Три правила ангела

Глава 1

Донести набитые под самые ручки пакеты до лифта – это всего лишь полдела.  А как их дотащить от лифта, решившего, что работать он устал, до пятого этажа – вот вопрос вопросов. Хоть ползком ползи, честное слово, потому как уже не руки трещат, что им, рукам, сделается-то? Трещат эти самые пакеты и кто только их придумал такими? Ведь гипермаркетовские же, а продуктов в них влезает чуть, на четыре-то дня едва хватит, чего уж про неделю говорить.

– На дворе трава, на траве дрова, – скороговоркой буркнула Ленка, помогая себе коленом, перехватила особо подлую авоську, торчащую углами йогуртных упаковок, – а нам всё трынь-трава. Где наша не пропадала? – Обернулась, глянула на лифт, притаившийся в решётчатой шахте, тяжело вздохнула и честно призналась: – Где только наша не пропадала!

Ленка решительно сопнула носом, попыталась сдуть вывалившиеся из-под прилипшей ко лбу шапки волосы, да и пошла на приступ лестницы. А ведь лестница-то немалая, дядюшкина семиэтажка – это вам не какая-нибудь «хрущевка», а серьёзный правильный дом, с потолками под небо, ну и пролётами соответствующими.

– Клара у Карла украла кораллы. – Чтение скороговорок при физической нагрузке способствует развитию дыхания – это парень так сказал, странный такой, с длинной, как у куклы, тёмно-синей чёлкой. Чёлка чёлкой, а его взяли, а вот Ленку нет, значит, правильно говорил. – Карл у Карлы украл кларнет. – Остановившись на повороте лестнице, она с силой выдохнула. – Ну и дурак!

Скороговорки – это, конечно, хорошо, контроль диафрагмы ещё лучше. Правда, где эта самая диафрагма находится, точно знал, наверное, только тот синеволосый Мальвин. Ну, ещё, может, дядюшка, потому как он всё на свете знал. Но с песней жить всё-таки веселее. Допустим, эта: «Под деревней Крюково погибал наш взвод!» – классная же песня, боевая, решительная такая.  Или ещё вот хорошо: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не жела-ает». Но оно для другого случая, например, для стирки белья, накопившегося за неделю, да ещё с двумя пододеяльниками и банными полотенцами.

Но песни песнями, а без правильного дыхания никуда. А ещё без чистой дикции.

– Шла Саша по шоссе и сосала слушку. Тьфу ты, сушку она сосала. Зубы повыпадали, что ли?

Пакет с йогуртами, прижатый к боку, подличал, норовя выскользнуть. Мысль швырнуть его, да посмотреть, как растекается радужными лужицами заморская химия, становилась всё соблазнительнее. Тем более, Ленка, вскормленная на чистых сливках, парном молоке, да сметанке, таких вот «обогащённых живыми бактериями» решительно не понимала. Но так уж жизнь устроена: понимай – не понимай, а тащи. Потому как если не дотащишь, дядя недоволен будет. Вот он, в отличие от тёмной племянницы, жил правильно и питался тоже правильно. Если сказали по телевизору, мол, надо потреблять йогурты с бактериями, так и потреблял, не отлынивал.

– Под дере-евней…  Нет, Крала у Клара сушку украла! – Впереди было ещё два лестничных пролёта и готовка ужина, а, значит, почти бесконечность. – Под дровами на дворе, дура, закопала.

Что-то сегодня вечером у Ленки все дураками выходили, а это нехорошо, неправильно. Наверное, просто запал решительности скукоживался с каждой ступенькой, взятой с боем, и всё сильнее хотелось пожалеть себя, горемычную.

Дверь на четвёртом этаже распахнулась наотмашь, едва не ткнув Ленку ручкой в бок, и под ноги ей выкатился комок желтоватой шерсти, по-стариковски захлёбывающийся хрипом и скаливший сточенные клыки.

– Ой, Леночка, это ты? – изумилась Марьванна, хозяйка распахнувшейся двери, шестьдесят шестой квартиры и хрипящего комка по имени Барон. – А я думала, кто тут ходит в ночь-полночь? Мы с Барончиком на вечерний мацион собрались, и тут слышу: топает кто-то. Вот и перепугалась. Обстановка-то сама знаешь какая!

– Какая? – послушно уточнила Ленка, ничуточки не злясь.

