Таминко

Все крупные города похожи друг на друга — центральные улицы чистые, нарядные и регулярно патрулируются, а окраины замусоренные, обшарпанные и не безопасные.

И что её угораздило остановиться возле этой забегаловки, чтобы навестить туалет? Не могла дотерпеть до более приличных кварталов? А теперь слушаться своей интуиции поздно. Надо очень быстро думать, что делать. Если она выдаст себя, если хоть чем-нибудь даст понять, что слышала весь разговор…

Вот теперь стой тут, делая вид, что поправляешь макияж, которого и в помине нет, и слушай этот ужас. И думай, хорошо думай, да побыстрее — о том, как выйти в зал и убраться отсюда целой и невредимой.

Зеркало и раковина под ним висели на стенке, за которой располагался мужской туалет. А в нём разговаривали трое. Голоса звучали приглушённо, но стенка была довольно тонкой, и слова разобрать вполне удавалось. Трое говорили об убийстве, не особо опасаясь, что их подслушают, потому что когда они заходили в кафе, в зале ни одного посетителя не было.

Один из троих хотел взять воды и ехать прямо сейчас, второй требовал ненадолго задержаться, чтобы пообедать, третий по большей части молчал. Чревоугодник настоял на своём, мужчины вышли из туалета, хлопнула дверь.

Мэри стояла и смотрела в зеркало на своё побелевшее лицо с расширенными глазами. Теперь ей придётся сыграть так, как будто от её игры зависит какой-нибудь Гран-при. Он как раз и зависит, самый крупный и важный — жизнь.

Как бы это ни казалось невозможным, надо успокоиться, чтобы перестали трястись ноги и руки. Надо сделать лицо безмятежным и слегка весёлым, как ни в чём не бывало пройти мимо этих троих, ни в коем случае не посмотреть на них, иначе глаза её выдадут, слишком выразительные они у неё. Затем будет лучше, если она скажет что-нибудь парню за стойкой, и чтоб голос при этом не дрогнул. А потом ей надо столь же спокойно выйти на улицу, сесть в машину, сделать так, чтобы мотор завёлся сразу, и поехать, да не слишком прибавлять скорость в виду кафе…

Она сумела.

Прогулочной походкой, помахивая сумочкой, вышла из туалета в зал, сказала что-то весёлое о пирожных и своей диете парню за стойкой, удержалась от взгляда в сторону троих мужчин, сидящих в углу лицом ко входу, на неверных ногах прошествовала наружу, села в свой хорошенький, почти новый «додж», мотор, слава Богу, завёлся сразу, и поехала в сторону, противоположную той, куда вскоре направятся убийцы. Когда кафе исчезло из виду, на ближайшей развязке она развернулась и резко прибавила скорость.

Всё ещё речь шла о жизни, только теперь уже не её, а другого человека.

Хорошо, что бак почти полный.

У неё фора всего лишь минут в пятнадцать — двадцать, чтобы предупредить того, кого хотят убить.

Она гнала машину и часто оглядывалась, не полагаясь на зеркальце заднего вида. Большого серого «плимута», ожидавшего возле кафе троих убийц, пока не было видно.

Ей вскоре стало невыносимо жарко, она опустила стёкла, и в салон ворвался сухой горячий ветер. Руки на руле ходили ходуном, струйки пота стекали по спине между лопаток и по рёбрам из подмышек, неприятно щекоча кожу. Блузка и юбка прилипли к телу. Она ни разу в жизни ещё так не потела. Было впечатление, что вспотели даже туфли, потому что ноги то и дело соскальзывали с педалей.

Она всё оглядывалась и оглядывалась, потом спохватывалась и снова смотрела вперёд. Надо было не пропустить указатель, за которым должно быть ответвление дороги, перегороженное шлагбаумом, а дальше — административные здания и казино на территории резервации индейцев-тэнноми. Как говорится, белые загнали индейцев в резервации, а индейцы белых загнали в казино…

Кто-нибудь там подскажет ей то, что нужно. Лучше всего будет, если она сама всё объяснит этому владельцу игорного заведения (или, наверное, управляющему; кажется, собственность в резервациях общая), в общем, тому, кого зовут Таминко. Именно его за что-то хотят убить эти трое, которых она случайно подслушала.

По сторонам пустынного шоссе высились редкие скалы красновато-охристого оттенка — дорога приближалась к Большому Каньону, недалеко от которого находилась одна из резерваций, та самая, которая ей сейчас нужна. Но где же указатель, съезд и шлагбаум? Она умудрилась проскочить мимо? Не приведи Бог. Если придётся возвращаться, она опоздает.

На горизонте замаячила вертикальная чёрточка с крошечным прямоугольником. Слава Богу, вот указатель, наконец-то! Серого «плимута» позади всё ещё не видать. Она успеет.

И тут заглох мотор. Не-е-ет, только не это!

С минуту она тупо смотрела на датчик топлива, в баке оставалось больше половины. Девушка судорожно подёргала за ручки, покрутила руль, потопала по педалям. Мотор не заводился. Тогда она в отчаянии выскочила наружу, захлопнула дверцу и побежала. Она всё равно успеет, должна успеть. Тут недалеко, к тому же дорога идёт под уклон. Хорошо, что она любит носить туфли на низком каблуке, крепко привязанные к ногам. А вот то, что ведёт сидячий образ жизни и почти никогда не бегает, это плохо. Но тут близко, она добежит, она выдержит, должна выдержать.

Лишь бы эти трое продолжали подольше обедать.

Главное, не паниковать, дышать размеренно, смотреть себе под ноги. Хотя, что тут смотреть, бетон ровный, бежать легко. Правда, через пять минут она уже так не думала. Горячий воздух сушил горло и лёгкие, тело тяжелело, бежать становилось всё труднее, а указатель почти не приближался. Его даже перестало быть видно. Где же он? Не показалась же ей ворсинка на горизонте?! Почему она исчезла из виду? Или это в глазах туманится?

Всё будет хорошо, уговаривала Мэри себя, сердце у неё здоровое, она выдержит.

Вначале она часто оглядывалась, потом перестала. Внутрь словно вложили большой раскалённый камень, дышать стало жутко больно, кашель раздирал грудь, во рту появился привкус крови, рёбра отказывались вздыматься, пот заливал лицо, вызывая резь в глазах. Шатаясь и спотыкаясь, она заставляла себя переставлять пудовые ноги и уже думала только о том, чтобы не упасть…

Шлагбаум вырос перед глазами внезапно. Но…

За ним виднелась только дорога, ведущая вглубь территории резервации. Ни домов, ни здания казино… Это был другой въезд, не главный, на задворках, так сказать. Она всё-таки проскочила мимо нужного ответвления дороги, может, там был повален указатель, а может, она вообще свернула не на ту трассу, она слишком редко тут проезжала и знала эти места плохо. Девушка с огромным трудом пролезла под шлагбаумом. Может, тут встретится хоть кто-нибудь…

Но никого не было. Равнина с редкими пучками жёсткой травы, ни деревьев, ни домов, ни людей. Мэри заплакала и, кашляя, повалилась на землю. Ей хотелось умереть. Из-за её глупости убьют человека, а она уже ничего не в состоянии сделать, и даже вернуться к машине не может, и, скорее всего, сама умрёт от жары и жажды в этом пустынном месте.

Казалось, вся тишина мира оглушительно звенела в ушах. Мэри задыхалась, кашляла и плакала, в бессмысленной ярости зажав в кулаке и пытаясь выдрать из земли пучок жёсткой травы — даже на это сил не хватало.

Издалека послышался рёв мотора и топот. Девушка с надеждой приподняла голову.

По равнине нёсся всадник на мустанге — развевались на ветру длинные волосы, смуглая фигура цветом сливалась с коричневой шкурой лошади. Он совсем голый, что ли? За всадником с рёвом мчался байк, на нём восседал коротко стриженый мотоциклист без шлема, в чёрной одежде. Всадник и байкер передвигались зигзагами, с хохотом и весёлыми выкриками на ходу перебрасываясь чем-то вроде мяча. Удивительно символично выглядят эти двое, прошлое и будущее, отстранённо подумала Мэри. За всадником и байкером ехал внедорожник, в котором были ещё трое. На двухцветном автомобиле имелась мигалка, знак и надпись «Thannomy police».

