Усадьба леди Анны

Глава 14

Утром, проснувшись довольно рано, Анна размышляла обо всем, что произошло вчера. Разумеется, что такое «злой и добрый полицейский» она прекрасно знала. Более того, понимала, что без разрешения матери аббатисы сестра Аресина не посмела бы вести себя с маркизой столь непочтительно.

Аресина показала, что жизнь в монастыре вполне возможно превратить в ад. Значит, сегодня настоятельница в красках распишет ей местный рай. И обозначит цену. Судя по всему, цена будет велика, иначе аббатиса не устроила бы это показательное выступление. Анна была уверена, что без разрешения этой старухи в монастыре даже муха не пролетит. Оставалось только ждать приглашения.

Прибежала запыхавшаяся Бертина, принесла теплую воду, проводила до туалета, отвела в трапезную. Там, чуть помявшись, спросила:

— Госпожа маркиза, а дозвольте, пойду я уже работать?

— Тебя же отпустили помочь мне?

— Да вроде бы как и отпустили. Только работы на день выложили гору целую. А сестра старшая сказала, что кто до вечернего звона не поспеет, тот без ужина останется.

— Понятно. Ступай, Бертина.

— Ой, дай вам бог здоровья и счастья, госпожа!

Горничная торопливо ушла, а Анна осталась лениво ковырять вязкую холодную кашу в трапезной. Низкий сводчатый потолок, отсутствие окон, у окна раздачи стопки чистых глиняных мисок и деревянные ложки торчат из горшка со сколом. Длинные столы совсем не казались чистыми. Чем-то напоминало старую школьную столовую из ее детства.

С десяток молчаливых женщин, каждая из которых молча смотрела в тарелку, шустро работали ложками. Овсяная каша и простая вода в грубой кружке.

Анна усмехнулась: видать, очень мать настоятельница заинтересована в том, чтобы согнуть маркизу. После завтрака вернулась в свою келью и еще подремала. Проснулась от густого медного звона, ворвавшегося в каждый уголок монастыря.

«Наверное, зовут на молитву, — Сообразила она. — Как там говорила Аресина: «До полудня придет отец Амбросио и проведет службу.» Пожалуй, стоит сходить.»

Белый плат она аккуратно надела, плотно пристегнув края булавкой, а вуаль, чуть подержав в руках, бросила на стол. Ткань как наждачка. Носить такое — сама себя изуродуешь.

По коридору торопливо шуршали длинными одеяниями сестры. Молодые и старые, красивые и не очень, но все молчаливые, глазами долу. Ничего не спрашивая, Анна последовала за этим плотным ручейком.

Коридор, еще один, поворот и две широкие ступени вверх, к распахнутым дверям.

Там, внутри, царила потрясающая красота, необыкновенная гармония света и цвета, резко контрастирующая с монотонным однообразием коридоров и убогостью кельи.

Центральный купол молельни, расписанный удивительными по сочности фресками, в центре имел огромное витражное окно. Сквозь цветные стекла столбом лился солнечный свет, окрашивая все вокруг. Густой мужской голос речитативом начал молитву и десятки монахинь синхронно опустились на колени, как бы подчеркивая свое смирение, свое преклонение перед этим царством света и красок.

У роскошных икон в широких золоченых окладах горели десятки тоненьких свечей. Пахло ладаном и воском. Этот яркий искусственный мир казался островком покоя и счастья, некой неведомой радости, которую надо заслужить.

«Хороший прием. Там, в монастыре, скудная еда, серая тоскливая одежда, труд и унылость. А здесь, так сказать, поближе к богу — сплошная красота и благолепие. Думаю, на некоторых это должно производить сильное впечатление. Ага… Да еще и единственный мужик здесь стоит, как идол в золоте и каменьях. Этакий личный представитель господа на земле. Он стоит, а ты перед ним на коленях, показывая, что недостойна счастья, осознаешь свое убожество и прочее… Бедные женщины… И ведь, возможно, многие искренне верят, что так и надо.»

Молитва была незнакома Анне, но она давно уже наловчилась креститься тогда, когда это делают местные. Так и здесь, краем глаза вылавливая начало общего движения рук, она продолжала рассматривать отца Амбросио.