Во-первых, неожиданная передышка была в радость, а, во-вторых, Марьванна и Барон, а еще Палыч, их хозяин, ей нравились: смешные и не злые совсем, просто старенькие, а кто знает, какой она сама станет, когда до таких-то лет доживёт? Может, как Салтычиха из четвёртого подъезда будет кричать в форточку на прохожих матом.

– Криминогенная, – назидательно подняв узловатый палец, пояснила Марьванна, – кри-ми-но-ген-ная обстановка кругом, вот так-то! А ты тут ходишь, хотя уже девять пробило и темень на улице. Да ещё, небось, через сквер срезала. Знаешь, что с девочками по темноте-то случается? Я всё-таки поговорю с Михал Сергеичем, разве это дело?

– А что, верхний сосед сегодня опять стены сносил? – чересчур быстро, бодро и не очень-то вежливо перебила её Ленка.

О своей неправильности слушать никакого желания не было, а уж чтоб Марьванна дядюшку воспитывать взялась, хотелось ещё меньше.

– Да нет, притих чего-то, – старушка поджала сухонькие губы, очень кого-то не одобряя, может невежливую «девочку», может, её дядьку или вовсе соседа. Скорее всего, всех и сразу. – Затаился, ирод. Видит бог, не иначе новую пакость готовит.

Ленка покивала, поправив сползающую, кусающую мокрой шерстью шапку локтём – больше нечем было поправлять, руки-то заняты.

Не то чтобы она была согласна с Марьванной, по её мнению никаких пакостей «ирод» не готовил, наоборот даже. Когда въехал в квартиру, плакатик внизу, у почтовых, ящиков повесил: так, мол, и так, уважаемые жильцы подъезда, ремонт я делаю, не обессудьте и извините за беспокойство. А ещё кулёк с шоколадками снизу пристроил, вроде как чтобы не обижались люди. Ленка тоже хотела батончик взять, да постеснялась, а на следующий день и брать-то уже нечего стало.

Глава 2

Зима в этом году выдалась какая-то не местная, будто забрела случайно с Северного полюса или из Сибири. Ни тебе привычной городской слякоти под ногами, ни дождя мелкой колкой крупкой на голову, зато снег который уже день валил крупными картинными хлопьями, притом ещё и подмораживало эдак всерьёз, даже в углах пластиковых окон инистый узорчик нарисовался. И выбегать на улицу, чтобы на звонок ответить, совсем не хотелось, но пришлось, потому что Светланка так и будет наяривать, пока не отзовёшься, а в магазине телефон даже доставать нельзя, Митрофанова, администраторша, мигом оштрафует «за простой», да ещё хозяйке нажалуется.

– Ну что там у тебя? Только побыстрее, времени совсем нету, я на минутку выскочила, – выдохнула Ленка, воровато прикрывая телефон ладонью и натягивая куцую куртейку, в которой товар разгружала, на голову, чтобы уши не поморозить.

Облачко пара на секунду повисло перед носом и растаяло, словно дразнясь. Дома, наверное, сейчас тоже снег валит, Мухлонька вся белая, только тропка на другой берег синеет. А мама, наверное, уже купила у егеря дяди Славы ёлку. Или ещё нет? До Нового-то года всего ничего осталось, а с другой стороны, не так уж и мало, две недели почти…

– Некоторым всегда некогда, – протянула Светланка. Хорошо ей в интернетах сидеть, не холодно совсем. – Ну что, устраивают тебя Петровы?

– Конечно, устраивают, – с энтузиазмом отозвалась Ленка, переступая «рабочими» сабо, так и норовящими свалиться и утонуть в снегу, на ногах-то носки толстые, самовязанные. А как иначе? В магазине вечный сквозняк по полу, а в ботинках нельзя, Митрофанова ругается.

– Ну да, о твоих трудовых подвигах я наслышана, – хмыкнула подруга. – Элиза уже звонила и горячо благодарила, что я нашла такую «золотую девочку». Квартиру вылизала, всех накормила, пшено перебрала и розы посадила. Как тебе старушка, кстати? Мировая бабка, согласись.

– Никаких роз я не сажала. И Элиза не бабка, она классная, ты не представляешь просто! Мы когда пили чай с ней и Махруткой…

– Кто есть Махрутка?

– Да это «борчиха», то есть Марина, сиделка. Или медсестра, что ли? В общем, она Элизе Анатольевне уколы делает и массаж. А ещё давление с сахаром меряет каждый день.

– Ответственная работа, – оценила Светланка. – Ну так и что случилось, когда вы чаи гоняли?

