В мышеловке (СИ)

Яна Лари В мышеловке. Бонус

1

Драгомир

В кабинете полумрак. Тяжёлые шторы задёрнуты, дверь заперта, халатик на Раде призывно распахнут и только мерзкая песенка Шрека из соседней детской, не даёт полноценно насладиться моментом. На всё про всё у нас от силы минут десять.

- В этот раз надеешься, успеем? - в тон моим мыслям усмехается жена. Ироничный надломленный желанием голос и горячий выдох в область шеи напрочь смазывают чувство времени. Слишком много различных желаний разом гудят в моей крови, не давая сосредоточиться на чём-то одном: от острой необходимости насытиться теплом её тела, до дикой, припекающей сети артерий спешки.

- Я рехнусь, если опять придётся ждать ночи, а ты снова уснешь, читая детям сказки. Рехнусь, слышишь? - хрипло бормочу, подхватывая её под ягодицы и усаживая на комод. - Иди ко мне, румны*, ты же не позволишь любимому слететь с катушек?

Не слететь с катушек - это значит одной ногой развести острые коленки и, зарываясь пальцами в длинные иссиня-чёрные волосы, запрокинуть ей голову, чтобы торопливо зацеловывать приоткрывшиеся губы, впитывая в себя вкус мелиссового чая и отдавая взамен аромат эспрессо.

Это любить крепче, чем когда-либо показывал, не ставя под сомнение искренность ответного чувства. Больше не пытаться унизить, сломать, переделать. Обнимать гибкий стан, жадно притягивая ближе, под короткий звон ремня и шорох упавших брюк, а затем резко выдохнуть, от ощущения безграничного единства, когда единицей времени становится поделенный на двоих воздух. Когда неважно собственное имя и в тоже время нет ничего более волнующего, чем слышать его между сдерживаемых стонов.

Это вжиматься в податливое тело судорожно, порывисто, словно боясь упустить свою птичку. Страшась потерять её даже сейчас, когда за соседней стеной подпевают Шреку наши пятилетние двойняшки, а грязные тайны прошлого остались лишь мелкой кляксой где-то на задворках памяти. Знаю, что сам далеко не подарок и вряд ли когда-нибудь стану паинькой, но теперь моё упрямство направленно в другое русло - да, малышка, хорошо-то как! - я учусь укрощать уже не её, а самого себя, срываясь с цепи лишь в такие моменты: убойные как девять грамм свинца, пущенных в висок.

И тут, - правильно, когда ж ещё детям поиграть с пультом! - из-за стены во всю мощь звучит голос мультяшного осла:

- Мы уже приехали?

- Нет! - в один голос рычим мы с Радой и не менее возмущённый Шрек.

-Если ты сейчас остановишься, я сыпану в твой ужин яду, - разгорячёно шепчет жена, для убедительности прикусив мне ключицу и крепче сжимая мои бёдра ногами. Её затянутые страстью глаза - фантастическое зрелище. Мерцающие тёмные ониксы на корню срубающие самоконтроль, глядя в которые мне проще сдохнуть, чем прерваться.

- Если остановлюсь, - заверяю сквозь сжатые зубы. - Сам его приму.

- Уже приехали?

Вот же заладил, тупица ушастый.

- Нет.

- Уже приехали?

- Нет.

- А теперь?

- Да, - с нами в унисон.

- Честно?

- НЕТ!

- Да! - Рада не то, что застонала - она вскрикнула, прогоняя через меня шквал пронизывающей дрожи. Шквал настолько дикий и разрушительный, что я попросту не в состоянии вникнуть в природу наступившей тишины. Мыслей в голове ноль, всё замерло во взвинченном ожидании. И вот он - миг во вневременности, в котором нас по отдельности не существует. Есть только моё отражение в её глазах, её запах в моих лёгких и наши губы, алчно крадущие воздух друг у друга.

- Вот теперь... - "приехали", хочу закончить я, но затмение уже сошло и слуха достигают тоненькие голоса детей:

- Мама, мамочка! Откройте!

- Упс, - вспыхивает Рада, запоздало закрывая ладонью рот. Вот именно, что "упс" это уже не в первый раз, звукоизоляцию нужно ставить однозначно. Не спорю, её эмоциональность сносит башню, но сдаётся мне, дети всерьёз начали подозревать папочку в рукоприкладстве.

- Мам, не бойся! Я здесь, - барабанит в дверь сын, напоминая о веренице мрачных сцен в моём собственном детстве, когда я также пытался спасти свою мать. Один раз даже успешно. Приехавшие на вызов испуганного ребёнка пожарники отвлекли внимание разъярённого отца на полыхающий в нашем дворе навес для дров. Правда, тем же вечером, когда до родителя дошло, чьих это рук дело, маме пришлось обратиться к старой шувани* Розе, чтобы унять мою боль. Младший брат Давид на тот момент ещё не родился и это единственное, что спасло меня от серьёзных травм. Я всё ещё являлся единственным наследником клана Золотарёвых.

Наверное, поэтому, по хребту ледяными ожогами проносится беспокойство, и становится тошно, до оскомины, до зуда в подреберье. Потому что хочу, чтобы Миро никогда не сжимал кулачки от бессилия, не имея возможности заступится за мать, а Мари твёрдо знала, что даже в цыганской семье женщина вправе требовать доброго отношения.

- Иду, птенчики, - пытаясь совладать с дрожью в голосе и одновременно запахнуть халат, отзывается Рада.

Ободряюще улыбаясь, целую голубоватую венку, пульсирующую на бледном виске жены, а руки уже тянутся к спущенным брюкам. Нужно пошевеливаться, натиск на дверь только усилился - дети мгновенно среагировали на подозрительные изменения материнского тона.

- Что за шум, а драки нет? - широко улыбаюсь, глядя в настороженные лица двойняшек.

- Почему вы кричали? - бойко выступает из-за спины брата Мари, взволнованно уставившись на растрёпанную мать и по обыкновению беззастенчиво игнорируя прозвучавший вопрос.

- Это вы первые шумели, - дипломатично замечает Миро, тут же поджимая нижнюю губу, чтобы дрожью не выдать, как он на самом деле напряжён.

- Меня напугала мышь! - экспромтом выдаёт жена, посылая виноватую улыбку замершему в дверях мейн-куну. Тот, похоже, от подобной наглости порядком ошалел. Во всяком случае, бездна негодования в янтарных глазах указывает именно на это.

- Именно, - киваю, приобнимая её за плечи, чтобы убедить детей в отсутствии злого умысла. - Мама испугалась, и мне пришлось её спасать.

- Так и было. Спасибо, мой защитник, спас. А теперь топай, мы дальше сами. - Рада укоризненным взглядом указывает мне на надетую задом наперёд футболку, на что я лишь пожимаю плечами. Вряд ли наших маленьких детективов заинтересуют подобные мелочи. Тем более что их вниманием благополучно завладел вальяжно развалившийся в ногах кот.

- Так ты дом охраняешь? - сердито выговаривает ему Миро, на что тот, мяукнув что-то явно нецензурное, мастерски прикидывается трупом. Беспроигрышный ход в любой непонятной ситуации. Жаль налоговая на такой финт не поведётся, я бы закосил.

- Хо-хо! - тоном Эллочки людоедки восклицает Мари, протягивая руки к мейн-куну, что в данном контексте переводится как: "Спокойствие, из этого бестолкового лентяя ещё не поздно выбить дурь или на крайний случай пустить на воротник". Наученный жизнью бедолага, едва уловив злодейские нотки в голоске юной хозяйки, благоразумно рвёт когти, неистово звеня подвешенным к ошейнику бубенцом.

Обменявшись с Радой проказливыми взглядами, мы дружно вздыхаем. Теперь на ближайшие полчаса ему погоня обеспеченна. Подставили мы Кастрюльку капитально. Жена, хмуря тонкие брови, уже приоткрывает рот, дабы прочесть сорванцам очередную лекцию из серии "даёшь уважение братьям нашим меньшим", но я настоятельно подталкиваю её к дверям.

- Иди в душ, мы пока пирог сварганим.

Ну как пирог - это, пожалуй, громко сказано. Скорее фруктовую лепёшку, которую дети по выходным готовят именно со мной, ведь Раду бы инфаркт хватил, узри она как наши чада уплетают ложками топленый шоколад и сахар. Да меня б самого ещё пару лет назад покоробило от одной мысли, чтобы встать у плиты, но уже в первый год их жизни многому пришлось научиться: и готовить худо-бедно, и посуду мыть, когда птичка вырубалась прямо во время завтрака, и колыбельную петь сквозь сон посреди ночи. Согласен, помогать женщине в домашних делах западло, увидит кто - засмеют, вот только оно того стоит. Да и псы недаром едят свой корм - никто не проскочит незамеченным в наш автономный мирок, ревностно обнесённый глухим забором.

Это на людях приходится поддерживать свой статус, а дома можно быть каким угодно: любящим, любимым. Самим собой. Вот только скользкая петля тревоги затягивает горло с каждым днём всё туже. Выматывает, особенно жёстко в ночные часы, когда под давлением смутных кошмаров, тянусь к соседней подушке, чтобы убедиться, что Рада никуда не исчезла. И под протяжный вой бодрствующих псов в черепной коробке тикает обратным отсчётом отведённое нам время.

- Пойдёмте, у меня как раз припрятана баночка "нутеллы", - улыбаясь, как ни в чём не бывало, беру дружно взвизгнувших детей за руки, а в голове навязчиво отсчитывает:

Тик-так... Тик-так...

Счастье не может длиться вечно.

Бонус о Раде и Драгомире из книги "Мышеловка"

Румны* - (цыг.) жена

Шувани* - (цыг.) ведьма

2

- Пап, а Мишкин-то скворечник больше нашего, - вполголоса тянет Миро, старательно пряча разочарование за возмущённым ором кота, имевшего неосмотрительность попасться ему в руки.

В отличие от своенравной сестры, сын уже успел уяснить одно золотое правило: несмотря на полное отсутствие обязательств, ребёнок не может настаивать на своём мнении, максимум, на что он вправе - донести его до родителя. Но эта навязанная покорность старшим мне самому сгрызла столько нервов, что в отношениях со своими детьми я стараюсь не перегибать. Что бы ни мнил о себе мой папочка, искреннее уважение строится в первую очередь на взаимности.

Так что придётся выкручиваться, - заключаю, вертя в руках фанерную конструкцию и мысленно откручивая голову соседу-выпендрёжнику. На языке из допустимого одни междометия, хоть бы лишнего при Миро не ляпнуть. Хватит с него знакомства с "дядей Жекой", с лёгкой подачи которого едва лишившийся бубенцов мейн-кун обзавёлся позорной кличкой "Кастрюлька". Повезло сами дети в истоках сего термина копаться не стали - попробуй, объясни пятилетке для чего пытать животное оскоплением.

- Не в размере счастье, - ерошу ладонью тёмные вихры сына, параллельно прикидывая как можно реабилитироваться в его глазах, да так, чтоб не сильно шокировать самих пернатых. Я ведь сейчас хоть теремок отгрохать готов, но тогда единственному в нашем дворе хлипкому саженцу точно кранты. Поэтому, пожалев детскую психику, внимательно оглядываю стеллажи в поиске альтернативы. - Вот доведём до ума наш дворец, скворцы за него ещё драться будут.

Проигнорировав скептическое фырканье ребёнка, достаю с верхней полки пару банок масляной краски, оставшейся после декора ограды в цветнике. И в очередной раз поражаюсь тому, что позволил жене превратить добрую часть своего гаража в кладовую. Рада как-то слишком скоро наловчилась играть на моих слабостях. Даже обидно стало, но улыбка всё равно своевольно растягивается по лицу.

- Мы что, будем его красить? - недоверчиво округляет глаза юный строитель птичьего счастья.

- Ага, - киваю, высматривая коробку с кисточками. - Наш скворечник будет ярким, такой точно никто не прощёлкает.

Пусть теперь Мишкин папа голову ломает, - злорадно добавляю про себя, признавая, что в непрерывных соседских соревнованиях кто кого переплюнет, определённо есть свой азарт. Будто в песочницу вернулся.

- А знаешь, - задумчиво тянет Миро, уставившись на обработанную зелёнкой руку - последствия подражания папке. Только вместо боксёрской груши, мой боец задал трёпку хамоватому гаджо* из подготовительной группы, который в отместку его покусал. - Может, не будем красить зелёным цветом? В этом мире его стало слишком много.

И главное сказано-то как трагически, с видом побитого жизнью вояки. Похоже, Рада права, пора завязывать с мультиками про Шрека.

- Хорошо, выбирай сам, - соглашаюсь, вызволяя из цепких ручонок ошалело выпучившего глаза Кастрюльку. Тот, не успев толком отряхнуться, резво отскакивает подальше и, только убедившись в отсутствии погони, лениво трусит в сторону вольера, дабы за неимением чего вылизывать потёшить своё кошачье эго рыком звереющих псов. Нужно будет установить решётки покрепче. И звукоизоляцию. И качели... Ещё бы время на всё выкроить.

Вскоре, сдавшись немой мольбе в глазах ребёнка, подвешиваю радужный скворечник сушиться прямиком на саженце под окнами детской, и с чувством выполненного долга зазываю его в дом. Миро тут же сбегает к сестре в детскую, великодушно подарив нам с Радой вечерние полчаса тишины.

