Ведьма из-за моря

ПАССАТЫ

В нашей семье все женщины имели обыкновение вести дневники. Бабушка вела дневник, и матушка переняла от нее эту привычку. Я помню, как матушка сказала однажды, что, когда ведешь дневник, проживаешь жизнь полнее. Если не можешь чего-то запомнить, много теряешь, и даже память способна так искажать события, что если вспоминаешь случившееся когда-то, все воспринимается в совершенно ином свете. Но если все записать с душевным волнением того момента — именно так, как событие произошло, его можно вспомнить до мельчайших подробностей, его можно оценить и, может быть, лучше понять. Так ты не только сохраняешь ясную картину какого-нибудь события, имеющего для тебя значение, но и можешь лучше понять себя.

Итак, начну с месяцев, последовавших за нашей славной победой над испанцами, что вполне оправданно, ибо это было поворотным моментом в моей жизни. В это время мы все пребывали в состоянии, которое, я думаю, можно назвать эйфорией. Мы вдруг осознали, как близки мы были к несчастью. Мы никогда не верили, что нас могли покорить, и, может быть, именно эта величайшая и благородная уверенность и привела нас к победе, но в то же время мы прекрасно представляли, что могло означать для нас поражение. Мы слышали рассказы об ужасных вещах, происходящих в Нидерландах, где народ противостоял мощи Испании. Мы знали, что когда Армада отплыла от своих родных берегов, она несла с собой орудия не только войны, но и пыток. Испанцы пытали и заживо сжигали тех, кто отказывался принять их религию; мы слышали, что людей зарывали по горло в землю и оставляли умирать. Не было конца рассказам о страданиях, и это могло быть нашей судьбой, если бы они пришли! Но мы их победили: по всему побережью валялись обломки их кораблей, приливы уносили их в море, может быть, некоторые вернулись в Испанию. А мы остались на нашей прекрасной цветущей земле, с доброй королевой Елизаветой, которая теперь в безопасности пребывала на своем троне. Это было время, когда радовались все англичане, и больше всего — мужчины и женщины Девона. Мы были людьми моря, и именно наш Фрэнсис Дрейк, который больше других заслуживает похвалы, спас нашу страну.

Капитан Джейк Пенлайон, мой отец, пребывал в состоянии величайшего воодушевления. Крепкий, сильный, безрассудно смелый, нацеленный на полное изгнание испанцев с морей, презирающий слабость, уверенный в правоте своих взглядов, высокомерный, искренний, не кланяющийся ни перед кем — я всегда считала его типичным представителем своего времени. В детстве я ненавидела его, потому что не могла понять отношений, установившихся между ним и матерью. Я самозабвенно любила ее, но любовь моя была покровительственной, мне хотелось ее защитить, и только сейчас я поняла, как она его любила! По моей девичьей неопытности я не правильно судила об их отношениях: казалось, они постоянно конфликтовали, но сейчас, став взрослее, я поняла, что эти баталии придавали остроту их жизни, и, хотя временами казалось, будто им доставляло удовольствие мучить друг друга и для них невозможно было жить в согласии, в разлуке они были глубоко несчастны.

К моему отцу нельзя было относиться равнодушно, поэтому сейчас, когда я перестала ненавидеть и презирать его, я вынуждена была полюбить его, даже гордиться им. А он — он не терпел меня, потому что я не была мальчиком, но теперь пришел к выводу, что его дочь лучше любого мальчика, и я чувствовала — ему даже нравилось, что я была девочкой. Моя трехлетняя сестра Дамаск была слишком мала, чтобы представлять для него интерес, но он уже не хотел мальчиков, потому что знал: их не могло быть, и он довольствовался своими незаконными сыновьями. Моя матушка, бывало, говорила, что он рассеял их по всему свету, и он не отрицал этого. Трое, которых я знала, были Карлос, Жако и Пенн. Карлос женился на Эдвине, владелице Труинд Грейндж, соседнего особняка, который она унаследовала от своего отца. Она была нашей дальней родственницей, так как ее мать была удочерена моей бабушкой. Жако и Пенн жили с нами, когда не были в море. Жако был капитаном одного из кораблей моего отца, а Пенн, которому было семнадцать — на год меньше, чем мне, тоже уже ходил в море.

Мы так долго жили с чувством страха перед испанцами, что без этого чувства наша жизнь внезапно показалась пустой, и, хотя я захотела завести дневник, записывать было почти нечего. Неделями приходили сообщения о том, что случилось с Армадой. Корабли постоянно выносило на берег, команды их страдали от голода; многие утонули; некоторые достигли берегов Шотландии и Ирландии, и поговаривали, что их приняли так негостеприимно, что для них лучше было бы утонуть. Мой отец бурно выражал свое одобрение.

— Ей-Богу, — вскричал он, — если кто-нибудь из этих чертовых донов высадится на Девон, я распорю ему глотку от уха до уха!

Матушка возразила:

— Вы победили их, разве этого недостаточно?

— Нет, мадам! — воскликнул он. — Этого недостаточно, и нет участи слишком ужасной для этих испанцев, которые посмеют попытаться покорить нас!

Итак, все шло своим чередом. Люди приходили в дом, и мы их развлекали. За столом говорили только об испанцах, гнусном человеке в Эскориале, который мечтал быть хозяином мира и теперь был побежден таким образом, что никогда не сможет подняться вновь. А как все смеялись, когда услышали о том, в каком гневе были оставшиеся дома, которые спрашивали, почему Армада, стоившая им таких денег, не вернулась? Почему герцог Медины Сидония, который хвастался, что победит англичан, не вернулся домой для чествования? Что случилось с могущественной Армадой? Может быть, она была настолько чиста и свята и слишком хороша для этой земли, что была унесена на небо?

— Унесена к дьяволу! — кричал мой отец, грохнув своим кулачищем по столу.

Затем он рассказывал про бой, в котором участвовал, и все слушали внимательно, а Карлос и Жако согласно кивали, так все и шло.

Я не хотела писать об этом в дневнике: об этом все знали, это происходило в тысячах домов по всей Англии.

— Как дела с дневником? — спросила меня матушка.

— Ничего не происходит, — ответила я. — Нечего записывать! С тобой вот так много всего происходило! — добавила я с завистью.

— Тогда все было по-другому. Лицо ее омрачилось, и я поняла, что она подумала о днях своей молодости. Она сказала:

— Дорогая моя Линнет, я надеюсь, тебе никогда не придется записывать ничего, кроме счастливых событий!

— Это же будет скучно? — спросила я. Тогда она засмеялась и обняла меня.

— В таком случае, я надеюсь, твой дневник будет очень скучным.

Казалось, действительно так и будет, и поэтому я забыла о дневнике, и только когда корабль «Пассаты» вошел в Саунд, я вспомнила и стала записывать регулярно.

«Пассаты» был построен в стиле больших венецианских кораблей, с четырьмя мачтами, фок-мачтой, грот-мачтой, бизань-мачтой и небольшой мачтой на полуюте-бонавентуре.

Отец, всегда беспокойный на суше, а сейчас, казалось, не стремящийся уйти в море, постоянно наблюдал за судами, которые приходили и уходили. Я была с ним на мысе, когда показался корабль. Раздался крик — и все взоры устремились к нему.

Отец сказал:

— Этот карак выглядит как торговое судно. Говорил он презрительно. Раньше он торговал всевозможными товарами и в свои лучшие годы привозил домой большие грузы из Испании. Матушка часто говорила ему, что он был настоящим пиратом.

— Какое торговое судно? — спросила я его.

— Например, голландское, — сказал он. — Везет товары, торгует ими, возвращается с грузом, ловит рыбу в Балтийском море и привозит улов. Торгует! — добавил он пренебрежительно.

Отец стоял, широко расставив ноги, и наблюдал за кораблем, а когда маленькая шлюпка доставила капитана на берег, заорал:

— Черт меня побери, если это не Фенимор Лэндор! Добро пожаловать, парень! Как поживает отец?

Так я впервые увидела Фенимора — загорелого, с волосами, выгоревшими на солнце, голубыми глазами в сеточке морщинок, оттого что приходилось много щуриться от ветра и солнца; он был высокий и сильный — человек моря.

— Это моя дочка, Линнет, — сказал отец и положил руку мне на плечо, что позднее стало приводить меня в трепет. Это означало, что он гордился мной, и, хотя он часто был невыносим и жесток, все-таки приятно было угодить капитану Джейку Пенлайону. — А это Фенимор Лэндор, девочка моя. Я хорошо знал его отца: не было лучшего капитана! Добро пожаловать! Что привело тебя в Плимут?

— Надежда увидеть вас, — сказал Фенимор.

— Увидеть меня? Хорошо сказано. Ты должен прийти в корт. Будешь желанным гостем. Не так ли, Линнет?

Я сказала, что он будет самым желанным гостем. Мы взглянули друг на друга довольно внимательно, и я подумала, понравилась ли я ему так же, как он мне? Я очень надеялась.

Корт означал Лайон-корт — дом, построенный еще моим прадедушкой, когда он начал наживать себе состояние. Дом был немного показушный по сравнению со старыми домами, такими, как Труинд, дом Эдвины и Карлоса. Я слышала, как однажды матушка сказала отцу, когда они очередной раз ссорились, что Пенлайоны, у которых деньги долго не задерживались, должны были всем показать, чем они владеют. Центром дома считался готический зал со сводами, уходящими под самую крышу. Величественная лестница вела на галерею, где у нас висели фамильные портреты — основателя, моего прадеда, моего деда и моего отца. Если бы я была мальчиком, смею сказать, я оказалась бы рядом с ними. Жилые помещения находились в восточном и западном крыльях. Было много места для развлечений, и дом часто был наполнен гостями.

По пути к корту Фенимор Лэндор и отец говорили о морских делах. Несколько раз я краешком глаза взглянула на приезжего и поймала его за тем же занятием. Когда показался дом с каменными львами, охраняющими двери, я сказала, что пойду и сообщу матушке о госте.

Матушка спускалась по лестнице в зал. Она была чрезвычайно бодра и полна той замечательной энергии, которая привлекала больше, чем красота. Ей было около сорока восьми лет, но, благодаря тому, что жизнь у нее была полна приключений, ей удалось сохранить молодость.

— Отец привел гостя, — громко сказала я. — Его зовут Фенимор Лэндор. Думаю, он капитан. Ах, вот и они!

Фенимор Лэндор поклонился матушке, и, когда знакомство состоялось, она пригласила всех в небольшую зимнюю гостиную, более уютную, чем зал.

Все пили мальвазию и говорили в основном о море. Фенимора пригласили остаться на ужин, а потом его должны были доставить на корабль. Он сообщил, что его судно «Пассаты» пробудет в Саунде несколько дней. Мы с матушкой оставили мужчин пить вино; она пошла на кухню, а я — в свою комнату, чтобы сделать запись в дневнике.

Позднее, когда мы сидели за большим столом в зале, Фенимор занял место рядом с отцом, и я заметила, что он пытался склонить его к какому-то новому рискованному предприятию, в которое он сам верил всей душой. Мне нравился его энтузиазм. Он светился в его глазах и звучал в его голосе. Я подумала: «Он идеалист, и, если его что-то интересует, он сделает все, что сможет, чтобы добиться успеха». То, чем он пытался увлечь отца, была торговля в разных частях света. Мне нравилось слушать его, и я сердилась на отца, сидевшего склонив голову набок, со скептическим видом. Фенимор говорил:

— Отныне испанцы не соперники нам! Они сильно ослаблены. Отец кивнул:

— Покалечены Богом и изгнаны с морей. Он вновь сел на своего любимого конька и стал рассказывать, как мы победили испанцев, хотя они хвастали, что справятся с нами за один день. Фенимор был раздражен: он не хотел говорить о прошлом, его привлекало будущее.

Он прервал рассказ отца:

— Теперь уже их галеры не будут отчаливать от Барселоны и Кадиса: где их галеры?

— На дне океана, — хихикнул отец.

— Конечно, но есть голландцы!

— Голландцы? — как плевок, вырвалось у отца.

— Достойные моряки! — вставил Фенимор. Отец нетерпеливо пыхтел.

— Нет лучшего моряка, чем англичанин, и лучше всех — сельские жители Запада!

Матушка засмеялась с легкой насмешкой, с которой она так часто обращалась к отцу:

— Капитан Пенлайон пристрастен!

Я оглядела сидящих за столом. Должно быть, мы казались Фенимору странной семьей — если его семья была обычной, как я надеялась. Вот мой отец с женой, дочерью и тремя незаконнорожденными сыновьями и матерью одного из них. Конечно, было ясно, что мой отец — человек необычный и, коли на то пошло, моя матушка тоже была необычной женщиной. Компания была небольшой, так как никто не знал, что у нас будет гость, но у нас было время пригласить Карлоса и Эдвину присоединиться к нам. Во всяком случае, они часто так делали.

Мать Карлоса была испанкой, но едва ли он что-нибудь унаследовал от нее — без сомнения, он был сыном моего отца. Волосы у него были темно-каштановые, а глаза — светло-карие; ходил он, покачиваясь, точно так же, как наш отец. С раннего детства он рос под влиянием отца, и самая большая цель его жизни была стать по возможности точно таким, как отец. Он был любимцем отца. Любимцем был и Жако, сын Дженнет, служанки моей матушки, которая многие годы делила с ней разные приключения. Это была здоровая, необузданная женщина, которая имела множество любовников. Сейчас это был один из садовников. Мы все знали это, так как для Дженнет занятие любовью был так естественно, что она не делала из этого секрета. Сейчас ей было за сорок, но я слышала, как матушка говорила ей, что она похотлива, как в двадцать. Она неимоверно гордилась Жако и была в восторге от того, что он рос среди нас и должен перенять профессию своего отца. Она считала, что никого не было лучше капитана, и очень гордилась, что располагала живым свидетельством того, что тот обратил на нее внимание. Был еще Пенн — тоже похожий на отца, и его присутствие за столом со своей матерью было, пожалуй, труднее всего понять. Ромелия Гирлинг пришла в наш дом, когда ее отец погиб на одном из кораблей моего отца. В один из периодов неудовольствия друг другом у моих родителей отец в пику ли матери, или из вожделения сделал Ромелии ребенка. Родился Пени и рос в нашей семье, потому что Ромелии некуда было идти, и только много позже матушка выгнала их из дома. Во всяком случае, отец не допустил бы этого, и, думаю, матушке доставляло удовольствие то и дело напоминать ему об его изменах.

Как бы то ни было, когда Фенимор посетил Лайон-корт, все мы собрались за столом, за исключением моей младшей сестренки Дамаск, которая была слишком молода, чтобы принимать участие в застолье. Думаю, после ее рождения отец понял, что матушка никогда не родит ему мальчика, и примирился со мной.

Фенимор, я уверена, был слишком поглощен своим проектом, чтобы тратить время на мысли о нашей семье. Было совершенно ясно, что он хотел, чтобы отец поддержал его. Насколько я могла догадаться, он надеялся на своего рода партнерство.

Я слушала его с удовольствием. Для моряка у него было необычно мягкий, музыкальный голос. Я не могла вообразить его кричащим на палубе. Нельзя было найти второго такого человека, столь непохожего на моего отца. Удивительно, но я всех сравнивала с отцом.

— Если бы мы совершенно пренебрегали торговлей, — говорил Фенимор, — мы никогда не побили бы Армаду и у нас не было бы кораблей!

— Торговые корабли! — воскликнул отец. — Ничего подобного! Мы побили донов, потому что наши моряки были лучше и мы были полны решимости не дать им ступить на нашу землю!

— Да, капитан Пенлайон, это, конечно, правда! Но мы должны были иметь корабли, и, к счастью, они у нас были.

— Молодой человек, вы делаете ошибку, полагая, что эта победа была счастливой случайностью. А я говорю, это — мастерство моряков!

— Да, конечно, но у нас все-таки были корабли! — настаивал Фенимор. — Знаете ли вы, что в тысяча пятьсот шестидесятом году у нас был всего семьдесят один корабль, занимающийся торговлей на морях? А в тысяча пятьсот восемьдесят втором году мы уже увеличили это число до ста пятидесяти! Сэр, в тысяча пятьсот шестидесятом году наш торговый флот был почти ничто… мы не принадлежали к числу морских держав. Чем мы занимались? Наша прибрежная торговля была незначительна: торговали немного с Балтийскими портами, немного с Испанией, Португалией, Францией… несколько заходов в Средиземное море. Этого больше не будет! Мы, капитан, собираемся быть не одной из ведущих торговых наций в мире, а ведущей Есть уголь… уголь и рыба! Это было в прошлом, а теперь, когда мы выгнали испанцев с морей, мы должны этим воспользоваться.

Теперь отец слушал. Любой способ принести вред испанцам привлекал его. Я с восхищением слушала Фенимора. Было видно, что он тщательно изучил вопрос и всем сердцем верил в успех.

Карлос был склонен поддержать его, конечно, ожидая намека от отца. Жако следил за разговором с горящими глазами, так похожими на глаза его матери; если семья собирается торговать, он тоже хотел участвовать. Пени не сводил глаз с отца. Глядя на него, видя, как загорались его голубые глаза при упоминании об испанцах, я ясно сознавала его нетерпение и страстно желала, чтобы он полюбил и одобрил Фенимора Лэндора. Я понимала, что Фенимор был по-своему непреклонен, как мой отец был непреклонен по-своему, но один был громогласным, а другой добивался своего с тихой настойчивостью.

Я сидела, слушая его голос, и у меня было такое чувство, будто он рисовал перед моим мысленным взором картину осуществления моей собственной мечты. Он собирается сделать нашу страну великой — и не посредством войны, единственным способом, который признавал мой отец, а торговлей. Мирно бороздить моря по всему свету, занимаясь законной торговлей, — по мнению Фенимора, это принесет больше выгоды, чем рыскать по морям с ружьями и пушками, захватывая корабли, грабя их, убивая — иногда взяв большую добычу, но чаше терпя убытки, да и рискуя жизнью.

— Пришло время! — громко говорил он. — Неприятности между нижними странами и испанцами ослабили и тех и других. Какие люди дураки — убивают, когда можно мирно торговать! Когда-то Антверпен был процветающим центром, одним из богатейших в мире, но закрытие шельды три года тому назад положило этому конец, но мы все еще должны состязаться с Амстердамом. Какое-то время он будет нашим соперником: это хорошо, соперничество необходимо, это стимулирует.

Он облокотился на стол и с серьезным видом посмотрел на моего отца.

— Я предсказываю, что через десять лет наша страна построит торговый флот, которому позавидует мир! Мы прошли через большие испытания и победили! Теперь мы не должны смеяться над нашими врагами, мы должны стремиться к величию! Наша насмешка не может причинить им вреда, а вот наши торговые корабли смогут! Мы должны побить корабли Венеции, тартаны Марселя, а Бог и наши моряки позаботились о галерах Барселоны!

Я захлопала в ладоши и покраснела, потому что все посмотрели на меня.

— Поздравляю вас, капитан Лэндор, — запинаясь, проговорила я. — Я… совсем забылась.

Он улыбнулся мне, и, казалось, мы смотрели друг на друга целую вечность.

— Торговые корабли надо оснастить ружьями! — сказал отец.

— Несомненно, — тепло ответил Фенимор, — ведь пираты будут всегда, мы должны быть готовы! Наши верфи должны теперь работать в полную силу: нам нужны корабли, корабли, корабли…

— Англии всегда были нужны корабли, — произнес Карлос.

— Но вряд ли она так нуждалась в них, как сейчас: у нас есть эта передышка. Сомневаюсь, что испанцы когда-нибудь оправятся от нанесенного им поражения. Нашими соперниками теперь будут голландцы, и мы должны быть готовы принять вызов!

— Вот об этом, — спросил отец, — ты и хочешь со мной поговорить?

— Капитан Пенлайон, слава о вас идет по всему побережью и даже дальше. Сама королева говорила о вас как об одном из стражей королевства!

— Благослови ее Господь! — ответил отец. Он поднял бокал, и мы все выпили за здоровье королевы Елизаветы.

— Пусть это будет началом новой эры, — серьезно сказал Фенимор. — Великая эра мира, торговли и процветания благодаря Божьему благословению!

— Аминь! — сказала матушка.

Отец посмотрел на нее, и я заметила, что они едва заметно улыбнулись друг другу. Я поняла, что она убедит его прислушаться к предложению Фенимора, чего бы это ни стоило, и что он прислушается.

После этого разговор стал общим. У Жако были две медали из тех, которые были выбиты в ознаменование победы. Мы все смеялись над одной, на которой был начертано: «Приходит, видит, бежит», — обыгрывание слов Юлия Цезаря: «Пришел, увидел, победил», а испанцы пришли, увидели и убежали.

Отец смотрел на нее и хихикал. Матушка сказала:

— Капитан понес тяжелую утрату: он потерял своих испанцев! Что ты будешь делать, Джейк, когда некого проклинать, нет глоток, чтобы резать, некого протыкать шпагой?

— Не сомневаюсь, — ответил он, и глаза его метнули молнии в ее сторону, — что кое-кто, кто еще прячется в той проклятой стране, почувствует сталь моей шпаги!

Эдвина заметила, что она слышала, будто смерть Роберта Дадли причинила королеве большое горе.

— Она искренне его любила, — сказала она. — Жаль, что она не могла выйти за него замуж. Я верю, она с радостью сделала бы это!

— Она была слишком умна для этого, — сказал Фенимор. — Она — великая королева, для нее Англия на первом месте! Ни один мужчина не встанет между нею и ее долгом перед страной!

— Мне нравится медаль, — произнесла матушка, — которая подчеркивает тот факт, что она женщина и что сердцем нашей победы была женщина. «Dux femina facti». Это ободряющая мысль… для нас, женщин!

— Она необычная женщина, не забывайте, и она носит корону, — ответил Джейк. — Но дела приняли бы печальный оборот, если бы все женщины думали, что могут управлять мужчинами!

— Неплохо бы попытаться! — возразила матушка. — Вы все говорили, и в особенности мой муж, что мы одержали самую славную победу. А сердцем ее была женщина! Мне нравится эта медаль.

— Были мужчины, которые хорошо ей служили, — уточнил Фенимор. — Но, может быть, они это сделали именно потому, что она женщина?

Эдвина сказала, что, по ее мнению, мужчины и женщины должны сотрудничать, дополнять друг Друга.

— Если бы мужчины помнили об этом, между полами было бы полное понимание, — сказала матушка. Пенн спросил:

— Это правда, что Роберт Дадли был отравлен?

Наступила короткая пауза. Неразумно было открыто обсуждать такие вещи, но в последние недели все мы стали немного неосторожны.

Придворные дела всегда представляли для нас величайший интерес, тем не менее, будучи вдали от Лондона, мы узнавали о них с некоторым опозданием. Это расстояние позволяло нам быть более беззаботными, чем если бы мы жили ближе ко двору.

Матушка сказала, что она слышала, будто графиня Дадли влюбилась в своего конюшего Кристофера Блаунта и прошел слух, что она убила Дадли, чтобы поменять мужей.

— Ну, свою первую жену он спустил с лестницы, — заявил Пенн, — поэтому ему не стоит жаловаться, если его вторая жена дает ему яд.

Все засмеялись, а Ромелия сказала:

— Замолчи, Пенн, ты не должен говорить таких вещей!

— А почему, если это правда? — Он посмотрел на Джейка, ожидая одобрения, но Джейк ничего не сказал. Мне казалось, он все еще думал о торговых кораблях.

— Нет доказательства того, что это правда! — твердо произнесла матушка. — А теперь, — продолжала она, повернувшись к Эдвине, — расскажи нам о последних слухах.

Отчим Эдвины, лорд Ремус, имел должность при дворе, а это означало, что гости из Лондона то и дело навещали Труинд Грейндж. К тому же мать Эдвины регулярно писала ей и, следовательно, знала все последние придворные сплетни и скандалы.

— Кажется, о Роберте, герцоге Лестере, всегда ходят сплетни, — сказала она. — Это, естественно, из-за его близости к королеве. Говорят, она была убита горем, когда он умер. Она будет скучать по нему. Но я не думаю, что она простила ему его женитьбу, и правда, что при дворе говорят, будто отравитель умер… от дозы своего собственного лекарства!

Это была излюбленная тема — амурные дела при дворе, — а самым влюбчивым джентльменом двора был Роберт Дадли, герцог Лестер. Мы поговорили о яде, как им все эффективнее пользовались. В деле отравления было столько секретов, и столько людей таинственно умирало, а у Лестера была репутация эксперта в этой области.

Мы все знали историю страстной любви королевы к нему и как его первая жена, Эми Робсарт, умерла самым загадочным образом. Все решили, что он убрал ее со своего пути, а так как всем было известно, что в это время королева была страстно влюблена в него, то не осмеливалась выходить за него замуж. Когда Марии, королеве Шотландской, отрубили голову, а это было всего год тому назад, очень много говорили о королеве, Эми Робсарт и герцоге Лестере, потому что Мария была в таком же положении. Ее муж, лорд Дарнлей, был убит, а она, Мария, вышла замуж за герцога Босуэлла, его убийцу. Говорили, что это был роковой шаг, приведший ее на плаху. Нашей собственной королевой восхищались за ее проницательность: она не вышла замуж за Лестера, но поддерживала в нем надежду и поощряла его ухаживания. Когда он, поняв, что королева никогда не выйдет за него, женился на другой, королева возненавидела его жену, Летис. Ходили слухи, что Лестер уже был до этого тайно женат на леди Шеффилд и что он отравил ее мужа, чтобы сделать это. Позднее, когда он захотел отделаться от нее, он тоже попытался ее отравить.

— У нее начали крошиться ногти и выпадать волосы, — сказала Эдвина. — Королева подозревала, что между ними существовала связь, и следила за ними. Странно, как это она оставалась верной Лестеру, несмотря ни на что?

— Наша королева — очень преданная женщина! — сказал Джейк. — Пример всем вам!

Он посмотрел на матушку, которая внезапно замолчала, вспомнив, я думаю, как не так давно она сама болела и подозревала, что Джейк пытался отделаться от нее. Как глупо с ее стороны! Я знала, что сейчас она это поняла.

— Да, конечно, — сказала матушка. — Ее совсем извели. Лестер много лет надеялся, что она изменит свое решение и выйдет за него, но она так и не передумала. Тогда воскрес бы тот старый скандал! А как тяжело своим образом жизни заставить людей забыть о старом скандале!

— Но он женился на графине Эссекс, — сказала я.

— А когда королева узнала, — вставила матушка, — говорят, она разгневалась на него!

— Она только посадила его в Тауэр, — добавила Эдвина, — но потом смягчилась, но с тех пор возненавидела Летис.

— А теперь он мертв! Ты действительно думаешь, что это был яд? — спросила я.

— Насчет яда никогда нельзя быть уверенным, — сказала Эдвина. — Если правда, что Летис была влюблена в Кристофера Блаунта и что Лестер пытался отравить его, а его жена ему самому дала одно из его снадобий…

— Неужели это возможно? — спросила я.

— Да, конечно!

Уж кто-кто, а Эдвина должна была знать, что в ее роду была ведьма. Я не знала, в какую глубь уходило это родство, но, думаю, что ее мать была правнучкой этой ведьмы. Матушка рассказывала мне, что она, бывало, дразнила свою приемную сестру по этому поводу.

И Эдвина стала рассказывать о травах. Она сама выращивала целебные травы в Труинде и знала, как пользоваться растениями, а когда мы заболевали, то, прежде чем обратиться к аптекарю или докторам, спрашивали Эдвину, знала ли она средство от болезни?

Она знала, что древесный нарост был хорош для печени, и она вылечила так одного из конюхов в Труинде. Фенимора это очень заинтересовало — даже больше, чем болтовня о любовных делах Лестера. Я уж начала было бояться, что ему это все уже надоело.

Он сказал:

— Вы должны найти такое средство, которое вылечивало бы больных моряков в длительных плаваниях! Пища — это большая проблема, но еще проблема — как сохранить здоровье. Они страдают от ужасных болезней, и одна из них — цинга. Если бы вы могли вырастить траву, которая излечивала бы цингу, то оказали бы нам огромную услугу!

Эдвина сказала, что подумает над этим, но ее травы были просты, а она собирала тут и там сведения.

— Средство тоже может быть простым, — ответил он.

Потом он снова заговорил о море и торговле, которой, он надеялся, займется Англия.

Я смотрела из окна своей комнаты, как Фенимор Лэндор отплывал в лодке на свой корабль. Стоя у окна, я услышала, как кто-то вошел в мою комнату, обернулась и увидела матушку. Она подошла к окну, и мы вместе смотрели на карак, покачивающийся на залитых лунным светом волнах.

— Красивый корабль, — сказала матушка. — Что ты думаешь о его капитане?

— Мне кажется, он целеустремленный человек.

— Несомненно, он очень разумно рассуждает. — Матушка пристально посмотрела на меня. — Мне понравилась его серьезность. Он идеалист, а это неплохо для молодого человека!

— А его идея с торговлей? — подхватила я. — Насколько это лучше сражений!

— Без сомнения, и торговля не обойдется без сражений, — решительно ответила матушка. — Кажется, мужчины не способны обойтись без них!

— Ты думаешь, он стремится к партнерству?

— Я догадываюсь, что он хотел заручиться поддержкой твоего отца.

— Как тебе кажется, он согласится помочь? Матушка задумалась, потом сказала:

— Я не сомневаюсь, что как капитану, привыкшему видеть добычу и брать ее, ему будет трудновато привыкнуть к законной торговле! Но, мне кажется, со временем он будет настроен менее скептически.

— Ты постараешься убедить его?

— Моя дорогая Линнет, ты думаешь, это кому-нибудь удастся?

— Я думаю, ты могла бы.

— Господи, одно лишь то, что я считаю это хорошей идеей, заставит его попытаться доказать обратное! Значит, тебе понравился Фенимор?

— Я, как и ты, считаю, что он искренний, серьезный и намерен осуществить свой план.

— Если твой отец присоединится к нему в каком-нибудь деле, вряд ли мы будем часто его видеть. Я узнала, откуда он, — откуда-то с побережья, в направлении к Фальмуту.

— Не очень далеко отсюда.

— Да. — Наступила небольшая пауза, потом мать сказала:

— Эдвина по секрету сообщила мне хорошую новость. Как ты думаешь, какую? У нее будет ребенок!

— Я так рада! Она давно мечтала об этом. Я заметила сегодня, что она какая-то другая, а теперь поняла — она таила какой-то секрет!

— Долго это секретом не будет! Конечно, еще очень рано, но я так счастлива за нее. Она и Карлос женаты уже… Боже, уже, кажется, лет семь!

— Уже давно, — согласилась я.

— Я понимаю, что они чувствуют. — Глаза ее затуманились, как всегда, когда она смотрела в прошлое. Вернувшись в настоящее, она пристально посмотрела на меня. — Величайшее счастье, Линнет, держать на руках своего собственного ребенка. Я помню…

Внезапно она обняла меня и прижала к груди. Я знала, в тот момент она думала, что вскоре я выйду замуж и буду иметь своих детей. И эта мысль пришла ей в голову при появлении капитана Фенимора Лэндора. Это означало, что он ей понравился, что она убедит отца помочь ему в его деле и что отныне молодой человек будет частым гостем в Лайон-корте.

Ко времени отплытия «Пассатов» из Саунда отец договорился, что еще раз встретится с Лэндорами. То ли матушка убедила его, то ли на него произвела впечатление искренность Фенимора, я не знала, но он заинтересовался идеей и сказал, что через несколько недель посетит их для дальнейшего разговора.

Я была в восторге, зная, что и матушка обрадовалась, когда и нам пришло приглашение. Отец же ворчал:

— Не понимаю, какое отношение к торговле имеют женщины?

Матушка резко возразила:

— Конечно, женщина должна знать, каким делом занимается ее муж! Во всяком случае, меня пригласили и я приму приглашение от имени Линнет и своего.

Отец поехал короткой дорогой, взяв с собой Жако, а мы решили, что матушка и я в сопровождении служанки Дженнет и двух конюхов доберемся по суше до Тристан Прайори, дома Лэндоров.

Был ранний ноябрь. Мы отправились в дорогу. Воздух был теплый, влажный, стоял туман, на шпалерах блестела паутина, голые ветви деревьев выглядели, как кружево, на фоне серого неба. Тут и там виднелись золотистые пятна утесника. Я помню, отец однажды сказал, что единственное время, когда мужчина не должен заниматься любовью с женщиной, — когда утесник цветет, а утесник цвел круглый год.

Я чувствовала волнение. Я была уверена — в тот день в воздухе носилось нечто, подсказывающее мне, что я была на пороге приключения. И это имело какое-то отношение к Фенимору, встречи с которым я с нетерпением ждала.

— Какой хмурый день! — сказала матушка, когда мы бок о бок ехали по дороге.

— Ты так считаешь? — ответила я, и она вдруг рассмеялась. Она казалась очень счастливой. Я читала ее мысли: мне было восемнадцать — возраст, когда выходят замуж. Каждая мать хочет видеть свою дочь замужем и мечтает о внуках. Моя матушка тоже этого хотела и решила, что Фенимор — прекрасная партия. На нее произвела впечатление его искренность, может быть, к тому же она думала, что жил он не очень далеко и, если бы я вышла за него замуж, она могла бы часто меня видеть. Ее печалило то, что она была далеко от своей матери, которую обожала.

Да, в то утро у меня было прекрасное настроение. В воздухе пахло приключением, открытиями, свадьбой, детьми, правом каждой женщины любить и производить потомство. Может быть, в дымке дня витало какое-то предупреждение, но я этого не почувствовала. Да и матушка тоже: она, как и я, с нетерпением ожидала того, что было впереди.

Путь наш пролегал по узким сельским тропинкам между крутыми зелеными склонами и живыми изгородями, в которых виднелись немногочисленные дикие цветы как напоминание о буйстве красок в разное время года — лихнис, крапива, пастушья сумка. Временами проглядывало море — серое и спокойное в этот безветренный день. По пути нам попалась группа всадников, приветствовавших нас; разносчик, которого мы остановили, чтобы посмотреть его товар; увидели фермера, работавшего на своем поле. В первый день пути мы одолели большое расстояние и до темноты подъехали к гостинице, где остановились на ночь. Хозяин предложил жареное мясо и эль. Мы поужинали в гостиной, а затем удалились в свою комнату. Мы с матушкой спали на широкой кровати, а Дженнет — на соломенном тюфяке, на полу. Конюхи спали в конюшне, и, как только рассвело, мы уже были готовы к дневному пути. Предстояла еще одна остановка в гостинице — и мы приедем в Тристан Прайори.

Несмотря на охватившее меня возбуждение, спала я, как и матушка, крепко. Встали мы рано, готовые ехать на рассвете.

Второй день пути был похож на первый, хотя пейзаж слегка изменился: побережье более скалистое, пустынная сельская местность, где не было роскошной зелени нашего Девона. Вечером мы подъехали к гостинице «Отдых путника».

Хозяин, низко кланяясь, вышел к дверям поприветствовать нас, признав нас, по его мнению, «знатью». Да, у него была для нас комната, он разведет огонь в камине, положит грелки на кровать. Он потирал руки. У него были как раз молочный поросенок на вертеле, говядина, баранина и пироги — все для искушения голодных путников. Если мы будем так любезны посидеть немного в гостиной, он приготовит нам комнату: это будет лучшая комната в доме. Он с видом заговорщика прошептал, что она называется «Дубовой» из-за очень красивых панелей по стенам, и некоторые гости даже говорили ему, что комната эта достойна самой королевы.

— Так что, миледи, если наша милостивая королева когда-нибудь проедет этим путем, мы сможем предоставить ей такой комфорт, который вряд ли она найдет вне стен своего дворца и замков!

Это был теплый прием. Хозяин продолжал потирать руки в предвкушении барышей. Две леди, их служанка, да еще два конюха! Интересно, сколько путников проходило этим путем и часто ли у него было столько постояльцев?

Мы сидели в гостиной, пили вино и ели довольно неплохие маленькие пирожные в ожидании ужина. Тем временем в комнате для нас развели огонь, и мы по лестнице поднялись туда. При свете двух свечей, ибо было уже темно, комната выглядела довольно мило. Огонь в камине озарял помещение приятным мерцающим светом. Я потрогала дубовые панели, которыми так гордился хозяин, и сказала:

— Здесь очень хорошо, а хозяин, хотя и слишком елейный, кажется, намерен позаботиться о нас. Матушка ответила:

— Мы скажем ему, что остановимся у него на обратном пути, примерно через неделю, ибо не думаю, что мы должны злоупотреблять гостеприимством в Тристан Прайори.

Дженнет распаковала вещи, необходимые на ночь, а затем появилась служанка и сообщила, что ужин готов.

— Сейчас мы спустимся, — сказала матушка. — Должна признаться, я проголодалась!

В этот момент внизу послышался шум, кто-то кричал громким повелительным голосом:

— Никаких объяснений! Проведи меня туда! Говорю тебе, кто бы ни занимал Дубовую комнату, они должны освободить ее! Неужели ты думаешь, что я соглашусь на одну из твоих клоповых комнатушек?

Я услышала голос хозяина, весь елей из него сразу улетучился.

— Но, сэр!.. Если бы я знал… это было всего меньше часа назад!.. Группа путников…

— Не имеет значения! — послышался крик. — Они могут перейти в другую комнату! Клянусь Богом, хозяин, разве я не спал много раз в твоей Дубовой комнате? Какую еще комнату можешь ты предложить, чтобы она мне подошла? Скажи!

— Ни одной достойной вашей милости, это правда, но…

— Отойди в сторону!

Я стояла со свечой в руке и слышала тяжелые шаги по лестнице. Затем появился человек и увидел меня на пороге комнаты. Я удивилась, увидев, что он молод, ему было около тридцати. Глаза у него были темные, большие, блестящие; при свете свечи волосы казались черными. Но больше всего меня поразил его рост, должно быть, метра два, я редко видела таких высоких людей. Он был широк в плечах, а его короткая куртка из атласа и бархата с разрезными рукавами-буфами делала его еще шире. Его панталоны были из дорогого материала, свободный походный плащ закинут на спину. Этот надменный мужчина, требующий, как я догадалась, комнату, уже занятую нами, был щеголем.

— Боже, мадам, так это вы заняли мою комнату?

— Она ваша, сэр? — спросила я. — А я думала, это одна из комнат, предназначенных для гостей, и мы с моей матушкой уже заняли ее.

— Неужели? — сказал он с сардонической усмешкой. Он хотел было продолжить свой путь наверх.

— Я часто останавливаюсь в этой гостинице, — сказал он. — Когда я проезжаю мимо, я хочу отдохнуть. Эта комната всегда в моем распоряжении!

— Тогда это именно тот случай, когда она не в вашем распоряжении! — сказала я.

Появилась матушка. Я поняла, хотя это было незаметно, что она немного нервничает, но она была не из тех, кто без боя отказывается от своих прав.

— В чем дело, сэр? Что случилось? — спросила она.

Он поклонился.

— Случилось или нет, мадам, зависит от вас. Вы занимаете мою комнату! Освободите ее и вы сможете приятно отдохнуть, хотя и не в такой роскошной комнате.

— У нас уже есть комната! — сказала матушка.

— Ах, но это было до моего приезда. Несси! — громко позвал он. Затем:

— Бог мой, человек, где твоя дочь? Хозяин стоял внизу у лестницы.

— Я позову ее, сэр, и пошлю к вам.

— Быстрее! Я не люблю, когда меня заставляют ждать!

Он посмотрел на меня.

— Не думайте, — сказал он, — что мне доставляет удовольствие стаскивать красивую женщину с кровати!

— Я уверена в этом, — резко ответила я, — как и в том, что наш добрый хозяин найдет для вас где-нибудь в своей гостинице удобное помещение!

Он вошел в комнату. Матушка встретила его холодным взглядом. Дженнет уставилась на него, раскрыв рот. Я знала, о чем она думала, — это был тип мужчины, которым она восхищалась. Если бы он только взглянул на нее, она бы сделала все, что бы он ни попросил, с величайшей охотой, но он не обратил на нее ни малейшего внимания.

Он дотронулся до стены и пробормотал:

— Эта панель прекрасна, не правда ли? Достойна особняка. Я всегда восхищался ею! И кровать тоже хороша, вы не найдете лучше ни в одной гостинице страны!

— Не сомневаюсь, что соглашусь с вами, когда посплю на ней! — сказала я.

— Ах, но мы должны прийти к соглашению! Я хочу сегодня спать на этой кровати!

— На этой кровати буду спать я, о другом не может быть и речи!

— Почему же? — нахально спросил он. Я покраснела, а матушка сказала:

— Я должна попросить вас, сэр, оставить нас! Если вы будете продолжать оскорблять нас, мой муж узнает об этом!

— Умоляю, скажите, кто этот джентльмен? Наш хозяин всегда забывает представить гостей!

— Он — капитан Джейк Пенлайон! — твердо сказала матушка. — Это человек, который не позволит, чтобы оскорбляли его жену и дочь!

— Его слава дошла и до моих ушей! Кто же не знает о нем? А, вот и Несси! А ты не торопишься, девочка моя! Разве ты не слышала, что я приехал?

Несси сделала книксен. Это была пухлая симпатичная девушка с розовыми щечками и чудесными светлыми вьющимися волосами. На ней было платье с низким вырезом, и я вдруг подумала, что она очень хорошо знает этого человека. Он поймал ее за ухо и ущипнул. Она вскрикнула и схватила его за руку. Он засмеялся, положил руку ей на грудь, ласково похлопывая, и сказал:

— А теперь, Несси, убери в комнате! Этот багаж надо вынести, а мой внести!

— Я не позволю! — воскликнула матушка.

— Моя дорогая леди, — сказал он, — как вы этому помешаете?

— Я хочу немедленно видеть хозяина!

— Пойдемте, — сказала я матушке, — мы сейчас же пойдем к нему! Пошли, Дженнет!

Она оставила наши сумки лежать и последовала за нами. Хозяин был в зале. Он весь дрожал.

— Так вот как вы обходитесь со своими гостями? — начала матушка.

— Я не виноват! Я не знал, что он сегодня приедет! Ведь он был только на прошлой неделе. Обычно он не приезжает так часто. У меня есть очень хорошая комната…

— Нет, — сказала матушка, но чувствовала она себя неспокойно. Если уйти отсюда, куда мы пойдем? На несколько миль вокруг гостиниц больше не было, а лошади устали. Мы вынуждены были остаться, но все в ней восставало против высокомерного, наглого поведения этого человека.

— Мадам! — сказал хозяин. — Вы не знаете сквайра Колума Касвеллина?!

— Если так зовут того неотесанного болвана, я не желаю его знать!

— Ах, мадам, не всегда это зависит от нас! Я могу приготовить для вас другую комнату. Это, конечно, не лучшая комната, но хорошая, и там вы можете спокойно провести ночь!

— Вы забыли, что отвели нам Дубовую комнату?

— Я не забыл, но от сквайра Касвеллина можно ждать больших неприятностей! Это человек, которому надо подчиниться. Даже представить страшно, что будет с нами всеми, если я откажу ему в праве занять Дубовую комнату!

— Я поговорю об этом с дочерью, — заявила матушка.

Он кивнул. Мы пошли в гостиную, которая, к счастью, была пуста. Дженнет последовала за нами и села в сторонке. Матушка нетерпеливо сказала:

— Перестань мечтать, Дженнет, все равно этот хвастун даже не взглянет в твою сторону, ты уже старуха.

Дженнет ухмыльнулась. Я всегда поражалась ее спокойствию. Однажды матушка сказала мне, что она всегда была такой, что бы ни случилось в прошлом. Когда она становилась жертвой вожделения мужчины, как это частенько бывало, она безропотно сдавалась на милость судьбы, хотя, как говаривала матушка, при этом она была далеко не жертвой.

— Разумнее всего будет согласиться на меньшую комнату, — произнесла матушка. — Хотела бы я, чтобы твой отец был здесь!

— В таком случае была бы драка, а я этого не желала бы.

— Твой отец быстро справился бы с ним. Я в этом не была уверена, в этом человеке было что-то родственное моему отцу, к тому же он был намного моложе.

— Но отца здесь нет, а мне ненавистна сама мысль о том, чтобы уступить.

— Мне тоже, но что случится, если мы откажемся освободить комнату? Он может выгнать нас. И что за ночь нас тогда ожидает? Нет, лучше согласиться на другую комнату и вести себя достойно. Но когда твой отец услышит об этом, он этого так не оставит!

Я понимала, что она права. Мы не могли с ним бороться, а его замечание, что он смог бы разделить комнату с нами, встревожило меня.

— Давай скажем хозяину, чтобы дал нам другую комнату. Мы сожалеем о плохих манерах его гостя, но так как его уже не исправишь, мы вынуждены стерпеть это оскорбление.

Матушка послала Дженнет за хозяином. Когда он пришел, руки его под фартуком заметно дрожали. Мне стало жаль его.

— Мы решили, что нам остается только принять ваше предложение и переселиться в другую комнату. Бедняга вздохнул с облегчением.

— Вы умная женщина, мадам, — сказал он. — Я обещаю вам, что сделаю все…

— Я вижу, — сказала матушка, — что это не ваша вина. Скажите мне, кто этот человек, который нагнал столько страху на вас и ваших слуг?

— Он — владелец замка Пейлинг, и в этих местах его очень боятся. Касвеллины владеют большей частью земли вокруг. Он может выгнать нас из дома, если мы ему не угодим. Он беспощаден, отец его был нашим лордом, но он только тень своего сына.

— И вы так смертельно его боитесь?

— Он не так часто сюда наведывается, поэтому я не думал, что он снова приедет, ведь он был здесь на прошлой неделе. Он хорошо платит, не скупится. Я слышал, замок Пейлинг великолепен, моя дочь однажды ходила туда.

— Ваша дочь… Несси? — резко спросила я. Хозяин выглядел смущенным, и я вдруг подумала, что дочь хозяина наверняка будет спать в отнятой у нас кровати.

— Да, он… заметил ее. Он хорошо относится к тем, кто умеет ему угодить. Я почувствовала омерзение.

— Путь нам покажут комнату поскромнее, — сказала я и обратилась к матушке:

— Это не имеет значения, завтра мы будем уже в пути.

— Я благодарен вам, госпожа, за ваше участие. Верьте мне, я глубоко сожалею о случившемся, — Забудьте об этом, — успокоила его матушка. — Пусть наши вещи перенесут в другую комнату.

— Это сделают, пока вы будете ужинать, — сказал хозяин, быстро возвращаясь в прежнее расположение духа. — Надеюсь, молочный поросенок, который, я не сомневаюсь, будет самым нежным из всех, что вы когда-либо пробовали, возместит это неприятное недоразумение.

В столовой был постлан тростник, запах трав был чист и свеж. Я была голодна, а молочный поросенок, уже стоящий на столе, выглядел таким сочным и аппетитным. Около жареных говядины и баранины лежали большой пирог, дичь, пряные пирожные, марципаны и коврижки. Неудивительно, что хозяин гордился своим столом.

Мы пробовали молочного поросенка, когда в столовую вошел Колум Касвеллин. Я отвела взгляд, и мы с матушкой стали говорить о нашем путешествии, будто его и не было в комнате.

Но он не мог позволить, чтобы его не замечали. Он потребовал внимания хозяина — ему нужен лучший кусок говядины и самый большой кусок пирога. Несси обслуживала его, не обращая внимания на других и незамедлительно выполняя все его требования.

— Был чудесный день! — обратился он ко мне.

— Да, — согласилась я.

— Вы приехали издалека?

— Расстояние дневного пути.

— Это сколько?

— Это зависит от всадников.

— Я имел в виду этих всадников. — Он кивнул в сторону матушки и Дженнет.

— Мы покинули Плимут два дня назад.

— Плимут? Ну, конечно же, капитан Джейк Пенлайон! Один из национальных героев!

— Не сомневаюсь, вы тоже бывали в море с флотом, сэр?

— Да, — сказал он, — и хорошо зарекомендовал себя.

— Я и в этом не сомневаюсь, — сказала я. — Мама, ты закончила?

Она ответила утвердительно.

— Тогда пойдем, посмотрим и сравним комнату, в которой мы должны провести ночь, с той, которую этот джентльмен отнял у нас.

Он громко рассмеялся. Мы поднялись, но, к несчастью, должны были пройти совсем близко от него, и, когда мы проходили мимо, он поймал край моего платья и потянул так, что мне пришлось остановиться.

Я с отвращением взглянула на руку, держащую мою юбку, и мне ничего не оставалось, как встретиться с ним взглядом. Он смотрел мне прямо в глаза. Его блестящие черные глаза предвещали беду, более того, они встревожили меня. Я попыталась выдернуть платье, но он держал крепко.

— Сэр? — воскликнула я с яростью и возмущением.

Матушка потянула меня за руку, не заметив, что он удерживал меня.

Я сказала:

— Сейчас же отпустите меня!

— Я только хотел быть вежливым, — ответил он.

— Вежливым? У вас странные манеры, — отпарировала я.

Матушка очень рассердилась.

— Как вы смеете дотрагиваться до моей дочери! — закричала она. — Если вы не…

Он ждал, когда она закончит мысль, слегка приподняв бровь, нагло улыбаясь. Он хотел услышать, что же она сделает, прекрасно понимая, что ничего. Он был здесь господином, хозяин гостиницы смертельно его боялся. Что могли сделать против него две беспомощные женщины?

Он сказал:

— Я собирался сказать, мадам, что не хочу, чтобы вы плохо обо мне думали, поэтому я скажу хозяину, что займу худшую комнату, ибо Дубовую комнату я отдаю вам, леди!

Мы молчали, совершенно сбитые с толку. Матушка очнулась первой и холодно ответила:

— Нет необходимости. Мы уже приготовились занять другую комнату.

Он пришел в неистовство, отпустил мою юбку и грохнул кулаком по столу.

— Вы займете Дубовую комнату! Я прекрасно высплюсь и в худшей! Несси, позови отца, немедленно, и не стой здесь, разинув рот!

Когда мы уже были на пороге столовой, появился хозяин.

— Эти леди останутся в Дубовой комнате! — проревел Колум Касвеллин. — Возьми их багаж и отнеси обратно! Я отказываюсь от комнаты. Ну-ка, Несси, налей мне вина.

Матушка обратилась к хозяину:

— Это оскорбительно, и я хотела бы положить этому конец. Мы не вернемся в Дубовую комнату. Мы оставим ее для этого… этого… грубияна с плохими манерами…

Хозяин покачал головой, снова начав дрожать.

— Он сказал, так будет, и это должно быть так.

Он выглядел таким испуганным, что матушке ничего не оставалось, как пожать плечами. Наши сумки опять принесли в Дубовую комнату, Дженнет распаковала их, и мы решили укладываться на ночь.

Матушка заперла дверь на засов.

— С такими людьми в гостинице ни в чем нельзя быть уверенным, — сказала она.

Я долго не могла уснуть, хоть кровать и была удобной. Я все думала о Колуме Касвеллине, воображая его на этой кровати с Несси, ибо была уверена, что девушка проводит ночь с ним. Я была взволнована, и это было мне неприятно, что-то проснулось во мне, о чем я до сих пор не подозревала.

Матушка тоже не могла уснуть. Мы немного поговорили, потом замолчали, и, наконец, она заснула. Дженнет, судя по глубокому дыханию, безмятежно спала на своем тюфяке. Я старалась не ворочаться на кровати, чтобы не потревожить матушку, а напряженно лежала в неудобной позе.

Вдруг я услышала слабый стук в оконную раму. Сначала я подумала, что мне показалось, и тихо лежала, прислушиваясь. Опять стук. Я соскользнула с кровати, подошла к окну, открыла его и выглянула. Луна отбрасывала белый свет на деревья и изгороди. Было красиво, воздух был мягкий, ароматный. Потом я увидела, как из-за деревьев показалась тень, там, широко расставив ноги, стоял Касвеллин и, задрав голову, смотрел в окно.

Я отпрянула, услышав, как он засмеялся. Он послал мне воздушный поцелуй. Я была так поражена, что несколько секунд стояла, глядя на него. Он протянул руки, как бы приглашая меня спуститься.

Я торопливо закрыла окно и вернулась в постель. Я лежала, вся дрожа, в ужасе от мысли, что могу разбудить матушку. Я не сводила глаз с окна. Мне казалось, он вот-вот там появится. Лежала и прислушивалась к звукам за дверью.

Ничего не случилось. Наконец я уснула. Мне снились какие-то беспокойные, неясные сны, но Касвеллин занимал в них центральное место.

Мы проснулись еще до рассвета. Хозяин накормил нас горячим завтраком, и, пока все еще спали, мы отправились в путь.

Я была рада уехать, но знала, что еще долго буду вспоминать Колума Касвеллина со смешанным чувством восхищения и ужаса.

В тот день мы прибыли в Тристан Прайори. Это был чудесный дом, расположенный примерно в пяти милях от берега. Отец еще не приехал, мы же были тепло встречены Фенимором и его родителями. Дом был построен недавно на месте старого монастыря, снесенного во время закрытия монастырей в царствование отца королевы. От старого монастыря мало что осталось. На следующий день и потом, пока мы ожидали приезда отца, Фенимор с удовольствием показывал нам эти развалины.

Родители его оказались замечательными людьми. Отец его был морским капитаном, и это нас сближало. Мне нравился Фенимор в его доме, как он понравился мне в моем. Мне нравились его спокойствие и серьезность, его целеустремленность. Невольно я сравнивала его с человеком, которого мы встретили в гостинице. Тот человек всегда брал все, что хотел, таким же в некотором роде был и Фенимор, но как различались их методы. Мне казалось, что Фенимор всегда будет считаться с людьми. Я с нетерпением ждала приезда отца и надеялась, что он придет к какому-либо соглашению с Лэндорами.

