Тетушка против

Глава 28

Совершенно не такой встречи ожидал Рауль. Он прибыл в город на рассвете, но не решился нарушать покой домочадцев и просто завалился спать в коляске, чтобы потом вернуться в особняк черным ходом, отловить Теодора и велеть ему незаметно перенести все ящики, рулоны и футляры в комнату экономки.

И только после этого отправился приветствовать виконтессу Леклер.

Как же так вышло, что за время его короткого отсутствия все дамы сошли с ума? Жанна начала молиться портрету, Соланж пошла войной на Пруденс, а последняя даже не глядела в его сторону.

— Надеюсь, дорогой братец, ты вволю повеселился, — ядовито проговорила Соланж, указывая на неподвижную скорбную Жанну, исступленно перебирающую четки.

Он ничего не ответил, привлеченный тусклым блеском меча. Должно быть, потрясения последних дней играли с ним плохую шутку: показалось, будто древнее оружие завибрировало, узнавая и приветствуя господина. Рауль ощутил беззвучный зов и невольно сделал шаг вперед.

Тень мелькнула у двери — Пруденс. Она вошла по обыкновению тихо, бледная и чем-то расстроенная, остановилась у порога, то ли ожидая распоряжений, то ли желая что-то сказать.

— Какие же услуги вы оказывали виконтессе Леклер, коли она так высоко вас ставит? — с не меньшей ядовитостью спросила у нее Соланж.

И снова она не получила ответа — кажется, Пруденс решительно не желала укалываться отравленными шпильками.

Рауль сделал еще один шаг. Померещилось, что вояка на портрете оскалил зубы — угрожающе и крайне злобно, будто бы его приводила в бешенство сама мысль о мече в чужих руках.

— Ваша светлость? — донесся встревоженный голос Пруденс. Не оглядываясь, он протянул руку назад, безмолвно прося о помощи — удержаться бы на краю пропасти, не провалиться в бездну видений. И тут же вздохнул с облегчением от ее надежной и теплой ладони, твердо обхватившей его ладонь. Что-то громко воскликнула Соланж, но смысл ее слов не коснулся разума.

Пальцы Рауля, живущие своей жизнью, сомкнулись на знакомой шершавой обмотке рукояти. Холод металла гарды впился в кожу, и в ту же минуту в оглушительную тишину ворвался гневный крик:

— Не смей к нему прикасаться, он не твой! — Жанна вскочила с колен, пылая яростью, страшной и нечеловеческой. — Ты! Ты слабый, презренный… Земли распродал, замок не сберег… Но меч тебе не достанется!

И она вцепилась ногтями в руку брата, пытаясь отодрать ее от рукояти. Портрет зашипел одобрительно, и Рауль вместе с острой болью от внезапной атаки принял на себя и всю его ненависть: эти дьявольские потомки! Кристоф пожертвовал женой, чтобы его род был славен в веках. Он без устали колол и рубил, добывая состояние кровью. Как они могли все утратить? Даже меч — верный меч! — выбрал себе другого хозяина, и от этого предательства хотелось выть и убивать. И только Жанна, последняя искра надежды среди отчаяния, хранила в себе толику былого величия.

— Я верну нашей семье честь, — бормотала она, совершенно одержимая, — верну гордость…

Отцепившись от руки Рауля, она бросилась на него, надеясь расцарапать лицо. Он отшатнулся, лезвие со свистом рассекло воздух, и меч вкрадчиво шепнул: убей каждого, кто встанет на твоем пути. Нет никого могущественнее нас. Так легко и приятно быть на вершине…

Раулю ясно представилось острие, входящее в грудь Жанны, как прежде оно вошло в грудь Кристин. Он услышал подбадривающий звон древней стали…

А потом Пруденс шагнула вперед — быстрый замах, громкий звук пощечины, крик Соланж, алое пятно на бледном лице Жанны и голос, преисполненный укоряющего благоразумия:

— Нужно было все-таки выпить чаю, моя госпожа. Корень валерианы чудо, как помогает при расшатанных нервах.

Ее привычное и размеренное хладнокровие отрезвило Рауля. Как со стороны он увидел всю дикость происходящего и, не давая им с сестрой снова впасть в безумие, быстро рассек мечом полотно портрета. По особняку разнесся пронзительный оглушающий визг, но слышал ли его еще кто-нибудь? Из рамы хлынула гнилая болотная жижа, наступила звенящая тишина. Жанна пошатнулась и начала оседать. Уронив меч, Рауль едва успел ее подхватить, усадить на диван. Пруденс моментально сунула ей под нос нюхательные соли и сказала тихо:

— Лучше всего будет уложить графиню в постель.