– Она нам про алмазы рассказывала. Ну, например, как отличить подделку от натурального. А ещё, представляешь, существуют дуплексы! Это когда верхняя часть камня настоящая, а нижняя, та, что в зажимах, например, кольца, фальшивая. На них ещё бывает клеят зеркала, чтобы…

– Актуа-альная информация, особенно для меня. Когда в следующий раз пойду покупать алмазы, непременно воспользуюсь.

– Да ну тебя! Это же на самом деле любопытно очень, – обиделась Ленка. – Элиза Анатольевна столько знает и так рассказывает интересно.

– Ясно, в придачу к дядюшке я тебе всуропила тётушку. Лен, ты только не забывай у Макса денежки брать, ладно? Любовь любовью, а денежки – это в нашей жизни главное.

– Какая любовь? К кому любовь? – перепугалась Ленка.

– Ну не к Максу же. Это в его матушку ты, похоже, влюбилась.

– Это да…

– «Это да» что?

– Знаешь, Светланк, – Лена оглянулась, не слышит ли кто, почти совсем спрятав трубку в ладонях, залезла в куртку поглубже – я этого вашего Макса боюсь. То есть, не совсем боюсь, но так… побаиваюсь.

– Кусается? – деловито уточнила подруга.

– Ещё нет, но почти. Он, похоже, вечно злой, как чёрт. Я, правда, его всего два раза видела, в первый и вчера ещё. Пришёл аж серый весь, ну видно же, что устал. Я ему говорю: «Давайте ужин подогрею», а он как зыркнет! Вот честное слово, у меня сердце в пятки ушло.

– Да-а, тяжела ты жизнь коммерсанта. Но не трусь зазря, он даже и не лает обычно. Интеллигенция, понимаешь! Не то, что мы с тобой, крестьянская кость.

– Это ты кость?

– Девушка, а, девушка, вы из магазина? – послышалось сбоку деловитое.

Ленка не сразу догадалась обернуться. Подойди кто сзади, со стороны чёрного магазинного хода, она бы, конечно, не удивилась. Но как раз сзади-то никого и не было, только тяжелая, оббитая стальными листами дверь, подпёртая ломиком, чтобы не захлопнулась. Справа глухая стена автобазы, возле неё переполненные мусорные баки, подванивающие гнильцой даже на морозе. Слева наглухо закрытые ворота, прямо ещё одна стена, но уже складская.

– Девушка, я вас спрашиваю! – нетерпеливо напомнила дама в норковой шубе до пят и норковой же шляпе.

– Меня? – невесть зачем уточнила Ленка, оглядываясь на чернеющий коридор за железной дверью. И откуда это тётка только взяться могла? Главное же, на снегу никаких следов, кроме утоптанного Леной же пятачка. – Я да, я из магазина.

– Девушка, посмотрите на меня вменяемо! – строго велела дама. – У вас в магазине авокадо есть?

– Чего?

– Авокадо. Это фрукт такой.

– По-моему, это овощ.

– Так есть или нет?

– Свет, я тебе перезвоню, – быстро шепнула в трубку Ленка.

Глава 3

– Вы бы поберегли бабушку, – посоветовала на прощание докторица, уставшая тётка с добрым и немного грустным лицом. – Всё-таки не девочка. Хорошо ещё, что у неё гипотония[1].

– Разве болезнь может быть хорошей? – буркнула Ленка, натягивая рукава свитера на пальцы.

Её знобило, ладони замёрзли так, будто руки она в ледяной воде держала, и морозец по спине пробирал. Это со страху. Хорошо, что всё обошлось.

– Ещё как может, – покивала врачиха, натягивая форменную куртку, больше смахивающую на ватник. – Особенно в таком возрасте. Была б гипертония, неизвестно, чем дело кончилось бы. Но вы всё равно берегите, нервничать не давайте.

– Угу, – кивнула Ленка, закрывая за «скоропомощинскими» дверь.

– Что у вас произошло? – тут же накинулся на неё Макс, до этого вполне успешно прикидывавшийся молчаливым приведением, а тут зашипел подколодным гадом.

В свете слабосильного бра, едва-едва освещавшего коридор, его глаза казались совсем уж чёрными, и мерещилось, что нос вытянулся ещё больше, стал крючковатым, ведьминским. Короче, жуть с ружьём, а не мужик, даром, что никакого ружья нету. И какой чёрт дёрнул ему звонить? Вот и Элиза Анатольевна всё твердила: «Не надо, не надо!». Правильно, между прочим, твердила, без него бы прекрасно обошлись. А ещё спиртным от господина Петрова тянуло, сейчас как буянить начнёт и что делать прикажете? Полицию вызывать? Тогда уж и пожарных до кучи, чтоб, так сказать, охватить все службы.