- Ты не сильно расстроишься, если я скажу, что в детский сад вам завтра добираться своим ходом? - решив не приставать к жене пока в её руках раскалённая сковородка, плюхаюсь на стул у окна и от души зеваю, прикрывая кулаком рот. Ночные бдения меня порядком вымотали.

- Тебе повезло, что ты уже выкупил свою жизнь, прогнав ту ужасную мышь в кабинете, - лукаво усмехается Рада, складывая готовые котлеты в тарелку. Рядом на табурете восседает Кастрюлька, всем своим видом показывая, что они его не интересуют. И даже смотрит в противоположную сторону - он, дескать, вообще вегетарианец.

- Может мне Жеке позвонить, чтобы он вас подбросил? - озадаченно предлагаю, особо не надеясь на утвердительный ответ. Умение помалкивать на светофоре Мадеев так и не освоил.

- Пожалуй, обойдёмся, - фыркает Рада, пренебрежительно дёргая плечом. - У меня нет лишней пары рук, чтобы одновременно затыкать уши обоим детям.

Что и требовалось доказать. И мне как назло с утра в налоговую, а перед этим нужно к Палычу успеть заскочить. Вроде идти им недолго, погода тоже радует, а на месте где только что гнездилось хорошее настроение пробирается неприятная пустота. Понять бы, что тому виной чуйка или недосып.

Задумавшись, потираю переносицу и всего на пару секунд смежаю веки. Короткий интервал, которого вполне достаточно, чтобы открыв глаза заметить как предприимчивый Кастрюлька, пользуясь тем что, я вроде как в астрале, а Рада переворачивает очередную партию котлет, ловко стащил себе на табурет заветный ништячок. Вот знает же, паразит, что огребёт, если поймают. Ну, куда ему жареное, когда пол миски элитного корма лежит нетронутой.

Занятый мыслями как проучить зарвавшегося ворюгу, машинально принимаю входящий вызов.

- Дружище, это полная задница!

Жека, кто ж ещё. И судя по пролившемуся следом потоку вдохновенных проклятий, речь снова пойдёт о Заре.

- Я у тебя других и не припомню, - скороговоркой вставляю, дождавшись паузы. Если его вовремя не тормознуть выслушивать направленные в адрес свояченицы красочные обороты и смачные эпитеты придётся бесконечно. - Снова ложная тревога и залёт обернулся обычной задержкой?

- Прикинь?!

- Жек, сходите вы уже к врачу. Сколько можно говорить, что надевая трусы из морозилки, ты быстрее яйца отморозишь, чем сына ей заделаешь.

Мне всерьёз начинает казаться, что проще научить Кастрюльку играть в карты, чем заставить Мадеева внять голосу разума и обратиться к традиционной медицине. К слову сам кот, запоздало просчитав ничтожность своих шансов слинять с котлетой незамеченным, не придумал ничего лучше, чем заныкать ещё дымящийся трофей сев на него сверху.

Решив не мешать прохвосту, самому себя наказать, злорадно усмехаюсь, концентрируясь на разговоре. Тем более что Жека, очевидно набрав побольше воздуха, продолжает реветь на ухо, наращивая градус отчаянья. Ему нужно дать выговорится.

- Достало уже, понимаешь? Что я только не делал! Даже вкус бухла нормального забыл, весь организм протравил этой дрянью - настойкой из корня девятисила. А ты пробовал надевать в ответственный момент ушанку и рукавицы? Я - да! То ещё счастье скажу тебе, дружище. Одно хорошо, шапка на морду наползает и мне не видно как она ржёт. Думал, прибью. Клянусь, чуть не отделал дуру. И красивая же, зараза. С роду таких баб не имел, а толку?! Пустышка она и есть пустышка.

- Жек, не кипятись. Езжайте в поликлинику, врачу её покажешь. Дел-то, - вставляю, наблюдая как узревшая пропажу Рада играет в гляделки с невозмутимым Кастрюлькой. Тот терпит из последних сил, топорщит хвост, но не сдаётся.

- А на прошлой неделе я топор под кровать положил, как бабка моя учила, - продолжает Мадеев, за собственным возмущением не слыша моих слов. - И "Макар" под подушку для верности - всё мимо! Может, стоило пальнуть, как думаешь? Авось был бы толк?

- Дырка в стене была бы, а не толк, - мрачно подмечаю, прислушиваясь к очередному сочному пожеланию в адрес не оправдавшей его надежд жены. - Завязывал бы ты Жек с народной практикой, такими темпами вместо пацана ты в лучшем случае обзаведёшься протоколом. Ну, или справочкой от психиатра.

- Да я уже даже на девку согласен! - раненным зверем взвывает тот. - Пять лет бестолковых телодвижений! За это время можно было полгорода обрюхатить, а Зара ни в какую. У всех семьи как семьи, твои вон скоро в школу пойдут, Власа в роддоме вообще каждая собака знает, один я как неполноценный. Мужиком себя не чувствую. И залетали ведь от меня девки по юности, всех на аборт отправил. Может, кара меня таким манером настигла?

- Тогда б мы все на этом погорели, - хмыкаю, приглядываясь к застывшему струной Кастрюльке. Судя по шалому блеску в янтарных глазах, жар от котлеты достиг-таки кошачьего зада.

- Сдаваться будешь? - строго подначивает его Рада. Произносит одними губами, чтобы не мешать разговору, но сметливый мейн-кун улавливает посыл. Мечется от силы с минуту, затем с истошным визгом подпрыгнув вверх, срывается вон. Жена, давясь смехом, оседает на пол, где рядом с опрокинутым табуретом дымится мохнатая котлета.

Чёрт. Только бы не заржать, Жека тут душу можно сказать наизнанку выворачивает, а я угораю как лось последний. Какой я после этого друг? Правильно - никудышний.

- Припекло меня словом, - тем временем продолжает Мадеев, мигом возвращая мне собранность. Всё потом, сейчас фокус на проблеме. - Драгош, без обид. Понятно, что Зара тебе как бы родня и всё такое, но так больше продолжаться не может. Вот, взял пару сумок, сейчас спущусь в гардеробную, манатки её соберу, и пусть обратно к матери под крыло чешет. Думаешь, блефую? Скажешь, не смогу без неё? Смогу! Сейчас же и выставлю. Мне наследник нужен, понимаешь?!

Понимаю. Ещё как понимаю. Бездетные семьи у нас не в почёте, а с детдома брать мелкого ещё та лотерея. Девку, конечно, жалко. Любит его, такое видно невооружённым глазом. Могли бы горя не знать, но и пять лет срок приличный, сколько можно ждать? Сейчас главное дров сгоряча не наломать. Только Жеку я знаю не первый год и с учетом, что он спокойно продолжает диалог без моего непосредственного участия срыв не за горами.

- Евгений, стоп. Хватит, - полное имя действует на импульсивного друга, как ушат ледяной воды. Так к нему обращаются только представители правопорядка, коих он, мягко говоря, ненавидит. Беспроигрышный ход. Убедившись, что меня слушают, чётко отдаю указания: - Оставь сумки в покое. Через пять, максимум десять минут буду.

Провёл выходной с семьей, называется.

- Опять Зара? - прикосновение жены к плечу выводит меня из задумчивости. Вздохнув, подношу к губам мягкую ладонь. Немного стыдно за тень огорчения, которую она неумело пытается спрятать.

- Угу, попытаюсь его дожать. А это баня, коньяк... растянется надолго.

Это которые выходные семья ужинает неполным составом, пока я пропадаю по биллиардным и клубам? С месяц точно. Ранней весной всегда так - все наши на месяц-другой возвращаются из-за бугра, и кто-то заработок вкладывает в недвижимость, а кто-то, в основном молодняк, бездумно спускает, наживая проблемы. Приводы, дебоши, превышения - такие вопросы решаются сообща. И если ты член стаи, оттягиваться в конце недели тоже будешь вместе со всеми. Правда, степень распущенности такого досуга устанавливаешь уже сам, но с жёнами это в любом случае не обсуждается.

Рада кивает, отводя глаза. Ревнует. Мадеев не святой, да и я никогда не был праведником, но то раньше, до того как появились "мы". Надеюсь, она понимает.

- Иди, - тихо шепчет жена, разливая тепло своего поцелуя от макушки до самых ступней. Вспоминать смешно, как когда-то боялся этих ощущений. Будто целую вечность назад.

- Иду, - отзываюсь скользя кончиком носа по бархатной коже её предплечья до самого локтя. После чего касаюсь коротким поцелуем пульсирующей на сгибе венки и нехотя поднимаюсь со стула. - Постараюсь управиться быстро, но Жека и поход по врачам... Сама понимаешь. Он явно пошёл не в мать.

***

Быстро не получилось. Я ему слово - он в ответ целое сочинение, с матерными оборотами и абсолютно дикими, не поддающимися логике доводами. Тем не менее, дело сделано: завтра Жека отвезёт жену к врачу. Последняя попытка как он клятвенно заверил. Посмотрим. По крайней мере, что мог сделать для его семьи, я сделал, дальше вся надежда на провидение.

Время глубоко за полночь. Меня слегка шатает от выпитого, но прежде, чем рухнуть к Раде под бочок, всё же заглядываю в детскую.

Спят, птенчики, - улыбаюсь сквозь плотнеющую пелену сонливости. - Целовать их сегодня не буду. Не хочу дышать перегаром. Запоздало уловив вибрацию в кармане джинсов, пулей выскакиваю из комнаты. Кому я мог понадобиться среди ночи? Да ещё чтоб так трезвонить настойчиво. Решение отключить телефон, отменяется сразу же - мама.

- Да, - произношу мгновенно трезвея, потому что родные с хорошими новостями среди ночи не звонят.

Так и есть.

- Сынок, - задушенным всхлипом сквозь помехи. - Отец умирает. Приезжай. Я одна не справлюсь.

- Мам... Чёрт. Я немного не в форме. Дай мне пару часов. На рассвете выезжаю. Хорошо? Давид с тобой?

- Со мной, не беспокойся. Сильно не гони, успеешь. Врачи дают около недели.

Выйти покурить, твердит мне кто-то на ухо в такт сердцебиению, но сила воли удерживает на месте, несмотря на лежащие в прихожей полпачки сигарет, забытые Зарой. Бросил, так и нечего начинать. Переживу. Не по себе, конечно, впервые придётся оставить семью на такой длительный срок. Кто-то должен остаться дома. Подготовить всё к похоронам.

Хотя странно, - задумываюсь, стоя под душем, - я ведь привык винить отца во всех наших бедах. Побои, грубость, пренебрежение. Навязчивая тяга к финансовой независимости, которая в своё время связала нас с Радой, с целью спасти мать из его лап. Затем категорический отказ переехать в другой город, когда мне удалось обеспечить ей сносную жизнь вдали от отцовской тирании. Я был более чем уверен, что он маму попросту запугал. Чего я не ожидал, так это её слёз, на его смертном одре. И своих...

Гаджо* - (цыг.) не цыган

3

Рада

Птичий щебет, разлившийся по аллеям парка прилегающего к детскому садику, оглушает. Правда сейчас, когда к нему не примешиваются голоса неугомонных двойняшек, он кажется не таким жизнерадостным, но я всё равно от души наслаждаюсь ранней весной. Торопиться мне особо некуда: Драгош ещё на рассвете уехал на юг к отцу, Жека взял на себя руководство по подготовке и обустройству "усыпальницы" достойной статуса главы клана Золотарёвых, дети перепоручены воспитательнице. Непривычно и муторно возвращаться в пустой дом, зная, что до самого вечера никто не нарушит его тишины, не заскочит на обед, не обнимет. Первый день без мужа, а я уже адски скучаю.

- Рада!

Надо же, столько лет не вспоминала, но этот голос мгновенно стегнул узнаванием - Пашка. И там, глубоко под слоем обретённой гармонии сразу же вскрылись старые рубцы, пробуждая вколоченный им же рефлекс бежать как можно дальше, ибо ничего хорошего встреча с Князевым сулить не может. Годами не виделись и на тебе. Откуда только взялся?

- Обороты сбавь, говорю. Куда чухнула? Не узнала что ли?

- Вот именно, что узнала, - бурчу нагло пристроившемуся сбоку недоразумению.

- А я в садик своих спиногрызов отвёл, смотрю за ворота выходишь. Издалека не разобрать ты - не ты. Дай, думаю, проверю.

- Проверил?! - резко остановившись, поворачиваюсь к нему. Напрасно, конечно. Дерзкий взгляд из-под чёлки будто отматывает вспять ленту времени, вплоть до той злополучной ночи, стоившей мне шесть лет назад столько боли и слёз. Не изменился, подлец. Вот ни капли! Те же юношеская расхлябанность в одежде, вызывающая усмешка и действующая на нервы манера становится недопустимо близко, наплевав на личное пространство. Даже духи не сменил - хвойные, резкие как освежитель для туалета. А ведь когда-то они мне нравились. Всё нравилось, что было как-либо связано с ним. Воспоминания садистски прошибают ознобом: непрошенные, яркие, светлые, горькие, где веет мечтами и ранит их же осколками. И обида забитая временем в самую глубь, расплавленным оловом вскипает в аорте. Сил нет смотреть в глаза его льдистые, жалко себя тогдашнюю, до нелепости наивную, влюблённую в эту тщеславную сволочь. - Проверил? - Повторяю значительно тише, с трудом выталкивая воздух, прильнувший к горячему нёбу. - Да это, я. Теперь можешь дальше идти куда шёл. Я тороплюсь.

