Тетушка против

Глава 17

Мюзетта, все еще напуганная вчерашним долгим сном и возможным наказанием за него, где-то раздобыла тыкву и затемно поставила ее запекаться. На кухне пахло пряными травами и теплым хлебом, оливки нового урожая мариновались в кадке с розмарином и фенхелем, а в котелке весело подпрыгивали-кипятились перепелиные яйца.

— Пруденс? — удивилась старуха. — Разве ты не уехала в город?

— Я передумала, — сухо ответила она, берясь за тарелки.

— Передумала, — проворчала Мюзетта, — а Жану запрягать, распрягать, как будто сил у него, как у молоденького.

Ничего не ответив, Маргарет толкнула дверь бедром, чтобы отнести посуду в столовую.

Рана, которую нанесла Пеппа, сильно кровоточила. Маргарет чувствовала себя так, будто ей выстрелили в грудь из ружья. Она бездумно накрывала на стол, двигаясь как заведенная механическая кукла. Рауль пытался забрать поднос, заверяя, что отныне она гостья в этом доме, за что получил настоящую гневную тираду. Маргарет злилась на него из-за чрезмерной обходительности, находя в своем положении прислуги некую горделивую независимость. А больше всего она не могла простить Раулю того, что он стал свидетелем утренней безобразной сцены и теперь явно испытывал сочувствие к тетке, оставшейся не у дел.

К завтраку вышел и Бартелеми Леру, заспанный и помятый. Он часто моргал, похожий на взъерошенного совенка.

— Да оставьте вы уже, — упрямо велел Рауль, забирая у Маргарет охлажденный глиняный кувшин с лимонадом. — Давайте позавтракаем без беготни.

Она равнодушно опустилась на стул, не желая снова ругаться. Пока ей плохо представлялось собственное будущее, и передышка, предложенная Раулем, была как нельзя кстати. В этом разваливающемся, пронизанном сквозняками замке можно было на время укрыться, чтобы придумать новый жизненный план.

Все сбережения покоились на дне сундука в спальне дома Пеппы, и будь Маргарет проклята, если отправится за ними. У нее была только одна смена белья и одежды, тощий мешочек с монетами и трезвый рассудок — вполне достаточно, чтобы начать все с нуля. После смерти отца и раздачи всех его долгов осталось и того меньше. Тогда Маргарет была зеленой девчонкой, и ее держала на плаву лишь твердая уверенность, что она ни за что не позволит себе утонуть. С тех пор она научилась многому, и если ей предстояло пойти в экономки, чтобы накопить денег на собственный клочок земли — так что с того?

— Гильдия алхимиков ищет приют для своей школы, — поделился Бартелеми, с удовольствием принимаясь за тыкву, густо посыпанную диким тимьяном. — А у нас очень ценится все зловещее и древнее.

— Да что вы говорите, — рассеянно и безучастно отозвался Рауль.

— Это я к тому, что если вы решите продать замок, то найдется и покупатель. У меня сложилось впечатление, ваша светлость, что родовое гнездо не больно-то вам по душе.

— Запустить сюда алхимиков? После того, что мы с вами видели в семейной лаборатории? Это все равно, что объявить всему миру: мои предки творили страшные вещи.

Бартелеми окинул Рауля проницательным взглядом.

— Могу поспорить, что не зря я вчера так крепко спал, — усмехнулся он, — в лаборатории, поди, и пылинки от опытов вашего батюшки не осталось. Ах, ваша светлость, ваше недоверие так огорчительно…

Маргарет безо всякого аппетита крошила хлеб пальцами, не особо прислушиваясь к их болтовне. Должно быть, Пеппа совершенно разбита: Рауль поступил безжалостно с юной красавицей, сначала предложив руку и сердце, а потом так грубо разорвав помолвку. Она слышала их разговор, стоя за старыми дверями, и не могла сказать, что он проявил хоть каплю милосердия. Сейчас девчонка рыдает в объятиях нянюшки Латуш, разбив пару ваз, и кто знает, сколько времени ей понадобится, чтобы снова довериться мужчине.

И хотя Маргарет верила, что это расставание к лучшему, и хотя она чувствовала себя униженной и одинокой, ей все равно было мучительно жаль несносную Пеппу, которая забыла все на свете, влюбившись. Она даже переступила через свою тетю, единственного родного человека, ради мужчины. Должно быть, у Бернаров такое в крови, ведь мать Маргарет поступила точно так же. Она бросила родителей, брата, дом, чтобы уйти за светловолосым моряком и прожить короткую, полную лишений жизнь, считая каждую монету.