Величественный дяденька. Ростом не меньше метра восьмидесяти, крупный, басистый. Раззолоченный, как языческий идол. Чем больше Анна видела местных представителей церкви, тем больше они вызывали у нее неприязнь. И эту неприязнь приходилось тщательно прятать…

По окончании молитвы она опять ушла в свою келью, понимая, что вот так сидеть, ничего не делая, слишком уж тоскливо. Часа через два, когда скука и раздражение окончательно одолели ее, дверь распахнулась и молоденькая девушка в рясе, потупив глаза, певуче произнесла:

— Мать Аннабель просит пожаловать к ней.

Покои, куда привела Анну монашка, были чем-то похожи на церковь: и качественными фресками, и роскошными иконами. И очень дорогой меблировкой. В центре комнаты раскинулся богато накрытый стол, за которым обедали аббатиса, отец Амбросио и еще две монахини. Одну Анна даже помнила — та, что вчера бегала с факелом. Вторая была помоложе, с узким неприятным, почти безгубым лицом, изъеденным оспой.

— Садись, дочь моя, — ласково улыбнулась аббатиса.

— Благодарю, мать Аннабель, — маркиза была сама любезность и благонравие.

Анна села, благочестиво сложила руки, прикрыла глаза и зашевелила губами, якобы прося господа благословить пищу. Молилась она долго, с удовольствием наблюдая сквозь полуопущенные ресницы, что все остальные вынуждены прервать трапезу и тоже бормотать молитву. Испытывала она при этом странное злорадство: «С вами, дорогие мои, пожалуй, только так и нужно. Если меня кормят холодной кашей, то почему бы и вам не съесть холодный обед?! Остальным вон и вообще есть не даете…».

Наконец отец Амбросио гулко откашлялся и недовольно возвестил:

— Приступим, сестры, к еде, что послал нам господь.

Обед господь послал очень даже приличный: с румяной жареной курочкой, отварной репой и морковью, с холодной мясной нарезкой и легким розовым вином. Радовало Анну то, что здесь не было этих чудовищных воротников и столовые приборы были самые обычные.

Первым начал разговор падре Амбросио. Это чуть удивило Анну. В любом обществе тему беседы задает старший по званию. Получается, он здесь главный, а не аббатиса?

— Как ты устроилась под крышей святой обители, дочь моя?

— Благодарствую, святой отец, сестры внимательны к моим нуждам и снисходительны к нерасторопности.

Мать Аннабель мелко рассмеялась и вмешалась:

— Конечно, милая маркиза не привыкла к нашему строгому уставу, падре Амбросио. Но смирением своим она покорила сестер. Ей охотно помогут освоиться!

Беседа приобретала интересное направление. Получается, что аббатиса оправдывается?! Значит, мужик все же здесь главный! Может быть, ему не слишком понравится, что…

А что, собственно, Анна могла предъявить? Нелюбезность сестры Аресины? Вроде как, маловато для серьезного обвинения. А настоятельница, напротив, была сама любезность. Как докажешь, что любезность фальшивая?! Поныть, что ужин маркизе не дали, хотя фрейлин покормили? Как-то мелко. Нет уж…

Начинать с жалоб глупо. Нужно дождаться беседы наедине с начальницей, выяснить, чего тетка добивается, а потом уже думать, что и как делать.

— Святой отец, как часто вы бываете здесь? Признаться, ваша молитва так тронула душу…

Мужчина глянул на гостью внимательно, потом перевел взгляд на аббатису. Взгляд Анна заметила и оценила:

«Вряд ли он тупой, раз в чинах. Хотя, конечно, все может быть. Но взгляд у него тяжелый. С таким лучше не враждовать. Это не мелкие женские пакости будут, а что-то посерьезнее.»

— Я прихожу вести полуденную службу каждое воскресенье, дочь моя. Надеюсь, в следующий раз мать Аннабель вновь пригласит тебя на трапезу. К тому времени ты освоишься здесь, а я рад буду принять твою исповедь.

К исповеди Анна уже ходила не раз и знала: надо придумать какую-то мелкую вину, желательно не одну. Например, попенять, что позавидовала чужому платью, или съела слишком много сладкого. Главное, не говорить, что ничем не грешна.

Если такое сказать, душу вытрясут дурными вопросами. А так, ну послушание минимальное назначат. Может, молитву лишнюю, а может, десерт не велят есть. Это — сущая мелочь.

Помощницы аббатисы за всю трапезу не проронили ни слова. Разговаривали в основном падре Амбросио и настоятельница. Обсуждали разные хозяйственные проблемы монастыря. Весьма деловой разговор, очень далекий от благости.