Тетушка против

Глава 31

Как же она порой ненавидела этот городишко, где всем было страх как интересно, что же происходит за соседским забором. Казалось, сама жизнь — неспешная, утомленная зноем, бесконечными разговорами и чаепитиями — рождала бесконечные слухи, частенько ничем не подкрепленные.

Ее тут знали как Маргарет Робинсон, требовательную покупательницу, державшую в безупречном порядке большой дом Бернаров.

Пруденс Робинсон прежде не знал никто. Однако за один злополучный день это имя прилипло ко множеству языков.

— Бьет прислугу, — подтвердила Констанция, щелкая садовыми ножницами. — Жадная и жестокая… Кому же ты перешла дорогу, дорогая моя?

У нее не было ни одной догадки.

— Не знаю, что и делать, — призналась Маргарет. — Мне нужны горничная, камеристка и лакей. Но кто теперь пойдет?

— А если поискать в ближайших деревеньках? — предложила Констанция. — Пока до них дойдут городские сплетни, уже новый скандал появится.

Вспомнилась веселая сердобольная Луизетта, которая относилась к Раулю с теплом и заботой. Как она вздыхала в ночь падения замка и норовила подсунуть его светлости кусок пирога.

— Да, может быть, — согласилась Маргарет. — Одна беда: выучки у них никакой.

— А нынче все такие, — посетовала Констанция. — Никто не желает идти в услужение, все хотят работать на алхимических фабриках и лопочут о чувстве собственного достоинства… Глупости, что унизительного в работе?

— Ты ведь понятия не имеешь, что это такое.

Хмыкнув, подруга особенно звонко щелкнула ножницами.

— Значит, я отдаю на разграбление сундуки твоей свекрови? — вернулась Маргарет к теме своего визита.

— Эта Соланж удивительная пройдоха. Девчонка далеко пойдет, вот увидишь. Пусть забирает старое барахло, таких ушлых девиц хорошо иметь в должниках.

На том и порешили.

***

Дом Пеппы находился всего в трех кварталах от дома Констанции, но на дорогу к нему ушло непозволительно много времени. Маргарет то и дело останавливалась, чтобы поболтать с зеленщиком, мясником, булочником. Ее приветствовали подобострастно: давно вас не было видно, госпожа! Нянюшка Латуш сказывала, ездили навестить заморскую родню? А вот хотите свежей говядины?..

За эту дорогу выяснилось много подробностей о мистической экономке графа Флери: порождение гнилых болот, она по ночам оборачивается волчицей и жрет припозднившихся девственниц. Провинившуюся прислугу хлещет раскаленной кочергой. Зубы у нее острые, а глаза косые. Графа подчинила своей воле, и он бегает за ней, как щенок. Особенно ненавидит эта фурия молоденьких хорошеньких горничных, потому как не желает, чтобы его светлость любовались кем-то другим, а не только ее жабьей физиономией.

Тщательно обдумав услышанное — кочерга, болото, влюбленный граф, молоденькие горничные — Маргарет процедила презрительно:

— Косорукая Манон, чтоб тебе пусто было.

Только неумеха-служанка, присланная в замок Лафоном и изгнанная оттуда с позором, могла сочинить столь чудовищную ложь. Что же, она за это поплатится.

Преисполненная холодной яростью, Маргарет от души прошлась дверным молотком по тяжелому дубу. Открыл ей мажордом Гаспар.

— Госпожа, — он явно обрадовался. — Наконец-то! — и шепнул доверительно: — Тут без вас все вверх дном!

— Где Пеппа?

— Так у себя. Над нарядами плачет.

Она тоже сошла с ума из-за приезда в эти края короля? С какой стати? У зажиточной мещанки не было никакой возможности просочиться в Лазурную гавань.

Тихонько вздохнув — как-то пройдет встреча? — Маргарет поднялась наверх.

Пеппа стояла посреди спальни, а вокруг пестрыми ворохами громоздились платья. Соланж умерла бы от зависти при виде таких запасов, но девчонка выглядела совершенно несчастной.

— А, дражайшая тетушка, — желчно усмехнулась она. — Неужели вспомнила, что у тебя есть дела поважнее, чем пресмыкаться перед моим врагом? Вот к этому платью следует пришить кружева, а сюда добавить вышивку на лиф!

