Тетушка против

Глава 16

Тусклый меч лежал на столе, разделяя их с Пруденс, отчего казалось, что Рауль находится внутри рыцарского романа, а не в своих собственных покоях. Весело полыхал в камине огонь — Жан расстарался. Так и не тронутый пирог тихо черствел на блюде.

Опустошение накрывало с головой, и ничего больше не хотелось. Ни разговаривать, ни спорить, ни спать, ни есть, ни хотя бы двигаться. И дело было не в том, что вместо таинственных сокровищ, которые спасли бы Флери от разорения, отыскалось лишь бесполезное оружие, а в том, что Пруденс объявила о своем отъезде.

— Мне больше нечего здесь делать, — объяснила она, тоже расстроенная и все еще сердитая. — Клад найден, а помолвку вы намерены разорвать.

— Так что же, — язвительно отозвался он, — мне жениться на вашей племяннице, чтобы остаться рядом с вами?

За что оказался награжден таким взглядом, что лучше бы пощечиной, честное слово.

С тех пор они оба молчали, устало таращась на огонь.

День выдался бесконечно долгим и трудным, и правильнее было бы идти спать, но ни один из них не шевелился.

— Я тоже вернусь в Арлан, — наконец проговорил Рауль, — и объяснюсь с Жозефиной.

— Что же вы ей скажете? — почти равнодушно спросила Маргарет.

— Что она слишком хороша для меня…

— Такие речи лишь подогревают неопытных девиц.

— Да все равно. Признаюсь, что делал ей предложение по расчету, а теперь мое положение несколько поправилось и я не столь остро нуждаюсь в богатой невесте.

— Это разрушит ее веру в себя и испортит вам репутацию. Впрочем, Пеппа станет умнее и осмотрительнее…

— Циничнее, — горько согласился он.

— Я надеюсь, ваш визит станет последним. Ни к чему продлевать это знакомство, — сухо произнесла она и наконец поднялась. — Прощайте, ваша светлость. Я уеду завтра же утром.

— Всего вам доброго, Пруденс.

***

Гитара, верная спутница всех любовных неудач Рауля, в эту ночь осталась забытой. Он так устал, что не хотелось музицировать или слагать сонеты. Казалось, как только голова коснется подушки, он тут же заснет, однако не тут-то было. Часы сменяли друг друга, на востоке уже высоко поднялось неугомонное солнце, а он так и лежал с открытыми глазами, безразлично глядя на незашторенное окно.

Резкая отповедь, полученная на закате, не разбила его сердца, разумеется, нет. Мало ли в этом мире таких же Пруденс, розовощеких, притягательных, и что самое главное — более доступных.

Рауль всегда философски принимал женские отказы, полагая, что, не напившись в одном источнике, он легко утолит жажду в другом. Однажды его отвергла сама маркиза Онур, блистательная и любвеобильная. Это послужило поводом для многочисленных шуток, и Рауль смеялся над произошедшим громче всех.

Сейчас, когда Пруденс собиралась покинуть замок, его воображение быстро лишало ее всяких достоинств. Несносная, твердолобая дамочка, вот она кто! Пусть выходит замуж за своего виноградаря, подумаешь, велика важность!

Рауль уже почти уверил себя в пустяковости их знакомства, когда раздался цокот копыт и шум колес экипажа. Стало быть, Пруденс решила уехать, не попрощавшись. Совершенно разочаровавшись во всем на свете, он закутался в одеяло и отвернулся к стене.

Однако спустя несколько минут в его комнату постучали, а потом раздался женский голос, полный той звучности, к которой он успел привыкнуть.

— Вставайте, ваша светлость. Там снова изволила явиться Пеппа. Поразительно, у этой девицы совершенно нет гордости.

— Кто? — резко сел он в постели, уставившись на Пруденс во все глаза. Больше всего его изумило то, что она все еще здесь, а вовсе не внезапный приезд невесты.

Впрочем, твердолобая дамочка была одета в дорожное платье, плащ и шляпку и явно собиралась слинять с утра пораньше, да только ее племянница оказалась проворнее.

— Вздорная дурочка, — проворчала она, решительно недовольная. — Что она себе воображает? Что может наносить визиты холостым мужчинам, когда ей только вздумается? Мне нипочем не выпихнуть девицу замуж, если об этом станет известно. Особенно после того, как вы ей откажете. Да вставайте же быстрее! И не вздумайте принимать Пеппу, как герцога, в одной ночной рубашке.