– Чего молчишь? – рыкнул Петров.

– Потому что сказать нечего, – огрызнулась Ленка. Устала она, уж больно день выдался каким-то бесконечным, края ему не видно, а ещё нервотрепательным. – Ничего не произошло. Ели себе спокойно, Элиза Анатольевна селёдку мою хвалила. Потом вроде как в телевизоре что-то увидела, ну и сознание потеряла.

– Что увидела?

– Да почём я знаю! Она про кольцо какое-то говорила, я не поняла.

– Какое ещё, к хвостам собачьим, кольцо?

– Я всё слышу, – донеслось почему-то не из хозяйкиной спальни, а из кабинета. – Потому можете не шептаться, а идите лучше сюда. Макс, принеси мне сигареты. Они на кухне, закопаны в банке с чёртовой овсянкой. В смысле, с хлопьями.

Элиза Анатольевна, которой, вообще-то, было положено в кровати лежать, закинув ногу на ногу, сидела за столом, крытым зелёным сукном, барабанила наманикюренными ноготками по клавишам ноутбука и покачивала тапочкой, висящей на самом кончике ступни. С волосами, собранными в небрежный пучок, в длиннополом халате с широченными рукавами старушка выглядела непривычно, но странно моложе, чем обычно. И, между прочим, тапочка её была не только с пушистой розовой оторочкой, что для такой обуви, в общем-то, нормально, но и с немалым каблуком.

– Мам, от тебя «скорая» только что уехала!

– Очень надеюсь, по дороге обратно они не заблудятся. Или, думаешь, им всё-таки стоило выдать карту?

– Мама, врач сказал…

– Сына, о вреде курения, а так же алкоголизма и злоупотребления вредной пищей, мне всё рассказал доктор Зильберман ещё в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. –  Элиза сдвинула очки на кончик носа, строго глядя поверх оправы. – Между прочим, сам доктор Зильберман, никогда в жизни не куривший и не пивший ничего крепче кефира, помер в восьмидесятом от инфаркта. Делай выводы. Лена, если вас не затруднит, приготовьте, пожалуйста, кофе. И плесните туда коньяка. Хотя нет, коньяком я займусь сама, а то знаю вас, заботливых. Капните, чтобы даже на понюхать не хватило.

– Мама!

– Макс!

– Мама, чёрт тебя подери!..

– Макс, тебя подери! Вам что сказали? Не давать мне нервничать! Поэтому руки в ноги и бегом. Марш, марш!

Хозяйка замахала на них, будто мух отгоняя. Ленка с Максом переглянулись.

– Чёрт знает что такое, – проворчал под нос Петров и пошёл куда-то, видимо, откапывать сигареты из банки с овсяными хлопьями.

Ну и Ленка тоже пошла, только кофе варить, хотя со своим работодателем она была полностью согласна: лишь чёрт и знает, что тут творится! Дядюшка бы после эдакого не за компьютером сидел, а ещё пару дней в лежку лежал, стонал, «был при смерти» и требовал повышенного внимания с заботой. Впрочем, представить Михал Сергеича за ноутбуком так же невозможно, как, например, саму Ленку полуголой, в блёстках и с микрофоном. От него же излучения вредные! В смысле, от компьютера, не от микрофона. Дядя даже на электрический чайник не соглашался ни в какую…

– Итак, дети мои, вас наверняка интересует, с чего это я вдруг взялась выкидывать эдакие коленца. – Торжественно начала Элиза Анатольевна, на самом деле плеснув в крохотную фарфоровую чашечку коньяку – изрядно, между прочим, кажется, даже больше, чем Макс налил себе в пузатый бокал, у него-то получилось на донышке, а кофе едва из берегов не вышел. – Ну так смотрите.

Элиза развернула к ним ноутбук, на котором, растянутое во весь экран, чуть заметно мерцало изображение: рука, судя по длинным ногтям в блестящих стразах, женская, в ней микрофон. На одном пальце перстень, такой большой, что без труда закрывал целую фалангу.

– Куда смотреть? – уточнил Макс без особого интереса.

– Сюда, – хозяйка постучала дужкой снятых очков по экрану. – Камень видишь?

