу тебе, такое ответственное дело! Сейчас Леша работает над аранжировками минусовок, через неделю-другую поеду в Минск, будем работать на студии. Я обязательно заеду к тебе, гляну на костюм, ребята, думаю, согласятся с оттенками синего и голубого. Впереди еще работа с хореографом, репетиции, пресс-конференция, съемки и фото сессии. Но главное, знаешь, что? У нас с Лешей сегодня релиз нашей «Ромашки» на нескольких столичных радиостанциях! Мы долго сомневались, думали и все же решили именно этой песней привлечь интерес к нам как к дуэту! И, сдается мне, у нас неплохо вышло! Нас приняли в ротацию! Не сразу, и для некоторых мы так навсегда и останемся «неформатом», но все же…

— Блин, «Ромашкааа», — протянула Катерина. — Я от нее балдею! Слушай, ну а мы послушать не сможем?

Полянская с сожалением покачала головой.

— Как так?

— У нас не ловит… — пояснила она и не стала рассказывать подруге, как расстроил ее сей факт, ведь это было совершенно несправедливо.

И вместе с тем во всем этом был один бесспорный плюс — Виталя тоже не услышит «Ромашку».

О дуэте с Лешей, как и о многом другом, происходящем в ее жизни последние два месяца, Дорош не знал. И у Златы не было желания рассказывать ему об этом. Она знала, что так нельзя. Но также знала и другое. Тот день, когда Дорош смог бросить Маняшу и уехать в командировку, и сделал это по большому счету Полянской назло (ну не верила она в то, что выбора у него не было), стал как будто днем обратного отсчета. В тот день он перешагнул черту, в тот день и она сама вышла за пределы того, что было их семьей, а проще говоря, просто вы рвалась из клетки. Она не знала, чем все это обернется и какие будет иметь последствия. Злата просто жила и делала то, что считала нужным и правильным. Но при этом знала, что стоит на краю пропасти. Это угнетало, не позволяло радоваться тому, что действительно дарило радость…

Их с Лешкой дебют на радио с «Ромашкой» был как раз из разряда тех самых радостей, а еще, конечно, возвращение Масько в деревню, в дом бабы Ариши, который стал теперь их домом. Алка после того, как предъявила в сельский совет справку о кодировке, была принята соцработником. Злата просила их не распространяться о том, какую роль во всем этом сыграла она сама, и Маськи обещали ей. Но и для них самих ведь это было такой радостью, таким счастьем. Как же тут смолчать? Как не поделиться? Наверное, Дорош знал обо всем или, по крайней мере, догадывался, но у нее не спрашивал, а она не спешила ему что-то рассказывать. Злата гордилась своими достижениями в творчестве, своим карьерным ростом и успехом у зрителей и читателей. И тем, каким зажигательным и искренним вышел у них дуэт. Они и сами не ожидали, что получится так здорово. Все же они работали в совершенно разных направлениях, и Алексею было непросто подстроиться под народные мотивы, пусть и в современной аранжировке. Но он справился, замечательно справился. Ирина Леонидовна уверяла, что на концерте в честь празднования Дня Победы, где они должны будут впервые представить «Ромашку», песня произведет фурор, потому что, ко всему прочему, они еще и очень гармонично смотрятся на сцене. Но и это вряд ли могло понравиться Витале. Он не понимал приятельских отношений Златы и Блотского, не забывая о том, что они даже не развелись. Нет, он не ревновал, просто для него это было неестественно.

Ведь с Мариной он не общался, она не могла простить ему предательства, и это было нормально. Это было понятно ему и правильно. А вот как мог Блотский, который так любил Злату, через все перешагнуть? Справился с собой? Он должен был ненавидеть Полянскую, разбившую ему сердце, он должен был мечтать отомстить ей, а он произносил тост у нее на дне рождения, выступал с ней на одной сцене и записывал дуэт! Дорош не понимал, что за этим может крыться лишь любовь, настоящая любовь, способная понять и простить, принять и продолжать жить, несмотря ни на что. Злата понимала, что каждым своим решением, шагом усугубляет и без того натянутые отношения с Дорошем. Но по-другому не могла, потому что, если идти ему в угоду, наперекор себе, она снова зайдет в тупик, утонет в депрессии, потеряет себя. Будет так, как предсказывал Блотский. А она обещала прежде всего себе больше никогда не ломать себя в угоду кому бы то ни было.

Будучи человеком неконфликтным, Злата не хотела выяснения отношений с Виталей, не хотела ему что-то доказывать и извиняться перед ним все время тоже не могла, предпочитая просто молчать, становясь от него все дальше. Именно поэтому она облегченно вздохнула, когда узнала, что «Ромашка» будет звучать на радиоволнах столичных радиостанций и Дорош ее не услышит. Она знала, что это малодушно, и подобная черта была ей вовсе не свойственна, ей нужно было принять решение, но она не знала, какое. Болью отзывалась в сердце мысль, что им придется расстаться. Снова вспоминалась та ночь, холодная, злая, царапающая колючими снежинками по стеклу, завывающая вьюгой в дымоходе, стонущая дубами за околицей и стучащая яблоневыми ветками по крыше, ночь, когда Виталя вернулся из командировки. Ночь, когда они лежали в одной постели, прислушиваясь к хоровому выступлению февраля, дыханию друг друга и мыслям, не дающим уснуть. На губах таяли осколки любви. Ветер за окном напоминал ветер, круживший в ее судьбе. Она шла по ветру за Дорошем, всегда так было. Преодолевая сложности и боль, она видела свет, но слишком часто погружалась во тьму, искала какие-то ответы и чуточку тепла. Просто хотелось знать, что ему не хватает ее, где бы она ни была. Хотелось чувствовать тепло его любви даже на расстоянии. Но этого не было, и сердце Златы замерзало. Время замирало, и остывала душа. И одиночество снова подступало к ней. Весь вечер, вернувшись, он усиленно делал вид, будто ничего не случилось. Но при этом он не попытался ни поцеловать ее, даже в щеку, ни обнять. И она тоже отлично играла похожую роль, а обида давила на сердце. Ей не нужны были его объяснения, ей хватило бы одного-единственного «Прости!», но Дорош, видимо, не считал, что виноват перед ней или перед Маняшей.

Он вел себя так, как будто ничего не случилось, только в его взгляде, чудилось Злате, была некоторая настороженность, и она не проходила. Казалось, он наблюдал за ней и чего-то ждал. Как будто она должна была сделать тот последний шаг, который бы все решил. Ее угнетала атмосфера между ними. Казалось, с каждым днем она накаляется все больше, хотя внешне это никак не проявлялось. Да только ночью они засыпали по разным краям кровати.

— Слушай, а правду говорят, будто это вы с Лешей помогли Масько вернуться снова в деревню? — спросила Катерина, прерывая молчание.

— Ну, в каком-то роде правда! — уклончиво отозвалась Злата.

— А Дорош в курсе?

— Нет! Думаю, что нет…

— Меньше знает, крепче спит?

Злата неопределенно пожала плечами.

— Заканчивай ты с ним, Злата, мой тебе совет! — только и сказала Катя. — Жизнь одна, и тратить ее на какого-то придурка…

Полянская ничего не сказала. Да и что она могла сказать? Знала ведь, права подружка. Они замолчали, думая о своем.

— Привет, дорогая! — услышала Злата у себя за спиной знакомый голос и, не оборачиваясь, узнала в нем бабу Валю. Ее манеру разговаривать вряд ли можно было спутать с кем-то еще. — Рада тебя видеть! Иду, смотрю, ты это или не ты… Подругу твою и не признала ведь сразу, а девочка… Это Ульяна? Так выросла? А я вот пришла маму и тетю навестить… Конфет принесла им… Памятник у вас красивый, у бабы Сони… А я вот каждую весну собираюсь поставить маме памятник, да вот все никак…

— Здравствуйте, баб Валя! А когда ж вы вернулись? Я ж вот только на днях видела Масько, и они мне не говорили, что вы уже дома… И не пришли, как так? Как ваши дела? Как здоровье?

— Я два дня назад приехала. Из Лиды приехала, больная, и пока еще ни к кому и не ходила. Лежала эти два дня. Только вечерами, когда уже сумерки, пройдусь на деревню, да и обратно. Тетя у меня умерла, а ей почти сто лет было. Я за ней ухаживала до самой смерти. Она и умерла при мне, вот я здоровье и подорвала там… Таскала ее на себе…

— Так, может, к врачу? Я могла бы вас отвезти, если надо! — тут же откликнулась девушка.

— А… — махнула рукой старушка. — Какой мне доктор, я сама медсестра… Отлежусь пару деньков, а потом и за работу примусь… Приятельниц моих навещу. К Демидовне наведаюсь… К тебе приду в гости… Соскучилась я очень по всем! — Да уж, это вы обязательно!

— Ну, а если соскучились, чего все по свету бродите, а, баб Валь? — спросила ее Катерина, порой бывая до неприличия прямолинейной. — У вас же дом крепкий, пенсия приличная, живи и радуйся, как говорится! Не можете сами за ней ездить, вон Златка на машине вас свозит! Не надоело вам по чужим хатам мыкаться?

— Больше уже никуда не поеду, здоровья уже нет. Натаскаю дров и буду сидеть в своем углу. Как ни крути, а лучше своего угла нет… Ты тоже ведь, Злата, здесь останешься? Ты ж не уедешь в город? А то ведь поговаривали еще с осени…

— Нет, не уеду. Не собиралась и не собираюсь, как же я оставлю деревню…

— И правильно, лучше Горновки нет места… Вот скажи, Злата, хорошо здесь жить и быть своей, правда? — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала баба Валя.

— Еще как, баб Валя, еще как! — с улыбкой отозвалась Полянская. — Вы не торопитесь? Побудьте с нами, мы здесь хотим еще несколько могил убрать…

— Да куда ж мне торопиться… Расскажите, какие новости-то в деревне? Про Маськов я знаю, а как другие, живы-здоровы? Говорят, многих похоронили за зиму… На кладбище новые могилы… Некоторых я и не знаю вовсе… А как дела с книгами у тебя, Златуля? Новую написала? Я тут пока в Лиде была, вспоминала то, что мама и тетя рассказывали. Ты обязательно про дядю Лешу нашего запиши в своей новой книге и про папу моего… Он же тоже воевал… — присев на лавочку и протянув Уле конфетку, все говорила и говорила баба Валя, не особенно нуждаясь в ответе.

Тихо было еще в деревне, безлюдно. И только высоко в небе не смолкал щебет птиц. Дрожали на ветру нежные лепестки крокусов, танцевали золотистые «сережки» у ольхи, хорохорились «котики» на вербе, да по березовым веточкам стекал сок. Ветер гулял за околицей, лаская темные борозды влажной земли и еще голый лес, но деревня была жива, еще жива и готова распахнуть объятия весне. Они неторопливо шли домой, подстраиваясь под шажки Ульяны и наслаждаясь этим ласковым теплым деньком. Злата шла, то и дело поднимала лицо к небу и, закрывая глаза, улыбалась. Так хорошо было, здесь ей всегда было хорошо… И она была счастлива. Они задержались на кладбище, не особенно торопясь, и, как бывало не раз, прошлись среди могил, вспоминая. Иногда Злата отвлекалась на сообщения, которые приходили на телефон. Сообщения присылал Леша, это были скриншоты, комментарии слушателей после премьеры их песни, к которым прибавлялись и Лешины, вызывающие у нее улыбку. Он знал, что для нее важны эти отзывы и то, что думали об их дуэте слушатели. Ей важно было знать, как восприняли новую композицию, и нетерпелось заглянуть в соцсеть, чтобы посмотреть, что думали о таком неожиданном подарке ее поклонники.

— Вот скажите мне, девушки, как думаете, умрет Горновка? — спросила баба Валя, когда они подошли к повороту на деревню.

— Нет, — уверенно заявила Катерина. — Нет, Горновка однозначно нет! Скажи, Златка?

— Я не знаю, Катя…

— Да брось, Злат, пока есть ты здесь, деревня будет жить. Да и потом твоя популярность набирает обороты, пройдет пару лет, и дома здесь будут покупать только для того, чтобы жить по соседству со знаменитостью. Эх, как хорошо, что мои вовремя подсуетились и купили домик рядом с вашим…

— А если серьезно?

— А если серьезно, мои решили заняться пчеловодством и уже приволокли ульи. Когда уйдут на пенсию, собираются насовсем переселиться сюда. Да, эта деревня нам чужая, в ней не жили наши предки, и корнями мы к ней не привязаны. Но моим родителям здесь хорошо. И знаешь, что? Мне тоже… Да, я знаю, я не умею о высоком говорить, да и не буду. Не всем дано следовать за сердцем. Наш народ более практичен, и если следует за чем-то, то уж больше за реальным, выраженным в денежном эквиваленте. Знаю, занимаясь сельским хозяйством, не разбогатеешь, но мама моя не потому разбила сорок соток огорода. Во-первых, наши люди — они ведь от земли, и копаться в ней для них — это особое удовольствие, правда, баб Валя? — обернулась Катерина к старушке.

— А как же! — отозвалась та.

— А во-вторых, это ж какая экономия денег! Овощи свои, картошка тоже. От солений полки ломятся в подвале, яблоки, груши, виноград, для эстетического удовольствия цветочки и прудик, а теперь еще и медок свой. Все родственники обеспечены, а при желании еще можно и приторговывать на рынке! Вот тебе и ответ! Да, все это нелегко… Но попробуй-ка, оторви старушек от земли… Умрут, это я тебе со всей ответственностью говорю. А прибавь к этому еще и лес… Да, не всем деревням суждено устоять, но Горновка выстоит! Это я тебе со всей ответственностью заявляю. Ты не дашь ей умереть…

— Ох, Катя, мне б твою уверенность…

— Да у тебя и своей хватает, иначе не было бы всего того, что есть в твоей жизни! Правда, баб Валя?

— Конечно, девушка! Злата, я смотрю, у тебя такие красивые ботики… — заметила старушка, указывая на старые расшитые угги, которые Полянская давно носила дома.

— О, самые обычные и недорогие, купленные на рынке в пору моей беременности. Удобные, это да, но недолговечные! — ответила девушка, посмотрев на свою обувь.

— У меня в молодости такие были. Я, когда на Севере жила, такие носила. Так они мне нравились… Дорогие?

— Да нет…

— А ты бы не могла и мне такие купить? У меня тридцать девятый размер, если что…

— Да не вопрос, конечно, я куплю, да только зима ведь уже закончилась…

— Зима, может, и закончилась, но жизнь-то нет! — заявила старушка.

Злата перевела на нее взгляд и невольно улыбнулась. Седая, больная, сгорбленная, почти восемьдесят лет, однако полна энтузиазма и не намерена унывать.

— Злат, глянь, это машина Дороша возле дома стоит? — повернулась к Злате Катерина, когда они сердечно простились с бабой Валей и собрались двинуться дальше. — Твой, что ли, на обед пожаловал, так вроде поздновато уже…

Полянская посмотрела на дорогу и в самом деле увидела возле дома машину Витали, мимоходом взглянула на часы и едва в недоумении не пожала плечами.

В последнее время Дорош не особенно торопился после работы домой, мог поехать в город к родителям, по делам, в гипермаркет, недавно открывшийся в их районном центре. Девушка ничего не сказала, и они пошли дальше. Простились у калитки, договорившись созвониться и пересечься вечерком. Ульяна, которой давно было пора спать, раскапризничалась, и Злата, оставив коляску у калитки, взяла ее на руки. Чувствуя легкую дрожь волнения — а волноваться было от чего — Полянская открыла входную дверь.

Повозившись в коридоре с одеждой, в надежде справиться с собой, она вошла в прихожую и, усадив Улю на диван, стала раздевать. Дорош был на кухне, вероятно, разогревал себе обед. Злата посмотрела в сторону дверей, но Дорош, стоя у плиты, не обернулся и никак не отреагировал на их приход. Раздев ребенка, девушка отнесла Ульяну в ванную, чтобы вымыть руки, а потом усадила в детский стульчик и вошла на кухню, чтобы разогреть ей супчик.

— Привет! — она первой нарушила молчание. — Ты сегодня рано…

— Это упрек? — он сел за стол и потянулся к хлебнице. — Я нарушил твои планы?