Слава Богу. Эти успеют, они на машине, это внутренняя полиция резервации, она на каждой территории индейцев своя, отдельная.

Её заметили, приблизились, окружили. В поле её зрения в первую очередь попали ноги — одна пара в тёмных форменных ботинках и брюках, вторая — в высоких сапогах и кожаных штанах, ещё две в джинсах и кроссовках. И пятая пара ног — в мокасинах, верх которых, из апельсиново-оранжевой, мягкой оленьей кожи, был пришит к резиновой подошве от кедов. Выше мокасин стройные сильные ноги туго обтягивали, нет, не замшевые леггинсы, просто джинсы охристого цвета.

Мэри медленно повела глазами вверх. Пятеро мужчин наклонились над ней, все пятеро — индейцы, с тёмными волосами и глазами, и разрез глаз характерный. Длинноволосый очень хорош собой, с тонкими, строгими чертами и крупными, такими чёрными, что не видно зрачков, пристальными глазами; он обнажён по пояс, и солнечный свет сияет на смуглой коже, обливая красиво развитые мышцы груди и рук. Все пятеро слишком молоды, ни один из них не может быть управляющим казино, она однажды видела одного такого управляющего, тот был сильно в годах, располневший, с суровым, скуластым, грубым лицом, а эти ну совсем молодые и весёлые.

Правда, при виде неё всё веселье исчезло с их лиц. Они что-то спросили у неё, она не поняла, затуманенное сознание отказывалось воспринимать речь. Она кашляла, задыхалась и пыталась сказать хоть пару слов, но у неё никак не получалось. Ей поднесли к губам фляжку, она с трудом сделала маленький глоток воды, закашлялась ещё больше, но сумела выговорить:

— Таминко… Хотят убить… Едут сюда…

Молодые тэнноми мрачно переглянулись, похоже, не поверили.

Она повернула голову в сторону шлагбаума, и взгляд её застыл.

К съезду с основного шоссе до странности неторопливо приближался большой серый «плимут».

— Вот они.

Она всё-таки опоздала, эта молодёжь не успеет его предупредить.

— Томас, уходи. Уходи в Большой Каньон, ты нам нужен живым. И девчонку забери, её могут узнать. Мы тут разберёмся.

Мэри подумала, почему это они разговаривают по-английски между собой, они из разных племён, что ли, и тут её подхватили с земли и быстро пристроили на спине мустанга впереди седла. Девушка не успела увидеть, кто это сделал. Мустанг взял с места в карьер, раздался выстрел, пуля с визгом срикошетила от скалы. Тонким, словно комариным, звоном окончательно заложило уши, опрокинутый мир стремительно затянулся тьмой с вкраплениями блестящих точек и пропал…

Она очнулась в темноте, распахнула воспалённые глаза и застыла от ужаса. Мрак был настолько полным, каким никогда не бывает ни в городе, ни в деревне, ни тем более под открытым небом.

Мэри охнула, рывком села на чём-то мягком, зашарила вокруг себя руками, закашлялась.

— Тихо, не кричи, — раздался в темноте мужской голос, молодой, низкий, приятного тембра.

Разве она кричала?

— Я… ослепла?!

А это хриплое карканье — её голос?

— Тут просто темно, мы в пещере. Свет зажигать пока нельзя.

Точно. «Уходи в Большой Каньон…» Она осторожно вдохнула поглубже, собираясь задать ещё вопрос, снова жестоко закашлялась, но всё-таки прохрипела:

— Таминко?..

— Я — Таминко, которого ты хотела предупредить. Ты успела. — По голосу было слышно, что мужчина слегка улыбнулся, потом снова посерьёзнел. — Молчи. Ты сожгла лёгкие, пока бежала. Ничего страшного, вылечишься.

— Дорого будет? — снова ужаснулась она.

— Бесплатно. Пей травы, молчи и спи.

Ей в руки вложили деревянную чашку, полную, судя по весу. Девушка послушно сделала несколько глотков, осторожно подышала паром, исходящим от горячего отвара, выплюнула немного жидкости себе в ладонь, протёрла ею глаза, потом протянула сосуд куда-то перед собой в темноту, ощутила, как его забрали (тёплые сухие пальцы на мгновение коснулись её рук), и в изнеможении откинулась на спину.

Дышать стало немного легче. Сонное состояние боролось с удивлением. «Я — Таминко…». Интересно, который из пятерых? Длинноволосый традиционалист — вряд ли, этот, скорее всего, вообще малограмотный. А жаль… Полицейский тоже исключается. Значит, кто-то из оставшихся троих, скорей всего, байкер, у него самое суровое лицо. Надо же, такой молодой и уже управляющий казино.

И эти пятеро точно из разных племён. Ладно, английский язык между собой — кто-то из них, скажем, долго был на заработках и подзабыл тэнномский. Так ведь у них и тип внешности разный. У троих круглые, широкоскулые лица, а у двоих, в том числе длинноволосого — удлинённые, узкие, гораздо менее скуластые… Как это так — в одной резервации?

Продолжая удивляться и гадать, который же из молодых тэнноми — Таминко, она заснула.

Мэри проснулась от запаха еды. Аромат жареного мяса, подогретой на открытом огне лепёшки и травяного отвара щекотал ноздри. Через узкую неровную щель, расположенную высоко в каменной стене, просачивался дневной свет. В полосе этого света спиной к девушке на корточках сидел молодой тэнноми, чёрные волосы густым гладким потоком спадали на его плечи и спину до пояса джинсов, кожа казалась очень тёмной при слабом освещении.

Он обернулся на звук вздоха и слабого движения, легко поднялся и подошёл.

— Как твоё дыхание?

Она старательно прислушалась к себе, осторожно вздохнула глубже.

— Лучше.

Точно — лучше, её голос заметно меньше хрипел.

— Таминко?

— Я.

Она слабо засмеялась, глядя на него с откровенным изумлением. Лицо у него закаменело.

— Я не над тобой, я над собой смеюсь, — поспешно проговорила она, борясь с кашлем. — Не ожидала. Настолько не ожидала, что даже ни за что бы не подумала. Я видела как-то одного управляющего казино в резервации — пожилой, суровый, толстый и некрасивый.

Таминко улыбнулся, явно позабавленный.

— Ешь. Пей травы и отдыхай, тебе пока не надо ходить. И разговаривать тоже не надо.

Он принёс ей несколько кусочков мяса, нанизанных на прутик, маленькую лепёшку на глиняном блюде и чашку с травяным отваром. Мэри не спросила, что это за мясо, может, суслик или ящерица, привередничать в данном случае — означало бы проявить неблагодарность, да девушка и не была прихотливой в еде. Соседи-эмигранты в городе угощали её разными экзотическими кушаньями, она пробовала и жареную саранчу, и лепёшки-тортильяс с острым соусом, и несколько странное рагу, охотно ела и хвалила…

Она сжевала всё предложенное, запивая еду чаем из трав, посетовала мысленно, что порция маловата, и огляделась. У неё за спиной обнаружился проём в соседнюю пещеру, посреди которой теплился крошечный костерок, обложенный камнями.

— А где я могу… эм-м-м…

Он посмотрел на её смущённое лицо и понял.

— Там.

Ещё одна пещера с трещиной в неровном полу.

— Маленький свет возьми.

Глиняная лампа в виде чаши со свечным огарком внутри перекочевала из рук в руки. Мэри удивлённо покачала головой и медленно вышла из «спальни», придерживаясь за стену. Дышать полной грудью было сложно, и оттого девушка ощущала сильную слабость. Как тут всё предусмотрено, оказывается. Похоже, эти пещеры часто используются. Что ж, хорошее убежище…

Возвратившись, она ещё попила отвару: и пить очень хотелось, и быстрее выздороветь — также. И снова легла.

Он посмотрел на неё и одобрительно кивнул.

— Спи.

— Мы пока не можем отсюда уйти?

— Нет. Тебе рано лазить по скалам. Мне тоже уходить отсюда рано. Там… всё ещё разбираются.

Каменное выражение тёмного чеканного лица прочесть было нельзя, но она сделала предположение.

— Ты хотел бы сам разобраться.

— Да, — неохотно признался он. — Спи.

Она предпочла бы поговорить, но ещё раз посмотрела на его лицо и послушалась. И почти сразу уснула.