Глава 4

В школе Ленка ненавидела физкультуру. И не потому, что бегала-прыгала плохо, просто стоять первой в ряду – это же самый настоящий позор. Учитывая же, что мальчики и девочки выстраивались в одну шеренгу, только сначала парни по росту, а потом так же, по росту, все остальные, то соседом Лены справа неизменно оказывался Федька Зайцев, который её макушкой и до плеча не дотягивался, отчего у него периодически приключались острые приступы комплекса неполноценности. А поскольку Федька был не только коротышкой, но ещё существом крайне пакостным и злопамятным, Старообрядцевой от него регулярно доставалось. Нет, бить Ленку Зайцев не решался, побаивался, наверное, но вот юбку задирал, дохлых мышей в сумку совал и стул соплями мазал.

Ну а в девятом классе, после летних каникул, оказалось, что она длиннее не только мерзкого Федьки, но и Смирнова, который до этого счастливого момента считался самым высоким в параллели. Правда, большинство одноклассников потом её всё же переросли, но осадочек остался.

Поэтому Ленка искренне полагала, что хуже дылды может быть только дылда на шпильках и никогда, естественно, не носила ни шпилек, ни платформ, ни чего другого, способного росту прибавить. А тут мало того, что её на такие каблучищи водрузили, что голова от высоты кружиться начинала, так ещё и причесон соорудили, смахивающий на Пизанскую башню – не в смысле кривой, а в смысле здоровенный, просто никаких других башен Лена вспомнить не могла. Да ещё она в лимузине, который за Элизой Анатольевной заботливый сын прислал, выбираясь, застряла – запуталась в собственных ногах, подоле, каблуках и причёске.

В общем, больше всего Ленке хотелось стать маленькой и неприметной мышкой. Но никак не получалось, потому что хозяйка, за спиной которой гренадёром-телохранителем вышагивала «компаньонка» моментально оказалась в центре внимания. Понятно, что и на Лену народ посматривал.

Вот кто чувствовал себя как рыба в воде, так это Элиза Анатольевна: в платье до пят, в камнях на шее, ушах, запястьях и пальцах, подкрашенная по вечернему, хозяйка, казалось, помолодела лет на… Много, в общем, хотя она и в обычные дни на свой возраст никак не выглядела. Разрумянившаяся, с блестящими глазами, Элиза порхала, щебетала и была весела, словно птичка, комплименты принимала с удовольствием, на ответные скупилась, преподносимые подарки игнорировала, зато хоть не язвила по своему обыкновению.

В смысле, громко не язвила.

– Лена, обратите внимание вон на того господина, который лысый, как моя коленка после депиляции. Прошу любить и жаловать, Андрей Павлович, сын старинного приятеля моего мужа. Чуть старше Макса, а выглядит хуже собственного отца.  Если учесть, что папаша его уже лет десять как благополучно помер, достичь такого результата ещё умудриться надо. Зато денег куры не клюют. Потому взял в привычку регулярно менять жён. Признаёт женщин исключительно в диапазоне от восемнадцати до двадцати трёх. В смысле, на восемнадцатилетних женится, с двадцатитрёхлетними разводится. – Это Элиза Ленке нашёптывала. – Андрюша, как же я рада тебя видеть! Всё мужаешь, всё цветёшь! – Это, со сладкой улыбкой, прильнувшему к ручке лысому господину.

Или:

– Видите очаровательницу, смахивающую на смерть? Согласитесь, только косы не хватает. Сделала то ли семь, то ли, вообще, девять подтяжек. Всё-таки хорошо иметь в зятьях пластического хирурга. Хотя нет, не хорошо, меня бы коса с плащом не украсили, не подходят цвету лица. – И снова обаятельная улыбка. – Дашенька, чудесно выглядишь! Как помолодела!

Или:

– Думаешь, вон тот боров в синем с внучкой пришёл? Ха! Чем упорнее муссируют слухи о его импотенции, тем моложе девок он с собой таскает! – И сироп рекой: – Аркашенька, что же без супруги? Ах, с племянницей! Какой очаровательный ребёнок.

Поначалу Ленке было и неудобно, и неуютно: ну в самом деле, нельзя же так, да ещё и за глаза! А потом приметила, что, во-первых, тут все эдак улыбались, словно боясь зубы показать, зато губы растягивая до ушей – ну точь-в-точь белая кобра из старого мультика про Маугли. Серьёзны, торжественны и даже суровы в зале были лишь официанты. Во-вторых, всё друг друга называли исключительно уменьшительно-ласкательно: Коленька, Анечка, Эдуардик. Элиза же Анатольевна превратилась почему-то в Эльзочку. И, в-третьих, поражало обилие откровенно немолодых людей всеми силами старающихся омолодиться. Чаще всего безрезультатно. Правда, ленкиных ровесников или около того тут тоже хватало: девушки при джентльменах, парни при дамах. Один господин в золотом пиджаке и вроде бы с накрашенными губами умудрялся держать под ручку аж двух красоток разом.