- Да ла-а-адно... - тянет он иронично сквозь короткий смешок. - Столько воды утекло, а ты всё ещё дуешься. Я же как лучше хотел и в тот раз и после, когда позволил твоему бабуину намять себе бока. Боялся, что он, лёжа в больничке, сопрёт всё что можно, и ты потом надорвёшься передачки таскать.

По себе судишь? - чуть не срывается едким вопросом, но мне хватает ума и силы воли вовремя прикусить язык. Буду последней дурой, если позволю втянуть себя в разговор. Нет, я не дам ему вновь смешать меня с грязью. Слишком много времени и сил ушло на реанимацию самоуважения. Крупицами склеивала, пылинками из-под его подошвы. Поэтому к чёрту всё, пусть мелет, что угодно - решаю, возобновляя путь. Столкнувшись с индифферентностью, он скорее отстанет, чем получив возможность ухватиться за диалог.

Однако это был бы не Князев, упрямец сказочных масштабов, не продолжи он гнуть своё.

- Нет, ты не подумай, - заверяет Паша, в два шага обгоняя меня и продолжая идти задом наперёд, таким образом, чтобы не добровольно так принудительно оставаться в поле моего зрения. - Я не собираюсь ничего доказывать, один хрен ничего не изменишь. Зелёный был, бедовый. Верил будто пустые карманы счастью не помеха. Мой косяк, что тут сказать. Ревность живьём сжигала, а тут ты его выбираешь. Дважды. Кто бы лишнего не ляпнул?

Интересно, где была его ревность, когда он сыночка малолетке заделал? А-а-а! Хватит! В топку всё. Мне нет никакого дела. Не слышу его. Ничего не слышу.

- Рад за тебя. Серьёзно. Сам ведь так толком жизни не видел, сплошная борьба за выживание. Я ведь после драки той в ДК долго в себя приходил, сама понимаешь - когда менты на хвосте в больничку особо не сунешься. Сюда вернулся только через два года. К тому времени дело закрыли, часть ребят попересажали. Хотел с чистого листа начать, чтоб достойно, честно. Да кому нужен отец-одиночка без образования, зато с хроническим недосыпом? Жена-то бывшая, сына мамке моей скинула и в Италию подалась сиделкой. Опять грузчиком пошёл, утешал себя, что временно, - зло усмехнувшись моему замешательству, Князев сплёвывает в сторону. - Прикинь, оказывается, нет ничего более постоянного, чем временное. Да, не престижно, но содержать три души как-то нужно. Мать спилась на пару с тёткой, пенсией бати-колясочника и псину толком не прокормишь. - Боже... он говорит, а я вновь вижу его избитым, одиноким, пошатывающимся в узком проёме окна, шагающим даже не в пустоту - в густой терновник, и у самой сердце кровью обливается. - Пашка, перехватив мой жалостливый взгляд, тихо добивает: - Не подумай, что я жалуюсь или плыл бревном по течению, не пытаясь всё наладить. Женился тогда, спустя полгода, ребёнку нужна была мать. Почти сразу родилась дочка, тяжело, но справлялись. Пристроилась к обеспеченному, шалава. Позавчера записку нашёл. Теперь один с ними двумя мыкаюсь. Знаешь, пока ты была моим стимулом, дела как-то спорились. Может если бы не мой тогдашний косяк, всё бы сложилось иначе. Ты бы не психанула той ночью, я бы не пошёл по наклонной и дети, которых мы этим утром привели в садик, были бы общими. Но нам этого наверняка уже не узнать, - с грустью улыбается он, доставая из кармана линялой ветровки такое же неказистое яблоко. - Будешь?

Спешно качаю головой, смаргивая непрошенные слёзы, - Нет, мой хороший, на этот раз не поведусь. Даже не надейся сыграть на жалости. - Пашка знает, на что давить, а я теперь знаю, какой он манипулятор, поэтому решительно отвожу взгляд в сторону, смачно проклиная свой дурацкий характер. Хотя в подкорке намертво успевают отпечататься и шрамы на осунувшемся лице, оставленные ударами Драгоша, и печать безысходности в льдистых глазах.

- К чему эта исповедь, Паш? - шепчу, сжимая руки в кулаки, чтобы не кинуться устраивать его судьбу, как чокнутая мать Тереза. - Твоя жизнь - результат твоего же выбора. Причём здесь я? Где ты был, когда мне пришлось пройти через ад?

- Я просто хочу исправить ошибки, - пояснят он, прежде чем впиться зубами в сочную мякоть. Снова чёртово "хочу", не спрашивая, нужно ли оно кому-то кроме него самого. - Рада, посмотри на меня.

Сейчас прям! Хмыкнув, демонстративно разглядываю цветы, мелькающие в гуще ярко-зёлёной травы, как черепки разбитого солнца. Пашка тоже давным-давно был моим солнцем, сиял для всех и так же исчез из виду, когда моя беспечная юность накрылась непроницаемым колпаком. Затем на моём пути появился Драгош, вспыхнул искоркой, отогрел. Всегда со мной: в моей крови, в моём сердце, в горе и радости. Только тепло его тоже обманчиво, дам повод в себе усомниться - сожжёт и костей не оставит, а значит, пора прекращать этот бессмысленный разговор. Очередная блажь Пашкиного больного мозга, которую он пытается выдать за раскаяние, не стоит того, чтобы ставить под угрозу собственное счастье,

- Паш, дочери сколько? - произношу ровно, хотя внутри всё сотрясает злостью. Когда он, наконец, оставит меня в покое?

- Три, - непонимающе моргает Князев, откусывая ещё кусок от яблока. Задумчиво жуёт его, затем гордо улыбается: - Ленка бы тебе понравилась, она хорошая девочка, тихая.

- Тем более. Самое время начать ей вдалбливать, чтобы держалась подальше, от таких козлов, как ты, Князев, - подвожу я итог, едва сдерживая желание кинуться наутёк. С Пашкой так нельзя, если вдруг в моём поведении ему померещится малейшая тень неуверенности, не отстанет.

Придав лицу максимально бесстрастное выражение, стоически выдерживаю пугающе пустой взгляд Князева, который смотрит куда-то сквозь череп, то ли в наше прошлое, то ли вглубь себя, отчего под лопатками ходором пробегают мурашки. Так мог бы выглядеть человек потерявший надежду или упрямец, пускающий в ход последнее средство. Тогда в машине, перед тем как всё случилось, он также смотрел. Не прокатит. Бросив одними губами сухое "прощай", обхожу его сникшую фигуру и не мешкаю, даже услышав вдогонку его глухое:

- Прости за всё. Просто помни, если удача повернётся задом, ты всегда можешь рассчитывать на меня.

Конечно, только удача тут не причём, своё счастье я честно выстрадала.

4

- О-о-о-о, зеленоглазое такси, - прокуренный голос Мадеева, оттененный треском костра и звонким дискантом Миро наполняет весенние сумерки безмятежностью. Отблески догорающего огня прокладывают по небритому лицу глубокие, мрачные тени, обнажая степень его отчаяния обзавестись собственным потомством.

- О-о-о-о, притормози, притормози, - подхватывает Мари, заворожено созерцая бег узловатых пальцев по струнам гитары. Удобно устроив голову у брата на плече, дочь сонно улыбается сидящему напротив Жеке. Дети его любят, он тоже в них души не чает, одна Зара, облокотившись на перила беседки, наблюдает за супругом со стороны и всё больше хмурится, докуривая подряд вторую сигарету.

- А ты к Розе обратиться не пробовала? - шёпотом озвучиваю давно назревший вопрос. Знаю, что лезу не в своё дело, но трудно оставаться в стороне видя страдания близких людей.

- Зачем это? - хмыкает сестра, полоснув меня убийственным взглядом. Мы видимся лишь по большим праздникам и, глядя на её приветливую улыбку, порою казалось, что наши взаимоотношения движутся к потеплению. Похоже, всё это время я просто обманывалась ложной любезностью. Она здесь явно не по своей воле, о чём можно было сразу догадаться, если бы в мыслях сплошь протравленных встречей с Князевым, осталось что-то кроме просчётов того, как его лучше избегать.

А ведь обычно Жека приходит один. Надо полагать, он и сегодня супругу прихватил исключительно, чтобы соблюсти приличия ввиду отсутствия Драгоша. Скинул её на моё попечение, да так за весь вечер даже головы не повернул в нашу сторону. Его внимание целиком сосредоточилось на любимых племянниках, что естественно не могло не сказаться на настроении самой Зары, которая мало того, что раньше меня не особо жаловала, теперь и вовсе расчленить готова. Довольно неприятное чувство быть невольным катализатором чужих разборок.

- Как зачем? - предпринимаю последнюю попытку достучаться до сестры. - Роза сильная шувани, уж она-то поможет решить вашу проблему.

- Нет у нас никаких проблем, - отрезает Зара, яростно растирая окурок о дно чайного блюдца. - И врач сегодня это подтвердил. Может дело в тебе? Ты умеешь располагать к себе сварливых стариканов, откуда мне знать, что это не твоих рук дело? Отомстила, довольна? Только не стоит теперь лезть мне в душу. Оставь лицемерие при себе, мне оно не нужно.

- Замечательно. Ещё и крайней осталась, - усмехаюсь, кутаясь в мягкий шерстяной кардиган. - Я хотела как лучше. Права была Дари, когда предупреждала не лезть к тебе даже с добром.

- Ой, ещё одна праведница. Думает, раз залетела, то муженёк будет вечно на руках носить. С роддома привезёт и снова пустится во все тяжкие.

Слов нет. Дым её сигареты щекочет ноздри, разъедая лёгкие наравне с горечью прозвучавших претензий.

- Злая ты, Зара. Нельзя так, - тихо замечаю, облокачиваясь по её примеру о деревянные перила.

- А как можно? Я хоть душкой в отличие от тебя не прикидываюсь. Змея.

Негодование спазмом застревает на уровне горла, окрашивая голос сердитой прохладцей.

- Вот и продолжай в том же духе. Только молча. Не забрызгай ядом мой дом.

Убедившись, что попытки сблизиться по-прежнему лишены смысла, с чистой совестью отвлекаюсь на возню у костра. Мадеев, отложив гитару в сторону, ерошит волосы пересевшему к нему на лавочку Миро, в то время как Мари осталась сидеть на пенёчке, баюкая плюшевого зайца.

- Дядя Жека, - издалека начинает сын, взволнованно теребя пуговку на своей куртке. - Мне тут совет срочно нужен, а папа уехал.

- Ну, наконец-то, - отзывается парень, азартно потирая руки. Видно как ему льстит неожиданная возможность примерить роль авторитетного наставника. - Рассказывай, что там у тебя приключилось.

- А ты точно не будешь смеяться?

- Нет, - деловито клянётся Жека. - Обещаю слушать с серьёзным лицом.

- Дело в том, что папа мне говорил обязательно давать сдачи...

- Верно.

- А ещё он твердит, что нельзя бить девочек.

- Ну-у... - его взгляд, полыхнув из-под ресниц, скользит по ухмыльнувшейся Заре, - тут я бы с ним поспорил. - Но затем, медленно сморгнув, словно отряхнувшись от морока, парень поворачивается к Миро. - А в чём собственно проблема?

Затаив дыхание я вся целиком обращаюсь в слух. Со мной сын такими вещами принципиально не делится, я в них якобы всё равно ничего не смыслю. Папочкин шовинист.

- У нас в группе девочка дерётся, - сознаётся Миро, пряча в ладонях вспыхнувшие щёки. - Отобрала машинку, а когда я попросил вернуть мою игрушку, то стукнула ею по голове. Ты не подумай, дядя Жека, я не плакал! И не жалуюсь. Я просто не понимаю, что делать, если завтра она опять полезет в драку?

- Как что? - снисходительно хмыкает его кудрявый наставник. - Врежь, как следует. Она ж обычная девочка, а не дева Мария, чтобы на неё молиться.

- Но девочек нельзя обижать!

- Обижать нельзя, а бить можно, - невозмутимо настаивает этот доморощенный сенсей, легонько сжимая плечо шокированного ребёнка.

Решительно поджав губы, собираюсь выйти к костру, чтобы забрать в дом своих озадаченных чад. Мари хоть и пытается держаться, но осоловевшие глазки-блюдца так и горят желанием ткнуть в дядю Жеку горящим прутиком.

- Не лезь, - шипит Зара, удерживая меня за руку выше локтя.

- Это мой сын.

- В первую очередь это мужской разговор. Дай ему хотя бы договорить.

- Какая у меня оказывается правильная сестра, - улыбаюсь меланхолично, но решаю пока не вмешиваться. Каким бы убедительным ни был Мадеев, Миро не пойдёт наперекор урокам отца.

- Не веришь? А вот я тебе сейчас докажу, - тем временем продолжает Жека. - Людей в принципе бить нельзя, но защищаться нужно всегда. Вот если девочка целится тебе в глаз, значит она в первую очередь кто?

- Дура, - угрюмо бурчит мой сынок.

