В плену Отражения

1. Архивный файл

- И ты не боишься оставлять с ней Мэгги? – вполголоса спросила Люси, глядя на Свету, которая сидела у окна в качалке с дочкой на руках.

За два с лишним года в Англии она привыкла к этому имени. Люси, графиня Скайворт. Странное существо Lyudmila Dunner из российского загранпаспорта – это словно совсем другой человек. Люська – так звала ее только Светка. Звала… Будет ли еще когда-нибудь звать?

Больше двух месяцев, с того самого дня, когда родилась Мэгги, Света не разговаривала ни с кем. Вообще ни с кем. Да что там не разговаривала – не реагировала ни на кого, кроме Мэгги. Что с ней случилось, не мог сказать ни один врач. Она словно укрылась в неприступной крепости, подняла мосты и заперла ворота.

Люси вспомнила, как Света пришла навестить ее в клинику на следующий день после рождения Юджина. Веселая, красивая, с огромным животом. Поставила в воду цветы, привязала к детской кроватке яркий воздушный шар. Взяла ребенка на руки, но тут же охнула и отдала обратно: «Ладно, виконт, кажется, пора идти за твоей невестой».

Рожала Света долго и тяжело, почти сутки. А потом пришел измученный Тони и сказал им с Питером, что у них здоровенькая девочка, а вот со Светой… что-то не так.

Все было хорошо, Мэгги родилась, ему дали перерезать пуповину, положили девочку Свете на живот. Она была такая счастливая, до слез. А потом потеряла сознание. И когда пришла в себя… В общем, не пришла. Так и осталась где-то – кто знает где?

Ее тщательно обследовали, исключили какую-либо органику. Реактивный психоз, послеродовое психическое расстройство – все это было под большим вопросом, потому что происходящее со Светой не вписывалось ни в одну клиническую картину.

- Мне сказали, что это может пройти в любой момент, а может не пройти никогда, - вздохнул Тони, поставив чашку на стол. – Насчет Мэгги… Нет, Люси, не боюсь. Мне кажется, Мэгги – единственное, что ее связывает с этим миром.

Они пили чай в гостиной в доме Каттнеров. Питер и Тони на диване перед маленьким столиком, Люси у камина с Юджином на руках. Света сидела к ним спиной, поодаль. Кресло слегка покачивалось, но сама она была неподвижна. Казалось, в качалке сидит манекен.

- Интересно, она нас слышит? – спросил Питер.

- Не знаю, - пожал плечами Тони. – Но даже если и слышит… думаю, ей все равно. Что я только не делал, когда привез их домой. И разговаривал с ней, и обнимал-целовал, и кричал. Однажды чуть не ударил от отчаяния, но сдержался. Ноль. Она даже на меня не посмотрела ни разу. Все куда-то мимо.

- А может, попробовать?.. – неловко предложила Люси. – Ну, это самое… Все-таки два месяца прошло, уже можно.

- Спасибо, я понял, - горько усмехнулся Тони. – Я целовал резиновую куклу. Она даже не шевельнулась. Почему ты думаешь, что в постели будет по-другому? Ну да, сопротивляться не станет. Но кем я потом буду себя чувствовать?

- М-да… - пробормотала Люси. – Извини. Ты прав.

Она посмотрела на Тони, испытывая такую острую жалость, что защипало в носу. Он всегда выглядел моложе своего возраста, но за эти два месяца постарел лет на пять. В уголках глаз и у рта прорезались морщины, на висках поблескивала седина, пальцы нервно подрагивали.

- Она ничем не навредит Мэгги, - Тони взял со стола чашку, но пить не стал. – Все делает, как идеальная мать. Кормит, переодевает, купает. В общем, все. Ты знаешь. Держит на руках, гладит, целует, смотрит на нее. Они с ней смотрят друг на друга – как будто разговаривают. Мне даже жутко становится. Чувствую себя лишним. Хотя Мэгги меня узнает, улыбается, - его лицо немного посветлело, наверно, первый раз с тех пор, как Питер и Люси вошли в дом.

- А сама она что? Выглядит неплохо, вроде, - Питер посмотрел на аккуратно причесанные волосы Светы, красивое домашнее платье.

- Сама… - вздохнул Тони. – Сама она только в туалет ходит. Чтобы приняла душ, надо отвести в ванную и включить воду. Чтобы оделась, надо положить перед ней одежду. Чтобы поела – усадить за стол и поставить тарелку. Чтобы легла спать – разобрать постель. Но если Мэгги плачет, вскочит и побежит. Сначала я с ней сидел дома, но мне же работать надо. Мод приходит только убирать и готовить. Ну, по магазинам пробежится, а чаще заказывает. Пришлось найти женщину, чтобы присматривала.

- А что Света днем делает, когда Мэгги спит?

- Иногда тоже спит. Но чаще сидит совершенно неподвижно и смотрит в одну точку.

- Кошмар! – Люси шмыгнула носом. – И как ты только терпишь?

- Не знаю, Люси, не знаю… Иногда кажется, что больше уже не могу. Но что делать? Отправить ее в какую-нибудь клинику? Так врачи не представляют, от чего лечить. Выходит, просто избавиться от нее? Или самому сбежать на край света?