В западном крыле было очень много комнат. Дом традиционно был построен в форме буквы «Е». Матушка и я получили комнаты по соседству, маленькую же комнатку рядом заняла Дженнет. Наши конюхи были устроены около конюшен, вместе с прислугой. Меня поразил абсолютный покой места. В эту ночь я спала крепко, атмосфера в Тристан Прайори была очень приятной.

Моей матушке очень понравились хозяева, и, кажется, с их молчаливого согласия, Фенимор собирался меня развлекать. В первое же утро он сказал, что сначала покажет мне дом, а так как после трехдневного путешествия в седле я нуждалась в отдыхе, мы прогуляемся пешком вокруг имения, так что я получу возможность познакомиться с местом.

Большая лестница, ведущая из зала на галерею, была действительно очень красива, особенно изящные резные перила. На галерее висели портреты. Я остановилась перед портретом Фенимора. Он спокойно смотрел с холста на мир. Это был взгляд человека, точно знающего, что он хочет.

— Поразительное сходство, — сказала я.

Рядом с его портретом было пустое место, раньше там что-то висело. Интересно, что же это было и почему сняли?

Это был уютный дом, скромнее, чем Лайон-корт, и очень современный по сравнению с древним Труинд Грейндж. Здесь были свои кладовые, молотилка, где просеивали муку, зимняя гостиная, в которой всегда собирались в холодную погоду. Кухня была просторной, с большой плитой, вертелами и печками. Фенимор обратил мое внимание на то, как удобно, когда зимняя гостиная и главный зал рядом. Этот зал был центром дома, как в Лайон-корте и Труинде. В таком зале подавали обед, когда собиралось много гостей, семья же чаще пользовалась зимней гостиной.

Мы гуляли по парку, очень красиво распланированному. В нем были фонтаны и тенистые аллеи, несколько мраморных статуй; на многочисленных клумбах были бордюры из розмарина, лаванды, майорана. Фенимор показал мне закрытый сад с бассейном в центре. В большинстве домов они были спланированы в стиле знаменитого бассейна, сооруженного Генрихом VIII в Хэмптон-корте. Уединенный, окруженный высокой живой изгородью, он служил местом для членов семьи, куда они могли прийти летом: женщины — чтобы посидеть здесь за вышиванием или заняться живописью, мужчины — чтобы поговорить с ними, отдохнуть, расслабиться, порадоваться солнечному свету.

Мы сидели с Фенимором у бассейна, и он рассказывал мне, как представляет себе будущее. Мне нравилось слушать его, я хотела, чтобы он говорил и говорил. Он сказал мне, что еще не думал о преуспевании. Он посещал верфи в Британии и пытался убедить их владельцев в необходимости строить корабли, большие корабли, способные нести тяжелые грузы и постоять за себя на море.

— Они, наверно, должны быть вооружены? — сказала я.

— Увы, так устроен мир. Нет сомнения, на море будут сражаться. Там, где процветание и прибыль, всегда будут те, кто завидует и стремится отобрать все силой. Соперничество должно быть, и я это приветствую, но соперничество доброе, честное. Хотя вряд ли можно надеяться, что люди внезапно поумнеют. Они будут продолжать стремиться захватить то, что им не принадлежит, и верить, что грабежом можно добыть больше, чем упорным трудом. Торговля должна прокормить всех, кто готов работать, но никто не хочет этого видеть. Должны быть люди, которые будут знатнее, смелее, богаче, чем другие. Должны быть люди, которые будут иметь власть над другими…

И я сразу подумала о человеке в гостинице и чуть не рассказала Фенимору о том, что случилось, но передумала. В саду было так хорошо, мне доставлял радость наш разговор, и я не хотела вносить в него диссонанс. Чем больше я думала о том человеке, а я должна признаться, что думала о нем много, тем неприятнее казалась встреча. Он был груб, смел, посмел разбудить меня и заставить подойти к окну. Действительно ли он послал мне воздушный поцелуй или это мне показалось? Действительно ли он предлагал мне спуститься к нему? Ведь он же должен был знать, что это невозможно? Нет, он просто хотел потревожить меня, и это ему удалось.

Фенимор продолжал говорить о кораблестроительном буме, который должен последовать за поражением Армады.

— Испанцы только наполовину сознавали ожидающие их перспективы, — говорил он. — Они были одержимы идеей заставить весь мир признать их религиозные доктрины, и в этом была их слабость. Их король — фанатик. Представляю, как он сейчас несчастлив. Я чувствую это сердцем, и мне жаль его.

— Не говорите этого при моем отце.

— Нет, — сказал Фенимор, — он не поймет, но я убежден, что даже самые жестокие, заблудшие люди несут в себе искру человечности, и, если бы мы смогли воспламенить ее… кто знает?

Я поняла тогда, что он сильно отличался от моего отца, он был мягкий и терпимый. Слабое предчувствие чего-то нехорошего овладело мной. Неужели, чтобы преуспеть в этом грубом мире, надо было иметь такие качества, как жестокость, которой обладали такие, как мой отец, и целеустремленность, которая помогала видеть только одну сторону проблемы? Я знала, что Фенимор был способен рассматривать проблему со всех сторон.

А Фенимор говорил так вдохновенно! Слушая его, я видела наши порты, оживленные мирными торговыми судами. Я видела, как разгружают корабли — специи, золото, слоновую кость, — потому что, по его планам, корабли должны ходить не только до Балтийских и Средиземноморских портов, но и в Восточную Индию. Было очень приятно этим сырым ноябрьским днем идти по саду с Фенимором, слушать об его планах, узнавать об имении, в котором он жил, когда был не в море.

Мне и матушке очень понравились его родители. Отец его, несомненно, был человеком моря, а это значило, что у них с моим отцом было много общего. Он не был таким шумным и напыщенным, как Джейк Пенлайон. В любом случае, существовал только один такой Джейк Пенлайон, но у отца Фенимора наверняка были кровопролитные приключения на морях, и они должны были оставить след в его душе. Фенимор унаследовал что-то от мягкой натуры своей матери. Он был более вдумчивый, занимался самоанализом больше, чем другие представители его профессии. Он был усерднее, логичнее большинства других, мог, — правда, я не уверена, что это хорошее качество — видеть многие грани одной проблемы.

Я думаю, если есть две сходные семьи, в которых есть молодые люди противоположного пола, обязательно должна возникать мысль о брачном союзе. Я знала, об этом думали и моя матушка, и родители Фенимора. Каждая мать хочет видеть своего сына или дочь женатым или замужней; будущие бабушки и дедушки жаждут иметь внуков. Я знала, что было на уме у моей матушки: ей нравился Фенимор и она с удовольствием приняла бы его как зятя. Я уверена, что Лэндоры оказали бы мне такой же теплый прием.

А Фенимор? Думал ли он об этом тоже? Вероятно, да, однако он не был импульсивным человеком и, наверное, желал, чтобы мы привыкли друг к другу и к идее супружества. Для него женитьба многое значила, и, конечно, он был прав.

В те первые дни в Тристан Прайори мне казалось, что однажды я стану его хозяйкой. Матушка Фенимора очень хотела поговорить со мной, и на второй день она пригласила меня в свою комнату. Она хотела показать мне гобелен, над которым работала. Его рисунок должен был изображать блестящую победу над Армадой, и она сама составила его.

— На эту работу уйдут годы, — сказала она. Холст был натянут на гигантскую раму, и на нем был нанесен рисунок, о котором она говорила. Очень красиво: маленькие корабли и большие испанские галеры, король Испании в своем угрюмом Эскориале, герцог Медины Сидония со своими кораблями. С другой стороны, наша королева в Тильбери, сэр Фрэнсис, играющий в шары на мысе, и битва — брандеры, вызвавшие такую панику, и разбитые галеры, уносимые в море.

— Но ведь это же работа всей жизни! — сказала я.

— Я начну ее… — сказала она, — а будущие члены моей семьи закончат ее!

Было такое чувство, будто она давала мне в руки иглу, чтобы я продолжила работу.

— Будет замечательно, когда она будет закончена!

— Надеюсь, что я увижу ее завершенной, — сказала она.

— Ну конечно, вы должны увидеть!

— Я уже отложила несколько сотен мотков шелка. — Она говорила о цветах нитей, которые будут на холсте: красный, багровый, золотой, черный для костюма короля Испании, багровый и золотой для нашей королевы.

— О, моя дорогая Линнет! Какое это было ужасное время! Надеюсь, больше не придется пережить такое! Я никогда не знала такого несчастья… кроме…

Она замолчала, закусив губу. Затем лицо ее просветлело.

— Но теперь все кончено! На море еще опасно, но испанцы не могут уже причинить нам вреда. Я всегда испытывала ужас перед ними… ужас, что они придут сюда! И, конечно, когда мужчины отплывали, я, бывало, запиралась в своей молельне, — она кивнула в сторону двери, — и там молилась, чтобы они вернулись живыми. Но ты ведь дочь моряка, ты знаешь!

Я думала об этом. Мне никогда не приходила в голову мысль, что мой отец может не вернуться: он был какой-то неуязвимый и всегда возвращался, хотя было время, когда дома его не было так долго, что казалось — это навсегда.

— Если бы я их потеряла, — продолжала она, — это было бы равносильно смерти. У меня никого не осталось бы… никого! После Мелани… — Ее лицо вдруг сморщилось, казалось, она приняла решение. — Пойдем со мной, — позвала она.

Я поднялась, и она пошла к двери, которую я уже заметила.

Я вошла вслед за ней в эту комнату. Было довольно темно, так как свет проникал через маленькое зарешеченное окно. Я заметила распятие, перед ним столик, на котором стояли подсвечники. Это было что-то вроде алтаря.

— Иногда я прихожу сюда, чтобы побыть одной и помолиться, — сказала она.

Тут я увидела картину на стене. Это была молодая девушка, думаю, лет пятнадцати. У нее были светлые волосы до плеч, голубые глаза. Она была очень похожа на Фенимора.

— Она красива, правда? — спросила мать Фенимора.

Я согласилась.

— Моя дочь, моя Мелани!

— Я не знала, что у вас есть дочь.

— У меня была дочь! Увы, она умерла! Она склонила голову, как бы не в силах дольше смотреть на это миловидное личико.

— Я велела перенести портрет сюда: не могла видеть его каждый раз, как проходила по галерее. Я хотела, чтобы он висел там, где я могла бы смотреть на него в одиночестве, где бы я могла поплакать над ним, если хотела, посмотреть и запомнить!

— Это было давно? — спросила я.

— Три года тому назад.

Я не знала, хотела она продолжать разговор или нет, поэтому хотела выразить соболезнование, не показавшись любопытной.

— Ее убили!

— Убили?

— Я не могу говорить об этом… Она была слишком молода для замужества, я должна была не допустить этого и… она умерла!

— Она была вашей единственной дочерью? Она кивнула.

— У вас есть еще сын! Ее лицо просветлело.

— Он лучший сын, какого может желать женщина! Слава Богу, у нас есть Фенимор! Но мы потеряли Мелани… мою маленькую Мелани! Я часто говорила себе: я не должна была допускать этого! Я никогда не забуду тот день, когда она сказала мне, что у нее опять будет ребенок.

— У нее уже были дети?

— Нет, попытки, и все напрасно! Было ясно, что ей не суждено выносить ребенка, и, когда она сказала мне, что она опять… ужасный, леденящий душу страх вдруг овладел мной, будто вошел ангел смерти! Это было здесь, в этой комнате. Я как сейчас ее вижу, страх на ее прекрасном молодом лице, я хотела… Мне не следовало это тебе говорить.

— Пожалуйста, говорите, если хотите. Я уважаю вашу откровенность.

— Она была так не похожа на тебя, у нее не было твоей силы. Она не была создана рожать детей, она не должна была выходить замуж! Если бы можно было вернуться назад, я бы никогда не допустила этого! И мы потеряли ее…

Она протянула руку, и я крепко ее пожала.

— Я хотела, чтобы ты знала, — сказала она, — потому что… потому что… ты… ты кажешься одной из нас!

Она как будто делала мне предложение от имени своего сына.

В этот день приехал отец. Дом внезапно стал более шумным. На отца произвел впечатление Прайори — дом немного потешил его самолюбие, ибо показался ему не таким величественным, как Лайон-корт. Еда наша стала более изысканной, и обедали мы теперь в большом зале, а не в зимней гостиной. Обед нам подавали в одиннадцать часов утра, а ужин — между семью и восьмью. За столом много говорили, отец мой часто совещался с Фенимором и его отцом. Я думала, что они прекрасно ладили и что отец все более и более заинтересовывался проектом.

Но у него не было намерения оставаться надолго: он очень хотел уехать. Каждое утро он отправлялся на побережье и шел на свой корабль. Он собирался плыть вокруг Лендс-Энд к северному побережью и через три недели возвратиться домой. Матушка и я должны были вернуться тем же путем, что мы приехали сюда.

Никто из нас и словом не обмолвился о приключении в гостинице.

— В конце концов, человек предоставил нам лучшую комнату, — сказала матушка, — так что мы не можем пожаловаться, что он отнял ее у нас. Твой отец раздует это дело, сделает из мухи слона. Ты знаешь, как он любит драки. Более того, нам не разрешат больше путешествовать одним.

Так мы ничего и не сказали, и было решено, что мы вернемся тем же путем, с Дженнет и двумя конюхами.

С каждым днем мой отец все более увлекался идеей торговли. В конце концов, это была своего рода борьба — борьба за первенство на море. Он не сомневался, кто выйдет победителем, и по прошествии нескольких дней уже был готов вступить в бой.

До нас все еще доходили вести о бедствиях испанцев, о том, что волны продолжают выбрасывать на побережье обломки кораблей, о том, что по ночам на берег выходили люди и пробирались в наши деревни, пытаясь скрыть то, что они испанцы. Мой отец не мог о них слышать и считал, что они заслуживают самого худшего.

Я видела, что Лэндоры считали отца экстремистом, но понимали, что человек, чья слава храброго моряка и преданного слуги королевы гремела по всему Западу, вправе высказать свое мнение.

У него, как у всех моряков, было одно слабое место: он критиковал королеву за скупость по отношению к морякам. Впервые я слышала его не восхваляющим королеву, а наоборот.

— Клянусь Богом, — сказал он, — это люди, которые помогли спасти нашу страну! Неужели они должны голодать теперь, когда исполнили свой долг?

— «Фонд» лучше, чем ничего, — ответил капитан Лэндор.

— Недостаточно для этих храбрецов! — гремел мой отец. — И почему у каждого моряка должны удерживать деньги, чтобы помочь тем, кто был ранен в этой великой битве? Нет, сэр, это непременный долг королевы этой страны заботиться о тех, кто пострадал. Они послужили Англии, теперь Англия должна отдать им долг!

Они говорили о фонде, известном под названием «Фонд Чатема», учрежденном для выплаты компенсации тем, кто пострадал во время боя с Армадой.

— О любом моряке, пришедшем в мой дом, — объявил отец, — позаботятся. Он найдет в Лайон-корте пристанище, в котором ему отказывает Англия!

— Но их же, должно быть, много.

— Тем больше причин позаботиться о них! — сказал отец. Лицо его побагровело от праведного гнева. — Дошло до меня, что Филипп Испанский выделил пятьдесят тысяч скудо на нужды раненых. Неужели о побежденных следует заботиться, а победители должны зависеть от помощи своих же товарищей?

Конечно, это было правдой, что королева, обожавшая экстравагантные, украшенные драгоценностями наряды, часто скупилась тратить деньги на своих подданных, которые отдали все, чтобы сохранить ей трон.

— Ты можешь быть уверен, — сказала матушка, — что любой бедный моряк, который приедет в Лайон-корт, будет накормлен!

— Мы позаботимся об этом, — подтвердил отец, хоть в чем-то согласный с ней.

Я понимала, что Лэндоры хотели бы переменить тему разговора. То ли это было потому, что он считали неразумным критиковать королеву, то ли они очень хотели поговорить о своих планах на будущее, — я не была уверена, — но вскоре они уже обсуждали возможность спустить на воду побольше кораблей и то, какие товары можно будет найти в разных портах мира.

Итак, эти приятные дни пролетели, наступало время возвращаться домой. До отъезда мои родители настояли на том, что Лэндоры предоставят им возможность отплатить за гостеприимство. Было бы прекрасно, если бы они посетили нас, чтобы вместе встретить Новый год.

НОЧЬ В ЗАМКЕ ПЕЙЛИНГ

Ночь мы провели в «Отдыхе путника», хотя поспорили с матушкой, должны ли мы останавливаться в этой гостинице. Маловероятно было, что мы опять встретим этого противного Колума, а миновать хорошую, проверенную гостиницу из-за глупых страхов нам не хотелось.

Хозяин обрадовался, увидев нас. Нам была опять предоставлена Дубовая комната, и в ту ночь нас никто не потревожил. Мы с удовольствием поели, выспались в удобной кровати в комнате с дубовыми панелями. Правда, среди ночи я проснулась и лежала в полудреме, прислушиваясь, не раздастся ли стук в окно. Ничего не произошло, да и как могло? Тот человек был далеко.

На следующее утро мы уехали. Погода изменилась, ветер развеял туман и нагнал тучи. Моросил мелкий дождь, что было, конечно, лучше, чем ливень, но все-таки задерживало нас в пути. Очень скоро стемнело, и мы решили, что нам лучше где-нибудь остановиться на ночь, даже если придется вернуться домой на день позже.

Мы ехали по извилистой тропинке — один конюх впереди нас, другой позади, — когда услышали стук копыт. В течение последних двух часов мы никого не встретили.

— Никто и носу не покажет из дому в такой день, — сказала матушка, — если в этом нет необходимости.

Без сомнения, всадники нас нагоняли, и мы посторонились, давая им дорогу. Поравнявшись с нами, они внезапно нас окружили. Их было четверо в масках! Дженнет тихо вскрикнула. Мы не сомневались, что они замышляли что-то нехорошее, ибо у них были дубинки и они потребовали наши кошельки.

Один из конюхов, пытавшихся протестовать, был сбит с лошади, а человек в маске схватился за золотой пояс матушки. Она резко ударила хлыстом грабителя по пальцам, и он с криком отпустил пояс. Какое-то мгновение он стоял ошеломленный.

— Вы грабители? — крикнула она. — Вам нужны деньги? Если вы причините вред нашим людям, вы за это заплатите, это я вам обещаю. Но я дам вам денег, если вы отпустите нас с миром.

Конюх, сброшенный с лошади, поднялся, шатаясь, на колени, в этот момент один из грабителей вскрикнул, и вновь я услышала цокот копыт. Послышался голос:

— Что происходит?

Я узнала этот голос и почувствовала неимоверное облегчение и волнение: к нам галопом летел Колум Касвеллин.

— Боже, — воскликнул он, — вы в беде? Пошли прочь, негодяи!

Хотя негодяев было четверо, а он один, я почувствовала, что они испугались. Один из них стоял близко ко мне, и вдруг он неожиданно схватил мою лошадь за уздечку и рванулся с места, увлекая меня за собой.

Я закричала, протестуя, но все было напрасно. Трое ничем не обремененных всадников пронеслись мимо нас, ибо, естественно, я задерживала четвертого. Затем я услышала, как нас кто-то догоняет. Я знала, кто это был.

Мой похититель не собирался так легко меня отпускать. Мы неслись галопом. Колум Касвеллин велел грабителю остановиться. Он был уже за нашей спиной, но еще не мог нас нагнать. Он крикнул, что сделает с разбойником, если тот не отпустит мою лошадь, но меня держали крепко.

Казалось, мы скакали уже целую вечность. Через равнину мы вылетели на дорогу. Мы потеряли из виду остальных трех грабителей в масках. Теперь была только гонка между разбойником, увлекавшим меня за собой, и Колумом Касвеллином.

И вдруг мой похититель допустил ошибку: мы повернули на дорогу, стремглав пронеслись по ней и вылетели к лесу. Впереди нас стеной встали деревья. Нам оставалось или углубиться в лес, или повернуть обратно. В последнем случае мы очутимся лицом к лицу с Колумом Касвеллином, и мы направились к лесу. Движение наше замедлилось. Вдруг меня отпустили, и я чуть не вылетела из седла, едва успев остановить лошадь. Колум Касвеллин был подле меня, другой исчез.

— Вот это была гонка! — сказал он.

— Думаю, я должна поблагодарить вас, — пробормотала я.

— Это было бы любезно с вашей стороны: я спас вас от этого негодяя! Можно догадаться, какие у него были намерения! Я узнал вас, конечно, вы — леди из Дубовой спальни?

— Вы оказали мне услугу, — сказала я.

— Может быть, это загладит мое недавнее грубое поведение?

— Возможно, и, если вы проводите меня к матушке и остальным нашим спутникам, я буду очень благодарна, так же, как и матушка.

— Мы можем попытаться найти их, — произнес он. — Я к вашим услугам!

— Благодарю вас.

Он подъехал ко мне ближе.

— Вы дрожите? Это было опасное приключение, не правда ли? Негодяй! Если бы он мне попался, я бы заставил его молить о пощаде!

— Теперь он ушел и его приятели вместе с ним. Матушка будет очень волноваться!

— Этого мы не можем допустить! Вы сможете ехать дальше?

— Я этого и хочу: я должна как можно скорее отыскать матушку!

— Мы попытаемся ехать обратно тем же путем. Это не просто, я не запомнил дорогу.

— Вы ведь ехали, когда услышали шум? Мы могли бы направиться туда, где вы были в тот момент.

— Я услышал крики и рванул напрямик, не разбирая дороги, но мы попытаемся. Поехали, мы должны ехать спокойно, я не хочу вас теперь потерять, как вы понимаете, очень темно. Вы готовы?

Я сказала, что готова. От нетерпения меня стало подташнивать. Я представляла себе ужас моей матушки, когда она увидела, как погнали мою лошадь. Интересно, узнала ли она Колума Касвеллина? Если узнала, не думаю, что это ее особенно успокоило.

Темнело, воздух был сырой. Меня била дрожь, но не от холода. Несколько минут мы ехали молча, потом я спросила:

— Мы правильно едем?

— Думаю, правильно.

— Давайте поедем побыстрее!

— Как желаете.

И мы поскакали быстрее. Ландшафт изменился, стало больше кустарника и деревьев. Я поняла, что мы скачем по равнине, но где?

Я крикнула:

— Вы уверены, что мы правильно едем?

— Я не могу быть уверен, — ответил он.

— Я думаю, мы заблудились! Он остановился.

Мы почти в миле от замка Пейлинг, — сказал он.

— Вашего дома?

— Моего дома, — подтвердил он.

— В таком случае, как далеко вы были от вашего дома, когда увидели нас?

— Миля или около того.

— Тогда мы недалеко от того места!

— Вы думаете, они будут стоять на месте и ждать? Я полагаю, они направятся в гостиницу и оттуда пошлют людей искать вас!

— Да, допускаю, что они могли так поступить. Есть ли поблизости гостиница?

— Я знаю только две.

— Тогда поедем туда, матушка будет там! Вы правы, думая, что она поедет в ближайшую гостиницу и пошлет за мной людей.

— Поедем.

Гостиница называлась «Красная и белая роза». Вывеска скрипела от порывов ветра, человек с фонарем вышел при нашем приближении. На вывеске были изображены лица прадеда королевы, Генриха VII Ланкастерского и его жены, Елизаветы Йоркской. Было странно, что я обратила на это внимание.

Колум Касвеллин спрыгнул с лошади, и конюх подбежал, чтобы взять ее под уздцы.

— Где хозяин? — крикнул Касвеллин. Хозяин торопливо вышел на звук этого повелительного голоса.

— У вас остановилась группа людей? — спросил Колум Касвеллин. — Женщина со служанкой и двумя конюхами?

— Нет, сэр. У нас только один гость: купец, направляющийся в Плимут.

Я чувствовала себя ужасно, но пыталась мыслить разумно. Остановиться здесь на ночь? Мне больше ничего не оставалось, а утром я могла бы возобновить поиски матушки. По крайней мере, она в безопасности, с ней были два конюха и Дженнет. Меня беспокоила не столько ее личная безопасность, ибо грабители разбежались, сколько волнение, тревога, которую она испытывает при мысли о том, что может случиться со мной.

— Можно еще узнать в другом месте, — сказал Колум Касвеллин.

— В чем же дело? — спросила я, ибо меня страшила перспектива ждать одной в этой гостинице всю ночь.

— Хозяин! — повелительно крикнул Колум. — Если люди, которых я описал, приедут сюда, скажите госпоже, что ее дочь в безопасности и что все в порядке!

— Хорошо, сэр.

— А теперь, — сказал он, повернувшись ко мне, — поедем в другую гостиницу и посмотрим, нет ли их там.

Мы отъехали. Он не разговаривал со мной, я тоже молчала, обезумев от беспокойства. Мы проехали около мили. Я спросила:

— Как далеко эта гостиница?

— Думаю, близко. Ах, подождите минутку, я уверен, что нашел дорогу.

Дневные облака скрылись, взошла луна. Она была на ущербе, но я рада была и такому свету.

— Сюда, — сказал он. Мы ехали вверх по дороге, и вдруг я услышала, как он воскликнул:

— Боже милостивый!

Мы смотрели на развалины, жуткие при лунном свете. Внезапный ужас овладел мой, будто я попала в кошмар. Что со мной случилось? Я здесь, в таком месте, с мужчиной, которого возненавидела с первого взгляда, который внушил мне страх, как только я его увидела! На какой-то момент я подумала, что это не может происходить наяву, я видела сон! Мы в «Отдыхающем путнике», и в комнате с дубовыми панелями мне приснился человек, которого я встретила, когда мы прошлый раз там были. Как призрачна была эта сцена! Перед нами были только стены, ибо это было не что иное, как остов. Он казался грозным, посещаемым злым духом, потому что лунный свет отбрасывал тени на стены, черные от дыма.

Я посмотрела на своего спутника и почувствовала внезапный страх. Слабый стон деревьев звучал, как жалобы страдающих душ. Мне казалось, я слышу предупреждение, витающее в воздухе: «Уходи отсюда, найди свою мать, иди туда, где ты будешь в безопасности!»

Внезапно крикнул филин, и я подскочила от ужаса. Я вообразила, как эта зловещая птица внезапно камнем падает вниз на ничего не подозревающую жертву. Колум Касвеллин сочувственно улыбался:

— Кто бы мог подумать! Должно быть, это случилось недавно. Когда я последний раз останавливался здесь, это была процветающая гостиница.

— Где же еще может быть матушка?

— Не знаю.

— Нужно вернуться в гостиницу , я могла бы провести там оставшуюся часть ночи!

— Женщина — и одна?

— Ничего другого не остается. Что же мне делать?

— Вы могли бы остановиться в замке Пейлинг! Это недалеко отсюда, а я бы послал кого-нибудь из слуг прочесать дороги.

— Если бы я поехала в гостиницу «Красной и белой розы», вы могли бы сделать то же самое!

— Это нас задержит. Мне нужно проводить вас до гостиницы и возвратиться домой, потом отдать приказание слугам. Если бы мы направились прямо ко мне, я меньше чем через час мог бы отправить их на поиски!

Я колебалась:

— Думаю, мне все-таки лучше поехать в гостиницу!

Он пожал плечами, и мы повернули лошадей. Я не могла сдержаться и обернулась посмотреть на заброшенную гостиницу. Интересно, как это произошло? В моем воображении вставала деревянная постройка, объятая пламенем. Может быть, там остались люди? Я почти различала крики людей, охваченных ужасом. Говорят, что, когда люди так умирают, они приходят обратно, вот что означает слово «призрак».

Меня не покидало чувство, что я должна быть как можно дальше от человека рядом со мной. Это чувство было так сильно, что у меня вдруг мелькнула мысль убежать: пропустить его немного вперед, потом повернуться и галопом помчаться в обратную сторону. Но куда бежать? И потом, ведь он легко меня догонит! Нет, ведь до сих пор он мне помогал: спас меня от грабителей и от того, что они могли со мной сделать, — ограбить, подвергнуть насилию. Кто знает? Я должна быть ему благодарна и все же не доверяла ему; и когда я стояла около сгоревшей гостиницы, то чувствовала какое-то настойчивое предостережение.

Я поеду в гостиницу и там буду ждать всю ночь, если его слугам удастся найти матушку, я буду вечно ему благодарна и искренне прощу его грубое поведение при нашей первой встрече.

Мы ехали рысью бок о бок. Интересно, который час? Должно быть, прошло более двух часов с того момента, как я рассталась с матушкой. Как далеко я отъехала от того места? Я просто обезумела.

Мы выехали на дорогу. Передо мной открылся вид, который при иных обстоятельствах мог бы меня воодушевить, но сейчас наполнил меня тяжелыми предчувствиями. На фоне лунного света возвышались серые башни с бойницами. Это был замок, высоко взметнувшийся на скалистых утесах, а за ним — море.

Я смотрела во все глаза на величественное строение с башнями на каждом углу. Это была крепость, построенная для обороны, с одной стороны защищенная морем, а со стороны суши — зубчатыми стенами с башнями.

— Добро пожаловать в замок Пейлинг! — мягко произнес он.

Я резко повернулась:

— Я думала, что мы едем в гостиницу?

— Нет, — сказал он, — это лучше. Я точно не знал дорогу и не думаю, что ваша матушка хотела бы, чтобы вы провели ночь в гостинице одна, без охраны.

— Но… — начала я.

— Прошу, — сказал он, — мои слуги позаботятся о вас! Не можем же мы бесцельно ехать всю ночь?

— Бесцельно? Я не согласна с вами: мы ищем матушку!

— Моя дорогая госпожа, что вы еще можете сделать? Вы же не имеете представления, куда поехала ваша матушка! Я обещал вам, что пошлю слуг обшарить всю округу. Тем временем вас покормят и предоставят место для отдыха, пока ведутся поиски. Как только ее найдут, я отвезу вас к ней!

— Почему вы все это делаете?

— Это единственный способ вести себя как джентльмену по отношению к женщине, находящейся в беде. Более того, мне очень стыдно за поведение в гостинице! Судьба дала мне случай загладить плохое впечатление обо мне. Разве вы лишите меня этой возможности?

— Вы уже загладили свою вину, но я предпочла бы остановиться в гостинице!

— Конечно, будет так, как вы пожелаете. Верьте мне, я ничего не сделаю против вашего желания. Что же нам делать? Ехать обратно в гостиницу? Нам понадобится время, чтобы найти ее, и я не могу позволить вас остаться там без охраны: ваша матушка мне этого не простит, да и батюшка тоже. Нет, судьба послала меня в нужный момент! У меня был шанс спасти вас от негодяев, в чьих намерениях я не сомневаюсь: есть бароны, которые хватают незащищенных женщин — и мужчин тоже, — приводят в свои крепости и забавляются с ними. Раньше таковы были обычаи, и эти обычаи сохранились до сих пор. А здесь я предлагаю вам гостеприимство, здесь вы будете в безопасности. Мои слуги о вас позаботятся, и я обещаю, что без промедления пошлю на поиски нескольких человек в разных направлениях. Не сомневаюсь, скоро они принесут известия о вашей матушке. Они могут сопроводить ее сюда, в Пейлинг. Это успокоит и ее, и вас, а как только рассветет, вы отправитесь домой.

Но я все еще колебалась. Я смотрела на эту мрачную, серую крепость и слышала слабый шепот моря. Что мне было делать? У меня, казалось, не было выбора. Я видела, как замелькал свет во дворе, затем засветилось окно. Там были люди. Я должна идти с ним, это был единственный путь. Я не могла бродить, как он выразился, бесцельно в ночи в поисках матушки.

Он увидел, что я начала сдаваться.

— Все будет хорошо, — мягко сказал он. Мы поднялись по склону к замку.

— Я бы хотел показать вам мой дом при более счастливых обстоятельствах, — сказал он.

Я пыталась отвлечься от мыслей о матушке.

— Вы так добры, — небрежно ответила я.

— Рад служить, но перестаньте беспокоиться! Эта ночь скоро кончится, и при свете дня все будет выглядеть по-другому! Пейлинг очень долго сопротивлялся натиску стихий, но и сейчас так же крепок, как тогда, когда был заложен первый камень. Он должен был быть крепким, отражать нашествия захватчиков и противостоять непогоде. Он построен из корнуоллского камня — тяжелого и крепкого — и служил домашним очагом многим поколениям моих предков! Фундамент был заложен во время правления Завоевателя, а позднее замки стали чем-то большим, чем просто стены, в которых можно было защитить себя и свою семью. Но вас не интересует архитектура, вы думаете только о том, как найти вашу матушку? Я понимаю и говорю об этом только затем, чтобы вы по возможности успокоились.

Мы приближались к опускающейся решетке. Холодный ветер обдувал мои щеки, я вдыхала чистый морской воздух, и опять будто кто-то меня предупреждал. Чувство было такое же сильное, как тогда, у сгоревшей гостиницы. Что я делаю, доверяясь этому человеку, который так недостойно вел себя в «Отдыхе путника»? Когда же кончится этот кошмар?

Опять я чуть было не повернула коня вспять, но сдержалась. Что я могла сделать? Я уже говорила ему, что хочу поехать в гостиницу, а он привел меня сюда. Этот человек делал только то, что хочет, я знала это. Он тревожил меня, но и странным образом волновал: я не могла определить свое отношение к нему. От него исходила мощная сила, в чем я как раз нуждалась. Я не могла не чувствовать, что если он искренне хотел помочь мне в этом трудном положении, то мог это сделать.

Я поехала вперед, так как не знала, что может со мной случиться, если поверну назад. Мы проехали под опускающейся решеткой.

— Крутой подъем, — сказал он. — Видите, какие мы сильные? Дозорный на башне мог видеть на целую милю, кто подходит к замку: с тыла никто не приблизится… разве что на лодке, но это не так-то просто.

Колум Касвеллин закричал, ему немедленно ответили. Подбежали несколько человек. Он соскочил с лошади, и один из подбежавших взял ее. Затем он повернулся ко мне, помог сойти с лошади, взял мою руку и повел через двор.

Открылась дверь. Появилась женщина с фонарем. Она сделала книксен, и он обратился к ней:

— Джемма, у нас гостья! Пусть приготовят для нее комнату и принесут чего-нибудь горячего поесть.

Она ушла, и он провел меня через большой зал в караульное помещение. У меня вдруг мелькнула мысль, что он хочет сделать меня своей пленницей. На стенах висели копья и алебарды, а по углам — доспехи.

— Присядьте на минутку, — сказал он. Я села на стул, который, казалось, был сделан для великана, такой он был тяжелый.

Он наклонился ко мне, взял мои руки в свои и нежно погладил.

— Вы замерзли, — сказал он, — и так бледны! Вы совсем другая, не та энергичная молодая леди в Дубовой комнате. Мне очень жаль! Как бы я был рад принять вас здесь с вашими родителями во всем блеске! Но давайте забудем эти несчастливые обстоятельства.

— Это невозможно!

— Конечно, и это понятно. Вы сейчас в караульном помещении замка: здесь мы держали пленников в прошлом, прежде чем увезти их в подземную тюрьму. Да, у нас есть подземная тюрьма. Вы видите люк? Это один вход туда, а есть другой: лестница, ведущая вниз, и крепкая, обитая железом дверь, которую, как говорят, невозможно сломать!

Я почувствовала, как меня вновь охватил страх.

— Я привел вас сюда, — сказал он, — прежде чем провести в замок — ведь это только охранное помещение. Боюсь, при первой нашей встрече я произвел на вас плохое впечатление. Это не легко забыть, правда? Я хочу вам сказать, что если для вас лучше уехать отсюда, я не буду вас задерживать. Я хочу, чтобы вы думали обо мне хорошо. Если вы хотите уйти, пожалуйста, скажите, и я не буду пытаться остановить вас.

Он открыл дверь и оставил ее открытой.

— Вам решать, — добавил он.

Я молчала. Я ничего не могла сделать, мне надо было остаться здесь, положиться на него и с нетерпением ждать утра.

— Я остаюсь. Он улыбнулся.

— Умное решение! Теперь я покажу вам вашу комнату. Затем вы освежитесь. Вы можете отдохнуть в отведенной для вас комнате или где пожелаете. Замок Пейлинг к вашим услугам!

Я поблагодарила его и побранила себя за свою неприветливость. Правда, он вел себя тогда чванливо, но он же отдал нам комнату, хотя затем он поднял меня с постели, когда постучался в окно. Может быть, это тревожило меня больше всего. Но разве этого не сделал бы любой пылкий мужчина? Должна ли я судить его слишком строго? В конце концов, когда я вернулась в постель, он ушел; и он уже достаточно загладил свою грубость этой ночью. Было трудно представить, что тот, кто так старался успокоить мои страхи, и тот надменный грубиян из «Отдыха путника»— один и тот же человек. Неужели у меня сложилось превратное представление о нем? Я любила преувеличивать. Моя матушка нередко мне об этом говорила.

— Теперь мы покинем это неприятное место, — сказал он, — и я проведу вас в святая святых — небольшую комнату, где я время от времени развлекаю друзей. Туда принесут еду, и мы поужинаем. Но перед этим, я думаю, вы пожелаете умыться и, может быть, снять плащ.

Он дернул за шнур, и я услышала звон колокольчика. Сразу появилась молодая служанка.

— Проведи госпожу в комнату, которую для нее готовят, — сказал он.

Она сделала книксен, и я последовала за ней. Мы поднялись по лестнице и пошли по галерее. Распахнулась дверь, мерцали свечи в подсвечниках. В комнате две женщины готовили постель. Они повернулись и присели в реверансе при моем появлении.

Комната была обставлена очень продуманно. По углам кровати возвышались четыре столбика с замысловатой резьбой. Это была большая кровать с расшитым пологом. Я хотела остановить их, потому что не намеревалась там спать. Я проведу ночь, прислушиваясь и ожидая новостей.

Одна из женщин принесла теплой воды и таз, в котором я вымыла руки и лицо. Сняв плащ и капор, я встряхнула волосы. Матушка говорила, что они были очень красивыми: темнее, чем у отца, светло-каштановые с золотистым оттенком; целая копна, которую трудно было уложить, и лучше всего они смотрелись в беспорядке. Я была слишком обеспокоена, чтобы заниматься сейчас волосами, и испытала большое облегчение, распустив их.

Женщина ждала, чтобы отвести меня к своему хозяину. Высоко держа свечу, она провела меня в комнату рядом со спальней. Здесь были зажжены свечи и накрыт стол.

Был подан горячий суп в оловянных мисках, и, хотя есть мне совсем не хотелось, я поняла, что голова у меня кружится от голода.

Колум ждал меня. Он поклонился и подвел меня к стулу.

— Позвольте мне угостить вас этим каплуном! Я уверен, он вам понравится. Я вижу, что вы голодны и хотите пить, хотя не расположены разделить со мной трапезу. Полноте, что хорошего в воздержании? Я уже послал своих людей на поиски и навести справки в ближайших гостиницах. Не сомневаюсь, что скоро ваша матушка будет здесь… или, во всяком случае, у нас будут вести о ней. Это вас успокоит.

Меня действительно успокоила еда. Каплун был вкусный, и силы мои восстанавливались.

— Вот хорошее вино, оно вас подбодрит. Попробуйте его, и вы почувствуете себя лучше.

Он взял себе большой кусок пирога и стал с аппетитом есть. Затем выпил вина.

— Теперь на ваших щеках появился румянец, — сказал он. — Ну-ка, еще вина! Скажите, разве вы не чувствуете себя лучше? Завтра вы и ваша матушка будете смеяться над этим приключением!

— А я думаю, что при воспоминании об этом мы всегда будем вздрагивать от ужаса.

— Был опасный момент, когда негодяй ринулся вскачь вместе с вами, хотя я не сомневался, что догоню вас. Очень сожалею, что не смог воздать ему по заслугам, но он от меня не уйдет!

— Вы не узнали бы его, если бы встретили?

— Конечно, он был в маске, но я узнаю его лошадь! — Он наполнил мой бокал.

— Достаточно, — сказала я.

— Бросьте, вы должны быть в хорошем настроении, когда приедет ваша матушка!

— Вы действительно думаете, что они ее найдут?..

— Они обязательно ее найдут. Их четверо, поехали они в разных направлениях… Они должны найти ее — или на дороге, или в одной из гостиниц.

— Но ведь была только одна — «Красная и белая роза». Ее там не было!

— Может быть, она приехала туда позже?

— Мне надо было остаться там.

— Нет, вам лучше здесь…

У меня слегка закружилась голова. Думаю, из-за шока, да еще вино. Голос его стал звучать приглушенно, будто издалека.

— Позвольте дать вам немножко куропатки. Комната слегка покачивалась. Я думала: «Боже, помоги мне!»— вино было крепкое. Он с улыбкой наблюдал за мной, разрезая куропатку ножом. Лицо его стало расплываться. Я услышала свой голос:

— Я думаю… я думаю, мне лучше уйти! Я встала. Он был рядом. Вдруг комната и все остальное стали куда-то уплывать, и только лицо его было предо мной… Глаза его были огромными… Не было ничего, кроме этих больших темных омутов… Мне казалось, я пытаюсь плыть, в этих темных омутах, но я тонула. Внезапно я почувствовала, что меня подхватили. Я знала, что это он держал меня. Я услышала его голос, странный и вкрадчивый:

— Все хорошо! Все очень хорошо!

Я очнулась, что-то случилось со мной. Я не знала, где находилась. Откуда-то на стену лился свет. Я была другая, что-то изменило меня. Я ахнула — я была голой! На мне была только легкая простыня и больше ничего!

Я села. Я была в кровати… Это была та кровать с четырьмя столбиками, которую я видела вечером. В эту минуту память вернулась ко мне: я приехала в замок Пейлинг, моя матушка и я были разлучены, я сидела за столом, ела, пила — и все!

Ужасная мысль сверлила мой мозг. Что произошло ночью? Этого не могло быть! И все же я знала, это было! Память постепенно возвращалась ко мне. Это вино притупило мое сознание, оно изменило меня. Я знала, Эдвина говорила мне, что есть такие травы, которые действуют на сознание, и ты уже не понимаешь, что происходит… Должно быть, я видела сон, и все же я чувствовала изменения в теле.

Это было невозможно! Я осторожно встала на колени и отодвинула полог. Дневной свет пробивался сквозь занавеси. Моя одежда лежала кучей на полу. Я посмотрела на свое тело и увидела синяки. И тогда я все поняла. Касвеллин вошел через дверь, ведущую, должно быть, в эту комнату, из прихожей. Он был в халате, надетом, как я догадалась, на голое тело. Я схватила платье и прикрылась им.

— Такая скромность тебе идет! — сказал он. Он засмеялся и снова стал тем, кем был тогда в гостинице, во всем своем наглом триумфе. Если я колебалась раньше, то теперь все сомнения исчезли.

— Я должна знать, что произошло! — сказала я.

— Ты ничего не помнишь?

— Что было в вине?

— Немного моего специального… лекарства!

— Вы… вы все это подстроили?

— Так получилось!

— Мой отец убьет вас!

— Полагаю, он ловко дерется на шпагах? У меня такая же репутация.

— Вы думали, вам разрешат сделать… то, что вы сделали, и оставят безнаказанным? Вы поплатитесь за это жизнью!

— Я был очень галантен: ничего против вашей воли!

— У меня не было воли! Что вы со мной сделали?

— Сделал из тебя женщину, Линнет! Какое глупое имя: коноплянка, птичка! В тебе нет ничего от птицы, ты — тигрица в своей страсти!

— Моей страсти?..

— О да, страсть была! Тебе это понравилось, верь мне! Это было чудесно для нас обоих.

— Уходите, я хочу одеться и немедленно уехать!

— Жаль, мы были так счастливы вместе… ты и я. И у меня новость: твоя матушка дома. Я послал гонца вчера вечером заверить ее, что ты в безопасности.

— В безопасности?

— Конечно. Я сказал, что ты сегодня вернешься к ней.

— О, Боже, — пробормотала я, отвернувшись, — что мне делать?

— Есть несколько вариантов на выбор. Сначала — самый привлекательный: мне нужна жена, и, попробовав, я нахожу тебя вполне подходящей.

— Вы оскорбляете меня, я скорее умру!

— Но ты не была так уж несчастлива ночью: ты откликалась с большой охотой.

— Я ничего не помню. По крайней мере, я могу быть благодарна за это.

— Ты вспомнишь! Память будет прятаться в темных уголках твоего сознания. Маленькая девственница, которой ты была, не хочет помнить? Но ты забыла, что ты уже не девственница. Повторяю: ты сама этого очень хотела, а как я могу отказать леди, чьи желания совпадают с моими собственными?

— Замолчите!

— Ты не должна так говорить с твоим хозяином.

— Вы никогда им не будете.

— Почему же? Мы можем быть просто нетерпеливой парой, которая опередила свои свадебные клятвы.

— Это кошмар! Это не может быть правдой!

— Это правда, и это довольно обычное дело. Ты пришла сюда, выпила слишком много вина, и это высвободило твои природные инстинкты. Как я уже сказал тебе, я не тот мужчина — и ты немного таких найдешь, — чтобы отказать себе в том, что так изумительно предлагают! Ты никогда не найдешь себе такого любовника, как я, никого, кто галантно предложил бы тебе руку и сердце после твоего распутного поведения, как многие бы это назвали. Полно, не смущайся, я видел тебя голой, вспомни. Ты красива, а с годами будешь еще красивее. Что же? Как тебе нравится стать хозяйкой замка Пейлинг?

— Уйдите, — сказала я, — я хочу уехать! Я больше ни минуты здесь не останусь.

К моему удивлению, он встал и поклонился:

— Прежде чем мы поедем, ты должна поесть. Я велю, чтобы тебе что-нибудь приготовили, а потом провожу тебя домой.

Я осталась одна, посмотрела на кровать, занавеска была отдернута. Я вздрогнула: какой же я была дурой! Мне не следовало сюда приезжать! Какая злая шутка судьба — так отдать меня в его руки! Он сказал, что я буду помнить. Могла ли я вспомнить странные ощущения, которые страшили меня и приводили в восхищение… как и он сам. Я торопливо оделась, стремясь скрыть свои синяки.

Вошла одна из служанок с кружкой эля, куском кукурузной лепешки и мясом. Я не могла есть, но немного попила.

Во дворе стояли уже оседланные лошади. Колум выглядел свежим и энергичным.

Он помог мне сесть на лошадь, взял мою руку, посмотрел мне в лицо, будто умоляя о чем-то, но я видела насмешку в его глазах.

Он сказал:

— Впереди у нас длинный путь, госпожа.

— Я хочу ехать как можно быстрее!

Мы двигались молча, дорога шла вдоль побережья.

— Только пятнадцать миль, — сказал он. — Видишь, не такие уж мы дальние соседи.

— Тем хуже, — резко ответила я.

Моя матушка была в безопасности. Я верила этому и, так мне не надо было бояться за нее, могла думать о чудовищности того события, которое со мной случилось.

Не я первая, не я последняя: многие мужчины, такие, как он, даже не утруждали себя тем, чтобы сначала дурманить свою жертву. По крайней мере, я была избавлена от сознания того, что делала. Что бы он ни говорил, я не могла вспомнить, что произошло. Были только слабые, неясные шевеления где-то внутри… только знание того, что я изменилась.

День был яркий, ослепительный, совсем не под стать моему настроению: он должен был бы быть серым, мрачным. Раз или два Колум вдруг запевал — это были охотничьи песни. Впечатление такое, будто он доволен жизнью и собой и не может скрыть удовольствия.

Я молчала, отвечая только на его реплики, и то как можно резче. Когда мы проехали несколько миль, он сказал, что лошадям надо отдохнуть да и нам тоже.

Мы нашли гостиницу и остановились там. Он въехал во двор в своей обычной напыщенной манере, которая тем не менее немедленно привлекла к нему внимание. Пока смотрели за лошадьми, мы вошли в гостиную, где нам принесли эль и пироги.

Мы были в гостинице одни, что мне не понравилось. Лучше бы, если кто-нибудь там был, чтобы я могла не разговаривать с ним.

— Не будь такой мрачной, — сказал он. — Девушка не должна скорбеть о потере своей девственности! Знаешь, не такое уж это сокровище. Только те, кто боятся, что никогда не потеряют ее, так ее ценят.

Я молчала.

— Ты глупа, моя девочка. Я не буду называть тебя твоим смешным именем.

— Я не принадлежу к числу ваших девочек!

— Но ведь ты моя любовница и знаешь это. Я встала и подняла было руку, чтобы ударить его, но он поймал ее.

— Спокойно! — сказал он. — Мы не хотим шуметь, не правда ли? А если бы хозяин вошел? Что я должен сказать? Что мадам делила со мной постель этой ночью и теперь жалеет об этом?

— Вы лжете!

— Это ты лжешь, а я говорю правду, и скажу больше: ты мне нравишься… очень нравишься. Я женюсь на тебе!

— Я никогда не выйду за вас замуж!

— Вполне возможно, что ты захочешь выйти за меня.

— Захочу?!

— Это была такая ночь! — сказал он, глядя в кружку с элем. — Редкая ночь. А если у тебя будет ребенок?

Я уставилась на него:

— Это невозможно!

— Посмотрим, и это меня не удивит. Я бы сказал, ты оказалась довольно страстной девицей. У тебя будет ребенок, у тебя и у меня! Я клянусь, мы заложили начало.

— Нет! — взвизгнула я. — Нет! Поедем, я не могу больше выносить ваше общество!

— Тогда поедем, я довезу вас до дома вашего батюшки.

— Чем скорее я избавлюсь от вас, тем лучше. Выходя, он сказал:

— Не раздумывай слишком долго. Кто знает, я могу найти кого-нибудь еще, кто мне придется по вкусу. Я готов взять себе жену, но терпение не относится к числу моих достоинств!

— Мне будет жаль ее. Он засмеялся.

— Будем надеяться, что это будешь ты. Себе всегда сочувствуешь больше, чем другим, моя птичка. Брр! Линнет, коноплянка! Скорее, орленок, я бы сказал! Для меня ты будешь «Девочкой», пока не станешь «Женой».

— Я думаю, что после сегодняшнего дня у вас никогда не появится случая назвать меня как-нибудь!

— Посмотрим, — сказал он.

Мы продолжали ехать, и я в жизни так не радовалась, когда увидела знакомый портик со львами по бокам. Матушка, услышав, как мы подъезжаем, выбежала из дома. С ней были Дженнет и моя сестренка Дамаск. Я спрыгнула с лошади и кинулась в ее объятия.

— Дорогое дитя! — шептала матушка. — О, моя дорогая Линнет! Какая ужасная ночь!

Какое счастье было видеть ее перед собой, и я забыла обо всем, кроме того, что мы, наконец, вместе. Она смотрела на меня, а я подумала, какое ужасное волнение она испытала, пока не получила известие обо мне.

Я задрожала при мысли, что ей еще предстоит испытать, когда она узнает обо всем, со мной случившемся.

И вдруг я вспомнила о Колуме. Он стоял там, широко расставив ноги, снисходительно наблюдая за нами, будто отдавая нас друг другу. Мне хотелось вбежать в дом и спрятаться. Я видела, что он ехидно смотрит на меня. Ждал ли он, когда я назову его своим соблазнителем, чтобы он мог заявить, что я и не думала сопротивляться? Вероятно, он считал, что ему поверят больше, чем мне.

Казалось, эти минуты во дворе длились целую вечность. Будто само время остановилось, ожидая, что же я сделаю. Я могла разоблачить его.

И что потом? Моего отца не было дома, но, когда он вернется, он убьет Колума Касвеллина или сам будет убит. В этом не было смысла: что сделано, то сделано.

Я сама себе удивлялась. Неужели я уже смирилась? Я хотела уйти от него и подумать, что же делать дальше. Я должна подождать, подумать над тем, что произошло, спросить себя, что мне теперь делать.

Теперь моя матушка говорила:

— С вашей стороны было очень любезно послать сообщение, что моя дочь в безопасности, и как можно скорее доставить ее домой.

— Я сделал только то, что на моем месте сделал бы любой джентльмен! — сказал он, склонив голову.

Мне стоило большого труда не закричать на него и не разоблачить его, рассказав, какой он негодяй, но я понимала, что это еще более огорчит мою матушку.

— Войдите в дом и подкрепитесь, — пригласила матушка.

Она ввела его в Лайон-корт. Он сделал ей комплимент, сказав, что дом просто прелестный.

— Он такой современный по сравнению с замком Пейлинг. В старые времена строили просторно, но не обращали внимания на уют. Конечно, время от времени мы улучшаем замок, но куда лучше делать все, как надо, с самого начала.

— В старых домах есть что-то завораживающее, — сказала матушка.

— О да, в них так много происходит! Когда я размышляю о тяжких преступлениях моих предков, то начинаю думать, что замок должен быть населен злыми духами.

Матушка провела его в комнату, выходящую на галерею. Дамаск смотрела на Колума с восхищением: он, наверное, казался ей великаном. Он взял ее на руки и поднял высоко над головой. Меня раздражало то, что она так явно восхищалась им.

— Вы понравились Дамаск, — сказала матушка.

— Мне она тоже понравилась. Какое необычное имя! В вашей семье все имена оригинальны!

Матушка была польщена. Она не замечала, что он насмехался над ней — Дамаск названа в честь бабушки: та родилась в год, когда доктор Линакр привез дамасскую розу в Англию.

— А Линнет? — спросил он, ласково улыбаясь мне.

— Мы думали, что будет мальчик, и решили назвать ее Пени — семейным именем. В последний момент мы раздумали, а она была так похожа на птичку…

Я готова была сгореть со стыда. Что случилось со здравым смыслом матушки? Неужели она не понимала, что этот человек был врагом? Конечно, она же не знала, как он обошелся со мной! Она видела в нем только моего спасителя.