- Нет, дружок. Это уже оскорбление, - хитро щурится Мадеев. - Она в первую очередь соперник и хорошенько вломить ей твоя основная задача. Такой урок ей жизненно необходим. Представь себе, кем вырастит, такая уверовавшая в свою неприкосновенность девица? Чьей-то или не приведи господь, твоей женой! Есть такая порода жён вечно нарывающихся на пиз... кхм, по зубам, - вовремя поправляется парень, второй раз за вечер награждая Зару выразительным взглядом. - Бросится такая барышня со скалкой наперевес выяснять отношения и вдруг - о ужас! - выхватит заслуженных люлей. И вот тогда сядет наша курица на попу и начнёт сырость разводить, мол, как так, да почему? Ведь ей с детства внушали, что девочек не бьют. Твоя обязанность как мужчины вовремя вбить ей ощущение берегов, за которые совать свой хорошенький носик опасно. Понял, к чему я веду?

- Да, дядя Жека.

- Значит, как ты поступишь, если она повторит сегодняшний наезд?

Ну-ка, малыш? Жека, я, Зара, Мари и даже пока не определившийся с полом Кастрюлька замираем в натянутом ожидании. Без сомнения Драгош бы многое отдал, чтобы сейчас оказаться рядом.

- Сожму покрепче зубы и скажу что мне не больно! - под протяжный стон горе-наставника, гордо заявляет Миро. - Слабачка.

- Так, дружочек, - чеканит слова Мадеев, глядя, однако не на ребёнка, а на свою заливающуюся ехидным смехом жену. - Запомни хорошенько, почти все женские обиды удивительным образом возникают именно в тот момент, когда им что-то от тебя нужно, а запросы у женщин очень редко соответствуют заслугам. Так что если терпеливый муж бьёт морду, то виновата всегда морда... да, моя сладкая?

От необходимости отвечать, а судя по вызывающей ухмылке сестры, вряд ли её ответ удовлетворил бы супруга, Зару спасает упрямый шёпот Миро.

- Папа сказал нельзя бить девочек!

- Вот заладил! - взрывается Жека, хлопая ладонью себя по колену. - Тогда бы и Мари учил, что мальчикам отказывать нельзя...

- Как это, нельзя? - недоумённо округляет рот Мари, прекрасно расслышавшая тихую ремарку.

- Ребята, холодно. Пора в дом, - подаю голос, пока этот философ не сморозил очередную глупость совсем уж не для детских ушей.

- Я помогу, - резво подрывается Зара, воспользовавшись возможностью избежать грозящего выяснения, чья морда в конечном счёте виноватей.

Расстроенный в своих благих намерениях Мадеев только машет рукой, мол, валите, и без вас тошно. Заговаривать с сестрой никакого желания, она впрочем, тоже не горит особым стремлением слышать мой голос, просто следует хвостом до самой детской, не скрывая истинной подоплёки навязанной мне помощи, как и отсутствие намерений хоть чем-то подсобить.

- Мари, откуда у тебя этот леденец? - строго спрашиваю дочь, подняв выпавшую с кармана её куртки сладость. Ничего не брать у незнакомцев первое чего я требую от своих детей. Две пары детских глаз испуганно переглядевшись дружно уставились в пол. Плохо дело. Во-первых, сразу становится ясно - им есть что скрывать, а во-вторых, Миро сестру ни за что не выдаст. Ладно, зайду с другого бока, озвучив самое страшное для неё наказание. - Миро, из-за твоего потворства вы оба можете попасть в беду, поэтому пока я не услышу ответа на свой вопрос, ты остаешься без сладкого и мультиков.

- Мамочка, не надо! - мгновенно подаёт голосок Мари, поднимая на брата испуганный взгляд. - Это дядя Паша, папа Ленки из младшей группы мне подарил, сказал, что от родных брать можно, а ты, мамуль, ему роднее всех.

- А мне подарил совет, - вставляет Миро, гордо задирая подбородок. Не многовато ли ему на один день советов?

- Как интересно, - елейно тянет порядком оживившаяся Зара, о присутствии которой в пылу выяснений мы благополучно забыли. - И что же он тебе посоветовал? Беречь сестру?

Вот скотство, как не вовремя-то!

- А вы откуда знаете? - хором удивились дети.

- Князева годы не изменили, правда, Рада?

- Так, мои хорошие, бегите в детскую, посидите там. Мама скоро придёт, - дождавшись, когда дверь за ними закроется, припечатываю ухмыляющуюся Зару к стене. - Послушай, что бы ты опять ни задумала, у тебя ни-че-го не выйдет. А теперь пошла вон из моего дома.

- Я-то пойду, но и тебя утащу за собою, если чары свои не снимешь. Клянусь, всё для этого сделаю. Что мне терять? Я детей в семью не принесла, а ты родню на стороне завела. Вдвоём коротать свой век веселее, что скажешь?

- Лучше сразу в ад, - устало смеюсь, прикрывая ладонью глаза и чувствуя, как колючая боль стекловатой заполняет грудь. - Зара, ты ведь не в серьёз? Какие-то домыслы, чары... Тебе не в женскую консультацию, а в психиатрию пора.

- Это твоё последнее слово?

- Пошла вон.

5

Зара

Новое утро. За окном просыпается город, раздражая молодой, а оттого особенно яркой зеленью, солнечным светом, рёвом автострад. Давит бессильным протестом, побуждая из последних сил цепляться за лоскутья снов-воспоминаний. Эти потускневшие от времени моменты моего скоротечного счастья единственная возможность вспомнить сладость искренней улыбки. А потом матрас проминается под тяжестью встающего мужа. Накинув халат, он выходит из спальни, не оборачиваясь и не отягощая мне душу молчаливой надеждой, что, быть может, сегодня я наконец скажу ему заветные слова: "у нас будет ребёнок".

Который год задыхаемся от ощущения бесконечного ожидания, словно не жизнь проживаем, а кое-как, впопыхах да ради галочки, заполняем черновик, и нужно быть идиоткой чтобы не отдавать себе отчёт - так не может длиться вечно. Жека потерял надежду, что значит не сегодня, так завтра я потеряю его.

Я всё понимаю. Не виню, когда прячет глаза, не упрекаю, когда бежит из дома, пропадая допоздна, лишь бы нам не видеться чаще, чем того требует необходимость. Не осуждаю за то, что перестал отбивать злые реплики старших в мой адрес.

Я всё понимаю - боль отдаляет, но сил достойно держать удар не осталось. Обугленная прореха, саднящая в том месте, где раньше пело сердце, заставляет грубить, подкалывать, доводить до исступления лишь бы выплеснуть распирающий протест - почему это должно было произойти именно с нами?! Почему целый мир именно сейчас вдруг решил обновиться: кругом если не дети, то животики - по телевизору, на улицах, в домах нашей многочисленной родни?

Жека постоянно видит чужое счастье, любуется жадно, не пряча восторга и я, наблюдая за ним, тихо схожу с ума. Хуже только его чуть ли не братская дружба с Драгомиром, ведь не всегда удаётся избежать совместного похода в гости. Приходится через силу улыбаться, приняв успокоительных, а после подолгу выть, под шум работающего душа. Когда-то из-за ревности я недолюбливала Раду, теперь способна убить только за одни эти его взгляды полные благоговения, за материнство.

Врач вчера настоял на необходимости обследоваться обоим, но выпитый накануне коньяк и посещение сауны сделали невозможной сдачу спермограммы тем же днём. Впрочем, муж настолько в себе уверен, что надеяться будто проблема в нём наверняка нет смысла. Отсрочка у меня всего лишь в пару дней.

Вот где справедливость?! Сестра не искала счастья, оно само её нашло, мне же всегда приходилось чуть ли не зубами его себе выгрызать, чтобы в довершение вчерашнего ада вернуться домой и услышать, как Жека - человек, принявший мои честь и сердце - попросил мать подыскать ему полноценную жену. Та чуть ли не с бубном от счастья плясала, пока он невидяще катал кефир по дну стакана. Уступил.

За окном детским смехом подрастает чьё-то - не наше с ним - счастье. А я наскоро собравшись закрываю за собой дверь, ни во что уже не веря, ни на что не надеясь, ослеплённая отчаянием и бешеной жаждой уничтожить источник зла. Если загвоздка не в муже и не во мне, то остаётся только Рада, больше некому.

Найти Князева особых проблем не составило. Не так уж и велик наш городок, чтобы за столько лет не разглядеть знакомое лицо среди грузчиков центрального "хозмага". Время - обед. Паша курит стоя на рампе, в стороне от разливающих по пластиковым стаканам пиво товарищей.

- Рада просила поблагодарить тебя за леденец и внимание к детям. Весьма своевременно, - уведомляю, опуская приветствие. Юрко преодолев разделяющие нас четыре ступеньки, нагло вытаскиваю из лежащей на перилах пачки сигарету. Паша, подняв на меня заинтересованный взгляд, ждёт, пока прикурю, но искра всё не выбивается. Мешает тремор в кончиках пальцев.

- Да что ты говоришь, - хмыкает он, галантно щёлкая серебряной зажигалкой. Если проигнорировать комбинезон грузчика, надетый на выцветшую футболку, то парень запросто бы сошёл за беззаботного прожигателя жизни. Общительный, себялюбивый, незакомплексованный, умело пускающий пыль в глаза, невзирая на пустые карманы - неудивительно, что простодушная "сестричка" в своё время повелась на его сладкие речи точно кобра на флейту йога. Такие как Князев любят только себя. Бьюсь об заклад, что Рада цепляет его исключительно своей недосягаемостью. Эдакое проверенное временем средство потешить больное тщеславие.

- Зря ёрничаешь, - отзываюсь, закуривая. - Ей сейчас ох как не сладко.

- Что так, буржуйчик содержание урезал? - с показным равнодушием усмехается он, щелчком отправляя свой окурок в лужу.

Такс, об отъёзде Драгоша мы не в курсе. Значит, причина тем более неизвестна. Удачно.

- Бросил он её, - произношу, нарочито плавя на языке вожделенную сладость открывшихся ему возможностей.

- Что ты мелешь? - из-под небрежно взлохмаченной чёлки сверкнули покрасневшие от недосыпа глаза. Недоверчиво так, можно даже сказать насторожено. - Мы только вчера говорили, Рада об этом словом не заикнулась.

Почти подловил, зараза. Затянувшись, медленно выпускаю дым, выкраивая пару лишних секунд себе на раздумья. Гадай теперь, о чём они успели потрепаться. Князев, задумчиво уставившись на проезжую часть, постукивает пальцами по сжатым губам. Пока не определился, верить мне или нет. Пожалуй, стоит переключить его внимание и, не вдаваясь в подробности, сделать упор на очевидное.

- А ты ждешь, что она будет жаловаться или когда-то решиться сесть тебе на шею с двумя детьми? - снисходительно засмеявшись, качаю головой. - Я думала, ты лучше знаешь мою сестру. Видимо показалось. Ладно, мне пора, - равнодушно добавляю, тщательно маскируя собственный интерес. Пусть теперь сам подсуетится, так меньше предпосылок подозревать меня в притворстве.

- Бывай, - почти мгновенно доносится вслед, но в севшем голосе звучит совсем другое - встревоженное: "Постой...", от которого сыто ёкает в груди. Заинтересовался, красавчик, теперь догоняй.

Сбежав со ступенек, медлю, наслаждаясь последней затяжкой, затем неспешно направляюсь к урне, считая приближающиеся шаги. Три. Два. Один...

- Не пойму, какая муха его укусила? У них же дети!

Быстро же, Князев, прогнулся твой скептицизм.

- А мне почём знать? - пожимаю плечами, внутренне закипая. Вот именно, дети... у них. Не у меня с Жекой. - Уехал на юг, - продолжаю тише, делая над собой усилие, чтобы в тоне не проскользнула неуместная фальшь. - Дал три дня на сборы. Слухи разные ходят, поговаривают даже, что он вернётся не один, так что мелких будет кому воспитывать. Эту ночь она ещё дома с ними проведёт, потом не в курсе. Уехать куда-то собиралась, но разве ж Рада признается? Гордячка.

- Блин. И в садике сегодня не встретиться, смена у меня паршивая. Малых мать забирает, - крепнущее на глазах предвкушение встречи окрашивает впалые мужские скулы румянцем. - Номерок её хоть дай.

- Нет, Паша, мне проблемы потом не нужны. И дурить не вздумай, - отрывисто чеканю, вкладывая в его белобрысую голову нужную информацию. - Ты еще домой к ней явись, пока цербер укатил. В прошлый раз выжил, второй раз может не повезти. Народ у нас на горке любопытный, завидит вечерком козла на чужой грядке и молись, чтобы солью в зад пальнули, а не пулей из свинца.

Дожидаться пока Князев переварит услышанное мне ни к чему. Окинув его на прощание показательно строгим взглядом, сворачиваю за угол и перебегаю дорогу.

Теперь бы милый не подкачал.

- Жек, ты утром так резко сорвался, я даже посоветоваться не успела, - выпаливаю на его сухое: "Что надо?". Занятость так и прёт. На нём и общая с Золотарёвым мастерская по производству кованых ворот, и дела какие-то в налоговой, и выбор подходящего под размеры усыпальницы спального гарнитура. Чтоб обязательно из натурального дерева. Понимаю, что загруженность не повод обижаться, но в мозгу так и печёт клеймом - неполноценная.

- Ладно, валяй, - крепко обматерив кого-то даёт добро. - Перекурю пока.

- Ты же знаешь, какая Рада упрямая! Вбила себе в голову, что сама справится и не станет никого напрягать. А двойняшки, между прочим, вчера пожаловались мне на шум. Говорят, что бабайка страшный в окно заглядывает, по комнатам шуршит, Мари, бедняжка, едва не уписалась от страха. Жутко им в старом доме без папиной защиты.