- Послушай, мы с Питером как раз хотели тебе предложить…

- У меня в парламенте скоро каникулы начнутся, - Питер забрал у Люси сына, который начал хныкать. – Мы на следующей неделе поедем в Скайхилл до конца лета. Можем взять с собой Свету и Мэгги. А ты будешь приезжать на выходные.

- Ну и кому там за ней смотреть? – покачал головой Тони. – Энни и Салли?

- Ну почему сразу Энни? – поморщилась Люси. – Во-первых, я буду рядом. Во-вторых, можем взять эту вашу сиделку, если согласится. А нет – так я найду кого-нибудь.

2. День сурка

Сначала я надеялась, что это просто очередной прыжок в прошлое. Все четыре месяца после Рождества подобные переходы были хаотичными и непредсказуемыми. Больше всего я боялась, что это произойдет где-нибудь в людном месте. Или за рулем. Я быстро привыкла к левостороннему движению, хотя и думала, что этого не случится никогда. Но все-таки Тони пока не разрешал мне ездить без него.

Он рассказывал, что происходило, когда я исчезала, – Тони так называл это. Просто сидела или стояла, не шевелясь, и смотрела в одну точку. Так часто делают кошки, говорил он, интересно, что они там видят. Но вообще я старалась избегать разговоров на эту тему. Особенно неприятно было, если воспоминание-погружение касалось Мартина.

Я никогда не знала, куда попаду в следующий раз, чаще всего это был замок Невиллов, двор при Анне Клевской или Скайхилл с Мартином. Но никогда беременность или то, что было потом, до самой смерти Маргарет.

До сих пор…

Обычно в настоящем проходило несколько секунд или минут, в прошлом - дни, иногда недели. Но в этот раз месяц шел за месяцем, промелькнуло лето, началась осень. Просыпаясь, я каждый раз надеялась увидеть палату лондонской клиники, Тони, маленькую Мэгги, но снова и снова обнаруживала себя в комнате проклятого замка.

Гобелен на стене, пыльный полог кровати, камин, умывальник, стол и кресло у окна, большой резной сундук с одеждой, еще один – с бельем. Во второй комнате, точнее, «дневной» половине спальни, мебели почти не было, только стол, кресла и широкие скамьи у стен. Узкий проход вел из нее в последнюю комнату, где на лежанке спала Бесси, и дальше – в большой холл. Оттуда узкая винтовая лестница внутри башни спускалась вниз, в помещение с выходом под арку ворот.

Даже не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне стало по-настоящему страшно. До этого меня не покидала привычная досада и раздражение. Пока со мной была Маргарет, я, как и она когда-то, проживала эту жизнь впервые, испытывая ее эмоции и ощущения. Но теперь все было иначе.

Я заранее знала, что произойдет. Разумеется, не каждую мелочь помнила отчетливо, но, по крайней мере, все более или менее значимые события. Ощущение постоянного дежавю, усиленное в сотни раз. Хуже того, я не могла ничего изменить. Абсолютно ничего. Как будто в тело была заложена программа: говорить то-то, делать так-то. И только думать я могла по-своему. Но что толку, если мне хотелось, к примеру, зарядить говорящему очередную гадость Роджеру ногой по яйцам и разодрать когтями физиономию, а Маргарет поворачивалась и в слезах уходила к себе.

В общем, день сурка*, только еще хуже, потому что я не могла ничего изменить даже в рамках одних суток.

Поскольку бороться с этим возможности не было, оставалось искать плюсы. Конечно, Маргарет превратила мою жизнь в кошмар, но, с другой стороны, дала мне столько положительного, что грех жаловаться. К тому же я могла досконально изучить доступный мне кусочек тюдоровской Англии и собственной семейной истории. Кто еще может таким похвастаться? Да никто.

Когда становилось особенно тошно, я убеждала себя, что уже совсем скоро все закончится. Я снова вернусь туда, где со мной любимый муж, ребенок, друзья. Не в первый раз. И, наверно, не в последний.

Но все слишком затянулось. По-настоящему я осознала это, проснувшись дождливым августовским утром. Ветер швырял в стекло пригоршни капель, от окна ощутимо тянуло холодом. Еще ни разу я не оставалась в прошлом так долго – без Маргарет, конечно. Наверно, тогда мне и пришла в голову жуткая мысль: что, если я не смогу вернуться?! Каждый раз я оказывалась дома так же внезапно, как и проваливалась в эту кроличью нору. Но может, мне удастся сделать это усилием воли?

Как ни пыталась я заставить себя перенестись в настоящее, как ни представляла дом, ничего не получалось. И все-таки прошло, наверно, около недели, прежде чем у меня началась натуральная паника. Причем – самое ужасное! – паника мысленная. Света молча орала и рыдала, а Маргарет в это время невозмутимо вышивала у окошка. Наверно, если бы я могла закатить настоящую истерику, было бы легче.