— Здравствуй, Пеппа, — Маргарет оглядела бардак и поинтересовалась: — И что все это значит?

— Это ты мне объясни: как ты додумалась поступить на службу к Флери? Что? Думаешь, я не додумалась, о какой Пруденс Робинсон талдычит с утра весь город? Думаешь, я не помню твое полное имя? Или у тебя совсем не осталось гордости, раз ты подалась к этому мерзавцу?

— И для чего ты пыталась приворожить мерзавца?

Подпрыгнув на месте, Пеппа махом потеряла всю свою напористость и забеспокоилась:

— Ты-то об этом откуда знаешь?

— Оттуда, — Маргарет неопределенно махнула рукой в сторону Овражного проулка. — Сняли вчера твой приворот, уж прости.

— Ка-а-ак? — жалобно проскулила девчонка и плюхнулась на кровать, приминая воланы.

— С помощью сушеной жабы и клока волос.

— Гадость, — скривила красивые губы Пеппа. — Впрочем, я могла бы и сама догадаться, что без тебя тут не обойдется. Очень уж ты любишь совать свой нос в чужие дела. И как мне теперь прикажешь увидеть короля?

— Ты навела на него приворот, чтобы увидеть короля? — не поверила своим ушам Маргарет, и гнев невиданной силы пополам со жгучим сочувствием к Раулю поднялся из самых глубин, затмевая все другие чувства. — Да как ты только додумалась до такой низости? Ты хоть представляешь, как плохо пришлось его светлости? Он чуть не спятил, сопротивляясь навязанной любви!

— Да почему плохо-то! — закричала Пеппа и вдруг застыла, пораженная какой-то мыслью. — Почему плохо?.. — словно саму себя переспросила она и охнула, прижав руки к груди. — Если только… Она говорила… Но это невозможно! Белла сказала, что мужчине может стать дурно лишь в одном случае: коли он влюблен в другую. И чем сильнее он влюблен, тем хуже ему придется… Но в кого? Рауль ведь безвылазно торчал в замке, а там из женщин была лишь старуха-служанка. Ему просто не за кем было там волочиться!

Тут она вскочила, подлетела к Маргарет и вцепилась в ее локти, пытливо вглядываясь в лицо, будто надеясь прочитать мысли:

— Тетушка, ты служишь у Флери и должна знать! Кто эта вертихвостка?

— Зачем тебе? — помертвев, едва слышно выдохнула она.

— Ты издеваешься, что ли? — топнула ногой Пеппа и выпустила ее. — Это всё ты, всё ты!

Маргарет ощутила, как тошнотворный стыд запечатал ей горло. Девчонка обо всем догадалась, и теперь ни за что не простит тетушку-разлучницу.

— Не будь твоих глупых предрассудков, я бы уже была графиней! — продолжала бушевать Пеппа. — Много лет я мирилась с твоей деспотией: это не носи, туда не ходи, книжки всякие, дурацкая математика! Ты даже не разрешала мне посещать музыкальные вечера госпожи Аделины, а там, по слухам, ужасно весело!

— Да ведь публика у нее самого низшего пошиба, — отмерла Маргарет, привычно ввязываясь в застарелый спор. — А для игры в шарады она привлекает красавиц… — тут она понизила голос до едва слышного шепота: — полусвета.

— И что с того? — буркнула Пеппа. — Чтобы ты знала, все эти правила приличий остались в прошлом! Нынче ценятся раскрепощенные девушки.

— Да как ты!..

— А вот так! Нянюшка Латуш говорит, что только постельными утехами и можно по-настоящему привязать к себе любимого!

От ужаса Маргарет пошатнулась.

— Я убью эту старуху, — пригрозила она. — Какими бреднями она забивает голову невинной девушки!

— Она говорит, — испытывая явное удовольствия от шокированного вида своей тетушки, злорадно сказала Пеппа, — что от излишне воспитанных жен мужья всегда будут сбегать к этим самым красавицам полусвета! Да что далеко ходить — давай взглянем хотя бы на тебя. Ты осталась старой девой не потому, что приземистая толстушка, и не из-за крестьянского румянца во всю щеку, и не из-за бедности! А потому что холодна как камень. В тебе нет и искры страсти, которая бы притягивала мужчин… Кстати, на удивление хорошенькое платье, как это ты умудрилась купить себе такое, поди все локти искусала от жадности… Но даже платье не поможет равнодушной статуе стать желанной женщиной, вот так-то. Ты ведь только и умеешь, что помыкать всеми да командовать! Но с меня хватит, хватит.