Она не знала, сколько времени проспала, да это, наверное, и не важно. В городе её никто не ждёт, она живёт одна. Родителям она звонит раз в неделю, ещё успеет это сделать, когда вернётся. А в том, что она благополучно вернётся, девушка нисколько не сомневалась. Интуиция подсказывала ей, что Таминко можно доверять. И вопросов насчёт возвращения больше задавать не стоит, он сам скажет, когда они смогут вернуться. А если уж совсем честно себе признаваться, то возвращаться пока и не хочется. А хочется поговорить, узнать лучше весьма и весьма привлекательного молодого индейца…

Но в пещере никого не было, когда она проснулась, задавать и удобные, и неудобные вопросы оказалось некому. Куда он ушёл, интересно, и скоро ли вернётся? На охоту за ящерицами отправился или на разведку?

Она поднялась, впервые рассмотрела свою постель — несколько обычных, тощих шерстяных одеял, сложенных одно на другое. Обнаружила чашку с отваром и кусок лепёшки, съела и выпила эту оставленную ей рядом с постелью порцию, затем обошла все пещеры, какие обнаружила. Они были пусты и тихи, Таминко ни в одной из них не оказалось. Тогда Мэри снова прилегла на постель, чувствуя усталость — одышка ещё изрядно давала о себе знать.

Двигаться не хотелось, спать — тоже. Размышлять? О чём? Впереди — неизвестность. Вот когда что-нибудь прояснится, тогда и можно будет думать.

Долго ли, коротко ли Мэри так лежала в странном состоянии между сном и явью, как вдруг услышала слабый, еле различимый звук глуховатой индейской флейты. Девушка решила сперва, что этот звук ей почудился. Но нет, мелодия доносилась явственно, хоть и на грани слышимости.

Мэри поднялась и направилась на звук, словно зачарованная собственным любопытством. Протяжная задумчивая мелодия доносилась как будто из-за стены, в которой никакого проёма девушка поначалу не заметила. Тогда она принялась ощупывать шершавый прохладный камень и неожиданно за вертикальным выступом обнаружила узкий проход.

Костерок в пещере-«кухне» не горел, спичек или зажигалки нигде не нашлось, зажечь лампу со свечным огарком было нечем, и Мэри рискнула отправиться во мрак узкой галереи так, без освещения. Её вела и манила к себе флейта. Девушка придерживалась правой стены, ведя по ней рукой, и шла медленно, потому что прежде чем сделать каждый последующий шаг, ощупывала каменный пол перед собой ногой.

Заблудиться Мэри не боялась. Если даже мелодия вдруг прервётся, всегда можно вернуться обратно, галерея не имела ответвлений, по крайней мере, в той стене, которой касалась рука. Но флейта продолжала звучать, и Мэри всё шла и шла вперёд, не забывая нашаривать ногой путь впереди себя. Предосторожность оказалась не лишней — нога внезапно провалилась на выступ немного ниже уровня пола в галерее. В конце длинного пещерного хода обнаружились ступеньки.

Мэри осторожно присела на корточки и ощупала каменную лестницу и стены по сторонам от неё, насколько могла дотянуться руками впереди себя, не сходя с места. Лестница вела вниз, а проход сделался ещё более тесным. Девушка, не торопясь, принялась спускаться. Ряд ступенек изгибался спиралью, звук флейты заметно приблизился. Мэри казалось, что она идёт уже очень долго. Какая же тут удивительная акустика, если флейту слышно на большое расстояние!

Девушка поняла, что наконец-то пришла, когда лестница закончилась в пещере, посередине которой в полу слабо светилось округлое отверстие. Звук флейты доносился именно оттуда. Мэри подошла поближе, присела на корточки и осторожно заглянула внутрь освещённого проёма.

Внизу обнаружилась ещё одна пещера, небольшая, правильной круглой формы, с удивительно ровными и гладкими стенами. Посреди неё лежала прямоугольная каменная плита, на ней горели глиняные лампы, расставленные по кругу, курились травы в чаше, лежали какие-то, вероятно, ритуальные предметы, изукрашенные геометрическими узорами. Перед плитой, скрестив ноги, прямо на полу сидел Таминко и играл на флейте, закрыв глаза, покачиваясь, слегка запрокинув голову. Тяжёлый антрацитовый водопад длинных волос колыхался у него за спиной.

Отрешённое, вдохновенное лицо, длинные, сильные пальцы, то невесомо порхающие по большой флейте, то замирающие на её деревянном стройном теле, дрожащие отсветы маленьких язычков пламени… Мэри застыла, зачарованно глядя и слушая песню без слов, похожую на голос ветра в горах. Мелодия была печальной, но в то же время сильной и гордой. А ещё в ней звучала упрямая надежда…

Таминко внезапно перестал играть и посмотрел вверх.

— Нельзя, — спокойно сказал он. — Это кива, сюда нельзя.

Что такое кива, Мэри знала — индейское святилище.

— Это мужская кива, — с лёгким нажимом в голосе продолжил он, поскольку девушка молчала и никак не реагировала. — Женщинам сюда нельзя, никаким женщинам, ни красным, ни белым. Сиди там, где сидишь, я сейчас поднимусь.

Он убрал флейту в замшевую сумку, подвешенную у него к поясу, погасил лампы и в полной темноте начал подниматься по верёвке с узлами, свисающей с потолка кивы рядом с отверстием. Мэри ждала, сидя на полу верхней пещеры.

На удивление здесь не было холодно, вообще во всех этих пещерах не было холодно. По лёгкому шороху девушка поняла, когда он выбрался наверх. Чиркнула самая обычная, бензиновая зажигалка — в руках у Таминко оказалась всё такая же глиняная лампа, чашка со свечой внутри. Молодой тэнноми поставил светильник на пол, вытянул из кивы верёвку, свернул её и спрятал в неприметное углубление возле входа в святилище.

— У тебя в руках ничего нет. Как ты добралась сюда в темноте?

— На ощупь. На голос твоей флейты.

Он покачал головой с явным неодобрением, слегка шевельнул губами, но так ничего и не сказал. Словно хотел отругать глупую белую девушку за безрассудство, да сдержался.

— Я была осторожной, всё время ощупывала ногами дорогу и держалась одной стены, вела по ней рукой, — оправдываясь, с неловкостью проговорила она. — Помешала?

— Нет, — после секундной паузы ответил он. — Я уже завершил обряд.

— А что ты делал? Молился?

— Благодарил.

Она покивала. Понятное дело, за такое чудесное совпадение стоило поблагодарить высшие силы, все, какие ни есть. Она же ошиблась дорогой и при этом угодила туда, куда надо, и не опоздала с предупреждением.

Они не спеша отправились обратно, он пошёл впереди, освещая путь. Иногда поглядывал через плечо и приостанавливался, чтобы она отдохнула, но понести девушку на руках не предлагал. Пока может идти сама, пусть идёт. Нельзя подавлять и ранить чужую гордость.

Несмотря на то, что они не торопились, этот путь показался ей гораздо короче.

Они вернулись в пещеру-«спальню», Мэри присела на свои одеяла.

Таминко остановился поодаль и внимательно посмотрел на неё.

— Почему ты решила меня предупредить?

Вопрос ошарашил её, но не удивил.

— А почему нет? — она вскинула на него взгляд в замешательстве. — Я ко всем отношусь одинаково. У меня приятельницы-эмигрантки, одна арабка, одна мексиканка и одна ирландка. Одну индеанку я тоже знаю. Она вышла замуж за белого и живёт недалеко от меня, но она совсем простая, с ней и поговорить-то не о чем. Ну не интересно мне только про шитьё, вязание и консервирование без конца разговаривать, не люблю я консервирование, хотя всё равно иногда разговариваю…

Я в городе однажды чуть не влезла в драку. Строитель возвращался домой с работы, индеец. К нему пристали трое, не знаю, что хотели, деньги отнять или просто избить. Я ношу с собой свисток… Не знаю, что бы я делала, если бы они не разбежались, я же драться не умею. Я посмотрела, как этот строитель добрался до мексиканского квартала, и ушла, не стала с ним разговаривать, он был пьян. Многие ваши сильно пьют…

— Осуждаешь их?

