Воин султана

Глава первая ЛИС И СОБАКИ

Лис устал. Он едва переставлял ноги, пышный хвост волочился по земле. Выйдя из зарослей, он устремился вверх по полю на краю плантации Кэри. Далеко позади слышались лай собак, звуки рога, крики охотников. Ранальд Мак-Грегор, его гости и с полдюжины прихлебателей, какие всегда окружают значительного человека, ехали верхом вслед за собаками.

Но пока лису удалось далеко опередить погоню. Охотники заплутали в болоте, через которое он бежал, и в маленьком хитром мозгу зверя впервые появился проблеск надежды. Пологий склон перед ним вел к краю желтых утесов, глядящихся в ослепительную синеву Чесапикской бухты. Слева за грядой округлых холмов скрывалась Черная река, слишком широкая, чтобы плыть через нее. Можно было выбрать еще один путь — направо, к югу.

Этот путь вел на плантацию Бак-Хилл — там были дома, поля и дороги. Оттуда, где стоял лис, местность, постепенно повышаясь, шла через полосу густых зарослей к гребню холма. Изгородь, увитая виноградом, жимолостью и вьющимися розами, отмечала границу возделанной земли, а вдоль нее шел ряд высоких пышных деревьев, неожиданно обрывавшийся на тенистой поляне почти у самого края прибрежных утесов. Пологий склон, покрытый аккуратно огороженными зеленеющими полями, приводил в тенистый, увитый лозами лесок в лощине между плантациями Бак-Хилл и Кэри. Фасад большого кирпичного дома обращался к Линхейвен Саунд и Хэмптонской дороге, ведущей в маленький порт Норфол.

На этом пути была опасность встретить людей, но, с другой стороны, вряд ли кто-то ожидает, что он отправится именно сюда. Лай собак раздавался уже ближе, и лис понял, что нельзя терять время. Передохнув, он быстро побежал вверх по холму, через заросли кустарника, к бахроме леса на гребне и зеленеющим полям.

Сгорая от нетерпения, Дик Мак-Грегор ждал в заросшей лесом низинке, где маленький полуостров сужался и тропа Милл-Гат пересекалась с дорогой, ведущей к причалам. Юноша не слышал звуков охоты, которая сейчас находилась далеко к северу, с другой стороны Бак-Хилл, но, если бы даже и слышал, они не дошли бы до его сознания, так он был взволнован.

Для своих лет — а ему не исполнилось еще и двадцати — Дик был высок, строен и силен, как взрослый мужчина. У него были широкая грудь, тонкая талия, узкие бедра. В нем отсутствовала мальчишеская хрупкость: юноша был крепок, словно тот молодой дубок, к стволу которого он прислонялся.

Темные, с отблеском меди волосы, связанные на затылке ремешком из лосиной кожи, не знали пудры. Линия губ над крепким подбородком казалась одновременно твердой и чувственной — это были губы мужчины, умеющего найти в жизни вкус, но не склонного к излишествам. Темно-голубые глаза со стальным отливом смотрели мечтательно и задумчиво. Но Дик явно не был ребенком. По его повадкам становилось ясно, что он привык иметь дело с мужчинами и женщинами старше себя. По-видимому, умел он обходиться и с животными — лошадь ласково терлась мордой о его плечо.

Погруженность в раздумья не помешала ему, однако, уловить легкое движение на тропинке. Он выпрямился, бросил повод и поспешил навстречу приближающейся девушке. Лицо юноши осветилось, словно солнечный луч, пробившись через листву, коснулся его.

— Эжени! — закричал он. — Я боялся, что ты не придешь!

Ее глаза были темны, словно омуты в полночь, но в них таился свет, озаривший его. Темно-каштановые волосы блестели. Девушка была высокой, юное тело — стройным, гибким и сильным. Она запыхалась от спешки, щеки разрумянились, алые губки приоткрылись в радостной улыбке, показывая мелкие белые зубки.

— Как ты мог подумать, Ричард, что я не приду? — произнесла она с мягким упреком. В речи явно слышался французский акцент. — Папа поехал на охоту с твоим отцом. Я сказала ему, что мне нужно в последний раз сходить на берег и купить английские перчатки.

— В последний раз?

Улыбку словно стерли с его лица.

Девушка кивнула, и радость в ее взгляде тоже угасла.

— Да. Наш корабль готов, и…

— Но я думал, что у нас еще две недели! Эжени пожала плечами — совершенно галльское движение.

— Так и предполагалось. Но все дела удалось закончить гораздо скорее, и нужно отправляться, больше здесь делать нечего. Корабль отремонтирован. Папа теряет терпение. И матросы начинают скучать и беспокоиться.

— Ах, черт бы их всех побрал! — закричал он, но это был лишь вопль души разочарованного мальчишки.

— Не надо, Ричард!

Положив руки ему на плечи, она смотрела на него снизу вверх.

— Зачем ты так? Им ведь очень досталось. И если бы наш король Людовик не дал отцу разрешения плыть в Акадию и набрать людей, которые отправятся с ним в Луизиану — разве мы с тобой стояли бы теперь здесь? разве мы встретились бы когда-нибудь?

Дик хотел было прервать девушку, но ее слова превратили его хмурую гримасу в улыбку, исполненную любви.

— Наверное, меня тянет к тебе потому, что моя мать наполовину англичанка.

Она смотрела на него с робким восхищением.

— А моя — наполовину француженка, разве ты забыла, Эжени! Может быть, именно потому ты всегда можешь заставить меня слушаться, может быть, это и привлекло нас друг к другу?

— Может быть!

Она потупила глаза, чуть зарумянившись.

— Но мне хотелось бы думать, что причина в другом.

На мгновение Ричард казался озадаченным, потом пальцем приподнял ее подбородок — теперь она глядела ему прямо в глаза.

— Тогда не стоит терять времени.

Он взял повод своей гнедой лошади и повернулся.

— Пойдем, Эжени!

Ее глаза блеснули.

— Только недолго, Ричард! К приходу папы я должна быть на борту.

— Мы быстро, — пообещал он, смеясь. — Да пусть я попаду прямиком к дьяволу, если причиню тебе хоть какие-нибудь неприятности, Эжени! Мне нужно кое о чем спросить тебя. И если наши отцы поехали кататься верхом, почему бы и нам не сделать то же самое?

Лошадь мотнула головой и потерлась о его плечо.

— Видишь? — вскричал он. — Леди Энн одобряет. Пусть она и посторожит нас. Ты будешь хорошим сторожем — да, Леди?

Темноглазую девушку не нужно было долго уговаривать.

— Хорошо, Ричард, — тихонько сказала она, шагнула к нему и мягко оперлась о протянутую руку.

Лис осторожно пробирался через заросли. Он старался двигаться бесшумно — малейший шорох мог выдать его преследователям.

Далеко позади, на краю болота, собаки снова учуяли след, взлаяли и побежали, опустив носы к земле, и лишь изредка потявкивая. Здесь, на верху холма, следы выветривались очень быстро.

Еще дальше, на краю трясины, Ранальд Мак-Грегор, возглавлявший охоту, остановил коня, поджидая своего гостя. Виконт де Керуак был очень хорошим покупателем, он приобретал у него корабельное снаряжение и провизию, ремонтировал свои корабли на его верфи в Норфолке; подружиться с таким человеком — очень полезно для дела. Табак, снаряжение для судов, много разных других, даже нелегальных, товаров, можно отвозить на кораблях и продавать на Мартинике, в Гваделупе, Сан-Доминго, во французских портах на Средиземном море и даже в Луизиане. Поэтому-то толстяк Мак-Грегор и хотел произвести впечатление на гостя.

— Отличная охота, правда, мсье? — спросил он, лучезарно улыбаясь.

Виконт, худой, смуглый, сурового вида, подъехал к Мак-Грегору на гнедом гунтере, с улыбкой глядя, как тот вытирает со лба пот — жара стояла невыносимая.

— Мы вроде бы потеряли его?

Этот толстый торговец — хитрец и богач, но на лице у него все написано!

— Да нет же! — возразил упрямый шотландец. — Надо чуть-чуть подождать. Как только собаки снова возьмут след, мы сразу услышим их.

Некоторое время они сидели на своих фыркающих конях молча, пока не подоспели остальные охотники; Клайбурн из-под Дэра, Табб с верховьев, Лилилторн и Ли с Хэмптонской дороги и все остальные. Мак-Грегор пустил по кругу большую серебряную фляжку, не забыв и сам сделать добрый глоток.

— Очень жаль, мсье, что вы считаете необходимым покинуть нас. Скоро здесь будет весенний перелет уток.

— Я бы и рад задержаться, мсье, — виконт развел руками, — но в кармане у меня бумага с поручением короля. И больше того — мне кажется, что пора гасить некий пожар. Я не хотел бы, чтобы сердце моей дочери было разбито.

— Ох, уж этот Дик!

Ранальд Мак-Грегор нахмурился. Столько хлопот с парнем… Но тише, послушайте!

Издалека, с края болота, донесся лай.

— Они нашли след, — закричал Мак-Грегор. — Вперед, мсье! Поспешим на голоса!

Девушка сидела за спиной, и Дик направил лошадь из лощины по тропе вверх, по опушке леса, к краю утесов, а потом свернул через зеленеющие поля к лесу на гребне холма плантации Бак-Хилл.

Белые звездочки кизила и яркие бутоны какого-то другого кустарника покачивались над маленькой поляной. Среди луговой травы и свежего мха поднимались узорные листья папоротника, кивали головками желтые фиалки, жимолость обвивала ограду, весенний воздух был наполнен дурманящим ароматом миртов.

Дик остановил лошадь, спрыгнул на землю и повернулся, протягивая к девушке руки.

— Ричард! Ты думаешь… А если папа найдет нас?

Юноша нахмурился.

— Ничего с тобой не случится, Эжени. Мне просто нужно кое-что сказать тебе.

Он взял ее за плечи и повернул так, чтобы через поля и утесы ей были видны бухта, Родстед, весь нижний конец полуострова и даже часть усадебного дома.

— Смотри! В один прекрасный день все это станет моим. Я оправдаю прозвище, которое мне дали! Меня называют Дьяволом! Я предлагаю все это тебе!

Девушка резко повернулась и ударила его в грудь кулачком.

— Ричард! Прекрати свои дурацкие разговоры о дьяволах!

— Хорошо.

Он смотрел на нее сверху вниз с улыбкой, притянув так близко к себе, что их тела словно целовались.

— Но неужели я не ввожу тебя в искушение?

— Еще бы! — честно ответила она. — Конечно, вводишь, но совсем не этим… Ты — главное мое искушение.

— Эжени!

У него не было слов.

— Я…

— Нет, Ричард! На такое я не пойду — сначала ты должен поговорить с моим отцом!

— Сегодня же, Эжени! И тогда — когда уйдет корабль — ты будешь со мной, станешь моей женой?

Она скользнула ладонями вверх по рукам и плечам юноши.

— Ричард! Мой Ричард, я хочу быть с тобой всегда. При чем здесь корабли? Пусть они приходят и уходят. Я не стыжусь, Ричард, сказать, что я так тебя люблю, так хочу быть твоей…

— Эжени! Сегодня же — клянусь — я поговорю с твоим отцом!

— Я боюсь. — Она придвинулась ближе. — Папа не любит англичан, хотя с некоторых пор и делает вид…

— Тогда я последую за тобой куда угодно. Я готов на край света идти ради тебя!

Неожиданно он признался, как взволнованный мальчишка, столкнувшийся с непреодолимым препятствием:

— Но меня беспокоит мой отец! Он терпеть меня не может! Он никогда не понимал веселого легкого нрава моей матери, так же, как…

— Тише! Тише, Ричард! Пойми, твоя мать ушла туда, где уже ничто не может огорчить ее, а он остался здесь, один, и ходит по тем же дорожкам, где ходила и она. Наверное, когда отец видит тебя, его одолевают воспоминания. Потому он и кажется сердитым. Но он просто не может не любить тебя; мой Ричард, в этом я убеждена!

— К сожалению, я не настолько уверен в этом!

Дик улыбнулся, глядя на нее.

— Но, что бы он ни сказал, я люблю тебя, Эжени! Клянусь, ему не встать на моем пути! Если ты хочешь быть со мной…

— Ричард! Mon grand coeur![1]

Они и не заметили, как бросились в объятия друг друга. Эжени подняла к нему лицо, ее руки скользнули по его плечам и обхватили шею; он обвил руками ее талию, прижав к себе, и их исполненные нетерпения губы встретились. Они долго стояли, замерев, и тела их были так напряжены и охвачены желанием, что даже через корсет и ткань платья Дик чувствовал трепет ее горячей груди.

Под изгородью, позади них, был чуть покатый берег, покрытый мягкой зеленью. Они не помнили, как оказались там. В памяти остались лишь жаркие, нежные, торопливые, безумно сладкие поцелуи, прерывающееся дыхание, горящие губы, дерзкие и ласковые руки на бархатистой щеке, на напрягшейся груди, на шелковой коже бедра.

