Тетушка против

Глава 29

Услышав, куда именно собрались его светлость с госпожой Пруденс, старый добрый Жан заартачился.

— Не поеду, — истово перекрестился он. — Вот хоть что делайте, не поеду. Лошадка у вас пусть и старенькая, а все же служит верой и правдой. Не ровен час, сожрут ее там.

— Кто сожрет? — весело спросил Рауль, чья довольная физиономия казалась Маргарет особенно бесстыжей — будто каждый мог по ней прочитать, как они целовались недавно в комнате.

— Кто-нибудь да сожрет, — убежденно заверил их Жан.

— Оставишь нас в начале Овражного проулка, — велела она, — да подождешь там!

— Вы только до ночи возвращайтесь, — попросил старик робко.

В экипаже, не успев даже толком дверь закрыть, Рауль первым делом сграбастал ее руку и нежно поцеловал запястье, едва не мурлыча, как объевшийся сметаны кот.

Маргарет шарахаться от него не стала, а мысли о пятнах корня валерианы отогнала подальше. Какая уж есть, краше она не станет, хоть скупи наряды на всем побережье.

Закрыв глаза и откинувшись на спинку сиденья, она нырнула в незнакомые ощущения — дыхание на тонкой коже, там, где заканчивался рукав. Легкие поглаживания кончиками пальцев — по линии жизни, по линии любви. Вспомнилось, как доверчиво и в то же время требовательно раскрылась его ладонь — в гостиной, при обеих сестрах, пусть даже Жанна была не в себе. Как Маргарет сразу поняла, чего он хочет и, ни секунды не колеблясь, сжала протянутую руку. Наверное тогда она вдруг ощутила, что нужна ему, по-настоящему — без глупостей с дурацкими подарками и ухаживаниями, в которых этот человек был вроде бы мастак, а вроде и банальный пошляк.

За локонами и блестящими пряжками прятался живой, искренний и чуткий мужчина, который тоже видел ее без шелухи — излишне крепкого телосложения или первых морщин.

И даже если Маргарет преувеличила и придумала его-свои чувства, то впервые в жизни смогла понять свою матушку, которая все бросила ради чувственных и трепетных прикосновений. Возможно, она не была такой уж дурой, а лишь подчинилась неведомой силе, которая теперь взялась за ее дочь.

Старая коляска на скрипучих рессорах была равнодушна к человеческой нежности. Она подпрыгивала на булыжной мостовой, заставляя своих пассажиров то и дело крениться в разные стороны, падать друг на друга или наоборот, сбивала романтичный настрой. Смеясь и чертыхаясь они добрались до места с ощущением некоторой побитости в конечностях и с облегчением выбрались наружу.

Жан остановил экипаж на небольшом пятачке, где сонные торговцы отгоняли мух от гниющих персиков и винограда. Маргарет была уверена, что под испорченными фруктами прятались настоящие товары, которые не принято выставлять напоказ. Здесь можно было найти настойки от мужского бессилия, разнообразные эликсиры для молодости и красоты, а также снадобья, способные гарантированно избавить тебя от соперницы, приплода в животе или надоевшего мужа.

— Я вас туточки обожду, — подозрительно оглядываясь по сторонам, буркнул Жан и на всякий случай покрепче перехватил кнут.

— Сюда, ваша светлость, — Маргарет указала на узкий проход между двумя облупившимися лачугами.

— И вы собирались бродить тут одна? — укорил ее Рауль, взял тюк из мешковины и бодро двинулся вперед.

Она лишь пожала плечами. С кем еще ей было бегать по деликатным делам, не с дворецким Гаспаром же.

За проходом начался крутой спуск, заросший дикой сливой и терновником. Это была не дорога, а змеиная тропа, вьющаяся по склону оврага. Колючки норовили зацепиться за одежду, будто предостерегая людей: не ходите дальше, отступитесь.

Сухо шелестела листва под ногами, лопались перезревшие ягоды, и их пряный запах мешался с горечью полыни. На оголенных верхушках деревьев каркало воронье.

— Жутковато, — заметил Рауль.

— Нам ли бояться жути, — усмехнулась она. — Видели и пострашнее картины. Тут хоть мертвяки из болота не прут.

— Не сглазьте, — поежился он.

Им приходилось идти друг за другом, очень уж узкой была тропинка. Глядя в прямую спину перед собой, Маргарет призналась:

— Я намерена вернуться к Пеппе. Как бы то ни было, я не имею права оставлять ее без присмотра.

Возможно, она ожидала возражений, но Рауль охотно поддержал эту мысль:

— И правильно. Девочка обидела вас, но я уверен — она раскаивается, — его голос вдруг приобрел теплую мечтательность. — Юность и красота плохие советчики. А Жозефина по-настоящему красива. Ни у кого больше я не встречал такой изящной линии шеи, а глаза! Выразительные, притягательные…

Запнувшись о камень, Маргарет неверяще прислушалась к его интонациями. Он говорил о бывшей невесте как влюбленный кавалер!