Через несколько дней внутренних воплей и слез я смирилась и стала ждать смерти. Не своей, конечно, а Маргарет. До которой, кстати, оставалось чуть больше двух месяцев. Что-то ведь должно было после этого произойти. Я надеялась на возвращение домой. Но что, если умру вместе с ней – и в прошлом, и в настоящем? Нет, об этом лучше было не думать.

Теперь я четко разделяла то, что делала и говорила Маргарет, и то, что чувствовала и думала я. Если позволяла погода, Маргарет часами гуляла в саду. Когда-то она при этом тосковала по Мартину, размышляла о том, что стало с ее ребенком, пыталась представить, что с ней будет дальше. Я, разумеется, думала совсем о другом. А еще – наблюдала за всем, что происходило вокруг. И за всеми.

Мне бросались в глаза те вещи, которые когда-то не заметила Маргарет, да и я вместе с ней. Например, что Роджер все лето частенько уезжал из дома один и возвращался с ухмылкой сытого довольного кота. При этом от него пахло не духами, конечно, но и не так, как обычно. К запаху мужчины, который сильно потеет, но не слишком часто моется и меняет белье, примешивался резкий аромат какого-то женского притирания – масло, цветы, пряности. Я не сомневалась, что он навещает леди Грайтон. Неужели Миртл не замечала этого, когда Роджер снова стал спать с ней каждую ночь? А впрочем, даже если и заметила – что она могла сказать?

А еще я как-то застала Бесси за разговором с парнем лет двадцати, которого и до этого видела среди слуг. Худой, сутулый, с тонким птичьим носом и мелко вьющимися светлыми волосами. Рассказывая что-то, Бесси машинально поправила его замявшийся рукав. Таким привычным материнским жестом.

3. Возвращение в Скайхилл

Тони все же решил устроить себе две недели отпуска и побыть с семьей в Скайхилле. Сначала он планировал отвезти туда Свету, Мэгги и сиделку Веру в пятницу вечером, но в последний день пришлось задержаться на работе, и он перенес отъезд на утро.

Ночью, ворочаясь на своем диване, Тони опять не мог уснуть. Всю неделю из головы не шел разговор с Питером и Люси. Что-то было тогда сказано такое, что не давало покоя. Словно репейник на спине – не видишь, но знаешь, что он там. Как ни напрягал он память, вспомнить не удавалось.

И вот теперь Тони снова и снова перебирал в уме все, что говорили Питер, Люси и он сам. И вдруг, когда мысли начало затягивать дремотой, его словно подбросило.

«Ну и кто там будет за ней смотреть? – спросил он. – Энни и Салли?»

Энни! Вот оно!

У Тони имелись свои собственные причины относиться к ней, мягко говоря, не слишком хорошо. Но это была совсем другая история. А вот все, что Света рассказала ему о ней и Маргарет… Нет, он не забыл. Просто не думал об этом. Никак не связал с тем, что происходило сейчас. Может, оно и не было связано. А может, было.

Он вспомнил, как Энни посмотрела на них зимой, когда они приехали в Скайхилл и вошли в холл. Света вздрогнула, наткнувшись на ее ненавидящий взгляд, и даже живот рукой прикрыла. Но почему? Неужели она до сих пор настолько зла на него, что перенесла это чувство на Свету?

Анна Луиза Холлис – таким было ее полное имя. Двадцать шесть лет, родилась в Скайворте. Школу закончила в Стэмфорде, где жил ее отец. Работала там в цветочном магазине. Потом лорд Роберт взял ее горничной в Скайхилл. Не замужем и, насколько ему известно, ни с кем сейчас не встречается.

Ладно, еще раз по пунктам. Света говорила, что Энни якобы обладает некой темной силой, поскольку находится в прямом родстве с теми, кто убил Маргарет. Кстати, девичья фамилия ее матери действительно Стоун, он выяснил. Но если следовать логике, эта самая темная сила должна была иметь отношение только к призраку Маргарет. Или нет?

Как говорила Маргарет, чтобы стать видимой, ей пришлось позаимствовать у Светы часть жизненной силы. Но когда Маргарет в первый раз вошла в тело Светы и они перенеслись в прошлое, рядом оказалась Энни. Которая могла их обеих этой энергии лишить.

Тони встал с дивана и начал ходить по комнате взад-вперед. Обычно так ему лучше думалось, но сейчас мысли разбегались.

Какая-то ерунда получается. Как Маргарет могла узнать, что Энни рядом? Ведь ее призрак в тот момент был в прошлом. Вместе с сознанием Светы. Или… не весь призрак? Может быть, какая-то часть Маргарет все же оставалась в настоящем? Ведь и Света сейчас в состоянии заботиться о Мэгги и по минимуму о себе самой. Значит, какая-то ее часть все же сознает, что происходит вокруг, пусть даже очень ограниченно.

Хорошо, допустим. Если он правильно понял, не успей Маргарет выйти, Света оставалась бы в прошлом до тех пор, пока в настоящем было бы живо ее тело. А сама Маргарет вернулась бы и бродила рядом с этим несчастным телом, и никто больше не смог бы ни увидеть ее, ни помочь.

