У Элли опять неприятности

Моей семье — особенно моему мужу Алану,

дочерям Черри, Дженни и Пиппе и маме Кей -

с благодарностью за долгие годы поддержки

ГЛАВА 1

Думаю, в списке самых кошмарных событий и ужасных происшествий, способных разрушить вашу жизнь, заболевший кот находится всего-навсего на втором или третьем месте. Поэтому мне трудно объяснить тем, кто тогда не был со мной знаком, почему именно болезнь кота стала главным катализатором, заставившим меня слететь с катушек. А в результате я оказалась в настоящем ночном кошмаре, какого даже не могла вообразить в худшем из… ну, из моих обычных кошмаров. Если вдуматься, это трудно было объяснить даже людям, которые знали меня лучше всех на свете, так почему же я должна требовать понимания от вас, если с вами мы даже не знакомы? Ну все равно, надеюсь, вы меня поймете.

Возможно, вы прочтете мою историю и подумаете: «Это история несчастной, жалкой, старой коровы, которая сорвалась с привязи». А может быть, так: «Вот результат того, что в шестидесятые люди получили слишком много свободы; вот итог влияния поп-культуры и морального разложения нашего общества, разрушения института брака и традиционной семьи…»

Давайте с самого начала расставим точки над «и». Я предпочитаю вариант с несчастной старой коровой. Он меня, ни чуточки, не оскорбляет и, по-моему, вполне точно отражает суть всей этой истории. Так что не стесняйтесь и применяйте его в любой момент, если вам покажется, что он для этого подходит.

Итак, начнем с того дня, когда заболел кот.

Был необычайно холодный апрельский день за два месяца до моего пятидесятого дня рождения. Центральное отопление не работало, но я не позволила себе расстраиваться из-за этого. Я завтракала в перчатках и смирилась с тем фактом, что инженер, занимающийся центральным отоплением, сможет что-то поправить не раньше следующего понедельника. Се-ля-ви. Легкая прохлада еще никому не повредила.

— Когда я была ребенком, — сказала я моей младшей дочери Люси, — у нас не было центрального отопления. Ни у кого не было.

— А еще люди жили в пещерах и одевались в шкуры диких зверей.

— И нам приходилось соскребать лед с внутренней стороны окон в спальне и поддевать теплые вещи под пижамы…

— О боже! Мы опять обсуждаем тяжкую жизнь в былые времена? — с состраданием спросила у своей сестры Виктория, совершенно не обращая на меня внимания. Она появилась на кухне в паре свитеров поверх пижамы и ловко сцапала два кусочка хлеба, выскочивших из тостера.

— Это мои тосты! — возмутилась Люси.

— Сделай себе еще.

— Мама! Скажи ей!

Я невидима, и слушать меня нет никакой необходимости, но я должна говорить девице двадцати одного года от роду, чтобы она не смела трогать тосты девицы девятнадцати лет от роду. Красота.

— Загрузите посудомойку, когда закончите, — сказала я вместо этого.

Хлопнула кошачья дверца, и на кухню галопом влетел Кексик, как будто за ним гнались все псы преисподней.

— Что, холодно на улице, да, мальчик? — спросила Виктория, садясь за стол с тостом Люси на тарелке. Масло с поджаренного хлеба капало ей на колени.

Кексик вспрыгнул на стол, постоял несколько секунд, словно раздумывая, а потом его стошнило прямо на тарелку.

Дело было не в том, что его стошнило, а в том, что рвота была странного красного цвета. И еще в том, как кот выглядел.

— Он нарочно! — проскрипела Виктория. Она вскочила со стула и отошла подальше от стола; у нее на лице был написан ужас.

— Так тебе и надо, — спокойно заметила Люси, намазывая новый тост.

Кексик лежал на боку рядом с лужицей рвоты и тяжело дышал.

— С ним что-то не так, — сообщила Виктория. — Лучше отвези его к ветеринару, мамочка.

— Может, кто-нибудь поможет мне убрать? — сухо спросила я, глядя на часы. Мне приходилось беспокоиться одновременно из-за кота и из-за работы.

Виктория снова подошла к столу, глядя на оскверненную тарелку с плохо скрываемым отвращением. Я передала ей несколько вчерашних газет, и вместе мы собрали содержимое кошачьего желудка в газетный сверток, который отправили в мусорное ведро.

— Бедный старик, — ласково сказала Виктория Кексику, который смотрел на нее несчастными глазами.

Она взяла кота на руки, невзирая на протестующее рычание, и, укачивая, как ребенка, углубилась в одностороннюю беседу о том, что он, возможно, съел какую-то неподходящую лягушку или мышку. Как только я закончила протирать стол вторым по счету дезинфицирующим средством, кота опять стошнило, на этот раз на верхний свитер Виктории, хотя кое-что досталось и нижнему. Несколько ярко-оранжевых капель попало на ее новые рождественские шлепанцы с глупыми собачьими мордами, а последняя порция снова выплеснулась на стол.

— Вот черт! — ахнула Виктория, роняя кота.

— Виктория! Поосторожнее с ним.

— Поосторожнее? Да ты посмотри на меня!

— Это все смоется. Что ты стоишь, как на именинах, помоги мне убрать!

— Мама, какой смысл убирать, если он опять все загадит, как только ты закончишь?

— Мамочка, он дрожит! — прервала нас Люси, опустившись на колени рядом с Кексиком, который уже снова лег на бок и выглядел ужасно несчастным. — И он не хочет, чтобы я брала его на руки.

— Так и не трогай его! — рявкнула я. — Оставь кота в покое.

— Я достану переноску, — грустно сказала Люси. — Если, конечно, ты собираешься везти его к ветеринару.

— Мне пора на работу, — заявила Виктория, сбрасывая на пол вонючую кучу из двух своих свитеров и собачьих шлепанцев.

— А мне пора в колледж, — эхом откликнулась Люси, бросая переноску на пол рядом с безвольным телом Кексика.

Они исчезли наверху, в своих ледяных спальнях (но все-таки там было не настолько холодно, чтобы окна покрывались льдом изнутри, потому что я установила напротив их дверей электрический радиатор), и я услышала грохот их плееров, соперничающих друг с другом.

Он перекрывал гудение двух придающих волосам объем фенов, сушилок лака для ногтей и бритв для ног. Я оглядела кухню. Пустая посудомоечная машина, неубранная рвота, разбросанная одежда. Мне невыносимо захотелось, чтобы моими единственными проблемами стали бритье ног и завивка ресниц.

— Кексик, — повторил ветеринар, глядя на меня поверх очков.

— Так его зовут, — виновато сказала я. — Дети были маленькие… Они любили яблочные кексы…

Он практиковал недавно. Предыдущий ветеринар к нам уже привык. Что еще важнее, Кексик тоже привык к нему. А когда этот, новый, попытался вытащить кота из переноски, тот вцепился когтями ему в руку.

— Мне кажется, ему больно, — объяснила я, одновременно пытаясь договориться с Кексиком с другого конца переноски: — Давай, деточка, вылезай. Сейчас добрый дядя…

— Ай!

Доброму дяде в конце концов удалось вытащить Кексика на стол для осмотра ценой нескольких сантиметров собственной плоти. Кот лежал на боку, тяжело дышал и смотрел на меня обвиняющим взглядом.

— Он выглядит совсем больным. — Я уже начинала серьезно беспокоиться. — Его два раза стошнило, очень сильно, прямо на…

— Живот раздут, — проговорил ветеринар, ощупывая бока Кексика, который просто взвыл от боли. — Утром он мочился?

Мочился? Откуда я знаю? То есть обычно я за этим не слежу.

— Он выходил в сад.

— Похоже, это почки. Наверное, они отказали. Он ведь уже не молодой кот…

— Вы что хотите сказать?

Мне пришлось сесть. Я не была к этому готова. Дело плохо. Я-то думала, нам дадут противорвотное, выставят непомерный счет и посоветуют не давать ему есть лягушек. Ветеринар снова посмотрел на меня поверх очков:

— Мне придется провести обследование. Он обезвожен. Его нужно немедленно положить под капельницу.

— Его что, надо оставить здесь? Сейчас?

— Безусловно. Он очень тяжело болен. Мы позвоним вам позже. Нужно узнать результат…

— Но он поправится?

Его подарили Виктории и Люси на Рождество, когда им было десять и восемь. Я знаю, что обычно кошек на Рождество не дарят, но они были очень нежные маленькие девочки и ужасно любили животных. За несколько месяцев до этого умер наш старый пес, и дочери были безутешны.

— Он такой ЧУДЕСНЫЙ! — завопили они, как только увидели пушистого черно-белого котенка.

— Я буду любить его всю жизнь, — торжественно заявила Виктория, посадив кота к себе на колени и чуть не плача от удовольствия.

— Я люблю его больше всего на свете. — Люси не желала отставать. — Я люблю его даже больше, чем… яблочный кекс.

Ветеринар посадил мяукающего кота назад в переноску и позвал сестру, чтобы она отнесла пациента в больницу.

— Мы сделаем все возможное, — сказал он с понимающей улыбкой. — Разумеется.

— До свидания, Кексик! — крикнула я вслед удаляющейся переноске. — Будь хорошим мальчиком.

К тому времени, когда я выбралась на дорогу к городу, там уже образовалась пробка. На первом же красном светофоре я позвонила по мобильному на работу.

— А мы уже волновались, думали, что же с вами случилось, — сказала Гундосая Николя из приемной. Сарказм в ее тоне был почти осязаем, как будто меня шлепнули по носу влажной фланелевой тряпкой.

— Мне очень жаль, я никак не могла позвонить, когда уходила к ветеринару, потому что было еще только восемь тридцать. Вас все равно еще не было.

Загорелся зеленый свет, я выжала газ, и машина рванулась вперед с такой скоростью, что я выронила телефон.

— Алло? Алло? — кричала с полу Гундосая Николя. — Элли, вы здесь?

Нет. Я выпрыгнула из окна машины прямо на автостраду, корова ты глупая.

— Да, но я уронила телефон! — завопила я, пытаясь успеть перестроиться в нужный ряд.

— Алло, алло, вы здесь?

— Ой, заткнись! — пробормотала я и пнула телефон, заталкивая его под сиденье.

В той части моего мозга, которая зарезервирована для волнений, была ужасная толкучка. У меня всегда отведено особое место для волнений, чтобы они не переливались через край и не попадали в ту часть, которая должна заниматься работой и отвечать за мою жизнь и здоровье, а также за жизнь и здоровье множества других людей.

В секторе, отведенном для волнений, мысли толпились и раздувались, стремясь выбраться наружу и занять весь мозг, но я им этого не позволю.

— Я должна сосредоточиться на пробке, — сказала я волнениям, когда в очередной раз остановилась на красный свет. — Ложитесь и постарайтесь поспать.

Но они и не подумали. Из головы не шел Кексик, лежащий в переноске с полными боли глазами, отчаянно бьющий хвостом. И счет — точнее, то, каким я его себе представляла. Обследование, лекарства, рентген, капельница. Речь идет о больших деньгах — о больших деньгах, которых у меня нет. Не то чтобы Кексик того не стоил, но откуда же мне взять большие деньги, если их нет? Виктория отдает все накопления, даже если их и можно назвать большими, главной любви всей своей жизни (машине), а Люси, разумеется, будучи студенткой, не имеет никакого отношения к деньгам, которые можно назвать большими, а те, что ей время от времени достаются, очень быстро уходят на сидение в кафе, туфли и губную помаду. Главное волнение состояло в том, что мне придется просить денег у Пола. Опять.

В последний раз я просила у него денег на машину. Чтобы вернуть к жизни старушку «метро» после скорой и милосердной смерти на дороге М25 во время январской снежной бури, потребовалась сумма, которой мне хватило бы на новое сердце, легкие и всю систему пищеварения. Разумеется, я наивно и легкомысленно угодила прямиком в ловушку. Механик в гараже грустно покачал головой, притворяясь, что ему не хочется сообщать плохие новости, и пытаясь скрыть масляный блеск в жадных глазах.

— Большая головка шатуна полетела, дорогуша, ведущий вал треснул, в днище дыра, покрышки лысые, дворники не работают, указатели не указывают, фары не горят.

И пепельница выпала.

Я отправилась к Полу с тяжелым сердцем. Дело не в том, что он мог отказаться помочь мне, — честно говоря, после того, как мы разошлись, он был настолько великодушен в финансовых вопросах, будто платил мне за то, что я разрешила ему уйти. Я ненавидела саму необходимость просить денег. В этом есть что-то унизительное. Как будто я говорю, что не могу справиться без него. И я действительно никак не могла обойтись без его зарплаты, вот в чем весь ужас. И как выкручиваются другие женщины? Наверное, у них есть неплохая работа, карьера, они занимают руководящие должности или играют в казино. Я тоже подумывала об этом, но по вечерам я слишком устаю, чтобы еще куда-то идти. В любом случае, Пол даже не поморщился, выделяя деньги на воскрешение моего автомобиля. И в конце концов, он отвечает за этого кота точно так же, как и я. Он сам его выбрал, единственного черно-белого котенка из целого помета чисто-черных, когда много лет назад мы отправились за рождественским подарком для наших дочерей.

— Давай возьмем вот этого, — сказал он, улыбаясь, когда Кексик взобрался на спины своих сестер и братьев, чтобы поближе рассмотреть нас. — Он особенный. И он мне очень нравится.

Но десятью годами позже он все равно его бросил, вместе с двумя дочерьми, домом, прудом и мною.

Я опоздаю на работу. Приеду значительно позже того времени, которое я сообщила Гундосой Николя. Я попала в поток возвращающихся из школы мамаш.

По пути на работу я проезжаю мимо трех школ: старшей, в которую половина детей добирается самостоятельно, а другая половина считает, что ходить туда вообще незачем; начальной, куда мамы прибывают в маленьких «метро» или «фиестах» с целым выводком малышей, чьи ранцы в два раза больше их самих, и требуется около получаса, чтобы затолкать их всех на заднее сиденье; и частной школы. Вот из-за нее у меня больше всего проблем. Мамы (или няньки) прибывают в новейших моделях «рэндж-роверов», в каждой машине по одному ребенку, причем эти драгоценные автомобили никак нельзя оставить дальше чем в двух ярдах от школьных ворот, какую бы опасность это ни представляло для окружающих. Подумайте, ведь ребенок может промокнуть под дождем, получить солнечный удар, его унесет невесть откуда взявшееся торнадо или просто похититель. В результате «рэндж-роверы» вьются вокруг Академии Святого Николаса примерно так же, как самолеты кружат над Гэтвиком, ожидая разрешения на посадку. Естественно, после того, как ребенка высаживают у ворот, «рэндж-роверам» снова приходится выбираться из пробки, чтобы мама / нянька смогла уехать домой / к парикмахеру / в гольф-клуб / на гимнастику. Нет, я и не думаю завидовать этим везучим коровищам. Но теперь я сильно опоздаю на работу, потому что зажата между двумя «рэндж-роверами», водители которых вежливо пропускают друг друга, вместо того чтобы двигаться вперед.

Я медленно ехала за первым «ровером», словно приклеившись к его заднему бамперу.

— Давайте же, ДАВАЙТЕ! — бормотала я сквозь зубы, обращаясь к блондинке за рулем передней машины. — Ради Христа! Вы что, собираетесь весь день тут сидеть?

И в этот момент сзади меня стукнуло такси.

— Что, собственно, ты собирался сделать? — рявкнула я на таксиста. — Смять в гармошку мою выхлопную трубу? Или залезть на крышу?

— Мне очень жаль, милочка. — Он вылез из машины, судя по виду, ни капельки не раскаиваясь, и стал рыться в карманах куртки в поисках страховки. — Вот, пожалуйста, милочка. Страховая фирма все уладит. Не волнуйтесь.

Не волноваться? Это вы мне? Из-за сломанного бампера и болтающегося на одном винте номера? Из-за разбитого заднего фонаря и вмятины в багажнике? Слушайте, у меня хватает других поводов для волнений. Голова начинала болеть, а в горле сухо першило — обычно это означает, что у меня вот-вот начнется грипп или какая-нибудь редкая тропическая зараза. На часах уже половина десятого, и на работе без меня уже все кипит. И меня еще призывают не волноваться?

Я вернулась в машину и въехала на тротуар, чем глубоко возмутила трех малолетних на вид мамаш с детскими стульчиками, зато дала возможность рассосаться пятимильной пробке, которая образовалась, пока другие водители рассматривали мои повреждения. Потом я полезла под сиденье за мобильником. Нет сигнала. Проклятая штуковина дуется из-за того, что я его уронила. Я попробовала снова завести машину, чтобы вернуться на дорогу. Не заводится. Гнусный драндулет дуется из-за небольшого шлепка по попе. Справившись с желанием вылезти из машины и начать прыгать и колотить по ней ногами и руками, как злобная мартышка, я сосчитала до десяти, потом обратно до одного, после чего разумно и спокойно, не выказывая никаких признаков паники, вышла, закрыла машину и под ледяным дождем направилась к ближайшей телефонной будке.

— А мы уже решили, что не дождемся вас сегодня, — сказала Гундосая Николя.

— Да нет, я сейчас буду. Только дождусь мастера из Автомобильной ассоциации и сразу приеду. Надеюсь. Если с машиной ничего серьезного.

Лучше бы так. О, дьявол, лучше бы так.

— Так что передайте, пожалуйста, мои извинения Саймону, хорошо, Николя?

— Конечно, — вздохнула Николя, как будто это будет нелегко, но она уж как-нибудь постарается.

Весь обратный путь до машины я воображала, что запихиваю ее в маленький черный мешок и топлю в Темзе. Гундосая Николя была моей главной проблемой и единственной причиной моих неприятностей на работе. Вы, наверное, недоумеваете, каким образом служащая приемной (да к тому же совершенно бесполезная, чья манера спрашивать: «Не могу ли я вам чем-то помочь?» — заставляет большинство людей думать, что она даже пытаться не будет) сумела забрать в свои руки такую власть. Но удивляться тут нечему, и вы осознаете масштаб проблемы, если я скажу, что у Гундосой Николя роман с Саймоном, управляющим директором компании. Власть Саймона абсолютна, и ему приходится отвечать только перед одним человеком. Это его отец, владелец компании, который сейчас живет в Португалии, где в основном играет в гольф и занимается другими рискованными делами. Так что, если вы не нравитесь Николя, вы не нравитесь и Саймону. Николя нравятся люди вроде Джейсона, Карла и Дэниела, которые носят темные очки зимой и костюмы от лучших дизайнеров, называют ее «детка» и предлагают развлечь ее, если она надоест Саймону. Ей нравятся люди вроде Роксаны и Мелиссы, которые копируют ее прическу и одалживают у нее лак. И ей не нравлюсь я. Возможно, я напоминаю ей мать.

Я не зову ее «Ник», мы не хихикаем и не сплетничаем. Так что я встала на опасную почву, и мое опоздание на работу даст ей повод нажаловаться на меня Саймону. Беда, видите ли, в том, что за последнее время я умудрилась опоздать на работу несколько раз.

В прошлый вторник мне пришлось ждать мастера, который должен был починить стиральную машину, а в среду я опять ждала его, потому что он так и не появился во вторник. А еще двумя неделями раньше, в пятницу, я проснулась в четыре часа утра от телефонного звонка. Звонила Люси, сообщившая, что застряла в Брайтоне, поскольку порвала с молодым человеком, который затащил ее туда на вечеринку, и просит меня немедленно забрать ее оттуда и отвезти в колледж.

И конечно, мне то и дело приходится возить маму в больницу.

Мама — еще одно волнение из особого отдела моего мозга. Ей восемьдесят, и мозги у нее в полном порядке, а вот все остальные части организма почему-то время от времени выходят из строя, соблюдая строгий распорядок. Сначала у нее становится плохо с ушами, потом с глазами. Вслед за этим начинают болеть зубы, им на смену появляются проблемы с легкими. Следующим выходит из строя желудок, за ним мочевой пузырь, и заканчивается все проблемой с ногами. Как только мы приводим в порядок ноги, цикл опять начинается с головы: постоянное и не утихающее сражение, в котором врачи всех специальностей борются с регулярными атаками ее болезней. Это было бы серьезным испытанием, даже если бы мы имели дело с милой, славной, безропотной старушкой, но она превратилась в сварливую особу с острым языком, которой доставляет особое удовольствие изобретать самые изощренные оскорбления и втыкать их, словно ножи, в горло тех, кто пытается помочь ей. Включая меня. Особенно меня.

— Не подгоняй меня! — кричит она, отталкивая руку, которую я протягиваю ей, когда мы возвращаемся к машине после очередного осмотра офтальмолога, ревматолога или гериатра. — Вечно вы так, молодежь! Всегда всех подгоняете!

— И мы тратим двадцать минут на то, чтобы дойти от входа в больницу до тамошней автостоянки (где у меня уже практически личное место для парковки), и я злюсь и потею, и у меня поднимается давление при мысли о том, что будет с моей работой, если на нее наложат руки Саймон и Гундосая Николя. Мне вообще не нравится моя работа. Более того (знаю, знаю, что это ужасно звучит, но мне все равно придется сказать вам рано или поздно) — мне не нравится моя мама. Мне просто страшно подумать о том, сколько времени я провожу в обществе людей, которые мне не нравятся.

Мастер из Автомобильной ассоциации прибыл в четверть двенадцатого и завел машину с первой попытки. Он попытался утешить меня, уверяя, что это наверняка какая-то проблема со свечами или с распределителем зажигания. И в любой момент это может повториться, так что лучше все как следует проверить. Может быть, что-то произошло в тот момент, когда пострадали задний бампер и фонарь? Я не разговаривала с машиной всю дорогу до работы. Она выставила меня в совершенно дурацком свете перед этим мастером из АА, и если она думает, что я теперь отдам кучу денег за новый бампер, то пусть думает дальше. Выходя, я как следует хлопнула дверью, чтобы показать ей, кто из нас хозяин, и табличка с номером свалилась в лужу.

— Ну вот и вы, — сказала Николя, когда я вошла в приемную. Она откинулась в кресле, выставив одну руку так, как будто ждала, пока высохнет лак на ногтях.

Держу пари, что она таки действительно ждала именно этого.

— Да, вот и я, — уныло согласилась я.

— Я все рассказала Саймону, — надменно процедила она. — Он хочет вас видеть. У себя в кабинете.

Ее улыбка была ужасна. Нет, ее мало утопить в черном мешке. Я напрягла фантазию, представляя себе изощренные орудия пытки.

Когда я вошла в кабинет, Саймон даже головы не поднял.

— Я попала в ДТП, — выдавила я. — Меня такси стукнуло…

— Серьезные повреждения? — спросил он, все так же не поднимая взгляда.

Мне захотелось как следует встряхнуть этого жалкого маленького ублюдка. Хоть бы посмотрел на меня, хоть бы поинтересовался, все ли со мной в порядке. «Серьезные повреждения»? Как будто ему есть до этого дело!

— Ничего особенного. Две сломанных ноги, вывихнутое плечо, ампутация руки и сотрясение мозга.

Он медленно уставился на меня, явно озадаченный:

— Я имел в виду машину.

Ну да, конечно.

— Ничего такого, чего я не могла бы простить, — ответила я.

Он все еще выглядел озадаченным. Ну разве это не подло? Где в жизни справедливость, если такой человек, как Саймон, сидит за большим пустым полированным столом, чувствуя себя ужасно важной шишкой, и совершенно не понимает ни иронии, ни сарказма? Он принялся барабанить ручкой по столу, видимо желая создать у меня впечатление, что он думает.

— Садитесь, Элисон, — вымолвил он наконец, снова не глядя на меня.

Ну вот, пожалуйста.

— Я… э… не могу сказать, что вы плохо работаете.

Разумеется, вот оно. Я задержала дыхание и сжала пальцы в кулаки.

— Все дело в том, как вы распределяете рабочее время.

— Я знаю. Я знаю, и мне очень жаль… — отчаянно начала я, ненавидя себя за это отчаяние и ненавидя его за то, что он заставляет меня это говорить. — У меня было много проблем, но, надеюсь, теперь…

— Все дело в том, — проронил он, наконец подняв голову и глядя на меня холодным, лишенным интереса взглядом. — Все дело в том, что компании слишком дорого обходятся эти пропущенные вами часы. Попробуйте встать на позицию компании, Элисон.

Ну да, какая же я дурочка. А я-то волновалась по поводу закладной и телефонных счетов.

— Но я всегда стараюсь отработать пропущенные часы, — сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало как справедливое негодование, а не как униженная мольба. — В прошлый вторник я работала допоздна из-за мастера по стиральным машинам и отрабатывала во время ланча за тот день, когда мне пришлось поехать к врачу из-за маминой катаракты.

— Надежность ничем не заменить, — назидательно сообщил Саймон. Он откинулся на спинку кресла и повторил свое изречение медленно, как молитву: — Надежность… ничем… не… заменить.

Мы смотрели друг на друга через полированную поверхность стола. У него были рубашка от Пьера Кардена, папа в Португалии и полное отсутствие проблем. А мне нужно было оплатить закладную и телефонные счета, мой кот лежал под капельницей, от машины отваливались самые нужные детали, и сердце мое переполняло отчаяние.

— Пожалуйста, — сказала я. Голос у меня дрожал. — Пожалуйста, дайте мне еще один шанс. Я буду надежной. Я буду думать о компании. Я… я скажу машине, чтобы она не ломалась… — Я подумала, не предложить ли мне отдаться ему, но решила, что он не поймет шутки.

— Что ж.

Он встал и подошел к окну. Моя судьба безвольно повисла у него в руках.

— Я человек справедливый, — сказал он, обращаясь к цветку в горшке на подоконнике. — Назовем это серьезным предупреждением. Вы согласны со мной, Элисон?

Цветок ничего не ответил.

— Это так справедливо, — услышала я чей-то жалкий, заискивающий голос. — Спасибо вам, Саймон. Я высоко ценю…

— Но это серьезное предупреждение будет занесено в ваше личное дело.

Жалкое заискивающее существо кивнуло в знак согласия. Ну конечно, в личное дело. Ничего другого я не заслужила. Публичная порка подошла бы больше, но тут уж ничего не поделаешь, сойдет и личное дело.

— И если что-то подобное еще хотя бы раз повторится, Элисон, я не стану делать никаких исключений.

— Конечно. Я понимаю.

— Никому не нравится увольнять своих служащих.

Неприкрытая угроза. Она вибрировала в воздухе между нами, вызывая у меня ответную дрожь.

— Спасибо вам, — еще раз повторила я, встала и выскочила за дверь, как мышь, волоча за собой хвост собственного позора.

— Как все прошло? — глупо улыбаясь, спросила Гундосая Николя, когда я проходила мимо ее стола по дороге в свой кабинет.

— Спасибо, чудесно. — Я улыбнулась ей: — Он классный парень, правда?

— Звонил ветеринар, — сообщила Люси, когда я вернулась домой, проведя на работе лишних два часа, чтобы отработать пропущенное время. — Кексик останется у него еще как минимум на две ночи, пока его состояние не стабилизируется, а потом он всю жизнь будет принимать лекарства.

— Всю жизнь? — Я обалдело уставилась на дочь. — Пока не стабилизируется? А что с ним?

— Что-то с почками, кажется. Он сказал, дело было очень серьезное, но он надеется, что состояние стабилизируется.

Я набрала номер приемной.

— Я не могу себе этого позволить. — Я попыталась прошептать это в трубку так, чтобы Люси меня не услышала. — У меня нет страховки для домашних питомцев.

Я чувствовала себя как в телевизионной рекламе этой самой страховки: «ЭТА семья не купила нашу страховку. А ЭТА семья купила!» Камера переключается на сияющих, ослепительно улыбающихся маму и папу, которые с нежностью наблюдают за ухоженными детьми, играющими с благополучно вылеченным питомцем. Угадайте, какая семья пожалела, что вообще появилась на свет?

— К сожалению, у вас нет выбора, — ответил ветеринар серьезным профессиональным тоном, означающим: «я-все-равно-заберу-ваши-деньги». — Кексик не сможет жить без этих лекарств.

Если он не будет получать их, вам лучше его усыпить.

— Кексик поправится? — спросила Люси, тревожно глядя на меня, когда я повесила трубку.

Я постаралась придать своему лицу спокойное и серьезное выражение, которое умеют придавать лицу только матери, и обняла ее:

— Да, он поправится.

Дело в деньгах, вот и все.

— Привет, Пол дома?

Вот черт. Как будто мало того, что я должна звонить Полу и просить у него денег, обязательно к телефону должна была подойти проклятая Линнетг. Если бы мне не так нужны были деньги, я бы повесила трубку. Нет ничего хуже разговоров с Линнетт. Уж точно я предпочла бы сунуть голову в огонь, потому что в таком случае мозги у меня закипели бы не так скоро.

— Ой, привет, Элли! — зачирикала она, как волнистый попугайчик в момент оргазма. — Как дела? Как девочки?

Как сажа бела.

— Спасибо, чудесно, — кисло сказала я.

— Я сейчас позову Пола. ПОЛ, ДОРОГОЙ!

Я стиснула зубы от ярости. «Пол, дорогой»? Дайте мне отдышаться. На минуточку, это мой муж. Мы с ним познакомились, когда ты еще в пеленках лежала, и я отлично знаю, как он ненавидит эти пошлые выражения.

— Элли, дорогая! — сказал Пол, взяв трубку.

Она его перевоспитала. Сука.

Эта самая Линнетт, помимо того, что она украла у меня мужа и была на двадцать лет моложе меня, ужасно раздражала меня своим снобизмом.

Кем, собственно говоря, она себя считает? Ничего особенного в ней нет. У меня даже были серьезные сомнения в том, что ее действительно зовут Линнетт. Я подозревала, что ее настоящее имя — Линн, а окончание она добавила, чтобы казаться миленькой малышкой. Она работала медсестрой в частной больнице и никогда не упускала возможности упомянуть об этом в разговоре, как будто это выгодно отличало ее от нас, жалких рабов государственной системы здравоохранения. Если судить по ее словам, можно было подумать, что она лично проводит там все операции.

— Ах ты, бедняжка! — сказала она, узнав о моих частых поездках в Вестерхэмскую больницу, пытаясь тоном выразить свое сомнение, что кто-то может от чего-то вылечиться в таких условиях. — Если бы ты могла себе позволить частную клинику!

Ну а я не могу. Даже для кота.

— Я насчет кота, — сказала я Полу, не желая ходить вокруг да около. — Он болен.

— Это серьезно?

Глупо, смехотворно, но глаза мои наполнились слезами. Вечно одна и та же история, когда я разговариваю с Полом о таких вещах. Когда Люси сломала запястье, упав с лестницы в ночном клубе. Когда Викторию срочно увезли в больницу с аппендицитом. Когда в ванной прорвало трубу и в гостиной обвалился потолок. Со мной все было в порядке, я держалась, я не разваливалась на кусочки до тех пор, пока я не слышала его голос. Густой, сильный, всегда обнадеживающий, он в таких ситуациях звучал так, будто мы ему до сих пор небезразличны. Как же мне хотелось толкнуть его в грудь и заорать: «Если мы тебе небезразличны, почему ты ушел?! Почему, почему, почему ты не возвращаешься?!»

Но, разумеется, он беспокоился не обо мне. О сломанном запястье Люси, об операции Виктории, о потолке в гостиной, о заболевшем коте. Ко мне все это не имело никакого отношения.

— Как будто довольно серьезно, — проговорила я, проглотив слезы. — Что-то с почками. Ветеринар положил его под капельницу…

— Бедняга Кексик. Несчастный малыш. Девочки, наверное, расстроились.

И я тоже! Я тоже чертовски расстроилась! Утешь меня! Позаботься обо мне! Вернись ко мне!

— Да. Он, конечно, постарел, но все равно…

— И что говорит ветеринар, есть надежда? Он выкарабкается?

— Он говорит, что положение стабилизировалось. Но ему придется принимать лекарства до конца жизни. — Последнюю фразу я произнесла очень быстро, чтобы она не казалась такой неприятной.

— Конечно, все, что потребуется. Ради бога. Мы не можем позволить ему умереть. Бедный, бедный малыш.

— Я знаю. Зря я не купила для него страховку.

Семья из телевизионной рекламы со своими очаровательными детьми и пышущим здоровьем лабрадором возникла передо мной словно наяву, и все они показывали мне средний палец.

— Тебе нужно помочь оплатить счета от ветеринара, — прозаично констатировал Пол.

Это бесило меня. Меня бесило, что он знал, зачем я звоню. Не за сочувствием, не для того, чтобы сообщить ему о болезни кота, а потому, что мне нужны деньги.

— Да. Прости, я знаю, что прошло совсем мало времени с тех пор, как ты давал деньги на машину…

— Тут уж ничего не поделаешь.

— А я сегодня попала в аварию. Мне в задницу врезалось такси. — Я не собиралась говорить ему об этом. Какого черта сказала? Как будто я еще не знаю, что мне снова понадобятся деньги на машину!

— Господи, Элли! С тобой все в порядке?

На этот раз слезы потекли через край. Я не могла ему ответить. Я всхлипывала, и слезы скатывались с кончика носа прямо мне в рот.

— Элли? В чем дело? Ты ранена?

— Нет, — выговорила я в конце концов и высморкалась. — Нет, со мной все в порядке. Да ничего особенного и не произошло. Это было просто… неприятно.

— Слушай, ну тебе прямо не везет в последнее время. Бедняжка моя. Слушай, скажи ветеринару, пусть посылает счета прямо мне, хорошо? И дай мне знать, если опять потребуется чинить машину. И береги себя, ладно? Будь осторожна.

Будь осторожна. Ах ты, дрянь такая, мерзавец, да как ты можешь так говорить? Зачем делаешь вид, что заботишься обо мне, когда на самом деле тебе на меня наплевать? Ты ушел от меня к двадцативосьмилетней девчонке и разбил мне жизнь! И я хочу ненавидеть тебя, но не могу.

Я повесила трубку, яростно высморкалась, обернулась и обнаружила, что на меня смотрят Люси и Виктория.

— Выпьешь чаю, мамочка? — спросила Виктория, обнимая меня.

— Я приглашена на ужин, — выпалила Люси, быстренько чмокнув меня в щеку. — Сядь, мам, и вытяни ноги.

Опять он заставил меня плакать! Кому вообще нужны мужчины? Обо мне позаботятся мои дочери, правда ведь? С их помощью я выдержу очередной кризис, выживу, и смогу рассказывать о нем сказки, правда ведь?

С их помощью и с деньгами Пола.

ГЛАВА 2

В тот период я еще ничего не знала о вечеринке. Вечеринку, с самыми лучшими намерениями, держали от меня в секрете. Это был сюрприз в честь моего пятидесятого дня рождения, который в глубокой тайне готовили мне дочери при полном одобрении и поддержке моей матери. Думаю, мне следовало бы быть более благодарной, но, честно говоря, я не очень люблю сюрпризы, потому что вечно реагирую на них не так, как надо. Я знала женщину, которая однажды уехала из дому на неделю, а вернувшись, выяснила, что ее муж снес две стены и пристроил к дому оранжерею. Она чуть с ума не сошла от радости. А я? Я бы пришла в ярость из-за того, что со мной не посоветовались, что без меня все распланировали, приняли решение и выбрали оконные рамы. Я бы все испортила.

В доме происходили странные вещи, смысл которых я поняла только потом. Раздавался телефонный звонок, и одна из дочерей бросалась к трубке, чуть не сбивая меня с ног и захлопывая дверь, чтобы я не услышала разговора. Я относила это на счет девичьих романтических переживаний и не придавала поведению детей особого значения, но были и другие странности.

Бурные прения над таинственными списками мгновенно затихали при моем появлении, а листки бумаги куда-то исчезали. Суббота, следующая за днем моего рождения, в календаре была обведена красным кружком, и когда я спросила почему, дочери обменялись весьма странными взглядами, а потом заявили, что меня приглашают на праздничный ужин, так что лучше бы мне освободить вечер. Освобождение вечера для меня перестало представлять проблему где-то в 1969 году, так что я заверила девочек, что не стану принимать ничьих предложений и с удовольствием проведу этот вечер с ними.

— Бабуля тоже будет, — сказала Люси с улыбкой, которая показалась мне очень многозначительной.

Ну хорошо. Нельзя же получить сразу все.

Поведение матери тоже казалось мне странным. Она все время посматривала на меня и улыбалась противной хитрой улыбочкой.

— В чем дело? — спрашивала я у нее. — Чему ты радуешься?

Вы должны понять, почему я нервничала. Во-первых, обычно она не улыбается, а во-вторых, мне не нравилась мысль, что она что-то затевает. Наверняка из-за этого мне опять придется пропускать работу — например, это будет очередной недуг или боль в каком-то необычном месте. Вряд ли можно рассчитывать на то, что дело ограничится вросшими ногтями на ногах или геморроем.

— Ничему, — сказала мама. — Я просто думаю. Может человек подумать о чем-то своем, правда?

— Это, — пробормотала я, — зависит от того, о чем человек думает.

— По крайней мере, тебе нечего волноваться, — легко ответила она, все с той же улыбкой, как будто смеясь над какой-то только ей понятной шуткой.

Не люблю я таких шуток. Кто-нибудь обязательно чувствует себя при этом не в своей тарелке. В данном случае это была я, и меня это очень тревожило.

— Что ты хочешь в подарок на день рождения, мамочка? — спросила Виктория, очевидно, для того, чтобы сбить меня со следа, хотя следа я и не нюхала.

— Лекарства для кота, — сказала я. — И бампер для машины.

— Этим займется папа, — беззаботно ответила дочь. — Я тебе цветочков принесу.

Мы забрали Кексика от ветеринара утром в субботу. Он забился в угол в своей переноске и выглядел одиноким и несчастным. Одна лапа была выбрита — туда ставили капельницу.

— Бедная моя детка! — проворковала Виктория, открывая переноску и засовывая туда руки.

Кексик в замешательстве уставился на нее и тихонько зарычал.

— Он нас не узнает! — ахнула она и стала осматривать его в поисках еще каких-нибудь повреждений.

— Это все лекарства, — авторитетно заявила Люси. — Это из-за них он сам не свой. Может, он теперь совсем одряхлеет.

— Я уверена, что с ним все будет в порядке, как только вы заберете его домой, — снисходительно улыбнулась медсестра. — Он просто немного травмирован всей этой историей. Правда, мальчик?

Кексик повернул голову на звук голоса сестры и с любовью уставился на нее. Люси зыркнула на нее с неприкрытой ненавистью.

— И так, с вас сто тридцать девять фунтов семьдесят пять пенсов, — с сияющей улыбкой объявила сестра. Судя по ее виду, большая часть суммы должна была пойти к ней в карман.

— Не могли бы вы послать счет моему супругу? — улыбнулась я в ответ. Экс-супругу. Отдельно живущему супругу. Супругу, который давно уже вовсе не супруг. — Мистер Пол Бриджмен, Тайлхаус-Мьюз, тридцать два «а».

Улыбка моментально стерлась с ее снисходительного лица. Она положила руку на кошачью переноску, как будто боялась, что та убежит.

— Мы настаиваем на внесении платы сразу после окончания лечения, — твердо сказала она, указывая на объявление у себя за спиной: «Мы настаиваем на внесении платы сразу после окончания лечения».

— Лечение еще не закончено, — заметила Виктория. — Вы сказали, что он должен будет принимать лекарства всю оставшуюся жизнь.

— Каждое новое предписание оплачивается, как отдельный курс лечения, — пропело чудо в белом халате, указывая на другое объявление, гласившее — угадайте, что? Меня ужасно заинтересовало, сколько еще объявлений она выучила наизусть. Но я справилась с желанием проверить ее на знание схемы «Правильный вес для вашего питомца» и рекламы программы страхования домашних животных (с неизменной счастливой семьей и их лабрадором).

— И так, с вас сто тридцать девять фунтов семьдесят пять пенсов, — повторила сестра, улыбаясь уже не так широко. — Пожалуйста.

— У меня их нет, — прошептала я.

Я оглядела приемную, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем моего позора. У двери сидела пожилая леди с пожилым же пуделем на коленях, и двое детей принесли кого-то маленького и шустрого в картонной коробочке.

— Прошу прощения? — повысила голос сестра.

— У меня их нет, говорю. У меня вообще нет денег.

В моем воображении приемная мгновенно превратилась в сцену мюзикла. Пожилая леди и двое детей вскочили на ноги и приняли позы, выражающие справедливое негодование:

У нее нет денег?

У нее нет денег!

У нее нет денег для кота!

У нее нет денег?

Совсем-совсем нет денег!

Вот это да, вот это красота!

В центре приплясывала медсестра, прижимая к себе переноску с Кексиком и напевая низким голосом арию злодея:

Денег нет! Стыд и срам!

Я кота им не отдам!

Пусть они НЕМЕДЛЕННО ЗАПЛАТЯТ!

Шерсть на загривке у пуделя становится дыбом, и он начинает лаять; маленькое скребущееся существо злобно царапает свою коробку, а весь персонал ветеринарной клиники вступает в качестве хора:

Денег нет! Стыд и срам!

— Мама! — испуганно прошептала Люси, тряся меня за плечо и заглушая музыку. — Мама! Что мы будем делать?

— Если бы у меня были деньги, — скорбно протянула Виктория, — я бы за него заплатила…

— И я тоже, — храбро присоединилась к ней Люси, открывая свой кошелек и демонстрируя мне монетку в два фунта и несколько медяков.

— Что мы будем делать? — повторила я. — Мы опять позвоним вашему отцу, разумеется.

И герой появится на сцене, прогнав злодея одним взмахом своего бархатного рукава и королевским жестом бросив на стол мешок золота. Деньги? И это все? Вот — возьмите сколько хотите. Для меня они ничего не значат. Отпустите только на свободу моего дорогого Кексика… Оркестр играет туш, и герой заключает героиню в объятия…

— Пол? Да, это я. Слушай, у нас тут небольшая неприятность. Мне очень неловко просить тебя об этом, но не мог бы ты… Ты уверен, что это не сложно? Ладно, тогда скоро увидимся.

Мы сели и стали ждать, а Кексика сестра затолкала обратно в переноску и унесла, чтобы мы с ним не сбежали. Пожилая леди отправилась со своим пожилым пуделем в смотровую, чтобы ему вскрыли нарыв, а потом туда же двинулись дети, чтобы проверить, нет ли у обитателя картонной коробки блох и вшей.

— Привет, Элли, дорогая! Мне очень жаль, я торопилась, как могла!

Он прислал Линнетт. Как он мог? Ненавижу его. Никогда не прощу. Как он мог так унизить меня? Я уставилась в пол. Девочки встали, откашлялись и постарались быть вежливыми.

— Пол совсем забыл, — прочирикала она. — У него встреча.

В субботу? Встреча с собакой, встреча с бегами? Встреча разумов?

— И поэтому он попросил меня приехать с чековой книжкой. Маленькая спасательная операция!

Линнетт радостно захихикала, как будто только что не нанесла мне самое страшное оскорбление в моей жизни. Общая чековая книжка? Его и ее? Чтобы спасти меня от финансовой катастрофы? Это она-то, которая, не пошевелив ни одним пальцем, заполучила мужчину, твердо стоящего на ногах, мужчину с состоянием, которое я помогала ему создать, мужчину, о карьере которого я заботилась с того дня, как его взяли на нулевой уровень?

Чью чековую книжку она же у меня и украла?

— Спасибо, но я как-нибудь обойдусь. Обойдусь без этой вашей спасательной операции, — холодно процедила я, все так же глядя в пол.

На полу были пятна крови. Пустующая сука? Собака с открытой раной? Подравшийся кот? Нарыв пожилого пуделя? Или мое кровоточащее сердце?

— Мама, — прошипела Виктория, усаживаясь рядом со мной. — Послушай, мы должны взять чек. Кексику нужно…

— Я достану деньги каким-нибудь другим способом, — яростно выпалила я, глядя вверх, на ее юное, встревоженное лицо. — Займу у кого-нибудь. Возьму в банке. Я…

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказала Линнетт несколько удивленно.

— Нет, не понимаешь, — огрызнулась я.

— Но я буду просто счастлива помочь.

Я наконец взглянула ей в лицо — такое молодое, гораздо моложе моего, ни одной морщинки, с идеальным макияжем, несмотря на субботнее утро; лицо, обрамленное волнами вьющихся рыжих волос, с невероятно искренними серо-зелеными глазами под длинными ресницами. И мне так захотелось как следует стукнуть ее по этому идеальному лицу, что даже пришлось сесть на руки.

— Мне не нужна твоя помощь, — сказала я твердо и громко. Так громко, что из соседнего кабинета принеслась мисс Белый Халат, топоча, как норовистый пони.

— Все в порядке? — нервно спросила она.

Интересно, и что она сделает, если я начну безумствовать?

Если я схвачу со стены огнетушитель и направлю струю пены прямо на голову Линнетт? Если я сорву плакат с рекламой страховки, брошу его на пол и примусь топтать ногами? Если я разобью стеклянную дверцу шкафчика с лекарствами и разолью по всей комнате жидкость из бутылочек со средством от блох и шампунем для собак прямо на объявление об оплате после окончания лечения, новые предписания и витрину с пищалками?

— Я хочу поговорить с ветеринаром, — произнесла я новым, твердым и громким голосом. — Немедленно. Прошу вас.

Ветеринар вышел из смотровой, вытирая руки туалетной бумагой.

— Миссис Бриджмен! — весело сказал он, нисколько не сомневаясь в том, что правильно произносит мое имя, поскольку только что сверился с записями. — Чем я могу вам помочь?

— Вы очень поможете мне, — сказала я ему не терпящим возражений голосом, — если НЕ будете настаивать на внесении оплаты после завершения лечения.

— Прошу прощения? — Он оглядел комнату, очевидно, в надежде на внезапное просветление. — Я не вполне понимаю?…

— У меня нет денег, — сказала я голосом «не уступлю ни пенса». — Но ваш счет оплатит мой муж. Я очень прошу вас направить квитанцию ему. Пожалуйста.

— Или вы можете дать квитанцию мне, и я оплачу ее немедленно, — улыбнулась Линнетт.

— Нет, ты не станешь ее оплачивать.

— Мама! — прошипела Люси. — Не занудствуй.

— Возьми ее несчастный чек, — прошипела Виктория. — Кого это, черт побери, волнует!

— Меня волнует! — ответила я. — Она не будет платить за нашего кота, вот и все.

Я изо все сил удерживала свой разум, который жаждал вернуться в мюзикл.

— Будь разумнее, Элли, дорогая, — сквозь зубы процедила Линнетт. — Это та же самая чековая книжка, которой воспользовался бы Пол, если бы счет прислали нам.

— А я не хочу, чтобы ты подписывала чек.

— Это папины деньги, — сказала Виктория. — Ты же знаешь. Это не ее деньги.

Конечно нет. Свои она наверняка потратила на ресницы.

— Если вы не заплатите сейчас же, — раздраженно заявил ветеринар, — боюсь, я не смогу позволить коту покинуть здание.

— Мама! — взвыла Люси. — Это просто нечестно по отношению к Кексику!

— Это аморально, — холодно обратилась я к ветеринару. — Как не стыдно держать его здесь, если ему уже лучше.

— Но все равно его нельзя забирать домой без лекарств!

Козырная карта. Туз пик. Лекарства. Они лежали здесь, на стойке. Я их видела. В этот момент мисс Белый Халат взяла коробочку и сунула ее в карман. Ну спасибо тебе, дрянь.

— Если мы заплатим за лекарства сейчас, — голос мой стал почти похож на обычный, робкий и застенчивый, — вы согласитесь отправить счет моему мужу? Пожалуйста!

Ветеринар посмотрел на меня, посмотрел на Линнетт с ее безупречной улыбкой и безупречным макияжем, которая уже занесла ручку над раскрытой чековой книжкой, посмотрел на Белый Халат, покачал головой и пожал плечами:

— Я не понимаю, зачем… не вижу никакой разницы…

— Я тоже, — пробормотала Люси.

Стало быть, я спятила. Балансирую на грани нервного срыва. Им надо быть настороже, не то я впаду в бешенство и разгромлю их приемную. Но внезапно Виктория заговорила новым, твердым и громким голосом, который она каким-то мистическим образом унаследовала от меня:

— Это имеет значение для моей мамы. И дело тут не в деньгах. Папа немедленно отправит вам чек. Так что, пожалуйста, позвольте нам заплатить за лекарства и забрать нашего кота.

Это было великолепно. Прозвучало спокойно и внушительно. По крайней мере, на меня она произвела впечатление, и поскольку никто другой не сказал ни слова, мне оставалось только предположить, что все они прониклись пониманием происходящего. Линнетт подписала чек на лекарства, передала его ветеринару, и из кармана медсестры снова возникла коробочка с таблетками. Кексика передали под нашу опеку. Равновесие сил было восстановлено.

— И будьте осторожны, — предупредил ветеринар, когда мы повернулись, чтобы уходить. — Будьте осторожны, когда выпустите его на улицу. Смотрите, куда он ходит.

Это еще что такое? Угроза похищения? Ваш кот не будет в безопасности, пока мы не получим деньги?

— Разве сестра вам не объяснила?

Сестра со смущенным видом изучала ногти на руках.

— Часто почки отказывают подобным образом при отравлении.

— Отравлении?

У меня в голове прогремели четыре драматических аккорда: «Та, та, та, ТА!» Появился негодяй, сжимающий в руках бутылочку с надписью «ЯД», с черепом и скрещенными костями.

— Возможно, средство от вредителей. Они хуже всего. Садовники не понимают, что их могут съесть кошки. Они очень ядовиты. Коту повезло, что он не погиб.

Погиб. Какое обманчивое слово. Звучит мягко и сонно, как «гибкость», «гибискус» или «гиббон», и заманивает прямиком к смерти, куда вас любезно сопровождают средства от вредителей.

— Вот бы узнать, где их берут, — злобно пробормотала я и многозначительно посмотрела на Линнетт, которая убирала свою чековую книжку — чековую книжку Пола — в сумочку. От моего тона вздрогнул даже Кексик.

Ладно, все иногда говорят подобные вещи. И при этом ничего такого не имеют в виду.

— Это ты зря, Элли, — укорила меня Линнетт хнычущим голосом в стиле «и-это-после-всего-что-я-для-те-бя-сделала», когда мы вышли из приемной и направились к своим машинам.

— Шутка, — кисло ответила я.

Она открыла дверь своего сверкающего красного «пежо». Оттенок идеально подходил к цвету ее лака для ногтей и губной помады. А что она будет делать, если решит сменить лак? Купит новую машину? Она мрачно смотрела на меня, стоя одной ногой в машине, как на рекламе «пежо». Потом покачала головой, как будто махнула на меня рукой. Не стоит тратить силы. Слишком глупо. В конце концов, у нее в этой игре все выигрышные карты, правда ведь? Чековая книжка принадлежит ей. И Пол тоже.

— Ладно, до встречи, Элли. Пока, девочки. Увидимся седьмого июня, если раньше ничего не случится.

И она исчезла вдали под урчание мотора красного «пежо», а я стояла, вертела в руках ключи от машины и изнемогала от смущения.

По дороге домой тишину в машине нарушали только тревожные подергивания плечами, поднятые брови и толчки локтями на заднем сиденье. В конце концов, девочки попытались заинтересовать меня новой темой:

— Ну ладно, а что у нас на обед?

— Что будет седьмого июня? — немедленно огрызнулась я.

— Ничего, — ответила Люси.

— Понятия не имею, о чем это она, — сказала Виктория.

— Ну конечно. Просто не верится. Скажите мне, что это неправда. Скажите, что вы этого не делали. Вы же этого не сделали, да? Не могли же вы пригласить эту… эту… женщину… ко мне на ужин? На мой день рождения? Мой пятидесятый день рождения? Вы бы не стали этого делать, верно?

— Наверное, она что-то перепутала, — с отчаянием проговорила Виктория. — Наверное, услышала наш разговор и решила, что приглашена.

— Ну так вот, пусть она перестанет путаться, да побыстрее. Доведите до ее сведения, что ее никогда не пригласят ни на какое мероприятие, если оно будет иметь какое-то отношение ко мне, и уж точно ее не пригласят на мой чертов день рождения, потому что если она явится, я туда не пойду. — Я посмотрела в зеркальце на две несчастные мордашки и немного смягчилась: — Это ясно?

— Да, — тихо сказала Виктория.

— Да, — прошептала Люси.

— Вот дьявол, — шепотом добавила Виктория, обращаясь к Люси.

На работе у меня есть несколько хороших друзей. Слава богу, они не похожи на Гундосую Николя и ее восхищенных поклонников. Лиз, с которой мы сидим в одной комнате, всего на несколько лет моложе меня, а Мэри, которая работает в расчетном отделе, а с нами обычно обедает, отметила собственное пятидесятилетие несколько лет назад. Так что наши разговоры неминуемо должны были прийти к теме старения и влияния этого процесса на наше физическое и душевное здоровье. Находимся ли мы на грани срыва или нет? Доживем ли мы до пенсии, и что будем собой представлять к тому времени, если доживем? Обычная веселенькая, жизнеутверждающая беседа, так развлекающая во время утомительного рабочего дня.

— Когда мне исполнилось пятьдесят, — сказала Мэри, оторвавшись от лазаньи и картошки фри, — Дерек отвез меня в Нью-Йорк.

Мы с Лиз уныло переглянулись над бутылкой уксуса. Как я уже говорила, она славная, эта Мэри. Не ее вина, что ее Дерек так действовал нам на нервы.

— Мы летели на «конкорде», — добавила она, и глаза у нее посветлели от приятного воспоминания.

— Чудесно.

— И ходили на концерт Майкла Болтона.

Ну конечно. Что тут сделаешь.

— Я хотела бы чего-нибудь в этом роде, — задумчиво проговорила я, играя с чипсами. — Хотела бы я полететь куда-нибудь… с кем-нибудь…

— Ну, ты же не знаешь… — мягко начала Лиз.

Знаю-знаю. К несчастью, я знаю все слишком хорошо.

— И никогда не возвращаться! — триумфально улыбаясь, договорила я, как будто только что приняла серьезное решение. — Если бы я могла, то улетела бы куда-нибудь и никогда не вернулась!

— А как же дети? — спросила Лиз.

Она выглядела встревоженной. Ее дети еще были в таком возрасте, когда оставлять их одних очень страшно.

— Мои уже выросли, — заявила я. — Они не будут без меня скучать.

— Пока деньги не кончатся! — засмеялась Мэри.

— Тогда им придется справляться самим.

Неужели это говорю я? Так твердо и безжалостно? Но ведь это правда, вот в чем дело! В их возрасте я уже зарабатывала себе на хлеб. Твердо стояла на ногах. Мой дом, без сомнения, оказался для них слишком удобным, со всеми этими стереосистемами, фенами и незамерзающими окнами. Почему девочки не желают отправиться стоять на собственных ногах в какое-нибудь менее удобное место? Почему они не могут научиться готовить или хотя бы загружать посудомоечную машину? Нет, единственное решение для меня — это оставить их в покое, а самой куда-нибудь улететь.

— Почему ты улыбаешься? — спросила Лиз все еще тревожным тоном.

— Чем больше я об этом думаю, тем лучше это звучит. — Соус капал с наколотого на вилку кусочка картошки, о котором я забыла. — Я смогу вернуться, чтобы повидать их, если захочу. На личном самолете.

— Или на вертолете, — улыбнулась Мэри, включаясь в игру.

— А иногда я приглашала бы их к себе. Если буду устраивать большую вечеринку.

— Банкет, — поправила меня Мэри.

— Бал, — твердо сказала я. — Мне всегда хотелось устроить бал. С банкетом.

— Это не важно, Элли, — как обычно ласково вступила Лиз. — Я уверена, что у тебя на вечеринке будет просто чудесно.

Последовало молчание, которое длилось, скорее всего, около десяти секунд. Примерно столько времени понадобилось, чтобы кусок картошки свалился с вилки. И чтобы на столе образовалась лужица соуса. И за это время две мои собеседницы посмотрели друг на друга и явственно сказали: «Вот черт!» — хотя на самом деле они ничего такого не говорили.

— Не будет у меня никакой вечеринки, — отрезала я.

— Нет, конечно. Но если бы она была, то получилась бы просто прелестной.

— Но я не желаю никакой вечеринки.

— Нет-нет, но если бы ты хотела, она получилась бы…

— Но не получится. И не была бы она прелестной, потому что я ее не хочу, и меня бы она не радовала.

— Ну хорошо, — сказала Мэри очень мягко. — Здорово, что ее у тебя не будет, правда?

— Да, — подтвердила я и посмотрела на нее обиженно и подозрительно. Меня не оставляло тревожное чувство, что вокруг меня что-то происходит.

— Так что же ты сделаешь на свое пятидесятилетие, Элли? — Лиз решила оставить тему вечеринки. — Что-нибудь прелестное?

Меня уже начинало тошнить от всех этих прелестей. Я подумала о «прелестном» ужине в честь дня рождения, который, судя по всему, организовали для меня девочки с участием моей матери, для которой найдется немало поводов позлорадствовать, и жены моего мужа, считающей, что она приглашена и я жду ее с распростертыми объятиями и коктейлем. И тут на меня что-то нашло. В конце концов, чей это день рождения?

— Ничего, — сказала я твердо и весело. — Ничего я не стану делать.

— Ой, правда? — изумилась Лиз. — Совсем ничего? А почему?

— Потому что, — ответила я, внезапно снова заинтересовавшись своей картошкой, — мне вовсе не пятьдесят. Пятьдесят мне исполняется в следующем году. А пока мне всего сорок девять!

И это была моя первая ложь.

Я где-то читала, что в первый раз солгать труднее всего; потом становится все проще и проще. Я не убивал этого человека. Я не взводил курок, не приставлял дуло к его голове. Я не запихивал его тело в черный мешок и не бросал в Темзу. Я не крал его паспорт, не подделывал его подпись, не использовал его кредитную карточку, чтобы скупить все оружие в мире, и не начинал Третью мировую войну; Одна ложь тянет за собой другую. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я не собирался влюбляться в другую женщину. Я перестал видеться с ней, когда понял, что пора остановиться. Я не хотел, чтобы это случилось. Я не собирался заниматься с ней любовью, хотя она на двадцать лет моложе тебя, и у нее красивые рыжие волосы и серо-зеленые глаза, и она поднесла себя мне на блюдечке. Я пытался покончить с этим. Я пытался сказать «нет». Я пытался думать о тебе, о детях, о коте и о пруде с рыбками. Я не хотел уходить. У меня и в мыслях не было… Я не хотел… Я любил тебя…

Ложь, ложь, ложь. Так просто. Я не считаю, что в первый раз солгать труднее всего, потому что лично я сделала это, ни на минуту не задумавшись. Казалось, что в лжи нет ничего ужасного. Она не имела никакого значения. Кому какое дело? Кому вообще есть дело до того, что пятого июня мне исполняется пятьдесят, сорок девять или сто один?

Просто после этого мне было проще солгать в следующий раз, вот и все.

Где-то на заднем фоне моей жизни люди вились вокруг, как навозные мухи, звонили по телефону, обменивались возмущенными восклицаниями, что-то отменяли.

