Ты мои крылья

ГЛАВА 1

В багажнике “Циклопа” пахло маслом и горячим металлом. Что же, это лучше, чем вонь отходов, которую приходилось вдыхать весь путь от поместья ди Небиросов к свалке.

Узнав, что покидать темницу придется вместе с мусором, Наама только язвительно улыбнулась. Символично, что тут скажешь? Спасибо, что хотя бы внутри мешка, а не зарывшись в гору вонючих объедков.

Не доезжая до свалки мусоровоз затормозил. Пронзительно скрипнула проржавевшая дверь, внутри демоницы оборвалось все от мимолетного ужаса – ди Небирос? Спохватился, выслал погоню, нашел и сейчас отволочет пленницу обратно в поместье, чтобы хорошенько наказать в своем любимом стиле. Он давно не пускал в ход плеть, а тут такой повод.

Она еле сдержалась, чтобы не начать голосить и вырываться, когда почувствовала, как мужские руки подняли мешок. А потом над головой раздался шепот Армеллина: “Все хорошо, молодец” и Наама чуть не расплакалась от облегчения.

Он уложил ее в багажник своей машины, “Циклоп” взревел движителем и рванул с места. Вся операция заняла не более двух минут.

Последующую дорогу Наама просто лежала, свернувшись клубочком. Даже развязать мешок не попыталась. Страх перед будущим леденил душу.

Тридцать лет она не покидала стен Грейторн Холл. Тридцать лет в роли собственности ненавистного мужчины, тридцать лет смешанных с наслаждением издевательств, ненависти настолько яростной, что она казалась почти сладкой на вкус.

И вот впереди свобода. Огромный мир во всей его сложности, а Наама уже не помнит каково это – жить. Самой решать, чего-то хотеть и добиваться. Выбирать.

Страшно.

Она вдруг поняла, что не знает, что будет дальше. Просто слепо доверилась Армеллину, когда тот сказал, что вытащит ее, не посвящая в детали плана. Андрос не давал ей отвечать за себя, и она отвыкла. Забыла, как это.

Демоница почувствовала, как “Циклоп” сбавил ход. Машина повернула, проехала еще немного и остановилась. В тишине еле слышно урчал движитель.

Хлопок двери. Шаги. Щелчок ключ-камня о замок багажника.

– Ты почему не развязала? – с упреком спросил Армеллин, освобождая ее из мешка.

Наама поежилась и села, щурясь.

– Где мы?

По виду похоже на гараж. Бетонные стены и пол, тусклый светильник над железными воротами.

– У друга. Поживешь у него, пока ищейки Андроса не успокоятся. Я за это время подготовлю фальшивые документы и придумаю, как тебе перебраться за границу. Это ненадолго. Недели две, может, чуть дольше.

– Спасибо, – голос дрогнул. Она, наконец, подняла глаза, вглядываясь в его лицо.

Скудное освещение гаража или собственная память играли с ней дурную шутку, но Армеллин вдруг показался совершенно не похожим на Андроса. Чуть выступающие скулы – это от нее. И скульптурно-правильный нос от нее. Высокий лоб, совсем, как был у старшего брата Наамы, упрямо сомкнутые губы – в их линии тоже угадываются фамильные черты ди Вине.

Почему же она столько лет видела в нем копию Андроса и ненавидела, как только может ненавидеть жертва своего обидчика?

Было странно сознавать, что этот молодой сильный мужчина на полголовы выше ее самой – ее сын. Наама не чувствовала себя его матерью. Навязанный ребенок, дитя насилия. Она и не была ему настоящей матерью и это вина, ее огромная вина перед ним. Вина, которую не искупить и не забыть.

Сможет ли он когда-нибудь простить?

– Мэл, я… – она запнулась, чувствуя, как от раскаяния перехватывает дыхание. – Послушай, я виновата…

Он предупреждающе вскинул руки.

– Не надо. Потом!

Наама поникла.

Где-то в глубине гаража скрипнула дверь. Послышались шаги – четкие, уверенные.

– Добрались без приключений? – раздался незнакомый мужской голос. Не такой рычащий, как у Андроса, резкий, хрипловатый и хорошо поставленный, он звонким эхом отразился от бетонных стен. По спине пробежала непроизвольная дрожь.

– Рад приветствовать вас в своем доме, госпожа ди Вине, – продолжал незнакомец, и вдруг жизненно важно стало узнать, кто он – этот мужчина, в доме которого Наама будет прятаться от своего проклятья и кошмара.

Демоница опустила затянутые в черные чулки (туфли перед побегом решено было оставить в комнате) ноги на пол и встала. Бетон сквозь тонкую ткань показался ледяным.

Стоявший рядом Армеллин опустил взгляд и нахмурился.