— Нет, скорее, наблюдение. Планы у меня сегодня связаны исключительно с садом, которым я собираюсь заняться после возвращения Маняши из школы, так что ты ничего не нарушил… — отозвалась она, стоя к нему спиной и помешивая в тарелке суп.

— А какие планы у тебя вообще, относительно будущего, можно узнать? — спросил Дорош.

Злата медленно повернулась.

— Мне казалось, они у нас общие, планы на будущее. Нет? — спросила она. Виталя усмехнулся.

— Правда? Я сегодня в турагентстве был! У меня отпуск через неделю-другую, и я подумал, мы могли бы все вместе слетать в Турцию. Ты ведь на море сто лет не была, да и Ульяше это было бы полезно… — мужчина взглянул на нее, а Злата, не выдержав его взгляда, отвернулась, желая скрыть смятение, читающееся в ее огромных глазах.

— Но как же Машкина школа? — первое, что пришло на ум, пробормотала девушка и тут же прикусила язык. Лихорадочно пытаясь отыскать предлог, она уже знала, что никуда не поедет. На следующей неделе ей надо быть в Минске, а потом подготовка к концертам, посвященным Дню Победы, да и к другим запланированным мероприятиям. Вот так просто, как по взмаху волшебной палочки, он предлагал ей бросить все и лететь в Турцию, зная, что у нее есть свои планы и обязательства. Но его это не интересовало. Он просто ставил ее перед выбором, загонял в тупик, заставляя чувствовать себя виноватой. Может быть, его предложение было шагом, который мог бы их спасти, может быть, ей следовало этим воспользоваться, но она не могла. Все внутри восставало против этого.

— Это единственная проблема? — спросил он.

— Нет, — Полянская обернулась. — Сейчас у меня нет возможности все бросить и уехать с тобой в отпуск. У меня работа и обязательства. Тебе прекрасно известно, осенью и весной — разгар концертного сезона, и я не могу упустить возможность элементарно заработать денег. Ты все время забываешь, что я не одна, я ответственна за людей, которые работают вместе со мной. К тому же сейчас у меня нет лишних денег…

— Однако ты с легкостью рассталась с приличной суммой, чтобы купить дом Масько! И при этом тебя не только не интересовало мое мнение по этому поводу, ты даже в известность меня не поставила! Неужели ты в самом деле думала, что я ни о чем не узнаю?

— Нет, я знала, тебе, конечно, донесут… Так и случилось!

— Не поверишь, как скоро! Я из командировки еще вернуться не успел, а мне уже позвонили!

— Долго же ты молчал!

— Ждал, что ты сама расскажешь!

— А я не видела в этом необходимости!

— Я так и понял! Так в Турцию ты не полетишь?

— Нет!

— Ладно, тогда я лечу один!

Злата ничего не ответила. Просто взяла тарелку с супом и повернулась к выходу.

— А твой дуэт с Блотским — тоже не то, о чем я должен знать? — спросил Виталя.

У Златы от неожиданности дрогнули руки, и суп расплескался.

— Что еще ты скрываешь от меня, а, Злата Юрьевна? Что еще меня уже не касается? — продолжил он.

— А тебя разве хоть что-то интересует по-настоящему? Что-то из того, что происходит в моей жизни? — вопросом на вопрос ответила Злата.

Виталя неторопливо отложил ложку и посмотрел на нее.

— Знаешь, золотая моя, несколько иначе мне виделась наша совместная жизнь и мое присутствие в ней! — с горечью, без былой напускной беспечности и привычной веселости произнес он.

— Не поверишь, мне тоже! Я знаю, как должна жить, но при этом постоянно чувствую себя виноватой за это перед тобой! Я не стану другой, Виталя! Я не буду такой, какой ты хочешь, чтобы я была! Я останусь собой! — ответила она.

— Так что же, любовь прошла, Злата Юрьевна? — с усмешкой спросил он.

— А она была, Виталий Алексеевич? — задала встречный вопрос Полянская и, не дожидаясь ответа, вышла из кухни.

После того, как Ульяна проснулась, а Маняша, вернувшись из школы, под присмотром Златы сделала уроки, они втроем отправились в сад. Злата, как и планировала, вооружившись садовыми ножницами, обрезала сухую лозу виноградника и старые ветки кустов, а дочки, упросив ее развести небольшой костер, развлекались тем, что, размахивая тлеющими веточками, запускали в вечернее небо искры. Во влажном еще и прохладном воздухе разливался аромат сырой земли и крокусов, что цвели под окном, а еще дыма, что стелился по саду. И так хорошо было, так легко и безмятежно. И это состояние не хотелось омрачать мыслями о Витале и вспоминать разговор, который состоялся между ними…

Виталя не вышел к ним во двор. После обеда, включив телевизор, он устроился на диване и, вероятно, оставался там до сих пор. Изредка посматривая на окно, Злата видела голубоватое свечение экрана. Дорош демонстративно игнорировал их, но Злату, как прежде, это уже не задевало. Она работала, разговаривала с детьми, потом ей позвонила Ирина Леонидовна, чтобы поздравить, обсудить сегодняшнюю премьеру и текущие дела.

А после, не удержавшись, Злата набрала Блотского, чтобы разделить с ним радость и поделиться эмоциями.

Леша подал руку Злате, которая, тяжело дыша и прижимая к груди охапку красных тюльпанов, стала спускаться по ступенькам со сцены.

— Ух! — счастливо выдохнула она и рассмеялась. — Спасибо, Лешка! — поблагодарила она и, оглянувшись, увидела подходящих к ней Аньку и Диму.

— Златка! — только и смогла произнести родственница, по щекам у нее катились слезы. — Златка, как у тебя вот так получается?

— Лешка, она ненормальная! — все еще смеясь, Полянская обернулась к Блотскому. — Ты только глянь, как ее разобрало!

— Златка, они ж любят тебя! Ты бы только видела, с каким умилением они смотрели на тебя! И эта горстка ветеранов, и бабки, и женщины, и молодежь! Они ведь тебя своей считают! Родной! Им все равно, что ты на «Славянский базар» собираешься и вообще-то уже «звезда»… Для них ты своя, одна из них… Я видела, как они умиленно вытирали слезы! Как им вот прям всем хотелось обнять тебя, поблагодарить! Ох, Златка, не представляю, откуда в тебе это! Может, все дело в Горновке? Может быть, действительно там, за зорями, воздух какой-то особенный? Ты ж вот не просто поешь! Ты как будто до души достаешь! — Анька говорила, эмоционально жестикулируя и по-детски шмыгая носом.

Злата смотрела на нее, улыбаясь, то и дело встречаясь взглядом с Лешей. — Вот видишь, даже я прослезилась! — под конец произнесла Анька и полезла в сумочку за носовым платком.

— Во дела! — в тон ей сказала Полянская. — Дима, твоя супруга случайно не беременна? Что-то она слишком эмоциональна в последнее время!

— Златка! — как когда-то в детстве, возмущенно воскликнула Аня.

— Ладно, ладно! — примирительно выставив перед собой ладони, поспешно добавила девушка. — Извини! Просто меня разобрало! Вероятно, здесь, дома, я острее, чем где-либо, чувствую особое отношение к себе. Ты вот говоришь, они смотрят и воспринимают меня так, как будто я им своя, родная. Ведь, по сути, оно так и есть. И знаешь, это особенно ощущает ся, когда уже есть некоторый опыт. Есть возможность сравнить. Да и вообще, чего уж тут греха таить, любят нас с Лешкой в нашем городке! Мы ж и начинали по большому счету отсюда! Да и у меня к нашим бабушкам-старушкам всегда особое отношение было. И со сцены в том числе! А что касается Горновки… Ну, тебе ли не знать, она вообще перевернула всю мою жизнь. Если бы я не приехала туда, я бы вообще не на сцене сейчас стояла, а у доски одной из наших городских школ, преподавая русский язык и литературу.

— Да, я знаю, — успокоившись и улыбнувшись, кивнула Анька. — Наша Горновка вообще особенная, какая-то волшебная, что ли. Сказал бы мне кто лет пять назад, что я буду балдеть от народных песен, в жизни бы не поверила, а сейчас вот, плачу! — она снова шмыгнула носом, а потом неожиданно шагнула к Полянской, обняла ее и так же неожиданно отступила. — Слушайте, вы, надеюсь, не планируете прям сейчас разъехаться? — уже совсем другим тоном спросила она, переводя взгляд со Златы на Лешу и обратно.

— Нет, Леш, ну скажи же, у нее такие интонации появляются в голосе…

— Скажу-скажу, Аня! — улыбнулся парень. — Так куда ты хочешь нас со Златой отвести?

— О, у нас тут есть чудесное местечко, недавно открывшееся кафе! Говорят, там готовят потрясающий капучино, а к нему по дают бесподобное сливочное мороженое. И если нам повезет, мы сможем разместиться на террасе с видом на реку. Идем?

— Идем! — кивнула Злата и всучила двоюродной сестре охапку подаренных тюльпанов. — Неси их домой! Не можем же мы пойти гулять по городу с цветами!

…Анька не обманула, вид здесь, с высокого берега Днепра, действительно открывался необыкновенный. Синее небо отражалось в серебристой поверхности реки. Солнечные блики сверкали в этой глади, которую ласкал ветерок. На другом берегу зеленели кусты ракитника. К запаху воды примешивался аромат зацветшей где-то неподалеку сирени. Мошек, роившихся над головами, то и дело уносило порывами ветра, разгулявшегося на просторе. Он то и дело подхватывал и развевал распущенные волосы Златы, заставляя ее смеяться, блаженно жмуриться и приглаживать их. Девушки заказали себе пирожные и большие чашки кофе. Лешка предпочел облепиховый морс и чизбургер. Димка пил пиво с солеными орешками и чипсами, на которые посягала и Анька, заедая слишком сладкое пирожное. Так хорошо было просто сидеть в компании близких людей, ни о чем не думать, отключившись от всех проблем и забот, не торопиться, расслабиться, получать удовольствие от этого чудесного майского дня.

— Злата, а ты еще про Гошу Лешке расскажи! — оживлялась Аня, когда разговоры между ними затихали. Полянской казалось, а впрочем, так оно, наверное, и было на самом деле, ее сестра больше, чем кто-либо другой из них радуется этому дню и их прежней близкой компании. Ведь прошло уже несколько лет с тех пор, как они вот так же вчетвером, уложив детей спать, засиживались где-нибудь под сенью винограда в старой садовой беседке или у костра, на веранде или в столовой. Анька, конечно, была не так привязана к деревне и большому дому, где прошло их детство, но бывать там любила, дорожа родственными узами, была искренне привязана к Леше и Злате. Конечно, она переживала их расставание и все то, что ему предшествовало. Как и все обитатели старого дома, Аня так и не смогла принять Дороша. И сейчас, как и Злата, она просто светилась от радости, получая невероятное удовольствие, проводя день в этой компании. Глядя на ребят, она невольно думала: а вдруг? А вдруг все еще возможно вернуть и исправить?

Анька не была проницательным человеком, да этого и не требовалось, чтобы распознать взгляд, которым Блотский окидывал бывшую жену. Для него ведь, как и прежде, во всем мире только она одна и существовала. Ане до невозможности было жаль Лешку, а вместе с жалостью в душе поднимались негодование и злость на Злату. Как? Ну как она могла променять такого парня на Дороша? Вот уже два года Аня задавалась этим вопросом, но ответа на него так и не смог ла найти. Виталя не пара Злате, это понимали все, и, кажется, даже он сам, а Полянская зачем-то продолжала за него цепляться.

— Ой, Анька, хватит уже про Гошу, а то ты ведь снова будешь хохотать до слез!

— Злат, ну расскажи! Ну, прикольно же! — не отставала Аня.

— Ага, прям, цирк-шапито на выезде!

— А что за Гоша? — поинтересовался Блотский.

— Гоша — это утка! — сдавшись, начала Злата. — Алка Масько еще прошлым летом купила трех утят и двух цыплят. И вот каким-то образом, путешествуя из деревни в деревню, сумела вырастить огромную бройлерную курицу, которая сейчас благополучно обитает в будке с Шариком, и селезня, которого она назвала Гошей. Остальная живность за год пропала, а эти вот остались. Так вот в чем суть-то рассказа всего… Зашла я к ним как-то на днях, Алка просила рассады помидоров принести. Ну и Гошу, естественно, встретила, он как раз во дворе расхаживал. Мы в дом вошли, а когда вышли, его на веранде встретили. Тут-то я и обратила внимание на веревку, к его лапе привязанную. Ну, я решила, селезень запутался где-то, да не тут-то было! Он, оказывается, ходит за Алкой повсюду: и на огород, и на деревню — вот она его за лапу и привязывает! — улыбаясь, закончила она рассказ, не глядя, однако, на родственницу, которая снова стала давиться от смеха.

Знала, что если посмотрит, они снова, как вчера, будут смеяться до истерики, глядя друг на друга.

— Ох, ешкин кот, товарищи, я же совсем забыла! Мне ж надо было на рынке глянуть подругу для Гоши, Алка очень просила! — легонько стукнув себя по лбу, воскликнула она.

— Златка, заткнись! — закричала Анька сквозь смех.

Леша улыбнулся.

— Их жизнь налаживается, да? — спросил он, чувствуя и понимая в рассказе Златы скрытый подтекст, известный только им двоим. Снова судьба делала еще один виток, опять сближая их, соединяя в том мире, который был так дорог им. Леша смотрел на нее и видел то, что и раньше, на протяжении этих двух лет, замечал в ней: Злата изменилась. Да, материнство красило ее, она стала взрослее, женственнее, степеннее даже, что ли, хоть и прибавила в весе, мало походя на ту девчонку с хвостиком, которую он однажды встретил. Она стала решительнее, тверже, где-то даже жестче, неприступнее. Да, тут, возможно, и профессия накладывала отпечаток. Злата была лидером по характеру, и Блотский всегда это знал, но это никогда не напрягало его, не принижало. Они были парой, семьей, дополняя друг друга. В их отношениях всегда присутствовали гармония, понимание и уважение. Это сглаживало острые углы. К тому же Полянская с присущей ей мудростью умела разделять творчество и личную жизнь. Ей всегда нравилось дома быть просто мамой и женой. И в этом она была искренна, парень в этом никогда не сомневался.

Но с тех пор многое изменилось. Блотский никогда не интересовался происходящим в ее личной жизни. Просто не мог, да и не хотел. До того момента, пока однажды февральским вечером не пришлось ему везти ее домой, растерянную и ошарашенную происходящим, прервав запись песни и отказавшись от запланированных съемок на одном из столичных каналов. Он мог лишь предположить, что чувствовала она в тот момент. Сам же он, сдерживая ярость, сжимая руками руль, видел, как белеют костяшки, и едва сдерживал резкие слова, обвинения и упреки, которые она, безусловно, заслужила. Обида, та самая, которую все это время он тщательно пытался спрятать на дне души, поднявшись, вот-вот готова была вырваться наружу. То, что произошло тогда, и то, что последовало за этим, рассказало ему больше, чем ему, возможно, хотелось бы…

Теперь, глядя на Злату, Леша понимал: она как будто перешагнула некую черту. И сейчас уже вряд ли ее что-то могло остановить.

— Да! — с улыбкой ответила Злата. — И за этим так радостно наблюдать. Знаете, Алка мне говорит, как это она раньше не ценила и так бездарно тратила деньги, пропивая их. Теперь же каждой копеечкой дорожит. А бабульки говорят, как закодировалась, другим человеком стала. И поговорить с ней интересно, и что-то обсудить. А главное же, у ее дочери доверие к ней появилось. Не помню, чтобы за все годы моей жизни в Горновке она хоть раз приезжала сюда. А тут, как только Масько пере брались в дом бабы Ариши, приехала проведать их. Да, конечно, в доме такой хаос, что просто ужас! И еще неизвестно, будет ли там когда-нибудь относительный порядок, и первое, что необходимо сделать, это подключить свет и зарегистрировать газ. Затем нужно будет разобрать грубку и печку. Хотят цыплят бройлерных на лето купить, огород посадить. Потихоньку возвращаются к нормальному человеческому существованию. Алка сама не выпивает и Толику пить не дает. Мне просто удовольствие наблюдать за ними и радоваться!