Отменяли вечеринку. Я же пребывала в блаженном неведении — ну, может, не совсем в блаженном, но вы меня поняли. Я давала коту лекарства, старалась следить, чтобы он не забрел во владения какого-то неизвестного садовника с его средствами от вредителей, кормила детей обедом и выслушивала рассказы об их проблемах, привязывала табличку с номером к заднему бамперу машины, она падала, я привязывала ее снова, и так далее, и так далее. На улице становилось теплее, и никто уже не надевал по два свитера одновременно, начали открываться окна, апрель сменился маем, который принес с собой короткие рукава, солнечный свет и диеты, необходимые, чтобы летом влезть в бикини. Так прошло несколько недель, когда мне неожиданно позвонил Пол:

— Элли, что, черт возьми, происходит?

Это ты мне скажи.

— А что, собственно, такое?

— Твой день рождения. Что за дела? Тебе в этом году исполняется пятьдесят!

— Я знаю. Тут уж ничего не поделаешь. — Он что, в чем-то меня обвиняет? — Тебе было пятьдесят три года назад.

— Мы не будем сейчас обсуждать мой возраст. В чем дело? Ты что, не хочешь это признавать, или как? У тебя какая-то проблема?

— Нет у меня никаких проблем. Да за кого ты меня принимаешь? Я не собираюсь соперничать с твоей молодой…

— Не начинай.

Я не начинала. Нет, я правда не начинала. Это ты начал, когда ушел к ней. Когда стал трахаться с ней. Когда полюбил ее и разлюбил меня.

— Но ты же говоришь людям. Я только что об этом узнал. Ты говоришь, что тебе исполняется пятьдесят только в будущем году.

— О. Моя ложь вернулась ко мне. Но каким образом?

— Что? Откуда ты знаешь?

— Не важно. Факт в том, что…

— Нет, важно. Я не понимаю. Две сплетницы на работе разговаривали о пятидесятилетиях, и я решила заткнуть их, сказав, что мне в этом году еще сорок девять. Я просто устала от этих разговоров. И кто, черт побери, тебе об этом сказал?

— Виктория. Она беспокоится о тебе.

Меня так просто не обманешь. На прошлой неделе она каждый вечер каталась на машине со своим новым бойфрендом. Я ее видела только когда она съедала два листика шпината из холодильника, а потом бежала в ванную взвешиваться.

— А она откуда узнала?

— Не важно. Факт в том, что…

— Хватит мне говорить, в чем факт! Это важно, откуда она узнала! И что означает все это шныряние, подглядывание и перешептывание?

Я только что вспомнила о шнырянии и перешептывании. И сразу же почувствовала себя испуганной, одинокой и всеми обсуждаемой особой. Что от меня скрывают? Может, я скоро умру?

— Я что, при смерти или что-то в этом роде? — Я добавила немного драматизма в бенефис Пола.

Если я умираю, он будет ужасно страдать. Будет слоняться вокруг и помогать ухаживать за мной, будет плакать и просить у меня прощения, и обещать никогда больше не разговаривать с Линн(етт), и чувствовать себя виноватым всю оставшуюся жизнь, потому что это из-за него я заболела, и…

— Элли! Элли, ты меня слушаешь?

— Что со мной? Скажи мне правду, я выдержу.

— Элли, каждый день кому-нибудь исполняется пятьдесят. В этом нет ничего страшного. В наши дни это не старость, а всего лишь начало совершенно нового этапа в жизни. Ты не превратишься в старуху, ты просто…

— Это ты мне говоришь? Тоже мне, опекун нашелся! Нет, ну правда! Честное слово! Да что ж такое!

— Мы с девочками за тебя волнуемся. Серьезно. Нам кажется, что ты отказываешься признавать очевидное.

— А вот и нет!

— Ты понимаешь, о чем я? Так вот, слушай. Мы отменили вечеринку. Ладно, раз ты ее не хочешь, раз ты в таком состоянии, ее лучше отменить, но…

— Вечеринку? — тихонько спросила я.

— Но тебе придется с этим смириться. С днем рождения. Ты не можешь провести остаток жизни, притворяясь, что…

— Да не притворялась я. Я просто не знала…

— Да, и вот еще что: я знаю, что тебе сейчас нелегко, но все равно, ты не должна так разговаривать с Линнетт.

— Что-что?

— В те выходные, у ветеринара. Она очень любезно согласилась приехать и помочь тебе с котом…

С твоей чековой книжкой.

— А ты устроила в приемной ужасную сцену. Всех расстроила. И угрожала отравить ее средством от вредителей.

— Это была шутка, — проговорила я все тем же тихим голосом. Как ребенок, которого неожиданно отругали, хотя он весь день хорошо себя вел. Я почувствовала, что глаза наполняются слезами. Но ведь можно заплакать, если тебя ругают, даже когда тебе почти пятьдесят?

Почти пятьдесят, но ты не желаешь признавать очевидного (а может, и правда не желаю?).

— Не смешно, Элли. Помнишь, что мы всегда говорили детям? Шутка — это если все смеются. Линнетт не смеялась.

Ну хорошо, не смеялась. Она жалкая занудная тупица без чувства юмора, но не я же выбирала ее себе в жены, правда?

Он ждал, что я извинюсь. Я точно знала, что он ждет именно этого. Он всегда так делал, когда Виктория или Люси пририсовывали в газете усы премьер-министру или кучки возле тех, чьи зады оказывались на фотографии. Он никогда не просил их извиниться. Он просто садился, клал газету с усами и кучками на колени и смотрел на девочек с многозначительным видом, пока они не просили прощения. Извини, что премьер-министр выглядит как бандит с большой дороги, а у королевы понос. Прости за оскорбление столпов государства. Извини, извини, извини. Прости, что напугала твой драгоценный нежный цветочек-женушку разговорами о средствах от вредителей.

— Я не собираюсь извиняться, — заявила я, внезапно войдя в роль капризного ребенка, и даже топнула ногой, чтобы соответствовать этому образу. — Пора уже ей повзрослеть и научиться понимать шутки. И прекратить лазить в твою чековую книжку.

— Это наша чековая книжка, — холодно парировал он. Мне это не понравилось. Не понравилась его холодность. Я извинюсь, если после этого он не будет разговаривать со мной таким тоном.

— И пора уже тебе покончить со своей ревностью и язвительностью и постараться подружиться с Линнетт, — продолжил он. — Я действительно думаю, что тебе нужно проконсультироваться с врачом!

Или сделать что-нибудь еще! Тебе пятьдесят, Элли. Смирись с этим!

И он бросил трубку.

Бросил трубку!

Я смотрела на телефон и чувствовала, что у меня дрожит нога, которой я только что топнула.

Это было так неожиданно.

Мы никогда не ссорились, по крайней мере с тех пор, как развелись. Мы были настроены дружелюбно. Разумно. Здраво. Мы оба решили, что так будет лучше. Но может, мы были не правы? Кого я пытаюсь обмануть? Может быть, под маской этого здравомыслия бушевали злость и ярость? Может, мне и правда нужно с кем-то проконсультироваться? Может быть, я вот-вот сломаюсь?;

И кстати. Что там насчет вечеринки?

ГЛАВА 3

— Так что там насчет вечеринки? — спросила я у Люси, когда немного позже она спустилась вниз, чтобы заправиться чипсами и колой перед серьезным экзаменом.

— Предполагался сюрприз. — Она пожала плечами.

— Простите, — покаянно сказала я, — я не поняла… У вас, наверное, были проблемы…

— Да ничего страшного, мамочка. — Она опять пожала плечами и посмотрела на холодильник, как будто надеялась почерпнуть в нем вдохновение. Потом она внезапно повернулась ко мне с обновленным интересом: — А с тобой все в порядке?

— Вроде да, а что?

— Папа думает, у тебя депрессия и тебе надо посоветоваться с врачом.

— О. Как мило, что он с тобой поделился. Я полагаю, весь мир считает меня ненормальной только потому, что я не хочу, чтобы все постоянно талдычили мне о моем пятидесятилетии?

— Ну, ведь у женщин в твоем возрасте всегда начинаются какие-то странности, правда? — любезно заметила дочь и снова сосредоточилась на холодильнике, демонстрируя полную беззаботность, какая бывает возможна только в девятнадцать.

Я со всех сторон оглядела себя в зеркале. Включила свет и посмотрелась в зеркало еще раз. Попробовала втянуть одновременно живот и попу. От этого грудь у меня неестественно выпятилась, а лицо покраснело, потому что мне пришлось слишком долго задерживать дыхание, так что я бросила эту затею и уперла руки в бока, как это делают мои дочери. Со мной все в порядке, все имеющиеся недостатки легко исправить с помощью хорошей диеты, курса занятий аэробикой и небольшого обновления гардероба. Неужели я выгляжу на пятьдесят? И как в наши дни выглядят пятидесятилетние? Совсем не так, как выглядела моя мать, которая носила длинные скучные платья, подобающие почтенной женщине пальто и приличные туфли и почти не выходила за пределы кухни. Фартук прежде всего. А мне что сделать? Отбросить приличия, надевать юбки через голову и шастать по ночным клубам в крошечном топике, как у Люси? Люди говорят, что в наши дни в пятьдесят лет можно делать все, что заблагорассудится. А что я хочу делать? Чем я вообще собираюсь заниматься остаток моей жизни? И почему я торчу в собственной спальне и рассматриваю себя в зеркало?

Моя жизнь не закончится в пятьдесят. Я не задумывалась об этом, не теряла из-за этого покоя и сна, не видела никакой разницы между пятьюдесятью и сорока восемью — пока Пол не обвинил меня в том, что я боюсь признавать очевидное. И вот теперь очевидное начинает меня мучить. Если бы мне не надо было экономить деньги, я сама побежала бы на консультацию к психотерапевту.

— Я называю это эгоизмом, — заявила моя мать, снимая мой чайник с моей плиты, чтобы заварить себе чашечку моего чаю. Мне она при этом чаю не предложила.

— Очень жаль, что ты так считаешь, — вздохнула я. Не было никакого смысла спорить с ней. По крайней мере, этому я научилась с тех пор, как закончила школу.

— Все так ждали праздника, — продолжала она, с яростной энергией швыряя чайник обратно и включая его. Просто удивительно, насколько хорошо дурное настроение помогает от артрита.

— Могли бы и дальше ждать. Я никого не просила ничего отменять. Я вообще ничего не знала, — резонно заметила я.

— Ты же устроила дурацкий скандал из-за прихода Линнетт, — фыркнула мама.

— Тогда устрой вечеринку для нее, — парировала я, — раз тебе так уж нужна вечеринка. Ей вот-вот исполнится восемнадцать.

— Ревность, — провозгласила мать, грозя мне пальцем. — Это никуда тебя не приведет.

О, боже. Знай я раньше, все было бы иначе. Я была бы очаровательным, совершенно не ревнивым существом, обожающим молодую жену моего мужа. Я бы целовала ее в щечку, желала им обоим счастья и выражала надежду, что секс у них получается лучше, чем у нас в свое время, и что муж не слишком часто разводит грязь в туалете.

— Я бы тоже выпила чашечку чая, если ты не возражаешь, — сказала я, пытаясь одновременно держать одной рукой корзину для грязной посуды, по дороге к посудомоечной машине поставить в духовку воскресную баранью ногу, собственной ногой оттолкнуть от кота упавшую картошку, исполнить зажигательный танец и спеть песенку.

— Я все должна делать! — недовольно проворчала мама, шваркнув на стол еще одну чашку и начиная манипуляции с чайником. — В моем-то возрасте!

Возможно, мне хотелось бы, чтобы мне было восемьдесят, а не пятьдесят (я ведь не желаю признавать очевидного).

Во время воскресного обеда мама объявила, что уезжает. Для пущего эффекта это было сделано как раз в тот момент, когда все положили в рот первый кусок. Что ж, все продолжали жевать: «М-м-м, как вкусно, правда!» «Тебе передать еще мятного соуса, бабуля?» «Что ты говоришь? Куда ты едешь?»

— На Майорку.

— Придется лететь самолетом, бабуля. Или плыть на корабле, — заметила Виктория. — Это остров.

— Не умничайте, мисс. Я отлично знаю, куда еду. Я не вчера родилась.

Нет, на шутку это не похоже.

Майорка?! Насколько я помню, мать никогда не выбиралась дальше острова Уайт.

— А паспорт у тебя есть? — с искренним интересом спросила я.

Мама посмотрела на меня так, словно я ничем не лучше Виктории, но она от меня ничего другого и не ожидала.

— Я делала паспорт, когда ездила во Францию, — сказала она. — Ясно?

Ах да. Теперь я вспомнила. И как я могла забыть? Однажды мы возили ее в Кале, потому что она хотела купить дешевого вина, про которое слышала от своих подружек в клубе пенсионеров. Это было захватывающе. Ее тошнило на пароме и раздражало, как Пол водит машину «Не позволяй этим иностранцам обгонять тебя, юноша!

Да что с тобой? Неужели ты не можешь ехать побыстрее? У тебя же британские номера, правда? Они же видят, что ты из Англии! Они должны уступать тебе дорогу!»). Она так измучила нас в гипермаркете, очень громко и медленно разговаривая с продавцом по-английски и ругая его, когда он отвечал ей по-французски, что мы не стали ничего покупать себе и умчались, как только она наполнила свою тележку немецким вином («Терпеть не могу эту французскую дрянь»). «Больше никогда», — примерно пять тысяч раз сказал Пол по пути домой. И теперь я содрогнулась при мысли о том, что ждет бедных жителей Майорки.

— С кем ты едешь, бабуля? — радостно спросила Люси.

— С другом, — загадочно ответила моя мать. Она положила в рот большой кусок жареной баранины и сосредоточилась на своей тарелке.

— С каким другом? — упорствовала Люси.

— Тебя не касается.

Мы с девочками переглянулись через стол. Мама продолжала жевать баранину, уставившись в тарелку. Люси подняла брови, Виктория хихикнула. Я уронила нож и вилку. Мне не удалось совладать с чувствами. Шок был слишком силен.

— Это мужчина, да?

— И что с того? Почему бы ему и не быть мужчиной? Что плохого, если человек хочет отдохнуть с другом? — с набитым ртом проговорила мать и мрачно сплюнула в салфетку. — Или вы просто хотите лишить меня последнего маленького удовольствия, которое еще осталось мне в жизни…

Люси и Виктория помирали со смеху.

— Да нет, ничего плохого, конечно, — попыталась я сгладить неловкость. — Никто не хочет лишать тебя… удовольствия…

Я сама не сразу поняла, что начала смеяться. Это все девчонки — они чуть со стульев не падали, вот и выбили меня из колеи. А еще слово «удовольствие». Оно внезапно напомнило мне о том, как я читала лекцию Виктории, когда она в первый раз отправилась куда-то с молодым человеком. Может, мне стоит поговорить с мамой о безопасном сексе? Или спросить, будут ли они жить в разных комнатах, как спрашивала она, когда мы куда-то собрались с Полом? Ха! Все меняется!

— Не знаю, что вы в этом нашли такого смешного! — огрызнулась мама. Немножко покраснела, немножко занервничала.

Люси уже чуть не плакала, задыхаясь и хватаясь за бока.

— У бабули будет секса больше, чем у меня! — выговорила она наконец. — Где в этом мире справедливость?…

— Люси! — шикнула я на нее, изо всех сил стараясь снова не рассмеяться. — Никто не говорит о сексе.

— Его зовут не Сэмом, — заявила моя мать, положив нож и вилку, выпрямившись и сурово поглядев на нас сквозь очки. — Его зовут Тед.

Люси притворилась, что ей нужно в туалет, но не смогла добраться до него, пока не иссяк бивший из нее фонтан смеха. Виктория спокойно собрала обеденные тарелки (полные еды) и унесла их в кухню, где и разразилась хохотом, который постаралась замаскировать, открыв все краны.

— И давно ты знакома с этим… Тедом? — спросила я у мамы в наступившей тишине.

— Год или около того, — агрессивно ответила она.

— И сколько ему лет?

И какие у него планы? И чем занимаются его родители?

— Ему шестьдесят шесть, но тебя это не касается.

Молодой любовник! Ну надо же, какая везучая. Будем надеяться, что ему удастся вызвать у нее улыбку.

— Ну что ж, это очень хорошо для тебя, — сказала я наконец, и я действительно так думала. Это прекрасно для мамы. В конце концов, почему бы и нет? — И когда ты уезжаешь?

— В пятницу. Нам нужно только, чтобы нас подбросили в аэропорт. Тед не водит машину. У него катаракта.

Я чуть не ляпнула, что это многое объясняет. Но быстро решила, что если я так даже подумаю, то буду ужасной скотиной.

Вечером во вторник пропал Кексик.

— Он не принял свою вечернюю таблетку, — расстроенно сказала Виктория, глядя на заднюю дверь.

Бывают в жизни моменты, когда очень, очень сильно сожалеешь, что дала своему коту глупое имя.

— Кексик! — кричала я в полночь, стоя в собственном саду и освещая фонарем кустарник. — Кексик! Кексик, где же ты?

— Кекс, хороший мальчик! Иди сюда, киса! — эхом отозвалась Люси.

— Мама, как ты можешь?! — чуть не плача возмутилась Виктория, когда в два часа ночи я сказала, что прерываю поиски до рассвета и иду спать. — Он может быть где угодно!

— Скорее всего, он спит, — зевая, возразила я. — Спит в каком-то теплом и мягком месте и не слышит, как мы его зовем. А утром, когда мы проснемся, он уже будет лежать на своей подстилке…

— И у него опять откажут почки! — простонала Люси. — Он не принял таблетку!

— Ничего страшного не случится, если он пропустит один прием. — В моем голосе уверенности было гораздо больше, чем в сердце. — А теперь пошли, мы скорее поможем ему, если будем не такие усталые.

Рыдая и утирая слезы, девочки позволили загнать их в кровать, как будто им все еще было восемь и десять лет. Я уложила их и поцеловала на ночь, как будто им все еще было восемь и десять лет. Они говорили, что все равно не смогут сомкнуть глаз, потому что слишком беспокоятся из-за Кексика, и обе немедленно заснули глубоким и спокойным сном — как будто им все еще было восемь и десять лет. А я прилегла на постель не раздеваясь (просто на случай, если я услышу мяуканье или крики в саду), и крутилась и вертелась, и вертелась и крутилась, зажигала свет и выключала его, и несколько раз засыпала, просыпаясь в холодном поту при мысли о том, что скажет Пол, если кот погиб, и гадала, удастся ли купить котенка, похожего на Кексика, и смогут ли девочки полюбить его. В конце концов в пять утра я встала и спустилась по лестнице, уверяя себя, что беглец давно уже спит, свернувшись на своей подстилке. Он посмотрит на меня, открыв один глаз, и я смогу хотя бы час поспать спокойно, пока не зазвонит будильник. Но кота не было. Ни свернувшегося, ни вытянувшегося, ни открывшего один глаз, ни закрывшего. Вообще никакого кота.

Пять утра — не самое лучшее время, чтобы выходить в сад и взывать: «Кексик!» — самым громким шепотом, на который решишься отважиться. Я уверена, что есть люди, которые будут агитировать за ранние подъемы и рассказывать, как приятно прогуляться в саду свежим майским утром, когда трава еще покрыта росой, небо медленно светлеет, а птицы напевают друг другу свои песенки. Что касается меня, то я все это ненавижу.

Рассвет — самое подходящее время, чтобы перевернуться на другой бок и заснуть, чтобы взглянуть на часы и с облегчением обнаружить, что можно полежать в кровати еще целый час. Это не время для того, чтобы выходить на улицу, если, конечно, вы не маньяк, или если вы не возвращаетесь домой после бурно проведенной ночи — впрочем, в этом случае вы слишком пьяны, чтобы вообще что-то замечать.

— Кексик, — шипела я, в своем заторможенном состоянии чуть не свалившись в пруд. — Хватит шляться, глупый кот! Где ты?

Пруд. Я посмотрела в его мерцающие глубины, и внезапно меня охватил такой ужас, что сон как ветром сдуло. Большая оранжевая рыбка с интересом глядела на меня, ожидая, не дам ли я ей позавтракать.

— Ты не видела кота? — прошептала я ей. — Такая большая меховая черно-белая штуковина?

Рыбка с презрением махнула хвостом и уплыла.

— Возможно, нам придется осмотреть пруд, — произнесла я за завтраком (довольно мрачное мероприятие; чуть-чуть кукурузных хлопьев и двойная доза кофе). Я попыталась сказать это помягче. Но это нужно было сказать. Просто необходимо, учитывая, как смотрела на меня та рыбина.

— О, мама! — взвыла Люси. — Как ты можешь? Что ты говоришь?

— Ничего я не говорю. — Я попыталась успокоить дочь. Она оттолкнула мою руку. — Я просто думаю, что нам лучше убедиться…

— Мама права, — мужественно заявила Виктория. — Мы перевернем каждый камень. Пошли, Люси! — Тут она попыталась утешить сама себя: — Мы его найдем!

— Где, на дне пруда? — вздрогнула Люси.

Я тоже вздрогнула. И быстро проглотила слезы вместе с кофе. Понимаете, я тоже любила этого проклятого кота.

К тому времени, когда мы выкачали всю воду из пруда, мы прокляли всех и вся. Пол был виноват в том, что выкопал этот пруд. Я была виновата в том, что не закопала его, когда Пол уехал. Рыбы были виноваты в том, что живут слишком долго и ради них приходится держать этот пруд. Моя мать была виновата в том, что всегда говорила, как мило, когда в саду есть пруд, подразумевая при этом, что у Пола больше вкуса, изысканности и интереса к прудам, чем у меня. Люси была виновата, что не позвала Кексика съесть таблетку раньше, когда еще не стемнело. Виктория была виновата в том, что целый вечер где-то шлялась, хотя была ее очередь давать коту лекарство.

— Очередь? — изумленно спросила я, выливая очередное ведро илистой воды и вытирая пот со лба. — Вы зовете кота принимать таблетки по очереди?

Вот так всегда. Никогда не знаешь, что происходит в собственном доме. Настоящая бюрократическая организация со своей иерархией и внутренней политикой. Наряды на вынос мусора, санкции за отсутствие туалетной бумаги, распределение тампакса, очередь на кормление кота таблетками.

— Я думаю, — сказала Виктория, осторожно ступая в грязную, заросшую сорняками лужу, оставшуюся на дне пруда, — теперь уже видно, правда?

Мы с Люси следили за ней взглядом, когда она нервно прочесывала пруд сетью.

— Ничего, — проговорила она наконец, и голос ее дрогнул от облегчения.

И еще несколько минут никто не мог говорить о наших ужасных невысказанных страхах, которые уже отступили куда-то в область ночных кошмаров. — Пусто, — добавила Виктория уже тверже и улыбнулась: — Если не считать этого. — Она выудила кубик Рубика, который со злости зашвырнула в пруд, когда всеми нами владело безумие кубика, и забыла о нем.

Люси покраснела и засмеялась. Потом мы снова замолчали, подумав о рыбках (которые злобно виляли хвостами в полной воды кухонной раковине) и о пустом пруде (который теперь придется снова наполнять водой). И еще мы подумали, хотя никто из нас не захотел сказать это остальным, что утро уже в разгаре, и если Кексика нет в пруду, то где же он?

А потом зазвонил телефон, и мы вспомнили, что сейчас середина утра среды, и все мы должны быть где-то в другом месте.

— Ой, это наверняка с работы! — воскликнула Виктория, когда я пошла к телефону. — Скажи им, что я заболела!

Но это звонили не с ее работы. Это звонили с моей работы. Это был Сопливый Саймон, Саймон, контролировавший всю мою жизнь и внесший серьезное предупреждение в мое личное дело, который даже за миллион лет бы не понял, что мне необходимо было выкачать пруд, чтобы проверить, нет ли там кота.

— Мне очень жаль, Саймон, — сказала я. — Меня тошнит.

Это была вторая ложь. Просто удивительно, до чего просто она мне далась. Как будто я была прирожденной лгуньей, как будто я всю жизнь только и делала, что лгала. И мне даже не стало стыдно. О, я не сомневаюсь, что Виктория каждый раз, когда ей хочется поваляться в постели, говорит, что у нее грипп или болит живот. Но позвольте сказать, что ее не так воспитывали, и меня тоже.

Меня-то уж точно не так! Я в свое время ходила в воскресную школу и просиживала воскресные вечера в холодной церкви (кстати, именно там я встретила Пола, и он мне сначала не понравился, потому что носил слишком длинные штаны), там мне и рассказали, как опасны ложь, воровство, жульничество на экзаменах и ругань. Я вообще не знала ни одного ругательства, пока не пошла в воскресную школу для старших — тогда их записал в моей Библии толстый парень по имени Грэм, который все время норовил залезть мне под юбку. Я часто думаю, что с ним теперь. Но это все ерунда. Главное то, что я неожиданно стала просто закоренелой лгуньей.

— О господи, — сказал Саймон, недоверчиво и очень устало. — И что же с вами такое?

— Тошнота, — туманно объяснила я. — Ужасно, просто ужасно тошнит. Лучше я пойду, а то меня опять стошнит.

— Ну что ж, надеюсь, вам скоро станет лучше…

Я повесила трубку, постаравшись, чтобы у него сложилось впечатление, что меня опять тошнит.

В этот день мы все занемогли: Виктория выяснила, что у нее болит горло, а Люси, которая собиралась идти утром в колледж, сказала, что придумает какое-нибудь оправдание завтра. Мы обыскали сарай. Мы обыскали дом, открыли дверцы буфета и вывалили его содержимое на пол. Мы ползали под кроватями, заглядывали в трубы, даже залезли на яблоню — почти на самый верх. Точнее, Люси залезла, а я держала дерево. Мы бродили по улицам, уныло и занудно крича: «Кексик!», и старались не обращать внимания на взгляды прохожих, которые, очевидно, считали нас бездомными и очень голодными.

Наконец Виктория сказала, что проедется по округе на своей машине с опущенными окнами, а Люси решила отправиться с ней.

Они пошли к машине и выяснили, что окна и так открыты. А Кексик спит на заднем сиденье.

— Надо было закрыть окна, когда ты вернулась домой прошлой ночью! — закричала Люси на сестру. Потом она бросилась к ничего не подозревающему коту и, заливаясь слезами, прижала его к груди. Кексик повис у нее в руках, моргая от солнечного света, несколько удивленный ее страстью. — Бедный малыш! — рыдала Люси, зарывшись лицом в его мех.

— Ничего себе — бедный малыш! — возмутилась я, внезапно почувствовав себя усталой и опустошенной из-за всей этой истории. — Он же не был там заперт! Наверняка он залез туда ночью, потому что замерз, и с тех пор лежал себе, пока мы тут мучились и звали его! Он нас просто проигнорировал! И мы столько сил потратили, чтобы осушить пруд!..

— Мама! — вмешалась Виктория. — Представь, а если бы он и в самом деле был в пруду!

Спасибо большое, я и так представляла себе это все время, пока мы выкачивали воду. А также представляла, что он лежит в какой-нибудь канаве, что его сбила машина или что он опять наелся средства от вредителей.

— Да. Конечно. Но ведь его там не было, правда? — огрызнулась я.

Наступил вечер, и идти на работу было уже поздно. Я почистила духовку.

На следующее утро машина не завелась. Я напомнила ей твердо, но ласково, обо всем, что сделала для нее за последнее время. О том, сколько денег на нее потратил Пол. О том, в каком свете она выставила меня перед мастером из Автомобильной ассоциации, а также о том, что я все равно люблю ее.

Я обещала ей, что если она перестанет дуться, я починю ей бампер, как только у меня будут время и деньги, и даже приделаю как следует табличку с номером. Я добавила, что понимаю, как обидно должно быть машине, когда у нее номер подвязан веревочкой. Но мне очень нужно, чтобы сегодня она завелась. Пожалуйста. Пожалуйста! Она все равно не завелась, я вылезла, хлопнула дверью и прикрикнула на свою мучительницу. Она будет ездить с номером на веревочке всю оставшуюся жизнь, если мое слово еще что-то значит! Проклятая колымага!

— В чем дело, мамочка? — ласково спросила Виктория, направляясь к собственной машине на таких высоких каблуках, что непонятно было, как она собирается ее вести. Как можно давить на педали, когда ноги находятся в шести дюймах от пола?

— Проклятая машина не хочет заводиться. Опять, — пробормотала я. — А если я позвоню в Автомобильную ассоциацию, она выставит меня идиоткой. Я это точно знаю. И наверняка приедет тот же самый парень.

— И какой он был с виду? Симпатичный? — быстро спросила дочь. Так и чувствовалось, как выдвигаются антенны: внимание, мужчина! Может, стоит задержаться и поболтать с ним?

— Старый. Не меньше пятидесяти, — улыбнулась я.

Виктория состроила рожицу и открыла дверцу машины.

— Подбросишь меня до работы? — спросила я.

— Ага. Давай быстрей.

Я схватила куртку и бросилась к автомобилю, опасаясь, что она передумает.

— Хотя… — Ну вот, пожалуйста. Придется искать другой способ. Можно позвонить друзьям… — Почему бы тебе не остаться дома и не заняться машиной, раз есть такая возможность?

— Остаться дома?! Ты что, шутишь? — Я попыталась избавиться от истерических ноток в голосе. С тем же успехом я могу позвонить Саймону и попросить его уволить меня. С тем же успехом я могу сказать ему, что, пожалуй, работа мне больше не нужна…

— Но он же думает, что ты больна.

Это верно.

— Может, ты до сих пор больна.

Тоже верно.

Я замерла, уже наполовину усевшись в машину.

— Решай, мам, мне на работу пора.

Я вылезла и помахала ей на прощание. И прямо скажем, это была третья ложь, хотя я вроде бы ничего не говорила. Я просто притворилась перед самой собой, что все еще больна. И вызвала домой мастера из Автомобильной ассоциации (это был другой парень, очень симпатичный, примерно двадцати пяти лет от роду. Умри от зависти, Виктория!) — и он тут же завел мерзавку, и мы поехали в гараж. А в гараже сказали: «Оставьте ее у нас, и мы бесплатно приделаем табличку с номером…» Потом, как следует почесав голову и вытирая руки маслеными тряпками: «Мы посмотрим, что можно сделать», а на мою просьбу починить ее к завтрашнему утру: «Обещать не могу, голубушка, зависит от того, что там у нее под капотом, ну, вы понимаете, голубушка?» И я пошла домой из гаража, думая о том, что на работе сегодня обходятся без меня, и чувствуя себя на каникулах. Я махала руками, запрокидывала голову, чтобы солнце светило прямо на лицо, и громко смеялась. Мальчик на велосипеде вылупился на меня и чуть не свалился, а пожилая дама поджала губы, покачала головой и пробурчала что-то о наркоманах, и это еще больше рассмешило меня.

Ее хмурый вид напомнил мне маму.

Мою маму.

Черт, черт, черт! Завтра ее нужно отвезти в аэропорт. Маму, ее полуслепого любовника и их багаж, тоже отбывающий на Майорку. Я застыла посреди улицы, напугав еще нескольких пешеходов, и подумала, не вернуться ли мне в гараж, чтобы сказать, что я должна получить эту проклятую машину завтра утром, все равно, на ходу она или нет. Потом я велела себе успокоиться и призвать на помощь разум. Зачем она мне нужна, если она не будет ездить? Оставалось только одно.

— Виктория? Да, это мама. Нет, ничего страшного. Да, приходил мастер из ассоциации. Нет, не пятьдесят, молодой красавец, и он назначил мне свидание на завтрашний вечер. Не знаю почему, наверное, ему нравятся старушки. Да, мы чудно провели время на заднем сиденье. М-м-м, просто прелесть. Слушай, Виктория, дорогая… Знаешь, почему я звоню? Ты не могла бы на завтра отпроситься с работы?

Ну вот, как всегда. Я понимаю. Типичный случай. На завтра она уже так и так отпросилась, потому что собиралась провести день с новым Дарреном ее жизни.

— Почему завтра! — взмолилась я. — Может, в какой-нибудь другой день? Завтра ты мне очень нужна…

Нет, обязательно завтра, потому что завтра вторая годовщина знакомства Даррена и Виктории. Вторая годовщина за две недели.

— А не могли бы вы вместе прокатиться в аэропорт Гэтвик? Вместе с бабулей и ее бойфрендом?

— Мне нравится Даррен, — твердо ответила Виктория.

— А может быть, вы поедете гулять на его машине? А я позаимствую твою.

— У него нет машины.

— А тебе не кажется, что все эти мальчики ухаживают за тобой только ради твоей машины?

— А как ты думаешь, почему я ее так люблю?

С этим не поспоришь, правда?

Я позвонила Полу вечером, после того как справилась в гараже о состоянии своей колымаги.

— Они говорят — может быть, она и будет готова, — объяснила я, когда мы покончили с легкой холодностью, возникшей из-за того, что во время нашего последнего разговора он бросил трубку. Мы покончили с этим, потому что я извинялась и заискивала. И валила все на гормоны, как бы это ни было противно. Но, понимаете, ведь это мне от него было что-то нужно. — А в девять тридцать мне нужно выезжать, чтобы доставить маму в аэропорт. И что, если она не будет готова?

— Мать тебя убьет.

— Ты хорошо ее знаешь.

— Элли, я не уверен. Не знаю, смогу ли я так быстро отпроситься с работы,

С работы? С работы! Черт побери, я совершенно забыла об этом. Два дня дома, два неофициальных, прогулянных дня, и я уже веду себя так, как будто вышла на пенсию. Да что же со мной такое? Неужели я хочу, чтобы меня уволили? При мысли об этом я почувствовала себя слабой и нервной. Может быть, я действительно больна?

— Я больна! — сказала я Полу, прервав его длинную тираду о том, как трудно ему отпроситься с работы, не предупредив заранее, и особенно в мае, и особенно в пятницу, и особенно перед тем, как банки закрываются на каникулы…

— Что? — Надо отдать ему должное, он был встревожен. Мне очень понравилось, что его так обеспокоила моя болезнь.

— Ничего серьезного, — быстро добавила я. Я собиралась сказать, что моя болезнь не только не была серьезной, она вообще никогда не существовала. Это придуманная болезнь, никому не известная болезнь, воображаемая болезнь. Но тут на меня что-то нашло. Видимо, дело было в том удовольствии, которое доставила мне тревога в его голосе. Я представила себе, что лежу в постели, исхудавшая и больная, бледная и ослабевшая, натянув одеяло до самого подбородка; на тумбочке возле кровати стоят бутылочки с лекарствами, а Пол сидит рядом со мной и держит меня за руку; он выглядит встревоженным, а доктор просит не утомлять меня…

— Это просто… какой-то вирус или что-то в этом роде… — сказала я туманно, стараясь, чтобы голос не ослабел слишком внезапно.

— Ты уже была у врача?

— Да нет… это ни к чему. Я не хочу поднимать шум… — Вот, теперь голос как раз такой, как нужно. Я была в этом уверена. Я уже вошла в роль. И солгала в четвертый раз, даже не сделав паузу, чтобы подумать об этом.

— Мне кажется, тебе обязательно надо сходить к врачу. Правда.

Ну ладно, хватит уже.

— Я посмотрю, как буду себя чувствовать, — проговорила я.

— Надо было сразу сказать. Объяснила бы сразу, что заболела. Ты просто не можешь везти маму в аэропорт, с машиной или без машины! — Надо сказать, без машины это было бы затруднительно.

— Даже и не думай об этом.

Есть! Готово! Он отпросится с работы, несмотря на май и пятницу.

— Я попрошу Линнетт. Ей не трудно. Она работает только полдня.

Линнетт? Линнетт будет отвозить в аэропорт мою мать и ее сердцееда? Имею ли я право так поступить с ней? Имею ли я право поступить так с ними обеими? Да вы о чем?! Господи, это же просто чистое наслаждение!

— Ну… — сказала я слабым, больным голосом. — Если только ты абсолютно уверен, что ей не трудно…

— Трудно? Конечно ей не трудно, — твердо ответил Пол. — Если бы ты дала ей возможность показать себя, Элли, то уже давно бы поняла, какой она великодушный и добрый человек.

Ну конечно, потому-то ты ее и полюбил, а вовсе не из-за того, что она на двадцать лет моложе меня и у нее глаза и волосы…

— И как она хочет подружиться с тобой.

Заходи ко мне в домишко, говорила кошка мышке.

Мамочка кошки наверняка сцапает бедную милую мышку, как следует прожует, а шкурку выплюнет. Мне даже захотелось поехать с ними и посмотреть на это. Но я же больна, правда?

— Не думаю, что это что-то серьезное, — сказала я Гундосой Николя, отвечавшей на звонки в кабинете Саймона, поскольку он, вероятно, был слишком занят отработкой ударов по мячу для гольфа. — Скорее всего, какой-то вирус.

Ну, это нельзя назвать ложью номер пять. Это просто повторение лжи номер четыре другому человеку. Собственно говоря, мне она уже начинала казаться правдой. Я привыкла к ней, как привыкаешь к чужому пальто, которое берешь поносить, и в конце концов оно уже становится совсем твоим.

— Возможно, это гормоны, — с издевкой заметила Гундосая Корова Николя.

— Сомневаюсь, — холодно парировала я.

— Но это же случается, и очень часто, — настаивала она. — У женщин в вашем возрасте… вам ведь скоро будет пятьдесят… часто возникают проблемы…

— А мне не будет пятьдесят, — сказала я, сгорая от желания вцепиться ей в морду. — Вообще-то мне исполняется всего сорок девять.

Нет, это не новая ложь. Это просто повторение лжи номер один, и повторить ее было необходимо, чтобы не потерять лицо перед коллегами. Если уж лжете, делайте это последовательно. Спросите меня, я уже почти эксперт по этому вопросу.

— Ну, как бы то ни было, — подвела итог Николя, которая, кажется, расстроилась, а может быть, ей просто позвонили по другому телефону, — как бы то ни было, вам придется взять справку.

— Прошу прощения?

Справку о моем возрасте? О дате рождения?

— Справку от врача! От врача! Вы пропустили три дня.

Ну да, так и есть. Черт возьми, я, похоже, действительно заболела.

— Получите справку и завезите ее мне, иначе вам не заплатят за пропущенные дни.

Конец разговора. Конец шутки. Уже не смешно. Теперь мне придется соврать доктору.

Пол сказал, ты должна пойти к доктору. Сегодня же. Знаю, знаю. Я схожу.

Я записалась на прием на пять часов. Только из-за этой проклятой справки.

И я пригласила проклятую Линнетт к себе в дом только потому, что мне хотелось послушать, как ей ехалось с моей мамочкой. Заходи ко мне в домишко…

— Присядь, Элли. Ты же плохо себя чувствуешь.

— Все в порядке. Я сварю тебе кофе, — невежливо ответила я. — Как все прошло с мамой?

Она села за кухонный стол. Я обрадовалась, увидев, что она выглядит усталой. Ха! Старушка позаботилась о ней.

— Прекрасно, — сказала Линнетт. — Она прелесть, правда?

Прелесть? Нет, это не совсем то слово, которое первым приходит на ум, когда я думаю о маме.

— И Тед! — Линнетт улыбнулась. — Такой душка! Очень забавно! Они такие милые! Всю дорогу до Гэтвика они обнимались на заднем сиденье, держались за руки, подшучивали друг над другом.

Вот теперь меня и правда затошнило.

— Подшучивали? — тупо повторила я. Моя мама подшучивала?

— Это любовь. — Линнетт со знающим видом покивала, потом глотнула кофе и задумчиво помешала его ложечкой. — Они так выглядели… ну прямо как мы с Полом.

Я смотрела, как она размешивает кофе, и утешалась, воображая, что положила туда средства от вредителей.

— Я положила в кофе яд, — злобно проговорила я и отвернулась. — Так что ты лучше уходи. Пока тебя не начало выворачивать наизнанку. Я только что вымыла пол.

— Элли! — Линнетт поперхнулась и разбрызгала кофе по всему столу. Несколько капель попало на ее розовую девчачью блузку. Какая жалость. — Элли, не надо так. Это не смешно.

И не должно было быть смешно.

— Это больно.

Не говори со мной о боли. Я знаю, что такое боль. Я живу с болью. Боль — это когда кто-то, кто спит с твоим мужем, сидит напротив тебя на твоей собственной кухне, смотрит на тебя коровьими глазами и говорит о любви. И по сравнению с этим угроза отравления — просто ничто, глупая царапина на коже жизни.

— Я всегда помогаю тебе… всегда готова… и все, что я получаю взамен…

В глазах у нее заискрились слезы. Ну почему она не стала при этом хуже выглядеть? Стоит мне только подумать о том, чтобы заплакать, я сразу краснею, распухаю и утопаю в слезах и соплях, как почетный ветеран дома престарелых.

— И пора уже сказать это, Элли, — продолжала Линнетг обиженным голосом, вытирая носик хорошеньким розовым платочком, который подходил по цвету к ее блузке. — Мне кажется, что у тебя проблемы.

— Ну конечно! — ответила я. Это мой голос? Я что, кричу? Как это случилось, и почему я ничего не заметила? — У меня все возможные проблемы! От меня ушел муж, не забыла? Я осталась один на один с домом, счетами, девочками, котом, паршивой машиной и сварливой матерью! А ты… ты — маленькая дрянь! Все, что тебя беспокоит, — это… твоя губная помада!

Которую Линнетт, без сомнения, изучала, глядя в маленькое ручное зеркальце, пока я орала на нее как ненормальная. Она вытерла глаза розовым платочком, закрыла зеркальце и поднялась на ноги.

— Я не собираюсь больше это выслушивать, — сказала она, махнув на меня своими волосами и обдав запахом духов. — Будем считать, что это все твоя болезнь, Элли. Да еще возраст.

Спасибо и спокойной ночи. Она тихо закрыла за собой дверь, и я швырнула ей вслед туфлю. Я подумала, не пойти ли мне за ней, чтобы устроить скандал на улице. Но потом внезапно решила, что, пожалуй, не буду утруждаться. Я слишком устала. Мне еще надо кое-что погладить. И в любом случае, нужно немного отдохнуть, чтобы собраться с мыслями и разработать следующую ложь. До сих пор у меня не было с этим никаких проблем, но я немного нервничала, потому что чувствовала, что солгать врачу будет не так-то просто. Требовалось качественное вранье, совсем другого уровня. Я собиралась вторгнуться в область преднамеренной лжи и обмана представителей власти.

Но будь что будет.

ГЛАВА 4

С доктором Льюисом мы познакомились еще в то время, когда оба были молоды и полны оптимизма по отношению к жизни. Он горел энтузиазмом, поскольку был молодым энергичным врачом, только что начавшим практиковать в только что открывшемся местном центре здоровья. Я горела энтузиазмом, поскольку только что забеременела Викторией. Конечно, с годами мы оба немного успокоились. Неблагодарные пациенты и государственная система здравоохранения в его случае, и утренняя тошнота и пеленки — в моем быстро сделали свое дело, и наш энтузиазм существенно поутих. Но я была одной из его первых пациенток, он наблюдал меня на протяжении обеих моих беременностей в разных формах и под разными углами. Он всегда был под рукой, чтобы предложить утешение и антибиотики в последовавшие за этим кошмарные годы детства моих девочек. С годами он превратился в испытанного друга нашей семьи, и мы всегда консультировались с ним, если возникали проблемы типа странной сыпи у Пола или необходимости подобрать противозачаточные таблетки для Виктории.

Но сейчас я не испытывала никакой радости при мысли о встрече с ним, сидя в приемной перед знакомой дверью с табличкой «Доктор медицины С. Льюис» и отчаянно думая, что бы такое ему соврать. Почему-то я была уверена, что, какой бы убедительной ни была моя история, он строго, но сочувственно посмотрит на меня и спросит, почему я не хочу рассказать ему всю правду.

«Потому что я прогуляла работу», — не самый удачный ответ при данных обстоятельствах.

Интересно, поймет он по глазам, что я вру? Никогда нельзя сказать с уверенностью, что могут узнать врачи, только взглянув на вас. Посмотрев на тыльную сторону кистей рук, они легко понимают, склонны ли вы к запорам, любите ли проводить отпуск за границей или предпочитаете сидеть дома, и не собираетесь ли вы в ближайшее время совершить самоубийство. Они смотрят вам в глаза и выясняют, как работает ваша печень, нет ли у вас анемии и достаточно ли вы спите. Или таким образом они узнают, достаточно ли часто вы занимаетесь сексом? Возможно, я что-то спутала и кое-что они определяют, заглянув в ухо или попросив высунуть язык. Все это очень загадочно, и я ничуть не удивляюсь, что они так много времени учатся в университете. Да, есть ведь еще давление. По кровяному давлению тоже очень многое можно узнать о человеке, правда ведь? Я уверена, что по пульсу и давлению они точно могут определить, врете вы или нет. Сердце у меня билось все быстрее при одной мысли об этом. Может, у меня будет сердечный приступ, прямо здесь, в приемной? Он это сразу поймет, тут сомнений нет. Но это не имеет значения, потому что в таком случае мне не придется лгать. Мне все равно нужна справка.

— Миссис Бриджмен? — позвала медсестра, и я так подпрыгнула, что даже уронила журнал — я притворялась, что читала его.

Раза четыре этот абзац даже показался мне интересным.

— Да! — проскрипела я, задыхаясь от предполагаемого сердечного приступа и виновато вскакивая на ноги.

— Доктор Холкомб ждет вас, миссис Бриджмен. Доктор Холкомб?! Что еще за доктор Холкомб?

— А где доктор Льюис? — дрожащим голосом спросила я у сестры, отлично понимая, что он, наверное, проходил мимо по коридору, узнал по выражению моего лица, что я прогуливаю работу, и отказался меня принимать. Доктор Холкомб наверняка психиатр, он работает с людьми, у которых проблемы с прогулами на работе и повышенной лживостью.

— Доктор Льюис в отпуске, — улыбнулась сестра. — Доктор Холкомб его заменяет.

Новый ветеринар, новый врач, что же будет дальше? Если мне немного повезет, когда я вернусь на работу, то обнаружу, что Саймона нет и его замещает кто-то совсем другой. Я открыла дверь кабинета и, к своему удивлению, обнаружила, что в зеленом кожаном кресле за столом доктора Льюиса никого нет. Замещающий доктор устроил забастовку? Замещающий доктор ушел домой, потому что слишком много пациентов симулируют и прогуливают?

— Здравствуйте, миссис Бриджмен. Заходите и садитесь.

Девушка, на вид существенно младше Люси и не выше полутора метров ростом, появилась из соседнего кабинета, положила на стол мою карточку и устроилась в кресле, как это делают только кошки и очень шустрые маленькие собачки. Я села, отчаянно нервничая и слабо надеясь, что это, возможно, юная и очень развитая дочь доктора, которая играла в кабинете в «не коснись земли», пока доктор отошел пописать.

— Я доктор Холкомб. Как поживаете? — с ослепительной улыбкой спросила она.

Надежда умерла страшной смертью от сердечного приступа. Неужели молодому врачу пятнадцати лет от роду придется выслушивать грязную ложь от старой симулянтки в самом начале своей карьеры? Нет, так нельзя. Это было бы просто несправедливо.

— Честно говоря, прекрасно, — сказала я и посмотрела на часы. — Собственно, мне уже гораздо лучше, и, пожалуй, я не буду отнимать у вас…

— Постойте! — распорядилась она неожиданно командирским тоном, когда я встала и повернулась к двери. — Давайте все-таки немного поговорим о том, почему вы пришли. Раз уж вы здесь. Несмотря на то, что вам уже лучше.

— Ну… — Помедлив, я отпустила дверную ручку. — Я хотела попросить у вас справку. Справку для работы. О болезни. — Что за черт. Чужому человеку врать было проще. Совсем не то, что врать священнику, а я чувствовала бы себя именно так, если бы вместо этой девчушки здесь был доктор Льюис. Я посмотрела ей прямо в глаза, что оказалось не так-то просто, потому что ее почти не было видно из-за стола. — Я плохо себя чувствовала последние несколько дней.

— Правда? — В голосе ее было столько симпатии, что я окончательно рассталась с дверной ручкой и вернулась к столу. — Пожалуйста, садитесь. И расскажите мне, как именно вы себя чувствовали.

— Мне было плохо. Совсем-совсем плохо. Не рвало, но…

— Мутило?

— Да! И головная боль. И… ну, в общем… гадость. Вы и сами знаете.

— Жар? Боли?

— Да! — Я посмотрела на нее с уважением. Она придумывала симптомы гораздо лучше меня. — Озноб. Потливость. Вирус, наверное? — добавила я с надеждой.

— Аппетит пропал?

— Точно.

— Плохо спали?

— Глаз не смыкала.

Я уже начала забывать, что я вру. Некоторое время доктор Холкомб писала какие-то каракули в моей карточке, потом внезапно встала (не могу сказать, что после этого она стала гораздо выше) и направилась ко мне с термометром, очередной электронной штуковиной, которую сунула мне в ухо. В ухо! Я вздрогнула и в изумлении воззрилась на нее:

— Вы думаете, это какая-то ушная инфекция?

— Нет, — засмеялась она. — Просто мы так сейчас это делаем.

Не успела я выразить свое удивление, как она уже пощупала мне пульс, проверила железки на горле и за ушами, заглянула мне в глаза и надела мне на руку манжету для измерения давления.

— Тут, похоже, все в порядке, — улыбнулась она.

Ну вот и все. Никакой справки, просто выволочка за симуляцию и зря потраченное время. Я повесила голову, ожидая нотации. Я снова в школе, в кабинете у завуча, которая выговаривает мне за прогулы. «И что ты выдумаешь на этот раз, Элисон?» — «Извините, мисс, мне нужно было успеть в банк до закрытия, чтобы получить там пять миллионов, которые я выиграла в лотерею».

— Вас что-нибудь беспокоит? — спросила очень юная и очень маленькая врачиха очень нежным голоском.

Я в изумлении уставилась на нее.

— Беспокоит? — тупо повторила я.

— Какие-нибудь проблемы в семье? В отношениях с людьми? С деньгами?

Это что, соцопрос? Надо выбрать один вариант или можно поставить галочку на всех трех?

— Доктор Холкомб водила пальцем по моей карточке, потом вдруг остановилась и задумчиво постучала по странице, прежде чем снова посмотреть на меня:

— Волнуетесь из-за того, что вам вот-вот исполнится пятьдесят?

— Вам звонил мой муж? — ахнула я. — Это точно он! Или дети! Господи боже мой!

— Они не звонили. А что, должны были?

— Нет!

Я разозлилась. Опять меня заставляют обсуждать это проклятое пятидесятилетие, когда я всего-навсего хотела получить справку для работы.

— Просто они все считают, что я не хочу это признавать! — сердито выпалила я.

— А вы не хотите?

Врачиха совсем мне разонравилась. Меня не устраивало, как она бросает мне мои же слова, да еще таким спокойным, мягким голосом: «Не хотите?», «Должны были?», «Правда?».

— Нет, это глупости! Просто я не желала устраивать прием по этому случаю, и они его отменили. А потом у меня на работе все только и делали, что болтали об этом пятидесятилетии, и действовали мне на нервы, и я сказала им, что мне всего сорок девять, а тогда…

— У вас неприятности на работе?

— Нет!

Я почувствовала, что краснею. Меня загнали в угол и застали врасплох. Я знала, с самого начала знала, что она разгадает мою ложь.

— Ну, — признала я, беспомощно пожимая плечами, — серьезных неприятностей нет. Просто я не нравлюсь Николя, и она сговорилась с Саймоном, нашим управляющим директором, и он сделал мне серьезное предупреждение.

— Вам нравится ваша работа?

Какое это имеет отношение к делу, черт возьми?

— Благодаря ей я оплачиваю счета, — пробормотала я. За исключением лекарств для кота и ремонта машины. Доктор Холкомб яростно строчила что-то в моей карточке. Она выглядела очень заинтересованной и довольной. Хорошо, что хоть кто-то доволен.

— Что ж, — сказала она наконец, отложив ручку и снова откинувшись в кресле. Она посмотрела на меня и улыбнулась своей ангельской улыбкой: — По-моему, нету вас никакого вируса.

Черт. Не так уж я хорошо вру, как выяснилось. Я взяла сумочку, готовясь с позором ретироваться, но уголком глаза заметила, что она снова взяла ручку и начала писать справку. Да! Она сжалилась надо мной! Она даст мне отдохнуть несколько дней, несмотря на то что я закоренелая лгунья! Кто сказал, что государственная система здравоохранения плохо работает? Лично я голосую за немедленное повышение зарплаты врачам!

— У вас стресс, — сказала она, все еще улыбаясь.

Стресс? Какой стресс?! Нет у меня никакого стресса!

— У меня в жизни не было стрессов! — запротестовала я.

— Вы подавляете его — стараетесь сдерживаться.

— Да?

— Все ваши проблемы из-за этого. Я хочу, чтобы вы прочли эту брошюру. И эту тоже. — Она протянула мне две книжечки.

«Стресс в среднем возрасте» и «Психиатрические проблемы женщин в период менопаузы». Чудесно. Огромное спасибо. Я пришла сюда, чувствуя себя юной лживой хулиганкой, а ухожу старой психопаткой, страдающей от стресса.

— И вот ваша справка, — добавила врачиха.

Ну, и на том спасибо. Я самым невоспитанным образом выхватила у нее справку и бросилась к двери.

— Отдыхайте! — крикнула она мне вслед. — И непременно зайдите ко мне, прежде чем попытаетесь снова выйти на работу.

Попытаюсь? А что, это будет так сложно? Может, я разучилась пользоваться ногами или совсем спятила и могу забыть дорогу? Она мне чего-то не сказала? К тому времени, когда я добралась до дома, мною полностью овладела паника. Я выудила из сумочки свою справку и положила ее на стол. Что она тут нацарапала? Почему врачей никогда не учат писать как следует? И вдруг внезапно все слова стали сокрушительно, отвратительно понятными: «Страдает от переутомления на работе и связанного с этим стресса».

Стресс от переутомления на работе!

Стресс от переутомления на РАБОТЕ!

Глупая курица! Ну какого черта она это написала? И как я покажу такое на работе? Как, черт побери, я выйду на работу в понедельник и покажу такое Саймону? «Вот, пожалуйста, справка, здесь написано, что я не ходила на работу, потому что от вас и вашей работы меня тошнит». Да, ему понравится, это уж точно!

А потом я увидела следующую строчку: «Следует воздерживаться от работы в течение как минимум… трех недель».

Когда Люси вернулась из колледжа, я лежала на диване. У меня был шок.

— Что случилось, мама? — спросила дочь из холодильника, с полным ртом печенья в шоколаде.

— Видимо, стресс, — сказала я тихим и слабым голосом человека, который страдает, но хочет казаться храбрым.

— Стресс?! — истерически взвизгнула она, чуть не уронив коробку с печеньем. — У тебя?!

— Видимо, — раздраженно повторила я. Черт его знает, может, он и вправду есть! — Вот! Смотри! — Я сунула ей под нос справку.

— «Стресс от переутомления на работе», — покорно прочитала она. Потом села рядом со мной и шумно проглотила печенье. — Боже мой, мама! Я не догадывалась, что у тебя стресс!

Дочь выглядела потрясенной. Я слегка устыдилась.

— Я тоже, — призналась я.

Люси еще некоторое время изучала справку, покачала головой, потом кивнула, искоса посмотрела на меня и опять покачала головой.

— Хочешь, я приготовлю обед? — торжественно спросила она.

В глазах у меня помутилось, и я чуть не упала в обморок. Частично из-за шока оттого, что Люси предложила что-то приготовить, частично от страха при мысли о том, что она может убить, выкопать или предать огню нечто совершенно неподходящее и это потом окажется у нас на тарелках.

— Привет! Что происходит? — крикнула Виктория от парадной двери, увидев нас обеих на диване с мрачными лицами.

— Мама больна, — сказала Люси, вскочила на ноги и утащила сестру на кухню, подальше от лишних ушей.

Тем не менее, до меня доносился шепот Люси, а потом слова: «Стресс?! Ты уверена? Вот черт!» — от Виктории. После чего они обе вернулись ко мне, ступая очень осторожно, как будто не были уверены, чего от меня ожидать, и Виктория мрачно заявила:

— Мы обо всем позаботимся. Я и Люси. Мы приготовим чай и все помоем.

— Ага. Ты не волнуйся, мамочка, мы все будем делать, — подтвердила Люси. — Пока тебе не станет лучше.

— Ну, по крайней мере до завтра, — поправила ее Виктория, сердито посмотрев на сестру и так пихнув ее локтем в бок, что та чуть не упала. — Завтра у меня свидание с Дарреном.

— Сегодня мы приготовим карри, — продолжала Люси, не обращая на Викторию внимания. А ты просто… полежи здесь.

Очень некрасиво врать своим собственным детям. Возможно, это худший из видов лжи. В порядке самозащиты скажу только, что я не собиралась врать им. Я уже совсем было приготовилась засмеяться, вскочить с дивана и закричать: «Ха! Ничего подобного! Эта докторша просто дура! Со мной все в полном порядке!»

Но потом что-то на меня нашло. Видимо, дело было в том, что очень приятно лежать на диване, особенно когда тебе говорят, чтобы ты лежала на нем и дальше. И в карри, которое, оказывается, может приготовиться без малейшего участия с моей стороны, так что мне не придется, не только резать лук, но даже греть тарелки или включать газ.

Ничего страшного не случится, убеждала я свою возмущенную совесть, если я полежу часа два, пока они готовят карри и моют посуду. Потом они, скорее всего, убьют меня, но дело того стоит. Когда-нибудь они меня поймут. Когда у них самих будут семьи, и они будут чувствовать себя усталыми, и им захочется прикрыть глаза… хотя бы на несколько минут…

Мне снилось, что я сижу на заднем сиденье своей машины с молодым человеком из Автомобильной ассоциации и разговариваю с ним о симптомах стресса у женщин среднего возраста. Мое вечное везение. Все нормальные женщины, да и просто все женщины, которым снится, как они сидят в машине с красивым парнем, видят во сне поцелуи и объятия. А я даже во сне должна рассказывать ему о менопаузе, и это до слез скучно. Честно говоря, было большим облегчением проснуться от запаха подгоревшего карри.

— Съешь все до капельки, мамочка, — серьезно сказала Люси. — Мы выкинули самые подгоревшие места, а кастрюлю замочили.

В один прекрасный день она станет кому-нибудь чудесной женой.

Я дождалась, чтобы у меня перестал болеть живот, и сочла возможным раскрыть детям всю правду.

— Это была только шутка, — сказала я, крепко обняв обеих девочек за плечи и притянув их к себе. — Ха-ха!

— Мам! Мы смотрим «Жителей Ист-Энда», — раздраженно сказала Виктория, отпихнув меня.

— Какая шутка? — без малейшего интереса спросила Люси.

В этот момент зазвонил телефон. Объяснения придется отложить, потому что никто, кроме меня, не может подойти к телефону, пока идут «Жители Ист-Энда».

— Элли! — Голос Пола был полон тревоги. — Как ты себя чувствуешь?

Как я себя чувствую? Чувствую? Это еще что? Пол вдруг понял, что я что-то чувствовала, когда он ушел от меня два года назад? Понял, что я человеческое существо и что если воткнуть мне нож в сердце, пойдет кровь? Или прочел «Психологические проблемы женщин в период менопаузы»?

— Прекрасно, — пробормотала я. — А что?

— Элли, ну ты же должна понимать, что девочки сразу все рассказали мне. Конечно, они волнуются. Ну, мы все… мы все волнуемся, Элли.