– Зачем? Я отнесу…

Он протянул руки, очевидно, собираясь немедленно претворить обещание в жизнь, но Наама покачала головой, ловко выскользнула из объятий, чтобы обогнуть машину.

И охнула, чувствуя, как ноги подгибаются сами собой, при виде шагнувшего в круг света высокого беловолосого мужчины. Он тоже остановился, глядя на нее. Совсем такой же, каким остался в ее памяти – широкоплечий, хмурый. Тонкая нитка шрама все так же тянулась от скулы к подбородку, перечеркивая щеку, а глаза – серые, как предгрозовое небо, глядели пытливо и спокойно.

– Здравствуйте, госпожа ди Вине, – сказал Торвальд Равендорф. Мужчина из прошлого, которого она когда-то, заблуждаясь, считала человеком.

Больше тридцати лет с последней встречи, но он не изменился. Меньше, чем она сама. Анхелос, как и демоны, живут долго.

– Вы ведь знакомы? – голос сына за спиной прозвучал глухо и напряженно, словно он тоже догадывался о страшной роли, которую сыграл Равендорф в жизни его родных по материнской линии. – Профессор очень помог. Это его апелляция императору вернула тебе свободу.

Наама издала смешок, отдавая должное абсурдности и злой иронии происходящего.

– Профессор? Полковник, у вас новое звание?

– И уже достаточно давно, – спокойно заметил он, подходя ближе. – Я заведую кафедрой теоретической магии в Аусвейле.

– Как-то мелковато для вас. Понижение? Что, его сволочному величеству не понравилось, как вы свежуете несогласных? – голос скакнул вверх. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Невозмутимость и уверенность, с которой он предлагал свой кров и свою защиту мгновенно вывели из себя.

Наверное, хорошо, что больше она ничего не успела сказать. Теплые ладони сына легли на плечи.

– Не стой босиком на холодном полу, – упрекнул он ее прежде, чем подхватить на руки.

– Давайте я, – Равендорф шагнул вперед, чтобы принять из рук Мэла его ношу. Наама было зашипела и дернулась, чтобы вырваться. И замерла, поймав, наконец, шлейф излучаемых мужчиной эмоций.

Это было все равно, что окунуться в море летним вечером на закате. Тепло. Спокойствие. Сдержанная забота без малейшего оттенка гнева или похоти окутали душу мягким покрывалом. Захотелось расслабиться, прижаться к нему теснее, почувствовать себя маленькой девочкой в отцовских объятиях.

– Просто решил сменить сферу деятельности, – ответил он, бережно прижимая к себе демоницу. – Если снова начнется война, и император призовет, я встану под его знамена. Но заниматься теоретической магией нравится мне гораздо больше, чем выслеживать и карать заговорщиков, – и уже обращаясь к Мэлу. – Адепт ди Небирос, вы останетесь к чаю?

Как он смеет быть таким невозмутимым?! Откуда взял столько наглости, чтобы предлагать свою заботу последней из рода ди Вине?!

Злость вспыхнула и потухла. Находиться рядом с проклятым анхелос было все равно, что принять обезболивающее после многих лет непрерывных мигреней. Слишком хорошо, слишком легко.

Чтобы он сдох, скотина.

– Боюсь, что мы вынуждены отказаться от вашего щедрого предложения, – пробормотала Наама, чувствуя, как ярость вытекает из нее, словно вода из дырявого кувшина.

– Боюсь, вам просто некуда идти, – жестко ответил мужчина, продолжавший держать ее на руках так легко, словно она ничего не весила. – Вы знаете своего бывшего хозяина. Андрос ди Небирос не смирится так просто. Он поднимет на ноги всю страну, наймет сотни ищеек. Вам нужно убежище, чтобы переждать хотя бы несколько первых месяцев. Я сотрудник отдела безопасности, пусть и бывший. Мой дом в реестре особо охраняемых, на нем защита, блокирующая любые шпионские чары. А если ищейки настолько обнаглеют, что вломятся, я смогу вас защитить хоть от самого ди Небироса. Поэтому, если действительно хотите стать свободной, останетесь здесь.

Он был прав. Даже больше, чем просто прав. И что с того, что император подписал помилование? Андрос не отпустит ее никогда. Она – его одержимость, проклятье, болезнь.

Кто вступится за бывшую рабыню? Кто рискнет пойти против второго по богатству и влиянию демонов в империи? Разве что Мэл. Но она не допустит, чтобы сын снова пошел против отца ради нее…

Вопросительный взгляд Армеллина остановился на ней.

– Наама?

От того, что он снова не назвал ее матерью стало больно. А потом демоница почувствовала глухую усталость.

– Все хорошо. Иди.