Конечно, влюбленные не заметили запыхавшегося лиса, который выскочил из зарослей, бросил на них озадаченный взгляд и ринулся вдоль изгороди, а потом через зеленое поле табака. Не видели они и молчаливых, напряженно нюхающих воздух собак, которые промчались мимо, а кровь, гудящая в головах, заглушила приближающийся стук копыт. И только когда первый всадник, обливаясь потом, вылетел на поляну и шоколадная кобыла затанцевала в изумлении в дюжине шагов от них, двое вернулись к действительности.

Дик инстинктивно бросился вперед, телом заслоняя девушку от неожиданной опасности. В то же самое мгновение еще с полдесятка всадников продрались сквозь заросли, но, конечно, ближе всех оказался сам Ранальд Мак-Грегор.

Бросая изумленные взгляды на перепуганную парочку, всадники в красных сюртуках скромно удалились с пылающими от смущения ушами, вслед за собаками. Но четверо задержались.

Ранальд Мак-Грегор, застигнувший их раньше всех, первым остановил коня и соскочил с седла. За ним последовал виконт де Керуак. На его бледном, сосредоточенном лице застыли изумление и гнев. Двое других были два здоровенных грума Мак-Грегора — Алек и Гарри, повсюду следовавшие за своим господином и готовые действовать по его первому слову.

Дик встал на ноги и помог подняться Эжени. Девушка поспешно оправляла платье, приглаживала волосы, но стояла рядом с ним гордо, даже с вызовом. Когда Мак-Грегор-старший налетел на них подобно буре, заикаясь и спотыкаясь от бушующей ярости, Дик шагнул вперед, чтобы защитить ее. Лицо отца покрылось красными пятнами, жилы на шее натянулись, словно веревки.

— Ну, — заорал он хрипло, будучи совершенно вне себя от унижения и возмущения, — вы довольны спектаклем?

— Мсье! — попыталась вмешаться Эжени.

Ранальд резко обернулся и яростно уставился на нее.

— Ты еще будешь спорить со мной, ты, французская…

Всем им бесконечно повезло, что в это время виконт с шумом спрыгнул с коня. Его примеру тут же последовали оба грума, и стук копыт и топот людей заглушили последние слова Мак-Грегора. Виконт, к счастью, не прислушался и не попросил повторить, а, напротив, бросился прямиком к Дику.

— Ah, ga! Des bleues![2] Так, значит, англичане доказывают свою дружбу?

— Мсье виконт! — вскричал Дик.

Ради Эжени он старался держать себя в руках и попытался объяснить то, что им казалось необъяснимым.

— Пардон, мсье. Почему вы так плохо думаете о своей дочери? Ничего не произошло. Просто мы…

Но его отец все испортил. Грубым, хриплым голосом, фыркая от возмущения и не дослушав сына, он рявкнул:

— Просто вы были уже недалеко от завершения, да?

Все благие намерения Дика испарились, сожженные яростной вспышкой гнева. Он резко обернулся к отцу.

— Черт бы тебя побрал, глупое животное! Ты хочешь очернить имя достойной девушки? Клянусь Господом, я бы расквасил…

Но свист клинка, вырванного виконтом из ножен, приглушил его возмущенные вопли.

— Eh, alora! — взревел француз. — Ce vin pique le gosier! И мало того, ты еще угрожаешь родному отцу! Sacre salaud![3] Пора срезать эту перезрелую гроздь!

Он поднял шпагу. Дик выхватил из ножек свою. Но Эжени бросилась между ними и схватила отца за руку.

— Нет, нет, папа! Ты ничего не знаешь!

Охваченный яростью виконт не слушал ее и отчаянно дергался, пытаясь вырваться.

— Вот как? Ты, стало быть, прячешься за женщину? Вот каковы вы, англичане…

Ранальд Мак-Грегор тоже потянулся за шпагой, и это движение вывело Дика из терпения. Он обнажил клинок, парировал неловкий выпад виконта, которому мешала вцепившаяся в него дочь, и свирепо повернулся к отцу.

— Ладно же, — закричал он, — если уж приходится драться…

Эжени еще крепче вцепилась в руку виконта.

— Папа, не надо!

Ранальд Мак-Грегор торопливо попятился и завопил:

— Скорее, Алек!

В ярости Дик позабыл про грумов. Они набросились на него из-за изгороди; один крепкой рукой схватил за горло, другой за руки, так что шпагой орудовать было невозможно.

Несомненно, их вмешательство спасло жизнь Дика. Он слыл хорошим фехтовальщиком, но против такого опытного дуэлянта, как виконт, не устоял бы. Однако Керуак был джентльменом. На миг острие его шпага почти коснулось горла юноши, но от тут же бросил ее и с отвращением отступил назад.

— Sacre nom![4] Я не могу заколоть его как барана. Если надо, нанимайте своих убийц. А я бы встретился с ним завтра поутру, когда в его руке будет шпага!

— Ради Бога, папа! Ты только выслушай!..

Эжени снова схватила его за руку.

Отец грубо оттолкнул ее.

— Тебе недостаточно этого скандала? Подумать только, я возлагал на свою дочь такие надежды, так доверял ей!

Дик яростно вырывался. Ему хотелось кричать, втолковать этим дуракам, что она, по крайней мере, невинна. Пусть думают о нем, что хотят. Но грум крепко придавил ему горло, и язык не слушался его.

Отец шагнул вперед.

— Я очень сожалею, мсье. Если бы я имел хоть малейшее подозрение… Но мне ничего подобного и в голову не приходило, думаю, и вам тоже. Приношу вам самые искренние извинения и обещаю, что задам парню такую трепку, что он долго не забудет! Предоставьте это дело мне, мсье, и проблем с ним больше не будет. Можете на меня положиться!

Мгновение виконт колебался, потом поднял шпагу и со свирепым видом засунул ее назад в ножны. Не сказав ни слова ни Дику, ни своему бывшему другу, он резко повернулся и приказал дочери сесть на коня впереди него. Эжени медлила, с мольбой глядя в туманящиеся слезами глаза Дика, но ему удалось чуть заметно кивнуть ей, а губы беззвучно произнесли: «Иди». Впрочем, сейчас ей больше ничего не оставалось.

В отчаянии, смешанном с гневом, она еще раз обратилась к отцу:

— Папа, пожалуйста… Я все объясню…

— Sacre!

Он наподдал дочери крепкого шлепка и направил коня в сторону.

— Мы скандалим, словно торговки рыбой на углу. Хватит! Поехали!

Ясно было, что спорить дальше невозможно. Эжени послала Дику едва заметную ободряющую улыбку, это был почти жест отчаяния. Отец снова прикрикнул на нее, приказывая поторопиться.

Дик почти не заметил ее ухода. Железные пальцы пробирались по его руке, чтобы отнять обнаженный клинок, и он с удвоенной силой замахал им направо и налево. Другая железная рука сдавливала горло, глаза заволакивал красный туман, и сквозь нарастающий гул в ушах он услышал далекий голос отца: «Надо бы его утихомирить».

Дик так никогда и не узнал, чем же его утихомирили. Возможно, это был огромный сук, подобранный под деревьями, или камень из-под ограды. Но в любом случае, второго приказания не понадобилось — он немедленно получил крепкий удар по черепу, гораздо крепче, чем надо. Ему показалось, что голова раскололась, как тыква, и голубое небо, зеленые поля, синий блеск залива слились в одну стремительно вращающуюся массу и взорвались ослепительным огнем.

Глава вторая «ЕДИНОРОГ»

В течение следующих нескольких часов произошло множество событий, которые повернулись бы совсем иначе, знай о них Дик Мак-Грегор. Но, к несчастью, все это время он или был вовсе без сознания, или сквозь пелену боли едва различал смутное движение вокруг себя. Хотя об этом никто не узнал, жестокий удар вызвал довольно серьезное сотрясение мозга. Дик не протянул ноги лишь благодаря завидному здоровью и выносливости.

Он был холоден и вял, словно линхейвенская устрица. Его привезли в усадьбу, положили на лужайке перед домом, и Ранальд Мак-Грегор распорядился опрокинуть на сына несколько ведер холодной воды. Однако это не привело парня в чувство, упрямый шотландец прибегнул к бренди, чуть ли не утопив Дика в нем. Но это тоже не помогло. Ранальд нахмурился.

— Отнесите паршивца в его комнату, — распорядился он. — Пусть проспится. Вы двое, станьте у дверей на страже, и как только он проснется, тащите его ко мне!

Когда слуги удалились, унося безвольно обвисшее тело, Ранальд Мак-Грегор отправился в свой кабинет, уселся в кресло и погрузился в размышления. Наконец он резко встал, словно придя к какому-то решению, хлопнул в ладоши и приказал негру, явившемуся на зов, подавать к причалу лодку. Двадцатью минутами позже, за два часа до захода солнца, он уже покачивался, мрачный, словно грозовая туча, на корме быстроходной восьмивесельной шлюпки, служившей одним из основных средств передвижения.

Кроме двух французских кораблей, стоявших на якоре в Хэмптон-Бар, на рейде было еще с полдюжины судов. Королевский линейный корабль и стройный фрегат стояли у острова Крейни; три толстобрюхих купеческих корабля — возле Мидл-Граунд, а ниже, почти напротив плантации Бак-Хилл, не больше чем в полумиле от берега — широкий, низкий, с круто обрезанной кормой — бриг «Единорог», принадлежавший Ранальду Мак-Грегору и его младшему брату Колину, командовавшему им. На самом деле большая часть, как обычно, принадлежала Ранальду, но Колин был вполне удовлетворен. Он торговал табаком и корабельным снаряжением от Норфолка до Средиземноморья — в Генуе, Ливорно, Марселе, Барселоне и Аликанте — и получал достаточную прибыль, что обеспечивало ему безбедное, если не роскошное, существование до конца его дней.

«Единорог» две недели назад пришел из Филадельфии и загружался новым товаром со складов на плантации. Весь груз был уже на борту; оставалось только дождаться из Вильямсбурга двух лодок с провиантом, поднять якорь и отправиться в плавание.

Когда лодка подошла к судну, на мостике появился капитан Мак-Грегор и поприветствовал брата.

— Добрый вечер, Ранальд! Рад видеть тебя на борту.

— Ты готов к отплытию? — мрачно спросил Ранальд.

— Что? Ах, да! Как только придут лодки с продовольствием.

— Черт с ним! — перебил его старший брат. — Достанешь продовольствие в Лиссабоне, Кадисе или Гибралтаре. Я спрашиваю, готов ли ты отплыть сейчас — если понадобится, сегодня ночью?

Колин удивленно посмотрел на него.

— Готов, если надо. Но почему? В чем дело?

Ранальд мотнул головой в сторону каюты.

— Пойдем, я все тебе объясню.

Когда они снова вышли на палубу, младший брат, чьи волосы тоже уже тронула седина, смотрел хмуро.

— Не нравится мне это, Ранальд.

— Тебя не спрашивают, нравится тебе это или нет! Сделаешь так, как я говорю — и не задавай лишних вопросов.

— Конечно, конечно, все будет сделано. Но в душе я не одобряю тебя.

— Твоя душа меня не интересует, — фыркнул старший брат, коротко и холодно кивнул младшему и быстро спустился по лесенке в ожидавшую его лодку.

Уже давно стемнело, когда Дик, наконец, застонал, зашевелился и его стошнило. Но юноша ничего не осознавал. Конечно, он мог идти неверной походкой, едва ворочать языком, глаза его были открыты, но он по-прежнему не воспринимал происходящего, как и тогда, когда лежал без чувств. Однако Гарри с Алеком помнили о полученных приказаниях.

Ранальд Мак-Грегор сидел за столом. Перед ним лежала раскрытая конторская книга и стояла бутылка портвейна. Видя, что хозяин занят, грумы тихонько поставили Дика перед ним, а сами отошли в сторонку. Мак-Грегор-старший продолжал подсчеты, пока не дошел до конца колонки цифр. Только тогда он откинулся на стуле, сердито глядя на сына.

— Ну! — буркнул он. — Ты пришел просить прощения?

Дик тупо смотрел на отца, покачиваясь на подгибающихся ногах. Терпения Ранальда хватило на то, чтобы половина песка в часах, стоявших на столе, успела просыпаться вниз. И тогда он взорвался, грохнув кулаком по столешнице из полированного дуба так, что подскочили свечи в подсвечниках.

— Если не за прощением, так какого черта тебя сюда принесло? — взревел он.

Грумы вздрогнули, удивленные гневом хозяина. Но в глазах Дика не появилось ни малейшего проблеска сознания, затуманенный взгляд застыл на багровом от ярости лице отца. Когда Ранальду Мак-Грегору стало ясно, что ответа не дождаться, он побагровел еще сильнее и повернулся на стуле так, что Дик, оказавшись сбоку, не смог бы прочесть выражения его лица. Некоторое время он наблюдал, как сын покачивается, стараясь не упасть и явно не понимая, где находится.