— Ну а если запьет Алка? А ведь все равно запьет через год-другой, и все пойдет под откос! Ты ведь сама знаешь, Злата, чаще всего как раз этим все истории с кодировкой и заканчивались! — вмешалась в их разговор Анька, которой по большому счету всегда было плевать, как жили Масько.

И сейчас слушать о них ей было неинтересно.

— Я думаю, это не их случай. Ей нравится нынешняя жизнь больше, чем прежние нищета и мытарства. Нравится зарабатывать самой и иметь реальные деньги в кошельке. Чувствовать себя хозяйкой в собственном доме и жизни. Не зависеть от обстоятельств, условий, везения и времени года! — горячо возразила ей Злата.

— Ой, да ладно! — нетерпеливо махнула рукой сестра. — Что мы все о них да о них, как будто и говорить больше не о чем?! Расскажите лучше, как продвигается ваша подготовка к «Славянскому базару»?

— Леш, ты ведь поедешь в Горновку сегодня? — спросила Злата.

Ближе к вечеру они простились с Анькой и Димой, но вместо того, чтобы отправиться к парковке, решили пройтись по набережной. Волшебница весна даже их небольшой провинциальный городок преображала, делая его таинственным, романтичным, уютным, располагающим. Легкой вуалью на город опускался вечер, окрашенный нежно-розовым. Эти по-весеннему бледные, почти прозрачные краски, заливая полнеба, отражались в сизой воде Днепра. За рекой простирались бескрайние просторы. А здесь, в тени старых раскидистых деревьев, нависающих над широким тротуаром, заливался трелью соловей. Суета этого праздничного дня затихала. И даже шум машин сюда почти не проникал. Набережную от начала и до конца вряд ли можно было назвать местом безлюдным, но сегодня вечером им лишь иногда попадались прогуливающие парочки разных возрастов. Леша и Злата немного прошли вперед в тишине, задумавшись о своем и наслаждаясь прохладой и вечерней свежестью, и остановились у парапета, залюбовавшись красивыми видами.

Злата спросила, а Леша не сразу заговорил. Было время, когда он вообще не мог находиться в Горновке. Слишком тяжелы для него были эти поездки. Понадобилось время, а оно, как известно, лучший лекарь. Впрочем, сейчас дело было не только в этом. Обстоятельства последних месяцев изменились. Тот февральский долгий вечер, когда они пили вино и говорили обо всем на свете, положил начало новым отношениям, или же наоборот, именно в тот вечер Блотский смог окончательно переступить через боль и обиду. Как бы там ни было, только с тех пор Алексей стал бывать в Горновке и задерживаться там дольше, чем на один день. Но сегодня он не собирался в деревню. Просто их со Златой, как бывало и раньше, пригласили выступить перед ветеранами. Отказаться он не мог и приехал в районный центр из Минска, намереваясь сразу же после выступления уехать обратно. Но встреча с Аней и Димой, их посиделки и то расслабленное, легкое и отчего-то радостное настроение, поселившееся в душе, слегка подкорректировали его планы. Показалась вдруг совершенно естественной их прогулка вдвоем по этим сумрачным пустынным дорожкам, ее близкое присутствие, волнующее его, как и прежде, их общее молчание и то невероятное ощущение близости, соединяющее их. Ему было хорошо вот так идти рядом с ней. И пусть он понимал, что это все просто самообман, ведь как раньше уже не будет никогда, но наваждение не проходило. Оно было почти осязаемо, созвучно с этой весной, зачем-то снова оживившей в его сердце надежду, и не желало исчезать, соприкасаясь с реальностью.

— Если честно, не знаю! А что случилось? Почему ты спрашиваешь? — нарушил, наконец, молчание Блотский и обернулся к ней.

— А знаешь, меня Алка уже не раз просила, если вдруг ты приедешь в Горновку, спросить, сможешь ли ты зайти к ним посмотреть проводку? Свет-то они еще нелегально подключили. Чтобы сделать все официально, надо чтобы и с проводкой все в порядке было, а она у них старая, может и не выдержать. Боятся они, как бы их дом не сгорел, и я их понимаю! — сказала девушка, не став уточнять, что изначально они просили об этом Виталю, ведь тот имел соответствующее образование.

И Дорош обещал, ссылаясь на близящийся отпуск. Да только это так и осталось обещанием. В отпуск он улетел в Турцию. Десять дней отдыхал и расслаблялся на берегу Средиземного моря, а потом сразу же укатил к родственникам в Питер, даже не вспомнив о Масько.

— Ну, раз просили… Не можем же мы с тобой допустить, чтобы наши доллары пропали даром! — с улыбкой ответил Блотский. — В ближайшие несколько дней у меня вроде не намечено каких-то неотложных дел и выступлений. Могу сходить к ним и посмотреть. У меня, конечно, нет образования электрика, но кое в чем я все же разбираюсь! Да и с Маняшей повидаюсь, соскучился уже…

— Правда? Спасибо, Леш! — Злата обрадовалась и благодарно улыбнулась ему.

— Да брось, совершенно не за что!

— Слушай, Леш, раз уж ты сможешь остаться на несколько дней, так, может быть, заглянешь к нам на праздник? У маман ведь юбилей через несколько дней, пятьдесят пять исполняется! И она решила собрать гостей у нас дома, и главное, чтобы со всей атрибутикой: шашлыками, гармошкой и столами, накрытыми во дворе! — со свойственной ей импульсивностью, жестикулируя и сокращая расстояние в полушаг, продолжила она.

Ее голос с особенными певучими интонациями, жесты, касания, улыбка, как и прежде, сражали наповал.

Леша не сводил с ее лица взгляда. Губы его были плотно сжаты, лицо сосредоточенно и замкнуто.

— Что скажешь? — спросила она, приподняв брови.

— Разве это удобно? — вопросом на вопрос ответил Блотский.

— Более чем! Мамуля будет счастлива! — Ну ладно, а каша пшенная будет? Передашь Елене Викторовне, чтобы специально для меня приготовила, и обязательно в печи! Тогда точно приду! — улыбнувшись, заявил Блотский и совершенно неожиданно даже для самого себя коснулся пальцами ее щеки.

— Что? — удивленно глянула на него Злата.

— Ничего, просто комара прогнал! Слушай, Злат, хочешь кофе? Здесь же неподалеку, если мне не изменяет память, есть приличный бар, и кофе в нем хороший готовят! Давай зайдем, что ли? Полянская лишь сморщила носик и покачала головой.

— Нет-нет-нет! Кофе на сон грядущий — это не про меня! Не хочу кофе! Дома есть чай травяной! Невероятно ароматный, с мятой! Пора уже домой!

— Еще полчаса!

— Ой, добрый вечер! Вы ведь Злата Полянская и Алексей Блотский? А мы сегодня видели на концерте в парке ваше выступление. Вы так здорово пели! А можно с вами сфотографироваться? — рядом остановились две девочки-студентки, узнав их, и теперь радостно и нетерпеливо пританцовывали, вытаскивая свои мобильники.

— Конечно, без проблем! — улыбнулась им в ответ Злата, выразительно взглянув на Лешу.

После того, как девочки отошли в сторону, Полянская назидательно погрозила ему пальцем: — Пора, Лешка, домой! Пора! — и, подхватив его под руку, повела к парковке.

Глава 30

Злата невольно улыбнулась, заслышав переливчатый смех Ульяши, которому вторил не менее звонкий смех старшей дочери. Дети под присмотром деда, восседавшего на лавочке под березой, играли в песочнице, слушая его байки. Полянская, устроившись с книгой на подоконнике у открытого окна, пытаясь читать, то и дело отвлекалась, едва сдерживая смех. Юрий Владимирович с утра явно подзаправился, а теперь маялся, пытаясь держаться и не провоцировать скандал накануне праздника. Как-никак у супруги завтра юбилей, такая дата…

И в то же время, как обычно, выпитого было мало, тянуло на приключения. Вот и вышел он на лавочку покурить, в надежде хоть кого-то встретить, но следом за ним потянулись внучки. Мама и тетя Света, крестная Златы и мамина давняя подруга, занимались последними приготовлениями. По дому разносился аромат жареных котлет. Тетя Люда сегодня работала и приехать не смогла, поэтому весь день и Злата была задействована во всех предпраздничных приготовлениях. Девушка предлагала матери собрать гостей и отметить сие событие в ресторане. Но Елена Викторовна и слушать об этом не пожелала. Она тогда заявила, что, может быть, уже стареет и становится сентиментальной, только свое пятидесятипятилетие хочет отпраздновать в родительском доме.

Злата, помня историю со своей свадьбой, лишь улыбнулась в ответ и заказала заранее большой торт и шляпную коробку с розовыми пионами, которые мамуля любила больше других цветов. Уместившись на подоконнике, Злата пыталась читать роман, но сегодня сосредоточиться на книге не получалось. Она то и дело отрывала взгляд от страниц и устремляла его к бесконечным просторам озимых, простирающихся до горизонта и обступающих деревню со всех сторон. Они походили на бескрайнее море, которое вздымалось и колыхалось, волновалось и трепетало, и это зрелище было поистине захватывающим и необыкновенным. Ветер как будто гладил эту серебристую поверхность, вызывая рябь. По синему небу бежали облака, иногда заслоняя собой солнце, и тогда по этой сверкающей поверхности бежали тени. Смотреть на их игру можно было бесконечно…

Было так хорошо находиться просто здесь и сейчас, не думать, просто наслаждаться гармонией души, стоило только оказаться дома, с родителями, детьми, среди этих просторов, в этой тишине. Это было счастье, и другого ей не надо было. Этими майскими теплыми вечерами, когда лучи предзакатного солнца окрашивали все вокруг в нежнорозовые и золотистые оттенки, Злата любила в одиночестве или с детьми пройтись по деревне, вдохнуть запах полевых цветов, росших у дороги, и калины, клонившей над забором белоснежные пенные шапки соцветий. Слышать перезвон жаворонков в небе и соловья, который подавал голос, как будто настраивая волшебный инструмент, готовясь к своему вечернему выступлению.

И где-то в лесу, за огородами, кукушка снова отсчитывала кому-то лета. К вечеру высыпала мошкара, и приходилось ломать веточку сирени, и вот так, обмахиваясь, брести дальше, никуда не торопясь, наслаждаясь покоем и умиротворением, обступающими со всех сторон, любуясь простирающимися за деревней полями, лугами и лесами, которые то подступали, то отдалялись.

И сердце сладко замирало в груди, а душа наполнялась светлой безмятежной радостью. На улице чаще всего не было ни души. Но проходя мимо дворов и огородов, Полянская могла встретить старушек. Скрученные ревматизмом и годами, они все так же отважно копались в своих огородах, где уже ровными рядами поднималась картошка и маленькие аккуратные грядки радовали первыми всходами. Где небольшой парничок был заботливо прикрыт, а каждый кусочек земли обработан и использован. Здесь, в деревне, так уж вы шло, старушки года ми, десятилетиями жили одни. Да только привыкли ли? Злата часто себя об этом спрашивала…

Годы, полные бурь и страстей, давно остались позади, а нынешняя их жизнь казалась простой и неприметной, как рогожка, чистой, как вода ручья. С трудом разгибая спину, они копались в земле негнущимися узловатыми загрубевшими руками, как копались и тридцать лет назад, и пятьдесят. Казалось, именно это соприкосновение с землей и дает им силу, придает некий смысл их бытию, занимая их незамысловатыми хлопотами и заботами. Хоть бы дождик чаще шел в мае, чтоб дружно взошли и окрепли посевы. Хоть бы лето не было таким засушливым, как в прошлом году, и не высохли колодцы! А цветет ли в лесу черника? Вот, гляди, после теплого тихого дождика и лисички пойдут! Ой, только б дети и внуки были здоровыми и счастливыми, а о себе уже что думать, сколько там осталось?.. Дай бог до осени дотянуть! Да только б не было войны!

Злата снова попыталась сосредоточиться на чтении, но у нее ничего не вышло. Она закрыла книгу и положила на стул у окна. Виталя… Вот то, что не давало ей покоя. Дорош, вероятно, уже вернулся из Питера. В конце концов, отпуск у него не может длиться бесконечно. Но он ни разу ей не позвонил и не объявился. И не только в их доме, но даже в деревне. Наверное, ей надо было набрать его, поговорить, что-то сделать, как-то попытаться все наладить, найти компромисс, но она не могла. Все внутри противилось этому. Понимая, что надо что-то решать, она все равно упорно оттягивала момент. Просто не хотела снова ломать себя, идти на уступки. Совершенно не хотелось растрачивать себя на попытки склеить то, что никак не желало склеиваться. Хотелось просто наслаждаться каждым мгновением этих чудных, ярких, ароматных, полных неповторимого очарования майских деньков. Они были уже не вместе, и Злата это чувствовала. Она сама была в этом виновата, а может быть, они оба. Да только теперь что толку об этом думать? На самом деле, они просто не знали друг друга. И поспешили, обманулись и не смогли справиться с разочарованием. Они так и не смогли стать семьей. И вот уж ирония судьбы: даже вещей Дороша в их доме не было.

Уезжая в отпуск, он все забрал. И теперь ей казалось, что его вообще никогда не было…

— Дядь Юра! — услышала Злата голос Катерины, которая уже с утра была на даче с родителями. — Дядь Юра, а Златка дома? — кричала подружка откуда-то из палисадника.

— Я дома, дома, Кать! — чуть высунувшись в окно, крикнула ей Полянская.

— Златка, ты чем занимаешься?

— Книгу читаю!

— Блин, а я задолбалась! Весь день на огороде спину гну! Ты видела, сколько моя маман помидоров высадила? Это ж просто застрелиться можно! Гектар, не меньше!

— В самом деле? — смеясь, переспросила Злата.

— Я тебе говорю! Вечером зайду, чай попьем? — прокричала соседка.

— Обязательно! Приходи! — ответила ей Злата и помахала дочкам.

— Бойкая девица! — резюмировал Полянский, обращаясь неизвестно к кому. — О, Валерик! Здароу! — снова оживился он. Злата уже хотела слезть с окна и заняться своими делами, но увидела дядю Валеру и передумала, оставшись на прежнем месте. Валерик быстро шел по дороге, не глядя по сторонам, чеканя шаг и прижимая что-то под полой пиджака. Плотно сжав губы и выпятив подбородок, он, казалось, не замечал никого вокруг, погрузившись в себя. Поэтому даже вздрогнул, когда его окликнул Полянский, и, обернувшись, молча пошел к нему.

— Здорово, Юрик! — говорил он быстро и нервно, глотая слова.

— А ты чего такой на взводе весь? Что стряслось? — спросил Полянский, с любопытством поглядывая на него.

— Велосипед мой сперли, вот что случилось! — выпалил Валерик.

— Да ты что? — воскликнул Полянский, ударив ладонями по коленям.

— Так и где ж это? И как?

— Да представь себе, в леску, между Маскалями и Горновкой!

— Так как это? На тебя что ж, напали? И велик отобрали? Едрит-мадрид, вот до чего людей уже довели! Средь бела дня грабить стали! Доча, ты слышишь? — все больше распалялся папа, изображая возмущение и участие.

— Слышу, пап, слышу! — пряча улыбку, отозвалась девушка.

— Валерик, надо в милицию звонить! Это что ж творится-то! Скажи, доча?

— Скажу, пап! Телефон подать? — со всей серьезностью отозвалась та.

— Валерик, звонить будешь? — в свою очередь обернулся тот к соседу.

— Да какая милиция? Что я им скажу? — махнул тот рукой.

— Так украли же! Средь бела дня! — не унимался Полянский.

— Да… Видишь ли, Юрик, я с утра перебрал с этим делом и решил в Горновку идти и велосипед за каким-то хреном потащил с собой, хотя мог бы в Маскалях оставить. И как-то уж совсем меня по дороге развезло, чувствую, не дойду. Я велосипед на обочину уложил, а сам в лесок спустился, там и прилег. Проснулся, где я, не пойму. Куда идти — не знаю. Лес кругом, и велосипеда нет! Вышел на дорогу, чуть сориентировался! Пошел было к Маскалям, потом понял, где я, и назад… Так какая уж тут милиция!

— Да, тут ты, Валерик, конечно, прав! Тут уж что ветра в поле искать! Вот сволочи! А велик же у тебя новый…

— Новый! И года ему нет! И что я теперь жене скажу?

— Да, жалко велик… — посочувствовал Юрий Владимирович. — И жену жалко, будет переживать!