– Я позабочусь о ней, – пообещал Равендорф, и Наама с удивлением различила в его палитре эмоций горькую нотку вины.

Значит, правда. Не домыслы, не сплетни…

Не было бы рядом сына, она бы разрыдалась. Какая злая ирония – быть обязанной тому, кто виновен в смерти твоих родных!

Мэл не обнял ее на прощание. Кивнул, пообещал заехать на днях, как только найдет благовидный предлог, чтобы это не выглядело подозрительным, сел в машину и уехал.

– Поставьте меня, Равендорф, – резко бросила Наама, когда силуэт “Циклопа” растворился в ночи, а ворота гаража снова медленно опустились.

– Не говорите ерунды, ди Вине, – в тон ей отозвался мужчина, направляясь к лестнице, ведущей в дом.

***

Он отпустил ее уже за дверью, когда бетонный пол сменился паркетом, укрытым сверху ковром. Вынул из шкафчика у стены пакет, протянул Нааме.

Демоница заглянула внутрь и подняла озадаченный взгляд на мужчину.

– Тапки? Вы издеваетесь или просто боитесь за паркет?

Его губы дрогнули, аура расцвела теплыми, чуть покалывающими искрами, ощущать которые было одновременно приятно и обидно.

Он смеется над ней?!

– Нет, – голос безопасника звучал убийственно серьезно. Она бы даже поверила, если бы не насмешливые искры в серых глазах. – Просто так удобнее. Никогда не понимал этой моды аристократии ходить по дому в туфлях. Хотите чаю?

И сам переобулся под ее недоверчивым взглядом. Наама, немного поколебавшись, последовала его примеру. Надо же… Тапки.

Теплый плюш обнял и согрел озябшие пальцы. Удобно, приятно. Хотя в сочетании с ее платьем и смотрится диковато.

Снова навалилось чувство неуверенности и страх перед будущим. Грейторн Холл Наама за тридцать лет изучила до последней трещинки на антикварной мебели. В доме Равендорфа все казалось чужим и смехотворно тесным после просторного поместья.

А Равендорф продолжал удивлять своей эксцентричностью. Вместо того чтобы велеть прислуге подать чай в гостиную, он отвел Нааму на кухню, где самолично занялся заваркой. Демоница задумчиво вертела в руках чашку из императорского фарфора ручной росписи и угрюмо молчала, пытаясь понять, как вести себя с этим мужчиной.

Свободна на словах, а на деле мало чего изменилось. Наама по-прежнему полностью зависима от врага и не имеет права ступить за порог его дома.

Чего ждать от бывшего безопасника? И зачем ему вообще все это нужно?

Последний вопрос она, немного поколебавшись, задала вслух.

– Потому что так правильно, – ответил он, разливая по чашкам бледно-желтый напиток. – С вами поступили несправедливо, когда отдали ди Небиросу.

– Можно подумать, кого-то в этом мире волнует справедливость.

– Меня волнует.

– Ах да. Вы же у нас рыцарь! Спаситель несчастной девы, томившейся в плену у чудовища, – с неприкрытым сарказмом протянула Наама. И съежилась, ожидая ответной гневной вспышки.

Он не изменился в лице, не впился в губы грубым поцелуем, больше похожим на укус. Не дернул за волосы, чтобы поставить на колени, утверждая свое право делать с ее телом все, что пожелает. Просто в теплые переливы ауры вкралась гнилостная нотка вины и застарелой душевной боли, от которой стало горько на языке. Наама скривилась и отхлебнула чай, обжигая рот.

Проклятые анхелос с их проклятым отсутствием ментального барьера! Мог бы носить фризер, чтобы не вываливать на нее все содержимое своего богатого внутреннего мира! Все равно ее демоническая сущность отсечена, и питаться его эмоциями Наама не может.

– Нет, я не рыцарь. Я человек, который в свое время очень неосмотрительно раздавал советы и сейчас пытается исправить последствия сделанной ошибки, – все так же спокойно ответил Равендорф.

В его словах снова скрывался намек, значения которого Наама не поняла, а переспрашивать было ниже ее достоинства. Поэтому она уцепилась за оговорку.

– Человек?

Он пожал плечами.

– Я привык так себя называть.

– И сложно притворяться, Охотник.

Тот бестрепетно выдержал ее гневный взгляд.

– Не сложно. Моя жизнь ничем не отличается от жизни простого человека.

– За исключением тех дней, когда ты отправляешься, чтобы убить кого-нибудь по приказу его императорской задницы? – выпалила она, леденея от страха.

Нарывается… Но как же хочется прогнать с его лица эту снисходительную маску и взглянуть на то, что скрывается за ней!