В общем, Элиза Анатольевна яд продуцировала в промышленных количествах, но по сути замечаний она, кажется, была права.

– Лена, вы случайно не видите Макса? – всё тем же полушепотом прошипела хозяйка. – Куда этот поганец подевался? Приволок мать в болото и бросил на съедение крокодилам. Разве так делается? Ах, Олечка, как я рада тебя видеть!

Элиза расцеловала воздух рядом с серьгами очередной «подруги», а Ленка, тяжело переступив на своих каблучищах, как застоявшийся индийский слон, вздохнула: «пьянка» ей быстро наскучила. И ещё ноги невыносимо ломило от непривычных каблуков. И желудок от голода начало подводить. Она то и дело поглядывала на столы, щедро украшенные букетами и ледяными скульптурами. Столы надежд не внушали: красиво, конечно, но есть явно нечего, разве что фруктики, да такие штучки на пластиковых шпажках. И не понятно, куда девать бокал, потому что пить это шампанское, и без того не слишком любимое, невозможно, во рту сразу делалось кисло и гадко. А Макса в самом деле не видно. Неужели и впрямь бросил мать, да ещё в день её рождения?

Глава 5

В бессонных ночах всё-таки есть и своя прелесть, и польза. Ведь только утром с недосыпа человек по-настоящему может прочувствовать на что способен. Вернее, на что способна его голова и каких границ дичи может достичь собственная фантазия, особенно спаренная с генератором идей, почему-то наиболее плодотворно работающим часа так в четыре после полуночи. Хотя и это не совсем верно, как известно, у дичи границ не существует, а, значит, и достигать нечего.

Готовя для дядюшки утреннюю овсянку – из пакетика, обогащённую минералами, бактериями, трухой, выдаваемой за «живые ягоды», и рекламой – Ленка тихо поражалась себе, любимой. Ведь действительно собиралась позвонить Элизе Анатольевне, только не смогла придумать, как это дело обстряпать поделикатнее. Вариантов было три: позвонить, но ничего не говорить; позвонить и сделать вид, что номером ошиблась; позвонить и попросить к телефону, ну, скажем, Люсю. Или Изабеллу, чем она хуже Люси? Смысл-то в том, чтобы хозяйкин голос послушать, уж больно неважно выглядела Элиза вчера после банкета – и расстроенной, и уставшей, и даже приболевшей. А, главное, старушка ей, Ленке то есть, остаться не позволила и строго-настрого запретила дёргать Макса, Махрутку, скорую помощь и все остальные спецслужбы скопом.

Да, беспокойство за хозяйку дело, наверное, хорошее, даже местами благородное, но будить пожилую женщину, чтобы справиться о её самочувствие – дело такое, сомнительное. Кто угодно больным сделается, если в три ночи ему будут в трубку дышать или попросят Люсю поискать. Хотя, конечно, отозваться могла не сама Элиза Анатольевна, а вовсе даже Макс. Это при условии, конечно, что он у матери ночевал, а не у всяких там…

А интересно всё же, где он ночевал? И с кем.

Хорошо, что она так и не позвонила.

Может, это сейчас сделать? Конечно, придумав что-нибудь поумнее Люси с Изабеллой, например, спросить, не нужно ли хозяйке чего. А что, вдруг на самом деле что-нибудь понадобится? Яблок там или стиральный порошок закончился? Правда, Элиза Анатольевна даже, кажется, не знала, где он в её доме хранится. Но Макс-то должен знать! Ну, или может знать. В конце концов, за спрос денег не берут. Конечно, даже если он трубку возьмёт, то ничего это не значит, мог по дороге на работу заскочить, проведать.

Нет, Ленку, конечно, не сильно волновало, где он там ночует, не её это дело. Просто непорядочно так поступать: сбросил мать на совершенно постороннего – ну ладно, почти постороннего – человека, а сам ускакал… всяких дур валять! Разве так можно? С какой стороны не посмотри, а никак нельзя!

– Елена, что ты делаешь? – ворчливый голос дядюшки вломился в тяжкую задумчивость с деликатностью пьяного громилы, заставив вздрогнуть. – Это уже не каша, это кисель. Никакой пользы теперь в ней нет.