- И ты молчала?! - предсказуемо взрывается муж. Ну а как иначе-то? Дети его больная тема. - Значит так, ночью спим в доме Драгоша, на то мы и друзья, чтобы выручать друг друга.

- Рада будет против, - качаю головой, забыв, что он меня не видит. - Думаешь, я не предлагала такой вариант?

- Зара, у меня дел по горло, хоть ты мозг не выноси. Можно подумать желание Рады кого-то колышет. Один звонок Драгошу и он поставит жену перед фактом. До вечера.

- Люблю тебя... - срывается в пустоту. Жека уже сбросил вызов.

Где-то глубоко в груди скребет осознание, что я его недостойна, и оно никак не связанно с неспособностью уже шестой год зачать. Несмотря на своеобразность, Жека такой светлый, искренний, настоящий, нет в нём ни капли фальши. Полная моя противоположность. Это чувство ядовитой субстанцией разъедает мозги, пропитывает душу несмываемой грязью, потому что не хорошо играть людьми, их чувствами.

А ведь ради мести я солгала даже ему, - констатирую, сотрясаясь от горького смеха и удивлённо разглядывая саднящие ладони. Никак не соображу, когда успела врезать ими по проржавевшей обшивке старого ларька. - Но что поделать, если они не оставляют мне выбора? К чему благородство, если через пару дней я его потеряю?

Полюбить так сильно и безнадёжно - это в душе взлелеять чёрную дыру.

Стоит ли удивляться, что её тьма меня засасывает? Ведь алчная бездна боли и протеста держит слишком крепко, чтобы выкарабкаться самостоятельно.

6

Рада

Какой-то невнятный стук настырно дребезжит в голове, словно порываясь пробить невидимую стену, отделяющую реальный мир ото сна. Полусонное сознание в попытке удержать дремоту норовит списать его на сердцебиение, но с такими перебоями впору даже не скорую, а сразу священника вызывать и то не факт, что дотянешь.

Нет, это точно не сердце, вот оно - ритмично колотится над затёкшей рукой, - соображаю близоруко озираясь вокруг. Полоса лунного света, изломанная неровно задёрнутой шторой, высвечивает раскрытые ступни спящей у окна Мари и, высеребрив проход между детскими кроватями, обрывается за пяткою Миро. Этого освещения достаточно, чтобы поднявшись из-за низкого столика, за которым я пристрастилась засыпать в последнее время, бесшумно добраться до двери, повернуть ручку.

Щелчок замка сопровождается повторным стуком. Возможно, то игра воображения, но у меня ей-богу нутро холодеет от вибрации оконного стекла в соседней комнате. Как очередью гальки зарядили. Хоть Зара с Жекой весь вечер цапались, а затем так же бурно мирились, вряд ли стали бы громить чужой дом посреди ночи. В чем тут же и убеждаюсь, наткнувшись на них в коридоре.

- Да потому что спишь как хорёк, - приговаривает сестра, настойчиво подталкивая отчаянно зевающего мужа к входной двери. - Ну выйди, глянь, чего тебе стоит? Если мне показалось, честное слово лягу тихо под бочок и больше не пикну.

- Как же ты меня достала, - обречённо стонет тот, явно согласный на что угодно, лишь бы от него отстали. - Это мыши бьются на свет ночника.

- Какие ещё мыши? Просыпайся, давай.

- Летучие, Зара. Летучие...

- Да по боку им твой ночник. Они на звук ориентируются.

- Тем более, трещотка, - следует вымученный отклик. - По твою душу пожаловали.

Забыв спросонья об излюбленной опции слать любые помехи в эротический тур, Жека механически вышагивает в навязанном направлении... и круто оборачивается на мой внезапный чих.

Мадеев, чтоб тебя! - запоздало зажмуриваюсь, но привыкшие к полумраку глаза уже успели отметить как его рельефный пресс, так и отсутствие боксеров под распахнутым халатом.

- Будь здорова, - бурчит он, едва ли осознавая свою наготу.

Видимо мне одной здесь неловко, потому как новоявленный эксгибиционист даже не шелохнулся, а присутствие Зары носит чисто номинальный характер, её куда больше заботит источник звяканья и причина собачьего лая.

- Спасибо, - отзываюсь, не поднимая глаз. В целом ситуацию можно бы назвать щекотливой, в чём-то даже комической, если бы не благодарность. За спиною пусть заспанного, пусть любителя, но всё-таки боксёра, незваные гости пугают не так сильно. Своевременно, однако, родня с ночёвкой навязалась, нужно будет извиниться перед Драгошем за резкость, с которой я восприняла эту новость.

Заслышав лязг, решаю повторно осмотреться. В то время как Зара с необъяснимой ретивостью отпирает замок, Жека, прижавшись лбом к обивке входной двери, без особого энтузиазма водит рукой по стене в поисках выключателя, естественно безуспешно - тот расположен с другой стороны. В голову незамедлительно закрадывается мысль, о нелогичности происходящего. Любящая женщина, а чувства сестры к своему "похитителю" сомнений не вызывают, ни за что не станет рисковать избранником буквально выталкивая его заспанного в неизвестность. Горячность злопамятной родственницы определённо смущает, освежая в памяти недавние угрозы, от которых спину окатывает потоком нехороших предчувствий.

- Не много ли самодеятельности для гостьи? - допытываюсь, рывком дёргая Зару на себя. - Возвращайся в свою комнату. Чтоб я носа твоего до самого утра здесь не видела.

Уголок чернильных в полумраке губ вздрагивает усмешкой. Показалось - нет?

- Поздно, - тихий шёпоток этой негодяйки пронизывает онемением не только мысли, но и тело. Мне едва удаётся отрывисто вдохнуть, прежде чем тишину дробит звуком отворяемой двери.

На пороге в призрачном свете новой луны четко угадывается мужской силуэт, и я невольно холодею, чувствуя, как под тисками моих пальцев в спазме беззвучного смеха вздрагивают острые плечи Зары. Вот же дрянь, добилась желаемого. Снова.

- Рада, где ты, малышка? Не вижу, - не каждый дерзнёт посреди ночи нанести визит замужней женщине, а в особенности той, чей дом стоит на цыганской горке. В конкретном случае не каждый - точно не про Князева. Всего-то и хватило накатить для храбрости. - Главное не включай свет, так найду... Вот ты где, моя ласточка. Наконец я тебя украду. Давай, иди ко мне. Соскучился.

- Вашу ж мать... - в каком-то растерянном ступоре, выдыхает Мадеев и ужас разбавляет мне кровь стеклянной пылью, пробирает до мозга кости тяжёлым тошнотным холодом, ломает голос, не выпуская наружу ни словца, ни писка. Ну, вот и всё, дотикало наше счастье. Честность друга для Драгоша неоспорима, а ситуация - красноречивей некуда, у самой в голове не укладывается, как можно настолько не дружить с головой, чтобы в одностороннем порядке решиться на подобное. - Стой, петушара!

Рык резко взбодрившегося Жеки подзадоривает псов, примешивая к гаму стон решёток под короткими мощными лапами. На счастье Князев, тоже как-то разом протрезвев и ловко увернувшись от вражеского кулака, в два счёта растворяется в темноте двора. На счастье для Паши. Меня уже ничего не спасёт.

- Не надо! - вдруг вскидывается Зара, срываясь к мужу. - Не выпускай! Только не этих чудищ. Они тебя загрызут.

Без ключа вольер не отпереть, - криво усмехаюсь, опускаясь на ступеньки, под грузом навалившейся апатии, потому что уши закладывает от внутреннего крика. Надрывного, протяжного, слепящего такой острой нестерпимой болью, какой мне раньше не дано было представить. О существовании какой я даже не подозревала.

Физически я здесь: провожаю глазами падающие звёзды, краем уха слушая реплики Мадеева, набравшего Драгоша, чтобы, не стесняясь в выражениях, обрисовать ему подробности несостоявшегося адюльтера свидетелем которому он невольно стал. Но мысли мои как никогда далеко. Дальше ветреной ночи или тёмной фигурки сестры, жмущейся к плечу матерящего моё вероломство Жеки. Они перескакивают с кадра на кадр, не задерживаясь ни на чём конкретно, и я не пытаюсь за ними угнаться, заранее зная финальную точку этой взбесившейся карусели - почти осязаемое, почти настоящее тепло родных рук перед его отъездом. Последних наших объятий, если судить совсем уж откровенно, меня для Драгоша можно сказать не стало.

- Держись, друг, - резюмирует Жека под самый занавес своей обличительной речи. Выходит вроде вопроса или мольбы, не успеваю точно определить привлечённая резкой сменой его тона, а далее всё проясняется всего одним словом - Соболезную.

Фальшивая очерствелость настигает пару секунд спустя. Не навсегда правда, но мне в своем мирке удивительно ловко удаётся не думать о главном - потеря Драгоша двойная, значит и месиво в его груди страшнее вдвойне. Только потребность разделить с ним боль утраты, возможность утешить, подбодрить с "чуть позже" сменяется категорическим "никогда".

- Поднимайся, курава бида*, - цедит Жека, брезгливо шаркнув ногой по ступеньке рядом с моим задом. - К вечеру Драгош привезёт тело, а пока просил тебя запереть. И знаешь... хорошенько помолись. Потому что... - он сплевывает, не завершая мысли, после чего рывком за шкирку тянет меня вверх.

Под молчаливым конвоем иду в нашу с Драгошем спальню. Теперь уже бывшую. Оправдания царапают нёбо, но я молчу, не желая ни обелять себя, ни умолять о милосердии в виде позволения скрыться. Не важно, что теперь будет. Всё, что мне жизненно необходимо: дети, любимый человек - находится в нашем доме, и я теряю это прямо сейчас.

- Останься... - хриплю, прерываясь приступом едкого кашля. Дневная уборка с мытьём витражных окон и сквозняками в доме почившего не прошли бесследно. Перехватив презрительный взгляд Мадеева, спешно поясняю: - Останься с детьми, пока его нет. Ты, не Зара. Скажи им, что мама заболела. Пожалуйста.

Мазнув гадливым взглядом по моему лицу, он так же молча, выходит за дверь, оставляя за собой отчётливое сожаление, что нельзя собственноручно растащить кишки недостойной распутницы по комнате. Жека хороший друг и только поэтому выполнит эту последнюю просьбу.

Курава* - (цыг.) непристойная женщина, но с более оскорбительным оттенком. Отвергнутая табором за прелюбодеяние.

Бида* - (цыг.) имевшая половую связь.

7

Зара

- А правда, что сегодня ты отвезешь нас в садик? - спрашивает Миро, выжидающе уставившись на Жеку, и убедившись в его занятости, вываливает полную ложку манной каши в нетронутую тарелку сестры. После чего, спохватившись, одаривает меня невиннейшим взглядом. Я улыбаюсь, делая вид, будто ничего не заметила.

- Правда-правда, - рассеянно отвечает муж, заплетая длинные волосы Мари в две тугие косы.

- Дашь порулить?

- Тебе ещё рано.

- А за конфету? - деловито прищуривается маленький делец и, расценив повисшее молчание за согласие, вдохновенно добавляет: - У меня их несколько, но ты выбери "Твикс"! Им всегда можно поделиться... например со мной.

Усмехнувшись себе под нос, перевожу взгляд на ловкие мужские пальцы, подхватывающие и переплетающие между собой чёрные пряди. Ежедневные тренировки на младшей сестре не прошли бесследно - Жека легко может дать фору любому парикмахеру.

- Не люблю сладкое, - качает он головой, наблюдая, как уже Мари шустро выкладывает в тарелку брата ложку каши. - Но так и быть, пойду тебе навстречу - доверю руль сразу как победишь меня в боксёрском спаринге. Тренируйся, малыш, и моё согласие в твоих руках. Даю слово.

Когда-то Жека станет отличным отцом, жаль без моего в том участия. Напоминание о собственной неполноценности клокочет где-то в глотке желанием разразиться истеричным смехом, но я молча продолжаю цедить свой кофе, рассматриваю сосредоточенное лицо мужа, отчаянно пытаюсь запомнить как меж приоткрывшихся губ, высовываясь от усердия, мелькает кончик его языка и в особенности то, как очаровательно он улыбается. Я и забыла, каково это испытывать на себе обожание любимого человека, страсть не в счёт, слишком она мимолётна.

- Может ну его, этот садик? Сходим на карусели или в парке погуляем.

Жека смотрит на меня внимательно, будто считывает всё, о чём я так громко мечтаю. Словно чует моё желание урвать у судьбы хотя бы один день счастья и насквозь видит сокровенные фантазии, в которых эти шкодливые двойняшки только мои и его. Больше ничьи.

- Не стоит, - наконец произносит он, снимая с плеча бирюзовую ленту, и разом помрачнев, принимается завязать её аккуратным бантом на кончике косички.

И правда, не стоит. Нам будет легче пережить разрыв отношений, так и не узнав, какими светлыми, мягкими, нежными красками их мог бы расписать обычный детский смех.

- Тогда я к Дари забегу, - прокашливаюсь, скрывая горький налёт сожаления в моём голосе, затем перевожу взгляд на разочарованных двойняшек. - Хорошего вам дня, проказники!

- Спасибо! - отзываются они слаженным хором.

И снова лгу - вид счастливой сестры на сносях тяжелое испытание. Что-что, а вредить малышу чёрной завистью в мои планы не входит. На самом деле, миновав поворот к родительскому дому и трижды перекрестившись, захожу во двор старой Розы.