Я хотела сказать всю правду. У меня было такое чувство, будто он ждет, когда же я это сделаю, и даже надеялся на это, но что-то удерживало меня. «Подожди, — говорила я себе. — Не действуй сгоряча, подумай сначала».

Я ждала, что он уйдет и я смогу пойти в свою комнату. Я хотела снять с себя одежду, рассмотреть синяки, вымыться и надеть все чистое. Как будто я могла очиститься… когда-нибудь!

— Дорогая Линнет, — сказала матушка, — ты совсем без сил.

— Я хотела бы пойти в свою спальню, помыться и отдохнуть…

— Ну конечно. — Она улыбнулась Колуму Касвеллину. — Вы извините. Умоляю, не торопитесь уезжать! Очень жаль, что мужа нет дома. Вам могут приготовить комнату, где вы отдохнете после такой поездки.

— Я привык к путешествиям, а поскольку моя миссия закончена, я должен возвращаться. Я поднялась, матушка позвала Дженнет.

— Ты должна отдохнуть, дорогая, — сказала она мне. — Это было тяжелое испытание.

Я хотела крикнуть: «Ты не знаешь, что это за испытание!»Я чувствовала на себе насмешливый взгляд Колума, как бы вынуждающий меня сказать матушке всю правду.

Вошла Дженнет, и матушка велела ей принести в мою комнату горячей воды, а она сама принесет мне посеет , который ее бабушка готовила, чтобы восстановить силы.

Дженнет взяла за руку сопротивляющуюся Дамаск, а я холодно простилась с Колумом Касвеллином.

Он поклонился.

— Рад был оказать вам услугу, особенно после моего неподобающего поведения при первой встрече!

— Но вы все-таки оставили комнату за нами, — сказала матушка.

— Мадам, можете ли вы простить меня за грубые манеры? Признаюсь, что выпил слишком много вина.

— Я готова простить вам все за то, что вы сделали этой ночью.

Мне хотелось кричать, я видела его тайную радость. Он же сказал, что был одержим дьяволом, и это было похоже на правду.

Я пошла в свою комнату, там было легче думать. Дженнет принесла горячей воды, я сняла все с себя. Я невольно представила себе, как он снимает с меня одежду. Никогда больше не надену ее! Я вымылась и надела все чистое. Странно, но я почувствовала себя лучше. Я подошла к окну, услышав голоса внизу: матушка показывала ему наш сад.

К сожалению, Касвеллин поднял голову и увидел меня. Он поднес руку к губам и, как тогда, в первый раз, послал мне воздушный поцелуй.

Хорошо, что матушка не видела меня! Я торопливо отошла от окна.

Когда матушка вошла с напитком, я лежала в кровати. Она встал на колени у кровати и положила руку мне на лоб.

— О, Линнет, не думаю, что когда-нибудь забуду тот момент, когда увидела, что тот человек ускакал с тобой! Нам не следовало ехать туда, и надо было взять больше конюхов для охраны. В следующий раз надо проследить, чтобы они были вооружены. Слава Богу, что этот человек очутился там. Кто бы мог подумать, что он окажется тем, кто нам так не понравился в гостинице!

Надо все рассказать ей прямо сейчас, она посоветует мне, что делать. «Не сейчас, — подумала я. — Я еще не готова к разговору. Я должна подумать».

Подумать! Да я только об этом и думаю. Это мне снится, стоит перед глазами, когда просыпаюсь. Я уже не была уверена, вообразила ли я себе все или это случилось в действительности. Я только знала, что никогда уже не буду прежней. Проходили дни, и я начала сознавать, что ничего не скажу матушке: это будет слишком мучительно для нас всех.

— Я хотела бы пойти в свою спальню, помыться и отдохнуть…

— Ну конечно. — Она улыбнулась Колуму Касвеллину. — Вы извините. Умоляю, не торопитесь уезжать! Очень жаль, что мужа нет дома. Вам могут приготовить комнату, где вы отдохнете после такой поездки.

— Я привык к путешествиям, а поскольку моя миссия закончена, я должен возвращаться. Я поднялась, матушка позвала Дженнет.

— Ты должна отдохнуть, дорогая, — сказала она мне. — Это было тяжелое испытание.

Я хотела крикнуть: «Ты не знаешь, что это за испытание!»Я чувствовала на себе насмешливый взгляд Колума, как бы вынуждающий меня сказать матушке всю правду.

Вошла Дженнет, и матушка велела ей принести в мою комнату горячей воды, а она сама принесет мне посеет , который ее бабушка готовила, чтобы восстановить силы.

Дженнет взяла за руку сопротивляющуюся Дамаск, а я холодно простилась с Колумом Касвеллином.

Он поклонился.

— Рад был оказать вам услугу, особенно после моего неподобающего поведения при первой встрече!

— Но вы все-таки оставили комнату за нами, — сказала матушка.

— Мадам, можете ли вы простить меня за грубые манеры? Признаюсь, что выпил слишком много вина.

— Я готова простить вам все за то, что вы сделали этой ночью.

Мне хотелось кричать, я видела его тайную радость. Он же сказал, что был одержим дьяволом, и это было похоже на правду.

Я пошла в свою комнату, там было легче думать. Дженнет принесла горячей воды, я сняла все с себя. Я невольно представила себе, как он снимает с меня одежду. Никогда больше не надену ее! Я вымылась и надела все чистое. Странно, но я почувствовала себя лучше. Я подошла к окну, услышав голоса внизу: матушка показывала ему наш сад.

К сожалению, Касвеллин поднял голову и увидел меня. Он поднес руку к губам и, как тогда, в первый раз, послал мне воздушный поцелуй.

Хорошо, что матушка не видела меня! Я торопливо отошла от окна.

Когда матушка вошла с напитком, я лежала в кровати. Она встал на колени у кровати и положила руку мне на лоб.

— О, Линнет, не думаю, что когда-нибудь забуду тот момент, когда увидела, что тот человек ускакал с тобой! Нам не следовало ехать туда, и надо было взять больше конюхов для охраны. В следующий раз надо проследить, чтобы они были вооружены. Слава Богу, что этот человек очутился там. Кто бы мог подумать, что он окажется тем, кто нам так не понравился в гостинице!

Надо все рассказать ей прямо сейчас, она посоветует мне, что делать. «Не сейчас, — подумала я, — Я еще не готова к разговору. Я должна подумать».

Подумать! Да я только об этом и думаю. Это мне снится, стоит перед глазами, когда просыпаюсь. Я уже не была уверена, вообразила ли я себе все или это случилось в действительности. Я только знала, что никогда уже не буду прежней. Проходили дни, и я начала сознавать, что ничего не скажу матушке: это будет слишком мучительно для нас всех.

Отец вернулся домой, и, когда дом наполнился его живой энергией, я сказала себе, что он никогда об этом не узнает. Я представляла, что случится, если он узнает: он схватится за свою абордажную саблю и не успокоится, пока не получит голову Колума Касвеллина.

Мне не было жаль этого человека, но от одного чувства я никак не могла отделаться. Во мне росло убеждение, что в какой бы конфликт он не вступил, он выйдет победителем. Колум был очень похож на моего отца, но он был молод, а отец уже нет. Нельзя позволить Колуму Касвеллину внести трагедию в нашу семью, и единственный способ не допустить этого — мое молчание. Отвратительные события той ночи должны остаться моей тайной… и его.

ПОСПЕШНАЯ СВАДЬБА

Прошло Рождество. Как всегда, были обычные торжества, хотя отец сказал, что завершение этого победного года должно быть отпраздновано по-особому. С той ночи прошло уже больше месяца, но она еще мучила меня. Матушка заметила, что я изменилась, и спросила, не заболела ли я? Я уверила ее, что здорова, и опять ничего не сказала. Это было странно, ибо раньше я всегда делилась с ней, но сейчас я не могла говорить.

Мы украсили большой зал остролистом и плющом. Было много песен, танцев, играли в карты и кости. Слуги радовались этому, потому что им разрешались такие игры только на Рождество, поэтому, как и все запретное, это доставляло еще большее удовольствие. Существовал закон, запрещавший ремесленниками и слугам играть в азартные игры, что, по нашему мнению, было для их же блага. Конечно, состоятельный человек мог делать все, что захочет. Отец любил играть, он по натуре был игрок и поэтому снисходительно относился к слугам, нарушавшим этот закон. Поэтому Рождество отмечали игрой в кости, картами, всякими представлениями, маскарадом, и все было так, как, я помню, было всю мою жизнь.

— В прошлое Рождество, — сказала матушка, — страх перед испанцами, как черная пелена, висел над нами. В этом году мы свободны.

Хотела бы я чувствовать себя свободной! Пелена еще чернее висела надо мной, ибо национальное бедствие не так поражает нас, как личное.

К празднику Нового года, помня наше приглашение, должны были приехать Лэндоры. Любящий похвастать своими владениями, отец пожелал поразить их своим богатством. Матушка резко заметила, что Лэндоры сами богаты и этим их не удивишь, особенно если это богатство будут специально совать им в нос. Но отец все делал так, как хотел. Я знала, что ему не терпелось поделиться перспективами своих новых деловых интересов.

Он сказал, что Новый год надо отметить так же, как Рождество. Кому достанется безделушка, спрятанная в пирожке или пудинге, тот и будет Королем Дураков, и это сделает праздник еще радостнее. Встреча Нового года будет веселой, ибо, по его предсказанию, это будет год процветания Англии.

Матушка сказала мне:

— Приятно будет вновь увидеться с Лэндорами. Не так ли, Линнет?

Она внимательно смотрела на меня, а я не могла встретиться с ней глазами. Я ответила, что мне будет тоже приятно.

— Мне кажется, что они поддержат твоего отца в этом начинании. Наверное, в будущем мы будем часто с ними видеться.

Я понимала, что она уже планировала мою свадьбу. Вот и настало время сказать ей. Я начала:

— Мама… — И увидела ее мечтательный взгляд. Мысленно она уже видела невесту, жениха, приготовления к свадьбе. И опять я не смогла заставить себя рассказать о ночи в замке Пейлинг.

В последний день старого года приехали Лэндоры. Фенимор взял мои руки в свои и улыбнулся. Я почувствовала, как сердце у меня подпрыгнуло. Он так отличался от Колума Касвеллина! Какой он был добрый и ласковый…

Отец и матушка во дворе приветствовали гостей. Отец громко отдавал приказы, заставляя слуг бегать туда-сюда, матушка же спокойно распоряжалась.

Мы провели гостей в их комнаты, и они доставили удовольствие отцу, восхитившись Лайон-кортом. Запах жареного мяса и кондитерских изделий наполнял дом, и в тот вечер за столом собралась очень веселая компания. Эдвина пришла с Карлосом, потому что Карлос очень заинтересовался новым предприятием и собирался войти в долю, как и Жако, а молодой Пени намеревался узнать об этом побольше.

Беременность Эдвины уже стала заметной, она изменилась, стала, на мой взгляд, красивее, потому что лицо ее было таким умиротворенным. Она всегда волновалась, когда Карлос уходил в море, а теперь у нее будет ребенок, о котором надо будет заботиться, и она будет спокойнее.

Оставаясь со мной наедине, она говорила о будущем ребенке:

— Я так счастлива, Линнет! Я так его хотела… и Карлос тоже. Мы думали, что это никогда не произойдет, и вот, пожалуйста. Не странно ли? Мы уже так давно женаты, а есть женщины, которые беременеют с первого раза. Я уже начала думать, что со мной что-то не в порядке.

Я сказала ей, что просто замечательно видеть ее такой радостной, и спросила, кого она хочет — мальчика или девочку.

— Карлос, конечно, хочет мальчика. Мужчины всегда хотят мальчиков.

— Матушка говорит, что мужчины так собой восхищаются, что хотят иметь точную свою копию. Эдвина засмеялась:

— А мне все равно, я просто хочу ребенка. Настанет день, и ты узнаешь, что я чувствую, Линнет.

Последовала неделя приятного дружеского общения. Мужчины часто собирались вместе поговорить о кораблях и торговле, которой они собирались заниматься по всему свету. Отец пригласил Лэндоров на свои корабли, которые стояли в Саунде, и они уже планировали, как их перестроить, чтобы сделать более пригодными для нового дела. Матушка была очень счастлива. Она уже решила, что Фенимор предназначен для меня, и верила, что еще до отъезда гостей будет сделано объявление о предстоящей свадьбе.

Это будет в Новый год — такая возможность вдруг пришла мне в голову и напугала. Ведь это же могло случиться. Фенимор сам уже предлагал это. Конечно, я не была уверена, но скоро я это услышу, и что мне тогда делать?

Я притворилась, будто у меня болит голова, и заперлась в своей комнате. Матушка послала ко мне Дженнет с поссетом. Дженнет была очень болтлива, и разговор ее, как всегда, вертелся вокруг мужчин. Матушка обычно говорила: «Дженнет такая, какая есть. Мы не можем ее винить».

Дженнет села на кровать и протянула мне напиток.

— Вот, госпожа Линнет, выпейте. Это заставит вас уснуть, и вы будете в полном порядке.

— Спасибо, Дженнет, — сказала я.

Она приблизила ко мне лицо и испытующе посмотрела на меня:

— Госпожа Линнет, с вами ничего не случилось?

— Что ты имеешь в виду?

Она покраснела. У нее была привычка краснеть, когда она думала о чем-то бестактном, и, хотя у нее было много любовников, производила впечатление девственницы. Я думаю, именно это и привлекало к ней мужчин.

— О-о… ничего, госпожа. Тот джентльмен в гостинице. — Она хихикнула. — Бог мой, я помню как он приехал в гостиницу и как повел себя. Сразу было видно, каков он из себя. Он напомнил мне капитана. — Она с почтением произнесла имя моего отца. Больше всего она гордилась тем, что он сделал ей ребенка. Жако был ее единственным ребенком, несмотря на многочисленных любовников. Она продол жала хихикать по поводу «того человека в гостинице»и пристально наблюдать за мной. — А потом он спас вас. Когда я смотрела, как схватили вашу лошадь и он помчался за вами… Бог мой! Я сказала:

— Я постараюсь уснуть, Дженнет.

— Да, госпожа. — Она посмотрела на меня. — А потом он привез вас в свой замок? Это как в старой сказке о рыцарях и дамах, о которых поют менестрели.

В глазах ее появилось мечтательное, плутоватое выражение. Я подумала: «Она знает, что случилось». Значит, по мне видно? Меня охватило беспокойство.

Наступила Двенадцатая ночь. Это была кульминация празднеств. На следующий день остролист и плющ уберут и торжественно сожгут на лугу, если их не сжечь, это принесет несчастье.

Подали торт, который специально пекли для этой ночи, и все старались угадать, кому достанется запеченный серебряный пенни.

Он достался Фенимору. Отец как глава дома объявил:

— Я короную тебя Королем Дураков до полуночи. — И на голову Фенимора была возложена корона, которой мы пользовались каждый год. Мой отец, капитан Лэндор и двое самых высоких слуг пронесли его вокруг зала, и он мелом ставил крест на балках, где мог достать, повторяя нараспев:

— Защити этот дом от проклятия дьяволов и злых духов и от всех колдовских и злых чар!

Мы играли в разные игры. Матушка спрятала «сокровище», и мы должны были парами искать его. Мне было приятно, когда Фенимор, Король Дураков, выбрал меня своей парой, и даже если бы я хотела, то не могла бы отказать ему, потому что он был в эту ночь «Королем».

Мы ушли, держась за руки. Фенимор высоко держал свечу, и я чувствовала, что наши родители с одобрением смотрели нам вслед. Я была уверена, они решили, что это подходящий момент объявить о нашей помолвке, — семейные узы скрепят деловые. Я должна была показывать дорогу, так как, естественно, он не знал дома так хорошо, как я.

Матушка изобрела ключи к разгадке, когда находка одного ключа вела к следующему. Это была игра, в которую мы играли, сколько я себя помню, и охота за «сокровищем» была кульминацией любых наших сборищ. Это свидетельствовало о том, как они доверяли Фенимору, позволив мне уйти с ним. Обычно молодые люди ходили в парах со старшими. Конечно, Фенимор был «Королем»и мог поступать как пожелает, но если бы кто-нибудь другой был на его месте, например Касвеллин, они никогда не позволили бы. Почему я постоянно думала об этом человеке? Что за вопрос! Как я могла забыть его? Какое роковое, ужасное путешествие! Оно должно повлиять на всю мою жизнь. Как странно, что это могла сделать всего одна ночь. Фенимор спросил:

— Вам холодно?

— Нет, нет. — Я вздрогнула. — Просто так. Говорят, «кто-то прошел по моей могиле».

А сама подумала: «Могила моей невинности, которая теперь умерла, но недостаточно глубоко зарыта». Он взял меня за руку.

— Мы найдем «сокровище»? — спросил он.

— Это зависит от того, насколько вы умны.

— Вы же умная. Я это подозреваю. Вы очень необычная девушка, Линнет.

Мы пересекли зал и поднялись на возвышение. Там была дверь, ведущая в небольшую комнату и гостиные, которыми мы пользовались, когда были одни, ибо мода менялась, а в семьях, как наша, только по праздникам обедали в зале со всеми слугами, которые садились за нижний конец стола.

Мы осмотрели эти комнаты, но нам не удалось найти ни одного ключа. Думаю, наши мысли были заняты не охотой за «сокровищем». Мы поднялись по лестнице и пошли по галерее. Фенимор сел на подоконник и потянул меня за руку, приглашая сесть рядом. Он поднял свечу и посмотрел мне в лицо. Затем поставил свечу и сказал:

— Линнет, я хочу вам что-то сказать. Сердце у меня забилось, так как я знала, что он хотел сказать, и хотела его остановить. Я хотела, чтобы он подождал, пока эта ночь в замке Пейлинг отойдет от меня как можно дальше. Я хотела знать, смогу ли я выкинуть это из головы, все забыть, чтобы мне казалось, что этого никогда не было. До тех пор пока я не буду в этом уверена, я не хотела знать, что было на уме у Фенимора. Он продолжал:

— Я так счастлив, что наши родители собираются работать вместе. Я так восхищаюсь вашим отцом, хотя я совсем другой человек, а он, думаю, хотел бы, чтобы я был похож на него.

— Почему он должен этого хотеть?

— Потому что по натуре он — искатель приключений и вел жизнь, полную опасностей.

— Я думаю, не все его поступки вызывали восхищение.

— Он храбрый капитан. Королева хвалила его. Он из тех людей, которые спасли нашу страну от испанцев, вот почему замечательно, что теперь он готов начать другую кампанию… уже мирную.

— Необязательно быть агрессивным, чтобы добиться успеха.

— Я согласен с вами, но я вот что хочу вам сказать. Наши семьи будут сотрудничать, Линнет. С того момента как мы впервые встретились, я почувствовал к вам большую симпатию. Но если бы ваш отец не присоединился к нам, мои чувства не изменились бы.

Я должна была его остановить, он не должен продолжать и просить меня выйти за него… пока.

Я беспомощно протянула руку, а он взял ее и поднес к губам. Во мне проснулись воспоминания. Я вдруг почувствовала горячие жесткие губы на своем теле. Забуду ли я когда-нибудь?

Какой Фенимор был мягкий, какой ласковый! Мне нужна была ласка, я все отдала бы, чтобы повернуть время на два месяца назад. Матушка тогда сказала:

«Мы поедем этой дорогой, это не так далеко». И мне эта идея понравилась. Потом сцена в гостинице и этот кошмар на дороге, а потом… это забытье и то, что случилось, чему не было сил противиться. Если бы этого никогда не случилось!

Фенимор все еще держал мою руку в своей.

— Наши семьи хотят этого, Линнет, и это делает меня таким счастливым. Мы должны пожениться. Вы будете жить недалеко от вашего дома, ваша матушка будет приезжать к нам, так что вы не расстанетесь. Я знаю, как вы любите друг друга.

— Пожалуйста, не продолжайте, Фенимор! — воскликнула я.

— Почему, Линнет? Ведь вы же знаете, что я люблю вас. Я думаю, что и я вам небезразличен…

— Я не могу так сказать, — глупо запинаясь, проговорила я. — Мне нужно время. Это так внезапно… я не готова.

— Мне нужно было подождать, вы так молоды и невинны…

Я была рада, что он не мог видеть, как покраснели мои щеки. Я пыталась заглушить воспоминания, но ведь с тех пор я только этим и занимаюсь…

Фенимор раскаивался, он не хотел причинять мне страдания.

— Моя дорогая Линнет, мы больше не будем об этом говорить. Я слишком тороплю события, я должен был подождать, подготовить вас. Я не думал, что вы не поймете меня. Вернемся к этому вопросу позднее. Но я сказал вам о своих чувствах, и скоро я вас снова спрошу, — продолжал он. — Линнет, обещаете ли вы подумать об этом?

— Я подумаю…

— Видите ли, моя дорогая, мы могли бы быть так счастливы вместе. У нас будет прекрасное общее занятие. Я помню, как вы заинтересовались тогда, когда я впервые заговорил об этом. У наших семей будет общее дело, мы все будем вместе.

— Да, я вижу, Фенимор, какой вы хороший, какой добрый. Дайте мне время…

— У вас будет время, любовь моя, — сказал он. — Конечно, пока это слишком быстро. Я был глуп, Линнет, я поторопил вас. Ну ничего, подумайте о моих словах. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были счастливы.

Я встала.

— Пожалуйста, Фенимор, — сказала я, — давайте доиграем эту игру и попытаемся найти «сокровище». Он мягко ответил:

— Наше сокровище в нас самих, Линнет. Опять дрожь пробежала по моему телу. Мне хотелось быть той самой девушкой, которой я была до злополучной ночи в замке Пейлинг. Я хотела быть молодой и невинной, любить Фенимора, но я не знала, что делать, ничего не знала: любила ли я Фенимора, могла ли я выйти за него замуж, а больше всего, что случилось в ту ночь, когда Колум Касвеллин наполовину притупил, наполовину разбудил мои чувства и сделал из меня женщину, когда, по сути дела, я была еще ребенком.

Я пыталась думать о «сокровище», и мне даже удалось найти несколько ключей. Мы почти победили, но Карлос и Эдвина все-таки опередили нас.

Матушка внимательно смотрела на меня. Она была разочарована, что не смогла объявить в тот вечер о моей помолвке.

На следующий день мы сняли все украшения, снесли их на поле и торжественно сожгли. Праздники Рождества и Нового года были закончены. «На будущий год в это время, — подумала я, — эта ночь в замке Пейлинг будет так далеко, что я о ней даже и не вспомню».

Все домочадцы присутствовали при сожжении. По обычаю, все должны были принимать в этом участие, потому что неучастие могло накликать беду. Пламя уже догорало, когда мы услышали вдалеке крики. Один из слуг сказал:

— Это старая Мэгги Энфилд. Ее сегодня сожгут!

Я знала Мэгги Энфилд. Это была бедная старая женщина, почти слепая, с лицом, обезображенным многочисленными уродливыми коричневыми бородавками. Все считали ее ведьмой. Она жила в маленьком домике, почти хижине. Обычно мы брали еду и оставляли у ее двери. Матушка это делала, потому что жалела бедную старуху.

Несколько лет тому назад она была известна как белая ведьма. Она выращивала травы на клочке земли вокруг дома и варила зелья, излечивавшие разные болезни. Она умела готовить и приворотные зелья. Иногда у нее были так называемые периоды затворничества. Тогда она запиралась на несколько дней и молча сидела в своем доме, сосредотачивая все свои силы на определенном предмете, — так она могла находить потерянные вещи. Если пропадала овца или корова, люди шли к матушке Энфилд, платили ей, и почти всегда она указывала место, где можно было найти пропавшее животное.

Но ведьмы — черные ли, белые ли — жили, постоянно подвергаясь опасности, ибо никогда не знали, когда люди от них отвернутся. Фермеры, чей скот болел, родители, чьи дети неожиданно умирали, непонятно отчего, женщины, которые были бесплодны, — все можно было приписать злым чарам ведьмы. И когда люди приходили в ярость от своих неудач, казалось, они находили облегчение, изливая свою злость на очередную жертву.

Такая судьба постигла и Мэгги Энфилд. До меня доходили слухи, Дженнет сказала мне: у кого-то ребенок родился мертвым, чей-то скот болел, и видели, как Мэгги Энфилд проходила мимо дома, где умер ребенок, видели, что она смотрела на скот. И теперь люди решили, что она — ведьма черная и продала» душу дьяволу. Мэгги Энфилд выволокли из дома те, кто хотел ей отомстить, и собирались повесить на дереве.

Я содрогнулась. Долго еще я не буду ходить на Джиббет-Лэйн. Я ясно помнила первый раз, когда поехала к этому мрачному проезду. Там росли два дерева, образующие как бы виселицу. Едва ли найдется зрелище более жуткое, чем безжизненное тело, беспомощно раскачивающееся на дереве.

Теперь ритуал сожжения рождественских украшений был испорчен мыслью о старой Мэгги Энфилд в руках палачей. Отец собирался принять участие в этой зловещей процедуре, но матушка остановила его.

— Я не пойду, — спокойно сказала она, — и ты тоже не пойдешь, Джейк. Что подумают наши гости?

— Они подумают, что еще одно сатанинское отродье получило по заслугам.

— Они аристократы, не забывай об этом. Такой спектакль вызовет у них только отвращение.

— Справедливость ни у кого не должна вызывать отвращения.

Матушка потеряла терпение и отвернулась от него, затем подошла к Лэндорам и предложила им вернуться в дом. Она якобы боялась, что мясо, жарившееся на вертеле, превратится в угли.

Отец, как всегда, забавляясь открытым неповиновением матушке, не дал лишить себя удовольствия и уехал в другом направлении, он одобрял церемонию казни ведьмы.

Разговор о ведьмах был продолжен за столом. Отец яростно возражал.

— Женщина виновата и понесла справедливое наказание, — заявил он. — Отметины на ее лице доказывают это. Суккуб посещает ее по ночам, и такие отметины у нее по всему телу.

— Перестань, — сказала матушка. — Это просто бородавки, у многих они есть.

— Тогда скажи мне, почему она выводит бородавки у других, а у себя не может?

— Я не разбираюсь в таких делах, — резко ответила матушка.

— Оно и видно, — ответил отец. — Итак, матушка Энфилд соединилась со своим хозяином. Да сгорит она в аду!

— Почему? — спросила матушка. — Если она хорошо служила своему хозяину, может быть, он вознаградит ее?

— Будь моя воля, эта страна была бы очищена от ведьм, виселицы не пустовали бы.

Фенимор заметил, что часто невинных женщин обвиняли в колдовстстве только потому, что они были старые, жили одни, имели кошку, страдали косоглазием или бородавками.

— Если они невиновны, то должны доказать это, — горячился отец.

— Люди нередко слишком легко обвиняют других, — заметила матушка. — Может быть, им лучше посмотреть на свои недостатки, прежде чем осуждать других?

— Бог мой, женщина, — сказал отец, — мы говорим о колдовстве.

Он был нетерпим. У него были свои взгляды, и он не собирался от них отступать. Например, он обвинялся в изнасиловании. Карлос был живым тому доказательством — результат рейда на испанское побережье. То, что сделал со мной Колум Касвеллин, было поступком, который отец сам был не прочь проделать с любой женщиной, но он придет в ярость, когда узнает, что то же самое случилось и с его дочерью. Как говаривала матушка, его не переспоришь.

Теперь он горячо говорил о культе сатаны. Матушка сказала, что колдовство было всегда, еще до того, как христианство пришло на нашу землю. Оно было частью религии древних — почитание Рогатого Бога, которого христиане называют дьяволом. Мать сказала, что по субботам обычно проводились своего рода религиозные церемонии, на которых поклонялись Рогатому Богу, а так как нужно был населить землю, танцы у ног Рогатого Бога были ритуалом плодородия.

Пока она говорила, отец насмешливо на нее смотрел — в его взгляде была смесь гордости и ехидства. Фенимор сказал, что так оно и было, а способ, с помощью которого можно изжить колдовство, состоит не в пытках и убийствах беззащитных старух, а в том, чтобы отвлечь народ от старой языческой религии и обратить его в христианство.

— О, да ты реформатор! — со смехом сказал отец.

— Ну что ж, может быть, это не так уж и плохо? — ответил Фенимор.

— Совсем неплохо, — сказала матушка, тепло улыбаясь ему. Без сомнения, Фенимор ей очень нравился.

Ей удалось снова перевести разговор на тему торговли и нового проекта, ибо было ясно, что отец мог слишком увлечься и испортить всем настроение. Таким образом, неприятный разговор о повешении ведьмы был забыт, и оставшаяся часть дня прошла весело.

Утром Лэндоры уехали. Были намечены планы, перестраивались корабли, и новое дело готовилось к старту.

Теперь у меня не осталось никаких сомнений, и передо мной замаячила страшная правда: в результате той необычной ночи у меня будет ребенок. Я вдруг почувствовала, что меня загнали в угол.

Я, конечно, знала, что должна сказать об этом матушке. Отец ушел в плавание, и я специально выбрала этот момент, когда его не было дома. Я попросила мать прийти в мою спальню, так как мне нужно было сказать ей что-то очень важное.

Я встретила ее и сразу выпалила:

— Мама, у меня будет ребенок. Она уставилась на меня, не веря своим ушам, и я заметила как она побледнела.

— Линнет, нет!

— Боюсь, это правда.

— Фенимор?.. — начала она. — Я удивлена…

— Нет, не Фенимор, мама! Я стремилась подыскать правильные слова, но их не было.

— Не… Фенимор? — она была явно сбита с толку. И тут полились мои слова.

— Это было той ночью. Он… он привез меня в замок Пейлинг, это было там…

— Тот человек? — воскликнула она. Я кивнула.

— Ты… он… Ты любишь его?

Я закрыла глаза и покачала головой. В голове звучал его издевательский смех. Неужели я помнила его с той ночи? Может, ему все-таки удалось разбудить мои дремлющие чувства?

— Он привез меня в свой замок и там… Я не знаю, что случилось, я была совершенно без сил. Он велел приготовить для меня комнату… комнату с кроватью и пологом. Потом он привел меня в другую комнату, где был накрыт стол. Он сказал, что послал слуг найти тебя. Я ела и пила… и все. На следующее утро я проснулась в кровати… Я была голая и совсем другая!.. И там был он…

— Боже мой! — воскликнула матушка. — Твой отец убьет его!

— Я этого и боялась.

— Ты ничего мне не сказала!

— Я не была уверена…

Ужас уступил место любви. Мать заключила меня в объятия и стала баюкать, как ребенка.

— Маленькая моя Линнет, — сказала она, — не волнуйся, мы что-нибудь придумаем. Я бы убила его собственными руками!

Словно камень упал у меня с души. Я знала, что так и будет, когда я ей все скажу. Она найдет какой-нибудь выход, она всегда находила.

Со всеми своими проблемами я шла к матери, и, как только она о них узнавала, они тут же переставали быть непреодолимыми.

Мы, обнявшись, сели на кровати.

— Линнет, — спросила она, — что ты помнишь о той ночи?

— Я не знаю… Иногда я думаю, что что-то помню, иногда мне кажется, что я все выдумала. Я сидела за столом, он налил вина в мой бокал, сказал, что я изнурена и мне нужно подкрепиться.

— Дьявол! — воскликнула она. — О, Линнет, иногда я ненавижу мужчин! — Я поняла, что сейчас она думала об отце, о своей бурной жизни. Думаю, она натерпелась в свое время. У меня был брат Роберто, который сейчас где-то в Испании, — сын от ее первого странного брака, у моего отца были незаконнорожденные сыновья. Я пожалела, что раньше ничего ей не сказала. — А потом? — допытывалась она.

— Потом? Я выпила… и все поплыло у меня перед глазами. На меня опустился какой-то туман, я видела только его. Наверное, он поднял меня на руки и понес… Когда я проснулась, было утро, и я поняла, что что-то случилось…

Она молчала, крепко меня обняв.

— Я так испугалась, — добавила я.

— Ты должна была мне сразу все рассказать, Линнет.

— Что же мне делать? — спросила я. Она погладила меня по волосам.

— Не бойся, мы найдем выход. Если твой отец узнает, он отправится в замок Пейлинг, и это, наверное, для кого-нибудь из них кончится трагически.

— Но ведь он… — начала я.

— Да, — сказала она, — мужчины всегда поступают нелогично. То, что он считает обычным делом для себя, — насилие, когда дело касается других. Ты — его любимая дочь, это с дочерьми других можно плохо обращаться. — Она засмеялась горьким смехом, продолжая гладить меня по голове. — Лучше бы ты раньше мне это сказала, дорогая. Когда подумаю, что все время ты держала это в себе… И как этот человек… вел себя утром?

— Он смеялся надо мной. Он сказал, что я не сопротивлялась, что мы очень весело провели время в постели и наши желания совпадали.

— Он, действительно, негодяй! Ты должна его ненавидеть!

— Да, конечно, и…

— Думаю, я понимаю, — сказала она. — Ты помнишь что-нибудь из того, что случилось той ночью?

— Я не уверена… Может ли такое быть?

— Думаю, может, но та ночь прошла. Ничего изменить уже невозможно, ты носишь его ребенка. Ты уверена в этом, Линнет? Мы должны быть уверены, но я бы не хотела, чтобы кто-нибудь знал пока… даже мой врач. Мы должны только подумать о том, как нам поступить, ведь ты не замужем и беременна, а мужчина, который хочет с тобой соединиться, не отец твоего ребенка. Если бы это был Фенимор, он не повел бы себя так.

— Он совсем не такой, как Фенимор.

— Этот человек! — воскликнула матушка. — Эта его надменность в гостинице, этот страх перед ним… Чума на этих мужчин, которые думают, что люди существуют только чтобы служить им! Но давай подумаем, что делать, это теперь для нас самое важное, Линнет. Есть, конечно, травы, и Мэгги Энфилд могла бы их дать, но, увы, она болтается на виселице, бедная душа. Есть другое, но я боюсь таких вещей, Линнет, это не для тебя. Фенимор — хороший человек, терпимый, а это редко бывает… Я так надеялась, что ты выйдешь за него замуж.

— Теперь это невозможно.

— А что если сказать ему правду?

— Ты попросишь его быть отцом ребенка от другого мужчины?!

— Если он тебя любит, он это сделает.

— Я не могу просить его об этом.

— Я могла бы объяснить, что произошло… Я покачала головой:

— Это невозможно, мама. Колум Касвеллин будет знать, что ребенок его. В то утро он намекнул мне, что я могла забеременеть.

— Этот человек, действительно, дьявол!

— Он не даст этого забыть, он слишком близко живет. И он может захотеть ребенка, если это будет сын.

— Может быть, и так, — сказала матушка. — Мне кажется, остается одно — ты должна ехать в Лондон. Я отвезу тебя к своей матери, она будет заботиться о тебе, и ребенок может родиться там. Можно сказать, что ты вдова, что твой муж недавно умер. Это так далеко, что никто не сможет опровергнуть. Бабушка с удовольствием будет заботиться о тебе и о ребенке, ты будешь там спокойна.

— И оставить тебя?

— Наступает время, Линнет, когда матери расстаются с дочерьми.

— Ведь ты хотела, чтобы я вышла замуж за Фенимора, чтобы мы всегда были рядом?

— Не только это, Линнет. Я хотела этого, потому что чувствовала, что Фенимор хороший человек, и он был добр с тобой. Я так хотела, чтобы вы были вместе!

— Наверное, так и было бы, если бы не та ночь.

— Твой отец ничего не должен знать. Я боюсь этого человека, я боялась его уже, когда он вошел в гостиницу. У меня было чувство, что он принесет нам несчастье. Когда мы в то утро уехали из гостиницы, я почувствовала такое облегчение, что, казалось, это не соответствовало незначительности случившегося.

Теперь я все понимаю. Если бы мы поехали другой дорогой!

— В жизни часто так бывает, мама. Все зависит от того, правильной или не правильной дорогой пойдешь.

— Теперь мы должны быть уверены, что избираем правильный путь. Я рада, что ты со мной поделилась, Линнет, вместе мы найдем выход. Но долго откладывать нельзя, никто здесь не должен знать, что ты беременна. — Она быстро подсчитала. — Еще нет двух месяцев, и, если мы едем к бабушке, мы должны сделать это в следующем месяце.

— Что скажет отец?

— С ним надо быть очень осторожным. Он ждет объявления о твоей свадьбе с Фенимором и не поймет внезапного желания уехать в Лондон. Он может воспротивиться ему, и это нас задержит. Ты знаешь, как он нетерпелив. Теперь, когда он решил заняться общим делом с Лэндорами, он хочет, чтобы ты вышла замуж и дала ему внуков, чтобы они продолжали это дело, когда достигнут надлежащего возраста. Это самый лучший выход, Линнет, думаю, даже единственный выход. Ты, конечно, могла бы сказать Фенимору, он так благоразумен, и никто не сможет тебя обвинить. И, кто знает, может быть, он согласился бы жениться на тебе?

— Я бы не могла, мама. Только не с ребенком.

— Ты привыкла бы к этой мысли. Может быть, это было бы самое лучшее.

— Пожалуйста, не говори ему.

— Не будем торопиться, хотя и откладывать долго нельзя. Это был ужасный удар, и мне нужно время подумать. Родная моя Линнет, я очень не хочу, чтобы ты ехала к бабушке. Разлука с тобой разобьет мое сердце, ведь мы были вместе всю твою жизнь. И все же, мне кажется, это наилучший выход. Конечно, если бы Фенимор…

— Это такое облегчение для меня, что ты теперь знаешь, — сказала я. — Кажется, теперь легче будет все перенести.

— Мы найдем выход, дорогая, — сказала мать, — Вместе мы найдем выход.

Выход был найден. Несколько дней спустя Колум Касвеллин нанес нам визит.

Я была в спальне, пришивала пуговицу к одному из платьев, когда вошла очень взволнованная Дженнет.

— Он здесь, — сказала она. — Он приехал вас навестить.

— Кто? — спросила я.

— Тот, кто спас вас и привез домой. У меня подкосились ноги.

— Этого не может быть!

— О да, это так, госпожа! Он въехал во двор, как будто он здесь хозяин, спрыгнул с лошади и крикнул конюху, который стоял, глазея на него. Затем он увидел меня и сказал: «Иди и скажи твоей молодой госпоже, что к ней гость».

— Ты уверена, что это тот самый человек? Дженнет застенчиво улыбнулась, будто она была молоденькая девочка, а не опытная сорокалетняя женщина.

— О да, госпожа, его ни с кем не спутаешь.

— Проводи его в зимнюю гостиную, я приду туда. Дженнет бросилась со всех ног. Я подумала: «Нужно найти матушку, лучше, если мы будем с ней вдвоем». Но нет, я хотела сначала увидеть его одна, проверить свои чувства к нему.

Казалось, прошла вечность, прежде чем я дошла до зимней гостиной. Он был уже там и стоял спиной к окну, расставив ноги в типичной для него надменной манере, как бы говорящей, что он хозяин всего вокруг.

— Добрый день! — воскликнул он, широко улыбаясь. Он стремительно подошел ко мне и, взяв мои руки в свои, притянул к себе и поцеловал в губы. Я залилась краской и отпрянула от него в смущении.

— Стесняешься? — спросил он. — Сопротивляешься? И это после того, что было между нами?

Сердце мое билось так сильно, что я не могла говорить. Я ничего не понимала, никогда прежде я не испытывала таких всепоглощающих чувств. Я считала, что это ненависть, но не была уверена.

Касвеллин пристально посмотрел на меня.

— Я приехал узнать, как дела.

— Я не понимаю вас, сэр.

— После того блаженства, которое мы оба испытали, могли быть и результаты. Меня беспокоило твое здоровье.

— Как вы могли узнать!.. — воскликнула я. Брови его взметнулись вверх, а глаза сверкнули от удовольствия.

— Значит, да? — воскликнул он. — Значит, это действительно так?

Он попытался взять меня за плечи, но я отпрянула.

— Боже мой! — закричал он. — Я знал это! Клянусь, ты предназначена рожать сыновей! Я почувствовал это еще той ночью, в гостинице, ты и я, вместе…

Он откинул назад голову и захохотал. Это был победный хохот. Я отступила дальше и пожалела, что не позвала матушку.

— Ты уверена? — спросил он.

— Я уже сказала матушке.

Брови его опять поднялись. Они были широкими, кустистыми, вразлет.

— И что она говорит?

— Вы должны уйти, — сказала я. — Я не желаю вас видеть!

— Не хочешь видеть отца своего ребенка?

— Это надо забыть! Я уезжаю, мы так решили.

— Уезжаешь? Куда?

— Я не собираюсь вам этого говорить.

— Уезжаешь… с моим ребенком? Я воскликнула в отчаянии:

— Умоляю вас, оставьте меня в покое! Ведь вы уже достаточно причинили мне зла. Никогда больше не попадайтесь мне на глаза!

— Я приехал сюда сделать тебе предложение, — сказал он.

— Это весьма благородно с вашей стороны, — заметила я с сарказмом.

— Я — человек долга.

— Этот долг можно не считать. Вы можете загладить вину тем, что уйдете и никогда больше не появитесь в моей жизни.

— А ребенок?

— О нем позаботятся. Он никогда не узнает, что его мать была невинной девушкой, которую опоили, чтобы удовлетворить похоть жестокого человека.

— Я хочу заботиться о тебе и о ребенке. Мы немедленно поженимся. Нага сын родится немного раньше срока, с точки зрения приличий, может быть, но нас это не должно особенно беспокоить.

— Каким же образом я могла бы выйти за вас замуж?

— Очень просто, я мог бы сегодня же привезти священника. Чем скорее, тем лучше, ради нашего ребенка!

В дверь тихонько постучали, и в комнату вошла Дженнет, неся вино и пирожные. На щеках ее появились приятные ямочки, будто для нее было большим удовольствием прислуживать такому джентльмену Я заметила также, что, хотя она и была уже не первой молодости, он обратил на нее внимание. Думаю, ее безмерная чувственность как нельзя лучше совпадала с его. Я сказала:

— Дженнет, пожалуйста, скажи матушке, что сквайр Колум Касвеллин здесь, и попроси ее прийти как можно скорее.

Колум лукаво посмотрел на меня, как будто знал, что это был крик о помощи. Когда Дженнет ушла, он укоризненно заметил:

— Нам не нужна твоя матушка, чтобы решить наши дела.

— Я не хочу оставаться с вами наедине.

— Мы же были с тобой наедине, вспомни ту незабываемую ночь!

— Как вы смеете так говорить! Будто… я принимала в этом участие!

— Но ты же принимала в этом участие, ты не пыталась бежать?

— Как я могла?

— Это было бы непросто, уверяю тебя, но ты, правду говоря, и не испытывала отвращения, я что-то разбудил в тебе, что-то, чего ты никогда не забудешь. Вот почему ты будешь умницей, примешь мое предложение, дашь нашему ребенку имя и родишь мне еще много детей. Мне нужна жена, я хочу сыновей и знаю, что ты мне их дашь.

Вошла матушка. Она встала на пороге, и в ее глазах был гнев.

— Как вы смели прийти сюда? — резко спросила она.

Он насмешливо поклонился.

— Мадам, — сказал он, — я приехал справиться о здоровье вашей дочери и предложить ей руку и сердце.

— Руку? — воскликнула она.

— Но это же естественно, поскольку, как вы знаете, мы уже были близки и есть результат.

— Если бы мой муж был здесь… — сказала матушка.

— Его нет? А я хотел его видеть.

— Для вас это плохо бы кончилось.

— Мадам, вы несправедливы! Я приехал к вам, чтобы загладить вину и благородным образом все уладить. Я же предлагаю вашей дочери выйти за меня замуж.

Матушка потеряла дар речи. Она посмотрела на меня, но я отвела глаза. Меня не покидала мысль:

«Вот я выйду за него замуж, буду проводить с ним дни и ночи», — и я почувствовала вдруг страшное любопытство, почти желание.

Колум вдруг стал покорным, смиренным, что ему было совершенно не свойственно и придало ему неожиданное очарование.

— Я грешник, мадам! — сказал он. — Скажу вам правду, я увидел вашу дочь в гостинице и, как любой молодой горячий мужчина, пожелал ее. Я плохо вел себя… — Он пожал плечами. — Это своего рода мщение, если хотите, потому что я знал, что она не для меня. На следующий день счастье мне улыбнулось, и мне удалось спасти ее от грабителей. Я весь дрожу при мысли, что с ней было бы, если бы она им досталась. Я спас ее, искал вас, не смог найти и привез ее в свой замок, а там искушение было слишком велико. Я заслуживаю ваши презрение и ненависть, но, мадам, вы же знаете, что это такое, когда тебя охватывает непреодолимое желание! Голос разума умолкает, и ты уже ни о чем не можешь думать, как только об удовлетворении этого желания. Может быть, ваш муж мог бы понять? Я слышал рассказы о нем и думаю, он понял бы. Добрая сторона моей натуры была подавлена, я поступил так, потому что не мог заставить себя действовать по-другому. Матушка сказала:

— Ни один джентльмен так не поступил бы.

— Это, увы, правда, но после этого ваша дочь не выходила у меня из головы. Я намерен просить ее руки и исправить положение. Я знал, что она не сможет мне отказать только в одном случае, и все вышло так, как я надеялся. И я набрался храбрости предложить себя. Я буду лелеять ее всю жизнь, она будет моей почитаемой женой, матерью моих детей, и репутация малыша, которого она сейчас носит, не будет запятнана.

Матушка молчала. По ее взгляду видно было, что она находилась в раздумье. Это был выход из положения. Он был отцом ребенка, он хотел жениться на мне, и если бы я вышла за него, то жила бы близко. И это было бы самое лучшее, если бы не то обстоятельство, что этот человек будет моим мужем.

Она повернулась ко мне:

— Я думаю, моя дочь вам откажет.

— Да, — сказала я, — я отказываю. Я больше не хочу видеть этого человека никогда.

— Ты будешь видеть меня в своем ребенке, — напомнил он мне. — Неужели ты откажешь ему в его имени?

— Мы все устроим, — сказала матушка. — У нас есть возможность сделать это.

— Я предъявлю права на моего ребенка! — воскликнул он.

— Поскольку он был зачат таким образом, вы не имеете права на него, — ответила матушка.

— Отец не имеет права на своего ребенка? Полно, мадам, вы несправедливы!

— Жаль, что вы не думали о справедливости, когда моя дочь была в ваших руках.

— Увы, ваша дочь была так желанна, что мое сознание молчало. И вы повинны в этом, мадам, ибо она унаследовала вашу красоту духа и тела.

— Достаточно! — оборвала его матушка. — Вы доставили нам большую неприятность, а теперь окажете услугу, если уйдете отсюда и сделаете так, чтобы наши пути больше никогда не пересекались.

— Я придумал, — сказал Колум. — Я приеду со священником, и он нас обвенчает, потом я скажу, что ваша дочь и я так полюбили друг друга и нам так не терпелось вкусить прелести брачного союза, что мы не могли ждать пышной свадебной церемонии, которую вы, конечно, хотели бы нам устроить, и тихо поженились в ноябре, держа наш брак в секрете, а теперь, когда вы узнали, вы настаиваете на свадьбе, если это именно то, что вы хотите, мадам.

Я понимала, что она думает об отце. Если рассказать ему такую историю, он примет ее, но, поскольку он надеялся, что я выйду замуж за Фенимора, он будет в таком же «восторге» от зятя, что и матушка.

Она посмотрела на меня. Может быть, он напомнил ей моего отца, что она тогда к нему чувствовала? «Может быть, — спрашивала она себя, — хотя внешне казалось, что я ненавидела этого человека, он будил в моей душе какие-то странные чувства?» Если она так думала, то была права.

Рост Колума, его буйные манеры, сила, исходящая от него, странным образом притягивали. Я не могла понять, что это было, но когда я сравнивала с ним Фенимора, тот казался менее значительным.

Он прислонился к столу, рассматривая носки своих ботинок. Выражение его лица стало меланхоличным.

— Если ваша дочь не примет моего предложения, мадам, подумайте в каком тяжелом положении она может оказаться. Ее будут проклинать как девушку, которая уступила мужчине до свадьбы. О, я согласен, она была принуждена, но так устроен мир, что даже если это и так, беда девушки обратится против нее. Это несправедливо, это жестоко, но, тем не менее, это правда. Я виноват, я поставил ее в такое положение, но я хочу исправить свою ошибку и клянусь, мадам, что сделаю это. Скажите мне, что я могу завтра прийти со священником, который будет все держать в секрете. У вас есть часовня, церемония будет тайной, и я стану мужем вашей дочери. Затем, если вы пожелаете, мы можем раскрыть этот секрет, у нас будет пышная свадьба, и мы уедем в Пейлинг. Она беременна, это так, но почему она не должна быть беременной, если тайно вышла замуж за своего избранника еще в ноябре?

В комнате стало тихо. Я чувствовала, как сильно бьется сердце. Он был прав, это — выход. Даже те, кто не поверит, что мы тайно поженились в ноябре, не посмеют сказать об этом. Мой ребенок родится при всеобщем уважении — наследник замка Пейлинг. Не надо никаких горьких уловок, омрачающих жизнь, и я должна быть его женой. Эта мысль, надо признаться, наполнила меня ужасом, но это был сладостный ужас. Я начала думать, что такой ужас я должна испытать.

Колум заговорил первый:

— Завтра я приду сюда со священником.

— Нам нужно время, чтобы подумать, — сказала матушка. — Завтра слишком быстро.

— Нельзя терять время, мадам. Помните, наш ребенок растет с каждым днем. Завтра я приду со священником. К тому времени вы позаботитесь, чтобы ответ был положительным.

Он поклонился и вышел во двор. Я слышала, как он громко потребовал свою лошадь. Матушка и я молчали, прислушиваясь к цокоту копыт. Потом она взяла меня за руку.

— Пойдем отсюда, Линнет, — сказала она, — куда-нибудь, где сможем спокойно поговорить. Мы проговорили весь день.

— Дорогое мое дитя, — сказала матушка, — это решение должна принять только ты. Ты не должна забывать, что это — на всю жизнь. Брак с ним — это немедленное решение проблемы, но не забывай, ты должна подумать и о будущем. Если такое замужество тебе претит, ты не должна соглашаться. Любое… да, любое решение лучше, чем это. То, что случилось, — не твоя вина, все поймут это.

— Поверят ли люди этому? — спросила я. — Намеки будут преследовать меня всю жизнь.

— Это не так. Например, Ромелия, она родила ребенка, и твой отец — это и его отец. Можешь ли ты вообразить скандал больший, чем этот? И все же она продолжает жить здесь и ей не стыдно.

— Я не Ромелия.

— Конечно, нет, ситуация другая. Он поступил с тобой дурно, но, как ни странно, пришел загладить вину.

— Он пришел, потому что хочет ребенка.

— Он мог раньше жениться, если хотел, и иметь ребенка, но все-таки он предложил брак тебе. Дорогая моя, ты не должна принимать решение только потому, что это кажется тебе легко. Скажи, о чем ты думаешь?

Я с недоумением взглянула на мать:

— Я не знаю…

— Может быть, он все же очаровал тебя?

— Возможно…

— Понимаю, в нем есть какая-то сила. Ты знаешь кое-что из того, что со мной случилось, я не хотела выходить за твоего отца, но по сравнению с ним все другие мужчины казались мелкими и незначительными. Ты же видишь, как мы живем мы всегда ссорились, часто ненавидели друг друга, и все же что-то между нами есть. Любовь ли это? Не знаю, но это узы, разрыв которых лишит нас чего-то жизненно важного. Думаю, что это любовь… своего рода. Как только Колум пришел в гостиницу, он напомнил мне твоего отца. Эти люди — пираты, а наш век — век пиратов. Они люди нашего времени — идеал, можно сказать. Времена сейчас недобрые, мы боремся за наше место в мире, и мы производим таких мужчин, чтобы получить и удержать это место… Вот как я это понимаю, но скажи мне, что ты чувствуешь к Фенимору?

— Он мне нравился, его манеры прелестны, — на него приятно посмотреть. Думаю, он был бы хорошим мужем?

— Я тоже так думаю, он добрый, мягкий и понял бы: в том, что с тобой случилось, нет твоей вины.

— Если бы не было ребенка!.. Может быть, я должна попытаться избавиться от него, но я не хочу, мама. Я уже чувствую, что он мой, и, несмотря ни на что…

— Я понимаю и не позволю тебе от него избавиться. Многие девушки умерли из-за этого. Какой бы выход ни был, у тебя будет ребенок! Будем ли мы говорить с Фенимором? Скажем ему, что случилось?

Я покачала головой.

— Тогда ты поедешь к бабушке?

— Я не могу покинуть тебя.

— Тогда не надо, ты могла бы родить здесь, и мы воспитаем ребенка вместе.

— Но отец…

Матушка засмеялась, на ее лице появилась насмешливая улыбка, будто отец был здесь и мог ее видеть.

— Он будет вынужден принять все как есть.

— Будет беда. Он никогда не позволит Колуму Касвеллину избежать его гнева, и если что-нибудь случится с отцом…

Матушка положила руки мне на плечи и внимательно посмотрела на меня.

— Линнет, — сказала она, — в глубине души ты ведь хочешь выйти замуж за этого человека?

Я опустила глаза, я не могла смотреть на нее. Она прижала меня к себе и погладила волосы.

— Ты не должна стыдиться, я все понимаю. Ведь я много повидала на своем веку, не всегда легко разобраться в своих чувствах. В Колуме есть мужская притягательность, и тебе не надо стыдиться того, что у тебя появляется ответное чувство, это естественно. Выйдя за него, ты многим рискуешь, это будет путешествие в неизвестность на незнакомом корабле и с непредсказуемым капитаном, но, Линнет, ведь ты же дочь моряка!