— Да, — уничтоженная злыми словами своей маленькой девочки, кивнула Маргарет. — С меня, пожалуй, тоже. Вот как мы поступим: забудем о графе Флери и всех тех грубостях, которые ты тут наговорила. Я сегодня же рассчитаю нянюшку Латуш, а ты будь добра извиниться. Не стоило мне так надолго оставлять тебя без присмотра — ты еще слишком юна и податлива чужому влиянию. Но хорошо, мы это исправим…

— И ничего подобного, — перебила Пеппа. — Я не позволю тебе вернуться в этот дом и тиранить меня дальше. Хотела было — но теперь уж дудки! Мигом вспомнила, как ты невыносима. Начну жить своей головой и хоть посещать госпожу Аделину, хоть носить то платье из оранжевого муслина.

— Ни за что! В нем ты похожа на вульгарную актриску.

— А вот буду, буду, и ничего ты мне не сделаешь, иначе я обнародую ордонанс!

— Ордонанс сгорел при пожаре в замке.

— Ничего, королевский интендант выпишет новый.

— Интендант надолго уехал из города.

— Брошусь в ноги герцогу, да хоть самому королю — а найду на тебя управу!

— Вся твоя жестокость ради того, чтобы веселиться без присмотра? — устало спросила Маргарет, и против ее воли в голосе зазвенело презрение. — Что же, ты истинная внучка своего деда. Тот навсегда отвернулся от сестры из-за неподходящего мужчины, а ты выставляешь меня из дома ради пустых развлечений.

— Так я и знала, — взвизгнула Пеппа, — что ты ненавидишь всех Бернаров!

— А за что мне вас любить? Один был черствым эгоистом, да и ты такая же… Годами я пыталась переломить твой характер, но, как видно, люди не меняются. Какими приходят на этот свет, такими и умирают.

— Я собой весьма довольна, — пожала плечами Пеппа, вышла из комнаты и кликнула горничных, велев им собрать вещи тетушки, «да ни одной сорочки не забыть».

Маргарет так и стояла посреди спальни племянницы, и суета, возникшая на этаже, не отвлекала ее от бессильных попыток понять: как же так вышло? Когда они с Пеппой разучились понимать друг друга? Когда молодая, непобедимая жажда к свободе перебила в той всякое уважение, всякую благодарность?

В спальню заглянула нянюшка Латуш, против обыкновения не торжествующая, а печальная.

— Вот такая она, наша Пеппа, хоть кол на голове теши, а от своего не отступит, — вздохнула тихонечко. — Раз уж она с вами так поступила, тетушка, то меня и вовсе в два счета выставит, вздумай я пойти против ее капризов.

— Вас-то она любит, — отрешенно проговорила она.

— Так потому, что я не ерепенюсь. Во всем потакаю да соглашаюсь.

— Больно-то как, — в никуда пожаловалась Маргарет. — Даже вздохнуть полной грудью не могу, щемит.

— А и ничего. Поболит-поболит да отболит. Вы-то всяко на ногах устоите, не переломитесь. И тяжело в чужих людях служить, да некуда деваться.

Вернулась Пеппа, вероятно, услышала последнюю фразу, спросила нерешительно:

— Флери ведь хорошо с тобой обращаются? Насчет Рауля я не беспокоюсь, он с прислугой всегда вежлив, да и Соланж кажется безобидной. А вот Жанна мне кажется способной на грубость…

Вместо ответа Маргарет лишь усмехнулась.

— Ты бы лучше вернулась на побережье, — посоветовала девчонка доброжелательно, — сама ведь всегда жаловалась, что в Арлане тесно и душно.

— Надеешься и из города меня прогнать? Чтобы не шептались о том, что Жозефина Бернар выставила родную тетушку за порог?

Тут Пеппа забеспокоилась.

— А ведь так и будут шептаться, — сообразила она. — Черт, и до чего неудачно, что ты устроилась к Флери, которые всегда на виду… Что, если я тебе заплачу за отъезд? Купишь себе клочок земли, как ты всегда и хотела, и забудешь обо всем.

— Заплати, — согласилась Маргарет. — Деньги мне сейчас не помешают.