- Явилась, безбожница, - не открывая глаз "приветствует" меня шувани. В этот раз она сидит на крыльце, подставив солнцу рябое от пигментных пятен лицо с крючковатым носом, усиливающим сходство своей обладательницы с большой говорящей совой, и пыхтит зажатой меж узловатых подрагивающих пальцев самокруткой.

- Не прогоняй, меня беда привела. Проси что хочешь, только помоги семью сохранить.

- Чью? - выдыхает она с облаком вонючего густого дыма.

Я недоумённо перевожу взгляд с дрожащего подбородка, увенчанного крупной бородавкой на жуткие белесые глаза, заинтересованно выглянувшие из-под лысых век. Хоть бы склероз... Будет обидно, если старуха успела тронуться умом.

- Семью мою сохрани, говорю, - на всякий случай повышаю голос, вдруг у неё и со слухом беда. - Зачать не могу. Говорят, ты всем помогаешь, вот и меня выручи. Что хочешь про...

- Захлопнись, - беспардонно обрывает меня Роза. - Из твоих рук только ядом травиться, гюрза. Не ищи здесь спасения, только время зря теряешь.

Растерянно отступаю назад, пытаясь сообразить, каким образом этой ведьме в безразмерных калошах и засаленном махровом халате удаётся подавлять меня своим превосходством. При мне и красота, и молодость, и достаток какой-никакой, а рядом с ней колбасит как ту тлю порывом ветра.

- Что я тебе такого сделала?! Не во вред же прошу, - вскрикиваю, напоровшись спиной на куст алычи, коих у Розы полный двор. Острые шипы, пробив ткань джинсовой куртки, упираются в лопатки и поясницу, давят остро, болезненно, но кожи не протыкают. Будто ждут её команды, чтобы впиться - откуда только мысли такие бредовые? - Отчего во мне ещё хлеще взвивается ярость. Ну почему нужно быть такой вредной? Почему меня все, абсолютно всё: сестры, ведьмы, даже некогда любящий муж - футболят, как пустую жестянку? Парой рывков выпутавшись из западни, сердито сплёвываю под ноги олимпийски спокойной шувани и, вздёрнув подбородок, шиплю чужим надорванным голосом: - Тоже мне великая ведунья! Даром только нахваливают.

- Хвалят те, кто с миром в сердце пришел, а не с камнем за пазухой. Пока не исправишь всё, никто тебе не поможет. Покайся, тогда и сама не спятишь.

- Без советчиков разберусь, - огрызаюсь, пиная ветхую калитку. Колено тут же пронизывает болью, а на погнутом гвозде, торчащем из штакета, победным трофеем остается реять клок моей юбки. Ещё одно доказательство, что все против меня.

- Разберись-разберись. Времени-то у тебя совсем мало.

Ага. Тоже мне Америку открыла, шарлатанка. Ноги моей здесь больше не будет!

Рада

Скоро наступит ночь. Из окна спальни видны перистые облака, подсвеченные красной вечерней зарёй, блестят черепицей крыши соседних домов и если подняться на ноги, то можно увидеть, как плавно открываются ворота, впуская машину хозяина. Затаив дыхание вслушиваюсь в тихий рокот мотора, радостное повизгивание псов, топот детских ног на первом этаже. Откуда-то слева, скорее всего с кухни, Мари кричит, чтобы Миро не вздумал снова скормить коту её мороженное. О том, где и как сорванцы провели этот день можно только догадываться. Следом несколько мгновений тишины, за которые мощный всплеск волнения до мелких судорог леденит нутро. По затекшей спине цепочкой колющих импульсов проносятся мурашки, частично отвлекая от нестерпимого желания воспользоваться туалетом, но в этом теперь моя главная проблема - сидеть у запертой двери, не имея к кому обратиться с такой деликатной просьбой. Помню, когда-то считала, что в заточении самое страшное голод. Да где там! Самое страшное - бояться пошевелиться, чтобы случайно расслабившись не оставить лужу на полу. Даже не представляю, как сосредоточилась бы на объяснениях с мужем, сгорая от подобного позора.

Тяжёлые шаги по дубовым ступеням, щелчок открываемой защёлки, и вот уже лёгкая рябь мурашек перерастает в полноценную нервную тряску.

Драгош входит неторопливо, плавно, ломая собою полосу пыли пляшущую в закатном луче. Его пальцы нервно играют зажигалкой, разительно противореча безликому спокойствию голоса:

- Что ж ты прячешься, Рада... неужели за пару дней дозрела до должного трепета перед мужем? Это было бы полезно, если своевременно. Теперь уже не дрейфь, всё равно опоздала.

Я ничего не отвечаю, да и при всём желании не смогла бы - разящий от него запах сигаретного дыма затягивается на горле душной удавкой. Сколько времени Драгош не курил, года три - четыре? Судя по стойкому табачному шлейфу, он уже трижды успел оторваться за всё время разом. Из-за меня. Всё не так конечно, но как-то не до подбора правильных слов, когда единственное на что я способна, это таращиться ему в спину, сидя на корточках и стискивая зубы, чтобы не обмочиться если не от недержания, то от страха точно.

- Ра-да... - по слогам, нараспев тянет муж, медленно поворачивая голову к светлеющему в полумраке окну. Моя грудь резко опадает и сразу же вздымается, рвано и нервно глотая тяжёлый воздух. Наверняка слишком громко. Господи, да при таком напряжении даже мысли кричат пронзительнее чаек! Но я вопреки всему застываю, надеясь на чудо, надеясь сама не знаю на что, лишь бы урвать ещё пару секунд, чтобы вспомнить хотя бы как нужно ходить. И Драгош тоже замирает. Абрис мужественного, изученного до мельчайших деталей профиля подавляет флюидами чуждости. Такой родной, предсказуемый всего пару дней назад и хладнокровный, алчущий отыграться незнакомец сейчас. - Выходи-выходи, хочу посмотреть в твои глаза.

Прижав взмокшие ладони к стене, потихонечку поднимаюсь. Двигаюсь еле-еле, стараясь производить как можно меньше шума, но где-то на середине пути по струящемуся шёлку халата проскальзывает забытый за бесполезностью мобильный телефон. Тридцать четыре сброшенных мужем звонка, ровно настолько хватило батареи. Теперь же его стук о деревянный паркет достиг-таки цели - привлёк внимание вызываемого ранее абонента, шарахая по нервам, будто стартовый выстрел.

- Здравствуй, - не словом, а шелестом срывается с губ. Хрустким всхлипом пересохшего листа, рассыпавшегося под прессом подошвы.

- Ну наконец-то, - звучит почти радостно, почти ласково, так елейно, что тело мгновенно покрывает ледяная испарина, и в тот же момент Драгош одним единственным шагом преодолевает расстояние между нами, не больно, но грубо заворачивая мне руки за спину, вдавливая в стену.

- Не знаю, как доказать, но я ни в чём не виновата, - замолкаю, чтобы слизать проступившую кровь, так глубоко лопнули иссушенные жаром губы. Простуда берёт своё, ровно столько чтобы сделать мою жизнь максимально невыносимой, не доводя до блаженного беспамятства.

- Даже так? - стеклянные невидящие глаза смотрят как неживые, прощупывают каждый миллиметр самообладания в поисках бреши, любого намёка на раздиравший мои внутренности секунды назад ужас, но находят только мертвенную прострацию. Всего-то и хватило, что сконцентрироваться на усилившиеся позывы в туалет. Я не забыла, нельзя подкармливать его ярость, иначе вряд ли он остановится, пока всю не выплеснет. - Это сейчас говорит проснувшаяся любовь к детям или желание спасти свою лживую шкуру?

- Это говорит правда.

- Правда... - Драгош чему-то вымучено улыбается, и отчуждение карих глаз расходится трещинами по сердцу, а усталость в его голосе становится тем заметнее, чем ближе он склоняется ко мне. Неосознанно, скорее всего, но от этого не менее щемяще. - Чего тебе не хватало, птенчик? Зачем добиваешь... исподтишка, в спину? Я ж тебя так любил.

Драгош тысячу раз доказывал свои чувства делом: заботой, помощью, терпением, лаской. А вот в слова он их облачает впервые и от этого ещё больше становится не по себе. Потому, что без эмоций. От того, что в прошедшем времени.

- Я не сделала ничего плохого, - не выдержав его пустого взгляда, опускаю глаза. Вместо привычного тепла, которое обычно рождала наша близость, сейчас нас пронизывает сквозняками. И они сметают, поглощают любую надежду на оттепель, лишают веры... мне вдруг отчётливо видится что недоверие, заложенное на самой заре наших отношений, никуда не исчезало. Оно тенью шагало за нами, ослабевшее, немощное, но готовое в любую секунду воспрянуть. Мы оба уже сделали свои непреложные выводы, кто-то в это мгновение, а кто-то в дороге наедине со своей агонией, сопровождая тело отца, но я зачем-то, скорее всего по инерции заканчиваю: - Не было никакой измены, только один хорошо спланированный обман.

Он кивает и в этом кивке отрицания больше чем в любом протестующем крике. Одно движение, несколько вдохов и выдохов, а по сути - состоялся суд присяжных, в котором презрение, ревность и разочарование единогласно проголосовали за отказ в снисхождении.

- Я вымотался. Дико, прямо-таки нереально устал от скачущих из крайности в крайность мыслей, от долгой дороги и бестолкового сотрясания воздуха. Просто ответь - ты до прошлой ночи виделась с ним? Разговаривала?

- Он сам подошёл, я честно даже не собиралась... - не договаривая, утыкаюсь лбом ему в грудь, которая вздымается ровно, размеренно, в то время как моя холостыми рывками перемалывает воздух.

- Вот она, вся твоя правда. Даже если измены пока не случилось, ты оставила ему надежду, значит колеблешься. Мне надоело довольствоваться надкусанным. Надоело гадать какая часть тебя до сих пор остаётся с ним. Достало бояться, что его бронебойная настойчивость прогнёт тебя, и ты в один паршивый день откроешь этому шакалу доступ к телу. Опозоришь сына, запятнаешь дочь, уничтожишь меня.

- Не разлучай меня с ними, - молю, чувствуя, как ком подступает к горлу, но не душит, а бесшумно взрывается, распространяясь по венам необратимым некробиозом. Я не заслуживаю этого. Никто не заслуживает.

- Я решу не сегодня и не завтра. У вас ещё есть время, пока я прощаюсь с отцом. Не дольше.

- Тогда выпусти меня хотя бы в туалет, - стыдливо жмурюсь, скрещивая ноги. - Я не сбегу. Ты же знаешь.

- Знаю.

- Зачем тогда запираешь?

Прикосновение к щеке и его ладонь, проскользнув под подбородок нежно тянет моё лицо вверх.

- От себя.

8

Дом - единственное место, где никогда не сделают больно. Эти слова я повторяла как мантру сначала себе, затем детям. Руководствовалась ими, кутая стены теплом бежевых оттенков; вспоминала их, пряча за светлыми шторами усталость оконных глазниц; напевала, подменяя застоявшийся дух стариковского одиночества уютным ароматом домашней выпечки. Я вдохнула вторую жизнь в бывший оазис немощи и запустения, взлелеяла его, выхолила, приручила и теперь мой приют, чуя скорую разлуку, весь нахохлился, зазвенел скорбной тишиной, будто меня в нём уже не стало.

Как же так получилось, что родной дом - мой тыл, пристанище покоя, храм нашей с Драгошем любви в одночасье стал мне плахой? В какой момент я так разомлела, что самолично сменила его капюшон палача на добродушную маску и уверовала, что он - властолюбец, какого ещё поискать - станет ей соответствовать? Тиран-то под ней остался всё тем же!

Тирану плевать на мои оправдания, с высоты своего эго он их не слышит.

Его не пронять агонией материнского сердца, ведь та его приговор и карающее лезвие.

Он отвёл мне два дня на то, чтобы проститься с детьми. Целых два дня, которые я бездарно прошляпила, сгорая от жара и пытаясь понять, где конкретно умудрилась так оступиться. Может, стоило с Князевым объясниться пожёстче, или, не церемонясь, вымести из дому Зару? И только теперь, поджидая Драгоша под дверью гардеробной и не решаясь войти, потому что он не одет, а я слишком обижена, чтобы говорить с ним в такой интимной обстановке, меня как громом пронзает.

Всё это время я выискивала корень зла только в своих поступках, сомневалась в себе же... но ни в коем случае не в муже. Любовь к нему сделала меня беспечной, заставила открыться, забыв об осмотрительности, ведь он - моя опора, мой воздух, мой щит. Он доверяет мне. Ага, на словах. Головой он простил, но не сердцем. Даже разбираться не стал, сразу припомнил мой старый грешок и ударил в отместку по самому больному - расчётливо, безжалостно, сокрушительно. Родные люди лучше всех знают, куда ранить, чтобы с первой попытки и наверняка.

Что же ты за тварь бездушная, Драгош?

Я чувствую слёзы на своих щеках. Так не вовремя, так унизительно. Стираю их тыльной стороной ладони, прячу, а отчаянью тесно в груди, оно всхлипами рвётся наружу, заходится воем. За симфонией боли не слышно дверного щелчка, поэтому оказавшись вдруг в крепких объятиях, ошарашено порываюсь на волю. Меня пугает не столько неожиданность этого жеста, сколько выработанный годами рефлекс ждать от него поддержки и помощи, что в свете нынешних обстоятельств редкостная глупость.