— Да прибьет она меня!

Полянский лишь тяжко вздохнул. Злату, едва сдерживающую смех, так и подмывало брякнуть: «А вот пить меньше надо!». Но она все же решила смолчать.

— Эх, не день — одно расстройство сегодня! — меж тем продолжил папа. — Жалко, автолавка уже была! Тут уж без ста грамм не обойтись! Это ж стресс какой! Как теперь с таким на ночь оставаться?! Да я ж от переживания и чужой подлости сам сегодня уснуть не смогу! Это ж надо, спящего человека обокрасть!

— Юрик, а зачем нам автолавка? У меня есть, во! — мужчина извлек из-под пиджака початую бутылку водки. — Мне с собой еще дали!

— О, Валерик, ну с этим уже как-то полегче будет про твой велосипед вспоминать! — встрепенулся Полянский.

— Папуль! — окликнула его Злата. — Доча, ну ты пойми, у человека такое расстройство, надо его поддержать! — обернулся к ней отец.

— Да я-то пойму, папуль, а вот мама вряд ли! — предостерегла его девушка.

— А мы ей не скажем! Маняша, мы ведь бабушке не выдадим деда, правда? — обратился он к внучке.

— Нет, дедушка, мы же с Ульяной не ябеды!

— Конечно, вы у меня принцессы! Валерик, только сразу говорю: за стаканом и закуской не пойду! Там Лена моя, она сразу все поймет и тогда пропал наш антистресс.

— Да я и не настаиваю! Можно и с горла! — в подтверждение Валерик запрокинул голову, и из бутылки в него полилась, булькая, водка.

Злата поморщилась, а мужичок даже не скривился. После него приложился и Юрий Владимирович, а потом полез в карман за сигаретами. И этот теплый майский вечер заиграл для обоих по-новому. Какое-то время они молча затягивались сигаретами. В это время Василь, их сосед напротив, сын бабы Нины, вышел с ведром со двора, направившись к их колодцу.

— Василь, здароу! — оживился Полянский.

— Юрик, так виделись уже! — отозвался тот, открывая крышку. — А ты это что, юбилей супруги уже с вечера решил отмечать? — кивнул он на почти пустую бутылку.

— Да нет, это мы стресс снимаем с Валериком! У него ж велик украли! Представляешь, что творится? Средь бела дня… Будешь с нами? Тока без закуски!

— Нет, спасибо, не буду! Мы с матерью на огороде работаем, не до этого сейчас.

— А, ну смотри сам! — махнул рукой Полянский и снова потянулся к бутылке.

— Юрик! — уже на полпути, поставив полные ведра на асфальт, обернулся к ним Василий. — Слушай, а что это за женщина с Леной сегодня к автолавке приходила. Раньше я никогда ее здесь у вас не видел…

— Так кума это наша, а что?

— Да так, ничего! Просто спросил! — ответил тот и снова взялся за ведра.

— Просто он спросил… Ты слышал, Валерик? Видно, на куму нашу глаз положил! Я ж насколько знаю, он так и живет один после того, как двадцать лет назад развелся со своей женой. И все эти годы как будто бы в одной квартире, только по разным комнатам.

— Да ты что? А что, интересная женщина эта твоя кума? — спросил Валерик.

— Тьфу ты, ешкин кот! И ты туда же! Замужем она!

— Златуля, а с кем это папенька наш разговаривает? — раздался из глубины дома голос Елены Викторовны.

— А это, мамуль, дядь Вася за водой приходил! — отозвалась девушка.

— А, ну если это Вася…

— Так, Валерик, все, давай-ка расходиться! — засуетился Полянский, заслышав голос жены. — А то ведь если моя выйдет, крика будет на всю деревню!

Второпях допив остатки, он забросил пустую бутылку за колодец и потянулся к пачке сигарет.

— Ну, бывай тады, Юрик! — мужчина, тяжело поднявшись, побрел к дороге. Видно было, что ему с трудом удается сохранять равновесие.

— Бывай-бывай, Валерик! — махнул ему на прощание Полянский. — Эх, однако, хорошо здесь! — пробормотал он.

— Это чем же, папуль? Можно узнать? — услышав, поинтересовалась Злата.

— А вот смотри, доча, в городе когда выйдешь из подъезда на лавку, вряд ли можно ожидать, что вот так бесплатно нальют! А тут вот…

— Да, папуль, не зря сидел! Дождался все-таки! — подначила его девушка с улыбкой.

«Однако же, прав в чем-то папенька», — подумала девушка, устремив взгляд вдаль. Как много было в таких простых вещах, незначительных событиях, из которых была соткана жизнь в Горновке. Как хорошо было просто сидеть вот так, ощущая то самое тихое счастье, не зависящее ни от причин, ни от обстоятельств. Оно почти осязаемо опускалось на плечи, как старый бабушкин платок, укрывая и согревая, дарило гармонию и надежду.

— Папочка! — голосок Маняши вывел Злату из состояния легкой эйфории и заставил в очередной раз выглянуть в окошко, чтобы лицезреть Блотского. Злата знала, что Леша не уехал. Дочка с утра уже отправилась к Тимофеевне и вернулась домой только к обеду. Только завидев папу, она бросила возиться в песке и побежала к нему с такой скоростью, как будто не видела его по меньшей мере неделю. Лешка подхватил ее на руки, а она обняла его за шею и прижалась к щеке. Увидев, как бурно приветствует парня папа, Полянская помахала Леше рукой, когда с дочкой на руках он подошел поближе.

— Привет! А ты что, гуляешь? — спросила она.

— Не совсем! — парень свернул с дорожки и вплотную подошел к забору. — К Масько иду! С утра был, но Алка сказала, хозяина нет, на работе. Будет только вечером, а она во всем этом не понимает. Просила прийти после пяти, вот и иду. А вы чем заняты? — спросил он, опуская Маняшу на землю.

— Уже ничем! Можно сказать, отдыхаем. День был суетным и хлопотным. У мамы котлеты подгорели, представляешь, какая это была трагедия! — понизив голос, сообщила девушка и улыбнулась.

Лешка засмеялся.

— Так, может, со мной к Масько? — предложил он.

— Можно! — кивнула девушка и уже собралась спрыгнуть с подоконника, но в последний момент, опомнившись, скрылась в доме.

«Правильно ли она поступила, решив пойти к Маськам с Лешей? Может быть, не следовало поддаваться порыву? В конце концов, у нее есть Дорош. Леша тоже, конечно же, не один, а после всего, что между ними произошло, следует все же быть посдержаннее». Каждый раз она себе об этом напоминала, оказываясь рядом с Блотским, и тут же забывала. Вот и сейчас мысленно лишь махнула рукой на все свои сомнения и терзания. Надоело себя сдерживать. Ей хорошо было рядом с Лешкой. Ей всегда с ним было хорошо. Так что же в этом плохого и зачем себе усложнять жизнь, выстраивая ненужные преграды? Как и прежде, они сходились, забывая обо всем. И это было так здорово. Боль и обиды больше не препятствовали их дружбе. И в мире, их мире, снова воцарилась гармония.

— Мамуль, — проходя мимо, Злата заглянула на кухню, где Полянская-старшая в обществе кумы дегустировала французские отбивные, сидя за маленьким столиком, рядом стояли полбутылки водки и рюмки, наполненные наполовину. — А что это вы тут? — спросила она, кивнув на стол.

— А мы тут решили со Светкой расслабиться маленько к вечеру! Задолбались! Ноги уже не держат!

— А я говорила, зачем все эти хлопоты, давайте ресторан закажем! Мам, там Леша к Масько идет, они попросили его проводку посмотреть! Я схожу с ним, ладно?

— Конечно, иди, Златуля! Я девчонок покупаю и покормлю, не волнуйся! И знаешь что? Ты Лешку приглашай завтра к нам!

— Уже! — кивнула девушка, направляясь к выходу.

Маняша и Ульяша хотели увязаться следом, но не устояли перед соблазном сходить с дедом на сажалку покормить карасиков, которых тот разводил вот уже второй год…

Дом бабы Ариши, хозяевами которого с недавних пор благодаря Злате и Леше стали Масько, конечно, мало чем отличался от дома, где они жили до этого. Забор так же готов был вот-вот завалиться на бок, обвалилась крыша в сарае, покрытая лет сто назад дранкой. Заросший бурьяном огород не вселял оптимизма. Зато на всех окнах в горшках веселенько цвели цветы, а на цепи прыгал черный песик, оглашая звонким лаем двор и выводя из полудремы Гошика, который наверняка только недавно поужинал. Селезень крякнул, взмахнул крыльями и снова присел, сунув голову под крыло.

Леша улыбнулся, вспомнив историю про Гошу. Навстречу им из низких сеней вышел Толик. Первое, что сразу бросалось в глаза, это его опрятный вид. Да, вещи были не новые, но выстиранные и отутюженные. Он был выбрит и уже не был таким пугающе худым, как тогда, когда Злата увидела его зимой после больницы.

— Добрый вечер! — с улыбкой поздоровалась с ним Злата. — Вот, привела вам специалиста по проводке.

— Здароуця-здароуця! Заходця! Ала сказала мне! — мужчина чуть посторонился, пропуская их.

Они вошли в сени, а потом и в дом, где их уже встречала Алка, и дружно поздоровались.

— Здрасте! — заулыбалась женщина. — Как хорошо, что вы пришли вдвоем! Злат, а ты проходи-проходи в переднюю комнату, здесь у нас разгром полнейший, решили печку разобрать и переделать, а там есть где присесть! — суетливо она распахнула перед девушкой двери, ведущие в переднюю комнату, и, убрав со стула вещи, пододвинула его Полянской, предлагая присесть.

Дом Максимовны за зиму заметно обветшал. Глядя на эти давно не беленые потолки с желтыми пятнами от течи в крыше и грязные лохмотья обоев, Злата подумала, что ей было бы проще этот дом снести и построить новый, чем пытаться придать этому нормальный вид. Но Маськи думали иначе. Впервые за много лет, став хозяевами собственного жилья, они настроены были куда оптимистичнее. И по большому счету в этом была немалая заслуга Аллы, которая, закодировавшись, взяла бразды правления в свои руки. И дело сдвинулось. Вон, печку решили перестроить, проводкой занялись… Да и внешне Алка преобразилась и уже не выглядела дамой неопределенного возраста, которую с натяжкой можно было женщиной назвать. На днях водитель автолавки, завидев ее, как бы между прочим отметил, что она очень даже ничего, симпатичная женщина, фигуристая. И был он недалек от истины. Алла стала красить волосы и подводить глаза. В ушах появились сережки, а на посвежевшем лице румянец. Одевалась она теперь чисто и опрятно.

— Ну как вы поживаете? — усаживаясь на стул, поинтересовалась девушка.

— А, как, да помаленьку! Вон печь раскидали, никуда она не годной стала вообще! Хотим вместо печки плитку сделать, чтобы можно было, если не будет газа, что-то и приготовить на ней. Сегодня печник приходил, смотрел кирпич… А так, конечно, работы кругом хоть отбавляй, не знаем, за что и браться. С газом надо разобраться, плиту купить и зарегистрировать баллон, да и свет тоже, а то ведь пока нелегально подключились. И заборы падают, и в хате разгром, а хотелось бы уже потиху хоть какой-то порядок навести. Да и картошку еще не сажали. Вся деревня посадила, к нам трактор приехал и застрял. В этом году будем сажать на участке бабы Вали. У себя только грядки вскопаем, для лета посадим чего-нибудь. Тем более, дочка моя сказала, как только каникулы летние начнутся, так она младшенького и командирует к нам! — загибая пальцы, стала перечислять женщина дела насущные.

— В самом деле? — удивленно вскинула брови Злата. — А вы ведь никогда и не рассказывали о ваших внуках. Да и вообще, мне казалось, что и с дочкой своей вы не особенно общаетесь. Нет, я знала, что она у вас есть, но и только. Мне кажется, кто-то когда-то говорил, как будто вас родительских прав лишили… — сказала Злата, посмотрев на мужчин, которые здесь же, в комнате, осматривая проводку, негромко переговаривались между собой.

Парень отгибал плоскогубцами гвозди, которыми проводка, как и во многих старых хатах, была закреплена. Взгляд его был сосредоточен, губы сжаты. Он то и дело посматривал на Толика, пытавшегося что-то Блотскому объяснить.

Злата смотрела на него и восхищалась: как же просто и естественно этот парень может стоять на сцене с микрофоном в руках, завораживая чистым и глубоким голосом, и со знанием дела работать инструментом, разбирая старую проводку, стоя среди убожества и хаоса, всегда готовый помочь. И ему ведь неважно, кто перед ним. Отношение Леши к людям никогда не зависело от их принадлежности к социальным слоям. Он всегда готов был прийти на помощь, поддержать, протянуть руку. И в первую очередь ей. Да вот только она, втайне мечтая о другом, принимала это как должное. И вот все сбылось, как ей того хотелось. Дорош был с ней, но его не было рядом. А жизнь снова и снова сводила ее с Алексеем. И Злате уже начинало казаться, что они по жизни связаны друг с другому невидимыми нитями. Что это за нити, она не знала, да только разорвать их не смогли ни беды, ни время…

Как будто почувствовав ее взгляд, Блотский обернулся, а Злата поспешно опустила глаза, отвернулась и попыталась сосредоточиться на том, что говорила Алка. Только румянец непонятно откуда взявшегося смущения выступил на щеках, да улыбка затаилась в уголках губ. Так что пришлось даже прикусить нижнюю губу.

Она чувствовала на себе Лешкин взгляд и чувствовала, как учащается сердцебиение.

— Да уж, жизнь как-то абы как сложилась, Златушка! — между тем ответила женщина. — Мамка моя померла, когда я в техникуме училась. Долго она болела, а я ухаживала за ней. Батька на другой на старости лет женился. Да и я вскорости замуж вышла. Квартиру получили, дочку родили. Жили, как все. А потом все как-то по наклонной пошло… Подруги, пьянки, гулянки… Из магазина, где я работала, выгнали меня. Муж на развод подал, меня материнства лишил, свекровь дочку забрала. А потом жизнь как-то закружила… Ты ж сама, Злата, знаешь, как мы жили! Признаюсь, не до нее мне было! Конечно, мы уж совсем связь не теряли, созванивались иногда. А теперь вот она попросила взять на каникулы в деревню Никитку. Я знаю, с ней мы уже никогда не станем близкими, но вот то, что она доверила мне ребенка, для меня дорогого стоит!

Злата лишь согласно кивнула.

— Слушайте, друзья мои, ну а свидетельство о регистрации на дом и на землю вы уже получили? — спросила она.

— Конечно, мы ж понимаем, без этих бумаг мы вообще ничего не смогли бы сделать. А так, как только получили, так в первую очередь и прописались здесь. Теперь вот полноценные хозяева! — сообщила Алка.

— Ну, кто хозяин, а кто не совсем! — обернулся к ним Толик.

Женщина засмеялась.

— Дом записан на Толика! И теперь он тут полноправный хозяин! Говорит, если что, выгонит меня и найдет себе другую! Теперь он завидный жених! Со своим домом! Нажил хоть что-то к своим пятидесяти годам!

— А вы разве не были женаты? — спросила его Злата. — Был, да тока когда это было? Лет тридцать прошло с тех пор… А теперь вот найду себе молодуху и женюсь!

— Ага, найдешь! — погрозила ему кулаком женщина.

Злата засмеялась. Улыбнулся и Леша, вновь взглянув на нее. И снова в звуках ее задорного смеха и блеске огромных голубых глаз почудилось ему нечто новое, влекущее. Как если бы и смех ее, и взгляд предназначались лишь ему. Как если бы в этом трепете длинных ресниц и в уголках губ, где рождалась улыбка, было откровенное кокетство или флирт. Но это ведь в принципе невозможно было, а между тем Блотскому едва удавалось сосредоточиться на проводке и все время приходилось сдерживаться, не поворачиваться в ее сторону.

— Слушайте, товарищи, а как вы вообще встретились, познакомились, сошлись? Вот вы, — кивнула она в сторону Толика, — вы ведь все время в Горновке жили…

— А не, не все время, Злата! Я ж еще в армии служил, а потом еще после учебы три года жил и работал в Гомеле. И еще в Речице жил, когда на Томке был женат, — перебил ее Масько.