— Что… — испуганно спросила Соланж, указывая на зловонную лужу на полу: — что это такое?

— Должно быть, за столетия портрет отсырел и пропитался плесенью, — тут же объяснила Пруденс. — Вредоносные испарения, исходящие от гнилой материи, пагубно воздействуют на здоровье. Припадки, видения, приступы ярости… Пожалуй, лучше открыть окна.

— Вы ударили ее! — припомнила сестрица, указывая на Жанну. — Да как только отважились! Можете и не надеяться на хорошую рекомендацию при расчете.

— К слову об этом, — Пруденс распахнула ставни, впуская в гостиную запах переспелых яблок и сухой травы. — Я как раз собиралась…

— Хватит, — резко оборвал ее Рауль, не желая слышать ничего из того, что она хотела сказать. Остро чувствовал: ему не понравится. — Соланж, или перестань нападать на Пруденс, или немедленно подготовь наш отъезд из этого дома. Ты ведешь себя низко и глупо. Займись лучше Жанной и попроси горничную тут убрать, а остатки портрета сжечь.

— Нет, — возразила Пруденс, — нельзя сжигать. Я сама позабочусь об этой вещице. Позвольте-ка, — она достала из кармана платок, крепко перевязала расцарапанную руку Рауля, не преминув возмутиться: — Скоро ни одного живого места на вас, ваша светлость, не останется. Никуда не годится!

И поспешно вышла, продолжая неодобрительно что-то бормотать себе под нос.

Рауль посмотрел на руку, на дверь, а потом на притихшую Жанну. Он чуть не убил ее! От запоздалого ужаса криком заходилось сердце.

А она, белая, с трясущимися губами, пустыми глазами, сидела, чуть покачиваясь и все сильнее обхватывая себя за плечи, будто замерзая в теплом помещении.

— Пойдем, — сказал Рауль, мягко касаясь ее щеки, — я отведу тебя в спальню.

Она схватила его за руку, прижала костяшки пальцев к своим ледяным губам.

— Я не хотела… мой разум помутился. Столько ненависти… Рауль, мне нужен доктор? Доктор для умалишенных?

— Тебе нужно поспать, — ответил он спокойно и не удержался, прижал сестру к груди, целуя ее волосы. — Все наладится. Ты поспишь и проснешься здоровой. Такой же, как прежде.

Соланж молча смотрела на них, испуганная и ничего не понимающая.

***

Они помогли Жанне подняться наверх и предоставили ее заботам горничной — переодеть, уложить.

В коридоре Рауль сказал Соланж:

— А в тебя-то что за дьявол вселился? Ты решила избавиться от Пруденс любой ценой?

— Ты намерен говорить об этом сейчас? — огрызнулась она, прислоняясь к двери, за которой находилась потерянная Жанна. — Тебе не кажется, что не время для таких пустяков?

— Не кажется, — угрюмо ответил Рауль. — Стоит отвернуться — а в доме зреет какой-то сомнительный заговор. Тут не знаешь, за что хвататься.

— Она нравится мне, — раздумчиво протянула Соланж, — но меня злит, в какого тюфяка ты превращаешься рядом с ней. Сегодня ты поцеловал ей руку при виконтессе! Вот-вот по городу поползут слухи, и нам будет очень неловко объяснять всем и каждому, что у графа Флери чувства к экономке, а она его отвергает! И ладно бы вы просто поженились — фурор, скандал, но без унижения для тебя. Как сказала Жанна, ты в своем праве. Но я не могу простить этой женщине того, что она ни во что тебя не ставит!

— Это уж мое дело, — буркнул он, — не лезь к ней, вот все, о чем я тебя прошу. Ты останешься с Жанной? Мне надо убедиться, что портрет уберут из гостиной.

— Рауль, — Соланж преградила ему дорогу, заглядывая в лицо. — Пруденс действительно нужна тебе? Ты правда в этом уверен? Это не каприз, не прихоть, не дурная причуда?

— Может, и причуда, — ответил он откровенно. — Но мне больно, когда ты ее обижаешь.

Она кивнула, принимая это к сведению, и вернулась к Жанне, больше не сказав ни слова.