В ту ночь я не могла уснуть. После полуночи матушка вошла в мою комнату. Мы лежали рядом в моей кровати, она держала меня в объятиях и рассказывала о своей юности и о том, что с ней происходило, и я знала, что во мне было что-то от нее и что-то от отца. Я знала, что мне предстояло рискованное дело, но я уже не могла отказаться от него.

На следующий день в Лайон-корт приехал Колум Касвеллин, верный своему слову. Он привез с собой священника, и в часовне мы поженились.

Я была поражена, увидев, каким сдержанным он мог быть. Когда церемония окончилась, он с нежностью обнял меня и покорно согласился уехать до тех пор, пока матушка не переговорит с отцом.

Она не скажет ему правды — этого ни в коем случае нельзя было делать. Она не хотела кровопролития. Она объявит ему, что я, ничего никому не сказав, вышла замуж за Колума Касвеллина несколько месяцев тому назад и, страшась его неодобрения, так как он хотел союза с Лэндорами, хранила это в тайне, пока не забеременела и не поняла, что пора открыть правду.

Мы стояли рядом, глядя вслед Колуму. Потом матушка повернулась ко мне и, посмотрев в упор, сказала:

— Итак, мы приняли решение, Линнет. Будем молить Бога, что оно было правильным!

ПЕРВАЯ ЖЕНА

Колум и я ехали в замок Пейлинг. В это утро была вторая церемония, на этот раз с обычными торжествами. Отец был очень доволен.

— Озорница! — кричал он мне. — Именно такого я л ожидал от тебя! И уже носишь моего внука? Смотри, будь осторожна, иначе тебе будет худо!

— Это может быть девочка, отец, — сказала я.

— Так значит, ты собираешься стать такой, как твоя мать? Не сможешь рожать мальчиков? Посмотрим. — Подбородок его двигался от удовольствия — я с детства помнила этот жест. Даже когда он сердился на меня, кричал, ругал, если я видела, что подбородок его двигается, то знала, что втайне он забавлялся. Так было и сейчас.

«Помни о моем внуке!»— стало его любимой фразой. Он был в хорошем настроении, ему нравился Колум.

— Черт побери, — сказал он, — у тебя был мужчина, и ты тайно вышла за него замуж, а? — Он довольно хлопнул себя по бедру. — Сказать тебе правду, дочка? Не очень-то мне нравился Фенимор Лэндор. По-своему хороший человек, но кишка тонка. С твоим мужем будет не так, скажу тебе. Не сомневаюсь, будет много «драк», но помни, ты — дочь своего отца и тоже дерись. Будь, как твоя мать. Я скажу тебе кое-что: иногда она одерживает верх!

Я видела — он считает свой брак идеальным. Мирный союз, такой, как был бы у нас с Фенимором Лэндором, был в его глазах достойным жалости.

Да, узнай он всю правду, то вел бы себя совсем по-другому. Мы поступили правильно, солгав ему.

Итак, ранним утром мы приняли участие в свадебных торжествах и позволили гостям продолжить их, а сами уехали в замок Пейлинг. Поскольку от Лайон-корта его отделяло всего пятнадцать миль, я буду жить не так уж далеко от родной семьи, что немного успокаивало. Как ни странно, когда я ехала рядом с Колумом, несмотря на определенный страх, я чувствовала сильное, непонятное мне возбуждение, что было даже приятно.

Он довольно улыбался, и я не могла не испытывать некоторой гордости, потому что он так желал нашей свадьбы. С той ночи прошло почти три месяца, которые изменили мою жизнь, но мне казалось, что прошли годы. Я уже не вспоминала о том времени, когда не знала о существовании Колума.

— Очень скоро, — сказал он, — мы приедем в Пейлинг — твой дом, моя новобрачная, и там отныне будем счастливо жить.

В его голосе звучала едва уловимая насмешка, но я не обратила на это внимания. Был чудесный день, какие бывают иногда на западе страны в феврале, когда кажется, что весна устала ждать и появилась раньше времени. На кустах уже появились пучки новых листьев, а на склонах — желтые цветы мать-и-мачхи. В полях были разбрызганы малиновые маргаритки, и, когда мы переехали вброд мелкий ручей, я заметила пурпурные сережки черной ольхи, в тон цветам белокопытника, цветущего около воды.

Я улыбалась, и Колум заметил:

— Итак, ты примирилась со своим замужеством, к которому тебя так поспешно принудили обстоятельства?

— Я думала о красоте местности.

— Говорят, — напомнил он мне, — что, когда влюблен, трава кажется зеленее и весь мир становится прекраснее?

— Я склонна думать, что это весна, — сказала я.

— Скоро я заставлю тебя убедиться, что ты — счастливая женщина. Однажды ты благословишь ту ночь, когда впервые попала в замок Пейлинг!

Я молчала, и он продолжил:

— Я настаиваю, чтобы ты отвечала мне, когда я с тобой говорю.

— Я не думала, что твои слова нуждаются в ответе.

— Ты должна с жаром ответить, что будешь всегда помнить ту ночь как самую счастливую в жизни… до того времени.

— Я должна начать замужнюю жизнь с того, что буду лгать мужу.

— А ты не солжешь, сказав так, потому что это — правда.

— Как же я могу сказать, что помню, если я ничего не помню?

— Ты помнишь. Было так много того, что ты осознаешь.

— Ты не против, если мы не будем говорить об этом?

— Я собираюсь быть к тебе снисходительным. Мы продвигались вперед, он пел ту же охотничью песню, которую я слышала раньше.

— Звучит весело, — сказала я.

— Это песня охотника, приносящего домой свою добычу.

— Тогда это подходит к нам.

Он громко засмеялся, к чему я уже стала привыкать, и, хотя я и притворялась возмущенной, настроение у меня улучшилось.

Замок Пейлинг. Мой дом. Он поднимался перед нами — суровый, отталкивающий, но бесконечно волнующий. Я смотрела на его серые каменные стены, которые стояли уже четыреста лет и, несомненно, простоят еще пятьсот и даже больше. В этих стенах была непобедимая сила. Они были построены, чтобы защищать, и так будет всегда.

Стены были сложены так, чтобы противостоять стенобитным орудиям врага. Четыре башни — две выходили на сушу и две — на море — были снабжены бойницами, наблюдательными постами и отверстиями, чтобы выливать горящую смолу на головы захватчиков. В нижней части было мало оконных отверстий, только узкие щели, которые удобно охранять от вторжения.

— Добро пожаловать в Пейлинг, жена! — сказал Колум, и мы вместе под решеткой въехали во двор.

Как по мановению волшебной палочки появились конюхи. Колум соскочил с лошади, кинул поводья конюху и снял меня с лошади. Бок о бок мы пересекли двор, и, когда подошли к маленькой двери в большой стене, он поднял меня на руки и внес в замок.

— Нас теперь трое, — шепнул он и опустил меня на пол.

Мы поднялись по узкой лестнице и вошли в просторный зал с галереей наверху.

— Твой дом! — произнес он с гордостью. — Моя семья живет здесь со времен Завоевателя, пришла с ним из Нормандии. Мой норманнский предок построил здесь замок, взял корнуоллскую девушку в жены, она подарила ему много сыновей и дочерей, они женились и выходили замуж, рожали еще — и так через пятьсот лет мы стали корнуолльцами. Конечно, сначала замок выглядел не так, только как крепость — охранное помещение, подземная тюрьма и толстые непробиваемые стены. С течением времени мы его достраивали. Я, несомненно, тоже что-нибудь добавлю к нему, а начал я с того, что добавил жену.

Он приподнял меня, крепко поцеловал и сказал:

— Мы устали с дороги, поедим — и в кровать.

Затем мы вместе ели, пили, и это во многом напоминало ту ночь.

Спальня была другой — с большой кроватью, с шелковым вышитым пологом. В подсвечниках горели свечи, и я заметила большой фигурный шкаф с резьбой в виде аканта и листьев. Больше я ничего не заметила, ни о чем не думала, ибо со мой был мой муж, который снимал с меня платье и нес меня на закрытую пологом кровать. После этого я знала, что перестану думать о той роковой ночи в замке Пейлинг, потому что будут другие и со временем они сольются в одну, и я забуду, что была взята против воли, потому что, будто в сказке, мое сопротивление ушло, оставив меня возбужденной и желающей пуститься в открытое плавание, где этот человек, который уже стал главным в моей жизни, показывал мне дорогу.

Мое чувство к нему я поняла рано утром, когда, проснувшись, лежала и наблюдала, как рассвет медленно пробивается сквозь закрывавшие нас шелковые занавеси.

Он тоже не спал и сказал:

— Ты знаешь, а ведь я все это организовал.

— Что организовал? — спросила я.

— Я поставил перед собой цель получить тебя, когда увидел в гостинице, но тебя очень хорошо охраняли. Черт возьми, твоя матушка — тигрица, а не женщина! Она стояла бы за тебя насмерть, и я понял, что мне надо составить план, а в ту ночь ничего не мог сделать.

— Продолжай, — вымолвила я, — расскажи мне, что произошло?

— Я знал, куда вы направлялись, — в Тристан Прайори, резиденцию Лэндоров, где вы оставались целую неделю. Твоя служанка сказала одному из моих слуг, что вы будете возвращаться тем же путем.

— Ты хочешь сказать?..

— Ты начинаешь понимать: это мои люди подстерегли вас на дороге.

— Грабители?..

— Это только хорошие слуги. Я только ждал, чтобы спасти тебя и привезти сюда, где все было приготовлено.

— Ты порочный! — воскликнула я.

— Надо, чтобы жена знала своего мужа.

— Ты нарочно организовал все это?.. Ты доставил столько страданий… мне… моей матери?

— Иногда необходимо пострадать, чтобы быть счастливой. В конце концов, все обошлось благополучно: у тебя сильный муж, чудесный дом, в тебе уже есть семя. Через шесть месяцев родится наш сын, и будет еще много, обещаю тебе, ибо мне нравится, что у меня есть жена. Ты мне понравилась с того момента, как я увидел тебя: я знаю, когда мне нужна женщина!

— Несомненно, их было много!

— О, много, но только ты стала моей женой.

— Почему?

— Воспитанна, достойна быть матерью моих сыновей, хорошая семья, богатое приданое, ибо твой отец — щедрый человек. Ты подходила по всем статьям, но я на тебе не женился бы, если бы не хотел тебя. Я мог без труда найти богатую жену, но мне нужна была женщина, которая мне нравится.

— Я должна презирать тебя, — ответила я.

— А ты не презираешь, я вижу это. Ты не можешь притворяться, хоть и пытаешься. И даже в ту первую ночь… я чувствовал твою реакцию: ты хотела меня, моя девочка, хотя и была так беспомощна и неопытна. Ты знала и это, правда? Где-то глубоко у тебя сидела мысль: он организовал это, он такой, он берет, что хочет, и не надо сопротивляться ему!

Я молчала. Подозревала ли я? Наверное, да, но самым большим открытием было не то, что он все это организовал, а то, что я должна была знать это и радоваться.

Последующие недели в замке Пейлинг были временем открытий себя и своей природы. Как ни странно, я была счастлива — не тем счастьем, когда все тихо и спокойно, а тем, что постоянно находилась в состоянии возбуждения. Я уже хорошо знала, что с Фенимором Лэндором этого никогда бы не было.

Мои отношения с мужем были преобладающим фактором: он совершенно очаровал меня. Он действительно был господином в замке, и каждый спешил выполнить его поручение. Гнев его мог быть ужасен: я видела, как он бил слуг кнутом, если они делали что-нибудь не так; они перед ним дрожали. Когда мужа не было в замке, все чувствовали облегчение — это была своего рода передышка, как мне казалось, от необходимости быть постоянно начеку, чтобы угодить ему.

Его громкий голос эхом отдавался во всех помещениях. Он действительно был хозяином.

Было чудесно знать, что я что-то значила для него. Я смеялась в душе, когда вспоминала о его планах моего совращения: значит, он очень сильно меня желал, если пошел на такие ухищрения. И он мне рассказал об этом, он восхищался мной! Я была неопытная, но страстная, и для него было большим удовольствием учить меня. Он, без сомнения, был полностью поглощен нашими отношениями, и мне даже в голову не приходило спросить себя, как долго это будет продолжаться, ибо не буду же я вечной ученицей и очень скоро я уже не буду такой стройной.

Он с восхищением говорил о ребенке, и я видела, что, как и мой отец, он страстно хотел сына. Матушка говорила мне, что ее неспособность подарить отцу сыновей была причиной множества неприятностей. Однажды она сказала, что если бы она родила хоть одного сына, мой отец никогда не взглянул бы на Ромелию и Пенна бы не было. Кто знает?

Колум постоянно говорил о «нашем мальчике», и я уговаривала его этого не делать, потому что ведь могла быть и девочка.

— Нет, нет! — говорил он, ощупывая мой выпуклый живот. — Этот малыш — мальчик, я знаю.

— А если это девочка, ты не будешь ее любить?

— Я приму и ее, для мальчиков еще есть время. Но ты родишь мне сына! — Он довольно чувствительно укусил меня за ухо. — Ты не посмеешь сделать что-либо другое!

И он продолжал говорить о нашем мальчике, настаивал, чтобы я была осторожна. Было очень важно, чтобы я произвела на свет здорового ребенка, и он не хотел, чтобы что-нибудь повредило моей беременности.

— Мужчина может иметь крепких мальчиков от служанок, но, черт возьми, нередко судьба против него, когда он хочет законного сына. С нами такого не должно быть, — добавлял он, будто, если что-нибудь будет не так, это будет моя вина.

Я готова была поклясться, что так было и с отцом, и с матушкой и она так же хотела угодить своему мужу, как я.

Сам замок был странным местом для жилья. Так много нужно было о нем узнать, а слуг было такое множество, что мне их было не запомнить. Четыре башни с крепостными валами и стенами с бойницами образовывали главное строение. В двух из четырех башен — Вороньей башне, стоящей лицом к суше, и башне Нонны, смотрящей на море, — жили мы с нашими личными слугами. Другие две башни были мне незнакомы. Морская башня была на одном уровне с башней Нонны и тоже была обращена к морю. Я видела, как мужчины и женщины ходили туда и обратно. Я предполагала, что это были слуги, но редко видела их работающими в той части замка, где мы жили. Замок был такой обширный, что, естественно, требовалось много слуг и понадобится много времени, чтобы всех их узнать.

Иногда я ходила на крепостной вал башни Нонны и смотрела сквозь бойницы на море. Там можно было видеть огромные черные скалы, известные под названием «Зубы дьявола», но только когда был отлив. Это была группа ужасных остроконечных утесов, действительно похожих на зубы, особенно если смотреть на них под определенным углом. Тогда они походили на ухмыляющийся рот. При высоком приливе их не было видно, они таились под поверхностью воды. Они находились в полумиле от берега и располагались почти по прямой с замком Пейлинг. Некоторые называли их «Утесы Пейлинга». Большая стена замка со стороны моря поднималась вертикально вверх, и, глядя на прибой внизу, я думала, что это самое подходящее место для фортификационного сооружения: его почти невозможно атаковать с моря и защищать надо было только со стороны суши.

Мне захотелось облокотиться о парапет и посмотреть вниз. Желание это было непреодолимое и опасное. Оно казалось мне символом моей жизни здесь. Однажды, когда я там стояла, Колум подошел сзади, схватил меня и поднял. Он смеялся тем смехом, который я назвала бы сатанинским.

— Что ты делаешь здесь, наверху? — строго спросил он. — Ты слишком далеко высовываешься. А что если бы ты упала? Ты убила бы себя и нашего сына! Черт возьми, я никогда не простил бы тебе!

— Поскольку я была бы уже недосягаема для твоего мщения, почему это должно меня беспокоить?

Он опустил меня на землю и крепко поцеловал а губы:

— Теперь я не смог бы без тебя, жена! Я коснулась его волос.

— Почему ты всегда называешь меня женой? Это звучит прозаично… Так хозяин гостиницы может называть свою супругу.

— Как же мне еще тебя называть?

— Линнет!

— Ба! Глупая птичка?

— Имя меняется, когда любишь человека. Ты мог бы со временем полюбить его.

— Никогда! — ответил он. — В тот день, когда я назову тебя Линнет, ты будешь знать, что я разлюбил тебя.

Я содрогнулась, и он заметил это.

— Да, — сказал он, — ты должна заботиться о том, чтобы я не остывал к тебе. Ты должна всегда выполнять свой супружеский долг: рожать и рожать мне сыновей!

— Красота увядает после многочисленных родов.

— Может быть, и так, но сыновья — это продолжение рода для мужчины.

— А если жена перестанет вызывать у мужа желание?

— Тогда он ищет на стороне — это природа, — резко ответил он.

— А что если на жену не обращают внимания, она тоже может поискать на стороне? Что тогда?

— Если бы она была моей женой, она должна бы поостеречься!

— Что бы ты сделал, если бы она была неверна? Колум вдруг поднял меня и посадил на парапет. Он засмеялся, и смех его действительно был дьявольским.

— Я бы отомстил, можешь быть уверена! Может быть, я бы бросил ее на утесы, Он снял меня с парапета и прижал к себе.

— Ну вот, я тебя растревожил, а это нехорошо для нашего мальчика. Почему ты говоришь о таких вещах? Разве я не доказал тебе, что мой выбор — это ты? — Он взял меня за подбородок и приподнял его. — А ты что — распутница, что так разговариваешь со своим мужем? А как насчет Фенимора Лэндора? Разве ты не думала выйти за него замуж?

— Об этом был разговор.

— Он сделал тебе предложение?

— Да.

— Я удивлен, что ты отказала такому образцу добродетели!

— Это было после… Это его позабавило.

— После того, как я показал тебе, что значит заниматься любовью с настоящим мужчиной, да?

— Помни, ведь я не сознавала этого!

— Но достаточно, чтобы понять, а?

— Я только знала, что была лишена невинности.

— Что за глупое выражение «лишена невинности»! Оборвали цветочки? Наоборот, тебя украсили цветами! Разве я не сделал тебя плодородной? Наш сын будет и цветком, и плодом! Я оказал тебе великую честь и сделал много хорошего, как ты потом признаешь!

— Да, — ответила я, — здесь я могу признать это, здесь этого никто не может услышать, только ты и я…

Колум опять поцеловал меня, и в его руках, ласкающих мое тело, была та нежность, которая была тем драгоценнее, что была так редка. Потом он поставил меня у каменной стены и стал говорить о замке: как он ходил по крепостному валу, когда был мальчиком, как он мечтал о том времени, когда будет его хозяином, как играл в подземных камерах и на винтовой лестнице.

— Есть рассказы о моих предках, которые мы передаем из поколения в поколение, — говорил он, и в его глазах было такое томление, что я понимала — он уже видит, как наш мальчик играет в замке и учится быть таким, как его отец.

— Мы были необузданными людьми! — сказал он. — В какую ты попала семью! При короле Стефане мой предок был предводителем разбойников. Он, бывало, подкарауливал путников и приводил их в свой замок. Его называли «Дьяволом Пейлинга». Он помещал свою жертву в Морскую башню, — он указал на нее, — и требовал выкупа от семьи, и, если выкуп не платили, жертву пытали. Он устраивал банкет и выводил пленника, чтобы потешить своих дураков. Говорят, по ночам из Морской башни доносятся крики давно мертвых мужчин и женщин — жертв пыток! — Он внимательно посмотрел на меня, и я видела, что он подумал о ребенке, которого я носила. — Бояться нечего, — быстро продолжил он, — это было очень давно! Потом Стефан умер и нашим королем стал Генрих II. Он стоял за закон и порядок и вымогал деньги для своих войн посредством налогов, поэтому он подавил разбойничьих баронов, подвергая их ужасным наказаниям, и Касвеллины вынуждены были искать новые средства к существованию.

— Я видела, как люди входят в Морскую башню и выходят оттуда.

— Мои слуги, — ответил он. — Большая их часть — рыбаки, они ловят там рыбу, а я люблю ее. Вон там, в нижней части Морской башни, находятся наши лодки. Ты можешь видеть, как они иногда выходят в море. Ты видела уже?

— Нет еще.

— В свое время ты со всеми познакомишься. Я расскажу тебе о другом моем предке: у него была красивая жена, но он очень любил женщин. В этом слабость — а может быть, достоинство — мужчин нашей семьи: они обожают женщин, женщины им необходимы!

— Ты мне рассказываешь все это, чтобы я была настороже?

— Нужно всегда быть настороже, чтобы удержать то, чем дорожишь! Ты должна помнить об этом.

— Может быть, мы оба должны помнить об этом?

— Ну, хорошо, оба будем помнить. Я говорил тебе о своем предке?

— О том, которому нужны были женщины и который не был верен своей жене? Это необычная история?

— В моем роду обычная, да и в любом, если на то пошло, клянусь тебе, но этот Касвеллин отличался тем, что, будучи влюблен в свою жену, которая была очень красивой женщиной, он смог влюбиться в другую, не менее красивую. Вторая женщина обладала очень высокой моралью, и, хотя она тоже очень хотела этого Касвеллина, он знал, что он не мог получить ее — кроме, конечно, насилия, — если не женится на ней. Он не любил насиловать женщин, ему нравился брак, ему нравился его уютный комфорт, но он хотел иметь больше жен! Итак, что он сделал? — Он повернул меня так, что мы смотрели теперь на башни, которые стояли лицом к суше. — Вон там ты видишь наши две башни — башню Изеллы и Воронью.

— Я не знала, что все они имеют имена!

— Да, Морскую ты знаешь и башню Нонны. Они повернуты к морю, а башни Изеллы и Воронья повернуты к суше. Морская называется так потому, что она смотрит на море; Воронья, наверно, потому, что когда-то на ней вили гнезда вороны; Изелла и Нонна — это имена давным-давно умерших жен Касвеллина. Десять лет Изелла жила в своей башне, и Нонна не знала, что она была там. Касвеллин не давал им встретиться: он прощался с Нонной и уезжал, затем, дождавшись темноты, входил в башню Изеллы через потайную дверь и вел себя так, будто вернулся домой после долгого путешествия. Он оставался у нее некоторое время, затем уезжал и возвращался к Нонне!

— Я не верю, это невозможно! Две жены, живущие в одном замке? Почему они не исследовали свой дом?

— Касвеллин запретил им это делать, а жены в те времена были покорны. Он сказал Изелле, что в башне Нонны были привидения, а Нонне, что привидения были в башне Изеллы и что, если хоть одна из них осмелится подойти к другой башне, несчастье падет на их дом! Он сказал, что это было проклятьем ведьмы, и никогда не позволял им покидать замок без его сопровождения.

— Звучит невероятно!

— Это легенда, и, когда люди говорили, что это невозможно, мой отец всегда отвечал, что у Касвеллинов все возможно.

— Это богохульство!

— Вероятно, богохульство, а может быть, и правда!

— И что случилось? Они обнаружили друг друга?

— Да, однажды Нонна была здесь, на валу, и увидела фигуру на валу башни Изеллы. Никто не ожидал, что они будут там, это считалось запрещенной территорией. Нонна позвала слуг, но, пока они пришли, Изелла исчезла. Это дало повод к легенде, что в башне был призрак (тогда башня, конечно, не называлась именем Изеллы, а эта тоже не носила имени Нонны). Нонна призналась, что она была на крепостном валу, и попросила мужа осмотреть вместе с ней ту башню. Она отметила, что если их будет несколько человек, нет нужды бояться призрака. Муж отказался, и что-то в манере его отказа вызвало ее любопытство. Излишнее любопытство никогда не приводит к добру, особенно к секретам мужа. Нонна поставила себе цель разузнать больше о призраке другой башни. Однажды она взяла с собой служанку и пошла осматривать башню. Они вошли туда, но натолкнулись на запертую дверь. Но рядом со скалой был тайный ход. Однажды Нонна последовала за мужем, когда он отправился в очередное путешествие и, спрятавшись, увидела, как он входил в ту башню через потайную дверь. Она вошла вслед за ним и лицом к лицу столкнулась с Изеллой! Она поняла, что произошло, и для мужа не осталось ничего, кроме признания своей вины. В тот день Нонна умерла: она упала с вершины башни Изеллы. Это был первый и последний раз, когда она вошла в нее. Мой предок вывел Изеллу из башни и объявил ее своей женой. Они жили вместе до конца своих дней, но, говорят, что с того дня Нонна ходит по башне Изеллы. Это наша самая красочная легенда, не правда ли? Это и урок для непокорных жен, которые слишком любопытны!

— Ты считаешь, она была излишне любопытной?

— Если бы она не пошла в башню Изеллы, она не умерла бы.

— Значит, это было убийство?

— Кто знает? Я просто пересказываю тебе то, что слышал.

— Из какой же ты безумной семьи!

— Помни, что теперь ты принадлежишь к ней, — резко ответил он. — Будь осторожна!

Над головой кружили красноклювые альпийские вороны — клушицы.

Я даже заметила красные клювы, когда они подлетели ближе.

— Значит, — заметила я, — эта легенда предназначена для предостережения жен?

— Ну да! Мы, Касвеллины, всегда считаем разумным предупреждать своих жен! — Его глаза опять стали нежными. — Здесь холодно, — продолжал он, — а ты легко одета. Пойдем, спустимся вниз.

Он взял меня под руку, когда мы спускались, и, хотя я продолжала думать об истории двух жен, я была счастлива и мне было легко.

Ко мне приехала матушка. Я была так счастлива, что увидела ее! Я показала ей замок, мы погуляли с ней вокруг, и я рассказала историю башен.

— Значит, ты счастлива, Линнет? — спросила она, будто удивляясь этому.

— Жизнь стала такой… полной! — ответила я. Она кивнула.

— Значит, все было к лучшему, — задумчиво заметила она.

Это для нее было огромным облегчением. Она задала мне массу вопросов о здоровье, и, казалось, мои ответы удовлетворили ее.

Был конец апреля. И что это был за апрель: ограды были оплетены дикими цветами, дождь чередовался с солнечной погодой, а я слушала крики птиц — дрозда белозобого, ласточки-песчанки и, конечно, кукушки.

Мне было очень интересно, что происходило в Лайон-корте. Эдвина должна родить в июни, Карлос уже терял терпение — ведь они так долго ждали ребенка. Жако ухаживал за девушкой из Плимута, и, кажется, не за горами была еще одна свадьба. Дамаск спрашивала, почему я не приезжаю домой. А отец хотел бы знать, если ли какой-нибудь признак того, что будет мальчик.

Я смеялась, вспоминая всех. Они теперь казались такими далекими от меня, и мне было стыдно, что я так мало скучаю по ним.

Матушка сказала, что Лэндоры опять приезжали в Лайон-корт. Деловые планы быстро осуществлялись: очень скоро их корабли уже выйдут в море. Отец был занят и никому не давал покоя. Была развита бурная деятельность и решено, что Плимут будет штаб-квартирой, как и следовало ожидать.

Матушка сообщила мне еще кое-что: приезжал Фенимор, чтобы услышать от нее историю моего замужества. Он казался совершенно сбитым с толку. Ну, конечно, этого следовало ожидать, потому что, согласно нашей версии для окружающих, когда Фенимор просил меня выйти за него замуж, я уже была женой Колума. Как сказала матушка, он не рассердился, а только очень удивился.

— Но я сказала ему правду, — продолжала она. — Я знала, что могу довериться ему и не хотела допустить, чтобы он считал тебя вероломной. Фенимор очень опечалился и сказал, что ты должна была ему все рассказать: он понял бы. Я попросила его забыть о том, что произошло, что только он один знает теперь правду и случившегося не изменить: ты теперь замужем. О, Линнет, он понял бы и женился на тебе. Наверное, нужно было ему рассказать?

— Лучше так, как есть, — ответила я.

— Ты счастлива? Ты не хотела бы иначе? Она улыбнулась мне, отлично все понимая, и продолжала:

— Вскоре после этого я услышала, что он помолвлен с девушкой, с которой знаком с рождения. Ее семья соседствует с Лэндорами, и это будет очень удобный союз.

— Он быстро утешился, — заметила я.

Мы должны радоваться этому! — ответила матушка.

Я подумала, как все-таки Фенимор отличался от Колума, и была рада, что все обернулось так. За эти немногие месяцы мои чувства коренным образом изменились: теперь я никого не могла представить своим мужем, кроме Колума Касвеллина.

Матушка, сознавая это, была в восторге. Я тоже с удовольствием заметила, что Колум ею восхищался. Она всегда будет привлекательной женщиной, и не потому, что ее лицо и фигура были все еще хороши, а из-за того духа, тех жизненных сил, которые увлекли в первую очередь отца и до сих пор нравились остальным.

Матушка сказала Колуму, что она и мой отец хотели бы увезти меня в Лайон-корт, чтобы она могла позаботиться обо мне в конце беременности.

— Не думаете ли вы, что я брошу свою жену, даже поручив ее родителям?! — воскликнул Колум. — Нет, мадам, мой сын должен родиться в Пейлинге. Здесь он впервые увидит дневной свет в стенах замка, который однажды будет принадлежать ему.

— Я только хочу, чтобы за ней был самый лучший уход!

— Неужели вы думаете, что я не смогу этого сделать?

Они стояли лицом к лицу: матушка, готовая сражаться с ним, как часто делала с отцом, и Колум, любуясь ею. Наконец, они пришли к компромиссу, решив, что в августе, когда я должна родить, матушка приедет в Пейлинг. Это был единственно возможный вариант, ибо она собиралась быть при рождении ребенка, а Колум настаивал, чтобы роды проходили в замке.

В середине мая матушка уехала, обещая вернуться в начале августа. Колум и я проводили ее, а когда мы расстались, Колум сказал, что я не должна больше ездить верхом: он не собирался рисковать моим здоровьем — я могла потерять ребенка. Я была счастлива от такой заботы.

И побежали недели. Я уже готовилась к рождению ребенка, и матушка послала ко мне Дженнет: та была отличной нянькой и умела обращаться с детьми. Я всегда очень любила Дженнет. С ней было спокойно, и в замке Пейлинг она напоминала мне о родном доме.

Дженнет была рада приехать, хотя она скучала, не видя своего сына Жако. Конечно, теперь он был взрослым мужчиной и ему не надо было держаться за мамин передник: уже несколько лет он надолго уходил в море, и Дженнет привыкала жить без него.

— Он в порядке и счастлив — это все, что мне нужно! — говорила она. — Капитан присмотрит за ним, ведь он же его собственный сын! — Она гордилась, что Жако ухаживает за девушкой в Плимуте, которая, шепнула она мне, «была очень утонченная леди».

Вскоре она подружилась с одним из слуг — Тобиасом. Она все время о нем говорила, и можно было подумать, что она в жизни не знала другого мужчины.

— Он служит в Морской башне, — сказала она мне.

Так я узнала, что Тобиас был из тех, кто входит и выходит из той башни и чьими занятиями я так интересовалась.

Однажды июньским днем мне понадобилась Дженнет, и так как я не нашла ее, то пошла на поиски. Я догадалась, что она была возле Морской башни, и направилась туда. Было, конечно, странно, но, живя в замке почти четыре месяца, большую его часть я еще не видела. Я хорошо знала только Воронью башню и башню Нонны, ибо мы жили в них. В Морской башне жили слуги, и я туда не ходила, но часто задавала себе вопросы по поводу башни Изеллы. Однажды, идя по двору, я подошла к обитой железом двери в толстой стене и попыталась открыть ее, но она была закрыта. Тогда я решила, что когда-нибудь попрошу Колума показать мне все уголки замка.

На этот раз я направилась к Морской башне. Я пересекла внутренний двор и, подходя ко входу в башню, услышала шум и громкий смех. Я толкнула обитую железом дверь, похожую на ту, которая вела в башню Изеллы. Передо мной оказалась лестница, ведущая вниз. Я стала осторожно спускаться, потому что была уже не так проворна. При спуске я чувствовала свежий воздух и запах моря, которые ни с чем нельзя спутать.

Мне показалось, что я очутилась на конюшенном дворе. Я поразилась количеству лошадей, были там и несколько мулов. Но голоса, которые я слышала, исходили не отсюда. С одной стороны двора была дверь, и, открыв ее, я очутилась на тропинке, ведущей к берегу. На берегу несколько маленьких лодок были привязаны к кольям.

Сейчас было время отлива, и из воды торчали острые концы «Зубов дьявола». Я увидела, что Дженнет здесь нет, и направилась обратно, поднявшись по лестнице. Теперь я была как бы в маленькой прихожей по эту сторону обитой железом двери. Потом я заметила еще одну дверь, которую пропустила, и поняла, что голоса слышались из-за этой двери.

Я открыла ее и вошла. Это было просторное помещение с большим столом в центре. Несколько мужчин и женщин сидели вокруг стола. Среди них была и Дженнет. Это были люди, которых я видела с Вороньей башни, — рыбаки, о которых говорил Колум.

Я услышала испуганный возглас Дженнет:

— Ой, это госпожа!

Они вскочили из-за стола, смущенные.

— Я тебя ищу, Дженнет.

— Да, госпожа, — сказала она, покрываясь легким румянцем.

— Я не хочу мешать вашему обеду, — сказала я. — Пойдем, Дженнет.

Один из рыбаков, казавшийся их вожаком, что-то пробормотал.

Не знаю почему, но я почувствовала себя неловко.

Это были слуги моего мужа, а я была хозяйкой замка. Почему я чувствую что-то странное в их отношении, будто они необычные слуги? Они были достаточно почтительны и все же удивлены, увидев меня там. Почему? Разве замок не был моим домом? Человек, сидящий во главе стола, подошел ко мне и сказал:

— Вы должны быть осторожны, госпожа, здесь ступеньки. Можно оступиться.

Я ответила:

— Я уже спускалась по ним. Я понятия не имела, что здесь так много лошадей и что тропинка ведет прямо к берегу!

— Да, — сказал он, — но хозяину может не понравиться, что вы пользуетесь этими ступеньками.

— Я буду осторожна, — сказала я.

У меня было ощущение, будто я уже встречала этого человека, было что-то знакомое в его движениях.

Я чувствовала на себе множество глаз. Почему из-за того, что я потревожила слуг моего мужа за едой, в которой принимала участие моя служанка, я должна чувствовать себя так неловко, будто я присутствовала при чем-то странном? «Это мое положение, — сказала я себе. — Все, что кажется странным, можно отнести на этот счет».

Дженнет и я вышли во двор. Я сказала:

— Ты очень скоро подружилась с прислугой, Дженнет!

Дженнет хихикнула, как девочка.

— Да уж, госпожа Липнет! Я ведь всегда быстро завожу себе друзей.

— А твой друг?.. Она покраснела.

— Он очень хороший парень, госпожа. Я ему понравилась с первой встречи. Это еще тогда…

— Когда тогда? Ты ведь совсем недавно сюда приехала.

Она хлопнула себя по губам. Глупая привычка говорить что-нибудь, не думая. Она всегда так делала, сколько я ее помню.

— Но, госпожа, он действительно видел меня давно, когда я с вами и госпожой…

— Знаю, — сказала я, — это было, когда мы возвращались из Тристан Прайори?

Дженнет была поражена, и я поняла, что права. Значит, это она знала, что в этом доме был составлен план и что банда грабителей, остановивших нас на дороге, были люди Колума. Сначала я рассердилась, но потом пожала плечами.

— Ладно, — сказала я. — Я знаю, что произошло: мой муж… признался.

Дженнет почувствовала большое облегчение.

— Клянусь жизнью, что это — мужчина! Есть только один мужчина, который не уступит ему, — это капитан. — Похоже, что она вдруг раскаялась. Наверное, она подумала о своем нынешнем любовнике, которого она со свойственным ей оптимизмом считала самым лучшим. — Он говорит, госпожа, что там, на дороге, я ему понравилась. Ему хотелось убежать со мной, если бы у него не было других приказаний.

— С этим покончено, Дженнет, — сказала я, — и лучше об этом забыть.

Забыть? Конечно, глупо так говорить. Как можно забыть то, что изменило всю жизнь, принесло мне мужа и ребенка, которого я носила в себе?

— Дженнет, — сказала я со строгим видом. — Ты, наверное, никогда не изменишься.

— Я тоже так думаю, — ответила она со счастливой покорностью.

Я сказала Колуму, что была в Морской башне и встретила некоторых его слуг, которые живут там.

— Они хорошие люди, — сказал он. — У них есть жены и женщины. Это необходимо, ты же понимаешь.

— Понимаю: моя Дженнет уже в их компании. Он рассмеялся:

— Это меня не удивляет.

— Она нашла там любовника.

— Дженнет найдет любовника везде. А кто он?

— Я никого не знаю по имени, но думаю, я узнала главаря твоей «шайки разбойников».

Он опять засмеялся.

— Значит, они знают, как я была обманута? Мне это не нравится.

— Они благоразумны, это необычные слуги.

— Они и не кажутся обычными. Я думаю, они выполняют для тебя особую работу. Его кустистые брови метнулись вверх.

— Что ты имеешь в виду?

— Например, похищение женщин на дорогах!

— Признайся, эту работу они делают великолепно.

— Они же смеются, узнав, как я была одурачена!

— Они не смеют! Они хорошие слуги и желают мне добра: они в восторге от того, что приложили руку к моему счастью.

Я примирилась. Он нежно обнял меня и притянул к себе.

— Ты не должна одна бродить по замку, здесь много опасных мест… Эти винтовые лестницы, выстланные булыжником дворы, неровность камней, крутые тропинки… Ты не должна выходить одна, я запрещаю тебе!

— Так, должно быть, муж Нонны разговаривал с ней? Мне нельзя ездить верхом! Что мне можно делать?

— Тебе разрешается подчиняться своему мужу, в этом я тебя не ограничиваю!

— Ты… деспотичен!

— Я управляю своим домом.

— Король замка!

— А почему бы нет? Когда родится ребенок, мы будем вместе выезжать на природу. Мы посетим твоих родителей, может быть, навестим Лэндоров. Я слышал, что твой несостоявшийся супруг уже утешился: он скоро женится. Конечно, она богатая молодая леди! Он быстро справился с огорчением, правда?

— Меня мало интересуют его дела.

— Почему они должны тебя интересовать, когда у тебя есть муж и ребенок?

— Я довольна, очень довольна!

Наступил июль, жаркий и душный. Я часто поднималась на крепостной вал, хотя знала, что Колуму это не понравилось бы. Иногда я брала с собой Дженнет. Я заметила, как часто она смотрела на Морскую башню. Она мне рассказала, как живут в той башне, о своем возлюбленном, который один раз катал ее на своей лодке. Они ловили рыбу, привезли домой улов, потом приготовили его и съели за общим столом.

— Там так много лошадей и лодок! — сказала Дженнет. — Морская башня очень интересное место. Я помогала там чистить фонари: никогда не видела так много фонарей.

Теперь я начала испытывать неудобства: до родов оставалось около шести недель. Я не могла дождаться рождения моего ребенка. Казалось, дни остановились. Однажды, гуляя, я прошла через внутренний двор и подошла, наконец, к башне Изеллы. Я смотрела на обитую железом дверь и зловещие серые стены. Неужели та история была правдой? Как можно скрывать человека в течение десяти лет? Конечно же, ее видели. Наверное, есть дверь на другой стороне башни, такая же, как та, что я обнаружила в Морской башне. И там должна быть тропинка. Был ли тот давно живущий Касвеллин такой же сильный, как его потомки? Он запрещал Изелле и Нонне покидать их башни без сопровождения, и он имел для этого основания из-за того, что Колум рассказал мне о грабителях на дорогах. Я представляла, как Изелла ждала там, наверху, человека, которого считала своим мужем, и Нонна ждала этого же человека, который был ее мужем. Это была дикая, фантастическая история — из тех, которые были непременны для таких старых мест, как это.

Я толкнула дверь, обитую железом. Она не поддалась. Неужели я ожидала, что она откроется? Я почувствовала усталость и, боясь за ребенка, направилась обратно, в Воронью башню.

Наступил август — долгожданный месяц. Из Лайон-корта прибыл гонец с известием, что матушка отправится в путь через несколько дней.

Однажды ночью я вдруг проснулась и увидела, что одна. Полог был задернут, поэтому было очень темно. После душного жаркого дня я была совсем измучена погодой и своим состоянием. Отодвинув полог, я сразу поняла, что шел сильный дождь. Встав с постели, я подошла к окну. Дождь барабанил по камням, ветер завывал. На мгновение небо осветила молния. Я увидела башни на фоне сердитого неба, потом раздался треск грома, будто над самой головой.

Я вернулась в кровать, но не могла спать. Интересно, где Колум в такую ночь, и размоет ли дороги, когда матушка отправится из Лайон-корта? Я лежала, ожидая следующего удара грома, и, наверное, потому, что теперь все дни были для меня изнуряющими, я скоро уснула.

Когда я проснулась, Колум лежал рядом и крепко спал. Я поднялась, стараясь не шуметь, и оделась до того, как он проснулся.

Он поднялся, зевая, и я спросила его:

— Что случилось ночью?

Показалось мне, или он насторожился?

— Была ужасная ночь!

— Какой гром! — сказала я. — Я проснулась и встала с кровати. Один раз даже показалось, что треснуло прямо над головой.

— Я не спал: корабль терпел бедствие в море!

— Ужасно… в такую ночь!

— Я подумал, что мы сможем чем-нибудь помочь.

— Какой ты добрый, Колум!

Он улыбнулся мне нежной улыбкой, которую я всегда ценила, потому что она казалась не свойственной ему.

— Когда ты меня узнаешь, то увидишь, что я не такой уж плохой, в конце концов!

— Я уже начинаю спрашивать себя, может быть, это так и есть?

Наступивший день был странный. Терпящий бедствие корабль напоролся на «Зубы дьявола». Весь день лодки выходили в море искать уцелевших, но Колум сказал, что никто не спасся.

Приезду матушки я очень обрадовалась. Я смотрела с Вороньей башни, откуда была хорошо видна дорога. У меня сердце подпрыгнуло, когда я увидела ее сидящей на своей лошади. С нею ехали конюхи и двое слуг. Встретила я матушку у подъемной решетки. Она схватила меня в объятия, потом внимательно осмотрела.

— Я вижу ты здорова и жизнерадостна, — сказала она, — беспокоиться не о чем. Глядя на тебя, можно сделать вывод, что ждать уже недолго.

Она занялась приготовлениями. Ей нравилась колыбель, в которой когда-то лежал сам Колум. Поколения Касвеллинов пользовались ею. Интересно, были ли дети у Нонны и Изеллы, и если да, как удавалось их прятать? Когда-нибудь, я спрошу Колума; правда, это ведь легенда.

В моем положении погода была невыносимо жаркой, но очень приятно было сидеть на улице. В замке Пейлинг не было парка, как в Лайон-корте, но мы могли сидеть в одном из дворов, где была трава. Матушка стелила коврик, я сидела, прислонившись спиной к стене, и мы разговаривали.

Матушка была совершенно довольна моим замужеством. Она убедилась, что, несмотря на необычное начало, оно оказалось для меня правильным.

— Колум и Джейк, — сказала она, — одинаковы, и это тип мужчины, который женщинам вроде нас нужны. Хорошо, когда можно обернуться назад и сказать, что случившееся — к лучшему!

— Мне кажется странным, что год тому назад я не знала Колума, — удивилась я.

— В таких делах время не важно. Я вижу, ты счастлива.

— А ты очень хотела выдать меня за Фенимора Лэндора?

— Жизнь с ним была бы мирной, но, наверное, унылой.

— Когда он женится?

— В сентябре.

— Как странно, что такой мужчина так быстро решился.

— Я поняла со слов его матери, что он Ли много лет: они друзья детства. Конечно, ты ему очень нравилась, он хотел жениться на тебе, и это было бы идеально ввиду предстоящего объединения наших дел. Но когда ты вышла замуж, он возобновил свою дружбу с Ли. Семьи в восторге, и пара кажется подходящей. Они надеятся начать торговать в следующем году, — сообщила она мне. — Удивительно, сколько времени требуется на такие вещи. Твой отец ропщет по поводу задержки. Ты знаешь, какой он нетерпеливый человек. Я уверена, что в этом деле ему больше всего нравится мысль одержать верх над испанцами.

— Но с испанцами покончено! Матушка выглядела озабоченной:

— Я не уверена: адмирал Дрейк вывел военный флот и атаковал города в Испании и Португалии. Зачем это, если с ними уже покончено? Почему он считал необходимым нанести им еще удар? Перед отъездом я слышала, что его сопровождали свыше тысячи джентльменов, а возвратились немногим больше трехсот. Потом наши люди захватили шестьдесят кораблей на реке Тахо, которые принадлежали ганзейским городам. Обнаружили, что эти корабли имели запасы для снаряжения целого флота против нас.

— Отец и Колум считают, что испанцы побиты навсегда.

— Я не верю, что с такой великой нацией можно абсолютно покончить. Единственное, чего я хочу, Линнет, чтобы закончилась война. Вот почему этот мирный торговый проект мне симпатичен: в жизни ведь так много более интересного, чем сражения. Я слышала, что в Кенте, местечко Дартфорд, построили фабрику, где делают бумагу. Вообрази, Линнет, насколько проще для нас будет писать друг другу! Вот это я называю прогрессом, а не то, что одна сторона убьет больше, чем другая. И еще я слышала о новом растении, оно называется шафран — разновидность крокуса. Его пестики придают пирожным желтизну и необычный аромат.

— Ты уже пробовала?

— Я его даже не видела: его совсем недавно завезли в Англию, но при первой же возможности я попробую.

Так мы гуляли, и наши дни протекали очень счастливо. Мать привезла с собой не только одежду для ребенка и новые рецепты кулинарии, но и то чувство комфорта, которое только она могла мне дать. Она напомнила мне о моем отце и маленькой Дамаск, которая очень хотела поехать с ней и сделать куклу для будущего ребенка. Отец велел, чтобы послали гонца сообщить, что я родила красивого здорового мальчика. Эдвина, у которой уже родился мальчик и которая хотела, чтобы все знали, как она довольна, посылала нежные приветы. Как будто я всех их повидала!

В те дни я была очень счастлива, и даже предчувствия, которые должны быть у каждой женщины, ожидающей первого ребенка, были подавлены присутствием матушки.

Роды были не тяжелые, и, к моему величайшему удовольствию, я родила здорового мальчика. Я никогда не видела Колума таким радостным. Он выхватил ребенка из рук матушки и стал ходить с ним по спальне. Затем он подошел и изумленно посмотрел на меня. И у меня мелькнула мысль, что никогда в жизни я не была так горда и счастлива. Это была вершина счастья: я родила красивого сына, которого мы назвали Коннелл, и я в нем души не чаяла. Меня поражало, что это идеальное создание было моим сыном, и я вдвойне радовалась ему, когда видела гордость Колума.

Если он уезжал, то, как только возвращался в замок, шел прямо в детскую, чтобы удостовериться, что все хорошо. Он брал ребенка на руки, высоко поднимая его. Дженнет и я пытались доказать, что так нельзя обращаться с малышом, но Коннеллу, казалось, это нравилось. Если он плакал — а у него были крепкие легкие и сильный характер — он сразу переставал, когда отец поднимал его так высоко. Когда он немного подрос, стало ясно, что сын от отца в восторге.

Я была счастлива. Мне нравилось видеть, какую радость находил Колум в своем сыне. Меня иногда поражало, что наш мальчик был зачат таким образом, я думаю, что Колума тоже, но ничто не могло сделать его счастливее, чем любование своим сыном.

Матушка пожила у нас месяц после рождения внука, а затем решила вернуться в Лайон-корт: она должна была присматривать еще и за Дамаск. Она сказала, что в следующий раз, когда приедет, может быть, привезет Дамаск с собой, хотя та еще слишком мала для такого путешествия. Отец отправился в свой первый торговый рейс и вернется домой, как считали, к Рождеству. Мы должны провести Рождество вместе: немыслимо, живя так близко, не встретиться в Рождество. Я должна убедить Колума приехать в Лайон-корт, но, может быть, из-за маленького ребенка им следовало бы приехать к нам.

Мы простились. Был сентябрь. В воздухе появились первые признаки осени. По утрам стояли туманы, море было спокойное, но серое. Я подумала, что в Лайон-корте можно будет собирать яблоки и груши, и вспомнила, как мы делали это в прошлом году и складывали фрукты в специальной «яблочной» комнате.

Я смотрела вслед матушке, пока она не скрылась. Она не оглянулась, и я представила слезы на ее глазах. Но она же призналась, что рада, что все так обернулось? Я думаю, она сравнивала меня с собой и, может быть, по размышлении, могла сказать, что и ее брак был счастливым.

Если бы замок Пейлинг был так же близко к Лайон-корту, как Труинд Грейндж, как бы счастлива я была! Пятнадцать миль, которые нас разделяли, делали частые визиты почти невозможными.

Крестины Коннелла были большим событием. Колум созвал много гостей со всей округи. Люди, которых я никогда раньше не видела, съехались в замок, и было шумное веселье два дня и две ночи.

Я была, как в счастливом сне, казалось, Колум тоже. Красота церемонии в нормандской часовне замка глубоко тронула меня. На сына надели крестильные одежды, которые надевали несколько поколений Касвеллинов, и мне было интересно, одевали ли их на мужа Изеллы и Нонны?

Колум выбрал крестных родителей — давнишних своих друзей, как он сказал. Сэр Родерик Реймонт — этот человек мне не понравился — и леди Элис Уохэм, симпатичная женщина, которая приехала в замок с кротким мужем.

Леди Элис несла моего сына к купели. Церемония проходила в комнате со сводчатым потолком и массивными каменными колоннами. Коннелл вел себя хорошо, не протестовал, но у меня было большое желание выхватить его из рук этой женщины. Не знаю, почему жгучая ревность овладела мной, но я знала одно — я буду рада, когда все гости уедут.

Когда церемония закончилась, пирог был разрезан и на ребенка все налюбовались, я отнесла его в детскую и не могла нарадоваться на него. Я чувствовала себя самой счастливой женщиной, хотя и необычным образом вышла замуж за человека, который волновал меня больше, чем любой другой, и союз этот был увенчан этим благословенным ребенком.

Гости оставались еще несколько дней, и, пока они были у нас, я сделала одно открытие.

Большой зал, которым редко пользовались в отсуствие гостей, был теперь центром развлечений. Целый день из кухни доносился запах жареного мяса, и многие обитатели Морской башни обслуживали гос — 1ей.

— Видишь, — сказал мне Колум, — бывают случаи, когда и эти слуги нам нужны.

Я спросила его, часто ли у него бывали гости, потому что в первые месяцы нашей совместной жизни их не было совсем.

— Я не хотел гостей, — сказал он, — чтобы ты была только со мной. Более того, это могло плохо отразиться на будущем ребенке.

— Не подумают ли эти люди, что есть нечто странное в отсутствии свадебных торжеств?

— Я всегда предоставляю людям возможность думать, как они хотят, — ответил он, — пока это не оскорбляет меня.

Потом Колум заговорил о мальчике, о том, что он вырастет великолепным Касвеллином и что он не может дождаться этого.

— Пока он будет расти, — сказала я, — не забывай, что ты будешь стареть.

— Ты тоже, жена, — напомнил он мне. Он засмеялся и прижал меня к себе. Я была счастлива, зная, что он удовлетворен нашим браком. Думаю, тот миг был последний, когда я была совершенно довольна своей жизнью, ибо в ту ночь я узнала нечто, что мне и в голову не приходило до этого.

Начала это леди Элис, и я потом недоумевала, не сделала ли она это нарочно? Я спрашивала себя:

Может быть, она чувствовала, что я совершенно счастлива, и, завидуя, искала случая это разрушить?»

Мы сидели за столом. Оленина была вкусна, золотистая корочка пирогов аппетитна, компания весела. Колум сидел во главе стола, раскрасневшийся и возбужденный, полный гордости за своего сына.

Я думала про себя:» Пусть он будет всегда так счастлив, как теперь, а с ним и я «. В этот момент леди Элис заметила:

— Вы сделали вашего мужа очень гордым человеком.

— Замечательно иметь ребенка.

— И совсем недавно женаты? Вам, действительно, повезло!

Глаза ее были огромны — большие темные глаза, как у Колума. Я тогда поняла, что в них была злоба.

— Я вижу, Колум вне себя от радости, и не удивляюсь. Когда вспоминаешь прошлые разочарования…

— Разочарования? — переспросила я.

— Ну да, когда он все надеялся, а так ничего и не было. Но второй раз ему сразу же посчастливилось: еще года не прошло с вашей свадьбы, а уже есть этот красивый мальчик. Можно сказать, это было счастливое освобождение, хотя и такое трагичное в то же время.

— Вы говорите о… — неуверенно начала я.

— О первом браке — такая трагедия! Но все обернулось к лучшему, не правда ли?

Я почувствовала, как мурашки побежали у меня по спине. Его первый брак? Он не говорил мне о нем. Что тогда случилось? Где его жена? Должно быть, она умерла, иначе как бы я могла стать его женой? И почему это было трагедией?

Казалось, холод пробрался в зал. Я видела, что леди Элис внимательно на меня смотрит, и ее глаза блестели от удовольствия. Она, конечно, поняла, что Колум ничего не сказал мне о первом браке.

Разошлись поздно ночью. Вместе с Колумом мы заглянули в детскую, рядом с нашей спальней, чтобы удостовериться, что с Коннеллом все в порядке.

Когда мы уже лежали в кровати и полог был задернут, я сказала Колуму:

— Я узнала сегодня, что ты уже был женат.

— Разве ты не знала этого?

— Почему я должна знать? Ты ведь не сказал мне!

— Неужели ты думаешь, что мужчина моего возраста мог быть до сих пор не женат?