Вот почему Маргарет категорически нельзя было позволить своему сердцу размякнуть — ведь и в ее жилах тоже текла отрава. Так дети горьких пьяниц не прикасаются к выпивке, поскольку нагляделись, что она творит с людьми.

— Пруденс, вы совсем ничего не едите, — Рауль, желая привлечь ее внимание, перегнулся через подлокотник и коснулся ее локтя. — А у меня сложилось впечатление, что вы не из тех женщин, которые теряют аппетит из-за бестолковых племянниц.

— Что? — нахмурилась она, совершенно не понимая, зачем он ее беспокоит. Потом вспомнила, что здесь еще и Бартелеми, с любопытством вытягивающий шею, вскочила на ноги и нетерпеливо сделала жест, указывая на двери. — Прошу вас, ваша светлость, мне немедленно надо сказать вам кое-что наедине.

Рауль с готовностью поднялся вслед за ней и вышел в темный холл, куда заглядывало солнце только во второй половине дня.

— Пруденс? — позвал он вопросительно, когда она отошла на несколько шагов от столовой.

— Хочу, — негромко и торопливо выпалила она, боясь передумать. — Хочу, чтобы вы выставили Шарля Огюстена Воклюза из нашей провинции.

— Будь по-вашему, — склонил голову он, — я напишу в столицу.

— Ах нет, — возразила она, — это слишком долго! Я хочу, чтобы вы выставили его сегодня же!

Маргарет и сама понимала, что ведет себя неразумно. Откуда у Рауля такие возможности? Все, на что он горазд, — это трепать языком. Однако при мысли о том, что королевский интендант раскроет рот и начнет судачить о тираничной тетушке, доведшей свою невинную племянницу до отчаянного шага с ордонансом, у нее начинались спазмы в желудке.

— Понимаю, — медленно протянул Рауль, глубоко задумавшись. — Не беспокойтесь на этот счет.

И пошел в сторону кухни, мигом позабыв об оставленном в одиночестве алхимике. Услышав его громкие распоряжения Жану седлать коня, Маргарет представила, сколько ворчания эта суматоха опять пробудит в Мюзетте, и торопливо шмыгнула к себе, чтобы взять плащ. В хорошие времена она бы мигом поставила старуху на место, но этот день нельзя было назвать хорошим.

Лучше уж она прогуляется до деревни, чтобы купить кое-какой провизии к ужину, а заодно и успокоится. Тупица, тупица Воклюз! Как он мог составить такой документ, даже не вникнув во все детали? Сказала ли ему Пеппа имя своего жениха? Слухи о столичных похождениях молодого графа Флери достигли даже их глуши, и плоха была бы та опекунша, которая бы благословила этот союз.

В результате вместо того, чтобы перестать злиться, Маргарет еще больше себя распалила, шагая все быстрее и быстрее по сухой растресканной от солнца дороге, и появилась в деревне, буквально кипя от негодования.

Покосившаяся арка с облупившемся гербом Флери кричала о том, что когда-то все здесь, и крестьяне тоже, принадлежало этой семье. Узкая улочка, выложенная булыжником, извивалась между плотно прижимающимися друг к другу домами из грубого известняка. Где-то уныло кричал осел, слышался стук топора, тянуло дымом от очагов. Местные глазели на Маргарет, которая была одета пусть и не последней моде, но все же по-городскому, с любопытством, но не лезли с вопросами. Она остановилась только возле древнего колодца, видимо, олицетворявшего центр деревушки.

Возле общественной купели, выдолбленной из монолитной известковой плиты, несколько женщин занимались стиркой. Едкий аромат щелока перемешивался с гниловатой сладостью мокрой шерсти. Забыв про дубовые вальки, которым обычно отбивали белье, кумушки оживленно обсуждали некую Жюли, понесшую от кузнеца. Увидев Маргарет, они замолчали, изобразив нечто вроде поклона, правда, весьма небрежного.

— Я из замка Флери, — сказала она, — хочу купить овощей и пару куриц.

— Замковая, стало быть, — оживилась старуха, сидевшая в тени большого платана. У ее ног стояла корзина фиолетового лука, чьи хвостики она ловко срезала ножом. — Садись, девочка, путь досюда пыльный, дождя-то уже давно нет. Слышала, наследники вернулись в замок?