Повинуясь ее сурово сведенным бровям, Рауль выбрался из постели и отправился в небольшую туалетную комнатку, примыкающую к спальне, чтобы переодеться. Без вышколенного камердинера, с которым пришлось проститься, покинув Арлан, его гардероб находился в полном беспорядке, шелковые и шерстяные чулки смешались, а подвязки и вовсе куда-то запропастились. Нацепив на себя первое, что попалось под руку, и ужаснувшись отражению в зеркале, Рауль отвел взгляд от темной щетины, пригладил волосы и решил, что готов к расторжению помолвки.

— Что вы намерены делать? — спросил он у Пруденс, которая раздраженно расхаживала из угла в угол, время от времени громко фыркая. — Не решитесь же предстать перед племянницей и объявить, что накануне отвергли ее жениха?

— Даже не напоминайте мне об этом абсурде, — еще больше разозлилась она и остановилась, разглядывая его. Хмыкнула насмешливо, оценив полное графское бессилие одеться самостоятельно, а потом пожала плечами. — Разумеется, я не могу появиться перед Пеппой. Наши отношения и без того слишком натянуты, а если она узнает, что я просочилась к вам в замок, — скандал выйдет знатным. Между нами говоря, характер у девицы не сахар.

— Жаль, что фокус с запиской не провернуть дважды. В прошлый раз у вас это вышло удивительно ловко… Будут ли у вас какие-либо пожелания относительно причин нашего расставания? — спросил он, открывая дверь.

— Просто сделайте так, чтобы она и слышать о вас впредь не хотела!

***

Рауль снова позабыл, какая Жозефина раскрасавица, а теперь вспомнил. Затянутая в лимонно-желтое шелковое платье, щедро украшенное лентами, рюшами, оборками и вышивкой, она казалась такой тонкой в талии, будто вот-вот переломится. На нетронутой солнцем коже красовались искусственные мушки — на виске, возле губ и на груди, едва прикрытой глубоким декольте. В высоко взбитых, тщательно завитых и посыпанных пудрой волосах увядали живые цветы.

Вся она — юная, очаровательная, порывистая и прекрасная — радовала взор, но, вот ведь странное дело, совершенно не грела душу.

— Мой милый друг, — воскликнула Жозефина, подарив ему несколько минут на созерцание ее прелестей, после чего манерно протянула руку для поцелуя. — Ах, до чего вас довело это изгнание! Поглядите-ка на себя, вы постарели за те несколько дней, что мы не виделись.

— Доброе утро, — Рауль отвесил легкий поклон и коснулся губами воздуха у ее перчатки, — простите мне мой вид. Признаюсь, в такую рань мне редко удается выглядеть достойно. Вы же знаете, я скорее привык ложиться в это время, нежели вставать, — это невежливое замечание вызвало лишь лукавую улыбку на ее лице.

— Что же, я нарушила все приличия, чтобы принести вам добрые вести, — явно наслаждаясь своей дерзостью, произнесла Жозефина и достала из вышитого бисером кошеля сложенный вдвое лист с сургучной зеленой печатью. Документ выглядел внушительно и официально, отчего Рауль немедленно заподозрил неладное.

— Мне следует кое-что сказать вам, — начал он, торопясь закончить мучительное объяснение как можно скорее и надеясь не позволить своей гостье обнародовать документ. Жизненный опыт подсказывал, что такие печати редко приводят к чему-то хорошему. — Я так хочу уберечь вас от разочарований, что…

— Да-да, — нетерпеливо перебила она, взмахивая перед ним бумагой, печать на шелковом шнурке едва не заехала Раулю по носу. — Да читайте же быстрее!

— Моя душа как фамильный герб, где позолота облупилась и поблекла…

— Да что с вами такое! Впрочем, неважно, я сама прочту. Слушайте внимательно, мой милый, это настоящая песня! — и она начала торжественно и громко: — Ордонанс о недозволенном тиранстве в опекунском сане и безусловном послушании…

— Что? — ошеломленно переспросил Рауль, сообразив, наконец, что на печати оттиск королевского интенданта. Да как только девчонка додумалась подать жалобу на собственную тетушку!

— «Направляя гнев Наш на смуту, чинимую госпожой Маргарет Ортанс Пруденс Робинсон, именующей себя опекуншей девицы Жозефины Бернар, напоминаем, сколь гнусно чинить препятствия законным бракам»…

— Замолчите, — отрывисто потребовал он, ужасаясь самой мысли, что Маргарет это услышит.