— Странно, что об этом никогда не упоминалось. — Я не могла успокоиться и сказала:

— Колум, я чувствовала себя очень глупо: Элис упомянула об этом в разговоре, а я ничего не знала.

— Элис хитрая, и она ревнует тебя.

— Почему? У нее есть муж, и разве у нее нет детей?

Он громко рассмеялся:

— Муж! Это ничтожество! Ничего хорошего для нее: он не способен зачать ребенка.

— Как жаль!

— Не трать своей жалости на Элис! В глубине сердца она рада этому: она свободна в выборе партнеров, а муж достаточно любезен. Что касается детей, то сомневаюсь, что она их хочет. Они для нее будут помехой и могут испортить фигуру.

— Ты… хорошо ее знаешь?

— О, очень хорошо.

— Ты имеешь в виду?..

— Вот именно.

Он сразу изменился: нежности как не бывало, только резкая раздражительность — первый раз после рождения Коннелла. Я почувствовала, что он раздражен упоминанием о его первом браке.

— Значит, она и ты?..

— Ну, хватит, что с тобой? Я знал многих женщин! Ты думаешь, Пейлинг что-то вроде монастыря, а я — монах?

— Я, конечно, не думала так… но наши гости…

— Ты должна уже стать взрослой и не быть глупой маленькой Линнет, чирикающей в своей клетке, думая, что в ней есть мир! Некоторые из мужчин устроены определенным образом, так и должно быть. Мне никогда в голову не приходило одному лечь в постель.

— Значит, это ревность заставила ее?..

— Не знаю. Без сомнения, у нее теперь будет другой любовник. Какое это имеет значение? Я устал от этого разговора!

— Я хочу знать о твоей первой жене, Колум.

— Не сейчас, — резко сказал он.

Потом я вернулась к этому разговору. Гости разъехались, мы были в детской. Мы отпустили няню и были одни с ребенком, который лежал в колыбели. Колум качал ее, а ребенок смотрел на отца, не отрываясь. Трогательно было видеть, как этот большой мужчина качает колыбель, и меня охватило глубокое волнение. Я была бы совершенно счастлива, если бы не одно обстоятельство. Я знала, что у него раньше были любовницы. Этого следовало ожидать, но я не могла забыть его первую жену. Я хотела знать хоть что-то об этом браке: любил ли он ее, чувствовал ли себя одиноким, когда она умерла? Почему он так не хотел говорить о ней? Или он просто не хотел возвращаться к тому, с чем было покончено?

— Колум, — спросила я, — думаю, я должна знать о твоем предыдущем браке?

Он перестал качать колыбель и посмотрел на меня в упор. Я быстро продолжила:

— Меня смущает, что люди говорят об этом, а я ничего не знаю об этом. Я думаю, что теперь к нам будут приезжать чаще, и делать из этого тайну…

— Никакой тайны нет, — сказал он. — Я женился, она умерла — и все, никакой таинственности!

— Сколько… вы были женаты?

— Кажется, около трех лет. Он нетерпеливо повел плечами, но рука осталась лежать на колыбели.

— И потом она умерла… Как она умерла, Колум?

— При родах.

— И ребенок с ней?

Он кивнул. Мне стало жаль его. Я подумала о его страданиях: он так хотел сына, а она умерла и ребенок с ней.

Я молчала, и он сказал:

— Допрос окончен?

— Извини, Колум, но я считала, что должна знать. Так странно слышать о своем муже от других…

— Все в прошлом, не надо думать об этом.

— Разве можно подобное… часть жизни просто выбросить из головы?

Его брови взметнулись вверх, он рассердился.

— С этим покончено, говорю тебе, и хватит об этом!

Мне надо бы было замолчать, но я не могла:

— Ты должен думать о ней, Колум, иногда. Это же была часть твоей жизни.

Он отпустил колыбель, встал и подошел ко мне. Я думала, что он меня ударит. Вместо этого он взял меня за плечи и тряхнул.

— Я доволен тем, что у меня сейчас есть, — сказал он. — У меня есть жена, которая мне нравится, может доставить мне удовольствие и сама найти его: до этого я так не чувствовал. Более того, она дала мне этого мальчика! Я ни о чем не жалею, если это привело меня к сегодняшнему дню. Слушай, я доволен, и, если бы этого не было, я сказал бы тебе. Я ничего… ничего другого не хочу, так и решим!

Я подошла к колыбели. Колум встал по другую сторону от нее, глядя на меня и сына. И мое сердце восторжествовало. Какое имело значение то, что он раньше был женат, что он был любовником леди Элис? Такой мужчина не сможет подавить своего желания, а оно всегда будет неистово. И опять я подумала о своем отце: двое мужчин в моей жизни, кого я истинно любила. Странно, что они должны были быть одного типа, но они подходили для таких женщин, как я и матушка. Мы нуждались в таких мужчинах, и было приятно сознавать, что им нужны такие женщины, как мы.

Я инстинктивно поняла, что его первая жена была слишком кроткой, что он никогда не заботился о ней так, как обо мне. Он говорил мне это, и я не могла не чувствовать удовлетворения.

Но это было еще не все. Остальное я узнала от Дженнет. Она была той разновидностью женщин, которых можно взять с одного места и очень легко поместить в другое, как растение, которое так хочет расти, что буйно разрастается на любой почве. За короткое время, что она была в замке Пейлинг, она не только приобрела любовника, но и завела дружбу с другими слугами и вела себя так, будто прожила в замке целую жизнь. У нее было доброе сердце, щедрое во всем, не только в своих привязанностях, и в ней было что-то привлекательное. Я думаю, в глубине своего сердца матушка так и не простила Дженнет связи с моим отцом. В конце концов, большое напряжение — иметь в своем доме незаконнорожденного сына мужа, да еще его мать! То же самое и с Ромелией. Матушка была необычная женщина! Я думала, а как бы я себя чувствовала, если бы Колум привел в дом своих любовниц с отпрысками? Однако, вернемся к Дженнет — это она сообщила мне потрясающее известие.

Теперь Дженнет была няней Коннелла: я доверяла ей больше, чем всем остальным, и я знала, что она любит детей. Конечно, она могла избаловать мальчика, но, думаю, мы все могли это сделать.

Однажды она, как всегда, хлопотала над ним и среди прочей болтовни сказала:

— Я думаю, ты — весь мир для своего отца, малыш! О да, конечно, он так считает, это же видно! И ты знаешь, да, знаешь!

Я улыбалась, глядя на них, и думала о том, как Дженнет была молода, когда родила Жако, и как она, должно быть, любила его.

Потом она сказала:

— Мальчики! Отцы всегда хотят мальчиков! Капитан такой же: все для своих мальчиков! То же самое и с хозяином: для него должно быть ужасным разочарованием…

— Что, Дженнет?

— Ну, когда он не мог получить сына от первой жены. Недостатка в попытках не было, но его все время ждало разочарование.

— Кажется, ты много знаешь о любовных делах хозяина? — заметила я.

— Об этом говорят на кухне, госпожа: что она была больна, бедняжка, и хозяин не был с ней столько времени, как с вами.

— Дерзкие слуги! — сказала я, но не смогла подавить торжества.

Я подумала, что через Дженнет и слуг смогу узнать больше, чем от Колума. Меня одолевало любопытство но отношению к моей предшественнице, и я не видела ничего плохого в невинных расспросах. Видя мой интерес, Дженнет рада была поделиться: ничего она так не любила, как сплетни.

— О да! — говорила Дженнет. — Она была робкой, бедняжка, боялась собственной тени! Хозяин, говорят, хотел такую жену, которая не пасовала бы перед ним, вот как вы, госпожа. Они говорят, что вы — как раз для него, а эта бедная леди боялась всего: замка, призраков, всяких вещей и больше всего — самого хозяина.

— Бедное дитя! — сказала я.

— О да, госпожа! Хозяин хотел сына, а она не могла ему родить вообще! Было много попыток, если можно так выразиться. Она беременела и выкидывала, беременела опять. Только однажды она доносила до конца… И это был последний раз!

— Должно быть, ей было нелегко!

— А хозяин был как сумасшедший! Кричал, называл ее» бесполезной породой «. Все слышали, как он кричал, и гнев его был ужасен. Горе тому, кто проходил мимо, когда он был в такой ярости. Слуги боялись, что он что-нибудь с ней сделает, она тоже боялась! Она сказала об этом своей служанке — Мари Энн, она теперь живет с одним из Морской башни и работает там.

Я чувствовала, что больше не выдержу, и хотела остановить Дженнет. Конечно, мне нравилось иметь подтверждение тому, что Колум удовлетворен нашим браком и что он находит свою вторую жену более привлекательной, чем первая, но я не могла слышать о его жестокости по отношению к ней.

— Хорошо, Дженнет, — сказала я, — достаточно! Слуги все преувеличивают.

— Но не в этот раз, госпожа, потому что Мари Энн сказала, что хозяйка действительно испытывала ужас. И когда она опять забеременела, была в панике. Видите ли, она знала, что никогда не родит, что умрет. Она сказала Мари Энн, что никогда не должна беременеть: доктор был против этого. Ей не надо было выходить замуж, потому что она знала, что рано или поздно это ее убьет. Она умоляла хозяина, а он ответил, что если она не могла дать ему детей, на что она ему?..

— Я не хочу больше слышать сплетен слуг, Дженнет, — сказала я.

— Нет, госпожа, больше не буду, но они удивляются, почему хозяйка не убежала домой, в свою семью: это не так уж далеко.

— Да?

— Я едва могла поверить этому, когда услышала, — сказала Дженнет. — Ведь мы там были и подружились с этой семьей!

— Что ты имеешь в виду?

— Но, госпожа, первая жена хозяина была сестрой молодого джентльмена, за которого, как мы думали, вы выйдете замуж. До замужества ее звали Мелани Лэндор.

Мне стало дурно. Я мысленно перенеслась в Тристан Прайори: я была в маленькой комнате и смотрела на портрет симпатичной молодой девушки. Я слышала, как голос говорил:» Ее убили!»Эта девушка была первой женой Колума!

БАШНЯ ИЗЕЛЛЫ

Тревожные мысли о Мелани Лэндор не давали мне покоя, я не могла выбросить ее образ из головы. Я ясно представляла ее в этом замке, потому что видела портрет. Странно, какое впечатление он произвел на меня? Я не могла забыть боль в глазах ее матери, я слышала ненависть в ее голосе, когда она сказала:» Ее убили!»И Дженнет:» Иногда она боялась, что он избавится от нее «.

Почему Колум женился на ней? Любил ли он ее? Красивая, невинная молодая девушка, а он любил невинность. Ему нравилась моя невинность, и он получал дикое удовольствие в ее разрушении, как в ту первую ночь, которую я провела в замке Пейлинг.

Я думала о нем, этом человеке, который был отцом моего ребенка. А если бы мне не удалось родить, как, не удалось Мелани Лэндор? Он был доволен мной постольку, поскольку я дала ему то, что он хотел?

Мелани не выходила у меня из головы. Я искала каких-нибудь знаков ее пребывания в этом замке. Когда я гуляла на крепостном валу и смотрела на море, я думала о ней, стоящей здесь, и о страхе, который довлел над нею. Как будто она ходила рядом со мной, появляясь вдруг, чтобы бросить тень на мое счастье. Бедная, хрупкая Мелани, которая не смогла угодить мужу и поэтому умерла! Нет, не поэтому: она умерла при родах, многие женщины так умирали, нельзя винить мужа за это.

В моей голове звучал горячий шепот ее матери:» Ее убили!»— но я должна учитывать горе матери! И как странно, что она сестра Фенимора. А почему странно? Они были соседями, а браки заключались среди людей их положения.

Что теперь думали Лэндоры? Они же знают, что я, кого они выбрали в жены Фенимору, теперь замужем за человеком, который был мужем их дочери. О чем они думали? Странно, что матушка, которая видела их после свадьбы, ничего не сказала мне, а для нее было бы естественным сказать мне.

Я испытывала большой интерес к первой жене моего мужа. Дженнет, быстро сообразив это, собрала сведения для меня.

— Она умерла в Красной комнате, госпожа, — доложила она мне, и я должна была пойти в Красную комнату.

Там было очень темно. Комната была полна теней, посреди стояла большая кровать с пологом. Я подошла к окну и представила это стремительное падение в море. Я почти чувствовала Мелани рядом со мной, и будто чей-то голос шептал:» Да, я часто представляла себе, как падаю из окна. Это было бы очень быстро… все же лучше, чем жизнь моя с ним!»

Фантазия, просто фантазия! Что со мной? На кровати был красный полог — тяжелый, вышитый красным шелком, более темным, чем материал. Я представляла ее, лежащей за этим пологом и ждущей его прихода.

— Красная комната была ее, — сказала мне Дженнет, — он приходил к ней туда, а у него была своя комната. Мне сказали, что он приходил к ней только, чтобы зачать сына!

Мне стыдно было, что я позволила Дженнет так много рассказать мне, но я должна была знать; это было жгучее любопытство, и даже больше: я не столько хотела узнать правду о взаимоотношениях Колума и его первой жены, сколько узнать больше о нем.

Я представляла его ненависть к ней: он презирал слабость. Я ему понравилась, потому что боролась с ним, а она была слишком мягкая, кроткая и очень боялась его. Его единственный интерес к ней был интересом к продлению рода. Мелани стала его женой ввиду его положения в обществе, да и с материальной стороны это был подходящий брак. Не подходили друг другу только эти двое.

Несомненно, там, в комнате, которую с ним теперь делила я, он принимал своих любовниц, а время от времени он посещал в Красной комнате Мелани.

Ужас ощущался в этой комнате, он здесь так и остался. Мелани стояла у меня перед глазами: когда она была беременна, она боялась смерти, а когда нет, — боялась его. И каким оружием могла она бороться против своей судьбы? Бедное дитя, воспитанное в добром доме Лэндоров, где жизнь протекала гладко, люди были добры и вежливы друг с другом. Я повидала кое-что в жизни, я любила своего отца, так похожего на Колума: я была подготовлена. И мне повезло — любимая жена, которая не обманула его ожидания и менее чем через год подарила ему сына, над которым он дрожал.

Я хотела не думать о ней и не могла. Я не могла пройти мимо Красной комнаты и не заглянуть в нее.

— Бедная Мелани! — шептала я. — Надеюсь, теперь ты успокоилась?

Эдвина, у которой в родне по материнской линии была колдунья, обладала определенной силой. Однажды, когда Карлос был в море и они сражались с испанской галерой, у Эдвины было видение и она узнала, что Карлос в опасности. Иногда она предвидела события, это был странный, таинственный дар. Я помню, как Эдвина рассказала мне однажды, что если люди в определенном месте испытывали сильные потрясения, они оставляли там после себя некое беспокойство, которое могли чувствовать люди, наделенные особой интуицией. И я думала теперь — может быть, Мелани оставила что-то здесь после себя? У меня не было таких способностей, но, может быть, потому, что я заняла ее место, я могла здесь что-то чувствовать? Я и надеялась, и боялась, что она каким-нибудь образом вернется, вероятно, поэтому я так часто ходила в Красную комнату.

Я любила ходить туда в сумерки, когда дневной свет быстро угасал, но еще не время было зажигать свечи. В такое время дня комната имела самый таинственный вид.

На дворе стоял ноябрь, годовщина того дня, когда Колум привез меня сюда. Он вспомнил это и сказал:

— Сегодня мы будем ужинать вдвоем, одни, как в тот день. Этот день я считаю самым счастливым в моей жизни.

Я надела красновато-коричневое бархатное платье к распустила волосы по плечам — совсем немодно, но мне очень шло. И в тот самый день я не смогла устоять и пошла в Красную комнату, когда наступили сумерки.

Я стояла там. В комнате были тени. Скоро дневной свет совсем исчезнет.

— Мелани! — прошептала я. — Ты здесь? Вдруг я почувствовала, как волосы поднимаются у меня на голове, — дверь медленно открывалась. Я стояла и смотрела на нее. Затем она распахнулась — на пороге стоял Колум.

— Во имя всего святого, — воскликнул он, — что ты здесь делаешь?

На мгновение я потеряла дар речи. Он подошел, взял меня за плечи и тряхнул:

— Что тебя беспокоит? В чем дело?

— Я думала, ты — призрак! Он схватил мои волосы и больно дернул их: Колум любил привносить немного боли в свои ласки.

— Кто говорил с тобой?

— Я слышала отрывки каких-то сплетен.

— Я прикажу выпороть любого, кто вливает яд в твои уши!

— Ты не сделаешь этого, — сказала я, — или я тебе ничего не скажу.

— Ты ответишь на мои вопросы? — вскричал он.

— Но не в этой комнате.

— Нет, — сказал он, — здесь, в этой комнате, с твоими духами, улыбающимися в тени!

В нем было что-то величественное, он не боялся ничего и никого. Один из слуг Морской башни сказал Дженнет, что хозяин не боялся ни Бога, ни человека — и это была правда, он вызвал бы любого. Нельзя было ожидать от него, что он убоится призрака Мелани, если вообще ему придет в голову мысль, что он существует, в чем я сомневалась.

— Я знаю, что в этой комнате умерла твоя первая жена.

— Ну и что? Она должна была где-то умереть.

— Ты никогда не говорил мне, что она была Лэндор.

— Она должна была кем-нибудь быть.

— Но Мелани — сестра Фенимора Лэндора!

— Конечно, когда-то ты планировала выйти замуж за этого человека?

— Как странно, что ты должен был жениться на его сестре.

— Ничего странного. Это был подходящий брак: девушка из хорошей семьи, с хорошим приданым.

— И ты взял приданое и не обращал на нее внимания?

— У меня не было оснований интересоваться ею.

— Она была твоей женой.

Он схватил меня, и, откинув назад, крепко поцеловал в губы:

— Есть только одна жена для меня. Слава Богу, она у меня есть!

— Лучше бы ты сказал мне, что она была из Лэндоров.

— Зачем? Для меня ничего не значил тот факт, что тебе когда-то нравился этот трусливый мальчик.

— Ты клевещешь на Фенимора, он не такой. Он смелый и преданный своему делу, у него есть идеалы!

— Они принесут ему много хорошего.

— Это говорит пират!

— Это — мир пиратов.

— Он меняется, — сказала я. — Торговля заменит войны, и те, кто продолжает развязывать войны, будут страдать, а те, кто будет жить мирно, будут процветать.

— Клянусь Богом! — сказал он. — Ты хорошо выучила урок, но я больше не потерплю, чтобы в этом доме звучало имя Фенимора Лэндора. Ты от него отделалась, и я не хочу, чтобы это имя упоминалось опять.

— Почему? У тебя совесть нечиста?

— Моя совесть?

— Да, за то, что ты причинил Лэндорам?

— Ты с ума сошла, жена! Что я причинил Лэндорам — женился на их дочери? Она умерла при родах, как умирали до нее.

— Но она была больна, а ты настаивал, чтобы она родила тебе сына.

— Черт побери, женщина! Разве мужчина не имеет права на сына?

— Нет, если для этого он должен убить свою жену. Наступила тишина. Призрачные тени все более сгущались в комнате. Несколько секунд — только несколько — Колум был сбит с толку. Я знала, что он не слушал мольбы Мелани и силой заставлял ее беременеть, как вначале заставил меня. Его воля была законом в замке Пейлинг, и, если он должен перешагнуть через сердце и тело любого, кто стоял на его пути, он сделает это. Казалось, в эти секунды я увидела будущее. Как будто Мелани предупреждала меня:» Сейчас он хочет тебя, ты важна для него, но надолго ли?»Только это — и больше ничего, момент прошел.

Колум смеялся:

— Я вижу, что кто-то сказал тебе слишком много.

— Нет, — быстро сказала я, боясь, что его гнев падет на слуг, — я дошла до этого сама. Это комната, в которой она страдала, где она умерла. Разве ты не чувствуешь, что она все еще здесь?

— Ты сошла с ума! — воскликнула он. — Она лежит в могиле. Здесь нет ни ее, ни твоего прелестного Фенимора.

— Она мертва, Колум, а мертвые иногда возвращаются!

— Ерунда! — крикнул он.

Но я видела, что глаза его оглядывали комнату. Она для него была полна воспоминаний: его шаги в коридоре; Мелани, сжавшаяся в комок в своей кровати за пологом; нападение — жестокое и грубое для такого беззащитного существа, которого она боялась, спрашивая себя, чего она боялась больше: его вторжения или беременности, которая избавляла от него, но приближала смерть. Мне было очень жаль Мелани.

— У тебя патология, — обвинил он меня.

— Меня тянет в эту комнату.

— И именно в эту ночь?

— Да, потому что это та ночь!

— Ты хочешь, чтобы я встал в этой комнате и попросил у нее прощения? За что? За то, что я просил ее выполнить свой долг жены? За то, что я хотел сыновей? Во имя Бога, по какой другой причине должен был я жениться на глупой девчонке, которая не доставляла мне никакого удовольствия?

— Ты сделал ошибку, женившись на ней. Мы должны мириться с ошибками.

— Нет! — сказал он. — Если мы делаем неверный шаг, мы исправляемся и идем в другом направлении, и хватит об этом! — Глаза его сатанински блестели. Он потянул меня на кровать.

Я вскрикнула:

— Нет, Колум, пожалуйста, не здесь!.. Но он не обращал внимания на мои слова.

— Да, да! Я сказал» да»и клянусь Богом и всеми ангелами, я сделаю так, как хочу!

Потом мы ужинали в той комнате, где и в первую ночь, когда я приехала в замок Пейлинг. Когда я села на свой стул, Колум встал за моей спиной. В руках его была цепь из чистого золота, усыпанная бриллиантами, с медальоном из рубинов и бриллиантов. Он надел мне ее на шею.

— Вот, — сказал он. — Она тебе очень идет. Это мой подарок тебе, любовь моя! Это моя благодарность за сына и за то, что я нашел в тебе то, что искал в жене.

Я посмотрела на него. Я была травмирована тем, что произошло в Красной комнате. Он хотел уничтожить призрак, затмить мои фантазии нашей общей памятью. Я думаю, он был прав, когда считал, что некоторое время я не захочу приходить туда, не захочу думать о нас, лежащих на кровати, где умерла Мелани. Как это было на него похоже — таким образом не поддаваться врагу, которым в этом случае была память о Мелани.

— Тебе нравится эта безделушка? — спросил он меня.

— Она великолепна.

Он поцеловал меня с нежностью, которая всегда меня глубоко трогала.

— Ты рада той ночи? Рада, что разбойник увидел тебя в гостинице и решил, что ты должна принадлежать ему?

— Да, рада.

Я взяла его руку и поцеловала ее.

— Я скажу тебе кое-что, — сказал он. — Не было еще ни одной женщины, которая радовала бы меня так, как радуешь ты. Надеюсь, всегда так будет.

Он тихо засмеялся.

— Я состарюсь, — сказала я, — но ведь и ты тоже будешь старым.

— Женщины стареют быстрее.

— Но ты на десять лет старше меня.

— Десять лет — это пустяк… для мужчины! Только женщины должны бороться с возрастим.

— Ты самонадеянный!

— Признаю.

— Тщеславный!

— Правильно.

— Эгоистичный и жестокий!

— Признаю.

— И ты ждешь, чтобы я любила такого человека?

— Жду и требую, — ответил он.

— Как же я могу?

— Я скажу тебе, как. Ты любишь меня, потому что знаешь, что должна любить. Ты знаешь мою натуру: ты только что ее описала. Но знай и то, что я — человек, который поступает по-своему, и если я говорю, что эта женщина должна любить меня, ей не остается ничего другого: она должна любить!

— Ты воображаешь себя Богом, а все другие мужчины ничто рядом с тобой? Ты считаешь, что можешь просто приказать женщине любить тебя и она непременно полюбит?

— Правильно, — сказал он. — Ты ведь начала с того, что возненавидела меня? А теперь ты так жаждешь меня, как я тебя. Разве это не доказательство?

Я улыбнулась ему через стол. В ту ночь я была счастлива. Только под утро я вновь подумала о Мелани и удивилась: вначале, когда они только поженились, ужинала ли она с ним в той комнате и говорил ли он ей о любви? Или только когда она не смогла дать ему того, что он хотел, в нем стало расти презрение к ней? И в голову мне закралась беспокойная мысль: «Что если ты перестанешь нравиться ему?»

Наступило Рождество. Маленькому Коннеллу было четыре месяца, он был здоров, крепок и, как сказала Дженнет, делал все, что полагалось мальчику: показывал свой характер, проявлял интерес, толстел и здоровел. Я не позволяла его пеленать, и Колум согласился со мной. Если бы он не согласился, я готова была бороться с ним по этому вопросу. Я не могла даже подумать о том, что мой ребенок будет неделями лежать, замотанный в пеленки.

— Я хочу, чтобы у него выросли длинные ножки, чтобы он был таким же высоким, как отец, — сказала я.

Мы любили смотреть, как он дрыгал ножками, которые у него были стройные, как сосенки.

Рождество мы отпраздновали следующим образом: матушка и отец приехали к нам, а с ними и Дамаск, и Пени, и Ромелия. Эдвина не приехала, потому что се сын был только на несколько месяцев старше нашего и он был слишком мал для путешествия, поэтому она и Карлос остались в Труинде. Жако гостил в семье своей нареченной в Плимуте, но он приехал со всеми, чтобы повидаться с Дженнет, остался на ночь, а потом вернулся в Плимут.

Я с удовольствием украшала большой зал остролистом и плющом и отдавала приказания на кухне. Для отца были приготовлены специальные пироги: в пирожные и пудинги были положены монеты, каждая со своим значением, и, конечно, серебряный пенни, который должен найти Король.

Радость видеть родителей была велика. Отец настоял, чтобы ему немедленно показали внука, и принес ему вырезанный из дерева корабль, копию одного из его кораблей — «Торжествующий лев». Я засмеялся и сказал ему, что Коннелл еще слишком мал для таких игрушек, а отец ответил, что настоящие мальчики никогда не бывают слишком малы для кораблей.

Я была глубоко тронута, когда увидела отца у колыбели Коннелла. Он протянул к мальчику свою большую руку, тот потянулся и схватил его за мизинец. Я редко видела отца таким взволнованным. Думаю, что в глазах его были слезы. Вдруг он выпрямился и сказал мне:

— Итак, моя девочка Линнет имеет своего собственного сына. Благослови тебя Господь, девочка! Ты сделала меня счастливым.

Позднее, когда мы ехали рядом, как и раньше, когда я была дома, и между нами установилось понимание, он сказал мне:

— Я провел годы, ругая судьбу, которая отказала мне в законном сыне. Когда ты родилась, я проклял Бога за то, что ты девочка. Теперь я вижу, что был не прав. Со временем я узнал, что ты так же хороша, как любой мальчик, — и ты это доказала. А теперь ты дала мне внука.

Я сказала, что тоже счастлива, потом добавила:

— Я должна следить, чтобы сына не избаловали. Его отец не надышится на него, как и ты. Когда он вырастет, он не должен думать, что стоит ему улыбнуться и весь мир будет у его ног.

— Не бойся, этот мальчик пойдет по стопам своего деда. Я позабочусь об этом, он будет моряком. У него особый взгляд.

Я засмеялась, но отец был серьезен.

— Я рад, — сказал он. — Муж твой — настоящий мужчина. Мне никогда не нравился Фенимор Лэндор — щеголь.

— Ты несправедлив к нему, он храбрый, хороший моряк.

— Нет, — сказал отец, — ты можешь представить его меряющим шагами палубу, с кровью, капающей с его абордажной сабли? «Красавчик!»А ты имеешь настоящего мужчину, и я горжусь тобой.

Да, нет сомнения, что отцу нравился мой муж. Они ездили вместе верхом и много говорили. Матушка тоже казалась счастливой, и влюбленность Дамаск в Колума продолжалась. Его забавлял свой ребенок, но он почти не замечал Дамаск. Она же, казалось, не обращала на это внимания, раз могла сидеть около него и просто смотреть.

Все было, как в прежние рождественские праздники у нас, в Лайон-корте, я старалась, чтобы все было так же. Все слуги и их семьи пришли в большой зал. Их угостили вином и рождественским пирогом. Они пели рождественские гимны, а потом пришли артисты и показали пантомимы.

Я поговорила с матушкой, когда мы оказались одни, и сообщила ей, что узнала о первом браке Колума.

— Его женой была Мелани Лэндор, — сказала я, — сестра Фенимора! Ты знала?

— Мы узнали это после свадьбы, — сказала матушка. — Что за время это было! Сначала одна тайная церемония, потом другая, и все в такой спешке, но это было необходимо.

— Когда ты узнала, что первой женой Колума была Мелани Лэндор?

— Это было после свадьбы, когда ты уехала в Пейлинг с Колумом. Лэндоры должны были приехать к нам, но приехали только Фенимор и его отец, а госпожа Лэндор заболела. Она призналась мне потом, что не могла нас видеть, когда узнала, что наша дочь вышла замуж за Колума.

— Должно быть, это было для нее шоком.

— Так и было. А как ты узнала? Думаю, что Колум сказал тебе.

— Нет, я узнала это от Дженнет.

— Доверять Дженнет! — сказала матушка полуснисходительно, полураздраженно. — И ты сказала об этом Колуму?

В памяти опять всплыло все: темная комната, красная кровать с глубокими тенями и притаившимся призраком Мелани.

— Сказала, и ему это не очень понравилось.

— Он не хотел, чтобы ты знала?

— Я не уверена в этом, он просто об этом не говорил. Все было в прошлом, она мертва, и он теперь женат на мне. Скажи мне, что сказала госпожа Лэндор, когда узнала, что я вышла замуж за Колума.

— Вспомни, что она потеряла любимую дочь. Она, наверное, лишилась разума, когда это произошло. Она не хотела, чтобы у ее дочери были дети, она была уверена, что этим она убьет себя. Конечно, она винит Колума и становится истеричной, когда говорит о смерти дочери. Мы должны понять это, Линнет.

— Она сказала мне, что ее дочь убили. Это был большой удар для меня, когда я узнала, кто она была… по этой причине…

— Ты должна помнить, что она мать, поэтому она должна кого-то винить в смерти дочери. Ее горе смягчено гневом против мужа дочери. Иногда, когда горе нахлынет на тебя, гнев — это отдушина для него.

— С тех пор как Мелани умерла, Лэндоры не поддерживали никакой связи с замком Пейлинг?

— Может быть, со временем они поймут все. Во всяком случае, родная моя, ты счастлива — у тебя великолепный сын и муж, которые любят тебя. И так быстро все произошло, чуть больше года прошло, как мы.. Я рада, благослови тебя Господь, моя дорогая, чтобы ты была всегда счастлива, как сейчас!

Она хотела осмотреть замок. Я рассказала ей об Изелле и Нонне.

— Башня Изеллы заперта, она используется как склад. В Морской башне живут слуги.

— Целая башня в их распоряжении? — спросила удивленно матушка.

— Замок очень просторный, мама.

— Я вспоминаю Аббатство, где провела детство. Здесь тоже очень красиво и интересно. Мне нравится думать о моей девочке как о хозяйке большого замка.

Когда я показывала ей комнаты в замке, мы пришли в Красную комнату. С той ночи, когда Колум нашел меня там, это было в первый раз. Я заметила слой пыли на сундуке и кроватных столбах. Матушка тоже заметила это и удивленно подняла брови. Став старше, она превратилась в дотошную домохозяйку.

— Слуги не любят ходить сюда, — сказала я.

— Комната с призраками? Да, она производит именно такое впечатление. Какую легенду приписывают этому месту?

— В этой комнате умерла первая жена Колума.

— А-а, — промолвила матушка. — На твоем месте я бы сняла эти красные занавеси и полог и повесила бы другого цвета. Поменяй их. Единственные легенды, которые следует сохранять, — это счастливые.

— Вероятно, — сказала я.

Матушка была права, но смена занавесей и мебели не изменит того, что в этих четырех стенах Мелани жила, страдала и умерла.

После Нового года мои родители вернулись в Лайон-корт. Я очень скучала по ним, но была счастлива, наблюдая, как мой сын с каждым днем становился все больше. Он очень хорошо развивался, и мы все больше восхищались им.

Но, как ни странно, я не могла стряхнуть с себя мрачное впечатление, которое Красная комната продолжала оказывать на меня, и все еще ходила туда. Я, действительно, захотела поменять занавеси и привела туда белошвейку, чтобы обсудить это с ней, но заметила ее нежелание и увидела, что она испугалась задания. Наконец, она призналась, что, по ее мнению, это может принести несчастье.

— Ерунда! — сказала я. — Почему?

— Может, быть, мадам, она хотела, чтобы так все и осталось?

И тогда я поняла, что должна сделать так, как сказала матушка: я должна поменять в комнате все, чтобы люди, пришедшие сюда, не думали о бедной мертвой Мелани.

Но я не поменяла, у меня не хватило смелости. Я уверяла себя, что сделать так, значит поддаться суеверию, но это было не совсем там. Где-то очень глубоко гнездилась мысль, что Мелани оставила что-то от себя и что однажды мне понадобится ее помощь. Признаюсь, что когда эта мысль мелькнула у меня, я постаралась сразу прогнать ее, но она вернулась. Она была здесь, в Красной комнате, и по ночам мне казалось, я слышала ее в шепоте морского ветра: «Что если он устанет от тебя, как устал от Мелани?» Устанет от меня? Матери его сына… и других детей, которые у нас будут? Ибо мы должны их иметь, он был уверен в этом и я тоже.

Мне так много предстояло узнать о моем муже. Я его так мало знала, несомненно, поэтому я была так очарована им. Что он был жестокий — это я знала. Но насколько жестокий, я должна была узнать. Он мог быть грубым. Насколько грубым? Я была в безопасности, пока угождала ему. Была когда-нибудь в безопасности Мелани? Я воображала, как он привозит свою молодую жену домой. Я представляла себе свадебный пир в Тристан Прайори и нежную девушку, которая была воспитана в этом добром доме и ничего не знала о грубой реальности жизни. Был ли он хоть раз нежен с ней? Я могла представить его равнодушие к ее страданиям, я помнила его в гостинице, когда в его глазах не было ничего, кроме вожделения ко мне.

Он меня волновал, очаровывал, но я знала, что я его не понимала. И еще я знала, что я могла полагаться на его доброту ко мне до тех пор, пока я угождала ему.

Я сохраню Красную комнату в прежнем виде и попытаюсь лучше узнать мужа. Я должна знать, где он, когда его нет в замке, я должна принимать участие в его жизни. Я все разузнаю! Как ни странно, это намерение вызвало во мне дурные предчувствия.

Наступила весна, и я опять ожидала ребенка. Я была рада, но не больше, чем Колум.

— Разве я не говорил тебе, что у тебя будет большая семья? Дай мне еще мальчика! Когда у нас будет их полдюжины, мы подумаем об одной-двух девочках.

Я возразила:

— Я не собираюсь провести всю свою жизнь беременной.

— Разве? — удивился он. — А я думал, что это долг жены.

— Родить несколько детей — да, но жена нуждается в передышке.

— Только не моя жена, — сказал он, поднял меня на руки и посмотрел с любовью.

Я была счастлива, мрачные мысли ушли. Я представляла себе будущее — Колум и я стареем, становимся степенными, и наши дети играют возле нас.

Как только я узнала, что жду еще одного ребенка, мое желание все разузнать ушло. Я была счастлива, я хотела продолжать жить в спокойствии. Были периоды, когда Колум уезжал на несколько дней подряд. Мне интересно было, куда он уезжал, но он был не слишком откровенен. Единственное, что я обнаружила, — он ненавидел, когда ему задавали вопросы. Когда я спрашивала его, он отвечал мне неопределенно, но я видела сигналы опасности в его глазах. Я помнила, как он внезапно рассвирепел на какого-то слугу, и всегда боялась вызвать такой гнев. А однажды я подумала, что, может быть, он уехал к любовнице. Я не думала, конечно, что это так, потому что, когда он уезжал, он брал с собой эскорт слуг.

И опять я кое-что узнала через Дженнет. Вообще-то, она должна была спать в помещении для слуг в Вороньей башне, но иногда пробиралась в Морскую башню к своему любовнику. Однажды ночью я увидела, что Дженнет не пошла в Морскую башню. Я вспомнила, что и в другой раз, когда Колум уезжал, Дженнет не ходила в Морскую башню. Я решила ее как можно осторожнее расспросить, потому что я все больше и больше интересовалась путешествиями Колума.

Когда я проснулась на следующее утро, я послала за Дженнет:

— Как я поняла, ты провела ночь на одинокой постели, Дженнет?

Она покраснела в своей обычной манере, которая так раздражала мою матушку, но я находила ее довольно милой.

— Таково приказание, — сказала она. — Мне нельзя было идти в Морскую башню вчера вечером. Так делается всегда перед тем, как хозяин должен уехать. Он занят приготовлениями допоздна, а отправляется с рассветом, — охотно объяснила она.

— Тобиас говорит тебе, куда уезжает?

— Он никогда не говорит, госпожа, молчит, когда я спрашиваю. Он добрый человек, но сердится, если я завожу об этом разговор. «Держи рот на замке, женщина, иначе между нами все будет кончено»А во всех других случаях он — очень мягкий человек.

Конечно, это было странно. Удивительно, к чему такая таинственность: Колум был не тем человеком, который старается делать все втихую. Если людям не нравится то, что он делает, его это ни капли не интересует, и все же это дело он старается делать тихо.

Когда он возвратился из поездки, он, как всегда, был в хорошем настроении и радовался, что опять со мной.

Стоял июнь, замок наполнял теплый солнечный свет. Я была уже на третьем месяце беременности — период, когда первые трудные стадии уже прошли, но я еще не отяжелела. Я хорошо чувствовала себя, была энергична, и мы с Колумом выехали прогуляться. Он сказал мне, что мы уезжаем на ночь, так как ему нужно решить какие-то дела.

Я обрадовалась, потому что подумала: «Наконец-то он хочет посвятить меня в свои дела» Это была наша деловая поездка, я старалась от него не отставать, потому что знала, что очень скоро мне нельзя будет ездить верхом.

Июнь — самый хороший из всех месяцев. А может быть, он казался мне таким, потому что я была так счастлива. По небу разлилась кобальтовая синь с легким намеком клочковатых белых облаков. Красноклювые альпийские вороны и чайки ныряли и взмывали над водой; мы ехали в сторону от моря, по тропинкам в полях, и я была очарована сельской местностью. Белый кервель по краям дороги напоминал мне кружева, а трава была усеяна голубыми незабудками и красными взъерошенными малиновками.

Солнце грело, я была счастлива. Я чувствовала себя сильной, и, хотя я была рада, что еду рядом с Колумом, я знала, что с таким же удовольствием я вернусь домой, к своему сыну. Он был в хороших руках: забота о детях — это единственное, что можно было доверять Дженнет. Колум пел — это была старая охотничья песня, которую он так любил.

Я не узнавала дороги, пока мы не подъехали к гостинице. Перед нами была «Отдых путника», и нас встречал хозяин, который в ту, другую, ночь был в таком затруднительном положении. Сейчас он весь сиял от удовольствия, сложив руки на груди.

Колум соскочил с лошади и помог сойти мне. Подбежали конюхи, чтобы отвести лошадей.

— Дубовую комнату, хозяин! — крикнул Колум.

— К вашим услугам, мой господин, — ответил хозяин гостиницы.

Мы поднялись по лестнице — и вот комната, которую я помнила очень хорошо: большая с пологом кровать, где я спала вместе с матушкой, зарешеченное окно, в которое я увидела Колума.

Хозяин говорил в это время:

— Есть оленина, приготовленная по вашему вкусу. А пироги такие, что во рту тают. И, если милорд пожелает, есть мед, приправленный специями, чтобы запить все это.

— Все ставь на стол! — крикнул Колум. — Мы проделали большой путь и очень голодны.

Хозяин поклонился, шаркая, вышел вон, оставив нас смотрящими друг на друга.

Колум подошел ко мне и положил руки мне на плечи:

— Я всегда обещал себе, что мы с тобой обязательно поспим на этой кровати.

— Ты — человек, который не терпит, когда ему противоречат.

— Какой стоящий мужчина потерпит?

— Но ведь многие мужчины понимают, что в жизни есть вещи, на которые они не имеют права.

— Только не такой мужчина! — резко ответил он. Я засмеялась.

— Ты все это подстроил из-за того, что случилось здесь, когда я приехала сюда с матушкой? Он пожал плечами.

— Я должен был решить кое-какие дела и подумал, почему бы не сделать этого в «Отдыхе путника»? Я возьму с собой жену, и мы переночуем в Дубовой комнате, и это заставит ее осознать, что муж у нее — человек, который рано или поздно все сделает по-своему.

— Я никогда не смогу понять, почему человек, признанный король своего замка, должен постоянно доказывать, что он король.

— Потому что он не уверен, что один человек понимает это, и, сказать тебе правду, он очень хочет, чтобы именно этот человек сделал так.

Я положила голову ему на грудь и обняла его.

— Я поняла, Колум, что довольна жизнью. Ты — сильный человек, я не могу отрицать этого, но что бы мне ни предлагали принять, я всегда должна иметь свою точку зрения… ты пойми это.

— Я бы не хотел иметь глупую простушку… вроде, ..

Я была рада, что он остановился, но знала, конечно, что он говорил о Мелани. Чтобы поменять тему разговора, я сказала:

— Ты говоришь, что пришел сюда по делу. Скажи, по какому, Колум, я очень хочу знать.

Я увидела, как тень пробежала по его лицу. Он подошел к окну и выглянул на улицу, потом повернул голову и сказал:

— Что ты знаешь о моих делах?

— В настоящий момент совсем немного, но хотела бы узнать больше.

— Нечего узнавать! У меня есть товар, который я хотел бы показать купцу. Мы встречаемся в этой гостинице.

— Значит, мы приехали сюда из-за дела, а не из-за той ночи?

— Скажем так: немного того и немного другого.

— Какой у тебя товар, Колум? Откуда он? Он не ответил на эти вопросы, только сказал:

— Скоро прибудут два моих человека с грузом, они привезут товар.

— Что за товар? — настаивала я.

— Бывает разный.

Он подвел меня к кровати и снял с меня плащ.

— Колум, я многое хотела бы знать. Когда я начинаю думать об этом, я сознаю, что очень мало знаю. Ты — мой муж. Ничего на свете я не хочу так, как делить с тобой твою жизнь, и, если я это делаю, я хочу знать…

— Знать что? — сказал он, освобождая мои волосы от сетки. — Что должна ты, хорошая и послушная жена, знать, кроме того, что ты должна угождать мне?

— Да, я хочу тебе угождать, во всем, но я хочу и помогать тебе.

Он поцеловал меня с большей нежностью, чем я привыкла.

— Ты порадуешь меня больше всего, если подождешь, пока я сам скажу тебе то, что найду нужным.

— Ты хочешь сказать, что твое дело — секрет?

— Кто говорит о секретах? Что ты за женщина — все время делаешь из пустяков драму, собираешь призраков в Красной комнате.

— Ты скрыл от меня первый брак.

— Скрыл? Я? Я забыл что-то в прошлом, потому что память об этом не принесет никому добра. Ты должна быть благодарна, что мой первый брак не удался, это делает меня более чем довольным моим вторым браком.

— Я знаю, что ты доволен, Колум, но я хочу помочь тебе, я хочу понять… все.

Он засмеялся и опрокинул меня на кровать. Он поцеловал меня в шею, потом сказал:

— Нет, стол хозяина ждет нашего внимания. Мы поедим, потом, наверное, я решу свои дела, а когда все будет кончено, ты и я будем вместе здесь, в Дубовой комнате, так, как я хотел тогда, когда впервые увидел тебя.

Он поднялся и поставил меня на ноги.

— Но, Колум… — начала было я.

— Ваш муж голоден, мадам, — сказал он мне. — Он должен что-нибудь поесть прежде, чем отвечать на вопросы.

Мы пошли в столовую. Воспоминания нахлынули на меня. Вот здесь он сидел, с аппетитом поедая все, что было на столе. Тут он поймал меня за юбку, когда я проходила мимо. Как я его тогда ненавидела! Было невероятно, что за такое короткое время ненависть могла перейти в такую страстную любовь.

Он с удовольствием ел, отдавая дань пирогу с бараньей требухой, запивая его сливками, — корнуоллский обычай, который мы, девонцы, не признавали, хотя наши взбитые сливки были так же знамениты, как в Корнуолле. Он выпил меду, но очень мало. Пока мы ели, двое мужчин заглянули в столовую.

Он поздоровался с ними, но мне не представил. Они не остались в столовой, а ушли, думаю, ждать, когда Колум освободится. Приходили они или увидеть, что он был там, или дать знать ему, что они прибыли. Они выглядели, как купцы, нарядившиеся в лучшие свои одежды: один в красновато-коричневом сюртуке с пышными рукавами и оловянными пуговицами, другой в коричневых с серым грубых шерстяных панталонах, на обоих были шляпы с высокой тульей.

— Это твои друзья, Колум? — спросила я.

— Это люди, с которыми я должен здесь увидеться по делу.

— Я считала тебя состоятельным человеком, а не купцом.

— Купцы и есть состоятельные люди, жена. У меня богатые земли, замок, много слуг. Поддерживать такое хозяйство и содержать жену в наши дни очень дорого, так что время от времени, когда у меня есть настроение, я — купец.

— Какой у тебя товар?

— Любой, какой попадается.

— Значит, это не какой-то определенный товар?

— Хватит вопросов, твое любопытство сделает тебя сварливой.

— Это потому, что я хотела бы служить своему мужу, а для этого мне нужно знать его привычки.

— Он позаботится, чтобы ты знала, как наилучшим образом служить ему. Теперь я отведу тебя в Дубовую комнату, и ты ляжешь. Можешь быть уверена, что, как только я закончу дела, немедленно приду к тебе.

Он отвел меня в Дубовую комнату и оставил там. Я села на кровать и представила, как он там, внизу решает свои дела. Какие дела? Люди прибыли с вьючными лошадьми. Интересно, что они привезли? Странно было, что сквайр, владелец замка, лорд, занимался товарообменом. Что бы это было? Почему он так не хочет говорить об этом со мной? Могут быть две причины: первая — жены не должны вмешиваться в дела мужей, не должны их понимать. Именно этого я и не приемлю, как не согласилась бы и моя матушка.

Я знала, что, хотя Колуму нравилась моя энергичная натура, он был намерен подавить ее, указать мне «место жены», как он выразился бы. Казалось, он забывал тот факт, что, если ему когда-нибудь удастся это, он потеряет ко мне интерес. Может быть, в глубине своего сердца он хотел, чтобы я была только матерью его детей, а любовь он поискал бы в других женщинах. Я была уверена, что до нашего брака он так и делал. Он раздражался, когда между нами возникала страсть. Однажды он даже сказал с несколько преувеличенной злостью:

— Теперь никто не сможет удовлетворить меня, кроме тебя.

Колум был странный человек. Больше всего на свете он ненавидел оковы. Может быть, он не хотел посвящать меня в свои дела, потому что не хотел делить все? Он хотел исключить меня, потому что боялся, что я буду слишком много значить для него? Стыдился? Он никогда бы не устыдился! Может, что-то должно держаться в секрете?

Так я размышляла, и мне хотелось прокрасться вниз, к комнате, которую хозяин отведет для них, и послушать у двери. Вместо этого я подошла к окну, села там и вновь вспомнила все подробности той встречи в гостинице. Тот случай был самым важным в моей жизни, ибо, если бы я не приехала сюда, я никогда не встретила бы Колума. Как просто было для нас поехать другой дорогой, остановиться в другой гостинице! Казалось невероятным, что на всю жизнь мог повлиять такой незначительный случай.

Я долго сидела у окна и думала об этом. Вдруг я услышала внизу какой-то шум. Выглянув в окно, я увидела двух мужчин, который заглядывали в столовую. Конюх вел двух вьючных лошадей. Это были не наши лошади. Потом пришел Колум и с ним два человека. Я отодвинулась, но так, чтобы видеть их. Они переговаривались, потом люди сели на лошадей и уехали.

Я знала, что сейчас придет Колум, быстро отошла от окна и села на кровать. Через несколько минут он был в комнате.

— Что? — воскликнул он. — Еще на ногах? Что ты делаешь? Время уже быть в постели!

Я плохо спала в ту ночь. Мне снились какие-то сны. Я точно не помнила, о чем, потому что события в них смешались. Снились Колум, купцы, вьючные лошади. Мелани… сон уже переместился в Красную комнату. Мелани предупреждала меня: «Не будь слишком любопытна! Если будешь любопытствовать, то можешь обнаружить то, чего лучше тебе не знать».

Утром мы отправились обратно в Пейлинг. Утро было великолепное. Нет ничего лучше солнечного света, чтобы смыть все страхи, которые приходят ночью. На свету они становятся просто слабыми тенями, вызванными из темноты. Я наслаждалась зеленью хвойных деревьев и зовом кукушки. Все было хорошо. Через шесть месяцев родится мой ребенок, а сейчас я ехала домой, где ждал меня мой сын.

Был август. Я уже больше не могла ездить верхом, и дни казались длинными и скучными. Однажды ночью был очень сильный шторм, я проснулась и увидела, что Колум торопливо одевался. Я села на кровати, но он сказал, чтобы я легла и задернула полог. Он собирался выйти к морю, так как думал, что, может быть, какой-нибудь корабль терпит бедствие.

Я спросила, может быть, мне тоже встать, на всякий случай, если я смогу чем-нибудь помочь. Он сказал, что нет, все равно он не разрешит этого, я должна была думать о будущем ребенке.

Тем не менее, я поднялась и пошла в комнату, соседнюю с нашей, где спал Коннелл. Ему уже был один год. Я думала, что гром и молния испугают его. Ничего подобного: он вскрикивал от удовольствия, кода вспышка молнии освещала комнату, и, наверное, думал, что гром — это часть игры, придуманная специально для него. Я посмеялась вместе с ним, радуясь, что он не испугался, и ушла.

Я опять легла и задернула полог кровати. Я подумала о той, другой ночи, когда был такой же шторм и Колум выходил к морю, чтобы посмотреть, что можно сделать. Он говорил мне, что в темные ночи приказывал зажигать фонари в верхних комнатах башен, выходящих на море, как предупреждение морякам, что они недалеко от «Зубов дьявола». Он сказал:

— Это обычай нашего дома: когда моряки видят огни, они знают, что находятся у Корнуоллского побережья, что рядом «Зубы дьявола», и постараются отойти подальше — так что в башнях Нонны и Изеллы фонари всегда горят в темные ночи.

Я лежала в кровати и молилась — если какой-нибудь корабль занесет сюда сильными ветрами, чтобы он благополучно миновал «Зубы дьявола».

Шторм затих, и я уснула. Когда я проснулась, было уже светло. Меня разбудил Колум, когда входил в комнату. Одежда его намокла, щеки горели.

— Какому-нибудь кораблю не повезло? Он кивнул:

— Разбился о камни.

— Он, наверное, не видел огней на башнях?

— Его кинуло на скалы. Мы сделали, что смогли.

— Ты весь промок! — Я поднялась и стала одеваться.

— Ты ничего не сможешь сделать, — сказал он. — Все уже кончено. Ты увидишь его, когда совсем рассветет: печальное зрелище!

И я увидела его — бедное, печальное судно, когда-то такое гордое. Я не могла оторвать от него взгляда: я думала об отце, который отправился в торговую экспедицию в Восточную Индию. Фенимор пошел с другим кораблем, а Карлос был капитаном третьего. Такое могло случиться с любым из них. Ужас охватывал меня при мысли об опасностях на море. Я стояла у окна, Колум подошел ко мне и крепко обнял.

— Не выходи сегодня! — сказал он.

— Почему?

— Ну почему ты всегда задаешь вопросы? — раздраженно спросил он. — Почему ты не можешь послушаться как хорошая жена? Земля скользкая. Я никогда не прощу тебя, если что-нибудь случится с ребенком.

В тот день Колум уехал на день или два. Я проводила его, и, так как солнце светило, море было спокойное, только слегка грязноватого цвета — следы шторма, — я почувствовала, что желание выйти на улицу было непреодолимым. Я буду осторожна, но я должна выйти на солнце. Я не пойду на крутую тропинку — сегодня она может быть коварной — я только похожу в пределах замка.

Я вышла на покрытый булыжником двор перед башней Изеллы. Я взглянула на башню, вспомнив историю и в который раз удивившись, как мог мужчина держать двух женщин в одном доме и ни одна из них не знала о существовании другой?

— Абсурд! — громко сказала я. А если они были кроткие женщины, беспрекословно подчинявшиеся мужу, которого делили между собой, это вполне можно было устроить? Нет, я не могла этому поверить, хотя с волевыми Касвеллинами все было возможно. Колум ведь хотел, чтобы я была такая же послушная, как Нонна и Изелла.

Потом я заметила песок среди булыжников. Песку было много. Я мельком подумала, как он попал сюда? Может быть, его нанесло штормом? Невозможно: чтобы попасть сюда, он должен был перелететь через вершину башни. Единственный ответ — люди, которые были на берегу, ходили и здесь. Странно, я позавчера была здесь и не заметила его?

Песок был на каменной ступеньке перед обитой железом дверью, так что кто бы ни принес его, стоял на этой ступени. Я заметила сверкающий предмет, наклонилась и увидела, что это амулет. Он блестел, как золотой. Я внимательно рассмотрела его. Он имел овальную форму, был около дюйма в ширину и двух дюймов в длину. На нем была очень красивая гравировка, и то, что я увидела, привело меня в восхищение. Это была фигура прекрасного юноши с нимбом вокруг головы, у ног его лежал рогатый козел. Очень маленькими буквами было выгравировано имя. Я принесла амулет в свою комнату, тщательно осмотрела и, наконец, разобрала имя: Валдез. Итак, он был испанцем. Кто-то, кто был на берегу и принес песок на своих сапогах, уронил амулет. Я положила амулет в ящик стола.