Следующий по степени презренности вид лжи после вранья собственным детям — это ложь собственному мужу, который был для вас самым близким человеком в мире, пока не ушел из вашей жизни в постель молодой шлюхи. Ну, и в свое оправдание я опять могу сказать, что не хотела лгать. Я уже почти собралась сказать, что (ха-ха!) все это была шутка, спроси у детей, я только что хотела объяснить им, что пошутила, чтобы заставить их приготовить карри, пусть и подгоревшее, и уже призналась бы в этом, если бы не «Жители Ист-Энда». И мы все могли бы как следует посмеяться над глупой докторшей, ставящей смехотворные диагнозы и освобождающей меня от работы на три недели под предлогом менопаузы…

Но он ведь сказал, что волнуется. «Мы все волнуемся из-за тебя, Элли». Это прозвучало так заботливо, так искренне, и я почти поверила в то, что он действительно волнуется. Я почти поверила, что он считает меня тем же человеком — той самой Элли, его женой, девушкой, которую он любил с четырнадцати лет, когда мы в первый раз поцеловались в чулане для спортивного снаряжения, а не занудной и надоедливой старухой, которая постоянно клянчит деньги и угрожает отравить его подружку средством от вредителей.

— Не о чем беспокоиться, — сказала я нежно и мягко. Давай, давай. Беспокойся, беспокойся еще сильнее. Мне это нравится, я этого хочу. Повтори еще раз.

— Но это действительно очень серьезно. Никто из нас и подумать о таком не мог. Нет, мы, конечно, видели, что с тобой что-то не в порядке…

— Что ты имеешь в виду? В каком смысле не в порядке? — рявкнула я. Мои мягкость и нежность как в воду канули.

— Ну… То одно, то другое… Уход от реальности…

— Что?! — Я уже почти кричала. — От какой реальности?

— Видишь? — грустно продолжал он. — Ты даже не осознаешь этого.

— Ты опять про это несчастное пятидесятилетие? Потому что, если так…

— Не только это. Не только.

Тишина заполнила комнату, как гигантская опухоль. Девочки повернулись ко мне, глядя с жалостью под затихающие заключительные аккорды музыки к «Жителям Ист-Энда» — та-та-а та-та та-та-та…

— Тогда что? — ухитрилась прошептать я.

— Ты… вела себя… не вполне… разумно… — медленно проговорил Пол, тщательно подбирая слова, взвешивая каждое из них, прежде чем бросить их в меня. — Все эти истории с Линнетт… с вечеринкой… с котом…

— Ты считаешь, что я спятила, — холодно произнесла я.

Я взглянула на Викторию и Люси, которые наблюдали за мной с каким-то священным ужасом, как будто ждали, что я вот-вот сорву с себя одежды и начну колотить себя в грудь рукояткой метлы.

Я представила, как Пол сидит в своем новом доме с Линнетт и рассказывает ей, что очень за меня беспокоится, потому что я ухожу от реальности, и вообще он подозревает, что я была не в своем уме, когда угрожала накормить ее средством от вредителей.

— Ты считаешь, что я рехнулась, — заключила я.

И завопила.

По большому счету вопль был не такой уж страшный. Я, знаете, уже давно не вопила, наверное с 1964 года, когда со мной приключилась истерика на концерте «Битлз». Даже во время родов я скорее охала, постанывала и производила прочий шум, но не вопила. Думаю, обычно мы слишком хорошо держим себя в руках, чтобы вопить, и позволяем себе это всего раз или два в жизни. И потому, когда мы наконец вопим, получается такая адаптированная версия, домашний вопль, вежливый вопль, вопль, который не стоит того, чтобы срывать голос. Но это был определенный жест, и мне вполне удалось достичь желаемого эффекта.

— Мама! — взвизгнули Виктория и Люси хором, вскочили, стряхнув с себя постсериальную лень, и ринулись хватать меня за руки. Никакого срывания одежд и биения себя в грудь рукояткой от метлы. Никакого насилия. Мы уже рядом, мы держим вас за руки ради вашей собственной безопасности. Принесите шприц, сестра.

— Миаууу! — заорал Кексик и с шипением шарахнулся от меня. Шерсть у него на загривке стала дыбом. Говорят, кошки не терпят сумасшедших, правда? Ведьмы, психи, женщины среднего возраста, испытывающие стресс, — кошки чуют их за милю. Он пулей вылетел из комнаты, задрав хвост к потолку.

— Элли! — закричал Пол в телефонную трубку. — Успокойся. Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?

— Я же спятила, а не оглохла, — холодно заметила я. Вопль снял напряжение, и, как ни странно, я почти успокоилась.

— Верно. Послушай меня. Доктор прописал тебе что-нибудь?

Я захохотала:

— Да. Три недели дома.

— Хорошо. Дашь мне еще раз поговорить с девочками, хорошо?

— Нет. Тебе нечего обсуждать с девочками, Пол. Со мной все в полном порядке. Я не принимаю наркотики, я не в маразме, меня просто на три недели освободили от работы, потому что я притворилась, что у меня какой-то вирус.

— Хорошо.

— Пол, я серьезно. Я в полном порядке и не страдаю ни от стресса, ни от чего-либо другого. Это просто… просто врачиха меня не так поняла.

— Как скажешь.

И тут я осознала, каково быть погребенной заживо. Я объясняла, но меня не слушали. Я говорила по-английски, а меня переводили на суахили. Никто не придавал значения ни одному моему слову. И во всем этом не был виноват никто, кроме меня самой.

К понедельнику я обнаружила, что даже очень хорошие вещи способны привести человека в ярость. Все выходные то одна, то другая дочь укладывала меня обратно на диван каждый раз, когда я пыталась предпринять чуть более энергичные действия, чем поднести к губам чашку или пощелкать кнопками на пульте дистанционного управления телевизором.

— Ляг и расслабься, мамочка. Мы обо всем позаботимся. — На протяжении всей моей взрослой жизни эти слова были для меня невыполнимой мечтой. Теперь они казались смехотворными и очень меня раздражали. Особенно то, как девочки при этом смотрели на меня — тревожно, будто я могу в любой момент начать распевать песни или заговариваться.

— Я в полном порядке, — пыталась объяснить я.

— Да, мамочка, — соглашались они. — Тебе чаю или кофе?

Погребена заживо.

Утром в понедельник Виктория настояла на том, чтобы по дороге на работу завезти Гундосой Николя мою справку.

— Я могу послать ее по почте. Или отдать лично в руки! — запротестовала я со своего дивана, приподнимая крышку гроба и наблюдая из могилы за течением жизни.

— Нет. Я сама отвезу им справку. Иначе тебе не заплатят. — Кто эта странная девушка, такая чуткая и заботливая, такая добрая и внимательная? Она выглядит как Виктория, она носит платья Виктории и слушает ее диски с группой «Продиджи», но очевидно, что это инопланетянка, вселившаяся в тело моей дочери. Или она просто нервничает из-за маминой зарплаты?

— И вот что, не смей двигаться! — приказала инопланетянка Виктория, выходя из дома. — Люси покормит тебя завтраком перед уходом в колледж. А ты оставайся в кровати!

Неужели люди, которые страдают от стресса, чувствуют себя именно так? Целый день лежат в постели, ощущают, что отрываются от реальности, что их дети — инопланетяне, а диваны — гробы? Я почувствовала, как меня захлестывает паника. Может быть, я и вправду схожу с ума?

Инопланетянка Люси принесла мне сок с печеньем и устроила ужасный шум из-за того, что мне следует положить ноги на подушку, чтобы дать им отдохнуть.

— У меня стресс, — огрызнулась я, — а вовсе не варикоз!

Потом я вспомнила. У меня и стресса тоже нет! Я лежу в могиле собственного производства!

Когда они обе наконец ушли и наступила внезапная и непривычная тишина, я встала с дивана и принялась бегать по дому, как непослушный ребенок, и наводить порядок, подбирая то полотенце, то книжку. Потом я внезапно обнаружила, что совершенно не знаю, куда себя деть. Раньше у меня никогда не бывало свободного времени, и теперь я не понимала, как с ним обращаться. Гладить было нечего. Посудомойка была заряжена, и я не нашла ничего достаточно грязного, что стоило бы вымыть. С упавшим сердцем я поняла, что влачила унылое существование, в котором не было никакого смысла, если корзина для грязного белья оказывалась пустой. С тем же успехом я могу вернуться на работу. Но это как раз и не выйдет, потому что Гундосая Николя наверняка уже показала мою справку Саймону и тот, по всей вероятности, нашел временную замену.

Временная замена была стандартной процедурой, если кто-нибудь отсутствовал больше недели. На своем веку я повидала множество временных замен, и многие из них были вполне симпатичными. Одни замены были тихие как мышки, другие не умели печатать, третьи отказывались заваривать чай или отвечать на телефонные звонки, четвертые, напротив, постоянно отвечали на звонки своих возлюбленных, матерей, лучших подруг, парикмахеров, управляющих банками и личных визажистов. Но хуже всех были те, кто пытался угнездиться на новом месте с той самой минуты, когда впервые переступали порог временной работы.

Они меняли пароль отсутствующей сотрудницы и высоту ее стула, выкидывали все из ящиков стола, как будто та, кого они заменяют, умерла или уехала из страны. К тому времени, когда несчастная больная выздоравливала от гриппа, смещения позвонков или стресса, связанного с переутомлением на работе, ее временная заместительница полностью реорганизовывала рабочее место, ставила на стол фотографии своих детей, вводила свои личные данные в компьютер и все приглашали ее на девичники. Вернувшаяся чувствовала себя так, словно обманом захватила собственный кабинет. Она отвечала на телефонные звонки, а ее спрашивали: «Где Джули?» Коллеги, которые проработали с ней восемнадцать лет, заваривали крепкий кофе вместо слабого чая и говорили: «Извини, я привыкла, что Джули всегда пьет кофе».

Я сидела на кухне и предавалась печальным размышлениям. Заменит ли меня такая Джули? Будет ли кто-нибудь скучать без меня? Огорчится ли хоть кто-то, если я больше не вернусь? Допустим, я мечтала уйти оттуда и никогда не возвращаться, но при этом кто-нибудь должен был скучать по мне! Телефонный звонок отвлек меня от фантазии, в которой Саймон объявлял сослуживцам, что я больше на работу не вернусь, и говорил, что раньше не понимал, как ему будет тоскливо без меня.

— Элли! — Голос у Лиз был совершенно обезумевший. — Боже, Элли, мне и в голову не приходило, что у тебя стресс!

— Мне тоже, — весело призналась я, и быстро поправилась: — Я хочу сказать, что не понимала, что со мной, пока мне доктор не объяснила.

— Ах ты, бедняжка! С тобой все в порядке?

Ну конечно нет. У меня же стресс.

— Все не так плохо, — храбро сказала я. — Я стараюсь держаться.

— Ну ладно, не буду тебя утомлять.

— Но мне скучно, — пожаловалась я.

— Правда?

Она казалась удивленной. Возможно, обычно люди со стрессом не скучают. Я бы лучше подбирала симптомы, если бы знала, что это может затянуться на три недели. Три недели! Они простирались передо мной, словно бесконечный десерт, унылый, бесцветный и безвкусный десерт на основе соевого белка.

— Думаю, это тоже часть болезни, — с надеждой предположила я. — Скука.

— Может быть. А журналы ты читать не пробовала?

— А что? У тебя есть? — спросила я. Обычно люди не держат у себя в столе подшивки «Космополитен».

— Если хочешь, вечером я могу принести тебе несколько штук.

— О! Да, было бы здорово. И вообще хотелось бы повидаться. — Я уже чувствовала себя так, словно не была на работе несколько месяцев. Наверняка появились какие-нибудь свежие сплетни. Я ведь еще ничего такого не пропустила? Нет, не может быть!

Наверное, я больна еще серьезнее, чем притворялась.

Лиз и Мэри появились примерно в восемь часов, принесли шоколадки и журналы. Мы уселись на кухне, чтобы не мешать просмотру «Жителей Ист-Энда», ели шоколад и вспоминали совместные трудовые будни.

— Замену уже нашли? — спросила я. — Джули или Джеки сидит за моим столом и роется в моих папках? Она оформляет таблицы лучше меня?

— Саймон поговаривает о том, чтобы взять замену, — сообщила Мэри. — Но пока он этого не сделал.

— Не позволяйте ей трогать мою кофейную чашку. Голубую. С коровой. Спрячьте ее в шкаф. И не давайте ей доступа к моей электронной почте.

— Пока что ее вообще нет, — успокоила меня Лиз.

— И смотрите, чтобы она не спелась с Гундосой Николя. И вообще.

— Элли, — сказала Лиз, посмотрев на меня большими, встревоженными глазами, — тебе не следует думать обо всем этом. Поэтому тебя и освободили от работы. Потому что из-за всего этого у тебя стресс.

— Это ужасно смешно, — согласилась я, кладя в рот сразу четыре дольки шоколадки. — Пока я работала, я не чувствовала, что это вызывает у меня стресс. Только когда Саймон ругал меня за опоздания, а так нет. И вот теперь я не работаю и думаю о том, что кто-то меня заменит. Кто-то, кто может оказаться лучше меня. Вы понимаете, кто-то помоложе и…

— В этом все и дело! Видишь! Это все возраст. Так и знала, что этот твой стресс из-за возраста! — триумфально закричала Мэри.

— А вот и нет! — закричала я в ответ, плюясь во все стороны шоколадом. — Это вовсе не возраст. Это счета, и бампер, и кот, которому нужно принимать лекарства всю оставшуюся жизнь. Моя мама с ее болезнями, ее бойфрендом и их Майоркой. Это Виктория, которая все свои деньги тратит на машину, чтобы приманивать парней, и Люси, которой придется сдавать экзамены, волнуясь из-за того, что я отстранена от работы. Это Пол, который считает, что я спятила, только потому, что я сказала, будто отравлю его подружку.

— Отравишь? — хором переспросили Лиз и Мэри. Рты у них широко открылись; зубы были перемазаны шоколадом.

— Это была шутка, — вздохнула я, чувствуя себя усталой и измученной.

Никто не засмеялся.

— Думаю, тебе надо уехать, — внезапно сказала Лиз.

— Да, очень смешно. Только вот яхта моя сейчас на ремонте, — кисло откликнулась я.

— Нет, правда. Помнишь, что ты сказала тогда, на работе? На ланче, когда… ну, когда мы проговорились про твою вечеринку? — Она виновато улыбнулась. — Помнишь, ты сказала, что хотела бы уехать куда-нибудь, и пусть тут все справляются без тебя.

— Ну да, я ляпнула что-то в этом роде. Так все говорят.

— Это бы пошло тебе на пользу, — согласилась Мэри. — Отвлекись от мыслей о работе. Пока ты сидишь тут и страдаешь, тебе лучше не станет.

Особенно учитывая, что я вообще не больна. Или все-таки больна?

— Если я выиграю в лотерею, — попыталась улыбнуться я, — то вспомню ваш совет.

— Ну, наверняка ты можешь позволить себе хотя бы маленькую поездку. По горящей путевке, например, — настаивала Мэри. — Тебе очень нужна передышка…

— Мам, тебя к телефону! — крикнула Люси, не отводя взгляда от телевизора, где на Альберт-сквер кто-то бился в истерике из-за того, что кто-то другой ему изменил. — Это тетя Бев!

— Беверли! — радостно воскликнула я в трубку. Мы с моей старшей сестрой очень любили друг друга, но общались очень редко. — Как ты?

— Вернее было бы спросить, — заорала сестра из Корнуолла, — как ты, и что это за чушь насчет стресса? И неужели ты ожидала чего-то другого? Ты же все лето сидишь в Лондоне! Ради бога, приезжай сюда, девочка, подыши морским воздухом, щеки у тебя сразу порозовеют! Когда ты будешь? Я уже выставила Томаса из гостевой комнаты и выстирала пуховое одеяло!

И мне пришлось поехать. Хотя бы для того, чтобы выяснить, кто такой Томас и что он сделал с пуховым одеялом.

ГЛАВА 5

Как людям удается запихнуть все, что им может понадобиться в течение нескольких недель, в маленький чемодан? В прошлом году Виктория ходила в поход. Я помню, что посмотрела на рюкзак у нее на спине и подумала: «А как же фен? А как же четыре пары туфель и баночки с лаком для ногтей?» Я уже никогда не узнаю, как она обошлась без всех этих маленьких предметов роскоши. В обычной жизни Виктория не представляла своей жизни без них, но, похоже, ей в походе понравилось. А потом она без труда вернулась к мелким достижениям цивилизации (не говоря уж о крупных вроде дома, душа и телевизора). И вот я собираюсь не в экспедицию по Южной Азии, а всего-навсего на отдых в Корнуолл, и не могу закрыть чемодан, потому что из него со всех сторон высовываются вещи.

— Для начала, это тебе не понадобится, — твердо сказала Люси, вытаскивая из чемодана щипцы для завивки. — Бев одолжит тебе свои, если ты действительно не сможешь без них обойтись.

— Это безнадежно! — простонала я, усаживаясь на корточки и уныло глядя на груду вещей, которые мне все еще предстояло уложить. — Мне нужен чемодан побольше.

— Тогда тебе его будет не поднять, — заметила Виктория.

— Возьми машину, — предложила Люси. — Я не понимаю, почему ты так хочешь ехать на поезде.

— Я не хочу ехать на поезде, Люси. Я просто не желаю провести весь свой отпуск на шоссе в ожидании мастера из Автомобильной ассоциации.

Даже если это будет молодой красавец. На автостраде особенно не поразвлекаешься.

— Тогда возьми мою машину, — сказала Виктория.

Повисшая тишина была пугающей и шокирующей. Я не сомневалась, что дочь сейчас же пойдет на попятный: «Нет-нет, я не это имела в виду! Я говорила о чьей-то чужой машине и чьей-то чужой матери, не о тебе!»

Но она перевела взгляд с меня на Люси, потом обратно и просто спросила:

— Ну как?

— Э… — Я проглотила свое изумление и начала сначала. — Виктория, это же несерьезно. Твоя машина — это твоя жизнь, твой ребенок, твоя самая большая драгоценность. Если я заберу ее у тебя, ты просто перестанешь существовать в глазах всех, кто тебя волнует.

— Даррен тоже так думает. Он считает, что я эгоистичная и равнодушная и не могу думать ни о чем, кроме своей машины.

Ублюдок!

— Должна же я ему доказать, что это не так.

Ага. Скрытый мотив ее благородного поступка высунул свою уродливую голову. Ну, слава богу. А я уже начала волноваться, что у дочурки улучшился характер.

— И ты думаешь, на него произведет впечатление, если ты скажешь ему, что дала машину своей бедной старой матери, чтобы она могла съездить в Корнуолл?

— Что-то вроде того, — призналась она.

— И когда должное впечатление будет произведено, ты, полагаю, ждешь, что я откажусь брать ее. И как бы ты ни просила и не умоляла, я скажу: «Нет, правда, я лучше поеду на собственной груде ржавчины или потащу чемоданы по платформам Британских железных дорог…»

— Ну, я…

— Так вот, забудь об этом. Спасибо, Виктория! — Я запечатлела крепкий поцелуй у дочери на щеке, и она стерла его след с ужасно озабоченным видом. — Я с восторгом принимаю твое любезное предложение и готова лично сообщить Даррену, какая ты заботливая и добрая!

— О.

Несколько минут дочь очень внимательно изучала ковер, а потом в полном молчании покинула комнату. Люси выжидающе смотрела на меня. Я знала, чего она ждет. Она думает, что сейчас я позову Викторию обратно, засмеюсь, обниму ее и скажу, что у меня и в мыслях не было брать ее машину. Виктория медленно шла к своей спальне, и это подсказало мне, что она ждет того же зова, смеха и объятий. Так что, возможно, мне следовало чувствовать себя немного виноватой, когда я продолжила паковаться и уложила в чемодан щипцы для завивки и лишнюю пару джинсов, поскольку знала, что все это будет мирно покоиться в черном пакете для мусора в багажнике машины. Машины Виктории. Машины, налоги, страховку и ремонт которой она оплачивала из собственных денег; заправленной бензином, который она купила за собственные деньги. Деньги, из которых она вначале собиралась выдавать мне двадцать процентов на хозяйство, но из которых я не получала ни пенни.

Она жила со мной и тратила все свои доходы на машину, и я позволяла ей это, потому что она моя дочь и я люблю ее, — но, честно говоря, мне не следовало этого делать. Это было неправильно по отношению к ней и, разумеется, по отношению ко мне. Я жонглировала счетами за газ, электричество и кошачьи пилюли, чтобы девочка могла наслаждаться своей машиной, — и если она предложила мне взять автомобиль на недельку, пусть даже только для того, чтобы влюбить в себя Даррена, я определенно имею право согласиться. Не испытывая никакого чувства вины. Или почти никакого.

— Поосторожнее с ней, — скорбно сказала Виктория на следующее утро, поглаживая крышу машины, пока я укладывала в багажник вещи. Пять пар обуви. А почему бы и нет? И две куртки, просто на случай, если по вечерам там будет холодно.

— Уверена, что взяла с собой достаточно вещей? — с сарказмом спросила Люси.

— Погода в Корнуолле непредсказуема.

— Не забывай пользоваться пятой передачей, — сказала Виктория, все еще поглаживая крышу. — Я просто знаю, что ты к ней не привыкла.

Привыкла? Да ее еще не изобрели, когда собирали мою машину.

— Я отлично вожу, — уверила я дочь, села за руль и повернула ключ стартера. С первого раза! К этому будет нелегко привыкнуть.

— Не жми так сильно на газ! — запоздало предупредила Виктория, когда я выскочила на дорожку, ведущую к дому. Я резко затормозила и чуть не вылетела через ветровое стекло.

Да, похоже, на тормоза тоже не стоит слишком сильно жать.

— Мне нужна всего минутка, чтобы освоиться. — Я улыбнулась дочери. — И, кстати, ты тоже будь поосторожнее с моей машиной.

— Ха! — Вот и все, что ей удалось сказать. Не думаю, что Виктория действительно собиралась куда-то выезжать на моей старой развалине. Это могло бы испортить ее репутацию.

— Увидимся через пару недель, мам! — крикнула Люси из окна своей спальни. Отдохни как следует!

— Обязательно! — Я помахала ей в ответ и тронулась — очень мягко, как мне показалось, чтобы начать свой отпуск.

Я проехала примерно две мили, когда вспомнила, что, вообще говоря, это вовсе не отпуск. Предполагается, что я больна. Предполагается, что я выздоравливаю. — Тогда я начала чувствовать себя слегка виноватой. Но только слегка.

Кем бы вы ни были, есть что-то очень претенциозное в вождении спортивной машины. Виктория справляется с этим благодаря своей юности, солнечным очкам и шикарным юбочкам. Когда первые несколько водителей на автостраде проводили меня восхищенными взглядами, я сочла это смешным, воображая, как они были бы разочарованы, обнаружив за рулем даму среднего возраста в кардигане. Но спустя некоторое время я включилась в игру. А почему бы и нет? Разумеется, их восхищала моя машина, а не новая прическа, но тем не менее, на меня оборачивались гораздо чаще, чем когда я ехала в своей старой «метро». Раньше мое внимание обычно пытались привлечь только для того, чтобы показать, что у меня оторвался бампер или не работают фары, а я притворялась, будто мне все равно.

Теперь мне было труднее игнорировать завистливые взгляды молодых людей, у которых были аналогичные, но более старые или менее мощные модели. Менее впечатляющие. Менее сексуальные. Нет, правда — очень приятно было управлять этой штуковиной. Я начала немного лучше понимать свою дочь и стала подумывать о том, чтобы брать у нее машину почаще, например для поездки за продуктами вечером в пятницу. А сейчас посмотрим, смогу ли я подцепить что-нибудь посерьезнее мешка картошки. Я улыбнулась молодому человеку, который ехал в среднем ряду на красной «фиесте», со смесью жалости и чистого вожделения и громко рассмеялась. Я могла вести себя вызывающе, поскольку точно знала, что никогда больше его не увижу. Потом я завернула в придорожное кафе — и ровно через пять минут увидела его снова.

Я стояла в очереди, чтобы заплатить за чай и сдобную булочку. Чай и сдобная булочка, боже мой! Я имею в виду, что такой заказ просто кричит: «Дама среднего возраста!» — а в сочетании с тапочками получается даже еще громче. Как только я подняла глаза и узнала его, я захотела отменить заказ, притвориться, что это не мой, а мне его принесли по ошибке, и выбрать что-нибудь другое. Я не знаю что — шампанское и клубнику, к примеру, если, конечно, что-нибудь подобное подают в придорожных кафешках.

— Ой, да это леди из «ровера»! — сказал молодой человек из «фиесты».

Он, конечно, улыбался, но я точно знала, что в душе он помирает со смеху из-за чая и сдобной булочки. Я украдкой посмотрела на его заказ. Бутылка колы и гамбургер. Пища молодых. Ему на вид было лет тридцать, и глаза у него улыбались вместе с губами.

— Привет, — буркнула я и постаралась подавить воспоминание о плотоядном взгляде, который бросила на него на дороге. Вот черт. Так всегда бывает, когда делаешь глупости.

— Вы курите? — спросил он, когда я попыталась удалиться со своим заказом и с тем, что осталось от моего достоинства.

— Прошу прощения?

— Могу я составить вам компанию? Или вы предпочитаете остаться наедине со своими мыслями?

Окончательно смутившись, я показала на столик в зале для некурящих и почти бегом ринулась к нему. Он присоединился ко мне, легко и грациозно усевшись на красное с серым металлическое сиденье. Я ерзала над своей булочкой, переживая из-за крошек, масла и того, как они вместе подействуют на мои губы и кожу.

— Славная у вас машина, — сказал молодой человек, засунув себе в рот полгамбургера.

— Это дочкина.

Ну вот. Тайное стало явным. Теперь забирай свой гамбургер, свою колу и свою улыбку и ступай трепаться с настоящей владелицей спортивной машины.

— На вид не скажешь, что у вас может быть такая взрослая дочка.

Ой, умоляю! Я чуть не поперхнулась чаем.

Но с другой стороны, если он такой тупица (а по виду не скажешь), что пристает ко мне с подобной чушью, почему я должна смущаться?

— Ей всего пять, — улыбнулась я в ответ, совершенно перестав беспокоиться из-за крошек. — Она вундеркинд, так что ей вручили права, как только она поступила в начальную школу.

— И она такая же красавица, как ее мать?

— Нет, конечно. Но у нее все впереди.

Да кем я себя вообразила? Я же флиртую с ним! Мы подсмеивались друг над другом, как будто были самыми веселыми и остроумными людьми в мире, и к тому времени, когда я покончила с чаем и булочкой, мы уже сказали друг другу все возможные банальности и не пришли ни к каким выводам.

— Приятно было познакомиться, Элли, — сказал он, как будто действительно так думал. — Может, еще встретимся?

— Ну, может быть, когда я обгоню вас на сотне, — улыбнулась я.

И мы пошли, каждый в свою сторону, и он обогнал меня один раз, а я его два, и после того, как он свернул где-то в районе Бристоля, я улыбалась про себя весь остаток пути. И чувствовала, что отпуск начинается чертовски удачно.

— Почему ты улыбаешься? — поинтересовалась моя сестрица, как только я переступила порог.

— От радости, что вижу тебя, — ответила я, обнимая ее.

— Ты выглядишь противоестественно счастливой для человека в депрессии.

— У меня не депрессия, а стресс.

— Да что бы ни было. Я думала, ты будешь усталой и исхудавшей.

— Жаль тебя разочаровывать. Возможно, я почувствовала себя лучше, как только убралась подальше от всего этого.

— Ну хорошо. Теперь слушай.

Бев всегда была немного бесцеремонной. Она до сих пор остается главной и старшей сестрой.

— Я уложу тебя в задней комнате. Томаса я предупредила. Если он явится к тебе среди ночи, кричи погромче.

Он глуховат. Если тебе что-то нужно, просто дай мне знать, хорошо?

— Хорошо, — кротко согласилась я. — А кто такой Томас?

— А, извини. Соседский кролик.

Кролик? Томас — кролик?!

— Но почему?!

— Он убежал из дома. Это длинная история. Он чистоплотный — относительно, конечно, учитывая его возраст. Но ему нравится задняя спальня. Я сказала ему, что ты приезжаешь. И перенесла его вещи в маленькую комнату, так что проблем быть не должно. Но все-таки запри на ночь дверь. Просто на всякий случай.

Считай, уже заперла. Я вполне могу обойтись без ночных визитов пожилого, наполовину приученного к туалету кролика.

— У меня кое-какие дела, — сказала Бев, передавая мне чашку с кофе и показывая, где хранится печенье. — Справишься тут без меня?

Разумеется, я не ожидала большого шума из-за моего прибытия. Это не в стиле Бев; кроме того, учитывая сомнительный характер моей болезни, мне при этом было бы неловко. Я оттащила свой чемодан, черный мешок для мусора, набитый обувью, щипцы для завивки и пачку книжек (на случай, если мне станет скучно) в заднюю спальню, открыла окно и стала смотреть поверх крыш на море. До сих пор я была здесь только один раз. Беверли приглашала меня вместе с девочками, когда от нас ушел Пол. Она тогда только что переехала сюда из Лондона и считала Ньюквэй чем-то вроде земли обетованной. Поэтому она, кажется, удивилась, что мне не стало лучше сразу после того, как я здесь очутилась, хотя жизнь моя была разрушена и сердце разбито. Возможно, Ньюквэй и славное место, особенно летом, но магическими лечебными свойствами оно не обладает.

На этот раз у меня не было никаких иллюзий относительно мгновенного избавления от проблем, я просто собиралась хотя бы некоторое время побыть вдали от них, вот и все. Несколько недель расслабляться. Ни о чем не думать. Перезарядить батарейки. Я вздохнула и улыбнулась про себя при мысли о перезарядке и расслаблении, которые меня ожидают, и, отвернувшись от окна, увидела, как большой белый кролик сделал кучу прямо мне на подушку;

— В последнее время он так хорошо себя вел, — вздохнула Беверли, одной рукой поглаживая уши Томаса, а другой запихивая грязную наволочку в стиральную машину. — Наверное, смена комнаты оказалась для него слишком тяжелой травмой.

— Я могу лечь в маленькой комнате, — запротестовала я. Кому понравится принять на себя весь груз ответственности за поведение страдающего недержанием кролика, получившего душевную травму?

— Нет, не можешь! Там даже нет нормальной кровати! Это вообще не обсуждается!

Она еще немного почесала Томасу ушки, а потом прижала его к груди. Значит, вот что бывает с женщинами среднего возраста, у которых нет детей? Вместо этого они нянчат и воспитывают кроликов?

— Просто прикрикни на него, вот и все. Покажи ему, кто здесь главный!

Спасибо. Непременно так и сделаю, когда он в следующий раз нагадит мне на кровать.

— Закажем ужин в ресторане, хорошо? — предложила Бев, открывая бутылку белого вина и протягивая ее мне. — Индийский или китайский?

— Все равно. И то, и другое славно.

Я налила себе вина и сделала первый глоток, пока она звонила, чтобы заказать ужин.

Цыплята в кокосовом молоке и грибы бхаджи на кухонном столе в сочетании с белым вином создавали товарищескую и родственную атмосферу. Как будто живешь в общежитии и сосед по комнате куда-то вышел.

— Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься? — спросила я, дочиста подобрав соус с тарелки с помощью чапати и желая посекретничать. Расскажи мне, а я расскажу тебе. Правда, мне рассказывать нечего.

— С одним или двумя, — загадочно улыбнулась Беверли.

— Одновременно? — Я постаралась, чтобы сестра не заметила, что я шокирована. Даже если следовать сомнительным моральным принципам Виктории, все равно неправильно заводить любовника, не прогнав предыдущего, какой бы жестокой и несправедливой вы при этом ни казались.

— Слушай, Элли, — сказала Бев, слегка наклоняясь ко мне и подливая себе вина. — Мне пятьдесят два. Я ничем не связана, ни перед кем не отвечаю…

— Ладно, ладно. Я знаю…

— И делаю все, что мне заблагорассудится. С кем… хочу, и что… хочу делать…

Она где-то потеряла нить рассуждения, но смысл был ясен.

— Конечно. Я не имела в виду, что тебе не следует…

— И все они знают, каковы условия. Все, с кем я встречаюсь… они знают: никаких обязательств. Никаких романов. Никому не причинять боли.

— Но это звучит… так одиноко, — задумчиво сказала я. — Разве нет? Как будто трахаешься с кучей незнакомых людей.

— И в этом нет ничего плохого, — огрызнулась она, а потом добавила: — И в любом случае, они не незнакомые. Это друзья. В моей жизни полно друзей. — Она пьяно взмахнула рукой, обводя ею комнату, как будто ее друзья прятались под стульями. — В жизни всегда должно быть полно друзей.

— В моей — нет, — уныло отозвалась я.

Я подумала о Поле, который был моим лучшим другом, возлюбленным и спутником жизни, а теперь принадлежит курице Линнетг. Я подумала о девочках с работы, которые наверняка как раз собираются в паб с моей заместительницей. Я подумала о Виктории и Люси, которые наслаждаются собственной жизнью и собственными друзьями. И залилась пьяными слезами, утопая в жалости к себе.

— У меня нет никого, кроме больного кота, который должен до конца жизни принимать лекарства, ломаной машины с разбитым фонарем и без бампера и начальника, который заносит серьезные предупреждения в мое личное дело. Да еще нашей матери.

— Ничего удивительного, что у тебя стресс, — заметила Бев без малейших признаков сочувствия.

— Но, — вспомнила я, слегка повеселев при мысли об этом, — по дороге сюда я поболтала с очень милым молодым человеком.

— Вот это здорово! — Беверли ободряюще улыбнулась, как будто я была ребенком, который осваивает первые фразы на незнакомом языке.

— Только благодаря машине Виктории, разумеется, — быстро добавила я.

— Ну и что? — возразила сестра. — Зачем тратить время на поиски причин и оправданий, Элли? Жизнь проходит мимо, а ты все мнешься где-то на краю. Запрыгивай!

Ныряй в самую глубину, девочка моя! Возьми жизнь в свои руки! Хватай ее за яйца и выдави из нее все, что сможешь! Дави, пока она не запросит пощады!

Кухня содрогнулась от ее красноречия. Зазвенели кастрюли и сковородки. Мне даже показалось, что тарелки и чашки вот-вот спрыгнут с буфета и станцуют под аплодисменты крышек кастрюль.

— Лично я так и поступаю, — добавила она, хотя в этом не было никакой нужды.

— Ты выдавливаешь из жизни то, что тебе нужно.

— Я не только выдавливаю, я ее удавливаю! — улыбнулась Бев. — Ладно, расскажи-ка мне лучше про парня на дороге.

И мы немного напились, и стали чуть более сентиментальными, и пообнимались, и посетовали на то, что мы так редко видимся, и я поплакала из-за Пола и Линнетг, а Беверли сказала, что Пол ей никогда не нравился, — по ее мнению, он заносчивый, высокомерный хлыщ, и теперь, избавившись от него, я наконец смогу начать наслаждаться жизнью.

Наслаждаться жизнью? Я легла на кровать в задней спальне (проверив, нет ли в ней кроликов), смотрела, как потолок надо мной кружится самым непостижимым образом, и думала о том, что сказала сестра (по крайней мере, о том, что мне удалось вспомнить). Хватать жизнь за яйца. Мне это понравилось — понравилось, как агрессивно это звучит. Именно агрессия мне сейчас и необходима, решила я, если, конечно, я не хочу умереть жалкой и никчемной старой коровой. Но пока мое сознание не угасло окончательно и я не провалилась в пьяное забытье, я продолжала плакать.

Меня разбудил стук в дверь. Или это был стук в висках? Ух! И то, и другое: стук гремел, как раскаты грома.

Я скатилась с постели и спустилась по лестнице, прижимая к голове подушку, чтобы защитить уши, которые неожиданно стали очень чувствительными, и наконец открыла парадную дверь, чтобы остановить этот проклятый стук, пока он меня не убил. И тут с опозданием на долю секунды вспомнила, что было на мне надето. Или, правильнее будет сказать, чего на мне не было надето. А не было надето практически ничего, если не считать подушки на голове. За эту самую долю секунды я сфокусировала свои покрасневшие, затуманенные глаза и поняла, что на пороге стоит самый красивый мужчина из всех, виденных мною в жизни. Но было слишком поздно. Пара самых замечательных шоколадно-коричневых глаз в мире быстро оценила мое состояние. Я топталась в дверях в одних старых розовых трусиках, прижав (теперь уже к груди) подушку, слегка покачиваясь и страдая от жуткого похмелья.

— Прошу прощения, — сказал красивый мужчина, и голос у него был, словно трюфели из горького шоколада, смоченные в меду. — Я не думал, что вы еще в постели.

Он улыбнулся, произнося слово «постель» так, как будто это была наша с ним страшная тайна. Я почувствовала, что вся взмокла, и поскольку мозг функционировал неважно, не могла решить, является ли это следствием менопаузы, признаком сексуального возбуждения или предвестником ужасной рвоты. На всякий случай я ничего не сказала.

— А вы, наверное, Элли, — продолжал он.

Я задумчиво кивнула. Память медленно возвращалась ко мне. Да, Элли: это слово прозвенело, как колокольчик. Вполне возможно, что это мое имя.

— А Бев на работе?

— Я… не знаю.

Мой голос звучал странно, с каким-то металлическим отзвуком, вкус во рту был отвратительным. Я поднесла руку к губам, внезапно испугавшись, что мое дыхание способно сбить красавца с ног. Подушка при этом соскользнула, и я быстро подхватила ее, но успела заметить, что он с интересом следит за моими маневрами. И поскольку я уже окончательно уверилась, что внезапная потливость не имела никакого отношения к надвигающемуся приступу тошноты, я снова решила попытаться использовать свой голос, только на этот раз выдохнула прямо себе под ноги.

— Я только что проснулась.

— Думаю, она на работе. Сейчас ведь уже почти двенадцать.

Почти двенадцать?… Двенадцать часов? Как это могло случиться? Я стала дико оглядываться в поисках часов. Может быть, этот парень приехал из другого часового пояса и забыл перевести часы? Я никогда не спала до самого ланча, никогда, и уж точно не делала этого ни разу с тех пор, как у меня начался фальшивый стресс, потому что так волновалась из-за него, что к моему списку воображаемых симптомов добавилась вполне реальная бессонница.

— Вы не могли бы кое-что передать ей? — спросил красавец, когда начало казаться, что мы простоим на пороге, углубившись в созерцание друг друга, до конца наших дней (и я уверена, что могу выдумать наказание и похуже).

— Конечно! Конечно! — заикаясь, проговорила я, смущенная и рассерженная тем, что мне самой не пришло в голову такое очевидное решение. — Я могу еще чем-то помочь?

Полететь на луну на бумажном самолетике? Упасть на колени и поцеловать место, на котором ты стоишь?

— Просто передайте. — Он улыбнулся, на этот раз широкой улыбкой, осветившей все его лицо так, что в глазах у него заплясали веселые огоньки, а на щеках появились ямочки. При виде этой улыбки каждая нормальная женщина должна была бы тут же отбросить подушку, сорвать с себя трусики, упасть на пол и закричать: «Ну же! Возьми меня сейчас же, или потеряешь навсегда!» Разумеется, я говорю о нормальных женщинах, а не о себе. Я просто пофантазировала на эту тему несколько секунд, отчего меня затошнило еще сильнее.

— Просто скажите ей, что сегодня вечером я буду, хорошо? Я забыл подтвердить. — Он перестал улыбаться и оглядел меня с ног до головы, после чего добавил: — Вот и все — пока что. Увидимся позже. — С этими словами он повернулся и ушел.

Возможно, я пофантазирую о нем потом. Когда мне станет лучше.

— Я так мучилась от похмелья, что даже не спросила, кто он такой! Просто невероятно! — печально призналась я Беверли, описывая ей этот инцидент, когда спустя несколько часов она вернулась из колледжа.

Бев засмеялась:

— Это Джеймс. И я очень зла на него, потому что он испортил мне весь сюрприз.

— Какой сюрприз?

— Я же говорила ему, что это будет сюрприз, вечеринка для тебя.

— Для меня? — Я вспыхнула, чувствуя себя ребенком, которого взяли на пикник, хотя он этого и не заслужил. — Почему?

— А почему бы и нет? Это тебе полезно — немного развеселиться, пообщаться с людьми. Будут несколько моих друзей.

— А Джеймс один из твоих «друзей»? — многозначительно поинтересовалась я.

— Если ты спрашиваешь, спала ли я с ним, то да, конечно спала, но много лет назад, а потом мы расстались. Хоть это было и нелегко! — Она захихикала. — Ну, ты себе представляешь!

Я постаралась как можно безразличнее пожать плечами. Представляю? Хочу ли я представлять себе это? И что будет, если я начну себе представлять эти глаза, эту улыбку и срывание трусиков…

— Ну конечно же, он тебе понравился — это у тебя на лице написано! — радостно сообщила Бев. — Он просто великолепен. Считает себя даром божьим для любой женщины… не без оснований, конечно… Джеймс колоссальный любовник.

Я вообще не задумывалась обо всем этом, пока готовилась к вечеринке Беверли. Ничего подобного не приходило мне в голову, когда я красила ресницы остатками туши, вытряхивала на себя последние капли духов и рылась в чемодане в поисках нижнего белья, которое не выглядело бы так, словно принадлежит толстой матроне среднего возраста, страдающей от стресса. Хотя, возможно, я возвращалась к эпизоду у порога раз или два, или, может быть, несколько десятков раз — ну максимум пятьдесят. Я пыталась выкинуть из воспоминаний похмелье и сделать в воображении еще несколько шагов, чтобы он уже не глядел на меня своими лучистыми глазами, а втолкнул в дом, отшвырнул подушку в одну сторону, трусики в другую и…

— Тебя к телефону, Элли! — закричала Бев снизу. — Это Виктория.

— Ты даже не позвонила сказать, что доехала, — обиженно пробурчала Виктория.

— Извини. Я доехала.

— С машиной все в порядке?

Ну да, конечно. Теперь ясно, в чем дело.

— Нет. Я ее разбила. Я устроила гонки с симпатичным молодым человеком в красной «фиесте»…

— Очень смешно, мам.

— И мы вместе пообедали в кафе, а потом опять устроили гонки…

— Мама!

Она меня не слушала. Если бы я рассказала ей, что болтала с самым красивым мужчиной на свете, стоя на пороге в одних трусиках, она бы только вздохнула: «Ма-ма!» — тоном, который исключает наличие сексуальной привлекательности у кого бы то ни было старше тридцати.

— А сегодня утром на пороге дома я болтала… — начала я.

— Мамочка, пожалуйста. Я звоню не для того, чтобы узнать последние сплетни о соседях Беверли, — отрезала она.

Понимаете, что я имею в виду?

— Тогда в чем дело? — спросила я, встревоженная нотками беспокойства в ее голосе. — Кексик опять заболел? Бампер совсем отвалился?

— Нет. Звонила бабуля с Майорки. Она сказала, что назад не приедет. Никогда.

ГЛАВА 6

Видите, как это бывает? Вы можете сколько угодно притворяться, что уехали и обо всем забыли, что вы поменяли жизнь, полную тревог и забот, на возможность болтать нагишом с человеком, который так красив, что просто страшно становится, но то, от чего вы бежите, никуда не денется и все равно настигнет вас. Оно придет за вами, с легкостью преодолев весь путь от этой чертовой Майорки до Лондона, и от Лондона до Корнуолла.

— Она сделала это нарочно, чтобы позлить меня, — простонала я, уткнувшись в свою чашку с кофе.

— Зачем?

От Беверли не было никакого толку. Мне нужен был человек, который сочувствовал бы мне, потому что весь окружающий мир, и особенно моя мать, были против меня. Рациональные доводы меня не интересовали.

— И что плохого, если она останется на Майорке? Мне казалось, ты должна обрадоваться.

— Обрадоваться? Обрадоваться?! — взорвалась я. — Обрадоваться тому, что она окончательно спятила и физически совсем плоха?

Обрадоваться, что она сбежала с каким-то… с каким-то… Тедом, который хочет приобрести британский бар в Пальме?

— По крайней мере, он готов работать, — заметила сестра, подливая себе еще кофе.

— Это ничего не меняет. — Я покорно вздохнула, представив, что сейчас мне придется подниматься по лестнице и заново укладывать вещи, которые я уже начала распаковывать. — Мне придется поехать туда.

— Чего?

Должно быть, примерно так Бев обращается к своим самым нерадивым студентам. Руки в боки, укоризненный взгляд сквозь очки. Даже мне стало не по себе, а я ведь всего-навсего ее сестра.

— Мне придется поехать туда, — повторила я. — И все уладить.

— Только послушай, что ты говоришь! — рявкнула Беверли, и она была столь явно рассержена, что я от удивления уронила ложку. — Тебе придется поехать на Майорку и все утрясти, вот как? Да что с тобой делается? Тебе мамино счастье спокойно спать не дает? — Повисшая тишина напомнила мне звук «банг», который издает резинка, если ее как следует натянуть. Перед тем как лопнуть, она вибрирует так, что воздух вокруг нее звенит от напряжения.

— Да что ты об этом знаешь? — прошипела я. — Когда и что ты делала для мамы?

Банг!

— Я посылала ей цветы. Я звонила ей. Я беспокоилась о ней.

Резинка еще немного натянулась. Банг, банг…

— Ах вот как, ты беспокоилась? Думаешь, звонить раз в неделю и посылать цветы время от времени — значит беспокоиться?

А ты не пробовала часами сидеть в больнице и ждать, пока она выскажет врачам все свои бесконечные жалобы? А как бы тебе понравилось, если бы она завела манеру являться к тебе домой в любое время дня и ночи, требовать, чтобы для нее приготовили обед, и ругать на все корки каждое твое действие!

Хлоп!!!

— Ты все время обижаешься и злишься! — выкрикнула Беверли.

— А ты невероятно ленива! Ты никогда пальцем не пошевелила, чтобы помочь!

— Она никогда не давала мне помогать! Это же ты ее любимая доченька. Бог знает почему, ты ведь ни на что не способна, кроме как хныкать и жаловаться…

— Послушала бы я тебя, если бы ты была на моем месте.

— Ты все время так себя жалеешь!

— Привет! Я слишком рано?

Первый из гостей устал стучаться в дверь и просунул голову в кухонное окно. И конечно же, это был Джеймс.

Вот так всегда.

Беверли унеслась в ванную, а мне не оставалось ничего другого, кроме как впустить его. При этом на мне было ненамного больше одежды, чем утром на пороге. Конечно, нижнее белье я надеть успела, но оно, хотя и было черным и кружевным, не могло скрыть моего возраста, лишнего веса и, самое главное, отсутствия верхней одежды, более соответствующей случаю, чем полотенце, наспех обернутое вокруг торса.

— Простите. Заходите. — Я в панике металась по прихожей, стараясь не уронить полотенце. — Вы не будете возражать, если я… — Я сделала жест в сторону своей спальни.

— Конечно. Пожалуйста. Прошу прощения, если я чему-то помешал.

— Нет. То есть это не имеет значения. Я… вернусь через минуту. Садитесь. Выпейте что-нибудь.

Бормоча как идиотка, я побежала вверх по лестнице, с ужасом понимая, что мне не следовало предлагать ему напитки Беверли, особенно учитывая, что я ее ненавижу, сейчас соберу вещи и уеду.

Или нет?

За те три или четыре минуты, которые потребовались мне, чтобы натянуть футболку и джинсы и начать швырять вещи в чемодан, я немного успокоилась и обдумала несколько пунктов:

1. В духовке жарились цыплята по-егерски, мое любимое блюдо.

2. Нет никакого удовольствия в поездке в Лондон на машине, особенно в темноте.

3. Я велела Виктории не волноваться.

Третье соображение было самым важным из всех важных соображений. «Не волнуйся», — сказала я Виктории. Так всегда говорят матери, хотя в особом разделе моего мозга волнения уже сидели друг у друга на голове. Добро пожаловать в мой мозг, новое волнение, волнение из-за мамы, остающейся на Майорке. Оставь Викторию в покое, пусть себе живет своей жизнью, в которой главная забота — как удержать Даррена, сидя за рулем старой железной развалины. Оставь в покое мою девочку, иди сюда и мучай меня. У меня и так стресс, так что мне уже все равно!

И потом, если я унесусь из Корнуолла, как летучая мышь из адского пламени, насмерть поругавшись с Бев всего через полтора дня после приезда, как это будет выглядеть с точки зрения Виктории и Люси?

Плохо будет выглядеть: я только что обещала все уладить, и вот что натворила.

К тому же цыплята по-егерски.

К тому же должен ведь Джеймс хоть раз увидеть меня в одежде.

Я быстро сняла джинсы и футболку, натянула черное платье и отправилась прямиком на кухню. Где меня встретили волшебный аромат цыплят и холодная враждебность сестры с коротким «нет, спасибо» в ответ на предложение помочь.

Я заняла место за столом и сама познакомилась с собравшимися. Джейн, коллега Бев из колледжа, очевидно, была поражена тем, что увидела меня во плоти. Я ничем не могла это объяснить, разве что предположить, что она давным-давно хранила на груди мою фотографию, на которой я выглядела совсем иначе, но мне показалось, что, пока мы ждали Беверли, прошла целая вечность, в течение которой я отвечала улыбками на девическую болтовню Джейн и думала, не лесбиянка ли она. Среди других гостей был взрослый ученик Бев по имени Майкл, который не мог говорить ни о чем, кроме влияния сексуальной и социальной окружающей среды на поэтов-метафизиков. А еще немолодой битник по имени Бо, бородатый и очень занудный тип, которого на самом деле звали Найджел или Брайан. Он называл всех «мужиками» и все время говорил, что хорошо бы забить по косячку после ужина, но слишком быстро напился и уже не смог ничего забить. А еще был Джеймс.

Во время коктейля с креветками он заговорил со мной, и голос его источал сексуальные флюиды, пока он рассказывал о жизни в Ньюквэе, о разводах, о работе в сфере менеджмента и об отпусках в Южной Африке, а также расспрашивал меня о жизни в Лондоне с двумя дочерьми, и о работе в страховой фирме, и о выходных у Беверли в Ньюквэе.

Таким образом мы составили определенное представление друг о друге, за исключением:

1. того факта, что я не в отпуске, а притворяюсь больной;

2. предположения, что я страдаю от стресса, психоза и кучи других психологических проблем, связанных с приближением моего пятидесятилетия;

3. муж ушел от меня к гнусной шлюхе;

4. сексуальная тачка, стоящая у дома, принадлежит не мне, а моей двадцатиоднолетней дочери;

5. мы с сестрой не разговариваем не потому, что мы такие прекрасные хозяйки и предпочитаем развлекать гостей, а потому, что, как выяснилось, давно и глубоко ненавидим друг друга.

Как вы понимаете, это нельзя считать ложью, мы просто избегали сложных тем. Ложь возникла, когда вино окончательно вскружило мне голову и Джеймс начал поглядывать на меня через стол, а его взгляды проникали мне в самую душу. Встречали такие взгляды? У меня была знакомая собака, спаниель, которая отлично умела смотреть таким образом. Правда, когда на меня, слегка виляя хвостом, смотрел спаниель, это действовало не так возбуждающе, как взгляды Джеймса. От спаниеля у меня не дрожали ноги, не колотилось сердце, и я не роняла нож и вилку прямо на цыплят по-егерски.

— По-моему, ты слишком молода, чтобы иметь двух взрослых дочерей, — сказал он, лаская меня голосом.

— Мне тридцать девять, — мило хихикнула я.

Ну, честно говоря, это вовсе не было мило. Скорее, это звучало как пьяное кудахтанье, но почему бы не попробовать.

Почему бы не солгать. Я бросила осторожный взгляд на Беверли, чтобы убедиться, что она не слушает нас и не закричит: «Ха! Ты только послушай ее, вот дурочка, ей скоро пятьдесят. Как будто ты сам не догадаешься…» — но она с головой ушла в дискуссию с Майклом об использовании Джоном Донном сексуального воображения в религиозной поэзии. Я ждала, что Джеймс улыбнется мне спокойной, понимающей улыбкой, которая должна означать: «Конечно, мы оба знаем, что если тебе тридцать девять, то я — царица Савская, но обсуждать это незачем». Но он ничего подобного не сделал. Он потянулся через стол, взял меня за руку и очень нежно сжал мои пальцы.

— Ты выглядишь гораздо моложе, — сказал он.

Главное, не забывайте, что я вела монашеский образ жизни с тех пор, как рассталась с Полом, а Джеймс был самым красивым мужчиной из всех, виденных мною в жизни. Если бы не это, я, конечно, откинула бы голову назад, засмеялась и велела ему отстать.

— Спасибо. — Я нежно улыбнулась в ответ.

Во время десерта, который я почти не в состоянии была есть, последовали горящие взгляды и прикосновения ног под столом. Кофе стыл в чашках, пока мы держались за руки и смотрели друг другу в глаза. Бренди застывал на губах. Что произошло? Всего за несколько часов я превратилась из монахини в нимфоманку. Примерно в половине второго, когда Майкл удалился работать над своим тезисом, Бо заснул на диване, а Джейн и Бев ушли на кухню, чтобы сварить еще кофе, для чего им потребовались целая вечность и масса хихиканья, Джеймс наклонился ко мне настолько близко, насколько позволяли ручки наших кресел, и сказал:

— Я думаю, пора идти.

— Нет! — воскликнула я, даже не успев ужаснуться собственной смелости. — Я не хочу, чтобы ты уходил.

За несколько секунд, которые промелькнули перед тем, как он поцеловал меня, я поняла старую фразу насчет мира, который перестает вращаться. Мир, содрогнувшись, снова пришел в движение, как только поцелуй закончился. Я пыталась отдышаться и сообразить, прилично ли в такой ситуации промокнуть рот салфеткой.

— Я имел в виду, — прошептал он, — пора идти нам обоим.

Он попрощался с Беверли. Я — нет. В сложившихся обстоятельствах, и учитывая нашу взаимную ненависть, я не видела в этом смысла. Пока Джеймс был на кухне, я паниковала уже по другому поводу, а именно: что человек должен взять с собой, когда идет в чью-то чужую квартиру заниматься сексом? Ночную рубашку? Зубную щетку? Презервативы? Уложить сумку с чистым нижним бельем и средством для снятия косметики? Крем для лица? Внезапно я почувствовала себя глупой, наивной и абсолютно не готовой к такому повороту событий. Я никогда не совершала ничего подобного и не знаю, как себя вести. Он все поймет. Я сделаю все неправильно и все испорчу. Он будет смеяться надо мной и выставит меня из своей постели. Эффект от бренди и поцелуя начал выветриваться, и я уже подумывала о том, чтобы вежливо пожать ему руку, поблагодарить за предложение и отказаться. Утром я могла бы поздравить саму себя с тем, что умудрилась сохранить спокойствие и хладнокровие в потенциально опасной ситуации.

— Ну, нам пора, — улыбнулся Джеймс, снова появляясь в комнате. Он взял меня за руку и мягко потянул к парадной двери. — Пошли, — шепнул он мне на ухо, и я задрожала.

— Пошли, — сказала я.

Вот так и получилось, что в ночь накануне моего пятидесятого дня рождения я проснулась рядом с самым красивым мужчиной в мире (а без одежды он был еще красивее), после безудержного и великолепного секса, в котором, как оказалось, я кое-что понимаю и который продолжался всю ночь и закончился на заре. В тот момент я не думала, что это канун моего пятидесятилетия. Мысль о юбилее была явно не первой, пришедшей мне в голову. И не второй, и не третьей… ну ладно, скажу честно, что я полностью забыла об этом. О куче других вещей я тоже забыла, но все они слетелись ко мне с первыми лучами солнца, как мухи на собачье дерьмо. В первую очередь я забеспокоилась о том, как одному человеку уйти от другого, с которым он почти не знаком, но зато от души потрахался. Я имею в виду прощальную фразу. «Ладно, увидимся», — звучит слишком обыденно. «Огромное спасибо, что переспал со мной», — слишком прямолинейно и грубо, но что-нибудь более интимное на этой стадии, учитывая инерцию сознания и отсутствие одежды, может быть неверно истолковано. И куда, черт побери, задевались мои трусики? Я лежала в постели, смотрела, как Джеймс тихо посапывает рядом со мной, и обдумывала положение. Мне казалось, что более опытные люди просто соскакивают в голом виде с кровати, кричат: «Отлично перепихнулись! Огромное спасибо!», находят трусики и убегают. Но не успела я как следует поразмыслить об этом, как другие волнения подступили ко мне, незваными проскользнули в незапертую заднюю дверь моего сознания и начали бить меня по голове дубинами паники.

Бах! Вот тебе! Вспомни о своей сестре Беверли, которая наверняка уже выбросила на улицу твой чемодан и все твои вещи.

Бах! Бух! Не забудь и про мамочку, которая сбежала на Майорку.

Бабах! Бум! В точку! Ты что, забыла о своем муже? Да, о муже, о Поле, которому ты обещала хранить верность до конца своих дней. Ты выплакиваешь все глаза, тоскуя по нему, а в следующее мгновение уже кувыркаешься в постели с этим… этим…

Джеймс повернулся и вздохнул во сне, и все волнения мгновенно вылетели в окно. Я нежно коснулась его лица и ямочек на щеке, и когда он открыл глаза, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не ахнуть вслух. Он был великолепен. Я просто не могла поверить своему счастью. Почему я не могу прекратить волноваться, принять это мгновение и насладиться им?

Господи, спасибо, что послал мне красивого мужчину, с которым мы целую ночь занимались фантастическим сексом. Мужчину…

— О чем ты думаешь? — промурлыкал он, приподнимаясь на локте и внимательно изучая меня.

— Молюсь, — улыбнулась я.

— И о чем ты молишься?

Повторите, пожалуйста. Да поскорее. И пусть мои трусики окажутся где-нибудь в пределах досягаемости.

— Да ты и сам знаешь. Все как обычно. Мир во всем мире, любовь к маленьким пушистым зверушкам, выигрыш в лотерею.

Он тихонько засмеялся и поцеловал меня, очень медленно, и я вся сжалась от этого поцелуя.

— И повтори, пожалуйста. Да поскорее.

Была уже половина десятого, когда я вернулась к дому Беверли и, по царившей там тишине, решила, что сестра уже ушла на работу. А может быть, и нет. Эти преподаватели колледжей, кажется, работают так же мало, как их студенты.

Я тихо, как вор, поднялась по ступенькам и прошмыгнула в свою комнату, где со вздохом облегчения бросилась на кровать, говоря себе, что я могу еще поспать часик, прежде чем приступать к серьезному обдумыванию новых тревог, не говоря уж о старых. Если бы я не упала на кровать так безоглядно, у меня не было бы такого шока, когда что-то большое и пушистое выпрыгнуло прямо у меня из-под ног. Я соскочила с кровати как ужаленная, с диким воплем, споткнулась о меховую штуковину и наконец чуть не наступила на нее.

— Томас! Ах ты проклятый кролик! — завопила я вслед его удаляющемуся хвосту, уже лежа на полу. В этот момент дверь спальни Беверли медленно отворилась, и оттуда выглянула совершенно голая Беверли, а за ней совершенно голая Джейн. Обе они уставились на меня, а я удивленно смотрела на них.