— Официально, что ли, были женаты? — удивленно переспросила девушка. — Так, может, еще и Сашка был вашим сыном?

— Был, правда, не родным. Но я когда из армии пришел и на Томке женился, Сашке два месяца было. Правда, мы недолго прожили вместе, Томка загуляла, и я ее застукал в кровати с другим. Но Саша меня папой сразу называл, это потом уже у него было этих пап…

— Ладно, но ведь вы, — она кивнула на Алку, — сами говорили, что из Гомеля и дочка ваша там живет.

— Ой, Златка, это вообще такая история, — женщина махнула рукой. — К тому времени, когда мы с Толиком встретились, я в Речице жила. С мужем моим мы тогда уже были в разводе, но продолжали жить в одном доме. Да и дочка с нами была, Валька моя, ей пять лет тогда было. А в Гомеле у меня бабушка жила, которая мне потом квартиру завещала, а я ее оставила Вальке, где она сейчас с детьми живет. Ну так вот, а с нами рядом жил Корч с Нинкой, нашей соседкой. Мы не то чтобы дружили, просто общались по соседству. А этот Корч был то ли третьим, то ли пятым сожителем Томки. И вот как-то в сентябре прибегает ко мне Нинка и говорит, мол, поехали в Горновку воровать картошку. А я ж ни сном ни духом! Какая Горновка? Какая картошка? Скоро вон муженек с работы явится и, если меня не застанет, опять побьет! А бил он меня сильно, Златка, потому и развелась я с ним. Короче, отказалась я ехать, хотя, конечно, и картошка мне нужна была, и деньги. Ну, Нинка убежала, а под вечер опять прибежала. А тут как раз мой явился, ну и говорит, езжай. Ну, вот мы и поехали с ними. А Корч-то уже поддатый добро, да и бутылка у него за поясом. А мы ж с Нинкой про это не знали. Приехали к сельскому совету, а что потом, куда потом, неведомо. Ну и пошли мы в Горновку через бугор. А темно ж уже, сентябрь… Посреди леса чего-то там Нинка с Корчом не поделили, сцепились они ругаться. И как-то бутылка выпала у него и разбилась. Ох, Златка, как озверел он, как давай Нинку бить… Она упала, а он ее ногами, а на ногах кроссовки обуты, страшно бил, и мне попало, когда попыталась помешать ему. Как дал мне, так я в канаву и отлетела. А Нинка вообще упала и лежит, не поднимается. Чуть мы ее растолкали, а она ойкает, за ребра держится, видно, хорошо Корч ее ногами в кроссовках отходил. Поднялась она кое-как, ну мы и пошли. Пришли в Горновку в одиннадцатом часу. Темень кругом, мы сразу к Арише и завернули. А она одна была. И отправила нас к соседу своему, который мог бы нас провести на поле и показать, где картошка растет. Вот и пошли мы к Толику. А он дома жил с батькой. Пришли, а в хате темно, только телевизор работает. Старый у печи копошится, а Толик в другой комнате на кровати телевизор смотрит. А я ж никого не знаю, Корч пошел с ним договариваться, а я на стуле у дверей присела и жду. А сама думаю: «Господи, и куда я попала, и как я домой-то попаду?» Ну, они там поговорили, и пошли мы. На улицу вышли, а темень — ничего не видно. А у них у калитки, если ты помнишь, Злата, верба росла, здоровая такая, как вон у дороги растут. Вот я чуть лбом в эту вербу и не вмазалась. Толик меня хвать за руку в самый последний момент! И уберег. Пошли мы на поле, а картошка была как раз за кладбищем. Корч у Ариши еще рюмку пропустил и в карьерах спать завалился. А мы разбрелись по полю и копаем. И вот так вот получилось, встретились мы с Толиком на одной борозде. Встретились и поцеловались!

— Что значит поцеловались? — встрепенулась Полянская, не сводя глаз с Алки, которая рассказывала, эмоционально жестикулируя. — Правда, что ли, вот так взяли и поцеловались?

— Да, правда, вот так встретились в борозде и поцеловались. А потом, когда уже пришли снова к Арише, оказалось, спать у нее негде. Корч с Нинкой свободную постель заняли. И пришлось мне идти на сеновал, вот этот самый, который и сейчас еще у нас за хатой стоит. И Толик пошел со мной. И только утром, проснувшись, я увидела и рассмотрела его. Так же темно. И у него в хате темно было, только телевизор шел. Так-то что? Ну, высокий и высокий, ну, худой… А утром мы проснулись, он мне и говорит: «Полежи-ка!» И ушел. А через час вернулся с большим ведром белых грибов. Правда, Корч все равно продал их, потом и картошку продал, хоть и не копал ее. И денег не дал ни копейки!

— Ну, а потом? — нетерпеливо переспросила Злата, которую увлек рассказ женщины.

— А потом я домой поехала, а через пару дней Толик с батькой ко мне на возу приехали в гости. Муж мой на работе был, я их за стол усадила, покормила, выпили они. А потом он еще раз приехал. А у меня и без того уже мешки с вещами собраны были, съезжать я в Гомель хотела, а вместо этого в Горновку к Толику поехала. По сердцу он мне пришелся, Злата. Мужа своего я не любила уже, да и любила ли вообще, неизвестно, а вот с ним мне хорошо было. Я его полюбила. И до сих пор люблю, хоть и прошло уже с тех пор целых двадцать пять лет!

— Ничего себе! Так у вас же, можно сказать, серебряная свадьба! — воскликнула девушка.

— Ага, да только ж мы не расписаны с ним…

— Так, может, съездим в сельсовет и распишемся? — донесся из-за грубки голос Толика.

— Ой, да ну тебя! — отмахнулась женщина.

— А вы сейчас что же, делаете ей предложение? — тут же среагировала Полянская.

— Ну, так как бы да! А чего? Хата у нас уже есть, прописка тоже, осталось тока пожениться! — смутившись, отозвался Масько.

— Ну, тогда мы с Лешей будем свидетелями!

На краю неба, над безбрежными полями с озимыми разгорался закат. Солнце, окрашивая небо золотисто-малиновым цветом, садилось за дальний лес, что темнел на горизонте. С востока из-за леса нежно-сиреневыми и розовыми переливами подкрадывалась ночь. Стих ветер, весь день качающий деревья. Смолк щебет птиц. Благодатная тишина, как колыбельная, повисла над деревней. И только комар, звеня над ухом, нарушал ее, да где-то далеко, за огородом, на сажалке «гудели» апалоники. Мир затих. Замер. И от этой первозданной, чистой, глубокой, целебной тишины так светло и хорошо становилось на душе. Можно было до самой темноты гулять по деревне, вдыхая этот воздух, разбавленный нежными ароматами. Молчать, боясь даже шепотом нарушить это волшебное очарование. И закрывая глаза, чувствовать, как этот воздух, эта тишина и бесконечные просторы очищают мысли и чувства от мелкого, чуждого, лживого и суетного, оставляя главное, нужное… Прозрачная синяя ночь обступала деревеньку. К приоткрытым окошкам подкрадывались сны. Первая звезда зажглась на небосклоне, а закат еще продолжал розоветь…

— А знаешь, Леш, — прошептала Злата, когда они остановились у ее дома, — иногда мне кажется, в этой тишине можно раствориться. Не исчезнуть, нет, просто соприкоснуться душой, стать единым целым и почувствовать ту особую неразрывную связь с миром. И знаешь, здесь, в Горновке, этот мир никогда не станет обыденностью для меня… Это магия…

— Я знаю, — так же шепотом отозвался Блотский, не в силах добавить к этому что-то еще.

Не мог он говорить. Злата стояла так близко, вслушиваясь в эту тишину, очарованная ею. Леша слушал ее дыхание и нестерпимо хотел обнять, прижать ее к себе, не думая ни о чем. Злата права, это какая-то магия, а еще странное чувство, дежавю. Все это было уже однажды с ними. Они снова просто друзья. И снова нельзя забываться, переходя черту, нельзя разрушать то, что есть между ними сейчас. То, чем, как и прежде, Блотский дорожил и что ненавидел. Их дружба.

Глава 31

— Доча, я что-то не понял, Василь куст пионов у своей мамани для кого обломал? Для мамули твоей или для крестной? Лене, смотрю, каких-то три захудалых цветочка подарил, а Светке — охапку! Он вообще на юбилей пришел или в сваты? — возмущенно бубнил Полянский, наблюдая за прибывающими гостями из окна столовой.

Елена Викторовна наотрез отказалась устраивать праздничные застолья в доме. Поэтому уже с утра из дома вынесли столы и накрыли полотняными скатертями из закромов покойной бабушки и соорудили лавки, чтобы гости могли удобно разместиться. К тому же и погода благоприятствовала. Воздушные шары были как-то не уместны в данном случае, все же Елене Викторовне исполнялось пятьдесят пять, поэтому решено было просто украсить сад маленькими китайскими фонариками, чем и занимались Злата и Аня с утра. С наступлением сумерек их собирались зажечь. Полянская-старшая в новом светло-оливковом костюме, с безупречной укладкой, которую с утра ей сделала Катерина, встречала у калитки прибывающих гостей, а Злата по цепочке с папой передавала через окно горячие блюда, которые на крыльце принимала тетя Люда и относила к столу. Хотелось уже подать все сразу, чтобы потом не отвлекаться на «принеси-подай».

— Папуль, так ведь тетя Света дама у нас свободная, да и дядь Вася, кажется, давно уже разведен! — отозвалась с улыбкой девушка, передавая ему очередную тарелку с дымящимися голубцами.

— Вообще-то Василь не знает, что она свободна. Я сказал ему, что замужем она. Больно нужны нам такие родственники, доча. Характер у него тот еще. Так что пусть он себе в области поищет кого!

— Ну ты, папуля, и интриган! — засмеялась Злата, передавая ему последнюю тарелку и выглядывая в открытое окошко. — А вот мне кажется, тетя Свете он тоже понравился! Вон, смотри, как разулыбалась, принимая цветы!

— Ага, умеет он пыль в глаза пустить, а вот помянешь мое слово, к концу вечера Светка не будет знать, куда от него деваться! Занудит до смерти! К тому же он еще и не это самое! — характерным знаком указал Полянский.

— Ну, это, папуль, в самом деле самый весомый аргумент! — стараясь придать лицу серьезное выражение, согласно кивнула девушка. — И крестную он точно убедит! Ты ей скажи за столом об этом, ладно? Предупреди!

— Обязательно! — кивнул Полянский и поправил узел галстука. — Прямо сейчас пойду и скажу!

— Давай! — давясь от смеха, напутствовала его девушка и махнула вслед рукой. Когда за ним закрылась входная дверь, девушка вернулась в кухоньку, где вымыла руки, вышла в столовую и на минутку задержалась у старого трюмо. Пригладив волосы, выбившиеся из красивой прически, которую ей сделала Катерина, девушка припудрила носик и освежила вишневый блеск на губах. Мельком взглянула на свой наряд — полотняное белое платье простого прямого покроя, достающее до щиколотки, с узором из мелких синих цветов, которые подчеркивали синеву ее глаз. Злата как раз вышла на крыльцо, когда в проеме калитки появился Блотский.

В темно-синем костюме, при галстуке, с красивым букетом розовых роз и подарочным пакетом в руках. Завидев его, Елена Викторовна всплеснула руками и поспешила навстречу.

— Лешечка, родной мой! — на ходу раскрывая объятия и смеясь, приветствовала она Блотского. — Как хорошо, что ты пришел! Как же я рада тебя видеть! — принимая подарки, говорила она.

— С днем рождения вас, Елена Викторовна! Будьте с нами еще столько же! — обнимая и целуя женщину, отозвался парень.

— Ох, Лешка! — прослезилась Полянская-старшая. — Ты проходи-проходи! Ты ж тут всех знаешь, тут все свои! — женщина чуть отступила, пропуская парня.

— Пойдем, Лешка! — потянула его за собой Злата. — Пока гости рассаживаются, пойдем с тобой к мангалу. Там Васька шашлык жарит, а Анька контролирует. И я из дома слышала, как они там ругались.

Все гости разместились за столом, прибыли опоздавшие. Шашлык, разложенный на большом блюде в центре стола, источал невероятный аромат. Рюмки были наполнены, и все застыли в ожидании первого тоста, который должна была произнести Злата. Она не сразу смогла заговорить. Так много хотелось пожелать маме, выразить бесконечную благодарность за все, что она делала для нее, за ту безоговорочную поддержку, которую девушка чувствовала на протяжении всей своей жизни.

— Мамуль… Я тебе сегодня уже желала всего-всего и повторяться не стану. Сейчас мне просто хочется сказать тебе спасибо за все, что ты делала и делаешь для меня. Знаешь, порой бывает сложно осознавать, что я у вас одна, а значит, я просто обязана не подвести, не разочаровать… Знаю, ты всегда переживала за меня, знаю, и ночами не спала, особенно тогда, когда я стала взрослой, когда принимала собственные решения. И пусть иногда они были легкомысленны и не обдуманны… И ты, конечно, знала, что я не права, и я это понимала потом, но даже тогда ты готова была меня поддержать и понять, встать на мою сторону, принять… Спасибо тебе! Я бесконечно благодарна тебе за поддержку и за то, что ты всегда рядом! Хочу, чтобы ты знала, ты для меня всегда останешься самым близким человеком, и это не просто слова. Я горжусь тем, что на протяжении всех этих лет мы с тобой не утратили той особенной близости, которая всегда существует между мамой и дочкой! Будь здорова, мамуль, и еще хотя бы столько же оставайся рядом со мной! За это и выпьем, но прежде прошу еще минуточку внимания! Мы с девчонками приготовили для тебя сюрприз! Это и есть наш тебе подарок!

Где-то на середине ее монолога Елена Викторовна все же не смогла сдержать эмоции и теперь судорожно пыталась спасти макияж, утирая слезы салфеткой. Гости аплодировали и чокались рюмками и бокалами.

— Девчонки, ваш выход! — обернулась Злата к веранде. И тут же на крыльце появились Маняша и Ульяша. В руках младшей был красивый букет, старшая держала конверт.

Торжественно и неторопливо они спустились по ступенькам и, пройдя по дорожке, протянули бабушке подарки. Злата так и осталась стоять под затихающие голоса присутствующих. Гости заинтересованно поглядывали на юбиляршу, наблюдая за тем, как она достает из конверта красочный проспект, документ, подтверждающий покупку туристической путевки на отдых в Турции.

— Златуль?.. — разглядывая путевку и не совсем понимая, что она держит в руках, подняла на нее глаза мама.

— Мамуль, знаешь, я долго думала, что тебе подарить на юбилей, и так, и этак прикинула… Новый телевизор, холодильник, кухонный комбайн — это было бы, конечно, круто, я знаю, ты хотела бы, и тебя бы это обрадовало, но вряд ли это стало бы таким запоминающимся… Поэтому я купила вам с папулей двухнедельную путевку на отдых в Турции. Улетаете через неделю. Отель пять звезд, все включено. Очень хочется, чтобы хотя бы на две недели ты забыла обо всех делах и заботах и просто как следует отдохнула. Ты это заслужила как никто другой. Вы с папой это заслужили…

— Боже мой, Злата, дочка, да как же… — слов у мамы не нашлось, она прижимала к груди конверт и цветы, пытаясь справиться с эмоциями, а гости аплодировали и снова наполняли рюмки.

— Лен, я не понял, куда нас доча отправляет? — дернув жену за рукав, прошептал Полянский, кажется, пребывая еще в большем шоке, чем его супруга.

— В Турцию полетим с тобой, Полянский, на море будем загорать и жить в отеле!

— Ох, ты ж, едрит-мадрид! — только и смог сказать мужчина, и не дождавшись очередного тоста, опрокинул рюмку водки. — Там что ж, все включено? — поинтересовался он.

— А то ж!

— Хм… — протянул он. — Ну а что? Я всегда знал, доча — золото у нас! Поедем, что ж, мы не люди, что ли! — изрек он, уже предвидя бар с бесплатной выпивкой, где он будет просиживать все дни напролет.

Потом были еще тосты с пожеланиями, подарки, разговоры и воспоминания, смех, слезы радости, задушевные песни, которые так любила мама, и гармонь. Были танцы — как же без них — и торт для именинницы, который Злата и Аня вынесли с множеством зажженных свечей.