— Еще до твоего рождения, — заговорил он сердито, — я предвидел много хлопот. Твоя мать — во всем виновата ее французская кровь, без сомнения — немало досадила мне, пока была жива, и ей-богу, ты пошел по ее стопам. Ей было наплевать на благополучие Кэри так же, как лесной птичке!

Он свирепо взглянул на сына, но тот молчал.

— А когда она умерла, — продолжил Мак-Грегор-старший, — ее место занял ты. Мать воспитывала и учила тебя, и я признаю, что ты образован лучше многих других. Но я могу и выгнать тебя — тогда мое состояние будет в целости и сохранности, пока я не умру и не 1 успокоюсь в могиле!

Он снова умолк, но юноша ничего не сказал. Мак-Грегор продолжал с глубочайшим сожалением:

— Она возненавидела меня сразу же после твоего рождения, и ты, должно быть, впитал эту ненависть с ее молоком, потому что после смерти матери стал так же равнодушен ко мне, как и она, и с того дня я не мог справиться с, тобой. «Дикий Дик» — так тебя прозвали! «Дикий Дик» — с длинным хвостом и раздвоенными копытами, как у дьявола! «Дикий Дик» — и все девчонки от самого Новерн Нек готовы упасть в твои объятия!

Он глубоко, горестно вздохнул, но сын по-прежнему молчал. Замутненные глаза Дика, казалось, не видели его.

— Ты пьян, что ли? — взорвался отец. — Ну и ладно! Ты все равно услышишь меня! Я готов проклясть и тебя, и твою мать! Она была необузданной, это верно, но достаточно хитрой, и сумела сделать так, что я не могу унаследовать имущество Кэри — если только ты не умрешь раньше меня! Я вправе пользоваться им при жизни. И только после моей смерти ты получишь все. Это понятно?

Он снова умолк, и опять ответом было лишь болезненное молчание.

— Думаю, понятно, раз ты молчишь! Ну да ладно! Разве кто скажет, что я плохо обошелся с тобой? Я присоединил к твоему наследству Бак-Хилл и расширил торговое и корабельное дело, принадлежавшее мне до женитьбы. У нас есть свои агенты и капитаны. Мы отправляем нашу продукцию на наших кораблях по всему миру — и привозим товары, которые можем продавать по собственным ценам.

И снова мертвая тишина. Да и как могло быть иначе? До Дика доносился только звук отцовского голоса, смысл слов оставался вне его понимания.

— Так ты слышишь меня или нет? Ранальд хлопнул ладонями по столу, не догадываясь, в чем дело.

— Не желаешь отвечать? Все равно придется! Ладно, послушай. У меня не было и мысли разделаться с тобой, хотя ей-богу, для этого довольно причин! Я работаю как вол, приумножаю твое наследство, а какова благодарность? Таскаешься по углам и канавам с кем придется!

Это было несправедливо.

Дик Мак-Грегор относился к окрестным девушкам вполне по-джентльменски, хотя его и называли диким. Но отец, распаленный гневом, сыпал все новыми обвинениями:

— Конечно, чего еще от тебя ожидать. Но ладно, ты ограничился бы местными девчонками! Нет! Угораздило же тебя испортить мои прекрасные деловые отношения, оказавшись под забором с французской потаскушкой! Скажу тебе прямо! Эта распущенная девка, эта Эжени де Керуак, с которой ты…

Единственное слово — Эжени — прорвавшись сквозь красную пелену, едва отец вымолвил его, вернуло Дика к жизни. В мгновение ока он перескочил через стол, оказавшись прямо перед сидящим на стуле человеком, и нанес удар прежде, чем Ранальд Мак-Грегор успел вскочить на ноги. Конечно, юноша не понимал, что бьет собственного отца. Он знал только, что эти жирные красные губы оплевали дорогое ему имя.

Один из ударов угодил в лицо, из рассеченной губы показалась кровь, другим ударом Дик подбил отцу левый глаз. Наконец пальцы Ранальда нащупали трость, прислоненную к столу, и крепко сжали ее.

Он размахнулся и нанес удар. Голова Дика запрокинулась. В то же мгновение Ранальд Мак-Грегор начал звать на помощь.

— Гарри! Алек!

Два грума влетели в комнату, схватили молодого человека и оттащили от хозяина. Ранальд свирепо посмотрел на них.

— Ну вот! — зарычал он. — Дело дошло до того, что он отлупил родного отца! — Он снова обрушился на сына. — Или я тебе не родня? Все еще хуже, чем я думал. Похоже, тебе не повредит хорошая взбучка!

— Простите, сэр! — осмелился вмешаться Гарри. — Парень ничего не слышит. Вы все говорите напрасно. Ей-богу, сэр, он не может услышать ни одного вашего слова!

— Это еще почему?

— Вы славно угостили его, сэр!

Грум знал, что лесть добавит масла на его кусок хлеба.

— Он холодный, как вчерашняя баранина!

— А он не умер? — испугался Ранальд.

— Нет-нет, сэр! По крайней мере, еще дышит — как загнанная лошадь, но дышит.

Ранальд Мак-Грегор опустился на стул и помимо воли уставился на бесчувственное тело сына. Очевидно, Дик снова потерял сознание, и Ранальд, несколько удивившись собственной силе, с уважением ощупал свои мускулы.

— Заберите паршивца и унесите из комнаты, — буркнул он. — Уложите его, и пока он спит, соберите все вещи, которые понадобятся ему для путешествия — долгого путешествия!

Не прошло и десяти минут после их ухода, как в дверь осторожно постучали.

— Кто там? — заворчал Ранальд.

Дверь раскрылась, словно приведенная в движение скрытыми пружинами, чернокожий мальчик-слуга робко отступил в сторонку, и высокий худой человек в белом костюме, расшитом золотом, торжественно вступил в комнату.

Капитан Арман дю Кассе, командир фрегата «Виктуар», обладал ястребиным носом, небрежно пристроенным на узком лице над тонкими губами, искривленными жестокой ухмылкой. Маленькие черные глазки горели вызывающим огнем. Ранальд вскочил так поспешно, что чуть не опрокинул чернильницу, стоявшую на столе.

— Капитан дю Кассе? — воскликнул он хрипло.

Француз коротко поклонился.

— Мсье, зачем так волноваться? У меня к вам дело. Виконт просит передать вам, что хотел бы встретиться с вами — или с вашим сыном, если угодно — в любом месте, какое вы назовете, в удобный вам утренний час.

— О, Господи! Боже мой!..

Ранальд Мак-Грегор побелел как мел. Подобно всем купцам, он вовсе не был дуэлянтом.

Дю Кассе нисколько не удивился, словно именно такой реакции и ожидал.

— Однако если это покажется вам слишком огорчительным, я уполномочен оплатить все наши счета, и мы немедленно, как только наступит прилив, поднимем паруса.

Он говорил с нескрываемым презрением, но Ранальд испытал такое огромное облегчение, что ему это было уже безразлично.

— Спасибо, капитан. Деньги у вас с собой?

— Конечно, — капитан брезгливо посмотрел на него, вытащил солидный кожаный кошель, в котором позвякивали луидоры, и небрежно бросил его на стол.

— Минутку, капитан!

Услышав звон монет, Мак-Грегор просветлел. Без лишних слов, пока француз стоял с равнодушным видом, он сел за стол, разложил перед собой счета, быстро подсчитал сумму, с удовлетворением забрал причитающееся и вернул кошель владельцу.

— Мы можем гордиться своей честностью! Наши дела улажены. У меня нет больше причин отнимать у вас время.

Дю Кассе едва успел выйти, а Ранальд Мак-Грегор уже поднимался по лестнице. Все складывалось как нельзя лучше. Лишь через три года Дик достигнет совершеннолетия и сможет сам решать свою судьбу. Поэтому надо уметь улаживать любые неприятности — мало ли что может случиться за три года!

Возле комнаты Дика он остановился и распахнул дверь. Посреди комнаты стоял большой раскрытый сундук. Перед ним на коленях стоял Гарри, укладывая последнюю стопку одежды, туалетные принадлежности и разные мелочи. Дик лежал распростертый поперек кровати. Алек, явно исполненный сочувствия, склонился над юношей, неловко пристраивая ему на лоб полотенце, смоченное холодной водой.

Ранальд Мак-Грегор возмущенно фыркнул и, бросившись к кровати, сорвал мокрое полотенце со лба сына.

— Оставь его, дурень! — прорычал он и резко повернулся к другому слуге, возившемуся у сундука. — До сих пор не готово?

— Готово, сэр!

Гарри, наконец, разместил последние вещи, захлопнул крышку и поднялся, отряхивая пыль с колен.

— Отлично!

Ранальд довольно улыбнулся.

— Теперь несите сундук вниз и запрягайте лошадь в телегу.

Через несколько минут Дика вынесли из дома. Свежий ночной воздух несколько оживил его, но не до такой степени, чтобы полностью привести беднягу в чувство. Это, наверное, было к лучшему, поскольку его достаточно бесцеремонно бросили на дно грязной телеги. От удара он снова погрузился в беспамятство и не заметил мерзостности своего экипажа. Позже, когда Дик уже лежал на дне лодки, свежий соленый ветер с залива немного взбодрил его. Он застонал, зашевелился, завертел головой, но отец опять закатил ему оплеуху, снова лишившую его сознания.

Когда лодка подплыла к «Единорогу», с борта спустили один канат для сундука, а другой для самого Дика. Его подняли на борт, словно мешок с углем. Ранальд Мак-Грегор вошел по трапу на палубу. Брат ожидал его, стоя под зажженным фонарем; два крепких матроса уже склонились над бесчувственным телом, чтобы поднять его и отнести мимо кают-компании вниз, в крошечную каюту, приготовленную для него возле сравнительно просторных помещений капитана. Колин Мак-Грегор мрачно смотрел на удаляющиеся спины матросов, пока черная пасть люка не поглотила их, а затем резко повернулся к брату.

— Вижу, ты упрям! — проворчал он. — Я же сказал тебе, что я думаю об этом поганом дельце!

— Закрой пасть и слушай меня!

Ранальд вытащил из кармана запечатанный конверт.

— Это мои инструкции для Омутти, в Ливорно. Ты вручишь ему их вместе с парнем. Здесь он найдет самые подробные указания. Но я хотел бы объяснить ему, в чем дело, чтобы он все понял и ничего не упустил. Запомни, парень должен учиться у него три полных года. Платить ему в это время не надо, только давать не больше шиллинга в неделю на карманные расходы. И никоим образом не разрешать ему шляться по улицам после наступления темноты!

Колин Мак-Грегор в изумлении смотрел на него.

— Так нельзя Ранальд! Это же настоящая тюрьма. Поверь мне, надо быть великодушнее. Ты толкаешь его…

— Я же сказал тебе; не лезь не в свое дело! Я хочу, чтобы он изучил дело со всех сторон, только и всего!

— В самом деле?

Колин Мак-Грегор недобро усмехнулся.

— Значит, для того, чтобы он согласился, понадобилось так отделать его?

— Мне некогда с тобой препираться.

Ранальд повернулся к выходу.

— Ты получил мои указания. Можешь выполнять.

Дик приходил в себя медленно, с трудом, часто снова срываясь в кипящий водоворот головокружения, за красную пелену боли, и, наконец, открыв глаза, обнаружил, что лежит под грубым одеялом на узкой жесткой кровати в тесном, тускло освещенном помещении. Его постарались устроить как можно удобнее, хотя он этого и не заметил. Грязную после поездки в телеге одежду сняли и убрали, его переодели в чистую рубашку, лицо и руки вымыли, к болезненной шишке на затылке приложили холодную примочку.

И все же Дику казалось, что голова вот-вот разлетится на части, если их быстро не связать вместе. По-видимому, сделать это было невозможно, и, поскольку малейшее движение вызывало прилив мучительной боли, Дик снова опустил веки и нашел облегчение в наступившей тьме, В следующий раз он открывал глаза уже более осторожно, постепенно, и, привыкнув к свету, огляделся, пытаясь понять, где находится и как сюда попал.

С того момента, как охотники выскочили из-за изгороди и железные руки грумов схватили его, он ничего не помнил. В памяти смутно всплыла ссора — и Эжени. Эжени! Что с ней, где она? Дик резко сел, ударился головой о толстую балку, подпиравшую палубу над ним, и снова рухнул на подушки. Он бесконечно долго, как ему показалось, боролся с подступающими волнами тошноты и головной боли, и, наконец, медленно, тяжело, преодолевая головокружение, попытался собраться с мыслями.

Сколько продолжалось такое состояние, Дик не знал, но заметил, что солнечный свет, проникавший в помещение, угас, и только отражения огней от воды танцевали на потолке. Стараясь не двигаться, он напряженно думал, пытаясь собрать воедино разрозненные мысли.