— Не беспокойся, — сказала Беверли вскоре после завтрака. Не беспокоиться? Мне? — Я вообще-то не лесбиянка. Вот Джейн — да, и поскольку мы так дружим, я сплю с ней время от времени. Ну, ты знаешь, как это бывает.

— Конечно, — подтвердила я, пытаясь говорить самым легким тоном.

Инцидент с Томасом разбил лед в наших взаимоотношениях, и мы нервно пересмеивались, пока готовили завтрак, причем обе не осмеливались поднять вызвавшую разногласия тему.

— Так как тебе прошлая ночь? — спросила Бев, понимающе глядя на меня и одновременно отправляя в рот большую ложку хрустящих пшеничных подушечек.

— О! Великолепный ужин! Спасибо, Бев! Прости, что сразу не сказала…

— Хватит чепуху болтать, Элли. Я не об ужине. Как все прошло с Джеймсом?

Ужасно раздражает, когда улыбка возникает у вас на лице, несмотря на все ваши усилия не допустить этого. Я попробовала подумать о чем-нибудь грустном. Кексик в пруду с рыбками. Или о чем-нибудь тревожном. Временный работник сидит за моим столом, выполняет мои обязанности, справляется с ними лучше, чем я, и подлизывается к Саймону. Мама выходит замуж на Майорке. Но все это не помогло. Улыбка победила. Я ничего не смогла сделать и расплылась, как полная идиотка.

— Что, так хорошо? — улыбнулась в ответ Бев.

Да. Так хорошо.

— Это отель «Пикадор»? Да? Могу я поговорить с… скажите, у вас остановилась миссис Добсон? А, возможно, они записались под его именем… Мистер… э… его зовут Тед. — Я запнулась. Ну не сказали мне фамилию этого мерзавца. — Нет, мне очень жаль, но я не знаю номера комнаты. Они англичане. Очень пожилые, — добавила я, горя желанием помочь.

Последовала пауза, во время которой до меня доносилось возбужденное бормотание на испанском, потом глухой металлический звук и длинный гудок.

— Нет ответа, — прошептала я Беверли.

— Ну, по крайней мере тебе не сказали, что они уже выехали.

— Нет. — Я повесила трубку и мрачно уставилась в окно. — Наверное, вышли посмотреть пабы.

— Элли…

— Мне это не нравится, Бев. Это слишком внезапно, слишком быстро, она его едва знает…

— Так когда ты снова встречаешься с Джеймсом?

Ух. Я слегка покраснела. Ладно, порозовела.

— Ну хорошо, хорошо. Но я же не думаю о том, чтобы открыть с ним собственное дело, правда?

А о чем я, собственно говоря, думаю?

— Ты знаешь, он не годится для серьезных отношений, — предупредила меня Беверли в тот вечер, когда я примеряла шестой или седьмой туалет в отчаянной попытке подобрать что-нибудь подходящее для ужина с Джеймсом.

— Боже, Бев! Ты о чем? Мы же оба взрослые люди, ты не забыла?

— Просто мне кажется, что ты… в каком-то стрессе из-за всего этого. Может быть, ты слишком серьезно это воспринимаешь.

— Конечно, у меня стресс, — рявкнула я, с отвращением стягивая с себя белые штаны. Представления не имею, зачем я вообще их купила, в них задница у меня выглядит такой огромной, что я могла бы с тем же успехом повесить на шею объявление: «Большая толстая мамаша». — И в этом нет ничего удивительного, я же страдаю от стресса, помнишь?

— Успокойся, — сказала сестра немного ласковее. — Черная юбка выглядит просто отлично. А наверх красненькую кофточку.

— Ты так думаешь?

— Ему понравится.

— Ты уверена?

— Ради бога! Ты же сама сказала, что ты взрослая женщина, а не тринадцатилетняя девочка, собирающаяся на первое свидание!

Ну вот, в этом-то все и дело. В некотором смысле это и было мое первое свидание. Видите ли, я знала Пола практически всю жизнь, так что мы не проходили стадию свиданий, как другие пары. Мы просто стали всюду бывать вместе, после того как довольно долго гуляли вместе, а гулять вместе мы начали, когда нам надоело играть в камешки. Я всегда чувствовала себя комфортно с Полом, потому что мы были прежде всего товарищами.

Поэтому я никогда не спрашивала себя, что надеть, когда мы собирались куда-то пойти. Не было ни этого страха, ни волнения, ни…

Черт. Я чуть не сказала, что не было такого возбуждения. Но я, конечно, ничего такого не имела в виду.

Я же не имела в виду, что в наших отношениях с Полом вообще не было места возбуждению, что это была просто нежная и удобная любовь двух старых друзей? Я просто не могла иметь это в виду! Нельзя даже думать об этом…

В ужасе я снова села на кровать, сжимая в руках красную кофточку, и уставилась на себя в зеркало.

— Ты в порядке? — спросила Беверли, с сомнением глядя на меня.

В порядке, в порядке, лучше не бывает. Я только что обнаружила, что вся моя жизнь была подделкой, построенной на притворстве и самообмане. Пьеса на сцене супружества для всех зрителей мира. Текст выучен наизусть, улыбки и реплики подаются по сигналу. Ничего настоящего. Ничего. Ничего нет под костюмами и гримом.

— Не думаю, что я когда-нибудь была влюблена в Пола, — прошептала я зеркалу.

Мое отражение взглянуло на меня, побелевшее от шока.

— Послушай-ка, — сказала Беверли, которая теперь выглядела очень встревоженной. — Вся эта история с Джеймсом…

— Нет-нет, это не имеет никакого отношения к Джеймсу. — Я нетерпеливо потрясла головой. — Ровным счетом никакого. Я просто… поняла. Я любила Пола, но никогда не была влюблена в него. — Ну да, я только думала, будто влюблена. Потому что так должно было быть. Мы пожевились, черт побери, мы занимались сексом, у нас были дети.

Есть что-то ужасно непристойное в мысли о том, что я никогда не была влюблена в него. Как будто я всю жизнь занималась любовью с родным братом или что-нибудь в этом роде. — Возможно, я действительно теряю рассудок, — тихо призналась я, все еще не сводя глаз со своего отражения и сжимая красную кофточку, как будто от нее зависела моя жизнь.

— Ты не теряешь рассудок. Возможно, ты его нашла, — сказала Беверли неожиданно ласково. К моему удивлению, сестра обняла меня, и, к еще большему удивлению, я прильнула к ней, а она принялась покачивать меня, словно ребенка, как еще вчера она качала кролика, поглаживать по голове и утешать, как будто я плакала. Если вдуматься, возможно, я и вправду плакала. Я еще удивлялась, откуда эти странные звуки.

— Так когда тебе исполняется сорок?

Я нахмурилась, глядя на Джеймса через стол. До сих пор вечер шел прекрасно. Мне удалось не слишком много выпить и ничего не пролить на красную кофточку, так что для первого свидания все было неплохо. Он выглядел чудесно. Мне было нелегко поддерживать беседу и удерживаться от вопроса, когда же мы вернемся к нему домой.

— Сорок? — Я вежливо улыбнулась.

— Тебе сейчас тридцать девять… мне просто интересно, когда у тебя день рождения? Тебя это не смущает — большие цифры: четверка и ноль?

— О… Э-э. Ни капельки, честно говоря.

Ну, меня это не могло смущать, правда? Это было так давно, что я уже забыла, как себя при этом чувствовала. Черт, надо сменить тему, быстрее, быстрее, быстрее…

— Тебе ровно столько, на сколько ты себя чувствуешь? — улыбнулся он.

— Безусловно!

Какая дурацкая ложь. И зачем я это сделала? Возможно, стоило сказать ему правду сейчас, сразу, пока у меня есть такая возможность. Да, кстати, насчет больших четверки и нуля, вообще-то это было уже несколько лет назад — ну ладно, целых десять лет назад. Но в конце концов, что такое десять лет для настоящих друзей, ха-ха? Нет, извините, я не могу.

Назвался груздем, полезай в кузов, так что теперь придется врать… дальше.

— В наши дни нечего волноваться из-за того, что тебе исполняется сорок. — Я весело, но совершенно искренне улыбнулась. — Это просто начало зрелости.

— Ты права, конечно. Хотя пятьдесят меня немного волнуют.

Я подавилась своим шоколадным тортом.

— Нуда ладно, — добавил Джеймс с многозначительной улыбкой. — До этого времени еще надо дожить, верно?

— Да, слава богу, — ответила я, сплевывая шоколадные крошки на салфетку.

Кофе принес желанную передышку в дальнейшем обсуждении проблемы возраста. Я вздохнула с облегчением. Остается только перевести беседу в более безопасное русло. Не проблема.

— Так сколько у тебя времени? — спросил Джеймс, помешивая свой капучино.

— Ну… — Я посмотрела на часы. — Я думаю, Бев будет дома около полуночи, так что…

— Я не это имел в виду! — засмеялся он и добавил: — Вся ночь наша, если мы вернемся ко мне. — Я почувствовала себя так, словно мне подарили сразу все подарки на день рождения и на Рождество. — Я спрашивал, сколько времени ты проведешь в отпуске?

Наверное, я поглядела на него совершенно непонимающе, потому что он опять засмеялся и объяснил:

— Отпуск! У сестры! Сколько времени?

— О!

Отпуск. То есть отпуск по болезни. Ненастоящей болезни, придуманной болезни, болезни, из-за которой я должна была бы сидеть дома с нервным истощением, а вовсе не проводить время в постели и вне ее с красивым мужчиной с красивой улыбкой… Никакой это не отпуск, прости меня, Господи! Я, наверное, стала совсем багровой от стыда.

— Э… несколько недель, наверное, — туманно пробормотала я.

— Зависит от того, сколько времени на работе смогут без тебя обойтись? — с симпатией спросил он.

— Вроде того.

Вроде того, если они не найдут временного работника, который будет справляться с делами лучше меня. Если серьезное предупреждение в моем личном деле не превратится в еще более серьезное. Если для меня еще будет работа, когда я вернусь.

Джеймс попросил официанта принести счет и накрыл мою руку своей.

— Не позволяй работе мешать тебе отдыхать, — тихонько сказал он. — Поверь мне. Я знаю, как это бывает. Наслаждайся отпуском. Ты этого заслуживаешь.

— Да, — уныло проскрипела я.

Заслуживаю? У меня вообще не должно быть отпуска. Предполагается, что у меня стресс! Да он и половины всего не знает!

— Зайдем пропустить по рюмочке перед сном? — спросил он, когда мы вышли из ресторана, и взял меня за руку.

Смешно, как быстро человек забывает о стрессе, связанном с переутомлением на работе.

Конечно, мне следовало сказать ему правду. Это все равно выплыло бы наружу, рано или поздно, и мне следовало знать, что скорее рано, чем поздно. Вы никогда не задумывались о том, как могли бы все изменить, если бы случайно узнали заранее, какую маленькую гадость припасла для вас судьба? Да нет, вряд ли. Вы не стали бы тратить время на такие размышления, потому что вы вообще ничего и никогда не хотели бы изменить, да? Нет, будьте честны! Вы хотели. Все мы этого хотим время от времени, и когда исправить что-то уже поздно, так просто сказать: «Если бы я только знала». Если бы я только знала, что моя мама отправится с Тедом на Майорку с намерением остаться там навсегда, попыталась бы я обходиться с ней немного лучше? Да ни за какие коврижки. Если бы я только знала, что Пол бросит меня ради какой-то девки, неужели я не попробовала бы любить его больше, лучше и чаще? Поправить дело подвязками и сексуальными трусиками? Да никогда в жизни. Ну так вот, если бы я только знала, что дочери устроили мне засаду в доме у Беверли, когда мы с Джеймсом возвращались туда на следующее утро, неужели я не стала бы заниматься с ним любовью этой ночью? Как вы думаете?

Возможно, я уделила бы больше внимания своему лицу, которое так и сияло. Или мы с Джеймсом вошли бы в дом не так крепко обнявшись, не так тесно прижавшись друг к другу, не так нежно…

— Привет, мам! С днем рождения!

— Счастливого пятидесятилетия, мам! О…О.

Они и правда это здорово придумали, благослови их Господь. Комната была вся завалена цветами и шариками с надписью «Пятьдесят!», и, очевидно, они справились за очень короткое время, потому что Беверли была на кухне и звонила мне, надеясь предупредить.

Я поняла это по ее лицу. Я также поняла, что ей очень жаль меня, но какой мне был в этом прок? Вряд ли она могла не впустить племянниц в дом, когда они приехали на поезде из Лондона, чтобы поздравить свою маму в день ее рождения.

— Это Джеймс, — сказала я в ответ на их молчаливое неодобрение.

— Мой друг, — в надежде помочь объяснила Бев.

— Мои дочери, — автоматически сообщила я Джеймсу. — Виктория и Люси.

— Приятно познакомиться, — тихо сказал он.

Девочки кивнули.

— Ну, я… пойду, — проговорил он, поворачиваясь ко мне спиной. Глаза его больше не искрились. На щеках не было ямочек. Он не выглядел восхищенным.

— Хорошо.

— И… с днем рождения, — добавил он, подняв взгляд на шарики.

— Мы чему-то помешали? — агрессивно спросила Виктория, неверно истолковав неловкую тишину.

— Да, — вступила Люси. — Не обращай на нас внимания! Мы подождем снаружи, если хочешь…

Наверняка вы слышали, как иногда люди говорят что-то с самыми лучшими намерениями, а потом оказывается, что ничего ужаснее они сказать не могли? «Чудесно выглядишь, так похудела», — говорят они страдающей от анорексии, или «Передай привет мужу», — женщине, которая только что овдовела. Обычно при этом они чувствуют себя даже хуже, чем человек, с которым они беседовали. Так что я не виню Беверли. Она просто хотела помочь.

— Джеймс просто мой друг, — терпеливо повторила она, как будто Виктория и Люси были немного туповатыми студентками, нуждавшимися в дополнительных занятиях. — Он помогал мне развлекать вашу маму, вот и все. Потому что она неважно себя чувствует. Ну, вы же знаете.

Но этого ей было мало. Я еще не окончательно умерла. Я еще дергалась в агонии. Давай, Беверли, воткни в меня нож еще раз, по самую рукоятку.

— Она так страдает от этого самого стресса. Менопауза…

Хватит! Хватит! Я уже умерла, умерла, разве вы не видите?!

— Спасибо тебе, Беверли, — тихонько сказала я, когда Джеймс повернулся, чтобы идти.

— Что? — спросила сестра в наступившей тишине, когда за ним закрылась дверь. — Разве я сказала что-то не то?

ГЛАВА 7

— Мы не дурочки, — объявила Виктория тоном понимающей, но озабоченной матери. — Мы поняли, что у тебя с ним был роман.

«Был» — это очень точное слово. Прошедшее время. Судя по тому, с какой скоростью Джеймс ретировался, вряд ли он еще появится в моем настоящем или будущем, и кто станет его за это винить? Трудно перенести, когда женщина за одну ночь старится с тридцати девяти до пятидесяти лет, не говоря уже об имеющем место климактерическом неврозе.

— Я не думала, что у тебя есть бойфренды, — задумчиво призналась Люси.

— У меня их и нет! То есть не было до сего момента.

Почему я считаю необходимым оправдываться перед собственными детьми? Надо было сказать, что я буду менять по пятнадцать любовников за день, если захочу. Почему я чувствую себя так, словно это Пол смотрит на меня глазами Люси, обвиняюще и осуждающе? Вот как, у тебя есть любовник? А разве не ты страдала от разбитого сердца?

— Значит, это часть твоего синдрома? Вот эта потребность в мужчине? Часть твоего, ну, ты понимаешь, состояния?

Даже Виктория посмотрела на Люси так, словно та только что вышла в открытый космос:

— Не говори глупостей, Люси. Это не имеет никакого отношения к маминой болезни. Это все возраст.

Ну спасибо. Это воодушевляет.

— А может, это потому… Ну, ты понимаешь. У нее же никого не было с тех пор, как папа ушел.

Они покивали с очень умным видом. Две хорошенькие юные леди допустили существование сексуального влечения у старшего поколения.

— Вы закончили? — рявкнула я. — Закончили обсуждать меня в моем присутствии? Мне очень жаль, что я смутила вас, придя домой с любовником…

— Смутила? Нас?!

— Вернись на землю, мама! Смутила! Ха!

— …но факт состоит в том, что я не старая, не больная, и не в депрессии. Я просто познакомилась с человеком, который понравился мне, и которому понравилась я, и поэтому мы вместе отправились в постель. Понятно?

Недоуменное молчание.

— А теперь, когда мы прояснили этот вопрос… — Я встала, подошла к дивану Беверли, на котором сидели дочери, обхватила их обеих за плечи и обняла: — Я очень рада видеть вас обеих! Спасибо вам за все это… — Я обвела рукой комнату, полную цветов и воздушных шаров. — И спасибо, что проделали такой долгий путь…

— Ну, мы же не могли пропустить твое пятидесятилетие! — улыбнулась Люси.

— Не говори об этом, Люси! — прошипела Виктория. — Это просто день рождения, правда, мам, такой же, как все прочие, и ты стала, в общем, просто на год старше.

— Да все в порядке, — засмеялась я. — Честно говоря, не вижу никакой проблемы в этом злосчастном пятидесятилетии. Мне просто не хотелось всей этой шумихи. Вечеринки-сюрприза и так далее. Хотя я представляю себе, сколько у вас было хлопот с ее организацией, — добавила я, чувствуя себя виноватой, — и с ее отменой.

— Ничего страшного, — сухо сказала Виктория.

— Как вам удалось отпроситься на работе, чтобы приехать сюда?

— Я заранее взяла несколько дней. Вечеринка должна была быть в субботу…

— Ах да. — Чувство вины еще усилилось. Ну давайте выкладывайте, не жалейте меня.

— …так что мне бы пришлось заниматься продуктами…

— Продуктами?! — Теперь мне стало совсем плохо.

— Делать бутерброды и все такое.

Боже! Не удивительно, что ей пришлось отпрашиваться на два дня. И какое счастье, что они все-таки отменили эту проклятую вечеринку.

— А кто присматривает за котом? — спросила я. Слова застыли у меня на губах, когда я почувствовала какой-то холодок, легкое дуновение тревоги, промелькнувшее между девочками и задевшее меня ледяным краешком. Они взглянули друг на друга и закашлялись.

— Ну, мы не могли попросить бабулю, — дипломатично начала Люси.

— Потому что она осталась на Майорке с Тедом, — без всякой необходимости добавила Виктория.

А также потому, что она в жизни не присматривала за котами и наверняка отказалась бы.

— Итак? — в наступившей тишине настаивала я.

— Ну, и тогда папа согласился взяться за это.

— Ага. Ну, хорошо.

— До некоторой степени.

Я искоса посмотрела на Викторию:

— Что значит «до некоторой степени»?

— Ну, ситуация у папы под контролем, но…

— Это делает Линнетт, да?! — воскликнула я. — Вы оставили эту дрянь присматривать за моим котом?

— За нашим котом, мам!

— И не забудь, папа тоже в этом участвует!

— И она приходит в дом? В мой дом? Когда меня там нет? Трогает мои вещи?

— Только кошачьи миски и консервный нож, — жалобно сказала Люси. — Мамочка, нам пришлось попросить ее! Папа работает допоздна. Кексик голодал бы…

— Иначе мы не смогли бы к тебе приехать, — добавила Виктория. — Иногда приходится делать то, что необходимо, вот и все.

Я представила себе, как Линнетт отпирает дверь в дом моим ключом. Входит в мою кухню, открывает мой буфет. Зовет моего кота, берет его на руки и гладит. Я почувствовала, что уголки моего рта опускаются вниз. Вот теперь я перестала сиять.

— Не волнуйся, мама, — тихонько сказала Люси и положила свою руку поверх моей. — Кексик ее ненавидит. Он злобно мяукает, когда она приходит, и выпускает когти, если она берет его на руки. И ей очень не нравится, что у нее вся юбка в шерсти.

Может, Бог все-таки есть.

Мы поехали прогуляться по магазинам в Труро. Все втроем, как раньше, когда они были маленькие и я брала их с собой выбирать им новые туалеты. Только на этот раз это был мой праздник.

— Денег у меня не густо, — призналась я, когда мы припарковались на стоянке и направились к торговому центру.

— Ничего, — к моему удивлению, сказала Виктория. — У меня есть. Я только что получила зарплату.

— Но у тебя же никогда нет денег!

— Я никуда не выходила.

Ну конечно. Трудно ездить по Лондону без спортивной машины.

— Даррену не понравилась моя машина?

— Какому Даррену? — парировала она.

Ублюдок! Да как он посмел? Как он посмел бросить мою дочь только потому, что она не могла возить его туда-сюда! Как он посмел бросить ее, когда она дала мне свою машину, чтобы потрясти его своей добротой и великодушием! Как он посмел, гнусная тварь, маленькая жалкая крыса, отвратительный…

— Я его бросила, — продолжила дочь, весело склонив голову на плечо.

Хорошо. Он это заслужил, свинья, клоп несчастный, мерзкий прыщ на попе человечества…

— Из-за Риса.

— Из-за Риса?

Секундочку, я немного выпала из обоймы. Пропустила пару страниц. Откуда взялся Рис?

— Кто такой Рис? — спросила я и поглядела на Люси в поисках поддержки.

Она возвела глаза к небу, явно зная, что последует за моим вопросом.

— Он великолепен! — просуфлировала Люси, изображая свою сестру, с обожанием взирающую на Риса.

— Он великолепен! — сентиментально вздохнула Виктория.

— Думаю, я люблю его! — продолжила Люси, засовывая два пальца в рот и притворяясь, что ее тошнит.

— Думаю, я люблю его, — счастливо улыбнулась Виктория без малейших признаков тошноты.

— А-а. Ну хорошо. Это чудесно, — сказала я, стараясь, чтобы в моем голосе звучало восхищение — немного больше восхищения, чем в прошлый раз, по поводу Даррена, а до него — из-за Адама, появившегося вскоре после Натана, который заменил на посту номер один Бена и Лайама.

— Рис точно мой суженый, — мечтательно проговорила Виктория.

— Она опять читала «Журнал для невест», — наябедничала Люси.

— Прелестно, — пробормотала я.

На самом деле я не слишком беспокоилась. Даже если Виктория назначит дату свадьбы, к этому моменту Риса наверняка заменит кто-нибудь, более подходящий на роль единственного и неповторимого.

— Ты поняла насчет папы, как только познакомилась с ним? — спросила Люси, когда мы примеряли брюки в «Нью гланс».

— Что именно?

— Ну, что он… ты понимаешь… суженый.

— Как Рис, — пояснила Виктория с мечтательной улыбкой.

Я присела на маленький стульчик в примерочной, так и не натянув до конца штаны цвета хаки в милитари-стиле.

— Не знаю, о чем я тогда думала, — сказала я, внезапно почувствовав себя усталой и измученной и вспомнив о том ужасе, который я испытала предыдущим вечером, когда поняла, что никогда в жизни не была влюблена в него.

Но я же не могла сказать об этом девочкам. — Мы познакомились, когда были еще детьми, помните?

— Да-а. Любовь с детства, — радостно сказала Люси.

«Любовь-морковь, — сказал гадкий голосок у меня в голове. — Ты гуляла с ним только потому, что никто другой тебе особо не нравился. Ты вышла за него замуж только потому, что все этого ждали. Ты оставалась с ним только потому, что это было безопасно, надежно, нормально и удобно…»

— У тебя никогда не было сомнений, мам? — настаивала Виктория. — Неужели тебе никогда не нравился никто другой? Неужели ты никогда не смотрела на другого мужчину и не думала: «Бог мой, я бы не возражала, если бы он…»

— Нет, — отрезала я, глядя в пол, на свои голые ноги, торчащие из слишком тесных военных штанов, как сосиски, которые вылезли из шкурки. — Нет, по большому счету никогда. Никогда я ни на кого не смотрела.

«Нет, но если бы ты все-таки посмотрела? — снова влез гадкий голосок с обескураживающей решительностью. — Если бы посмотрела на кого-нибудь другого, на кого-нибудь, похожего на Джеймса, а? Что тогда? Если бы ты встретила кого-нибудь с такими глазами, с такой улыбкой, с такой манерой разговаривать, что сразу хочется есть у него с рук и чуть ли не срывать с себя одежды, как только он к тебе прикоснется? Хочешь сказать, ты хранила бы верность старому доброму Полу? Ты бы проигнорировала этот гормональный вихрь, стала бы искать другой путь и думать о своем браке… о своем прекрасном, надежном, стабильном… скучном браке? Ответь мне на этот вопрос сейчас, если сможешь, если осмелишься, когда ты еще ощущаешь тепло Джеймса, и скажи: неужели ты до сих пор так и не поняла, что произошло между Полом и Линнетт?»

Я вскочила со стула и чуть не упала, торопясь вытащить ноги из штанин.

Я думаю, гадким голоскам, которые начинают звучать в головах у людей, лучше всего велеть заткнуться.

— Ничего не подходит, — сказала я девочкам, когда перемерила уже чуть ли не все штаны в Труро. — Что же это делается? Может, размеры изменились?

Повисло неловкое молчание. Люси сжимала свой пакет с множеством крошечных летних топиков пастельных тонов и что-то тихонько мурлыкала себе под нос. Виктория притворялась, что рассматривает обувь в витрине.

— Что? — потребовала я ответа у собственного отражения в витрине.

Я смотрела, как отражение Виктории повернулось к моему, поглядело на него, словно взвешивая, не сказать ли что-нибудь, а потом снова отвернулось к обуви. В этот момент я поняла ужасную истину. Не было смысла скрывать и притворяться. Ничего хорошего в том, что все так добры ко мне в день моего рождения, моего пятидесятого дня рождения, моего полувекового юбилея. Факты говорили сами за себя. Зеркало никогда не лжет.

— Я растолстела, да?

— Ну, может быть, чуть-чуть, — признала Виктория.

— Не так уж сильно, — добавила Люси.

Я была огромна. Я была настоящей великаншей, гигантской женщиной со свисающим отовсюду жиром. Мои руки и ноги весили столько, что я едва могла поднять их. Лицо расплылось во всех направлениях. Шея была дряблой, живот отвис, а зад колыхался, словно два гигантских куска желе. Как я могла не заметить этого раньше? О, какой позор! Как я могла лечь в постель с самым восхитительным человеком вселенной; как он мог вынести вид этой отвратительной плоти? Как он мог дотрагиваться до меня?

Кто же он после этого? Извращенец? Фетишист, обожающий жир?

— Я сажусь на диету! — заорала я, доставив огромное удовольствие группе проходивших мимо подростков.

Я была на грани истерики. Но можно ли меня винить? Это просто нечестно. Все на свете, все, кто страдает от стресса, связанного с переутомлением на работе, теряют вес, разве не так? Они становятся худыми, тощими, вянут, сохнут и тают. Люди суетятся вокруг них, умоляя выпить хотя бы чашечку укрепляющего бульона и — пожалуйста, ну пожалуйста — попробовать вкусную рыбку на пару и шпинат. Они лежат на кровати, слабые и неподвижные, пытаясь сохранить силы и калории, необходимые им для борьбы за свое тело и душу. И можете поспорить на что угодно, они нипочем не станут бегать по ночам за печеньем и орешками. Они не ходят в шикарные рестораны с роскошными мужчинами и не заедают эти четырежды проклятые обеды шоколадными трюфелями в бумажных конвертиках, они просто не в состоянии выпить бутылку риохи под главное блюдо, а потом опрокинуть еще пару рюмочек коньяку под десерт. Это в который раз доказывает, что жизнь невероятно жестока. Стараешься быть веселой, стараешься держаться ради всех окружающих, несмотря ни на что, а жизнь готова нанести удар с любой стороны (включая Майорку). Не сдаешься и не хандришь. Не утопаешь в жалости к себе. Живешь своей жизнью и пытаешься получать от нее удовольствие. И что происходит? Становишься невероятно толстой.

Толстой и пятидесятилетней.

Толстой и пятидесятилетней, черт побери.

— Да! — крикнула я вслед удаляющейся группе подростков. — Я сажусь на диету. Сейчас же! Немедленно!

— Попробуй померить что-нибудь другое, мам, — умиротворяюще сказала Виктория, взяв меня за руку.

— Да, пошли, зайдем в другой магазин. А то в некоторых местах размеры такие крошечные, что в них никто не может влезть! — храбро вставила Люси.

Люси, с ее пакетом топиков сорок второго размера. И девочки потащили меня в отдел для полных.

Если говорить честно, я примерила несколько очень милых вещичек в этом отделе. Но я просто не могла смириться с этим. Я примерила их очень быстро и так же быстро сняла, в ужасе от того, что кто-то из моих лондонских знакомых может случайно увидеть, как я захожу в примерочную отдела для полных в Труро. На самом деле мне вовсе не нужно было их примерять, потому что я собиралась сесть на диету сегодня же вечером, так что не стоило зря тратить деньги на вещи такого гигантского размера.

— Примерь саронг, мам, — осенила Викторию светлая мысль.

— Зачем? — подозрительно спросила я.

— А они безразмерные. Все одинаковые. Ты влезешь в любой. Нынешним летом это страшно модно. А когда сбросишь вес, он все равно будет тебе как раз.

— Ну ладно, ладно, уговорила. Я возьму саронг у «Маркса и Спенсера».

И вот я, счастливая, вернулась домой со своим саронгом, а девочки восторженно притащили пакеты с множеством самых разных туалетов, которые выглядели просто кукольными. Весь вечер мы устраивали показ мод: дочери демонстрировали мне свои невесомые наряды, а я прохаживалась в саронге с застывшей улыбкой, от которой у меня уже начинало болеть лицо. Это происходило вовсе не потому, что я много думала о Джеймсе. Все дело было в том, что я изо всех сил старалась не думать о нем.

— Может, он еще вернется. Ему просто надо переступить через это, — сказала Бев, когда пришла домой с работы и заметила выражение моего лица.

— Меня он совершенно не интересует. — Я попыталась спрятать голову в песок.

— Не ври мне.

— Да нет, проблема-то не в этом. Мне не следовало врать ему. Я постоянно делаю это. Раньше я никогда не врала, а теперь просто не могу остановиться.

— Не накручивай себя, Элли. Нет никакой катастрофы в том, что ты старше, чем он думал. Или в том, что здоровье у тебя хуже, чем он думал!

— Очень смешно.

Собственно, я вообще не больна. Это опять ложь.

— На самом деле я не больна, — сказала я, желая покончить с ложью раз и навсегда, пока она не натворила новых бед. — Я пошла к врачу за справкой только потому, что мне пришлось прогулять несколько рабочих дней.

— Врачи не идиоты, — резко заявила Бев.

— Но мне попалась идиотка.

— Нет. Тебе просто не понравилось то, что она сказала. Если хочешь знать мое мнение, Элли, это чертовски здорово, что ты пошла к врачу, иначе кто знает, сколько времени этого никто бы не замечал.

— Чего? Симуляции? Вранья?

— Стресса! Ты даже не понимаешь, что мучаешься от него.

— Да нет у меня стресса. Я пытаюсь объяснить, вовсе это не…

— Видишь, ты до сих пор отказываешься принять очевидное!

Я сдалась. Люди просто не желают верить мне, когда я говорю правду.

Вечером у нас был ужин в честь дня рождения, только для нас четверых, с колбасными рулетиками, пиццей, нарезанной на кусочки смешной формы, бисквитом с вином и взбитыми сливками и двойным шоколадным тортом. Я отщипывала кусочки сыра и сельдерея и ужасно жалела себя.

— Это глупо, — сказала наконец Виктория, поставив передо мной большой кусок торта и сунув мне в руку вилку. — Это твой день рождения, а ты издеваешься над собой и над всеми окружающими. Съешь что-нибудь, мать, ради бога, а о диете подумаешь завтра, раз уж тебе так хочется.

Ненавижу, когда они называют меня «мать». Звучит очень сердито.

— Простите, — тихонько сказала я и взялась за вилку.

— Если, конечно, ты не из-за мужчины страдаешь, — добавила дочь еще более сердито.

— Не говори глупостей! — огрызнулась я.

А я и не страдала.

Правда, не страдала, что бы вы там ни думали. Я отлично знала, что долго эта история с Джеймсом не продлится. Я только жалела, что она закончилась вот так, когда я к этому совершенно не готова и прошло еще так мало дней. И так мало ночей. Совсем не по-дружески. В атмосфере всеобщего порицания. Пока я все еще хочу его. Я знала, что когда-нибудь буду со смехом вспоминать выражение его лица, когда он увидел шарики с цифрой «50», и то, как он повернулся на каблуках и убежал при упоминании о моем прессе. Надо только дожить до этого «когда-нибудь», вот и всё.

Я сунула в рот большой кусок торта, полюбовалась удовлетворенной улыбкой Виктории и чуть не выплюнула весь торт обратно, когда зазвонил телефон.

— Ну вот, пожалуйста, — подмигнула Беверли. — Он хочет сказать, что сейчас зайдет!

— Здравствуй, Элисон, дорогая! — Это был голос моей матери с Майорки. — Звоню поздравить тебя с пятидесятилетием!

— Мам! — закричала я, брызгая на трубку шоколадом. — Мы пытались найти тебя! Что это за ерунда? Насчет того, чтобы остаться там?

— Это не ерунда, — твердо сказала мать. Я так и видела, как окаменело ее лицо. — Мы собираемся заняться бизнесом. Мы покупаем маленький бар на главной площади у самого моря!

— Не может быть! Ради бога, мамочка, скажи, что ты еще ничего не подписала…

— Нет, мы всё подписали! Мы приедем домой в конце месяца, на пару недель, чтобы утрясти все наши дела в Англии, упаковать вещи…

— Мама!

— …а бар мы переоборудуем и оформим в стиле кокни.

— Мама!

— И будем готовы открыться в следующем месяце. Захватим пик сезона. Мы сняли жилье рядом с…

— Мама, послушай меня!!!

Молчание. Я слышала собственное тяжелое дыхание в телефонной трубке. Вдох, выдох, вдох, выдох. Успокойся, успокойся.

— Незачем так кричать, — обиженно сказала мама.

— Я не могу поверить, что ты это сделала, — простонала я. Вдох, выдох, вдох, выдох. — Ты же ничего не знаешь о пабах…

— Мы всё прекрасно знаем. У Теда был паб. «Белый олень», в Тоттенхэме. Знаешь, где автобусное кольцо, за магазином Вулворта…

— Но это совсем не то же самое, что этот чертов бар в стиле кокни на Майорке! — Дыши. Вдох — раз, два, три, выдох — раз, два, три. Постараться успокоиться…

— Что она говорит? — прошипела Бев через всю комнату.

— Они открываются в следующем месяце, — сказала я, передавая ей трубку. — Сама с ней поговори.

— Мам? — Беверли старалась, чтобы ее голос звучал радостно и ободряюще. — Как дела? Нашли подходящее заведение, да? — Не очень хорошая мысль — снисходительно разговаривать с нашей мамой. Даже до меня донесся негодующий рокот, а бедной Беверли пришлось отодвинуть трубку подальше от уха. — Ну конечно, мы все желаем тебе добра, мам. Да нет, ничего мы не отвергаем. Мы просто озабочены. Но ты же должна понимать, что мы волнуемся… Да, я знаю, что за тобой отлично может присмотреть Тед, но мы же его почти не знаем, правда, мам? Нет, я уверена, что он прекрасный человек… Да, думаю, он действительно заботится о тебе гораздо больше, чем я… О, ради бога! — Бев швырнула трубку назад мне; лицо у нее было красное, руки дрожали. — Мне нужно выпить!

Я сделала еще несколько вдохов и выдохов с трубкой в руках, прежде чем продолжить.

— Ты, — медленно проговорила я матери, — не совсем здорова.

— Здесь я чувствую себя гораздо лучше. Солнце. Это мне очень полезно. Я помолодела на двадцать лет.

Помолодела на двадцать лет. Черт, это ведь немало, правда? И, если говорить честно, голос у нее стал совсем другой. Оживленный, возбужденный. У нее снова появился интерес к жизни, она снова строит планы. Надежда. Вот что требуется всем нам, без исключения. Нам нужно просыпаться по утрам и думать: «Сегодня будет отличный день.

Он может быть захватывающим, он может быть интересным!» — даже если на самом деле день получается скучным и нудным. Даже если все до единого дни нашей жизни до сих пор были скучными и нудными, нам необходимо верить, что, может быть, завтра нас ждет нечто совершенно другое. Потому что, если это не так, то какой во всем этом смысл? Можно с тем же успехом весь день оставаться в постели.

Как знать, вдруг до сих пор моя мать чувствовала себя так, словно все время проводит в постели? А зачем ей было вставать, если хорошенько подумать? Ей все надоело, она скучала и жаловалась. Каждый день она находила какую-нибудь новую проблему, очередную болезнь или недомогание. Нечто такое, на что можно посетовать, что может осложнить жизнь еще кому-нибудь. А теперь она наслаждается солнечным светом с мужчиной, который любит ее, и, конечно, она чувствует себя на двадцать лет моложе. Да что со мной такое? Неужели это просто зависть?

— Прости меня, мамочка, — сказала я совсем тихо.

— Простить? За что? — спросила она, явно удивленная. Внезапно во мне возникло удивительно теплое чувство к ней. Это произошло чуть ли не первый раз в жизни.

— Прости, что я была… да, немного негативно настроена. Если ты посоветуешься с хорошим юристом… да, я уверена, что Тед знает, что делает, но… да, и совет финансиста тоже… Нет, я в этом не сомневаюсь; судя по тому, что ты говоришь, он просто супермен… ну, я надеюсь, У вас все пойдет удачно. И Беверли тоже. Да, она кивает мне через комнату, она тоже на это надеется. — Беверли приветственно подняла бокал с вином с совершенно безмятежным видом. — И девочки тоже здесь, мам!

Виктория и Люси — они обе надеются, что все будет хорошо! Ладно, слушай, этот разговор будет стоить тебе кучу денег, так что… Да, у меня чудесный день рождения, спасибо. И… мы желаем тебе удачи. Что бы ни случилось.

Если все пойдет не так. Если ты разлюбишь Теда. Если атмосфера праздника улетучится, реальность окажется слишком жестокой, а мечта — слишком труднодостижимой. Если вы начнете ссориться и внезапно тебе захочется вернуться в Англию, к старым, знакомым переживаниям и старым, знакомым неурядицам. Когда это случится — если это случится, — мы будем с тобой, мама, потому что именно для этого существует семья, правда?

Я повесила трубку и оглядела комнату. Там сидели мои дочери в новых нарядах, с остатками торта на тарелках, и моя сестра откинулась в кресле с бокалом вина. На ней все еще был передник, напоминавший о том, что она провела сегодня много времени на кухне, готовила пиццу и закуски. И цветы, и поздравительные открытки, и шарики, привязанные к карнизу для занавесок. И внезапно все это вызвало во мне такую бурю чувств, что пришлось сглотнуть несколько раз и налить себе еще вина.

— Что она еще сказала? — спросила Беверли, не совсем четко произнося согласные.

— Что она скучает по всем нам.

— Так я и поверила!

— И мы увидимся через несколько недель, когда они приедут забрать вещи.

— Если к тому времени не передумают!

— По-моему, это ты уговаривала не вмешиваться в их дела.

— Ну да, конечно. Я только скептически настроена относительно их долгосрочных планов.

— Ну и что?

Примерно минуту мы все смотрели друг на друга. Виктория стянула с блюда последний кусочек бисквита и облизала губы.

— Мама права, — объявила она. — И что такого, если все это быстро кончится? По крайней мере, сейчас бабуля счастлива. И сколько бы это ни продлилось — неделю, месяц или год, в ее возрасте это в любом случае прекрасно, правда?

— Быть счастливой прекрасно в любом возрасте, — напомнила я дочери. — Счастье, увы, нельзя назвать естественным состоянием человека.

— Значит, бабуле повезло, — серьезно заметила Люси. — Потому что, если вы спросите меня, я скажу, что до того она совсем не казалась счастливой.

— Лучше поздно, чем никогда, — засмеялась Виктория.

— Да. И по крайней мере некоторое время мне не придется возить ее в больницу, — сказала я, внезапно почувствовав, что с плеч у меня упал тяжеленный камень. — А если вы захотите отдохнуть, — с улыбкой добавила я, — она просила передать, что будет очень рада видеть вас у себя в любое время.

Эффект был такой, словно я вызвала извержение вулкана. Виктория соскочила со стула, возбужденно вопя, Люси прыгала и танцевала по всей комнате, Беверли пыталась унять их, рассуждая о полетах на Майорку в стиле «Вы хоть знаете, сколько это стоит?», а телефон опять зазвонил, и…

— Телефон звонит! — окликнула их я.

— Алло! — закричала Беверли, пытаясь что-то расслышать в этом безумии. — Джеймс? Да, она здесь, Джеймс, подожди минутку.

Я так быстро выхватила у нее трубку, что потом она утверждала, будто на ладони остались ссадины.

— Я так и не поздравил тебя с днем рождения, — сказал Джеймс.

Я унесла телефон в свою спальню, чтобы поговорить спокойно. И закрыла дверь. И легла на кровать.

— Ну, при данных обстоятельствах меня бы даже удивило, если бы ты сделал это.

— Мне только жалко, что ты не была со мной искренна. Неужели ты думаешь, что меня волнует, тридцать девять тебе или пятьдесят?

— Вообще-то нет. Я просто пошутила, а потом уже было трудно все объяснить.

— Значит, на самом деле ты не в отпуске. Ты восстанавливаешься после… чего? Нервного срыва?

Я громко рассмеялась:

— Нет! Я вообще не больна. Но никто мне не верит, даже доктор.

— Элли, ты никогда не слышала историю о мальчике, который кричал: «Волки!»?

— Я не больна. Я прогуляла работу, и так получилось, что все стали считать меня страдающей от стресса. Даже моя семья. И мне никак не удается их переубедить.

Его молчание мне не понравилось.

— В чем дело? — спросила я.

— Тут нечего стыдиться. Ты не должна смущаться, если страдаешь от психологической болезни, это ведь такая же болезнь, как и физическая.

— Но я не…

— Я имею в виду, если у человека грипп, или тонзиллит, или что-то в этом роде, все его жалеют, но если у кого-то нервный срыв…

— У меня нет…

— …никто не хочет говорить об этом, даже сам человек, у которого проблема. Мы все притворяемся, что ничего не происходит, как будто невежливо признавать это…

— Джеймс! — Он уже начал серьезно действовать мне на нервы. Я чувствовала, что вот-вот прикажу ему заткнуться.

— Стресс — последствие современного стиля жизни. Мы живем в слишком быстром темпе, на нас постоянно что-то давит, и мы никогда не останавливаемся, чтобы посмотреть, как растут цветы…

— Джеймс!

— Да?

— Могу я тебе кое-что сказать?

— Конечно.

— Ты самый красивый мужчина из всех, кого я когда-либо встречала, но это ты, конечно, и сам знаешь. Мы фантастически прекрасно провели время в постели, и я благодарна тебе за то, что поняла: это для меня еще возможно. — Я почти слышала, как он самодовольно улыбается. — Но все это не дает тебе право нести чушь, — спокойно добавила я.

— Что?!..

— Спасибо, что позвонил, Джеймс. Я рада, что мы расстаемся друзьями.

— Да, но…

— Пока!

Как ни смешно, это было исключительно приятно.

— Все кончено, мам? — тревожно спросила Виктория, посмотрев на мое лицо.

— Ага!

— Ну что ж. — Она пожала плечами. — Не счесть рыбы в море, не счесть песчинок на пляже, не счесть…

— Виктория! — сердито сказала ей Люси. — Мама же не ты!

Она не будет заводить новый роман, не успев покончить со старым! Правда, мам? — добавила она, бросив на меня предостерегающий взгляд.

— Маловероятно. — Я улыбнулась. — Только подумайте, сколько мне потребовалось времени, чтобы подобрать замену вашему отцу…

Я запнулась, осознав, что такие вещи не следует говорить дочерям, но они и глазом не моргнули. Нет, шокирована была только я. Как я могла такое ляпнуть! Подобрать замену Полу? Как могла я даже подумать о таком? Он был моим мужем, наш брак не был обычной интрижкой, как… как эта история с Джеймсом. Их невозможно сравнивать! Просто не верилось, что такое пришло мне в голову. Какая там замена, я же должна сражаться, чтобы увести его от этой коровы Линнетт, правда же?

Правда же?

Как ни странно, я больше не ощущала желания сражаться.

— Славный день рождения, мам? — спросила Люси, доливая мне в бокал вина. — Мне кажется, ты выглядишь гораздо лучше. Корнуолл пошел тебе на пользу.

И возможно, во многих смыслах.

ГЛАВА 8

Виктория и Люси остались еще на два дня и ночевали в гостиной Беверли. Мы ходили на пляж полюбоваться на серфингистов, и Люси болтала с бронзовым от загара светловолосым молодым богом серфинга по имени Нейл, который обнимал ее на глазах у прочих членов семьи (не говоря уж обо всем Ньюквэе), а вечером увел фотографироваться.

— Ну и как он? — спросила я ее утром.

— Сексуально озабоченный, — с довольной улыбкой ответила младшенькая. — А его друг Мартин неровно дышит к тебе, Виктория…

— Я даже смотреть на него не стану! — холодно заявила старшая. — Моя жизнь остановилась до тех пор, пока я не вернусь к Рису.

На следующий день на пляже я заметила, как она бросала на Мартина манящие взгляды поверх своего журнала, но решила, что лучше не заговаривать с ней об этом.

Солнце светило, море искрилось, и пока мы валялись на пляже с плеерами и солнцезащитным кремом (фактор защиты 12), наша кожа медленно становилась золотисто-коричневой.

Нам было бы ничуть не лучше на юге Франции. Или на Майорке, где мы могли бы помочь маме и Теду оформлять бар в стиле кокни.

Когда мы проснулись утром в воскресенье, небо было серое и накрапывал дождь. В Англии больше двух солнечных дней приводят в экстаз, правда? После завтрака Виктория около часа задумчиво бродила по дому, а потом объявила, что скучает по Рису и, поскольку завтра ей все равно на работу, она с тем же успехом может отправиться немедленно. Люси сказала, что не может уехать, не попрощавшись с Нейлом, так что всем пришлось подождать, пока она свяжется с ним по мобильнику. Потом он подъехал к дому на мотоцикле. Они с Люси примерно час прощались у парадной двери. Он был слишком застенчив, чтобы войти в дом, но в результате мы заманили его внутрь с помощью бутылки колы и половины пачки печенья в шоколаде, и после этого они прощались еще полчаса на диване моей сестры, а мы с Викторией и Беверли сидели на кухне. В конце концов терпение у Виктории лопнуло.

— Люси! Я еду! Сейчас же, с тобой или без тебя! — завопила она сестре, которая целовала на прощанье своего красавчика, обменивалась с ним адресами, телефонными номерами и сувенирами и долго махала рукой вслед его удаляющемуся мотоциклу.

— Вот черт! — прокомментировала Виктория, взглянув в глаза Люси. — Вы же только вчера познакомились!

Бывает такое, девочка моя. Бывает.

— Думаю, ты хочешь получить назад машину, — покорно сказала я.

— Мамочка! Мы же не можем лишать тебя… — начала Люси.

— Ты уверена, что не будешь возражать? — быстро вмешалась Виктория. — Понимаешь, мне действительно было бы проще, если бы я быстро добралась до дому и успела подготовиться к завтрашней работе…

— И подольше поболтать с Рисом, — прошептала Люси.

— Нет, я не буду возражать, — засмеялась я. — Это самое меньшее, что я могу сделать для вас, учитывая, что вы проделали такой путь, чтобы поздравить меня с днем рождения. Но вам придется взять с собой мою черную сумку. Тогда на следующей неделе мне не придется тащить с собой ничего, кроме чемодана.

Да и не нужна мне эта одежда. По крайней мере, до сих пор я провела большую часть времени в купальном костюме на пляже или голышом в постели с Джеймсом.

— Какие у тебя планы на вторую неделю? — спросила Бев вечером, когда мы уселись за стол с разогретым в микроволновке ужином и пакетом вина.

— Особо никаких. У тебя есть предложения?

— Ну… Теперь я уже боюсь знакомить тебя с моими друзьями-мужчинами. Вдруг ты начнешь сдирать с них штаны, как только я отвернусь…

— Ну, не со всех, — улыбнулась я. — Я не в большом восторге от Бо.

Сестра засмеялась:

— Понятно. Мне кажется, это мужчина на любителя. Для меня пока что он слишком экстравагантен!

Мы задумчиво посмотрели на наши тарелки.

— Собственно говоря, — сказала я, — я бы не стала особенно возражать. Все это так… тревожно… Джеймс, и вообще. Я хочу немного подумать обо всем этом.

— О Поле?

— Ну да, и о нем тоже.

— Знаешь, ведь прошло два года, Элли.

Что это должно было означать? Прошло два года, так что пора обо всем забыть? Пора найти кого-нибудь другого? Пора начать строить новую жизнь?

— Пора тебе принять ее. Линнетт.

Ну вот, чудесно! Я должна принять ее, да? А может, это она должна была принять меня, когда решила украсть у меня мужа, — принять, что я его жена, что он занят, ни для кого не доступен.

— У меня нет никаких причин, — ледяным тоном проговорила я, — принимать ее. Никаких причин и никакой необходимости.

— А что ты скажешь, если они захотят пожениться?

М-да, какая интересная мысль.

Я думала об этом ночью, в постели, когда крутилась и вертелась в ярости, что Беверли лишила меня ночного сна. Я думала об этом на следующий день, сидя дома с книжкой, потому что опять шел дождь. Но я была не в состоянии читать, потому что все время представляла себе, что Пол и Линнетт решат пожениться. Я все еще думала об этом и на следующий день, когда дождь перестал и я вернулась обратно на пляж. Пол и Линнетт поженятся. Нет, они не могут. И не станут, правда? Раньше мне такое никогда не приходило в голову.

Я что, дура? Почему мне это никогда не приходило в голову? Каждый раз, когда я думала о Линнетт (хотя обычно старалась не делать этого), я всегда утешала себя тем, что, возможно, сейчас он принадлежит ей, но я-то все равно остаюсь его женой. Официальной. Законной. Признанной Богом и людьми. Так что, сколько бы ему ни понадобилось времени, чтобы во всем разобраться и бросить ее, все равно рано или поздно он вернется ко мне. Развод никогда даже не упоминался. Он никогда не просил о нем, никогда его не предлагал, а я была слишком уверена во временном характере нашего разлада.

Временном, но довольно продолжительном. Я уже почти привыкла к нему. За два-то года любой бы привык. Просто другого выхода нет. Разумеется, я все равно хочу, чтобы он вернулся.

Разумеется. Это совершенно очевидно.

Или нет?

Я лежала на пляже, закрыв глаза, и представляла себе очень странную сцену. Там был Пол, одетый в свой лучший серый костюм (тот, что для интервью и крестин), с белой гвоздикой в петлице, и Линнетт, в ниспадающем белом свадебном платье с фатой. Она идет к нему по проходу к алтарю, а за ней две подружки невесты в бледно-розовых платьях несут ее шлейф и… Погодите минутку! Открутите-ка пленку назад! Кто эти подружки невесты с ангельскими улыбками, букетиками роз и в атласных туфельках… Виктория и Люси?! Глаза у меня широко раскрылись от ужаса и шока. Ну нет! Не пойдут же против меня мои собственные дочери, правда? Они не станут подружками этой адской невесты, похитительницы мужей, злой мачехи…

Мачеха! Я поежилась от этой новой, еще более пугающей мысли.

Как она смеет! Как смеет эта шлюха иметь хоть какое-то отношение к моим дочерям! Мои дочери, мои дети, мои девочки, которых я произвела на свет в муках, со стонами, проклятиями и обращениями к Богу просьбами немедленно убить меня и покончить со всем этим. Она ничего подобного не испытывала, правда? Она не смотрела, как ее тело становится все толще и толще, а потом разрывается на части, как червяк, из-за которого подрались воробьи. Она не испортила себе грудь, а потом и счет в банке, выкармливая их, и на лбу у нее нет морщин от волнений за них.

Она не станет их мачехой! Они не будут ее подружками невесты! Она не выйдет замуж за моего чертова мужа. Хочу я этого или нет!

Я пустила свое мысленное видео на обратную перемотку. Виктория и Люси прошли назад по проходу между рядами, волоча Линнетт за шлейф. Ха! Так-то лучше. Пол с удивлением огляделся, разыскивая ее, а потом тоже ушел, оставив в одиночестве викария, который только открывал и закрывал рот, словно золотая рыбка. Я докрутила пленку до конца. Люди задом наперед вышли из церкви. Свадебные машины, украшенные белыми лентами, задом наперед уехали. А это кто? Я нахмурилась, вглядываясь закрытыми глазами в свои мысли. Кто эта жалкая фигура в саронге, уходящая задом наперед от ворот церкви? Неужели это я? Нет, мне определенно нужно похудеть, прежде чем я смогу снова появляться в собственных фантазиях о свадьбах.

— Я этого не вынесу, — сказала я Беверли за обедом. Я чувствовала себя лучше, потому что теперь точно знала, что думаю по этому поводу. — Она не выйдет замуж за Пола. Он женат на мне.

— Возможно, он захочет развода.

— Он бы уже сказал мне об этом. Он никогда не говорил ничего подобного. Нет. Он не хочет жениться на ней. Он хочет быть женатым на мне. Линнетт — просто интрижка на стороне.

— Элли…

— Не надо так на меня смотреть.

— Скорее всего, она его любит, Элли. По-настоящему любит. Ты никогда не пробовала взглянуть на все это с такой точки зрения?

Нет, честно говоря. Не пробовала и не собираюсь. Любовь, ха! Я вообще начинаю сомневаться в существовании этой штуки.

Я начинаю думать, что это очередная волшебная сказка. Вообще-то я даже думаю, что скорее можно поверить в «Белоснежку и семь гномов» с маленькими смешными человечками, злой ведьмой и отравленным яблоком, чем в мысль о том, что можно влюбиться (и продолжать любить). По-моему, все это заговор с целью заставить нас размножаться.

— Нет, — твердо сказала я. — Она его не любит. Она просто хотела украсть его у меня и моих детей. Так вот, это ей не удастся. Она никогда не будет его женой и никогда не будет их мачехой! Нет, пусть лучше умрет!

Тут я немного вышла из себя.

— Элли! — снова встряла Беверли. — Не следует говорить такие вещи. Ты ведь не думаешь так на самом деле.

— Да неужели? — мрачно откликнулась я. — Вот увидишь, что я на самом деле думаю.

У меня в голове снова начался фильм, только на этот раз в кадре были похороны. Пол был в другом костюме — черном — и без гвоздики. Я быстро нажала «паузу». Да, это, кажется, немножко чересчур. Я помедлила, поднеся палец к виртуальной кнопке «пуск», потом торопливо нажала на «стоп». Я всегда могу посмотреть это в другой раз, если очень захочется. Пожалуй. Пока можно подождать.

— Я не знаю, чему ты улыбаешься, — сказала Бев, покачав головой. Она явно была шокирована. — Мне кажется, это что-то болезненное.

— Да, — мрачно кивнула я. — Думаю, так оно и есть.

Я уже почти спала, когда позвонила Виктория.

— Мам? Ты еще не в постели?

— Ну… — Я лежала, одетая, на кровати, обдумывая важные вопросы, вроде того, стоит ли мне садиться на диету и оставлять ли в живых Линнетт, и слегка задремала.

Было только половина девятого. Забавно, как сильно можно устать, ничего не делая.

— Ты уже слышала о Линнетт? — спросила Виктория, безо всякой преамбулы переходя прямо к сути.

— А что с ней?

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова не запустить видео. Нет, не может быть! Она ведь ничего не говорила о свадьбе?

— Она больна.

— О боже. Надеюсь, серьезно?

— Мам, это ужасно!

— Я шучу; — поспешно сказала я. На самом деле я, конечно, не шутила, но мне не хотелось, чтобы родная дочь думала обо мне плохо. — Так что с ней? Грипп? Корь? Стресс, связанный с переутомлением на работе? — Может, это заразно, я же не знаю.

— Нет. Пищевое отравление.

— Пищевое отравление! Боже! — Не стоило ей есть собственную стряпню. — А папа в порядке?

— Да, если не считать того, что он смертельно волнуется.

— Ой, перестань. Простое расстройство желудка…

— Нет-нет, все серьезно. Она в больнице.

Ох. Я села на кровати. Это уже не смешно. Последние несколько дней я думала гадкие, отвратительные вещи об этой женщине, и вот она отравилась и угодила в больницу. Это испугало меня. Я чувствовала себя так, словно желала ей чего-то подобного. В будущем надо быть поосторожнее со своими мыслями. Если я добиваюсь таких результатов одними фантазиями, что же будет, если я сделаю что-то действительно страшное, например начну втыкать в куклу булавки или рвать фотографии? Ну, делают же люди такие вещи, да?

— Сейчас ей уже лучше? — спросила я дрогнувшим голосом.

— Да. Но она еще очень, очень слаба.

Вот черт. С нарастающим беспокойством я подумала о видеофильме с похоронами. Но ведь я же нажала на «стоп», верно? Честно, я нажала. Я решила, что это уже слишком. Хотя идея была вполне ясна.

— Ну… Я… э-э… мне грустно слышать это… — сказала я, стараясь, чтобы мой голос действительно звучал грустно.

— Дело в том… — Виктория помедлила.

— Что?

Пол решил жениться на ней? Она заболела, и он счел, что обязан предложить ей это. Он ее пожалел. Решил, что она немного развеселится, если оденется в белое и… Нет! Я не собираюсь снова смотреть этот фильм…

— Папа думает, это ты, — выпалила дочь.

— Я? Что я?

— Что ты отравила ее. Линнетт, — добавила она зачем-то.

Я чуть не рассмеялась, но остановила себя, потому что услышала тревожные нотки в голосе Виктории.

— Он думает, ты положила ей в кофе средство от вредителей. — Дочь готова была расплакаться.

— Что за чушь! — воскликнула я. — Бога ради, Виктория, надеюсь, ты велела ему прийти в себя и…

— Он серьезно, мам! Удивляюсь, что он сам тебе не позвонил. Он говорит, ты ей угрожала.

— Я шутила!!!

— И ты налила ей чашку кофе, а потом сказала, что отравила его.

— Да шутила же я! Что с ним такое? Совсем разучился понимать…

Да, конечно. И в этом нет ничего удивительного, учитывая, что его возлюбленная, слабая и несчастная, лежит на больничной койке. Я почувствовала, как во мне поднимается тревога. Не мог же он говорить серьезно?

— Эту чашку кофе она выпила сто лет назад! — сказала я. — И я даже не знаю, как выглядят эти средства от вредителей! И где их взять.

— Так ты это говорила? Ты сказала, что отравишь ее?

— Виктория, ты же не веришь в эту чушь, правда? Неужели весь мир сошел с ума?

— Нет, мам, — сказала она тихо. Голос у нее дрожал от слез.

Чертов Пол! Я была в ярости. Как он посмел пугать девочек своей ерундой! Он просто хотел отомстить мне за то, что я дразнила Линнетт. Оскорбила ее в лучших чувствах.