— «Постановляем силой, данной Нам от монаршей власти: да прекратит упомянутая госпожа Робинсон всякое коварство и лукавство в отношении брака воспитанницы своей, — Жозефина, наоборот, повысила голос, невероятно злорадная и счастливая, — тем более своевольные и суетные испытания, кои суть насмешка над святостью уз брачных и волей королевских особ»… Вы понимаете, Рауль? — рассмеялась она. — Вы можете вернуться в Арлан, когда вам заблагорассудится!

— И вы даже не подумали о чувствах Пру… своей тети, — холодно проговорил он, очень расстроенный. — Этот ордонанс оскорбит ее до глубины души.

— Уж надеюсь, — дернула она обнаженным плечиком. — В следующий раз будет знать, как проявлять свое самодурство!

— В следующий раз, — эхом повторил он, надеясь, что будущий жених Жозефины подойдет Пруденс больше.

— Ох, простите, — спохватилась она, — я вовсе не имела в виду… Вы же и сами понимаете, что нам обоим придется или мириться с ее деспотией до конца дней, или же начать с ней бороться! Я решила бороться. В конце концов, я уже совершенно взрослая, мне исполнилось восемнадцать!

— И вы даже не подумали о том, что ваша тетя совершенно права? — со злой иронией спросил он.

У Жозефины широко и не очень-то женственно распахнулся рот.

— Простите? — пролепетала она.

— Ваша тетя совершенно права, — четко повторил Рауль. — Я не гожусь в мужья для такого юного и чистого ангела, как вы. Я игрок, повеса и мот, куда старше вас и беднее, а из всех ваших достоинств меня привлекало лишь состояние. Я надеялся поправить с вашей помощью свои дела, Жозефина, не слушая ни совесть, ни рассудок…

— Да что же вы такое говорите? — жалобно и растерянно спросила она, ее голос и губы задрожали.

Вот они, недостатки чрезмерно молодых девиц — чуть что, сразу слезы и жалобы. Драмы на пустом месте, а ведь даже никто не умер. Подумаешь, расторгнутая помолвка!

— Порвите этот документ прежде, чем ваша тетушка его увидит, — посоветовал Рауль, стараясь смягчить если не свое сердце, то хотя бы голос. Однако выходило все равно сухо и равнодушно. — Ни к чему вам в доме война, ведь трофей и ломаной монеты не стоит.

— Вы… Вы отвергаете меня? — с искренним и глубоким удивлением прошептала Жозефина. — Это какая-то дурная шутка?

— Поверьте мне, однажды вы вспомните мой поступок с благодарностью.

— Вы ничтожество, — вспылила она, утирая злые слезы. — Ради вас я позабыла всякую гордость, лично отправившись к интенданту! Я дала взятку его секретарю! Я расписала свою единственную родственницу в самых зловещих, самых неприглядных красках, едва не сотворив из нее дьявола во плоти. И после всех моих усилий… вы смеете… вы столь жестоки… да тетушка Маргарет уничтожит вас, как только узнает, что вы собой представляете. Вы просто не знаете, на что она способна, иначе никогда бы не решились на такое!

— Довольно, — вдруг оборвала ее Пруденс, появляясь на пороге без шляпки и плаща. Жозефина охнула и пошатнулась, схватившись за горло. Рауль поморщился: он не терпел семейных склок, особенно они утомляли его до завтрака.

— Тетушка? — отступая, его недавняя невеста попыталась спрятать документ за спину. — Как ты тут оказалась?

— Вот уж не твое дело, — ледяным голосом отрезала Пруденс и выхватила ордонанс. — Позволь-ка полюбопытствовать. «Да не дерзнет она ни словом, ни делом смущать покой девицы Бернар, чинить ей притеснения, — бегло, явно наискосок прочитала она остаток текста, — под страхом штрафа в тысячу золотых монет, немедленного отрешения от опеки с позором, тюремного заключения… Сие есть Наша непреложная воля… Дано в Арлане, рукой и печатью… Шарль Огюстен Воклюз».

Рауль вздрогнул, услышав про тюремное заключение, но Пруденс оставалась все такой же непоколебимо-отстраненной.

— Могу поспорить, тут не обошлось без нянюшки Латуш, — насмешливо заключила она. — У тебя-то, моя девочка, мозгов что у птички.

— Да забудь ты про эту писульку, — взмолилась Жозефина, растеряв свое злорадное торжество, она казалась напуганной. — Ей место в огне.