Понемногу он сумел сосредоточиться и вспомнил, что изгородь, охотники, девушка, ссора — все это было на открытом воздухе, под голубым небом; вокруг зеленели поля и ярко светило солнце.

Больше Дик ничего не смог припомнить. А теперь он находился на койке, в каюте, на борту корабля. Это он понял, так как нередко навещал дядю на борту «Единорога». Койки, тонкие деревянные переборки, балки над головой, об одну из которых он недавно стукнулся, были ему знакомы. Он увидел иллюминатор, ряд крючков для одежды, над головой раскачивалась медная масляная лампа.

Но гораздо важнее, как он понял в тот миг, были скрип мачт, свист ветра в такелаже, медленный долгий подъем, а затем головокружительный нырок самой каюты. На каком бы корабле он ни находился, ясно было одно — он в открытом море!

Дик осознал это внезапно, и в то же самое мгновение из-за переборки, отделявшей его каюту от той, где собрались на ужин офицеры судна, донесся взрыв смеха.

Это заставило юношу действовать. Он с трудом поднялся на ноги, постоял немного, приходя в себя, и когда корабль накренился, бросился к двери каюты и распахнул ее.

Колин Мак-Грегор и его офицеры сидели за столом в центре кают-компании, когда появился Дик, белый как мел, шатающийся, босиком, в развевающейся ночной рубахе. Увидев племянника, Колин вскочил и бросился к нему с дальнего конца стола.

— Дик! Ты все-таки пришел в себя! Я не терял надежды, хотя пошел уже четвертый день!

— Что? — едва слышно проговорил Дик, но внезапно умолк и вытаращил глаза. — Дядя Колин! Значит, это «Единорог»? Но что ты сказал — четвертый?..

— Вот именно! — ответил капитан Мак-Грегор. — Прошло четыре дня! Мы отплыли целых четыре дня назад.

— Отплыли? — Голос Дика был слаб и дрожал. Значит, они сговорились разлучить их насильно! — Ты говоришь, четыре дня? Что… Почему… Куда меня увозят?

— Ну-ну, парень! — успокаивающе сказал Колин Мак-Грегор. — Я сам не вижу в этом смысла, но мне приказали, так что…

— К чертям приказания! — вспыхнул Дик. — Если ты не видишь в этом смысла, тогда зачем, зачем это делать? Поворачивай назад, дядя Кол! Я тебе все объясню.

— Ты не понимаешь, что я не могу! — вздохнул капитан.

Дик, измученный болью, соображал еще не очень хорошо, но отчаяние и страх, охватившие его, были так велики, что успокоить его оказалось не так-то просто. Его разлучили с Эжени! Сейчас он не способен был думать ни о чем другом и не мог допустить такой несправедливости.

Он бросился к дверям, ведущим на палубу.

— Если ты не повернешь, клянусь Богом, я отправлюсь назад вплавь! — заорал он, словно безумный.

Дядя схватил его за рубаху.

— Ну, Дик, мальчик, не надо! Ты не сможешь…

Дик в ярости повернулся и замахнулся на маленького коренастого мужчину. Инстинктивно Колин Мак-Грегор отшатнулся и поднял кулаки, защищаясь. В этот момент «Единорог» накренился и Дик покатился вперед, ударившись челюстью о крепкие кулаки дяди.

Удар не был силен, но для чуть живого Дика и этого вполне хватило. Голова его запрокинулась, он отрывисто вздохнул и повалился без чувств.

Колин Мак-Грегор в оцепенении уставился на него, затем медленно, словно в задумчивости, повернулся к офицерам, сидевшим за длинным столом.

— Вы видели? — спросил он слабым голосом. — Вы все видели, мистер Оуэнс? Мистер Гилбой? Что же это — я ведь едва дотронулся до него.

Он снова взглянул на бесчувственного племянника.

— Прости, парень, но ты не оставил мне выбора. Не знаю, что я тебе сделал, но надеюсь, это не причинит тебе серьезного вреда. Оуэн, Гилбой! Идите сюда! Помогите мне отнести его назад в постель. И поосторожнее!

Глава третья КОЛИН МАК-ГРЕГОР

В конце концов для Дика, наверное, было и лучше, что первое его пробуждение закончилось таким образом. Теперь он приходил в чувство медленнее, но гораздо основательнее. К счастью, парусник «Единорог» тоже был не из быстрых: с упорной монотонностью, не спеша, он прокладывал свой путь на восток через волны Атлантики.

Дик приходил в себя медленно по нескольким причинам, и удар, полученный от дяди, не играл особой роли. Настоящих причин было три, больше душевного, чем физического свойства. Он жестоко страдал от морской болезни, и это крайне подавляло его. Однако остальные причины, гораздо более серьезные, по-настоящему мешали выздоровлению. Самым худшим было чувство, что сердце его разбито, а отчаяние лишало его воли и чуть ли не заставляло мечтать о смерти. Ему, побежденному и побитому, больному и несчастному, казалось, что весь мир ополчился против него и Эжени, и он слаб и бессилен против него. Каждое мгновение, каждый час, каждый день уносили их все дальше и дальше друг от друга, и он не был настолько слеп, чтобы надеяться, будто страстное желание и сила обстоятельств когда-либо снова сведут их вместе; это невозможно, раз уж высшие силы выступили против них.

К тому же Дик внезапно начал испытывать сильнейшую ненависть к дяде. Хотя в душе все еще царило смятение, это чувство возобладало над остальными. Он понимал, конечно, что действительным виновником его бедствий был отец. Но Ранальд Мак-Грегор теперь далеко, до него не добраться. Колин, напротив, был рядом. К тому же, отказавшись вернуться назад, капитан прямо признал, по крайней мере, так считал Дик, что находится на стороне тех, кто ополчился против него и Эжени.

Однако по отношению к Колину Мак-Грегору это было совершенно несправедливо. Суровый шотландец гордился своим бесшабашным юным племянником и любил его. Колин и Ранальд отличались друг от друга так же, как две разные породы собак. Ранальд походил на задиру-бульмастифа: больше шума и лая, чем настоящей воинственности. Колин был сродни шотландскому терьеру: он умел добиваться своего молча, упорно и отважно.

Он познакомился с матерью Дика, когда та уже была женой Ранальда, и никогда не позволял себе ни намека, ни взгляда, по которым она смогла бы догадаться, что он любит ее всей душой. Может быть, поэтому ему так часто виделись в мальчике ее черты. Так или иначе, но Колин был гораздо больше расположен к Дику, чем тот думал.

Почти всю жизнь он был моряком, — ему самому не раз случалось получать по голове в стычках с буйными матросами и видеть, как тяжелые удары обрушиваются на головы других, — и, в общем-то, представлял себе, в чем причина болезни Дика. Конечно, Колин не назвал бы его состояние сотрясением мозга — оно не имело никакого специального названия. Но симптомы были знакомы, явные следы удара были налицо, а поскольку капитану зачастую приходится быть еще и судовым врачом, неудивительно, что у него имелись и свои способы лечения этой болезни — простые, но эффективные. Те, кого ему случалось пользовать, обычно выздоравливали. Первым делом применялся компресс из горячих чайных листьев, только что вынутых из кипятка — средство простое и доступное, потому что его всегда было в достатке. Во-вторых, пациенту предписывалось как можно больше спать и отдыхать. В третьих, его сажали на диету: жидкая каша, бульоны, пудинги. В четвертых, щедро применялись бодрящие средства: виски, бренди, если их не оказывалось, то ром. И, наконец, ежедневно делалось небольшое кровопускание.

Как только Дику полегчало после морской болезни, последний момент лечения представлял некоторую трудность. Колин не мог делать кровопускание сам, потому что один его вид вызывал у племянника вспышку дикой ярости. Чтобы разрешить эту проблему, Колин, искренне беспокоясь за парня, поручил стюарду Лерону Солу постоянно заботиться о Дике.

Лерон Сол был мулатом, и, как часто случается с мулатами, человеком замкнутым и огорченным жизнью. Понятно было, почему он стал таким. Лерон родился от черной матери и голландского плантатора на острове Сен-Круа и, конечно, всегда был рабом. В те времена в колониях очень редко встречались свободные цветные. Но Лерон Сол рано понял, что ему придется нести еще и другой крест: бремя, чаще падающее на плечи жителей Индии и Южной Америки, чем Севера, но, тем не менее, достаточно тяжкое. Он был не белый, но и не черный. Белые сторонились его как цветного. Черные не доверяли ему, потому что в нем текла кровь белых. И, поскольку Лерон был горд, чувствителен и достаточно умен, чтобы понимать свое положение, друзей у него было мало и среди белых, и среди черных.

Когда Селест Кэри гостила на островах, ему удалось попасть в число ее слуг, что стало бы для него спасением, не выйди она замуж за Ранальда Мак-Грегора. Между двумя мужчинами мгновенно вспыхнула ненависть, дошедшая до того, что Ранальд совсем уж было собрался отправить Сола на полевые работы.

Однако случилось так, что в это время пришел «Единорог», лишившийся стюарда и эконома. Колин знал, что Селест Кэри Мак-Грегор беспокоится о судьбе смуглокожего человека, хотя сам считал его странным. Ясно было, что тяжкая работа на жарких плантациях быстро доконает мулата. Только самые здоровенные и тупые могли выдержать такое сочетание убогих условий жизни и тяжелейшего труда с рассвета и до заката. Знал Колин и то, что Сол превосходно справляется с обязанностями эконома и мажордома. Мулат был прекрасным поваром и великолепно умел организовать ведение хозяйства в доме. Расходные книги он вел много лучше, чем смог бы сам Колин, и тому в итоге пришло в голову, что этот человек цвета кофе с молоком крайне необходим ему на борту «Единорога» для выполнения многих важных обязанностей. Он приставал к старшему брату до тех пор, пока Ранальд, лишившись терпения, не отдал ему невольника, пожелав, чтобы приобретение было удачным. Это случилось пятнадцать лет назад, и Лерон Сол до сих пор служил на корабле.

Теперь Сол был не просто давнишним служащим на борту брига, а важной деталью, неотъемлемой его частью. И тому были свои причины. Помощники капитана приходили и уходили, команда тоже менялась, и их отношение к Солу бывало различным: от снисходительности до откровенного презрения. Но за все годы никто не принял его как равного себе.

С капитаном отношения сложились совсем иначе. Впервые шагнув на палубу, Лерон Сол официально стал мистером Солом, а в беседах наедине — Лероном. Возможно, Колин Мак-Грегор и считал, что между ними есть какая-то разница, но даже намеком не показывал этого. И неудивительно, что Лерон Сол был готов чуть ли не целовать палубу, по которой ходил капитан!

Он принял на себя новые обязанности с нехорошими предчувствиями, зная, кто такой Дик, и не ожидая от отпрыска Ранальда ничего хорошего. К тому же сильнейшая враждебность мальчишки к капитану не могла не вызвать ответной неприязни Сола к Дику. Но распоряжения Колина Мак-Грегора были вполне ясны, и Сол не мог позволить себе пренебречь ими. Он даже не имел права допустить оплошности и выпустить слишком много крови из руки пациента. Но все же, когда однажды ему случилось прибирать капитанскую каюту в присутствии хозяина, он выразил свое неодобрение.

— Ну, Лерон, — жизнерадостно, сказал Колин, — как там наш больной?

Сол печально покачал головой.

— Плохо.

— Неужели?

На мгновение Колин Мак-Грегор испугался, что племяннику стало хуже.

— Что стряслось?

— Все время твердит одно и то же: убьет вас, как только ему представится возможность.

Капитан Мак-Грегор явно испытал облегчение.

— В самом деле? Значит, дела не так уж плохи. Но он, наверное, еще не в себе?

— Вот именно! Скажу вам, капитан, зря вы так беспокоитесь о нем. Он желает вам только зла.

Шотландец бросил на стюарда короткий проницательный взгляд.

— Ты думаешь? Послушай, Лерон! Я не знаю, в чем причина его неприятностей, хотя подозреваю, что здесь приложил руку мой братец. Естественно, парень считает, что я с ним заодно, и нам не стоит винить его за это!

Мулату пришлось признать правоту хозяина.

— Значит, он еще бредит? — спросил капитан.

Сол невесело кивнул.

— Тогда вот что. В своей болтовне он может хоть как-то намекнуть на причину того, что с ним случилось. Слушай внимательно все, что он говорит, и, может быть, нам удастся найти способ убедить его, что мы ему не враги.

Смуглый человек в знак согласия наклонил голову и направился к двери.

— Думаю, не нужно напоминать тебе, Лерон, — сказал капитан вслед, — каково чувствовать, будто все окружающие ополчились против тебя!

Глаза Сола блеснули, но он вышел за порог, ничего не ответив. Однако с этого момента он еще более старательно ухаживал за своим пациентом и внимательно прислушивался к его бормотанию.