Колум вернулся через два дня. Я видела, как он подъезжал к замку с людьми и вьючными лошадьми. Они были без груза.

Я пошла на кухню и приказала, чтобы немедленно зажарили мясо на вертеле и испекли один из его любимых пирогов — так как было много бекона и баранины, а Колум, как любой корнуоллец, любил пироги.

Мы пообедали одни в маленькой комнате, где впервые ужинали вместе. Колум всегда хотел, чтобы в таких случаях мы обедали там. Это говорило о неожиданной сентиментальности.

Я надела цепь с бриллиантами и рубиновым медальоном, привезенным мне в подарок мужем, и это был очень счастливый вечер. Потом, сняв медальон, я открыла его и, посмотрев на пустое место внутри, решила поместить туда портрет сына.

Я улыбнулась, думая, как предложу это Колуму, и он будет разочарован, так как я не выбрала его. Но позволит ли он когда-нибудь сделать его портрет? И потом, у меня ведь будут еще дети и я захочу иметь портреты их всех? Раздумывая так, я постукивала пальцем по краю медальона. К моему изумлению, пластинка, в которой было место для портрета, отскочила, и я увидела женское лицо. Женщина была красива, с пышными темными волосами, оливковой кожей и томными глазами. Все это было так искусно нарисовано, что, несмотря на миниатюрность портрета, были отчетливо видны мельчайшие детали.

Как странно, что лицо незнакомой женщины вставлено в медальон, подаренный мне моим мужем! Это могло значить только, что медальон до меня принадлежал кому-то другому.

Я сидела, держа в руке медальон, когда в комнату вошел Колум.

— Посмотри, Колум, — сказала я, протягивая ему медальон.

Он взял его, посмотрел на лицо женщины, и я увидела, что он ошеломлен.

— Это очень странно!

— Ясно, что он раньше кому-то принадлежал. Где ты его достал?

На какое-то время он пришел в замешательство.

— Поверь, я тут ни при чем. Золотых дел мастер солгал мне. Люди избавляются от своих ценностей из золота, серебра, драгоценных камней, а продают их как новые. Как можно узнать, только что вещь была сделала или нет?

— Значит, мастер продал тебе медальон как новый?

— А он не был новым! — вскричал Колум. — Я должен призвать мастера к ответу. Как ты чувствуешь себя? Можешь ли ты носить что-то, что не было сделано специально для тебя?

— Я не хочу расставаться с медальоном. Может быть, когда-нибудь я встречусь с этой таинственной женщиной. Портрет превосходно сделан: художник, должно быть, талантлив.

— Дай его мне! — сказал Колум. — Миниатюру вынут, а ты сможешь поместить туда портрет кого-нибудь из нашей семьи. Я даже прикажу выгравировать твои инициалы на нем. Мастер должен для меня это сделать, ведь он продал мне медальон как новый!

— Я сохраню его, как есть. Может быть, я вставлю туда портреты моих детей. — Я открыла ящик и вынула амулет. — Я нашла это, Колум! — сказала я.

Он нахмурился и выхватил его у меня:

— Где?

— Во дворе.

Он молча стал рассматривать амулет, и я подумала, заинтересовался ли он этой вещью или просто пытался справиться с раздражением?

— В каком дворе? — резко спросил он.

— Перед башней Изеллы.

— Я говорил тебе, чтобы ты туда не ходила!

— Никакой опасности не было, и должна же я ходить где-нибудь, раз мне нельзя ездить верхом? Что это? Он похож на амулет.

— Да, амулет. Я бы сказал, он принадлежал члену секты очищения. Я их видел раньше.

— Что это за люди?

— Секта очищения существует уже много лет, ее корни уходят в дохристианские времена. Члены секты исповедуют веру в двух Богов, доброго и злого.

— Христиане тоже веруют.

— Да, но все считают, что эти люди секты очищения служат дьяволу, хотя они это отрицают и носят такие амулеты, чтобы доказать свою непричастность. Но они встречаются в полночь на шабаше и преклоняются рогатому козлу. Здесь показано, как добро побеждает.

— Интересно, чей он? Ты думаешь, у нас в замке есть кто-то из этой секты?

— Я узнаю.

— Здесь красивая гравировка. Посмотри, есть имя — Валдез. Оно испанское, да?

— Черт возьми, действительно! Кто бы это мог быть?

— Мне он нравится, — сказала я. — В нем заложена идея добродетели, побеждающей зло.

— Я должен узнать, чей он. Колум положил амулет в карман.

— Скажи мне, когда найдешь владельца, — попросила я. — Я хотела бы знать, у кого могла быть такая вещь?

Я почувствовала, что он обеспокоен. Днем я пошла на берег. Тепло, в воздухе была легкая дымка. Печальное зрелище представляло судно, наскочившее на скалы и переваливающееся с боку на бок, когда волны набегали на него. Я подумала о людях, которые, доверившись морю, вышли из одного места, чтобы приплыть в другое, до которого так и не добрались, и подивилась, сколько же людей погибло в шторме?

Части судна все еще плыли на воде: бесполезные куски дерева, остатки того, что когда-то было величественным кораблем. И опять я подумала об отце, плывущем по предательским водам, которые могли быть такими спокойными, а через час — такими жестокими. Люди, которые ходили в море, делали это, конечно, на свой страх и риск. Все они знали, что нужны удача и умение, чтобы благополучно добраться до суши. Всю свою жизнь мой отец был моряком, и удача сопутствовала ему. Такие мужчины считали себя непобедимыми, даже море не могло укротить их.

Прилив играл куском дерева, и вдруг большая волна принесла его прямо к моим ногам. Я подобрала его и прочитала — «Сан-Педро».

Значит, корабль был испанский? Меня пронзила мысль — амулет, который я нашла во дворе, был тоже испанский! Во всем этом была какая-то странная значимость, но я еще не знала, какая.

Время родов быстро приближалось, и матушка приехала с Дамаск, чтобы остаться со мной. Она привезла с собой Эдвину и ее малыша, так как приближалось Рождество. Отец был в море, а с ним Карлос и Жако, уже женатый к тому времени. Они еще не вернулись из Восточной Индии, и матушка сказала, что многое будет зависеть от их первого путешествия.

Я всегда была счастлива, когда матушка была со мной. Я была так поглощена приготовлениями к рождению ребенка, что почти не думала ни о медальоне, ни об амулете. Колум тоже ничего мне не говорил, и я думала, что он забыл об этом. Время от времени он уезжал по делам, и я его не сопровождала.

Итак, опять было Рождество, и наши мысли были с теми, кто в море. Эдвина нервничала, а матушка была, казалось, безмятежно спокойна и верила, что отец пройдет сквозь все невзгоды. Она сказала мне, что жена Фенимора в сентябре разрешилась мальчиком, которого назвали, как и отца.

Матушка и Эдвина служили украшением большого зала. Я была слишком громоздка, мои роды ожидались с часу на час, и в самое Рождество, в год 1590 — й, родился мой ребенок.

На этот раз родилась девочка. Я думаю, Колум был разочарован, ибо он предпочел бы еще сына, но это было мимолетное неудовольствие. Мне было всего двадцать лет, и я уже была матерью двух здоровых детей.

Матушка была в восторге от ребенка.

— Девочки могут быть утешением, — сказала она и поцеловала меня. Дамаск так полюбила дитя, что, когда матушка уезжала в Лайон-корт, хотела остаться с нами. Однако это было невозможно, и они уехали сразу после Нового года.

Некоторое время я занималась детьми. Коннелл был подвижным ребенком, таким, как его отец в этом же возрасте. Колум не мог на него надышаться и не мог дождаться, когда же сын вырастет, хотя все в замке считали, что он в своем развитии опережает возраст. Считается, что матери одинаково любят своих детей, но я любила дочурку с такой искренностью, которую никогда не смогла бы чувствовать по отношению к другим детям, если бы они у меня потом могли быть. Вероятно, подобное чувство у меня возникло потому, что ее отец проявлял к ней меньше интереса, чем к мальчику. Мы назвали ее Тамсин: женская форма от Томас, имени отца Колума, а я добавила еще Кэтрин — имя моей матери. Девочка казалась более ранимой. Коннелл уже родился с той самоуверенностью, которую унаследовал от отца.

Остаток зимы, весну и лето я чувствовала себя отрезанной от остального мира — весь мой мир заключался в детской. Мы стали очень дружны с Дженнет, которая обожала малышку, и я была рада, что матушка послала ее ко мне.

В августе того же года к нам приехала погостить матушка. Ей очень хотелось увидеть детей. Тамсин было почти восемь месяцев, и она уже показывала свой характер. Она собиралась вырасти энергичной девочкой и уже не была такой беспомощной, как в первые месяцы, и проявляла живой интерес ко всему окружающему.

Новости матушки были тревожные. Отец с Фенимором и его отцом, Карлос и Жако благополучно вернулись из Восточной Индии. Они привезли богатые товары и начали торговать с той частью света. Увы, путешествие было опасным, и не все из пятнадцати кораблей вернулись. Некоторые утонули со всем экипажем, два корабля были захвачены пиратами, а три приняли бой с кораблями неизвестной страны. Из пятнадцати только восемь вернулись в гавань, но зато с большим грузом специй, слоновой кости и золота, поэтому предприятие можно было считать выгодным.

— Я благодарю Бога, что наши мужчины благополучно вернулись, — сказала матушка, — но я молюсь за тех, кто не был столь удачлив!

Я кивнула и вспомнила о выкинутом на скалы «Сан-Педро».

— Иногда я хочу, чтобы отец и все остальные не были моряками. Насколько было бы лучше, если бы они выбрали сухопутную профессию, — сказала я.

— Тебе повезло, что Колум занимается своими землями, — ответила матушка. — Я рада за тебя, Линнет, что он не совершает этих длительных и опасных путешествий.

Я кивнула и подумала о Колуме, который временами таинственно исчезал и не говорил мне, куда.

Матушка осталась до конца сентября. Я очень скучала после ее отъезда, и мною овладело беспокойство. Во мне росла уверенность, что в замке Пейлинг происходит много такого, о чем я не знала.

Стоял октябрь. Вечера быстро угасали, в воздухе уже чувствовалась осень. Скоро, подумала я, начнутся сильные ветра.

Я стояла во дворе, глядя на башню Изеллы, где я нашла амулет, и, приблизившись к обитой железом двери, я почувствовала, что в ней что-то изменилось. Потом я поняла: дверь двигалась, она качалась на петлях. Я толкнула дверь и вошла. Первое, что меня поразило, — это запах. Он был странным, но все-таки знакомым. Потом я поняла: это был запах морской воды, водорослей, плесени.

Дверь выходила в зал, похожий на залы в других башнях. Темно было не только потому, что поступало мало света, но и потому, что зал был заполнен вещами. Там были большие ящики и много разнообразных предметов, разбросанных на полу. Я наступила на что-то и вскрикнула. Мне показалось, что это человек со связанными руками, но это был тюк материи. Я склонилась: сильно пахло морем, тюк был слегка влажный.

Я прошла через зал, осторожно обходя товары всех видов. Что бы это могло значить? Я ничего не Понимала. Как давно эти вещи лежат здесь, и откуда они? Я поднялась по лестнице. Вся галерея была пропитана сырым запахом моря. Толкнув дверь, я вошла и, увидев деревянный ящик, заглянула в него. В нем лежали разные безделушки. Они были сделаны из золота и серебра. Я подняла одну. Это была длинная золотая цепь. Она напомнила мне цепь с рубиновым медальоном, которую Колум подарил мне.

Вдруг я услышала шум. Я почувствовала, как волосы зашевелились у меня на голове. Я вдруг вспомнила, что нахожусь в башне Изеллы, башне с привидениями, где Изелла втайне жила долгие годы.

Почти сразу же я преодолела страх: кто-то был внизу, дверь же была открыта. Должно быть, он вошел, чтобы что-нибудь взять. Я пошла по галерее и дошла до лестницы: в зале никого не было. Я торопливо спустилась вниз. Внезапно мною овладела паника: зал казался темнее, чем раньше, и я увидела, что большая обитая железом дверь была теперь заперта.

Я поспешила к ней и попробовала открыть. И тогда я поняла, что дверь закрыли на замок. Ответ был прост: кто-то входил сюда или был уже здесь, когда я вошла. Не увидев меня, он вышел ненадолго, оставив дверь незапертой, а потом возвратился и запер ее.

Что бы ни произошло, факт оставался фактом: я была заперта в башне Изеллы! Я стала стучать кулаками в дверь: кто бы ни запер дверь, он не мог далеко уйти. Но я быстро поняла, что так я только в кровь разобью руки. Я кричала, но голос мой не проникал сквозь толстые стены.

Итак, я заперта в башне Изеллы. Что я могла сделать? Может быть, был другой выход? Я не должна паниковать, я должна все исследовать. Вполне возможно, что есть другая дверь. Я знала план башни, потому что они все были одинаковы. Хотела бы я избавиться от ужасного заплесневелого запаха, который с каждой минутой становился сильнее.

Я нашла место, где в дни Изеллы была кухня. Там были большая печь, очаг, вертелы и несколько котлов, полные каких-то предметов. В одном было несколько монет. Я посмотрела на них: это были не английские монеты. В другом горшке лежали драгоценности. Я подумала: «Когда Колум хочет что-нибудь подарить своей жене, он идет и выбирает».

Рядом с кухней, в узком проходе, была дверь. Я попыталась открыть ее, но она была надежно заперта.

Я вернулась в зал. К своему ужасу, я поняла, что скоро будет совсем темно, но утешила себя тем, что меня хватятся и пойдут искать. Но догадаются ли они заглянуть в башню Изеллы?

Я вновь попыталась открыть дверь, опять стучала кулаками в упрямое дерево и кричала, рискуя сорвать голос. Может быть, я смогу найти дорогу на крепостной вал? Если бы я смогла сделать это и подать какой-нибудь знак оттуда, может быть, кто-нибудь и увидит его?

Винтовые лестницы были такие же, как и в других башнях, — ступени, узкие на одном конце и широкие на другом, что требовало осторожности при спуске и подъеме. Перила были веревочными. Я поднималась вверх, и внезапно мной овладел страх, что при очередном повороте я столкнусь с ужасным зрелищем. Говорили, что башню посещал призрак Нонны, потому что она обнаружила здесь Изеллу и вскоре после этого умерла.

Колум сказал беспечно, что ей не следовало быть такой любопытной, и если бы я не была такой же, то не оказалась бы сейчас в таком неприятном положении. Я заглянула в несколько комнат с длинными узкими окнами, вырубленными в толстых стенах. Неприятный запах доходил даже сюда.

Дверь на крепостной вал не была заперта, и это меня обрадовало. Я открыла ее и очутилась на свежем воздухе. В течение нескольких минут я не могла ни о чем думать, только старалась набрать в легкие больше воздуха. Я посмотрела сквозь бойницы. Передо мной были неясные очертания Морской башни. Я перегнулась и посмотрела вниз. Дрожь пробежала по моему телу. Далеко внизу был двор, где я нашла амулет. Теперь я знала, что если бы амулет не обронили во дворе, он, несомненно, находился бы сейчас в деревянном ящике или одном из котлов вместе с другими безделушками.

Я посмотрела вверх. Облака торопливо пересекали небо, подгоняемые сердитым ветром. Я закричала:

— Я здесь! В башне Изеллы! Кто-нибудь, придите и выпустите меня!

Голос мой потонул в ветре. Внизу никого не было. Я сняла нижнюю юбку и стала махать ею в бойнице. Я надеялась, что кто-нибудь увидит ее. Никакой реакции. Я снова закричала. Кто мог услышать? Над головой кружили чайки. Они летели в сторону суши, а это означало, что поднимался ветер и на море мог быть шторм. Их плач раздавался у меня над головой. Что же мне делать? Я думала. Все заметят мое отсутствие, но подумают ли заглянуть в башню Изеллы?

Я опять кричала, размахивала своей нижней юбкой. Ко мне уже начал подкрадываться страх, потому что быстро темнело и мне было не по себе, что никто не видит меня с крепостного вала.

Воздух был холодный, а на мне не было нижней юбки. Я подумала: «Я не могу стоять здесь и ждать, пока кто-нибудь найдет меня». С другой стороны, мысль о возвращении в башню претила мне.

Быстро темнело. Какая же я глупая, что углубилась в башню! Надо было остановиться у двери, осмотреться, и, когда кто-то войдет — а кто-то должен был войти, — я могла настоять, чтобы меня сопровождали.

Я поступила глупо, но что я могла сделать сейчас? Я прошла дальше по крепостному валу. Здесь бойницы были расположены ниже. Я перегнулась, у меня закружилась голова. «Нонна нашла Изеллу, она не должна была так любопытствовать». Впечатление у меня было такое, будто изображения, вырезанные из камня на бойницах, смеялись надо мной.

Внезапно я услышала громкий крик и, взглянув вниз, увидела одну из служанок, бегущую под арку, соединяющую двор башни Изеллы с другими дворами.

Я закричала, но опоздала, ибо она уже скрылась, и вновь мой голос унес ветер. Должно быть, она увидела меня на валу и приняла за привидение. Но ведь она скажет кому-нибудь, и, может быть, сюда придут? Я терпеливо стала ждать.

Но никто не пришел. Теперь было уже совсем темно. Я не могла провести ночь здесь, наверху. Лучше было уйти внутрь. Не раздумывая, я перебросила нижнюю юбку через крепостной вал. Они будут искать меня, и это наведет их на мой след. Они откроют дверь, войдут и найдут меня, а предмет одежды, конечно же, будет ключом к моему местопребыванию.

Я смотрела, как юбка упала на землю. Это было жуткое зрелище: будто падала женщина. Что чувствовала Нонна, когда узнала, что муж ей неверен? Жизнь больше не была ей дорога, и она решила покончить с собой.

Это была игра ужасающего света, это было напряжение, которое я чувствовала в этой ситуации и которое заставило меня фантазировать, но мне действительно казалось, что падал человек. Был какой-то зловещий звук, когда падала юбка, но это были чайки, напуганные, наверное, показавшейся им гигантской птицей, опускающейся на землю. Несколько чаек взлетели вверх с протестующими криками.

Я стояла дрожа. «Скоро кто-нибудь найдет юбку и придет ко мне», — уговаривала я себя.

Я спустилась по винтовой лестнице, что было нелегко сделать в темноте, дошла до галереи и спустилась в зал. Теперь он выглядел по-иному. Окна пропускали очень мало, света, к тому же их было мало и они были узкие. Башню строили для обороны, и нижние окна были предназначены давать только свет и воздух, ибо в крепости нижняя часть всегда самая уязвимая.

Я пробиралась между промокнувшими и теперь сохнущими тюками с одеждой, специями, товарами, которые перевозились с одного места в другое, — золото, серебро, слоновая кость — род товаров, которыми сейчас занимались мой отец и Лэндоры.

Очень многое вдруг встало на свои места. Колум, выходящий к морю во время шторма. Одежда его, всегда промокшая от дождя и морской воды. Башня Изеллы, вход в которую всегда заперт, и вторжение на территорию двора не поощряется. Дженнет не входит в Морскую башню в те ночи, когда Колум и некоторые из его людей уезжают по своим делам. Люди, населяющие Морскую башню и отличающиеся от других слуг. «Они рыбаки, ловят нам рыбу, а я рыбу очень люблю», — сказал как-то Колум. Они и были люди моря — те, кто жил в Морской башне, там были лодки, лошади, ослы, вьючные животные.

Меня затошнило. Я не знала, то ли это от запаха пропитанных морем товаров, то ли от знания всего этого, или, может быть, от мысли, что Колум рассердится, если узнает, что я вторглась в его башню. А он узнает, может быть, он уже ищет меня. И они найдут мою юбку во дворе, и это приведет их к башне Изеллы.

Теперь все было ясно. Эти товары, сложенные в башне, были грузом терпящих бедствие кораблей. В ночь шторма, когда корабли не в состоянии бороться со стихией, когда они разбиваются на нашем берегу, Колум и его слуги приходят туда. Они спасают товары, выносят их на берег, складывают в башне Изеллы, а потом сбывают их купцам, таким, например, как те, с которыми он встречался в «Отдыхе путника».

И это было тайной. Значит, это было противозаконно — брать товары из моря? И, следовательно, делать это надо было в глубокой тайне? Он тогда рассердился на меня, когда я стала расспрашивать про башню, и рассказал мне легенду в надежде, что я побоюсь подходить к башне, раз там есть привидения.

Он не хотел, чтобы я все это знала. Когда я нашла амулет, он знал, что тот выпал из товаров, принесенных в башню. Медальон, который он дал мне, был частью этих товаров. Когда он дарил мне драгоценности, а это было не раз, он приходил сюда и выбирал что-нибудь, что выглядело как новое… или специально для меня сделанное, если бы я не обнаружила тайную пружину и имя.

В чем заключалось его дело? Было что-то бессердечное в человеке, который добывает свои товары в результате бедствия других.

По телу пробежала дрожь. Глубоко в сердце я знала, что в Колуме было что-то, внушающее страх. Я знала, что, если бы я вышла замуж за Фенимора Лэндора, я жила бы мирной счастливой жизнью, тревожась только тогда, когда бы он уходил в море, и это была бы тревога за его безопасность, а не мою.

Какая это была странная мысль! Но рассудок мой сейчас был ясным, будто затуманенное зеркало вытерли и я смогла увидеть, что в нем отражается..

Колум рассердится. Какую форму примет его гнев? Если он придет в ярость, если он ударит меня, чего он никогда не делал, мне будет легче, я думаю, чем если он молча воспримет то, что я сделала. Конечно, он даст какие-то объяснения, но мне они не нужны. У Колума было много земли, это правда. О нем говорили, что он богат, но не потому ли он богат, что продавал драгоценности и тому подобное, что брал с тонущих кораблей?

Неудивительно, что он пренебрежительно отнесся к плану моего отца и Лэндоров заняться торговлей. У него был более простой способ добыть товар, чем плавать в поисках его по морям. Товар приносило к его собственному дому!

Стало еще темнее. В зал почти не поступало света. Я еще могла различить очертания разных предметов. Я думала о людях, которые с ними плавали. Я так ясно себе представляла это — ветер и шторм, хлещущие по бесполезным уже мачтам, скрип кораблей, слабеющие крики тонущих людей, и груз, вырвавшийся на волю, чтобы быть раскиданным вспененными водами до тех пор, пока его не подберут «мусорщики». «Мусорщики»! Вот как я их назвала, я ненавидела профессию моего мужа, и он, наверное, стыдился ее, иначе почему он пытался скрыть это от меня?

Я оглядела зал. Если бы я смогла найти какой-нибудь свет, я почувствовала бы себя лучше. Я ненавидела мрак этого места, он был жутким, призрачным.

Я села на тюк с материей, пытаясь не обращать внимания на его заплесневелый запах.

— О, кто-нибудь, придите, — молилась я, — освободите меня! Неужели я так и пробуду здесь всю ночь?

Они, конечно, хватятся меня, пойдут искать. Может быть, Дженнет сейчас сказала Колуму, что я не пришла в детскую, чтобы уложить в кроватки детей, ибо я настояла, что буду делать это сама.

Теперь уже стало совсем темно. Я сидела очень тихо, прислушиваясь. Странное быстрое постукивание на лестнице. Наверное, мыши или крысы? Я вздрогнула. Крысы, которые прячутся в тюках, хотя они всегда покидают тонущий корабль?

Я попыталась придумать объяснение шумов. Вот этот звук, как шаг по лестнице. Может быть, это призрак Нонны? Она не смогла преодолеть свое любопытство и вскоре после этого умерла, умерла из-за любопытства. Нонна была убита, она была нежеланная жена. Если тот, давно умерший Касвеллин был удовлетворен своей женой, почему он поместил в башню Изеллу?

Это была сумасшедшая история, она не имела смысла. Как возможно держать двух жен в одном и том же замке, чтобы одна не знала о существовании другой?

Поднимался ветер. Отчетливо слышался шум моря. Море уже доходило до фундамента замка и полностью покрывало «Зубы дьявола». Где-то в море корабль мог терпеть бедствие, и Колум будет наблюдать, чтобы вместе со своими людьми выйти и извлечь из этого выгоду.

Я ненавидела это, а ведь мой отец был когда-то пиратом. Он считал правильным грабить испанские галеры, которые пересекали его путь. Сколько раз он плыл домой с трюмами, переполненными сокровищами, украденными у испанцев. Матушка говорила, что это грабеж.

— Ты разбойник, — говорила она ему, — пират!

И ответ: «Это век пиратов».

Как было темно, как ударял ветер о толстые стены замка! Потом временное затишье, более страшное, чем шум ветра. Внезапный шум сверху. Что это может быть, крыса или мышь… или шаги той, что была мертва и не могла обрести покоя?

У меня богатая фантазия, я знаю. Я выдумываю всякие вещи. Я пристально вглядывалась во тьму, ожидая в любой момент увидеть привидение на лестнице. Нонна идет медленно, направляясь ко мне, ужасный холод охватывает меня, я очень близко к мертвой, и Нонна шепчет: «Я предупреждаю тебя. Я вернулась, чтобы предупредить тебя».

Это было воображение. Не было ничего… только темный зал с тюками, которые я смогла увидеть, как только глаза привыкли к мраку.

Который час? Интересно, сколько времени я уже здесь? Достаточно, чтобы хватиться меня. Я собираюсь провести ночь в башне Изеллы. Я вспомнила, сколько раз я хотела заглянуть внутрь башни. Ну что ж, теперь я была внутри, и вот — я узница.

Я вся дрожала. Я была уверена, что я не одна в башне. Эта мысль вызвала у меня мурашки на спине. Что чувствовала Нонна, когда узнала, что ее муж имел любовницу и держал в этой башне? Я могла представить ее недоумение и горе. И потом она умерла. Умерла ли она по своей воле, или ей помогли умереть?

Сколько же я была в башне? Наверное, часа два. Я пришла часа в три, теперь, наверное, пять. Теперь уже должны заметить мое отсутствие, я была уверена в этом.

Если бы у меня был свет! Если бы у меня была свеча! Я бы поставила ее на окно. А что же служанка, которая видела меня на валу?

Разве она не пошла к своим приятельницам и не рассказала им, что она видела? Они будут смеяться над ней. Сколько раз кто-нибудь из них клялся, что видел призрак башни Изеллы?

Может быть, пойти наверх, на вал? Кто-нибудь может прийти во двор, если я закричу, меня могут услышать.

Я встала. Жуткий страх охватил меня. Я чуть не упала на тюк, которого не заметила. В нос ударил запах морской сырости, когда я потрогала его.

Шаги мои гулко отдавались на каменных плитах, я ощупью добралась до галереи и нашла винтовую лестницу. Я нащупала веревку и схватилась за нее.

Я действительно испытывала ужас, поднимаясь по лестнице. Меня одолевало ужасное чувство, будто что-то злобное поджидает меня на повороте. И все же я продолжала подниматься. Я должна выйти отсюда, и у меня будет больше шансов, если я выйду на крепостной вал. Если я закричу, кто-то услышит меня. Ведь, конечно же, начнут искать меня, когда обнаружат мое отсутствие.

Я уже была наверху лестницы. Казалось, я шла очень долго. Я дотронулась до стены — она была холодная и влажная. Я повернулась, лестница показалась менее крутой, чем раньше. Осторожно я нащупывала дорогу, стараясь не поднимать ногу с камня, пока не буду уверена, что другая нашла опору.

Я почувствовала холодный ветер с вала, и вдруг сердце у меня неистово забилось от ужаса — вспышка света озарила всю стену и выхватила отвратительное лицо горгульи, вырезанной в камне. Она злобно смотрела на меня в этом внезапном свете. Я вскрикнула и покатилась вниз. Мое падение было непродолжительным, ибо поворот лестницы остановил его. Я лежала, не двигаясь, на каменной лестнице, чувствуя, как теряю сознание.

Шум, голоса, меня подняли чьи-то сильные руки.

— Колум! — сказала я. Он ответил:

— Все хорошо, ты в безопасности.

Я знала, что была в башне Изеллы, я чувствовала запах — он был везде. Теперь тут светло, вокруг были люди с фонарями.

Колум принес меня в зал. Теперь, при свете многочисленных фонарей, он выглядел по-другому. Колум сказал:

— Я понесу жену. Я думаю, она не может идти, она повредила ногу.

Двое пошли впереди, освещая дорогу, и вдруг я почувствовала резкую боль в колене.

Меня принесли в нашу комнату и прислали Дженнет. Она сняла с меня одежду, завернула в теплый халат, задернула полог кровати. Пришли женщины, которые понимали в травах и вообще в подобных вещах. Одна из них осмотрела мое колено, наложила на него повязку из трав и туго завязала.

Я лежала, думая о башне Изеллы, и вновь переживала момент, когда поднималась по лестнице. Потом мне дали выпить какой-то настой, и я уснула.

На следующее утро я не видела Колума. Я оставалась в постели, потому что ходить было больно. Колум пришел с наступлением сумерек. Он отдернул полог и посмотрел на меня.

— А теперь я хочу знать, что ты делала в башне Изеллы! — сказал он.

— Дверь была открыта, я и заглянула. Он наклонился надо мной. Глаза его были прищурены. Он выглядел жестоким.

— Тебе было сказано, чтобы ты туда не ходила?

— Дверь была открыта, и я не видела ничего плохого в том, что загляну туда.

— Тот, кто оставил дверь открытой, наказан.

— Наказан? Зачем?

— Ты задаешь слишком много вопросов.

— Это ведь я виновата, что вошла.

— Да, действительно, виновата, — сказал он. — Ты знаешь, что не имела права этого делать.

— Я не видела в этом ничего плохого, — резко повторила я. — Я хотела знать, что там внутри.

— Если бы я хотел, чтобы ты знала, неужели я не сказал бы тебе?

— Если бы это было не очень важно, ты сказал бы мне. А раз не сказал, значит, это важно.

— Я хочу, чтобы ты слушалась меня. Приходило ли когда-нибудь тебе в голову, что может произойти, если ты рассердишь меня?

— Думаю, ты мог бы меня убить, как твой предок убил свою жену Нонну.

В комнате наступила тишина. Колум не двигался, стоял, как каменная статуя, сложив руки на груди, потом медленно проговорил:

— Не серди меня. Тебе еще предстоит узнать, что я могу и сердиться.

— Я это хорошо знаю, кое-что я уже видела.

— Ты еще ничего не видела.

У меня появилось ощущение, что я его не знала. Колум остался для меня незнакомцем, хотя и был отцом моих детей. Я почувствовала, что раньше он носил маску, а теперь она медленно соскальзывала с его лица.

Как ни странно, до сих пор я его не боялась, хотя знала, что гнев его может быть ужасен. Я уже забыла человека, который, как буря, ворвался в гостиницу, который завез меня в свой замок. Я забыла того человека в благодарном муже, так радующемуся своему сыну, но он все еще был им.

Я подумала: «Он способен убить меня, если я его рассержу или если он захочет отделаться от меня». Будто дух Нонны был со мной, говорил мне об этом, предостерегал быть осторожной. Странно, но мне было все равно. Я хотела сказать ему о своем открытии и не собиралась притворяться.

Он все стоял в этой позе, будто, сложив руки, он не давал им схватить меня. И я не знаю, стал бы он ласкать меня или его пальцы вонзились бы мне в горло и задушили меня. Единственное, что я осознавала в этот момент, — я очень мало знала этого человека!

— Тебе нечего было делать во дворе. Тебе не следовало входить в башню. Ты могла бы пробыть там много дней, и мы не нашли бы тебя. Если бы не истеричный рассказ одной из служанок, что она видела на валу привидение, и если бы мы не заметили там твою юбку, мы не нашли бы тебя. Когда я узнал, что ты пропала, я послал людей на поиски: ты заставила меня сильно тревожиться.

— Сожалею, что сделала это.

— Так и должно быть. Никогда не веди себя таким образом, иначе пожалеешь.

— Ты кровожаден! Я верю, что ты мог бы убить меня.

— Вот и правильно, что ты боишься меня.

— Я не сказала, что боюсь тебя. Я сказала, что подумала, что ты смог бы убить меня. Ты сейчас ненавидишь меня, потому что я обнаружила природу твоего занятия.

— Что ты обнаружила?

— Что в башне находятся товары — трофеи с моря.

— А почему бы и нет?

— Ты бы мог рассказать это мне. Почему ты хранишь их в таком секрете?

— Разве не лучше, если они достанутся мне, а не морю?

— Это груз потерпевших крушение кораблей. Разве он принадлежит тебе?

— Трофеи принадлежат тем, кто их взял.

— Но ведь иногда люди спасаются? Что тогда?

— Если бы такие люди были, тогда товары, несомненно, принадлежали бы им, но если их нет, мы берем их себе.

— Но почему ты не хотел, чтобы я знала?

— Я не намерен отвечать на твои вопросы. Это ты будешь отвечать мне. Ты говорила об этом с матерью?

— Как я могла? Я не видела ее с тех пор, как все узнала.

— Может быть, ты подозревала?

— Я не говорила с матерью.

Он вдруг наклонился и схватил меня за руку:

— Тогда ты никому не скажешь об этом! Ты слышишь меня? То, что происходит в моем замке, касается только меня и больше никого. Помни это!

Я сказала:

— Я больше никогда не надену рубинового медальона.

— Ты будешь носить его!

— Он принадлежал кому-то, кто утонул вместе с кораблем. Ты снял его с трупа?

— Молчи, глупая женщина! Радуйся, что у тебя есть муж, который лелеет тебя и делает подарки.

— Я не хочу подарков, снятых с мертвых! Колум повернулся и пошел к моей шкатулке. Когда он вернулся, в руке у него был рубиновый медальон.

— Надень! — сказал он.

— Я не хочу надевать его!

— Ты наденешь!

Я отказалась. Взбешенный, он силой застегнул его у меня на шее. Я почувствовала холодное прикосновение металла. Я лежала, закрыв глаза. У меня не было сил противостоять ему, хотя все мое тело кричало, протестуя.

Колум лег рядом, лаская мою шею и лениво поигрывая цепью.

— Сейчас ты мне нравишься, как всегда! Раньше я никогда не был так долго доволен одной женщиной. Тебе повезло, жена: у нас есть дети, они мне нравятся, хотя я хотел бы еще сыновей. Но у нас они будут, у нас еще что-то будет: ты будешь делать то, что я скажу, и будешь счастлива делать это. Ты скажешь:

«У меня нет своей воли, только его, и, что бы он ни сделал, для меня это будет правильно». Скажи это.

— Нет! Ты можешь надевать на меня цепь, которую я не хочу, ты можешь делать со мной то, что сделал, когда опоил вином. Но ты не властен над моими чувствами. Если мне не нравится то, что ты делаешь, даже если я не говорю этого, мне это все равно не нравится, и ничто не может изменить этого!

Он громко рассмеялся:

— У тебя хватает смелости, я признаю это. Это хорошо, ибо я хочу, чтобы мои сыновья были смелыми. Что было бы, если бы они унаследовали боязнь глупой женщины даже высказываться откровенно? Нет, ты мне нравишься. — Он поймал зубами мое ухо и сильно укусил. — Но знай, — продолжал он, — я буду делать, что хочу, и ты не будешь шпионить за мной. Что бы ты ни видела здесь, ты будешь молчать. Ты будешь закрывать глаза, если брезглива, ты примешь все, что увидишь здесь, и ни словом не обмолвишься об этом ни с кем. Поняла?

— Я понимаю, о чем ты говоришь.

— А ты понимаешь, что от тебя ждут повиновения?

— А если я не послушаюсь?

— Тогда ты в полную меру узнаешь силу моего гнева, и это будет ужасно. Помни об этом!

И я испугалась. Я поняла, что сама себя обманываю, и, когда он любил меня, в нем была не нежность, а только желание подчинить своей воле.

Медальон мертвой женщины, казалось, впивался в мое тело. Передо мной стояли черные красивые глаза с миниатюры. Интересно, видел ли он их живыми? Может быть, он снял с нее ожерелье, когда она еще была жива?

Я уже пожалела, что осмелилась войти в башню Изеллы. Мне было бы легче в моем неведении, но что-то говорило мне, что если грех был, лучше знать об этом. Грех! Неужели я так называла свою жизнь с мужем?

Я знала, что жизнь изменилась. Теперь я была настороже, чего-то ждала… не зная, чего.

ЖЕНЩИНА ИЗ-ЗА МОРЯ

Не думать о том, что происходит в те ночи, когда Колум и его слуги уходили в свои грязные набеги, было нелегко. Это было почти всегда во время штормов, а я лежала, застыв, на кровати, ожидая прихода мужа. Я все ясно представляла себе: корабль терпит бедствие, вещи плавают на воде, люди, карабкаются на борт тонущего судна. А как же те, которые уцелели?

Тогда я была виновата в том, что на многое закрывала глаза. Я понимаю теперь, что многого просто не хотела знать. Я не была влюблена в Колума, но он был важен для меня. Наши с ним отношения приносили нам обоим огромное физическое удовлетворение, и это мы хотели сохранить. Я была очарована им еще и потому, что он казался мне таинственной фигурой. Он был сильный мужчина, а я верю, что для некоторых женщин (таких, как я и моя матушка) сила — это суть физического влечения. Когда я была с Колумом, я не могла не чувствовать его силы и власти, которые подчиняли все и всех вокруг. Я находила удовольствие в сопротивлении его воле и в том, что он знал об этом. Я наслаждалась его усилиями подчинить меня, и он чувствовал себя победителем, потому что мог сказать себе, что навязал мне свою волю, но я знала, что бы он ни делал со мной или что бы ни заставлял меня делать, я всегда сохраняла в себе свободу думать так, как хотела. Он, конечно, знал это. Это ему мешало, это утомляло его, но и восхищало.

Так проходили месяцы. Время от времени нас посещала матушка, но я ничего ей не рассказывала о башне Изеллы. Она очень много рассказывала о том, как продвигаются дела у отца и Лэндоров. Были, конечно, неудачи, но дело развивалось, да они и не ожидали, что с самого начала оно пойдет отлично: такое предприятие требовало годы планирования и работы.

Однажды она сказала:

— Хотела бы я, чтобы Лэндоры согласились встретиться с тобой и Колумом вместе: они хотели бы видеть тебя, но не твоего мужа.

— Они до сих пор винят Колума в смерти их дочери?

— Я пыталась объяснить им, что это была естественная смерть при родах, но они не хотят и слышать об этом.

— А Фенимор?

— Он живет в Тристан Прайори со своей женой, когда не в море. Думаю, с их мальчиком тоже все хорошо.

— Конечно, внук восполнит потерю дочери.

— Да, я уверена, но естественно, что они до сих пор еще думают о ней. — Матушка переменила тему:

— Очень многие верили, что с поражением Армады мы выбили испанцев с моря, но это не так. У них все еще сохранились опорные пункты в Америке, и сэр Уолтер Рейли, граф Камберленд, при поддержке Лондона собирает военный флот, чтобы атаковать их укрепления в Америке.

— Значит, опять будет война?

— Мы всегда будем воевать с испанцами, говорит твой отец. Они рассеяны по всему свету, у них везде есть территории.

— Но мы же победили великую Армаду?

— Да, слава Богу! Хорошо, если бы они выводили в море свои корабли только торговать — без пушек и оружия, потому что они не нужны будут им.

— Ты хочешь невозможного: чтобы все были миролюбивы, как ты.

— Если бы они были такими, никто не поднял бы руки на другого.

— Дорогая мама, было бы чудесно, если бы все так считали! Но люди так не думают, и я не сомневаюсь, что даже эта торговля принесет неприятности.

Она вздрогнула:

— Когда я думаю о наших мужчинах — твоем отце, Карлосе, Жако и Пенне — ведь все они моряки! Ты должна быть счастлива, Линнет, что твой муж не уходит в эти продолжительные плавания, когда не знаешь, что происходит с ним и вернется ли он обратно.

Я молчала, думая о штормовых ночах, когда Колум занимался своим «делом». Если бы я могла довериться своей матери! Но я поборола искушение.

Она вернулась в Лайон-корт в сентябре, а в последнюю ночь октября, которую мы называем Хэллоуин — «Канун Дня всех святых»— в мою жизнь вошла женщина из-за моря.

Это была ночь, которой было суждено повлиять на всю мою жизнь. Этот праздник всегда отмечался всеобщим волнением. В Корнуолле в это время года погода обычно была мягкая и сырая. Кусты были покрыты паутиной, к которой прилипли маленькие водяные шарики, как сверкающие драгоценные камни. Лужайки усеяны листьями всех оттенков коричневого цвета, от золотого до красновато-коричневого, а деревья поднимали к небу оголенные ветки, образуя кружева, что придавало им красоту даже при отсутствии листьев.

Дженнет болтала о всяких страстях: Хэллоуин — это ночь, когда ведьмы летят на своих метлах на шабаш, но где это происходит, знают только они, и горе тому, кто выйдет на улицу в полночь. Дженнет рассказала, что много лет тому назад такое приключилось с одной из женщин. Больше ее никто не видел в том виде, как ее знали. Она превратилась в черную кошку, которая бродила в поисках кого-нибудь, кто продаст свою душу дьяволу в обмен на определенные милости.

— Так что, госпожа, не выходите на улицу в Хэллоуин! Думаю, будет сильный шторм, — предсказала Дженнет, вздрогнув, — но ведьмы не обращают внимания на погоду.

Когда стемнело, на бугре за оградой замка зажгли костер. Я закуталась в плащ и взяла с собой детей, но я не разрешила им подходить близко к огню, потому что поднимался ветер и искры могли быть опасными. Коннелл, которому было уже три года, был непоседой, поэтому я позвала с собой Дженнет, чтобы она помогла мне справиться с детьми, если они расшалятся.

Слуги танцевали вокруг костра, а когда он потух, они собрали золу, которую надо хранить.

— Она принесет удачу, — сказала Дженнет, — защитит от дурного глаза. Я дам вам немного, господин Коннелл, и вам тоже, госпожа Тамсин.

Дети смотрели во все глаза, а Коннелл расспрашивал о ведьмах. Я не хотела, чтобы Дженнет напугала их, поэтому сказала, что были и хорошие ведьмы — белые, которые лечили заболевших людей.

— А я хочу увидеть черную ведьму! — объявил Коннелл.

В тот вечер трудно было уложить их спать. Ветер крепчал и издавал зловещий свист по всему замку. Я чувствовала себя тревожно, потому что надвигался шторм. Это была одна из тех ночей, когда Колума не было со мной, и я знала, что это означало, — какой-нибудь корабль терпел крушение. Такое случалось и раньше. Я лежала в постели, испытывая ужасное беспокойство. Было уже около полуночи, но я знала, что уже не усну. Я думала о тонущем корабле, о Колуме и его людях, плывущих за трофеями.

Почему никогда никому не удавалось спастись? И, повинуясь какому-то чувству, я встала. Я не могла лежать в ожидании, позволяя воображению рисовать жуткие сцены: я должна знать, что происходило. Я надела плащ с капюшоном, непромокаемые сапоги и вышла из замка.

Ветер сразу же набросился на меня, стараясь сбить с ног. Пробираясь по стене, я вышла на тропу. Было трудно устоять на ногах, но я почти ползком добралась до берега. С подветренной стороны замка было небольшое укрытие. Я видела темные силуэты, бегающие туда-сюда почти у самой кромки воды. Волны поднимались, как гигантские чудовища, и с грохотом опускались на песок. Я слышала, как Колум крикнул:

— Нельзя еще выходить, подождем немного! Значит, там был корабль, крепко схваченный «Зубами дьявола». Ветер сорвал с меня капюшон, волосы разметались во все стороны. Ветер и дождь хлестали по юбке, они слепили меня.

Пока я стояла там, съежившись, передо мной замаячила фигура.

— Боже мой, что ты тут делаешь? — закричал Колум.

— Там корабль! — крикнула я в ответ. — Можно ли что-нибудь сделать?

— Что сделать? В таком море? Уходи, уходи немедленно!

Он взял меня за плечи. Я плохо видела его лицо, но даже по тому, что мне удалось увидеть, — в нем было что-то сатанинское.

— Не смей больше выходить, возвращайся! Делай, что я тебе говорю.

— Я хочу помочь…

— Иди домой, этим ты поможешь! — Он оттолкнул меня, и я пошла, спотыкаясь, к замку.

Если бы я могла чем-нибудь помочь тем людям на корабле, которых я не видела, но знала, что они там, я бы не подчинилась ему, но я ничего не могла сделать.

Я дошла до укрытия и прислонилась к стене. Я дрожала от холода, потому что одежда была мокрой от дождя и набегавших волн. Тут я увидела людей, идущих с мулами в нашу сторону. У каждого в руке был фонарь, они направлялись в Морскую башню.

Я вошла в замок, сняла мокрую одежду и досуха вытерлась. Меня тошнило от пережитого ужаса. Что-то говорило мне, что я не все узнала о том, что происходит в такие ночи.

Я завернулась в халат и подошла к окну. Ничего нельзя было различить, так было темно. И ничего не было слышно, кроме завывания ветра да ударов о камни разъяренных волн.

Я не стала ложиться, зная, что не усну. Колум так и не пришел спать в ту ночь. С рассветом шторм утих, ветер уже не так громко завывал, волны из последних сил наваливались на стены замка, израсходовав ночью весь свой гнев.

Я представляла, как внизу снуют лодки. Они привезут то, что смогут найти на корабле, и тайком принесут все в Морскую башню, а через несколько дней Колум отправится на поиски покупателя того, что захочет продать. А еще через некоторое время Дженнет скажут, чтобы она не приходила к своему любовнику в Морскую башню, потому что у него будет другая работа.

А там, в этом неистовом злобном море будут умирать люди, и некому будет спасти их. Колума интересовала не жизнь людей, его интересовал груз корабля, и, если бы спасли людей, какие осложнения это могло принести? А если бы спасенные потребовали обратно то, что было взято с их кораблей? Значит, в интересах Колума и его людей никто не должен был выжить? И вот этого я не могла забыть.

Как только рассвело, я оделась и снова пошла на берег. И там я нашла ее. Женщина лежала на отмели, ее длинные темные волосы покачивались на воде вокруг головы. Лицо было бледным, и я подумала, что она мертва. Я вошла в воду и поймала ее руку. Когда волна отошла, я подтянула ее ближе к берегу. Следующая волна чуть не утащила меня с ней, ибо море еще не успокоилось и волны были высокими. Но мне удалось вытащить ее на берег. Она лежала на песке, и я опустилась на колени возле. «Она мертва, — подумала я. — Бедная женщина!»Я взяла ее кисть и почувствовала удары пульса. И вдруг, к своему ужасу, я увидела, что она на последних месяцах беременности.

Мой отец показывал мне, как делать искусственное дыхание. Я повернула женщину вниз лицом, голову набок, положила руки ей на спину и всей тяжестью своего тела надавила на нее. Таким образом я выкачала воду из ее легких и, думаю, спасла ей жизнь.

Теперь мне нужно было как-то перенести женщину в замок. Я хотела положить ее в постель, чтобы о ней позаботились надлежащим образом, в чем она очень нуждалась.

Я вернулась в замок и позвала слуг. Мы взяли мула, и, несмотря на то, что женщина находилась в каком-то оцепенении, нам удалось посадить ее на мула и привезти во двор замка. Там я приказала отнести ее на кровать.

Ее поместили в Красную комнату и прямо в моем плаще положили на кровать. Я не хотела, чтобы ее принесли в эту комнату, но это сделали прежде, чем я смогла помешать, а теперь казалось неразумным переносить ее куда-то еще.

Женщина лежала неподвижно, и я сказала Дженнет:

— Не надо ее пока беспокоить, принеси только сухую одежду из моей спальни. Ее положение опасно, она беременна.

— Господи, бедняжка, конечно, потеряет ребенка! — воскликнула Дженнет.

— Попытаемся, чтобы этого не произошло, — ответила я.

Я послала слугу за доктором. Он жил в пяти милях от нас, но, если он нужен был в замке, немедленно приезжал. Потом я приказала принести горячего бульона и, оставшись с Дженнет, раздела женщину.

Я удивилась, увидев, что женщина моложе, чем я думала: вероятно, моего возраста или на год старше меня. Ее гладкая кожа, руки и ноги красивой формы восхищали. Беременность женщину не портила. Она обладала великолепными волосами — густыми, шелковистыми, почти иссиня-черными, какие редко можно увидеть в Англии. Можно было предположить, что она иностранка. Ресницы темные, как волосы; их черноту еще подчеркивала бледность кожи.

— Она находилась на этом корабле? — прошептала Дженнет.

— Наверное, да, — ответила я. — Нет другой причины, почему она была в море в такую ночь.

Взгляд Дженнет стал отсутствующим. Казалось, она ушла в воспоминания.

— Море может быть ужасным, — сказала она.

— Мы будем за ней ухаживать, пока она не поправится, — настаивала я.

Я поражалась, как быстро женщина приходила в себя. Я смогла покормить ее горячим бульоном, и у нее проступил на лице легкий румянец. Ее кожа светилась, было такое впечатление, будто за алебастром горел свет. Я подумала: «Никогда я не встречала такой красивой женщины!»

Я должна была предстать перед Колумом и знала, что он рассердится. Что бы он сделал, если бы сам нашел женщину? Думаю, он оставил бы ее на милость волн, и ей бы пришел конец.

Я пошла в спальню и столкнулась с ним лицом к лицу.

— Ты принесла в замок женщину? — сказал он.

— Она чуть не утонула! Я ухаживаю за ней: она беременна.

— Почему ты принесла ее?

— Она бы умерла, если бы я оставила ее там. Он схватил меня за руку:

— Какое тебе до этого дело?

— Если я вижу умирающего, я делаю все возможное, чтобы помочь, будь это мужчина или женщина.

— И ты принесла ее в мой замок?

— Это и мой дом.

— Не забывай, что ты живешь здесь по моей милости.

— А ты не забывай, что мое приданое весьма способствовало процветанию этого замка.

Глаза его сузились. Я знала, что Колум страстно любил мирские блага, наверное, по этой причине он стал «мусорщиком». Он и женился на мне не столько потому, что хотел меня, но потому, что я принесла ему хорошее приданое, несомненно, не хуже приданого Мелани Лэндор. Матушка повлияла на отца, чтобы мое приданое было приличным: было важно, чтобы я, будучи в положении, вышла замуж за человека, который был в этом виноват. Я находила это омерзительным, он — нет. Глаза его сверкали в предвидении тех богатств, которые море принесет ему.

— Ты становишься мегерой!

— А я начинаю понемногу узнавать тебя!

— Тогда узнай и это, — сказал он. — Я буду решать, кто будет гостем в моем доме.

— Что ты предлагаешь? Выгнать эту женщину? Она больна и умрет, если о ней не позаботятся. Что будет с ней?

— Какое мне дело?

— Может быть, это должно тебя касаться, раз ты забираешь себе груз корабля, на котором она путешествовала.

— Что я должен делать? Дать морю поглотить груз?

— Наверное, его нужно спасти и передать владельцам.

Колум неприятно рассмеялся:

— Я вижу, что моя умная жена, действительно, хочет взять мои дела в свои руки? — Смех внезапно прекратился, губы плотно сжались — Наоборот, я должен научить ее справляться со своими собственными. И чтобы она не вмешивалась в то, что видит, иначе скоро пожалеет об этом.

— И что ты сделаешь? Разденешь меня и привяжешь к столбу, будто я служанка, которая провинилась? Возьмешь в руки кнут, или это слишком низко для твоих благородных рук?

Он шагнул ко мне и поднял руку как бы для удара. Он и раньше так делал, но, как и раньше, удара не последовало.

— Берегись, если я действительно рассержусь, мой гнев будет ужасен!

— Я знаю это, — сказала я, глядя ему в глаза, — но не собираюсь быть твоей марионеткой, лучше умереть.

Колум засмеялся, на лице появилась нежность. Он схватил меня и крепко прижал к себе.

— Ты моя жена, ты дала мне лучшего в мире сына, я доволен тобой! Но знай, я не потерплю противоречий, моя воля — закон. Я благосклонен к тебе: еще ни одна женщина не нравилась мне так долго. Пусть оно так и будет.

— А что с той женщиной из моря? Ты выгонишь ее?..

Он на мгновение задумался. Я видела, что он отчаянно ищет решение. Он был сердит, потому что нашлась одна спасшаяся женщина и я принесла ее в дом, сохранив ей жизнь. Он предпочел бы, чтобы она умерла как свидетель. Он мог отослать ее, но что, если она потом все расскажет?

— Не сейчас, пусть пока побудет здесь.

— Она беременна.

Колум молчал несколько секунд, потом спросил:

— Когда должен родиться ребенок?

— Трудно сказать, думаю, месяца через два. Он задумался, потом сказал:

— Она может остаться, по крайней мере, до рождения ребенка. Ты уже говорила с ней?

— Она еще не может разговаривать. Кажется, она… чужестранка.

— Испанка! — скривил он губы.

— Это был испанский корабль? Он не ответил.

— Ладно, — сказал он, — незачем что-то решать сейчас.

— Мне кажется, она знатного происхождения.

— Тогда мы заставим ее работать на кухне, чтобы она забыла об этом.

Я подумала: «По крайней мере, он не выгонит ее, пока не родится ребенок. Бедняжка, куда она потом пойдет?» Ходили печальные слухи об испанских моряках, потерпевших крушение у наших берегов во времена Армады, но то были мужчины. Одна мысль о том, что женщину выгонят просить милостыню в незнакомой стране, с маленьким ребенком, приводила меня в ужас. Колум сказал:

— Ты говоришь, она похожа на иностранку? Где она?

— В Красной комнате.