***

В гостиной Пруденс аккуратно заворачивала в мешковину остатки портрета и меч. Зловонная лужа уже была вымыта, но ведро еще стояло у стола.

— Вы как хотите, ваша светлость, — решительно заявила она, — а я немедленно отнесу эту дрянь к мастеру-артефактору, чтобы он избавился от фамильного проклятия. Не хватало еще, чтобы вы тут все переубивали друг друга.

— Вы верите в проклятия?

— А вы нет? После всего, что случилось?

— Прежде я считал подобные россказни глупыми суевериями. А теперь голова от всего кругом.

Она фыркнула.

— К нам вот однажды попала музыкальная шкатулка — так мы всем домом спать перестали. И ведь главное, она заводилась сама собой в предрассветный час, когда тени живут своей жизнью… Глупые суеверия, как же. Этот мир полон разных опасностей, вот что я вам скажу.

Она завязала мешковину в узел, взвесила тюк в руке и удовлетворенно кивнула.

— Вы знаете, где найти такого мастера? — на всякий случай спросил Рауль, хотя в глубине души и не сомневался в том, что Пруденс знает все.

— А то как же, — не подвела она, — на самой западной окраине, где заканчивается Овражный проулок. Жутковатое местечко — ни одной живой собаки или курицы, всех на ритуалы перевели тамошние, кгхм, умельцы…

— Я пойду с вами, — мгновенно проникся Рауль.

Она смерила его оценивающим взглядом, прикидывая надежность такой защиты.

— У меня и шпага теперь есть, — выдвинул он решающий аргумент.

— Необычная, — согласилась Пруденс.

— О, — Раулю было жизненно необходимо подготовить ее к сюрпризу, тихо дожидавшемуся своего часа в ее комнате — бочка пороха, к которой неизбежно подбирался фитиль. — Это очень любопытная вещица. Я приобрел ее у старика Готье в переулке Судьбы, это в Пор-Луаре… Прежде шпага принадлежала одному…

— Так вы кутили в Пор-Луаре? — быстро перебила она.

— Почему — кутил? — изумился Рауль. — Ничего подобного! Вел себя крайне прилично. Вы посмотрите на клинок — сплав силы духа и морской стихии, видите этот синевато-свинцовый отлив?

— Так-так, — прищурилась Пруденс, — значит, и шпагу следует проверить на проклятия. Я только возьму шаль и шляпку, — и она вышла из комнаты, не дав ему рассказать про шторм у скалы Гнилой зуб и хитрого пирата Леруа, разившего этим клинком предателей.

Что за женщина! Это ведь была потрясающая история, которую он повторял всю дорогу обратно, чтобы ничего не забыть и преподнести во всех красках.

И только спустя два суматошных удара сердца Рауль сообразил: Пруденс отправилась за шалью и шляпкой! К себе!

Ох.

Он застыл, боясь пошевелиться и не представляя, что ждет его дальше. Все было забыто: и шепот меча, и ярость портрета, и жалость к Жанне.

Минута сменяла минуту, и ничего не происходило, только Мюзетта забрала ведро и ушла вместе с ним.

Наконец, решившись, Рауль осторожно двинулся к комнате экономки, которая в этом доме располагалась между кухней и лестницей — стратегически удобное место, чтобы следить за всем происходящим.

Тихо скрипнула от его руки дверь.

Внутри были опущены шторы, отчего казалось, будто уже вечер. Пруденс стояла посередине на небольшом свободном пятачке с парой практичных шерстяных чулок в руках. На полу лежала одна из сорочек, словно ее выронили в смятении. Повсюду громоздились открытые ящики с праздничными платьями, рулоны с повседневными, коробки с перчатками и чулками, льняные мешки и бочонки с кринолинами. И без того крохотное пространство едва вмещало все чувства Рауля, пахло воском, лавандой и ивняком.

Едва повернув голову, Пруденс спросила:

— Это местная шерсть или привозная?

У нее был странный механический голос, как у заводной игрушки.

— Местная, — осторожно проговорил Рауль, — горная. Госпожа Элоиза клялась, что овец стригли под луной и что шерсть — мягче пуха. Я прикладывал к щеке…

— Под луной, — повторила она с едким смешком. — Значит, содрали втридорога.