— Ну разумеется, — согласилась Пруденс, демонстративно аккуратно сворачивая документ в трубочку и пряча его в кожаный кошель на поясе.

— Рауль расторг нашу помолвку! — пожаловалась ее племянница, заламывая руки. Излишне театрально, на вкус Рауля, но она так старалась переменить тему, выставить себя жертвой, что не гнушалась переусердствовать. — Он заявил, что его привлекало исключительно мое состояние. Ах тетушка, увези меня отсюда немедленно! Я не желаю здесь больше оставаться!

— Доброй дороги, — Пруденс услужливо распахнула скрипучие двери.

— Ты не понимаешь? — растерялась Жозефина. — Этот человек — мерзавец и проходимец.

— О чем я тебе говорила с самого начала. Но ты слишком упряма, чтобы прислушиваться к мудрым советам. Ты очернила мое честное имя, а ведь я годами оберегала тебя и заботилась о тебе. Что ж, поскольку ты решила бороться с моей деспотией, не смею тебе мешать. Мне, видишь ли, вовсе не улыбается оказаться из-за моей врожденной доброты в тюрьме. Поэтому я снимаю с нас обеих всякие обязательства друг к другу. Ты теперь сама по себе, Жозефина Бернар. Используй свою свободу с умом.

— И куда ты пойдешь? У тебя же ничего нет! Даже платье на тебе куплено на мои деньги, — с бессильной подростковой злостью всхлипнула та.

— Ах, неразумное дитя, — с поистине королевским достоинством обронила Пруденс. — Я ведь с ранних лет твердо стою на собственных ногах.

— Тетушка Маргарет, — Жозефина подошла к ней, взяла за руки, заискивающе заглядывая в лицо. — Подумай, как тебе будет неловко вернуться ко мне со склоненной головой. Давай забудем об этом дне и поедем домой вместе, как и полагается.

— Время нас рассудит, — только и ответила Пруденс, развернула племянницу за плечи и легонько подтолкнула к выходу из гостиной. — Береги себя, моя дорогая. Найди состоятельного и надежного человека, умеющего распоряжаться делами, и не позволяй красивым локонам вскружить себе голову.

— Но тетушка!

— Прощай, — и Пруденс закрыла за девицей двери. С минуту постояла, прислонившись лбом к облезлым дубовым доскам, когда-то скрепленными полосами железа, а потом развернулась к Раулю.

Последнюю часть разговора он безуспешно пытался слиться с обстановкой, а теперь встревожился, увидев испарину на бледном женском лице и побелевшие губы.

— Вам дурно? Может, нюхательные соли?

— Глупости, — устало и безжизненно возразила Пруденс, — я не из тех особ, кому становится дурно от мелких неурядиц.

Тем не менее, она все еще опиралась спиной о двери, будто боясь остаться без опоры.

— Между нами говоря, этот Шарль Огюстен Воклюз — редкостный тупица, — попытался утешить ее Рауль, не зная, что и сказать. — Его сослали в нашу провинцию за то, что однажды он выдал предписание монахине, обвинив ее в легкомысленности. Если хотите, мы мигом с ним расправимся, у меня еще остались связи при дворе. В любом случае, вы вольны оставаться здесь, сколько вам угодно.

Это было довольно неуклюжее предложение защиты, но ничего больше, кроме своего замка и своей дружбы, он не мог дать Пруденс прямо сейчас. Просто потому, что больше ничего у него и не было.

Однако этого оказалось достаточно. Она встрепенулась и окинула его пронизывающим, оценивающим взглядом, от которого стало щекотно в животе. Будь Рауль аукционным лотом на ярмарке женихов, и то его вряд ли рассматривали бы с таким пристрастным вниманием.

— Кажется, — медленно проговорила эта непостижимая женщина, стойко принимающая самые болезненные удары, — судьба и правда к вам благосклонна, раз привела меня в этот захудалый замок. Давайте подумаем, как можно сделать из вас хоть мало-мальски достойного человека!

Рассмеявшись от облегчения, Рауль покачал головой. И пусть Пруденс пока отказывалась видеть в нем любовника, предпочитая роль сиделки и экономки, весьма утомительную на его взгляд, по крайней мере она больше не стремилась покинуть его любой ценой.

Нищим не приходиться выбирать, какое подаяние принимать. Воспряв духом — Пруденс оставалась, спасибо вздорной девице и тупице королевскому интенданту, — он просто сказал:

— Давайте-ка сначала позавтракаем, милая Пруденс. А уж там видно будет.