— Комната моей первой жены? Та, в которой, как ты считаешь, есть призрак? Ну что ж, может быть, призрак поможет нам от нее избавиться. Я посмотрю на нее, пошли.

Мы вместе пошли в Красную комнату. Он открыл дверь и прошел к кровати. Женщина лежала, словно изваянная из алебастра. Волосы ее, теперь сухие, рассыпались по плечам. Идеально правильные черты лица, густые ресницы. Я хотела, чтобы она открыла глаза. Мне казалось, эффект был бы поразительным.

Колум смотрел на нее, не отрываясь.

— Боже, какая красавица! — наконец сказал он.

Через несколько дней она уже могла встать. Удивительно, как женщина в ее положении смогла пройти сквозь такое испытание. Я послала за повитухой, которая помогала мне при родах, и попросила ее осмотреть нашу больную. «Состояние хорошее, а все происшедшее не сказалось на ребенке», — сделала заключение повитуха.

Женщина говорила на ломаном английском. Она была испанка, как я и предполагала, — факт, говорящий против нее, ибо ненависть к этому народу сохранилась у нас, хотя мы и разбили Армаду. К сожалению, она мало что смогла нам рассказать. Когда я задавала ей вопросы, она качала головой. Она не помнила, что случилось, знала только, что была на корабле;, но не знала, почему. Очнулась она только в замке Пейлинг; я спросила ее имя, но она не помнила и этого.

В первую неделю ноября, когда море было спокойно, как озеро, я попросила, чтобы меня сводили к «Зубам дьявола». Люди Колума изучили каждый дюйм этого участка моря и точно знали, где находятся эти предательские камни, скрытые водой.

Я увидела корабль, застрявший на камнях, — жалкое зрелище. Судно раскололось пополам: должно быть, острые камни распороли его. На борту были видны слова: «Санта Мария».

Я удивилась, почему эта женщина была на корабле. Она, наверно, путешествовала с мужем. Может быть, он был капитаном этого судна? Странно, что она ничего не помнила, но со временем она, конечно, вспомнит. Такой шок, который она испытала, мог лишить женщину памяти. Может быть, для бедняжки это было и хорошо, что она не могла ничего вспомнить. Во всяком случае, это избавило ее от лишнего горя, до тех пор, пока она не поправится.

Ребенок должен был родиться в конце декабря, как сказала мне повитуха. Я думаю, причиной спокойствия женщины была ее беременность: для нее самым важным было здоровье ребенка, и я решила предоставить ей полный покой, ибо чувствовала свою ответственность за нее. В моей голове вертелась одна картина, от которой я не могла избавиться: люди, возвращающиеся в Морскую башню с мулами и факелами. Где они были? Я догадывалась, но не могла себе в этом признаться, это было свыше моих сил. Если бы это оказалось правдой, я не смогла бы остаться здесь.

У женщины должно быть имя, и, так как корабль назывался «Санта Мария», я решила называть ее Марией. Я спросила ее, согласна ли она, чтобы я называла ее этим именем?

— Мария, — медленно выговорила она и покачала головой. Я не поняла, согласна ли она, но мы стали называть ее так, и скоро всем она стала известна как Мария.

В декабре стало ясно, что ребенок должен скоро родиться. Приехала матушка провести с нами Рождество, вместе с ней — Эдвина и Ромелия. Пени ушел в море. Он был очень доволен, что ему разрешили это.

Груз, который привезли в первом плавании, дал большую прибыль, и все горели желанием повторить первый успех, правда, без потерь. Мы не стали много говорить о путешествии, потому что эти разговоры вызывали волнение, а я хотела, чтобы все порадовались празднику.

До Рождества осталась неделя, и я каждый день ожидала, что родится ребенок. Я настояла на том, чтобы повитуха жила в замке, потому что боялась, что пережитое Марией могло как-то повлиять на плод.

Я очень хотела, чтобы все было хорошо, и не потому, что Мария нравилась мне. С ней было нелегко. Ее отчужденность могла быть объяснена незнанием нашего языка, но, тем не менее, она держала себя так. Она принимала нашу заботу и помощь, как будто имела на это право, и не видно было, что она благодарна за это. Но, несмотря на это, я считала, что ее ребенок должен был жить. Плохие мысли, пришедшие мне в голову в ночь гибели «Санта Марии», не уходили, и я не могла избавиться от них.

Когда матушке показали Марию, она была очень удивлена. Я упоминала о ней в письме, но очень кратко. Почему-то все, кто впервые видел Марию, были ошеломлены. Это было нечто большее, чем красота, но я еще не могла понять, что это было.

— Какая красивая женщина! — сказала матушка, когда мы остались одни. — Значит, она с потерпевшего крушение корабля? И не может вспомнить, кто она? Одно определенно: она благородного происхождения, аристократка до кончиков ногтей. Куда она пойдет, когда родится ребенок?

— Я не знаю, она до сих пор не может вспомнить, откуда она.

— И она была на корабле? Очень странно!

— Я думаю, может быть, она была женой капитана корабля. Надеюсь, что после рождения ребенка память вернется к ней.

— Тогда, не сомневаюсь, она захочет вернуться в свою семью.

— Если она — испанка, это трудно.

— Нет сомнения, что она испанка. Я могла бы поговорить с ней немного на ее родном языке, если я его вспомню. Мой первый муж был испанцем, как ты знаешь, и, пока мы с ним жили, я немного научилась говорить по-испански.

— Она была бы рада этому. Для нее, наверное, очень трудно не иметь возможности поговорить с кем-нибудь.

Позднее матушка поговорила с Марией, но, хотя Мария и рада была поговорить на своем родном языке, она не могла или не хотела хоть что-то рассказать о себе. Она сказала, что, кажется, была на каком-то корабле. Она смутно помнила шторм, как корабль пытался войти в порт. Почему она оказалась на корабле — для нее это оставалось загадкой, как в первый день ее появления у нас.

Матушка тоже считала, что после рождения ребенка память может к ней вернуться.

Вечером в канун Рождества у Марии начались схватки. Дженнет сообщила мне об этом, я немедленно послала за повивальной бабкой, но ребенок уже родился, не дождавшись ее. Она вошла в комнату и увидела красивую маленькую девочку. Она была поражена.

— Все хорошо? — с нетерпением спросила я.

— Мне еще не приходилось помогать при таких легких родах.

Мария лежала спокойная и красивая. Красный полог был отодвинут, и я подумала: «На этой кровати бедная Мелани много раз страдала при выкидышах и, наконец, умерла, пытаясь дать Колуму сына, которого он хотел. Теперь на этой кровати родился ребенок — сильный, здоровый ребенок!»

Это был странный рождественский день. Мы, как обычно, веселились, но все было не так, как обычно. Я не могла забыть, и матушка, и Эдвина, что под нашей крышей родился ребенок.

Было угощение, пели песни, играли, но мысли мои были в Красной комнате, где лежала Мария со своим ребенком. Я принесла ей детскую кроватку, в которой лежали мои дети, когда были грудными, а теперь в ней была хорошенькая девочка.

На следующий день после Рождества мне на лестнице встретилась Эдвина. Она выглядела какой-то напряженной.

— Эдвина, что-нибудь случилось? Ты чем-то… обеспокоена?

— О, ничего, Линнет! Мои фантазии, ничего больше.

— Но ведь что-то есть, Эдвина?

— Просто я чувствую, что здесь что-то изменилось, что-то здесь…

Я в недоумении взглянула на нее. Матушка как-то сказала: «У Эдвины живое воображение. Это потому, что в ее роду была ведьма». Иногда у нее появляются особые способности.

Я вдруг занервничала, хотя за минуту до этого готова была отбросить фантазии Эдвины. Она схватила меня за руку.

— Будь осторожна, Линнет! В этом доме есть что-то нехорошее.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросила я.

— А, одна из фантазий? Я знаю, что это такое: это чайки кричат, будто предупреждают нас о чем-то.

Но она жила у моря, привыкла к крикам чаек, к таинственному шуму, когда волны врывались в пещеры или перекатывались через камни.

Нет, она чувствовала что-то зловещее. О да, этот дом был зловещи!. Я давно это подозревала, задолго до появления Марии и той ночи, когда увидела мужчин, возвращающихся в Морскую башню со своими фонарями. Но я скрыла свой страх от Эдвины.

Мы посмеялись над ее «фантазиями»и сделали вид, что забыли, но слова Эдвины не выходили у меня из головы.

Почти сразу после родов Мария стала вставать. Она удивила меня не только быстрым выздоровлением, но и отсутствием всякого интереса к своему ребенку. Дженнет с удовольствием взяла девочку к себе, ухаживала за ней и приносила матери только тогда, когда наступало время кормления, но строго следила за тем, чтобы это происходило регулярно.

— Не по-человечески, — ворчала Дженнет. — Чужестранка, что с нее возьмешь!

Девочка была хорошо сложена и здорова. Мне стало жаль ее, я принесла ее в детскую и показала своим детям. Коннелл не обратил на нее внимания, но маленькая Тамсин, которой было два года, была очарована ею. Она ходила за Дженнет, когда та носила девочку на руках, и любила смотреть на нее. Девочка интересовала ее больше, чем игрушки.

— Какие у тебя планы? — спросила я Марию. Она рассеянно посмотрела на меня, то ли не понимая, то ли притворяясь, что не понимает меня.

— Конечно, сначала ты должна оправиться после родов, — сказала я. — Мы можем это решить, когда ты полностью поправишься.

Но ее совершенно не интересовало будущее.

— Надо дать имя ребенку. Как ты хочешь назвать дочку?

— Имя? — Мария только пожала плечами. Я ждала, что она решит, но, не дождавшись, спросила, не хочет ли она дать ребенку одно из наших корнуоллских имен. Она грустно улыбнулась. Когда она улыбалась, нельзя было не поражаться, глядя на нее: словно оживала красивая статуя. И действительно, с каждым днем Мария становилась все красивее.

Я спросила, можно ли мне выбрать имя? Она кивнула, и я начала выбирать подходящее имя для девочки. Я дала имя Сенара — святая покровительница Сеннора. Оно показалось очень подходящим, так как о Сенаре как о святой ничего не было известно. Итак, девочку назвали Сенарой.

А в доме у нас происходили скрытые перемены. Изменился Колум. Он ненавидел Марию, и частично эта ненависть была направлена и на меня, потому что я не должна была спасать ее и тем более приводить ее в наш дом.

Почти весь январь, когда было холодно, Мария не выходила из Красной комнаты. Она приказала, чтобы весь день и почти всю ночь топили камин, и я не отменяла этого приказа. Временами я вспоминала, как она лежала в воде, умирающая, и людей, пришедших со своими фонарями, и ничего не могла поделать.

Матушка осталась у нас до середины февраля, потому что погода для путешествия была плоха, и, пока она была с нами, перемены не так были заметны. Но после отъезда матушки они бросились в глаза, и из разговора с Дженнет я поняла, что слуги тоже заметили это.

— Слугам не нравится ходить в Красную комнату, и они стараются не задерживаться там. Они говорят, что всякий раз, когда поднимают голову, они встречаются с Марией взглядами и будто она насылает на них чары.

— Чары, Дженнет? Какая ерунда! — резко возразила я.

— Но ведь она пришла в Хэллоуин, госпожа. Это встревожило меня: они намерены объявить Марию ведьмой.

Я знала, что Мария уже может постоять за себя, но это было опасно: ведьм забирали, вешали, или даже сжигали по малейшему подозрению. Я не хотела, чтобы даже тень колдовства коснулась нашей семьи.

— Это случилось потому, что она была на корабле, потерпевшем крушение, — резко сказала я.

— Так кажется, госпожа.

— Так оно и было, Дженнет.

— Но, говорят, что, если ведьма приходит, она делает так, чтобы ее приход казался естественным. Если ей нужен для этого шторм, она подымет и шторм.

— Это опасный разговор, — сказала я.

— Мария притворяется, будто не понимает, и мы можем спокойно разговаривать.

— Она чужестранка, поэтому ее язык отличается о г нашего, — С чужестранцами ни в чем нельзя быть уверенными, госпожа.

Я увидела, что Дженнет тоже заражена этим поверьем.

— Если ее обвинят в колдовстве, что будет с Сенарой?

Дженнет встревожилась.

— Тогда обвинят в колдовстве и ее дочь, — продолжала я.

— Но она же еще совсем крошка!

— А какое им до этого дело? Если заберут одну, заберут и другую.

Лицо Дженнет приняло решительное выражение, как бывало всегда, когда нужно защитить ребенка.

— Это все ерунда, — с жаром возразила она. — Было кораблекрушение, и Мария — с того корабля, и это просто совпало с Хэллоуином.

Я поняла, что говорила с ней правильно. Я была уверена, что Дженнет подействует на остальных, но она не смогла совсем уж рассеять подозрения. Мария появилась в ночь Хэллоуина, а для людей, которые верили в колдовство, это было важно.

Март был необычайно теплым, и весна в том году была ранняя. Маргаритки и одуванчики окрасили луга в белый и золотой цвет. Я унаследовала любовь к цветам от бабушки и всегда радовалась, когда они появлялись. В это время года я обычно выезжала в поля в поисках диких нарциссов и анемонов, а также пурпурно-синих цветов ползучей ивы, о которых я слышала от матушки. В этом году было по-другому. Выехав, как всегда, в луга, я думала о будущем Марии, о том, что будет с ней и ее дочерью, ибо не могли же они бесконечно оставаться в нашем доме.

«Куда они пойдут? — думала я. — Мария — испанка, но как она доберется до Испании? Может быть, она могла бы доплыть на одном из кораблей отца? Но поскольку наши страны враждуют, это нелегко организовать. Думаю, со временем Мария нам все скажет.

Она уже пять месяцев живет у нас. Конечно, если бы не ребенок, она не осталась бы так долго».

Я удивлялась, почему Колум не замечал ее присутствия. Мария считалась нашей гостьей, но, должна признать, временами она вела себя как хозяйка дома. По своему характеру Колум не мог стерпеть такого, но после первой вспышки гнева никакого продолжения не последовало. У меня не выходило из головы предостережение Эдвины, потому что ее предсказания часто сбывались.

Однажды в чудесный мартовский день, возвратившись с одной из прогулок, я оставила лошадь в конюшне и, проходя во двор через узкую арку, услышала голоса. Я остановилась, узнав Колума и Марию. Это так удивило меня, что я встала как вкопанная. Я не могла их видеть, как и они меня, но голос Колума с его глубоким тембром был слышен хорошо.

Они ссорились, и я чувствовала скрытый гнев в голосе Колума.

— Убирайся! — говорил он. — Я не потерплю тебя под своей крышей! Убирайся, и забирай свое отродье!

Она засмеялась. Это был грудной смех, полный злобы и ненависти. Она говорила, запинаясь, но суть ее замечаний была понятна.

— Ты в долгу передо мной, до тех пор, пока я этого желаю! Ты погубил наш корабль… Ты… ты — убийца! Ты взял наш товар, ты взял наши жизни… Я живу, мой ребенок живет, поэтому ты должен нам все, что нам понадобится.

— Я ничего тебе не должен.

— Подумай, хозяин замка! Я уйду отсюда и расскажу…

— Ты расскажешь… что ты расскажешь?

— Как ты разбогател…

Я отпрянула в тень. От страха тошнота подступила к горлу. Я подумала о тех штормовых ночах и о людях, возвратившихся в Морскую башню.

— Кое-что я помню, — продолжала Мария. — Корабль, огни, большие камни… в море. Огни должны были предупредить нас об опасности, но их там не было. Я знаю, что ты делаешь. Ты заманиваешь корабль на камни и грабишь его.

— Кто поверит этой чепухе?! — воскликнул он.

Она опять засмеялась.

Я не могла оставаться на месте: в любую минуту Колум мог прийти со двора и увидеть меня, подслушивающую. Я повернулась и побежала прочь. Я не могла сказать, что это было для меня ударом. Эта мысль уже поселилась во мне… с того момента, как я увидела людей с фонарями, а может быть, и раньше.

Значит, вот что он делал. Он посылал своих людей с фонарями, они уезжали за несколько миль, чтобы огнями якобы указать, где был замок Пейлинг и «Зубы дьявола», как раз перед ним, и, думая избежать предательских камней, корабли шли прямо на них.

Это была дьявольская выдумка, и Колум делал это, чтобы захватить груз и продать его. Сколько кораблей они погубили таким образом?

Я вспомнила пять штормовых ночей, когда он занимался этим делом. Не каждый раз, конечно, ему удавалось поживиться, но то, что он вообще мог делать это, привело меня в ужас и изменило мое отношение к нему.

Я не знала, что делать. Он был мне мужем, отцом моих детей, но его профессия — если это можно так назвать — ужасала меня.

Я глупо сделала, что пришла в спальню, ибо почти сразу же дверь распахнулась и появился Колум, красный от гнева после разговора с Марией. Я не могла молчать:

— Я только что поднялась сюда. Я была во дворе и слышала, что говорила тебе Мария.

Он с удивлением посмотрел на меня. Глаза его сузились.

— Я знаю, что это правда. Колум, это ужасно!

— И ты тоже! — сказал он. — Ну хватит, мне хочется наказать вас обеих.

— Она права: ты заманил корабль, на котором была Мария, на камни ради его груза. Случайно ей удалось спастись. Я…

— И ты привела ее сюда. Если бы я знал, что ты сделаешь…

— Да, ты бросил бы ее обратно в море, потому что 1Ы такой человек. Для тебя человеческая жизнь — ничто, ты пренебрегаешь ею, если она стоит на твоем пути. Меня тошнит, когда я думаю об этом.

— Тогда, мадам, вам лучше привыкнуть к такому состоянию. Если я женился на трусливой женщине, то помоги ей Бог, ибо я заставлю ее подчиниться мне и держать рот на замке! — Он вдруг подошел ко мне и схватил за руку. — Ты кому-нибудь говорила об этом? Может быть, своей матери?

— Как я могла сказать ей? Ей будет противно, и она будет настаивать, чтобы я вернулась домой. Он отпустил мою руку.

— Дом твой здесь, и, клянусь Богом, ты останешься в нем, пока я хочу этого. Что же до презрения твоей матушки, то я не верю, что твой отец так уж чист. Интересно, сколько испанцев убил он?

— Мы всегда воевали с Испанией.

— Они умирали, потому что была война или потому, что у них было золото и драгоценности? Ответь мне.

Я знала, что он говорил правду, и знала, что моя мать, честная и добрая, оставалась с отцом и по-своему любила его, несмотря на то, что руки у него были в крови.

Я хотела уйти, побыть одной, подумать, спросить себя, что хотела я сделать, ибо не была уверена в себе. Я хотела быть с Колумом. Я должна была признать, что он удовлетворял мои чувства: когда мы были вместе, я обо всем забывала. Его сила, его власть над всем и всеми в замке — в такие минуты я чувствовала, что хотела подчиняться, я принимала его грубую любовь, она удовлетворяла часть моей натуры. Но когда его не было со мной, когда я думала о нем, во мне возникало отвращение и я хотела вернуться в Лайон-корт. Я хотела поговорить с кем-нибудь и понять себя. Поговорить с матушкой я не могла, потому что то, что я скажу ей, обеспокоит ее. Она не захочет, чтобы я продолжала жить с человеком, который заманивал людей в ловушку и убивал ради выгоды, но все-таки она же продолжала жить с отцом?

Это был жестокий мир. Однажды матушка сказала:

«Был ли порок в прошлом? Будет ли он в будущем? Мне трудно примириться с неистовством этого времени. Может быть, я родилась не в том мире?»Я вспомнила эти слова и спросила себя: «А я?»

Колум внимательно смотрел на меня. Его черные глаза зажглись страстью, как в первые дни нашего знакомства.

Он снова крикнул:

— Ответь мне!

— Поступки других людей к тебе не относятся, — сказала я.

— Разве? Ты очень хорошего мнения о своем отце. Я настаиваю, чтобы ты была такого же хорошего мнения и о своем муже!

— Ты не можешь влиять на мнения людей.

— Увидишь! — сказал он. Потом подошел ко мне ближе и взял за плечи. — Теперь ты знаешь, чем я занимаюсь. И что ты предлагаешь сделать?

Я молчала, а он продолжал:

— Я скажу тебе, и ты это примешь. Ты будешь помогать мне во всем, что делаю я, как и полагается хорошей жене.

— Я никогда не буду помогать тебе… убивать. Он с силой тряхнул меня:

— Хватит! Корабль же тонет, и я имею такое же право на груз, как и любой другой.

— Корабль, которому помогли затонуть?

— Разве я виноват, что капитан не знает, как вести корабль?

— Да, если ты намеренно сбиваешь его с пути! Да, ты виноват, что лишил жизни бесчисленное множество людей, чтобы разбогатеть на их имуществе.

— Хватит, глупая! Почему ты должна была спасти эту женщину?

— Потому что я — не ты… убийца! По крайней мере, были спасены две жизни против тех, которые отобрал ты.

— А не слишком ли ты добродетельна, чтобы оставаться под этой крышей?

— Да, я бы хотела вернуться домой.

— Уйти от мужа и детей?

— Я бы взяла детей с собой. Он засмеялся:

— Никогда! Ты думаешь, я разрешу им покинуть этот дом? Или тебе? Они будут воспитаны так, как я пожелаю.

— Ты сделаешь убийцу из моего сына.

— Из моего сына я сделаю мужчину!

— Я заберу дочь и уеду.

— Ты оставишь свою дочь здесь и останешься сама. Есть один урок, который, я надеялся, ты уже выучила к этому времени: господин здесь — я! Твой господин и господин твоих детей. Ты же не подчинилась мне, когда привезла сюда эту женщину.

— Ты не отдавал приказа, чтобы ее не приводили… господин, — добавила я с сарказмом.

— Потому что я ее не видел. Она не принесет тебе добра, будь уверена в этом.

— Я тогда не думала об этом. Она была в беде, и я, как любой нормальный человек, спасла ее.

— Ты дура, жена, и не сомневаюсь, что будешь жалеть о своей глупости. Потому что она такая, какая есть…

— Я хочу остаться одна, хочу уйти.

— Ты останешься здесь, я не отпущу тебя! Сними амазонку!

— Я не хочу!

— А я хочу! — Он сорвал с меня шляпу и бросил на пол, потом схватил за волосы и с силой потянул — это было уже знакомо мне. Я чувствовала, как страсть разгоралась в нем, но в ней появилось что-то новое, как я уже потом поняла. Он хотел преподать мне урок: я должна была запомнить, что я принадлежала ему, что я должна уступать ему, когда и где он захочет. И часто так происходило, когда я в чем-либо оказывала ему сопротивление. Это был его способ подчинять меня себе, и он был эффективен, потому что вызывал во мне желание, совпадающее по силе с его желанием, что свидетельствовало о моей чувственности, о которой я не подозревала до встречи с ним.

И вот сейчас я говорила ему о своем отъезде, а он доказал мне, что я хотела его так же сильно, как он меня. Я не могла обойтись без него, как и он был в этом отношении доволен мной. Было все, как раньше — только с этой разницей. Наверное, мне следовало это понять, но, как и все важное в этой жизни, я осознала это позже.

Мария осталась с нами. Ее положение в доме изменилось, и она вела себя как гостья. Она обедала с нами, и ее дочь находилась в детской вместе с нашими детьми.

Я не знала, как это получилось. Колум и я редко обедали одни, но когда это было, нам подавали в комнату, которую я называла «зимней гостиной», как в Лайон-корте, — небольшую уютную комнату, в которой обычно обедали вместо большого зала, где собирались все домочадцы. Иногда, конечно, мы обедали в зале, если были гости, что было довольно часто, и по праздникам — тогда, естественно, Мария была с нами. Но странным было то, что, когда мы обедали в зимней гостиной, Мария тоже была с нами. Я не могла понять, почему Колум мирился с этим?

Я догадывалась, что могли быть две причины: или совесть беспокоила его, во что трудно было поверить, или Мария каким-то образом угрожала ему. Трудно было даже вообразить, что он мог позволить кому-нибудь угрожать ему, но она обвинила его в том, что он был убийцей. Он отвечал за смерть ее мужа — я была уверена, что она путешествовала со своим мужем, — и может быть, даже чувствовал, что должен загладить свою вину.

После последнего бурного объяснения Колум почти не отпускал меня от себя. Казалось, он поставил себе целью во что бы то ни стало заставить меня принять его таким, каков он есть. Вскоре после той сцены он сказал мне, что, если я попытаюсь оставить его, он приедет в Лайон-корт и заберет меня, даже если ему придется убить моего отца.

Он сказал:

— Не подстрекай меня, жена, никогда не делай этого! Гнев мой будет ужасен! Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы получить удовлетворение. Разве ты в этом еще не убедилась?

— Начинаю убеждаться, — сказала я.

— Тогда будь хорошей женой, ни в чем мне не отказывай, и я о тебе позабочусь. Я хочу еще детей, дай их мне!

— Вряд ли это от меня зависит.

— Ты дала Коннелла в первую же ночь. Это было потому, что мы созданы друг для друга, ты отвечала мне.

— Как я могла, когда ты чем-то опоил меня?

— Тем не менее это так, и именно тогда я решил, что сделаю тебя своей женой.

— Я думала, что в этом немалую роль сыграло мое приданое.

— Это пришло потом, но в ту первую ночь я принял решение. И посмотри, как скоро у нас появилась и наша дочь, но с тех пор ты все время бесплодна. Почему?

— На этот вопрос должна ответить высшая сила.

— Это не так: ты ускользнула от меня, ты стала критиковать меня. Я этого не потерплю. Осторожнее, жена!

— Чего мне остерегаться?

— Вызвать мое неудовольствие. Ты должна продолжать угождать мне.

Что он имел в виду? Меня удивили его слова о том, что я ускользнула. Неужели в тот первый год нашего брака я любила его не только физической страстью, которую так остро ощущала в себе, или мои чувства к нему были глубже? Может быть, я создала себе фальшивый образ? Видела в нем мужчину, которого хотела видеть? Но я не могла больше так делать.

И он разрешил Марии присоединиться к нам. Эти трапезы втроем были мучением. Колум и я разговаривали через силу, а Мария задумчиво следила за нами, почти не вступая в разговор. Это не могло дольше продолжаться. Что-то должно было случиться, и вдруг я поняла.

Я поймала его взгляд, устремленный на нее так, как на меня в ту памятную ночь, когда я впервые увидела его в «Отдыхе путника». И мне вдруг стало очень тревожно.

Я очень хорошо понимала их. Они играли в какую-то игру. Мария была надменна, отчужденна, презирала его; Колума же сводило с ума ее отношение. Это было что-то вроде репетиции того, что было между нами.

Однажды она осталась в своей комнате, послав служанку сказать, что почувствовала недомогание. В тот вечер мы ели одни и Колум был так угрюм, что за все время едва обронил пару слов.

Мария взяла для себя одну из лошадей, а я дала ей амазонку. Потом я засадила белошвейку за работу, чтобы она сшила для нее новые платья. Это было еще вначале, когда я жалела ее и хотела возместить зло, причиненное моим мужем. Мария принимала все без колебаний. Она сама придумывала фасоны и сидела с белошвейкой, когда та работала. Когда платья были готовы, они оказались очень красивыми: фасоны были незнакомые, чужестранные. Мария ходила в них грациозно, держа себя гордо, как королева. Казалось, чем больше проходило времени, тем красивее она становилась. Она любила солнце, в жаркие дни уезжала из замка и иногда подолгу не возвращалась.

Колум продолжал молча наблюдать за Марией, но перестал о ней говорить со мной. Когда у нас был какой-нибудь праздник, она присоединялась к нам. Она сидела за столом на возвышении, и, даже если Колум и я были в центре стола, незнакомый человек мог бы принять ее за хозяйку дома.

В манерах Марии было что-то самодовольное, будто втайне она забавлялась. Один из соседей-сквайров влюбился в нее и умолял выйти за него замуж. Она ничего определенного ему не ответила, а он все придумывал предлоги, чтобы посетить нас.

— Молодой Мэдден опять здесь, — говорил Колум. — Бедный влюбленный дурак! Неужели он думает, что она согласится?

Однажды я сказала:

— Колум, сколько еще она будет здесь оставаться? Он сердито обернулся ко мне:

— Я думал, это твое желание, чтобы она осталась. Разве не ты так стремилась возместить мою жестокость?

— Да, но она же не принадлежит этому дому — или принадлежит?

— Кто знает, какому месту он принадлежит? Когда-то ты не принадлежала этому дому, теперь ты здесь.

— Но ведь это совсем другое, я — твоя жена.

— Помни это, — мрачно сказал он.

Это было странное, длинное лето. Жара стояла невыносимая. Море было спокойное, как озеро, и из окон башни похожее на шелковую скатерть, светившуюся голубым и серым светом. Оно тихо журчало, омывая стены замка. Я часто смотрела на острые «Зубы дьявола», выглядывающие из воды, и темные остовы разбитых кораблей. Интересно, о чем думала Мария, когда видела из окна останки «Санта Марии»? Думала ли она о муже, потерянном для нее навсегда? Неизвестно. Она скользила по замку с отсутствующим взглядом, и никто не мог сказать, о чем она думает.

Колум изменился. Он часто говорил о том, чтобы у нас еще был ребенок. Что случилось со мной? Почему я не беременела? Его отношение ко мне изменилось, вспышки страсти перестали быть стихийными, и я знала, почему.

Мне недоставало матушки. Я хотела, чтобы она были со мной в июне — я написала ей, попросив приехать. Наверное, в моем письме была скрытая мольба, потому что она немедленно ответила, сообщив, что уже планирует свой приезд. Я почувствовала облегчение, решив довериться ей. Я знала, что это не понравится Колуму, но мне было все равно — мне надо было с кем-то поговорить. Но матушка не приехала: у Дамаск была лихорадка.

«Когда она поправится, мы приедем, моя дорогая Липнете, — писала она и сообщала мне домашние новости. Отец возвратился из второго плавания, которое тоже было успешным, они даже не потеряли ни одного корабля. Приезжали Лэндоры, и все разговоры были только об успехе дела.

« Сынишка Фенимора — его гордость, — сообщала мне мать. — Его назвали Фенн, он, кажется, на месяц старше нашей маленькой Тамсин «.

Прочитав ее письмо, я ясно представила себе большой зал в Лайон-корте, отца во главе стола, рассказывающего о своих плаваниях, матушку, то и дело пререкающуюся с ним. Думая о своих родителях, я успокаивалась. Я считала, что Колум и я похожи на них. Их брак выдержал испытание временем: они не могли быть счастливы друг без друга. Я дала тебе слово, может быть слишком горячо, что у нас с Колумом будет так же.

Я смотрела, как Мария направлялась к конюшне. Она шла, грациозно покачиваясь. Когда же она села на лошадь, то стала похожа на богиню из греческого мифа. Даже смущало, что так много красоты заключено в одном человеке.

Я не знала, куда ездила Мария во время своих длительных прогулок, это была тайна. Тайна всегда окружала Марию.

Наступил душный июль.

— Будет гроза, — говорили люди, знающие приметы, но они ошиблись: жара не спадала, дождя не было.

Какая разница, идет ли дождь или светит солнце? Погода не могла изменить странную атмосферу в замке.

Потом пришел август — жаркие ночи, когда мы отдергивали полог, чтобы дать доступ воздуху. Коннелла ужалила оса, и я лечила его снадобьем, которое дала мне Эдвина. Как я хотела бы увидеть Эдвину! Я ее помнила, как она сказала, что в доме было что-то нехорошее. Зло. Да, это было зло, это точно. И в глубине моего сердца был ответ: это зло принесла женщина из-за моря.

Я проснулась ночью. Было очень жарко, Колума не было. Сколько раз я просыпалась и видела, что его нет рядом! Я подошла к окну и посмотрела на море. Оно было спокойное и тихое. На поверхности воды лежала лунная дорожка. Отчетливо были видны кончики» Зубов дьявола «. На горизонте не видно было ни одного корабля.

Повинуясь тревожному чувству, я завернулась в халат, открыла дверь и вышла в коридор. Было темно, так как там не было окон, чтобы впустить лунный свет. Я вернулась в комнату и зажгла свечу. Я знала, куда иду, и, если я увижу то, что ожидала, что я сделаю? Я уеду к матушке, я тайком уеду из дома и возьму детей с собой. Или напишу ей, что ей обязательно надо приехать, потому что она нужна мне не меньше, чем Дамаск. Дамаск уже поправлялась, матушка могла приехать и должна это сделать.

Свеча отбрасывала свет на каменные стены. Я стояла у Красной комнаты, держа руку на задвижке, но не могла заставить себя открыть дверь. Я представляла их вместе. Наверное, это было, как у нас, потому что она околдовала его.

Почему я сказала это слово? Околдовала? Это было не так, не было никакого колдовства. Мария была красивая, чувственная женщина. Колум тоже был сладострастный мужчина. Он желал ее, как когда-то меня, и разве я не знала, что он ничего не потерпит на пути к тому, чего хочет?

Комната духов и теней. Бедная Мелани, она страдала здесь! И если он пришел сюда к Марии, что думала об этом бедная печальная тень Мелани? Правда ли, что иногда несчастные люди приходили сюда, как говорили слуги? Каким образом они надеялись вновь обрести толику счастья? Или они хотели отомстить тем, кто заставил их страдать?

Как это похоже на Колума — быть с Марией в этой комнате, на той самой постели, где умерла Мелани… Точно так, как меня заставил быть с ним в этой комнате. Я помню, что тогда его страсть была вызвана не только желанием быть со мной, но и необходимостью доказать духу Мелани, если он существовал, что он в грош его не ставит. Казалось, для страсти Колума всегда требовался двойной повод.

Я открыла дверь. Полог был отдернут, луна бледным светом освещала постель: она была пуста. Мне стало стыдно, и я на цыпочках ушла в свою спальню, легла на кровать, но Колум так и не пришел ко мне. Странно, что в эту лунную ночь их обоих не было дома.

Был уже сентябрь, а жара все держалась. Мне нужно было видеть матушку. Я сказала Колуму, что или она должна приехать, или я поеду к ней. Он не ответил мне. Мысли его были где-то далеко.

В летние месяцы на море не было никаких происшествий. Колум надолго уезжал куда-то один, и часто его не было по несколько дней. Он никогда не говорил мне, где он был. Мария была в замке — спокойная, задумчивая, а глаза чему-то улыбались.

Вернулся Колум из одной своей поездки. Был сентябрь — почти год прошел с той ночи, как я спасла Марию. Сенара уже стала большой, глазки ее светились, когда я входила в детскую. Интересно, как ома встречала Марию? Но та редко приходила: она родила дочь и передала ее нам, будто заботиться о ней был наш долг.

Скоро осень. В конце октября вновь будет Хэллоуин. Во время прогулок я видела, как птицы собирались в стаи перед отлетом в теплые страны. Сорокапуты, козодои, пеночки, кулики покидали нас. Только всегда преданные нам чайки останутся, чтобы кружить над нашими берегами, издавая печальные крики.

Я сказала Колуму:

— Я написала матушке, что давно не видела ее и настаиваю на ее приезде.

Он в упор посмотрел на меня. Глаза его были холодны.

— Я не хотел беспокоить тебя, но в Плимуте эпидемия чумы.

— Чума! Тем более она должна немедленно приехать к нам.

— Нет, она этого не сделает. Ты думаешь, я позволю моим детям заразиться? Может быть, она больна?

— Вряд ли больна она, но может болеть кто-нибудь рядом, а болезнь распространяется, как лесной пожар. Ты не должна ехать туда.

— Я так хочу увидеть ее!

— Ты говоришь, как капризный ребенок, а ты должна думать о своем доме. Ни мать сюда не приедет, ни ты туда не поедешь. Я не допущу, чтобы опасность грозила замку.

Я беспокоилась о матушке, но пришли письма. Мать сообщала, что болезнь скосила многих по соседству. Она боялась, что Дамаск заболела, но оказалось, что это вновь была лихорадка. Мать писала, что неразумно сейчас ей ехать сюда или мне ехать к ней.

« Я часто буду писать, мое милое дитя, — писала она. — И пока все не утихнет, мы должны будем довольствоваться письмами «.

Она прислала мне пару чулок, таких я никогда не видела. Искусство вязки было введено одним джентльменом из Кэмбриджа — это был преподобный мистер Ли.

Она писала:

« Посмотри, как они обтягивают ногу. Я слышала от моей матушки в Лондоне, что их носит только знать. У меня есть еще новости из Лондона. Некий мистер Джансен, изготавливающий очки, придумал инструмент, который приближает вещи, находящиеся далеко. Он называется телескоп. Интересно, что будет в следующий раз? В какие времена мы живем? Лучше бы они придумали какое-нибудь средство, предотвращающее эту ужасную болезнь, вспыхивающую каждые несколько лет, или лекарство, которое излечивает ее «.

Чтение ее писем было для меня хоть каким-то утешением, но я хотела поговорить с ней, рассказать о странной атмосфере, медленно окутывающей замок. Я была уверена, что все это связано с Марией, и Колум был в этом замешан. Любовники ли они? Если да, то тогда это многое объяснило бы.

И опять был Хэллоуин. Теперь погода изменилась: был дождь — легкая изморось, почти туман. Дженнет думала о чем-то. Интересно, что она знала?

— Уже год, как Мария пришла сюда. Это был длинный год, длинный, странный год, — сказала она.

Значит, Дженнет тоже это чувствовала.

— Маленькой Сенаре уже десять месяцев.

— Настоящая маленькая мисс, — сказала Дженнет, и взгляд ее смягчился, таинственное выражение исчезло. — Мне нравится видеть Тамсин с ней. Настоящая маленькая мама. Сенара уже знает, зовет ее. Честное слово, однажды она уже сказала:» Тамсин «.

Я была рада, что моя дочь добра к девочке. Это свидетельствовало о доброте ее характера, о том, что в ней не было ревности, ибо я знала, что Дженнет слишком балует Сенару. Как далек казался мир детской от того, что происходило в замке!

Наступил Хэллоуин. Темный, мрачный день — ветра не было. Туман висел над замком, окутывая башни, проникая в комнаты. Линия берега погрузилась в туман. Трудно будет кораблю, если он окажется у наших берегов. Ему не нужно будет ложных огней Колума, чтобы обмануться, он ничего не увидит сквозь туман.

Было тихо, холодно и темно. Я думала о яростном шторме в прошлом году. Интересно, вспоминала ли об этом Мария?

В ту ночь не было костра. Я спросила Дженнет, почему.

— Погода не для костра, — ответила она. Но вряд ли виновата была только погода. Многие слуги верили, что среди нас живет ведьма, и, может быть, боялись оскорбить ее?

Ночь Хэллоуина прошла спокойно, но утром мы обнаружили, что Марии нет. Кровать в Красной комнате была нетронута. Весь день мы думали, что она вернется, но она исчезла. Дни проходили за днями, и мы начали понимать, что она не вернется. Мария оставила нам Сенару как напоминание о той ночи, но сама ушла так же внезапно, как и появилась.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ В ЗАМКЕ

Какое это было странное время! Рождество пришло и ушло. Матушка не приехала к нам из-за угрозы болезни. В доме воцарилась тишина. Слуги шептались. Никто из них не хотел идти в Красную комнату.

Каждый день я ждала, что что-нибудь случится. Иногда я шла к той комнате и тихо открывала дверь, ожидая, что Мария возвратилась. Комната была пуста и молчалива, и все же я чувствовала чье-то присутствие. Была ли это Мелани, или что-то осталось от таинственной Марии?

Слуги были убеждены в том, что она ведьма. Она пришла и ушла в Хэллоуин. Я могла предположить, что это была тайная шутка Марии, ибо у меня всегда было ощущение, будто она смеялась надо всеми нами, полная презрения.

В первые дни я думала, что она вернется, что она сбежала с Джеймсом Мэдденом. Но вскоре это предположение было опровергнуто, когда он приехал в замок. До него дошло известие, что Мария исчезла, и он приехал удостовериться в этом сам. Я редко видела, чтобы человек был так убит горем. Во всяком случае, это доказывало, что она ушла не с ним. Месяц спустя он покончил с собой: его нашли повешенным в своей спальне. Когда мы услышали об этом, слуги в замке пришли в ужас. Теперь они уже совершенно уверились в том, что Мария была ведьмой.

Я сама не знала, считать ли ее ведьмой. Однажды я заговорила об этом с Колумом Он совсем не казался обеспокоенным ее исчезновением. Временами я даже думала, что он чувствовал облегчение, что она ушла. Без сомнения, она его привлекала, и, когда я думаю о той несравненной и странной красоте, я не удивляюсь: этому нельзя было противиться. У меня появилось какое-то теплое чувство к Колуму, меня это поразило. Я поверила, что она влекла его против его воли и что теперь, когда искушение пропало, он был рад.

С каждым днем все дальше уходил от меня ужас открытия образа жизни Колума. Можно ли было привыкнуть к таким вещам? Моя матушка привыкла, может быть, и я привыкала? Я думаю, что мы с ней женщины, которым абсолютно необходима физическая близость. Она приносила нам удовольствие, которое, как говорят, было отвратительно для женщин утонченных. Колум мог дать мне абсолютное удовлетворение, которое, как я знала, давала и я ему. Если бы не эти отношения, я должна была бы прийти в ужас от того, чем он занимался, — в действительности это так и было. И все же он был моим мужем: я не могла уйти от него, и он не отпустил бы меня, и, даже если бы я нашла способ это сделать, это означало бы, что я потеряю детей. Может быть, подавляя свое отвращение, я проявила слабость? Я, конечно, не была счастлива, и это омрачало мою жизнь, с другой стороны, я не могла уйти от него.

В течение этого года наша жизнь протекала в основном без перемен. Было одно или два кораблекрушения, но я старалась не думать о них. Во время штормов я лежала в постели за задернутым пологом и пыталась гнать от себя мысли о том, что происходило за стенами замка. Были один или два случая, которые привлекли мое внимание. Я знала, что у Колума были шпионы в разных чужестранных портах, и в английских тоже, которые сообщали ему, когда отплывают корабли с грузом. Он знал, каким маршрутом они пойдут и есть ли вероятность, что они окажутся вблизи нашего берега. Тогда он следил за ними, его люди дежурили на берегу, и, если погода благоприятствовала, он пытался заманить их на» Зубы дьявола «.

А я лежала, дрожа и говоря себе:» Ты сам дьявол, Колум! Ты жестокий и злой, и я должна забрать у тебя детей. Что будет с ними при таком отце?»Дочь — в безопасности, она была моей. Колум был горд, что она здоровенькая девочка, но она его не интересовала. Но мальчик был целиком его. Коннелл, теперь уже пятилетний мальчик, стал походить на отца. У него был свой пони, и отец брал его с собой на прогулки. Я видела, как Колум сидел верхом, а мальчик — у него на плечах. Коннелл демонстрировал неподдельное восхищение своим отцом, чего так жаждал Колум. Я думаю, что Колум любил сына больше всего на свете. Он поставил себе целью» сделать из него мужчину «, а это означало свою копию. И ему это удивительно удавалось. Мальчик приходил ко мне, только когда заболевал, что было очень редко. Тогда он становился обыкновенным ребенком, которому нужна мать. Колум же терпеть не мог болезни, хотя, если Коннелл хворал, он терял разум от беспокойства.

Моя маленькая Тамсин была совсем другой. Она была смышленым ребенком. Хотя она была на год и четыре месяца младше Коннелла, было заметно, что она умнее его. У нее был пытливый ум, она постоянно задавала вопросы. Внешне она была не очень хорошенькой: у нее был довольно курносый нос, не было отцовской смуглости, которую унаследовал Коннелл, кожа была золотистая, большие карие глаза, рот слишком большой, высокий лоб, но для меня она была великолепна.

В Тамсин всегда было желание защитить. Может быть, это было потому, что она чувствовала что-то в отношениях между мной и ее отцом и инстинктивно знала, что это было что-то нежелательное. Мне всегда нравилось, что, когда Колум был в детской, она всегда стояла рядом, готовая защитить меня. Вид этой маленькой решительной фигурки, готовой встать на мою защиту, глубоко трогал меня. Такое же отношение у нее было и к Сенаре, что свидетельствовало о необычной черте ее характера: она собиралась в будущем бороться за права других.

Был еще один обитатель нашей детской — Сенара. Когда ее мать исчезла, ей было десять месяцев от роду, и она быстро забыла ее. Во всяком случае, Мария никогда не играла важной роли в ее жизни, это Дженнет и я дали ей ту любовь и чувство безопасности, которые детям так необходимы.

Очень скоро стало ясно, что она будет красавицей. Волосы ее были такие же черные и шелковистые, как у Марии, глаза темные и миндалевидные, кожа, как лепестки магнолии, нос прямой идеальной формы, красиво очерченный рот. Будет ли она такой же красивой, как ее мать, об этом еще рано было говорить, но в ней была какая-то чистота, которой у Марии, я уверена, не было даже в колыбели.

Когда Мария исчезла и был разговор о том, что она видела, я боялась, что Сенаре будет причинен какой-нибудь вред. В конце концов, она была ребенком ведьмы. Некоторые слуги не хотели даже подходить к ней, и я серьезно поговорила об этом с Дженнет.

— Дженнет, ты всегда должна сообщать мне о том, что говорят слуги. Что они думают об уходе Марии?

— О Хэллоуине, когда она пришла. Это что-то значит, нельзя отрицать.

— Они говорят, конечно, что она ведьма?

— Она и есть ведьма, госпожа. Вспомните, как она появилась, и где она теперь?

— Мы знаем, как она появилась: корабль, на котором она плыла, потерпел крушение. Куда она ушла — неизвестно, люди часто уходят, не сказав никому ни слова.

— Например, к любовнику, — сказала Дженнет, облизнув губы. — Она могла околдовать мужчину. А что?..

Я остановила ее. Я знала, она собирается сказать, что Мария околдовала хозяина. Язык Дженнет всегда бежал впереди нее.

— Меня беспокоит Сенара, Дженнет.

— Сенара! — Материнские чувства Дженнет» ощетинились»— Что может случиться с Сенарой?

— Как с ее здоровьем? Ты для нее как мать.

— Когда держишь ребенка на руках, госпожа, чувствуешь себя молодой.

— Последи, чтобы ей не причинили вреда.

— Что может случиться с малышкой… еще?

— Скажут, что она ребенок ведьмы.

— Они не причинят вреда ребенку.

— На всякий случай, Дженнет, не отходи от нее.

— Боже мой, госпожа, никто не посмеет тронуть эту крошку, пока я там!

— А в те ночи, когда ты в Морской башне со своим любовником?

Дженнет покраснела, как школьница.

— Да, это так, — призналась она, — но есть ведь эта девица, Эми. Я ей сказала: если что-нибудь случится с моими детьми, я переломаю тебе все кости. Ведь там еще есть маленькая Тамсин, она присмотрит за Сенарой. Они спят рядышком, Тамсин всю ночь держит ее ручку в своей. Если она плачет, Тамсин успокаивает ее — настоящая маленькая мама. Нет, с Сенарой ничего не случится!

— Следи за разговорами, Дженнет. Люди могут довести себя до истерии, а колдовство — это один из поводов. Мария ушла. Если она ведьма, она еще наметила себе жертву.

— И как раз вовремя, — сказала Дженнет. — Я чувствовала в ней чары.

Я знала, что она подумала о Колуме. Дженнет, разбиравшаяся в мужчинах, чувствовала растущее напряжение в его отношениях с Марией.

Итак, время шло, и, хотя слуги отказывались входить в Красную комнату и крестились, проходя мимо, я была уверена, что на кухне стали меньше говорить о колдовстве.

Матушка приехала только в августе. Было замечательно вновь увидеться с ней. Я подробно рассказала ей об исчезновении Марии, и она осталась довольна, что та ушла.

— Такая женщина — лишнее беспокойство в семье, — сказала она.

Она любила детей, а Тамсин была ее любимицей. В моей серьезной девчушке было что-то притягательное.

У матушки были все последние новости из Лондона, где, как она сообщила мне шепотом, умерло от чумы двадцать восемь тысяч человек.

— Эти ужасные эпидемии! — вздохнула она. — Неужели конца им нет? Хоть бы нашли какое-нибудь средство, чтобы остановить их. Ты должна приехать в Лайон-корт и привезти детей с собой. Отец жалуется, что редко тебя видит.

— Ему следовало приехать сюда с тобой.

— Он всегда в походе или готовится к нему.

— Он ладит с Лэндорами?

— Насколько можно ожидать от него. Ты же знаешь своего отца, с ним нелегко работать, он все хочет делать по-своему.

— А Фенимор?..

Матушка внимательно посмотрела на меня. Она чувствовала, что что-то изменилось в замке, и, наверное, думала, не жалею ли я о своем замужестве? Я не была уверена, могу ли я честно сказать, что жалею. Я могла признаться себе, что временами я думала о Фениморе Лэндоре, с его мягким, добрым лицом, с его идеализмом. Он хотел сделать мир лучше, а Колума мир не интересовал, его привлекала только выгода. Теперь я вновь стала думать, какой могла бы быть моя жизнь, если бы я не отправилась в ту поездку и не встретила Колума? Лучше бы я вышла замуж за Фенимора, у нас тоже были бы дети, и я делила бы свое время между Тристан Прайори и Лайон-кортом и была бы счастлива спокойной, надежной и мирной жизнью.

Жалела ли я? Временами да, но тогда мои дети не были бы Коннеллом и Тамсин, а если у тебя уже есть любимые дети, как можно желать, чтобы у тебя были другие дети, которые, конечно же, были бы другими, от другого отца?

— Фенимор все так же полон энтузиазма. Он всем сердцем верит в свой проект, а теперь и твой отец тоже. Они вместе построили новый корабль и назвали его «Лэндор Лайон». В начале будущего года он отплывет в Ост-Индию.

— А его сын?

— Фенн в Тристан Прайори, со своей матерью.

— Ты иногда видишь их? — спросила я.

— О да, конечно.

Я хотела бы знать, как выглядит жена Фенимора, был ли он счастлив и думал ли когда-нибудь обо мне? Конечно, это было тщеславием, но лучше для нас обоих, если мы не будем думать друг о друге.

— Есть ли у него еще дети?

Кроме Фенна есть еще девочка.

— Как ее назвали?

Матушка замялась, но потом сказала:

— Мелани.

— В память сестры Фенимора? Наверное, они счастливы?

— Да, это спокойная семья. Конечно, Фенимор много времени проводит в море, как твой отец, Карлос и Жако. Ромелия очень скучает без Пенна, ведь он тоже плавает с отцом.

— Я рада, что торговля оказалась успешной.

— Тебе повезло, что твой муж не ходит в море, Линнет. Когда они все уходят, неизвестно когда они вернутся и вернутся ли вообще.

Я молчала, думая о Колуме, сражавшемся с волнами в своей лодчонке, заманивая людей на смерть ради их груза. И я уже готова была рассказать об этом матушке, но, как и раньше, промолчала.

Время проходило. О Марии уже не вспоминали. Я часто задавала себе вопрос, думает ли Колум о ней? Матушка приезжала ко мне, но, когда я говорила, что хочу погостить у нее, он возражал: наверное, думал, что я не вернусь обратно. Всегда находились оправдания, чтобы не разрешить: то он слышал, что на дорогах грабители, а у него не было свободного времени, чтобы сопровождать меня. То он хотел взять Коннелла с собой, но не знал еще, когда поедет. Да и как я могла поехать с тремя маленькими детьми? Всегда был какой-нибудь предлог, и я должна была ждать, когда он сможет поехать со мной.

— Бродяг и грабителей выгоняют из больших городов. И куда они идут? В сельскую местность. Их так много развелось в городах, что мэр Лондона и Звездная палата намерены очистить от них столицу. Они постоянно попрошайничают и всем надоедают, их даже вешают в Лондоне как предупреждение, чтобы все видели. Что им остается? Идти в деревню. Они попрошайничают на дорогах, и, если им не подашь, они возьмут у тебя сами, а может быть, и убьют. Ты думаешь, я позволю моим детям отправиться в поездку в таких условиях?

Он был прав, ибо матушка писала, что она слышала, будто в Лондоне попрошаек вешали по приказу судей.

Итак, мы не поехали в Лайон-корт, хотя матушка приезжала к нам. Правда, она путешествовала под охраной слуг, которые могли расправиться с любыми грабителями. Я предложила Колуму поехать таким же образом, с охраной, но он не хотел и слушать.

Однако в Рождество Колум согласился отправиться в Лайон-корт, и мы приехали с тремя детьми, Дженнет, еще двумя женщинами и четырьмя грумами. Отец был очень рад нас видеть, особенно детей. Ему понравился Коннелл, как он стоял, расставив ноги, подражая деду и отцу. Я вздыхала про себя, потому что знала, что он будет совсем не похож на них. Они тоже это чувствовали, но это им нравилось. Отец взял его на свои корабли, ему хотелось, чтобы из Коннелла получился моряк. Я это поддерживала, мне тоже хотелось, чтобы он пошел по стопам моего отца, а не своего. Тамсин же была любимицей моей матушки, а мне приятно было, что моя маленькая дочка следила, чтобы и Сенара не оказалась без внимания: там, где была Тамсин, была и Сенара.

Сенаре было три года, она была не по летам развитая и, конечно, красивая — прямо писаная красавица. Отец внимательно смотрел на нее и кивал головой. Мне казалось, что он считает ее побочной дочерью Колума. Он внимательно выслушал историю о Марии, как ее вынесло на берег, как ее принесли в замок, где она родила девочку. Я видела огонек в его глазах, когда он смотрел на Колума. Это означало, что он понял, каким способом Колум ввел в семью еще одного своего ребенка. Он не стал бы так думать, если бы видел эту бедную полумертвую женщину, которую я нашла на берегу. Но его глаз знатока быстро оценил внешность Сенары.