– Ой, прости, пожалуйста, – всполошилась Ленка, безрезультатно и запоздало пытаясь спрятать от родственника миску с чем-то сильно смахивающим на клейстер. – Я сейчас другую сделаю, ты посиди.

– Другую она сделает! – возмутился Михал Сергеич. – А о деньгах ты подумала? Если вот так запросто продукты переводить, то недолго и на паперти оказаться, никакой пенсии не хватит. Ведь теперешнее, с позволение сказать, государство не желает нести ответственность…

Ленка, снова отключившись, только кивала, как цирковая лошадь. Государство вместе с его ответственностью – или безответственностью? – её не интересовало совершенно, про него дядя давно и ни один раз всё подробно растолковал. А интересовало Старообрядцеву… Нет, это тоже не интересовало, потому как не её дело. Вот накрепко, просто железобетонно: не её.

– Елена!

– Я слушаю, слушаю.

– Слушаешь, да не слышишь, – дядюшка сурово сдвинул очки на кончик носа. – Ты вчера опять явилась ночью. Как я должен это понимать?

– Да эти ревизии просто замучили совсем. Ничего не сходится, опять целую коробку потеряли и… – Ленка сунула голову в холодильник, как страус в песок. К сожалению, внутри ничего нужного не обнаружилось. Хотя вот можно полочку протереть, кажется, на неё молоко пролилось. – Новый же год на носу, надо всё посчитать. Нас, наверное, заставят ещё…

– Мне доложили, что ты завела какую-то странную дружбу с этой тунеядкой Петровой из третьего подъезда. Это правда?

– Дядюшка, она никакая не тунеядка, а просто пенсионерка, – промямлила Ленка, не спеша выбираться из холодильника.

– Пенсионерка?! – Михал Сергеич аж задохнулся от возмущения. – Пенсионер – это человек, всю жизнь честно служивший своей стране и трудовому народу, который и отправил его на законный отдых. А это рвачи, дельцы, кровопийцы! Скажи, может ли гражданин с чистой совестью подарить своему сыночку целый химический комбинат? Я тебе отвечу: не может!

Дядюшка веско, деревянно постучал пальцем по столу.

– Кто кому чего подарил? – искренне не поняла Лена, у которой от близости морозилки начало подмерзать левое ухо.

– Этот хапуга Петров своему бандюгану сыну! У нас, между прочим, был прекрасный химический комбинат, сотни людей на нём работали, доверились этому… мерзавцу! – от горячности голос дядюшки съехал на фальцет. – Назначили его директором! А он! Разорил! Распродал! Пустил по ветру! Тысячи остались без работы! Тысячи! Лишил страну… продукта!

Ленка, наконец, выбралась из холодильника, аккуратно, будто та была из скорлупы сделана, закрыла дверцу, промыла губку, которой полку протирала, так же осторожно пристроила на край раковины.

Глава 6

Новый год, начавший подкрадываться на мягких лапах ещё в ноябре, наконец решился на громкое заявление о своих правах, теперь уж ни у кого сомнений не возникало: он вот-вот наступит. А страдающим забывчивостью достаточно было выйти мусор выкинуть, потому что как раз за синими баками, наглухо перегородив проход между дядюшкиным домом и соседним, сорок шестым, открылся ёлочный базар. Да ни какая-нибудь клетушка со сваленными, будто дрова, перетянутыми верёвкой несчастными ёлочками, а настоящий теремок, украшенный аляповатыми, но забавными фанерными фигурками лисы в кокошнике, зайца в валенках, петуха и ещё кого-то сложноопределимого, но точно сказочного. С фигурами хозяин базара – маленький смуглый человечек, составленный, кажется, из здоровенной кожаной кепки, носа и ботинок – разрешал «селфиться» совершенно бесплатно, отчего на пятачке с утра до вечера было суетливо и весело, нравилось людям фотографироваться в обнимку с петухом. Ёлочки, упакованные в аккуратные сетки навроде авосек, ровными рядками стояли вдоль фанерного же, крашенного под хохлому забора и будто ждали, когда ж их наконец домой заберут. И музыка, конечно, куда без неё? И иностранная «Джингл Белс» – ну или как-то так – и отечественная «В лесу родилась ёлочка», и, почему-то, «Голубой вагон», который «бежит и качается», хотя эта песня вовсе и не про Новый год.