Тони чувствовал себя так, как будто сам бродит по лабиринту, каждый раз сворачивая не туда и упираясь в тупик. Он почти не сомневался: между кольцом Маргарет, Энни и тем, что происходит со Светой, есть какая-то связь.

В конце концов, что они знают о кольце? Только то, что Маргарет рассказала Свете. А Маргарет узнала о нем от дряхлой аббатисы, да еще из какого-то альтернативного мира. Потрясающий источник информации.

Но опять вставал все тот же вопрос: если Энни как-то связана с состоянием Светы, так стоит ли везти ее в Скайхилл? Не получится ли только хуже? Хоть монетку бросай. С другой стороны, Тони был уверен: если Света останется в Лондоне, вряд ли что-то изменится вообще. Просто сидеть и ждать неизвестно чего было невыносимо. Значит, все-таки ехать.

Рано утром Тони загрузил вещи Светы и Мэгги в машину, устроил дочь в автокресле, жену усадил рядом с ней. Вера в последний момент решила ехать в Скайхилл сама, поэтому ее можно было не ждать.

Сиделку посоветовал знакомый, у которого Вера работала два года, ухаживая за его престарелой матерью. Спокойная, уютно полная женщина за сорок, разведенная, с двумя взрослыми детьми. Обращаться с людьми, которые плохо или вообще не реагируют на окружающее, было для нее делом хорошо знакомым. Правда, в основном Вера занималась уходом за пожилыми дементными людьми, и приглашение к молодой женщине, которая к тому же вполне справлялась с грудным ребенком, ее очень удивило.

Однако, разобравшись в ситуации, Вера стала бесценной помощницей. Она оставалась со Светой все время, пока Тони не было дома, следила за тем, чтобы та умылась, оделась, поела, вышла в сад на прогулку. Большим плюсом оказалось и то, что родители Веры приехали в Ирландию из России. Хотя она и выросла в Дублине, откуда потом перебралась в Лондон, русским владела свободно. Тони попросил Веру говорить со Светой на ее родном языке, втайне – и, разумеется, тщетно – надеясь, что это хоть как-то поможет.

Ехать в машине со Светой, которая молча смотрела даже не на дорогу, а вглубь асфальта, было тяжело. Но когда она сидела сзади, Тони затылком чувствовал ее взгляд уже сквозь него, и это настолько выбивало из колеи, что пару раз он был на волосок от аварии.

Возьми себя в руки, идиот, у тебя ребенок в машине!

Словно услышав его мысли, Мэгги заплакала. Вообще она была очень спокойной и редко капризничала не по делу. Обычно ее плач означал какое-то серьезное неудобство или голод. Тони припарковался у обочины, чтобы Света не кормила дочь на ходу, и тут зазвонил телефон. На экране высветился номер Джонсона.

4. Эйфория

Я хотела ответить сестре Констанс, но Маргарет не могла сказать ни слова. Разумеется, этого же не было в сценарии. Но, черт возьми, как?..

- Я вижу, ты можешь говорить только то, что уже когда-то говорила Маргарет. Так я и думала. Ты призрак в ее теле. А ее дух, видимо, сейчас пребывает в твоем. Хотела бы я знать, где. Или лучше сказать «когда»?

Старуха подошла к очагу, перевернула палкой запеченного ежа. Потом с усилием откинула тяжелую крышку сундука, обитого железными полосами, достала холщовый мешочек и маленький сосуд с притертой пробкой.

- Попробуем дать тебе свободу, - сказала она, возвращаясь к очагу.

Бросив в котелок пригоршню сухих трав из мешочка и подлив несколько капель едко пахнущего снадобья из сосуда, сестра Констанс снова принялась помешивать вино деревянной ложкой с длинной ручкой. Она молчала, а значит, молчала и Маргарет. Как статист, который даже пошевелиться не может, пока ведущий артист не подаст свою реплику.

Не знаю, во что играют современные дети, а я когда-то часто изображала Василису то ли Премудрую, то ли Прекрасную. Из страшной сказки, где разноцветные всадники, на палках черепа со светящимися глазами и куколка-помощница, которую бедная сиротка Василиса кормила ржаной краюшкой. А главное – в сказке была баба-яга, к которой Василису послала за огнем злая мачеха.

Я забиралась под стол со свисающей до пола скатертью и кормила горбушкой рыжую куклу Риту (а потом съедала сама). Вместо черепов у меня были ботинки, надетые на швабру и лыжные палки.

И сейчас я снова почувствовала себя Василисой у бабы-яги. Темная покосившаяся избушка – почти на курьих ножках, дым из очага уходит в потолок, сгорбленная седая старуха варит зелье в котелке. Разве что волшебной куколки у меня нет.

Сестра Констанс налила вина в оловянную кружку и подала Маргарет. Вино уже когда-то было – пусть и не такое, и кружка тоже была. Поэтому та легко протянула руку, взяла ее, подула, осторожно сделала глоток, другой. Снадобье было горьким и отвратительно пахло чем-то, напоминающим птичий помет. Но она не остановилась – потому что тогда замерзшая Маргарет выпила кружку почти залпом.