Опыт подсказывал, что за маской, которую носит мужчина, всегда прячется одержимое чудовище.

Равендорф вздохнул и осуждающе покачал головой.

– Наама, вам лучше следить за тем, что вы говорите. И особенно за тем, кому вы это говорите. Император помиловал вас, но вы все еще единственная выжившая из мятежного рода. И статью за оскорбление величия никто не отменял.

Демоница снова отхлебнула чая, пытаясь сдержать рвущиеся с языка злые слова. Пальцы еле заметно дрожали. Чужой дом, чужие правила, пугающая неизвестность в будущем и моральный долг перед убийцей родных. Стоило ради этого бежать из Грейторн Холл?

За годы рабства она привыкла жить в ненависти, дышать ею. Раньше рядом находился Андрос, которого так удобно было ненавидеть – он не переставал давать повода. Не оставлял без внимания ни одно оскорбление, ни один дерзкий взгляд, отвечая на них насилием или издевательствами.

Сдержанность Равендорфа бесила и пугала. Лишала уверенности, предсказуемости.

– Скольких ты убил?

– Не думаю, что вам нужно знать ответ на этот вопрос.

– Не помнишь? – она скривилась, чувствуя, как ярость, застилает глаза алой пеленой. Злость на его спокойствие. На то, что он продолжал быть до отвращения вежливым, вынуждая ее все дальше заходить за грань. Ди Небирос давно бы уже потерял терпения, вздумай она дерзить ему в подобном тоне. А этот – сдержанная сволочь…

– Помню. Но это мое дело.

– Среди них было много женщин? А детей? Интересно, а младенцев тебе убивать приходилось? Они, конечно, маленькие, но вдруг кинут соской в его неприкосновенное величество.

– Повторюсь: это не ваше дело.

– Скажи, а как ты их убивал? Сжигал? Хотя нет, ты же у нас добренький, анхелос все добренькие. Наверное, закалывал побыстрее, чтобы не мучились…

– Довольно! – прикрикнул Равендорф, потемнев лицом.

В палитре эмоций проклятого анхелос больше не звучало раскаяние. Скорее уж смешанная с раздражением досада. Наама удовлетворенно ухмыльнулась и откинулась на спинку стула. От того, что она все же смогла выбить его из равновесия, стало спокойнее.

– Я не единственный Адский Охотник на службе у короны, Наама, – продолжал он, чуть успокоившись. – Из ди Вине на моем счету только Увалл и Отис.

Папа…

К горлу подкатил непрошенный горький комок.

– Я убил Увалла в честном поединке. И ничуть не раскаиваюсь в этом. Я бы сделал это снова.

Лжет. Иначе откуда в его ауре раскаяние и вина?

– Кто такой Отис?

– Ваш дядя.

Наама нахмурилась. Она не помнила никакого дяди.

– Старший, по отцу. Это было давно, еще до войны за Освобождение.

В ровном фоне его эмоций что-то плеснуло – словно на дне моря заворочалось древнее и жутковатое чудовище. Слишком глубоко, не разглядеть очертаний. Можно только гадать по кругам на воде о размерах монстра.

Плеснуло и успокоилось. Словно не было ничего. Показалось.

– Моя демоническая сущность все равно отсечена, – мрачно сказала Наама, отодвигая чашку. – Поэтому я не смогу вызвать тебя на дуэль, чтобы отомстить.

– Вы, – и как же раздражало, что он, игнорируя ее фамильярность, упорно продолжал”выкать”, – в любом случае не сможете этого сделать. Анхелос запрещены дуэли с демонами. Победителю отрежут крылья и отправят на каторгу, а я, знаете ли, как-то не горю желанием рубить уголь в шахтах.

– Кроме дуэлей есть много других способов убить такого, как ты, – с откровенной угрозой в голосе сообщила ему Наама. Горький ком все так же плотно сидел в горле, угрожая пролиться слезами или вырваться истерикой. – Поэтому, если хочешь жить спокойно и ходить по улице без оглядки, лучше избавься от меня сейчас, – выдохнула она, ужасаясь своим словам.

Ему ведь не обязательно убивать. Достаточно просто позвать Андроса…

Он насмешливо прищурился.

– Я рискну. А вы не похожи на несчастную замученную рабыню, ди Вине. Слишком привыкли к роскоши. И слишком дерзки на язык.

– Хочешь научить меня покорности?

В палитре его эмоций снова вспыхнули раздражение и досада, пробиваясь сквозь благостно-ровный фон.

– Мне кажется, как раз вы этого хотите. Вынужден разочаровать: я не любитель игрищ в духе “Сломай меня, если сможешь”, – он бросил нетерпеливый взгляд на часы и поднялся. – Ладно. Уже поздно. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.