По большей части, в нем не было никакого смысла. Но иногда попадались слова или фразы, в которых улавливалось некоторое содержание. Часто повторялось женское имя — французское имя — Эжени. Нередко звучали проклятия и слова протеста в адрес Ранальда и Колина Мак-Грегоров. Однажды юноша упомянул виконта де Керуака и делал такие движения, будто хватался за шпагу.

Обо всем этом Сол подробно доложил капитану, и Колин Мак-Грегор вспомнил француза и его милую темноглазую и черноволосую дочку. Из разрозненных кусочков постепенно складывалась картина случившегося, хотя полной ясности пока не было. Но и того, что он узнал, вполне хватило для того, чтобы понять, в чем дело. И Колин еще больше укорял в душе Мак-Грегора-старшего.

Наконец настал день, когда Дик открыл глаза и посмотрел на Сола ясно, разумно и злобно. Мулат принес ему миску каши, и Дик нахмурился.

— Что это? — спросил он слабым голосом.

Сол показал ему кашу.

— Ваш дядя говорит… — начал он.

Юноша оттолкнул миску, и Сол едва успел подхватить ее.

— Мой дядя! Колин Мак-Грегор! — прошипел Дик. — Проклятье на его голову и на весь клан! Будь проклят тот день, когда я получил это имя…

Глаза Лерона Сола вспыхнули.

— Проклинайте их всех, если вам угодно, мистер Ричард! Но не касайтесь доброго человека и вашего честного друга. Вот уже целую неделю я выхаживаю вас по приказу вашего дяди, хотя, признаюсь, будь моя воля, вы бы уже давно умерли!

— Как? Что? — Дик рассмеялся словно безумный. — Думаешь, я поверю, что ты…

Сол с достоинством выпрямился.

— Дело не во мне. Я говорю чистую правду.

Он повернулся и взялся за ручку двери. И тут Дик неожиданно ощутил мучительный голод и поспешно протянул руку.

— Лерон! — закричал он. Этот смуглокожий человек был знаком ему с детства, хотя до сего дня они едва ли обменялись хотя бы дюжиной слов. — Лерон, погоди!

Уже поставив одну ногу на порог, Лерон Сол остановился и оглянулся. Черные глаза смотрели сердито и удивленно, а на лице было написано изумление. Кроме Колина Мак-Грегора почти никто не обращался к нему по имени.

— Пожалуйста, — выдохнул Дик, — дай мне поесть!

Он с трудом приподнялся, опираясь на локоть, а Сол поспешно встал на колени возле его койки, дал ему в руки миску, подоткнул под спину подушки, расстелил на коленях салфетку. Дик жадно проглотил первую ложку безвкусной пищи и грустно покачал головой.

— Лерон, — в его тоне не было ни высокомерия, ни презрительности. — Я не понимаю, Лерон! Ты уверен? Ты сказал…

Сол кивнул, с удивлением обнаружив, что больше не чувствует ни малейшей враждебности к перепуганному и озадаченному мальчишке.

— Да, мистер Дик! — Автоматически он назвал его старым домашним именем. — Даю слово! Ваш дядя очень вас любит — он не раз говорил мне об этом.

Лицо Дика дрогнуло, словно от внезапного приступа боли.

— Я ничего не понимаю, Лерон! Как давно мы в море?

— Больше недели.

— Неделя! — взвыл Дик, — Куда же он меня везет? Почему не повернул обратно?

— Не могу сказать, мистер Дик. — Сол покачал головой. — Но думаю, что он вынужден подчиняться приказу.

— Моего отца, будь он проклят! — вскричал Дик.

— Верно!

Сол кивнул, потупив глаза.

— Но я клянусь, что бы ни случилось, капитан Колин да доброй воле ни в чем таком не участвовал. Сердце его изболелось за вас.

Дик мрачно покачал головой.

— Хотелось бы верить, — произнес он, и Сол заметил, что голос его окреп.

С этого дня Дик выздоравливал гораздо быстрее, но прошло еще целых две недели, прежде чем он смог выйти на палубу. За это время очень изменилось и его отношение к Лерону Солу. Когда тот понял, насколько искренне уважение молодого человека, он, так давно жаждавший дружественного общения, теплого слова, был даже удивлен своим чувствам. Еще задолго до того как Дик встал на нога, ни к одному человеку, кроме самого капитана Колина, Сол не чувствовал столь горячей привязанности. Он был искренне предан им обоим, потому что и Дик, и Колин обращались с ним по-дружески и как с равным.

Но именно потому, что он так полюбил их обоих, ситуация усложнилась. Выздоравливающий Дик рвался действовать и был непростым пациентом. Юноша не понимал, почему его держат в тесной каюте. К исходу второй недели плавания ему стало казаться, что он уже так же силен, как и прежде, и удивлялся, почему дядя не приходит поговорить с ним. В конце концов, Дик понемногу рассказал Лерону Солу все, что сумел вспомнить, и Колин Мак-Грегор, сопоставив это с инструкциями, полученными от Ранальда, смог, наконец, понять, что же произошло. Разобравшись во всем, он осознал, каким огромным потрясением для Дика может оказаться разговор на эту тему, кроме того, следовало постараться объяснить племяннику, почему он, Колин Мак-Грегор, не отказался выполнить прихоть брата. Зная Ранальда, он ни минуты не сомневался в том, что его отказ ничего не изменит, но надо было подумать, как убедить в этом и Дика.

Однако неопределенность ситуации плохо влияла на Дика. Каждый раз, закрывая глаза, он видел перед собой смеющееся личико Эжени, выкрикивал во сне ее имя и протягивал руки к туманному образу, являющемуся в снах. Постепенно теряя терпение, он возвращался к своему первоначальному убеждению: дядя с ним неискренен и намеренно держит его на расстоянии. Напрасно Сол пытался убедить его, что он ошибается — чем дольше Дик лежал на койке, тем больше крепло в нем убеждение в дядюшкином коварстве, и к концу третьей недели плавания настал день, когда он уже не в силах был выносить это.

Когда Дик решил действовать, Лерон Сол находился на камбузе. Солнце светило ярко, море было спокойное, гладкое — почти как стекло, и старый бриг плавно двигался своим курсом. Перекидывая ноги через край койки, Дик счел, что все складывается очень удачно — особенно если он действительно так слаб, как утверждал Лерон Сол.

На пробу он сделал несколько шагов по каюте и вынужден был признать, что колени подгибаются. Но это пройдет. Голова ясная, вот что главное. Дик порылся в вещах, нашел подходящее платье, башмаки с пряжками, оделся и шагнул за дверь.

В большой каюте никого не было. Через открытый люк, ведущий на корму, падали лучи солнца. Дик был уверен, что застанет Колина Мак-Грегора на палубе. Это потребовало большего напряжения сил, чем он ожидал, но все же юноше удалось медленно, с трудом вскарабкаться по трапу. Неожиданно он оказался под ослепительно ярким солнцем.

Увидев племянника, капитан Мак-Грегор от неожиданности подскочил.

— Дик, дорогой! — воскликнул он. — Зачем ты пришел сюда? Тебе еще рано подниматься с постели!

Дик оперся на край люка.

— Но я здесь — и ты прекрасно знаешь, зачем.

Колин Мак-Грегор не сразу нашел, что ответить. Присмотревшись к племяннику повнимательнее, он заметил враждебный блеск в его глазах и переглянулся со вторым помощником.

— Мистер Гилбой, замените меня! — приказал он и положил руку на плечо племянника. — Ну-ну…

Дик стряхнул руку и воинственно повернулся к нему.

— Нечего нукать! Я требую объяснений!

— Ладно, будет тебе, парень, — успокаивал его дядя. — Здесь не лучшее место для объяснений. Но раз уж ты так настаиваешь, я не стану с тобой спорить. Только пойдем-ка вниз — там мы сможем поговорить наедине. То, что я хочу тебе сказать, не предназначено для чужих ушей.

Хозяйская каюта занимала всю ширину кормы. Там размещались просторная койка, комод, буфетный шкаф с бутылками на полке, стол, возле которого к полу были прикреплены два удобных кресла. Широкие окна давали достаточно света и воздуха, на полу лежал потертый, но все еще красивый ковер. Дик нашел комнату весьма уютной и удобной и внезапно понял, почему дяде нравится вести такую жизнь. Колин Мак-Грегор кивком указал на одно из кресел.

— Садись!

Дик не стал дожидаться повторного приглашения, поскольку сомневался, что сможет долго продержаться на ногах. Да, он и не подозревал, насколько ослабел! Мягкое кресло показалось верхом блаженства, и юноша с облегчением откинулся на спинку, пока дядя сходил к буфету и принес стаканы и бутылку доброго шотландского виски.

— Стало быть… — начал Колин Мак-Грегор, когда они выпили.

Дик перебил его:

— Я требую…

Красное лицо Колина Мак-Грегора покраснело еще сильнее.

— Требуешь, значит? — заговорил он сердито, но тут же умолк, покачав головой. — Да, пожалуй, ты имеешь право требовать. Но лучше не сотрясай воздух и позволь говорить мне. Тогда мы не будем отвлекаться и тратить время на бесполезные препирательства. Когда я все скажу, можешь задавать любые вопросы, и, клянусь, я постараюсь ответить на них честно.

Дик кивнул, ожидая начала.

— Ну, вот что! — продолжил дядя. — Прежде всего, я должен сказать тебе, что, когда твой отец привез тебя, бесчувственного, на борт, я не имел ни малейшего понятия о том, что случилось.

Услышав, как он попал сюда, Дик открыл было рот, но Колин Мак-Грегор предостерегающе поднял палец.

— Погоди! Конечно, я знал о вашей ссоре и решил, что все дело в ней. Мы с твоим отцом тоже не особенно любим друг друга, но ты здесь ни при чем. Однако этот корабль по большей части принадлежит ему, и я командую им с его согласия. Ранальд привез тебя и оставил мне вполне четкие указания. Мало того, он так же недвусмысленно объяснил, что будет, если я наберусь смелости отказать ему!

Колин помолчал. Дик едва сдерживался, чтобы не обрушить на него слова укоризны.

— Кстати, — заметил капитан Мак-Грегор, — ты все рассказал Лерону Солу. А это, как я понимаю, кое-что да значит!

— И все-таки, ты не повернешь назад? — Теряя остатки самообладания, Дик уже почти кричал.

Но дядя не придал особого значения его словам.

— Чего ради? Послушай меня. Французские корабли ушли, с тем же самым приливом, что и мы. Я не понял, почему они так спешили — но теперь мне все ясно. Но если бы я и знал тогда, что толку? Разве нашему корыту угнаться за двумя легкими, быстрыми фрегатами?

Лицо Дика застыло. Значит, она потеряна!

— По крайней мере, ты мог бы вернуться и призвать его к ответу!

Дядя нахмурился.

— И сыграть ему на руку? В твоей стране, парень, у тебя нет возможности противостоять отцу и его подручным. Ты только снова получишь порцию того же лекарства! И тогда у меня не останется никакой возможности помочь тебе.

— Помочь? — Дик смотрел на него с надеждой.

— Да помолчи же! — Колин Мак-Грегор ткнул его пальцем в грудь. — Послушай! Вот какие указания я получил от твоего отца насчет того, чтобы отвезти тебя в Ливорно.

Он рассказал Дику обо всем, что велел ему сделать Ранальд Мак-Грегор, и юноша закрыл лицо руками.

— Не может быть! Боже, это невозможно!

— Перестань, Дик!

Глаза дяди были полны сочувствия.

— Все не так страшно!

— Есть выход? — Дик смотрел на него с надеждой. — Ты не повезешь меня в Ливорно?

— У меня есть кое-какая мысль. Но все же я довезу тебя до места и отдам в ученики к Омутти.

Дик упал духом.

— Но…

— Ты подумай, парень, только подумай! — перебил его Колин Мак-Грегор. — Девушка француженка, она направилась в Новый Орлеан. Ты сообрази, как трудно будет добраться до Нового Орлеана, если мы вернемся в Вирджинию. К тому времени вполне может оказаться, что она уже уехала домой, во Францию!

Дик неохотно кивнул. Это было совершенно справедливо.

— Но из Ливорно, Генуи, Марселя ходят корабли в Луизиану, и, если тебе не удастся попасть туда самому, вполне можно отправить письмо, — продолжил капитан.

Во взгляде Дика появился блеск надежды.

— И, кроме того, Франция, можно сказать, прямо за углом. Рано или поздно, парень, она вернется домой, и мы должны только молиться, чтобы это случилось поскорее. В одном можешь быть уверен — тебе раньше удастся увидеть свою красавицу во Франции, чем в Вирджинии!

— Но… — Дик, наконец, смог выдавить из себя слово протеста. — Как же все это устроить, если я буду учеником мистера Омутти?

Такие мелочи, похоже, меньше всего озадачивали Колина Мак-Грегора.

— Пустяки! На сей счет не волнуйся. Я знаком с Омутти, а Ранальд — нет. Я уверен, что насчет этого грязного дела наши мнения совпадут.

— А если нет?