— Не обращайте на него внимания! — строго приказала я. — Понятно? И скажите вашему отцу… — Тут я выдохлась. Что, собственно, они могли ему сказать? Что он мерзавец? Чтобы он перестал мутить воду и следил, как бы его подружка еще чего-нибудь не съела? — Скажите ему, что я уже еду домой, — с внезапной решимостью закончила я. — Завтра. Увидимся завтра, хорошо?

— Ладно, — всхлипнула Виктория. — Я скажу ему. Жуткий мерзавец.

Непохоже это было на возвращение домой. Собственные дочери смотрели на меня как на маньяка-убийцу, и даже кот не подходил ко мне — наверняка кто-то сказал ему, что я разбрасываю повсюду средства от вредителей, как карамельки.

— Папа зайдет, — сказала Люси.

— Ну надо же.

— Хочет с тобой поговорить.

— Уж конечно, — мрачно кивнула я.

— Как ты? — спросила дочка, включая чайник.

А как я? Я непонимающе уставилась на нее. Это же Линнетт больна, правда? Ой. Погодите минутку — стресс от переутомления на работе! Я совсем про него забыла!

— Отлично, отлично, — туманно сказала я. — В понедельник на работу.

— Если доктор тебя выпишет, — предупредила она.

— Ну, с этим проблем не будет, если только никто не скажет ему, что я серийная отравительница.

— Это не смешно, мам.

А я и не смеюсь.

Пол присел на край дивана и тревожно посмотрел на меня. И как я этого добилась? Все домашние ходили вокруг на цыпочках и поглядывали на меня с уважением, смешанным со страхом. Вот что мне надо было делать, когда дети были маленькие и не слушались, а Пол отказывался помогать. Какая же я дурочка! Если бы только я догадалась распустить слух, что я сумасшедшая и у меня припрятан смертельный яд!

— Ты прибавила в весе, — сказал он.

— Спасибо. Ты тоже хорошо выглядишь.

Призрак улыбки. Возможно, он еще не окончательно уверен, что я спятила.

— В смысле, я думал, что ты будешь… ну, ты знаешь. Больной. Худой. Истощенной. Бледной. Опустошенной…

— Ну хорошо, я поняла. А я, наоборот, выгляжу здоровой и толстой. Может, это потому, что со мной все в порядке?

Он пропустил это мимо ушей, как и все остальные.

— Мне очень жаль, что Линнетт плохо себя чувствует, — со значительным усилием выговорила я.

— Она очень больна.

— Да, мне сказали.

Мы посмотрели друг на друга. Твой ход. Нет, твой.

— Пищевое отравление, — сказал он, кивнув мне.

— Ужасно.

— Они сказали, она съела что-то не то.

— Обычно так и бывает. Потому-то это и называется…

— Элли! — рявкнул он. — Пожалуйста, хоть раз, не будь такой легкомысленной.

— Извини.

— Это подействовало на почки.

— Бедная. Это ужасно. Но ей уже лучше?

— Да. Я все это говорю, Элли, то есть пытаюсь сказать, потому что…

Я посмотрела на него с интересом. Вежливым, озабоченным интересом. Потому что?…

— Кот. У него те же симптомы, правда? И на почки тоже подействовало.

Мне пришлось признать, что это действительно очень интересно. Удивительное совпадение. И какие выводы он из этого делает? Линнетг похожа на моего кота? Или она подцепила эту заразу от Кексика? Я слегка нахмурилась, мечтая выяснить, в чем дело. Валяй, просвети меня.

— И ветеринар сказал, что это отравление средствами от вредителей.

— Ветеринар? Линнетт консультировалась у ветеринара?

— Не глупи, Элли. Ветеринар, которому ты показывала Кексика. Он сказал, что…

— А-а, ну так он просто говорил, что кошки часто травятся средствами от вредителей, вот и все.

Я уставилась на него.

Ты что, хочешь сказать, что я отравила собственного кота?!

Я прижала руки ко рту. Это какой-то кошмар. Ушам своим не верю. Господи, одно дело подозревать, что я пыталась разделаться с Линнетт, но мой собственный кот? Какой же маньячкой он меня считает?

— Ты хотела узнать, сколько понадобится, Элли? Сколько нужно этой отравы, чтобы убить кота? А потом бросила ее в кофе Линнетт?

— Я вообще не знаю, что это такое, эти средства от вредителей! — прошептала я.

— Они убивают вредителей, — сухо сказал он.

— Пол, но ты же не серьезно, правда? Я понимаю, ты просто хочешь отомстить мне за то, что я дразнила Линнетт, но это правда не смешно…

— Нет. Не смешно.

— Ну, иногда я говорю такие вещи. Это просто… разрядка. Для чувств. Бог мой, нельзя же винить меня за то, что я чувствую! Но это ведь только так, пустой звук. Неужели ты считаешь, что я способна всерьез навредить кому-то…

— Обычно нет.

— А это что должно означать?

— Ну, как все тебе говорят, сейчас ты ведешь себя не совсем нормально. Это не вполне ты, понимаешь?

Я уставилась на свои ноги. Они выглядели вполне нормальными. Руки и плечи тоже вроде не изменились. Живот, конечно, толще, чем нужно, но все равно он мой. Я — это я. Я не изменилась! Я же не превращаюсь в монстра по ночам, правда?

— Но ты не… не собираешься никому об этом рассказывать? — тихо спросила я. Голос у меня дрожал.

— Пока нет, — буркнул Пол.

Пока нет. Это прозвучало как угроза. Пока нет, но я могу. Могу рассказать газетчикам, местной радиостанции, полиции.

Я содрогнулась. Полуночный стук в дверь.

— Миссис Бриджмен? Жена мистера Бриджмена, ныне проживающего у Линнетт из частной больницы? Мы арестовываем вас по обвинению в попытке убийства путем отравления черно-белого кота и худой рыжеволосой женщины. Вы не обязаны отвечать на вопросы, но…

— Я этого не делала! — завизжу я. — Я люблю этого кота! Он мой единственный друг в целом мире! Спросите его! Давайте, спросите его! Он скажет, как я его люблю, как я разговариваю с ним, когда кормлю его «Вискасом», как я глажу его, когда он прыгает мне на колени, как я возила его к ветеринару, когда он заболел…

И не смогла заплатить за лечение.

— Единственным свидетелем защиты, — скажет судья на суде, — является черно-белый кот, который отказывается отвечать на вопросы.

— Принес ли кот присягу?

— Он не хочет класть лапу на Библию, милорд.

— Арестуйте это животное за неуважение к суду!

— Кексик! — закричу я, когда его уведут в цепях, жалобно мяукающего.

— Вы не получите кекс там, куда вы отправитесь, — рявкнет тюремщик, и меня увезут в «воронке», а вокруг будет толпиться народ, они будут заглядывать в окна и кричать на меня.

«Отравительница средствами от вредителей!» — будут вопить заголовки таблоидов. «Женщина испытывала отраву для любовницы мужа на собственном коте!»

И все защитники прав животных в стране будут посылать мне в тюрьму злобные письма, и меня переведут в одиночную камеру, чтобы оградить от меня других заключенных, которые не захотят терпеть рядом с собой человека, способного отравить кота.

Никто не будет скорбеть о Линнетт, кроме Пола, который посвятит остаток жизни борьбе за ужесточение моего приговора. Я буду чахнуть в тюрьме, медленно теряя рассудок, перестану разговаривать с людьми и только иногда буду рыдать и кричать: «Кексик!» Какой-нибудь мягкосердечный посетитель сжалится надо мной и принесет мне кусочек фруктового десерта, и не сможет понять, почему я брошу его на пол и начну топтать ногами, продолжая призывать Кексика, моего единственного друга, который мог бы спасти меня, если бы умел говорить…

— Что? — рявкнул Пол.

— Если бы только он умел говорить, — повторила я, с удивлением обнаружив, что говорю вслух. — Кексик. Он бы сказал тебе, что я не давала ему яда.

— Извини, Элли. Коты не умеют говорить, — резко сказал он, поднимаясь на ноги. — Потому-то ты и попробовала на нем эту дрянь, да?

Я уставилась на него:

— Пол! Но ты же не думаешь?…

— Я пойду, — отрезал он.

Гундосая Николя, кажется, удивилась, услышав мой голос.

— Ах, да! Элли! — сказала она, как будто забыла, кто я такая. — Как дела? Вы… э-э… повредили спину или что-то в этом роде, да?

— Нет. У меня был стресс, — твердо ответила я, страстно желая добавить «от переутомления на работе», но не осмеливаясь сделать это.

— Ах, да. Ну и как ваш стресс?

Она не могла бы говорить менее заинтересованно, даже если бы постаралась. Возможно, Саймон как раз целует ее в ушко.

— Мне уже лучше, спасибо, — с достоинством ответила я. — Я выйду на работу в понедельник.

— Правда? Вы уверены?

Мне не понравился ее тон. Они должны были ожидать моего возвращения. Три недели как раз истекали.

— Конечно, я уверена, — сказала я, стараясь придать своему голосу оптимизм.

— А доктор вас уже выписал?

— Он сделает это завтра. Я иду на прием утром. Так что ждите меня в понедельник.

— Тогда окажите мне одну услугу, Элли. Позвоните еще раз, когда придете от доктора, хорошо? — Николя говорила мягким, низким голосом, как будто имела дело с ребенком, страдающим глухотой. — Тогда мы все обсудим.

Все обсудим? Что обсудим? И какого черта я загнала себя в ситуацию, когда мне приходится что-то обсуждать с жалкой секретаршей?

— Мне бы хотелось поговорить с Саймоном, — твердо заявила я. — Немедленно.

Если только он в силах вылезти из-под твоей юбки.

— Извините, Элли, — ласково пропела Гундосая Николя. — Его сейчас нет на месте.

Ну конечно.

— В таком случае, я позвоню ему позже, — сказала я.

— Да, так будет лучше всего. Позвоните, когда повидаетесь с доктором. Хорошо, Элли? Тогда и обсудим всё как следует.

Остаток дня я потратила на обдумывание вопроса, что такое «всё» и почему его нужно обсуждать «как следует». В конце концов, я не выдержала и позвонила по прямому номеру в мой собственный кабинет.

Лиз с удовольствием успокоит меня и уверит, что ничего страшного не происходит. Она, по крайней мере, будет счастлива услышать, что мне уже лучше. Она будет ждать моего возвращения на работу, верно ведь? Я улыбнулась, уже предвкушая ее радость.

— Только не переутомляйся в первые дни, — скажет она. — Начинай не торопясь и позволь мне отвечать за тебя на звонки и готовить тебе чай…

— Добрый вечер. Чем я могу быть полезной? — сказал странный голос, прерывая мои сладостные мечты.

— Э-э… простите… кто это? — проблеяла я.

— Трейси Макмарн, временный секретарь. Чем могу помочь?

— Ничем! — огрызнулась я. — А Лиз здесь?

В холодной, оскорбленной тишине она переключила звонок.

— Алло? — тревожно сказала Лиз, которую, без сомнения, предупредили, что ей звонит какая-то сумасшедшая.

— Лиз, это я, Элли! Кто эта мерзкая Трейси и что она делает в моем кабинете?

— Привет, Элли! Как ты? Тебе лучше?

Смешно, но голос Лиз очень походил на голос Николя.

— Я в порядке, спасибо. Но кто…

— Ты хорошо провела время в Корнуолле? С сестрой? Погода была хорошая?

Я чувствовала себя ребенком, лежащим в коляске, в то время как взрослые наклоняются над ним и агукают. Вот-вот начнут мурлыкать колыбельную.

— Да, это было здорово, спасибо. Но кто…

— И ты чувствуешь себя лучше? Как будто из отпуска? Красивая и загорелая?

Да, а еще мне пятьдесят лет и я способна понимать предложения, состоящие более чем из пяти слов. И я хочу получить ответы.

— Лиз, — громко сказала я, — кто меня заменяет? Трейси Мак-как-там-ее? Сколько она уже работает и сколько еще планирует оставаться?

— Да, Трейси отлично справляется, — сообщила Лиз тем же тоном, который я использовала, когда мои дочери в первый раз шли в детский сад. — Она просто чудесно справляется. Правда, Трейси?

Вообще-то это я плачу за звонок, а не твоя проклятая Трейси. Могла бы поговорить с ней позже.

— Что, поставила на мой стол свои семейные фотографии? — с горечью спросила я. — И ящики уже вычистила?

— Ну, она прекрасно справляется, — весело прощебетала Лиз, совершенно игнорируя меня. — Она уже знает большинство клиентов. Правда, Трейси?

Я ненавидела ее. Сука.

— Ходит с тобой в паб по пятницам, так, что ли? — настаивала я, стиснув телефонную трубку.

— Да-да, мы часто выпиваем вместе. Правда, Трейси?

— И она наверняка ищет постоянную работу, да?

— Ну, всегда ведь надеешься, что подвернется местечко. Правда, Трейси?

Прекрасно, в таком случае тебя ждет большое разочарование. Правда, Трейси? Потому что я усядусь в твое кресло быстрее, чем ты скажешь: «Чем я могу помочь?», и уничтожу все твои следы в этом кабинете, все открытые тобой папки, все твои документы, все пятна кофе на коврике для мыши, не успеешь ты и к дверям подойти! Запиши это в своем временном контракте, дрянь ты этакая!

— Увидимся в понедельник, — сказала я Лиз и бросила трубку, не дожидаясь ее волнений по тому поводу, что я выхожу на работу слишком рано и Трейси еще не успела получить контракт на шесть лет.

Какая хрупкая вещь преданность.

Каждый раз, когда думаешь, что хуже уже быть не может, все каким-то непостижимым образом становится хуже. Утром я опаздывала на прием к врачу и решила поехать на машине.

— Где моя машина, Виктория? — воскликнула я, удивленно глядя на то место, где она обычно стояла.

— О, — дочь улыбнулась, — я забыла тебе сказать!

Вы, наверное, удивляетесь, как это я не заметила отсутствия машины за два дня, прошедшие со времени моего возвращения из Корнуолла. Но если вы вспомните, что за это время меня обвинили в двойном покушении на убийство и я выяснила, что меня подсиживает временная работница, вы поймете, что голова у меня была занята совсем другим.

— Что? — испуганно спросила я у Виктории. — Что ты забыла мне сказать?

Только не то, что ее украли. Пожалуйста, господи, пожалуйста, только не это. Ну хватит уже невезения, правда? Что же я такого сделала в прошлой жизни, или в детстве, или в отрочестве, или за последние несколько недель, что мне приходится так за это расплачиваться? Ну ведь не может меня ждать еще какое-то наказание? Я закрыла глаза и приготовилась к удару.

— Мы решили сделать тебе сюрприз. — Виктория снова улыбнулась, ужасно довольная собой. — Я и Люси. Мы хотели порадовать тебя.

— И поэтому избавились от машины?

Иногда я и сама угрожала, что сделаю это, но я же не всерьез! К этому моменту вы уже должны понимать, что половина моих угроз — не всерьез! Убийства, отравления, выбрасывания машин — все это пустые слова…

— Нет! Мы решили ее отремонтировать, мам!

— О! — Я обняла дочь. Как приятно, что они все еще любят меня, хоть и подозревают в сумасшествии. — Вы такие молодцы!

— Да. Мы сами за все заплатили. В подарок на день рождения.

— Ну, я страшно вам благодарна. Вы это замечательно придумали.

Я ждала. Виктория радостно улыбалась.

— Так где она? — спросила я. — Машина. Где она сейчас?

— О. — Дочка опустила глаза, улыбка ее увяла. — Она в гараже.

— Они пригонят ее? А когда…

— Нет. Они подержат ее там. Пока мы не решим, что делать. То есть, пока ты не решишь, что делать.

— Что-что?

— Мы смогли оплатить только диагностику, мам. И оказалось, что все плохо. Там неисправны шесть разных деталей. Починить все это будет стоить триста пятьдесят фунтов. Я сказала, что ты об этом подумаешь.

Я пошла к доктору.

ГЛАВА 9

Я была рада, что на этот раз меня принял доктор Льюис. Мне понравилась девочка, которая его замещала, особенно когда выяснилось, что она столько знает о моих воображаемых симптомах, но в конце концов из-за нее у меня образовалась куча проблем. Глупо было давать мне справку о стрессе, связанном с переутомлением на работе, а что до трех недель отпуска, то она могла с тем же успехом написать Сопливому Саймону и попросить его как можно скорее взять на мое место Трейси. Доктор Льюис меня знает. Он сразу поймет, что, если у меня и был какой-то легкий стресс, он давно прошел и нет совершенно никаких оснований не пускать меня на работу. Скорее всего, он велит мне идти на службу сегодня же вечером, с машиной или без машины. А потом он позвонит маленькой докторше и выругает ее за гипердиагностику.

— Привет, Элисон. — Доктор тепло улыбнулся и протянул руку, как только я вошла в его кабинет. — Давно не виделись!

Видите? Он знал, что я ничем не больна. Больные люди часто видятся со своими врачами, правда же?

Что касается меня, то я до такой степени здоровый человек, что каждый раз, когда я звоню, чтобы записаться на прием, мне приходится заново узнавать приемные часы — слишком большие перерывы между моими визитами к врачу, все успевает измениться.

— И как вы теперь себя чувствуете? — продолжал он, когда я села. — Вижу, недавно у вас были небольшие проблемы.

— Да в общем нет, — улыбнулась я, отбрасывая все свои небольшие проблемы легким взмахом головы. — Ничего серьезного, просто нужно было немного отдохнуть. Вы же знаете, как это бывает, доктор Льюис. Иногда так устаешь, что все представляется в черном цвете…

Он покивал с мрачным видом, чем очень меня смутил, хотя я и продолжала улыбаться и слегка покачивать головой.

— И теперь вам кажется, что все ваши тревоги позади? — тихо спросил он, глядя прямо мне в глаза, как будто пытаясь загипнотизировать меня.

— Тревоги? — засмеялась я, игриво отбрасывая назад волосы. — Да нет, это и тревогами-то не назовешь, это скорее так, мелкие неприятности…

— Беспокойство из-за возможной потери работы? — спросил он, заглянув в свои записи, а потом снова посмотрев мне прямо в глаза. — Из-за того, что вы не нравитесь своему начальнику? Из-за вашего финансового положения?

Черт побери, она все ему выложила. А как же врачебная тайна? Я выпрямилась в своем кресле.

— Тревоги… рассосались, — смущенно сказала я.

— А заботы, связанные с возрастом?

— Простите?

— Доктор Холкомб полагает, что у вас были проблемы, связанные с приближением пятидесятого дня рождения.

Я быстро улыбнулась себе под нос, вспомнив утро своего дня рождения. Такого оргазма я за всю жизнь не припомню.

— Вы с этим справились? — настаивал доктор Льюис.

Еще как.

— Да, справилась, спасибо, доктор, — улыбнулась я.

Он подошел ко мне с аппаратом для измерения давления.

— Отдых пошел вам на пользу?

Я думала, что да, пока не услышала о Трейси Мак-совершенство, временном работнике, посланном Небесами, чтобы изменить мир…

— Да, спасибо.

В молчании мы ждали показаний прибора, при этом доктор продолжал рассматривать мои глаза, как будто заметил там соринку. В тот момент, когда меня уже начало смущать такое пристальное внимание, он заявил:

— Выше, чем следовало бы. Давление. И я не уверен, что знаю причину.

Я умираю? У меня удар? Сердечный приступ? Я на краю могилы и вряд ли протяну ночь?

— Физически вы в прекрасной форме.

А что, аппарат для измерения давления ослеп?

— Но, боюсь, у вас налицо психологические проблемы.

Молчание длилось около тридцати секунд, а потом я заорала на него, окончательно отбросив улыбки и покачивания головой:

— Ну вот, большое вам спасибо! Я-то надеялась, что хотя бы вы будете на моей стороне! Все прочие считают, что я спятила, даже мои дети, даже мой муж! И моя лучшая подруга на работе не хочет, чтобы я возвращалась! Даже тот тип, с которым я переспала в отпуске, думает, что у меня нервный срыв…

— У вас была случайная половая связь во время отпуска? — спокойно спросил он.

— Да! И это было здорово! — парировала я.

— Вы использовали презерватив?

— Ну конечно использовала… Это что, сексуальное просвещение для тех, кто старше пятидесяти? — огрызнулась я.

Доктор не сводил с меня спокойного внимательного взгляда и ждал. Ему не пришлось ждать долго. Я знала этого человека с тех пор, как вышла замуж. Как я уже говорила, он видел меня со всех возможных позиций, доступных мужчине (или женщине). Он знал меня внутри и снаружи. Буквально. И под его взглядом я ощутила что-то вроде стыда. Я не знаю почему. В конце концов, я была свободной женщиной, да что там, брошенной женой. Я могла бы переспать со всем графством Корнуолл, и никто не стал бы меня винить. Я могла бы броситься на шею первому встречному и…

— Ну хорошо, — сказала я. — Думаю, это было довольно глупо.

— Вы уже взрослая, — ответил он.

— Я его почти не знала.

— Вы способны сами принимать решения.

— Это было неверное решение.

— Время от времени такое случается. Вы же человек. Не будьте слишком строги к себе.

— А я и не строга.

Правда?

— Тогда что у вас не так?

— Ничего.

— Ничего? Думаю, мало кто может так сказать, Элисон, особенно среди матерей-одиночек с финансовыми трудностями и проблемами на работе, не говоря уже о беспокойстве из-за престарелых родителей…

— Говорю же, все мои тревоги рассосались. Для начала, моей матери больше нет.

— Нет? — Он бросил на меня острый взгляд.

— Нет, не в том смысле, что… нет на свете. Она просто уехала из страны. Отправилась с любовником на Майорку открывать бар в стиле кокни. — Я нахмурилась. — Понять не могу, как она все это перенесет. И о чем только она думала, пойти на такой риск в ее возрасте, а ведь я даже не знакома с этим Тедом. Наверняка он охотится за ее деньгами — правда, у нее их немного…

— Но вы больше не тревожитесь о ней? — мягко спросил доктор Льюис.

— Что ж, вы и сами видите. Ну разве что совсем немножко тревожусь, — признала я.

— А девочки в порядке?

— О да. Виктория покупает «Журнал для невест» каждый раз, когда встречается с новым мальчиком, а у Люси первый экзамен. Тут все хорошо, — сказала я и непроизвольно сжала челюсти.

— А Пол? — Доктор опять заглянул мне в глаза, как будто знал, что так я не смогу солгать. — Вы уже привыкли обходиться без него, Элисон? Сколько уже прошло времени?

— Два года, — раздраженно сказала я. — И я не понимаю, почему я должна была к этому привыкнуть.

— Нет? — переспросил он.

— Нет! И я никогда, никогда не смирюсь с тем, что они хотят пожениться! Скорее я убью ее!

Сказав это, я чуть не шлепнула себя по губам. Черт! Почему я все время говорю не то, что надо? Я и мой проклятый длинный язык!

— Нет, на самом деле я не имела это в виду! — быстро добавила я, заметив, что он строчит что-то в моей карточке. — Не записывайте это! — Доктор положил ручку и снова посмотрел на меня. — Я же не говорю, что на самом деле хочу… ну, вы понимаете… убить ее.

Ни ядом, ни чем-нибудь другим. Я даже не знаю, где взять эти средства от вредителей, бога ради! И мой кот! Я люблю этого проклятого кота! Я не виновата, что он заболел!

Ну вот, теперь я расплакалась. Разрыдалась по-настоящему. Я все еще пыталась что-то сказать, но выходил только вой.

— Я не причинила бы вреда моему коту! Я люблю его! Я вообще никому не причинила бы вреда, даже этой дурацкой Линнетт, которая наверняка съела какое-то блюдо собственного приготовления…

Передо мной появилась коробочка с носовыми платками. Я схватила один и яростно высморкалась.

— Я хочу снова вернуться на работу! — простонала я, резко поменяв тему. — Я хочу, чтобы эта проклятая Трейси убралась с моего места! Мне нужны деньги больше, чем ей! Я хочу снова нравиться своим друзьям! Хочу, чтобы мои дочери не боялись меня! Я не желаю, чтобы все считали меня сумасшедшей! Я так же нормальна, как вы, доктор Льюис! Скажите им!

Звук рыданий постепенно становился тише, пока доктор записывал что-то в карточку, а я промочила еще несколько носовых платков. Я посмотрела на часы: я провела в этом кабинете пятнадцать минут. Как он это сделал? Как он ухитрился за пятнадцать минут превратить меня в рыдающую развалину? Я была в полном порядке, пока не пришла сюда.

— Извините, — пробормотала я, всхлипывая. — Не знаю, что на меня нашло. Я была в полном порядке, пока не пришла сюда.

— Не думаю, — очень серьезно ответил доктор Льюис.

Потом он подвинул ко мне два листочка бумаги. Вздрогнув, я взяла их. Один был рецептом на диазепам. Второй предписывал мне оставаться дома еще три недели.

Не знаю, почему я не стала спорить. Надо было вступить в бой, отказаться брать справку, заявить, что я не уйду, пока он не выпишет меня на работу. Вместо этого я вяло выслушала, что мне следует побольше отдыхать, ни в коем случае не иметь никаких контактов с работой, а если через три недели мое состояние не изменится, он покажет меня одному из своих коллег.

— Психиатру, — тупо сказала я.

— Скорее всего, в этом не будет необходимости. Возможно, консультанту по стрессам. Но, Элисон, вы и сами можете себе помочь.

Да ну? Заняться самоконсультированием? По-моему, это ничем не отличается от разговоров с самой собой, а каждый знает, на что указывают такие разговоры.

— Вам следует подумать о диете, — продолжал доктор и написал на новом листке бумаги: «Диета».

Я посмотрела на него:

— Считаете, мне нужно потерять вес?

— Дело не в этом. Просто в здоровом теле — здоровый дух. Избегайте вредной пищи, алкоголя, шоколада — всего, что имеет возбуждающий эффект.

Всего, что поддерживает меня на плаву.

— И физические нагрузки.

Он написал под словом «диета»: «Физические нагрузки».

Физические нагрузки? Возможно, мне в любом случае не избежать их, если не хватит денег заплатить за ремонт этой подлой машины.

— Что-нибудь, требующее усилий, Элисон. Чтобы после занятий захотелось перевести дух.

Подниматься по лестнице? Стелить постели? Тянуться за телевизионным пультом?

— Бег, плавание или аэробика. Займитесь гимнастикой!

— Гимнастикой! — взорвалась я. — Я не употребляла это слово с тех пор, как окончила школу! Я все это ненавижу: прыгать через здоровенных коней, крутиться на брусьях. Я никогда не могла даже подтянуться, не то что перевернуться. И я ненавижу7 эти гимнастические синие трусы!

У меня начался стресс от одной мысли об этом. Доктор Льюис выжил из ума!

Ах, нет. Это же я, как они все думают, выжила из ума, верно?

— К счастью, клубы здоровья не имеют ничего общего со школьными уроками гимнастики! — засмеялся он. — Они очень популярны. И вам не придется носить синие трусы, поверьте мне.

— Ну так что? Я откажусь от всех вкусных вещей, которые обычно ем и пью, и подвергну себя страшным физическим мучениям, и тогда вы разрешите мне вернуться к работе?

— Я только предлагаю способы помочь вам, — мягко ответил он. — А еще огромное значение имеет дыхание.

Что ж, я не собиралась его останавливать.

— Научитесь технике релаксации. Вы можете взять нужные музыкальные записи в библиотеке. Когда почувствуете себя напряженной и усталой, попробуйте расслабиться и подышать…

Он написал «релаксация» под словами «диета» и «физические нагрузки», с улыбкой подал мне листок и отложил ручку — это означало, что мое время истекло. Если говорить честно, я действительно провела в кабинете немало времени. Ребенок в холле, которого принесли делать прививку, наверное, уже стал подростком.

— Спасибо, — сказала я, сунула листок в карман вместе с рецептом и справкой и покинула кабинет, чувствуя себя в сто раз хуже, чем до визита к доктору.

Как это произошло? Как получилось, что моя крошечная безвредная ложь о самых простых симптомах, придуманная ради нескольких дней отдыха от работы, привела к полноценному срыву, для лечения которого требуются лекарства, диета, физические нагрузки, расслабление и консультации психиатра? Когда я успела перейти грань между притворством и реальностью?

А это была реальность?

Или я все еще притворяюсь?

Почему я больше не вижу разницы?

Неужели я действительно сошла с ума, как думают все окружающие?

Или, наоборот, я единственная нормальная среди них?

Когда Люси пришла домой, я лежала на полу и слушала диск «Плавание». Это был один из двух дисков с расслабляющей музыкой, взятых мною в библиотеке, пока я ждала, когда мне принесут лекарство из аптеки. Второй назывался «Полет», но я его пока не ставила. Из динамика звучала тихая музыка в сопровождении пения птиц и сонного голоса, который рассказывал, как по очереди расслабить каждую частичку своего тела. Мне это напомнило кошмарные курсы для беременных, на которых бедным женщинам приходится расслаблять и напрягать по очереди мускулы пальцев ног, лица и ягодиц, делая вид, что это работают мышцы матки. Поскольку это было одно из самых ужасных воспоминаний в моей жизни, не могу сказать, что я действительно как следует расслаблялась, но тем не менее я лежала с закрытыми глазами и внимала советам сонного голоса.

— Ты спишь, мам? — спросила Люси без особого интереса. Она вытащила «Плавание» и вместо него поставила новый диск группы «Бойзон».

— Нет, — сказала я, — я расслаблялась.

— Что, слушая это дерьмо?

«Бойзон» принялись радостно петь, что они любят меня так, как я их люблю. Похоже, они были очень счастливы. Я снова закрыла глаза и попробовала расслабиться под нежный голос Ронана Китинга. Ничуть не хуже, чем «Плавание», и никаких ассоциаций с курсами для беременных.

— Экзамен прошел кошмарно, — спокойно сказала Люси, бросившись на диван и сунув в рот сразу две шоколадки.

Я в ужасе села, все мысли о релаксации немедленно рассыпались в прах.

— Экзамен! Я же… я не забыла… у меня просто… столько всего…

— Не волнуйся, мам. — Дочь смахнула со щеки крошки бисквита и положила ноги на ручку дивана. — Это было ужасно. Я все ответила неправильно.

— Ох, Люси!

— Но это не страшно. На следующей неделе будут еще три. Поскольку с ними я справлюсь лучше…

— Насколько лучше?

— Блестяще. После сегодняшнего безобразия я должна справиться с ними блестяще. А если не справлюсь, придется оставаться на второй год.

Она говорила, пожимая плечами и помахивая ногами в такт «Бойзон», но меня не обманешь. Люси смотрела прямо перед собой, на фотографию, где были сняты обе мои дочери вместе. Я проследила за ее взглядом.

Две беленькие малышки; рука старшей лежит на плечах младшей, поворачивая ее лицом к камере. Я до сих пор слышу слова Виктории, как будто это было вчера: «Посмотри на мамочку, Люси. Смотри в камеру, Люси. Улыбнись, как я, Люси, вот так. Ну же, Люси, делай, как я».

Делай, как я. Трудно избавиться от комплекса младшей сестры, не быть в тени Виктории, не делать, как Виктория. Виктория поступила на работу, как только закончила школу. Люси пошла в колледж. Не то чтобы она хотела быть лучше Виктории — она просто хотела быть другой. Это понятно. Она должна была преуспеть.

— Ты справишься, Люси, — ласково сказала я, поднимаясь с пола и усаживаясь на ручку дивана, рядом с ногами дочери. — Ты пройдешь, я точно знаю…

— Да ты ничего не понимаешь! — огрызнулась она, вскакивая на ноги, так что диван качнулся под моим весом. — Ты представления не имеешь, как это сложно! Лучше бы я никогда не брала этот курс! Я его не понимаю! Я так не могу! Я провалю все экзамены! С тем же успехом я могу сдаться сразу! Уйти сейчас же!

Она с грохотом поднялась вверх по лестнице и хлопнула дверью своей комнаты. Точно так же она вела себя примерно пятнадцать лет назад, когда я отказалась купить ей очередную игрушку.

— Что это с ней? — поинтересовалась Виктория, возникнув в дверях в тот самый момент, когда весь дом содрогнулся от того, как Люси захлопнула дверь в спальню.

— Нервничает из-за экзаменов. Просто оставь ее в покое, — ответила я.

— Я ее и не трогаю.

Виктория горестно посмотрела на меня. Нижняя губа у нее дрожала, глаза были полны слез.

— В чем дело? — спросила я, делая к ней шаг.

— Ни в чем. — Дочь всхлипнула, слезы уже катились по ее носу.

— Ты не хочешь сказать? — настаивала я.

— А как ты думаешь, в чем дело?! В мужчинах. Я их ненавижу! Всех до единого! Никогда ни с одним не буду разговаривать, пока жива! Я стану монахиней! Лесбиянкой! Девственницей! Все они свиньи!

И она протопала вслед за сестрой вверх по лестнице, и дверь ее спальни захлопнулась хоть и тише, но гораздо жалобнее. «Рис, — подумала я, — присоединился к Даррену и всем остальным, помещенным в папку „Бывшие“».

Я выключила «Бойзон», которые пели какую-то совершенно неуместную песенку о том, что любовь всегда длится вечно, и пошла на кухню чистить картошку. «Плавание» подождет. Похоже, у всех моих домашних стресс был гораздо сильнее, чем у меня.

Я потратила выходной на обучение Люси методике сдачи экзаменов и на советы Виктории относительно жизни без любви, а попутно обзванивала клубы здоровья. И, скажу я вам, тут-то меня и поджидал шок, да не один.

— Вы хотите сказать, — спросила я юное существо, которое ответило на мой звонок в «Планету фитнеса», — что я не только должна отдать полторы тысячи фунтов за годовой абонемент, но и платить каждый раз, когда я приду и захочу воспользоваться оборудованием?

Честно говоря, я не вполне понимала, что такое оборудование, но зато отлично знала, что такое наглое надувательство — в гимнастике или вне ее.

— Это верно, мадам, — щебетала Сэмми-Джо, или Билли-Бо, или как там еще она назвалась. — Но в первый месяц у вас будет особый инструкторский тариф, благодаря которому вы будете получать бесплатные советы, а за вашим здоровьем проследит личный инструктор по фитнесу.

— По-моему, за такую цену он должен каждый вечер приглашать меня ужинать.

— Мне очень жаль, мадам, хотя вы можете поесть в нашем диетическом баре, но ваше членство не включает…

— Забудьте об этом, — вздохнула я и повесила трубку. Следующий звонок был в центр плавания и досуга под названием «Уэсли-Мэнор гольф энд кантри клаб».

— Что именно вы называете досугом? — с нежностью спросила я у молодого человека, представляя себе огромный телевизор, кожаные кресла, открытый огонь и, возможно, небольшой бар с богатым выбором закуток.

— Олимпийский бассейн, сауна, джакузи…

— И?…

— Поле для гольфа с восемнадцатью лунками…

— И?…

— Корты для сквоша и тенниса…

— И?…

— Полностью оборудованный центр фитнеса для занятий гимнастикой и тренировок сердечно-сосудистой системы.

— А бара нет?

— Диетический бар, мадам.

И сколько же стоит это чистилище, этот ад на земле, эта мечта мазохиста?

— Годовой абонемент — семьсот фунтов, мадам, плюс оплата поля для игры в гольф, плюс оплата кортов для сквоша и тенниса, плюс плата за вход в бассейн и…

— А скажите, это клуб или бордель?

— Прошу прощения, мадам?…

— Извините. Но мне кажется, что вы насилуете своих клиентов в особо извращенной форме.

Но не меня. Даже если бы у меня было семь сотен фунтов; даже если бы я знала, как это выглядит, каково это — держать такую сумму в руке или иметь ее на банковском счете; даже если бы деньги не разлетались во все стороны сразу после их получения, я бы никогда в жизни не потратила их на этот кошмарный клуб здоровья. Я бы скорее поехала в отпуск. Или заплатила бы за ремонт своей проклятой машины. Я бы скорее купила полный гардероб новых вещей, в которые я буду влезать. Хоть саронгов. К тому времени, когда я проработала весь раздел клубов здоровья и фитнес-центров в «Желтых страницах», я почувствовала, что у меня еще сроду не было такого стресса и мне нужно прилечь с «Плаванием», чтобы успокоиться. Но поскольку при этом я каждый раз впадала в панику от воспоминаний о родах, это упражнение показалось мне совершенно бесплодным, и я налила себе стаканчик джина. Тут позвонила Беверли.

— Ну что, завтра на работу? — весело спросила она.

— Нет. Ты можешь себе представить, доктор дал мне еще три недели! — жалобно призналась я. — Не знаю, что на него нашло. Кажется, он решил, что у меня какая-то серьезная проблема.

— И что же такое ты ему сказала, если он так решил? — подозрительно спросила она.

— Ничего! А ты что думаешь? Зачем мне говорить ему нечто такое, чтобы он считал, что я слетела с катушек? Все, чего я хочу, — это вернуться на работу. Особенно теперь, когда они взяли вместо меня девицу, которая считает, будто справляется с моей работой лучше меня. Скорее всего, как раз сейчас она пишет моему начальнику с просьбой принять ее на постоянную работу!

Она наверняка портит мои файлы, уничтожает нужные данные в компьютере и пытается добиться, чтобы все выглядело так, словно я никогда ничего не могла сделать как следует, не говоря уж о том, что она испортила мне отношения со всеми остальными сослуживцами и вычеркнула мое имя из списка дежурств по варке кофе…

— А ты не думаешь, что у тебя паранойя?

— Нет! Так и есть, Бев, говорю же. Ты знаешь, как меня ненавидят Гундосая Николя и Сопливый Саймон. А теперь я не могу даже поехать на работу на машине, потому что эта проклятая развалина стоит в гараже, а у меня нет денег, чтобы починить ее. — Я глубоко вздохнула.

— Еще что-нибудь не так? — спросила Бев.

— Да. Виктория порвала с очередной любовью всей своей жизни и хочет стать монахиней-лесбиянкой, а Люси собирается завалить все экзамены и бросить колледж. А Пол думает, что я отравила Кексика!

При упоминании этого самого болезненного обвинения, самого ужасного оскорбления из всех, нанесенных мне жизнью, я начала всхлипывать от жалости к себе. Нельзя же винить меня за это, правда? Я, собственно, не плакала, хотя каждому известно, что любой несчастный человек, страдающий от стресса, депрессии или просто с больными нервами, имеет право заплакать в любой момент, и никто не станет возражать. Я же просто тихонько всхлипывала.

— Плачь! — громко воскликнула Беверли, заставив меня подпрыгнуть и от удивления перестать всхлипывать. — Вот это правильно! Дай своим чувствам выйти! Поплачь как следует, именно это тебе и нужно, девочка! Давай, плачь, сколько хочешь! Не держи обиды в себе! Если хочешь знать мое мнение, потому-то ты и болеешь — все держишь в себе!

— Правда? — робко спросила я, поскольку потеряла желание ворчать в тот самый момент, когда сестрица начала орать на меня.

— В этом твоя проблема! — снова закричала Бев. Почему люди считают, что раз уж у человека есть какие-то проблемы (реальные или воображаемые) с душевным здоровьем, значит, слух непременно тоже пострадал? — Ты подавляешь свои чувства! Ты не слушаешься своих инстинктов! Ты не даешь воли злости!

Если ты не прекратишь, через минуту я, пожалуй, действительно дам волю злости.

— Тебе нужно как следует покричать!

— Не вижу, как это поможет мне успокоиться, — устало сказала я. — И если говорить честно, Бев, меня уже тошнит от советов. Доктор написал на листочке бумаги три слова, которые можно грубо перевести как «страдания и убытки». Тем не менее, я попыталась сделать так, как он сказал. Это потому, что я хочу выздороветь и вернуться на работу — если, конечно, я действительно чем-то больна. При попытке расслабиться мне становится плохо, потому что женский голос на диске «Плавание» напоминает о курсах для беременных. Из-за диеты у меня настоящий кризис, потому что девочки хотят обжираться своей любимой едой в критический период их жизни, а на меня кидаются каждый раз, когда я достаю из холодильника помидор. А что касается физических упражнений, то одной информации о том, сколько стоит членство в «Уэсли-Мэнор гольф энд кантри клаб», достаточно, чтобы довести кого угодно до нервного срыва!

По-моему, я давно ни с кем так спокойно не говорила. Беверли явно была под впечатлением. Она молчала около десяти секунд, обдумывая мои слова.

— Что ж, — сказала она наконец гораздо тише, — я вижу, в чем твоя проблема.

— Ты уже сказала. Я не даю выхода своим чувствам.

— И это тоже. Но, кроме того, ты слишком высоко поднимаешь планку.

— Неужели?

— Да. Посмотри на себя. Другим врачи тоже прописывают диету, физические нагрузки и релаксацию, и они возвращаются домой, садятся перед телевизором, съедают пару фруктов и отправляются гулять. А ты? Тебе необходимо, чтобы все было на высшем уровне. Диски для релаксации! «Плавание», понимаешь ли!

— Но мне это порекомендовал доктор Льюис!

— А еще отказаться от вредной пищи! Ну ей-богу! Как будто ты это можешь! Как будто кто-нибудь может! Ничего удивительного, что девочки так настроены против. Ради бога, пойди и купи им мешок пончиков, и хватит себя обманывать…

— Но доктор Льюис говорит…

— И ты хочешь вступить в клуб здоровья! Мечты, Элли! Мечты! — Теперь Бев уже хохотала. Что ж, приятно, что мои маленькие неприятности могут добавить радости в чью-то жизнь. — В следующий раз ты мне скажешь, что решила носить эти ужасные синие спортивные трусы! Помнишь? Как в школе на уроках гимнастики?

— Да, — сухо сказала я, — помню, спасибо, и носить их больше не собираюсь. — Нет, что угодно, только не становиться снова в очередь, чтобы прыгнуть через коня, который выглядит так, как будто на всю жизнь повредит все мои женские органы. — Доктор Льюис сказал, что клубы здоровья — милые, уютные места, в которых полно дружелюбных людей, и что в наши дни их посещает масса народу…

— Это уж точно. Особенно акционеры этих самых клубов.

— Но я не могу себе этого позволить.

— Конечно, не можешь. Не обращай внимания. Просто немного посиди перед телевизором, Элли, и съешь капельку салата, если хочешь.

— Но мне бы очень хотелось похудеть, Бев, ты же понимаешь. Особенно учитывая, что у меня есть на это целых три недели.

— Три недели? Скорее, тебе понадобится на это три года, девочка. Дурные привычки формируются десятилетиями!

— Ну что ж, спасибо, что ободрила!

Мне удалось хихикнуть. Видите? От одних разговоров о физических нагрузках я сразу почувствовала себя лучше.

— Сходи погуляй, — сказала Бев уже серьезнее. — Побегай, поплавай, прокатись на велосипеде…

— У меня нет велосипеда!

— Но, ради бога, держись подальше от синих трусов! Хорошо?

Ей-то хорошо говорить. Она всегда любила гимнастику. Гимнастику, теннис, хоккей и все прочие мучения, которые я неизменно ненавидела. Я вечно теряла спортивные трусы, кеды, хоккейные ботинки и ужасную плиссированную теннисную юбочку, благодаря чему находила предлог, чтобы прогулять занятия, но это срабатывало не всегда. Если в моей жизни что-то повлияло на психику, готова биться об заклад, это были школьные уроки физкультуры. Наверняка они во всем виноваты.

Я начала вести дневник «Расслабления, диеты и физические нагрузки» в понедельник, просто чтобы продемонстрировать всем серьезность своих намерений, а также для того, чтобы показать его доктору Льюису, если он скажет, что я недостаточно старалась.

«Понедельник, 23 июня», — очень аккуратно написала я на первой странице. Совсем как в школе. Я всегда писала очень аккуратно на первой странице. Я сидела, с гордостью и радостью разглядывая свою аккуратную запись, поворачивала страницу то так, то этак, восхищаясь изумительно симметричными буквами, прямотой строчек, одинаковым расстоянием между словами и абзацами. На второй странице я обычно сажала кляксу или допускала еще какую-нибудь ошибку, которую требовалось удалить при помощи старательной резинки для чернил. Помните их? Никогда они ничего не стирали, правда? Они только оставляли на странице ужасное грязное пятно, и я, конечно, расстраивалась еще больше, терла сильнее, впадала в панику и наконец протирала в бумаге дыру. Дыру, которая портила все мои аккуратные записи на первой странице. Этим все и заканчивалось. К третьей странице я уже переставала стараться и возвращалась к своим обычным каракулям с рисуночками на полях, из-за которых меня постоянно ругали.

«Понедельник, 23 июня» — я дважды аккуратно подчеркнула заглавие.

Релаксация: удалось пять минут слушать «Полет», не думая о деторождении. Легла перед телевизором на диванные подушки и училась правильно дышать, пока смотрела «Соседей».

Диета: завтрак — грейпфрут и мюсли (отлично). Ланч: салат и бутерброд с помидором (отлично). Полдник: два мороженых. Одна шоколадка. Пять кексов. Обед: курица с салатом (отлично). Позже: несколько кусочков жареной картошки с тарелки Виктории.

Позже: остатки кексов. В постели: бутерброд с солониной и пикулями (очень голодная).

Физические нагрузки: нашла старые тренировочные штаны и примерила их, чтобы впоследствии заняться бегом трусцой.

В общем, неплохое начало. Завтра будет еще лучше. А уж какая аккуратная вышла у меня первая страница — выше всяких похвал!

На следующий день в доме Бриджменов дела пошли веселее. В это утро Люси удалось как-то ответить на экзаменационные вопросы, и хотя все ее ответы были полной чушью и, скорее всего, она справилась с заданием хуже всех студентов этого курса, она меньше думала о самоубийстве и за ужином всего четыре раза сказала, что бросит колледж. Виктория взяла у приятельницы на работе книжку под названием «Никому на свете не нужны мужчины» и постоянно цитировала большие куски этого великого произведения всем, кто соглашался ее слушать, то есть мне, потому что Люси надевала наушники от своего плеера, как только сестра открывала рот.

— Ты только послушай, мам! «Исторический период, в течение которого мужчина был главой семьи и вождем племени, подходит к концу и вряд ли продлится больше десяти лет»! Ух ты! Как думаешь, это правда?

— Возможно, — признала я, пытаясь сосредоточиться на аккуратной записи на второй странице моего дневника.

— «Мужчины проиграли и очень растерянны», — продолжала дочь.

Вступаю в клуб.

— «Им нет места, в их существовании нет смысла, они ничем не отличаются друг от друга. Они безразличны большинству женщин в цивилизованном мире.

Их агрессия не только никому не нужна, она еще и нежелательна».

Бедняжки, пожалуй, пора их пожалеть.

— «Миллионы лет патриархата завершаются переворотом…»

— Виктория, как ты думаешь, ты не могла бы читать про себя?

Я чуть не написала неудачную букву «д» в слове «диета», а мне очень не хотелось испортить эту страницу.

— Но мам! Это же просто потрясающе! Разве нет?

— Честно говоря, я все это уже слышала, — устало сказала я. — Предполагается, что мы способны обойтись без мужчин и жизнь наша без них станет гораздо счастливее и полнее. Здорово! Тогда почему мы все прилипаем к телевизору, когда показывают «Скорую помощь» с Джорджем Клуни, и замираем каждый раз, когда он улыбается?

— Жалкое зрелище! — согласилась Виктория. — Ну что ж, я, по крайней мере, не собираюсь всю оставшуюся жизнь зависеть от гормонов.

Я в тревоге посмотрела на дочь. О чем это она? Гистерэктомия? Операция по изменению пола?

— Я откажусь от них! — твердо заявила она с религиозной убежденностью святой. — Буду жить свободно!

— И как же ты это сделаешь? Уйдешь в монастырь или подашься в лесбиянки?

Она бросила на меня уничтожающий взгляд:

— Мне хватит и самоконтроля.

Я уронила ручку, поставив кляксу на слово «диета», и вырвала всю страницу.

— Черт! — сердито воскликнула я. — Ты только посмотри, что я из-за тебя сделала!

— Обет безбрачия! — радостно продолжала моя старшенькая. — Это единственный путь!

— Да ну?

— Он становится все более популярным. Помяни мое слово, мама, через несколько поколений все будут давать его.

Прекрасно. Рано или поздно она поймет, что при таком положении дел неизбежно возникнут определенные трудности, но пока, по крайней мере, она отложила проклятую книгу. И немного повеселела, хотя, конечно, нелегко будет жить в одном доме с девицей, которая дала обет безбрачия, бросила принимать противозачаточные таблетки и отказывается смотреть «Скорую помощь». Когда в дверь позвонили, я испугалась, что, если пришедший — мужчина, Виктория может встретить его одной из своих цитат. На всякий случай я пошла к двери, чтобы опередить ее.

Это был Сопливый Саймон, с работы. И в руках у него была корзина с цветами. И он улыбался.

Возможно, обет безбрачия и вправду имеет свои плюсы.

ГЛАВА 10

Я сказала первое, что пришло мне в голову, и, кажется, ничего хорошего мне в голову не пришло.

— Вы что тут делаете? Мне не разрешены контакты с работой. Мой врач говорит…

— Извините, — сказал мой начальник, и это уже было странно: Саймон извиняется.

Он и выглядел виноватым. Топтался на пороге, прижимал к груди корзину с цветами и казался очень несчастным, когда из-за моей спины выплыла Виктория, от которой исходили почти видимые волны враждебности. Я начала волноваться, что она назовет его тупиковой ветвью эволюции или перегруженной тестостероном ошибкой генной инженерии.

— Пожалуйста, Виктория, пойди и… э-э… покорми кота, — твердо сказала я.

Я спиной почувствовала возмущение дочери, но она все-таки повиновалась, и я услышала, как она загремела на кухне кошачьими мисками.

— Заходите, — сказала я тупиковой ветви эволюции. — А то соседи могут подумать что-нибудь не то.

Саймон вошел, явно чувствуя себя ужасно неловко.

— Это вам, — сказал он, не глядя на меня, и поставил цветы на стол.

От коллег? Пожертвование?

Подарок умирающей?

Или прощальный презент?

Что он хочет мне сказать?

И зачем, в конце концов, он явился сюда — Саймон, ненавидевший меня, Саймон, в чьей власти было уволить меня или оставить на работе, Саймон Сопливый? Пришел в мой дом, принес цветы, выглядит странно. Очень странно.

— Вы меня увольняете, — проговорила я, и голос мой дрогнул. — Верно ведь? Вы хотите сказать, что увольняете меня и берете на мое место Трейси Мак-совершенство?

— Нет!

Удивительная горячность. Чуть ногой не топнул.

— Что? — продолжала я, с легким намеком на сарказм. — «Нет» в смысле «пока нет»? Или «нет» в смысле «только не Трейси»? Ну же, я отлично знаю, как прекрасно она справляется с моей работой! И я слышала, что ей нужно место. Держу пари, вы дождаться не можете…

— Нет! Не Трейси и никто другой!

Я уставилась на своего начальника. Он действительно был очень возбужден. На одну миллисекунду в моем воспаленном мозгу возникла мысль, что, возможно, вся его антипатия ко мне была лишь маской, под которой пряталась безумная любовь, отсюда и цветы, и волнение… но я… быстро пришла в себя, и это обнадеживало.

— Не могли бы мы, э-э… Как вы думаете, не могли бы мы присесть? — уныло продолжал он.

Я отвела его на кухню, где Кексик самозабвенно лопал «Вискас», а Виктория притворялась, что заряжает посудомоечную машину.

— Спасибо, Виктория, — новым, твердым голосом сказала я.

Дочь выплыла из комнаты, даже не посмотрев на Саймона, но по дороге бросила на меня укоризненный взгляд.

— Это мой начальник, — сообщила я одними губами, но это не произвело на нее никакого впечатления. Он был просто врагом, представителем вымирающей расы, пережитком патриархального общества.

— Дело в том… — нервно начал Саймон, усевшись на кухонную табуретку.

Нервно! Как поменялись роли! Он вертится как уж на сковородке! Если бы я была способна предвидеть в тот день, когда он заставил меня умолять о пощаде, сидя напротив него за огромным полированным столом, что однажды он будет торчать у меня на кухне, извиваясь как червяк!

— Дело в том, Элисон, что я хочу поговорить с вами об этом стрессе из-за переутомления на работе.

— Вы не можете перестать платить мне! — немедленно отозвалась я, и в моем голосе было гораздо больше уверенности, чем в душе. И, сказав это, я с удивлением поняла, что внезапно обрела уверенность. Первый раз в жизни я была в лучшем положении. У меня имелось несколько значительных преимуществ, а именно:

1) это был мой дом;

2) Саймон сидел, я стояла;

3) это была моя кухня.

Моя кухня. Мое царство, где я провела чуть ли не всю свою проклятую жизнь, пока чистила картошку и кормила кота, готовила обед детям и мыла раковину, выбрасывала мусор и мазала маслом хлеб, жарила яичницу и разбирала сумки с продуктами, пила кофе и… ну, вы понимаете. И кроме того:

4) на кухне я храню ножи.

Нет, не поймите меня неправильно. Я не думала, что мне понадобится нож. Я не до такой степени спятила, чтобы воткнуть Саймону в спину хлебную пилку или перерезать горло ножиком для разрезания грейпфрута. Но меня как-то обнадеживало, что они были рядом. Мысль о ножах всегда успокаивала меня, когда я сидела в одиночестве на кухне и пила кофе, если Пола не было дома, а дети уже спали. В моей кухне достаточно острых ножей, чтобы справиться со всей русской армией, если она начнет вторжение в Англию.

— Вы не можете перестать платить мне! — повторила я и, скрестив руки на груди, посмотрела на Саймона через кухонный стол. — Я больна, и у меня есть справка от врача.

— Я знаю, — сказал он. — И поверьте, мы не собираемся прекращать выплаты.

Мне не нравился этот новый, нервный, вертлявый, до жути искренний и приносящий цветы Саймон. Мне вообще все это не нравилось. Я совсем-совсем не доверяла ему и очень-очень злилась. Я смотрела на него и вспоминала, как он обошелся со мной в тот день в своем кабинете — такой высокомерный, такой заносчивый, такой увольняющий… Мне хотелось вышибить из него дух. Или все-таки ткнуть ножиком для разрезания грейпфрутов?

Я так и видела заголовки в завтрашних газетах: «Сын главы страховой компании найден мертвым в кухне подчиненной!», «Сумасшедшая отравительница котов пронзает начальника ножом для грейпфрутов!», ««Он принес ей цветы», — заявляет дочь, 21 год, давшая обет безбрачия».

Я взяла нож из мойки, проверила пальцем лезвие, посмотрела на свет и положила обратно. Недостаточно острый.

— С вами… все в порядке? — спросил Саймон.

— Да-да. Я просто пробую ножи.

— Послушайте, — он начал еще раз, полный решимости продолжать беседу, — все дело в том, что никто в конторе не понимал, что вы…

Спятили?

Такой прекрасный работник, настоящая находка для компании?

Так красивы?

Человек?

— …в стрессовом состоянии.

— А я и не была. То есть… до недавнего времени, — быстро поправилась я. Потом взглянула на Саймона с усиливающимся отвращением: — До того разговора в вашем кабинете, когда вы стали запугивать меня серьезными предупреждениями. Ну, теми, которые вы хотели занести в мое личное дело.

Он побледнел. Нет, правда! Побелел так, словно его сейчас вырвет, потом покраснел, потом закашлялся и кашлял так долго, что я уж решила — он никогда не перестанет. Избавит меня от возни с ножом.

— Хотите стакан воды? — спросила я наконец, просто из вежливости, чтобы как-то скоротать время до его последнего вздоха.

Он кивнул, выпучив глаза и высунув язык самым непривлекательным образом. В домах престарелых часто попадаются и более здоровые люди.

— Считайте его… — прохрипел он, вцепившись в стакан с водой. — Считайте его…

— Сделанным? — предположила я, потому что он мне надоел.

Какого черта он ко мне пристал? Я собиралась посмотреть новую серию «Суеты и четверых детей» в девять часов.

— Считайте его недействительным! — проговорил он наконец, ослабив воротничок и проглотив последний глоток воды. — Серьезное предупреждение. Убрано из вашего личного дела. С сегодняшнего дня.

Я смотрела на своего начальника, и мне больше не было скучно. Наоборот, даже очень интересно. Пожалуй, ради такого случая стоит пропустить передачу.

— Почему? — просто спросила я.

Может, все-таки?… Может, он все-таки влюблен в меня? Не понимал этого, пока не услышал, что я заболела? О, надеюсь, что это так. Мне доставит такое огромное удовольствие отказать ему, этому мерзкому, двуличному, самодовольному, несносному, отвратительному хлыщу. Я не стану спать с ним, даже если он будет последним мужчиной на земле. Я дам обет безбрачия вместе с Викторией.

— Потому что мы хотим, чтобы вы вернулись на работу, здоровая и без стресса, — неубедительно ответил он.

М-да, никакого секса. Жаль. Это было почти так же приятно, как фантазии с ножом.

— Почему? — настаивала я.

— Потому что вы… хороший работник… конечно же! — Саймон поерзал на стуле.

Вся эта ситуация, каждая ее секунда была ему ненавистна. Зачем он тогда явился? Что заставило его прийти?… Или… кто?

— Кто заставил вас прийти сюда? — поинтересовалась я, уже зная ответ. — И не пытайтесь утверждать, что вы сами приняли такое решение из вежливости или из сострадания, потому что в таком случае у меня не останется иного выбора, кроме как заколоть вас.

Саймон снова выпучил глаза, и мне показалось, что сейчас он опять начнет кашлять.

— И так?

— Папа, — признал он наконец, разглядывая свои ботинки. — Папа был очень озабочен, услышав о вашем стрессе…

— Да-а, — улыбнулась я. — Да уж, конечно! Держу пари, он сейчас просто в ярости; держу пари, что уже сейчас он бросил свое поле для гольфа в Португалии, или бордель во Франции, или где там еще он притворялся, что занимается делами, захватил шестнадцать перемен нижнего белья и летит сюда, потому что до жути боится, что я подам на компанию в суд!

Саймон продолжал изучать свои ботинки.

— Так?

— Может быть, — шепотом признался он.

— Ну так вот, можете передать от меня кое-что своему старику, — сказала я, снова скрестив руки и бросая на него самый злобный взгляд из всех, на которые я была способна.

Ой, как чудесно! Я могу привыкнуть к этому ощущения преимущества на моей стороне. Почти невыносимое наслаждение. Ничего удивительного, что люди так стремятся к власти. Я смотрела, как он ежится, и думала, как я себя чувствовала бы, если бы бросила его на пол и занесла ногу над его яйцами.

— Скажите ему, что, может быть, я не стану подавать на компанию в суд, а может быть, и стану. Это зависит…

— Зависит от чего? — испуганно спросил Саймон. Он явно изо всех сил старался как следует запомнить мои слова, чтобы потом в точности передать их папе.

— От того, как ко мне будут относиться, когда я вернусь к работе, разумеется, — ответила я едко.

— Так каковы ваши требования? — пролепетал он.

— Требования? Требования?! — возмутилась я. — Да за кого вы меня принимаете? За шантажистку?

Действительно. Моя репутация и так пострадала из-за всех этих обвинений в попытках отравления.

— Конечно нет, — тут же отреагировал Саймон.