— Я векселями! — Пеппу как ветром сдуло.

Нянюшка Латуш захихикала и погладила дорогую шерсть на рукаве нового платья своей старинной неприятельницы.

— Устоите на ногах, еще как устоите!

***

Лакеи вынесли из дома небольшой прочный сундук со всеми пожитками Маргарет и пристроили его в багажном отсеке экипажа Бернаров — не роскошного, а повседневного. Гаспар на прощание пожал ей руку, шепнув что-то утешительное на ухо. Заледеневшая, молчаливая, она приняла его знаки внимания равнодушно, только окинула напоследок взглядом уютный дом, которому отдала столько лет, и побрела по чисто выметенной дорожке к экипажу.

Прежде ее ниоткуда не выгоняли, и знать бы, что ее терзало в эти минуты сильнее: унижение, обида или горечь разочарования. За спиной хлопнула дверь, мягко протопотали по песчанику домашние туфли, а потом Пеппа с разбега коротко и сильно обняла Маргарет, оглушительно поцеловала в ухо и торопливо пробормотала:

— Береги себя, тетушка!

— И ты постарайся не наломать дров.

Раздраженно фыркнув, как норовистая кобыла, Пеппа унеслась обратно. Вот и распрощались, стало быть.

***

Рауль прогуливался по небольшому саду особняка на Закатной улице, когда Маргарет открыла калитку перед дюжими лакеями, тащившими внутрь ее немногочисленные пожитки.

Его светлости мгновения, чтобы разглядеть и поникшую фигуру, и сундук, чтобы его лицо потемнело, а на скулах заходили желваки.

— Да и черт с ней, с этой капризной девчонкой, — сказал он отрывисто. — Только не вздумайте переживать, моя Пруденс.

Она свирепо шикнула на него: не хватало еще, чтобы это услышали лакеи или возница Пеппы — разговоров потом не оберешься.

Он послушно замолчал, дождался, когда прислуга отъедет, а потом взял Маргарет за руку и увлек за строгую линию высаженных в ряд самшитов, скрывающих парочку от окон дома.

— Давайте поженимся, хоть завтра, — зашептал он взволнованно и настойчиво. — Что нам терять? Обратимся лично к архиепископу, он хитер и скользок, да ведь и я не простак.

Она была слишком измучена, чтобы спорить и указывать на безрассудство этой идеи. Поэтому лишь молча покачала головой, поднесла его руку к губам и мягко поцеловала ее, надеясь избежать объяснений.

Рауль тут же сбился с мысли, поцеловал в ответ ее руку, его ладони заскользили по ее спине, а взгляд стал пьяным, голодным. Горячее дыхание обожгло чувствительную кожу под левым ухом, а потом и губы прижались к жилке на шее, над строгим воротником. От его прикосновений оледенение таяло, жизнь возвращалась в одеревеневшее тело. Холодная как камень? Ничего подобного. Камень не умеет столько всего чувствовать — и искры, постреливающие в позвоночник, и гулкий стук крови в висках, и жаркую потребность в еще более глубоких ласках, чтобы все горести этого дня сгинули без следа.

Маргарет запустила пальцы в его роскошные безупречные локоны, сама нашла ртом его рот, сама приоткрыла его губы своими, позволяя поцелуям стать совершенно бесстыдными. Прижималась к твердому телу так плотно, как только могла, возрождаясь от острого, оголенного счастья.

Пусть она приземистая толстушка с крестьянским лицом, но ведь тоже может быть любима, тоже может быть желанна! Разве она не такой же человек, как и все остальные, со своим правом на чувства?

И, однажды приняв Рауля Флери, ни за что теперь от него не отступится. Потому что Маргарет Ортанс Пруденс Робинсон не из тех женщин, кто отступает.

Права нянюшка Латуш: выстоит, не переломится. Не позволит маленькой себялюбице лишить ее этого мужчины, чьи поцелуи дрожью отзываются внизу живота, выворачивают наизнанку, заставляют забыть и о принципах, и об осторожности.

Скандал? Пусть гремит. Слухи? Пусть змеятся. Насмешки? Эка невидаль!

Пока ее так целуют — нечего бояться в этом мире.

— Да, — прошептала она прямо в открытые губы Рауля, перемешивая их дыхания, — давайте поженимся.