— Вернулись, — согласилась Маргарет, пристраиваясь на каменную скамью рядом. От быстрой ходьбы ее дыхание сбивалось, а в боку кололо.

— Да, — вздохнула старуха, — сколько лет прошло, а, кажись, только вчера старый граф на охоту выезжал. Мальчонка-то его — бах! — и подстрелил мою корзину для белья. Уж я и хохотала, и бранилась, все разом. Помнишь, Луизетта?

От стайки женщин отделилась пышнотелая женщина лет пятидесяти с волосами, спрятанными под желтый выцветший платок. На ней было холщовое платье с заплатами на локтях и мокрым подолом, прикрытое перетянутым крест-накрест на груди фартуком.

— Как не помнить, — засмеялась она, приподнимая юбку и показывая небольшой шрам на щиколотке. — Вот она, личная подпись маленького графа. Сколько ему тогда было? Лет шесть? Я еще в девицах ходила, а он опять сбежал из замка и пускал по желобам кораблики из коры. Я нагнулась, чтобы схватить игрушку, а он как закричит: «Не трожь! Я отправляюсь в кругосветное плавание!». С перепугу-то я и поскользнулась на мху, рассекла ногу. А он возьми да разревись, бедняга, помчался за подорожником, да нарвал лютиков. Щипались, окаянные! А я все равно прикладывала их к ране, чтобы не огорчать еще больше мальчишку.

Все вокруг рассмеялись, и только Маргарет хмурилась. Лютики вместо подорожников — как это похоже на Рауля Флери!

— Наутро-то старый граф лично явился, принес банку мази бальзамной. Сказал: прости моего пострела, Луизетта, мореплаватель из него никудышный, зато сердце золотое.

— Добрые они были, Флери. Носу никогда не задирали, — согласилась старуха.

— Это как посмотреть, — возразил верзила, возившийся с рыбацкими сетями и явно прислушивающийся к разговору. — Госпожа Жанна с нами никогда не зналась. Ниже ее достоинства лишний раз поздороваться да поговорить. Она и девчонкой-то носу из замка не казала, а уж после смерти отца совсем извела прислугу придирками да руганью.

— Старый граф-то перед смертью сбрендил совсем, — припомнила старуха, — все карту сокровищ нам на песке рисовал, говорил: «Копни, Берта, у платана, разбогатеешь». А однажды вручил моему сыну целую золотую монету за тыкву, говорит, плата за голову великана… Да что уж теперь! — она, махнув рукой, встала и поковыляла в сторону домов. — Велю Пьеру насыпать графьям моркови и гороха, пару куриц забить…

— А какой он сейчас? — застенчиво спросила Луизетта. — Молодой граф? Локоны все еще смоляные? Страсть каким красивым ребенком был, прям картинка.

— Его светлость и ныне неприлично хорош собой, — вынуждена была признать Маргарет. — Особенно ресницы, просто безобразие какое-то.

— Сбегаю-ка я за белыми грибами, подождите, — решила Луизетта, — у меня сушатся. И грушевый мед он в детстве любил! Минутку, госпожа, — и она тоже поспешила вслед за Бертой.

— В прежние-то времена, — сказал верзила, — в замке всегда для нас была работа. А уж сколько сыра, масла да кур графья покупали, да бычков к праздникам, да коз… А теперь крутимся тут сами по себе, что толку от молодых наследников! Говаривают, будто сынок в столице при самом короле вертелся, а вернулся с пшиком, только на гитаре и бренчит, что трубадур.

— Бренчит, — неодобрительно поджала губы Маргарет.

— Вот то-то и оно, — многозначительно поддакнул верзила и вернулся к своему занятию.

Кумушки тоже рьяно взялись за стирку, и, казалось, про госпожу из замка все мигом забыли. Солнце поднялось еще выше, припекая сильнее, и Маргарет, разомлев от духоты, невольно задумалась: не помешай она свадьбе Пеппы с Раулем, вот куда потекли бы деньги с шахты. Ей вовсе не хотелось, чтобы племянница тратила свою молодость на восстановление замка Флери и вникала в сельскохозяйственные хлопоты. Рауль прав в одном: однажды Пеппа подумает о избавлении от обузы в лице обнищавшего графа с облегчением.

А значит — Маргарет поступила должным образом, и эта убежденность придала ей сил и принесла утешение.

Скоро вернулись старуха с Луизеттой, за ними топал молодой детина, тащивший на спине внушительную корзину. Одной рукой он придерживал лямки на груди, другой что-то бережно прижимал к себе.