Сейчас он согласится с чем угодно. Я могу попросить его поцеловать мою ногу, и не успею даже глазом моргнуть, а он уже упадет на пол и начнет слюнявить мой носок.

— Я только говорю, — продолжала я, и мне пришлось как следует обдумывать свои слова, чтобы сказать все, что я думаю, и именно так, как нужно, — другой возможности у меня уже не будет, — что я не желаю оставаться надоедливой старухой. Я не желаю, чтобы меня терзали из-за каждых пяти минут опоздания, несмотря на то, что я часами работаю по вечерам, чтобы возместить пропущенное время. Я хочу, чтобы вы с пониманием относились к тому, что иногда мне требуется уделить немного времени моей машине, моему коту, моей матери и всем прочим вещам, которые никак не зависят от меня. И если я отрабатываю пропущенные часы вечерами или во время обеденных перерывов, почему бы вам не закрыть на это глаза? И почему должен быть один закон для Николя и другой для меня? Я хочу, чтобы ко мне относились так же, как к ней. Кроме, разумеется, секса, потому что от этого меня может стошнить.

Вот это было немного дерзко. При обычных обстоятельствах я бы никогда не зашла так далеко, но мы же были у меня на кухне. И рядом с ножами.

— Я понимаю, — тихо пробормотал мой начальник.

Больше говорить было нечего, так что я и трудиться не стала. Надо уметь вовремя закончить разговор. Саймон торопливо удалился. Все еще глядя себе под ноги и непрестанно обещая, что отныне все изменится, все станет иначе, весь рабочий коллектив будет жить в мире и дружбе и ангелы на небесах засмеются от радости. Я закрыла за ним дверь, недоумевая, не переносилась ли я временно в параллельный мир.

Все произошедшее казалось мне совершенно невероятным. Так что мне оставалось только сесть на диван с бокалом вина и коробкой печенья и посмотреть конец «Суеты и четверых детей».

На следующий день я начала бегать трусцой. То есть, если говорить честно, я надела тренировочные штаны, вышла из дому, добежала до конца дорожки, остановилась, чтобы перевести дух, завернула за угол, и тут начался дождик, поэтому половину пути домой я преодолела бегом. А другую половину — шагом. Добравшись до дому, я выпила чашку чая и съела два тоста с маслом и джемом, чтобы прийти в себя. Но все равно начало положено, не правда ли?

На следующий день я добежала до автобусной остановки, потому что собиралась ехать на автобусе в «Теско», но это оказалась плохая идея, потому что я слишком запыхалась, чтобы везти тележку по магазину. Тем не менее, к концу недели меня смело можно было приглашать в сборную Англии. Я могла пробежать всю дорогу до угла и обратно и не умереть. Мой дневник (не считая пятна и оторванной второй страницы) выглядел очень внушительно. Я до такой степени урезала потребление шоколада, что съедала за раз только одно шоколадное печенье, и начала делать упражнения по релаксации под «Бойзон», поскольку их диск все равно играл постоянно, при этом не напоминая мне о деторождении.

В субботу утром я вернулась с утренней пробежки и обнаружила, что рядом с нашим домом припаркован мотоцикл. Я замедлила ход (ну, я в любом случае должна была замедлить ход, потому что совсем взмокла, к тому же у меня закололо в боку) и уставилась на него.

Я не знаю никого, кто водил бы мотоцикл. Я даже не знаю никого, кто знал бы кого-то, кто водит мотоцикл. Но потом я вспомнила, и в этот самый момент парадная дверь открылась, и он вышел на крыльцо, обвив, словно плющ, мою младшую дочь. Нейл, бог серфинга.

— Доброе утро, Элли! — весело крикнул он откуда-то из-за шеи Люси.

Мне казалось, что «миссис Бриджмен» больше подходит для первого знакомства, но, по крайней мере, он не проигнорировал меня.

— Доброе утро, — пропыхтела я. — А что вы тут делаете?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, как невежливо это прозвучало, и я быстро добавила:

— Я имею в виду, так далеко от Корнуолла?

— Я ехал все утро. Чтобы повидать Люси, — объяснил он с широкой улыбкой, а моя младшенькая посмотрела ему в глаза с благоговением новообращенного, взирающего на свою святыню.

— Он останется на выходные, — улыбнулась Люси, поглаживая его руку.

— Где?

— Здесь! — снова улыбнулась Люси.

Улыбка была такая слащавая, что у меня в желудке все сжалось. У Люси и раньше были кавалеры, но до сих пор она никогда не позволяла себе выглядеть подобным образом. Она вечно издевалась над Викторией, когда та влюблялась, а теперь…

Виктория!

Мужененавистница!

Борец за целомудрие!

Возрожденная девственница!

— Где твоя сестра? — быстро спросила я.

— Дуется у себя в комнате, — ответила Люси, не отрывая глаз от Нейла. — Мы едем кататься на мотоцикле, — добавила она и двумя руками обхватила своего ухажера за талию, как будто они уже сидели в седле.

Я с подозрением поглядела на мотоцикл.

— Будь осторожна… — автоматически предупредила я с неизменным страхом матери, которой приходится доверять свое чадо подозрительному незнакомцу и его подозрительному железному коню.

— Не волнуйтесь, Элли, — совершенно серьезно сказал Нейл, надев Люси на голову шлем и улыбнувшись моей дочери, как будто это была модная шляпка, которая шла ей больше, чем любой французской манекенщице. — Так хорошо, как я, за ней еще в жизни никто не присматривал.

Младшенькая хихикнула и зарделась, явно считая, что ничего более романтического не говорил еще никто и никому за всю историю вселенной. А я боролась с раздражением, вызванным оскорбительным утверждением, что кто-то способен присматривать за моими детками лучше, чем это делала я последние пару десятилетий. И это я буду вытирать слезы и унимать сердечную боль, когда он унесется назад в Корнуолл на своем чертовом мотоцикле. Но разве Люси хоть раз оглянулась на меня, когда уносилась прочь, крепко обнимая Нейла сзади и прижавшись лицом к его кожаной куртке?

Иногда бремя материнства бывает просто невыносимым.

— Да быть не может! — вскричала Виктория, возникнув на лестнице, как только я перешагнула порог. — Что на нее нашло?

— То же, что нашло на тебя с Рисом, — устало вздохнула я. — И с Дарреном. И…

— Да, но я просто позволила гормонам управлять собой. Я заставила себя поверить, что это любовь, тогда как на самом деле имела дело с обычными биологическими инстинктами…

— Я знаю.

Она уставилась на меня.

— То есть как это — ты знаешь?

— Я знаю, потому что все это знают.

— Ты знала? И ты ничего мне не говорила? И ты позволила мне выглядеть полной идиоткой…

— Виктория, представь себе, что ты мне ответила бы, когда танцевала вокруг дома, распевая любовные песни, читала «Журнал для невест» от корки до корки и бросалась к каждому телефонному звонку, если бы я сказала тебе: «Ты не влюблена, это просто гормоны»?

— Ну, спасибо тебе большое. А я-то думала, что могу на тебя положиться.

— Надеюсь, уж ты-то скажешь Люси?

— Я уже сказала.

Чудесно. Третья мировая война вот-вот постучится в двери моего собственного дома.

— И как она отреагировала?

— Сказала, что я ревную! — воскликнула Виктория в ярости. — Ты можешь себе представить?! Я ревную ее к этому грязному длинноволосому болвану…

— Стало быть, она не прислушалась к твоим доводам? — мягко спросила я.

— Нет! Она вообще меня проигнорировала!

— Наверное, она пока не читала твоей книжки, — улыбнулась я.

— Ой, ладно. Смейся надо мной, раз тебе нравится! — Виктория повернулась ко мне спиной и стала обыскивать холодильник, надеясь найти утешение в еде.

Как я уже говорила, иногда бремя материнства бывает просто невыносимым.

Люси и Нейл вернулись домой к обеду. Похоже, любовь не уменьшила их аппетита.

— Можно нам жареной картошки? — крикнула Люси, снимая шлем и покачивая его на руках, как ребенка. Запасной шлем Нейла. Он хранит его запах? Запах одеколона и геля для бритья?

— Картошечки бы хорошо! — улыбнулся Нейл, и они сели рядышком на диван и начали поглаживать друг друга и щекотать друг другу шейки.

— Тьфу, гадость! — воскликнула Виктория.

— А тебе какое дело?

— Люси, если вы хотите картошки, встань и поджарь ее, — сказала я строгим тоном матери, которая все держит под контролем. Не больной, не психопатичной и не находящейся в состоянии стресса матери.

— Да, пойди и приготовь, — поддакнула Виктория, презрительно глядя на Нейла.

— Занимайся своими делами, — огрызнулась Люси.

— А мне казалось, у тебя стресс из-за экзаменов?

— А мне казалось, у тебя стресс из-за того, что тебя бросили!

— Бросили? Ха! Ни один хренов мужчина не посмеет бросить меня! Я никогда и никому не давала такого шанса! Я не продаюсь за…

— Ты хочешь сказать, что я проститутка? — вспыхнула Люси.

— Судя по твоему поведению…

— Эй, хватит! — Я решила вмешаться как раз в тот момент, когда Люси нанесла Виктории первый удар.

Виктория взвизгнула и толкнула сестру в ответ, опрокинув свою чашку с чаем на кота, который грелся у нее на коленях.

Кексик с воплем выскочил из комнаты, а вслед за ним и Нейл, который был явно смущен дракой девочек и притворился, что ему надо в туалет.

— Дрянь! — пробормотала Виктория.

— Заткнись! — ответствовала Люси.

В дверь позвонили. Наверняка соседей беспокоит шум или общество охраны животных прослышало об ошпаренном коте. Я осторожно приоткрыла дверь.

— Привет! — пропела моя мать, которая вела за руку маленького опрятного человечка в синем костюме. — Это Тед. Можно войти?

По сравнению с ними Люси и Нейл выглядели как очень сдержанная престарелая супружеская пара. Мама села в кресло, похлопала по сиденью рядом с собой и подвинулась, чтобы Тед мог втиснуться рядом с ней. Они держались за руки и все время улыбались. Виктория вызвалась сходить за едой и удалилась с видимым облегчением, злобно бормоча что-то себе под нос.

— Мы приехали на такси, — объяснила мама, продолжая поглаживать руку Теда. — Нам не хотелось тебя затруднять.

И правильно. Учитывая, что моя машина-инвалид стоит в гараже и ждет ремонта, а Виктория в настоящий момент враждебно настроена к любым проявлениям гетеросексуальных отношений, им оставалось только надеяться на мотоцикл Нейла.

— Значит, вы приехали уладить все дела? — спросила я.

— Да, дорогая.

Дорогая? Моя мать назвала меня «дорогая»? Она рехнулась? Перебор испанского солнца?

— У нас масса дел. Нужно все запаковать, обо всем договориться…

— Ты не собираешься продавать квартиру?

— Я же не дура! — возразила мать с прежним сарказмом, но тут же смягчилась, как только Тед успокаивающе погладил ее по руке. — Мы оба сохраним нашу недвижимость здесь, просто на всякий случай, — улыбнулась она.

— Мы не думаем, что там возникнут какие-то проблемы, — добавил Тед. Это была его первая фраза, если не считать «приятно познакомиться». — Британские бары на Майорке процветают.

Получилась прямо фраза из рекламы: «Британские бары на Майорке процветают! Купите себе один бар по нашей специальной цене до конца июня!»

— Прекрасно, — слабым голосом проговорила я, все еще с трудом представляя себе собственную мать, разливающую пиво.

Да знала ли я ее когда-нибудь? Я смотрела на загорелую незнакомку, сидевшую в гостиной со своим возлюбленным. Она выглядела моложе и стройнее, чем я ее помнила. Куда делся ее артрит? Что стало с головными болями, с колотьем в груди, с болезненным состоянием кожи и несчастным мочевым пузырем? Как Тед справляется с ее бессонницей? С ее причудами в еде? С ее аллергиями, меняющимися в зависимости от сезона, и настроением, которое колеблется даже сильнее, чем погода? Он не выглядел усталым и измученным. Он смотрел на нее с обожанием, которое я раньше видела только в глазах нашего старого спаниеля.

Всему этому находилось только одно возможное объяснение. Любовь. Любовь приручила ее. Любовь превратила мою мать из жуткой старой карги в милое и симпатичное существо. Умри от зависти, Виктория! И автор труда «Никому на свете не нужны мужчины» пусть умрет вместе с тобой. Вот живое и дышащее доказательство вашей ошибки!

Мама с удовольствием съела курицу карри с луком бхаджи и острым рисом, ни разу не пожаловавшись на пищеварение или на что-нибудь другое, и мы говорили о Майорке, о британских барах, о законах и о том, как их соблюдать. Тед ожил и раскрылся: он рассказал о том, как много лет содержал паб «Белый олень» в Тоттенхэме, о людях, которых он там встречал, о вещах, которым научился, и о состоянии, которое сколотил. Без малейшей неловкости или стеснения он рассказал нам, как они познакомились с моей матерью и полюбили друг друга, и теперь он готов на что угодно — даже спуститься в ад, лишь бы ни один волосок не упал с ее головы. Люси и Нейл смотрели друг на друга влажными глазами, и даже Виктория проглотила очередную саркастическую реплику и молча глядела на свой бокал с вином. Вино, без сомнения, способствовало всеобщему умиротворению, потому что вино вообще всегда к месту.

Когда прибыло такси, чтобы отвезти их в мамину квартиру на несколько ночей («Сначала мы упакуем все мои вещи, а потом переедем к Теду»), я обняла мать и сказала несколько очень эмоциональных слов, которых, возможно, никогда не говорила раньше, и все это благодаря речи Теда, а может быть, благодаря изменениям в мамином поведении.

— Довольно странно, — призналась я Виктории, когда мы счищали с тарелок остатки карри и складывали их в посудомоечную машину, — когда собственная мать внезапно начинает нравиться тебе, только когда доживаешь до пятидесяти и как раз незадолго до того, как она навсегда уедет из страны.

И Виктория крепко обняла меня и сказала, как ей повезло, что уж ее-то мать всегда ей нравилась и не придется ждать до пятидесяти. И я засмеялась и ответила, что она, должно быть, напилась до безобразия, но все-таки немного всплакнула, когда укладывалась в постель, и прошептала одну из коротких молитв, которые все мы возносим время от времени.

Я поблагодарила Бога за то, что он подарил мне двух прекрасных дочерей — одна из которых потихоньку трезвеет, посапывая перед телевизором, а другая спит со своим новым возлюбленным (и надеюсь, с надежной контрацепцией) в соседней комнате. Я закрыла голову подушкой и заснула, думая о Джеймсе.

— Нет, — сказала я Бев по телефону на следующий день, — я вообще не думаю о Джеймсе. А что?

Я позвонила, чтобы рассказать ей о маме, успокоить по поводу Теда и их общих шансов на дальнейшее счастье, но сестрица явно собиралась обсуждать меня.

— А как насчет других мужчин? Появились на сцене? — спросила она как бы ненароком.

— Нет. Нет, если не считать Сопливого Саймона, самого мерзкого куска мяса вне скотобойни, который проторчал у меня на кухне весь вечер вторника, пытаясь убедить меня не подавать на компанию в суд за то, что у меня из-за них стресс.

— Ух ты! Какая отличная идея! А ты собираешься судиться с ними?

— Упаси Господь! У меня и без того достаточно поводов для волнений, правда? Но он ушел от меня, поджав хвост, клятвенно обещая, что будет относиться ко мне совсем по-другому, когда я вернусь на работу.

— Это здорово.

— Да. И мне стало гораздо лучше. Из-за этого, из-за мамы и из-за бега.

— А ты начала бегать?

— Я просто отлично бегаю! В следующий раз, когда мы увидимся, я буду стройной, спортивной и энергичной.

— Только не перестарайся, девочка. Я мечтаю увидеть тебя снова счастливой, разумной и в компании какого-нибудь сексуального мужчины.

— Мне казалось, ты хотела видеть меня разумной? — засмеялась я.

— А что, ты избегаешь мужчин? После Джеймса твоя жизнь закончилась?

Какое восхитительное окончание!

— Нет… хотя в том, что говорят Виктория и ее книга, тоже есть определенное зерно истины. Моя проблема не в том, что я отказываю мужчинам, а в том, что я не могу их найти. Если, конечно, допустить, что они меня интересуют, — поспешно добавила я.

— Стало быть, Пол уже не в счет?

Бабах! Когда удается двадцать четыре часа не думать о ком-то, и вдруг слышишь его имя, стены опять обрушиваются.

— У Пола есть Линнетт, — сухо напомнила я. — И он считает меня отравительницей.

— Но ты не теряешь надежду, не так ли?

Очень смешно. Насколько я помню, сестра сказала то же самое и с тем же сарказмом, когда меня выгнали из школьной сборной по плаванию.

И с той же точностью оценила ситуацию.

Я знала, что мне нужно принять решение по поводу машины, но как? Где взять деньги на ремонт, а если я все же не найду их, то как обойдусь без машины, когда вернусь на работу? До Лондона на автобусе с двумя пересадками, а потом на метро — и все ради удовольствия поработать на Сопливого Саймона! Или с одной пересадкой на метро, потом на автобусе и потом минут десять пешком, если выбрать другой путь. Я не могу позволить себе терять столько времени. Я буду опаздывать каждое утро и действительно дам Саймону повод уволить меня.

Преподнесу ему этот повод на блюдечке с голубой каемочкой, вне зависимости от стресса, есть он у меня или нет.

Я пробежала мимо гаража, где чахла проклятая машина, и скорчила ей несколько рож, пока она не видела. Дрянь такая! Я любила ее, заботилась о ней, мыла раз в несколько месяцев, покупала неэтилированный бензин и даже вешала на ветровое стекло маленькие штучки, которые пахнут сосной. И вот как она мне отплатила! Сидит там и дуется, и ей даже не стыдно, что она не прошла тест, позорно не прошла, недобрала целых триста пятьдесят баллов, то есть фунтов. Она даже не попыталась напрячься на экзамене, как это сделала Люси!

— Ты пожалеешь об этом, — сказала я машине, когда пробегала мимо нее во второй раз. Теперь я уже настолько окрепла, что могла пробежать два круга и остаться в живых. — Тебя продадут какому-нибудь маньяку-автогонщику, который будет ездить на тебе по новостройкам со скоростью шестьдесят миль в час на двух колесах. Или торговцу подержанными автомобилями! — Мне показалось, что при этих словах машина вздрогнула, но, возможно, это была игра света или капли пота, попавшие мне в глаза. — Торговцу подержанными автомобилями, который разберет тебя на части еще живую и продаст твои внутренние органы для пересадки! И поделом тебе!

Честно говоря, сказав это, я пожалела о своих словах и о своей жестокости. Машина никогда мне этого не простит, и если мне удастся получить ее обратно, она начнет глохнуть на горках, давать задний ход в пробках, ломаться холодным зимним утром, если не залить в нее антифриз, и…

Я сделала третий круг, который чуть не убил меня.

Ноги так не болели с тех пор, как я (в первый и последний раз в жизни) попробовала прокатиться на лошади; и пробегая мимо гаража в третий раз, я ласково улыбнулась машине, пожелала ей удачи и убедила ее, что скоро заберу ее из этого чистилища или продам хорошему, доброму, заботливому викарию на пенсии, который будет полировать ее каждую неделю и никогда не станет превышать скорость и бранить ее, если она потеряет бампер.

Представьте себе эту картину, если хотите: я бегу очень медленно, еле поднимая ноги, — футболка прилипла к телу, пот течет по шее, — и, тяжело дыша, беседую с машиной, стоящей во дворе гаража. В этот момент на малой скорости меня обгоняет сверкающий серебряный БМВ, из полуоткрытого окна высовывается водитель и улыбается, глядя на меня из-под темных очков.

И по какой-то причине я улыбнулась ему в ответ, хотя от этого у меня заболели все мышцы и стало еще труднее дышать. И когда загорелся зеленый свет и он прибавил газу, я остановилась, потому что в боку невыносимо кололо, и обнаружила, что смотрю ему вслед. Мне казалось, что я его откуда-то знаю, а может, он мне кого-то напомнил, хотя это маловероятно, учитывая его черные очки.

Но по какой-то причине, а может быть, и без нее я запомнила номер сверкающего серебряного БМВ. Его было нетрудно запомнить. Это был номер «IOU»[1].

ГЛАВА 11

Понедельник, 30 июня.

Диета: отлично. Котилось печенье в шоколаде. Слишком устала от бега, чтобы готовить обед. Люси страдает из-за Нейла, Виктория злится, что Люси страдает, так что ни у кого нет аппетита. Нашла в буфете старую банку просроченного куриного супа. На вкус неплохо.

Физические нагрузки: отлично +++. Собираюсь принять угасшие в следующем лондонском марафоне. Сегодня сделала три круга мимо гаража и вызвала восхищение водителя БМВ. Завтра одолжу у Люси обруч для волос. А может, подстригусь. Надо купить тренировочный костюм.

Релаксация: я сдаюсь. Два из трех уже неплохо. Как можно расслабиться, если собственная машина смеется надо мной со двора гаража, а муж ни разу не позвонил с тех пор, как обвинил в покушении на убийство?

А еще я забыла про диазепам. Нет, наверное, все-таки он не так уж был мне нужен, если я принимала его всего два дня, а потом благополучно забыла? Я даже чувствовала себя виноватой перед государственной системой здравоохранения, ведь наверняка есть люди, которые действительно страдают от стресса и нуждаются в лекарстве.

Я решила отнести остатки таблеток обратно в аптеку в следующий раз, когда поеду за покупками. Доктор Льюис никогда не узнает.

— Ты стала лучше выглядеть, мам, — сказала Люси через несколько дней, когда настолько оправилась от визита Нейла, что снова стала обращать внимание на окружающий мир.

— Лучше, чем что?

— Просто лучше. Ты выглядишь… по-другому.

Я посмотрела на себя в зеркало. Чистая правда! Ты и вправду прекрасней всех на свете, Белоснежка! Я уже немного похудела. Некоторые из моих туалетов стали сидеть лучше, а другие, которые и так сидели неплохо, теперь выглядели на мне как платья для беременных. Я подстриглась покороче, чтобы волосы не мешали во время бега, и кожа почему-то тоже выглядела лучше. Может, это из-за отсутствия печенек в шоколаде? Я старалась не приближаться к той части супермаркета, где они водились, когда закупала продукты на неделю, и заодно избегала столкновения с «Кит-Кат», «Пикниками» и всеми прочими шоколадками.

— Ты должна пойти и купить себе новую одежду, мам, — великодушно посоветовала Люси.

— На какие шиши? — грустно улыбнулась я.

— Ну, ты же сейчас ничего не тратишь на бензин, правда? — нашлась она.

Я села и подсчитала, сколько я потратила бы за три недели, если бы мне пришлось ездить на машине на работу и обратно (первые три недели я не считала, потому что я покупала бензин, чтобы добраться до Корнуолла), прибавила к этому стоимость печенья в шоколаде, пончиков, хрустиков, орешков с изюмом, яблочных пирожков и шоколадных рулетиков и с удивлением получила что-то около пятидесяти фунтов.

Я была так потрясена, что пересчитывала четырежды, но сумма получалась только крупнее. Потом я потратила еще десять минут (не больше) на размышления, не стоит ли мне положить накопленные пятьдесят фунтов в какое-нибудь безопасное место в надежде, что там они каким-то магическим образом превратятся в триста пятьдесят и я смогу вернуть к жизни свою машину. По истечении этих десяти минут с работы вернулась Виктория и спросила:

— Мам, а почему ты все время носишь такую мешковатую одежду?

По-моему, она не совсем поняла, в чем дело, когда я бросилась к ней и крепко поцеловала. Машина подождет. Если я и дальше буду воздерживаться от шоколада и печенья, то через каких-нибудь пять лет у меня будет достаточно денег, чтобы заняться своей колымагой.

Вот как получилось, что во время обеденного перерыва в пятницу я примеряла юбки того размера, который у меня был, пока не началась обычная для среднего возраста прибавка в весе (не говоря уж о дополнительных фунтах, набранных в то время, когда я пыталась избавиться от своих волнений с помощью еды). Я вертелась перед зеркалом и вдруг увидела, что с другого конца примерочной на меня смотрит Лиз.

— Элли! Боже мой, я даже сперва тебя не узнала!

— Привет, Лиз, — ледяным тоном ответила я. Это было только справедливо. В последний раз, когда мы с ней разговаривали, она едва обращала на меня внимание, так была занята болтовней с проклятой Трейси.

— Просто поверить не могу! — возбужденно продолжала она. — Ты выглядишь совершенно потрясающе! Ты что, ездила отдыхать… на ферму?

— Нет. Но одна свинья приезжала повидать меня.

— Что-что?

— Саймон. На прошлой неделе. Притащил цветы…

— А-а. Да. Я слышала об этом.

— Да ну?

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга — я в своей старой мешковатой футболке и в кокетливой синей юбочке сорок четвертого размера и Лиз с охапкой блузок, которые она явно уже примерила. А потом, даже не успев как следует понять, что происходит, я вдруг дала волю своей горечи и обиде прямо тут, в примерочной, в окружении массы зеркал и множества полуголых женщин разных возрастов.

— Ты вполне могла бы позвонить мне! Я, конечно, понимаю, что у вас теперь есть восхитительная Трейси, до которой мне как до луны, но лично я возвращаюсь на работу в следующий понедельник, нравится тебе это или нет! Мы столько лет работали вместе, и я думала, мы друзья, Лиз! Хотела бы я знать, неужели люди теперь вообще не понимают, что значит быть верным своим друзьям! И ты, и Мэри! Один-единственный раз вы пришли меня навестить, еще до того, как я уехала в Корнуолл, а когда вернулась, никто ко мне не пришел, как будто я заразная! Ну так вот, спасибо вам большое за вашу чуткость, и ты можешь пойти на работу и сказать им всем, что я считаю их эгоистичными бесчувственными мерзавцами, всех до единого! И надеюсь, с ними никогда не случится ничего подобного, потому что…

Тут мне пришлось перевести дыхание. В примерочной было очень тихо. Люди быстро застегивали молнии и пуговицы, вешали вещи на плечики и уходили. Я расстегнула и сняла синюю юбку.

— А вы с Мэри хуже всех, — тихо добавила я, не глядя на Лиз. — Честно говоря, я от вас такого не ожидала. Я думала, хоть вы будете скучать без меня.

Я собрала свои вещи и, все еще не глядя на бывшую подругу, повернулась, чтобы уйти.

— Стой, — окликнула меня Лиз.

— Почему?

Последовало молчание. Я повернулась и посмотрела на нее. Я была рада, что мне удалось сказать все это и не заплакать. Теперь я могла уйти с достоинством.

— Почему? — спокойно повторила я.

— Потому что ты в одних трусиках, — ответила Лиз.

Мы пошли в кафе. Перерыв на обед уже закончился, но Лиз позвонила Саймону и сказала, что у нее внезапно случился приступ мигрени, так что она никак не может вернуться в офис.

— Он так изменился, — поведала она. — Это после встречи с тобой. Думаю, даже если бы я сказала ему, что хочу прогулять остаток дня, он бы ответил: «Конечно-конечно, иди, отдохни сколько тебе нужно». Что, собственно, ты с ним сделала?

— Ну, не совсем то, чего мне хотелось бы, — призналась я, вспомнив о ножах в кухонном ящике. — А что ты слышала?

— Чего я только не слышала! — с наслаждением протянула Лиз, принимаясь за гамбургер. — В офисе слухи и сплетни так и бурлят!

Стало быть, дела идут на лад. Обычно мы болтаем только о состоянии туалетов, а также о том, чья очередь варить кофе.

— Но сперва я хочу кое-что прояснить, — добавила она уже серьезнее, откладывая гамбургер в сторону. — Мы не приходили повидать тебя и не звонили, потому что Саймон нам запретил.

— Чего?

— В тот день, когда он был у тебя, я спросила его, как ты себя чувствуешь и не можем ли мы с Мэри к тебе зайти. И как только я упомянула твое имя, он побелел и задрожал. «Ни за что! — закричал он. — Ей необходимы полный покой и никаких контактов с сослуживцами! Ее врач запретил ей контакты с сослуживцами! Не смейте заходить к ней, не смейте докучать ей по телефону!» Это было ужасно, такое впечатление, что ты до смерти напугала его.

— Я старалась! И врач действительно запретил мне контакты с сослуживцами, только я все равно надеялась, что кто-нибудь хоть немного побеспокоится обо мне. Но нет. — Я нахмурилась, кое-что вспомнив. — Нет, у вас ведь есть время только для этой вашей проклятой Трейси, правда? Ты даже не удосужилась поговорить со мной, когда я позвонила. Трейси то, Трейси это, Трейси такая милая, она теперь мой лучший друг…

— Она была ужасна, — с горечью перебила меня Лиз. Была?

— Была? — повторила я вслух. — Была, но теперь больше не ужасна?

— Нет. Была, но теперь ее больше нет.

— Что, выкатилась?

— Совершенно верно.

— Но мне казалось, она тебе и вправду нравилась?

— Нет. Не нравилась, но мне приходилось притворяться. Слушай, Элли, не надо на меня так смотреть. Можно подумать, ты вела бы себя как-то иначе. Ты же знаешь, есть такая вещь, как политика. Нам всем приходилось лебезить перед людьми вроде Николя и…

— Все равно не понимаю. Эта самая Трейси — временный работник. Ты еще скажи, что она спала с Саймоном!

Люси помешивала свой молочный коктейль и молча смотрела в стакан.

— Черт побери, — сказала я. — Я пропустила какой-то скандал, да?

В это трудно поверить, правда? Год за годом течет скучная и монотонная жизнь, не происходит ничего интереснее визита инженера к сломавшемуся ксероксу или необычной печати на письме. И потом, как только я ненадолго ухожу, разражается настоящая буря. Восхитительная Трейси Мак-совершенство, красивейшая и самая расторопная временная работница, когда-либо переступавшая порог офиса, привлекает внимание Саймона и решает заняться им.

— Она играла с ним, как кошка с мышкой, — так Лиз описала процесс флирта. — Кончилось это тем, что мышка стащила с кошки трусики прямо у себя на столе. Не знаю, шокировало ли это Трейси, но точно шокировало Гундосую Николя, когда она вошла в кабинет и увидела всю эту картину.

— Бог мой! — воскликнула я, поглощая чипсы с томатным кетчупом. Ничто так не улучшает аппетит, как хорошая сплетня. — И что сказала Николя?!

— Ну, она, конечно, швыряла на пол предметы, топала ногами, рвала на себе одежду, а в конце концов заявила Саймону, что если он не выкинет вон «эту пакость», она расскажет его папочке, чем он занимается в рабочее время.

— На своем чудном полированном столе!

— …и включив автоответчик!

— …и вымещая злость на тех клиентах, которые умудряются к нему пробиться. Это, безусловно, дурно влияет на бизнес.

— Точно. И вот, не успела Трейси одеться как следует, как ее уже выставили за дверь, а Николя бежала за ней и кусала ее за пятки, как бешеный терьер.

— Значит, все хорошо, что хорошо кончается?

— Ну знаешь, это далеко не конец истории. На следующий день в офис приехал сам Ян Унвин!

— Кто?

— Ну, Элли, можно подумать, тебя тысячу лет не было! Мистер Унвин! Владелец компании! Папаша Саймона!..

— О боже! Я его ни разу не видела!

— И никто не видел, насколько я знаю, — кроме Саймона, конечно, да и он не слишком часто, как мне говорили.

— Он же все время живет за границей!

— Да, в Португалии. Приезжает только на Рождество или если с бизнесом какие-то проблемы.

— А что, были проблемы? Он прослышал о том, что Саймон трахал Трейси на столе? — спросила я, расширив глаза от восхищения.

— Да нет, дурочка. Проблема — это ты.

От удивления я уронила несколько кусочков картошки. Я? Проблема? Такая серьезная проблема, чтобы великий мистер Унвин примчался на родину из Португалии?

— С какой радости? — почти прошептала я.

— Ты знаешь, с какой радости! Потому что у тебя стресс из-за работы! Саймон рассказал ему по телефону, как только ты прислала вторую справку. Он и по поводу первой волновался, а после второй, надо сказать, весь день в туалет бегал.

— Здорово! — Я самодовольно улыбнулась.

— И тогда папочка примчался в офис, — продолжала Лиз. — На самолете, прямиком из Фару. Он прошел через приемную, а Николя пыталась его задержать, все спрашивала, кто он такой и что ему надо!.. Ты представляешь?!

Я представляла, и это доставило мне огромное удовольствие.

— …Прямиком в кабинет Саймона, а Саймон как раз сидел на столе и слушал Тома Джонса.

Несчастный кретин.

— И папаша с такой силой захлопнул дверь, что диск заело и он играл все время одно и то же: «Май, май, май Делайла», а вся компания и вся улица слушали, как Унвин орет на Саймона и называет его проклятым ленивым никчемным ублюдком и жалким паршивцем.

Верно подмечено.

— А Саймон завопил в ответ, что папа смылся в Португалию и бросил все на него и ему приходится обо всем заботиться, а персонал у него безобразный и никто, кроме него, вообще не работает…

— Наглость какая!

— Да, а знаешь, что сказал мистер Унвин?

— Нет, но надеюсь, что ты мне расскажешь…

— Он сказал, что если относиться к подчиненным с уважением, они работают гораздо лучше, и у них не бывает никаких стрессов из-за работы, и они не подают на компанию в суд. И что если на компанию действительно подадут в суд, то именно Саймон будет за все отвечать. И что если Саймону позарез нужно трахать секретаршу, то пусть он постарается делать это не так открыто, потому что сейчас об этом известно всем и каждому. А лично мистер Унвин не понимает, что Саймон в ней нашел, потому что, на его взгляд, она просто дешевая шлюха!

— Не может быть! — восторженно выдохнула я.

— А потом он распахнул дверь, и Николя упала прямо к его ногам!

— Она подслушивала?!

— Элли, говорю тебе, он так орал, что весь офис слышал! — радостно подтвердила Лиз.

Я прикончила картошку и сделала хороший глоток колы. Чудесно. Я готова была замурлыкать от удовольствия.

— А потом что? Когда ушел мистер Унвин? — потребовала я, страстно желая услышать продолжение.

— Саймон вышел из кабинета, опустив глаза, сел в машину и уехал. Мы все решили, что он собрался броситься с моста. Том Джонс все пел: «О, май, май, май Делайла», и в конце концов кто-то пошел выключить музыку, потому что у нас уже голова болела, и тут оказалось, что Николя до сих пор валяется на полу и выплакивает все глаза.

— Почему? Из-за Тома Джонса?

Это было бы вполне понятно, но вряд ли.

— Нет. Потому что Саймон ее бросил.

— О! — Я прижала руку к губам.

Все лучше и лучше. Такого дивного вечера пятницы у меня не было с тех пор, как в школе мы с девчонками поменялись дневниками и прочли про все тайны друг друга.

— Он бросил ее, потому что она не понравилась его папе?

— Я думаю, ему просто надо было отыграться на ком-нибудь. Его отчитали, а Николя буквально попалась ему под руку в неподходящий момент. Саймон сказал ей, что уже не может относиться к ней по-прежнему после того, как она обошлась с Трейси, и что он не в силах встречаться с ней теперь, когда об их романе узнали все, включая его отца!

— Да все всегда про них знали! Она же чуть ли не вешала нижнее белье на дверную ручку! А он покупал шоколадные презервативы и хранил их у себя в папке под буквой «П»…

— Ну, он, наверное, думал, что это их маленький секрет. В любом случае, — продолжала Лиз, явно наслаждаясь не меньше меня, — Саймон явился обратно на работу с огромной корзиной цветов.

— Для меня!

— Да, как выяснилось позже. Но Николя явно решила по-другому. Она вскочила с ковра, вытерла глаза бумагой для факсов и бросилась к нему с распростертыми объятиями, как та девица из «Грозового перевала»…

— И небось орала: «Хитклифф, Хитклифф!»

— Ну, скорее «Саймон, Саймон!». Но ты меня поняла. Она решила, что ее простили. Он и моргнуть не успел, а она уже схватила его одной рукой за шею, а другой — за корзину с цветами.

— И что он сделал? — выдохнула я, чуть не подавившись своей колой. Я была совершенно захвачена этой чудесной историей.

— Он поставил цветы на пол, оторвал ее от себя, посадил на ближайший стул и сказал: «Иди к черту; Николя. Я же сказал тебе: все кончено!»

— Что? На глазах у всех?!

— У всех, — торжественно подтвердила Лиз. — То есть там были Хлоя и Лаура из расчетного отдела, но они рассказали Джейсону, а Джейсон рассказал…

— Бедная Николя, — сказала я и почти — почти! — так и подумала. — Она теперь долго не сможет никому в глаза смотреть.

— А ей и не придется. Она ушла.

Ух ты.

Приятно будет снова вернуться на работу!

После обеда мы снова отправились за покупками, и я потратила свои пятьдесят фунтов, которые сэкономила на бензине и сладостях, на платье и жакет.

Ну, если говорить честно, получилось немного больше пятидесяти фунтов, но я позаимствовала недостающую сумму из тех денег, которые потратила бы на еду и бензин на следующей неделе. Или я их уже посчитала? По дороге домой я все время хмурилась, занимаясь подсчетами в уме, и вдруг снова увидела серебристый БМВ. Тот же водитель, те же черные очки, то же странное дежавю. Все это так меня взволновало, что я, к своему облегчению, совсем забыла о деньгах и отправилась показывать новый наряд девочкам, нисколько не чувствуя себя виноватой.

— Куда ты это наденешь, мам? — спросила Виктория.

— Что значит — куда? — огрызнулась я. Можно подумать, что я никогда не выхожу и мне некуда надеть красивое платье и жакет.

— Ну… Я имею в виду, это все очень красиво. Очень, очень красиво! — тактично сказала она. — Но ты же никогда не бываешь в таких местах, куда можно надеть такие вещи, разве нет?

— Нет, бываю! Бываю я в таких местах! Я бываю там… постоянно.

Я почувствовала себя очень глупой. Раздраженной и глупой. Ужасно было думать о себе как о человеке, который никогда не ходит в такие места, куда можно надеть что-то красивое.

— Вот, например, завтра вечером! — солгала я. Только бы перестать чувствовать себя жалкой и никчемной.

— Что, правда? — Виктория была заинтересована. — Куда? И с кем?

— С девочками с работы. В Вест-Энд.

— Здорово! — одобрила старшенькая, целуя меня. — Это тебе полезно. Гораздо полезнее, чем эти проклятые таблетки!

Проклятые таблетки. Я вспомнила, что так и не отнесла их назад в аптеку.

— Лиз, — прошептала я в трубку, как только Виктория отошла. — Не хочешь прогуляться завтра вечером? В Вест-Энд? Ты, я и Мэри?

— Конечно, почему нет! — согласилась она к моему облегчению. — А повод есть?

— Нет. Мне просто нужно надеть новое платье.

Мы пошли в винный бар у самой Пиккадилли. Мы купили бутылочку красного итальянского винца и успели занять столик в уютном уголке.

— Выглядит отлично, — великодушно изрекла Лиз, разглядывая платье.

— Спасибо. Виктория сказала, я никогда не хожу в такие места, куда можно его надеть.

— Ха. Да что они знают? Надо нам почаще куда-нибудь выбираться.

— Ну, только не слишком часто, — осторожно сказала Мэри. — Дерек был бы недоволен.

Паршивец этот Дерек, подумала я. Держу пари, он всегда ходит туда, куда ему хочется.

— Мы могли бы посмотреть какое-нибудь шоу, — продолжала Лиз, — или пообедать вместе. Глупо жить в Лондоне и никогда никуда не ходить.

— Мы с Дереком очень часто куда-нибудь ходим, — сообщила Мэри. — Мы смотрели «Отверженных» четыре раза.

— Зачем? С первого раза не поняли?

— Элли, ты иногда бываешь такой язвой, — упрекнула меня Мэри.

Некоторое время мы молча потягивали вино и глазели на людей вокруг нас. Постепенно бар заполнялся.

Из клубов сигаретного дыма до меня доносились обрывки разговора.

— …Ей очень трудно приходится теперь, когда от нее ушла компаньонка…

— …Такой кошмар, «даймлер» пришлось отвезти на автосервис, и мы ездим на «ровере»…

— …А в Хэмпстеде, где они теперь живут, у них всего две ванные, а у хозяина спальня всего из одной комнаты…

Мы трое обменялись взглядами.

— Мне тоже нелегко, — пробормотала я. — «Метро» в гараже у механика, так что я езжу на метро.

— Элли, — сказала Лиз, глядя мимо меня на дверь, — это не Пол, вон там, только что вошел?

Одной рукой он обнимал Линнетт, помогая ей пробираться сквозь толпу. Она выглядела маленькой и хрупкой, и люди расступались перед ней.

— Спасибо, старина, — сказал Пол какому-то парню, который уступил Линнетт свой стул у стойки. Он потрепал старину по плечу, а старина потрепал Пола по плечу, и сказал: «Не за что, старина».

— У нее анорексия? — прошептала Мэри.

— Нет, — прошептала я в ответ. Я шептала не нарочно, просто у меня что-то случилось с голосом. Он дрожал и звучал как-то сдавленно. — Она больна.

— Боже. Что-то серьезное? Она выглядит… — Мэри пожала плечами и покачала головой.

Линнетт действительно выглядела ужасно. Потеряла около десяти килограмм, а там и с самого начала терять было нечего. Она была бледной и усталой, щеки запали, а глаза, серо-зеленые глаза, которые раньше мерцали и искрились, на крошечном личике казались просто огромными. Пол все еще обнимал ее за плечи, как бы защищая.

Он меня пока не заметил, но Линнетт подняла глаза, и наши взгляды встретились.

— Элли! — ахнула она и прошептала что-то Полу.

Я быстро отвела взгляд, но было уже слишком поздно.

— О боже, — сказала я своему стакану с вином, пока они пробирались к нашему столику.

— Элли! Ты здесь редко появляешься, да? — спросил Пол.

— Я вообще нигде не появляюсь, — ответила я, не глядя на него. — Я не привидение.

— Все то же чувство юмора, — без улыбки сказал он.

— Как ты, Элли? — спросила Линнетт тоненьким голоском.

— Прекрасно, спасибо. — Я сделала невероятное усилие. — Вообще-то это у тебя надо спрашивать.

— О, мне гораздо лучше, — сказала она, опираясь на руку Пола. — Я уже начала выходить на прогулки и, кажется, чуть-чуть набрала вес. Врачи говорят, худшее уже позади.

— Это хорошо, — вежливо заметила я.

Это был ад. Сцена из фильма ужасов. Они собираются весь вечер простоять напротив меня, думая о яде и надеясь, что я упаду на колени и покаюсь? Да, Линнетт выглядела ужасно. Да, я была шокирована, сообразив, насколько серьезно она была больна, — да, мне было жаль ее. Мне действительно было жаль ее. Мне даже Пола было жаль — наверное, он очень испугался, когда она так тяжело заболела. Но все это не имело никакого отношения ко мне. Никакого! Отношения! Ко! Мне! Я почувствовала, что дрожу от страха. Но ведь не могут же они всерьез полагать, что я способна сделать с человеком такое? Просто кошмар.

— Я думаю, нам пора, — сказала я, прервав Линнетт на самой середине рассказа о том, какими милыми оказались люди из ее частной больницы и как они полностью выплатили ей деньги за все пропущенные часы.

Мэри и Лиз неуверенно взглянули на меня.

— Мы собираемся в кино, — объявила я и потянулась за своей сумочкой, отчаянно желая уйти отсюда, уйти как можно дальше, быстро, сейчас же, немедленно.

— Да, верно. — Лиз наконец поняла. Она тоже встала и взялась за свой жакет. — Пошли, девочки, не то начало пропустим.

— А на какой фильм вы?… — начала Линнетт, но мы уже уходили.

— Приятно было повидаться, — крикнула я им, не оборачиваясь.

Только гораздо позже я поняла, что вела себя как человек, страдающий от комплекса вины. А у меня его не было!

— Пол, должно быть, очень беспокоился из-за нее, — сказала Мэри, пока мы шли к Лейчестер-сквер.

— Да.

— А она хорошенькая девушка, правда? То есть была хорошенькой, пока не заболела.

— Да.

— Что, говоришь, с ней было? Пищевое отравление?

— Да.

— Сильное, наверное.

— Да.

— Видишь, как он ей предан…

— Мэри! — оборвала ее Лиз. — По-моему, Элли не хочет обсуждать…

— Все в порядке, — вздохнула я.

Я смотрела себе под ноги, пока мы лавировали между толпами театралов и туристов. Уже стемнело, но здесь, в центре Вест-Энда, в эту летнюю ночь было светло, как днем, из-за неоновых ламп.

Мне хотелось оказаться в темноте, в такой темноте, какая бывает только за городом, когда лишь звезды мерцают в чернильно-черном небе. Такая темнота соответствовала бы моему настроению.

— Я вполне могу поговорить о ней. Или о нем. На самом деле, мне даже нужно поговорить о них. — Мне нужно было произнести вслух то, что я уже давно поняла в глубине души. — Я больше не расстраиваюсь. Из-за него и Линнетт.

— Это хорошо, — с мудрым видом кивнула Мэри.

— Я не хочу, чтобы Пол возвращался.

Когда это произошло? Когда я перестала хотеть, чтобы он вернулся? Или я никогда этого не хотела, только боялась признаться в этом самой себе?

— Я не уверена, любила ли я его вообще.

— Любовь — смешная штука, — сказала Лиз и взяла меня под руку. — Кто и что в ней понимает? Кто может сказать, когда она начинается и когда заканчивается, где у нее начало и где конец?

Я подумала о Виктории, с ее бесконечными «настоящими Любовями», которые теперь оказались просто игрой гормонов, и улыбнулась про себя.

— Мне казалось, что я люблю Пола и готова на все, чтобы вернуть его, — призналась я. — Но теперь я думаю, что на самом деле это была просто привычка. Если бы я любила его, я бы никогда не бросилась в постель к Джеймсу…

— Джеймс?! — хором взвизгнули Лиз и Мэри. — Кто такой Джеймс? И когда ты прыгнула к нему в постель?…

— Давайте найдем еще какое-нибудь местечко и выпьем, — засмеялась я. — И я расскажу вам про Джеймса! Я в жизни такого красавца не видела…

— Ты поздно вернулась прошлой ночью, — заметила Люси на следующее утро, намазывая тост маслом.

— Да, — улыбаясь, ответила я.

— Хорошо провела время?

— Отлично, спасибо.

За одним бокалом последовал другой, а потом мы съели карри. Один раскрытый секрет тоже повлек за собой другие, и к концу7 вечера мы хихикали и пихались локтями, как школьницы. Даже Мэри согласилась с тем, что нам стоит почаще устраивать такие девичники и Дереку придется с этим смириться.

— По-моему, я начинаю наслаждаться холостой жизнью, — сообщила я Люси. — Кажется, я наконец привыкла к этой мысли.

Она посмотрела на меня и нахмурилась:

— Но вы ведь с папой пока даже не развелись.

— Нет, но, думаю, нам с вашим отцом пора это обсудить.

Глаза Люси расширились от удивления.

— Они с Линнетт давно живут вместе, Люси, — ласково сказала я. — Он никогда не оставит ее и не вернется к нам. И мне придется принять это.

— Принять это? Да ты, похоже, рада, что он ушел.

Я вздохнула:

— А ты бы предпочла, чтобы я рыдала и страдала по нему до конца жизни? Мне нужно собраться с силами и начать все с начала, Люси. Вам с Викторией хорошо, у вас своя жизнь. Рано или поздно вы уедете отсюда и…

— Вообще-то, мам… — Младшенькая внезапно отложила тост и отряхнула крошки с губ.

— Да?

Что-то в ее тоне напугало меня. И выражение лица было каким-то необычным. Серьезное, нервное, возбужденное.

Мне это не понравилось. Это было похоже на волнение.

— Что?

— Ну, вообще-то я пока не собиралась тебе говорить. Но я не могу больше ждать. Это может случиться скорее, чем ты думаешь.

— Что? Что может случиться?

— Мы уезжаем. Мы это планируем. Как только мы I найдем где-нибудь…

— Мы? Кто это мы?

— Я и Нейл, конечно! Мам, ты должна была догадаться! Ты должна была понять, как мы подходим друг другу! Как только Нейл найдет место, где мы сможем поселиться, я поеду туда, найду работу и…

— Поедешь куда? — с упавшим сердцем спросила у нее я. С упавшим, тяжелым сердцем, готовым разорваться в любой момент. Моя младшенькая. Моя детка. Моя маленькая девочка. Я этого не вынесу. Я еще не готова. Это слишком скоро. Не сейчас, пожалуйста! На следующий год, а лучше через два. Тогда я буду готова. Я не стану возражать, честно, я не стану пытаться удержать ее, но только не сейчас…

— В Корнуолл, конечно! — возбужденно засмеялась она. — Я буду жить в Корнуолле с Нейлом. Мы поженимся. И у нас будет целая куча детей. Ты рада, мам? Хочешь быть бабушкой?

ГЛАВА 12

— Что такое? — Голос у Пола был раздраженный, как будто ему помешали смотреть финал футбольного Кубка.

— Ты можешь приехать? Сейчас? Пожалуйста? Дело в Люси.

— Что с ней? — Теперь он говорил резко и тревожно. Без сомнения, подозревает аппендицит или автомобильную катастрофу.

— Нет, ничего страшного, она не больна. Прости. Мне просто… нужно, чтобы ты поговорил с ней. Приезжай и поговори с ней, пожалуйста, Пол.

— Зачем?

— Пол. Я ведь не часто прошу тебя помочь, правда?

Я была удивлена собственным тоном. Думаю, Пол тоже, потому что он немедленно согласился:

— Правда. Хорошо. Я буду через полчаса.

— Один.

— Хорошо.

Через полчаса он действительно появился в дверях, тревожно наморщил лоб.

— В чем проблема? — спросил он, едва переступив порог. — Экзамены?

— Нет. Она получит результаты только в следующем месяце, но я думаю, с этим все будет в порядке. Дело в ее новом приятеле, Нейле. Она познакомилась с ним в Корнуолле и…

— Привет, пап! — крикнула Люси, спускаясь по лестнице. — Не знала, что ты собираешься зайти!

— Привет, пап! — эхом отозвалась Виктория, перегибаясь через перила. — Ты останешься пообедать?

— Нет. Я… просто приехал… повидаться. Поговорить с вами, — сказал он, нахмурившись в мою сторону. — Она не беременна? — шепотом добавил он, направляясь ко мне на кухню.

— Беременна? — спросила Люси, которая слышала гораздо лучше, чем полагал ее отец. — Кто? — Она замерла и уставилась на Пола: — Линнетт?

— Нет. Никто, — ответил он, усаживаясь у кухонного стола.

Я поставила чайник.

— Так в чем дело? — поинтересовался он, переводя взгляд с меня на Люси, с нее на Викторию и потом опять на Люси.

— Расскажи папе, — велела я Люси. — Расскажи ему про Нейла.

Виктория откусила кусочек бисквита. Она выглядела озадаченной:

— А что с ним?

— Ну вот, спасибо, мамочка! — воскликнула Люси. — Я хотела сама сказать папе, в свое время, когда я буду готова…

— Что сказать? — спросила Виктория.

— Зачем тебе надо было ему говорить? — продолжала Люси. — Подняла зачем-то шум, теперь все волнуются…

— Из-за чего все волнуются? — потребовала Виктория с полным ртом бисквита.

— Конечно, я волнуюсь! — парировала я. — Тебе всего девятнадцать, и что будет с колледжем? Неужели ты собираешься вот так запросто взять и все бросить? После такой тяжелой работы…

— Я могу вернуться в колледж позже. После родов!

Наступила тишина. Виктория подавилась бисквитом. Пол поднес руку ко лбу и слегка покачнулся.

— Боже мой, — тихонько сказал он. — Так и есть. Ты беременна.

— Нет! — раздраженно бросила младшенькая. — Пока нет.

— Что значит «пока нет»?! — завопила Виктория. — Ты нарочно хочешь забеременеть? Черт возьми, Люси!!!

— Последи за языком, Виктория, — безо всякой на то необходимости сказал Пол. — Люси, что это все значит? Почему ты хочешь бросить колледж? Мне казалось, у тебя все идет хорошо?

— Я влюблена, — удивительно самодовольно заявила Люси.

— Черт возьми! — ошарашенно повторила Виктория.

— И я буду жить с ним. В Корнуолле.

— Не думаю, — сказал Пол.

— А я думаю! — отрезала она. — И мне уже есть девятнадцать, так что я сама принимаю решения!

— Пожалуйста, — сказала я, расставляя на столе чашки с кофе, — давайте не будем ссориться. Давайте обсудим все спокойно и разумно, как взрослые.

— Тут нечего обсуждать, — процедила сквозь зубы Люси. — Я уезжаю в Корнуолл к Нейлу.

— Вы же только что познакомились. — Голос у меня дрожал.

— Ты рехнулась, — заявила Виктория.

— Заткнись, Виктория! Ты просто завидуешь, потому что Рис тебя бросил!

— Завидую? — взвилась старшенькая. — Я тебя умоляю! Мне просто жаль тебя! Тебе нужно научиться обходиться без мужчин. Это анахронизм, пережиток патриархата…

— Спасибо тебе, Виктория, — тихо сказала я.

— Я люблю его! — настаивала Люси, отталкивая чашку.

— Это просто гормоны! — опять вступила Виктория. — Правда ведь, мам? Скажи ей! Ты сказала, что знала, что все дело в гормонах, каждый раз, когда я влюблялась. Ты должна была сказать об этом мне, и сейчас ты должна сказать Люси! Давай, говори!

— Виктория, неужели ты думаешь, что Люси прислушается хоть к одному моему слову? — шикнула я. — В отличие от тебя?

— Я не была такой дурочкой. Я не собиралась уезжать в Корнуолл и заводить детей…

— Ты не любила по-настоящему, — бросила ей Люси.

— И ты тоже! — не выдержала я. — Это тебе только кажется. Ты просто так думаешь!

— Да что ты об этом знаешь? — едко спросила Люси.

Пол поднял брови.

— Я-то знаю, — ответила я, слегка покраснев, — поверь мне.

— Послушала бы ты маму, — агрессивно заявила Виктория, — она знает о жизни больше твоего. Она старая.

Ну не такая уж старая, черт побери.

— Никто не знает, что я чувствую! — возопила Люси. — Только Нейл меня понимает!

Ох, избавьте меня от скрипки, ради бога.

— Спасибо тебе большое, — произнесла я капризным тоном мученицы. — Значит, я тебя не понимала, когда среди ночи ты плакала от голода, или когда в два года ты испугалась пылесоса, или когда ты отказывалась идти в садик, потому что Джейсон Джонс смеялся над твоими красными туфельками…

— Ты знаешь, о чем я, — вздохнула младшенькая. — Ты же знаешь.

Да, конечно, я знаю. И Виктория тоже, несмотря на то, что в последнее время ее позиция в корне изменилась. И Пол, возможно, знает даже лучше нас всех, потому что это именно он после всего, что было сказано и сделано, ушел от жены, с которой познакомился чуть ли не ребенком, и стал жить с женщиной, заразившей его тем самым безумием, которое сегодня демонстрирует нам его младшая дочь. Не знаю, подумал ли Пол о том же или просто решил избрать другую тактику, но внезапно он сделал глубокий вдох, глотнул кофе и начал все сначала:

— Хорошо, Люси. Скажем прямо. Мы все понимаем твои чувства…

Но не успел он закончить, как зазвонил телефон и Люси бросилась к нему со скоростью опытного регбиста.

— Нейл! Привет, дорогой! — услышали мы, и дверь за ней захлопнулась.

— Я не могу больше этого выносить, — сказала Виктория. — Я ухожу. Пока, папа.

— С кем она гуляет, — спросил Пол, глядя, как она садится в свою машину и уезжает, — теперь, когда с мужчинами покончено?

— С подружкой, Хейли. Они развлекаются, пьют и танцуют. — Я улыбнулась: — Уверена, это просто очередная фаза. Как только появится мало-мальски симпатичный молодой человек, вся эта ненависть к мужчинам немедленно вылетит в окно.

Но я думаю, ей полезно некоторое время побыть одной.

Пол поежился. Я помолчала и пристально посмотрела на него.

— Иногда очень приятно побыть одинокой девушкой, — сказала я. — Помогает во всем разобраться. Выяснить, что ты собой представляешь, не как часть пары, а сама по себе.

— Правда? — сказал он, глядя на меня так же пристально.

— Да.

— Ты выглядишь совсем по-другому, — заметил он после паузы. — Лучше.

— Все так говорят. А что, раньше я выглядела настолько ужасно?

— Я не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что ты стала лучше выглядеть.

— Я бегаю. И лучше питаюсь. Так посоветовал врач. Только с релаксацией не справляюсь. Музыка напоминает мне о курсах для беременных.

Пол засмеялся.

— Что же мне делать с Люси, Пол? — В горле у меня был комок. Курсы для беременных были кошмаром, роды хуже любого кошмара, но посмотрите, что получилось в результате. Лучшие две вещи в моей жизни. Я не могла потерять младшенькую именно сейчас, понимаете? Но и остановить ее я тоже не могла! — Ей девятнадцать. Она взрослая. Если она будет настаивать…

— Послушай. — Пол сел рядом со мной и взял меня за руку. Я тупо смотрела на это. Казалось странным сейчас, через столько времени, видеть его руку, сжимающую мою, как будто он до сих пор волнуется за меня. Как будто он никогда не говорил мне тех ужасных вещей о том, что я отравила Линнетг и кота. — Я не думаю, что нужно сражаться с ней, — ласково сказал он. — И если мы будем возражать, она только скорее убежит к этому парню.

И будет крепче держаться за него.

— Так что же нам делать? Просто отпустить ее? Она его едва знает…

— Отпусти ее, и пусть живет у твоей сестры. Бев ведь не будет возражать, правда? Тогда Люси получит столько Нейла, сколько захочет, и ей не надо будет срочно переезжать к нему…

— А колледж?

— Я бы не стал биться об заклад, что к началу семестра их роман будет еще продолжаться. А если будет — что ж, тогда и отнесемся к этому серьезнее.

Я еще минуту или две держалась за его руку, обдумывая все сказанное, тихо кивая по мере того, как смысл слов Пола проникал в мой мозг и боролся с паникой, охватывающей меня.

— Почему я сразу об этом не подумала? — спросила я наконец.

— Потому что ты все время находишься здесь и принимаешь все удары на себя. А я приезжаю только в особых случаях, вроде этого, чтобы… дать совет. И поэтому, возможно, мне со стороны виднее.

— Это всегда так будет? Ты всегда будешь приезжать, если мне понадобится совет? Даже если… даже если мы разведемся?

Вот. Я это сказала. Я первая предложила. Сердце мое бешено колотилось. Это был отчаянный поступок.

Пол смотрел на меня с удивлением:

— Если разведемся? Да, конечно. Ты знаешь, я всегда готов помочь детям. И тебе тоже, Элли. Я всегда хотел, чтобы мы были друзьями.

— Но я никому не давала яда, — быстро проговорила я. — Ни Линнетт, ни коту. Особенно коту!