— Злата, дочка, а спойте с Лешкой мою любимую, а? — окликнула их мама, когда они уже встали из-за стола и отошли вглубь сада. Злата устроилась на качелях, Леша, потихоньку раскачивая ее, стоял рядом. Здесь же были и Аня с Димой, и Васька со своей женой. А на траве среди желтых одуванчиков играли дети. Ульяна с Тимошкой возились с лего, Маняша, выпросив у Златы телефон, играла в какую-то игру.

— Блин, Златка, Лешка, и точно! Спойте «Ромашку»! — встрепенулась Анька.

Злата и Леша переглянулись. Парень вопросительно приподнял брови, девушка, слабо улыбнувшись, кивнула.

— Мамуль, только для тебя и в твой день рождения! Извини, что без фонограммы! — отозвалась Злата.

Несколько секунд, глядя друг на друга, ребята как будто внутренне настраивались на нужный мотив, мысленно воспроизводя мелодию, потом Леша запел «Поля бескрайние, ромашек кружева, поют венчальную вдали колокола…», следующие строчки подхватила Злата. Она пела, то и дело встречаясь взглядом с парнем, и чувствовала, как счастье расцветает в груди. Потому что быть в этом месте, среди этих людей, быть собой — это и было самым настоящим счастьем, и вряд ли с этим ощущением могло хоть что-то сравниться…

А потом были аплодисменты и восхищенные возгласы родственников, которые, как и прежде, несколько смущали девушку.

— Мамочка, у тебя телефон звонит! — подбежала к ней Маняша. Злата, все еще смеясь, взяла протянутый дочкой телефон. Даже не взглянув на экран, она ответила на звонок.

— Слушаю, — сказала она, отойдя в сторону.

— Привет, золотая моя! — услышала она в ответ и недоверчиво взглянула на экран. Звонил действительно Дорош.

— Привет, — оглянувшись, Злата отошла подальше и завернула за веранду.

— Ждал, что позвонишь, ждал, что пригласишь, у моей так называемой тещи юбилей сегодня. Честно говоря, купил уже подарок и цветы, уже и дошел почти, а тут оказалось, свято место пусто не бывает! Бывший зять опередил! — как и прежде, веселясь, сказал он. — Или не бывший, а, Злата Юрьевна? Впрочем, неважно, для твоей матери он всегда оставался единственным!

— Мои родители любят Лешку, как сына! И выбросить его из своего сердца только потому, что мы перестали с ним быть мужем и женой, они не смогли! Тебе прекрасно известно об их отношении к Блотскому!

— Конечно, они не раз его при мне демонстрировали, особенно подчеркивая непогрешимость и совершенство Блотского!

— А ты и не пытался доказать им обратное! Нет, даже не так… Ты не сделал ничего, чтобы завоевать хотя бы их уважение! Тебе было проще уйти…

— Это твои родственники, Злата, не мои. Их уважение, ты говоришь? Боюсь, это было невозможно. Если ты этого не видела и не понимала, они все вместе взятые не могли и не хотели меня принять, считая мое появление в твоей жизни неким недоразумением. В их отношении ко мне не было ничего, кроме молчаливого обвинения, что это я виноват в том, что твой брак с Блотским распался! Они были для меня чужими людьми!

— Как и все, связанное со мной, не так ли? — спросила она.

— Нет, не так! Но разве для тебя это имеет значение? — вопросом на вопрос ответил он. — Я уехал несколько недель назад, а ты за все эти недели ни разу не позвонила мне, не написала… Я все ждал и думал, ведь соскучиться должна, если еще любит, если еще нужен…

— Виталя, я не понимаю, зачем ты звонишь и все это мне сейчас говоришь? В чем ты меня сейчас хочешь обвинить? Ты прекрасно знаешь, я не прохлаждалась все эти дни, я действительно была занята, у меня были концерты и встречи! Я не звонила, да, но и ты молчал… Да, Леша был приглашен на юбилей мамы, я сама его пригласила, я знала, ей будет приятно, но к нам это не имеет никакого отношения…

— К нам… — усмехнулся мужчина.

— Послушай, может быть, ты зайдешь и мы прекратим это бессмысленное выяснение отношений по телефону? — предложила она.

— Ты права, как бы там ни было, мы два года были вместе и только в память о них заслужили более цивилизованного выяснения отношений! Давай встретимся минут через двадцать на нашей тропинке. Помнишь ее? Та, что к ручью ведет? — предложил он.

— Зачем? — почти испуганно спросила она.

— Поговорим. Сможешь прийти? Гости не обидятся? — усмехнулся он.

— Смогу, — только и сказала Злата, оглядываясь.

Виталя ничего не ответил и отключился. Злата постояла с минуту, колеблясь и не зная, предупредить кого-нибудь о своем уходе или все же не тревожить гостей. Решив смолчать, она пошла вдоль огородов к насыпной дороге, что вела к лесу и нефтяным вышкам, и, ускорив шаг, вышла к тропинке. В лесу, наполненном нежным ароматом лесных цветов, разливался сладкий аромат дикой груши, зацветшей где-то в глубине чащи. Куковала кукушка, и отголоски ее «ку-ку» разносились по лесу. Ветер ласкал молодую листву берез, в которой отражался солнечный свет. Злата не сразу отыскала тропинку, успевшую основательно зарасти, а когда нашла, неторопливо пошла по ней, оглядываясь по сторонам. Злата предполагала, что Виталя будет ждать ее у ручья, но он был не столь сентиментален. Дорош ждал ее на опушке у берез, недалеко от тропинки.

Он был в светлой рубашке и брюках, гладко выбритый и загорелый. Мужчина как будто в самом деле собирался на праздник. Злата, глядя на него, почувствовала, как угрызения совести закрадываются в душу. Виталя уехал, а она, испытав лишь облегчение, с головой погрузилась в собственные дела, отчего-то позабыв, как нелегко дались им их отношения, сколько пришлось пережить и чем пожертвовать, чтобы быть вместе. Им обоим пришлось переступить через людей, которые любили и доверяли им. Они пожертвовали своими семьями и вынесли немало, чтобы стать счастливыми. Так отчего ж не стали? Дорош стоял у березы, не сводя с нее пристального взгляда. На губах его застыла привычная улыбка, за которой он прятал все, чтобы с ним ни происходило. Злата, чувствуя возрастающее волнение, от которого перехватывало дыхание, на ходу сорвала травинку и опустила глаза, не в состоянии вынести его взгляда…

Девушка подошла к нему и остановилась на расстоянии в несколько шагов. Она вертела в руках травинку, не зная, с чего начать разговор. Все так сложно было, невыносимо, неприемлемо, нетерпимо. И казалось, все, все, все, хватит, больше нет сил! Но сейчас она стояла рядом с ним, стояла на краю, и слезы наворачивались на глаза. Слезы боли и отчаяния. Они могли быть счастливыми, они должны были стать счастливыми. У них все для этого было. Так почему же не стали?

— Зачем мы сюда пришли? — первой заговорила Злата, и голос ее дрогнул.

— Мне кажется, это единственное место в округе, где мы можем поговорить спокойно, без свидетелей! Хотя, знаешь, исходя из последних недель и событий, предшествующих им, я вообще сомневался, нужны ли тебе эти последние слова и объяснения? У меня были некоторые причины, почему мне хотелось бы все прояснить, чтобы потом не возникло недоразумения, но если бы не они, мне было бы просто интересно подождать, чтобы узнать, когда вообще ты мне собиралась позвонить. Ну хотя бы из вежливости. Или из-за дочки, которая нас связывает!

— А у меня встречный вопрос: ты сам собирался позвонить? Ты вернулся из отпуска, но ты не вернулся домой… Ты выжидал, ты пытаешься сейчас в чем-то обвинить меня, хотя мне, честно говоря, непонятно, в чем я виновата перед тобой? Но реальность в другом: уезжая в отпуск, ты забрал все свои вещи из дома, заранее зная, что не вернешься, только поговорить со мной, прояснить проблему ты даже не пытался. Ты все решил…

— Ты права, я забрал все свои вещи, но не потому, что не собирался возвращаться. Просто знал, когда я вернусь, тебя, скорее всего, в Горновке не будет, а дома будут твои родители… И возвращаться мне придется к себе на дачу. Ведь так и случилось!

— Тебя ведь не было здесь! — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла она.

— Сейчас это уже неважно! Мы расстаемся, Злата, — без перехода добавил он.

— Почему? — только и смогла произнести она.

— А ты сама не понимаешь? — вопросом на вопрос ответил он.

— Понимаю, ты хотел, чтоб я была такой, какой нужна тебе, жила так, как ты решил, делала то, что ты считал верным и правильным, играла роль кого-то, но не была собой, потому что такая я тебе не нужна… — вырвалось у нее.

— Вот видишь, ты сама все прекрасно понимаешь! Тогда зачем и дальше нам напрягать друг друга?

— Но все ведь могло быть по-другому, если бы…

— Если бы что? — перебил ее Виталя. — Если бы я, как Блотский, шел у тебя на поводу?

— Леша не шел у меня на поводу! — возразила Злата.

— Разве? Он с самого начала во всем и всегда соглашался с тобой и поддерживал любое твое сумасбродство. Он и сейчас поддерживает! Ведь это с ним вы провернули покупку дома для Масько, это с ним у тебя программа в Витебске, у вас дуэт, вы друзья, у вас, как и прежде, взаимопонимание, какие-то очередные бредовые идеи и иллюзии…

— Нет, просто мы с ним на одной волне…

— Вероятно, но я не Блотский, и я так больше не могу! Вся эта твоя жизнь… она не для меня! Я задыхаюсь в этом доме, в этой деревне, среди этих людей! Я с тобой задыхаюсь, не живу, просто пытаюсь соответствовать, ведь ты у нас «звезда»! Мы совершили ошибку, Злата Юрьевна! Впрочем, еще тогда, два года назад, я предполагал, что этим все и закончится. Мы разные с тобой, понимаешь? И всегда были разными, с самой первой встречи. Говорят, противоположности притягиваются. Вот нас и потянуло с тобой друг к другу… Я полюбил тебя, правда, полюбил, но сейчас, да, впрочем, и два года назад, ты уже была не той девочкой, которую я однажды повстречал… Знаешь, порой твой напор и твое стремление вверх и только вверх пугают меня. Я понимаю, что должен гордиться тобой, твоими успехами, а я не могу, вот честно, не кривя душой. Мне чуждо все это и неинтересно! Твои романы я еще могу принять, но не твое народное творчество. Я ж мужчиной перестаю себя чувствовать рядом с тобой, потому что единственно правильные решения в вашем доме принимаешь только ты, а я, да и все остальные в вашем доме — всего лишь ничтожное приложение к тому великому и светлому, кем является Злата Юрьевна Полянская. Мне не нужна та жизнь, которой живешь ты, а по-другому уже не будет. Дальше — больше. Гастроли, «Славянский базар»… Что потом? «Евровидение»? Вероятно, мне следует уволиться с работы и следовать за тобой? Вот только в качестве кого? Дополнительной услуги, которую твоя Ирина Леонидовна пропишет в райдере? И, пожалуйста, не надо, не говори сейчас, что все изменится и будет по-другому. Мы оба знаем, это не так. И Ульяну давай сюда не будем вмешивать, я не отказываюсь от дочери… Просто мы с тобой совершили ошибку, собственно, я с самого начала знал, ничего у нас не выйдет. Я знал тебя и не ошибся! — говорил Дорош.

Злата смотрела на него, почти не вникая в смысл того, что он говорил. Она пыталась уловить его взгляд, который он упорно отводил, и понимала: что бы она сейчас ни сказала, что бы ни пообещала, это не изменит его решения. А в том, что он все для себя решил, она не сомневалась. Он произносил слова так, как будто произносил их уже не раз, репетируя. Сейчас это уже были просто слова, за ними не стояли переживания и чувства. Эти слова — заключительный акт, точка, которую Дорош стремился поскорее поставить.

Как-то вскользь пришло на ум, а один ли он был эти три недели? И не спешит ли он поставить точку только для того, чтобы поскорее все начать с чистого листа?

— Ладно, — только и смогла сказать Полянская, глотая слезы, ставшие тугим комом в горле. — Ты ведь уже все решил, не так ли? Уверена, не сегодня… Ладно, если ты так считаешь, что ж, оправдываться и переубеждать тебя не стану… — сказала она и, отвернувшись, пошла по тропинке обратно.

Слезы все же покатились по щекам, хоть Злата и пыталась их сдержать. Было больно и обидно, а еще страшно оттого, что вдруг Дорош, так или иначе бывший почти десять лет частью ее жизни, ушел навсегда…

Теперь ей не о ком мечтать, тайно желать, хотеть, страдать, любить. Не потому, что ее любовь снова по каким-то причинам отнимали у нее, просто любовь прошла… Хотелось развернуться и остановить его, но не потому, что она жить без него не могла, а оттого, что вдруг она осталась одна. Злата шла по насыпной дороге на деревню, забыв свернуть к огородам, и пыталась осознать то, что только что произошло, то, что сказал ей Дорош, и не могла. Девушка вышла из переулка и почти столкнулась с Лешей, который, вероятно, после ее неожиданного исчезновения решил более не задерживаться на празднике.

— Злата, а ты куда пропала? Тебя дома обыскались! — спросил он, внимательно вглядываясь в ее лицо и, конечно, замечая на щеках мокрые дорожки от слез.

— У меня были некоторые дела, мне нужно было отлучиться! А ты почему ушел? — поинтересовалась она. — Там ведь веселье в самом разгаре…

— А я решил пройтись, не мог больше есть и пить… К тому же гроза собирается. Ты не заметила разве? Вон какие тучи клубятся у тебя за спиной! Я беспокоился, ты ведь грозы боишься, вот и решил пойти поискать тебя! — сказал он.

И не стал говорить о том, что ее внезапное исчезновение обеспокоило его, и шел он не домой. Лешка просто бесцельно брел по деревне в надежде встретить ее. Не мог Блотский признаться, что без нее праздник померк, без нее ему везде и всегда будет одиноко…

— Правда? — девушка испуганно обернулась. — А я и не заметила! — призналась она. — Тихо так…

— Да, только тишина эта зловещая… Как перед бурей… Пойдем, я провожу тебя домой!

— А ты?

— Я успею вернуться…

— Нет, зачем, пойдем к нам… Ты торт пробовал? Нет? А он очень вкусный… — Пойдем, поставим самовар и продегустируем его! — предложила она.

— Идем! — взяв его под руку, Полянская развернула парня и повела за собой. Они почти подошли к дому бабы Мани, когда в проеме калитки показался ее сосед. Валерик вышел и остановился, поглядывая по сторонам и шаря в карманах, вероятно, в поисках сигарет.

— А, сосед, здорово! — обратился он к Лешке, когда ребята поравнялись с ним. — У тебя сигарет случайно нет? Нет? Не куришь? А у знакомой твоей? Это дочка Юрика Полянского, что ли, с тобой? А нет, у нее точно не будет, она правильная в этом плане: не курит и не пьет. Но ты, сосед, не ходи с ней, не пара она тебе! Раз рога наставила, с Виталиком связалась, а теперь что? По боку он? Опять в тебя вцепилась? — бубнил он, будучи навеселе. — Брось ее! Она найдет себе другого, а тебя бросит опять! Все бабы одинаковы! Все проститутки!

Леша не произнес ни слова, молчала и Злата, понимая, что мужик пьян и вступать с ним в перепалку сейчас себе дороже. К тому же ей был известен характер соседа бабы Мани…

Леша тоже его знал, и он прошел бы мимо, но при последних Валериковых словах девушка почувствовала, как напрягся парень, но удержать или что-то сказать ему она не успела.

Он развернулся и оказался перед мужчиной. Не ожидая от себя подобного, Блотский ударил мужчину, и тот оказался на земле. Девушка испуганно ахнула, а Леша невозмутимо спросил: — Так что, мы идем пить чай?

Злата лишь кивнула, и они поспешили домой. Валерик, вытирая разбитый нос, не сразу поднялся на ноги. Бормоча ругательства, он снова полез в карманы в поисках сигарет.

А над деревней прокатились первые раскаты грома. Небо все еще было затянуто тучами, и где-то вдали слышались отзвуки грома. В синих сумерках этого душистого влажного вечера лились и лились трели соловья. Они единственные нарушали тишину, царившую над Горновкой, да еще, пожалуй, майские жуки, привлеченные светом, то и дело бились в стекло. Запоздалая первая майская гроза ушла, освежив воздух, придав запахам остроты и насыщенности.