— Отчасти да, отчасти нет. Я понимаю, почему они это делают. У них настроение плохое, депрессия, то есть. У них всё отняли, никакого выбора не оставили, чтоб им жить, как они сами того хотят, подачки только кидают мелкие… Запьёшь тут. Хотя некоторыми возможностями можно было бы воспользоваться, чтобы выжить, сохраниться. Надо — через настроение, вопреки ему. Но это очень тяжело, от этого сильно устаёшь… Вот можно стало вашим получать высшее образование бесплатно, а это всё равно мало кто из них делает… Вот, к примеру, у тебя образование есть?

— Два высших, юриспруденция и живопись.

Она распахнула глаза. Два высших! Когда только успел?! И на флейте играет классно, и спортом занимается… Ой-ёй-ёй, а у неё-то ни одного высшего…

Красиво очерченные тёмные губы молодого тэнноми сложились в ироническую усмешку, но девушка смотрела с таким откровенным восхищением, что Таминко наконец улыбнулся.

— Борьба с собой действительно изматывает, и победить в ней нельзя, в любом случае проиграешь. Нужно не жить вопреки тоскливому настроению, а вынуть его из себя, растворить, убрать. Найти в жизни радости и цели, значительные и важные. И тогда всё получится.

Она просияла широкой улыбкой. Ей очень понравился такой его настрой — и ради него (с таким настроем проще выжить и гораздо лучше жить), и ради его народа (народ не исчезнет, если среди его представителей будет больше таких, как он), и ради неё самой, потому что если они двое… если он… Она боязливо не додумала мысль.

— Расскажи, как ты узнала о готовящемся убийстве.

— Случайно — в кафе подслушала. Они разговаривали в соседнем туалете…

Она покраснела, запнулась и через секунду продолжила:

— …и думали, что одни. У меня и сумочка, и кардиган были с собой, а машина припаркована на расстоянии. Они остались пообедать, и я поняла, что могу успеть. Они назвали имя — Таминко — и резервацию, я знала, где это. Мне надо было пройти мимо них и ничем не показать, что я всё слышала… Научи меня делать непроницаемое лицо! Все индейцы так умеют, я знаю! Я пыталась, но у меня плохо получается и такого ужасающего напряжения сил требует…

— Хорошо получается. Ты удержала не только лицо, но и эмоции, иначе убийцы непременно почуяли бы. Напрягаться как раз не надо, наоборот. Сложи губы, как тебе удобно, расправь брови, не хмурься, расслабь все мышцы лица и не двигай ими, вот и вся хитрость… Рассказывай дальше.

Да, она отвлеклась. Может, ей показалось, но он так посмотрел на неё, что ей сразу захотелось причесаться. Вот только расчёска в сумочке, а сумочка — в автомобиле. Мэри не взяла её с собой, зная свою выносливость. Сумочка с фурнитурой, увесистая и сама по себе, да ещё набитая всякими мелочами — лишняя нагрузка. Правда, там была и бутылочка с водой…

Девушка нервно пригладила пальцами волосы и снова заговорила:

— Я поехала вначале в противоположную сторону, чтобы эти трое ни о чём не догадались, а потом развернулась и погнала на максимальной скорости. По дороге сто раз чуть не умерла от страха — что не успею, что они догонят и убьют, у них ведь машина мощнее… Всё время оглядывалась, поэтому проскочила главный въезд и не заметила. А потом заглох мотор и никак не заводился. Я побежала пешком. Добежала, даже не знаю как, и поняла, что не туда. И тут вы появились. Мне даже в голову бы не пришло, что один из вас — и есть тот, кого надо предупредить, все молодые такие…

— Мне двадцать семь.

Она посмотрела на него с удивлением и восторгом. Двадцать семь! А выглядит не больше, чем на двадцать или, самое многое, двадцать два.

— Моё имя ты знаешь. Как зовут тебя?

— Мэри, — сказала она и вздохнула.

— Ма-и-ре, — по-своему произнёс Таминко.

— Как это переводится?

— Красная Стрела, знак предупреждения. — И он прибавил короткую быструю фразу на языке тэнноми.

Она попыталась повторить, запуталась и засмеялась.

Он улыбнулся.

— Почти получилось. Быстро учишься.

Но фразу на английский не перевёл. И внезапно, без перехода:

— Пей травы, ты всё ещё задыхаешься. И ложись спать. Потом ещё поговорим.

Он оставил ей светильник и вышел, а выходя, обернулся через плечо, и ей показалось, что в чёрных глазах светилась особая, тёплая улыбка.

Мэри опустошила приготовленную для неё плошку с лечебным питьём и прилегла, твёрдо решив попросить Таминко поиграть на флейте специально для неё.

Она проснулась резко и сразу — ей показалось, что её окликнули. В тишине голос Таминко отчётливо произнёс:

— Ма-и-ре!

Но в пещере, кроме неё, никого не было. Значит, пригрезилось.

Мэри быстро поднялась, некоторое время прислушивалась к себе и к окружающему миру — одышка почти прошла, слабость не ощущалась, окружающий мир не подавал никаких тревожных сигналов — и неожиданно для себя направилась в пещеру-«кухню». До этого момента девушка мало заходила сюда, что ей тут делать, на костре она готовить не умеет…

Костёр не горел, пещера была пуста. В её стене обнаружилось отверстие ниже и крупнее, чем в «спальне». Мэри подошла и с любопытством выглянула наружу. В неровное природное окно была видна расселина, уступы красных скал спускались вниз, примерно на высоту пятого этажа, а внизу шумел каскад небольших водопадов, низвергаясь в речку. Изумительно красивое место в ответвлении Большого Каньона так и тянуло спуститься и рассмотреть его поближе. Ещё неплохо было бы помыться, но вода в речке наверняка холодная, слишком быстрое течение. Вон как мотаются ветви кустов, которые окунаются в воду.

Рядом с отверстием обнаружилась верёвочная лестница. Теперь понятно, каким путём отсюда выбирается Таминко.

Мэри потрогала верёвки, подумала, в конце концов, решилась и полезла. К воде очень хотелось, хотя бы умыться. Она спускалась, стараясь не смотреть вниз, осторожно пробуя ногой каждую последующую ступеньку, и, наконец, ощутила под туфлей не витую гибкую перекладину, а неровный камень.

Она встала обеими ногами на покрытую мелкими камешками площадку, огляделась и только тогда оторвала руки от верёвок. А потом посмотрела наверх. Она только что оттуда слезла — с такой верхотуры? И не испугалась? Нет, она вообще-то лазать умеет гораздо лучше, чем бегать, да и лестница крепкая и удобная, но всё же это очень странно для неё…

Спуск к воде был пологим. Мэри присела на корточки, полюбовалась на быстрое плетение прозрачных струй, сняла туфли и попробовала воду ногой. Да, холодная, искупаться не получится. Девушка с сожалением вздохнула и выпрямилась.

— Здесь есть горячий источник, — внезапно, совсем рядом, прозвучал голос, в котором сквозила улыбка.

Упс. А она-то думала, что одна сейчас тут находится, вот наивная.

Мэри вздрогнула и развернулась всем телом. У неё за спиной неподалёку сидел на камне Таминко, смотрел на неё и улыбался. С волос у него стекала вода, потемневшие от влаги джинсы низко сползли на бёдра. За камнем оказалась запруда, в которой он, похоже, только что плавал. Девушка несмело подошла поближе. Мелкие камешки кололи ступни, пока она шла, она неловко спотыкалась, но туфли не надевала, несла их в руке, собираясь ещё раз попробовать ногой воду.

— Не здесь, эта вода тоже холодная. Вон там, — он показал рукой на нишу в скальной стене немного поодаль.

— О-о, какая прелесть! — воскликнула Мэри, когда добралась туда. — От воды пар идёт! Сюда бы ещё пену с солью, или хотя бы мыло!

Струя воды с силой вырывалась из скалы, собиралась в небольшом каменном углублении, где можно было лежать, как в ванне, и сбегала дальше, к реке.

— Лови! — он сделал вид, что прицельно кидает в неё куском мыла.

Она взвизгнула и отрицательно замотала головой, пряча руки за спину.

— Не кидай!

— Брезгуешь? Да, я им только что мылся!

Она испугалась жёсткого прищура чёрных глаз.

— Да ты что?! При чём тут это? Мыло же скользкое, я его упущу!