Он пожал плечами:

— Я и сам в это не верю, честно. Но я не знал, что и думать…

— О чем думать? — вмешалась Люси, вернувшаяся после телефонного разговора. Щеки у нее порозовели, как у всякого человека, который в течение получаса хихикал и кокетничал.

— Мы решили, что поступим следующим образом, — твердо сказала я. — Сегодня вечером я позвоню тете Бев…

Все прошло на удивление хорошо, Люси перестала протестовать в ту же минуту, как поняла, что в течение двадцати четырех часов может прибыть в Корнуолл и в объятия своего возлюбленного, если правильно разыграет свои карты. Бев вряд ли могла бы представлять какую-то опасность как дуэнья.

— Я иду собирать вещи! — несколько преждевременно объявила младшенькая и стала подниматься по лестнице, напевая какую-то глупую любовную песенку.

— Спасибо, — сказала я Полу, провожая его к дверям.

— Рад, что тебе стало лучше, — повторил он. — Какие, говоришь, таблетки ты принимала?

Ничего я не говорила.

— Я их не принимала. Они мне не нужны. Настоящего стресса у меня не было, просто пришла пора отдохнуть. Диа-зиа-что-то. Подожди, они тут, на кухне. Сейчас, я тебе скажу… Я уверена, что там диа-зиа… Да где же они? — Я отложила в сторону пачку счетов и вчерашнюю газету. — Я их точно оставила здесь, еще хотела отнести их назад в аптеку. И куда, интересно, они подевались? Люси? Люси, ты не убирала таблетки со шкафчика в кухне? Люси?

Она спускалась по лестнице, и вид у нее был встревоженный:

— Мам! Ты не видела Кексика? Он сидел у меня на кровати, и его опять тошнило, прямо на мое одеяло, такой кошмар… Что ты говорила насчет таблеток?

Когда в первый раз часами бродишь по саду и кричишь: «Кексик, где ты?», соседи могут счесть, что это временная проблема. Во второй раз будет вполне логично, если они обратятся в ближайший сумасшедший дом. А моим душевным здоровьем и так уже озабочено достаточно людей.

— Он наверняка лежит где-нибудь мертвый! — рыдала я, пробираясь через кусты и снова вглядываясь в мутные глубины пруда с рыбками. — Я не могу в это поверить! Не могу поверить, что ему удалось открыть баночку с таблетками. Крышечка была с системой защиты от детей.

— Не надо делать поспешных выводов, — сказал Пол. — Мы не нашли баночку, и в рвоте не было никаких следов таблеток, хотя, честно говоря, мы не слишком тщательно ее изучали.

— Ну а что еще я должна думать? Таблетки пропали, а бедный кот снова отравился. Пол, у него и так больные почки! Он даже вечернее лекарство не съел! Я никогда себе не прощу, никогда! Как я могла быть такой дурой, как могла оставить таблетки валяться на столе! Любой маленький ребенок мог взять их!

— У нас нет никаких маленьких детей, — заметила Люси.

— Тогда любой маленький кот, — сказала я. — Кексик! Котик, милый, иди сюда, где ты? Иди к мамочке! Пожалуйста, не умирай!

Никогда больше не брошу таблетки без присмотра.

У меня в доме вообще никогда больше не будет ни одной таблетки.

Я не позволю врачам выписывать их мне, я не стану покупать их в аптеке, даже витамин С. Никаких таблеток.

Кроме лекарства для кошачьих почек, конечно.

Если Кексик вернется целым и невредимым.

Пожалуйста, Господи, пожалуйста, не заставляй меня снова проходить через все это. Не заставляй осушать пруд с рыбками, я этого просто не вынесу. Но с другой стороны, если нам все-таки придется сделать это, спасибо тебе, что привел сюда Пола.

— Тебе придется осушить пруд, — мрачно сказала я ему.

— Нет, не придется, — ответил он.

— Если мы не найдем кота, придется. Кто тебе дороже, Кексик или твои дурацкие рыбы?

— Они не дурацкие. У них тоже есть чувства. Они живут и дышат. Они влюбляются, и у них появляются дети, а потом они болеют и умирают, совсем как…

— Ой, умоляю тебя! Рыбы не влюбляются!

— Конечно влюбляются! Посмотри на того, оранжевенького. Держу пари, ему нравится эта серебристо-розовая малютка!

— Пол, ты даже не знаешь, самцы они или самки, так что…

— На вас просто смотреть противно! — запротестовала Люси. — Бедный Кексик лежит где-то и умирает, а вы спорите о том, влюбляются ли рыбки! Боже! Как будто вы снова живете вместе!

Несмотря ни на что, мы с Полом посмотрели друг на друга через пруд и улыбнулись. Нет, в этом не было ничего общего с совместной жизнью. Но было приятно снова переругиваться, беспечно и шутливо, как это делают давно женатые люди.

Я вдруг подумала, что теперь, когда я окончательно поняла, что больше не люблю Пола, он, возможно, снова начнет мне нравиться. Но потом я опять стала паниковать из-за кота и забыла об этом. Да и вообще, глупо думать о таких вещах, когда с меня все еще не снято обвинение в преднамеренном отравлении.

Уже темнело, когда мы наконец услышали ангельский звук: слабое, очень слабое, дрожащее мяуканье.

— Мама! — крикнула Люси. — Я его слышу!

— Где?

— Ш-ш-ш! Слушай!

Мы все на цыпочках подкрались к дому.

— Мяу! Мяу!

Мяуканье было жалобное и жалкое, и оно шло из…

— Сарай! — сказал Пол и бросился в кухню, где у нас до сих пор лежал ключ от старого садового сарая.

— Он не заперт! — закричала я ему вслед.

Пол замер на месте и уставился на меня.

— Почему?

— Какая разница? Давай откроем дверь!

Дверь была тугая — такая тугая, что запирать ее не имело никакого смысла. Когда-то Пол пекся о сохранности сарая с ретивостью тюремщика. Можно было подумать, что у него там хранятся все сокровища британской короны, но на самом деле там не было ничего, кроме любимых мужских игрушек: мешков с компостом, удобрениями и торфом; банок с креозотом и лаком; цветочных горшков, пакетиков с семенами, лопат и совков; банок с винтиками и гвоздиками (это-то зачем?); печальных и нераспознаваемых останков сломанных вещей и механизмов, в которых не хватает одной-двух деталей… ну, вы уже поняли, о чем я. Со всеми этими штуками они играют часами, пока вы занимаетесь домашней работой, и думают, что вы ничего не понимаете. Но вы-то знаете, что это просто игровая терапия, как в начальной школе: сортировка и раскладывание, вырезание и наклеивание, рисование и моделирование.

Может быть, именно поэтому мужчины так стараются держать все это в тайне. В любом случае, достаточно сказать, что я не видела никаких причин запирать дверь сарая на цепочку, на замок или на щеколду с тех пор, как Пол уехал. Уже несколько лет в нашем районе ничего не было слышно о ворах, промышляющих похищением цветочных горшков. Летом я обычно оставляла открытым маленькое окошко, потому что в сарае было невероятно душно и отвратительно пахло, и я ненавидела, когда случайно залетевшие внутрь пчела или бабочка отчаянно бьются о стекло, пытаясь выбраться.

— Окно открыто! — обвиняюще сказал Пол.

— Только форточка.

Однако этой форточки оказалось достаточно, чтобы пропустить внутрь средних размеров кота.

Кексик лежал на полу в сарае, тяжело дышал и виновато посматривал на лужицу рвоты рядом с собой.

— Бедный мой мальчик! — ахнула Люси, подхватывая его на руки.

— Осторожней, Люси, — предупредила я, памятуя о том, как чутко реагировал его желудок на подобное обращение в прошлый раз.

Но Кексик позволил младшенькой поднять его, и ничего страшного не произошло.

— Я немедленно позвоню ветеринару, — сказала я.

— Сейчас вечер воскресенья.

— Тогда в неотложную помощь. Они должны взглянуть на него. По-моему, он опять отравился.

Пол смотрел на пол.

— Что? — резко спросила я, проследив за его взглядом.

— Корм для рыбок, — сказал он, показывая пальцем.

— Что-что?

— На полу, посмотри. Наверное, кот опрокинул банку.

— Ну и что?

Неподходящее время для того, чтобы обсуждать, кто должен следить за порядком в его святилище.

— Я совсем про него забыл. Он тут уже много лет. И наверняка совсем стух.

— А я-то удивлялась, почему тут такая ужасная вонь.

— Элли, — сказал Пол, очень тихо и очень медленно, все еще, словно загипнотизированный, глядя на кучу на полу сарая. — Элли, я думаю, его и съел Кексик. Средства от вредителей совсем ни при чем. Думаю, надо отнести немного этой дряни ветеринару и сказать, что скорее всего кот отравился именно ею.

Я уже начала набирать номер скорой ветеринарной помощи.

Если вам приходится ехать по пригородам Лондона поздним вечером с измученным рвотой котом на коленях, вы можете счесть, что лучше попросить бывшего мужа отвезти вас на его «воксхолл-примере», чем трястись в подземке. Я прекрасно понимала, что все могло бы быть куда хуже. Некоторым образом Люси оказала нам огромную услугу, потому что объявила о своих матримониальных планах и мне пришлось вызвать ее отца. Говорю я об этом потому, что именно она сидела на заднем сиденье «примеры» с банкой гнусно пахнущего рыбьего корма в одной руке и банкой с кошачьими рвотными массами в другой.

— Это отвратительно! — простонала она в пятнадцатый раз, когда Пол повернул направо, потом налево у светофора, потом опять налево у круговой развязки возле паба, в соответствии с указаниями, которые нам давали по телефону. — Быстрее! Я больше не вынесу! Это… фу-у-у!

— Мяу! — закричал Кексик и слабо закашлялся.

— Пол, быстрее, мне кажется, ему хуже! — испуганно сказала я. — Еще далеко?

— Думаю, нет. Слушайте, кончайте ныть и ищите справа Гринуэй-роуд, ясно?

Мы прибыли к ветеринару в половине одиннадцатого. К одиннадцати он дал Кексику обезболивающее и промыл ему желудок, исследовал содержимое наших банок с образцами и согласился с тем, что, скорее всего, причиной пищевых отравлений был корм для рыбок. Однако на этот раз мы успели вовремя, яд не успел полностью всосаться, и ничего серьезного не произошло.

— Слава богу! — выдохнула я. Теперь, глядя на безжизненное тело в клетке, я готова была расплакаться.

— Но с ним все будет хорошо? — спросила Люси, поглаживая лапу Кексика сквозь решетку.

— Будем надеяться. На ночь мы оставим его здесь для наблюдения.

— У нас нет страховки… — начала я, зажмурившись, чтобы отогнать образы благоразумных семей с иррационально здоровым лабрадором и улыбающимися сладкими-сладкими детишками.

— Все в порядке, — перебил меня Пол. — Сколько с нас?

Когда он отдавал ветеринару деньги, в глазах у него было странное выражение. Сначала я его не узнала, но по дороге домой внезапно поняла, что это напомнило мне Викторию, которая однажды, в возрасте семи лет, стянула у меня коробочку с шоколадками. Она отдала мне то, что осталось, и попросила прощения, но потом залилась слезами и сказала:

— Я должна была отдать тебе все шоколадки, но я не могу! Я их съела!

Это была вина. Вина и сожаление. Ну что же, и поделом ему.

Вы понимаете, к чему я клоню? Даже если бы я сама сняла банку с кормом с полки, даже если бы я принесла Кексика в сарай и сказала: «Вот, детка! Вкусный рыбий корм! Давай-ка, скушай!», даже если бы я смешала корм с его едой и затолкала в кота с ложечки… Все равно, вряд ли мне удалось бы сделать то же самое с Линнетт, это ведь очевидно, правда? Я совершенно уверена, что даже в моменты тяжелого умственного затмения — и тут я должна добавить, что большую часть времени мой муж был вполне разумным человеком, — даже в самом мрачном настроении Пол вряд ли мог бы вообразить, что Линнетт станет есть что-нибудь, в чем содержатся гнусные, вонючие, мерзкие, склизкие, протухшие черви. Я не в состоянии понять, как это мог съесть кот, но уж человеческое существо? Никогда. Никогда, даже в самом диком ночном кошмаре, даже если сварить их в шампанском и полить шоколадным соусом. Ни при каких обстоятельствах. Так что я ни секунды не сомневаюсь, что его молчание по пути домой было вызвано именно чувством вины, а не усталостью, сосредоточенностью или озабоченностью состоянием Кексика.

— Завтра вечером я заеду за ним и привезу сюда, — тихо сказал он, заворачивая на нашу улицу. — И не волнуйся из-за денег. Я обо всем позабочусь.

— Если тебе это и правда не трудно…

— Конечно.

— Что ж, спасибо. Ты… выпьешь кофе?

— Нет. Я лучше поеду к Линнетт.

— Да. — Я открыла дверь и начала вылезать из машины. — Я рада, что ты приехал, Пол.

— Я тоже. Хорошо, что мы узнали… в чем была проблема.

Он не мог смотреть мне в глаза. Я не мстительна, но тут должна сказать: он это заслужил. Надеюсь, он еще долго будет нервничать из-за этого.

Когда мы с Люси наконец ввалились в дом, на автоответчике было два сообщения. Поставив чайник, я на всякий случай нажала на кнопку воспроизведения. Скорее всего, это что-то для Виктории или Люси, но в жизни ведь всякое бывает: может, это организаторы лотереи хотят сказать, что я выиграла миллион фунтов, или агент Джорджа Клуни оставил весточку, что Джордж видел меня в городе и хочет пригласить на обед.

— Здравствуй, Элли, дорогая. Это мама. Я звоню попрощаться.

Запищал длинный гудок, означающий, что сообщение окончено. Я уставилась на телефон. Попрощаться? И это все? Она уезжает на Майорку на всю оставшуюся жизнь и даже не потрудилась сказать: «Счастливо оставаться, будь умницей, не пропадай»? И ни слова о том, что она будет скучать по мне? Никаких сожалений — после всего, что я для нее сделала, после всех артритов и мозолей? В тот самый момент, когда мы наконец подружились — или мне это только показалось? Неужели я даже не заслужила прощального визита? Ну что ж, чудесно! Просто чудесно! Ладно, если она думает, что я побегу за ней до самой Майорки…

— Второе сообщение, — ласково сказал автоответчик, а потом опять раздался мамин голос:

— Ох. Элли, тебя еще нет? О господи!

— Би-и-ип! — подвел итог разговора автоответчик.

О господи? О господи?! Это все, что ты можешь сказать?

Я насыпала кофе в чашки и стала наливать в них кипящую воду, нарушая все правила техники безопасности. Я прямо дымилась от злости. Что же это за мать, которая оставляет такие сообщения на автоответчике собственной дочери? С тем же успехом она могла бы вообще мне не звонить. Могла бы попросту уехать на свою Майорку, и узнала бы я в свое время, что она даже не удосужилась попрощаться со мной, и нечего было меня дразнить.

— Мама с тобой разговаривала? — спросила я через несколько минут, позвонив Беверли.

— О боже, — ответила сестра и зевнула.

— Что значит «о боже»? О боже — что?

— Это значит: «О боже, только не еще один телефонный звонок». Ради бога, Элли, я уже в постели. Ты знаешь, который час?

— Ты никогда так рано не ложишься. И почему еще один телефонный… О. Я поняла. В постели с кем? Кто это?

— Ты его не знаешь.

В ее голосе была улыбка, улыбка, которая говорила, что Ты-его-не-знаешь покусывал ей ушко, или целовал в шею, или… еще что-нибудь, пока она разговаривала со мной. И я почувствовала себя раздраженной и несчастной, и мне стало завидно. Совершенно неожиданно мне тоже захотелось лежать в постели с кем-нибудь, кто заставлял бы меня так же улыбаться во время разговора по телефону.

— Не могла бы ты прерваться на минутку, — обиженно сказала я. — Я хочу с тобой поговорить.

— Похоже, сегодня весь мир хочет со мной поговорить.

— Что ты имеешь в виду? Весь мир — это кто?

— Люси, мама…

— Люси?! Она уже позвонила тебе? Господи, да когда же она успела… И что она сказала?

— Это что? Программа «Спроси семью»? Она сказала: «Привет, тетя Бев, это Люси».

— Очень смешно. Что она…

— Она сказала: «Я сразу позвонила тебе, потому что не могла дождаться, когда мама позвонит тебе вечером, но — угадай, что!» А потом она сказала: «Вот черт! Кота вырвало прямо ко мне на одеяло! Ой, дьявол! Я перезвоню!»

— Вот противная девчонка. Не могла подождать. Я собиралась сама позвонить и спросить тебя…

— Что спросить, Элли? Мне что-то уже надоело играть в загадки, и, честно говоря, у меня сейчас совсем другое на уме… — В ее голосе снова была улыбка.

Я нахмурилась. Вот везучая.

— Я хотела спросить, нельзя ли Люси приехать и немного пожить у тебя…

— Так и думала, что дело именно в этом. Не может оторваться от своего нового возлюбленного?

— Детей собирается заводить. Не давай ей, ладно? — с внезапной тревогой добавила я.

— За кого ты меня принимаешь? У меня презервативы в каждой комнате. Даже в гараже.

— Ну ладно. Насчет Люси мы поговорим, когда у тебя… будет другое на уме. Просто скажи, что сказала мама.

— Мама?

— Беверли, пожалуйста, сосредоточься. Ты сказала, что тебе звонила мама.

— Три раза.

— Три раза! — проскрипела я. — Просто замечательно! Она звонит тебе три раза и даже не способна оставить вразумительное сообщение на моем автоответчике! Ничего себе прощаньице…

— В первый раз она позвонила, сказала: «Привет, Беверли», уронила трубку, и нас разъединили.

Потом она позвонила во второй раз, и к телефону подошел Лоренцо.

— Кто?!

— Лоренцо.

Даже его имя она произносила улыбаясь. И с итальянским акцентом. Тьфу, какая гадость.

— И Лоренцо сказал: «Да-а, слуушаю? Этто ктооо?» — Я вполне могла бы обойтись без имитации сексуальной манеры речи Лоренцо.

— И она сказала?… — Я попыталась поторопить сестрицу.

— Она, наверное, подумала, что ошиблась номером, и повесила трубку.

И в этом вся соль истории? Этот Лоренцо со своей харизмой напугал нашу маму? Или наша мама не понимает итальянского акцента?

— И потом она позвонила еще раз? — устало уточнила я.

— Да. Десять минут назад.

— А ты была уже в постели.

— Нуда. Но правда ведь, уже поздно…

— И она сказала?…

— О, она сказала «до свидания».

— И все, что ли? До свидания? И больше ничего? Ни слова? Жалкое «до свидания», когда она собирается весь остаток жизни провести в чужой стране, вдали от семьи, которая столько для нее сделала? Просто «до свидания»?!

— Ну нет, не совсем.

Я вздохнула.

— Что значит «не совсем»? Ты можешь на секундочку прервать свои… итальянские дела и просто сказать мне?

— Извини. Да. Она сказала, что пыталась дозвониться до тебя. Она сказала… — Я почти слышала, как Бев напряженно пытается сосредоточиться.

Должно быть, это нелегко. Везет же некоторым. — Да, и она сказала, что собиралась заехать к тебе вечером, чтобы повидаться и все такое, ну, ты понимаешь, выпить, поцеловаться на прощанье. Но тебя не было. И уже подошло такси, чтобы отвезти их в аэропорт.

— О, — произнесла я, лишь слегка смягчившись. — Ну, она могла попробовать…

— И она сказала, что не может больше разговаривать, потому что такси уже ждет.

— И все? И это все? Вот и попрощались?

— Да! А потом она сказала, что заедет по дороге в аэропорт и…

Звонок в дверь раздался в тот момент, когда Лоренцо, очевидно, совсем устал ждать, и телефон упал на пол под отдаленное хихиканье.

Они заехали только на минутку, им пора было лететь, так что я успела только пожелать маме и Теду всего наилучшего, поцеловать ее на прощанье и немного всплакнуть, пока такси терпеливо дожидалось их снаружи. Почти все их вещи были уже собраны и отосланы, и их отъезд казался невероятно реальным и окончательным. Поездки в больницу с ворчливой неблагодарной старухой, которая наслаждалась своими болезнями и обожала выводить из себя всех окружающих, не имели ничего общего с этой оживленной пожилой леди, и все-таки для меня было шоком, когда напоследок мама сказала:

— Ты выглядишь гораздо лучше, Элли, дорогая. Ты повеселела, успокоилась и помолодела. Продолжай эту диету, бег или чем ты там еще занимаешься!

Гораздо лучше? Почему все постоянно это говорят, учитывая, что со мной и так все было в порядке?

Это она выглядит лучше… Наверное, она теперь иначе смотрит на меня, потому что сама стала счастливее.

Виктория пришла домой как раз в тот момент, когда мама с Тедом садились в такси, так что обе девочки успели попрощаться с бабушкой, а потом мы сели все вместе выпить чаю и поговорить о серьезных вещах.

— Люси некоторое время поживет у Беверли, — сказала я Виктории.

Старшенькая кивнула:

— Хорошая идея.

Я уставилась на нее:

— Ты не возражаешь? Тебя это не смущает?

— А почему меня это должно смущать? Я могу ей звонить. И она вернется домой к сентябрю.

— Не вернусь! — отрезала Люси. — Я останусь там и выйду замуж за Нейла. Вот увидишь, я не вернусь.

— Как скажешь, — пожала плечами Виктория. Ей явно все это надоело.

— Я так и говорю! — сказала Люси, красноречиво набиваясь на драку.

— Ну, тетушка Бев живо с тобой разберется. Она ведь феминистка, правда, мам?

— В некотором роде, — уклончиво ответила я, думая о Лоренцо и о том, станет ли он бродить по дому, пока там будет Люси.

— Держу пари, что ей в жизни не нужен мужчина! — сказала Виктория.

Пожалуй, мужчина ей не нужен. Ей нужно несколько. Одновременно. Если она и «разберется с Люси», то только убедив мою младшенькую, что не стоит раньше времени останавливаться на каком-то одном мужчине. И, учитывая все последние события, это будет не так уж плохо.

— Это временная мера, — предупредила я Люси. — Мы еще посмотрим, как у вас пойдут дела.

— Когда я приеду туда, мы вместе будем подыскивать собственное жилье, — настаивала Люси. — Я не собираюсь надолго задерживаться у тети Бев.

— Посмотрим, — повторила я.

Я покупала время и знала это.

— Понять не могу, куда я дела эти таблетки, — сказала я, складывая чашки в посудомоечную машину, перед тем как отправиться спать.

— Какие таблетки? — спросила Виктория.

— Ну эти, диази-что-то. Те, что врач мне выписал, а я не стала принимать. Я думала, их съел кот, но…

— Нет! Они у меня.

— У тебя? — Я в ужасе уставилась на дочь.

— Да. Они у меня в сумочке. Вот…

Я знала. Я всегда знала, что рано или поздно это произойдет. Не могло мне так повезти, чтобы обе девочки выросли и ни разу не попробовали наркотики. Воровать таблетки у собственной матери, открыто это признавать… Боже! Значит, ей уже ничем не поможешь. Я пристально смотрела на старшенькую, пытаясь вспомнить, за чем было велено следить в тех листовках, которые они приносили домой из школы. «Угроза наркотиков — руководство для родителей» и «Как узнать, принимает ли мой ребенок наркотики». У нее расширены зрачки? Странный запах изо рта? Или это я уже выдумываю? Может, это чеснок?

— Что ты так смотришь? — с любопытством спросила дочь.

— Какие еще наркотики ты принимаешь? — со вздохом спросила я.

Лучше сразу узнать всю правду.

— Принимаю? Наркотики? Ты о чем?

— Диази-всякое-такое. Что еще? И давно это с тобой?

— Мама! Как тебе не стыдно! Ты отлично знаешь, что я не принимаю никаких наркотиков. Ради бога! Я просто положила их в сумочку, чтобы завтра отвезти в аптеку, потому что ты жаловалась, что все время забываешь.

— О! — Я беспомощно посмотрела на Викторию. — Тогда спасибо. Извини, пожалуйста.

Она подняла брови и покачала головой.

— Нервишки пошаливают, да? — съязвила Люси. — А если у меня голова заболит, я могу принять парацетамол, или ты сразу позвонишь в Отдел по борьбе с наркотиками?

— Ну ладно, ладно, я же извинилась, — пробормотала я, чувствуя себя полной идиоткой. — Я иду спать.

— Она все-таки как-то странно себя ведет, тебе не кажется? — тихо сказала Люси, пока я поднималась по лестнице.

— Да, — ответила Виктория. — К тому же, в любом случае, от диазепама никакого кайфа. Я бы просто заснула, и все.

— Ага. Это все знают, — засмеялась Люси.

Все.

Никогда я эти листовки как следует не читала.

ГЛАВА 13

Понедельник, 7 июля.

Диета: завтрак — оставалась в постели и не могла встать, так что…

Ланч — сэндвич с беконом и томатным соусом.

Обед — очень, очень хорошо — деревенский сырный салат и картошка в мундире.

Позже — использовала остатки бекона, потому что им было очень одиноко на тарелке. Поджарила бекон с двумя яйцами, двумя помидорами и грибами.

НО целый день никакого шоколада и печенья!

Физические нагрузки: отлично. Пробежала несколько миль через парк, вниз к каналу, обратно вверх мимо гаража (чтобы скорчить рожу проклятой машине), вокруг паба и назад. В таком восхищении от собственного героизма, что вечером отправилась еще на одну пробежку (отработать яйца и бекон).

Разумеется, в дневнике я ни словом не упомянула о БМВ.

Это уже начало пугать меня. Я видела эту машину уже несколько раз, и водитель всегда смотрел на меня так, словно был со мной знаком.

Или я ему нравилась? Вряд ли. Стало совсем жарко, и я бегала в шортах в белую и синюю полоску, в розовой майке Виктории с британским флагом на груди и черепом со скрещенными костями на спине и в бейсболке. Добавьте к этому тот факт, что я была очень красная и потная, и вы поймете, что на меня вообще никто не должен был бы смотреть, но поскольку у БМВ был очень необычный номер, я не могла ошибиться. И вот в понедельник, когда я вернулась с утренней пробежки, машина была припаркована у моего дома.

Я замедлила ход, перед тем как повернуть, и увидела ее. Это было странно. Чертовски странно. Водитель сидел в машине, опустив окно и наполовину высунувшись наружу, и курил сигару. Во всю мощь играла песня «Куин» «Я хочу вырваться на волю», и он постукивал рукой в такт музыке. Смешно, как человек замечает такие мелочи. Подойдя ближе, я обнаружила, что на нем кремовая рубашка с короткими рукавами, судя по всему, очень дорогая. Рука, торчавшая из окна, была худой и загорелой, а на пальце блестело толстое золотое кольцо.

«Знает Бог, знает Бог, как на волю я хочу…»

Я очень медленно прошла мимо машины, борясь с желанием заглянуть в окно, и свернула на дорожку к дому.

«Я влюблен, я влюблен… Я влюбился в первый раз; на этот раз я уверен… Знает Бог…»

Я полезла в карман шортов за ключом. Не тот карман. Мне нестерпимо хотелось обернуться и посмотреть на машину, чтобы узнать, смотрит ли на меня водитель.

«Я не могу, когда ты любишь меня так… Я должен быть уверен, что когда выхожу за дверь…»

Есть. Вот он, ключ. Теперь нужно вставить его в замок, открыть дверь и войти. Незачем оглядываться. Просто очень шумно. Эта БМВ к тебе никакого отношения не имеет, простое совпадение.

«О, как я хочу вырваться на волю. Бог знает…»

Щелк. Музыка прекратилась. Воцарилась почти пугающая тишина. Ключ в замке, дверь наполовину открыта, и я удивленно повернулась, услышав, как хлопнула дверца машины. Водитель БМВ выпрямился, пригладил свои и без того гладкие коричневые брюки и седые волосы, снял черные очки и посмотрел прямо на меня:

— Миссис Бриджмен? Элисон Бриджмен?

В течение следующих нескольких секунд я перебирала в уме варианты. Возможно, он психиатр и его прислал доктор Льюис, чтобы проверить, не представляю ли я опасности для окружающих. Или инспектор из Общества охраны животных, которому стало известно о моей репутации отравительницы котов. Или еще того хуже, детектив, которого нанял Пол, чтобы проверить свои подозрения относительно покушения на Линнетт. Опять-таки, возможно, он из лотереи, насчет пропавшего владельца билета, выигравшего миллион фунтов… или агент Джорджа Клуни.

— Простите, а вы кто? — осторожно спросила я.

— Извините, — сказал мужчина, улыбаясь и протягивая мне руку. — Нужно было сразу представиться. Я Ян Унвин. Кажется, вы работаете с моим сыном Саймоном в моей компании?

Вот кого он мне напоминал. Проклятого Сопливого Саймона. Могла бы и сама догадаться.

Мы прошли на кухню — я в шортах и розовой майке с британским флагом, он в своих до хруста отглаженных брюках и кремовой рубашке, — и это так напомнило мне эпизод с его сыном и корзиной цветов, что я просто не в состоянии была сосредоточиться на том, что говорил мистер Унвин.

Поэтому, приготовив напитки, я предложила: «Не хотите ли посидеть в саду?» — тоном герцогини, приглашающей гостей выпить коктейль на террасе. Я слишком поздно вспомнила, что уже месяц не подстригала траву и что на газоне до сих пор валяются бренные останки воробья, убитого Кексиком, с которым коту надоело играть.

— Чудесно, — тем не менее, сказал гость.

Мы вынесли на улицу чай и печенье, и я поставила наши стулья по обе стороны от воробьиного трупа, который мы оба старались не замечать.

— Я заезжал несколько раз, — сказал он. — Но вас никогда нет дома.

— Я была на пробежке. Я очень много…

— Я вас видел. Я, конечно, не знал, что это вы, но я вас заметил. Вы бегали.

— Я тоже вас заметила. — Я вспыхнула в замешательстве: — То есть вашу машину. Номер «IOU 1». Он… примечательный.

— Мои инициалы, — засмеялся он. — Ян Освальд Унвин. Ужасные имена, но инициалы привлекают внимание.

Последовало неловкое молчание. Что ему нужно? Хочет пожурить меня за то, что я угрожала его сыну ножиком для разрезания грейпфрутов?

— Мне жаль, что вы меня не застали, — сказала я.

— Я мог позвонить. Но мне очень хотелось поговорить с вами лично.

Ох, это серьезно. Наверняка ножик для грейпфрута.

— Ваш сын… — начала я.

— Идиот, — сказал он, пожимая плечами.

— Это моя вина, конечно. Не следовало делать его начальником. Слишком большая ответственность для его слабого интеллекта.

— О.

— Но у меня было очень много дел с этим филиалом в Фару.

— О! Значит, филиал в Фару действительно существовал?

— Несмотря на все слухи о турнире по гольфу! — добавил мистер Унвин с широкой улыбкой.

И это была очень симпатичная улыбка. Ну откуда у такого мужчины такой сын, как Саймон? Как же несправедливы законы генетики!

— Ну и как он? — невежливо спросила я. — Филиал в Фару?

— Там все потихоньку налаживается. Я оставил там управляющего, который, надеюсь, поспособнее моего сыночка, — уныло сказал мой гость.

Мне стало его жаль. Он не виноват, что Саймон таким уродился, правда ведь? Мы делаем все, что можем, для своих детей, и если вдруг оказывается, что они безобразно себя ведут, нашей вины в этом нет.

— Я немного их встряхнул, там, в головном офисе, — добавил он.

— Я слышала, — призналась я.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Ой, мистер Унвин! — воскликнула я. — Вы же должны понимать, люди все время болтают! У меня есть друзья…

— И что они говорят?

— Ну… — Я помешивала чай печеньем, чувствуя себя очень неуютно. — Ну, просто говорят, что вы с Саймоном обменялись парой слов. — Я улыбнулась: — Ничего удивительного, что он явился сюда с цветами…

— Да ну? — Мистер Унвин выглядел удивленным. — А он мне не рассказывал!

И даже про нож?

— Что ж, — добавил он, — надеюсь, сын выразил нашу озабоченность. Из-за вашего стресса.

— Ах, да. Да, конечно. — Я уткнулась носом в чашку с чаем.

Мне было ужасно стыдно. Конечно, он видел, что у меня нет никакого стресса. Люди в состоянии стресса не бегают по улицам, не выглядят здоровыми и загорелыми, не носят старые шорты и розовые майки. Они не ездят на экскурсии в Корнуолл и не заводят там романы с роскошными мужчинами. Они не шляются по магазинам и не покупают новую одежду, ради которой им потом приходится идти в винный бар. Внезапно я со всей очевидностью поняла, что эта история целиком и полностью была явным и очевидным жульничеством. У меня в жизни не было никакого стресса. Это началось с вранья, но доктор Холкомб и доктор Льюис проделали такую большую работу, устанавливая диагноз по выдуманным мной симптомам, что убедили даже меня. Не скрою, приятно было смотреть, как Саймон ерзает у меня на кухне, до смерти боясь, что я потащу его в суд. Поделом ему, и только ради этого стоило затевать эту канитель, но у меня не было никакого желания делать то же самое с его отцом — приятным, искренним и красивым мужчиной, которому нравится «Куин» и который улыбается так, словно ему действительно хочется улыбаться.

— Не было у меня никакого стресса, — сообщила я, поставила чашку на землю и посмотрела ему прямо в глаза.

— Не было?

Гость выглядел озадаченным. Возможно, он тоже хотел бы поставить чашку на землю, но там был дохлый воробей.

— Нет. Врачи… Я побывала у двух разных врачей. Они оба считали, что я страдаю от стресса, и я им поверила. Но теперь мне гораздо, гораздо лучше…

Я остановилась, внезапно смутившись. Если мне стало лучше, значит, что-то со мной было не в порядке, так ведь? Получается, это все-таки была не совсем выдумка. Я нахмурилась, пытаясь это осмыслить.

— Возможно, это было какое-то другое заболевание? — спросил мистер Унвин. — Что-то… менее серьезное? Может быть, вирус?

— Может быть, — неуверенно согласилась я.

— Часто слышишь, — серьезно продолжал он, — о людях, которые подцепят какой-то вирус, незначительный, может, чуть страшнее, чем обычная простуда или грипп, а потом начинают страдать от переутомления…

— Постинфекционный синдром переутомления. — Я энергично закивала. — Я читала об этом в газете.

— И это может продолжаться несколько месяцев, в некоторых случаях даже несколько лет.

— Ну, я очень надеюсь, что была больна чем-то другим.

— Да-да, конечно, но…

— Думаете, это было что-то похожее? — спросила я.

— Возможно, вы устали. Переутомились. Слишком много работали. И тревожились.

О да. Все вышеперечисленное и еще много чего. Измучена, вымотана, сыта по горло — и это только навскидку.

— Но я действительно не думаю, что у меня был стресс, — добавила я с несколько большей уверенностью, — связанный с работой или с чем-то еще.

— Ну что ж, — сказал мистер Унвин, и в голосе его было облегчение. Я почти чувствовала, как от него исходят волны этого облегчения. — Что ж, я рад слышать это, Элисон.

— Спасибо.

— Я приехал, как вы, возможно, догадались, чтобы извиниться. Извиниться за поведение моего глупого сына и его еще более глупой подружки…

— Бывшей подружки, насколько я знаю!

— Да, — улыбнулся он. — Вот дура! Я рад, что она ушла. Ну, я в любом случае, даже если вы и не страдаете от стресса, должен извиниться за их поведение, за все обиды и неприятности, которые они причинили вам…

— Все это не имеет значения, — ответила ему я, и это действительно было так, — теперь все в прошлом. Саймон вообще больше не осмелится связываться со мной, мистер Унвин.

— Пожалуйста, зовите меня Ян, — попросил он. — А почему?

— Думаю, я его напугала, — улыбнулась я, вспоминая, какое было у лицо у моего начальника, когда я рылась в ящике с ножами.

— В таком случае жду не дождусь, когда же вы вернетесь на работу, — отозвался Ян. — Саймону будет очень полезно кого-нибудь испугаться. Это заставит его оторвать от стула свою зад… место пониже спины и немного поработать.

— Сомневаюсь, что я смогу как-то повлиять на него в этом вопросе.

— Может, и нет. Ну, по крайней мере, он больше не будет тратить время на эту дуру Николя.

Ян поднялся и при этом чуть не наступил на воробья.

— Хотите, я похороню это за вас? — спокойно спросил он.

— Мне уже очень давно никто не делал такого любезного предложения, — засмеялась я, удивляясь сама себе. Себе и ему.

Он взял из сарая лопату, он вырыл яму в моем саду, он закопал мой труп воробья, и при этом, подумать только, — во-первых, мы с ним были практически незнакомы, во-вторых, он был моим самым главным начальником! А я стояла рядом и смотрела, как Ян роет яму, и смеялась вместе с ним, и болтала о котах вообще (у него, кстати, тоже был кот, по имени Капитан) и о Кексике в частности. Я рассказала, как он болел, и как мы осушали пруд с рыбками, и как нашли его в машине. А он рассказал мне, что у него был когда-то старый кот, любивший залезать в ванну и засыпать там, и однажды этот кот страшно напугал гостившего в доме старика, который наклонился над ванной, чтобы открыть кран. И к тому времени, когда с погребением птицы было покончено, мы уже совершенно расслабились, и меня уже не смущало, что я называю его Яном и что при возвращении на кухню нам пришлось пройти мимо бельевой веревки, увешанной нижним бельем.

— Ну что ж, — сказал он уже у двери. — Мне было очень приятно с вами познакомиться, Элисон.

— И мне с вами тоже, — ответила я, и это в самом деле было так.

— Лечитесь, пожалуйста, и не вздумайте возвращаться на работу, пока полностью не поправитесь, хорошо? Что бы с вами ни было — вирус, стресс, грипп, растяжение, синдром хронической усталости, — все равно вы нужны нам здоровой.

— Хорошо.

Я открыла дверь. Он помедлил на пороге, глядя на свою машину. Очень милая машина, но зачем ее рассматривать? Я ждала. Не могла же я закрыть дверь, пока он стоял на пороге, и не могла уйти, оставив дверь открытой, так что пришлось стоять, держать дверь и ждать его.

— И еще кое-что, — сказал Ян, когда я почувствовала, что рука, держащая дверь, уже начинает затекать.

— Да?

— Вы любите тайскую кухню?

Думаю, я посмотрела бы на него примерно так же, если бы он предложил мне решить алгебраическое уравнение, записав его японскими иероглифами.

— Простите?

— Тайская кухня. Очень симпатичная. Немного острая, но не такая, как индийская. Больше похожа на китайскую, хотя…

Чего? Он что, в свободное время приторговывает кулинарными книгами?

— Я знаю, что это такое. Я просто не поняла вопроса.

— Есть очень славный тайский ресторанчик около Нью-Парк-роуд. Рядом с баром «Золотоискатель», напротив…

— Я знаю. Знаю, где это. Я просто не понимаю…

— Я подумал, — сказал он, все еще глядя на свою машину, потом повернулся ко мне и выпалил: — Я подумал, не захотите ли вы сходить туда. Как-нибудь вечерком.

— Простите? — еще раз переспросила я.

Давай-давай, скажи по буквам. Тебе придется это сделать. Иначе я все равно не поверю.

— Со мной. Не хотели бы вы поужинать со мной? Пожалуйста.

— Это вряд ли, — сказала я.

Конечно, вряд ли, а вы что думали?

Это же просто трюк.

Надо пойти и повидаться с ней. Вести себя дружелюбно, пить ее чай, есть ее печенье, выразить свою симпатию из-за этого так называемого стресса. Привлечь ее на свою сторону, пожаловавшись на своего сына и его подружку. Похоронить труп воробья в ее саду и обменяться парочкой шуток относительно котов, выпрыгивающих из ванны. Умаслить ее. Улыбаться ей, попросить, чтобы она звала вас Яном. И, наконец, сразить ее наповал. Пусть думает, что действительно представляет собой нечто особенное. Главный босс приглашает ее поужинать с ним! Ух ты! Она тут же возомнит о себе бог весть что. Она будет не в силах поверить своему счастью. Ей будут завидовать все девочки на работе. Она будет есть у вас из рук.

Она не будет представлять для компании никакой угрозы.

Вы никогда и ничего от нее не услышите о стрессе из-за работы.

Ну так вот, дражайший Ян, я на это не куплюсь. Может, я и глупа, но не настолько. Можешь засунуть свою тайскую кухню себе в задницу. И машину туда же.

Все это привело меня в такое дурное настроение, что я чуть не откопала воробья обратно.

Кексик выглядел настолько лучше, когда Пол привез его домой от ветеринара, что было невозможно поверить в то, что еще вчера бедолаге требовалась скорая помощь. Ну, почти невозможно. Он зевнул и потянулся, когда мы вытащили его из переноски, раздраженно махнул на нас хвостом и устремился прямиком к кошачьей дверце.

— Ему можно выходить? — спросила я у Пола.

— Ветеринар сказал, что его надо подержать несколько дней на легкой диете, а в остальном все как обычно.

Кексик открыл кошачью дверцу и вылез наружу. Словно нежные родители, наблюдающие за первыми шагами своего дитяти, мы смотрели из окна кухни, как он невозмутимо прошелся по газону, остановился, понюхал землю, трижды повернулся, опять принюхался и обиженно посмотрел на нас в окно.

— По-моему, он слегка дезориентирован, — сказал Пол.

— Нет, — улыбнулась я. — Он просто не понимает, куда делся его воробей.

Утром во вторник мы все отправились на станцию, чтобы проводить Люси в Корнуолл.

— Зачем ты отпросилась с работы? — подозрительно спросила она у Виктории.

— Чтобы попрощаться с тобой, — ответила любящая сестра. — На случай, если ты уже не вернешься.

— Ну, может, я и не вернусь, — объявила Люси, — но это не значит, что ты можешь пихать свои вещи в мой шкаф.

— Девочки! — воскликнул Пол, который тянул к платформе чемодан на колесиках. — Послушайте, постарайтесь вести себя цивилизованно. Вы будете скучать друг без друга…

— Да, — пожала плечами Люси. — Как скучаешь по прыщу, когда его наконец сведешь.

— Уж кому это знать, как не тебе, — парировала Виктория.

Меня больше беспокоил тот факт, что с работы отпросился Пол. Виктория всегда ищет повод сказаться больной, но Пол другое дело. Из-за него я чувствовала себя так, словно Люси действительно покидает дом.

Как будто он думает, что мы с ней можем больше не увидеться. У меня на глаза наворачивались слезы, когда я смотрела на младшенькую: возбужденную, широко улыбающуюся, сжимающую в руках билет и журнал для чтения в дороге. Она уезжает к мужчине, которого любит. Покидает нас без малейших сожалений. Так всегда и бывает, это совершенно нормально. В доисторические времена мужчина-неандерталец дал бы ей дубинкой по голове и утащил в свою пещеру в Корнуолле. В менее далеком прошлом она бы вышла замуж совсем юной и сейчас уже вела бы хозяйство и воспитывала детей. Сегодня, в нашем просвещенном обществе, она может решить свою судьбу сама. Сделать выбор. Разве не так? Или права Виктория со своей новой философией и Люси просто жертва собственных гормонов? Я с грустью смотрела на свою младшую дочь, вспоминая маленький розовый сверток, который я принесла из больницы девятнадцать лет назад; малышку в красных бархатных штанишках, бегающую по дому за своей старшей сестрой; хорошенькую девочку с двумя хвостиками, надевающую свое лучшее платье, чтобы идти на день рождения…

— Ты почему плачешь? — внезапно спросила у меня Виктория обвиняющим тоном.

— Я не плачу. Просто что-то в глаз попало.

— А как ты думаешь, почему она плачет? — к моему удивлению, рявкнул Пол. — Твоя мать будет скучать без Люси, и ты тоже, Виктория, хоть ты и не хочешь это признавать. — Он обнял меня за плечи, и это уже удивило меня до такой степени, что я чуть не подпрыгнула. — Не так уж далеко она уезжает, — мягко сказал он мне. — Ты всегда можешь поехать повидаться с ней. Это же не Австралия.

Я даже не смогла ему ответить. Я была слишком удивлена. И слишком шокирована.

Мы почти не разговаривали, когда возвращались со станции.

— Высади нас на углу, — сказала я Полу, когда мы подъехали к нашей улице, — если собираешься сразу поехать на работу.

— Не глупи.

Он подвез нас к дому, и Виктория выпорхнула из машины.

— Тогда чашечку чая? — предложила я.

— Нет… Нет, спасибо. — Пол сидел и хмурился, держась за ручной тормоз.

— Что ж. Спасибо, что отвез нас на вокзал и…

— Подожди. Мне нужно тебе кое-что сказать.

Масса вариантов.

Я решил вернуться к тебе.

Я понял, что никогда не любил Линнетт.

Я хочу развестись.

Я хочу, чтобы Линнетт поселилась здесь и мы все зажили одной счастливой семьей.

Я не заплатил по счету ветеринару.

Ветеринар сказал, что Кексик болен, и очень серьезно.

Я потерял работу.

Я получил новую работу в Австралии и уезжаю завтра. Один вариант хуже другого.

— Ты меня пугаешь. — Мне не нравилось выражение его лица.

— Нет. Ничего страшного. Я просто…

Я ждала, пытаясь не дать волнениям затопить мой мозг и выплеснуться наружу.

— Просто мы выяснили, почему заболела Линнетт.

Продолжай. Значит, ее не травили кормом для рыбок? Я смотрела на него с неподдельным интересом:

— Да? И что же это было? Недоброкачественное пиво?

Он рассмеялся. По-моему, именно такой смех называется горьким.

— Ты почти угадала. Только не пиво — недоброкачественная еда. В недоброкачественном ресторане.

— И как вы это узнали?

— Ресторан закрылся. Там была санитарная инспекция. Несколько случаев пищевого отравления, причем всем становилось плохо через несколько дней после ужина в ресторане. У них была какая-то грязь на кухне.

— Боже. Какой удар для бизнеса.

— Да. Как я уже сказал, они закрылись. Наверное, об этом будет написано в газете.

— Какой именно ресторан?

— Тайский ресторан, на Нью-Парк-роуд. Рядом с…

— Баром «Золотоискатель».

— Ты его знаешь?

— Нет.

И теперь уже вряд ли узнаю.

— Линнетт нравилась тайская кухня, — сказал Пол. — Но, боюсь, больше она у них есть не будет.

Я тоже.

— Ну что ж, по крайней мере, загадка разрешилась. — Да.

Он выглядел совершенно несчастным. И поделом ему. Подозревать собственную жену в отравлении любовниц и котов.

— Я должен попросить у тебя прощения. За подозрения. Это было совершенно несправедливо.

— Извинения приняты, — сухо сказала я.

— Если бы ты не вела себя так странно…

— А я не вела.

— Если бы ты не угрожала Линнетт…

— Я шутила.

— Да. Мне очень жаль. Нам обоим жаль.

— Хорошо.

Я вошла в дом. У Виктории наверху гремела музыка. Я закрылась в кухне, села за стол и стала смотреть в сад. Итак, моя репутация спасена. Больше меня не подозревают в отравлении. Что ж, чудесно. Полу жаль, Линнетт жаль, нам всем чертовски жаль, но это никак не могло примирить меня с тем фактом, что такое подозрение у него вообще возникло — хоть на минуту, хоть на секунду. Если он мог так обо мне подумать только потому, что я вела себя немного странно и отпустила несколько шуточек по поводу Линнетт, что ж, отлично, по крайней мере, теперь я буду знать, как он ко мне относится. Хорошо, что мы разошлись, потому что я бы ушла от него, если бы мы еще жили вместе. Пусть просит, пусть умоляет, но больше я его к себе не путцу. Пусть живет с Линнетт.

Вечером доставили букет цветов. Желтые розы и голубые ирисы. Красиво. Наверное, какой-то несчастный молодой человек пытается сломить упрямство Виктории.

— Это тебе! — с негодованием сказала старшенькая, чуть не швырнув в меня букетом. Потом она заглянула в карточку: — Что значит «ЯОУ»?

Он позвонил через несколько часов.

— Вы получили цветы?

— Да, спасибо. Очень мило.

— Судя по вашему голосу, вы от них не в восторге, — заметил он.

Неужели? Да, есть у меня такая странная черта. Не люблю, когда меня пытаются купить.

— У меня ужин подгорает, — солгала я.

— Ладно, тогда я позвоню как-нибудь в другой раз.

Не трудитесь.

На следующий день прибыл шоколад, еще днем позже — шампанское. Я швырнула цветы в корзину, а шампанское вылила в раковину. Я включила автоответчик и не перезванивала, когда меня об этом просили. Думаете, это слишком бурная реакция? Ну нет! Это он реагировал неправильно. Кто посылает цветы, шампанское и шоколад человеку, которого едва знает? Только тот, кому от этого человека что-то нужно, и вряд ли это что-нибудь хорошее. Только тот, кто хочет быть уверенным, что его не потащат в суд. Он ничуть не лучше своего сына с его корзиной цветов и патологическим страхом перед ножами. Нет-нет, позвольте сказать откровенно. Он в десять с раз хуже своего сына, потому что Саймона я никогда не любила, а Ян… Он мог бы мне понравиться. Вот что меня так разозлило. Я чувствовала себя дурой. Он уже начал мне нравиться, когда мы сидели на газоне над гниющим трупом воробья и пили чай с печеньем. Я думала, что он славный человек и не заслуживает такого сына. А теперь — я поняла, как это было глупо и наивно, и не испытывала ни малейшего желания разговаривать с ним. Плевать, что он мне посылает, все равно я это выброшу. Плевать, как часто он мне звонит, все равно он услышит только автоответчик.

— Почему ты не подходишь к телефону? — с негодованием поинтересовалась Люси из Корнуолла ближе к концу недели.

— Были какие-то странные звонки, — сказала я с некоторым смущением. — Как ты там устроилась?

— Нормально.

— Только нормально?

У меня в голове зазвучал тревожный звоночек. Она тоскует по дому. Ей не хватает меня. А может, Виктории. Или ее спальни. Ее стереосистемы.

— Да нет, отлично. Все отлично. — Она помолчала. — Хотя у тети Бев странные друзья, правда?

— Можно сказать и так, — улыбнулась я. — Но это ведь ко всем относится…

— И…

— Что?

— Ну, тут с Нейлом не так здорово, как было, когда он приезжал к нам, в Лондон. Он слишком много времени тратит на серфинг.

Трещина в таких прекрасных отношениях?! Всего через несколько дней! Мое сердце преисполнилось надежды. Возможно, скоро все это закончится. И к началу учебного года младшенькая приползет домой зализывать раны.

— Но, думаю, все наладится, когда мы найдем квартиру, — весело продолжала она. — И поженимся.

Да. И путь ваш будет усыпан розами. Мечтай, бедная моя девочка. Мечтай.

Я могла сколько угодно игнорировать Яна по телефону, но прогнать его с порога было гораздо труднее. Было утро пятницы, и я собиралась на прием к доктору Льюису. Я как следует поработала над своей внешностью. Знаю, обычно никому не приходит в голову потрясать воображение своего врача, но мне было совершенно необходимо, чтобы он выписал меня на работу, поэтому я должна была предстать перед ним в самом лучшем виде. Я хотела, чтобы он увидел спокойную, раскрепощенную и приятную женщину.

Женщину, которая в жизни ничего даже не слышала о стрессах. Женщину, чья дочь не собирается выходить замуж за пляжного красавчика из Корнуолла, чья мать и не думала переезжать в Испанию с любовником, чья машина не издевается над ней, прячась в гараже, и чей кот никогда не пробовал рыбьего корма. Я как раз тренировалась перед зеркалом, стараясь добиться спокойной и расслабленной улыбки, которой я буду улыбаться доктору Льюису. Когда в дверь позвонили, я дошла до середины речи о том, как хорошо я себя чувствую, как я регулярно бегаю и совсем не ем шоколада, и потому открыла дверь не задумываясь. И даже не выглянув в окно.

— О, — сказала я, но вежливость (и только вежливость) не позволила мне захлопнуть дверь прямо у него перед носом.

— Простите, — сказал Ян, теребя ключи от машины, как нервный школьник. — Но я пытался вам дозвониться, и…

— Меня не было дома, — солгала я. — И, честно говоря, сейчас я тоже ухожу.

— Я вижу. Да, — он посмотрел мне в глаза, — вы отлично выглядите.

Разумеется, это была очередная попытка подкупа, так что я не придала его словам никакого значения. С другой стороны, приятно было сознавать, что усилия, потраченные мною в преддверии визита к доктору Льюису, не пропали даром. Я чуть не спросила его, выгляжу ли я как спокойная, рассудительная женщина, не страдающая от стресса, но потом вспомнила, что вообще не собираюсь с ним разговаривать.

— Мне уже пора идти, — твердо сказала я, не пуская его дальше порога и подхватив свою сумочку.

— Конечно. Извините. Я выбрал неудачное время. Любое время будет неудачным, приятель. Пора бы тебе это понять.

— Я только хотел сказать…

Смешно. Люди постоянно так со мной поступают. «Я хочу сказать тебе одну вещь», — а потом они застревают и тратят полчаса, чтобы сообщить мне эту одну вещь.

— Это насчет тайского ресторана.

И эта одна вещь все время связана с тайским рестораном!

— Того, что закрыли из-за пищевых отравлений?

— Значит, вы об этом знаете! — Он так театрально хлопнул себя по лбу, что я чуть не рассмеялась против собственного желания. — Ничего удивительного, что вы отказались пойти со мной! Ничего удивительного, что вы не отвечаете на мои звонки! Вы, наверное, так оскорблены! Что я за идиот! Ну как я ухитрился оказаться единственным человеком в Лондоне, который об этом не знает?!

— Но…

— Пожалуйста, поверьте мне, — серьезно продолжал он. То есть он выглядел серьезным, но я-то знаю, как все обстоит на самом деле. — Я ничего об этом не знал. Я не хотел показаться странным, грубым или жестоким, когда предложил вам сходить туда со мной, — просто мне нравилось это место! Я там никогда не травился…

— А вот девушка моего мужа отравилась, — прокомментировала я.

— Видите! — воскликнул Ян и еще раз хлопнул себя по лбу, как будто пытался заставить свой мозг работать. — Ничего удивительного, что вы обиделись! Ваша семья пострадала из-за этого ресторана! Уж поверьте мне…

— Но я только что об этом узнала…

Ян был слишком занят самообвинениями, чтобы обратить внимание на мои слова. Вместо этого он продолжал говорить с дикой скоростью, как будто торопился закончить, пока не передумал или пока я не уйду (а я как раз это и собиралась сделать):

— Так что я не буду оскорблять вас, предлагая какой-нибудь другой ресторан, чтобы не выяснилось, что его наводнили крокодилы или взорвали террористы! — Тут он неловко засмеялся собственной шутке. Хорошо, что хоть кто-то из нас засмеялся. — Я просто попрошу вас сделать это самой.

— Что сделать? — спросила я, посмотрев на часы.

— Выбрать ресторан.

— Какой ресторан?

— Любой. Какой вам нравится. На любой вечер.

— Мистер Унвин, — сказала я, начиная терять терпение. — Ян. Не будет никакого ресторана. Не будет никакого вечера. А теперь прошу меня извинить, но я опаздываю на встречу…

— Ну, может быть, вас хотя бы подвезти? — с отчаянием в голосе спросил он. — Раз уж вы опоздали из-за меня? И может быть, вы хотя бы подумаете насчет ресторана?

Я подумала. Не о ресторане, а о том, чтобы он меня подвез. Я действительно опоздаю к доктору Льюису, если пойду пешком, и вся моя работа по созданию образа человека, не знающего, что такое стресс, пойдет прахом. Кроме того, я бы с удовольствием прокатилась в БМВ. Нет, я не фанатка машин, но когда собственная «метро» нагло смеется над вами из гаража, все остальные автомобили кажутся очень привлекательными. Я могу даже попросить его проехать мимо гаража, чтобы высунуться из окна и показать фигу моей «метро».

И в тот момент, когда я уже почти согласилась, когда слово «хорошо» уже готово было сорваться с моих губ, я подняла глаза и увидела другую знакомую машину, повернувшую из-за угла и остановившуюся за БМВ.

— Спасибо, меня не надо подвозить! — сказала я Яну, чуть не оттолкнув его. — Приехал мой бойфренд! Привет, дорогой!

У Яна было очень несчастное лицо, когда я бежала по дорожке к другой машине. Я уж не говорю о том, какое было лицо у Пола, когда я без приглашения шлепнулась на пассажирское сиденье, звонко поцеловала его и проворковала:

— Куда ты меня повезешь, милый?

Мне повезло, что он не прихватил с собой Линнетт.

ГЛАВА 14

— Мы куда-то едем, — произнес Пол, очень спокойно, на мой взгляд, если учитывать все обстоятельства, — или просто убегаем от Мистера «Шикарная БМВ»?

Я искоса взглянула на него, пока он выезжал на главную дорогу. Неужели в его тоне был слабый, очень слабый намек на ревность? Из-за шикарной БМВ? Или (конечно, нет) из-за того, что другой мужчина болтал со мной, стоя у моего порога?

— К доктору, если можно, — сказала я. — Извини, пожалуйста, за весь этот спектакль. Ну, за то, что я назвала тебя своим бойфрендом, и поцеловала тебя, и…

— Он что, приставал к тебе? Этот мужик в шикарной рубашке?

Вот как, рубашка тоже шикарная? Значит, не только машина, но и одежда. Я улыбнулась:

— Нет. Ничего такого, с чем я не могла бы справиться.

— Послушай, Элли, хотя мы уже и не живем вместе, но я все равно не хочу, чтобы ты…

Жила своей жизнью? Получала удовольствие? Встречалась с другими мужчинами?

— …попадала в такие ситуации…

— Пол, что ты хочешь этим сказать?

Он затормозил напротив поликлиники и повернулся, чтобы посмотреть мне прямо в лицо:

— Ты привлекательная женщина, Элли, и многие мужчины… ну, они видят, что ты свободна, и…

Привлекательная женщина? Я опустила зеркальце и посмотрела на свое отражение. Я привлекательная? Давно ли? И почему7 мне никто об этом раньше не говорил?

— Если бы я была привлекательной женщиной, — капризно сказала я, — если бы я была так привлекательна, что мужчины дрались бы у моей двери, мечтая заполучить меня, ты бы не ушел. Ты бы ни за что не ушел к Линнетг.

— Послушай, Элли. Давай не будем начинать все сначала. Такое случается. Мне очень жаль, но так бывает. Это не имеет никакого отношения к тому, насколько ты привлекательна, мила, добра и…

— Я знаю. Я знаю, правда.

— Знаешь? — Он удивленно посмотрел на меня.

— Да. Знаю. Я понимаю. Мне потребовалось на это много времени, но…

— Ну конечно. — Голос у Пола облегченно дрогнул. — Совершенно естественно, что на это понадобилось время. Тебе пришлось нелегко. Я не знал, как тебе помочь…

— Не волнуйся, Пол. И не переживай из-за меня. Толпы мужчин не сражаются за мою руку. А этот… на БМВ… он мой начальник. Папаша Сопливого Саймона.

— А-а. Понятно.

Тогда, конечно, все в порядке.