После грозы Леша ушел домой. Закончив мыть посуду, Злата пристроилась к столу, где родные собрались к чаю. Она улыбалась, но почти не поддерживала разговор. Полянская знала, что должна улыбаться, но сердце сжималось от тоски и печали. Разочарование и разбитые иллюзии сводили горло судорогой. Мама, пребывая в эйфории от праздника, который, безусловно, удался, все же то и дело поглядывала на дочь, вероятно, ожидая момента, чтобы спросить, но Злата не могла и не хотела ни сейчас, ни в ближайшем будущем обсуждать с кем-либо свою личную жизнь и отвечать на вопрос, куда делся Дорош и что произошло. И уж тем более она не могла признаться матери, что Виталя ее просто бросил. Для начала ей самой нужно было осознать сей факт, вызывающий скорее смех, чем слезы.

Ей хотелось побыть одной, сбросить маску безмятежности и посмотреть реальности в лицо. Май кружил голову, но действительностью было ее одиночество. Извечная дилемма, не дающая покоя на протяжении многих лет, разрешилась ничем. И сейчас, как и почти десять лет назад, она все так же не знала ответа на вопрос: что же такое ее любовь? Это тихая гавань, единение душ или все сметающая на своем пути, обжигающая страсть? Потому что страсть давно остыла, а может быть, в силу возраста и жизненной умудренности уже не казалась столь важной и волнующей. Она не затмевала собой весь мир и не была главным призом для Златы Полянской. Мечта сбылась, Дорош остался с ней, но счастливой она от этого не стала.

Нет, это не значит, что на протяжении этих двух лет ни разу не была. Была, да только Виталя к этому отношения не имел. Более того, все случившееся определялось пословицей: «Что имеем, не храним, потерявши, плачем». Ведь на протяжении всех этих лет помимо воли она не единожды сравнивала обоих мужчин. Их поступки говорили сами за себя. Конечно, Виталя проигрывал Блотскому. Чтобы начать что-то ценить, надо это сначала потерять. Сложно себе было признаться в этом, но Злата никогда не боялась смотреть правде в глаза, пусть эта правда и была горькой. В последнее время почему-то особенно ценно стало то, что давал ей Блотский, сводя к нулю присутствие Витали в ее жизни. Это не значило, что она вдруг постигла всю глубину того, что делал для нее Алексей. Просто вдруг все чаще стала задумываться о том, что на самом деле ей необходимо, чтобы стать счастливой. И чем больше думала, тем больше убеждалась, что ничего из необходимого ей нет в ее отношениях с Виталей. Все, в чем она нуждалась из года в год, давал ей Леша, да только она, принимая это как должное, втайне мечтала о другом. Все эти годы в ней жили воспоминания о той первой весне, о тех мгновениях безоблачного счастья, которое она познала, полюбив Дороша. Все остальное память услужливо стерла. И подсознательно рядом с Дорошем Злата всегда искала то, что было, не понимая, что к прошлому возврата нет. Потому что время неумолимо, и его не повернуть вспять…

Дети давно спали, родители и родственники, те, кто остался, тоже. Время было позднее, а ей не спалось. Чтобы никого не тревожить, набросив на плечи шаль, Злата вышла на веранду, прихватив с собой чашку с чаем и мобильный. Бесцельно блуждая в соцсети, она то и дело отвлекалась на собственные мысли, а подумать было о чем. Время близилось к полуночи. Даже сквозь закрытые двери были слышны трели соловья в саду, в которые девушка могла вслушиваться хоть всю ночь напролет. Но внезапно открывшаяся дверь заставила ее испуганно вздрогнуть. На пороге появилась Анька, в пижаме и с бокалами, наполненными до краев красным вином.

— Ты чего? — спросила ее Злата.

— Да так, что-то не спится! — пожала плечами сестра, ставя перед ней бокал. — Тебе, вижу, тоже! Или ты ждешь кого-то? Я помешала?

— Нет, — покачала головой Полянская, откладывая в сторону телефон и пододвигая бокал.

Анька присела за стол и обхватила свой бокал ладонями.

— Слушай, Злат, а ты куда сегодня так неожиданно пропала?

— Так, надо было отойти… — ответила девушка, не желая вдаваться в подробности.

— Понятно, — кивнула сестрица. Отхлебнув вина, она какое-то время молчала, ожидая, что Злата что-то к этому добавит, или просто собираясь с мыслями.

— Слушай, все собиралась спросить, а куда делся Дорош?

— Ушел, — ответила Полянская.

— То есть? Как? Куда?

— Молча, насовсем, с вещами! Еще в апреле, а сегодня мы встречались с ним, чтобы этот факт обсудить. Вернее, обсуждать было нечего. Виталя позвал меня в лес, чтобы сообщить о своем решении.

— А как это? — все не желала поверить новости Анька. — С чего вдруг?

— Не вдруг… Не хочу об этом говорить…

— Ладно, — кивнула Анька. — Ты расстроилась? — тут же поинтересовалась она.

Злата лишь неопределенно пожала плечами.

— Не знаю, нет, конечно, расстроилась, но думать сейчас об этом не могу, как не могу и сожалеть. Просто потому, что подсознательно я всегда знала, что этим все и закончится. Сижу вот сейчас и пытаюсь осознать и привыкнуть к мысли о другой жизни, где уже не будет Дороша. Где я буду одна…

— Почему ж одна?

— Знаешь, вот сейчас мне меньше всего верится в то, что снова полюблю, встречу в своей жизни человека, с которым пойду по жизни… И вообще, все как-то слишком сложно сейчас…

— Да зачем тебе кого-то искать, если есть Лешка, который все так же любит тебя, который по-прежнему рядом? Блин, Златка, ты прикидываешься или в самом деле не замечаешь, какими глазами он смотрит на тебя? Вы по-прежнему женаты, у вас есть дочка, да и Ульяшу он любит. Уверена, если только ты сделаешь ему навстречу полшажка, все будет, как раньше… — убежденно и горячо говорила Анька, но Злата лишь покачала головой.

— В самом деле? Как раньше? А я не могу и не хочу так, как было раньше, понимаешь? Да, Лешка ко мне хорошо относится, и мы с ним друзья, всегда ими были, всегда друг друга понимали. Да что там скрывать, Лешка — единственный человек, который меня понимает и поддерживает во всем. Который готов прийти на помощь во всем и в любое время дня и ночи. И может быть, он действительно смог простить, и пусть даже ты права, возможно, он действительно любит, но он заслуживает много больше, чем я могу ему дать! Понимаешь? К тому же я боюсь ошибиться. Я знаю, как любить Дороша, знаю, что такое любовь с ним. Когда я вышла замуж за Лешку, ждала того же. Может быть, оттого и случилось у нас все снова с Виталей, потому что не родилась во мне такая любовь к нему, и я не смогла забыть того, что было у нас с Дорошем. Теперь я знаю, как ошибалась, теперь я знаю, как мне необходимо Лешкино присутствие, его поддержка, но я боюсь ошибиться и снова причинить ему боль… Да и не поверит он мне, ведь я сама себе не верю…

— А ты спрашивала его об этом? — сказала Анька, не совсем поняв все то, что наговорила ей двоюродная сестра. — У тебя как-то замудрено все, Злата! Сомнения, терзания… Пойдем лучше спать! Говорят, утро вечера мудренее, а жизнь сама все расставит по местам… — добавила она и, допив вино, поднялась из-за стола.

Глава 32

— Девки, слезайте с крыши, провалится навес! — призывал Полянский, поглядывая на Злату и Аню, которые, забравшись на крышу старого дровяного навеса, собирали созревшие вишни, из которых планировали сварить варенье, а вечером, на ужин, угостить всех варениками. Июль перевалил за середину, лето было в зените. В доме пахло укропом и малосольными огурчиками, грядки радовали обильным урожаем, несмотря на жаркое, засушливое лето. Вся семья, как и прежде, снова была в сборе. Все дружно работали по утрам в огороде, отдыхали в обед, прикрыв ставни, и таким образом спасались от зноя. Вечером поливали огород, а потом еще долго засиживались на лавочке. Вот на одной из таких посиделок Юрий Полянский решил, наконец, заняться забором, который уже не первый год требовал ремонта, а в последний раз ремонтировался еще покойным дедом. Но тут возникла проблема: требовался помощник. Заикнулся он о Михалыче, но Елена Викторовна сразу эту идею пресекла, указав на Лешку, который после «Славянского базара» вместе со Златой вернулся в Горновку и стал частым гостем в их доме.

Блотский отказываться не стал, пришел к назначенному времени и теперь подносил и поддерживал доски, которые Полянский усердно заколачивал гвоздями, вытирая пот со лба и критически щуря глаз.

— Дядь Юра, как вам Турция? Как отдохнули? Все забываю спросить… — поинтересовался Блотский, то и дело поднимая глаза к навесу и встречая взгляд Златы.

Ее огромные голубые глаза блестели от смеха. Папа, как обычно, припрятал в косах ивы бутылочку вина и теперь откалывал еще те номера. Девчонки смеялись до слез, и Блотский вместе с ними. Но улыбка, которая дрожала у Златы на губах, каждый раз, когда они встречались взглядом, казалась парню какой-то трогательной и беззащитной…

— Я тебе так скажу, Лешик, не для нашего народа все эти заграничные курорты, вот так! — заявил Полянский.

— А что так, дядь Юра?

— Папуль, а ты поведай Леше, что натолкнуло тебя на сие размышление! — поддела отца Злата.

— Ну, вот скажи мне, Лешка, какой нормальный мужик устоял бы против бара, где все бесплатно? Хотя, конечно, выпивка у них так себе, так на халяву ж… Ну я там и отдыхал, пока Лена на пляже загорала. Однажды не смог сам до номера дойти, помогали, а на следующий день похмелиться не дали… Сказали, сволочи, отдыхающие, не знающие меры и засыпающие у барной стойки, портят репутацию их отеля… В общем, все последующие дни томился я на лежаке у моря, пил сок, а вечером пялился в телик, а там русскоязычных каналов не было…

— Леш, маме очень понравился отдых, она до сих пор под впечатлением! — перебила папу девушка.

— Ну да, ну да, — согласно кивал Полянский, забивая гвоздь.

— Эх, вот бы на море сейчас… — мечтательно протянула Анька, с опаской передвигаясь по крыше навеса.

— Ань, а что мешает? — спросил ее Блотский.

— Да как бы и ничего… — с сомнением протянула девушка. — Златка, а давай, правда, в августе возьмем детей и махнем в Крым! Поедем на машине, снимем дом. Леш, ты поедешь с нами? — воодушевившись, спросила она.

— Если возьмете, почему бы и нет! — улыбнулся парень, переведя взгляд на Злату.

— Вот же, девки, отчаянные! — покачал головой Полянский.

— Нет, ну а что, дядь Юра? Картошку выкопаем и поедем, у меня Димка как раз в отпуск собирается. А я вообще еще куда хочу — туда лечу! Злат, так поедем? Ты сможешь? У тебя какие планы на конец августа?

— Да вроде и нет особых планов! Концертов точно нет, сезон начинаем в сентябре и, как обычно, открываем его Днем города в нашем райцентре. Разве что на презентацию позовут, но чаще всего я сама определяю даты…

— Ну так все, заметано! Оторвемся… Кстати, Леш, а ты знаешь, что Злата пишет новый роман? — все не унималась Анька.

— Нет, не знаю. Давно? И о чем он?

— Злат, ну расскажи Лешке про роман! Там, Лешка, главная героиня такая безбашенная, Златка мне рассказывала, вот просто сорви голова… Ничего не боится. Однажды ночью на кладбище пошла… Злата как зачитала мне отрывок, так я потом полночи не спала, как представила себе это, так жутко стало…

— Леш, на самом деле роман о деревне, по-другому и быть не может, только не о той, какая она сейчас, а о том, какой она была лет так пятнадцать назад, когда еще все дворы были живы и над деревней звенел детский смех. Да, главная героиня — девушка отчаянная, и приключения она всегда найдет! — перебила сестру Злата.

— Как и ты? — улыбнувшись, спросил Блотский.

— Можно и так сказать!

— То есть в проекте остросюжетное приключенческое произведение? — вскинув брови, поинтересовался Блотский.

— Нет, всего лишь роман о любви!

— О любви? — уточнил парень, не отводя от нее взгляда.

— Да!

— Да?

Злата, не выдержав его взгляда, засмеялась и бросила в него вишню, которую он ловко поймал, но при этом ему пришлось отпустить удерживаемую им доску. Она съехала вниз, а Полянский, не ожидая этого, едва не прошелся себе по пальцу молотком.

— Девки, едрит-мадрид, не отвлекайте мне Лешика! Ишь разошлись!

— Извините, дядь Юра, отвлекся!

— Так, ладно, перекур, надо передохнуть! — сказал Юрий Владимирович и, усевшись, полез в карман за сигаретами.

Леша так и остался стоять, поглядывая на девушек.

— Ань, ну а что нового в деревне? Что тут интересного было, пока мы со Златой покоряли Витебск? — спросил он.

— Злат, давай и мы передохнем! Пошли, посидим? И вообще, все, что можно, мы тут уже оборвали, теперь разве что лестницу ставить придется с соседской стороны! — обернулась Анька к Полянской и, не дожидаясь ее согласия, прямо с миской в руках перебралась на край навеса, что выходил на улицу, и уселась, свесив ноги вниз.

Впрочем, Злата возражать не стала и последовала ее примеру.

— Лешка, пока вы со Златой покоряли Витебск, мы тут, безусловно, переживали за вас, а в деревне бурно обсуждали свадьбу Масько и ваше присутствие на ней в качестве свидетелей. Маськи, конечно, загордились… Но мы так и не поняли, с чего это вдруг вы согласились быть у них свидетелями? — спросила Анька.

— Так Толик же при нас с Лешкой предложил Алке расписаться, мы ж на самом деле были свидетелями и пообещали быть свидетелями на свадьбе! — поведала Полянская.

— Ну вы даете! — присвистнула Анька. — Может, еще и с подарками приехали?

Леша и Злата переглянулись.

— Разве что с чисто символическими, — ответила Злата, не став вдаваться в подробности.

— Ну а бабушки, как там наши старушки поживают?

— Злат, да ты ж знаешь, я не особенно интересуюсь общественной жизнью в Горновке, бабки у меня в приятельницах не ходят. Хотя, пока вы отсутствовали, как-то вечерком собрались тут у нас на лавочке, наша соседка через дорогу пришла, подруги твои с начала деревни подгребли, мама моя вышла, ну и твоя тоже… Сошлись, пустились, как обычно, в воспоминания. Кого только не вспоминали. И каких-то знакомых, живших когда-то в деревне или рядом, людей, с которыми работали или просто жизнь сводила, где только могла. Знаешь, их как послушаешь, так правда начинаешь верить в то, что земля в буквальном смысле круглая. Они встречали где-то каких-то знакомых, знакомые которых знали их общих знакомых, и это казалось бесконечным. Кто-то на ком-то женился, кто-то с кем-то был в родстве. Пустившись в воспоминания, старушки могли пересказать биографию не одного поколения, украсив ее смешными или грустными, трагичными или, наоборот, счастливыми подробностями.

— Ой, блин, совсем же забыла! Дядь Юр, расскажите Злате, кто там на деревню вернулся и сейчас занялся ремонтом дома! Ну, тот, помните, про которого Масько рассказывал. Он, говорит, еще и помогает ему…

— А, Галко… — протянул папенька. — Да, вернулся, дом ремонтирует. Толик ему помогает.

— А кто это? — спросила Злата. — Я что-то и не помню, чтобы в их доме кто-то жил или приезжал. Помню только в детстве, когда к бабушке в магазин бегали с Анькой и Васькой, возле дома Галок, под рябинами, всегда много народу собиралось. У них там лавочки такие длинные стояли, одна напротив другой, да они и сейчас стоят. Помнишь, Аня?

— Смутно… — отозвалась сестра.

— Пап, а откуда он?

— Да тут у нас в пригороде живет, дом у него… — ответил папа.

— Ну а в Горновку чего вдруг? Столько лет же не был, — все не унималась Злата.

— Так, вероятно, на родину потянуло, — предположил Полянский.