Она поспешно заторопилась обратно, всё так же босиком, он спрыгнул с камня и пошёл к ней, они встретились на середине пути, и руки их тоже встретились. Мэри подняла лицо. Одно долгое мгновение Таминко смотрел в её глаза, потом вложил ей в руки мыло и легонько подтолкнул девушку по направлению к источнику.

— Иди, мойся.

И она пошла, неся маленький, пахнущий хвоей мокрый брусок перед собой в сложенных ковшиком ладонях, пошла, не оглядываясь. Потому что, если бы оглянулась, то бегом бросилась бы обратно, к Таминко.

Каменный выступ закрывал её от взгляда молодого тэнноми. Она спокойно разделась, сложила на краю крошечного бассейна, на расстоянии вытянутой руки юбку, блузку и бельё, осторожно шагнула в тёплую, почти горячую, пузырящуюся воду и с наслаждением погрузилась в неё по горло. Какое счастье, что она умеет мыть волосы не только шампунем, а то они уже слипаются от грязи. Она густо намылила их, потом несколько раз промыла, после чего помылась сама трусиками вместо мочалки и затем некоторое время просто плескалась, не желая вылезать из тёплого каменного углубления. Один раз засмеялась, упустив мыло в воду и потом долго вылавливая его из-под себя.

Бегущая вода постепенно унесла мыльную пену и продолжала струиться, лаская кожу обволакивающим теплом, щекоча мелкими пузырьками, рождая странное ощущение осторожных, изучающих, будоражащих прикосновений.

— Ты там уснула? Тебя уже долгое время не слышно.

— Я не подумала, чем можно вытереться, — призналась она, обращаясь к каменному выступу, из-за которого доносился голос.

— У меня шерстяное одеяло, больше ничего нет. Иди сюда, я тебя заверну.

Шерстяное одеяло? Ну, она спокойно может носить шерсть на голое тело, это её почему-то не раздражает. «Иди сюда»? Вот так, как есть, без одежды? Она вдруг поняла. И тут же, не колеблясь, выбралась из воды.

Он шагнул из-за скалы, в руках у него и в самом деле было одеяло. Она безмолвно подошла почти вплотную и остановилась, потом сделала ещё один, совсем маленький шаг и оказалась и в одеяле, и в руках у Таминко. И… О-о, как он умеет целоваться, пожалуй, у него есть ещё одно высшее образование, третье. А у неё и тут пробел.

Но это им обоим не помешало…

Они провели возле горячего источника оставшуюся часть дня и целую ночь, и всё это время и не спали, и не разговаривали.

Усталости она не чувствовала, одышка также не давала о себе знать. С непривычки ломило всё тело, но она не жаловалась. В бурю новых чувств постепенно и настойчиво вползало одно очень знакомое, которое преследовало её в последние несколько лет — отчаяние. Таминко молчал, ничего не говорил о будущем. А она… Она тоже молчала. Традиционно индейские женщины больше молчат и не задают вопросов. Мужчина сам всё скажет. Или не скажет. Если не скажет, то настаивать и что-либо требовать бесполезно, в этом смысле мужчины всех национальностей одинаковы…

Тёплый каменный пол возле источника грел спину сквозь одеяло, ветер не залетал сюда, под низкий скальный козырёк, и вечный густой полумрак не позволял разглядеть выражение лица, даже лёжа вплотную.

— Сегодня мы сможем вернуться, — вдруг сказал Таминко. — Там разобрались.

Голос его звучал слишком ровно и, как ей показалось, безразлично, даже отчуждённо.

— Вернуться… — как эхо, отозвалась она. — Сказка закончилась. Вернуться, уйти отсюда, даже уехать… Надо машину найти, если она всё ещё там…

Сильные гладкие плечи под её руками окаменели, а затем он резко высвободился из её объятий и откатился в сторону.

— Ты хочешь уехать, всё забыть и никогда больше не возвращаться?!..

Вот теперь его голос звучал гневно, даже яростно. На что он разозлился? Разве она не сказала то, что он хотел услышать?

— …Так всегда и поступают все белые женщины — проведут романтическую ночь, или две, или три, а потом уходят, чтобы выйти замуж за своего, за белого, пусть он в двадцать раз слабее, жалкий, трусливый, бессильный… — ух, с каким отвращением он произнёс это слово, прямо как выплюнул, похоже, цитировал кого-то из «бледнолицых».

Это о чём? Она ничего не поняла.

И закричала на весь каньон:

— Я хочу остаться здесь, в этой пещере, навсегда!.. С тобой, — прибавила упавшим голосом и испугалась. Сейчас он скажет ей, чтобы она катилась отсюда прямо сию минуту со своими претензиями, а у него давно красивые и нетребовательные девушки-тэнноми в очередь выстраиваются, и она им не конкурентка. И вообще ему лишаться своей свободы рано, он ещё не весь бизнес организовал…

— Хочешь сказать, что поедешь со мной в посёлок и останешься в резервации, чтобы жить в моём доме? И выучишь язык тэнноми, и будешь стирать и готовить, и разговаривать с простыми женщинами о консервировании, которое ты так не любишь? Станешь изгоем среди своих, и всё это ради меня?

Ой-ой-ой, каким язвительным вдруг сделался, если бы она ещё заслужила такое недоверие, совсем было бы хорошо, можно как следует отыграться за все столетия на одной глупой, действительно несовременно романтичной белой…

— И поеду, и выучу, у меня способности к языкам, и готовить могу, готовлю же я для себя, почему бы на двоих не приготовить, велика проблема! — вот тебе, она тоже умеет быть язвительной. — Кто меня там примет-то, поедом же съедят! Ни один белый никогда не станет в резервации полностью своим, несмотря на любые старания, хоть из кожи вон вылезет! — теперь уже цитировала она. — Меня не примут!

— Не все и далеко не сразу, но примут. Я сделаю так, что — да. А сразу — пусть только попробуют обидеть, будут иметь дело со мной и не только со мной.

Похоже, он начинал говорить по-английски несколько неправильно, когда выходил из себя.

— Я отлично знаю про расизм — и белый, и чёрный, и красный, и какой угодно! Я знакомлюсь осторожно, не хожу в «цветные» и «чёрные» кварталы. Я и в белые кварталы не ходила бы, да вот живу там, к сожалению… — она почувствовала, что её понесло, сумела вовремя остановиться и глубоко вздохнула. — А как ты узнал, что мы уже можем ехать?

Это «мы» ему явно понравилось, он перевёл дыхание, придвинулся к ней обратно и снова обнял.

— Ветер принёс… У тэнноми есть много языков, кроме речи при помощи слов. Язык жестов, свиста, костров, барабанов… Мы приедем в посёлок, и ты сразу пойдёшь со мной в администрацию зарегистрировать брак?

— Пойду. Вот только документы остались в сумочке, в машине. Её найти надо… А ты уедешь со мной, если меня всё-таки не примут?

— Уеду, — сказал он после паузы. — Машину найдём. Скорее всего, она так и стоит там, на трассе. Убийцам не до неё было, они торопились. Не бойся, с ними разобрались, так что теперь тебя никто не узнает в лицо и не будет на тебя охотиться.

— А как с ними разобрались? И за что тебя хотели убить? Слушай, это для меня не важно, ну, то есть, очень важно, ну, ты понял… Ты не должен быть один — в этом бизнесе или в чём там, из-за чего хотели убить! Надо поскорее завести заместителей, помощников, преемников, таких же компетентных в бизнесе, всех не убьют, не станут, смысла не будет…

Она растерянно смолкла, потеряв нить рассуждений.

— «Плимут» и три трупа сгорели на дне каньона вне территории тэнноми, — ответил он на первый вопрос. А второй — попросту обошёл молчанием.

Она не повторила свой второй вопрос и принялась мысленно строить предположения. Кто-то по-крупному проигрался в казино и захотел отомстить? Нет, слишком мелкая причина. Наверное, бизнес приглянулся, отобрать решили — это наиболее часто встречающийся мотив. Или кому-то понадобилось не дать индейцам разбогатеть…

Она вертела в голове свои предположения так и этак, и, в конце концов, невзирая на тревогу, уснула.