- Перестань, ты разбудишь детей, - шепчет Драгош, грубо без намёка на ласку прижимаясь губами к моему виску. "Обманутый", "преданный", алчущий мести. Теперь он может не притворяться. Теперь он может раздавить и обязательно поступит как того требует его гордость, но не сейчас.

Этим вечером он упивается моей агонией.

Моя непрошенная любовь, мой строгий укротитель - объевшись пряниками, я и забыла, как виртуозно ты орудуешь кнутом. Тебе ведь тоже плохо. Ты гулко выдыхаешь, вряд ли от удовольствия. И пальцы, что зарываются мне в волосы, пробегают вдоль нагих лопаток - они не гладят. Они запоминают. Так неужели наш Эдем не стоит даже шанса на искупление и рваные невидимые шрамы единственное, что от него останется? Не станешь бороться? Прогонишь?

Я прокляну тебя... и всё равно продолжу любить.

Драгош будто слышит меня и слегка отстранившись, лезет рукой в карман своих брюк, а я за все эти дни добровольного заточения, наконец, решаюсь открыто на него посмотреть. И первым делом обжигаюсь встречным взглядом. В кофейных глазах сплав нежности и муки, тоска и злость, но ярче всего пылает непреклонность. Чем не заклинай, его решение уже не отменить, максимум выторговать послабление. Если повезёт.

- Сегодня я научил Миро делать бумажных журавликов, - голос Драгоша хрипнет и он замолкает, прикусывая нижнюю губу. Мы одновременно подаёмся друг к другу, я - вставая на цыпочки, он - склоняясь, но через мгновение синхронно замираем, не преодолев всего ничего до поцелуя. Каких-то пара сантиметров, в которые в последний момент успели вклиниться его гнев и моя обида. - Наш сын просил передать его тебе. Свой первый журавлик.

Мою ладонь царапает острие альбомного листа. Опускаю глаза на объёмную конструкцию, впитавшую тепло его руки - лети, птичка. Улетай... надо же, как символично.

Дети должны рождаться от любви, дорогой.

Я закрываю глаза. В ту ночь, произнося эти слова, я ещё не понимала, что уже люблю его, как не понимала того ни выбивая нож из Пашиной руки, ни проклиная озверелость жениха во время выноса чести. Моя симпатия к Князеву формировалась годами, а вот чувства к тогда ещё будущему мужу зародились всего за какие-то доли секунды, хватило первой встречи взглядами, совокупности запаха, голоса, прикосновения. Именно они каждый раз вынуждали покоряться, прощать. Так что же ты, Драгош?! Что тогда творится в твоей душе, если не нашлось в ней ни гибкости, ни милосердия?

Ярость поднимается во мне новым валом - я захожусь тихим простуженным смехом.

- Дети должны в любви не только рождаться, но и расти. В любви обоих родителей. Они наше продолжение, божий дар, а не инструмент наказания. Их-то за что? - голос срывается. Сердце горячим живым кулаком бьётся в рёбра, пытается расколоть их, пробив изнутри ослабшую обитель. Запрокинув лицо, вижу знакомого мне человека, родного, не чужака или бездушную машину и злость уходит с уколом острого сожаления. Его мне будет не хватать ничуть не меньше - Чтобы наказать достаточно отдалить от себя.

Драгош чему-то хмурится, ласково пробегая пальцами правой руки по моему предплечью до согнутого локтя. Моя ладонь всё ещё лежит на его беспокойной груди, каналами вен принося чувство вины за то, что приходится нагнетать его траур. Беда всегда приходит не вовремя. Рвано выдохнув, касаюсь покаянным взглядом усталых глаз, свежевыбритых скул, сползаю вдоль ворота тонкой водолазки к чёрному пиджаку и тихо всхлипываю. Как же всё не к месту.

- Здоровье, вот о чём тебе сейчас нужно заботиться, - он кивает в сторону прикроватной тумбы, заваленной микстурами и разноцветными блистерами. - Ты всё ещё не выпила вечернюю таблетку. Займись лучше этим, а в остальное не лезь. Сам разберусь. Утром заскочу.

Киваю, уязвлёно закусывая губу. Я-то надеялась, что хоть эту, последнюю, ночь он проведёт дома. Мне будет его сильно не хватать... Драгош делает шаг назад, чуть сжимая в локтях мои руки то ли бессознательно, то ли намекая - крепись и затем отпускает, возвращая мне холод одиночества. Развернувшись, он пересекает комнату, чтобы, порывшись среди лекарств, вернуться с ключом от межкомнатной двери.

- Постарайся хоть этой ночью не забыть запереться.

Не совет - предупреждение.

- Не забуду, - выдыхаю, провожая взглядом широкую спину.

Какое-то время слушаю его уверенные шаги по ступеням, в прихожей, резкий хлопок двери автомобиля, сытое урчание мотора и в самом конце - тишину, леденящую холодом его парфюма. Как он мог узнать про незапертую в прошлые ночи спальню, если уходил задолго до того как я засну? Заглядывал на рассвете? Зачем? Ради чего переживать о здоровье того, кого собираешься раздавить? К чему запирать, рвать душу теплом прикосновений? Либо Драгош, сломав гордыню, пытается мне поверить, либо я ни черта не знаю своего мужа, и тогда поделом мне.

Робкая надежда, получив подпитку, уже не даст заснуть. Накинув тонкую шаль поверх платья, перемещаюсь на кухню, включаю чайник. В подрагивающих пальцах угадывается трепет назревающей истерики. Время - полночь. Точно по расписанию. Но в этот раз мне легко удаётся справиться с приступом страха. Драгош просто уехал к скорбящим брату и матери, к непонятому, но всё-таки отцу, как делал это вчера и позавчера. Если он как-то держится, то и я сумею, своему мужчине нужно соответствовать. Всё образуется. Мы справимся и с этим.

Шёпот ночного города за окном, аромат малинового чая, бумажный журавлик - белым пятном в полумраке - как символ надежды. И вот уже дышится легче. Разве он может не видеть силу моей привязанности?

Мой милый упрямец, ты никогда не был дураком.

Телефонный звонок окатывает замешательством. Быстрый взгляд на время. Давно уже не полночь, и даже не час.

- Алло...

- Рада, извини, вы, наверное, спите, - голос Анны тихий и ровный отдаёт неприкрытой неловкостью. - Драгошу не дозвонилась. Ты, когда он проснётся, попроси его, пожалуйста, чтобы по пути к нам гвоздик докупил.

- По пути к вам... да... - шепчу, погружаясь в тягучий вакуум.

- Сама-то как, в порядке? Смотрю, голос совсем пропал.

- Терпимо.

Вру - ни капли не терпимо. Растерянность ядом по трещинам - в зияющее дыры самообладания, сбивает дыхание, зудит на расшатанных нервах. Порядком здесь и не пахнет.

- Ладно, спи, моя хорошая, не буду задерживать. Извини ещё раз.

***

- Где тебя носило?

Драгош поднимает на меня глаза, угольно-чёрные в рассветных лучах, и чему-то недобро ухмыльнувшись, прислоняется лбом к стеклу кухонного окна.

- Какая разница? Там меня уже нет.

Зато там остался вчерашний вменяемый муж и отец.

Я молча проглатываю резкость его слов вместе с запахом табака и спиртного. В моём положении нарываться не стоит.

- Гвоздики купи. Мать попросила, - обороняю, направившись к выходу.

- Рада, - его руки перехватывают мои запястья. Живые горячие оковы со сбитыми в кровь костяшками. Хриплый шепот мимо разума сразу к сердцу, которое замирает покорное родному тембру, пускается в танец, в такт музыке его дыхания и обрывается под гибельной твёрдостью слов: - Дети поедут со мной, попробуй выспаться. И закажи что-нибудь толковое на ужин. Будем прощаться.

9

Благодарю за чудесный коллаж к финальной главе Тату Чепурнову! Спасибо за твои золотые ручки :)

Зара

День похорон. Я стою рядом с матерью над прямоугольным склепом размером с полноценную спальню, внутрь которого ещё на рассвете поместили вещи усопшего. Всего за пару часов Жека и ещё пара крепких парней, затянули "стены" бордовой парчой с затейливым серебристым орнаментом, застелили "пол" шёлковым ковром, расставили добротную мебель, технику - начиная от плазмы и заканчивая мобильником с электробритвой, накрыли богатый стол. Ну а в эпицентр всего этого великолепия опустили огромную двуспальную кровать из ясеня, которой-то и предстоит стать последним местом отдыха почившего. Гроб со своим постояльцем, кстати, уже покоится на ней, под лавиной живых цветов и сыплющихся сверху купюр.

Толпа единым существом облегчённо выдохнула. После смерти душа уходит в лучший мир, где нет земных страданий.

За прошедшие три дня каждый из нескольких сотен присутствующих успел с ним лично проститься, сыграть в карты чуть ли не крышке гроба, вдоволь наесться, всласть напиться и только теперь, над разверзнутой пастью склепа, собравшихся охватил приличествующий случаю траур. Естественно печать скорби на моём лице ничего общего с самим Золотарёвым не имеет - с чего бы? Просто похороны единственное место, где можно открыто проплакаться, не опасаясь быть обруганной свекровью за безделье. Мамаша-то у моего Жеки та ещё мегера - не далее как этим утром забросала меня через окно "плохо" выглаженным бельём. Пришлось по всему двору собирать, ну и перестирывать само собой, пока в голову чего потяжелее не прилетело. Рада и в этом плане меня обскакала - живёт себе припеваючи, сама себе хозяйка, пока все шишки собирает жена Давида, самого младшего из Золотарёвых.

Вспомнив о сестре, перевожу взгляд на Драгоша, который стоит весь бледный, будто с креста снятый и прижимает к груди плачущую Анну, в то время как Жека что-то объясняет заинтригованным двойняшкам. Вопреки специфике момента лицо моего мужа сияет. Рядом с ними он весь светится, как если бы вместо вен под смуглой кожей загорелась новогодняя гирлянда, и в устремлённом на детей взгляде такое обожание, такая светлая грусть, что склеры царапает розовыми осколками самообмана. Как бы муж меня не любил, а наследник ему дороже.

Пока не исправишь всё, никто тебе не поможет.

Ведьма старая! Как тут что-то исправишь, когда дело уже сделано и ужин, на который нас пригласил Драгош только повод собраться, чтобы устроить своей вертихвостке разбор полётов? Этакое судебное слушанье в узком семейном кругу, по итогам которого решится её участь.

Покайся...

Сейчас прям! Ну, признаюсь я, а дальше что? Раде понятное дело - благодать, более дельного повода разыграть обиженную добродетель не придумаешь. Если Драгош её как следует отметелил (с чего бы она ещё на похороны свёкра не пришла?), то она с него потом всю жизнь будет верёвки вить. Да это ладно, пусть пользуется, мне не жалко, проблема в другом - в Жеке...

Он меня прибьёт.

Причем прибьёт не за шушуканье с гаджо и не за подстрекательство, даже не за то, что лгала ему или выставила дураком. Нет. Он меня на куски порвёт конкретно за слёзы этих детей. Я лучше собственными руками вырву себе язык, чем добровольно разоблачу перед ним свою гниль. Нет у меня пути назад, тут каждый за себя.

- Зара, глухая что ли? - обернувшись на шёпот мамы, вопросительно вскидываю бровь, а она тихо, одними губами повторяет: - Рада, говорю, почему не пришла?

Господи... вот же заладили! Рада то, Рада сё... В моей жизни остался хоть кто-то не озабоченный проблемами этой везучей шавки?!

- Да вышвырнут сегодня взашей твою Раду, - бурчу, ежась от раздражения. - Кому нужна подстилка из-под гаджо.

- Побойся Бога! Что ты такое говоришь?

"Побойся Бога"... Она так не заводилась, даже когда меня выкрал и обесчестил нищий на тот момент Жека. Можно подумать, её родная дочь Рада, а не я! Вот что на самом деле бесит, так это упорное стремление матери относиться к ней лучше, чем того на самом деле заслуживает безродная приблуда. Хотела кормить-одевать лишний рот - вперёд. Только к чему требовать от меня относиться к нахлебнице как к равной?

- А что я такого сказала? Шлюха она и есть шлюха. Яблочко от яблони недалеко падает.

- Ротик-то захлопни. Отец услышит - ремня задаст, не посмотрит что ты уже замужем. Где это видано свою же семью помоями обливать?

- Она мне никто.

- Она тебе сестра.

- Она мне никто, - шиплю, не сдержав рвущейся наружу досады. - Никто! Достало это лицемерие.

- А ты никогда не задавалась вопросом, почему вы с Радой так похожи?

Молчи... не продолжай - хочу рыкнуть, не понимая, к чему она клонит, но отчётливо чувствуя, как по спине проползает невнятный холодок. Мне противна сама мысль, что у нас с Радой может быть что-то общее, поэтому и только поэтому я никогда не донашивала за ней одежду, не трогала её золота и сколько себя помню, втайне ненавидела своё отражение. Но мама уводит меня от толпы, маму будто прорвало и жаркий шёпот в самое ухо дырявит мне мозг тупыми гвоздями.