— Вероятно, — согласилась девушка.

Добавить к этому они ничего не успели — калитка распахнулась, и детвора, проснувшись после тихого часа, благополучно накормленная полдником, высыпала на улицу.

Маняша со своим новым велосипедом, Ульяша и Тимофей — с самокатами. Впрочем, заметив своих мам на крыше, а деда с молотком в руках, они сразу побросали свой транспорт. Тимоша потянулся к коробке с гвоздями, Ульяна тут же записалась в помощницы и немедленно взялась придерживать доски вместе с Лешкой, а Машка, подпрыгивая на месте, не знала, с какой стороны забраться к маме на крышу.

— Мамочка, можно я к тебе? Мамочка, ну можно? — просила она.

— Маняш, хорошая моя, мы уже с тетей Аней слезаем, ягодки уже все собрали, но я обещаю тебе, вареники сегодня мы будем лепить вместе! — отозвалась Злата.

— С вишенкой? — радостно захлопала в ладоши девочка. — С вишенкой! — кивнула Злата.

— А папочка тоже будет с нами?

— Папа, — с улыбкой обратилась Злата к Блотскому. — Ты сегодня к нам на вареники придешь? Мы с Маняшей будем готовить, и дочка тебя приглашает!

— И только на вареники? — отозвался Алексей. — Боюсь, за вот этот забор вы одними варениками не отделаетесь! Манечка, чем еще папу будете сегодня угощать?

— Лешик, у меня запрятана бутылка водки, приходи, замочим забор и варениками закусим, если девки все же живыми слезут с навеса! — вмешался в разговор Полянский.

— Папочка, а я тебе еще на пианино песенку сыграю, меня мама научила! — похвасталась девочка.

— Правда? А споешь?

— А ты мне поможешь?

— Ну я ж не знаю, что за песенку ты выучила с мамой!

— «Калинку», — похвасталась Маша.

— «Калинку»? — изобразив удивление, протянул Блотский. — Ничего себе! Так ты поешь и аккомпанируешь себе? Какая же ты умница у меня, Маня!

Девочка расплылась в счастливой улыбке от папиной похвалы, а Анька, которая с высоты то и дело поглядывала по сторонам, толкнула Полянскую локтем в бок.

— Ты чего? — обернулась к ней Злата.

— Глянь-ка, — кивнула двоюродная сестра.

Полянская чуть-чуть наклонилась вперед, чтобы сквозь ветки ивы разглядеть идущих по дороге мужчину и женщину. Нет, сердце не сжалось в груди, не екнуло и не отозвалось болью. Растерянно обернувшись, Злата поняла, что не сможет незаметно слезть с навеса. И обида или боль тут были ни при чем. Ей просто неприятно было видеть Дороша, ведь по дороге с ведром в руках как раз и шел Виталя. Она его узнала, а вот женщину в спортивных леггинсах, футболке и косынке не сразу. Уж очень непохожа она была на ту элегантную и безупречную особу, которую Злата знала и помнила.

А между тем это действительно была Марина Александровна. Полянской неприятно было видеть Виталю не потому, что шел он в обществе женщины, тем более своей жены, к которой, вероятно, вернулся. Злате неприятно было бы видеть его, даже если б шел он один, и эту неприязнь вызывали разочарование и горький осадок в душе — все, что осталось от прежних чувств.

— А кто это с ним? — шепнула Анька, когда Дороши почти поравнялись с ними.

— Бывшая, вернее, единственная его законная супруга! — негромко отозвалась Полянская в ответ.

— Вот оно что! Вот как бывает. Никогда не видела ее в деревне…

Злата ничего не ответила, просто опустила глаза, понимая, что даже кивнуть в знак приветствия она не сможет. Впрочем, не они одни обратили внимание на идущих по дороге Дорошей, которые шли, разговаривая о чем-то своем, и даже не смотрели в их сторону.

Полянский обернулся, присвистнул и даже перестал работать молотком..

— Едрит-мадрид… — изумленно пробормотал он.

Блотский лишь мельком глянул в их сторону, а потом перевел взгляд на маленькую Ульяну, которая смотрела на проходивших мимо дядю и тетю широко раскрытыми синими глазенками, сунув пальчик в рот.

— Папа? — растерянно пролепетал ребенок.

Алексей взял Ульяшу на руки, и та, прижавшись щекой к его плечу, так и не выпустила палец изо рта.

Виталя даже не глянул в их сторону, просто прошел мимо. Анька открыла рот, чтобы высказаться, но Злата не дала ей заговорить.

— Ну что же, Аня, давай слезать уже, что ли? — сказала она, опережая двоюродную сестру.

— Давай, — согласилась та. — Тем же путем?

Злата, критично сжав губы, посмотрела вниз, оценив расстояние до земли и их с Анькой возможности. Блотский, опустив ребенка на землю, подошел к ним. Забрав банку с ягодами, которую он отставил в сторону, Блотский помог Злате и Ане спуститься на землю. Причем, что и следовало ожидать, это сопровождалось визгом и смехом, и прежнее веселое настроение было восстановлено.

Вечером, когда после ужина Леша ушел, Злата прихватила с собой чашку с кофе и вышла на лавочку. Она любила в одиночестве или в компании родных сидеть здесь, наслаждаясь долгожданной вечерней свежестью. Сидеть, ни о чем не думая, поддавшись чудному очарованию вечера, расслабившись, все отпустить и чувствовать, как умиротворение и гармония с собой и окружающим миром окутывают душу, рождая тихую радость. Слышать, как стихают, умирая, все звуки, и только где-то на деревне монотонно скрипит ворот, накручивая цепь, кто-то до самой темноты таскает воду из колодца, поливая огород. А над головой чистый синий купол неба и розовые переливы заката на горизонте. Они еще долго будут гореть, но с востока сиреневым флером уже подбирается летняя ночь…

И сегодня Злате тоже хотелось так же закрыть глаза и ни о чем не думать, но мысли сами собой проникали в голову, и просто так отпустить их, расслабиться не получалось. Эти мысли снова были о Дороше и Лешке. О двух мужчинах, присутствующих в ее жизни много лет. Мужчинах, которых она любила и потеряла. Сегодня один, даже не обернувшись, прошел мимо. Ни разу с момента их расставания тогда, в мае, на опушке, Виталя не позвонил, чтобы спросить, как дочка. Вероятно, ему было не до них. Он снова налаживал ту жизнь, которой жил всегда, которая была ему привычна и дорога. Наверное, он налаживал и прежние отношения с женой. Впрочем, Злата предполагала еще тогда, в мае, когда он говорил ей об их окончательном расставании, что Марина Александровна, его прежняя семья снова вернулись в его жизнь. Возможно, только потеряв их, он осознал, что ему на самом деле нужно. И Злата не держала на него зла и даже была рада, вот только за Ульяшу, которой предстояло расти без отца, было обидно…

И снова, кажется, в сотый раз, Полянская возвращалась к одному и тому же вопросу, не понимая, почему же все так вышло. Ведь все, что произошло, не случилось в один момент. И чувства в ее сердце претерпели изменения не сразу… Не то чтобы Полянская вдруг осознала, что любит одного мужчину и больше не любит другого. Просто пришло понимание, что действительно ей нужно для счастья. Дорош и его любовь, ее страсть и желание, от которых темнело в глазах, — все это вдруг потускнело, утратило свою силу, больше ничего не несло с собой. Это было просто физическим влечением, а ей хотелось глубины, душевной близости, понимания и поддержки. Всего того, что всегда исходило от Блотского. То, что она всегда принимала, чем сама отвечала ему, но что никогда не называла любовью. Ей нужно было, наверное, потерять Алексея, чтобы понять, как он ей нужен, и обрести Дороша, чтобы узнать, что есть их любовь при ближайшем рассмотрении. Нет, это не было внезапным озарением. Просто вдруг она как будто очнулась ото сна и поняла: ей не нужен Дорош. Она не могла и не хотела дальше строить с ним будущее, она осознала, что не хочет терять Лешку. Он нужен ей, чтобы, как раньше, идти вперед по жизни, взявшись за руки. Но и Блотского она тоже теряла, по-настоящему теряла, навсегда.

Девушке вспомнился недавний разговор с Ириной Леонидовной. И новость, которая заставила Злату потерять дар речи. После концерта на «Славянском базаре» представитель одного из крупнейших российских продюсерских центров предложил Блотскому поработать вместе. Ему предлагали взаимовыгодный контракт и работу в Москве. Это были новые возможности и перспективы, другой уровень и размах. И у Леши, по сути, не было причин отказываться. Его здесь ничего не держало. Злата все понимала, но ее охватила паника при мысли о том, что Леша уедет, но ни ему, ни кому-то другому она об этом не говорила. Улыбалась, пыталась радоваться. Она считала себя эгоисткой и собственницей, ведь удерживать Блотского просто не имела права. Но она знала, что не может потерять его, он необходим ей, ведь что бы ни происходило в их жизнях, они все равно были связаны неразрывными нитями, оборвать которые смогла бы только смерть. Но если он уедет в Москву, это и будет подобно смерти, ведь он уедет навсегда. Отчаяние разрывало сердце, но она продолжала молчать. Она боялась ошибиться, поверив собственному сердцу. Ведь однажды она уже предала Лешу. И несмотря на его великодушие, разве мог он снова рисковать сердцем, которое она однажды уже разбила?

Злата терзалась и молчала. Встречая внимательный взгляд голубых глаз, она молила не уезжать, ведь она любила…

Всегда любила, пусть не так, как об этом писали в книгах и показывали в кино, не так, как ей это представлялось, не так, как любила Виталю. Понимание, уважение, единение душ, нежность, духовная близость, защищенность, преданность, верность… Все это много значило для Златы, но не имело отношения к страсти, пылкости, любви. Все эти чувства, качества и были тем, из чего складывалась ее любовь к Блотскому. Но поняла она это только после того, как Дорош ушел. И возможно, ей нужно было через все это пройти, чтобы, наконец, прозреть. Сделать круг и вернуться к исходной точке, только уже с чистой душой и без непосильного груза воспоминаний и сожалений, которые не удавалось отпустить. Она вернулась, но это ведь не значило, что Алексей Блотский ждал ее с распростертыми объятиями!

Злата, кажется, в сотый раз просматривала их совместный концерт на «Славянском базаре», снова и снова возвращаясь к сольному выступлению Алексея, к его песне, которую она впервые услышала на репетиции. Это был Лешкин блок, и Полянская спустилась со сцены, разместившись на стульях с текстами своих песен, но при первых же аккордах подняла глаза…

Он ходил по сцене сосредоточенно-серьезный, а у нее из глаз катились слезы, которых она не замечала. Сердце щемило от слов из песни, слов, которые произносил Леша. В этой песне было все, что он чувствовал, все, что было у него на сердце, все, что, возможно, он хотел, но не мог сказать ей… Это была своеобразная исповедь, его признание, ответ на вопрос… Он так и не поднял на нее взгляд, да и Злата, уткнувшись в текст и ничего не видя из-за слез, так и не решилась взглянуть на него…

Песня «Сердце мое там, где ты», премьера которой состоялась в Витебске, имела грандиозный успех у зрителей. Злата все эти дни, оставаясь одна, включала ноутбук, находила запись и просматривала снова и снова. Слезы все так же лились по щекам, изображение на экране так же расплывалось, а сердце заходилось от тоски.

Она касалась пальчиками его лица на экране и от отчаяния кусала губы.

Ни для кого не секрет то, что сердце мое там, где ты…» — эти строчки вертелись в голове, чем бы она ни занималась, и не давали ей покоя.

Леша оставался в Горновке, но она знала, со дня на день он придет, чтобы сообщить ей о своем отъезде и попрощаться.

Однажды после полудня, когда Маняша и Ульяна были уложены спать, Полянский на своей машине повез Аню и Тимошу домой, а Елена Викторовна увязалась с ними, чтобы отовариться в новом гипермаркете, Злата, забравшись с ногами на стул, устроилась за столом в столовой и, открыв ноутбук, снова включила запись концерта.

Она сидела, зарывшись пальцами в распущенные волосы, смотрела, слушала, пытаясь анализировать, раскладывая, как пасьянс, свою прошлую жизнь и чувства, и снова все тасовала…

Она сама все усложняла, тут Анька была права. Проще было бы отбросить все страхи и поговорить с Блотским, но слова не шли с языка. Она не знала, как начать этот разговор. Злата не знала, имеет ли она право на этот разговор. Снова начинало терзать чувство вины и страха, и так опять по кругу…

— Не веришь? — услышала она вдруг за своей спиной, когда в очередной раз песня началась сначала.

Испуганно вздрогнув, девушка обернулась и увидела Лешу.

Он стоял, опершись о дверной косяк, и смотрел на нее.

— Ты пришел попрощаться? — кусая губы, спросила она.

— Скажи, пожалуйста, неужели между нами возможна только дружба? Неужели все было ошибкой с самого начала? Ты ведь не притворялась, и я был счастлив, почему тогда все вот так? — игнорируя ее вопрос, Леша задал свой.

— А тебе не приходило в голову, что наша с тобой дружба — это и есть наша любовь? — проглотив подступающие слезы, ответила она. — Это я виновата, что жила в заблуждениях, думала, любовь между мужчиной и женщиной — это другое, не то, что есть у нас. Я думала, так неправильно… Я была счастлива с тобой, но меня не покидало чувство вины, мне казалось, то, что есть между нами, это совсем не то, чего ты заслуживаешь! Мне казалось, я все время обманываю тебя, так как не чувствую того, что должна… Да, ты ведь знаешь, я любила Дороша. И воспоминания об этой любви жили во мне. Я думала, любить можно только так, но я ошибалась. И поняла это, когда потеряла тебя. Да, было время, мне просто больно и стыдно было думать о тебе… Я знала, что предала тебя, разбила сердце… Я была виновата перед тобой и знала, что ты меня никогда не простишь. А потом, когда Ирина Леонидовна настояла на возобновлении нашего общения и мы смогли снова общаться и дружить, испытала облегчение… Но знаешь, на протяжении этих нескольких лет, наверное, не было и дня, чтобы я не думала о тебе. Ты нужен мне был, Лешка. Знаешь, несмотря ни на что, мне все время казалось, что я привязана к тебе чем-то большим, чем страстью или любовью. Я не знаю этому названия. Пытаюсь объяснить это себе и не нахожу слов. Знаю только, это навсегда. Но ты мне ничем не обязан. Дядь Валерик правду ведь тогда сказал…

— А меня ты не пробовала спросить? Тебя не интересовало, чего хочу и о чем думаю я? — перебил ее парень.

— Интересовало. Я задавала себе один и тот же вопрос: можно ли простить то, что пришлось пережить тебе из-за меня? И ответ был очевиден!

— То есть песня моя тебя не убедила? Даже ей ты не поверила?

— Поверила, но, наверное, я опоздала… Ирина Леонидовна сказала мне, тебя позвали в Москву… Так ты пришел попрощаться? Ты уезжаешь?

— Нет, я пришел остаться, если ты этого хочешь! — ответил Блотский, не отводя от нее взгляда.

Злата смогла лишь кивнуть в ответ, не в состоянии говорить…

Слезы, которые она пыталась сдержать, все же заструились по щекам. Она неловко поднялась со стула, а Алексей пошел ей навстречу…

Конец

23 мая 2020 г.

Послесловие

Я не знаю, что будет дальше с деревней Горновка и как сложится жизнь главных героев романа. Об этом можно лишь догадываться. Безусловно, Злата и Леша, пройдя столько испытаний, теперь уже вряд ли когда-нибудь разойдутся. Они останутся в деревне, чтобы жить, любить, растить детей… Жизнь продолжается и для тех, кто всегда жил в деревне, а это значит, героев ждут новые повороты и события. Хорошие или плохие, печальные или веселые, они будут идти своим чередом, а вместе с ними на веретено жизни будет накручиваться нить судьбы… Умрет деревня или все же возродится, покажет время. Но все те, кто остался там, собираются жить здесь и сейчас. Возможно, через много лет я напишу об этом новую историю, возможно, мы еще встретимся со Златой Полянской и Алексеем Блотским среди бескрайних просторов полей и лесов. Никто и ничто не вечно в этом мире, но там, за зорями, нас, как и прежде, ждут…

Все герои и события вымышлены, совпадения случайны.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.