Куда девались туфли? Она их вроде уронила где-то на полпути к горячему источнику. Ужас, юбка и блузка так загрязнились, что в них просто невозможно никому показаться. Знала бы, надела бы тёмные, а не светлые. А как она сейчас будет подниматься в пещеру по верёвкам? Голова кружится от происходящего, всё кажется сном, но просыпаться совершенно не хочется. А, да, правильно, все её вещи при ней, точнее, на ней, собирать нечего. И ему — тоже. Так что и подниматься незачем. И очень страшно, до трясучки. Но она всё решила и назад не повернёт…

Таминко слазил наверх, убрал и спрятал верёвочную лестницу, нашёл туфли, они тут и были, среди камней, Мэри — нет, Ма-и-ре, привыкать надо — их от растерянности в упор не видела. Потом он взял её за руку, и они прошли по расселине, мимо водопадов, до равнины. Там их уже ждали, с самым разным транспортом.

Таминко переоделся в рубашку и леггинсы из оленьей замши, завернул девушку в одеяло, усадил перед собой на коня, обнял её за талию, и они отправились…

Прошлое, будущее — всё смешалось. Её везут верхами на мустангах трое молодых индейцев, одетых в оленью кожу, в индейский — коттеджный — посёлок. Впрочем, вигвамы и типи там тоже есть — для туристов. А сопровождают их полицейская машина с мигалкой и мотоциклисты…

В какой-то момент она чуть не соскочила с мустанга Таминко, чтобы убежать, куда глаза глядят. Один молодой индеец сказал, что Таминко ждут на совете вождей, сказал по-английски (этот индеец записался в документах как тэнноми, так получилось, а сам — из другого племени и язык ещё не выучил, объяснил Таминко).

Она, наконец, поняла, кто такой Таминко, вспомнила. Она же слышала это имя — Томас Стормвинд, Томас Грозовой Ветер. Он выиграл несколько дел в суде, отвоевал какие-то привилегии для тэнноми, вложил прибыль от казино в промышленность и сельское хозяйство, начал строить инфраструктуру не только вокруг игорного заведения, но и в посёлках резервации. Он организовал разведение особой породы мустангов, которая очень котируется, и ещё разный бизнес, она не вспомнит сейчас, какой именно. Он приструнил некоторых молодых тэнноми, чтобы не задирались почём зря с федеральными властями, не пили, слишком много не курили и сами в казино не играли, и ещё многое сделал… Понятно, почему его захотели убить. Без него всё развалится. А она-то с советами к нему полезла…

Господи, ему же не позволят жениться на белой, он же один из вождей, руководителей, он же примером служит. А если этому примеру последуют многие? Вот и ассимиляция грядёт, не будет больше тэнноми, к чему так стремятся федералы, и чего так старательно пытаются избегнуть индейцы, ведь ещё и отсюда зашкаливающий красный национализм… Короли по любви не женятся, не в этом случае, не в данное время. Если бы он жил не в резервации, если бы он был простым индейцем…

По дороге к ней приглядывались, иногда откровенно, иногда украдкой. Особенно упорно изучали Мэри двое братьев, близнецы, похожие друг на друга, как две капли воды, и в то же время очень разные. Наджима ехал верхом на мустанге, ехидно улыбался, не скрываясь, и постоянно отпускал шуточки на языке тэнноми, впрочем, судя по интонациям, вполне добродушные. Байкер в чёрном кожаном костюме, Хеджека, в основном хмуро молчал, изредка поглядывал с толикой интереса и изрядной долей отчуждения, но без ненависти. Остальные тэнноми также проявляли любопытство или равнодушие, но не злость. Мэри мимоходом удивилась про себя, почему она спокойно разбирает выражение их лиц, таких же непроницаемых, как у Таминко, и почти совсем не может прочесть его.

— Первое время, на столько, на сколько понадобится, у тебя будет охрана, — сказал Таминко, успевающий присматривать за всеми с высоты седла. — А почему ты не задаёшь вопросы?

— Стараюсь вести себя, как чтущая традиции женщина-тэнноми, — пошутила Мэри, бледно улыбаясь.

— Только не перестарайся, а то мне станет скучно — женился на белой, а получил обычную, простую женщину-тэнноми, — отплатил он той же монетой, но она не поняла и испугалась.

— Не бойся, — сейчас же сказал он. — Ничего не бойся. Не сможешь ты стать простой в любом случае, и не нужна мне другая женщина… Я верю тебе, и всё у нас будет хорошо.

Она улыбнулась ему и вздохнула. Он сказал, что в случае чего уедет с ней. Ну да, если ему позволят уехать. И если её раньше не прибьют, та же охрана, к примеру, мало ли, по какой причине. Но она назад не повернёт, не обманет его доверие, тут он прав…

Она удивилась, каким таким, чуть не оказавшимся фатальным, чудом она проскочила дальше? Большую группу жилых и административных зданий, и казино, и туристический комплекс вокруг него, и городок из вигвамов и типи отлично видно от главного съезда с трассы, хоть и вдалеке.

Но этот, парадный фасад она увидела потом. А вначале…

Они въехали в посёлок со стороны равнины. По сторонам улицы — домики-развалюхи, возле некоторых из них припаркованные под открытым небом раздолбанные рыдваны, а кое-где и валяющиеся остовы машин, прорастающие травой, мусор, запустение, бегают тощие собаки и кошки…

Во дворе покосившегося дома разъярённый муж «воспитывал» жену тумаками. Женщина кричала. Мужчина шатался и зло бормотал что-то себе под нос, он был пьян.

Мэри вздрогнула и отвернулась в ужасе и отвращении.

При виде каравана с Таминко во главе пьяный прекратил домашнюю экзекуцию и ушёл в дом, хлопнув дверью.

— Люди не идеальны, никакие люди, ни красные, ни белые, — сказал Таминко и прижал к себе свою Ма-и-ре. — Я ни разу не ударил женщину.

Она спрятала лицо у него на груди и глухо пробормотала в излучающую тепло замшевую рубашку:

— Меня родители никогда не били, ни разу даже пальцем не тронули. Наверное, у них интуиция хорошая. Один удар — и я бы их возненавидела. Нет, я ничего бы им не сделала, просто ушла бы, чтобы никогда не возвращаться. Во мне много ярости, это плохо. С другой стороны, эта ярость помогла мне добежать, я в те минуты ненавидела весь мир, в котором такое происходит…

Постепенно улица становилась чище, дома — новее, навстречу стало попадаться больше народу. Кто-то приветственно махал руками, кто-то что-то кричал, дети бежали следом за лошадьми и мотоциклами.

Из беленького коттеджа вышла девушка и бросилась навстречу всадникам на мустангах. Но вдруг резко остановилась — увидела Мэри, сидящую на мустанге Таминко, вместе с ним, у него в руках. Девушка была одета в куртку с бахромой поверх современного платья и очень красива, большеглазая, длиннокосая, стройная. В глазах у неё загорелось откровенное отчаяние, но ненависти по отношению к себе Мэри не увидела и здесь.

А дети есть дети, они везде похожи — бежали следом за процессией, весело галдели и улыбались, в том числе ей.

Может, и в самом деле всё будет не так мрачно, как она опасается?…

Таминко остановил мустанга возле большого коттеджа, снял Ма-и-ре с седла и провёл во двор за высоким забором с сигнализацией. Ого! Впрочем, понятное дело, тут же много белых бывает, казино недалеко и городок из типи для туристов.

— Подожди пока в доме, осмотрись. Я скоро приду, и мы сходим пообедать в ресторан при казино, если хочешь. Или возьми всё, что понравится, из еды, которую тут найдёшь. Переоденься, посмотри в гардеробной, если что-то приглянется… Традиционная одежда женщины-тэнноми, например, — не удержался он от подколки.

Ма-и-ре засмеялась.

— Вот она как раз и приглянется. Ни разу не носила такой полный комплект, только отдельные аксессуары.

Он сменил замшевую одежду на строгий деловой костюм и стянул волосы в хвост на затылке простой чёрной резинкой.

— Ну что, похож я теперь на управляющего казино? — спросил с лёгкой улыбкой.

— О-очень похож, — восхищённо протянула она, блестя глазами.

— Охрана будет снаружи, братья-близнецы, которых ты уже видела — Наджима и Хеджека, для белых — Джим и Джек, но не для тебя. Ты можешь называть их, как захочешь. А дверь я запру, уж извини.

Она согласно кивнула.

— Не за что. Предосторожность, понятно же. Чтоб я не сбежала.

