Ты моё дыхание

Глава 1

Софья

Михайловна свалилась некстати. Очень бодрая и креативная дама. Язык не поворачивается её назвать старушкой, хоть по возрасту она – бабушка со стажем. Но она такая – как попугайчик: яркая. У неё волосы в чёрно-красный цвет выкрашены, брови, глаза, губы – татуированы. Звезда, одним словом.

А местами Алина Михайловна – сорока. Ей нравятся побрякушки – всякие цепочки, кулончики, браслетики, брошки, кольца. Она их может нацепить щедро, от души, отчего сразу смахивает на престарелую металлистку. У кого-то это могло бы выглядеть безвкусно. У Михайловны – нестандартно, взгляд притягивает.

– Ох, помира-а-аю! – выдаёт она с чувством. – Радикулит проклятый! Чтоб ему пусто было!

«Помирала» Михайловна со вкусом. И страдала не меньше.

Вызванная ею же неулыбчивая, но очень деловая медсестра поставила блокаду и припечатала:

– Покой, Михайловна, никаких наклонов! Хватит уже бегать и подрабатывать!

– Да как же, – обеспокоилась моя квартиросдательница, – как же это… я ведь не могу, людей подведу, нельзя так…

– В следующий раз не разогнётесь, – зловеще предрекла «добрая» медсестра, – а то и ещё что хуже приключится. Стационар по вам давно плачет. Я вот внуку вашему позвоню, он вам быстро мозги вправит и расскажет, кто вы, а кто он, и как вы его позорите постоянно!

– Ты мне Богданчика тревожить не моги! – стукнула кулачком Михайловна так, что и браслеты её брякнули, и от боли она охнула. – Он у меня занятой, незачем тревожить мальчика, пусть своей жизнью живёт.

– Мальчику-то, поди, уже тридцать годков стукнуло? – съязвила эта служительница Асклепия. – Поди, ему и не помешало б о бабушке побеспокоиться. Больше ж не о ком: ни семьи, ни детей. Мог бы повнимательнее быть, глядишь, и вы б на старости лет по притонам не шастали.

– Ох, и стерва ж ты, Марья! – разгневалась Михайловна. – Язык бы тебе укоротить!

Перепалка у них нешуточная вышла. Я уже и не прислушивалась к их взаимоукусам. Не до того было. Ужин приготовить, за Вовкой в детский сад мчаться нужно. Успеть бы всё сделать.

– Софьюшка, – позвала меня Михайловна умирающим голосом, как только за её спасительницей дверь захлопнулась с великим чувством, – только ты можешь мне помочь.

Лежала она, постанывая, брови татуированные страдальчески складывала трогательным «домиком».

Вообще она хорошая, Алина Михайловна, сердечная. И театр разыгрывала впервые. Правда, я не настолько хорошо её знаю, чтобы судить однозначно, но то, что она была ко мне добра, сомнений не вызывало.

– Надо вместо меня выйти, – цапнула она меня за руку, – выручи, а? Я уже договорилась, скажешь, что от Островской. Ты ж хорошая девочка, работы не боишься, и деньги тебе нужны. А это очень хорошая работа, тебе понравится. Тем более, ночная. А за Вовика не переживай: присмотрю. Он у тебя мальчик хороший, послушный, непроблемный.

Вот как, как я могла ей отказать? Да никак. Я вообще… безотказная. Духу не хватает. Может, поэтому на мне все ездят.

Это камень не в Михайловны огород, нет, а вообще.

– Ладно, – вздохнула, понимая, что пойду, куда скажет.

– Вот и хорошо, вот и замечательно, – разулыбалась моя старушка, – ты девочка шустрая, работы не боишься. А там и делать ничего не нужно – уборка. Фантики собрать, со столов мусор сгрести, полики помыть, унитазики протереть. Разочек. И спокойно там, без скандалов в основном. А платят хорошо, хорошо-о-о!

Да, деньги – это очень весомый аргумент. Денег вечно не хватает. Я Михайловне вечно опаздываю за квартплату отдавать, но она добрая, ждёт. Терпит меня и Вовку. А так хоть на улицу. Поэтому я ей уж точно отказать не могу никак.

– Значит, так, – успокоилась Михайловна, как только поняла, что с подводной лодки удирать мне некуда, – записывай адрес, доедешь на такси – я вызову. Там представишься, тебя встретят. Назад тоже на такси возвращайся, дело под утро будет, транспорт не бегает в такую-то рань. Да и не нужно, с такси-то оно спокойнее. И это. Ты не переживай. Марью эту дуру не слушай. Не притон, а очень приличный клуб, я б куда попало и не пошла бы. Что я, сумасшедшая, что ли. Я очень даже при уме.

Я и не переживала, и медсестру не особо слушала – как-то мне не до их спора было. Ужин, посуду помыть, за Вовкой бежать. А такси, по крайней мере, вечером – расточительство. Хорошо там платят или очень хорошо – не важно. Мне очень нужны деньги, к тому же, подпирал срок и оплаты за квартиру, и сессия на носу. Мне очень нужно, жизненно необходимо дотянуть этот учебный год до конца. А потом я обязательно что-нибудь придумаю. Переведусь на заочный, наверное.

«Эх, папа, папа… – с горечью вспомнила я отца, – будь ты жив, всё сложилось бы по-другому. Только в память о тебе я не сдаюсь и не опускаю руки. Ведь ты очень хотел, чтобы я получила высшее образование и стала в этой жизни кем-то».

Это была минута слабости. В последнее время зачастили что-то такие минуты. Может, потому, что радоваться особо было нечему, но я старалась держаться изо всех сил.

Михайловна о чём-то распиналась. Кажется, расписывала прелести отличной работы. Я машинально кивала, соглашаясь. Какая разница? Как она правильно заметила, работы я не боялась, а уж тем, что полы мыть или унитазы, меня не напугаешь.

– Я пойду? – спросила, когда красноречие у моей квартиросдательницы иссякло. – Вовку надо из садика забрать.

– Беги, беги, – махнула аристократической рукой Михайловна. Браслеты на её запястье тихо звякнули, давая благословение.

И я побежала. На остановку троллейбуса. На улице – конец ноября. Тучи свинцовые, колкий снег срывается. Ветер слёзы вышибает. Куртка у меня не совсем зимняя, зато свитер тёплый, под горло. И шарф длинный. А капюшон, торопливо натянутый на шапку, вполне спасает от холода.

Под ногами – наледь, старые ботинки скользят, но я ловкая, как Михайловна заметила. Балансировать получается легко. Не зря же я когда-то акробатической гимнастикой занималась – вот, пригождаются навыки. Во всём нужно искать положительные моменты. А всё остальное… Как-нибудь переживём!