- Не думала, что до этого когда либо дойдёт, но ты не оставляешь мне выбора. Поэтому слушай внимательно и не перебивай. В Раде течёт кровь твоего отца. Вся эта история про загулявшую студентку - легенда для соседей. Вернее студентка была. Папаша твой до сих пор где-то в сейфе хранит её фото. Любил он её, безбожно любил свою белокожую гаджо, даже жениться собирался, как женился покойный Золотарёв на Анне, - мама сглатывает, промокая бумажным платочком отёчные щёки. - А я любила его. Почти так же сильно, как он меня сейчас ненавидит. Опоила я его. Гуляли как ты с Жекой на дне рождения, дом большой, комнаты тёмные, а там дальше дело молодое. Он хоть и не помнил ничего, но отпираться не стал, взял на себя вместе с моей честью и ответственность. Сватов заслал, выкуп хороший внёс, никто ничего не заподозрил. Только с гаджо своей всё равно продолжил встречаться. Скрыл от неё наш брак и какое-то время разрывался на два фронта, пока я зазнобу его, вместе со своими сёстрами и с растущей в животе Дари, у университетских ворот не дождалась. А у той пузо чуть ли не больше моего. Мы сперва даже немного растерялись, но затем всё равно её за космы потягали. Хорошо так, от всей души. Помню, лично брюхо ей вспороть обещала, если ещё хоть раз примет у себя отца, - долгий выдох обрывает её исповедь свистящим звуком спускающейся шины. А мне даже выдохнуть нечем. Я бестолково открываю рот как выброшенная на берег рыба. - На самом деле Рада старше Дари на две недели. Её мать умерла вскоре после родов. Уж не знаю, то ли отец деньгами задобрил её родню, то ли старики сами были не прочь избавиться от обузы, но для клана мы купили эту девочку в роддоме. У Рады от мамы только бледная кожа и рост. Этого оказалось достаточно, чтобы быть отцу вечным напоминанием чего матери стоило её рождение.

- Зачем ты мне это рассказала? - бесцветно шепчу, зажимая подмышками зашедшиеся дрожью руки. Жар и холод съедают меня одновременно, а ещё потряхивает от шока: приблуда - моя сестра по крови. Это ничего не решает и уж тем более ничего уже не изменит, кроме возникшего липкого чувства, будто мне в вену ввели разбавленного дерьма. Получается, не она у меня всю жизнь воровала, а, грубо говоря, наоборот? - Мама, почему сейчас? Почему не десять лет назад, не в день её свадьбы, не позавчера?

- Если Раду вышвырнут твоими стараниями, счастья от такой победы не жди. Покайся или будешь мучиться как я - не ремень мужа, так Господь тебя точно накажет.

Уже наказывает, - угрюмо отмечаю, вспоминая байки про то, как мама якобы до того не хотела замуж, что чуть ли не топиться бегала. - Выходит, мой мир одна большая ложь, а я её порождение, впитавшее с молоком матери эгоизм и ненависть к сопернице. Только осознать ещё не значит измениться. Своя шкура мне по-прежнему дороже.

***

Рада

- А где Миро? Где Мари? - растерянно спрашиваю мужа, глядя поверх его плеча на Мадеева, чьё выражение лица до того сумрачно, что становится не по себе и мой взгляд, запнувшись о линию строго поджатых губ, молнией перескакивает на Зару.

- Привет, - здоровается сестра на выдохе и добавляет, опережая Драгоша: - Дети остались с бабушкой.

Понимаю, что мне... нет, не страшно и вопреки положению даже уже не волнительно. Мне безразлично. Ведь когда твой заклятый враг вместо триумфальной ухмылки виновато прячет глаза, становится как-то не до иллюзий. Похоже, уготованной мне расправе и грешники в аду не позавидуют.

- Может, уже пропустишь нас, птенчик?

В болезненном отупении перевожу взгляд на мужа. Вот от него я чего только не ждала - грубости, ярости, ненависти, в конце концов! Чего угодно, только не убойного спокойствия. Словно трагедия, ломающая наш брак, к нему не имеет никакого отношения.

На автомате шагаю в сторону, пропуская гостей вглубь дома к накрытому в гостиной столу, за которым вместо Зары с Мадеевым должны бы сидеть наши дети. Должны бы, но Драгош решил по-другому и я ему, честно говоря, благодарна. Грядущий самосуд наверняка не для детских глаз и ушей. Так будет лучше - убеждаю себя, отгоняя мысли о том, позволит ли он мне с ними видеться.

Расправив плечи, отступаю ещё на шаг. Улыбка на моих губах тает пропорционально сосредоточенности его взгляда, и каждый вдох проходит по трахее камнем, а на выдохе встаёт поперёк горла - липкий и горячий. Я упрямо стараюсь сглотнуть этот ком, но не выходит. Воспоминания мечутся в голове, и пока между нами протискивается потерявшая терпение сестра, я пытаюсь удержаться и не заткнуть уши, чтобы не слышать их эха.

Надеюсь, Драгош, ты его тоже слышишь.

Слышишь ведь?

Эхо встреченных у колыбели восходов, радость первому снегопаду, тёплое дыхание на замёрзших пальцах, счастливый смех, шепот, заблудившийся в полумраке супружеской спальни - пронзительный, тихий как стих, как молитва... Неужели не слышишь?! Как же так вышло, что ты внезапно оглох, и всё светлое между нами неожиданно рухнуло в пропасть? Что так ярко горит в твоём взгляде, неужели сожженныё над нею мосты?

Тенью, в полном молчании проходит и Жека, но мы с мужем остаёмся неподвижны, не расходимся и не шагаем друг другу навстречу. Между нами расстояние в пару шагов, а по ощущениям - прозрачная стена, и взгляды-пули горячие, шальные не могут пробить в ней хоть крошечной трещинки.

Драгош. Смотри на меня. Я надела лучшее платье, твоё любимое с открытыми плечами и заедающей молнией, которую ты за столько раз одним чудом не сломал от нетерпения. Неужели не видишь? На мне те самые серьги, твой подарок в первый день рождения наших крох. Ты ещё шепнул, что они сияют ярче звёзд, но в тысячу раз бледнее моих глаз. Неужели не замечаешь? Я останусь твоей, что бы ты ни решил, как бы больно не ранил. Мне даром не нужно другого - безоблачного, не с тобой - счастья. Покорно, с улыбкой отдамся на твою милость, но не от безысходности, а потому что иначе уже не смогу. Останусь тёплым воском в твоих руках, поцелуем на веках, улыбкой на губах. Только смотри на меня. Пробей эту чёртову стену.

Верь мне.

Не отпускай.

Я так тебя...

- Люблю, - выдыхает Драгош, стискивая в руке мои пальцы.

Это как броситься в омут головой, как получить удар под дых - замираю в секунде от боли, но мгновения текут, а тепло его ладони никуда не исчезает, и я кусаю губы, не веря в реальность прощения. Если верит, почему не сказал? Почему не...

- Ш-ш-ш... не пали контору, - он прижимает палец к губам, строго сверкнув взглядом из-под полуприкрытых век, и отпустив мою руку, быстро идёт вслед за Жекой. Чтобы не палить - как он выразился - контору, мне не приходится особо напрягаться. Шквал облегчения приносит за собой слабость и, судя по отражению в зеркале прихожей, мой измождённый вид достоин тысячелетнего упыря.

Ужин проходит в гробовой тишине. Застольем наше собрание даже сложно назвать, скорее то коллективная варка в котле собственных мыслей, когда элементарно кусок в горло не лезет под гнётом перекрёстных взглядов. Мадеев вяло ковыряет вилкой мясной салат, Зара задумчиво вращает вино в бокале, Драгош незатейливо барабанит пальцами по краю стола, резонируя на нервах тревожной рябью. Нас подавляет неловкость, но мы молчим и жуём... Жуём и молчим.

- Дружище, - первым не выдерживает Жека, и его беспечность выглядит примерно так же непринуждённо, как взяточник во время проверки на полиграфе. - Об кого кулаки стесал?

- Пустяки, - Драгош усмехается, подмораживая мою сестру немигающим как у гадюки взглядом. - Умник один пытался мне внушить, что я пока на юг мотался, успел жену бросить.

- И что, долго настаивал?

- Не особо. Парень хоть и бедовый, но не тупой оказался, - короткая ухмылка побледневшей Заре. - И на редкость болтливый.

- Глядя на твои руки, я бы не настаивал на его сообразительности, - замечает Жека, всё ещё пытаясь разрядить обстановку. Его как человека немедленных действий больше остальных тяготит этот фарс.

- А это бонусом, чтобы яблоньки свои к замужним дамам не подкатывал.

- Я тебя сейчас правильно понял? - недобро скалится Мадеев, воодушевлённо закатывая рукава, в то время как взгляд Зары затравленно мечется от него к Драгошу и обратно. - Ты нашёл его и молчал?! Какого чёрта не сказал?

- Рада, прости меня! Это всё зависть, - вскакивает с места сестра, и опрокинутый стул ударом гонга, знаменует начало конца. Начала для меня, а для неё - бросаю взгляд на окаменевшего Жеку - а для неё, очевидно, конца.

- Твоих рук дело? - на дне карих глаз Мадеева зарождается угроза. - Ты сестру... - он встаёт из-за стола - его... - ногой отшвыривает упавший стул, - меня... - сжимает руки в кулаки. - Всех! Подставила! - Ревёт, молниеносно срываясь в её сторону. - Ты о детях, сучка, подумала?!

- Хватает того, что ты о них думаешь не переставая!

Это последнее, что говорит Зара, потому что в следующий миг её лицо заливает кровью. Я ладонями затыкаю свой крик только и успевая подумать, что какой бы уродливой ни была её душа, все мы не без греха, а потому заслуживаем второго и даже третьего шанса, ненависти, презрения, но не боли. Только не физической боли.

- Драгош, зачем? - кричу, бессильно ударяя ладонью по его плечу. - Она же женщина!

- Не-е-ет, милая. Она - тварь, - на глазах меняясь в лице, рычит он и с неприкрытой завистью следит за траекторией занесённого Жекой кулака. - Но эта тварь - жена моего друга, и только он вправе вправить ей мозги на место. Поверь, он будет гораздо более милосердным.

- Останови его, - тихо всхлипываю, отворачиваясь, чтобы унять бунтующий желудок. Невыносимо видеть её беспомощно свернувшейся в углу и закрывающей руками разбитое лицо. - Умоляю.

- Жека, хорош! - с неохотой, но почти без промедления командует Драгош.

- С фига ли? - огрызается взбесившийся от вида крови парень, - Это мой недочёт. Моя женщина.

- И вы всё ещё в моём доме. Успокойся.

***

Получасовая исповедь, щедро сдобренная стенаниями, расставила всё по своим местам и если моё отношение к Заре по-прежнему неоднозначно, то Драгош категорически запретил ей любые контакты как со мной, так и с нашими детьми. Жека, выкурив полпачки сигарет созрел для обстоятельного разговора по душам и только ближе к рассвету, наверное, в сотый раз извинившись передо мной, засобирался домой. Сестра к этому времени уснула у него на руках. Может я и дура, но глядя на заплаканное лицо, беззащитно уткнувшееся в свитер Мадеева, что-то в груди заныло, будто отрезали кусок от меня самой. Бог ей судья, я же прощаю Зару от чистого сердца.

Мы выходим проводить подуставшую парочку, не догадываясь, что всего через две недели счастливый до неприличия Жека завалится к нам с ящиком шампанского, дабы поделиться грандиозной новостью - у них с Зарой будет ребёнок. А ещё через месяц, забирая двойняшек из садика, мы встретим не менее сияющего Князева, гордо идущего под руку с интеллигентной женщиной, старше его лет на пять. Надеюсь, теперь у его детей тоже появится полноценная семья. Но это все случится чуть позже.

А пока я смотрю вслед отъезжающему Кайену, и весенний ветер мягко играет в моих волосах, треплет, гладит, словно любящая мать, Удивительно, но это чувство впервые не отзывается мукой, лишь светлой, чистой как россыпь росы грустью.

- Теперь я вернула твоё доверие? - не без иронии спрашиваю, наслаждаясь теплом обнявшего меня мужа. Наша близость привычно затопляет адской смесью оттенков и противоречий. Наверное, в этом и проявляется любовь - в готовности принять её со всеми изъянами, потому что мы люди, а значит, не идеальны.

- Боюсь, нам обоим придётся над ним ещё долго работать. Как тебе вообще в голову стукнуло, что я могу разлучить тебя с детьми и тем более стану что-то там решать не разбираясь?

- По-возвращению ты выглядел как маньяк, - возражаю скорее из вредности, хотя от искренности его тона недавние страхи осыпаются ворохом острозубых кружев.

- И чувствовал себя примерно так же, - его шепот ласкает мне висок, оседает на ресницах тёплым дыханием, расписывает переносицу вязью поцелуев. - Всю дорогу только и думал, как подарю тебе голову этого белобрысого прохвоста. А ведь если бы ты вовремя мне о нём рассказала, ничего бы этого не произошло.

- Ревнивец, - трусь носом о его подбородок, ни секунды не сомневаясь, что ещё не раз ошибусь, а он ещё не раз оправдает и наоборот, потому что напротив - не судья или властелин, а такой же неидеальный, но любящий человек. - Страшно представить, что ты мне подаришь на день рождения.

- Я подарю тебе звезду, - обаятельно хмыкает он, глядя в предрассветное небо.

И не соврал ведь. Дочку мы так и назвали - Стелла - звезда.

Конец.