Маргарет встала и, приподнявшись на цыпочки, внимательно осмотрела, что собрали для нее крестьяне. Две задушенные курицы, морковь и белая репа, одна небольшая приплюснутая тыква и с десяток луковиц, грибы и глиняный горшочек меда.

— Это Жиль, — сказала старуха, указывая на детину, — он у нас дурачок немного, но крепкий, проводит вас до замка. Не волнуйтесь, дорогу он знает, мальчишкой служил у старого графа на побегушках, да вот беда: ни с того ни с сего спятил.

— Граф спятил, Жиль спятил, — удивилась Маргарет, отсчитывая монеты. — Поветрие просто какое-то.

— В замок ни ногой, — предупредил детина, укачивая свой сверток. Приглядевшись, она разглядела соломенную куколку. — Только до ворот.

— До ворот и обратно, — строго наказала ему Луизетта. — Ну, ступайте, с богом.

И махнула рукой, прощаясь.

Маргарет неуверенно двинулась вслед за Жилем. Она всегда опасалась сумасшедших: от разумных-то людей не знаешь, чего ожидать, а тут и подавно!

Однако тот шагал легко и размашисто, не обращая на нее никакого внимания, баюкая куклу и что-то беззаботно напевая себе под нос. Прислушавшись, Маргарет похолодела, до того зловещими показались ей слова:

Ла-ла-ла, спи, моя Глэдис,

Добрый ангел мой,

Закрой свои мертвые глазки,

Пусть ночь принесет покой.

Ла-ла-ла, моя милая Глэдис,

Я не плачу о тебе, ведь ты

Все еще варишь мне бульон

В котелке из глины.

Ла-ла-ла, моя милая Глэдис,

Светится новое сердце

В твоей старой груди.

И пепел, и кровь, и цветы,

Это всё ты.

— Господи, — ахнула Маргарет и обогнала Жиля, чтобы увидеть его лицо. Оно было по-детски беспечным и хитрым. — Так ты дружил с Глэдис Дюран?

— Глэдис! — он показал соломенную куклу. — Добрая Глэдис любит теплое молоко. Две больших ложки меда и три цветочка ромашки. Не кипятить, не кипятить, — заволновался он. — Козы не любят, когда их кипятят, кабанов жгут в печах. Тук-тук-тук, новое сердце не бьется, ла-ла-ла, — и он снова запел навязчиво-простенькую мелодию старинной колыбели.

— Ты видел, что случилось с Глэдис, — догадалась Маргарет. — Видел и сошел после этого с ума. Это старый граф засунул в нее новое сердце?

— Его светлость? — Жиль испуганно закрутился волчком, оглядываясь во все стороны. — Его светлость, я уже почистил ваши ботинки! Вот ваш кафтан… Где парик? Где парик? Где парик? Глэдис, Глэдис, мы потеряли парик. Глэдис умерла? Глэдис варит бульон. Только молчит и молчит, обиделась на Жиля?.. Бульк-бульк-бульк, ах, господин Люка, потише, потише. Девочки спят, девочек нельзя будить.

— Мы не разбудим, — пообещала Маргарет, не зная, как успокоить переполошенного дурачка. — Мы просто несем несем корзину в замок. Это тихо.

— Только до ворот!

— Внутрь — ни-ни, — заверила она его.

— Пойдем, — покладисто согласился Жиль и снова затянул свою жуткую колыбельную, которая повторялась и повторялась, и через несколько минут Маргарет осторожно спросила:

— А Люка? Он был таким же добрым, как Глэдис?

— Умный, умный — забормотал Жиль. — Прятал слова в камень… Ла-ла-ла, спрячь словечко там, спрячь словечко здесь…

— Слова в камень? — озадачилась Маргарет.

— Водил палочкой по стенам, а там — ничего не оставалось. Ничегошеньки. Секретик, мой верный Жиль, наш секретик… Замок злой, — поделился он вдруг, вздрогнув, — замок хочет крови. А чужую не берет.

Тут они как раз вступили в тень огромной махины, стоявшей высоко на холме, и Маргарет вдруг померещилось, что у этой тени есть лицо с впавшими глазами и распахнутым в немом крике ртом. Причудливая игра света сменила очертания на женский силуэт в простой нательной рубашке и с непокрытыми длинными волосами. А потом тень снова стала обычной тенью, а замок — обычным замком, пригревшимся на солнышке древним камнем. Ничего зловещего, верно?