— Я обдумал и такую возможность, парень. Конечно, это дело не столь верное, как денежки в кармане. Но Омутти — человек практичный, он связан с моряками во всех частях света. И связи с домом Мак-Грегоров для него одни из самых важных.

— Вот поэтому-то, мне кажется, он и согласится выполнить просьбу отца.

— Да ты соображаешь, парень? Так думает Ранальд. Но поставь себя на место Омутти. Через три года ты вернешься домой, займешься делом, и увидит ли он наш корабль и наши товары, если плохо обойдется с тобой?

— Да ни один враг не возненавидит его больше, чем я, — заявил Дик. — Но я все же не понимаю…

— Не понимаешь? — Колин поднял брови. — Тогда позволь задать тебе один вопрос: кто возглавит семейное дело, когда Ранальд Мак-Грегор удалится на покой?

Дик захлопал глазами, постепенно соображая, в чем суть.

— Вот именно! Ты, парень! А я уже тебе сказал, что Омутти — человек практичный. Он знает, где искать масло для своего хлеба! Я договорюсь с ним, и ты будешь сам себе хозяином, пойдешь, куда захочешь, и получишь денег, сколько надо — при условии, конечно, что на ближайшие три года твоя главная квартира будет у Омутти в Ливорно!

Глава четвертая НАПАДЕНИЕ

С этого момента вся жизнь на борту неторопливо движущегося своим курсом «Единорога», казалось, пошла совсем по-другому. Неожиданно возродившаяся надежда помогла Дику воспрянуть духом и телом, и он с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше. Мрачное настроение покинуло его, и юноша снова обрел свою обычную жизнерадостность. Через три дня он уже мог садиться за стол вместе со всеми в кают-компании, а через неделю — выходил на палубу, наслаждаясь солнечным светом и свежим морским воздухом. Не прошло и двух недель, как он истомился от ничегонеделания и стал предлагать матросам свою помощь.

По ночам, в одиночестве темной каюты, Дик часами лежал без сна, размышляя и строя планы будущих действий. И когда, наконец, он закрывал глаза и засыпал, в сновидениях ему являлась Эжени. Но теперь это была другая Эжени — не дитя с тоскливым взором и грустной улыбкой, но очаровательная, веселая, радостно смеющаяся девушка, готовая поделиться с ним тайнами, скрытыми во тьме ее глаз, нетерпеливо простирающая руки ему навстречу.

Тем временем «Единорог» продолжал свое неспешное путешествие. Дик, начиная терять терпение, по десять раз на дню приставал к дяде с просьбами определить, где находится корабль, много ли он прошел с прошлого раза, далеко ли еще до земли. Напрасно капитан Мак-Грегор повторял, что, хотя они сделают первую остановку на мысе Сент-Винсент, им еще останется пройти добрую тысячу миль до Гибралтара, а потом — половину Средиземного моря.

Когда они миновали Азорские острова и стали приближаться к Иберийскому полуострову, погода переменилась, небо начало хмуриться и мрачнеть. Солнце скрылось за пеленой облаков, ветер, ставший холодным и порывистым, приносил с норд-веста шторма и шквалы. К счастью, он оставался попутным, подгонял судно, и никто особо не жаловался. Дик уговаривал дядю поставить все паруса и выжать из старика «Единорога» наибольшую скорость, на какую он был способен.

Однажды, темной безлунной ночью, когда ветер завывал в снастях и черные, с пенящимися гребнями валы один за другим обрушивались на корабль, вылетая из мрака, вахтенный, присланный Колином Мак-Грегором, загрохотал кулаками в дверь каюты Дика. «Единорог» находился в плавании почти шесть недель, и Дик уже подумывал, что больше никогда не увидит земли. Он хотел узнать, зачем его вызывают на палубу, но задать вопрос не, успел, потому что матрос тут же убежал.

Едва Дик выбрался из люка, как ветер набросился на него, и он чуть не скатился по накренившейся палубе к борту. Но ему удалось устоять на ногах, и он пробрался туда, где его ждал дядя. Тот взглянул на племянника и, сложив ладони рупором, прокричал ему в ухо, перекрывая грохот волн и пронзительный свист ветра:

— Чувствуешь запах?

Дик, вцепившись в поручни, с изумлением поглядел на него. Колин Мак-Грегор повернулся лицом к ветру и нюхал воздух. Дик невольно последовал его примеру и уловил знакомый аромат свежевспаханной земли.

— Земля! — завопил он радостно.

— Это мыс Сент-Винсент, — ухмыльнулся дядя, — я подумал, тебе будет интересно узнать.

— Значит, мы совсем рядом? — Дик нетерпеливо повернулся к дяде. — Мы уже у берега? Почти на месте?

Капитан рассмеялся.

— Я пока не собираюсь выпрыгивать на берег. Посмотри, там не видно ни огонька. До земли еще миль сорок-пятьдесят.

Но Дик не слушал. Он отвернулся к борту и жадно вдыхал запах. Кто бы мог подумать, что свежевспаханная, обильно удобренная навозом земля может так восхитительно пахнуть.

Дядя открыл было рот, чтобы прервать его размышления, но не успел ничего сказать. В темноте раздался испуганный крик впередсмотрящего:

— Шквал, берегитесь! Ради Бога! Берегитесь!

Капитан Мак-Грегор подскочил от неожиданности и бросился на корму. Дик даже не заметил, как он исчез.

— Спустить паруса! Все спустить! Что вы возитесь, черт побери! Поворачивай! Право руля! Спустить все паруса! Быстрее, быстрее, во имя Бога!

Внезапный белый шквал — одна из всегдашних опасностей, подстерегающих мореплавателей — налетел из темноты и, словно гигантская рука, швырнул корабль, как игрушку. Люди судорожно цеплялись за все, что подворачивалось под руку. Те, кто по приказу капитана убирали паруса, бросили работу и попрыгали кто куда: в люки, стоки и под решетчатые опоры у основания мачт.

Дику казалось, что лишь мгновение назад он стоял у борта, глядя в ночь и вдыхая благодатный аромат. И тут же огромная масса бурлящей воды обрушилась на него из тьмы.

Бессильный против ярости стихии, бриг вознесся на гребне волн, почти завалившись на бок, и замер так, словно раздумывая, перевернуться ли окончательно или попытаться выпрямиться и продолжать борьбу за жизнь. Дик снова почувствовал под ногами палубу, поскользнулся, упал лицом вниз, и его потащило по доскам.

Юноше повезло: на пути встретились крышка заднего люка и нактоуз, иначе бы он так и проскользил по всей палубе и свалился в море. Но ему удалось мертвой хваткой вцепиться в стойку нактоуза, и он повис буквально между водой и небом. В трюмах трещали и ломались вещи, сорванные с мест, и в этом грохоте был едва различим еще один, не слишком громкий, звук. Дик даже не обратил особого внимания на треск дерева, донесшийся с носа, и последовавшие за ним хлопание парусов и дребезжание рвущихся снастей.

Но неуклюжее судно словно высвободилось из железных объятий стихии. Когда сломалась изъеденная червями фок-мачта, судно медленно выпрямилось и встало на ровный киль. Однако под весом сломанной мачты, повисшей в безнадежно перепутанных снастях, стала гнуться и потрескивать грот-мачта. Со звоном лопнули несколько канатов. Вторая мачта тоже должна была вот-вот сломаться. Испуганно закричали матросы. И, наконец, грот-мачта с грохотом пушечного выстрела переломилась и рухнула за борт с подветренной стороны.

Лишь по счастливой случайности Дик и все остальные, находившиеся на корме, не пострадали под градом деревянных обломков, блоков и тяжелых перепутанных канатов, обрушившихся на них. Однако все остались целы. Даже такому сухопутному человеку, как Дик, ясно было, что катастрофа серьезная. Словно червяк, он прорыл себе путь сквозь груду обломков, и, выбравшись наружу, увидел, что дядя стоит на корме, громовым голосом отдавая распоряжения, и предложил свою помощь.

— Бог ты мой! — воскликнул капитан, резко обернувшись и глядя на него с неподдельным изумлением. — Ты здесь? Немедленно вниз! Иди вниз и не путайся под ногами!

Глубоко обиженный, Дик отправился в свою каюту. Он предлагал им помощь, его прогнали, пусть теперь сами выкручиваются.

В его оправдание надо сказать, что он по неопытности не понимал истинных размеров происшествия и предполагал, что последствия крушения можно устранить за пару часов.

К сожалению, он глубоко заблуждался. Только в середине ненастного дня команде, заметно сократившейся в числе, удалось освободить свой неуклюжий корабль от обломков. Шесть человек — три четверти палубной вахты, значительная часть и без того небольшой команды — находились на мачте в момент поломки. Под ураганным ветром, среди бурных волн, Адам Гилбой смог спасти только двоих. Теперь следовало поставить временную мачту, что само по себе было тяжелейшей, адовой работой.

Люди работали, а шторм хлестал их, оттаскивая судно назад с той же скоростью, с какой они продвигались вперед, когда были целы мачты и исправны снасти. За кормой сбросили плавучий якорь, чтобы хоть как-то держать судно по ветру и по направлению волн. Но, пока последствия крушения не устранены, замедлить дрейф почти невозможно. Когда наступил рассвет, перешедший в день, у Колина Мак-Грегора появились определенные опасения, заставлявшие его подгонять людей, отчаянно пытающихся установить и укрепить временную мачту.

Неудивительно, что в таких обстоятельствах все позабыли о Дике, заснувшем в своей каюте. Когда он проснулся, в узкий иллюминатор лился дневной свет, и с палубы до него доносились крики и топот ног. Шторм еще продолжался, но с гораздо меньшей силой. Однако судно двигалось и, насколько можно было судить, почти без управления.

Это несколько озадачило и встревожило Дика, и он понял, что повреждения более серьезны, чем казалось. Он обругал себя за несообразительность, вскочил, торопливо оделся и поспешил на палубу.

Когда он высунул голову из люка, корма качающегося судна высоко поднялась на гребне волны, и далеко на юго-востоке ему почудились смутные синеватые очертания берега. Но видение исчезло, как только волна прошла и корабль опустился.

Взгляд Дика упал на палубу и на кучку людей, устанавливающих запасное рангоутное дерево на расщепленном основании фок-мачты. Дядя отдыхал, прислонившись к кормовому ограждению, а единственный рулевой крепко вцепился в штурвал, чтобы руль не двигался под ударами налетающих волн. Только они двое не были заняты установкой мачты. Дик подошел к дяде и положил руку ему на плечо.

— Извини, дядя Колин. Можно я тоже чем-нибудь помогу?

Капитан Мак-Грегор обратил на него утомленный взгляд.

— Ах, это ты, Дик? — Он посмотрел вперед, потом назад, на рулевого, и какая-то мысль медленно оформилась в его мозгу. — Вот! Ты можешь взяться за колесо и держать его так, чтобы судно шло как идет? Тогда для работы освободится еще один человек.

— Это я сумею, — заверил его Дик, шагнул к штурвалу, ухватился за рукоятки, и рулевой без возражений уступил ему место.

— Эта посудина упряма как мул и так же крепко лягается, — заметил он, и, когда судно поднялось на гребень очередной волны, указал на далекую линию туманно синеющих холмов на юго-востоке. — Там варварский берег. Держи корабль от него подальше, если не хочешь провести там остаток своих дней.

Он сразу же ушел, но Дику не требовались дальнейшие разъяснения.

Тем не менее, берег, лежавший неподалеку от их малоуправляемого курса, неумолимо приближался. Команда трудилась не покладая рук, но лишь далеко за полдень мачта была, наконец, установлена и парус поднят. Капитан Мак-Грегор созвал всех и приказал обрезать плавучий якорь. Потом он снова поднялся на корму и, когда корабль взлетел на гребень следующей волны, протянул руку, указывая на юго-восток.

Несомненно, там был берег; уже не синеватая дымка, где невозможно различить детали. Виднелись черные береговые утесы, равнина, устье реки, на берегах которой столпились ослепительно белые и бурые строения. Ясно было, что перед ними довольно большой город.

— Взгляните на эту землю, парни! — прокричал Колин Мак-Грегор, и его слова, принесенные ветром, словно хлестнули людей, собравшихся на палубе. — Там варвары! Молитесь всем богам, чтобы нас не заметили — если они бросятся в погоню, надежд спасись от них мало!

Он помолчал, а люди беспокойно зашевелились, бросая опасливые взгляды на далекий берег.

— Надо торопиться! — продолжал капитан. — Наш лучший шанс — идти к западу, на Мадейру и в Фуншал. Если нам повезет добраться туда, мы сможем постоять там, пока не отремонтируемся. Мистер Оуэнс! Разделите вахтенные часы с мистером Гилбоем, и пусть матросы тянут жребий, кому первыми заступать на вахту. Остальные пусть идут вниз и отдохнут.