Что-то произошло. Это было похоже на головокружение, когда ты остаешься на месте, а все вокруг вращается каруселью, но только по вертикали. Я была неподвижна, а хижина поднималась и опускалась с бешеной скоростью. Потом все прекратилось, и пришло ощущение невероятной легкости. Обострились все чувства. Краски стали ярче, звуки четче. Запах и вкус зелья – еще более тошнотворным. Я чувствовала жесткость и занозистую грубость скамьи, хотя пальцы Маргарет ее не касались. Я вообще ничего не касалась, потому что парила под закопченными балками.

Парила даже не я - нечто. У этого нечто не было глаз, но оно видело, не было ушей, но слышало. Не было вообще ничего. Я смотрела сверху на тело Маргарет, расслабленно привалившееся к стене. Фартингейл* охотничьего костюма в таком ракурсе превращал нижнюю часть ее фигуры в неопрятную кучу. Да и в целом выглядела она не слишком симпатично.

- Ну как, - спросила сестра Констанс, выплеснув остатки содержимого котелка в лохань, - теперь ты можешь говорить?

- Могу, - ответила я.

На самом деле я подумала это. Не прозвучало ни слова, но сестра Констанс меня услышала и удовлетворенно кивнула. Видимо, точно так же со мной общалась Маргарет в свою бытность призраком.

- Как тебя зовут?

- Светлана.

- Интересное имя. Откуда ты?

- Этого места еще нет, - мысленно усмехнулась я. – Там сейчас одни болота. Далеко отсюда. За морем.

- А время? Какой у вас год?

- 2017-ый. Но откуда?..

- Откуда я все это знаю? – перебила сестра Констанс. – Давай сначала расскажешь ты, а потом уже я. Времени у нас много. Думаю, тебе нет нужды возвращаться в это тело. Маргарет пробудет здесь ровно столько, сколько нужно, потом я покажу ей драконьи яйца, и она отправится обратно – в свой мир. Кстати, она долго еще прожила там?

- Не знаю точно. Не помню. Несколько дней. Но что было бы со мной, если б я вернулась туда вместе с ней?

- Не могу сказать, - пожала плечами аббатиса. – Может быть, твоя душа отправилась бы к богу, а может, так и осталась бы где-то там, рядом. Или все началось бы сначала. Одно знаю точно – в свое время ты не попала бы уже никогда. Но я постараюсь тебе помочь.

- Вы сказали, что дух Маргарет остался в моем теле, сестра Констанс. Но это не так. Мы уничтожили кольцо, и Маргарет упокоилась с миром. Она сама мне об этом сказала. А потом произошло что-то совершенно непонятное.

Странное дело, ее слова о том, что я могла никогда не вернуться домой, почему-то не напугали меня. Я сразу и безоговорочно поверила, что эта баба-яга так или иначе даст мне палку с черепом и отправит назад. И поэтому, рассказывая ей обо всем, что произошло со мной с первого мгновения в Скайхилле, я наслаждалась - свободным парением, бестелесностью, яркостью чувственных ощущений.

Когда я дошла до того момента, как мы с Тони остановились в гостинице и он рассказал мне о драконе в Рэтби, сестра Констанс жестом прервала меня. Она подошла к неподвижной Маргарет и сказала:

- Твой плащ высох, пойдем, я провожу тебя и покажу кое-что. Ты и так знаешь уже столько тайн – одной больше, одной меньше, неважно.

5. Карты на стол

Тони залпом выпил бренди, поставил бокал на стол. Питер продолжал рассматривать огонь сквозь янтарную жидкость, потом сделал глоток и повернулся к нему.

- Кто тебе сказал? – хрипло спросил Тони. – Она?

- Джонсон.

- Вот сволочь…

- Ну почему же? – пожал плечами Питер. – Возможно, сейчас, зная тебя, он этого не сделал бы. Он Идеальный Дворецкий, но не доносчик. Ты тогда только начал здесь работать, насколько я помню. Конечно, вы с ней на тот момент оба были свободны, но ты прекрасно понимаешь, какие иногда бывают последствия. Не стоит пакостить там, где живешь. Джонсон просто предупредил меня.

- Но как он узнал?

- Элементарно. Его мать была больна, и он пришел ее навестить. А та живет прямо напротив матери Энни. Которой, как я понял, в ту ночь дома почему-то не оказалось.

- Да, она куда-то уехала, - кивнул Тони. Ему было стыдно так, как будто все произошло вчера, а разговаривал он не с Питером, а со Светой.

- В общем, Джонсон утром увидел, как ты выходил из ее дома. Но даже если бы и нет. Неужели ты до сих пор не понял, в этом доме невозможно что-либо утаить? Наука подсматривать и подслушивать здесь оттачивалась веками. Я не стал тебе ничего говорить, тем более, никаких осложнений не возникло. Мало ли что бывает между взрослыми людьми.

- Осложнения возникли, Питер, но несколько иного плана. Это случилось всего один раз. Я приехал в Стэмфорд, заглянул в бар. Она была там с подругой. Я подсел к ним, подруга потом ушла. Глупо звучит, но я этого совсем не хотел.

- Действительно глупо, - фыркнул Питер. – Ты же не женщина, которую изнасиловали.