Он снова улыбнулся, посмотрел ей в глаза долгим, многообещающим взглядом, убедился в ответной реакции и ушёл. В замках щёлкнули ключи.

Она подумала про себя, что спросит у близнецов при случае, как они на самом деле хотят, чтобы она их называла, и отправилась бродить по дому.

Анфилада комнат, которые разграничивались едва обозначенными широкими арочными проёмами, напоминала об общинном доме-пуэбло. По всем стенам висели картины индейских художников, традиционное оружие, культовые принадлежности, бытовые изделия народных промыслов. Все помещения просторные, в них было на удивление мало мебели и предметов быта. «Многочисленные предметы засоряют пространство и мешают слушать мир». Она представила себе, как Таминко ответил бы что-нибудь в таком духе на подобный вопрос, и улыбнулась. Надо будет спросить у него об этом, когда он вернётся.

Были здесь и отдельные комнаты, и в одной из них обстановка напомнила ей пещерную киву — стол с малахитовой столешницей, глиняные светильники, курительная трубка, флейта и барабанчик, ещё какие-то мелкие предметы… Может, Таминко — ещё и шаман или там индейский колдун до кучи?

Только одна дверь оказалась заперта. Ма-и-ре предположила, что за ней находятся апартаменты Таминко.

Она прошла на кухню, залезла в холодильник, с удовольствием в нём покопалась, наделала себе бутербродов и с аппетитом их сжевала, запивая газировкой, пивом и кофе одновременно. Потом занялась гардеробом, в самом деле отыскала тонкое замшевое платье с вышивкой, положила его на диван и отправилась в душ, но тут услышала, как охранники возле входной двери с кем-то разговаривают, и подкралась поближе послушать.

Но не тут-то было, ведь язык тэнноми она ещё не успела выучить. Быстрая отрывистая речь звучала музыкой или руганью, но догадаться о её содержании не представлялось ни малейшей возможности. Можно было сказать с уверенностью только то, что кто-то усиленно пытается проникнуть в дом, а этого кого-то близнецы не пускают. Ма-и-ре застыла у двери, не зная, что предпринять, и не услышала, как в глубине дома за её спиной очень тихо отжали оконную раму и влезли в дом. Охранники, отвлечённые более прямолинейным, а, может статься, и отвлекающим визитёром, тоже этого не услышали.

Ма-и-ре кто-то жёстко взял за плечо, и она вздрогнула так сильно, что чуть не свалилась на пол.

Её развернули спиной к двери и резво, бегом, оттащили подальше, вглубь анфилады комнат. Ма-и-ре оказалась лицом к лицу с молодой индеанкой, одетой по-европейски и со вкусом. Её ширококостное тело мягко облегало платье в стиле Коко Шанель, не мешающее движениям, к которому были подобраны мягкие туфли в тон и лёгкий шарфик. Короткая модельная стрижка ничуть не красила безобразное по любым меркам лицо — очень широкое, со слишком близко посаженными маленькими глазами, вдавленной переносицей и крупным бесформенным подбородком. Девушка улыбнулась, неприятно — и вовсе не потому, что к общему виду вогнутого лица «корытцем» добавились неровные зубы, а просто выражение этого лица сделалось такое… в общем, недоброе.

— Я — Лолита. А тебе надо уйти туда, пока есть возможность, — быстро проговорила она по-английски, показывая на выдавленное окно. — Сейчас тебя никто не заметит. Смешаться с толпой в казино и затем выйти за территорию.

— Зачем? Меня никто не похищал, — проговорила Ма-и-ре, стараясь улыбнуться в ответ и одновременно высвободить своё плечо. Ей не удалось ни то, ни другое.

— А я тебе говорю, что ты прямо сейчас отсюда уйдёшь! Ты тут не нужна! Убирайся!

— Тебе сказали, что я здесь. А кто я такая, тебе сказали? — Ма-и-ре постаралась произнести это спокойно, без страха, но вышло неубедительно.

Можно со стопроцентной уверенностью понять, кто эта молодая тэнноми. Претендентка на внимание Таминко без малейшего шанса на успех. Остаётся только посочувствовать, ей бы хорошую пластическую операцию, на которую, скорей всего, нет денег. Посочувствовать-то можно, но вот как с ней справиться? С такой не по-женски сильной хваткой (железные пальцы!) эта индеанка спокойно ухватит и вынесет в окно Ма-и-ре одной рукой во мгновение ока.

— Да знаю я, кто ты! Глупая белая девчонка с самомнением до небес! Думаешь, ты одна такая хорошая, а все вокруг расисты, да? А на самом деле ты попросту курица, которая своим кудахтаньем подставила Томаса под пули! Спасибо он тебе за это не скажет, не надейся!

Ма-и-ре побагровела, не зная, как ответить на нелепое обвинение.

— А ещё ты наверняка думаешь, что добродетель вознаграждается! Так ведь разъясняет ваша торгашеская религия! И наградой себе ты выбрала ни много, ни мало — Томаса! Не спросив у него!

Ма-и-ре мгновенно из багровой сделалась белой, как бумага. Лолита била по самым больным местам. Наверное, у неё тоже высшее образование. Интересно, какое? Психологическое? Хлёстких фраз хорошо так нахваталась, в количестве. Положим, Ма-и-ре ей не поверит. А Таминко?

— Что смотришь?! Убирайся сейчас же, я сказала!

Мэри поняла, что ещё пара секунд, и её попросту будут бить, приняв её манеру отмалчиваться за полную беспомощность. Что, впрочем, в данный момент было недалеко от истины.

У неё за спиной щёлкнули замки, и она с облегчением обернулась, но оказалось, что это не Таминко, а ещё одна индеанка, на сей раз пожилая.

— Ли-ла-ти, вон! — приказала женщина.

Некрасивая девушка зло сверкнула глазами и не двинулась с места, продолжая крепко удерживать Мэри за плечо.

— Вон сейчас же! — пожилая повысила голос совсем немного, но при этом потянула из-за пояса плеть.

Лилати-Лолита что-то буркнула, выпустила плечо Мэри, подбежала к окну и быстро выскочила наружу.

— Меня зовут Ти-ко-ва-на, я из совета матерей, — представилась пожилая тэнноми с удлинённым спокойным лицом. — Послушай меня внимательно. Ты действительно должна уйти отсюда, и я сейчас тебе объясню, почему, объясню без крика и угроз. Ты всё поймёшь и согласишься, что так надо, так будет лучше всего…

Таминко быстро шёл, почти бежал по улице. Он вскоре понял, что то, чем его отвлекли, не являлось таким уж срочным, понял тогда, когда прошло некоторое время. И почувствовал беспокойство. Опасности не ощущалось, но в его доме определённо что-то происходило, прикрытое от него. Так умел на сегодняшний день, кроме него, только один тэнноми. Одна.

Наджима и Хеджека не выглядели виноватыми, но дверь оказалась незапертой, а в доме он обнаружил не ту, которую ожидал там найти.

— Ти-ко-ва-на, что ты здесь делаешь? Где Ма-и-ре?

— Она ушла. Подожди, не ходи за ней! Она ушла совсем, но так надо! Этой белой девушки, которая тебе так понравилась, не существует! Её личность сделала я, чтобы в один особый день она тебя спасла! Все мелкие симпатии и склонности, из которых состоит общее целое, все убеждения и принципы, все чувства, составляющие суть человека, внушила ей я. Теперь она выполнила свою задачу, и я сняла с неё всё. Нет у неё на самом деле ни интернационализма, ни любви к тебе! Теперь она — обычная белая девчонка, которая презирает и ненавидит нас! Не нужна тебе такая, ты сам её возненавидишь, когда узнаешь лучше! Не ходи за ней!

Таминко несколько секунд смотрел на неё.

— Ты сказала всё это ей? Она поэтому ушла? — очень спокойно спросил он.

Старая женщина кивнула и даже осмелилась ободряюще улыбнуться, не поняв выражения лица молодого тэнноми, который годился ей в правнуки.

— Ты должна была сказать это мне. И тогда я бы решил, — всё так же спокойно сказал Таминко, и ей впервые за долгую жизнь стало страшно. — Но я и так решу. Женщина, я тебе доверял. Ключи оставишь при входе.

Он выбежал наружу и бросился к своей машине, припаркованной во дворе.