Но в этот день удача отвернулась от них. Потрепанный «Единорог» лег на новый курс, направляясь к западу. Однако пока дядя говорил, Дик заметил три белых пятнышка, появившихся из устья реки и заскользивших по направлению к бригу. Сначала юноша еще сомневался, но когда они развернулись, устремляясь к далеким островам, понял: пятнышки действительно движутся. Тогда он тихонько тронул дядю за локоть и указал на них.

Колин Мак-Грегор взглянул, побелел и резко обернулся, внимательно разглядывая временную мачту, высматривая, где бы еще прицепить хотя бы квадратный ярд парусины, способный уловить ветер.

Но места больше не осталось. Все паруса, которые можно было разместить на ненадежных мачтах, уже подняли. Капитан снова оглянулся и вздохнул.

— Ну что ж, будем надеться, что они нас все-таки не заметили.

Дик промолчал. Колину Мак-Грегору пришла в голову другая обнадеживающая мысль.

— Возможно, до наступления темноты нам удастся держаться достаточно далеко от них, а ночью мы ускользнем.

Дик взглянул на него, озадаченно хмурясь.

— Но мы ведь не сдадимся без боя?

— Боя? — дядя поглядел на него, словно не веря своим ушам, и махнул рукой в сторону двух заржавленных четырехфунтовых пушечек, закрепленных по сторонам кормы. — С этими-то пукалками?

— Но надо же хотя бы попытаться!

В голосе Дика зазвучала тоска, почти отчаяние. Он уже понимал, что все его блестящие планы и надежды гибнут прямо на глазах. Если варвары догонят их и возьмут в плен, разве у него останется хоть малейшая надежда когда-нибудь снова увидеть Эжени?

Но ответ дяди был мало обнадеживающим.

— А зачем, парень? Не вижу смысла.

Дик резко повернулся и побежал прочь. Остановившись у борта, он уставился на стремительно движущиеся серо-белые пятна в морском просторе за кормой. Рассерженный, юноша не заметил, что могучие плечи капитана устало согнулись. Колину Мак-Грегору было больно видеть, как расстроен мальчик, но здравый смысл подсказывал ему, что, если их захватят, сопротивление принесет только лишний вред. Конечно, если даже они не окажут сопротивления, многие все равно погибнут в плену. Но кому-то, возможно, повезет выжить и бежать или освободиться за выкуп. С другой стороны, если жалкая, плохо вооруженная кучка матросов попытается противостоять хорошо вооруженным многочисленным пиратам из Сале, не останется никакой надежды уцелеть никому. Свирепые и кровожадные пираты набросятся на них, словно дьяволы, и прикончат всех до единого.

Не прошло и часа, как стало ясно, что их скоро догонят. Пятна быстро приобретали ясные очертания: две стремительные, низко сидящие, разрисованные полосами шебеки с косыми латинскими парусами на фоке и бизани и с большим прямым парусом на грот-мачте — с виду такое расположение парусов казалось нескладным, но суда легко давали два узла по сравнению с одним узлом «Единорога», хотя бриг шел под всеми парусами. Третье судно было побольше — карака с длинными веслами, которые сейчас не использовались, поскольку свежий ветер нес ее достаточно быстро. Ясно было, что пираты не намерены упустить богатую добычу. Все три суденышка стремительно, как на гонках, шли за бригом.

Слабая надежда Колина Мак-Грегора на то, что «Единорог» сможет держать дистанцию до наступления темноты, оказалась призрачной. До захода солнца, светившего теперь сквозь редкую дымку, оставалось еще добрых два часа, а лихие морские волки были уже на расстоянии ружейного выстрела за кормой, и Дик слышал их вопли, видел на палубах толпу свирепых вооруженных дикарей. Еще хуже было то, что волнение на море почти улеглось, и ничто не мешало злодеям подойти к бригу вплотную.

— Ну, что, Дик, — раздался голос дяди, — каковы теперь наши шансы?

Дик резко обернулся.

— Думаю, что у тех, кто не хочет сражаться, никогда не остается шансов!

Он сердито сплюнул и отошел. Колин Мак-Грегор что-то сказал вдогонку, но его голос потонул в грохоте начавшейся стрельбы.

Гулко ухнуло орудие над палубой, пронзительно просвистело ядро, и в тот же миг в парусе на фок-мачте появилась огромная дыра, словно пропоротая невидимым ножом. Парус лопнул и разлетелся в клочья. Побледневшие матросы замерли в ожидании то ли приказа капитана, то ли мгновенной погибели. Дик бросился вниз по крутому трапу и услышал позади хриплый голос дяди, чьи слова повергли его в отчаяние:

— Ладно! Не стоит искушать судьбу! Будь что будет, ребята! Кто-нибудь, покажите им белый флаг!

На бегу Дик думал, что это решение капитана, но не его. Следовало догадаться, что брат отца тоже не вояка. Но он так запросто не сдастся! Юноша влетел в каюту капитана, стремительно бросился к шкафу с оружием, в два счета взломал замок железным засовом, сорванным с двери, и распахнул дверцы. Запас оружия оказался небогатым, но выбирать было некогда. Дик выхватил грязную абордажную саблю и, спотыкаясь, ринулся обратно на палубу.

Две шебеки уже подошли вплотную и забросили кошки в уцелевшие снасти, но еще до этого толпа дико орущих полуголых мавров, сверкая глазами, зубами и кривыми саблями, бросилась на палубу брига и растеклась по ней, словно едкая лужа. Несколько безоружных матросов упали на колени, умоляя пощадить их. Но сабли дикарей свистнули, сверкнули — и толпа пиратов поглотила несчастных.

В стороне от схватки, ожидая, спокойно стояли несколько человек: рулевой, капитан и последний арьергард — Оуэнс, Гилбой и Лерон Сол — готовые ко всему. Штирборт высокой караки приблизился, затрещали доски, полетели кошки, и еще одна ревущая толпа мавров изготовилась лезть через борта. Позади, на высокой корме, стоял человек с обнаженной саблей в руке, несомненно, их предводитель. Как и остальные, он был смуглокож. Белоснежные зубы сверкали на его лице, обрамленном ухоженной, угольно-черной бородой. На нем были белый тюрбан, зеленая шелковая рубаха, расшитая золотом, поверх которой был небрежно накинут легкий бурнус из белой шерсти. Черные глаза горели возбуждением и страстью, но совершенно иными, чем безумная жажда убийства и грабежа, пылавшая в глазах его людей.

Когда суда сошлись вплотную, чернобородый легко перескочил на палубу «Единорога». Вскоре с десяток приближенных окружили его, приглядываясь к Колину Мак-Грегору и кучке людей вокруг.

Воспользовавшись этим минутным замешательством, Дик бросился вперед, размахивая саблей. Позади раздался голос дяди:

— Стой, Дик! Не смей!

Но юноша уже не мог остановиться. Двое мавров хотели было вмешаться, но предводитель прикрикнул на них, и они отступили. В то же мгновение чернобородый повернулся, изготовившись к бою, и Дик уловил в его взгляде нечто похожее на благодарность, как будто тот радовался, что захват судна все-таки не обошелся без хоть какого-то сопротивления.

В нападении Дика было больше огня, чем мастерства, и драться на саблях он не привык. Абдрахман Раис, противостоящий ему на этой, еще чистой, палубе, словно родился с ятаганом в руке. Дик лишь дважды успел неловко замахнуться, и Абдрахман почти небрежно взмахнул клинком.

Прежде чем Дик понял, что к чему, оружие вырвалось у него из рук, со свистом описало дугу в воздухе, перелетело через борт и кануло в море.

Усмехнувшись, Абдрахман Раис приставил острие к горлу Дика, и тот замер, словно оцепенев. Они встретились взглядами, в глазах мавра горели торжество и вызов. Может быть, он ожидал, что Дик бросится на колени и будет молить о пощаде, как делали другие. Но гордость пересилила страх: Дик смотрел холодно и спокойно, даже с презрением. На мгновение глаза Абдрахмана потемнели от гнева, он шевельнул клинком, слегка оцарапав шею Дика. Показалась капелька крови, но Дик даже не вздрогнул и не отвел взгляда. В глазах Абдрахмана появился блеск понимания. Он опустил оружие, отступил назад и махнул рукой своим людям. Они бросились к Дику и ловко связали его.

Глава пятая ЗАЙДАН

Несмотря на отчаянное сопротивление, дюжина мавров схватили Дика и перебросили через борт на палубу караки. Они открыли решетку, замыкавшую колодец в восемь-десять футов глубиной, ведущий в тесное, темное как преисподняя подпалубное пространство, бесцеремонно подняли Дика и сунули головой вперед в зияющее отверстие. Свалившись на дощатый пол, он оцарапал лицо и ушиб плечо и шею. Однако решил, что ему очень повезло, поскольку более серьезных повреждений удалось избежать, и поспешно откатился в сторону. Лежа в темноте, он считал своих товарищей, которые с грохотом и ругательствами падали вниз один за другим.

Дик с радостью убедился, что, судя по всему, никого не убили. Некоторые, сильно ударившись при падении, лежали неподвижно, как мертвые. Но даже мавры не станут бросать мертвых к живым, ведь трупы можно просто выкинуть за борт. Когда последний пленник свалился в темноту, решетку снова захлопнули и заперли. Все молча лежали во мраке, судно не двигалось, только колыхалось на волнах — пираты, несомненно, внимательно изучали добычу и делили награбленное.

— Ну, дядя Колин, — спросил Дик темноту, — ты доволен?

— Ну, знаешь ли, парень! — Голос дяди прозвучал так, словно за последние несколько часов он постарел на десять лет. — Не издевайся над стариком. Согласись, что, по крайней мере, мы живы. И объясни мне, чего ради ты бросился один, как безумный, в драку?

— Я доволен хотя бы тем, что не сдался без борьбы! — отрезал Дик.

— Ну, конечно, конечно! В твоем возрасте это важнее всего! — устало вздохнул в темноте Колин Мак-Грегор.

Оба умолкли. Остальные тоже погрузились в полное молчание в кромешной тьме — все ждали, что же произойдет дальше.

Казалось, что часы тянутся бесконечно, но на самом деле прошло не так уж много времени. Убрав часть парусов, пираты потихоньку дрейфовали под покровом ночи, чтобы к рассвету вернуться к устью реки.

Пока, во всяком случае, пленников не подвергали новым издевательствам. Через отмели не могли проходить корабли, и навстречу вышла пузатая баржа, куда всех и перевели. Дик успел глянуть, куда же их занесло. Устье реки оказалось широким, но мелким, и главный проток был забит илом и тиной. Слева, если смотреть с моря, ослепительной белизной сиял город, над плоскими крышами которого высились изящные изразцовые купола и стройные минареты многочисленных мечетей. С моря город выглядел даже приветливо. Как сказал один из стражников, он назывался Сале — гнездо знаменитых пиратов. По другую сторону реки виднелись мрачные бурые зубчатые стены, а за ними смутно обрисовывался еще один город — Рабат, как им объяснили. Чуть поодаль располагалась касба Удайя. На стенах и укреплениях касбы гнездилось множество аистов, вдоль реки зеленел тростник. Но подальше, вокруг городов, местность была засушливой, скучной и пыльной.

При виде всего этого настроение Дика отнюдь не улучшилось. Прикрыв глаза, он вспомнил совсем другое: вершину холма в Вирджинии, темноглазую девушку, которую обнимал когда-то. Казалось, это было так давно! И кто знает, что его ожидает? Люди говорили разное, но чаще всего это были лишь беспочвенные слухи. Одно Дик знал наверняка: некоторым удавалось бежать из плена, а кое-кого выкупали, и счастливцы благополучно возвращались домой в Англию и в колонии, тем самым подтверждая, что надежда остаться в живых все-таки есть. Но если слухи хотя бы отчасти правдивы, пройдут еще долгие годы, прежде чем он обретет свободу и сможет снова отправиться на поиски своей возлюбленной.

Темнокожие захватчики дали им немного времени на размышления. Миновав отмели, гребцы направили тяжелую баржу к пристани, переполненной народом, и, проплыв вдоль каменистого пляжа, приблизились к воротам в форме подковы, прорезавшим толщу стен Сале.

Задумавшись, Дик не обратил внимания на толпу, пока киль баржи не заскрежетал по камням и стражники не стали поднимать пленников с мест для высадки на берег. К его удивлению, берег был забит кричащими, завывающими, машущими кулаками туземцами. Здесь были истощенные нищие, прокаженные с вылезшими бородами, отечные, едва волочащие слоновьи ноги, больные, покрытые язвами, множество вездесущих оборванных мальчишек. Попадались люди, которые, судя по одежде, были преуспевающими купцами. Цвет кожи собравшихся был тоже весьма разнообразен: от на удивление светлокожих, голубоглазых, даже рыжих берберов с предгорий до смуглых, словно выдубленных на солнце арабов и потомков чернокожих различных оттенков и кончая темными как ночь невольниками, попавшими сюда с далекого юга Великой пустыни.