Аккуратно сложила чулки и бережно положила их в коробку. Потянулась к темно-синему платью из плотного камлота, ее руки дрогнули, и оно упало вниз, к сорочке. Пруденс не обратила на это внимания, она медленно вытащила из ящика корсет — белый, бесстыдный, готовый. Глаза у нее становились все больше, а дыхание — все медленнее, тише. Держа предмет туалета на отлете, как тушу мертвой курицы, она безжизненно поинтересовалась:

— Китовый ус? Или тростник?

— Китовый ус, — выпалил Рауль, решив, что отступать некуда. — Госпожа Шарлотта заверила меня, что он держит спину и гибкий… Не должен стеснять дыхание.

— Да что вы говорите… а мерки?..

— Пруденс, — взмолился Рауль, ступая к ней. — Посмотрите на меня, пожалуйста. Вы сердитесь?

— На это? — она положила корсет обратно и замерла, бессильно опустив руки. — Я пытаюсь понять, ваша светлость, но не могу.

— У меня есть два объяснения на выбор, — объявил Рауль, гордясь твердостью своего голоса. Он только что едва не заколол родную сестру, но ведь удержался, ведь герой! Так что с этим разговором тоже как-нибудь справится.

— Целых два, надо же. Мне вот ни одного в голову не приходит, — прошелестела Пруденс. Подняла платье: — А подклад?

— Льняной… Там есть еще шелковое, для гостей, — оживился было он, но тут же попридержал свою прыть, пока не схлопотал. — Вы можете считать, что это моя благодарность за все, что вы для нас сделали. Но можете также помнить, что я люблю вас…

— Мне кажется, мы это закончили в кладовке замка, — наконец-то в ней проснулся гнев, и он был еще тихим, но уже определенно опасным. — Вы пообещали, что больше не побеспокоите меня. А это все определенно похоже на беспокойство.

— Я лишь хотел порадовать вас.

— Порадовать себя! — обрушилась она, обращаясь в фурию. — Как неудобно ухаживать за женщиной, у которой лишь одно платье! А вот если ее приодеть, то будет уже не так стыдно, верно?

— Вы правы, мне стыдно, — тоже разволновавшись, горько заверил ее Рауль. — Мне стыдно, что я снова и снова досаждаю вам. Видно, у меня совсем нет гордости. Легко ли с таким примириться?

— А как же моя гордость?

— А что с ней случилось? Кажется, мой наряд приобрели для меня вы! И чулки, и рубашку. Почему это вам можно, а мне нет?

От такого умозаключения она остолбенела и даже немного оробела.

— Это входит в обязанности экономки…

— Вы мне не экономка! — в свою очередь загремел Рауль, почуяв ее слабину. — А женщина, которую я люблю! Черт бы вас побрал, Пруденс, да ухаживать за вами — все равно что пытаться задобрить волчицу!

— А почему это вы на меня кричите? — опомнилась она.

— Да потому что вы совершенно невыносимы!

— Ну, знаете ли…

— Знаю, — безнадежно признал он. — Но что толку от этого знания, если вы так прочно засели в моей голове, что вас оттуда никакой метлой не вымести.

Пруденс открыла было рот, чтобы разразиться новой тирадой, безусловно разумной и правильной, — но самым неожиданным образом расхохоталась, и ее смех обрушился на Рауля гулким камнепадом.

— Метлой, как ползучую вездесущую пыль… — всхлипнула она, оступилась, толкнула бедром ящик, и оттуда коварной змеей выскользнул порочный алый атлас пеньюара, единственной броской покупки, которую Рауль себе позволил. Она отпрыгнула, будто ужаленная, снесла несколько коробок с веерами и шалями — и оказалась совсем рядом, трепещущая и лишенная обычной брони. Он все-таки нашел брешь в надежных доспехах — не то чтобы повод для самодовольства, но что-то вроде.

— Упрямство — достоинство ослов, — уведомила она сухо.

— Пусть, — прошептал он, не сводя взгляда с близких крупных губ.

— И если вы ждете благодарности…

— Не жду.

— И если вы думаете, что я вам обязана…

— Не думаю.

— И если…

Дальше он уже не стал слушать — хватит с него. Наговорили друг другу сверх меры. Коснулся бережным поцелуем сначала трогательного уголка ее рта, потом нижней губы, и лишь потом, осмелев в безнаказанности, обнял за талию, прижимая свою роскошную, горячую Пруденс по-настоящему, близко. С восторгом ощутил ее руки на своей шее, дрожание губ под губами и благоговейно зажмурился, не веря тому, что дикая волчица отозвалась все же на ласку.