— Она будет красавицей, эта малышка, — проговорил он и закашлялся от смеха. Ему нравилось думать о грехах других мужчин, думаю, это позволяло ему считать и свои в порядке вещей.

Я помню горячий спор в то Рождество. Отец изливал свой гнев на испанцев, как делал это в дни моего детства. Он задыхался от гнева, когда говорил о десанте, который они высадили в июле на Пензанс.

— Черт возьми, эти доны совершают набеги на наши берега. Они забыли, что мы их выгнали с моря?

— Разве? — изумилась матушка. — Если это так, как им удалось добраться до Пензансе?

— Наше побережье! — захлебывался от возбуждения отец. — Что ты скажешь на это, зять? Считаешь ли ты, что мы должны сесть на корабли и гнать их?

— Я так думаю, — сказал Колум.

— Торговля! — фыркнул отец. — Она хороша, когда мы покончим с донами. Но до тех пор, пока у них хватает наглости совершать набеги на наши берега, нам остается только одно — действовать на их берегах.

— Вы нанесете им больше вреда, если лишите их торговли, — сказала матушка.

— Нанесете вред! — взорвался отец. — Да я убил бы их всех, вышвырнул бы с моря!

И он уже был за то, чтобы вывести свои корабли из торгового предприятия и пойти войной на Испанию.

— Мы еще не покончили с испанцами! — рычал он. — Черт возьми, когда же они получат хороший урок?

Колум и отец говорили об испанцах с отвращением. Отцу нравился Колум, только он не мог понять, почему Колум не был моряком?

— Хотел бы я найти золотую жилу, как сэр Уолтер Рейли, — сказал Пени.

— Он ее еще не нашел, — напомнила ему матушка. — Но он просто обязан, если захочет вернуть расположение королевы, которое потерял, соблазнив одну из ее фрейлин.

— Бедный Рейли! — сказал отец. — Не сомневаюсь, она попросила, чтобы ее соблазнили. По-моему, ни одну женщину нельзя взять против ее воли.

— Вы, мужчины, воображаете себя неотразимыми, — сказала матушка, — но иногда вам попадаются жертвы, не расположенные к вашим ласкам.

Глаза отца устремились на матушку, подавляя веселье. Я подняла голову: Колум смотрел на меня. Я подумала, что хотела бы остаться здесь, со своими детьми навсегда, тут я чувствовала себя в безопасности.

Эдвина и ее сын были, конечно, с нами. Карлос был в море, и в такое время она обычно жила в Лайон-корте. Матушка знала, как Эдвина могла сильно беспокоиться, а при ее странном даре она всегда боялась, что та увидит какую-нибудь беду.

Эдвина заговорила со мной, когда мы оказались одни.

— Сейчас я спокойна за тебя.

— Почему ты раньше беспокоилась обо мне?

— У меня было тревожное чувство, что в замке что-то нехорошее. Помнишь, я говорила тебе?

— Да, помню. Это имело отношение к Марии, но она исчезла, ты знаешь, так же внезапно, как появилась.

— Это было странное чувство… смутное, хрупкое. Теперь я чувствую себя… немного спокойнее.

— Значит, мне ничего не грозит? — с чувством сказала я.

Эдвина ответила:

— Как будто зло, которое угрожало, пока отступило, но больше ничего не могу сказать.

Конечно, это было влияние Марии. Я часто удивлялась, что с ней сталось? Она ушла, ничего не взяв с собой. Это было очень странно. Эдвина обняла меня.

— Будь осторожна, Линнет! — сказала она. И я подумала, может быть, она еще тревожится за меня?

Тот год прошел, почти ничем не отмеченный. Я была рада, что, кажется, о Марии забыли — так было лучше для Сенары. Красная комната все еще оставалась «комнатой, посещаемой призраками», но имя Марии упоминалось уже редко.

Сенара росла и превращалась в обычную маленькую девочку, с той только разницей, что была исключительно красива. Дружба между Тамсин и ею стала еще более заметна: Сенару, склонную к непослушанию, могла призвать к порядку только Тамсин.

Я проводила много времени в детской, учила детей, потому что это было уже необходимо. Я, конечно, была пристрастна, но сообразительность моей дочери доставляла мне истинную радость. Ее ласковая натура пленяла меня, и больше всего — покровительственная черта характера, так заметная в отношении ко мне и Сенаре.

Я пыталась выбросить из головы свои сомнения и страхи в отношении Колума. У меня были дети, моя матушка жила не так далеко от меня (я знала, как она страдала оттого, что между нею и ее матерью было такое большое расстояние), поэтому я сказала себе, что у меня все-таки есть за что благодарить судьбу.

Если бы я не знала о том, чем занимается Колум, я была бы счастлива все эти годы. Потребовалось еще два года, прежде чем я поняла, что они были только затишьем, периодом ожидания, и что тучи, которые стали собираться вокруг меня, просто отступили. Они могли еще возвратиться и разразиться грозой над моей головой.

В те годы страна жила мирно, хотя были схватки с Испанией, постоянным врагом Англии. Поражение Армады спасло нас от вторжения, но не уничтожило врага полностью. Но был один печальный день для страны, и особенно для Запада, когда мы услышали, что умер сэр Фрэнсис Дрейк. Он и сэр Джон Хокинс отправились с военным флотом атаковать испанские поселения в Западной Индии, и оба погибли. Особенно жаль, что погиб сэр Фрэнсис, который так много сделал хорошего для Плимута, представляя его в парламенте. Ведь это он провел воду в город от реки Миви, построил шесть мельниц для помола зерна и организовал строительство стен и укреплений.

Матушка была очень огорчена.

— Как много хорошего он сделал в мирное время. Почему он должен был поехать в эту экспедицию? Какое имело значение то, что у испанцев в этих местах накоплены сокровища? Ну и пусть они будут у них. Разве лучше, если для того, чтобы взять их, великий человек должен лишиться жизни?

— Он умер так, как хотел умереть! — прорычал отец.

А потом было сожаление, когда мы услышали, что испанцы взяли Кале. Означало ли это, что наши враги опять возрождались? Наша королева заключила союз с французами, но их любили не больше, чем испанцев. И была большая радость, когда адмирал Говард опустошил Кадис. Мой отец говорил об этом целый год. «Потери испанцев достигли двадцати миллионов дукатов!»— злорадствовал он. До нас доходили подобные новости, но потом целые месяцы проходили тихо; случавшееся в стране мало влияло на нашу жизнь.

Теперь я часто бывала у матери: дети подросли и ездить с ними стало легче.

Мои отношения с Колумом тоже претерпели изменения. Я не была уже так необходима ему. Бывали моменты, когда наша страсть вспыхивала вновь, но потом он казался почти равнодушным ко мне. Его отлучки были все дольше, но я уже знала, что нельзя спрашивать, куда он уходил, да я и не хотела знать. Я не видела выхода из положения: или я должна принять Колума, каков он, есть со всеми его делами, или отказаться от него и уехать. Но оставить его означало оставить детей, а этого я не могла, и я сделала то, что казалось единственно возможным: я закрыла глаза на то, чего не хотела видеть, и осталась.

Поездки к матушке были моим спасением, иногда дома был и отец. Лэндоры были там частыми гостями, но они никогда не приезжали, когда там была я, не только из-за моих прежних отношений с Фенимором, но и потому, что я вышла замуж за мужа Мелани. Матушка как тактичная женщина организовала наши визиты так, чтобы они никогда не совпадали.

Я слышала, что наша торговая компания процветала, теперь у нее был целый флот. Торговля оказалась очень доходным делом, и даже произошло слияние нескольких торговых компаний, зарегистрированных по чартеру.

— Конечно, ядром дела стал Фенимор Лэндор, — сказала мне матушка однажды. — Отец твой временами полон энтузиазма, а иногда он у него куда-то исчезает. У него все-таки сердце пирата, хотя я говорю ему, что страна больше выиграет от торговли, чем от сражений. Он не соглашается и приводит в пример Великое поражение. Я знаю, это была славная победа, но какой урон нанесен и нам, и Испании?

Насколько лучше было бы, если бы каждый шел своим мирным путем.

Я знала, что она была права и что отец с ней никогда не согласится. Но как я хотела, чтобы Колум присоединился к ним вместо того, чтобы заниматься своей жуткой торговлей.

Одно удивляло меня и Колума: с рождения Тамсин я не беременела. Иногда я думала, что это связано с моим настроением: я не хотела больше иметь детей. Можно сказать, что я не хотела, чтобы их отцом был убийца. И все же, сколько из нас могли сказать, что они не дети таких отцов? Уж, конечно, не я: мой отец бил многих по той простой причине, что они были испанцами, и потому, что он хотел то, что имели они Но это казалось совсем другим: он рисковал своей жизнью, убивая, а Колум заманивал людей на смерть, просто чтобы захватить их груз. В глубине сердца я не могла с этим примириться; я верила, что, когда появится возможность, я убегу.

Если бы я освободилась от него, забрала детей и вернулась в свой старый дом, могла бы я начать все сначала и быть счастливой? Я не знала, у меня было ощущение, что это период ожидания. Дети мои уже не были малышами, они быстро росли. Я обещала себе, что решение я приму потом.

А потом случилась странная вещь. Я гостила в Лайон-корте несколько недель и возвращалась домой. Был жаркий ветреный день. Дети радовались возвращению домой, как всегда, хотя им и нравилось в Лайон-корте. Подъезжая, я взглянула на башни замка и почувствовала трепет, как всегда, когда какое-то время меня не было дома. Первыми я увидела башни Изеллы и Морскую. Каждый раз, когда я видела башню Изеллы, я вспоминала тот день, когда была заперта там. Мне до сих пор чудилась заплесневелая сырость затхлой морской воды. Вспоминала и про тех двух жен, которые жили так близко и не знали о существовании друг друга. Я всегда возвращалась домой с каким-то нехорошим предчувствием.

Коннелл сразу захотел посмотреть, хорошо ли грум Джерри смотрел за его собачками и соколами, пока его не было дома. Тамсин, Сенара и я прошли в мою спальню, потом Дженнет с девочками отправились в свои комнаты.

Я оглядела мою комнату, полную воспоминаний, но в этот день она казалась странной. Действительно ли это было так, или мне это казалось? Когда я возвращалась после очередного отсутствия, древность этого замка всегда давила на меня. Лайон-корт был современнее по сравнению с этим замком и носил меньше отпечатков прошлого.

Не знаю почему, но в тот вечер, сразу после приезда, я направилась в Красную комнату. Может быть, потому, что меня подавляла разница между этим местом и моим родным домом: маленькие комнаты, винтовые лестницы, неожиданные повороты — все это вызывало ощущение, будто тебя взяли из этого мира и перенесли в другую эпоху. И я чувствовала в тот вечер, как меня что-то подталкивало к Красной комнате.

Я постояла несколько секунд у двери. Эдвина сказала бы, что какая-то сверхъестественная сила посылала меня туда. Открыв дверь, я почувствовала, как дрожь пробежала по спине и волосы на голове встали дыбом. Эта комната всегда была темной — может быть, иначе она и не заслужила бы такую плохую репутацию — длинная щель вместо окна пропускала очень мало света, но глаза мои, привыкшие уже к мраку, видели хорошо, и, я уверена, не обманули меня. Как только я открыла дверь, я сразу почувствовала, что в комнате кто-то есть. Пока я стояла на пороге, неясная форма приняла знакомые очертания, она возникла будто из занавесок, висящих по обе стороны окна.

Я затаила дыхание, у меня задрожали колени. Потом фигура направилась ко мне, медленно скользя. Запах мускуса окутал меня, она прошла мимо, слегка задев меня, и вышла в коридор.

Несколько секунд я не могла двинуться с места. Я была потрясена. Я просто стояла, не шевелясь, в нос мне ударил безошибочный аромат ее духов.

Очнувшись, я крикнула:

— Мария! Что ты делаешь здесь? Жуткая тишина. И тут я вновь обрела возможность двигаться. Я выбежала из комнаты. Пусто.

— Я видела призрак? — громко произнесла я.

Где была Мария? Никто не знал. Я не могла хранить в себе эту встречу. Я сказала Колуму:

— Я видела Марию, Колум! Я видела ее так же ясно, как вижу тебя.

— Как это могло быть? Где она?

— Клянусь, я видела ее! Она шла навстречу, прошла мимо меня. Я почувствовала запах ее духов.

— Тогда почему ты не задержала ее? Это было бы самое разумное.

— Я так удивилась, что просто стояла. Ты не понимаешь, как я была потрясена!

Он взял меня за плечи и раздраженно тряхнул.

— Ты такая же фантазерка, как служанки. Если она была здесь, как могла она уйти, чтобы никто ее не заметил? Будь разумна, жена!

Я была уверена… и не очень. Куда она ушла? Правда, я тогда будто вросла в пол. Я дала ей несколько минут, чтобы уйти, но, как сказал Колум, куда она могла уйти?

Кроме Колума, я никому не сказала о том, что увидела, но Дженнет рассказала мне, что слуги были уверены, что в комнату приходит призрак.

— Кто-нибудь что-нибудь видел, Дженнет?

— Они слышали, — ответила она, — Однажды Джим, который поздно вечером проходил мимо комнаты, услышал что-то там… отчего волосы могут встать дыбом.

Я подумала, что видела что-то, отчего мои волосы сделали то же самое. Эдвина увидела бы в этом какой-то знак. Означало ли это, что опасность вернулась? Угрожали ли мне опять, как раньше?

И я укрепилась во мнении, что видела призрак. Меня притягивала Красная комната. Там был стойкий запах мускуса в подушках. Я вдруг резко оборачивалась, ожидая в любой момент увидеть Марию, стоящую позади меня. Ко мне вернулось тревожное чувство.

Матушка забросала меня письмами. В Лайон-корте и Тристан Прайори была большая радость: торговая компания достигла таких успехов, что ее зарегистрируют в уставе под названием «Товарищество купцов, осуществляющее торговлю между Лондоном и ОСТ Индией».

— Наше предприятие войдет в состав крупных. Фенимор очень доволен, а отец нет. Он говорит, что не хочет, чтобы кто-нибудь вмешивался в их дела. Но ты же понимаешь, что это значит, Линнет. Это значит, что предприятие Фенимора достигло таких успехов, о которых он и не мечтал. Это будет большая компания, у нее будут агентства по всему свету, будут построены фабрики. Я не могу описать тебе, в каком восторге Фенимор. Для него это — осуществление мечты.

Я рассказала об этом Колуму. Циничная улыбка скривила его губы.

— Столько усилий — для чего? Моряки будут выполнять всю работу, а прибыль уйдет к кому-то другому. Запомни мои слова.

— Они считают, что торговля поможет сделать Англию великой. Они этого хотят.

— Кто это они? Только твой Фенимор. Ты все думаешь, что должна была выйти за него замуж?

Да, я думала так, что толку отрицать? Я действительно раньше мало знала Фенимора — только то, что он был красив и мечтателен, Я думала о таких людях, как Фенимор, создающих большие компании, которые принесут пользу Англии, и я хотела бы вместе с ним принимать участие в таких планах.

Предположим, я никогда не была в «Отдыхе путника», предположим, никогда не встречала Колума. Я представляла себя в Лайон-корте: большой стол ломится от яств, все радуются, потому что дело такое близкое сердцу Фенимора, процветало. Судьба была против меня. Мне нужно было выйти замуж за Фенимора Лэндора, я была бы сейчас с ним в момент его триумфа. Но я никогда не смогла бы разделить триумф Колума, ибо его успех означал бы несчастье других. Я очень хотела принимать участие в делах Фенимора, и как же я ненавидела дела своего мужа! Это была ошибка, трагическая ошибка!

Сильные ветра рано появились в том году. Октябрь едва начался, а они уже волновали море и бросали горсти песка на стены замка. Меня тревожили предчувствия. Это было время, когда в замке началась активная ночная деятельность: посетители приносили и замок вести о кораблях, которые будут плыть вдоль наших берегов. Я постепенно поняла, как хорошо было организовано это дьявольское дело.

Я лежала в постели одна, объятая страхом, догадываясь, что происходит за стенами. В такие минуты я обещала себе, что, когда дети подрастут, я уйду: я поеду будто бы навестить матушку и не вернусь. Я не могла взять Коннелла, он никогда не покинет замка — он был сыном своего отца. Но Тамсин, которой теперь было десять лет, и Сенара уедут со мной, и я расскажу матушке, почему не могу вернуться.

Я знала, что это была только мечта — что-то вроде подачки совести, потому что чувствовала себя замаранной этими убийствами. Иногда я не могла отделаться от мысли, что сама принимала в этом участие, так как знала, что происходит, и оставалась женой Колума.

Когда довольно долго была хорошая погода и на нашем берегу не было крушений, совесть моя притуплялась, и я говорила себе: «Место жены возле ее мужа. Я обещала оставаться с ним в беде и в радости, я дала клятву». Странно, но в глубине сердца я хотела остаться с Колумом.

Наступила ночь. Была середина октября. Весь день до этого дул ветер. Я почувствовала тошноту, видя теперь уже знакомые признаки деятельности: фонари на двух башнях погашены, потом высоко на утесы, за несколько миль выведут мулов с огнями. Значит, сообщили, что мимо нас пройдет корабль с богатым грузом.

Я лежала в постели. Неужели я ничего не могла сделать? Ничего не должна делать? Но что? Как я могла остановить беду? Я могла только молиться, чтобы капитан того корабля прошел мимо «Зубов дьявола».

Я не могла заснуть. Как только рассвело, я встала и пошла на берег. Колум и его люди были заняты тем, что в своих лодках доставляли на берег груз. Я увидела одного слугу и остановила.

— Какой корабль на этот раз? — спросила я.

— Один из лучших, госпожа. — Взгляд жестокий, язык облизывал губы. Слуга был возбужден. Несомненно, он уже подсчитывал, какова будет его доля. — Один из тех, что торгует с Ост-Индией, — один из «Лайонов».

«Лайоны»? Это были корабли моего отца. Разве Колум этого не знал? Я задрожала.

— Ты видел название?

— «Лэндор Лайон», госпожа.

Будто волны остановились на бегу. Вдруг стало тихо-тихо, а потом сумасшедший стук барабана — это стучало мое сердце.

Человек посмотрел на меня как-то странно, потом на лице его проступила растерянность. Он на минуту забыл, кем я была, я же пришла из Лайон-корта, мой отец был Джейк Пенлайон, владелец «Лэндор Лайона». Он торопливо поклонился и побежал прочь, придя в ужас оттого, что разболтал то, что нужно было держать в секрете.

Я стояла, глядя на море. Волны были высокие, и я почти ничего не видела. Где-то там был один из кораблей моего отца, потерпевший крушение по вине моего безнравственного мужа. Больше мириться нельзя Это был конец.

Вдруг ужасная мысль пронзила меня: кто был на том корабле? Я не знала, что делать, а что я могла сделать? Взять лодку, чтобы подъехать к месту крушения? Надо, чтобы кто-то взял меня в свою лодку, я должна все узнать, я не могла пребывать в неизвестности. Что если мой собственный отец вел тот корабль? Этого не может быть, он очень хорошо знал этот берег. А если его ввели в заблуждение огни? Я не могла поверить в это, только не Джейк Пенлайон, который плавал в испанских морях и прошел сквозь все невредимым!

Я поднялась по лестнице на вал, откуда можно было видеть на большое расстояние. Солнце уже всходило, видны были «Зубы дьявола»; я увидела то, что осталось от корабля… плавающая масса на воде, богатый груз и, вероятно, тела? А если кто-то еще жив? Что делали с теми, кто спасся?

А что я делала в этом замке все эти годы? Почему я стала соучастницей? Я чувствовала себя беспомощной перед нахлынувшими на меня чувствами, как была беспомощна перед этими громадными волнами.

Потом, уже днем, на берег вынесло тело. Я обнаружила его. Я печально ходила по берегу, мысли мои перепутались, я вновь и вновь спрашивала себя, что я могу сделать? Он лежал на берегу. Я опустилась на колени и посмотрела на него. Это был Фенимор Лэндор. Мертвый.

Прошли годы с тех пор, как я последний раз видела эти благородные черты. О, Фенимор-мечтатель, Фенимор-идеалист, который прожил достаточно, чтобы начать свое большое дело, увидеть его процветающим, сулящим сделать его страну такой великой, какой никогда не смогли сделать войны! Лицо мечтателя, человека, который любил идею больше всего на свете, Фенимора, который мог быть моим мужем.

Я подняла его голову, положила на колени, гладила мокрые волосы, потемневшие от морской воды. Какие тонкие черты, какие благородные. Эти застывшие глаза когда-то горели энтузиазмом, когда он говорил о своих планах, и любовью ко мне. Это был мужчина, стойко принявший свою судьбу, но любовь его была такая нежная. Я вышла замуж, он взял другую жену… Интересно, любил ли он ее? Конечно, любил, спокойно и нежно. У него был сын, как и он, Фенимор — Фенн.

Какая странная жизнь! Если бы он не вошел в мою жизнь, я никогда не отправилась бы в ту поездку, к его семье, а значит, не встретилась бы с Колумом? Значит, каким-то образом его жизнь была связана с моей?

Я не могла от него уйти и осталась с ним на берегу. Там Колум и нашел меня. Как потемнело его лицо, когда он увидел меня с головой мертвеца на коленях. Он крикнул:

— Какого черта?..

— Да, — прошептала я. — Это еще одна твоя жер — 7ва!

— Все время вмешиваешься не в свое дело! Твое место в детской! Иди туда!

— Ты разбил один из кораблей моего отца.

— Если бы его капитан умел водить корабль…

— Хватит! — закричала я. — Вот кто был его капитаном. Корабль назывался «Лэндор Лайон»— это был корабль, который построили мой отец и Лэндоры для мирной торговли. Они везли богатый груз из Ост-Индии, и тебе нужен был этот груз. Дьявольская работа одной ночи — и ты получаешь то, на что они потратили месяцы совместного труда. Я ненавижу тебя!

— Интересно увидеть жену, скорбящую над своим любовником.

— Он никогда не был моим любовником.

— Да, у него не хватило духу. Он хотел тебя, но, будучи трусом, с удовольствием отдал тебя и взял другую. Думаешь с ним ты проводила бы такие же ночи, как со мной?

Я осторожно положила голову на песок и поднялась.

— Он должен быть достойно похоронен. Я настаиваю на этом.

— Кто вы, мадам, чтобы настаивать?

— Твоя несчастная жена, а не раба.

— Его выбросят обратно в море.

— Если ты это сделаешь, я расскажу, как ты нажил свое состояние.

— И ты говоришь мне, что я смею? Знай, что я сделаю, как считаю нужным, и ты подчинишься мне. Иначе ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Мне все равно, делай со мной, что хочешь. Убей меня, если можешь, моя смерть для тебя не первая. Я не оставлю Фенимора Лэндора, пока его с надлежащим почтением не унесут отсюда. Я хочу, чтобы его тело в гробу было поставлено в часовне, а потом он будет похоронен возле своей сестры, этой бедной женщины, которая когда-то была твоей женой!

Он посмотрел на меня, и в его глазах промелькнуло сдержанное восхищение.

— Поражаюсь, — сказал он, — что я так мягок с тобой!

— Я буду ждать здесь, — сказала я, — пока его не унесут в часовню. Я хочу еще немного побыть с ним.

— А если я скажу «нет»?

— Тогда я покину замок, уеду в дом отца и расскажу ему, что случилось с «Лэндор Лайон»и его капитаном.

— Донесешь на своего мужа, которого поклялась слушаться! Нарушишь данную мне клятву?

— Сделаю это без колебания. Он схватил меня за руку.

— И ты думаешь, я отпущу тебя?

— Я попытаюсь.

— Ей-Богу, — сказал он, — ты попытаешься, я верю. Ты бросаешь мне вызов, и все же я с тобой так мягок! Хорошо, жена, будь по-твоему, его похоронят возле сестры, но на его надгробье не будет имени, и чтобы я больше не слышал названия его корабля! Пусть думают, что он погиб далеко от этого места. Видишь, как я снисходителен к тебе?

Я не ответила ему. Я опустилась на колени и посмотрела в мертвое лицо Фенимора.

Колум ушел, и вскоре четверо мужчин пришли на берег. Они унесли тело Фенимора в часовню. На следующий день его похоронили возле сестры на кладбище Касвеллинов, около башни Изеллы.

Это был конец, я никогда не смогла забыть этого. Меня все время преследовало мертвое лицо Фенимора. Я не знала, что произойдет, когда матушка приедет ко мне: я больше не могла ничего от нее скрывать. Я даже была рада, что мы еще не встречались, потому что она сразу заметила бы во мне перемену.

В начале октября был шторм. Как ни странно, но Колум пытался ухаживать за мной, добиваясь возврата нежных чувств. Но я была бесчувственна: вид мертвого Фенимора на берегу что-то убил во мне навсегда.

Вновь наступил Хэллоуин — ночь, когда ведьмы на метлах летали на свой шабаш, где поклонялись дьяволу в образе рогатого козла. День был туманный, обычный для октября в нашей стороне — теплый и сырой.

Слуги, как всегда в Хэллоуин, рассказывали всякие истории. Интересно, вспоминали ли они Марию? Уже семь лет прошло с тех пор, как она ушла, и Сенаре было уже почти семь. Для памяти это был большой срок. Но, должно быть, Дженнет рассказывала детям о ведьмах, потому что, когда я вошла в детскую, Сенара задавала вопросы, а Тамсин отвечала, а она могла повторять только то, что слышала от Дженнет.

— Они собираются на шабаш, — говорила Тамсин.

— Что такое шабаш? — спрашивала Сенара.

— Это место, где они встречаются. Они летят туда на метлах, у них есть и хозяин — дьявол. Иногда он бывает большой черной кошкой, а иногда он — козел. Он такой большой, больше всех на свете, и они танцуют.

— Я хочу пойти туда, — сказала Сенара. Коннелл ответил:

— Если ты пойдешь, тогда ты — ведьма! Тогда мы поймаем тебя, привяжем к твоему домашнему духу и бросим в море.

— Какой домашний дух?

— Это, наверное, кошка.

— А может быть, это — собака?

— Да, собака! — воскликнул Коннелл. — Все равно кто. Иногда это — мышь, или крыса, или… жук, или лошадь.

— Значит, может быть, и Нонна? — спросила Сенара. Нонной была ее кукла, которую она назвала по имени башни. Глаза ее округлились. — Может быть, Нонна — мой домашний дух?

— У тебя не может быть домашнего духа, — сказала Тамсин. — Если бы он у тебя был, сказали бы, что ты — ведьма.

— И мы тогда взяли бы тебя и повесили на виселице! — закричал Коннелл с удовольствием — сын своего отца.

— Он не сделает этого, — защищала ее Тамсин. — Я ему не дам.

— Я бы его лучше повесила! — сказала Сенара.

— Хотел бы посмотреть, как ты попытаешься! Коннелл схватил Сенару за волосы, она оттолкнула его. Наступило время мне вмешаться. Почему я не прервала эту беседу в самом начале?

— Хватит, вы все говорите чепуху. Никто не собирается никого вешать, и здесь нет никаких ведьм.

— Дженнет сказала… — начала Тамсин.

— А я говорю, что не следует слушать всякие бредни служанок. Пусть у них будут ведьмы, если они хотят. Нас нельзя обмануть!

Затем я заставила их вынуть книги, и мы читали с ними «Утопию» сэра Томаса Мора, которая была весьма далека от неприятной темы колдовства.

В ту ночь вернулась Мария…

Колум и я ужинали в зимней гостиной. Как всегда теперь, это была молчаливая трапеза. Колум не пытался заводить разговор. Иногда он быстро съедал, что хотел, и оставлял меня одну за столом. Видимо, он понял, что после смерти Фенимора между нами встал непреодолимый барьер. Напряжение нарастало, но беспокоило ли это его? Теперь он не всегда приходил в спальню. По несколько ночей подряд он проводил вне дома, организуя сбыт товара с «Лэндор Лайона», но, когда он приходил ко мне, я понимала, что он делал это, чтобы доказать мне, что он все еще предъявляет свои права. Я ненавидела эти свидания и в то же время находила в них удовольствие, а когда Колума не было со мной, испытывала разочарование. Такова была обстановка до той ночи.

Должно быть, Мария прошла прямо в замок, потому что она вошла в нашу комнату. На какой-то момент я подумала, что опять вижу призрак. Потом она заговорила.

— Я вернулась, — сказала она.

Колум в недоумении смотрел на нее, я тоже.

— Вернулась? — воскликнул Колум — Помилуй Бог! Мария!

— Да, — сказала она. — Я вернулась, и буду опять здесь жить.

— Но… — начал Колум. Я встала, вся дрожа.

— Где ты была? И почему вернулась? — потребовала я объяснений.

— Тебе это ничего, где я была, — сказала она на своем ломаном английском. — Не иметь значения. Я опять здесь.

— И ты думаешь, что можешь просто так войти?.. — сказал Колум.

— Думаю, да. Ты взял мой корабль… ты убил моих друзей. Ты обязан предоставить мне крышу над головой, я остаюсь. Не пытайся выгнать меня, если попытаешься… пожалеешь. Ты должен мне это, и я беру.

Я сказала:

— Но этого не может быть!

— Да, — ответила она. — Может. — Она посмотрела на Колума в упор.

Она стала еще красивее. На ней был бархатный плащ с капюшоном, откинутым назад и открывающим ее блестящие черные волосы, собранные высоко на затылке. Ее черные глаза удлиненной формы спокойно улыбались. В ней было что-то неземное. Я подумала, что мне снится сон.

— Я иду в свою комнату, мою Красную комнату.

— Ты не можешь здесь оставаться! — воскликнула я.

Мария, будто не слыша меня, повернулась к Колуму.

— Мои вещи скоро прибудут, — сказала она. — Я на некоторое время останусь здесь. И ушла. Я смотрела на Колума.

— Что это значит? Она пошла в Красную комнату. Этого не может быть! Откуда она пришла?

— Она останется здесь, — сказал он.

— Это цена, которую ты должен заплатить за убийство ее людей, да?

— Говори, что хочешь. Она останется!

И он ушел.

Вот так Мария вернулась в замок Пейлинг.

Все домашние сгорали от любопытства. Поползли слухи: «Ведьма вернулась!» Она не могла выбрать лучшего времени для своего появления, чтобы подтвердить их. В первый раз она появилась в ночь Хэллоуина, через год в такую ночь она исчезла, а теперь, через семь лет, она опять вернулась в Хэллоуин.

Она жила в Красной комнате, в той самой комнате, где слуги слышали странный шум и где я сама видела — или думала, что видела, — ее дух.

Я послала за Дженнет.

— Дженнет, Мария вернулась. Дженнет с мрачным видом кивнула.

— Готова поклясться, опять говорят, что она — ведьма.

Дженнет опять кивнула.

— Я не хочу, чтобы такой разговор дошел до детей. На днях я слышала, как они говорят о ведьмах. Я не хочу, чтобы это касалось их.

— Она — мать Сенары, — медленно сказала Дженнет.

— Все эти слухи не должны касаться Сенары.

— Они и не коснутся.

— Я знала, что могу доверять тебе. Слуги следили за Марией украдкой. Если она отдавала распоряжения, они бросались исполнять со всех ног. Они очень боялись «злого глаза».

Она продолжала выезжать на прогулки одна. Однажды я встретилась с ней: не глядя на меня, она поехала в другую сторону, волосы развевались у нее за спиной.

Скоро будет Рождество, я очень хотела видеть свою матушку и была очень подавлена, когда от нее пришло письмо:

«Дорогая моя Липнет! Лэндоры проводят Рождество с нами. Как ты знаешь, у них ужасная трагедия. Мы уже все уверены, что Фенимор пропал, и» Лэндор Лайон «, который должен был вернуться еще месяц тому назад и который видели в десяти милях от нашего берега, не вернулся. Мы боимся, что судно попало в шторм в конце октября. Твой отец и капитан Лэндор все время говорят о чем-то, потеря корабля для них большой удар. Но то, что Фенимор погиб вместе с ним, — этого его бедная мать не может вынести, она обезумела от горя. Я хочу, чтобы она приехала к нам вместе с женой бедного Фенимора и его детьми, я пытаюсь помочь им забыться немного. Это значит, дорогая моя, что нам надо воздержаться на этот раз от совместной встречи Рождества. Ведь ты не можешь приехать без Колума, а он не сможет приехать по вполне понятным причинам: потеря Фенимора обострила горечь потери Мелани! Как только они уедут, я приеду к тебе, или, может быть, ты приедешь к нам?»

Дни казались очень длинными. Солнце всходило поздно, садилось рано. Матушка говаривала: «Самые темные дни — перед Рождеством».

В дом вкралось что-то зловещее. Если бы здесь была Эдвина, она опять меня предупредила бы. Я чувствовала это. Зло исходило из Красной комнаты и угрожало мне.

Может быть, и правда Мария была ведьмой? Может быть, она и не была на корабле? Может быть, она лежала в море, ожидая, пока я найду ее? Меня стали одолевать разные фантазии.

Но Мария была здесь, и никто не смел сказать ей, чтобы она уходила. Я сознавала ее растущее влияние на домочадцев, ее дьявольскую власть, даже Колум попал под ее чары.

Какая она была красивая! Может быть, это была порочная красота, но тем не менее соблазнительная. Казалось, она обладала множеством лиц и сбрасывала их, как змея сбрасывает шкуру. Я так и думала о ней — красивая грешная змея!

Дети тоже были восхищены ею.

— Мама Сенары теперь живет с нами? — спросила Тамсин.

Я ответила:

— Немного, наверное, поживет.

— Все мамы все время живут со своими детьми, правда? Но мама Сенары отличается от всех мам. Сенара сказала:

— Ты — моя настоящая мама, а она — моя сказочная мама. Мне нравится смотреть на нее, но я люблю больше, когда ты здесь.

— Я всегда буду здесь, если ты хочешь, Сенара, — ответила я.

Коннелл заметил:

— Она самая красивая мама в мире. Тамсин смотрела на меня, и лицо ее медленно покрывалось румянцем.

— Это не правда, — сказала она и еще более покраснела, потому что лгала. — Моя мама самая красивая.

Дорогая моя Тамсин-защитница! Как странно, что в эти дни тридцатилетняя женщина вынуждена была искать защиты у десятилетнего ребенка! Защита? Какое странное слово пришло в голову!

Как всякие дети, они отнеслись к затянувшемуся визиту Марии как к вполне естественному событию. В том, что слуги при них вели разговоры об этом, я не сомневалась, но Мария была, и они приняли ее. У Сенары была странная красивая мать, которая вела себя, не подчиняясь обычным правилам. Она появилась внезапно и стала членом семьи. Спустя некоторое время это никому уже не казалось странным. Теперь Мария интересовалась дочерью, ибо Сенара была похожа на нее — такие же удлиненные глаза, черные волосы, правильные черты лица. Но в Сенаре не было таинственности, она была обычной девочкой.

Мария действительно «сбрасывала шкуру». Она была уже другой, отличной от той, которая когда-то давно целый год провела в нашем доме. Она становилась обычной женщиной: слушала, как занимаются дети в классной комнате, ласкала Сенару, дарила ей подарки, ибо вещи ее прибыли и в них были золотые украшения и богатые ткани, приглашала швею, чтобы та сшила платья для нее и Сенары.

Сенара, конечно, была немного тщеславна: такой ребенок не мог не знать о своей красоте. Она наивно гордилась ею, и моя дорогая Тамсин — простушка по сравнению с ней — тоже гордилась.

Я рада была видеть, что приезд Марии не повлиял на отношения девочек. Они спали в одной спальне, и им не нравилось, если их разлучали надолго.

Мария пыталась очаровать и мою дочь. Иногда мне казалось, что она хотела разорвать глубокую связь между нами, но ей это не удавалось. Наоборот, Тамсин стремилась еще больше защитить меня, как будто осознавала какую-то угрозу в доме, а может быть, я сама нервничала и по мне это было видно.

Но больше всего меня тревожило влияние Марии на Колума. Я чувствовала, как росло напряжение. Зная его, я понимала, что он хочет ее так же безумно, как когда-то меня. Я видела огонь в его глазах, когда он смотрел на нее. Она присоединялась к нам, когда мы с ним ужинали, и мы сидели втроем за столом, свечи отбрасывали свет на наши лица. Я знала, что выражение моего лица было настороженным, и еще я знала, что они не обращали на меня никакого внимания.

Я не могла больше этого переносить: я должна уехать, поехать домой, к матушке. Мне давно надо было ей довериться, и она мне посоветовала бы, что делать.

Красота Марии была неземная, какая-то сатанинская, и я понимала, что Колум не мог противиться ей. Иногда я думала, что они любовники, иногда не была так уверена. В те ночи, когда он не был со мной, где он был? В Красной комнате?

Из головы у меня не выходил тот случай, когда я пошла в ту комнату и увидела ее призрак. Это могло быть предупреждением. Почему я не рассказала Эдвине? Может быть, она посоветовала бы мне что-нибудь?

Ночью я лежала в постели, не в силах заснуть. Когда я начинала дремать, меня одолевали сны — дикие, фантастические, и всегда в них присутствовала Мария. Иногда снился Колум, я видела их вместе, сплетенных в объятии. Я просыпалась в холодном поту от страха, уверенная, что в комнате кто-то был.

Тамсин однажды сказала мне:

— Тебе нехорошо, мама? Сделать тебе настой трав, которые тетя Эдвина дала нам? Я знаю, как его делать.

— И что же ты мне дала бы, Тамсин? — спросила я.

— Очный цвет заставляет смеяться, я дала бы тебе его, но сейчас не сезон очного цвета. Мак приносит сон, но мака тоже нет. Если под подушку положить ветку ясеня, она отгонит злых духов.

— Дорогое мое дитя, я счастлива, когда я с тобой!

— Я твой самый любимый ребенок, дороже всех других, я знаю, и я тоже счастлива. Я буду всегда о тебе заботиться.

— Господь благослови тебя, родная моя! — сказала я.

Тамсин немного помолчала, потом сказала:

— Если бы я была старше, ты рассказала бы мне, что тебя беспокоит?

— Меня ничего не беспокоит.

— А я думаю, что-то беспокоит. Но я присмотрю за тобой.

— Тогда скоро со мной все будет хорошо, — сказала я и прижала ее к груди. ***

Мария въехала во двор, я видела ее из окна. Она спрыгнула с лошади, грум поспешил ей навстречу. Она вошла в замок и, как я подозревала, в Красную комнату. Я сидела у окна, думая о ней. Десять минут спустя Колум вошел вслед за нею.

Я сказала себе: «Он пошел в Красную комнату», — я была уверена. Что он там говорил ей? Не надо много слов, они были любовниками, я чувствовала это. Две недели он не приходил ко мне. Я была зла на Марию за то, что она была красивее меня и более желанна для него.

Я ненавидела Колума, я боялась его. Во мне всегда были эти чувства, но я и тосковала по нему. Это было необъяснимо, но это было так.

Если бы я могла поговорить с матушкой, она поняла бы. Я рассказала бы ей об этих внезапных приступах страха. Но не было никого, с кем я могла бы поговорить. Казалось, я слышала голос дочери: «Если бы я была постарше, ты могла бы сказать мне?»О, Тамсин, если бы я могла!

Они занимались любовью в Красной комнате, а потом они будут разговаривать. Будут ли они говорить обо мне? Что они говорили обо мне? А зачем им говорить? Какое значение имела я для них? Конечно, если они хотели пожениться, я стояла на их пути.

Колум устал от меня, я знала это. Он не будет больше снисходителен ко мне, я раздражала его. Может быть, Мелани так же чувствовала себя? Он презирал ее. Приводил ли он своих любовниц в замок? Неужели она так мало значила для него, что ему было все равно?

Со мной такого не могло быть. Когда-то он хотел меня так, что ни перед чем не остановился, чтобы получить меня. Теперь он ко мне не придет. Может быть, уже никогда. Я не дала ему столько детей, сколько он хотел: только двоих, из которых одна — девочка. А он хотел сыновей, много сыновей, здоровых, которых мог учить своей отвратительной профессии.

Я легла, откинув полог. Я не могла его задернуть, иначе меня мучили всякие фантазии о том, что происходит в Красной комнате.

Я услышала шаги в коридоре… медленные, крадущиеся шаги. Кровь вдруг заледенела во мне. Кто-то остановился у моей двери. Я вдруг услышала звук поднимаемого засова.

— Кто там? — тревожно крикнула я. Ответа не было.

— Кто там? — опять спросила я.

Я лежала, ожидая. Покушение на меня? Кто бы это мог быть? Кого я испугала? Марию? Колума?

Несколько секунд я лежала, потом встала и открыла дверь. Никого не было.

Дети украшали зал остролистом и плющом. Я пошла с ними во двор, чтобы принести большое полено для святок. Они кричали от радости, и я на время забыла о своих проблемах. Влажный мягкий ветер благотворно подействовал на мою кожу, и я почувствовала себя лучше.

Даже замок казался менее угрюмым: дух Рождества вошел в дом. И, когда праздник пройдет, я пообещала себе, что уеду к матушке. Я приняла решение, что все ей расскажу. Она может посоветовать мне не возвращаться в замок, а это было то, чего я хотела.

Я всегда тщательно скрывала свой дневник, боясь, чтобы Колум его не увидел. С самого начала мысль о том, что он его читает, приводила меня в смущение. А теперь я и подумать об этом не могла, поэтому, когда я заканчивала очередную запись, я убирала его в такое место, где только я могла его найти. Поскольку Мария вернулась, теперь еще более необходимо было прятать его понадежнее.

Так как дневник был спрятан от всех, я знала, что могу писать свободно, а это было единственным способом, каким следовало вести такой документ. По мере приближения Рождества Мария и Колум так изменились, что, если бы я не вела записей, я бы забыла половину и могла бы убедить себя, что я преувеличивала. Я часто прочитывала свои записи. Это помогало мне понять истинную ситуацию, в которой я оказалась.

Теперь Колум стал очень домашним, он со всеми готовился к Рождеству. И Мария стала человечней, менее замкнутой. Казалось, что добрый дух Рождества, желающий всем добра, незаметно прокрался в дом.

— В это Рождество к нам не приедет твоя семья, мы тоже к ним не поедем, — сказал Колум. — Но мы что-нибудь придумаем. К нам приедут артисты и сыграют пьесу. Как ты думаешь?

Дети были в восторге. Тамсин и Сенара сделали рождественские ясли, и, пока они их делали, Тамсин решила, что они сами сыграют пьесу Рождества Христова, а взрослые будут зрителями.

Тамсин была способнее всех, и она написала пьесу, которую дети решили представить в пантомиме, потому что Коннелл отказался учить слова. Были приглашены сквайры-соседи, а так как и у них были дети, то роли было оставлены и для них.

Сенара должна была быть Девой Марией, но она не подходила к этой роли, зато из нее получился чудесный мальчик-пастушок, который видел звезду на Востоке, и Тамсин, к своему удивлению, стала Девой Марией. Я была довольна, потому что, несмотря на ее курносый нос и большой рот, в ней была чистота, и я стала изобретать для нее костюм. И здесь Мария показала себя в новом свете: она дала материал для костюмов и радовалась, помогая наряжать детей. Даже Колум наблюдал за ними с удовольствием, а Коннелл, который сначала считал пантомиму годной только для девочек, с удовольствием согласился быть одним из трех королей.

Всех очень интересовало, кто найдет серебряный пенни и будет Королем рождественской ночи. Коннелл хвастался, что он сделает, если будет королем. Будут танцы, музыка и пение. Дети будут петь мадригалы, к ним присоединятся все присутствующие; затем они покажут умение играть на лютне и флейте.

Из кухни доносился запах пирогов. Праздник будет такой, какого никогда не было. И я почувствовала себя почти в безопасности, но, как только я удалилась в спальню и осталась одна, я начала думать, что меня ожидает, и вспоминать взгляды, которые я перехватила — или думала, что перехватила — между Колумом и Марией. Рождественские волнения не могли развеять подозрений, что они были любовниками. Я думаю, мои страхи были основаны на том, что Колум пытался это скрыть от меня. Я была уверена, что от Мелани он не скрывал ничего. Почему он должен пытаться обмануть меня, если мои чувства его больше не интересовали? Может быть, потому, что он понимал, что страсть к Марии была скоротечной? Он боялся, что она опять исчезнет, как уже исчезала. Как только я легла, страх вернулся ко мне. Я спала урывками, будто мой инстинкт не давал мне спать, будто он предупреждал меня, что опасно это делать.

Однажды ночью, за неделю до Рождества, я не могла справиться со своими страхами. Я ворочалась на кровати, но после полуночи я не могла больше оставаться в постели, встала, завернулась в халат и села у окна.

Какие мысли вернулись ко мне, когда я глядела на море, спокойное, как озеро, с лунной дорожкой на зеркальной поверхности? Я видела «Зубы дьявола», выглядывающие из воды, потому что прилив обещал быть высоким. Мягкий шелест волн убаюкивал меня; и я начала дремать.

Вдруг я проснулась. Мурашки побежали по спине, и волосы встали дыбом. Я тихо вскрикнула, потому что в комнате послышался шум, и в полусонном состоянии мне показалось, что дверь открылась и кто-то посмотрел на кровать, потом на меня. Я была уверена, что слышала щелчок замка, когда дверь закрылась.

Как и раньше, я подбежала к двери. Там никого не было. Это был плохой сон? Но я дрожала, я не могла вернуться в постель. Я боялась, что если лягу, то усну, даже в таком испуганном состоянии, а что-то предупреждало меня: я не должна спать! Дважды кто-то хотел войти в комнату: первый раз я подала голос, и тот, кто там был, не вошел; второй раз этот человек вошел и увидел меня у окна. А если бы я крепко спала… что тогда?

Утром у меня был измученный вид, я почти не спала ночью. Тамсин посмотрела на меня внимательно:

— У тебя все в порядке, мама? Ты плохо выглядишь.

— Я плохо спала, видела плохой сон. Она с серьезным видом кивнула. В тот же вечер Дженнет принесла настой.

— Господин сказал, чтобы вы выпили это, госпожа.

Почему? — резко спросила я.

— Он сказал, что вас слишком утомили приготовления к Рождеству и вы устали. Он сказал, что тревожится о вашем здоровье, и, если вам не будет лучше, он позовет врача.

Это подняло мое настроение. Значит, он мне небезразличен? Если бы он относился ко мне, как вначале, я тоже относилась бы к нему хорошо, несмотря ни на что. Я вспомнила о другом питье, приготовленном для меня в первую ночь, когда я попала в замок. Я спросила Дженнет с тревогой:

— Это Колум приготовил настой?

— О нет, госпожа! Он попросил меня приготовить его.

— Тогда ты знаешь, что в нем?

— Конечно, знаю, госпожа. Этот настой я всегда делаю, когда дети заболевают. У меня свои высушенные травы, и все в своих горшочках, как я научилась у вашей матушки, а она у своей. Это хороший настой из сухих трав. Здесь есть гусиная трава, чтобы успокоить кровь, и трава для вашей печени, которая часто вас тревожит.

— Дай мне его, Дженнет, — сказала я. — Я выпью его, и утром ты увидишь меня совершенно здоровой.

Я выпила настой, и, действительно, он успокоил меня так, что, едва коснувшись подушки, я крепко уснула.

И вдруг я проснулась. Кто-то был в моей комнате, стоял возле кровати. Я почувствовала, будто тысячи муравьев поползли у меня по коже. Я плохо видела, наверное, тучи заслонили лунный свет. Ко мне протянулись руки.

— Нет! — закричала я.

Вдруг знакомый голос произнес:

— Все в порядке, мама?

— Тамсин!

Она засмеялась и забралась ко мне в постель. Я крепко прижала ее к себе.

— Родная моя Тамсин!

— Я тебя напугала? — сказала она. — Мне надо было разбудить тебя тихонько. Как ты дрожишь!

— Это потому, что меня разбудили. Почему ты пришла, Тамсин?

— Я беспокоилась о тебе, не могла уснуть. Вчера ты была такая усталая, совсем на себя не похожа. Потом я подумала: пойду и буду с ней, я могу быть нужна ей, и, не долго думая, пришла.

— О, Тамсин, я так рада, что ты со мной!

— Тебе лучше, что я здесь? Тогда я с тобой останусь.

— Да-да, останься. Я счастлива, что ты здесь. Мне так хорошо, Тамсин! Уже намного лучше. Помолчав немного, она сказала:

— Я думала, увижу папу с тобой.

— Он всегда бывает здесь… Она задумалась, потом сказала:

— Он часто и надолго уезжает! Он, наверное, не хочет беспокоить тебя.

— Может быть, и так…

— Я останусь с тобой, потому что чувствую, как тебе нравится, когда я здесь.

— Я так счастлива, что ты у меня есть, Тамсин… мне так спокойно!

— Давай спать, мама. Тебе надо поспать, тогда ты будешь веселая и счастливая, как раньше.

Мы уснули, а утром я чувствовала себя лучше. Тамсин сказала: «Я останусь с тобой, мама, пока ты совсем не поправишься. Я думаю, что я тебе нужна. Кто знает, может быть, ночью тебе что-нибудь надо будет?» Это может показаться глупым, но мне стало легче, потому что, действительно, в присутствии моей маленькой дочурки я чувствовала себя в безопасности.

Наступило Рождество, и утром прибыли певцы рождественских гимнов. Был поставлен большой чан с подогретым вином, из которого пили все, и мы приняли участи в пении. Мы дарили друг другу подарки, целовались и уверяли, что никакие другие подарки не доставили бы нам столько радости, как те, которые мы получили.

Во второй половине дня дети показали свою пьесу. Было трогательно видеть, как Тамсин исполняла свою роль. Все согласились, что она очень хорошо справилась с ней, все дети радовались, и мы вместе с ними, Я сидела с гостями и наблюдала за Колумом и Марией. Может быть, другие ничего не замечали, но мне это бросилось в глаза. Было что-то в том, как они избегали смотреть друг на друга, а потом вдруг будто тянулись навстречу. Это была испепеляющая страсть, я чувствовала это.

Дети играли на флейтах и лютнях, и начался пир. Стол ломился под тяжестью всевозможных кушаний — говядина, баранина, молочный поросенок, кабанья голова, всевозможные пироги и все сорта вин. Все усердно ели, а потом были танцы, пение и выбор Короля рождественской ночи. Странно, но выбор пал на Колума. Поднялись громкие крики протеста, когда он предъявил серебряный пенни: ведь он и так был хозяином замка. Коннелл был горько разочарован. Потом начались игры, и, когда мы стали искать «сокровище», Колум выбрал меня.

Я почувствовала себя счастливой и сказала себе, что ошибалась в нем. Я действительно была ему небезразлична. Он мог бы выбрать Марию, которая ушла с одним из гостей-сквайров, а ведь для взрослых эта игра означала возможность побыть наедине. Колум заметил:

— Все прошло хорошо?

— Дети в восторге, а это самое главное.

— Нет, — возразил он, — мы имеем такое же право радоваться Рождеству, как и дети. Пошли! — позвал он, и мы стали подниматься по лестнице на крепостной вал.

Холодный ночной воздух встретил нас. Вид был великолепный — спокойное море, чуть видны «Зубы дьявола», слева от нас Морская башня, на которой горел фонарь. Колум перегнулся и посмотрел вниз.

— Как высоко! — сказал он.

— Долго падать, — ответила я.

Он подошел ко мне, схватил за талию, и меня вдруг охватила паника: мне показалось, что он собирается сбросить меня вниз. Я окаменела от ужаса.

— Да, — медленно промолвил он, — очень долго надо падать, Линнет!

Я отпрянула от него и посмотрела в упор. Глаза его сверкали. Я подумала: «Он собирается мне что-то сказать! Он собирается сказать, что любит Марию!» Потом вдруг у меня мелькнула мысль, что он предоставляет мне возможность самой броситься вниз. Удивительно, но голос мой был тверд, когда я сказала:

— Думаю, надо вернуться к гостям, кто-нибудь уже нашел «сокровище».

— Не мы должны его найти, — ответил Колум. — Это будет не правильно, скажут, что подстроено. Достаточно уже того, что я нашел серебряный пенни и стал «Королем на Ночь». Король на одну ночь… все, что я захочу сегодня — мое! Все, что я попрошу, да?

— Разве ты не всегда король в своем замке?

— Неужели ты, наконец, это поняла?

И мы пошли к гостям…

Коннелл и его подружка, маленькая дочь одного из сквайров, нашли «сокровище»— два маленьких золотых амулета в ящичке. Ящичек принесли Колуму, а он передал его детям со словами, что содержимое ящичка защитит их от проклятых злых духов, призраков, болезней, колдовства и чар. Коннелл был очень доволен. Это было утешением за то, что он не нашел серебряный пенни.

Но что-то обязательно должно было произойти. На сей раз это была Сенара. Она почувствовала себя плохо, и Тамсин сказала, что уложит ее в кровать.

Я пошла в свою спальню и стала записывать в дневник все происшедшее за этот день. Я любила делать записи в тот же день, пока память была свежа. Вдруг я услышала шаги за дверью и поспешно спрятала бумаги.

Это была Тамсин. Она каждую ночь приходила проведать меня.

— Сенара очень больна, — сказала она. — Она хочет, чтобы я сегодня была с ней. Она говорит, что ей лучше, когда я рядом.

Иди к ней, дорогая!

— Тебе сегодня лучше, мама?

— Да, любовь моя! Не волнуйся обо мне. Она прильнула ко мне.

— Ты уверена, мама, что без меня с тобой все будет в порядке?

— Конечно, моя дорогая! Спокойной ночи! Иди и присмотри за Сенарой.

Я крепко ее поцеловала, и она вышла. Я продолжила записи. Закончу тем, что я поцеловала Тамсин и пожелала ей спокойной ночи, потом спрячу бумаги и лягу спать…