- Перестань, - поморщился Тони. – Ты знаешь, что я имею в виду. У мужчины желания головы и другого места не всегда совпадают. Она мне совсем не нравилась, но я здорово набрался, у меня давно никого не было. Она предложила поехать к ней, я согласился. Утром понял, какую глупость сделал. Тогда же сразу и сказал, что продолжения не будет. Она разозлилась и начала по-мелкому гадить. Я не стал ждать крупных пакостей, пообещал, что найду повод, и Люси выгонит ее без рекомендаций. Она, вроде бы, угомонилась, но смотрела всегда так, как будто я бросил ее с тремя детьми. И Свету, похоже, глубоко возненавидела.

- Странно это, - задумчиво сказал Питер. – Когда женщина сама тащит мужчину в постель, она должна отдавать себе отчет, что тот вряд ли наутро сделает ей предложение. Впрочем, мне не понять. У меня за всю жизнь было всего две женщины. И на обеих я женился.

- Горничная в тринадцать лет, конечно, не в счет…

- Горничную обязательно надо было упоминать? – смутился Питер.

- Мне показалось, тебе немного жмет нимб, - усмехнулся Тони. – Да, ты идеальный, а я – самый обыкновенный засранец и бабник. Но скажи, почему ты заговорил об Энни? Я вообще-то совсем о другом хотел…

- Потому что Энни, похоже, спелась с Хлоей. Как ты понимаешь, Хлоя была бы счастлива нагадить нам обоим, а если Энни может ей в этом помочь, то они будут счастливы обе. Я позвонил преподобному и спросил, во сколько он видел Хлою в Скайворте. Он назвал точное время, потому что как раз в тот момент часы отбивали четверть седьмого. Именно тогда, ну, может, плюс-минус пять минут, Мэри вернулась из деревни. Она услышала звон разбитого стекла и увидела, как кто-то лезет в окно. Закричала. Человек удрал через ограду. Мэри сказала, он был в черных брюках, темной кофте и в бейсболке. Непонятно, мужчина или женщина.

- Графиня вызвала полицию?

- Нет. Ничего же не пропало. Джонсон утром сходил к ней и кое-что нашел. Смотри.

Питер достал из кармана клочок трикотажной ткани невнятного цвета: не черного, не коричневого, а что-то между ними.

- На ограде висело. Салли сказала, что у Энни есть такая кофта. Но это не все. Вчера вечером, часов в шесть, Салли ходила в деревню на почту и решила проведать Энни. Та утром пожаловалась, что заболела, и ушла домой. Так вот, мать Энни сказала, что ее нет. И очень удивилась, узнав, что дочь якобы больна. Выходит, Хлоя к Агнес влезть не могла. А Энни – вполне. А пока я тряс Салли, пришел с повинной Томми, лакей. Видимо, Джонсон ему пинков надавал. Сказал, что в прошлом году видел, как Хлоя разговаривала с Энни. Это когда нас здесь не было, а она заявилась. Энни пошла в сторону библиотеки, а потом вернулась и что-то ей отдала. Понимаешь, что?

- Страницу из альбома. С гробами в склепе. А у графини она, видимо, хотела добыть остальные дневники лорда Колина.

- Вот! И как тебе это?

- Как Света говорит, твоя бывшая – убитая из пушки в голову прямой наводкой. Хотя после игрушечного пистолета я уже ничему, наверно, не удивлюсь. Есть множество прекрасных способов отравить человеку жизнь, если поставить себе задачу. Простых и надежных. Но ей подавай хренову мистику.

Тони в упор посмотрел на Питера, наблюдая за реакцией на последнее слово. Тот слегка прищурился, но нисколько не удивился. Кивнул пару раз головой, словно соглашаясь со своими мыслями, посмотрел на часы.

- Уже десять. Люс теперь рано ложится, не высыпается. А Света?

- Тоже. Мэгги вообще спокойно спит, но вот животик…

- И у нас. Пойдем, загоним всех по постелям и вернемся сюда. Разговор будет долгий. И Джонсона позови. Хватит разводить конспирацию.

6. Жизнь по кругу

- Ты все поняла? – спросила сестра Констанс, закрывая дверь хижины.

- Да. Кто бы мне сказал, что я с таким нетерпением буду ждать момента, когда смогу переспать с этим облезлым придурком. То есть когда Маргарет сможет. Если, конечно, не исчезну после ее смерти. Или не останусь навсегда болтаться призраком в отражении Скайхилла.

- Главное, не пропусти момент, когда она…

- Не пропущу, сестра Констанс. Я ведь все буду чувствовать. К тому же она верещит, как кошка. Трудно пропустить, знаете ли. Не представляю, как ее не поймали, когда она трахалась с ним в замке.

- Я не знаю тех слов, которые ты употребляешь, но о смысле догадываюсь, - улыбнулась аббатиса.

- Простите. Слово это довольно грубое. А вы все-таки монахиня.

- От этого я не перестала быть женщиной. То есть, конечно, давно уже перестала, теперь я старуха, но когда-то была устроена точно так же, как и вы с ней. Ой, прости, сейчас ты тоже не женщина, - она засмеялась в голос. – И мне известно, откуда берутся дети. И даже то, что от этого можно испытывать удовольствие. Не на своем опыте, конечно.