Сказать — он очень спешил, это ничего не сказать.

Ну, Ти-ко-ва-на… Сказать такое девочке, впечатлительной, восторженной максималистке… Словами можно и убить. Ма-и-ре — сильная. Надо думать о том, что он ещё не опоздал. Чтобы не привлечь необратимый исход, не запрограммировать… Он выжимал из своей машины всё возможное и невозможное, а сам уже мысленно находился там, вместе с ней, вокруг неё…

Сказать — он очень спешил, это ничего не сказать. Но долго ехать и не понадобилось. Далеко ли могла уйти пешком девушка, которая всё ещё не очень хорошо себя чувствовала, которую шатало и мотало во все стороны, словно пьяную? К тому же она и не шла долго, села у обочины и уставилась куда-то перед собой невидящими глазами.

Она не плакала, просто сидела на земле, обняв руками колени, не с силой, а спокойно, как учил Таминко, и думала, или полагала, что думает. Есть ли у неё вообще свои мысли? Как может выжить и жить дальше человек, которому заявили (и это правда, поскольку есть доказательства), что у него нет личности? Вот просто нет, от слова «совсем». Где, в чём найти опору, которой тоже нет? И кто в состоянии что-либо подсказать? Сама себе ответила — никто. А главное — то, что она такая ему не нужна, Тикована права.

Личность можно выстроить заново, если её нет, выстроить самому. Но как, из чего? И где взять силы? Надо уйти куда-нибудь, где можно подумать, где никто не помешает. Впрочем, как и не поможет. Но тут в любом случае никто не поможет, большинство людей ни с чем подобным и близко не сталкивалось, и не верит во всякие метафизические материи, а, соответственно, и не разбирается в них… Личность можно выстроить заново, с нуля. Но зачем? Ведь главное — то, что она такая ему не нужна, Тикована права.

Не лучше ли покончить со всем разом? Он-то спокойно проживёт без неё, а вот она без него жить не сможет. И главное — то, что она такая ему не нужна, Тикована права.

Мысли вдруг прервали свой панический бег по кругу, притормозили и оцепенели…

Он увидел её на расстоянии, остановил машину поодаль и пошёл пешком, а потом присел рядом на землю и спокойно заглянул ей в лицо. Хотя на самом деле ему хотелось схватить её в охапку, прижать к себе и убедиться, что она живая и относительно в здравом рассудке.

Она его не заметила, она сейчас никого не заметила бы. Тёмные длинные волосы, спадая вдоль щёк, подчёркивали гордый, тонкий, горбоносый профиль. Похожий на индейский — в стереотипном представлении. Характер у неё тоже похож на индейский.

Он услышал, как она пробормотала себе под нос, упрямо и вызывающе:

— Всё равно это всё моё, и отношение ко всем, и отношение к нему, я же согласилась со всем этим, значит, моё. И интернационализм — мой, и любовь — моя…

Он услышал это и улыбнулся. Сильная девочка, упрямая, яростная. Сама себя начала вытаскивать вполне успешно, а он поможет этому. Однако то, что она проговорила дальше, ему не понравилось.

— Но я не нужна ему такая, Ти-ко-ва-на целиком и полностью права, ему нужна умная и сильная, чтобы бороться, а я тут почти с ума сошла…

— Ма-и-ре!

Она, наконец, заметила его, повернула голову, но посмотрела сквозь, погружённая в себя и по инерции не торопящаяся вынырнуть.

— Мэри!

Она осознала, кто перед ней, и слабо улыбнулась.

— Я — такая же Мэри, как ты — Томас. Я не Мэри и не Крафтон, меня зовут Марина Кравцова, я — эмигрантка и дочь эмигрантов, из Москвы…

— О Москве знаю, услышал впервые давно ещё, когда федералы приложили нас её агентами.

— А теперь выяснилось, что я — никто. Ти-ко-ва-на права, не нужна я тебе такая.

Она старательно выговорила тэнномское имя раздельно по слогам, как полагается. Ей, конечно, удобнее было бы произносить слитно, да и отрывистая речь в быстром темпе поневоле выглядит плавной, не так ли…

— Тикована не соврала ни в чём, я вспомнила её, как она и сказала. Я видела её…

— Расскажи мне, что ты вспомнила. Когда это было?

— Лет пять назад. Я увидела её тогда в первый раз. Я только что достаточно хорошо выучила английский, и мать с отчимом разрешили мне жить одной, сказали, что мне пора устраивать свою личную жизнь.

— Сколько лет тебе было?

— Двадцать.

— Почему же ты до сих пор не выходила замуж, такая красивая?

— Не сказать, что я не пыталась. Но всё как-то не совпадало, тому, кто нравился мне, не нравилась я, и наоборот. Скорей всего, я стала бояться привязанностей — с тех пор, как мать с отцом развелись. Я пыталась понять, что мне делать, много думала над этим…

— Отвлекись от самокопания, рассказывай, что ты вспомнила.

— Как-то я ни с того ни с сего подошла к окну, словно меня позвали…

Она тогда отодвинула занавеску, выглянула и увидела женщину неопределённых лет, но немолодую. Перед домом стояла и смотрела на её окна, смотрела, словно прямо на неё, женщина с широкоскулым и в то же время удлинённым, красивым лицом, почти не носящим следов возраста. Она была одета в свободную блузу, цветастую юбку до щиколоток и мягкие тапочки, что-то среднее между кедами и мокасинами. Она выглядела, как обычная пожилая женщина где-нибудь в деревне средней полосы России, только восточный разрез глаз выдавал национальность…

— Потом я видела её ещё несколько раз, в разное время, и перед домом, и где-нибудь на улице. Не знаю, когда она первый раз появилась, она этого не сказала. Зато в мельчайших подробностях перечислила мне все мои симпатии, склонности, принципы, множество мелких повседневных удовольствий, всё, всё, ничего не упустила… Она внушила мне всё это, оно не было моим, меня нет, она права, и я тебе такая не…

— Она сказала тебе это, и ты ей поверила? — резко перебил Таминко. — Она тебе внушила или просто прочла всё это у тебя, чтобы убедить? Когда твоя семья переехала сюда? Что ты думала и чувствовала до переезда? Вспоминай! Или сейчас ты мне скажешь, что и твоих родных сподвигла сменить место жительства Ти-ко-ва-на? Не преувеличивай её силы до абсурда.

Присмотрелся к её лицу и удивился, но всё же спросил, чтобы убедиться.

— Ты ненавидишь её за то, что она сделала?

— Нет. Она спасала тебя. Неизвестно, что сделала бы я на её месте… Жаль, что таких, как она, немного. Будь их больше, белые не захватили бы материк… Она сказала, что предвидела эту попытку убийства, но не могла ни предупредить, ни предотвратить, потому что не сумела рассмотреть подробности. Зато нашла того, кто пересечётся, так она сказала… У неё не было другого выхода, а у меня теперь нет ничего, не нужна тебе такая…

— Ты словно убедить меня в этом пытаешься. Во-первых, нужна, во-вторых, ты не такая.

— Не отпустишь меня? — с неуверенной надеждой спросила она.

— Не отпущу, — подтвердил он. — Поехали. И дважды повторять не буду.

— В резервацию? — испуганно уточнила она.

— В резервацию. Но не в посёлок, а в пещеры. Кроме шуток, там тебе лучше думается, результаты раздумий трезвее. Там будешь учиться.

Она лукаво поджала губы и округлила глаза, состроив нарочито глупое лицо, и он беззвучно засмеялся.

— Да, и тому — тоже. Но я имел в виду в первую очередь ментальное. В Каньоне есть и женская кива, я покажу тебе её.

Двое очень пристально посмотрели в глаза друг другу — не индеец и белая, а просто мужчина и женщина. Мужчина и женщина, которые после всего пережитого и ими лично, и не только ими, нашли в себе силу и способность понимать и доверять.

Она кивнула, и он подхватил её на руки, потому что у неё затекли ноги от долгого сидения на бетоне в неудобном положении. Он отнёс её к машине, усадил на переднее сиденье рядом с собой, прыгнул за руль и завёл мотор, который весело и мягко заурчал.

Большой чёрный «линкольн» понёс двоих отныне уверенных друг в друге людей по белому бетонному шоссе к пещерам в красных скалах.