— Так, может, вы поспешили с расставанием? — осторожно предположила она.

— Пруденс, Пруденс, — он неожиданно рассердился. — Перестаньте уже подсовывать меня своей племяннице! А ведь она действительно могла составить мое счастье… — добавил он растерянно, остановился, оглянулся. На смуглом лице читалось глубокое недоумение. — Как странно. Я ведь не должен к ней ничего чувствовать, а как будто чувствую.

Тоже остановившись, Маргарет обеспокоенно закусила губу. Еще вчера она сочла бы такое вероломство возможным, чего ждать от беззаботного графа. Сегодня племянница, завтра ее тетушка, послезавтра опять племянница. Но сейчас все внутри взбунтовалось против возможного предательства, и первые, слабые ростки доверия хоть и пригнуло ветром, но пока не вырвало с корнем.

— Я люблю вас, — исступленно закричал Рауль. — Точно знаю, что люблю! Так отчего же стоило вам заговорить о Жозефине, так меня будто ударило желанием увидеть ее?

— Сердцу, конечно, не прикажешь… — обескураженно признала она, не зная, что и думать.

— Прикажешь-прикажешь, чего проще, — скрипуче раздалось из кустов, и, с треском ломая ветки, из овражных зарослей выбралась старуха. Нарядная, опрятная, в белоснежном переднике с тонкой вышивкой и изумительной красоты цветастой шали, она непринужденно держала в руках связку дохлых крыс — за хвосты. Круглое, как спелое тыква, лицо с румянцем на выступающих скулах лучилось хитростью, а седые волосы оказались не просто тщательно уложенными в косу-корзинку вокруг макушки, но и еще украшены модными малиновыми и лимонно-желтыми атласными лентами.

— Чего вылупились, — рассердилась старуха, — шагайте, куда топали, не городите дорогу.

И она взмахнула крысами, подгоняя нерадивых чужаков.

Маргарет не пошевелилась.

— Так что там с сердцем? — твердо спросила она.

— А я уже который год талдычу мерзавке, — затарахтела старуха, без разгона продолжая долгий спор: — заканчивала бы ты, Белла, с приворотами, пока худого не вышло. Совсем дурное ведь дело, как ни посмотри. Да куда там! Мерзавка до денег страх как охоча, а матушку Люсиль побоку. Матушку Люсиль можно не слушать!

— Приворот? — поймала основную мысль Маргарет. — Какой приворот?

— Свежий, — охотно пояснила старуха, мазнула по Раулю цепким взглядом и уточнила: — надысь и поймал, сердешный. А всё красота проклятущая, никому покоя от нее нет. Мой третий муж тоже смазливым был, так я через день с него эту заразу сцепляла.

— И с меня сцепите, — потребовал Рауль нервно и принялся отряхиваться, как будто в паутину влип. — Что же мне, как дураку теперь за Жозефиной бегать?

— А хоть бы и за ней, тут у нас имен не спрашивают. Бегать-то будешь, касатик, вот только подожди, как луна в полную силу войдет, и на стену от любви полезешь. Белла-мерзавка свое дело знает. Работает грубо, без души, зато намертво.

— Что значит — намертво? — перепугался Рауль. — Пруденс, скажите ей!

— Мы хорошо заплатим, — сказала она.

— Заплатите, — кивнула старуха, — как не заплатить. Касатик-то вон аж с лица спал, у таких, кто против волшбы прет, мозги первыми запекаются.

— Перестаньте переть, ваша светлость! — рявкнула Маргарет. Он только жалобно хлопнул ресницами и пролепетал:

— Да не хочу я вашу Пеппу, а оно само выходит.

— Вот что, — старуха снова взмахнула крысами и принялась командовать: — ты, голубушка ступай и раздобудь корову, да смотри, чтобы пожирнее, обязательно черную или красную. Приведешь ее вон в тот дом, с багрово-бурой крышей, отсюда видать. А ты, касатик, за мной. Я пока тебя травками отпою, пошепчу над сердешным.

— Как корову? — растерялся Рауль. — Где Пруденс ее возьмет?

— Уж будьте уверены, за рога приведу, — пообещала Маргарет и, развернувшись, принялась карабкаться вверх по склону.

Думать о Пеппе она себе запрещала, но все равно думала. Упрямая девчонка! А если навредит и себе, и Раулю? Такие штуки даром, поди, не проходят, кто знает, чем грозят…

На крошечном пятачке Маргарет первым делом подошла к косому детине с бельмом на глазу, изнывающему над гниющими грушами, и спросила, где тут можно раздобыть толстую черную или красную корову. Детина не удивился, но заломил такую цену, что у нее от негодования глаза на лоб полезли. Развлекая местный люд громкой перебранкой, они битых десять минут ожесточенно торговались, сошлись на трети, ударили по рукам.