Стражи, окружавшие их, были все как один: иссиня-черные, высокие, крепкие мужчины, отборные гвардейцы самого султана, присланные в Сале, чтобы исполнить особое задание своего повелителя. Маленькие, плотно накрученные белые тюрбаны на их головах резко контрастировали с черными лицами, долгополые мундиры были ослепительно алыми, белые перевязи тщательно начищены белой глиной. Довершали костюм широчайшие белые шаровары и огромные, черные босые ноги. Но в длинных копьях, которыми стражники сдерживали толпу, и в сверкающих лезвиях обнаженных ятаганов не было ничего смешного.

Как только баржа причалила, пленников погнали вперед и грозно сверкающими клинками указали, что они должны прыгать на берег. Первым прыгнул Люк Оуэнс, потом Адам Гилбой, за ним — несколько матросов, затем — Колин Мак-Грегор.

Пленники не ожидали, что ревущая толпа встретит их градом камней, грязи и мусора. Каждый из стоявших в толпе хорошо подготовился к этому развлечению. Первая тухлая рыбина шлепнулась о щеку Гилбоя, тот в ярости обернулся, и это словно послужило сигналом к настоящему ливню всякой дряни, обрушившемуся на моряков.

Стражники не подпускали толпу близко, но бросать не мешали. Судя по радостным ухмылкам, зрелище им нравилось. Сначала пленники только заслоняли руками лица. Но здоровенный камень угодил Мак-Грегору прямо в голову — капитан даже пошатнулся.

Как ни был Дик сердит на дядю, но этого он стерпеть не мог. В гневе юноша упал на одно колено, сгреб целую пригоршню камней с берега и, не целясь, стал бросать их обратно в толпу. Раздались крики боли и возмущения, как будто такое поведение было против всяких правил, и тогда Лерон Сол, Люк Оуэнс и несколько других матросов последовали примеру Дика.

Но игра только начиналась. Не в силах справиться с яростью, Дик все же понимал, что им не устоять против взбешенной толпы. Поэтому он даже обрадовался, когда стражи в алых кафтанах сомкнулись вокруг пленников, отогнали толпу копьями и провели их сквозь арку ворот в узкий, пыльный немощный проход между белеными стенами, в которых изредка виднелись тяжелые, окованные железом двери.

Редкие прохожие прижимались к дверям, давая им дорогу, женщины отворачивали, и так уже закрытые лица и прятались за углами. Пленники миновали вход в высокую прохладную мечеть под фигурной аркой. Но неверные, осмелившиеся устремить любопытствующий взгляд в тенистый внутренний дворик, тут же получили удар по шее увесистой рукояткой копья.

Наконец они подошли к другому низкому арочному входу в высокой стене, которая, по-видимому, окружала значительное пространство и много построек. Мрачные охранники с орлиными носами и сверкающими глазами — полуберберы, полуарабы в коричневых джеллаба с белыми полосами — отступили в сторону, пропуская их.

Внутри, на просторном, украшенном флагами дворе, стражники в красных джеллаба, сопровождавшие пленников от пристани, выстроили их в одну линию вдоль стены и приказали ждать. С полдюжины темнокожих остались караулить их, прочие разошлись — по двое встали у каждых из трех входных ворот, остальные, отойдя в тень длинного строения, болтали и шутили на своем непонятном гортанном языке.

Как показалось Дику, ждать пришлось бесконечно долго. Солнце уже поднялось высоко и, посылая ослепительные лучи вниз, на мощеный двор, жгло нещадно. Грязь и кровь на телах пленников высохли и запеклись коркой.

Они простояли на солнцепеке добрых три часа, пока, наконец, в дальнем конце двора не открылись зеленые ворота. Небольшая группка людей неспешно вышла во двор. Первым шел высокий мужчина, худощавый, но широкоплечий, с мощной грудью, очень темнокожий, широкоскулый, с тяжелым подбородком. Даже на расстоянии был заметен недобрый холодный блеск черных глаз. При его появлении охрана взяла на караул, а человек, стоявший всех ближе к воротам, торжественно провозгласил что-то неразборчивое, заканчивавшееся на «Сиди Абд эль-Кадер бен-эш-Шериф эз-Зайдан!»

Тут же все охранники опустили копья и склонились низко, почти до земли. Видимо, предполагалось, что пленники сделают то же самое, но ни один из них не шевельнулся. Зайдан остановился у ворот, мрачным взглядом обежал весь ряд стоящих пленников, обернулся и, усмехаясь, заговорил с кем-то, стоявшим позади. Дику нестерпимо захотелось попробовать свои кулаки на этой злобной физиономии.

Высокий мавр двинулся вперед, остальные поспешили за ним. Двое были низенькие, толстые человечки с бегающими подобострастными взглядами, один из них с раздвоенной белой бородой. За ними неуклюже вперевалку шагал громоздкий человек болезненного вида, с обвисшими щеками. Четвертый был поджарый воин с жестокими глазами в полосатом, коричневом с белым, джелаба, как у стражников у внешних ворот, но лучшего качества. На поясе висела кривая сабля, разукрашенная драгоценными камнями. Рядом с ним, явно чувствуя себя вполне непринужденно, шел надменный чернобородый мавр Абдрахман, так легко одолевший Дика на борту «Единорога».

Когда они приблизились, Дик заметил, что Абдрахман бросил на него короткий взгляд и что-то шепнул человеку в полосатом джеллаба. Слушая его, тот оглядел Дика с головы до ног. Потом что-то сказал, и оба засмеялись.

Зайдан лениво подошел к ближайшему пленнику, фор-марсовому Фарадею, по прозвищу Воробей, остановился и смерил заробевшего матроса взглядом. Затем внезапно схватил его одной рукой за нос, а другой за подбородок, вынудив широко раскрыть рот, и с интересом заглянул внутрь, словно коню, проверяя зубы, а потом неожиданно смачно плюнул туда. Потом он коротко размахнулся и врезал бедняге между глаз так, что тот упал.

Видимо, Зайдан шутил, но никто из сопровождавших и стражников не осмелился улыбнуться. Пнув упавшего матроса, он пошел дальше и больше не останавливался.

Пройдя вдоль всего ряда, Зайдан повернул обратно, вышел почти на середину двора, обратил лицо к пленникам, расставил ноги и поманил к себе начальника стражи. Когда темнокожий воин приблизился, Зайдан пролаял что-то неразборчивое, и тот перевел его слова на безукоризненный английский:

— Кто из вас капитан?

Колин Мак-Грегор расправил плечи и выступил вперед.

— Я! — Он заговорил вызывающе, даже воинственно. — Колин Мак-Грегор, бриг «Единорог»! Им скажи своему Дикарю, что я буду жаловаться на то, как он обращается с нами, честными англичанами!

Дик, стоя за спиной дяди, бросил взгляд на Лерона Сола и встретился с ним глазами. Оба были одинаково озадачены. Колин Мак-Грегор слыл миролюбивым человеком, но теперь от его миролюбия не осталось ничего. Начальник стражи тоже удивился, но начал переводить. Пока он говорил, Дик успел прошептать:

— Тише! Дядя Колин! Ради Бога, поберегись!

Колин Мак-Грегор повернул к нему взлохмаченную окровавленную голову и прохрипел:

— А, это ты, парень? А разве не ты упрекал меня в трусости, когда я не хотел сопротивляться?

У Дика похолодело внутри. Значит, он обидел дядю гораздо сильнее, чем хотел.

Начальник стражи закончил излагать свой вариант ответа Колина, и Зайдан что-то сердито рявкнул. Стражник снова стал переводить:

— Его величество спрашивает, чего же ожидает неверный пес?

— Чего ожидаю? — Колин Мак-Грегор нахмурился. — Я ожидаю, что смогу спокойно плавать по морям и не подвергаться нападениям людей, с которыми мы не находимся в состоянии войны. Я требую, чтобы нас освободили и сопроводили к ближайшему представителю короля Георга Первого!

Зайдан хрипло рассмеялся, а потом с явным презрением быстро заговорил по-арабски:

— Война?

Начальник стражи, снова повернувшись к капитану, быстро переводил:

— Разве у нас когда-нибудь был мир с неверными? Здесь, на этой земле, идет вечная война — священная война — джихад — между неверными собаками и приверженцами Пророка. Аллах акбар! Велик Аллах! Нет бога кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его! И здесь нет ни одного пса-инглези, представляющего короля, о котором ты говорил!

— Тогда что… — начал Колин Мак-Грегор.

— Что? — перебил стражник. — Будь разумней, собака, если не сказать больше. Но одно я тебе объясню. Все пленники являются собственностью султана. Всех вас отправят в Мекнес в распоряжение и на милость многомудрого и могущественного Мулаи Исмаила.

Разъяренный Зайдан вмешался на арабском, по-видимому, требуя у офицера ответа, о чем идет речь. Тот почти испуганно объяснил, и толстогубый мавр резко повернулся к капитану Мак-Грегору, одновременно сделав знак двум могучим стражникам, следовавшим за ним по пятам. Они бросились вперед и схватили капитана за руки. Колин пытался вырваться, но стражники были явно сильнее.

Зайдан что-то прохрипел по-арабски своему переводчику и облизнул в жестоком предвкушении толстые чувственные губы. Начальник стражи снова повернулся к Колину Мак-Грегору.

— Сиди Зайдан велел мне сказать следующее. Зная, что по приказу султана всех пленников надлежит отправлять к нему в Мекнес, он не осмеливается ослушаться. Но он также приказал сказать тебе, что ни одному неверному псу не нужны два здоровых глаза, и это он и собирается уладить!

Даже Колин Мак-Грегор, схваченный двумя стражниками, наверное, не до конца понял, в чем дело. И Зайдан не дожидаясь, пока он это поймет, левой рукой крепко схватил капитана за подбородок, правую сжал в кулак и, вытянув большой палец, глубоко ткнул его прямо в левый глаз шотландца.

Колин пытался вырваться, но стражники держали крепко, а хватка Зайдана была железной. Плечи мавра напряглись, и капитан закричал. Глаз выскочил из орбиты и соскользнул по щеке. Разъяренный Зайдан подхватил его и оборвал связки. Колин Мак-Грегор снова вскрикнул, и в этот миг Дик, придя в себя от сковавшего его ужаса, ринулся в бой.

Зайдан, не ожидая нападения, стоял от него на расстоянии вытянутой руки и, поглощенный издевательством над своей жертвой, был совершенно беззащитен перед яростью Дика. Размахнувшись левой рукой, юноша нанес ему жестокий удар в подбородок. На лице мавра застыла глупая ухмылка недоверия, и он качнулся в сторону Дика. Тот уклонился и нанес правой удар под ребра. Он бил и бил по гладкой роже обеими руками; свернул на сторону длинный нос, расквасил толстые губы, выбил три зуба. А потом его левая рука врезалась в подбородок мавра. Хрустнули раздробленные кости, и Зайдан, изогнувшись даже с некоторым изяществом, с глухим ударом рухнул на каменные плиты двора, откатился чуть в сторону и замер без движения.

Разъяренный Дик был готов броситься и на бесчувственного врага, но в этот миг двор пришел в движение, и стражники словно очнулись. С десяток верзил набросились на Дика, размахивая копьями. Рукоятка копья треснула, ударившись об его голову, прямо за ухом, перед глазами вспыхнули и завертелись искры, и Дик упал лицом вниз. Один удар сабли пришелся ему по голове, другой пропорол руку от локтя почти до подмышки, третий пронзил левое плечо так глубоко, что острие заскрежетало о кость.

Но нападавших было слишком много, и это спасло Дику жизнь, поскольку враги не могли как следует развернуться, не задев друг друга. Замешательство позволило Абдрахману Раису, в дерзких глазах которого блестело откровенное восхищение, и смуглолицему начальнику стражи вмешаться в схватку и разогнать стражников, приказав им разойтись и опустить оружие. На мгновение они оказались над телом Дика, бесчувственным, как камни, на которых он лежал, только вдвоем.

Чуть в стороне Зайдан с трудом поднялся на ноги, отплевываясь кровью и осколками зубов. Чувствуя, как распухают нос и губы, он тут же схватился за саблю и готов был отрубить Дику голову, но Абдрахман Раис бросился вперед и перехватил занесенную руку.

— Прости, йа сиди! Разве мой господин забыл?

Такая дерзость заставила Зайдана остановиться. Он покосился на моряка.

— Забыл? — прорычал он. — Вот еще! Что я забыл?

— Султан, твой отец, йа сиди, дал ясный приказ, чтобы все пленники доставлялись к нему живыми! Мой господин, похоже, запамятовал, что Мулаи Исмаил не просто так подозревает тебя. Вспомни его слова: «Если хотя бы один мальчик пропадет…»

Такие речи подействовали на Зайдана, как ушат холодной воды, и на какое-то время Дик был спасен. Зайдан сердито и с сомнением взглянул на Абдрахмана и сплюнул кровью на камни двора.

— Ладно! — проворчал он. — Займись ими!