Ленка зашвырнула в контейнер мешок с мусором, охлопала себя по бокам, втягивая голову в ворот куртки – морозец-то прихватывал – и не выдержала, подпела тихонечко:

– Маленькой ёлочке холодно-о зимой, из лесу ёлочку взяли мы домо-ой…

Очень хотелось ёлки, золотых шаров, оливье, домашней буженины, селёдки под шубой и мандаринов. И ещё хотя бы маленького подарочка, пусть даже глупой фигурки, китайского символа, но чтоб обязательно под той же ёлкой. Ну просто так, для радости, чтобы было чего ждать.

Но ничего хорошего ждать не приходилось, к маме вырваться не удастся, наоборот, в выходные придётся за двоих пахать, зарплаты-то в этом месяце кот наплакал и никакой тебе премии. А вкусности дядя из своего дома изгнал, ибо вредно для здоровья, а мандаринах одни пестициды и ядохимикаты.

Но всё равно Ленке было весело, потому что Новый год – это вам не восьмое марта и не первое мая. Это праздник особенный, когда обыкновенный скучный мир смешивается с тем, где есть Хогвартс и живут хоббиты, ну вот как молоко с кофе смешиваются, так и они тоже. В реальности Хогвартса и хоббитов Старообрядцева ни капли не сомневалась, просто при рождении не в туда угодила. А что делать, и такое случается.

– Ма-аленькой ёлочке… – Нет, не так! – Добрый дедушка мороз подарков воз зимой привез. Купил Валерику и Вареньке варежки и валенки.

Про варежки и валенки вышло не очень. Зубы ещё, конечно, не стучали, но так подрагивали, слегка цепляясь друг за друга. Холодно! И это тоже классно. Купить, что ли, у носатого ёловых веток? Наверняка у него есть ненужные, недорого отдаст. А что, Элизе Анатольевне точно должно понравиться.

Ленка похлопала по карманам, проверяя, на месте ли кошелёк. Как назло, в куртке его не оказалось, дома забыла. Так ведь она только на минутку выскочила, чтобы мусор выкинуть. Теперь наверх подниматься, потом  возвращаться – целая история. Ещё дядюшка с вопросами привяжется, куда это племянница собралась, хотя ещё с утра заявила, будто у неё выходной.

– Эх! Везёт Сенька Саньку с Сонькой на санках. Санки скок, Сеньку с ног, Соньку в лоб…

– Лена? Вы чего тут мёрзнете?

– … все в сугроб, – выпалила Ленка на автомате.

Совершенно незаметно подкравшийся Андрей очень выразительно приподнял брови.

– Здрасти, – поздоровалась Старообрядцева, чувствуя себя полной дурой.

– Вы знаете, что у вас от холода даже нос побелел? – поинтересовался блондин. – Пойдёмте в машину, хоть отогреетесь.

– Да не надо, – не слишком уверенно протянула Ленка, прикрывая нос варежкой. – Я так…

Почему-то говорить, что она живёт в одном доме с Максом, не хотелось, а с ходу придумать что-нибудь умное не получалось.

– Чего так? Заболеть решили и назло физруку школу прогулять? Пойдёмте, пойдёмте.

Андрей, не церемонясь, взял её за руку и поволок куда-то. Оказалось, совсем недалеко, Ленка даже возразить не успела, а красавец уже запихнул её в машину вроде Максовой, тоже чёрную, до невозможности навороченную и ещё больше смахивающую на танк. Собственно, в салоне вполне можно было жить, у них с мамой кухня и то меньше. А ещё откуда-то из-под передней панели дуло тёплым ветром, мотор урчал тихонько, как кошка Тигра и пахло чем-то непонятным, но хорошим.

– Вот так гораздо лучше, – заявил Андрей, садясь за руль и стряхивая с длинной чёлки изморозь, мгновенно превратившуюся в капельки воды. – А вы почему на меня так смотрите?

– Просто, наконец, сообразила, на кого вы похожи, – проворчала Старообрядцева, независимо отворачиваясь к окну.

– Это интересно. И на кого же?

– На эльфа. Только не как во «Властелине колец», а как в анимешках. Ну которые все из себя красавцы, только злодеи.

От смущения и острого неудобства Ленку понесло и куда ещё вынесет, пока было непонятно. В машине ей совсем не нравилось и рядом с Андреем не нравилось. А вот сам блондин нравился да ещё как, несмотря на то, что он сходу, даже имени её не узнав, практически пригласил в постель. Это, кстати, Лене не нравилось категорически и то, что он сейчас заржал стоялым жеребцом тоже. Но вот чёлка, которую он то и дело зачёсывал пятернёй назад, а она снова падала на бровь с крошечным шрамом, нравилась.