Мы вышли из дома рано, еще не начало светать. Сестра Констанс держала в руке чадящий факел – просмоленный пучок веток. Поверх черной мантии она куталась в шерстяной плащ. Трава была покрыта густым слоем инея, который серебрился в отблесках пламени. Холод пробирал до несуществующих костей.

- И все-таки, - я крутилась вокруг монахини, как щенок на прогулке, то отставая, то обгоняя, - почему вы думаете, что мне удастся притащить его сюда? Он ведь тоже… мертвый. И должен действовать по своему плану. Уехать в эту… как ее? Баден-Дурлахию.

- Если ты все сделаешь, как я сказала, сможешь им управлять. Он, конечно, будет очень сильно сопротивляться, но ты уж постарайся. Твоя задача привести его сюда в канун Дня всех святых.

- А что он скажет? И сестра Агнес?

Сестра Констанс даже споткнулась.

- Светлана, ты о чем? Что они могут сказать, кроме того, что уже когда-то сказали? Если ты приведешь сюда Мартина, я смогу сделать так, что вы с ним отправитесь в Овернь. То есть ты в его теле. И тогда он уже не сможет противиться. Когда еще тебе представится возможность побыть мужчиной?

- Да… это серьезно, - протянула я. – Но что будет в нашем мире, если он окажется здесь? В настоящем нашем мире?

- Да ничего, - хмыкнула она. – Что будет, если ты бросишь камень в лужу? Дерево, которое в ней отражается, изменится?

- Нет.

- А отражение?

- Ну… от камня рябь пойдет.

- Пойдет. А потом уляжется, и все будет как прежде. Отрастит себе ваше Отражение нового Мартина. А в настоящем ничего не изменится.

- А со старым потом что будет?

- Откуда я знаю, - с досадой поморщилась сестра Констанс. – Тебе-то не все ли равно?

- Все-таки мой предок. Пусть даже он мне и не нравится. Кстати, я все хотела у вас спросить. Как так получилось, что кольца, принадлежавшие жрицам языческой богини, оказались у христианских монахинь? – я постаралась, чтобы это прозвучало не слишком ядовито. – Христианство и магия – странное сочетание, не находите?

- Не забывай, изначально госпитальеры не были монахами. Просто община добрых христиан, которые помогали страждущим. Как кольца попали к нам? Я не знаю, мне об этом не рассказывали. Восток…

Дело тонкое, закончила я про себя фразу – по-русски, разумеется. Даже если сестра Констанс это слышала и не поняла, уточнять не стала.

- На Востоке много тайн, - продолжила она. – Что такое магия? Всего-навсего то, чего мы не знаем и не понимаем. Я освободила твою душу от тела Маргарет. Но это не магия. Это всего лишь снадобье, которое на Востоке дают чумным и прокаженным, чтобы уменьшить их страдания и сделать смерть легкой. Но на здоровых оно действует несколько иначе. А разве в христианстве нет магии? Разве претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Господа – не магия? Но мы называем это мистикой. А магию считаем чем-то дьявольским, не так ли?

- Да, - согласилась я. – В наше время есть столько вещей, которые обозвали бы магией и дьявольщиной, попади они сюда.

- Я скажу тебе кое-что. За такие слова меня, возможно, сожгли бы на костре как еретичку. Я не считаю прежних богов демонами. Люди всегда верили в бога, но он приходил к ним таким, каким их разум мог его вместить. Ребенка не учат философии и математике, пока он не научится думать. Любовь небесная прекрасна, но без любви земной род человеческий не может существовать. Телесное влечение, продолжение рода – на этом стоит мир.

- Разве церковь не считает страсть греховной?

- Страсть греховна, если в ней нет любви, нет небесной искры. Есть слово божье, а есть слово человеческое. «Плодитесь и размножайтесь»*, - сказал Господь. Так ли уж важно, что скажут люди? Ну, вот мы и пришли. Это где-то здесь. Как только увидишь, что меня нет на дороге, значит, ты с той стороны.

- Подождите! – я рванула было вперед, но тут же остановилась. – Если я начну с Маргарет новую жизнь, до этого самого дня в Отражении нашего мира пройдет всего двадцать лет. А здесь… не могу с ходу сосчитать, но по-любому гораздо больше. Как так получается, что вы с Маргарет встречаетесь?

7. Перед грозой

Двенадцать рождественских дней 1541 года – тот момент, с которого начались мои прыжки в прошлое. Третий раз я в теле Маргарет танцевала на одном и том же рождественском балу, смотрела на Генриха в окружении бывшей и нынешней жен, на серьезную Марию и смешную рыжую Елизавету – копию отца. Гладила щенков, которых дала подержать Анна Клевская. Любовалась снегом за окном Хэмптон-корта.

Что-то было не так…

Нет, внешне ничего не изменилось. Но появилось какое-то странное чувство… Я не могла сказать, что оно не давало мне покоя. Нет, оно просто было. Неоформленное, неясное, как прозрачный утренний туман. Я не понимала, чем оно вызвано, и это тревожило.