— Деньги вперед, — раздухарившись от азарта, залупил детина, но Маргарет была не из тех женщин, которых легко облапошить.

— Получишь остальное, когда приведешь скотину к матушке Люсиль, — отсчитывая половину монет, жестко объявила она. — Знаешь, поди, где она живет.

— Как не знать, — и детина прыснул в сторону лачуг, только его и видели.

Осуждающе покосившись на экипаж Флери, откуда трусливый Жан и носа не высунул, хотя не мог не слышать устроенный ею переполох, Маргарет поспешила обратно к змеиной тропинке. Промчалась по ней, игнорируя терновые колючки, спустилась по скользким, вырубленным в глине ступенькам — и оказалась на обшарпанной улочке, больше похожей на щель между каменными стенами. Древние кривые дома из темного камня будто срослись верхними этажами, почти перекрывая небо.

Она прошла мимо лавок, больше напоминавших ведьминские логова — «Три вороны. Долой проклятия», «Плавильный горн госпожи Марго. Оживим старинные артефакты», «Снадобная хромого Элиаса. Все для плодовитости и другого», «Всевидящий глаз Сивиллы. Будущее по ладони».

На вывеске матушки Люсиль красовалась блеклая от старости надпись: «Подумай, прежде чем входить».

Маргарет этому совету не последовала и без промедления толкнула покосившуюся калитку.

Двор был похож на чисто убранную свалку. Казалось, все, что когда-либо валялось на улицах Арлана или в овраге, нашло здесь новую жизнь. Старые горшки проросли пучками иссопа и руты. На заборе висела ржавая кольчуга, в ее звеньях кустился мох. На выцветшей прялке сушилась фиолетовая фасоль, а на оглобле — гирлянды красных ягод паслена, ядовито лоснящихся.

Тыквы причудливых форм, чугунки, склянки, алхимические кристаллы валялись на земле, оставляя лишь крохотные дорожки между собой.

Рауль нашелся на мшистом чурбане, его лицо было бледным, покрытым испариной, но он держался очень прямо, изо всех сил стараясь сохранить достоинство — насколько это было возможным для человека с сушеной жабой в руках.

— И нечего морду кривить, — гремел голос матушки Люсиль. Вскоре и она сама появилась из-за угла с железным совком, где дымились раскаленные угли. Она высыпала их на небольшой плоский камень посреди двора, достала из кармана пригоршню сухой травы, кинула следом. Запахло жженым розмарином. — А, девонька! Корова где?

— Ведут, — коротко ответила Маргарет.

Ее глаза встретились с глазами Рауля — там было чистое страдание: ведьма, жаба, приворот! Но при виде ее заискрилось и облегчение пополам с нежностью, отчего у нее кувыркнулось сердце.

— На что приворот-то ставили? — буднично спросила старуха, достала из другого кармана сушку и вгрызлась в нее крепкими зубами.

— Не знаю… — беспомощно ответил Рауль.

— Кровь, ногти, волосы, мужское семя… — перечислила она.

— А… я дарил Жозефине медальон с детской прядью моих волос. Ну знаете, девушки любят все сентиментальное, — и, смешавшись под безжалостным прищуром Маргарет, поправился: — юные глупые девушки любят… Черт, опять… Она такая изящная… шея… глаза… Пруденс! Не слушайте, что я несу!

— Да уж постараюсь, — проворчала она.

— На волосах якорь, самое оно, — хмыкнула старуха, дожевала сушку, огляделась, выхватила из переплетения заборных прутьев огромные ржавые садовые ножницы и подступилась к «касатику».

— Что? — заволновался он.

— Не волнуйся, не зарежу. Только волос малость отхвачу.

Рауль побледнел еще больше. Его рука невольно взметнулась к роскошным локонам.

— Не смейте… — прошептал он отчаянно.

— Ваша светлость! — возмутилась Маргарет.

Он зажмурился, как будто собирался подняться на эшафот.

— Режьте, — произнес с обреченностью висельника. — Видите, Пруденс, на что я иду ради вас.

Ей было жаль его — правда жаль, но в то же время невольный смех подкатил к горлу. Какая великая жертва! Какая душераздирающая драма!

Чтобы смягчить тяжелейший удар — испорченную прическу, — Маргарет встала у него за спиной и положила руки на его плечи. Он немедленно присмирел, и матушка Люсиль, не церемонясь, отхряпала солидный клок у самого виска. Рауль издал горестный вздох и откинулся назад, затылком прижимаясь к животу своей Пруденс. Она погладила его по голове, пытаясь утешить.

В этот момент во двор ввалился давешний детина с бельмом, таща за веревку огромную, флегматично жующую корову.