— И он собирается отвезти меня в лес, сорвать с меня одежду, связать, изнасиловать, убить и расплющить колесами своей машины…

— Элли! Знаешь, иногда твое чувство юмора меня просто поражает.

Меня тоже. И где бы я была без него?

— Элисон! — с широкой улыбкой воскликнул доктор Льюис. — Ну что ж! Вы выглядите гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи.

Слава богу, что я провела столько часов перед зеркалом.

— Да. Я последовала вашему совету о диете и физических нагрузках, — пробормотала я. — И похудела. А еще я каждый день расслаблялась и делала пробежки. И…

Я все забыла. Я забыла свою тщательно подготовленную речь. Из-за всей этой суеты с Яном Унвином и разговорами с Полом в машине я не могла вспомнить ни единого слова.

— А как вы себя чувствуете? — строго спросил доктор Льюис.

— О, отлично. Да. Гораздо лучше, — радостно кивнула я.

— Спите нормально?

— Как младенец.

— Вы еще нуждаетесь в диазепаме?

— О… — Я покраснела и прикусила губу. Совсем вылетело из головы. — Нет, я… я недолго его принимала…

— А как ваши тревоги? Из-за работы?

— Я мечтаю вернуться туда, — искренне сказала я. — Я думаю, все будет прекрасно. Серьезное предупреждение убрали из моего личного дела, а временную работницу выгнали…

Доктор улыбнулся:

— Появятся новые проблемы, Элисон. Каждый день мы сталкиваемся с ними. Каждый из нас. И я хочу знать, готовы ли вы к этому.

— Ну, думаю, этого я не узнаю, пока не вернусь на работу, правда? — ответила я. — Еще никому не удавалось решать проблемы, лежа дома на диване, слушая кассеты с дурацкой расслабляющей музыкой и питаясь сельдереем, верно ведь, доктор?

Он откинулся на спинку стула и захохотал.

— Да, полагаю, вам лучше, — сказал он, начиная заполнять справку, подтверждающую, что я нахожусь в здравом уме и способна вернуться на работу. — И я очень рад это видеть! — Он подвинул справку ко мне. — Но сразу же приходите, если у вас снова возникнут сложности. Помните, вы должны следить за собой. Много лет вы заботились только о других. А теперь будьте к себе подобрее, Элисон. Вы красивая женщина. И заслуживаете капельку счастья — идите и возьмите его!

— О. Спасибо! — запинаясь проговорила я, сгорая от смущения. — Я… так и сделаю. Я… э-э… пойду и возьму его…

Пол говорит, что я привлекательная, а доктор Льюис называет красивой женщиной — все это может вскружить мне голову, если я не буду вести себя разумно. По дороге домой я улыбалась. Солнышко пригревало, я чувствовала себя здоровой и раскрепощенной и готова была свернуть горы. Идти и взять капельку счастья? Да я просто схвачу его, если мне представится шанс! Если бы я только знала, где оно и на что похоже.

— Не хочешь пойти выпить сегодня вечером? — спросила Лиз, когда я позвонила ей, чтобы сообщить хорошие новости о своем возвращении на работу.

— Да! Да, почему бы и нет! Это было бы здорово!

— Ты бы хотела пойти в какое-то определенное место?

— Нет. Все что угодно, кроме разве что тайского ресторана на Нью-Парк-роуд!

— Ты слышала, да? Они закрылись…

— Я знаю. Девушка Пола пообедала там и чуть не умерла.

— Ничего себе. Ты послала им букет цветов?

А Пол считает, что это у меня какие-то проблемы с чувством юмора!

В результате мы решили пойти в бар «Золотоискатель», находившийся в соседнем доме с закрывшимся тайским рестораном. Никто из нас там раньше не бывал, но снаружи бар выглядел неплохо, а в Вест-Энд ехать не хотелось.

— Ты здорово выглядишь, мам, — ворчливо заметила Виктория, когда я уже совсем собралась выходить.

Я снова с удивлением посмотрела в зеркало. Что же такое произошло в последнее время? Неужели только из-за потери веса все говорят, что я отлично выгляжу, и называют меня красивой женщиной? Может, пятидесятый день рождения наложил на меня какое-то магическое заклятие? Может, ко мне на вечеринку явилась фея и подарила мне три желания? Ну, вы понимаете, на ту вечеринку, которой не было. Может быть, добрая фея подарила мне на день рождения вечную молодость, красоту и веселый нрав? Остается только ждать, когда вернется злая фея, которая заберет все подарки назад и оставит мне взамен старость, уродство и дурной характер. От злых фей ведь никуда не денешься. Один из первых уроков, которые мы получаем от жизни, еще сидя на коленях у матери, — эти ужасные истории, которые, по общему мнению, очень полезны малышам, о том, как волки едят бедных маленьких девочек, а великаны убивают людей только ради собственного удовольствия. Ничего удивительного, что детям снятся кошмары: мы читаем им все это, потом целуем на ночь, выключаем свет, закрываем дверь и оставляем их одних в темноте.

«Спокойной ночи!» — кричим мы, а они накрываются с головой одеялом, дрожа от страха при мысли об ужасных чудовищах, которые охотятся за ними. А мы еще ругаем их, если они отказываются идти спать. Да, злая фея непременно появится, в этом я была совершенно уверена.

— На свидание собралась? — неодобрительно спросила Виктория.

— Я собралась немного выпить и поболтать с подругами, — ответила я, чувствуя себя не матерью, а ребенком. — Но если там окажется кто-то, с кем можно пойти на свидание, что ж… кто знает?

— Ну ей-богу, мам, — с упреком сказало мне мое старшее дитя, возрожденная девственница, сторонница безбрачия. — Я действительно думаю…

— Не волнуйся, Виктория, — засмеялась я, торопливо целуя ее, потому что к дому уже подъехало такси. — Я обещаю, что не буду принимать наркотики, не сяду пьяной за руль и не забеременею. Но приду, наверное, поздно. Так что не запирай дверь!

Боюсь, когда я стану еще чуточку старше, она будет оставлять меня на ночь в саду.

— Я так рада, что в понедельник ты возвращаешься на работу! — сказала Лиз, кажется, в двадцатый раз. Первые несколько раз я даже радовалась. Теперь мне уже начинало казаться, что она пытается убедить в этом себя саму. Это начинало мне надоедать. Имейте в виду, она здорово выпила. Мы уже прикончили одну бутылку красного и одолели большую часть второй. — Без тебя никакого веселья!

Я не помню особого веселья, пока я была на работе, но, возможно, я что-то пропустила. Возможно, я моргала, когда начиналось веселье, или выходила в туалет.

— Я тоже рада, что возвращаюсь, — весело призналась я. — Неплохо провести дома несколько дней, а потом начинаешь чувствовать себя никому не нужной.

— Но тебе это пошло на пользу, — сообщила Мэри. — Ты выглядишь гораздо лучше!

Видите? Они опять о том же — будто бы я лучше выгляжу. Раньше-то что со мной было? Наверное, я выглядела ужасно, только никто мне не говорил. А могли бы и сказать, правда? В конце концов, они были моими подругами.

— Кстати о работе, — внезапно сказала Лиз, пьяно наклонившись к нам через стол, — гляди-ка, кто там, Мэри!

Мэри обернулась и посмотрела через плечо:

— Кто?

— Ты его не знаешь, Элли. — Лиз, безусловно, считала, что говорит тихим шепотом, но на самом деле это был почти вопль.

— Там Ян Унвин — отец Саймона. Я тебе говорила, что он приехал из Португалии? Ничего общего с сыночком, правда?

Я примерзла к стулу. Буквально примерзла. И вся покрылась гусиной кожей. Глоток вина. Ни в коем случае нельзя поворачиваться. Я не хочу, чтобы он меня видел. Если я буду сидеть на месте и притворяться невидимой, может, он уйдет.

— На самом деле, я считаю, с виду он очень даже ничего, — ничтоже сумняшеся продолжала Лиз. И говорила она все громче и громче. — Тебе не кажется, Мэри? А ты что скажешь, Элли? Смотри, вон он… как ты считаешь? Правда, ничего? Он, наверное, нашего возраста, но в хорошей форме…

— Да, похоже на то, — хихикнула Мэри, уткнувшись в свой бокал. — Что с тобой, Элли?

— Ты в порядке, Элли? — эхом отозвалась Лиз. — Ты так покраснела. Это у тебя прилив? Ах ты бедняжка. Собираешься перейти на гормоны?

— Заткнись, Лиз! — простонала я.

— Ой, смотрите! Он идет! — прошептала Мэри, с трудом сдерживая возбуждение. — Он нас видит!

Скорее слышит. Как и все остальные посетители этого бара и примерно половина народу в пабе через дорогу.

— Ты же можешь начать принимать гормоны, даже если у тебя еще есть месячные, — продолжала Лиз, которая явно села на любимого конька. — И тогда они будут приходить регулярно каждый месяц. Только знаешь, по-моему, все равно надо предохраняться. Ты лучше спроси об этом у доктора, Элли. Хотя какой смысл предохраняться, в нашем-то возрасте! А было бы неплохо, если бы это еще требовалось! Ха! — Она весело фыркнула, а потом удивленно подняла глаза: — Ой, Здрасьте, мистер Унвин! Как я рада вас видеть! Элли, это мистер Унвин… Элли?

Желая только одного — умереть, предпочтительно мгновенной, пусть даже болезненной смертью, — я наполовину спряталась под стол, притворяясь, что делаю что-то невероятно важное и увлекательное с собственной туфлей.

— Элли, это мистер Унвин, — сказала Лиз немного погромче, на случай, если посетители паба с первого раза что-нибудь недослышали. Для пущего эффекта она пнула меня коленом, так что мне пришлось высунуть голову из-под стола.

— Я поняла, — ответила я, выпрямившись и яростно поглядев на подругу.

— Мы уже встречались, — сказал Ян. — Еще раз добрый день, Элли.

Лиз и Мэри смотрели на меня открыв рот; их взгляды не предвещали ничего хорошего.

«Ах ты хитрая тварь, — говорили эти взгляды. — Что это тут происходит? Что ты от нас скрыла и почему? Если ты нам не скажешь, мы сделаем собственные выводы, а ты отлично знаешь, какие именно выводы мы сделаем…»

«Позже, — сказала я им глазами. — Потом я расскажу вам, обещаю. Только придержите свои выводы при себе хотя бы минутку и не говорите больше ничего, пожалуйста, пожалуйста, если вы меня любите, если вы хоть чуть-чуть обо мне думаете, как бы вы ни были пьяны…»

— Как это? — спросила Лиз, игнорируя все, что мои глаза пытались сказать ее глазам. — Вы уже встречались?

— Да, — жалким шепотом созналась я. — Привет, Ян.

«Ян?! — завопили глаза Лиз, широко раскрывшись от изумления. — Ян, значит? Черт побери, да это серьезно!»

Он пододвинул себе стул. Сейчас он присоединится к нам, подумала я, окончательно приуныв. Лиз и Мэри погрузились в молчание, и, с одной стороны, это было хорошо, поскольку избавляло меня от дальнейшего обсуждения моих месячных, но, с другой стороны, теперь я была обязана заговорить с ним.

— Как поживает ваш бойфренд? — вежливо спросил он, не глядя мне в глаза.

Мэри подавилась вином, а Лиз пришлось сбежать в туалет. К тому времени, когда они обе пришли в себя, мне удалось сменить тему, но все равно подруги смотрели на меня так, словно у меня внезапно выросли рога или я вся покрылась зловредной сыпью.

— Успели вы тогда на вашу встречу? — спросил Ян.

— Да, спасибо. Простите, что мне пришлось убежать, но…

— Нет-нет, я понимаю. С моей стороны было очень глупо явиться вот так, без приглашения…

Я не осмелилась взглянуть на Лиз и Мэри, но если судить по возникшей неестественной тишине, их глаза уже окончательно вылезли из орбит.

— Поэтому я хотел извиниться, — продолжал Ян, — и купить всем выпить. В знак того, что между нами нет никаких обид, хорошо?

— Это очень мило, но совсем ни к чему, — твердо сказала я.

— Ну пожалуйста, позвольте мне угостить вас. Может быть, еще бутылочку красного? — настаивал он.

— Это было бы чудесно, спасибо, — быстро встряла Лиз, которая снова обрела дар речи.

— Да, замечательно, спасибо! — согласилась Мэри.

— Так давно вы встречаетесь со своим бойфрендом? — тихо спросил Ян у меня, поднимаясь, чтобы подойти к стойке.

— Ну… некоторое время, — ответила я, снова углубляясь в изучение своей туфли.

— Что ж, если ситуация изменится… — многозначительно добавил он и помедлил, пытаясь заставить меня взглянуть на него.

Но туфля настоятельно требовала моего внимания. Он отправился за вином.

— Какой бойфренд?!! — завизжала Лиз, как только он отошел на пару метров.

— Какая ситуация?!! — рявкнула Мэри, глотая слюнки в предвкушении поистине сочного куска сплетни. — И почему он явился без предупреждения? И куда? И когда? И зачем?

— Корова везучая! — буркнула Лиз, глядя на удаляющуюся спину босса с неприкрытым восхищением, граничащим с вожделением.

— Хитрюга! — добавила Мэри. — И скольких одновременно ты окрутила?

— Никого! — сказала я. — Ш-ш-ш! Потише, ради бога! Он через минуту вернется!

— Откуда ты его знаешь? — упорствовала Лиз.

— Он пришел поговорить со мной о моем стрессе. Хотел извиниться за Саймона и серьезное предупреждение, вот и все. Он просто боится, что я потащу компанию в суд…

— Что-то не похоже, — покачала головой Мэри.

— Не похоже на что? — спросила я, нервно обернувшись и обнаружив, что Ян уже приближается к нам с бутылкой вина в одной руке и стаканом в другой. Увидев, что я смотрю на него, он улыбнулся мне. Я снова почувствовала, что краснею.

— Не похоже, что больше он ничего не хочет, — ответила Мэри и тоже посмотрела на Яна. Потом обернулась ко мне и добавила: — И что ты больше ничего не хочешь, тоже не похоже.

— Ни капельки, — слегка пренебрежительно согласилась Лиз. — А похоже, что вы оба вешаете нам лапшу на уши…

— А вот и вино, — мягко сказал Ян у меня за плечом.

— Ваше здоровье, — обреченно откликнулась я.

Если нет другого выхода, иногда самым верным решением бывает решение напиться.

Он отвез меня домой. Собственно, он всех нас отвез домой, но меня последней. Я была уже не в состоянии спорить, к тому же мне в самом деле хотелось прокатиться на БМВ.

— А вы можете проехать мимо гаража на Эссекс-роуд? — спросила я у Яна. — Я хочу, чтобы моя машина на меня посмотрела.

— Уже темно, — засмеялся он, но все равно поехал туда и замедлил ход, чтобы я могла высунуться из окна и выразить свое презрение «метро».

— Думаю, она все поняла, — сообщила я, удовлетворенно вздохнув. — Проклятая тварь!

— А что она сделала?

— Не прошла диагностику. Хочет, чтобы я перезаложила дом и спасла ее. А сама того не стоит.

Я совершенно забыла, что не собиралась разговаривать с Яном Унвином. Мне было хорошо и спокойно на кожаном сиденье БМВ, и я чувствовала себя полностью защищенной от всего мирового зла. Я даже не могла вспомнить, есть ли вообще в этом мире зло. Мы плавно подкатили к дому, и Ян выключил двигатель.

— Я это всерьез, — мягко сказал он мне.

— Что именно? — нахмурилась я, припоминая. Насчет наступления темноты, что ли?

— Насчет вашего бойфренда. Если ситуация изменится…

— Какая ситуация? — Я продолжала хмуриться, припоминая.

— Он действительно ваш бойфренд? — спросил Ян, внимательно глядя на меня. — Или тот мужчина просто друг…

Я изо всех сил старалась сосредоточиться. Я немного замечталась, пытаясь вообразить, как бы я себя чувствовала, если бы он поцеловал меня. Вот так всегда бывает, когда напиваешься. Мозг начинает выкидывать самые странные фортели, и совершенно забываешь, о чем только что шла речь.

— Простите? — переспросила я. — Вы говорите о?…

— Не возражаете, если я поцелую вас на прощанье?

И я не смогла придумать ни одной причины, по которой могла бы возражать. Почему я должна возражать?

Я наклонилась к нему и обхватила его за шею. Да. Неплохо. Я целовала его долго и нежно и начинала уже жалеть, что мы не в каком-нибудь более удобном месте, чем переднее сиденье его машины, где как следует не уляжешься.

— Ух ты, — сказал он очень нежно, когда мы вынуждены были прерваться, чтобы вздохнуть.

— Чудно, — улыбнулась я.

Потом голова моя закружилась, и я почувствовала, что меня ужасно тошнит.

— Спасибо, что подбросили! — пролепетала я, сражаясь с дверной ручкой. — Увидимся.

До ванной я добралась как раз вовремя.

— Я просто не понимаю, как ты могла довести себя до такого состояния, — сказал раздраженный голос прямо мне в ухо. — Возвращаешься домой среди ночи, вусмерть пьяная…

Мама! Не ругай меня, мамочка! Пожалуйста, я не очень хорошо себя чувствую. Я немножко полежу здесь…

— …засыпаешь прямо на полу ванной…

На полу ванной? О чем это ты? Где моя подушка? Где мое одеяло? Мам, отдай мне простыни! Мне очень плохо!

— …тебя выворачивает наизнанку по всему полу…

Прости, мам. Не кричи на меня. Мне не о-о-очень хорошо.

— …я уж не говорю об этом типе, который привез тебя домой…

Тип? Какой тип? Не помню никакого типа.

— …и который припарковался тут на своей шикарной БМВ глухой ночью. Надеюсь, по крайней мере, он не воспользовался твоим состоянием!

Прости, мам. Ничегошеньки не помню. Пожалуйста, уйди и дай мне поспать, мам!

— Мам!!!

Мам? А мне казалось, это ты мама! Я осторожно приоткрыла глаза и вздрогнула, потому что ко мне, бешено кружась, приближался потолок, а ванна угрожающе накренилась.

— Ой! Виктория! — прошептала я, узнавая свою старшенькую.

— Давай! Вставай! Пошли в постель. Ты простудишься. Сейчас только три часа. Иди в постель и проспись.

— Ой… ой… ой, — застонала я и снова закрыла глаза, когда дочь поставила меня на ноги. — Я неважно себя чувствую!

— Утром тебе станет лучше. Может быть, — холодно сказала она.

— Прости. Я больше так никогда не буду. Я обещаю. Я буду спать целую вечность…

Я проснулась утром в половине одиннадцатого и каким-то чудесным образом, хоть я этого и не заслуживала, почувствовала себя гораздо лучше.

— Хочешь чашечку чая? — спросила Виктория, глядя, как я сажусь и протираю глаза.

Я кивнула и решилась попробовать голос:

— Спасибо. И… прости, пожалуйста, Виктория. За прошлую ночь. Надо тебе было оставить меня там. Я сама виновата.

— Ты так стенала, что разбудила меня.

— Прости, — сонно повторила я.

Дочь пожала плечами:

— Ну, ты тоже частенько за мной ухаживала…

Это правда. Самая настоящая правда. Я убрала столько рвоты, сколько она за всю жизнь не видела — за всю свою маленькую, комфортную жизнь, в которой за ней прибирала я.

Так что ничего страшного не произойдет, если разок она сама поухаживает за своей бедной, старой, больной матерью, правда?

— Только не превращай это в привычку, мам, ладно? Я хочу сказать, в твоем-то возрасте! Это так унизительно!

Принеси лучше чаю, вот так, хорошая девочка. Здесь я решаю, что унизительно, а что нет!

— Ну? — потребовала Лиз, когда утром в понедельник я появилась на работе.

— Ну? — повторила я. — Что это значит «ну»? Разве так встречают человека, который проболел шесть недель? Надо было сказать: «Добро пожаловать!»

— Ну, — повторила подруга, совершенно меня игнорируя. — Что было потом? Когда мы вышли из машины? Давай-давай, колись! Переспали вы с ним? Здорово было?

— Лиз! Нет! С кем? Ты, вообще, о чем?

Я села за стол, не глядя на нее, и отрегулировала заново высоту своего стула, потому что Трейси Макмарн явно была коротконогая. Потом выбрала на компьютере новый пароль. Передвинула телефон, мышь и коврик для мыши, чтобы мне, с моими длинными руками, было удобнее.

— С кем?! — засмеялась Лиз. — Она еще спрашивает! Слушай, не надо песен! С Яном Унвином, конечно. Рассказывай, каково? Ну ты же все равно в конце концов расскажешь…

— Нечего рассказывать, — отрезала я. — Я слишком много выпила, как и мы все, что тебе отлично известно, и он очень любезно развез нас по домам…

— И?

И. И поцелуй.

Ух ты.

Неплохо.

Я раздраженно и неловко возила мышкой по рабочему столу, заново знакомясь с иконками, вспоминая, что и где находится. Не думать об этом. О неожиданной мягкости его волос. О прикосновении его губ, поразительно нежном, но твердом, страстном и томительно долгом…

Клик. Не думать об этом. Клик. Прочесть электронную почту. Клик. Новые сообщения. Клик. Что это?

Кому: Элисон Бриджмен

От: ЯОУ

Тема: Предложение о встрече

Предложение о встрече? О какой еще встрече? Пальцы застыли над кнопками мыши. Удалить? Сохранить? Распечатать? Ответить? Прочитать.

Предлагаю встретиться в 9.30 в моем кабинете, чтобы обсудить Вашу реинтеграцию в компанию.

Реинтеграцию?

Ре-черт-возьми-интеграцию?

— Что? — спросила Лиз, заметив выражение моего лица. Она встала из-за стола, подошла и взглянула на мой экран.

Я быстро нажала на кнопку мыши и сказала:

— Я иду на встречу.

— На встречу? — непонимающе протянула она. — Я ничего не знаю ни о какой…

Мне потребовалось пять минут в туалете, чтобы привести в порядок волосы, и еще пять минут, чтобы выяснить, какой кабинет занимает Ян.

— Что все это значит? — поинтересовалась я, войдя в его кабинет и помахав у него перед носом распечаткой сообщения. — Встреча? Реинтеграция?

— Добро пожаловать, Элисон, — сказал он, вставая со стула, чтобы закрыть за мной дверь. Он улыбнулся мне. — Рад вас видеть. Садитесь. Прошу вас.

Я села. Глядя, как он возвращается на свое место у стола, я внезапно начала нервничать. Почему? Ну, мне многое хотелось бы сказать ему. Например: «Давайте перейдем сразу к делу. Я была пьяна, когда поцеловала вас, и хочу как можно скорее забыть об этом. Вы мне не нравитесь, и я не знаю, что на меня нашло. У меня нет бойфренда, я все это придумала, чтобы избавиться от вас, но я не хочу встречаться с вами и не хочу, чтобы вы думали, что меня так легко купить».

Или что меня вообще нужно покупать.

Но с другой стороны, он мой начальник, а я сегодня первый день на работе. Доктор Льюис предупреждал меня, что на работе всегда возникают проблемы, но, думаю, он не предполагал, что мне понадобится послать подальше собственного босса в первые полчаса пребывания на рабочем месте.

— Насчет той ночи, — сказал он внезапно, внимательно наблюдая за моей реакцией.

— Да, — буркнула я, продемонстрировав минимум реакции.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. Я была пьяна.

— Да. Точно. — Ян посмотрел на свой стол, начирикал что-то в блокноте и нахмурился. — Я из того поколения, которое учили, что только абсолютный мерзавец, грязный негодяй может воспользоваться состоянием леди, когда она пьяна.

Я против воли улыбнулась, и это меня рассердило. Улыбку я погасила, но признала:

— Я из того же поколения, и меня учили, что, прежде всего, леди не должна напиваться. Так что давайте просто забудем об этом.

Забудь о мягкости его волос. Посмотри на них сейчас, на то место, где они встречаются с воротничком. Мягкие и шелковистые.

— Но все равно я буду надеяться заставить вас передумать, — добавил он.

— Делайте что хотите. Меня это не интересует.

Меня не интересуют эти твердые, страстные губы. Посмотри на них сейчас, вспомни их. Вспомни, как трудно было остановиться…

— А мне кажется, что это может вас заинтересовать. Если, конечно, ваш бойфренд…

— Прошу вас, мистер Унвин. Ян. Нам придется работать вместе, так что я не могу быть грубой с вами, но, пожалуйста, не тратьте зря время…

— Не любите смешивать дело с удовольствием?

Я не люблю, когда из меня делают идиотку.

— Возможно.

— Что ж, я, очевидно, скоро возвращаюсь в Португалию.

И что я должна сделать по этому поводу? Заказать ему билет на самолет? Помахать на прощанье?

— Хорошо, — сказала я.

— Может быть, проведем хоть один вечер вместе? Пока я не уехал?

Чтобы обезопасить компанию? Купить мою преданность?

— Нет, не думаю, — ответила я, поднимаясь, чтобы уйти. — Спасибо за встречу. И мне пора возвращаться к работе.

— Да. Конечно, — сказал он, открывая для меня дверь.

Я вышла, зная, что он смотрит на меня, и, кажется, ни разу не вздохнула. Пока не села за свой стол.

— Чай? — поинтересовалась Лиз. — Печенье?

О, да. Приятно вернуться назад.

Розы доставили в полдень. Красные. Дюжину.

Это было уже слишком. Я имею в виду, это уже игра не по правилам. Одно дело присылать цветы домой. И совсем другое — на работу. Эти розы обсуждал весь коллектив, а Лиз и Мэри прямо из себя вышли. Они были так возбуждены, что за ланчем почти не могли есть.

— Это от него, правда?

— Так что, будешь ты встречаться с ним? Будешь, правда ведь?

— Я так и знала! На встрече сегодня утром…

— Нечего качать головой, Элли. Мы же не дуры! Уж как-нибудь мы можем понять, что происходит прямо у нас под носом…

Я послала сообщение после ланча.

Кому: ЯОУ

От: Элисон Б.

Тема: Розы

Пожалуйста, не посылайте больше цветов. Все только об этом и говорят. Если бы я любила цветы, я бы устроилась работать на кладбище.

На следующий день прибыли две дюжины роз с карточкой, на которой было написано очень большими буквами: «ПУСТЬ ГОВОРЯТ. Р. 5. На кладбище в настоящее время нет вакансий».

Я была угрожающе близка к тому, чтобы послать его куда подальше. Хорошо ему сидеть в личном кабинете, названивать в «Интерфлору» и посмеиваться про себя при мысли о моем смятении. Ему не приходится работать с Лиз, которая допрашивала меня с пристрастием все свободное время с девяти до пяти, а вечером еще позвонила мне домой, чтобы поинтересоваться, не случилось ли чего новенького. Ему не приходится сидеть за ланчем с Мэри, которая уже похудела, потому что так озабочена моими делами, что совсем забывает поесть. Ему не приходится каждый раз по дороге в собственный кабинет пробиваться сквозь строй подмигивающих и подталкивающих друг друга Карла, Джейсона и Дэниела и терпеть понимающие взгляды Мелиссы и Роксаны у ксерокса.

«ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО БОЛЬШЕ ЦВЕТОВ. У меня неизлечимая аллергия», — написала я ему на третий день.

После обеда мне доставили корзину фруктов. Я отослала их к нему в кабинет, вместе с четырьмя бутылками вина и шелковым шарфом. Это уже становится смехотворным. Пора его остановить. Если Ян будет продолжать в том же духе, к концу недели я вернусь домой с новым стрессом. Но в четверг мне ничего не принесли, и я вздохнула с облегчением.

— Думаю, до него наконец дошло, — сообщила я Лиз, когда мы складывали документы, собираясь домой. — Слава богу. А то я уже с ужасом думала, что же будет дальше.

Приехав домой, я обнаружила припаркованный у дома новый белый «фольксваген-гольф». Он был перевязан голубой лентой, к дверным ручкам прикреплены воздушные шарики. «Гольф» вызывающе улыбался мне. Шел дождь, а я топала пешком от метро, потому что у водителей автобусов была забастовка. Я смотрела на автомобиль, а он на меня.

«Ну, и что вы теперь будете делать? — спросил он. — Ты и твои принципы?»

— Черт побери, — сказала я.

ГЛАВА 15

Ключи от наглого белого «гольфа» бросили в мой почтовый ящик в конверте, в котором, кроме них (так казалось на ощупь), лежала какая-то бумажка. Разумеется, на конверте не было никакой надписи. Люди, которые ставят новые машины с шариками и ленточками у домов других людей, думают, очевидно, что получатель и так знает, кто они. И конечно, я отлично знала, кто отправитель. Ноги у меня дрожали, когда я села у окна, из которого мне была видна машина, с конвертом в руках, чтобы немного подумать. Ноги дрожали так сильно, что мне пришлось налить себе капельку бренди из бутылки, которую я держала для исключительных случаев. Ну, вы понимаете — реанимация умирающих инвалидов, угроза простуды, грипп, зубная боль, рождественский пудинг и начинка для пирогов. Сейчас налицо была угроза шока. Я сидела, посасывала бренди, ощупывала ключи в конверте и пялилась на машину примерно полчаса. Каждые пять минут я закрывала глаза, считала до десяти и снова открывала глаза, ожидая, что машина исчезнет, а из кустов выпрыгнут телевизионщики из программы «Скрытая камера» с криком:

— Итак, миссис Бриджмен! Что вы можете сказать своим друзьям, которые сыграли с вами эту маленькую шутку? Это правда, что у вас в жизни не было такой красивой, новой машины? Ну так вот! У вас ее до сих пор нет! Ха! Ха! Правда, отличная шутка?

Машина Виктории затормозила рядом с «гольфом», оттуда медленно вылезла сама Виктория и изумленно уставилась на сверкающее белое чудо. Потом моя старшенькая, словно в поисках подсказки, посмотрела на дом, оглядела все вокруг (очевидно, разыскивая скрытую камеру), потом осторожно приблизилась к «гольфу» и нежно погладила ленточку. Может, это мираж? Может, он сейчас исчезнет?

Она повернулась, побежала по дорожке, вломилась в парадную дверь и завопила:

— Мам! Чья машина? Откуда она? Это подарок? От кого? Почему?… Что?… Она наша? Можно на ней прокатиться? Когда?…

— Нет, — тупо сказала я, все еще глядя в окно.

— Но почему? Почему нет? Кто?… Что?…

— Потому что я немедленно отошлю ее обратно. — Я решила сразу пресечь возможные препирательства. — Машина не моя, и мне она не нужна.

— Но… — Дочь сглотнула, не в силах подобрать слова. — Но…

Я встала и со стуком поставила на стол стакан с бренди, собираясь пойти на кухню заварить чай.

— Забудь об этом, Виктория, — резко сказала я ей. — Забудь, что ты ее вообще видела. Притворяйся, что ее здесь нет. К завтрашнему дню она исчезнет.

Пока я чистила картошку и прокалывала сосиски, я дошла до белого каления. Справившись с шоком и недоверием, я так разозлилась, что, если бы Ян оказался здесь, я бы наколола его и поджарила вместе с сосисками. Как он посмел? Как он посмел решить, что меня можно купить таким образом? За кого он меня принимает? Кто бы мог отсылать шоколад, вино и цветы, но оставить у себя машину? По крайней мере, я не такая, как бы сильно мне ни хотелось иметь «гольф», как бы больно мне ни было его отсылать, как бы он ни подмигивал мне и как бы ни дулась в гараже старая подлая «метро». Сосиски шипели и пузырились, а мое негодование все росло. Неужели Ян действительно думает, что теперь я подпишу какое-нибудь заявление о том, что принимаю машину в качестве компенсации за связанный с работой стресс и отказываюсь от дальнейших претензий к компании? Тогда, думаю, он мог бы со спокойным сердцем улететь в Португалию и оставить в качестве начальника своего сопливого сына. А как только он выйдет за дверь, Саймон меня уволит. Так и сделает. Найдет какой-нибудь повод, чтобы избавиться от меня. Он в жизни не простит, что я запугивала его ножами. Восхитительная Трейси окажется на моем месте раньше, чем успеет сказать: «Трахни меня медленно на шкафу с канцелярскими принадлежностями». И никто ничего не сможет сделать, потому что я буду разъезжать в «гольфе», оплаченном и зарегистрированном. Ну так вот, если Ян думает, что я куплюсь на все это, пусть подумает еще раз. Я не стану водить эту машину, я не сяду в нее, я не открою дверцу и вообще не притронусь к дверной ручке. Я даже смотреть на нее не буду. Я немедленно отошлю ее назад.

У меня не было его телефона. Мне пришлось подождать, пока я приеду на работу на следующее утро (на метро, ни разу даже не вспомнив о белом «гольфе», даже когда поезд стоял между станциями десять минут, потому что где-то сломался семафор), а уж там я пошла прямиком в кабинет босса и швырнула конверт с ключами к нему на стол.

Жест был немного смазан тем фактом, что в кабинете никого не оказалось, но ничего, он все поймет, как только придет и сядет за стол. Чтобы окончательно все прояснить, я послала ему очень категоричное письмо:

Кому: Мистеру Я. Унвину

От: Миссис Э. Бриджмен

Это неприемлемо. Я не потерплю ничего подобного. Пожалуйста, немедленно уберите ее от моего дома. Любые новые подношения я буду вынуждена рассматривать как домогательства и обращусь к своему адвокату.

Уже отослав письмо, я немного расстроилась, потому что Ян, в конце концов, все еще был моим начальником. Кроме того, у меня не было никакого адвоката. Но я слишком злилась, чтобы всерьез беспокоиться об этом, и к тому же после всего, что было сделано и сказано, вряд ли он захочет, чтобы эта история вышла наружу.

Все утро я работала как бешеная, вымещая свою ярость на клавиатуре и отказываясь отвечать Лиз, которая пыталась выяснить, что случилось. Был примерно час дня, и я как раз собиралась пойти на ланч, когда позвонила Люси.

— Мам? Слушай, у меня мало…

— Что? Люси, это ты? — Связь была ужасная, как будто кто-то что-то пытался передать азбукой Морзе.

— Да. Ты меня слышишь? Я звоню из таксофона, и у меня больше нет денег, так что…

— Почему? Что значит, у тебя больше нет денег? Ты где? Почему ты звонишь из таксофона…

— Мам, просто послушай, а то деньги кончатся! Я возвращаюсь домой.

— Ты — что?! Возвращаешься домой? Почему? Что случилось?

— У нас с Нейлом все кончено…

Я так и знала. Ублюдок. Я его убью. Увез ее в Корнуолл, она всем пожертвовала ради него, бросила дом и семью, и…

— И мне… э-э… нужно уехать побыстрее. Так что…

— Что значит побыстрее? Что случилось? Люси, с тобой все в порядке? Скажи мне…

— Да, со мной все в порядке, но я еду домой…

— Где Беверли? Дай мне поговорить с ней!

— Ее здесь нет. Слушай, деньги кончаются…

— Что случилось, Люси?!!

Я вскочила на ноги и кричала в телефонную трубку. Лиз смотрела на меня, прижав руку к губам, глаза у нее расширились.

— Он… тебя обидел? — Меня уже начало трясти. ₽ Молчание. Потом, очень тихим голосом:

— Ну… вроде того…

— Боже мой! — Это был почти визг. — Я приеду и заберу тебя! Стой там! Не двигайся! Никого не впускай! Я сейчас буду! Люси?…

Связь прервалась.

Мне казалось, что в свое время я пережила достаточно волнений, но, поверьте мне, в эту секунду я поняла, что все они выеденного яйца не стоили. Это были просто мелкие неприятности, легкие царапинки на коже жизни. Сейчас же мною овладел кошмарный, непереносимый страх, который живет в сердце каждой матери и который слишком ужасен, чтобы говорить о нем.

Этот страх начинает терзать женщину в ту минуту, когда она получает результат теста на беременность, и становится почти невыносимым, когда в ее руках оказывается новорожденный и она впервые осознает, как хрупка его жизнь и как важна роль защитника этого ребенка. Это ужас, который испытываешь, когда ребенок впервые переходит улицу, уезжает за угол на велосипеде, в первый раз садится за руль машины. Он никогда не проходит полностью, он только дремлет, и телефонный звонок, как гром среди ясного неба, внезапно пробудил к жизни всех уснувших чудовищ. Моей девочке больно, она плачет, она нуждается во мне, и она далеко. Я должна немедленно добраться до нее, все остальное не имеет значения. Я была не в состоянии думать, анализировать, слушать утешения Лиз, я просто должна была поехать к Люси. Сейчас же.

— Скажи им… — дрожащим голосом выговорила я, махнув рукой в сторону кабинетов начальства. — Я должна уехать…

Когда я рванулась вон из комнаты, Лиз попыталась задержать меня, схватив за руку:

— Нельзя вести машину в таком состоянии. Ты попадешь в аварию. Давай я…

— Нет. Все будет в порядке. Я… О… О, черт. — Я снова села на стул, ноги стали ватными. Я не могу вести машину. Конечно, я не могу вести машину. У меня нет машины.

— Мне очень жаль. Мистера Бриджмена сейчас нет на работе, миссис Бриджмен, — вежливо сказала секретарша. — Передать ему что-нибудь?

— Черт! Извините. Нет! Нет, ничего не надо. Не беспокойтесь.

Я повесила трубку и набрала рабочий телефон Виктории.

— Ее нет, извините, — сказал чей-то незнакомый голос. — Она больна. А кто ее спрашивает?

Никто. Никто не спрашивает, и уж конечно не ее мать, которая даже не знала, что старшенькая прогуливает работу. Я позвонила домой. Нет ответа. Противная девчонка отпросилась с работы и ушла куда-то, даже не сказав мне. Здорово! Просто здорово! Зачем беспокоиться о том, что она, то есть ее машина, нужна мне, чтобы спасти жизнь ее сестре. Я почувствовала, что вот-вот расплачусь, и сердито высморкалась. Сейчас не время жалеть себя. Я должна что-то придумать.

— Пожалуйста, позволь мне тебя отвезти, — сказала Лиз. — Я приехала на метро, но могу съездить домой, забрать машину и вернуться за тобой.

— Нет. Все в порядке. Я поеду на поезде. Это будет быстрее. Или выкраду из гаража «метро»… — Я остановилась, внезапно кое-что вспомнив. — Нет, — проговорила я уже спокойнее. — Я знаю, что делать.

Ян Унвин удивленно поднял глаза, когда я без стука влетела в его кабинет.

— Отдайте ключи, — резко сказала я и протянула руку. — Я не передумала. Это просто чрезвычайное происшествие. Мне нужна машина.

— Какие ключи? — спросил он.

Тут слезы наконец потекли ручьем. Ян вскочил на ноги, лицо у него было встревоженное.

— Не надо со мной играть! Только не сейчас! — прорыдала я. — Моя дочь в опасности, я должна поехать к ней! Простите! Простите за то письмо, оно вышло грубым, но я не хочу, чтобы меня подкупали! А сейчас мне очень нужна машина, пожалуйста…

Уголком глаза я заметила конверт. Он все еще не был вскрыт и лежал на столе, там, где я его оставила. Я потянулась и схватила конверт, чуть не сбив с ног Унвина.

— Простите! — Я разорвала бумагу и вытащила ключи. — Ноя должна…

Я швырнула растерзанный конверт обратно на стол и выбежала из кабинета. Потом выскочила из здания. Потом помчалась на стоянку такси. Я выскочила из машины у самого красавца «гольфа», сорвала ленточки и шарики и села за руль. Я успела проехать примерно милю по шоссе, когда у меня кончился бензин.

М-да. Бензин — это последнее, что пришло мне в голову. Наверное, я думала, что новые машины доставляют к владельцам с полными баками. А может, я вообще ничего не думала, учитывая, в каком я была состоянии, — может, я просто забыла, что машинам нужен бензин. Мне еще повезло, что я не попала в аварию. Когда машина начала терять скорость, я инстинктивно отреагировала и успела съехать на обочину, прежде чем она остановилась окончательно.

— Черт! — завопила я на машину, и, надо признать, у меня были к этому некоторые основания. — Черт, черт, черт!

Я с силой стукнула ее по приборной панели. Потом уронила голову на руль и застонала. И вот, когда я лежала, положив голову на руль, с пола машины до меня вдруг донесся какой-то звук. Он шел из моей сумочки. Да это же телефон! Это мой мобильник! О, да! Спасибо тебе, Господи, спасибо, спасибо тебе за чудеса современных коммуникаций! Я чуть не поцеловала трубку, когда вытащила ее из сумочки и нажала на кнопку «Ответить».

— Мам? — У Виктории был странный, напряженный голос. — Все в порядке? Я только что позвонила тебе на работу, попросить тебя купить отбивных на ужин, и Лиз сказала…

— Нет! — рявкнула я. — Нет, все не в порядке. У Люси неприятности, и я должна привезти ее домой.

— Что? Какие неприятности? Где ты?

— Застряла на шоссе. А где была ты, когда я тебе звонила? Почему ты отпросилась с работы? Почему ты не дома? Что ты делаешь?…

— Я дома у Эндрю.

Ага, понятно. Эндрю, стало быть? Последняя твердыня армии давших обет безбрачия пала под напором Эндрю. Недолго же она сопротивлялась. Ничего удивительного, что ей не хотелось говорить об этом.

— Тогда выметайся из дома Эндрю и езжай на шоссе на своей дурацкой машине, ясно? — процедила я.

— Но что случилось с Люси? Почему?…

— Расскажу, когда приедешь, — отрезала я и нажала «Отбой».

Практически сразу же телефон зазвонил снова.

— Элли! — Это был Пол. — Моя секретарша сказала, что ты звонила. Она сказала, ты была взволнована…

— Так и было! Так и есть! — Я сглотнула, изо всех сил стараясь не расплакаться. — Пол, я на шоссе, и у меня кончился бензин, а я должна забрать Люси из Корнуолла, она звонила сегодня утром, Нейл порвал с ней и что-то случилось…

— Эй, эй, потише, успокойся!

Я остановилась, тяжело дыша.

— Виктория уже едет, — добавила я. — Она только что звонила. Мы поедем в ее машине.

— Ты на «гольфе»? — спросил он.

Я тупо уставилась на телефон. Тут что-то не так. Или я что-нибудь пропустила? Пару глав моей жизни? Пол ничего не знал про «гольф». Я не разговаривала с ним с прошлого вечера, и даже если бы разговаривала, я бы нипочем не стала сообщать ему, что Ян Унвин привозит к моим дверям новые машины.

— Тебе Виктория сказала? — спросила я. — Она рассказала тебе про «гольф»?

— Нет, она ничего не говорила. И ты тоже, но я решил, что у тебя просто времени не было позвонить. Надеюсь, все в порядке? С управлением проблем нет?

— Что?

— Надо было велеть им, чтобы залили полный бак. Если бы ты позвонила и сказала, что его доставили, я бы тебя предупредил.

— Ты? — пролепетала я. — Ты?!

В зеркальце я увидела, что сзади ко мне подъезжает серебристая БМВ. Он проехал мимо, посигналил левым поворотником и съехал на обочину прямо передо мной. Номер «IOU 1».

— Ты! — слабым голосом повторила я, глядя, как Ян Унвин вылезает с водительского места и направляется ко мне.

— Элли? — сказал Пол. — С тобой все в порядке? С Люси все в порядке? Что случилось?

— Я перезвоню через минуту, — ответила я, что было очень невежливо в данных обстоятельствах. — Что вы тут делаете? — буркнула я, вылезая из машины.

И опять это вышло невежливо, невежливость просто стала вдруг моей второй натурой; а ведь я, стоя на обочине дороги, разговаривала со своим начальником, которого незадолго до того обвинила в подкупе. Беспокойство о Люси, ужасный животный страх за младшенькую и желание спасти ее, усыпили мой собственный здравый смысл и инстинкт самосохранения.

— Я беспокоился из-за вас, — начал он.

— Беспокоились? — повторила я. — Вы беспокоились? А я просто до смерти испугана!

Видите, что я имею в виду, — никакой вежливости.

— Сядьте, — велел он, подталкивая меня к сиденью «гольфа». Он обошел кругом, открыл пассажирскую дверцу и сел рядом со мной. — Так, а теперь сделайте глубокий вдох. Ну же, постарайтесь успокоиться. Вы так волнуетесь из-за пустяков…

— Волнуюсь из-за пустяков? Конечно, я волнуюсь из-за пустяков! Моя дочь лежит где-то избитая и израненная, а этот ублюдок…

— Все в порядке, Элли.

— Все в порядке? Ничего не в порядке, черт побери! Она пострадала, и это я во всем виновата.

И тут, признавшись наконец в том, что меня больше всего тревожило, что терзало меня вместе с животным страхом, я разрыдалась по-настоящему. Сидя на переднем сиденье новенькой машины, купленной мне моим мужем, позволяя своему начальнику утешать, а теперь еще и обнимать меня, я выла, уткнувшись ему в рубашку, так что у меня горло заболело.

— Это я во всем виновата! (Рыдание, всхлипывание.) Если бы я не притворялась больной… (хныканье)… Это я все устроила, не было у меня никакого стресса, я просто хотела на денек отпроситься с работы, а Саймон бы меня уволил (рыдание, подвывание)… А теперь вы меня уволите… (всхлипывание, шмыганье носом)… И зачем я только лгала… (отчаянные всхлипы)… Тогда бы я не поехала в Корнуолл… (стон с подвыванием)… и Люси никогда бы не встретила этого ублюдка!

— Элли, — сказал Ян, доставая из кармана огромный чистый белый носовой платок и вытирая мое лицо. Так нежно. Так дьявольски нежно и заботливо, а ведь на самом деле он только и мечтал избавиться от меня и поскорее уволить, а теперь он узнал всю правду о моей лжи и притворстве, я уж не говорю об обвинении в попытке подкупа с помощью новой машины. — Элли, пожалуйста, хватит плакать.

Послушайте меня. Все в полном порядке.

— Да нет же! — Я пришла в ярость. — Как вы не понимаете? Мне нужно ехать, я должна мчаться в Корнуолл…

— Нет, не должна, — твердо ответил он. — Послушайте меня. Ваша дочь позвонила еще раз.

Что? Я икнула, замолчала и с минуту висела на нем, тихонько всхлипывая. Потом я сообразила, что делаю, и отстранилась.

— Лиз подошла к телефону, сразу после вашего ухода, — продолжал он.

— Что она сказала? И откуда вы это знаете?

— Я знаю, потому что в это время был в вашем кабинете. Я пытался выяснить у Лиз, что с вами такое случилось. Я беспокоился за вас.

Он взглянул на меня. Я взглянула на него. Он беспокоился обо мне. Он был там и слушал, когда Люси позвонила во второй раз.

— Что она сказала? — быстро спросила я. — Как она? Она ранена? Вы сказали ей, что я уже еду?

— Она не ранена, Элли. Она прекрасно себя чувствует. Она знала, что вы будете волноваться, поэтому разменяла еще немного денег и перезвонила.

— Но она сказала, что он что-то сделал с ней! Нейл обидел ее! Избил или…

Ян, улыбаясь, покачал головой:

— Матери! Ваше воображение не знает границ. Вы совершенно неправильно ее поняли. Он вообще ничего с ней не делал. Она хотела уехать побыстрее, пока он не узнал, что она сделала с ним.

Я уставилась на Яна. Слезы мгновенно высохли, сердцебиение успокаивалось.

Она не ранена. Она вне опасности. Я могу дышать. Чудесно. Восхитительно. Я вдохнула. Замечательно. Выдохнула. Потрясающе.

— Что она сделала с ним, — медленно повторила я.

— Она отрезала ему волосы, — сказал он и улыбнулся уже во весь рот. — Она застукала своего парня с другой девушкой. Потом он напился и заснул, а она отрезала ему волосы. Собрала вещи и сбежала.

Ух ты. Я сделал еще один глубокий вдох и тоже улыбнулась. Ух ты, Люси, вот это методы! Что за девочка! Поделом ему, мерзавцу, дряни этакой. Надо было отрезать ему кое-что другое. Но ничего, так тоже неплохо, совсем неплохо. Его гнусные, мерзкие, длинные лохмы, которыми он так гордился. Надеюсь, он будет отращивать их много лет.

— Так где она была? Откуда она звонила?

Я поеду к Люси. Обниму ее и скажу, какая она умница. Приготовлю ей чашечку чая и скажу, что люблю ее.

— Со станции. Она звонила со станции. Сейчас она уже в поезде, едет к Паддингтону. Вам не нужно никуда мчаться. Вот почему я поехал искать вас…

— Но вы же не знали… вы же не знали, что у меня кончился бензин…

— Нет. Я собирался ехать по дороге на Ньюквэй, пока не увижу вас. Сперва я думал, что вы поедете на старенькой «метро», которую вы дразнили в гараже, и не сомневался, что рано или поздно догоню вас.

— А я не на «метро». Я вот в этом… в этом белом «гольфе». — Я опустила глаза; мне было слишком стыдно, чтобы продолжать. — А как вы поняли, что это я?

— Когда вы забрали ключи из конверта на моем столе, я не понял ни слова из того, что вы сказали. Я даже не открывал конверт, потому что не знал, что там, и все утро был занят.

А когда я уже уходил из кабинета искать вас, я решил все-таки туда заглянуть. И нашел документы на белый «гольф» и открытку от кого-то по имени Пол. Я все равно не понимал, какое отношение это имеет ко мне, но, по крайней мере, теперь я точно знал, какую машину искать.

— Мне очень жаль, — пробормотала я, все еще глядя на собственные колени. — Просто я подумала… понимаете, его доставили к моему дому, и я ничего о нем не знала, и я подумала… ну, после вина, фруктов и цветов…

— Вы решили, что это я его вам купил?

— Простите, пожалуйста, Ян. Я вела себя, как полная идиотка. Ой, да еще это письмо! Ради бога, простите меня за грубое письмо!

— Я его еще не читал, — со смехом ответил он. — А что, оно очень грубое?

— Я угрожала вам адвокатом. Но не волнуйтесь! — быстро добавила я. — У меня вообще нет адвоката!

— Значит, все в порядке!

— Это не смешно. Мне страшно стыдно.

— Нечего стыдиться. Я не покупал вам машину, но рано или поздно я бы непременно это сделал. Вряд ли я перешел бы к машине сразу после вина и цветов, но со временем добрался бы и до нее.

— Почему? Я же все время говорила, чтобы вы этого не делали. Я отсылала подарки обратно. Я не хотела…

— Ну, попытка не пытка. Я должен был попробовать. Несмотря на бойфренда и…

— Он вовсе не бойфренд, — нетерпеливо прервала его я. — Это была очередная ложь.

— Я так и знал! — Ян триумфально улыбнулся.

— Он мой муж.

— О.

Лицо у него вытянулось.

— Но мы не живем вместе. Уже два года.

— О!

— Это, конечно, он купил мне машину.

— О.

— Наверное, чувствовал себя виноватым за то, что обвинял меня в попытках отравления.

Тут Ян нахмурился, что было вполне естественно, но ему хватило мудрости промолчать.

— В любом случае… — Я вздохнула и потерла глаза, внезапно почувствовав себя очень-очень усталой. Я хочу домой. Надо успеть приехать туда раньше Люси и поставить чайник. Чай, любовь и горячая ванна. Через несколько дней она обо всем забудет. Мы обе забудем. — В любом случае, теперь вы всё знаете о моей лжи, о моем притворстве и можете просто уволить меня и уехать в Португалию. Незачем больше волноваться из-за меня и моего так называемого стресса. Можете больше не пытаться заткнуть мне рот и подкупить цветами и прочей мурой…

— Подкупить? — повторил Ян, и я еще никогда не слышала, чтобы он говорил так громко. Я подняла голову. В его глазах было что-то такое, что я не смогла отвести взгляд. — Подкупить?!!

По шоссе мимо нас не переставая неслись машины. Красная, черная, автобус, грузовик, еще одна черная. Ж-ж-ж, ж-ж-ж, ж-ж-ж. Они проезжали мимо нас и исчезали вдали, продолжая свой путь в Мидленд или Уэльс. Они катили по своим делам, или на отдых, или на похороны своих бабушек, или что там еще припасла для них жизнь. А мы сидели на переднем сиденье белого «гольфа» без капли бензина в баке, «гольфа», купленного для меня моим мужем по причинам, о которых я могу только догадываться, и смотрели друг на друга, и в этот момент весь мир неожиданно изменился.

— Нет? — прошептала я. — Вы не пытались подкупить меня?

— Нет, — ответил он. Голос у него был потрясенный и какой-то сдавленный. — Что за бред! Что за детективов вы начитались, безумная вы женщина? — И он громко расхохотался.

— Простите! — в ужасе пролепетала я, все еще не сводя с него глаз.

— Наверное, я сам виноват, — проговорил он в конце концов, с трудом перестав смеяться. — Я просто немножко переборщил с подарками.

Он протянул руку и бережно убрал с моего лица волосы, которые намокли от слез и прилипли к носу.

— Ты, значит, решила, что я хочу подкупить тебя, когда я пригласил тебя на ужин? — мягко спросил он.

Я кивнула. Он нежно поцеловал меня в кончик носа и снова засмеялся, глядя прямо в глаза.

— А теперь? Ты будешь считать, что я хочу тебя подкупить, если я посажу тебя в свою машину и отвезу домой?

Я покачала головой.

— А если, вместо того чтобы ехать прямо домой, мы завалимся в какой-нибудь мотель, и я возьму номер, и закажу шампанское, и затащу тебя в постель, и…

Я не знаю, кто сделал первый шаг. Мы целовались, как будто от этого зависела наша жизнь, как будто мы оба провели тысячу лет в каком-то месте, где целоваться запрещено, и при этом нам все время показывали фильмы о том, как целуются другие люди. Я думала, что это меня убьет, — чувство, которое было во мне с того самого дня, как мы впервые встретились, с того дня, как я увидела его руку, высовывающуюся из окна машины и постукивающую в такт «Куин»: «Я влюблен, я влюблен…

Я влюбился в первый раз; на этот раз я уверен… знает Бог», захлестнуло меня, как будто я впала в кому и никогда уже из нее не выйду. Таких чувств не бывает у настоящих людей, у людей не из книг, фильмов или «Жителей Ист-Энда». Наверное, я сплю. Наверное, я уже в коме.

— Мам!!!

— Элли!!!

Крики, стук в окно, лица, прилипшие к стеклу…

Это была самая настоящая реальность. Никакой не сон. Никакая не кома.

Мы с Яном отскочили друг от друга, как двое напроказивших детей. Как это случилось? Откуда появились эти чувства? И когда? Еще до нашего рождения? Или только сейчас?

— Мама! Ради бога!!!

Я задумчиво перевела взгляд на окно. В него колотила Виктория, а рядом с ней Пол тряс ручку дверцы, как будто она не заперта, а ее просто немного заело и сейчас он ее откроет… От их объединенных усилий машина раскачивалась из стороны в сторону. Ага. Вот в чем дело. А я-то думала, землетрясение.

— Хорошо, хорошо! — воскликнула я, распахнув дверь, так что они оба свалились на землю. — Не надо так нервничать!

Я снова посмотрела на Яна (ну ведь прошло уже целых пять секунд с тех пор, как я смотрела на него в последний раз), и мы глупо улыбнулись друг другу. Я знала, знала, что улыбка выйдет глупой, но ничего не могла с собой поделать.

— Тьфу! — сказала Виктория. — Мам! Глазам своим не верю! Люси ранена, лежит в какой-то больнице или еще где-то, а ты…

— Нет-нет. С ней все в порядке, — сообщила я, продолжая улыбаться Яну.

— Все в порядке? — эхом откликнулся Пол. — Ты уверена?

— Я запаниковала. Устроила истерику. Она едет домой на поезде. Она отрезала ему волосы, — на одном дыхании выпалила я. — Простите меня, все.

— Простите? — переспросила Виктория, притворяясь обиженной, но облегчение было слишком велико. — Это все, что ты можешь сказать?

— Да, — весело согласилась я. — Спасибо, что заехала за мной. Теперь можешь возвращаться к Эндрю.

Дочь слегка устыдилась:

— Ну, я собиралась рассказать тебе про него…

— Успокойся, Виктория, — улыбнулась я. — Я всегда знала, что монахини из тебя не выйдет. Черное с белым тебе не идет.

Я вышла из машины и пошла с Полом к «примере».

— Я привез тебе бензин, — сказал Пол и стал вытаскивать канистру из багажника, не глядя на меня.

— Спасибо, милый. Как ты меня нашел?

— Позвонил Виктории на мобильник. Ты не перезвонила и отключила свой.

Правда? Вот дьявольщина. Вот что бывает, когда ход мыслей прерывает серебристая БМВ.

— Я решил, что доберусь до тебя быстрее, чем она, — продолжал он. — Я догнал ее, как только свернул на шоссе. А потом мы вместе нашли тебя… и БМВ.

— Он мой босс, — сказала я. — Ян. Ян Унвин.

— Ты уже говорила.

— Думаю, я в него влюблена.

Вот. Я это сказала. Все вышло наружу. Я влюблена в него. Так и есть. Мне пятьдесят, и я наконец знаю, что это за чувство. На этот раз я уверена…

— Осторожнее, Элли. Я не хочу, чтобы тебе было больно…

Больно? Больно, черт бы тебя побрал? Ты смеешь говорить со мной о боли, именно ты? Ты, который оставил меня после долгих лет брака ради молодого и хорошенького существа, оставил меня один на один с девочками, котом, счетами и волнениями?

Я повернулась и увидела, как Ян вылезает из машины, моей новой машины, которую купил мне Пол (по каким-то ему одному известным причинам, о которых, впрочем, не так уж трудно догадаться), и подходит к нам. Он был высокий, худой и красивый. Он был загорелый и совершенно изумительный. И я любила его. Он улыбнулся мне. Я улыбнулась в ответ.

— Хочешь его отравить? — тихонько спросила я Пола во внезапном озарении.

— Похоже на то, — признал он.

— Так что, сказать ему, чтобы остерегался средств от вредителей?

— Нет. Рыбьего корма, — ответил Пол с вымученной улыбкой.

Когда я наконец осмыслила все случившееся, мы были в Португалии. Мы полетели туда на несколько недель в сентябре, чтобы Ян посмотрел, как идут дела в филиале в Фару, а мы могли провести немного времени вместе, расслабляясь на солнышке. К тому времени я уже была в состоянии оглядываться назад и мыслить четче. Если говорить честно, самую малость четче.

— Думаю, у меня все-таки было что-то вроде срыва, — задумчиво сказала я, откинувшись на спинку шезлонга у бассейна. — Как ты считаешь?

— Может, да, а может, и нет. Кто знает? Кому судить, какое поведение нормально, а какое нет? Может, и нет ничего странного в том, что человек раскисает, если на него наваливается слишком много всего сразу.

— У меня было столько волнений. Все происходило одновременно и немного… выбило меня из колеи.

— Вполне понятно. И совершенно нормально.

— Даже угрожать отравить девушку мужа?

Ян улыбнулся:

— Совершенно нормально.

— И… — я понизила голос до шепота, — и действительно отравить ее?

Он засмеялся и наклонился ко мне, чтобы поцеловать.

— Я бы сказал, абсолютно нормально. Не знаю, кто стал бы с этим спорить!

Ну что ж, значит, все в порядке.

Правда ведь?

Абсолютно нормально.

Тем более, что это было всего-навсего слабительное, подмешанное в кофе.

Стало быть, и волноваться не о чем.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.