«И ожидание любви сильнее, чем любовь, волнует»*, - вспомнилась вдруг строчка давно забытого стихотворения.

Какая еще любовь?! Вот только любви в этом мертвом царстве мне и не хватало! Кого тут любить, интересно? Не Мартина же!

Прошел январь, непонятное ожидание продолжало томить меня. Я пыталось объяснить его себе просто, обрезая бритвой Оккама любые несуразные предположения. Еще месяц – и появится Мартин. Как бы он ни был мне неприятен, это – возможно! – единственная моя дверь в настоящее. Если ничего не выйдет, я проживу еще почти два года и снова стану младенцем. И так без конца.

Хотя, может, и нет. Может, сестра Констанс еще раз освободит меня и превратит в призрак. Уже навсегда. Или все-таки я смогу сделать еще одну попытку захватить тело Мартина? Фильм ужасов какой-то…

И все же это объяснение полностью меня не удовлетворяло.

К середине февраля я наконец перестала притворяться, что жду появления Мартина только в качестве теоретического средства передвижения.

Света, ты рехнулась, да?

Ну а как тогда объяснить то смутное томление, которое охватывало меня, когда я вспоминала, что до первого марта осталось совсем немного времени? С чем еще это могло быть связано, если не с ним самим?

Я вспоминала о Тони – с грустью и болью. Увижу ли я его снова? Сколько мы были вместе – в общей сложности и девяти месяцев не набежало. Слишком мало… И эти мои мысли о Мартине – я чувствовала себя так, словно уже изменила мужу.

Наконец этот день настал. Мрачным холодным утром Маргарет шла по галерее. Когда ей встретился довольный Калпепер, я мысленно хмыкнула: «Коты прилетели!» А ведь если бы Маргарет сделала другой выбор, вполне возможно, именно она стала бы пятой женой Генриха. И назначала бы свидания в своем туалете Мартину Кнауфу. Ну, и, соответственно, окончила бы свои дни так же – на плахе. И мы с Тони не появились бы на свет.

Пошел финальный отсчет. Кэтрин позировала Гольбейну, нетерпеливо ерзая в кресле: то ли от переполнявших ее эмоций, то ли после ночных радостей было больно сидеть. Фрейлины чинно скучали над рукоделием и жались к камину: от окон тянуло холодом. Только Джейн Болейн довольно улыбалась, вышивая в углу. Маргарет в тот момент почувствовала странное смятение, ей стало трудно дышать – Мартин уже шел по коридору. Но со мной-то что происходило? Почему у меня темнело в глазах от волнения?

Маргарет встала, направилась к двери, игнорируя молчаливый вопрос Джейн. Вышла в коридор – и столкнулась с ним. Их глаза встретились. Прошептав: «Джон…», она сползла по стене. Мне не было никакого дела до Джона и до сходства с ним Мартина, но словно захлестнуло горячей волной. Маргарет отключилась, и я вместе с ней погрузилась во тьму.

Пробормотав невнятное немецкое ругательство, Мартин осторожно похлопал ее по щеке. Потом еще раз, уже сильнее. Рука скользнула по ее шее, пару секунд помедлила на груди.

- Эй, кто-нибудь! – крикнул он, но ответа не дождался.

Возможно, он хотел пойти за помощью, но тут Маргарет пришла в себя. Мартин помог ей подняться и повел по коридору к комнате. От руки, которой он поддерживал Маргарет, разливалось жгучее тепло. Это было мое ощущение – не ее, потому что шло не от тела, а от мыслей.

Она шла по коридору, не глядя на Мартина. Но это было и не обязательно. Он нисколько не изменился. Поношенное серо-коричневое немецкое платье с множеством разрезов, черный плоский берет с тусклой пряжкой, башмаки «коровья морда»**, сума на поясе. Прямые волосы, подстриженные немодной уже прической «кольбе» с короткой челкой, закрывали шею.

На портрете, который я нашла в интернете, у тридцатипятилетнего Бернхарда была довольно длинная борода, но в молодости он брился гладко. Сочетанием светлых волос и карих глаз, не слишком изящными чертами лица: крупным носом, тяжелым подбородком, широкими скулами – Мартин действительно напоминал Джона Брэкстона. Но по сравнению с двадцатилетним юношей он выглядел изрядно побитым жизнью - и пороками? - мужиком.

Мартин вызывал у меня антипатию с того самого момента, когда эта встреча произошла впервые. Мне никогда не нравился такой типаж, но он и сам по себе был довольно неприятным. Чувствовалась в нем какая-то холодная наглость, но не трусливая, как у Калпепера, а идущая от ощущения вседозволенности. Он сколько угодно мог прикидываться бедным ремесленником, но было очевидно: это всего лишь маскарадный костюм.

Мартин производил впечатление человека, который привык брать свое, добиваться желаемого любой ценой, перешагивать преграды и отбрасывать без сожаления ставшее ненужным. То, что он смиренно мыл кисти для Гольбейна, было всего лишь прихотью, игрой, которую можно закончить в любой момент.