— Черной не было, — провозгласил он, — рыжая-то сойдет?

— Стельная! — обрадовалась старуха. — К удаче, касатик, как есть к удаче.

— Вы убьете ее? — снова встрепенулся Рауль. — С теленочком?

— Или вы предпочтете жениться на Пеппе? — вкрадчиво шепнула Маргарет. Ревность — злая, порочная ревность, к собственной племяннице, двойной позор, — ожесточила ее. Это было страшно: прежде она казалась себе лучше, добрее. Но кто-то жадный в глубине глубин ее души оскалил зубы, ни в какую не желая делиться. «Не отдам, — с ужасом поняла Маргарет, — ни за что не отдам». Впору было самой отправиться к экзорцисту, но что-то подсказывало — без толку.

— Не шутите надо мной, Пруденс, — скорбно сказал Рауль. — Вы же видите, что я стараюсь не поддаваться. Но знали бы вы, как оно жалит: будто сердце пополам пилят.

— А вы терпите, — вопреки ее твердому тону, руки все ласкали его волосы — бережно.

Матушка Люсиль тем временем кинула локон в глиняный горшок, поставила его на землю, деловито подошла к корове, достала из фартука крошечный и острый, как бритва, ланцет.

— Ничего страшного, красавица, — проворковала сердечно и быстрым точным движением сделала надрез на ее ухе. — Всего три капли, от тебя не убудет.

Корова лишь дернула хвостом, будто отгоняя слепня, старуха стряхнула ее кровь все в тот же горшок, погладила животное по округлому боку, а детина потребовал остаток монет.

Пока Маргарет рассчитывалась, матушка Люсиль водрузила посудину на угольки и быстро, неразборчиво зашептала над ним, забрала у Рауля жабу, бросила ее внутрь тоже. Запахло палеными волосами, медью, весной и свободой, горшочек треснул и развалился.

— Все, — она отряхнула руки. — Часок подожди, касатик, а потом люби, кого хочешь.

Рауль не сразу пошевелился. Казалось, он прислушивался к себе, пытаясь разобраться в сполохах родных и навязанных чувств. Потом медленно поднялся, ощупал место пострига, скривился и вдруг без всякого повода ухмыльнулся.

— Пруденс, а ведь вы меня ревновали! — проговорил он с уже привычным зазнайством.

— Вот еще, — оскорбленно фыркнула она.

— Ревновали-ревновали, — упоенно подтвердил он, — уж в таких материях я разбираюсь… — он осекся, вероятно, не желая щеголять перед ней своим бурным прошлым, и закончил просто: — Спасибо вам за это.

— Спасибой сыт не будешь, — вмешалась старуха.

И этот транжира расплатился с ней без малейшей попытки сбить цену, чем лишил Маргарет любимого занятия. Раздраженная и тем, что попалась с поличным, и баснословными тратами — никаких денег на его светлость не хватит, — а больше всего поступком Пеппы, она схватила забытый тюк, брошенный у самой калитки.

— Нам бы еще проклятие с побрякушек снять, — отрывисто сказала, не глядя ни на кого.

— Это вам в «Три вороны», — отмахнулась старушка, ссыпая монеты в фартук. — И смотрите, обдерут вас там, прямо как здесь!

Под ее скрипучее хихиканье они вывалились на узкую улочку, и Рауль забрал поклажу, закрутил головой в поисках нужной вывески, нашел и устремился навстречу новым расходам.

— Ваша светлость, — плетясь за ним нога за ногу, заговорила Маргарет медленно. — Все правда: я ведь и в самом деле не из тех, кто способен на душевную щедрость.

— Это вы о других женщинах говорите? — изумился он, притормаживая.

Она подавленно кивнула.

— Я тяжеловесна, безжалостна к себе и другим, даже жестока… Пеппу совсем затиранила, и вам спуску не дам… Если вы не сбежите прежде, чем все станет взаправду.

— Пруденс, — серьезно ответил он. — Но ведь все уже взаправду, куда уж хуже! Будьте уверены, я на ваш счет иллюзий не строю. Если бы я обладал волей над своим сердцем, то уж точно бы в вас не влюбился! Выбрал бы легкомысленную Жозефину и всю жизнь провел, волочась за разными юбками. Но вы больше, чем женщина. Мне кажется, вы смысл моей жизни. Поэтому что уж теперь роптать, остается только соответствовать.

— Как-то вы не слишком любезны, — нахмурилась она.

Он тепло рассмеялся, обнял ее — прямо посреди улицы, господи! Бам! бам! бам! — загрохотало в ушах. Поцелуи коснулись виска, уха, лба.

— Нам надо поскорее пожениться, пока вы снова чем-то не озаботились, — проговорил отрешенно. — Очень уж вы во мне сомневаетесь, прямо беда у нас с этим.

Что, простите, сделать?!